Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


ВВЕДЕНИЕ


Хочу ввести читателя в мою книгу. Именно ввести, объяснить, о чем, почему и как она написана.

Книга эта непростая, тем, кто ищет развлечения или отдыха, советую закрыть и отложить ее в сторону. Эта книга была трудна при создании, трудна она и для чтения. Поэтому приглашаю отправиться вместе со мной в этот нелегкий путь только тех, кто ощущает в себе достаточно сил для раздумий, горьких переживаний, а может быть, и разочарований. Но в целом, в итоге, надеюсь, мы достигнем определенного результата и проясним многие томящие нашу душу вопросы, поставленные недавней историей, да и нами самими, ее участниками. Участниками честными, но порой слепыми, не имевшими возможности обозреть, охватить происходящее вокруг, понять, что творим, движимые теми, в чьих руках были рычаги или, как говорится, бразды правления.

Центром повествования, фигурой, объединяющей все, о чем я рассказываю, является человек, сыгравший необыкновенно важную роль в достижении нашей победы в Великой Отечественной войне, Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков, личность неоднозначная — и как полководец, и как общественный деятель, и как человек.

Одна из главных трудностей в работе над книгой проистекала из того обстоятельства, что в течение всей войны рядом с Жуковым был или, вернее, Жуков был с человеком, который являл собой своеобразный эпицентр всех происходящих событий на фронте и в тылу. Я имею в виду И. В. Сталина. Как историческая личность, как политический деятель и как человек, Сталин еще более сложен, чем Жуков. Я не берусь анализировать, а тем более оценивать всю деятельность Сталина, намереваюсь описать его лишь как военачальника, как Верховного Главнокомандующего.

С другой стороны фронта Жукову противостоял, был его противником во многих сражениях и в войне в целом Адольф Гитлер, тоже личность сложнейшая — в нравственном, политическом и даже психологическом аспектах. Его обойти нельзя, он постоянное действующее лицо на протяжении всей войны и до нее. Значит, и он будет присутствовать в книге. И конечно, будут названы и охарактеризованы те гитлеровские генералы, которые противостояли Жукову в конкретных сражениях. А на нашей стороне Жуков будет окружен своими боевыми соратниками.

Моя задача, с одной стороны, облегчается, а с другой — усложняется тем, что Жуков написал большую книгу «Воспоминания и размышления», в которой осветил почти всю свою жизнь. Казалось бы, что может быть точнее и достовернее этой книги? Но следует напомнить, что в то время, когда маршал ее писал, он был стеснен ситуацией тех дней, обстоятельствами, в силу которых он не все мог сказать о себе. При этом необходимо иметь в виду и известную скромность, присущую ему как автору. А кое о чем маршал, может быть, не хотел писать по другим причинам — несомненно, у Жукова, как у всех нас, грешных, было немало и таких моментов в жизни, о которых ему не хотелось бы вспоминать. Вот и получается: есть о чем рассказать, даже при наличии объемистых и содержательных воспоминаний самого героя предстоящего повествования.

Даже то, о чем он рассказал (с совершенно определенным местом действия, точной датой и конкретными участниками), может быть порой проанализировано и оценено несколько иначе из-за того, что открылись какие-то новые, неизвестные ранее обстоятельства. А может появиться — и у меня, пишущего, и у вас, читающих, — желание чему-то возразить, высказать свое суждение и оценку, опираясь на те же самые факты и события.

Маршал — полководец на поле сражения, а за письменным столом маршальские звезды сил не прибавляют. Перед чистым листом бумаги трепещут даже профессиональные литераторы. Чистый лист — проверка, пожалуй, не менее строгая, чем в бою. В сражении, если даже совершен огрех, прошла, отгремела битва, и если ты не хочешь, то можешь никому не говорить о своей ошибке или минутной слабости, а написанное становится уже не твоим, а общенародным достоянием, и если солжешь — это так и останется и будет видно всем и всегда. Тут тебе и оценка, и приговор — получишь то, что заслужил.

Нелегко справиться с трепетом и чувством ответственности перед чистым листом. Не всем удается преодолеть этот барьер в себе. Мы много раз были свидетелями, когда люди с очень высоким общественным положением не устояли перед чистым листом и написали такое, за что не примет их в свое лоно история как порядочную, честную личность.

Задумывались вы, уважаемый читатель, над тем, как пишется история? По моим наблюдениям, она пишется дважды, трижды, и каждый раз события истолковываются по-разному. Не вдаваясь в другие области, бегло взглянем на историю Великой Отечественной войны. Все в ней вроде бы детально известно: операции, даты, имена, цифры, рубежи. Но до 1953 года в наших исторических трудах был явный перекос в сторону преувеличения заслуг Сталина в достижении победы в целом и во многих операциях: был он назван «Великим полководцем всех времен и народов». Напомню еще про «десять сталинских ударов в 1944 году».

А позднее, в конце пятидесятых годов? В шеститомном издании истории Великой Отечественной войны и во многих книгах того периода виден иной акцент. Имя Сталина вычеркнуто и там, где это было необходимо, и там, где нельзя; возникла другая крайность: его пытались заменить именем Хрущева.

А затем, в 60—70-х годах, появился и разросся до невероятных размеров новый конъюнктурный бурьян о том, что наши победы главным образом вдохновлялись с «Малой земли» и были одержаны на том пути, где «вел» 18-ю армию начальник политотдела полковник Брежнев. Писали об этом всерьез и так много, что он сам поверил в это и преподнес себе маршальское звание, пять геройских Золотых Звезд и орден «Победа».

Вот такой неприглядный путь сложился у нас при написании истории Великой Отечественной войны. Стыдно нам будет перед потомками. Наверное, наследники пожмут плечами и поразятся нашей непоследовательности в оценке великих дел, которые мы смогли свершить, но не сумели достойно и правдиво описать.

Я изучал военную литературу, советскую и зарубежную, работал в архивах, наших и заграничных. Еще раз перечитал и просмотрел многое, написанное о войне. И не только нашими фронтовиками, но и теми, кто противостоял нам по ту сторону фронта. Кстати, они написали немало. Сразу после прекращения боевых действий американское военное руководство собрало в специальных лагерях (довольно комфортабельных) гитлеровских генералов, попавших к ним в плен. Среди них были все три бывших начальника генерального штаба сухопутных сил — Гальдер, Цейтцлер, Гудериан, заместитель начальника генштаба Блюментритт, начальник оперативного отдела генштаба Хойзингер и многие другие. Кроме того, в руках американского командования оказалось большинство документов немецкого генштаба. Собрав гитлеровских генералов и дав им доступ к документам, американское руководство предложило описать ход войны и изложить свои суждения о всех сражениях, в которых они участвовали. Все написанные материалы стали собственностью Пентагона, а гитлеровские генералы позже издали свои книги-воспоминания о войне, например, Гудериан в 1951 году «Воспоминания солдата», Манштейн — «Утерянные победы». Я читал эти и другие книги и тоже использовал их в своей работе.

Я буду цитировать неизданные рукописи (чьи именно, указано). И одной из причин того, что они не были опубликованы, отчасти была их правдивость.

После войны и учебы в Военной академии им. Фрунзе я работал в Генеральном штабе Советской Армии с 1948 по 1954 год, это был период обобщения, оценки, выводов о минувшей войне. Создавались новые уставы, обновлялись военная теория, стратегия, доктрина. Личное знание этих дел и проблем, думается, тоже имеет важное значение. Работая в Генеральном штабе при жизни Сталина, я ощущал тот особый стиль и атмосферу, которые были характерны именно для того времени. Я ни разу не говорил со Сталиным, но видел его много раз, и мне известен обширный генштабовский «фольклор» периода Великой Отечественной войны. Я был знаком со многими крупными военачальниками и буду описывать их по личным наблюдениям и впечатлениям. Сразу оговорюсь, я не был близок к этим людям, но даже короткие разговоры и встречи на учениях, совещаниях, в поезде или самолете, несколько слов, сказанных мне или при мне, имеют большое значение, так как смотрел я на этих людей не только глазами офицера, но и оком писателя. Мне не нужно изучать их по фотографиям, я знаю внешность каждого из них, особенности речи, жесты, черты характера. В числе военачальников, которых я так знаю, могу назвать Г. К. Жукова, А. М. Василевского, К. К. Рокоссовского, Р. Я. Малиновского, В. Д. Соколовского, И. С. Конева, А. А. Гречко, С. М. Буденного, С. М. Штеменко, Н. А. Булганина, И. X. Баграмяна, И. Е. Петрова, Ф. И. Голикова, А И. Еременко, Г. Ф. Захарова, К. С. Москаленко, А. А. Лучинского, П. А. Ротмистрова, И. И. Федюнинского, И. Д. Черняховского, В. И. Чуйкова, П. И. Батова, М. Е. Катукова и многих других.

С некоторыми из них я встречался не только по службе, но и в неофициальной обстановке, где велись личные беседы, и в каждой тема войны была одной из главных.

Внимательно изучил я мемуары военачальников и художественные произведения писателей, посвященные войне. Побывал на полях многих сражений, в том числе и тех, в которых сам участвовал. Осмотрел места, где работал и бывал Жуков: в Ставке, в Кремле, в кабинете Сталина и на даче его под Москвой, во дворцах, где проходили международные конференции, — в Ялте и в Цецилиенхофе в Потсдаме. Осмотрел залу, где была подписана капитуляция гитлеровской Германии, штабы наших союзников: ставку Черчилля в Лондоне; Эйзенхауэра и Монтгомери на побережье Ла-Манша; в Берлине и в Цоссене здания, где работали генеральный штаб и другие высокие военные инстанции фашистской Германии.

Авторы многих книг могут узнать в моем тексте «свои эпизоды», но я думаю, они меня правильно поймут и не посетуют на это, ведь работа, которую я взвалил на свои плечи, огромна: я не считал нужным прятать или маскировать факты, цифры, документы, а порой и сцены, взятые из книг других авторов. Я говорю об этом открыто. Ничего не присвоил, в каждом случае указываю, от кого мне это стало известно, где прочитал, кто рассказал. В своем труде я даю подробные сведения об авторах и книгах (вплоть до страниц), из которых заимствован текст. Даны сведения об архивных делах — точные их адреса, фонды, номера и страницы, где что взято. Но при публикации это доведено до минимума, так как, если приводить все эти библиографические и справочные сведения, книга, при множестве цитат, превратится и по объему, и по внешнему виду в нечто похожее на справочник. А это ведь художественное произведение!

Я повторяю, не корыстные и меркантильные помыслы двигали мной в этой работе, а желание собрать в единую картину все, что есть, и создать таким образом литературную мозаику. Я не претендую ни на роман, ни на эпопею и прошу судить о моей работе по законам жанра литературной мозаики, который если я и не изобрел, то, во всяком случае, стремился это сделать и считаю своевременным активизировать его в литературе.

Все компоненты мозаики объединены моими суждениями, объяснениями, комментариями, они-то и должны, по моему замыслу, связать все в единое целое. Не помню, кому принадлежит мысль, но мне она кажется правильной, я ее разделяю: комментарий — это уже мировоззрение. В связи с этим могут возникнуть у читателей опасения, что мои описания будут субъективными. Наверное, такое опасение закономерно. Но все же в самом начале хочу предупредить, что я старался избегать субъективности и быть в доступной мне степени объективным.

Допускаю, что у профессиональных историков чтение моей книги ничего, кроме раздражения, не вызовет, потому что они знают больше меня и вряд ли найдут в моем повествовании что-то для себя новое, а некоторые суждения мои, возможно, будут восприняты ими как ненаучные. Но книга эта в первую очередь рассчитана на самый широкий круг читателей, и особенно на молодежь.

Мне очень хочется дать читателям возможность самим познакомиться с документами, услышать голоса очевидцев, потому что не каждый из вас имеет доступ, да и время на то, чтобы рыться в архивах, доставать необходимые книга в библиотеках, ну и конечно же не каждый может встречаться с теми, кто участвовал в сражениях и был близок к историческим личностям и простым людям, участникам событий, о которых пойдет разговор. Я надеюсь, кто-нибудь раскроет эту книгу, когда уже не будет ни меня, ни участников войны, живущих сегодня. Вот тогда ценность бесед и свидетельства очевидцев возрастут еще больше.

В моей мозаике описано далеко не все; события, личные поступки и качества людей рассмотрены мной преимущественно в военном аспекте: я писатель военный и стремлюсь не выходить за пределы моей компетентности. Возможно, есть в книге и огрехи. Мне бы очень хотелось получить от читателей замечания, поправки и особенно какие-то новые факты, эпизоды из жизни Георгия Константиновича, которые оказались мне неизвестны при работе над книгой. Все это я учту с благодарностью.


Сентябрь 1996 г.

Автор

Часть первая
ЖИЗНЬ И СЛУЖБА ДО ВОЙНЫ

Начало ратного пути


Как это ни странно звучит сегодня, но будущий маршал, вступая в жизнь, даже не помышлял быть военным. И родители, назвав его при крещении Егорием, вовсе не думали о внесенном в святцы воине Георгии Победоносце.

Выстрел в Сараево 28 июня 1914 года, которым был убит наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд и с которого принято считать начало первой мировой войны, перевернул судьбы не только императоров, но и деревенского парня, каким был Егор Жуков.

Я начинаю свое повествование с того дня, когда Георгий впервые, еще не надев военной формы, столкнулся, как сказали бы сегодня, с военной проблемой.

Произошло это так. С началом боевых действий произошел всплеск патриотических чувств, особенно у молодежи, быстрее других поддающейся романтическим мечтаниям: война, мол, это подвиги, геройство, награды...

К этим дням Жуков семь лет проработал в скорняжной мастерской. Из мальчика-ученика он уже стал мастером, получал «целых десять рублей»! И, как он сам вспоминает: «Хозяин доверял мне, видимо убедившись в моей честности. Он часто посылал меня в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где кроме скорняжной работы мне поручалась упаковка грузов и отправка их по товарным конторам.

Мне нравилась такая работа больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине — дело другое...»

Нравилось! Глядишь, и вырос бы из Жукова не наш великий полководец, а купец или крупный коммерсант. Но вспыхнула война, взбудоражила юношей, захватила возможностью отличиться. Одним из таких был сверстник Георгия. 17-летний парнишка Александр Пилихин, он предложил бежать на фронт. Но более рассудительный Георгий решил посоветоваться с самым авторитетным для него человеком — мастером Федором Ивановичем. Тот сказал:

— Мне понятно желание Александра, у него отец богатый, ему есть из-за чего воевать. А тебе, дураку, за что воевать? Уж не за то ли, что твоя мать с голоду пухнет? Вернешься калекой, никому не будешь нужен.

Так старый мастер преподал первый урок социального мышления на военную тему будущему полководцу.

Жуков на фронт не убежал, и, следовательно, первое его соприкосновение с делами военными было не в пользу ратной карьеры. Коммерческое будущее пока взяло верх. А незадачливый друг его все-таки бежал на фронт, и через два месяца его привезли тяжело раненного.

Георгий надел военную форму по призыву, 7 августа 1915 года, в городе Малоярославце Калужской губернии. И тем сделал первый шаг к маршальскому жезлу, который, как известно, находится в вещевом мешке каждого солдата. Я не буду подробно описывать его боевые дела на фронте, да и нет о них подробностей, напомню только, что за храбрость и умелые действия Жуков был произведен в унтер-офицеры и награжден двумя Георгиевскими крестами. В одной из бесед, которые в конце жизни маршал вел с Константином Симоновым, он так подводит итог началу своей военной биографии:

«Я иногда задумываюсь над тем, почему именно так, а не иначе сложился мой жизненный путь на войне и вообще в жизни. В сущности, я мог бы оказаться в царское время в школе прапорщиков. Я окончил в Брюсовском, бывшем Газетном, переулке четырехклассное училище, которое по тем временам давало достаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков... Но мне этого не захотелось. Я не написал о своем образовании, сообщил только, что окончил два класса церковноприходской школы, и меня взяли в солдаты. Так, как я и хотел.

На мое решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим. Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни; до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, которых я видел у себя в деревне. Мне не хотелось этого, было неловко.

Я пошел солдатом. Потом кончил унтер-офицерскую школу — учебную команду. Эта команда, я бы сказал, была очень серьезным учебным заведением и готовила унтер-офицеров поосновательнее чем ныне готовят наши полковые школы...

Роль унтер-офицеров в царской армии была очень велика. По существу, на них лежало все обучение солдат, да и немалая тяжесть повседневного руководства солдатами, в том числе и руководство ими в бою. Среди царских офицеров были настоящие трудяги, такие, которые все умели делать сами и делали, не жалея на это ни сил, ни времени. Но большинство все-таки сваливали черновую работу на унтер-офицеров, полагались на них. И это определило положение унтер-офицеров в царской армии. Они были хорошо подготовлены, служили серьезно и представляли собой большую силу...

После Февральской революции я был выбран председателем эскадронного комитета, потом членом полкового.

Нельзя сказать, что я был в те годы политически сознательным человеком. Тот или иной берущий за живое лозунг, брошенный в то время в солдатскую среду не только большевиками, но и меньшевиками, и эсерами, много значил и многими подхватывался. Конечно, в душе было общее ощущение, чутье, куда идти. Но в тот момент, в те молодые годы можно было и свернуть с верного пути. Это тоже не было исключено. И кто его знает, как бы вышло, если бы я оказался не солдатом, а офицером, если бы кончил школу прапорщиков, отличился в боях, получил бы уже другие офицерские чины и к этому времени разразилась бы революция. Куда бы я пошел под влиянием тех или иных обстоятельств, где бы оказался? Может быть, доживал бы где-нибудь свой век в эмиграции? Конечно, потом, через год-другой, я был уже сознательным человеком, уже определил свой путь, уже знал, куда идти и за что воевать, но тогда, в самом начале, если бы моя судьба сложилась по-другому, если бы я оказался офицером, кто знает, как было бы. Сколько искалеченных судеб оказалось в то время у таких людей из народа, как я».

Начиная свой жизненный и военный путь, Жуков, конечно, и предположить не мог, что именно он, Георгий Жуков, одержит блистательные победы над крупнейшими немецкими генералами и фельдмаршалами.

После окончания Гражданской войны Жуков прошел все служебные ступени от командира эскадрона до командира кавалерийского корпуса. Части, которыми он командовал, отличались дисциплиной и воинской выучкой.

В годы репрессий Жуков едва не угодил в страшную истребительную акцию против командного состава Красной Армии.

Полководческий путь Георгия Константиновича начинается с Халхин-Гола.

Халхин-Гол


Пользуясь тем, что внимание всего мира было в это время устремлено на события, происходящие в Европе, Япония осуществляла свои захватнические планы в Китае, Маньчжурии и уже дошла до границ Монголии. В мае 1939 года японские войска нарушили границу МНР и стали продвигаться к реке Халхин-Гол. Это была довольно крупная провокация, в ней участвовали и артиллерия, и самолеты. Наши войска в соответствии с Протоколом о взаимной помощи, подписанным в 1936 году, вступили в Монголию и совместными действиями с монгольскими воинами выбили нарушителей за пределы монгольско-китайской границы.

В июне японцы предприняли уже более крупную операцию с твердым намерением захватить на западном берегу реки Халхин-Гол плацдарм и на нем закрепиться для дальнейшего расширения действий — планировалось построить здесь сильно укрепленный рубеж и прикрыть им новую стратегическую железную дорогу, которую хотели вывести к границе нашего Забайкалья.

Основательно подготовив операцию, в которой участвовало 38 тысяч солдат и офицеров, 310 орудий, 135 танков, 225 самолетов, японцы потеснили советско-монгольские войска и вышли на восточный берег реки Халхин-Гол.

В своей книге воспоминаний Жуков подробно описывает подготовку и ход боевых действий, поэтому я не буду пересказывать это его описание, интереснее, мне кажется, познакомить читателей с более поздними материалами — я беру их из выступлений Жукова, из его статей и особенно из послевоенных бесед маршала, записанных Константином Симоновым, который сам побывал на Халхин-Голе и там познакомился с Жуковым. В этих беседах ярко проступают темперамент и характер Жукова давних лет. Вот что он рассказывал:

— На Халхин-Гол я поехал так, — мне уже потом рассказали, как это все получилось. Когда мы потерпели там первые неудачи в мае — июне, Сталин, обсуждая этот вопрос с Ворошиловым в присутствии Тимошенко и Пономаренко, тогдашнего секретаря ЦК Белоруссии, спросил Ворошилова: «Кто там, на Халхин-Голе, командует войсками?» — «Комбриг Фекленко». — «Ну а кто этот Фекленко? Что он из себя представляет?» — спросил Сталин. Ворошилов сказал, что не может сейчас точно ответить на этот вопрос, лично не знает Фекленко. Сталин недовольно сказал: «Что же это такое? Люди воюют, а ты не представляешь себе, кто у тебя там воюет, кто командует войсками? Надо туда назначить кого-то другого, чтобы исправил положение и был способен действовать инициативно. Чтобы не только мог исправить положение, но и при случае надавать японцам». Тимошенко сказал: «У меня есть одна кандидатура, командир кавалерийского корпуса Жуков». — «Жуков... Жуков... — сказал Сталин. — Что-то я помню эту фамилию». Тогда Ворошилов напомнил ему: «Это тот самый Жуков, который в тридцать седьмом году прислал вам и мне телеграмму о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности». — «Ну и чем дело кончилось?» — спросил Сталин. Ворошилов сказал, что выяснилось — для привлечения к партийной ответственности оснований не было... Тимошенко сказал, что я человек решительный, справлюсь. Пономаренко тоже подтвердил, что для выполнения поставленной задачи это хорошая кандидатура. Я в это время был заместителем командующего войсками Белорусского военного округа, был в округе на полевой поездке. Меня вызвали к телефону и сообщили: завтра надо быть в Москве. Я позвонил Сусайкову. Он был в то время членом Военного совета Белорусского округа. Тридцать девятый год все-таки, думаю, что значит этот вызов? Спрашиваю: «Ты стороною не знаешь, почему вызывают?» Отвечает: «Не знаю. Знаю одно: утром ты должен быть в приемной Ворошилова». — «Ну что ж, есть». Приехал в Москву, получил приказание лететь на Халхин-Гол — и на следующий день вылетел. Первоначальное приказание было такое: «Разобраться в обстановке, доложить о принятых мерах, доложить свои предложения». Я приехал, в обстановке разобрался, доложил о принятых мерах и о моих предложениях и получил в один день одну за другой две шифровки: первая — что с выводами и предложениями согласны. И вторая: что назначаюсь вместо Фекленко командующим стоящим в Монголии особым корпусом...

Вступив в командование, Жуков принял решение: удерживая захваченный нами плацдарм на восточном берегу Халхин-Гола, одновременно готовить контрудар, а чтобы противник не разгадал подготовку к нему, сосредоточивать войска в глубине. Решение вроде бы правильное, но неожиданно обстоятельства сложились так, что такие действия могли привести к катастрофе, и вот почему. На плацдарме и поблизости от него наших войск было немного, главные силы в глубине. И вдруг 3 июля японцы, скрытно сосредоточив войска, переправились через Халхин-Гол, захватили гору Баин Цаган и стали закрепляться здесь. Жуков так рассказывал о тех событиях: — Создалось тяжелое положение. Кулик потребовал снять с того берега, с оставшегося у нас плацдарма, артиллерию: пропадет, мол, артиллерия! Я ему отвечаю: если так, давайте снимать с плацдарма все, давайте и пехоту снимать. Я пехоту не оставлю там без артиллерии. Артиллерия — костяк обороны, что же, пехота будет пропадать там одна? В общем, не подчинился, отказался выполнить это приказание... У нас не было вблизи на подходе ни пехоты, ни артиллерии, чтобы воспрепятствовать тем, кого японцы переправили через реку. Вовремя могли подоспеть лишь находившиеся на марше танковая и бронебригады. Но самостоятельный удар танковых и бронечастей без поддержки пехоты тогдашней военной доктриной не предусматривался...

Взяв вопреки этому на себя всю полноту особенно тяжелой в таких условиях ответственности, Жуков с марша бросил танковую бригаду Яковлева и бронебригаду на только что переправившиеся японские войска, не дав им зарыться в землю и организовать противотанковую оборону. Танковой бригаде Яковлева надо было пройти 60 или 70 километров. Она прошла их прямиком по степи и вступила в бой.

Жуков рассказывал:

— Бригада была сильная, около 200 машин. Она развернулась и пошла в атаку. Половину личного состава потеряла убитыми и ранеными и половину машин, даже больше. Еще больше потерь понесли бронебригады, которые поддерживали атаку. Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горело. Но зато мы раздавили японскую дивизию. Стерли!..

Нетрудно предположить, что бы произошло, если б атака танковой бригады после таких потерь была отбита японцами. В военном отношении — японцы прочно закрепились бы на плацдарме и развили боевые действия в глубь Монголии. Ну а в чисто человеческом плане — Жукова, наверное, разжаловали бы и расстреляли потому, что Кулик поднял бы скандал в связи с невыполнением Жуковым его приказания. Он в то время был замнаркома, и Жукову, не имевшему еще авторитета, не устоять бы против его обвинений. Но на этот раз восторжествовала поговорка: «Победителей не судят!» В этом эпизоде Жуков победил. Но впереди еще предстояли тяжелые бои.

Получив подкрепление, которое он попросил у наркома, Жуков к 20 августа скрытно создал наступательную группировку, имевшую задачей окружение и уничтожение японских войск. На флангах были сосредоточены главные силы, которые в 5 часов 45 минут 20 августа после мощной артиллерийской подготовки и особенно авиационной обработки перешли в наступление. В воздухе было 150 бомбардировщиков и прикрывало их около 100 истребителей. Удар авиации был настолько силен и точен, что он деморализовал противника, который в течение полутора часов не мог ответить даже организованным артиллерийским огнем.

Жуков продолжал рассказ:

— На третий день нашего августовского наступления, когда японцы зацепились на северном фланге за высоту Палец и дело затормозилось, у меня состоялся разговор с Г. М. Штерном. По приказанию свыше роль Штерна заключалась в том, чтобы в качестве командующего фронтом обеспечивать наш тыл, обеспечивать группу войск, которой я командовал, всем необходимым. В том случае, если бы военные действия перебросились на другие участки, перерастая в войну, предусматривалось, что наша армейская группа войдет в прямое подчинение фронту. Но только в том случае. А пока мы действовали самостоятельно и были непосредственно подчинены Москве.

Штерн приехал ко мне и стал говорить, что он рекомендует не зарываться, а остановиться, нарастить за два-три дня силы для последующих ударов и только после этого продолжать окружение японцев... Я сказал ему в ответ на это, что война есть война, на ней не может не быть потерь и что эти потери могут быть и крупными, особенно когда мы имеем дело с таким серьезным и ожесточенным врагом, как японцы. Но если мы сейчас из-за этих потерь и из-за сложностей, возникших в обстановке, отложим на два-три дня выполнение своего первоначального плана, то одно из двух: или мы не выполним этого плана вообще, или выполним его с громадным промедлением и с громадными потерями, которые из-за нашей нерешительности в конечном итоге в десять раз превысят те потери, которые мы несем сейчас, действуя решительным образом. Приняв его рекомендации, мы удесятерим свои потери.

Затем я спросил его: приказывает ли он мне или советует? Если приказывает, пусть напишет письменный приказ, но я предупреждаю его, что опротестую этот письменный приказ в Москве, потому что не согласен с ним. Он ответил, что не приказывает, а рекомендует и письменного приказа писать не будет. Я сказал: «Раз так, то я отвергаю ваше предложение. Войска доверены мне, и командую ими здесь я. А вам поручено поддерживать меня и обеспечивать мой тыл. И я прошу вас не выходить из рамок того, что вам поручено». Был жесткий, нервный, не очень-то приятный разговор. Штерн ушел. Потом, через два или три часа, вернулся, видимо, с кем-то посоветовался за это время и сказал мне: «Ну что же, пожалуй, ты прав. Я снимаю свои рекомендации».

Когда мы окружали японцев, рванулся вперед со своим полком майор Ремизов и прорвался вглубь. Японцы сразу бросили на него большие силы. Мы сейчас же подтянули туда бронебригаду, которая с двух сторон подошла к Ремизову и расперла проход. (При этом Жуков показал руками, как именно бригада расперла этот проход.) Расперли проход и дали ему возможность отойти. Об этом один товарищ послал кляузную докладную в Москву, предлагал Ремизова за его самовольные действия предать суду и так далее... А я считал, что его не за что предавать суду. Он нравился мне. У него был порыв вперед, а что же за командир, который в бою ни вперед ни назад, ни вправо ни влево, ни на что не может решиться? Разве такие нам нужны? Нам нужны люди с порывом. И я внес контрпредложение — наградить Ремизова. Судить его тогда не судили, наградить тоже не наградили. Потом уже, посмертно, дали Героя Советского Союза.

Командир танковой бригады комбриг Яковлев тоже был очень храбрый человек и хороший командир. Но погиб нелепо. В район нашей переправы прорвалась группа японцев, человек триста. Не так много, но была угроза переправе. Я приказал Потапову и Яковлеву под их личную ответственность разгромить эту группу. Они стали собирать пехоту, организовывать атаку, и Яковлев при этом забрался на танк и оттуда командовал. И японский снайпер его снял пулей, наповал. А был очень хороший боевой командир.

Японцы за все время только один раз вылезли против нас со своими танками. У нас были сведения, что на фронт прибывает их танковая бригада. Получив эти сведения, мы выставили артиллерию на единственном танкодоступном направлении в центре, в районе Номон Хан-Бурд-Обо. И японцы развернулись и пошли как раз в этом направлении. Наши артиллеристы ударили по ним. Я сам видел этот бой. В нем мы сожгли и подбили около ста танков. Без повреждений вернулся только один. Это мы уже потом, по агентурным сведениям, узнали. Идет бой. Артиллеристы звонят: «Видите, товарищ командующий, как горят японские танки?» Отвечаю: «Вижу-вижу...» — одному, другому... Все артиллерийские командиры звонили, все хотели похвастаться, как они жгут эти танки.

Танков, заслуживающих этого названия, у японцев, по существу, не было. Они сунулись с этой бригадой один раз, а потом больше уже не пускали в дело ни одного танка. А пикировщики у японцев были неплохие, хотя бомбили японцы большей частью с порядочных высот. И зенитки у них были хорошие. Немцы там у них пробовали свои зенитки, испытывали их в боевых условиях.

Японцы сражались ожесточенно. Я противник того, чтобы о враге отзывались уничижительно. Это не презрение к врагу, это недооценка его. А в итоге не только недооценка врага, но и недооценка самих себя. Японцы дрались исключительно упорно, в основном пехота. Помню, как я допрашивал японцев, сидевших в районе речки Хайластин-Гол. Их взяли там в плен, в камышах. Так они все были до того изъедены комарами, что на них буквально живого места не было. Я спрашиваю: «Как же вы допустили, чтобы вас комары так изъели?» Они отвечают: «Нам приказали сидеть в дозоре и не шевелиться. Мы не шевелились». Действительно, их посадили в засаду, а потом забыли о них. Положение изменилось, их батальон оттеснили, а они все еще сидели, уже вторые сутки, и не шевелились, пока мы их не захватили. Их до полусмерти изъели комары, но они продолжали выполнять приказ. Хочешь не хочешь, а приходится уважать их...

26 августа, разгромив фланговые группировки противника, заходящие клещи окружения наших войск сомкнулись. В окружении остались все силы 6-й японской армии. К 30 августа окруженная группировка противника была полностью уничтожена или взята в плен.

Жуков в своих воспоминаниях отмечает отличную боевую работу наших летчиков во главе с Героем Советского Союза Я. В. Смушкевичем. В его подчинении было еще 12 Героев Советского Союза, получивших боевой опыт в Испании и Китае. Воздушные бои на Халхин-Голе иногда были такой интенсивности, что с обеих сторон участвовало больше чем по 100 самолетов. Наши летчики по мастерству и по храбрости превосходили противника. В течение четырех дней, с 22 по 26 июня, они сбили 64 японских самолета. Жуков говорит о Смушкевиче: «Это был великолепный организатор, отлично знавший боевую летную технику и в совершенстве владевший летным мастерством. Он был исключительно скромный человек, прекрасный начальник и принципиальный коммунист. Его искренне любили все летчики».

К несчастью, еще до начала Отечественной войны Смушкевич был арестован, невинно осужден, а затем и расстрелян в октябре 1941 года, в дни тяжелых боев, когда немцы штурмовали Москву. Как много бы он сделал для ее защиты! Добавлю еще, что Яков Владимирович был членом партии с 1918 года, в годы Гражданской войны был комиссаром батальона и стрелкового полка, а с 1922-го — комиссаром эскадрильи и авиабригады. В 1931 году окончил Качинскую школу летчиков и был назначен командиром и комиссаром авиабригады. В 1936—1937 годах был в Испании добровольцем, где за мужество и отвагу в боях был удостоен звания Героя Советского Союза. За прекрасные действия в боях на Халхин-Голе Смушкевичу было присвоено звание дважды Героя Советского Союза, он был назначен начальником Военно-Воздушных Сил Красной Армии.

С большой теплотой Жуков вспоминает своего заместителя в этих боях, комбрига Михаила Ивановича Потапова, который благодаря своему спокойствию, уравновешенности и большим знаниям в военном деле очень помогал Жукову в этой операции. Позднее Жуков с ним встретится в первые же дни войны у самой границы на Юго-Западном фронте, когда Потапов командовал 5-й армией. Высоко отзывается Жуков о боевых качествах Ивана Ивановича Федюнинского, который в начале боевых действий на Халхин-Голе был заместителем командира полка по хозяйственной части, а затем был назначен командиром 24-го моторизованного полка и командовал им так умело, что Жуков запомнил его надолго и впоследствии брал его с собой на Ленинградский фронт, да и в других операциях тоже встречался с Федюнинским как со старым боевым товарищем.

16 сентября боевые действия были прекращены. Японское командование обратилось к Советскому правительству с просьбой о перемирии. В боях на Халхин-Голе японо-маньчжурские войска потеряли около 61 тысячи человек убитыми, ранеными и пленными, 660 самолетов и большое количество другого оружия и военной техники. Советско-монгольские войска потеряли 18,5 тысячи человек убитыми и ранеными и 207 самолетов.

Небольшая по размаху армейская операция на Халхин-Голе имела большие политические последствия. Она подействовала отрезвляюще на японское командование. Об этом свидетельствует такой факт: вскоре после этих боев в ответ на нажим германских союзников, желавших, чтобы Япония одновременно с Германией вступила в войну с Советским Союзом, принц Коноэ признался германскому послу Отту: «Японии потребуется еще два года, чтобы достигнуть уровня техники, вооружения и механизации, которые показала Красная Армия в боях в районе Халхин-Гола». Японцы обещали вступить в войну и поддержать Германию только в случае захвата немецкими войсками Москвы. Это дало нам возможность привлечь максимум сил с Дальнего Востока на Западный фронт.

Для самого Жукова это была первая крупная армейская операция, которую он задумал и осуществил сам. Несомненно, для полководца, только вступающего на стезю боевых действий, это имеет большое значение, придает ему уверенность в своих силах, создает популярность — качество, тоже необходимое военачальнику. После этой победы о Жукове заговорили не только в нашей стране, но и в военной среде всего мира. Кроме того, победа на Халхин-Голе и все, что с ней связано, давала еще опыт и расширяла кругозор политического мышления Георгия Константиновича. Это было связано уже с международными отношениями государств, с большой политикой, с которой он раньше в практике своей работы не соприкасался. Ну и еще одно, для того времени очень важное последствие этой победы — Жуков показал свой талант, свои способности, чем снискал расположение Сталина, а это очень много значило тогда, может быть, это и спасло его от участи многих других военачальников, репрессированных в те годы. Халхин-Гол спас Жукова от ареста, который назревал перед его отъездом в Монголию. После одержанной победы вопрос об аресте снимался, хотя в этом отношении действия Сталина были непредсказуемы. Сам Жуков говорил об этом так:

— В тридцать седьмом и тридцать восьмом годах на меня готовились соответствующие документы, видимо, их было уже достаточно, уже кто-то где-то бегал с портфелем, в котором они лежали. В общем, дело шло к тому, что я мог кончить тем же, чем тогда кончили многие другие. И вот после всего этого — вдруг вызов и приказание ехать на Халхин-Гол. Я поехал туда' с радостью. И вспоминаю об этом тоже с радостью. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы и о которых я частично знал, а частично догадывался.

После завершения боевых действий, в мае 1940 года, Жукова вызвали в Москву, его принял Сталин. На беседе присутствовали Калинин, Молотов и другие члены Политбюро.

— Как вы оцениваете японскую армию? — спросил Сталин.

— Японский солдат, который дрался с нами на Халхин-Голе, хорошо подготовлен, особенно для ближнего боя. Дисциплинирован, исполнителен и упорен в бою, особенно в оборонительном. Младший командный состав подготовлен очень хорошо и дерется с фанатическим упорством. Как правило, младшие командиры в плен не сдаются и не останавливаются перед харакири. Офицерский состав, особенно старший и высший, подготовлен слабо, малоинициативен и склонен действовать по шаблону.

Далее Жуков охарактеризовал вооружение японской армии, артиллерию, танки, самолеты и особенно подчеркнул:

— Когда же к нам прибыла группа летчиков Героев Советского Союза во главе с Смушкевичем, наше господство в воздухе стало очевидным.

— Как действовали наши войска?

Жуков в первую очередь особенно подчеркнул:

— Если бы в моем распоряжении не было двух танковых и трех мотоброневых бригад, мы, безусловно, не смогли бы так быстро окружить и разгромить 6-ю японскую армию. Считаю, что нам нужно резко увеличить в составе вооруженных сил бронетанковые и механизированные войска...

— Теперь у вас есть боевой опыт, — сказал Сталин. — Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.

«...Возвратясь в гостиницу «Москва», я долго не мог заснуть, находясь под впечатлением этой беседы. Внешность И. В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, осведомленность в военных вопросах, внимание, с каким он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление».

Этими словами кончается глава, в которой Жуков вспоминает о Халхин-Голе в своей книге. Но в рукописи его было и продолжение, которое посчитали нужным снять. Вот что было еще сказано о Сталине: «Если он всегда со всеми такой, непонятно, почему ходит упорная молва о нем как о страшном человеке?

Тогда не хотелось верить плохому».

Под записью стоит дата — 20. 9. 1965 г.

Написав эти слова спустя десять лет после XX съезда, Георгий Константинович, видимо, хотел точно передать свое мироощущение предвоенных лет, не внося в него позднейшего понимания.

...В дни, когда Жуков проводил первую в своей полководческой жизни успешную крупную операцию на Востоке, в Европе произошли события колоссальной исторической значимости — был заключен пакт о ненападении между СССР и Германией, а 1 сентября гитлеровцы напали на Польшу, и запылал пожар второй мировой войны.


* * *

После того как была оккупирована Польша, перед Гитлером встал вопрос — осуществить нападение на СССР или же сначала разгромить Францию и Англию? Если бы Гитлер пошел на Восток и овладел жизненным пространством, о необходимости которого он открыто говорил, то это усилило бы Германию до такой степени, что Франция и Англия оказались бы неспособными ей противостоять. Они, конечно, не стали бы этого дожидаться, и, вероятно, началась бы и на Западе настоящая, а не «странная» война, то есть началась бы война на два фронта, то, чего так боялись и от чего предостерегали все стратеги Германии в прошлом и настоящем. Поэтому элементарная логика подсказывала Гитлеру: надо ликвидировать сначала западных противников. Но Франция не была похожа на те страны Европы, которые так легко были захвачены Гитлером до 1939 года. С Францией Германия в прошлом вела многолетние войны, причем битвы шли на равных, иногда верх одерживали французские вооруженные силы, иногда — германские. Это был серьезный противник, причем имеющий такого могучего союзника, как Англия.

К 9 октября 1939 года в ставке Гитлера была разработана «Памятная записка и руководящие указания по ведению войны на Западе». Этот секретнейший документ Гитлер доверил сначала только четверым, а именно — трем главнокомандующим видами вооруженных сил и начальнику штаба верховного главнокомандования. В этой «Памятной записке» были проанализированы возможные действия всех европейских государств в случае нападения Германии на Францию, изложены и варианты военных действий против Франции. Основной замысел заключался в том, чтобы обойти долговременные линии обороны Франции, созданные ею на своих границах, через территории Люксембурга, Бельгии и Голландии, чем избежать больших потерь и затяжных боев. Стремительным ударом танковых и механизированных войск ворваться на территорию Франции, сокрушить этим прежде всего волю противника к сопротивлению, окружить и уничтожить главные силы французской армии и экспедиционные части Англии.

На основании указаний Гитлера генеральный штаб и главнокомандующие начали разрабатывать план ведения войны, в результате чего был принят окончательный план вторжения во Францию, получивший условное название «Гельб».

10 мая 1940 года немецко-фашистские войска начали наступление в обход французской линии Мажино через территорию Голландии и Бельгии. С помощью воздушных десантов они захватили важные районы, аэродромы, мосты. 14 мая нидерландская армия капитулировала. Бельгийские войска отошли на рубеж реки Маас. На этот же рубеж выдвинулись части англо-французских войск. Но немецкая армия прорвала слабую оборону союзников и к 20 мая вышла к побережью. Особую роль сыграла танковая группа Клейста, которая прижала войска союзников к морю. Здесь произошла трагическая Дюнкеркская операция, в ходе которой англо-французско-бельгийские войска, понеся огромные потери, эвакуировались.

Быстро проведя перегруппировку сил, гитлеровская армия 5 июня начала осуществлять вторую наступательную операцию — «Рот», в которой участвовало 140 дивизий. Эта операция ставила задачу — разгром французских вооруженных сил и выведение Франции из войны окончательно.

Французское правительство и командование были деморализованы. 14 июня по приказу Вейгана без боя был сдан Париж. Гитлеровские войска беспрепятственно продвигались в глубь страны. 17 июня на смену полностью беспомощному правительству пришел маршал Петен и тут же обратился к командованию вермахта с просьбой о перемирии.

Гитлер упивался одержанной победой, он пожелал, чтобы подписание капитуляции Франции было оформлено в том самом вагоне, в котором 18 июня 1919 года был подписан Версальский мирный договор. Вагон разыскали, привели в порядок, пригнали в Компьенский лес, на то самое место, где он стоял в девятнадцатом году, и здесь, 22 июня 1940 года, капитуляция была подписана.

Таким образом, в течение 44 дней, с 10 мая по 22 июня, была разгромлена французская армия и армии ее союзников — Англии, Голландии и Бельгии.


Бессарабия и Прибалтика


В секретном протоколе — приложении к советско-германскому договору о ненападении — есть, как вы помните, абзац: «Касательно Юго-Восточной Европы советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона ясно заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях».

К осуществлению этого пункта договора советская сторона приступила почти через год, в июне 1940 года.

В это время генерал армии Жуков был командующим Киевским Особым военным округом. На базе управления округом было создано полевое управление Южного фронта. В состав этого фронта, кроме войск Киевского, вошли многие части Одесского военного округа. Командующим Южным фронтом назначается Жуков.

В Москве между тем в эти дни происходили тайные переговоры между Молотовым и послом Германии фон Шуленбургом. 23 июня Молотов в очередной раз встретился с Шуленбургом. Вот что сообщает об этом германский посол в своей телеграмме в Берлин от 23 июня 1940 года:

«Срочно!

Молотов сделал мне сегодня следующее заявление. Разрешение бессарабского вопроса не терпит дальнейших отлагательств. Советское правительство все еще старается разрешить вопрос мирным путем, но оно намерено использовать силу, если румынское правительство отвергнет мирное соглашение. Советские притязания распространяются и на Буковину, в которой проживает украинское население...»

Возвращение Бессарабии произошло без кровопролития. Румынская армия получила приказ своего правительства отходить без боя, организованно. Но, видимо, потому, что это освобождение было результатом сговора наших государственных руководителей с Гитлером, нигде не печатались подробности освободительного похода. Как-то не полагалось об этом писать и говорить. И даже из рукописи мемуаров Жукова были изъяты страницы о его личном участии в этой бескровной операции.

Вот что он писал:

«...в Киев мне позвонил нарком обороны С. К. Тимошенко и передал решение правительства о создании Южного фронта в составе трех армий для освобождения Северной Буковины и Бессарабии из-под оккупации Румынии. Командующим фронтом назначался я по совместительству.

В состав фронта включались две армии Киевского округа: 12-я армия под командованием генерал-майора Ф. А. Парусинова и 5-я армия под командованием генерал-лейтенанта В. Ф. Герасименко; третья создавалась из войск Одесского военного округа под командованием генерал-лейтенанта И. В. Болдина...»

Далее Жуков описывает, как во избежание столкновений наше и румынское командования договорились о передвижении войск по времени и по рубежам:

«При этом Румыния обязывалась оставить в неприкосновенности железнодорожный транспорт, оборудование заводов, материальные запасы.

Однако нами было установлено, что румынское правительство и командование, не выполнив обязательств, начали спешно вывозить в Румынию с освобождаемой территории все, что можно было вывезти».

Со свойственной Жукову решительностью и оригинальностью маневра он немедленно принял меры, чтобы воспрепятствовать нарушению обязательств. Меры эти были настолько неожиданны и эффективны, что румынское руководство в полной панике обратилось с жалобой к Сталину.

Жуков так излагает свой разговор со Сталиным:

«На второй день этих событий я был вызван И. В. Сталиным по ВЧ. И. В. Сталин спросил:

— Что у вас происходит? Посол Румынии обратился с жалобой на то, что советское командование, нарушив заключенный договор, выбросило воздушный десант на реку Прут, отрезав все пути отхода. Будто бы вы высадили с самолетов танковые части и разогнали румынские войска.

— Разведкой было установлено грубое нарушение договора со стороны Румынии, — ответил я. — Вопреки договоренности из Бессарабии и Северной Буковины вывозится железнодорожный транспорт и заводское оборудование. Поэтому я приказал выбросить две воздушно-десантные бригады с целью перехвата всех железнодорожных путей через Прут, а им в помощь послал две танковые бригады, которые подошли в назначенные районы одновременно с приземлением десантников.

— А какие же танки вы высадили с самолетов на реке Прут? — спросил И. В. Сталин.

— Никаких танков по воздуху мы не перебрасывали, — ответил я. — Да и перебрасывать не могли, так как не имеем еще таких самолетов. Очевидно, отходящим войскам с перепугу показалось, что танки появились с воздуха...

И. В. Сталин рассмеялся и сказал:

— Соберите брошенное оружие и приведите его в порядок. Что касается заводского оборудования и железнодорожного транспорта — берегите его. Я сейчас дам указание Наркомату иностранных дел о заявлении протеста румынскому правительству».

Так и в мирной, бескровной операций Жуков проявил свое полководческое искусство.


* * *

Почему же так торопились Сталин и Молотов с возвращением Бессарабии? После того как капитулировала Франция, а английских солдат ни одного уже не было на материке, трудно было не увидеть, что война в Европе заканчивается, что, по сути дела, у Гитлера не осталось там противников. Вот Сталин и спешил, понимая, что после завершения войны в Европе вероятность нападения Германии на Советский Союз, о чем трубила вся мировая пресса, становится все более реальной, несмотря на имеющийся договор. Поэтому Сталин хотел побыстрее реализовать до конца свой сговор с Гитлером.

То, что касалось Бессарабии, было осуществлено за короткое время. Но в секретном дополнительном протоколе была предусмотрена еще, как уже говорилось, передача Прибалтики в сферу влияния Советского Союза. Напомню этот пункт:

«В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами».

Посол фон Шуленбург в своем письме в министерство иностранных дел от 11 июля 1940 года среди прочего отмечал:

«Политические интересы Москвы сфокусированы сейчас целиком на событиях в прибалтийских государствах и на отношениях с Турцией и Ираном...»

Беспокойство советского руководства в стратегическом отношении по поводу Прибалтийских республик было связано с тем, что их территория в случае войны представляла собой широкий и удобный плацдарм для вторжения в нашу страну. Причем нельзя было не учитывать, что с 1919 года, когда контрреволюционные силы свергли советскую власть в Литве, Латвии и Эстонии, там в течение двадцати лет существовали режимы, проводившие политику, враждебную Советскому Союзу.

Совещание и стратегические игры


Жуков не участвовал в боевых операциях против Финляндии, но из Киевского округа, которым он командовал, было отправлено на фронт несколько соединений, кроме того, все госпитали, в том числе и Киевского военного округа, были переполнены ранеными, доставленными с финского фронта. В эти месяцы среди военных, естественно, шло живое обсуждение происходящего, и немалое удивление вызывали те неудачи, которые преследовали наши войска. Жуков, как и все другие командиры, много думал об этом, искал причины неуспехов Красной Армии.

Как уже говорилось, после окончания боевых действий в марте 1940 года состоялось заседание Политбюро ЦК ВКП(б), где были разобраны и обсуждены довольно откровенно итоги финской кампании и особенно причины наших неудач, а в следующем месяце, апреле, было проведено расширенное совещание Главного Военного совета. В нем принимали участие как высший командный состав с финского фронта, так и командующие округов и армий, в том числе, следовательно, и Жуков. После этого совещания был издан приказ новым наркомом обороны С. К. Тимошенко «О боевой и политической подготовке войск на летний период 1940 года». Жуков в своих воспоминаниях писал об этом времени: «Учитывая итоги советско-финляндского конфликта, а самое главное, характер боевых действий начавшейся мировой войны, перед войсками была поставлена, остро и во всем объеме, задача учить сегодня тому, что завтра будет нужно на войне. Началась реорганизация всех видов вооруженных сил и родов войск, серьезные меры были приняты для укрепления единоначалия, порядка и дисциплины в войсках. От командиров и начальников всех степеней, а также штабов приказ потребовал изменения системы боевой подготовки и воспитания войск под одним углом зрения — так, как этого требует война. Обучение войск приблизить к условиям боевой действительности, тренировать личный состав для действий в обстановке, требующей длительного физического напряжения. Тактические занятия проводить днем и ночью, в любую погоду, то есть с учетом фактора внезапности, следуя принципу — всегда быть в состоянии боевой готовности».

В конце декабря по указанию Центрального Комитета партии состоялось совещание высшего командного состава Красной Армии. Жукову было поручено сделать один из главных докладов на этом совещании: «Характер современной наступательной операции». Это было очень серьезное поручение, и, пожалуй, впервые в жизни Жукову предстояло выступить в качестве теоретика. До этого он показал себя блестящим практиком в организации боевой подготовки и руководстве боевыми действиями крупного масштаба на Халхин-Голе. Это поручение взволновало Георгия Константиновича, потому что он внутренне постоянно ощущал как свой недостаток отсутствие фундаментального военного образования. Правда, этот недостаток он возмещал упорной самостоятельной учебой, и, как уже говорилось, в военном отношении он был высокообразованным человеком, но сам он, не имея академического диплома, втайне все-таки сомневался в своей теоретической подготовке.

Жуков готовился к этому докладу основательно, много работал сам и привлек некоторых офицеров штаба.

Мне хочется здесь особенно отметить порядочность Жукова, проявившуюся в том, что он в своих воспоминаниях упоминает добрым словом тех, кто помогал ему подготовиться к докладу. После успешного выполнения поручения, после того, как прошло очень много лет, кто-то другой мог бы уже об этом просто забыть или не посчитать нужным упомянуть. Но Жуков вспомнил и написал: «Ввиду сложности темы и высокого уровня совещания пришлось работать над докладом целый месяц по многу часов в сутки. Большую помощь при этом мне оказал начальник оперативного отдела штаба округа Иван Христофорович Баграмян».

На совещание, которое состоялось в Москве в конце декабря 1940 года, были приглашены все командующие округами и армиями, начальники штабов округов и армий, члены военных советов, начальники академий, профессора, доктора военных наук, руководящий состав Генерального штаба и некоторые члены Центрального Комитета и Политбюро. Доклад по общим вопросам боевой и оперативной подготовки Красной Армии сделал начальник Генерального штаба генерал К. А. Мерецков. Он особенно отметил недостаточную подготовленность высшего командного состава и штабов всех степеней.

Доклад Жукова «Характер современной наступательной операции» был актуальным и вызвал большой интерес участников совещания. Основной тезис доклада Жукова состоял в следующем: «...вполне законно ожидать, что первоначальные исходные операции скорее всего начнутся с фронтальных ударов. Проблема наступления будет состоять в том, чтобы сначала прорвать фронт противника, образовать фланги и затем уже, во второй фазе, перейти к широким маневренным действиям. Условия для оперативного обхода, охвата и ударов по флангам будут создаваться в ходе самой наступательной операции». Жуков проанализировал наступательные операции в предыдущих войнах и сделал обобщения и выводы, приводящие к современным понятиям о наступательной операции.

По докладу Жукова выступило семь человек, разгорелась даже дискуссия.

Начальник штаба Прибалтийского Особого военного округа генерал-лейтенант П. С. Кленов подчеркнул, что надо обратить особое внимание на операции начального периода войны. Очень важно, как в этот период противник будет воздействовать на мероприятия, связанные со стратегическим развертыванием, то есть на отмобилизовывание, подачу по железным дорогам мобилизационных ресурсов, сосредоточение и развертывание войск. Этот период — период начала войны — является наиболее ответственным с точки зрения воздействия противника, так как он будет стремиться не дать возможности планомерно провести необходимые мероприятия.

Как видим, генерал Кленов мыслил очень дальновидно, что подтвердил начальный период боев после нападения гитлеровцев.

Было еще одно интересное выступление командира механизированного корпуса из Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта П. Л. Романенко. Он напомнил о том, что гитлеровцы составляли сильные ударные армии из нескольких механизированных корпусов, поддерживаемых авиационными корпусами и артиллерийскими средствами усиления.

— Если на внутренних и внешних флангах двух фронтов, — сказал он, — будут действовать две такие ударные армии, они сумеют сломить фронт противника, не дадут ему возможности опомниться до завершения операции и превращения операции в стратегический успех.

Большинство участников совещания согласилось с мыслью Романенко о необходимости укрепления танковых и механизированных войск.

В заключительном слове Жуков сказал:

— Со стороны выступавших здесь не было особых принципиальных расхождений с моим докладом. Ряд товарищей высказали свои соображения и дополнения. Их надо серьезно продумать для того, чтобы с пользой для дела прийти к определенным серьезным выводам...

Вопросам теории и практики использования танковых и механизированных соединений был посвящен доклад генерал-полковника танковых войск Д. Г. Павлова, командующего войсками Западного Особого военного округа, на тему: «Использование механизированных соединений в современной наступательной операции». Павлов построил свой доклад на опыте первой мировой войны, когда впервые были использованы танки на реке Сомме, а затем в битве при Камбре. Он проанализировал затем и операции немцев в 1939 — 1940 годах, когда гитлеровцы разгромили Польшу за семнадцать суток, операции в Бельгии и Голландии закончились через шестнадцать суток, а во Франции — через семнадцать суток. Павлов объяснил эти успехи тем, что у немцев были механизированные и танковые соединения, которые, не встречая особенно прочной обороны, прорывались в глубину и достигали оперативных целей. Опираясь на этот опыт, Павлов говорил, что надо и нам создавать механизированные корпуса, хотя он сам, Павлов, в 1939 году и предлагал их расформировать.

По докладу Павлова выступили в прениях десять человек. Некоторые генералы, например И. Р. Апанасенко, упрекали докладчика в том, что он ничего не сказал о коннице и о взаимодействии механизированных корпусов с конницей, которая еще не утратила, по их мнению, своего боевого значения.

Был заслушан доклад командующего войсками Московского военного округа генерала армии И. В. Тюленева «Характер современной оборонительной операции». Проанализировав оборонительные операции первой мировой войны, Тюленев основной упор сделал на укрепленных полосах и долговременных оборонительных сооружениях, очевидно находясь еще под впечатлением войны с Финляндией. Он детально проанализировал построение линии Маннергейма и других мощных долговременных полос и рекомендовал строить оборону, опираясь в первую очередь на прочные, хотя и дорогостоящие сооружения. Но оборона в те годы в нашей теории была, как говорится, не в чести, потому что наша доктрина носила исключительно наступательный характер.

Очень интересный и по-современному прозвучавший доклад сделал начальник Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенант авиации П. В. Рычагов. Этот молодой летчик, участник боев в Испании, хорошо представлял специфику современного воздушного боя и вопросы, которые должна решать авиация сегодня.

Итоги совещания подводил нарком Тимошенко. Он сказал:

— Мы начинаем создавать новые предпосылки для дальнейшего роста нашей Красной Армии. Мы углубляем и расширяем ту перестройку, которую начали осуществлять по директиве товарища Сталина полгода тому назад... Мы начали по-настоящему выполнять указания товарища Сталина о поднятии военно-идеологического уровня наших командных кадров и положили начало созданию собственной военной идеологии.

Коротко проанализировав, а вернее, перечислив операции на Западе, нарком пришел к заключению, что в области военного искусства происходят большие сдвиги в связи с усовершенствованием боевых средств вооруженной борьбы. Однако в смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, по его мнению, не дает ничего нового. Что касается тактики, оперативного искусства — фронтовых и армейских операций, то в нем происходят крупные изменения. К этим изменениям Тимошенко отнес массированное применение танков и пикирующих бомбардировщиков в сочетании с моторизованными, мотоциклетными и авиадесантными войсками.

Это были, конечно, правильные мысли, но нарком не развил их, а основную часть заключения посвятил боям и операциям на Карельском перешейке в 1939—1940 годах. Недавно прошедшие бои, очень нелегко доставшиеся лично Тимошенко, явно господствовали в его сознании, и, видимо, поэтому он пришел к такому заключению:

— Если раньше военные действия начинались обычно встречным наступлением, то теперь это не всегда возможно: границы крупных государств, особенно на важнейших направлениях, опоясаны железобетонными укреплениями.

Тимошенко продолжал развивать прежнюю нашу наступательную доктрину:

— Оборона не является решительным способом действий для поражения противника: последнее достигается только наступлением. К обороне прибегают тогда, когда нет достаточных сил для наступления, или тогда, когда она выгодна в создавшейся обстановке для того, чтобы подготовить наступление.

После военного совещания большинство его участников разъехались, но командующие войсками округов и начальники штабов округов были оставлены для участия в большой двухсторонней оперативно-стратегической игре на картах.


* * *

Игра начиналась на следующий день.

— Кто у вас играет за «синюю» сторону, кто за «красную»? — спросил Сталин у Тимошенко.

— За «синюю», западную, — генерал армии Жуков, за «красную», восточную, — генерал-полковник Павлов.

По сути дела, состоялось две игры, но у нас и в мемуарах военачальников, ив исторической литературе обычно говорится об одной игре, наверное, потому, что первая игра действительно была актуальна и очень для всех интересна, а вторая отражала опыт только что закончившейся финской войны с прорывом долговременных сооружений. Хотя она и состоялась, но в памяти участников почему-то не отложилась. Но я расскажу об обеих играх.

Первая игра проводилась со 2 по 6 января. Как говорит Жуков, эта игра преследовала цель проверить реальность и целесообразность основных положений плана прикрытия и действия войск в начальном периоде войны. Исходя из этого, разработчики показали на картах реальной местности (там, где была наша советско-германская граница) расположение и силы сторон, приближенные к тем, которые были в действительности. «Западные», например, наносили удар силами до 140—150 дивизий. Жуков, командуя «западными», расположил свои главные силы в Восточной Пруссии и решил наступать в направлении Рига — Двинск вдоль побережья Балтийского моря. Он ввел сначала шестьдесят дивизий, а затем, когда «восточные» нанесли ему контрудар и стали теснить назад, Жуков, как он это и предусмотрел, отвел свои войска, участвовавшие в первоначальном ударе, на мощные приграничные позиции, усилил их здесь своими главными частями, которые держал в резерве, и затем перешел в стремительное наступление.

Обычно на всех играх побеждали «красные», посредники и руководители учений уже традиционно привыкли делать выводы в пользу своих, «восточных», войск. Но в этой игре Жуков так распределял и направлял свои войска, что при всем желании нельзя было отдать предпочтение действиям «красных». Жуков «нанес» такой сильный удар, что пришлось, хотели того или не хотели руководители, признать: успех — на стороне «западных».

Я не вдаюсь в детали игры, она была напряженная, сложная, подчас драматическая, длилась пять дней и давала возможность каждой стороне и особенно их командующим проявить свое оперативно-стратегическое мышление.

Вторая игра была проведена с 8 по 11 января 1941 года. Здесь тоже Жуков командовал «западной» стороной, а Павлов — «восточной». Но тема, как я уже сказал, была не очень актуальная, она представляла собой отработку овладения укрепленным районом с преодолением предполья и после преследования противника форсирование реки Вислы. Во второй игре в исходной обстановке противникам было дано равенство сил, причем «восточным» предписывалась активная наступательная тактика с попыткой окружения «западных», но Жуков сумел, создав сильные резервы, не допустить этого окружения.

В целом игры принесли большую пользу, они способствовали расширению кругозора и совершенствованию навыков в организации наступательных операций. Была еще одна положительная сторона: даже по играм на картах командующие поняли необходимость применения механизированных корпусов и очевидность их успешных действий в современной операции. Позднее стало ясно, что действия, которые предпринял Жуков в первой игре, сложились очень похожими на те, которые возникли 22 июня 1941 года.

После окончания игр Сталин предложил провести разбор операций в Кремле, куда были приглашены все участники и руководство Наркомата обороны. На этом разборе присутствовали члены Политбюро. О ходе игры доклад сделал начальник Генерального штаба генерал армии К. А. Мерецков. Когда он сообщил, как сложилась игра и что успех был на стороне «синих», Сталин явно был недоволен тем, что «красные» потерпели неудачу. И он даже сказал по этому поводу:

— Не забывайте, что на войне важно не только арифметическое большинство, но и искусство командиров и войск.

Затем Сталин предложил высказаться самим участникам игры. Первым выступил Тимошенко. Затем попросил слово генерал-полковник Павлов. Сталин сразу же спросил его:

— В чем кроются причины неудачных действий войск «красной» стороны?

Павлов попытался отделаться шуткой:

— В играх такое бывает, на то она и есть игра. Сталину не понравилась такая несерьезность, и он строго сказал:

— Командующий войсками округа должен владеть военным искусством, уметь в любых условиях находить правильные решения, чего у вас в проведенной игре не получилось.

После Павлова выступил Жуков, он отметил большую поучительность таких игр для высшего командного состава, пожелал, чтобы такие игры проводились чаще, несмотря на то что организовывать их непросто. И еще Жуков сказал:

— Для повышения военной подготовки командующих и работников штабов округов и армий необходимо начать практику крупных командно-штабных полевых учений со средствами связи под руководством наркома обороны и Генштаба.

Затем Жуков коснулся строительства укрепрайонов Белоруссии:

— По-моему, в Белоруссии укрепленные районы [УРы] строятся слишком близко к границе и они имеют крайне невыгодную оперативную конфигурацию, особенно в районе белостокского выступа. Это позволяет противнику ударить из района Бреста и Сувалок в тыл всей нашей белостокской группировки. Кроме того, из-за небольшой глубины УРы не смогут долго продержаться, так как они насквозь простреливаются артиллерийским огнем. Считаю, что нужно было бы строить УРы где-то глубже.

Павлов не выдержал, так как Жуков говорил об УРах, расположенных в его округе, и бросил реплику:

— А на Украине УРы строятся правильно? Жуков ответил:

— Я не выбирал рубежей для строительства УРов на Украине, однако полагаю, что там тоже надо было бы строить их дальше от границы.

Против этого резко возразил Ворошилов:

— Укрепленные районы строятся по утвержденным планам Главного Военного совета, а конкретное руководство строительствами осуществляет заместитель наркома обороны маршал Шапошников.

Жуков не стал вступать в полемику и вернулся на свое место. Затем выступили еще некоторые участники игры, и среди них отличался современностью мышления начальник Главного управления ВВС генерал П. В. Рычагов.

Как отмечает Жуков, странное впечатление произвело выступление заместителя наркома обороны маршала Г. И. Кулика. Он явно не понимал значения механизированных и танковых войск и заявил:

— От формирования танковых и механизированных корпусов пока следует воздержаться.

Тут же бросил реплику Тимошенко:

— Руководящий состав армии хорошо понимает необходимость быстрейшей механизации войск. Один Кулик все еще путается в этих вопросах...

Сказал свое слово и Сталин:

— Победа в войне будет за той страной, у которой больше танков и выше моторизация войск.

Этой репликой Сталина, по сути дела, решалось очень многое, потому что его слово всегда было последним и окончательным.

На следующий день Жукова опять вызвали к Сталину. Без долгих предисловий Сталин сказал ему:

— Политбюро решило освободить Мерецкова от должности начальника Генерального штаба и на его место назначить вас.

Это было настолько неожиданно и не соответствовало ни характеру, ни таланту Жукова, который всегда старался избегать штабной работы, что он на некоторое время оторопел и молчал, потом все же сказал:

— Я никогда не работал в штабах. Всегда был в строю. Начальником Генерального штаба быть не могу.

— Политбюро решило назначить вас, — сказал Сталин и сделал ударение на слове «решило».

Жуков понимал, что возражать против решения Политбюро, и главное когда об этом говорит сам Сталин, нет смысла, и поэтому ответил:

— Ну а если не получится из меня хороший начальник Генштаба, буду проситься обратно в строй.

— Ну вот и договорились! Завтра будет постановление ЦК, — сказал Сталин.

Когда Жуков вернулся в Наркомат обороны, Тимошенко, улыбаясь, сказал ему:

— Знаю, как ты отказывался от должности начальника Генштаба. Только что мне звонил товарищ Сталин. Теперь поезжай в округ и скорее возвращайся в Москву. Вместо тебя командующим округом будет назначен генерал-полковник Кирпонос, но ты его не жди, за командующего можно пока оставить начальника штаба округа Пуркаева.

В тот же день Жуков выехал в Киев. Он не радовался высокому назначению, не очень-то ему хотелось расставаться с округом, к которому он уже успел привыкнуть, хотя прокомандовал им не так уж долго, а главное, это была его любимая строевая работа, а к штабной деятельности душа его не лежала.

В Киеве Жуков был недолго, но и за этот короткий срок нарком не раз звонил, чтобы побыстрее приезжал в Москву. Видно, Тимошенко приходилось нелегко. 31 января Жуков прибыл в Москву, в течение одного дня принял дела у Мерецкова и с 1 февраля 1941 года, за четыре с половиной месяца до начала войны, приступил к исполнению высокой должности начальника Генерального штаба.

Военные планы


Получив столь высокое назначение, каким является должность начальника Генерального штаба, Жуков нелегко входил в эту работу. С одной стороны, сказывалась его природная нерасположенность к штабной службе, о чем откровенно говорил он сам и писали в аттестациях его старшие начальники. С другой — имело значение и отсутствие необходимого для этой должности основательного образования. Жуков был ярко выраженный строевой командир, практик, и, конечно, он уступал таким опытнейшим генштабистам с дореволюционным стажем, какими были Егоров и Шапошников. Но, впрочем, последних нельзя было поставить рядом с Жуковым в качестве строевых генералов, здесь они ему во многом уступали. Как говорится, каждому свое, и с этим ничего не поделаешь.

Если бы Жуков, придя в Генштаб, принял хорошо сколоченный аппарат, ему было бы легче войти в курс дел и продолжить работу своих предшественников. Но ситуация осложнилась тем, что аппарат Генерального штаба к этому времени был в значительной степени истреблен репрессиями, уцелевшие же были подавлены не только тем, что произошло, но и продолжавшимися арестами. В Генштаб пришли новые, малоопытные работники, старые их не знали, в общем, шел болезненный процесс перемен.

Жуков, как это было ему свойственно, взялся за дело с напористой энергией, старался побыстрее вникнуть в суть работы, чтобы по-настоящему соответствовать новому назначению. Он старательно изучал, осваивал полученное нелегкое наследство. Вот как он сам пишет об этом:

«Весь февраль был занят тщательным изучением дел, непосредственно относящихся к деятельности Генерального штаба. Работал по 15 — 16 часов в сутки, часто оставался ночевать в служебном кабинете. Не могу сказать, что я тотчас же вошел в курс многогранной деятельности Генерального штаба».

Некоторые сведения о характере этой деятельности, думаю, помогут читателю в понимании дальнейших событий.

С глубокой древности каждый полководец или глава государства, думая о возможности войны или же планируя нападение на кого-нибудь, заранее рассчитывал свои силы и возможности, а также силы противника, которые будут ему противостоять. В древние времена эти планы, вероятно, были просто в голове полководцев, но они все равно были. Без предварительного планирования и расчета вообще невозможно достигнуть победы. Это знал каждый, кто брался за оружие. С течением времени, с ростом армий и масштабов сражений появлялась необходимость составления обширных планов, которые в голове удержать было уже просто невозможно. Учитывая то, что руководил выросшей армией не один полководец, а многие помощники больших, средних и малых рангов и что при этом у всех должно было быть одинаковое понимание предстоящих действий, стали составляться письменные планы. Эти планы были в каждой стране, в каждом государстве, и вполне естественно, что, зная об их существовании, будущие соперники всегда стремились как-то к ним добраться, то есть вели разведку и добывали эти планы или полностью, или частично. В ХIХ веке, когда армии стали массовыми и воевали уже не армии, а целые народы, когда перед началом войны и тем более во время войны в противоборстве участвовала вся экономика, все хозяйство страны, — 6 такой войне надо было все спланировать заранее.

Были ли у нас такие планы? Разумеется, были. На основе нашей передовой для своего времени военной науки и планирование наше тоже было на соответствующем уровне. Однако события, происшедшие внутри страны, главным образом по вине Сталина, перечеркнули эти хорошо отработанные планы защиты государства и всю нашу стратегию. В результате этого составленные планы не соответствовали сложившейся к тому времени политической обстановке и тем формам и способам ведения войны, которая уже велась гитлеровцами в Европе.

Не надо быть глубоким аналитиком для того, чтобы понять, почему произошла такая беда. Если начальник Генерального штаба, главный, кто руководит составлением планов обороны страны и ведения войны с потенциальными противниками, маршал Егоров оказался «иностранным шпионом», многие работники центрального аппарата, в том числе заместитель наркома обороны маршал Тухачевский и почти все командующие военными округами, тоже оказались «иностранными агентами», то вполне естественно было предположить, что составленные ими планы стали «известны нашим врагам» и их надо немедленно «перерабатывать». И, разумеется, перерабатывать их надо коренным образом, чтобы они были не похожи на те, которые уже известны врагу. А раз так, то естественно, что и тот, кто пытался сохранить какие-то разумные мысли из старых планов, мог быть заподозрен в близости к «врагам народа».

В те годы, когда Жуков стал начальником Генерального штаба, уже сложилась не только теория, но и практика составления двух планов. Один план — мобилизационный, в котором предусматриваются порядок и сроки проведения всех мероприятий по мобилизационному развертыванию вооруженных сил, переводу экономики и различных государственных учреждений на режим деятельности в условиях военного времени. Такой план разрабатывается как в масштабе вооруженных сил в целом, так и в воинских объединениях, соединениях, частях, а также учреждениях и на промышленных предприятиях. Согласно ему сразу же при объявлении мобилизации осуществляется призыв в армию и перевод производства на военную продукцию.

Кроме того, в Генеральном штабе составлялся план стратегического развертывания вооруженных сил. В нем предусматривается сосредоточение сил на избранных направлениях, создание необходимых группировок войск, передвижение их в назначенные районы, перебазирование авиации, развертывание тыла и средств технического обеспечения, занятие соединениями и частями исходных районов, рубежей, огневых позиций — и осуществление всего этого в соответствии с общим стратегическим замыслом.

С 1928 по 1931 год Генеральным штабом руководил Борис Михайлович Шапошников, а с 1931 по 1937 год — тоже опытный, еще дореволюционный офицер Александр Ильич Егоров.

Не знаю, специально это было сделано тюремщиками или нет, но Маршал Советского Союза Александр Ильич Егоров был расстрелян в День Красной Армии — 23 февраля 1939 года.

После ареста Егорова с 1937 по август 1940 года начальником Генерального штаба был снова Б. М. Шапошников. В мае 1940 года ему было присвоено звание маршала.

Произошли изменения не только в руководстве Генерального штаба, они совпали с изменением и политической обстановки. Осенью 1939 года и весной 1940 года, как уже рассказывалось ранее, государственная граница СССР в Европе была отнесена на несколько сот километров на Запад. В Красной Армии быстро росла численность соединений, которые оснащались новейшей техникой и вооружением. В связи с этим план стратегического развертывания вооруженных сил опять надо было перерабатывать, что и проводилось с осени 1939 года в Генеральном штабе. Первый вариант был готов к июлю 1940 года.

Здесь я должен сделать маленькое отступление и сказать, что сведения о разработке мобилизационных планов и плана стратегического развертывания составляют строжайшую государственную и военную тайну, и, наверное, потому — по прошествии такого большого времени после победы над фашистской Германией — об этих планах даже в воспоминаниях военачальников и государственных деятелей говорилось лишь в общих чертах. Во время работы над этой книгой мне очень повезло, ибо с любезного согласия вдовы Маршала Советского Союза М. Захарова Марии Брониславовны я воспользовался его неопубликованными записками.

В конце 40 — начале 50-х годов я служил в Генеральном штабе в управлении, которое возглавлял Матвей Васильевич Захаров, не раз встречался с ним там, хорошо его помню, всегда восхищался его характером, высокими деловыми качествами.

Матвей Васильевич до войны, с мая 1938 года по июль 1940 года, был помощником начальника Генерального штаба и участвовал в разработке мобилизационного плана и плана стратегического развертывания. С апреля I960.года по март 1963 года и с ноября 1964 года по сентябрь 1971 года Захаров был начальником Генерального штаба, первым заместителем министра обороны СССР; вот в эти годы, располагая, кроме большого личного опыта, полностью всеми необходимыми архивными материалами, он и написал свои воспоминания.

Накануне войны при разработке наших планов обороны страны считалось (с учетом того, что происходит в Европе), что наиболее вероятным нашим противником будет фашистская Германия в союзе с Италией, Румынией, Финляндией и Венгрией. Предполагалось также, что и Турция под давлением гитлеровцев может открыто выступить против СССР. Второй реальный противник, который может одновременно с Германией начать военные действия на Дальнем Востоке, была Япония. Поэтому планы обороны страны разрабатывались для двух направлений, но главным, разумеется, был Западный фронт, где считалось необходимым сосредоточить основные силы Советских Вооруженных Сил.

Несмотря на то что гитлеровцы уже показали свою стратегию и тактику ведения молниеносной войны путем внезапного нападения уже готовыми, отмобилизованными армиями, работники нашего Генерального штаба продолжали вести расчеты, исходя из опыта отмобилизовывания армий в период первой мировой войны (с учетом, конечно, более высоких темпов развертывания в связи с появлением более широкой сети железных, шоссейных дорог, а также авиации). Предусматривалось, что Германии для сосредоточения сил на советских границах потребуется 10— 15 дней, Румынии — 15—20 дней, Финляндии и немецким частям, которые туда прибудут, — 20—25 дней. В этом был серьезный просчет.

Ожидалось, что на наших западных границах Германия вместе со своими союзниками развернет 233 дивизии, 10 550 танков, 13 900 самолетов и до 18 тысяч полевых орудий.

Наш Генштаб на западных границах предусматривал сосредоточить: 146 стрелковых дивизий (из них 23 со сроком готовности от 15 до 30 дней), 8 моторизованных, 16 танковых и 10 кавалерийских дивизий, 14 танковых бригад, 172 полка авиации. Если все дивизии сложить — стрелковые и специальные, — то будет около 180 дивизий. В соответствии с советской доктриной наши войска, отразив первое нападение противника, должны были сами перейти в наступление, разгромить войска противника в Восточной Пруссии и в районе Варшавы и выйти на Вислу в ее нижнем течении. Одновременно на левом крыле фронта должен быть нанесен вспомогательный удар на Ивангород с задачей разгрома люблинской группировки противника и последующего выхода на Вислу в ее среднем течении.

В плане подробно описаны направления ударов, районы сосредоточения, количество войск, их задачи, а также задачи флотов, авиации и так далее.

План разрабатывался начальником Генштаба Б. М. Шапошниковым, генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным, который занимал должность начальника оперативного управления, и его заместителем генерал-майором Г. К. Маландиным. Но поскольку проект плана составлялся в единственном экземпляре, человеком, непосредственно писавшим его, был заместитель начальника оперативного управления генерал-майор А. М. Василевский. Первый вариант был подписан начальником Генерального штаба Б. М. Шапошниковым. Нарком его пока не подписал. Этот план обороны СССР, опираясь на тщательно обоснованный анализ складывающейся стратегической обстановки, вероятных группировок противника и ожидаемых его агрессивных действий, в основном верно определил наиболее опасный театр войны и главное направление основных усилий Советских Вооруженных Сил.

Были, конечно, недостатки в этом плане. Основной из них, кроме временного просчета, заключался в том, что разработан был всего один вариант, а, как правило, такие планы предусматривают несколько вариантов действия как противника, так и своих войск.

Вот что пишет А. М. Василевский в своей книге воспоминаний о разработке этого плана:

«Этот проект и план стратегического развертывания войск Красной Армии докладывались непосредственно И. В. Сталину в сентябре 1940 года в присутствии некоторых членов Политбюро ЦК партии. От Наркомата обороны план представляли нарком С. К. Тимошенко, начальник Генерального штаба К. А. Мерецков и его первый заместитель Н. Ф. Ватутин. Мы с генералом А. Ф. Анисовым, доставив в Кремль план, во время его рассмотрения в течение нескольких часов находились в комнате секретариата И. В. Сталина. Прежде чем рассказывать о дальнейшем ходе событий, упомяну о том, почему в представлении ЦК партии важнейшего оперативного документа не участвовал один из его основных составителей и автор главных его идей. Дело в том, что в августе 1940 года на должность начальника Генерального штаба вместо Б. М. Шапошникова был назначен генерал армии К. А. Мерецков.

О том, что предшествовало перемещению Б. М. Шапошникова, я знаю со слов Бориса Михайловича. Как он рассказывал, И. В. Сталин, специально пригласивший его для этого случая, вел разговор в очень любезной и уважительной форме. После советско-финского вооруженного конфликта, сказал он, мы переместили Ворошилова и назначили наркомом Тимошенко. Относительно Финляндии вы оказались правы: обстоятельства сложились так, как предполагали вы. Но это знаем только мы. Между тем всем понятно, что нарком и начальник Генштаба трудятся сообща и вместе руководят Вооруженными Силами. Нам приходится считаться, в частности, с международным общественным мнением, особенно важным в нынешней сложной обстановке. Нас не поймут, если мы при перемещении ограничимся одним народным комиссаром. Кроме того, мир должен был знать, что уроки конфликта с Финляндией полностью учтены. Это важно для того, чтобы произвести на наших врагов должное впечатление и охладить горячие головы империалистов. Официальная перестановка в руководстве как раз и преследует эту цель.

— А каково ваше мнение? — спросил Сталин.

Исключительно дисциплинированный человек, Борис Михайлович ответил, что он готов служить на любом посту, куда его назначат. Вскоре на него было возложено руководство созданием оборонительных сооружений, он стал заместителем наркома обороны и направлял деятельность Главного военно-инженерного управления и управления строительства укрепленных районов.

Для нас, работников Генштаба, причина перевода Б. М. Шапошникова на другую должность осталась непонятной. Не скрою, мы очень сожалели об этом».

Таким образом, получилось, что проект нового плана докладывал Сталину уже новый начальник Генерального штаба генерал армии К. А. Мерецков. Он рассказывал, что при рассмотрении плана Сталин не согласился с мнением Генштаба о вероятном направлении главного удара противника на северо-западе. Сталин считал: гитлеровцы сосредоточат главные свои усилия на юго-западе, чтобы прежде всего захватить у нас наиболее богатые промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы. Нетрудно заметить, что Сталин в данном случае не посчитался с конкретными сведениями, которыми располагал Генеральный штаб о реальном сосредоточении войск противника, а из этих сведений вытекало правильное, предусмотренное Генеральным штабом нанесение главного удара севернее припятских болот. Видимо, помня «свой» теперь уже всеми признаваемый гениальным план разгрома Деникина (а он исходил из того, что Донбасс, юг Украины — это могучий промышленно-экономический район с дружественным тогда, в годы революции, пролетарским населением) и не принимая во внимание, что прошло очень много времени и обстановка в корне изменилась, Сталин опять тяготел к этому южному району и приказал доработать план в том направлении, что боевые действия, главные сражения должны были произойти на юге. Поэтому, как комментирует Захаров, произошла полная переориентировка, перенацеливание основных наших усилий с северо-западного на юго-западное направление.

Правильность принятых Сталиным стратегических решений вроде бы подтверждалась и информацией, полученной по каналам Народного комиссариата государственной безопасности. Возглавлявший его В. Меркулов в начале апреля 1941 года сообщил:

«...выступление Германии против Советского Союза решено окончательно и последует в скором времени. Оперативный план наступления предусматривает... молниеносный удар на Украину и дальнейшее продвижение на восток...» (Архив МО СССР, ф. 16-а, оп. 240-а, д. 528, т. 7, л. 238.)

В этом документе четко просматривается желание поддакнуть Сталину, заслужить его благосклонность. Впрочем, у гитлеровцев при разработке плана войны был и южный вариант, но к тому времени, когда докладывал Меркулов (апрель 1941 года), этот вариант давно отпал, и военная разведка Генштаба имела более точные сведения и докладывала о них Сталину. Вот что пишет об этом Жуков:

«20 марта 1941 года начальник разведывательного управления генерал Ф. И. Голиков представил руководству доклад, содержавший сведения исключительной важности.

В этом документе излагались варианты возможных направлений ударов немецко-фашистских войск при нападении на Советский Союз. Как потом выяснилось, они последовательно отражали разработку гитлеровским командованием плана «Барбаросса», а в одном из вариантов, по существу, отражена была суть этого плана.

В докладе говорилось: «Из наиболее вероятных военных действий, намеченных против СССР, заслуживают внимания следующие:

...Вариант № 3 по данным... на февраль 1941 года, «...для наступления на СССР, — написано в сообщении, — создаются три армейские группы: 1-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Лееба наносит удар в направлении Петрограда; 2-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Бока — в направлении Москвы и 3-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Рундштедта — в направлении Киева. Начало наступления на СССР — ориентировочно 20 мая».

Генерал Голиков, не желая попасть в немилость, так как знал мнение и желание Сталина оттянуть начало войны, делал выводы, совершенно не вытекающие из разведданных.

«1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.

2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки».

6 мая 1941 года И. В. Сталину направил записку народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов:

«Военно-морской атташе в Берлине капитан 1-го ранга Воронцов доносит... что, со слов одного германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят к 14 мая вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию. Одновременно намечены мощные налеты авиации на Москву и Ленинград и высадка парашютных десантов в пограничных центрах...»

Данные, изложенные в этом документе, также имели исключительную ценность. Однако выводы, предлагавшиеся руководству адмиралом Н. Г. Кузнецовым, не соответствовали приведенным им же фактам.

«Полагаю, — говорилось в записке, — что сведения являются ложными и специально направлены по этому руслу с тем, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР».

В самые последние дни перед нападением поступало особенно много предупреждений о готовящейся войне от разведчиков, дипломатов (наших и иностранных), зарубежных доброжелателей, перебежчиков. Но с другой стороны, Берия, самый близкий человек, которому Сталин верил безгранично, докладывал 21 июня 1941 года следующее:

«Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра. То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на берлинскую агентуру».

Сталин писал очень хлесткие резолюции на документах разведчиков. 16 июня 1941 года на стол генсека положили от наркома государственной безопасности СССР В. Н. Меркулова донесение из Берлина:

«Источник, работающий в штабе германской авиации, сообщает:

1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время».

Далее излагались многочисленные конкретные факты, подтверждающие этот вывод. Сталин написал на препроводительной донесения такую резолюцию:

«Товарищу Меркулову. Можете послать ваш «источник» из штаба германской авиации к е... матери. Это не источник, а дезинформатор. И. Ст.» (В резолюции Сталина слово е... без точек. — В. К.)

21 июня на сообщении нашего военного атташе во Франции генерала Суслопарова о том, что, по достоверным данным, нападение назначено на 22 июня, Сталин написал: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его».

А Берия расправлялся с теми разведчиками, которые присылали правдивую информацию, ничего не подозревая о том, что Сталин верит договорам, заключенным с Гитлером, и находится в сетях хорошо организованной немецкой дезинформации.

Вот одна из резолюций Берия 21 июня 1941 года на документе, обобщающем донесения разведчиков:

«В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников Ястреба, Кармен, Верного за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить».

Почему же так упорно не хотели видеть реальную обстановку Сталин, Берия да и многие другие руководители того времени? Заподозрить их всех в злом умысле конечно же нельзя. Не могли они желать беды и поражения своей стране и армии. Ошибались? Да, пожалуй, это самое подходящее определение их действий. И в этом даже есть некоторое им оправдание. Дело в том, что сегодня мы судим о разведывательных сведениях, зная, какие из них были правдивые, а какие ложные. А в годы, которые предшествовали нападению, к Сталину стекался огромный поток самых противоречивых сведений. Да еще вносили путаницу комментарии политиков, военных, дипломатов, и каждый из них старался убедить, что именно его аргументы и суждения правильные. Прямо скажем, непросто было Сталину разобраться в этом информационном хаосе. И при всем при том он был, как говорится, себе на уме: все читал, всех слушал, но в глубине души верил, что он не только договорился с Гитлером, но и перехитрил его.

Ко всей этой путанице и неразберихе в сведениях надо добавить и хорошо задуманную и проведенную немцами операцию по дезинформации, которой они сбили с толку самого Сталина, ну а он, попав в умело расставленные обманные сети, подавлял мышление окружающих, вынуждая их поддакивать или молчать тех, кто думал иначе.

Для иллюстрации дезинформационных мер гитлеровцев приведу несколько кратких выдержек из документов.

«...Указания ОКБ. Управлению военной разведки и контрразведки.

В ближайшие недели концентрация войск на Востоке значительно увеличится... Из этих наших перегруппировок у России ни в коем случае не должно сложиться впечатление, что мы подготавливаем наступление на Восток... Для работы собственной разведки, как и для возможных ответов на запросы русской разведки, следует руководствоваться следующими основными принципиальными положениями.

1. Маскировать общую численность немецких войск на Востоке, по возможности, распространением слухов и известий о якобы интенсивной замене войсковых соединений, происходящей в этом районе. Передвижения войск обосновывать их переводом в учебные лагеря, переформированием...

2. Создавать впечатление, что основное направление в наших перемещениях сдвинуто в южные районы генерал-губернаторства... и что концентрация войск на Севере относительно невелика...» И далее много мер такого же рода.

Как видим, эту дезинформацию гитлеровцам удалось подсунуть. В сосредоточение сил рейха для начала войны Сталин не верил. А если и предпринимались меры, то считали, как того хотели немцы, что главный удар будет нанесен на юге.

«...Распоряжение начальника штаба верховного главнокомандования вооруженных сил от 12 мая 1941 г. по проведению второй фазы дезинформации противника в целях сохранения скрытности сосредоточения сил против Советского Союза.

1. Вторая фаза дезинформации противника начинается с введением максимально уплотненного графика движения эшелонов 22 мая. В этот момент усилия высших штабов и прочих участвующих в дезинформации органов должны быть в повышенной мере направлены на то, чтобы представить сосредоточение сил к операции «Барбаросса» как широко задуманный маневр с целью ввести в заблуждение... противника. По этой же причине необходимо особенно энергично продолжать подготовку к нападению на Англию...

2. Все наши усилия окажутся напрасными, если немецкие войска определенно узнают о предстоящем нападении и распространят эти сведения по стране... Распоряжения по этому вопросу должны разрабатываться для всех вооруженных сил в централизованном порядке...

...Вскоре на ряд министерств будут возложены задания, связанные с демонстративными действиями против Англии...» И так далее.

Таким образом, и своим войскам гитлеровское командование карты не открывало. На французском побережье с полным напряжением шла подготовка операции вторжения «Морской лев». А когда подготовка по плану «Барбаросса» была завершена, пишет немецкий генерал Циммерман, «в начале июня в ставку главного командования немецкими войсками Запада прибыл порученец начальника генерального штаба сухопутных войск и сообщил собравшимся офицерам, что все проделанные подготовительные работы являются просто мероприятием, необходимым для введения противника в заблуждение, и что теперь их можно прекратить... Все эти приготовления проводились только в целях маскировки готовящейся Восточной кампании, которая в ту пору являлась для верховного главнокомандующего уже решенным делом».

Высокий профессионализм показало немецкое руководство в проведении дезинформации. Но не менее высоко было искусство советской разведки, особенно военной. Она добыла более чем достаточно достоверной информации для того, чтобы наше руководство могло правильно оценить ситуацию и отразить нападение Германии. Однако Сталин верил в свой сговор с Гитлером и никому не позволял разубеждать себя в этом желательном для него партнерстве. Да и как было не верить — Гитлер соблюдал условия сговора пунктуально: поделил Польшу, соблюдал нейтралитет при войне СССР с Финляндией, присоединении Прибалтики, Западной Белоруссии и Украины, Бессарабии...

Как видим, Сталину непросто было разобраться, где истина, когда так по-разному докладывают самые компетентные в этих делах руководители. От ошибок и заблуждений никто не застрахован, но беда была в том, что Сталин больше, чем своим разведчикам, верил Гитлеру, его обещаниям, секретным договорам, верил настолько, что, когда уже бомбили все наши пограничные города, Сталин все еще находился в плену обмана фюрера и не разрешил войскам переходить границу, если даже они отразят нападение захватчиков.

Однако вернемся к военным планам. Вот что пишет об этой своей работе Жуков после назначения его на должность начальника Генерального штаба:

«Сейчас некоторые авторы военных мемуаров утверждают, что перед войной у нас не было мобилизационных планов вооруженных сил и планов оперативно-стратегического развертывания. В действительности оперативный и мобилизационный планы вооруженных сил в Генеральном штабе, конечно, были. Разработка и корректировка их не прекращалась никогда. После переработки они немедленно докладывались руководству страны и по утверждении тотчас же доводились до военных округов...

Еще осенью 1940 года ранее существовавший оперативный план был основательно переработан, приближен к задачам, которые необходимо было решать в случае нападения. Но в плане были стратегические ошибки, связанные с одним неправильным положением...

И. В. Сталин был убежден, что гитлеровцы в войне с Советским Союзом будут стремиться в первую очередь овладеть Украиной, Донецким бассейном, чтобы лишить нашу страну важнейших экономических районов и захватить украинский хлеб, донецкий уголь, а затем и кавказскую нефть. При рассмотрении оперативного плана весной 1941 года И. В. Сталин говорил: «Без этих важнейших жизненных ресурсов фашистская Германия не сможет вести Длительную и большую войну».

И. В. Сталин для всех нас был величайшим авторитетом, никто тогда и не думал сомневаться в его суждениях и оценках обстановки. Однако в прогнозе направления главного удара противника И. В. Сталин допустил ошибку».

План «Барбаросса»


В 1940 году после разгрома французской армии настал тот момент, который Гитлер и его сподвижники посчитали самым удобным для осуществления своих агрессивных замыслов.

Фюрер не хотел терять времени. 22 июля 1940 года, в день капитуляции Франции, Гальдер получил указания от Гитлера и Браухича о разработке плана вторжения в Советский Союз.

...Лежат передо мной пожелтевшие, постаревшие бумаги. Когда-то их содержание было строжайшей тайной. Сначала эти документы писали от руки, чтобы не посвящать машинисток. Затем если даже перепечатывали, то всего в нескольких экземплярах. Каждая копия была на особом учете. Передавались эти экземпляры для ознакомления только из рук в руки или через доверенного офицера, причем пакет опечатывался специальными печатями и хитрыми приспособлениями, чтобы о его содержании не мог узнать никто, кроме адресата. Каждый, ознакомившийся с текстом, заносился в специальный список, чтобы в случае утечки сведений можно было установить, кто именно проболтался или выдал тайну...

Лежат в могилах те, кто разрабатывал эти страшные планы, и те, против кого замышлялись они. Тайны уже не тайны — теперь эти документы, вернее, копии с них доступны каждому. Вот лежат они и на моем столе. Но строгие слова в самом начале текста все еще как бы предупреждают: «Совершенно секретно», «Только для командования», «Передавать только через офицера».

Каждый из документов разрабатывался иногда длительное время, его созданию предшествовали указания Гитлера, затем появлялись варианты, проекты, разработанные генштабом, потом шли обсуждения на высоком уровне. И наконец рождалась окончательная директива, руководствуясь которой армия начинала действовать.

Гитлеровцы давали своим планам условные наименования: «Отто», «Вейс», «Грюн», «Гельб», «Морской лев» и так далее. За такими названиями стоит не только некий аромат рыцарских времен, хотя гитлеровцы и бравировали своими традициями, за ними стоит и штабной профессионализм: без долгих объяснений, с одного слова ясно, о чем идет разговор: «Грюн» — вторжение в Чехословакию, «Вейс» — война с Польшей, «Гельб» — с Францией...

Один из самых продуманных и тщательно отработанных планов, к которому Гитлер шел многие годы, ради осуществления которого провел так много завоевательных операций в Европе, был план войны против Советского Союза, план, которому Гитлер дал название «Барбаросса» — по имени Фридриха I Барбароссы.

Я много раз читал и перечитывал план «Барбаросса», и, признаюсь честно, меня каждый раз поражало — если на минуту отвлечься от агрессивной бессовестности и коварства этого плана — высокое военно-штабное мастерство его составителей. Может быть, это мое специфическое отношение офицера-генштабиста, но я знаю, как весома и значительна каждая строка в директивном документе, какой скрупулезной работой это достигается, какой огромный багаж знаний и опыта надо иметь, чтобы в несколько слов или фраз вложить большой смысл, да так, чтобы все, кто будет читать и исполнять, правильно тебя поняли — иначе взаимодействие исполнителей пойдет вразброд, а их, этих исполнителей, сотни, непонимание же и разброд могут стоить десятков, а го и сотен тысяч человеческих жизней.

...Итак, Гитлер дал подробные указания, и они легли в основу будущего плана. Под руководством Гальдера разрабатывались два его варианта, каждый самостоятельно. Над одним из них работали в ОКБ под руководством Йодля и его заместителя генерала Варлимонта. Этот вариант шел под кодом «Этюд Лоссберга». Он был завершен к 15 сентября и отличался от другого варианта — генерала Маркса — тем, что в нем главный удар определялся на северном участке фронта.

Гитлер при принятии окончательного решения согласился с соображениями Йодля.

Кстати, еще на стадии выработки плана «Барбаросса» Гитлер показал себя в некотором отношении более дальновидным, чем его генералитет, который впоследствии обвинял его в необоснованных решениях, а себя выставлял трезвым, разумным и осторожным. Когда речь зашла о постановке целей, то Браухич заявил, что ближайшей Целью для группы армий «Север» должны быть Псков и Ленинград, для группы армий «Центр» — Смоленск и Москва, а для группы армий «Юг» — Киев. Иными словами, он вполне авантюристически предлагал, чтобы все три группы армий, идя безостановочно от самой границы, одним махом достигли указанных городов и взяли их. Гитлер же дал указание разделить операцию на два этапа: уничтожить противника в Прибалтике и создать себе тем самым надежную базу для последующей фланговой атаки на Москву. Эти совершенно разумные с военной точки зрения указания и были учтены в окончательном плане.

К тому времени, когда были разработаны эти варианты, заместителем начальника генерального штаба был назначен генерал Паулюс, и ему была поставлена задача свести все планы воедино и учесть те замечания, которые высказывал фюрер на различных совещаниях.

Судьба жестоко подшутила над генералом Паулюсом. Именно он, тот, кто составил окончательный план нападения на нашу страну, стал первым пленным немецким фельдмаршалом. Это его 6-я армия была окружена под Сталинградом и уничтожена, а сам он попал в плен.

Кстати, находясь уже в плену, фельдмаршал Паулюс написал некоторые воспоминания и заметки по отдельным вопросам, в том числе и заметки о том, как составлялся план «Барбаросса». Я думаю, читателям будет интересно это свидетельство одного из соавторов агрессивного плана, несомненно больше других посвященного в намерения Гитлера.

Очень любопытное совпадение! Бывают же такие невероятные параллели в истории! В конце декабря 1940 года и начале января 1941 года в Москве проходили совещание руководителей партии с военачальниками и оперативные игры, а чуть раньше в Берлине проходили аналогичные игра и совещание военного и нацистского руководства, на котором обсуждался и отрабатывался план «Барбаросса». Эта игра проводилась под руководством генерала Паулюса.

На игре присутствовал Гитлер, он согласился с изложенными оперативными замыслами и заметил по этому поводу следующее:

— Важнейшая цель — не допустить, чтобы русские отходили, сохраняя целостность фронта. Наступление следует вести так далеко на восток, чтобы русская авиация не могла совершать налеты на территорию германского рейха и чтобы, с другой стороны, немецкая авиация могла наносить удары с воздуха против русских военно-промышленных районов. Для этого необходимо добиться разгрома русских вооруженных сил и воспрепятствовать их воссозданию. Уже первые удары должны быть нанесены такими частями, чтобы можно было уничтожить крупные силы противника. Поэтому подвижные войска следует использовать на смежных флангах обеих северных групп армий, где будет наноситься главный удар. На севере необходимо добиться окружения вражеских сил, находящихся в Прибалтийских странах. Для этого группа армий, которая будет наступать на Москву, должна иметь достаточно войск, чтобы быть в состоянии повернуть значительную часть сил на север. Группа армий, наступающая южнее припятских болот, должна выступить позже и добиться окружения крупных вражеских сил на Украине путем совершения охватывающего маневра с севера... Предусмотренная для проведения всей операции численность войск в 130—140 дивизий достаточна.

18 декабря 1940 года Гитлер подписал полностью отработанный план «Барбаросса».

Предвидение и прозорливость


После высказанных выше похвал о профессиональном мастерстве немецких генштабистов расскажу еще об одном блестящем плане, который иначе как гениальным назвать не могу.

Большим препятствием для ознакомления с документами о войне до сих пор является гриф «секретности», хотя давно уже не представляет никакой тайны то, что написано о боевых делах пятидесятилетней давности.

Попробуем проникнуть еще в одну «неизвестную тайну войны», которую даже маршал Жуков в своих воспоминаниях не осмелился затронуть. Не знаю — сам он не нашел возможным касаться этого большого секрета или ему не разрешали высокие инстанции.

Напомню, что советские военные руководители, исходя из нашей доктрины, собирались не обороняться, а наступать, разумеется, после того, как враг нападет. Сталин формулировал нашу политику так: «Мы чужой земли не хотим, но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому». Но доктрина на случай войны, все мы ее знали, была наступательная: будем бить врага на его территории, победу одержим малой кровью, и братья по классу, трудящиеся напавшей страны, поддержат нас своими революционными действиями в тылу противника. В наших мобилизационных планах черным по белому написано, что после отражения первого удара врага войска должны перейти в наступление.

План таких наступательных действий, как уже сказано выше, составлял не кто-нибудь, а Жуков в соответствии с должностью начальника Генерального штаба и его предшественники.

Но Георгий Константинович не только подновлял и корректировал прежние планы. Прозорливость Жукова поразительна! Как только стало известно о сосредоточении ударных группировок гитлеровцев у наших границ и Жуков понял неотвратимость войны, он разработал и предложил план упреждающего удара. (Документ этот сохранился в архиве.) Предложить такое Сталину, который не разрешал вывести войска на позиции даже для отражения нападения, было в те дни не только смелым, а почти самоубийственным поступком. Как Жукова не объявили «врагом народа» и пособником гитлеровцев — просто непонятно. Но план такой он создал и за месяц до нападения гитлеровцев, видимо, доложил Сталину. Хотя на документе нет ни резолюции, ни подписи Сталина.

Жуков сам признавался, что он плохой политик. Объяснить наше нападение на Германию было бы не просто. Но как мы убеждались не раз, все нападавшие оправдывали свои действия стремлением к миру. Может быть, и нашим политикам это удалось бы, тем более это был бы предупредительный удар против явного агрессора.

Сразу сделаю оговорку; наша политика действительно была миролюбивая. Шумиха в западной прессе об агрессивности СССР велась без опоры на какие-либо убедительные доказательства. План Жукова, о котором я расскажу, не имеет к тем обвинениям никакого отношения, потому что был создан как мера самозащиты в самые последние недели перед нападением Германии.

Итак, перед нами черновик плана, выполненный по указанию Г. К. Жукова в единственном экземпляре А. М. Василевским, заместителем начальника оперативного управления Генштаба. В написанном им от руки тексте есть вставки и редакторская правка, внесенные рукой Н. Ф. Ватутина, начальника этого управления. Весьма вероятно, что Жуков не раз говорил о необходимости такого плана с наркомом обороны. Об этом свидетельствует и тот факт, что в конце документа указаны должности и фамилии маршала Тимошенко и генерала армии Жукова. И хотя их подписей на черновике нет, можно предположить, что они подписали первый чистовой машинописный экземпляр, который и был, по-видимому, доложен Сталину.

Вот выдержки из этого документа:

«Председателю Совета Народных Комиссаров от 15 мая 1941 г.

Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза. (Архив Генштаба, оп. 240, д. 528.)

I.

...Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск.

II

Первой стратегической целью действий Красной Армии поставить — разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее Брест — Демблин и выход к 30-му дню севернее рубежа Остроленка, р. Нарев, Ловичь, Лодзь, Крейцбург, Опельон, Оломоуц.

Последующей стратегической целью — наступать из района Катовице в северном или северо-западном направлении, разгромить крупные силы врага центра и северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии.

Ближайшей задачей разбить германскую армию восточнее р. Висла и на Краковском направлении выйти на pp. Нарев, Висла и овладеть районом Катовице, для чего:

а) Главный удар силами Юго-Западного фронта нанести в направлении Краков, Катовице, отрезав Германию от ее южных союзников.

б) Вспомогательный удар левым крылом Западного фронта нанести в направлении на Варшаву, Демблин с целью сковывания варшавской группировки и овладеть Варшавой, а также содействовать Юго-Западному фронту в разгроме люблинской группировки.

в) Ввести активную оборону против Финляндии, Восточной Пруссии, Венгрии, Румынии и быть готовыми к нанесению ударов против Румынии при благоприятной обстановке.

Таким образом, Красная Армия начинает наступательные действия с фронта Чижев, Людовлено силами 152 дивизий против 100 германских, на других участках государственной границы предусматривается активная оборона.

...Детально группировка сил показана на прилагаемой карте».

А теперь представьте, что произошло бы, если бы этот план Жукова был принят и осуществлен. В один из рассветов июня тысячи наших самолетов и десятки тысяч орудий ударили бы по сосредоточившимся (скученным) гитлеровским войскам, места дислокации которых были известны с точностью до батальона. Вот была бы внезапность так внезапность! Пожалуй, более невероятная, чем при нападении немцев на нас. Никто в Германии, от рядового солдата до Гитлера, даже подумать не мог о таких действиях нашей армии! Сотни наших самолетов, уничтоженных на земле, и сотни тысяч снарядов, брошенных при отступлении, — все это обрушилось бы на скопившиеся для вторжения силы агрессоров. А вслед за этим мощнейшим ударом несколько тысяч танков и 152 дивизии ринулись бы на растерявшегося противника. Мне представляется: все, что произошло в первые дни на нашей земле после удара гитлеровцев, точно так же, по такому же сценарию, развернулось бы на территории противника. К тому же гитлеровцы абсолютно не имели опыта действий в таких экстремальных для них ситуациях. Паника, несомненно, охватила бы их командование и армию. Но даже если бы через неделю или десять дней гитлеровцам удалось прийти в себя, то первые месяцы они бы предпринимали оборонительные усилия, а наши армии, имея в ближайшем тылу подготовленные на складах и базах все виды боеприпасов, горючего и другого снаряжения, пожалуй, могли бы и развить успех.

Абсолютно уверен, что после нашего превентивного удара фашистская Германия на длительное время потеряла бы способность к крупным наступательным операциям, ни о какой «молниеносной войне» не могло быть и речи. Скорее всего, нацисты отложили бы войну на несколько лет. Но если бы они решились продолжить боевые действия после нашего опережающего удара, они смогли бы лишь выйти на границу и восстановить положение, и уж самое большее, почти невероятное, — достичь рубежа Днепра. При этом стратегическая инициатива была бы на нашей стороне, потому что армия наша была бы отмобилизована, не понесла бы огромных потерь, которые имела в июне 1941 года. Не испытали бы потрясения от внезапного нападения промышленность и сельское хозяйство, не сбитые с производственного ритма, оставаясь на своих местах (без эвакуации), устойчиво снабжали бы фронт всем необходимым.

Но Сталин не принял предложение Жукова. Были оставлены в прежнем плане наступательные действия только после нападения противника, как ответный удар.

Теперь, когда все в прошлом, ход событий, история дают точный ответ на вопрос, кто был прав: Жуков или Сталин? Своим волевым и, как оказалось, некомпетентным решением Сталин предопределил неудачи наших войск в начальный период войны.

Начальник Генерального штаба Жуков, вопреки своему желанию и убеждению в необходимости привести армию в полную боевую готовность, был вынужден отдавать вот такие указания:


«Командующему войсками Киевского Особого военного округа.

Начальник погранвойск НКВД УССР донес, что начальники укрепленных районов получили указание занять предполье.

Донесите для доклада наркому обороны, на каком основании части укрепленных районов КОВО получили приказ занять предполье. Такие действия могут немедленно спровоцировать немцев на вооруженное столкновение и чреваты всякими последствиями.

Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение.

10 июня 1941 г. Жуков».


11 июня командующие войсками других приграничных округов получили строгое указание Жукова: «Полосу предполья без особого на то указания полевыми и Уровскими частями не занимать».

18 июня командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа отдал распоряжение о приведении в боевую готовность системы ПВО округа. 20 июня он получил следующее предупреждение:


«Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении положения номер два. Это значит провести по Прибалтике затемнение, чем и нанести ущерб промышленности. Такие действия могут проводиться только с разрешения правительства. Сейчас ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность. Требую немедленно отменить отданное распоряжение, дать объяснение для доклада наркому.

Жуков».


Вот так Жукову и многим другим нашим военачальникам приходилось поступать вопреки их пониманию обстановки, умению организовать отпор врагу, как говорит пословица, «наступали на горло своей песне». И если в чем-то и была их вина, то заключалась она лишь в дисциплинированности, святой вере в правоту нашего дела и необходимости подчиняться высшим соображениям, за которыми подразумевались интересы Родины. Они даже не подозревали, какая за всем этим кроется в действительности некомпетентность Сталина.  

В годы войны Жуков участвовал в разработке многих операций, которые являются примерами высокого военного искусства. Но самый гениальный план самой крупной задуманной Жуковым операции, к сожалению, не был осуществлен! А если бы наша армия его осуществила, история могла пойти совсем не так, как она сложилась в сороковые годы, не говоря уж о ходе войны, ее продолжительности и потерях, понесенных нашей страной, — все это происходило бы с несомненным перевесом в нашу пользу с первых и до последних дней этой самой грандиозной войны в истории человечества.

Часть вторая
НА ФРОНТАХ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ

Роковая ночь


Ночь на 22 июня 1941 года вошла в историю, она стала ночью, во мраке которой было начато одно из самых больших злодеяний в истории человечества. Большинство преступлений, грабежей, убийств всегда вершилось под покровом ночи. «Аки тать в нощи», говорит русская поговорка, разбойники накидывались на жертвы.

Так было и в ту роковую ночь. Спали народы нашей страны. Спала Европа. Спали в казармах красноармейцы. Спали в своих квартирах командиры.

Спали и те «более двадцати миллионов» человек, кому было предназначено лечь в землю и остаться в истории под коротким бесстрастным словом «потери». Еще живые, теплые и расслабленные, они отдыхали в мягких постелях рядом с женами, детьми, родными и близкими, кому уже тоже было предрешено до конца своих дней проливать о них слезы.

Не спали лишь дежурные в штабах частей и соединений у телефонов и опечатанных сейфов, в которых хранились в красных пакетах, залитых по углам тяжелыми сургучными печатями, боевые приказы на случай войны. Никто не знал, что написано в этих приказах (и мы пока не будем говорить об этом), команда на вскрытие пакета должна была поступить по телефону только от вышестоящего командира, и вскрыть пакет имел право тоже только лично командир.

И еще не спали в эту ночь, как и во все предыдущие ночи, работники Наркомата внутренних дел. Они были заняты своей обычной ночной работой, арестовывали «врагов народа», допрашивали в своих многочисленных тюрьмах или расстреливали тех, чей час, как говорится, пробил. Усилия этих органов, острие их карающего меча были в предвоенные годы обращены внутрь страны. До того, увлеклись они этой своей работой, опьяняющей вседозволенностью и безнаказанностью, что даже не разглядели очень многих гитлеровцев, переодетых в красноармейскую форму, которые еще до начала боевых действий нарушали связь, совершали диверсии и террористические акты.

В эту ночь начали активно действовать засланные на нашу территорию диверсионные группы. В первый же час войны был сброшен на парашютах в наши тылы целый полк специального назначения «Бранденбург». Его солдаты и офицеры, диверсанты высокого класса, были разделены на множество групп, которые приступили к нарушению линий связи, уничтожению командного состава. Они же наводили свои самолеты на расположение наших частей в ночное время, распространяли слухи, предпринимали различные меры, чтобы породить панику и неразбериху, Не спала в эту ночь и вся немецкая армия. Под покровом темноты сотни тысяч солдат, офицеров и генералов, крадучись, двинулись в сторону советской границы. Первыми вылетели самолеты, чтобы в 3 часа 30 минут быть над городами, намеченными для бомбардировки. Первые бомбы должны разорваться одновременно со снарядами, которыми выстрелят в эти минуты десятки тысяч орудий и минометов. Вся пограничная зона, прилегающие к ней города от Балтийского до Черного моря должны быть покрыты огнем разрывов. Взрывы должны в этой зоне убить людей, разрушить дома, укрепления, сжечь, уничтожить склады с боеприпасами, продовольствием и горючим. Смешать живое и мертвое и открыть путь армадам танков, автомобилей и тягачей; ревя моторами, они повезут на чужую землю миллионы сильных, здоровых людей, которым предстояло стать не только убийцами, но, в свою очередь, мертвецами и калеками.

Чтобы осуществить внезапное нападение под покровом ночи, колонны наземных войск двигались к границе с погашенными фарами. Не зажигая огней, темными силуэтами вышли из баз военные корабли. Немецкая авиация была поднята со своих аэродромов в разное время, но все авиационные соединения пересекли границу одновременно с началом артиллерийского обстрела. Самолеты врага обрушили мощный бомбовый удар по хорошо разведанным аэродромам, застали наши самолеты на земле и нанесли огромные потери.

В штабах с зашторенными окнами над развернутыми картами склонились немецкие маршалы, генералы и офицеры: все рассчитано, расписано, определено: «ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт...»

Вот дневниковая запись генерала Гудериана, командующего 2-й танковой группой, одного из тех бронированных клиньев, которым предстояло вонзиться в нашу оборону и расколоть ее, чтобы затем окружить и уничтожить Красную Армию еще до рубежа Днепра.

«20 и 21 июня находился в передовых частях моих корпусов, проверяя их готовность к наступлению. Тщательное наблюдение за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе крепости Брест, который просматривался с наших наблюдательных пунктов, под звуки оркестра они проводили развод караулов. Береговые укрепления вдоль Западного Буга не были заняты русскими войсками. Работы по укреплению берега едва ли хоть сколько-нибудь продвинулись вперед за последние недели. Перспективы сохранения момента внезапности были настолько велики, что возник вопрос, стоит ли при таких обстоятельствах проводить артиллерийскую подготовку в течение часа, как это предусматривалось приказом. Только из осторожности, чтобы избежать излишних потерь в результате неожиданных действий русских в момент форсирования реки, я приказал провести артиллерийскую подготовку в течение установленного времени.

В роковой день 22 июня 1941 г. в 2 часа 10 мин. я поехал на командный пункт группы и поднялся на наблюдательную вышку, южнее Богокулы, 15 км северо-западнее Бреста. Я прибыл туда в 3 часа 10 мин., когда было темно. В 3 часа 15 мин. началась наша артиллерийская подготовка. В 3 часа 40 мин. — первый налет наших пикирующих бомбардировщиков. В 4 часа 15 мин. началась переправа через Буг передовых частей 17-й и 18-й танковых дивизий. В 4 часа 45 мин. первые танки 18-й танковой дивизии форсировали реку. Во время форсирования были использованы машины, уже испытанные при подготовке плана «Морской лев». Тактико-технические данные этих машин позволяли им преодолевать водный рубеж глубиной до 4 метров...

Внезапность нападения была достигнута на всем фронте танковой группы. Западнее Брест-Литовска (Бреста) 24-м танковым корпусом были захвачены все мосты через Буг, оказавшиеся в полной исправности. Северо-западней крепости в различных местах полным ходом шла наводка мостов. Однако вскоре противник оправился от первоначальной растерянности и начал оказывать упорное сопротивление. Особенно ожесточенно оборонялся гарнизон имеющей важное значение крепости Брест, который держался несколько дней, преградив железнодорожный путь и шоссейные дороги, ведущие через Западный Буг и Мухавец».

В ночь на 22 июня в Москве в здании Генерального штаба и Наркомата обороны все окна светились ярким светом. Жуков сидел за массивным письменным столом, говорил по телефону с командующими западными округами, спрашивал, доведена ли директива до войск, спокойно ли на границе. Все работники Генштаба были на своих местах.

Накануне поступили многочисленные доклады (да и прежде их было немало) о возможном нападении Германии в ближайшие дни. Сообщения наших разведчиков из-за границы, показания немецких военнослужащих перебежчиков, сообщения доброжелателей из-за кордона — все сходилось на том, что нападение неотвратимо.

Вечером 21 июня Жукову позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев, он доложил:

— К пограничникам явился немецкий фельдфебель, перебежал с той стороны, утверждает, что он наш друг и доброжелатель, поэтому сообщает: немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Закончив разговор с Пуркаевым, Жуков немедленно позвонил наркому оборону Тимошенко и затем, с его разрешения, Сталину: доложил о сообщении перебежчика.

Сталин коротко приказал Жукову:

— Приезжайте с наркомом в Кремль.

Текст директивы войскам о приведении в полную боевую готовность и занятии позиций для отражения удара противника был заготовлен давно, Жуков не раз брал его с собой, собираясь на доклад к Сталину, но каждый раз Сталин не решался подписать этот документ, по его мнению неминуемо повлекший бы начало войны. И вечером 21 июня, отправляясь вместе со своим заместителем в Кремль, Жуков опять взял эту директиву.

В приемной встретил Поскребышев, невысокий лобастый человек с бледным лицом. Он казался неотъемлемой частью этой комнаты, всегда, в любое время дня и ночи, он был здесь, даже когда самого Сталина не было в кабинете. И еще здесь всех постоянно встречал и строго и тяжело смотрел на всех портрет Сталина в буденовке. Жуков видел этот портрет не в первый раз. Почему именно эта фотография времен Гражданской войны висит здесь и когда Сталин так хорошо и удачно сфотографировался? В Гражданскую вроде бы и фотоаппаратов таких не было, чтоб можно было щелкать на ходу, тогда работали громоздкими аппаратами, на трехногих штативах, поджигая для освещения магний, который после яркой вспышки густо дымил.

Сталин был в кабинете один, он спросил: — А не подбросили немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт?

Всеми силами Сталин стремился оттянуть войну, он много месяцев не разрешал предпринимать каких-либо мер у западной границы, которые могли вызвать раздражение, дать предлог для начала военных действий.

Жуков понимал эту осторожность Сталина, в те дни вообще все поступки Сталина считались единственно правильными, все верили в его абсолютную непогрешимость. Не только возражать ему, а просто не поддерживать, не разделять того, во что верил или хотел верить Сталин, было недопустимо и даже опасно.

Тимошенко, как и все из близкого окружения Сталина, знал это и никогда ни в чем не возражал, но на этот раз обстановка была настолько напряженной, что он решился быть более настойчивым и твердо ответил:

— Нет, считаем, что перебежчик говорит правду.

В этих словах наркома, несмотря на всю их решительность, все же проступало то чувство неуверенности, боязни, которое охватывало тогда всех, кто встречался со Сталиным. И за твердым голосом Тимошенко нетрудно было уловить его стремление не брать всю ответственность на себя одного, а разделить ее с другими — не «считаю», а «считаем», сказал он.

Видно, Сталин, вызывая к себе наркома и, начальника Генштаба, приказал Поскребышеву пригласить и членов Политбюро — они один за другим входили в кабинет, и каждый молча садился на свой, негласно закрепленный за ним, стул. Сталин коротко пересказал членам Политбюро сообщение наркома обороны и тут же спросил:

— Что будем делать?

Все молчали. Ответил Тимошенко:

— Надо немедленно дать директиву о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность.

— Читайте, — велел Сталин, уверенный, что текст директивы уже подготовлен.

Тимошенко взглянул на Жукова, тот раскрыл папку и прочитал проект.

Заслушав его, Сталин возразил:

— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем...

Сталину все еще казалось, если он не поверит в очередное сообщение разведки, то нападение не состоится.

— Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска пограничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Жуков и Ватутин вышли в приемную, быстро переработали проект директивы в соответствии с указанием Сталина и вернулись в кабинет.

Жуков прочитал новый текст. Сталин взял бумагу, перечитал ее, сделал несколько поправок и передал наркому:

— Подписывайте.

Обратим внимание на то, что, принимая такое ответственное решение — на грани войны, — Сталин не спросил мнения членов Политбюро, да и ни один из них не нашел нужным сказать что-либо, что наглядно демонстрирует характер отношений внутри Политбюро и единовластие

Сталина.

Вот что было в этой первой директиве:

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО.

Копия: Народному комиссару Военно-морского Флота.

1. В течение 22—23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

3. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

21.6.41 г.

Тимошенко

Жуков».

После того как Сталин одобрил этот текст и Тимошенко с Жуковым его подписали, Ватутин выехал в Генеральный штаб, чтобы срочно передать директиву в округа.


* * *

...Вот и сидел в своем кабинете Георгий Константинович и проверял — дошла ли директива в округа, быстро ли ее там расшифровывают, приступили ли к выполнению этой директивы войска, какова обстановка на границе.

Как пишет Георгий Константинович в своих воспоминаниях, его не покидало беспокойство, что директива в войска может запоздать. 22 июня уже наступило, именно на этот день предсказывалось нападение, а многие важнейшие мероприятия на нашей стороне еще не были завершены, и именно поэтому Жукова, как он говорит, «обуревали тревожные размышления».

Еще не начинало светать, Жуков находился в кабинете наркома обороны. В 3 часа 07 минут раздался звонок телефона ВЧ. Звонил командующий Черноморским флотом адмирал Ф. С. Октябрьский:

— Система ВНОС (Система воздушного наблюдения, оповещения, связи) флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний.

Жуков спросил:

— Ваше решение?

— Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота.

Жуков спросил Тимошенко и, получив его согласие, ответил Октябрьскому:

— Действуйте и доложите своему наркому.

Тут же зазвонил другой телефон, и, подняв трубку, Жуков услышал доклад начальника штаба Западного округа генерала В. Е. Климовских:

— Немецкая авиация бомбит города Белоруссии. Следующий доклад был начальника штаба Киевского округа генерала М. А. Пуркаева:

— Авиация противника бомбит города Украины.

В 3 часа 40 минут доложил командующий Прибалтийским округом генерал Ф. И. Кузнецов:

— Вражеская авиация бомбит Каунас и другие города Прибалтики.

Тимошенко некоторое время был хмур и молчалив, а затем решительно сказал:

— Звони Сталину.

Жуков набрал номер телефона дачи Сталина. Долго никто не поднимал трубку, Жуков настойчиво набирал номер несколько раз, наконец послышался голос генерала Власика, начальника охраны Сталина.

— Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным, — сказал Жуков.

Власик долго молчал, пораженный просьбой Жукова, за всю долгую свою службу генерал не знал ни одного случая, когда кто-либо осмеливался беспокоить Сталина так поздно.

Негромко, словно стараясь не разбудить Сталина, генерал ответил:

— Товарищ Сталин спит.

— Будите немедля: немцы бомбят наши города! — сказал Жуков.

Через несколько минут к аппарату подошел Сталин и глухо сказал:

— Слушаю...

— Товарищ Сталин, немецкая авиация бомбит наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Просим разрешения начать ответные боевые действия.

Сталин долго молчал. Жуков слышал только его дыхание в трубке телефона. Молчание Сталина было так продолжительно, что Жуков подумал о том, что Сталин не расслышал его, и спросил:

— Вы меня поняли?

Но в трубке продолжалось долгое молчание. Наконец Сталин спросил:

— Где нарком?

— Нарком говорит по ВЧ с Киевским округом.

— Приезжайте в Кремль с Тимошенко. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал туда же всех членов Политбюро.

В 4 часа 30 минут утра 22 июня все члены Политбюро собрались в кабинете Сталина. Жуков и нарком обороны ожидали в приемной. Вскоре их пригласили в кабинет. Когда Жуков и нарком вошли в кабинет, Сталин, обращаясь к Молотову, сказал:

— Надо срочно позвонить в германское посольство. Молотов здесь же в кабинете подошел к телефону и позвонил. Разговор его был недолгим, и он тут же сообщил всем присутствующим:

— Посол граф фон Шуленбург просит принять его для срочного сообщения.

— Иди принимай и потом возвращайся немедленно сюда, — сказал Сталин.


* * *

Молотов как нарком иностранных дел принимал германского посла фон Шуленбурга в своем кабинете в Кремле. Несколько часов тому назад, в 21 час 30 минут вечера, они встречались в этом же кабинете. Причем тогда Шуленбург прибыл сюда по приглашению Молотова. Он был явно удивлен или делал вид, что удивлен, тем, что его вызвали в субботу, поздно вечером. Это выпадало из всех существовавших норм дипломатического общения. Молотов сказал тогда немецкому послу о том, что Советское правительство обратилось к германскому с вербальной нотой, которую передало через своего полпреда в Берлине, однако Риббентроп не принял советского полпреда, и разговор проводился только на уровне статс-секретаря. Учитывая это, Молотов просит Шуленбурга связаться со своим правительством и передать ему содержание этой вербальной ноты. В ней говорится о все учащающихся нарушениях немецкими самолетами советского воздушного пространства; только с 19 апреля по 19 июня 1941 года было зафиксировано 180 перелетов через нашу границу, причем самолеты углублялись на советскую территорию на 100—150 и более километров. Никаких мер в ответ на наши неоднократные заявления германское правительство не принимает и даже не считает нужным ответить на вербальную ноту.

После этого Молотов, как бы уже переходя на неофициальный разговор, спросил графа фон Шуленбурга:

— Какие, собственно, есть претензии у Германии к Советскому Союзу? За последнее время становятся все более устойчивыми слухи о якобы возможной войне между Германией и СССР. Советское правительство, со своей стороны, пытается реагировать на эти слухи, вот, например, в сообщении ТАСС от 14 июня эти слухи объявляются ложными, германское же правительство по этому поводу не дало ни одного опровержения. Чем это все объясняется?

Фон Шуленбург пожимал плечами, выглядел виноватым, но ничего конкретного не ответил.

И вот прошло всего несколько часов после той встречи, и теперь перед Молотовым стоял совсем другой Шуленбург, он был, вернее, старался быть предельно официальным и строгим, но явно сильно волновался, не только руки, но даже и голос его подрагивал. Может быть, такое сильное волнение проявлялось у Шуленбурга еще и потому, что он, конечно, понимал, что говорит неправду и что обвинения, которые он официально передает от имени германского правительства, надуманны и нужны лишь для того, чтобы развязать себе руки. А говорил он о том, что Советское правительство будто бы концентрирует войска на своей западной границе и угрожает нападением Германии. Говорил он о том, что большевистская Москва, которая, согласно договорам, заключенным с Германией, считается ее союзницей, на самом деле готовится нанести национал-социалистской Германии удар с тыла. И что под давлением таких серьезных угроз политическо-военного и военного характера, исходящих от Советской России, Германия начиная с этого утра принимает соответствующие контрмеры.

Фон Шуленбург говорил еще что-то о том, что он всегда был другом Советской России и очень сожалеет, что ему не удалось предотвратить такие роковые решения, но Молотов этих фраз словно бы уже и не слышал. В его сознании пульсировало только одно слово — война, война, война...

Молотов шел по кремлевским коридорам очень быстро, почти бежал. Распахнув дверь в кабинет Сталина, он прямо с порога громко сказал:

— Германское правительство объявило нам войну.

При этих словах, как пишет Жуков в своих воспоминаниях, «Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза».

Члены Политбюро молчали. Молчал Сталин. Первым нарушил затянувшееся молчание Жуков. Он сказал:

— Разрешите немедленно обрушиться на вторгнувшегося противника всеми имеющимися в приграничных округах силами и задержать его дальнейшее продвижение.

Видимо желая облегчить тяжесть момента, маршал Тимошенко решительно добавил:

— Не задержать, а уничтожить!

Сталин поднялся со стула и, еще явно плохо владея собой, сказал:

— Давайте директиву.

Как уже говорилось выше, наши военные планы во многом исходили из неоднократно объявленной доктрины: если враг нападет на Советскую страну, то он будет изгнан с нашей земли и разбит на его собственной территории, причем война будет вестись малой кровью, а в тылу врага нам помогут братья по классу; составной частью доктрины было утверждение: ни одного вершка чужой земли не хотим, но и своей земли ни одного вершка не отдадим никому.

В 7 часов 15 минут 22 июня была дана войскам директива наркома обороны № 2. В этой директиве приказывалось:

«1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить.

2. Разведывательной и боевой авиации установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100—150 км, разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать».

Отдавая подобный приказ войскам, ни Сталин, ни руководство Наркомата обороны не знали, что происходит в пограничных округах. Достаточно обратить внимание на нереальность задач, поставленных в этой директиве. К этому моменту огромное количество советских самолетов уже было уничтожено на своих же аэродромах, так что они не могли разбомбить не только Кенигсберг и Мемель, но и выполнять более ограниченные задачи по поддержке боевых действий наземных войск.

Войска не успели выполнить первую директиву от 21 июня, которая предписывала им занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе. Директива поступила в войска с большим опозданием; выяснилось, как пишет Жуков в своих воспоминаниях, «что перед рассветом 22 июня во всех западных приграничных округах была нарушена проводная связь с войсками и штабы округов и армий не имели возможности быстро передать свои распоряжения. Заброшенные ранее немцами на нашу территорию диверсионные группы разрушали проволочную связь. Убивали делегатов связи, нападали на командиров. Радиосредствами значительная часть войск приграничных округов не была обеспечена».

В результате такого опоздания распоряжений Генерального штаба и подчиненных ему штабов войска начали выходить к государственной границе в 4—6 часов утра

22 июня, то есть тогда, когда авиация противника была уже хозяйкой в воздухе и могла беспрепятственно — после уничтожения нашей авиации — бомбить движущиеся колонны советских частей.

Директива наркома обороны № 2 оказалась явно нереальной, а потому тоже не была выполнена. По сути дела, Наркомат обороны и сам Сталин не могли компетентно руководить боевыми действиями войск в этот первый день войны, о чем свидетельствует Жуков в своей книге: «Генеральный штаб, в свою очередь, не мог добиться от штабов округов и войск правдивых сведений, и, естественно, это не могло не поставить на какой-то момент Главное Командование и Генеральный штаб в затруднительное положение».

В своих воспоминаниях Хрущев так передает ту растерянность, которая в первые часы войны охватила руководство страны, и больше всего Сталина:

«Он, видимо, был совершенно парализован в своих действиях, не мог собраться с мыслями. Потом уже, позже, после войны, я узнал, что в первые часы войны Сталин был в Кремле. Это говорили мне Берия и Маленков.

Берия рассказал следующее. Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Я не знаю, все ли или определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин был совершенно подавлен морально. Он сделал примерно такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин нам оставил пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Он буквально так и выразился, по словам Берия. «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства». И ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу.

«Мы, — говорит Берия, — остались. Что же дальше? После того как Сталин так себя повел, прошло какое-то время. Мы посовещались с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым. (Хотя был ли Ворошилов, я не знаю, потому что в это время он был в опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии. — Н. X.) Посовещались и решили поехать к Сталину и вернуть его к деятельности с тем, чтобы использовать его имя и его способности в организации обороны страны.

Мы поехали. Когда мы приехали, то я по лицу видел, что Сталин очень испугался. Я думаю, он подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает по организации отпора немецкому нашествию.

Когда мы стали его убеждать, что страна наша огромная, что мы еще имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность, людей, одним словом, сделать все, чтобы поднять и поставить на ноги народ в борьбе против Гитлера, только тогда Сталин вроде опять немножко пришел в себя».


* * *

До 8 часов утра 22 июня в Генеральном штабе, несмотря на все усилия его работников, так и не удалось установить, что же реально происходит на государственной границе. Но в 9 часов 30 минут утра Сталин вновь встретился с Тимошенко и Жуковым и сказал им:

— В 12 часов по радио будет выступать Молотов.

Затем Сталин прочитал представленный ему Тимошенко и Жуковым проект указа о проведении мобилизации. Он внес исправления и частично сократил размеры этой мобилизации (все еще не верил, что началась большая война!). Затем вызвал Поскребышева, передал ему текст этого указа и сказал, чтоб утвердили в Президиуме Верховного Совета.

Во время этого посещения Тимошенко положил Сталину на стол также проект создания Ставки Главного Командования. Сталин не подписал этот проект сразу и сказал, что обсудит его на Политбюро. Состав Ставки был объявлен на следующий день, 23 июня. Постановлением ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров в нее были введены народный комиссар обороны С. К. Тимошенко — председатель (а по проекту, предложенному накануне, председателем предлагалось сделать сразу И. В. Сталина), начальник Генерального штаба генерал Г. К. Жуков, И. В. Сталин, В. М. Молотов, маршалы К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный, нарком Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов.

Такой состав Ставки был объявлен войскам и вошел во все более поздние публикации. Не знаю, по каким причинам не доводился до наркоматов и штабов еще один абзац из этого постановления Совнаркома и ЦК. Он был опубликован впервые в 1990 году в журнале «Известия ЦК КПСС», № о. Поскольку этот абзац библиографическая редкость и дает пищу для размышления, почему так долго не был обнародован, считаю необходимым познакомить читателей с его текстом.

«При Ставке организовать институт постоянных советников Ставки в составе тт.: маршала Кулика, маршала Шапошникова, Мерецкова, начальника Военно-Воздушных Сил Жигарева, Ватутина, начальника ПВО Воронова, Микояна, Кагановича, Берия, Вознесенского, Жданова, Маленкова, Мехлиса».

В 12 часов дня 22 июня выступил по радио Молотов.

В одной из моих бесед с ним Молотов рассказал мне, как готовилось это выступление:

— В тот страшный, тревожный день в горячке разговоров, распоряжений, телефонных звонков кто-то сказал, что надо бы выступить по радио, сказать народу о случившемся, призвать к отпору врагу. Высказав это, все притихли, смотрели на Сталина. Я сказал, что выступать перед народом и страной конечно же нужно Сталину. Члены Политбюро молчали, ждали — что скажет на это Иосиф Виссарионович? Он довольно долго не, отвечал, прохаживался, как обычно, по кабинету, а потом ответил на это предложение отрицательно. Он считал, что рано ему выступать в первый день, будут еще другие возможности, а сегодня пусть выступит Молотов. После этих слов Сталин стал ходить по кабинету и, как бы ни к кому не обращаясь, рассуждал о том, что стряслось.

Молотов сказал дальше, что он стал делать пометки на бумаге, намереваясь при подготовке выступления использовать то, что говорил Сталин. А Сталин говорил о том, что все вроде бы делали мы правильно, взвешивали, оценивали и всячески показывали и свое стремление к миру, и доброжелательное отношение к Германии, и договор соблюдали неотступно, во всех деталях. Никакого повода не давали немцам для сомнения в нашей искренности Ъ политике и в дипломатии. Потом он сказал: не хватило нам времени, просчитались мы именно в подсчете времени, не успели осуществить все необходимое для отражения врага. После паузы, пройдясь по кабинету, добавил: вот мы-то договор соблюдали и поставки по договору осуществляли полностью и своевременно, а они, немцы, Гитлер, так вероломно с нами обошлись, нарушили договор. Ну что же от них ждать? У них свои понятия о порядочности и честности. Мы их считали честными, вот еще и поэтому просчитались, а они оказались коварными. Ну, ничего, Гитлер за это жестоко поплатится! Мы ему докажем, что он просчитался, мы уничтожим его!

Затем, после некоторой паузы, Сталин сказал о том, что Гесс перелетел в Англию, несомненно, для сговора с Черчиллем, и если он добился каких-то гарантий со стороны англичан, то те не откроют второго фронта на Западе, чем развяжут Гитлеру руки для действий на Востоке. Но если даже такой сговор и состоялся, все равно найдутся у нас и другие союзники на Западе, Англия — это еще не все. И потом, опять помолчав, Сталин сказал: нелегко нам придется, очень нелегко, но выстоять надо, другого выхода у нас нет.

Молотов сказал, что свое выступление он подготовил здесь же, в кабинете Сталина, причем в подготовке его участвовали и другие члены Политбюро и Сталин вставил несколько фраз. Молотов же формулировал окончательный текст с учетом этих отдельных замечаний и того, что Сталин говорил перед этим, прохаживаясь по кабинету.

В этом первом официальном выступлении Советского правительства прозвучали слова, которые стали своеобразным девизом всей Великой Отечественной войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Молотов еще вспомнил:

— После моего выступления по радио, когда я вернулся в кабинет Сталина, он сказал: вот видишь, как хорошо получилось, правильно, что выступал сегодня ты. Я звонил сейчас командующим фронтами, они не знают даже точной обстановки, поэтому мне просто нельзя было сегодня выступать, будет еще время и повод, и мне придется выступать не раз. А эти наши командующие, там, впереди, видно, растерялись... Просто удивительно, что такие крупные военачальники — и вдруг растерялись, не знают, что им делать. У них есть свои определенные обязанности, и они должны их выполнять, не дожидаясь каких-то наших распоряжений. Даже если бы не было никаких наших директив, все равно они должны были бы сами отражать врага, на то они и армия.

Около полудня 22 июня Жукову позвонил Сталин:

— Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлем Шапошникова и Кулика. Я их вызывал к себе и дал соответствующие указания. Вам надо вылетать немедленно в Киев и оттуда вместе с Хрущевым выехать в штаб фронта в Тернополь.

Жуков был обескуражен таким неожиданным приказом, он как начальник Генерального штаба был, как ему казалось, необходим сейчас здесь, в центре руководства боевыми действиями всех армий, и вдруг такое неожиданное распоряжение! Он спросил:

— А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?

Сталин ответил:

— Оставьте за себя Ватутина. — И несколько раздраженно добавил: — Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся.

Жуков действительно не терял времени и, даже не заехав домой, а только позвонив по телефону, через сорок минут был в воздухе, и к исходу первого дня войны, 22 июня, был уже в Киеве, где встретился с секретарем ЦК Украины Н. С. Хрущевым.

Поздоровавшись с Жуковым, Хрущев сказал:

— Дальше лететь на самолете нельзя, немецкие летчики гоняются за каждым нашим самолетом. Надо ехать на машинах.

В этот же день поздно вечером Хрущев и Жуков добрались до командного пункта Юго-Западного фронта генерал-полковника М. П. Кирпоноса...

Так начался и так завершился этот роковой день 22 июня 1941 года для высшего военного и политического руководства нашей страны.

Первые бои


В первые дни Великой Отечественной войны руководство Советской страны, как уже говорилось, не владело ситуацией, командование Красной Армии не всегда знало обстановку и не держало в руках управление армиями. В этом отношении поход гитлеровской армии на Восток, когда начинался, был похож на молниеносные удары в Западной Европе, где руководство стран, парализованное внезапным и мощным ударом, оказывалось не в состоянии организовать отпор, хотя располагало силами, порой достаточными для довольно длительного сопротивления, как, например, во Франции.

И вот на советской земле вроде бы повторялся такой же шок у руководства страны из-за отсутствия связи, информации, нарушения управления войсками. Но вдруг обнаружилась какая-то сила, которая не позволила полностью рухнуть нашей обороне и не дала возможности гитлеровцам беспрепятственно двигаться вглубь страны. Что же это была за сила? Кто же сдерживал гитлеровские армии? Здесь и проявились стойкость и мужество советского народа. Народ спас свою Родину — советские люди в военной форме и не успевшие надеть ее! Не имея конкретных указаний от высших руководителей, командиры, сержанты и красноармейцы в частях и соединениях, по своей инициативе, стойко и мужественно встретили врага. И еще, конечно, была могучая сила, которая сдерживала и не позволяла всем обратиться в бегство, — это коммунисты на местах. Партийные организации в ротах, батальонах, полках, дивизиях, горкомы и обкомы партии тоже были той силой, которая являлась организующим костяком. Бойцы и командиры были воспитаны в духе стойкости, необходимости драться до последнего, что тоже было подготовлено и партией, и командирами Красной Армии еще до войны. Немаловажную роль играло в этот период и имя Сталина. С его именем тогда связывались все успехи и надежды в Советской стране, это было внедрено в сознание солдат и командиров. И когда звучали призывы: «За Родину! За Сталина!» — они произносились искренне, так как народ в своем большинстве не знал тех его страшных дел, которые стали известны позже.

В своих воспоминаниях Жуков говорит: «Наша историческая литература как-то лишь в общих чертах касается этого величайшего приграничного сражения начального периода войны с фашистской Германией. Следовало бы детально разобрать оперативную целесообразность применения здесь контрудара механизированных корпусов по прорвавшейся главной группировке врага и организацию самого контрудара. Ведь в результате именно этих действий наших войск на Украине был сорван в самом начале вражеский план стремительного прорыва к Киеву. Противник понес тяжелые потери и убедился в стойкости советских воинов, готовых драться до последней капли крови».

В наши дни пожелание Жукова о детальной разработке оперативной целесообразности контрударов механизированных корпусов широко и достаточно полно осуществлено в специальной военной литературе. Но мне бы хотелось и здесь хотя бы частично реализовать пожелание маршала о более детальном разборе причин срыва вражеского плана стремительного прорыва к Киеву.

В середине дня 22 июня в штабе Юго-Западного фронта было уже ясно, что происходящее на границе не провокация, как об этом предостерегали из Москвы, а настоящее крупное наступление, то есть война. Под непрерывным воздействием вражеской авиации, когда все вокруг горело и рушилось, части собрались по боевой тревоге и вскрыли хранившиеся в каждом штабе пакеты особой секретности на случай войны. В этих пакетах был приказ — кто, что и в какие сроки должен делать. Выполняя эти указания, части двинулись к границе или в район, определенный для сосредоточения.

На пути они подвергались частым бомбардировкам, рассредоточивались, уходя с дорог, а потом опять собирались, строясь в колонны и продолжая двигаться в сторону границы, при этом части несли большие потери и тратили много времени.

6, 5 и 26-я армии Юго-Западного фронта прилагали все силы, чтобы остановить противника, продвигающегося по нашей территории, но силы его были так велики, напор так стремителен, что, несмотря на самоотверженность и героизм бойцов и командиров, остановить врага не удавалось. В одиннадцатом часу вечера 22 июня штаб Юго-Западного фронта получил новую директиву. В ней приказывалось: «Прочно удерживая государственную границу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин, силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти механизированных корпусов и всей авиации фронта окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, и к исходу 24.6 овладеть районом Люблин...»

В Москве, в Генштабе, не имея достоверной информации, явно не представляли, что делается на западной границе — указывают номера армий и корпусов, не зная, что происходит с этими соединениями в действительности, ставятся задачи по овладению Люблином, который находится за нашей границей(!), идет разговор о «всей авиации фронта», а ее уже нет, этой «всей авиации», она понесла колоссальные потери.

Как позже написал маршал Баграмян в своих воспоминаниях, командование Юго-Западного фронта, получив такую директиву, глазам не поверило! Но приказ есть приказ, и его полагается выполнять. В кабинете командующего фронтом генерал-полковника Кирпоноса произошел следующий разговор.

— Что будем делать, Михаил Петрович? — спросил Кирпоноса начальник штаба фронта генерал-лейтенант М. А. Пуркаев. — Нам бы, дай Бог, остановить противника на границе и растрепать его в оборонительных боях, а от нас требуют уже послезавтра захватить Люблин!

Кирпонос ничего ему не ответил, молча поднял трубку телефона и позвонил члену Военного совета Н. Н. Вашугину.

Когда пришел Ватутин, Кирпонос молча подал ему директиву. Член Военного совета прочитал ее и, довольно-таки оптимистически глядя на присутствующих, бодрым голосом сказал:

— Ну и что же, товарищи, приказ получен, нужно выполнять.

— Но мы сейчас не готовы к этому, Николай Николаевич, — с еле скрываемым волнением сказал Пуркаев. — Нам пока приходится думать об обороне, а не о наступлении. — И начштаба изложил имеющиеся в штабе сведения об огромных силах противника, наступающих на нескольких направлениях. — К тому же следует учесть, — продолжал он, — что враг сегодня ввел в сражение лишь первый эшелон своих сил и в последующие дни, безусловно, будет — и значительно быстрее, чем мы, — наращивать силы... Нам, товарищ командующий, — заключил Пуркаев, — остается только доложить в Москву о сложившейся обстановке и настоятельно просить об изменении задачи. Мы сейчас можем только упорными боями сдерживать продвижение противника, а тем временем организовать силами стрелковых и механизированных корпусов, составляющих наш второй эшелон, прочную оборону в глубине полосы действий фронта. Остановив противника на этом рубеже, мы получим время на подготовку общего контрнаступления... Именно такое, единственно разумное, решение я вижу в создавшейся обстановке.

Наступила долгая тягостная тишина. Кирпонос молчал. Первым заговорил корпусной комиссар Ватутин:

— Все, что вы говорите, Максим Алексеевич, с военной точки зрения, может быть, и правильно. Но политически, по-моему, совершенно неверно! Вы мыслите, как сугубый военспец: расстановка сил, их соотношение и так далее. А моральный фактор вы учитываете? Нет, не учитываете! А вы подумали, какой моральный ущерб нанесет тот факт, что мы, воспитавшие Красную Армию в высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдем к пассивной обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора! Вы еще предлагаете допустить фашистов в глубь советской земли! Знаете, Максим Алексеевич, друг вы наш боевой, если бы я вас не знал как испытанного большевика, я подумал бы, что вы запаниковали.

Молчание стало еще тягостнее, на этот раз его прервал Кирпонос. Видимо желая снять накал в происшедшем разговоре, он медленно заговорил:

— Думаю, что вы оба правы. Против оперативной целесообразности ваших предложений, Максим Алексеевич, возразить нечего. У них одна уязвимая сторона: старые укрепленные районы не готовы принять войска и обеспечить им условия для успешной обороны. Но не лишены логики и соображения Николая Николаевича. Приказ есть приказ: его нужно выполнять. А если каждый командующий, получив боевой приказ, вместо его неукоснительного выполнения будет вносить свои контрпредложения, то к хорошему это не приведет. Конечно, взять к концу двадцать четвертого июня Люблин мы вряд ли сумеем. Но попытаться нанести мощный контрудар по вторгшимся силам противника мы обязаны. Для этого мы сможем привлечь до пяти механизированных корпусов.

Далее Кирпонос стал излагать, как наиболее целесообразно, с его точки зрения, следует сосредоточить механизированные корпуса для нанесения контрудара. Закончив, он поглядел на собеседников и, не дожидаясь их мнения, сам сказал:

— Молчание — знак согласия. Вижу, что мое решение вам по душе.

Корпусной комиссар Ватутин бурно выразил свое одобрение. Пуркаев молча кивнул головой.

Именно в этот час в штаб Юго-Западного фронта прибыли генерал армии Жуков и назначенный членом Военного совета фронта Хрущев.

Жуков попросил Кирпоноса доложить обстановку. Командующий фронтом изложил только что принятое — во исполнение полученного из Москвы приказа — решение о нанесении контрудара.

Жуков одобрил это решение и предложил, не теряя времени, отдать приказы войскам о подготовке контрудара. Затем Жуков коротко ознакомил всех присутствующих с теми сведениями, которые ему были известны. Начал он с юга, где наши части, а именно 9-я армия, удерживали государственную границу. Может быть, этим Жуков хотел создать хорошее настроение у тех, кто его слушает. Но на Западном фронте обстановка складывалась совсем по-другому. Жуков предположил, что противник там наносит главный удар. В направлении Брест-Литовска противник глубоко вклинился на нашу территорию, но и там сейчас наши соединения тоже готовят контрудар.

Попросил командующего фронтом и штаб приложить все силы для скорейшего сосредоточения механизированных корпусов для нанесения контрудара по основной группировке, прорвавшейся в районе Сокаля.

Затем Жуков связался по ВЧ с Генеральным штабом и спросил у оставшегося за него Ватутина, какова обстановка. Ватутин доложил:

— К исходу 22 июня, несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые... Генштаб и нарком не могут связаться с командующими фронтами генерал-полковником Кузнецовым и генералом армии Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие... Попытка штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни радиосвязи.

Несколько помолчав, Ватутин сказал:

— Товарищ Сталин одобрил проект директивы № 3 наркома и приказал поставить под этой директивой вашу подпись.

— Что за директива?

— Директива предусматривает переход наших войск в контрнаступление с задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на территорию противника.

— Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары. Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж тогда принять нужное решение.

— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное.

— Хорошо, — сказал Жуков. — Ставьте мою подпись.

Таким образом Жуков, находясь в войсках на Юго-Западном фронте, организовывал выполнение подписанной его именем директивы, к разработке которой он не имел отношения.

Не отдохнув с дороги, Жуков выехал в расположение 8-го механизированного корпуса. В 9 часов утра 23 июня он встретился с командиром этого корпуса генерал-лейтенантом Д. И. Рябышевым. Они были давно знакомы еще по совместной работе в Киевском Особом военном округе. Жуков похвалил Рябышева за то, что он быстро совершил марш из Дрогобыча в район Броды. Несмотря на длительный марш и бомбардировки немецкой авиации, народ в мехкорпусе выглядел собранно и бодро. Жуков пишет об этом в своих воспоминаниях: «Да, эти люди будут драться до последнего... С такими войну не проигрывают...»

Показав на карте местонахождение своих частей, Рябышев сказал:

— Корпусу требуются сутки для полного сосредоточения, приведения в порядок материальной части и пополнения запасов. За эти же сутки будет произведена боевая разведка и организовано управление. Следовательно, корпус может вступить в бой всеми силами утром 24-го.

Жуков понимал, что наносить контрудар надо бы немедленно, но, не имея для этого собранного кулака, действовать сейчас же, только отдельными прибывшими частями было, конечно, нецелесообразно, поэтому он разрешил Рябышеву осуществить то, что он предлагал. В это время раздалось предупреждающее оповещение «Воздух!» — налетела гитлеровская авиация.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — спокойно заметил Рябышев, — а мы еще и окопаться не успели. Может быть, товарищ генерал армии, учитывая, что сейчас все равно мы ничего делать не сможем, давайте перекусим?

— Неплохая мысль, — согласился Жуков, который действительно был голоден, да и спокойствие генерала Рябышева, его хладнокровие ему очень понравились.

Но перекусить им все же не удалось, потому что бомбардировка была не просто по району сосредоточения частей, бомбы стали ложиться в непосредственной близости от палатки, в которой находились генералы.

После бомбардировки, договорившись с командиром корпуса о деталях сосредоточения его частей и подготовки их к контрудару, Жуков вернулся в штаб фронта. Здесь Кирпонос доложил ему последнюю обстановку:

— На всех участках фронта идут бои. Главное, предельно ожесточенное сражение разыгрывается в районе Броды — Дубно — Владимир-Волынский. 9-й и 19-й механизированные корпуса 25 июня выходят в леса в районе Ровно. Мы решили: 24 июня, не ожидая полного сосредоточения корпусов, начать контрудар на Клевань и Дубно. Командующий 5-й армией кроме 22-го мехкорпуса должен объединить действия 9-го и 19-го механизированных корпусов и оказать им необходимую помощь.

Жуков опять видел, что корпуса не успеют сосредоточиться в единый кулак, но и ожидать здесь было нельзя: с каждым часом противник продвигался все глубже и силы его нарастали, поэтому надо было наносить контрудар теми силами, которые были для этого готовы. Жуков согласился с решением командующего фронтом, посоветовав только как можно лучше обеспечить взаимодействие между корпусами, которые будут участвовать в контрударе, и авиацией фронта.

Утром 25 июня контрудар, организованный штабом фронта и Жуковым, нанесли 8-й и 15-й механизированные корпуса. Удар этот для противника был неожиданным. Он считал, что после его стремительного наступления части Красной Армии, прикрывающие границу, будут деморализованы, 8-й механизированный корпус, хорошо укомплектованный, обученный, в короткое время смял части 57-й пехотной дивизии, которая прикрывала фланг 48-го механизированного корпуса группы Клейста. Положение здесь у танковой группы Клейста оказалось настолько угрожающим, что он был вынужден перебрасывать сюда свои резервы. Этот контрудар произвел такое впечатление, что резонанс его дошел даже до верховного командования Германии. Вот что записал в своем служебном дневнике начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер: «На фронте противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина... Как и ожидалось, значительными силами танков он перешел в наступление на южный фланг 1-й танковой группы. На отдельных участках отмечено продвижение».

Отметим для себя слова начальника немецкого генштаба, записанные в первый день войны: «...против группы армий «Юг»... отмечается твердое руководство», — и, вспомнив, что именно руководства не хватало на всех других фронтах и в вооруженных силах в целом, мне кажется, мы имеем право отнести эту высокую оценку врага на счет Жукова, который руководил боями на этом участке.

Жуков прекрасно понимал, что после контрудара надо было бы развить этот успех, и тогда можно если даже и не срезать клин, вбитый танковой группой Клейста, то, во всяком случае, задержать его надолго на этом рубеже. Но не было в его распоряжении нужных сил для развития успеха.

Противник сосредоточил против контратакующих корпусов значительные силы авиации, нанес нашим частям большие потери, тем самым ослабил, а потом и остановил наш контрудар. Жуков с сожалением пишет в своих мемуарах о том, что успех контрудара мог бы быть еще большим, «если бы в руках командования фронта была более мощная авиация для взаимодействия с механизированными корпусами и хотя бы еще один-два стрелковых корпуса».

Для того чтобы все же использовать наметившийся успех и сконцентрировать усилия находящихся в этом районе частей, Жуков приказал корпусу Рябышева повернуть и наносить удар в направлении Дубно. Туда же подходили и тоже нацеливались ударить в этом направлении наши 15-й механизированный, 63-й стрелковый и 19-й механизированный корпуса.

27 июня эти соединения нанесли гитлеровцам такой ощутимый удар, что командующий группой армий «Юг» Рундштедт вынужден был сосредоточить для его отражения силы всей своей авиации и перебросить сюда свой резерв — 55-й армейский корпус, что, собственно, и спасло танковый клин Клейста от разгрома.

Завязавшееся сражение продолжалось и 28 июня. Очень упорно поработала здесь и наша авиация, которой после того, прямо скажем, шокового состояния, в котором она находилась в первый день войны, непросто было малыми силами драться в воздухе с превосходящей авиацией противника.

С обеих сторон были большие потери. 29 июня противник уже был вынужден снимать войска с других направлений и перебрасывать их в район Дубно, для того чтобы спасать положение.

Это был первый крупный контрудар по вторгшимся частям гитлеровцев. Он показал, что если бы и на других участках фронта были организованы хотя бы такие же контрудары, то продвижение противника не было бы таким стремительным.

Я хочу обратить внимание читателей на то, что этот контрудар наносился в самые первые дни войны, когда успех внезапного нападения противника, казалось бы, должен был полностью — хотя бы на время — деморализовать наши части, парализовать возможность их сопротивления. Но именно в этот самый опасный период они, как видим, на этом участке фронта не поддались панике, и благодаря волевому влиянию Жукова, находившегося здесь, контрудар состоялся. Непросто было под воздействием господствующей авиации противника собрать несколько корпусов для нанесения контрудара под Дубно, но это все же было осуществлено.

Вот что писал командующий 3-й немецкой танковой группой генерал Гот: «Тяжелее всех пришлось группе армий «Юг». Войска противника... были отброшены от границы, но они быстро оправились от неожиданного удара и контратаками своих резервов и располагавшихся в глубине танковых частей остановили продвижение немецких войск. Оперативный прорыв 1-й танковой группы, приданной 6-й армии, до 28 июня достигнут не был. Большим препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника».

Приведя в своей книге эти слова Гота, Жуков отмечает, что гитлеровский генерал правильно оценил тяжелое положение группы армий «Юг», из-за чего на Украине в начале войны был сорван вражеский план стремительного прорыва к Киеву. Напомню при этом, что на севере, там, где наступал со своей группой Гот, гитлеровские войска, не получившие такого противодействия, к 28 июня, овладев Минском, уже замкнули первое кольцо окружения, и в то кольцо попало очень много наших войск. Успешный контрудар, организованный Кирпоносом и Жуковым, по сути дела, спас в эти дни Киев и не дал возможности гитлеровцам окружить наши армии до рубежа Днепра — они еще долго сражались здесь и задерживали дальнейшее продвижение противника.

Наряду с положительной оценкой этого контрудара Жуков написал и о недостатках и ошибках, которые тогда были допущены. Однако в книгу вошел только один абзац:

«...действия 8-го механизированного корпуса могли дать больший эффект, если бы комкор не разделил корпус на две группы и вдобавок не поручил командование одной из групп бригадному комиссару Н. К. Попелю, не имевшему достаточной оперативно-тактической подготовки для руководства большим сражением».

В рукописи же Георгий Константинович, подводя итоги этого контрудара, дает более широкую оценку действиям этих корпусов и их командиров. Вот что было в рукописи: «В этих сражениях хорошо действовали 23-й мехкорпус под командованием генерал-майора Кондрусева С. М., 8-й мехкорпус Рябышева Д. И., 27-й стрелковый корпус 5-й армии, 15-й мехкорпус, несмотря на свою полную укомплектованность, действовал неудачно. Действия 8-го мехкорпуса могли бы быть еще лучшими, если бы комкор Рябышев не разделил корпус на две группы, над одной из коих он поручил командование заместителю по политической части генералу Попелю, который не имел соответствующих знаний и навыков, чтобы умело организовать бой и руководить частями в сложной обстановке. Попель мотался в бою как боец и по существу не влиял на ход сражения, а это в конце концов привело к тому, что Попель загубил всю порученную ему группу и, оказавшись в окружении, вынужден был выходить из него, неся большие потери в людях, а материальную часть пришлось бросить из-за отсутствия горючего».

Один из рецензентов рукописи, о которых я говорил раньше, написал на полях, что надо бы убрать оценку действий командиров. Здесь же на полях, выше этой пометки, Жуков ответил: «Это оценка действий корпусов, и ее надо оставить, участникам будет приятно слышать. Жуков». То же, что относилось к действиям лично Попеля, он отчеркнул скобочкой и написал против этого абзаца: «Это можно исключить».

То, что пишет Жуков о разделении корпуса Рябышева и действиях Попеля, произошло 27 июня, то есть после отъезда Жукова из района контрудара. Он не знал того, что здесь произошло в действительности, и поэтому о действиях Попеля отзывается несправедливо.

А произошло там следующее. Я пересказываю этот эпизод по воспоминаниям самого генерала Николая Кирилловича Попеля, и не только для того, чтобы его оправдать, а еще и потому, чтобы показать читателям обстановку, взаимоотношения, какие бытовали в те дни в нашей армии наряду с героизмом.

«...К девяти часам утра 27 июня корпус представлял собой три почти изолированные группы. По-прежнему держали занятые рубежи дивизии Герасимова и Васильева. Между ними — пятнадцатикилометровый разрыв... Дивизии Мишанина нелегко дались и наступление, и ночной отход, и бомбежка. Роты разбрелись по лесу и лишь с рассветом собрались южнее Брод. Это и была третья группа нашего корпуса.

Дмитрий Иванович (командир корпуса Рябышев. — В. К.) разложил на пеньке карту и склонился над ней, зажав в зубах карандаш. За спиной у нас стоял Цинченко. В руках планшет, на планшете листок бумаги. Цинченко-то и заметил кавалькаду легковых машин, не спеша, ощупью едущих по лесной дороге.

— Товарищ генерал!

Рябышев обернулся, поднял с земли фуражку, одернул комбинезон и несколько торжественным шагом двинулся навстречу головной машине. Из нее выходил невысокий черноусый военный (это был член Военного совета, корпусной комиссар Вашугин. — В. К.). Рябышев вытянулся:

— Товарищ член Военного совета фронта... Хлопали дверцы автомашин. Перед нами появлялись все новые и новые лица — полковники, подполковники. Некоторых я узнавал — прокурор, председатель Военного трибунала... Из кузова полуторки, замыкавшей колонну, выскакивали бойцы.

Тот, к кому обращался комкор, не стал слушать рапорт, не поднес ладонь к виску. Он шел, подминая начищенными сапогами кустарник, прямо на Рябышева. Когда приблизился, посмотрел снизу вверх в морщинистое скуластое лицо командира корпуса и сдавленным от ярости голосом спросил:

— За сколько продался, иуда?

Рябышев стоял в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не находивший что сказать, да и все мы растерянно смотрели на невысокого, ладно скроенного корпусного комиссара.

Дмитрий Иванович заговорил первым:

— Вы бы выслушали, товарищ корпусной...

— Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь под сосной выслушаем и у сосны расстреляем...

Я не выдержал и выступил вперед:

— Можете обвинять нас в чем угодно. Однако потрудитесь прежде выслушать.

— А, это ты, штатный адвокат при изменнике... Теперь поток ругательств обрушился на меня.

Все знали, что член Военного совета не выносит, когда его перебивают. Но мне нечего было терять. Я воспользовался его же оружием. То не был сознательный прием. Гнев подсказал.

— Еще неизвестно, какими соображениями руководствуются те, кто приказом заставляет отдавать врагу с боем взятую территорию.

Корпусной комиссар остановился. Для того чтобы смотреть мне в лицо, ему не надо поднимать голову. Мы одного роста. Перед моими глазами аккуратная черная полоска усов, нервно подергивается правое веко. В голосе члена Военного совета едва уловимая растерянность:

— Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете? Генерал Рябышев, докладывайте.

Дмитрий Иванович докладывает. Член Военного совета вышагивает перед нами, заложив руки за спину.

Корпусной комиссар понимает, что вышло не совсем ладно. Но не сдается. Он смотрит на часы и приказывает Дмитрию Ивановичу:

— Через двадцать минут доложите мне о своем решении.

Он быстро отходит к машине, а мы втроем: Рябышев, Цинченко и я — садимся у пня, на котором так и лежит придавленная двумя камнями карта. У Дмитрия Ивановича дрожат руки и влажно блестят глаза.

Корпусной комиссар не дал времени ни на разведку, ни на перегруппировку дивизий. Чем же наступать?

Рябышев встает и направляется к вышагивающему в одиночестве корпусному комиссару.

— Корпус сможет закончить перегруппировку только к завтрашнему утру.

Член Военного совета от негодования говорит чуть не шепотом:

— Через двадцать минут решение — и вперед.

— Чем же «вперед»?

— Приказываю немедленно начать наступление. Не начнете, отстраню от должности, отдам под суд.

Корпусной комиссар диктует приказ. Цинченко записывает.

— Давайте сюда.

Цинченко подставляет планшет. Корпусной комиссар выхватывает авторучку и расписывается так, что летят чернильные брызги.

Приходится принимать самоубийственное решение — по частям вводить корпус в бой.

Снова мы окружены плотным кольцом командиров. Член Военного совета, поглядывая на часы, выслушивает Рябышева.

Создается подвижная группа в составе дивизии Васильева, полка Волкова и мотоциклетного полка. Основные силы закончат перегруппировку и завтра вступят в бой.

— Давно бы так. — Член Военного совета исподлобья смотрит на Дмитрия Ивановича. — Когда хотят принести пользу Родине, находят способ...

Рябышев молчит. Руки по швам. Глаза устремлены куда-то поверх головы корпусного комиссара.

Член Военного совета прикладывает узкую белую руку к фуражке.

— Выполняйте. А командовать подвижной группой будет Попель.

Корпусной комиссар поворачивается ко мне:

— Займете к вечеру Дубно — получите награду. Не займете — исключим из партии и расстреляем...

В груди у меня клокочет: эх и мастер же вы, товарищ корпусной комиссар, в душу плевать! Хотите, чтобы я только ради награды наступал и из страха перед расстрелом бил фашистов. Коротко отвечаю: «Есть» — и поворачиваюсь так, как требует Строевой устав.

Обида, боль — все отступило на задний план. Мне вести подвижную группу. Мало сил, мало сведений о противнике, мало времени на подготовку...»

Группа Попеля, в которую включили все, что оказалось поблизости, 34-ю танковую дивизию и мотоциклетный полк, двинулась вдоль шоссе Броды — Дубна. Этот удар отчаяния был для немцев неожиданным, группа разгромила несколько встретившихся ей подразделений и дошла до Дубно, где была окружена и, несмотря на героические усилия танкистов, полностью уничтожена. Вышли из окружения немногие. Вышел и бригадный комиссар Попель, выполнивший приказ корпусного комиссара Вашугина. Вот так два комиссара, взяв на себя не положенные им командирские функции, загубили танковую дивизию и мотоциклетный полк, полностью, с людьми и техникой. Попель, как видим, не мог не выполнить приказ под угрозой расстрела.

А что же с Ватутиным, который действовал в стиле Мехлиса? Вашугин оказался человеком с совестью. Известно, что Мехлису, безжалостно подводившему людей под расстрел или гибель, Сталин все прощал, а переживаний за содеянное Мехлис никаких не испытывал, ему, как говорится, все было как с гуся вода. С Ватутиным же случилось следующее. Привожу рассказ Баграмяна — очевидца, присутствовавшего при этом печальном событии.

«На командный пункт фронта примчались заместители командира 12-й танковой дивизии полковой комиссар В. В. Вилков и полковник Е. Д. Нестеров. Оба выглядели подавленными. Они доложили, что 8-й мехкорпус в крайне тяжелом положении. Значительная часть его сил во главе с бригадным комиссаром Попелем сражается в окружении. Корпус понес большие потери, оставшиеся люди вымотаны беспрерывными боями.

Во время этого разговора, при котором присутствовали Пуркаев и я, вошел Вашугин. Мы заметили, как он побледнел, но не придали этому особого значения. Подумали, просто переживает человек за неудачу, в которой и он отчасти был повинен. Никто и не мог предполагать, какой это был для него удар. Не дождавшись конца разговора, Вашугин ушел».

Через некоторое время стало известно, что он тут же застрелился.


* * *

Как начальник Генерального штаба Жуков даже в горячие дни боев на южном направлении постоянно был в курсе обстановки на других фронтах, его систематически информировал об этом заместитель начальника Генерального штаба генерал Н. Ф. Ватутин. По докладам Ватутина Жуков знал, что на северо-западном и западном направлениях до сих пор нет твердого руководства войсками, части и соединения ведут бой с противником разрозненно, никакого взаимодействия между ними нет, и, как пишет в своих воспоминаниях Жуков, там «происходила полная неразбериха». Ватутин сообщал, что командующие фронтами не имеют регулярной связи с армиями. Генеральный штаб не может добиться от них точных сведений ни о своих войсках, ни о войсках противника.

Почему тогда так плохо обстояло дело со связью? В статье, опубликованной много лет спустя, в 1971 году, на это дает ответ маршал войск связи И. Т. Пересыпкин. То, о чем он пишет, было на самом деле, но даже невоенного человека сегодня поражает крайняя непредусмотрительность наших руководителей: «Существовало мнение, что в случае возникновения войны основным средством управления в оперативно-стратегическом звене явится проводная связь. При этом считалось, что она будет полностью осуществляться по постоянным линиям Народного комиссариата связи... Поэтому к началу войны Генеральный штаб не имел собственных линейных частей и заранее подготовленных укрытых резервных и запасных узлов связи».

Что же после всего этого пенять на плохую связь, если она просто не была создана заблаговременно? Даже для Генерального штаба и Верховного Командования связь была организована уже после начала боевых действий. Вот что об этом пишет тот же Пересыпкин: «В начале войны в распоряжении Генерального штаба находился только один узел связи... Но вскоре узел пришлось разделить на две части. Основная его часть располагалась на станции метро «Кировская»... Это был оперативный узел, предназначенный для связи со штабами фронтов и армий... Для прямых переговоров Верховного Главнокомандующего и руководства Генерального штаба в Кремле и в здании Генштаба были установлены специальные переговорные аппараты Бодо».

О том, каково было положение со связью, свидетельствует в своих воспоминаниях и Жуков (я привожу его слова опять из рукописи).

«Положение войск Западного фронта, — пишет он, — осложнялось еще и тем, что штабы армий не имели связи со штабом фронта и между армиями. Управление внутри армий было крайне неорганизованно. В войсках появились нервозность и неуверенность в дальнейших действиях, начались большие осложнения со снабжением боеприпасами, горюче-смазочными материалами и проч.».

На той стороне, первые дни


Запустив огромную машину войны и убедившись, что танковые армады и полевые войска, следующие за ними, начали перемалывать все на своем пути, верховное командование во главе с Гитлером переехало из Берлина в новую ставку. Эта ставка была построена специально для руководства операциями против Советского Союза. Она находилась в Восточной Пруссии, недалеко от города Растенбург, рядом с системой Мазурских озер. Гитлеровское командование стремилось к тому, чтобы находиться вне воздействия английской авиации, которая в эти дни интенсивно бомбила города Германии. Строительство ставки началось еще в 1940 году. Был выбран огромный лесной массив, в котором проложили дороги, построили служебные и жилые помещения, подземный мощный узел связи, неуязвимый для бомбардировки с воздуха. К тому времени, когда сюда переселилось командование, узел связи функционировал полностью.

В ставке было несколько зон. Все эти зоны обнесены общим проволочным заграждением и минными полями. Проехать сюда можно было только по определенным дорогам, пройдя проверку на нескольких контрольных пунктах. В лес была проведена и железнодорожная ветка, по которой приходили эшелоны специального назначения.

Ставка была построена с таким расчетом, чтобы она могла работать без помех в любое время года. Для этого были созданы помещения двух типов: длинные дома — деревянные, утепленные на зиму, в которых располагались служебные помещения, залы для заседаний, кабинеты. И здесь же рядом, глубоко в земле, — железобетонные бункеры. Они обеспечивали безопасность при бомбардировках, в них можно было жить длительное время. В этих бомбоубежищах были небольшие служебные кабинеты, комнаты для совещаний и квартиры, в которых жили офицеры центрального руководства. Причем все было продумано с немецкой педантичностью. Бункера были построены не то чтобы тесно, но экономно, вроде вагонов: в коридоре с правой и левой стороны, напротив друг друга, располагались рабочие комнаты, в них были шкафы, сейфы, вделанные в стены, а также необходимые санитарные узлы. Все это имело центральное отопление, было электрифицировано и радиофицировано.

Одну из таких зон занимал ОКБ — штаб верховного командования вермахта. Неподалеку, под городом Ангербургом, в таких же помещениях располагался генеральный штаб сухопутных войск во главе с Гальдером и штаб люфтваффе — военно-воздушных сил.

В северной части этого лесного массива, неподалеку от штаба верховного командования, находилась небольшая, но самая главная, секретная личная зона Гитлера. В ней, кроме Гитлера, жили наиболее приближенные государственные деятели — Геринг, Гиммлер. Из военных тут жили только Кейтель и Йодль. Бетонный бункер Гитлера имел стены шестиметровой толщины. На поверхности были построены длинные помещения с залами для совещаний, небольшое казино, здесь же находился узел связи.

Вся эта зона, и особенно личная зона Гитлера, охранялась отборнейшими эсэсовцами из батальона личной охраны фюрера. Командир этого батальона был и комендантом лагеря, он руководил всей системой контрольно-пропускных пунктов и целой системой постов, которые выставлялись днем и ночью во многих местах.

Под густыми кронами деревьев дома, покрашенные в серо-зеленый цвет немецких мундиров, выглядели в этой тихой, отгороженной от всего мира зоне довольно мрачно. Сам Гитлер назвал это место «Волчьим логовом» — «Вольф-шанце».

Надо сказать, что во все время войны никто не знал о существовании «Волчьего логова», за исключением немногих лиц, работа которых была связана с верховным командованием. Немцы умели хранить тайну. Все те годы немецкий народ, и армия, и все учреждения были убеждены, что Гитлер и верховное военное командование находятся в столице, в Берлине, или неподалеку от него, в Цоссене, где действительно располагались отдельные управления генерального штаба сухопутных войск. В «Волчьем логове» находилось только самое высшее руководство и те, кто был ему необходим для повседневной работы.

С первого дня прибытия Гитлера в ставку был установлен распорядок дня: утром доклады об обстановке на Западном фронте, в Северной Африке, на Балканах и в районах Средиземного моря, затем — о ходе боевых действий против Советского Союза. Вечером докладывалось об изменениях, происшедших в течение дня, и о возможных перспективах на следующие сутки. Такой распорядок не менялся в течение всей войны. Узел связи работал четко, гитлеровское руководство располагало полными и точными сведениями со всех фронтов.

Что же докладывали Гитлеру представители высшего военного руководства на второй день войны? Мы можем точно установить это по дневнику начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Гальдера.

Я уже писал, что Гальдер вел дневник, занося туда только самые важные события минувшего дня, очень коротко, конспективно, но все же с четкостью и пунктуальностью генштабиста высокого класса. Все записанное было его личным, основанным на реальностях мнением и не имело, на мой взгляд, каких-либо пропагандистских или конъюнктурных наслоений. Разумеется, в дневнике есть переоценка или недооценка каких-то эпизодов войны и действий сторон, это естественно для любого человека в соответствии с его взглядами, но в целом, повторяю, дневниковые записи Гальдера вполне достоверны. Приведу несколько абзацев, которые дают представление о том, каковы были впечатления Гальдера от первых дней наступления на Советский Союз, а следовательно, и о том, что докладывалось Гитлеру на первых совещаниях в «Волчьем логове»:

«Общая картина первого дня наступления представляется следующей: наступление германских войск застало противника врасплох. Боевые порядки противника в тактическом отношении не были приспособлены к обороне. Его войска в пограничной полосе были разбросаны на обширной территории и привязаны к районам своего расквартирования. Охрана самой границы была, в общем, слабой.

Тактическая внезапность привела к тому, что сопротивление противника в пограничной зоне оказалось слабым и неорганизованным. В результате чего нам всюду легко удалось захватить мосты через водные преграды и прорвать пограничную полосу укреплений на всю глубину (укрепления полевого типа).

После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям. Без сомнения, на стороне противника имели место случаи тактического отхода, хотя и беспорядочного. Признаков же оперативного отхода нет и следа. Вполне вероятно, что возможность организации такого отхода была просто исключена. Ряд командных инстанций противника, как, например, в Белостоке (штаб 10-й армии), полностью не знал обстановки, и поэтому на ряде участков фронта почти отсутствовало руководство действиями войск со стороны высших штабов.

Но даже независимо от этого, учитывая влияние «столбняка», едва ли можно ожидать, что русское командование уже в течение первого дня боев смогло составить себе настолько ясную картину обстановки, чтобы оказаться в состоянии принять радикальное решение.

Представляется, что русское командование благодаря своей неповоротливости в ближайшее время вообще не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению. Русские вынуждены принять бой в той группировке, в которой они находились к началу нашего наступления».

Дальше Гальдер излагает положение по участкам групп армий — «Север», «Центр», «Юг» — и делает такое заключение: «Задачи групп армий остаются прежними. Нет никаких оснований для внесения каких-либо изменений в план операции. Главному командованию сухопутных войск не приходится даже отдавать каких-либо дополнительных распоряжений».

Вот так — у нас хаос и неразбериха, а у нашего противника нет даже малейшей потребности вносить в планы какие-либо коррективы. При всей обидности такой характеристики действий наших войск и командования она объективно отражает то, что происходило на фронте и в штабах. Опровергать нечего, наоборот, хочу обратить ваше внимание на точность и четкость формулировок и изложение общей картины.

В записи за первый день войны есть у Гальдера и такие слова: «Командование ВВС сообщило, что за сегодняшний день уничтожило 800 самолетов противника...» Я привожу эту цитату как еще одно доказательство объективности дневника Гальдера, потому что, по нашим данным, в первый день гитлеровцы уничтожили 1200 самолетов, так что запись о 800 самолетах, как видим, даже преуменьшает число уничтоженных в действительности.

Любопытна запись Гальдера от 23 июня — о том, что танковые группы должны действовать концентрическими ударами, направленными в одно место, что обеспечит массированность действия. Ее не будет, если Гот, например, пойдет вперед да еще будет отклоняться к северу, а Гудериан задержится и пойдет несколько южнее. «Эту опасность, — пишет Гальдер, — следует учитывать, тем более что именно русские впервые выдвинули идею массирования подвижных соединений...»

Мы еще будем говорить об этой идее, разработанной советскими военными стратегами, которые, к сожалению, были уничтожены в годы репрессий.

Суммируя ход боевых действий к 24 июня, Гальдер записал: «Впрочем, я сомневаюсь в том, что командование противника действительно сохраняет в своих руках единое и планомерное руководство действиями войск. Гораздо вероятнее, что местные переброски наземных войск и авиации являются вынужденными и предприняты под влиянием продвижения наших войск, а не представляют собой организованного отхода с оперативными целями. О таком организованном отходе до сих пор как будто говорить не приходится».

И опять отметим, как ни горько это делать, острый военный глаз и четкость мышления Гальдера — его запись точно фиксирует состояние нашего командования.

24 июня, характеризуя боевые действия на различных участках, Гальдер сделал такую запись: «Наши войска заняли Вильнюс, Каунас и Кейдане. (Историческая справка: Наполеон взял Вильнюс и Каунас тоже 24 нюня.)»

По ассоциации с исторической параллелью Гальдера я вспомнил запись о первом дне войны одного из сподвижников Наполеона, Дедема. Он писал в своих мемуарах: «...я приблизился к группе генералов, принадлежащих к главной квартире императора. Среди них царило мертвое молчание, походившее на мрачное отчаяние. Я позволил себе сказать какую-то шутку, но генерал Коленкур... сказал мне: «Здесь не смеются, это великий день». Вместе с тем он указал рукой на правый берег, как бы желая прибавить: «Там наша могила».

После поражения в войне многие гитлеровские генералы писали, что у них было такое же предчувствие. Один из них даже записал в день начала вторжения: это начало нашей гибели. Однако все они были так опьянены легкими победами над Польшей, Францией и другими странами, что гипноз удачливости фюрера лишил их разума, и они шагнули в тот день, как французы в 1812 году, не в Россию, а в пропасть.

Пропагандистская система Геббельса работала на полную мощь, война была объявлена не только «крестовым походом против большевизма», но и «всеевропейской освободительной войной» — в этом виделось желание снискать симпатии к немецкому нападению на Советский Союз и замаскировать истинные завоевательские планы Германии. Но в своем кругу Гитлер по этому поводу откровенно сказал:

— Общеевропейскую войну за свободу не следует понимать так, будто Германия ведет войну для Европы. Выгоду из этой войны должны извлечь только немцы.

Далее Гальдер записал о том, что кольцо окружения восточнее Белостока вот-вот замкнется, а также замыкается кольцо, которое создают танковые группы Гота и Гудериана восточнее Минска. Не ускользнуло из поля зрения Гальдера и такое: «Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен». И еще Гальдер отмечает: «Войска группы армий «Юг», отражая сильные контратаки противника, успешно продвигаются вперед. Противник несет большие потери».

Напомню читателям о тех боевых действиях, которые я описал выше, и о том, что именно здесь на второй день войны уже начали наносить контрудар наши механизированные корпуса под руководством Жукова и Кирпоноса. Как видим, они были настолько ощутимы, что попали в поле зрения начальника генерального штаба сухопутных войск.

Подводя итоги за 24 июня, Гальдер пишет: «В общем, теперь стало ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам. При этом верховное командование противника, видимо, совершенно не участвует в руководстве операциями войск».

25 июня Гальдер делает подробные записи об успешных действиях на всех фронтах и опять особо отмечает действия тех частей, где, как мы знаем, находился Жуков: «На фронте группы армий «Юг». Сражение еще не достигло своей наивысшей точки. Оно продлится еще несколько дней... Танковое сражение западнее Луцка все еще продолжается». И как итоговую оценку или, точнее, как признание умелого руководства в такой сложнейшей и невыгодной для нас обстановке приведу еще одну запись Гальдера за 26 июня. Характерно также и то, что раньше Гальдер делал записи, как и полагается, начиная с левого фланга: «Север», «Центр», затем «Юг», а вот 26-го, видимо, возникла такая озабоченность, что он, нарушив эту последовательность, сразу пишет о действиях наших войск против группы армий «Юг», то есть там, где был Жуков. «Группа армий «Юг» медленно продвигается вперед, к сожалению, неся значительные потери. У противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина».

Вот эти слова, мне кажется, и объективно, и достойно оценивают результативные действия не только Жукова, который организовывал контрудары, но и Кирпоноса с его штабом.

Все же Гальдер как начальник генерального штаба мыслил и записывал, конечно, крупномасштабно, некоторых деталей он или не знал, или не считал нужным их фиксировать. А вот что пишет находившийся ближе к боевым действиям генерал Гот, командующий одной из немецких танковых групп: «...Оперативный прорыв 1-й танковой группы, приданной 6-й армии, до 28 июня достигнут не был. Большим препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника».

В записях Гальдера не раз отмечается, что ему непонятны действия нашего Верховного Командования. Какую улыбку и удивление вызвала бы директива № 3 нашего Главнокомандования, которая поставила задачу на контрнаступление и выход наших наступающих частей к Люблину, на территорию противника.

Жуков по этому поводу в своих воспоминаниях пишет: «Ставя задачу на контрнаступление, Ставка Главнокомандования не знала реальной обстановки, сложившейся к исходу 22 июня. Не знало действительного положения дел и командование фронтов. В своем решении Главное Командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы. В сложившейся обстановке единственно правильными могли быть только контрудары мехкорпусов против клиньев танковых группировок противника. Предпринятые контрудары в большинстве своем были организованы плохо, без надлежащего взаимодействия, а потому и не достигли цели».

Добавим здесь от себя, что механизированные корпуса из-за своего расположения в глубине от границы не были готовы для нанесения этих контрударов, им для контрударов пришлось совершать длительные марши, в ходе которых выходила из строя техника не только от бомбежек, но и по техническим причинам, и поэтому они вступали в бой уже сильно ослабленными. Следовательно, в самой группировке наших войск в приграничных округах не было заложено идеи о возможности ударов под основание клиньев, ударов, которые пробивали бы бронетанковые группировки противника. А предвидеть такие действия врага и подготовить свои войска к таким контрмерам были все возможности, потому что тактика действий гитлеровцев в Польше, Франции да и в других боях была уже хорошо известна. Но, к сожалению, войска не были обучены конкретным действиям, по конкретной тактике врага и не находились в необходимой группировке в приграничной полосе.

В Москве


Сталин вскоре понял свою ошибку с отправкой начальника Генерального штаба на передовую. Управление войсками за эти дни так и не было налажено. Сведения, поступавшие из действующей армии, были не только неутешительные, но просто катастрофические. Пришло сообщение, что под Рославлем окружены две армии и вот-вот замкнутся клещи вокруг Минска, захлопнув в окружении еще несколько армий. В этих условиях Сталин явно растерялся, ему нужен был рядом твердый человек, таким человеком он считал Жукова, и Жуков действительно был таким.

26 июня И. В. Сталин позвонил на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополь и, когда пригласили к аппарату Жукова, сказал:

— На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где, маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?

— Сейчас переговорю с товарищами Кирпоносом и Пуркаевым о дальнейших действиях и выеду на аэродром, — ответил Жуков.

Поздно вечером 26 июня Жуков прилетел в Москву, и прямо с аэродрома его повезли к Сталину. В кабинете Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и первый заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами.

Здесь до прихода Жукова произошел, как говорится, крупный разговор. Сталин поздоровался с Жуковым лишь кивком головы и сразу же раздраженно сказал:

— Не могу понять путаных предложений наркома и вашего зама. Подумайте вместе и скажите: что можно сделать?

Сталин при этих словах показал на карту, развернутую на столе. На карте была обстановка Западного фронта. И по жесту, и по тону Сталина Жуков понял: Верховный находится в таком состоянии, когда ничего путного из разговора не получится, надо было дать ему остыть, а потом уже говорить о деле. Поэтому Жуков, стараясь подчеркнуть свое спокойствие и как бы призывая к тому же Сталина, сказал:

— Мне нужно минут сорок, чтобы разобраться с обстановкой.

— Хорошо, через сорок минут доложите! — все так же раздраженно бросил Сталин.

Жуков, Тимошенко и Ватутин вышли в соседнюю комнату. Без долгих слов, обменявшись лишь понимающими взглядами по поводу происшедшего в кабинете Сталина, они начали анализировать обстановку на Западном фронте.

Западнее Минска были окружены и дрались в окружении остатки 3-й и 10-й армий Западного фронта. Остатки 4-й армии отошли в Припятские леса. Остальные части, понесшие большие потери, отходили к реке Березине. И вот на эти ослабленные и разрозненные войска фронта наступали мощные группировки противника.

Через полчаса они вернулись к Сталину и предложили немедленно занять оборону на рубеже Западная Двина — Полоцк — Витебск — Орша — Могилев — Мозырь и для обороны использовать 13-ю, 19-ю, 20-ю, 21-ю и 22-ю армии. Кроме того, срочно приступить к подготовке обороны на тыловом рубеже по линии Селижарово — Смоленск — Рославль — Гомель силами 24-й и 28-й армий резерва Ставки. Помимо этого, срочно сформировать еще 2—3 армии за счет дивизий Московского ополчения.

Все эти предложения Сталин утвердил и приказал немедленно довести их до войск.

27 июня утром Жуков вызвал к аппарату Бодо начальника штаба Западного фронта генерала В. Е. Климовских и передал ему приказ Ставки.

Дальше я привожу запись разговора Жукова и Климовских, потому что это подлинный разговор, характеризующий Жукова в динамике управления крупными операциями, к тому же в очень сложной, критической обстановке.

«Жуков. Слушайте приказ от имени Ставки Главного Командования. Ваша задача:

Первое. Срочно разыскать все части, связаться с командирами и объяснить им обстановку, положение противника и положение своих частей, особо детально обрисовать места, куда проскочили передовые мехчасти врага. Указать, где остались наши базы горючего, огнеприпасов и продфуража, чтобы с этих баз части снабдили себя всем необходимым для боя.

Поставить частям задачу, вести ли бои или сосредоточиваться в лесных районах, в последнем случае — по каким дорогам и в какой группировке.

Второе. Выяснить, каким частям нужно подать горючее и боеприпасы самолетами, чтобы не бросать дорогостоящую технику, особенно тяжелые танки и тяжелую артиллерию.

Третье. Оставшиеся войска выводить в трех направлениях:

— через Докшицы и Полоцк, собирая их за Лепельским и Полоцким УРами;

— направление Минск, собирать части за Минским УРом;

— третье направление — Глусские леса и на Бобруйск.

Четвертое. Иметь в виду, что первый механизированный эшелон противника очень далеко оторвался от своей пехоты, в этом сейчас слабость противника, как оторвавшегося эшелона, так и самой пехоты, двигающейся без танков. Если только подчиненные вам командиры смогут взять в руки части, особенно танковые, можно нанести уничтожающий удар и для разгрома первого эшелона, и для разгрома пехоты, двигающейся без танков. Если удастся, организуйте сначала мощный удар по тылу первого мехэшелона противника, двигающегося на Минск и на Бобруйск, после чего можно с успехом повернуться против пехоты.

Такое смелое действие принесло бы славу войскам Западного округа. Особенно большой успех получится, если сумеете организовать ночное нападение на мехчасти.

Пятое. Конницу отвести в Пинские леса и, опираясь на Пинск, Лунинец, развернуть самые смелые и широкие нападения на тылы частей и сами части противника. Отдельные мелкие группы конницы под водительством преданных и храбрых средних командиров расставьте на всех дорогах».

В 2 часа ночи 28 июня у Жукова состоялся дополнительный разговор по прямому проводу с генералом В. Е. Климовских. Привожу выдержки из этих переговоров.

«Жуков. Доложите, что известно о 3, 10 и 4-й армиях, в чьих руках Минск, где противник?

Климовских. Минск по-прежнему наш. Получено сообщение: в районе Минска и Смолевичи высажен десант. Усилиями 44-го стрелкового корпуса в районе Минска десант ликвидируется. Авиация противника почти весь день бомбила дорогу Борисов — Орша. Есть повреждения на станциях и перегонах. С 3-й армией по радио связь установить не удалось. Противник по последним донесениям был перед УРом. Барановичи, Бобруйск, Пуховичи до вечера, были наши.

Жуков. Где Кулик, Болдин, Коробков? Где мехкорпуса, кавкорпус?

Климовских. От Кулика и Болдина сообщений нет. Связались с Коробковым, он на КП восточнее Бобруйска. Соединение Хацкилевича подтягивалось к Барановичам, Ахлюстина — к Столбцам... К ним вчера около 19.00 выехал помкомкор Светлицин. Завтра высылаем парашютистов с задачей передать приказы Кузнецову и Голубеву.

Жуков. Знаете ли вы о том, что 21-й стрелковый корпус вышел в район Молодечно — Вилейка в хорошем состоянии?

Климовских. О 21-м стрелковом корпусе имели сведения, что он наметил отход в направлении Молодечно, но эти сведения подтверждены не были.

Жуков. Где тяжелая артиллерия?

Климовских. Большая часть тяжелой артиллерии в наших руках. Не имеем данных по 375-му и 120-му гаубичным артиллерийским полкам.

Жуков. Где конница, 13, 14 и 17-й мехкорпуса?

Климовских. 13-й мехкорпус — в Столбцах. В 14-м мехкорпусе осталось несколько танков, присоединились к 17-му, находящемуся в Барановичах. Данных о местонахождении конницы нет. Коробков вывел остатки 42, 6, 75-й. Есть основание думать, что 49-я стрелковая дивизия в Беловежской Пуще. Для проверки этого и вывода ее с рассветом высылается специальный парашютист. Выход Кузнецова ожидаем вдоль обоих берегов Немана.

Жуков. Какой сегодня был бой с мехкорпусом противника перед Минским УРом и где сейчас противник, который был вчера в Слуцке и перед Минским УРом?

Климовских. Бой с мехкорпусом противника в Минском УРе вела 64-я стрелковая дивизия. Противник от Слуцка продвигался на Бобруйск, но к вечеру Бобруйск занят еще не был.

Жуков. Как понимать «занят еще не был»?

Климовских. Мы полагали, что противник попытается на плечах ворваться в Бобруйск. Этого не произошло.

Жуков. Смотрите, чтобы противник ваш Минский УР не обошел с севера. Закройте направления Логойск — Зембин — Плешеницы, иначе противник, обойдя УР, раньше вас будет в Борисове. У меня все. До свидания».

29 июня поступили сообщения о том, что наши войска оставили Минск. Наркому обороны Тимошенко позвонил Сталин и спросил:

— Что под Минском? Как там дела?

У Тимошенко не хватило сил доложить Сталину о том, что Минск сдан, он еще надеялся, что положение будет восстановлено, поэтому сказал неопределенно:

— Я не могу сейчас доложить, товарищ Сталин... — Тимошенко не успел закончить фразу, потому что Сталин его перебил:

— А вы обязаны постоянно знать все детали, товарищ Тимошенко, и держать нас в курсе событий.

Не желая продолжать разговор, Сталин положил трубку.

В это время в кабинете Сталина были Молотов, Маленков и Берия. Некоторое время было тягостное молчание, потом Сталин сказал:

— Не нравится мне это их неведение. А может быть, мы сейчас поедем в Генштаб и сами посмотрим карты и донесения с фронтов?

От Кремля до здания Наркомата обороны по улице Фрунзе ехать всего несколько минут. Когда члены Политбюро вошли в массивные двери, часовой, увидев Сталина и идущих за ним Молотова, Маленкова и Берия, настолько оторопел, что даже не мог спросить пропуска или что-то вымолвить. Члены Политбюро молча прошли мимо часового и поднялись на второй этаж, где был кабинет наркома обороны. В кабинете в это время находились Тимошенко, Жуков, Ватутин, генералы и офицеры Генштаба, они стояли около больших столов, на которых были расстелены карты с обстановкой на фронтах.

Появление Сталина и других членов Политбюро было настолько неожиданно, что все присутствующие на некоторое время просто онемели. Тимошенко даже побледнел, однако, будучи старым служакой, быстро пришел в себя и подошел к Сталину с рапортом, как и полагается в таких случаях:

— Товарищ Сталин, руководство Наркомата обороны и Генеральный штаб изучают обстановку на фронтах и вырабатывают очередные решения.

Сталин выслушал доклад, ничего не ответил и медленно пошел вдоль стола с картами. Он остановился у карты Западного фронта. Тем временем на цыпочках, один за Другим вышли из кабинета работники Генерального штаба, кроме Тимошенко, Жукова и Ватутина.

Сталин довольно долго стоял у карты Западного фронта и разглядывал ее. Затем повернулся к генералам и, явно сдерживая себя и стараясь быть спокойным, сказал:

— Ну, мы ждем, докладывайте, объясняйте обстановку. Тимошенко хорошо знал Сталина, не только уважал, но и очень боялся его. Он понимал, что у Сталина внутри все клокочет, иначе он не появился бы здесь так внезапно. Не ожидая для себя ничего хорошего, Тимошенко стал сбивчиво докладывать:

— Товарищ Сталин, мы еще не успели обобщить поступившие материалы. Многое не ясно... Есть противоречивые сведения... Я не готов к докладу.

И тут Сталин сорвался:

— Вы просто боитесь сообщить нам правду! Потеряли Белоруссию, а теперь хотите поставить нас перед фактом новых провалов?! Что делается на Украине? Что в Прибалтике? Вы управляете фронтами или Генштаб только регистрирует потери?!

Желая как-то разрядить обстановку и помочь Тимошенко, которого Жуков уважал, начальник Генерального штаба обратился и Сталину:

— Разрешите нам продолжать работу. Тут вдруг иронически спросил Берия:

— Может, мы мешаем вам?

— Обстановка на фронтах критическая. От нас ждут указаний, — сказал Жуков, стараясь быть спокойным и ни к кому не обращаясь, но затем, взглянув прямо в глаза Берия, с некоторым вызовом спросил: — Может быть, вы сумеете дать эти указания?

— Если партия поручит, дадим, — отрезал Берия.

— Это если поручит! — твердо парировал Жуков. — А пока дело поручено нам.

Повернувшись к Сталину, Жуков, опять-таки стараясь быть спокойным, сказал:

— Простите меня за резкость, товарищ Сталин. Мы разберемся и сами приедем в Кремль...

Все молчали, ожидая, что решит и скажет Сталин. Но и Тимошенко не захотел в трудную минуту оставлять без поддержки своего начальника Генерального штаба и, пытаясь прийти ему на помощь, сказал:

— Товарищ Сталин, мы обязаны в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже информировать вас...

Попытка Тимошенко сгладить ситуацию обернулась против него. Сталин опять вспыхнул:

— Во-первых, вы делаете грубую ошибку, что отделяете себя от нас! А во-вторых, о помощи фронтам, об овладении обстановкой нам теперь надо думать всем вместе. — Сталин помолчал и, видимо решив, что все-таки в такой ситуации лучше действительно дать военным возможность собраться с мыслями, сказал, обращаясь к своим спутникам:

— Пойдемте, товарищи, мы, кажется, действительно появились здесь не вовремя...

Члены Политбюро направились к двери и ушли, никем не сопровождаемые, так же как и появились здесь несколькими минутами раньше (Я беседовал с Молотовым, который участвовал в этом посещении Наркомата обороны и рассказал мне, что там происходило.)

После ухода членов Политбюро Тимошенко попросил Жукова связаться с командующим Западным фронтом Д. Г. Павловым и выяснить наконец более детально обстановку. Жуков по аппарату Бодо говорил с Павловым, вот запись этого разговора.

«Жуков. Мы не можем принять никакого решения по Западному фронту, не зная, что происходит в районах Минска, Бобруйска, Слуцка. Прошу доложить по существу вопроса.

Павлов. В районе Минска 44-й стрелковый корпус отходит южнее Могилевского шоссе; рубежом обороны, на котором должны остановиться, назначен Стахов — Червень. В районе Слуцка вчера, по наблюдению авиации, 210-я мотострелковая дивизия вела бой в районе Щишецы. В районе Бобруйска сегодня в 4 часа противник навел мост, по которому проскочило 12 танков.

Жуков. Немцы передают по радио, что ими восточнее Белостока окружены две армии. Видимо, какая-то доля правды в этом есть. Почему ваш штаб не организует высылку делегатов связи, чтобы найти войска? Где Кулик, Болдин, Кузнецов? Где кавкорпус? Не может быть, чтобы авиация не видела конницу.

Павлов. Да, большая доля правды. Нам известно, что 25 и 26 июня части были на реке Щаре, вели бой за переправы с противником, занимающим восточный берег реки Щары. Третья армия стремилась отойти по обе стороны реки Щары. 21-й стрелковый корпус — в районе Лиды. С этим корпусом имели связь по радио, но со вчерашнего дня связи нет, корпус пробивается из окружения в указанном ему направлении. Авиация не может отыскать конницу и мехчасти, потому что все это тщательно скрывается в лесах от авиации противника. Послана группа с радиостанцией с задачей разыскать, где Кулик и где находятся наши части. От этой группы ответа пока нет. Болдин и Кузнецов, как и Голубев, до 26 июня были при частях.

Жуков. Основная ваша задача — как можно быстрее разыскать части и вывести их за реку Березину. За это дело возьмитесь лично и отберите для этой цели способных командиров. Ставка Главного Командования от вас требует в кратчайший срок собрать все войска фронта и привести их в надлежащее состояние. Нельзя ни в коем случае допустить прорыва частей противника в районе Бобруйска и в районе Борисова. Вы должны во что бы то ни стало не допустить срыва окончания сосредоточения армий в районе Орша — Могилев — Жлобин — Рогачев. Для руководства боями и для того, чтобы вы знали, что происходит под Бобруйском, вышлите группу командиров с радиостанцией под руководством вашего заместителя. Немедленно эвакуируйте склады, чтобы все это не попало в руки противника. Как только обстановка прояснится, сразу же обо всем доложите.

Павлов. Для удержания Бобруйска и Борисова бросим все части, даже школу».

Однако эта задача была совершенно невыполнима, так как противник уже 26 июня крупными силами форсировал Западную Двину и захватил Даугавпилс.


* * *

30 июня в Генеральный штаб Жукову позвонил Сталин и приказал вызвать Д. Г. Павлова в Москву. В этот день в штаб Павлова прибыл генерал А. И. Еременко с приказом о том, что командующим Западным фронтом назначается он. Павлов прибыл на следующий день, и первый, к кому он зашел, был Жуков. Как вспоминает Георгий Константинович, он не узнал Павлова, так похудел и осунулся тот за восемь дней войны. Состоялся нелегкий разговор, Павлов нервничал, искал оправдания в неудачах не только в силе противника, но и в неправильном руководстве сверху. Он был прав, но судьба его уже была решена. И не только тем, что на его место уже назначен новый командующий. Еременко пробыл в этой должности всего несколько дней. Сталин изменил свое решение и назначил командующим Западным фронтом маршала Тимошенко, а членом Военного совета этого фронта Л. 3. Мехлиса. Причем, напутствуя на эту должность, Сталин сказал Мехлису:

— Разберитесь там, на Западном фронте, соберите Военный совет и решите, кто, кроме Павлова, виноват в допущенных серьезных ошибках.

Этой короткой фразы для Мехлиса было достаточно, она прозвучала для него четкой и определенной программой действий: Павлов виновен, и надо подыскать еще и других виновников «серьезных ошибок». В общем, дело должно быть «громким». По прибытии в штаб Западного фронта Мехлис, без долгих расследований, оформил предложение Военного совета фронта, согласно которому следует предать суду Военного трибунала все командование Западного фронта.

Однако Государственный Комитет Обороны СССР при принятии решения не ссылается на этот документ Мехлиса, видимо понимая, что его бумага не очень весома для акции, которую затеял Сталин. Поэтому решение ГКО принимается «по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями».

Эта ссылка на главнокомандующих является первой фальсификацией в «деле Павлова». Никаких представлений из фронтов и тем более из армий не было, арест, а затем расправа над командованием Западного фронта были для главнокомандующих такой же неожиданностью, как и для всей армии. Сталин ощутил, как зашатался авторитет из-за его ошибок и просчетов, которые привели к таким катастрофическим поражениям в первые дни войны. Надо было спасать не только положение, но и себя. Народ не мог не думать о причинах постигших страну и армию неудач. Нужно было направить ход их мыслей в нужную сторону. Нужны были виновники — «козлы отпущения».

И вот заседает Государственный Комитет Обороны и принимает постановление — оно «совершенно секретное», но в то же время должно быть объявлено «во всех ротах, батареях, эскадронах, эскадрильях», то есть доведено до каждого солдата, или, как гласит поговорка, «по секрету всему свету». Это свидетельствует, на мой взгляд, о растерянности Сталина, о его тайном стремлении оправдаться, отвести от себя вину. Если секретная бумага останется в штабных папках, никто не узнает виновников неудач, так и будут все думать, что он, Сталин, допустил просчеты и промахи. Нет, все должны знать, что Сталин не только не виноват — он карает виновников! Желание Сталина отчетливо проступает еще и в том, что он единолично подписал это «Постановление» — ни одного члена ГКО рядом. Он один — Сталин — увидел виновников и покарал их, это должны знать все. Поэтому и объявить все всем, несмотря на «совершенную секретность».

И действительно, постановление было зачитано всем вооруженным силам, да и на промышленных предприятиях, связанных с производством продукции для фронта, а тогда все работали на армию. Но с течением времени постановление действительно стало обретать секретность. То ли Сталин понял, что все обвинения, как говорится, шиты белыми нитками, то ли в ходе войны стали отчетливо видны настоящие причины и виновники всех неудач, в общем, это постановление чем дальше от военных лет, тем глубже пряталось в архивных сейфах. О нем вспоминали, говорили общими фразами, но сам текст после того, всеобщего, оглашения ни разу не публиковался. И, если я не ошибаюсь, не опубликован до сих пор. Отдельные выдержки и пересказ в книгах историков и в мемуарах приводятся, но поскольку в целом найти его непросто, мне кажется, будет полезным ознакомить читателей с полным текстом этого постановления.


СОВ. СЕКРЕТНО

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ

СОЮЗА ССР


Главнокомандующим

Военным Советам Фронтов и Армий

Командующим Военными Округами

Командирам Корпусов и Дивизий


НАСТОЯЩЕЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ

ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА

ОБОРОНЫ СССР ПРОЧЕСТЬ ВО ВСЕХ РОТАХ,

БАТАРЕЯХ, ЭСКАДРОНАХ И АВИАЭСКАДРИЛЬЯХ.


Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат Великое 3намя Советской Власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей, однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед РОДИНОЙ, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником. Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.

Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии — поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным Великое Звание Воина Красной Армии, исходя из этого Государственный Комитет Обороны, по представлению Главнокомандующих и Командующих Фронтами и Армиями, арестовал и предал суду Военного Трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций: 1) бывшего командующего Западным Фронтом Генерала Армии ПАВЛОВА;

2) бывшего начальника штаба Западного Фронта Генерал-майора КЛИМОВСКИХ;

3) бывшего начальника связи Западного Фронта Генерал-майора ГРИГОРЬЕВА;

4) бывшего командующего 4-й Армией Западного Фронта Генерал-майора КОРОБКОВА;

5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного Фронта Генерал-майора КОСОБУЦКОГО;

6) бывшего командира 60-й Горно-стрелковой дивизии Южного Фронта Генерал-майора СЕЛИХОВА;

7) бывшего заместителя командира 60-й Горно-стрелковой дивизии Южного Фронта Полкового Комиссара КУРОЧКИНА;

8) бывшего командира 30-й стрелковой дивизии Южного Фронта Генерал-майора ГАЛАКТИОНОВА;

9) бывшего заместителя командира 30-й стрелковой дивизии Южного Фронта Полкового Комиссара ЕЛИСЕЕВА.

Воздавая должное славным и отважным бойцам и командирам, покрывшим себя славой в боях с фашистскими захватчиками, Государственный Комитет Обороны ПРЕДУПРЕЖДАЕТ, вместе с тем, что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом.

Государственный Комитет Обороны ТРЕБУЕТ от командиров и политработников всех степеней, чтобы они систематически укрепляли в рядах Красной Армии дух дисциплины и организованности, чтобы они личным примером храбрости и отваги вдохновляли бойцов НА ВЕЛИКИЕ ПОДВИГИ, чтобы они не давали паникерам, трусам и дезорганизаторам порочить великое знамя Красной Армии и расправлялись с ними как с нарушителями присяги и изменниками Родины.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР


И. СТАЛИН

16 июля 1941 г.


Вот такой грозный документ отправляет на смерть семерых генералов и двух полковых комиссаров и «предупреждает» всех остальных, что «будет и впредь железной рукой...» и чтоб они сами «...расправлялись... с нарушителями присяги и изменниками Родины».

После опустошительных репрессий перед войной, в напряженнейшие дни войны, при огромной нехватке командиров, так беспощадно и нерасчетливо вырываются из рядов армии опытнейшие командиры и комиссары. Впрочем, «нерасчетливо» не то слово. Расчет, конечно, был у Сталина, о чем я писал выше. Об этом же свидетельствуют не только расстрел «виновников», но и организованная фальсификация, подтасовка фактов, направленные на то, чтобы скомпрометировать расстрелянных. Показать их такими, чтобы они не вызывали сожаления, чтобы постигшая их кара выглядела заслуженной. Для этого были забыты все их прежние заслуги. Вопреки действительности им приписывали надуманные дела и поступки. Особенно это коснулось Дмитрия Григорьевича Павлова — его низводили по способностям до уровня командира батальона, объявляли чуть ли не выскочкой, за несколько лет незаслуженно пролетевшим через несколько повышений.

К сожалению, и Жуков поддался этой очернительной волне, он в своих мемуарах принижает и заслуги, и способности Павлова. Впрочем, возможно, что это воздействие тех, кто редактировал рукопись. Так можно предположить потому, что Жукову ведь хорошо были известны и жизнь, и служба Павлова. Не был он «скороспелым командующим», и одаренностью природа его не обделила. Служба Павлова, если очистить ее от шелухи фальсификации, проходила не хуже, чем у Жукова, а в отношении образования он даже обошел Георгия Константиновича.

Судите сами, можно ли человека с такой биографией и прохождением службы объявлять «выскочкой». По возрасту Павлов почти одногодок с Жуковым — родился в 1897 году, да и с другими маршалами ровесник: Мерецков — 1897, Василевский — 1895, Малиновский — 1898, Баграмян — 1897. В первой мировой войне участвовал рядовым. В Красную Армию вступил добровольцем, участвовал в боях на Южном, Юго-Западном, Туркестанском фронтах. Прошел путь от взводного до помощника командира полка. В 1922 году окончил Омскую высшую кавшколу, в 1928 году — Академию им. М. В. Фрунзе и в 1931 году — академические курсы Военно-технической академии. В 1934—1936 годах командовал мехбригадой. Его бригада была отмечена, а сам Павлов был награжден орденом Ленина на тех же больших маневрах, где такую же награду и тоже в должности комбрига получил Жуков. Уборевич аттестовал Павлова на командира корпуса перед отъездом в Испанию. Три современных войны прошел Павлов до нападения Германии: Испания, Финляндия, Халхин-Гол. Звание Героя Советского Союза Павлов получил на три года раньше Жукова. В Испании он был не просто «командир танковой бригады», а советник при республиканской армии по применению танковых и механизированных войск, он принимал участие в разработке крупных операций. Как военачальника его высоко ценила Долорес Ибаррури, называла в числе семи «выдающихся советских военных деятелей».

В 1937 году, после возвращения из Испании, Павлову присвоено звание комкора. Опять — плечом к плечу с Жуковым, а по должности он даже опередил Георгия Константиновича, став начальником Автобронетанкового управления РККА и членом Главного Военного совета (в числе одиннадцати!), где был и Сталин. Павлов приложил много сил и знаний при создании лучшего танка второй мировой войны — Т-34. На стратегической игре в 1941 году Павлов (наравне с Жуковым) делал один из основных докладов и был соперником Жукова по игре. Все разговоры о том, что Павлов неглубоко разбирался в искусстве вождения танковых и механизированных войск, являются клеветой в угоду «вождю народов». Павлов был одним из теоретиков и практиков применения этих войск в современной войне. Не было у нас более опытного военачальника в вопросах стратегии и тактики применения мехвойск. Именно поэтому и был назначен генерал армии Павлов на главное направление возможного удара германской армии — командующим Белорусским Особым военным округом в 1940 году.

Обвинения, предъявленные ему трибуналом, несостоятельны. Не буду разбирать всю гору вымысла, рассмотрим только одну, якобы главную, причину его отстранения и ареста: «отсутствие распорядительности», «трусость», «бездействие», «развал управления войсками», «сдачу оружия противнику», «самовольное оставление боевых позиций». Зададим только один вопрос: у кого, на каких участках фронта в первую неделю войны всего этого не было (30 июня Павлов уже был отстранен)? Предъявленные ему обвинения за действия в эти дни можно было предъявить почти всем — от командира отделения до Верховного Главнокомандующего Сталина. И если они были признаны трибуналом обоснованными по отношению к Павлову, то они настолько же правомерны и в отношении тех, кого я назвал. Все отходили, теряли оружие и т. д. Павлов, наоборот, проявил, на мой взгляд, большую распорядительность и находчивость, чем некоторые другие командиры. Всем военачальникам (в том числе и Жукову) всегда ставится в заслугу их стремление быть ближе к войскам, находиться в критические дни и часы на направлении главного удара. Почему же Павлову такие действия ставят в вину? В штабе нет связи с армиями, командующий совершенно правильно решает выехать вперед и на месте разобраться в том, что там происходит. Он мчится в пекло боя, а его обвиняют в трусости. Опять все наоборот, трусы бегут с поля боя! Потеря управления? А кто его не потерял в те дни?

Вот что, например, писал Жуков в своей книге о положении на другом фронте, Северо-Западном:

«...За первые 18 дней войны Северо-Западный фронт потерял Литву, Латвию и часть территории РСФСР, вследствие чего создалась, угроза выхода противника через Лугу к Ленинграду, подступы к которому были еще недостаточно укреплены и слабо прикрыты войсками. За все это время Генеральный штаб не получал от штаба Северо-Западного фронта ясных и исчерпывающих докладов о положении наших войск, о группировках противника и местоположении его танковых и моторизованных соединений».

За 18 дней не получал докладов! А ведь именно эти войска, сдавшие «Литву, Латвию и часть территории РСФСР», пропустили противника, и он вышел в тылы Западного фронта. Нет, я не говорю, что правильнее было бы расстрелять командующего Северо-Западным фронтом генерала Ф. И. Кузнецова и его начальника штаба, я за то, чтобы вообще никого не расстреливать. Но этим примером хочу еще раз подчеркнуть всю нелепость обвинений, адресованных Павлову и его соратникам. Теперь все эти наветы сняты, невинно расстрелянные генералы реабилитированы «за отсутствием состава преступления». Но, несмотря на это, все еще тянется за ними тень фальши и лжи, сфабрикованной сталинскими угодниками. Недавно я получил письмо из Минска от дочери генерала Павлова — Ады Дмитриевны, она просит защитить доброе имя отца, приводит несколько примеров публикаций (в «Известиях» 9.05.1988 г., «Московских новостях» 17.07.1988 г. и других изданиях), в которых и в наши дни повторяются измышления и клевета сталинских времен, несмотря на полную реабилитацию Павлова еще в 1957 году. И это происходит в дни перестройки, гласности и демократии. Удивительная сила порочной инерции! Вот бы о добрых делах так устойчиво помнили!


* * *

Вернусь на несколько дней назад, для того чтобы познакомить читателей с человеком, который помог мне в изложении некоторых событий с документальной точностью. Я говорю о майоре Николае Харлампиевиче Бедове.

В самом начале войны, а именно с 26 июня, когда Георгий Константинович возвратился с фронта в Москву, Бедов был назначен старшим группы по обеспечению начальника Генерального штаба Жукова. В его обязанности входило охранять генерала армии, сохранять оперативные и стратегические документы, находящиеся у Жукова, и вообще заботиться о нем во всех отношениях. О Н. X. Бедове кто-то метко сказал: этот офицер всю войну был на два шага позади и один шаг справа от маршала Жукова. И вот этот человек сидит напротив меня (мы с ним встречались много раз) и комментирует вышеприведенные слова:

— Всю войну я действительно не отходил от Жукова, как говорится, ни на шаг, мы ездили в одной машине и на фронте, и в Москве, в Генеральном штабе и дома, — я всюду был с ним рядом.

Читатели конечно же понимают, какой ценной информацией владел Бедов. К сожалению, он не вел подробных записей, да во время войны и запрещалось офицерам вести дневники, был такой специальный приказ. Но у Бедова сохранилось несколько блокнотов, в которые он заносил даты событий, выездов на фронт и другие всевозможные факты и отдельные фразы, сказанные Жуковым. Это очень помогало мне уточнить, а порой и восстановить многие эпизоды из жизни Георгия Константиновича.

Ну, к примеру, меня заинтересовал такой вопрос: где Жуков слушал выступление Сталина 3 июля 1941 года? Кстати, то, что по этому поводу напечатано в книге Жукова, изложено сухим газетным языком. Это явно чужая вставка.

Я спросил Бедова — где, при каких обстоятельствах Жуков слушал выступление Сталина, Бедов мне рассказал:

— Помню, 3 июля в 6 часов утра по радио диктор Левитан объявил, что сейчас будет выступать товарищ Сталин. Потом эта речь передавалась по радио еще несколько раз, но первый раз она была передана именно в такой ранний час. Жуков всю эту ночь работал в своем кабинете, ни домой не уезжал, ни отдыхал в своей комнате отдыха. Адъютант зашел к Георгию Константиновичу и сообщил о том, что сейчас будет говорить Сталин. В кабинете Жукова радиоприемника не было. Он вышел в приемную, адъютант подстроил приемник. И вот начал говорить Сталин. Жуков прослушал очень внимательно всю его речь и затем возвратился в свой кабинет.

...Мало осталось тех, кто хорошо помнит это выступление Сталина, а те, кто помоложе, вообще, наверное, его не читали. Но в то время выступления Сталина ждал весь народ, и оно прозвучало как вдохновляющее всех советских людей на дело отпора врагу, на мобилизацию всех сил страны для одержания победы.

Сталин утверждал: в том, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с фашистской Германией, не было ошибки. Он объяснял: «Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии.

Что выиграла и что проиграла фашистская Германия, вероломно разорвав пакт и совершив нападение на СССР? Она добилась этим некоторого выигрышного положения для своих войск в течение короткого срока, но она проиграла политически, разоблачив себя в глазах всего мира как кровавого агрессора. Не может быть сомнения, что этот непродолжительный военный выигрыш для Германии является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьезным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные военные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией».

Дальше Сталин говорил о том, что требуется для ликвидации опасности, нависшей над Родиной. Понять глубину опасности, отрешиться от беспечности. Не должно быть в наших рядах трусов, паникеров, нытиков. Перестроить всю работу на военный лад. Отстаивать каждую пядь советской земли. При вынужденном отходе увозить все, что возможно, и уничтожать все, что не вывозится. Создавать партизанские отряды.

В общем, это была целая программа большой войны.

В речи Сталина есть немало таких мест, которые рассчитаны на укрепление морального духа армии и народа. И действительно способствовали этому. Но есть и явная неправда. Например, в первом же абзаце он говорит: «Лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения...» Это конечно же не соответствовало действительности и сегодня легко может быть проверено, ну хотя бы по дневнику генерала Гальдера, который пишет именно 3 июля следующее: «Потери: с 22.6 по 30.6 наши потери составляют в общей сложности 41 087 человек — 1,64% наличного состава (при численности войск, равной 2,5 миллиона человек). Убито 524 офицера и 8362 унтер-офицера и рядового. Ранено 966 офицеров и 28 528 унтер-офицеров и рядовых». Как видим, потери для войны таких больших масштабов не столь уж значительны и, уж во всяком случае, это не «лучшие дивизии», о разгроме которых говорил Сталин.

Сегодня есть возможность прокомментировать выступление Сталина словами Жукова. Приведу в заключение главы большие выдержки из высказываний Георгия Константиновича о первых днях войны, которые зафиксировал К. Симонов много лет спустя в своих беседах с маршалом.

Эти суждения еще не сложились у Жукова, когда он работал над книгой воспоминаний, думаю, что необходимо привести их здесь как свидетельство расширения и изменения взглядов и оценок маршала.

«Надо будет наконец посмотреть правде в глаза и не стесняясь сказать о том, как оно было на самом деле. Надо оценить по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны. Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира. Надо ясно сказать, что немецкая армия к началу войны была лучше нашей армии, лучше подготовлена, выучена, вооружена, психологически более готова к войне, втянута в нее. Она имела опыт войны, и притом войны победоносной. Это играет огромную роль. Надо также признать, что немецкий генеральный штаб и вообще немецкие штабы тогда лучше работали, чем наш Генеральный штаб и вообще наши штабы, немецкие командующие в тот период лучше и глубже думали, чем наши командующие. Мы учились в ходе войны, и выучились, и стали бить немцев, но это был длительный процесс. И начался этот процесс с того, что на стороне немцев было преимущество во всех отношениях.

У нас стесняются писать о неустойчивости наших войск в начальном периоде войны. А войска бывали неустойчивыми, и не только отступали, но и бежали, и впадали в панику. В нежелании признать это сказывается тенденция: дескать, народ не виноват, виновато только начальство. В общей форме это верно. В итоге это действительно так. Но, говоря конкретно, в начале войны мы плохо воевали не только наверху, но и внизу. Не секрет, что у нас рядом воевали дивизии, из которых одна дралась хорошо, стойко, а соседняя с ней — бежала, испытав на себе такой же самый удар противника. Были разные командиры, разные дивизии, разные меры стойкости.

Обо всем этом следует говорить и писать...»

«Трактовка внезапности, как трактуют ее сейчас, да и как трактовал ее в своих выступлениях Сталин, неполна и неправильна. Что значит внезапность, когда мы говорим о действиях такого масштаба? Это ведь непросто внезапный переход границы, непросто внезапное нападение. Внезапность перехода границы сама по себе еще ничего не решала. Главная опасность внезапности заключалась не в том, что немцы внезапно перешли границу, а в том, что для нас оказалось внезапностью их шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях, для нас оказались внезапностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара. Это и есть то главное, что предопределило наши потери первого периода войны. А не только и непросто внезапный переход границы».

«У нас часто принято говорить, в особенности в связи с предвоенной обстановкой и началом войны, о вине и об ответственности Сталина. С одной стороны, это верно. Но, с другой, думаю, что нельзя все сводить к нему одному. Это неправильно. Как очевидец и участник событий того времени, должен сказать, что со Сталиным делят ответственность и другие люди, в том числе и его ближайшее окружение — Молотов, Маленков и Каганович. Не говорю о Берия. Он был личностью, готовой выполнять все, что угодно, когда угодно и как угодно. Именно для этой цели такие личности и необходимы. Так что вопрос о нем — особый вопрос, и в данном случае я говорю о других людях.

Добавлю, что часть ответственности лежит и на Ворошилове, хотя он и был в 1940 году снят с поста наркома обороны, но до самого начала войны он оставался председателем Государственного Комитета Обороны. Часть ответственности лежит на нас — военных. Лежит она и на целом ряде других людей в партии и государстве. Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина, в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения...

Представлять себе дело так, что никто из окружения Сталина никогда не спорил с ним по государственным и хозяйственным вопросам — неверно. Однако в то же время большинство окружавших Сталина людей поддерживали его в тех политических оценках, которые сложились у него перед войной, и прежде всего в его уверенности, что если мы не дадим себя спровоцировать, не совершим какого-либо ложного шага, то Гитлер не решится разорвать пакт и напасть на нас.

И Маленков и Каганович в этом вопросе были солидарны со Сталиным; особенно активно поддерживал эту точку зрения Молотов. Молотов не только был сам человеком волевым и упрямым, которого трудно было сдвинуть с места, если уж он занял какую-нибудь позицию. Пo моим наблюдениям, вдобавок к этому он в то время обладал серьезным влиянием на Сталина, в особенности в вопросах внешней политики, в которой Сталин тогда, до войны, считал его компетентным. Другое дело потом, когда все расчеты оказались неправильными и рухнули, Сталин не раз в моем присутствии упрекал Молотова в связи с этим. Причем Молотов отнюдь не всегда молчал в ответ. Молотов и после своей поездки в Берлин в ноябре 1940 года продолжал утверждать, что Гитлер не нападет на нас. Надо учесть, что в глазах Сталина в этом случае Молотов имел дополнительный авторитет человека, самолично побывавшего в Берлине.

Авторитет Молотова усиливался качествами его характера. Это был человек сильный, принципиальный, далекий от каких-либо личных соображений, крайне упрямый, крайне жестокий, сознательно шедший за Сталиным, поддерживавший его в самых жестоких действиях, в том числе и в 1937—1938 годах, исходя из своих собственных взглядов. Он убежденно шел за Сталиным, в то время как Маленков и Каганович делали на этом карьеру.

Единственным из ближайшего окружения Сталина, кто на моей памяти и в моем присутствии высказывал иную точку зрения о возможности нападения немцев, был Жданов. Он неизменно говорил о немцах очень резко и утверждал, что Гитлеру нельзя верить ни в чем.

Как сложились у Сталина его предвоенные, так дорого нам стоившие заблуждения? Думаю, что вначале у него была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключения пакта. Хотя потом все вышло как раз наоборот.

Однако несомненно, что пакт с обеих сторон заключался именно с такими намерениями.

Сталин переоценил меру занятости Гитлера на Западе, считал, что он там завяз и в ближайшее время не сможет воевать против нас. Положив это в основу всех своих прогнозов, Сталин после разгрома Франции, видимо, не нашел в себе силы по-новому переоценить обстановку.

Война в Финляндии показала Гитлеру слабость нашей армии. Но одновременно она показала это и Сталину. Это было результатом 1937—1938 годов, и результатом самым тяжелым.

Если сравнить подготовку наших кадров перед событиями этих лет в 1936 году и после событий в 1939 году, надо сказать, что уровень боевой подготовки войск упал очень сильно. Мало того что армия, начиная с полков, была в значительной мере обезглавлена, она была еще и разложена этими событиями. Наблюдалось страшное падение дисциплины, дело доходило до самовольных отлучек, до дезертирства. Многие командиры чувствовали себя растерянными, неспособными навести порядок...»

«Вспоминая предвоенный период, надо сказать, что, конечно, на нас — военных — лежит ответственность за то, что мы недостаточно настойчиво требовали приведения армии в боевую готовность и скорейшего принятия ряда необходимых на случай войны мер. Очевидно, мы должны были это делать более решительно, чем делали. Тем более что, несмотря на всю непререкаемость авторитета Сталина, где-то в глубине души у тебя гнездился червь сомнения, шевелилось чувство опасности немецкого нападения. Конечно, надо реально себе представить, что значило тогда идти наперекор Сталину в оценке общеполитической обстановки. У всех на памяти еще были недавно минувшие годы, и заявить вслух, что Сталин не прав, что он ошибается, попросту говоря, тогда могло означать, что, еще не выйдя из здания, ты уже поедешь пить кофе к Берия.

И все же это лишь одна сторона правды. А я должен сказать всю. Я не чувствовал тогда, перед войной, что я умнее и дальновиднее Сталина, что я лучше его оцениваю обстановку и больше его знаю. У меня не было такой собственной оценки событий, которую я мог бы с уверенностью противопоставить, как более правильную, оценкам Сталина. Такого убеждения у меня не существовало. Наоборот, у меня была огромная вера в Сталина, в его политический ум, его дальновидность и способность находить выходы из самых трудных положений. В данном случае в его способность уклониться от войны, отодвинуть ее. Тревога грызла душу. Но вера в Сталина и в то, что в конце концов все выйдет так, как он предполагает, была сильнее. И как бы ни смотреть на это сейчас — это правда...»

Смоленское сражение


28 июня, на шестой день войны, клеши гитлеровских механизированных частей сошлись в районе Минска, и столица Белоруссии была взята. Западнее Минска в окружении осталась крупная группировка советских войск. Южнее белорусских полей сражений группа армий «Центр» своими танковыми клиньями вышла к Днепру и, несмотря на то что полевые армии отставали от танковых соединений, немедленно начались форсирование и переправа механизированных частей на восточный берег Днепра.

8 июля генерал-фельдмаршал фон Бок подвел итоги приграничных боев.


Командующий войсками группы армий «Центр»

Штаб-квартира, 8 июля 1941 г.


ПРИКАЗ

Сражение в районе Белосток — Минск завершено. Войска группы армий сражались с четырьмя русскими армиями, в состав которых входило около 32 стрелковых, 8 танковых дивизий, 6 мотомеханизированных бригад и 3 кавалерийские дивизии. Из них разгромлено:

22 стрелковые дивизии,

7 танковых дивизий,

6 мотомеханизированных бригад,

3 кавалерийские дивизии.

Боевая мощь остальных соединений, которым удалось избежать окружения, также значительно ослаблена. Потери противника в живой силе очень велики.

Подсчет пленных и трофеев к сегодняшнему дню выявил:

287 704 пленных, в том числе несколько командиров корпусов и дивизий,

2585 захваченных или уничтоженных танков,

1449 орудий,

246 самолетов, множество ручного оружия, боеприпасов, транспортных средств, склады продовольствия и горючего.

Наши потери были не выше, чем те, какие готовы понести мужественные войска.

Этим крупным успехом, достигнутым в битве с сильным, отчаянно сражающимся противником, мы обязаны вашей вере и вашему мужеству. Всем войскам и штабам, а также всем транспортным частям и рабочим формированиям группы армий я выражаю признательность за неустанное выполнение своего долга и выдающиеся достижения. Наша особая благодарность нашим товарищам по оружию — военно-воздушным войскам. Сейчас главное — использовать достигнутую победу! Я уверен, что войска группы армий и впредь сделают все от них зависящее: покоя не будет, пока не будет достигнута окончательная победа! Да здравствует фюрер!


Фон БОК, генерал-фельдмаршал (ЦАМО, оп. 12462, д. 544, л. 42-43).


В своих воспоминаниях командующий 2-й танковой группой Гудериан пишет: «...Наша пехота могла подойти не раньше чем через две недели. За это время русские могли в значительной степени усилить свою оборону. Кроме того, сомнительно было, удастся ли пехоте опрокинуть хорошо организованную оборону на участке реки и снова продолжать маневренную войну...

Я полностью сознавал всю трудность решения. Я считался с опасностью сильного контрудара противника по открытым флангам, которые будут иметь три моих танковых корпуса после форсирования Днепра. Несмотря на это, я был настолько проникнут важностью стоящей передо мной задачи и верой в ее разрешимость и одновременно настолько был убежден в непреодолимой мощи и наступательной силе моих войск, что немедленно отдал приказ форсировать Днепр и продолжать продвижение на Смоленск».

10 и 11 июля войска Гудериана форсировали Днепр и устремились к Смоленску. Так на карте сражений появилось Смоленское направление.

Гудериан — опытный генерал, он справедливо опасался ударов во фланги — они у танковой группы не прикрыты, его войска рвутся вперед, по дорогам. Тут и военная теория, и простая логика подсказывают мысль о возможности нанесения таких боковых ударов. Но советские военачальники их не осуществляли — они упорно отходили вдоль дорог, по которым двигались гитлеровские войска, все время стараясь забежать вперед и выстроить перед ними сплошной фронт.

Нет, не только Сталин просчитался в определении сроков нападения — наши военачальники воевать по-современному свою армию не научили!

На первом этапе Смоленского сражения подвижные войска противника прорвались в глубину и окружили наши войска в районе Могилева, захватили Оршу, Ельню и Кричев. Танковая группа Гота овладела Витебском. Остались в окружении 19, 16 и 20-я советские армии.

16 июля 29-я мотодивизия из войск Гудериана овладела частью Смоленска.

Дальше я цитирую по рукописи Жукова:

«Падение Смоленска было тяжело воспринято Государственным Комитетом Обороны и особенно Сталиным, который в крайне нервном возбуждении несправедливо выражал свое негодование войсками, оборонявшимися в районе Смоленска. Мы, руководящие работники Генерального штаба, также попали под его тяжелую руку, испытывали всю тяжесть несправедливых упреков и раздражения Сталина. Приходилось напрягать всю силу воли, чтобы смолчать и не возмутиться против несправедливых его упреков. Но обстановка требовала от нас пренебречь своим «я» и вести себя так, чтобы не нанести делу еще больший ущерб.

Сталин не разрешил Совинформбюро до особого его распоряжения оповестить страну о сдаче Смоленска и потребовал вернуть город любой ценой. Следует подчеркнуть, что это требование Верховного в сложившейся обстановке не могло быть выполнено, так как войска, стоявшие под Смоленском, были окружены и дрались в неравных условиях. Вернуть Смоленск нам так и не удалось...»

Однако с потерей города Смоленское сражение не кончилось — оно длилось в общей сложности два месяца. Ставка передала из резерва маршалу Тимошенко, командовавшему Западным фронтом, 20 стрелковых дивизий. Тимошенко создал из этих дивизий и войск, имевшихся в его распоряжении, пять армейских групп, которыми командовали генерал-майор К. К. Рокоссовский, генерал-майор В. А. Хоменко, генерал-лейтенант С. А. Калинин, генерал-лейтенант В. Я. Качалов, генерал-лейтенант И. И. Масленников. Этими силами и силами окруженных армий, которые пробивались к своим, Тимошенко и его войска вели ожесточенные бои с противником на всем фронте, и продвижение гитлеровцев фактически на этом этапе было остановлено.

Здесь мне хочется привести слова Жукова с оценкой действий Тимошенко в этот период: «Надо отдать должное маршалу С. К. Тимошенко. В те трудные первые месяцы войны он много сделал, твердо руководил войсками, мобилизуя все силы на отражение натиска врага и организацию обороны».

Я хочу обратить внимание читателей на то, что высокая оценка Жукова в данном случае разошлась с мнением Сталина о Тимошенко. Вот что рассказывает Жуков об эпизоде, происшедшем в ходе Смоленского сражения, после его первого этапа. Я цитирую по рукописи, хотя этот эпизод есть и в опубликованном труде Жукова, но все же в рукописи есть некоторые нюансы, которые опущены при редактировании, а они очень важны для характеристики как Тимошенко, так и Жукова.

«Мы вошли в комнату, за столом сидели почти все члены Политбюро. Сталин стоял посередине комнаты и держал пустую трубку в руках — верный признак плохого настроения.

— Вот что, — сказал Сталин. — Политбюро обсудило деятельность Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и считает, что он не справился с возложенной на него задачей в районе Смоленска. Мы пришли к выводу, что на должность командующего Западным фронтом надо послать Жукова. — А затем, помолчав немного, Сталин спросил, обращаясь к Тимошенко: — Что думаете вы?

Тимошенко молчал. Да и что он мог сказать на это несправедливое обвинение?

— Товарищ Сталин, — сказал я, — частая смена командующих фронтами тяжело отражается на ходе операций. Командующие, не успев войти в курс дела, вынуждены вести тяжелейшие сражения. Маршал Тимошенко командует фронтом всего лишь четыре недели. В ходе Смоленского сражения хорошо узнал войска, на что они способны. Он сделал все, что можно было сделать на его месте, и почти на месяц задержал противника в районе Смоленска. Думаю, что никто другой большего не сделал бы. Войска верят в Тимошенко, а это главное. Я считаю, что сейчас снимать его с фронта несправедливо и крайне опасно.

Калинин, внимательно слушавший, сказал:

— А что, пожалуй, Жуков прав.

Сталин раскурил трубку, посмотрел на других членов Политбюро и сказал:

— Может быть, согласимся с Жуковым? Послышались голоса:

— Вы правы, товарищ Сталин, Тимошенко может еще выправить положение.

Не сказав больше ни слова, нас отпустили, приказав Тимошенко немедленно выехать на фронт.

Когда мы возвращались обратно в Генштаб, Тимошенко сказал:

— Ты зря отговорил Сталина. Я страшно устал от его дерганья.

— Ничего, Семен Константинович, кончим войну, тогда отдохнем, а сейчас скорее на фронт.

С тем Тимошенко и уехал.

Было ясно, что его серьезно обидело это несправедливое обвинение. Этот случай не был единственным. Сталин редко был объективен в оценке деятельности военачальников. Я это испытал сам. Сталин не выбирал слов; он мог легко и незаслуженно обидеть человека, даже такого, который всеми силами стремится сделать все, на что он способен. Я хорошо понимал С. К. Тимошенко, но тогда было не до обид личного характера».

На западном направлении, после тяжелейших сражений в районе Смоленска, канонада временно стихла. Обе стороны приводили войска в порядок и готовились к грядущим событиям. Бои не прекращались только в районе Ельни. Ельнинский выступ, захваченный немецкими войсками, был очень выгодным плацдармом для удара по Москве. Немцы стремились удержать его в своих руках во что бы то ни стало.

Наше контрнаступление решающего успеха под Смоленском не имело, группировка противника разгромлена не была, Смоленск не был возвращен, но все же было сорвано и наступление противника. Мотострелковые соединения группы армий «Центр» потеряли к этому времени около 50% своего состава, и в этой операции был нанесен еще один удар по молниеносной стратегии противника, а окончательным результатом Смоленского сражения было то, что немецко-фашистские войска были вынуждены перейти к обороне на Московском направлении.

Что же происходило в это время в расположении противника?

На той стороне, июль — август 1941 года


По всей Германии громкоговорители гремели военными маршами. Будто вся страна участвовала в военном походе. Праздничное волнение охватило народ. Геббельс с пафосом поздравлял соотечественников с новыми победами, с ликованием провозглашал все новые и новые названия городов, которыми овладела германская армия.

В ставке Гитлера тоже праздничное настроение, все приветливы, улыбчивы. Отброшены заботы, сомнения и колебания, на фюрера смотрят с великим почтением. А как же — победитель Франции, Польши и вот уже почти покоритель России!

В присутствии фюрера говорят только шепотом. В полный голос, раскатисто и победно, говорит только он. И всем это понятно и приятно. Имеет право!

3 июля, на двенадцатый день войны, Гальдер записал в своем дневнике: «В целом теперь уже можно сказать, что задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена... восточнее мы можем встретить сопротивление лишь отдельных групп, которые, принимая во внимание их численность, не смогут серьезно помешать наступлению германских войск. Поэтому не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена».

А Гитлер на очередном совещании 4 июля многозначительно заявил:

— Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически он войну уже проиграл. Хорошо, что мы разгромили танковые и военно-воздушные силы русских в самом начале. Русские не смогут их больше восстановить.

Не надо думать, что гитлеровцы были людьми легкомысленными, и представлять их так карикатурно, как порой описывали наши газеты, просто наивно. У руководства германскими вооруженными силами были довольно весомые основания для хорошего настроения.

Окрыленный успехами первых двух недель боев, Гитлер рассуждает о делах, которые будет осуществлять вермахт после завершения Восточной кампании. Он вообще настолько верил в реальность своих замыслов, что еще до нападения на СССР отдал соответствующие указания, и генштабисты разработали директиву № 32. Гитлер подписал ее 11 июня 1941 года.

Эта директива ставила задачи на операции вермахта после осуществления плана «Барбаросса». Предусматривалось, что после разгрома вооруженных сил Советской России, «исходя из обстановки, которая должна сложиться в результате победоносного завершения похода на Восток, перед вооруженными силами могут быть поставлены на конец осени 1941 г. и зиму 1941/42 г. следующие стратегические задачи». Дальше излагались эти задачи: в Северной Африке захватить Тобрук и наступать на Суэцкий канал; из Закавказья бросить механизированный экспедиционный корпус в Иран и Ирак; блокировать западный вход в Средиземное море путем захвата Гибралтара и так далее.

Но, кроме лучезарных планов, существовали реальная обстановка, реальные войска, которые продолжали сражения. А реальность эта была такова, что группа армий «Центр», понеся большие потери в боях за Смоленск, имела на своем правом фланге отставшую группу армий «Юг», войска же нашего Юго-Западного фронта угрожали тылам продвинувшейся вперед группы армий «Центр» и могли нанести ощутимый контрудар, а при хорошей организации и отрезать эти прорвавшиеся вперед армии центральной группы.

И вот у фюрера появилась забота: куда двигать войска дальше — на юг или на север? О том, почему возникла такая проблема, кто заставлял об этом думать, в окружении Гитлера как-то не принято было говорить. Просто возникла проблема, и фюрер в театральной позе, предрешая гениальность своего выбора, предрекал: «Это будет самым тяжелым решением этой войны». Втайне он, видимо, понимал, что ставка на молниеносный удар не сбывается. Во всех вариантах Восточной кампании, которые разрабатывались до начала войны, предусматривалось — не допустить отхода частей Красной Армии в глубь территории Советского Союза, все они должны были быть окружены и уничтожены до рубежа Днепра. Однако это явно не состоялось.

Внешне Гитлер был спокоен и важен, но в сознании его что-то заметалось в предчувствии беды. Это можно сегодня подтвердить несколькими отданными им директивами. Была целая вереница директив, причем одна другую догоняла, уточняла и даже отменяла.

19 июля, опасаясь за судьбу группы армий «Центр», Гитлер вынужден был отдать директиву № 33. Кстати, это первая директива после подписанного в начале войны плана «Барбаросса», которая конкретизировала дальнейшие действия войск.

Согласно этой директиве приостанавливалось наступление группы армий «Север». Командующему группой армий «Центр» Боку было приказано заняться наведением порядка в своих армиях, и особенно восстановить боеготовность танковых соединений. Рундштедту — группа армий «Юг» — приложить все силы для уничтожения советских армий и не позволить им уйти на восток, за Днепр.

Вынужденный отдать такое приказание, Гитлер был этим очень недоволен, потому что подобная приостановка никак не входила в прежние расчеты ни его, ни верховного командования вермахта. Многие генералы из окружения Гитлера всячески подбивали фюрера на продолжение безоглядного наступления на Москву, да и сам Гитлер, все время искавший возможностей осуществить свои прежние намерения, вдруг, вопреки логике событий, неожиданно для командующих, 23 июля отдает дополнение к директиве № 33, которое в корне меняет ранее поставленные задачи.

Теперь Лееб группой армий «Север» должен — без дополнительных танковых сил — взять Ленинград. Бок группой армий «Центр» — взять Москву, и, кроме того, 3-й танковой группе, входящей в состав ее войск, приказано двинуться к Волге. А Рундштедт на юге, получив подкрепление, должен был пройти через Харьков и Донбасс, вторгнуться на Кавказ и осуществить дальнейшие планы, намеченные в директиве № 32, то есть двигаться в Ирак и Иран.

Как видим, Гитлер, не считаясь с обстановкой на фронтах, пытается волевым напором осуществить свои заветные замыслы. В данном случае он был похож на Сталина, который тоже частенько, не считаясь с обстановкой, исходил лишь из своих желаний. Но у Гитлера позиции были, пожалуй, попрочнее. Зачем ждать? Противник разгромлен, он шатается, его надо только толкнуть! Ведь несколько дней назад всем было ясно — война выиграна.

Главнокомандующий сухопутными силами Браухич и начальник генерального штаба Гальдер поняли невыполнимость задач, которые ставил в этих новых указаниях Гитлер. Они высказали свои точки зрения, но аргументы их не были признаны достаточно убедительными.

Тем временем на западном направлении продолжалось Смоленское сражение. В районах Ярцева, Ельни, Смоленска, в котлах у Могилева советские войска действовали очень активно, исход этих боев был настолько непредсказуем и успех действий советских войск мог привести к таким тяжелым последствиям, что Гитлер был вынужден 30 июля отдать еще одну, очередную, директиву № 34, которой практически отменял свой предыдущий приказ и в которой снова давал указания о переходе к оборонительным действиям.

Командующий центральной группой войск Бок был очень недоволен этим приказом, потому что он все еще был уверен, что сможет решительным рывком в сторону Москвы опрокинуть советские части и овладеть столицей.

После войны гитлеровские генералы обвинили своего фюрера в авантюризме и недостаточной стратегической грамотности. Но сравнение действий фюрера и его командующего на центральном направлении свидетельствует как раз об обратном. В данном случае Гитлер, опасаясь тяжелых последствий в результате наступательных действий советских армий, приказывал Боку остановиться, отбить наступление, дообеспечить свои войска, привести их в порядок и только после этого возобновить наступление. Однако Бок готов был ослушаться фюрера, он заявлял: «Мы теряем огромный шанс... Необходимо двигаться вперед, на Витебск, не обращая внимания на создавшиеся в тылу котлы». Главнокомандующему Браухичу он сказал: «Принципы современной войны требуют продолжать наше движение на Москву. Мы разбили большое число соединений противника». Более осторожный Браухич говорил Боку о том, что в тылу остались еще сильные советские части и надо перейти к временной обороне. Но Бок продолжал настаивать на своем.

Для того чтобы окончательно разобраться в сложившейся обстановке и сделать заключение, кто же прав — Бок или Браухич, Гитлер 4 августа прилетел в Борисов, в штаб группы армий «Центр». Главным вопросом, который назрел и по поводу которого Гитлер должен был принять решение, был вопрос о том, где сосредоточить основное усилие — на наступлении на Москву или на взятии Киева.

Совещание началось с доклада Бока об обстановке на фронте группы армий «Центр». Он обрисовал положение войск, их состояние и материальное обеспечение.

Гудериан, доложив обстановку перед фронтом своей 2-й танковой группы, особо подчеркнул:

— Для продолжения операции необходимо восполнить потери в офицерах, унтер-офицерах и солдатах, а также в технике. В случае подвоза необходимого числа новых двигателей можно на 70% восстановить боеспособность танков для ведения глубоких операций. Если группа получит меньше, то сможет проводить лишь ограниченные операции.

Дальше докладывал Гот об обстановке на фронте 3-й танковой группы, он тоже особенно подчеркнул, что дальнейшие операции его группа может вести лишь с ограниченной целью, если не будут подвезены новые двигатели.

Высказались и другие присутствующие, в целом их мнение сводилось к тому, что группой армий «Центр» необходимо продолжать наступление на Москву.

Как бы подводя итоги, но не принимая еще окончательного решения, а только размышляя, Гитлер сказал:

— Планы Англии определить в настоящее время невозможно. Они могут высадить десанты и на Пиренейском полуострове, и в Западной Африке. Для отражения таких попыток высадки десанта, а также для других целей необходимо держать наготове высокоманевренные резервы. Для этого служат две танковые дивизии, находящиеся на родине, и вновь формирующиеся танковые соединения. На оснащение последних идет основная масса производимых двигателей. Однако мы подумаем, и я надеюсь, что найдем возможность выделить для второй и третьей танковых групп хотя бы четыреста новых двигателей.

Гудериан вставил реплику:

— Только для второй танковой группы требуется их триста.

Гитлер не ответил на его реплику и продолжал рассуждать:

— Для принятия решений о продолжении операции определяющей является задача — лишить противника жизненно важных районов. Первая достижимая цель — Ленинград и русское побережье Балтийского моря в связи с тем, что в этом районе имеется большое число промышленных предприятий, а в самом Ленинграде находится единственный завод по производству сверхтяжелых танков, а также в связи с необходимостью устранения русского флота на Балтийском море. Мы надеемся достигнуть этой цели к 20 августа. После этого значительная часть войск группы армий «Север» будет передана в распоряжение группы армий «Центр».

Затем Гитлер продолжил:

— На юге обстановка в течение последних дней развивалась благоприятно. Там намечается уничтожение крупных сил противника. Противник сильно измотан также в результате предшествующих операций группы армий «Юг», его боеспособность нельзя назвать высокой... Можно предположить, что в ближайшее время русская армия придет в такое состояние, что не сможет вести крупных операций и сохранить в целости линию фронта. Большие потери противника подтверждаются тем, что он бросает в последнее время в бой свои отборные пролетарские соединения, как видно из докладов генерал-полковника Гудериана о наступлении на Рославль... Сложилось впечатление, что там удался полный прорыв и путь на восток за Рославлем свободен.

В целом операции на восточном фронте развивались до сих пор более удачно, чем это можно было бы ожидать, даже несмотря на то что мы встретили сопротивление большего количества танков и самолетов, чем то, которое предполагали... Англичане радостно кричат о том, что немецкое наступление остановилось. Надо будет ответить им через нашу прессу и радио и напомнить об огромных расстояниях, которые нами уже преодолены. Суточные переходы пехоты превосходят все, что было достигнуто до сих пор. Я даже рассчитывал, что группа армий «Центр», достигнув рубежа Днепр — Западная Двина, временно перейдет здесь к обороне, однако обстановка складывается так благоприятно, что нужно ее быстро осмыслить и принять новое решение.

Далее Гитлер развил свои суждения об общей обстановке:

— На втором месте по важности для противника стоит юг России, в частности Донецкий бассейн, начиная от района Харькова. Там расположена вся база русской экономики. Овладение этим районом неизбежно привело бы к краху всей экономики русских... Поэтому операция на юго-восточном направлении мне кажется первоочередной, а что касается действий строго на восток, то здесь лучше временно перейти к обороне. Эксперты и специалисты по метеорологии докладывают, что в России период осенних дождей на юге начинается обычно в середине сентября, а в районе Москвы лишь в середине октября, таким образом, мы успеем, завершив операции на юге, продолжить их в направлении Москвы на восток до наступления дождей...

Дождавшись паузы и понимая, что Гитлер все больше склоняется к тому, чтобы сосредоточить главные усилия на флангах, то есть на севере в сторону Ленинграда и на юге в сторону Киева, Бок все же попытался напомнить ему:

— Однако наступление на восток в направлении Москвы будет предпринято против основных сил противника. Разгром этих сил решил бы исход войны. Вместе с тем надо отдавать себе отчет и в том, что для проведения такого решающего наступления его надо тщательно подготовить и питать необходимой техникой и боеприпасами.

На этом совещании Гитлер не принял окончательного решения. Вопрос о том, в каком направлении сосредоточить главные усилия войск на Восточном фронте, остался открытым.

Из штаба группы армий «Центр» Гитлер вылетел к Рундштедту в группу армий «Юг». Здесь было еще более сложное положение. Рундштедт полностью увяз в боях с частями Юго-Западного фронта, которым командовал М. П. Кирпонос. Он вполне обоснованно доложил Гитлеру, что группа армий «Центр» будет иметь обеспеченный фланг для нанесения последнего, решающего удара на Москву только после уничтожения противника в Восточной Украине. И нельзя нанести удар на Московском направлении раньше, чем будет развязан узел на Украине.

Выслушав доклад Рундштедта и ознакомившись с создавшейся здесь обстановкой, Гитлер еще раз убедился в необходимости «поворота на юг»: если не расчистить то, что нависает над группой армий «Центр» с юга, ни о продолжении наступления на Москву, ни вообще о продвижении на восток нельзя было говорить.

Но не так просто было совершить этот «поворот на юг». Разгорелось Смоленское сражение. Танковая группа Гудериана была связана боями с группой генерал-лейтенанта В. Я. Качалова. Эта группа, находясь в окружении, вела себя настолько активно, что сковывала большие силы противника. А на северном фланге фронта Бока танковая группа Гота тоже не могла повернуть свои части, потому что в тылу ее действовала кавалерийская группа генерала О. И. Городовикова. В районе Великих Лук тоже активно действовали наши окруженные части 16-й и 20-й армий, которые пробивались на восток к своим. Такое положение было на флангах.

8 августа ваши войска перешли в наступление и ударили в центр группы армий Бока, вклинились в его передовые части. А 17 августа начал наступление Резервный фронт под командованием Жукова, о чем речь пойдет дальше. Здесь Ельнинской операцией Жуков сказал свое весомое, а может быть, решающее слово в Смоленском сражении.


* * *

В такой сложной и напряженной для гитлеровской армии обстановке родилась новая директива Гитлера от 22 августа 1941 года. Она начиналась так: «Соображения командования сухопутных войск относительно дальнейшего ведения операций на Востоке от 18 августа не согласуются с моими планами...» Гитлер в корне ломал принятые раньше решения, на что, собственно, его вынудили действия советских армий. Совсем недавно в директиве № 34 он приказывал Боку еще до наступления зимы захватить Москву. А теперь он дал указание остановить армии «Центра».

После завершения второй мировой войны немецкие генералы, да и стратеги других армий писали о том, что Гитлер допустил ошибку, остановив наступление на Москву. Если быть объективным, то надо признать, что в данном случае Гитлер был прав. Но с такой поправкой: во-первых, не он остановил наступление на Москву, а остановили это наступление советские войска. Если бы наступление продолжалось, то оно привело бы немецкую армию к более тяжелому поражению. Вот разъяснение, которое давал Гитлер своим генералам: «Наступление на Москву может быть продолжено только после уничтожения крупных советских сил, не позволяющих завершить это наступление. Чего бы это ни стоило, надо уничтожить эти советские части. Возражение, что в результате этого мы потеряем время и наступление на Москву будет предпринято слишком поздно или что танковые соединения по техническим причинам не будут тогда в состоянии выполнить эту задачу, является неубедительным. Ибо после уничтожения русских войск, угрожающих правому флангу группы армий «Центр», наступление на Москву будет провести не труднее, а легче».

И дальше Гитлер опять-таки логично рассуждает: «Сейчас нам представляется благоприятная возможность, какую дарит судьба во время войны в редчайших случаях. Огромным выступом глубиною почти в триста километров расположены войска противника, с трех сторон охватываемые двумя немецкими группами армий».

И это действительно было так. Войска Юго-Западного фронта с севера и с юга были охвачены германскими соединениями. Кроме того, Гитлер подчеркивал, что после поворота на юг и захвата Украины и Донбасса Советский Союз будет лишен угля, железа, нефти, а немецкая армия все это приобретет, и это очень важно для окончательной победы.

23 августа командующие танковыми группами были вызваны в штаб группы армий «Центр» и здесь им был отдан приказ о дальнейших действиях в соответствии с вышеприведенной директивой Гитлера. Начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер, присутствовавший на этом совещании, был явно подавлен таким решением фюрера, потому что он был одним из основных разработчиков плана наступления на Москву.

Поскольку возражения штабных генералов Гитлер во внимание не принял, Бок предложил Гудериану как фронтовому генералу еще раз обратиться к Гитлеру и попытаться склонить его к изменению принятого решения.

Гудериан вместе с Гальдером вылетели в ставку в Восточной Пруссии. Здесь Гудериан зашел сначала к главнокомандующему сухопутными силами фельдмаршалу фон Браухичу и изложил ему цель своего приезда и тему предстоящего разговора с Гитлером. Браухич ему ответил:

— Я запрещаю вам поднимать перед фюрером вопрос о наступлении на Москву. Вы имеете приказ наступать в южном направлении, и речь может идти только о том, как его выполнить,

— Тогда позвольте вылететь обратно в свою танковую группу, ибо при таких условиях мне не имеет смысла говорить с Гитлером о чем бы то ни было.

— Нет, вы пойдете к фюреру, — возразил фельдмаршал, — и доложите ему о положении своей танковой группы, не упоминая, однако, ничего о Москве!

Гудериан отправился к Гитлеру. В присутствии Кейтеля, Йодля, Шмундта и других он доложил обстановку перед фронтом своей танковой группы, а также о ее состоянии и обеспеченности.

Гитлер спросил:

— Считаете ли вы свои войска способными сделать еще одно крупное усилие при их нынешней боеспособности?

— Если войска будут иметь перед собой настоящую цель, которая будет понятна каждому солдату, то да!

— Вы, конечно, подразумеваете Москву?

— Да. Поскольку вы затронули эту тему, разрешите мне изложить свои взгляды по этому вопросу.

Гитлер разрешил, и Гудериан еще раз подробно изложил ему свои доводы. Он говорил, что после достижения военного успеха на решающем направлении и разгрома главных сил противника будет значительно легче овладеть экономически важными районами Украины, так как захват Москвы — узла важнейших железных дорог — чрезвычайно затруднит русским переброску войск с севера на юг. Он также напомнил, что войска группы армий «Центр» уже находятся в полной боевой готовности для перехода в наступление на Москву, в то время как предполагаемое наступление на Киев связано с необходимостью провести перегруппировку войск, на что потребуется много времени. Он еще раз подчеркнул, что операции на юге могут затянуться, и тогда из-за плохой погоды уже поздно будет наносить решающий удар на Москву в этом году.

Гитлер слушал Гудериана молча, ни разу не прервал его. Но когда Гудериан замолчал, надеясь, что он убедил фюрера своей горячей речью, Гитлер вдруг твердо сказал:

— Я приказываю немедленно перейти в наступление на Киев, который является ближайшей стратегической целью.

Затем Гитлер повторил уже изложенные в директиве ставки соображения об ударе по Ленинградскому промышленному району, о необходимости овладения Крымом, являющимся авианосцем Советского Союза в его борьбе против использования Германией румынской нефти, и другие «экономические доводы». В заключение своей короткой отповеди Гудериану Гитлер, обращаясь ко всем присутствующим, бросил фразу, которую он уже произносил не раз:

— Мои генералы ничего не понимают в военной экономике!

Все присутствующие генералы, кроме Гудериана, послушно закивали головами в знак согласия с фюрером.

После войны на Западе будут очень много писать о том, что плохой стратег Гитлер испортил блестящие замыслы своих генералов и не позволил им одержать уже почти достигнутую победу. Спор насчет нанесения главного удара на Москву или же в двух направлениях — на Ленинград и на Украину — некоторые историки склонны считать «ахиллесовой пятой» всей Восточной кампании. Я еще вернусь к этим разногласиям между Гитлером и военными, а сейчас ограничусь спором на совещании в Борисове. Дело в том, что военные помощники Гитлера многое пытались свалить на него, обеляя себя и пытаясь уйти от кары на Нюрнбергском и других процессах. Но, как видим из приведенного выше разговора (а я пользовался стенограммами, а не чужим изложением, в котором могла быть и субъективная неточность), все военные полностью поддерживали политические замыслы Гитлера и расхождение было лишь в деталях осуществления его агрессивных планов, как в данном случае: куда бить — на Москву или на Украину и Ленинград. А в том, что они были едины в своих захватнических устремлениях, никаких сомнений нет. Генералы являлись не только исполнителями, они были даже в какой-то степени более решительны, чем сам Гитлер, стремились к более быстрому и полному осуществлению замыслов фюрера.

Конфликт со Сталиным


Стойкость и мужество частей Юго-Западного фронта, можно сказать, спасли страну, потому что даже при больших успехах на главном направлении гитлеровское командование не решилось нанести последний удар на Москву, имея у основания клина такое мощное объединение войск, как Юго-Западный фронт.

Юго-Западный фронт упорными, затяжными боями удерживал каждый рубеж и, используя малейшую возможность для контрударов, оставался на правой стороне Днепра, далеко в тылу противника. Гитлеровцы с военной точки зрения вполне правильно решили окружить войска Юго-Западного фронта еще на правобережье Днепра и тем самым избавить труппу армий «Центр» от постоянной угрозы удара с юга, дать ей свободу действий на Московском направлении.

Жуков предвидел решение гитлеровского командования на окружение войск Юго-Западного фронта. Как начальник Генерального штаба, он не только руководил повседневной деятельностью войск, но и постоянно анализировал, обобщал, делал выводы о положении на фронтах. Шел второй месяц войны. Гитлеровская армия, планировавшая к этому времени разгромить Красную Армию и захватить Москву, не осуществила поставленные задачи. Противник нес на всех направлениях большие потери. Не оправдалось предположение гитлеровцев о том, что они не встретят такого упорного сопротивления, какое оказала им Красная Армия. Фронт действий войск по мере углубления на территорию нашей страны все больше растягивался. Гитлеровской армии уже не хватало войск и, главное, резервов для того, чтобы действовать на всех стратегических направлениях. Но все же у гитлеровцев были еще большие силы, и особенно мощные бронетанковые группировки и авиация, которые были способны наносить сильные удары.

Взвесив и обдумав положение и возможности войск, своих и противника, Жуков пришел к выводу, что гитлеровцы в настоящее время не смогут начать нового наступления на Москву, пока не обеспечат правый фланг своего Центрального фронта. Предвидя удар противника в тыл нашему Юго-Западному фронту, Жуков считал, что необходимо наши войска спасти от окружения — отвести за Днепр и организовать оборону на этом удобном природном оборонительном рубеже. Взгляните на карту: Днепр от Киева поворачивает и течет на юго-восток к Днепропетровску, а затем на юг — к Запорожью и Херсону. Сама природа предоставляла нашим войскам удобную мощную преграду, за которую они пока еще могли отойти. Жуков также считал, что нужно воспользоваться ослаблением войск противника, стоящих на Московском направлении (из-за поворота части его сил на юг), и нанести им удар именно здесь. 29 июля Жуков позвонил Сталину и попросил принять его для срочного доклада. Сталин сказал, что ждет его. Взяв карты со стратегической обстановкой, группировкой войск, все необходимые справочные данные, Георгий Константинович направился к Сталину. В приемной его встретил Поскребышев, сказал:

— Посиди, приказано подождать.

(Да, именно так, на «ты», обращался помощник Сталина к министрам, ученым, маршалам и генералам, считая, что близость к вождю дает ему такое право!)

Через 15—20 минут в кабинет Сталина прошли Маленков и Мехлис, а затем пригласили войти Жукова. Почему Сталин не захотел говорить с Жуковым один на один, да к тому же пригласил не военных специалистов, а этих двух, верных и всегда готовых безоглядно поддерживать? Видимо, он опасался того важного разговора, на котором так настаивал Жуков. При всей своей неограниченной власти Сталин все же всегда заботился и о тех следах, которые останутся в официальной истории. Предвидя серьезность беседы, он и на этот раз пригласил свидетелей.

— Ну, докладывайте, что у вас, — сказал Сталин. Жуков расстелил на столе карты и подробно изложил обстановку на фронтах и свои выводы и предложения, что следовало бы предпринять в настоящее время. Он очень подробно осветил возможности и предлагаемый характер действий противника, на что Мехлис бросил реплику:

— Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска?

— Мне не известны планы, по которым будут действовать немецкие войска, — ответил Жуков, — но, исходя из анализа обстановки, они будут действовать только так, а не иначе. Мое предположение основано на анализе состояния и дислокации немецких войск, и прежде всего бронетанковых и механизированных групп, являющихся ведущими в их стратегических операциях.

— Продолжайте докладывать, — бросил Сталин. Жуков продолжил доклад:

— На Московском стратегическом направлении немцы в ближайшие дни, видимо, не смогут вести крупные операции, так как они понесли здесь слишком большие потери. У них нет крупных стратегических резервов для обеспечения правого и левого крыла группы армий «Центр». На Ленинградском направлении без дополнительных сил немцы не смогут начать операции по захвату Ленинграда и соединению с финнами. На Украине главные сражения могут разыграться где-то в районе Днепропетровска, Кременчуга, куда вышла главная группировка бронетанковых войск противника группы армий «Юг». Наиболее слабым участком нашей обороны является Центральный фронт. Армии Центрального фронта, прикрывающие направления на Унечу — Гомель, очень малочисленны и слабо обеспечены техникой. Немцы могут воспользоваться этим и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживающим район Киева.

— Что вы предлагаете? — настороженно спросил Сталин.

— Прежде всего укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией. Одну армию за счет западного направления, одну — за счет Юго-Западного фронта, одну — из резерва Ставки. Поставить во главе фронта другого, более опытного и энергичного командующего. Кузнецов недостаточно подготовлен, он не сумел твердо управлять войсками фронта в начале войны в Прибалтике. Конкретно предлагаю на должность командующего Ватутина, моего первого заместителя.

— Ватутин мне будет нужен, — возразил Сталин и продолжал: — Вы что же, предлагаете ослабить направление на Москву?

— Нет, не предлагаю. Противник здесь, по нашему мнению, пока вперед не двинется. А через 12—15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую.

— А Дальний Восток отдадим японцам? — съязвил Мехлис.

Жуков не ответил на эту ироническую реплику и продолжал:

— Юго-Западный фронт необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.

— А как же Киев? — спросил Сталин.

— Киев придется оставить, — помолчав, ответил Жуков. Он понимал всю тяжесть подобного решения для города и для страны, но в то же время видел, что другой возможности спасти войска, необходимые для дальнейшей борьбы, нет. — А на западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации Ельнинского выступа, так как этот плацдарм противник может использовать в удобное для него время для удара на Москву...

Сталин прервал Жукова и с возмущением воскликнул:

— Какие там еще контрудары! Что за чепуха? Опыт показал, что наши войска не могут наступать... И как вы могли додуматься сдать врагу Киев?

Немало ходило разговоров о том, что Жуков стал возражать Сталину только в конце войны, когда у него уже был большой полководческий авторитет. Можно с этим согласиться, добавив, что Жуков в последний год войны высказывал свои аргументы более твердо, однако до прямой полемики маршал доводить разговор все же опасался. Что же, трусил? Нет, не в жуковском это характере! Он знал, что Сталин может закусить удила, наломать дров, и это повредит делу. Но о том, что Жуков ради общей пользы не считался с опасностью лично для себя, свидетельствует эпизод, который я прервал для этого примечания. А суть в том, что перед этим разговором Сталин послал очень грозную телеграмму командованию Юго-Западного фронта. Вот ее текст:


«Киев, т. Хрущеву 11 июля 1941 г.

Получены достоверные сведения, что вы все, от командующего Юго-Западным фронтом до членов Военного совета, настроены панически и намерены произвести отвод войск на левый берег Днепра.

Предупреждаю вас, что, если вы сделаете хоть один шаг в сторону отвода войск на левый берег Днепра, не будете до последней возможности защищать районы УРов на правом берегу Днепра, вас всех постигнет жестокая кара как трусов и дезертиров.


Председатель Государственного

Комитета Обороны

И. Сталин».


Жуков конечно же знал об этой телеграмме: она шла через узел связи Генерального штаба. И вот, зная о таком строжайшем предупреждении и обещанной «жестокой каре», Жуков тем не менее однозначно заявляет: «Киев придется сдать». Нетрудно представить, какое душевное волнение пережил Георгий Константинович, чтобы решиться на такое заявление. И он решился: твердо и убежденно сказал свое мнение, потому что от этого зависела судьба фронта и дальнейший ход оборонительных операций.

Я думаю, Жуков предвидел последствия такого неприятного для Сталина высказывания. Об этом свидетельствует дальнейший ход разговора. После гневной вспышки Сталина и его обидных слов Жуков покраснел, некоторое время пытался себя сдержать, но не смог и ответил:

— Если вы считаете, что я как начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт, там я, видимо, принесу больше пользы Родине.

— Вы не горячитесь. Мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся... Идите работайте, мы тут посоветуемся и тогда вызовем вас.

Жуков вышел из кабинета, кровь тяжело била в виски, обида сжимала сердце. Через сорок минут Жукова снова вызвали к Сталину. Войдя в кабинет, Жуков увидел, что к ранее присутствовавшим Мехлису и Маленкову прибавился еще и Берия. Это был плохой признак. Появление Берия не предвещало ничего хорошего. Сталин сказал сухо, не глядя в глаза Жукову:

— Вот что, мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем.

— Куда прикажете мне отправиться?

— Куда бы вы хотели?

— Могу выполнять любую работу — могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом.

— Не горячитесь, не горячитесь. Вы говорили об организации контрудара под Ельней, ну вот и возьмитесь за это дело. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда вы можете выехать?

— Через час.

— Сейчас в Генштаб прибудет Шапошников, сдайте ему дела и уезжайте. Имейте в виду, вы остаетесь членом Ставки Верховного Командования.

— Разрешите отбыть?

— Садитесь и выпейте с нами чаю, — пытаясь немного смягчить ситуацию, сказал Сталин. — Да еще кое о чем поговорим.

Жуков сел за стол, ему налили чай, но его состояние понять можно, да и все присутствующие тоже чувствовали неловкость после того, что произошло в этом кабинете. Разговор не получился.


* * *

8 августа 1941 года Ставка Верховного Командования была преобразована в Ставку Верховного Главнокомандования Вооруженных Сил СССР: Сталин назначен Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР, ее членами — В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, С. К. Тимошенко, Г. К. Жуков, Б. М. Шапошников, С. М. Буденный. Как видим, несмотря на недавнюю размолвку, Сталин, который, несомненно, лично определил состав Ставки, включил Жукова в Верховное Главнокомандование.

Давайте посмотрим объективно на этот верховный орган командования вооруженными силами. Представляет ли он тот мозговой центр, который был необходим, который можно и нужно было создать в ходе такой большой войны? На мой взгляд, Ставка не была таким мозговым центром, и вот почему. Сталин и Молотов — люди сугубо штатские, не имеющие военной подготовки. Ворошилов, Тимошенко и Буденный, военачальники, хорошо проявившие себя в годы Гражданской войны, однако в период между Гражданской и Отечественной войнами фундаментального образования себе они не прибавили и не раз обнаруживали невысокий уровень теоретических знаний да и практических действий. Достаточно напомнить неудачные бои в ходе финской кампании, на Халхин-Голе до приезда Жукова и другие мероприятия по организации и укреплению боеспособности Красной Армии. Впрочем, Тимошенко несколько отличается от двух других названных здесь людей: первыми боями 41-го года он руководил более уверенно, Жуков ценил его. В целом же из всего этого состава, как видим, только Жуков и Шапошников по-настоящему могли оценивать и делать выводы из складывающейся сложной обстановки. Причем Шапошников был прирожденный генштабист, да и по опыту всей своей службы он был именно штабной работник высокого класса. Жуков в составе этой Ставки явно выделяется как самая активная и яркая фигура со стратегическим мышлением. Он был просто необходим в руководстве войной, но из-за раздражительности Сталина был отстранен от должности начальника Генерального штаба. Удаление его от непосредственного руководства боевыми действиями в масштабе всех Вооруженных Сил, безусловно, отрицательно сказалось на ходе сражений.


* * *

Не будем терять из виду противников Жукова, они выросли в должностях, званиях, да и опыта набрались, прямо скажем, немалого и очень современного.

Начнем с начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Гальдера, потому что именно он руководил непосредственной разработкой агрессивных планов войны Германии против многих стран Европы, а затем против Советского Союза.

Франц Гальдер родился в Вюрцбурге 30 июня 1884 года в семье, в которой многие поколения были военными. Получил образование в Мюнхене. Начал военную карьеру офицером в 3-м Баварском полевом артиллерийском полку. Учился в Баварском военном колледже с 1911 по 1914 год. Почти постоянно находился на штабной работе и постепенно поднялся до генерального штаба, заместителем начальника которого стал в апреле 1938 года. Некоторые сослуживцы описывают его как флегматичного человека, напоминающего профессора. На самом деле Гальдер был эмоциональным, но умел себя сдерживать. По многим источникам, когда назревал кризис с Чехословакией, Гальдер был готов пойти против Гитлера, даже искал себе поддержку среди военной верхушки, но отступил после того, как Гитлер одержал бескровную дипломатическую победу, которая необыкновенно подняла престиж фюрера и, по мнению Гальдера, сделала невозможной в такой момент его замену. В то же время Гальдер в своем кругу высказывал замечания по поводу военного дилетантизма Гитлера. У него были споры с Гитлером из-за планов наступления на Западном фронте в Европе в конце 1939 года. Гитлер, испытывавший вообще подозрительность к генералам генерального штаба, даже запретил Гальдеру приносить с собой на совещания тетради, которые позднее стали основой его известного военного дневника.

Согласие Гальдера с гитлеровскими планами росло по мере укрепления военной силы Германий. Успехи на Скандинавском и Западноевропейском фронтах укрепляли его веру в Гитлера, хотя традиционные концепции старой школы Гальдера еще не раз столкнулись с волюнтаристскими концепциями Гитлера. Эти противоречия стали еще более резкими во время подготовки планов завоевания России. Гальдер не был против агрессивных планов Гитлера, но он считал, что было бы лучше, если бы Гитлер занимался политикой, а осуществление своих планов полностью передал бы военным, не мешал им.

Главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич после первой мировой войны был инспектором артиллерии, затем командующим Восточно-Прусским военным округом. В апреле 1937 года назначен командующим 4-й армейской группой в Лейпциге. Браухич не высказывал оппозиционных настроений по отношению к Гитлеру и поэтому после чистки армии 4 февраля 1938 года был назначен главнокомандующим. Он добросовестно осуществлял все указания и планы Гитлера, командовал войсками во время нападения и оккупации Польши, Франции, Балканских стран. 19 июля 1940 года Гитлер удостоил его звания фельдмаршала. Браухич участвовал во всех подготовительных мероприятиях по нападению на Советский Союз.

Генерал Клейст не симпатизировал нацистам и не скрывал этого, за что к нему очень плохо относился руководитель отрядов СА Хайнес. После того как Гитлер сам разгромил отряды СА, он приласкал талантливого генерала, присвоил ему звание генерал-лейтенанта, а в 1936 году — генерала кавалерии и назначил командиром 3-го корпуса в Бреслау. Но все-таки Клейст продолжал относиться к нацистам по-прежнему и в 1938 году был даже снят с должности командира корпуса. В армии за Клейстом удерживалась репутация знающего и энергичного генерала, и поэтому Гитлер вернул его на службу. В войне против Франции Клейст командовал танковой группой, в которую входили 19-й танковый корпус Гудериана, 41-й танковый корпус Рейнхардта, объединенные с 12-й полевой армией Листа. Когда отстала пехота, Клейст решил продолжать самостоятельный удар, чем, по сути дела, впервые в истории продемонстрировал успешность действий танково-механизированных войск, если их применять не как поддержку пехоты, а как самостоятельно действующий в глубине ударный кулак.

За короткий срок — с 1933 по 1939 год — Гитлер привлек на свою сторону образованных и опытных генералов старой армии и создал мощные военные силы. Благодаря своей энергии и стратегической дерзости, порой переходящей в наглость, он оккупировал почти всю Западную Европу и накопил силы для осуществления главной мечты — захвата восточных пространств. В результате победных войн Гитлер приобрел огромный авторитет в своей стране и стал неограниченным диктатором.

В предвоенные годы Жуков, став генералом армии и командующим Киевским Особым военным округом, догнал и сравнялся в звании и должности с будущими своими соперниками. Однако даже после победы на Халхин-Голе он не имел такого большого опыта ведения современных операций, какой получили немецкие генералы и фельдмаршалы, покорив многие страны Европы.

Последние бои Юго-Западного фронта


Юго-Западный фронт сыграл свою роль не только в спасении Москвы от удара группы армий «Центр», но и сломал график «молниеносной войны», что в конце концов определило окончательное крушение этой теории, которое произошло в конце 1941 года под Москвой.

Жуков, несмотря на конфликт со Сталиным и не боясь его гнева, продолжал искать пути спасения войск Юго-Западного фронта. Он постоянно следил за событиями, которые там происходили. И поскольку он был на этом фронте в первые дни войны, когда с его помощью там завязывался сложнейший стратегический узел сопротивления на юге, и поскольку ему же затем пришлось ликвидировать последствия происшедшей катастрофы, мне кажется необходимым познакомить читателей с тем, что там случилось.

19 августа, будучи уже командующим Резервным фронтом (о его деятельности на этом посту я расскажу в следующей главе), он послал Сталину такую телеграмму:


«Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах наш Центральный фронт и Великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.

Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов — Конотоп — Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс...

Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта считаю своим долгом доложить свои соображения...»


Далее Жуков дает рекомендации по созданию группировки наших войск в районе Брянска. Ответ последовал незамедлительно:


«Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигова — Конотопа — Прилук считаем правильным. Продвижение немцев в эту сторону будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. Как известно, одна колонна противника уже пересекла Унечу и вышла на Стародуб. В предвидении такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются другие меры, о которых сообщим особо. Надеемся пресечь продвижение немцев.

Сталин, Шапошников».


Для постановки задачи вновь созданному фронту Сталин вызвал генерал-полковника Еременко в Москву. Он хорошо относился к Андрею Ивановичу. Принимая его, разговаривал с ним тепло, расспросил о здоровье. Еременко, чувствуя эту симпатию, держался уверенно, что тоже импонировало Верховному: дела на фронтах шли плохо, все рушилось, нужна была фигура прочная, на которую хотелось опереться, вот Еременко в те дни и показался Сталину такой волевой и прочной личностью.

Сталин обрисовал общую обстановку на советско-германском фронте и поставил Еременко задачу прикрыть направление на Москву с юга — через Брянск и Орел. Он охарактеризовал 2-ю танковую группу Гудериана как главную ударную группировку на этом направлении, сказал, что и сила это грозная, и направление очень важное. Упомянул Сталин и о возможном ударе группы Гудериана по правому флангу Юго-Западного фронта (то, о чем все время предупреждал Жуков), но все же сказал, что основная задача войск Брянского фронта в том, чтобы надежно прикрыть брянское направление от удара по Москве и во что бы то ни стало разбить силы Гудериана.

Выслушав Сталина, А. И. Еременко очень уверенно заявил о том, что он в ближайшие дни, безусловно, разгромит Гудериана.

Такая уверенность Еременко очень понравилась Верховному, и, когда тот ушел, Сталин сказал оставшимся в его кабинете:

— Вот тот человек, который нам нужен в этих сложных условиях.

После ухода Еременко Сталин продиктовал Шапошникову директиву Юго-Западному фронту, в которой приказывалось: во что бы то ни стало удерживать Киев.

В своих воспоминаниях маршал А. М. Василевский пишет:

«Все последующие дни Ставка и Генеральный штаб занимались вопросом ликвидации опасности, нависшей с севера над Юго-Западным фронтом. Они укрепили это направление, и прежде всего Брянский фронт, своими резервами — танками, артиллерией, людьми, вооружением, привлекли сюда авиацию соседних фронтов, Резерва Главного Командования, а также части дальнебомбардировочной авиации».

Сталин настолько уверился в силах и возможностях генерала Еременко, что даже решил отдать под его командование соединения Центрального фронта (3-ю и 21-ю армии), ликвидировав этот фронт. Он спросил по телеграфу у Еременко его мнение по этому поводу.

Еременко ответил:

— Мое мнение о расформировании Центрального фронта таково: в связи с тем что я хочу разбить Гудериана и, безусловно, разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечить. Поэтому прошу 21-ю армию, соединенную с 3-й, подчинить мне... Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку, они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся разбить, задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его...

29—31 августа была проведена большая воздушная операция против 2-й танковой группы Гудериана на Брянском направлении. Для осуществления этого удара привлекалась вся авиация Брянского и Резервного фронтов и авиации резерва Верховного Главнокомандования. В боевых вылетах участвовало около пятисот самолетов. В ночь на 30 августа Еременко было приказано использовать этот мощный удар, перейти в наступление и уничтожить группу Гудериана. Это означало бы крах правого фланга немецкой группы армий «Центр».

Однако, несмотря на столь уверенные обещания Еременко, войска Брянского фронта не смогли этого выполнить и оказать эффективную помощь Юго-Западному фронту. В течение 16 суток они не добились ощутимых успехов, а Гудериан за эти 16 суток проник глубоко в тыл войск Юго-Западного фронта.

2 сентября от Верховного Главнокомандующего генералу Еременко была послана телеграмма:

«Ставка все же недовольна вашей работой. Несмотря на работу авиации и наземных частей, Почеп и Стародуб остаются в руках противника. Это значит, что вы противника чуть-чуть пощупали, но с места сдвинуть его не сумели. Ставка требует, чтобы наземные войска действовали во взаимодействии с авиацией, вышибли противника из района Стародуб, Почеп и разгромили его по-настоящему. Пока это не сделано, все разговоры о выполнении задания остаются пустыми словами. Ставка приказывает... всеми соединенными силами авиации способствовать решительным успехам наземных войск. Гудериан и вся его группа должны быть разбиты вдребезги. Пока это не сделано, все ваши заверения об успехах не имеют никакой цены».

Прикрывшись частью сил от не очень инициативных действий Брянского фронта, Гудериан главными силами продолжал углубляться в тыл войскам Юго-Западного фронта. 10 сентября его передовые части ворвались в город Ромны.

В это время ниже, на юге, сложилась такая обстановка, которая благоприятствовала фашистам для нанесения удара по тому же Юго-Западному фронту: наши войска Южного фронта были оттеснены за Днепр. Прикрываясь этой широкой водной преградой, командование немецкой группы армий «Юг» оставило там лишь небольшой заслон, а основную массу войск 17-й полевой армии и 1-й танковой группы Клейста собрало в мощный кулак и бросило на соединение с группой Гудериана.

Самоотверженно сражалась 38-я армия генерала Фекленко, остатками своих сил она нанесла контрудар во фланг Клейсту, но силы были неравны, и Клейст, обогнув 38-ю армию, пошел вперед на соединение с Гудерианом.

Командование Юго-Западного фронта обратилось в Ставку с предложением об отводе войск на восточный берег Днепра, чтобы избежать их полного окружения.

Ночью, в 1 час 15 минут 11 сентября, состоялся разговор с Военным советом Юго-Западного фронта. Вел переговоры с М. П. Кирпоносом непосредственно Сталин. Он сказал:

— Ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж на реке Псел и поведете отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Брянским фронтом, повторяю, без этих условий ваши предложения об отводе войск являются опасными и могут создать катастрофу.

И как вывод, обидный для героически сражающихся войск:

— Перестать, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления... — И еще: — Киева не оставлять и мостов не взрывать без разрешения Ставки...

Шапошников как начальник Генерального штаба пытался убедить Сталина в необходимости отвода войск Юго-Западного фронта и основной группировки 5-й армии за Днепр, чтобы они не остались в окружении. Шапошников понимал, что если такое решение не будет принято немедленно, то оно опоздает. Но Сталин был непреклонен, он упрекал и Шапошникова, и Буденного, командующего юго-западным направлением, что они, вместо того чтобы биться с врагом, продолжают отходить и пятиться.

А. М. Василевский пишет в своих воспоминаниях:

«При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание».

Но обстановка на фронте не считалась с желаниями или нежеланиями Сталина, она неумолимо складывалась так, к чему приводил ход боевых действий.

14 сентября в 3 часа 25 минут начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-майор В. И. Тупиков по собственной инициативе обратился к начальнику Генштаба и начальнику штаба юго-западного направления с телеграммой, в которой, охарактеризовав тяжелое положение войск фронта, закончил изложение своей точки зрения следующей фразой: «Начало понятной вам катастрофы — дело пары дней».

Это была горькая правда. На другой день в районе Лохвицы соединились немецкие части 2-й танковой группы, наступающей с севера, и 1-й танковой группы, прорвавшейся с кременчугского плацдарма. Кольцо вокруг 5, 21, 26, 37-й и части сил 38-й армии замкнулось.

Обстановка, как мы видим, была тяжелая, но, несмотря на это, начальник Генерального штаба был вынужден на телеграмму Туликова отправить следующий ответ, продиктованный ему Сталиным:


«Командующему ЮЗФ, копия Главкому ЮЗН. Генерал-майор Тупиков представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. Необходимо, не поддаваясь панике, принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги. Надо заставить Кузнецова (21А) и Потапова (5А) прекратить отход. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад. Необходимо неуклонно выполнить указания тов. Сталина, данные вам 11.9. 14.IX. 1941 г. 5 ч. 00 м. Шапошников».


После войны по-разному объясняются одни и те же действия войск. Уже Еременко забыл обещание разбить «подлеца Гудериана», уже забыто, что войска Гудериана тогда двинулись на юг и окружали войска Юго-Западного фронта, а Брянский фронт не воспрепятствовал этому. Теперь маршал Еременко пытается убедить всех, что он успешно выполнил задачу, поставленную ему лично Сталиным: «Мы можем сказать, что войска Брянского фронта добросовестно выполнили основную задачу, поставленную перед нами Ставкой, не допустить прорыва группы Гудериана через Брянск на Москву». Но Гудериан и не шел в то время на Москву, а двигался вдоль реки Днепр для соединения с Клейстом, окружая войска Юго-Западного фронта. Недостоверность утверждения Еременко сегодня очевидна, так как он «защитил» Москву от удара, который по ней в то время не наносился.

Свершилось то, чего так опасался Жуков, — войска нескольких армий оказались отрезанными. Чтобы понять тяжесть этой беды, напомню, сколько радостей принесло нам окружение только одной гитлеровской 6-й армии под Сталинградом, сколько цифр с многими нулями мы приводили, подсчитывая пленных и трофеи, захваченные в результате того окружения остатков одной армии. Но мы всегда «скромно» умалчивали о наших армиях, оставшихся в котлах еще в ходе приграничных сражений до рубежа реки Днепр.

В своем докладе на торжественном собрании в Москве 6 ноября 1941 года Сталин сказал:

«За 4 месяца войны мы потеряли убитыми 350 тысяч и пропавшими без вести 378 тысяч человек... За тот же период враг потерял убитыми, ранеными и пленными более 4-х с половиной миллионов человек».

Сегодня мы с горечью можем воскликнуть: «Если бы так было!..» Теперь, когда открылись архивы, можно с великим сожалением сказать, что цифры, приведенные Сталиным, очень далеки от реальности. К тому времени не немецкая, а наша армия только пленными потеряла более трех миллионов!

Ельнинская операция


Вернемся немного назад, к последним дням июля. 30-го числа, в середине дня, генерал Жуков выехал на машине из Москвы и по Минскому шоссе направился в штаб Резервного фронта, который находился в Гжатске. Не нужно быть особенно проницательным, чтобы представить себе состояние Жукова после той стычки, которая произошла у него вчера со Сталиным. Он был хмур, неразговорчив, ежеминутно готов взорваться, но явно сдерживался. Мне кажется, тяжелое настроение Жукова объяснялось не только изменением отношения Сталина лично к нему, но главным образом теми неудачами на фронте, которые могут последовать из-за отказа Верховного посчитаться с оценкой обстановки и предложениями, которые сделал Жуков. Именно это особенно угнетало его.

Сразу же по прибытии в штаб, пока оборудовалась комната для отдыха нового командующего, начальник штаба фронта доложил Жукову обстановку.

На следующий день Жуков выехал в 24-ю армию, которой командовал генерал К. И. Ракутин. Штаб его армии размещался в небольшой деревне Волочек, недалеко от Ельни.

Прибыв к генералу Ракутину, Жуков, верный своей привычке, не стал долго засиживаться в штабе, а вместе с командующим отправился в части поближе к противнику, чтобы самому увидеть и оценить обстановку. Весь день они ездили по наблюдательным пунктам командиров частей, и Жуков убедился, что здесь против 24-й армии — хорошо организованная, прочная оборона противника.

Ельнинский выступ образовался в ходе Смоленского сражения, которое все еще продолжалось. Сильным рывком своего танкового кулака Гудериан выдвинулся здесь вперед и захватил Ельню. Конфигурация фронта этого клина, собственно, и породила название Ельнинский выступ. Именно эта конфигурация наводила Жукова на мысль о том, что хорошо бы с двух сторон ударить под основание клина и окружить находящиеся в нем войска противника. Однако, взвесив силы своих войск, находившихся на этом направлении, Жуков понял, что осуществить такое окружение не так-то просто, нужно было подтянуть сюда ещё несколько дивизий и, самое главное, побольше артиллерийских частей, так как прорвать оборону противника, очень мощную, да еще с закопанными в землю танками и бронетранспортерами, наступающим будет очень трудно.

По указанию Жукова была организована тщательнейшая разведка обороны и огневой системы противника. Особенно большую помощь оказал здесь Жукову и в разведке, и в подавлении огневой системы генерал-майор Л. А. Говоров, большой мастер артиллерийского дела. Пока шла подготовка операции, пока подвозились боеприпасы и перегруппировывались войска, Жуков занимался изучением противника, допрашивал пленных. В те дни гитлеровские солдаты еще были полны энтузиазма, вели себя нагло, были уверены, что они скоро захватят Москву, которая была уже так близко.

Однажды взяли в плен немецкого танкиста. Его допрашивал сам Жуков.

— Кто вы?

— Механик-водитель такой-то роты, такого-то батальона, такой-то дивизии.

— Какая задача вашей дивизии? Пленный не отвечает.

— Почему вы не отвечаете?

— Вы военный человек и должны понимать, что я, как военный человек, ответил на все то, на что должен был вам ответить, — кто я и к какой части принадлежу. А ни на какие другие вопросы я отвечать не могу, потому что дал присягу. И вы не вправе меня спрашивать, зная, что я военный человек, и не вправе от меня требовать, чтобы я нарушил свой долг и лишился чести...

— Если не будете отвечать, расстреляем вас — и все. Пленный побледнел, но не сломился:

— Ну что ж, расстреливайте, если вы хотите совершить бесчестный поступок по отношению к беззащитному пленному. Расстреливайте. Я надеюсь, что вы этого не сделаете. Но все равно я отвечать ничего сверх того, что уже ответил, не буду.

Жуков не стал дальше допрашивать и, обратившись к окружающим, сказал:

— Молодец! Держится таким наглецом, просто на редкость. Ну как его не уважать? Нельзя не уважать!

После таких допросов Жуков уходил, не столько получив необходимые ему сведения, сколько расстроенный этой крепостью и уверенностью солдат противника. Но он был убежден: надо знать, что представляет собой противник, каково моральное состояние, уровень выучки и дисциплины солдат. Недооценка этого может привести к ошибкам и просчетам.

Однажды он допрашивал пленного, который оказался более разговорчивым и так запомнился Жукову, что он передает разговор с ним в своих воспоминаниях, и даже не забыл его фамилию — Миттерман.

Этот допрос происходил 12 августа, и ради характеристики боевого духа войск врага в то время я приведу его почти полностью.

Пленный был молод, ему было 19 лет, и, как он сказал, большинство солдат в этой дивизии в таком же возрасте — 19—20 лет. Это была дивизия СС, и сам он был эсэсовец. Его дивизия пришла сюда вслед за 10-й танковой дивизией, которая прорвалась к Ельне. Миттерман сказал, что на этой позиции они долго не засидятся, сейчас идет подтягивание сил и необходимых средств, и он понимает, что такая временная пауза необходима для того, чтобы продолжить наступление на Москву. Именно так разъясняют офицеры солдатам причины этой остановки. (Интересен, мне кажется, комментарий Жукова по поводу такого заявления пленного: «Любопытный вариант разъяснительной работы среди немецких солдат и объяснение задержки и перехода к обороне! Что называется, выдали нужду за добродетель...») Дальше пленный сказал: «Наш полк «Дойчланд» понес большие потери, и в стрелковые подразделения переведены многие из тех, кто находился раньше в тыловых подразделениях. Особенно много неприятностей нам причиняет ваша артиллерия, она бьет сильно и прицельно и морально подавляет наших солдат».

Пленный сказал еще, что из-за больших потерь, из-за того, что остановились и перешли к обороне, некоторые командиры были сняты со своих должностей.

Руководя подготовкой, а затем и проведением такой сложной, напряженной операции под Ельней, когда, казалось бы, он был весь в делах и заботах этого сражения, Жуков не забывал и общее состояние дел на всех фронтах. Вот одна только фраза из его воспоминаний, относящаяся к этому периоду: «Несмотря на всю остроту боевых событий и успех этой операции, из памяти не выходил разговор в Ставке 29 июля. Правильный ли стратегический прогноз мы сделали в Генштабе?»

Думая об этом, Жуков 19 августа, не боясь вызвать гнев Сталина своей настойчивостью и строптивостью, послал ему ту самую телеграмму, о которой говорилось в предыдущей главе — о возможном замысле противника: разгромить армии Юго-Западного фронта. Кроме того, Жуков не раз говорил по телефону с Генеральным штабом, с Шапошниковым, все время обращая внимание на опасность окружения войск этого фронта и Центрального и подсказывая меры, какими можно было бы не допустить такую беду.

Готовя наступление под Ельней, Жуков в течение недели провел перегруппировку стоящих там войск. Всего для осуществления этой операции переходило в наступление десять дивизий. Главный удар наносила 24-я армия, шедшая с северо-востока. Навстречу ей, с юго-востока, двигалось несколько соединений 43-й армии. 30 августа наступление началось. После артиллерийской подготовки войска успешно прорвали оборону противника. К 4 сентября, постоянно отражая сильные контратаки, северная и южная обходящие группировки приблизились друг к другу, — над гитлеровцами нависла явная угроза окружения. Под этой угрозой противник начал быстрый отход из района Ельни, 5 сентября наши войска (19-я стрелковая дивизия) ворвались в Ельню и к утру 6-го освободили город. Преследование противника продолжалось, войска продвинулись на запад еще на 25 километров и были остановлены новым, заранее подготовленным оборонительным рубежом немцев на реках Устрон и Стряна.

Жуков был доволен ходом событий, но в то же время и огорчен, потому что удачно развивавшееся наступление не было завершено окружением, не хватило сил, чтобы окончательно замкнуть коридор, через который ускользала уже фактически взятая в кольцо группировка немцев. Было бы побольше танков и авиации в распоряжении Жукова, он бы не выпустил из этого кольца части фон Бока.

И все же значение Ельнинской операции в ходе Великой Отечественной войны очень весомо. Это была первая значительная наступательная операция советских войск, которая закончилась так удачно. И не случайно, отмечая в приказе именно наступательный успех и высокий боевой дух дивизий, которые участвовали в этой операции, Ставка присвоила этим дивизиям гвардейские звания. Их получили 100-я и 127-я стрелковые дивизии 24-й армии, которые соответственно стали называться 1-й и 2-й гвардейскими стрелковыми дивизиями. Так в боях, руководимых Жуковым, родилась советская гвардия.

Вполне естественно, и наша пресса, и политические работники использовали этот успех первого наступления для поднятия боевого духа войск, так много дней отступавших под натиском врага. Эта первая победа воодушевила и придала силы всей Красной Армии.

Оборона Ленинграда


После завершения Ельнинской операции 9 сентября Сталин вызвал к себе Жукова. Как всегда, вызов Сталина означал что-то срочное и конечно же сложное. И в этот раз Жуков не ошибся.

Когда он прибыл в Кремль, в приемной его встретил Власик и проводил на квартиру Сталина, которая была здесь же, этажом выше.

Сталин ужинал с Молотовым, Маленковым, Щербаковым и некоторыми другими членами руководства. Поздоровавшись, пригласил Жукова к столу и, как будто не было никакой размолвки между ними, легко сказал:

— А неплохо у вас получилось с Ельнинским выступом. — И, понимая все-таки, что Жуков помнит о том неприятном разговоре, после которого он был отправлен под Ельню, Сталин продолжил: — Вы были тогда правы. Я не совсем правильно вас понял. — Услышать такое из уст Сталина было необычайно. В этой фразе явно звучало что-то вроде извинения. И, видимо желая побыстрее сменить не очень приятную для него тему, Сталин сказал: — Плохо идут дела у нас на юго-западном направлении. Буденный там не справляется. Как вы думаете, кем можно его заменить?

Жуков сначала подумал, что, может быть, Сталин имеет в виду назначить его командующим юго-западным направлением, но, ничего не сказав об этом, ответил:

— Я думаю, самый подходящий командующий там был бы маршал Тимошенко, он знает хорошо театр действий и все возможности проведения операций на Украине. За последнее время он получил большую практику в организации боевых действий, вдобавок он по национальности украинец, что тоже имеет значение. Я бы рекомендовал послать его.

Сталин подумал, посмотрел на сидящих за столом, но никто из них не высказал ни своего несогласия, ни одобрения. Сталин произнес:

— Пожалуй, вы правы. А кого поставим вместо Тимошенко командовать Западным фронтом?

И опять Жуков имел все основания подумать, что Сталин подразумевает его кандидатуру, но и на сей раз сделал вид, что не понимает намека, и ответил:

— Мне кажется, хорошим командующим Западным фронтом будет генерал-лейтенант Конев, который командует сейчас 19-й армией.

Сталин ничего не ответил на это предложение Жукова, тут же подошел к телефону, позвонил Шапошникову и попросил его вызвать в Москву маршала Тимошенко и подготовить приказ о назначении Конева на должность командующего Западным фронтом.

Возвратившись к столу, Сталин, как бы продолжая обычный, ни к чему не обязывающий разговор, спросил Жукова:

— Что вы думаете делать дальше?

Жуков пожал плечами и ответил то, что он считал естественным в его положении:

— Поеду обратно к себе на фронт.

Сталин задумался и, словно бы размышляя вслух, стал говорить:

— Очень тяжелое положение сложилось сейчас под Ленинградом, я бы даже сказал, положение катастрофическое. — Помолчав, Сталин явно подбирал еще какое-то слово, которым хотел подчеркнуть сложность обстановки на Ленинградском фронте, и наконец вымолвил: — Я бы даже сказал, безнадежное. С потерей Ленинграда произойдет такое осложнение, последствия которого просто трудно предвидеть. Окажется под угрозой удара с севера Москва.

Жукову стало ясно, что Сталин явно клонил к тому, что ликвидировать ленинградскую катастрофу, наверное, лучше всего сможет он, Жуков. Понимая, что Сталин уже решил послать его на это «безнадежное дело», Георгий Константинович сказал:

— Ну, если там так сложно, я готов поехать командующим Ленинградским фронтом.

Сталин, как бы пытаясь проникнуть в состояние Жукова, снова произнес то же слово, внимательно при этом глядя на него:

— А если это безнадежное дело?

Жукова удивило такое повторение. Он понимал, что Сталин делает это неспроста, но почему, объяснить не мог. А причина действительно была.

Еще в конце августа под Ленинградом сложилась критическая обстановка, и Сталин послал в Ленинград комиссию ЦК ВКП(б) и ГКО в составе Н. Н. Воронова, П. Ф. Жигарева, А. Н. Косыгина, Н. Г. Кузнецова, Г. М. Маленкова, В. М. Молотова. Как видим, комиссия была очень представительная и с большими полномочиями. Она предприняла много усилий для того, чтобы мобилизовать имеющиеся войска и ресурсы и организовать стойкую оборону. Но этого оказалось недостаточно, и после отъезда комиссии положение Ленинграда ничуть не улучшилось. Противник продолжал продвигаться в сторону города, остановить его было нечем и некому. Ворошилов явно не был способен на это. Сталин понимал, что принятые им меры ни к чему не привели. Поэтому и пульсировали в его сознании эти неприятные, но точные слова: «Положение безнадежное». Жуков оставался последней надеждой, и Сталин почти не скрывал этого.

— Разберусь на месте, посмотрю, может быть, оно еще окажется и не таким безнадежным, — ответил Жуков.

— Когда можете ехать? — считая вопрос решенным, спросил Сталин.

— Предпочитаю отправиться туда немедленно.

— Немедленно нельзя. Надо сначала организовать вам сопровождение истребителей, не забывайте, Ленинград теперь окружен со всех сторон фронтами.

Это тоже для Сталина было необычным в отношении к Жукову. — теперь он проявлял о нем заботу.

Сталин подошел к телефону и приказал сообщить прогноз погоды. Ему быстро ответили. Повесив трубку, Сталин сказал Жукову:

— Дают плохую погоду, но для вас это самое лучшее, легче будет перелететь через линию фронта.

Сталин подошел к столу, взял лист бумаги и написал записку:


«Ворошилову.

ГКО назначает командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Сдайте ему фронт и возвращайтесь тем же самолетом.

Сталин».


Сталин протянул эту записку Жукову, он прочитал ее, сложил вдвое, положил в карман и спросил:

— Разрешите отбыть?

— Не торопитесь. Как вы расцениваете дальнейшие планы и возможности противника?

И Жуков снова решил сказать о том, что его все время волновало:

— Я думаю, кроме Ленинграда, в настоящий момент самым опасным участком для нас является Юго-Западный фронт. Считаю, что в ближайшие дни там может сложиться тяжелая обстановка. Группа армий «Центр», вышедшая в район Чернигов — Новгород-Северский, может смять 21-ю армию и прорваться в тыл Юго-Западного фронта. Уверен, что группа армий «Юг», захватившая плацдарм в районе Кременчуга, будет осуществлять оперативное взаимодействие с армией Гудериана. Над Юго-Западным фронтом нависает серьезная угроза. Я вновь рекомендую немедля отвести всю киевскую группировку на восточный берег Днепра и за ее счет создать резервы где-то в районе Конотопа.

Наступила напряженная тишина, опять создалась обстановка, похожая на ту, которая была перед конфликтом со Сталиным, когда Жуков предлагал оставить Киев. Георгий Константинович ждал, что на этот раз скажет Сталин, надеясь все же, что, отправляя его на такое тяжелое дело, как спасение Ленинграда, Сталин едва ли теперь вспылит, а скорее всего, сдержит гнев, может быть, промолчит. Так и произошло. После паузы Сталин спросил:

— А как же Киев?

Зная непредсказуемость вспышек гнева Сталина, Жуков все же твердо ответил:

— Как ни тяжело, а Киев придется оставить. Иного выхода у нас нет.

Сталин ничего не ответил, подошел к телефону и позвонил Шапошникову.

— Что будем делать с киевской группировкой? Жуков не слышал ответа Бориса Михайловича, а Сталин сказал слушающему его Шапошникову:

— Завтра прибудет Тимошенко. Продумайте с ним этот вопрос, а вечером переговорим с Военным советом фронта.

Здесь я хочу напомнить читателям то, что рассказано было в одной из предыдущих глав. Свое предложение Жуков высказал 9 сентября, a 11 сентября последовал контрприказ Сталина: «Киев не оставлять» — и все, что за этим последовало...


* * *

10 сентября 1941 года, как пишет в своих воспоминаниях Жуков, он вместе с генерал-лейтенантом М. С. Хозиным и генерал-майором И. И. Федюнинским вылетел в блокадный Ленинград.

А вот как вспоминает об этом Федюнинский: «Утром 13 сентября самолет ЛИ-2 поднялся с Внуковского аэродрома и под охраной звена истребителей взял курс на Ленинград. В самолете находились генерал армии Г. К. Жуков, назначенный командующим Ленинградским фронтом, генералы М. С. Хозин, П. И. Кокарев и я».

Начальник же охраны Жукова, Н. X. Бедов, рассказал мне вот что:

— Случилось так, что ни в этот день, 9 сентября, ни в следующий Георгий Константинович Жуков вылететь в Ленинград не смог... Утром 10-го числа мы прибыли на Центральный аэродром. Самолет был готов к полету, но его не выпустили. И только утром 11 сентября удалось вылететь из Москвы.

Вот видите, какие случаются шероховатости в воспоминаниях; все летели в одном самолете, и каждый называет иную дату: Жуков — 10 сентября. Бедов — 11-е, а Федюнинский — 13-е. И даже аэродромы вылета разные: Федюнинский утверждает, что вылетели с Внуковского, а Бедов — с Центрального. Я привожу этот мелкий факт, чтобы показать, как иногда непросто разобраться даже в воспоминаниях непосредственных участников.

Бедов еще рассказал мне, что на Центральном аэродроме (все же это происходило именно здесь) 11 сентября, перед тем как садиться в самолет, Жуков сказал генералам, которых он отобрал для работы на Ленинградском фронте:

— Полетим в Ленинград через линию фронта. Немецкие войска вышли к Ладожскому озеру и полностью окружили город. На подступах к городу идут очень тяжелые бои. Сталин сказал мне: либо отстоите город, либо погибнете там вместе с армией, третьего пути у вас нет.

Жуков помолчал, посмотрел поочередно в лицо каждому из собеседников и закончил:

— Кто согласен, проходите в самолет.

Все присутствующие генералы были опытные военачальники, некоторые не раз смотрели смерти в глаза, хотя бы тот же Федюнинский, который был с Жуковым в боях на Халхин-Голе. Они не стали говорить громких фраз о своем согласии, а просто пошли к трапу самолета.

На пути ЛИ-2 сделал посадку в Тихвине, где дозаправился, здесь же подключились для сопровождения истребители. Вся группа пошла на низкой высоте. На подступах к Ленинграду появилось несколько «мессершмиттов», но прикрывающие истребители вступили с ними в бой и отогнали от самолета, в котором летел Жуков.

Рассказывая об этом полете, Бедов признался, что лететь было очень неприятно: самолет болтало на низкой высоте, внизу — линия фронта, там видны взрывы, идет артиллерийская стрельба, а сверху — немецкие истребители, тоже видны трассы пролетающих пулеметных очередей.

В Ленинграде прибывших генералов никто не встретил, хотя о том, что туда вылетел Жуков, не знать не могли. Взяли первую попавшуюся под руку машину и поехали на ней в Смольный. Во двор Смольного машину не пропустили. Жуков сказал, кто он, но дежурный коротко ответил: «Пропуска нет, а я без него вас пропустить не могу». Жуков потребовал вызвать начальника караула. Время шло. Наконец прибыл начальник караула, старший лейтенант. К нему подошел Бедов, предъявил ему документы и сказал, с кем он имеет дело. Но старший лейтенант стал звонить кому-то из своих начальников и, только получив от того разрешение, повел Жукова и прибывших с ним генералов к зданию Смольного. В приемной тоже не проявили к Жукову даже элементарного внимания.

Я слышал или где-то читал о том, что Жуков якобы вошел в кабинет командующего фронтом, пнув дверь ногой. Даже если это и было, то все, что предшествовало этому, мне кажется, объясняет такое нервное состояние Георгия Константиновича.

Не снимая шинели и фуражки, Жуков вошел в кабинет маршала Ворошилова. В это время в кабинете заседал Военный совет фронта, на котором присутствовали Ворошилов, Жданов, Кузнецов и другие члены Военного совета. Они рассматривали вопрос, как уничтожать важнейшие объекты города, потому что удерживать его уже считалось почти невозможным, когда и как подготовить к взрыву боевые корабли, чтобы их не захватил противник.

Жуков сел на свободный стул и некоторое время слушал происходивший разговор. Тема разговора еще больше его взвинтила. Он приехал в Ленинград для того, чтобы отстаивать его, а тут говорят о сдаче. Он подал записку Сталина о своем назначении Ворошилову. Маршал прочитал эту записку, как-то сник и ничего не сказал присутствующим. Пришлось Жукову самому сообщить, что он назначен командующим фронтом. Он коротко предложил закрыть совещание Военного совета и вообще не вести никаких обсуждений о сдаче города, а принять все необходимые меры для того, чтобы отстоять его, и закончил такими словами:

— Будем защищать Ленинград до последнего человека!

В одной из бесед с Симоновым об этом совещании Военного совета Жуков рассказал:

«Моряки обсуждали вопрос, в каком порядке им рвать суда, чтобы они не достались немцам. Я сказал командующему флотом Трибуну: «Как командующий фронтом запрещаю вам это. Во-первых, извольте разминировать корабли, чтобы они сами не взорвались, а во-вторых, подведите их ближе к городу, чтобы они могли стрелять всей своей артиллерией». Они, видите ли, обсуждали вопрос о минировании кораблей, а на них, на этих кораблях, было по сорок боекомплектов. Я сказал им: «Как вообще можно минировать корабли? Да, возможно, они погибнут. Но если так, они должны погибнуть только в бою, стреляя». И когда потом немцы пошли в наступление на Приморском участке фронта, моряки так дали по ним со своих кораблей, что они просто-напросто бежали. Еще бы! Шестнадцатидюймовые орудия! Представляете себе, какая это силища?»


* * *

Жуков приказал Хозину вступить в должность начальника штаба фронта, а генералу Федюнинскому немедленно направиться в 42-ю армию на самый напряженный участок фронта — на Пулковских высотах и под Урицком — и разобраться там с обстановкой на месте.

Всю ночь Жуков с помощью Жданова, Кузнецова и адмирала флота Исакова, начальника штаба, начальников родов войск и служб разбирался в обстановке, и все его действия с первых же минут командования фронтом были направлены на мобилизацию сил для обороны Ленинграда, никаких разговоров о сдаче города с момента его прибытия больше не было.

Ленинград беспощадно бомбила гитлеровская авиация, пожары полыхали во всех районах, вела обстрел тяжелая артиллерия противника, снаряды рвались на улицах, разрушали жилые дома, уничтожали гражданское население. Немцы стремились не только наступлением на фронтах, кольцом окружавших город, но и беспощадным истреблением жителей сломить волю обороняющихся и вынудить их к сдаче.

Работая в штабе фронта, Жуков во время бомбежек и обстрела города крупнокалиберной артиллерией не уходил в бомбоубежище, он оставался в своем кабинете. Под зданием Смольного было хорошее бомбоубежище с подведенными туда средствами связи, но за все время пребывания в Ленинграде Жуков спустился туда только один раз, и то для осмотра. У него не было времени на беготню вниз и обратно, дорога была каждая минута, а бомбежки и обстрелы шли почти непрерывно.

Не имея никакой надежды получить помощь извне, Жуков стал собирать те силы, которые еще находились здесь, в окружении, и маневрировать ими. Для отражения танков и предотвращения прорыва он приказал на самых опасных направлениях, особенно на Пулковских высотах, поставить часть зенитных орудий из противовоздушной обороны города. На самый опасный участок — Урицк — Пулковские высоты — приказал сосредоточить огонь корабельной артиллерии. На наиболее уязвимых направлениях немедленно организовал инженерные работы, которым придавал огромное значение, мобилизовал население, инженерные части и войска для создания глубоко эшелонированной обороны. Работы шли в сверхскоростном темпе, в предельном напряжении сил и, добавлю, нервов. Представление о том, в каком взвинченном состоянии был в это время Жуков, дает рассказ начальника инженерного управления Ленинградского фронта Бориса Владимировича Бычевского. Это был немолодой интеллигентный человек, и тот разговор, который произошел у него при первом знакомстве с Жуковым, его обескуражил. Но я привожу его рассказ для того, чтобы мы с вами увидели Жукова еще и глазами человека, которого, по сути дела, незаслуженно обижают.

«Первое мое знакомство с новым командующим носило несколько странный характер. Выслушав мое обычное в таких случаях представление, он несколько секунд рассматривал меня недоверчивыми, холодными глазами. Потом вдруг резко спросил:

— Кто ты такой?

Вопроса я не понял и еще раз доложил:

— Начальник инженерного управления фронта подполковник Бычевский.

— Я спрашиваю, кто ты такой? Откуда взялся?

В голосе его чувствовалось раздражение. Тяжеловесный подбородок Жукова выдвинулся вперед. Невысокая, но плотная, кряжистая фигура поднялась над столом.

«Биографию, что ли, спрашивает? Кому это нужно сейчас?» — подумал я, не сообразив, что командующий ожидал увидеть в этой должности кого-то другого. Неуверенно стал докладывать, что начальником инженерного управления округа, а затем фронта работаю почти полтора года, во время советско-финляндской войны был начинжем 13-й армии на Карельском перешейке.

— Хренова, что ли, сменил здесь? Так бы и говорил! А где генерал Назаров? Я его вызывал.

— Генерал Назаров работал в штабе главкома северо-западного направления и координировал инженерные мероприятия двух фронтов, — уточнил я. — Он улетел сегодня ночью вместе с маршалом.

— Координировал... улетел... — пробурчал Жуков. — Ну и черт с ним! Что там у тебя, докладывай.

Я положил карты и показал, что было сделано до начала прорыва под Красным Селом, Красногвардейском и Колпино, что имеется сейчас на пулковской позиции, что делается в городе, на Неве, на Карельском перешейке, где работают минеры и понтонеры.

Жуков слушал, не задавая вопросов... Потом — случайно или намеренно — его рука резко двинула карты, так, что листы упали со стола и разлетелись по полу, и, ни слова не говоря, стал рассматривать большую схему обороны города, прикрепленную к стене.

— Что за танки оказались в районе Петрославянки? — неожиданно спросил он, опять обернувшись ко мне и глядя, как я складываю в папку сброшенные на пол карты. — Чего прячешь, дай-ка сюда! Чушь там какая-то...

— Это макеты танков, товарищ командующий, — показал я на карте условный знак ложной танковой группировки, которая бросилась ему в глаза. — Пятьдесят штук сделано в мастерской Мариинского театра. Немцы дважды их бомбили.

— Дважды! — насмешливо перебил Жуков. — И долго там держишь эти игрушки?

— Два дня.

— Дураков ищешь? Ждешь, когда немцы сбросят тоже деревяшку? Сегодня же ночью убрать оттуда! Сделать еще сто штук и завтра с утра поставить в двух местах за Средней Рогаткой. Здесь и здесь, — показал он карандашом.

— Мастерские театра не успеют за ночь сделать сто макетов, — неосторожно сказал я.

Жуков поднял голову и осмотрел меня сверху вниз и обратно.

— Не успеют — под суд пойдешь... Завтра сам проверю. Отрывистые угрожающие фразы Жукова походили на удары хлыстом. Казалось, он нарочно испытывал мое терпение.

— Завтра на Пулковскую высоту поеду, посмотрю, что вы там наковыряли... Почему так поздно начали ее укреплять? — И тут же, не ожидая ответа, отрезал: — Можешь идти...»

Во всем, рассказанном Бычевским, явно сквозит обида. Сделаем на нее скидку. Но при всем при том в прямой речи и, я бы сказал, в жестах командующего присутствует «жуковский колорит».

Следует при этом учесть и то, что речь шла о последних перед городом рубежах.


* * *

О том, как Жуков оценивал обстановку сразу после прибытия в Ленинград, дает представление телеграфный разговор между ним и начальником Генштаба Шапошниковым, который они вели 14 сентября.

Жуков сказал тогда Борису Михайловичу, что обстановка в южном секторе фронта значительно сложнее, чем казалось Генеральному штабу. К исходу этого дня противник, развивая прорыв тремя-четырьмя пехотными дивизиями и введя в бой до двух танковых дивизий, вышел на фронт, что был южнее Пулкова всего на два километра, и развивает наступление в северном направлении. Красногвардейск и дороги, идущие от Красногвардейска в Пулково, также занимаются им. Положение усугубляется тем, что у командования в районе Ленинграда нет никаких резервов. Сдерживать наступление и развитие прорыва приходится с помощью случайных отрядов, отдельных полков и вновь формируемых рабочих дивизий. Затем Георгий Константинович доложил о тех мерах, которые он предпринял, — об организации системы артиллерийского огня, включая морскую, зенитную и прочую артиллерию, о том, что на заводах экстренно собираются минометы и до сотни танков, о действиях авиации фронта и Балтийского флота. Как обстояло дело с авиацией, видно из таких его слов: «Мною принято на Ленинградском фронте всего 268 самолетов, из них исправных только 163. Очень плохо с бомбардировщиками и штурмовиками. Имеется шесть самолетов Пе-2, два самолета Ил-2, два самолета АР-2, 11 самолетов СБ. Такое количество не обеспечит выполнения задачи. Очень прошу Ставку дать хотя бы один полк Пе-2 и полк Ил-2».


* * *

А вот как обстановку под Ленинградом оценивал противник.

В день приезда Жукова в Ленинград Гальдер записал в своем дневнике: «На фронте группы армий «Север» отмечены значительные успехи в наступлении на Ленинград. Противник начинает ослабевать...»

Запись Гальдера 13 сентября: «У Ленинграда значительные успехи. Выход наших войск к внутреннему обводу укреплений может считаться законченным».

Прибыв в Ленинград, Жуков как бы вступал в единоборство с главнокомандующим группой армий «Север» — фельдмаршалом фон Леебом. Этот противник был опытным и знающим военачальником. В 1895 году, еще за год до рождения Жукова, он уже служил в армии. В 1909—1911 годах занимал офицерские должности в генеральном штабе Пруссии. В первую мировую войну участвовал в боях и приобрел немалый опыт. Любопытная деталь из биографии Лееба: он участвовал в подавлении мюнхенского гитлеровского путча в 1923 году. Как помнит читатель, этот «пивной путч» был разогнан войсками в течение короткого времени, тогда Гитлер, испугавшись обстрела, убежал с улицы, сказавшись раненым. Вот в этой стрельбе по нацистам участвовал Лееб. После прихода к власти Гитлер, знавший об этой подробности в биографии Лееба, все же не придал ей значения, так как не желал ссориться с генералами, и старый военный аристократ был назначен командиром соединения, которое позже, после Мюнхенского соглашения, входило в Судеты. В боях против Франции Лееб командовал группой «Ц». Он провел молниеносный удар энергично, в полном соответствии с указаниями Гитлера и планами генерального штаба. После победы над Францией, в июле 1940 года, Гитлер наградил Лееба Рыцарским крестом и присвоил ему звание фельдмаршала. При нападении на Советский Союз фон Лееб вел группу армий «Север», овладел Прибалтикой и подступил к Ленинграду.

Вопрос о падении Ленинграда и Лееб и Гитлер считали решенным. Гитлер даже прислал специального офицера в штаб Лееба, который был обязан немедленно доложить о вступлении войск в Ленинград.

Как видим, в свое единоборство Лееб и Жуков вступали в весьма неравных условиях и с неравными силами. Лееб — имея в распоряжении огромное количество войск, воодушевленных предшествующими победами, будучи поддерживаем с тыла хорошо организованным снабжением. А у Жукова — истекающие кровью остатки соединений, которые с момента нападения гитлеровцев вели непрерывные бои, не имели в своем распоряжении достаточного количества боеприпасов и всего необходимого для обороны, и за спиной у них был не снабжающий, а трагический тыл — горящий город, гибнущие в нем женщины и дети.

В нашу историю как легенда вошло мужественное сопротивление войск и жителей города, оборона Ленинграда справедливо названа героической. Но надо сказать, что около 900 тысяч ленинградцев, похороненных на Пискаревском и других кладбищах города, сегодня заставляют нас подумать и о том, что все эти сотни тысяч женщин, детей, стариков могли быть эвакуированы до того, как Ленинград был окружен. И если бы наше командование да и правительство были более дальновидными, то, эвакуировав этих людей и избежав, таким образом, ненужных жертв, можно было облегчить и действия обороняющихся, так как в этом случае на долю оставшихся пришлось бы больше продовольствия, да и всего необходимого для стойкой защиты города.


* * *

Жуков постоянно требовал не только удерживать до последней возможности занимаемые рубежи, но и контратаковать. Для многих такая его тактика казалась труднообъяснимой — сил не хватает для того, чтобы обороняться, а он бросает и бросает в бой части, которые, казалось, теряют последние силы в этих, вроде бы напрасных, контратаках. Поступают сообщения о том, что противник занял поселок Володарского, и Жуков тут же приказывает 8-й армии вернуть этот поселок и нанести удар в направлении Красного Села. Немцы овладели Слуцком и Пушкинским парком, и опять Жуков категорически требует от 55-й армии вернуть немедленно эти захваченные немцами пункты.

Главные усилия противника были сосредоточены в направлении Урицка и Пулковских высот. Жуков понимает это и всем, чем возможно, усиливает 42-ю армию, которую принял генерал Федюнинекий.

Фон Лееб все наращивал и наращивал силы именно на направлении Пулковских высот. В критический момент, когда стало ясно, что оборона может быть вот-вот прорва5-на, хотя Федюнинекий и не говорил об этом, Жуков сам выехал на участок 42-й армии. Наблюдательный пункт Федюнинского находился на седьмом этаже большого дома. Жуков поднялся туда и стал вглядываться в расположение немцев, которое было всего на расстоянии 700—800 метров от дома. В это время немецкие наблюдатели, видимо, заметили движение на этажах дома (как предполагает Бедов, возможно, увидели и красные лампасы на одежде генералов). На дом был сделан сильный артиллерийский налет, было несколько точных попаданий, разбило лестницу, по которой поднимались Федюнинекий и Жуков на наблюдательный пункт. Пришлось немедленно уходить под сильным обстрелом, снаряды рвались внутри помещений. Кое-как выбрались и укрылись за противоположной стороной дома. В этот день Жуков едва не погиб.

Полковник Панченко, командир 21-й дивизии, контратакой отбил Урицк и тут же получил приказание генерала Федюнинского продолжать продвижение вперед. Это было вполне естественное решение — использовать успех и развивать его. Но поскольку дивизия не закрепила того, чем она овладела, когда двинулась вперед, противник неожиданно ударил во фланг силами более 50 танков с пехотой и отрезал почти всю дивизию, ушедшую из Урицка дальше. С большим трудом дивизия вырвалась из окружения, но Урицк был сдан. Можно понять гнев Жукова, который потребовал от командующего 42-й армией во что бы то ни стало вернуть Урицк.


* * *

54-я армия, которой командовал маршал Г. И. Кулик, находилась за пределами ленинградского окружения. Ставка поставила Кулику задачу: пробить кольцо блокады в районе станции Мга. Шапошников, сообщив об этом Жукову, просил его организовать встречный удар.

Для того чтобы увязать взаимодействие и договориться о времени совместных боевых действий, в ночь на 15 сентября Жуков связался с Куликом. У них состоялся разговор, который я привожу (с небольшими сокращениями) с тем, чтобы читатели могли сравнить уровень мышления двух военачальников.

Жуков. «Приветствую тебя, Григорий Иванович! Тебе известно о моем прибытии на смену Ворошилову? Я бы хотел, чтобы у нас с тобой побыстрее закипела работа по очистке территории, на которой мы могли бы пожать друг другу руки и организовать тыл Ленинградского фронта. Прошу коротко доложить об обстановке. В свою очередь, хочу проинформировать, что делается под Ленинградом».

Далее Жуков коротко изложил обстановку, известную читателям.

Кулик. «Здравия желаю, Георгий Константинович! Очень рад с тобой вместе выполнять почетную задачу по освобождению Ленинграда. Также жду с нетерпением момента встречи. Обстановка у меня следующая: в течение последних двух-трех дней я веду бой на своем левом фланге в районе Вороново, то есть на левом фланге группировки, которая идет на соединение с тобой. Противник сосредоточил против основной моей группировки за последние два-три дня следующие дивизии...»

Здесь Кулик перечислил до пяти дивизий противника и районы их действий и продолжил:

«Противник сосредоточивает на моем правом фланге довольно сильную группировку... Жду с завтрашнего дня перехода его в наступление. Меры для отражения наступления мною приняты, думаю отбить его атаки и немедленно перейти в контрнаступление... Но противник все время, в особенности сегодня, начал проявлять большую активность...»

Из рассуждений Кулика Жуков понял, что в течение ближайшего времени его армия наступать не собирается.

«Григорий Иванович... У меня к тебе настойчивая просьба — не ожидать наступления противника, а немедленно организовать артподготовку и перейти в наступление в общем направлении на Мгу.

— Понятно. Я думаю, 16—17-го.

— 16—17-го поздно! Противник мобильный, надо его упредить... Если не сможешь все же завтра наступать, прошу всю твою авиацию бросить на разгром противника в районе Поддолово — Корделево — Черная Речка — Аннолово. Все эти пункты находятся на реке Ижора, в 4—5 километрах юго-восточнее Слуцка. Сюда необходимо направлять удары в течение всего дня, хотя бы малыми партиями, чтобы не дать противнику поднять головы. Но это как крайняя мера. Очень прошу атаковать противника и скорее двигать конницу в тыл противника.

— Завтра перейти в наступление не могу, так как не подтянута артиллерия, не проработано на месте взаимодействие и не все части вышли на исходное положение. Мне только что сообщили, что противник в 23 часа перешел в наступление в районе Шлиссельбург — Липка — Синявино — Гонтовая Липка. Наступление отбито. Если противник завтра не перейдет в общее наступление, то просьбу твою о действиях авиации по пунктам, указанным тобою, выполню...»

Кулик явно не представлял себе или не хотел понять крайнего напряжения обстановки под Ленинградом. Не скрывая раздражения, Жуков сказал:

«Противник не в наступление переходил, а вел ночную силовую разведку! Каждую разведку или мелкие действия врага некоторые, к сожалению, <. принимают за наступление... Ясно, что вы прежде всего заботитесь о благополучии 54-й армии и, видимо, вас недостаточно беспокоит создавшаяся обстановка под Ленинградом. Вы должны понять, что мне приходится прямо с заводов бросать людей навстречу атакующему противнику, не ожидая отработки взаимодействия на местности. Понял, что рассчитывать на активный маневр с вашей стороны не могу. Буду решать задачу сам. Должен заметить, что меня поражает отсутствие взаимодействия между вашей группировкой и фронтом. По-моему, на вашем месте Суворов поступил бы иначе. Извините за прямоту, но мне не до дипломатии».

Маршал Кулик не смог организовать удар 54-й армии и пробить хотя бы узкую отдушину к окруженным войскам Жукова. Сталин несколько раз требовал от Кулика энергичных действий. Кулик конечно же боялся Сталина и пытался организовать необходимые боевые действия, но так ничего и не смог сделать.

Жуков в кольце окружения, не имея ни своих резервов, ни подкреплений извне, все же находил возможности путем внутренних перегруппировок наносить контрудары, а Кулик в более благоприятных условиях, с обеспеченным тылом и снабжением, не сумел помочь ленинградцам.

17 сентября, в тот самый день, о котором Жуков предупреждал Кулика, когда просил его предпринять наступательные действия, чего тот не сделал, — бои под Ленинградом, как пишет Жуков, «достигли наивысшего напряжения», ситуация создалась «исключительно опасная». Фон Лееб, пытаясь спасти свою репутацию и избежать гнева Гитлера, собрал более шести дивизий в кулак и нанес мощный удар — старым, проверенным способом, на узком участке фронта, предварительно обработав этот участок массированными бомбежками авиации.

Надо представить себе истекающие кровью остатки частей, оборонявших Пулковские высоты, и вот по ним, выбивающимся из последних сил, был нанесен этот удар. Отразить его, казалось, было выше человеческих возможностей. Жуков понимал, что долго они не продержатся.

Наступил тот самый момент, о котором Жуков сказал генералам перед вылетом из Москвы, то самое «или — или». И вот это «или» склонялось в сторону безвыходности. Как спасти — нет, не себя — Ленинград? Над городом висело и непрерывно бомбило его до 300 самолетов врага, артиллерия вела интенсивный обстрел жилых кварталов.

Но Жуков — это Жуков! В те дни его приказы были крайне строги, своей твердостью он стремился укрепить защитников атакованного рубежа, повторяя, что эти рубежи «ни при каких обстоятельствах не могут быть оставлены».

Вот текст приказа, который был отдан в самый критический день сражения:


ВОЕННЫМ СОВЕТАМ 42-й И 55-й АРМИЙ

Боевой приказ войскам Ленинградского фронта 17.9.41

Карта 100 000


1. Учитывая особо важное значение в обороне южной части Ленинграда рубежа Лигово, Кискино, Верх, Койрово, Пулковских высот, района Московская Славянка, Шушуры, Колпино, Военный совет Ленинградского фронта приказывает объявить всему командному, политическому и рядовому составу, обороняющему указанный рубеж, что за оставление без письменного приказа Военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу.

2. Настоящий приказ командному и политическому составу объявить под расписку. Рядовому составу широко разъяснить.

3. Исполнение приказа донести шифром к 12.00 18.9.41.


Командующий войсками ЛФ

Герой Советского Союза

генерал армии ЖУКОВ


Член Военного совета ЛФ

секретарь ЦК ВКП(б)

ЖДАНОВ


Начальник штаба ЛФ

генерал-лейтенант ХОЗИН


Член Военного совета ЛФ

дивизионный комиссар

КУЗНЕЦОВ


Но не только удержанием каждого метра укреплял Жуков оборону. Его принцип активного противодействия и здесь сыграл решающую роль. Он нашел выход в ослаблении удара врага путем нанесения ему удара в другом месте. Этим он добился того, что Лееб оказался перед необходимостью снять силы с Пулковского направления и отбиваться там, где ударил Жуков. В короткое время — за сутки — Жуков создал ударную группировку. Легко сказать, создал — из чего? Где взял силы? На участке 8-й армии ведь были все те же оборонявшиеся там дивизии. Он только уплотнил их боевые порядки, отдал на их усиление все, что мог отдать, и 19 сентября ударил во фланг наступающему клину Лееба.

Это было совершенно неожиданно для противника. Представьте себе состояние фон Лееба, уже торжествовавшего в душе и видевшего, наверное, перед собой улицы взятого Ленинграда. И вдруг этот удар по флангу, удар буквально под дых! Лееб ведь собрал все, чем располагал, бросаясь в последнее и решительное наступление на Пулковском направлении. Отражать удар Жукова на фланге этой группировки было нечем, надо снимать силы оттуда, где наметились удача и победа. Ждать помощи из глубины нельзя. Лееб понимал — пока подойдут резервы, части Жукова вырвутся на тылы и перемелют все так, что вообще придется отходить от Ленинграда.

И Лееб дает приказ снять механизированный корпус, уже нацеленный для удара там, где виделся наибольший успех, и бросает этот корпус для спасения фланга.

Но именно в этом и состояла цель Жукова. Напор на Пулковском рубеже ослаб, 8-я армия хоть и не вонзилась глубоко в расположение противника, но задачу свою выполнила.

Обе стороны в полном изнеможении остановились на достигнутых рубежах. Какой же это был удобный момент для удара 54-й армии! Сталин 20 сентября послал Кулику телеграмму, я бы сказал, не только приказывающую, но скорее взывающую к здравому рассудку маршала:

«В эти два дня, 21 и 22-го, надо пробить брешь во фронте противника и соединиться с ленинградцами, а потом уже будет поздно. Вы очень запоздали. Надо наверстать потерянное время. В противном случае, если вы еще будете запаздывать, немцы успеют превратить каждую деревню в крепость, и вам никогда уже не придется соединиться с ленинградцами».

К сожалению, и это увещевательно-приказное распоряжение Верховного не подействовало. Кулик был освобожден от командования 54-й армией, она была подчинена Жукову, который назначил командующим генерала М. С. Хозина по совместительству с исполнением им должности начальника штаба фронта. Как видим, не было под рукой генералов, кто бы мог вступить в командование армией. И снова тут с горечью вспомним, сколько прекрасных военачальников уничтожил Сталин перед войной! Гальдер 23 сентября записал в своем дневнике: «В районе Ладожского озера наши войска продвинулись незначительно и, по-видимому, понесли большие потери. Для обороны сил тут вполне достаточно, но для решительного разгрома противника их, вероятно, не хватит». А 25 сентября он сделал такую запись: «День 24.9 был для ОКВ в высшей степени критическим днем. Тому причиной неудача наступления 16-й армии у Ладожского озера, где наши войска встретили серьезное контрнаступление противника, в ходе которого 8-я танковая дивизия была отброшена и сужен занимаемый участок на восточном берегу Невы».

Критическим этот день для ОКВ был не только из-за контрудара, организованного Жуковым, но и из-за той истерики, которую Гитлер закатил в верховном главнокомандовании сухопутных войск. Он негодовал по поводу того, что вместо ожидаемого скорого взятия Ленинграда гитлеровские войска там даже отброшены. А он уже включил их в расчет для наступления на Москву. Отпор Жукова ломал планы фюрера, ставил под угрозу срыва готовящуюся операцию «Тайфун». Гитлер не мог этого допустить и, наверное скрежеща зубами, все же приказал осуществить намеченную перегруппировку.

Вскоре начальник разведотдела Ленинградского фронта доложил Жукову о том, что он получил сведения о перемещениях в расположении противника. Но на этот раз противник перебрасывал части не в пределах фронта, а передвигал мотопехоту от Ленинграда на Псков. Кроме этого, были сведения и о том, что противник грузит танки на платформы и тоже перебрасывает их куда-то.

Фельдмаршал фон Лееб понимал, что катастрофа постигла не только его войска, но и его лично, что Гитлер, возлагавший так много надежд на захват Ленинграда, не простит ему эту неудачу. Лееб написал Гитлеру доклад о якобы предпринимающихся дальнейших действиях по овладению Ленинградом, на самом же деле это была попытка объяснить свои неудачи и как-то смягчить удар. В докладе были указаны и большая растяжка коммуникаций, и отставание тылов, что влияло на снабжение войск, и потери в людях и технике, понесенные в предыдущих успешных боях, и плохие погодные условия, которые мешали действиям танков и подвозу всего необходимого, и то, что Ленинград очень сильно укреплен и представляет собой уже не город, а настоящую крепость, и не просто сухопутную крепость, а сухопутно-морскую, которую своей артиллерией поддерживает мощный флот. Далее Лееб просил несколько дивизий и обещал все же взять Ленинград. Старый, опытный Лееб, конечно, понимал при этом, что в той обстановке, которая создалась на Московском направлении и на юге, Гитлер не сможет найти для него подкреплений. В этой связи он высказал такое предложение: если не будут даны подкрепления, то надо перейти в глухую оборону и сохранить войска 7для наступательных действий в более благоприятных условиях, которые, несомненно, — он верит в это — в будущем появятся.

После неудачи под Ленинградом Гитлер сильно гневался на Лееба. На одном из совещаний он с возмущением говорил:

— Лееб не выполнил поставленную перед ним задачу, топчется вокруг Ленинграда, а теперь просит дать ему несколько дивизий для штурма города. Но это значит ослабить другие фронты, сорвать наступление на Москву. И будет ли взят Ленинград штурмом, уверенности нет. Если не штурм, то Лееб предлагает перейти к глухой обороне. Ни то, ни другое не годится, он не способен понять и осуществить мой замысел скорейшего захвата Ленинграда.

Этот город надо уморить голодом, активными действиями перерезать все пути подвоза, чтобы мышь не могла туда проскочить, нещадно бомбить с воздуха, и тогда город рухнет, как переспелый плод... Что же касается Лееба, то он явно устарел и не может выполнить эту задачу.

Таким образом, первая встреча или — назовем ее так — схватка Жукова и фон Лееба закончилась победой Жукова, несмотря на то что у Лееба было гораздо больше сил и возможностей. Начинал наступление на Ленинград Лееб, пожалуй, в самый пик своего полководческого взлета, после удач в первые дни войны он думал, что просто по инерции, на крыльях этих удач, влетит в Ленинград. К тому же, перед началом наступления и перед прибытием Жукова в Ленинград, 5 сентября Лееб отпраздновал свое 64-летие. Гитлер поздравил фельдмаршала и отметил его день рождения щедрым подарком — 250 тысяч марок. Хотя это была не круглая дата, Гитлер явно рассчитывал этим подарком подбодрить и дать аванс командующему группой армий «Север» в счет будущего его успеха в Ленинграде. С этим известием и прибыл к Леебу специальный офицер от Гитлера, тот самый, который должен был первым сообщить фюреру о взятии Ленинграда. И вот, как видим, все радужные планы, касающиеся Ленинграда, рухнули. Жуков измотал наступающие части Лееба своими активными, непрерывными контратаками на разных направлениях. Самого же фон Лееба под предлогом болезни освободили от командования группой армий «Север» и отправили в отставку.


* * *

В своих воспоминаниях о тех днях главный маршал авиации А. А. Новиков приходит к такому заключению: «И ничего, казалось бы, особенного при Жукове не случилось, просто изменился характер нашей обороны — она стала более активной. Возможно, то же самое сделали бы и без него. Обстановка все равно заставила бы. Но если бы произошло это позже, менее твердо и централизованно, без такой, как у Жукова, жесткости и смелости, должный результат сказался бы не столь быстро, как тогда требовалось. Контрудары наших войск все время держали гитлеровское командование в напряжении... Все это сказывалось на темпах вражеского наступления. Фашисты теряли время, а время, как показала история, играло на нас. Но все это ясно теперь. А в сентябре 1941 года такой ясности в оценке общей обстановки на фронте и уверенности в провале гитлеровского плана захвата Ленинграда не было...

Я не знаю, как и что именно думал тогда Георгий Константинович, предвидел или нет он ход событий, но и сами эти события подтвердили правильность и своевременность его действий как командующего войсками Ленинградского фронта. Он сумел, причем в самый критический момент, мобилизовать на отпор врагу те дополнительные силы, которые еще имелись в войсках и в городе... Все это нынче бесспорно, а для меня как участника событий тех дней и подавно. Но, к сожалению, роль Жукова в обороне Ленинграда до сих пор не оценена должным образом в нашей военно-исторической литературе. Сам же Георгий Константинович в своих мемуарах из скромности об этом умолчал, отведя в них рассказу о своей деятельности на посту командующего войсками Ленинградского фронта неоправданно мало места».

Положение, которого достиг за короткое время Жуков под Ленинградом, лучше всего, на мой взгляд, характеризуется записями в дневнике Гальдера. Вспомните, как он восторженно восклицал в день приезда Жукова о больших успехах войск в наступлении на Ленинград. А теперь, 5 октября, Гальдер фиксирует: «ОКХ (Верховное командование сухопутных сил) отодвинуло срок начала наступления на Ладожском участке фронта. (Оно было намечено командованием группы армий на 6.10.) И отдало приказ об отводе с фронта подвижных соединений, которые могут только зря понести потери в этом районе, поскольку условия местности здесь крайне неблагоприятны для действий подвижных соединений. Наступление будет начато, как только удастся сосредоточить достаточное количество пехоты за счет перебрасываемых сюда пехотных частей из тыла. Тем временем подвижные соединения отдохнут и пополнят личный состав и материальную часть».

Из этой записи с несомненностью вытекает, что Жуков за короткое время полностью лишил войска, руководимые Леебом, наступательных возможностей. Теперь уже ни о каком последнем штурме или ближайшем наступлении на Ленинград не идет и речи: надо пополнять механизированные, танковые части, надо сосредоточивать новые пехотные части из тыла и только после этого можно будет думать о новом наступлении на Ленинград.

Таким образом, за короткий срок Жуков, который объединил всех своей могучей волей, воодушевил своей решимостью удерживать каждый метр ленинградской земли теми силами, которые были в окружении и которые собирались медленно отходить и уничтожать объекты в городе, чтобы они не достались врагу, — теми же силами, сделав соответствующую перегруппировку, он достиг решительных, коренных перемен на Ленинградском фронте, показав свое высокое мастерство не только в наступлении, но и в обороне.

На той стороне, август—сентябрь 1941 года


Серьезные неудачи, постигшие наши войска на южном крыле советско-германского фронта, дали возможность гитлеровскому командованию, с одной стороны, усилить нажим и вплотную прорваться к Ленинграду (о чем рассказано в предыдущей главе), а с другой — начать подготовку решающей операции на главном направлении.

На одном из совещаний в «Волчьем логове» Гитлер сказал:

— Наши успехи, достигнутые смежными флангами групп армий «Юг» и «Центр», дают возможность и создают предпосылки для проведения решающей операции против группы армий Тимошенко (так немцы называли наш Юго-Западный фронт), которая безуспешно ведет наступательные действия перед фронтом группы армий «Центр»... В полосе группы армий «Центр» надо подготовить операцию таким образом, чтобы по возможности быстрее, не позднее конца сентября, перейти в наступление и уничтожить противника, находящегося в районе восточнее Смоленска, посредством двойного окружения, в общем направлении на Вязьму, при наличии мощных танковых сил, сосредоточенных на флангах...

Большая работа по подготовке наступления, конечной целью которого назначался захват Москвы, была проделана и в генеральном штабе сухопутных войск, проведено несколько совещаний, предприняты меры для доукомплектования частей и соединений группы армий «Центр». 6 сентября Гитлер подписал директиву № 35 на проведение этой операции, которая получила кодовое наименование «Тайфун».

Операция должна была быть осуществлена в самое; короткое время, до начала осенней распутицы и зимы, и обязательно завершиться победой. Эта мысль отразилась и в ее названии, которое придумал сам Гитлер, — наступающие войска должны, как тайфун, смести все на своем пути к Москве.

Гитлеру так не терпелось осуществить свой замысел, что вначале он потребовал сразу же начать наступление, через 8—10 дней после того, как ему пришла в голову эта мысль. Однако Гальдер точными расчетами и логическими аргументами убедил его, что сразу начать и провести такое широкомасштабное наступление невозможно, потому что 2-я армия и 2-я танковая группа еще повернуты на юг, а группа армий «Центр» после продолжительных боев восточнее Смоленска требует пополнения и людьми, и материальными средствами. С большим нежеланием, как говорится, скрепя сердце Гитлер в конце концов согласился на солидную, планомерную подготовку этого наступления.

Группе армий «Центр» пришло значительное пополнение в 151 тысячу человек, но это не довело ее до первоначального состава, так как в предыдущих боях она потеряла 219 тысяч человек. Были отданы ей последние три дивизии из резерва ОКХ, и в распоряжении верховного командования вообще больше не осталось резерва. В танковых группах, которые тоже понесли большие потери в предыдущих боях, несмотря на поступление новых танков и ремонт тех, которые можно было привести в боевое состояние, набралось всего до 60% машин, пригодных для боя. Были большие потери в автомобильной технике во время боев, бомбардировок, да и просто многие тягачи и автомобили износились и пришли в негодность. Но все же и того, чем располагала группа армий «Центр», было достаточно для очень мощного удара.

Всего для наступления в группе армий «Центр» к началу октября изготовилось около двух миллионов солдат и офицеров, распределенных в три армии и три танковые группы, насчитывавших в общей сложности 76 дивизий. Авиационное обеспечение осуществлял 2-й воздушный флот под командованием генерал-фельдмаршала Альберта Кессельринга. По замыслу гитлеровского командования, эти силы могли и должны были осуществить одну из самых решительных операций Восточной кампании.

Главное командование вермахта и генеральный штаб большое значение при подготовке этой операции придавали ее скрытности, внезапности, что, по их мнению, во многом обеспечило бы успех. Были изданы специальные указания о секретности подготовки, все перемещения частей предписывалось проводить только в ночное время, предусматривалось немало мероприятий по дезинформации советского командования. И как это ни странно, но и после того, как мы уже испытали огромные беды в результате оказавшегося для нас внезапным нападения 22 июня, противнику и при наступлении на Москву в какой-то мере удалось достичь внезапности. Маршал Василевский так пишет об этом в своих воспоминаниях: «Генеральный штаб, к сожалению, точно не предугадал замысла действий противника на Московском направлении».

А действия противника здесь можно было не только предугадать, но и просто выявить соответствующими разведывательными мероприятиями. Тем более что сюда, в группу армий «Центр», подтягивались огромные резервы: была передана 4-я танковая группа и два армейских корпуса из группы армий «Север», переместились с юга 2-я армия и 2-я танковая группа. Прибывало очень много пополнений — дивизии были доведены до 15-тысячного состава каждая, подвозились боеприпасы, техника, горючее и много другого необходимого обеспечения.

24 сентября в Смоленске в штабе группы армий «Центр» состоялось заключительное совещание по вопросу о проведении наступления. На совещании присутствовали главнокомандующий сухопутными войсками Браухич и начальник генерального штаба Гальдер. Было решено, что вся группа армий «Центр» начнет наступление 2 октября, а 2-я армия и 2-я танковая группа Гудериана, которая будет действовать на правом фланге, перейдут в наступление раньше — 30 сентября. Генерал Гудериан вспоминает: «Эта разница во времени начала наступления была установлена по моей просьбе, ибо 2-я танковая группа не имела в районе своего предстоящего наступления ни одной дороги с твердым покрытием. Мне хотелось воспользоваться оставшимся коротким периодом хорошей погоды для того, чтобы до наступления дождливого времени, по крайней мере, достигнуть хорошей дороги у Орла и закрепить за собой дорогу Орел — Брянск, обеспечив тем самым себе надежный путь для снабжения. Кроме того, я полагал, что только в том случае, если я начну наступление на два дня раньше остальных армий, входящих в состав группы армий «Центр», мне будет обеспечена сильная авиационная поддержка».

Итак, «Тайфун» разразился 30 сентября ударом танковой группы Гудериана и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта. Не встречая серьезного сопротивления, Гудериан рвался к Орлу, оказались под угрозой окружения 3-я и 13-и армии Брянского фронта. Нанеся мощный удар на правом фланге, гитлеровцы приковали все внимание нашего командования к этому направлению, а 2 октября нанесли еще более мощные удары по войскам Западного и Резервного фронтов. Все три наших фронта вступили в тяжелейшие бои.

Так началась великая Московская битва. Противнику удалось прорвать оборону наших войск, и в результате охватывающих действий с севера и с юга в направлении Вязьмы наши 19, 20, 24, 32-я и почти вся 16-я армии оказались в окружении в районе западнее этого города.

Битва за Москву 


К началу октября Жуков и руководимые им войска Ленинградского фронта выполнили возложенную на них задачу — непосредственная опасность захвата Ленинграда была ликвидирована.

5 октября 1941 года Жукова вызвал к аппарату Бодо Сталин и спросил:

— Товарищ Жуков, не можете ли вы незамедлительно вылететь в Москву? Ввиду осложнения обстановки на левом крыле Резервного фронта, в районе Юхнова, Ставка хотела бы с вами посоветоваться.

Жуков ответил: '— Прошу разрешения вылететь утром 6 октября.

— Хорошо, — согласился Сталин. — Завтра днем ждем вас в Москве,

Однако ввиду некоторых важных обстоятельств, возникших на участке 54-й армии, 6 октября Жуков вылететь не смог, о чем доложил Верховному. Вечером вновь позвонил Сталин.

— Как обстоят у вас дела? Что нового в действиях противника?

— Немцы ослабили натиск. По данным пленных, их войска в сентябрьских боях понесли тяжелые потери и переходят под Ленинградом к обороне. Сейчас противник ведет артиллерийский огонь по городу и бомбит его с воздуха.

Доложив обстановку, Жуков спросил Верховного, остается ли в силе его распоряжение о вылете в Москву.

— Да! — ответил Сталин. — Оставьте за себя генерала Хозина или Федюнинского, а сами завтра немедленно вылетайте в Ставку.

Почему Сталин так настаивал на возможно быстром приезде Жукова, читателям будет ясно из следующего эпизода.

5 октября в 17 часов 30 минут члену Военного совета Московского военного округа генералу К. Ф. Телегину поступило сообщение из Подольска: комендант Малоярославецкого укрепрайона комбриг Елисеев сообщал, что танки противника и мотопехота заняли Юхнов, прорвались через Малоярославец, идут на Подольск. От Малоярославца до Москвы около ста километров, и притом — прекрасное шоссе, по которому это расстояние танки могут пройти за два с половиной часа. Телегин понимал опасность такого прорыва, доложил в оперативное управление Генерального штаба о случившемся и стал перепроверять эти сведения через командующего ВВС округа полковника Сбытова, который несколько раз высылал к Юхнову опытных летчиков. Из Генерального штаба, видимо, доложили об этом и Верховному, потому что вскоре у Телегина зазвонил телефон и он услышал голос Берия, который резко и сухо задал вопрос:

— Откуда вы получили сведения, что немцы в Юхнове, кто вам сообщил?

Телегин доложил, откуда им получены такие сведения.

— Слушайте, что вы там принимаете на веру всякую чепуху? Вы, видимо, пользуетесь информацией паникеров и провокаторов...

Телегин стал убеждать Берия, что сведения точные, их доставили летчики, которым можно верить.

— Кто вам непосредственно докладывал эти сведения?

— Командующий ВВС округа полковник Сбытов.

— Хорошо...

Прошло немного времени, и позвонил сам Сталин.

Звонок лично Сталина — это было событие экстраординарное. Телегин пишет в своих воспоминаниях, что у него было такое чувство, «будто его ошпарили кипятком».

— Телегин? Это вы сообщили Шапошникову, что танки противника прорвались через Малоярославец?

— Да, я, товарищ Сталин.

— Откуда у вас эти сведения?

— Мне доложил из Подольска комбриг Елисеев. А я приказал ВВС немедленно послать самолеты и перепроверить, и еще также проверку осуществляю постами ВНОС...

— Это провокация. Прикажите немедленно разыскать этого коменданта, арестовать и передать в ЧК, а вам на этом ответственном посту надо быть более серьезным и не доверять всяким сведениям, которые приносит сорока на хвосте.

— Я, товарищ Сталин, полностью этому сообщению не доверял, немедленно принял меры для проверки и просил генерала Шарохина до получения новых данных Ставке не докладывать.

— Хорошо. Но впредь такие сведения надо проверять, а потом докладывать.

В это же время, когда происходили эти телефонные разговоры, командующего ВВС Московского военного округа полковника Н. А. Сбытова вызвал к себе начальник Особого отдела Красной Армии Абакумов. Он потребовал прибыть к нему немедленно. Когда Сбытов вошел к нему в кабинет, Абакумов резко и грозно спросил:

— Откуда вы взяли, что к Юхнову идут немецкие танки?

— Это установлено авиационной разведкой и дважды перепроверено.

— Предъявите фотоснимки.

— Летали истребители, на которых нет фотоаппаратов, но на самолетах есть пробоины, полученные от вражеских зениток. Разведка велась с малой высоты, летчики отчетливо видели кресты на танках.

— Ваши летчики — трусы и паникеры, такие же, видимо, как и их командующий. Мы такими сведениями не располагаем, хотя получаем их, как и Генштаб. Предлагаю вам признать, что вы введены в заблуждение, что никаких танков противника в Юхнове нет, что летчики допустили преступную безответственность и вы немедленно с этим разберетесь и сурово их накажете.

— Этого сделать я не могу. Ошибки никакой нет, летчики боевые, проверенные, и за доставленные ими сведения я ручаюсь.

— А чем вы можете подтвердить такую уверенность, какие у вас есть документы?

— Прошу вызвать командира 6-го истребительного авиакорпуса ПВО полковника Климова. Он, вероятно, подтвердит.

Абакумов стал вызывать Климова, а до его прибытия Сбытова задержали. Когда прибыл Климов, Сбытова снова вызвали в кабинет Абакумова.

— Чем вы можете подтвердить, что летчики не ошиблись, сообщив о занятии Юхнова танками противника? — обратился Абакумов к Климову.

— Я такими данными не располагаю, летали летчики округа.

Тогда Сбытов попросил вызвать начальника штаба корпуса полковника Комарова с журналом боевых действий, рассчитывая, что в журнале есть соответствующие записи. Комаров прибыл, но так же, как и Климов, заявил, что работу летчиков корпус не учитывает и в журнал боевых действий не заносит. После тяжелого и мрачного молчания Абакумов повернулся к Сбытову, сказал:

— Идите и доложите Военному совету округа, что вас следует освободить от должности как не соответствующего ей и судить по законам военного времени. Это наше мнение.

Сбытова спасло только то, что танки противника действительно оказались в Юхнове. Эти части от Юхнова не пошли на Москву, а повернули на Вязьму, в тыл армиям Резервного и Западного фронтов, отрезая им путь отхода к Можайскому оборонительному рубежу, а для развития наступления в сторону Москвы с этого рубежа вводились резервы противника, подход которых также был замечен нашей воздушной разведкой.


* * *

После разговора со Сталиным Жуков в своем ленинградском кабинете всю ночь отдавал необходимые распоряжения заместителям, начальнику штаба. Временное командование Ленинградским фронтом было передано им генералу И. И. Федюнинскому.

По прибытии в Москву Жукова встретил начальник охраны Сталина генерал Власик. Он сообщил, что Верховный болен и работает на квартире, куда просил немедленно приехать.

Когда Жуков вошел в комнату, там был Берия. Сталин, заканчивая с ним разговор, произнес:

— Ты поищи через свою агентуру подходы и прозондируй — на критический случай — возможности и условия заключения мира...

Берия ушел. Георгий Константинович сначала не придал значения концу фразы, которую услышал. Лишь много позднее понял, как он сам говорил, что речь шла о возможности заключения мира с гитлеровцами. Поражения, понесенные в первые месяцы войны, падение Киева, окружение пяти наших армий под Вязьмой, выход немцев на подступы к Москве явно сломили стального Сталина, он был в полной растерянности и был готов заключить мир, о кабальных условиях которого можно без труда догадаться...

...Жукова Сталин встретил сухо, в ответ на приветствие только кивнул головой. В нервном, гневном настроении он подошел к карте и, указав на район Вязьмы, сказал следующее — далее я цитирую воспоминания Жукова, восстанавливая в скобках текст, выброшенный при редактировании из его рукописи:

— Вот смотрите. (Плоды командования Западного фронта. — В этих словах слышалась горечь переживаний, и я слышал нотку упрека за свою рекомендацию о назначении Конева командующим фронтом.) Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не могу добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего доклада об истинном положении дел. А не зная, где и в какой группировке наступает противник и в каком состоянии находятся наши войска, мы не можем принять никаких решений. Поезжайте сейчас же в штаб Западного фронта, тщательно разберитесь в положении дел и позвоните мне оттуда в любое время. Я буду ждать.

Перед уходом Сталин спросил Жукова:

— Как вы считаете, могут ли немцы в ближайшее время повторить наступление на Ленинград?

— Думаю, что нет. Противник понес большие потери и перебросил танковые и моторизованные войска из-под Ленинграда куда-то на центральное направление. Он не в состоянии оставшимися силами провести новую наступательную операцию.

— А где, по вашему мнению, будут применены танковые и моторизованные части, которые перебросил Гитлер из-под Ленинграда?

— Очевидно, на Московском направлении. Но, разумеется, после пополнения и проведения ремонта материальной части.

Посмотрев на карту Западного фронта, Сталин сказал:

— Кажется, они уже действуют на этом направлении.

Простившись с Верховным, Жуков отправился к начальнику Генерального штаба Шапошникову, подробно изложил ему обстановку, сложившуюся на 6 октября в районе Ленинграда.

— Только что звонил Верховный, — сказал Шапошников, — приказал подготовить для вас карту западного направления. Карта сейчас будет. Командование Западного фронта находится там же, где был штаб Резервного фронта в августе, во время Ельнинской операции.

Борис Михайлович познакомил Жукова в деталях с обстановкой на Московском направлении и вручил ему распоряжение Ставки:


«Командующему Резервным фронтом. Командующему Западным фронтом. Распоряжением Ставки Верховного Главнокомандования в район действий Резервного фронта командирован генерал армии тов. Жуков в качестве представителя Ставки.

Ставка предлагает ознакомить тов. Жукова с обстановкой. Все решения тов. Жукова в дальнейшем, связанные с использованием войск фронтов и по вопросам управления, обязательны для выполнения.

По поручению Ставки Верховного Главнокомандования начальник Генерального штаба

Шапошников

6 октября 1941 г. 19 ч. 30 м.»


* * *

От Шапошникова Жуков немедленно поехал в штаб Западного фронта. Он так спешил, что не заехал домой. Ехали на двух машинах, в одной — охрана, в другой — Жуков на переднем сиденье, а на заднем — полковник Кузнецов и начальник охраны Бедов. По рассказу последнего я и воспроизвожу некоторые события этой ночи.

Направились в Можайск. На выезде из Москвы, в районе Поклонной горы, патруль приказал выключить фары.

Дорогой Жуков изучал обстановку, посвечивая фонариком на карту, полученную у Шапошникова.

Около полуночи приехали в Можайск, здесь Жуков заслушал полковника С. И. Богданова — коменданта укрепрайона и отдал ему распоряжения по подготовке обороны под Можайском.

Около 3 часов ночи выехали в штаб Западного фронта. Где он находился, точно не знали. При переезде Нары вброд машина застряла, пришлось ее вытаскивать тягачом. И вообще, дороги были очень плохие, «бьюик» часто застревал в колдобинах. Жуков нервничал, уходил вперед, пока вытаскивали машину.

Нашли штаб Западного фронта поздно ночью. Несмотря на поздний час, командование фронта заседало, В комнате, куда провели Жукова, были: командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев, начальник штаба фронта генерал В. Д. Соколовский, член Военного совета Н. А. Булганин и начальник оперативного отдела генерал-лейтенант Г. К. Маландин. Вид у них был не только усталый, но, как сказано в рукописи Жукова, какой-то «потрясенный».

Булганин сказал Жукову:

— Я только что говорил со Сталиным, но ничего не мог доложить, так как мы сами еще не знаем, что происходит с войсками фронта, окруженными западнее и севернее Вязьмы.

Жукову стала понятна их «потрясенность» — она происходила не только от катастрофического положения войск, но и от разноса Сталина. И дальше Жуков пишет: «В эту минуту никого из них не хотелось расспрашивать о том, что произошло на фронте».

Добавим от себя: Жуков понимал, что в таком состоянии они едва ли способны толково обрисовать обстановку. Он попросил доложить о положении войск начальника оперативного отдела генерал-лейтенанта Маландина и начальника разведотдела полковника Корнеева.

Обстановка была катастрофическая.

Огромное количество войск, которые могли бы наносить мощные удары по врагу, оказалось в окружении под Вязьмой. Это, несомненно, стало результатом ошибок, допущенных и Ставкой, и командованием фронтов, прикрывавших столицу.

Немецкой группе армий «Центр» противостояли на подступах к Москве три фронта: Западный (командующий генерал И. С. Конев), Резервный (командующий маршал С. М. Буденный) и Брянский (командующий генерал А. И. Еременко).

Жуков в своей книге (и в рукописи) подробно анализирует и эти ошибки, и действия войск (я в дальнейшем буду приводить краткие выдержки из этих двух источников).

«Войска всех этих трех фронтов около полутора месяцев стояли в обороне и имели достаточно времени на подготовку и развитие обороны в инженерном отношении, на отработку всей системы огня и увязку тактического и оперативного взаимодействия».

Скучная вещь цифры, в литературе принято избегать их, но в то же время цифры — убедительный и бесстрастный аргумент, они без эмоций, спокойно показывают, когда и сколько было сил у воюющих сторон. При сопоставлении этих цифр наглядно видно, каких сил было больше,

У кого хватит терпения, вникните в цифры, показывающие, как выглядели две огромные противостоявшие армии перед началом битвы за Москву. Кому это неинтересно, перелистните страницу.

Итак, у гитлеровцев три полевые армии, три танковые группы, 16 армейских корпусов, 8 моторизованных корпусов. Всего в этих объединениях было 76 дивизий, из них 50 пехотных, 14 танковых, 8 моторизованных, 3 охранные, 1 кавалерийская. И еще три отдельные бригады — две моторизованные и одна кавалерийская. Все дивизии полнокровные: пехотные — 15 200 человек, танковые — 14 400 человек, моторизованные — 12 600 человек. Всего в группе армий «Центр» было около 2 миллионов человек, что превосходило наполеоновскую армию, вступившую в Россию (600 тысяч человек), в три с лишним раза. И это только на одном направлении, а фронт был от Северного до Черного моря.

Наши три фронта под Москвой имели 15 армий: Западный — 6, Резервный — 6, Брянский — 3. Всего дивизий — 83, из них танковых — 1, мотострелковых — 2, кавалерийских — 9, танковых бригад — 13. Наши дивизии имели среднюю численность между 10 000 и 6 500 человек. Очень мало артиллерии и танков.

Таким образом, по количеству соединений наша сторона вроде бы имела преимущество над противником. Но когда раскрывается истинное содержание этих цифр, их наполненность реальными силами, то получается, что преимущество явно у гитлеровцев.

Надо еще учесть, что дело не всегда решают силы, большое значение имеет умение их применить, то самое военное искусство, которым владеют или не владеют военачальники, возглавляющие войска.

На первом этапе, при подготовке битвы за Москву, надо признать, военное мастерство было на стороне гитлеровцев. Они не только сумели за короткий срок восстановить боеспособность ослабевших в предыдущих боях дивизий, но еще мастерски провели перегруппировку (которую мы не заметили!) и создали на главных направлениях такие мощные ударные кулаки, что удержать их наши малочисленные на этих участках подразделения не могли. Именно подразделения — батальоны, роты, а не дивизии.

Почему так получилось? Да очень просто. Немцы стремились к концентрированному сосредоточению сил и достигли этого, а наши командиры выстраивали фронт с почти равномерным распределением количества километров на дивизию. Например, в 30-й армии на дивизию приходилось 17,5 километра фронта, в 19-й армии — 8 километров на дивизию. И вот в стык между этими армиями гитлеровцы бросили 12 дивизий! Только в стык! Значит, превосходство сил противника здесь было подавляющее. Если в 30-й армии дивизия удерживала 17 км, то на полк приходилось 8—9 км (два полка в первом эшелоне), а на батальон — до 4 км (два батальона полка в первом эшелоне). А у немцев на эти 4 километра были 1—2 дивизии! Несколько полков на роту! Кто же удержит такую силищу? Солдаты голыми руками? Винтовками и пулеметами? На них прут сотни танков, а у нас на Западном фронте тактическая плотность на 1 километр: танков — 1,5, противотанковых орудий — 1,5, орудий 76-мм калибра — 4,5. Вот и все. Вот и попробуй удержать такую армаду врага. Не на главном направлении, там, где у немцев сил было поменьше, наши 16, 19, 20, 24 и 32-я армии сдержали напор, но гитлеровцы на это и рассчитывали: пробив на флангах (на главных направлениях) наш фронт, ударные группировки обошли и окружили эти пять армий, создав Вяземский котел!

Напомню уже приводившееся ранее высказывание Жукова:

— Для нас оказалась неожиданной ударная мощь немецкой армии. Неожиданностью было и шести-восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях. Это и есть то главное, что предопределило наши потери первого периода войны.

Добавлю от себя: даже отступив до Москвы, наши полководцы еще не понимали этой тактики врага, а если и понимали, то не умели ей противостоять. Начало операции «Тайфун», окружение сразу пяти армий, убедительно подтверждает это.

Соотношение сил сторон все же создавало нашим обороняющимся войскам возможность вести успешную борьбу с наступающим врагом и, уж во всяком случае, возможность не дать себя разгромить и окружить свои основные группировки. Но для этого нужны были правильная оценка сложившейся обстановки, правильное определение, в каком направлении подготовляется удар врага, и своевременное сосредоточение своих главных сил и средств на тех участках и направлениях, где ожидается главный удар противника. Этого не сделали, и линейная оборона наших войск не выдержала удара. В результате, как уже говорилось, пять наших армий Западного фронта и оперативная группа Болдина оказались в окружении. На Брянском фронте немцы окружили еще две армии: 3-ю и 13-ю. Часть сил фронтов, избежав окружения и понеся большие потери, отходили туда, куда им позволяла обстановка.

Сплошного фронта обороны на западном направлении фактически уже не было, образовалась большая брешь, которую нечем было закрыть, так как никаких резервов в руках командования Брянского, Западного и Резервного фронтов не было. Нечем было закрыть даже основное направление на Москву. Все пути к ней, по существу, были открыты. Никогда с самого начала войны гитлеровцы не были так реально близки к захвату Москвы.

В штабе Западного фронта Жуков спросил у командующего И. С. Конева, что он намерен предпринять в этой тяжелой обстановке.

— Я приказал командующему 1б-й армией Рокоссовскому отвести армию через Вязьму, сосредоточившись в лесах восточнее Вязьмы, но части армии были отрезаны противником и остались в окружении. Сам Рокоссовский со штабом армии успели проскочить и сейчас находятся в лесу восточнее Вязьмы. Связи с Лукиным — командармом 19-й, Ершаковым — командармом 20-й у нас нет. Я не знаю, в каком они положении. С группой Болдина связь также потеряна. Нет у нас связи и с соседними фронтами. В 22, 29 и 30-ю армии правого крыла фронта, которые меньше пострадали, послан приказ отходить на линию Ржев — Сычевка. Закрыть центральное направление на Москву фронт сил не имеет.

Было 2 часа 30 минут ночи 8 октября, Жуков позвонил Сталину. Доложив обстановку на Западном фронте, сказав об окружении армий, Жуков произнес:

— Главная опасность сейчас заключается в слабом прикрытии на Можайской линии обороны. Бронетанковые войска противника могут поэтому внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска откуда только можно на Можайскую линию.

Сталин спросил:

— Что вы намерены делать?

— Выезжаю сейчас же к Буденному.

— А вы знаете, где штаб Резервного фронта?

— Буду искать где-то в районе Малоярославца.

— Хорошо, поезжайте к Буденному и оттуда сразу же позвоните мне.

Моросил мелкий дождь, густой туман стлался по земле, видимость была плохая. Утром 8 октября, подъезжая к полустанку Оболенское, увидели двух связистов, тянувших кабель в Малоярославец со стороны моста через реку Протву. Жуков спросил:

— Куда тянете, товарищи, связь?

— Куда приказано, туда и тянем, — не обращая на спросившего внимания, ответил рослый солдат.

Жуков назвал себя и сказал, что ищет штаб Резервного фронта,

Подтянувшись, тот же солдат ответил:

— Извините, товарищ генерал армии, мы вас в лицо не знаем, потому так и ответили. Штаб фронта вы уже проехали. Он был переведен сюда два часа назад и размещен в домиках в лесу, вон там, на горе. Там охрана вам покажет, куда ехать.

Машины повернули обратно. Вскоре Жуков был в комнате представителя Ставки армейского комиссара 1-го ранга Л. 3. Мехлиса, где находился также начальник штаба фронта генерал-майор А. Ф. Анисов. Мехлис говорил по телефону и кого-то здорово распекал. На вопрос, где командующий, начальник штаба ответил:

— Неизвестно. Днем он был в 43-й армии. Боюсь, как бы чего-нибудь не случилось с Семеном Михайловичем.

— А вы приняли меры к его розыску?

— Да, послали офицеров связи, они еще не вернулись. Закончив разговор по телефону, Мехлис, обращаясь к Жукову, спросил:

— А вы с какими задачами прибыли к нам?

Здесь я прерву пересказ из книги Жукова и сообщу читателям весьма любопытный комментарий Бедова, который присутствовал при этом разговоре.

— Мехлис, как это было в его характере, задал свой вопрос бесцеремонно и грубо. Жуков и раньше его недолюбливал. Больших усилий стоило Георгию Константиновичу, человеку вспыльчивому, сдержать себя и не ответить Мехлису в том же тоне. Жуков поступил мудро, нельзя было в такой сложной обстановке обострять еще и личные отношения. Поэтому Георгий Константинович не стал разговаривать с Мехлисом, подчеркнув тем самым свое к нему отношение, он просто достал предписание Ставки и молча протянул его. Мехлис прочитал и в прежнем вызывающем тоне огрызнулся:

— Так бы и сказали!..

Из разговоров с Мехлисом и Анисовым Жуков узнал очень мало конкретного о положении войск Резервного фронта и о противнике. Сел в машину и поехал в сторону Юхнова, надеясь на месте, в войсках, скорее выяснить обстановку.

И далее Жуков вспоминает: «Всю местность в этом районе я знал прекрасно, так как в юные годы исходил ее вдоль и поперек. В десяти километрах от Обнинского, где остановился штаб Резервного фронта, — моя родная деревня Стрелковка. Сейчас там остались мать, сестра и ее четверо детей. Как они? Что, если заехать? Нет, невозможно, время не позволяет! Но что будет с ними, если туда придут фашисты? Как они поступят с моими близкими, если узнают, что они родные генерала Красной Армии? Наверняка расстреляют! При первой же возможности надо вывезти их в Москву.

Через две недели деревня Стрелковка, как и весь Угодско-Заводский район, была занята немецкими войсками. К счастью, я успел вывезти мать и сестру с детьми в Москву».

Но тогда времени для личных дел не было, и Жуков не заехал в родную деревню.

Проехав до центра Малоярославца, он не встретил ни одной живой души. Город казался покинутым. Около здания райисполкома увидел две легковые машины. Как выяснилось, это были машины Буденного.

Войдя в исполком, Жуков увидел маршала, тот удивился:

— Ты откуда?

— От Конева.

Далее цитирую по рукописи Жукова, так как в ней были важные, на мой взгляд, детали, которые в книге не остались.

«— Ну как у него дела? Я более двух суток не имею с ним никакой связи. Вот и сам сижу здесь и не знаю, где мой штаб.

Я поспешил порадовать Семена Михайловича:

— Не волнуйся, твой штаб на сто пятом километре от Москвы, в лесу налево, за железнодорожным мостом через реку Протва. Там тебя ждут. Я только что разговаривал с Мехлисом и Богдановым. У Конева дела очень плохи. У него большая часть Западного фронта попала в окружение, и хуже всего то, что пути на Москву стали для противника почти ничем не прикрыты.

— У нас не лучше, — сказал Буденный, — 24-я и 32-я армии разбиты, и фронта обороны не существует. Вчера я сам чуть не угодил в лапы противника между Юхновом и Вязьмой. В сторону Вязьмы вчера шли большие танковые и моторизованные колонны, видимо с целью обхода с востока.

— В чьих руках Юхнов? — спросил я Семена Михайловича.

— Сейчас не знаю, — ответил С. М. Буденный. — Вчера там было до двух пехотных полков народных ополченцев 33-й армии, но без артиллерии. Думаю, что Юхнов в руках противника.

— Кто же прикрывает дорогу от Юхнова на Малоярославец?

— Когда я ехал сюда, — сказал Семен Михайлович, — кроме трех милиционеров, в Медыни никого не встретил. Местные власти из Медыни ушли.

— Поезжай в штаб фронта, — сказал я Семену Михайловичу. — Разберись с обстановкой и доложи в Ставку о положении дел на фронте, а я поеду в район Юхнова. Доложи Сталину о нашей встрече и скажи, что я поехал в район Юхнова, а затем в Калугу. Надо выяснить, что там происходит».

Жуков не доехал до Юхнова километров 10—12, здесь его остановили наши воины, они сообщили, что в Юхнове гитлеровцы и что в районе Калуги идут бои.

Георгий Константинович направился в сторону Калуги. Тут ему сообщили, что Верховный приказал ему к исходу 10 октября быть в штабе Западного фронта. А было на исходе 8 октября. Вспомните, сколько уже успел объехать и сделать Жуков за двое бессонных суток!

Скажем прямо, разве это дело — представителю Ставки мотаться по бездорожью, подвергаясь опасности, ради того, чтобы выяснить положение своих войск? Все это могли бы проделать офицеры Генштаба, а еще лучше и быстрее — офицеры штабов фронтов. Но тут, видимо, сказались не только плохая организация командования по сбору информации, но и характер, и стиль работы самого Жукова. Он всегда хотел все увидеть своими глазами, самому соприкоснуться и с противником, и со своими войсками.

Жуков еще раз заехал в штаб Резервного фронта. Здесь ему сказали, что поступил приказ о назначении его командующим Резервным фронтом. Однако он уже имел приказ Верховного о прибытии к исходу 10 октября в штаб Западного фронта. Жуков позвонил Шапошникову и спросил: какой же приказ выполнять? Шапошников пояснил:

— Ваша кандидатура рассматривается на должность командующего Западным фронтом. До 10 октября разберитесь с обстановкой на Резервном фронте и сделайте все возможное, чтобы противник не прорвался через Можайско-Малоярославецкий рубеж, а также в районе Алексина на Серпуховском направлении.

Вот такой авторитет, такая вера в организаторские способности Жукова у Сталина и Ставки были уже тогда: за два неполных дня ему поручалось организовать крупнейшие мероприятия фронтового масштаба!

Утром 10 октября Жуков прибыл в штаб Западного фронта, который теперь располагался в Красновидове — в нескольких километрах северо-западнее Можайска.

Дальше я опять привожу текст из рукописи. Здесь рассказывается об очень важных, на мой взгляд, событиях, показывающих, в каких условиях работали командующие, как сковывала их инициативу постоянно нависавшая над ними опасность расправы, сохранившаяся и в годы войны.

«В штабе работала комиссия Государственного Комитета Обороны в составе Молотова, Ворошилова, Василевского, разбираясь в причинах катастрофы войск Западного фронта. Я не знаю, что докладывала комиссия Государственному Комитету Обороны, но из разговоров с ее членами и по своему личному анализу основными причинами катастрофы основных группировок Западного и Резервного фронтов были... (Далее Жуков излагает эти причины, я их приводил выше, поэтому не повторяю. — В. К.)

Во время работы комиссии вошел Булганин и сказал, обращаясь ко мне:

— Только что звонил Сталин и приказал, как только прибудешь в штаб, чтобы немедля ему позвонил.

Я позвонил. К телефону подошел Сталин.

Сталин. Мы решили освободить Конева с поста командующего фронтом. Это по его вине произошли такие события на Западном фронте. Командующим фронтом решили назначить вас. Вы не будете возражать?

— Нет, товарищ Сталин, какие же могут быть возражения, когда Москва в такой смертельной опасности.

Сталин. А что будем делать с Коневым?

— Оставьте его на Западном фронте моим заместителем. Я поручу ему руководство группой войск на Калининском направлении. Это направление слишком удалено, и необходимо иметь там вспомогательное управление, — доложил я Верховному.

Сталин подозрительно спросил:

— Почему защищаете Конева? Он ваш дружок?

— Мы с ним никогда не были друзьями, знаю его по службе в Белорусском округе.

Сталин. Хорошо. В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта, части, находящиеся на Можайской оборонительной линии, и резервы Ставки, которые находятся в движении к Можайской линии. Берите быстрее все в свои руки и действуйте.

— Принимаюсь за выполнение указаний, но прошу срочно подтягивать более крупные резервы, так как надо ожидать в ближайшее время наращивания удара гитлеровцев на Москву.

Войдя в комнату, где работала комиссия, я передал ей свой разговор со Сталиным.

Разговор, который был до моего прихода, возобновился. Конев обвинял Рокоссовского в том, что он не отвел 16-ю армию, как было приказано, в лес восточнее Вязьмы, а отвел только штаб армии. Рокоссовский сказал:

— Товарищ командующий, от вас такого приказания не было. Было приказание отвести штаб армии в лес восточнее Вязьмы, что и выполнено.

Лобачев. Я целиком подтверждаю разговор командующего фронтом с Рокоссовским. Я сидел в это время около него.

С историей этого вопроса, сказал я, можно будет разобраться позже, а сейчас, если комиссия не возражает, прошу прекратить работу, так как нам нужно проводить срочные меры. Первое: отвести штаб фронта в Алабино. Второе: товарищу Коневу взять с собой необходимые средства управления и выехать для координации действий группы войск на Калининское направление. Третье: Военный совет фронта через час выезжает в Можайск к командующему Можайской обороной Богданову, чтобы на месте разобраться с обстановкой на Можайском направлении.

Комиссия согласилась с моей просьбой и уехала в Москву».

Против этой цитаты на полях рукописи написано редакторское замечание: «Надо ли это все ворошить?» Мне же кажется, что о таком поведении Жукова нам знать необходимо. Не нужно быть очень проницательным человеком, чтобы понять: описанное выше очень похоже на случившееся не так давно на западном направлении, когда в результате разбирательства менее представительной комиссии во главе с Мехлисом были расстреляны командующий фронтом генерал армии Павлов, начальник штаба фронта генерал-лейтенант Климовских и другие генералы и офицеры. Здесь Жуков, по сути дела, спас Конева и других. Сталин по отношению к Коневу за катастрофу на Западном фронте был настроен однозначно отрицательно. Не сносить бы ему головы! Жуков это понял и, используя напряженность обстановки, умело и тонко вывел Конева из-под удара, попросив его к себе в заместители. (Знал бы Георгий Константинович, что много лет спустя Конев отплатит ему за это спасение, как говорится, черной неблагодарностью! Но об этом рассказ впереди.) В одной из бесед с Константином Симоновым Жуков, вспоминая этот эпизод, сказал:

— Думаю, что это решение, принятое Сталиным до выводов комиссии, сыграло большую роль в судьбе Конева, потому что комиссия, которая выехала к нему на фронт во главе с Молотовым, наверняка предложила бы другое решение. Я, хорошо зная Молотова, не сомневался в этом...

Через два дня после того, как я начал командовать фронтом, Молотов позвонил мне. В разговоре с ним шла речь об одном из направлений, на котором немцы продолжали продвигаться, а наши части продолжали отступать. Молотов говорил со мной в повышенном тоне. Видимо, он имел прямые сведения о продвижении немецких танков на этом участке, а я к тому времени не был до конца в курсе дела. Словом, он сказал нечто вроде того, что или я остановлю это угрожающее Москве наступление, или буду расстрелян. Я ответил ему на это:

— Не пугайте меня, я не боюсь ваших угроз. Еще нет двух суток, как я вступил в командование фронтом, я еще не полностью разобрался в обстановке, не до конца знаю, где что делается. Разбираюсь в этом, принимаю войска.

В ответ он снова повысил голос и стал говорить в том духе, что, мол, как же это так, не суметь разобраться за двое суток. Я ответил, что, если он способен быстрее меня разобраться в положении, пусть приезжает и вступает в командование фронтом. Он бросил трубку, а я стал заниматься своими делами.


* * *

Читая воспоминания Жукова о его приезде на Западный фронт, о том, как он искал штабы фронтов, не создается ли у вас впечатление о каком-то вакууме, о какой-то пустоте? Жуков ездит, преодолевая большие пространства, и не встречает наших войск. Почему же немцы не продвигаются к Москве и не овладевают ею? Очевидно, такое впечатление возникает из-за того, что Жуков ездил по тылам, в районе штабов фронтов, где войск, собственно, и не должно быть, за исключением резервов, которых к тому времени в распоряжении командования ни Западного, ни Резервного фронтов уже не было.

Ну а на передовой, там, где непосредственно соприкасались наступающие и отступающие части, там бои продолжались. И если мы мало знаем об этих боях и о тех мужественных людях, которые сдерживали там врага, то это из-за того, что было потеряно управление войсками — от дивизионных штабов до Верховного Главнокомандующего. Напомню слова Сталина, сказанные Жукову: он не может выяснить, что происходит на линии фронта, кто остался в окружении, кто оказывает сопротивление. Штабы фронтов тоже, как видим, не знали обстановки и положения частей. Вот в такие трудные минуты как раз и совершают свои подвиги герои, которые чаще всего остаются неизвестными.

Там, на передовой и в окружении, из последних сил выбивались роты и батальоны, остатки полков и дивизий, делая все, чтобы сдержать наступление врага. О них не писали в эти дни в газетах, не оформляли наградные документы на отличившихся, потому что всем было не до того. Надо было остановить могучий вал войск противника, который, превосходя во много раз силы обороняющихся, продвигался вперед. Потом политработники и журналисты найдут героев этих боев, но, увы, только тех, кто остался в живых, кто может рассказать о том, что делал сам или видел, как мужественно сражались другие. Ну а те, кто погиб в бою и совершил, может быть, самые главные подвиги? О них так никто и не узнает. Да и не принято в дни неудач, после отступлений, после того как оставлены города, села, говорить о геройских делах. Какое геройство, если драпали на десятки и сотни километров? Какие наградные реляции, когда столько погибло людей и потеряно техники?

Но все же в те часы и дни, когда Георгий Константинович искал в тылу командование фронтов, воины в передовых частях сражались и сдерживали противника. И это были герои! Жуков в своей книге пишет: «Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались не напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, еще ждет должной оценки».


* * *

Бои не затихали ни на секунду, они велись днем и ночью, но это если рассматривать ситуацию в тактическом отношении. Что же касается оперативного масштаба, то здесь случилась пауза. Дело в том, что, окружив столько наших армий, гитлеровцы должны были их удержать в этом кольце и уничтожить. На это им требовалось больше 28 дивизий. А это значит, что из ударных группировок, из тех могучих таранов, которые были направлены севернее и южнее Москвы для ее охвата, эти двадцать восемь дивизий были вынуты и остались в тылу.

Как же немецкое командование пыталось выйти из тех трудностей, с которыми оно встретилось, несмотря на победное начало наступления? Давайте опять заглянем в дневник Гальдера. Вот что он пишет 5 октября, в день, когда Сталин, почувствовав, что катастрофа произошла, звонил Жукову в Ленинград и просил его немедленно приехать:

«Сражение на фронте группы армий «Центр» принимает все более классический характер (Канны всегда были образцом для всех немецких генералов, и вот в этой операции они, как это было уже не раз в приграничных сражениях, вновь стремились к достижению этого классического образца. — В. К.). Танковая группа Гудериана вышла на шоссе Орел — Брянск. Части противника, контратаковавшие левый фланг танковой группы Гудериана, отброшены и будут в дальнейшем окружены. 2-я армия быстро продвигается своим северным флангом, почти не встречая сопротивления противника. Танковая группа Гепнера, обходя с востока и запада большой болотистый район, наступает в направлении Вязьмы. Перед войсками правого фланга танковой группы Гепнера, за которым следует 57-й моторизованный корпус из резерва, до сих пор не участвовавший в боях, противника больше нет».

Запись 6 октября: «В целом можно сказать, что операция, которую ведет группа армий «Центр», приближается к своему апогею — полному завершению окружения противника».

Запись 7 октября, в тот день, когда Жуков уже ездил по тылам Западного фронта: «Сегодня танковая группа Гепнера соединилась с танковой группой Гота в районе Вязьмы. Это крупный успех, достигнутый в ходе 5-дневных боев. Теперь необходимо как можно скорее высвободить танковую группу Гепнера для нанесения удара по юго-восточному участку московского оборонительного фронта, быстро перебросив к Вязьме пехотные соединения 4-й армии».

Вот в этой записи и видна причина паузы, возникшей в наступлении противника: танковые соединения только-только сомкнулись, но полевые армии еще не подошли, поэтому действительно наступление должно было приостановиться.

Запись 8 октября: «Окружение группировки противника в районе Вязьмы завершено и обеспечено от возможных ударов противника извне с целью деблокирования окруженных соединений».

9 октября Гальдер, несмотря на сухость и точность его военного языка, все же с явным восторгом записывает: «Бои против окруженной группировки противника в районе Вязьмы носят прямо-таки классический характер. Вне котла 4-я армия выступает правым флангом на Калугу, а 9-я сосредоточивает силы на северном фланге для удара по району Ржева».

Это, как видим, уже вытягиваются щупальца, а точнее, клинья в сторону Москвы для охвата ее с севера и с юга.

Такова была обстановка, в которой Жуков 10 октября 1941 года в 17 часов получил тот самый приказ Ставки, согласно которому Западный и Резервный фронты объединялись в Западный фронт, командовать которым поручалось ему.

Из этого приказа, из того, что Жукову отдаются все силы фронтов, которые еще остались под Москвой, и выполняется его пожелание насчет назначения Конева его заместителем, отчетливо видно, что Сталин как бы говорит: делай все, что хочешь, но только не допусти гитлеровцев в Москву.

Но что можно было сделать в такой тяжелейшей обстановке? Большинство сил оказалось в окружении. Тех частей, которые отходят перед наступающим противником, безусловно, недостаточно для того, чтобы остановить его продвижение. Резервов нет — Ставка не располагает готовыми частями, а с Дальнего Востока и из других районов прибытие войск задерживается. Если Сталин, отправляя Жукова в Ленинград, назвал сложившуюся там ситуацию безнадежной, то, наверное, к тому, что сейчас происходило под Москвой, это слово можно было применить с еще большим основанием.

И вот здесь, под Москвой, мы еще раз убедимся, что для талантливого полководца, каким был Жуков, действительно не существует безвыходных положений. Быстро и реально оценив создавшуюся обстановку и прекрасно зная тактику врага, Жуков приходит к выводу, что противник не может сейчас наступать на ширине всего фронта. У него не хватит для этого сил, много соединений он вынужден использовать для уничтожения наших окруженных армий. Следовательно, и нам нет необходимости создавать сплошной фронт обороны перед Москвой. Зная повадки врага: наступать вдоль дорог и наносить удары танковыми и механизированными клиньями, Жуков принимает решение — в первую очередь организовать прочную оборону на направлениях вдоль дорог, где противник будет пытаться наступать, охватывая Москву, а именно — на Волоколамском, Можайском, Калужском шоссе. Здесь надо сосредоточить все, что окажется сейчас под руками, главным образом артиллерию и противотанковые средства. Сюда нацелить силы имеющейся авиации.

Самым опасным было Можайское направление. Там, на подступах к Бородину, к тому самому Бородинскому полю, где в 1812 году наши предки дали генеральное сражение Наполеону, уже находились части противника. На Можайскую линию обороны, как мы знаем, сосредоточивало силы и командование Резервного фронта. Именно сюда, на наиболее угрожающее направление, и выезжает Жуков с членом Военного совета Н. А. Булганиным.

На этом рубеже особенно стойко сражалась стрелковая дивизия под командованием полковника В. И. Полосухина. Жуков убедился, что на Полосухина можно положиться, что он удержит занимаемые позиции, но тем не менее, не теряя времени, искал другие части, чтобы укрепить здесь оборону. На этом направлении войсками 5-й армии и всем, что можно было сюда собрать, командовал генерал-майор Д. Д. Лелюшенко, а после его ранения генерал-майор Л. А. Говоров.

Волоколамское направление он приказал оборонять генерал-лейтенанту К. К. Рокоссовскому, в распоряжении которого было только командование его 16-й армии, войска же этой армии, как помним, остались в окружении. Жуков подчинил Рокоссовскому все, что можно, из отходящих частей, он знал Рокоссовского как умелого и волевого генерала и надеялся, что он удержит Волоколамское направление.

33-я армия во главе с генерал-лейтенантом М. Г. Ефремовым сосредоточилась на Наро-Фоминском направлении. На Малоярославском направлении получила задачу обороняться 43-я армия генерал-майора К. Г. Голубева. Калужское направление перекрыла 49-я армия генерал-лейтенанта И. Г. Захаркина. На Калининское направление, наиболее удаленное от штаба фронта, где действия противника и обороняющихся носили более самостоятельный характер, Жуков направил своего вновь назначенного заместителя генерала И. С. Конева с оперативной группой.

Поставил боевые задачи Жуков и войскам, находившимся в окружении. Он объединил командование всеми окруженными частями в руках командующего 19-й армией генерала М. Ф. Лукина и поручил ему руководить боями и выводом частей из кольца. По давно установившемуся правилу, известному не только из теории, но и из практики, окруженную группировку противника надо дробить и уничтожать по частям. Гитлеровцы и пытались это сделать в районе Вязьмы. Но, понимая их замысел, генерал Лукин старался не допустить дробления войск и организовал упорное сопротивление внутри кольца. В течение недели окруженные войска активными действиями приковывали к себе значительные силы противника. Затем они предприняли попытку прорыва. Немногие соединились со своими частями, но все-таки часть сил прорвалась.


* * *

10 октября, когда Жуков вступил в командование фронтом, на полосах газеты «Фелькишер беобахтер» пестрели такие заголовки: «Великий час пробил: исход Восточной кампании решен», «Военный конец большевизма...», «Последние боеспособные советские дивизии принесены в жертву». Гитлер, выступая в Спортпаласе на торжестве по случаю одержанной победы, произнес: «Я говорю об этом только сегодня потому, что сегодня могу совершенно определенно заявить: противник разгромлен и больше никогда не поднимется!»

Командующего группой армий «Центр» фон Бока даже испугала такая парадная шумиха в Берлине. Он сказал Браухичу:

— Разве вы не знаете, каково действительное положение дел? Ни Брянский, ни Вяземский котлы еще не ликвидированы. Конечно, они будут ликвидированы. Однако будьте любезны воздержаться от победных реляций!

В ответ главнокомандующий Браухич напомнил фельдмаршалу:

— Не забывайте о намерении Гитлера 7 ноября вступить в Москву и провести там парад. Я советую вам форсировать наступление.

В тот же день, 10 октября, Гальдер во время прогулки верхом упал с лошади и вывихнул ключицу. Его отправили в госпиталь, поэтому в его дневнике отсутствуют записи с 10 октября по 3 ноября. Свою первую запись после излечения Гальдер сделал 3 ноября 1941 года и дал в ней обобщенные сведения за те 23 дня, которые он отсутствовал. Не буду приводить его записи по другим фронтам, познакомимся только с положением группы армий «Центр», которая наступала на Москву против Западного фронта Жукова. Все эти дни продолжалось осуществление плана операции «Тайфун». Гальдер делает свои записи о ходе этого сражения. Вот что он пишет: «Группа армий «Центр» подтягивает 2-ю армию (усиленную подвижными соединениями) на Курск, чтобы в дальнейшем развивать наступление на Воронеж. Однако это лишь в теории. На самом деле войска завязли в грязи и должны быть довольны тем, что им удается с помощью тягачей кое-как обеспечить подвоз продовольствия. Танковая группа Гудериана, медленно и с трудом продвигаясь, подошла к Туле (от Орла). 4-я армия во взаимодействии с танковой группой Гепнера прорвала оборонительную позицию противника (прикрывающую Москву) на участке от Оки (в районе Калуги) до Можайска. Однако намеченный севернее этого участка прорыв танковой группы Рейнгардта (который принял 3-ю танковую группу от Гота) на Клин из-за тяжелых дорожных условий осуществить не удалось. 9-й армии после тяжелых боев удалось стабилизировать положение в районе Клина и создать достаточно сильную оборону на своем северном фланге».

Как видим, в этих записях уже нет восторженных восклицаний о классическом развитии операции или о блестящем продвижении вперед с охватом Москвы. Темп наступления явно сбился, за 20 дней части противника продвинулись еле-еле, и уже нужно искать оправдание этой замедленности. В данном случае это грязь и плохие дороги (потом будут снег и морозы). Разумеется, нельзя отрицать, что распутица и бездорожье затрудняли продвижение танков, артиллерии и автотранспорта гитлеровцев. Но все же главной причиной потери темпа был наш отпор на всех главных направлениях армиям наступающих. Вот чего достиг Жуков небольшими силами, используя их именно на тех направлениях, где было острие наступления противника. Его предположения оправдались, немногие силы, которыми он располагал, оказались там, где нужно, и продвижение противника, как видим, становилось все медленнее и медленнее.

После войны Лев Безыменский, известный журналист и знаток немецких военных документов, во время одной из поездок в Западную Германию исследовал сохранившийся в архиве дневник фельдмаршала фон Бока. Этот документ интересен тем, что писался не для печати и поэтому достаточно достоверен. По нему можно довольно точно воспроизвести ход решений фон Бока и все детали действий противника, против которого вел бои Жуков под Москвой.

Главным беспокойством фон Бока в начальные дни октября было то, чтобы танковые части его группы армий не ввязались в уничтожение окруженных советских армий, а двигались дальше, дабы не позволить нам создать новый фронт обороны на подступах к Москве.

7 октября Бок приказывает 2-й танковой группе Гудериана взять Тулу и двигаться дальше на Коломну и Серпухов, 4-й танковой группе идти на Москву по шоссе Вязьма — Москва, 4-й и 9-й армиям вместе с 3-й танковой группой двигаться на Калугу и Гжатск и дальше на Москву. На Малоярославец двигалась дивизия СС «Рейх», а за нею шли 57-й и 10-й танковые корпуса.

На пути этой мощной танковой механизированной группы встали курсанты Подольских училищ, пехотного и артиллерийского, батарея 222-го зенитного артиллерийского полка, которая стала вести огонь по танкам, и подразделения 17-й танковой бригады. Шесть суток эти замечательные воины удерживали и отбивали натиск мощнейшей танково-механизированной армады. Шесть суток! Только представьте себе, как молодые курсанты, не имеющие достаточного количества средств для борьбы с танками, несмотря ни на что, сдерживают и не пропускают противника к Москве! Как трудно было Жукову, с какими истерзанными частями он отбивал противника!

В эти дни к Боку прибыл главнокомандующий сухопутными войсками Браухич. Ознакомившись с обстановкой, он настоятельно потребовал послать в обход Москвы с севера, со стороны железной дороги Ленинград — Москва, 3-ю танковую группу. Опытный Бок возражал, предупреждая, что танковые группы Рейнгардта и Гудериана в этом случае разойдутся слишком далеко, но Браухич добился того, что Бок получил на это соответствующий приказ еще и сверху. Наступающие части 13 октября овладели Калугой. 15 октября Гепнер со своей танковой группой делает новый рывок вперед и прорывается через Московскую линию обороны. В штабе Гепнера делают такую запись: «Падение Москвы кажется близким».


* * *

В один из этих напряженных дней Сталин позвонил Жукову и спросил:

— Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

Жуков некоторое время думал, наверное, эти секунды были для Сталина очень тягостны. Жуков же отчетливо подумал, какую ответственность он берет на себя любым — положительным или отрицательным — ответом. Проще было уклониться от однозначного суждения, но это было не в его характере. А главное — он был уверен, что предпринял все возможное и невозможное, чтобы отстоять столицу, поэтому твердо сказал:

— Москву, безусловно, удержим. Но нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.

— Это неплохо, что у вас такая уверенность. Позвоните в Генштаб и договоритесь, куда сосредоточить две резервные армии, которые вы просите. Они будут готовы в конце ноября. Танков пока дать не сможем.

Этот разговор, очень не характерный для Сталина, встревожил и Жукова. Георгий Константинович вызвал к себе начальника охраны Бедова и сказал ему:

— Что-то очень тревожно в Москве. Поезжайте немедля в город, посмотрите, что там делается. Узнайте, где работают Верховный, начальник Генштаба. — Жуков помолчал и добавил доверительно: — Делать это надо очень осторожно. Понимаете?

Бедов попросил:

— Разрешите мне взять вашу машину, на ней пропуск на въезд в Кремль и ваши номера, которые все знают, иначе мне в Кремль не попасть, да и вообще по городу проехать свободнее.

Бедов выполнил поручение Жукова, он побывал в Кремле, узнал, что Сталин работает там. На своем месте в Генеральном штабе был и Шапошников.

Бедов подробно рассказал мне об этой поездке. Чтобы читатели лучше представили себе, что тогда происходило в городе, я добавлю для полноты картины сведения из других источников.

В Москве в эти дни было неспокойно. О новом наступлении немецких войск узнали, конечно, не только в военных учреждениях, но и почти все жители Москвы. Артиллерийская канонада и бомбежки слышны были всем. Вот что сказано в воспоминаниях начальника тыла Красной Армии генерала А. В. Хрулева, человека, которому можно верить и который хорошо знал обстановку:

«Утром 16 октября мне позвонил начальник Генштаба маршал Б. М. Шапошников и передал приказ Сталина всем органам тыла немедленно эвакуироваться в Куйбышев. Ставка должна была согласно тому же приказу переехать в Арзамас. Для вывоза Ставки мне было приказано срочно подготовить специальный поезд. Позднее в тот же день у меня состоялся разговор со Сталиным, который подтвердил это распоряжение...»

Решение об эвакуации государственных учреждений, Генерального штаба и Ставки подтверждается и постановлением Государственного Комитета Обороны об эвакуации Москвы, где говорилось о необходимости немедленно начать эвакуацию правительства, Верховного Совета, наркоматов, дипломатического корпуса и других учреждений, о вывозе ценностей и исторических реликвий из Оружейной палаты Кремля. В одну из ночей, соблюдая строжайшую тайну, извлекли из Мавзолея тело В. И. Ленина и отправили под особой охраной в специальном вагоне в Куйбышев.

Был в этом постановлении и такой пункт, о существовании которого Сталину очень не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, особенно когда стало ясно, что Москва выстояла. В нем было сказано, что товарищ Сталин должен эвакуироваться сразу же после издания этого постановления.

Как же можно допустить, чтобы народ узнал о колебаниях великого полководца, о его попытке, прямо скажем, удрать из Москвы, когда войска из последних сил обороняли столицу? Поэтому долгие годы текст этого постановления не публиковался, во всяком случае до 1988 года.

Как только в Москве приступили к широкой эвакуации населения и учреждений, началось то, что назвали позже «московской паникой», — беспорядки, о которых ходило и до сих пор ходит много слухов. Многие очевидцы подтверждают, что действительно в городе растаскивали товары из магазинов, складов, да, собственно, даже и не растаскивали, а было такое полуофициальное разрешение все разбирать.

О том, что происходило в эти дни в Москве, несколько раз публиковал обширные статьи журналист Лев Колодный. Ниже я пересказываю несколько эпизодов из них. Вот выдержки из двух писем, которые ему прислали читатели. В. Л. Таубен сообщил: «В тот день на Большой Полянке я видел своими глазами: склады магазинов были открыты, продукты выдавались бесплатно всем, кто хотел их взять. Естественно, многие, я в том числе, восприняли это как знак предстоящей сдачи Москвы». Москвичка Э. Борисова пишет: «Утром того дня вдруг заговорило радио (черная тарелка), без всякого представления кто-то сообщил, что Москва находится в угрожающем положении и поэтому предлагается уезжать или уходить из города кто как может. Единственная дорога свободная — шоссе Энтузиастов, железная дорога — Ярославская. Предлагалось получить двухнедельное пособие на службе. И все. Кто говорил, от чьего имени, так и осталось неизвестным».

На вокзалах грузились эшелоны заводов и учреждений. Множество людей уходило пешком по шоссе — на восток страны.

Лихорадочно, торопливо работало в эти ночи (а по случаю спешки — даже днем) ведомство Берия. Срочно уничтожались арестованные и отбирались те, кого предстояло вывезти. Говорят, именно в эти дни были случаи, когда в тюрьмах Москвы расстреливали сотни человек в сутки. Наиболее «ценных» арестованных, которых готовили в качестве участников грандиозного процесса, похожего на «военный заговор» 1937—1938 годов, отправили под усиленным конвоем в Куйбышев. В этой группе были дважды Герой Советского Союза, помощник начальника Генерального штаба Я. Смушкевич, бывший заместитель наркома обороны и командующий советской авиацией генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза П. Рычагов и его жена, тоже летчица, генерал-полковник, начальник управления ПВО страны Герой Советского Союза Г. Штерн...

Только прибыли вагоны с узниками на место, как вслед им, 18 октября, пришло предписание наркома НКВД генерального комиссара государственной безопасности Берия — немедленно расстрелять 25 заключенных, среди которых находились и вышеназванные военачальники. Приказ был выполнен немедленно, все были расстреляны без суда и следствия.

В Москве начались грабежи и беспорядки, которые чинили дезертиры и всякая другая нечисть. 19 октября Государственный Комитет Обороны принял постановление о введении в Москве осадного положения. В первых строках говорилось о Жукове: «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100—120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову». Дальше говорилось о введении комендантского часа и о строжайшем наведении порядка в Москве органами охраны и войсками НКВД и милиции и предписывалось: «Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте».


* * *

1 ноября Жукова вызвали в Москву. Сталин сказал:

— Мы хотим провести в Москве кроме торжественного заседания по случаю годовщины Октября и парад войск. Как вы думаете, обстановка на фронте позволит нам провести эти торжества?

Жуков ответил:

— В ближайшие дни враг не начнет большого наступления. Он понес в предыдущих сражениях серьезные потери и вынужден пополнять и перегруппировывать войска. Против авиации, которая наверняка будет действовать, необходимо усилить ПВО и подтянуть к Москве истребительную авиацию с соседних фронтов.

Утром 6 ноября позвонил Сталин:

— Завтра будем проводить парад. А сегодня вечером будет торжественное заседание Моссовета. Для безопасности проведем его на станции метро Маяковская. Позволит ли вам обстановка приехать на заседание?

Жуков присутствовал на этом торжественном заседании. Но на трибуне Мавзолея во время парада он не был, находился на командном пункте, готовый немедленно принять все необходимые меры, если гитлеровцы попытаются кинуться на Москву.

Для всей страны парад стал неожиданным, потрясающе радостным событием. Поэтому мне хочется коротко рассказать о том, что происходило тогда на Красной площади. Рассказать не от себя, — я в этот день был еще заключенным в одном из лагерей Сибири и писал письма Калинину с просьбой отправить меня на фронт.

Это был парад хотя и традиционный, но необыкновенный. Парад не только военный, но и политический, парад-вызов, парад презрения к врагу, парад-пощечина: вот вам! Вы кричите о взятии Москвы, а мы проводим свой обычный праздничный парад!

В дни, когда враг находился в нескольких десятках километров от города, проведение парада было очень рискованным. Ведь если бы немцы узнали о нем, они могли обеспечить десятикратное превосходство наземных и воздушных сил, пронзить, как ударом кинжала, нашу оборону на узком участке и ворваться прямо на Красную площадь. Разумеется, это предположение гипотетическое, однако же и не слишком. Немцы ведь не раз прошибали нашу оборону своими клиньями за короткое время и на большую глубину.

Но на этот раз они удара не подготовили. Их разведка не узнала о сюрпризе. Когда начался парад, только в эту минуту была включена радиостанция и пошла трансляция на весь мир. Ее, конечно, услышали и в Берлине, и в «Волчьем логове», но все это было так неожиданно, так невероятно, что не знали, что же предпринять. Все боялись доложить Гитлеру о происходящем. Он сам, совершенно случайно включив радиоприемник, услышал музыку марша и твердую поступь солдатских сапог. Фюрер сначала принял это за трансляцию о каком-то немецком торжестве, но, услышав русскую речь, команды на русском языке, понял, что происходит. Фюрер кинулся к телефону. Он понимал — ругать разведчиков и генштабистов не время, они ничего не успеют предпринять, поэтому позвонил сразу в штаб группы армий «Центр».

Услыхав голос телефониста, стараясь быть спокойным, чтоб не напугать отозвавшегося, сдержанно сказал:

— У телефона Гитлер, соедините меня с командиром ближайшей бомбардировочной эскадры.

Некоторое время Гитлер слышал в трубке только обрывки фраз, щелчки переключения на коммутаторах. В эти секунды в нем, будто переключаясь со скорости на скорость, разгорался гнев. Взволнованный голос закричал в трубке:

— Где, где фюрер, я его не слышу!

— Я здесь, — сказал Гитлер. — Кто это?

— Командир двенадцатой бомбардировочной генерал...

— Вы осел, а не генерал. У вас под носом русские устроили парад, а вы спите, как свинья!

— Но погода, мой фюрер... она нелетная... снег... — Голос генерала прерывался.

— Хорошие летчики летают в любую погоду, и я докажу вам это. Дайте мне немедленно лучшего летчика вашей дивизии!

Лучшие летчики были где-то далеко, на полковых аэродромах, генерал, глядя на трубку, как на змею, поманил к себе офицера, случайно оказавшегося в кабинете. Офицер слышал, с кем говорил командир дивизии, лихо представился:

— Обер-лейтенант Шранке у телефона!

Гитлер подавил гнев и заговорил очень ласково, он вообще разносил только высших военных начальников, а с боевыми офицерами среднего и младшего звена всегда был добр.

— Мой дорогой Шранке, вы уже не обер-лейтенант, вы капитан, и даже не капитан, а майор. У меня в руках Рыцарский крест — это ваша награда. Немедленно поднимайтесь в воздух и сбросьте бомбы на Красную площадь. Этой услуги я никогда не забуду!

— Немедленно вылетаю, мой фюрер! — воскликнул Шранке и побежал к выходу.

Услыхав потрескивание в трубке, командир дивизии поднес ее к уху — там звучал голос Гитлера:

— Генерал, генерал, куда вы пропали?

— Я здесь, мой фюрер, — сказал упавшим голосом генерал и тоскливо подумал: «Сейчас он меня разжалует». Но Гитлер понимал: сейчас главное — успеть разбомбить парад: времени для разжалования и нового назначения нет.

— Генерал, даю вам час для искупления вины. Немедленно вслед за рыцарем, которого я послал, вылетайте всем вашим соединением. Ведите его сами. Лично! Жду вашего рапорта после возвращения. Все.

Вновь испеченный майор Шранке через несколько минут был уже в воздухе. Он видел, как вслед за ним взлетали тройки других бомбардировщиков. Облачность была плотная, идти надо было по компасу и по расчету дальности. Он приказал штурману тщательно проделать все эти расчеты для точного выхода на цель.

...Шранке не долетел до Москвы, его самолет и еще двадцать пять бомбардировщиков были сбиты на дальних подступах, остальные повернули назад.


* * *

Стремясь к максимальной подлинности при описании событий, я дальше воспользуюсь рассказом очевидца, который не только присутствовал на том параде, но и описал его в газете тогда же, в ноябре 1941 года. Писатель Евгений Захарович Воробьев — мой старый добрый друг, я еще расспросил его с пристрастием о том параде, выясняя побольше деталей, и дополнил ими его ранее опубликованную газетную статью.

— Я был корреспондентом газеты Западного фронта «Красноармейская правда», — начал Евгений Захарович. — Корреспонденты других газет на этот раз собрались у левого крыла Мавзолея. На довоенных парадах здесь обычно стояли дипломаты, военные атташе. Теперь дипломатического корпуса на параде не было — посольства эвакуировались в Куйбышев. Мы стояли так близко, что я слышал, как Сталин, выйдя на балкон Мавзолея, где, видимо, ветер был сильнее, чем у нас внизу, сказал:

— А здорово поддувает...

И потом немного позже, радуясь непогоде, которая затрудняла нападение вражеской авиации, Сталин усмехнулся, когда снег пошел еще гуще, и сказал тем, кто стоял с ним рядом:

— Везет большевикам, Бог им помогает...

Парад принимал С. М. Буденный, командовал парадом генерал-лейтенант П. А. Артемьев. Вопреки традиции сегодня произнес речь не тот, кто принимал парад, а Сталин. Именно в этот день он сказал запомнившиеся всем слова:

«Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!..»

На парад вышли курсанты военных училищ, полки дивизии особого назначения имени Дзержинского, Московский флотский экипаж.

А отдельные армейские батальоны были незаметно для противника введены в Москву только для участия в параде.

Вслед за частями и подразделениями, прибывшими с фронта, прошагал полк народного ополчения — разношерстное и пестрое войско. Полушубки, бушлаты, стеганые ватники, бекеши и шинели, иные шинели еще помнили Каховку и Царицын, Касторную и Перекоп... Сапоги, валенки, ботинки с обмотками... Шапки-ушанки, буденовки, треухи, картузы, кубанки, папахи... Винтовки вперемежку с карабинами, мало автоматов и совсем нет противотанковых ружей.

Надо признать, вид у бойцов народного ополчения был недостаточно молодцеватый, непарадный. Долговязый парень, из тех, кого называют «дядя, достань воробушка», затесался на левый фланг и шагал в соседстве с низенькими, приземистыми. Но кто бы поставил в упрек бойцам народного ополчения плохую выправку? Их ли вина, что не осталось времени на строевые занятия? Люди непризывного возраста и не весьма отменного здоровья учились маршировать под аккомпанемент близкой канонады.

В то праздничное утро, совсем как в годы Гражданской войны, парад стал одновременно проводами на фронт. В отличие от мирных парадов сегодня винтовки, пулеметы, орудия, танки были снабжены боеприпасами.

И одна из верных примет того, что путь с Красной площади вел не в казармы, а на позиции, — у многих участников парада заплечные вещевые мешки.

Позже по площади с железным громыханием провезли пушки. Иные из них казались прибывшими из другой эпохи — «времен Очакова и покоренья Крыма». Наверно, то были очень заслуженные пушки, но за выслугой лет им давно пора на музейный покой. И если они дефилировали, то лишь потому, что все боеспособные пушки нужны, до зарезу нужны были на фронте и не могли покинуть своих огневых позиций.

Затем, к нашей радости, прошли танки, их было много, около двухсот, в том числе немало тяжелых. Танкисты оказались в Москве проездом. Накануне самого праздника две танковые бригады выгрузились на задворках вокзалов, на станциях Окружной дороги. С Красной площади танки держали путь прямехонько на исходные позиции. Может, для того, чтобы сократить дорогу, танки сегодня не спускались, как обычно, мимо Василия Блаженного к набережной, а возле Лобного места поворачивали налево и через Ильинку и площадь Дзержинского спешили на Ленинградское, Волоколамское и Можайское шоссе.

Долго по мостовым города громыхали танки, тягачи, броневики, пушки, слышались цоканье копыт, маршевый шаг пехоты, скрип обозов, тянувшихся из города на его окраины, в пригороды, предместья... На фронт!

Евгений Захарович посмотрел на меня, седой, белоголовый. Мне на миг показалось, что это он запорошен снегом, еще тем, что шел над Красной площадью в ноябре сорок первого...


* * *

Создалось очень сложное положение у обеих сторон — и у наступающих, и у обороняющихся. Казалось бы, в самой сложной ситуации полководец волен выбирать любую форму маневра для того, чтобы выполнить задачу, которая перёд ним стоит, то есть успешно наступать или успешно обороняться. Но это только теоретически, потому что каждый раз полководец зависит от многих условий, от обстановки, сложившейся в данном конкретном случае. Это особенно наглядно видно в той ситуации, о которой идет речь.

Фельдмаршал фон Бок не мог продолжать наступление в той группировке, которая была создана по прежнему его замыслу. Операция «Тайфун», по сути дела, захлебнулась после ее успешного начала. Фон Бок намеревается теперь уже не завершать операцию «Тайфун», а осуществить новую, он назвал ее «Московские Канны». Как видим, опять «классический образец». Несмотря на сложность обстановки, мечты не покидают немецкого полководца. На сей раз фон Бок решает осуществить двойное окружение только Москвы. Первый внутренний охват войск Западного фронта должны осуществить 4-я танковая группа Гепнера и 4-я полевая армия фельдмаршала Клюге. Танковая группа должна наступать на Истринском направлении с рубежа Волоколамск, а 4-я полевая армия на Подольском направлении из района Наро-Фоминск — Серпухов. Кольцо внутреннего охвата они должны замкнуть непосредственно в Москве.

Второй, внешний, охват должны произвести: 3-я танковая группа Рейнгардта ударом севернее Москвы на восток, на Клин и Дмитров и двигающаяся ей навстречу с юга 2-я танковая группа Гудериана ударом из района Тулы на Коломну. Эти две танковые клешни должны были замкнуть кольцо внешнего охвата в районе Ногинска.

Принимая это решение и ставя такие задачи, фельдмаршал фон Бок учел недостаток своего предыдущего решения, когда его части, ввязавшись в бой с окруженными советскими армиями под Вязьмой, вынуждены были отражать активные действия тех, кто пытался вырваться из кольца, и одновременно получали в спину удары контратакующих советских войск, находившихся вне кольца. Теперь, создавая двойное окружение, фон Бок хотел надежно обеспечить соединения, непосредственно окружающие и врывающиеся в Москву. Они могли, по его представлению, спокойно осуществить поставленную задачу, так как их тылы будут обеспечены вторым внешним кольцом окружения.

Подготовку и проведение этой операции надо было вести ускоренными темпами, чтобы не дать советским частям опомниться и организовать оборону. Надо было бить, пока брешь, созданная из-за окружения наших армий под Вязьмой, ничем еще, по сути дела, не была заполнена.

Отдадим должное организованности и опыту гитлеровских штабов и войск: они сумели в короткое время подготовить эту новую сложную операцию, успели подтянуть резервы и доукомплектовать части людьми и танками и, главное, создать большое превосходство сил на узких участках, там, где наносились главные удары.

В общей сложности, фон Бок сосредоточил на Московском направлении пятьдесят одну дивизию, в том числе тридцать одну пехотную, тринадцать танковых и семь механизированных. Кроме этих наземных войск группу армий «Центр» поддерживал 2-й воздушный флот, в котором было более 650 боевых самолетов. Силы немалые! Опасность удара такой огромной армады была очень велика. Фон Бок и главнокомандующий сухопутными войсками Браухич с полным основанием считали, что разработанная ими операция «Московские Канны» должна пройти успешно, сил вполне достаточно, чтобы нанести четыре стремительных удара, окружить и захватить Москву, тем более что, по их представлению, советская сторона не имела реальных возможностей противостоять этому новому мощному наступлению.

К 15 ноября гитлеровские армии готовы были ринуться вперед.


* * *

Командующий Западным фронтом Жуков тоже не терял времени. Все, что можно было найти из частей, не попавших в окружение, а также несколько дивизий народного ополчения, сформированных в Москве, специальные части, военные училища — все он сосредоточивал и ставил на тех направлениях, где ожидал удара противника.

Случаются в жизни полководца неприятности, которые приносит ему не противник, а свой более высокий по рангу начальник. Георгий Константинович уже пережил не одну такую неприятность, вплоть до снятия с должности начальника Генерального штаба. Не одну неприятную ситуацию пришлось пережить ему и в битве за Москву.

Когда дело касалось личных затруднений, незаслуженной обиды, это скрепя сердце он мог перенести, но когда от непонимания его планов могло рухнуть то, что уже сделано, а от этого зависела судьба не только его, Жукова, но и Москвы, тут переживания были особенно тягостны.

Когда Жуков с таким трудом, почти из ничего, слепил оборону на главных направлениях, ему позвонил Сталин. Он звонил нередко и прежде, поэтому Жуков и этот разговор начал в обычном деловом тоне, но когда он понял, что затевает Верховный, то разволновался и тон разговора стал напряженным.

— Как ведет себя противник? — спросил Сталин.

— Заканчивает сосредоточение своих ударных группировок и, видимо, в скором времени перейдет в наступление.

— Где вы ожидаете главный удар?

— Из района Волоколамска. Танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы на Каширу.

— Мы с Шапошниковым считаем, что нужно сорвать готовящиеся удары противника своими упреждающими контрударами. Один контрудар надо нанести в районе Волоколамска, другой — из района Серпухова во фланг 4-й армии немцев. Видимо, там собираются крупные силы, чтобы ударить на Москву.

— Какими же силами, товарищ Верховный Главнокомандующий, мы будем наносить эти контрудары? Западный фронт свободных сил не имеет. У нас есть силы только для обороны.

— В районе Волоколамска используйте правофланговые соединения армии Рокоссовского, танковую дивизию и кавкорпус Доватора. В районе Серпухова используйте кавкорпус Белова, танковую дивизию Гетмана и часть сил

49-й армии.

— Считаю, что этого делать сейчас нельзя. Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет тогда подкрепить оборону войск армий, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.

— Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?

— Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась, с изгибами она достигла в настоящее время более 600 километров. У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта.

— Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером, — недовольно отрезал Сталин.

Минут через пятнадцать к Жукову зашел Булганин и сказал:

— Ну и была мне сейчас головомойка!

— За что?

— Сталин сказал: «Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!» Он потребовал от меня, чтобы я сейчас же шел к тебе и мы немедленно организовали контрудары.

Жуков был мастером по контрударам, он это показал особенно ярко в обороне Ленинграда. Может быть, помня об этих успешных действиях, Сталин и Шапошников решили под Москвой применить такую же тактику? Но давно известно: любые тактические приемы приносят успех только при соответствующих условиях. При малых силах и при полном отсутствии резервов, как это было в те дни под Москвой, решиться на контрудары было не только неправильно, но и весьма рискованно.

Жуков выполнил приказ Сталина: удары состоялись. Вот каково мнение Рокоссовского, командовавшего 1б-й армией, по поводу контрудара:

«Неожиданно был получен приказ командующего Западным фронтом — нанести удар из района севернее Волоколамска по волоколамской группировке противника. Срок подготовки определялся одной ночью. Признаться, мне было непонятно, чем руководствовался командующий, отдавая такой приказ. Сил мы могли выделить немного, времени на подготовку не отводилось, враг сам готов двинуться на нас. Моя просьба хотя бы продлить срок подготовки не была принята во внимание. Как и следовало ожидать, частный контрудар, начатый 16 ноября по приказу фронта, принес мало пользы. На первых порах, пользуясь неожиданностью, нам удалось даже вклиниться километра на три в расположение немецких войск. Но в это время они начали наступление на всем фронте армии. Нашим выдвинувшимся вперед частям пришлось поспешно возвращаться...»

Как вы думаете, что лучше: отражать наступление противника, находясь на позициях, подготовленных к обороне, или выйти ему навстречу в «чисто поле»? В обороне перед траншеями — мины, в боевых порядках пехоты окопались противотанковые пушки, а в тылу — артиллерия, пристрелявшая все подступы к обороне. В траншеях подготовлены гранаты, патроны, бутылки с горючей смесью. Здесь все обшито, здесь, как говорится, и стены помогают. А войска, вышедшие из оборудованных позиций, все эти преимущества потеряли, оставили за спиной и при своей малочисленности, конечно, были обречены на неуспех.

«Поспешно возвращались», — пишет Рокоссовский. А сколько не вернулось, легло в землю, ослабив тем самым и без того малые силы обороняющихся?! В общем, ой как тяжело слово Верховного! Многих он уложил в братские могилы понапрасну и в этом вот случае. А Рокоссовский, увы, всю ответственность возлагает в своих воспоминаниях на Жукова: «...мне было непонятно, чем руководствовался командующий, отдавая такой приказ».


* * *

Итак, 16 ноября войска Западного фронта, выполняя приказ Сталина, нанесли контрудары. Выбиваясь из последних сил, вступили они в схватку с противником. И в это же утро перешли в наступление гитлеровцы! Вот что пишет Жуков о создавшемся критическом положении: «С утра 16 ноября вражеские войска начали стремительно развивать наступление из района Волоколамска на Клин. Резервов в этом районе у нас не оказалось, так как они по приказу Ставки (читай: Сталина. — В. К.) были брошены в район Волоколамска для нанесения контрудара, где и были скованы противником».

Несмотря на упорное сопротивление дивизий генерала И. В. Панфилова, полковника А. П. Белобородова, генерала П. Н. Чернышева, курсантского полка С. И. Младенцева, танковой бригады генерал-майора М. Е. Катукова, противник, имея большие силы на узком участке, продолжал продвигаться вперед.

Именно в этот день совершили свой подвиг 28 панфиловцев, отражая удар врага. А через два дня здесь же, на этом направлении, 18 ноября погиб и сам генерал Панфилов.

Противник, несмотря на превосходство в силах, все же почувствовал, что ему не удастся пробиться на волоколамском направлении. Поэтому, продолжая наступать здесь он перенес направление своего главного удара южнее Волжского водохранилища.

Генерал Рокоссовский, на 16-ю армию которого ринулась мощная 4-я танковая группа Гепнера, заметил некоторое ослабление действий противника вдоль Волоколамского шоссе и не сомневался, что противник ищет и обязательно ударит где-то в новом месте. Оценивая местность и группировку наступающих, он предвидел, что, вероятнее всего, они нанесут удар южнее водохранилища, а там положение наших войск может быть очень устойчивым. Как пишет в своих воспоминаниях Рокоссовский: «Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно можно было, по моему мнению, организовать прочную оборону, притом небольшими силами... Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом (то есть Жукову. — В. К) и просил его разрешить отвести войска на истринский рубеж, не ожидая, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище».

Жуков не посчитался с мнением Рокоссовского и приказал не отходить ни на шаг и удерживать занимаемый рубеж. Как видим, и у Жукова бывали моменты, когда он мог закусить удила и вопреки здравому смыслу, не считаясь с предложением такого опытного командующего, каким был Рокоссовский, настаивать на своем.

Понимая, что если части 16-й армии на этом участке не устоят, то путь на Москву будет открыт, и это возлагает на него как командующего армией огромную ответственность, Рокоссовский решил послать телеграмму начальнику Генерального штаба Шапошникову, мотивировав в ней свое предложение. Вскоре он получил ответ, что Генеральный штаб разрешает ему осуществить принятое решение. Однако не успели Рокоссовский и его штаб отдать соответствующие распоряжения частям, как пришел грозный письменный приказ Жукова:

«Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».

В этих коротких строках наглядно проявился жуковский характер: его темперамент и его крутость. Но в данном случае он оказался не прав. Войска не удержали подступы к водохранилищу, противник отбросил их и, как предвидел Рокоссовский, на плечах отступающих переправился на восточный берег реки Истры и захватил там плацдармы.

Вы, наверное, не раз встречали в военной литературе это образное и не совсем военное выражение «на плечах». Что же это означает в действительности? А это значит, что войска отходят или даже бегут, противник их давит танками, расстреливает из пулеметов, артиллерией, врывается прямо в боевые порядки, в гущу вот этих бегущих людей, когда они находятся вне траншей, не имеют на огневых позициях пулеметов и артиллерии. Практически в этом случае наступающая сторона чаще всего даже опережает отступающую и выходит на следующий рубеж раньше, чем его успеет занять отходящий.

Такое положение сложилось и в районе водохранилища. А если бы Жуков согласился с Рокоссовским, то потерь было бы меньше, войска, переправившись на восточный берег канала, успели бы там закрепиться и оттуда, из-за водной преграды, скорее всего остановили бы врага.

Рокоссовский по этому поводу пишет: «Не только мы, но и весь Западный фронт переживал крайне трудные дни. И мне была понятна некоторая нервозность и горячность наших непосредственных руководителей. Но необходимым достоинством всякого начальника является его выдержка, спокойствие и уважение к подчиненным. На войне же — в особенности. Поверьте старому солдату: человеку в бою нет ничего дороже сознания, что ему доверяют, в его силы верят, на него надеются... К сожалению, командующий нашим Западным фронтом не всегда учитывал это».

В этих словах звучит явный упрек Георгию Константиновичу за те потери, которые понесли войска, и боль за дело, которому повредила вспыльчивость Жукова.

Но можно понять и Жукова. Имея ограниченное количество войск и организовав оборону лишь на отдельных направлениях, он понимал: если противник разгадает его замысел, то может в любой момент отказаться от наступления на удобных танкодоступных направлениях и пойти правее и левее, там, где, по сути дела, войск у Жукова нет совсем. И тогда судьба Москвы была бы решена, тогда он Жуков, не отстоял бы Москву. Этим объясняются его нервозность и его нетерпимость к каким бы то ни было отклонениям от его решения. А решение это звучало коротко, стоять насмерть на занимаемых позициях, там, где подготовлена оборона!


* * *

29 ноября гитлеровские войска прорвались через канал Москва — Волга в районе Яхромы. Это была очень серьезная опасность, так как противнику удалось преодолеть водный рубеж, на который опиралась оборона 16-й армии Рокоссовского. Надо было немедленно бросать все силы для того, чтобы отразить этот прорыв.

И вот в этот момент произошел очередной, так сказать, каприз Сталина. Кто-то ему доложил о том, что гитлеровцы овладели городом Дедовском. А Дедовск — это уже в непосредственной близости от Москвы. Сталин немедленно позвонил Жукову:

— Вам известно, что занят Дедовск?

— Нет, товарищ Сталин, неизвестно. Сталин сказал раздраженно:

— Командующий должен знать, что у него делается на фронте. Немедленно выезжайте на место, лично организуйте контратаку и верните Дедовск.

Жуков понимал: очень не ко времени будет его отлучка из штаба, когда на других участках идут такие напряженные бои.

— Покидать штаб фронта в такой напряженной обстановке вряд ли осмотрительно, — произнес он.

Но Сталин еще более раздраженно бросил:

— Ничего, мы как-нибудь тут справимся, а за себя оставьте на это время Соколовского.

Не понимая причин раздражения Верховного, почему его так взвинтило известие об оставлении Дедовска, Жуков позвонил Рокоссовскому. Выяснилось, что город Дедовск находится в наших руках, а Сталину, видимо, доложили о деревне Дедово, которая находится гораздо западнее и ничего общего с Дедовском не имеет. Жуков тут же позвонил Верховному и пытался объяснить, что его неправильно информировали. Но раздражение у Сталина, как это часто бывало и раньше, лишило его благоразумия, он уже ничего не хотел слышать и, рассвирепев еще больше, потребовал от Жукова немедленно выехать к Рокоссовскому, да еще прихватить с собой командующего артиллерией 5-й армии Говорова и предпринять все для того, чтобы отбить Дедовск.

Жуков понял, что разговоры напрасны, и, переживая, что в такое горячее время приходится оставлять командный пункт фронта, выехал к Рокоссовскому. Оттуда они вместе прибыли к А. П. Белобородову, командиру 9-й гвардейской стрелковой дивизии, которая вела бои в районе Дедовска,

Как рассказывает генерал Белобородов, он сначала не мог понять, что произошло, когда вдруг в полночь к нему на командный пункт прибыли Жуков, Рокоссовский и другие высокие начальники. Он доложил обстановку на своем участке: ничего экстраординарного на фронте его дивизии в тот момент вроде бы не происходило. Далее он сказал, что утром намерен атаковать Селиваниху силами 40-й стрелковой бригады. Злополучное Дедово находилось дальше за Селиванихой, поэтому Жуков сказал:

— Поставьте 40-й бригаде более глубокую задачу, чтобы она овладела еще и деревней Дедово.

Белобородов ответил:

— Есть поставить более глубокую задачу!

Но по лицу его было видно, что он не уверен в том, что бригада способна выполнить этот приказ: сил-то маловато.

Поняв его, Жуков усмехнулся и сказал:

— Я не как ревизор к вам приехал. В ваше подчинение передаю 17-ю и 145-ю танковые бригады, батальон 49-й стрелковой бригады. Хватит сил для Селиванихи?

— Вполне! — продолжая недоумевать по поводу происходящего, ответил Белобородов.

— И для Дедова хватит?

— И Дедово возьмем, конечно, с такими силами.

— О взятии этой деревушки лично доложите мне в штаб фронта.

Дедово вскоре было взято, но, как и ожидал Жуков, его отсутствие на командном пункте не обошлось без последствий. Раздался звонок в блиндаже Белобородова, трубку снял Рокоссовский. Как только он услышал то, что сказал начальник штаба его армии генерал Малинин, то, несмотря на всю свою выдержку, побледнел. Жуков заметил это и спросил:

— В чем дело?

— Каменку сдали. Фашисты прорвались в Крюково... Жуков вскочил, решительно застегнул шинель и сказал:

— Немедленно едем отбивать Крюково.

Крюково сегодня хорошо известно всем москвичам да и многим экскурсантам, приезжающим в столицу. Там, у мемориала защитникам этого направления, стоят большие противотанковые ежи. Крюково в нынешние дни — это уже почти окраина Москвы. Очевидно, Крюково — самый ближний к Москве населенный пункт, к которому продвинулись немецкие войска в годы войны.


* * *

Здесь следует сказать о том, что Ставка, поручив отстаивать Москву Западному фронту и отдав ему все, что было в ее распоряжении в тот момент, когда прибыл Жуков, наряду с этим формировала и стратегические резервы в глубоком тылу, а именно три новые армии: 1-ю ударную, 20-ю и 30-ю.

Командующим 1-й ударной армией был назначен генерал-лейтенант В. И. Кузнецов. Армия формировалась в Уральском военном округе и была укомплектована призывниками из Сибири, Урала, Горьковской области и Москвы. В ее составе были также стрелковые бригады из моряков Тихоокеанского флота и курсантские бригады. Всего к началу декабря в составе 1-й ударной армии было восемь стрелковых бригад, двенадцать лыжных батальонов, пушечно-артиллерийский полк, один танковый батальон. Этой армии были также подчинены ранее сформированные 126-я, 133-я стрелковые и 17-я кавалерийская дивизии. В частях было очень мало артиллерии и танков, но боевой дух и боевая способность армии были достаточно высокие.

Как было запланировано, эти три армии сосредоточили под Москву, но держали там до последнего, до самых критических минут.

Такие критические минуты на участке, где находилась 1-я ударная армия, возникли тогда, когда противник переправился через канал Волга — Москва. Командарму Кузнецову Сталин приказал:

— Прорыв обороны в районе Яхромы и захват противником плацдарма на восточном берегу канала представляют серьезную опасность Москве. Примите все меры к нанесению контрудара по прорвавшейся группировке противника. Остановите продвижение, разгромите и отбросьте противника за канал. На вас возлагаю личное руководство контрударом.

Располагая свежими силами, Кузнецов выполнил это приказание Ставки, и к 8 часам утра 29 ноября враг был разгромлен и отброшен за канал.

Еще одна новая, 20-я армия была сформирована в конце ноября. Ее командующим был назначен генерал-лейтенант Власов. (Да, да, тот самый Власов!) Начальником штаба этой армии был генерал Л. М. Сандалов. В состав армии были включены две свежие дивизии, прибывшие из восточных округов, морская стрелковая бригада, две стрелковые бригады из Московской зоны обороны и еще две танковые бригады с Западного фронта, артиллерийский полк, два гвардейских минометных дивизиона и бронепоезд. Как видим, и в этой армии почти не было артиллерии. Штаб армии располагался в Химках.

Еще в момент сосредоточения частей 20-й и 1-й ударной армий противник, предпринимая последние усилия в попытках прорваться к Москве, нанес удар, который пришелся в стык между 1-й ударной и 20-й армиями, занял Красную Поляну и вышел к Савеловской железной дороге у станции Лобня и севернее. Конечно, для выдвигающихся частей 20-й армии появление противника было неожиданно. Но и для наступающего противника встреча здесь со свежими частями тоже оказалась весьма неожиданной.

2 декабря всем частям 20-й армии, которые успели сосредоточиться, было приказано нанести контрудар в направлении Красной Поляны, что и было сделано. Здесь, в районе Красной Поляны, немногочисленные еще части 20-й армии захватили несколько крупнокалиберных орудий противника, которые были доставлены сюда для обстрела Москвы.

Еще одна резервная — 10-я — армия, которой было поручено командовать генералу Ф. И. Голикову, создавалась из резервных частей Московского военного округа. В ней было девять вновь сформированных дивизий, а когда они прибыла в район сосредоточения под Тулу, в нее были включены вышедшие из окружения 239-я стрелковая и 41-я кавалерийская дивизии. Таким образом, всего в ней было одиннадцать дивизий, и она подкрепляла южный фланг обороны Москвы в районе Рязани и Тулы. Почти весь личный состав был призван из запаса и был не очень хорошо обучен. Армия была сформирована в течение трех недель, из них 14—15 суток личный состав обучался по 12 часов ежедневно. Эта 10-я армия была нацелена против войск 2-й танковой армии Гудериана.


* * *

Фельдмаршал фон Бок, рассуждая вполне логично, построил свой боевой порядок следующим образом: главный удар он наносил на Москву с севера, там, где войска ближе всего подошли к нашей столице. Здесь наступала 9-я армия генерал-полковника Штрауса и две танковые группы — Гепнера и Рейнгардта, собранные в единый мощный танковый кулак. С юга на Москву били 2-я армия генерал-полковника Вейхса и 2-я танковая группа Гудериана. В центре прямо на Москву шла 4-я армия генерал-фельдмаршала Клюге; ей отводилась тоже активная наступательная роль, но все же главные усилия возлагались на обходящие фланговые труппы.

Как мы видели, на севере таранная группа с многочисленными танками имела успех и уже переправилась через канал Москва — Волга. Таким образом, новое наступление, начатое фон Боком, развивалось хоть и медленно, но успешно: войска продвигались и на Клинско-Солнечногорском, и на Наро-Фоминском, и на Тульском направлениях.

Фельдмаршал Бок лучше, чем кто-либо другой, знал, какой ценой достаются его войскам их успехи. Но он знал, что бесконечно так продолжаться не может и силы войск скоро иссякнут. Для того чтобы ускорить их продвижение там, где оно больше всего обозначилось, а именно на северном участке, фон Бок выезжает туда, чтобы своим присутствием подбодрить войска и показать, как уже близка победа.

А в «Волчьем логове» между тем, при очередном разговоре с Гальдером, Гитлер, воодушевленный продвижением войск в новом наступлении, сказал начальнику генштаба, чтобы он напомнил Боку о ранее поставленных целях: не только о взятии Москвы, но и выходе к Ярославлю, к Рыбинску, а может быть, и к Вологде. Гальдер тут же сообщил фон Боку это пожелание фюрера, но Бок, не скрывая злости, ответил: «А где же я возьму войска?»

И все же Гальдер, высоко оценивая личное мужество фон Бока, 22 ноября записал в своем дневнике: «Фельдмаршал фон Бок лично руководит ходом сражения под Москвой с передового командного пункта. Его неслыханная энергия гонит войска вперед. Правда, на южном фланге и в центре 4-й армии продвижения больше не получится, войска здесь совершенно измотаны и неспособны к наступлению. Однако на северном фланге 4-й армии и у 3-й танковой группы имеется еще возможность успеха, и она используется самым решительным образом. Фон Бок сравнивает сложившуюся обстановку с обстановкой в сражении на Марне, указывая, что создалось такое положение, когда последний брошенный в бой батальон может решить исход сражения».

А Бок тем временем прибыл на самый передовой наблюдательный пункт и, как он уверял, видел Москву в бинокль. В Красную Поляну были подвезены орудия большой мощности для обстрела Москвы. Фон Бок ждал, что советская оборона рухнет не то чтобы со дня на день, а просто с часа на час. Его очень обрадовало известие о том, что в районе Яхромы Рейнгардт захватил плацдарм, переправившись через канал.

Но эта радость была недолгой. Вскоре пришла весть о том, что части Рейнгардта выбиты с того берега. Фон Бок понимал, что наступление захлебывается. Он был опытный вояка и почувствовал, что уже имеет дело не только с ранее оборонявшимися частями, что появились и какие-то новые силы. Он понял: нависает катастрофа. Фон Бок был близок к отчаянию. И в этот момент ему позвонил начальник оперативного отдела генштаба Хойзингер:

— Фюрер хочет знать, когда можно будет объявить об окружении Москвы?

Бок не стал с ним говорить и потребовал к телефону главнокомандующего Браухича.

Интересный разговор состоялся между фон Боком и Браухичем.

Бок. Положение критическое. Я бросаю в бой все, что у меня есть, но у меня нет войск, чтобы окружить Москву... Я заявляю, что силы группы армий «Центр» подошли к концу.

Браухич. Фюрер уверен, что русские находятся на грани краха. Он ожидает от вас точного доклада: когда же этот крах станет реальностью?

Бок. Командование сухопутных войск неправильно оценивает обстановку...

Браухич. Но за исход операции отвечаете вы!..

Бок. Верховное командование просчиталось. Прошу доложить фюреру, что группа не может достичь намеченных рубежей. У нас нет сил. Вы меня слышите?

Браухич. Фюрер хочет знать, когда же падет Москва?

Понимая, что Браухич или умышленно не слышит его, или боится услышать, чтобы потом не сообщать неприятные вести Гитлеру, фон Бок после разговора по телефону послал ему еще телеграмму такого же содержания.

В общем, как видим, фон Бок понял, что катастрофа произошла. Словно добивая, 3 декабря, в день его рождения, ему со всех сторон стали докладывать: наступление прекратилось. Гепнер известил, что его танковая группа выдохлась окончательно, 2-я армия докладывала о том же, Гудериан прямо сказал о провале наступления. 5 декабря Гудериан получает разрешение на отход. Рейнгардту фон Бок дает согласие на переход к обороне, Клюге разрешается отойти. Это был крах, бесславный конец операции «Тайфун».


На той стороне, декабрь 1941 года


В «Волчьем логове» стратегическое положение на Восточном фронте все еще не считалось катастрофическим. Вот любопытная немецкая разведывательная сводка тех дней, которая суммирование оценивала состояние и возможности Красной Армии: «...боевая численность советских соединений сейчас слаба, оснащение тяжелым оружием и орудиями — недостаточно. В последнее время вновь сформированные соединения появляются реже; чаще отмечается переброска отдельных воинских частей со спокойных участков фронта на близлежащие кризисные участки. Судя по этому, сколько-нибудь значительные сформированные соединения в настоящее время отсутствуют в резерве. Ввиду того что с Дальнего Востока на Западный фронт уже были переброшены двадцать три стрелковых, одно кавалерийское и десять танковых соединений, ожидать прибытия частей с Дальнего Востока в ближайшее время не приходится, правда, могут быть переброшены части с Кавказа. Однако и там новые соединения, кроме уже известных, до сих пор зарегистрированы не были».

Вот так немецкая разведка, как говорится, проморгала три новые мощные армии, которые были сформированы Ставкой.

В «Волчьем логове» и в генеральном штабе, основываясь на успокоительных данных своей разведки, надеялись спокойно перенести катастрофу, произошедшую под Москвой, и подготовить свои войска к дальнейшим операциям в той паузе, которая, как они считали, наступила. Верховное главнокомандование разработало специальную директиву № 39, которую Гитлер подписал 8 декабря 1941 года. Как говорится, сохраняя хорошую мину при плохой игре, игнорируя провал наступления на Москву и ни слова не говоря о начавшемся нашем контрнаступлении, фюрер спокойно заявлял: «Преждевременное наступление холодной зимы на Восточном фронте и возникшие в связи с этим затруднения в подвозе снабжения вынуждают немедленно прекратить все крупные наступательные операции и перейти к обороне...»

Что это? Незнание обстановки? Желание поддержать боевой дух своей армии? На фронте гонят гитлеровские дивизии в хвост и в гриву, они отступают, бросая тяжелую технику, раненых и обмороженных, а фюрер спокойно рассуждает о «затруднениях» в связи с «преждевременным наступлением холодной зимы...».

Может быть, Гитлер действительно не знал всей правды? Вспомним первые дни войны, когда Сталин лихо приказывал нашим армиям перейти в наступление, изгнать вторгшегося на нашу землю врага и выйти аж к Варшаве и в глубь Восточной Пруссии! Но у гитлеровского командования — в отличие от нашего — информация о положении своих войск была более точной. Желание замолчать постигшую катастрофу было умышленным, рассчитанным психологическим маневром. Об этом свидетельствуют немецкие документы.

В директиве главнокомандующего сухопутными войсками Браухича, которую он подписал в тот же день, что и Гитлер директиву № 39, 8 декабря, кроме «снегопадов», «холодов» и одержанных «больших побед» значится: «Однако главная цель — окончательно вывести Россию из строя в военном отношении — все еще стоит перед нами». Поэтому Браухич озабочен сохранением главнейшего качества, необходимого для дальнейших боев, а именно «морального духа и стойкости войск», для чего нужны «неутомимая забота о войсках и постоянное моральное воздействие на солдат». Вскоре Гитлер отдает группе армий «Центр» еще один спокойный и «мягкий» приказ: «Лишь после того, как на тыловые отсеченные позиции прибудут резервы, можно будет подумать об отходе на эти позиции». Только «подумать»! А на фронте под Москвой в эти часы идет стремительный отход, вернее, откат немецких частей.

В дни подобных кризисных ситуаций, мне кажется, очень любопытно заглянуть в стан противника, в верхний эшелон руководства. Реальные события, происходившие там, можно восстановить по записям телефонных и обычных разговоров, по тем немецким документам, которыми я располагаю.

Поздно вечером 16 декабря из Берлина позвонил в штаб группы армий «Центр» главный адъютант фюрера полковник Шмундт и сообщил:

— Фюрер отстранил от дел главнокомандующего сухопутными силами фельдмаршала Браухича. Прошу теперь непосредственную связь с фюрером поддерживать через меня.

Фельдмаршал фон Бок понял, что начинаются поиски «козлов отпущения», на всякий случай он подробно изложил Шмундту новые обстоятельства резкого ухудшения обстановки и спросил:

— Достаточно ли ясно генерал-фельдмаршал фон Браухич обрисовал фюреру всю серьезность обстановки и передал ли он мое мнение, что если группа армий не отойдет, то существует опасность ее полного разгрома?

Шмундт ответил:

— Главнокомандующий сухопутными силами не сообщал фюреру мнения командования группы армий.

Бок тут же зачитал свое донесение от 13 декабря: «...Вопрос, который ждет своего решения, выходит за рамки чисто военной стороны дела. Фюрер должен решить: или группа армий остается на этих рубежах, что влечет за собой опасность ее разгрома, или она должна отойти, что также таит в себе опасность. Если он решит отходить, го должен знать, что еще сомнительно, имеется ли в тылу достаточно сил, чтобы удерживать неподготовленные и, по существу, такие же по протяженности позиции. Небольшие обещанные мне подкрепления подходят так медленно, что они не сыграют при этом решении существенной роли». И еще Бок добавил:

— Причина, по которой сомнительно, чтобы войска смогли удержаться на новом неподготовленном рубеже, достаточно ясна, так как в связи с нехваткой горючего и обледенением дорог я лишусь моторизованных соединений, а также артиллерии на конной тяге... Что касается приказа фюрера держаться, то я боюсь, что войска все же будут отходить и приказ не будет выполнен.

Шмундт на это сказал:

— Фюрер взял все в свои руки, и будет сделано все возможное, чтобы обеспечить удержание занимаемых рубежей. Достойно сожаления, что фюрер, как выяснилось, до сих пор не был правильно информирован о серьезности обстановки на фронте.

Бок ответил ему:

— Фюрер должен знать, что здесь идет игра ва-банк. В его приказе говорится, что я должен использовать все наличные резервы, чтобы закрыть бреши. У меня больше нет резервов. Я прошу вас снова доложить об этом фюреру. Сегодня перебросил из тылового района два полицейских батальона. Это и есть мои «резервы», больше у меня ничего нет.

— Я сразу же доложу фюреру об этом разговоре, — пообещал Шмундт.

Помедлив, Бок сказал:

— Вы знаете, что состояние моего здоровья оставляет желать много лучшего. Если фюрер считает, что здесь нужны свежие силы, он не должен ни при каких обстоятельствах считаться со мной. Я прошу вас об этом также доложить фюреру. Поймите меня правильно: это не угроза, а исключительно констатация факта.

— Я доложу фюреру и об этом, — был ответ.

Главный адъютант выполнил обещание. Фюрера, видимо, обеспокоила не столько болезнь фон Бока, сколько его подавленное состояние. Он тут же позвонил фон Боку:

— Мне передали донесение, которое вы направили генерал-фельдмаршалу фон Браухичу от 13 декабря. При существующем положении нет никакого смысла отступать на неподготовленные, недостаточно оборудованные позиции, особенно если учесть, что придется оставить артиллерию и большое количество материальных запасов, и тем более что через несколько дней можно оказаться в подобной же ситуации, только без тяжелого оружия и артиллерии. Таким образом, существует только одно решение — ни шагу назад, закрыть бреши и удерживать занимаемые рубежи.

Бок доложил:

— Мною отдан приказ в этом духе, но обстановка настолько напряженная, что фронт группы армий в течение часов может быть где-то прорван.

Фюрер ответил:

— Тогда я буду вынужден с этим считаться.

18 декабря генерал-фельдмаршал фон Бок был освобожден от командования группой армий «Центр», ее новым командующим стал генерал фон Клюге, до этого командовавший 4-й армией.

Смена командующих не повлияла на ход событий — войска продолжали отступать, а точнее, их вышибали советские части.

Став после снятия Браухича главнокомандующим сухопутными войсками, Гитлер тотчас же отдал группе армий «Центр» грозное указание: «Недопустимо никакое значительное отступление, так как оно приведет к полной потере тяжелого оружия и материальной части. Командование армий, командиры соединений и все офицеры своим личным примером должны заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции, не обращая внимания на противника, прорывающегося на флангах и в тыл наших войск. Только такой метод ведения боевых действий позволит выиграть время, которое необходимо, чтобы перебросить с родины и с Запада подкрепления, о чем мною уже отдан приказ...»

Если выше я говорил о высокой штабной культуре, четкости и ясности немецких боевых документов, то первый же приказ Гитлера в должности главнокомандующего сухопутными войсками, даже один приведенный выше абзац свидетельствует о растерянности, порождающей бессмыслицу в военном отношении. Как можно вести боевые действия, не обращая внимания на противника, прорывающегося на флангах и в тылы? Это нечто новое не только в военной теории, но даже и среди курьезов из военной жизни. Что касается «фанатического упорства», то оно осталось, пожалуй, лишь у самого Гитлера и немногих к нему приближенных. В журнале боевых действий 3-й танковой группы, который еще недавно заполнялся записями о скором вступлении на улицы Москвы, теперь были другие слова. Прежде чем их привести, хочу отметить, что это не эмоциональный всхлип какого-то обессилевшего человека, это выписка из официального штабного документа! «Можно видеть, как бредут порознь солдаты, тащатся то за санями, то за коровами... Солдаты производят отчаянное впечатление... Просто невозможно придумать, как удержать фронт».

Гитлер, не веря никому, послал на фронт своего главного адъютанта полковника Шмундта. Тот, возвратясь, доложил, что группа армий «Центр» на грани полного развала. Но и после этого Гитлер продолжал требовать от войск беспрекословного выполнения своего «стоп-приказа». Он никак не хотел ни понять, ни примириться с тем, что происходит. Скажу еще раз: в этом он был очень похож на Сталина, который часто, не воспринимая реальной обстановки, исходил из того, что ему хотелось бы видеть.

Надеясь своей непреклонностью и жестокостью напугать генералов и войска, Гитлер снимает с должностей многих генералов, не считаясь с их опытом и прошлыми заслугами. За короткое время отстранены: главнокомандующий сухопутными войсками Браухич, командующие группами армий — фельдмаршал фон Рундштедт («Юг»), фельдмаршал фон Бок («Центр»), фельдмаршал фон Лееб («Север»), командующие армиями Штраус и другие, всего больше сорока военачальников верхнего эшелона. В эти дни фюрер, как вспоминают близкие к нему тогда люди, и прежде вспыльчивый и раздражительный, стучал кулаками по столу, кричал на генералов, что они не умеют воевать! А вечером в кругу самых близких, за чаем, утешал себя: «Переносить победы может всякий. Поражения — только сильный!»

Особую злость проявил Гитлер при снятии Гепнера, который ближе всех был к Москве и так перечеркнул все радужные надежды фюрера. 26 декабря был отстранен от должности и направлен в резерв бывший любимчик Гудериан, который не выполнил «стоп-приказ» Гитлера и ради сохранения войск отвел их назад без приказа главного командования.

30 декабря произошел такой разговор по телефону между начальником генерального штаба Гальдером и новым командующим группой армий «Центр» генералом Клюге, который доложил:

— Русские снова прорвали оборону 4-й армии: в полосе 98-й дивизии русские перешли Протву и заняли Анисимовку. В полосе 15-й дивизии русские взяли Климкино и прорываются в направлении на Боровск.

Гальдер усомнился:

— Нет ли преувеличений в оценке обстановки? Клюге ответил:

— Все абсолютно точно. Дивизии не могут больше удерживать свои позиции. Отход должен быть осуществлен сегодня ночью. Приказы об этом должны быть отданы сегодня днем.

Неожиданно в разговор вступил фюрер, он слушал предыдущий разговор по своему телефону. Фюрер спросил:

— Сколько материально-технических средств будет потеряно предположительно при этом отступлении?

Клюге ответил:

— Я надеюсь, что не много. Чем скорее будет принято решение, тем меньше материально-технических средств будет потеряно.

Фюрер вскипел:

— Отступлению не видно конца, так можно отступить и до Днепра или до польской границы. Непонятно, почему отступает весь фронт, если противник не наступает по всему фронту?.. Преимущество сокращенной линии фронта, которое достигается при отходе, ничего не стоит из-за потерь в материально-технических средствах. Кроме того, за нынешними позициями не видно каких-либо других позиций, которые бы представляли возможность обеспечить фланги... Ввели ли русские в бой тяжелую артиллерию?

Клюге дал отрицательный ответ. На это фюрер заметил:

— Я, видимо, отсталый человек, так как во время первой мировой войны не раз был свидетелем того, как войска подвергались ураганному обстрелу артиллерии и, несмотря на это, даже если их оставалось только десять процентов прежнего состава, удерживали свои позиции.

— Не следует забывать, что в противоположность мировой войне во Франции здесь, на Востоке, боевые действия ведутся теперь при температуре 20 — 30 градусов мороза, — ответил Клюге.

— По донесениям, которые я получил, число случаев обморожения не очень высоко: около 4000, — возразил Гитлер.

Клюге на это сказал:

— Войска как физически, так и духовно утомлены, а случаев обморожения значительно больше, чем указывается в ежедневных сводках штаба группы армий. Командир корпуса заявил, что если 15-й дивизии будет приказано удерживать позиции, то вследствие чрезмерного изнурения войска не смогут это сделать.

Фюрер произнес:

— Если дело обстоит так, то это конец немецкой армии...

Некоторое время собеседники молчали. Затем Гитлер сказал:

— Я позвоню вам позднее.

И действительно позвонил примерно через час, но опять потребовал: «Не отходить!»

Гитлер ни за что не хотел отводить войска с достигнутых рубежей, он надеялся восстановить их боеспособность и все же завершить свои планы, осуществление которых до Москвы шло так удачно.

Однако здесь-то и проявился тот просчет, который мы называем уже примелькавшимся словом — авантюризм. Этот термин мы применяли по отношению к военной политике фашистской Германии часто, но не всегда, на мой взгляд, обоснованно. В словаре русского языка слово «авантюризм» объясняется как «дело, начатое без учета реальных сил и условий, в расчете на случайный успех». Исходя из этого определения, вряд ли можно назвать стратегические цели Гитлера в войне против Польши, Франции и других европейских стран авантюристическими, раз все они осуществились: армии противника были разбиты, территории государств завоеваны. Если бы он на этом остановился, может быть, и по сей день Европа находилась бы под гитлеровским владычеством...

Но вот что безусловно — это то, что авантюризм стратегии Гитлера проявился в битве под Москвой, когда стало ясно, что средств для достижения поставленных целей не хватило. И здесь Гитлер, конечно, тоже не рассчитывал на «случайный успех». И он сам, и генштаб верили в свои расчеты. Блицкриг оказался авантюрой не по замыслу, а по исполнению, по тому, что не были приняты во внимание противостоящие «реальные силы», то есть силы нашего народа, нашей страны.

Ах, как заметался Гитлер после поражения под Москвой! Он убеждал, угрожал, уговаривал, играл на самолюбии генералов, лишь бы остановить войска на достигнутых рубежах. Он еще раз звонит Клюге:

— Сделайте все возможное, иначе войска займут новые позиции в еще более плачевном состоянии, нежели то, в котором они сейчас.

Клюге юлит, не может сказать прямо, что удержаться на занимаемых позициях невозможно, что их фактически нет — войска отходят. Он боится гнева фюрера, но ему нужно официальное разрешение на отход, чтобы не сняли голову за невыполнение приказа Гитлера — удерживать занимаемые позиции.

С начальником генштаба Гальдером у фон Клюге уже другой тон и большая откровенность. Он спрашивает вечером 31 декабря:

— Одобрил ли фюрер отход 9-й армии? Гальдер сообщил:

— Я еще не докладывал фюреру, но фюрер никогда не одобрит отход и, конечно, не отдаст такого приказа.

Клюге ответил:

— Фюрер должен наконец уяснить себе положение дел, и, если, несмотря ни на что, он будет настаивать на своем, тогда должен отдать приказ держаться. В этом случае у меня отпадет забота каждый раз вновь указывать на критическое положение, но я буду вынужден доложить через восемь дней, что группа армий больше не существует.

Гальдер спросил удивленно:

— Неужели войска так мало способны к ведению оборонительных действий?

На это Клюге ответил:

— Вы же не знаете, как люди выглядят! Если бы мы, как я предлагал, отошли раньше, то все шло бы по плану и в полном порядке. Теперь этого нельзя гарантировать — дивизии разбиты. Нам все равно придется отступать, хотим мы того или нет!


* * *

Мне кажется, с противоположной стороны фронта очень хорошо видно, как умело бил Жуков армии противника. Он не давал им передышки ни на минуту. Несколько фельдмаршалов и наконец сам Гитлер, взявший на себя командование сухопутными войсками, ничего не могли противопоставить предприимчивым действиям армий Жукова. Он вцепился в противника мертвой хваткой, не давал ему возможности оторваться, передохнуть, закрепиться на промежуточном рубеже. С точки зрения военного искусства это были блестящие контрудары, так как у Жукова не было превосходства в силах, которое необходимо для наступления. Три новые армии, выделенные Ставкой, прибавили мощи Западному фронту, но все же при подсчете соотношения сил они не давали нашей стороне необходимого превосходства: гитлеровцы имели живой силы в 1,5 раза больше, артиллерии — в 1,4, танков — в 1,6 раз больше.

Но все-таки войска шли вперед, те самые войска, которые выстояли в тяжелейших оборонительных боях. Наконец-то, впервые за войну, они шли вперед, чего так долго ждали вся армия и весь советский народ!

Значение Московского сражения для Жукова как полководца он сам оценивал так:

— Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву.

Контрнаступление


О сражении под Москвой написано много специальных книг, много рассказывается о нем в воспоминаниях военачальников самых различных рангов. Но и по сей день, на мой взгляд, многочисленные описания этого сражения не обладают достаточной достоверностью.

Высказывались самые различные точки зрения на то, что произошло в начале декабря под Москвой. Одни называют это контрнаступлением, другие говорят, что контрнаступления фактически не было, а просто немцы начали отход и было преследование. Есть и третья, пожалуй, самая фантастическая версия, но в свое время бывшая довольно распространенной. Суть ее такова: будто бы Сталин, по примеру Кутузова, нарочно заманил немцев под Москву, где их заморозил, заставил голодать, а потом погнал вспять от столицы.

Я знаю одного из родоначальников этой версии. В те годы, когда я учился в академии им. Фрунзе (я кончил ее в 1947 году), там же, только на курс старше, учился подполковник П. А. Жилин. Темой его дипломной работы было «Контрнаступление Кутузова в 1812 году». В этой работе и была проведена вышеуказанная параллель с современностью. Дипломная работа была замечена. Кто-то, видимо, рассказал о ней кому-то повыше. Жилин сразу после окончания академии назначается в военно-научный отдел Генерального штаба. Он защищает — на ту же тему — кандидатскую диссертацию, где еще и еще раз развивает мысль о преднамеренности отступления, то есть о сознательном заманивании противника в глубь страны, затем публикует книгу, созданную на основе диссертации. Книга попала на глаза Сталину. Он остался очень доволен тем, что так хорошо, по-научному, снимаются наши беды 41-го года и его личные промахи и ошибки. Оказывается, он действительно великий полководец всех времен и народов, это он специально заманил под Москву гитлеровцев, а не они загнали нашу армию к столице и до Волги. В 1952 году Жилину за книгу присваивается Сталинская премия. После этого его карьера, естественно, пошла в гору, он становится заместителем главного редактора «Военно-исторического журнала».

Позднее П. А. Жилин перестроился, как и вся наша историческая военная наука. Завершил он свой жизненный путь на высокой должности начальника Института военной истории Министерства обороны СССР. Он автор более 120 научных работ в области отечественной военной истории. Этим коротким экскурсом я не хочу как-то укорить П. А. Жилина. Пусть это были, как говорится, грехи его молодости, но что было, то было. Сказать об этом я считал нужным еще и потому, что Жилин был одним из тех, кто входил в группу по правке рукописи Жукова.

Есть еще одна точка зрения на Московское сражение. Я говорю о генерале Ф. И. Голикове. Он написал и издал в 1952 году, при жизни Сталина, книгу «Выдающиеся победы Советской Армии в Великой Отечественной войне». О битве под Москвой там сказано так: «Гениальный полководец товарищ Сталин послал на фронт свежие, хорошо вооруженные, обученные войска. Сталинский план разгрома немецко-фашистских войск под Москвой обеспечил все необходимое для мощного контрнаступления. Красная Армия, оснащенная первоклассной техникой, ждала только приказа своего Главнокомандующего, товарища Сталина, чтобы перейти в контрнаступление. И в тот момент, когда гитлеровцы считали, что цель похода на Москву почти достигнута, советские войска обрушили на них свою могучую силу... Разгром немецко-фашистских войск под Москвой показал превосходство стратегического плана наступательных операций, разработанного товарищем Сталиным, над стратегией гитлеровцев».

Надо обладать немалым искусством, чтобы, говоря о грандиозном сражении за Москву, не написать ни слова правды! Ну, справедливости ради, выделим одно верное выражение: «гитлеровцы считали, что цель похода на Москву почти достигнута», — все остальное неправда и подтасовка!

Было бы очень любопытно найти сегодня «гениальный стратегический план товарища Сталина». Но я абсолютно уверен, что никто и никогда его не найдет, потому что в природе такого плана, разработанного Сталиным, не существует.

Да и Жуков сам говорит о том, что плана контрнаступления, такого, какой обычно разрабатывается для проведения операции, по сути дела, не было.

Наиболее полно Георгий Константинович высказался на эту тему в беседе с работниками «Военно-исторического журнала» 13 августа 1966 года, когда в этом журнале готовилась статья Жукова «Контрнаступление под Москвой». Беседа эта была записана, и бывший главный редактор журнала, доктор исторических наук генерал-лейтенант Н. Павленко впоследствии опубликовал запись этой беседы. Приведу выдержки из нее, они довольно длинные, но надеюсь, что они помогут читателям получить наиболее достоверное представление о происходившем.

Сотрудники редакции, готовившие к печати статью Жукова, попросили уточнить, как он оценивал силы врага в этот момент. Жуков сказал: «Мною дана формулировка об истощении противника. Эта оценка касалась тех ударных группировок, которые наносили удар северо-западнее Москвы и в районе Тулы, на которые германским командованием была возложена задача сломить сопротивление на флангах фронта... Я исходил из того, что они, безусловно, для достижения этой цели выдохлись. И не случайно Гудериан отказался от продвижения и без приказа главного командования начал отходить... Северо-западнее командующий танковой группой Гепнер также без приказа ставки Гитлера и без приказа командующего группой армий «Центр» начал отводить свои части... О полном истощении группы армий «Центр» я не говорю. Наоборот, я говорю, что мы начали свое контрнаступление, не имея превосходства. Речь идет только об истощении на флангах».

Второй вопрос, на который отвечал Жуков, касался вопроса о контрнаступлении. «Это действительно весьма неясный и запутанный вопрос. Когда мы в конце ноября и в начале декабря организовывали сопротивление противнику, затем применили более активную форму — контрудар наносили, в наших замыслах четко обоснованного мнения о том, что намечается такое контрнаступление, каким оно потом оказалось, не было. Это было осознано в полной мере тогда, когда события развернулись более благоприятно: с одной стороны, Гудериан начал пятиться, с другой — Гепнер начал отходить. И когда контрудары 1-й ударной армии и группы Лизюкова начали отбрасывать противника, в порядке логического продолжения все это нарастало и в конце концов к 8 декабря вылилось в более широкое контрнаступление... Но у нас нет такого приказа, где заранее, допустим, 30 ноября, 1—2 декабря отдали бы приказ на контрнаступление. Такого в классическом понимании начала контрнаступления, как это было, допустим, под Сталинградом, не было. Оно пошло как развитие контрударов. ...Когда фланги у противника были разбиты и противник начал поспешно отходить, представилась возможность за счет некоторых перегруппировок двинуться в центр... При переходе к контрударам и в контрнаступление мы ни одного солдата, ни одной пушки, ни одного пулемета в центральные армии не дали. А все наращивалось на флангах, потому что здесь были главные группировки противника. И их мы хотели в первую очередь измотать, обескровить, с тем чтобы выйти скорее флангами вперед и этим самым поставить под угрозу центр».

Жукова спросили — нельзя ли разграничить во времени контрудар и контрнаступление, провести между ними рубеж?

Он ответил: «Его не было, такого резкого. Одно переплеталось с другим, одно вытекало из другого. Я думаю, надобности в академическом разграничении нет... Если бы противник оказал серьезное сопротивление нашим контрударам, никакого контрнаступления не состоялось бы. Ставке пришлось бы сосредоточивать новые силы и производить новые перегруппировки для того, чтобы сломить сопротивление противника. Тогда мы не обошлись бы 1-й и 10-й армиями...»

Вот как Жуков в своих воспоминаниях излагает последовательность событий:

«29 ноября я позвонил Верховному Главнокомандующему и, доложив обстановку, просил его дать приказ о начале контрнаступления. Сталин слушал внимательно, затем спросил:

— А вы уверены, что противник подошел к кризисному состоянию и не имеет возможности ввести в дело какую-нибудь новую крупную группировку?

— Противник истощен. Но если мы сейчас не ликвидируем опасные вражеские вклинения, немцы смогут подкрепить свои войска в районе Москвы крупными резервами за счет северной и южной группировок своих войск, и тогда положение может серьезно осложниться.

Сталин сказал, что он посоветуется с Генштабом...

Поздно вечером 29 ноября нам сообщили, что Ставка приняла решение о начале контрнаступления и предлагает представить наш план контрнаступательной операции. Утром 30 ноября мы представили Ставке соображения Военного совета фронта по плану контрнаступления, исполненному графически на карте с самыми необходимыми пояснениями... Я направил с планом только коротенькую записку Александру Михайловичу Василевскому: «Прошу срочно доложить народному комиссару обороны товарищу Сталину план контрнаступления Западного фронта и дать директиву, чтобы можно было приступить к операции, иначе можно запоздать с подготовкой».

К графическому плану была приложена объяснительная записка, как Жуков представлял себе проведение этих контрударов. На этом плане Сталин написал: «Согласен» — и поставил подпись.

Вот такова правда о начале контрнаступления. Поэтому я так убежденно говорю, что никто никогда не найдет ни в каких архивах гениальный план Сталина по проведению контрнаступления под Москвой, о котором писал Ф. И. Голиков, да и не только он один.

И инициатива контрударов, их замысел и осуществление принадлежат Георгию Константиновичу Жукову.

Я вовсе не хочу вступать в противоречия с маршалом Василевским, который в своих воспоминаниях пишет о том, что Ставка готовила контрнаступление. Разумеется, сама идея, что контрнаступление когда-то должно состояться, что для этого надо готовить стратегические резервы (и они готовились!), эта идея в Ставке Верховного Главнокомандования существовала. Но если бы Ставка продолжала собирать и сосредоточивать силы согласно этой своей идее, то случилось бы то, о чем говорил Жуков: немцы или закрепились бы очень прочно на достигнутых рубежах, или подтянули бы свежие силы из северных и южных группировок. А замысел Жукова в том и состоял, чтобы переходить в контрнаступление немедленно, наличными силами. При этом он понимал, что общее наступление по всему фронту, как это бывает обычно, здесь осуществлено быть не может, сил для этого недостаточно. Потому-то предлагаемое им контрнаступление должно было происходить и происходило там своеобразно.

В сущности, Василевский, определяя контрнаступление, говорит о тех же контрударах, что и Жуков, но поскольку в этой операции участвуют несколько фронтов и авиация Верховного Главнокомандования, то у Василевского есть основание называть все это контрнаступлением. Но по объективной оценке того, что происходило в действительности, общего контрнаступления все же не было, и Калининский, и Юго-Западный фронты лишь прибавляли еще по одному контрудару на своих участках для содействия Западному фронту.

Василевский вспоминает, что Конев, услыхав от него о приказе наступать, заявил, что Калининский фронт не располагает силами для наступления. Только после долгих убеждений Василевского Конев все же обещал нанести удар на Тургиново с целью прорвать оборону и выйти в тыл противнику. Как видим, речь идет лишь об одном ударе, чтобы выйти в тыл войскам, противостоящим фронту Жукова, и тем самым поколебать их устойчивость.

На Юго-Западном фронте, о включении которого в контрнаступление вспоминает маршал Москаленко, происходило следующее: «Говоря об особенностях контрнаступления против 2-й немецкой армии в районе Ельца, нужно прежде всего отметить, что оно началось с тех рубежей, на которые отошли наши войска только накануне вечером в ходе оборонительных боев. Иначе говоря, началось без предварительной подготовки и сосредоточения сил, прямо с ходу: вчера оборонялись, отступали, а сегодня перешли в наступление». Все участие Верховного заключалось в одном приказе — наступать! Как пишет Москаленко: «Потребовалось, фигурально выражаясь, лишь повернуться через левое плечо и разить противника, под натиском которого мы еще вчера отступали».

Эти суждения крупных военачальников, на мой взгляд, склоняют нас согласиться с точкой зрения Жукова. И дело тут не только в разной терминологии: у Жукова — контрудары, у Василевского — контрнаступление, но и в том, что подразумевается под этими понятиями.

Один из факторов, на который делал ставку Жуков, — это внезапность. Противник не ожидал, что советские части способны перейти к столь активным действиям. Из дневниковых записей Бока, Гальдера и других гитлеровских генералов видно: они считали, что Красная Армия уже не располагает силами, и намеревались спокойно использовать передышку для подготовки к новым операциям. Вот тут-то Жуков и преподнес им сюрприз!

Этим я хочу еще раз подчеркнуть, что именно Жуков придумал немедленные контрудары, а то большое, масштабное контрнаступление, которое готовила Ставка, требовало еще и много времени, и многих сил, и к тому моменту, когда бы его фундаментально подготовили, еще неизвестно, принесло бы оно такие же успехи, каких добился Жуков.


* * *

К сожалению, в описании и характеристике Московской битвы, как, впрочем, и других сражений Великой Отечественной войны, в книгах о войне, изданных до перестройки, встречается немало неправды и фальсификации. Даже в таких официальных научных изданиях, как, например, Большая Советская Энциклопедия, в статье «Московская битва» (2-е изд., т. 28, вышел в 1954 году) вы не найдете строк о том, что в битве этой руководил нашими войсками Г. К. Жуков.

В фундаментальной 12-томной «Истории второй мировой войны 1939—1945 гг.» о контрударах под Москвой в декабре 1941 года говорится как о контрнаступлении. О роли Жукова вообще ничего не сказано. Все приписывается Ставке Верховного Главнокомандования: «К концу ноября в Ставке окончательно созрел замысел контрнаступления...», «Ставка заранее довела до командующих Западным и Юго-Западным фронтами общие задачи в контрнаступлении...» и т. д. Это было издано в 1975 году, то есть через девять лет после того, как были опубликованы процитированные выше слова Жукова о том, что сначала были контрудары, а потом уже — в январе — контрнаступление...

Почему же такое писалось? Если у вас есть под рукой эта «История...», откройте первую страницу любого из этих 12 томов, а если нет, я вам помогу: там указаны имена членов главной редакционной комиссии, консультантов, авторов каждого тома. Уважаемые имена: крупнейшие военачальники, ученые. А заместитель председателя главной редакционной комиссии — генерал-лейтенант П. А. Жилин, тот самый, который разрабатывал концепцию контрнаступления под Москвой как итог заманивания врага. Да, видно, очень трудно избавиться от инерции и в науке...


* * *

Итак, напомню: после того как 5 декабря ударил Калининский фронт (командующий И. С. Конев), 6-го — Юго-Западный (командующий С. К. Тимошенко) и 6-го же декабря войска Западного фронта под командованием Жукова нанесли контрудары по главным группировкам противника севернее и южнее столицы, наши войска с тяжелыми боями пошли вперед. В начале января противник был отброшен от Москвы на рубеж Наро-Фоминск — Малоярославец — Сухиничи — Белев.

5 января 1942 года в Москве было созвано совещание Ставки по поводу того, что делать дальше после выхода войск на указанный рубеж.

Стенограммы на заседаниях Ставки не велись (в отличие от немцев, у которых каждое слово на всех совещаниях фиксировалось). Каких-либо документов (кроме директивы) или чьих-то записей я тоже не нашел, поэтому пересказываю по воспоминаниям Жукова с некоторыми сокращениями и моими комментариями.

Докладывал об обстановке и намечаемых действиях начальник Генерального штаба. Со свойственной ему рассудительностью он объективно оценивал обстановку, сравнивал силы сторон, предупреждал, что, несмотря на отступление от Москвы, гитлеровцы еще имеют возможность наносить сильные удары.

Сталин слушал Шапошникова с явным неудовольствием, его, видимо, раздражала медлительность, которая, как ему казалось, была не только в темпе речи начальника Генштаба, но и в действиях, которые он предлагал.

Наконец Сталин прервал Бориса Михайловича:

— Немцы в растерянности от поражения под Москвой, они плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление. Враг рассчитывает задержать наше наступление до весны, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть время и получить передышку.

Никто из присутствовавших против этого не возразил, и Сталин продолжил.

— Наша задача состоит в том, — рассуждал он, прохаживаясь, по своему обыкновению, вдоль кабинета, — чтобы не дать немцам этой передышки, гнать их на Запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до весны...

На словах «до весны» он сделал акцент, немного задержался и затем разъяснил:

— Когда у нас будут новые резервы, у немцев не будет больше резервов...

Дальше Верховный изложил, как он понимает возможную перспективу войны, и наметил практические задачи отдельных фронтов. Его замысел был таков. Учитывая успешный ход подмосковного контрнаступления, целью общего наступления поставить разгром противника на всех фронтах — от Ладожского озера до Черного моря. Главный удар нанести по группе армий «Центр». Ее разгром осуществить силами левого крыла Северо-Западного, Калининского и Западного фронтов путем двустороннего охвата с последующим окружением и уничтожением главных сил в районе Ржева, Вязьмы и Смоленска. Перед войсками Ленинградского, Волховского фронтов, правого крыла Северо-Западного фронта ставилась задача разгромить группу армий «Север». Войска Юго-Западного и Южного фронтов должны нанести поражение группе армий «Юг» и освободить Донбасс, а Кавказский фронт и Черноморский флот — освободить Крым. Переход в общее наступление осуществить в крайне сжатые сроки.

Изложив этот проект, Сталин предложил высказаться присутствовавшим.

Слово попросил Жуков:

— На западном направлении, где создались более благоприятные условия и противник еще не успел восстановить боеспособность своих частей, надо продолжать наступление. Но для успешного исхода дела необходимо пополнить войска личным составом, боевой техникой и усилить резервами, в первую очередь танковыми частями. Если мы это пополнение не получим, наступление не может быть успешным. Что касается наступления наших войск под Ленинградом и на юго-западном направлении, то там наши войска стоят перед серьезной обороной противника. Без наличия мощных артиллерийских средств они не смогут прорвать оборону, сами измотаются и понесут большие, ничем не оправданные потери. Я за то, чтобы усилить фронты западного направления и здесь вести более мощное наступление.

— Мы сейчас еще не располагаем материальными возможностями, достаточными для того, чтобы обеспечить одновременное наступление всех фронтов, — поддержал Жукова Н. А. Вознесенский.

— Я говорил с Тимошенко, — сказал Сталин. — Он за то, чтобы действовать и на юго-западном направлении.

Надо быстрее перемалывать немцев, чтобы они не смогли наступать весной. Кто еще хотел бы высказаться?

Ответа не последовало. Обсуждение предложений Верховного так и не состоялось. Выйдя из кабинета, Шапошников сказал Жукову:

— Вы зря спорили: этот вопрос был заранее решен

Верховным.

— Тогда зачем же спрашивали наше мнение?

— Не знаю, не знаю, голубчик! — ответит Борис Михайлович, тяжело вздохнув.

Вот с этого заседания Ставки 5 января 1942 года и начинается, на мой взгляд, всеобщее контрнаступление, по которому именно Ставка принимала решение и организовывала его осуществление. А еще точнее, даже не Ставка, а Сталин единолично, как это делал он много раз прежде. Подтверждение этому можно найти в позднейших словах

Жукова:

«Что такое Ставка? Вот я был членом Ставки от первого до последнего дня войны. Собиралась ли когда Ставка для обсуждения вопросов? Нет. Кто в Ставке был, кто вел разговоры? Сталин. Ставка — это Сталин. Генеральный штаб — его аппарат. Сталин вызывал в Ставку тогда, когда он считал нужным и кого считал нужным, был ли это член Ставки или это был просто командующий. Он вызывал его вместе с начальником Генерального штаба или с его заместителем и заслушивал мнение командующего и тут же Генерального штаба. Вот таким был метод работы Ставки... Когда нужно, Сталин говорил: «Маленков с Вознесенским, рассмотрите вместе с Жуковым то, что он просит. Через два часа доложите». Кто это — члены Ставки или это Государственный Комитет Обороны, — было трудно сказать. Сталин — Ставка, и Государственный Комитет Обороны — тоже в основном Сталин. Он командовал всем, он дирижировал, его слово было окончательным. Это как приказ, собственно. Сталин говорит — это есть приказ окончательный, обжалованию не подлежит... Сталин считал — враг под Москвой разгромлен, надо его добить, и это не должно вызывать возражений и подлежит исполнению. А то, что противник еще настолько силен, что загонит нас вскоре до Волги, Сталин этого не понимал и знать не хотел!»

Жуков прямо говорит:

«Весь замысел о переходе во всеобщее наступление на всех направлениях — это, конечно, не идея Генерального штаба, не замысел Шапошникова, который докладывал. Это исключительно был замысел лично Сталина».

Директиву о наступлении штабы фронтов получили 7 января 1942 года. А 10 января командующие фронтами и командармы получили директивное письмо Ставки Верховного Главнокомандования. В нем военное положение оценивалось в духе выступления Сталина на заседании от 5 января 1942 года и давались практические указания фронтам — для действий ударными группами и организации артиллерийского наступления.

Жуков так сказал об этом директивном письме:

«Указания директивного письма Ставки были приняты к безусловному исполнению. Однако я позволю себе еще раз сказать, что зимой 1942 года мы не имели реальных сил и средств, чтобы воплотить в жизнь все эти правильные с общей точки зрения идеи о широком наступлении. А не имея сил, войска не могли создавать необходимые ударные группировки и проводить артиллерийское наступление столь эффективно, чтобы разгромить в 1942 году такого мощного и опытного врага, как гитлеровский вермахт».

К сожалению, жизнь это подтвердила.

Общий же характер действий противника в этот период определялся Приказом Гитлера от 3 января 1942 года, в котором, в частности, говорилось: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего патрона, до последней гранаты — вот что требует от нас текущий момент».

Выполняя январскую директиву Ставки, 10 января 1942 года войска нашего Западного фронта (20-я армия, часть 1-й ударной и другие) начали наступление с целью прорыва фронта в районе Волоколамска. К 16—17 января здесь наметился определенный успех. Следовало бы его наращивать. Но 19 января поступил приказ Верховного вывести из боя 1-ю ударную армию в резерв Ставки. Жуков обратился с просьбой к Сталину оставить армию в его распоряжении.

В ответ — решительное:

— Выводите без всяких разговоров! У вас войск много, посчитайте, сколько у вас армий.

Жуков возражал:

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, фронт у нас очень широк, на всех направлениях идут ожесточенные бои, исключающие возможность перегруппировок. Прошу до завершения начатого наступления не выводить 1-ю ударную армию из состава правого крыла Западного фронта, не ослаблять на этом участке нажим на врага.

Вместо ответа Сталин бросил трубку. Жуков позвонил Шапошникову.

— Голубчик, — сказал Шапошников, — ничего не могу сделать, это личное решение Верховного.

Пришлось растянуть на широком фронте 20-ю армию. Ослабленные войска правого крыла фронта, подойдя к Гжатску, были остановлены обороной противника и продвинуться дальше не смогли.

Не буду подробно описывать дальнейший ход и итог общего наступления, приведу лишь мнение двух военных специалистов, прекрасно разбирающихся в предмете.

Маршал Василевский: «В ходе общего наступления зимой 1942 года советские войска истратили все с таким трудом созданные осенью и в начале зимы резервы. Поставленные задачи не удалось решить».

Академик Самсонов: «...переход в общее наступление на всех основных стратегических направлениях без достаточного учета реальных возможностей фронтов провалился».

Таков итог этой затеи Сталина. Увы, если вспомнить определение слова «авантюра» — дело, предпринятое без учета реальных сил и условий, то нельзя не признать, что эта формула вполне подходит к общему наступлению, предпринятому по личному решению Сталина. И стоила она десятков (если не сотен) тысяч жизней наших солдат и офицеров.

Я так подробно остановился на проблеме разграничения контрударов и общего наступления, чтобы стало отчетливее видно, почему прежде всего сам Сталин, а за ним почти все наши военные историки и теоретики «объединяли» их в одно контрнаступление. Если оно одно, начинающееся 5 декабря, то победа за нашими войсками несомненная. А если их «академически» отделить друг от друга, то получается победа в той фазе, которая была предпринята по инициативе Жукова (и присвоена Сталиным), и провал того общего наступления, которое предпринято по единоличному решению Сталина.


* * *

Общий итог войны за 1941 год, наверное, следует определить по осуществлению задач, которые ставили перед собой сражающиеся стороны.

Гитлеровская армия не осуществила цели, поставленные в плане «Барбаросса»: «Победить путем быстротечной военной операции Советскую Россию... Конечной целью операции является выход на рубеж Архангельск — Волга». Цели эти не достигнуты. «Молниеносная война» не состоялась. Но захвачена огромная территория, причинен огромный экономический ущерб нашей стране, большие потери понесла Красная Армия. Наряду с этим Германия потерпела непоправимое политическое поражение, противопоставив себя как агрессор всем миролюбивым странам мира, в результате чего сложилась антигитлеровская коалиция, в которую вошли такие мощные союзники, как СССР, США и Англия. Во всех странах Европы, захваченных Германией, поднимались прогрессивные силы на борьбу с фашизмом.

Советская страна не осуществила свою военную доктрину: не только «один вершок», а огромное пространство было захвачено врагом, военные действия не были перенесены на территорию противника, не удалось воевать «малой кровью», кровь лилась реками, «братья по классу» не поднялись в тылу врага и не помогли первой в мире «самой прогрессивной» социалистической системе, а многие «братья по классу», одетые в гитлеровскую военную форму, опьяненные посулами богатой жизни, творили чудовищные зверства на земле и в городах советских тружеников. Но, несмотря на огромные потери, Советская страна устояла на этом самом трудном и критическом этапе войны.

Если использовать для образного сравнения схватку двух боксеров, то, можно сказать, первый раунд закончился для немецкого бойца более успешно, однако и соперник его, побитый, весь в кровоподтеках, хоть и побывал несколько раз в нокдауне, но на ногах стоял твердо. Изловчившись, в свою очередь он воспользовался удобным моментом и потряс гитлеровца сокрушительным ударом под Москвой. Противник тоже побывал в нокдауне.

В целом объективность требует прийти к следующему выводу: первый раунд закончился с преимуществом немецкой стороны. Впереди предстояли еще кровопролитные схватки. Окончательную победу еще предстояло одержать в последующих раундах.

Но, зная исход борьбы, все же скажем, что для советской стороны это был раунд, который вошел весомым слагаемым в окончательную победу.

Личный вклад Г. К. Жукова на первом этапе войны очень значителен. Без преувеличения можно сказать, Жуков был один из немногих военачальников, который не растерялся в труднейшей критической ситуации, сохранил способность спокойно оценивать положение и руководить боевыми операциями.

Жуков первый на порученных ему участках фронта (Ленинград, Москва) организовал оборону, которую не смогли преодолеть гитлеровские армии. Он провел первые успешные наступательные операции под Ельней и в битве за Москву, которые причинили не только урон противнику, но еще имели огромное вдохновляющее значение для Красной Армии, для всего советского народа.

В единоборстве с опытнейшими, широко образованными профессионалами войны, каковыми были немецкие фельдмаршалы Браухич, Лееб, Бок, Клюге и мастера танковых сражений Клейст, Гудериан, Гепнер, Рундштедт и другие, Жуков оказался более талантливым и искусным в организации и проведении сложнейших операций и одержал над ними победы, причем в невыгодных для себя, худших для своих войск условиях обстановки и обеспеченности необходимым вооружением и снаряжением.

И это было только начало, талант Жукова созревал, набирал силу.

Очередной просчет Ставки и Жукова


Верховный Главнокомандующий Сталин не выпустил из виду бои на Дону и приближение гитлеровских войск к Северному Кавказу. Но он не придавал этому направлению того значения, какое оно приобретало в связи с планами Гитлера. Бои на Южном фронте, которые шли и могли развернуться — в перспективе — летом 1942 года, оценивались Сталиным (а его мнение в Ставке было решающим) как бои на всех других, неглавных направлениях. Направлением вероятного главного удара гитлеровской армии Сталин считал удар на Москву.

Вот что пишет об этой ситуации Жуков:

«Весной 1942 года часто бывал в Ставке, принимал участие в обсуждении у Верховного Главнокомандующего ряда принципиальных стратегических вопросов и хорошо знал, как он оценивал сложившуюся обстановку и перспективы войны на 1942 год».

Каковы же были оценка Сталина и вытекающие из нее? перспективы? Об этом Жуков тоже написал:

«После дополнительного изучения обстановки Ставка и Генеральный штаб пришли к выводу, что наиболее опасными направлениями следует считать Орловско-Тульское и Курско-Воронежское с возможным ударом противника на Москву — обходом столицы с юго-запада. Вот почему было принято решение: для зашиты Москвы с этой стороны сосредоточить к концу весны значительную часть резервов Ставки».

А теперь я приведу еще одну короткую фразу из воспоминаний Жукова, на мой взгляд, очень важную:

«В основном я был согласен с оперативно-стратегическими прогнозами Верховного...»

Если был согласен, значит, так же, как Сталин и Генштаб, Жуков проглядел опасность, нависшую над Кавказом и бакинской нефтью, и за многие беды, которые последовали за этим недоглядом, он несет полную ответственность. Тем более что в августе 1942 года Государственный Комитет Обороны назначил Жукова заместителем Верховного Главнокомандующего.

Вот еще одна реальная возможность для любителей критиковать Жукова. Не надо выискивать несуществующие его провинности. Просчет, недооценка сил и возможностей противника, ошибка в определении его главных усилий летом 1942 года едва не привели к сокрушительной катастрофе, в случае захвата немцами нефтяных источников на Кавказе.

Уж в чем виноват, в том виноват! Георгий Константинович и сам понимал этот свой промах. Каждому человеку свойственно нежелание говорить о своих огрехах, и он в своей книге почти ничего не пишет о тяжелых боях на Кавказе и о том, кто и как спас тогда нашу страну.

Тут, наверное, мне уже пора подкрепить сказанное надежными документами, а не ограничиваться только своими рассуждениями. Маршал А. А. Гречко пишет в своей книге «Битва за Кавказ»:

«Ставка при определении замысла врага на лето 1942 года считала, что основные события летом развернутся вокруг Москвы, что именно на этом направлении противник будет наносить главный удар».

Допустим, в те дни Гречко не знал общей обстановки, он не был еще маршалом, командовал армией, хотя следует заметить, что писал свои воспоминания А. Гречко уже будучи маршалом и министром обороны и конечно же располагал документами в полном объеме.

Но все же допустим... Тогда я приведу свидетельство человека, который почти ежедневно встречался со Сталиным, — генерала М. Штеменко:

«Должен сказать, что советское стратегическое руководство во главе с И. В. Сталиным было убеждено, что рано или поздно враг снова обрушит удар на Москву. Это убеждение Верховного Главнокомандующего основывалось не только на опасности, угрожавшей с Ржевского выступа. Поступили данные из-за рубежа о том, что гитлеровское командование пока не отказалось от своего замысла захватить нашу столицу. И. В. Сталин допускал различные варианты действий противника, но полагал, что во всех случаях целью операции вермахта и общим направлением его наступления будет Москва. Другие члены Ставки, Генеральный штаб и большинство командующих фронтами разделяли это мнение.

Исходя из этого, считалось, что судьба летней кампании 1942 года, от которой зависел последующий ход войны, будет решаться под Москвой. Следовательно, центральное — Московское — направление станет главным, а другие стратегические направления будут на этом этапе войны играть второстепенную роль.

Как выяснилось впоследствии, прогноз Ставки и Генштаба был ошибочным».

Этот просчет произошел из-за неправильной оценки сведений о намерениях противника. Сведения были, и очень достоверные. Наша разведка выявила сосредоточение войск для нанесения ударов на Кавказ. Вот тому подтверждение из воспоминаний маршала А. А. Гречко:

«В середине марта 1942 года наши разведывательные Органы докладывали, что стратегическое построение группы армий «Юг» вскрывает намерения противника перенести центр тяжести в войне 1942 года на Сталинградское и Северокавказское направления».

Не только военные разведчики располагали такими сведениями. Вот свидетельство чекистов о том же:

«...в марте 1942 года в Государственный Комитет Обороны были представлены сведения, что летом 1942 года фашистское командование предпримет крупное наступление на Сталинград и Северный Кавказ. Указывались армейские группировки врага, которые должны были участвовать в наступательных операциях на юге».

Если бы просчет ограничивался просто спорами и дискуссиями на эту тему, то беда была бы невелика. Но просчет этот вел к такому распределению советских вооруженных сил, которое не соответствовало создавшейся обстановке. Маршал А. Гречко прямо подтвердил эту беду:

«Однако, несмотря на эти и другие доклады наших разведывательных органов, что центр тяжести весеннего наступления противника будет на юге, на этот участок фронта достаточных резервов направлено не было».

Фронты западного направления находились в непосредственной близости от Москвы, они защищали подступы к столице. Их силы составляли около половины всей нашей армии. А на Кавказе было 5,4 процента всех наших дивизий, а танков, этой решающей ударной силы в современной войне, всего 2,9 процента!

Попробуем понять, что же заставило Ставку держать большие силы под Москвой. Мне кажется, это объясняется кроме стратегических еще и чисто психологическими причинами. В Ставке все испытывали колоссальное потрясение, после того как враг за короткое время прошел почти половину европейской части страны и кинулся на Москву! И мне думается, весной 1942 хода, когда бои еще гремели Недалеко от столицы, Ставка опасалась отпускать войска из-под Москвы, отдавать на юг резервы, потому что все еще ждала, что враг, находясь так близко, вновь пойдет на Москву. А что касается разведывательных данных об опасности на юге, то не раз приходилось убеждаться в их неточности, преувеличенности, а порой и ложности. Не дезинформация ли это со стороны противника с затеей на юге, рассчитанная на то, чтобы оттянуть советские войска от Москвы туда? Юг далеко, а лязг гитлеровских танков слышен вот здесь, под Москвой!

В общем, как бы там ни было, а в 1942 году врагу удалось осуществить подготовку и нанести удар гигантской силы по Кавказу. Просчет, о котором шла речь, обернулся для войск, оборонявших подступы к Кавказу, огромными трудностями и людскими потерями.

Поворот на юг


К июлю 1942 года уже произошли очень важные военные события: отгремело много сражений, больших и малых, воюющие стороны нанесли друг другу значительные потери. Пока верх одерживали немецкие армии. Они захватили большую территорию Советской страны, стояли недалеко от Москвы, Ленинграда, целились выйти к Волге и на Кавказ. Превосходство в силах, особенно в технике, инициатива оставались на стороне противника.

Есть в военной терминологии торжественное, на мой взгляд, определение — театр военных действий. Это, увы, совсем не то, что возникает по ассоциации со словом «театр». На этом театре никто и ничего не играет, здесь воюют и умирают по-настоящему. Коротко, не по-научному, театр военных действий можно определить как территорию, на которой развертываются армии и ведутся бои и операции. Изучение этого театра — целая отрасль военной науки. Причем первоначально эта наука занималась географическими особенностями территории и их влиянием на ход боевых действий. Позднее к этому прибавились политические, экономические факторы. С появлением авиации стали изучать и воздушное пространство, а теперь ракеты заставляют уже учитывать и пространство космическое. Кто дал такое название этой отрасли военной науки, я не знаю. Но это действительно наука. Театры военных действий могут быть величиной в несколько государств, например Африканский, Ближневосточный, или со многими морями — Тихоокеанский.

Я не намереваюсь обрушить на читателей всю сложность науки о ТВД с ее разделами: народонаселением, природными данными, промышленностью, дорогами, климатом, реками, естественными рубежами, температурами и осадками по временам года, а также многим другим. Я просто хочу попросить читателей представить себе территорию, на которой развернутся события в этой части моего повествования.

Будет наглядней и понятней, если вы при чтении последующих глав положите перед собой карту Кавказа, ну хотя бы в ученическом атласе.

Кавказ — огромное скопление гор между Черным и Каспийским морями. Здесь в горах и долинах расположено несколько республик и автономных областей: Азербайджан, Армения, Грузия, Дагестан, Чечено-Ингушетия, Северная Осетия, Кабардино-Балкария, Ставропольский и Краснодарский края. Главный Кавказский хребет, перегораживая пространство между морями, пролегает от Новороссийска почти до Баку. Расстояние от Ростова до Баку, если двигаться по прямой, более тысячи километров. Территория эта в большей своей части труднопроходима для всех видов транспорта, в горных районах доступна только лошадям, а в более высокой части гор недоступна и им. Только люди могут преодолевать эти горные вершины. Наиболее удобна для ведения боевых действий северная, равнинная, часть, ставропольские Сальские степи и узкая полоса вдоль Черного моря. Вот здесь и развернулись боевые действия, вошедшие в историю как битва за Кавказ.

Еще до начала Великой Отечественной войны здесь был Закавказский военный округ, обеспечивающий безопасность южных границ страны. Когда началась война и бои шли на территории Украины, Белоруссии, Молдавии, задача Закавказского военного округа несколько изменилась: не только прикрыть границу от вторжения турецких войск, а еще и со стороны Черного моря — от возможных десантов гитлеровцев.

Наши войска были введены и в Иран согласно советско-иранскому договору 1921 года, так как гитлеровцы готовили вторжение на территорию СССР и со стороны Ирана, раскинув там широкую сеть своей агентуры, которая создавала у советской границы склады боеприпасов, оружия, взрывчатки. В правительственных учреждениях Ирана и немецких фирмах в 1941 году было сосредоточено под видом служащих больше 5 тысяч офицеров и работников гитлеровской разведки, которые не только сами были готовы к действиям, но и формировали отряды из антисоветски настроенных местных жителей, а также из белоэмигрантов. В общем, Закавказский округ был нацелен для встречи врага со стороны Турции, Ирана и с моря.

Турция даже не скрывала своей подготовки к нападению на Советский Союз. В ее планах было не только содействие фашистским завоевателям. У нее были и свои весьма и весьма агрессивные цели. Турецкий журнал «Чинаралты» писал в феврале 1942 года:

«Настанет день, когда мы, как Тимур, пройдем из Анатолии в Индию, взойдем на Гималаи и создадим союз Дагестана, Крыма, Казани, Ирана. Все враги Турции будут уничтожены».

Ближайшей задачей, поставленной на повестку дня, был захват района Баку с его нефтяными источниками. Уже была произведена мобилизация, и 26 турецких дивизий в полной готовности стояли у советской границы. Начало военных действий было назначено на ноябрь 1942 года, после того как Берлин объявит о падении Сталинграда.

Гитлер был абсолютно уверен в успехе наступления, не собирался ни с кем делить лавры предвкушаемой победы, поэтому, как уже говорилось, находился в Виннице, в специально построенной для него ставке, поближе к театру военных действий.

Кстати, ставку эту несколько месяцев строили военные инженеры под видом санатория для офицеров. Вся зона строительства была оцеплена охраной и колючей проволокой. Несколько тысяч военнопленных, работавших там, и даже некоторые немцы — мастера-отделочники — догадывались, что строится здесь не то, о чем говорят официально, но чтобы эти их догадки не были разглашены, участвовавших в строительстве после его завершения эсэсовцы уничтожили.

Для обеспечения главной задачи — захвата Кавказа и прикрытия левого фланга группы армий «А» — был нанесен удар в направлении Волги и города Сталинграда. 12 июля фашистские войска вступили на территорию Сталинградской области. Продвижение гитлеровских частей шло для них успешно, и поэтому в директиве Гитлера № 44 от 21 июля сказано:

«Неожиданно быстро и благоприятно развивающиеся операции... дают основания надеяться на то, что в скором времени удастся отрезать Советский Союз от Кавказа и, следовательно, от основных источников нефти и серьезно нарушить подвоз английских и американских военных материалов. Этим, а также потерей всей донецкой промышленности Советскому Союзу наносится удар, который будет иметь далеко идущие последствия».

Гитлер настолько был уверен в успехе своих войск в районе Волги и Сталинграда, что отобрал у группы армий «Б» 4-ю танковую армию и включил ее в группу армий «А», чтобы она тоже наносила удар в сторону Грозного и Баку.

17 июля советские войска на Сталинградском направлении получили директиву:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает под вашу личную ответственность немедленно организовать сильные передовые отряды и выслать их на рубеж р. Цимла от Чернышевская и до ее устья, особенно прочно занять Цимлянская, войдя в связь здесь с войсками Северо-Кавказского фронта».

17 июля авангарды дивизии 6-й немецкой армии в излучине Дона на рубеже рек Чир и Цимла столкнулись с передовыми отрядами 62-й и 64-й армий Сталинградского фронта, высланными согласно этой директиве.

Вот с этого момента и считается начало великой Сталинградской битвы, со встречи этих передовых отрядов с 6-й армией Паулюса.

Шесть дней вели упорные бои эти передовые отряды, они заставили развернуться главные силы 6-й немецкой армии, и противник почувствовал, что он встретил здесь какие-то новые части и что выводы о легком наступлении на Сталинградском направлении несколько преждевременны. Уже 23 июля в очередной директиве Гитлер совсем по-другому оценивает силы советских частей:

«Во время кампании, продолжавшейся менее трех недель, большие задачи, доставленные мной перед южным крылом Восточного фронта, в основном выполнены. Только небольшим силам армии Тимошенко удалось уйти от окружения и достичь южного берега р. Дон. Следует считаться с тем, что они будут усилены за счет войск, находящихся на Кавказе. Происходит сосредоточение еще одной группировки противника в районе Сталинграда, который он, по-видимому, собирается оборонять».

Далее в этой директиве говорилось:

«На долю группы армий «Б», как приказывалось ранее, выпадает задача наряду с оборудованием оборонительных позиций на р. Дон нанести удар по Сталинграду и разгромить сосредоточившуюся там группировку противника, захватить город, а также перерезать перешеек между Доном и Волгой и нарушить перевозки по реке. Вслед за этим танковые и моторизованные войска должны нанести удар вдоль Волги с задачей выйти к Астрахани и там также парализовать движение по главному руслу Волги».

Вот так Гитлер силами группы армий «Б» планировал рассечь территорию до Волги и изолировать Кавказское направление от Москвы и вообще от всей северо-европейской части нашей страны.

Получая такое надежное и реальное обеспечение слева, группа армий «А», казалось бы, могла продолжать наступление на Кавказ. Однако группировка советских войск, находившаяся под Сталинградом, существовала и нависала над флангом немецких войск, рвущихся к Баку, и без разрешения этой важной стратегической проблемы по устранению угрозы с севера не могла быть обеспечена устойчивость всего Кавказского направления.

Гитлер теперь понимал, и если не сам дошел до этого, то ему, видимо, убедительно доказали его военные сподвижники, что от исхода сражения под Сталинградом зависело осуществление всех его планов на юге, намеченных на летнюю кампанию, и прежде всего захват Кавказа.

Исходя из этого, Гитлер посылал в бои под Сталинградом все новые и новые соединения. Совсем недавно он надеялся, что 6-я армия Паулюса легко выполнит задачу самостоятельно; а через две недели вынужден был перебросить с Кавказского направления на Сталинградское 4-ю танковую армию, без одного корпуса.

Гитлеру очень хотелось захватить Сталинград еще до начала наступления на Северном Кавказе, но этого не произошло. 22 июля 6-я немецкая армия вышла к Переднему краю главной полосы обороны Сталинградского фронта, которая находилась в 120 километрах от города. Но Гитлеру не терпелось поскорее осуществить свои планы. К тому же сил у него было достаточно, и он знал, какие советские армии противостоят ему на Кавказе, — измотанные в боях, не имеющие снабжения из центральной части страны. Гитлер спешил, и поэтому 25 июля все же был нанесен удар по Кавказу группой армий «А». В первые дни фашистское наступление шло так стремительно, что 27 июля начальник оперативного отдела генерального штаба сухопутных войск генерал Хойзингер передал начальнику штаба группы армий «А» генералу Грайфенбергу следующее:

«Из предмостного укрепления Ростов не нажимать слишком сильно на юг, чтобы не принудить противника к отступлению, прежде чем он будет окружен продвигающимся вперед левым флангом группы армий».

Наступление на Кавказе развивалось настолько успешно, что именно в эти дни Гитлер, как уже говорилось, разрешил перебросить 4-ю танковую армию на Сталинградское направление, где все еще не удалось захватить город. 1 августа командующий группой армий «А» генерал-фельдмаршал Лист послал командующему 4-й танковой армией телеграмму:

«В связи с уходом 4 т. а. из района группы армий «А» я еще раз вынужден ее благодарить как за хорошее руководство, так и за выдающиеся успехи частей. Перед армией стоит теперь новая тяжелая задача, выполнение которой должно одновременно обеспечить тыловое прикрытие группы армий «А». Я желаю армии успешно выполнить также и эту задачу и надеюсь, по выполнении ее, снова увидеть армию в составе группы армий «А»...»

Гитлеровские генералы мнили себя рыцарями. А я прошу читателей запомнить это решение Гитлера и его генерального штаба, потому что в дальнейшем станет очевидно: «рыцари» окажутся недальновидными вояками, этот просчёт будет им очень дорого стоить. Можно сказать и более определенно: с передачей 4-й танковой армии под Сталинград случилось то, что на неофициальном, ненаучном языке называется удар не кулаком, а растопыренными пальцами. Ну и лично Гитлера это решение характеризует как непоследовательного стратега: приняв решение, поставив большие задачи, сосредоточив для их осуществления необходимые силы, фюрер уже на первом этапе стал их распылять; вот поэтому и называется такой удар ударом растопыренными пальцами, и в самом этом выражении таится невысокое мнение о том, кто наносит такие удары.

Однако все это станет очевидным несколько позднее, а пока генерал-фельдмаршал Лист попрощался с 4-й танковой армией и продолжал развивать наступление на Кавказ: 17-я армия устремилась к Краснодару и 9 августа овладела им. 1-я танковая армия рвалась через Армавир на Майкоп и дальше на Туапсе, чтобы окружить ту самую группировку, которую Хойзингер не советовал «выжимать» из района предстоящего окружения. 7 августа части 1-й танковой армии захватили Армавир, а 10 августа Майкоп.

Гитлер и многие его сподвижники были в радостном возбуждении. Майкоп — это уже первая нефть, к которой так они стремились. Начальник генерального штаба итальянской армии маршал Кавальеро в своем дневнике в эти дни записал:

«За армиями Листа следуют 10 тысяч специалистов и квалифицированных рабочих, которые должны после взятия Майкопа восстановить нефтяные скважины. Согласно подсчетам, для того, чтобы снова пустить их в эксплуатацию, потребуется от 4 до 5 месяцев».

Окрыленный успехами на юге, Гитлер ожидал включения в войну новых союзников, которые ему обещали свое активное содействие именно с этих рубежей. Он спрашивал: «Как дела с турками?» В августе ему доложили:

«Премьер-министр турецкого правительства Сараджоглу в беседе с германским послом заявил, что, «как турок, он страстно желает уничтожения России... Русская проблема может быть решена Германией, только если будет убита по меньшей мере половина всех живущих в России русских».

Более конкретно высказывался турецкий генеральный штаб. Он считал:

«Вступление Турции в войну почти неизбежно. Оно может произойти и произойдет в тот момент, когда турецкая армия будет располагать достаточным количеством вооружения. Турецкое наступление пошло бы через Иранское плоскогорье по направлению к Баку».

Фюреру также докладывали, что активизировались его сторонники в Иране. И действительно, по случаю занятия немцами городов Северного Кавказа многие профашистски настроенные элементы, подстрекаемые гитлеровской агентурой, вывешивали нацистские флаги. Среди населения распространялись слухи о том, что германская армия успешно овладевает Кавказом и в самое ближайшее время немецкие войска войдут в Иран.

На Дальнем Востоке Япония уже открыто готовилась вступить в войну против Советского Союза. Еще совсем недавно генерал-полковник Руофф, указав на восток, в сторону горящего Батайска, картинно заявил японскому атташе, приехавшему в район боевых действий:

«Ворота на Кавказ открыты. Близится час, когда германские войска и войска вашего императора встретятся в Индии».

13 августа генерал-полковник Гальдер в своем дневнике записал:

«Становится очевидным намерение противника удерживать Северный Кавказ и создать для обороны Южного Кавказа группу на Тереке и к югу от него».

Через три дня Гальдер записал:

«Противник подбрасывает свежие силы от Баку на Махачкалу».

В дополнение к продвигавшимся на Грозненско-Махачкалинском направлении танковым и мотопехотным войскам Гитлер специально выделил одному из лучших соединений свежую дивизию, как он сам сказал, «для продвижения на Баку». Гитлер лично заботился об этой дивизии и дал указание как можно скорее обеспечить ее горючим, чтобы она дошла с этой заправкой до Баку.

Победа казалась Гитлеру совсем близкой. По всей Германии были развешаны праздничные флаги. По радио не умолкали марши и речи. Повод для торжества был эффективный и выразительный: на Эльбрусе установлены флаги со свастикой!

Берлинские газеты кричали: «Покоренный Эльбрус венчает конец павшего Кавказа!» В иллюстрированных журналах, кинохронике — всюду изображение капитана Грота и его горных стрелков. Гитлер наградил Грота за Эльбрус высшей наградой — Рыцарским крестом, а его солдат — Железными крестами. Радио Берлина прославляло «национальных героев».

Эти передачи слышали и в Москве, и они, конечно, вызывали гнев у Верховного, а следствием этого гнева было... Тут я лучше передам слово маршалу А. А. Гречко:

«Значительно усложнилась работа управления фронта и штаба 46-й армии по усилению обороны Главного Кавказского хребта в связи с приездом в Сухуми 23 августа в качестве члена Государственного Комитета Обороны Берия. Вместо конкретной помощи, в которой нуждались командование и штаб 46-й армии, Берия заменил целый ряд ответственных работников армейского и фронтового аппарата, в том числе и командующего армией генерал-майора В. Ф. Сергацкова.

Однако не грубое администрирование, а кропотливая организаторская работа штабов фронта и армии позволила новому командующему 46-й армией генерал-майору К. Н. Леселидзе взять в руки рычаги управления войсками и направить их действия на уничтожение просочившихся через перевалы вражеских войск».

Приведу цитату из книги ученого X. М. Ибрагимбейли, большого знатока обстановки и боев на Кавказе:

«К сожалению, командование Закавказского фронта, готовясь в свое время к обороне высокогорных перевалов в центральной части Главного Кавказского хребта, недооценило всю важность укрепления этого района в инженерном отношении. Оно ошибочно считало, что горные вершины и высокогорные перевалы сами по себе — без дополнительного их укрепления скрытыми огневыми позициями, без минирования горных проходов, проезжих, вьючных дорог и троп, то есть без организации их обороны войсками, — являются непреодолимой преградой для врага. Кроме того, командование фронта недооценило и возможности противника. Между тем в составе группы армий «А»... наступали специальные войска, сведенные в 49-й горнострелковый корпус под командованием специалиста войны в горах генерала горных войск Р. Конрада...

...Как впоследствии стало известно, в боях за перевалы Главного Кавказского хребта в дивизии «Эдельвейс» участвовали многие офицеры, которые в 30-х годах посещали Кавказ в качестве туристов, поднимались на его вершины и высокогорные перевалы, бродили по глубоким ущельям. И теперь, идя на штурм Главного Кавказского хребта, они свободно ориентировались в этих местах».

Через много лет после этих событий, в 1978 году, я встретился с генералом армии И. В. Тюленевым в Центральном Красногорском военном госпитале: наши палаты были рядом. Иван Владимирович был тяжело болен, но в минуты, когда, болезнь его отпускала, он, отдыхая, любил поговорить, вспомнить былое и с горечью, очень самокритично говорил о неудачах командования в руководстве боями за перевалы. Я не помню точно его слова и, поскольку они касаются такого серьезного дела, как критика, лучше приведу написанное по этому поводу самим Тюленевым:

«Анализируя сейчас причины захвата врагом этих важных перевалов, следует сказать, что в этом была немалая, доля вины командования и штаба Закавказского фронта, опрометчиво решивших, что перевалы сами по себе недоступны для противника. Некоторые из нас считали главной задачей войск фронта оборону Черноморского побережья, где были развернуты основные силы 46-й армии. А она, в свою очередь, неправильно организовала оборону перевалов и попросту «проспала» их. Врага нужно было встретить на склонах гор, а не ждать, пока он поднимется».

В общем, план операции «Эдельвейс» близился к завершению; более двух третей территории, намеченной к захвату этим планом, было взято: почти весь Северный Кавказ, кубанские просторы и Сальские степи, майкопский нефтеносный район, перевалы через Главный Кавказский хребет, Эльбрус, увенчанный флагами со свастикой.

Великое сражение на Волге


Это одно из величайших сражений, которые когда-либо произошли в истории, невиданное в других войнах по количеству людей и техники.

Судите сами: классическое окружение под Каннами, которое осуществил карфагенский полководец Ганнибал, стало образцом, символом удачного сражения, завершающегося почти полным уничтожением армии противника. В той баталии участвовала римская армия под командованием Теренция Варрона, в ней было 63 тысячи пехоты и 6 тысяч конницы. У Ганнибала 40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. Он построил боевой порядок в виде подковы, в которую ударила плотная-плотная фаланга римской пехоты и сама пошла в подготовленный ей мешок. А Ганнибал захлопнул эту фалангу, заведя конницу с тыла. Римская армия Теренция Варрона была почти полностью уничтожена.

Вот по такому образцу, собственно, строилась и Сталинградская битва, только масштабы ее были во много раз больше. Со стороны немцев участвовало около миллиона солдат и офицеров, 675 танков, больше 10 тысяч орудий и 1216 самолетов. А с нашей стороны принимало участие тоже больше миллиона человек, 15 500 орудий и минометов, 1463 танка и 1350 боевых самолетов. Организованы они были в 15 армий, каждая из которых по численности была больше, чем вся римская или армия Ганнибала в сражении под Каннами.

Представьте себе еще пространственный размах. Фронт, на котором развивалось это сражение, — более 500 километров. Десятки крупнейших военачальников, тысячи героических подвигов на всех уровнях — от высшего командования до рядовых солдат. Конечно же все это охватить нелегко и непросто. Я еще раз перечитал научные труды, архивные документы, мемуары полководцев и участников этого сражения. Причем не только наших, но и немецких.

И когда я все это еще раз осмыслил, вдруг выяснилось: если судить по содержанию наших, советских публикаций, оказывается, Жуков не принимал участия в этом сражении и почти не имеет к нему никакого отношения(!). Я еще раз убедился, что история один раз вершится в жизни или на полях сражений, а потом несколько раз переписывается в зависимости от политических тенденций того времени, в которое она пишется.

Когда я говорю, что мне не о чем писать, имея в виду роль Жукова в Сталинградском сражении, я, конечно, лукавлю, я знаю видимые и подводные, скрытые причины: почему нет имени Жукова в этих лежащих передо мной толстых и тонких томах, но я говорю так потому, что эти книги будут жить, они придут к тем, кто станет изучать, попытается разобраться в событиях Сталинградской операции и будет пользоваться этими книгами как документами. Меня очень заботит, что на их основании у историка, исследователя или просто читателя, нашего далекого потомка, не будет правильного представления о том, кто же был организатором, одним из авторов плана этого сражения.

Немцы удар на Сталинград планировали как вспомогательный, обеспечивающий левый фланг группировки, осуществляющей главную цель наступления — захват Баку. Однако в ходе этих сражений наступление на Сталинград обрело как бы направление главных усилий немецких войск. Гитлер намеревался облегчить выполнение задачи и по захвату нефтяных источников. Поэтому с Кавказского направления даже перебрасывал войска (в частности, 4-ю танковую армию) на Сталинградское направление. Глубокое вклинение гитлеровцев в нашу территорию вплоть до Волги создало угрозу — разрезать страну и фронт на две изолированные части. Надо было принимать срочные меры по обороне города Сталинграда.

27 августа 1942 года, когда Жуков на Западном фронте проводил очередную наступательную операцию в районе Погорелого Городища, ему позвонил по телефону Сталин и сказал:

— Вам нужно как можно быстрее приехать в Ставку. Оставьте за себя начальника штаба. Продумайте, кого следует назначить командующим вместо вас.

Вечером этого же дня Жуков прилетел в Москву и немедленно явился к Сталину.

Сталин был не в очень хорошем настроении. Видно, дела шли неважно. Поздоровавшись, он сказал:

— Плохо идут дела на юге. Может случиться так, что немцы возьмут Сталинград. Не лучше складывается обстановка и на Северном Кавказе. Немцы все ближе приближаются к бакинской нефти. — Сталин помедлил, прошелся, подошел к Жукову и, как-то немного смягчив свой тон, сказал: — Государственный Комитет Обороны решил назначить вас, товарищ Жуков, заместителем Верховного Главнокомандующего * ГКО также решил послать вас в район Сталинграда. Сейчас там находится товарищ Василевский, Маленков и Малышев. Когда вы можете вылететь в Сталинград?

Жуков ответил:

— Мне потребуются сутки, товарищ Сталин. Я должен изучить обстановку в Генеральном штабе и на следующий день вылечу в Сталинград.

— Ну вот и хорошо. А вы не голодны? — вдруг спросил Сталин. — Не мешало бы нам подкрепиться.

Нет, не было обильного стола, не было изысканных блюд, как это некоторые представляют, а кое-кто даже пишет о замечательном снабжении высокого начальства.

Вот слова Жукова: «Принесли чай и десяток бутербродов. За чаем И. В. Сталин кратко сообщил сложившуюся обстановку на 20 часов 27 августа. Рассказав коротко, что произошло под Сталинградом, И. В. Сталин рассказал о проведенной перегруппировке в районе Сталинграда, о резервах, направляемых туда, и добавил:

— Вам следует принять меры, чтобы 1-я гвардейская армия генерала Москаленко 2 сентября нанесла контрудар, а под ее прикрытием вывести в исходные районы 24-ю и 64-ю армии. Эти две армии вводите в бой незамедлительно, иначе мы потеряем Сталинград».

Наверное, читатели и без моего комментария найдут ситуацию похожей на ту, которая предшествовала битве за Москву. Когда сложилось безвыходное положение под Москвой и сам Сталин сомневался, будет ли удержана Москва, тогда вот так же он неожиданно отозвал Жукова с Ленинградского фронта, попросил его срочно выехать на передовую под Москвой, ознакомиться с ситуацией и доложить ему свое мнение. Что было дальше — читатели знают. И вот опять: неожиданный вызов, критическая ситуация, похожая просьба, выезжайте немедленно и разберитесь, что там творится, и примите срочные меры.

На следующий день Жуков был уже на Волге. Встретился с Василевским, который подробно ознакомил его с обстановкой и последними событиями, и они выехали на командный пункт 1-й гвардейской армии к генералу Москаленко и позвонили, чтобы туда приехал командующий Сталинградским фронтом генерал-лейтенант Гордов. Они вместе обсудили и разработали план локального контрудара 1-й гвардейской армии, который Сталин поручил Жукову провести немедленно. Подсчитав возможности и учитывая, что все части были сосредоточены и подготовлены, Жуков позвонил Сталину и доложил, что контрудар может быть нанесен не раньше чем 6 сентября. Сталин дал согласие и попросил Василевского вылететь немедленно в Москву.

3 сентября Жуков получил телеграмму от Сталина: «Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если Северная группа войск не окажет немедленной помощи. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь к сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте па помощь Сталинграду. В самом Сталинграде авиации осталось очень мало».

Жуков тут же позвонил Сталину по телефону и доложил:

— Я могу приказать завтра же начать наступление, но войска всех трех армий будут вынуждены начать бой почти без боеприпасов, так как их могут доставить на артиллерийские позиции не раньше вечера 4 сентября. Кроме того, мы не можем раньше этого времени увязать взаимодействие частей с артиллерией, танками и авиацией, а без этого ничего не получится.

— Думаете, что противник будет ждать, пока вы раскачаетесь? Еременко утверждает, что противник может взять Сталинград при первом же нажиме, если вы немедленно не ударите с севера.

Сталин явно был в гневном состоянии. Но в интересах дела, чтобы не допустить напрасные потери и главным образом не ослабить наступление, результаты его, Жуков настаивал на своем:

— Я не разделяю эту, точку зрения Еременко и прошу разрешения начать общее наступление 6-го, как ранее было намечено. Что касается авиации, то я сейчас же дам приказ бомбить противника всеми силами.

— Ну, хорошо — согласился Сталин. — Если противник начнет общее наступление на город, немедленно атакуйте его, не дожидаясь окончательной готовности войск. Ваша главная задача — отвлечь силы немцев от Сталинграда и, если удастся, ликвидировать немецкий коридор, разделяющий Сталинградский и Юго-Восточный фронты.

Жуков со всей свойственной ему энергией готовил части к началу наступления и принимал все возможные и невозможные меры к срочному обеспечению частей горючим и боеприпасами. Там же, в штабе 1-й гвардейской армии находился Маленков. В 3 часа ночи Сталин позвонил по телефону Маленкову и спросил, как готовятся к наступлению войска Сталинградского фронта. Маленков рассказал о той большой работе, которая проводится под руководством Жукова. Таким образом, Сталин действовал по принципу: доверяй, но проверяй. С самим Жуковым он говорить не стал, но через Маленкова все-таки проверил, как идут дела.

Рано утром 5 сентября, по приказу Сталина на сутки ранее намеченного срока, наступление началось. После артиллерийско-авиационной подготовки двинулись вперед 1-я гвардейская, 34-я и 66-я армии. Но успеха они не имели. Противник отразил все атаки. 24-я армия даже не сдвинулась со своего исходного положения.

Вечером позвонил Верховный:

— Как идут дела? Жуков доложил:

— В течение всего дня шли очень тяжелые бои. К северу от Сталинграда противник вынужден был ввести в бой новые войска, переброшенные из района Гумрака.

— Это уже хорошо. Это отвлекает противника от Сталинграда.

— Наши части имеют незначительное продвижение, а в ряде случаев остались на исходных рубежах.

— А в чем дело?

— Из-за недостатка времени наши войска не успели хорошо подготовить наступление, провести артиллерийскую разведку и выявить систему огня противника и поэтому, естественно, подавить ее не смогли. Когда же перешли в наступление, противник своим огнем и контратаками остановил его. Кроме того, авиация противника господствовала в воздухе и бомбила наши части.

В этом докладе, я думаю, нетрудно уловить, что Жуков сетует на то, что Сталин приказал переходить в наступление без должной подготовки, он как бы говорит: «Я же предвидел, что успеха не будет, поскольку нет соответствующей подготовки».

Но Сталин настаивал на своем:

— Продолжайте атаки. Ваша главная задача — оттянуть от Сталинграда как можно больше сил противника.

Повторные атаки армий, действия которых координировал Жуков, успеха не принесли ни 6-го, ни 7-го. Части только несли большие потери, 10 сентября, еще раз объехав части и соединения армий, Жуков окончательно укрепился в мнении, что прорвать боевые порядки противника и ликвидировать его коридор наличными силами невозможно. Об этом он доложил Верховному по ВЧ.

Доклад Жукова заканчивался таким выводом:

«Дальнейшие атаки теми же силами и в той же группировке будут бесцельны, и войска неизбежно понесут большие потери. Нужны дополнительные войска и время на перегруппировку для более концентрированного удара Сталинградского фронта. Армейские удары не в состоянии опрокинуть противника».

Не кажется ли читателям, что уже в этой фразе проскальзывает намек на более крупную группировку войск и операцию? Да, собственно, прямо сказано: нужна не армейская, а фронтовая группировка для контрнаступления.

Сталин ответил:

— Было бы неплохо, если бы вы прилетели в Москву и доложили мне об этом лично и подробно.

Днем 12 сентября Жуков уже был в кабинете Сталина, куда он вызвал и начальника Генерального штаба А. М. Василевского.

Мне кажется, есть все основания предположить, что Сталин понял: нужны какие-то более радикальные меры для того, чтобы выйти из критической ситуации под Сталинградом. И когда Жуков ему сказал свое мнение о том, как он видит возможность поправить положение, Сталин тут же уловил, что и Жуков, думая в том же направлении, видимо, уже имеет наметки. Если бы это было не так, то он бы не вызвал срочно Жукова с фронта и не случайно пригласил Василевского. Видимо, Верховный уже готовился к тому, чтобы в узком кругу поискать радикальное решение.

Сначала Василевский изложил обстановку. Особенно подробно на двух направлениях: на Кавказе и под Сталинградом

Сталин резюмировал:

— Рвутся любой ценой к грозненской нефти. Ну, теперь послушаем Жукова.

Жуков, по сути дела, повторил то, что он докладывал Сталину в своей последней шифровке о нецелесообразности наступлений ограниченными силами, которые только приводят к потерям. Выслушав его, Сталин опросил:

— Что нужно Сталинградскому фронту, чтобы ликвидировать коридор противника и соединиться с Юго-Восточным фронтом?

— Минимум еще одну полнокровную общевойсковую армию, танковый корпус, три танковые бригады и не менее четырехсот орудий гаубичной артиллерии. Кроме того, на время операции необходимо дополнительно сосредоточить не» менее одной воздушной армии, — ответил Жуков.

Василевский поддержал мнение и расчеты Жукова.

Сталин достал свою карту. На ней, кроме положения на фронтах, были нанесены места сосредоточения резервов Ставки.

Пока Сталин смотрел на свою карту, Жуков и Василевский потихоньку разговаривали, Жуков продолжал развивать свое мнение о том, что все это — полумера. И даже если дадут те небольшие резервы, то это все равно радикально обстановку не изменит. Надо какое-то другое решение.

Вот здесь я хочу обязательно привести цитату из воспоминаний Жукова: она четко определяет тот первый импульс, с которого начинается разработка Сталинградской наступательной операции.

«Мы с Александром Михайловичем отошли подальше от стола в сторону и очень тихо говорили о том, что, видимо, надо искать какое-то иное решение.

— А какое «иное» решение? — вдруг подняв голову, спросил И. В. Сталин.

Я никогда не думал, что у И. В. Сталина такой острый слух. Мы подошли к столу.

— Вот что, — продолжал он, — поезжайте в Генштаб и подумайте хорошенько, что надо предпринять в районе Сталинграда. Откуда и какие войска можно перебросить для усиления Сталинградской группировки, а заодно подумайте и о Кавказском фронте. Завтра в 9 часов вечера снова соберемся здесь.

Весь следующий день мы о А. М. Василевским проработали в Генеральном штабе».

Жуков подробно излагает, как не сразу, путем глубокого анализа всех компонентов обстановки созревали пока еще только контуры будущей операции.

В сложнейшей схватке многочисленных армий он безошибочно определял состояние, силы, которыми они еще обладали и на что они способны в ближайшем будущем, опираясь на свою стратегическую прозорливость, предвидел возможные действия противника в ближайшее время и на перспективу.

С большой радостью читал я в воспоминаниях Жукова строки, посвященные анализу сведений о противнике. Нам очень повезло, Жуков не только вспоминает конкретные боевые действия, но делится с нами ходом своих мыслей, что, на мой взгляд, потрясающе интересно!

«При оценке противника мы исходили из того, что фашистская Германия уже не в состоянии выполнить свой стратегический план 1942 года. Тех сил и средств, которыми к осени 1942 года располагала Германия, не хватит для завершения задач ни на Северном Кавказе, ни в районе Дона и Волги.

Все, что германское командование могло использовать на Кавказе и в районе Сталинграда, уже было в значительной степени обескровлено и измотано. Ничего более значительного немцы явно не могли сюда бросить, и, безусловно, они будут вынуждены, так же как и после разгрома под Москвой, перейти к обороне на всех направлениях.

Нам было известно, что наиболее боеспособные в вермахте 6-я армия Паулюса и 4-я танковая армия Гота, втянувшись в изнурительные бои в районе Сталинграда, не в состоянии завершить операцию по захвату города и увязли там...

Положение противника усугублялось еще и тем, что в районе Волги и Дона у него было очень мало войск в оперативном резерве — не более шести дивизий, да и те были разбросаны на широком фронте. Собрать их в кулак в короткое время было невозможно. Нам благоприятствовала и оперативная конфигурация всего фронта противника: наши войска занимали охватывающее положение».

Вот так, в сшибке миллионных армий на огромном пространстве от Северного до Черного моря, среди множества наступательных и оборонительных действий войск, Жуков видит четко и ясно саму суть, квинтэссенцию всего происходящего.

Так же тщательно и объективно оценивались свои войска.

«Перебрав все возможные варианты, мы решили предложить И. В. Сталину следующий план действий: первое — активной обороной продолжать изматывать противника; второе — приступить к подготовке контрнаступления, чтобы нанести противнику в районе Сталинграда такой удар, который резко изменил бы стратегическую обстановку на юге страны в нашу пользу.

Что же касается конкретного плана контрнаступления, то естественно, за один день мы не могли подготовить детальные расчеты, но нам было ясно, что основные удары нужно наносить по флангам сталинградской группировки, прикрывавшимся королевскими румынскими войсками.

Ориентировочный расчет показывал, что раньше середины ноября подготовить необходимые силы и средства для контрнаступления будет невозможно».

На следующий день в 22 часа Жуков и Василевский прибыли к Сталину для доклада итогов своей работы.

— Ну, что надумали? Кто будет докладывать?

— Кому прикажете, — ответил Александр Михайлович, — мнение у нас одно.

Верховный подошел к карте.

— Это что у вас?

— Это предварительные наметки плана контрнаступления в районе Сталинграда, — пояснил Василевский.

— Что это за группировки войск в районе Серафимовича?

— А это новый фронт. Его нужно создать, чтобы нанести мощный удар по оперативному тылу группировки противника, действующей в районе Сталинграда.

— Хватит ли сейчас сил для такой большой операции? Жуков доложил, что через 45 дней операцию можно обеспечить необходимыми силами и средствами и хорошо ее подготовить.

— А не лучше ли ограничиться ударом с севера на юг и с юга на север вдоль Дона? — спросил И. В. Сталин.

— Нет, в этом случае немцы могут быстро повернуть из-под Сталинграда свои бронетанковые дивизии и парировать наши удары. Удар же наших войск западнее Дона не даст возможности противнику из-за речной преграды быстро сманеврировать и своими резервами выйти навстречу нашим группировкам.

— А не далеко ли замахнулись ударными группировками?

Жуков и Василевский объяснили, что операция делится на два основных этапа: 1) прорыв обороны, окружение Сталинградской группировки немецких войск и создание прочного внешнего фронта, чтобы изолировать эту группировку от внешних сил; 2) уничтожение окруженного противника и пресечение его попыток деблокироваться.

— Над планом надо еще подумать и подсчитать наши ресурсы, — сказал Верховный. — А сейчас главная задача — удержать Сталинград. То, что мы здесь обсуждали, кроме нас троих, пока никто, не должен знать...

Вот так зарождался замысел Великого сражения на Волге. Многие операции провел маршал Еременко на фронте, как говорится, «прошел огонь и воду», а вот на «медных трубах» оступился, не выдержал бремя славы, она как наркотик, чем больше ее, тем больше хочется. Так что утверждение маршала на счет выработки плана Сталинградской операции на уровне: «Мы с Никитой Сергеевичем посоветовались» — не соответствуют действительности.

Сделаем еще один допуск на человеческие слабости: предположим, что маршалы Жуков и Василевский беседовали со Сталиным, а потом объявили себя авторами плана контрнаступления (я допускаю такую не очень тактичную мысль только потому, что Еременко тоже маршал и посчитал возможным объявить себя и Хрущева авторами плана Сталинградской операции).

Для того чтобы окончательно, независимо от человеческих слабостей и амбиций, установить, кто же автор плана, обратимся к самому убедительному аргументу. В архиве Генерального штаба хранится большая карта, у верхнего ее обреза написано «План контрнаступления в районе Сталинграда». На карту нанесены расположение частей наших войск и противника. Из группировки наших войск и стрел, показывающих направление ударов и место соединения в районе Калача, наглядно виден замысел предстоящего окружения. В легенде перечислены соединения и силы, участвующие в этой операции, приведены другие расчеты средств усиления, определены ближайшие и последующие задачи фронтов и армий. У нижнего обреза карты — подписи авторов-разработчиков: Г. К. Жуков и А. М. Василевский. Вверху, слева от названия операции, синим карандашом написано «Утверждаю» и подпись — Сталин.

После приведенных выше цитат, фактов и документов, на мой взгляд, нет никаких сомнений, что разработку плана контрнаступления, да и саму операцию осуществляли два выдающихся военачальника — Жуков и Василевский. Так, в конечном счете, отложится это в истории. Но я бы еще напомнил третьего соавтора, он на всех этапах этой операции принимал самое деятельное и, может быть, даже решающее участие — это Сталин.

Если мы решили отказаться от карикатурного отношения к Гитлеру («ефрейтор», «бесноватый» и т. д.), а факты его деятельности свидетельствуют и об иных качествах, то давайте откажемся и от предвзятого, огульного охаивания нашего Верховного Главнокомандующего. Принижение, искажение роли Сталина применяется политиканами, прислужниками тех сил, которые боролись с Советским Союзом в «холодной войне». Ложь и очернительство — их оружие.

Сталин допускал немало ошибок как государственный деятель и военачальник, но в Сталинградской операции он, как Верховный Главнокомандующий, был на должной высоте и лавры победителя ему принадлежат в равных долях с маршалами Жуковым, Василевским, как всем генералам, офицерам и солдатам, осуществлявшим этот грандиозный стратегический план.

Кстати, Георгий Константинович с огромным уважением говорит об исполнителях:

«...Неоспоримо принадлежит приоритет в непосредственном разгроме врага тем, кто своим смелым ударом, метким огнем, мужеством, отвагой и мастерством громил не на жизнь, а на смерть противостоящего врага. Я здесь говорю о наших славных бойцах, командирах, генералах, которые, преодолев тяжелые испытания первого периода войны, были накануне контрнаступления в полной готовности взять инициативу сражений в свои руки и учинить врагу катастрофический разгром.

Заслуга Ставки Верховного Главнокомандования и Генштаба состоит в том, что они оказались способными с научной точностью проанализировать все факторы этой грандиозной операции, сумели предвидеть ход ее развития и завершение. Следовательно, не о персональных претендентах на «авторство» идеи контрнаступления должна идти речь».

Почему возник вопрос об авторстве и участии Жукова в Сталинградской операции и я так детально разбираю это обстоятельство? Потому что надо восстановить справедливость и сказать правду. А ее, эту правду, и прятали, и пачкали, и искажали неоднократно. Волну опорочивания и забвения роли Жукова породил Хрущев на октябрьском Пленуме в 1957 году, приведу лишь короткие цитаты, показывающие, кто и когда начал отрицать участие Жукова в Сталинградской операции.

Из выступления маршала Еременко: «Если сказать, что Жуков руководил (Сталинградской операцией. — В. К.), то это не будет отвечать истине. Жуков в Сталинграде не был».

Реплика Хрущева:

«Жуков был в Сталинграде, один раз приезжал».

Читатели знают, какую огромную работу в войсках провел Жуков при подготовке операции и могут по этой только реплике по достоинству оценить «порядочность» Хрущева.

Дальше Еременко говорил:

«...На Сталинградском фронте с самого начала обороны и до победы был сам Никита Сергеевич Хрущев, который действительно является руководителем и организатором сталинградских большевиков».

Высший пилотаж подхалимажа! В президиуме сидит тот, которому адресован этот елей. А высший пилотаж заключается в том, что Еременко вроде бы не грешит против истины, не называет Хрущева великим полководцем, а всего только «руководителем и организатором сталинградских большевиков».

Еще штрих, дополняющий облик Хрущева. В его докладе на октябрьском Пленуме лжи больше, чем правдивых фактов, вот пример, имеющий отношение к этой части моего рассказа.

«...Сейчас говорят, что Василевский совместно с товарищем Жуковым разработал Сталинградскую операцию. Так ли это? Это не соответствует действительности...

Товарищ Жуков, по-моему, был в Сталинграде один раз. Побыл у нас немного и больше в Сталинграде не появлялся».

Кто из пишущих осмелился бы в те годы, после такого публичного заявления Первого секретаря ЦК КПСС, написать о Жукове что-то иное? Так вот и породили верные прислужники Хрущева целую библиотеку книг: энциклопедий, многотомных «историй войны», да и мемуаров, в которых Жукова стремились не упоминать во избежание неприятностей.

Что сделал Жуков в действительности при разработке плана операции, читатели знают из выше прочитанного. А при проведении самой операции он, как заместитель Верховного Главнокомандующего, постоянно был не только в курсе событий, но и влиял на них самым активным образом.

Сам Жуков об этом пишет:

«После тщательного изучения на месте всех условий для подготовки контрнаступления мы с А. М. Василевским вернулись в Ставку, где еще раз был обсужден план контрнаступления и после этого утвержден...

И. В. Сталин сказал А. М. Василевскому:

— Не раскрывая смысла нашего плана, надо опросить командующих фронтами в отношении их дальнейших действий.

Мне было приказано лично проинструктировать Военный совет Донского фронта.

1 октября я вернулся в Москву для дальнейшей работы над планом контрнаступления.

В октябре в Сталинград по решению Ставки было переправлено через Волгу более шести доукомплектованных дивизий, так как от старого состава 62-й армии, по сути дела, ничего не осталось, кроме тылов и штабов. Несколько был усилен и Донской фронт. Особую заботу Ставка и Генеральный штаб проявляли о вновь создаваемом Юго-Западном фронте.

Ожесточеннейшие сражения в самом городе и в прилегающих районах продолжались. Гитлер требовал от командования группы армий «Б» и от командующего 6-й армией Паулюса в самое ближайшее время взять Сталинград».

Больше трех месяцев шли бои за Сталинград. Стойкость наших войск удивляла весь мир.

Жуков неоднократно вылетал в Сталинград для координации боевых действий и для проведения подготовительных мероприятий. Работал там с командующими фронтов и армий, в том числе и с «все забывшими» Еременко и Хрущевым. Напомню отрывком из книги Жукова:

«В момент затишья по приказу Верховного на командный пункт 1-й гвардейской армии приехали А. И. Еременко и Н. С. Хрущев. Е. Голованов и я также находились там. А. И. Еременко сказал, что он хотел бы ознакомиться с обстановкой и обсудить положение в Сталинграде. В. Н. Гордов и К. С. Москаленко познакомили А. И. Еременко со всеми деталями обстановки и своими соображениями.

Поскольку Верховный предупредил меня о сохранении в строжайшей тайне проектируемого плана большого контрнаступления, разговор велся главным образом об усилении войск Юго-Восточного и Сталинградского фронтов. На вопрос А. И. Еременко о плане более мощного контрудара я, не уклоняясь от ответа, сказал, что Ставка в будущем проведет контрудары значительно большей силы, но пока что для такого плана нет ни сил, ни средств.

В конце сентября меня вновь вызвал И. В. Сталин в Москву для более детального обсуждения плана контрнаступления. К этому времени вернулся в Москву и А. М. Василевский.

При очередном обсуждении плана контрнаступления возник вопрос о замене командующего Сталинградского фронта генерала Гордова, у которого из-за его грубости и «матерного» метода командования не сложились нормальные отношения со штабом и командирами соединений.

На счет мата почти все военачальники во время войны были не безгрешны, но у них это прорывалось в напряженные моменты боя, для разрядки: ввернул крепкое слово — и станет легче и самому и подчиненному. Чаще это бывало беззлобно для снятия стрессовой ситуации. А у Гордова мат был тяжелый, обидный, ударял по самолюбию.

Сталин сказал Жукову:

— Надо заменить командующего. Кого вы предлагаете? Жуков:

— Генерал-лейтенанта Рокоссовского. Василевский поддержал это предложение.

— Хорошо, — согласился Сталин, — вылетайте туда и проведите замену. И еще, как договорились, осуществите переименование Юго-Восточного фронта в Сталинградский, им будет командовать Еременко, а бывший Сталинградский будет Донским — командующий Рокоссовский. Командующим вновь создаваемым Юго-Западным фронтом — Ватутин. Изматывайте и выбивайте силы противника. Осмотрите районы сосредоточения резервов для контрнаступления.

С Жуковым прилетел в Сталинград и Рокоссовский. На наблюдательном пункте фронта генерал Гордов кого-то распекал по телефону. Жуков остановил его:

— Криком и бранью делу не поможешь, нужно умением организовать бой. Продумайте и потом доложите мне, как будете действовать дальше.

Жуков с Рокоссовским выехали на командный пункт фронта. Вечером сюда приехал и Гордов. Он доложил Жукову, как тот приказывал ему раньше:

— Я считаю надо прекратить наши контратаки. Мало боеприпасов, не хватает артиллерии. Без этого только напрасные потери. Ну и организация операции ни к черту не годится.

— Кто виноват в этом? — строго спросил Жуков.

— Мне не дали времени на организацию. Я просил отложить наступление. Наверху не согласились.

Жуков сказал Рокоссовскому:

— Примите командование фронтом. Активных действий не прекращать, чтобы противник не перебрасывал с участка вашего фронта силы и средства для штурма Сталинграда.

Неожиданно для Жукова Рокоссовский мягко, но все же возразил:

— Я считаю предложения генерала Гордова правильными. Сил и средств у нас мало, мы ничего не добьемся.

Жуков настаивал:

— Но удержать город надо, без вашей помощи Сталинградскому фронту не устоять.

Рокоссовский тоже гнул свое:

— Я бы хотел, чтобы мне позволили разобраться в обстановке и представили возможность командовать войсками фронта в духе общей задачи Ставки, сообразуясь со сложившейся обстановкой.

Жуков вдруг смягчился, улыбнулся:

— Короче говоря, хотите сказать, что мне здесь делать нечего? Хорошо, я сегодня же улетаю.

После очередного обсуждения и уточнения плана надо было вводить в курс дела командующих фронтами и армиями. Затем им было предложено представить на утверждение Ставки план осуществления той части общей операции, которая поручалась конкретно каждому из фронтов и армий».

Жуков провел с ними рекогносцировки на местности, увязывал взаимодействие.

И наконец, как пишет Георгий Константинович: «Для окончательной отработки плана наступления войск Сталинградского фронта, как мы договорились с А. М. Василевским, я прибыл на командный пункт 57-й армии в Татьяновку утром 10 ноября, где к тому времени, кроме Военного совета фронта (в его составе и забывчивые Еременко и Хрущев. — В. К.), были (далее я опускаю длинный список генералов)... и выехали на участки войск этих армий, с тем чтобы еще раз осмотреть местность...

После рекогносцировки были рассмотрены вопросы взаимодействия фронта с Юго-Западным фронтом, увязана техника встречи передовых частей в районе Калача, взаимодействие частей после завершения окружения и другие проблемы предстоящей операции.

Вечером 11 ноября я сообщил Верховному по «Бодо»:

«В течение двух дней работал у Еременко...» Далее излагается большая проделанная работа.

13 утром Жуков опять прилетел в Москву, к Сталину и подробнейшим образом изложил весь ход предстоящей операции. (Кстати, так она и сложилась.) При этом докладе был Василевский и члены ГКО.

И вот после этого обсуждения Жуков и Василевский высказали одно серьезное опасение, которое, кстати, дало основание кое-кому заявлять, что Жуков при наступлении не был в Сталинграде.

Я думаю точнее и надежнее говорит об этом сам Жуков:

«Пока мы докладывали, в кабинете Верховного собрались члены Государственного Комитета Обороны и некоторые члены Политбюро. Нам пришлось повторить основные вопросы, которые были доложены в их отсутствие.

После краткого обсуждения плана контрнаступления он был полностью утвержден.

Мы с А. М. Василевским обратили внимание Верховного на то, что немецкое главное командование, как только наступит тяжелое положение в районе Сталинграда и Северного Кавказа, вынуждено будет перебросить часть своих войск из других районов, в частности из района Вязьмы, на помощь южной группировке.

Чтобы этого не случилось, необходимо срочно подготовить и провести наступательную операцию в районе севернее Вязьмы, и в первую очередь разгромить немцев в районе Ржевского выступа. Для этой операции мы предложили привлечь войска Калининского и Западного фронтов.

— Это было бы хорошо, — сказал И. В. Сталин. — Но кто из вас возьмется за это дело?

Мы с Александром Михайловичем предварительно согласовали свои предложения на этот счет, поэтому я сказал:

— Сталинградская операция во всех отношениях уже подготовлена. Василевский может взять на себя координацию действий войск в районе Сталинграда, я могу взять на себя подготовку наступления Калининского и Западного фронтов».

Сталин согласился с этим предложением, он понимал — появление Жукова на Западном фронте сразу привлечет внимание германской разведки. Немцы уже знают, где Жуков, там жди наступления. Это очень поможет наступлению под Сталинградом, так как немцы не снимут части с участка, где находится Жуков.

Но, высоко ценя умение Жукова готовить войска к наступлению, Сталин, хоть и дал согласие на его отъезд, не отпустил его сразу же:

— Вылетайте завтра утром в Сталинград. Проверьте еще раз готовность войск и командования к началу операции.

И вновь, уже который раз, Жуков в воздухе. А летали тогда не на современных лайнерах, перелет был долгий, да еще в условиях, когда из-за любого облака могут выскочить немецкие истребители!

Насколько Сталин доверял Жукову и ценил его показывает короткая телеграмма, посланная ему на фронт.


«Товарищу Константинову (псевдоним Г. К. Жукова).

Только лично.


День переселения Федорова и Иванова (день наступления фронтов Н. Ф. Ватутина и А. И. Еременко) можете назначить по Вашему усмотрению, а потому доложите мне об этом по приезде в Москву. Если у Вас возникает мысль о том, чтобы кто-либо из них начал переселение раньше или позже на один или два дня, то уполномочиваю Вас решить и этот вопрос по Вашему усмотрению.

Васильев (псевдоним И. В. Сталина)


13 часов 10 минут 15.11.42 г.».


Вот какие нюансы были в отношениях Верховного и его заместителя — даже время начала наступления в великом Сталинградском сражении поручается определить Жукову. Мне кажется, в этом есть доля мистики, Сталин был суеверный человек, он верил в счастливую звезду Жукова (особенно после битвы за Москву), вот и на этот раз передает свою прямую функцию ему — удачливому!

Прибыв на Западное направление, Жуков приступил к организации наступления двух фронтов — Калининского и Западного. По начертанию линии фронта больше всего подходил Ржевский выступ. Жуков понимал — сил для широкомасштабной операции не достаточно, но если противник снимет части с этого направления для помощи войскам под Сталинградом, соотношение сил изменится и «Канны» могут состояться и здесь. Если гитлеровское командование с первых ударов двух фронтов по сходящимся направлениям поймет, что и здесь нависает угроза окружения, то снимать отсюда силы для отправки под Сталинград не решится. В обоих вариантах результат операции по окружению Ржевской группировки будет весьма благоприятен для осуществления Сталинградской операции, здесь, на западе, произойдет не только вспомогательное наступление, а выльется оно как бы в общую Сталинградскую операцию.

Разрабатывая свои частные «Канны», Жуков, как заместитель Верховного, ни на час не выпускал из поля зрения то, что происходило под Сталинградом.

А там 19 ноября в 7 часов 30 минут войска Юго-Западного фронта после мощнейшей арт-, авиаподготовки смяли и погнали 3-ю румынскую армию. Немецкие части, которые стояли за румынами во втором эшелоне, попытались контратаковать, но их тут же опрокинули введенные в бой наши 1-й и 26-й танковые корпуса.

Тактический прорыв, как задумано, был совершен в первый же день, и гитлеровское командование потянуло сюда резервы. Но через сутки, 20 ноября, нанесли удар три армии Сталинградского фронта — они разгромили противостоявшие румынские и немецкие дивизии и успешно продвигались к намеченному пункту встречи с войсками Юго-Западного фронта.

Вот уж, как говорится, отвели душу за все прошлые поражения и командиры и солдаты — они так лихо били противника, что гитлеровцы были в полной растерянности.

Здесь надо бы поговорить о внезапности, как факторе военного искусства, который так умело применили наши полководцы, но не буду снижать динамики происходивших там боев.

23 ноября в районе хутора Советского кольцо окружения замкнулось! 1-я гвардейская армия, 5-я танковая армия Юго-Западного фронта и 51-я армия Сталинградского фронта получили задачу — преследовать разгромленные части противника и отбросить его как можно дальше на запад от замкнутого кольца окружения.

На всех уровнях от командующих фронтами до рядовых бойцов сталинградцы показали высокий класс мастерства и мужества. Невозможно описать захватывающие эпизоды всех небольших побед, из которых складывался общий успех.

28 ноября поздно вечером Жукову, находившемуся в штабе Калининского фронта, позвонил Сталин:

— Известны ли вам последние данные об обстановке в районе Сталинграда?

— Да, я полностью в курсе всех событий.

— Тогда подумайте и доложите мне ваши соображения, как лучше разделаться с окруженной там группировкой немцев.

Утром 29-го Жуков послал Верховному следующую телеграмму (обратите внимание «поздно вечером позвонил» и рано утром был готов такой детально продуманный ответ):


«Окруженные немецкие войска сейчас, при создавшейся обстановке, без вспомогательного удара противника из района Нижне-Чирская — Котельниково на прорыв и выход из окружения не рискнут.

Немецкое командование, видимо, будет стараться удержать в своих руках позиции в районе Сталинград — Вертячий — Мариновка — Карповка — совхоз Горная Поляна и в кратчайший срок собрать в районе Нижне-Чирская — Котельниково ударную группу для прорыва фронта наших Войск в общем направлении на Карповку, с тем чтобы, разорвав фронт наших частей, образовать коридор для питания войск окруженной группы, а в последующем и вывода ее по этому коридору.

При благоприятных для противника условиях этот коридор может быть образован на участке Мариновка — Ляпичев — Верхне-Чирская фронтом на север.

Вторая сторона этого коридора, фронтом на юго-восток, — по линии Цыбенко — Зеты — Гниловская — Шебалин.

Чтобы не допустить соединения Нижне-Чирской и Котельниковской группировок противника со Сталинградской и образования коридора, необходимо:

— как можно быстрее отбросить Нижне-Чирскую и Котельниковскую группировки и создать плотный боевой порядок на линии Обливская — Тормосин — Котельниково. В районе Нижне-Дирская — Котельниково держать две группы танков, не меньше 100 танков в каждой в качестве резерва;

— окруженную группу противника под Сталинградом разорвать на две части. Для чего... нанести рассекающий удар в направлении Бол. Россошка. Навстречу ему нанести удар в направлении Дубининский, высота 135. На всех остальных участках перейти к обороне и действовать лишь отдельными отрядами в целях истощения и изматывания противника.

После раскола окруженной группы противника на две части нужно... в первую очередь уничтожить более слабую группу, а затем всеми силами ударить по группе в районе

Сталинграда.

Жуков».


Так начинался второй этап Великого сражения на Волге, к осуществлению которого Жуков, как видим, тоже приложил руку.

Кроме постоянной совместной работы со Сталиным, Жуков поддерживал регулярную связь с Василевским, который координировал действия фронтов в Сталинграде. Отправив Верховному свои соображения об уничтожении окруженной группировки, Жуков сразу же позвонил Василевскому и проинформировал его о своих предложениях. Василевский согласился с мнением Жукова и практически осуществлял эти советы, потому что они совпадали с его оценкой обстановки.

Жуков спланировал и осуществил операцию против Ржевской группировки. Калининский фронт под командованием генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева с своей задачей справился. А вот Западный фронт, руководимый И. С. Коневым, не только не двигался на встречу Пуркаеву, но даже не прорвал оборону противника.

— Что там опять у Конева, — сердито спросил Верховный, — немедленно отправляйтесь к нему.

Под словом «опять у Конева» Сталин, наверное, имел в виду потрясающую неудачу Ивана Степановича под Москвой, когда попали в окружение шесть армий и едва не сдали Москву. Жуков тогда спас Конева от расстрела. А Сталин спросил: «Что, Конев ваш дружок?» Теперь этим «опять у Конева» Сталин как бы напоминал и ту неудачу, и заступничество Жукова. В общем, по-своему подхлестывал больших начальников к более активным действиям. Жуков разобрался в ситуации на Западном фронте и пришел к заключению, что личной вины Ивана Степановича нет: недоставало танковых, артиллерийских, авиационных средств усиления.

Ну а то, что была неудачно выбрана местность для прорыва и плохо разведана оборона противника, Жуков не сообщил, не стал усложнять и без того зыбкое положение Конева. В очередной раз спас его от крупных личных неприятностей.

Однако из-за неудачного наступления частей Западного фронта попал в очень трудное положение танковый корпус Соломатина, глубоко вклинившийся в оборону врага — в надежде соединиться с идущими навстречу частями Конева. Немцы перекрыли коридор прорыва, и корпус оказался в окружении южнее города Белого. Несколько суток бились окруженные части — без боеприпасов, горючего и продовольствия. Пришлось Жукову ввести из резерва Ставки свежий корпус, прибывший с Дальнего Востока, и выручить окруженцев.

В общем, операция, которую проводил Жуков, закончилась неудачей: окружение не состоялось. Вот еще один удобный случай для недоброжелателей маршала этому порадоваться.

Однако, чтобы охладить эту «радость», напомню: ни Верховный, ни сам Жуков, ни Генеральный штаб не считали происшедшее на западном направлении неудачей. Наоборот, результат был неплохой.

Конечно, было бы лучше, если бы окружение Ржевской группировки состоялось, но все понимали: удержать и уничтожить ее сил не хватит. А вот другой результат этой «неудачи» — гитлеровское командование было напугано перспективой разгрома не только Ржевской группировки, но еще и последующего выхода наших частей на юг (Жуков малыми делами не занимается!), чтобы перерезать коммуникации и отход не только тем, кто окружен под Сталинградом, но и группировке под командованием Манштейна, которая создается для выручки 6-й армии Паулюса.

Чтобы предотвратить еще и эту беду, Гитлер подбросил на западное направление к тем силам, что здесь были, еще четыре дивизии и ни одной не послал на помощь Паулюсу.

Если напомнить, что главная цель проводимой Жуковым операции на западном направлении — не допустить снятия отсюда частей противника на помощь окруженным под Сталинградом, то без долгих рассуждений можно сделать вывод: задача была не только выполнена, но и перевыполнена — четыре танковые и одна механизированная дивизия, брошенные против Жукова, могли принести немалые трудности нашим войскам, создающим внешнее кольцо окружения под Сталинградом.

В подтверждение правильности моих суждений привожу сведения из книги «Разведка и Кремль» генерал-лейтенанта Судоплатова П. А. В годы войны он возглавлял одно из управлений КГБ. Павел Алексеевич рассказывал мне об этой операции подробно, но для краткости я привожу только небольшую цитату:

«Начальник разведки немецкой службы безопасности Вальтер Шелленберг в своих мемуарах утверждает, что ценная информация поступала от источника, близкого к Рокоссовскому. В то время их Макс (он же Гейне) служил в штабе Рокоссовского офицером связи, а маршал командовал войсками Белорусского фронта. По словам Шелленберга, офицер из окружения Рокоссовского был настроен антисоветски и ненавидел Сталина за то, что подвергся репрессиям в 30-х годах и сидел два года в тюрьме.

Престиж Макса в глазах руководства абвера был действительно высоким — он получил от немцев Железный крест с мечами. Мы в свою очередь наградили его, Гейне, орденом Красной Звезды.

Из материалов немецких архивов известно, что командование вермахта совершило несколько роковых ошибок отчасти из-за того, что целиком полагалось на информацию абвера, полученную от источников из Советского Верховного Главнокомандования. Дезинформация, передаваемая Гейне-Максом, готовилась в Оперативном управлении нашего Генштаба при участии одного из его руководителей — Штеменко, затем визировалась в Разведуправлении Генштаба и передавалась в НКВД, чтобы обеспечить ее получение убедительными обстоятельствами. По замыслу Штеменко, важные операции Красной Армии действительно осуществлялись в 1942—1943 годах там, где их «предсказывал» для немцев Гейне-Макс, но они имели отвлекающее, вспомогательное значение.

Дезинформация порой имела стратегическое значение. Так, 4 ноября 1942 года Гейне-Макс сообщил в Берлин, что Красная Армия нанесет немцам удар 15 ноября не под Сталинградом, а на Северном Кавказе и под Ржевом. Немцы ждали удара под Ржевом и отразили его. Зато окружение группировки Паулюса под Сталинградом явилось для них полной неожиданностью.

Не подозревавший об этой радиоигре Жуков заплатил дорогую цену — в наступлении под Ржевом полегли тысячи наших солдат, находившихся под его командованием. В своих мемуарах он признает, что исход этой наступательной операции был неудовлетворительным. Но он так никогда и не узнал, что немцы были предупреждены о нашем наступлении на Ржевском направлении, поэтому бросили туда такое количество войск».

В общем, состоялась блестящая стратегическая операция по окружению 300-тысячной группировки войск под Сталинградом, и Жуков внес огромный вклад в ее осуществление, начиная с первоначального замысла, затем в разработке плана и создании группировки войск и, наконец, обеспечении успеха этой операции путем отвлечения резервов противника на другое — западное — направление.

Операция «Искра»


После успешного завершения Сталинградской операции Ставка развивала наступление в направлении Донбасс — Харьков. В конце 1942 — начале 1943 года Жуков находился на Воронежском фронте, готовил Острогожско-Россошанскую наступательную операцию. Здесь, на южном крыле советско-германского фронта, происходили самые активные боевые действия. Одновременно провели несколько наступательных операции под Демьянском, Великими Луками и Ржевом наши Северо-Западный, Калининский и Западный фронты.

Это вынудило командование немецкой группы армий «Север» перебросить сюда резервы. Создалась благоприятная обстановка для нанесения удара под Ленинградом, чтобы избавить от блокады этот многострадальный город.

Жуков принимал самое непосредственное участие в разработке операции, которой было присвоено кодовое название «Искра». Его участие было настолько значительным, что Верховный посчитал необходимым дать директиву Ставки за двумя подписями.

Поскольку директива короткая и в ней изложена суть операции, приведу ее текст полностью.


«Совместными усилиями Волховского и Ленинградского фронтов разгромить группировку противника в районе Липка — Гайтолово — Московская Дубровка — Шлиссельбург и таким образом разбить осаду гор. Ленинграда. К исходу января 1943 года операцию закончить.

Закрепившись прочной обороной на линии р. Мойка — поселок Михайловский — Тортолово, обеспечить коммуникации Ленинградского фронта. После чего войскам дать 10-дневный отдых.

В первой половине февраля месяца 1943 года подготовить и провести операцию по разгрому противника в районе Мги и очищение Кировской железной дороги с выходом на линию Вороново — Сиголово — Войтолово — Воскресенск.

По окончании Мгинской операции войска перевести на зимние квартиры.

Настоящий приказ довести до командиров полков включительно.

Получение подтвердить. Исполнение донести.

Ставка Верховного Главнокомандования


И. Сталин

Г. Жуков


8.12.1942 г.

22 ч. 15 м.

№ 170703».


Пока фронты готовились к проведению этой операции, Жуков продолжал работу на Воронежском фронте.

В первых числах января позвонил Сталин:

— В Ленинграде как представитель Ставки находится Ворошилов. Государственный Комитет Обороны считает, что вам тоже необходимо поехать туда. Нужно на месте посмотреть, все ли сделано для того, чтобы операция «Искра» прошла успешно. Время у нас еще есть, сделайте остановку в Москве. Нам надо обсудить один вопрос.

Насколько был перегружен заботами Жуков, видно из короткого «заезда в Москву», о котором сказал Сталин. В беседе, длившейся несколько минут, Верховный дал ему еще одно важное поручение:

— Слетайте на пару дней в 3-ю ударную армию: она ведет тяжелые бои с окруженной группировкой противника в районе Великие Луки — Новосокольники — Поречье. Посмотрите, как там организовано дело.

Поручение неслучайное, непросто по пути заехать для острастки. Под Великими Луками никак не могли добить окруженную группировку немцев. Активизировать на этом участке фронта наши боевые действия значило привлечь сюда резервы командующего группой армий «Север» генерал-фельдмаршала Георга фон Кюхлера, что способствовало бы успеху при осуществлении операции «Искра» (кстати, так и получилось: Кюхлер перебросил под Демьянск для выручки 16-й армии «из мешка» семь дивизий).

Поработав с командующим 3-й ударной армией генералом Галицким, Жуков поехал к командирам соединений и на местах боевых действий разобрался в обстановке и помог советами. Все командиры, с которыми встречался Жуков, произвели на него хорошее впечатление, что, прямо скажем, с требовательным и жестким представителем Ставки бывало очень редко.

Сделав все необходимое, Жуков двинулся дальше, на Волховский фронт. Раньше он летал на самолетах, а тут представилась возможность поспать в теплом, уютном вагоне...

Пока Жуков отдыхает, познакомлю читателей с его новым соперником, с которым предстояло схлестнуться в очень сложной и принципиальной схватке: Кюхлер пытался задушить голодной блокадой Ленинград и считал, что близок к достижению цели; Жукову предстояло разорвать кольцо блокады, отогнать войска фельдмаршала и дать вздохнуть ленинградцам полной грудью, накормить, подлечить их после тяжелейшей осады.

Итак, Георг фон Кюхлер был уже немолод — родился он в 1881 году. Пошел служить в армию в 1901 году. Участвовал в первой мировой войне, уже имея генштабовское образование. В 1936 году в звании генерал-лейтенанта командовал корпусом в Кенигсберге. В 1939-м Кюхлер во главе 3-й армии участвовал в боях против Польши. После оккупации Польши, командуя 9-й армией, Кюхлер через Данию ворвался во Францию и гнал франко-английские части до Дюнкерка, который взял 4 июня 1940 года.

Перед вторжением в Советский Союз скрытно перегруппировал свою 9-ю армию на восток и в составе группы армии «Север», под командованием Лееба, рванулся в сторону Ленинграда. Но на этот раз не удалось молниеносно достичь успеха. Однако Гитлер посчитал виновным в этой неудаче генерал-фельдмаршала Лееба: в течение почти двух лет группа армий «Север» не могла захватить город. Гитлер отстранил Лееба и назначил на его место фон Кюхлера, присвоил ему звание генерал-фельдмаршала. Но, несмотря на все старания оправдать доверие фюрера, Кюхлер не мог захватить Ленинград. И вот теперь предстояло ему сразиться с генералом (да, пока еще генералом) Жуковым и подтвердить свое фельдмаршальское звание или попасть в немилость у Гитлера, что пострашнее поражения на фронте.

...Жукову так и не удалось отдохнуть в ту ночь в своем вагоне. Около двух часов его разбудили. Приехали Ворошилов, Жданов и командующие Ленинградским фронтом — генерал Говоров, Волховским — генерал Мерецков.

Фронтам предстояло вести наступление навстречу друг другу, локтевого стыка у них не было, поэтому и решили договориться о всех деталях заранее.

Всю ночь отрабатывали взаимодействие. К утру Ворошилов, Жданов и Говоров уехали в Ленинград, а Георгий Константинович, поработав еще с Мерецковым, начальником штаба генералом Шарохиным, и особенно с командующим артиллерией фронта генералом Дегтяревым, отправился в войска для уточнения решений командармов и проверки материально-технического обеспечения предстоящего наступления.

Как и с других фронтов, Жуков, будучи очень дисциплинированным, ежедневно (а точнее, еженощно) посылал донесения Сталину о проделанной работе. У меня сотни его донесений за годы войны, написанных им лично или под его диктовку порученцем. Ксерокопии этих документов помог получить маршал Язов, когда он был министром обороны, за что я еще раз выражаю ему глубочайшую признательность. Эти донесения будут полезны не только мне, но и другим исследователям и историкам, потому что в них отражены реальная обстановка и настроение Жукова, из текста, из формулировок и даже по почерку видно в каком настроении Жуков писал эти шифровки.

Одну из них включил Георгий Константинович в свои воспоминания. И не случайно именно это донесение — оно показывает, в каком состоянии были войска и их положение перед наступлением. Мне кажется, читателям будет полезно познакомиться с этим документом, да и обстановкой, в которой начал работать Жуков.


«Тов. Васильеву.

Сегодня был на командном пункте Романовского и Старикова, с которыми подробно разобрал обстановку и принятые решения. Выяснил также обстановку с командиром 128-й стрелковой дивизии и его решение на прорыв.

Основными недочетами в решениях и в обеспечении операции считаю:

1. Дивизии, наступающие в общем направлении на Рабочий поселок № 8 в обход Синявинского узла сопротивления, не имели танков; по опорному пункту Рабочего поселка № 8 не было сосредоточено достаточно огневых средств. Отсутствие танков и ограниченное количество огневых средств не гарантировали успешного прорыва.

2. Взаимодействие на стыках армий, соединений и частей отработано слабо.

3. Расположение дивизионных резервов в боевых порядках было слишком близкое, и, по существу, резервы превращались во вторые эшелоны. Удаление их от первого эшелона на 1—1,5 км могло привести к большим потерям.

Кроме того, выявлен ряд мелких тактических и технических недостатков.

По всем обнаруженным недостаткам даны исчерпывающие указания Афанасьеву (псевдоним К. А. Мерецкова) и командармам.

У Афанасьева, по условиям местности, очень плохое артиллерийское наблюдение, которое будет еще более ухудшаться по мере продвижения наших войск по лесистому району. Для того чтобы зря не сыпать снаряды и мины, фронту необходимо срочно придать воздухоплавательный аэростатный отряд и одно-два звена самолетов-корректировщиков.

На второй этап операции Волховскому фронту требуется дополнительно следующее количество боеприпасов: 122-мм гаубичных снарядов — 20 000; для пушек-гаубиц 152-мм — 15 000; -120-мм мин — 60 000; снарядов М-30 — 150 000; М-20 — 3000; М-13 - 3500. Эти боеприпасы необходимо получить в период с 18 по 20 января 1943 г.

С утра 11 января буду в дивизиях.

Ефремов (псевдоним К. Е. Ворошилова) находится у Леонидова (псевдоним Л. А. Говорова).

11.1.43 г. 02.00 Константинов».


На рассвете 12 января Жуков прибыл на наблюдательный пункт 2-й ударной армии, которой командовал генерал Романовский: Той самой 2-й ударной армии Власова, о гибели которой много писали немцы. В нашей печати об этой армии старались не упоминать. Предательство Власова бросило тень на эту армию, ее последующие боевые дела замалчивали, воинов и офицеров обходили наградами и званиями. И напрасно: армия была переформирована, дополнена и достойно участвовала во многих победных операциях.

Вот и на этот раз ей предстоял труднейший прорыв обороны, созданной немцами в течение почти двух лет. Здесь не было внезапности, гитлеровцы хорошо знали о подготовке нашего наступления, да и о группировке войск. Фельдмаршал фон Кюхлер понимал: если Жуков приехал под Ленинград, значит, жди самых грозных событий.

Он не ошибся. В 9 часов 30 минут 12 января 1943 года с обеих сторон Шлиссельбургского коридора как горный обвал обрушились тысячи снарядов, мин и авиационных бомб. Ширина коридора была всего 15 километров, поэтому артиллерия двух фронтов накрыла огнем сразу всю глубину обороны противника.

Как пишет Жуков: «На каждый квадратный метр участка прорыва падало два-три артиллерийских и минометных снаряда».

И все же гитлеровцы сопротивлялись отчаянно — целую неделю пришлось вести упорнейшие бои двум фронтам, чтобы пробиться навстречу друг другу, на расстоянии всего по 7—8 километров на каждый фронт.

Фельдмаршал Кюхлер ввел все резервы, его дивизии бились за каждый метр своих очень хорошо оборудованных позиций. Но все было напрасно, войска Ленинградского и Волховского фронтов под руководством Жукова буквально перепахали, смешали с землей обороняющихся и 18 января соединились в районе Рабочих поселков № 95 и № 1.

Скупой на проявление своих чувств, Жуков все же пишет:

«Я увидел, с какой радостью, бросились навстречу друг другу бойцы фронтов, прорвавших блокаду. Не обращая внимания на артиллерийский обстрел противника со стороны Синявинских высот, солдаты по-братски, крепко обнимали друг друга. Это была воистину выстраданная радость!»

Прорыв блокады Ленинграда спас жизнь тысячам жителей и прозвучал победным эхом по всему миру. Это было не только военное, но и крупное политическое событие. Жуков сокрушил еще одного опытнейшего фельдмаршала, у которого было 26 дивизий и мощная оборона, создаваемая больше года.

И вот наконец настал день, когда и Жукову было присвоено звание Маршала Советского Союза — это произошло 18 января 1943 года — в день прорыва 900-дневной блокады Ленинграда.

Радостная весть омрачалась тем, что увидел Георгий Константинович в Ленинграде: худые, изголодавшиеся люди передвигались медленно, как тени.

Каждая семья кого-то потеряла, а всего в дни блокады погибло 642 000 человек от голода и болезней и 21 000 — от артиллерийских обстрелов. Жукова поразило и глубоко тронуло, что во время встреч и бесед ни один житель не пожаловался на лишения, вызванные блокадой. Все разговоры сводились к тому, как бы скорее организовать доставку в Ленинград материально-технических средств для производства и ремонта боевой техники, необходимой нашим войскам... Испытания, которые пришлось пережить ленинградцам, кроме советских людей, никто, пожалуй бы, не выдержал...»

Жуков, кроме боевых действий, которые продолжались на фронте, сделал все возможное, чтобы помочь городу-герою. Поскольку железная дорога (Москва—Ленинград) все еще находилась на территории, занятой немцами, срочно — за 17 дней! — были построены железная и автомобильная дороги для снабжения города всем необходимым.

Дальнейшее развитие наступления в сторону Мги шло с трудом. Чтобы избежать больших потерь (после решения главной задачи — снятия блокады), Ставка приняла решение перейти к жесткой обороне до более благоприятной обстановки.

Такая ситуация сложилась только через год. В Ленинградско-Новгородской операции, которая проводилась с 14 января по 1 марта 1944 года группа армий «Север» была окончательно разгромлена. Гитлер снял (уже в ходе этой операции) фельдмаршала Кюхлера за то, что он не мог сдержать наступление советских армий, назначил на его место генерал-полковника Линдемана, а вскоре заменил и его фельдмаршалом Моделем, которого сами гитлеровцы считали «живодером» за его безжалостность и жестокость.

В общем, много неприятностей причинил Жуков на северном фланге Восточного фронта не только крупным немецким военачальникам, но и самому верховному — Гитлеру, который, как командующий сухопутными войсками (после снятия им Браухуча), лично руководил боевыми действиями и под Ленинградом. Разбив фельдмаршала фон Кюхлера и избавив Ленинград от блокады, Жуков лишил возможности Гитлера осуществить его личное намерение, изложенное в специальном докладе «О блокаде Ленинграда», были там и такие слова: «Сначала мы блокируем Ленинград (герметически) и разрушим город артиллерией... вступив в город... вывезем все, что осталось живое... сровняем Ленинград с землей и передадим район севернее Невы Финляндии».

Не состоялось... Жуков помешал!

Курская дуга


После Сталинградского сражения, еще когда велось уничтожение окруженной группировки, инициатива действий на других фронтах перешла к советским войскам. Жуков сначала провел частную операцию на Западном фронте под Ржевом (чем очень испугал командование гитлеровской армии). Затем по указанию Верховного он перелетел на север, провел там операцию по прорыву блокады Ленинграда. В это же время, как бы наращивая страх гитлеровскому командованию, что вся их огромная группировка, находящаяся на Северном Кавказе, и та, которая откатывается от Сталинграда, будут окружены, вели активные действия Воронежский фронт под командованием Голикова и Юго-Западный фронт под командованием Ватутина. Увлеченные наступательным порывом, командующие фронтами переоценивали свои войска, которые понесли большие потери. Сталин даже несколько сдерживал Ватутина, а он, наоборот, просил разрешения продолжать наступление и выйти на Днепр в районе Запорожья.

Верховный тоже увлекся этими успешными наступлениями Воронежского и Юго-Западного фронтов и, чтобы активизировать и подтолкнуть им на помощь другие фронты, дал такую директиву командующему Южным фронтом Еременко:

«Сопротивление противника в результате успешных действий наших войск на Воронежском, правом крыле Юго-Западного, Донском и Северо-Кавказском фронтах сломлено. Оборона противника прорвана на широком фронте. Отсутствие глубоких резервов вынуждает врага вводить подходящие соединения разрозненно и с ходу. Образовалось много пустых мест и участков, которые прикрываются отдельными небольшими отрядами. Правое крыло Юго-Западного фронта нависло над Донбассом, а захват Батайска приведет к изоляции Закавказской группировки противника. Наступила благоприятная обстановка для окружения и уничтожения по частям Донбасской и Черноморской группировок противника.

Продолжая наступление, советские войска 16 февраля, обойдя Харьков с севера и с востока, овладели городом. В этот же день, 16 февраля 1943 года, был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Василевскому звания Маршала Советского Союза. Он в это время как раз и был на этом направлении, координировал действия Воронежского и Юго-Западного фронтов. Видно, Сталин, очень высоко оценив его заслуги в Сталинградской операции и то, что сейчас вот так активно развивается наступление в сторону Донбасса и Днепра, решил не только отметить его прошлые заслуги, но и ободрить на будущие активные действия.

Гитлеровское командование понимало всю опасность нависшей угрозы создания еще одного, более крупного котла, чем сталинградский, если советские войска выйдут к побережью Азовского моря и на Днепр. Срочно были собраны все возможные резервы и переданы группе «Юг» под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна. Теперь он уже не то что был освобожден, а сама обстановка избавила его от действий по деблокации Сталинградской группировки, и он, собрав мощный кулак, 19 февраля нанес здесь, во фланг нашим наступающим фронтам, сильный контрудар.

Этот контрудар был абсолютной неожиданностью. Как это бывало не раз, увлеклись наступлением и просмотрели сосредоточение войск для контрудара. Этим контрнаступлением Манштейн, можно сказать, перечеркнул все успехи Воронежского и Юго-Западного фронтов, отбросил их назад, на исходное положение и продвигался даже дальше — он уже угрожал захватом Белгорода.

Жуков в эти дни находился на Северо-Западном фронте у маршала Тимошенко. Туда позвонил ему Сталин. Конечно же он сразу спросил, какая там обстановка у них.

— Ранняя оттепель привела к тому, — доложил Жуков, — что река Ловать стала труднопроходимой, и, видимо, войскам Северо-Западного фронта временно придется прекратить здесь свои наступательные действия.

— Ну, что ж, если так, то я согласен: пусть временно прекратят наступление. — Кроме того, Верховный информировал Жукова о некоторых перестановках: — Мы тут решили поставить командующим Западным фронтом Соколовского.

— Я бы предложил на это место Конева: он уже командовал Западным фронтом, знает обстановку да и командиров соединений. А Тимошенко целесообразно послать на юг представителем Ставки, помогать командующим Южным и Юго-Западным фронтами. Он тоже хорошо знает те районы, бывал там неоднократно. Да и обстановка там вроде бы для наших войск складывается не очень благоприятно.

— Хорошо, — сказал Сталин, — я скажу Поскребышеву, чтобы Конев позвонил вам. Передайте ему все указания, а сами завтра вылетайте в Ставку. Надо обсудить обстановку на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Возможно, вам даже придется срочно вылететь в район Харькова.

Опять Верховный намеревается послать Жукова в самое горячее место. Особенная трудность в этих «пожарных» приездах Жукова в такие места заключалась в том, что он не был организатором наступления, не планировал его, не создавал группировку, а уже вынужден был поправлять чужие ошибки.

В тот же день поздно вечером Жуков прилетел в Москву. Он очень устал во время этого утомительного полета, да и после езды на машине там еще, по пути к аэродрому, на Северо-Западном фронте. Но отдохнуть ему не пришлось: как только он прилетел, ему тут же позвонил Поскребышев и сказал, что Сталин срочно приглашает его на совещание.

Прибыв к Сталину, Жуков увидел, что необычный разговор предстоит не в узком кругу ему со Сталиным и начальником Генштаба, а собираются в кабинете руководители наркоматов, крупных металлургических, авиационных, станкостроительных заводов. Здесь же были все члены Политбюро, многие конструкторы.

После изложения в общих чертах обстановки на фронте Сталин дал указания всем руководителям промышленности о том, чтобы они более энергично организовывали производство и помогали фронтам, которые уже выполняют очень большие наступательные операции, да еще и предстоит им сложная кампания 1943 года.

Наблюдая за Сталиным, Жуков забывал о своей усталости и думал о том, что вот он занимается только военными вопросами, и то испытывает такие тяжелейшие перегрузки, а Верховному приходится еще и руководить всем хозяйством страны, созданием резервов, дипломатией, да и партийными делами.

Совещание закончилось в 3 часа ночи. Сталин подошел к Жукову и спросил:

— Вы обедали?

— Нет.

— Ну, тогда пойдемте ко мне, да заодно и поговорим о положении в районе Харькова.

Не успел Жуков как следует перекусить, как из Генерального штаба принес офицер-направленец карту обстановки Юго-Западного и Воронежского фронтов. Он доложил о тяжелой ситуации, там создавшейся: Воронежский фронт, которым командовал генерал-полковник Голиков, а членом Военного совета у него был Хрущев, действовал неоперативно и оказал недобрую услугу частям Ватутина, нависла угроза над Харьковом.

— Почему Генеральный штаб не подсказал? — спросил Сталин.

— Мы советовали, — ответил направленец.

— Генеральный штаб должен был вмешаться в руководство фронтом, — выговаривал Сталин. А затем, подумав немного, сказал Жукову: — Все-таки вам утром придется вылететь туда. Видите, что там творится.

Тут же Верховный снял трубку, позвонил на Воронежский фронт. Там подошел Хрущев.

— Что же вы, товарищ Хрущев, там проморгали контрудары противника и подставляете не только себя, но и своих соседей.

Еще некоторое время поругав Хрущева, Сталин повесил трубку и сказал Жукову:

— Все же надо закончить обед.

Это, конечно, был уже не обед, а завтрак, потому что заканчивался пятый час утра. Жуков спросил разрешения у Верховного:

— Я понимаю, что надо лететь срочно, но я зайду в Наркомат обороны, чтобы подготовиться к отлету на Воронежский фронт. Надо мне там взять имеющиеся сведения.

Через два часа, в 7 часов, Жуков уже был на аэродроме, там, где сейчас центральные авиакассы на Ленинградском шоссе, и вылетел на Воронежский фронт.

В тот же день, ознакомившись с обстановкой на новом месте, Жуков позвонил Сталину и доложил, что происходит. События развивались хуже, чем докладывал работник Генерального штаба во время обеда у Сталина:

— Харьков уже взяли части противника и, не встречая особого сопротивления, продвигаются на Белгородском направлении и уже заняли Казачью Лопань. Необходимо срочно перебросить сюда все, что можно, из резервов Ставки, в противном случае немцы захватят Белгород и будут развивать удар на Курском направлении.

Сталин не успел выдвинуть необходимые резервы, хотя и стремился это сделать, точнее, резервы не успели выполнить его указания. И 18 марта Белгород был взят немцами.

21 марта Жуков вывел 21-ю армию севернее Белгорода и ее силами организовал довольно прочную оборону. А 1-ю танковую армию сосредоточил в районе южнее Обояни, на всякий случай, если потребуются срочные контрудары по противнику. Таким образом, Жуков исправил положение на этом очень напряженном участке фронта. Контрнаступление противника было остановлено, и фронт стабилизировался.

Жуков вместе с командующим фронтом Ватутиным объехал почти все части фронта, поддержал, успокоил командиров, кое-где подкрепил оборону артиллерией и в конечном счете сам убедился, что фронт теперь удержится и выстоит, даже если Манштейн повторит контрнаступление. Кроме того, Жуков попросил начальника Генерального штаба Василевского организовать тщательную разведку перед Центральным, Воронежским и Юго-Западным фронтами, чтобы предотвратить любые неожиданности, да и вообще узнать: что же здесь противостоит нашим фронтам.

Надо сказать, что на этих направлениях действиям наших войск очень способствовали и помогали партизанские отряды. Войска уже вышли поближе к партизанским отрядам на Украине и в Белоруссии. Кроме того, что партизаны наносили удары на железных дорогах — пускали под откос эшелоны, — они еще доставляли много достоверных сведений о противнике. В частности, и здесь, после того как Жуков попросил Василевского дать ему побольше точных разведывательных данных о группировке войск, были использованы сведения, полученные от партизан. Таким образом, Жуков, да и все советское командование имели довольно полные сведения о противостоящем противнике.

В наступившей стабилизации фронта в районе Курского выступа Жуков еще раз спокойно осмотрелся, изучил данные о противнике, провел несколько рекогносцировок, ознакомился с местностью и, детально все это обдумав и взвесив, написал подробный доклад Верховному Главнокомандующему.


* * *

Позднее опять так же, как и в случае с планом Сталинградского контрнаступления, возникли разные версии: кто предложил, кто был первый. В своих воспоминаниях Жуков вынужден был оправдываться по этому поводу. Опять-таки не претендуя на единоличное авторство по замыслу Курской битвы, он уточняет, что этот его доклад был написан 8 апреля; командующий Воронежским фронтом и командующий Центральным фронтом прислали свои разработки 13 апреля. Причем они прислали эти разработки не самостоятельно, а после того, как Ставка ознакомилась с предложением Жукова и дала приказ перейти к обороне, проинформировав об обстановке, и в соответствии с ней просила дать свои соображения — что они и сделали.

10 апреля Сталин опять приказал Жукову вернуться в Москву. 11 апреля состоялось обсуждение плана всей летней кампании 1943 года, а потом отдельно обсуждался план операции в районе Курской дуги.

У Василевского в то время уже закрепился хороший заместитель — генерал Антонов. Вот с ним и с Василевским Жуков целый день 12 апреля проработал в Генеральном штабе, подготавливая материалы для доклада Верховному Главнокомандующему. И вечером того же 12 апреля они втроем докладывали эту окончательную разработку Сталину.

Суть замысла, а в конечном счете и решения, принятого Сталиным и всеми его ближайшими советниками, сводилась к тому, что операция на Курском выступе должна состоять из 2-х этапов: 1-й этап — это преднамеренная, устойчивая оборона, выбивающая основные силы наступающего врага, и 2-й этап — это решительное наступление и разгром группировок противника, которые будут наступать под Курским выступом.

Жуков подчеркивает это, выделяя особым шрифтом в своих воспоминаниях:

«Таким образом, оборона наших войск была, безусловно, не вынужденной, а сугубо преднамеренной, и выбор момента для перехода в наступление Ставка поставила в зависимость от обстановки. Имелось в виду не торопиться с ним, но и не затягивать его».

После завершения этой многотрудной подготовительной работы Сталин приказал Василевскому и Антонову оформить все документы, то есть план этой операции и директивные указания войскам. А через несколько дней попросил Жукова вылететь на Северо-Кавказский фронт, где велись очень напряженные и не совсем успешные бои по ликвидации Таманской группировки противника.

Опять Жукову поручалась очередная трудная задача, с которой не справлялись местные командующие. Но вопрос стоял об уничтожении пятнадцати или более дивизий противника, а это около 200 тысяч человек, и еще об освобождении порта Новороссийск, появился бы первый возвращенный порт на Черном море.

Жуков полетел туда, взяв с собой работника Генерального штаба Штеменко, наркома Военно-Морского Флота Кузнецова и командующего ВВС генерала Новикова. Прибыли они в 18-ю армию, которой командовал Леселидзе. Ну и, как догадывается читатель, там находился будущий Маршал Советского Союза Брежнев, а тогда полковник — начальник политотдела армии. Это не член Военного совета, не начальник политуправления, а начальник политотдела армии. Ему и по должности-то всего полагалось звание полковника.

Не буду подробно описывать все проблемы боевых действий, с которыми пришлось сталкиваться Жукову, тем более что никаких значительных результатов здесь не удалось добиться даже Жукову, и Ставка в конечном счете решила отложить решительные действия до более благоприятного времени. Упоминаю я эту поездку Жукова только потому, что в его мемуарах есть такой абзац: «Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л. И. Брежневым, который там неоднократно бывал и хорошо знал обстановку, но на этот раз он находился на Малой Земле, где шли тяжелейшие бои».

Многие читатели, вероятно, знают происхождение этого абзаца, откуда и как он появился в воспоминаниях Жукова, но для молодых, кто, возможно, этой истории не знает, я напоминаю. После того как Жуков закончил написание своих мемуаров, рукопись очень долго ходила по инстанциям и не сдавалась в печать. Жуков кого только не просил помочь в издании, но все оказывались бессильными. Не продвинул даже Косыгин — Председатель Совета Министров, к которому Жуков обратился, когда тот посетил его, уже больного, в больнице. Оказалось, препятствовал изданию сам Генеральный секретарь Брежнев. А причина была в том, что он, уже маршал и многажды герой, в мемуарах Жукова не упоминается ни разу!

Редакторы просили Жукова хоть что-то написать, а он отвечал: «Но я же с ним не встречался, я его не видел, я не стану врать и писать неправду!» Тогда мудрые редакторы сочинили абзац, приведенный выше, и попросили у Георгия Константиновича разрешения вставить эти слова в его воспоминания. Георгий Константинович сначала разозлился, потом попыхал-попыхал, махнул рукой и сказал: «А, ладно, вставьте: умный поймет». Так родился этот абзац.

Возвратясь в Ставку, Жуков полностью отдался подготовке и организации действий войск в Курской битве.-

Работа эта длилась несколько месяцев. И казалось бы, в период, когда не было активных боевых действий на фронтах, можно было несколько отдохнуть после напряженных боев под Сталинградом, Ленинградом, Харьковом. Но не тут-то было! В этом затишье не только Жуков, но и Сталин, и все члены Ставки, да и командующие фронтами испытывали нервное напряжение, не меньшее, чем в боях.

Фронты создавали эшелонированную оборону глубиной до 300 километров, где в траншейной системе были окопаны не только орудия прямой наводки для истребления танков, но и много танков, чтобы выбивать танки у противника стрельбой с места. Артиллерия пристреляла необходимые рубежи и районы. Шла сложная перегруппировка войск. Сосредоточивались огромные силы. На двух фронтах — Центральном и Воронежском — только общевойсковых армий было 6, танковых армий — 2, воздушная армия — 1, стрелковых корпусов — 22, стрелковых дивизий — 76, отдельных стрелковых бригад — 4, отдельных танковых корпусов — 4, отдельных танковых бригад — 9, дивизия гвардейских минометов «катюш» — одна и много специальных войск. И вот все перечисленное изготовилось к бою. Ждали начала наступления противника... А он не наступал. Командование терялось в догадках: что же происходит? Может быть, ошиблись? Может быть, создали здесь такую плотность войск, боевой техники, а противник ударит где-нибудь на другом участке фронта? Может быть, на Москву?

Еще и еще раз проверяли через разведку, и она подтверждала: нет никаких ошибок, здесь у противника сосредоточены главные ударные группировки для решительного наступления — и перечисляла, в подтверждение этого, номера соединений и направления их предстоящих действий. Разведка доказывала — ошибки не может быть. А гитлеровская армия все не наступала.

Сталин послал на передовую для координации действий Воронежского и Южного фронтов Василевского, а Жукову было поручено координировать действия трех фронтов: Центрального, Брянского и Западного.

Наконец разведка доложила, что противник перейдет в наступление 10—12 мая на Орловско-Курском и Белгородско-Обоянском направлении. Немедленно Ставка проинформировала войска, и все напряглись в ожидании. Но и в эти дни противник в наступление не перешел.

И опять томительное ожидание. И вновь поступает информация, что противник перейдет к активным действиям не позднее 26 мая. И опять боевые действия не были начаты. Командующие фронтами, Жуков, да и Сталин окончательно занервничали. Ватутин предложил Верховному Главнокомандующему изменить решение и самим нанести упреждающий удар. И Сталин заколебался. Он даже поговорил с Василевским о том, чтобы Генеральный штаб разработал план для перехода к решительным действиям немедленно. Но сказал Василевскому: «Я по этому поводу посоветуюсь с Жуковым». Как позднее узнал Василевский, Сталин почему-то с Жуковым советоваться не стал. Может быть, опасался, что Жуков отговорит его от перемены ранее задуманного плана. Жуков мог быть убедительным, и аргументы его всегда хорошо продуманы. В общем, Сталин об этом с ним не говорил.

Наконец 2 июля разведчики доложили, что наступление гитлеровцы начнут не позднее 6 июля. Нужно сказать, что наша разведка и в предыдущих случаях не ошибалась. Она точно устанавливала намечаемые даты начала наступления, исходя из тех сроков, которые намечали сами немцы. Но сами же немцы откладывали и меняли эти даты, поэтому и получалась такая вроде бы неточность в докладах разведчиков.

4 июля в 16 часов противник предпринял боевую разведку небольшими силами — всего четырьмя батальонами, с двадцатью танками. Конечно же он в оборону не вклинился, но наши захватили пленных из состава этой боевой разведки, и они показали, что на следующий день будет начато общее наступление. К тому же были взяты разведчиками «языки», которые тоже подтвердили эти сведения.

И вот теперь, основываясь вроде бы на неопровержимых данных о предстоящем наступлении, наши командующие фронтами решились на проведение (правда, заранее запланированной) артиллерийско-авиационной контрподготовки. Нетрудно представить, что произошло, когда ураганный огонь артиллерии и бомбы с самолетов посыпались на сосредоточившиеся войска противника. Во-первых, немецкие части понесли большие потери от огня! Во-вторых, в моральном отношении это противника обескуражило!

Вот что пишет Жуков о своих ощущениях в эти минуты: «Мы слушали и ощущали ураганный огонь, и невольно в нашем воображении возникала страшная картина на исходном плацдарме противника, внезапно попавшего под ураганный удар контрподготовки. Застигнутые врасплох вражеские солдаты и офицеры наверняка уткнулись носом в землю, в первую попавшуюся яму, канаву, траншею, любую щель, лишь бы укрыться от ужасающей силы разрывов бомб, снарядов и мин...»

И все же гитлеровцы в 4.30 начали свою артиллерийскую подготовку, а в 5.30 перешли в наступление по всему фронту. То, что им потребовалось всего немногим более 2-х часов для того, чтобы оправиться от такой мощной контрподготовки и они оказались способными начать наступление, насторожило Жукова. А позднее, как он сам пишет, из показаний пленных и осмотра немецких позиций, которые были заняты в результате нашего наступления, Жуков понял, что контрподготовка, несмотря на ее мощь, все же не достигла желаемых результатов, что ее начали рановато. Подразделения противника еще находились в окопах, в блиндажах, а танки и бронетранспортеры в капонирах. И поэтому немецкие части не понесли тех больших потерь, которые предполагалось нанести им в результате контрподготовки. И та картина, которую представлял Жуков, как гитлеровцы после открытия нашего огня кинулись в щели, окопы и ямки — эта картина не сбылась. Контрподготовку надо было начинать позже часа на полтора, когда живая сила уже вышла из траншей и находилась на открытом поле, а танки выведены из укрытий и готовы двинуться в направлении наших позиций. Но все равно противник понес большие потери и, главное, морально был обескуражен мощной предупредительной артиллерийской грозой.

А теперь обстановка как бы резко повернула на 180 градусов и мощнейший огонь артиллерии и авиации обрушился на позиции советских войск. Около часа длилась эта артиллерийско-авиационная буря, после которой двинулись гитлеровская пехота и танки. Они шли, полные решимости. В боевых порядках пехоты были новые «тигры» и «фердинанды»: они поддерживали действия пехоты. Среди войск противника в период подготовки велась соответствующая моральная накачка, и немцы, как и в первые дни войны, шли в атаку с засученными рукавами, готовые уничтожить всех на своем пути. Однако подготовка, проведенная в течение нескольких месяцев на нашей стороне, тоже давала результаты, несмотря на мощь и решительность атаки гитлеровцев, она была отбита, Гитлеровцы залегли. Затем был дан повторный артиллерийский налет. Немцы опять кинулись вперед, вновь атака была отбита. И так было четыре раза. И только после пятой атаки и новой сильной арт- и авиационной поддержки немцам удалось вклиниться в нашу оборону и оттеснить советские части на 3—6 километров, на разных участках по-разному.

Жуков приказал командующему 16-й Воздушной армией Руденко поднять все свободные в это время самолеты для того, чтобы ослабить и, может быть, даже остановить удар гитлеровцев на главном направлении. Руденко бросил на это направление 150 бомбардировщиков, которые прикрывали 200 истребителей. Авиационный удар сыграл свою роль: наступление немцев приостановилось. Воспользовавшись этим, Жуков срочно перебросил две истребительно-противотанковые и одну минометную бригаду на теперь явно определившееся направление главного удара противника. Сюда же срочно был перегруппирован и 17-й стрелковый корпус. Первый могучий удар врага приняли на себя воины 13-й армии под командованием генерала Пухова.

Не считаясь с огромными потерями, командующий группой армий «Центр» фон Клюге продолжал гнать свои части вперед, и к концу третьего дня наступления они продвинулись на 10 километров в глубину нашей обороны. Но все же не была прорвана даже тактическая глубина. Понимая это, фельдмаршал фон Клюге с утра 7 июля вновь начинает артиллерийско-авиационную подготовку и приказывает продолжать наступление. До 10 июля части гитлеровцев здесь не смогли продвинуться ни на один километр. Наши подразделения держались стойко, вся предварительная работа давала положительные результаты. Даже расчеты 45-миллиметровых пушек, снаряд которых не пробивал броню «тигра», и те приспособились: они били по гусеницам, останавливая тем самым «тигры», а затем смельчаки подбирались к стальным чудищам и забрасывали их гранатами.

9 июля позвонил Сталин и спросил, как идут дела. Жуков доложил:

— На участке Центрального фронта противник не располагает уже такой силой, чтобы прорвать оборону наших войск. Я полагаю, для того чтобы не дать ему возможности закрепиться на достигнутом рубеже и организовать оборону, к которой он вынужден будет теперь перейти, надо немедленно переходить в наступление силами Брянского фронта и левым крылом Западного фронта. Это очень облегчит действия Центрального фронта, и он сможет провести запланированное контрнаступление.

Сталин сказал:

— Ну тогда выезжайте к Попову и вводите в действие Брянский фронт... Когда вы думаете там начать?

— Двенадцатого, — ответил Жуков.

— Согласен, — сказал Сталин.

В этот же день Жуков приехал в штаб Брянского фронта и здесь вместе с командующим генералом Поповым и, связавшись с командующим Западным фронтом Соколовским, организовал контрудар этих двух фронтов во фланг продвинувшимся против Рокоссовского частям фон Клюге.

Если посмотреть на расположение войск в районе Орла, то клин, выступивший в направлении города и несколько восточнее, представлял собой очень удобное начертание для нанесения именно флангового удара. Вот этот фланговый удар и организовал Жуков.

12 июля два фронта — Западный и Брянский— ударили под основание гитлеровского клина.

Ах, как заметался командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Клюге! Он понимал, чем грозит этот мощный удар по тылам его частей. Клюге срочно снимает части даже главного направления и перебрасывает их против контрудара, организованного Жуковым, пытаясь тем самым спасти положение. Получив об этом сведения от разведки, Жуков немедленно приказывает перейти в наступление Центральному фронту Рокоссовского. Ослабленные части немцев на главном направлении не выдержали этого удара, стали медленно отходить.

И вот когда на Орловском направлении стало все ясно, опять позвонил Сталин и приказал Жукову немедленно переехать на Воронежский фронт, взять на себя координацию войск Воронежского и Степного фронтов, и особенно заняться направлением Прохоровки, где происходило очень напряженное танковое сражение.

Надо сказать, не снижая достоинства маршала Василевского, который находился в штабе Воронежского фронта и координировал действия войск на этом Белгородском направлении, Сталин посчитал, что будет еще надежнее, если в этой очень обострившейся обстановке перебросить сюда и Жукова.

По прибытии в штаб фронта Жуков побеседовал с Василевским, вник в сложившуюся здесь ситуацию и стал вместе с ним организовывать контрудар на этом направлении.

Что же здесь произошло и почему Сталин посчитал необходимым так срочно вмешиваться в дело Жукову?

Продвинувшись за первые три дня всего на 8 километров, командующий на этом крыле Курской дуги фельдмаршал Манштейн решил окружить наши части прямо в тактической глубине обороны, для чего сосредоточил около 700 танков своей группы армий «Юг» и около 300 танков группы «Кемпф», всего до 1000 танков и самоходных орудий. Когда Манштейн нанес этот удар, Василевский, вместе с командующим фронтом генералом армии Ватутиным попытались остановить войска немцев своим контрударом. Вот эти две наступающие крупные группировки и столкнулись во встречном бою в районе Прохоровки 12 июля.

Сталин дал в распоряжение Василевского резервы Ставки: 5-ю гвардейскую армию генерала Жадова и 5-ю гвардейскую танковую армию генерал-лейтенанта Ротмистрова. И двинул сюда еще 28-ю армию генерал-лейтенанта Трофименко из состава Степного фронта. И тут же Сталин приказал Жукову переместиться на это направление, где разгорелось главное танковое сражение на Курской дуге.

Я не нахожу ни слов, ни красок для того, чтобы описать танковое сражение, которое произошло под Прохоровкой. Постарайтесь представить около 2000 танков„столкнувшихся на небольшом пространстве, взаимно хлещущих орудий, горящие костры уже подбитых танков, выскакивающие из этих горящих танков экипажи — немецкие и наши — и кидающиеся врукопашную... И все это длилось целый день! Ожесточенность этого сражения можно представить и по потерям: более 400 гитлеровских и не менее наших танков остались догорать на этом поле боя или лежали грудами искореженного металла после взрыва боекомплекта внутри машины.

Приведу хотя бы короткие цитаты из описания участников этого сражения. Вот что пишет Герой Советского Союза Г. Пенежко: «На огромном поле перемещались наши и вражеские машины. Видишь крест на броне танка и стреляешь по нему. Стоял такой грохот, что перепонки давило, кровь текла из ушей. Сплошной рев моторов, лязганье металла, грохот, взрывы снарядов, дикий скрежет разрываемого железа. Танки шли на танки. ...Мы потеряли ощущение времени, не чувствовали ни жажды, ни зноя, ни даже ударов в тесной кабине танка. Одна мысль, одно стремление — пока жив, бей врага... Наши танкисты, выбравшиеся из своих разбитых машин, искали на поле вражеские экипажи, тоже оставшиеся без техники, и били их из пистолетов, схватывались врукопашную. Каждый из нас сделал на Прохоровском поле все, что было в его человеческих силах».

Это переживания нашего воина. А вот что чувствовал ефрейтор Войтхон, взятый в плен здесь, под Прохоровкой. Он сказал, что в его роте из 100 человек уцелели всего трое. И те попали в плен. Не более 12 раненых сумели уползти в тыл. Наш майор, который допрашивал пленного, среди документов увидел фотокарточку и, показав ее Войтхону, спросил: «Кто это?» — «Это я». Но на фотокарточке был полнощекий молодой человек с густыми волосами и очень бодрым, веселым выражением лица. «По-видимому, это очень давняя ваша фотокарточка?»

Пленный ответил: «Нет, это я сфотографировался в прошлом году, когда был в отпуске».

Перед майором стоял не молодой человек, а морщинистый, с седыми волосами пожилой солдат. Майор достал небольшое зеркало, перед которым брился по утрам, и протянул пленному. Пленный посмотрел на себя и просто онемел: он увидел себя седым, дряхлым человеком. «Проклятая война! Я же не был седым, я же знаю это точно. Вчера, накануне этого боя, я брился и не был седым».

Жуков не стал поправлять и уточнять принятые ранее Василевским решения. Контрудар, им организованный, продолжался. Жуков непросто из вежливости так поступал. Он и сам был убежден, что именно так должны действовать наши войска, и приложил все силы, чтобы довести сражение до победы. Прохоровское побоище было переломным моментом в битве под Курском.

Но Манштейн не считал себя побежденным.

«Сражение достигло своей высшей точки! Скоро должно было решиться — победа или поражение! — пишет он в мемуарах. — Такова была обстановка, когда фельдмаршал фон Клюге и я были вызваны 13 июля в ставку фюрера. Было бы правильнее, конечно, если бы Гитлер сам прибыл в обе группы или — если он полагал, что общая ситуация не позволяла ему выехать из ставки, — прислал бы к нам начальника генерального штаба. Но во время всей Восточной кампании редко удавалось склонить Гитлера выехать на фронт.

Совещание 13 июля началось заявлением Гитлера, что положение на Сицилии, где западные державы высадились 10 июля, стало серьезным. Итальянцы вообще не воевали. Вероятно, мы потеряем остров.

Фельдмаршал фон Клюге доложил, что армия Моделя не может продвигаться дальше и потеряла уже 20 тысяч человек. Кроме того, группа вынуждена отобрать все подвижные части у 9-й армии, чтобы ликвидировать глубокие прорывы, сделанные противником в трех местах фронта 2-й танковой армии. Уже по этой причине наступление 9-й армии не может продолжаться и не может быть потом возобновлено. (Клюге имеет в виду контрудары, организованные Жуковым силами Западного и Брянского фронтов. - В. К.)

Напротив, я заявил, что, если говорить о группе «Юг», сражение зашло в решающую стадию. После успешного отражения атак противника, бросившего в последние дни почти все свои оперативные резервы, победа уже близка. Остановить сейчас битву, вероятно, означало бы упустить победу!»

Далее Манштейн очень пространно излагает свой план, как он разгромит резервы советских войск и затем выйдет в тыл армии, которая находится в Курском выступе, и даже если 9-я армия не сможет наступать, то он своими частями, пусть не создав полного окружения советских частей в Курском выступе, все же нанесет им огромные потери и, по сути дела, завершит операцию «Цитадель» победно, разгромив в Курском выступе советские части.

Но сам же Манштейн в своих воспоминаниях после этого оптимистического изложения предстоящих действий его группы армий «Юг» пишет: «К сожалению, из этих планов ничего не получилось».

Очевидно, что Манштейн хочет как-то оправдаться перед историей и делает хорошую мину при плохой игре. Когда он строит такие победные планы будущих действий своих войск под Курском уже закончилось Прохоровское сражение, в котором войска Манштейна были разгромлены и начали отход к своим прежним позициям.

Таким образом, на северном фасе Курской дуги контрнаступление трех фронтов: Западного и Брянского, а затем Центрального — завершилась полным разгромом противника. Эта операция готовилась заранее и имела свое кодовое название «Кутузов». Здесь Жуков еще раз нанес сокрушительное поражение своему противнику Клюге, с которым он встретился еще под Москвой, теперь уже фельдмаршалу. Под Москвой Клюге командовал 9-й армией, которую Жуков гнал от столицы на 200 километров. Но Гитлер за какие-то заслуги все же присвоил Клюге звание генерал-фельдмаршала и назначил командующим группой армий «Центр», после того как был снят фельдмаршал фон Бок.

На южном фасе Курской дуги, после грандиозного сражения под Прохоровкой, Жуков также нанес, вместе с командующим Воронежским фронтом генералом армии Ватутиным, сильные контрудары, в результате чего, как пишет Жуков, «начавшееся здесь контрнаступление, а также большое истощение войск противника в районе Белгорода заставили гитлеровское руководство признать свой широко задуманный план «Цитадель» провалившимся, и, чтобы спасти войска от полного разгрома, оно решило отвести войска генерал-фельдмаршала Манштейна обратно на оборонительные рубежи, с которых они начинали наступление».

Как только немецкие части отошли и закрепились на своих исходных позициях, Жуков посчитал целесообразным, прежде чем продолжать наступление, дать передышку войскам, произвести перегруппировку и пополнить израсходованные запасы. Но Сталин считал, что нельзя допускать паузы, и требовал от Жукова, чтобы он продолжал наступление, утверждая, что противник сейчас не может оказать сопротивление и нужно использовать моральное потрясение, которое пережила гитлеровская армия.

Жуков по этому поводу говорит: «Мне и Василевскому стоило многих трудов доказать ему необходимость излишне не спешить с началом действий и начать операцию только тогда, когда она будет всесторонне подготовлена и материально обеспечена. С нашими соображениями Верховный Главнокомандующий согласился.

После смерти Сталина появилась версия о том, что он никогда никого не слушал и единолично принимал военно-политические решения. С этим согласиться нельзя. Если Сталину докладывали вопросы со знанием дела — он слушал. И я знаю случаи, когда он отказывался от своих собственных мнений и решений. Так было с началом срока операции». Жуков имеет в виду завершающую стадию сражения на Курской дуге.

Второй этап сражения под Курском был разработан и утвержден Верховным Главнокомандующим еще в мае месяце. Теперь, после того как первый этап завершился на Центральном фронте 12 июля, а на Воронежском фронте 21 июля, было необходимо внести соответствующие изменения, чем и занялся Жуков при координации действий фронтов.

На северном фасе Курской дуги против Центрального, Брянского и Западного фронтов действовала разгромленная группа армий «Центр». Здесь успешность наших наступательных действий у Жукова сомнений не вызывала. Больше ему пришлось потрудиться с организацией наступления Воронежского и Степного фронтов. Непросто было ввести в действие целый фронт. Раньше, на первом этапе, Степной фронт в сражении участия не принимал. Воронежский фронт на первом этапе понес большие потери в людях и технике. Некоторые соединения Степного фронта ввиду кризисных порой ситуаций были введены в сражение, и таким образом этот фронт тоже имел потери в ходе еще оборонительной фазы. Но все же Жуков сберег главные силы Степного фронта и, успешно решив первую фазу — оборонительную, теперь имел в своем распоряжении значительные силы фронта Конева.

Учитывая более благоприятные условия для наступления на Северном выступе, войска Центрального, Западного и Брянского фронтов начали наступление первыми. Запустив здесь боевые действия, будучи уверенным, что все будет развиваться благоприятно, Жуков вернулся на Воронежский фронт, где уделил главное внимание подготовке и организации наступления на этом направлении. А когда противник потянул резервы на северный фас, где удачно развивалось наше наступление, Жуков 3 августа нанес главный удар на Курской дуге силами Воронежского и Степного фронтов. 5 августа войска Степного фронта ворвались в Белгород и продолжали продвигаться в направлении Харькова.

В этот же день на северном фасе был освобожден город Орел. Разумеется, командующие фронтами поспешили доложить Верховному Главнокомандующему об этих победах. В кабинете Сталина были Антонов и Штеменко. Сталин был в очень хорошем настроении и спросил их:

— Читаете ли вы военную историю?

Генералы не знали что ответить. Как говорил Штеменко: «Нам в эти дни было не до истории». А Сталин между тем продолжал:

— Если бы вы ее читали, то знали, что еще в древние времена, когда войска «одерживали победы, то в честь полководцев и их войск гудели все колокола. И нам неплохо бы как-то отмечать победы более ощутимо. А не только поздравительными приказами. Мы думаем, — кивнул он на сидевших за столом членов Ставки, — давать в честь отличившихся войск и командиров, их возглавляющих, артиллерийские салюты и учинить какую-то иллюминацию...

Вот так родилась идея о победных салютах, и именно в честь освобождения Орла и Белгорода в Москве был дан первый салют с залпами трассирующих снарядов из зенитных орудий. Но тогда при этом первом салюте посыпалось на крыши домов, да и на людей немало осколков от этих зенитных снарядов. И поэтому в дальнейшем было принято решение из зенитных орудий стрелять холостыми и украшать салют фейерверком ракет.

Вот так победно завершились две наступательные операции под Курском; на северном фасе эта операция называлась «Кутузов», а на южном — «Румянцев». 23 августа войска Степного фронта освободили город Харьков, и таким образом фронты, действия которых координировал Жуков — Западный, Брянский, Воронежский и Степной, вышли на рубеж, позволяющий строить и осуществлять дальнейшие планы по стратегическому наступлению в сторону Днепра и «Восточного вала», созданного на этой реке гитлеровцами.

Так завершилась полным провалом операция «Цитадель», задуманная гитлеровским командованием. Успешное оборонительное сражение, а затем и наступление наших войск на Курской дуге в смысле военного искусства являют собой подлинно хрестоматийный пример всех видов боевых действий войск. Сначала классическая оборонительная операция, затем не менее эффектное встречное сражение крупных армейских объединений и в завершение — блестящая наступательная операция. Готовый и яркий образец для включения в учебники военной истории и военного искусства! В Курской битве с обеих сторон участвовало более 2 миллионов человек, почти 30 000 тысяч орудий и минометов, более 6000 танков и самоходных орудий, а также более 4000 боевых самолетов. В результате этой битвы стратегическая инициатива окончательно перешла на сторону советских вооруженных сил. Гитлеровцы потеряли в сражении под Курском более 500 000 солдат и офицеров и около 2000 танков. Нашим войскам победа тоже обошлась очень дорого. Только убитыми было потеряно более двухсот пятидесяти четырех тысяч — четверть миллиона жизней.

Лично для Жукова Курское сражение было еще одним подтверждением его блестящего таланта, способности предвидеть ход боевых действии, руководить колоссальным количеством войск на огромном театре боевых действий. Этот его опыт и мастерство под Курском подтверждаются тем, что план операции, разработанный заранее, был почти полностью осуществлен без каких-то крупных изменений и доработок. Вот что значит предвидение полководца и его громадный опыт! Рост мастерства маршала Жукова показывают еще и такие масштабы: под Москвой он руководил боевыми действиями 10-ти общевойсковых армий, не имея танковых дивизий, под Сталинградом было 14 общевойсковых и одна танковая армия, несколько механизированных корпусов. А в боях под Курском он уже координировал действия 22-х общевойсковых, 5-ти танковых и 6-ти воздушных армий. Победа под Курском имела и громкий международный резонанс. Многие союзники Германии поняли, что вопрос о поражении гитлеровцев в этой войне уже предрешен. К тому же для стабилизации Восточного фронта немецкому командованию пришлось перебрасывать с Запада срочным образом более 14 дивизий, что конечно же способствовало предстоящему открытию второго фронта союзниками.

В прежних главах я приводил приказы или выписки из них с обеих воюющих сторон до того, как происходили описываемые сражения. Здесь мне хочется отступить от этого порядка и привести приказ Гитлера, который он отдал своим войскам перед операцией «Цитадель». Мне кажется, из этого приказа читатели более наглядно увидят, какие надежды возлагал Гитлер на эту операцию и какие беды постигли немцев в результате победных и умелых действий наших войск под руководством маршала Жукова и Верховного Главнокомандующего маршала Сталина.


«Мои командиры!

Я отдал приказ о первой наступательной битве этого года. На вас и подчиненных вам солдат возложена задача добиться во что бы то ни стало ее успешного проведения. Значение первой наступательной операции этого года исключительно велико. Эта начинающаяся новая немецкая операция не только укрепит наш собственный народ, произведет впечатление на остальной мир, но и прежде всего придаст самому немецкому солдату новую веру. Укрепится вера наших союзников в конечную победу, а нейтральные государства будут вынуждены соблюдать осторожность и сдержанность. Поражение, которое потерпит Россия в результате этого наступления, должно вырвать на ближайшее время инициативу у советского руководства, если вообще не окажет решающего воздействия на последующий ход событий.

Армии, предназначенные для наступления, оснащены всеми видами вооружения, которые оказались в состоянии создать немецкий изобретательный дух и немецкая техника. Численность личного состава поднята до высшего возможного у нас предела. Эта и последующие операции обеспечены в достаточной степени боеприпасами и горючим. Наша авиация разгромит, сосредоточив все свои силы, воздушную мощь противника, она поможет уничтожить огневые позиции артиллерии врага и путем непрерывной активности окажет помощь бойцам пехоты, облегчив их действия.

Я поэтому обращаюсь к вам, мои командиры, накануне этой битвы. Ибо на четвертом году войны больше, чем когда бы то ни было, исход битвы зависит от вас, командиров, от вашего руководства, от исходящего от вас подъема и стремления к движению вперед, от вашей не останавливающейся ни перед чем непреклонной воли к победе и, если необходимо, также от ваших личных героических действий.

Я знаю, что вы заслужили большую признательность уже при подготовке этой битвы, и благодарю вас за это.

Однако вы сами должны знать, что именно успех этой первой великой битвы 1943 года решит больше, чем какая-либо обыкновенная победа.

При этих обстоятельствах не сомневаюсь, что я, господа командиры, могут положиться на вас.


Адольф Гитлер.


Этот приказ уничтожить после оглашения в штабах дивизий».


И все это не только не сбылось, а почти половина солдат и офицеров, к которым обращался Гитлер, которые слушали слова этого приказа и обещали фюреру положить все силы для его осуществления, повторяю — почти половина из них стали трупами, калеками или ранеными. Моральный дух Гитлеровской армии был окончательно надломлен, а сам Гитлер настолько травмирован, что у него еще больше, чем после Сталинградской операции, тряслись рука, нога, голова. Под Курском Жуков нанес очередное поражение своим давним многоопытным соперникам генерал-фельдмаршалу Манштейну и генерал-фельдмаршалу фон Клюге.

Сражение на Курской дуге показало зрелое мастерство полководца Жукова на всех этапах: при подготовке к оборонительной операции и ее проведении, при быстрой перегруппировке и переходе в наступление, в мастерском проведении этого наступления — все это осуществлялось Жуковым твердо, уверенно, демонстрировало его полное превосходство в военном искусстве над немецкими полководцами, которые противостояли ему по ту сторону фронта.

Вперед, к Днепру!


Еще в ходе сражения на Курской дуге, когда шли тяжелые бои, но было ясно, что победа в этом гигантском сражении будет на нашей стороне, Ставка, не откладывая дела в «долгий ящик», ускорила разработку и уточнения ранее намеченного плана на летнюю кампанию 1943 года.

На командный пункт к Жукову, в ходе этих боев, дважды прилетал заместитель начальника Генерального штаба генерал Антонов и согласовывал с ним коррективы, которые вносил Верховный Главнокомандующий и которые хотел бы внести Жуков.

Наше командование понимало, после поражения в таком большом сражении, как Курская дуга, в котором гитлеровцы, несомненно, задействовали все свои резервы, складывается удобная ситуация для нанесения ударов на нескольких направлениях по всей ширине фронта — от Балтийского до Черного моря. Возможности для этого у нашего командования были, потому что многие фронты не участвовали в Курской битве и располагали достаточным количеством войск для проведения частных операций.

Жуков, как заместитель Верховного Главнокомандующего, да к тому же и как полководец, который к этому времени уже неоднократно проявил свои блестящие способности, и соратник, которому Сталин, можно сказать, уже верил неограниченно, рассматривая и уточняя план завершения летней кампании, обговорил с Антоновым весь широкий спектр предстоящих операций. А замысел был грандиозный. Кстати, эти операции были не только запланированы, но и осуществлены. Но в те дни, когда Антонов прилетал на фронт к Жукову, разговор шел только как о еще предстоящих операциях: Смоленская и начало освобождения Белоруссии; изгнание немцев из Донбасса, этого промышленного района, которым они широко пользовались; освобождение Левобережной Украины путем стремительного прорыва к Днепру; освобождение Черниговской области; Брянская операция (это продвижение от Среднерусской возвышенности к бассейну Десны); Новороссийско-Таманская операция, завершающая освобождение Кавказа; Севастопольская операция (выход к Крымскому перешейку со стороны Перекопа); Керченская десантная операция (высадка в Крыму через Керченский пролив). Все эти операции планировалось начинать в разное время, они как бы перекрывали одна другую, не давая возможности маневрировать противнику резервами, которые у него еще оставались.

Генерал Антонов сказал Жукову:

— Верховный особые надежды возлагает на вас, Георгий Константинович, на вашу энергию в координации действий фронтов по выходу к Днепру,

Жуков ответил:

— Я разделяю замыслы Верховного, нужно действительно сейчас наносить удары на широком фронте, не давать возможности нигде сосредоточить резервы гитлеровцам, но с одним я не согласен — мне не нравится нанесение всюду фронтальных ударов. Надо не лобовыми ударами осуществлять эти намеченные операции, а искать возможности бить по флангам, окружать и уничтожать группировки противника. Вот, например, группировку противника в Донбассе можно бы отсечь мощным ударом со стороны Харькова — Изюма и в общем направлении на Днепропетровск и Запорожье.

Антонов сказал:

— Верховный настаивает на том, чтобы не терять времени на сложную организацию операций по окружению и выполнению каких-то перегруппировок и маневров. Это отвлекает много сил и требует затраты времени. Он говорит, что нужно использовать сложившуюся сейчас благоприятную обстановку и побыстрее гнать противника к Днепру и по возможности — за Днепр.

И еще Жуков попросил Антонова, чтобы Сталин нашел возможность доукомплектовать части после тяжелых боев в Курской битве, тогда выполнение возложенных на них задач будет действительно более динамичным.

Через несколько дней Сталин позвонил по телефону Жукову и сказал:

— Просьбу о пополнении частей фронтов Ватутина и Конева выполняем, а вот насчет нанесения удара из района Изюма на Запорожье я не согласен, потому что потребуется много времени на организацию, планирование, перегруппировки, а сейчас этого времени нет. Впрочем, приедете двадцать пятого в Ставку, окончательно разберемся и обсудим наши планы.

25 августа 1943 года состоялось очередное заседание Государственного Комитета Обороны, на котором, кроме чисто оперативных военных вопросов, Сталин заслушивал, давал указания и опять поражал Жукова широтой тех проблем, которыми приходится заниматься Верховному. На этом заседании Сталин дал указания о более энергичных работах по введению в действие «второго Баку», чтобы избежать опасности, которая так неожиданно сложилась на Кавказском направлении, когда едва не потеряли бакинские нефтяные источники. Сталин приложил много сил и активизировал многих для разработки разведанных в Сибири, за Уралом нефтяных районов. И вот теперь, заслушав доклады, как там идут дела, давал конкретные указания, как форсировать эти работы. Он разбирался с тем, как идет скоростное сооружение новых домен, электростанций, шахт. К этому времени эвакуированные заводы на новых местах уже работали в полную силу. В 1943 году было произведено 35 000 самолетов новых видов; более 24 000 танков и самоходных артиллерийских установок, они тоже были улучшены конструктивно. Сталин со знанием дела говорил о более совершенной организации производства, о творческой работе конструкторов по улучшению качества боевой техники, вникал в технологии производства, говорил о поточных методах на военных заводах. Во всем он был в курсе дела.

Отпустив гражданских товарищей, Сталин тут же, без отдыха перешел к военным вопросам. Он заслушал короткий доклад Жукова об обстановке на Воронежском и Степном фронтах и попросил Антонова сделать короткий доклад о положении на других участках. Заслушав Антонова, Сталин сказал Жукову:

— Сейчас самое главное — организовать выход к Днепру и на реку Молочную, потому что легче с ходу во время преследования будет захватить плацдарм. И еще одно обстоятельство, почему я вас прошу действовать побыстрее: гитлеровцы, отступая, все разрушают в Донбассе — шахты, заводы, города и уничтожают население, гибнут женщины, дети. Надо помешать этому, надо побыстрее отбросить немцев за Днепр. Договоритесь с товарищами Федоренко и Яковлевым, чтобы они вам дали для Воронежского и Степного фронтов, которые вы будете координировать, побольше пополнений, танков, артиллерии и боеприпасов, это вам, конечно, необходимо.

Жуков достал подготовленный расчет, что бы ему хотелось получить, и положил перед Сталиным. Сталин внимательно прочитал, и, как обычно, взял синий карандаш, и сократил все почти наполовину. И сказал:

— Остальное Ставка даст, когда подойдете к Днепру. Сейчас пока нет возможности.

В этот же день Жуков вылетел в район боевых действий фронтов, которыми ему предстояло руководить в ближайших операциях. Воронежским фронтом командовал Ватутин, Степным — Конев. Вслед за Жуковым пришла и официальная директива Ставки, которая ставила задачу, продолжая наступление, выйти в среднее течение Днепра и захватить там плацдармы.

На организацию этой сложной операции времени не было, да Жуков это понимал: надо было гнать противника, пока он еще в полной растерянности после поражения под Курском. Но с другой стороны: войска понесли большие потери в тяжелых боях и люди устали, не хватало боеприпасов и другого снаряжения. Однако к этому времени уже и войска были не те, что раньше. У командного состава накопился большой опыт теперь уже победных действий. Да и более младший состав офицеров, сержанты и солдаты, несмотря на усталость, были вдохновлены одержанной победой, и каждый из них понимал, что надо — очень надо! — гнать врага и побыстрее выходить к Днепру. Политработники вели активную работу, разъясняя необходимость собрать все силы и во что бы то ни стало без большой паузы продолжать наступление.

Жуков в эти дни встретился с Василевским и согласовал свои действия с той операцией, которой руководил Василевский, а он координировал действия Юго-Западного и Южного фронтов по освобождению Донбасса. У маршалов выработалось хорошее взаимопонимание, без долгих разговоров они находили общие необходимые и сроки, и рубежи, и способы поддержать друг друга. В общем, хорошо увязали действия этих четырех фронтов.

И все же наступление развивалось не так быстро, как хотелось бы Жукову: сил не хватало. Верховный Главнокомандующий сдержал свое обещание, и в первой половине сентября на Воронежский фронт пришла из резерва 3-я гвардейская танковая армия под командованием Рыбалко и 13-я и 60-я армии под командованием Пухова и Черняховского. В состав Степного фронта вошли 52-я и 5-я гвардейские армии. Это, конечно, позволило развить более стремительное наступление. Фронты, действия которых координировал Жуков, буквально опрокинули противостоящие войска гитлеровцев и погнали их к Днепру. Очень хорошо помогала в эти дни авиация. Как когда-то наши войска била гитлеровская авиация, теперь наша истребляла колонны техники и отступающие части гитлеровцев.

Чтобы вдохновить и заинтересовать, всколыхнуть боевой дух офицеров и генералов, Ставка издала приказ о том, что те, кто выйдут первыми на Днепр и захватят плацдарм и удержат его на противоположном берегу, будут удостоены звания Героя Советского Союза. Нужно сказать, это обещание действительно возымело свое действие, и очень многие командиры и рядовые с удвоенной энергией били отступающего врага и стремились выйти к Днепру, переправиться через него и заслужить эту высокую награду.

Вскоре, 23 сентября, первыми вышли и форсировали Днепр механизированные части 3-й гвардейской танковой армии. Затем, севернее Киева, части армии Чибисова. В общем, к концу сентября Днепр был форсирован во многих местах и захвачены были солидные плацдармы, на которые перебрались сначала полки, потом дивизии, а потом целые армии. Обещание свое Верховное Главнокомандование сдержало: за успешное форсирование Днепра более двух с половиной тысяч солдат, сержантов, офицеров и генералов были удостоены звания Героя Советского Союза.

Я помню — такое массовое присвоение высшей награды породило разговоры о том, что вроде бы не везде и не все были достойны Золотых Звезд. Уж очень много сразу появилось Героев! Раньше это звание присваивалось за очень трудный подвиг, часто связанный с гибелью его совершившего. Всегда имелось в виду что-то невероятно трудное, почти невыполнимое, сверхъестественное. А тут вдруг сразу две с лишним тысячи Героев... Считаю необходимым сказать: так могут рассуждать только люди, которые не представляют, что значило тогда форсировать Днепр и закрепиться на противоположном берегу. Сам по себе Днепр — очень широкая водная преграда. Выходили на его берег первыми группки разведчиков, небольшие подразделения, которые, опережая своих и противника, вырывались вперед. Их было мало. Они не ждали подкреплений, у них не было штатных переправочных средств, переправлялись на тот берег кто на чем: снимали заборы в поселках, делали связки из бревен, досок, бочек, находили рыбачьи лодки. И вот на этих так называемых «подручных средствах» пытались переправиться через широчайшую реку. Я говорю «пытались», потому что очень и очень многие противоположного берега не достигли. Гитлеровцы готовили на берегу Днепра сильный оборонительный рубеж, назвали его «Восточный вал». Они намеревались здесь закрепиться надолго, простоять многие месяцы, чтобы привести в порядок свои потрепанные части.

Днепр, как природный рубеж, да еще усиленный инженерными сооружениями, позволял выполнять эту большую стратегическую задачу.

Но Ставка и Жуков, тоже понимая значение Днепра, стремительным выходом к реке как раз и не дали гитлеровцам завершить строительство этого «Восточного вала». Замысел маршала осуществляли те, кто переправлялся через Днепр первыми на подручных средствах, сбивал противника с оборонительных позиций малыми силами (а это всегда было малыми силами), усталые, мокрые, не имея достаточного количества боеприпасов, они вершили невозможное. Много таких смельчаков погибло. Противник понимал, что нельзя допустить закрепления переправившихся, предпринимал все меры, чтобы сбросить с берега захвативших небольшие плацдармы. Но было немало находчивых, смелых бойцов и младших офицеров, которые одолевали врага и, захватив краешек противоположного берега удерживали его, отбивая яростные контратаки немцев до подхода своих войск.

А теперь представьте себе, как невероятно трудно малой горстке храбрецов удержать клочок земли на противоположном берегу в течение нескольких часов, а порой суток! Израненные, порой превращенные в кровавое месиво, они держались до последнего вздоха, понимая, как важен этот кусочек берега для тех, кто скоро подойдет к Днепру вслед за ними. Так что днепровские герои — настоящие герои: они совершили подлинный подвиг и Золотые Звезды украшают их грудь заслуженно. Каждый из них и все они вместе совершили такое большое дело, которое сберегло жизни сотням тысяч их боевых соратников. Если бы Днепр не был форсирован с ходу, если бы Жуков сразу, мгновенно не использовал эти плацдармы и не расширил бы их, не отбросил бы немцев от Днепра, сколько бы пришлось потерять жизней для того, чтобы преодолевать такую водную преграду, как говорится, в плановом порядке. Если бы немцы закрепились на этом «Восточном валу», пришлось бы не один месяц готовить и осуществлять широкомасштабную стратегическую наступательную операцию по форсированию широкой водной преграды. И еще неизвестно, была бы она удачной, — Днепр и оборона на западном берегу, пожалуй, не меньшее препятствие, чем пролив Ла-Манш, который союзники не решались форсировать несколько лет! И нашим войскам подготовка потребовалась бы тоже основательная и продолжительная.

Стремительный выход к реке, захват 23 плацдармов на противоположном берегу с ходу, на фронте более 750 километров переоценить невозможно. Здесь можно только удивляться находчивости и энергии Жукова. Он вместе с командующими фронтами и другими руководителями и, конечно, с бойцами-исполнителями, которые непосредственно плыли, захватывали и удерживали эти плацдармы, — все они вместе осуществили блестящую по искусству, очень весомую по стратегической значимости операцию.

В нашей литературе, не только в художественной, а даже военной и особенно в газетных публикациях, встречаются такие выражения: подразделение или такой-то отряд захватили стратегически важную высоту или стратегически важный мост. Стратегический — это значит крупномасштабное мероприятие, операция или объект, которые имеют влияние на какой-то определенный этап войны или исход войны в целом. Стратегия манипулирует только такими категориями. Ну, для примера, стратегические масштабы имела операция гитлеровцев «Тайфун», когда они пытались захватить Москву путем окружения. Стратегический масштаб имела Сталинградская операция, которая, как уже говорилось, вырвала стратегическую инициативу у немецкой армии. К стратегическим масштабам относится битва на Курской дуге не только по количеству участвовавших войск, но и по результатам. Это была последняя попытка гитлеровского командования восстановить свою инициативу на Восточном фронте и взять реванш за сталинградское поражение. Когда мы говорим о стратегическом плацдарме при форсировании Днепра, то не все эти плацдармы имели основание называться стратегическими. Вот операция, которую осуществил Конев, где пять армий сворачивали оборону на правом берегу Днепра и захватили уже огромную территорию, на которой в дальнейшем могли развернуться несколько фронтов, вот это — масштаб действительно стратегический. Гитлеровцы теряли свой «Восточный вал» на Днепре, который в случае удержания позволял им вести длительную стратегическую оборону. А для нашей армии этот плацдарм открывал широкий простор для последующих операций стратегической масштабности.

Успешные действия наших войск по захвату плацдармов на Днепре не только беспокоили, а, прямо скажем, испугали командование гитлеровской армии. В штаб группы «Юг» к Манштейну прилетел сам Гитлер. Он личным присутствием хотел воздействовать на войска, чтобы удержать этот, можно сказать последний, мощный оборонительный рубеж на Восточном фронте. Так что Жуков теперь скрестил шпагу с самим немецким верховным. Собирая все силы для контрударов, Манштейн пытался сбросить в реку переправившиеся наши части. На большинстве участков в районе Киева, Черкасс, Кременчуга, Днепропетровска, Запорожья советские дивизии держались, отражая контратаки противника.

Сразу же после захвата плацдармов в районе Киева, Жуков начал разработку операции по освобождению столицы Украины. Самым близким к городу был Букринский плацдарм. С него и предполагалось нанести удар силами Воронежского фронта. Ставка утвердила решение Жукова и Ватутина.

Однако Манштейн на этот раз угадал намерения Жукова, сосредоточил на это направление резервы и отразил натиск ударной группы с Букринского плацдарма. Жуков позднее вспоминал:

— Проанализировав обстановку, сложившуюся после неудачи нашего десанта, я пришел к выводу, что наступление с Букринского плацдарма вряд ли может иметь успех. Внезапность удара была утрачена. Сопротивление противника, разгадавшего наш замысел, резко возросло. Местность на этом направлении крайне неудобна для действий танков — очень овражистая, сильно всхолмленная, дорог мало. Мой вывод заключался в том, что необходимо перенести центр усилий на Лютежский плацдарм. О чем я и доложил Верховному.

Однако Сталин в очень резкой форме потребовал от Жукова строго руководствоваться ранее принятым решением и взять Киев.

Было предпринято еще две попытки, обе закончились неудачно, с напрасными потерями.

Жукова удивляли упорство и раздраженность Сталина, маршал тогда не знал, что скоро состоится встреча большой тройки — Сталина, Рузвельта и Черчилля в Тегеране и Верховный хотел туда прибыть с таким весомым свидетельством успехов Советской Армии, как взятие Киева.

Жуков, окончательно убедившись в бесплодности атак с Букринского плацдарма, предложил новый план взятия Киева. Суть его заключалась в следующем: имитируя сосредоточение подкреплений на Букринский плацдарм, на самом деле снять с него 3-ю гвардейскую танковую армию и перегруппировать ее на Лютежский плацдарм, откуда гитлеровцы не ожидали нашего удара.

Сталин вынужден был согласиться с предложением Жукова, взятие Киева по намеченным срокам должно было произойти до открытия конференции в Тегеране.

Надо сказать, что этот замысел был хоть и уместен, но осуществить его было не так просто. Представьте, что такое танковая армия: это колоссальное количество людей, танков, вспомогательной техники и обеспечивающих подразделений. А передислоцироваться ей надо было на 200 километров, с одного плацдарма на другой. Причем эти 200 километров — вдоль фронта противника, и он мог заметить передислокацию, и тогда все намерения, все эти жуковские хитрости просто лопнули бы. Кроме танковой армии, Жуков перебрасывал еще 7-й артиллерийский корпус прорыва для того, чтобы обеспечить огнем действия наступающих войск. Все перемещения осуществлялись под строгим контролем, с тщательной маскировкой. И еще он организовал имитацию активных передвижений к фронту на Букринском плацдарме.

Таким образом, Жуков создал мощную ударную группировку на том направлении, где противник этого удара, не ожидал. Там были: целая танковая армия, отдельный танковый корпус, 38-я армия и еще артиллерийский корпус прорыва. Одних «катюш» — оружия, которого очень боялись немцы, — было здесь больше 500 единиц! Поддерживала действия наземных войск 2-я воздушная армия.

Наряду с такими грандиозными делами была у Георгия Константиновича, как и у всех, своя личная жизнь. Ничто человеческое и маршалам не чуждо. Вот почитайте выдержки из двух писем, которые Жуков написал жене в дни той сложнейшей перегруппировки.

«...Дела у нас сейчас по-прежнему неплохие. Сидим на Днепре. Немцы хотят во что бы то ни стало удержаться на Днепре, но, видимо, это им не удастся. Я по-прежнему езжу по армиям, в вагоне сидеть не могу — характер, видимо, такой, больше тянет в поле к войскам, там я как рыба в воде. Здоровье неплохо, плохо слышу. Надо бы опять полечить ухо, да вот пока не организовал. Иногда немного побаливают голова и нога...» (5.10.43 г.).

А это за десять дней до начала Киевской операции.

«...Письмо твое я получил, за которое шлю тебе дополнительно пару горячих поцелуев. Получил посылку с бельем. До упаду я смеялся на ночную рубашку. В этой рубахе я буду похож на Матрену или Акулину. Дела у нас на фронте сейчас идут хорошо. Правда, на некоторых участках происходит заминка, но это, пожалуй, неизбежно после такого продвижения. Хотелось бы скорее покончить с Киевом и тогда приехать в Москву...» (21.10.43 г.).

1 ноября началось наступление 27-й и 40-й армий именно (правильно вы догадались!) на Букринском плацдарме! Считая этот удар главным, Манштейн сразу же подтянул сюда оставшиеся резервы, в том числе танковую дивизию СС «Рейх».

Ну а Жукову только этого и надо было. Через сутки, когда уже хорошо завязались в боях наши наступающие и обороняющиеся немецкие части, 1-й Украинский фронт Ватутина нанес удар с Лютежского плацдарма. Это была, конечно, полная неожиданность для гитлеровцев! 3-я гвардейская танковая армия Рыбалко к утру 5 ноября перерезала дорогу Киев — Житомир, а в 4 часа утра 6-го танки и 38-я армия генерал-полковника Москаленко ворвались в Киев и освободили город.

Жуков послал телеграмму Верховному Главнокомандующему. Мне хочется привести эту телеграмму, потому что в ней почти не служебный стиль, а явное радостное настроение маршала Жукова:

«С величайшей радостью докладываем о том, что задача, поставленная по овладению нашим прекрасным городом Киевом — столицей Украины, войсками 1-го Украинского фронта выполнена. Город Киев полностью очищен от фашистских оккупантов. Войска 1-го Украинского фронта продолжают выполнение поставленной задачи».

Жуков, не склонный к сантиментам, в воспоминаниях написал не только о боевых действиях, но и о таких вот своих переживаниях:

«В 9 часов утра вместе с Военным советом фронта мы прибыли в Киев, куда уже стекались толпы измученных жителей города, попрятавшихся в окрестностях от зверской расправы фашистов. Наши машины обступили со всех сторон.

Большинство людей выглядели крайне истощенными, но как светились глаза киевлян, увидевших не в мечте, а наяву своих освободителей, родных советских воинов! Многие плакали от радости, каждый хотел что-то рассказать о давно наболевшем, выстраданном...

Проезжая по хорошо знакомому мне Крещатику, когда-то красивейшему проспекту города, я ничего не мог узнать: кругом были сплошные развалины. Так выглядел наш древний Киев после ухода гитлеровцев».

Жуков вспоминал довоенные времена, когда он был командующим Киевским военным округом и штаб его находился в этом одном из красивейших городов. Здесь не раз он, отдыхая, гулял по красивому Крещатику. Читатели, которые постарше, видели, наверное, на снимках, какие развалины остались от уникальных архитектурных сооружений этого проспекта. Я тоже видел (не на фотографиях) эти разрушенные здания. И самое ужасное, что многие дома были разрушены не в ходе боев, а уничтожались специальными подрывными командами гитлеровцев.

Еще одним проявлением военного мастерства Жукова была вот такая его находка. Он совершенно правильно решил: не обязательно форсировать Днепр в других местах уже с подошедшими переправочными средствами, дело это трудное, влечет большие потери, можно, используя успех частей, переправившихся на правый берег, с их плацдармов бить вдоль побережья Днепра, сматывая оборону противника и тем самым расширять плацдармы.

В осуществлении этой операции отличился Конев, будучи командующим Степным фронтом (он так назывался к моменту начала этой операции). Чтобы в дальнейшем не было путаницы, я здесь сразу подскажу: с 20 октября Воронежский, Степной, Юго-Западный и Южный фронты были переименованы — в 1-й, 2-й, 3-й и 4-й Украинский фронты. Так что начинал эту операцию Конев, еще будучи командующим Степным фронтом, завершал — уже как командующий 2-м Украинским фронтом. При подготовке этой операции тоже были использованы меры предосторожности и дезинформации, чтобы не выявить сосредоточения войск для нанесения удара с плацдарма. А перегруппировка была сложная. На плацдарме сосредотачивались 5-я и 7-я гвардейские армии, 37-я и 57-я армии. Причем 5-я гвардейская армия сюда шла из-под Кременчуга. Она переправилась там на старом своем месте, через Днепр, и после 100-километрового марша еще раз переправилась уже на плацдарм 37-й армии. Здесь же, на этом плацдарме, намечалось ввести, как мощную ударную силу, 5-ю гвардейскую танковую армию, но она еще находилась на доукомплектовании в районе Полтавы. Ей тоже предстояло совершить марш от 100 до 200 километров, а потом переправиться на плацдарм по мосту, специально построенному для танков. Еще надо было подготовить и хорошо замаскировать этот мост до прибытия армии — что и было сделано. В общем, организация этой операции требовала и большого умения, и большого напряжения, и траты нервов уже в процессе самой подготовки.

Ну вот наконец все было готово, перегруппировка осуществлена, задачи доведены до войск. И 15 октября утром, после мощной артиллерийской и авиационной подготовки, этот мощный кулак в составе четырех общевойсковых и одной танковой армии нанес совершенно неожиданный удар во фланг частям гитлеровцев на правом берегу Днепра!

А Манштейн все, что было у него под рукой, в те дни бросил для отражения неожиданного удара под Киевом. Против войск Конева фельдмаршал много применял авиации, чтобы быстро реагировать на это наступление советских войск. Бои шли очень напряженные. В своих воспоминаниях Манштейн по этому поводу пишет: «В течение всего октября Степной фронт противника, командование которого, вероятно, было наиболее энергичным, перебрасывал все новые и новые силы на плацдарм, захваченный им южнее Днепра, на стыке между 1-й танковой и 8-й армиями. К концу октября он расположил здесь не менее 5-ти армий (в том числе 1-ю танковую армию), в составе которых находились 61-я стрелковая дивизия и 7 танковых и механизированных корпусов, насчитывающих свыше 900 танков. Перед таким превосходством сил внутренние фланги обеих армий не могли устоять и начали отход соответственно на восток и запад».

Ну, прямо скажем: у страха глаза велики. Насчет количества армий Манштейн прав. Но вот насчет семи танковых и механизированных корпусов — тут он преувеличивает. И шестьдесят одной стрелковой дивизии на этом плацдарме тоже не было. Но еще характерно то, что, перечисляя эти объединения и соединения советских войск, он ни слова не говорит о том, что он «проморгал» их сосредоточение, что удар-то этот фланговый был для него абсолютной неожиданностью, об этом свидетельствует то, что у него на этом направлении резервов не оказалось.

В результате такой крупномасштабной операции, которую координировал Жуков, как представитель Ставки Верховного Главнокомандования (но надо отдать должное, исполнителем и непосредственным руководителем был Конев Иван Степанович), был создан огромный плацдарм меньшими усилиями, чем если бы такое пространство освобождалось с форсированием Днепра. Переправившиеся части сворачивали оборону противника на широком фронте вдоль Днепра и вышли к Кировограду.

В целом наступление завершилось успешно и командующий фронтом Конев доложил Верховному, как он пишет в мемуарах: «...о сражениях за Днепром, о завоеванном большом стратегическом плацдарме, о том, что войска дерутся хорошо, имеют высокий боевой дух. Но, непрерывно находясь в боях около четырех месяцев, бойцы физически устали, войскам требовался отдых и пополнение. Я попросил разрешения временно перейти к обороне на занимаемом рубеже. И. В. Сталин высказал полное удовлетворение действиями войск фронта и согласился с моим предложением». Читая этот доклад и то, что пишет маршал Конев в своих мемуарах о тех боях на плацдарме, так и хочется сравнить кое-что с известной песенкой о «маркизе», у которой «все хорошо», но, как выясняется в конце, все не так уж и благополучно.

За всю операцию по созданию стратегического плацдарма Сталин вполне справедливо похвалил Конева.

Но то, что Иван Степанович не говорит ни слова о Жукове и о том, что Георгий Константинович спас его, Конева, в очередной раз от больших неприятностей и похвала Сталина могла не состояться, об этом Иван Степанович умалчивает. Ну а я вынужден напомнить.

Вот что рассказывает человек, бывший рядом с Жуковым в те дни, его шофер Александр Бучин:

— Только приехали из Киева в Макарово, здесь размещался штаб фронта, вдруг выходит Жуков и говорит: «Поедем к Коневу». Я от штабных работников услышал: «Не заладилось там на 2-м Украинском, потеснил противник войска Конева».

Поехали. Легко сказать. А это 500 километров по дорогам, где колдобина на колдобине, да еще самолеты немецкие налетают. Дороги более-менее приличные с востока на запад пролегают, а мы ехали вдоль фронта поперек этих дорог. Жуков после боев за Киев передохнуть не успел, когда у «Конева не заладилось». Вот мы и помчались помогать. Очень мучительная была эта поездка! Когда примчались в штаб Конева, мы, молодые, не могли ни согнуться, ни разогнуться. Ребята из охраны, следовавшей за нами, из машины еле-еле вылезли. А Жуков тут же с ходу за дело. Обстановка не позволяла медлить. Заслушал невеселый доклад Конева и стал командовать, каким частям что делать, где обороняться, где контратаковать. Через несколько дней выправилось положение, остановили немцев.

А вот что пишет Жуков в своей книге:

«В самый разгар ожесточенных сражений я прибыл на командный пункт И. С. Конева, который находился в четырех километрах от поля битвы...

К исходу 24 октября на ряде участков наши войска вынуждены были отойти на расстояние 10 километров, а затем, не удержавшись, еще километров на 25...»

Вот теперь сравните, о чем Конев доложил Верховному и что происходило до этого в действительности.

Жуков сделал все, чтобы остановить «драп» по 10— 25 километров в день, он привлек сюда авиацию, которая была в его распоряжении, своими находчивыми приказами организовал отражение контрудара противника, а затем и прочную оборону на реке Ингулец. Разумеется, все приказы отдавал командующий фронтом Конев, но почему-то к до прибытия Жукова у него такие нужные приказы не возникали.

В докладе Конева Верховному сказана правда: войска «дрались хорошо», «создали большой стратегический плацдарм», «четыре месяца в боях» и так далее. Но правду надо писать всю, а не только ту, которая выгодна себе. Поэтому читатели, наверное, не посчитают обидным для Конева мое напоминание песенки о «маркизе».


* * *

Чтобы не складывалось у читателей впечатление, что у Жукова все шло без сучка и задоринки и никаких огрехов он не допускал, приведу два боевых эпизода, которые не украшают его полководческую биографию, но поскольку они, как говорится, имели место, умолчать о них я не считаю возможным. Тем более что сам Георгий Константинович (как и Конев) в мемуарах не упоминает об этих промашках. (Человеку свойственны слабости, даже если у него на плечах маршальские погоны.)

Первая неудача произошла в самом начале броска к Днепру. Жуков вместе с командующим фронтом Ватутиным решили для быстрого захвата плацдарма на правом берегу Днепра выбросить воздушный десант — две бригады. Им ставилась задача (явно непосильная!) — захватить плацдарм около 100 километров по фронту и 25 в глубину.

В ночь на 24 сентября была выброшена одна бригада полностью и часть второй. Из-за плохой подготовки десант приземлился не компактно, а рассеялся по большой площади, многие опускались на колонны немцев, движущиеся по дорогам, стали легкой добычей гитлеровцев. Из-за того, что часть летчиков потеряла ориентировку, некоторые подразделения приземлялись в расположении своих войск, а многие падали в воду Днепра.

Разумеется, нельзя всю вину за эту неудачу возлагать на Жукова, ориентировку потеряли летчики и командиры более низкого звена, но неудача есть неудача, и Жукову и Ватутину влетело за нее в специальном приказе:

«Выброска массового десанта в ночное время свидетельствует о неграмотности организаторов этого дела, ибо, как показывает опыт, выброска массового ночного десанта даже на своей территории сопряжена с большими трудностями...»

Другая неудача связана с первым наступлением с Букринского плацдарма с целью овладеть Киевом. Жуков поспешил, надеялся, что противник не успел закрепиться на правом берегу, недооценил трудной местности, здесь Днепр имел несколько ответвлений и параллельные старые русла.

Неудачное наступление, потери очень разгневали Верховного, последовал еще один приказ:

«1. Ставка Верховного Главнокомандования указывает, что неудача наступления на Букринском плацдарме произошла потому, что не были своевременно учтены условия местности, затрудняющие здесь наступательные действия войск, особенно танковой армии...»

Далее следовал прямой упрек представителю Ставки Жукову и командующему Воронежского фронта Ватутину. И что особенно задевало самолюбие Григория Константиновича, Верховный ставил в пример успешные действия командующего Степным фронтом И. С. Конева.

Как уже рассказано выше, Жуков реабилитировал себя тем, что провел сложную перегруппировку на Лютежский плацдарм и вскоре Киев был освобожден.


* * *

Ну а теперь пора нам вернуться на правый берег Днепра, где продолжаются сражения на больших уже стратегических плацдармах.

О том, в каком напряжении работал Жуков, мне кажется, хорошо рассказывает шофер Бучин:

— Только наладил дело маршал у Конева под Кировоградом, а тут опять по радио срочное сообщение: у Ватутина беда, надо побыстрее туда возвращаться. На этот раз Жуков полетел на самолете, а мы те же 500 километров своими задницами отстукали. — Бучин засмеялся. — Пока он Коневу помогал, немцы со стороны Житомира ударили, хотели Киев отбить. Но не те времена, у Жукова в распоряжении были аж две танковые армии — первая и вторая. Как долбанули, более ста километров гнали фрицев и вернулись на подступы к Житомиру, Бердичеву и Белой Церкви. А тут очередной вызов в Москву. Полетели. Я почти всегда летал с маршалом, в Москве на аэродроме садился в наш «паккард», который пригоняли из гаража, и в Москве я возил Жукова по всем делам...

В этот приезд Жуков встретился в Москве с Василевским, который координировал действия 3-го и 4-го Украинских фронтов. Подвели итоги боев за лето 1943 года.

Жуков отметил: «Александр Михайлович выглядел усталым. Ему, как и мне, пришлось начиная с апреля почти непрерывно находиться в движении — то в полетах, то в поездках по фронтовым дорогам».

Наверное, у Жукова еще не прошли боли в теле от 500-километрового броска к Коневу, поэтому в первую очередь говорит не о фронтовой нервотрепке, а о дорогах, много пришлось ездить с апреля по декабрь в таких колоссальных сражениях!

«Обстановка в это время была довольно сложная, напряженная и изобиловала чрезвычайно острыми сменами больших успехов и досадных неудач. Все это, вместе взятое, плюс систематическое недосыпание, физическое и умственное перенапряжение особенно сказывались тогда, когда мы оказывались в Москве в тиши кабинетов, где неслышно было ни налетов авиации, ни артиллерийских обстрелов, ни тревожных докладов с опасных участков фронтов».

Не могу полностью согласиться с этим замечанием Жукова. Разрядка наступала в смысле тишины и смертельной опасности, но что касается нервного напряжения, то в кабинете Сталина оно едва ли снижалось. Здесь решались такие сложнейшие вопросы, что «мозгами шевелить» приходилось не менее энергично, чем на фронте.

На декабрьском совещании присутствовали почти все члены Государственного Комитета Обороны и многие руководители министерств, оборонных предприятий и крупные «хозяйственники». По вопросам экономики и военной промышленности сделал доклад Вознесенский. Сталин недавно возвратился с Тегеранской конференции, он коснулся вопросов международного порядка и об обещании союзников открыть второй фронт к 1 мая 1944 года, проинформировал о договоренности с руководителями союзных государств на послевоенное сотрудничество и о том, что обещал объявить войну Японии после разгрома Германии. Сталин подвел также итоги боевых действий 43-го года, сказав, что именно в этом году наши войска освободили больше половины территории, захваченной гитлеровцами в предыдущие два года войны. В ходе этих боев были полностью уничтожены 56 дивизий противника и 162 дивизии понесли потери, которые потребуют больших усилий и средств для их восстановления. Было уничтожено 7 тысяч танков противника, более 14 тысяч самолетов и 50 тысяч орудий и минометов. Наши же возможности за этот год возросли: наряду с боевыми действиями и теми потерями, которые мы несли на фронте, было сформировано 78 новых дивизий, 5 танковых армий, 37 танковых и механизированных корпусов, 80 отдельных танковых бригад, 149 отдельных танковых и самоходных артиллерийских полков, 6 артиллерийских корпусов, 26 артиллерийских дивизий, 7 гвардейских реактивных минометных дивизий и много других вспомогательных частей.

Жуков с большим удовлетворением слушал итоги, подводимые Сталиным, радовался, что в целом все-таки, несмотря на неудачи первого года войны, наше руководство смогло преодолеть почти катастрофический кризис. Как показал опыт на Западе — ни одно государство не выдержало даже более слабых ударов и рухнуло под натиском гитлеровских полчищ. А мы вот выдержали. И не только выдержали, а благодаря самоотверженному, предельному напряжению советских людей на фронте и в тылу разгромили столько сил врага, да еще и создали новые резервы для окончательного изгнания оккупантов с нашей земли.

Расширилось и даже в несколько раз увеличилось по количеству и по активности партизанское движение в тылу врага, действиями которых руководила та же Ставка, через штаб партизанского движения. Ширилась освободительная борьба в странах Европы. Поражения, которые гитлеровская армия потерпела на Восточном фронте в России, конечно же подорвали ее престиж и породили надежды на скорое освобождение у многих народов Европы.

Сталин изложил перемены в международных делах. Союзники высадились в Италии и вывели ее из войны. Растет сопротивление немцам во Франции, Югославии, Чехословакии. В самой Германии подходят к концу людские резервы, не хватает сырья для промышленности. Зреет понимание неизбежного поражения в войне. У нас, наоборот, появилась твердая уверенность в победе. Командные кадры армии и солдаты приобрели прекрасный опыт и умело ведут боевые действия, от растерянности первого года войны не осталось и следа.

Сталин сказал:

— Рузвельт на Тегеранской конференции дал твердое слово открыть широкие действия во Франции в 1944 году. Думаю, что он слово сдержит. Ну а если не сдержит, у нас хватит и своих сил добить гитлеровскую Германию...

После заседания Ставки Жуков несколько дней работал вместе с Василевским, корректируя планы на зимнюю кампанию 1944 года. В эти дни Сталин несколько раз приглашал Жукова на обед к себе на дачу в Кунцеве. Застолья эти, по сути дела, были продолжением работы, потому что в ходе их обсуждались предстоящие операции.

Завершив работу в Генштабе, Жуков вылетел для корректирования действий 1-го Украинского (Ватутин) и 2-го Украинского (Конев) фронтов по завершению освобождения Правобережной Украины.

Жуков дарит Коневу маршальские погоны


После захвата стратегических плацдармов на западном берегу Днепра не прекращались крупные сражения. С нашей стороны — по закреплению этого успеха и расширению плацдармов для подготовки исходных рубежей дальнейших наступлений, а с другой стороны — Гитлер надеялся еще восстановить положение на «Восточном валу» по западному берегу Днепра.

Последней надеждой гитлеровского командования, и особенно самого фюрера, был Корсунь-Шевченковский выступ. На этом участке гитлеровские части: 1-я танковая армия и 8-я полевая армия — еще удерживали правый берег Днепра и довольно широкая полоса была в их руках. Две армии, немецкие армии не такие малочисленные по количеству дивизий, как наши, — две армии имели здесь девять пехотных дивизий, одну танковую, одну мотострелковую.

Для нашего командования этот выступ был как кость в горле, он не позволял спокойно развивать наступление дальше на запад в сторону границы, потому что с этого клина гитлеровцы могли в любой момент ударить под основание наших наступающих частей. Например, наступлением с Корсунь-Шевченковского выступа и с юга (там еще находилась целая группа армий вдоль берега Черного моря) могли отсечь крупную группировку или ударом с этого плацдарма на север при взаимодействии с армией «Центр» тоже могли причинить большие неприятности. Для гитлеровцев это был, как говорится, выступ последней надежды. И они действительно (мы об этом поговорим подробнее позже) готовили контрудар с целью восстановления своего «Восточного вала».

Жуков, как представитель Ставки, в это время координировал действия 1-го и 2-го Украинских фронтов. Он Конечно же отлично знал обстановку, соотношения сил и войск. 11 января он доложил Сталину свои соображения и план отсечения, окружения и ликвидации Корсунь-Шевченковской группировки, чтобы она не мешала дальнейшему освобождению Правобережной Украины.

Сталину, Генеральному штабу, да и всей Ставке план Жукова понравился, и уже 12-го числа Сталин сообщил, что этот план утверждается и была готова директива, которая предусматривала: «Нанести два встречных удара под основание Корсунь-Шевченковского выступа, соединениям войск 1-го и 3-го Украинских фронтов в районе Звенигородки поручено окружение и ликвидация этой крупной группировки гитлеровцев».

Жукову предстояло координировать силы двух фронтов, которые имели 27 стрелковых дивизий, 4 танковых, один моторизованный и один кавалерийский корпуса. Надо сказать, что в этом случае наши части превосходили по силе группировку врага, в частности по пехоте — почти в 8 раза, по артиллерии — почти в 2,5 раза и по танкам — в 2,5 раза.

По сути дела, Корсунь-Шевченковская операция была одним из элементов того большого плана, который был обсужден на заседании Ставки и ГКО в начале декабря 1943 года. Тогда главная мысль, заложенная в эти действия, состояла в том, чтобы без паузы, пользуясь своим преимуществом в инициативных действиях, продолжать бить врага, не давая ему возможности закрепиться на рубежах, на которые он отходит, и осуществить перегруппировку для отражения наших ударов.

На этот раз противником Жукова был уже знакомый нам фельдмаршал Манштейн, командующий группой армий «Юг». В эту армию входили 1 -я и 4-я армии и 8-я полевая армия. Две армии — 1-я танковая и 8-я полевая — как раз и находились на этом Корсунь-Шевченковском выступе, который имел по фронту вдоль берега Днепра 120 километров, а в глубину — 130 километров. Вот такая косточка в горле нашего командования. Правее соседом Манштейна был тоже известный нам генерал-фельдмаршал Клейст с группой армий «А», и занимала она позиции от стыка с Манштейном до Черного моря.

Общий замысел нашего командования, утвержденный на совещании Ставки, о котором я уже говорил, заключался в том, чтобы освободить Правобережную Украину силами четырех фронтов и выйти к государственной границе и к Карпатам. Это огромное по пространству и по силам сражение. Фактически от Полесья — на севере и до Черного моря — на юге, от Днепра — на востоке и до Карпат. Сначала надо было расчленить войска противника, находившиеся на этом театре боевых действий, и поочередно их уничтожить. Первую часть этого плана как раз и составляет уничтожение Корсунь-Шевченковского выступа силами 1-го и 2-го Украинских фронтов, действия которых координировал Жуков. А на юге действия 3-го и 4-го Украинских фронтов координировал маршал Василевский.

Операцию по окружению Корсунь-Шевченковской группировки готовили в ходе очень тяжелых боев, которые продолжались непрерывно на Правобережной Украине. Гитлеровцы не только удерживали этот выступ к Днепру, но и на других участках контратаковали очень активно, стремясь вернуть позиции по «Восточному валу». Для того чтобы было понятно, какие напряженные шли здесь бои, я расскажу только об одном направлении — Житомирско-Бердичевском. где участвовало много войск и напряженные действия вылились в целую Житомирско-Бердичевскую операцию. Это все происходило в полосе наступления 1-го Украинского, где в это время находился Жуков и руководил боевыми действиями вместе с командующим фронтом Ватутиным.

Вот всего два эпизода из Житомирско-Бердичевской операции. Когда войска 1-го Украинского фронта пошли в наступление и очень активно продвигались вперед, Манштейн, верный своей тактике, решил прогуляться по тылам этой наступающей группировки, как это у него очень хорошо получилось в битве на Крымском полуострове. Он сосредоточил 46-й танковый корпус в районе Бердичев — Казатин и нанес сильный удар во фланг наступающим войскам 1-го Украинского фронта. Но здесь уже была не та ситуация, что в Крыму. Если в Крыму руководили тремя армиями пассивные, бездарные, растерявшиеся военачальники, то здесь был опытный командующий фронтом Ватутин, не менее опытные командующие армиями, да и Жуков, постоянно державший, как говорится, ситуацию в своих руках. Поэтому к контратакующему корпусу были быстро направлены имевшиеся в руках нашего командования резервы, разгромившие его за очень короткое время. За 6 дней боев гитлеровцы потеряли здесь до 40 тысяч человек убитыми, наши войска захватили 670 танков и штурмовых орудий и более 1380 орудий и минометов. Командир 13-го армейского корпуса, остатки которого были отброшены к Бердичеву, докладывал, что его соединение уже просто не существует: в дивизиях осталось 200—300 человек и из корпуса с трудом можно будет собрать лишь один полк. Но не таким был Манштейн, чтобы смириться с этим частным поражением. Он быстро сосредоточил сильную ударную группировку в направлении Умани и Винницы и нанес здесь удар опять во фланг нашим войскам.

А вот как Манштейн пишет об этом эпизоде: «46-й танковый корпус снова был высвобожден с участка армии, обращенного фронтом па север. Тщательно маскируясь, предпринимая ложные маневры, передвигаясь только ночью, он выдвинулся на открытый западный фланг стоявший севернее Житомира 60-й армии противника. Последовавший затем внезапный удар вынудил армию к отходу на восток. Ее соединениям были нанесены большие потери. Непосредственно вслед за этим корпус нанес еще один удар по сосредоточившейся юго-восточнее Коростыня группировке противника, в результате которого были разбиты по меньшей мере 3 механизированных корпуса. Таким образом, в конце концов удалось не только частично разбить войска, накапливавшиеся для нового наступления на участке впереди Днепра, но и взять под контроль район перед левым флангом 4-й танковой армии».

Вот в ходе таких напряженных боев и осуществляя крупные частные операции, Жуков готовил контрнаступление двух Украинских фронтов по освобождению Правобережной Украины.

24 января началось наступление, которое вошло в историю войн как Корсунь-Шевченковская операция. Первым перешел в наступление 2-й Украинский фронт Конева, нанося главный удар в направлении Звенигородки. 1-й Украинский фронт перешел в атаку на сутки позже. Именно здесь на наблюдательном пункте Ватутина находился Жуков.

Ход боевых действий в первые дни в книге «История второй мировой войны», которую я уже цитировал, описывается опять-таки очень благостно: «С 27 января противник предпринял яростные контратаки на флангах наступавших советских войск, пытаясь отразить вырвавшиеся вперед подвижные соединения 6-й гвардейской и 6-й танковой армий от основных сил и ликвидировать прорыв. Однако командование 1-го и 2-го Украинского фронтов, быстро подтянув к флангам артиллерийские и танковые части и соединения, при поддержке авиации, отбило контратаки противника. Ударные группировки обоих фронтов продолжали наступление и 28 января соединились в районе Звенигородки, отрезав пути отхода фашистским войскам, которые оборонялись внутри Каневского выступа». Немного по-другому об этом говорится в воспоминаниях Жукова: «27 января противник, стремясь ликвидировать прорыв, организовал против частей 2-го Украинского фронта контрудар с целью закрыть образовавшуюся брешь... и это ему частично удалось».

Несколько по-иному описывает ход событий генерал Конев (в то время — командующий 2-м Украинским фронтом): «Одновременный удар по нашим флангам был, видимо, рассчитан на то, чтобы ликвидировать прорыв в обороне и отрезать от основных сил фронта наши танковые части, достигшие к этому времени района Шпола. На всем участке прорыва развернулись ожесточенные бои. ...Бои носили ожесточенный характер. Некоторые населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. ...Ввод в бой 2-го эшелона (18-й танковый корпус) помог быстро расчистить прорыв, обеспечить наши фланги и продолжать наступление в направлении Звенигородки. Кроме того, для устранения прорыва противника на флангах мною были введены свежие силы из резерва фронта... В ночь на 28 января было намечено ввести в сражение 5-й гвардейский Донской кавалерийский корпус». Дальше Конев пишет, как героически сражались кавалеристы, и даже проводит такую мысль: «Мы ясно понимали, что современная война — это война моторов. Однако подходили реально к использованию всех сил и средств, имеющихся на фронте... Тем более что конница периода Великой Отечественной войны — не та конница, которая была в Гражданскую войну.

Какая бы ни была конница в современных условиях, но применять ее против танков, как показала практика раньше, так и в этом случае, дело очень печальное... Несмотря на то что согласно моим распоряжениям действия корпуса были обеспечены поддержкой авиации и дополнительно введенной артиллерией... противнику удалось фланговыми контратаками пехоты и танков... преградить путь кавалерийскому корпусу. Корпус вынужден был спешиться, чтобы сбить заслоны противника. Переоценивая свои возможности, наши кавалеристы часто пытались решить боевую задачу, не слезая с коня. Но современные огневые средства противника не всегда позволяли это сделать.

Не случайно начавшийся 29 января ввод в бой, в прорыв кавалерийского корпуса продолжался два дня... Надо сказать, что повозились с этим корпусом мы тогда немало».

Вот так все-таки корпус был брошен против механизированных частей Манштейна, которые, кстати, умели воевать не только с кавалеристами, а даже против механизированных наших частей. И конечно же этому корпусу пришлось очень и очень тяжело. Конев пытается позолотить пилюлю и вот такой тирадой завершает, на мой взгляд, все-таки печальный эпизод: «Донские казаки в этой сложной и трудной операции не посрамили свою былую славу «донцов-молодцов» и внесли в историю Великой Отечественной войны еще одну яркую страницу. За это им большое-большое спасибо, а комкору генералу А. Г. Селиванову вечная слава!»

А теперь у нас есть возможность посмотреть на события с другой стороны. Именно об этом эпизоде Манштейн пишет следующее: «Во второй половине января контрудар был нанесен (он имеет в виду контрудар, который он сам организовывал). Правда, небольшое количество имевшихся в нашем распоряжении сил вынудило нас провести в два этапа... (Дальше Манштейн перечисляет части, которые наносили эти контрудары: 3-й танковый корпус, 26-й танковый корпус. 1-я пехотная дивизия, 1б-я артиллерийская дивизия...) В западной части бреши (там, где действовали войска Конева) были окружены и разбиты крупные силы советской 1-й танковой армии. В результате последнего удара — данными относительно первого удара я сейчас не располагаю — противник потерял наряду с 8 тысячами убитыми, только 5 тысяч 500 пленными, 700 танков, свыше 200 орудий и около 500 противотанковых орудий... Однако противнику, безусловно, удалось вывести часть людей из окружения».

Ну, если даже Манштейн преувеличивал некоторые цифры, то все равно из описаний наших командующих и немецкого командования можно вывести некую объективную ситуацию. Она в данном случае не в пользу нашего командования, потому что оно имело превосходящие силы, и допускать такие потери, тем более введением кавалерийского корпуса против танков, это уж никак не говорит в их пользу.

Все же контратакующие части Манштейна были смяты вторыми эшелонами фронтов, наши 1-й и 3-й Украинские 7 фронты соединились и завершили окружение Корсунь-Шевченковской группировки.

Манштейн не только по этому поводу, а вообще о боях после Курского сражения пишет: «Мы, конечно, не ожидали от советской стороны таких больших организаторских способностей, которые она проявила в этом деле, а также развертывания своей военной промышленности. Мы встретили поистине гидру, у которой вместо одной отрубленной головы вырастали две новые».

Здесь было бы уместно напомнить Манштейну высказывания Гитлера и командования немецкой армии начального периода воины, когда они громко кричали на весь мир, что Красная Армия уже уничтожена, что техника ее истреблена, что руководят соединениями и частями бездарные командиры и что вообще война через несколько недель будет победоносно закончена. А вот теперь такое любопытное признание одного из ведущих, я бы сказал, наиболее талантливых полководцев немецкой армии.

Силы нашей армии и производительные мощности промышленности действительно с каждым годом войны не снижались, а, наоборот, увеличивались, что особенно проявилось в боях, о которых мы сейчас говорим.

После того как кольцо окружения замкнулось, дальнейшее уничтожение окруженной группировки, как говорится, было «делом техники». Опытные командующие фронтами Ватутин и Конев и руководивший действиями этих фронтов Жуков уже умели это делать и за короткий срок создали как внешнее кольцо окружения, так и внутреннее, понимая, что противник предпримет все возможности для того, чтобы выручить окруженных ударом не только извне, но изнутри кольца. Кстати, в окружении оказались силы немалые: 10 дивизий и одна бригада, около 80 тысяч солдат и офицеров, 1600 орудий и более 230 танков, было кому и командовать и организовать прорыв: два штаба корпуса, восемь штабов дивизий, да еще и целиком мощная танковая дивизия СС «Викинг».

В своих воспоминаниях Жуков пишет: «В ознаменование прорыва позиций вражеских войск и соединения войск 1-го и 2-го Украинских фронтов в центре города Звенигородки потом был поставлен на пьедестал танк Т-34. Надпись на пьедестале гласит: «Здесь января 28 дня 1944 года было сомкнуто кольцо вокруг гитлеровских оккупантов, окруженных в районе Корсунь-Шевченковский. Экипаж танка 2-го Украинского фронта 155 танковой Краснознаменной Звенигородской бригады Прошина Ивана Ивановича — лейтенант Хохлов Евгений Александрович, механик-водитель Андреев Анатолий Алексеевич, командир башни Зайцев Яков Сергеевич пожали руки танкистам 1-го Украинского фронта. Слава героям Родины!»

Далее Жуков так комментирует эту надпись:

«Хорошо, когда не забываются подвиги героев. Жаль только, что не названы имена танкистов 1-го Украинского фронта. Это надо бы исправить, установив имена тех героев-танкистов 1-го Украинского фронта, которые стремительно прорвались в район Звенигородки...»

Жуков сожалел о том, что незаслуженно забыли его боевых соратников с 1-го Украинского фронта... А что же сказать тогда об очень крупных военачальниках, которые, в своих мемуарах очень пространно описывая Корсунь-Шевченковскую операцию, даже не упоминают имени Жукова?! Этим грешит Конев, который в своих «Записках командующего фронта» на 50-ти страницах в главе «Корсунь-Шевченковский котел» ни разу не упомянул имени Жукова. И даже во втором издании этой книги в 1971 году, когда Жуков простил Ивану Степановичу многие его неблаговидные поступки, все же Конев не внес никаких исправлений в свои мемуары.

Как уже не раз мы убеждались, высший пилотаж в понимании «куда дует ветер» и «куда показывает флюгер» проявили в своих воспоминаниях политработники. Вот передо мной очень толстая книга заместителя начальника Главпура генерал-полковника Калашникова «Испытание огнем». Это уже второе издание (1978 г.). В этой книге Жуков не упоминается ни разу! Но зато на совещании, посвященном подведению итогов форсирования Днепра и боям на плацдарме, Калашников пишет: «С особым вниманием слушал я выступление полковника Л. И. Брежнева... Два дня я провел в гостях у командиров, политработников, сержантов и солдат 16-й армии, у начальника ее политотдела полковника Л. И. Брежнева. Это была действительно полезная встреча, полезный обмен мыслями...»

Ну а начальник Главного политического управления Голиков, за какие-то заслуги возведенный в маршалы, пишет еще более крупно: «На правом берегу Днепра противник возвел мощные укрепления и надеялся отсиживаться за широкой плотной преградой. Все мосты через Днепр гитлеровцы взорвали. Но разве могло что-либо остановить могучий наступательный порыв советских воинов! к Осеняемые победоносным знаменем великого Ленина, ведомые гениальным полководцем Сталиным, советские войны, закаленные в боях, ломали все преграды». Это писалось в 1952 году, еще при жизни Сталина. Ну и о Жукове, разумеется, ни одного слова.

Жуков между тем продолжал руководить действиями войск. Писал ежедневные, кроме телефонных звонков, докладные Верховному Главнокомандующему. Вот одно из них от 9 февраля: «По показаниям пленных за период боев в окружении войска противника понесли большие потери. В настоящее время среди солдат и офицеров чувствуется растерянность, доходящая в некоторых случаях до паники. По данным разведки, окруженный противник сосредоточил главные силы в районе (дальше перечисляется много населенных пунктов).

8 февраля в 15.50 наши парламентеры через командующего Стеблевским боевым участком полковника Фукке вручили ультиматум окруженному противнику.

Парламентеры возвратились и сообщили, что ответ будет дан немецким командованием 9 февраля в 11.00. Подпись: Жуков».

Вот такими будничными делами, как говорится, занимался Жуков. Кроме этого ультиматума было отпечатано много листовок, и они разбрасывались над окруженными частями. Но немцы не сдавались. Гитлер не давал разрешения на капитуляцию, но держал части в окружении до последнего, не разрешая покидать занимаемые позиции, с которых он надеялся как-то восстановить положение на Днепре.

В указанный час немцы, со свойственной им педантичностью, ответили на ультиматум. Командующий окруженной группировкой генерал Штеммерман сообщил, что он отклоняет этот ультиматум и сдаваться они не намерены.

В донесении от 12 февраля Жуков докладывает Верховному Главнокомандующему о том, какие попытки предпринимает противник для деблокации окруженных с внешней стороны и изнутри, какие идут довольно тяжелые бои, и что противнику удалось со стороны внешнего кольца продвинуться до 10 километров навстречу окруженным, и их разделяет сейчас до 12 километров.

Дальше я цитирую из этого донесения несколько строк для того, чтобы читателям было понятно, кто командовал и руководил здесь боевыми действиями и кто об этом забывает:

«Степину (псевдоним Конева) приказал в Леснянске к утру иметь от Ротмистрова две бригады и по реке Гнилой Ткач на участке Леснянка—Мурзинцы занять оборону, и в первую очередь противотанковую.

У Степина: армия Ротмистрова сегодня отразила атаки до 60 танков противника в направлении Звенигородки. Разведкой установлено движение до 40 танков из Капустина на Ёрки...

Степин к утру 12 февраля 16-й танковый корпус передвигает в Михайловку (восточнее Звенигородки) и 29-й танковый корпус из района Княжье—Лозоватка...

Армия Смирнова вела бой за Мирополье, Кошак, Глушки.

Для удобства управления с 12.00 12 февраля 180-я стрелковая дивизия Трофименко передается в состав 2-го Украинского фронта.

Приказал Степину 12.2.44 главными силами армии Коротеева и Смирнова удар нанести с востока на Стеблев в тыл главной группировки окруженного противника, готовящейся для выхода навстречу наступающей танковой группе. Вся ночная авиация фронтов действует в районе Стеблева. Подпись: Жуков».

Утром 12 февраля позвонил Сталин и сказал:

— Конев предлагает передать ему руководство войсками внутреннего фронта по ликвидации Корсунь-Шевченковской группы противника, а руководство войсками на внешнем фронте сосредоточить в руках Ватутина.

— Окончательное уничтожение группы противника, находящегося в котле, дело трех-четырех дней, — ответил Жуков, — передача управления войсками 27-й армии 2-му Украинскому фронту может затянуть ход операции.

— Хорошо, — сказал Сталин. — Пусть Ватутин лично займется операцией 13-й и 6-й армий в районе Ровно — Луцк — Дубно, а вы возьмите на себя ответственность не допустить прорыва ударной группы противника на внешнем фронте района Лисянки.

На этот раз Сталин не посчитался с мнением Жукова, и через несколько часов из Ставки пришла директива, в которой были такие пункты:

«1. Возложить руководство всеми войсками, действующими против Корсуньской группировки противника на командующего 2-м Украинским фронтом с задачей в кратчайший срок уничтожить корсуньскую группировку немцев...

2. Тов. Юрьева (псевдоним Жукова) освободить от наблюдения за ликвидацией Корсуньской группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го Украинских фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лисянки и Звенигородки на соединение Корсуньской группировки противника... Подпись: Сталин, Антонов».

Прочитав эту директиву, Ватутин очень расстроился и обиженно сказал Жукову:

— Товарищ маршал, кому-кому, а вам-то известно, что я, не смыкая глаз несколько суток подряд, напрягал все силы для осуществления Корсунь-Шевченковской операции. Почему же сейчас меня отстраняют и не дают довести эту операцию до конца? Я тоже патриот своего фронта и хочу, чтобы столица нашей родины Москва отсалютовала бойцам 1-го Украинского фронта.

Жуков тоже был, несомненно, удручен таким отношением, но все же сказал Ватутину:

— Николай Федорович, это приказ Верховного, мы с вами солдаты, давайте безоговорочно выполнять приказ.

Фельдмаршал Манштейн уже имел опыт не только ведения крупных наступательных операций, но и по выручке окруженных; под Сталинградом, как известно, он организовал группу «Гот», в которой было 4 танковые дивизии, одна — моторизованная и 9 пехотных дивизий. Но там ему выручить армию Паулюса не удалось. Теперь вот, учтя все свои накопившиеся знания, Манштейн опять пытался вызволить окруженную группировку. На этот раз в его распоряжении был еще более мощный кулак — 6 танковых и 6 пехотных дивизий. Гитлер послал окруженным телеграмму: «Можете положиться на меня как на каменную стену. Вы будете освобождены из котла, а пока держитесь до последнего патрона».

Окруженные действительно действовали очень активно. Им удалось прорваться в район Шендеровка, Новая Буда на участки 27-й армии 1-го Украинского фронта. 12 февраля в полночь Верховный позвонил Коневу. Он был очень раздражен и спросил:

— Как же это вы там допустили прорыв? Мы на весь мир сказали, что в районе Корсунь-Шевченковского окружена группировка противника, а у вас, оказывается, она уходит к своим.

Конев ответил:

— Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Окруженный противник не уйдет. Наш фронт принял меры. Для обеспечения стыка с 1-м Украинским фронтом и для того, чтобы загнать противника обратно в котел, мною в район образовавшегося прорыва врага были выдвинуты войска 5-й гвардейской танковой армии и 5-й кавалерийский корпус. Задачу они выполняют успешно.

— Это вы сделали по своей инициативе? Ведь это за разграничительной линией фронта?

Конев ответил:

— Да, по своей, товарищ Сталин.

— Это очень хорошо, мы посоветуемся в Ставке. Я вам позвоню.

Через некоторое время Сталин действительно позвонил:

— Нельзя ли все войска, действующие против окруженной группировки, и в том числе и 1-го Украинского фронта (27-ю армию), подчинить вам и возложить на вас руководство уничтожением окруженной группировки?

Конев в своих мемуарах пишет, что такого предложения он не ожидал, подумал и после паузы ответил:

— Товарищ Сталин, сейчас очень трудно провести переподчинение 27-й армии 1-го Украинского фронта мне. 27-я армия действует с обратной стороны конца окружения, то есть с противоположной стороны по отношению наших войск, с другого операционного направления. Весь тыл армии и связи ее со штабом 1-го Украинского фронта идут через Белую Церковь и Киев. Поэтому управлять армией мне будет очень трудно, сложно вести связь по окружности всего кольца через Кременчуг — Киев... Армия очень слабая, растянута на широком фронте. Она не сможет удержать окруженного противника, тогда как на ее правом фланге тоже создается угроза танкового удара противника с внешнего фронта окружения на направлении Лисянки...

— Хорошо, мы еще посоветуемся в Ставке с Генеральным штабом и тогда решим...

Дальше Конев пишет, что в своих мемуарах Жуков неправильно говорит о том, что якобы он, Конев, просил переподчинить ему 27-ю армию; весь вышеприведенный разговор, видимо, служит как раз самооправданием Конева.

Как решил Сталин и Ставка, мы уже знаем из отрывков директивы Ставки, приведенной выше.

Внутреннее кольцо постепенно сжималось. С внешней стороны гитлеровские контратакующие группировки истощали свои силы, и в конце концов сложилась такая ситуация, когда стало ясно, что с внешней стороны они не пробьются, и генералу Штеммерману было разрешено пробиваться из окружения своими силами.

В ночь с 16-го на 17 февраля Штеммерман собрал все части, находившиеся в окружении, в район прорыва, построил их в несколько эшелонов, причем впереди шли танки и противотанковая артиллерия, за ними штабы и по флангам обеспечивали еще выход стрелковые части. Всем было приказано оставить вещи, уничтожить ненужные документы и неисправную технику. Выпита была оставшаяся водка, и солдатам разрешено было съесть неприкосновенный запас. В 3 часа ночи плотные колонны (это было уже несколько похоже на римскую фалангу) с очень сильным огнем из всех орудий и автоматов кинулись на прорыв.

Наши части, и в частности Конев, как командующий, которому было поручено уничтожение (лично ему!) окруженной группировки, предпринял все, чтобы не допустить прорыва. Что там творилось, я думаю лучше всего узнать из рассказов очевидцев. Вот показания одного из пленных: «Основная дорога оказалась забитой остановившимся и разбитым транспортом, и двигаться по ней не было возможности. На небольшом участке дороги на Леснянку я увидел огромное количество убитых солдат. Масса обозов запрудила не только дороги, но и поля и не могла двигаться дальше».

Еще один пленный офицер рассказывает: «Из окружения никто не вышел. Все дороги были забиты транспортом, кругом был неимоверный беспорядок. Все смешалось в один поток. Все бежали, и никто не знал, куда он бежит и зачем. На дорогах и вне дорог валялись разбитые машины, орудия, повозки и сотни трупов солдат и офицеров».

В этой неимоверной свалке погиб и командующий окруженной группировкой Штеммерман. Его труп обнаружили и по документам установили, что это именно он. По этому поводу Конев в своих воспоминаниях пишет: «Я разрешил немецким военнопленным похоронить своего генерала с надлежащими почестями по законам военного времени». И еще пишет Конев в своих воспоминаниях: «Мы приняли все меры к тому, чтобы ни один из гитлеровцев не вышел из окружения».

На этот счет есть и другое мнение. Вот что пишет Жуков в своих воспоминаниях:

«Все утро 17 февраля шло ожесточенное сражение по уничтожению прорвавшихся колонн немецких войск, которые в основном были уничтожены и пленены. Лишь части танков и бронетранспортеров с генералами, офицерами и эсэсовцами удалось вырваться из окружения... Как мы и предполагали, 17 февраля с окруженной группировкой все было покончено. По данным 2-го Украинского фронта в плен было взято 16 тысяч человек и боевая техника группировки».

А вот еще одно мнение о финале этого сражения. Конечно, можно понять Манштейна, он не хотел, чтобы в его полководческой биографии был такой печальный конец одной из операций. Может быть, он что-то и преувеличивает, но все же тому, что описывает генерал-фельдмаршал, совсем не верить нельзя. Выглядит это так:

«Можно себе представить, с какими чувствами, надеясь и беспокоясь, мы ожидали в нашем штабном поезде известий о том, удастся ли выход из окружения. В 1 час 25 минут в ночь с 16-го на 17 февраля пришло радостное известие, что первая связь между выходящими из окружения корпусами и передовыми частями 3-го танкового корпуса установлена. Противник, находившийся между ними, был буквально смят. 28 февраля мы узнали, что из котла вышло 30—32 тысячи человек. Так как в нем находилось 6 дивизий и одна бригада при учете низкой численности войск, это составляло большую часть активных штыков. Огромную боль нам причинило то, что большую часть тяжелораненых, выходивших из окружения, не смогли взять с собой. Генерал Штеммерман погиб во время боя.

Таким образом, нам удалось избавить эти 2 корпуса от той судьбы, которая постигла 6-ю армию под Сталинградом.

Конечно, при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и орудий застряла в грязи... Вырвавшиеся из котла дивизии пришлось временно отвести в тыл. Вследствие этого шесть с половиной дивизий из группы армий не принимали участия в боях, что еще более усложняло обстановку. Эта необходимость, однако, далеко отступала перед той радостью, которую доставляло удавшееся спасение, по крайней мере, личного состава обоих корпусов...»

Правильно говорят: больше всего врут на охоте и на войне. Кто здесь говорит правду, кто преуменьшает, кто преувеличивает? Не будем гадать. Но возьмем мнение вроде бы объективного человека, историка, немца к тому же, Курта Тигшельскирха. Вот что он пишет в своей книге «История Второй мировой войны»: «Когда к 15 февраля наступательные силы деблокирующих войск истощились, окруженные корпуса получили приказ пробиваться в южном направлении, откуда навстречу им должен был наступать танковый корпус 1-й танковой армии. Блестяще подготовленный прорыв в ночь с 16-го на 17 февраля не привел, однако, к соединению с наступавшим навстречу корпусом, так как продвижение последнего, и без того медленное из-за плохого состояния грунта, было остановлено противником...» Вот, как говорится, здесь поставлены все точки на «i». Нет никаких оснований подозревать Типпельскирха в каком-то преуменьшении или преувеличении. Но одного все-таки традиционного для немцев фактора и этот вроде бы объективный историк не избежал: обратите внимание, что остановило наступающий навстречу корпус — «плохое состояние грунта». Не то что наши части, авиация, артиллерия громили прорывающихся, а, видите ли, главная причина была, по его мнению, в распутице...

Распутица действительно сыграла определенную роль в этом сражении, поэтому остановлюсь на ней подробнее.

Фельдмаршал Манштейн сетует на распутицу, она одна из причин неудачных действий германских войск: «...при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и орудия застряли в грязи».

Жуков об этом тоже пишет:

«В связи с полной весенней распутицей на Украине это (наступление) было связано с величайшими трудностями. Особенно тяжело было сосредоточить снаряды, мины, бомбы, горючее и продовольствие непосредственно в войсковых частях.

Немецкое командование считало, что советские войска не смогут в таких условиях наступать... На этом необоснованном (их) расчете мы и решили поймать врага... использовать оперативную внезапность...»

Оба полководца, и Жуков и Манштейн, говорят о распутице и грязище, наблюдая ее в бинокли или преодолевая, сидя в легковых машинах. Мне, будучи еще рядовым, пришлось на фронте хлебнуть этого лиха! Солдаты не только «накапливали боеприпасы и продовольствие», но еще шли вперед под огнем пулеметов, разрывами снарядов и бомбежкой самолетов. Они шли по колено в болотной жиже, а при близких разрывах падали в эту грязь и вжимались в нее, давимые инстинктом сохранения жизни. Они вставали и не только шли дальше, а тянули на лямках и веревках за собой противотанковые пушки, зная, что без них танки опрокинут при первой же контратаке. Что такое тянуть орудие по грязи выше колен, знает только тот, кто сам это испытал. Напрягаешься до того, что, кажется, вот-вот лопнут жилы внутри твоего тела. От напряжения не пушка тянется за тобой, а сначала ты сам, ногами своими погрузишься в жижу. И только когда почувствуешь твердую землю, упрешься в нее, да не один, а все вместе — расчет орудия и те, кто ему помогают, упрутся, да с криком, с матом поволокут, только тогда орудие поддастся, поползет вперед. Если лихо потянут, оно проскользит несколько десятков метров. А потом опять, упираешься и рвешь до искр из глаз... Вот так и волокли себя и пушки. Да еще и танки откапывали. Бывало он, могучий, горячий, забуксует, зароется гусеницами до самых подкрылков, вот матушка-пехота быстренько пособит ему, подкопает спереди или сзади, он, сердешный, и выберется из колдобины. Танк бросить нельзя. Впереди пулеметы, они нас всех выстригут, если танки их не подавят. Танк наш спаситель: у него гусеницы — расплющат, у него пушка — сшибет пулемет, как только тот застрекочет, у него свой пулемет — срежет пехоту, если она поднимается в контратаку.

Так что танк лучший друг пехотинца. Он только бы нас до рукопашной довел, а там мы себя покажем. Сколько злости в нас накапливается, пока по этой грязюке ныряем. Вроде бы уж и сил нет, все оставили, преодолевая жидкое, вязкое месиво, но как только замелькали вблизи каски и зеленые мундиры гитлеровцев, внутри будто какие-то дополнительные клапаны раскрываются: тут уж рвется из груди само собой «Ура!» и «За Родину!» и мать и Бога — всех вспомнят! Тут уж нас не остановят ни пули, ни гранаты, что летят нам навстречу из немецкой траншеи. Если русская пехота добралась до бруствера врага — ее никто не остановит, против нас ни одна армия не устоит. Страшен и беспощаден российский солдат в рукопашной, бьет он врага ловко, умело, самозабвенно...

И только потом, закуривая самокрутку, весь в поту, еще не отдышавшись после схватки, оглядится вокруг и с ухмылкой сам же удивится и скажет: «Надо же — чего натворили!»

Вот этого запредельного нечеловеческого умения одолеть распутицу, выкарабкаться из грязищи, хоть она была по самые ноздри, — вот этой способности у немецкого солдата не было. Поэтому мы и брали верх. И Жуков знал о таких качествах своих бойцов, верил в них и поэтому даже внезапность и стратегический успех целого весеннего наступления обосновывал надеждой, что наш брат солдат все выдюжит и не подведет.

Ну а мне — полковому разведчику, по профессии своей еще до того, как пройти через все вышеописанное, полагалось ночами, до начала наступления, не ходить, а ползать по этой грязи то за «языком», то отыскивая слабые места в обороне противника. Тут уж в полном смысле нахлебаешься болотной жижи. Вернешься с задания — свои не узнают: как черт грязный от бровей до подметок.

Вот что мне хотелось добавить для полноты картины к сетованиям Маншгейна на грязь и к использованию Жуковым распутицы как элементу внезапности.

18 февраля столица салютовала победам наших войск под Корсунь-Шевченковским и был опубликован такой приказ:


«Приказ Верховного Главнокомандующего генералу армии Коневу:

Войска 2-го Украинского фронта в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение, 14 дней, 17 февраля завершили операцию по уничтожению 10 дивизий и одной бригады 6-й армии немцев, окруженных в районе Корсунь-Шевченковского.

В ходе этой операции немцы оставили на поле боя убитыми 52 тысячи человек. Сдалось в плен 11 тысяч немецких солдат и офицеров...»


Дальше перечисляются войска и имена генералов, под руководством которых была совершена эта операция и о присвоении частям и соединениям почетных званий. Из Москвы позвонил Коневу Сталин и сказал:

— Поздравляю с успехом. У правительства есть мнение присвоить вам звание Маршала Советского Союза. Как вы на это смотрите? Не возражаете? Можно вас поздравить?

Конев ответил:

— Благодарю, товарищ Сталин.

— Представьте отличившихся командиров к наградам. У нас также есть соображения ввести новое воинское звание — маршал бронетанковых войск. Как ваше мнение на сей счет?

— Позвольте представить к этому новому званию — маршала бронетанковых войск Павла Алексеевича Ротмистрова. Он отличился в этой операции.

— Я — за! И думаю, что мы еще присвоим такое звание товарищу Федоренко, начальнику бронетанковых войск.

Конев в своих воспоминаниях пишет:

«На второй же день самолетом мне доставили маршальские погоны, присланные Маршалом Советского Союза Г. К Жуковым. Это было и внимание, и поздравление, и бесценный подарок».

Те, кто внимательно прочитал эту главу, наверное, несколько удивлены, почему Сталин в своем приказе, как Верховный Главнокомандующий, отмечает только 2-й Украинский фронт и Конева. И окружение и уничтожение Корсунь-Шевченковской группировки вели два фронта: 1-й и 2-й Украинские, и руководил этими фронтами маршал Жуков.

Что можно сказать по поводу приказа Сталина как Верховного Главнокомандующего, оценивающего боевые действия в Корсунь-Шевченковской операции только как заслугу 2-го Украинского фронта под командованием Конева? Можно, конечно, только развести руками, выразив этим непонимание происшедшего. Можно сказать просто русскую поговорку: «Темна вода во облацех», имея в виду, что нам, простым смертным, неведомо, что там творится наверху, и этим объяснить происшедшее. Можно привести еще одну пословицу: «Загадка сия — великая тайна есть». Но все это можно было говорить в то время, когда случилась такая, прямо скажем, несправедливость. Но теперь-то вот прошло много времени, и все загадки и тайны давно уже раскрыты. Можно определенно высказать суждение и по поводу этого поступка Сталина. Я умышленно так подчеркиваю — поступка, единоличного, именно Сталина, потому что, кроме него, никто такого решения принять не мог. Видимо, он сам так задумал. Что же за этим кроется? Что же это за «тайна великая»? Мне кажется, Сталин в какой-то степени, уже на второй год войны, втайне стал завидовать удачливому Жукову, который все операции завершал победно и у него уже складывался большой авторитет. Сталин решил немножко проучить Жукова. Верховный занимался такой «воспитательной» политикой с маршалами, мы уже знаем, не раз, он периодически одергивал или ставил на место крупных военачальников. Вспомните, как он выговаривал Коневу за то, что тот дал возможность прорваться группировке противника из окружения. Может быть, у Сталина был такой же напряженный разговор с Жуковым? Может быть, Жуков не захотел приводить его в своих мемуарах? Мои предположения высказаны непросто так: есть документ, который дает для них основание.

Вот текст телеграммы, которую Сталин послал Жукову по поводу того же случая прорыва части окруженных гитлеровцев.


«Тов. Юрьеву (псевдоним Жукова). Прорыв Корсуньской группировки противника из района Стеблева в направлении Шендеровка произошел потому, что слабая по своему составу 27-я армия не была своевременно усилена. (Тут Сталин прямо упрекает Жукова, что у него так много сил, а он оставил слабую армию без усиления.)

Не было принято решительных мер к выполнению моих указаний об уничтожении в первую очередь Стеблевского выступа противника, откуда, вероятнее всего, можно было ожидать попыток его прорыва... (Здесь, как видим, Сталин упрекает Жукова в прямом невыполнении его указания.)

Сил и средств на левом крыле 1-го Украинского фронта и на правом крыле 2-го Украинского фронта достаточно, чтобы ликвидировать прорыв противника и уничтожить Корсуньскую его группировку... (В этом пункте Сталин еще раз упрекает Жукова в нераспорядительности, сил и средств у него много и на 1-м, и на 2-м Украинском фронтах, координацией которых он занимается.)

12 февраля 1944 года. 16 час. 45 минут. Подпись: Сталин, Антонов».


Не часто, а может быть вообще впервые, Жуков получал такой личный упрек от Верховного. А человек он был очень дисциплинированный, да и самолюбивый тоже, и, наверное, очень переживал, получив такую телеграмму.

Да и в директиве Ставки за подписью того же Сталина и Антонова от 12-го, т.е. того же дня, пункт, касающийся Жукова, был явным продолжением этой строгой телеграммы Верховного. Напомню пункт 2-й в директиве: «Товарища Юрьева освободить от наблюдения за ликвидацией Корсуньской группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го Украинского фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лисянки и Звенигородки на соединение с Корсуньской группировкой противника».

Если еще раз внимательно перечитать этот пункт, он явно содержит своеобразное наказание для Жукова. Он освобождает маршала от руководства всей операцией, ему дают узкое направление — руководить только созданием внешнего окружения этой группировки и не допустить прорыва к ней извне.

А теперь вспомните цитату из мемуаров фельдмаршала Манштейна, где он говорит, что 20—30 тысяч из окружения вырвались, что он эти дивизии посетил, что он их благодарил и отправил на переформирование.

Несомненно, Сталину разведка докладывала о том, что часть сил из окружения вырвалась и что шедший навстречу окруженным 3-й танковый корпус достиг своей цели — соединился с пробивающимися. И в мемуарах Манштейн прямо говорит: «Мы с радостью получили сообщение по радио, что они соединились», и как они торжествовали по этому поводу. Значит, как бы это ни было нам неприятно, Жуков, по сути дела, свою задачу не выполнил. Танковый корпус Манштейна пробился к окруженным и встретил их на пути. Конев получил звание маршала, хотя он свою часть операции тоже не выполнил: группировка противника вырвалась из внутреннего кольца, порученного ему.

Не будем здесь углубляться и на него бросать какую-то тень, я не хочу этого делать. Конев получил звание маршала заслуженно, и до этого у него было много удачных операций, где он проявил себя как полководец.

Но в отношении Жукова и по отношению к войскам 1-го Украинского фронта, которые операцию эту осуществляли, Сталин поступил несправедливо. Все-таки даже при Желании упрекнуть Жукова, несправедливость по отношению к целому фронту не следовало бы допускать. По поводу этого у Жукова в воспоминаниях сказано следующее:

«Столица нашей Родины 18 февраля салютовала войскам 2-го Украинского фронта. А о войсках 1-го Украинского фронта не было сказано ни одного слова. Я думаю, что это была непростительная ошибка Верховного.

Как известно, успех окружения и уничтожения вражеской группировки зависит от действия как внутреннего, так и внешнего фронтов. Оба фронта, возглавляемые Н. Ф. Ватутиным и И. С. Коневым, сражались превосходно».

Жуков не пускается ни в какие рассуждения, касающиеся его лично. Он высказывает обиду за своих товарищей. И это вполне справедливо.

Но война продолжалась, новые благоприятные условия создавались для освобождения всей Правобережной Украины и выхода на границу, поэтому Жуков вылетел в Москву и докладывал свои соображения по дальнейшему ведению боевых действий. Никакой тени обиды не проявил, да и Сталин ничего не сказал по поводу происшедшего.

Проскурово-Черновицкая операция


С 18 по 20 февраля 1944 года Жуков работал в Ставке. Он доложил Сталину свои соображения о дальнейших целесообразных действиях по освобождению Правобережной Украины. Главной в этом замысле была стратегическая, очень важная мысль о решающем ударе в сторону Карпат, выходе к этому горному хребту и рассечение таким образом всего южного участка фронта на востоке пополам, потому что через горный хребет (по понятным причинам) связь и взаимодействие двух изолированных частей фронта будут очень затруднены, да, пожалуй, и невозможны. Таким образом, здесь ситуация складывалась, похожая на ту, которая была задумана гитлеровцами при наступлении на Сталинград. Только с выходом к Карпатам у гитлеровцев складывалась, на мой взгляд, более тяжелая ситуация, потому что мы и за Волгой могли продолжать связь с нашими группировками, хотя и в очень трудных условиях. А здесь, с выходом к горному хребту, изоляция уже наступала реальная и прочная.

Обсудив детально доклад Жукова с Генеральным штабом, Сталин согласился с его предложениями и приказал Жукову вылететь на фронт, опять-таки координировать действия 1-го и 2-го Украинских фронтов при осуществлении задуманных планов.

21 февраля Жуков был уже в штабе 1-го Украинского фронта, рассказал командующему фронтом Ватутину о решении Ставки, и они вместе начали подготовку следующей операции.

Уже начиналась весна. Наступила распутица, и у многих командиров было сомнение: стоит ли начинать крупные операции в таких условиях, потому что трудно будет продвигаться и танкам, и артиллерии, да и вообще всей технике. Не подождать ли немножко? Однако Жуков решил, что, если начать операцию именно в таких неблагоприятных условиях, это будет неожиданностью для противника; надо использовать этот фактор. Да и части противника, потрепанные в предыдущих боях, не будут еще в состоянии полной боевой готовности для отражения нового наступления наших войск. В соответствии с принятыми решениями создавались новые группировки для нанесения ударов, шла отработка взаимодействия между родами войск, в общем, обычная нелегкая работа по подготовке крупной фронтовой операции.

28 февраля Ватутин решил выехать в 60-ю и 13-ю армии, чтобы там отработать вопросы взаимодействия наземных войск с авиацией и еще раз все обговорить с командующими армиями.

Жуков словно предчувствовал беду и не советовал Николаю Федоровичу выезжать. Он говорил: пусть кто-нибудь из заместителей поедет, они в состоянии провести эту работу. Но Ватутин настоял на своем и поехал. После работы в 13-й армии Ватутин с охраной в составе 8 человек, в сопровождении офицеров штаба и члена Военного совета генерал-майора Крайнюкова 29 февраля переезжал в 60-ю армию. В восьмом часу вечера недалеко от селения Милятын на эту небольшую колонну штабных машин было совершено нападение бендеровцев. Они неожиданно из засады обстреляли легковые машины. Охрана начала отбивать нападение, однако в этой перестрелке Ватутин был ранен. Рана вроде была нетяжелая (в бедро выше колена), но пока — суета, пока довезли до ближайшего поселка, Ватутин потерял много крови. Затем его доставили в госпиталь, а оттуда — в Киев. Хирурги долго боролись за жизнь Ватутина, не раз оперировали, пытаясь спасти ему жизнь. Но 15 апреля Ватутин скончался.

Все это время практически фронтом командовал Жуков, а 1 марта пришла директива Ставки, в которой Жуков назначался командующим 1-м Украинским фронтом с возложением на него всей ответственности за успех предстоящей операции фронта. Этой же директивой Жуков освобождался от координации действий со 2-м Украинским фронтом.

1-й Украинский фронт располагал крупными силами. В; нем было: пять общевойсковых армий, три танковых армии и одна воздушная армия.

Противостояли здесь 1-му Украинскому фронту 4-я и 1-я танковые армии под командованием все того же фельдмаршала фон Манштейна. Даже из этого короткого перечисления сил видно, что у Жукова было явное превосходство, и это давало ему возможность не только овладеть инициативой, но и, как говорится, диктовать свою волю.

На направлении главного удара Жуков сосредоточил две армии — 60-ю и 1-ю гвардейскую и для развития их успеха за ними во втором эшелоне, — две танковые армии — 4-ю и 3-ю гвардейские. Одновременно переходили в наступление и другие армии на левом фланге, чтобы не дать возможность противнику маневрировать резервами.

4 марта после мощной артиллерийско-авиационной подготовки войска фронта перешли в наступление. В первый же день успех обозначился на участке 60-й армии, и Жуков немедленно же решил вводить сразу две танковые армии на этом направлении.

Продвигающиеся танковые армии вбивали клин между армиями Манштейна. На юге отсекалась 1-я танковая армия, а на севере — 4-я. Манштейн собирал все возможные резервы, снимал части с других направлений для того, чтобы ликвидировать этот клин и не допустить рассечения своего фронта. Ему удалось создать ударный кулак силой в 9 танковых и 6 пехотных дивизий. И надо сказать, они сделали свое дело. Несмотря на то что в распоряжении Жукова на главном направлении были мощные ударные танковые армии, Манштейну удалось не только остановить наши наступающие части, но и отбросить их на линию севернее Тернополя и Проскурова. Таким образом, Манштейн сохранил коммуникации в своем тылу и связь между своими армиями.

Как это ни прискорбно, Жукову пришлось приостановить наступление своей главной группировки и отдать приказ о переходе к обороне. Эти тяжелые оборонительные бои продолжались больше недели. Только отразив и истощив Манштейна, Жуков вновь решился на продолжение наступательных действий — 21 марта войска фронта вновь двинулись вперед. 24 марта войска с ходу форсировали Днестр и, используя полностью захваченную инициативу, очень быстро продвигались к реке Прут и 29 марта вышли к этой реке, форсировали ее и овладели Черновицами. Вот с овладением Черновицами и произошло то самое рассечение Восточного фронта гитлеровцев на две части, потому что здесь уже находились предгорья Карпат. 1-я танковая армия Манштейна осталась на южном участке, а 4-я танковая армия — на северном.

К этому времени подоспел мощный удар 2-го Украинского фронта в направлении Хотина. В этом населенном пункте встретились войска 2-го и 1-го Украинских фронтов. Таким образом, в районе Каменец-Подольска оказались окруженными до двадцати трех дивизий противника, в их составе до десяти танковых. Это был, несомненно, очень крупный успех, и теперь предстояло его довести до конца.

Но в следующей фазе операции фон Манштейн, надо признать, переиграл своего старого противника маршала Жукова. Я говорю об этом, несмотря на то что в целом в Проскурово-Черновицкой операции победу одержал Жуков и она закончилась успешно, но что касается окруженной группировки, то Жуков и его войска не смогли уничтожить эту группировку, хотя в распоряжении Жукова и находилось гораздо больше сил, чем у Манштейна.

Оценивая обстановку и принимая решение по уничтожению 1-й танковой армии, Жуков вполне справедливо предполагал, что она будет прорываться на юг, потому что там были более слабые наши части и еще река Днестр, укрывшись за которой противник мог организовать устойчивую оборону и таким образом избавиться от преследования после окружения. Кстати, немецкое командование, очень многие из него, настаивали именно на этом варианте — на прорыве на юг, как и сам командующий Клейст. Но Манштейн, исходя из своих соображений, избрал, казалось, более трудный путь: он хотел вывести 1-ю танковую армию на запад и таким образом соединить обе армии, которые были в его распоряжении. Он считал, что, если 1-я танковая армия пробьется на юг, все равно она там останется изолированной и в его руках уже не будет того, что называется группой армий «Юг». Для опасения окруженной группировки Манштейн собрал все, что было можно, и бросил на выручку окруженным. С другой стороны, он хорошо организовал и удар навстречу, изнутри. В общем, окруженным частям удалось вырваться, и, как я уже сказал, в данном случае Манштейн переиграл Жукова. Но только в этом частном случае. Сам Жуков пишет в своих воспоминаниях следующее: «Сколько гитлеровцев прорвалось из окружения, ни я, ни штаб фронта точно установить так и не смогли. Назывались разные цифры. Как потом оказалось, вышли из окружения не десятки танков с десантом, как тогда доносили войска, а значительно больше».

Когда мы о вами в очередной раз заглянем в немецкий штаб, я расскажу более детально о том, как Манштейну удалось спасти эту окруженную группировку.

Как небольшое утешение для Жукова и для нас с вами, скажу о том, что другую группировку противника в районе Тернополя войскам Жукова удалось не только окружить, но и полностью ликвидировать.

А в целом, Проскурово-Черновицкая операция была одной из крупных операций Великой Отечественной войны. И она отличается от других тем, что на главном направлении вводилась впервые такая крупная группировка, как три танковые армии.

В целом 1-й Украинский фронт продвинулся до 360 километров, вышел к Карпатам, рассек фронт. Задачу, поставленную Ставкой, полностью выполнил. Что же касается эпизода, когда из окружения все-таки вырвалась часть гитлеровцев, то в вину Жукову Ставка, это не поставила, потому что при планировании операции, собственно, не ставилась задача по окружению и уничтожению такой крупной группировки. Все, что предусматривалось директивой Ставки, было выполнено. Очередная крупная победа на Восточном фронте была достигнута, и стратегический успех в рассечении Восточного фронта немцев состоялся. Войскам Жукова за эту победу салютовала Москва и были присвоены многим частям почетные наименования Проскуровских, Винницких, Черновицких, Ямпольских, Жмеринских, Чортковских, Залещицких.

Многие участники этой победной операции были награждены персонально. Не обошли в этом случае и Жукова. Он был награжден орденом «Победа». Причем номер его ордена был № 1.

Награждая Жукова этим новым, высочайшим полководческим орденом, можно подумать, что Сталин отмечает полководческие заслуги Жукова не только в Проскуровско-Черновицкой операции, а вообще в сражениях — за Днепр, за Правобережную Украину, но в то же время хочет как-то сгладить осадок, который, несомненно, остался у Жукова, да, может быть, и у Сталина, после того одностороннего приказа, отмечавшего заслуги только Конева.

Нет слов, конечно, великая честь получить этот самый высокий орден, но все же некоторые нюансы, о которых скажу ниже, я считаю необходимым изложить читателям. По статусу высшего ордена «Победа», учрежденного 8 ноября 1948 года, этим полководческим орденом награждаются лица высшего командного состава Вооруженных Сил СССР за успешное осуществление крупных операций в масштабе одного или нескольких фронтов, в результате проведения которых изменилась стратегическая обстановка в пользу Советской Армии.

Теперь представим себе последовательность: как могло происходить награждение Жукова этим орденом? То, что эта мысль возникла у Сталина, я думаю, ни у кого сомнений не вызывает. Верховный Главнокомандующий мог принять такое решение, обсудить его в Ставке, опереться на коллективное мнение, а потом уже сообщить это решение Ставки Верховному Совету, чтобы Калинин оформил награждение соответствующим Указом Президиума Верховного Совета. Может, так все и было. Я, как офицер, который работал в Генеральном штабе немало лет, знаю, что решение высоких начальников конкретно оформляется все-таки каким-то работником Генерального штаба: он пишет соответствующий текст, оформляя указание высшего начальства.

Однако формулировку, за что Жуков награждался этим высоким орденом, видимо, продиктовал сам Сталин. Я предполагаю это потому, что никто другой, кроме него, не мог бы написать такой текст для Указа. Во-первых, потому что эта формулировка не соответствовала статусу об ордене «Победа», а во-вторых, никто бы не осмелился таким вот текстом «оценивать» заслуги маршала Жукова. Вдумайтесь в подлинный текст, который я привожу ниже:


«За умелое выполнение заданий Верховного Главного Командования по руководству боевыми операциями большого масштаба, в результате которых достигнуты выдающиеся успехи в деле разгрома немецко-фашистских захватчиков, наградить орденом «Победа» Маршала Советского Союза Жукова Г. К.


Председатель Президиума Верховного Совета СССР

М. Калинин

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР

А. Горкин 12 апреля 1944 г.»


Таким образом, получается, что Жуков награжден «за выполнение заданий Верховного Главнокомандующего», то есть Сталина, а не за военное искусство, проявленное им лично в крупнейших операциях на фронтах Великой Отечественной войны. Операции задуманы Верховным, а Жуков только «руководил» войсками при их осуществлении.

Жуков ничего не пишет в своих воспоминаниях о том, что Сталин позвонил ему и поздравил с этой высокой наградой. Если вы помните, когда было присвоено звание Маршал Советского Союза Коневу, Сталин позвонил, даже шутил, спрашивал: «Как вы к этому относитесь?», «Согласны ли вы?». В этом случае Сталин не звонил: если бы был звонок, Жуков, конечно, написал бы об этом, потому что все разговоры, которые он вел со Сталиным по телефону, по радио и при встречах, Жуков отражал в своих воспоминаниях дословно.

Может быть, Сталин был очень занят и ему было не до того? Не до поздравлений? Может быть, он намеревался при личной встрече высказать Жукову, что полагается говорить в таких случаях? Но в воспоминаниях Жукова на сей счет сказано очень точно:

«Когда я вошел в кабинет Верховного, там уже были А. И. Антонов, командующий бронетанковыми войсками маршал Н. Н. Федоренко и командующий ВВС генерал-полковник А. А. Новиков, а также заместитель Председателя Совета Народных комиссаров В. А. Малышев.

Поздоровавшись, Верховный спросил, был ли я у Николая Михайловича Шверника. Я ответил, что нет.

— Надо зайти и получить орден «Победа».

Я поблагодарил Верховного Главнокомандующего за высокую награду.

— Ну, с чего начнем? — обратился И. В. Сталин к А. И. Антонову.

— Разрешите мне коротко доложить о положении дел на фронтах на 12.00 сегодняшнего дня».

Вот так, никаких добрых слов о той гигантской работе, которую проделал маршал Жуков, никаких слов от себя лично или как от Верховного Главнокомандующего! «Надо зайти и получить орден»... и все!

Обратите внимание еще на такую очень важную подробность: указ о награждении подписан Калининым, а почему же Сталин говорит: «Зайдите к Швернику?» Может быть, Жуков забыл, что тогда Шверник еще не был Председателем Президиума Верховного Совета СССР? Может быть, Сталин что-то спутал? Или Жуков запамятовал?

Никто ничего не путает. И эта деталь продумана Сталиным — не Всероссийский староста, очень уважаемый в то время человек, будет вручать награду, а деятель рангом пониже, Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, который к указу Всесоюзному не имеет отношения. Какие тут заложены «задние мысли» Сталина, я не знаю, но то, что они уже появлялись — сомнений быть не может. Факты говорят сами за себя.

Не думаю, что все это было случайно: у Сталина случайностей почти никогда не бывало. Он рассчитывал, как шахматист, не только на несколько дней или месяцев вперед, но иногда на годы. Конечно же он ценил Жукова за его талант, за его победы и умелое руководство крупнейшими операциями. Сталин всегда с ним советовался, соглашался с его предложениями, и в большинстве случаев мнение Жукова было решающим. Не оценить заслуги Жукова уже было нельзя. Война продолжалась, и, как полководец, он был ему нужен. Но мне кажется, в это время где-то в глубине души Сталин понимал, что известность Жукова в армии, в народе может отразиться на его авторитете. И Жуков, благодаря своей колоссальной популярности, мог бы заслонить его роль в начавшихся победных операциях. Исходя из этих предположений, можно понять и формулировку в указе «за образцовое выполнение заданий Главнокомандующего», а не за полководческое искусство. И прямо скажем, пренебрежительный жест — «Зайдите и получите орден», — тут не только Жукову, а и присутствующим при этом другим военачальникам Сталин показывал кто есть кто, то есть что только он, и никто другой, решает все дела и их судьбы, несмотря на их ранги, звания и высокие служебные посты.

На этот раз Антонов в своем докладе подробно изложил обстановку по всем фронтам и направлениям, особенно о возможных действиях гитлеровских войск в кампании 1944 года. Он не сделал никаких предложений об операциях Советской Армии и, как опытный генштабист, ждал, что эти предложения выскажет Верховный Главнокомандующий. Таким образом, крупные решения на предстоящую летнюю кампанию будут исходить от Сталина и будут зафиксированы как его личные замыслы. Несомненно, Антонов со Сталиным уже говорили на эту тему не раз, да и с другими военачальниками Сталин по этому поводу советовался. Но Сталин почему-то не стал высказывать свою точку зрения, а сначала спросил командующего ВВС Новикова о состоянии Военно-воздушных Сил. Потом предложил маршалу Федоренко доложить о состоянии бронетанковых войск, которые он возглавляет, и только после этого сказал:

— Ну, а теперь послушаем Жукова.

Поскольку на этом совещании впервые (подчеркиваю — впервые!) намечались планы на новые крупнейшие операции в 1944 году, и эти предложения опять-таки высказывал Жуков, я хочу процитировать слова Георгия Константиновича. Делаю это потому, что позднее, после того как будут победно завершены эти операции, спустя много лет опять начнутся разговоры: «кто первым предложил», «кто был автором», опять начнут делить славу. Вот что сказал тогда Жуков:

«Свой доклад я начал с того, что согласился с основными соображениями А. И. Антонова о предполагаемых действиях немецких войск и о тех трудностях, которые они будут испытывать в 1944 году на советско-германском фронте.

Тут И. В. Сталин остановил меня и сказал:

— И не только это. В июне союзники собираются все же осуществить высадку крупных сил во Франции. Спешат наши союзники! Опасаются, как бы сами без их участия не завершили разгром фашистской Германии. Конечно, мы заинтересованы, чтобы немцы начали наконец воевать на два фронта. Это еще больше ухудшит их положение, с которым они не в состоянии будут справиться.

Излагая свои соображения о плане летней кампании 1944 года, я обратил особое внимание Верховного на группировку противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет устойчивость обороны противника на всем его западном стратегическом направлении.

— А как думает Генштаб? — обратился И. В. Сталин к А. И. Антонову.

— Согласен, — ответил тот».

Обратите внимание, что на этот раз, высказывая соображения о крупнейшей операции, которая впоследствии будет названа «Багратион», Жуков предлагал ее как свое личное, хорошо продуманное мнение. Если в Сталинградской операции они с Василевским вдвоем делили этот замысел, и ни Жуков, ни Василевский, каждый на себя одного, не брал авторство, то здесь Жуков докладывает Верховному один, а присутствующие его только слушают. Но Сталин очень считался с мнением Василевского. И если продолжить наши подозрения по поводу того, что Сталин как-то пытался принизить значение Жукова, может быть, поэтому Сталин приказал соединить его по телефону с Василевским. И когда Василевский, находившийся на фронте, доложил, что он слушает, Сталин сказал:

— Здравствуйте. У меня находятся Жуков и Антонов. Вы не могли бы прилететь посоветоваться о плане на лето? А что у вас под Севастополем? Ну, хорошо, оставайтесь, тогда пришлите лично мне свои предложения на летний период.

Пока идет разработка плана будущей операции, мы вернемся немножко назад к тому моменту, когда единоборство двух полководцев — Жукова и Манштейна — находилось в самых напряженных, самых критических, даже не днях, а часах.

На той стороне


Когда части Жукова стали выходить на тылы 1-й танковой армии, Манштейн, понимая, что это может кончиться окружением, попросил ОКХ выделить какие-то силы для того, чтобы воспрепятствовать этому вклинению советских частей. Пришел ответ, что верховное командование не располагает сейчас такими силами, а 1-я танковая армия должна во что бы то ни стало удерживать свой фронт и не отходить. На это Манштейн ответил, что, если не будут предприняты меры против заходящих с тыла советских частей, он даст распоряжение 1-й танковой армии отходить на запад.

Манштейн позвонил генералу Цейтцлеру и объяснил критическое состояние 1-й армии и нереальность приказа, чтобы армия держала прежний фронт. На что начальник генерального штаба ответил: Гитлер не понимает всей серьезности создавшегося положения.

Видимо, все-таки Цейтцлер доложил о своем разговоре с Манштейном, потому что вскоре он позвонил и сказал, что фюрер вызывает Манштейна к себе, в ставку.

Манштейн прилетел из Львова в Бергхоф, в эту красивейшую горную резиденцию Гитлера, и на совещании доложил фюреру о том, что части 1-й танковой армии не в состоянии сдерживать натиск превосходящих сил противника, поскольку сами они понесли очень большие потери. Советские войска вышли уже на ее коммуникации, и .1-й армии грозит окружение. Манштейн предлагал не просто отвести 1-ю танковую армию для соединения с 4-й танковой армией, а повернуть ее на северо-восток, ударить по тем советским частям, которые заходили в ее тыл, и таким образом смять и уничтожить их до того, как армия соединится с 4-й танковой армией. Как бы там ни было, в любом случае 1-я танковая армия не может оставаться неподвижной. Это будет для нее катастрофой. Для того чтобы не только отвести 1-ю танковую армию, но и нанести большой урон советским частям, Манштейн предлагал, чтобы 4-я танковая армия организовала со своей стороны удар навстречу 1-й танковой армии. Но для этого Манштейн просил подкрепления, потому что своих сил в обеих армиях было недостаточно.

На этот доклад Манштейна Гитлер сказал:

— У меня нет возможности выделить вам дополнительные силы для осуществления вашего плана. Мне приходится считаться с возможностью вторжения противника на западе. Я не могу снимать оттуда ни одной дивизии. К тому же еще и очень напряженное положение в Венгрии. По политическим соображениям я и оттуда не могу снять ни одного соединения. В случае отвода 1-й танковой армии на запад ломается вся линия нашего Восточного фронта и мы теряем огромную территорию на юге.

Опровергая предложения Манштейна, Гитлер все больше распалялся и начал упрекать фельдмаршала в том, что он не очень-то умело распоряжался теми пополнениями, которые Гитлер ему постоянно посылал.

Манштейн парировал это тем, что пополнения давались частями и их приходилось немедленно же использовать в боях для решения конкретных задач. Не было возможности накапливать эти мелкие резервы. Если бы хоть раз были даны фюрером хотя бы минимальные, необходимые в тех критических условиях пополнения, то обстановка не сложилась бы так, как сейчас она выглядит.

Гитлер уже кричал:

— Вы всегда хотели только заниматься боевым маневрированием. Осенью вы говорили, что Днепр будет удержан. После того как Днепр вы не удержали, и я скрепя сердце дал согласие отступить за реку и закрепиться на ней, вы уже стали доказывать, что надо отступать дальше. Вы сдали Киев и сдали потом всю Правобережную Украину.

Манштейн защищался:

— Так оно и должно было получиться, по вашему указанию мы удерживали Донбасс, а позже Днепровский район, в то время как все эти силы мы могли бы использовать для удержания именно «Восточного вала».

— По данным воздушной разведки отмечалось, что некоторые ваши части отступали перед отдельными танками противника, бежали от них целые полки. Вместо того чтобы стоять насмерть и держать фронт, вы все время говорили о необходимости отхода на новые позиции.

— Если войска не могут более держаться, то это объясняется их чрезмерной усталостью, истощением их сил, сокращением численности самих соединений и частей. Я неоднократно докладывал о том, что при таких сверхрастянутых фронтах и таком состоянии войск должен наступить момент, когда силы войск будут исчерпаны. Вы не можете обвинить командование группы в мягкости. Мы требовали от командиров соединений стойкости и твердого руководства боями и заменили многих командиров, которые уже, по нашему мнению, утратили боевой дух. А все они между тем были испытанными и храбрыми командирами, которые неоднократно показали свое умение в предыдущих боях, а теперь вот, в связи с такой ситуацией, уже и у них была ослаблена стойкость.

Понимая, что такой напряженный разговор ни к чему хорошему не приведет, а 1-ю армию все-таки спасать надо, Манштейн сказал:

— Приказ о спасении 1-й танковой армии я должен отдать сегодня же. Я повторяю: только встречными ударами 1-й и 4-й армий мы создадим нашу сильную группировку и нанесем большие потери противнику, который уже окружает 1-ю танковую армию.

Гитлер и на этот раз отклонил предложения Манштейна. На сем был объявлен перерыв.

Выйдя из кабинета Гитлера, Манштейн немножко успокоился, сказал генералу Шмундту, адъютанту фюрера:

— Я считаю нецелесообразным для меня в дальнейшем командовать группой армий, если фюрер не примет мои предложения. Я прошу передать ему, чтобы он поручил командование группой армий кому-то другому.

Конечно же адъютант доложил об этом разговоре Гитлеру, и на вечернем заседании фюрер явно смягчился. Он начал разговор так:

— Я обдумал все еще раз, я согласен с вашим планом относительно прорыва 1-й танковой армии на запад. Я также решился скрепя сердце включить в предлагаемую вами ударную группу 4-й танковой армии вновь сформированный на западе танковый корпус СС в составе 9-й и 10-й танковых дивизий СС, а также 100-й горно-стрелковой дивизии из Венгрии.

Гитлер не хотел обострять до разрыва свои отношения с Манштейном: все-таки Манштейн был одним из самых опытных и талантливых полководцев среди фельдмаршалов. На этот раз фюрер настолько хотел снять напряжение, что после такого мирного завершения совещания вышел в приемную вместе с Манштейном и спросил, все ли готово, позаботились ли об обеде для фельдмаршала.

Вернувшись в свой штаб, Манштейн успел отдать все необходимые распоряжения и создать группировки войск для тех самых ударов, которые не позволили Жукову завершить окружение и уничтожение частей немецких армий в районе Каменец-Подольска.

Ну, а в ставке верховного главнокомандующего Гитлера своим чередом шли не только руководство боевыми действиями, но и интриги. В данном случае я имею в виду недоброжелательные, завистливые отношения Геринга и Гиммлера по отношению к Манштейну. Видимо, после того как Гитлер сгладил свой намечавшийся разрыв с Манштейном, эти двое, из высшего руководства рейха, «надули в уши» фюреру о его уступчивости Манштейну, который уже злоупотребляет добротой, фюрера, который ведет себя вызывающе, уже публично прерывает его и заставляет фюрера принимать решения такие, какие ему хочется.

В подтверждение этому — звонок начальника генерального штаба Цейтцлера Манштейну и сообщение о том, что личный самолет Гитлера «Кондор» направлен за ним, за фельдмаршалом, и ему приказано незамедлительно прилететь из Львова в ставку фюрера. Как только самолет приземлился на львовском аэродроме, фельдмаршал Манштейн увидел в нем и фон Клейста: оказывается, сначала самолет залетел за командующим 1-й танковой армии.

Сразу после приземления в Берхтесгадене оба высокопоставленные командующие пришли к генералу Цейтцлеру узнать, что происходит. Начальник генерального штаба конфиденциально им сообщил, что после последней встречи Манштейна и его спора с фюрером Геринг и Гиммлер высказали много нелицеприятного в адрес Манштейна и настроили фюрера на решение расстаться с Манштейном и Клейстом.

Но ожидания неприятного разговора, упреков и обвинений не подтвердились. Фюрер встретил его очень спокойно и внешне радушно. Он вручил ему дополнительную награду к ордену «Рыцарский Крест» — так называемые Мечи, и заявил, что благодарен за все, сделанное Манштейном раньше, но решил передать командование армиями другому генералу.

Гитлер сказал:

— На Востоке прошло время операций крупного масштаба, для которых вы, фельдмаршал, особенно подходили. Здесь важно теперь просто упорно удерживать позиции. Начало этого нового метода управления войсками должно быть связано с новым именем, поэтому я решил сменить командование группой армий и даже его наименование. Я хочу решительно подчеркнуть, чтобы между нами не было никакой тени недоверия, как это было в случае замены фельдмаршала Браухича, например. Я вполне доверяю вам. Я всегда был согласен с вашими решениями и с теми методами, которыми вы осуществляли операции. За минувшие полтора года, которые вы командовали этой группой армий, вы конечно же слишком утомились от тяжелого бремени ответственности и поэтому отдых ваш мне кажется вполне заслуженным. Вы один из способнейших моих полководцев, поэтому я надеюсь использовать вас и в будущем. Но в данное время на Востоке нет таких масштабных задач, на которые вы нужны. Я еще раз заявляю вам, что не должно быть никакой атмосферы недоверия. И я всегда помнил и помню ваши заслуги, когда вы осуществляли победный поход на Запад против Франции и были правы и тогда, осуществив эту победу одним ударом.

Манштейн ответил:

— Мой фюрер, я не могу сказать ничего против принятого вами решения, поскольку оно принимается для улучшения обстановки.

Дальше Манштейн все же не упустил возможности не то чтобы уколоть Гитлера, но подчеркнуть значимость того, что он уже успел сделать.

— Я считаю, что я могу сейчас передать командование группой потому, что уже приняты все решающие меры по спасению 1-й танковой армии. Мною уже отданы все необходимые распоряжения на этот счет. Новому командованию группы остается только довести это дело до конца.

Гитлер сразу же согласился с Манштейном и сказал:

— Командующим будет Модель. Это его уровень. Он будет носиться по всем дивизиям и выжмет из войск все до конца.

На это Манштейн опять ответил с некоторой строптивостью:

— Из дивизий моей группы армий под моим командованием уже давно выжато все, что можно было выжать.

Когда Гитлер пожал на прощание руку Манштейну, он еще раз не упустил возможности его уколоть:

— Желаю вам, мой фюрер, чтобы ваше сегодняшнее решение не оказалось ошибочным.

После Манштейна Гитлер так же мягко расстался с фельдмаршалом фон Клейстом. Когда Манштейн и Клейст покидали кабинет фюрера, туда немедленно были приглашены генерал-полковник Модель и генерал Шернер. Назначив Моделя командующим группой армий «Юг», Гитлер тут же присвоил ему звание фельдмаршала.

Фельдмаршал Манштейн вернулся в штаб группы армий «Юг», попрощался с работниками штаба, командующими и командирами и 3 апреля 1944 года вернулся в Германию.

Так завершилось единоборство на этом участке фронта между фельдмаршалом Манштейном и маршалом Жуковым. После ряда крупных поражений, которые нанес своему сопернику маршал Жуков, фон Манштейн отправлялся в отставку, а Георгий Константинович, наращивая свой боевой опыт и совершенствуя полководческий талант, приступил к подготовке и проведению новых крупнейших стратегических операций.

«Багратион»


В апреле 1944 года линия советско-германского фронта выглядела так. На юге соединения Красной Армии вышли на границу Румынии и уже нацеливали свой удары на Бухарест. Их соседи справа отбросили гитлеровцев от Днепра и подступили к предгорьям Карпат, разрезав немецкий Восточный фронт на две части. На севере, полностью освободив Ленинград от блокады, наши войска вышли к Чудскому озеру, Пскову и Новоржеву. Таким образом, между этими флангами, продвинувшимися далеко на запад, оставался огромный выступ в сторону Москвы. Его называли «Белорусский балкон». Передняя часть этой дуги проходила по линии городов Витебск — Рогачев — Жлобин и находилась не так уж далеко от Москвы.

Гитлеровские части в этом выступе (это была группа армий «Центр», в которую входило более шестидесяти дивизий) преграждали советским войскам путь на запад. И, кроме того, фашистское командование, располагая там хорошо развитой сетью железных и шоссейных дорог, могло быстро маневрировать и бить во фланги наших войск, наступающих южнее и севернее этого выступа. С него же авиация противника наносила бомбовые удары по советским группировкам на севере и на юге. Не исключена еще была и возможность налетов на Москву.

В то же время немецкие войска в этом выступе и сами, благодаря такому положению, находились под угрозой наших фланговых ударов с юга и с севера и, следовательно, под угрозой окружения. Но, для того чтобы осуществить окружение такого масштаба, нужны были огромные силы. Советским войскам для этого надо было разгромить в Прибалтике группу армий «Север», на Украине группу армий «Северная Украина», и только после этого можно было охватить с двух сторон группу армий «Центр».

Еще в конце апреля 1944 года Сталин в присутствии генерала Антонова посоветовался с Жуковым о плане на летнюю кампанию.

Георгий Константинович сказал:

— Особое внимание следует обратить на группировку противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет устойчивость обороны противника на всем его западном стратегическом направлении. Сталин согласился и добавил:

— Надо начинать с юга, с 1-го Украинского фронта, чтобы еще глубже охватить Белорусскую группировку и оттянуть туда резервы противника с центрального направления.

Антонов заметил:

— Лучше начать с севера, затем продолжить на юге, в таком случае противник не сможет осуществлять маневрирование между соседними фронтами. А после этого провести операцию против группы армий «Центр», чтобы освободить Белоруссию.

— Я посоветуюсь еще с Василевским, — сказал Сталин. — Позвоните командующим фронтами, пусть они доложат соображения о действиях фронтов в ближайшее время. А вы, товарищ Жуков, займитесь с Антоновым наметкой плана на летний период. Когда будете готовы, обсудим еще раз.

Через три дня Сталин снова вызвал Жукова и Антонова. План, подготовленный ими, был рассмотрен более детально. Как непосредственную подготовку к операции в Белоруссии решили провести наступление на Карельском перешейке.

И опять Жуков работает в Генеральном штабе вместе с Антоновым.

28 апреля маршалу пришлось вылететь на 1-й Украинский фронт, налаживая здесь дело, Жуков постоянно думал о грандиозной операции в Белоруссии. Как только положение на юге поправилось, маршал позвонил Сталину:

— Я предлагаю передать командование 1-м Украинским фронтом Коневу, чтобы я мог вернуться в Ставку и вплотную заняться подготовкой операции по освобождению Белоруссии.

Сталин ответил:

— Согласен. Возвращайтесь. Но и здесь будете постоянно наблюдать за действиями 1-го Украинского фронта. Потому что после Белорусской будем проводить операцию на 1-м Украинском.

В Москве Жуков встретился с Василевским, и они вместе, опираясь на опыт совместной работы, занялись разработкой Белорусской операции.

Работа происходила в обстановке строгой секретности в ходе боев, которые не прекращались и даже, наоборот, велись с еще большей активностью, чтобы противник не заметил изменений, происходивших в нашем тылу.

Вот что говорит по этому поводу С. М. Штеменко:

«В полном объеме эти планы знали лишь пять человек: заместитель Верховного Главнокомандующего, начальник Генштаба и его первый заместитель, начальник Оперативного управления и один из его заместителей. Всякая переписка на сей счет, а равно и переговоры по телефону или телеграфу категорически запрещались, и за этим осуществлялся строжайший контроль. Оперативные соображения фронтов разрабатывались тоже двумя-тремя лицами, писались обычно от руки и докладывались, как правило, лично командующими».

«Во второй половине апреля, — пишет Штеменко, — в Генеральном штабе свели воедино все соображения по поводу летней кампании. Она представлялась в виде системы крупнейших в истории войн операций на огромном пространстве от Прибалтики до Карпат. К активным действиям надлежало привлечь почти одновременно не менее 5—6 фронтов».

Белоруссии, было дано — по предложению Сталина — название «Багратион». Согласно этому плану намечалось глубокими ударами четырех фронтов разгромить основные силы группы армий «Центр», освободить Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления в западных областях Украины, в Прибалтике, в Восточной Пруссии и в Польше. Замысел этот предстояло осуществить таким образом: одновременными прорывами обороны противника на шести участках расчленить его войска и уничтожить их по частям. При этом мощные группировки 3-го и 1-го Белорусских фронтов, стремительно наступая на флангах, должны сойтись в районе Минска, окружить и ликвидировать войска противника, отброшенные сюда нашими фронтальными ударами.

Так выглядел в общих чертах замысел операции «Багратион».

20 мая Сталин, Жуков, Василевский и Антонов рассмотрели окончательно подготовленный план летней кампании. После этого совещания Сталин приказал вызвать командующих фронтами, которым предстояло осуществлять операцию «Багратион», — Баграмяна, Рокоссовского, Черняховского. Черняховский приболел, поэтому приехал позднее, 25 мая.

На этом заседании произошел случай, о котором много говорили и писали различные военачальники.

При обсуждении плана действий командующего фронтом Рокоссовского маршал предложил нанести два главных удара на правом фланге. Сталину то ли не понравилось это предложение, то ли он хотел подчеркнуть свою власть над маршалами, но он вдруг приказал:

— Товарищ Рокоссовский, выйдите в соседнюю комнату и хорошенько подумайте над своим предложением.

Присутствующие были смущены, но не подавали вида, продолжали обсуждать план.

После возвращения в кабинет Сталина Рокоссовский доложил:

— Мы все тщательно просчитали еще в штабе фронта, и я считаю необходимым наносить два главных удара.

Сталин спокойно сказал:

— Идите и еще раз хорошенько подумайте. Рокоссовский вышел, недоумевая, почему так поступает Верховный.

Возвратясь, он упорно повторил свое ранее принятое решение.

— Настойчивость командующего фронтом, — сказал Сталин, — доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это надежная гарантия успеха.

Напряжение, создавшееся на совещании, было снято. Сталин еще раз показал свою рассудительность... и власть.

О том, что Сталин провел эту «воспитательную игру» умышленно, подтверждает Жуков в своих воспоминаниях:

«Существующая в военных кругах версия о «двух главных ударах» на Белорусском направлении силами 1-го Белорусского фронта, на которых якобы настаивал К. К. Рокоссовский перед Верховным, лишена основания. Оба эти удара, проектируемые фронтом, были предварительно утверждены И. В. Сталиным еще 20 мая по проекту Генштаба, то есть до приезда командующего 1-м Белорусским фронтом в Ставку».

На этом совещании Сталин приказал Жукову взять на себя координацию действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов, а Василевскому 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского.

5 июля 1944 года Жуков прибыл на командный пункт 1-го Белорусского фронта. Предстояла сложная перегруппировка. Для проведения операции «Багратион» надо было перевести в новые районы войска пяти общевойсковых, двух танковых и одной воздушной армии. Кроме того, Ставка передавала фронтам дополнительно 4 общевойсковые, 2 танковые армии, 52 стрелковые и кавалерийские дивизии, 6 отдельных танковых и механизированных корпусов, 33 авиационные дивизии, 2849 орудий и минометов и 210 тысяч человек маршевого пополнения.

Все это надо было подвести скрытно, чтобы противник не заметил и не разгадал намеченный план наступления.

Была проведена работа по дезинформации, создавалось впечатление будто удар готовится на юге, на 1-м Украинском фронте.

Жуков побывал во всех армиях и многих дивизиях, проводил рекогносцировки, увязывал взаимодействия.

14 и 15 июня Рокоссовский вместе с Жуковым провел розыгрыш предстоящей операции, на котором присутствовали все командиры корпусов и дивизий и командующие артиллерией 65-й и 28-й армий.

Затем такая же игра была проведена с командирами соединений 3-й, 48-й, 49-й армий.

В период подготовки операции произошло событие, которое, несомненно, имело огромное значение на поднятие боевого духа в Советской Армии: 6 июня союзники — наконец-то! — начали форсирование Ла-Манша и открыли второй фронт!


* * *

Шестого июня 1944 года англо-американские экспедиционные силы высадились на французской земле, Произошло это за семнадцать дней до начала операции «Багратион».

Я стремился к объективности при описании действий наших врагов, тем более считаю необходимым придерживаться этого намерения, говоря о наших союзниках. То, что англо-американское руководство оттягивало открытие второго фронта, оставляя нас в самые трудные дни войны один на один с мощной гитлеровской армией, — это, как говорится, на их совести. Но люди погибали ради достижения победы над общим врагом, тут надо сказать доброе слово о 122 тысячах погибших солдат и офицеров, из которых 73 тысячи были американцы и 49 тысяч — англичане и канадцы.

Нормандская десантная операция под командованием генерала Д. Эйзенхауэра является самой крупной десантной операцией второй мировой войны, в ней участвовало 2 миллиона 876 тысяч человек, около 7 тысяч кораблей и судов, около 11 тысяч боевых самолетов. Вся эта армада двигалась через пролив Ла-Манш, шириной от 32 до 180 километров. Читатели знакомы с несколькими десантными операциями, описанными в повести, и даже по этим цифрам могут представить масштаб морского, сухопутного и воздушного сражений при высадке во Франции.

Гитлеровскому командованию было известно о подготовке форсирования пролива и о том, что в. июне 1944 года союзники перейдут от слов к делу. Во Франции, Бельгии и Нидерландах находились две гитлеровские группы армий: «Б» и «Г», они подчинялись командованию «Запад» во главе с генерал-фельдмаршалом Г. Рундштедтом. К началу июня 1944 года там оставалось всего 58 немецко-фашистских дивизий, а против Советского Союза действовало 239 дивизий, в том числе 181 германская. Конечно, главные силы фашистов были сосредоточены против нас. Но теперь гитлеровское командование, да и вся фашистская армия, обращенная лицом к нам, почувствовали, как сзади, на западе, начались практические действия, а не только слова.

Следуя своему принципу — искать очевидцев описываемых событий, бывать на местах боев, я не раз летал в Англию, встретился с участниками операции «Оверлорд», причем стремился охватить как можно более широкий круг ее участников: беседовал с адмиралами, генералами, офицерами, рядовыми.

Побывал в Лондоне в ставке Черчилля. Это приспособленный под бомбоубежище подвал под огромным домом, в центре города. Перекрытие укреплено толстым брусом и стволами деревьев (кругляка). Узкие коридоры с этими подпорками. Никаких удобств, общий туалет на всех. Но здесь Черчилль провел больше ста заседаний ставки под бомбежками немцев.

Сохранены рабочие места всех служб и кабинет самого Черчилля — комната № 65а, — в котором стоит большой письменный стол, на нем старомодные телефоны и лампа с зеленым абажуром. В углу кабинета широкая застеленная кровать. В застекленных витринах карты и документы тех дней и (надо отдать должное тонкости английского юмора) в одной из витрин потертый тяжелый пистолет, который Черчилль приобрел еще в дни первой мировой войны (он держал его здесь под подушкой) и рядом с пистолетом большой белый фарфоровый ночной горшок, премьер пользовался им, чтобы не ходить в туалет через длинный коридор.

Все часы в ставке остановлены в час подписания союзниками капитуляции гитлеровцев — 8 мая в 17.00.

На побережье в Портсмуте я побывал в штабе Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами союзников в Западной Европе генерала Эйзенхауэра. Тут по сей день висит огромная во всю стену карта с прикрепленными к ней переносными фишками, обозначающими корабли и место их нахождения в определенное время.

Осмотрел я полевой штабной комплекс фельдмаршала Монтгомери, состоящий из нескольких специально оборудованных автомобилей: кабинет, комната для заседаний, спальный салон с туалетом... Вспомнил свою короткую, но памятную для меня встречу с фельдмаршалом Монтгомери. Знакомство было эпизодическим, — произошло после войны в Москве, когда Монтгомери посетил Академию имени Фрунзе (которую я окончил в 1947 году, защитив диплом на английском языке).

В тот день я занимался в кабинете тактики. Монтгомери в сопровождении маршала Конева и других военачальников знакомился с академией. И вот в кабинете тактики остановился около моего стола. Причина? Рядом висел портрет Конева.

— Конев, это вы? — спросил Монтгомери. Конев улыбнулся:

— Похож?

Я встал, приветствуя военачальников. Монтгомери, обращаясь к переводчику, сказал:

— Спросите у него, чем он занимается.

Стоящий тут же заместитель начальника академии генерал-полковник Боголюбов подсказал Монтгомери:

— А вы сами спросите у него, он хорошо знает английский.

— Да? Вы знаете английский? — обратился Монтгомери ко мне.

— Да, разумеется.

— Чем вы занимаетесь? — продолжал Монтгомери.

— Готовлюсь по тактике на завтра.

— А что будет завтра?

— Завтра я должен принимать решение за командира полка.

— А кто вы по званию?

— Капитан.

— Вы участвовали в боях? Впрочем, я вижу, у вас боевые награды.

Тут в разговор вмешался Конев:

— Он Герой Советского Союза. Видите, у него Золотая Звезда.

Монтгомери пожал мне руку, спросил:

— А где вы изучали английский?

— Здесь, в академии. (О том, что учился три года в Высшей разведывательной школе ГРУ Генштаба, я умолчал.)

— Вы хорошо, говорите по-английски, — прощаясь, сказал Монтгомери. — Желаю вам покомандовать полком не только на занятиях в академии, а настоящим полком.

Монтгомери попал «в яблочко», после работы в Генеральном штабе в течение шести лет я командовал полком с 1957 по 1962 год.

Вернемся в Англию. В Портсмуте, к 40-летию операции «Оверлорд», построен музей «D-Day» (День высадки), в нем, кроме обычных музейных экспонатов, в кинозале демонстрируется хроникальный фильм об операции, а на стене по кругу, опоясывающему весь музей, вывешен гигантский гобелен-аппликация, изображающий главные эпизоды из сражения на море и на суше.

На окраине Лондона я ознакомился с «Имперским военным музеем» (с богатейшим хранилищем документов и библиотекой). Например — в нем я просмотрел поминутный репортаж журналиста Колина Виллса, который шел на одном из кораблей во время форсирования пролива и видел бои при захвате плацдармов.

Побывал я в Британской военной академии. Перед фасадом камень, привезенный из Германии 29 ноября 1958 года. На камне высечена надпись: «Здесь 4 мая 1945 года делегация немецкого главнокомандования подписала безоговорочную капитуляцию перед маршалом Монтгомери всех сухопутных, морских и воздушных сил в Северо-Западной Германии, Дании и Голландии».

Так англичане подчеркивают победу своей армии, еще до подписания американцами и англичанами акта о капитуляции немцев перед союзниками 8 мая 1945 года и до общей капитуляции гитлеровской армии, принятой Жуковым и союзниками 9 мая 1945 года.

Осмотрел я комнаты боевых традиций. В библиотеке академии много советских изданий, подшивки газет «Правда», «Красная Звезда» военных лет и полностью переведенная на английский язык Большая советская энциклопедия. Есть в академии своя церковь. В памятную книгу этой церкви занесены 20 тысяч офицеров, погибших во второй мировой войне. В нее записано не только звание и фамилия, но еще и сражения, в которых офицер участвовал, и его награды.

В небольшом городке на побережье построен специальный Музей морской пехоты — за этим скромным названием стоит величественное здание с богатейшим собранием экспонатов и документов, охватывающих историю морских пехотинцев с первых дней возникновения, когда они ходили на абордажи пиратских кораблей, и до операций второй мировой войны в разных морях и океанах.

Но самым интересным и ценным для меня были встречи с живыми участниками этой операции: адмиралом Герицем (кроме официальной встречи я побывал у него дома, в небольшом уютном городке Солсбери), с генералами Мултоном и Таппом, бригадными генералами Александром Бридином и Джеймсом Хиллом.

Особенно я благодарен Джону Робертсу, директору ассоциации Великобритания — СССР, организатору моей поездки и встреч в Англии, и президенту ассоциации ветеранов операции в Нормандии господину Бариджу, который свел меня с боевыми друзьями, и у нас состоялся хороший, откровенный солдатский разговор.

Все это требует отдельного рассказа, но поскольку уводит от главной темы, я, показав читателям, что немало потрудился, собирая достоверные сведения для этой главы, изложу их лишь в объеме, необходимом для описания операции, открывшей второй фронт.

Наши союзники объясняют задержку в открытии второго фронта тем, что такая операция требовала длительной и серьезной подготовки. В те дни, когда впервые зашел разговор и было дано обещание высадить десант во Франции, в портах Англии не было достаточного количества ни войск, ни кораблей. Накопление, обучение, экипировка необходимых сил заняли немало времени. Сроки высадки не раз назначались и переносились.

Наконец утром 5 июня Верховный Главнокомандующий Эйзенхауэр отдал приказ — начать операцию. Огромная армада двинулась через пролив Ла-Манш к французскому берегу. Замысел операции был таков: высадить морской и воздушный десанты на побережье Северо-Западной Франции, захватить плацдарм и расширить его к двадцатому дню операции до 100 километров по фронту и 100 — 110 километров в глубину.

Для осуществления этой задачи привлекалось 39 дивизий, 12 отдельных бригад, 10 отрядов «командос» и «рейнджерс». По английским данным, в этой операции участвовало: 3,5 миллиона человек (из них 1,5 миллиона американцы), 4126 десантных судов под прикрытием 1213 боевых военных кораблей, 1600 судов различного обеспечения, 3500 катеров и глиссеров. С воздуха вторжение обеспечивало 11 500 самолетов. 2-я американская и 1-я английская воздушно-десантные дивизии высаживались с воздуха.

'Вся эта армада должна была перебросить на материк в первый день 150 000 десантников. Что и было осуществлено в течение 16—17 часов первого дня. Потери в день высадки были небольшие — они не превышали 11 тысяч человек.

На этом побережье союзникам противостояла группа армий «Б» под командованием Роммеля — в составе 38 дивизий. Гитлеровцы ожидали высадку в другом районе у пролива Па-де-Кале и держали там главную группировку, а где высадились союзники, было всего три дивизии.

Против десанта была брошена танковая группа «Запад», но авиация союзников, полностью господствовавшая в воздухе, не допустила танки противника к району высадки.

Бои разгорались по мере продвижения высадившихся войск вглубь территории. Вот здесь были горячие схватки, и солдаты (как они мне рассказывали) сражались смело и самоотверженно.

На квартире председателя ассоциации ветеранов Нормандии господина Бариджа, за «рюмкой чая» в виде хорошего виски, мы поговорили о форсировании Ла-Манша и боях на побережье.

Показали фотографию артиллерийских позиций немцев до начала операции и после бомбардировки этих позиций английской авиацией — сплошные воронки. «Мы из них сделали коктейль!»

К большому сожалению, эти храбрые воины не знали, что в трудные для них дни боев советские войска тоже наступали и отвлекали на себя основные силы гитлеровцев.

— Мы не знали об этом, — сказал Баридж. — Но я не думаю, что это делалось специально. После высадки на берег была такая неразбериха, что мы две недели не получали ни писем, ни газет.

Все участники операции единодушно отмечают доброжелательность и помощь французов в ходе Нормандской операции.

К 25 июля, то есть на двадцатый день, как и намечалось, был создан стратегический плацдарм, крупнейшая десантная операция второй мировой войны завершилась успешно.

Главными ее особенностями были: умело проведенная оперативная маскировка и дезинформация противника, в результате чего гитлеровцы были введены в заблуждение относительно районов и сроков высадки; умелые и согласованные действия крупных сил флота, сухопутных войск и авиации; смелость и уверенность в справедливости своих действий солдат и офицеров в борьбе с гитлеровским фашизмом, принесшим так много бед народам Европы.


* * *

В наших газетных, журнальных публикациях и сообщениях по радио в годы войны и в послевоенные годы утверждалось, что немецкое командование почти не оказывало сопротивления наступающим войскам союзников во Франции. Что вроде бы гитлеровцы все усилия сосредоточили на восточном фронте, а перед союзными войсками на Западе почти открыли фронт, и там шло чуть ли не беспрепятственное продвижение. Это не всегда соответствует действительности. То, что германское командование большую часть вооруженных сил имело на Восточном фронте против советских войск — это верно, но и на Западе в первые месяцы шли напряженные бои, в которых гибли солдаты с обеих сторон. После высадки десантной армии на побережье Франции главнокомандующий союзными войсками Эйзенхауэр организовал первую наступательную операцию. Целью этой операции было окружение группировки немецких войск (довольно крупной, более 20-ти дивизий), сомкнув кольцо в районе города Фалез. Поэтому и операция эта вошла в историю войны под названием «Фалезская операция». Осуществляли этот замысел 1-я и 3-я американские армии, которыми командовал генерал Бредли. Он охватывал группировку немецких войск с юга, а с севера окружение осуществляли английские войска — 2-я английская и 1-я канадская армии — ими командовал генерал Монтгомери. Окружали они 5-ю танковую и 7-ю полевую армии немцев группы армий «Б», которой командовал генерал-фельдмаршал Модель. Кстати, это тот самый Модель, который заменил Манштейна после неудачных боев за удержание фронта на Украине. Гитлер считал — и вполне справедливо — Моделя очень энергичным военачальником; он был способен в самых трудных обстоятельствах выжать из войск все и добиться успеха.

Осуществление плана Эйзенхауэра сначала шло довольно успешно. В фалезском «мешке» оставалось до 20-ти дивизий немцев, но действия союзников, благодаря их неопытности, были очень медленные: они продвигались по 5 километров в сутки, и немцы успели вывести из этого «мешка» большую часть своих дивизий. И все же союзники замкнули кольцо и окружили 8 немецких дивизий. Но опять же, ввиду отсутствия опыта в создании внутреннего и внешнего кольца окружения, они не смогли уничтожить эти окруженные дивизии, немцы контрударом извне прорвали кольцо и помогли выйти своим войскам из окружения. Все же это был первый значительный успех войск союзников: они захватили здесь немало пленных и сумели выйти к реке Сена, с которой развивали дальнейшее наступление в сторону Парижа.

Таким образом, из этого примера видно, что бои здесь шли настоящие, и я приведу еще один пример, показывающий очень драматичные ситуации с обеих сторон. После высадки союзников на побережье и осуществления операции, о которой я сказал выше, командующий группой армий «Б» фельдмаршал Клюге оказался в очень трудном положении. Читатели помнят этого военачальника по боям под Москвой. Это старый противник Жукова, он командовал 4-й армией, которая должна была непосредственно овладеть Москвой после охвата ее танковыми клещами Гудериана и Гёппнера. Но там Жуков одержал верх над этим полководцем и вынудил его к отступлению. Однако Клюге, отступив от Москвы, создал стабильный фронт, организовал прочную оборону и сдержал дальнейшее наше наступление, которое, как мы знаем, было организовано по решению Сталина. Тогда, в оборонительных боях, Клюге показал свое мастерство больше, чем в наступательных операциях. Именно поэтому, когда поступили сведения о скором неминуемом открытии второго фронта, Гитлер перебросил Клюге сюда, как мастера обороны, чтобы он во Франции организовал на побережье отражение десанта союзных войск. Но высадка союзных войск состоялась, да вот еще и первое их наступление развивалось успешно, Клюге не оправдал надежды Гитлера, и он отстранил его от командования группой армий «Б». Фельдмаршал Клюге не пережил такого крушения своей карьеры и написал Гитлеру письмо.


«Мой Фюрер, вчера фельдмаршал Модель вручил мне ваше решение освободить меня от обязанностей командующего войсками на Западе и группой армий «Б»... Меня уже не будет в живых, когда вы получите эти строки... Я не могу принять на себя тяжесть упрека в том, что я предрешил судьбу Западного фронта, применив ошибочную стратегию, но оправдаться у меня нет возможности... Поэтому я сделал из этого соответствующие выводы и добровольно отправляюсь туда, где уже находятся тысячи моих боевых друзей. Я никогда не боялся смерти. Жизнь уже не имеет для меня никакого смысла, к тому же я числюсь в списке военных преступников, которые должны быть преданы суду.

По вопросу о моей виновности разрешите мне сказать следующее...»

Дальше Клюге излагает ход боев, какие он принимал решения и почему так неудачно сложились боевые действия. Общий смысл их сводится к тому, что он неповинен в постигших немецкие войска неудачах. Свое письмо Клюгё завершает гак:

«Я не знаю, сможет ли еще генерал-фельдмаршал Модель, испытанный во всех отношениях военачальник, овладеть обстановкой. Если этого не произойдет и если не принесут успеха ваши давно ожидаемые новые виды оружия, вы, мой Фюрер, должны принять решение прекратить войну. Германский народ перенес уже такие неописуемые страдания, что пора положить им конец.

Есть пути и средства закончить войну и воспрепятствовать в первую очередь тому, чтобы рейх попал в руки большевиков. Проявите же теперь Ваше величие и прекратите безнадежную борьбу, если это необходимо. Я расстаюсь с Вами, мой Фюрер, как человек, который, выполняя свой долг до последнего часа, был Вам ближе, чем Вы, видимо, понимали.


Генерал-фельдмаршал фон Клюге».


Совет Клюге фюреру искать другие пути выхода из войны, чтобы рейх не попал в руки большевиков, несколько запоздал. Гитлер давно уже искал эти пути. Сразу же после того, как было совершено на него покушение и выяснилось, что заговорщики пытались договориться с западными странами о прекращении войны и заключении сепаратного мира, Гитлер поручил Гиммлеру тщательно выявить каналы, по которым заговорщики устанавливали связь с англичанами и американцами. Как это ни странно, но Гитлер заимствовал у заговорщиков их намерения. Он сам читал протоколы допросов заговорщиков, прослушивал пленки, записи и, главным образом, пытался выяснить, как устанавливались контакты с англичанами и американцами. Он прямо поставил задачу Гиммлеру искать контакты с союзниками, и «верный Генрих» попытался напрямую заговорить об этом с государственным секретарем Стеттиниусом. Но тот отказался вести разговоры на эту тему.

Немецкие газеты пугали союзников тем, что Европа может стать «красной», что Советский Союз намерен и имеет возможность захватить всю Европу. Германский посол в Ватикане Вейцзеккер встретился с бывшим американским послом в Берлине Вильсоном и, запугивая его ситуацией, когда Красная Армия займет всю Европу в случае крушения Третьего рейха, убеждал его побыстрее склонить союзников к договоренности с Германией. Он, например, сказал такую фразу: «Германия не может выиграть, но она еще может выбрать своего победителя».

Однако все усилия по многим каналам гитлеровских дипломатов и тайных представителей добиться сепаратного мира на Западе к успеху не привели. Союзники тогда еще были верны ранее подписанным договорам и не соглашались на перемирие с Гитлером в одностороннем порядке. Вот тогда Гитлер пришел к следующему выводу: «Наивно надеяться на успех переговоров в момент тяжелых военных поражений. Переговоры можно вести только с благоприятных военных позиций. Западные державы будут более склонны к миру и согласию, если удастся нанести им военное поражение».

В общем, Гитлер решил проучить союзников, чтобы они стали более сговорчивыми.

Шестнадцатого сентября 1944 года Гитлер пригласил к себе Кейтеля, Йодля, начальника генерального штаба сухопутных войск Гудериана и представителя командования военно-воздушных сил генерала Крейпе. Здесь он изложил свой замысел:

— Я принял решение: будем наступать в Арденнах. — Он показал это направление на карте. — Форсируем Маас — и на Антверпен! После того как мы нанесем этот удар, англичане будут более сговорчивы.

Надо сказать, что намеченный Гитлером план был довольно эффективен и мог принести и стратегическую, и политическую пользу для Германии. Этим ударом с выходом к Северному морю гитлеровцы отрезали бы армию союзников, находящуюся в глубине Франции, захватили бы в Антверпене огромные запасы боеприпасов и другого имущества и окружили бы не менее 25 — 30 британских и американских дивизий. Если учесть, что к тому времени во Франции было 62 дивизии союзников, го потеря почти половины из них, в основном английских дивизий, привела бы, по замыслу немцев, к коренному изменению обстановки в пользу Германии. Да к тому же еще быстрый разгром союзников, по замыслу Гитлера, дал бы возможность немедленно перебросить войска с Запада на Восток, чтобы отразить зимнее наступление русских.

С присущей ему энергией Гитлер отдался осуществлению этой идеи. 12 октября он рассмотрел план наступления в Арденнах, который разработал Йодль. Этим планом предусматривалось нанести удар на 100-километровом участке, где было всего 4 дивизии союзников. А удар наносили по этим четырем дивизиям 5-я и 6-я танковые армии СС. Кейтель предложил назвать эту операцию «Рождественская роза», но Гитлер не согласился и сказал, что к Рождеству все должно быть закончено, и назвал эту операцию «Вахта на Рейне».

К этому времени Гитлеру представили планы частных наступательных операций фельдмаршал Рундштедт и фельдмаршал Модель. Гитлер эти планы не утвердил и вызвал их обоих к себе, чтобы разъяснить, почему он не утверждает их планы.

— Может быть, ваши планы и целесообразны с военной точки зрения, но операция, которую я задумал, носит не столько военный, сколько политический характер. Вспомните о Фридрихе Великом: под Лейтеном и Россбахом он разбил противника, вдвое превосходившего его. Арденны станут моим Россбахом и Лейтеном. И результат этого беспрецедентного исторического события будет вполне определенным: лагерь противников Третьего рейха разлетится на части.

Десятого ноября Гитлер подписал приказ войскам, и в нем тоже подчеркивалась политическая направленность операции. Цель операции: добиться решительного поворота в ходе военных действий на Западе и, возможно, войны в целом.

Чтобы все командиры высоких рангов прониклись идеей фюрера и безоглядно до конца выполнили бы его приказ, фюрер приказал собрать на совещание высший командный состав до командиров дивизий включительно.

Двенадцатого декабря они были собраны в ставку Рундштедта. После недавних событий, связанных с покушением, были предприняты крайние меры предосторожности. У всех военачальников отобрали не только оружие, но и папки, портфели и документы. Почти за каждым генералом сзади стоял и наблюдал офицер-эсэсовец. Как вспоминал командир танковой дивизии Дайерлайн: «Эсэсовская охрана следила за каждым генералом с такой свирепостью, что те боялись даже сунуть руку в карман за носовым платком». В своем двухчасовом выступлении Гитлер сказал, что победа в этой операции повысит моральное состояние немецкого народа и повлияет на общественное мнение в союзных странах. Стабилизация Западного фронта позволит перебросить войска на Восток и там остановить наступление русских.

— В мировой истории еще никогда не было коалиции, составленной из столь инородных элементов и со столь противоположными целями, как коалиция наших врагов... Они уже сейчас день ото дня расходятся в своих целях... Противоречия между ними растут с каждым часом. Если теперь последует пара очень сильных ударов, то можно в любой момент ожидать, что этот искусственно сохраняемый единый фронт рухнет при оглушительных раскатах грома.

Таким образом, политическая направленность этой крупной наступательной операции ставилась во главу угла.

Кроме действия войск, Гитлер предпринял меры и для дезорганизации тыла союзников. Он вызвал знакомого уже читателям по многим другим специальным заданиям эсэсовца Скорцени и поставил ему задачу сформировать специальную бригаду, включить в нее рядовых и офицеров, говорящих по-английски, надеть американскую военную форму, снабдить трофейным оружием и транспортом и, действуя в тылу противника, проводить там диверсионные операции и уничтожать живую силу. И в особенности обратить внимание на то, чтобы захватить мосты через реку Маас — чем и помочь быстрому продвижению своих войск. Кроме того, ставилась задача дезорганизации работы штабов и убийства крупных военных руководителей союзников. И еще предусматривалась высадка парашютного десанта на дорогах в глубине обороны союзников, чтобы не допустить подхода подкрепления к участку прорыва. В частях 6-й танковой армии и среди населения был специально пущен слух, что скоро эти части будут отправлены на Восток. Гитлеру удалось на участке прорыва создать превосходство в людях в 2,5 раза, в танках — в 1,5 раза, в артиллерии — почти в 5 раз.

Шестнадцатого декабря 1944 года этот удар больших надежд и чаяний Гитлера был нанесен. Он был настолько сокрушительный, что один из очевидцев так пишет в своих воспоминаниях: «Не ожидавшая удара 1-я американская армия была буквально сметена со своих плохо укрепленных позиций. Она потеряла все свои запасы горючего и боеприпасы». Одновременно диверсант Скорцени, действуя на трофейных джипах, навели панику и ужас в американских тылах. Американский журналист Ингерсолл пишет: «Вражеские войска хлынули в прорыв, как вода во взорванную плотину. А от них по всем дорогам, ведущим на запад, бежали сломя голову американцы».

Беспечность союзников перед этим наступлением немцев была просто поразительна. В ночь на 16 декабря все легли спать, как обычно. В этот вечер ни один из американских командующих не предполагал крупного немецкого наступления. Командующий 12-й группой армий генерал Бредли собирался на следующее утро отправиться в ставку союзников близ Парижа, чтобы поздравить Эйзенхауэра с присвоением высшего звания в армии США — генерала армии. Вечером 15 декабря командующий английской армией фельдмаршал Монтгомери сказал, что немцы теперь не способны на какое-либо большое наступление, и попросил у Эйзенхауэра разрешение провести рождественский отпуск дома, в Англии.

Нетрудно представить торжество и восторг на германской стороне. Газеты и радио просто захлебывались, описывая потрясающие успехи немецких войск. Гитлер торжествовал, и для того чтобы как-то особо отметить этот стратегический успех, так желанный для него, он ввел новую высшую награду — «Золотые дубовые листья к рыцарскому кресту». И первую такую награду 1 января 1945 года он вручил прославленному ассу Руделю.

Но на этом успехе Гитлер не собирался останавливаться. Он сказал:

— Только наступление может дать нам еще возможность привести войну на Западе к благоприятному повороту.

Он был абсолютно уверен, что теперь союзники уж обязательно станут более сговорчивыми.

И Эйзенхауэр тоже понимал, что наступление в Арденнах — не только законченная операция: «Немцы предпринимают максимальное и решительное усилие с целью достижения победы на Западе в возможно кратчайший срок. Битва в Арденнах является, по моему мнению, только эпизодом, и мы должны ожидать, что противник нанесет удары и в других направлениях».

И вдруг, после таких потрясающих успехов, 8 января Гитлер срочно позвонил командующему Западным фронтом Рундштедту и приказал немедленно отвести войска на исходные позиции. И все соединения, совсем недавно нацеленные для продолжения наступления на Запад, были повернуты в обратном направлении и стали отходить на Восток.

Что же произошло? Для того чтобы выяснить это, нам необходимо вернуться на Восток, на советско-германский фронт.


* * *

С 23 июня по 29 августа 1944 года силами четырех фронтов была осуществлена Белорусская операция, которая способствовала успеху союзников, так как накрепко сковала действия гитлеровского командования, не позволяя ему перебросить на Запад войска для борьбы с Нормандским десантом. Эти две операции вообще хороший пример того, как надо было бы действовать нашим англоамериканским союзникам. Вот так сразу бы навалились на фашистов вместе с нами, и война была бы короче, и потерь было бы меньше. Хотя, конечно, союзники к этому не стремились, как ни горько это сознавать.

В Белорусской операции особенно динамичными и успешными были боевые действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов, ими руководил маршал Жуков. На первом этапе были стремительно проведены две крупные операции войск этих фронтов — Могилевская и Бобруйская, в результате которых Жуков и командующие фронтов — Рокоссовский и Захаров, учинили противнику окружение под Бобруйском.

Обычно операции на окружения совершались путем охвата группировки противника, противостоящей нашим войскам, имея прямое соприкосновение на общей линии фронта. Клещи окружающих войск как бы высекали из противостоящей обороны огромный массив территории с находящимися на ней войсками.

Так было Жуковым осуществлено и окружение на первом этапе Белорусской операции, о котором сказано выше.

Но маршал Жуков к этому времени стал настолько опытным полководцем, что применил совершенно новый, никем ранее не осуществленный вид окружения крупной группировки врага в глубине обороны противника.

Высочайшее полководческое мастерство Жукова проявилось в этой операции в полном блеске.

Как только состоялось окружение частей противника 3-й танковой армии под Витебском, 9-й армии под Бобруйском, Жуков тут же использовал образовавшиеся бреши и стремительно бросил войска 1-го и 2-го Белорусских фронтов в преследование в глубь обороны противника.

И на глубине 200 — 250 километров захлопнул огромную ловушку, окружив под Минском отступающие войска и резервы фельдмаршала Моделя!

(Вот они-то и маршировали позднее по улицам Москвы под конвоем.)

Такого гигантского котла окружения в глубине обороны, в ходе преследования до Жукова еще никто не осуществлял. И вторая Золотая Звезда заблестела на груди полководца за грандиозную Белорусскую операцию вполне заслуженно!

«Багратион» является одной из блестящих операций в смысле военного искусства. В ней показали свое высокое мастерство Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин, его заместитель Г. К. Жуков, талантливые военачальники А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, И. Д. Черняховский, И. X. Баграмян, Г. Ф. Захаров, командующий 1-й армией Войска Польского С. Г. Поплавский, многие генералы, офицеры, сотни тысяч сержантов и солдат. В результате операции «Багратион» была освобождена Белоруссия, не вставшая за долгих три года на колени перед фашистами. Наши войска, продвинувшись на 500—600 километров, вышли на территорию Польши и к границе Восточной Пруссии. В ходе операции было окружено несколько группировок противника, и ни одна из них не вырвалась. 17 дивизий и 3 бригады врага были полностью уничтожены, а 50 дивизий потеряли больше половины своего состава.

Особое задание


Двадцать второго августа Жукову в штаб фронта Конева, где он находился, позвонили из Москвы и передали:

— Верховный Главнокомандующий приказал вам немедленно прибыть в Ставку.

Жуков спросил:

— Не скажете ли, чем объясняется такая срочность?

— Вам предстоит выполнить особое задание Государственного Комитета Обороны. Больше мы пока ничего не знаем.

На следующий день вечером Жуков был уже в Москве и сразу же прибыл к Верховному Главнокомандующему.

Без долгих предварительных объяснений Сталин сказал:

— Вам необходимо срочно вылететь в штаб 3-го Украинского фронта и подготовить войска к войне с Болгарией. Мы уже в ходе Кишиневской операции вплотную подходим к границам, и, поскольку болгарское правительство, несмотря на наши неоднократные предупреждения, нарушает нейтралитет, о котором они официально заявили, и продолжают помогать фашистской Германии, практически сотрудничают с ней, мы вынуждены объявить Болгарии войну. Вам необходимо вместе с Толбухиным подготовить войска 3-го Украинского фронта к проведению операции против болгарской армии. До того как вылететь на фронт, обязательно зайдите к Георгию Димитрову. Он отлично знает обстановку — и общую и то, что происходит внутри страны. Он также вас проинформирует о состоянии болгарской армии и о партизанском движении в этой стране.

Жуков не знал, где находится Коминтерн и служебное помещение Димитрова. В Генеральном штабе ему помогли созвониться с секретариатом Димитрова, и он договорился о встрече. Георгий Димитров встретил Георгия Константиновича очень радушно, с явной симпатией. А сам Димитров произвел на Жукова тоже очень сильное впечатление. Маршал знал его нелегкую историю жизни, о том, что в 1923 году он был приговорен к смертной казни после подавления антифашистского восстания, которое Димитров вместе с Коларовым подняли в те годы. Ну и конечно, Жуков хорошо знал о Лейпцигском процессе, где Димитров бесстрашно выступал против фашистских обвинителей и превратил процесс по обвинению его в поджоге Рейхстага в разоблачение фашистов-фальсификаторов. Тогда благодаря своей исключительной эрудиции, мужеству и находчивости Димитров не только не был осужден «за поджог Рейхстага», но был полностью оправдан и отпущен на свободу.

Георгий Димитров рассказал Жукову следующее:

— Хотя вы и едете на 3-й Украинский фронт с задачей подготовить войска к войне с Болгарией, я думаю, никакой войны наверняка не будет. Болгарский народ с нетерпением ждет подхода Красной Армии, чтобы с ее помощью свергнуть царское правительство Болгарии и установить власть Народно-освободительного фронта. Болгарский народ не будет воевать с советскими войсками, наоборот, по старой, доброй традиции, по славянскому обычаю встретит советских воинов хлебом и солью. Что касается правительственных войск, то вряд ли они рискнут вступить в бой с могучей Красной Армией. По моим данным, почти во всех частях болгарской царской армии проводится большая работа нашими людьми, нашими подпольщиками. В хорах и в лесах — значительные партизанские силы. Они тоже будут вам большими помощниками. Они и сейчас не сидят без дела. Они спускаются с гор и будут поддерживать и вас, и народное восстание.

После короткого разговора с Жуковым Димитров добавил:

— Успехи советских войск оказали большое влияние на усиление народно-освободительного движения в Болгарии. Наша партия возглавляет это движение и взяла твердый курс на вооруженное восстание, которое будет немедленно осуществлено, как только части Красной Армии вступят на нашу землю.

Жуков поблагодарил Димитрова за очень полезную беседу, за то, что он его принял, за то, что состоялся у них такой хороший разговор. Но все же, несмотря на то что Георгий Димитров сказал, что боевых действий не произойдет, Жуков пошел в Генеральный штаб и уточнил здесь, какие ведутся подготовительные мероприятия, какие планируются операции на тот случай, если в Болгарии все же кончится дело миром.

После такой подготовительной работы Жуков прилетел в город Фетешти, где находился штаб 3-го Украинского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин. Здесь же, в штабе фронта, находился маршал Тимошенко. Ему была поручена координация действий 2-го и 3-го Украинских фронтов. Особое задание Жукова, как он понимал, заключалось в какой-то полудипломатической миссии. Если здесь находится представитель Ставки Тимошенко, который координирует боевые действия фронтов, то Жуков был представителем Государственного Комитета Обороны. На тот случай, если все обойдется без боевых действий и удастся обойтись без кровопролития.

Но пока не было еще ясности в обстановке, и Жуков сказал:

— Мы люди военные и, получив задачу от политического руководства, должны ее выполнять с величайшей точностью.

И поэтому он попросил командующего фронтом ознакомить его детально с обстановкой. Толбухин доложил, что в его распоряжении три общевойсковые и 17-я воздушная армии. Ему же подчинен Черноморский флот и Дунайская военная флотилия. Разработана наступательная операция, в которой будут участвовать все три армии и еще 4-й и 7-й гвардейские механизированные корпуса, которые обеспечат быстрое продвижение в западном направлении.

Пятого сентября Советское правительство официально объявило войну Болгарии. А на следующий день Жукову позвонили из Москвы, и Верховный Главнокомандующий отдал приказ, чтобы 3-й Украинский фронт начал военные действия.

Восьмого сентября утром, на которое было намечено начало наступления, Жуков с командующим фронтом находились на наблюдательном пункте. Войска были готовы к наступлению, артиллерия — к проведению артиллерийской подготовки. Однако было какое-то странное, непривычное для Жукова положение. Наблюдая в стереотрубу, в стереобинокль, он не видел на территории Болгарии войск противника. Там передвигались мирные жители, повозки, машины, а воинских частей на переднем крае просто не было. Посоветовавшись с Толбухиным, решили двинуть вперед без артиллерийской подготовки передовые отряды. А затем пошли за ними и основные силы, потому что никакого сопротивления передовые отряды не встретили. И вот поступает первый доклад командующего 57-й армией:

— Мы продвигаемся, не встречая никакого сопротивления, а в глубине нас встретила дивизия болгарской армии, построенная по дороге со знаменами. Встретила нас торжественной музыкой. Как докладывают командиры частей с других направлений — там происходит аналогичная картина. Везде армейские болгарские части стоят в строю и приветствуют наши войска.

Жуков немедленно об этом доложил Сталину. Сталин явно был доволен и сказал:

— Все оружие болгарских войск оставьте при них, пусть они занимаются своими обычными делами и ждут приказа своего правительства.

Всюду части Красной Армии встречало население по-братски, радушно, и, как и предвидел Георгий Димитров, во всех населенных пунктах встречали советских воинов хлебом-солью. Немедленно же спустились партизанские отряды, вышли из лесов руководители подпольного движения, произошло восстание в глубине страны, было свергнуто профашистское правительство и образовано демократическое правительство Отечественного фронта. Это правительство уже официально обратилось к Советскому правительству с предложением немедленно заключить перемирие.

Жуков получил указание из Ставки — немедленно прекратить продвижение наших войск дальше по территории Болгарии. И в 21 час 9 сентября движение наших войск было остановлено, и они расположились гарнизонами.

Это была первая, пожалуй, в практике маршала Жукова бескровная война с обеих сторон. А он, как один из руководителей этой «мирной войны», таким образом, выполнил свою особую миссию блестяще. Антинародный режим в Болгарии был ликвидирован, и вся болгарская армия, благодаря тому, что с ней поступили так благородно, оставили ей оружие, не подвергаясь никаким репрессиям, перешла на сторону нового болгарского правительства.

Жуков вернулся в Москву, где его ждали с нетерпением: на этот раз ему предстояло решать задачу, тоже наполовину связанную с боевыми действиями войск, а наполовину — политического характера.

Для краткости я приведу сообщение ТАСС, в котором изложена суть ситуации, в которой оказалась Варшава к тому времени, когда туда выехал Жуков.

«...В последние дни в зарубежной печати появились сообщения со ссылкой на газеты и радио польского эмигрантского правительства о восстании и боях в Варшаве, начавшихся 1 августа по приказу польских эмигрантов в Лондоне и продолжающихся до сих пор. Газеты и радио польского эмигрантского правительства в Лондоне упоминают при этом, что повстанцы в Варшаве якобы были в контакте с советским командованием, но оно не пришло к ним с необходимой помощью.

ТАСС уполномочен заявить, что эти утверждения и упоминания зарубежной печати являются либо результатом недоразумения, либо проявления клеветы на советское командование. Агентству ТАСС известно, что со стороны польских кругов в Лондоне, ответственных за события в Варшаве, не было предпринято ни одной попытки, чтобы своевременно предупредить и согласовать с советским военным командованием какие-либо выступления в Варшаве. Ввиду этого ответственность за события в Варшаве падает исключительно на польские эмигрантские круги в Лондоне...»

Сталин поручал Жукову выяснить на месте, что там происходит, и разобраться, и доложить, что можно сделать, чтобы помочь восставшим в Варшаве.

Жуков так пишет в своих воспоминаниях:

«По заданию Верховного к Бур-Комаровскому были посланы два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но он не пожелал их принять».

Здесь мне представляется возможность еще раз воспользоваться не только первоисточником, но и рассказом самого исполнителя поручения, о котором говорит Жуков. Дело в том, что одним из офицеров, упомянутых Жуковым, был Иван Колос, в то время капитан, мой старый друг и коллега по работе в разведке. Сегодня он живет в Москве. Недавно мы с ним и другими товарищами «обмыли» очень запоздавшее высокое звание Героя России, которое наконец-то, к празднованию 50-летия Победы, ему было присвоено.

Ваня не раз рассказывал мне об этом сложном и очень ответственном поручении. Кстати, он написал книгу «По заданию Центра». Колос опытный разведчик, всю войну прослужил в разведке, и в этой книге описано много заданий, которые ему пришлось выполнять, в том числе и особое задание, которое давал ему лично командующий фронтов маршал Рокоссовский.

Я набрал номер телефона Ивана Колоса и сказал ему:

— Ваня, я хочу воспользоваться твоим рассказом о восстании в Варшаве и о том, как ты выполнял задание командующего фронтом.

— Ну, что ж, Володя, спасибо за то, что ты меня не забываешь. Расскажи, расскажи, пусть знают, особенно молодежь, как нелегко нам давалась победа.

Выполняя задание командующего, Колос с радистом Димой, ночью, с небольшой высоты спрыгнули с самолета. Летели они на двух так называемых «кукурузниках», потому что каждый берет всего одного пассажира. Прыжок был совершен с небольшой высоты, Ваня говорит, что он раскрыл парашют уже перед самым приземлением. И от этого произошел очень сильный удар о землю. Да, собственно, и не о землю, он упал на развалины, на груду кирпича, обломки какого-то здания. Ударился очень сильно, потерял сознание. Как выяснилось потом, повредил руку и получил небольшое сотрясение мозга. Его нашли повстанцы. Повезло, это были бойцы Армии Людовой: не те, которые действовали по указке из Лондона, а те, которые сотрудничали с нами. Эти отряды возглавлял майор Сэнк. С ним дальше Колос и взаимодействовал. Не буду пересказывать все трудности, которые пришлось пережить Ване Колосу при исполнении задания, скажу только об одном: он сделал все и даже больше того, что ему поручалось. Поддерживая постоянную связь по радио, он сообщал нашему командованию о том, что происходит в Варшаве, и увязывал взаимодействие наших войск с восставшими.

У Жукова не совсем точно сказано, что с офицерами, которые были сброшены в Варшаву, Бур-Комаровский не пожелал встретиться. Официально да, такой встречи не было, но неофициально она состоялась. Вот как об этом рассказывает Иван Колос:

— Не так-то просто было встретиться с руководством представителей из Лондона. Но все же благодаря моей настойчивости я добился этой встречи, и в назначенный день меня принял сначала заместитель Бур-Комаровского генерал Монтер в своем кабинете. И когда мы с ним беседовали, дверь распахнулась, сопровождаемые адъютантом в кабинет вошли два человека в штатском. Генерал Монтер поднялся. Встали и мы. Адъютант подвинул вошедшим два кресла. Они обменялись со мной молчаливым поклоном. Первым опустился в кресло невысокий узкоплечий человек с желтовато-восковым лицом, впалыми щеками, покрытыми сетью глубоких морщин и лихорадочно блестящими глазами. Второй из пришедших накинул поверх пиджака полувоенного покроя просторный плащ. Этот человек был крупнее, довольно тучен и краснолиц. Отодвинув кресло, он уселся подальше от стола, закинул ногу на ногу и с вялым интересом поглядывал на нас сквозь дымчатые очки.

— Мы слушаем вас, — проговорил Монтер, — выжидательно взглянув на меня.

Я коротко изложил наши соображения по освобождению Варшавы.

— С ответом придется подождать, — сказал Монтер, — но моя обязанность напомнить вам, что Советы вступают в какое-то сомнительное отношение с кучкой самозванцев, засевших в Люблине. А это многих настораживает.

— Не знаю, о каких людях говорит пан генерал, волонтеры, а также весьма многие офицеры Армии Краевой относятся к Советам, как и к другим союзникам, с полным доверием. Сейчас речь о совместных усилиях повстанцев, Красной Армии и Войска Польского в освобождении Варшавы.

Человек в очках сердито перебил меня (это был Бур-Комаровский):

— Никакого Войска Польского, кроме того, что сражается здесь, не существует!

Все присутствующие замолчали. Наконец генерал Монтер сказал:

— Считаю разговор исчерпанным. Прошу подождать. Все, кроме адъютанта, вышли из комнаты. Через некоторое время Монтер вернулся и сказал:

— Окончательный ответ получите на днях.

Но так этого «окончательного ответа» так и не последовало, лондонские ставленники продолжали свою сепаратистскую линию. Вскоре они приняли условия капитуляции, которые им предложили гитлеровцы. Всех повстанцев-волонтеров, добровольно сложивших оружие, гитлеровцы согнали в концентрационный лагерь в Пруткове (недалеко от Варшавы), а Бур-Комаровскому был предоставлен самолет, и он вылетел сначала в Швейцарию, а затем в Лондон.

Повстанцы и партизаны, руководимые коммунистами, продолжали сопротивление до последнего, и с ними Иван Колос прошел эту тяжкую эпопею до конца.

Жуков разобрался со всем происходящим и так пишет о своем впечатлении после изучения сложившейся здесь ситуации:

«Мне была непонятна оперативная цель этого наступления, сильно изматывающая наши войска. К. К. Рокоссовский был со мной согласен, но Верховный требовал выхода 47-й армии на Вислу на участке Модлин — Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев».

Через некоторое время, еще раз убедившись, что после тяжелых и неудачных боев части наши обескровлены и никакого успеха они не добьются, Жуков позвонил Сталину и сказал:

— Я прошу вашего разрешения прекратить наступательные бои на участке 1-го Белорусского фронта. Они абсолютно бесперспективны. Прошу вас дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне, чтобы они привели свои части в порядок, получили пополнение и хотя бы немного отдохнули.

Однако Сталину обстановка была известна шире, чем Жукову на фронте. Дело в том, что очень многие газеты и радио на Западе, да и наши союзники даже, подняли шум вокруг неудачного восстания в Варшаве и обвиняли советское командование в пассивности, в том, что оно не только не смогло помочь восставшим, но, учитывая, что восстание это было начато лондонским эмигрантским правительством, якобы советская сторона умышленно не предпринимала активных наступательных действий, чтобы это восстание было гитлеровцами подавлено. По сути дела, Верховное Главнокомандование и лично Сталина обвиняли в предательстве.

Поэтому Сталин так нервничал и требовал от Жукова продолжать наступление и оказать все-таки помощь восставшим. И когда Жуков доложил довольно убедительно (и сделал это неоднократно) о невозможности продолжения' наступления, Сталин очень разгневался и перед тем, как бросить трубку, решил, что по телефону с Жуковым договориться не удастся, приказал:

— Вылетайте завтра в Ставку с Рокоссовским. Поговорим на месте.

В Москве Жукова и Рокоссовского принял не один Сталин, в кабинете находились Антонов, Молотов и Маленков. Сталин очень сухо поздоровался с маршалами и сказал:

— Ну, докладывайте.

Жуков развернул карту и стал излагать ситуацию и свое отношение к происходящему. Здесь мне кажется уместным привести слова Жукова, потому что они отражают его впечатление о происходящем: «Вижу, И. В. Сталин нервничает: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, пристально поглядывая то на меня, то на карту, то на К. К. Рокоссовского. Даже трубку отложил в сторону, что было всегда, когда он начинал терять хладнокровие и был чем-нибудь недоволен.

— Товарищ Жуков, — перебил меня В. М. Молотов, — вы предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение?

— Противник уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, — он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери.

— Вы поддерживаете мнение Жукова? — спросил Сталин Рокоссовского.

— Да, я считаю, надо дать войскам передышку и привести их после длительного напряжения в порядок.

— Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, — сказал Сталин. — Ну, а если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками, артиллерией, сумеет ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой?

— Трудно сказать, товарищ Сталин, — ответил Рокоссовский, — противник тоже сможет усилить это направление.

— А как вы думаете? — спросил Сталин Жукова.

— Считаю, что это наступление нам не даст ничего, кроме жертв. А с оперативной точки зрения нам не особенно нужен район северо-западнее Варшавы. Город нужно брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь — Познань. Сил для этого сейчас на фронте нет, но их следует сосредоточить. Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние фронты на Берлинском направлении.

Сталин, видно, окончательно вышел из себя из-за этой несговорчивости полководца.

— Идите и еще раз проверьте ваши предложения, — сказал он жестко.

Сталин не раз прибегал к этому приему, обращаясь с маршалами как со школьниками, когда они были не согласны с его точкой зрения. Выдворение из комнаты было своеобразной угрозой и явным наказанием.

Но Сталин считал возможным так обращаться даже с прославленными полководцами.

О дальнейшем Жуков пишет так: «Мы с К. К. Рокоссовским вышли в библиотечную комнату и опять разложили карту. Но не успели мы как следует расположиться, как нас снова вызвали в кабинет Верховного.

— Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск, — сказал Верховный, — что касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти.

Очень не любил Верховный, когда с ним не соглашались. Но в этом случае его можно понять. Ему хотелось сиять, сбить накал зарубежных обвинений в том, что Советская Армия не пришла на помощь восставшим в Варшаве, а Жуков, не будучи политиком, не хотел ради не совсем понятных ему политических интересов идти на дальнейшие жертвы и продолжить наступление, которое, как он считал, не принесет успеха. Политические и военные интересы в данном случае не совпадали. Но верх одержал Жуков и тем самым спас десятки тысяч жизней советских солдат и офицеров, не согласившись и твердо отстояв свою точку зрения в этой напряженной дискуссии с Верховным Главнокомандующим. Непросто было, глядя в лицо властолюбивому Верховному и в присутствии трех членов Политбюро, которые тоже наседали на Жукова, отстоять свое мнение и доказать нецелесообразность дальнейших жертв на фронте. Этот случай может быть тоже и своеобразным ответом тем современным обвинителям в газетах, которые говорят, что Жуков проводил операции, не считаясь с потерями, лишь бы добиться успеха. Проще всего в данном случае было бы, как говорится, взять под козырек и угодить Верховному, сказав: «Ваше приказание будет исполнено» — и продолжать наступление... Но Жуков на это не пошел. Жуков не хотел допустить ненужных жертв в этом, по его твердому убеждению, совершенно бесполезном продолжении военных действий.

Сложилась ситуация в отношениях Жукова и Сталина, очень похожая на ту, которая была в 1941 году, когда Сталин за такое же отстаивание Жуковым своей точки зрения снял его с должности начальника Генерального штаба. Причем обстоятельства повторялись даже в деталях. Тогда тоже Сталин сказал Жукову: «Выйдите и подумайте, а мы тут пока будем решать...» Там тоже Жуков только разложил карты, чтобы собраться с мыслями, как его сразу же вернули в кабинет и Сталин ему объявил: «Мы сможем обойтись и без вас» — и освободил его от обязанностей начальника Генштаба, назначил командующим Резервным фронтом и отправил организовывать наступление под Ельней, которое, собственно, и предлагал проводить Жуков.

Теперь время было уже не то. И Сталин был не тот, и Жуков тоже очень изменился, завоевал авторитет в вооруженных силах, да и у самого Сталина. Теперь просто так с ним круто обойтись было нельзя. И Сталин это понимал. Но все же, как бы ни смягчал он эту «размолвку», как бы ни обставлял ее какими-то «декорациями» необходимости перемен, суть дела не изменялась: фактически Сталин после этого разговора Жукова с должности снял. Маршал в воспоминаниях не распространяется в обсуждении этого происшествия. Он просто описывает ход этого разговора и дальнейшие его последствия. Но давайте мы спокойно проанализируем то, что произошло, и я уверен, что мы еще раз увидим проявление и подтверждение на конкретных поступках самовластия Сталина, его очень болезненной амбициозности, с одной стороны, и твердости, и решимости Жукова — с другой.

В то время уже входил в употребление термин «сталинские удары». Позднее в учебниках, исторической литературе прочно укрепилось определение «десять сталинских ударов».

Мы в предыдущих главах отмечали появление у Сталина ревности по отношению к популярности Жукова. С приближением победного завершения войны вполне допустимо тайное намерение Верховного: после многих неудач в первый год войны (несомненно, «подмочивших» его репутацию) подправить свой авторитет более конкретным вмешательством в боевые дела, которые теперь идут так успешно, и это, несомненно, принесет ему славу умелого полководца и лавры победителя.

В подтверждение допустимости такого предположения приведу продолжение разговора Сталина с Жуковым.

— Как вы смотрите на то, чтобы руководство всеми фронтами в дальнейшем передать в руки Ставки? — спросил Сталин.

Обращаю внимание на то, что Сталин не высказывает причины или обстоятельства, требующие более конкретного сосредоточения руководства в его руках. Юридически он и так Верховный Главнокомандующий, практически неограниченный властелин. Зачем ему понадобилось это более детальное вмешательство в боевые дела?

Жуков так ответил на этот вопрос Сталина:

— Да, количество фронтов уменьшилось. Протяжение общего фронта тоже сократилось, руководство фронтами упростилось, и имеется полная возможность управлять фронтами из Ставки.

Вот так, по-деловому, исходя из обшей обстановки, сформулировал Жуков аргументы в пользу намечаемых Сталиным перемен. Если такое обоснование высказал бы сам Сталин, все мои предположения о личных амбициозных чувствах Верховного не стоили бы, как говорится, и ломаного гроша. Но подкрепление моим предположениям дает сам Сталин в продолжении разговора:

— Вы это без обиды говорите?

Значит, Иосиф Виссарионович имел в виду, спрашивая мнение Жукова, не только изменения в стратегическом руководстве, но и личностные: как отнесется Жуков к тому, что Верховный отстраняет его, как представителя Ставки от руководства крупными операциями фронтов и, говоря по-простому, тянет одеяло на себя.

Жуков отвечает со спокойным достоинством:

— А на что же обижаться? Думаю, что мы с Василевским не останемся безработными.

Жуков в ремарке к этим своим словам в «Воспоминаниях...» пишет: «...пошутил я». Но вдумайтесь, какой подтекст в этой «шутке». Разговор идет об «обиде», и Жуков, как человек тактичный и хорошо воспитанный, отвечает обидчику, как принято в таких случаях: мол, что вы, что вы, не беспокойтесь, я не обижаюсь. Значит, обиду Сталин все же наносил. В чем она заключается? В том, что Верховный отстраняет его от больших дел. То, что Жуков это понимает и дает понять собеседнику, что понимает, отчетливо просматривается в его словах: «Думаю... не останемся безработными». Все тут прозрачно высказано: с объявлением этого решения Сталина маршалы Жуков и Василевский уже «безработные», но Жуков надеется, что выйдет из уже состоявшегося положения «безработного».

На этом разговор был прерван. Но Сталин, видимо, обдумал свой ход еще раз, и, посчитав, что элемент обиды все же присутствует, а ссориться с Жуковым он не хотел, потому что по-настоящему уважал и ценил маршала, пригласил его к себе, и «позолотил пилюлю»:

— Вы и впредь останетесь моим заместителем.

Ну, и чтобы окончательно уважить Жукова, Верховный буквально играет на его полководческом самолюбии:

— 1-й Белорусский фронт находится на Берлинском направлении. Мы думаем поставить вас на это направление.

Вот он, «карт-бланш»: я беру все в свои руки, а вам дарю лавры покорителя гитлеровской столицы — Берлина. Для Жукова, как полководца и «военной косточки», до глубины души конечно же такая перспектива лестна, почетна и утешительна.

Этим назначением Сталин себя реабилитировал в глазах военачальников, которые восприняли назначение Жукова как заслуженный закономерный шаг. Кому же брать Берлин как не Жукову? И вот Сталин, вместе со всей армией, любящей и уважающей маршала Жукова, именно ему и оказывает эту высокую честь.

Все восприняли это решение Сталина как еще одно проявление его мудрости. И действительно, в тонкости мышления ему не откажешь: добился, чего хотел — будет завершать войну, возглавляя всю победоносную армию, и конкурента «выдвинул». Да, именно не снял, не обидел, не понизил, а выдвинул на почетное руководство завершающей исторической операцией.

Обиженным оказался один Рокоссовский, который уже предвкушал лавры покорителя Берлина, но, вдруг судьба отвернулась от него, и пришлось передать фронт Жукову.

Много лет Рокоссовский и Жуков считались друзьями, но горький осадок в душе Константина Константиновича остался на всю жизнь. И не только остался, но порой и выплескивался. (Но об этом поговорим позже.)

Шедевр военного искусства


Варшавско-Познаньская операция, которая переросла в Висло-Одерскую, — произведение высочайшего личного полководческого искусства маршала Жукова. Если во многих крупных стратегических операциях он был координатором действий нескольких фронтов и в них был заложен замысел Ставки, большую роль играли командующие фронтами как разработчики плана и исполнители его, то в этой операции Жуков — единоначальник, творец и осуществитель с начала и до победного конца.

Жуков сказал новое слово в военном искусстве — применил оригинальный способ прорыва глубокоэшелонированной обороны противника на большую глубину в кратчайшие сроки.

Подобной битвы в истории войн не было! По красоте, лихости, быстроте, результативности это сражение войдет в историю военного искусства как один из блестящих примеров талантливого новаторства полководца. Историки и теоретики военного дела, на мой взгляд, еще не оценили, не придали должного значения в своих трудах Висло-Одерскому шедевру мастерства Жукова.

После таких подступов, наверное, пора перейти к описанию самой Висло-Одерской операции. Однако она настолько сложна, многопланова и многоступенчата, что изложить ее коротко и доступно для широкого круга читателей невозможно. Но образное, художественное описание дает возможность показать суть дела наглядно и более доходчиво, чем в пухлом профессиональном, научном изложении.

Даже не искушенные в военных делах читатели, наверное, слышали о «кумулятивных» и «подкалиберных» снарядах. Для тех, кто не слышал, поясню. С увеличением толщины брони танков появилась необходимость увеличивать пробивную способность снарядов.

Большим по величине снарядом можно пробить и более толстую броню. Но такой снаряд должна выстреливать и более крупная пушка. А большая пушка не годится для стрельбы прямой наводкой в борьбе с танками. Для противодействия маневренным и быстроходным танкам необходима тоже подвижная, легкая пушка. Да и производство тяжелых пушек и снарядов стоит гораздо дороже. Изобретатели и военные ученые пошли по пути создания более пробивных снарядов для пушек, уже имеющихся на вооружении армии. И создали. Кумулятивный снаряд, в котором благодаря особой конфигурации взрывчатки внутри снаряда увеличивается ударная сила взрыва, направляя его не вразброс, как в осколочном для поражения живой силы, а в одном направлении. Для сравнения представьте себе увеличительное стекло, которое собирает солнечные лучи в пучок и прожигает или поджигает дерево или бумагу, на которую этот луч направлен.

Очень оригинально и экономно решили военные ученые проблему пробойной силы изобретением еще и подкалиберного снаряда. Сохранив внешнюю конфигурацию и калибр, пригодный для стрельбы из существующих пушек, они вставили внутрь снаряда сердечник (разумеется, описываю я это упрощенно). И вот снаряд по старому расчету бьет в броню, пробивает ее или недопробивает, на этом его расчетная функция свершилась. А тяжелый сердечник, находящийся внутри снаряда, продолжает полет по инерции, да еще толкаемый силой взрыва, добивает броню (если снаряд ее не прошиб) и, влетая внутрь танка, поражает в нем экипаж и оборудование. Следовательно, в противотанковом снаряде его пробивную силу увеличивает вот этот самый сердечник, находящийся внутри основного калибра, поэтому и название такое — подкалиберный.

А теперь нам придется заглянуть в далекую историю — в 1916 год, четвертый год первой мировой войны. Тогда из-за появления большого количества пулеметов и скорострельной артиллерии стало почти невозможным прорывать оборону, хорошо оборудованную в инженерном отношении. Война стала изнурительно-позиционной. Войска долго стояли на одних позициях, все попытки прорыва приводили к неудачам и большим потерям.

Наконец, в июне 1916 года командующий Юго-Западным фронтом русский генерал Брусилов нашел способ прорыва позиционной обороны. Он, имея почти равные с противником силы (573 тысячи штыков и сабель против 448 тысяч; легкой артиллерии 1770 против 1301, но, уступая в тяжелой артиллерии более чем в трое: 168 против 545 орудий), решил, наступая на всем фронте, создать на нескольких участках, намеченных для прорыва, превосходство в 2—2,5 раза.

Благодаря этому «изобретению» Брусилов прорвал фронт противника на 70 километров на одном из участков и за три дня продвинулся в глубину на 25—30 километров и взял город Луцк. Через неделю войска Брусилова разгромили 4-ю австро-венгерскую армию эрцгерцога Иосифа-Фердинанда и продвинулись на глубину 65—75 километров. Дальнейшее (вполне возможное) развитие прорыва было остановлено из-за отсутствия резервов, пассивности соседей и противодействия свежих частей противника.

В этом сражении, в течение мая—июля, противник потерял полтора миллиона только убитыми, а российская армия — 500 тысяч.

Некоторые теоретики считали, что оборона благодаря современному инженерному оборудованию и массовому насыщению пулеметами и артиллерией стала неодолимой для наступления.

Брусиловский прорыв вошел в историю военного искусства как новая форма прорыва позиционной обороны.

Этим способом прорыва широко пользовались полководцы всех воюющих государств во второй мировой войне, в их числе и Жуков.

А то, что изобрел Георгий Константинович в Висло-Одерской операции по вкладу в военное искусство не менее значимо.

Жуков прибыл в Люблин, в штаб 1-го Белорусского фронта 15 ноября 1944 года (начальник штаба генерал М. С. Малинин, член Военного совета К. Ф. Телегин) и на следующий день вступил в командование. Рокоссовский в этот же день убыл на 2-й Белорусский фронт.

На сей раз маршал Жуков «скрестил шпаги» с командующим группой армий «А» генерал-полковником И. Гарпе, и не только с ним, но и с самим верховным главнокомандующим Гитлером, потому что 1-й Белорусский фронт стоял на Берлинском направлении и этому участку уделялось постоянное внимание всего военного руководства Германии, здесь были сосредоточены главные силы.

Перед фронтом Жукова была выявлена всеми видами разведки мощнейшая оборона глубиной до 500 километров, с семью оборудованными мощными укрепленными рубежами. На каждом рубеже до трех позиций и в каждой позиции по нескольку траншей, опять же последовательно одна за другой. И всюду минные поля, проволочные заграждения, надолбы и рвы против танков, доты и дзоты, врытые "в землю танки, орудия прямой наводки, бесчисленное количество пулеметов, пушек, минометов. В глубине обороны — авиация на ближних и дальних аэродромах. Ну и, наконец, эти позиции занимала и совершенствовала самая главная сила — войска, солдаты, офицеры, генералы, хорошо обученные, прекрасно владеющие оружием.

Жукову надо пробить всю эту оборонительную махину, выполненную в семи вариантах (рубежах), каждый глубиной 10—15 километров со всеми ловушками, отсечными и ложными позициями общей глубиной, повторяю, 500 километров. (Брусилов прорывал всего один такой десятикилометровый рубеж.)

Прикиньте: как пробивать такую оборону?

Не станем мучиться долго в предположениях, воспользуемся опытом известных нам полководцев.

Маршал Еременко, наверное, тщательно изучил бы позиции противника, нашел бы в них слабые места, сосредоточил бы там главные силы и стал прорывать один рубеж за другим.

Маршал Рокоссовский в проведенных им операциях показал большую гибкость — он любитель фланговых ударов, обходов. И в этом случае он прорвал бы оборону на каком-то узком участке и стал бы сматывать рубеж за рубежом, громя их с фланга и тыла.

Что изобрел (не боюсь этого сравнения — анализ, изучение ситуации и находку в методе вполне можно приравнять к научному открытию, изобретению, ну а коль скоро мы говорим об искусстве, к блистательному проявлению этого самого военного искусства) Жуков: пропорол все семь рубежей одним ударом на всю глубину в 500 километров в феноменально короткий срок — за 15 дней!

Чтобы пройти 500 километров пешими колоннами без боев, нужно именно столько дней и ночей — по уставу суточный переход — 45 километров. 500:45=12 суток; после каждых трех дней перехода полагается отдых — сутки, — вот и получается 15 суток обычного марша без боевых действий.

Как же можно за 15 дней пробить такую махину с боями?!

Оказывается, можно, в этом и проявилась талантливость и гениальность полководца Жукова.

Вот теперь нам понадобятся ранее приведенные пояснения о подкалиберных снарядах.

Наметив три участка для прорыва обороны противника, Жуков создал на этих главных направлениях пробивные мощные танковые кулаки. Например, с Магнушевского плацдарма, после первого удара трех общевойсковых армий, били в наметившийся прорыв две танковые армии (по взятой нами аналогии — кумулятивные противотанковые снаряды с мощной пробивной силой, направленной в одном направлении).

И как только эти танковые армии пробивали главный оборонительный рубеж, — дальше, в глубину обороны, устремлялись передовые отряды (подкалиберные сердечники!) и мчались вперед в пространстве, не имеющем плотного насыщения войсками (они остались позади на главном рубеже).

Таким образом, построив войска по принципу действия подкалиберного снаряда, Жуков пробил мощнейшую оборону противника на глубину 500 километров в невиданно короткие сроки.

Причем передовые отряды были введены Жуковым на трех направлениях. Они не только пробились в глубину, но дезорганизовали, деморализовали войска на тыловых рубежах и помогли следующим за ними армиям расширить прорыв до 500 километров по фронту.

Левее фронта Жукова 12 января перешел в наступление (на два дня раньше) 1-й Украинский фронт под командованием маршала Конева. Правее 13 января (на день раньше) двинулся вперед 2-й Белорусский фронт Рокоссовского. Эти фронты наступали успешно и продвинулись на несколько десятков километров.

Фронт Жукова ударил 14 января, да так, что через два дня войска 1-го Белорусского фронта догнали и обогнали ушедших ранее вперед соседей справа и слева.

Чтобы долго не описывать сложные перипетии сражения, приведу цитату (ее и Жуков использовал в своих воспоминаниях) из книги немецкого генерала Типпельскирха: «К вечеру 16 января на участке от реки Ниды до реки Пилицы уже не было сплошного, органически связанного немецкого фронта. Грозная опасность нависла над частями 9-й армии, все еще оборонявшимися на Висле у Варшавы и южнее. Резервов больше не было».

Благодаря таким успешным действиям, 1-й Белорусский фронт не только осуществил план Варшавско-Познаньской операции, но сражение приобрело более широкие и глубокие масштабы и переросло в крупнейшую в истории войн Висло-Одерскую операцию, осуществленную двумя фронтами — 1-м Белорусским (Жуков) и 1-м Украинским (Конев) при содействии 2-го Белорусского (Рокоссовский).

Жуков настолько опережал своих соседей, что Сталин был вынужден сдерживать его:

— С выходом на Одер вы оторветесь от фланга 2-го Белорусского фронта больше чем на 150 километров. Этого сейчас делать нельзя. Надо подождать, пока 2-й Белорусский фронт закончит операцию в Восточной Пруссии и перегруппирует свои силы за Вислу.

— Сколько времени это займет? — спросил Жуков.

— Примерно дней десять. Учтите — 1-й Украинский фронт сейчас не сможет продвигаться дальше и обеспечивать вас слева, так как будет занят некоторое время ликвидацией противника в районе Оппельн — Катовице.

Жуков понимал: противник деморализован и не способен сейчас на упорное сопротивление и поэтому настаивал на своем:

— Я прошу не останавливать наступление войск фронта, так как потом нам будет труднее преодолеть Мезерицкий укрепленный рубеж. Для обеспечения нашего правого фланга достаточно усилить фронт еще одной армией.

Сталин обещал подумать. Но время шло, а никакого решения Верховный не сообщал. В это время Жуков получил данные разведки о том, что Мезерицкий укрепленный район на многих участках не занят немецкими войсками.

Командующий группой армии «А» И. Гарпе не успевает отводить части, которые остались на первых рубежах. А Гитлер опаздывает с выдвижением резервов из глубины.

Жуков, не дожидаясь ответа Верховного и не принимая во внимание его рекомендацию приостановить наступление, решил ускорить продвижение войск к Одеру и захватить на его западном берегу плацдармы.

Главные силы фронта (как кумулятивные снаряды!) ударили на определенных направлениях и пробили Мезерицкий укрепленный рубеж с незначительными силами противника. И тут же (как подкалиберные сердечники!) Жуков опять запускает передовые отряды для захвата переправ и плацдармов на Одере.

Жуков в своей книге с явным удовольствием напоминает имена прекрасных офицеров и солдат, которые поняли замысел своего командующего и отлично выполнили этот маневр.

«Огромная заслуга в захвате плацдарма принадлежит передовому отряду 5-й ударной армии. Возглавил этот отряд заместитель командира 89-й гвардейской стрелковой дивизии полковник X. Ф. Есипенко...

В состав отряда входили 1006-й стрелковый полк 266-й стрелковой дивизии, 220-я отдельная танковая бригада во главе с полковником А. Н. Пашковым, 89-й отдельный тяжелый танковый полк, истребительный противотанковый полк и 489-й минометный полк».

Вот какой «подкалиберный сердечник» запускал Жуков впереди главных сил, пользуясь благоприятной обстановкой!

Дальше маршал пишет:

«Появление советских войск в 70-ти километрах от Берлина было ошеломляющей неожиданностью для немцев.

В момент, когда отряд ворвался в город Кинитц, на его улицах спокойно разгуливали немецкие солдаты, в ресторане было полно офицеров. Поезда по линии Кинитц — Берлин курсировали по графику, нормально действовала связь».

Далее Жуков с восхищением рассказывает, как смельчакам в передовых отрядах пришлось тяжело удерживать захваченные плацдармы. Гитлеровцы понимали, какими непоправимыми бедами для них станут эти наши вклинения на противоположный берег Одера, который они намеревались превратить в непреодолимый, последний рубеж перед Берлином.

Передовые отряды совершили невозможное, они удержали плацдармы до подхода главных сил. Многие погибли, многие стали Героями Советского Союза в этих боях. Но с приходом главных сил напряжение не ослабло. Наоборот, подходили новые резервы гитлеровцев, и сражение разгоралось с еще большей силой.

Символический поединок маршала Жукова с командующим 9-й немецкой армией генералом С. Лютвицем и командующим группой армий «А» генералом И. Гарпе завершился победой Жукова. Гитлер снял обоих этих командующих и заменил первого генералом Г. Буссе, второго — генералом Ф. Шернером (которого вскоре произвел в фельдмаршалы).

Воздавая должное Жукову, мы, конечно, понимаем, что блестящее осуществление операции не только его заслуга. Но, к сожалению, нет возможности описать трудности, которые преодолевали солдаты, и сложнейшие, подчас критические ситуации, возникавшие перед командирами всех степеней, от сержанта до генерала в многотысячных побоищах людей и техники. Они были опытные мастера тяжелейшего на земле военного дела, прошедшие за годы войны огни, воды, госпитальные кровати, где не раз ощутили холодное дыхание смерти.

Сколько бы ни заняли места имена ближайших соратников маршала Жукова в этом сражении, я считаю обязательным назвать их, хотя бы самых близких, кого он видел тогда в лицо, говорил по телефону или радио, кто вкладывал все силы и душу, рисковал жизнью ради выполнения его замыслов, и, по сути дела, все они были соавторами Георгия Константиновича в этой блестящей победе (позднее некоторые из них стали маршалами, но в те дни они были еще генералами): командующий 8-й гвардейской армией Василий Иванович Чуйков, 5-й ударной армией Николай Эрастович Берзарин, 61-й армией Павел Алексеевич Белов, 3-й ударной армией Василий Иванович Кузнецов, 69-й армией Владимир Яковлевич Колпакчи, 47-й армией Франц Иосифович Перхорович, 33-й армией Вячеслав Дмитриевич Цветаев, 1-й гвардейской танковой армией Михаил Ефимович Катуков, 2-й гвардейской танковой армией Семен Ильич Богданов, 16-й воздушной армией Сергей Игнатьевич Руденко, командующий 1-й армией Войска Польского Станислав Гилярович Шоплавский, командир 2-го гвардейского кавалерийского корпуса Владимир Викторович Крючков, 7-го гвардейского кавалерийского корпуса Михаил Петрович Константинов. Все они Герои Советского Союза, а кое-кто — дважды.

Чтобы не сложилось впечатление, что в этой операции успех давался Жукову очень легко и наступление развивалось быстро и стремительно по взмаху его маршальской длани, расскажу не об обычных трудностях при организаций и проведении таких грандиозных сражений, а о дополнительных к обычным, возникших только в этой операции.

Как всегда, перед наступлением надо было произвести перегруппировку, и построить огромное количество войск на местности, согласно замыслу Жукова. В обычных условиях это занимает много времени, потому что передвижения с целью маскировки совершаются только ночью.

Для перегруппировки войск перед Варшавско-Познаньской операцией были такие невероятно трудные условия, что нарочно не придумаешь.

Наступление должно было начинаться с двух плацдармов, ранее захваченных на западном берегу Вислы, — Магнушевского и Пулавского. На эти плацдармы надо было переправить огромное количество войск и техники. Например, на Магнушевский три общевойсковые и две танковые армии!

Как бы ни маскировались, такую массу войск спрятать невозможно. Гитлеровца без особых усилий разведки понимали, для чего сосредоточиваются эти войска на Берлинском направлении, и поэтому использовали удобный момент, пока наши соединения так скучены, бомбили их днем и ночью.

Раньше нашим войскам оказывали большую помощь своими боевыми действиями и разведкой партизанские отряды. Теперь в тылу врага партизан не было. Ведение разведки очень усложнилось. И наоборот, в тылу наших войск действовали теперь бендеровские и другие националистические банды и многочисленная агентура противника. Теперь железнодорожные пути, мосты на шоссейных дорогах, связь, работа тыловых учреждений постоянно подвергались нападениям этих банд.


* * *

По этому поводу придется сделать небольшое отступление.

В новых, необычных для действия советских войск условиях Жуков опять проявляет находчивость и широту мышления. Для экономии сил и средств маршал предлагает свернуть партизанское движение, поскольку с выходом на территорию Румынии, Польши и Германии партизанские отряды фронтового подчинения уже не могли действовать так эффективно, как на советской земле при поддержке своего населения.

Вносить такое предложение было в некоторой степени даже опасно для Жукова. Шутка ли — ликвидировать партизанское движение!

Это движение курировал близкий к Сталину маршал Ворошилов. Предложение Жукова прямо затрагивало интересы Ворошилова и лишало его авторитетного поля деятельности (а в годы войны, как известно, Климент Ефремович ни чем особенно не отличился). В общем, Ворошилов мог «надуть в уши» Сталину все что угодно, вплоть до пособничества Жукова противнику.

Но государственные и военные интересы для Жукова были выше каких-либо личных желаний, и маршал написал Сталину следующее письмо:


«Штабы партизанского движения при фронтах в настоящее время, в связи с освобождением нашей территории от противника, потеряли свое значение. Сейчас, кроме Прибалтики, штабы ничего не делают.

Я считаю: штабы партизанского движения при фронтах нужно ликвидировать.

Прошу Вашего решения.


Жуков

4.09.1944 г., 20.30.».


С выходом наших войск на территорию сопредельных государств «партизанская ситуация» как бы поворачивалась на 180 градусов: теперь в тылу наших войск развили активную диверсионно-террористическую деятельность враждебные нам силы, которые организовывало, вооружало и снабжало гитлеровское командование, — это бендеровцы, националисты различных мастей и окрасок, аковцы — бывшие офицеры и солдаты Армии Краевой, руководимые польским эмигрантским правительством, и другие просто бандитские отряды.

Насколько они затрудняли боевые действия и снабжение советских войск, видно из таких вот докладных.

«Начальнику Генерального штаба Красной Армии.

28.10.1944 года в 9.00 в районе ст. Быстрица (15 км сев. Люблин) на складе авиабомб в ВА, при разгрузке эшелона с боеприпасами, произошел взрыв, который продолжался до 14.00 28.10.44 г.

По предварительным данным взрывом уничтожено 300 вагонов боеприпасов и 10 тонн д. т., убито 100 человек и ранено 200—300 человек, главным образом местных жителей... Причины взрыва пока не установлены...»

Шестая воздушная армия была придана войскам 1-го Белорусского фронта, и потеря 300 вагонов бомб конечно же была для Жукова и для его наступающих войск ощутимым ослаблением авиационной поддержки.

Из другого донесения:

«13 октября 1944 года аковцы организовали восстание в 31-м. полку 7-й польской стрелковой дивизии. В результате бунта ушли в леса 1661 солдат и 81 офицер. Бунтовщики убили русских офицеров. Они призывают другие польские части переходить на их сторону, а мирному населению приказывают уклоняться от мобилизации и вступать в А. К.

Деятельность А. К. по разложению Польского войска облегчается засоренностью подразделений и штабов Польского войска агентурой А. К...»

Во многих донесениях говорится об уничтожении партийных работников, милиции и советских учреждений. Террор приобрел массовый характер, нападения совершались на госпиталя, колонны войск, склады и штабы тыловых учреждений.

Жуков и в этом случае не ограничивался только своими мерами, он считал, что необходимо организовать специальную службу по охране тылов и борьбе с бандитами, о чем также написал докладные в Генштаб и Берия.

Последний ответил:


«1-й Белорусский фронт — тов. Жукову, Телегину.

Для ликвидации оуновских банд органами и войсками НКВД проводятся чекистские и войсковые мероприятия. Руководят борьбой с бандитизмом на территории Ровенской и Волынской областей зам. НКВД УССР генерал-лейтенант СТРОКАЧ, в западных областях Белоруссии зам. НКГБ СССР тов. КОБУЛОВ.

Усилена охрана железнодорожных мостов и полотна.

Проводимыми в настоящее время мерами обеспечивается выполнение задачи по ликвидации оуновского бандитизма и в первую очередь задача охраны от диверсионно-террористической деятельности фронтовых коммуникаций и военных объектов.


Л. Берия

23 декабря 1944 г. № 533».


Перегруппировка, подвоз боеприпасов, горючего, продовольствия и других видов обеспечения требовали гораздо большего времени, чем при подготовке менее сложных операций. Но случилось такое непредвиденное обстоятельство, из-за которого время подготовки пришлось не увеличить, а сократить! Начало Варшавско-Познаньской операции намечалось Ставкой на 20 января 1945 года. Но за месяц до этого, как знают читатели, гитлеровцы нанесли союзникам сокрушительный удар в Арденнах, они собирались сбросить в море часть соединений американцев и англичан и окружить остальные, отрезанные от снабжения по морю, в глубине территории Франции.

Премьер-министр Англии Черчилль обратился к Сталину с просьбой выручить союзников из создавшегося для них тяжелого положения. Приведу только часть его письма.

«На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы... я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января... Я считаю дело срочным».

7 января 1945 года, когда подготовка к наступлению с плацдармов на Висле шла очень напряженно, Сталин в своем ответе Черчиллю сообщил:

«Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января».

Учитывая военную неудачу, которая произошла у союзников, Ставка нашла возможным начать наступление даже не во «второй половине января», как обещал Сталин, а перенесла начало сражения с 20 на 12 января.

Это осложнило работу Жукова и всех других участников операции. Пришлось корректировать документы, сокращать сроки подвоза снаряжения, ну и вообще все мероприятия осуществлять в более ускоренном темпе. А это могло повлиять на качество подготовки и успех боевых действий. Но, слава Богу, обошлось!

Наши войска свои задачи выполнили и союзников выручили, немцы прекратили наступление в Арденнах и стали перебрасывать части на Восточный фронт.

Но в это время возникли главные трудности, которые подстерегали Жукова именно тогда, когда он радовался захвату плацдармов на Одере и был готов к успешному продвижению на Берлин.

Не тут-то было! Все могло стремительно перевернуться, и войска Жукова не только потеряли бы захваченные плацдармы, но оказались бы в окружении. Гитлеровцы готовили его войскам нечто вроде сталинградского котла.

Замысел германского командования был прост и вполне реален в осуществлении, его разработал старый соперник Жукова во многих операциях, а теперь начальник генерального штаба Гудериан, очень опытный и талантливый полководец.

Войска Жукова вырвались далеко вперед, 2-й Белорусский фронт отстал. Правый фланг группировки Жукова был на несколько сот километров открыт. Вспомните, Сталин предупреждал Жукова о такой опасности. Но, предвидя ее, Верховный не дал армию, которую просил Жуков для прикрытия этого пространства на фланге.

Войска 1 -го Белорусского фронта не только выполнили и перевыполнили задачу, поставленную Ставкой, появилась возможность продолжать наступление и с ходу ворваться в Берлин. Жуков видел — после сокрушительных ударов, полученных в ходе Висло-Одерской операции, гитлеровцы были в растерянности, больших резервов под Берлином у них не было.

27 января Ставка утвердила предложение Жукова о продолжении наступления на Берлин с плацдармов на Одере. Маршал дал указание своим войскам о подготовке к новой операции. Познакомьтесь с этим документом в сокращенном виде.

«Военным советам всех армий, командующим родами войск и начальнику тыла фронта. Сообщаю ориентировочные расчеты на ближайший период и краткую оценку обстановки.

1. Противник перед 1-м Белорусским фронтом каких-либо крупных контрударных группировок пока не имеет.

Противник не имеет и сплошного фронта обороны. Он сейчас прикрывает отдельные направления и на ряде участков пытается решить задачу обороны активными действиями.

Мы имеем предварительные данные о том, что противник снял с Западного фронта четыре танковые дивизии и до 5—6 пехотных дивизий и эти части перебрасывает на Восточный фронт. Одновременно противник продолжает переброску частей из Прибалтики и Восточной Пруссии.

Видимо, противник в ближайшие 6 — 7 дней подвозимые войска из Прибалтики и Восточной Пруссии будет сосредоточивать на линии Шведт — Штаргард — Нойштеттин, с тем чтобы прикрыть Померанию, не допустить нас к Штеттину и не допустить нашего выхода к бухте Померанской.

Группу войск, перебрасываемую с Запада, противник, видимо, сосредоточивает в районе Берлина с задачей обороны подступов к Берлину.

2. Задачи войск фронта — в ближайшие 6 дней активными действиями закрепить достигнутый успех, подтянуть все отставшее, пополнить запасы до 2 заправок горючего, до 2 боекомплектов боеприпасов и стремительным броском 15—16 февраля взять Берлин».

Но гитлеровское командование спешно готовило контрмеры. Угроза стала реальной. Генерал-полковник Гудериан так писал об этом замысле: «Немецкое командование намеревалось нанести мощный контрудар силами группы армий «Висла» с молниеносной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока они не разгадали наших намерений».

В группе армий «Висла» было до 40 дивизий, да еще в Штеттине находилась 3-я танковая армия, если бы эти силы нанесли удар по тылам фронта Жукова, произошла бы катастрофа. Советские части, ушедшие далеко вперед, израсходовали к этому времени запасы горючего, боеприпасов, продовольствия. Все службы обеспечения отстали. Удар противника пришелся бы именно по ним. Трагическая развязка казалась неотвратимой.

В этих, вроде бы безвыходных условиях (резервы Ставки, если бы она их дала, не успели оказать помощь) Жуков проявляет исключительную находчивость, связанную с огромным риском. Но риск этот был основан на точных расчетах маршала. Он сам говорил об этом так: «Рисковать следует, но нельзя зарываться».

Войска 2-го Белорусского фронта должны были разгромить гитлеровцев в Восточной Померании и тем обеспечить фланг 1-го Белорусского фронта, но они не справлялись с этой задачей. Жуков понимал: окончательный исход Висло-Одерской операции и успехи, достигнутые в ней, теперь зависят от ликвидации немецкой группировки в Восточной Померании. Можно было обезопасить свой фланг, прикрыв его частью сил. Но удержат ли они мощный удар группы армий «Висла»? Вот в этом случае будет риск, не подкрепленный расчетом, а по принципу или — или. Это был не жуковский вариант, он привык решать проблемы с твердой уверенностью в успехе и поэтому принимает решение — развернуть в сторону нависшей угрозы четыре общевойсковые и две танковые армии, в короткий срок уничтожить группу армий «Висла» совместно с 2-м Белорусским фронтом и затем быстро вернуть войска на Берлинское направление до того, как противник создаст здесь группировку, способную наносить контрудары.

Легко и просто рассуждать нам о повороте войск на новое направление. Представьте себе, что такое шесть армий и как невероятно трудно повернуть такую армаду для переноса ее ударной силы с запада на север, в сторону Балтийского побережья.

И все это состоялось: и поворот наших армий, и удар по гитлеровской армаде «Висла», и полный ее разгром усилиями войск Жукова и Рокоссовского. К сожалению, нет возможности описывать происходившие там тяжелые и кровопролитные сражения — они длились почти два месяца и завершились нашей победой в конце марта 1945 года. В этом очень динамичном сражении оппонентом Жукова был командующий группой армий «Висла» рейхсфюрер СС Гиммлер, и его наш славный маршал одолел блестяще.

А теперь представьте себе, как сложно и тяжело было Жукову удерживать плацдарм на Одере, после того как шесть армий он перевел для уничтожения группы армий «Висла». Гитлеровцы стремились воспользоваться ослаблением наших войск на плацдармах и ликвидировать их. Немецкая авиация совершала ежедневно более тысячи самолетовылетов для бомбежки наших войск на Кюстринском плацдарме. 5-я ударная армия несла большие потери. Генерал Берзарин, понимая сложности командующего фронтом, все же запросил усиления поддержки хотя бы авиацией.

Нетрудно представить, как переживал Жуков за своих боевых соратников, которые совершали все возможное и невозможное для удержания плацдармов. В его телеграммах явно просматриваются эти переживания, сочувствие и не свойственная военным документам своеобразная суровая нежность к героям. Маршал не приказывает, он просит их продержаться еще немного. Как старший опытный воин, он дает практические советы для более умелых боевых действий. Вот одна из таких телеграмм Жукова.


«Военному совету 5-й ударной армии, командирам корпусов и командирам дивизии 5-й ударной армии.

На 5-ю ударную армию возложена особо ответственная задача удержать захваченный плацдарм на западном берегу р. Одер и расширить его хотя бы до 20 км по фронту и 10—12 км в глубину.

Я всех вас прошу понять историческую ответственность за выполнение порученной вам задачи и, рассказав своим людям об этом, потребовать от войск исключительной стойкости и доблести.

К сожалению, мы вам не можем пока помочь авиацией, так как все аэродромы раскисли и взлететь самолеты в воздух не могут. Противник летает с берлинских аэродромов, имеющих бетонные полосы. Рекомендую:

1) зарываться глубоко в землю;

2) организовать массовый зенитный огонь;

3) перейти к ночным действиям, каждый раз атакуя с ограниченной целью;

4) днем отбивать атаки врага.

Пройдет 2—3 дня — противник выдохнется.

Желаю вам и руководимым вами войскам исторически важного успеха, который вы не только можете, но обязаны обеспечить.


Г. Жуков».


Как видим, Жуков был не только строгим, но и мягким к подчиненным. Точнее сказать, он был справедливым. Много пишут и говорят о его жестокости. Бывало и такое, но опять-таки требовательность маршала соответствовала проступку. Он наводил порядок, не взирая на ранги и прошлые заслуги. Да, был грубоват, мог ввернуть обидное слово, были и такие проявления его характера.

В те же дни, когда он так ласково обращался к защитникам плацдарма, приведу пример его строгости. Кое-кто, торжествуя после достигнутых успехов, начал погуливать в ущерб делу. Жуков нелицеприятно пресекал такие проступки. Я думаю, не повредит авторитету Катукова, маршала бронетанковых войск, документ, написанный (у меня есть ксерокопия) лично Жуковым. Тем более что Михаил Ефимович был сам виноват и позднее просил извинения у Георгия Константиновича.

«В собственные руки т. Катукову, Попелю (член Военного совета 1-й гв. танковой армии. — В. К.).

Я имею доклады особо ответственных людей о том, что т. Катуков проявляет полнейшую бездеятельность, армией не руководит, отсиживается дома с бабой и что сожительствующая с ним девка мешает ему в работе. Авторитета Катуков в корпусах сейчас не имеет, и даже Шалин и командиры штаба вокруг Катукова ведут очень нехорошие разговоры.

В частях Катуков как будто не бывает. Бой корпусов и армии не организует, вследствие чего за последнее время имелись в армии неудачи.

Требую:

1) От каждого из вас дать мне правдивое личное объяснение по существу.

2) Немедля отправить от Катукова женщину. Если это не будет сделано, я прикажу ее изъять органам СМЕРШ.

3) Катукову заняться делом.

Если Катуков не сделает для себя нужных выводов, он будет заменен другим командармом.

Маршал не был злопамятным, он оценивал людей по их делам и поступкам, и когда генерал Катуков исправился и очень умело руководил армией в последующих боях, маршал Жуков написал на него прекрасное представление к награде, и Катукову всего через два месяца после того неприятного воспитательного письма было присвоено звание дважды Героя Советского Союза.

В общем, Висло-Одерская операция, одна из крупнейших стратегических операций, завершилась разгромом и уничтожением 60-ти гитлеровских дивизий, была освобождена Польша, Советская Армия вступила на территорию Германии и вышла на подступы к Берлину.

А теперь вспомните, какая мощная оборона противостояла войскам Жукова на глубину 500 километров и как он ломал ее, продвигаясь по 45—70 километров в сутки. Жуков в своих воспоминаниях при описании этих боевых действий не применяет сравнения с «подкалиберным» и «кумулятивным» способом прорыва оборонительных рубежей, это я применил для большей наглядности, но маршал сам отмечает:

«Такая стремительность была достигнута впервые в ходе Великой Отечественной войны...

Особая роль в развитии наступления на фронтах прорыва обороны противника принадлежала танковым армиям, отдельным танковым и механизированным корпусам, которые во взаимодействии с авиацией представляли собой быстроподвижный таран огромной силы, прокладывавший путь для общевойсковых армий...

Сильные передовые отряды (подкалиберные сердечники. — В. К.) наносили глубокие удары, в то же время не ввязываясь в затяжные бои с отдельными группировками противника... Противник не сумел практически ни на одном из заранее подготовленных рубежей организовать прочную оборону».

Здесь, наверное, самое удобное время и место поговорить о потерях.

Многие, не говоря о недоброжелателях, даже вроде бы объективные историки и исследователи обвиняют Жукова в том, что в проведенных им операциях были большие потери.

Вот мои возражения на такие обвинения.

Во-первых: Жуков всегда осуществлял крупнейшие стратегические операции, потери в них были соответствующие.

Во-вторых: потери в операциях Жукова были меньше, Чем у других наших полководцев. Прикиньте, сколько полегло бы солдат и офицеров, если бы эти семь рубежей пробивать последовательно, в стиле Еременко. Сколько на это потребовалось бы времени? По 3—5 дней на каждый рубеж (как минимум) — это 21—35 дней. А в стиле Рокоссовского? Тоже не меньше месяца. И еще неизвестно, как развивались бы события, немцы могли и остановить наше наступление. А потери в этом случае были бы весьма тяжелые. Прибавьте расход боеприпасов, горючего и прочего обеспечения — операция стоила бы во много дороже — это тоже надо учитывать, возможности снабжения не бездонная бочка. Израсходовали запасы здесь, пришлось бы 2—3 месяца накапливать, подвозить для следующей операции.

Таким образом, ввиду быстротечности жуковской операции — потери в ней были минимальные, потому что противник не успевал последовательно занимать свои рубежи, а наши войска, уходя в глубь обороны противника, несли меньшие потери. И следовательно, Жуков в этой операции не потерял, а спас десятки тысяч жизней людей, которые могли бы погибнуть при осуществлении Висло-Одерской операции, если бы она шла не так искусно, как ее провел маршал Жуков.

В 1993 году в Военном издательстве вышло статистическое исследование — «Гриф секретности снят». После многих дискуссий и споров о потерях наших войск в годы войны книга, составленная работниками Генштаба на основе подлинных архивных документов, как бы подводит итог и пытается положить конец всем кривотолкам на эту тему.

О потерях 1-го Белорусского фронта в Висло-Одерской операции сказано следующее:

«Продолжительность операции 23 суток. Ширина фронта боевых действий 500 км. Глубина продвижения советских войск 500 км. Висло-Одерская операция включает... Варшавско-Познаньскую операцию... Численность войск 1-го Белорусского фронта к началу операции — 1 028 900. Безвозвратные потери (за весь период) (убитые) 17 032; санитарные потери (раненые и больные) 60 310. Всего потеряно 77 342».

Если напомнить, что в Брусиловском прорыве, который принято считать очень удачным, было в российской армии только убитыми 500 000 человек, то потери 1-го Белорусского фронта, при таком размахе и количестве участников, можно назвать не только минимальными, но просто мизерными даже в сравнении с потерями наших войск в других операциях.

Например, в победной наступательной Сталинградской операции. На Юго-Западном фронте (Ватутин) из общего числа 398 100 человек убито 64 649, раненых и больных 148 043, всего потеряно 212 692 (больше половины!).

На Донском фронте под Сталинградом (Рокоссовский) из 307 500 человек убито 46 365, ранено 123 560, всего потеряно 169 925 (больше половины).

На Сталинградском фронте (Еременко) было 429 200 человек, убито 43 552, ранено 58 078, всего потеряно 101 630 (25%).

А всего в ходе сталинградского наступления из 1 143 500 человек убитых 154 885, раненых и больных 330 892, общие потери 485 777 (почти половина всех участников сражения).

Напомню, в результате этой операции окружили 6-ю армию Паулюса и другие части — всего 330 000 человек, после завершения операции «кольцо» в плен взято 95 тысяч солдат и офицеров. Сравнив цифры, убедитесь, как дорого нам стоил поворот в войне под Сталинградом (причем цифры эти без потерь в оборонительных боях).

В период Нижнеднепровской стратегической наступательной операции в подчинении И. С. Конева при освобождении Правобережной Украины во 2-м Украинском фронте было 463 500 человек (35 дивизий), из них убито 77 400, раненых/больных 226 217, всего потеряно 303 617 (почти 70% л/с).

Не буду приводить другие цифры, скажу коротко для сведения всех критиков маршала Жукова: посмотрите эту книгу и убедитесь, потери в боях под руководством Жукова были меньше, чем у других наших полководцев.

Еще встречал я не раз сомнения насчет мастерства Жукова: у него, мол, всегда было много войск и средств усиления. Не вижу необходимости пространно опровергать такое мнение, напомню кратко: Жуков руководил самыми крупными сражениями, и наличие в них больших масс войск и техники закономерно и естественно, иначе просто не могло быть.

Каждый вид искусства — живопись, скульптура, театр — по-своему вызывает у зрителя положительные эмоции — восхищение мастерством, удовольствие от соприкосновения, удивление, что может быть достигнуто такое совершенство и, наконец, нравственное и даже идеологическое воздействие на того, кто видит это творение мастера.

Как же быть с военным искусством? Если оно действительно искусство, то должно оказывать такое же воздействие и вызывать подобный прилив положительных эмоций. На первый взгляд военное искусство таких высоких чувств и взволнованности не вызывает. В чем оно проявилось? В беспощадной, грубой схватке людей и техники, обоюдно уничтожающими противостоящую сторону. Казалось бы, о каком искусстве может идти разговор, когда льется кровь и гибнут люди? Но, повторяю, это лишь первое поверхностное, дилетантское, некомпетентное мнение.

Военное искусство имеет все выше перечисленные привлекательные стороны других видов искусства и даже кое-что сверх того.

Вот доказательства. Возьмем для примера одну из победных операций, ну хотя бы ту же Висло-Одерскую наступательную операцию, проведенную маршалом Жуковым. Сравним со зрительным впечатлением человека, рассматривающего (тоже беру первый широко известный пример) картину художника Шишкина «Медведи в сосновом лесу» (или как ее правильно называют — «Утро в сосновом бору»). Что может про себя отметить простой зритель: красиво, очень похоже, медведи как живые и деревья как настоящие. Более искушенный зритель отметит игру солнечного света и восхитится мастерством художника, который сумел масляные краски превратить в свет. Что еще? Многие другие тонкости доступны профессиональным критикам или коллегам-художникам: композиция, содержательность, сюжет, перспектива и т. д.

То же можно повторить в отношении скульптуры, актерского мастерства... и военного искусства.

У военных мастеров своего дела тоже у каждого свой стиль, свой почерк, свои особенности в творчестве. И в целом военное искусство и каждое его отдельное произведение вызывает определенные эмоции (такие же), как и в других видах искусства — положительные или отрицательные (нравится — не нравится, успешно — неуспешно). Все это присутствует и при оценке творческих результатов полководцев.

И есть еще кое-что, порождаемое только военным искусством: это радость победы над врагом, приближающая конец войне, гордость за нашего полководца, взявшего верх, одолевшего проклятых фашистов, которые принесли так много горя и страданий советским людям, это, наконец, горькое и сладкое чувство отмщения за погибших наших родных и близких.

И все эти эмоции в крупных общенародных масштабах. Картина, скульптура, актер на сцене порождают чувство восхищения у сотен, пусть тысяч людей, но только тех, кто воочию воспринимает искусство этих мастеров.

Военное искусство, как видим, имеет широчайшее воздействие на всех соотечественников, порождает их благодарность, чувство гордости, воспитывает патриотизм, укрепляет веру и прибавляет силы для дальнейшей борьбы с врагом. Вспомните, как всколыхнула нас небольшая по масштабам первая наступательная операция, проведенная Жуковым под Ельней. А разгром Жуковым немцев под Москвой! (После того как Конев умудрился засадить 5 армий в окружение, которые предназначались для обороны столицы, а Жуков, по сути дела, на голом месте слепил оборону). Опять-таки, благодаря своему искусству, остановил врага малыми силами, а потом опрокинул и погнал гитлеровцев вспять. Это ли не мастерство полководца, достойное восхищения! А Сталинградское окружение, Курская дуга, преодоление с ходу Днепра — «Восточного вала».

Да, не один Жуков планировал и проводил эти операции, другие прекрасные наши полководцы, в том числе и Верховный Главнокомандующий Сталин, приложили много ума и сил в их осуществление, но почти во всех этих операциях первоначальный импульс, зародыш идеи, изюминка целесообразного решения были высказаны в устной или письменной форме Жуковым. И этого никуда не денут, не спрячут, не замолчат и не очернят дилетанты, непрофессиональные оппоненты, сколько бы они ни напрягались в изощренных приемах лжи и подтасовки... и не только дилетанты.

Вернемся к Висло-Одерской операции — у меня, да и у каждого военного профессионала эта операция вызывает восхищение блестящим замыслом и еще более великолепным осуществлением задуманного. Эта операция военачальника с могучим талантом, ясным, смелым мышлением и огромным опытом, творчество его на уровне гениальных мастеров Брюллова, Репина, Врубеля, Айвазовского, Шаляпина, Вучетича, Игоря Ильинского, Жарова в годы их полного расцвета.

К юбилею 10-летия Победы (в 1955 году) Военно-историческому управлению Генерального штаба, кроме другой его работы, было поручено определить самую выдающуюся по военному искусству операцию в Великой Отечественной войне.

Военные ученые и историки, еще раз проштудировав и оценив весь ход боевых действий с 1941 по 1945 год, определили, что самой яркой и лучшей по полководческому мастерству является Висло-Одерская операция.

К оценке такого высоко профессионального и уважаемого управления, я думаю, невозможно, да и не нужно ничего добавлять.

На подступах к Победе


История, по определению солидных энциклопедий, само слово, суть его, происходит от греческого, которое в первоначальном смысле означает расследование, в более широком значении — установление и объяснение фактов прошлого. Я бы добавил — и описание, потому что мало «установить» и «объяснить», надо еще все это изложить на бумаге — описать. А это, как известно, очень не простое дело. Вот словесное изложение прошлых событий и есть — история.

Родоначальник исторической науки Геродот, начиная девятикнижный труд, так определяет смысл и задачи своего творения:

«Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвенье и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом».

Так, за пять веков до нашей эры, великий мыслитель Геродот полно и точно определил задачи и смысл науки истории. В его словах есть все ориентиры, определившие на многие века (вплоть до сегодняшних дней), чем и как должны заниматься историки. Во-первых, собрать все сведения. В подлиннике приведенной выше цитаты сказано: «Изложение сведений, полученных путем расспросов». Затем Геродот собранное «записал», причем не все подряд, а «великие» и «удивления достойные деяния». Значит, история не собирание всех прошедших событий, а отобранные и достойные сохранения в памяти человечества деяния, имевшие значение и влияние в прошлой жизни.

Очень важное на все времена пожелание мудрого «отца истории» об объективности суждений, и сам он дает пример этой непредвзятости, излагая дела «как эллинов, так и варваров», объясняя при этом, почему они так поступали.

Не случайно начинаю я главу о Берлинской операции с таких предварительных рассуждений. Собрал и перечитал я очень много книг, документов, исследований и разных статей в журналах и газетах. И первое, что пришло мне в голову после изучения всего этого, было: «Изреченное слово есть ложь».

Не помню точно, где я прочитал это мудрое выражение — то ли в Библии, то ли в каком-то сборнике пословиц и поговорок.

Вспомнил я эти слова потому, что многое из прочитанного не соответствовало рекомендациям Геродота. Пишут все об одном — о Берлинском сражении, говорят об одних рубежах, где велись боевые действия, одно у всех время, количество войск, направление атак и контратак. А в целом получается не только разное, но иногда прямо противоположное описание и особенно выводы и оценки. Бывшие союзники — американцы и англичане — говорят одно, бывшие враги — другое (ну, от них иного и ожидать нельзя). Но самое удивительное — наши доморощенные авторы и даже участники событий пишут по-разному.

Вот и всплеснулось в моей уставшей голове: «Изреченное слово есть ложь». Я имею в виду не умышленное вранье, а добросовестные, с клятвенным обещанием писать правду творения различных авторов.

Почему и как произошли искажения, отступления от действительности? Причины разные. Ограниченность знаний, материалов или вообще — мышления, личные амбиции, симпатии или антипатии, партийные, идейные взгляды и многое другое руководит пером или авторучкой, скользящей по бумаге. Вот и получается иногда объективная правда у человека в голове, он ее знает полную и точную, пока она не высказана. А как легла на бумагу, тут на пути от головы до ручки (клавишей машинки или магнитофона) происходит трансформация неизреченного слова в ложь. Если человек заблуждается или ошибается из-за неполного знания фактов, это можно понять и простить. Но я говорю об изречении того, что не соответствует подлинным знаниям самого автора.

А теперь приведу один конкретный текст о Берлинской операции, подтверждающий вышесказанное. Начнем с самых первых импульсов — как рождался замысел этого великого сражения?

Мы уже не раз обнаруживали желание некоторых военных «потянуть на себя одеяло». С авторством плана Берлинской операции произошло то же.

О Берлинской битве написано, пожалуй, больше, чем о каком-то другом сражении. Наиболее достоверным и компетентным, на мой взгляд, является написанное главными действующими лицами этого исторического события маршалами Жуковым и Коневым.

Придется мне приводить длинные цитаты, но без них не обойтись.

Итак, в 1972 году маршал Конев опубликовал «Записки командующего фронтом». Обратите внимание на дату и на то, что книга вышла при жизни автора. В главе, посвященной Берлинской операции, Конев пишет следующее:

«Первого апреля 1945 года в Москву в Ставку Верховного Главнокомандования были вызваны командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и я. Сталин принял нас, как обычно, в Кремле, в своем большом кабинете с длинным столом и портретами Суворова и Кутузова на стене. Кроме И. В. Сталина присутствовали члены Государственного Комитета Обороны, начальник Генерального штаба А. И. Антонов и начальник оперативного управления С. М. Штеменко.

Едва мы успели поздороваться, Сталин задал вопрос:

— Известно ли вам, как складывается обстановка?

Мы с Жуковым ответили, что по тем данным, которыми располагаем у себя на фронтах, обстановка нам известна. Сталин повернулся к Штеменко и сказал ему:

— Прочтите им телеграмму.

Штеменко прочел вслух телеграмму, существо которой вкратце сводилось к следующему: англо-американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской Армии.

После того как Штеменко дочитал до конца телеграмму, Сталин обратился к Жукову и ко мне:

— Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники? Так вышло: первому на этот вопрос пришлось отвечать мне, и я ответил:

— Берлин будем брать мы, и возьмем его раньше союзников.

— Вон какой вы, — слегка усмехнувшись, сказал Сталин и сразу в упор задал мне вопрос по существу: — А как вы сумеете создать для этого группировку? У вас главные силы находятся на вашем южном фланге, и вам, по-видимому, придется производить большую перегруппировку.

Я ответил на это:

— Товарищ Сталин, можете быть спокойны: фронт проведет все необходимые мероприятия, и группировка для наступления на Берлинском направлении будет создана нами своевременно.

Вторым отвечал Жуков. Он доложил, что войска готовы взять Берлин. 1-й Белорусский фронт, густо насыщенный войсками и техникой, был к тому времени прямо нацелен на Берлин, и притом с кратчайшего расстояния.

Выслушав нас, Сталин сказал:

— Хорошо. Необходимо вам обоим здесь, прямо в Москве, в Генштабе, подготовить свои планы и по мере готовности, через сутки-двое, доложить о них Ставке, чтобы вернуться к себе на фронты с уже утвержденными планами на руках. — Верховный Главнокомандующий предупредил, что Берлин надо взять в кратчайший срок, поэтому время на подготовку операции весьма ограниченно.

Мы работали немногим более суток. Все основные соображения, связанные с предстоящей операцией, у Жукова, как у командующего 1-м Белорусским фронтом, были уже готовы. У меня тоже ко времени вызова в Ставку сложилось представление о том, как перегруппировать войска 1-го Украинского фронта с южного на Берлинское направление и спланировать операцию.

Работали мы в Генштабе над своими планами каждый отдельно, но некоторые возникавшие .и требовавшие согласования вопросы обсуждали вместе с руководящими работниками Генштаба. Речь шла, разумеется, не о деталях, а о вещах сугубо принципиальных: об основных направлениях, о планировании операции во времени и о сроке ее начала. Срок начала операции нас особенно беспокоил».

Из этого рассказа отметим несколько обстоятельств: вопрос о том, кто и как будет брать Берлин, ранее не поднимался, план Берлинской операции разрабатывали Конев, Жуков и генштабисты. Вернее, маршалы включили свои ранее сделанные разработки в единый план и согласовали некоторые общие вопросы. Происходило это в ночь с 1-го на 2 апреля, Конев указывает точную дату: «2 апреля утром мы явились в Ставку с готовыми для доклада планами».

Его, опытного военачальника, не смущает тут легкость и быстрота, с которой был создан план сложнейшей операции. Сам он в других операциях со своим штабом тратил на такую работу месяц и более. Главный подтекст в этом описании заключается в том, что он, маршал Конев, разрабатывал вместе со Сталиным, Жуковым и Антоновым план Берлинской операции. И даже первым (как он утверждает) уверял Верховного, что Берлин будет взят раньше, чем к нему подойдут союзники. «Вторым отвечал Жуков», — еще раз подчеркивает Иван Степанович.

Теперь почитаем, что по этому поводу пишет Жуков. В своей книге в главе, предшествующей рассказу о Висло-Одерской операции, маршал отметил следующее:

«В конце октября и начале ноября 1944 года мне пришлось по заданию Верховного Главнокомандующего основательно поработать над основными вопросами завершающей кампании войны, и прежде всего над планами операций на Берлинском направлении».

Жуков являлся заместителем Верховного и в соответствии со своим служебным положением и по прямому поручению Сталина делал такие разработки вместе с Генеральным штабом.

7 марта Сталин еще раз вызывает Жукова с фронта. Они встретились на даче Сталина. Верховный рассказал Жукову о Ялтинской конференции. Но главное, для чего он вызвал маршала с фронта, было:

«Поезжайте в Генштаб и вместе с Антоновым посмотрите расчеты по Берлинской операции, а завтра в 13 часов встретимся здесь же.

Остаток дня и добрую половину ночи мы с А. И. Антоновым просидели у меня в кабинете.

Мы еще раз рассмотрели основные наметки плана и расчеты на проведение Берлинской стратегической операции, в которой должны были участвовать три фронта. Поскольку об этом в Ставке и Генштабе неоднократно говорилось, мы сделали лишь уточнения в связи с затяжкой операции в Восточной Пруссии, в районе Данцига и в Прибалтике.

На следующее утро Верховный позвонил А. И. Антонову и передал, чтобы мы приехали не в 13, а в 20 часов.

Вечером при обсуждении вопроса о Берлинской операции присутствовал ряд членов Государственного Комитета Обороны. Докладывал А. И. Антонов.

Верховный Главнокомандующий утвердил все наши предложения и приказал дать фронтам необходимые указания о всесторонней подготовке решающей операции на Берлинском стратегическом направлении».

Но и этим Сталин не ограничился при разработке плана Берлинской операции. Через некоторое время Жуков опять пишет в своей книге:

«29 марта по вызову Ставки я вновь прибыл в Москву, имея при себе план 1-го Белорусского фронта по Берлинской операции. Этот план отрабатывался в течение марта штабом и командованием фронта, все принципиальные вопросы в основном заранее согласовывались с Генштабом и Ставкой. Это дало нам возможность представить на решение Верховного Главнокомандования детально разработанный план.

Поздно вечером того же дня И. В. Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один. Только что закончилось совещание с членами Государственного Комитета Обороны.

Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:

— Немецкий фронт на Западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки. Вот карта, смотрите последние данные о немецких войсках.

Раскурив трубку, Верховный продолжал:

— Думаю, что драка предстоит серьезная...

Потом он спросил, как я расцениваю противника на Берлинском направлении.

Достав свою фронтовую разведывательную карту, я положил ее перед Верховным. И. В. Сталин стал внимательно рассматривать всю оперативно-стратегическую группировку немецких войск на Берлинском стратегическом направлении...

— Когда наши войска могут начать наступление? — спросил И. В. Сталин.

Я доложил:

— 1-й Белорусский фронт может начать наступление не позже чем через две недели. 1-й Украинский фронт, видимо, также будет готов к этому сроку. 2-й Белорусский фронт, по всем данным, задержится с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами.

— Ну что ж, — сказал И. В. Сталин, — придется начать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского. Если он и запоздает на несколько дней — не беда...

Подойдя к письменному столу, он позвонил А. И. Антонову и приказал ему тотчас прибыть.

Через 15 минут А. И. Антонов был в кабинете Верховного.

— Как идут дела у Рокоссовского?

А. И. Антонов доложил обстановку и ход боевых действий в районе Данцига и Гдыни, после чего Верховный осведомился о положении дел у А. М. Василевского в районе Кенигсберга.

Алексей Иннокентьевич доложил обстановку на 3-м Белорусском фронте.

Обратившись к А. И. Антонову, Верховный сказал:

— Позвоните Коневу и прикажите 1 апреля прибыть в Ставку с планом операции 1-го Украинского фронта, а эти два дня поработайте с Жуковым над общим планом».

И Конев прибыл 1 апреля в Ставку (когда план операции был разработан), а через несколько десятков лет написал то, что вы прочитали в приведенном мною отрывке из его мемуаров. Получилось то самое «изреченное слово», о котором было рассуждение в начале главы. Там же были высказаны предположения, почему так происходит. Если бы маршал Конев не знал о встречах Жукова со Сталиным, о его работе как заместителя Верховного над планом Берлинской операции, тогда можно было бы посчитать написанное им в воспоминаниях досадной неосведомленностью. Но беда в том и заключается, что книга Конева вышла в 1972 году после публикации воспоминаний маршала Жукова в 1969 году и все приведенные выше цитаты из нее о разработке Берлинской операции Иван Степанович конечно же читал. Чем же тогда объяснить поведение Конева? А тем же, чем объясняется его очень неприличная статья в газете «Правда», обливающая Жукова грязью после Октябрьского пленума 1957 года. Личную неприязнь к Жукову (который не раз спасал его от расстрела), свои амбиции маршал Конев поставил выше исторической правды, и это не делает ему чести. Но я ни в коем случае не намерен преуменьшать его полководческих заслуг. Просто на этом примере мне хочется еще раз подчеркнуть и насторожить читателей — все, что писалось о Жукове после 1957 года, следует рассматривать с поправкой на русскую пословицу об «изреченном слове».

А что касается Берлинской операции, то в исторических очерках, художественной литературе и особенно в статьях перестроечного периода «изреченная ложь» просматривается невооруженным глазом.

Я бы не хотел, чтобы все рассуждения об «изреченном слове» были восприняты как заявка на мою непогрешимость, что мое слово является истиной в последней инстанции. Нет, и я грешен, определенный субъективизм, несомненно, имеет место и в моем повествовании. Но у меня в положительную сторону. Он порождается большой любовью и уважением к Георгию Константиновичу. Если мое слово кое-где превращается в «ложь», то она чистая, как говорят, «во спасение», нечто вроде перебора, допускаемого в речах и статьях в дни юбилеев. А у Жукова, кстати, 1996 год юбилейный — 100 лет со дня рождения. Так что не претендую на исключение из общего правила и обращаюсь ко всем доброжелателям маршала Жукова с очень старой шуткой: прошу извинить за доставленное удовольствие.

Ну, а теперь вперед на Берлин!

Описать весь ход боевых действий в этой крупнейшей стратегической операции, завершающей Великую Отечественную войну, в коротком художественном повествовании нет возможности, да и нет надобности. Моя задача более прицельна и конкретна — показать полководческое искусство Жукова.

За эту операцию маршала подвергали не только критике, но и развенчанию, обвиняли в отсутствии таланта, прямолинейности, огромных потерях, недопустимых и ненужных за несколько дней до конца войны, в самолюбивой амбициозности, что проявилось в соперничестве с Коневым за лавры покорителя немецкой столицы и стоило большой солдатской крови. И еще во многом другом, и как это бывало уже много раз, все эти наветы были надуманные, лживые, с одним прицелом — опорочить великого полководца.


* * *

Обе воюющие стороны готовились к последнему, решительному сражению. Гитлеровское командование стянуло на Берлинское направление все, что было возможно: 48 пехотных, 4 танковые, 10 моторизованных дивизий, 37 отдельных пехотных полков, 98 отдельных пехотных батальонов и других формирований. Эти части были объединены в две группы армий — «Висла» (в нее входили 3-я танковая и 9-я армии), группа армий «Центр» (в нее входили 4-я танковая и 17-я полевая армии). Всего в этих соединениях насчитывалось более 1 миллиона человек, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов. Комендантом обороны Берлина был назначен генерал-лейтенант Рейман, а верховным комиссаром, на которого возлагалась главная ответственность за оборону столицы был назначен Гитлером самый близкий ему человек — Геббельс.

Генерал Рейман 9 марта 1945 года издал специальный приказ по подготовке обороны имперской столицы.

С присущей ему энергией Геббельс организует отряды фольксштурма, вооружая их фаустпатронами для борьбы с советскими танками. Он даже приступил к формированию женских батальонов, утверждая, что поступает очень много рапортов от женщин-патриоток, которые хотели бы отдать все силы защите столицы.

Геббельс считал, что создавшаяся ситуация похожа на ту, в какой оказалась Советская Армия, когда гитлеровские войска готовы были взять Москву. Он решил использовать опыт Советской Армии и для этого вызвал к себе одного из защитников Москвы — генерала Власова. С Власовым состоялась продолжительная беседа. Геббельс спрашивал его совета, как лучше оборонять Берлин. И Власов дал такие советы.

Геббельс рассказал о своей беседе с Власовым Гитлеру. Тот похвалил его за то, что он использует опыт русских по обороне столицы, поддержал его затею создания женских батальонов. Гитлер сказал:

— Наша задача сейчас должна заключаться в том, чтобы при всех обстоятельствах выстоять на ногах. Кризис в лагере противника хотя и возрастает до значительных размеров, но вопрос все же заключается в том, произойдет ли взрыв до тех пор, пока мы еще кое-как в состоянии обороняться. А это и является предпосылкой успешного завершения войны. Чтобы кризис взорвал лагерь противника до того, как мы будем разбиты.

В период боев за Москву гитлеровское командование, и тот же Геббельс были очень невысокого мнения о советских военачальниках, они называли их бездарными, считали, что война идет к концу и то, что эти военачальники ее так быстро проиграли, как раз и свидетельствует об их бездарности. А вот теперь, готовясь к обороне Берлина, Геббельс запросил данные о советских генералах и, познакомившись с представленными ему материалами, сделал следующую запись в своем дневнике:

«Мне представлено Генштабом досье, содержащее биографии и портреты советских генералов и маршалов... Эти маршалы и генералы почти все не старше 50 лет. С богатой политико-революционной деятельностью за плечами, убежденные большевики, исключительно энергичные люди, и по их лицам видно, что они хорошего народного корня... Словом, приходится прийти к неприятному убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из лучшего, чем наш, класса».

Таким образом, Геббельс довольно объективно судит по конкретным делам наших военачальников. Под Москвой он им давал очень низкую оценку, потому что они допустили противника до Москвы, а теперь дает высокую оценку, потому что они, преодолев все трудности, привели свои победные армии под стены Берлина.

Геббельс понимал, как трудно фюреру, и он всячески пытался поддержать его слабеющий моральный дух. Для этого он рассказывал ему о ситуациях, в которых оказывался Фридрих Великий — любимый образец Гитлера. И в частности, он рассказал ему самый критический момент, когда Фридрих Великий из-за постигших его неудач был готов покончить жизнь самоубийством. Тогда один из самых близких Фридриху предсказал ему: «Подожди немного, и дни твоих страданий останутся позади. Солнце твоего счастья за тучами, скоро оно озарит тебя». И предсказание сбылось. Неожиданно скончалась русская царица Елизавета, и это спасло Фридриха Великого от окончательного позорного разгрома в Семилетней войне. Рассказывая Гитлеру эту историю, Геббельс поддерживал его надежду на какое-то чудо, которое, собственно, сам Гитлер изобрел: надежда на то, что союзники скоро перессорятся и это спасет Германию.

И надо же случиться такому совпадению: через несколько дней после этой беседы с Гитлером действительно свершилось аналогичное историческое чудо. Геббельс, восторженный, сияющий, вбежал в кабинет Гитлера и радостно прокричал:

— Мой фюрер! Я поздравляю вас. Чудо свершилось! Умер президент Рузвельт!

В ставке Гитлера был настоящий праздник. Пили шампанское, все поздравляли фюрера с тем, какой он провидец, потому что считали смерть Рузвельта тем поворотным пунктом, о котором не раз говорил Гитлер. Фюрер звонил командующим армиями, другим высокопоставленным своим подчиненным об этой радостной вести, желая чтобы она и их вдохновила на более активную деятельность.

Радость Гитлера не была беспочвенной, потому что приход Трумэна к власти действительно сулил перемены к лучшему. В Германии были известны слова, сказанные Трумэном еще в июне 1941 года: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше...»

На следующий же день после похорон Рузвельта Трумэн собрал совещание, на котором присутствовали военные руководители и финансовые магнаты. Трумэн сказал, что надо изменить политику Рузвельта и искать какие-то компромиссы для сохранения Германии. Он очень опасался, что победное завершение войны Советским Союзом превратит Европу в коммунистический материк. Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство движением мира по пути, по которому следует его вести». Однако приступить немедленно к конкретному осуществлению этой новой своей линии Трумэн не мог, об этом очень хорошо сказал американский историк Д. Толланд: «Даже если у Трумэна было намерение, например, решительнее выступить против России, это было бы чрезвычайно трудно сделать — подавляющее большинство американского народа поддерживало рузвельтовскую политику дружбы с Россией». Играло определенную роль и то обстоятельство, что Соединенным Штатам еще предстояло непростое завершение войны с Японией. А согласно договоренности, достигнутой в Ялте, Советский Союз обещал объявить войну Японии после разгрома гитлеровской Германии. И чтобы не потерять эту мощную и реальную силу как своего союзника, Трумэн вынужден был пока держать свои недружелюбные отношения к СССР в секрете.


* * *

Итак, наступил день решающего сражения.

16 апреля, ночью Жуков выехал на наблюдательный пункт командующего 8-й гвардейской армией генерала Чуйкова, откуда он решил руководить войсками. По дороге Жуков заехал и побеседовал с командующим 1-й гвардейской танковой армией генералом Катуковым, еще раз убедился в полной готовности этой армии к выполнению поставленной задачи. Затем Жуков побывал у командующего 2-й гвардейской танковой армией генерала Богданова. И здесь все было в порядке. Прибыв на командный пункт Чуйкова, маршал по телефону еще раз убедился в полной готовности войск к сражению. Последние минуты, как вспоминает Жуков, были особенно томительными. И хотя генералы для успокоения попили чайку, внутреннее их волнение без труда можно представить.

В 5 часов утра словно небо рухнуло на землю, как какой-то космический обвал в одно мгновение загрохотали выстрелы, а затем и разрывы тысяч и тысяч снарядов; так началась артиллерийская подготовка. Через некоторое время над этой грохочущей огненной вздыбленной землей пошли волны авиационных соединений. В течение 30 минут на позиции противника обрушилось такое огромное количество снарядов, которое было привезено в 2450 вагонах. Всего было произведено 1236 тысяч артиллерийских выстрелов. Это почти по одному снаряду на каждого оборонявшегося в Берлинской группировке противника.

Жуков, наблюдая за артиллерийской подготовкой и не видя ответных огневых действий противника, принял решение сократить артиллерийскую подготовку до 30 минут. Что и было сделано. После того, как огневой вал стал продвигаться в глубину обороны противника, поднялись в атаку пехота с танками. И в это время вспыхнули 140 прожекторов, расположенных в двухстах метрах один от другого. Жуков рассчитывал на внезапность этого моря света, которое должно было не только ослеплять противника и освещать дорогу нашим войскам, но главным образом воздействовать как нечто непонятное, необъяснимое, как какое-то новое оружие, которое должно испугать, морально подавить противника. Я думаю, Жуков решил применить эти прожектора, используя свой опыт боев под Халхин-Голом. Там был очень неприятный эпизод, когда японские танки пошли в атаку с включенными фарами и дополнительными прожекторами, установленными на их башнях. Тогда это непонятное и неожиданное для наших войск освещение в ночном бою сыграло очень выгодный для японцев психологический эффект. Наши обороняющиеся части поддались панике и даже бросили свои позиции. Положение было Жуковым восстановлено путем введения в контратаку танковых бригад. Но эффект психологического воздействия Жуков запомнил и решил здесь, на завершающем этапе войны, использовать для подавления противника и меньших потерь в своих войсках.

Однако применение прожекторов оценивается военными специалистами по-разному. Одни считают, что они действительно морально подавили противника и ослепляли его, другие говорят, что этот свет не принес должного эффекта потому, что поднявшиеся при артиллерийской подготовке пыль, земля, дым представляли собой такую плотную стену, что свет прожекторов ее не пробивал. Сам Жуков с восхищением записывает свое впечатление: «Более 100 миллиардов свечей освещали поле боя, ослепляя противника и выхватывая из темноты объекты атаки для наших танков и пехоты. Это была картина огромной впечатляющей силы, и, пожалуй, за всю свою жизнь я не помню подобного зрелища!»

Следуя за двойным огневым валом, наша пехота и танки к рассвету овладели первой позицией противника. Однако наши войска, к своему удивлению, не обнаружили множества трупов, как это ожидалось под таким шквальным артиллерийским огнем. Противник, предвидя мощную артиллерийскую подготовку, отвел свои главные силы в глубину обороны. Это было не только большой неожиданностью, но и неприятностью для Жукова. Войска продолжали движение вперед, но встречали все большее сопротивление. А с выходом к Зееловским высотам продвижение наших войск вообще застопорилось.

Как позже выяснилось, главный рубеж обороны противника был построен на Зееловских высотах. Крутые склоны этих высот стали очень трудным препятствием на пути прежде всего танков, да и пехоты. А обширное плато за этими высотами скрывало построение системы обороны в глубине, да и артиллерийские позиции противника. И как пишет Жуков: «К 13 часам я окончательно понял, что огневая система обороны противника здесь в основном уцелела, и в том боевом построении, в котором мы начали атаку и ведем наступление, нам Зееловских высот не взять».

Жуков почувствовал, что его замысел рушится. Не получилось сплошного безостановочного движения в сторону Берлина. Атака захлебывается на первых же километрах. Однако, понимая, что в его распоряжении находятся огромные силы, которые в состоянии проломить любую оборону, Жуков принимает решение ввести две танковые армии в первый же день сражения, хотя этот ввод и планировался после того, как тактическая оборона противника будет прорвана и танки получат возможность для действия в оперативной глубине. Принимая такое решение, Жуков шел на огромный риск и взваливал на себя ответственность за неизбежные потери при применении танков в условиях непрорванной траншейной обороны противника.

Жуков принял решение о вводе в бой двух танковых армий без доклада Верховному Главнокомандующему. Он опасался, что, если об этом доложить, Сталин не разрешит ему ввод этих армий преждевременно. Но Жуков не мог допустить своего отставания от соседа слева — Конева. И, Видимо, это сыграло немалую роль в его отчаянном применении танковых армий в первый день сражения.

Только в 3 часа дня Жуков доложил Сталину:

— Первая и вторая позиции обороны противника прорваны. Войска фронта продвинулись до шести километров, но встретили серьезное сопротивление на рубеже Зееловских высот, где, видимо, уцелела в основном оборона противника. Для усиления удара общевойсковых армий мною введены в сражение обе танковые армии. Считаю, что завтра к исходу дня мы прорвем оборону противника.

Сталин выслушал этот доклад, спокойно сказал:

— У Конева оборона противника оказалась слабей. Он без труда форсировал реку Нейсе и продвигается вперед без особого сопротивления. Поддержите удар своих танковых армий бомбардировочной авиацией. Вечером позвоните, как у вас сложатся дела.

Нетрудно отметить, что Сталин и в этом случае подогревал самолюбие Жукова, рассказывая об успешном продвижении войск Конева.

Бои за Зееловские высоты продолжались безуспешно. Войска не могли преодолеть этот тяжелый рубеж. С вводом в бой двух танковых армий произошло скопление войск на дорогах и, поскольку ввод этих армий на первом этапе не предусматривался, нарушилось взаимодействие со стрелковыми частями и соединениями. Вот что пишет в своем донесении командир 79-го стрелкового корпуса генерал Переверткин:

«18.4.45 г. в районе г. дв. Меглин скопилось три танковые бригады. В 19.30 18.4.45 г. прибыл в этот район; я приказал в 21.00 подготовить артогонь и пехоту для атаки противника. Через начальника штаба 23 тбр 9 тк Катырлова я передал приказание командиру бригады подготовить бригаду и совместно с пехотой смять противника и войти в прорыв.

Командир бригады Морозов мой приказ не выполнил, и, несмотря на то что пехота атаковала противника в течение всей ночи, наступала и продвинулась на 5 км, танки в прорыв не вошли.

В 2.00 я приказал разыскать еще раз любого командира бригады. В 4.00 был найден командир 65 тбр 9-го гвардейского танкового корпуса подполковник Максимов, который отказался явиться ко мне для увязки вопросов взаимодействия.

В течение трех суток боев пехота прошла 26 км с непрерывными боями и в течение этого времени танки все время болтались сзади боевых порядков пехоты».

Вечером, как и приказывал Верховный, Жуков докладывал ему о результатах этого дня. Доклад был не из приятных: Зееловские высоты не взяты. Но Жуков обещал взять этот рубеж на следующий день к вечеру.

Сталин на этот раз говорил с Жуковым далеко не спокойно:

— Вы напрасно ввели в дело 1-ю гвардейскую танковую армию на участке 8-й гвардейской армии, а не там, где требовала Ставка. Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете Зееловский рубеж?

Жуков, стараясь быть твердым, ответил:

— Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на Зееловском рубеже будет прорвана. Считаю, что чем больше противник будет бросать своих войск навстречу нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, так как войска противника легче разбить в открытом поле, чем в городе.

— Мы думаем приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера.

— Танковая армия Конева имеет полную возможность быстро продвигаться, и их следует направить на Берлин, а Рокоссовский не сможет начать наступление ранее 23 апреля, так как задержится с форсированием.

Сталин не стал больше говорить с Жуковым, не ставил ему никаких задач, а сухо сказал: «До свидания». И повесил трубку.

Жуков явно нервничал. А боевые действия складывались не по намеченному им плану. Его настроение видно и из приказа войскам, которые он отдал к исходу 17 апреля.


ПРИКАЗ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ

1-го БЕЛОРУССКОГО ФРОНТА ВСЕМ КОМАНДУЮЩИМ

АРМИЯМИ И КОМАНДИРАМ ОТДЕЛЬНЫХ КОРПУСОВ

О НЕОБХОДИМОСТИ УСТРАНЕНИЯ НЕДОСТАТКОВ

И АКТИВИЗАЦИИ НАСТУПАТЕЛЬНЫХ ДЕЙСТВИЙ НА БЕРЛИН


17 апреля 1945 г. 20.30


1. Хуже всех проводят наступательную Берлинскую операцию 69-я армия под командованием генерал-полковника Колпакчи, 1 ТА под командованием генерал-полковника Катукова и 2 ТА под командованием генерал-полковника Богданова.

Эти армии, имея колоссальнейшие силы и средства, второй [день] действуют неумело и нерешительно, топчась перед слабым противником.

Командарм Катуков и его командиры корпусов Ющук, Дремов, Бабаджанян за полем боя и за действием своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах (10— 12 км). Обстановки эти генералы не знают и плетутся в хвосте событий.

2. Если допустить медлительность в развитии Берлинской операции, то войска истощатся, израсходуют все материальные запасы, не взяв Берлина.

Я требую: А) Не медля развить стремительность наступления. 1-й и 2-й танковым армиям и 9 тк прорваться при поддержке 3, 5 и 8-й гв. армий в тыл обороны противника и стремительно продвинуться в район Берлина.

Все крупные населенные пункты и узлы дорог обходить, имея в виду, что в этих местах противник будет иметь сильную ПТО. Танковым армиям не разбрасываться по фронту и действовать кулаком.

Б) Всем командирам находиться на НП командиров корпусов, ведущих бой на главном направлении, а командирам корпусов находиться в бригадах и дивизиях первого эшелона на главном направлении.

Нахождение в тылу войск категорически запрещено.

В) Всю артиллерию, в том числе БМ, подтянуть к первому эшелону и держать ее не далее 2—3 км за эшелоном, ведущим бой.

Действия артиллерии концентрировать на тех участках, где решается задача на прорыв.

3. Иметь в виду, что до самого Берлина противник будет сопротивляться и цепляться за каждый дом и куст, а потому танкистам, самоходчикам и пехоте не ждать, пока артиллерия перебьет всех немцев и предоставит удовольствие двигаться по чистому пространству.

4. Бейте беспощадно немцев и двигайтесь вперед днем и ночью на Берлин, тогда Берлин будет очень скоро наш (ЦАМО РФ. Ф. 233. Оп. 2707. Д. 193. Л. 65 - 67. Подлинник).


ЖУКОВ ТЕЛЕГИН


Вспоминая свой недавний успех в Висло-Одерской операции, Жуков решил и здесь воспользоваться опытом удачного применения передовых отрядов, он приказал армиям выбросить в тыл противника отряды небольшой численности с задачей занимать переправы, узлы дорог, создавать панику в расположении противника, разрушать узлы связи, нарушать управление войсками противника. Этот приказ был выполнен, но заслать отряды в условиях, когда оборона противника занята очень плотно войсками, было не так просто. К тому же действия этих отрядов в тылу оказались очень затруднены, потому что до самого Берлина все пространство занято артиллерийскими позициями и резервами, которыми еще располагал противник. Так что желание Жукова помочь наступающим войскам действиями передовых отрядов в тылу в этой операции успеха почти не принесло.

В те дни (и позже) Жуков, анализируя ситуацию, которая сложилась 16 и 17 апреля, искал, где допущены ошибки и просчеты. Но, несмотря на то что просчеты, объективно говоря, все-таки были, Жуков пишет так:

«Ошибок не было. Однако следует признать, что нами была допущена оплошность, которая затрудняла сражение при прорыве тактической зоны на один-два дня.

При подготовке операции мы несколько недооценивали сложность характера местности в районе Зееловских высот, где противник имел возможность организовать труднопреодолимую оборону. Находясь в 10—12 километрах от наших исходных рубежей, глубоко врывшись в землю, особенно за обратными скатами высот, противник смог уберечь свои силы и технику от огня нашей артиллерии и бомбардировок авиации. Правда, на подготовку Берлинской операции мы имели крайне ограниченное время, но и это не может служить оправданием.

Вину за недоработку вопроса прежде всего я должен взять на себя».




* * *


Заминка в наступлении наших войск 16 и 17 апреля вызвала большую радость в ставке германского командования. Гитлер с воодушевлением сказал:

— Мы отбили этот удар. Под Берлином русские потерпят самое кровавое поражение, какое только вообще может быть!

Фюрер обратился к войскам со специальным обращением, в котором, опираясь на успех, достигнутый в первый день отраженного наступления советских войск, говорил: это предзнаменование будущей победы, наступает решающий поворот в войне.

Гитлер и его ближайшие соратники предпринимали лихорадочные усилия для того, чтобы не только поссорить союзников, а заключить сепаратный мир с английскими и американскими войсками. 18 апреля в ставку прибыл Вольф и доложил о своих встречах и предварительных договоренностях с Даллесом. Гитлер так высоко оценил успехи Вольфа, что тут же присвоил ему одно из высших званий войск СС — обер-группенфюрера. Вольф получил указание продолжать контакты и как можно скорее добиться договоренностей с англо-американским командованием.

По возвращении в Италию Вольф тут же встретился с Даллесом, и переговоры о сепаратном мире и о послевоенном переустройстве Германии продолжились. Даллес, несмотря на то что он уже имел указания от своего правительства о том, чтобы прекратить переговоры о сепаратном мире, поскольку советское командование, узнав об этом, заявило протест, продолжал переговоры и не выполнял указания своего правительства.

Учитывая успешность идущих закулисных переговоров с англо-американцами, командование германских войск фактически прекратило боевые действия на Западном фронте против войск союзников.

Черчилль, а теперь еще и Трумэн всячески подгоняли Эйзенхауэра и Монтгомери, чтобы они как можно быстрее продвигались на Восток и захватили побольше территорий. Особенно усердствовал Черчилль. Он все предпринимал для того, чтобы войска союзников раньше Красной Армии вступили в Берлин.

А на Восточном фронте тем временем шли тяжелейшие и упорные бои. Особенно трудные и кровопролитные схватки шли за Зееловские высоты. В конце концов войска Жукова преодолели эти высоты и сопротивление врага. К 18 апреля Зееловские высоты были взяты. Противник бросал все имеющиеся у него резервы, для того чтобы восстановить положение, но наши части, имея превосходство в артиллерии, да и в численном составе, ломали это сопротивление, отбивали контратаки и медленно продвигались вперед. К 19 апреля все рубежи обороны на Зееловских высотах были прорваны и танковые соединения Жукова наконец-то получили возможность действовать в оперативном просторе. Они ринулись в обход Берлина с северо-востока. А те танковые корпуса и бригады, которые были приданы войскам, вместе с пехотой продолжали теснить противника и наступали прямо в сторону города. Гитлеровцы отводили свои части на внешний обвод обороны Берлина.


* * *

Дальше мне придется описывать события, происходившие на стороне противника, широко известные и не раз описанные в книгах, журнальных статьях, но ничего иного я предложить читателям не могу, поскольку они происходили в результате наступательных действий Жукова.

К тому же, когда эти события описывались «по горячим следам», многое было еще неизвестно, ходило немало выдумок и слухов по поводу этих событий. Я излагаю происходившее в ставке Гитлера в последние дни с уточнениями и добавлениями, которые, может быть, неизвестны широкому кругу читателей.

20 апреля Гитлер отмечал свой очередной день рождения. Раньше это был всегда торжественный праздник с многолюдными демонстрациями и военными парадами. Не только Берлин, но и вся страна украшалась знаменами, радио гремело целый день о подвигах и достоинствах фюрера. Теперь Гитлер принимал поздравления в тесной комнате подземного бункера, куда заходили его ближайшие соратники и высказывали ему традиционные поздравления. Среди них были Геринг, Гиммлер, Борман, Геббельс, Риббентроп, постоянно работающий с Гитлером генералитет.

Гитлер к этому времени был развалиной; у него дрожали нога, рука, голова. Он стоял с опущенными глазами, принимая поздравления, негромким голосом благодарил и очень вяло реагировал; на все происходящее.

Руководитель молодежной организации «Гитлерюгенд», однорукий Аксман, как и полагается молодежному лидеру, громким бодрым голосом высказал поздравления фюреру и сказал, что гитлеровская молодежь преподносит Гитлеру подарок в день его рождения. Затем он попросил Гитлера подняться из бункера на поверхность, где были построены два отряда мальчишек по 15—16 лет, вооруженных фаустпатронами.

Это был последний выход Гитлера на поверхность из бомбоубежища. С опущенными плечами и нетвердо ступая, он прошел вдоль строя, кое-кого похлопал по плечу, других погладил по щеке. Мальчики, еще опьяненные былой славой и популярностью фюрера, выкатывали хилые грудки и с восторгом смотрели на вождя.

Другие подарки в этот день были очень неутешительны. Генерал Хейнрици доложил о том, что линия обороны по Одеру на Зееловских высотах окончательно прорвана и советские войска продвигаются к Берлину. Начальник генштаба Кребс доложил, что вслед за другими фронтами перешел в наступление и 2-й Белорусский фронт, который обходит Берлин с северо-востока. Генерал Йодль тоже не порадовал, сообщив, что танки (это были танки маршала Конева) вышли в район Цоссена, где располагались управления генерального штаба гитлеровской армии. Йодль, не желая окончательно огорчать фюрера, не сказал, что бегство высшего руководства гитлеровской армии было настолько поспешным, что они не успели взорвать ни служебные помещения, ни бомбоубежища генерального штаба.

После торжественной части и бокалов шампанского состоялось совещание высшего руководства, на котором последний раз присутствовали Геринг, Гиммлер, Риббентроп и многие другие высокопоставленные нацисты. Обсуждался один вопрос — что делать дальше? Многие понимали: судьба Берлина решена, его не удержать, надо организовать руководство армией где-то вне столицы. И только Геббельс, имперский комиссар по обороне столицы, яростно настаивал на том, что Берлин должен держаться до последнего и что контакты с англо-американским командованием дают надежду на то, что скоро произойдет перелом. После долгих споров было решено разделить военно-политическое руководство на три части. Гитлер с Геббельсом и Борманом остаются в Берлине, с ними штаб оперативного руководства и часть офицеров генерального штаба сухопутных сил. Второе руководство создавалось в Баварии и в Австрии под названием «Альпийская крепость». Там высшим руководителем был назначен фельдмаршал

Кессельринг. Основная его задача была не столько ведение боевых действий, сколько содействие Вольфу. И сам он должен был также предпринимать все меры для достижения конкретных результатов по сговору с англо-американским командованием. В северной части Германии создавалось третье управление, где руководителем был адмирал Дениц.

После совещания присутствовавшие в этот день на торжестве в честь дня рождения старались как можно быстрее выбраться на своих машинах из Берлина.

Последний, и самый весомый, подарок ко дню рождения Гитлера преподнесла артиллерия Жукова: в этот день она впервые обстреляла район имперской канцелярии. Гитлер позвонил начальнику штаба ВВС и потребовал, чтобы он авиацией подавил дальнобойные батареи противника, обстреливающие территорию его бункера. Но начальник штаба генерал Коллер даже не осмелился доложить фюреру, что его обстреливает уже не дальнобойная артиллерия, которую надо подавлять авиацией, а обычная полевая артиллерия с окраин Берлина.

Взятие Берлина


21 апреля войска Жукова ворвались в Берлин на его северо-восточные окраины, а танковые соединения, обходя город, устремились на запад. К южной окраине Берлина подступили части Конева, а его танковые соединения, обходя город, продвигались тоже на запад. Таким образом, уже четко наметились клещи, которые вот-вот должны были сомкнуться западнее Берлина.

Командующий 2-й гвардейской танковой армией генерал Богданов получил приказ от Жукова:

«2-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично Вам поручаю организовать исполнение.

Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4-х часов утра 21 апреля 1945 года любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада Сталину и объявления в прессе. Жуков. Телегин».

Однако выход частей на окраину Берлина не оправдал надежду Жукова на быстрое продвижение войск по городу. Завязались очень тяжелые уличные бои, и, как известно,, 2-я гвардейская танковая армия не смогла выполнить этот приказ командующего фронтом.

Берлин, как губка, впитывал в свои кварталы войска. Сохранить управление, не утратить возможность руководить ходом боевых действий было очень трудно. Жукову и войскам, несмотря на долгую войну, не приходилось вести уличных боев в таком огромном городе. Скопище многоэтажных домов, переплетение улиц и переулков поглотили несколько армий. Сражение распалось на тысячи разрозненных схваток за дом, этаж, подвал.

Жуков не видел своих войск даже на главном направлении. Да и где оно теперь, это направление главного удара — там, где танковые армии рвались в обход, чтобы замкнуть кольцо окружения, или в рукопашных схватках за каждый дом на подступах к рейхстагу?

Линия фронта в прежнем привычном понимании здесь уже не была линией, на некоторых участках фронт стал вертикально — дыбом, потому что шел бой в многоэтажных домах. А в соседнем квартале передний край ушел глубоко под землю, в подвалы, канализационные шахты, тоннели метро.

Но где бы ни шли бои, Жуков ощущал их напряжение, знал, кто продвигается вперед, а у кого застопорилось. Маршал как тысячами нервов был связан проводами телефонной связи и невидимыми радиоволнами со всеми наступающими соединениями. Он говорил с командирами, они слышали его твердый, уверенный голос. Невидимый, он был с ними повсюду, одних подбадривал, других строго подгонял, третьих — бранил нещадно. Как говорится, каждому свое, что заслужил, то и получай!

В бункере Гитлера предпринимались все меры для того, чтобы, с одной стороны, стянуть в Берлин войска, находящиеся поближе, и использовать еще существующие крупные группировки для деблокирования столицы. Утром 21 апреля был вызван в ставку командующий группой армий «Центр» Шернер. Шернер был самым исполнительным, даже среди немцев отличающимся не только педантичностью, но зверской требовательностью. Среди солдат у него была кличка «Мясник» за жестокость и беспощадность в отношении своих подчиненных.

Фюрер приказал Шернеру пробиваться с его группой армий «Центр» на выручку Берлина. Генерал Шернер щелкнул каблуками и бодро ответил, что приказ фюрера будет выполнен в точности. Чтобы прибавить своему спасителю энергии, Гитлер произвел Шернера в фельдмаршалы.

Фюрер тут же собрал присутствующих в бункере военачальников и обслугу, представил им нового фельдмаршала, все поздравили Шернера с высоким званием.

После процедуры с Шернером начальник генштаба Кребс и Йодль, докладывая обстановку Гитлеру на фронте, упомянули о боевой группе Штайнера. Это была небольшая группа из оставшихся частей, которые были объединены под командованием генерала СС Штайнера.

Командующий группы армий «Висла» хотел прикрыть свой правый фланг этой группой. Гитлер тут же ухватился за это сообщение и приказал поставить задачу группе Штайнера — с юга отрезать вклинившиеся части Жукова и окружающие Берлин. Для осуществления этой задачи Гитлер приказал навстречу группе Штайнера перейти в контрнаступление 56-му танковому корпусу.

Весь этот день и следующий ждали докладов и сообщений о том, как группа Штайнера выполняет свою задачу. Но никак не могли установить прямую связь со Штайнером. Наконец Гиммлер сообщил: Штайнер начал наступление, 56-й танковый корпус продвигается навстречу.

Гитлер, окрыленный этим сообщением, отдает приказ:

— Всех, кто может ходить по земле, немедленно передать Штайнеру. Каждый командир, который не выполнит этого приказа, будет казнен в течение пяти часов!

Гитлер в своем пылком воображении уже представлял, как эти две группировки, наступающие навстречу друг другу отрезают клинья советских армий и деблокируют Берлин. Генералы, находящиеся в окружении Гитлера, поминутно звонят в штаб группы армий «Висла» и требуют доклада о продвижении и результатах наступления группы Штайнера. Однако все эти радостные надежды были только в воображении Гитлера. В действительности соединения Жукова громили и группу Штайнера, и 56-й танковый корпус и продолжали наступление. Но никто не осмеливался доложить эту правду фюреру.

22 апреля на совещании в бункере Кребс и Йодль докладывали обстановку. Йодль, уже привыкший не огорчать Гитлера, пытался и на этот раз пространно говорить о каких-то частных успехах войск в Саксонии и в Италии. Гитлер прервал его:

— Что вы ублажаете меня мелочами! Где же все-таки находится Штайнер?

После продолжительного молчания и растерянности генералы были вынуждены доложить правду о том, что группа Штайнера успеха не имела и фактически разгромлена. Гитлер просто закатил истерику:

— Немецкий народ не понимает моей цели! Он слишком ничтожен, чтобы осознать и осуществить мои цели. Если мне суждено погибнуть, то пусть погибнет и немецкий народ, потому что он оказался недостойным меня!

Гитлер вызывает коменданта Берлина генерала Реймана и приказывает ему:

— Соберите все силы и ни в коем случае не допустите прорыва противника в центр города и обеспечьте прикрытие правительственных кварталов!

Во исполнение приказа фюрера были брошены в бой 32 тысячи берлинских полицейских и одновременно были выпущены из тюрем все уголовники и тоже брошены в бой. Собрав эти последние резервы, и еще солдат из разбитых частей около 80 тысяч, и несколько батальонов фольксштурма, Рейман «сколотил» группировку до 300 тысяч человек. Он прилагает все силы для того, чтобы выполнить приказ фюрера.

Кейтель предлагает фюреру еще один, на его взгляд, довольно эффектный шаг: снять войска с Западного фронта и бросить их на деблокаду Берлина. Кейтель говорит, что это, конечно, ослабит позиции в переговорах с англо-американцами, но другого выхода нет. С другой стороны, чем быстрее англо-американцы продвинутся на Восток и встретятся с советскими частями, тем скорее произойдет между ними конфликт.

Для выполнения этой задачи самым быстрым должен быть поворот 12-й армии Венка, находящийся на Западном фронте и ближе всех к Берлину. Йодль поддерживает предложение Кейтеля и уверяет фюрера в том, что Венк со своей армией способен прорваться к Берлину и деблокировать его. Гитлер после некоторого размышления отдает приказ — снять все войска с Западного фронта и перебросить их на выручку Берлина. Для выполнения этого приказа из ставки Гитлера выезжает Кейтель. Он встречается с генералом Венком и объявляет ему: «Мы боремся отныне только против Востока, а не против Запада».

Что представляла собой к тому времени 12-я армия Венка? В нее входили курсанты военных училищ и школьники, недавно призванные в армию, а также старцы самых предельных возрастов, мобилизованные в последнее время. Многие соединения этой армии просто числились номинально, а в действительности уже не представляли боевых единиц. Например, 41-й танковый корпус, оборонявшийся против англо-американцев на Эльбе, по сути, не имел ни одного боеспособного полка. Правда, был в распоряжении Венка один 20-й корпус под командованием генерала Коллера, который более-менее сохранил вид боевого соединения. Вот ему и приказал Венк наступать в направлении Потсдама для деблокады Берлина.

Йодль сказал генералу Коллеру при постановке задачи:

— Мы повернем 12-ю армию на Восток, независимо от того, что предпримут американцы на Эльбе. Возможно, что тем самым мы покажем им, что хотим драться лишь против русских.

Теперь в ставке Гитлера появляется новая надежда. Все ждут прихода армии Венка. Изыскиваются возможности для того, чтобы продержаться до ее прихода в Берлин.

Геббельс, как всегда энергичный и верноподданный фюреру, заверяет, что он, как верховный комиссар Берлина, заставит каждого жителя драться с советскими войсками. Срочно печатаются тысячи листовок, которые расклеиваются по всему городу, и в этих листовках имперский комиссар возлагает на каждого жителя города ответственность «за оборону своего дома, своей квартиры». Все члены молодежной организации «Гитлерюгенд», независимо от возраста, считаются мобилизованными. Фаустпатроны раздаются 12-летним мальчикам. Во всех этих распоряжениях, листовках и приказах непременно присутствует последняя фраза, за невыполнение распоряжения будет применяться расстрел.

Геббельс посчитал, что генерал Рейман недостаточно энергично организует оборону города, и на его место был назначен новый комендант Берлина полковник Кетнер.

Понимая, что крах Третьего рейха уже недалек, Геринг и Гиммлер, желая спасти свои шкуры, начинают вести переговоры и искать возможности договориться с союзниками за спиной Гитлера. 23 апреля Йодль сообщил Герингу о том, что Гитлер принял решение оставаться в Берлине до последнего. Йодль также проинформировал Геринга о том, что принято решение повернуть 12-ю армию под командованием генерала Венка, да и все войска Западного фронта на Восток.

Геринг, опасаясь, что Борман перехватит инициативу переговоров с союзниками и таким образом возглавит Германию после капитуляции, принимает решение действовать активно. Поскольку он был официально объявлен преемником Гитлера в случае смерти фюрера, он решает воспользоваться этим своим положением, но в то же время опасается вызвать гнев Гитлера, как бы эти его начинания не были преждевременными. Для того чтобы подстраховать себя на всякий случай, Геринг посылает Гитлеру 23 апреля следующую телеграмму:

«Мой фюрер! Ввиду Вашего решения остаться в Берлине, согласны ли Вы с тем, чтобы я немедленно взял на себя в качестве Вашего преемника на основе закона от 29 июня 1941 г. общее руководство рейхом с полной свободой действий внутри страны и за рубежом? Если я не получу ответа до 10 часов вечера, я буду считать это подтверждением отсутствия у Вас свободы действия и что условия, требуемые в Вашем указе, имеют место, и буду действовать во имя блага нашей страны и нашего народа. Вы знаете, что я чувствую по отношению к Вам в этот суровый час моей жизни. Я не имею возможности выразить это словами. Может быть, Бог защитит Вас и быстро доставит сюда, несмотря ни на что. Преданный Вам Геринг».

Эту телеграмму первым прочитал Борман. Он пришел с ней к Гитлеру и с соответствующими комментариями очень в неблагоприятном смысле для Геринга, который, не дождавшись результатов битвы за Берлин, уже берет на себя обязанности главы государства, и что Геринг заказал самолет для того, чтобы вылететь в штаб Эйзенхауэра и лично с ним договориться о капитуляции на Западном фронте.

Телеграмма Геринга и комментарии Бормана потрясли фюрера, он сначала расплакался, а потом пришел в неописуемую ярость. Незадолго до этого Гитлеру доложили о том, что англо-американцы отказались от продолжения переговоров с генералом Вольфом. И теперь, получив телеграмму от Геринга, Гитлер понял, почему эти переговоры там прерваны: теперь все на себя берет Геринг, и с Гитлером уже не желают разговаривать через Вольфа.

Борман, давно ненавидевший Геринга и искавший возможность его убрать, решил воспользоваться удобным моментом и подсказывает фюреру, что за такое предательство надо бы Геринга расстрелять. Но Гитлер, несмотря на свою ярость, посчитал это чрезмерным. И тут же вместе с Борманом сочинил следующую телеграмму:

«Время вступления в силу закона от 29 июня 1941 г. я определяю сам. Я не лишен свободы действия. Запрещаю любой шаг в указанном вами направлении».

Одновременно Гитлер устно приказал шефу службы безопасности и СД Франконии обер-штурмбанфюреру Франку немедленно арестовать Геринга по обвинению в государственной измене. Приказ Гитлера был выполнен. Геринг арестован. Вместо него командующим ВВС назначен генерал фон Грейм, бывший командующий 7-м воздушным флотом.

В эти же дни вел активнейшие переговоры и рейхсфюрер СС Гиммлер. Он намеревался встретиться с Эйзенхауэром и через Бернадотта послал заявление:

«Я заявляю, что западные державы победили немецкие вооруженные силы. Я готов безоговорочно капитулировать на Западном фронте. Я готов также обсудить технические детали осуществления капитуляции немецких вооруженных сил в Дании и Норвегии».

Кроме этого, Гиммлер отправляет письмо и английскому фельдмаршалу Монтгомери с надеждой, что оно будет доложено и Черчиллю. В этом письме были и такие слова: «Теперь, когда Германия разгромлена, Британия осталась один на один с азиатскими варварами. Важно спасти живую силу Германии... Поскольку она вскоре вновь понадобится, чтобы вместе с англичанами драться против русских».

И еще в одну инстанцию обратился Гиммлер. Он послал обращение к главе временного правительства Франции генералу де Голлю: «Готов признать: вы победили! Но что вы станете делать теперь? Собираетесь положиться на англосаксов? Они будут обращаться с вами как с сателлитом и растопчут ваше достоинство. Или, может быть, вы вступите в союз с Советами? Они установят во Франции свои законы, вас же ликвидируют... В самом деле, единственный путь, который может привести ваш народ к величию и независимости, — это путь договоренности с побежденной Германией. Заявите об этом немедленно! Вам необходимо безотлагательно вступить в контакт с теми деятелями рейха, которые еще располагают реальной властью и готовы направить свою страну по новому пути. Они готовы к этому. Они просят вас об этом». Таким деятелем, готовым вступить в новые отношения, конечно же Гиммлер имел в виду себя.

25 апреля предложения Гиммлера были рассмотрены в Вашингтоне и в Лондоне. Но поскольку к этому дню уже советские войска, обойдя Берлин, соединились в Потсдаме, а части 1-го Украинского фронта встретились на Эльбе с войсками союзников, то теперь уже не было никакого смысла начинать переговоры с Гиммлером. И 28 апреля не только было отвергнуто предложение Гиммлера, но и по радио объявлено, что он вышел с таким предложением и что последовал отрицательный ответ западных держав. Это сообщение Лондонского радио было доложено Гитлеру.

Опять Гитлер теряет самообладание, впадает в ярость и, несмотря на то что Гиммлер начинал и вел эти переговоры с его благословения, на этот раз раздосадованный не столько действиями Гиммлера, сколько тем, что намерения о капитуляции перед западными союзниками срываются окончательно, Гитлер отдает приказ о розыске и аресте Гиммлера.

Фюрер приказал немедленно вызвать к нему представителя Гиммлера при ставке группенфюрера Фегелейна. Однако в служебном помещении, там, где должен был находиться Фегелейн, его не обнаружили. Гитлер кричал:

— Разыскать Фегелейна живым или мертвым!

И тут выяснили, что Фегелейн, спасая шкуру, еще три дня назад убежал из бункера фюрера.

Все же Фегелейна эсэсовцы изловили и доставили к Гитлеру. И тут же по приказу Гитлера он был расстрелян во дворе имперской канцелярии.

22 апреля был напечатан последний приказ Гитлера:


«Запомните: каждый, кто пропагандирует или даже просто одобряет распоряжение, ослабляющее нашу стойкость, является предателем! Он немедленно подлежит расстрелу или повешению! Это имеет силу также и в том случае, если речь идет о распоряжениях, якобы исходящих от гаулейтера, министра, доктора Геббельса или даже от имени фюрера. Адольф Гитлер».

По радио постоянно объявлялось, что фюрер остается в столице и что там, где фюрер, там — победа.

21 апреля Гитлер перешел в новое, более глубокое бомбоубежище, которое только что для него специально было достроено. Оно находилось рядом с прежним бомбоубежищем, которое размещалось под рейхсканцелярией, но над этим бункером уже был 8-метровый слой бетона. Этот «фюрер-бункер» на 40 ступенек находился ниже прежнего. Здесь были комнаты, предназначавшиеся для самых приближенных. В этот новый бункер фюрер пригласил преданного ему Геббельса и его семью.

Магда Геббельс была фанатичной нацисткой и очень преданна фюреру. Она даже своих шестерых детей всех называла именем, начинающимся с первой буквы фамилии фюрера «X». Пять девочек — Хайда, Хильда, Хельга, Хед-да, Хальда и единственный сын Хельмут (ему шел 10-й год). Фрау Геббельс привела своих детей и сама пришла в бункер фюрера не только с целью безопасности, она решила до конца быть с любимым фюрером. А конец этот приближался.

Управление войсками из бункера становилось все труднее. Связь часто прерывалась. Неразбериха в руководстве все больше усиливалась. Вот только один эпизод, который показывает, с одной стороны, необоснованность решений Гитлера, а с другой — ту неразбериху, которая происходила. Гитлеру доложили, что 56-й танковый корпус под командованием генерала Вейдлинга отходит из Берлина на юг. А Гитлер приказывал все сосредоточивать в столице для ее обороны. Посчитав, что Вейдлинг хочет со своим корпусом удрать из этого большого сражения, он приказал арестовать и расстрелять Вейдлинга без долгих разбирательств. У него вообще последнее время «арест», «расстрел», «повесить» были единственные меры взыскания для неисполняющих его приказы. Вейдлинг был верным служакой, несмотря на грозившую ему опасность, решился прийти в ставку и разобраться, в чем дело. В бомбоубежище Вейдлинга встретил начальник генерального штаба Кребс очень холодно, но все-таки согласился его выслушать. Вейдлинг доложил, что получил приказ командующего 9-й армией на' перемещение командного пункта, а затем и частей корпуса на юг (туда, где к Берлину приближались подвижные соединения Конева), но он этот приказ еще не выполнил и поэтому не виноват.

Кребс приказал Вейдлингу позвонить немедленно в свой штаб и отменить выполнение приказа штаба 9-й армии, а сам пошел доложить об этом недоразумении фюреру. Через полчаса Кребс вернулся и сказал, что фюрер хочет сам выслушать генерала Вейдлинга.

В общем, генерал Вейдлинг ушел из ставки, где вместо расстрела получил новое высокое назначение. Стал он командующим обороны восточного и юго-восточного сектора Берлина, где должен был сосредоточить свой 56-й танковый корпус и все участки, которые находились в этом районе.

Генерал Вейдлинг, опытный служака, прошедший в боях все войны, в которых участвовала гитлеровская армия, прибыв на место, умело организовал оборону в своем секторе и на какое-то время стабилизировал положение. Вскоре опять последовал звонок из ставки, и генерал Кребс сказал, чтобы Вейдлинг немедленно прибыл в бомбоубежище Гитлера. Пройдя все посты, — проверку документов и даже обыск в длинных коридорах бункера, Вейдлинг наконец предстал перед Кребсом. Первая фраза, которую сказал начальник генерального штаба, очень поразила Вейдлинга:

— При своем докладе вчера вечером вы произвели на фюрера благоприятное впечатление, и он назначил вас командующим обороной Берлина.

Вейдлинг был так ошарашен этим неожиданным назначением, что у него вырвалась необдуманная и неуместная в данном случае фраза:

— Вы бы лучше приказали меня расстрелять, тогда бы меня миновала чаша сия!

Надо отдать ему должное, Вейдлинг сумел в очень сложных условиях организовать управление частями, понесшими огромные потери, и теми, которые были сформированы из этих фольксштурмовцев и стариков, Вейдлинг нашел место для командного пункта в бункере управления зенитной обороной города. Там была хорошо налаженная связь, он ее использовал, быстро подчинил себе, объединил все разрозненные отступающие части и организовал сопротивление наступающим советским частям.


* * *

Когда у Жукова произошла заминка на Зееловских высотах, Верховный Главнокомандующий дал указание маршалу Коневу:

— У Жукова идет туго, поверните Рыбалко и Лелюшенко на Целендорф, помните, как договорились в Ставке.

Немедленно были отданы распоряжения обоим командующим танковыми армиями — Рыбалко и Лелюшенко и была написана, часто вспоминаемая военными историками, директива о повороте двух танковых армий на штурм Берлина.

Ох непросто повернуть круто — почти на девяносто градусов — две такие танковые махины! Причем сделать это в ограниченное время, а точнее, немедленно, в течение нескольких часов! 3-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-подполковника П. С. Рыбалко приказывалось в течение ночи на 18 апреля форсировать реку Шпрее и далее, развивая стремительное наступление на южную окраину Берлина, в ночь с 20 на 21 апреля ворваться в город. 4-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко должна была к этому же времени овладеть Потсдамом и юго-западной частью Берлина.

Я не раз бывал в Германской Демократической Республике, выезжал в тот район, где танковая армия Рыбалко выполняла этот стремительный поворот и ринулась на Берлин с юга, ходил и ездил по этому району, по его небольшим городкам, полям и старался представить, как дрожала здесь мокрая, раскисшая (апрель!) земля, как рычали сотни танков, как старались танкисты понять свой маневр и осуществить его на незнакомой местности, да еще ночью! И как они все это блестяще выполнили! У них за плечами была большая и трудная война, огромный опыт. Они вели в бой лучшие в мире — по тем временам — танки, которые сделал народ, измученный усталостью и недоеданием. Народ, ждущий от них победы! И она была близка. Я представлял, с каким злым энтузиазмом, с какой радостью и вдохновением делали все в эту ночь чумазые от гари танкисты. Они не спали уже третьи сутки — но не ощущали усталости. Я просто вижу, как, разя с ходу появляющихся на пути гитлеровцев, они мчались вперед — к логову врага.

Походил я и по окраинам Цоссена. 20 апреля сюда прорвались танкисты Рыбалко. Знатный подарочек они преподнесли фюреру, может быть, даже сами не зная о том, что это был день рождения Гитлера. Очень символичный получился «подарок» — в Цоссене находилась штаб-квартира верховного командования гитлеровской армии. Именно здесь проходила разработка плана «Барбаросса». И вот какой потрясающий финал — советские войска громят эту адскую кухню, откуда была выпущена на свет война, громят именно в день рождения фюрера!

Я смотрел на серые особняки, двух- трехэтажные дома довоенной постройки. Они живописно расположены в хвойном лесу. Уютно жили в этом тихом и красивом месте те, кто принес так много страданий народам Европы, да и немецкому народу.

Представляю, как они ходили друг к другу в гости, как поднимали бокалы в честь захвата городов, стран — Польши, Франции, Бельгии, Дании, Греции и многих других. Как распирала их спесь и как они уверовали сами, что представляют собой особую расу господ.

Здесь же, в этих домах, уже были проложены на картах маршруты, составлены графики движения войск в Иран, Ирак, Афганистан, Индию.

Мог ли представить я, окопный лейтенант, что буду ходить под Цоссеном, среди домов гитлеровской ставки! Даже во сне мне такое не могло присниться!

И вот я опять здесь спустя почти полвека после того, как бежали отсюда хозяева этих домов, бежали, боясь быть пойманными и спрошенными за содеянное ими зло.

Как они метались по этим ухоженным лужайкам, как торопливо жгли свои преступные планы, как бежали, понимая, что и бежать-то уже некуда, но все же уходили, уползали, только бы не быть захваченными и опознанными как работники этой главной штаб-квартиры.

Я сохранил старую вырезку из газеты со статьей Бориса Полевого, в ней приводится любопытный документ, дающий представление о том, что здесь происходило в те последние часы:

«У меня в руках оказались листки переводов последних переговоров узла связи гитлеровского верховного командования сухопутными вооруженными силами с военачальниками, находившимися на юге Германии и в странах, еще оккупированных фашистскими войсками. На одном конце провода были встревоженные ходом событий гитлеровские военные сатрапы, а на другом — четыре пьяных солдата-телеграфиста, заживо похороненных в бункере узла связи и мысленно уже простившихся с жизнью.

Вот отрывки из этих разговоров, в которых по причинам, легко понятным, я заменяю наиболее выразительные слова многоточиями.

Эдельвейс. Вручите немедленно генералу Кребсу. Отсутствием информации вынужден ориентироваться обстановке радиопередачам англичан. Сообщите обстановку. Сообщите дальнейшие действия. Подписано А-15.

Ответ. Вызвать кого-либо невозможно. Погребены в могиле. Передачу прекращаю.

Эдельвейс. Что за глупые шутки? Кто у провода? Немедленно позвать старшего офицера А-15.

Ответ. Офицер насалил пятки. Все насалили пятки. Замолчи, надоел.

Эдельвейс. Какая пьяная скотина у провода? Немедленно позвать дежурного офицера.

Ответ. Поцелуй в ... свою бабушку, идиот.

Эдельвейс. У аппарата А-16. Весьма срочно.

Ответ. Не торопитесь в петлю.

Эдельвейс. Не понял, повторите.

Ответ. Вонючий идиот. Все драпанули. По нас ходят Иваны. К тебе еще не пришли?

Эдельвейс. Снова настаиваю на связи с Кребсом. Сообщите обстановку в Берлине.

Ответ. В Берлине идет мелкий дождик. Отстань.

Эдельвейс. Кто со мной говорит? Назовите фамилию, звание.

Ответ. Надоел. Все удрали. Танки Иванов над нами...»

Фланги 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, обтекающие Берлинскую группировку, сходились все ближе. К исходу 22 апреля танковую армию Лелюшенко отделяло от 47-й армии генерала Перхоровича 1-го Белорусского фронта всего 40 километров, а танковая армия Рыбалко от 8-й гвардейской армии Чуйкова была в двенадцати километрах. Таким образом, намечалось сразу два кольца окружения.

Ставка, учитывая это положение, потребовала от маршалов Жукова и Конева не позднее 24 апреля завершить это двойное окружение, в первом кольце которого остался бы Берлин, а во втором оказалась Франкфуртско-Губенская группировка противника.

25 апреля был издан приказ Верховного Главнокомандующего. На этот раз он адресовался двум командующим фронтами и двум начальникам штабов этих фронтов:

«Маршалу Советского Союза Жукову, генерал-полковнику Малинину, Маршалу Советского Союза Коневу, генералу армии Петрову.

Войска 1-го Белорусского фронта перерезали все пути, идущие из Берлина на Запад, и сегодня, 25 апреля, соединились северо-западнее Потсдама с войсками 1-го Украинского фронта, завершив, таким образом, полное окружение Берлина».

В тот же день войска 1-го Украинского фронта встретились на Эльбе с войсками союзников.

Приказ об этом историческом событии вышел 27 апреля 1945 года. В нем говорилось:

«Войска 1-го Украинского фронта и союзные нам англо-американские войска ударом с востока и запада рассекли фронт немецких войск и 25 апреля в 13 часов 30 минут соединились в центре Германии, в районе города Торгау. Тем самым немецкие войска, находящиеся в Северной Германии, отрезаны от немецких войск в южных районах Германии».

9-я немецкая армия Буссе сделала попытку прорваться навстречу армии Венка. Надо сказать, в 9-й армии гитлеровцев были немалые силы — 14 дивизий и много отдельных специальных частей, в общей сложности до 200 тысяч солдат и офицеров. Главный удар Буссе нанес в направлении Луккенвальде. Удар был довольно сильный. Противнику удалось продвинуться к Луккенвальде, он перерезал наши коммуникации и, что было особенно неприятно, в разгаре боев нарушал всю проводную связь со штабами армий, которые участвовали в штурме Берлина и окружали его.

Когда пробивающиеся части армии Буссе перерезали наши коммуникации, связь с армиями Жуков поддерживал по радио, и она ни на минуту не прерывалась.

Пробиваясь на Запад, части Буссе неожиданно выходили к очень важным участкам в наших боевых порядках фронта. Так, например, на одном из направлений оказался штаб 4-й гвардейской танковой армии, гитлеровцы вышли к нему внезапно. Всем офицерам штаба, включая и самого командарма Лелюшенко, пришлось взяться за оружие и за гранаты. Только подоспевшие на помощь находившиеся поблизости части выручили штаб армии.

Не успели закончиться бои по выручке штаба 4-й танковой армии, как уже понеслись тревожные звонки с аэродрома 9-й гвардейской истребительной авиадивизии. Прямо к аэродрому вышли части противника. И здесь атаку гитлеровцев отразили летчики и обслуживающий персонал аэродрома. Сам командир дивизии, будущий трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин участвовал в этой неожиданной схватке. В районе аэродрома не только был отражен удар гитлеровцев, но захвачено и три тысячи пленных.


* * *

28-го Кребс передал отчаянный и последний приказ:

«Всем соединениям, сражающимся между Эльбой и Одером, всеми средствами и как можно скорее привести к успешному завершению охватывающее наступление для выручки столицы рейха».

Но никто не откликнулся. Разгромленный вермахт уже не мог никого и ничего выручать.

Боевые действия в условиях большого города имеют свою специфику. И Жуков очень своевременно реагировал на изменения условий боя и обстановки. Используя свой огромный опыт и знания, он принял решение создать все условия для эффективных действий более мелкими группами. В огромном скопище зданий с подвалами, коммуникациями, действия с тактическими приемами, свойственными для дивизий и даже полка в полевых условиях, уже не подходили. Жуков отдает распоряжение создать в частях и соединениях штурмовые группы. В каждую группу включить танки, самоходные орудия и особенно артиллерию, вплоть до 203-миллиметрового калибра. Жуков также рекомендует тактику действия этим штурмовым группам: тщательно выявлять огневые точки в зданиях или кварталах, открывать быстрый и эффективный огонь и атаковать противника после подавления его артиллерийскими средствами. А дивизионным артиллерийским группам, и даже корпусным, вести огонь на глубину одного километра от наступающих по улицам, перекресткам, дворам, скверам, для того чтобы не допустить подхода резервов для контратак или отхода на новые рубежи отступающих подразделений. После продвижения штурмовой группы на 450—500 метров огонь переносится далее в глубину, а штурмовая группа со своими непосредственными огневыми помощниками и танками зачищает здания на этом участке.

Бои были тяжелые. Особенно много вреда приносили мальчишки-фольксштурмовцы со своими фаустпатронами. Они по подвалам, по канализационным сооружениям пробирались в подворотни, подъезды домов и били фаустпатронами по танкам и самоходкам с малого расстояния, причиняя большой урон.

26 апреля, в тот день, когда генерал Вейдлинг был у Гитлера на совещании, описанном выше, Жуков докладывал в очередном боевом донесении Верховному Главнокомандующему:

«1. Противник в течение 25.4.45 г. продолжал оказывать упорное сопротивление наступлению наших войск. В городе Берлине большое количество батальонов фольксштурма, различные спецчасти и остатки разбитых в предыдущих боях соединений и частей, опираясь на заранее созданные оборонительные сооружения и используя крупные городские здания, подготовленные к обороне, упорно обороняются, предпринимая многочисленные контратаки...

2. Войска фронта, продолжая наступление, в течение 25.4.45 г. вели напряженные уличные бои в городе Берлине и, продвигаясь к центру города, заняли ряд кварталов. Продвигаясь в направлении Ратенов, Бранденбург, Потсдам, обошли Берлин с севера, с северо-запада и с запада, соединились с войсками 1-го Украинского фронта в районе Кетцин — Потсдам и этим завершили окружение группировки противника в городе Берлине».

Вечером 27 апреля на совещании в ставке генерал Вейдлинг доложил о том, что потеряны аэродромы Темпельхов и Гатов. Снабжение по воздуху, которое и раньше-то было не очень значительным, теперь окончательно прекратилось. Генерал Кребс не мог доложить ничего утешительного. Он сказал, что в группе армий «Висла», по докладу генерал-полковника Хейнрици, положение очень критическое, нет боеприпасов, моральный дух войск снизился до предела. О наступлении армии Венка нет никаких известий.

Вейдлинг сообщил, что не видит никакого выхода, кроме прорыва оставшимися силами из окруженного Берлина, получает указание от начальника генштаба Кребса разработать план этого прорыва. Вейдлинг со своим начальником штаба составили план прорыва, довольно неплохой в тех условиях и при наличии тех сил, которыми он располагал. В первом эшелоне следует 9-я десантная дивизия.

Левее ее пробивает путь 18-я танко-гренадерская дивизия. Во втором эшелоне движется боевая группа СС Монке со всей личной охраной фюрера и полком СС, который переброшен по воздуху. В этой группе должен находиться фюрер и все высшее командование. В третьем эшелоне прикрывает отход дивизия «Мюнхенберг» и боевая группа «Беренфенгер», остатки дивизий СС «Нордланд». Все танки и самоходные орудия придаются 1-му эшелону, который является главной пробивной силой.

Выслушав предложение Вейдлинга, Гитлер долго молчал, молчали все окружающие. Наконец он сказал довольно тихим голосом:

— Если прорыв даже и в самом деле будет иметь успех, то мы просто попадем из одного котла в другой. Я должен буду ютиться под открытым небом, или в крестьянском доме, или в чьем-либо подвале и ожидать конца. Лучше уж я останусь в имперской канцелярии.

После этого Гитлера охватывает последняя вспышка злобы. Он с пеной у рта кричит, что все его предали, что народ немецкий — ублюдок и что измена — всеобщая, и пусть все погибнут вместе с ним. Он принимает окончательное решение — остаться в Берлине и покончить с собой.

Но, удалившись в свою личную комнату, Гитлер и здесь вынужден решить еще одну немаловажную проблему, которую поставила Ева Браун. Она заявила фюреру:

— Не хочу уходить на тот свет твоей любовницей. Я была твоей женой и хочу уйти с тобою вместе на тот свет, как твоя жена.

И вот в бункере, находящемся под артиллерийским обстрелом, под гром канонады разыгрывается поистине нечто театральное. Трудно было бы какому-то драматургу даже придумать такой ход трагедии, самой фантасмагорической. Гитлер объявляет о своем бракосочетании с Евой Браун и о том, что будет здесь проведен свадебный обряд и свадебное застолье. Срочно ищут священника, для того чтобы он свершил венчание. Но где найти в этой сумятице священника? Наконец Геббельс находит своего подчиненного, инспектора Вальтера Вагнера, инспектора по религиозным делам. Он прибывает в бомбоубежище и совершает обряд венчания, будучи одетым в военную форму с повязкой фольксштурмиста на рукаве, потому что у него не было с собой одежды, подобающей человеку духовного сана.

Гитлер едва мог расписаться в брачном свидетельстве: так сильно у него ходила ходуном рука. А Ева Браун начертала первые буквы Ева Б... а потом зачеркнула и поставила новую фамилию — Ева Гитлер. После этого в личной комнате состоялся свадебный ужин, где была мадам Геббельс, сам Геббельс, две секретарши Гитлера и новобрачные.

А между тем, после этой брачной ночи, 29 апреля, советские войска уже взяли Ангальтский вокзал и по Вильгельмштрассе уже рвались к имперской канцелярии. Командующий обороной бункера и ближайших подступов Монке сообщает, что ему с большим трудом удается сдерживать наступление советских войск уже в 500 метрах от бункера. Борман, Кребс и другие высшие чины на свадебном ужине изрядно накачались спиртным и даже под артиллерийским обстрелом крепко спали. А Гитлер в это время диктовал своим секретарям завещание. Их было два. Одно — «политическое», другое — «личное» завещание. С полным текстом этих завещаний читатели могут ознакомиться в приложениях.

Специальные посланцы — эсэсовцы — отправляются с копиями завещаний, один — к фельдмаршалу Шернеру, а другой — к гроссадмиралу Деницу.

29 апреля в 12 часов в кабинете Гитлера по его приглашению собираются: Борман, Геббельс, Бургсдорф и Кребс с помощниками и адъютантами. У них уже нет связи с внешним миром, они совершенно не знают, что происходит там, наверху. Гитлер пытается все еще отдавать какие-то распоряжения, и Йодль и Кребс передают эти распоряжения, которые конечно же не доходят до войск.

30 апреля Кребс докладывает Гитлеру о том, что советские войска уже овладели Тиргартеном, Потсдамской площадью, проникли на Фосштрассе, куда выходит фасад имперской канцелярии. Гитлер все еще не может решиться на то, чтобы покончить с собой.

Но наконец, уже понимая, что нет иного выхода и его могут взять живым, он решается на последний шаг в своей жизни. Сначала он дает ампулы с ядом своей любимой овчарке Блонди и ее щенку. Яд действует мгновенно, собаки издыхают. За дверью стоят Борман, Геббельс, Аксман, Гюнше, камердинер Линге, которому уже поручено раздобыть 200 литров бензина для сжигания трупов. Они ждут.

В половине четвертого дня 30 апреля они приоткрыли дверь и увидели следующую картину: Гитлер, откинувшись на спинку дивана, сидит в одном углу; Ева Браун с бледным лицом сидит в другом углу. Оба были уже мертвы. В газетах были публикации, что Гитлер застрелился. Это были последние попытки создать рыцарский ореол вокруг имени фюрера. Ни сам он в себя не стрелял, никто ему не помогал (как это было в одном из вариантов рассказа), у ног его лежала ампула от яда, и никаких гильз не было.

Камердинер Линге и врач Штумпфеггер заворачивают труп Гитлера в армейское одеяло и через запасной выход с помощью охраны канцелярии выносят труп в сад, окружающий рейхсканцелярию. Вслед за ним выносят и тело Евы Браун. Советская артиллерия обстреливает улицы и дома, окружающие рейхсканцелярию.

Приведу короткую выдержку из воспоминаний личного шофера Гитлера — Эриха Кемпке — «Я сжег Гитлера», хотя строки эти широко известны, здесь они, на мой взгляд, будут уместны как завершающий эпизод в судьбе человека, который хотел завладеть всем миром, но так мелко и буднично, в какой-то яме, завершал свой путь, а одним из тех, кто привел его к такому краху, был и маршал Жуков. «Линге и д-р Штумпфеггер вынесли завернутое в темное полевое одеяло тело Гитлера и понесли его к выходу... Подхожу к Борману и без слов беру на руки труп Евы. На двадцать ступеней вверх к выходу из бункера я не рассчитывал, силы мои были на исходе. На половине лестницы на помощь поспешил Отто Гюнше. Вместе мы вынесли тело мертвой Евы Гитлер наружу.

Было два часа дня. Имперская канцелярия находилась под сильным артобстрелом. Русские снаряды рвались совсем рядом. Вздымались фонтаны земли. Воздух был пропитан известковой пылью.

Д-р Штумпфеггер и Линге быстро положили мертвого фюрера примерно в трех метрах правее выхода из бункера... Гюнше и я положили Еву Гитлер рядом с мужем... Вокруг рвались русские снаряды: казалось, артиллерия в этот момент удвоила свой огонь по саду имперской канцелярии и по бункеру фюрера. Я бросился обратно к бункеру и на миг остановился, тяжело дыша, чтобы переждать разрыв снарядов. Потом схватил одну из канистр с бензином, выскочил из бункера... Я вылил бензин на обоих мертвецов. Одежда мертвецов слегка развевалась на ветру, пока не пропиталась насквозь бензином и не опала под его тяжестью.

Поднятая разрывами снарядов земля осыпала нас. Преодолевая страх смерти, я подтаскивал все новые и новые канистры. (...) Артогонь усилился до такой степени, что мы уже не решались выйти из тамбура бункера. (...) С нами вместе у выхода стояли д-р Геббельс, Борман, д-р Штумпфеггер. А снаружи неистовствовал настоящий ад!

Но как же нам поджечь бензин? Предложение сделать это при помощи ручной гранаты я отклонил. Случайно взгляд мой упал на большую тряпку, лежавшую рядом с пожарными шлангами у выхода из бункера. Гюнше схватил ее и разорвал на куски. Я наклонил канистру, тряпка хорошо намокла, напиталась бензином. «Спички!» Д-р Геббельс вынул коробок из кармана и протянул мне. Я зажег спичку и сунул в тряпку, а потом высокой дугой швырнул на облитые бензином трупы. С широко раскрытыми глазами мы смотрели на лежащие там тела. В одну секунду высоко вспыхнуло бурлящее пламя, к нему поднялись темные столбы дыма. На фоне горящей столицы рейха они создавали ужасающую картину».

Капитуляция.
Жуков подписывает последний документ войны


Советские воины так умело и старательно били гитлеровцев в их столице, что наконец-то спесивые фашистские генералы запросили пощады.

Первый сигнал об этом поступил Жукову в 3 часа 50 минут 1 мая: на командный пункт 8-й армии прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс. Он сообщил о самоубийстве Гитлера и вручил письмо Геббельса Советскому Верховному Командованию:


«Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем. Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 50 минут добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочил Бормана установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери. Геббельс».


К письму Геббельса было приложено завещание Гитлера со списком нового имперского правительства. Завещание было подписано Гитлером и скреплено свидетелями.

Событие было неординарное. Несмотря на поздний час, Жуков позвонил Сталину. Он был на даче. К телефону подошел дежурный генерал, который сказал:

— Товарищ Сталин только что лег спать.

— Прошу разбудить его. Дело срочное и до утра ждать не может.

Сталин подошел к телефону. Жуков доложил о самоубийстве Гитлера и письме Геббельса с предложением о перемирии.

Сталин ответил:

— Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера?

— По сообщению генерала Кребса, труп. Гитлера сожжен на костре.

Верховный сказал:

— Никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести. Если ничего не будет чрезвычайного, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть.

Обратите внимание на похожесть ситуаций — когда произошло нападение Германии ночью 22 июня 1941 года Сталин спал, и Жуков просил дежурного разбудить его. И вот кончается война, немцы запросили мира, и опять Жуков поднимает Верховного с постели.

Генерал Кребс хитрил, говорил о перемирии, а не о безоговорочной капитуляции.

Жуков заявил:

— Если до 10 часов не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет охоту сопротивляться. Пусть подумают о бессмысленных жертвах.

Кребса отправили в расположение немцев. В 10 часов ответа не последовало. Жуков приказал артиллерии открыть огонь, и особенно по району рейхсканцелярии. В 18.30 войска пошли на штурм последнего убежища гитлеровского командования.

В 6 часов 30 минут 2 мая генерал Вейдлинг сдался в плен. Он отдал приказ войскам о прекращении сопротивления:


«30 апреля фюрер покончил с собой и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то что иссякли боевые запасы, и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.

Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.


Вейдлинг

(генерал артиллерии, бывший командующий зоной обороны Берлина)».


Даже в последнем приказе генерал явно ищет оправдание своему поступку: фюрера нет, присяга не действует, боеприпасы кончились.

Немногие знают о том, что после водружения Знамени Победы на куполе рейхстага разведчиками Кантария и Егоровым, бои в этом огромном здании продолжались еще двое суток.

В середине дня 2 мая сопротивление гитлеровцев в Берлине прекратилось.

Умелыми совместными действиями войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов ликвидировали и окруженные группировки гитлеровцев юго-восточнее Берлина. В честь этого был издан приказ Верховного Главнокомандующего двоим славным военачальникам Жукову и Коневу.

И еще один приказ Верховного Главнокомандующего, еще один салют в этот же день, 2 мая, отмечали нашу победу. Для того чтобы разделить эти два победных салюта, первый из них, о котором сказано выше, был дан в 21 час из 224 орудий, а второй — в 23 часа 30 минут, на этот раз из 324 орудий. В истории Великой Отечественной войны это был первый салют из такого большого количества орудий. Надо сказать, событие было исключительное — салютовали не чему-нибудь, а взятию Берлина!

В приказе Верховного, адресованном на этот раз Красной Армии и Военно-Морскому Флоту, говорилось:

«Войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Жукова, при содействии войск 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза Конева, после упорных уличных боев завершили разгром Берлинской группы немецких войск и сегодня, 2 мая, полностью овладели столицей Германии городом Берлином — центром немецкого империализма и очагом немецкой агрессии.

Берлинский гарнизон, оборонявший город, во главе с начальником обороны Берлина генералом от артиллерии Вейдлингом и его штабом сегодня, в 15 часов, прекратил сопротивление, сложил оружие и сдался в плен.

2 мая к 21 часу нашими войсками взято в плен в городе Берлине более 70 тысяч немецких солдат и офицеров...»

Гитлеровская армия, претендовавшая на власть над всем миром, дошла до последних степеней деградации. Это состояние можно отчетливо разглядеть в той картине, которую увидел личный шофер фюрера, эсэсовец Эрих Кемпке, выйдя из бункера, где он находился последнее время вместе с ближайшим окружением фюрера:

«...Глазам нашим представилась потрясающая картина. Смертельно усталые солдаты, раненные, о которых никто не заботился, и беженцы лежали у стен, на ступеньках лестниц, на платформе. Большинство этих людей уже потеряло всякую надежду на бегство и было безучастно ко всему происходящему».

Вот как все обернулось. Обратите внимание — вместе лежат и солдаты и беженцы — то есть те, кто когда-то стройными, четкими рядами шли, сверкая алчными глазами, на Восток, и те, кто, вытягивая вверх руку в фашистском приветствии, неистово раздирали рты в крике «Хайль!». Теперь они вместе лежат под заборами, под стенами. Когда-то они мечтали о восточных землях, о большой добыче, а теперь они «потеряли всякую надежду на бегство».

Уже и бежать некуда! Полный крах всех планов, всех намерений, всех иллюзий, всех претензий, вообще всего! После взятия имперской канцелярии Жуков прибыл осмотреть это логово. Вот что он пишет о своем впечатлении в те часы:

«Прибыв на место мы оказались в затруднительном положении. Нам доложили что все трупы немцы якобы закопали в местах захоронения, а где и кто закопал — толком никто не знал. Высказывались разные версии.

Захваченные пленные, главным образом раненные, о Гитлере и его окружении ничего не могли сказать.

Людей в имперской канцелярии обнаружили мало, всего несколько десятков человек. Видимо, находившиеся там руководящие офицеры и эсэсовцы в самый последний момент бежали через потайные выходы из здания имперской канцелярии и попрятались в городе.

Мы искали место сожжения трупов Гитлера и Геббельса, но так и не нашли. Правда, остались потухшие очаги от каких-то костров, но они были малы: скорее всего, там кипятили воду немецкие солдаты.

Мы уже заканчивали осмотр имперской канцелярии, когда нам доложили, что в подземелье обнаружены трупы шестерых детей Геббельса. Признаюсь, у меня не хватило духу спуститься туда и посмотреть на детей, умерщвленных матерью и отцом. Вскоре недалеко от бункера были обнаружены трупы Геббельса и его жены. Для опознания был привлечен доктор Фриче, который подтвердил, что это именно они.

Обстоятельства вначале побудили меня усомниться в правдивости версии о самоубийстве Гитлера, тем более что нам не удалось обнаружить и Бормана. Я тогда подумал: а не удрал ли Гитлер в самый последний момент, когда уже не было надежды на помощь Берлину извне?

Такое предположение я высказал в Берлине на пресс-конференции советских и иностранных корреспондентов. Несколько позже в результате проведенных расследований, опросов личного медицинского персонала Гитлера и т. д. к нам стали поступать дополнительные, более определенные сведения, подтверждающие самоубийство Гитлера. Я убедился, что для сомнений в самоубийстве Гитлера оснований нет».

Сталин знал все подробности о самоубийстве Гитлера и Евы Браун и сожжении их трупов. Но почему-то он ничего не сказал об этом Жукову. Моя знакомая, писательница Елена Ржевская, подробно рассказывает в своей книге «Берлин, май 1945» о том, как происходило расследование и идентификация трупов Гитлера и его супруги. Приведу отрывок из ее беседы с маршалом Жуковым в ноябре 1965 года, из которого видно, что сразу после окончания боевых действий Сталин считал, что его заместителю Жукову не обязательно знать все, что известно ему — Сталину.

«Я знала, что все, связанное с обнаружением и опознанием трупа Гитлера в те майские дни, держалось в строгом секрете и докладывалось прямо Сталину — по его распоряжению, — минуя командование фронтом, то есть маршала Жукова. Почему было так, это мог бы разъяснить только

Сталин.

— Не может быть, чтобы Сталин знал, — решительно отверг Жуков. — Я был очень близок со Сталиным. Он меня спрашивал: где же Гитлер?

— Спрашивал? Когда?

— В июле, числа девятого или одиннадцатого.

— К этому времени Сталин уже давно все знал, провел проверку и удостоверился.

— Но ведь он меня спрашивал: 1де же Гитлер?

— Очевидно, не хотел дать понять, что знает.

— Зачем?

Зачем было скрывать от него? Может решив не оглашать этот факт, Сталин никого не посвящал в него, не делился. Более полный ответ, вероятно, коренился также и в сложности, нестабильности отношений двух людей: в них Жуков представал с органичной, присущей ему прямотой, ценившейся, покуда шла война. Естественно, в это я не входила и не располагала исчерпывающим ответом, почему вообще такое решение — не оглашать — принял Сталин».

Жукова смущало то, что он на пресс-конференции в Берлине в мае 1945 года заявил иностранным корреспондентам, что ничего не знает о смерти Гитлера. Теперь же выясняется, что многое тогда было известно, и Жуков, как командующий фронтом, должен был знать правду, но солгал журналистам. В переиздании своих мемуаров Жуков еще раз подтвердил, что в мае сорок пятого действительно ничего не знал, и тем, кого интересуют подробности, рекомендовал читать книгу Елены Ржевской.

Но вернемся в май 1945 года.

7 мая позвонил Сталин и сообщил Жукову:

— Сегодня в городе Реймсе немцы подписали акт безоговорочной капитуляции. Главную тяжесть, войны на своих плечах вынес советский народ, а не союзники, поэтому капитуляция должна быть подписана перед Верховным Командованием всех стран антигитлеровской коалиции, а не только перед Верховным командованием союзных войск. Я не согласился и с тем, что акт капитуляции подписан не в Берлине, центре фашистской агрессии. Мы договорились с союзниками считать подписание акта в Реймсе предварительным протоколом капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главного командования и представители Верховного командования союзных войск. Представителем Верховного Главнокомандования советских войск назначаетесь вы. Завтра к вам прибудет Вышинский. После подписания акта он останется в Берлине в качестве вашего помощника по политической части.

Кончалась война, вступала в права «ее величество политика», которая всегда считалась «грязным делом».

Вопрос о безоговорочной капитуляции гитлеровцев перед всеми союзниками был решен на Ялтинской конференции.

Приведу ниже письмо Трумэна Сталину от 26 апреля 1945 года, в котором он подтверждает правильное понимание вопроса о капитуляции.

«1. Посланник Соединенных Штатов в Швеции информировал меня, что Гиммлер, выступая от имени Германского правительства в отсутствие Гитлера, который, как утверждается, болен, обратился к Шведскому правительству с предложением о капитуляции всех германских вооруженных сил на Западном фронте, включая Норвегию, Данию и Голландию.

2. Придерживаясь нашего соглашения с Британским и Советским правительствами, правительство Соединенных Штатов полагает, что единственными приемлемыми условиями капитуляции является безоговорочная капитуляция на всех фронтах перед Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами.

3. Если немцы принимают условия вышеприведенного 2-го пункта, то они должны немедленно сдаться на всех фронтах местным командирам на поле боя.

4. Если Вы согласны с вышеуказанными 2-м и 3-м пунктами, я дам указания моему Посланнику в Швеции соответственно информировать агента Гиммлера.

Аналогичное послание направляется Премьер-Министру Черчиллю».

И все же Трумэн разрешил командованию союзников принять отдельную — сепаратную капитуляцию гитлеровцев.

Сталин немедленно отреагировал на этот факт нарушения договоренности. «7 мая 1945 г.

Секретное и личное послание премьера И. В. Сталина президенту г-ну Трумэну.

Ваше послание от 7 мая относительно объявления о капитуляции Германии получил.

У Верховного Командования Красной Армии нет уверенности, что приказ германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен немецкими войсками на восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что в случае объявления сегодня Правительством СССР о капитуляции Германии мы окажемся в неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. Надо иметь в виду, что сопротивление немецких войск на восточном фронте не ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу Деница о капитуляции.

Поэтому командование советских войск хотело бы выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и, таким образом, отложить объявление Правительств о капитуляции немцев до 9 мая, в 7 часов вечера по московскому времени».

Вот к этому времени Жуков и его штаб стали готовить все необходимое к подписанию последней, окончательной, официальной капитуляции германского командования.

Много пришлось поработать начальнику тыла 1-го Белорусского фронта генералу Антипенко Н. А.

Я был близко знаком с Николаем Александровичем.

Однажды он приехал ко мне на дачу в Переделкино. У генерала было плохое настроение — никак не мог «пробить» переиздание своих доработанных и расширенных воспоминаний. Не надеясь, что это осуществится, Николай Александрович подарил мне ксерокопию рукописи с такой надписью:

«Владимиру Васильевичу Карпову, прошу принять на память мою рукопись о Жукове. Н. Антипенко.

Желаю успеха в Вашем большом начинании.

Москва. 1978 год».

Позднее его мемуары были изданы в Минске, эту книгу Антипенко мне тоже подарил с добрыми пожеланиями.

Разумеется, из бесед с Николаем Александровичем и из его книг я использую некоторые факты в моем повествовании.

Антипенко много лет служил рядом с Жуковым, дружил с ним. Маршал поручил ему заниматься обеспечением процедуры подписания акта о капитуляции.

Прежде всего было подобрано помещение в предместье Берлина Карлсхорсте, здесь раньше была столовая инженерного училища. Неподалеку подобрали дом для немецких представителей. Антипенко рассказывал:

— Еще с утра 8 мая нами были приняты меры к тому, чтобы стол для немецких представителей в отведенном для них особняке был накрыт подобающим образом. Поручив официанткам столовой военторга заняться сервировкой стола для Кейтеля и сопровождающих его лиц, я вызвал к себе начальника военторга фронта Н. В. Каширина и шеф-повара В. М. Павлова, чтобы выслушать их доклад о подготовке торжественного обеда, который должен был начаться после подписания акта о капитуляции, примерно в 15 часов 8 мая. Еще накануне шеф-повар Павлов предложил разработанное им меню этого обеда.

Впервые пришлось нам заниматься «снабжением» такого рода. Каждый, конечно, хорошо понимал, каковы были моральные переживания и материальные затруднения людей в связи с войной. Казалось бы, не до банкетов в такое время... Но ведь была завершена невиданная по масштабам война! Впервые собрались представители стран-победительниц по такому торжественному поводу. Надо было хорошо принять гостей.

Предложенное Павловым меню было одобрено маршалом Жуковым. Днем 8 мая прибыли представители Верховного командования союзников: от американцев — командующий стратегическими воздушными силами США генерал Карл Спаатс, от англичан — маршал авиации Артур В. Теддер и главнокомандующий французской армией генерал Жан Делатр де Тассиньи.

По чинам и по именам видно отношение, а точнее пренебрежение, желание принизить значимость предстоящего подписания общего акта о капитуляции. Полагалось бы прибыть первым лицам из командования союзников: Эйзенхауэру и Монтгомери. Только хорошо воспитанных французов представлял главнокомандующий.

Жуков поступал соответственно: он не поехал встречать гостей на аэродром Темпельгоф, прибывающие были не его ранга. Встречал их заместитель Жукова генерал армии Соколовский.

С гитлеровцами было проще: генерал-фельдмаршал Кейтель, адмирал флота фон Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф прилетели на тот же аэродром под конвоем английских офицеров.

Говорят Кейтель, проезжая по улицам Берлина, сказал:

— Я потрясен степенью разрушения!

Наш офицер из сопровождения спросил:

— Господин фельдмаршал, а вы были потрясены, когда по вашему приказу стирались с лица земли тысячи советских городов и сел, под обломками которых погибли миллионы людей, в том числе детей?

Кейтель не привык к такому обращению, побледнел, пожал плечами и ничего не ответил.

Жуков не пишет в своих воспоминаниях о том, в каком напряжении он находился из-за каких-то бюрократических неувязок. Пришло время, назначенное для официальной части, а из Москвы не поступали необходимые указания.

Антипенко волновался, рассказывая об этом даже спустя много лет:

— Начались осложнения. К 15 часам 8 мая обед был приготовлен, а подписание акта о капитуляции откладывалось. Уже вечерело, а команды о созыве людей в зал заседания все не было. Несколько раз я обращался к маршалу Жукову, высказывая ему тревогу за качество обеда. Но не от него зависела проволочка, на то были причины высокого дипломатического порядка: Москва, Вашингтон, Лондон не могли договориться о процедуре принятия капитуляции... Поварам не было дела до этих переговоров, их беспокоило одно — как бы не ударить лицом в грязь и показать именитым европейцам во всем блеске русское поварское искусство.

Раза два я заходил в домик Кейтеля. Он сидел за столом, накрытым более скромно. За спиной у него и у других немецких представителей стояли английские офицеры. Кейтель держал себя с независимым видом, к пище едва притрагивался. Ему предстояло с минуты на минуту быть вызванным в зал заседаний и там, перед лицом всего мира, подписать документ, который навеки пригвоздит к позорному столбу германских милитаристов, — акт о безоговорочной капитуляции. Он сидел напыщенный, вытянув шею, с моноклем в глазу.

Жуков, союзники, Вышинский, Телегин и Соколовский ожидали в кабинете Жукова, рядом с залом, где должно было состояться подписание акта.

Я бывал не раз в этом кабинете и в зале исторического теперь дома в Карлсхорсте.

В одно из посещений обратил внимание на то, что в кабинете маршала отгородили толстыми шнурами письменный стол и кресло Жукова. Я спросил коменданта здания, почему так сделали? Он объяснил:

— Сюда приходит много посетителей и экскурсий, и каждый норовит от кресла или стола Жукова отщипнуть хотя бы небольшую щепочку в качестве сувенира.

Комендант показал на «обглоданные углы» стола и кресла. Теперь они были покрыты лаком и особенно не выделялись.

— Вот мы и решили отгородить эту историческую мебель, с целью спасения. Иначе растащили бы всю на сувениры. А вам можно зайти за ограждение, посмотреть все, как вы хотите.

Я воспользовался этим разрешением и даже посидел в кресле Жукова, представляя, что здесь происходило много лет назад. Слаб человек, щепочку я не отколол, но в кресле посидел с удовольствием.

Наконец «наверху» в Москве все утрясли и. дали «указания». В 24 часа Жуков и союзники вошли в зал.

Я думаю, из-за проволочек у маршала было настроение подпорчено.

Он сел за стол. За его спиной были флаги СССР, США, Англии и Франции. За столами (как говорит Антипенко буквой «П») сидели соратники Жукова и многочисленные представители печати.

Среди них были и мои коллеги Симонов, Полевой и другие, каждый из них в своих статьях по-своему описали эти исторические минуты.

Я располагаю стенограммой, которая велась в тот вечер. Она короткая, но зато отражает точно происходившее.

Когда все заняли места, Жуков сказал:

«Господа!

Здесь, в этом зале, собрались по уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии — заместитель Верховного Главнокомандующего Красной Армии Маршал Советского Союза Жуков, по уполномочию Верховного Главнокомандования экспедиционными силами союзников — заместитель Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами союзников главный маршал авиации Теддер.

Присутствуют в качестве свидетелей:

Генерал-полковник американской армии Спаатс.

От французской армии — главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи и для принятия условий безоговорочной капитуляции от верховного главнокомандования вооруженных сил Германии прибыли уполномоченные верховного главнокомандования германской армии — фельдмаршал Кейтель, генерал-адмирал фон Фридебург, генерал-полковник Штумпф.

Их полномочия на право подписи Акта безоговорочной капитуляции проверены.

Я предлагаю приступить к работе и пригласить сюда уполномоченных представителей от немецкого верховного главнокомандования, прибывших для принятия условий безоговорочной капитуляции.

Жуков сделал паузу, дал возможность переводчикам перевести его слова.

Далее Жуков велел:

— Пригласите в зал представителей немецкого главнокомандования.

Их ввели. Кейтель старался быть спокойным. Картинно вскинул руку с маршальским жезлом, приветствуя присутствующих.

Но Жуков тут же поставил его на место, коротко приказав:

— Сядьте!

В стенограмме так и зафиксировано, не «Прошу садиться» или просто «Садитесь», а именно:

— Сядьте! Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции Германии, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт?

Этот же вопрос задает на английском языке главный маршал авиации Теддер. Кейтель глухо ответил:

— Да, изучили и готовы подписать. Жуков встал и молвил:

— Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии.

Кейтель резко встал, глаза его горели ненавистью. Но, встретив жесткий взгляд Жукова, он опустил взор и покорно пошел к его столу. Монокль выпал и повис на шнурке. Лицо фельдмаршала покрылось красными пятнами. С Кейтелем подошли Штумпф и Фридебург. Кейтель сел на краешек стула, вставил монокль и дрожащей рукой поставил подпись на пяти экземплярах акта.

Жуков четко сказал:

— Немецкая делегация может быть свободна. Их вывели из зала.

Жуков продолжал:

— На этом, господа, позвольте заседание объявить закрытым. Поздравляю главного маршала авиации Теддера генерал-полковника американской армии Спаатса, главнокомандующего французской армии генерала Делатра де Тассиньи с победным завершением войны над Германией»

Вот уж действительно строевик до мозга костей! На его месте какой-нибудь политик растянул бы процедуру и речи на несколько часов. Жуков уложился в сорок минут: в 24.00 начал, в 0.43 минуты 9 мая 1945 года завершил.

Генерал Антипенко мне доверительно сказал:

— В своих мемуарах я об этом не пишу, а вам, для истории, расскажу. Вышинский для Жукова подготовил длинную речь, на нескольких страницах, ее маршал должен был произнести при открытии или при закрытии, точно не знаю, процедуры капитуляции.

Но Жуков «забыл» текст этой речи в сейфе, в своем кабинете. Я думаю, он поступил так умышленно — не любил маршал длинных, политических излияний.

Текст стенограммы подтверждает предположение генерала Антипенко, в нем не сказано ни о вступительной, ни заключительной речи Жукова, зафиксированы только те слова, которые в действительности произносил маршал.

Вышинский, несомненно, доложил Сталину о самовольстве Жукова, и, кто знает, может быть, тогда зародилась у Генсека мысль: пора маршала убирать или отодвигать на второй план. (Что и было сделано в 1946 году.)

После официальной части начался банкет, в этом же зале, только теперь столы поставили буквой «Ш» (так сказал Антипенко).

Жуков словно оттаял. Обращаясь к присутствующим, он тепло поздравил всех с победой и предложил тост за советских воинов, за воинов союзных государств, за здоровье всех присутствующих.

Праздновали до 6 часов утра.

Жуков второй раз за всю войну плясал русскую, да так мастерски, что никто не ожидал от маршала такой лихости.

(Я говорю второй раз, потому что Антипенко утверждает: впервые он видел такую пляску Жукова 19 ноября 1944 года, в день артиллерии.)

Мне кажется естественным и необходимым документом, завершающим эту главу и войну, будет полный текст «Акта о капитуляции». Я не хочу выносить его в приложения. Это последний документ войны, который был подписан героем моей трилогии, великим русским полководцем, маршалом Георгием Константиновичем Жуковым.


Акт о военной капитуляции германских вооруженных сил

8 мая 1945 г.


1. Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени Германского Верховного Командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием, — Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию Союзных Экспедиционных сил.

2. Германское Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под германским командованием, прекратить военные действия в 23.01 по центральноевропейскому времени 8 мая 1945 года, остаться на своих местах, где они находятся в это время, и полностью разоружиться, передав все их оружие и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным представителями Союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять никаких повреждений пароходам, судам и самолетам, их двигателям, корпусам и оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще военно-техническим средствам ведения войны.

3. Германское Верховное Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным Главнокомандованием Красной Армии и Верховным Командованием Союзных Экспедиционных сил.

4. Этот акт не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о капитуляции, заключенным Объединенными Нациями или от их имени, применимым к Германии и германским вооруженным силам в целом.

5. В случае, если немецкое Верховное Командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование Союзных Экспедиционных сил предпримут такие карательные меры или другие действия, которые они сочтут необходимыми.

6. Этот акт составлен на русском, английском и немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными.

Подписано 8 мая 1945 года в гор. Берлине.

От имени Германского Верховного Командования:

КЕЙТЕЛЬ, ФРИДЕБУРГ, ШТУМПФ


В присутствии:


по уполномочию

Верховного Главнокомандования Красной Армии

Маршала Советского Союза Г. ЖУКОВА


по уполномочию

Верховного Командующего

Экспедиционными силами Союзников

Главного Маршала Авиации ТЕДДЕРА


При подписании также присутствовали в качестве свидетелей:

Командующий стратегическими воздушными силами США Генерал Спаатс, Главнокомандующий Французской Армией Генерал Делатр де Тассиньи.


И наконец, настал день, когда в столице нашей Родины был издан последний приказ Верховного Главнокомандующего. Это был тот приказ, который Жуков и мы, фронтовики, ждали всю войну, к которому шли долгих четыре года через бои, кровь, подвиги и страдания. И поэтому мне бы хотелось этот приказ привести полностью.


Приказ Верховного Главнокомандующего

по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту


8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.

Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Германия полностью разгромлена.

Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны.

В ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, 30 артиллерийскими залпами из тысячи орудий.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Да здравствуют победоносные Красная Армия и Военно-Морской Флот!

Верховный Главнокомандующий,

Маршал Советского Союза И. Сталин

9 мая 1945 года.


Страна ликовала. Народы Европы, в том числе и немецкий народ, наконец-то вздохнули свободно. Салютовала победителям Москва, салютовали себе и сами войска. В часы, когда был дан салют, стреляли не только орудия в Москве, стреляли все, у кого в руках было оружие, стреляли, кричали «ура!», было всеобщее счастье Победы!

Жуков подводит итоги войны


Незадолго до отъезда из Германии, с 27 ноября по 1 декабря 1945 года, Жуков провел в Группе советских войск военно-научную конференцию по изучению Варшавско-Познаньской операции 1-го Белорусского фронта.

На конференции присутствовало свыше 300 генералов и старших офицеров: командиры (некоторых) дивизий, корпусов, командующие армиями, представители Генерального штаба и академии.

В обсуждении доклада, который сделал начальник штаба Группы войск в Германии генерал-полковник Малинин М.С. приняли участие 24 человека.

Итоги конференции подвел маршал Жуков. После анализа Варшавско-Познаньской операции и выступлений участников конференции Жуков подвел итоги всей войны, и, что мне кажется бесценным, он обобщил, объяснил и передал потомкам опыт своей личной полководческой деятельности. Этот раздел его доклада являет собой нечто похожее на суворовскую «Науку побеждать».

По тексту выступления Жукова видно, что никто из работников штаба этот раздел для маршала не готовил, — Жуков высказал свое личное мнение, изложил все «секреты» своей полководческой деятельности, заботясь только о том, чтобы они были восприняты новым поколением военачальников и послужили бы великому делу защиты Родины.

Жуков будто предчувствовал, что боевая деятельность его на этом завершается, он словно прощался с грохотом сражений, фронтовыми соратниками. Это выступление, на мой взгляд, является завещанием великого полководца, которое на четверть века (период опалы Жукова) было вычеркнуто из практики обучения не только войск, но даже в военных академиях и военных училищах.

Это откровение Жукова уникально, и поэтому я считаю необходимым познакомить с ним читателей почти полностью, сократив лишь некоторые повторы и детали, касающиеся только Варшавско-Познаньской операции.

ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ, ВЛИЯЮЩИЕ НА УСПЕХ
БОЯ, СРАЖЕНИЯ И ОПЕРАЦИИ


Я останавливаюсь на этих вопросах потому, что на протяжении всей войны я лично руководствовался ими при подготовке всех операций. Одновременно видел, что, когда к этим вопросам относятся формально, успеха в бою, в сражении и операции не было.

Что это за вопросы? Эти вопросы не новые. Они всем известны, но я хочу подчеркнуть, что они являются главными вопросами при подготовке операции и на них нужно всегда обращать внимание с тем, чтобы наверняка получить успех.

Первое — это отличное знание противника, правильная оценка его плана действий, точная оценка сил, средств и возможности противника. Знание слабых и сильных сторон противника. Знание, на что противник способен и на что не способен, знание, на чем можно поймать противника. Вот это является содержанием первого вопроса — вопроса разведки.

Внимательное и всестороннее изучение противника при подготовке операции имеет решающее значение. Это достигается длительной, непрерывной и глубокой разведкой противника. Здесь уже докладывали, какими методами велась разведка у нас, тут мне нечего добавить. Я хочу обратить только ваше внимание на то, что особо важное значение при изучении переднего края и просматриваемой глубины обороны играет личное изучение участка самим командиром и самим командующим. Противника следует изучать наблюдением с КП и НП всех родов войск, всеми звеньями командного состава и служб наблюдения. Особое внимание необходимо обращать на подбор постоянных и отличных наблюдателей. Опытный и умный наблюдатель, ведущий наблюдение систематически, может рассмотреть такие детали, по которым можно безошибочно распознать ложные и фактические действия противника. Часто сменяемые наблюдатели и малоподготовленные, как правило, дают только поверхностные результаты.

Не думайте, что это вопрос мелкий, что им можно пренебрегать в оперативной подготовке. Нужно всегда помнить, что игнорирование самых мелких вопросов при подготовке операций очень пагубно отражается на проведении операции и боя.

В этой операции противник длительное время изучался с воздуха, при помощи визуального наблюдения, фотографирования. Особое внимание уделялось тактической глубине обороны, инженерному оборудованию всех рубежей и резервам. Каждый род войск вел непрерывную разведку в своих собственных интересах.

Наконец, разведданные дополнялись опросом пленных и данными агентурной разведки, которая была заранее организована по особому плану в интересах предстоящей операции.

Не все командиры умеют самостоятельно разобраться в разведданных и правильно оценить противника. Некоторые командиры не умеют разгадать маневрирование противника с целью обмана. У нас был такой факт, когда разведчики и крупные командиры определяли наличие танков противника перед фронтом в два раза больше, чем их было на самом деле. С этими данными я не был согласен и считал своим долгом помочь разобраться и правильно оценить противника. Поэтому я считаю правильным будет, если в будущем командующий фронтом, командующие армиями, начальники родов войск и другие крупные начальники будут почаще встречаться со своими подчиненными и помогать им разбираться в противнике и более правильно его оценивать. Чем крупнее начальник, тем большими средствами распознания противника он располагает, тем правильнее он может сделать вывод о противнике.

Мы проводили ряд специальных занятий перед операцией, и, как вам известно, вопросам оценки противника на этих занятиях уделяли большое внимание, это принесло большую пользу в ходе операции. В ходе операции мы применили метод ориентировки командующих путем рассылки информационных соображений, в которых давалась оценка противника командующим фронтом по вопросам, какой процесс переживает противник, где он слаб, где он силен, что от него можно ожидать, на чем его надо бить, чтобы лучше выполнить задачу.

Эта ориентировка, как известно, принесла большую пользу и, как впервые практиковавшееся мероприятие, полностью себя оправдала.

В воспитании нашего высшего командного состава должно пройти красной нитью личное и непосредственное изучение обороны противника командирами всех степеней. При подготовке операции, боя командирам следует лично просмотреть участок переднего края, где организуется прорыв, и проверить, правильно ли докладывают нижестоящие командиры данные о противнике и его обороне. Еще раз обращаю ваше внимание на особую важность личного контроля командиров всех степеней в области разведки в период подготовки наступления.

Второй вопрос — это знание своих войск, тщательная и целеустремленная подготовка их к предстоящему бою и операции.

В первую очередь тщательная и глубокая подготовка командования и их штабов, с которыми нужно очень детально проработать обстановку, общую задачу, частные задачи, вопросы взаимодействия с соседями, со средствами усиления и с авиацией. Детально проработать методику операции и особенно отработать прорыв и бой в глубине, разработать варианты, как действовать в той или иной обстановке.

По опыту не только разбираемой нами операции, а и всех операций, которые мне пришлось готовить и проводить, я должен сказать, что без предварительной и тщательной подготовки командного состава и войск успеха в бою и операции не достигалось. Особо важное значение приобретает уяснение важности и ответственности за порученную задачу и тем более, если об этом с командирами говорит лично командарм или командующий фронтом.

В последнее время в метод подготовки операции стала прививаться форма, когда командующий собирает командиров полков и дивизий и рассказывает им значимость операции, как она будет проводиться, какими силами и что будет, если операция не удастся. Когда не знает командир этого и не ориентирован в этих вопросах, он и недостаточно ответственно готовится к предстоящей операции и бою. Я это лично прочувствовал и рекомендую этот вопрос также включить в вопросы, которые играют первостепенное значение в успехе операции.

Третий вопрос и крупнейший фактор, влияющий на успешность проведения операции, есть достижение оперативной и тактической внезапности. Внезапность достигается главным образом через два элемента — обман противника и стремительность действий.

В настоящей операции мы достигли не только тактической внезапности, но и оперативной внезапности. Вы видите, что противник при наличии возможностей не имел сильных оперативных резервов, он фактически не ожидал такой силы удара, какая ему была преподнесена.

В этой операции с целью обмана противника мы подготовили и провели план обмана. Особое внимание при этом было обращено на скрытие перегруппировок, которые совершались в подготовительный период. По своему опыту я считаю, что оперативный обман, да и план тактического обмана должны быть продуманы лично командующим фронтом и детально разработаны лично начальником штаба фронта. Почему именно командующим и начальником штаба? Потому что обман противника должен проводиться на широком участке и только в масштабе фронта, в масштабе Генерального штаба. Тактические элементы могут быть проведены в масштабе части, соединения и армии, но крупные мероприятия оперативного порядка должны проводиться в масштабе фронта, масштабе Красной Армии по утверждению Генерального штаба. Это делается для того, чтобы мероприятиями обмана одного фронта не повредить своим соседям. Я знаю несколько примеров, когда один фронт готовил удар здесь, а показывал сосредоточение своих войск с целью обмана противника на другом участке. Противник мог по его замыслу перебросить часть своих сил на угрожаемое направление, а на этом направлении, оказывается, сосед готовил настоящий удар. Он для себя сделал хорошо, он со своего фронта часть сил противника заставил перебросить к соседу, но соседу он сделал плохо, потому что сосед именно на этом направлении готовил прорыв. Следовательно, были проведены мероприятия обмана, выгодные для данного фронта, но невыгодные для соседа, а в целом невыгодные для Красной Армии.

В этой операции план обмана — план маскировки нам удалось осуществить и, как показал опыт, мы достигли внезапности. Имеется много документов, я мог бы привести десятки и сотни показаний военнопленных офицеров и солдат, которые свидетельствуют, что немецкое командование не знало истинных намерений наших войск. Второй элемент, стремительность проведения прорыва и операции в целом достигалась быстротой прорыва тактической обороны противника, стремительностью выхода в оперативную зону и быстротой разгрома резервов противника. Стремительность является главным, решающим средством против всех мероприятий противника, в том числе против всех перегруппировок противника как из глубины, так и из других участков фронта. Стремительность — главное средство быстрейшего разгрома врага. Надо действовать настолько быстро, чтобы противник везде и всюду опаздывал. Этому нужно учиться, на этом нужно воспитывать наши войска. Наша техническая вооруженность позволяет нам осуществлять самые смелые и стремительные удары. Разбираемая операция с точки зрения стремительности близка к желаемому. Стремительностью действий, быстротой разгрома противника, высоким темпом продвижения войск мы достигли полной оперативно-тактической, а иногда и стратегической внезапности. Надо везде и всюду стремиться к тому, чтобы захватить противника врасплох и поставить его в тяжелое положение. Вы, как участники, переживали сами, когда наши опаздывания в начальный период войны со своими контрманеврами приводили к тому, что противник упреждал нас. Противник везде оказывался на фланге и в тылу наших войск. Эта очень штука неприятная, и она ведет к крупным поражениям. Наоборот, когда мы, пользуясь преимуществом стремительности, сами опережали противника, сами были у него на фланге и в тылу — это всегда приносило успех.

Четвертый вопрос — это точный расчет сил и средств для проведения операции.

Опыт показал, что нельзя ставить войскам непосильные задачи. Практика постановки непосильных задач, кроме потерь, истощения сил и подрыва воинского духа ничего не дает. Мы в этом убедились неоднократно. Исходя из этого Варшавско-Лодзинско-Познаньская операция, а позже и Берлинская операция были достаточно обеспечены средствами прорыва, средствами развития прорыва и преследования — резервами. Я лично считаю, что лучше реже проводить наступательные бои, операции, не истощаться мелкими боями, а копить силы, средства и, собрав их, проводить более солидные операции. Я об этом говорю потому, что за войну я видел много таких генералов, которые ради активности часто проводят частные операции с мелкими целями. Они должны обязательно проявлять активность не в одном месте, так в другом, не в другом, так в третьем. Им все кажется, что этот выступ мешает, и если они захватят его, то будут командовать над противником. Впереди всегда кажется все выгоднее, этим нельзя увлекаться. Надо уметь остановить себя от соблазна и, поскольку дело мы имеем с людьми, людей надо беречь, готовить к серьезным операциям с решительными и глубокими целями.

При подготовке наступательной операции с прорывом позиционной обороны особое внимание должно быть уделено артиллерии как главному и решающему средству разгрома системы огня обороны противника.

Я твердо убежден в том, что допущенные ошибки в расчетах и игнорирование артиллерии нельзя выправить ни героическим поведением пехоты, ни лихой атакой танков, ни ударами авиации.

Пятый вопрос — это самый сложный вопрос подготовки операции, это материальное обеспечение и подготовка тыла к обеспечению операции. Многие командующие не любят заниматься этими делами, многие командиры не любят заниматься тылом, но ведь известно, что у нас был сорван ряд операций по причине материальной необеспеченности и неподготовленности тыла.

Варшавско-Лодзинско-Познаньская операция в материальном отношении была подготовлена хорошо, и тыл справился со своей задачей. Но с выходом армий на линию Познань мы ощущали перебоя в подвозе горючего и боеприпасов. Правда, это может быть потому, что мы перевыполнили план операции. Но современный тыл, поскольку он опирается на достаточно мощные средства подвоза, должен быть готов всегда к продолжению операции. Тем более непростительно нашим командирам тыловой службы, что они оказались недальновидными. Многие наши армии имели специально приданные транспорты подвоза. Еще в период подготовки операции решением Ставки армии были укомплектованы штатными транспортными частями. К тому же мы заранее предвидели большую глубину операции и возможные трудности с подвозом благодаря отсутствию ж. д. мостов через Вислу Тыловые работники не учли этого, и потребовалось Военному совету принять ряд срочных мер, чтобы подать горючее и боеприпасы наступающим войскам. Мы взяли 300—400 автомашин из танковых армий и заставили курсировать их из района Бромберг в Варшаву около 700 км Войсковые транспорты усилили средствами передвижения мотопехоты, и благодаря этим и другим мероприятиям мы вышли из создавшегося тяжелого положения.

У нас было достаточно времени для подготовки данной операции. Я считаю, что и в будущем ни при каких обстоятельствах неподготовленную операцию в материальном отношении проводить не следует. Общая обстановка может толкать Главное Командование на быстрейшее проведение операции. В этом случае командующий, организующий операцию, должен проявить мужество и доложить Ставке или высшей инстанции о неготовности операции.

Шестой вопрос — об артиллерии. Некоторым почему-то не нравится, что артиллерия считается богом войны. Я не понимаю ревности некоторых командиров. Это несерьезно. Мы не имеем права на ревность к другому роду войск. Все это наше — советское, все это наше — Красной Армии. Артиллерию надо знать хорошо и отводить ей решающее место. Всякая недооценка артиллерии ведет к излишним жертвам и к срыву задач.

В Варшавско-Лодзинско-Познаньской операции при прорыве мы имели плотность 210—230 стволов на 1 км фронта, из них 50 проц. — калибров 120 мм и выше и 50 проц. — калибров 76—82 мм.

Практика показала, что эти расчеты в основном себя оправдали и их можно взять за основу при планировании и организации прорыва глубоко эшелонированной обороны.

Некоторые думают, что недостаток в артиллерии можно с успехом заменить снарядами. Это неверно, так как это заставит растягивать по времени артподготовку, а всякая растяжка дает время противнику на подтягивание к угрожаемому участку своих резервов и маневра средствами по фронту, даст время противнику на занятие типовых позиций. Это в свою очередь передает в руки противника некоторые преимущества. Требование стремительности операции требует от артиллерии в минимум времени дать максимум огня. Только внезапные, сильные артиллерийские удары, которые ошеломляют своим ожесточенным огнем противника, ошеломляют его морально и физически, могут обеспечить нам крупные успехи, это не раз подтверждено опытом операций Красной Армии.

Красная Армия может позволить при операциях на прорыв усилить ударные армии одной, а иногда и двумя артдивизиями прорыва. Мы имеем для этой цели достаточную артиллерию прорыва в резерве Ставки Верховного Главного Командования.

Я хочу обратить ваше внимание также на время атаки, умышленно связывая этот вопрос с артподготовкой. Атаку надо начинать, как показывает опыт ряда операций, во время артподготовки и каждый раз в новое время. К примеру, на 27, на 38, на 44-й минуте, чтобы противник не знал и не мог приспосабливаться к режиму огня и атаки. Когда наши действия будут носить шаблонный характер, противник обычно привыкает и рассчитывает, Что артподготовка кончается в равные минуты (скажем, 15, 30 мин), а затем начинается сопровождение и атака. Это неверно. Первый бросок на врага должен произойти в самый ожесточенный момент артподготовки. В это время надо пехоту поднять и бросить в атаку, чтобы противник, будучи загнанным в траншеи, не мог бы наблюдать за движением нашей пехоты и танков и тем более не мог бы оказать какое-нибудь огневое сопротивление. Этому нужно натренировать войска в мирное время. Такой метод мы практикуем уже давно, с 1944 года. Первый раз мы его применили на Западном фронте, и он себя блестяще оправдал. Он был настолько внезапен для противника, как показывают пленные: «Мы не успели очухаться, как русские перепрыгнули через наши траншеи». В последующих операциях этот метод применялся много раз, по этому вопросу были даны войскам специальные указания. Но все же шаблон, ранее применяемый, оказался настолько сильной вещью, что ряд командиров, в том числе и артиллеристов, все еще стремятся его придерживаться. Дают противнику ясные обозначения, переносом огня первоначально по переднему краю, а затем резко, убирая его в глубину, — начала броска нашей пехоты и танков на штурм.

Искусство замаскировать начало атаки является основным фактором всей боевой деятельности в умении осуществить первый бросок на противника.

Как показывает опыт атак, опыт артподготовки, — самым лучшим временем начала является предрассветное время. Когда противник сменяет ночную смену дневной, тогда нам выгодно под артогонь взять обе смены

Я не имею времени, чтобы подробно остановиться на ночных действиях, но обращаю ваше внимание, что это очень важный вопрос Война будущего, с точки зрения авиационного воздействия, артиллерийского воздействия, использования танков, во многом будет не похожа на эту войну. Я глубоко уверен, что основные действия будут перемещены на ночь. Новые достижения в области военной техники, включая сюда и атомную бомбу, заставят прекратить главные операции днем. Действия должны будут быть перенесены на ночь, а поэтому мы должны очень серьезно работать над приборами ночного наблюдения. В этой области у нас имеются уже неплохие достижения. К ночным действиям нужно готовить войска, штабы и нашу технику. Наши бойцы, командиры и штабы до дивизии включительно должны в основном жить, воевать и работать ночью. Сделать так, чтобы ночь для них была днем, а день ночью.

Опыт настоящей операции показал очень хороший результат от действия спаренных танковых армий, т. е. от действия двух танковых армий на одном операционном направлении. Очень трудно противнику преградить дорогу 1500—2000 танкам, для этого он должен сосредоточить много своих танковых дивизий, много артиллерийских средств, что не всегда удается при стремительных операциях или стремительном нажиме.

О НЕКОТОРЫХ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ВОПРОСАХ


Первое — это о фронтальном ударе.

Некоторые товарищи доказывали, что фронтальный удар — понятие скорей тактическое, чем оперативное, другие зачисляли фронтальный удар в национальное достояние, при этом наше русское, и не хотят фронтальный удар отдавать никому другому, так как Суворов и Драгомиров и другие русские полководцы будто бы не признавали всяких обходов, фланговых и других операций.

Товарищ Малинин также говорил, что наше техническое достижение, наше оперативное мастерство дает нам право считать фронтальный удар главным оперативным фактором военного искусства Красной Армии. Я не согласен с этим, товарищи.

Прорыв — это не цель. Прорыв — один из важнейших этапов к достижению цели, а главная цель всегда достигается после прорыва.

Примером этого может явиться план Ставки Главного Командования. (Жуков имеет в виду Варшавско-Познаньскую операцию. — В. К.) Вы видите — фронт прорывался на ряде участков в разных направлениях. Разве прорыв на отдельных участках являлся целью, нет — общая цель была гораздо глубже.

Вот вам цель — отсечь группировку, крупнейшую группировку, отсечь и изолировать ее. Целью данной операции было рассечь группировку, а затем, в зависимости от обстановки, идти на отсекание этой группировки или развивать удар глубже с тем, чтоб занять исходное положение для выполнения основной стратегической цели — конечной цели войны.

Прорыв совершается не для прорыва, а для получения преимущества наших войск в маневре, с целью удара с менее выгодного для противника направления.

В Великой Отечественной войне, как вам известно, родился термин «свертывание фронта» методом косого удара, — я последнее добавляю от себя, потому что он фактически все время так шел. Вспомните Сталинградскую операцию, в цель которой входило окружение крупнейшей группировки, не только 6-й армии, но и частей, которые взаимодействовали с 6-й армией противника. После прорыва Красная Армия, получив открытый фланг, по существу, шла на свертывание фронта. Вначале были разгромлены группировки противника на флангах, и мы получили хороший ход для себя в тыл противника. Мы быстро зажали противника в тиски, а затем его добил Донской фронт. Фактически была вырезана полоса неприятельского фронта от Серафимовичей до Сталинграда, и, идя косым ударом как можно глубже в тылу противника, мы получили оперативную свободу для наших фронтов. Освободившиеся силы и средства (Юго-Западный фронт) вышли на фланг и тылы противника и стремительно продолжали наступление в направлении Харькова. Разве это не является классическим образцом действий фланговых операций, операций, проводимых в тылу противника.

Мы не для фронтальных ударов механизируем армию, а для того, чтобы осуществлять маневр во фланг, в тыл, для того, чтобы упреждать противника в преследовании, для того, чтобы быстрее выходить к намеченной цели.

Мы отдаем должное фронтальным ударам. Для прорыва мы имеем многочисленную тяжелую артиллерию, тяжелые танки, тяжелые самоходные орудия и другие средства прорыва. Но посмотрите на оперативные цели Сталинградской операции, на оперативные цели Бобруйской операции 1944 года, на оперативные цели Кишиневской операции, на план зимней кампании 1945 года, о котором я докладывал. Наконец — Берлинская операция. Везде вы видите операции с решительной целью, методом окружения или разгрома противника при преследовании.

Следовательно, прорыв фронта есть не цель, а один из главнейших этапов современной операции.

Вопрос о том, является ли фронтальный удар понятием тактическим или оперативным? Я считаю, что поскольку при современном прорыве применяются соединения, выходящие за рамки тактического понятия, то фронтальный удар является понятием оперативного характера. Поскольку в прорыв вводятся войска, обычно выходящие из рамки тактических соединении, я считаю, нет оснований относить фронтальный удар к понятию тактическому.

Я хочу ответить на выступление тов. Енюкова. Видимо, некоторые товарищи недостаточно поняли целесообразность тех или иных мероприятий командования в ходе операции. Он сказал, что со средствами, которые имел фронт, можно было дойти до Берлина. Конечно, Берлин не имел в этот период сильного прикрытия. На западном берегу р. Одер у противника были только отдельные роты, батальоны, отдельные танки, следовательно, настоящей обороны по Одеру еще не было. Это было известно. Можно было пустить танковые армии Богданова и Катукова напрямик в Берлин, они могли бы выйти к Берлину. Вопрос, конечно, смогли бы они его взять, это трудно сказать. Но надо было суметь устоять против соблазна — это дело нелегкое. Командир не должен терять голову, даже при успехе. Вы думаете, тов. Чуйков не хотел бы выскочить на Берлин или Жуков не хотел взять Берлин? Можно было пойти на Берлин, можно было бросить подвижные войска и подойти к Берлину. Но, товарищ Енюков, назад вернуться было бы нельзя, так как противник легко мог закрыть пути отхода. Противник легко, ударом с севера прорвал бы нашу пехоту, вышел на переправы р. Одер и поставил бы войска фронта в тяжелое положение.

Еще раз подчеркиваю, нужно уметь держать себя в руках и не идти на соблазн, ни в коем случае не идти на авантюру. Командир в своих решениях никогда не должен терять здравого смысла.

Так Георгий Константинович подвел итог своей боевой деятельности. Впереди ждали его мирные дни, в которых смерть подстерегала, пожалуй, более реально, чем на фронте.

Часть третья
ОПАЛА

Первые дни мира


Сначала не верилось, что война кончилась. Внутренняя настороженность, тревожное ощущение опасности, готовность к бою некоторое время, как электрический заряд, пульсировали в подсознании.

Потом пришла радость. Безграничная, легкая, светлая, с маленьким сомнением в глубине души: неужели и вправду все кончилось?!

Это личные ощущения. Не могу утверждать, что все фронтовики (да и те, кто жил в тылу) чувствовали то же, но нечто похожее несомненно. А в масштабах исторических, государственных наступал новый этап бурного двадцатого века. Ох и грозный век выпал на нашу долю! Только в первой половине его прогремели две самых истребительных мировых войны.

Наше поколение узнало, как начинается война и как перемалывают ее безжалостные жернова миллионы людей. Теперь мы познали на себе, что означают слова — война есть продолжение политики иными (вооруженными) средствами. Предстояло спокойно оглядеться и понять, что же мы натворили? Об этом мудрец сказал: «История — это политика, обращенная в прошлое». Опять политика! Но эти две политики мы уже попробовали. А какая политика начинается? Конец войны — начало чего? Мы знали об этом по учебникам, книгам, кинофильмам да картинам в музеях. Что же вспомнилось? Как завершались войны и как люди вступали в мир? Захват, дележ добычи, месть за погибших родственников и друзей, пьянство и обжорство в домах побежденных, насилие над женщинами, мародерство и постепенное разложение армии. Во все века завоеватели грабили, разрушали, жгли захваченные города. В древние времена жителей истребляли или обращали в рабов. Извините за хрестоматийные примеры, других просто нет. История одна, в ней ничто не меняется.

Так в 147 году до нашей эры римляне после трехлетней осады штурмом взяли Карфаген и не только разрушили до основания один из красивейших городов того времени, но еще и распахали его территорию, чтоб никогда не возродился! Жители Карфагена были обращены в рабов и распроданы.

После вступления в Москву Наполеона от нее осталось пепелище. Правда, французам помогали жечь патриоты, но как бы там ни было, а от первопрестольной после врагов тлели одни головешки да несколько обгоревших каменных строений.

Однако бывало и иное — русские войска, изгнав Бонапарта, вступили в Париж и не тронули его жителей, пощадили, не мстили за убитых в боях, да и без боев, соотечественников, не рушили, не грабили дома, как это делали французы на нашей земле.

По замыслу Гитлера, после захвата Москвы, ее надлежало сровнять с землей и затопить. Там, где находился город, должно образоваться море, чтобы никогда не возродилась столица русского народа. Ни один ее житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не должны покинуть Москву — всех уничтожить! Фюрер явно хотел превзойти завоевателей Карфагена!

И, повторяя благородство своих предков, российские воины (немцы всех советских воинов независимо от национальности звали русскими), войдя в Берлин, не грабили, не разрушали, не мстили. Наша армия проявляла великий гуманизм и благородство. И было это нелегко и непросто. Ну, а если и случались поступки, похожие на те, что творили завоеватели в далекие времена, так это были единицы, к тому же за такое карали.

Жуков обошел пешком центр города, ездить по улицам еще было невозможно, они были завалены обломками рухнувших зданий, побитой техникой, вражеской и нашей.

Немцы боязливо выглядывали из подвалов — ждали обещанной гитлеровской пропагандой кровавой расправы.

Но загадочные русские стали расчищать улицы, гасить пожары.

Позднее, на пресс-конференции Жукову был задан такой вопрос:

— Для многих в мире осталось загадкой — как удалось сдержать гнев и мщение, когда советские солдаты вступили в Берлин, изгнав врага, допустившего невиданные зверства на нашей территории?

Жуков ответил:

— Честно говоря, когда шла война, все мы, и я в том числе, были полны решимости воздать сполна фашистам за их бесчинства на нашей земле. Но мы сдержали свой гнев. Наши идеологические убеждения, интернациональные чувства не позволили отдаться слепой мести. Огромную роль тут сыграла воспитательная работа и великодушие, свойственное нашему народу.

Да, непросто было проявить наше извечное благородство! И дело не только в душевных переживаниях. Гнев сдержать — это полдела. Истинное благородство было еще и в огромных трудах. Город был переполнен трупами людей и животных. Только в метро, затопленном по приказу Гитлера (вот уж точно по поговорке: «как сельди в бочке»), тоннели и станции были забиты трупами женщин, детей и стариков.

Надо было спасти уцелевших жителей от эпидемии, которая неминуемо разразилась бы в наступившей жаркой погоде.

Четыре миллиона жителей, оставшихся в каменных джунглях без воды и продовольствия, надо было накормить и напоить. Голодные, обессилевшие (многие раненые) люди лежали в развалинах и подвалах, некоторых трудно было отличить от трупов. Обходя ближние к штабу улицы, Жуков все это видел. Он приказал войскам оказать помощь населению Берлина.

Были развернуты пункты питания. Армейские полевые кухни готовили пищу на перекрестках улиц и здесь же выдавался хлеб. Солдаты вместе с недавно враждебным населением расчищали улицы, вывозили раненых и трупы. Через несколько дней город был приведен в удовлетворительное санитарное состояние. По расчищенным улицам стало возможным регулярно подвозить продукты.

Вскоре были отремонтированы и заработали больницы, школы, кинотеатры.

«Где можно найти в истории такую оккупационную армию, — писал Отто Гротеволь, — которая пять недель спустя после окончания войны дала бы возможность населению оккупированного государства создавать партии, издавать газеты, предоставила бы свободу собраний и выступлений?»

Все эти огромные груды и усилия происходили конечно же не только по доброте и желанию наших солдат и офицеров. Нужна была четкая организация и соответствующее материальное обеспечение. И главным организатором, как в дни боев, стал маршал Жуков.

Военный совет, под руководством Жукова, для поддержания порядка создал в городе комендатуру — первым комендантом Берлина стал один из тех, кто умело освобождал город от фашистов, генерал-полковник Берзарин. Были созданы комендатуры и в других городах.

Учитывая наступившую весну, советское командование организовало посевную, населению были выделены тракторы, горючее, семена, делалось все необходимое для восстановления хозяйства

Между тем уцелевшие руководители фашистского рейха не теряли надежды сохранить не только себя, но и нацистское государство.

Как известно, Гитлер перед тем, как покончить жизнь самоубийством, написал два завещания — одно личное и второе политическое.

Выполняя волю фюрера, гроссадмирал Дениц сформировал правительство и обосновался с ним в городе Фленсбурге, который находился в английской зоне оккупации.

Я считаю, мне и читателям очень повезло: передо мной сидит человек, который говорит:

— Я, с группой офицеров, участвовал в аресте последнего правительства фашистской Германии во главе с адмиралом Деницем.

Генерал-лейтенант Трусов Николай Михайлович знаком читателям по моей книге «Полководец». Он соратник генерала Петрова И. Е., был начальником разведки Северо-Кавказского фронта в 1942 году.

В Берлинской операции Трусов был начальником разведки в штабе Жукова. О том, как я с ним познакомился, вы подробно узнаете в следующей главе.

Последняя операция, проведенная маршалом Жуковым


Обычно считают последней операцией в полководческой деятельности Жукова взятие Берлина. Но это не так. Подписание акта о безоговорочной капитуляции подводило итог сражениям на поле брани и фиксировало полный разгром гитлеровской армии.

Операция, о которой я поведу рассказ, была не сражением, а, пожалуй, политической акцией или, если назвать совсем казенно, мероприятием. Но дело это было боевое, опасное и связано с большим риском для его участников.

Читатели, особенно участники войны, наверное, напрягают память — о какой же операции ведет речь автор? Что это за загадочная акция, которую не сразу вспомнишь?

И действительно, это была необычная, последняя схватка, и знали о ней тогда немногие. Проводилась она с соблюдением секретности. И может быть, поэтому, даже после успешного завершения, о ней мало знали и мало писали. В трудах военных историков и журналистов об этой акции упоминалось обычно в общих чертах. Я не претендую на лавры первооткрывателя. Но не стану умалять и проделанную мной работу.

Обстановка, вызвавшая необходимость проведения операции маршалом Жуковым, была такова. После подписания Кейтелем акта о безоговорочной капитуляции многие крупные группировки немецких войск прекратили сопротивление и сдавались в плен. Однако немало еще было мест, где бои продолжались, особенно на юге (группа Шернера).

16 мая была опубликована в наших газетах последняя сводка Советского информбюро о том, что советские войска закончили прием сдавшихся в плен немецко-фашистских войск по всему советско-германскому фронту.

Таким образом, на нашей стороне был полный порядок — выполнялись обязательства перед союзниками и условия акта о капитуляции. Но на территории, оккупированной союзниками, как стало известно, было очень далеко до наведения такого же порядка. И даже напротив — творились очень странные дела.

В английской зоне не были расформированы и не переведены на положение военнопленных около одного миллиона солдат и офицеров, с которыми даже проводились занятия по боевой подготовке. Кроме того, сохранила свой штаб и два корпуса, численностью более 100 тысяч человек каждый, армейская группа Мюллера, переименованная в группу «Норд». Гитлеровцы ходили в своей форме, носили награды, приветствовали друг друга прежним нацистским вскидыванием руки. Единственное, что изменилось — это возглас, поскольку Гитлер был мертв, теперь осталось просто «Хайль», а кое-кто уже добавлял «Хайль Дениц».

Почему же такое происходило?

Перед самоубийством Гитлер своим преемником определил гроссадмирала Деница и назначил министров его правительства. В политическом завещании была изложена программа действий этого правительства.

Дениц в те дни находился в Фленсбурге, за Кильским каналом. Английские войска в ходе боевых действий, продвигаясь вперед, не заняли эту территорию.

Выполняя завещание фюрера, Дениц принял на себя общее руководство, сформировал правительство, объявил его единственным законным правительством Германии.

Сохранилась запись первой короткой речи Деница, с которой он обратился к своим сотрудникам:

«Друзья, нам должно быть ясно что мы полностью находимся в руках противников. Наша будущая судьба мрачна. Что они с нами сделают мы не знаем. Но мы хорошо знаем, что должны делать сами. Политическая линия, которой мы должны следовать, очень проста. Ясно, что мы должны идти вместе с западными державами и сотрудничать с ними в оккупированных западных областях, ибо только при помощи сотрудничества с ними сможем потом надеяться, что отнимем наши земли у русских».

Надо признать, в стрессовой ситуации, после полного разгрома армии, гибели фюрера и партии, адмирал был очень прозорлив, ориентировку нашел правильную, цель поставил далекую, но заманчивую и мобилизующую. Шутка ли, через несколько дней после подписания акта о капитуляции, когда, как говорится, еще и чернила не просохли, уже заявляет: «...отнимем наши земли у русских». И опору и силы нашел — недавних врагов англичан, превратив их в своих союзников. Задача на первый взгляд фантастическая, бред сумасшедшего! И это действительно было бы так, если бы наши союзники были таковыми не только на бумаге (в договорах), но и на деле, в повседневной жизни. А в этой самой повседневной Черчилль уже давно дал ориентировку своим военным деятелям перестроиться на сближение с немцами. Он опасался сильной, победоносной Советской Армии, считал, что она без труда может промаршировать оставшуюся часть Европы и выйти к океану. Боялся сам и пугал Трумэна. Он не скрывал своей давней, «с младых ногтей», ненависти к большевикам и считал: после того как коммунисты уложили миллионы солдат ради спасения своего Отечества, а заодно и Англии, теперь пришло время разделаться с уставшими от войны большевиками.

Черчилль позднее в мемуарах не скрывал своих предательских (как союзник) намерений по отношению к «русским». Приведу лишь одну, хотя и широко известную цитату, из директивы, данной им Монтгомери:

«Тщательно собирать германское оружие и складывать его, чтобы его легко можно было раздать германским солдатам с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжилось».

Монтгомери все понимал прекрасно и позднее в мемуарах писал: «Германские военные руководители, которые спаслись от русских, весьма охотно хотели стать друзьями англичан и выполняли бы что мы хотели. Однако в оплату за это сотрудничество они ожидали, что с ними будут обращаться как с союзниками англичан против русских».

В общем, все друг друга понимали, и поэтому состоящая из англичан и американцев Союзная Контрольная комиссия, прибывшая 13 мая во Фленсбург, вместо того чтобы выполнять свои прямые обязанности по реализации акта о капитуляции, превратилась (как определили сами немцы) в «связующий орган между союзниками и правительством Деница».

А гроссадмирал уже избавился от пессимистического предположения: «что они с нами сделают — не знаем», теперь он уверенно говорил сотрудникам: «Англо-американцев едва ли можно все еще рассматривать как врагов, — Германия и западные страны в самом недалеком времени образуют общий фронт против большевизма».

Вот такова обстановка очень коротко, в самых общих чертах.

Что же делать, когда выявляется новое руководство (очень опытное!), обладающее мощными группировками войск (около 2-х миллионов немецких солдат и офицеров), а в случае конфликта не останутся в стороне и недавние, на бумаге все еще союзные английские и американские войска?

Наша разведка работала неплохо, сведения о происходящем в зонах союзников легли на стол Сталина. Верховный Главнокомандующий, как известно, человек был крутой (тем более после такой громовой победы). Он начинает действовать быстро и решительно.

Проведение операции он поручает маршалу Жукову.

Подготовка и начало этой акции в воспоминаниях маршала зафиксированы точно и определенно:

«В кабинете Верховного, кроме него, находились В. М. Молотов и К. Е. Ворошилов.

После взаимных приветствий И. В. Сталин сказал:

— В то время как мы всех солдат и офицеров немецкой армии разоружили и направили в лагеря для военнопленных, англичане сохраняют немецкие войска в полной боевой готовности и устанавливают с ними сотрудничество. До сих пор штабы немецких войск во главе с их бывшими командующими пользуются полной свободой и по указанию Монтгомери собирают и приводят в порядок оружие и боевую технику своих войск.

— Я думаю, — продолжал Верховный, — англичане стремятся сохранить немецкие войска, чтобы использовать позже. А это прямое нарушение договоренности между главами правительств о немедленном роспуске немецких войск.

Обращаясь к В. М. Молотову, И. В. Сталин сказал:

— Надо ускорить отправку нашей делегации в Контрольную Комиссию, которая должна решительно потребовать от союзников ареста всех членов правительства Деница, немецких генералов и офицеров.

— Советская делегация завтра выезжает во Фленсбург, — ответил В. М. Молотов».

Далее Жуков пишет о том, что Сталин сообщил ему о решении союзников создать Контрольный совет по управлению Германией, куда войдут представители всех четырех стран: от США — генерал армии Эйзенхауэр, от Англии — фельдмаршал Монтгомери, от Франции — генерал Делатр де Тассиньи.

«Мы решили, — сказал Сталин, — поручить Вам должность Главноначальствующего по управлению Германией от Советского Союза. Помимо штаба Главкома, нужно создать советскую военную администрацию. Вам нужно иметь заместителя по военной администрации. Кого вы хотите иметь своим заместителем?

Я назвал генерала В. Д. Соколовского. Сталин согласился».

Дальше я привожу рассказ генерала Трусова. Все это Николай Михайлович рассказал мне на своей квартире в Москве спустя много лет после войны, когда гриф секретности с этой операции был снят.

— 15 мая 1945 года маршал Жуков вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что мне срочно надо выехать во Фленсбург, и что Верховный Главнокомандующий утвердил меня представителем от советской стороны для ареста правительства Деница, и что завтра из Москвы прилетят несколько офицеров, которые вольются в мою группу. Затем маршал Жуков добавил, что мне поручается на период проведения операции держать связь непосредственно с Москвой, для чего следует взять с собой радиостанцию и необходимые документы для связи с центром. Далее Жуков приказал подобрать группу в 20—25 офицеров по моему усмотрению, 17 мая быть во Фленсбурге и в возможно короткий срок выполнить это задание.

Нелегко было за сутки с небольшим создать и подготовить необходимую группу офицеров. Смелых, надежных людей было много, но в предстоящем деле нужны были качества не только те, которые человек показал в боях, но и большая гибкость, несколько иная находчивость, не говоря уж о смелости в самом прямом понятии: мы ехали в расположение, где еще хозяйничали фашисты, да и на союзников в деле, которое они очень заинтересованы решить по-своему, тоже полагаться не следовало. Заехать-то в их зону мы заедем, но вернемся ли оттуда в случае своей, большой настойчивости, да и вообще, если узнаем кое-что такое, что не захотят предавать гласности англичане? Уж кто-кто, а они-то умели заставить замолчать неугодных им людей, этому можно найти подтверждающие факты на любой странице их истории.

Оказавшись за Кильским каналом, мы как бы попали в довоенную фашистскую Германию: всюду видны старые названия улиц, фашистские указатели, кругом свастика, фашистское приветствие поднятием руки и масса немецких военных в сухопутной, эсэсовской и морской форме, все при орденах, со знаками различия.

Было очевидно: здесь в полной мере продолжал существовать гитлеровский порядок, действовали фашистские законы.

В городе Фленсбурге функционировал городской транспорт, работали магазины, оживленное уличное движение регулировали пожилые полицейские в форме, которую они носили при Гитлере.

Во Фленсбургском порту находилось много немецких вооруженных военных кораблей. Экипажи этих кораблей жили обычной жизнью, уходили на берег, возвращались из городского отпуска. На кораблях отбивались склянки и развевались немецкие флаги со свастикой.

Во Фленсбурге находилось и продолжало функционировать верховное командование фашистской Германии (ОКБ) во главе с генерал-полковником Йодлем — начальником штаба оперативного руководства.

Как будто не было ни поражения, ни подписания 8 мая акта о безоговорочной капитуляции. Нам тогда показалось, что нацистам оставлена эта территория преднамеренно, дается возможность сохранить кадры, переждать «ненастье». Это был какой-то музей не восковых, а живых фигур, и не только фигур, но и фашистских порядков, образа жизни.

Во Фленсбург раньше нас прибыли американская делегация, ее возглавлял генерал-майор Руке, и английская делегация во главе с бригадным генералом Фордом.

Мы встретились с ними в день приезда — 17 мая и провели совещание по предстоящей работе.

— Бригадный генерал Форд пытался навязать нам такие мероприятия, которые отодвигали бы сроки ликвидации правительства Деница. Мне было известно, что Черчилль писал еще в конце апреля 1945 года Рузвельту: германские военные руководители, спасаясь от русских, охотно становятся друзьями англичан и делают все то, что от них мы требуем. Затем Черчилль 14 мая 1945 года послал записку в МИД Англии, в которой он поставил вопрос о возможности использования правительства Деница как полезного для западных держав инструмента.

Очевидно, поэтому бригадный генерал Форд пугал советскую и американскую делегации, что если немедленно приступим к ликвидации правительства Деница, то он не исключает вооруженных выступлений во Фленсбурге морских немецких школ, мятежных действий эсэсовских подразделений.

Учитывая обстановку и то, что местные газеты уже сообщили о нашем прибытии, причем явно недружелюбно, надо было располагать группу с учетом безопасности и даже возможности защитить себя в случае нападения. Поэтому я решил поселить нашу группу на пассажирском корабле «Патрия». Он стоял у пирса, связан с землей только трапом, и в случае опасности мы сможем или отплыть в море, или своими силами отстреливаться, не пуская на трап нападающих. Несколько неожиданным для нас было решение английской и американской делегаций тоже поселиться на этом же корабле. Внешне они так поступали из чувства союзнической солидарности, удобства совместной работы, но я понимал: было здесь и намерение постоянно держать нас в поле зрения, знать о передвижениях всех офицеров нашей, группы.

В таких условиях, после размещения на корабле, Трусов, не теряя ни минуты, начал действовать, он поставил конкретные задачи всем членам группы и сам за короткое время успел сделать немало. Вот выдержка из его донесения:


«Маршалу Советского Союза товарищу Жукову.

18 мая беседовал с генерал-полковником немецкой армии Йодлем.

Йодль после ареста Кейтеля занимает пост начальника штаба верховного командования. Штаб верховного командования (ОКБ) разделен на две части. Около 60% штаба находится во Фленсбурге, около 40% — в Петергардене, подробный состав штаба высылаю самолетом. Кроме радиосвязи открытым текстом, никакой другой связи между двумя частями штаба нет».


Далее Трусов докладывает о реальных силах, которыми руководит штаб. И еще о том, что его очень насторожил незаконный дележ немецкого флота между англичанами и американцами.

Не стану приводить весь текст донесения Жукову. Давайте проанализируем только содержание цитаты и оценим работу разведчика, проделанную за одни сутки.

Установил, где и как продолжает функционировать штаб верховного командования (ОКБ) германской армии, проник к начальнику этого штаба Йодлю (не думаю, что это было просто в районе, где хозяйничали гитлеровцы). Фактически допросил Йодля (побеседовал!).

Наладил прямую связь с Жуковым. Выявил, что немецкий штаб (ОКБ) ведет радиосвязь открытым текстом (не зевайте, мол, подслушивайте).

У Трусова уже появился самолет, которым он посылает объемные документы Жукову.

В следующей шифровке Николай Михайлович доносит о том, что ему удалось выяснить в отношении флота.


«Маршалу Советского Союза товарищу Жукову. Докладываю:

1. ...установлено, что немцы передали союзникам... всего в зоне от Кильского канала, включая Данию, 2600 сухопутных самолетов и 66 гидросамолетов.

Документы о переданных союзникам самолетах высылаю самолетом.

2. ...после капитуляции англичане захватили в водах Балтийского моря и Северного моря следующий немецкий флот: крейсеров легких и тяжелых 9, миноносцев 12, подводных лодок 195 (далее идет перечисление многих видов кораблей). Всего 258 единиц боевых кораблей. Кроме того, торговых судов 951 единица.

Документальные данные по морскому флоту высылаю...

По данным, полученным из бесед с американскими и английскими офицерами, англичане не намерены выделять Советскому Союзу какую-либо долю из военного и торгового морских флотов.

Американцы не возражают против выделения Советскому Союзу определенной доли морских сил Германии...

(Далее сообщается о препятствиях, которые чинят союзники работе представителям советской комиссии. Поскольку в числе препятствующих и сам Эйзенхауэр, Трусов просит Жукова вмешаться.)

Генерал-майор Трусов».


Николай Михайлович не без удовольствия вспоминает ту горячую работу, и ему действительно есть чем гордиться: за несколько дней, во враждебном окружении гитлеровцев и при недоброжелательном отношении англичан, он со своими офицерами сумел проникнуть во все сферы, где находились интересующие Жукова и Сталина сведения.

Его донесения печатаются в строго ограниченном количестве экземпляров и рассылаются только: Сталину, Молотову, Жукову, Булганину, Берия, Антонову (последний был тогда начальником Генерального штаба).

Улыбаясь каким-то своим невысказываемым мыслям, Трусов продолжал рассказ:

— Для того чтобы как-то парализовать деятельность правительства Деница, хотя бы нашим присутствием, и выяснить некоторые необходимые мне вопросы, я попросил генерала Форда дать мне возможность поговорить с адмиралом Деницем. Бригадный генерал Форд всячески противился моей встрече с Деницем. Дениц якобы все изложит по общей просьбе трех представителей на бумаге, и копию этой бумаги англичане передадут представителю каждой стороны. Я настаивал на том, чтобы встреча с Деницем состоялась. После долгих проволочек и многих попыток отговорить меня от встречи генерал Форд все же свел меня с Деницем при условии, что я не буду вести протокол допроса, а выясню у него только некоторые вопросы, касавшиеся деятельности его как главы правительства, составленного по завещанию Гитлера от 29 апреля 1945 года.

В сопровождении нашего полковника В. И. Смирнова и бригадного генерала Форда я вошел в кабинет Деница. Кабинет был большой, старинная строгая деревянная мебель, на стене портрет Гитлера. При нашем появлении Дениц встал из-за стола и пытался приветствовать нас традиционным жестом гитлеровцев. Но, увидев наши недовольные лица, как-то неловко опустил руку и показал ею на стоящие вокруг стола стулья.

— Николай Михайлович, опишите, пожалуйста, внешность Деница, — попросил я, движимый своим писательским любопытством.

— Дениц был в форме адмирала. Ему исполнилось 53 года, выглядел свежим, подтянутым военным человеком, среднего роста, приглаженные волосы, с сединой на висках. Взгляд Деница не был сосредоточенным, глаза его бегали, и была заметна какая-то неуверенность в его жестах, хотя внешне он держался спокойно.

Дениц во второй половине 1918 года был взят англичанами в плен вместе с частью экипажа с тонущей подводной лодки. На поверхности их подобрал английский эсминец. Только через год, во второй половине 1919 года, Дениц возвратился в Германию. Кроме того, общеизвестно, что бывший гроссадмирал Дениц на Нюрнбергском процессе, пожалуй, не обвинялся, а опекался со стороны английского обвинения. Заместитель английского главного обвинителя не требовал смертной казни Деницу, а вел такую линию, что Дениц получил минимальный срок наказания. Дениц был единственным обвиняемым на Нюрнбергском процессе, который получил только 10 лет тюремного заключения, хотя гроссадмирал Дениц не меньше других совершил военных преступлений против человечества, был одним из видных лиц нацизма и полностью ответственен за чудовищные преступления фашизма. Ну, еще напомню, что на смерть Деница, бывшего гросс-адмирала гитлеровского флота, лондонская газета «Тайме» в 1981 году опубликовала некролог в половину газетной полосы. В некрологе самым почтительным образом воздается дань его заслугам, таланту, знанию военного дела и ничего не говорится о его преступлениях перед человечеством во второй мировой войне. Газета «Тайме» цитирует дружеские письма, которые отправляли в тюрьму Шпандау Деницу его коллеги — видные адмиралы и генералы НАТО. Среди корреспондентов Деница, как утверждает «Тайме», был и Уинстон Черчилль, Вот так! Мне же еще в 1945 году было ясно, что английская сторона благосклонно относится к правительству Деница и имеет определенные виды на его использование в своих интересах.

Я спросил Деница о составе его правительства. И как вы понимаете, меня интересовал не столько его сегодняшний состав, а куда делись те, кого предназначал включить в него Гитлер в своем завещании. Мне уже было известно, что тех главарей, которых назвал фюрер, в правительстве нет.

Почему не включены в состав правительства во Фленсбурге Борман и другие руководители рейха? Дениц заявил, что он неоднократно пытался установить местонахождение этих лиц, в том числе и Бормана, пытался наладить с ним связь, но успеха не имел. Далее Дениц сказал, что к нему приходил Гиммлер и предлагал свое сотрудничество просил быть вторым лицом. Гиммлеру он отказал, и тот ушел, не сказав, куда направляется.

В течение всей «аудиенции» Дениц не спускал глаз с бригадного генерала Форда, как бы дожидаясь одобрения его ответов на мои вопросы. Я ушел от Деница с полным подтверждением ранее сложившегося мнения о том, что адмирал Дениц находился на службе у англичан, он знал о предстоящем роспуске его правительства и о том что его лично ожидает: видимо, англичане информировали Деница и его окружение о. предстоящих мероприятиях союзников.

Я понимал: пока у Деница и Йодля существует опора на реальную вооруженную силу, проведение нашей операции может не состояться. Поэтому я стал настоятельно требовать выполнения союзниками положений, зафиксированных в акте о безоговорочной капитуляции гитлеровцев, то есть разоружить их воинские части и корабли здесь, во Фленсбурге. После настойчивых и неотступных наших требований английская сторона все же приступила к разоружению фашистов.

Это уже создавало более благоприятные условия для осуществления нашей задачи. Стали вырабатывать план действий по выполнению операции, возложенной на все три группы союзников. И тут опять генерал Форд начал процессуальные выкрутасы, он заявил свое несогласие проводить арест и вообще упоминать этот термин, он предлагал считать пленными Деница и его приближенных или же называть их интернированными. Но я настаивал на аресте и по форме, и по существу, так как нет уже боевых действий и пленными членов правительства называть нельзя, мы осуществляем именно арест за незаконное их действие, за нарушение достигнутой союзниками договоренности в отношении Германии.

Кроме того, наша делегация настояла на том, чтобы арест провести одновременно, по утвержденному нами списку. А надо сказать, список был немалый — в него мы на совместном заседании включили более двухсот крупных нацистов. Наконец мы обо всем договорились, арест был намечен на 23 мая 1945 года, операция проводится одновременно, по всем известным нам адресам.

Ночью, 22 мая, когда все было подготовлено для свершения заключительной и решающей части акции, Трусов послал шифротелеграмму:

«Особо важная

Маршалу Советского Союза товарищу Жукову

Докладываю:

Операция по вопросу ареста правительства Деница и штаба верховного командования германских вооруженных сил (ОКБ) намечена 23 мая...»

В решающий день, а вернее ночь, у меня возникли большие затруднения. В моей группе двадцать пять человек, арест будут проводить английские солдаты и офицеры. Для того чтобы осуществить контроль и проявить настойчивость, если таковая потребуется, я распределил своих офицеров в английские группы и соответственно их проинструктировал.

На рассвете 23 мая операция началась. Группы разъехались по намеченным адресам, а мы, руководители союзных делегаций, вызвали президента и военного министра незаконного правительства Германии — гросс-адмирала Деница, начальника штаба оперативного руководства генерал-полковника Йодля и главнокомандующего военно-морскими силами адмирала Фридебурга. Представителями трех сторон — советской, американской и английской — было объявлено, что с этого момента так называемое правительство Деница распускается, они трое берутся под стражу, все правительственные институты прекращают свое существование, а весь личный состав правительства и чиновники правительственных учреждений берутся под стражу.

Наше объявление о роспуске правительства ни у Деница, ни у Фридебурга, ни у Йодля не вызвало удивления.

Видно было, что англичане проинформировали их о решении, принятом советской, американской и английской делегациями в соответствии с соглашением, достигнутым на уровне верховных руководителей союзных стран. На будущее что-то пообещали.

После выполнения этой миссии я стал собирать информацию от офицеров советской делегации, они докладывали, что члены правительства и лица, включенные в списки, действительно задержаны, доставлены в установленные пункты и взяты под охрану.

В целом операция была проведена по намеченному плану и успешно. Правда, из-за невнимательности английской охраны адмирал Фридебург, уже после ареста, попросившись в туалет, отравился бывшей при нем ампулой с цианистым калием.

Накануне проведения операции мы получили сведения, которые потребовали от нас срочных активных действий не только во Фленсбурге.

Тут я передаю слово Василию Ивановичу Горбушину. Он рассказывает:

— Мне и подполковнику Ивлеву удалось установить, что все немецкие документы разведывательного характера о Советской Армии англичане успели вывезти из Фленсбурга в бельгийский город Динст. Я доложил об этом генералу Трусову и просил вступить в переговоры о передаче этих документов нам. Англичане согласились с нашими доводами и поручили одному из своих офицеров сопровождать меня и подполковника Ивлева в Динст.

Было решено, что Горбушин и Ивлев уедут после проведения главной операции во Фленсбурге.

— Вскоре после этого англичане информировали генерала Трусова, что в городе Люнебург покончил жизнь самоубийством рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В связи с этим было решено совместить мою поездку в Динст с заездом в Люнебург.

Рано утром 24 мая я и подполковник Ивлев в сопровождении майора английской армии выехали из Фленсбурга. У шлагбаума на окраине Люнебурга нас ожидал офицер английской армии, указавший дорогу к зданию, где находился труп Гиммлера. Войдя в это здание, мы увидели лежащего на полу Гиммлера — самую кровавую, зловещую личность рейха, рейхсфюрера СС, начальника политической полиции, министра внутренних дел.

Из бесед с английскими офицерами выяснилась следующая картина самоубийства Гиммлера.

В один из майских дней английский патруль задержал на улице в Люнебурге трех неизвестных нарушителей комендантского часа и направил их в лагерь для гражданских лиц, размещенный на окраине города. Как позже стало известно, эти нарушители наткнулись не на англичан, а на двух наших солдат — Ивана Сидорова, уроженца Саратовской области, и Василия Губарева из Рязани. Их, плененных немцами, освободили из лагеря англичане и предложили нести патрульную службу при английской военной комендатуре.

Никто не счел необходимым допросить задержанных. Вскоре один из них сам явился к начальнику лагеря и доверительно заявил, что он Генрих Гиммлер и желал бы встретиться с высокими чинами английской администрации.

Доставив Гиммлера в штаб английских войск в Люнебурге, полковник распорядился его обыскать. Гиммлера раздели, предложили ему открыть рот. Увидев во рту стеклянную ампулу, врач, производивший обыск, попытался ее выхватить, но Гиммлер раздавил ампулу.

Таков был рассказ английских офицеров.

Я попросил полковника сделать снимки трупа Гиммлера и письменно изложить обстоятельства его смерти. Полковник просьбу мою выполнил и вечером через офицера связи передал две фотопленки, а также письменное объяснение своих сотрудников и одну из трех ампул цианистого калия, обнаруженных в одежде Гиммлера.

Спустя день прибыли в Динст — в лагерь военных преступников. Коменданта лагеря заранее предупредили о цели нашего приезда, и он сразу же велел принести немецкие, как он выразился, «документы о русских». Нам доставили три больших ящика с бумагами. Документы, составленные на русском и немецком языках, содержали материалы разведывательной деятельности различных ведомств и служб гитлеровского рейха.

Не задерживаясь в этом лагере, мы с Ивлевым выехали в Брюссель, где остановились в отеле «Палас». Там же размещалось и советское посольство.

На этом миссия группы генерала Трусова не завершилась. Трусов обнаружил захват англичанами военно-морского и гражданского флотов. Николай Михайлович проделал огромную работу и склонил на нашу сторону американцев, доказав им, что будет более справедливым поделить корабли между союзниками поровну.

Об этом Трусов доложил Жукову. Но поскольку это уже выходило за рамки поручения, данного Сталиным по поводу ареста правительства Деница, маршал, в свою очередь, переслал докладную Трусова в Москву.


«29.5.45 г. 24.00

Особо важная Товарищу Антонову

Прошу срочно доложить товарищу Сталину телеграмму товарища Трусова и передать решение Ставки по существу.

Г. Жуков».


А генерал Трусов сообщал, что:

«Американское правительство материально не заинтересовано ни в боевых кораблях, ни в подводных лодках, ни в торговом флоте Германии.

Оно согласно в принципе поделить флот на 4 части — СССР, Англия, США, Франция.

Для ускорения решения вопроса раздела германского флота американская сторона считает необходимым в ближайшие дни создать морские комиссии от СССР, Англии и Америки.

Созыв конференции с участием этих комиссий должен произойти в результате обращения маршала Жукова или Верховного командования к генералу Эйзенхауэру.

Американцы не будут выступать в совместной линии с англичанами, напротив, поддержат наше требование на 1/3 германского флота».

В заключение скажу о том, что в результате инициативных действий группы Трусова наша страна не упустила значительные трофеи из состава морского флота Германии. А те читатели, кто плавал по Черному морю на теплоходе «Россия», плавали на той самой «Патри», где жила группа Трусова.

Николай Михайлович так подвел итог нашей беседы: — Из Фленсбурга мы выехали с чувством выполненной миссии, возложенной на нас. Правительство Деница перестало существовать, арест высокопоставленных нацистов способствовал организации Нюрнбергского судебного процесса. Во Фленсбурге нам удалось добыть важные немецкие документы, мы привезли с собой оттуда значительную часть архива германского генерального штаба, материалы которого были использованы на Нюрнбергском процессе и которые раскрывали подготовку и развязывание агрессивных войн в Европе и против СССР.

Во Фленсбурге нам удалось добыть также немецкие карты морского штаба с минной обстановкой по всей акватории Балтийского моря, эти карты значительно облегчили нашим морякам разминирование Балтийского моря и спасли от гибели многих людей и суда многих государств.

Если акт о безоговорочной капитуляции гитлеровских вооруженных сил фиксировал прекращение боевых действий «на суше, на море и в воздухе», то арест правительства Деница ставил последнюю точку — было ликвидировано нацистское правительство — Третий рейх, как государство, перестал существовать не только фактически, но и официально, юридически.

При аресте адмирала Деница, несмотря на то что англичане и американцы были во Фленсбурге «хозяевами», Горбушин сумел завладеть личным портфелем гросс-адмирала, в котором оказались важные документы. В их числе были подлинники завещания Гитлера. Позднее эти завещания публиковались в сотнях различных изданий, от газет до мемуаров государственных деятелей.

Встреча с Гопкинсом


В книге Жукова сказано:

«В конце мая 1945 года И. В. Сталин предупредил меня о том, что, возвращаясь после посещения Москвы, проездом через Берлин, мне нанесет визит Гарри Гопкинс, особо доверенное лицо президента США.

Гопкинс, по мнению И. В. Сталина, был выдающейся личностью. Он много сделал для укрепления деловых связей США с Советским Союзом».

Жуков позаботился о встрече высокого гостя.

«Прямо с аэродрома Гарри Гопкинс с супругой, очень красивой женщиной лет тридцати, приехали ко мне. Среднего роста, очень худой, Г. Гопкинс имел крайне переутомленный и болезненный вид».

Жуков угостил супругов Гопкинсов завтраком, за которым гость рассказал маршалу о своих встречах со Сталиным. Кстати, первая из них состоялась в июле 1941 года, когда гитлеровцы рвались к Москве. В те дни почти никто не сомневался в скорой победе германской армии. Президент США хотел знать истинное положение, он послал Гопкинса якобы для изучения вопроса об американских поставках в СССР. Но главная его задача была выяснить — «как долго продержатся русские». Гопкинс из бесед со Сталиным уверился, что русские будут драться до победного конца, он убедил в этом и президента Рузвельта, чем, несомненно, повлиял на решение президента разработать Целую программу помощи Советскому Союзу.

Гопкинс действительно дружески относился к нашей стране и его влияние на президента и правительство США принесло немалую пользу в укреплении союзнических отношений между нашими странами, да и в материальной помощи в трудные годы войны. Он приложил много усилий и для принятия закона о ленд-лизе.

Сталин относился с уважением к доброжелательному американцу. И новый президент Трумэн не случайно прислал именно Гопкинса на переговоры со Сталиным. После окончания войны отношения союзников стали меняться в сторону ухудшения. Западные страны всячески пытались не допустить укрепления наших позиций в Европе. Сталин был тверд в проведении своей политики. И вот после неудачных попыток сломить советскую сторону на конференции в Сан-Франциско (откуда Молотов уехал до ее окончания) Трумэн решил послать Гопкинса, как «друга Сталина», с которым он будет более сговорчив.

Гопкинс, уже старый и больной, оставил государственную службу, не выходил на улицу. Но, услышав предложение Трумэна, «словно боевой конь» воспрянул духом, почувствовал прилив новых сил и согласился осуществить высокую миссию.

В моей библиотеке есть полная запись всех бесед Гопкинса со Сталиным, но поскольку этот материал довольно объемистый, приведу из него только то, что имеет прямое отношение к Жукову.

Первая беседа состоялась 26 мая в 8 часов вечера, в ней участвовали Сталин, Молотов, Павлов (переводчик, кстати, я не раз с ним беседовал). Американскую сторону представляли Гопкинс, Гарриман (посол США в СССР), Болен (помощник госсекретаря США).

Сталин встретил Гопкинса очень радушно. Они оба с удовольствием вспоминали свою первую встречу в тревожные и опасные дни июля 1941 года. Вспомнили добрым словом Рузвельта, которого оба очень уважали. Перейдя к делу, касались многих острых тогда политических проблем. Вопрос, касающийся Жукова, был таков. Гопкинс сообщил, что в Контрольный Совет по Германии американским представителем назначен генерал Эйзенхауэр.

Сталин не знал об этом и тут же принял решение назначить не менее значительную фигуру:

— Советским представителем в Контрольный Совет будет назначен маршал Жуков.

Ни минуты не сомневаясь в правильности принятого им решения, но понимая необходимость юридического оформления, Сталин добавил:

— Об этом назначении будет объявлено в ближайшее время.

Одну из очень важных проблем Сталин решал, уже опираясь на работу, проделанную маршалом Жуковым и генералом Трусовым, описанную мной в предыдущей главе. Это произошло на второй беседе, 27 мая, когда Гопкинс заговорил о разделе германского флота. Сталин, как говорится, был во всеоружии:

— Как нам известно, некоторые соединения германской армии, сражавшиеся против русских, стремились капитулировать перед западными союзниками. Что касается германского флота, он тоже капитулировал и весь остался в ваших сферах оккупации. Ни один корабль не был передан русским. Я послал президенту и премьер-министру телеграммы, чтобы, по меньшей мере, одна треть германских военных кораблей и торговых судов была передана Советскому Союзу. Остальная часть может быть использована Великобританией и Соединенными Штатами по их усмотрению. Если учесть, что мы имеем право на часть итальянского флота, то тем большее право советской страны на германский флот. Мы имеем определенную информацию, дающую основание полагать, что США и Англия намерены отклонить просьбу Советского Союза, что я должен сказать, если эта информация окажется верной, то это будет крайне неприятно.

Гопкинс заверил Сталина:

— Я говорил по этому поводу с адмиралом Кингом и могу заявить, что Соединенные Штаты не имеют никакого намерения задержать какую-либо часть германского флота, а лишь хотят осмотреть эти суда с точки зрения новых изобретений и технических усовершенствований. После этого мы готовы потопить ту часть, которая будет передана нам, они нам не нужны. Я считаю и согласен с вами — германский флот должен быть разделен между союзниками. Я думаю, этот вопрос будет решен именно так на предстоящем совещании глав трех правительств.

В конце второй встречи, после трудных и долгих дискуссий по поводу ленд-лиза говорили о судьбе Польши, которую союзники хотели превратить в «санитарный кордон» от коммунизма путем внедрения в Польшу эмигрантского правительства Миколайчика. После всего этого, утомленный (и не очень здоровый) Гопкинс посчитал нужным еще раз вернуться к одной из вчерашних тем.

— Было бы крайне желательно, чтобы маршал Сталин смог как можно скорее опубликовать сообщение о назначении маршала Жукова советским представителем в Контрольном Совете для Германии, с тем чтобы этот орган мог поскорее приступить к работе.

Сталин заверил гостя:

— Я готов объявить о назначении маршала Жукова либо завтра, либо еще через день, и вообще, когда вам угодно.

На третьей, гоже продолжительной встрече, решался очень ответственный вопрос о начале военных действий против Японии.

Оговорив непременное обсуждение этого вопроса с Китаем, Сталин обещал, что советские войска начнут боевые действия в августе.

Что бы ни писали о Сталине желающие изображать его только черной краской, но даже из встреч с Гопкинсом виден его колоссальный международный авторитет и несгибаемость в защите интересов нашего отечества. По всем вопросам, даже там, где он соглашался с Гопкинсом и через него с предложениями президента Трумэна, в конечном итоге получалось так, что позиции Сталина, интересы нашей страны преобладали.

Например, начать боевые действия СССР обязан был в соответствии с договором с союзниками. И вот при встрече с Гопкинсом Сталин дает себя уговорить в том, что уже давно решено, и при этом оговаривает и новое положение, прямо скажем, весьма и весьма не простое:

— Я считаю, после безоговорочной капитуляции Японии, Россия будет участвовать в фактической оккупации Японии и желает достигнуть с Англией и США соглашения о распределении зон оккупации.

И еще раз в конце третьей встречи Гопкинс напоминает Сталину, что до сих пор нет официального сообщения о назначении Жукова.

Для меня остается загадкой такая настойчивость в отношении кандидатуры маршала Жукова. Боевые действия кончились. Авторитет Жукова в Контрольном Совете способен только подавлять других членов комиссии и усложнить им защиту своих интересов. Зачем так настаивает Гопкинс на его кандидатуре?

Единственное, может быть, нелестное для Георгия Константиновича объяснение я вижу в том, что Жуков им хорошо известен как «военная косточка», прямолинейный строевой командир и никакой не политик, и уж тем более не дипломат. А наступила пора ораторских баталий, а дипломат, как известно, должен говорить одно, думать другое, а делать третье. Жуков на такие выкрутасы явно не был способен. Может быть, поэтому его тянули в сторону от близких ему военных дел?

Как бы там ни было, а на третьей встрече Гопкинс еще раз просит Сталина разрешить вопрос о назначении Жукова. Сталин не привык к такой напористости, да и неловко ему, наверное, было оказаться не хозяином слова после того, что в прошлый раз пообещал.

На следующий день в газетах появилось сообщение:


«О Контрольном Совете по оккупации Германии.

По договоренности между правительствами союзных держав на днях создается Контрольный Совет из представителей Верховного Командования Советского Союза Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Франции, который будет осуществлять высшую власть союзных держав на время оккупации.

Представителем Советского Верховного Главнокомандования в Контрольном Совете назначен Главнокомандующий Советскими оккупационными войсками в Германии Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

31 мая 1945 г.»


Обратите внимание: в этой публикации не сказано, кто принимал решение, нет ничьей подписи, нет ссылки на какой-либо официальный орган. Не знаю, в чем причина такой публикации, может быть, Калинин был болен или в отъезде? Это предположение могу подкрепить тем, что в перечне присутствовавших членов правительства на приеме у Молотова 31 мая и на обеде у Сталина 1 июня Калинина не было. Но Сталин сказал опубликовать, и этого было достаточно, надо же успокоить высокого гостя.

На третьей беседе зашел разговор о месте очередной встречи глав союзных держав, Гопкинс стал вспоминать как при возвращении с Ялтинской (Крымской) конференции Рузвельт полагал, что следующая встреча произойдет в Берлине, это будет символично для победы, которую одержат союзники. Сталин поддержал:

— Я помню, мы даже подняли тост за следующую встречу в Берлине.

Так было предопределено место следующей конференции руководителей трех союзных держав, которая войдет в историю под названием Потсдамской.

Нетрудно догадаться, какие огромные труды и заботы легли на плечи маршала Жукова по подготовке, а затем по обеспечению работы этой конференции. Но об этом поговорим в соответствующем месте.

Итак, завершив переговоры с Гопкинсом, Сталин позвонил Жукову о прилете «выдающейся личности» и просил уделить ему должное внимание.

Встреча с Эйзенхауэром


5 июня 1945 года после долгих предварительных переговоров было назначено первое заседание Контрольного Совета в Берлине. На этом заседании уполномоченные своими правительствами Жуков, Эйзенхауэр, Монтгомери, Делатр де Тассиньи должны были подписать Декларацию о поражении Германии и взятии на себя верховной власти правительствами четырех союзных держав. Кроме ответственности и высокого доверия в этой миссии, на Жукова легли еще и заботы по встрече, размещению, обеспечению безопасности и другие хлопоты, связанные с проведением очень представительной конференции. И действительно, эти четыре военачальника в те дни были самые выдающиеся и знаменитые личности в Европе.

В 12.00 на Темпельхофском аэродроме приземлился самолет главы американской делегации. Его встречали с почетным караулом генерал армии Соколовский и комендант Берлина генерал-полковник Берзарин. Разумеется, было непонятно, почему не встречал Жуков, как полагается, равный — равного (скажу позднее о веской причине).

Генерал Эйзенхауэр, я думаю, специально внес некоторую экстравагантность в момент своего прибытия. Американцы вообще большие любители выкинуть нечто необычайное, особенно запоминающееся. В нарушение принятого во всем мире ритуала встречи почетных гостей Эйзенхауэр не спустился по лестнице и не пошел по ковровой дорожке к почетному караулу. У самолета опустился кусок борта, превратившись в трап, и из темного чрева выехал новенький, сверкающий на солнце «виллис». В нем сидели двое. За рулем очаровательная, типичная американская красавица в форме лейтенанта, улыбающаяся белоснежными зубками. Рядом с ней в пилотке (и как контраст красавице) морщинистый, но тоже сияющий улыбкой Айк (да, именно Айк, как его звали сослуживцы и вся Америка). Сама простота, сама непосредственность, ни тени заносчивости, язык не поворачивается, несмотря на торжественность момента, называть его полным именем: генерал армии Дэвид Дуайт Эйзенхауэр. Да его так никто и не звал с детства. Отца его тоже звали Дэвид. На это имя откликались оба. К тому же мать не любила модную манеру сокращать имена в Боб, Эд, Тед, Кэт. Она не стала звать сына Дэви, и привилось ему второе имя Дуайт. Родительница была довольна, вроде бы и не сокращается оно. А вот мальчишки в школе сразу дали ему кличку — по аналогии с гадким утенком — Гадкий Айк, потому что у него были светлые волосы и красное лицо. Не стану напоминать читателям всю его биографию и головокружительную карьеру. С 1915 года, за 25 лет он дослужился до подполковника и в феврале 1940 года, когда уже полыхала мировая, еще занимался подготовкой резервистов, будучи работником штаба 15-го пехотного полка в Калифорнии.

Айк был типичный провинциальный парень из пыльного ковбойского городка Абелина. Отец его работал механиком на маслобойне. Айк обожал (до конца дней своих) фильмы-вестерны. Романтичная история ковбойских приключений витала в воздухе его детства. Еще недавно в Абелине было больше бандитов и проходимцев, чем в других городах Америки. Ковбои и гуртовщики приезжали сюда развлечься, пьянство, поножовщина, перестрелки были повседневной жизнью этого городишки всего с пятью тысячами коренных жителей. Очень колоритной была фигура Дикого Билла, недавнего шерифа Абелина, который пристрелил более 50 преступников, попадал из кольта в подброшенную монету. Правда, и самого Билла уложили выстрелом в затылок во время игры в карты.

И вот к концу войны в Абелине боготворили самого Айка, который стал Верховным главнокомандующим армий трех держав — США, Англии и Франции. Портреты легендарного земляка были теперь в каждом доме. Но дружок юности, со свойственной американцам склонностью к подначке, писал по этому повод Айку: «Это самые худшие из твоих портретов. Рот у Тебя на них, как у Джона Брауна, а другие черты лица вообще ни на что не похожи».

В ответе Эйзенхауэр писал: «Если абелинцы попытаются превозносить меня и величать по титулам, а не называть по имени, я, когда приеду домой, буду чувствовать себя чужаком. Самое худшее в военных чинах заключается в том, что они ведут к изоляции, а это мешает товариществу».

Прошу читателей запомнить последнюю фразу, она поможет вам постоянно представлять манеру поведения, жесты и речь Эйзенхауэра при общении с Жуковым.

Итак, выкатился из самолета на «виллисе» прославленный военачальник, генерал армии Эйзенхауэр, и в сопровождении почетного эскорта помчался в отведенную ему резиденцию. Он жаждал скорой встречи с Жуковым, увидеть которого давно хотел, заочно был готов с ним подружиться, выпить и поболтать по-приятельски.

Но не тут-то было! Наша извечная зарегулированность и хроническая бюрократия едва не испортили при первой же встрече отношения с Жуковым. Наверное, самым достоверным на этот счет мнением будет выдержка из мемуаров Эйзенхауэра:

«Заседание было назначено на вторую половину дня, и я воспользовался представившейся мне возможностью заехать в штаб к маршалу Жукову, чтобы вручить ему высшую воинскую награду — орден «Легион почета», которой его удостоило американское правительство. Жуков произвел на меня впечатление приветливого человека с отличной военной выправкой.

По возвращении к себе, где нас временно разместили, я узнал, что поступило сообщение о неожиданной задержке в открытии заседания, на котором маршал Жуков должен был выступать в роли хозяина. Это вызвало досаду, поскольку вечером я должен был вернуться во Франкфурт. В ожидании мы провели долгие послеполуденные часы, а офицер связи из штаба Жукова, говоривший по-английски, не мог дать нам никаких объяснений относительно задержки заседания. Наконец уже к вечеру я решил ускорить дело. Поскольку я знал, что все документы, которые нам предстояло подписать, были ранее изучены и просмотрены каждым из союзных правительств, я не видел обоснованной причины для задержки, которая теперь выглядела как преднамеренная. Поэтому я попросил офицера связи сообщить маршалу Жукову, что, к моему большому сожалению, я буду вынужден возвратиться во Франкфурт, если заседание не начнется в ближайшие тридцать минут. Однако, когда посыльный уже был готов отправиться с моим заявлением к Жукову, к нам поступило сообщение, что нас ожидают в зале заседаний, куда мы и отправились незамедлительно. Маршал объяснил, что задержка произошла ввиду того, что он ожидал из Москвы последних указаний по одному важному вопросу. Мы приняли объяснение благосклонно, и Контрольный Совет начал работать в атмосфере дружественного радушия».

Эйзенхауэр, в приведенной выше цитате, пишет, что именно при первой встрече, на завтраке, он вручил Жукову высокую награду.

А теперь приведу цитату из книги Георгия Константиновича во поводу его первой встречи с Эйзенхауэром:

«Встретились мы по-солдатски, можно сказать, дружески. Д. Эйзенхауэр, взяв меня за руки, долго разглядывал, а затем сказал:

— Так вот вы какой!

...Мне понравились его простота, непринужденность и чувство юмора...

Перед заседанием Д. Эйзенхауэр приехал ко мне в штаб, чтобы вручить высший военный орден США — «Легион почета» степени Главнокомандующего.

Я позвонил Верховному и доложил об этом. И. В. Сталин сказал:

— Нам, в свою очередь, нужно наградить Эйзенхауэра и Монтгомери орденами «Победа», а Латра де Тассиньи — орденом Суворова 1-й степени.

— Могу ли я объявить им об этом?

— Да, конечно».

Вспомните, как Эйзенхауэр долго ждал, нервничал и едва не улетел в свою ставку. А задержка начала конференции по подписанию давно уж согласованной и отредактированной Декларации произошла потому, что Жуков ожидал решения Президиума Верховного Совета (которое после разговора со Сталиным по телефону, срочно, в течение нескольких часов было оформлено) о награждении Эйзенхауэра и Монтгомери орденами «Победа». Маршал Жуков понимал, что этот ответный жест должен произойти сегодня же, безотлагательно. Вот он и ждал.

В своих мемуарах Эйзенхауэр вспоминает: после завершения официальной части конференции «...маршал Жуков подготовил тщательно продуманный банкет для своих гостей, но я не был готов провести всю ночь в Берлине... Поэтому я сказал Жукову, что мне придется этим же вечером возвращаться во Франкфурт, и довольно рано, чтобы произвести посадку до наступления темноты. Он попросил меня согласиться на компромисс и зайти в банкетный зал на пару тостов и прослушать две песни в исполнении ансамбля Красной Армии. Он обещал мне быстрый проезд через город к аэродрому, сказав, что сам поедет со мной на аэродром и проследит, чтобы не было никаких задержек... банкетный стол был заставлен русскими деликатесами».

Далее, для оживления довольно сухих цитат из документов и мемуаров, я приведу небольшую сценку из воспоминаний поэта Долматовского, который присутствовал в том банкетном зале.

«Американец из свиты Эйзенхауэра предупредил, что дама-лейтенант (шофер «виллиса») будет сидеть рядом с высоким гостем. Случай непредвиденный, пришлось докладывать Георгию Константиновичу. Он задумался — вот еще незадача! Приказал найти лейтенанта-связистку... хорошо, если бы она говорила по-английски.

Тут надо представить оперативность офицеров штаба, отдела кадров, хозяйственников. В считанные минуты выявили, привезли, приодели, проинструктировали. В общем, нашли! И какую!

Наша связистка, вполне способная конкурировать с эффектной американской лейтенантшей, сидела рядом с ней, а та, в свою очередь, рядом с Дуайтом Эйзенхауэром. Ее звали — Кай! А вот имя связистки, к сожалению, неизвестно.

Она и ее партнерша мило разговаривали. Причем американка глаз не сводила с медали «За боевые заслуги», сиявшей на гимнастерке советской дамы. Глядела-глядела, потом уже прямо попросила подарить ей медаль, как сувенир.

Маршал Жуков беседовал с Эйзенхауэром, но каким-то боковым зрением уловил и то, что происходило между военными дамами. Он что-то шепнул штабному офицеру, а тот передал нашей связистке — отдай медаль, завтра получишь другую. Наша девушка отдала награду, но не растерялась и, поскольку у американки наград не было, показала на ленточки, украшавшие китель Эйзенхауэра. Тот понял и одобрил обмен улыбкой и жестами. Но развел руками — здесь, мол, нет медали — только ленточки.

На следующий день прилетел офицер из американского штаба и доставил медаль Соединенных Штатов...»

Подводя итог первой встречи двух прославленных полководцев, отметим главное — они понравились друг другу и подружились. Это помогало им свершить немало полезных дел в поддержке (еще некоторое время) добрых отношений между нашими странами. Позднее пошло охлаждение, обострение — от них не зависящее.

Рабочие будни


Жуков в ставку Эйзенхауэра прилетел со своей группой, как и договорились, 10 июня.

Встречали Жукова «большим почетным караулом, который произвел хорошее впечатление своей внешней выправкой».

Нетрудно представить, как тщательно готовили и муштровали этот караул. Эйзенхауэр отлично знал, какой заядлый строевик маршал Жуков, и ему конечно же хотелось блеснуть строевой лихостью своих воинов.

Свое пребывание в гостях у Эйзенхауэра маршал описал в одном абзаце:

«Состоялась церемония награждения советскими орденами Эйзенхауэра и Монтгомери, американских и английских генералов и офицеров. После вручения орденов был проведен воздушный парад американской и английской авиации, в котором участвовало несколько сот самолетов. Затем все мы были приглашены на завтрак».

И все, больше ни слова. Что это, обычная Жуковская сдержанность? Пожалуй, так, маршал в своей книге во всем краток, пишет только о деле, никаких сантиментов и копания в душе. А жаль, все это для истории тоже было бы очень интересно.

Посмотрим, что пишет по поводу этой встречи Эйзенхауэр:

«Завтрак прошел с большим успехом. Выдался прекрасный летний день, и сначала мы повели гостей на большой открытый балкон, где нас угощали вином и закуской перед завтраком, и в это время, как было запланировано, провели воздушный парад с участием большого числа самолетов нашей авиации, полагая, что маршал Жуков воспримет это как проявление глубокого уважения к нему. С ближайших аэродромов мы подняли сотни истребителей, за которыми строем пронеслись бомбардировщики всех типов, какие только у нас имелись. В ясную, солнечную погоду получилось внушительное зрелище, и казалось, оно произвело на Жукова большое впечатление.

В соответствии с русским обычаем, насколько мы его знали, во время завтрака провозглашались тосты. Маршал Жуков был мастером провозглашения тостов, или, по крайней мере, таким он нам тогда показался, и его высказывания через переводчика делали честь союзникам и рождали надежду на успех нашего сотрудничества в будущем. Все по очереди провозглашали свои тосты — англичане, американцы, русские и французы. Мы, должно быть, не меньше десяти раз вставали при провозглашении тостов.

Награды, врученные мне и Монтгомери, относились к числу тех немногих, какие я видел и какие имеют больше истинную, чем символическую ценность. Орден представляет собой пятиконечную звезду, инкрустированную примерно 80—90 бриллиантами вокруг рубинов, а в центре звезды находится покрытое эмалью изображение Кремля».

Поведение Монтгомери на этих торжествах было отражением прохладного (если не сказать больше) отношения английской стороны (а точнее, лично Черчилля) к Советскому Союзу. Монтгомери при всех встречах был или очень сдержан, или очень напорист в отстаивании английских интересов. Его не раз сдерживал Эйзенхауэр: «Монти, не спорь! Маршал Жуков прав!»

На банкете Эйзенхауэра в честь Жукова фельдмаршал не досидел до конца и провожать советскую делегацию на аэродром не приехал. А при вручении наград, наверное, чтобы избежать встречи в своем штабе, на которой полагалось говорить приятные и уважительные слова, Монтгомери очень ловко уклонился от всего этого, да и от хлопот и расходов, неизбежных при таком визите. На вопрос Жукова — где и когда желательно вручить ему награду, очень вроде бы тактично ответил:

— Поскольку в течение всей кампании в Европе я находился под командованием генерала Эйзенхауэра, то хотел бы получить эту награду в его штабе.

Но не ответить на награду советской стороны соответствующим актом было бы в высшей степени бестактно, и хорошо воспитанные в этом отношении англичане совершили такой ответный жест — английское правительство наградило Жукова, Рокоссовского, Соколовского и Малинина военными орденами.

Вскоре Монтгомери прибыл к Жукову с визитом.

Стараясь во всем быть независимым, он даже процедуру вручения наград предложил провести по-своему:

— Советские войска произвели свой завершающий удар в районе Бранденбургских ворот, где они водрузили над рейхстагом Красное знамя. Я полагаю, что именно в этом месте и следует вручить вам ордена Великобритании.

Так и было осуществлено. В районе Бранденбургских ворот награжденных встретил почетный караул английской гвардии. И около рейхстага были вручены Жукову орден «Бани» 1-й степени и Большой рыцарский крест, Рокоссовскому — «Бани» 2-й степени, Соколовскому и Малинину — ордена «За заслуги».

Не отступая от традиции, фельдмаршал устроил прием в честь награжденных. Если празднеству у Эйзенхауэра Жуков уделил в своих воспоминаниях один абзац, то описанию приема у фельдмаршала в книге Георгия Константиновича не отпущено ни одной фразы. Прохладные отношения двух маршалов, как видим, были обоюдными.

Вы, наверное, обратили внимание на то, что все поездки и визиты Жукова обычно кратковременные. Нигде ни разу не остался с ночевкой. Уже на что дружелюбен и гостеприимен Эйзенхауэр, да и самому Жукову общение с ним приятно, ан нет, на ночь не остался, скорей назад в свою штаб-квартиру.

Объясняется такая поспешность просто: дома ждали неотложные и очень важные дела. Предлагаю вам познакомиться лишь с некоторыми заботами маршала только в те майские дни, о которых вы вроде бы уже все знаете.

Непрерывно продолжались работы по расчистке улиц и приведению в порядок коммунальных служб. Население Берлина с каждым днем увеличивалось, жители города, бежавшие в сельские районы от боевых действий и из страху, что русские будут чинить расправу, постепенно возвращались к своему жилью. В первой декаде мая их уже было 4 миллиона 200 тысяч. Главная забота в эти дни — как их накормить? Хоть и недавние враги, но теперь несчастные, испуганные люди. И вот опять небывалая в истории гуманность, извечная русская жалостливость к пострадавшим. Потянулись эшелоны с российским хлебушком в Германию. Своих голодных ртов не перечесть, и все же не отказали, помогли бедствующим немцам.

4 200 000 продовольственных карточек было отпечатано и роздано только в Берлине. По ним выдавались в сутки на человека 600 граммов хлеба, 80 г крупы и макаронных изделий, 100 г мяса, 30 г жиров, 20 г сахара, натуральный кофе. Не ошибусь, если скажу, что больше половины жителей нашей страны такого пайка не получали. Для тех, кто засомневается в этом, напомню: в сельской местности, в деревнях (а это почти половина населения) люди жили на «подножном корму», им такие пайки были бы как праздник.

Перед тем как Жуков встречался с высокими гостями, полным ходом шла подготовка к открытию коммерческой торговли. И с 10 июня приняли покупателей первые магазины. На Берлинер-аллее открылся ресторан на 500 мест, и на Самаритерштрассе на 120 мест. Гуляйте, берлинцы! Единственное преимущество победителям — вход в магазины для советских офицеров без очереди. А вот погулять и выпить в ресторане здесь у некоторых победителей, как говорится, «по усам текло, а в рот не попало» — в приказе Жукова был такой пункт:

«Запретить посещение ресторанов и магазинов рядовому, сержантскому составу и старшинам.

Коменданту города Берлина генерал-полковнику тов. Берзарину для охраны товарно-материальных ценностей магазинов и ресторанов установить необходимые круглосуточные посты, а также в районе магазинов и ресторанов во время их работы иметь постоянный офицерский патруль для поддержания надлежащего порядка».

Вот так, победа — славно, радость великая — прекрасно, но «надлежащий порядок» маршал поддерживал твердой рукой!

6 июня, как раз накануне прилета Гопкинса, к которому Сталин просил Жукова проявить особенное внимание, на маршала свалились вот такие заботы. Генерал Чуйков доложил: с уходом управления 1-го Украинского фронта некому будет обеспечивать 364 000 репатриированных граждан Советского Союза, ожидающих отправки на родину. Как быть с 500 000 человек (население Дрездена), продовольственным снабжением которых занималось раньше командование 1-го Украинского фронта? Ну и еще 25 000 раненых в госпиталях и немецких лазаретах, а количество репатриированных с каждым днем увеличивается. Как быть маршалу? Тут команды или распоряжения недостаточно, необходимы реальные продукты и медикаменты. А где все это взять, кругом развалины и пустые поля, которые только предстоит засеять. И медлить с решением таких проблем нельзя, люди имеют неисправимую привычку есть хотя бы один раз в день. А людей этих, как видим, миллионы. И взять им продукты негде. Думай, товарищ маршал, думай, на то ты и главноначальствующий.

Накануне первой встречи Жукова с Эйзенхауэром, из числа многих происшествий, неизбежных при таком многомиллионном скоплении людей, расскажу об одном, связанном с американцами. Происшествие это к прилету Эйзенхауэра достигло кульминации, но, как мы с вами уже знаем, Жуков не упомянул об этом случае ни единым словом, оберегая добрые отношения с союзником и считая, что своими силами разберется и справится с ЧП.

А события развивались так.

В советской зоне оккупации в поселке Волкенштейн (уезд Мариенбург) находился совершенно секретный завод немцев, на котором производились детали для самолетов-снарядов и фаустпатронов. Хозяин этого завода, он же конструктор многих деталей, сбежал и находился в американской зоне. 1 июня в 16.00 без пропуска от советского командования приехали на завод четыре офицера американской армии на грузовой машине. Они забрали у администрации завода ключи от сейфов с документами и начали погрузку на машину деталей, изготовляемых на заводе.

Немцы позвонили коменданту Мариенбурга, подполковнику Катышеву. Он немедленно прибыл на завод. Понимая ценность того, что хотят увезти союзники, фронтовик с ними любезничать не стал, а приказал американцам разгрузить машину и немедленно покинуть территорию, занимаемую Красной Армией. 2 июня в 21.00 в Мариенбург прибыл полковник американской армии Штаргервальд Иосиф Францевич и попросил разрешение получить с завода несколько деталей. О просьбе полковника было доложено «наверх», и, естественно, Жуков отказал, и полковник уехал ни с чем. Но американцам очень нужны были чертежи и детали фаустпатронов. 3 июня тот же полковник Штаргервальд прибыл к подполковнику Катышеву и стал его уверять, что получил разрешение от Репина, который был начальником Катышева, взять на заводе то, что он просил вчера. Катышев убедился, что у гостя нет письменного разрешения, и отправил его, как и накануне, с пустыми руками. Американцам надоели эти вежливые игры. И в дальнейшем они стали действовать, как в детективном фильме. 4 июня в 8 часов утра, когда многие еще спали, во двор завода въехали две грузовые машины с 12 американскими военнослужащими. Они перерезали телефонные провода, связывающие завод с Мариенбургом, и двинулись в заводской корпус. Но не тут-то было! Военный комендант Катышев предвидел, что соседи не остановятся на нескольких неудачных попытках захватить чертежи и детали, он усилил охрану завода. Оценив обстановку, «союзники» не решились вступить в бой с охраной — там были ребята фронтовой закалки. Детективный сюжет не получил продолжения с перестрелкой, трупами, захватом ценностей или пленников, в зависимости от того, чья сторона взяла бы верх. Американцы предпочли удалиться так же «по-тихому», как и приехали. Кстати, кроме чертежей в сейфе завода было еще 60 килограммов золота и платины, которые применялись для производства деталей.

В городе Альтенберге военный комендант майор Кальницкий бил тревогу, просил помощи в ликвидации беды, не терпящей отлагательства. По решению чехословацкого правительства немцы (те, кто в свое время способствовали приходу гитлеровцев на чешскую землю) теперь выселялись в принудительном порядке на территорию Германии. В Альтенберг ежедневно прибывали 3—4 тысячи таких выдворяемых. Причем все они без вещей и продуктов, им давали «на сборы 15 минут и 5 марок на дорогу». (У чехов, наверное, были наши советники, которые занимались переселением крымских татар, чечен и других народностей.) Далее комендант докладывал: «Немцы, будучи совершенно разорены, не имея абсолютно никакой перспективы на будущее, кончают жизнь самоубийством, убивая также и своих детей». В подтверждение того, что это не пустой разговор, комендант приводит только один факт: «8 июня в районе города Альтенберга покончили жизнь самоубийством (путем вскрытия вен на руках) 71 человек. Необходимо отметить, что большинство переселяемых — это женщины, дети и старики».

Думал маршал, крепко думал! Улыбался Гопкинсу, а на душе, наверное, кошки скребли, — сколько там в Альтенберге еще вен вскрыто?

И еще, и еще дела и проблемы посложнее наваливаются. Хотя и эти, как говорится, на грани фола, катастрофические ребусы, благодаря немедленному вмешательству Жукова, разрешались и развязывались. Но проблемы не убывали и даже усложнялись. От решения некоторых зависела не только сегодняшняя жизнь, но и будущее немецкого народа. Вот, например, обратился к маршалу господин Гермес — лидер вновь организуемой партии Христианско-демократический союз Германии. Он просит разрешение на создание этой партии, хочет издавать свою ежедневную газету «Новое время» и еженедельную «Восстановление».

Опять надо думать Жукову над непривычной для него политической головоломкой — какие там христиане объединяются, какое «Новое время» собирается отсчитывать газета, что намерены «восстанавливать» с помощью еженедельника христиане-демократы? Тут уж маршал не полагается на свои знания и интуицию, докладывает шифровкой Сталину и просит его разобраться, принять решение и дать ему указания.

Начались регулярные заседания раз в неделю Контрольного Совета, и опять кроме деловых вопросов бытовые заботы для Жукова. Он не без иронии пишет в своей книге:

«В процессе работы Контрольного Совета питание участников заседаний союзники осуществляли по очереди: один месяц кормили американцы, другой — англичане, затем — французы, потом — мы. Когда наступала наша очередь, количество участников заседаний увеличивалось вдвое. Это объяснялось широким русским гостеприимством, хорошо зарекомендовавшей себя русской кухней и, разумеется, знаменитой русской икрой и водкой».

Парад Победы


Впервые мысль о необходимости провести Парад Победы высказал Сталин. Вечером Жуков прибыл в кабинет Сталина («Приходите в восемь часов»). Здесь шло к концу совещание, начальник Генерального штаба Антонов докладывал расчеты о сосредоточении войск на Дальнем Востоке для боевых действий против Японии. В кабинете присутствовали адмирал флота Кузнецов, начальник тыла Красной Армии Хрулев и еще несколько генералов, которым предстояло заниматься практически подготовкой большой войны.

Вопрос был решен, помолчали, и вот тут Сталин безотносительно к предыдущему разговору сказал:

— Не следует ли нам в ознаменование победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы и пригласить наиболее отличившихся героев — солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов?

Присутствующие поддержали бы любое предложение Сталина, но это всем пришлось по душе, мысль эта как бы витала в воздухе, всем казалось и хотелось как-то празднично и громко отметить победу. Ну, был День Победы 9 мая — погуляли, выпили, салют дали в Москве и городах-героях. Но в те дни вообще много гуляли и выпивали — радость была великая, ее в один день не обмоешь. Однако ощущение, что чего-то не хватает, не оставляло людей. И вот, оказывается (как не раз уже отмечено — все гениальное просто), нужен Парад Победы. С того дня все закрутилось-завертелось, в Генштабе и Главпуре были сделаны расчеты: кого приглашать, где им жить, как их одеть, кормить, развлекать — да, и это предусматривалось.

Одну очень важную деталь отмечает Жуков в своих мемуарах: «Вопрос о том, кто будет принимать Парад Победы и кто будет командовать парадом, тогда не обсуждался. Однако каждый из нас считал, что Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий».

В общем, вопрос этот не ставился и не разрешался, пошла полным ходом подготовка к грандиозному празднику. Я участник Парада Победы, здесь мне не нужно копаться в архивах и расспрашивать очевидцев, с первых дней, когда стали съезжаться участники парада и до торжественного марша на Красной площади, я все видел своими глазами.

По составленному в Генеральном штабе расчету каждый фронт формировал один сводный полк и по одному сводному полку представляли Военно-Морские силы и Военно-Воздушный флот. Что значит сводный полк? Это временное формирование, которое отбиралось из разных частей от фронта. Самые достойные фронтовики, добывавшие победу, — офицеры, сержанты, рядовые, независимо от рода войск — пехотинцы, артиллеристы, танкисты и так далее. Как воевали вместе, так и пойдут плечом к плечу. В первую очередь отбирали Героев Советского Союза и кавалеров орденов Славы трех степеней, а затем других отличившихся в боях по количеству наград.

Полки эти начинали заниматься строевой подготовкой еще в расположении фронта, а потом перевозились в Москву и продолжали тренироваться здесь. В дни этих занятий всем участникам парада была выдана или сшита новая парадная форма и новая обувь.

Вечером участников парада возили в театры, в концертные залы и в цирк. В эти же дни они встречались с рабочими на заводах, с учеными и писателями, со студентами и школьниками, в различных коллективах и обществах, где рассказывали, как они шли к победе.

В Генштабе, еще при составлении расчета, встал вопрос — в каком порядке пойдут полки торжественным маршем мимо правительства на трибуне Мавзолея. Было предложение вроде бы логичное — открыть парад должен 1-й Белорусский фронт, бравший Берлин. Но сразу же возник другой не менее резонный вопрос — 1-й Украинский фронт тоже брал Берлин. Ну и если говорить о победе, то ее добывали все фронты и все участники Великой Отечественной войны, начиная с пограничников, которые первыми встретили врага 22 июня 1941 года.

Тогда, чтобы никого не обижать, решили проходить в том порядке, в каком дрались на полях сражений, то есть на самом правом фланге Карельский, затем Ленинградский, Прибалтийский и так далее. Это было справедливо и снимало претензии и кривотолки. Всего в каждом полку набиралось до 1000 человек, шли по двадцать фронтовиков в ряду. Впереди строя знаменщики-герои, они несли 363 боевых знамени наиболее отличившихся соединений и частей. Впереди знамен должно идти командование во главе с командующим фронта. Но на тренировках маршалы со своими полками не ходили, руководили и тренировались генералы чинами пониже.

После фронтовых полков шли войска Московского гарнизона: академии, училища и вызывавшие общие улыбки одобрения суворовцы и нахимовцы.

Вот в таком порядке мы тренировались на Центральном аэродроме, теперь здесь аэровокзал. Летное поле было размечено белыми линиями в точном соответствии с размерами Красной площади и порядком построения участников. Вместо Мавзолея стояла временно сколоченная трибуна, обтянутая красной тканью. Тренировались мы ночами, подъем в три часа, умылись, оделись и на аэродром. Кому близко — пешим порядком, кому далеко — везли на машинах. Когда москвичи шли на работу, мы уже заканчивали занятия и возвращались на свои квартиры.

Теперь, да будет мне позволено, вспомню переживания очень личные, надеюсь, читатели за это не осудят.

В те дни я был слушателем Высшей разведывательной школы Генерального штаба. Это было очень солидное учебное заведение с четырехлетним сроком обучения (для сравнения — в Академии Фрунзе, которую я тоже позднее, в 1947 году, окончил — учились три года). В нашей спецшколе учились только офицеры-разведчики, они прошли огни и воды в годы войны. Народ был отчаянный! Вспоминаю их сейчас с любовью и восхищением, уж каких только заданий они не выполняли, причем не только в военное время, но и после — в разведке, как известно, мирного времени не бывает.

Мне выпала великая честь быть знаменосцем в нашей колонне разведчиков. Ассистентом знаменосца справа был знаменитый командир партизанской бригады, Герой Советского Союза Гришин, ассистент слева — тоже Герой Советского Союза старший лейтенант Ворончук. Я был в звании капитана.

Вспоминаю о том, что я был знаменосцем в такой колонне необыкновенных людей с нескрываемой гордостью и еще потому, что из-за положения знаменосца случился со мной тогда казус. Чтобы не прослыть хвальбушкой, расскажу об этом случае, нелестном для меня, тем более что связан он еще и с короткой встречей с Жуковым.

На предпоследней репетиции на аэродроме Жуков появился на белом коне. Он решил сам потренироваться и коня приучить к громким ответам полков. Жуков не раз проехал, останавливаясь и здороваясь с участниками парада. Мы своим чередом проходили мимо трибуны, отрабатывая равнение и четкость шага. После прохождения возвращались на прежние места, слушали замечания командиров и повторяли торжественный марш, стараясь устранить недостатки. Вот в один из очередных заходов, после команды «К торжественному маршу», наш начальник школы, генерал-лейтенант Кочетков и его заместители, а вслед за ними и мы, знаменосцы, выходили перед строем на определенное уставом количество шагов. Вышли, стоим, ждем следующей команды. А тут подъезжает Жуков. Обычно он здоровается и приветствует, объезжая войска, когда командиры и знаменосец стоят на одной линии с общим строем. А тут маршал, тренируя горячего коня, подъехал, когда мы уже вышли по соответствующей команде. Поздоровался: «Здравствуйте, товарищи!» Наши разведчики так рявкнули (желая отличиться!) в ответ, что конь затанцевал на месте. Жуков крепко держал повод, но конь стал еще более нервно перебирать ногами и почти коснулся меня горячим боком. Я, чтобы он мне не отдавил ноги, цокающими по бетону железными подковами, сделал шаг в сторону. Причем сделал это четко, отшагнул и даже каблуками щелкнул. Жуков посмотрел на меня сверху вниз. Действия мои не соответствовали уставу. А Жуков был строевик до мозга костей и самодеятельность знаменосца, да еще на таком величественном параде, рассердила его. Строго глянув на мою Золотую Звезду, он с укором сказал:

— Герой, а боишься!

Мне бы промолчать, но я непроизвольно выпалил:

— Так ноги же отдавит, на фронте уцелел, а тут... Жуков не дослушал, ничего не сказал, махнул рукой и поскакал дальше.

Потом однокашники (я считал, им не были слышны наши слова) меня спрашивали:

— Что тебе Жуков сказал?

А я, понимая, что реплика маршала меня не красит, не моргнув глазом, соврал:

— Конь меня теснил, а Жуков похвалил молодец говорит, хорошо знамя держишь!

— А ты ему что?

— Я, как положено, служу Советскому Союзу!

В день Парада погода была неважная, дождь моросил, небо в серых тучах. Но все равно настроение было праздничное. Погодная серость не ощущалась.

Красная площадь пылала множеством алых знамен. А участники парада словно в золотых кольчугах сияли орденами и медалями. Жуков выехал на белом коне из-под Спасской башни под звон кремлевских курантов, они отбили десять. Точен, как всегда. На середине строя маршала встретил командующий парадом Рокоссовский, он доложил:

— Товарищ Маршал Советского Союза, войска для Парада Победы построены! — и тут же ловким движением выхватил строевую записку и вручил ее принимающему парад.

Ах, как же были красивы эти два профессиональных кавалериста — спины прямые, в седле как влитые, головы поставлены гордо, груди в орденах развернуты...

Жуков после объезда войск легко взбежал на трибуну (даже дыхание не сбилось), поздоровался со Сталиным за руку и начал читать доклад громким четким голосом. Речь его не запомнилась. И даже когда я прочитал ее в газете, все равно в душу не запала. А я ждал, что в такой торжественный исторический момент будут сказаны какие-то особенные слова. Видно, писали эту речь маршалу с оглядкой на международный резонанс, да и на самого Сталина. Может быть, даже на Политбюро этот текст шлифовали и правили. В общем все было в той речи, что полагалось сказать о войне, о победе, но не было того зажигающего огня, какой был, ну хотя бы вот в тосте-экспромте Сталина о русском народе.

Но нет в том вины Георгия Константиновича — не сам писал, по тексту видно — не его слова, не его манера. Засушили, заказенили «пугливые» чиновники речь маршала. Кстати, только на параде я да и другие участники узнали, что это за несколько длинных шеренг ходили с нами на тренировках с палками. Мы недоумевали — чего они делают? — несут длинные палки перед собой, а потом бросают их на землю и уходят. И вот на параде, после прохождения фронтовых полков, между ними и строями Московского гарнизона эти солдаты оказались с гитлеровскими знаменами вместо палок. Они их несли как трофеи фронтов, опущенными к земле, и с презрением швыряли на землю около Мавзолея. Все это проделывалось под дробь сотен барабанов, как когда-то в стародавние времена перед казнью через расстрел или повешение. Вот и знамена разбитых гитлеровских дивизий, включая и личный штандарт Адольфа Гитлера, солдаты швыряли, как старые тряпки, и, отвернувшись от них, уходили на свое место в строю. А барабаны все били и били смертную дробь?

А потом опять грянул тысячетрубный оркестр, и мы пошли торжественным маршем вслед за фронтовыми колоннами. Говорят, когда Жуков произносил речь, то у Сталина, поглядывающего на маршала, желваки катались по скулам. Не знаю, не видел, далеко от нас трибуна, а когда проходили мимо Мавзолея, не до того было. Я видел боковым зрением Сталина, Жукова и других членов правительства, но лиц их не различал, они стояли, как силуэты. Надо было следить за равнением, соблюдать дистанцию, держать знамя в определенном положении, ну и рубить строевым шагом, чтобы искры летели от брусчатки.

После праздника я не раз видел пленку кинохроники о Параде Победы, разумеется, в первую очередь себя искал, но и на экране, когда лицо Сталина появлялось крупным планом желваков я не видел. Но как стало известно потом, желваки все же были — внутренние и очень крутые.

Придут новые времена, напишут о Сталине много справедливых разоблачений и упреков, но и грязи польют изрядно. В день победного парада все участники его относились к Верховному с величайшим уважением. Восхищались его великой скромностью — всем было понятно — Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий. Тогда слова «великий полководец всех времен и народов» воспринимались как соответствующие его заслугам в войне невиданных в истории размахов.

И вот он отказывается от принадлежавшей ему по праву чести принимать парад и уступает эту почетную миссию своему соратнику и заместителю маршалу, трижды Герою Советского Союза Жукову. Все в этом поступке прекрасно и благородно. И замена достойная — Жуков пользовался огромной любовью в армии. Не знали мы тогда закулисных тайн, теперь они раскрыты. Вспомним вместе, как было на самом деле.

Жуков пишет, что 12 июня в Кремле Калинин вручил ему третью Золотую Звезду. Тогда эта высшая награда воспринималась как заслуженная без всяких сомнений. Да и сегодня едва ли у кого-то повернется язык, чтобы выразить сомнение. Но с позиций нашей нынешней осведомленности формулировка в указе о награждении Жукова наводит на размышления; уже тогда недоброе отношение к нему Сталина проскальзывало. Текст указа, несомненно, продиктовал Сталин, кто же еще может давать оценку заместителю Верховного? И гласил этот текст, что высшая награда дается маршалу Жукову «...за образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования по руководству операциями в районе Берлина». Вдумайтесь в эти слова, и вы без труда уловите, что они не только не отражают заслуги маршала, но и прямо оскорбительны. Ему дают награду не за победу в Берлинской операции, а за исполнительность, не за высокое полководческое искусство, а за «образцовое выполнение боевых заданий», которые давал Сталин.

«После вручения награды, точно не помню, кажется, 18 или 19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный».

Надо полагать, он поздравил Жукова со званием трижды Героя, и обмыли они эту награду. А в глубине души хозяин, может быть, тешил свое болезненное самолюбие, вспоминая «формулировочку» указа о награждении, которую он сочинил для истории. При том застолье на даче, когда до парада оставалось несколько дней, Сталин спросил: «Не разучился ли я ездить на коне?

— Нет, не разучился.

— Вот что, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.

Я ответил:

— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.

И. В. Сталин сказал:

— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе.

Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека:

— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный».

Какое благородство! Какая скромность. Какое уважение к Жукову. Все это было бы так, если бы за кулисами не творилось иное. Парад намеревался принимать Сталин сам и именно на белом коне, как все великие полководцы. Об этом стало известно позднее от его сына Василия Сталина, который в кругу собутыльников разболтал тайну своего самолюбивого отца.

А дело (по рассказу Василия) было так. Сталин понимал, что он не молод и на коня не садился с далеких времен гражданской войны, да и тогда редко бывал в седле, больше руководил в салон-вагонах. Вот он и решил потренироваться, чтобы не опозориться перед войсками на Красной площади. По его приказу ночью в манеж (благо он рядом с Кремлем и тогда еще был не выставочным залом, а действующим манежем) привели белого коня, на котором он собирался принимать парад. Сталин хорошо знал историю — конь под победителем должен быть именно белый.

И вот ночью, когда в Москве и в Кремле все спали глубоким сном, Сталин в сопровождении только самого доверенного — начальника личной охраны генерала Власика (который был его ординарцем еще под Царицыном) отправился в манеж. В этот вечер на квартире Сталина был Василий, который увязался за отцом (если бы не он, мы бы не узнали многих подробностей, да и вообще об этом эпизоде из жизни вождя — Власик умел держать язык за зубами).

В манеже горел полный свет, недалеко от входа стоял белый конь, которого держал под уздцы коновод. Сталин подошел к коню, потрогал седло, не без труда занес ногу в стремя. Власик поспешил было ему на помощь, хотел подсадить, но Сталин тут же остановил его: «Не надо, я сам». Затем он сильно оттолкнулся от земли правой ногой и грузно плюхнулся в седло. Конь от такой неумелой посадки запрядал ушами и стал перебирать ногами. Чтобы не свалиться, Сталин пытался удержать себя в седле, сжимая крепче ноги. А конь, понимая это по-своему, горячился и пошел боком-боком, отчего седок сполз набок и стал падать. Коновод, Власик и Василий кинулись на помощь и не дали Сталину рухнуть на землю. Но все же он из седла вывалился и повис у них на руках.

Встав на ноги, Иосиф Виссарионович недовольно крутнул плечами, освободился от поддерживающих рук, сердито буркнул: «Отойдите». Он был упрям! Злость закипела в нем, решил показать этой строптивой лошади свою твердость. Вновь вставил ступню в стремя и на этот раз более решительно взлетел в седло. «Дай», — сказал коноводу и взял у него поводья. Сталин зло натянул повод и ударил ногами в бока лошади. Хорошо обученный конь не понимал седока: натянутый повод приказывал стоять на месте, удар в бока посылал вперед. Конь «заплясал», перебирая ногами, и опять пошел боком-боком. Сталин еще раз дал ему, как говорят кавалеристы, шенкеля, и конь устремился вперед тряской рысью. Проехав с полкруга, Сталин попробовал выпрямить спину, обрести гордую осанку, но, видно, при этом неловко надавил каблуками в бока лошади, причинив ей боль, и она нервно вскинула задом, отчего Сталин тут же вывалился из седла.

Приближенные кинулись ему на помощь. Они подняли его, принялись отряхивать опилки с его одежды. Сталин держался за плечо, он ушибся довольно сильно.

— Нет, это не для меня, — махнув рукой, сказал Иосиф Виссарионович и вернулся на квартиру.

О том, что все это не слухи и не сплетни, я привожу абсолютно достоверное подтверждение из рукописи Жукова. Этот эпизод был вычеркнут из его воспоминаний.

Вот что написал Жуков:

«На другой день (после разговора со Сталиным на даче. — В. К.) я поехал на Центральный аэродром посмотреть, как идет тренировка к параду. Там встретил сына Сталина Василия. Он отозвал меня в сторону и рассказал любопытную историю:

— Говорю вам под большим секретом. Отец сам готовился принимать Парад Победы. Но случился казус. Третьего дня во время езды от неумелого употребления шпор конь понес отца по манежу. Отец, ухватившись за гриву, пытался удержаться в седле, но не сумел и упал. При падении ушиб плечо и голову, а когда встал — плюнул и сказал: «Пусть принимает парад Жуков, он старый кавалерист».

— А на какой лошади отец тренировался? — спросил я Василия.

— На белом арабском коне, на котором он рекомендовал вам принимать парад. Только прошу об этом никому не говорить, — снова повторил Василий.

И я до сих пор никому не говорил. Однако прошло уже много лет после Парада Победы, и думаю, что теперь об этом случае можно рассказать».

Обратите внимание на то, что Сталин настойчиво рекомендовал Жукову именно того коня, с которого сам свалился. Он знал, что дисциплинированный Жуков не может пренебречь его рекомендацией и, может быть, в тайне надеялся, что с маршалом произойдет такой же, как и с ним, казус и Жуков всенародно опозорится. Но, как видим, такая мелкая, недостойная вождя надежда не оправдалась, Жуков покорил арабского скакуна, потренировал его и выглядел на Красной площади в День Победы блестяще!

После парада был дан прием для его участников в Кремле. Тогда еще не было Дворца съездов, пировали в Георгиевском зале, где на белых мраморных плитах красовались имена многих героических предков, которые мужественно защищали Родину в разные времена. Теперь наши победители как бы объединялись с этой великолепной ратью лучших сынов Отечества.

На банкете было произнесено много тостов. Была провозглашена здравица и за маршала Жукова, которую присутствующие встретили особенно восторженными криками одобрения. (И опять, наверное, это резануло Сталина по болезненно-чувствительному самолюбию.) Но, надо сказать, и Верховному от души фронтовики воздали славословий по заслугам и даже сверх того. Именно на этом приеме зашел разговор о том, что Сталину следует присвоить звание Генералиссимуса, и тогда же фронтовые соратники вдруг обнаружили, что их Верховный не имеет звания Героя Советского Союза. Подгулявшие победители прямо потребовали исправить эту несправедливость. И скажем вслед за ними, что это было правильно, как бы ни унижали Сталина после его смерти, все же победа была одержана под его руководством. И поработал он для победы не меньше тех, кто был увенчан многими орденами и не одной Золотой Звездой!.. Да, ошибки были. Но важен конечный результат. Имя Сталина было в годы войны могучей силой, объединяющей общие усилия. Коррективы, вносимые в его биографию и заслуги в более поздние времена, тогда, в годы войны, не были известны народу и армии. Сталину верили, он был настоящий вождь и Верховный Главнокомандующий. Этого не отрицает и сам Жуков и потомкам не следует забывать.

Вот как оценивал Сталина Жуков:

«Действительно ли И. В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно-стратегических вопросов? Как военного деятеля И. В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну. И. В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти способности И. В. Сталина особенно проявились, начиная со Сталинграда. В руководстве вооруженной борьбой в целом И. В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Такую оценку дал Жуков в 1969 году, после XX съезда, где был развенчан культ личности Сталина! За тринадцать лет после этого съезда Сталина не только развенчали там, где он этого заслуживал, но и выпили море грязи и помоев, которые являлись не только мстительным домыслом когда-то им обиженных, но и результатом конъюнктурной подлости новых карьеристов и угодников власти. К сожалению, Жуков попадал под сквозняки «веяний времени» и высказывал иные, довольно резкие, суждения о Сталине. Но было это на волне «развенчания» или в пылу полемики. А приведенная выше оценка Сталина как военачальника была хорошо обдумана в тиши кабинета за рабочим столом, не раз правлена и переписана. И, что очень важно, на мой взгляд, оценка эта в такой формулировке стоит в первой рукописи маршала до того, как над ней «упражнялись» комиссии и правщики. Это подлинное мнение Жукова о Сталине, и с этим придется считаться. Многое Георгий Константинович не знал из тех козней, которые сплетал вокруг него вождь народов. Но если бы даже узнал, то неблаговидные поступки Сталина едва ли повлияли на высказанную оценку потому, что эти поступки были в сфере человеческих страстей и не снижали военных достоинств Верховного в прошлом.

26 июня 1945 года, через день после пышного приема, было издано два Указа Президиума Верховного Совета СССР — один о присвоении И. В. Сталину звания Генералиссимуса и второй о награждении его Золотой Звездой Героя Советского Союза. Это была первая, и единственная, его Золотая Звезда, отметим это как его скромность и как упрек последователям, которые вешали себе на грудь Золотые Звезды как сувениры, не имея на то ни права, ни заслуг.

И вот еще парадоксальная черта личности Сталина. Вроде бы и властолюбивый, и культ себе создал, а Золотую Звезду не получил, не вручили ее в торжественной обстановке, так и осталась она в красной коробочке в наградном отделе Верховного Совета. Только художники да фотографы пририсовывали ему эту Звезду на его портретах. И вспомнили об этой высшей награде только в день похорон, когда надо было ее прикрепить к подушечке в числе других знаков отличия, по традиции характеризующих заслуги и итог жизни покойного.

Потсдамская конференция


Сразу после возвращения с Парада Победы Жуков занялся подготовкой обеспечения предстоящей конференции глав держав-победительниц. Казалось бы, какие могут быть трудности — целая столица Берлин, да что столица — вся страна в распоряжении Жукова — есть из чего сделать выбор. А потом прибрать, навести глянец и порядок, благо и рабочей силы целые армии.

Но в действительности оказалось не все так просто. Чтобы долго не объяснять, а читатели представили условия наглядно, приведу впечатление, которое высказал Сталин Жукову по приезде в Берлин. (Кстати, беру эти слова из рукописи маршала потому, что при издании книги они были вычеркнуты.)

«Чувствуется, наши войска со вкусом поработали над Берлином. Проездом я видел всего лишь десяток уцелевших домов».

Кроме наших войск, надо сказать, с не меньшим «вкусом поработала» авиация союзников, которая в последние дни, уже не встречая противодействия немецких истребителей, сотнями бомбардировщиков особенно тщательно обрабатывала города, которые окажутся в зоне советских войск. Напомню лишь один пример с Дрезденом, на который, перед вступлением наших частей, англо-американская авиация совершила массированный налет более 1400 бомбардировщиков. Они пришли тремя волнами: в первой ночью сбрасывались в основном зажигательные бомбы; вторая волна через три часа бомбила массой самых разных бомб, чтобы не допустить тушение пожаров и спасательные работы; и третья волна через 8 часов — днем, при хорошей видимости, добивала город и жителей, причем кроме тяжелых бомбардировщиков истребители расстреливали людей из пулеметов. Результат? Более 134 000 убитых!!! 35 470 разрушенных зданий!»

И теперь надо поставить три вопросительных знака — зачем??? Ответ один — чтобы город не достался русским: завтра они должны вступить в Дрезден. Примерно то же творили с Берлином и пригородами. В общем Жукову и его хозяйственникам предстояла титаническая работа. Все подробные детали этой работы мне рассказал заместитель Жукова по тылу генерал-лейтенант Антипенко Николай Александрович. В 1967 году он издал книгу «На главном направлении», предисловие к ней написал Жуков, с которым Николай Александрович дружил до последних дней жизни маршала. Приведу из предисловия только одну фразу. «...Это первый труд, обобщающий сложную и многогранную работу органов тыла Красной Армии в Великой Отечественной войне».

Однажды (в восьмидесятых годах) генерал Антипенко приехал ко мне на дачу в Переделкино. Как и в предыдущих встречах он рассказал много малоизвестных фактов из его совместной работы с Жуковым. И еще он подарил мне ксерокопию своей рукописи о Жукове, со вздохом заметив:

— Не хотят издавать, говорят, обо всем этом сам Жуков уже написал. Посмотрите, Владимир Васильевич, может, что-то пригодится в вашей работе.

Вот такие длинные подступы получились к этой главе, чтобы обосновать свою осведомленность. Добавлю еще и такую деталь: я сам хорошо осмотрел все помещения замка Цецилиенгоф, в котором проходила конференция, разумеется, в более поздние годы, когда туристы уже общипали кресло Сталина, унося хотя бы щепочку в качестве сувенира.

Генерал Антипенко и начальник квартирно-эксплуатационного отдела полковник Косогляд после долгих поисков нашли подходящие помещения недалеко от Берлина, — замок кронпринца Цецилиенгофа — четырехугольник со 176 комнатами и внутренним двориком. Он был выбран для заседаний. Под жилье подобрали три виллы в Бабельсберге, до него 5 километров от Цецилиенгофа. Все здания требовали ремонта, меблировки, ухоженности в окружающих парках и цветниках. Приехавшие представители союзников предъявляли свои требования: наладить надежную связь со своими странами, покрасить жилые помещения в желательный цвет — американцам в голубой, англичанам — в розовый. От французов никто не приехал. Разумеется, особое внимание уделялось резиденции Сталина: ее выкрасили в белый цвет, в комнаты натащили столько ковров, картин и разной мебели, что у начальника охраны Сталина, генерала Власика, когда он все это увидел, дыхание перехватило:

— Вы что, очумели? Хозяин этого не любит. Все убрать! Ковры заменить дорожками. Вместо этого двухспального сооружения тахту поставить.

Много хлопот было со столом в зале заседаний. Кто-то бросил идею — стол должен быть круглый, без углов, чтобы все были в равных условиях, и вообще углы это к раздорам, а круглые формы к согласию.

Большого круглого стола в Германии ее нашли. Срочно заказали в Москве на фабрике «Люкс». Сделали. Привезли самолетом.

К 10 июля все работы были завершены, Жуков доложил о готовности.

Сталин перед выездом позвонил Жукову по телефону:

— Вы не вздумайте для встречи строить всякие там почетные караулы с оркестрами. Приезжайте на вокзал сами и захватите с собой тех, кого вы считаете нужным. Об охране на вокзале позаботится генерал Власик. Вам ничего делать не следует.

15 июля прибыли Трумэн на самолете из Антверпена, до которого он плыл неделю на корабле «Августа» в сопровождении крейсера «Филадельфия». Черчилль прилетел в тот же день.

Поскольку Сталина еще не было, оба они использовали день для осмотра имперской канцелярии и рейхстага. Перед конференцией в Берлине (которую потом назвали Потсдамской) в США велись работы над атомной бомбой в бешеном темпе. Трумэн считал, что у него будет могучее средство воздействия на Советский Союз, если первый взрыв состоится. Президент говорил: «Если только она взорвется... то я получу дубину, чтобы ударить по этой стране».

16 июля Жуков встретил Сталина около вагона. Сталин коротким поднятием руки поздоровался с встречавшими его Вышинским, Антоновым, Кузнецовым, Телегиным, Соколовским, Малининым. Он вообще редко кому подавал руку. Не торопясь прошел к машине, сел в нее, потом открыл дверцу и пригласил в машину Жукова.

Осмотрев виллу, Сталин спросил:

— Чья это была вилла прежде?

— Генерала Людендорфа.

Власик был прав: мебели Иосиф Виссарионович не любил, велел даже после чистки охранника еще кое-что вынести из комнат.

Жуков, как Эйзенхауэр и Монтгомери, не был членом правительственных делегаций. Жуков считался военным советником.

Конференция длилась с 17 июля по 2 августа 1945 года.

16 июля в канун открытия конференции военный министр доложил Трумэну шифровку: «Операция проведена этим утром. Обследование еще неполное, но результаты кажутся удовлетворительными и уже превосходят ожидавшиеся... Довольный доктор Гровс возвращается завтра. Буду держать Вас в курсе происходящего».

В ответ полетела телеграмма: «Посылаю свои поздравления врачу и его клиенту».

Специальный гонец специальным самолетом доставил отчет Гровса военному министру США Стимсону, который немедленно принес его Трумэну.

Какое воздействие произвел этот доклад на Трумэна, отмечает в своих воспоминаниях Черчилль: «Трумэн так энергично и решительно противился русским, что я понял: он вдохновлен каким-то событием. Когда он, прочитав доклад (Гровса), пришел на заседание, он стал совсем другим человеком. Он твердо говорил с русскими и вообще господствовал на этом заседании».

После этого заседания Трумэн ознакомил Черчилля с полученными известиями в полном объеме.

25 июля был сделан перерыв в связи с отъездом Черчилля на выборы. С 28 июля на заседании присутствовал новый премьер Англии — Эттли, так как Черчилля не переизбрали. Нет возможности излагать все вопросы, обсуждавшиеся на конференции, да это и не наша тема. Расскажу курьезный эпизод, случившийся с Жуковым. Перед отъездом Черчилль устроил прием, на котором в числе других тостов, предложил выпить за Жукова. Не желая оставаться в долгу, маршал тоже провозгласил тост и автоматически по привычке сказал: «За товарища Черчилля!» Тут же поняв свою оплошность, он замаскировал это под выражение «как товарища по оружию». Но Сталин конечно же заметил оговорку Жукова и потом не раз шутил по этому поводу: «Быстро вы приобрели себе товарища — и какого!»

В 00 часов 30 минут 2 августа постоянный председательствующий Трумэн сказал:

— Объявляю конференцию закрытой, до следующей встречи, которая, я надеюсь, будет скоро.

— Дай Бог! — откликнулся Сталин.

Самое интересное для читателей, я в этом уверен, произошло, когда был объявлен перерыв 25 июля в связи с отъездом Черчилля. Английский премьер очень просил Трумэна сделать сообщение Сталину об атомной бомбе до его отъезда. Черчилль хотел знать, какое впечатление произведет на Сталина эта потрясающая новость. Обсуждали они разные варианты — письменно или устно, на заседании или с глазу на глаз, в ходе конференции или в конце. И вот Трумэн, осуществляя выбранный окончательно вариант, подошел к Сталину, когда все покидали зал, после объявления перерыва на два дня, и вроде бы мимоходом сказал через переводчика Павлова:

— У нас в США создана новая бомба невероятно большой силы. (Он не назвал ее атомной, хотя имел в виду именно ее.)

Сталин не отреагировал на это сообщение никак. Ничего не сказал. Жуков так пишет об этом очень интригующем случае:

«В момент этой информации, как потом писали за рубежом, У. Черчилль впился глазами в лицо И. В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего не нашел в словах Г. Трумэна».

Около автомобиля Черчилль спросил президента:

— Как он реагировал?

— Он не задал ни одного вопроса.

— По-моему, он не понял, о чем идет речь.

Однако Сталин все хорошо понял. Об этом свидетельствует сам Жуков:

«И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном.

В. М. Молотов тут же сказал:

— Цену себе набивают. И. В. Сталин рассмеялся:

— Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.

Я понял, что речь шла о создании атомной бомбы».

В своих мемуарах Черчилль пишет по поводу этого:

«Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которыми в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов».

Очень сильно заблуждался господин премьер. Если бы он узнал истинное положение насчет осведомленности Сталина, его, наверное, хватил бы удар. Сталин не только понимал, о чем идет разговор, — у него была самая полная информация об американских опытах, которую добыли советские разведчики.

С появлением атомного оружия произошла подлинная революция в военном деле, менялись военные доктрины, разлетались вдребезги несколько дней назад подписанные декларации о мирном сотрудничестве. Все это превращалось в словесную шелуху.

Уже 24 июля, когда еще произносились пылкие речи о послевоенном устройстве жизни в Европе, из Потсдама полетела в Штаты директива президента:

«После 3 августа, как только погодные условия позволят совершить визуальную (читайте прицельную. — В. К.) бомбардировку, 509-му сводному авиаполку 20-й воздушной армии надлежит сбросить первую спецбомбу на одну из следующих целей: Хиросима, Кокура, Нигата, Нагасаки».

Погода позволила ударить прицельно 6 августа 1945 года — в 8 часов 15 минут 2 секунды Хиросима была стерта с лица земли.

9 августа в 11 часов 8 минут «погода позволила» свершить то же самое с Нагасаки.

Неограниченные возможности сверхоружия опьяняли его обладателей. Через три месяца после принятых в Потсдаме союзнических обязательств и устных клятв и тостов в дружбе и совместных усилиях в поддержании мира на земле, в Вашингтоне был разработан план, согласно которого США и Англия нанесут атомный бомбовой удар по двадцати городам Советского Союза. В списке были: Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль!

Жуков, как военный профессионал высочайшего класса, должен будет отныне учитывать наступившие перемены. Поэтому считаю необходимым ознакомить читателей с очень важной информацией, связанной с появлением и у нас атомного оружия.

Добрались-таки наши разведчики до святая святых!

Первое сообщение поступило из Лондона осенью 1941 года: англичане ведут работы по созданию атомной бомбы, обладающей огромной разрушительной силой. Это не настораживало, а радовало, англичане союзники, если у них что-то получится, ударят по гитлеровцам. Вызывало опасение другое. В донесении еще говорилось: англичане спешат потому, что немцы могут опередить, они тоже ведут исследования по созданию такой бомбы. Известие было исключительной важности, его доложили Берия, который, будучи членом Политбюро, курировал всю разведку и контрразведку. Берия, в свою очередь, проинформировал Сталина. Верховный, занятый неудачами на фронтах, не придал значения этой новости. Он слышал еще до войны о каких-то опытах по расщеплению атома. Но до того ли теперь — немцы приближаются к Москве. Вскоре с фронта пришло донесение о том, что у взятого в плен гитлеровца обнаружены записи с формулами и расчетами по тяжелой воде и урану-235. Значит, в Германии идут работы по созданию атомной бомбы. Не дай Бог, это им удастся!

Союзники тоже успешно продвигаются в исследованиях и, если не открывают второй фронт, может быть, скоро атомной бомбой шарахнут по Германии!

Но 14 марта 1942 года пришло очень настораживающее сообщение нашего разведчика:

«14 марта 1942 года.

Совершенно секретно. Срочно.

По имеющимся у нас достоверным данным, в Германии, в Институте имени кайзера Вильгельма, под руководством Отто Гана, Гейзенберга и фон Вайцзеккера разрабатывается сверхсекретное ядерное оружие. По утверждению высокопоставленных генералов вермахта, оно должно гарантировать рейху победу в войне. Исходным материалом для ядерных исследований используется так называемая тяжелая вода. Технологический процесс ее изготовления налажен в норвежском городе Рыокане на заводе «Норск Хайдо». В настоящие время решается задача увеличить мощность «Норск Хайдо» и довести поставки тяжелой воды в Германию до 10 000 фунтов в год».

Сталин понимал — вопрос стоит не только о бомбе, а о победе или поражении в войне, о судьбе государства.

Все, за что брался лично Сталин, обретало соответствующий размах и получало необходимое обеспечение.

Берия он приказал:

— Возьмешь под личный контроль и под личную ответственность всю эту проблему.

Молотов в апреле 1942 года пригласил М. Г. Первухина, который тогда был наркомом химической промышленности и заместителем председателя Совнаркома, проинформировал его о встрече Сталина с учеными, о принятом решении по развертыванию работ и подчеркнул:

— Это личное поручение товарища Сталина, которое он просил меня передать тебе. Ты инженер-электрик и разберешься в этом скорее.

Молотов отдал Первухину объемистую папку, в которой были собраны документы и справки по атомным делам.

Так начинался наш атомный («манхэттенский») проект весной 1942 года, за три года до того, когда Трумэн и Черчилль пугали Сталина в Потсдаме сообщением об атомной бомбе и решили, что он ничего не понял. Разведчики наши за эти годы сработали блестяще! Они регулярно добывали и присылали в Москву многие результаты (формулы) исследований американских ученых. В Кремле была специальная секретная комната, где Курчатов — и только он один — знакомился с материалами, добытыми нашими агентами. Соратники Курчатова поражались его плодовитости и прозорливости, он иногда без экспериментальной проверки запускал теоретические разработки в производственный процесс. И все получалось!

В марте 1943 года пришли новые сведения от разведчиков. Курчатов изучил их и написал письмо:

«Заместителю Председателя

Совета Народных Комиссаров Союза СССР

т. Первухину М. Г.


Получение данного материала имеет громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки. Теперь мы имеем важные ориентиры для последующего научного исследования, они дают возможность нам миновать многие весьма трудоемкие фазы разработки урановой проблемы и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения...

(Далее Курчатов в трех разделах излагает научную оценку полученных сведений).

...IV. Полученные материалы заставляют нас по многим вопросам проблемы пересмотреть свои взгляды и установить при этом три новых для советской физики направления в работе...

Необходимо также отметить, что вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, незнакомые еще с ходом работ по этой проблеме за границей...»

Сведения от разведки шли регулярно и именно по тем вопросам, которые ставил Курчатов.

Эйзенхауэр — гость Жукова


Однажды, во время перерыва в работе Потсдамской конференции, Сталин сказал Жукову:

— Я уже вам говорил, что хотел бы поближе познакомиться с Эйзенхауэром. Пригласите его в Москву. Как вы думаете, когда удобнее это сделать?

— Мне кажется, — ответил маршал, — есть хороший предлог, пригласим его на парад физкультурников двенадцатого августа.

— Очень хорошо. Мы пошлем в Вашингтон официальное приглашение, но укажем, что Эйзенхауэр будет вашим гостем...

Жуков прилетел в Москву вместе с Эйзенхауэром на его личном самолете. Гости поселились в американском посольстве. Их было пятеро: Эйзенхауэр, генерал Клей, генерал Дейвис, сын Эйзенхауэра Джон (в качестве адъютанта) и сержант Драй, ординарец, телохранитель, камердинер, во всех этих должностях он прошел с генералом всю войну.

Дальше, мне кажется, читателям будет интересно познакомиться с впечатлениями о поездке, написанными самим Эйзенхауэром.

«Как только мы заняли секцию, предназначенную для американского посла и прибывших с ним лиц, к нам подошел генерал Антонов, чтобы сообщить, что генералиссимус Сталин приглашает меня к себе на трибуну Мавзолея, если, конечно, я пожелаю. Поскольку я был вместе с американским послом, престиж которого как представителя президента имел важное значение, то у меня появились сомнения, уместно ли мне оставить посла, чтобы самому идти к генералиссимусу. Необходимость обо всем говорить через переводчика лишала меня всякой возможности расспросить у генерала Антонова сугубо конфиденциально относительно этого предложения, и я сразу заколебался. Однако он избавил меня от дальнейшего замешательства, сообщив остальную часть приглашения Сталина, которая гласила: генералиссимус говорит, что если захотите подняться на трибуну Мавзолея к нему, то он приглашает еще двух ваших коллег. Я обернулся к послу, чтобы быстро с ним посоветоваться. Он сказал, что приглашение беспрецедентное, насколько ему известно, никогда еще ни одного иностранца не приглашали на трибуну Мавзолея. Поэтому, понимая, что этим приглашением нам оказана особая честь, я быстро ответил генералу Антонову, что очень рад приглашению и что я хотел бы, чтобы вместе со мной пошли посол и глава американской военной миссии в Москве генерал-майор Джон Дин. Я считал, что если уж речь идет о каком-то местном престиже, то для посла и его помощника это было бы наиболее полезным.

Пять часов стояли мы на трибуне Мавзолея, пока продолжалось спортивное представление. Никто из нас никогда не видел даже отдаленно похожего на это зрелище. Спортсмены-исполнители были одеты в яркие костюмы, и тысячи этих людей исполняли движения в едином ритме. Народные танцы, акробатические номера и гимнастические упражнения исполнялись с безупречной точностью и, очевидно, с огромнейшим энтузиазмом. Оркестр, как утверждали, состоял из тысячи музыкантов и непрерывно играл в течение всего пятичасового представления.

Генералиссимус не обнаруживал никаких признаков усталости. Наоборот, казалось, он наслаждался каждой минутой представления. Он пригласил меня встать рядом с ним, и с помощью переводчика мы разговаривали с перерывами в течение всего спортивного представления.

Сталин проявил большой интерес к промышленным, научным и экономическим достижениям Америки. Он несколько раз повторял, что для России и США важно оставаться друзьями. «Имеется много направлений, — сказал он, — по которым мы нуждаемся в американской помощи. Наша огромная задача заключается в том, чтобы поднять уровень жизни русского народа, серьезно пострадавшего от войны. Мы должны узнать все о ваших научных достижениях в сельском хозяйстве. Мы должны также воспользоваться вашими специалистами, чтобы они помогли нам решить наши проблемы в области машиностроения и строительства. Мы знаем, что мы отстаем в этих вопросах, и знаем, что вы можете помочь нам». Эту мысль он сохранял в ходе всей беседы, в то время как я ожидал, что он ограничится просто выражением общих фраз о желательности сотрудничества».

Далее Эйзенхауэр вспоминает: «Вершиной всех событий, связанных с нашим пребыванием в Москве, стал обед в Кремле. В сверкающем огнями зале находилось множество маршалов Красной Армии и ряд работников министерства иностранных дел, которые выполняли роль переводчиков. Из моей группы здесь присутствовали офицеры, а также посол и генерал Дин. Было провозглашено множество тостов, и каждый из них отражал дух сотрудничества и совместной работы, какая постепенно сложилась в ходе войны. После обеда состоялся просмотр фильма, посвященного операциям русских по взятию Берлина. Как объяснил мне переводчик, в Берлинском сражении участвовали двадцать две дивизии и огромное количество артиллерии. Я заинтересовался фильмом, и генералиссимус с готовностью заметил, что даст мне копию фильма. Я сказал, что хотелось бы иметь также и его фотографию, и он ничего этого не забыл. Буквально через несколько дней я получил в Берлине полную копию фильма и фотографию генералиссимуса с его дарственной надписью».

Жуков предложил гостю не ограничивать визит Москвой, выбрать любые другие города вплоть до Владивостока. Эйзенхауэр выбрал Ленинград, о котором много слыхал в годы войны.

Накануне отъезда посол США Гарриман устроил прием в честь высокого гостя. Прием был в полном разгаре, когда посол подошел к Эйзенхауэру, вышел на середину комнаты и громко объявил о капитуляции Японии, что вызвало радостные возгласы одобрения со стороны всех присутствовавших.

Мужество и стойкость ленинградцев поразили Эйзенхауэра. «Все мы были поражены тем фактом, что, говоря о потерях ленинградцев, каждый гражданин произносил это с гордостью и удовлетворением в голосе».

С большим теплом и отеческой гордостью Эйзенхауэр вспоминает общение своего сына с маршалом Жуковым.

«Во время завтрака в Ленинграде, когда произносили тосты, маршал Жуков попросил моего сына, до сих пор остававшегося в стороне, предложить свой тост. Позднее Джон говорил мне, что во время визита он больше всего боялся именно этого момента. Он встал и, сделав предварительное вступление, сказал, что, как молодой лейтенант, не привык находиться в кругу таких выдающихся военачальников и руководителей, а затем произнес: «Я нахожусь в России уже несколько дней и услышал много тостов. В этих тостах говорилось о мужестве и заслугах каждого союзного руководителя, каждого выдающегося маршала, генерала, адмирала и авиационного командующего. Я хочу провозгласить тост в честь самого важного русского человека во второй мировой войне. Джентльмены, я предлагаю выпить вместе со мной за рядового солдата великой Красной Армии!»

Его тост был встречен с большим энтузиазмом и выкриками одобрения, чем любой другой из множества тостов, которые я слышал за дни пребывания в России. Особенно доволен остался маршал Жуков. Он сказал мне: мы с ним, должно быть, стареем, если нам пришлось ждать, пока молодой лейтенант не напомнит нам, кто в действительности выиграл войну».

Из Ленинграда в Берлин Жуков вернулся вместе с Эйзенхауэром на его самолете. Вполне естественно, после такого визита последовало приглашение Жукову.

Позвонил Молотов:

— Получено приглашение для вас от американского правительства посетить Соединенные Штаты. Товарищ Сталин считает полезным подобный визит. Как ваше мнение?

Жуков конечно же согласился.

Перед отъездом Эйзенхауэра в Штаты на должность начальника Генерального штаба, он встретился с Жуковым на приеме в Берлине, в честь праздника 7 ноября 1945 года. Это последнее свидание в Берлине свидетельствует о том, что два высоких военачальника взаимно испытывали симпатию и дружеское расположение. Вот убедительное тому подтверждение из книги Эйзенхауэра:

«Когда я прибыл, маршал Жуков со своей женой и несколькими старшими помощниками стоял в центре зала, принимая гостей. Он приветствовал меня и затем быстро покинул центр зала. Маршал взял свою жену под руку, и мы втроем уединились в уютной комнате, где был накрыт стол с самой изысканной закуской. В разговоре прошло два часа».

Ох, дорого обойдется Жукову это уединение, подозрительный Сталин, которому в тот же вечер об этом уединении донесли, такие вещи запоминал надолго.

Я обещал писать о Жукове не только лицеприятные слова, вот случай, когда можно сказать о не очень тактичном поведении маршала по отношению к празднику и гостям, которых он встречал и большинство которых были фронтовые соратники. Всех бросил и уединился с одним. Скажем прямо, не совсем прилично так поступать, если даже этот единственный собеседник Эйзенхауэр. Не попахивает ли это пренебрежением к подчиненным? Нехороший симптом. К сожалению, это заболевание будет прогрессировать, за что маршал будет неоднократно бит нещадно. Разумеется, эта его новая черта будет преувеличена критикующими во много раз. Но так уж люди устроены — им только дай повод. И еще одна короткая, но очень важная цитатка из мемуаров Эйзенхауэра:

«После моего возвращения в Соединенные Штаты мы с маршалом продолжали переписываться в привычном для нас дружеском тоне до апреля 1946 года».

Почему до апреля? Потому что не только отношения Жукова и Эйзенхауэра обретают новые качества, мир раскалывался на два военных союза. В Пентагоне разрабатывались планы внезапного атомного удара по Советскому Союзу, по своей новой должности Эйзенхауэр имел к этому прямое отношение.

Мне кажется, по этой причине Эйзенхауэр прекратил переписку с Жуковым. Он не скрывал своего восхищения полководческим искусством Жукова, говорил открыто о своей дружбе с ним.

Но явно не хотел быть криводушным в своих отношениях с маршалом, которого искренне уважал. Он, видимо, не считал возможным, разрабатывая план войны против Советского Союза, писать лживые письма, поэтому «переписка прервалась».

Так недавние союзники и друзья оказались разделенными невидимой линией фронта.

Расправа Сталина над Жуковым


Много написано о неблаговидных делах Сталина. Обычно его поступки объясняются борьбой за власть, мотивируются политическими схватками с соперниками. Все это, как говорится, имело место. Некоторые историки и писатели, объясняя негативную деятельность Сталина, касались и его чисто человеческих качеств, а вернее, пороков. Но только касались. Одно из деяний Сталина, о котором я хочу рассказать, особенно наглядно раскрывает именно порочные свойства его человеческой натуры.

Я имею в виду расправу Сталина над маршалом Жуковым после победы в Великой Отечественной войне.

Почему я считаю, что в основе этой расправы лежат не только политические (они тоже, конечно, были), но главным образом пружины психологические, эмоциональные? Потому что у Сталина не было повода расправляться с Жуковым, как с претендентом на место руководителя государства. Жуков не был политиком, он никогда не помышлял о захвате власти. Разумеется, после многих блестящих побед, одержанных в сражениях и в войне в целом, Жуков имел огромную популярность в народе и непререкаемую власть в армии. При желании он мог бы посоперничать даже с самим Сталиным. Но в том-то и дело, что такого желания у него никогда не появлялось, как говорил он сам, даже и в мыслях не было.

Но Сталин, при его болезненной подозрительности, вычислил такую возможность у прославленного полководца, тем более что жизнь давала подобные примеры: некоторые крупные военачальники второй мировой войны стали главами своих государств. Генерал Эйзенхауэр — в США, маршал Тито — в Югославии, Энвер Ходжа — в Албании, генералиссимус Франко сохранял свой трон в Испании, маршал Ким Ир Сен долгие годы был правителем Северной Кореи.

Словом, пища для размышлений у Сталина была. Но все же в глубине души он, наверное, понимал, что Жуков ему не соперник. Хорошо изучив маршала за годы войны, Сталин знал: Жуков «военная косточка», он любит военное дело — это его призвание, увлечение, смысл жизни. Он никогда не посягнет на трон, на котором сидит Сталин, этот трон ему просто не нужен.

Все это только усугубляет безнравственность задуманной и осуществленной расправы.

Жуков прошел рядом со Сталиным всю войну, они преодолели немало критических моментов и одержали вместе крупные победы в сражениях. Я вовсе не хочу умалять роль Сталина в этих победах. Но Жуков не раз выручал Сталина (хотя бы под Москвой, когда Сталин уже смирился с потерей столицы). Многими своими талантливыми решениями маршал поднимал авторитет Сталина как Верховного Главнокомандующего.

Почему же все-таки Сталин решился на расправу?

Вот здесь, мне кажется, пора сказать о психологических факторах, упомянутых выше.

Зависть очень сильное чувство, она может не только подталкивать человека на неблаговидные поступки, но, укрепляясь и развиваясь, порождает ненависть. Ну, а ненависть, в свою очередь, является стимулятором более решительных действий во вред тому, против кого она направлена.

В общем, не я первый высказываю предположение, что ощущение своего «несоответствия» порождало у Сталина целый комплекс желаний при невозможности самому возвыситься до более талантливых соратников, то как-то принизить их, подмять своей властью, ну, а против особенно выделяющихся или непокорных закипала затаенная ненависть, которая находила удовлетворение обычно в физическом уничтожении объекта ненависти. Сталин сам говорил: высшее наслаждение — сломить соперника и насладиться победой.

Он был большим мастером сложнейших интриг и, надо полагать, наслаждался процессом создания хитросплетений, в результате которых жертвы его с помощью фальсификации и ложных обвинений превращались в ничто еще при жизни, он доводил их пыточным изуверством до признания «своей вины», а затем следовало физическое уничтожение.

Как теперь стало известно из архивов, все крупные судебные политические процессы 30-х годов были не только задуманы, но и осуществлены лично Сталиным. Он повседневно руководил следствием, читал и правил протоколы допросов, ставил задачи на «выбивание» нужных ему показаний, увеличивал число арестованных, расширял масштабы обвинений и в конце концов определял меру наказания: как правило, расстрел.

Расправа над маршалом Жуковым, начатая в 1946 году, явилась одной из таких крупномасштабных интриг, задуманных и проведенных Сталиным с его многолетней опытностью.

Читатели могут соглашаться или не соглашаться с высказываемыми предположениями, особенно касающихся хода мыслей «вождя народов». Надеюсь, все, что я расскажу дальше, подтвердит правильность моих суждений.

Итак, по порядку. Первый импульс, породивший искру, из которой разгорелся не только костер, а настоящий пожар злобы и ненависти, наверное, зародился сразу после победы над германской армией. Сталину, как Верховному Главнокомандующему, полагалось принять капитуляцию поверженного врага — это был торжественный, величественный исторический акт. И кому же как не ему, «великому полководцу всех времен и народов», «организатору и вдохновителю всех наших побед», возвыситься над согнутыми спинами гитлеровских военачальников, ставящих подписи и безоговорочно признающих свое полное поражение.

Фактически и юридически Сталин имел право на осуществление такой исторической миссии. Но помешала его постоянная настороженность, боязнь покушения (как известно, Сталин во время войны не выезжал на фронты по этой же причине). А в мирные дни сидел за высокими стенами Кремля или на Кунцевской (ближней) даче, охраняемый сотнями телохранителей, скрывавшимися за деревьями и строениями, окружавшими эту дачу.

Привозить гитлеровских маршалов и генералов в Москву для подписания акта капитуляции было неприлично, тем более что союзники уже подписали такой акт 8 мая там, в Германии, на поле сражения. Ехать на это самое поле сражения, где еще все дымилось от ужасающих пожаров и оказывали сопротивление отдельные группы гитлеровцев, считалось опасно. Вдруг какой-нибудь фанатик найдет способ проникнуть через кордоны охраны и пустить роковую пулю в него, в Сталина. Чем черт не шутит: найдутся желающие отомстить за поверженный «фатерлянд». Если здесь, в своей столице, удается обезопасить себя от своих соотечественников сложной системой охраны, то там, в чужой стране, в окружении враждебного народа опасность возрастает на несколько порядков.

Учитывая все это, Сталин поручил Жукову принимать капитуляцию. А потом, читая газеты и просматривая кинохронику, Иосиф Виссарионович, наверное, примерял себя на месте Жукова, как бы он выглядел и как был бы запечатлен для истории. Скребло, скребло самолюбие у вождя народов, отодвинутого на второй план в такой торжественный, именно исторический момент.

Но Сталин всегда находил способ поправить дело. И, сделав некоторую уступку при подписании акта капитуляции, он намеревался наверстать, взять реванш на Параде Победы — провести его лично и всенародно закрепить себя как победителя в Великой Отечественной войне.

Рассуждения угодливых историков о благородстве и скромности Сталина, который так бескорыстно уступил Жукову право принимать Парад Победы, не имеют ничего общего с действительностью. Факты, рассказанные выше, свидетельствуют о том, что Сталин очень хотел сам принимать Парад Победы. Неудача, вполне естественно, прибавила недоброжелательности к Жукову.

Следующим импульсом, подстегнувшим болезненное самолюбие Сталина, было случившееся на Потсдамской конференции.

Произошло это не в ходе конференции, не в дискуссиях с главами государств Черчиллем, Трумэном, Эттли, где решались большие международные проблемы, а вне стен дворца Цецилиенгоф, в обычной семейной беседе отца с сыном, т. е. Иосифа Виссарионовича и его сына Василия. Сталин-младший в те дни служил в войсках, находившихся на территории Германии.

Для большей достоверности я всегда опираюсь на документы или рассказы участников и очевидцев события, о котором идет речь. Поэтому и здесь приведу рассказ Главного маршала авиации Александра Александровича Новикова, дважды Героя Советского Союза, в то время командовавшего военно-воздушными силами страны (с апреля 1942 по март 1946 г.).

Новиков, по воле Сталина, стал участником событий, связанных с расправой над Жуковым, причем на всех ее этапах.

Собирая материалы для этой книги, я побывал в семье Новикова, его жена Тамара Потаповна познакомила меня с дневниковыми записями маршала и с тем, что было известно из рассказов самого Александра Александровича. Светлана Александровна, дочь Новикова, в те дни писала свои воспоминания, вот несколько эпизодов из ее рукописи:

«В начале 1942 года, когда отца перевели в Москву, его назначили командующим ВВС Красной Армии и зам. наркома обороны СССР по авиации. Масштабы работы колоссальные. Отвечал не только за боевые действия на всех фронтах, но и за снабжение авиации всем необходимым.

И еще пришлось заниматься такой «мелочью», как личная служба Василия Сталина. Сын Сталина был тогда в звании полковника. Занимал должность начальника инспекции ВВС КА. Что представлял собой Василий? Все его образование составляли незаконченная средняя школа, Качинская военная школа летчиков и годичное пребывание на авиакурсах усовершенствования командиров эскадрилий. Первое офицерское звание ему присвоили в 1940 году. Откуда же тогда звание полковника уже в начале 1942 года? И это в двадцать один год! И что должен был испытать только что назначенный командующий ВВС КА, узнав о том, что у него в непосредственном подчинении находится сын самого Верховного, да еще на такой ответственной должности? Мало того, сам Сталин хотя бы внешне поддерживал миф о своей скромности в быту, а его сынок, пользуясь своим особым положением и попустительством подхалимов, совершенно беззастенчиво попирал военные порядки и вообще вел себя как разгулявшийся купчик. Отец был вне себя от возмущения! Он прекрасно понимал, что Сталин не мог быть в неведении как относительно небывалого служебного взлета сына, так и относительно его поведения. Значит, он «благословил» тот взлет, поощрял подхалимов. И что было делать отцу, только что вступившему в должность? Оставить все как есть? Нет, это было не в его характере.

Он потребовал от Василия неукоснительного соблюдения воинской дисциплины и попробовал хоть как-то укоротить его замашки. Так, в частности, из трех машин, которые имел в личном распоряжении Василий, оставил одну, как и полагалось по должности. Это, понятно, заело самолюбие юного полковника. Он почувствовал, что у нового командующего крепкая рука и что его «вольнице» пришел конец. И начал интриговать. Представьте себе — в напряженнейшее время, когда приближался кульминационный момент войны, когда гитлеровские армии рвались на Кавказ и к Волге. Отец, как и все военное командование в ту пору по заведенному Сталиным порядку, не спал все ночи напролет, возвращался из штаба уже утром, а большую часть времени проводил на фронтах.

И каково было ему, когда Верховный вызывал его на ковер, требуя объяснений по поводу очередного «доклада» сынка, в котором тот приводил «компрометирующие» данные о деятельности командующего ВВС! И один раз вызвал, и другой, и третий...

«Товарищ Сталин, вас неверно информировали», — говорил отец, предельно сдержанно, усилием воли подавляя внутреннее напряжение и негодование, и начинал разматывать ловко закрученную ленту «обвинений». А разговаривать со Сталиным было совсем непросто. Ему не скажешь: погодите, мол, я уточню. Нет, он требовал немедленного и точного ответа, за которым тут же следовала команда: «Проверить!» И командующего проверяли.

Грозный Иосиф Виссарионович проявил удивительное терпение к сыну, и Василий оставался на своей должности до января 1943 года. Но в конце концов и Сталин разозлился. Видя, что сын своими кутежами ставит его в неловкое положение, он приказал ликвидировать инспекцию. «Нечего проверять наших летчиков, они прекрасно воюют!» На этот раз Сталин проявил твердость: разрешил отправить сына на фронт.

В январе 1943 года по распоряжению командующего ВВС Василия направили в действующий авиаполк. Но и там он повел себя как в своей вотчине. Сведения о безобразиях, пьянках и дебошах «титулованного» летчика дошли до Москвы. Василия вызвали на военный совет ВВС, где приняли решение об отстранении его от должности и выведении в резерв на два месяца.

Василий был взбешен. Но надо было видеть, каким тихим, смирным и даже приниженным он бывал, когда приходил к нам в дом и встречался с отцом. «Глядеть противно, как он ерзает и ластится», — говорил отец. Он-то знал, что Василий люто его ненавидит и ждет лишь удобного случая с ним рассчитаться. А ведет себя теперь так, потому что Сталин на время лишил его своего покровительства.

В 1945 году, сразу после победы, Василий стал искать случая помириться со Сталиным. Сначала он написал ему письмо, в котором он, верный себе, как бы докладывал Верховному о недостатках в ВВС, о плохом качестве наших самолетов, в частности ЯК-3, о том, что из-за поспешной приемки наши летчики на них бьются.

Сталин прочитал письмо и принял сына. Они помирились. Это произошло летом в Потсдаме, куда Сталин приехал на конференцию глав правительств держав-победительниц. А мой отец как командующий ВВС находился в это время далеко на востоке: предстояла война с Японией. Трогать его было еще рано.

А вот что предшествовало непосредственно аресту отца.

Незадолго до нового — сорок шестого — года, отцу подали на подпись бумагу, в которой было представление полковника В. И. Сталина к званию генерал-майора авиации. К тому времени полковнику исполнилось двадцать четыре года. Отец представления не подписал. Понимал, что играет с огнем, но не мог переступить через себя.

Под Новый год к нам на квартиру по ВЧ позвонил сам Сталин. До сих пор я помню, с каким напряжением вел отец тот разговор. Сталин напрямую спросил его: «А как вы, товарищ Новиков, смотрите на то, чтобы Василию Сталину присвоить звание генерала?» Отец стал говорить, что тот еще очень молод, что ему не хватает образования, что надо бы ему подучиться, поступить в Военно-воздушную академию. Сталин выслушал аргументы отца и коротко оборвал разговор: «Представление к званию писать не надо. Подавайте общим списком». И положил трубку.

Отец тут же позвонил Жукову, пересказал разговор со Сталиным и спросил: «Что делать?» Жуков крепко выругался — естественно, он относился к Василию с тем же презрением — и ответил: «А что ты можешь сделать? Это приказ».

Отец подружился с маршалом еще при защите Ленинграда. Он говорил, что и назначение его на должность командующего ВВС Красной Армии произошло не без рекомендации Жукова.

Вскоре в газетах опубликовали постановление правительства о присвоении группе старших офицеров и генералов новых званий. В списке тех, кто удостоился звания генерал-майора, числился и Василий Сталин...»

Вот такие служебные и бытовые дела предшествовали открытому удару Сталина. Вождь не прощал строптивости никому.

Напомню размолвку Жукова со Сталиным 25Ь июля 1941 года. Жуков снят с должности начальника Генерального штаба и назначен командующим Резервным фронтом.

После этой размолвки Сталин не доверял Жукову. Даже позднее признав, что Жуков был прав в отношении Киева, а поехав на второстепенное направление под Ельню, провел там первую успешную наступательную операцию, Сталин не снял недоверия. Наоборот, опасаясь, что Жуков, будучи обиженным, начнет как-то ему мстить или вести о нем какие-нибудь недоброжелательные разговоры (по себе судил?), Сталин приказал вести за Жуковым постоянную слежку.

Надо быть действительно больным человеком, чтобы летом 1941 года, когда наши войска отступали на всех фронтах и страна была в опасности, так тешить свои амбиции и подозрительность. О том, что это не мои домыслы, свидетельствует официальный документ. Он был составлен уже в годы развенчания Сталина, но факты остаются фактами, и еще обратите внимание на уровень — это докладная не кому-нибудь, а Генеральному секретарю ЦК.


«Совершенно секретно

Товарищу Маленкову Г. М.

По вопросу об установлении аппаратуры подслушивания в доме № 3 по улице Грановского докладываем.

В архивных материалах 2 Спецотдела МВД СССР обнаружены документы, утвержденные Кобуловым и Абакумовым по установке оперативной техники (подслушивания) на квартирах тт. Буденного, Жукова и Тимошенко, проживающих в этом доме.

28 сентября и 2 октября 1942 года Кобуловым утвержден план организации установки аппаратуры подслушивания на квартире т. Буденного. Этим планом было предусмотрено устройство техники подслушивания в квартире т. Буденного через квартиру № 93, причем работы по установке аппаратуры подслушивания проводились под видом ремонта отопительной системы.

5 июня 1943 года Абакумовым утвержден план дополнительных мероприятий по установке техники подслушивания в квартире т. Буденного с использованием квартиры № 89.

Для организации подслушивания в доме № 3 по улице Грановского была занята отдельная комната, в которой было смонтировано оборудование специальной техники.

Во 2 Спецотделе МВД СССР обнаружены также документы об установке аппаратуры подслушивания на квартирах у тт. Жукова и Тимошенко.

После ареста Берия, как только нам стало известно о наличии аппаратуры подслушивания у тт. Буденного, Жукова и Тимошенко, сразу же были приняты следующие меры: обрублены провода, ведущие к аппаратуре, специальное оборудование в отдельной комнате демонтировано и вывезено, а комната сдана коменданту дома.

Прилагаем: дело № К-960 об установке аппаратуры подслушивания на квартире т. Буденного в двух томах — на 13 листах и на 11 листах, дело Гордец № 584 (ка) об установке аппаратуры подслушивания на квартире т. Жукова на 14 листах и рапорта начальника 9 Управления МВД СССР т. Лунева и начальника 2 Спецотдела МВД СССР т. Заболотного об обнаружении и снятии техники подслушивания в доме № 3 по улице Грановского.


С. Круглов

И. Серов

23 июля 1953 года».


Таким образом в КГБ уже давно готовили компромат и ждали сигнала. Им не терпелось отведать «крупной рыбки», но нельзя было: «крупная» решала важные стратегические задачи. И вот наконец-то все позади. Война закончилась, победа одержана. Можно продолжить сериал «заговоры» с остро захватывающим детективным сюжетом.

В марте 1946 года командующего ВВС Советской Армии Главного маршала авиации Новикова А. А. сняли с занимаемой должности — без всяких обоснований. Но пока не арестовали.

Создали Государственную комиссию по ВВС под председательством Н. А. Булганина. В ее состав входили Г. М. Маленков, С. М. Штеменко, авиаторы К. А. Вершинин, Л. Г. Голованов, С. И. Руденко, В. А. Судец и другие. Все члены комиссии понимали: их задача обосновать задним числом снятие командующего ВВС. Но эта главная цель была прикрыта обычной ширмой: официально предписывалось — тщательно проверить и вскрыть все недостатки в работе авиации во время войны. Основной тезис обвинения сводился к неправильной технической политике, к поспешности в приемке самолетов, что приводило к многим авариям.

10 февраля 1946 года А. А. Новикова избрали депутатом Верховного Совета СССР, а в ночь на 23 апреля 1946 года Главный маршал авиации, дважды Герой Советского Союза и вновь избранный депутат А. А. Новиков был арестован. Незадолго перед этим были арестованы министр авиационной промышленности А. И. Шахурин, из руководства ВВС — генералы Репин, Селезнев и три ответственных работника ЦК: Шиманов, Будников, Григорьян.

В Главной военной прокуратуре СССР (в 1992 г.) я ознакомился с материалами дела по обвинению этой «группы крупных вредителей».

Суть обвинения: руководство министерства авиационной промышленности якобы выпускало партии недоброкачественных самолетов, а руководство ВВС принимало их, направляло на укомплектование авиационных частей, что нередко приводило к авариям и даже гибели летного состава.

Я разыскал и побеседовал с единственным оставшимся сегодня в живых обвиняемым по этому делу генерал-лейтенантом Селезневым Николаем Павловичем, он был начальником Главного управления заказов вооружения ВВС.

Он уже не молод, ему восемьдесят шестой год (в 1992 году).

После отбытия по приговору пяти лет, еще год держали в тюрьме без всяких на то оснований. В течение пяти лет он находился в застенках Лубянки! Даже в лагерь не отправляли.

Не буду приводить содержание всей нашей беседы, это требует отдельного изложения. Главное, что я уяснил: обвинение во вредительстве было абсолютно надуманным.

— Война есть война! Тут не до тонкой отделки, главное наличие боевых качеств, — сказал Селезнев. — Каждый раз я, как ответственный за приемку, фиксировал все заводские недостатки. Но тот же Верховный Главнокомандующий Сталин, и особенно курировавший авиационное производство Маленков — гнал нас в хвост и в гриву, требуя не мелочиться и не задерживать поставку самолетов фронту. Кстати, зафиксированное за время войны количество аварий по техническим причинам является меньше допустимой «нормы» поломок за такой длительный срок, да еще в условиях торопливого производства в военное время. Нас надо было поощрять, а не наказывать за такие показатели!..

После беседы с Селезневым я убедился: в этом деле министр Госбезопасности Абакумов осуществлял определенную «сверхзадачу», поставленную лично Сталиным. Об этом сказал сам Абакумов, когда дошла очередь до него, и он оказался в одной из камер той же Лубянки. Да и в сохранившихся докладах об арестах и ходе следствия, написанных им, когда он был министром Госбезопасности, Абакумов писал на имя Сталина такие слова: «По Вашему личному указанию...»

А теперь обратимся к жизни маршала Жукова, пока еще не подозревающего о надвигающейся опасности. О новых, несвойственных ему делах, политических и дипломатических, читателям известно из предыдущих глав.

Занимаясь всем этим, Жуков помнил о необходимости обобщить огромный опыт минувшей войны, дабы использовать его в боевой подготовке войск. Война закончена, однако поступило очень много тревожных сведений о том, что недавние союзники обеспокоены мощью победившей советской страны и замышляют свои далеко не дружественные акции. Появилась атомная бомба, и сила ее порождала головокружительные агрессивные планы на будущее у некоторых западных стратегов.

В ноябре 1945 года Жуков провел военно-научную конференцию, в которой участвовали не только военачальники группы войск, но и представители Генштаба и академий.

В общем, забот у маршала было много. А в Москве тем временем Сталин плел сложную и далеко идущую интригу.

В мае 1965 года полковник Светлишин посетил маршала Жукова по поручению редакции «Военно-исторического журнала». Вот что рассказал ему Жуков (я беру из статьи Светлишина цитаты, касающиеся нашей темы).

«Не успели участники конференции разъехаться к местам службы, — продолжал рассказ Георгий Константинович, — как в расположение Группы войск прибыл генерал Абакумов — заместитель Берия. Мне о цели визита не доложил, развернул бурную деятельность.

Когда стало известно, что Абакумов производит аресты генералов и офицеров, я приказал немедленно вызвать его. Задал два вопроса: почему по прибытии не изволил представиться мне как Главнокомандующему и почему без моего ведома как Главноначальствующего арестовывает моих подчиненных?

Ответы его были, на мой взгляд, невразумительны. Приказал ему: всех арестованных генералов и офицеров освободить. Самому убыть туда, откуда прибыл. В случае невыполнения приказа отправлю в Москву под конвоем.

Абакумов убыл восвояси...

Нетрудно представить, в каких красках докладывал Сталину «обиженный» Абакумов о своем выдворении из Германии и как это подогревало мнительного вождя.

«В конце марта 1946 года мне передали, чтобы я позвонил Сталину. Он справился о делах, потом сказал, что Эйзенхауэр и Монтгомери из Германии отозваны. Пора, мол, и мне возвращаться домой. Через несколько дней Сталин позвонил сам, спросил, какую бы должность я хотел занять. Пояснил, что в связи с реорганизацией управления должность первого заместителя Наркома обороны ликвидируется. Заместителем Наркома обороны, то есть его, Сталина, по общим вопросам будет Булганин. Василевский назначен начальником Генерального штаба, Кузнецов — главнокомандующим Военно-морскими силами. А мне было предложено возглавить сухопутные войска...»

Жуков принял все объяснения Сталина о своем новом назначении, как говорится, за чистую монету, переехал в Москву, как всегда приступил к работе с присущей ему энергией. Как вдруг 31 мая ему позвонили и...

Дальше опять рассказ самого Жукова.

«Я был предупрежден, что назавтра назначено заседание Высшего военного совета. Поздно вечером приехал на дачу. Уже собирался лечь отдыхать, услышал звонок и шум. Вошли трое молодцев. Старший из них представился и сказал, что им приказано произвести обыск... Кем, было ясно. Ордера на обыск они не имели. Пришлось наглецов выгнать, пригрозить, что применю оружие...

А на следующий день состоялось заседание Высшего военного совета, на которое были приглашены маршалы Советского Союза и некоторые маршалы родов войск. Собрались, расселись по местам. Генерал Штеменко занял стол секретаря Совета. Сталин почему-то опаздывал. Наконец он появился. Хмурый, в довоенном френче. По моим наблюдениям, он надевал его, когда настроение было «грозовое». Недобрая примета подтвердилась.

Неторопливыми шагами Сталин подошел к столу секретаря Совета, остановился и медленным взором обвел всех собравшихся. Как я заметил, его взгляд на какое-то едва уловимое мгновение сосредоточился на мне. Затем он положил на стол папку и глухим голосом сказал:

«Товарищ Штеменко, прочитайте, пожалуйста, нам эти документы».

Генерал Штеменко раскрыл положенную Сталиным папку и начал громко читать. То были показания находившихся в застенках Берия бывшего члена Военного совета 1-го Белорусского фронта К. Ф. Телегина и бывшего командующего ВВС Советской Армии Главного маршала авиации А. А. Новикова. Нет нужды пересказывать эти показания, но суть их была однозначна: маршал Жуков возглавляет заговор с целью осуществления в стране военного переворота.

Всего в деле фигурировало 75 человек, из них 74 ко времени этого заседания были уже арестованы и несколько месяцев находились под следствием. Последним в списке был я.

После прочтения показаний генерала Телегина и маршала Новикова в зале воцарилась гнетущая тишина, длившаяся минуты две. И вот первым заговорил Сталин. Обращаясь к сидящим в зале, он предложил выступать и высказывать мнение по существу выдвинутых обвинений в мой адрес.

Выступили поочередно члены Политбюро ЦК партии Г. М. Маленков и В. М. Молотов. Оба они стремились убедить присутствующих в моей вине. Однако для доказательства не привели каких-либо новых фактов, повторив лишь то, что указывалось в показаниях Телегина и Новикова.

После Маленкова и Молотова выступили маршалы Советского Союза И. С. Конев, А. М. Василевский и К. К. Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках моего характера и допущенных ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком. Особенно ярко и аргументированно выступил маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко, который закончил свою речь так:

«Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны».

Сталин никого не перебивал. Предложил прекратить обсуждение по этому вопросу. Затем он подошел ко мне, спросил:

«А что вы, товарищ Жуков, можете нам сказать?»

Я посмотрел удивленно и твердым голосом ответил:

«Мне, товарищ Сталин, не в чем оправдываться, я всегда честно служил партии и нашей Родине. Ни к какому заговору не причастен. Очень прошу вас разобраться в том, при каких обстоятельствах были получены показания от Телегина и Новикова. Я хорошо знаю этих людей, мне приходилось с ними работать в суровых условиях войны, а потому глубоко убежден в том, что кто-то их принудил написать неправду».

Сталин спокойно выслушал, внимательно посмотрел мне в глаза и затем сказал:

«А все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть Москву».

Я ответил, что готов выполнить свой солдатский долг там, где прикажут партия и правительство...»

К изложению рассказа Жукова я должен сделать одну существенную оговорку. Или Жуков по старости запамятовал, или полковник Светлишин что-то спутал при пересказе. Показаний генерала Телегина на заседании Высшего военного совета в июне 1946 года не могло быть. Было только письмо Новикова. Генерала Телегина арестовали через полтора года после заседания Высшего военного совета. Его показания мы проанализируем позднее. В подтверждение привожу документ:


УТВЕРЖДАЮ

Министр

госбезопасности СССР генерал-полковник

(Абакумов) 30 января 1948 года


АРЕСТ САНКЦИОНИРУЮ Главный военный прокурор

Советской Армии генерал-лейтенант юстиции

(Афанасьев) 31 января 1948 года


ПОСТАНОВЛЕНИЕ

(на арест)

гор. Москва

1948 года, 31 января.


Я, пом(ощник) начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР подполковник СОКОЛОВ, рассмотрев поступившие материалы о преступной деятельности ТЕЛЕГИНА Константина Федоровича, 1899 года рождения, уроженца г. Татарска Новосибирской области, русского, в 1947 году переведенного из членов ВКП(б) в кандидаты и уволенного с военной службы в Советской Армии, генерал-лейтенанта в отставке, НАШЕЛ:

Имеющимися в МГБ СССР материалами устанавливается, что ТЕЛЕГИН проводит антисоветскую деятельность, а также, что в 1945—1946 гг., находясь на территории Германии, он занимался мародерством. Руководствуясь статьями 145 и 158 УПК РСФСР, ПОСТАНОВИЛ:

ТЕЛЕГИНА Константина Федоровича подвергнуть аресту и обыску.


Что касается показаний бывшего командующего ВВС Советской Армии главного маршала авиации А. А. Новикова, то на заседании Совета этот документ назывался «письмом», а не результатом допроса. Это уточнение я считаю очень важным, так как одно дело письмо, якобы написанное главным маршалом добровольно по своему личному побуждению (видимость этого и хотел создать Сталин), и совсем иное было бы отношение членов Совета к заявлению человека на следствии.

Обратите внимание еще на такую очень важную деталь, о которой говорит Жуков, — Сталин сам принес папку и положил ее на стол перед Штеменко, сказав: «Товарищ Штеменко, прочитайте, пожалуйста, нам эти документы».

В той папке находилось письмо, написанное Новиковым. Оно было напечатано на машинке, и на каждой странице стояла подпись Новикова. Ксерокопия этого документа лежит на моем столе. Кроме машинописного текста есть письмо, написанное Новиковым чернилами, я видел это письмо в личном архиве Сталина, на его квартире.

А теперь я познакомлю читателей с обстоятельствами, в которых появилось это роковое письмо. Уже в качестве подследственного сам Абакумов заявлял: «Авиаторы те были арестованы по прямому указанию Сталина без предварительных предложений со стороны СМЕРШ или НКГБ СССР».

Вспомните арест 74 офицеров в штабе Жукова — их готовили на роль заговорщиков. Но все их «признания» мелковаты, нужна была крупная фигура, которой бы поверили в армии. И выбор Сталина пал на Новикова. Главный маршал авиации Новиков пользовался большим уважением в армии, он участвовал с Жуковым в нескольких фронтовых операциях. Руководил боевыми действиями советской авиации с 11 апреля 1942 года до полного разгрома германской и японской армий. Ему поверили бы не только члены Высшего военного совета, но и вся армия. На нем вождь и самолюбие свое тешил, и строптивость героя-летчика наказывал (вспомните фискальство Василия Сталина и все, что связано с его службой под командованием Новикова).

Письмо Новикова рождалось в такой последовательности: сначала маршала «обрабатывали», выбивая согласие на это письмо, на это ушла неделя — арестован 22 апреля 1946 года, письмо подписано 30 апреля 1946 года... Текст его писал следователь в присутствии Новикова, подбирая и перевирая факты из показаний главного маршала. Потом Александра Александровича заставили переписать отпечатанный текст от руки. О том, что это письмо — творчество следователя, свидетельствуют формулировки, построение фраз, язык текста. Не мог так писать Новиков, он был достаточно образованным человеком. Но я полагаю, что достовернее и правдивее всех расскажет об этом письме сам Новиков.

14 декабря 1954 года в Ленинграде, в Доме офицеров Ленинградского военного округа, состоялся суд над бывшим министром Государственной безопасности Абакумовым и несколькими следователями, фабриковавшими под его руководством дела, по которым уничтожались невинные люди. К ним относятся широко известное «ленинградское дело» Кузнецова, Вознесенского, Попкова, «авиационное» дело Новикова—Шахурина, а также другие, подобные этим «организованные» дела.

Почему надо было везти обвиняемых и вызывать свидетелей в Ленинград? Наверное, так проявилось желание показать наглядно восстановление справедливости именно здесь, в Доме офицеров, где проходил суд над Кузнецовым, Вознесенским, Попковым и другими.

Вот на этот процесс Новиков, уже реабилитированный, с восстановленным воинским званием и наградами, был Приглашен в качестве свидетеля. Тщательно он готовил свое выступление, составил несколько развернутых планов. Они передо мной. Написаны от руки. Предназначались только для себя.

Меня с ними ознакомила Тамара Потаповна, жена Новикова.

«План и тезисы.

Товарищи судьи! Вам известно, что я в ночь с 22 на 23 апреля 1946 года был арестован, осужден на 5 лет по статье 193 пункт 17а и, просидевши 6 лет, был выпущен 14 февраля 1952 г. Затем, в мае 1953 года дело мое было пересмотрено, судимость снята и постановлением Президиума Верх. Совета я был полностью реабилитирован и восстановлен для работы в рядах Советской Армии».

Ниже привожу короткие цитаты из рукописных записей Александра Александровича. Подробности, касающиеся авиационной сути дела, для краткости опускаю. Цитаты беру из разных вариантов плана, но выстраиваю их так, чтобы сохранилась последовательность событий. И главное — отбираю то, что относится к фальсификации обвинений против маршала Жукова.

«Арестован по делу ВВС, а допрашивают о другом».

«Был у Абакумова не менее 7 раз, как днем, так и ночью, что можно установить по журналу вызовов из тюрьмы».

Почему об этом упоминает Новиков? Потому что «протоколы не велись, записей не делалось, стенографистки не было».

«Я был орудием в их руках для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей Советского государства путем создания ложных показаний.

Это мне стало ясно гораздо позднее...

Вопросы состояния ВВС была только ширма».

«Комиссия установила плохое состояние ВВС?

Ответ — преступления не было, а были недостатки, как и во всяком деле, и в ходе исправлялись...»

Следователь Лихачев: «Был бы человек, а статейку подберем». «Какой ты маршал — подлец, мерзавец. Никогда отсюда больше не выйдешь... Расстреляем... к матери. ...Всю семью переарестуем. Заставим все равно рассказать все, мы все знаем. Рассказывай, как маршалу Жукову в жилетку плакал, он такая же сволочь, как ты...»

«Допрашивали с 22 по 30 апр. ежедневно (письмо Новиков подписал 30 апреля), потом с 4 мая по 8 мая» (уже готовили «письмо» непосредственно к заседанию Высшего военного совета, которое состоялось 1 июня 1946 года).

«Морально надломленный, доведенный до отчаяния несправедливостью обвинения, бессонные ночи... Не уснешь, постоянный свет в глаза... Не только по причине допросов и нервного напряжения, чрезмерная усталость, апатия, безразличие и равнодушие ко всему — лишь бы отвязались — потому и подписал — малодушие, надломленная воля. Довели до самоуничтожения.

Были минуты, когда я ничего не понимал... я как в бреду наговорил бы, что такой-то хотел убить такого-то».

Сколько же надо было «потрудиться» палачам, чтобы довести до такого состояния дважды Героя Советского Союза, бесстрашного летчика!

Что касается письма-заявления на маршала Жукова, о нем Новиков, давая пояснения суду, уже как свидетель по делу Абакумова, сказал следующее (он построил тезисы своих показаний в форме вопросов и ответов):

«Заявление на Жукова по моей инициативе?

Ответ. Это вопиющая неправда... со всей ответственностью заявляю, что я его не писал, дали печатный материал...

Дело было так: к Абакумову привел меня Лихачев. Не помню, у кого был документ... (Где уж помнить в том состоянии, которое Александр Александрович описал выше. — В. К.) Абакумов сказал: вот познакомьтесь — и подпишите. Заявление было напечатано... Ни один протест не был принят...

Потом заставили... Это было у Лихачева в кабинете, продолжалось около 7 — 8 часов...

Было жарко мне, душно, слезы и спазмы душили...»

А над ухом из бредового шума выплывало иногда лицо следователя, и слова его слышатся как из далека, как от кошмарного видения: «Так надо, подписывайте, по-вашему, не так, а по-нашему, так. Подумайте: по-вашему, вы не виноваты, а вы арестованы и только хуже сделаете себе...»

«Много времени спустя я понял, для чего надо было им такое заявление».

Вот так выбивались показания для того, чтобы обвинить Жукова.

Из последнего слова Абакумова на суде:

«...Я ничего не делал сам. Сталиным давались указания, а я их выполнял».

Да, много знал Абакумов! Даже после смерти Сталина 19 декабря 1954 года его приговорили к высшей мере, и в тот же день в 12 часов 15 минут (сразу после оглашения приговора) немедленно расстреляли.

Таким образом, на основании фальшивых и ложных обвинений маршал Жуков был снят с должностей. Сталина несколько шокировала поддержка Жукова боевыми соратниками, особенно маршалом бронетанковых войск П. С. Рыбалко. Но маховик расправы был запущен. Только Жуков приехал в Одессу к новому месту назначения, а из Москвы вызов — его как члена ЦК приглашали на Пленум ЦК. О том, что там произошло, сам Жуков рассказывал полковнику Светлишину так:

«Когда я увидел, что Сталин снова одет в довоенный китель, понял: быть «грозе». И опять не ошибся.

После рассмотрения политических вопросов и назревших проблем по восстановлению народного хозяйства пленум приступил к обсуждению персональных дел отдельных членов ЦК.

Семь человек, выведенных из состава ЦК, один за другим покинули зал заседаний. И тут я услышал свою фамилию. Каких-то новых фактов, доказывающих мою вину, не было приведено. Поэтому, когда мне было предложено выступить, я отказался от слова. Оправдываться мне было не в чем. Состоялось голосование, и меня вывели из состава ЦК.

Как только руки голосовавших опустились, я поднялся со своего места и строевым шагом вышел из зала...»

Кажется, все сделано для того, чтобы маршал надломился, не пережил унижения, оскорблений, несправедливости.

Но не из того теста был создан Георгий Константинович! После таких публичных надругательств он выходит из зала ЦК не сгорбленный и растерянный, а «строевым шагом». Огромный смысл имеет этот твердый шаг — его услышала вся армия, вся страна. Люди поняли: Жуков не пал духом, не сломлен!

Однако и Сталин понял по этому строевому шагу, что Жукова надо добивать!

Командующий войсками
Одесского военного округа


Слух о приезде Жукова в Одессу быстро разнесли сами одесситы. Не было публикаций в газетах, ничего не сообщило радио, а знакомые и незнакомые при встрече спрашивали друг друга с радостно сияющими глазами:

— Слыхали — к нам едет Жуков?!

И не просто узнали об этом, а точный день и приблизительно час приезда стал известен.

Одесситы народ веселый, любят погулять, попраздновать. Ну, а приезд прославленного маршала, разве не праздник? Задолго до предполагаемого часа прибытия поезда жители города, взрослые и дети стекались к центральным улицам. Они были по-праздничному одеты и по-праздничному возбуждены. У всех букеты цветов. Был июнь — благодатный, цветочный, летний месяц. Каждый мечтал, если не вручить, то хотя бы бросить цветы в машину Жукову.

Где он поедет? Ну, конечно же по Пушкинской, которая начинается от привокзальной площади, а потом повернет на Дерибасовскую. Все великие люди проезжали этим маршрутом. Не проехать по Дерибасовской — это оскорбить Одессу. На тротуарах этих улиц встречающие не помещались, они выплеснулись на обочины, а проезжая часть уже вся была усыпана цветами — будто сплошной ковровой дорожкой покрыты улицы, по которым поедет любимый маршал.

Люди не знали истинной причины приезда Жукова в Одессу. Все, что знает читатель из предыдущей главы, вершилось в тайне.

А секреты хранить тогда приучили: чуть пикнешь про то, что «не положено», и загремел туда, «где Макар телят не пас».

В обкоме партии самые крупные чины конечно же знали. Первый секретарь обкома Алексей Илларионович Кириченко присутствовал на Пленуме ЦК, все слышал, включая и твердый строевой шаг Жукова. Узнав позднее о новом назначении маршала, предвидел для себя многие неприятности. И не ошибся. Вот, пожалуйста, с дня приезда начинается канитель. Там наверху могут неправильно понять, подумают, что это он, Кириченко, или обком организовал такую торжественную встречу.

Чтобы такое не случилось, позвонил в Москву, не Сталину, за все свое секретарство в обкоме ни разу не доводилось поговорить «с самим» ни по телефону, ни лично. Позвонил куратору, попросил проинформировать в случае, если возникнут вопросы. В Москве тут же отреагировали на сигнал Одесского обкома и сообщили (нет, опять же не Сталину) «куда надо». А у тех прямая связь с эшелоном, в котором следует Жуков, не могли же они его отпустить без своих глаз и ушей. Тем более после случившегося. Не только в поезде, но и на новом месте жительства все было «подготовлено». Получив команду из Москвы (с Лубянки), начальник охраны, как ему и положено, доложил маршалу, что в Одессе готовятся какие-то мероприятия, не санкционированные сверху, и маршалу не рекомендуется появляться принародно.

— Как же быть? — спросил Жуков. — Мы не можем проехать мимо, дальше море.

— А мы не доедем. Да вы не беспокойтесь, все сделаем в лучшем виде.

Вроде бы получив согласие маршала и не продолжая разговор, охранник откозырял и удалился.

Поезд остановили на разъезде, не доезжая до Одессы, выгрузили с платформ две личные машины маршала, он их привез из Германии. Один болотного цвета «мерседес-бенц», говорили будто бы раньше принадлежал Геббельсу и поэтому был бронированный.

Вот на этих машинах въехали в город совсем не с той стороны, где ожидали встречающие. Промчались, не останавливаясь даже при красных светофорах, сразу в штаб округа.

Не теряя ни минуты — за дело! Попросил зайти начальника штаба округа генерал-лейтенанта Ивашечкина. Когда тот пришел, подал руку:

— Здравствуйте. Будем вместе работать. Соберите членов военного совета, начальников родов войск и служб, начальников управлений и отделов штаба.

Дальше (нам опять повезло) я поведу рассказ со слов очевидца, полковника Соцевича, который присутствовал в те минуты в штабе.

— Весть о прибытии Жукова молниеносно разлетелась по штабу. Мы были наслышаны и о крутости, и о непредсказуемости в действиях маршала. Но каждому хотелось увидеть и тем более услышать прославленного полководца. Я в числе других, кто похрабрее, пошел к кабинету командующего, надеясь войти в него и где-нибудь в уголке примоститься. Я предполагал, охрана, порученцы и адъютанты не знают в лицо тех, кого приказал собрать маршал. Мое предположение оправдалось. И я не был одинок, узнал в числе сидевших в заднем ряду некоторых старших офицеров штаба.

Когда все собрались, маршал вышел из комнаты отдыха, оглядел присутствующих и попросил сесть с ним рядом членов военного совета. Когда вошел маршал, адъютант закрыл дверь в приемную. И буквально тут же эту дверь кто-то попытался открыть, но адъютант ее придерживал и что-то спрашивал в щелочку.

— Кто там? — строго и громко спросил Жуков.

— Заместитель командующего по строительству, — доложил адъютант.

— Не пускать! — приказал Жуков. — Надо являться вовремя, а не когда вздумается!

С этой минуты все поняли (хотя и раньше знали) без долгих разъяснений — теперь работа пойдет с точностью до секунды.

Маршал заслушал короткие доклады руководящего состава округа и объявил перерыв. Во время перерыва он не ушел в комнату отдыха, а вышел в коридор, где курили офицеры. Он прошелся по коридору и остановился около самой большой группы. Все затихли, а он улыбнулся и спросил:

— Вы, наверное, хотите спросить, почему я, заместитель Верховного Главнокомандующего, прибыл командовать Одесским округом?

Генералы и офицеры негромко пробубнили что-то похожее на «конечно же, хотелось бы узнать». Жуков помолчал, потом улыбнулся и, поскольку разговор шел не официальный, а коридорный, вдруг рассказал нам старую байку:

— Зимой был сильный мороз. Воробей летел, летел и на лету замерз. Упал. А тут шла корова. Задрала хвост и кое-что сделала. Это кое-что упало на воробья. Воробышек согрелся. Ожил. Высунулся и зачирикал. Откуда ни возьмись кошка подбежала, схватила и сожрала воробья. Вот как хотите, так и понимайте. — Окружающие оторопели, не знали, как себя вести, смеяться вроде бы неудобно. А Жуков вполне серьезно подвел итог: — Видимо, не надо было чирикать...

Маршал поселился в военном санатории «Волна» на высоком берегу моря (кстати, это был санаторий ГРУ, в котором мне доводилось бывать позже). Старожилы помнили и показывали комнаты, которые занимал Жуков. Режим он установил строгий и четкий. Вставал рано. После умывания выходил на крыльцо, где ожидал коновод с оседланной лошадью. Прогулка на коне длилась около получаса. Затем маршал спускался к морю и купался. Он был отличный пловец. Однажды подшутил над охранником. Они от него не отставали ни на суше, ни в море. И вот Жуков поплыл все дальше и дальше от берега. Охранник не отставал. А потом стал выбиваться из сил, взмолился:

— Товарищ маршал, у меня сил назад доплыть не хватит.

— А я тебя сюда не тащил.

С берега увидели в бинокль, что-то там неладно. Послали катер. Охранника привезли на катере, а Жуков от помощи отказался. Вернулся «своим ходом».

В 9 часов приезжал в штаб. Заслушивал доклад дежурного о случившемся за ночь на территории округа. Коротко отдавал необходимые распоряжения. К этому моменту приходил начальник штаба с неотложными делами, бумагами на подпись. Генерала Ивашечкина маршал уважал, обращался с ним очень деликатно. Покончив с бумажными делами, Жуков уезжал в какую-нибудь часть. Он вообще больше времени проводил в войсках. За короткое время объехал все гарнизоны округа. Много ходит рассказов о жестокости Жукова, о том, как он беспощадно расправлялся с командирами. Но, рассказывая об этом, обычно забывают объяснить причину маршальского гнева. А он снимал или наказывал за нерадивость, за леность, не говоря уже о выпивохах. В одном из полков Жуков начал осмотр с задних хозяйственных ворот. Ну, здесь некоторые недостатки простить можно. Но, осматривая казарму, столовую, спортгородки, Жуков убедился — нет в полку настоящего хозяина — все запущено, замусорено, грязно в умывальниках и туалетах, постельное и солдатское белье серое. Для наведения порядка не нужны ни деньги, ни стройматериалы. Здесь просто нераспорядительность. Можно ли оставлять такого нетребовательного командира? И Жуков, «подогретый» всем увиденным, перед отъездом подошел к проходной, до которой сопровождал его командир полка, строго глянул на виновника всех этих беспорядков и приказал дежурному с красной повязкой на рукаве:

— Выведите этого чудака за ворота и в полк больше не пускайте!

Что было, то было, как говорится, слова из песни не выбросишь. Затем последовал из штаба письменный приказ. Но к командирам, у которых много трудностей и недостатков, от них не зависящих, командующий относился хорошо, старался им помочь.

Вот рассказ командира 105-го гвардейского артиллерийского полка Репина Петра Дмитриевича, полк которого в апреле 1947 года прибыл из Прикарпатья в состав Одесского округа, и, естественно, после переезда еще не успел навести должный порядок на новом месте:

«Я был вызван к командующему войсками Одесского военного округа маршалу Г. К. Жукову. В 11 часов утра 7 апреля 1947 года я прибыл в просторный кабинет на ул. Островидова. Жуков принял меня доброжелательно, поднялся из-за стола и вышел мне навстречу. Я представился, он пожал мне руку и предложил сесть в кресло. Я ответил: «Нет, я постою», тогда Георгий Константинович сказал: «Когда старшие предлагают — садитесь». Я сел. Жуков задавал мне вопросы, а я каждый раз после его вопроса вставал, а он снова предлагал мне сидеть. Наша беседа была о том, как полк разместился. Не обижают ли меня в дивизии? Интересовался Жуков подготовкой офицерского состава, их жилищными условиями. Наша беседа продолжалась минут 40—50.

30 апреля 1947 года утром на площади Октябрьской революции города Одессы маршал Жуков проверял готовность частей гарнизона к первомайскому параду, отмечая недостатки, и высказывал замечания.

Обращаясь ко мне, Жуков посоветовал иметь запасной тягач, чтобы взять на буксир, если во время прохождения заглохнет по неисправности автотягач, буксирующий пушку. Жуков даже дирижеру сводного духового оркестра сделал замечание и потребовал подготовить и на параде играть егерский марш.

4 мая 1947 года Г. К. Жуков прибыл в Чабанку, в 32 километрах северо-восточнее города Одессы на берегу моря, вблизи бывшей дачи героя гражданской войны Г. И. Котовского, там мой полк приступил к оборудованию лагеря. Я представился и доложил Жукову.

Георгий Константинович потребовал от меня, чтобы до 20 мая закончил оборудования места для лагеря — вокруг палаток посадить кусты жасмина, а по линейкам — акации. Построить здания для штаба и столовую на 900 мест. Присутствующий здесь начальник квартирно-эксплуатационного управления округа вручил мне техническую документацию. На мой вопрос, как быть, в полку по штату нет инженера-строителя, Жуков ответил: «У тебя есть солдаты и офицеры, круглая гербовая печать и текущий счет в Госбанке, ты командир полка, действуй. В Зелентресте закупите саженцы, а в карьере добудете камень-ракушечник, а я 20 мая проверю...» Попрощался и уехал. Это был приказ, для выполнения которого у меня было всего лишь шесть суток, так как с 10 по 19 мая я должен быть на учебных сборах, проводимых Жуковым в коминтерновских лагерях в Молдавии.

За сутки я спланировал работы — создал строительные бригады, которым поставил конкретные задачи. Договорился с директором завода им, Октябрьской революции — выделил группу солдат для работы на заводе, а директор взаимно оказал полку помощь в выделении строительных материалов и инженера-строителя, который возглавлял работу в лагере Чабанка. Оставил за себя заместителя гвардии подполковника Героя Советского Союза Михаила Федоровича Иванова.

С 10 по 19 мая 1947 года я находился на учебных сборах командиров полков, дивизий и корпусов, которые проводил Жуков. На продолжении всего периода сборов он лично проводил занятия с 14 до 16 часов ежедневно. Больше всего он ценил командиров полков. Он говорил: командир полка — главная фигура в армии.

20 мая 1947 года Жуков прибыл и осмотрел размещение полка в лагере Чабанка, похвалил солдат и офицеров за благоустроенный лагерь, а у меня спросил, что нужно для окончания строительства. Я попросил маршала помочь мне лесоматериалом, кухонным оборудованием и инвентарем и выделить 50 тонн бензина для автотранспорта. Жуков пообещал оказать мне помощь, попрощался и уехал.

Через несколько часов командир дивизии генерал Г. И. Чурмаев передал указание Г. К. Жукова, чтобы я выехал на склад КЭУ в г. Одессе на ул. Хуторскую, с собой привез 100 человек офицеров и сержантов. Когда мы прибыли на склад КЭУ, там был маршал и много автомашин, загруженных разными материалами. Когда я доложил маршалу о моем прибытии, Георгий Константинович распорядился посадить моих офицеров и сержантов в кабины машин и сопровождать их в Чабанку. «К вам в полк выедут работники КЭУ и там оформят выписку всех необходимых материалов. А три финские разборные казармы используйте для штаба, клуба и жилья офицерам. Так командующий войсками Одесского военного округа маршал Г. К. Жуков оказал мне огромную помощь в устройстве лагеря для полка».

Особенно сильно разгневался Жуков, осмотрев окружной учебный центр. Он находился в песчаной голой местности. Ни воды, ни деревца, ни кустика. Почти круглые сутки ветер. Песок набивается повсюду, в жилых домиках для офицеров без отопления зимой, в казармах, в столовой, в пище песок хрустел на зубах.

— Расстрелял бы подлеца, который выбрал здесь место для учебного центра, — мрачно сказал Жуков, потом поправился: — Нет, лучше бы его здесь поселить пожизненно, мерзавца.

Но денег уже ухлопано на учебную базу очень много, да и земли другой не выбьешь, пришлось обустраивать эту. И добился своего маршал! Пробурили артезианские колодцы, вода вдохнула жизнь в растения, зазеленели кустарнички, зацвели цветы. Отремонтировали жилой фонд. Теперь сюда части приходили учиться, заниматься боевой подготовкой, а не страдать и проклинать все на свете, как было совсем недавно.

В одном из гарнизонов встретил Жукова командир полка. Представился, доложил, как положено, чем полк занимается. Жуков смотрит, в стороне у ограды палатка стоит и белье на веревке сушится.

— А это что такое? — спросил командующий.

— Офицер с семьей живет, — ответил командир. — Нет квартир, товарищ командующий. Там дальше еще стоят палатки, для семейных. А одинокие в казармах с солдатами живут.

Заходили желваки у маршала, но на полковнике зло не сорвал, не он виноват. Надо было решать жилищный вопрос фундаментально. Было этому посвящено специальное заседание военного совета, на котором присутствовал и первый секретарь обкома Кириченко, он по положению тоже был членом военного совета. Перебрали все возможности решения квартирной проблемы. Но все они упирались в большие расходы (а денег на строительство отпускалось недостаточно, да и на осуществление его требовалось много времени.) Кириченко не проявлял особого желания помочь военным. По сути дела, офицеры оставались в прежнем тяжелейшем положении. Но для Жукова безвыходных ситуаций не существовало. Он не побоялся испортить личные отношения с местным партийным начальством, создал комиссию по выявлению излишков жилой площади в городе, в которую включил и представителей горсовета. Эта комиссия за короткое время выявила большое количество пустующих квартир, которые охраняют только замки. Нашлись старушки, готовые пустить жильцов, лишь бы их кормили и поддерживали лекарствами. Выявив такие излишки жилой площади, командование округа стало просить жителей, чтобы потеснились, помогли военным, без прописки, чтобы не боялись потерять жилплощадь, а на время пускали, пока новые дома строятся. Кто-то понимал, кто-то упирался, приходилось нажимать. Обком делал вид, что поддерживает. А секретарь Кириченко названивал в Москву — сигнализировал, что опальный маршал и на новом месте рвется к власти, попирает советские законы.

Параллельно с развязкой жилищного вопроса Жуков повел борьбу с преступным миром. После войны в Одессе развелось много крупных и мелких воров и жуликов. С наступлением темноты никто не выходил на улицу — стали грабить в собственных квартирах. Карманников развелось столько, что они, утратив профессиональное мастерство, нахально выворачивали карманы, и человек, даже ощущая, что его обкрадывают, не смел пикнуть, опасаясь получить удар финкой в бок. Появилась известная в те годы не только в Одессе крупная банда «черная кошка». Может быть, она и не была такой кровожадной на самом деле, сколько о ней ходило жутких историй.

В общем, жители города были запуганы преступным миром. Случалось все больше нападений и на военнослужащих. Сначала Жуков приказал выдать всем офицерам личное оружие. (И конечно, в Москву полетел сигнал — маршал вооружает офицеров!) Затем он решил, не останавливаясь на полумерах, повести настоящую, наступательную планомерную борьбу с уголовщиной. На совещании в штабе город был разделен на сектора, их закрепили за командирами частей. Все парки, скверы, вокзалы, рестораны, окраины также получили конкретных опекунов. Всюду, кроме патрулирования, осуществлялись одновременные засады, налеты, проверки в подозрительных квартирах, на чердаках и в подвалах. Всех подозрительных задерживали, везли в комендатуру, а утром передавали милиции и в следственные органы. Бывали сутки, в течение которых вылавливали несколько сот человек без определенных занятий. Такая операция длилась около двух месяцев. Порядок в городе был восстановлен. Жители были благодарны Жукову, а Кириченко умолял, чтобы убрали из города новоявленного диктатора, который установил фактически свою власть. В Москве решили послать в Одессу комиссию во главе с Булганиным, который к тому времени уже был министром Вооруженных Сил. Проверку решили осуществить внезапную, не предупредили о приезде. Жуков в тот день был на учениях в поле. Комиссия никаких особых недостатков не нашла, боевая подготовка шла нормально, устройство войск улучшалось. А вот сигналы из обкома подтвердились. Да еще и от прежних замашек гордеца маршал не избавился, не приехал на вокзал встречать самого министра, он мог не уважать Булганина, но как командующему округом ему положено встречать своего прямого начальника. (Так был истолкован внезапный приезд, который сами же затеяли.) И вообще при докладе Сталину Булганин намекнул — граница с Турцией рядом: может махнуть за границу.

В общем, учтя все обстоятельства, 2 февраля 1948 года был подписан приказ о назначении маршала Жукова командующим Уральским военным округом. Лично ему никаких разъяснений по поводу его перевода сделано не было.

Командующий войсками
Уральского военного округа


Приказ о назначении Жукова на должность командующего Уральским военным округом был подписан министром Вооруженных Сил Булганиным 4 февраля 1948 года. Это было, по сути дела, незаконное перемещение властью министра, потому что в соответствии с положением и статусом командующего округом он назначался решением Совета Министров СССР (а до преобразования наркоматов в министерства, Советом народных комиссаров), председателем которого был Сталин.

Все назначения Жукова, начиная с должности первого заместителя народного комиссара обороны СССР и заместителя Верховного Главнокомандующего в августе 1942 года и все последующие, производились решением Совнаркома — Совета Министров СССР.

Перемещение в Уральский военный округ без соблюдения законного порядка выглядит странным, потому что всех командующих округами в то время продолжал назначать Совет Министров. Почему так обошлись с Жуковым? Хотели унизить? Или показать власть Булганина, которого Жуков не приехал встречать на вокзал? А может быть, для принятия решения Советом Министров нужны были веские обоснования или какие-то недостатки в работе Жукова, а их не было.

На этот раз приезд Жукова в Свердловск удалось скрыть от жителей города. Не было ни праздничных встречающих, ни цветов. И холодная, ветреная февральская погода не располагала к долгому ожиданию, на улицах трещал 30-градусный мороз. На вокзале встречали только новые подчиненные из штаба.

Маршал приехал с женой Александрой Дневной. К 9 утра, как и полагалось, был в штабе. Настроение его представить нетрудно — травля продолжалась. Но Георгия Константиновича при его твердом характере и могучей воле сломить и на сей раз не удалось. Он был полон решимости работать и на новом месте. Обошел кабинет, приказал убрать несколько диванов, не нужных здесь по его мнению. Есть длинный стол с двумя рядами стульев — этого достаточно для совещаний. В комнате отдыха увидел специальный шкаф с множеством лекарств, предшественник прибаливал.

— Аптечный склад убрать! — приказал Жуков сопровождавшему его порученцу.

— Может быть, что-то понадобится? — несмело предположил подполковник.

— Я приехал сюда не лечиться, а командовать округом. А это наводит на грустные размышления. Убрать!

Работа пошла в прежнем апробированном порядке — знакомство и заслушивание докладов руководящего состава округа и в войска! Войск было немного — всего несколько бригад и те половина кадрированные. Округ внутренний, нет здесь близко границы, держать развернутые дивизии нет необходимости. И этим хотел унизить Булганин гордого маршала — из нескольких десятков военных округов подобрал Жукову самый маленький и непрестижный. Никаких крупных оперативно-стратегических задач перед округом не ставилось. В случае войны он превращался в мобилизационный орган, главной задачей которого — формирование новых частей для фронта. Но даже небольшое количество войск все же было отдушиной для маршала, там в общении с солдатами и офицерами находил он для себя некоторое утешение. Офицеры и генералы штаба относились к маршалу с огромным уважением. Они понимали, что он опальный, и стремились как-то облегчить его переживания (которые он, разумеется, не показывал).

Был на первом партийном собрании такой случай. Секретарь партийной организации не знал, как поступить — выберут маршала в президиум или нет? Где он будет сидеть, если не выберут? А до голосования состава президиума не будет же он стоять ждать. Решил секретарь поставить для маршала кресло сбоку между рядами стульев и столом президиума. Жуков вошел в зал за три минуты до начала собрания, секретарь, встретив его у двери, проводил к этому креслу. Жуков с удивлением посмотрел на секретаря и с укоризной сказал:

— Уж вы-то должны знать, члены партии все равны, прошу вас впредь никогда таких привилегий не устраивать.

А когда секретарь пришел в кабинет Жукова за членскими взносами, командующий и в этом случае попросил:

— В будущем не подводите меня, я, как все коммунисты, приду к вам в партбюро и уплачу партвзносы.

Во время первого выезда в поле начальник штаба распорядился натянуть для командующего палатку как для всех, но внутри ее, создавая удобства для работы и отдыха, поставил письменный стол, кресло и кровать с мягкой постелью. Увидев это, Жуков даже не вошел в палатку, строго сказал начальнику штаба:

— Уберите, товарищ Сквирский, всю эту дребедень, я не отдыхать сюда приехал. Поставьте, как всем офицерам, раскладушку и стол из полевого оборудования штаба.

Жуков не капризничал, он понимал — за каждым его шагом наблюдают и докладывают стукачи и штатные кэгэбэшники, любое его, даже в мелочи, отступление от общих правил будет возведено в степень крупного нарушения или даже протеста с политическим оттенком. Обложенный и обставленный со всех сторон соглядатаями, Жуков был вынужден для самосохранения придерживаться процветавшего тогда стиля восхваления Сталина при любом выступлении. Иначе нельзя. Сталин и так озлоблен тем, что Жуков якобы его унижает и приписывает себе заслуги в самых крупных победных операциях войны. Чтобы сбить повседневно обжигающий огонь опалы, Жуков был вынужден иногда ломать свой прямолинейный характер и идти на ненавистное для него унижение и включаться в общий хор славословия в честь вождя народов.

Я приведу только несколько абзацев с одной страницы лекции, прочитанной Жуковым для офицеров управления Уральского военного округа в 1949 году. «В августе—ноябре 1942 года... выполняя план товарища Сталина, перешли в контрнаступление (имеется в виду Сталинградская операция). Товарищ Сталин своей гениальной прозорливостью, еще задолго до перехода немецких войск в генеральное наступление на Курской дуге, точно определил весь замысел и план действий немецкого верховного главнокомандования, и гитлеровскому плану товарищ Сталин противопоставил свой план разгрома группировки немецких войск. По плану Сталина под Орлом и Белгородом... была построена в полном смысле неприступная оборона... С гениальным предвидением товарища Сталина были заранее расположены стратегические резервы...

Как известно, предвидение товарища Сталина оправдалось и план разгрома немцев под Белгородом и Орлом был блестяще осуществлен нашими войсками».

И даже свою самую любимую и действительно от начала и до победного конца проведенную битву за Москву, когда Сталин пребывал в полной растерянности, Жуков в этой лекции уступал Верховному: «...план контрнаступления наших войск под Москвой был разработан и утвержден товарищем Сталиным в ноябре месяце... Как известно, по плану товарища Сталина...» и т. д.

Подобные документы той поры конечно же характеризуют маршала не с лучшей стороны, они не понравятся писателям и журналистам, которые изображают Георгия Константиновича только одной краской... Особенно погрешил в этом преувеличении очень талантливый артист Ульянов, монопольно играя роль Жукова во всех фильмах, он порой изображал маршала говорящим со Сталиным в таком повышенном тоне, какого Верховный не стерпел бы и не оставил без последствий. Достаточно напомнить, как Сталин снял Жукова с должности начальника Генштаба. Нет, маршал при всей его крутости был человек рассудительный, он мог пыхнуть и даже дров наломать, но потом, поостыв, пожалеть о своей вспыльчивости и даже дать задний ход. Инстинкт самосохранения у него не был атрофирован. Поэтому восхваления Сталина в определенные годы, после стольких пережитых угроз прямого уничтожения, были со стороны Жукова вполне естественными и еще раз подтверждают: ничто человеческое для Жукова не было чуждым. Может быть, эти уступки имели свои положительные оценки и последствия в Кремле. В 1950 году началось выдвижение кандидатов в депутаты Верховного Совета. Где и как составлялись списки будущих депутатов, сегодня (да и тогда) хорошо известно. И вот Ирбитский мотоциклетный завод назвал своим кандидатом Жукова. А в июле 1951 года очень неожиданно маршала включили в правительственную делегацию в Польшу. Там Жуков встретился с боевым другом — теперь маршалом Польши Рокоссовским. О причинах этой «оттепели» мы еще поговорим.

Всенародная любовь к маршалу проявилась в Свердловске во время первого же праздника с его присутствием — 1 Мая. Как командующий округом, Жуков при всех орденах находился на трибуне вместе с руководителями области. Началась демонстрация, колонны с плакатами и портретами двинулись в назначенный час на площадь. Двинуться они двинулись, на площадь вышли, а вот дальше проходить не стали. Первые остановились, а последующие все прибывали и прибывали. И все вместе начали скандировать: «Жуков! Жуков! Жуков!»

Областное начальство вроде бы одобрительно улыбалось от такого проявления любви к полководцу. Улыбки застыли на их лицах как приклеенные. Отходя в сторону, кое-кто делал сигналы и знаки милицейскому руководству — принимайте меры! Но население в Свердловске особенное — тут большинство составляет «его величество рабочий класс», с ним никакая милиция не справится. Да и сами милиционеры с сияющими от восторга глазами вставали на цыпочки, чтобы лучше разглядеть маршала, и выкрикивали его имя вместе со всеми.

Чтобы демонстрация не обернулась скандалом (шутка ли праздник сорвал!), Жуков сначала поднимал руки, просил успокоиться, делал знаки, чтобы проходили. Но это лишь подогревало людей, и они продолжали выкрикивать его имя и добавляли еще громкое «ура!». Пришлось Жукову покинуть трибуну. И люди постепенно, оглядываясь, двинулись дальше, освобождая площадь для сгрудившихся на подступах к ней колонн.

Наверное, и об этом было доложено в Москву, но там никак не отреагировали, дальше отправлять Жукова некуда. Дальше тайга, тундра. Ледовитый океан и Северный полюс. А 7 ноября, после торжественного марша войск, Жуков, чтобы не создать сумятицу, отошел в глубину трибуны и сел на скамеечку, вроде бы отдохнуть. Колонны демонстрантов опять остановились и стали скандировать: «Жуков! Жуков!», требуя, чтобы маршал появился на трибуне. Он покачал головой: «Ну, сибиряки, отдохнуть не дадут!» Подошел к барьеру. Его встретили восторженным «Ура!».

Как читатели знают, с 1949 по 1954 год я работал в ГРУ Генерального штаба. В круг моих обязанностей входило, кроме других забот, комплектование и обучение разведподразделений.

В 1950 году я побывал в командировке в Уральском военном округе с целью проверки хода боевой подготовки указанных выше подразделений. Округом тогда командовал маршал Жуков.

Выполнив свою работу, я доложил о ее результатах начальнику разведки округа полковнику Белоконю. Полагалось мне сообщить об этом и начальнику штаба округа, что я и сделал в сопровождении начальника разведки.

В те годы я уже учился на заочном отделении Литературного института, и, кроме служебных обязанностей, у меня конечно же был большой писательский интерес к личности маршала Жукова (тогда я не думал, что буду писать о нем книгу). Я не скрывал своего желания увидеть маршала и хотя бы коротко поговорить с ним. Начальник штаба генерал-лейтенант Шевченко и полковник Белоконь отнеслись к моему любопытству с пониманием. Но по официальному служебному положению миссия моя заканчивалась на докладе начальнику штаба округа, подготовка спецподразделений входила в его круг обязанностей и к командующему округом мне идти не полагалось.

Начальник штаба сказал:

— Идите к нему на доклад, вроде вы меня не застали, а вам надо сегодня уезжать. Но если он вас выгонит — пеняйте на себя!

На том мы и порешили.

Я пришел в приемную Жукова и попросил адъютанта доложить командующему, что как представитель Генштаба хотел бы доложить об итогах моей работы.

Адъютант сказал, показав на сидевшего в приемной полковника:

— Вот товарищ полковник тоже представитель из Москвы, из Управления ГСМ (горюче-смазочных материалов), заходите вместе.

Поскольку у меня были специальные вопросы да и потому, что полковник пришел раньше меня, я попросил полковника:

— Вы будете докладывать первым, а я после вас, когда вы уйдете.

Адъютант вернулся из кабинета и открыл перед нами дверь. Мы вошли. Жуков сидел за письменным столом, читал бумаги. Пополнел за последние годы, но, даже сидя, был величественно монументален. Он коротко взглянул на нас, из-за стола не вышел, не поздоровался, кивнул на кресло; у столика, приставленного к его письменному столу.

— Прошу... Слушаю.

Мы представились. Полковник стал быстро докладывать о состоянии складов горючего, заправочных установках и, как мне показалось, желая блеснуть перед маршалом знанием тонкостей своего дела, заговорил о мелочах не на уровне командующего:

— Понимаете, товарищ Маршал Советского Союза, на многих заправочных горючее утекает. И даже здесь, на окружной заправочной, товарищ Маршал Советского Союза (он так несколько раз полностью повторял звание Жукова, и я заметил, как у Георгия Константиновича дернулась щека), присел я, гляжу, а из-под машины — кап-кап, течет бензин. Так ведь и до ЧП недалеко, товарищ Маршал Советского Союза. Вспыхнуть может, какой-нибудь разгильдяй с окурком или кто-то металлом клацнет, искра может получиться...

— Как ваша фамилия, вы сказали? — очень тихо и явно стараясь быть спокойным спросил Жуков.

— Пилипенко... Полковник Пилипенко, товарищ Маршал Советского Союза. (Точно фамилию полковника не помню, но она была вроде этой).

Жуков снял трубку телефона ВЧ и набрал номер (видимо, начальника управления, в котором работал полковник).

— Алексей Николаевич, здравствуй, Жуков говорит. У тебя работает полковник Пилипенко? Да? Так вот прошу тебя больше не присылать ко мне таких дураков... Да-да, отправлю. Будь здоров. (И полковнику: «Идите и уезжайте»).

Полковник побледнел и вышел почему-то на цыпочках, стараясь ступать бесшумно.

Следующая очередь была за мной. Признаюсь, сердце у меня взволнованно запрыгало при виде происшедшего. Жуков посмотрел на меня, перевел взор на Золотую Звезду на моей груди и спросил:

— За что Звезду получил?

— За языками лазил... — И едва не сорвалось, как у того полковника — товарищ маршал... но вовремя сдержался.

Лицо Жукова явно посветлело, он всегда радушно относился к разведчикам.

— А где ты у меня служил, подполковник?

К несчастью, я служил на Калининском, 1-м Прибалтийском и 3-м Белорусском фронтах, которыми Жуков в те годы не командовал. Но разве можно об этом сказать?! Выгонит он меня как того полковника. И, мне кажется, я нашелся — быстро ответил:

— Все мы у вас служили, товарищ маршал.

И тут же подумал, что не вру, ведь Жуков был заместителем Верховного Главнокомандующего, и все мы действительно были его подчиненными. Не знаю, понял ли он мое затруднение и хитрость. В глазах его мелькнула какая-то лукавинка. Он сказал:

— Давай докладывай, что у тебя там...

Я коротко, очень коротко (учел печальный опыт предшественника) изложил результаты своей проверки.

Жуков слушал внимательно. Когда я закончил и встал, маршал тоже поднялся, вышел из-за стола, протянул мне крупную, но уже мягкую руку и сказал:

— Будь здоров, разведчик, — и очень хорошо, по-доброму, улыбнулся.

Я вышел окрыленный. На всю жизнь мне запомнилась эта встреча. После этого я Жукова если и видел, то со стороны, говорить с ним больше не довелось. Очень я доволен, что проявил тогда, не знаю, как точно определить, напористость или нахальство и добился этого свидания. Эта встреча помогает мне в сегодняшней работе над книгой о Жукове. В коротком разговоре, за несколько минут, мне кажется, очень ярко проявились особенности его характера: и грубоватость, и прямота, и нетерпимость к болтовне, и серьезное отношение к делу, и уважение к боевому офицеру и, наконец, добрейшая улыбка, свидетельствующая о его человечности.

Холодная Сибирь подарила Жукову горячую любовь. Будто сжалившись над опальным маршалом, который так много перенес обид и невзгод, судьба свела его с замечательной женщиной. Звали ее Галина Александровна Семенова, она была военным врачом.

Тысячи лет во многих романах и поэмах писали о любви. Казалось бы, ничего нового о ней сказать невозможно. И все же у каждого человека любовь бывает своя, особенная. И встречает он ту единственную, которая может вызвать это состояние — окрыляющее, делающее человека счастливым. Бывает любовь с первого взгляда (как удар молнии), случается, нарастает быстро, как снежный обвал, а порой затеплится от малой искры, разгорается медленно — годами и, наконец, полыхает великим пламенем.

У Жукова все слилось в одно чувство, оно охватило его при первой встрече и не отпускало до последнего вздоха на смертном одре. Да, было именно так: он полюбил Галину Александровну с первого взгляда, и дальше все понеслось, как снежный обвал. Георгий Константинович не считался с общественным мнением — ухаживал открыто, встречал Галину, когда она заканчивала работу, провожал домой, приглашал в театр, дарил цветы. Начальству об этом стало известно. Оно не одобряло поведение маршала: женатый человек, взрослые дети, самому за пятьдесят. Что это — седина в голову, а бес в ребро? Ну, поступал бы, как многие, — встречался бы тайно, и все было бы шито-крыто. Но Жуков и в любви был прямолинейный и несгибаемый. Он, позднее, развелся с первой женой, не опасаясь мнения начальства (разводы тогда очень не одобрялись), не посчитался с тем, как отнесутся к этому дочери, друзья, сослуживцы. Он решительно ломал все, расчищая себе путь к счастью, которое он отныне видел только в жизни рядом с этой женщиной. И, преодолев все преграды, он прожил последние свои шестнадцать лет счастливо с Галиной Александровной, несмотря на все унижения и преследования.

В 1957 году (уже в Москве) у них родилась дочь Маша (Жуков очень гордился этим — ведь ему было 60 лет!). Маша мне рассказывала (в 1993 г.) о том, как непросто ее родителям давалось счастье:

— Да, им обоим пришлось повоевать за свою любовь. Георгия Константиновича вызывал Хрущев, отношения отца с мамой обсуждались на Президиуме ЦК. А маму, бедную, и с работы грозились уволить, и из партии выгнать, если она «не одумается». Мама была талантливым врачом, ее очень любили больные, работала она в госпитале имени Бурденко. И вот ее как военнообязанную вызывает «на ковер» начальник Главпура. Она уже была в то время в положении (родителям удалось оформить брак лишь после моего рождения). Представляю, что она должна была чувствовать, идя к начальнику на проработку... Но, знаете, в ней всегда было чувство собственного достоинства... Дословно помню фразу, которую она сказала: «Я шла с гордо поднятой головой». В этом — моя мама. В то время мои будущие родители не могли быть все время вместе. Расставаясь, они писали друг другу теплые, я бы даже сказала, поэтичные письма.

С разрешения Маши я привожу два письма Георгия Константиновича, но даже по этим коротким строкам читатели поймут об огромной любви и счастье маршала.

«Галина, любимая! (Пишет из Гурзуфа.) Как жаль, что нет здесь тебя: небо голубое, море зелено-голубое, теплое, ласковое и манящее в свои объятия. Родная моя! Мне тебя не хватает, без тебя я скучаю. Пусть тебя хранит моя любовь, моя мечта о тебе».

В следующем году пишет из Карлсбада:

«В каком настроении ты вернулась в Москву? Я так давно о тебе ничего не знаю. Надеюсь, что все у тебя хорошо. А как ты? Все та ли — нежная, ласковая, доверчивая и часто наивная, но до конца преданная? Когда я уезжал, ты говорила, что пришлешь мне только одно письмо, может быть, пришлешь еще. Я так люблю их читать, они такие содержательные и душевные. С тобой или без тебя, днем или ночью, всегда о тебе думаю, чувствую тебя в сердце, в душе и в окружении. Даже глядя на море, всегда вижу тебя — то лучезарной, то печальной, но всегда горячо мною любимой, всегда желанной, всегда нежной. Надеюсь, что встречу тебя здоровой и жизнерадостной. Скучающий и горячо любящий. Георгий».

Их любовь крепла и разгоралась с каждым днем и угасла с последним вздохом. Я уверен, что, умирая, Георгий Константинович мысленно произносил имя своей ненаглядной Галины Александровны.

У каждого человека поступки соответствуют его характеру. Жуков никогда ничего не делал вполсилы: служить — так от всей души, отдавая себя всего без остатка, бить врагов — так до полного разгрома, любить — так уж так, чтоб трепетала каждая кровинка в могучем сердце.

Все это нам предстоит еще увидеть и узнать, а пока мы присутствуем при первых встречах Георгия Константиновича с Галиной Александровной в Свердловске.

Сталин усложняет «игру»


Нет, что ни говорите, а все же Сталин был дальновидным политиканом. Уж каких только уловок и каверз он не предпринимал против Жукова, и вдруг после всего этого не кто-нибудь, а сам Сталин дает команду, чтобы Жукова избрали делегатом на XIX съезд партии.

2 октября 1952 года в Большом Кремлевском дворце члены Политбюро (заняли свои места. И как иконостас из живых вождей сидели перед делегатами съезда на крутоступенчатой трибуне. Жуков, глядя на них, наверное, отмечал про себя перемены во внешности руководителей и в «партийном этикете» — сидели не в том порядке, как раньше.

Сталин очень постарел, ссутулился, мышцы на лице обвисли, а когда-то густая, жесткая шевелюра теперь превратилась в остатки седых редких волос. Да, очень сдал Верховный! И было отчего — через такую войну пройти! Сколько в ней перенес нервотрепки. А после победы — разрушенная, голодная страна — надо поднимать хозяйство, — и все это без помощи со стороны. И поднял! В 1948 году уже были отменены карточки на хлеб и продукты. Много поработал старик. Жуков знал только то, о чем мог прочитать в газетах. Но даже по внешнему «раскладу» можно было догадаться о напряженной борьбе за власть, которая идет на самом верху. Раньше вторым человеком после Сталина был Молотов. Теперь он отодвинут на задний план. Ходили слухи, что жена Молотова арестована. Теперь рядом со Сталиным всегда сидит Маленков. Вот и на съезде основной отчетный доклад, который прежде делал сам Сталин, на этот раз поручен Маленкову. Нетрудно догадаться, что это значит — явно Маленкова сам Сталин готовит преемником.

Что знал Жуков о Маленкове и как могла при нем сложиться судьба маршала «в случае чего»? О смерти Сталина тогда еще никто не думал, ожидали еще долгого его правления, даже при другом Генеральном секретаре. С Маленковым встречался Жуков на фронте. Он приезжал в составе специальных комиссий.

После прорыва немцев к Москве осенью 1941 года, когда Коневу грозила расправа, как с генералом Павловым, Жуков сумел спасти Конева. Приезжал он и под Сталинград в период обороны города. Маленков совершенно не разбирался в военных вопросах и присутствие его на фронте не оказывало никакого влияния на ход операций. Он, как настороженная мышеловка, ждал команды Сталина, кого и когда прихлопнуть. И все знали эту его роль, и, может быть, этим своим присутствием он подстегивал руководство фронтов к более активной деятельности.

Позже Маленков на фронт не выезжал, ему было поручено организовать производство самолетов, чтобы возместить огромные потери в первые два годы войны. Маленков на этом поприще добился многого. Армия получила самолеты и новой конструкции, и в большом количестве. Ко времени битв на Курской дуге наступил перелом в борьбе за господство в воздухе. В 1943 году Маленкову за эту работу было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Внешне Маленков не импонировал Жукову, уж очень он нестроевой — рыхлый, с бабским задом и действия его какие-то несамостоятельные, он тень Сталина, его послушный угодник. Знал Жуков, что некоторые члены Политбюро, не симпатизирующие Маленкову, зовут его Маланьей. Очень метко!

Сталкивался с ним Жуков и после окончания войны, тогда Маленков возглавлял Комитет по демонтажу немецкой промышленности. Ничего хорошего для себя от Маленкова при его выходе на первый план Жуков не ожидал. Поэтому слушал доклад его на XIX съезде «вполуха» и очень критично отнесся к той его части, которая касалась понятий стратегических. В этом разделе Маленков отметил образование двух мировых лагерей — империалистического агрессивного и демократического миролюбивого. Это лишь фиксировало всем известное положение, а что делать, какова наша стратегия в создавшемся положении, об этом докладчик ничего не сказал. Борьба за мир? Очень пассивная позиция в условиях такого зубастого противника, каким были США с их атомными кулаками. Сталин в своем коротком выступлении дал только политическую перспективу.

10 октября Жукова на XIX съезде избрали кандидатом в члены ЦК. Маршал понимал, что-то за этим кроется, но пока не мог разгадать, что именно. Но предполагал: Сталин делает шаг навстречу, предлагая примирение и вроде бы признавая, в какой-то степени, свою неправоту в прежней расправе. И вот аванс — Жуков избирается кандидатом. (Но не членом ЦК — посмотрим, как вы себя поведете, товарищ маршал?) Мне кажется, при всей его твердости, Жуков проявлял порой доверчивую наивность, он верил Сталину и готов был с ним помириться потому, что в глубине души все же относился к Сталину с уважением.

То, что предпринял Сталин, было на поверхности, у всех на виду, а что держал в тайне? И зачем эта сложная игра?

На мой взгляд, ларчик открывается просто. После окончания войны надобность в полководце Жукове миновала, и как это было не с одним Жуковым, а почти со всеми великими полководцами Суворовым, Кутузовым, генералиссимусом Меншиковым, — так и Жуков попадает в немилость, а затем и в опалу.

Но шли годы, менялась международная обстановка, появилось новое сверхоружие, которым еще никто толком не знает, как распорядиться. Одни теоретики говорят, что его применять нельзя, — произойдет обоюдное уничтожение. Другие военные мужи говорят, применять можно, только с умом, осторожно, ограниченно. А как это ограниченно? Когда тебя попытаются сжечь и истребить, о каких ограничениях может идти разговор — будешь отбиваться всем, что есть.

В общем, для того чтобы понять создавшуюся ситуацию, разработать новую стратегию, быть готовым вести атомную войну, все это осмыслить и разработать, нужен крупный стратегический ум. А кто крупнее Жукова? В Генеральном штабе полно начальников со многими большими звездами на плечах и даже с маршальскими государственными гербами. Но способны ли они разобраться в новых глобальных масштабах будущей схватки?

И Сталин понимал: лучше Жукова в новой ситуации никто не разберется. И вот поэтому делает шаг навстречу, проявляет, сначала осторожно, знак внимания, но с явным намеком на дальнейшее улучшение отношений.

Редактор АПН Миркина Анна Андреевна, работая с Жуковым над рукописью будущей его книги, однажды спросила:

— Георгий Константинович, как могло получиться, что после всего, что вы сделали, Сталин отправил вас в Одессу, а затем в Свердловск?

Жуков спокойно ответил:

— Зависть к моей славе. А Берия всячески это чувство подогревал. Припомнили и мою способность возражать Сталину.

— А вы теперь простили Сталину то, что он так несправедливо с вами поступил?

— Я просто это вычеркнул из своей памяти. Он сделал некоторые шаги для примирения: я стал кандидатом в члены ЦК, он послал меня с визитом в Польшу. Думаю, что он хотел назначить меня министром обороны, но не успел, смерть помешала.

Да, Жуков не ошибся — Сталин сделал бы его министром обороны — обстановка того требовала. И вот очень убедительные, на мой взгляд, доказательства. У нас создана атомная бомба. Американцы апробировали свои бомбы в Хиросиме и Нагасаки. Провели они опытные учения с использованием атомной бомбы и применением войск. У нас нет такого опыта, и, значит, надо его приобретать. Разумеется, не на войне, а на специальных учениях. Эту огромную работу под силу вести только Жукову. Значит, надо с ним мириться. Личной беседы у Сталина с маршалом не было, но выданные авансы и без слов красноречивы. Жуков — мужик догадливый — поймет.

Теперь попробуем, хотя бы приблизительно, представить ход мыслей Сталина о попытках фабрикации «заговора Жукова». А кто о них знает? Обыски были негласные. Подслушивание и сейчас ведется негласно. Аресты офицеров, генералов и главного маршала авиации производил Абакумов. Жукову пришлось писать объяснение о драгоценностях? Так опять же, за всем этим стоит Абакумов. А Сталин вроде бы в стороне. А то, что Абакумов много знает, так это не проблема — и Ягода, и Ежов много знали. А этот Абакумов такой недотепа, а может быть, наоборот, очень хитрый — всегда в своих докладных пишет: «По Вашему указанию...» Зачем он так пишет? Нет, пора его убирать. А все его бумажки о «моих указаниях» хранятся у меня на квартире, и надо будет их сжечь.

Такой ход мыслей, возможно, был у вождя до того, как он начал «реанимировать» Жукова, а то, что он так думал и заранее готовил мировую с маршалом, подтверждают не мысли, а реальные действия. Вот как начинается очень важный, подтверждающий то, что сказано выше, документ:


«1951 года июля 12 дня. Генеральный прокурор СССР, государственный советник юстиции 1-го класса Г. Сафонов предъявил Абакумову Виктору Семеновичу 1908 года рождения, члену ВКП (б) с 1930 года, образование низшее, должность до ареста Министр государственной безопасности СССР, — постановление об аресте в связи с обвинением по статье 58-16 УК РСФСР, которое гласит — измена Родине. И впредь содержать бывшего министра под стражей в Сокольнической тюрьме». (Которая ныне известна как «Матросская тишина»).


Одна из главных причин (официальная) — донос в ЦК Сталину коллеги Абакумова, старшего следователя по особо важным делам следственной части подполковника М. Рюмина о том, что Абакумов и его компания (были потом и они арестованы) покрывают замыслы вражеской агентуры, направленные против членов Политбюро и лично товарища Сталина.

Очень вовремя подоспел этот доносец. Давно пора избавиться от Абакумова. Вести следствие по делу Абакумова было поручено лично Генеральному прокурору Сафонову, но он вскоре попал в автокатастрофу и затем в больницу. Следствие продолжил его первый заместитель К. Мокичев. Через несколько дней после того, как он приступил к допросу, ему принесли записку:


«Тов. Мокичев.

В 3 часа позвонил тов. Маленков и передал, что получено указание — завтра же послать товарищу Сталину протокол допроса Абакумова.

19.8.1951 г. 3 часа 10 минут С. Игнатьев».


Обратите внимание — велась такая работа главным образом ночами. Днем партийные, хозяйственные дела, а вот в ночной тиши Сталин любил заниматься «для души» судьбами людей, недавно еще близких. И все начальники сидят ночами в своих кабинетах и ждут распоряжений вождя. А выполняют их мгновенно. Это четко просматривается в короткой записочке. В 3 часа ночи Сталин позвонил Маленкову, а он на месте (молодец, хороший слуга). Маленков немедленно звонит министру госбезопасности, и тот у телефона. Ну, только что назначенному сам Бог велел свою старательность показывать. И он ее фиксирует даже письменно в записочке прокурору, даже время передачи указания проставил — «3 часа 10 минут», чтобы при необходимости можно было установить — он сработал мгновенно.

Протокол допроса Сталину из прокуратуры прислали. Но это было не то, что нужно. Или не успели за короткий срок сломить Абакумова, или рассусоливали с ним законники. Рюмин, который уж был теперь начальником следственного управления, докладывая Сталину, обратил на это внимание, и Сталин с ним согласился:

— Они чекисты (имел в виду Абакумова и тех, кто проходил с ним по одному делу) — от них уговорами ничего не добьешься, их надо... — и Сталин несколько раз стукнул ребром ладони по столу.

Дело Абакумова было передано из прокуратуры в министерство госбезопасности. Рюмин повышен на должность зам. министра. Абакумов переводится из «Матросской тишины» в Лефортовскую, а затем в Бутырскую тюрьму.

Министр Игнатьев дает указание следователям «снять белые перчатки» и прибегать к физическим мерам воздействия и для убедительности добавил, что на этот счет есть «указание свыше». Абакумова истязали так, что вскоре он не мог ни стоять, ни передвигаться без посторонней помощи. Но он упорствовал и не признавал «вины».

Смерть настигла Сталина внезапно, не успел он уничтожить свой личный архив. Позднее этот архив пополнялся бумагами последующих Генсеков. Кое-что в связи с открытием архивов узнал и я.

Вот один весьма любопытный, страшный, но красноречивый документ:


«Заместителю начальника следчасти по особо важным делам МГБ СССР полковнику г/б товарищу СОКОЛОВУ


РАПОРТ


Согласно распоряжению Министра государственной безопасности Союза ССР товарища Игнатьева С. Д. 15 ноября 1952 года арестованный № 15 помещен в камеру № 77 Бутырской тюрьмы... из шести камер, расположенных в конце коридора, где размещена камера № 77, выведены все заключенные и, таким образом, по соседству с арестованным № 15 других заключенных нет.

В целях конспирации эта часть коридора отгорожена специальной портьерой. У двери камеры выставлен круглосуточный пост из числа наиболее проверенных надзирателей... Надзиратели предупреждены, что арестованный № 15 способен допустить любую провокацию и может прибегнуть к самоубийству. Поэтому за ним необходимо вести особо тщательное наблюдение...

Также в целях конспирации принято решение прикрепить к арестованному № 15 наиболее проверенного, умеющего держать язык за зубами, врача и вызов других врачей к арестованному производить только в экстренных случаях.

Согласно указания министра арестованный № 15 закован в наручники, которые будут сниматься только во время принятия пищи. Все остальное время арестованный № 15 будет сидеть в наручниках, причем в дневное время с руками за спину, а в ночное время — с руками на животе.

Материалы тюремного дела арестованного № 15, из которых можно догадаться о характере и содержании дела, переданы на хранение начальнику внутренней тюрьмы тов. Миронову, а остальные материалы, по которым содержание и характер дела понять нельзя, переданы начальнику Бутырской тюрьмы...


Пом. начальника след части по особо важным делам МГБ СССР

подполковник г/б Гришаев

17 ноября 1952 г.»


Кто же этот таинственный узник, который так изолирован и даже наручники снимаются с него только для приема пищи? Ну, как вы думаете, кто это? Вы правильно догадались. Сам министр госбезопасности Абакумов! Получал указания лично от Сталина, много, очень много знал — и не только об охоте на Жукова. А вдруг проболтается? Вот его и упекли в такую строжайшую изоляцию.

Обратите внимание на дату под письмом об узнике № 15 — 17 ноября 1952 года, до смерти Сталина оставалось два с половиной месяца...

Смерть Сталина


В первых числах марта 1953 года Жуков вернулся с тактических учений в Свердловск. И вовремя, ему звонил министр обороны Булганин и, не застав, приказал дежурному, чтобы маршала разыскали в поле и чтобы он ему позвонил. Жуков немедленно соединился с министром.

Булганин сказал:

— Завтра утром вам нужно быть в Москве.

За последние годы Жуков уже привык — каждый вызов в столицу приносил очередные неприятности, и попытался узнать, что ожидает на сей раз.

— А в чем дело? Что за причина?

— Прилетишь, узнаешь, — коротко бросил Булганин. У них вообще были очень прохладные отношения. Утром Жуков прилетел в Москву и сразу с аэродрома прибыл к министру и, как положено, доложил о своем прибытии.

Булганин сказал:

— Сегодня состоится Пленум ЦК, вам нужно прибыть на этот пленум. Извините, я очень спешу в Кремль, — и быстро, раньше Жукова, вышел из кабинета. Желая прояснить обстановку, Жуков пошел к Василевскому, который тогда был начальником Генерального штаба. После обычных слов приветствия Жуков спросил:

— Не знаешь ли ты вопросы, которые сегодня будут обсуждаться на пленуме?

— Ей-богу, не знаю, мне самому только сегодня позвонил Булганин и сказал, что состоится пленум.

Прибыв в Кремль еще до открытия пленума в Свердловском зале, Жуков узнал, что Сталин серьезно болен. Открыл пленум Хрущев, он сказал:

— Настоящий пленум созван по случаю тяжелой болезни товарища Сталин. По всей видимости, он долгое время не сможет вернуться к руководству партией и государством.

Обсудив создавшееся положение, Президиум ЦК выносит на рассмотрение пленума ряд вопросов об улучшении структуры министерств, центральных государственных учреждений и персональных назначений...

Дальше я прерываю хронологическую последовательность в рассказе, потому что есть необходимость и возможность вернуться на несколько дней назад.

Теперь известны подробности, о которых тогда не знал Жуков, и не только он. Несколько лет все это хранилось в тайне, пока не написал своих воспоминаний Хрущев. Я привожу отрывки из его книги с сокращениями.

Вот слова Хрущева:

«Сталин... больше стал сам пить и стал других спаивать. Буквально спаивать... обеды (на даче Сталина) продолжались целыми ночами, а другой раз даже до рассвета... уйдя оттуда, просидев ночь «под парами», накаченный этим вином человек уже не мог работать...

(Некоторых членов ПБ охрана тащила в машину волоком. — В. К.)

С другой стороны, Сталин никогда не накачивал себя так, как своих гостей. Бывало, он наливал вино в небольшой бокал и даже разбавлял его водой. Но, Боже упаси, чтобы кто-либо другой сделал подобное — сейчас же штраф за уклонение, за обман общества. Это была шутка, но пить-то надо было всерьез за эту шутку».

Приведу для полноты картины сцену, зарисованную с натуры дочерью Сталина Светланой:

«Застолья последних лет в Сочи и в Кунцеве были многолюдными и пьяными. Я видела это несколько раз и всегда быстро уходила. Отец пил немного; но ему доставляло удовольствие, чтобы другие много пили и ели, и, по обычной русской привычке, гости скоро «выходили из строя». Однажды отец всё-таки много выпил и пел народные песни вместе с министром здравоохранения Смирновым, который уже совсем едва держался на ногах, но был вне себя от счастья. Министра еле-еле уняли, усадили в машину и отправили домой. Обычно в конце обеда вмешивалась охрана, каждый «прикрепленный» уволакивал своего упившегося «охраняемого». Разгулявшиеся вожди забавлялись грубыми шутками, жертвами которых чаще всего были Поскребышев и Микоян, а Берия только подзадоривал отца и всех. На стул неожиданно подкладывали помидор, и громко ржали, когда человек садился на него. Сыпали ложкой соль в бокал с вином, смешивали вино с водкой. Отец обычно сидел, посасывая трубку и поглядывая, но сам ничего не делал. По-видимому, Микоян и Поскребышев, которого отец называл не иначе, как «Главный», были самыми безропотными. Главного чаще всего увозили домой в беспробудном состоянии, после того, как он уже валялся где-нибудь в ванной комнате и его рвало. В таком же состоянии часто отправлялся домой Берия, хотя ему никто не смел подложить помидор. Его отец называл «Прокурором» («Только один год». С. 333—334). Такие застолья стали традицией еще до войны, а после победы тем более была причина праздновать еще чаще. И вот наконец настала та роковая ночь, которая подвела черту под этими кутежами. Никто лучше Хрущева нам об этом не поведает.

«Сталин заболел в феврале 1953 года (точнее, 28 февраля. — В. К.). Маленков, Берия, Булганин и я были у него на даче Ближняя в субботу ночью... Как обычно, обед продолжался до 5—6 часов утра. Сталин был после обеда изрядно пьяный и в очень приподнятом настроении. Не было никаких признаков какого-нибудь физического недомогания... Мы разошлись по домам, счастливые, что обед кончился так хорошо... Я был уверен, что на следующий день, в воскресенье, Сталин вызовет нас для встречи, но от него не было звонка. Вдруг раздался телефонный звонок. Это был Маленков, он сказал: «Слушай, только что звонила охрана с дачи Сталина. Они думают, что со Сталиным что-то случилось. Будет лучше, если мы поедем туда. Я уже сообщил Берия и Булганину. Будет хорошо, если ты немедленно выедешь...» Я быстро оделся и поехал на дачу Сталина... Через 15 минут я был там. Когда мы все собрались, мы послали дежурных из охраны офицеров, прежде чем идти в комнату Сталина. Офицеры объяснили нам, почему они подняли тревогу: «Товарищ Сталин обычно почти всегда вызывает кого-нибудь и просит чай или что-нибудь поесть к 11 часам. Сегодня он этого не сделал». Поэтому они послали Матрену Петровну узнать, в чем дело. Это была старая дева, которая с давних пор работала у Сталина. Она не отличалась блестящими способностями, но была честной и преданной Сталину. Вернувшись, она сообщила охране, что Сталин лежит на полу большой комнаты, в которой он обычно спит. Очевидно, Сталин упал с кровати. Охранники его подняли с пола и положили на диван в маленькой комнате. Когда нам все это рассказали, мы решили, что неудобно явиться к Сталину, когда он в таком состоянии. Мы разъехались по домам».

Единственным человеком в руководстве, желавшем смерти Сталина, был Берия. Дело в том, что Берия чувствовал приближение того же, что произошло с Ягодой и Ежовым. Сталин, когда считал нужным, убирал исполнителей его репрессивных замыслов. Подбирая ключи под Берия, когда настало время и его убрать, Сталин зацепился за дело «врагов народа» мингрелов. Это было какое-то обычное местных масштабов дело, а Сталин решил его раздуть и пристегнуть туда и мингрела Берия. Он даже намекнул Абакумову — «ищите большого мингрела». Но тот, видно, проболтался, а главное, ничего не сделал, не выполнил указание, может быть, это и было одной из причин, почему Абакумова содержали в строжайшей изоляции с закованными руками и ногами. Берия искал возможность вывернуться из сетей, расставляемых Сталиным. Но это было непросто! У Сталина огромный опыт в таких делах и неограниченная власть. В общем, развязка приближалась, и Берия понимал это. Существует весьма основательная версия (но нерасследованная и недоказанная), что Берия отравил Сталина. При последнем застолье, о котором рассказывал Хрущев, Берия мог подсыпать ему какое-то снадобье, которое сделало свое дело, но не было обнаружено даже при вскрытии Сталина. И это неудивительно. В КГБ была специальная лаборатория, которая занималась созданием самых различных ядов, в том числе и не оставляющих следа. Это Берия подтвердил на следствии. Да я сам читал протоколы допроса доктора медицинских наук, майора КГБ Маряновского, возглавлявшего специальную лабораторию. Яды эти действовали безотказно, потому что апробировались на приговоренных к расстрелу.

Сталин был в бессознательном состоянии, отнялся язык, парализованы рука и нога. Трое суток у него еще сохранялись признаки жизни. Иногда даже открывал глаза. В эти дни было решено дежурить попарно около больного вождя.

Дальше несколько фрагментов из воспоминаний Хрущева, которые бросают свет на развитие событий.

«...у меня были хорошие отношения с Берия... Берия меня пригласил к себе на дачу.

— Поедем, — говорит, — я один, никого нет. Погуляем, и ты у меня заночуешь».

И так бывало не раз. Они дружили много лет, но самым близким другом Берия был Маленков. После смерти Сталина именно Берия предложил Хрущева на пост Генерального секретаря ЦК партии.

Об этом рассказывает сам Хрущев:

«Собрались все. Все увидели, что Сталин умер. (Хрущев даже поплакал. Приехала Светлана. Василий Сталин кричал: «Отца убили!» — В. К.)

Началось распределение портфелей, продолжает Хрущев. Сейчас же Берия предложил Маленкова назначить Председателем Совета Министров, с освобождением от обязанностей секретаря ЦК. Маленков тут же предложил своим первым заместителем утвердить Берия и слить два министерства — госбезопасности и внутренних дел — в одно министерство внутренних дел и назначить Берия министром... Меня Берия предложил освободить от обязанностей секретаря Московского комитета с тем, чтобы я сосредоточил свою деятельность на работе в Центральном Комитете... Ворошилова Берия предложил избрать Председателем Президиума Верховного Совета, освободив Шверника. Очень неуважительно выразился в адрес Шверника Берия. Он сказал, что его никто не знает в стране».

Вот так, в соседней комнате остывает тело вождя, а его соратники делят портфели. Они действовали как заговорщики, даже не вспомнив, что на последнем съезде в Президиум ЦК КПСС было избрано 25 членов, 11 кандидатов и 10 секретарей ЦК. Делили только, как говорится, «свои» «члены ПБ в законе». А позднее на Пленуме ЦК, когда шло обсуждение действий антипартийной группы Маленкова, Молотова, Кагановича, в своем выступлении министр внутренних дел СССР Дудоров сказал, что во время ареста Суханова (помощника Маленкова) в его сейфе было среди других документов обнаружен написанный рукой Маленкова состав правительства, который он определил вместе с Берия, еще до того как приближенные Сталина на его даче принялись делить портфели.

Затем они пришли на пленум. Вернемся и мы в Свердловский зал, сядем рядом с Жуковым. Он слышал о новых назначениях, которые читателям уже известны, и еще, что Булганин остается министром обороны, а Жукова назначают его первым заместителем. Георгий Константинович по этому поводу записал:

«Назначение меня на должность первого заместителя министра обороны было для меня полной неожиданностью, так как Булганин для меня как министр обороны не был авторитетом, и он это хорошо знал. Как потом мне рассказали, Булганин был против моего назначения, он говорил, что ему трудно будет работать с Жуковым. Жуков не признает меня как военного деятеля. Но ему сказали, что интересы государства требуют назначения Жукова в качестве заместителя министра обороны, что же касается взаимоотношений с Жуковым, то это должно быть отрегулировано самим Булганиным».

Любопытны наблюдения Жукова на пленуме:

«Всматриваясь в лица членов Президиума ЦК, я сделал следующие выводы о их теперешнем отношении к Сталину. Молотов был серьезен и задумчив и, видно, с тревогой переживал события. Ворошилов выглядел явно растерянным... Маленков, Хрущев, Берия и Булганин были в приподнятом настроении...

Берия сидел рядом с Булганиным и заметно старался придать своему лицу доброжелательное выражение. При внимательном наблюдении, хотя его глаза и были прикрыты пенсне, все же в них можно было рассмотреть хищность, холодность и жестокость, всем своим видом и развязностью он старался подчеркнуть и дать понять — хватит, мол, сталинских порядков, натерпелись при Сталине, теперь у нас все будет по-иному. Я хорошо знал Берия, видел его хитрое угодничество Сталину и готовность убрать в любую минуту всех тех, кто был неугоден Сталину, а теперь он корчил из себя настоящего большевика-ленинца, противно было смотреть на этот маскарад. Булганин, как всегда, был на высоте подхалимства и приспособленчества, то он подойдет к одному, то к другому, одному слащаво улыбается, другому крепко руку пожмет, Хрущеву он то и дело бросал реплики: «Правильно, Никита Сергеевич», «Правильно, это давно следовало провести в жизнь».

Пленум принял все предложения, доложенные Хрущевым от имени Президиума. И утвердил его Первым секретарем ЦК КПСС.

Далее продолжение рассказа Жукова:

«Я уже не вернулся в Свердловск и немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Перед вступлением в должность у меня состоялся большой разговор с Булганиным. Он начал с того, что в прошлом у нас не все было гладко, но в этом он лично якобы не был виноват. На прошлом надо поставить крест и начать работать на хороших дружеских началах, этого требуют интересы обороны страны и что якобы он первый предложил мою кандидатуру. Я сказал Булганину: «Вы, Николай Александрович, сделали много неприятностей для меня, подставляя под удары Сталина, но я в интересах дела хочу все это предать забвению, и, если вы хотите искренне, дружно работать, давайте забудем о прошлых неприятностях...

Первое время после смерти Сталина между Хрущевым, Маленковым и Берия была особенно крепкая дружба. В Президиуме ЦК и во всей жизни государства эти три человека играли важную роль».

Но вскоре стала поступать тайная информация и Хрущеву и Маленкову; у каждого, кроме обычных кэгэбэвских «стукачей» были еще и личные информаторы, постоянная внутренняя борьба за власть, подсиживания и нашептывания вынуждали руководителей «держать ухо востро» и всеми способами присматривать за соратниками.

Маленков узнает, что Берия выдвинул его на пост пред Совмина, считая его безвольным человеком, он будет послушным слугой Берия, потому что боится его. Ну, а если не будет послушным, эту безвольную «маланью» можно будет без труда убрать.

До Хрущева доводят, да он и сам это знал раньше, о чем писал в своих мемуарах, Берия его считает деревенским вахлачком, хитрым, но по мелочам, необразованным и болтливым, он тоже боится Берия, из-за этого страха ищет его близости — хочет считаться его другом. С ним Берия не предвидел никаких для себя трудностей: будет послушным на любом посту, поэтому и выдвинул его аж на Генсека.

Такой расклад, я имею в виду планы Берия, его оценки и намерения в отношении Маленкова и Хрущева, подтверждался практическими действиями, он включил их в тройку самых близких и доверенных, — третьим был Булганин.

Но вот им становится известно, а может быть, Берия и сам признался (как узнают читатели позднее, такой вариант тоже был возможен), что он намерен осуществить переворот и захватить власть. Вопрос встал о жизни или смерти, надо было действовать без промедления.

Арест Берия


О том, как произошел арест Берия, существует несколько версий, причем опубликованных, в которых очень высокопоставленные люди излагают, как это было осуществлено и какую они лично играли (важную!) роль. Сам Жуков определил эту акцию «рискованной операцией», и я не прав, когда одну из глав этой книги назвал «Последней операцией маршала Жукова», имея в виду арест правительства Деница. Значит, она не была последней. И действительно, арест Берия лично для Жукова был и сложнее и опаснее, чем арест Деница. Если бы Берия узнал о подготовке такого «сюрприза», он бы устроил всем его организаторам неотвратимо-смертельные суперсюрпризы. У него для этого были неограниченные возможности! Но на этот раз и, может быть, это был единственный случай во всей кровавой биографии Берия, информация его подвела. Он не знал и не подозревал, что его ждет на предстоящем заседании Совета Министров.

О том, что и как тогда произошло, мне во время бесед рассказали (некоторые записаны на пленку) — маршал Москаленко, бывший кандидат в члены Президиума Шепилов Д. Г., помощник Маленкова — Суханов Д. Н., начальник политуправления МАО полковник Зуб. И еще я имею два опубликованных варианта рассказа Жукова. Поскольку эти варианты не совпадают, давайте вместе разберемся, как было в действительности.

Привожу только «узловые», принципиально важные моменты.


В сборнике

«Берия: конец карьеры». Москва.

Изд-во политической литературы. 1991.

С. 281.


Меня вызвал Булганин, тогда он был министром обороны, и сказал:

— Поедем в Кремль, есть срочное дело.

Поехали. Вошли в зал, где обычно проходит заседание Президиума ЦК партии... В зале находились Маленков, Молотов, Микоян, другие члены Президиума, Первым заговорил Маленков:

— Берия хочет захватить власть, вам поручается вместе со своими товарищами арестовать его…

Потом говорил Хрущев…

— Сможешь выполнить эту рискованную операцию?

— Смогу, — ответил я.


В книге

«Жуков полководец и человек».

Изд. АПН. Москва, 1988. С. 43.


Меня вызвал к себе Н. С. Хрущев, у него в кабинете находился Г. М. Маленков. Хрущев, поздоровавшись со мной, сказал:

— ...Завтра состоится заседание Президиума ЦК партии... На заседании необходимо арестовать Берия... Надо будет взять с собой надежных людей, таких, например, как генералы Батицкий, Москаленко и двух адъютантов, которых ты хорошо знаешь и которым доверяешь. Надо захватить с собой оружие.


РАЗНОЧТЕНИЯ


В сборнике

«Берия: конец карьеры». Москва.

Изд-во политической литературы. 1991.

С. 281.


Вызвал Булганин.

Поехал с Булганиным в Кремль в одной машине.

Разговор в зале заседаний Президиума.

Присутствуют Маленков, Молотов, Микоян и другие члены Президиума. Фамилия Хрущева не названа, он отнесен «и другие».

Задачу на арест ставит Маленков.


В книге

«Жуков полководец и человек».

Изд. АПН. Москва, 1988. С. 43.


Вызвал Хрущев. Приехал в Кремль сам по вызову Хрущева.

Разговор в кабинете Хрущева

Молотов, Микоян и другие члены Президиума не замечены.

Задачу на арест ставит Хрущев.


Об этом же отрезке времени и событиях рассказывает Москаленко Кирилл Степанович.

«В 9 часов утра (25 июня 1953 г. — Ред.) мне позвонил по телефону АТС Кремля Хрущев Н. С, он спросил:

— Имеются в вашем окружении близкие вам люди и преданные нашей партии так, как вы преданны ей?..

После этого Хрущев сказал, чтобы я взял этих людей с собой и приезжал с ними в Кремль к Председателю Совета Министров СССР тов. Маленкову, в кабинет, где раньше работал Сталин И. В. (Далее Хрущев закодировано намекнул, чтобы взяли с собой оружие).

Вскоре после этого последовал звонок министра обороны маршала Булганина, который сказал, что ему звонил Хрущев и предложил мне сначала прибыть к нему, т. е. к Булганину... Со своей группой я прибыл к министру обороны. Принял меня т. Булганин одного. (Как же быть с Жуковым, с Булганиным — ведь они вместе уехали в Кремль? — В. К.)

Далее Москаленко рассказывает:

«Он (Булганин) сказал, что ему звонил Хрущев, вот я тебя и вызвал. Нужно арестовать Берия... Сколько у тебя человек? Я ответил: со мной пять человек... На что он ответил: ...очень мало людей... Кого, ты считаешь, можно еще привлечь, но без промедления? Я ответил: — вашего заместителя маршала Василевского. Он сразу почему-то отверг эту кандидатуру... Тогда я предложил взять Жукова. Он согласился, но чтобы Жуков был без оружия».

(Таким образом, Москаленко включает Жукова в свою группу, но и то где-то на втором плане и без оружия.)

Дальше «два Жукова» Продолжают свой рассказ так:


В сборнике

«Берия: конец карьеры». Москва.

Изд-во политической литературы. 1991.


Маленков сказал, как это будет сделано. Заседание Совета Министров будет отменено, министры отпущены по домам. Вместо этого он откроет заседание Президиума.

Я вместе с Москаленко, Неделиным, Батицким и адъютантом Москаленко должен сидеть в отдельной комнате и ждать, пока раздадутся два звонка из зала заседания в эту комнату...

Уходим. Сидим в этой комнате… (Значит, все происходит в один день сразу после получения от Маленкова задачи на арест Берия. — В. К.)


В книге

«Жуков полководец и человек».

Изд. АПН. Москва, 1988.


Договорились, что генералы Батицкий, Москаленко и другие будут к определенному часу вызваны в приемную перед залом заседаний ЦК, а адъютанты приедут со мной.

— Как только раздастся звонок, входите и делайте свое дело...

Вечером дома я взял в кабинете два пистолета и обоймы к, ним с патронами. Утром на службе пригласил к себе адъютантов, приказал им никуда не отлучаться... (Следовательно, задачу Жуков получил накануне. — В. К.)


Из рассказа Москаленко К. С: «И вот часов в 11.00 дня 26 июня (а звонок Хрущева был 25.6.) мы по предложению Булганина Н. А. сели в его машину и поехали в Кремль... Вслед за нами на другой машине приехали Жуков Г. К., Брежнев Л. И. и др. Всех нас Булганин провел в комнату ожидания при кабинете Маленкова, затем оставил нас и ушел в кабинет к Маленкову.

Через несколько минут вышли к нам Хрущев, Булганин, Маленков и Молотов... Они информировали нас, что сейчас будет заседание Президиума ЦК, а потом по условленному сигналу, переданному через помощника Маленкова—Суханова, нам нужно войти в кабинет и арестовать Берия.


В сборнике

«Берия: конец карьеры». Москва.

Изд-во политической литературы. 1991.


Проходит час. Никаких звонков. (В первом часу дня) раздался один звонок, второй. Я поднимаюсь первым. Идем в зал. Берия сидит за столом в центре. Мои генералы обходят стол, как бы намереваясь сесть у стены. Я подхожу к Берия сзади, командую:

— Встать! Вы арестованы! — Не успел Берия встать, как я заломил ему руки назад и, приподняв, эдак встряхнул. Гляжу на него — бледный-пребледный. И онемел.


В книге

«Жуков полководец и человек».

Изд. АПН. Москва, 1988.


В назначенное время мы все прибыли в приемную... Генералы прикидывали, по каким вопросам их будут слушать или какие поручения дадут, совершенно не догадываясь, какую задачу им предстоит выполнить...

Вдруг раздался звонок... Даю команду генералам и моим адъютантам:

— Встать! Идем арестовывать Берия. Все за мной! — Резко открываю дверь в зал заседаний и бросаюсь к креслу, на котором сидит Берия, хватаю его за локти. Рывком его поднимаю: — Берия, ты арестован!


Рассказывает Москаленко К. С:

«Примерно через час, то есть в 13.00 26 июня 1953 года последовал условный сигнал, и мы пять человек вооруженных, шестой т. Жуков, — быстро вошли в кабинет, где шло заседание. Товарищ Маленков объявил: «Именем советского закона арестовать Берия». Все обнажили оружие, я направил его прямо на Берия и приказал ему поднять руки вверх. В это время Жуков обыскал Берия, после чего мы увели его в комнату отдыха Председателя Совета Министров, а все члены Президиума и кандидаты в члены остались проводить заседание, там же остался и Жуков...»

В общем, очевидно, или сами военачальники каждый «тянет одеяло на себя», или им в этом старались помочь литзаписчики. Расхождения в рассказах большие и принципиальные, вплоть до решающего момента — кто же арестовал Берия? Также они по-иному излагают и дальнейшие их действия. Не стану утомлять читателей продолжением анализа их рассказов.

Пытался докопаться до истины я в беседах с участниками тех событий, но каждый из них видел все по-своему. Наиболее объективным мне показался рассказ Суханова Дмитрия Николаевича.

Я бывал у него на квартире, не раз беседовали мы по различным вопросам. Однажды попросил уточнить события, касающиеся ареста Берия. Суханов восемнадцать лет проработал помощником Маленкова. Человек исключительно педантичный, обладающий феноменальной памятью. Ему верить можно.

В самом начале рассказа Суханов просто потряс меня сообщением, что «заговора было два». Первый готовил Берия на 26 июня, намереваясь с помощью его охраны, приставленной к членам Президиума ЦК, всех их арестовать после просмотра спектакля в Большом театре (об этом коллективном просмотре было принято решение) и после театра всех отвезти на Лубянку, ну, а дальше предъявить им соответствующие обвинения. И Берия захватывает всю власть в стране. Об этом его намерении знали и поддерживали Хрущев и Булганин! — с которыми у Берия были очень доверительные отношения.

Дошла информация о замысле Берия и до Маленкова. Он вызвал Хрущева и Булганина к себе в кабинет (по телефону говорить не стал, опасаясь подслушивания) и прямо им заявил, что знает и о заговоре Берия, и об их в нем участии. Хрущев и Булганин думали, что они теперь из кабинета Маленкова не выйдут, а их выведет охрана, которая подготовлена в приемной. Но Маленков в смутное время после смерти Сталина не хотел осложнять обстановку в руководстве партии. Главное было обезвредить Берия. И он заявил Хрущеву и Булганину, — что они могут искупить свою вину перед партией и жизнь свою сохранить только активным участием в аресте Берия. Оба поклялись быть верными партии. После этого и как бы для проверки его преданности, Маленков поручил Булганину провезти подобранных Жуковым военных в Кремль на своей машине, т. к. у них нет пропусков. Булганин это поручение Маленкова выполнил.

Жуков и другие генералы вошли в мой кабинет, который находится напротив, через приемную от кабинета Маленкова, где происходило заседание.

Заседание началось в 14.00 26 июня 1953 года. Военные ждали условленного сигнала. Этим звонком обычно вызывал меня Маленков в свой кабинет. Ждали больше часа. И вот раздались два звонка.

А в кабинете Маленкова произошло следующее. Неожиданно Маленков предложил изменить повестку заседания и рассмотреть вопрос о Берия, который хотел совершить государственный переворот.

Маленков поставил на голосование:

— Кто за арест Берия?

Голосовали «за» — Первухин и Сабуров. Против — Молотов, Ворошилов, Каганович. Воздержались — Хрущев, Булганин, Микоян.

Молотов обрушился на Маленкова с обвинениями в произволе. Вот в этот момент Маленков нажал кнопку вызова. И вошли военные во главе с Жуковым. Когда вошли военные, Берия сидел с опущенной головой и не видел, кто именно входит. Он не знал, что Маленков нажал кнопку вызова. Берия подумал, что военные входят для действий по его плану, который был намечен тоже на 26 июня. Но как увидел Жукова, так сразу все понял.

Маленков повторил предложение об аресте Берия. Теперь, при военных, все проголосовали «за». Маленков приказал Жукову арестовать Берия, что маршал и выполнил, подняв Берия с кресла и завернув ему руки за спину.

Прежде чем увести Берия в комнату отдыха, чтобы ничего не узнала его охрана, ожидавшая в приемной, Жуков спросил Маленкова: «Может быть, арестовать и членов Президиума ЦК, бывших в сговоре с Берия?» Маленков не принял предложение маршала Жукова, не хотел, чтобы его обвинили в диктаторстве. Это был крупный политический просчет Маленкова, за который он позднее поплатился. А маршал Г. К. Жуков обрел врага в лице Н. С. Хрущева.

Вскоре после ареста Берия Маленкову доложили, что в кабинете Берия на рабочем столе при обыске был обнаружен лист голубой бумаги, на котором троекратно было красным карандашом написано слово «Тревога!». На следствии Берия признался, что это было предупреждение Хрущева и Булганина о провале заговора. Если бы Берия перед заседанием заехал в свой кабинет, то он был бы спасен, и все могло кончиться большой кровью. На бланке Совмина с повесткой дня рукой Берия тоже было написано троекратно «Тревога!» «Видно, он хотел как-нибудь передать этот лист охране, но не удалось. Этот бланк принесли мне.

Все вещи, изъятые у Берия при аресте — пенсне, ремень, галстук, портфель, — принесли/в мою комнату. Я договорился с генералом Шаталовым, что он распорядится о подготовке отряда, преданных Родине офицеров, для замены охраны от МГБ в помещении Президиума ЦК КПСС. Генерал позвонил из моего кабинета. Я распорядился в гараже ЦК выслать в штаб МВО пять машин ЗИС-110 с правительственными номерами и сигналами, чтобы их пропустили без проверки. Эти машины привезли 30 офицеров, которые заменили внутреннюю охрану ГБ, после чего можно было выводить и вывозить Берия. На одной из машин Москаленко и еще четверо генералов отвезли Берия на гарнизонную гауптвахту.

Главной фигурой и решающей силой при аресте Берия был маршал Жуков, при нем, вторично голосуя, никто не осмелился даже воздержаться, все стали «за».

Я поблагодарил Суханова за обстоятельный рассказ и откровенно сказал, что не слышал такого варианта действий Хрущева и Булганина перед арестом Берия. Суханов, человек серьезный, ни разу не улыбнулся во время беседы и, отвечая на мое последнее замечание, твердо сказал:

— Вы просили рассказать как было? Я вашу просьбу выполнил.

Один побочный факт, подтверждающий деятельное участие Жукова в этой операции, рассказал помощник военного коменданта города Москвы полковник Гаврилов:

«25 июня на гарнизонную гауптвахту неожиданно, без предварительного телефонного звонка, приехал маршал Жуков. Он обошел помещение гауптвахты. Приказал мне открыть все камеры и выйти арестованным в коридор. Когда наказанные вышли, маршал громко объявил:

— Вам амнистия!

Громкое «ура!», наверное, впервые в истории прогремело на гауптвахте.

Маршал мне приказал:

— Всех отправить в свои части.

Я недоумевал, что происходит? Освободив помещение от людей, Жуков в моем сопровождении обошел и осмотрел все камеры. В одной задержался, оглядел ее и, увидев под потолком выступающую трубу парового отопления, сказал как бы про себя:

— Не подойдет, может повеситься...

Перешли в другую камеру. Осмотрел ее внимательно. Потрогал решетку.

— Эту за ночь побелить и прибрать. На гауптвахту арестованных не принимать. Чтоб вся была свободна. Вам никуда не отлучаться до особого разрешения.

И уехал, оставив меня в полном недоумении. А на следующий день поздно вечером примчались несколько машин. Из первой вышел генерал Москаленко и еще несколько генералов. Между ними стоял ссутулившийся человек в гражданской одежде. Его провели в ту камеру, которую приказал подготовить Жуков.

Я гадал, кто же этот важный арестованный? Сначала не узнал его, может быть, потому, что на глазах не было обычного пенсне.

Москаленко мне сказал:

— Вы свободны. Охранять внутри мы будем сами. Наружную охрану обеспечите вы. Скоро подъедет и наша дополнительная охрана.

Тут я понял — это же Берия привезли! На следующий день Берия перевели в бомбоубежище штаба Московского округа, где в течение дня и ночи оборудовали для его содержания специальную камеру и запоры в ней».

А теперь для полноты картины я приведу цитаты из записей самого Жукова, которые были изъяты у него на квартире после смерти. Эта запись находится в числе прочих бумаг маршала в архиве называемом «Квартира Сталина». Я читал эти заметки и переписал их содержание на магнитофонную пленку. Привожу их не полностью, так как они займут много места, а только те факты, которые надо уточнить или опровергнуть в двух вариантах, опубликованных под именем Жукова, они приведены мною выше.

«Мне позвонил Булганин и сказал — зайди скорее, пожалуйста, ко мне, а то я тороплюсь в Кремль.

Я быстро спустился с четвертого этажа на второй и зашел в кабинет Булганина.

Он мне сказал:

— Вызови Москаленко, Неделина, Батицкого и еще пару человек, кого ты сочтешь необходимым, и немедленно приезжай с ними в приемную Маленкова.

Через тридцать минут с группой генералов я был в приемной Маленкова. Меня тут же вызвали в кабинет Маленкова, где, кроме Маленкова, были Молотов, Хрущев, Булганин. Поздоровавшись, Маленков сказал:

— Мы тебя вызвали для того, чтобы поручить одно важное дело. За последнее время Берия проводит подозрительную работу среди своих людей, направленную против группы членов Президиума ЦК. Считая, что Берия стал опасным человеком для партии и государства, мы решили его арестовать и обезвредить всю систему НКВД. Арест Берия мы решили поручить лично вам.

Хрущев добавил:

— Мы не сомневаемся, что вы сумеете это выполнить, тем более что Берия вам лично много сделал неприятностей! Как, у вас нет сомнений на этот счет?

Я ответил:

— Какие же могут быть сомнения? Поручение будет выполнено.

Хрущев:

— Имейте в виду, что Берия ловкий и довольно сильный человек, к тому же он, видимо, вооружен.

— Конечно, я не спец по арестам, мне этим не довелось заниматься, но у меня не дрогнет рука. Скажите только, где и когда его надо арестовать?

(Далее Маленков изложил процедуру заседания Совета Министров, а группа Жукова должна находиться в комнате Суханова и ждать сигнала: два звонка. — В. К.)

— После двух звонков вам нужно войти в кабинет и арестовать Берия. Все ли ясно?

Я сказал:

— Вполне.

Мы ушли в комнату, где должны ждать звонков. Пришел Берия. Началось заседание. Идет заседание час, другой, а условных звонков все нет и нет.

Я уже начал беспокоиться, уж не арестовал ли Берия тех, кто хотел арестовать его?

В это время раздался условный звонок. Оставив двух вооруженных офицеров у наружной двери кабинета Маленкова, мы вошли в кабинет. Как было условлено, генералы взялись за пистолеты, а я быстро подошел к Берия и громко ему сказал:

— Берия, встать! Вы арестованы! Одновременно взяв его за руки, приподнял его со стула и обыскал все его карманы, оружия не оказалось. Его портфель был тут же отброшен (из опасения, что там может быть оружие. — В. К.) на середину стола. Берия страшно побледнел и что-то начал лепетать. Два генерала взяли его за руки и вывели в заднюю комнату кабинета Маленкова, где был произведен тщательный обыск и изъятие неположенных вещей. В 11 часов ночи Берия был скрытно переведен из Кремля в военную тюрьму (гауптвахту), а через сутки переведен в помещение командного пункта МВО и поручен охране той же группе генералов, которая его арестовала.

В дальнейшем я не принимал участия ни в охране, ни в следствии, ни на судебном процессе. После суда Берия был расстрелян теми же, кто его охранял. При расстреле Берия держал себя очень плохо, как самый последний трус, истерично плакал, становился на колени и, наконец, весь обмарался. Словом, гадко жил и более гадко умер».

И этот человек был дважды маршал: один раз, как Генеральный комиссар государственной безопасности, что приравнивается к званию маршала, а второй раз звание Маршала Советского Союза официально присвоено ему Советом Министров СССР 9.7.45 г.

Думаю, комментарии к этому собственноручному изложению Жукова не нужны, читатели сами могут сравнить все приведенные тексты и определить, где же истина.

Следствие по делу Берия и его ближайших сподвижников Меркулова В. Н., Деканозова В. Г., Кобулова Б. 3., Гоглидзе С. А., Мешика П. Я., Влодзимирского Л. Е. в течение шести месяцев вели Генеральный прокурор СССР Руденко Роман Андреевич и командующий Московским военным округом генерал армии Москаленко Кирилл Семенович. Следствие велось, как сказал Москаленко, «день и ночь». Было составлено более 40 томов из протоколов допроса и приложенных к ним документов, изобличающих преступников.

(Познакомился с этими томами. Ничего более страшного не мог бы придумать самый искусный детективщик!)

Судили Берия и его сообщников в кабинете командующего Московским округом генерала Москаленко. Здание штаба МВО все шесть месяцев охранял разведывательный батальон. В каждой арке и воротах стояли на постоянном боевом дежурстве танк и бронетранспортеры. Было опасение, что преданные Берия люди из КГБ могут совершить нападение и попытаться спасти своего шефа.

Председателем специального судебного присутствия был назначен маршал Конев Иван Степанович. Судебное заседание Специального присутствия Верховного суда СССР проводилось закрыто, длилось с 16 по 23 декабря 1953 года. Немедленно после вынесения приговора Берия был расстрелян в том же помещении, где содержался до суда, а труп его сожжен в крематории.

Спустя некоторое время стало известно, что «закрытое» заседание суда было не для всех закрытым. Кабинет Москаленко был оборудован специальной аппаратурой, и ход судебного заседания все шесть дней могли слушать члены Президиума ЦК КПСС, не выходя из своих кабинетов.

Последняя встреча с Эйзенхауэром


В годы службы в Одесском и Уральском военных округах Жуков был оторван от решения военных вопросов в государственных масштабах. Талант полководца, как пели в те годы в песне про бронепоезд, «стоял на запасном пути».

Маршал получал закрытую информацию, положенную командующему округом по должности, в виде материалов ТАСС. Они размножались на ксероксе в ограниченном количестве экземпляров и предназначались только для руководящих работников, если не ошибаюсь, от членов Политбюро до секретарей обкомов.

Получал Жуков еще итоговые сводки Главного разведывательного управления Генштаба. Не вдаваясь в глубокий анализ международных отношений и стратегические вопросы обороны страны, коротко отметим, что в те годы четко сформировались два противоборствующих лагеря, во главе которых стояли с одной стороны США, с другой — СССР. Обе стороны называли одна другую агрессорами. Заявляли каждая себя борющейся за мир, обвиняя друг друга в подготовке к атомной войне и нанесении внезапного удара. Это, как говорится, вслух, в прессе, по радио и телевидению. Втайне, за кулисами, приблизительно до середины пятидесятых годов, США разрабатывало планы первыми внезапно нанести атомные удары по СССР, пользуясь превосходством в количестве атомных бомб и в средствах их доставки — стратегические бомбардировщики, атомные подводные лодки, ракеты, установленные в Европе и на многочисленных военных базах, окружающих СССР.

В те годы действительно, не имея достаточного количества атомных бомб и бомбардировщиков (межконтинентальные ракеты были в стадии разработки), нашему руководству ничего не оставалось, как всеми силами бороться за мир и разоружение. Эта стратегия оставалась на вооружении компартии и в годы, когда было достигнуто равновесие в ядерных средствах борьбы и появились у нас межконтинентальные ракеты, способные доставлять атомные и водородные бомбы в любую точку планеты.

Труды теоретиков марксизма-ленинизма гарантировали победу коммунизма на земле без войн путем естественной эволюции истории, оппоненты называли это — «ползучей революцией». История работала на нас, и это подтверждалось практикой, после второй мировой войны уже существовал целый лагерь социалистических стран и на подходе к нему был целый «третий мир», состоявший из малоразвитых стран Африки, Азии и Южной Америки. Опасность эта для капиталистического мира была самая реальная и очевидная. Надо было принимать решительные меры. Если отойти от убеждения, что только мы правые и посмотреть на происходящее с позиции наших соперников, то при объективном подходе обнаружится достаточно оснований для их оборонительной стратегии путем наступательных действий.

Теория и практика первого социалистического государства давала им на то убедительные аргументы. Октябрьская революция в России начиналась как запал мировой революции. Об этом прямо говорил Ленин:

«Мы тогда знали, что наша победа будет прочной победой только тогда, когда наше дело победит весь мир, потому что мы и начинали наше дело исключительно в расчете на мировую революцию».

Европа пылала революциями, в Германии уже создавали Советы. Тухачевский перед наступлением в приказе, зачитанном красноармейцам, писал:

«...На штыках мы принесем трудящимся человечества счастье и мир. Вперед на Запад! На Варшаву! На Берлин!» Троцкий создавал новую теорию ведения революционной войны для овладения всем миром. Вот только один, изобретенный им постулат: «Тыл Красной Армии впереди», «Красная Армия — сила международного действия». После неудачной попытки разжечь мировой пожар революции началось строительство социализма (а потом и коммунизма в одной стране). Но задача организации мировой революции не снималась. Этим занимался Коминтерн. Лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был снят с советских газет лишь в 1991 году, когда Компартия СССР распалась. Теперь после открытия архивов стало известно, какие огромные суммы выделялись компартиям других стран на ведение борьбы за коммунистические идеалы. И борьба эта шла успешно, социалистический лагерь расширялся. У противостоящей стороны с капиталистическим укладом были все основания для организации противодействия «ползучему социализму». Теперь, когда выяснилось, что население капиталистических стран жило в материальном и правовом отношении лучше обитателей социалистического лагеря, встает тривиальный вопрос, который задают друг другу участники революции, гражданской войны и Великой Отечественной — за что боролись?! Как это ни странно, самый большой вред в строительстве социализма нанесли сами коммунисты, железобетонным нежеланием учитывать перемены в жизни и упорным руководством устаревшей теорией марксизма-ленинизма.

Эйзенхауэр вырос и жил счастливо в своей стране со своим народом. Теперь по своей должности он разрабатывал планы и принимал действенные меры по защите родины от коммунистической «тихой агрессии». Он понимал: не может быть мирного сосуществования двух систем. Противоположная сторона обеспечивает себе победы постоянным расширением своего влияния в мире. Остановить продвижение коммунизма можно только хирургическим путем.

Вся эта преамбула сказана мной к тому, что Жуков и Эйзенхауэр, прежде не только союзники, но и друзья, встретились в Женеве в 1955 году, совсем в ином качестве. И проследить за их разговором и отношением в этих изменившихся условиях, на мой взгляд, читателям будет интересно.

Дело было так.

Женевское совещание глав правительств СССР, США, Великобритании и Франции было первой их встречей в послевоенный период, прошло десять лет после последней Потсдамской встречи. Обсуждался германский вопрос. Западные союзники ратовали за объединение Германии путем ликвидации ГДР. Советская сторона была за сохранение двух самостоятельных Германий и нормализацию отношений между ними. Хрущев, зная, что американскую делегацию будет возглавлять Эйзенхауэр, включил в состав советской Жукова. Он рассчитывал, что добрые отношения двух полководцев облегчат переговоры.

Жуков и Эйзенхауэр действительно встретились как старые друзья. Журналисты подсчитали, что в своем основном официальном выступлении при открытии совещания Эйзенхауэр семнадцать минут говорил о своем товарище по оружию Жукове!

20 июля 1955 года состоялась длительная тет-а-тетная беседа Георгия Константиновича с Айком. В начале разговора Эйзенхауэр просил согласие Жукова, чтобы на их беседе присутствовал посол США в Москве господин Болен и разрешить ему вести запись беседы не для того, чтобы она превратилась в официальный протокол, а лично для него, для Эйзенхауэра, ему на память, как беседа с другом.

Жуков соглашается. А нам тоже повезло потому, что, благодаря этим записям Болена, которые мне удалось достать, мы можем узнать, о чем говорили Жуков и Эйзенхауэр. Привожу беседу с некоторыми сокращениями.

Эйзенхауэр:

— Я часто с удовольствием вспоминаю о совместной борьбе наших народов против германского нацизма и о нашей с вами согласованной работе в Контрольном Совете в Берлине. Сотрудничество и дружба того времени между советским и американским народами давали основание рассчитывать на плодотворное сотрудничество и в послевоенные годы. К сожалению, эти надежды не оправдались. С тех пор взаимоотношения между СССР и США испортились, и в настоящее время они являются ненормальными и вредными для дела мира и дружбы.

В ходе войны и особенно в ее последний период гитлеровское руководство строило все свои военно-политические расчеты на том, что ему удастся поссорить и «столкнуть лбами» СССР и США. Эти расчеты провалились. Однако то, что не удалось сделать гитлеровскому руководству, удалось сделать другим силам в последующий период. Я очень сожалею, что это произошло.

Я никогда не занимался руганью или личными выпадами против кого-либо и всегда стремился говорить правду и откровенно излагать свою точку зрения. Но должен признать, что в США имеются демагоги, которые выступают с различными выпадами и наносят ущерб отношениям между СССР и США.

Я хочу честно и откровенно поговорить с вами, как солдат с солдатом. Я хорошо знаю намерения Советского правительства и ЦК КПСС, знаю, что в Москве не думают о войне с Америкой. Советский Союз не думает также нападать на какие-либо европейские страны. Такая война ему не нужна. Я сыт войной по горло. Советское правительство считает своей главной задачей поднять благосостояние советского народа. Я могу заявить об этом со всей ответственностью и хочу, чтобы вы поверили, что дело обстоит именно так.

— Я верю вам, — сказал Жуков, — учитывая опыт совместной работы с вами в Берлине, не имею никаких оснований не доверять вашим словам.

На Западе часто говорят о том, что у Советского Союза имеются мощные вооруженные силы, способные напасть на Западную Европу и на Америку. Я не буду скрывать, что Советский Союз располагает мощными наземными и военно-воздушными силами, располагает мошной стратегической авиацией, а также атомным и водородным оружием. Но Советский Союз создал все это не со злым умыслом. Советский Союз вынужден иметь мощные вооруженные силы, хотя это и отражается на гражданской, экономике СССР и удовлетворении потребностей народа. Мы не хотим повторения 1941 года. Тем более Советский Союз не может ослабить себя перед лицом угрозы, с которыми выступают ответственные военные руководители, включая и военных руководителей Североатлантического пакта. Они открыто заявляют о своей готовности разгромить Советский Союз атомными бомбами с военных баз, расположенных вокруг границ СССР. Как полководец, Эйзенхауэр поймет, что Советский Союз не может играть в свою безопасность и сами США не делают этого. Поэтому надо попытаться найти общий путь, общий язык между СССР и США, чтобы ликвидировать создавшееся недоверие и добиться дружбы между двумя странами. США богатая страна. Но, по моему мнению, и американский народ хотел бы облегчить бремя, которое он несет в связи с гонкой вооружения.

— Это соответствует действительности, — согласился Эйзенхауэр.

— Я не скрою от вас, — продолжал Жуков, — что приехал в Женеву специально для того, чтобы повидаться со своим старым другом, поговорить с вами по душам и высказать вам то, что у меня наболело за эти годы. Я считаю, что вы можете сделать многое для восстановления советско-американской дружбы.

— Я согласен с вами, — опять поддержал Эйзенхауэр, — что в конце войны дружба между СССР и США все сильнее укреплялась, и я также сожалею об ухудшении отношений в послевоенный период. Я хотел бы упомянуть о некоторых событиях, как их понимаю я и мое правительство. Сразу же после окончания войны США настолько демобилизовали свои вооруженные силы, что у них не хватало войск даже для того, чтобы оккупировать Германию, Японию и Южную Корею и иметь при этом достаточный резерв в США. Правительство США поступило таким образом потому, что считало, что настала новая эра всеобщего мира.

Однако, как только США демобилизовались, они обнаружили, что на них начинают нажимать со всех сторон. Их друзья в Греции подверглись нападению со стороны сил, которых поддерживали из Болгарии, а также в то время и из Югославии. Затем началась блокада Берлина, а на Дальнем Востоке на Чан Кайши, который, как бы о нем не думать, все же был союзником во время войны, также начали нажимать со всех сторон. Наконец, началась корейская война, и в результате всего этого США приняли решение начать вооружаться вновь в широких масштабах, хотя тот план, который они приняли, был весьма дорогостоящим и обременительным для американского народа. Соединенные Штаты пришли к выводу, что они должны действовать более твердо для того, чтобы защитить свои интересы, оказавшиеся под угрозой. Они начали оборонять Южную Корею, организовали воздушный мост в Германии и создали Североатлантический пакт. Они поступили таким образом потому, что пришли к убеждению, что Москва объединила в одно целое свои вооруженные силы и вооруженные силы Польши, Чехословакии и других восточноевропейских государств. Североатлантический пакт был создан для того, чтобы противодействовать этому, а также для того, чтобы Франция могла впредь не опасаться угрозы со стороны Германии. Таким образом, началась гонка вооружений, начали создаваться запасы атомных и водородных бомб, которые являются весьма дорогостоящими и, по его, Эйзенхауэра, мнению, бесполезными, если бы удалось восстановить доверие между государствами.

Жукову хотелось подойти ближе к сегодняшним проблемам:

— По-моему, нет смысла ворошить прошлое. Я допускаю, что в прошлом были сделаны ошибки как с той, так и с другой стороны, и я не исключаю, что это было сделано из-за того, что поступала неправильная информация. Однако в настоящее время надо смотреть не в прошлое, а в будущее.

Эйзенхауэр был готов к этому:

— Я с вами согласен. Я упомянул о прошлом лишь для того, чтобы объяснить политику США в этот период. Теперь, когда появилось атомное и водородное оружие, изменились многие понятия, бывшие правильными в прошлом. Война в современных условиях с применением атомного и водородного оружия стала еще более бессмысленной, чем когда-либо в прошлом.

— Я с этим согласен, — продолжил Жуков. — Я провел много учений с применением атомного и водородного оружия и лично видел, насколько смертоносно это оружие. Даже ученые не знают, что произошло бы, если бы, скажем, в течение одного месяца было сброшено 200 водородных бомб и если бы условия благоприятствовали распространению атомной пыли. Если бы в первые дни войны США сбросили 300—400 бомб на СССР, а Советский Союз со своей стороны сбросил такое же количество бомб на США, то можно представить себе, что произошло бы с атмосферой. Я лично стою за то, чтобы ликвидировать атомное и водородное оружие.

Эйзенхауэр поддержал это мнение маршала:

— Надо стремиться к этой цели. Однако разоружения и запрещения атомного оружия, по-видимому, надо добиваться постепенно. Если начать процесс регулирования вооружений в Центральной Европе, где каждой стороне не будет разрешено иметь вооруженные силы свыше определенного уровня с установлением соответствующего контроля. Такая система могла бы затем быть распространена и на другие районы.

— Главное сократить вооруженные силы и ликвидировать атомное оружие, — настаивает Жуков.

— Вы правы. Но первоначально, хорошо было бы испробовать такую систему лишь в одном определенном районе. При любой системе инспекции и контроля одна сторона могла бы скрыть от противоположной стороны определенные запасы атомных и водородных бомб.

Жуков и соглашался, и вел свою линию:

— Контроль — составной элемент системы сокращения вооружений и запрещения атомного и водородного оружия. Однако главное заключается в том, чтобы сократить вооружение и ликвидировать атомные и водородные бомбы.

— Это правильно, — поддакнул Эйзенхауэр. — Желательно было бы сблизить точки зрения США и СССР по вопросу о коллективной безопасности. Я считаю создание системы коллективной безопасности очень важным мероприятием, так как создание такой системы повысило бы ответственность участников коллективной безопасности и тогда легче было бы наказать того, кто попытается нарушить мир.

Эйзенхауэр спросил:

— Вопрос заключается в том, с чего начать в этой области?

Жуков ответил:

— Говорят, что в систему коллективной безопасности могли бы войти четыре государства, участвующие в Женевском совещании, а также другие желающие европейские страны. В эту систему могли бы войти две Германии, а впоследствии и объединенная Германия. Пакт-договор, он может быть уточнен. Главное, чтобы было стремление добиться создания системы коллективной безопасности и положить конец военным блокам.

— Я согласен, что к этому, в конечном счете, надо стремиться. Однако я хотел бы заметить, что вы нарисовали картину будущего, к которому надо подходить постепенно, шаг за шагом.

Жуков попытался закрепить наметившееся сближение:

— Главное в настоящее время заложить основы дружбы. Мы с вами, как известно, придерживаемся разной идеологии, но мы искренне дружим, и я глубоко уважаю вас, я полагаю, что наши народы могли бы поддерживать дружественные отношения.

Но Эйзенхауэр выложил веские козыри:

— В произведениях Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина содержатся положения о насильственном уничтожении капиталистической системы, в которую я верю. Эти положения марксистского учения никогда не были отвергнуты советскими руководителями, и они являются одной из основных причин, вызывающих беспокойство у американского народа.

— Это напрасная тревога, — попытался парировать Жуков, — никакого руководства коммунистическим движением в мировом масштабе не существует. Я могу сказать Эйзенхауэру: Коммунистическое информационное бюро не собиралось в 1949 году для обсуждения каких-либо вопросов. Если бы руководство иностранными коммунистическими партиями существовало, то, вероятно, в первую очередь оно обратило бы внимание на американскую коммунистическую партию и постаралось бы поднять ее количественно и качественно до уровня, который позволил бы ей попытаться свергнуть капитализм в США. Однако известно, что американская коммунистическая партия одна из самых слабых компартий. Вопрос о том, какой общественный строй будет существовать в Америке, — мы считаем: это дело самого американского народа. Что касается учения Маркса, то оно существует уже свыше 100 лет и признается многими людьми разных стран, так же как существует много последователей капиталистической системы.

Но Эйзенхауэр настаивал:

— В марксистском учении все же говорится о насильственном свержении капиталистического строя. Однако меня обнадеживают два обстоятельства: во-первых, то, что, как говорит Жуков, не существует централизованного руководства над коммунистическими партиями в различных странах и, во-вторых, то, что та часть марксистской доктрины, которая говорит о насильственном свержении существующего строя, возможно, забыта или отложена в сторону. Я сожалею, что две величайшие державы на земном шаре с огромными производственными возможностями не могут уделить все свои ресурсы на благо своих народов, а также народов других стран. Для того чтобы они могли делать это, необходимо, прежде всего, устранить соответствующий страх и добиться доверия между ними.

— Дело надо вести к тому, чтобы установить тесные отношения и помогать друг другу. Что касается того, отложены или забыты те или иные положения марксистской науки, то дело не в этом, а в том, что, как считает Советский Союз, в каждой стране одна общественная формация может быть сменена другой, более прогрессивной общественной формацией, но различными способами. В одном случае это может произойти в результате войны, в другом — в результате революции, в третьем — при других обстоятельствах. Нет общего рецепта прогрессивного развития того или иного государства. Форма общественного строя — это внутреннее дело каждого народа. Что касается Советского Союза, то он не намерен вмешиваться во внутренние дела других государств.

— Я упомянул об этом потому, что это один из вопросов, который беспокоит американский народ. Чем больше может быть сделано, чтобы доказать народам западных стран, что Советский Союз не имеет намерения вмешиваться в их внутренние дела, тем лучше будет для укрепления доверия и улучшения международных отношений.

— Советский Союз об этом не только заявлял, но, как известно, подписал не одну декларацию на этот счет.

— В Советском Союзе все еще находятся много военнопленных. К правительству США неоднократно обращались представители различных стран с просьбами помочь в урегулировании этого вопроса. Говорят, например, что в Советском Союзе находятся 140 тысяч военнопленных из Западной Германии. Можно предположить, что некоторые из них были осуждены как военные преступники. Но, я думаю, наступило время для того, чтобы сделать великодушный жест и освободить этих людей. Я прошу вас заняться этим вопросом и помочь в его урегулировании, если это возможно.

— Мне неизвестно точное количество военнопленных, все еще находящихся в Советском Союзе, я убежден, что цифра, названная вами, во много раз преувеличена. Если в Советском Союзе еще и имеются военнопленные, то это исключительно военные преступники, осужденные за совершенные ими преступления. Как известно, австрийские военнопленные были недавно полностью освобождены, о немецких военнопленных имеется в виду поговорить с западногерманским правительством. Но, учитывая вашу просьбу, я приму меры для выяснения этого вопроса.

Далее Эйзенхауэр попросил содействия Жукова в возвращении американских военнопленных из Китая. Их там всего было 38 или 40 человек, но президент считал необходимым проявить заботу о соотечественниках на таком высоком уровне. И еще Эйзенхауэр добавил:

— Я надеюсь, что отношения между новым руководством СССР и вами, как старым солдатом, будут улучшаться. А я постараюсь оказать свое влияние в США с тем, чтобы к советскому руководству относились с должным уважением. В заключение я хотел бы попросить оказать содействие делу воссоединения Германии. Я не думаю, что этого можно было бы добиться в настоящее время. Однако я считаю желательным создание соответствующего механизма, который дал бы возможность со временем восстановить единство Германии. Я надеюсь, что о вас и обо мне останется память не как о полководцах, а как о солдатах мира, и что советское руководство также войдет в историю, как правительство, которое способствовало укреплению мира.

— Действительно, руководство нашей партии, Советское правительство прилагают усилия в деле укрепления мира и дружбы. Теперь в СССР осуществляется коллективное руководство. При этом коллективное руководство надо понимать не в узком, а в широком смысле этого слова, не только Президиум ЦК КПСС, а и весь Центральный Комитет, все Советское правительство, ЦК и правительства 16 союзных республик, областные комитеты партии. В американской печати появляются иногда злобные сообщения о том, что система коллективного руководства якобы уже не выдержала испытания. Это не соответствует действительности. Наоборот, практика подтвердила силу и мудрость коллективного руководства. Советский Союз находится сейчас на большом экономическом подъеме: достигнуты большие успехи в развитии промышленности и сельского хозяйства, и все усилия направлены на решение экономической задачи, поднятия благосостояния народа. Конечно, у нас имеются свои трудности.

Что касается Германии, то надо продолжать усилия, направленные на ее объединение на тех основах, как это было изложено на Совещании глав правительств. Желательно, чтобы вы и правительство США считались с фактом наличия ГДР и терпеливо подошли к решению вопроса об объединении Германии на миролюбивых основах. В качестве ближайшего шага можно было бы включить обе части Германии в систему коллективной безопасности в Европе. Я не думаю, что германский вопрос будет решен на этом совещании. Тем не менее мы будем содействовать постепенному урегулированию этого вопроса.

Если когда-либо удастся хотя бы частично урегулировать германский вопрос, то я приложу усилия к тому, чтобы в Германии не допускалось преследования людей за их политические взгляды или политические действия в прошлом.

На этом беседа двух теперь уже не полководцев, а политических деятелей завершилась. Они поблагодарили друг друга за приятную встречу. Выразили надежду, что она не последняя. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Больше Эйзенхауэр и Жуков никогда не встречались.

Вскоре после этой встречи произошел мятеж в Венгрии, который подавляли советские войска. В Корее американцы не могли справиться с маленьким народом и показали себя плохими вояками, а руководили против них боевыми действиями не только местные коммунисты, но и советские офицеры. Позднее и война во Вьетнаме не принесла американцам лавров победителей, они опозорились перед всем миром, и опять всему виной были коммунисты и советские советники. Эйзенхауэра не надо было переубеждать, он сам видел, как лагерь коммунизма расширяется и усиливается. Вместе с Даллесом он разработал специальную доктрину, суть которой заключалась в открытом вооруженном вмешательстве в дела любого района, где намечается усиление позиций коммунистов.

Судьба поставила Эйзенхауэра и Жукова на противоположные стороны фронта. И если в годы войны Жуков знал своих противников по фотографиям и биографическим справкам, то Эйзенхауэра он воспринимал как хорошо знакомого реального человека. Слава Богу, что противоборство этих выдающихся полководцев осталось на бумаге, в планах, которые они не осуществили! Но даже будучи противниками, они на всю жизнь сохранили взаимное уважение и теплые воспоминания о своих встречах.

Дела исторические


Почти все съезды компартии называли «историческими», желая подчеркнуть масштабность проблем и вопросов, которые на них обсуждались и решались. Если спросить современников или даже участников: почему вошел в историю XX съезд? Каждый из них, не задумываясь, ответит, — на этом съезде был развенчан культ личности Сталина. Для Жукова это имело особое значение потому, что Сталин был главный обидчик, который не раз коверкал судьбу полководца и даже пытался его уничтожить. Осуждение репрессивных действий вождя восстанавливало справедливость, снимало многие обвинения с Жукова, в том числе и опалу.

Поскольку XX съезд имел такое особое значение не только для маршала, но и для всей страны, для народов наших, мне кажется необходимым остановиться на описании одной очень важной и любопытной подробности.

Откроем документ: «XX съезд Коммунистической партии Советского Союза (14—25 февраля 1956 года). Стенографический отчет».

Я перечитал два объемистых тома (1100 страниц), и удивление охватило меня. Я сделал настоящее открытие! В повестке дня XX съезда нет вопроса о культе личности Сталина! На 1099 страницах стенографического отчета ничего не говорится о культе личности.

Первый вопрос был отчетный доклад ЦК КПСС. Докладчик — секретарь ЦК товарищ Хрущев Н. С. Второй вопрос — отчетный доклад Председателя Ревизионной Комиссии КПСС Москатова П. Г. Третий — Директивы XX съезда КПСС по шестому пятилетнему плану... Докладчик Булганин Н. А. Четвертый — выборы центральных органов.

В этом месте я прервал работу над рукописью (в 1990 г.), положил ручку. Позвонил по телефону Дмитрию Трофимовичу Шепилову. При Сталине и Хрущеве побывал он Секретарем ЦК КПСС, и министром иностранных дел СССР, и кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. Закончил свою политическую карьеру «примкнувшим» к антипартийной группе Маленкова, Молотова, Кагановича за то, что при решении вопроса об исключении их из партии имел неосторожность высказать сомнение: все же Молотов был членом партии большевиков с подпольным стажем. Вот его и «примкнули» к той группе. Дмитрия Трофимовича из партии не исключили, отправили работать в столицу Киргизии город Фрунзе заведующим кафедрой политэкономии. За ним сохранились ученое и генеральское звания. После отставки Хрущева Шепилов вернулся в Москву. Старую квартиру отобрали. Жил он с женой Марьяной Михайловной в двухкомнатной квартире в хорошем кирпичном доме, недалеко от стадиона «Динамо» (теперь, к сожалению, нет его в живых).

Встретил он меня радушно, по-русски обнял трижды крест на крест. Он, несмотря на свои 88, прочен, высок и могуч. Крупные черты лица. И вообще крупный человек! Личность! Только глаза подводят. Недавно сделали операцию правого глаза, но не очень удачно.

— Мне бы воспоминания дописать, всего две главы осталось. Боюсь, как бы глаза не подвели.

— А сколько написали?

— Вот, посмотрите. — Он с явной гордостью открыл нижние створки на двух тумбах письменного стола. Там плотным строем стояли папки с завязанными тесемками. — Около двух тысяч страниц. Вся наша бурная жизнь и история. Я ведь был свидетелем многих событий, при Сталине начинал главным редактором «Правды». Потом при нем же был зав. отделом ЦК по агитации и пропаганде. И он же меня с треском снял. И я думал, что скоро окажусь на Лубянке. Ждал каждую ночь. Но пронесло.

Опускаю все наши разговоры, перехожу сразу, — ради чего приехал.

— Как встал на XX съезде вопрос о культе личности без наличия его в повестке дня? Почему Жуков в своем выступлении ни разу не упомянул Сталина. А в других выступлениях до возвращения из Свердловска он делал это обязательно. В одной его речи я насчитал: четыре раза Жуков хвалит Сталина. И вообще, как все делегаты, будто сговорились — никто ни разу даже по инерции не назвал Сталина в своем выступлении. Ну, было бы это после решения о культе личности. Но они все выступали, не зная, что будет обсуждаться этот вопрос.

Шепилов снисходительно улыбнулся:

— Ничего удивительного. Вы же знаете практику подготовки мероприятий, проводимых ЦК, а тем более съезда. Все выступления делегатов просматривались и правились. Даже тезисы очень уважаемых иностранных вождей прочитывались заранее и давались рекомендации на правку. А если советует ЦК, кто станет возражать?

— Вопрос о культе и о постановке его на съезде действительно при подготовке не возникал?

Дмитрий Трофимович задумался, помолчал, потом подчеркнуто значительно молвил:

— Я бы не хотел, чтобы вы поняли неправильно то, что я вам расскажу. Неправильно в том смысле, что я хочу преувеличить свою роль. Боже упаси! Особенно теперь нет в этом никакой нужды. Расскажу вам первому, как это было. В своих воспоминаниях я пишу об этом подробно. Но до их выхода еще далеко, а вам, раз вы просите прояснить, расскажу.

Не знаю, отражено ли в стенограмме, что два дня на заседаниях съезда отсутствовали Хрущев и я. Дело было так. Хрущев не раз говорил среди членов Президиума, что надо как-то осудить репрессии Сталина, отделить от них партию. И вот в один из перерывов в работе съезда он подошел ко мне и говорит: «Я думаю, настал самый удобный момент поставить вопрос о Сталине. Здесь собран цвет партии со всех уголков страны, более удобного случая в ближайшее время я не вижу». Я поддержал его идею. Он спросил: «Поможешь мне срочно подготовить доклад?» — Разумеется, не сомневайтесь». — «Пошли, сделаем это без промедления». И мы в его кабинете работали два дня неотлучно. Только спать уходили. 25 февраля, когда все было написано и отпечатано, мы вернулись на съезд. Хрущев предупредил накануне, что заседание будет закрытое, без представителей прессы и разных приглашенных.

— Он даже не согласовал это с членами Президиума? — удивился я.

— Нет, решения Президиума не было. Просто в кулуарах, в комнате отдыха Президиума съезда, Хрущев сказал: «Мы не раз говорили об этом, и вот время пришло доложить коммунистам правду».

Доклад Хрущева произвел ошеломляющее впечатление, и в то же время будто все окна настежь открыли и стало легче дышать. Делегаты одобрили заявление Хрущева. Постановление по докладу Хрущева Н. С. «О культе личности и его последствиях» было принято единогласно и состояло всего из девяти строчек. Имя Сталина, как видите, ни в названии доклада, ни в постановлении не упоминается. Как отнесся к этому постановлению Жуков. Мне рассказал об этом бывший командующий Туркестанским военным округом генерал армии Ляшенко Н. Г.

В перерыве, после доклада Хрущева, мы стояли — я и несколько маршалов — и возбужденно обсуждали только что услышанное. Одни одобряли, другие сомневались — не сплеча ли рубанули? Вдруг к нам подошел Жуков, веселый, глаза сияют и радостно говорит: «Наконец-то эту рябую... вывели на чистую воду!»

Я переспросил Николая Григорьевича, так ли сказал Жуков?

— Именно так, я точно помню. Да, он и другие не менее крутые слова говорили про вождя народов. Всех уже не помню, а это запечатлелось точно. Я не сомневаюсь, что маршал мог так сказать, подобные слова были не редки в его лексиконе, как и другие строевые офицеры, он грешил этим. Но привожу я эту фразу потому, что это яркий штрих, без долгих слов и объяснений отражающий и настроение, и оценку Жукова по поводу развенчания культа Сталина.

Вот так обстояло дело на XX съезде с вопросом о культе личности, которого не было в повестке дня и который получил действительно исторический резонанс.

Своеобразное продолжение и завершение «сталинская тема» получила на XXII съезде КПСС в октябре 1961 года. И. Спиридонов от имени Ленинградской партийной организации предложил вынести тело И. В. Сталина из Мавзолея. Съезд поддержал это предложение и принял соответствующее решение.

Нет сомнения, что это «мероприятие» готовилось «на самом верху» и в очень узком кругу, а инициатором его был Н. С. Хрущев.

Когда делегаты думали, что они решают этот сложный и деликатный вопрос, вот что происходило за кулисами, Рассказывает бывший командир Кремлевского полка Ф. Конев.

«Меня вызвал в здание правительства заместитель начальника Управления личной охраны полковник В. Чекалов и приказал подготовить одну роту для перезахоронения Сталина на Новодевичьем кладбище.

Потом мне позвонил по телефону В. Чекалов и сказал, что захоронение будет за Мавзолеем Ленина у Кремлевской стены.

День шел к концу. На Красной площади собралось много народа. Ходили группами, подходили к Мавзолею и гостевым трибунам, пытаясь посмотреть, что делается за Мавзолеем.

Чтобы выяснить настроение людей, я переоделся в гражданскую одежду и вышел на Красную площадь. Люди в группах вели возбужденные разговоры. Содержание их можно свести однозначно к следующему: «Почему этот вопрос решили, не посоветовавшись с народом?»

К 18 часам того же дня наряды милиции очистили Красную площадь и закрыли все входы на нее под тем предлогом, что будет проводиться репетиция техники войск Московского гарнизона к параду.

Когда стемнело, место, где решено было отрыть могилу, обнесли фанерой и осветили электрическим прожектором. Примерно к 21 часу солдаты выкопали могилу и к ней поднесли 10 железобетонных плит размером 100 на 75 см. Силами сотрудников комендатуры Мавзолея и научных работников тело Сталина изъяли из саркофага и переложили в дощатый гроб, обитый красной материей. На мундире золотые пуговицы заменили на латунные. Тело покрыли вуалью темного цвета, оставив открытым лицо и половину груди. Гроб установили в комнате рядом с траурным залом в Мавзолее.

В 22.00 прибыла комиссия по перезахоронению, которую возглавил Н. Шверник. Из родственников никого не было. Чувствовалось, что у всех крайне подавленное состояние, особенно у Н. Шверника.

Когда закрыли гроб крышкой, не оказалось гвоздей, чтобы прибить ее. Этот промах быстро устранил полковник Б. Тарасов (начальник хозотдела). Затем пригласили восемь офицеров полка, которые подняли гроб на руки и вынесли из Мавзолея через боковой выход.

В это время по Красной площади проходили стройными рядами автомобили, тренируясь к параду.

К 22 часам 15 минутам гроб поднесли к могиле и установили на подставки. На дне могилы из восьми железобетонных плит был сделан своеобразный саркофаг. После 1—2-минутного молчания гроб осторожно опустили в могилу. Предполагалось гроб сверху прикрыть еще двумя железобетонными плитами. Но полковник Б. Тарасов предложил плитами не закрывать, а просто засыпать землей.

По русскому обычаю, кое-кто из офицеров (в том числе и я) украдкой бросили по горсти земли, и солдаты закопали могилу, уложив на ней плиту с годами рождения и смерти Сталина, которая много лет пролежала в таком виде до установления памятника (бюста)».

Бедный Иосиф Виссарионович, думал ли он, что после того как его имя почти полвека гремело по всей планете, его, «вождя народов», так вот, ночью, тайно от народа, будут не хоронить, а торопливо закапывать простые солдаты.

Поиски новой стратегии


Много написано о полководце Жукове, о его таланте и победах в годы Великой Отечественной войны. И совершенно не разработана тема о деятельности маршала в области поисков новой стратегии и тактики в связи с появлением атомного оружия. А сделано в этой области Жуковым немало. И как всегда, ему, как первопроходцу, было нелегко и непросто.

Появление новых видов вооружения и техники всегда вызывало изменения в формах ведения боя и даже войны в целом. Изобретение пороха, нарезного оружия, пулемета, танка, самолета, подводной лодки — все это заставляло военачальников искать эффективные способы их применения. Появление атомного оружия опрокидывало старые каноны ведения войны.

Как зарождалась новая стратегия? Придется начинать выяснение этого издалека. Но издалека не значит длинно, постараюсь очень коротко, пунктирно изложить мое понимание этого явления.

Весной 1946 года бывший премьер-министр Великобритании совершал неофициальную поездку по США. Выступая в Вестминстерском колледже в Фултоне (штат Миссури) он подчеркнул, что говорит от себя лично, не представляя никакие официальные инстанции. Однако выступление Черчилля не было очередной лекцией или вечером воспоминаний. Это было программное выступление, намечающее политику всего капиталистического мира на многие годы вперед. И не случайно президент США Гарри Трумэн потратил немало времени, совершив поездку более чем в тысячу миль, чтобы присутствовать на этом выступлении Черчилля. Если опустить дипломатические и маскировочные завитушки из речи Черчилля, суть ее сводится к предложению создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке», — то есть самый настоящий военный союз англо-саксонской расы.

Против кого был нацелен англо-американский военный союз? Черчилль указывает адрес абсолютно точно, заявляя, что «железный занавес» разделил Европейский континент. «За этой линией хранятся все сокровища древних государств Центральной и Восточной Европы — Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София — все эти знаменитые города и население их в районах находятся в советской сфере»... Далее Черчилль рисует очень опасную перспективу: «Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намеревается сделать в ближайшем будущем или каковы границы, если таковые существуют, их экспансионистских тенденций и стремлений...»

Черчилль рекомендует поспешить с созданием англоамериканского военного союза потому, что «...в значительном большинстве стран, отстоящих далеко от русской границы и разбросанных по всему миру, созданы коммунистические пятые колонны, которые действуют в полном единении и абсолютном повиновении указаниям, получаемым от коммунистического центра».

Справедливости ради отметим, Черчилль в этом отношении был прозорлив, недавно опубликованные документы о финансировании КПСС деятельности компартий многих стран мира, подтверждают это.

Президент США Трумэн и правительство Англии фактически взяли на вооружение концепцию, изложенную Черчиллем в Фултоне.

Истощение в войне и отсутствие реальных экономических факторов у СССР для новых сражений и наличие атомной бомбы у США — было тем стимулом, который вдохновлял американо-английский военный союз на быстрое (пока не поздно!) использование благоприятных факторов для «бесстрашного провозглашения принципов свободы и прав человека на территориях стран Восточной Европы и СССР».

Черчилль напрасно торопил Трумэна: уже в сентябре 1945 года, через месяц после подписания президентом широковещательных документов Потсдамской конференции о дружбе и совместных с СССР мерах на демилитаризацию Германии и упрочение мира, сам руководил подготовкой новой атомной бойни. В США уже был разработан меморандум ОРК (№ 329 от 4.9.1945 г.), которым было определено: «Отобрать приблизительно 20 наиболее важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на контролируемой им территории».

О том, что речь идет именно о третьей мировой войне, тоже четко и определенно сказано в меморандуме СНБ (Совета Национальной Безопасности) 7 марта 1948 года «разгром сил мирового коммунизма, руководимого Советами, имеет жизненно важное значение для безопасности Соединенных Штатов». «Этой цели невозможно достичь посредством оборонительной политики. Соответственно, Соединенные Штаты должны взять на себя руководящую роль в организации всемирного контрнаступления...»

Для осуществления такой глобальной программы разрабатывались последовательно (по мере увеличения количества атомных бомб) несколько планов уничтожения СССР: «Бройлер-1947», «Бушвекер-1948», «Кронкшафт», «Хафмун», «Когвилл-1948», «Героян», «Офтекс-1949». И в 1950 году широко известный теперь «Дропшот».

Став министром обороны, Жуков, учитывая горький опыт 1941 года, много внимания уделял данным разведки, интересовался взглядами и планами военного руководства США. Все, о чем пойдет разговор ниже, было своевременно известно Жукову.

Он располагал (и мы с читателями тоже теперь имеем такую возможность) таким очень важным документом, как план войны США против СССР — «Дропшот».

Как в свое время гитлеровский план «Барбаросса» предусматривал несколько этапов войны, так и «Дропшот» имел четыре этапа.

Первый этап: внезапный удар 300 атомных бомб по крупным городам Советского Союза: Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль и другие — всего 70 крупнейших городов. Дополнительно к этому стратегические бомбардировщики должны сбросить 29 тысяч тонн бомб еще на 100 городов. От такого удара должно быть уничтожено 85 процентов советской промышленности.

Второй этап: вторжение на территорию СССР и его союзников 250 дивизий, обеспеченных действием 7400 самолетов, продолжающих бомбардировки, и более 750 боевых кораблей, высаживающих десанты.

Третий этап: захват территории СССР и его союзников вооруженными силами США и стран НАТО. В третьем этапе подчеркивалось: «В данной кампании упор делается на физическое истребление противника».

Четвертый этап: оккупация территории СССР, расчленение его на четыре зоны, с дислокацией американских войск в ключевых городах бывшего СССР, а также его союзников в Европе.

Исходя из нашей «чернобыльской практики» (где только выброс, а не взрыв причинил столько бед), можно с уверенностью сказать — 300 атомных бомб стерли бы с лица земли не только Советский Союз, но достали бы и США и погубили бы все человечество. Однако в те годы об этом в США не думали — эйфория монопольного владения атомного превосходства ослепляла и опьяняла. Казалось, это страшное оружие будет причинять ущерб только противнику.

Проведенные испытания атомных бомб (а позднее водородных и особенно создание межконтинентальной ракеты в СССР) показали, что безнаказанно осуществить свой план американцам не удастся. О том, что они это поняли и как в связи с этим менялась их стратегия, свидетельствует доклад начальника штаба армии США (генерала М. Тейлора) за период с 1 июля 1955 года по 20 июня 1957 года. Этот период совпадает с временем пребывания Жукова в должности министра обороны.

С первых слов Тейлор заявил:

«Основная цель всех военных мероприятий, имеющих отношение к обеспечению безопасности страны, состоит в предотвращении всеобщей атомной войны. Ясно, что такая война явилась бы непоправимым бедствием для всех ее участников и фактически в ней не было бы победителя».

Из доклада АЛЕНА ДАЛЛЕСА, руководителя ЦРУ, в котором он очень популярно изложил смысл новой стратегии («НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА», 05.03.94 г.):

«Посеяв там (в Советском Союзе) хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности поверить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников и помощников в самой России.

Эпизод за эпизодом будет разворачиваться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного и необратимого его самосознания.

Мы будем поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности.

В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху, мы будем незаметно, но активно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возведены в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство и национализм, вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, — все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом!»

Ход событий показывает, как это ни прискорбно, наши стратеги, и Жуков в их числе, не уловили, не поняли новые замыслы противника. И если в годы Отечественной войны (и до нее) промахи стратегов выправили своими неисчислимыми страданиями и потерями народы нашей страны, то просчет, допущенный нашими государственными и военными руководителями в 60—80-х годах, обернулся крупнейшим поражением.

8 чем же просчет наших стратегов? В том, что они не разгадали переход Америки к стратегии «устрашения» и продолжали раскручивать гонку вооружений сверх всяких допустимых пределов, готовя страну и армию к «горячей войне», чем подорвали экономику государства, довели жизненный уровень своих соотечественников до такого состояния, что они сказали: «Дальше так жить нельзя!»

Нет, не один Горбачев с его непродуманной перестройкой разрушил нашу страну, ее разбили и развалили американские стратеги и их «пятая колонна», притом нашими же руками. Мы сами создали условия для компрометации социалистического строя. Чем очень быстро и умело воспользовались в «холодной войне» наши противники. Они нашли иные, новые политические способы и осуществили поставленные цели. Американская стратегия оказалась более современной и совершенной, она, несмотря на историческое предопределение марксизма-ленинизма, «повернула колесо истории вспять»: Советский Союз как государство ликвидирован, на его территории реставрирован капитализм со всеми вытекающими отсюда последствиями, уничтожен социалистический лагерь на земном шаре.

Но этого Жуков не видел. А мы вернемся в те дни, где маршал руководил созданием вооруженных сил в соответствии с требованиями нового времени, как ему виделось.

9 сентября 1954 года Жуков по решению Президиума ЦК КПСС и по приказу министра обороны маршала Булганина провел секретные учения с войсками и с реальным взрывом атомной бомбы в Тоцком учебном центре под Оренбургом. Учение это достигло исследовательских целей. Но принесло и огромные беды населению не только Тоцкого района, но и многих, близко расположенных городов, — Оренбурга, Сорочинска, Самары, Бузулука, Барское и других не таких крупных, не говоря уж о десятках деревень.

Жуков никогда нигде не писал об этих учениях, связанный грифом «секретно». Но если его в какой-то степени оправдывает исполнительность и незнание возможных последствий, то вина в полном объеме ложится на тех, кто располагал информацией о последствиях атомных ударов в Хиросиме и Нагасаки.

Как бы ни было тяжело, но я считаю себя обязанным сказать эту горькую правду о службе Жукова.

На двухстороннем, двухстепенном командно-штабном учении «Днепр» в августе 1956 года министр обороны, Генеральный штаб и командиры самых разных ступеней отрабатывали выполнение боевых задач с применением атомного оружия. На разборе этого учения Жуков сделал анализ начального периода минувшей войны и подчеркнул огромное значение начального периода в современных условиях.

Маршал сказал:

«Наши командные кадры, наши штабы должны пытливо изучать современный характер начального периода войны, новейшие способы действий противника в условиях применения атомного оружия с тем, чтобы умело противопоставить противнику свои уничтожающие удары, если противником будет развязана война...

В современных условиях захват и удержание инициативы в начальный период войны в большей мере, чем когда-либо, зависит от господства в воздухе.

Особое место в операциях начального периода войны занимает внезапность».

Обратите внимание на последние слова. Что значит «внезапность» в начальный период? Если боевые действия начал противник — нанес удар первым, — то никакой внезапности в нашем ответном ударе не может быть.

Представьте, как это осуществить практически после удара 300 атомных бомб по плану «Дропшот»? Не кажется ли вам, что Жуков все же имеет в виду нанесение упреждающего удара в случае поступления сведений о неотвратимости удара противника? Логика подсказывает, что при массовом применении атомных бомб противником ответный удар может вообще не состояться или представлять собой нечто похожее на акт возмездия перед тем, как лечь в могилу.

В декабре 1956 года министр обороны Жуков проводил в Москве совещание командующих военных округов. Привожу выдержки из заключительного слова маршала. Обсуждался вопрос об изменениям в строительстве вооруженных сил.

«Предложения, направленные на увеличение численности, должны быть отвергнуты, а предложения, направленные на сокращение, — полезны. Перевод войск на новую организацию нельзя проводить поспешно, т. к. это мероприятие потребует известных материальных затрат. Однако новую организацию мы строим не на песке. Танками мы будем обеспечены на 90% в I960 году.

Я сторонник тяжелых танков. Нужно иметь в виду, что главный театр военных действий — Европа. Здесь будет решена судьба мира. И мы должны выйти в такой организации, чтобы наверняка разгромить противника.

Артиллерийскими средствами мы обеспечены полностью. Я сторонник организации боевых артиллерийских групп, возглавляемых командующим артиллерией дивизии. Название дивизии «Механизированная» неприемлемо, т. к. пропадает человек, боец. Название «мотострелковая дивизия» звучит хорошо, правильно отражает существо организации «мотор и человек», и его нужно оставить.

О зенитном вооружении для танковой армии. Иметь в ТА зенартбригаду или зенартдивизию вопрос непринципиальный. Не в этом направлении надо работать. Суть вопроса заключается в том, что нужно быстрее создавать подвижную ракетную систему С-75. Эта система может сыграть свою роль и при отсутствии в известных условиях истребительной авиации. Зенартбригаду в ТА временно оставить, а к I960 году вооружить ТА подвижной ракетной системой С-75...»

Итак, из приведенных выше указаний Жукова на совещании работников центрального аппарата и командующих войсками округа видно, что маршал ищет новые формы организации войск, но еще находится во власти опыта минувшей войны. Он ведь рассуждает не о локальной войне, в которой не применяется атомное оружие. Он говорит о большой, современной, тотальной схватке. И вот в такой войне организация дивизионных артгрупп, наращивание количества тяжелых танков и прочее выглядит, прямо скажем, архаично.

Как показано выше, руководство англо-американского военного союза к этому времени уже занималось разработкой новой стратегии «холодной войны» — политическо-идеологическими средствами и методами. Осуществили они эти свои замыслы после того, как Жукова вывели из активной государственной деятельности, но все же как-то обидно, что Жуков, будучи министром обороны и опытнейшим полководцем современности, не увидел сам и не насторожил своих преемников против зарождающейся новой политико-психологической стратегии. Кстати, в борьбе новыми методами у советской стороны были огромные возможности, напомню только две из них: компартии почти во всех странах — их можно было активизировать до состояния «пятой колонны»; негритянский фактор в США — огромный потенциал взрывчатки, который при умелом использовании мог бы стать мощной силой, работающей на коммунистов.

Сражение за Хрущева


Весной 1957 года сын Хрущева Сергей женился. По этому случаю на даче Хрущева была устроена свадьба. На свадьбе, как полагается, крепко выпили и произносили речи. С речью выступил и Хрущев, говорил он, как всегда, хорошо, рассказал о своей биографии, родословной, тепло вспомнил свою маму, а затем как-то вскользь уколол Булганина. В другое время Булганин промолчал бы, а тут он неузнаваемо вскипел и довольно резко сказал:

— Я попросил бы подбирать выражения...

Присутствующие поняли: Булганин озлоблен против Хрущева. Догадка подтвердилась, как только кончился обед, Молотов, Маленков, Булганин, Каганович демонстративно покинули свадьбу и уехали к Маленкову на дачу. Хрущев понял, что отныне Булганин переметнулся в стан его противников, и он был явно озабочен усилением группы его противников.

Жуков вспоминает:

— После того как ушли Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, ко мне подошел Кириченко и завел такой разговор.

— Георгий Константинович, ты понимаешь, куда дело клонится? Эта компания не случайно демонстративно ушла со свадьбы. Я думаю, что нам нужно держать ухо востро. А в случае чего, надо быть ко всему готовым. Мы на тебя надеемся. Ты в армии пользуешься громадным авторитетом. Одно твое слово, и армия сделает все, что нужно.

Я видел, что Кириченко пьян, но сразу же насторожился.

— О чем ты, Алексей Илларионович, болтаешь? Я тебя не понимаю, куда ты клонишь свою речь? Почему ты говорил о моем авторитете в армии и о том, что стоит мне только сказать свое слово и она сделает все, что нужно?

Кириченко:

— А ты что, не видишь, как злобно они сегодня разговаривали с Хрущевым? Булганин, Молотов, Маленков — решительные и озлобленные люди, я думаю, что дело может дойти до серьезного.

Мне показалось, что Кириченко завел такой разговор не случайно, не от своего ума. Это предположение подтвердилось следующими его словами:

— В случае чего, мы не дадим в обиду Никиту Сергеевича.

О Кириченко у меня всегда было плохое мнение. Я считал его «одесситом» в худшем смысле этого слова. Будучи секретарем Одесского обкома, просил продать ему три машины. Я ему это не сделал. С тех пор Кириченко на меня обиделся.

Утром 19 июня мне позвонил Маленков и попросил заехать к нему по неотложному делу. Считая, что я необходим ему по работе, немедленно поехал к Маленкову. Маленков встретил меня очень любезно и сказал, что давно собирался поговорить со мной по душам о Хрущеве. Он коротко изложил свое мнение о якобы неправильной практике руководства со стороны Первого секретаря ЦК Хрущева, указав при этом, что Хрущев перестал считаться с Президиумом ЦК, выступает на местах без предварительного рассмотрения вопросов на пленуме. Хрущев стал крайне грубым в обращении со старейшими членами Президиума. В заключение он спросил, как лично я расцениваю создавшееся положение в Президиуме ЦК.

(Жуков отчетливо видел, что сформировались два противостоящих лагеря в руководстве партии. И оба ведут разведку и обработку его, как министра обороны, желая привлечь на свою сторону. Поэтому маршал решил быть осторожным. — В. К.)

Я спросил его:

— Маленков, вы от своего имени со мной говорите или вам поручено со мной переговорить?

— Я говорю с тобой как со старым членом партии, которого я ценю и уважаю. Твое мнение для меня очень ценно.

Я понял, что за спиной Маленкова действуют более опытные и сильные личности, Маленков явно фальшивит и не раскрывает настоящей цели разговора со мной...»

Положение Жукова было очень серьезно, любая группа из состава Президиума ЦК обладает огромной силой. Жуков имел возможность наблюдать и даже участвовать в такой групповой схватке при аресте Берия. Маршал много размышлял после той опасной операции. Хорошо, что она завершилась удачей той стороны, на которой он принял участие. А если бы Берия опередил соперников хотя бы на несколько минут, все кончилось бы печально. И вот опять затевается очередная схватка. Кто стоит за Маленковым? Может быть, этот разговор проверка, а не приглашение? Жуков попробовал уйти от прямого ответа: «Я сказал Маленкову:

— Поскольку у вас возникли претензии к Хрущеву, я советую вам пойти к Хрущеву и переговорить с ним по-товарищески. Я уверен, он вас поймет.

— Ты ошибаешься, не таков Хрущев, чтобы признать свои действия неправильными, тем более исправить их.

Я ему ответил:

— Думаю, что вопрос постепенно утрясется.

На этом мы и разошлись. Через несколько часов меня срочно вызвали на заседание Президиума ЦК. В коридоре Президиума встретил Микояна и Фурцеву, они были в возбужденном состоянии.

Микоян сказал:

— В Президиум обратилась группа, недовольных Хрущевым, и она потребовала сегодня же рассмотреть вопрос о Хрущеве на Президиуме. В эту группу входят Молотов, Каганович, Булганин, Маленков, Первухин.

Я ему сказал, что два часа назад разговаривал с Маленковым.

Микоян сказал:

— Час назад они и со мной разговаривали.

Хрущев в этот день с утра был занят приемом венгерских товарищей и только что освободился. Но он уже знал, что большая группа потребовала немедленного созыва Президиума ЦК.

Открыв заседание Президиума, Хрущев спросил:

— О чем будем говорить? Слово взял Маленков:

— Я выступаю по поручению группы товарищей членов Президиума. Мы хотим обсудить вопрос о Хрущеве, но поскольку речь будет идти лично о Хрущеве, я предлагаю, чтобы на этом заседании Президиума председательствовал не Хрущев, а Булганин.

Молотов, Каганович, Булганин и Первухин громко заявили:

— Правильно!

Так как группа оказалась в большинстве, Хрущев молча освободил место председателя и на его место сел Булганин.

Булганин:

— Слово имеет Маленков.

Маленков подробно изложил все претензии к Хрущеву и внес предложение освободить Хрущева от обязанностей Первого секретаря.

После Маленкова слово взял Каганович. Речь его была явно злобная, он сказал:

— Ну, какой это Первый секретарь, в прошлом он троцкист, боролся против Ленина, политически он малограмотный, запутал дело сельского хозяйства и не знает дела в промышленности, вносит путаницу в его организацию.

Обвинив Хрущева в тщеславии, Каганович предложил принять предложение Маленкова об освобождении Хрущева от должности Первого секретаря и назначить его на другую работу.

Молотов присоединился к тому, что было сказано Маленковым и Кагановичем. Против принятия решения об освобождении Хрущева от обязанностей Первого секретаря выступила группа: Микоян, Суслов, Фурцева, Шверник и я. Они были в меньшинстве. Товарищей Аристова, Кириченко, Сабурова в Москве не было. Чтобы оттянуть время для вызова отсутствующих членов Президиума, мы внесли предложение ввиду важности вопроса сделать перерыв до завтра и срочно вызвать всех членов Президиума. Мы надеялись, что с прибытием отсутствующих соотношение сил будет в нашу пользу. Видя, что дело принимает серьезный оборот, Хрущев предложил созвать Пленум ЦК. Группа отклонила это предложение, сказав, что вначале снимем Хрущева, а потом можно будет собрать пленум. Я видел выход из создавшегося положения только в решительных действиях. Я заявил:

— Я категорически настаиваю на срочном созыве Пленума ЦК. Вопрос стоит гораздо шире, чем предлагает группа. Я хочу на пленуме поставить вопрос о Молотове, Кагановиче, Ворошилове, Маленкове. Я имею на руках материалы о их кровавых злодеяниях вместе со Сталиным в 37—38 годах, и им не место в Президиуме ЦК и даже в ЦК КПСС. И если сегодня группой будет принято решение о смещении Хрущева с должности Первого секретаря, я не подчинюсь этому решению и обращусь немедленно к партии через парторганизации вооруженных сил.

Это, конечно, было необычное и вынужденное заявление. Откровенно говоря, я хотел провести решительную психологическую атаку на антипартийную группу и оттянуть время до прибытия членов ЦК, которые уже перебрасывались в Москву военными самолетами. После этого моего заявления было принято решение перенести заседание Президиума на третий день, и этим самым группа Маленкова — Молотова проиграла затеянное ими дело против Хрущева. Должен оговориться, если мне тогда говорили спасибо за столь решительное вступление против антипартийной группы, то через четыре месяца я очень сожалел об этом своем решительном заявлении, так как мое заявление в защиту Хрущева обернули в октябре пятьдесят седьмого года лично против меня, о чем будет сказано особо.

Заседание Президиума шло трое суток с утра до вечера. Во время перерыва между заседаниями стороны готовились к схваткам следующего дня, и об этом стоит тоже коротко сказать.

Группа Молотова — Маленкова вела разговоры между собою подгруппами по два-три человека и один только раз собиралась у Булганина почти всей группой.

Начиная с конца второго дня на заседании был заметен некоторый упадок боевитости их членов, так как активность сторонников Хрущева все более и более возрастала. Да и контробвинения для них стали более угрожающими. В середине второго дня в Президиум пришла группа членов ЦК в количестве десяти человек и потребовала, чтобы их принял Президиум ЦК в связи с их обеспокоенностью судьбой единства Президиума. Эта группа заранее была проинформирована о сложившейся ситуации в Президиуме ЦК. Группа Маленкова—Молотова до конца заседания не хотела принимать членов ЦК, но затем под давлением сторонников Хрущева было решено послать Ворошилова, Булганина, Хрущева и Шверника на переговоры.

Встреча состоялась в приемной Президиума ЦК. Группа членов ЦК потребовала от имени членов ЦК созыва пленума. Для быстрого сбора членов Пленума ЦК было решено переброску их с периферии в Москву осуществить самолетами военно-воздушных сил. Организация этого дела была возложена на министерство обороны. Кроме всего, я взял на себя ответственность лично поговорить с Ворошиловым, чтобы отколоть его от группы Маленкова—Молотова. Взялся за этот разговор по той причине, что мы с ним в какой-то степени были все же родственниками, и никогда по-родственному не встречались. (Его внук был тогда женат на моей дочери.) Но из переговоров ничего не получилось, Ворошилов был на стороне Молотова— Маленкова и против Хрущева.

В первый и второй день Хрущев был как-то деморализован, держался растерянно. Видя, что я решительно встал на его защиту и члены Президиума и члены ЦК потянулись ко мне, сделав меня как бы центральной фигурой события, Хрущев растроганно сказал мне:

— Георгий, спасай положение, ты это можешь сделать. Я тебе этого никогда не забуду.

Я его успокоил и сказал:

— Никита, будь тверд и спокоен, нас поддержит Пленум ЦК, а если группа Маленкова — Молотова рискнет прибегнуть к насилию, мы к этому будем готовы.

Хрущев:

— Делай все, что считаешь нужным, в интересах партии, ЦК и Президиума.

В ходе заседания Президиума ЦК на второй день резко выступил Сабуров, видимо что-то пронюхав, сказал:

— Вы что же, Хрущев, делаете, уж не решили ли арестовать нас за то, что мы выступаем против вашей персоны?

Хрущев спросил:

— Из чего вы это видите?

— Из того, что под Москвой появились танки. Я сказал:

— Какие танки? Что вы, товарищ Сабуров, болтаете? Танки не могут подойти к Москве без приказа министра, а такого приказа с моей стороны не было.

Эта моя контратака тогда очень понравилась всей группе Хрущева. Хрущев неоднократно ее приводил на пленумах и в других речах».

Ощущая в Жукове главную опору и опираясь на его авторитет, Хрущев, открыв пленум 22 июня 1957 года, предоставил первое слово Георгию Константиновичу. Жуков хорошо подготовился к этому выступлению. Сразу после XX съезда он дал задание, и ему подготовили в архивах сведения о репрессиях против военнослужащих. Из этих документов стало ясно, что не один Сталин занимался истреблением невиновных людей, и у его ближайших соратников руки были в крови этих жертв. Хрущев в своем докладе на XX съезде пощадил их, не желая вносить раскол в руководство партии. А теперь эти единомышленники Сталина, недовольные тем, что Хрущев «выносит сор из избы» и рано или поздно их тоже начнут разоблачать, решили сбросить Хрущева.

Жукова члены ЦК слушали очень внимательно. И не только слушали, но и поддерживали своими одобрительными репликами.

Привожу выступление Жукова на пленуме с сокращениями:

«На XX съезде партии, как известно, по поручению Президиума ЦК тов. Хрущев доложил о массовых незаконных репрессиях и расстрелах, явившихся следствием злоупотребления властью со стороны Сталина. Но тогда, по известным соображениям международного порядка, не были названы Маленков, Каганович и Молотов, как главные виновники арестов и расстрелов партийных и советских кадров.

Но потом, когда избрали ЦК, почему эти товарищи не считали себя обязанными рассказать о своей виновности, чтобы очистить от невинной крови свои руки и честь. Как же так, партия их носила в своем сердце как знамя борьбы, не зная, что они запятнаны кровью лучших и невинных сынов нашей партии.

Мне говорили эти товарищи, что тогда было такое время, что мы могли сделать? Да, это отчасти верно, но если они не шкурники, то должны были рассказать своему ЦК, что и как произошло. ЦК тогда решил бы, стоит или не стоит оставлять их во главе партии и государства, могут ли они при всех обстоятельствах правильно и твердо проводить в жизнь ленинскую политику нашей партии.

Я хочу огласить некоторые факты о их злоупотреблениях, которые я лично узнал только в последний период.

Из документов, имеющихся в архиве Военной коллегии, трибуналов, в архиве ЦК видно, что с 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова, Кагановича санкцию на осуждение Военной коллегией к расстрелу на 38 679 человек (возгласы возмущения).

Санкция давалась, как правило, на руководящих работников партийных, советских, комсомольских и профсоюзных органов, а также на наркомов, их заместителей, крупных хозяйственных руководителей, видных военных работников, писателей, руководителей культуры и искусства.

Давая санкцию на предание суду Военной коллегии, Сталин, Молотов, Каганович заранее определяли меру наказания — расстрел, а Военная коллегия только оформляла эту меру наказания. Посылаемые в ЦК Сталину Ежовым списки составлялись на чрезвычайно большое количество лиц. В этих списках, которые представлялись к расстрелу, указывались только фамилия, имя и отчество осужденных и по какой категории их следует судить. В списках даже не указывался год рождения, не указывалась партийная принадлежность, не указывалось, за что надо осудить к расстрелу.

Санкция на осуждение давалась сразу на недопустимо большое количество людей. Например, Сталин и Молотов в один день — 12 ноября 1938 года санкционировали к расстрелу 3167 человек.

Я не знаю, прочитывали ли они списки, не говоря о том, что надо было бы спросить, за что расстреливать того или иного человека. Как скот, по списку отправляли на бойню: быков столько-то, коров столько-то, овец столько-то.

21 ноября НКВД СССР был представлен список для санкции на осуждение к расстрелу на 292 человека, в том числе бывших членов и кандидатов в члены ЦК — 45 человек, бывших членов КПК и членов Ревизионной комиссии — 28 человек, бывших секретарей обкомов и крайкомов — 12 человек, бывших наркомов, заместителей наркомов, председателей облисполкомов — 26 человек, ответственных работников наркоматов — 149 человек и т. д. После рассмотрения этого списка Сталиным, Молотовым, Кагановичем были санкционированы к высшей мере наказания — 229 человек (возмущение в зале).

Списки арестованных, которые посылались для получения санкции на их осуждение, составлялись НКВД небрежно, с искажениями фамилий, имен и отчеств, а некоторые фамилии повторялись в этих списках дважды и трижды. Препроводительные к этим спискам составлялись Ежовым на клочках грязной бумаги. Так, например, в томе № 9, стр. 210 хранится письмо Ежова к Сталину, написанное на клочке бумаги, такого содержания: «Товарищу Сталину. Посылаю списки арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Ежов». Резолюция: «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов».

В числе обреченных на смерть были: Алкснис, Антонов, Бубнов, Дыбенко, Межлаук, Рудзутак, Чубарь, Уншлихт и другие.

Следующая записка Ежова: «Секретно. Посылаю на утверждение 4 списка на лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу. 20. VIII. 38 г. Ежов».

Резолюция Сталина: «За. И. Ст., В. Молотов. 20. VIII».

Бывшего Командующего КВО Якира большинство из вас знает. Это крупнейший военный работник. Он был арестован ни за что 29 июня 1937 года. Накануне своей смерти он пишет письмо Сталину, в котором пишет: «Родной, близкий, товарищ Сталин! Я смею так к Вам обратиться, ибо все сказал, и мне кажется, что я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей. Я умираю со словами любви к Вам, партии, стране, с горячей верой в победу коммунизма».

На этом заявлении имеется такая резолюция: «Подлец и проститутка. Сталин». «Совершенно точное определение. В. Молотов». «Мерзавцу, сволочи и б... одна кара — смертная казнь. Каганович». (Возгласы возмущения.)

I августа 1937 года нарком путей сообщения Каганович пишет Ежову: «Арестовать Филатова — заместителя начальника Трансторгпита, как троцкиста-вредителя».

Из материалов дела видно, что Филатов — старейший член партии. Состоял в партии с 1917 года. Работал на партийной работе, характеризовался исключительно с положительной стороны. 14 августа он был арестован и расстрелян, а сейчас посмертно реабилитирован без каких-либо претензий, и Никакого состава преступления за ним нет.

По неполным данным с санкции и по личным письмам Кагановича в 1937—1938 годах было арестовано свыше 300 человек. Это было уже без влияния Сталина.

II мая 1937 года Каганович на имя Ежова представил список на арест сразу 17 руководящих работников железнодорожного транспорта, в том числе по его письму были арестованы: зам. начальника Дальневосточной дороги Бирюков, член партии с 1918 года, начальник Красноярского паровозоремонтного завода Николаев, член партии с 1918 года, военный инженер Каменев, член партии с 1931 года и другие.

Каганович в письме к Ежову пишет: «Мною были командированы на Пролетарский паровозоремонтный завод в город Ленинград Россов и Курицын. Россов вскрыл, что на заводе орудует шайка врагов и вредителей. Прошу арестовать следующих людей...» — и далее следует список на 8 человек, среди которых технический директор, начальник технического отдела и другие руководящие работники завода.

Тут, товарищи, Каганович, не может сослаться на Сталина, который якобы довлел над его волей. Каганович это делал по своей инициативе, представляя к истреблению коммунистов и честных советских людей.

О Маленкове. Вина Маленкова больше, чем вина Кагановича и Молотова, потому что ему было поручено наблюдение за НКВД, это с одной стороны, а с другой стороны, он был непосредственным организатором и исполнителем этой черной, нечестной, антинародной работы по истреблению лучших наших кадров. Маленков не только не раскаялся перед ЦК в своей преступной деятельности, но до последнего времени хранил в своем сейфе документы оперативного наблюдения НКВД. Я как-то зашел по делам к Булганину, и он показал мне документы, которые по его заданию были изъяты из личного сейфа Маленкова. Что это за документы? Это документы с материалами наблюдения за рядом маршалов Советского Союза, за рядом ответственных работников, в том числе за Буденным, за Тимошенко, за Жуковым, за Коневым, за Ворошиловым и другими, с записью подслушанных разговоров в 58-ми томах.

Этот материал хранился в личном сейфе Маленкова и изъят был случайно, когда МВД понадобилось арестовать его помощника за то, что проворовался.

В том числе был также обнаружен документ, написанный лично рукой Маленкова (а я его руку хорошо знаю — у Сталина не раз во время войны вместе писали документы) об организации специальной тюрьмы для партийных кадров. (Возгласы возмущения.) И была приложена схема тюрьмы. Имена специальных инструкторов, они живы.

Товарищи! Весь наш народ носил Молотова, Кагановича, Маленкова в своем сердце, как знамя, мы верили в их чистоту, объективность, а на самом деле вы видите, насколько это грязные люди. Если бы только народ знал, что у них на руках невинная кровь, то их встречал бы народ не аплодисментами, а камнями. (Возгласы: «Правильно!»)

Я считаю, надо обсудить этот вопрос здесь на пленуме и потребовать объяснения от Маленкова, Кагановича, Молотова за их злоупотребления властью, за антипартийные дела. Нужно сказать, что виновны и другие товарищи, бывшие члены Политбюро. Я полагаю, товарищи, что вы знаете, о ком идет речь, но вы знаете, что эти товарищи своей честной работой, прямотой заслужили, чтобы им доверял Центральный Комитет партии, и я уверен, что мы будем их впредь за чистосердечное признание признавать руководителями. В интересах нашей партии, в интересах нашего партийного руководства, чтобы не давать врагам пищу для того, чтобы не компрометировать наши руководящие органы. Я не предлагаю сейчас судить эту тройку или исключить их из партии. Это должно быть достоянием партии и не должно выйти за пределы партии. Здесь на пленуме, не тая, они должны сказать все, а потом мы посмотрим, что с ними делать. (Голоса: «Правильно!») В заключение я ставлю так вопрос: могут ли они в дальнейшем быть руководителями нашей партии? Я считаю, нет! Я вношу предложение: пусть Маленков, Каганович, Молотов выступят вслед за мной и дадут объяснения по злоупотреблению властью и скажут о своих раскольнических замыслах».

Таким образом, Жуков своим выступлением не только задал тон, но и вообще повернул всю повестку дня и весь ход пленума совсем в ином направлении, чем это замышлялось его первоначальными зачинщиками. Они хотели снять Хрущева и захватить власть в партии и в государстве. А Жуков своим выступлением и предложением поставил вопрос об обсуждении не деятельности Хрущева, а группы Молотова, Маленкова, Кагановича.

Пленум принял это предложение Жукова и разгромил антипартийную группу. Ни один из членов ЦК в своих выступлениях не поддержал членов группы.

Маленков, как опытный интриган, попытался в своем выступлении сбить пламя, оттянуть решение вопроса, касающееся его лично, а позднее спустить на тормозах. Он начал свое выступление так:

— Товарищи Жуков и Дудоров, подготовившись, очевидно, длительное время и документы подобрав, изложили Пленуму ЦК факты, относящиеся к различным периодам моей деятельности. Я думаю, товарищи, правильнее будет, если я объяснения свои по этим вопросам дам, также имея возможность посмотреть те самые документы, на которые они ссылаются. Думаю, это будет совершенно справедливо...

Члены пленума стали выкрикивать, что нет в этом необходимости, а Дудоров заявил:

— Вы эти документы лично писали и читали. Отвечайте пленуму, так это или не так?

Маленков старался держаться независимо, и Жуков бросил реплику:

— Не как с пленумом разговариваешь, а как с вотчиной.

— Извините, я пленум уважаю не меньше вас, — парировал Маленков. — Надо посмотреть списки о подслушиваниях, тогда министром был Игнатьев.

Жуков:

— При чем тут Игнатьев? Списки и результаты подслушивания были у тебя.

Маленков:

— Дайте посмотреть эти списки. Они были представлены Игнатьевым в ЦК.

Хрущев:

— Нас сейчас интересуют не даты, а факты — было это или не было?

— Было, документы есть, — признает Маленков. — Моя квартира тоже подслушивалась.

— Неправда, — возразил Жуков.

— Это можно проверить по документам, — предложил Маленков.

Хрущев подключился к спору:

— Товарищ Маленков, ты не подслушивался. Мы жили с тобой в одном доме, ты на четвертом, а я на пятом этаже, а товарищ Тимошенко жил на третьем, и установленная аппаратура была выше над моей квартирой, но подслушивали Тимошенко.

Маленков возразил:

— Нет, через мою квартиру подслушивался Буденный и моя квартира. Когда мы с тобой вместе шли на то, чтобы арестовать Берия, то ты пришел ко мне на квартиру и мы опасались разговаривать, потому что подслушивают нас.

Хрущев перебил:

— Но потом оказалось, что тебя не подслушивали.

— Ну, не подслушивали, какое это имеет значение, — согласился Маленков.

Хрущев тут же уточнил:

— Это имеет значение, ты выступаешь, как пострадавший вместе с Жуковым и Тимошенко, а фактически этого не было.

Маленков гнул свою линию:

— Я, товарищи, повторяю, это нужно проверить. Установить все, как было организовано наблюдение за маршалами, то, о чем говорил товарищ Жуков. К этому я никакого отношения не имею.

— Нельзя ли объяснить, как вы организовали заговор в Президиуме, что вы со списков начинаете!

— Насчет партийной тюрьмы товарищ Сталин сам продиктовал мне. И сказал, чтобы я вызвал Шкирятова и сказал ему, что требуется организовать такую тюрьму, имея в виду, что он не доверял органам МГБ и что нужно провести ряд следственных дел в этой тюрьме. Ленинградское дело я не организовывал, оно было осуществлено по личному указанию Сталина.

Голос с места: «Напрасно сваливаете на покойника».

— Тем не менее я считаю себя ответственным. Я полностью согласен с тем, о чем здесь говорил товарищ Жуков. Я эту ответственность готов нести...

Поговорив еще о своей роли в аресте Берия, Маленков попытался перейти в наступление:

— Не может быть такого положения, чтобы нельзя было члену Президиума ЦК сказать пленуму о недостатках в работе Президиума. Я хочу указать на следующие факты. В критике недостатков в деятельности товарища Хрущева и в необходимости принятия мер по исправлению положения в исполнении им обязанностей Первого секретаря ЦК партии единодушны многие члены Президиума ЦК. Единодушны в этой оценке товарищи Сабуров, Каганович, Булганин, Ворошилов, Молотов, Первухин. Товарищи, не надо ли нам задуматься в этом случае, что же случилось, что товарищи считают необходимым сказать свои замечания.

Хрущев не сдержался от реплики, чувствуя, что Маленков может заговорить членов ЦК:

— Ты всегда как дипломат, хоть от тебя как дипломата не было толку никакого.

Но Маленков уже почувствовал себя на коне, не растерялся и тут же в тон ему отрезал:

— Ты умеешь накаливать обстановку, чтобы критику снять с себя.

Вопрос задал Михайлов:

— Почему члены пленума два-три часа ждали, а вы их не принимали?

— Я был за пленум, я знал, что будет на пленуме, но все же для пользы дела считал необходимым созвать пленум, тем более что товарищ Хрущев на Президиуме признал, что допустил немало ошибок и впредь не допустит недостатков, а мы все вместе поможем добиться того, чтобы он устранил свои недостатки.

Чувствуя, что Маленков начинает овладевать ситуацией и может перевести разговор в плоскость обсуждения недостатков Хрущева (а их было немало, и некоторые члены ЦК до пленума об этом поговаривали), Жуков решил вернуть обсуждение в нужное русло.

— Я прошу ответить на те вопросы, которые вам поставлены, в частности, как вы встретили товарищей, которые пришли поговорить с Президиумом. Расскажите, как вы их встретили? По-родному или как врагов своих?

Бросила реплику Фурцева:

— Вы говорили, кто организовал эту группу? Маленков, обращаясь к Жукову:

— Ты, Георгий, просто вспомни, как дело было. Я на этот счет ничего не говорил.

Вмешался Брежнев:

— Вы сказали, а Шепилов и Сабуров поддержали, не надо никого принимать, сами справимся.

Семь дней продолжалось это политическое сражение, в котором если Жуков и не был в роли полководца, но то, что он играл первую скрипку, — это несомненно.

Пленум вывел из состава членов Президиума и членов ЦК КПСС Г. М. Маленкова, Л. М. Кагановича, В. М. Молотова и «примкнувшего» к ним кандидата в члены Президиума, секретаря ЦК Д. Т. Шепилова.

Пленум избрал Президиум в количестве 15 человек. В их число вошел и маршал Жуков.

Первым секретарем ЦК КПСС остался Хрущев Н. С.

Первый сквознячок


Во время опалы, а она началась сразу после окончания войны, Жуков был «невыездной». Его приглашали во многие страны, но наши официальные инстанции об этом ему не сообщали. Даже очень любезное и настойчивое приглашение Эйзенхауэра (еще до опалы) было отклонено под предлогом нездоровья маршала. Такая вот плохо придуманная причина. Казалось бы, сегодня нездоров, а через неделю или месяц мог бы поехать в США. Но на дипломатическом языке кое-что звучит по-своему: нездоровье есть отказ и этот вопрос больше не поднимался.

Только при временном снятии опалы Жуков побывал за границей: в Польше и в Женеве, и то вместе с Хрущевым. Визит в Индию и Бирму был его личный, а не в свите Генсека.

В городе Утакамунд 4 февраля 1957 года Жуков осмотрел штабной колледж вооруженных сил Республики Индия и выступил перед его слушателями. Коснулся маршал и проблемно-теоретических вопросов. Далее привожу цитату из его речи, считаю необходимым познакомить читателей с высказыванием Жукова, которое породило шумный резонанс в прессе всего мира, но не было опубликовано в нашей стране и вызвало большое недовольство в руководящих верхах нашей державы, и особенно у Хрущева.

«У меня часто спрашивают о характере войны будущего: будет ли применено ядерное и термоядерное оружие, какую роль в будущих войнах будут играть сухопутные, военно-морские и военно-воздушные силы?

Ни я, ни кто другой не может ответить сейчас с исчерпывающей полнотой на эти вопросы.

Для того чтобы не ошибиться в военно-стратегических аспектах, необходимо уяснить, какое влияние окажут на организацию, тактику и стратегию то новейшее оружие и та техника, которые, возможно, будут применены как в начале, так и в ходе войны.

Следовательно, надо прозорливо смотреть в будущее, не быть в плену у опыта минувшей войны, не исходить из данных, которые соответствовали условиям прошлой войны и которые, очень возможно, не будут соответствовать Требованиям и обстановке новой войны.

Будет ли применено ядерное и термоядерное оружие в случае войны между коалициями великих держав?

Безусловно, да, так как дело внедрения этого оружия в вооруженные силы зашло слишком далеко и уже оказало свое влияние на организацию войск, их тактику и оперативно-стратегические доктрины.

Это оружие несет человечеству гибель и разрушение. Народы должны решительно обуздать тех, кто в безумном стремлении к господству пытается строить свои расчеты на использовании этого оружия...»

Заявление Жукова о том, что «это оружие несет человечеству гибель и разрушения, что народы должны обуздать тех, кто в безумном стремлении к господству пытается строить свои расчеты на использовании этого оружия», относится и к советской стране, так как ее стратегия тех лет предполагала массовое применение ядерных средств. Пусть как ответных действий, но все же допускала такое применение. Дипломатия «с позиции силы» процветала. И вдруг министр обороны СССР заявляет о практической невозможности применения оружия, ибо оно приведет «человечество к гибели». Все это было осознано позднее. Сегодня это не вызывает сомнения даже у школьников, но тогда — в 1957 году — такое предсказание звучало впервые. Враждующие стороны пугали друг друга количеством бомб и как они будут их применять (американский план «Дроп-шот» постоянно совершенствовался), а наши «ответные» удары планировались не менее грозными. И вот Жуков говорит, что все это напрасно и приведет к непоправимым последствиям, это не совпадало с линией партии. Официально только в декабре 1981 года впервые руководитель государства Брежнев говорил о невозможности вести ядерную войну.

Подсчитайте — Жуков об этом сказал в 1957, Брежнев «впервые» в 1981 году, — следовательно, 24 года заявление Жукова считалось преждевременным, шло вразрез с официальной политикой партии и не воспринималось как предвидение крупнейшего полководца современности о необходимости искать, создавать новую стратегию.


* * *

В сентябре 1957 года Жуков поехал отдыхать в Крым. Была прекрасная летняя пора. Жуков пребывал в великолепном настроении, его окрыляла не только любовь к Галине Александровне, появился еще один «объект» для любви, излучающий теплое счастье. В апреле 1957 года родилась дочь, назвали ее Машенькой.

Во время отдыха Жуков не раз навещал Хрущева на его даче в Ореанде. Навещая Хрущева, он встречался в то лето с Брежневым, Микояном, Кириченко. Здесь он ощутил и первый сквознячок новой предстоящей опалы, но не придал тогда этому значения. Но все же симптом этот был запоминающийся, и Жуков сделал о нем такую запись:

«Прогуливаясь как-то с Хрущевым и Брежневым в парке дачи Хрущева, между нами состоялся такой разговор:

— Никита Сергеевич, мне звонил из Будапешта Кадар, — сказал Брежнев, — он просил оставить в Венгрии во главе советских войск генерала Казакова, которого товарищ Жуков намерен перевести на Дальний Восток. К Казакову венгерские товарищи привыкли, и, я думаю, надо считаться с мнением Кадара. Для Дальнего Востока маршал Жуков найдет другого командующего.

Я сказал:

— В интересах обороны страны генерала Казакова надо направить на должность командующего Дальневосточным военным округом. А для Венгрии мы найдем другого хорошего командующего.

Брежнев нервно:

— Надо же считаться с товарищем Кадаром! Я ответил:

— Надо считаться и с моим мнением. И вы не горячитесь, я такой же член Президиума ЦК, как и вы, товарищ Брежнев.

Хрущев молчал, но я понял, что он не доволен моим резким ответом».

Все же маршал был действительно не политик, не умел сглаживать углы и наивно полагал, что теперь он действительно равный другим членам Политбюро. Но жизнь показала — в кругу прожженных политических деятелей он всегда был чужеродным, и они его в свою компанию так и не приняли.

Дальнейший рассказ Жукова о том, что произошло в тот день в парке, подтверждает это.

«Через пару минут Брежнев, взяв под руку Хрущева, отошел с ним в сторону и стал что-то ему горячо доказывать. Я догадался, что между ними речь идет обо мне.

После разговора с Брежневым Хрущев ушел к себе на дачу, даже не простившись со мной. Вслед за этой первой размолвкой состоялась вторая, более значительная. Через пару дней пригласил всех нас к себе на дачу Кириленко по случаю дня рождения его жены. Во время ужина было много тостов и выступлений. Во всех выступлениях преобладало безмерное восхваление Хрущева. Все восхваления он принимал как должное и, будучи в ударе, прерывал выступавших и произносил очередные речи. Мне это не понравилось, и я по простоте своей сказал:

— Никита Сергеевич, следующее слово в порядке заявки имеет Аверкий Борисович Аристов.

Хрущев обиженно:

— Ну, что ж, я могу совсем ничего не говорить, если вам нежелательно меня слушать.

После этого у Хрущева испортилось настроение, я он молчал. Я пытался отшутиться, но из этого ничего не получилось. Этим тут же воспользовались подхалимы и шептуны. Мы с Хрущевым расстались в этот вечер весьма холодно. Откровенно говоря, я потом ругал себя за свой язык, зная, что Хрущев, будучи злопамятным, такие выпады против его персоны никому не прощает.

Вскоре Жуков, по решению Президиума, должен был вылететь в Югославию, ему давалось дипломатическое поручение — найти возможность примирения с маршалом Тито, которого Сталин в гневе за его непокорность зачислил в предатели и назвал даже американским шпионом.

Перед отъездом Жуков говорил по телефону с маршалом Чуйковым, командующим Киевским военным округом, там должны были проводиться большие сборы. Чуйков сказал Жукову, что было бы хорошо, если бы Георгий Константинович сам присутствовал на этих сборах. Жуков ответил, что не может этого сделать, так как по решению Президиума ЦК завтра улетает в Югославию. Чуйков сказал, как вспоминает Жуков, странную фразу.

— Так-то оно так, товарищ маршал, но лучше вам быть здесь самому... — Чуйков на что-то намекал, чего-то недоговаривал. Это насторожило Жукова. Он позвонил Хрущеву.

— Не следует ли мне отложить поездку в Югославию дня на три и поехать в Киев на сборы, говорят, что там возникло много интересных вопросов.

— Откладывать вашу поездку в Югославию не следует, — сказал Хрущев. — Думаю, мы здесь сообща как-нибудь справимся. А вернетесь из Югославии, я расскажу вам все, что здесь было интересного.

Успокоенный таким дружелюбным разговором с Первым секретарем, Жуков на следующий день вылетел в Севастополь.

Расправа Хрущева над маршалом Жуковым


На титульном листе этого объемного документа в девяносто страниц напечатаны особые предупреждения:

«Строго секретно.

Снятие копий воспрещается...

Стенограммы должны храниться в несгораемых или железных шкафах.

Категорически воспрещается выносить стенограммы из помещений, организаций и учреждений.

Члены и кандидаты ЦК, члены ЦРК хранят и возвращают стенограммы лично или через доверенных, утвержденных ЦК».

Я познакомился с этим документом в июне 1991 года в соответствии с последним пунктом как член ЦК КПСС. Несколько дней читал его в здании ЦК, в отведенном мне для этого кабинете. Даже члену ЦК пришлось добиваться этого ознакомления почти год.

Какая же страшная тайна содержится за этими строжайшими предупреждениями?

Убежден: никаких тайн этот документ уже не содержит, его давно следовало бы опубликовать в полном объеме. Документ этот называется:

«Пленум ЦК КПСС. Октябрь 1957 г. Стенографический отчет».

В повестке дня пленума стоял только один вопрос: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флоте».

Вы удивлены? С каких пор партийно-политическая работа стала секретной? Вот тут-то, в названии вопроса, как говорится, и собака зарыта. То, о чем шел разговор, спрятали за этой казенной обыденной формулировкой. А в действительности на этом пленуме произошла расправа над Георгием Константиновичем Жуковым.

Основной доклад сделал М. А. Суслов, верный слуга четырех Генеральных секретарей: Сталина, Маленкова, Хрущева, Брежнева. (Надо же быть таким «гибким», чтобы при стольких очень разных вождях сохранить руководящую позицию, а при последних двух главного идеолога и второго человека в партии!)

Вот некоторые обвинения, выдвинутые в его докладе, полностью посвященном Жукову: «...вскрыты серьезные недостатки и извращения в партийно-политической работе... Эти недостатки и извращения, как теперь установлено, порождены грубым нарушением партийных ленинских принципов руководства Министерством обороны и Советской Армии со стороны товарища Жукова».

«Огульное избиение командных и политических кадров... снять, списать, уволить, выгнать, содрать лампасы, содрать погоны», «привыкли за сорок лет болтать (в 1957 году было 40 лет Советской Армии. — В. К.), потеряли всякий нюх, как старые коты». Это он (Жуков) говорит о политических работниках!

«О том, что Жуков потерял элементарное чувство скромности, говорит и такой факт. Министр поручил купить, в целях личной рекламы поставить в Музей Советской Армии написанную художником картину, представляющую такой вид: общий фон — горящий Берлин и Бранденбургские ворота, на этом фоне вздыбленный конь топчет знамена побежденных государств, а на коне величественно восседает товарищ Жуков. Картина очень похожа на известную икону «Георгий Победоносец».

(Суслова совсем не смущает, что миллионы портретов вождей висели по всей стране на площадях и улицах, в каждом учреждении и даже в школах и детсадах, и не только Генсеков, а членов Политбюро, в том числе и его, Суслова. А портрет Жукова в Музее Советской Армии вызвал такое раздражение. Вот уж истинно — не видел бревна в собственном глазу, а заметил песчинку в чужом!)

«...товарищ Жуков игнорирует Центральный Комитет. Недавно Президиум ЦК (в то время Политбюро было переименовано в Президиум. — В. К.) узнал, что товарищ Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей... Товарищ Жуков даже не счел нужным информировать ЦК об этой школе. О ее организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров, как коммунист, счел своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра».

Ну, даже из вышеизложенного вытекают и «бонапартизм» и «тенденция товарища Жукова к неограниченной власти».

После доклада Суслова Хрущев, демонстрируя свой демократизм, спрашивает:

«Может быть, товарищу Жукову дать выступить?»

Жуков вышел на трибуну и, стараясь быть спокойным, стал говорить, как всегда, четким командирским голосом. Приведу несколько цитат, дающих представление о содержании его выступления:

«Выступая перед Пленумом Центрального Комитета, я не ставлю перед собой цель как-либо оправдать те неправильные действия, которые были у меня, те ошибки, которые были мною допущены...»

И далее Жуков высказывает, на мой взгляд, главный аргумент:

«Я головой сейчас могу нести ответственность, вы можете назначить любую комиссию для того, чтоб подтвердить документально, пусть скажут здесь маршалы — члены ЦК, командующие, — за последний период времени в армии значительно укрепились дисциплина, организованность, порядок, резко сократились чрезвычайные происшествия... Я не хочу сказать, что это моя заслуга, работала вся партия, Центральный Комитет, партийные организации. Военные Советы, политорганы и в своей работе руководствовались не какими-то намеками или указаниями Жукова, а руководствовались всегда только указаниями Центрального Комитета».

В общем, смысл слов Жукова очень убедителен — дело, которое ему поручено, — на высоте: армия стала сильнее и сплоченнее, и не надо всю вину за недостатки валить на одного Жукова.

Он отвергает главное обвинение — недооценка политработников. Он и на Президиуме пытался доказать свою правоту. Как показывают наши сегодняшние преобразования в армии, Жуков был прав, хотя тогда и не посчитались с этой его правотой.

За 35 лет до дискуссий о деполитизации армии, он говорил о необходимости реформы. Но он не был сторонником полной деполитизации армии, а имел в виду лишь изменения форм политической работы. Стоя на трибуне как обвиняемый, он не юлил и не отказывался от своего мнения.

«Я считал, что наши командиры сейчас... это испытанные коммунисты, хорошо знающие партийно-политическую работу, и поэтому полагал, что... боевые командиры могут быть также и партийными руководителями. Командир, как член партии, должен вести и партийную работу... Я считал, что в нашей армии должны быть не штатные, платные политработники, а надо поднять, активизировать партийные организации... Главная ведущая роль в нашей армии, мне казалось, должна принадлежать партийной организации».

Жуков обратил внимание пленума на странность выдвинутых против него обвинений и на то, как это все организовано.

«Всего три недели тому назад, перед тем как мне было поручено поехать в Югославию и Албанию, я со всеми членами ЦК, или, вернее, с большинством, распрощался как с близкими друзьями. Не было мне ни одного слова сказано в претензию... 23-го, 24-го или 22-го, я сейчас не помню точно, мне кто-то сказал, что происходит совещание актива в Москве, было заседание Президиума, разбираются такие-то и такие-то вопросы. Я полагал, что меня немедленно вызовут, все-таки я вроде бы как главный обвиняемый, должен дать объяснения...»

Наивный человек! Великий полководец был не силен в закулисной политике! Жуков никогда не считал себя политиком. Он не знал, не умел да и не хотел заниматься этим очень сложным, но не очень-то чистым делом. А тут жизнь его столкнула не только с политиками, а с мастерами этого иезуитского искусства.

Хрущев, как верный ученик своего многолетнего «вождя и учителя», провел расправу над Жуковым в полном соответствии со сталинской тактикой: скрытно, каверзно, внезапно и безжалостно.

Как сказал сам Жуков, в вышеприведенной цитате, его за три недели до пленума тепло и дружески отправили в Югославию и Албанию.

Ему было поручено помириться с маршалом Тито, которого оболгали и оскорбили в сталинские времена.

Отправили Жукова с комфортом на крейсере «Куйбышев». В крупных портах прославленного полководца встречали салютами. А ему-то и невдомек: отправили морем для того, чтобы подольше отсутствовал, на самолете дорога заняла бы всего несколько часов.

После прибытия в Югославию, маршал сказал командиру крейсера: «Вы следуйте в Сплит. Потом пойдем в Албанию».

Так было предусмотрено программой поездки.

Моряки относились к Жукову с величайшим уважением. И вдруг сюрприз: получен по радио приказ начальника Главного штаба ВМФ — следовать в Албанию. Не сразу в Севастополь, видимо, чтобы Жуков не заподозрил что-то недоброе.

В телеграмме не было никаких указаний, как быть с министром обороны. А потом в море корабли «завернули домой». В общем, бросили Жукова на чужой земле. Остался он там, отрезанный от Родины. Никаких вестей, и даже связь прервалась.

А на Родине полным ходом уже шла скрытая от Жукова, да и от народа, тайная расправа. Хрущев провел срочное заседание Президиума ЦК. По докладу начальника Главного политического управления генерала Желтова (конечно же, отражавшему желание Первого секретаря) было принято решение провести по всей стране собрания партийного актива, на которых развенчать Жукова как отступника от партийных норм и даже заговорщика.

Ни Первого секретаря, ни членов Президиума не смущало то, что они грубо нарушают Устав партии, разбирая персональное дело с такими тяжкими обвинениями в отсутствие обвиняемого, министра, маршала, к тому же не рядового коммуниста, а члена Президиума ЦК!

22—23-го было проведено собрание партактива Московского гарнизона и центрального аппарата министерства обороны. (Да не в Доме Советской Армии, а в Кремле!) И докладчиком был не секретарь Московского горкома и не член Военного совета Московского округа, а начальник Главного политического управления Советской Армии и

Военно-Морского Флота. И вслед за ним, больше времени, чем докладчик, занял своим выступлением Первый секретарь ЦК — Хрущев.

В общем, били по Жукову из самых крупных калибров!

На записку: «Почему нет на активе Жукова?» — Хрущев резко ответил: «Не об этом надо спрашивать, а о том, почему такие безобразия им допущены!»

Во всех округах, флотах, республиках и областях были проведены погромные для Жукова партактивы.

Жуков тоже не понимал, что происходит: на запросы из Москвы не отвечали. И узнал только благодаря преданности генерала Штеменко, который, будучи начальником Главного разведывательного управления, имел свою не подконтрольную ни для кого связь и сообщил Жукову о происходящем.

Забегая вперед, скажу: Хрущев долго искал, кто проинформировал Жукова о касающихся его событиях. И, выяснив в конце концов, что сообщение пошло по линии разведки, снял с работы Штеменко, и он был назначен с понижением. Хотя Штеменко по своему служебному положению был обязан информировать министра обороны о ситуации не только за рубежом, но и в нашей стране.

Узнав о происходящей в тайне от него расправе, Жуков немедленно вылетел в Москву.

Существует несколько версий, письменных и устных, о том, как Жукова встречали при возвращении в Москву из Югославии. Точнее будет сказать, как его не встречали. На аэродроме якобы присутствовал только один его адъютант. В кабинете министра обороны, куда приехал Жуков с аэродрома, будто бы оказались отключенными все телефоны. Но недавно я обнаружил в архиве Сталина личную запись Жукова о поездке в Югославию. О его возвращении написано следующее:

«Приземлившись в аэропорту Внуково, в окно самолета я увидел встречающих меня маршалов Советского Союза и главнокомандующих всеми видами вооруженных сил, среди которых был Чернуха, технический работник при Президиуме ЦК. После того как мы все перездоровались, ко мне подошел Чернуха и сказал, что меня сейчас же приглашают на Президиум ЦК. Там, сказал Чернуха, все в сборе. Я сказал, что заеду домой, переоденусь и сейчас же приеду. Явившись в Президиум, я увидел за столом всех членов и кандидатов Президиума и всех тех маршалов, кто встречал меня на аэродроме. Мне предложили коротко доложить о поездке в Югославию и Албанию. Я доложил основное.

Хрущев предложил утвердить мой отчет, за исключением моего мнения о Югославии, которая якобы проводит некоммунистическую линию. Затем Хрущев сказал:

— За время вашего отсутствия Президиум ЦК провел партполитактив министерства обороны. По этому вопросу доложит Суслов.

Суслов начал с того, что министр обороны Жуков проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников и Главное политическое управление...

Взял слово Микоян и сказал:

— Мне непонятно, и до сих пор волнует одна фраза, сказанная Жуковым на Президиуме ЦК во время работы по поводу антипартийной группы Маленкова, Молотова. Жуков тогда сказал: «Если будет принято решение, предложенное Маленковым (о снятии Хрущева. — В. К.), то он, Жуков, не подчинится этому решению и обратится к армии. Как это понимать?»

Я тут же ответил, да, это было сказано, но я говорил, что обращусь через парторганизации армии к партии, а не к армии.

— Значит, вы сознательно об этом говорили, — сказал Микоян, — а я думал, что вы тогда оговорились.

— Вы что, забыли обстановку, которая тогда сложилась? — ответил я Микояну.

Затем выступил Брежнев. Он наговорил, что было и чего никогда не было, что я зазнался, что я игнорирую Хрущева и Президиум, что я пытаюсь навязать свою линию ЦК, что я недооцениваю роль военных советов.

Затем выступил Хрущев. Он сказал:

— Есть мнение освободить товарища Жукова от должности министра обороны и вместо него назначить маршала Малиновского. Есть так же предложение послезавтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища Жукова.

Предложение было, конечно, принято единогласно.

Вся эта история, подготовленная против меня как-то по-воровски, была полной неожиданностью. Обстановка осложнялась тем, что в это время я болел гриппом. Я не мог быстро собраться с мыслями, хотя и не первый раз мне пришлось столкнуться с подобными подвохами. Однако я почувствовал, что Хрущев, Брежнев, Микоян, Суслов и Кириленко решили удалить меня из Президиума ЦК. Видимо, как слишком непокорного и опасного политического конкурента, освободиться от того, у кого Хрущев оставался в долгу в период борьбы с антипартийной группой Маленкова — Молотова. Эта мысль была подтверждена речью Микояна на пленуме, где он сказал:

— Откровенно говоря, мы боимся Жукова.

Вот оказалось, где зарыта собака! Вот почему надо было отослать меня в Югославию и организовать людей на то, что было трудно сделать при мне. Возвратившись домой, я решил позвонить на квартиру Хрущеву, чтобы выяснить лично у него истинные причины, вызвавшие столь срочное освобождение меня от должности министра обороны.

Я спросил:

— Никита Сергеевич, я не понимаю, что произошло за мое отсутствие, если так срочно меня освободили от должности министра и тут же ставится вопрос на специально созванном Пленуме ЦК. Перед моим отъездом в Югославию и Албанию со стороны Президиума ЦК ко мне не было никаких претензий, и вдруг целая куча претензий. В чем дело? Я не понимаю, почему так со мной решено поступить?

Хрущев ответил сухо:

— Ну, вот будешь на пленуме, там все и узнаешь. Я сказал:

— Наши прежние дружеские отношения дают мне право спросить лично у вас о причинах столь недружелюбного ко мне отношения.

— Не волнуйся, мы еще с тобой поработаем, — сказал Хрущев и повесил трубку.

Я ничего не узнал от Хрущева, но понял — Хрущев лично держит в своих руках вопросы о моей дальнейшей судьбе, перспективы которой были в тумане».

Вернемся и мы к стенограмме пленума, с которой я вас знакомлю.

В докладе Суслова приведен такой факт:

«Товарищ Жуков очень много заботится о возвеличении своей персоны, своего престижа, не заботясь об интересах партии.

Группой наших войск в Венгрии командует генерал Казаков. Министр обороны решил без согласия ЦК отозвать и назначить тов. Казакова командующим одного из внутренних округов в СССР. Когда об этом было сообщено тов. Кадару, то последний просил оставить тов. Казакова в Венгрии. Мы посоветовались в Секретариате ЦК и согласились с этим. Тогда тов. Жуков предъявил претензию ЦК, заявив: надо считаться с престижем члена Президиума ЦК, раз сказал, что Казакова отзываю. Пленум ЦК вправе спросить тов. Жукова: а не является его святой обязанностью прежде всего заботиться о престиже Центрального Комитета партии?!»

В этой фразе о замене командующего в Венгрии читатели без труда вспомнят размолвку Жукова с Брежневым на даче у Хрущева. Разговор этот был не в Секретариате ЦК, как утверждает Суслов. И еще вспомните: Брежнев тогда отвел Хрущева в сторону и что-то очень горячо и обиженно говорил ему о Жукове. Вот так собиралось на пленум все, что хоть немного могло компрометировать маршала.

Начальник Главного политического управления генерал Желтов, по повестке дня и по служебному положению самый обиженный, не пожалел красок в своем выступлении.

«Я, товарищи, хотел бы указать на некоторые факты, которые не давали возможности по-настоящему работать. Я вам должен сказать, в чем подоплека. Подоплека здесь в двух моментах. Во-первых, тов. Жукову стало известно, что якобы Желтов при назначении тов. Жукова высказался не в его пользу. Я это тогда высказал. Думаю, что некоторые товарищи помнят это и подтвердят.

Второй момент, о котором я хотел доложить, состоит в том, что тов. Жуков непомерно себя возвеличивал и на этой почве у нас было немало схваток. Началось в 1955 году после прихода тов. Жукова в министерство обороны. Не появился в связи с его назначением портрет в центральных газетах. Главному Политическому управлению был произведен такой разнос, которого он никогда вообще не видел.

У меня таких примеров очень и очень много.

Тов. Жуков на Президиуме ЦК пытался сказать, что советовался со мной по поводу картины «Георгий Победоносец». Я отрицаю это дело категорическим образом. Китаев подхалим, принес эту картину, показал, она тов. Жукову понравилась. Тогда через аппарат дается команда: забирайте эту картину и повесьте в Центральном Доме Советской Армии для того, чтобы обозревали все.

О статьях в Большую Советскую Энциклопедию говорил тов. Суслов. Эта статья переделывалась несколько раз, ив последний момент было сказано: отредактировать тщательно и немедленно направить в Большую Советскую Энциклопедию.

Когда я пришел к тов. Василевскому и высказал, что в них неправильно описана роль нашей партии, здесь неправильно описан наш народ, неправильно описана деятельность партийной организации, что все это оскорбляет нас, то мне было сказано, что вам было поручено сделать только одну редакцию, а не переделывать статью. Вы не нарывайтесь на скандал. Такова была обстановка, которая сковывала нашу деятельность. Своими примерами я лишь дополнил то, что с такой полнотой и глубиной вскрыто в решении Центрального Комитета».

После Желтова начали задавать тон партийные работники, от них Жуков не ожидал объективных выступлений. Правда, до перерыва взяли слово маршал Бирюзов и адмирал флота Горшков, но они полностью поддерживали докладчика Суслова и от себя еще добавили нелицеприятные для Жукова факты.

Бирюзов. «...С момента прихода тов. Жукова на пост министра обороны в министерстве создались невыносимые условия... У Жукова был метод — подавлять... Кто ты такой? Кто тебя знает? Я с тебя маршальские погоны сниму!..

Лично я по этой причине вынужден был просить его освободить меня от занимаемой должности. Дело не во мне, одном человеке, но ведь в таком положении находились и другие...

Товарищ Жуков ни с чьим мнением не считался. Я приведу один из примеров игнорирования не только отдельных лиц, но и всех крупных военачальников. По заданию министра Генеральным штабом был разработан проект наставления по проведению крупных операций и разослан в округа, а затем было созвано совещание всех командующих округами и отдельными армиями. С докладом выступил начальник Генерального штаба. Два дня обсуждался этот вопрос, и почти все единодушно высказали мнение о необходимости издания такого наставления. Тов. Жуков заявил, что все это несерьезно, что крупному военачальнику, а их может быть только единицы, не нужно никакого наставления, так как такой полководец является гениальным, а если это так, то они могут ему мешать, вырабатывая у него шаблон.

Так на этом закончилась творческая разработка такого крупного вопроса».

После перерыва, на вечернем заседании, на трибуну выходили старые боевые соратники по войне, от них Жуков ожидал, если не поддержки, то хотя бы справедливых оценок. Я не могу приводить их выступления полностью — это займет много места, по отдельным цитатам читатели смогут определить настрой и направленность всей речи выступающего.

С особенным волнением Жуков увидел на трибуне маршала Соколовского, сколько напряженных дней пережито с ним на фронтах, сколько побед одержано: славная битва под Москвой и завершающие операции по взятию Берлина. Однако Соколовский в самом начале своего выступления заявил:

«Я так же, как и все выступавшие товарищи, вполне удовлетворен тем решением, которое вынес наш Центральный Комитет, наш Президиум об улучшении партийно-политической работы, а также полностью согласен с докладом тов. Суслова. Те положения, которые выдвинули тов. Суслов и ряд выступавших товарищей в отношении тов. Жукова, безусловно, правильны, безусловно, верны, и та характеристика, которая давалась тов. Жукову выступавшими товарищами, совершенно объективна и вот почему.

Сказать, что тов. Жуков недопонимал и недопонимает роли партийно-политической работы в армии это, конечно, несостоятельно и несерьезно, и те крупные ошибки, которые допущены были Жуковым, конечно, не от недопонимания, как он, выступая здесь говорил, это неверно. Дело заключается именно в линии поведения. Совершенно правильно говорила тов. Фурцева, именно особой линии поведения.

Я хочу на ряде примеров доказать, что эта особая линия поведения вела к тому, чтобы армию прибрать к рукам в полном смысле этого слова и через армию, конечно, воздействовать тем или иным путем, я не хочу фантазировать, но воздействовать тем или иным путем, может быть, даже на Президиум ЦК, чтобы делалось по его, Жукова, желанию...

Товарищ Жуков предлагал Генеральному штабу составить докладную записку в ЦК о том, чтобы пограничные войска подчинить министерству обороны. Почему? Пограничные войска выполняют особую службу. Эта служба не армейская. Везде, во всех государствах она выполняется совершенно иными путями, иными способами, чем несется служба армейская. Я, как начальник Генерального штаба, еле отбился от того, чтобы писать такую докладную записку...

Если говорить о Жукове, как о человеке, то Жуков, как человек, необычайно тщеславная и властная личность. Поскольку раньше была брошена реплика, что я высказывался против назначения тов. Жукова министром, то может сложиться впечатление о неблагополучных личных взаимоотношениях, поэтому я хочу пояснить, чтобы не создалось у вас впечатления, что я имею что-то личное против Жукова и поэтому так резко говорю против него».

Хрущев. «Жуков вам платил тем же. Он мне говорил, что надо заменить начальника Генерального штаба».

Соколовский. «Вы помните, когда в 1946 году Жуков попал в опалу, то, по существу, в защиту Жукова выступили только два человека — Конев и я. Причем я выступал последним, когда выступили уже все члены Главного Военного совета, а в Совете были и Берия, Маленков, Молотов, последний выступал два раза. Я не постеснялся тогда выступить с положительной оценкой и сказать правду, что из себя представляет Жуков. Сейчас я выступаю совершенно объективно, без каких-либо личных наветов, говорю все, как есть на самом деле.

Возьмите работу коллегии министерства обороны. Товарищ Бирюзов уже выступал по этому вопросу, правильно говорил. По существу, коллегия министерства обороны была ширмой, прикрываясь которой Жуков что хотел, то и проводил. Коллегия существовала для того, чтобы собрать кого надо и кого не надо и отругать. Любой вопрос, который стоял на коллегии, должен был обсуждаться только в угодном тов. Жукову направлении, иных мнений на коллегии Жуков не терпел. По сути дела, Жуков заставил говорить только так, как он хотел. Какая же это коллегия?..

Я присоединяюсь к решению ЦК о снятии тов. Жукова с поста министра обороны, и вся армия поддерживает это решение. Поддерживаю я и те предложения, которые вносились здесь, чтобы исключить Жукова из членов Президиума и членов Центрального Комитета».

Один из старейших маршалов, сам не раз подпадавший в опалу, Тимошенко стремился говорить о деле, о том, какую пользу принесет армии улучшение партийно-политической работы. Но все же не удержался и он, посыпал соли на раны Жукова.

«Я хорошо знаю Жукова по совместной продолжительной службе и должен откровенно сказать, что тенденция неограниченной власти и чувство личной непогрешимости у него как бы в крови. Говоря откровенно, он не раз и не два зарывался, и его все время на протяжении, начиная с командира полка и выше, в таком виде разбирали. Почувствовав себя как бы вне партийного контроля министр обороны маршал Жуков заключил Главное Политическое управление в свои «железные» объятия и всячески глушил политические организации в Советской Армии и флоте...»

Когда вышел на трибуну Конев, Жуков, наверное, подумал, — ну, у этого со мной старые счеты, он не упустит возможности меня разделать.

Маршал не ошибся.

Не буду приводить выступление Конева, его содержание отражено в статье, опубликованной в «Правде» после пленума 3.11.57 г. Не ограничился обвинениями в адрес Жукова на пленуме, еще и всенародно все это высказал. Правда, Конев, позднее, повинившись перед Жуковым, говорил, что его заставили подписать готовый текст этой статьи. Но даже если это так, то на трибуне пленума Конев обвинял Жукова не по чужой шпаргалке.

Выступление Еременко комментировать не стану, всем известно, что Еременко был «заклятый» друг Жукова, в книгах своих и многих статьях он настойчиво доказывает, что Жуков имел очень косвенное отношение к победе в Сталинградской битве, а главные организаторы этой великой победы — он, Еременко, и член Военного совета при нем Хрущев.

Еременко гак долго доказывал это и на пленуме, что Брежнев, который в те часы вел пленум, вынужден был прервать его выступление.

На следующий день, 29 октября, выступали Торик, Игнатов, Чуйков, Микоян, Захаров, Куусинен, Рокоссовский, Малиновский, Александров, Казаков. Все они говорили, как по одному конспекту, лишь добавляя некоторые новые факты, усугубляющие вину Жукова.

У маршала, наверное, гулко забилось сердце, когда слово дали Рокоссовскому. Что он скажет? Когда-то Жуков командовал полком в дивизии Рокоссовского. Они были с ним на «ты», Жуков звал его просто Костей.

Рокоссовский начал с воспоминаний:

«Мне второй раз приходится присутствовать при разборе дела, касающегося товарища Жукова: первый раз после окончания войны, еще при жизни Сталина, и сейчас второй раз. Первый раз мы выступали все, в том числе и я, давая совершенно объективную оценку товарищу Жукову, указывая его положительные и отрицательные стороны... Его выступление тогда было несколько лучше, чем сейчас, оно было короче, но он тогда прямо признал, что да, действительно, за мной были такие ошибки. Я зазнался, у меня есть известная доля тщеславия и честолюбия и дал слово, что исправит эти ошибки».

(Бедный Рокоссовский, как ему трудно было говорить. Он не обвиняет Жукова напрямую: он цитирует его признания).

Затем Рокоссовский все же сказал о своей обиде, когда в напряженнейшие часы сражения под Москвой Жуков оскорбил его в горячке боя. Не желая навлечь на себя опалу и все же пытаясь остаться справедливым, Рокоссовский сказал:

«Говоря о правильности решения партии в отношении человека, который не выполнил волю партии, нарушил указания партии... я скажу, что и я считаю себя в известной степени виновным. И многие из нас, находящиеся на руководящих постах, должны чувствовать за собой эту вину. Товарищ Жуков проводил неправильную линию... и нашей обязанностью было, как членов партии, своевременно обратить на это внимание... Я краснею, мне стыдно и больно за то, что своевременно этого не сделал и я...»

Рокоссовский был единственным из всех выступавших на пленуме, кто хоть немного, хоть косвенно пытался поддержать Жукова. Но решение пленума он все же признал «правильным и своевременным».

На последнем заседании пленума 29 октября дали возможность высказаться и Жукову. Он сказал очень коротко, всего несколько фраз, последней была следующая:

«Я признаю свои ошибки, я их в процессе пленума глубоко осознал и даю слово Центральному Комитету партии полностью устранить имеющиеся у меня недостатки. В этом я заверяю через наш Центральный Комитет КПСС всю нашу партию».

После Жукова выступил с очень длинной речью Хрущев, который больше часа буквально громил маршала, особенно всячески принижая и искажая его роль в годы войны.

Жуков несколько раз по ходу его речи бросал реплики:

«Никита Сергеевич, это не совсем правильно, это надо разобрать. Я к этому не имею отношения».

«Это не моя затея, я получил указание...»

«Это выдумка. Можно проверить документы».

«Это нашептывание».

После такого «фундаментального» выступления Первого секретаря Суслов отказался от заключительного слова.

Пленум единогласно принимает решение о выводе Жукова из членов Президиума и членов ЦК. Не довольствуясь этим единодушием, а точнее, подкрепляя свои действия, Хрущев отступил от регламента и традиций. Видимо, в глубине души его все же мучило сознание того, что он творит неправое, нехорошее дело, и он искал для себя дополнительные опоры.

«Может быть, спросим приглашенных на пленум товарищей, не членов ЦК, — командующих округами, армиями, флотами, членов военных советов, всех коммунистов, которые приглашены. Кто за то, чтобы вывести товарища Жукова из состава Президиума ЦК, прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Принимается единогласно.

Голосуют все приглашенные. Кто за то, чтобы вывести из состава ЦК товарища Жукова, прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Принято единогласно».

Такого позорного голосования не членов ЦК, не имеющих права участвовать в этом голосовании, партия даже при диктаторе Сталине не допускала. С таким же успехом «присутствующие» могли проголосовать о снятии с поста президента США или другого государства.

После такого единодушия и единомыслия членов пленума Жуков встал и вышел из зала. Но на этот раз он не чеканил строевого шага. Он был подавлен. Позже маршал рассказал о своем состоянии в те дни:

«Я вернулся после этого домой и твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силу воли, как бы ни было тяжело.

Что мне помогло? Я поступил так. Принял снотворное. Проспал несколько часов. Поднялся. Поел. Принял снотворное. Опять заснул. Снова проснулся, снова принял снотворное, снова заснул... Так продолжалось пятнадцать суток, которые я проспал с короткими перерывами. И я как-то пережил все то, о чем бы я думал, с чем внутренне спорил бы, что переживал бы в бодрствующем состоянии, все это я пережил, видимо, во сне. Спорил, и доказывал, и огорчался — все во сне. А потом, когда прошли эти пятнадцать суток, поехал на рыбалку...

Так я пережил этот тяжелый момент».


* * *

Я подробно изучил стенограмму октябрьского Пленума ЦК КПСС. Обдумывал и взвешивал каждое выступление, оценивал отношение к Жукову каждого выступающего не только с точки зрения обязательной поддержки желания Первого секретаря (а оно конечно же всем было понятно), но и с учетом фактора времени — все это говорилось после XX съезда, который якобы восстанавливал в партии, в стране ленинские нормы принципиальности, правдивости и честности. И каждый из выступающих, если он того захотел бы, мог высказать свое мнение насчет Жукова, даже если оно не совпадало с официальным. Но никто — ни один из выступивших на пленуме — не поддержал, не защитил маршала! Что это? Трусость? Опасение попасть в число его единомышленников? А может быть, мстительность, ведь каждый из ораторов сам приводил примеры того, как терпел несправедливость и оскорбления со стороны Жукова.

Мы здесь оказались перед очень трудной и ответственной дилеммой: нам надо решать — или все крупнейшие военачальники, обвинявшие Жукова, были нечестные, непорядочные люди, или они говорили правду, и Жуков действительно виноват. Давняя мудрая военная поговорка гласит: «Не может быть такое, когда весь строй идет не в ногу, а кто-то один в ногу». И еще такая ирония: «Все самое плохое скажут о вас друзья».

Значит, Жукова развенчали, осудили и отстранили от должности министра обороны правильно?

Вот на этот прямой вопрос, мне кажется, нельзя отвечать однозначно положительно. И вот почему. Надо вспомнить, в чем Хрущев обвинял Жукова и в чем военачальники поддерживали эти обвинения. Нет, они конечно же не были людьми непорядочными, они говорили честно, и Жуков был виноват в том, в чем его они обвиняли: грубость, несправедливость, порой чрезмерная требовательность, унижение и даже оскорбление некоторых старших офицеров и генералов (подчеркиваю — не рядовых и не сержантов).

И сам Жуков в заключительном слове признал это. Что же, и он кривил душой? Юлил, хотел сбить накал обвинений? Нет, не из того теста был создан Георгий Константинович! Он не стал бы унижаться не только перед угрозой лишения звания и наград, но даже если бы его поставили к стенке, и под наведенными на него расстрельными пистолетами он резал бы в лицо обвинителям правду-матку! Но в тот день он понял и осознал, что боевые соратники делают в его адрес справедливые обвинения. И он признал их и честно обещал исправить допущенные ошибки.

Но Жуков не признал, и никто из боевых товарищей его не обвинял в намерении захватить власть.

Напомню, как Хрущев особенно нажимал на это обвинение:

«Относительно школы диверсантов... Об организации этой школы знали только Жуков и Штеменко... (Тому, что Хрущев лгал, приведу доказательства ниже. — В. К.) Думаю, что не случайно Жуков опять возвратил Штеменко в разведывательное управление. Очевидно, Штеменко нужен был ему для темных дел... Неизвестно, зачем было собирать этих диверсантов без ведома ЦК. Разве это мыслимое дело? И это делает министр обороны с его характером. Ведь у Берия тоже была диверсионная группа, и перед тем, как его арестовали, Берия вызвал группу головорезов, они были в Москве, и если бы его не разоблачили, то неизвестно, чьи головы полетели бы».

Бедный Георгий Константинович, каково было ему слушать сравнение с Берия, которого он ненавидел. Но Хрущев наветывал такое сравнение не случайно: это уже измена Родине — статья, предусматривающая высшую меру. Обвинение Жукова в заговоре и создании силы с целью захвата власти было явным вымыслом Хрущева для более надежной компрометации маршала. О ее создании Генштабом был издан официальный приказ, обеспечением занимались соответствующие управления: оружием, обмундированием и питанием, транспортом, средствами связи, жильем и автопарками, то есть все, кому полагалось этим заниматься по служебным обязанностям.

Еще и еще раз я перечитывал выступления маршалов и генералов, и ни один из них не обвинял Жукова в этом преступном намерении. То, в чем они его упрекали, находится в пределах дисциплинарной провинности: грубость, оскорбления и т. д. А обвинения в стремлении к захвату власти — это уже политическое преступление, это уже то, что на будущее вычеркивает маршала из состава активно участвующих в жизни страны. И это нужно было только одному человеку — Хрущеву, потому что он видел огромный авторитет и влияние Жукова в партии и в народе.

Осуществляя свой замысел, Хрущев понимал, что обвинений в дисциплинарном плане (грубость, жестокость) недостаточно, что надо выдвигать обвинения государственной масштабности. Вот и родились: бонапартизм, заговор, захват власти.

И все же, несмотря на все издевательства и унижения, маршал не сломился, одной жуковской фразой, которую он произнес, не обращаясь ни к кому, выходя из зала, где проходил пленум, он подвел итог происходящему:

«Обвиняют меня в бонапартизме, но Бонапарт проиграл войну, а я выиграл!»

Жизнь под колпаком


Итак, маршал проспал пятнадцать дней и когда немного пришел в себя, встал вопрос — как жить дальше?

Русский богатырь Илья Муромец тридцать три года просидел «сиднем», набирался сил, а затем начал вершить подвиги во славу Отечества. Русский богатырь Жуков сорок три года отдал ратным делам, и вот теперь ему предстояло превратиться в «сидня».

Он жил среди людей, они были в соседних квартирах, встречались на улицах, в магазинах. Но те, кто служил с ним раньше, завидев издали, переходили на другую сторону улицы, чтобы не встретиться. Полная изоляция в окружении живых людей оказывается возможна. Газеты, журналы, радио, телевидение, даже когда рассказывали о сражениях, которыми руководил Жуков, не упоминали его.

Как же нелегко было ему, человеку гордому и благородному, переносить эти унижения и надругательства! Только несгибаемый характер и железная воля помогли Георгию Константиновичу не сломиться и пережить все это. И еще большая любовь. Все эти годы рядом с ним была горячо любимая Галина Александровна. Можно без преувеличения сказать, что она спасла Жукова, травмированного стрессовыми ситуациями. Своим теплом, вниманием и заботами продлила его жизнь и помогла Георгию Константиновичу совершить еще одно дело величайшей важности, я имею в виду его работу над книгой «Воспоминания и размышления».

Много написано и рассказано о создании мемуаров маршала, и, как во многих других случаях, немало и вокруг этой его работы порождено слухов, легенд и выдумки. Располагая достоверными документами, я не буду вдаваться в дискуссии, кого-то и что-то опровергать. Просто по порядку изложу, как все происходило в действительности.

Мысль о написании воспоминаний пришла Жукову без чьей-либо подсказки. Появилось много свободного времени. Одолевали размышления о случившемся. Хотелось не оправдаться, он не чувствовал себя в чем-то виноватым, хотелось написать правду. Придет время, люди прочтут его записи, узнают, почему с ним так обошлись.

Размышляя о наболевшем, Георгий Константинович расширял свои намерения. Почему писать только о несправедливостях последних лет? Надо бы и о войне сказать правду. Появилось много мемуаров, и все они какие-то причесанные, не передают реальный ход событий, приукрашивают, скрывают трудности. Война получается фальшивая, победы легкие, враги всегда глупы, их громить не представляло трудностей. Надо, обязательно надо изложить все, как было.

КГБ ни на минуту не ослабляло наблюдения за маршалом.

Чтобы не занимать много места, я бы мог привести его в изложении, но разоблачительная подлинность этих строк с адресатом и подписью, мне кажется, будут для читателей более интересны, чем мой пересказ.


ОСОБАЯ ПАПКА СОВ. СЕКРЕТНО


СССР

КОМИТЕТ

ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

7 сентября 1959 г.

№ 2668-ш

гор. Москва


Товарищу ХРУЩЕВУ Н. С.


19 августа сего года по случаю смерти генерал-лейтенанта КРЮКОВА жена последнего, известная певица Русланова, устроила поминки, на которых в числе других были Маршалы Советского Союза тт. Буденный С. М. и Жуков Г. К.

В процессе беседы среди присутствующих был поднят вопрос и о принятом Постановлении Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Тов. Жуков по этому вопросу заявил, что если он был бы министром обороны, он не допустил бы принятие Правительством нового Постановления о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Далее он сказал, что тов. Малиновский предоставил свободу действий начальнику Главного Политического Управления генералу армии Голикову, а последний разваливает армию.

«В газете «Красная звезда», продолжал Жуков, изо дня в день помещают статьи с призывами поднимать и укреплять авторитет политработников и критиковать командиров. В результате такой политики армия будет разложена».

Высказывания Жукова по этому вопросу были поддержаны тов. Буденным.

По имеющимся в КГБ при Совете Министров СССР данным, большинство офицерского состава Советской Армии правильно восприняло Постановление Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.


Председатель

Комитета Госбезопасности

А. Шелепин


Эта докладная председателя КГБ была обсуждена 11 сентября 1959 года на заседании Президиума ЦК КПСС. Было принято следующее решение:


«Поручить Секретариату ЦК в соответствии с обменом мнениями на заседании Президиума ЦК принять необходимые меры в связи с фактами, изложенными в записке КГБ (т. Шелепина) от 7 сентября 1959г.».


Вот какое значение придавалось чуть ли не каждой фразе, сказанной Жуковым. Два военачальника перекинулись, казалось бы, незначительными фразами — о пенсиях, и эти слова обсуждает высший орган в государстве — Президиум ЦК! Да не только обсуждает, а принимает специальное решение, в результате которого проводится несколько важных мероприятий. Какие? А все те же оговор, травля, неотступная слежка за Жуковым.

Маршала Жукова, члена партии с 1919 года, и генерала Ревякина, члена партии с 1918 года, вызвали на заседание Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС, который возглавлял старейший партийный деятель Шверник. На этом заседании обоих участников разговора, несмотря на их заслуги и давнее членство в партии, уличали в нежелательных, нездоровых разговорах. Жуков объяснял свои слова тем, что это был простой, ни к чему не обязывающий разговор, тем более что многим уволившимся из армии старикам действительно будет тяжело жить на небольшие пенсии.

Шверник удивлялся непонятливости Жукова и разъяснял:

— Вы, как старший по званию, и тем более, как бывший министр обороны, должны были разъяснить Ревякину то, что он ведет нездоровые политические рассуждения. Вы не только не дали отпора, а даже поддержали этот непартийный разговор, направленный, с одной стороны, против мероприятий партии и правительства, а с другой — на дискредитацию нового руководства Министерства обороны СССР.

Что должен был ответить Жуков на такую тенденциозную, формальную, дундукскую постановку вопроса? Лбом стену не прошибешь, и маршал в очередной раз вынужден признать свою вину. Только благодаря такому признанию, КПК решил не накладывать взыскания, а ограничиться обсуждением этого вопроса. О результатах обсуждения докладной КГБ Шверник доложил специальным письмом в ЦК.

Старика маршала Буденного, трижды Героя Советского Союза, члена ЦК и т. д. и т. п. заставили дать ЦК письменное объяснение. Вот его текст:


«В ЦК КПСС

На поставленные мне тт. Л. И. Брежневым и А. И. Кириченко вопросы о том, что был ли я 19 августа на похоронах и на поминках генерала Крюкова вместе с маршалом Жуковым, где он якобы в моем присутствии говорил о развале армии, о необоснованном возвышении тов. Голикова Ф. И. и принижении тов. Малиновского Р. Я., а также по пенсиям военнослужащих?

Отвечаю:

1. На похоронах генерала Крюкова не был (был занят на заседании Президиума ЦК ДОСААФ).

2. Жукова я видел всего минут 5—10, во дворе дачи Руслановой, когда я вечером (около 7 часов) с женой пошел к Руслановой, чтобы оказать человеку внимание в тяжелую минуту. В это время присутствующие на поминках разъезжались. Среди них был и маршал Жуков.

При этой встрече маршал Жуков ни о чем подобном не говорил.

18.9.59 г.

С. Буденный».


Вот в таких условиях пристального внимания жил изолированный от всех маршал Жуков.

Уже шесть лет маршал Жуков жил как обычный гражданин, его не приглашали ни на праздничные, ни на юбилейные вечера, в изданиях о войне его имя вычеркивалось. Но пристальное наблюдение за ним продолжалось. Сменился председатель Комитета госбезопасности, вместо Шелепина назначен Семичастный, но задание Хрущева в отношении маршала Жукова оставалось прежним: следить неотступно.

29 мая 1963 года Хрущев получил записку председателя КГБ. (Кто ставил задачу, тому и докладывал.) Вот ксерокопия этой «записочки» на трех страницах.


СОВ. СЕКРЕТНО СССР КОМИТЕТ

ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

27 мая 1963 г.

№ 1447-с гор. Москва


Товарищу ХРУЩЕВУ Н. С.


Докладываю Вам некоторые сведения, полученные в последнее время о настроениях бывшего министра обороны Жукова Г. К.

В беседах с бывшими сослуживцами Жуков во всех подробностях рассказывает о том, как готовилось и проводилось заседание Президиума ЦК КПСС, на котором он был отстранен от должности министра обороны, и допускает резкие выпады по адресу отдельных членов Президиума ЦК:

«Все это дело можно было по-другому отрегулировать, — говорил Жуков, — если бы я мог низко склониться, ноя не могу кланяться. А потом, почему я должен кланяться? Я ни в чем не чувствую вины, чтобы кланяться. Все это приписано было, конечно, с известной целью...»

В разговоре с одним из своих сослуживцев по армии Жуков следующим образом отозвался о Малиновском Р. Я.:

«...Это хитрый человек, он умеет подхалимничать. Он никогда против слова не скажет. «Слушаю». «Есть». Он свое мнение прячет далеко и старается угодить. А такие сейчас как раз и нужны...»

В беседе с генерал-майором в запасе КАРМАНОВЫМ И. М. Жуков заявил:

«У нас... неразумно купеческий размах в отношении помощи. В космическое пространство вылетают миллиарды. На полет Гагарина израсходовали около 4 миллиардов рублей. Никто ни разу не задал вопроса, во что обходятся все эти приемы, все эти поездки, приезды к нам гостей и прочее... Жене БИДО сделали соболью шубу, я видел. Жене другого члена делегации был подарен бриллиантовый набор, в котором находилась бриллиантовая брошь в 12 карат... Это все сейчас доходит до широких масс людей... У СТАЛИНА было много нехороших черт, но в небережливости государственной копейки его никто не может упрекнуть. Приемов он не так много сделал, подарки он никому не давал, кроме своего автографа на книге...»

В другой беседе по поводу издания «Истории Великой Отечественной войны» Жуков говорил:

«...Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращенное, но все-таки более честное у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот История Великой Отечественной войны абсолютно неправдивая.

Вот сейчас говорят, что союзники никогда нам не помогали... Но ведь нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну... Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали. Разве мы могли быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью. А сейчас представляют дело так, что у нас все это было свое в изобилии.

Эта не история, которая была, а история, которая написана. Она отвечает духу современности. Кого надо прославить, о ком надо умолчать... А самое главное умалчивается. Он же был Членом Военного Совета Юго-Западного направления. Меня можно ругать за начальный период войны. Но 1942 год это же не начальный период войны. Начиная от Барвенкова, Харькова, до самой Волги докатился. И никто ничего не пишет. А они вместе с ТИМОШЕНКО драпали. Привели одну группу немцев на Волгу, а другую группу на Кавказ. А им были подчинены Юго-Западный фронт, Южный фронт. Это была достаточная сила... Я не знаю, когда это сможет получить освещение, но я пишу все как было, я никого не щажу. Я уже около тысячи страниц отмахал. У меня так рассчитано: тысячи 3—4 страниц напишу, а потом можно отредактировать...»

По имеющимся у нас данным, Жуков собирается вместе с семьей осенью выехать на юг в один из санаториев МО. В это время нами будут приняты меры к ознакомлению с написанной им частью воспоминаний.


ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА

ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

В. СЕМИЧАСТНЫЙ


Меняются Генсеки, руководители КГБ, а методы подавления неугодных оставались прежними. Вот в этой записке прямо сказано — не только подслушивают, но и негласные обыски на квартире и даче маршала делают. Уже знают, что он пишет воспоминания. А что в них? Какая крамола? Ведь это будут слова Жукова, а ему народ верит. Надо принимать меры. И Хрущев, не ограничиваясь прочтением записки Семичастного (о чем на ней сделана соответствующая отметка), зачитал ее на заседании Президиума ЦК КПСС 7 июня 1963 года. И соратники по руководству партией отреагировали как надо: было принято специальное постановление Президиума ЦК:

«Поручить тт. Брежневу, Швернику и Сердюку вызов в ЦК Жукова Г. К. для предупредительного разговора с ним в соответствии с обменом мнениями на заседании Президиума ЦК».

Исполнительные товарищи на следующей неделе вызвали Жукова на Старую площадь и, как было поручено, побеседовали с ним. О чем и в каких тонах был разговор? К сожалению, нет в живых ни одного участника той беседы. Позвонить и расспросить мне некого. Но был бы я плохим разведчиком, если бы в своей стране, при современных благоприятных условиях не добыл бы необходимых нам сведений. Нашел. Достал. Обо всем нам расскажет сам Жуков! Подслушивание продолжалось и после беседы — вот читайте.


ОСОБАЯ ПАПКА СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО СССР КОМИТЕТ

ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

17 июня 1963 г.

№ 1651-е гор. Москва

Товарищу ХРУЩЕВУ Н. С.

Докладываю Вам, что после беседы товарищей БРЕЖНЕВА Л. И. и СЕРДЮКА 3. Т. с Жуковым он рассказал своей жене следующее:

«Мы вызвали вас для того, чтобы поговорить с вами и предупредить вас о некоторых вещах. У вас бывают всякие друзья, и вы бываете у друзей. Мы, конечно, не против того, что вы с кем-то встречаетесь, но вот при встречах у вас ведутся непартийные разговоры. Вы рассказывали, как готовился пленум в 57 году и при этом давали весьма нелестные характеристики Хрущеву, Брежневу и другим членам ЦК. Значит, у вас до сих пор нет согласия с решением ЦК, и вы где-то нелегально пытаетесь вести борьбу с линией Центрального Комитета. Если это так, то это дело довольно серьезное.

Второй вопрос, что ведутся непартийные разговоры в отношении космоса. Что правительство ведет неразумную политику в отношении чрезмерных затрат на ракеты, чтобы Гагарин полетел, эта ракета стоила 4 миллиарда рублей. Что вообще у нас нет бережливости, руководство с купеческим размахом разбрасывает средства на помощь слаборазвитым странам. Что устраивают всякие приемы, по нескольку тысяч людей созывают, всякие подарки дорогие раздают и прочее. Что, мол, при Сталине было по-другому. Все осудили Сталина, его оторванность от народа и прочее. В то время, как весь народ, вся партия радуются нашим достижениям в отношении космоса, у вас получается несогласие с линией партии в этом вопросе.

Третье. Вы продолжаете разговор о Малиновском, что это весьма подходящая и послушная личность для руководства, что он угодник, подхалим и всякая такая штука. Малиновский пользуется доверием ЦК. Он член ЦК, министр, пользуется доверием Н. С. Хрущева и что такие непартийные разговоры подрывают авторитет ЦК.

Четвертый вопрос. Что у нас неправильно пишется история Великой Отечественной войны, что она лакируется, что пишется она в интересах определенных людей, что умалчиваются заслуги одних и выпирают заслуги тех, кто не заслужил их. Особенно подчеркиваете, кто привел немцев на Волгу. Кто неудачно руководил операцией. И что немецкие генералы пишут историю гораздо правдивее, чем пишут наши, комиссия ЦК. Затем, что я не согласен с оценкой помощи, которую оказывали американцы. В отношении, дескать, транспортных средств, металла и прочего. В то время, мол, каждому ясно, какие жертвы понесли мы и какие американцы.

Шестой вопрос. Что мы вас вызвали поговорить по-товарищески, что эти вещи недопустимы и что если они будут продолжаться, то мы вынуждены будем поставить вопрос на Президиуме ЦК о суровой партийной ответственности.

Я сказал, что постановление 1957 года я принял как коммунист и считал для себя законом это решение. И не было случая, чтобы я его где-то в какой-то степени критиковал! Я хорошо знаю Устав партии и нигде никогда не говорю за исключением того, что я лично до сих пор считаю, и это тяжелым камнем лежит у меня на сердце. Я не могу смириться с той формулировкой, которая была в постановлении. Постановление было принято без меня, и я не имел возможности доказать обратное, это вопрос об авантюризме. Где же и когда был авантюристом? В каких делах я был авантюристом? Я, 43 года находясь в партии, отвоевав четыре войны, потерял все здоровье ради Родины, я где-нибудь позволял какие-нибудь авантюрные вещи? Где факты? Фактов таких нет. И, откровенно говоря, эта неправдивая оценка до сих пор лежит тяжелым камнем у меня на сердце. Я вам прямо об этом и заявляю.

Относительно оценки, критики пленума сказал, что я никаких разговоров не вел. Пусть придет этот человек и заявит здесь в моем присутствии. Я даю голову на отсечение, что я таких разговоров не вел, я вообще никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь. Мало ли меня приглашали люди зайти побеседовать, но я чувствую, что моей особой интересуются, видимо, хотят что-то узнать, послушать, поэтому я избегаю всяких встреч и нигде не бываю, за исключением Карманова — соседа по даче, еще там пара человек, полковник один с женой, человека четыре у меня знакомых и больше никого нет. Я нигде не бываю, вообще ушел от мира сего и живу в одиночестве, так как чувствую, что меня на каждом шагу могут спровоцировать... Месяца три спустя после пленума я встретил Конева. Он спросил, почему я не захожу? Я ответил: «Чего мне заходить, я нахожусь в отставке». Он поговорил как, что, а потом заявил: «Ты все-таки наш старый товарищ, почему не зайдешь поговорить?» Я говорю: «Какой же старый товарищ, когда ты всенародно там сказал, что я никакой тебе не товарищ и не друг». — «Ну тогда мало ли что было, знаешь, какая обстановка была. Тогда нам всем казалось, что дело пахнет серьезным...»

Относительно истории Отечественной войны. Это, говорю, разговор в пользу бедных, я по этому вопросу ни с кем не разговаривал. Может быть, в какой-то степени разговор был, но его переиначили. И преподнесли именно так, как говорится здесь. Относительно того, кто привел немцев на Волгу. Персонально никто не может привести, вы же сами понимаете.

Что касается немецких генералов, как они пишут, правдиво или нет. Вы можете посмотреть мои заметки на книгах, которые я прочитал, а их очень много. Я считаю, что более неправдивой истории, чем написали немецкие генералы, я никогда не встречал, не читал. У меня такие заметки, правда, имеются. Так что это, говорю, вещь, безусловно, натянутая. Видимо, человек, который об этом говорил или сообщал, он передает свое собственное мнение и приписывает мне. Насчет американской помощи то же самое. Я, говорю, много выступал, много писал статей, в свое время выступал публично и давал соответствующую оценку американской помощи и жертв во второй мировой войне. Так что это то же самое натянутая откуда-то вещь.

Относительно Малиновского я вам прямо скажу, я эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело. Мне никто не может навязать, чтобы я его уважал, чтобы я ему симпатизировал. Что касается вот этих разговоров относительно Малиновского. В свое время, как известно, его старая жена написала весьма такое тревожное письмо, и мне было поручено вести следствие, я его вызвал с Дальнего Востока и расследовал. Этот материал был передан министру обороны Булганину. Где эти материалы, не знаю. О чем там сообщалось? О том, что Малиновский, вопреки тому, чтобы вернуться на Родину, задержался во Франции в Марокканских частях, якобы поступил туда добровольно служить до 20-гр года. И тогда, когда уже разгромили Колчака, он почему-то через Дальний Восток, через линию фронта Колчака поступил добровольцем в Красную Армию.

Эти вещи достаточно известны были в Главном Управлении кадров. Щаденко об этом говорил. И Сталин не доверял Малиновскому. Он в свое время был у меня начальником штаба. Я его просил на Халхин-Гол к себе, но мне было отказано по политическим соображениям, что он не может быть назначен. Какой же это человек? Пользуясь присутствием Хрущева на Дальнем Востоке, он позволил в отношении меня провокационные вещи. Говорил: «Вы смотрите там за Жуковым. Он вас всех там за горло возьмет». Разве я могу уважать такого человека, который так провокационно такую вещь позволил по отношению ко мне? А потом выступает с трибуны съезда, и ему вторит Голиков, что это, мол, Бонапарт, это Наполеон, который стремился к захвату власти сначала в армии, потом в стране. Если я стремился, если у меня были какие-то акты в этом отношении, какие-то акции, тогда почему же меня не арестовали? Если действительно какие-то организационные начала в этом деле были заложены. Ясно, что я не только его не уважаю, я ему не доверяю. Это мое личное дело».

На все это ему якобы было сказано: «...Мы же не сами выдумали. Может быть, что-то прибавлено лишнее, но какие-то разговоры были, значит, что-то такое есть. Мы вас обвиняем в том, что вы как коммунист должны были пресечь, резко оборвать этих людей и не допускать разговоров. Тогда обошлось так, вас оставили в партии, создали вам соответствующие условия, и сейчас видите, мы с вами разговариваем не в порядке какого-нибудь такого, а в порядке предупреждения».

На это, по его словам, он ответил: «Я говорю, что не боюсь, пожалуйста. Понимаю, что моей личностью многие интересуются, знают, что я много знаю, поэтому каждый старается где-то слово какое-то услышать. Я это совершенно отчетливо понимаю, поэтому я больше всего боюсь провокаций и всяких сочинительств. Можете, говорю, в партийной организации завода справиться. Никогда там никаких разговоров не велось, несмотря на то, что со мной пытались многие заговорить. Я уклонялся от ответа или давал такие ответы, какие полагается. Но вот что касается вашего вызова, вашего разговора, то я считаю, что он, безусловно, полезен. Во всяком случае, он заставляет меня присмотреться к людям, к моим товарищам, которые меня окружают. Я вам весьма благодарен за то, что вы меня пригласили. У меня спросили: «Значит, вы довольны, что мы вас вызвали?» Я говорю: «У меня нет оснований быть недовольным». Они добивались признания: доволен я или нет, как я реагирую. Я сказал, что я весьма признателен.

Якобы беседовавшие заявили: «Вот видите, мы достаточно чутко и уважительно к вам относимся».

Я говорю: «Спасибо за такую чуткость и за такое уважение». Но потом я говорю: «Вот я пять-шесть лет по существу ничего не делаю, но ведь я еще работоспособный человек». Это я в порядке разведки. «Я физически, слава Богу, чувствую себя хорошо и умственно до сих пор чувствую, что я еще не рехнулся и память у меня хорошая, навыки и знания хорошие, меня можно было бы использовать. Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».

Мне было сказано: «Да, но это будет зависеть от вашего дальнейшего поведения».

Я говорю: «Поведение у меня всегда партийное, но вот видите, тут не совсем хорошо получается. А потом, почему меня, собственно, отбросили, я не понимаю. Я Родине отдал почти всю жизнь. Меня даже лишили возможности работать в этой группе».

«Я читаю и пишу. Я могу показать то, что я пишу. Ничего плохого я не пишу. Передайте, говорю, привет Никите Сергеевичу, поблагодарите его за внимание».

На вопрос жены: «Но они дружелюбно к тебе относились? Как ты понял?» Жуков заявил: «Нет, ничего. А Сердюк особенно хорошо. Я бы сказал, разговор велся правильно. К ним поступили материалы, они обязаны были разобраться, в чем дело, почему вдруг такие разговоры с моей стороны. Им надо было выяснить лично у меня».


ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА

ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

В. СЕМИЧАСТНЫЙ


Вот какие случаются метаморфозы в жизни — неприятный для Жукова документ, фактически — политический донос, превратился в архивный экспонат, в котором сохранена даже интонация прямой речи маршала. И характер его непреклонный опалой не сломили, тому подтверждение его безбоязненные слова в лицо высоким представителям Президиума ЦК.

«Я эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело. Мне никто не может навязать, чтобы я его уважал...»

О своем образе жизни в эти годы: «...я избегаю всяких встреч и нигде не бываю», «за исключением Карманова — соседа по даче, ...полковник один с женой...» (маршал, наверное, имеет в виду Стрельникова, о котором читатели знают). «Я нигде не бываю, ушел от мира сего и живу в одиночестве, так как чувствую, меня на каждом шагу могут спровоцировать».

А как маршал скучает по работе, по войскам, по милой его сердцу армии. Он говорит, что вполне работоспособный человек, «почему меня отбросили, я не понимаю... Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».

Но никаких должностей Жукову так и не предложили. Опала продолжалась. Настало время, когда Георгий Константинович полностью посвятил себя созданию своей замечательной книги — «Воспоминания и размышления».

Сладкие муки творчества


Кроме Стрельникова, с которым встречи продолжались, у маршала появился еще один интересный для него собеседник. В 1963 году был опубликован роман писателя Василия Соколова «Вторжение». Жуков его прочитал. Книга ему понравилась, и он написал на нескольких страницах обстоятельный отзыв и указал на некоторые неточности, касающиеся его, Жукова. В письме Жуков, по-моему, впервые сообщает, как был освобожден из лагеря Рокоссовский. Обычная версия по этому поводу ходит такая: перед войной пересмотрели некоторые дела, так как нужны были командные кадры, и в эту полосу попал и Рокоссовский. Оказывается, не так обстояло дело. Жуков заступился за своего бывшего командира дивизии, у которого командовал полком, не испугался страшных обвинений, за которые осужден Рокоссовский, не поверил им, не побоялся неприятностей и для себя за такое заступничество. Вот что написал Жуков в письме Соколову по этому поводу:

«Я просил Сталина освободить его (Рокоссовского) из тюрьмы в 1941 году и направить в мое распоряжение в Киевский Особый военный округ, где он вскоре был мною назначен на 19-й механизированный корпус, во главе которого он и вступил в войну».

Кроме письма, Жуков пожелал встретиться с писателем Соколовым, Встреча состоялась на квартире, где Жуков жил с Галиной Александровной, на набережной Тараса Шевченко. Разговор продолжался шесть часов. Поскольку Соколов работал над продолжением романа (который позднее вышел под названием «Крещение»), он использовал эту встречу в полной мере и перед уходом написал несколько вопросов и просил маршала на них ответить. Жуков ответил со всей своей добросовестностью. Два письма первое от 7 января и второе — 2 марта 1964 года, представляют собой, на мой взгляд, выдержки из уже написанных воспоминаний Жукова. Объем их больше тридцати страниц! Эти письма впервые опубликованы в статье Соколова, в сборнике «Маршал Жуков. Каким мы его знали» (Издательство политической литературы. 1988. Москва). Письма и беседы очень интересные и содержательные. Но из-за большого объема нет возможности их пересказывать.

Все три письма Жукова были написаны в 1964 году. Я хочу обратить внимание читателей на эту дату и особенно на те числа, в которые встречался с маршалом полковник Стрельников, ноябрь 1958 — и последняя в госпитале в апреле 1967 года. Потому, что эти два офицера были первыми, кто помог Жукову собраться с силами и настроиться на написание мемуаров, в какой-то степени освоиться в этом новом, совершенно несвойственном для строевого служаки предприятии. Позднее много появилось претендентов на роль помощников маршала в создании его книги. Они сыграли определенную роль, как стимуляторы и технические помощники, но писал Жуков свои воспоминания самостоятельно. И если бы не повредили правщики и редакторы из комиссий, которые назначались по указанию ЦК (об этом рассказ позже), книга была бы еще динамичнее, правдивее и теплее, не было бы в ней «довесков», видимых невооруженным глазом.

Итак, вот несколько дат и уточнений, которые говорят сами за себя и, как говорится, ставят точки над «i».

Из статьи Евгения Цветаева «Последний подвиг Г. К. Жукова», опубликованной в вышеуказанном сборнике. К. Симонов и С. Смирнов предлагали Жукову свою помощь в написании книги. Но маршал отказался, не желая, чтобы она звучала по-симоновски или по-смирновски.

«В 1950 году замысел создания книги созрел окончательно».

«В середине 1964 года работа Г. К. Жукова над книгой ускорилась. В марте 1966 года рукопись была готова».

Из статьи А. Д. Миркиной в сборнике «Маршал Жуков: полководец и человек» (АПН. Москва. 1988).

«Летом 1965 года в издательство Агентства Печати Новости пришла телеграмма из Бюро АПН в Париже — предлагалось выпустить серию книг политических и военных деятелей второй мировой войны. Издательство... решило обратиться с этим предложением к маршалу Жукову».

В двух сборниках воспоминаний о маршале Жукове (их названия и реквизиты указаны выше) обращает на себя внимание, что все статьи написаны после 1965 года.

Из статьи генерал-лейтенанта Н. Г. Павленко, бывшего главного редактора Военно-исторического журнала:

«Первой нарушила сложившуюся нелепость (изоляция Жукова. — В. К.) редакция Военно-исторического журнала. Она опубликовала в 1965 году одну статью Г. К. Жукова о Берлинской операции и в 1966 году три статьи о Московской битве».

Полковник А. С. Светлишин в статье «Крутые ступени» пишет: «Первая встреча произошла 18 мая 1965 года...»

Константин Симонов, «Маршал Жуков (заметки к биографии)»:

«На протяжении 1965—1966 годов у меня было несколько особенно длительных бесед с Жуковым». А в конце этих заметок К. Симонов поставил дату их написания: «Апрель—май 1968 год».

Другие статьи датированы: С. Смирнов — 1974 г., В. Песков 1970, 1985 гг., Е. Ржевская — 1986 г., Е. Цветаев — 1986 г., Ортенберг — 1987 г., Е. Воробьев — 1987 г., В. Соколов — 1987 г., Долматовский — 1987 г.

Что же это за рубеж — 1965 год, с которого начинается всплеск внимания к Жукову? Почему вдруг многие стали такие храбрые, что, невзирая на табу, начали писать о Жукове, интервьюировать его и снимать в кино? Объяснение очень простое — 14 октября 1964 года на Пленуме ЦК Хрущев был освобожден от обязанностей Первого секретаря ЦК и члена Президиума ЦК за субъективизм и волюнтаризм.

В день двадцатилетия Победы в Великой Отечественной войне 8 мая 1965 года Жуков впервые был приглашен на торжественный вечер в Кремль. Когда он вошел во Дворец съездов, присутствующие встали и устроили грандиозную овацию в честь маршала. А когда в докладе в числе прославленных военачальников была произнесена фамилия Жукова, в зале возникла новая овация, все встали и очень долго аплодировали стоя. Такая реакция озадачила нового Генсека Брежнева, и опять возникли неприятные для Жукова последствия. В этот день зародилась болезненная ревность к славе маршала у Брежнева, нового всесильного вождя партии и главы государства. Как выяснится позже, Леонид Ильич мелко гадил маршалу, задерживая издание его книги только потому, что в ней не упоминался новый претендент на историческую роль в войне — полковник Брежнев. Ревность и даже боязнь приветственных оваций была так велика, что Генеральный секретарь, не желая видеть и слышать все это, рекомендовал делегату съезда маршалу Жукову, члену партии с 1919 года не появляться на съезде. Вот что об этом пишет А. Миркина:

«Брежнев по телефону спрашивает Галину Александровну:

— Неужели маршал действительно собирается на съезд?

— Но он избран делегатом!

— Я знаю об этом. Но ведь такая нагрузка при его состоянии. Часа четыре подряд вставать и садиться. Сам не пошел бы, — пошутил Брежнев, — да необходимо. Я бы не советовал.

— Но Георгий Константинович хочет быть на съезде, для него это последний долг перед партией. Наконец сам факт присутствия на съезде он рассматривает как свою реабилитацию.

— То, что он избран делегатом, — внушительно сказал Брежнев, — и есть признание и реабилитация.

— Не успела повесить трубку, — рассказывала Галина Александровна, — как началось паломничество. Примчались лечащие врачи, разные должностные лица, — все наперебой стали уговаривать Георгия Константиновича не ехать на съезд — «поберечь здоровье». Он не возражал. Он все понял».

Но все же после ухода Хрущева с политической арены жизнь маршала стала входить в нормальное русло. В том же 1965 году он официально оформил развод с первой женой Александрой Дневной и зарегистрировал брак с Галиной Александровной. Отныне она стала его законным добрым ангелом-хранителем и вдохновителем на творческий труд над книгой воспоминаний. И вот убедительный штрих, свидетельствующий о безукоризненной дисциплинированности Жукова: будучи уже много лет в отставке, он все же посчитал необходимым написать рапорт:


«В Главное Управление кадров

Министерства обороны

Прошу внести в мой послужной список в связи с расторжением брака с Жуковой А. Д. и регистрацией брака с Семеновой Г. А.

Приложение:

1) Свидетельство о расторжении брака от 18.1.1965 г.

2) Свидетельство о браке от 22.1.65 г.

Маршал Советского Союза


Жуков

8 февраля 1965 г.»


И еще один документ:


«В I960 году, марта 8 числа оформлено «Свидетельство об усыновлении». Правильнее было бы сказать об «удочерении», но бюрократический формализм непреодолим, и маршал «усыновлял» свою родную дочь Марию, родившуюся 19.6.1957 года в Москве: «с присвоением усыновленной фамилии Жукова и отчества Георгиевна, о чем в книге записей актов гражданского состояния об усыновлении I960 года марта месяца 8 числа произведена соответствующая запись за № 11».

18 августа 1965 года был подписан договор с АПН на издание книги. При подписании его Жуков сказал:

— Одно непременное условие: книга должна быть опубликована прежде всего в СССР, а потом уже за рубежом.

Договор подписан, но предстояла еще огромная работа над рукописью, о которой подробно рассказала в своих воспоминаниях редактор, ставшая и другом семьи Жуковых, Анна Давыдовна Миркина.

Трудности с рукописью были не столько трудовые, сколько бюрократические. Хотя и литературная работа давалась маршалу нелегко. Жуков целый день работал за письменным столом дома или в архивах. Пять-шесть часов почти ежедневно в архиве с документами и пять-шесть часов в своем кабинете на даче. Стол и полки были заполнены стопами книг по военной истории, мемуарные, философские труды, исследования по экономике и международным отношениям. Все это прочитывалось, делались необходимые выписки.

Наряду с работой над рукописью Жуков вел полемику в печати с авторами книг, искажавшими правду истории. Так, например, в журнале «Октябрь» были опубликованы воспоминания маршала Чуйкова В. И. «Конец Третьего рейха», в которых он утверждал, что войну можно было завершить в начале 1945 года и Берлин взять раньше — в феврале. И жертв было бы меньше. Редактор Военно-исторического журнала генерал Павленко организовал обсуждение воспоминаний Чуйкова и попросил, маршала Жукова дать свою ответную статью. Жуков принял участие в дискуссии и написал статью «На Берлинском направлении», в которой глубоко проанализировал стратегическую обстановку и очень убедительно доказал несостоятельность суждений Чуйкова.

Огорчения и радости


Сложность творческой работы как бы она ни была тяжела, а порой мучительна, вместе с тем приносит и радостное ощущение созидания, когда постепенно прибавляются страницы в рукописи. Не говоря уж о завершении работы над книгой. Не зря писатели называют свой труд «сладкой каторгой».

После завершения приятных творческих мучений и отправки рукописи в издательство в марте 1966 года, в точном соответствии с договором, для Жукова наступил, как и для всех пишущих, период тревожных ожиданий. Что скажут? Как оценят строгие редакторы и всезнающие рецензенты? Для Жукова к этому еще прибавилась и горькая участь опального — пристальное внимание постоянно настороженных «верхов». Первые замечания «сверху» были на 50 страницах! Первым противником издания мемуаров маршала был главный идеолог, член Политбюро Суслов М. А.

«Инстанция» требовала убрать главу о репрессиях по отношению к командному составу Красной Армии и положительные характеристики Тухачевскому, Уборевичу, Егорову, Блюхеру и другим сослуживцам Жукова. Изменить отношение к политике партии перед войной и неудачам в первый год войны.

Миркина вспоминает:

«Стараясь щадить Георгия Константиновича, мы часто скрывали от него многие удары, которые обрушивались на будущую книгу. Георгий Константинович, конечно, понимал, что на нас «нажимают сверху», но, естественно, обрушивал гнев и раздражение на издательство, которое, как он полагал, работу над подготовкой книги вело недостаточно интенсивно».

Как рассказывал мне начальник Института военной истории генерал-лейтенант Жилин, в Главпуре была создана специальная комиссия, возглавлял ее зам. нач. Главпура генерал Карашник (Жилин был членом), третьим был полковник — профессор Деборин, преподаватель военно-политической академии. Эта комиссия тщательно изучила рукопись Жукова и сделала не только замечания о желательной правке, но и «помогла» маршалу, предлагая вставки. Читатели без труда обнаружат эти инородные вкрапления в текст книги, они касаются политической работы и пестрят цифровыми данными о работе промышленности и помощи тыла фронту.

В первой части моей книги о Жукове я писал о том, что добыл машинописный экземпляр рукописи маршала, и приводил примеры, как он резко отвечал на замечания консультантов. Не буду повторяться, но для оживления рассказа все же приведу два свежих эпизода.

На пожелание заменить название города Сталинграда (началось развенчание Сталина, город переименовали в Волгоград) Жуков возражал:

— Не знаю такого города, я воевал под Сталинградом. Прочитав письменные советы одного из экспертов, спросил:

— Он кто был во время войны? Капитан? Портфель за мной носил. А теперь берется рассуждать о плане операции...

— Но теперь он генерал, ученый, специалист по военной истории, — подсказывала редактор Миркина.

— Знаю я этих специалистов!

Но, обдумав спокойно, все же принимал то, что подтверждалось документами.

Генерал Павленко пишет:

«Хрущеву было известно, что генерал Ф. И. Голиков был настроен весьма недоброжелательно к Г. К. Жукову. Именно он был назначен начальником Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР. Ему же было поручено наблюдение за опалой полководца. В начале 60-х годов на посту начальника Главпура оказался А. А. Епишев. Ему со своим аппаратом и довелось в течение многих лет быть на страже соблюдения опалы.

С уходом с политической арены Н. С. Хрущева многие решения, принятые в тот период, явно потускнели... многие ожидали, что опала с него (Жукова) будет снята. Но эти надежды не оправдались. Серьезным препятствием была ревность к огромной популярности полководца».

Дорого стоили Жукову переживания, связанные с нападками на его рукопись, да и вся нервотрепка в годы опалы. В конце 1967 года, во время отдыха в санатории Архангельское, его настиг инсульт. Маршала привезли в правительственную клинику на улице Грановского, напротив дома, в котором он жил много лет. Жуков был в тяжелейшем состоянии.

Я беседовал с академиком Чазовым, который в то время был начальником 4-го Главного управления Минздрава. В восьмидесятые годы, будучи депутатами и членами ЦК КПСС, мы с Чазовым были довольно близко знакомы. Он рассказал о тех трагических часах в жизни Жукова следующее:

«Были предприняты все возможные меры и даже сверх того. Но консилиум крупнейших профессоров-специалистов пришел к выводу, что при таком состоянии больного трудно что-либо сделать. У Жукова был тромбоз мозговых сосудов. Тогда только появились первые тромболитические препараты. Только они могли спасти жизнь Георгия Константиновича. Достать эти препараты для нас не было проблемой — они у нас были. Но применить их очень рискованно потому, что трудно отличить тромбоз от кровоизлияния в мозг. Если в первом случае эти препараты спасают жизнь, то во втором наоборот. Ситуация была критическая. Когда я спросил Галину Александровну, которая тоже была врачом, что будем решать? Она сказала: «Давайте рисковать». В результате применения тромболитических препаратов мы добились положительного эффекта».

Кроме академика Чазова, я познакомился с доктором Алексеевым — лечащим врачом Жукова, он рассказал мне более подробно о течении болезни и лечении маршала. Но это очень грустная тема, и я не буду описывать все детали нелегких месяцев лечения. Жукова вывели из критического состояния, но у него остались парализованными правые рука и нога, он не мог не только ходить, но даже сидеть без опоры.

А вот о том, что происходило в дальнейшем, я расскажу. Это еще раз подтверждает могучесть характера и организма Георгия Константиновича.

Его перевезли в санаторий «Барвиха», как писалось в направлении, на «реабилитацию». Шутка жизни — мало ему было реабилитироваться в политическом отношении, теперь вот предстояла еще реабилитация физическая.

Мне и в этом случае повезло, я не раз отдыхал в Барвихе, и среди лечащего персонала проявляла немало внимания и заботы ко мне (как бывшая фронтовичка к своему брату фронтовику) методист лечебной физкультуры Валентина Андреевна Собко. Замечательная, жизнерадостная, бывалая женщина, всегда веселая и бодрая, она не только своим мастерством физиотерапевта, но характером, умением вселить веру в выздоровление подняла на ноги очень многих В ее добрых руках побывали маршалы Конев, Чуйков, Буденный, академик Курчатов, генеральный конструктор Королев, Председатель Совета Министров Косыгин, Альенде и другие руководящие товарищи, наши и зарубежные. Она же выхаживала и Георгия Константиновича. О нем я конечно же попросил ее рассказать как можно подробнее.

«Был он очень плох. После инсульта не мог встать на ноги. Сидел только, когда кормили и поддерживали. Настроение у него было подавленное. Да и понятно, много месяцев в постели, перспектив на поправку он не видел. Первое знакомство. Я вошла в его люкс, представилась: «Здравствуйте, Георгий Константинович. Я методист лечебной физкультуры. Буду вам помогать». Он взглянул на меня искоса и сказал: «Мне это не поможет. Я уже ни во что не верю. Идите».

Я вышла, походила в коридоре, пришла к заведующему отделением. Рассказала. Врач говорит: «Плите снова к нему». Ну, что делать, пошла. Захожу, не успела ничего сказать, как он мне приказывает: «Я вам сказал, уходите. Нечего меня мучить!»

Я обиделась, зло меня взяло. Такой сильный был, волевой, так мы его все любили, верили ему. И вдруг он проявляет такое неверие. Я ощетинилась и, не скрывая своей обиды, выпалила:

— Вы Жуков! Вы не можете оставаться в таком беспомощном состоянии. Вы маршал! Вы должны ходить, работать! Что значит, не верите! А я могу, я умею помочь в таких случаях. Не одного выходила!

Он удивился такому отпору и спрашивает:

— Ты воевала?

— Да, в 8-й гвардейской армии.

— У Васи Чуйкова?

— И у него, и у маршала Жукова. Я была военфельдшером санроты 266-го гвардейского стрелкового полка.

— А сколько же тебе лет?

Ну, тут я уже почувствовала — овладела ситуацией, отвечаю:

— Э, нет, Георгий Константинович, так дело не пойдет. Женщину о возрасте не спрашивают. Вот позанимаемся с вами лечебной гимнастикой, я вам все расскажу.

Улыбнулся. Оттаял. И стали мы с ним заниматься. С чего начали? Обнимались! Он тяжелый, я его поднять не могу. Вот я низко склонюсь над ним и говорю: «Обнимайте меня». Он обхватит меня руками. А я продолжаю: «А теперь я вас обниму». Так вот обхватим друг друга, и я выпрямляюсь, а он садится. И так много раз. Вот с такого упражнения начинали. Он смеется: «Хорошее упражнение, с женщиной обниматься». А я рада — отходит, поверил, смеяться научился. Потом на ноги стала его поднимать, у кровати. Опять в обнимку и поднимались, и стояли подолгу. Потом первые шаги сделали. Тут я назад перешла. Со спины его обнимаю и потихоньку шагаем. Через полтора месяца мы уже под ручку ходили. Он с палочкой, я с другой стороны ему опора. Стали в парк выходить на прогулки. Галина Александровна — святая женщина! — нам помогала. Машенька вокруг бегала. Очень он их любил, однажды вздохнув, сказал:

— Да, милая Валентина Андреевна, все у нас с Галей есть и Маша есть, все, а здоровья нет. Жаль!

Совсем ожил мой Георгий Константинович. Настроение у него стало хорошее. Поверил, что вернется и домой, и к работе.

За это время о чем только мы с ним не переговорили! Все операции вспомнили. Всю войну прошли. Однажды в коридоре, я везла его в коляске, он услышал голос и узнал: «Это Костя! Позовите его». Я побежала, позвала Рокоссовского. Он подошел. Они обнялись. Рокоссовский выглядел очень плохо, уже позеленел, его доедал рак. Поговорили маршалы вроде бы непринужденно, улыбались. Пожелали друг другу всего доброго. Рокоссовский поцеловал Жукова. Пристально посмотрел на него и тихо сказал: «Прощай, Георгий». И ушел, через несколько недель он скончался.

Ну, а мой больной — ничего, поднялся. Своим ходом ушел домой! Выходила!»

С удовольствием вспоминаю и рассказываю об этой женщине. Она и сегодня живет в Барвихе.

Болезнь на некоторое время отступила. А книга его все еще не вышла. Врач Алексеев рассказал мне, что Жукова не раз навещали Косыгин, Баграмян, Антипенко. Маршал однажды попросил Косыгина помочь.

— Уж и не знаю, где моя рукопись, последний раз послал письмо Брежневу. Ни ответа ни привета.

Вот это письмо:


«Уважаемый Леонид Ильич!

Обращаюсь к Вам с просьбой. В 1965 году я закончил разработку своих воспоминаний, над которыми работал несколько лет. Осенью 1965 года рукопись мною передана в издательство АПН.

По имеющимся сведениям рукопись передана в отдел ЦК КПСС тов. Д. П. Шевлягину.

Времени прошло много, а судьба моей рукописи мне не известна.

Очень прошу Вас, Леонид Ильич, дать указание по изданию моей рукописи. Очень хотелось бы издать книгу к 50-летию Советской Армии. Маршал Советского Союза

Жуков 11 декабря 1967 г.»


Второе письмо адресовал Брежневу и Косыгину.


«Глубокоуважаемый Леонид Ильич! Алексей Николаевич!

Прошло немало времени с тех пор, как АПН подготовило книгу «Воспоминания и размышления». Учтены все замечания и пожелания рецензентов.

Мне известно, что и отдел ЦК КПСС (тов. Степанов) дал свое весьма положительное заключение на мою рукопись.

Меня крайне огорчает ничем необъяснимая задержка в выходе книги в свет. Ведь это труд моей долголетней жизни.

Очень прошу Вашего вмешательства.

С уважением

Маршал Советского Союза

Г. Жуков 23 февраля 1968 г.»


Косыгин обещал помочь. И, наверное, вспомнил бы обещание, но была преграда, неподвластная и ему.

Об этом препятствии рассказала Миркина:

«Л. И. Брежнев пожелал, чтобы маршал Жуков упомянул его в своей книге. Но вот беда, за все годы войны они ни разу ни на одном фронте не встречались. Как быть? И тогда был найден «выход». Находясь под Новороссийском, маршал Жуков якобы поехал посоветоваться с полковником Брежневым, но, к сожалению, того на месте не оказалось. (Такой выход придумали и сформулировали в редакции. — В. К.) «Умный поймет», сказал с горькой усмешкой маршал. Эта нелепая фраза Прошла во всех изданиях «Воспоминаний и размышлений» с первого по шестое включительно, как и в зарубежных изданиях. Только в седьмом издании она была опущена».

Верстка была подписана в печать 24 декабря 1968 года. Рабочим в типографии рассказали, что маршал болен, и хорошо бы поскорее выпустить книгу. Один из печатников воскликнул:

— Да мы круглые сутки работать будем! Мы с Жуковым воевали против фашистов, готовы работать в три смены хоть бесплатно!

В марте Миркина схватила первый теплый экземпляр, вышедший из машины типографии газеты «Правда», и помчалась на дачу к Жукову. Георгий Константинович поставил книгу на стол и долго смотрел на нее молча...

Почти десять лет трудился над ее созданием маршал. Три года готовая рукопись лежала в «инстанциях». И вот книга родилась. Трудно передать чувство человека, который наконец-то держит в руках свою книгу. Для этого надо быть ее автором. Иногда сравнивают явление книги на свет с рождением ребенка. Похоже. Это тоже детище. Оно рождается в муках и приносит огромную радость, удовлетворение и облегчение.

Книга Жукова была издана в 27 странах (к 1988 году) на 18 языках, миллионные тиражи раскупались очень быстро. Не трудно представить, какой резонанс в печати вызвала эта книга, какой огромный поток писем хлынул в адрес Жукова.

Георгий Константинович точно помолодел. Успех книги прибавил ему здоровья и бодрости. Огромная почта с благодарностями, советами, критикой и пожеланиями побудили маршала к немедленной подготовке второго издания.

Последние годы


Объем работы над вторым изданием предстоял колоссальный.

Маршалу при плохом состоянии здоровья уже трудно было дорабатывать все самому. Врачи разрешали заниматься рукописью не более одного часа в день. Чтобы помочь маршалу, решили подыскать специального редактора. Этим занималась Миркина. Несколько кандидатур не подошли. Выбор был остановлен на военном историке Евгении Цветаеве. У него был опыт в работе над мемуарами, он помогал писать воспоминания генералу Штеменко. Жуков дал согласие воспользоваться его помощью. В своих воспоминаниях об этой работе с маршалом Цветаев рассказал, как нелегко было помогать Жукову. Во-первых, с ним нельзя было общаться даже по телефону, только переписывались через Миркину. Цветаев не писал и не предлагал новых текстов, он анализировал пожелания автора и ставил вопросы, которыми стимулировал Жукова на дополнения или правку ранее написанного. Были составлены три новых главы: «Ставка Верховного Главнокомандования», «Ликвидация Ельнинского выступа противника», «Борьба за Ленинград» и заново написано «Заключение». Весь текст книги был доработан, во многих местах изменен и отредактирован. Добавлено много новых документов, и на их основании расширено описание операций.

Ко всему, что писал маршал, Цветаев относился бережно и уважительно. «На плечи специального редактора мемуарного труда Г. К. Жукова, — пишет Цветаев, — ложилась еще одна особая и, может быть, самая главная задача. Она заключалась в том, чтобы сохранить для потомков подлинное слово и мысль великого полководца».

Многое из предложений Цветаева маршал учел при создании новых глав, но опять-таки это был им лично написанный текст. Что же касается других кардинальных переделок, то Жуков обдумал все предложения и написал специальное письмо по их существу.

Вот это письмо:


«Анна Давыдовна!

Ознакомившись с предложением, считаю уместным сделать некоторые замечания.

1. Моя книга «Воспоминания и размышления» написана в плане личных воспоминаний и размышлений над ними. Рассчитана она на широкого читателя. В проекте главы «Ставка ВГК» я также придерживался этой же цели.

Раскрывать работу Ставки ВГК в большем объеме считаю нецелесообразным. Предложение собрать с других глав материал об отдельных элементах работы Ставки ВГК, безусловно, заманчиво, и оно обогатит главу, но в то же время серьезно обеднит остальные главы. Поэтому делать это не следует.

2. В пункте втором предлагается раскрыть вопросы работы Ставки в их исторической последовательности. Этого делать в моей книге не следует. Как работала Ставка в начале войны, когда председателем ее был С. К. Тимошенко, вполне достаточно сказано в главе «Начало войны». Критика принятых и непринятых решений также дана в этой главе. Специального решения Ставки на стратегическую оборону не было. Она сложилась в результате неблагоприятной для нас обстановки на всех оперативно-стратегических направлениях. Процесс принятия решений Ставки одинаковым не был. Каждое ее решение вытекало из сложившейся обстановки и наших возможностей.

Я не возражаю, если это будет дано дополнительно с приведением интересных исторических документов.

В третьем пункте предлагается разработать вопрос о предвидении.

Я лично по состоянию здоровья разработать более детально, чем это дано в книге, сейчас не могу.

21.2.73 г.


Жуков».


В эти труднейшие для Жукова дни Галина Александровна самоотверженно перекладывала на себя все, что могло облегчить состояние мужа. Она буквально сгорела, помогая ему доработать книгу и облегчая его недуги. Болезнь скосила ее на лету, когда она как ангел-хранитель витала над Георгием Константиновичем. Операцию делал академик Блохин. Рак опередил медиков. Выйдя из операционной, хирург сказал: «Мы опоздали». Она скончалась 13 ноября 1973 года. Нетрудно представить, каким ударом для Георгия Константиновича была смерть любимой жены и самой надежной, последней опоры в его жизни. Жуков уже и сам, как говорится, «дышал на ладан». Он не мог присутствовать даже на похоронах. Приехал в ритуальный зал морга Кунцевской больницы попрощаться на несколько минут. Выйти из машины и приблизиться к гробу жены ему помогали маршал Баграмян и генерал армии Федюнинский. Лицо маршала окаменело, он не плакал. На Новодевичье кладбище ехать не хватило сил. Подполковника медицинской службы Галину Александровну Жукову хоронили с воинскими почестями. А мы сохраним о ней добрую память и будем отдавать ей почести многие годы за ее самопожертвование ради дорогого всем нам человека, ради того, чтобы он совершил свой последний подвиг и подарил нам и истории прекрасные воспоминания о победе народа в Великой Отечественной войне...

Все понимали, что после этого последнего удара судьбы Жуков долго не проживет. И он тоже сознавал это. Собрав остатки сил и воли, он все же завершил работу над вторым изданием книги, подписал и сдал в печать новые двухтомные «Воспоминания и размышления» с великолепным, словно высеченным на мемориальной плите, эпиграфом: «Советскому солдату посвящаю. Г. К. Жуков».

И еще на обороте титульного листа очень мелким шрифтом напечатано: «За многолетнюю и систематическую помощь, оказанную мне в подготовке рукописи этой книги, выражаю благодарность Семеновой Клавдии Евгеньевне. Г. Жуков».

Она печатала все, что написал маршал, и вела его домашнюю канцелярию. И еще она подарила Георгию Константиновичу любящую и самоотверженную жену, потому что была матерью Галины Александровны. Очень жаль, что по каким-то соображениям во втором издании не воспроизведены слова благодарности, высказанные Жуковым в первой публикации: офицерам Военно-научного управления Генерального штаба и Института военной истории полковникам Н. Е. Терещенко, П. Я. Добровольскому. И особенно редактору АПН, далеко превысившей свои служебные обязанности и ставшей близким человеком в семье, Анне Давыдовне Миркиной. А так же «особую признательность» «за большую творческую помощь» Вадиму Герасимовичу Комолову. В жизни Комолова были сложности (я беседовал с ним, теперь уже и его нет в живых), но эти сложности не имеют отношения к тем добрым делам, за которые его благодарил маршал.

Ну что же, дорогие друзья (позвольте мне назвать вас так перед расставанием), мы вместе с Жуковым прошли долгий восьмидесятилетний жизненный путь. Некоторые годы из этой жизни связаны и с нашими судьбами. Особенно у фронтовиков. Для тех, кто встречался или не встречался с маршалом, Жуков был непререкаемо авторитетным, талантливым полководцем. Ему верили безгранично. И любили его искренно. Не все... согласен. Были у кого-то свои причины на обиды. И, может быть, они были основательны. Но кто не ошибается? И Жуков тоже не был безгрешен. Простите ему его оплошности, ибо если он их и совершил, то не злоумышленно — огрех есть огрех. Со всяким бывает. А тех, кто любил его безгранично, все же большинство, и имя им — народ. Он любил этот народ тоже безоглядно, преданно и все великие и малые дела свои вершил в его благо.

Жуков пережил Галину Александровну на полгода. Почти все эти шесть месяцев он провел в больнице. Умирал тяжело и мучительно. Будто сама природа не хотела его отпускать на тот свет. А он уже и сам не желал здесь оставаться, ничто здесь больше не удерживало, разве только милая сердцу Машенька. Две другие дочери Элла и Эра отошли, отделились от него, осуждая за развод с их матерью. Правда, окончательно, как от отца, не отреклись, поздравляли и навещали в дни рождения. Еще одну дочь Маргариту он мало знал, она росла без него, на стороне, хотя и признал ее родной дочерью в завещании. А умирал он так. (Об этом рассказал мне его лечащий врач Алексеев.) После долгих страданий, несмотря на то что врачи предпринимали все возможное, сердце маршала остановилось. Была зафиксирована клиническая смерть. Как самая крайняя мера был произведен электрошоковый удар по сердцу. Сердце заработало! Но дыхание и кровообращение не восстановились, поэтому были подключены механизмы, которые стали поддерживать искусственное кровообращение и дыхание. Сердце работало еще двадцать суток! Вот уже поистине богатырская натура. За эти дни Георгий Константинович ни разу не приходил в сознание. Только один раз открыл глаза, будто с белым светом попрощался. На двадцатый день он скончался. Это произошло 18 июня 1974 года в больничной палате на улице Грановского, напротив дома, на котором висят сегодня мемориальные доски о том, что здесь жили Буденный, Конев, Косыгин и многие другие исторические личности... Только нет по сей день доски в память четырежды Героя Советского Союза маршала Жукова Георгия Константиновича...

Человек, который был свидетелем его последнего взгляда на этот мир, последнего вздоха и последнего удара сердца, сказал мне такие слова в завершение нашей беседы.

— До последнего дня, до последних минут уже на смертном одре Жуков не потерял своей красивой внешности. Он лежал хоть и с закрытыми глазами, но с хорошим цветом лица, не осунувшийся, такой же, как и при жизни, — строгий и величественный...

Я привел этот факт поразительной жизнестойкости Жукова не для того, чтобы удивить читателей огромным запасом его человеческих сил. Главное, что за этим сокрыто — Георгий Константинович мог бы жить гораздо дольше, но ему искусственно укоротили годы, отпущенные природой. Его медленно и настойчиво убивали. И убили!

Чем отличается убиение Жукова от смертей маршалов Тухачевского, Егорова, Блюхера, Кулика и многих других репрессированных военачальников? Тем, что он не сидел в застенках? А как расценить четверть века полной изоляции? (С 1946 по 1972 год, с перерывом 1953—1957 гг.) Вспомните его слова на «допросе» у Брежнева: «никуда не хожу», «ни с кем не встречаюсь».

Его не пытали, не судили? А многочасовое публичное избиение на Военном совете (по письму Новикова), а октябрьский Пленум 1957 года и партактивы по всей стране, разве это не судилища? И наконец, само уничтожение: у репрессированных смерть личностная — выстрел в затылок и нет человека. Жукова казнили медленной смертью, его убивали двадцать пять лет.

Была в Древнем Китае страшная казнь — обреченный сидел на земле, а на его голову с высоты из сосуда падали редкие капли воды. Как известно, вода и камень дробит, капля за каплей пробивали череп обреченного. Муки его представить нетрудно.

Вот так обошлись и с Жуковым три правителя: Сталин, Хрущев и Брежнев, они передавали друг другу смертельную эстафету и неотступно (капля за каплей) били маршала по нервам. И в конце концов своего достигли — убили. И то, что сердце его билось еще двадцать дней после официальной клинической смерти, самая неотразимая улика, которая доказывает преступность высокопоставленных убийц, если бы не их палачество, маршал мог бы жить еще очень долго.

Не хочу описывать похороны маршала. Выставление в Краснознаменном зале ЦДСА (Колонный зал срочно закрыли на ремонт), громкие речи — все это кажется мне фарисейством после тех обид и оскорблений, которые причинили великому полководцу власть имущие. И которые продолжают по сей день власть предержащие. Те прежние не выполнили даже своих решений и обещаний — не воздвигли памятника маршалу Жукову, предусмотренного решением Совета Министров СССР. А эти, нынешние, как Иваны, не помнящие родства, открещиваются от всей нашей советской истории. С их благословения грязь и оскорбления, выдумки и ложь появляются во многих газетах и журналах, не говоря уж о «бесстыдном телевидении», делается все, чтобы опорочить память и заслуги маршала. Но как те прежние, так и эти нынешние бессильны против всенародной любви и признания заслуг маршала. Уйдут и эти. А великий полководец Жуков останется навсегда в одном ряду достойнейших сынов Отечества вместе с Александром Невским, Мининым и Пожарским, Суворовым и Кутузовым. Слава его вечна. Подвиг бессмертен!


1990—1996 гг.


ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА


1896 год

1 декабря в селе Стрелковка Калужской губернии в крестьянской семье родился Георгий Жуков.


1911 год

Г. К. Жуков окончил городское училище.


1915 год

Август — Г. К. Жуков призван в армию и зачислен рядовым в 5-и запасной кавалерийский полк.


1916 год

Весна — из учебной команды выпущен вице-унтер-офицером.

Г. К. Жуков на Юго-Западном фронте, разведчик 10-го драгунского полка. Награжден двумя Георгиевскими крестами. Конец года — после тяжелой контузии возвращен в учебную команду унтер-офицером.


1918 год

Август — Г. К. Жуков добровольно вступает в Красную Армию, в 4-и кавалерийский полк 1-й Московской дивизии.


1919 год

1 марта — Г. К. Жукова принимают в члены РКП (б). Г. К. Жуков участвует в боях за Уральск и Царицын.


1920 год

Г. К. Жуков отличается в боях под Краснодаром против генерала Улагая, за что назначен командиром взвода, а затем эскадрона 1-го кавалерийского полка.


1921 год

Март — Г. К. Жуков разбил один из отрядов Антонова, награжден за это орденом Красного Знамени.


1923 год

Конец мая — Г. К. Жуков назначен командиром 39-го Бугурусланского полка.


1924 год

Лето — В. К. Блюхер инспектирует полк Г. К. Жукова и дает высокую оценку.

Осень — Жуков учится в Высшей кавалерийской школе в Ленинграде.


1924-1929 гг.

Г. К. Жуков командует полком.


Осень 1929 — весна 1930 года — Г. К. Жуков учится в Москве на курсах по усовершенствованию высшего начсостава.


1930 год

Май — Г. К. Жуков назначается командиром 2-й кавалерийской бригады.


Май 1931 — март 1933 года — Г. К. Жуков работает в наркомате обороны помощником инспектора кавалерии РККА.


1933 год

Март — Г. К. Жуков назначен командиром 4-й кавалерийской дивизии.


1935 год

Июль — Г. К. Жуков за высокие показатели 4-й кавалерийской дивизии в боевой подготовке награжден орденом Ленина.


Июль 1937 — март 1938 года — Г. К. Жуков командует 3-м кавалерийским корпусом (г. Минск).

31 июля присвоено звание — комкор.


1938 год

Конец года — Г. К. Жуков назначается зам. командующего Белорусского военного округа по кавалерии (г. Смоленск).


Июнь 1939 — май 1940 года — Г. К. Жуков командующий группой войск в Монголии. За разгром японских захватчиков под Халхин-Голом удостоен звания Героя Советского Союза.


1940 год

Июнь — Г. К. Жуков командующий Киевским военным округом, в июле ему присвоено звание генерал армии.


1941 год

Январь — Г. К. Жуков назначен заместителем наркома обороны, начальником Генерального штаба.


22—26 июня — Г. К. Жуков руководит приграничными сражениями Юго-Западного фронта.


29 июля — Сталин освобождает Г. К. Жукова от должности начальника Генерального штаба за его несогласие в оценке обстановки, касающейся обороны Киева.


Август — Г. К. Жуков назначен первым заместителем наркома обороны, заместителем Верховного Главнокомандующего.


Август—сентябрь — Г. К. Жуков успешно проводит Ельнинскую наступательную операцию.


Сентябрь—октябрь — Г. К. Жуков командует Ленинградским фронтом.


Октябрь 1941 — январь 1942 года — Г. К. Жуков, командуя Западным фронтом, одерживает победу над гитлеровцами в битве за Москву и отбрасывает их армию от столицы.


Сентябрь 1942 — январь 1943 года — Г. К. Жуков участвует в разработке и осуществлении плана разгрома немцев под Сталинградом. Награжден орденом Суворова № 1.


1943 год

Январь—март — Г. К. Жуков успешно проводит операцию «Искра» по прорыву блокады Ленинграда.


18 января — Г. К. Жукову, первому в годы ВОВ, присвоено звание Маршала Советского Союза.


Май—август — Г. К. Жуков координирует боевые действия фронтов при разгроме гитлеровцев на Курской дуге.


1944 год

Январь—февраль — войска 1-го и 2-го Украинских фронтов под руководством Г. К. Жукова осуществляют Корсунь-Шевченковскую операцию.


Февраль—апрель — Г. К. Жуков вступает в командование 1-м Украинским фронтом, заменив раненого Ватутина, и блестяще осуществляет Проскурово-Черновицкую операцию, за что награжден орденом «Победа» № 1.


Май—июль — Г. К. Жуков координирует действия фронтов в операции «Багратион», за изгнание немцев из Белоруссии награжден второй медалью «Золотая Звезда».


Ноябрь 1994 — февраль 1945 года — Г. К. Жуков, командуя войсками 1-го Белорусского фронта, проводит одну из блестящих операций ВОВ — Висло-Одерскую — и выводит войска на подступы к Берлину.


1945 год

Апрель—май — Г. К. Жуков осуществляет последнюю операцию ВОВ, и войска 1-го Белорусского фронта совместно с войсками 1-го Украинского фронта овладевают Берлином.


9 мая — Г. К. Жуков принимает от командования гитлеровской армией акт о безоговорочной капитуляции Германии.


Май 1945 — март 1946 — Г. К. Жуков Главноначальствующий по управлению Германией от Советского Союза. 12 июня — Г. К. Жукову в Москве вручается третья медаль «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. 24 июня — Г. К. Жуков принимает Парад Победы в Москве на Красной площади. Август — Г. К. Жуков удостоен второго ордена «Победа».


1946 год

Июнь—июль — Г. К. Жуков отозван из Германии и назначен Главнокомандующим сухопутными войсками.


Начало опалы.


Июнь 1946 — февраль 1948 года — Г. К. Жуков командует Одесским военным округом.

Выведен из состава кандидатов в члены КПСС.


Февраль 1948 — март 1952 года — Г. К. Жуков командует войсками Уральского военного округа.


1952 год

Октябрь — Г. К. Жуков на XX съезде КПСС вновь избран кандидатом в члены ЦК КПСС.


1953 год

Март — назначен первым зам. министра обороны СССР. Июнь — участвует в аресте Берия.


1955 год

Февраль — Г. К. Жуков назначен министром обороны СССР.


1956 год

Декабрь — Г. К. Жуков, в связи с 60-летием со дня рождения награжден четвертой медалью «Золотая Звезда» Героя Советского Союза.


1957 год

Г. К. Жуков встает на сторону Н. С. Хрущева в борьбе за власть с группой Молотова, Маленкова, Кагановича и спасает Хрущева от снятия с должности Первого секретаря КПСС. Г. К. Жуков избран членом Президиума ЦК КПСС


Осень — Н. С. Хрущев, опасаясь роста авторитета Г. К. Жукова, отправляет его с официальным визитом в Югославию и организовывает отстранение Г. К. Жукова от должности министра обороны якобы за нарушение ленинских партийных принципов в руководстве Вооруженными Силами.


Октябрь — Пленум ЦК КПСС вывел Г. К. Жукова из состава Президиума ЦК и членов ЦК КПСС Маршал увольняется в отставку.


1958-1968 годы

Г. К. Жуков пишет книгу «Воспоминания и размышления».


1969 год

После препятствий, чинимых публикации мемуаров Г. К. Жукова со стороны Л. И. Брежнева, книга выпущена издательством АПН и позднее переиздана в десятках зарубежных стран.


1974 год

18 июня после продолжительной болезни (инфаркт, инсульт) Г. К. Жуков скончался. Прах замурован в Кремлевской стене.

ОБ АВТОРЕ


КАРПОВ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ (родился 28 июля 1922 г. в Оренбурге) — российский писатель, автор многих книг: романы «Маршальский жезл», «Вечный бой» (премия министерства обороны); «Полководец» (Государственная премия 1986 г.), «Маршал Жуков» — трилогия 1986—1996 гг. и другие. Участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза, имеет два высших военных образования и окончил Литературный институт им. Горького (1954 г.). Полковник запаса, служил в Генеральном штабе (1948—1954 гг.); командовал полком (1957—1961 гг.); был зам. комдива, нач. штаба дивизии, зам. начальника Высшего офицерского училища (1961—1965 гг.). Лауреат международных премий. Академик международной академии информатизации при ООН; Почетный академик Академии военных наук России.

Текст книги представляет сокращенный вариант трилогии: «Маршал Жуков», «На фронтах великой войны», «Опала» (изданных в 1992 — 1996 гг. Изд. «Вече»). Автор переработал и дополнил его новыми фактами.


Оглавление

  • ВВЕДЕНИЕ
  • Часть первая ЖИЗНЬ И СЛУЖБА ДО ВОЙНЫ
  •   Начало ратного пути
  •   Халхин-Гол
  •   Бессарабия и Прибалтика
  •   Совещание и стратегические игры
  •   Военные планы
  •   План «Барбаросса»
  •   Предвидение и прозорливость
  • Часть вторая НА ФРОНТАХ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ
  •   Роковая ночь
  •   Первые бои
  •   На той стороне, первые дни
  •   В Москве
  •   Смоленское сражение
  •   На той стороне, июль — август 1941 года
  •   Конфликт со Сталиным
  •   Последние бои Юго-Западного фронта
  •   Ельнинская операция
  •   Оборона Ленинграда
  •   На той стороне, август—сентябрь 1941 года
  •   Битва за Москву 
  •   На той стороне, декабрь 1941 года
  •   Контрнаступление
  •   Очередной просчет Ставки и Жукова
  •   Поворот на юг
  •   Великое сражение на Волге
  •   Операция «Искра»
  •   Курская дуга
  •   Вперед, к Днепру!
  •   Жуков дарит Коневу маршальские погоны
  •   Проскурово-Черновицкая операция
  •   На той стороне
  •   «Багратион»
  •   Особое задание
  •   Шедевр военного искусства
  •   На подступах к Победе
  •   Взятие Берлина
  •   Капитуляция. Жуков подписывает последний документ войны
  •   Жуков подводит итоги войны
  •   ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ, ВЛИЯЮЩИЕ НА УСПЕХ БОЯ, СРАЖЕНИЯ И ОПЕРАЦИИ
  •   О НЕКОТОРЫХ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ВОПРОСАХ
  • Часть третья ОПАЛА
  •   Первые дни мира
  •   Последняя операция, проведенная маршалом Жуковым
  •   Встреча с Гопкинсом
  •   Встреча с Эйзенхауэром
  •   Рабочие будни
  •   Парад Победы
  •   Потсдамская конференция
  •   Эйзенхауэр — гость Жукова
  •   Расправа Сталина над Жуковым
  •   Командующий войсками Одесского военного округа
  •   Командующий войсками Уральского военного округа
  •   Сталин усложняет «игру»
  •   Смерть Сталина
  •   Арест Берия
  •   Последняя встреча с Эйзенхауэром
  •   Дела исторические
  •   Поиски новой стратегии
  •   Сражение за Хрущева
  •   Первый сквознячок
  •   Расправа Хрущева над маршалом Жуковым
  •   Жизнь под колпаком
  •   Сладкие муки творчества
  •   Огорчения и радости
  •   Последние годы
  • ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА
  • ОБ АВТОРЕ

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно