Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие

Их подвиги обеспечили им вечную славу, независимо от того, совершили ли они их на поле битвы, в литературе или поэзии. Однако же не одними лишь этими подвигами объясняется, почему они вошли в историю на века: великие люди были, к счастью для них, открыты для страстей, поражений, чувств, свойственных всему роду людскому. Какими бы ни были их положение, известность, обязанности, они тоже подчинялись порывам души или импульсам желаний. Случалось, что именно эти порывы и желания оставались в памяти людей, а не их официальные деяния. Разве один из великих любовников, Людовик XV, не знаменит больше своими любовными похождениями, нежели политическими делами, которые были далеко не всегда удачными?

Не будем упрекать этих известных людей в том, что они, наряду с выполнением своих обязанностей перед страной, вели полноценную и бурную любовную жизнь. Ведь то, что разумные люди считают признаками слабости, на самом деле доказывает силу темперамента, вкус к жизни. Под официальной оболочкой прославленного в учебниках истории героя зачастую скрывается трепетное, горячее существо, способное волноваться, радоваться и испытывать огорчения в повседневной жизни.

Мы решили проследить за любовными чувствами десяти из таких героев сердечных дел. Выбор, естественно, был произвольным, но они смогли оставить свой яркий след в истории, уделяя при этом большое внимание своей частной жизни. Они перечислены не в хронологическом порядке, и вот их имена: Виктор Гюго, Франциск I, Морни, Генрих IV, Мопассан, Людовик XV, Мюссе, Наполеон III, Бальзак, Людовик XIV. Все они – известные писатели или прославленные монархи, но их чувственный «послужной список» показывает нам, что любовной истории зачастую незачем завидовать великой.

К. Д.

I
Виктор Гюго,
человек, «влюбленный в любовь»

Мне было дюжина годов, а ей – шестнадцать,

Она высокая была, я – ростом маленький,

Чтобы с ней вечером иметь возможность пообщаться,

Я ждал ухода матери, как паинька,

Потом садился рядом с моей заинькой,

Чтоб вечером с ней вволю пообщаться.

Как много весен пронеслось с цветами!

Как много светочей могилы скрыли!

И вспомнит кто, что их сердца стучали?

Что розами они когда-то были?

Она меня любила, я – ее. Два чистых чада,

Она и я, два светлых лучика, два аромата.

Любовь младая, рано ты увяла,

Заря для сердца, чувств моих рассвет!

Но, душу всколыхнув, меня очаровала.

Но с болью ночь пришла, и света больше нет,

Очнитесь же, сердца, что заблудились,

Чтобы цветы любви вновь распустились

В 1843 году, когда Виктор Гюго сочинял эти строфы из своей поэмы «Созерцания», он был уже известным писателем и человеком, имевшим все, включая счастье в любви. На этом поприще он продвигался со скоростью летящего в ад поезда. Однако сорокалетний мужчина, каким он был в ту пору, не забыл свои детские волнения. Именно они вдохновили его на написание этих стихов, в них он воспевает чувство к очаровательной белокурой девочке-подростку Лиз, с которой он встретился в Байонне тридцать лет тому назад. До чего же юный Виктор рано созрел! Это тем более удивительно, что Лиз не была самым соблазнительным существом из тех, что кишат на дорогах его Карты Нежности. Ведь он сам объявил об этом откровенно и с гордостью:

…Нуждаться буду до последнего я дня

В том сердце, что пылает для меня.

Это признание в нескольких строках выражает его предрасположенность к любовной жизни, предрасположенность… проявившуюся в четырехлетнем возрасте! В то время он ходил в школу на улице Мон-Блан – сегодня она называется Шоссе-д’Антен. Каждое утро по приходе его отводили в комнату дочери школьного учителя Розы. Она еще лежала в постели, а с его приходом вставала. Не обращая никакого внимания на мальчика, она надевала чулки. А он не пропускал ни секунды спектакля, который разыгрывался перед ним: вид этой очаровательной ножки, ножки маленькой женщины, навсегда запечатлелся в его памяти.

Стоит ли усматривать в этой предрасположенности к любовной жизни обстоятельства, предшествовавшие рождению Гюго? Его родители после появления на свет двоих сыновей продолжали жить при видимой семейной гармонии, но 26 мая 1801 года майор Сигисбер Леопольд Гюго и его супруга София отправились на экскурсию в горный массив Вогезов. После двух часов ходьбы они достигли вершины горы Донон: перед их взорами расстилалась грандиозная панорама, а легкий ветерок обволакивал их опьяняющими лесными запахами. Леопольд увлек супругу в заросли кустарника… О том, что произошло дальше, догадаться совсем нетрудно. Так, в порыве плотской страсти был зачат один из величайших гениев Франции.

Увы, этот супружеский пыл имел продолжение. Софии очень скоро надоели галантные выходки мужа и роль курицы-наседки, которую он хотел ей навязать. Эта молодая бретонка была женщиной разумной и чувственной, она хотела испытывать волнение сердца, которые плохо совмещались с солдафонскими манерами майора Гюго. Тот, что вполне естественно, стал искать на стороне утехи, какие не мог получить дома. Вначале это были просто мимолетные связи, затем он завел длительный любовный роман с одной девицей с богатым прошлым, Селестой Тома. Со своей стороны и София повстречала мужчину своих девичьих грез в лице молодого генерала по имени Виктор Лагори. София Гюго влюбилась в этого красивого мужчину высокого роста с элегантными манерами, что, к счастью, так резко контрастировало с манерами ее мужа. Но в такой классической ситуации Леопольд Гюго питал к генералу уважение и симпатию и ничуть не оскорбился тем, что новый друг зачастил с визитами к его молодой жене. Вскоре служебная необходимость разлучила супругов. Муж был направлен служить в Марсель, а потом на Корсику. София получила возможность свободно выражать свои чувства, которые понемногу стали перерастать в страсть. Этой страсти суждено было подвергнуться испытаниям из-за политических событий. Лагори с юных лет был дружен с генералом Моро^[1]. Он некоторое время был соперником Бонапарта и поэтому неодобрительно следил за тем, как восходила звезда будущего императора. Зависть, естественно, вынудила его плести заговор против соперника, а Лагори поддержал друга в этом неосторожном мероприятии. Заговор провалился, их стали преследовать. Со всем пылом своей любви София встала на защиту любовника. Более того, она поставила под угрозу собственную свободу, когда укрывала его в своей квартире на улице Клиши. Именно в это время Виктор ходил в школу на улице Мон-Блан, где при виде юной Розы испытал свои первые плотские волнения.

Понятно, что при этих обстоятельствах София не спешила ехать к месту службы мужа. Леопольд к тому времени уже стал полковником и был назначен губернатором провинции Авелино в Неаполитанском королевстве. Этим продвижением он был обязан Жозефу Бонапарту, ставшему королем Неаполитанским милостью своего брата, всемогущего императора. Когда Лагори пришлось бежать из Парижа, ничто больше не удерживало Софию в столице, и она с тремя сыновьями направилась в Италию. Но дело было в том, что полковник Гюго вовсе не желал видеть рядом свою жену: он имел под рукой девицу Тома, которая охотно выполняла обязанности «мадам Гюго». Однако полковник был порядочным человеком и любил своих сыновей, поэтому временно удалил любовницу и распахнул двери своего дома перед семейством. Для маленького Виктора, к тому времени ему уже исполнилось пять лет, поездка в Неаполь стала незабываемой, он получил массу впечатлений, которые позже отразил в некоторых поэмах и рассказах. Он восхищался своим отцом в блестящей военной форме, «героем с нежной улыбкой», который рассказывал ему истории о битвах и заронил в душу мальчика первые мечты о величии.

В Неаполе семейство Гюго завело друзей – семью Фуше. У тех было двое детей: Виктор и Адель. Адель было всего четыре года, поэтому Виктор не уделял ей особенного внимания. Он даже не предполагал, что в будущем она станет его женой, мадам Виктор Гюго.

Несмотря на юный возраст, трое мальчиков прекрасно понимали, что семейная жизнь родителей дала трещину, и они не без грусти вынуждены были расстаться с отцом, чью нежность им не удалось испытать в полной мере.

Жозеф Бонапарт, по-прежнему выполняя волю брата, поменял неаполитанский трон на престол короля Испании и настоял на том, чтобы при нем оставался полковник Гюго, чьи достоинства он ценил весьма высоко.

А Софии пришлось возвращаться в Париж со своими отпрысками. Недалеко от Валь-де-Грас, в тупике Фейянтин, она сняла просторную квартиру, главным достоинством которой было то, что она выходила в большой сад. Этот сад стал земным раем для трех сорванцов, «девственным лесом детства», и им была предоставлена полная свобода… «Я снова вижу себя ребенком, смешливым и свободным школьником, бегающим со смехом с братьями по большой зеленой аллее сада…» – с нежностью вспоминал об этих временах Виктор Гюго.

В саду находилась старая полуразрушенная часовня, она была заселена птицами и заросла цветами. Но почему София запретила сыновьям к ней приближаться? Они вскоре выяснили причину этого: в часовне тайно жил некий «господин де Курланде». Это был, как вы уже догадались, не кто иной, как Виктор Лагори. Отважная София, невзирая на риск, оставила при себе любимого мужчину. Как только мальчишки узнали эту тайну, Лагори перестал прятаться и стал принимать участие в жизни семейства. С мужеством, зачастую свойственным детским душам, трое мальчиков встали на сторону изгнанника. Они догадались о глубине чувств, которые связывали его и милую мамочку, и поэтому тоже проявили к нему расположение. Мальчики обеспечивали его безопасность, когда к ним приходили гости. Два человека навещали их постоянно, это были дети Фуше, чьи родители также вернулись во Францию. Виктор продолжал относиться к Адель с высокомерной снисходительностью: она была слишком мала, чтобы вызвать у него интерес. Его чувства принадлежали девочкам намного старше его, мы вскоре сможем в этом убедиться.

Лагори прожил в Фейянтин полтора года. Он мог бы продолжать жить там в безопасности, если бы жажда деятельности не вынудила его совершить неосторожный поступок. В июне 1810 года вместо Фуше министром внутренних дел был назначен Савари^[2]. Тот был давним приятелем Лагори. Кроме того, Наполеон готовился жениться на австрийской эрц-герцогине и войти, таким образом, в семейство наследных королей. Лагори решил, что настал подходящий момент, чтобы выйти из подполья. Когда он рассказал о своем намерении Софии, та выразила сомнение и попыталась отговорить его от визита к новому министру. Но Лагори не смог сдержать своего нетерпения и все-таки отправился к Савари, ничего не сказав молодой женщине. Министр встретил его по-дружески.

По возвращении на улицу Фейянтин, Лагори с видом триумфатора рассказал Софии о своем визите, та очень обеспокоилась… и оказалась права: утром следующего дня к ним явились двое полицейских. Они увели несчастного генерала, даже не дав ему одеться.

И тогда произошло событие, которому суждено было снова перевернуть жизнь Софии и троих ее детей. Пока она оплакивала судьбу любовника, ей принесли письмо из Испании: ее муж был произведен в генералы. Король взял на себя труд направить к мадам Гюго эмиссара с задачей привезти ее в Мадрид. Дело было в том, что королю надоело наблюдать за порочной связью одного из своих высших чинов с девицей Тома. Та в своей наглости дошла уже до того, что стала называть себя графиней де Салькано, поэтому король потребовал, чтобы законная супруга приехала в Испанию и заняла положенное ей место. Эта перспектива ничуть не привлекала Софию, но ей пришлось подавить личные чувства во имя интересов сыновей. Она подумала и решилась, что все-таки поедет в Байонну, где ее и сыновей будет ждать конвой, который доставит их в Мадрид. Для Виктора эта поездка стала открытием, сильные впечатления навсегда остались в его памяти и потом нашли свое выражение в стихах. Но особенно ему запомнилось проживание в Байонне. Там он встретил Лиз, девочку-подростка, чей ангельский профиль он воспоет спустя тридцать лет. Но не только этот профиль взволновал ребенка, ему в то время было девять лет от роду. Когда она читала ему книги, он восхищался юной округлой и загорелой грудью девочки, которая поднималась и опускалась на самых волнительных местах книги. Стоит ли удивляться тому, что в этих обстоятельствах он слушал рассказ очень невнимательно. Лиз это замечала и обижалась:

«В эти моменты случалось, что она вдруг поднимала от книги свои большие голубые глаза и спрашивала меня: “Так, Виктор, ты меня не слушаешь?..” Я краснел и начинал дрожать. Я никогда сам не целовал ее, она сама подзывала меня и говорила: “Ну, поцелуй же меня!..” Байонна осталась в моей памяти золотым местом… Именно там в самом темном уголке моей души зародился первый невыразимый словами лучик божественной зари любви…»^[3]

Какое откровенное признание сердца, так рано пробудившегося для подобных чувств! Покидая Байонну и Лиз, он несколько дней чувствовал «отчаяние»… пока не повстречал Пепиту. Ей было шестнадцать лет, она была дочерью маркизы Монте-Гермозо, одной из любовниц короля Жозефа. Девочка обладала всеми прелестями, если судить по тому, что написал о ней поэт спустя шестьдесят лет:

Все это: бархат болеро лазурный,

И кружев белых ворот на плечах,

И юбки озорной муар пурпурный

Со мной кружили в золотых лучах.

Почти что взрослой женщиной была

Моя любовь Пепита в танце том,

И сердца моего стук различить могла

Под бархатом прикрытым локотком.

Дворец Муссерани с его чрезмерной, чисто испанской пышностью очаровал троих сыновей Гюго. К несчастью, их отец был совсем не рад внезапному приезду супруги. Потребовалось властное вмешательство Жозефа Бонапарта, чтобы он отказался от мысли подать на развод и согласился с тем, чтобы два младших сына, Эжен и Виктор, не оставались в колледже, куда он их запер. Они должны были вернуться во Францию вместе с матерью. А старший сын, Абель, остался с отцом. Таким образом, прощай, Пепита! Прощай, жизнь в испанском замке!

Но в ожидавшей Софию и двоих ее сыновей парижской жизни не было ничего радостного. Им пришлось сократить расходы, покинуть дом на улице Фейянтин и поселиться в более скромном доме на улице Вьей-Тюильри^[4]. Потом и Лагори, которого уже почти ждала амнистия, примкнул к бессмысленному заговору генерала Малле^[5], за что ему пришлось заплатить жизнью. София так и не смогла забыть единственного мужчину, которого она любила. По настоянию мужа ей пришлось поместить Эжена и Виктора в пансион. Оба мальчика, в особенности Виктор, поражали учителей широтой своих познаний. Виктор бегло читал по-латыни и по-гречески, а по вечерам сочинял стихи, а темы ему подсказывало богатое воображение. Он складывал стихи на любую тему, но чаще всего на вечную тему женщин. Как следствие этого, он влюбился в аппетитного вида замужнюю женщину, супругу генерала Люкотта. Семейство Гюго познакомилось с ней в Испании. Когда военная судьба вынудила короля Жозефа отречься от трона, генеральше пришлось вернуться во Францию, где она поселилась в доме на улице Вьей-Тюильри. Какое счастливое совпадение! Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы Виктор решил, что в нее влюблен. Целых два года он писал ей стихи, а кокетливая мадам Люкотт не осталась глуха к биению сердца этого Керубино. Но эта история осталась лишь в стихах, о чем Гюго очень сожалел:

Милая юность! Счастливые дни! Я вас любил, Мадам,

И глупо вас боготворил в тиши,

В плен ваших локонов моей попавшейся души

Я взмахи чувствовал отчаянные крыл.

Как были вы прекрасны, как я безумен был!

Писавший эти строки чувственный восьмидесятилетний мужчина должен был кусать себе пальцы оттого, что не смог сорвать плод, вовсе не казавшийся запретным. Это было, по его собственному признанию, глупостью, тем более что волнения сердца теперь дополнялись зовом плоти. В его воображении, очень богатом, возникало тело женщины, о котором он еще ничего не знал. Естественно, мальчик старался иногда «проверить» лично, насколько верны его предположения, но тогда, в 1816 году, ему было всего четырнадцать лет! Чтобы «углубить» свои познания, он нашел довольно-таки оригинальное решение – стал жадно разглядывать на аллеях Люксембургского сада… статуи богинь и нимф:

Я был задумчив и глубок, я был простак.

Как я глядел и упивался этим как!

Кем? Да Венерой, Афродитой, нимфою охоты,

И ласки чувствовал весенней я природы…

О, женщина, загадка, ну, так кто ты?

Бывал я похотлив от чистоты

И взглядом пожирал тела нагие

Богинь, что вдаль на летних листьях плыли,

А я, глупец, смотрел на пьедестал

И ждал, когда ж поднимет ветер озорной

Все юбки мраморной Дианы предо мной.

Да, ему пришлось ждать еще много лет того момента, когда Диана поднимет для него свои юбки, но с того самого дня она не захочет их опускать! И звалась ли она Жюльеттой, Леонией, Евой, Мари, Юдит, Бланш или Сарой, все они для Виктора будут иметь глаза Венеры…

В ожидании праздника чувств и сердца подросток прозябал в пансионе, куда его с братом поместила воля отца. К счастью, у него была поэзия. Никакая тюрьма, никакой пансион не смогли бы удержать в своих стенах воображение, которым обладал Виктор. Он послал свои стихи в Академию в Тулузе и победил в конкурсе «Игра цветов». В семнадцать лет он начал восхождение к славе. «Я хочу стать Шатобрианом или ничем…» Эти слова, произнеси их кто-то другой, могли бы быть расценены как наглость, но они были продиктованы рано пробудившимся талантом молодого поэта. София после развода с мужем добилась того, чтобы дети остались с ней, поэтому Эжен и Виктор покинули пансион и начали изучать право. Но на самом деле они его так и не выучили, поскольку обоих страстно влекла к себе литература.

На улице Вьей-Тюильри семейство Гюго снова встретилось с семьей Фуше, оказавшейся их соседями. Они встретились и с Адель. Неужели эта красивая семнадцатилетняя девушка с золотистой кожей, длинными черными волосами, с красными и сочными, как соблазнительный плод, губами была той самой маленькой Адель, на которую Виктор когда-то смотрел покровительственным взглядом? Увидев ее, Виктор сразу же вспомнил о юной испанке Пепите, волновавшей его воображение в двенадцать лет. Но Пепита теперь была всего лишь далеким воспоминанием, мимолетным видением, а Адель была рядом, перед ним. Сердце ее стучало, плоть волновалась, она была как только что распустившийся цветок, чей аромат уже опьянял начинающих поэтов Виктора и Эжена. Мадам Гюго и ее сыновья часто вечерами наведывались к своим друзьям Фуше. И пока дамы вместе с Адель занимались вышивкой, оба юноши делали вид, что читали, но взоры их постоянно были прикованы к девушке. Та в ответ часто поднимала голову от рукоделия, и глаза ее встречались с взглядом Виктора. К большому огорчению, Эжен понимал, что предпочтение отдавалось младшему брату… Это было сладостное и волнительное время зарождения любви, когда вздохи заменяют слова, когда взгляды наполнены признанием, когда молчание намного красноречивее разговоров… И потом, в один прекрасный день, в дело вмешался случай и помог влюбленным. Случай выбрал для этого сад семейства Фуше:

«…Она побежала от меня. Я помчался за ней. Она бежала впереди, ее пелерина время от времени поднималась от бега, и я мог видеть ее загорелую молодую спину. Я был вне себя. Я поймал ее недалеко от старого источника и схватил ее за пояс на правах победителя. Она не сопротивлялась, тяжело дышала и смеялась. Я же был серьезен и глядел в ее черные зрачки… “Давайте присядем, – сказала она, – и что-нибудь почитаем…”

…Она прижалась плечом к моему плечу, и мы начали читать вместе вполголоса одну и ту же страницу. Однако головы наши соприкасались, волосы смешались, лица стали постепенно сближаться, и вдруг наши губы… Когда мы решили продолжить чтение, на небе уже зажглись звезды.

“Мамочка, – сказала она, когда мы вернулись в дом, – знаешь, как мы набегались!” Я хранил молчание. “Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила меня мать, – у тебя такой грустный вид”.

Но в моем сердце был рай. Этот вечер я буду помнить всю жизнь… Всю мою жизнь…»^[6]

Хотя Адель и была молода, ее жизненные принципы не позволяли ей совершать безумные поступки, пусть даже она и была влюблена. Однако девушка не была намерена вечно сдерживать биения сердца. Адель решила устроить свою любовь и однажды, когда они остались наедине, спросила Виктора: «У тебя должны быть тайны. Есть ли среди них самая главная?» Молодой человек кивнул, и Адель продолжила: «У меня тоже… Так вот, слушай, открой мне свою самую большую тайну, и я открою тебе свою». – «Самая моя большая тайна в том, – сказал Виктор, – что я тебя люблю». – «А моя самая большая тайна, что я тоже тебя люблю», – объявила Адель.

Эти признания прозвучали 26 апреля 1819 года. Влюбленные были застенчивы и разумны, будущее виделось им только в семейном свете.

Кстати, оба только об этом и мечтали. В этих условиях можно было предположить, что перед ними открывалась широкая дорога к счастью. Однако перед ними встали непредвиденные трудности. Некоторые будут улыбаться, поскольку эти трудности были следствием ревности Виктора, который любил ее со строгостью, с жаждой чистоты, что удивительно, поскольку мы знаем, каким была затем любовная жизнь поэта. Хотите пример недовольства господина Гюго? Вот вам один из них:

«Моя дорогая Адель… Я хочу, чтобы ты не так сильно опасалась испачкать платье, когда ходишь по улице… Мне думается, что стыдливость намного ценнее платья. Не могу даже сказать, какие муки я испытал вчера на улице Святых Отцов при виде той, кого я уважаю, ставшей предметом нескромных взглядов. Обрати внимание на мои слова, если не хочешь заставить меня дать пощечину первому же нахалу, который посмеет бросить взгляд в твою сторону…»

Целая история из-за едва приоткрытой щиколотки! Он тем более нервничал, наш добрый Виктор, что сам был во власти демона желания. Когда он был рядом с Адель, когда вдыхал запахи ее кожи, ему было очень трудно сдержать позывы своей плоти.

Но это были еще пустяки, существовало гораздо более серьезное препятствие: родители Адель, естественно, очень скоро заметили взаимное влечение молодых людей. Но не нашли в этом ничего плохого. Скорее наоборот, ведь Виктор был сыном их хороших друзей. И посему 26 апреля 1820 года господин и госпожа Фуше пришли к Софии, чтобы узнать, каковы планы ее сына в отношении их дочери. Это было катастрофой! София очень любила семейство Фуше, но не разрешила любимому сыну жениться на юной Адель, на дочери простого бюрократа. Не будем забывать, что он – сын генерала, графа Гюго! Пусть даже этот генерал сожительствовал с любовницей, пусть сама графиня Гюго несколько лет поддерживала незаконную любовную связь, но ведь это был совершенно невозможный мезяльянс. И мать вынесла категоричный приговор: Виктор никогда не женится на Адель!

Но кто сможет помешать встречаться двум любящим людям. Что касается Адель, то она, послушная воле «мамочки», смирилась со своей участью. Но Виктор был не из того теста, из которого пекутся послушные мальчики. Ему было запрещено ходить к Фуше, но из его дневника мы видим, что он продолжал тайно встречаться с девушкой: «Свидание на улице Дракона, на улице Эшоде, на улице Старой Голубятни, в Люксембургском саду…» Такое количество свиданий говорило о незыблемости любви Виктора. Но тут случилось неожиданное событие: в июне 1821 года София простыла и спустя несколько дней умерла, оставив сыновей в отчаянии… К тому же она оставила им свои долги. Как только генерал Гюго стал вдовцом, его первым же желанием было жениться на Селесте Тома. Псевдографиня Гюго прождала целых восемнадцать лет, прежде чем стала настоящей графиней.

Семейство Фуше выразило свои соболезнования, но поскольку они не желали, чтобы их дочь продолжала встречаться со своим возлюбленным, они сняли летний домик в Дре. Этот городок находился в двадцати пяти лье от Парижа, а, главное, билет на дилижанс стоил двадцать пять франков. Виктора такие мелочи не остановили, и он отправился туда пешком!

Встретив его на одной из улиц городка, Адель не поверила своим глазам. А Пьер Фуше был человеком добрым, его тронуло такое постоянство, и Виктор был принят. Однако дата свадьбы по-прежнему не была назначена: Виктор был замечен королем, которого он прославил в нескольких стихах, и ждал обещанного содержания, без него он и не мыслил жениться. Надо было также добиться согласия на брак от генерала Гюго… Короче говоря, эти проволочки только распаляли любовный пыл влюбленного юноши, он жил в абсолютной чистоте, и это очень ценила та, которую он столь страстно желал:

«Я считал заурядной женщиной девушку, готовую выйти замуж за мужчину, не имея при этом моральной уверенности в том, что он не только умен, но и, выражаясь в полном смысле этого слова, целомудрен, так же целомудрен, как и она сама…» – писал он.

Именно таким Виктор и пошел под венец 12 октября 1822 года. Но с первой брачной ночи он стал творить в постели чудеса, чтобы наверстать упущенное время. Его знаменитая мужская сила позволяла за ночь идти на приступ по девять раз! Эту цифру он называл сам.

Что могла подумать Адель, невинная Адель, о такой страсти? Эта необузданность проявлялась каждую ночь и нашла свое видимое отражение в пяти беременностях за несколько лет. Виктор обладал вулканическим темпераментом, который, несомненно, унаследовал от своего отца, а Адель больше нравились сердечные радости, нежели плотские утехи. Видимо, постельные подвиги мужа скоро утомили ее и даже отдалили от Виктора. Еще не осознавая этого, она почувствовала себя далекой от этого страстного человека. Чувствам ее так и не суждено было проснуться, и молодая жена не поняла и не приняла требовательности мужа в отношении исполнения супружеского долга.

Все это сформировалось потом, а на следующий день после свадьбы семейное счастье казалось безоблачным. Счастливый тем, что наконец-то получил возможность обладать женщиной, за которой так долго ухаживал, Виктор Гюго мог бросить все силы на завоевание славы, и для этого уже были основания: его «Оды»^[7] получили признание публики, и узкий мирок литераторов начал с уважением относиться к этому юноше. На семейном фронте тоже все начало устраиваться. Новая графиня Гюго делала авансы сыновьям мужа, те с готовностью пошли ей навстречу, к удовольствию генерала. В отношениях между двумя семьями царила почти полная гармония, которая еще более упрочилась после появления наследников Виктора. Единственным облачком на этой идиллической картине был бедный Эжен. Он уже давно проявлял признаки душевного расстройства, а женитьба Виктора на Адель стала своего рода детонатором. Эжен продолжал тайно любить Адель и не смог перенести того, что она принадлежит другому мужчине. Вследствие чего во время свадебного ужина с ним случился приступ безумия. Вскоре его пришлось поместить в психлечебницу. К сожалению, это было не единственной трагедией, которая произошла в жизни поэта. Но в его натуре был такой мощный источник жизненных сил, что при каждом новом испытании он начинал бить еще активнее, чем раньше.

В этой книге мы не ставим целью рассказать о чудесной карьере Виктора Гюго. Мы хотим показать связь творчества поэта с его чувственной жизнью. В начале его восхождения к славе именно Адель вдохновляла его и разжигала честолюбие. По случаю коронации Карла X в Реймсе в 1825 году Виктор проделал первый из тех политических «пируэтов», которые потом были свойственны ему по жизни. «Ода на коронацию» красноречиво отражала настроение сына генерала-бонапартиста. За нее, помимо пенсии, он получил орден Почетного легиона в возрасте двадцати трех лет. Потом успех стал сопровождать его постоянно, и это было результатом его таланта. Написанные затем «Кромвель» и «Восточные мотивы»^[8] укрепили репутацию юного поэта. В них стыдливо упоминалось присутствие рядом с ним Адель:

Люблю тебя, как существо, с небес сошедшее,

И как создание, богами вдохновленное,

Как робкую сестру, к моим порокам снизошедшую,

Как позднее дитя, на склоне лет рожденное…

Один молодой критик из журнала «Глоб», по имени Сент-Бев^[9], написал на эти оды критическую статью, которая была одновременно похвальной и деловой. Он, в частности, увидел в стихах Гюго волнительное присутствие его супруги. В благодарность за это Виктор пригласил его к себе в небольшую квартиру на улице Вожирар, где в то время проживала семья. Сент-Бев тем более охотно откликнулся на приглашение, поскольку и сам жил на улице Вожирар.

С этого дня он стал одним из самых частых гостей в их доме. Виктор радовался его визитам, наслаждался изысканными разговорами, большой образованностью этого маленького человека, который был на два года моложе его и отнюдь не красавцем. Уже взойдя на пьедестал, Виктор охотно принимал покровительственный вид и наслаждался восхищением, которое, как он считал, внушал этому критику. Он не мог даже предположить, что молодой писатель зачастил на улицу Вожирар вовсе не ради него, а ради Адель. Долгое время он осмеливался бросать на молодую женщину лишь тайные взгляды, но мало-помалу осмелел. Очень часто, когда Виктора не было дома, Сент-Бев забегал по-соседски и в ходе долгих разговоров с Адель открывал с восхищением ее душу… Когда мужа не было, а возможно, еще лучше, когда он был дома… Так продолжалось то того дня, когда семейство Гюго перебралось в более просторную квартиру на улице Нотр-Дам-де-Шам. Сент-Бев последовал за ними и снял квартиру недалеко от Адель. Каждое утро из своего окна он наблюдал за уходом Виктора из дома, и, когда тот удалялся, он приходил к его жене. Молодая женщина принимала его с возраставшим удовольствием. Брак, в том виде, в котором он сложился, разочаровал ее, она устала от родов, ставших следствием полового геройства Виктора, она ждала праздника сердца больше, чем любого другого праздника. И поэтому молодая мадам Гюго начала делиться своими секретами с этим верным другом, чувствуя, что он понимает состояние ее души. Друг старался не разочаровывать ее. Несмотря на то что его снедала невысказанная страсть, он принял игру Адель, потому что тоже был не понят, тоже несчастен, одинок в этом материальном мире… Эти речи возбуждали и очаровывали молодую женщину. Для женщины несчастный мужчина подобен редкой дорогой птице.

Постепенно разговоры наших героев стали перерастать в более близкие отношения. Иногда они гуляли вместе. Это были сладостные прогулки, наполненные красноречивыми вздохами и многозначительным молчанием. Адель, оставаясь невинной, не понимала пагубности этих контактов, а Сент-Бев постоянно укреплял свои позиции.

А что Виктор? Он ни о чем не подозревал. Он оказался в классической ситуации мужа, который последним узнает о своем несчастье. Действительно, как он мог предположить, что его чистая, невинная Адель могла слушать любовные признания другого мужчины? Как он мог понять, что она несчастна в то время, когда он все делал для того, чтобы сделать ее счастливой? Да и нам трудно понять, как эта молодая женщина, едва вышедшая из подросткового возраста, получившая воспитание, не допускавшее шуток в отношении моральных принципов, смогла предпочесть столь невзрачного типа гению, с которым жила. Но не в этом ли глубокий смысл ее поступка? Адель была подавлена личностью своего спутника жизни и одновременно испугана его любовными запросами. Она больше не могла отвечать им, не поднявшись на их высоту. Ей хотелось меньше величия, меньше успеха, меньше честолюбия. Родившаяся в мелкобуржуазной семье, Адель и сама была простой женщиной.

Виктор, не понимая до конца причин этого, чувствовал, что Адель постепенно отдаляется от него, и от этого страдал. И поскольку стыдливость запрещала ему в этом признаться, он исповедывается в своих стихах:

Страдаю я. Но почему я это говорю?

Ведь траур вправе лишь частично открываться.

Молчу, душа, как и звезда, в тени желает оставаться,

И боль мою в себе я сохраню.

Да, Виктор страдал. Но, стремительно восходя по ступенькам славы, он не мог посвятить страданиям много времени. Он только что написал пьесу, которая легла первым камнем в монумент его величия, – «Эрнани»^[10]. Это было нечто большее, чем он сотворил до этого. «Эрнани» стала не просто театральной пьесой, а произведением, заложившим основу нового способа театрального выражения, она вызвала волну спорных суждений и восторга. Дни перед премьерой походили на ночь накануне сражения. Подготовка к неизбежному сражению сблизила супругов. Почувствовав запах пороха в квартире на улице Нотр-Дам-де-Шам, Адель вылезла из своего кокона, разделила возбужденное состояние мужа, присоединилась к приготовлениям к битве. Сент-Бев с горечью увидел, как возродилось взаимопонимание супругов, но ему пришлось грызть удила в тиши. Наконец, 25 февраля 1830 года жребий был брошен. Аплодисменты восхищенной публики перекрыли свист старой гвардии, которая была беспомощна перед рождением гиганта.

С приходом большого успеха семья стала жить богаче, но продолжала распадаться. Возбуждение от «битвы за “Эрнани”» спало, и повседневная жизнь безжалостно продолжила свое дело. 18 июля 1830 года Адель произвела на свет своего последнего ребенка, девочку, названную, как и она, Адель. Под предлогом, что она больше не желает иметь детей, супруга запретила Виктору переступать порог спальни. Тогда он узнал истинную природу чувств Сент-Бева к его жене и, разумеется, то, что Адель отвечала ему взаимностью. От мужчины, который за несколько лет до этого становился дыбом при мысли о том, что порыв ветра мог обнажить лодыжку его возлюбленной, можно было ожидать взрыва негодования, насилия… Но ничего подобного не произошло. Он, наоборот, постарался окружить соперника вниманием, чтобы помешать наступлению неизбежного во имя этой дружбы. И снова муза выразила охватившую его печаль:

Мне, счастливому, мудрому, помогите укрыться,

Чтоб смогли вместе с вашими мои слезы пролиться…

Было мне восемнадцать, я мечтаньями жил,

Убаюкан надеждой, верить лжи поспешил.

И звезда мне светила сиянием белым,

Себя богом считал, был отчаянно смел,

Но, увы, был тогда я ребенком незрелым,

За которого взрослым, бывало, краснел.

Это были последние стихи, на которые Виктора вдохновила Адель. С той поры в своих стихах, вспоминая о ней, он прославляет подругу, мать, спутницу в счастье и горе, но никогда больше как нежно любимую женщину, страстно желанную любовницу. В 1831 году еще не стихли восторженные отзывы по поводу «Эрнани», а уже приближался успех «Собора Парижской Богоматери»^[11]. Но этот успех на профессиональном поприще совпал с неизбежным разрывом супругов. Если верить великолепной книге Андре Бильи, которую он написал о Сент-Беве, то именно в сентябре «маленький человечек» познал наконец высшее блаженство. «Сент-Бев, – пишет Бильи, – казалось, добился от Адель того, о чем так страстно просил целых два года путем вздохов и стенаний…» Письма Адель к Сент-Беву подтверждают его слова: «Вы ничем не обязаны мне за то, что я вам дала, – писала она, – только я могла принять решение отказать вам…» Хотите еще один образчик любовной прозы мадам Гюго? Вот этот ясно говорит об успехе Сент-Бева: «Если бы я могла пролить мою кровь по капле, чтобы сделать из них для тебя живой щит, я не стала бы ни минуты колебаться…»

Адель не ограничивалась словами, она предоставила своему «милому ангелу», как она его называла, свой кошелек, чтобы он снял укромный уголок для их любовных свиданий. Писатель принял эти деньги, зная, что их ей дал муж, только потому, что был беден и жил вместе с матерью. Этот дом вовсе не годился для наслаждений с замужней женщиной. Но все равно этот поступок показывает этого человека в неприглядном свете.

Известна ли была поэту вся глубина его несчастья? С уверенностью ничего сказать нельзя. Конечно же он знал, что жена испытывала чувственное влечение к сопернику, но в его глазах Адель все еще продолжала оставаться умной девочкой, и он отказывался верить, что она сможет перейти Рубикон.

Однако…

В то время когда лодку семейства Гюго трепала буря неурядиц, корабль королевской власти также был во власти политических штормов. Продемонстрировав удивительное незнание Франции и французов и неспособность выработать стратегию дальнейшего развития государства, Карл X уступил трон своему кузену Луи Филиппу Орлеанскому, чтобы не допустить установления республиканского строя, к которому страна еще не была готова. Смена режима предоставила поэту случай в очередной раз проявить образец политической изворотливости: из легитимиста он сразу же превратился в орлеаниста. Если говорить честно, то эта метаморфоза происходила поэтапно, но спустя несколько лет Виктор стал одним из любимцев новой власти. В это же время к доходам драматурга добавились доходы писателя, семья окончательно забыла про стесненный в деньгах образ жизни, о чем свидетельствовал ее переезд в большую шикарную квартиру на площади Руаяль – теперь она называется площадью Вогезов. Сент-Бев тоже переехал, сняв комнату в гостинице «Сент-Поль», что давало Адель возможность приходить к любовнику пешком, едва только муж отлучался из дома.

Нет никакого сомнения в том, что Виктору ее похождения были известны, но он все-таки понимал, что теперь не сможет вновь завоевать сердце жены. И тогда он, естественно, начал более внимательно поглядывать на других женщин. А уж женщин-то вокруг него увивалось огромное количество, начиная с актрис, которые играли в его пьесах или пьесах собрата по перу и личного друга Александра Дюма. Так, в один прекрасный день 1838 года он встретил Жюльетту Друэ^[12]:

Она жар-птицей яркой мимо пролетала,

Сама не ведая того, сердца людей воспламеняла,

Во взглядах тех, что на нее бросались,

Восторг мужчин и восхищение читались!

Ты созерцал со стороны, боясь к ней обратиться,

Ведь бочка с порохом любой искры боится.

Да, Виктор был восхищен ею с первой встречи, но опасался ее: таковым было буржуазное предубеждение в отношении актрис. К тому же он только что познал глубокое разочарование в отношениях с Адель, и это никоим образом не вдохновляло его довериться первым же глазам, которые встретились с его взглядом.

Они с Жюльеттой повстречались классическим образом, как автор и актриса. Арель, директор театра у ворот Сент-Мартен, принял для постановки новую пьесу Виктора «Лукреция Борджиа»^[13]. Любовницей директора была мадемуазель Жорж^[14], прекрасная актриса, бывшая звезда «Комеди Франсез», а главное, бывшая любовница Наполеона, что навечно прославило ее. Именно она должна была играть роль Лукреции Борджиа. Мадемуазель была уже далеко не молода, но сама так не считала, что для актрис было главным. Ее партнером был уважаемый всеми Фредерик-Леметр^[15]. При распределении ролей присутствовала высокая девушка двадцати шести лет поразительной красоты. Когда автор читал пьесу, его глаза несколько раз повстречались со взглядом молодой женщины. То, что он прочел в ее глазах, сразу же очаровало его. Гюго захотел узнать о ней все, но услышанное несколько его насторожило: у Жюльетты Друэ было, как говорится, бурное прошлое. Она родилась в бретонской семье и почти сразу же после рождения потеряла родителей. Ее отдали в пансион при монастыре бенедиктинок, она уже подумывала о пострижении, что было очень неразумно при ее внешности. Не имея других средств для жизни, кроме своей красоты, она выставила ее напоказ, позируя в ателье скульптора Жана Прадье^[16], который очень увлекся натурщицей, и у них родилась дочь! Но дочку он официально не признал, на матери не женился, зато взял обеих на содержание. Потом в жизни Жюльетты были и другие мужчины, последним из которых оказался князь Демидов^[17], поселивший ее в шикарной квартире на улице Эшикье.

Все это не очень беспокоило молодого буржуа, каким в душе оставался Виктор Гюго. Однако это прекрасное создание, такое чувственное и нежное, эта сиротка, предоставленная самой себе, это одинокое дитя оказалось наполненным богатым внутренним содержанием, теплотой чувств, человеческими качествами, которые намного превосходили мадам Гюго. Более того, ей суждено было сыграть в карьере этого великого человека роль постоянной вдохновительницы, страстной обожательницы, увлеченной читательницы. А эту роль законная жена играть не пожелала. Встреча с Виктором произошла как нельзя кстати для них обоих: поэт продолжал испытывать потрясение от измены Адель, а Жюльетта мечтала встретить мужчину, который смог бы «приласкать ее душу» с такой же страстью, с какой бывшие любовники ласкали ее тело…

Но когда шли репетиции «Лукреции Борджиа», этого всего поэт, естественно, еще не знал. Молодая женщина глядела на него с каждым днем все призывнее, что не могло не взволновать Виктора, но это не мешало автору тщательно наблюдать за постановкой пьесы. Вечером в день премьеры почитатели «Эрнани» заполнили зал и обеспечили спектаклю полный триумф. Большую роль в этом, конечно, сыграли мадемуазель Жорж и Фредерик-Леметр, но глаза Виктора были обращены только к принцессе Негрони, которую играла Жюльетта. Она была королевой красоты, актрисой не очень блистательной, но критики были ею очарованы и не поскупились на похвалы, и Виктор торжествовал. Каждый вечер он приходил в гримерную молодой женщины, припадал к ее ногам, упивался ее ароматом и соблазнительностью. Это сказочное создание ждало только знака, чтобы броситься к нему в объятия, но он чувствовал, как его сковывала застенчивость времен первых любовных чувств. Но наконец, 6 февраля, спустя четыре дня после премьеры, он все-таки сказал ей то, что она так ждала, – слова «Я тебя люблю». Еще через несколько дней, в ночь с 16 на 17 февраля 1833 года, как она и обещала, Жюльетта «полностью отдалась ему». Эта «историческая» ночь стала началом любви, продлившейся почти полвека, любви из легенды, в которой, естественно, случались и штормовые дни, но которая была на благо обоим. Жюльетта, ничтожная простолюдинка, воспылав страстью к поэту, вошла в его творчество, сумела подняться до уровня Виктора. Когда она скончалась, поэт воздал этой замечательной женщине самые нежные почести, написав в качестве эпитафии такие строки:

На могиле моей отразят, как заслугу великую,

Глубокую память, восторги свидетеля

О любви неудачной, ставшей вдруг добродетелью…

Та февральская ночь, каковыми бы потом ни были раны, нанесенные Гюго сердцу Жюльетты, навсегда останется в его памяти как самое дорогое воспоминание. Об этом он сам написал спустя восемь лет: «Ты помнишь, любимая? Наша первая ночь… Ничто, даже сама смерть, не сможет заставить меня позабыть о ней. Каждый час этой ночи проходит в мыслях, словно в глазах моей души плывут звезды. Бедный мой ангел, как ты прекрасна и любвеобильна. В ту ночь проходил карнавал. Мы слышали, как весь Париж смеялся и пел… В разгар всеобщего праздника мы с тобой в тиши отмечали свой праздник. Постарайся не забыть, ангел мой, эти таинственные часы, которые изменили твою жизнь. Та ночь была знаком и словно выражением большой и торжественной перемены, произошедшей в тебе. Той ночью ты оставила суету, шум, притворное восхищение, толпу, чтобы приобщиться к тайне, оставаясь наедине со мною и занимаясь любовью».

Для Виктора та ночь стала откровением: Жюльетта оказалась именно той любовницей, о которой он всегда мечтал. Ее чувственность соответствовала его желаниям, она подарила ему удовольствие сладострастия, какого он до той ночи не ведал. Ведь у него была всего одна партнерша – застенчивая и холодная Адель. Он с восхищением любуется своей подругой, наслаждается ее совершенными формами, мраморными плечами, здоровым цветом кожи, бриллиантами глаз. Неужели это сокровище принадлежит ему? Его охватило чувство счастья, подобного он до той ночи не знал. В довершение всего оказалось, что ум Жюльетты был настолько живой, насколько она сама была красива. К творчеству своего любовника она проявила неподдельный интерес, любопытство, что так отличало ее от безразличной Адель. Она не ограничилась лишь тем, что стала любовницей поэта: она испытывала восхищение перед его гениальностью, она стала соучастницей его дальнейших успехов. Жюльетта была самой прекрасной из чувственных компенсаций за все переживания, которые пришлось ему испытать в течение последнего года в семейной жизни. С ней он забыл об унижении, что его предпочли другому, что ему был заказан проход в супружескую спальню, что его вынудили соблюдать воздержанность, которая никак не вязалась с его темпераментом. Жюльетта была не просто утешительницей, а доказательством его способности соблазнить женщину. Она дала ему веру в себя, а в этом так нуждаются особи мужского пола…

Наш Виктор был так счастлив, так горд своей победой, что не смог удержаться, чтобы не рассказать о ней всем. Вначале это обеспокоило друзей, которые считали его образцом безупречного поведения. Виктор Пави был шокирован этой новостью, но Гюго красноречиво оправдался: «Я никогда не совершал больше ошибок, как в этом году, и никогда до этого не чувствовал себя правым. Теперь я сто?ю намного большего, чем во времена моей невинности. Некогда я был невинен, теперь же я снисходителен. Это большой прогресс…»

А что же Адель? Как она относилась к тому, что муж гуляет на стороне и у него есть любовница, что он часто отсутствует дома? Она все поняла. Да и как ей было не понять, поскольку она сама продолжала поддерживать любовную связь с Сент-Бевом?! Во время отдыха летом 1833 года семейство Гюго остановилось в Бьевре. Стоило только Виктору уйти из дома, как Адель выбегала на дорогу, где ее в карете поджидал Сент-Бев. Или же они встречались в церквях. Это была безрадостная связь фригидной женщины и маленького беспощадного человечка, поставившего свой живой ум и свой писательский талант на службу сплетням и зубоскальству.

Со своей стороны, Виктор с легкостью отдался своей новой страсти. Вернувшись в одиночестве в Париж, он решил показать Жюльетте то место, где он жил и работал, и пригласил ее в квартиру на площади Руаяль. Это посещение укрепило в душе молодой женщины чувство собственной неполноценности. Превратности жизни вопреки ее воле сделали ее кем-то вроде куртизанки. Шикарная квартира на улице Эшикье, подарки, которые она продолжала получать и принимать от князя Демидова, заставили ее сделать вывод, что она недостойна быть любимой таким исключительным человеком, как Гюго. Это было самым меньшим, что она про себя думала, и самым бо?льшим, что ее угнетало. Гюго очень не нравилось, что Жюльетта живет на положении содержанки. Из-за этого между ними возникали ссоры, сцены ревности, которые, к счастью, быстро утихали под напором их взаимной страсти. Но все-таки двусмысленное положение Жюльетты не могло долго продолжаться. Во всяком случае, именно этого потребовал от нее Виктор. И добрая малышка не стала колебаться: она готова была пойти на любую жертву ради сохранения любви и уважения со стороны своего бога. Она отказалась от шикарной квартиры и дорогих подарков, перестала ходить на праздники, балы, шикарные ужины, где за ней волочились мужчины. Она забросила все платья и украшения, которые получила от других мужчин. Поселилась в скромной квартирке и там с нетерпением ожидала своего господина и повелителя. А пока его не было, скрашивала одиночество переписыванием рукописей поэта, писала ему письма и в них вкладывала всю свою душу. Сердце продиктовало ей великолепные страницы: за пятьдесят лет Жюльетта написала ему более восемнадцати тысяч писем, в которых были самые нежные, самые трогательные признания в любви. На эти проявления страсти поэт отвечал по-своему, записывая в подаренный ею дневник обрывки фраз, возносившие Жюльетту до небес: «На первой странице года я напишу: “Я люблю тебя”, на последней – “Я тебя люблю…” Твои ласки заставляют меня любить землю, твои взгляды вынуждают понимать небо… С тобой твоя красота, твой ум, твое сердце; если бы общество отнеслось к тебе так же, как природа, ты была бы очень высоко. Но не огорчайся, общество не смогло сделать тебя королевой, а природа сделала тебя богиней». В сожительстве они построили свою жизнь как в законном браке. По отношению к Жюльетте Гюго повел себя и как муж, проявляя время от времени тиранические черты характера, и как любовник. Жюльетта приняла это, приходила в отчаяние, когда он грубил ей, и оказывалась на седьмом небе, когда он говорил: «Я тебя люблю». Эта податливость иногда перемежалась с возмущением, когда Виктор вел себя слишком эгоистично или несправедливо. Но эти «восстания» длились недолго: Жюльетта была счастлива стать рабыней своего любовника, но она была умной рабыней и сознательно решила посвятить свою жизнь, силы, ум и чувственность одному мужчине. В течение полувека, пока длился этот роман – пока смерть их не разлучила, – она соглашалась быть тенью любимого человека, всегда была рядом и в радости, и в горе. Жюльетта жила скромно, поскольку Гюго был жадноват, и даже когда он давал ей деньги, то требовал полного отчета об ее скудных тратах. Она прожила взаперти в убогом жилище, поскольку Гюго был ревнив и не позволял ей выходить в люди без него. Она забыла про элегантные наряды, украшения и кокетство. Гюго настаивал, чтобы старые одежды носились до последней нитки. Поэтому постепенно ее ослепительное лицо стало терять красоту, тело античной статуи пополнело, молодость прошла, но сердце никогда не переставало биться с прежним пылом.

Он тоже любил ее все эти полвека. Пусть даже страсть первых лет уступила место нежности. Он сохранил с ней ту душевную связь, которая устанавливается только со временем. Ни его похождения на стороне, ни испытания, через какие ему довелось пройти, ни осуждение Адель, ни его метания к другим женщинам не смогли отдалить его от нее. Можно даже сказать, что, преодолевая всякий раз свою слабость, превозмогая приступы своей чрезмерной чувственности, поддаваясь временным искушениям, Виктор Гюго доказал силу чувств, которые он испытывал к Жюльетте.

Если поэт заслуживает того, чтобы его внесли в первые строки списка «великих любовников», то только потому, что после довольно-таки благочестивой юности до самого последнего дня его жизнь была усеяна «случаями». Эти случаи стали происходить уже с первых лет связи с Жюльеттой, но его страсть к ней всегда оказывалась сильнее увлечений. Первыми, кому посчастливилось быть облагодетельствованными этим великим человеком, были, естественно, актрисы, они, если можно так выразиться, всегда были у него под рукой… Так, во время постановки «Лукреции Борджиа» мадемуазель Жорж в ходе репетиций поглядывала на автора любовным взглядом. Хотя она была и немолода, но разве ее былая любовная связь с Наполеоном не обеспечила ей репутацию вечно молодой? Когда ставилась пьеса «Анжело, тиран из Падуи», ревность Жюльетты стала вызывать Мари Дюрваль. Потом была танцовщица из Оперы мадемуазель Лирон, и мадам Герар, ее личная модистка, которую Жюльетта подозревала в том, что та поднималась по тайной лесенке, которая вела прямо в рабочий кабинет мэтра. Это было очень практичное сооружение, и им пользовались весьма часто. Согласно существовавшему тогда обычаю, мадемуазель Лирон заслужила от своего восторженного поклонника такие стихи:

Меня послушай, балерина. Наш Господь велик,

Он сотворил и чистую зарю, и твой прекрасный лик,

И все, что может счастье принести, девица.

Одновременно с этим Виктор, уже давно не заботившийся о своем элегантном виде, чтобы понравиться служительнице Терпсихоры, стал много времени посвящать своему внешнему облику. И за это удостоился насмешек Жюльетты: «Тото^[18] затягивает пояс, как гризетка, Тото завивает волосы, как подмастерье портного. Тото похож на манекен. Тото просто смешон».

Потом настала очередь познать прелести потайной лестницы светской даме Эдме де Женетт. Во время первого свидания партнеры слишком кокетничали: Эдма протестовала и говорила, что она честная женщина, но оба знали, чем все закончится. Письмо Гюго к этой даме не дает нам ни на секунду усомниться в дальнейшем развитии событий:

«Однажды утром в мою комнату вошло красивое создание, оно позволило мне сжать ее руки, потом ушло, оставив меня во власти очарования, химер и догадок. Сегодня эта тень стала реальностью, видение превратилось в женщину. Она сообщила мне свое имя и попросила подарить что-нибудь на память. На память! Я бросаю к ее ногам все мои мечтания относительно нее, она может забрать все, что пожелает».

Нетрудно представить, что именно она выбрала… Известная трагическая актриса Рашель^[19] тоже вкусила запретного плода благодаря потайной лесенке. Как достойная представительница классического театра, она долгое время представляла романтическую драму, но когда театр «Комеди Франсез» вписал в свой репертуар пьесу «Лукреция Борджиа», она великолепно в ней сыграла. По окончании спектакля, как рассказывает нам Арсен Усей, бывший в то время администратором театра, Виктор Гюго сжал в объятиях Рашель, как будто он обнимал поэзию… «Будьте осторожнее, – сказала она ему, – вы рискуете понять, что я женщина!»

Он это понял и присоединил актрису к списку своих побед, что дало несчастной Жюльетте новый повод для огорчения. В доме на площади Руаяль никого не принимали, равно как не принимали гостей и в квартире на улице Тур-д’Овернь. Но и там была возможность тайно пройти в его комнату, которую он описал в очаровательных стихах:

Смеется нагая Венера в алькове моем

Под бархатом ярким, покрытым чудесным шитьем.

На стенах картины. В лубочном написаны стиле.

Но разуму лучше в таком удивительном мире.

И, птице подобен, манимой в чужие края,

На крыльях тихонько в край снов он уносит меня.

Актрисы, графини, замужние женщины были далеко не единственными посетительницами этой волшебной комнаты: туда приходили и любезные создания, не отличавшиеся строгостью нравов и добродетелью. Виктор, будучи благодарным и нелицемерным человеком, выражал им свою признательность. И на это у него были все основания: «Мужчины, которые заняты работой, вынуждены по причине нехватки времени брать первых попавшихся женщин, тех, кого называют грязными, безумными, куртизанками, запятнанными, опозоренными, падшими. Но в этих созданиях живут женщины. В их душах можно встретить деликатность, чистоту, бескорыстность, благородство, смелость, настоящую любовь, истинную добродетель. В них столько же сердечности, душевности и ума, сколько и в светских женщинах. Открытости в них больше, но зато намного меньше стыдливости».

Как ему было не чувствовать некоторую слабость к куртизанкам? Разве до встречи с ним Жюльетта не была одной из них? Разве не любовь к поэту возвысила ее? «Никакая грязь не замажет частицу божью», – написал он. Он не пропускает ни одной возможности обратиться за услугами к этим «падшим женщинам», которых он вознаграждал по заслугам: господин Гюго всегда считал своим долгом помочь людям, живущим в нищете…

В течение многих лет, предшествовавших государственному перевороту 1851 года, после которого поэт стал легендарным изгнанником, Виктор пользовался большим спросом: посредственная актриса Жозефина Фавиль, осужденная за воровство Элен Госсен, прекрасная незнакомка «готова на все» Натали Рену, авантюристка Лора Депре, совладелица «Комеди Франсез» Сильвани Плесси, выдававшая себя за виконтессу мадам дю Валлон. Не забудем упомянуть о «синем чулке» Луизе Коле^[20], очень внимательно следившей за карьерой Виктора, и еще об одной великосветской даме, мадам де Жирарден, искавшей утешения у великого человека от похождений своего муженька, всемогущего хозяина газеты «Пресса» Эмиля де Жирардена^[21]. Тому не повезло с Гюго, поскольку его тогдашняя официальная любовница, одна из самых ярких светских львиц того времени, Эстер Гимон решила внести Виктора в список своих побед над очень известными личностями. Несмотря на то что ему было прекрасно известна бурная жизнь красотки, Виктор с горячностью откликнулся на ее предложение: «Когда я смогу очутиться в Раю? Может, в понедельник? Хотите, во вторник? Вам подойдет среда? Вы опасаетесь за пятницу? А вот я опасаюсь опоздать». И начиная со следующей пятницы Виктор Гюго встал в длинную очередь воздыхателей Гимон.

Куртизанка Алиса Ози также имела впечатляющий список жертв своей красоты, где соседствовали Теофиль Готье^[22] и один из сыновей Луи Филиппа герцог Омальский. Алиса Ози мечтала добиться успеха на сцене, но к тому времени добилась уже успеха в жизни, многие банкиры помогали ей материально: она жила в шикарной квартире, главным ее украшением была кровать из красного дерева… которая была предметом первой необходимости. Пикантности этому новому любовному приключению нашего поэта придавало то, что он был не первым Гюго: Виктор приступил к осаде красотки, когда его старший сын Шарль уже вздыхал по Алисе и подчинялся всем ее многочисленным капризам. Однажды она заявила Шарлю, что была бы польщена, если его знаменитый отец написал бы в ее альбоме какое-нибудь стихотворение. Когда Алиса приняла его, Виктор не заставил себя долго упрашивать и с некоторым оттенком игривости, которую при определенных обстоятельствах не стеснялся проявлять, написал:

В сей дивный час, когда садясь светило принимает цвет пастели,

И небеса вокруг белесым воздухом полны,

Платон хотел узреть Венеру средь волны,

А я б увидеть предпочел Алису в моей постели…

Не стоит волноваться, дорогой читатель, это желание было выполнено! К огромному огорчению несчастного Шарля, вынужденного уступить место отцу. Сделал он это с разбитым сердцем, поскольку искренне любил эту жестокую женщину. А его родитель считал этот новый роман одним из очередных удовольствий. Действительно, все эти победы проносились по жизни поэта как прекрасные метеоры. Не имея сил противостоять новому соблазну, Гюго отдавался ему тем более стремительно, что женщины, которых он старался соблазнить, также старались соблазнить его. Это происходило потому, что ему, как никакому другому мужчине, было знакомо искусство соблазна и тактика действий. Как же можно было отказать влюбленному мужчине, который говорит и пишет такие прекрасные слова, пусть даже их искренность продиктована сиюминутной страстью?

Его поразительное непостоянство и чувственный голод заставляли искать новых партнерш. Но эти поиски все-таки были ограничены присутствием рядом Жюльетты. Бедная Жюльетта стала затворницей по воле своего повелителя, несчастная не знала про его любовные похождения, но могла себе их представить, но она по-прежнему была любима, не так страстно, как в первые дни, не столь горячо, как ей бы хотелось, но все же довольно сильно и нежно. Такой эгоист, каким был Виктор, даже и не думал разлучаться с ней. Несмотря на многочисленные измены, на подковерную борьбу, которую Адель вела против нее, Гюго понимал, что его судьба была навеки связана с этой замечательной женщиной. Поэтому ему удавалось с легкостью притворяться, и пусть она сожалела о том, что уже не внушает любовнику былой страсти, Жюльетта была счастлива. Каждое посещение великого человека она встречала с волнением юной девушки, ждущей своего сказочного принца. В рамках добровольного заточения у Жюльетты все-таки была некоторая компенсация: во-первых, были три дня, которые парочка отмечала ежегодно с неугасающей радостью, – 17 февраля, годовщина их первой ночи любви, день святой Юлии, настоящее имя молодой женщины было Жюльен, и, наконец, 1 января, когда они подтверждали клятвы, данные когда-то друг другу. Но с особенным нетерпением Жюльетта ждала того момента, когда наступало время их «небольшого путешествия». Во время отпусков Жюльетта получала возможность совершать любовные путешествия за границу, в Германию, Испанию, Бельгию или Голландию. Это были моменты наслаждения, они заставляли ее забыть одиночество и даже измены Виктора. Была у нее и еще одна радость близкой жизни: несмотря на то что Виктор часто клялся ей, что никогда не любил ни одну женщину, кроме нее, ей хотелось, чтобы эта клятва давалась в торжественной обстановке. Как мог поэт отказать в этом желании женщине, которая дала ему долгие годы безоблачного счастья? В ночь с 17 на 18 ноября 1839 года Виктор и Жюльетта отпраздновали свою «мистическую свадьбу». В ходе этой церемонии Виктор поклялся, что никогда не разлучится с Жюльеттой, и он выполнил свою клятву, хотя и не стал отказываться от своих тайных удовольствий. Да и могли ли для этого человека, влюбленного в любовь, существовать какие-нибудь преграды в исполнении его желаний?

Дано ли нам повелевать любовью? Друг друга двое любят почему?

Спроси об этом у журчащего ручья. Спроси у ветра, что игриво улетает,

Спроси у золотистого луча, что винограда сочных ягод кисть лобзает,

Спроси у тех, кто песнь поет, зовет и ждет, и шепчет, и страдает,

Спроси у птиц, которые в апреле в гнезде любовно начинают ворковать.

И сердце, вдруг отчаянно забившись, ответит: «Как могу я это знать?»

С этой февральской ночи 1833 года, несмотря на кризисы и испытания, Виктор и Жюльетта продолжали вписывать все новые страницы в роман любви. Жизнь осыпала поэта почестями: он был избран членом Французской академии, произведен королем Луи Филиппом в пэры Франции, стал чем-то вроде национального памятника, возбуждая вокруг себя столько же восхищения, сколько и зависти. Эти почести, как и сплетни, не могли не повлиять на жизнь влюбленных: по мере того как ее Тото взбирался по ступеням славы, Жюльетта чувствовала себя отброшенной, приговоренной к жизни в тени и опасавшейся потерять смысл жизни.

Это длительное существование вдали от мирской суеты привело к тому, что она долго не знала о новом любовном романе великого человека. На сей раз речь не шла о случайной мимолетной связи. В начале 1844 года Гюго познакомился с некой молодой блондинкой с призывной улыбкой и влажными глазами. Она охотно играла на своей слабости, а в отношениях с таким мужчиной, каким был Гюго, это было самым надежным способом привлечь к себе его интерес. Урожденная Леония д’Оне, она неудачно вышла замуж за художника по имени Огюст Биар^[23] и надеялась встретить родственную душу. Поэт сразу же был соблазнен ее несчастной судьбой и увлекся ею… «Ты ангел, и я целую твои ноги, целую твои слезы… Я люблю тебя еще сильнее, чем это могут выразить мои слова, взгляды и поцелуи… Самая страстная ласка ниже любви, которую я к тебе испытываю…» «Поцелуй, которым ты наградила меня при расставании через вуаль, похож на любовь в отдалении…»

Да, именно такие слова он использовал и в первых письмах к Жюльетте… В этой схожести есть нечто тягостное, по крайней мере, он сам понимал, что его поведение было достойно осуждения. А Леония рассчитывала извлечь для себя выгоду из увлечения этого прославленного мужчины. Прежде всего она хотела, чтобы он помог ей в литературной карьере, поскольку ей хотелось писать. Кроме того, она надеялась получить от него кое-какие средства на покрытие личных расходов, потому что муж был довольно скуп. Леония нашла неожиданную союзницу в лице Адель Гюго. Законной супруге поэта представился случай утолить злобу, которую она продолжала питать к несчастной Жюльетте. Леония была встречена с распростертыми объятиями на улице Тур-д’Овернь. Обе очень надеялись, что поэт порвет наконец старую любовную связь. Но Виктор остался верен Жюльетте, даже несмотря на бурные сцены, которые ему устраивала новая любовница. И поэтому случился скандал, перипетии которого очень напоминают водевиль. Обманутый муж, господин Биар организовал слежку за женой. В один прекрасный летний день 1845 года любовники были застигнуты на месте неким комиссаром полиции в одной холостяцкой квартире в переулке Сент-Рош. Там они занимались отнюдь не поэзией. Гюго, совершенно обнаженный, закрылся простыней за неимением ничего другого и заявил, что в его положении пэра Франции он не намерен подчиняться полиции. Это дело получило широкую огласку, и Гюго боялся, что его репутация пострадает от этого скандала. И тут в дело вмешался сам Луи Филипп: пригласив оскорбленного мужа нарисовать фрески во дворце Сент-Клу, он убедил его забрать из суда жалобу на супружескую измену. Это дало повод злым языкам утверждать, «что с помощью фресок король замял похождения господина Гюго». К огромному облегчению Гюго, очень скоро волна, поднятая этим скандалом, улеглась.

Но Жюльетта ничего не знала об этом случае и продолжала бы оставаться в неведении, если бы Леония не решила ускорить события и не совершила поступок, не делавшей ей чести: в 1851 году она прислала Жюльетте пачку писем поэта, в которых тот говорил о его страсти к новой любовнице. Жюльетта пришла в отчаяние и сбежала. Гюго был потрясен. Вопреки надеждам Леонии, ни Виктор, ни Жюльетта даже не подумали о разрыве. У Жюльетты даже хватило сил предложить уступить свое место. Но Гюго жертвы не принял, и эта парочка нашла решение, которое очень устраивало поэта: ему были даны четыре месяца на раздумья, чтобы он смог сделать выбор между обеими женщинами. Это было разумное решение, позволившее ему не менять свои привычки. Но события в стране перечеркнули эту приятную комбинацию.

2 декабря 1851 года президент республики Луи Наполеон осуществил государственный переворот, который привел его к власти. Виктор Гюго яростно воспротивился этому. В течение трех дней вместе с горсткой республиканцев, не обращая внимания на опасность, он пытался организовать сопротивление. Все это время, словно тень, Жюльетта следовала за ним, готовая грудью защитить своего Тото от пуль. Именно она достала ему паспорт, благодаря которому он смог выехать в Брюссель и избежать ареста.

Так политика пришла на помощь любви и спасла Жюльетту от опасного соперничества с Леонией. 31 декабря вместе с поздравлениями по случаю Нового года Виктор прислал Жюльетте вот такое признание: «Ты была восхитительна, Жюльетта, в мрачные и тяжелые дни. Я нуждался в любви, и ты, благослови тебя Господь, мне ее дала. Во время рискованных приключений я слышал, как твоя рука поворачивала ключ в двери, и я больше не боялся опасностей и мрака, что царил вокруг меня, – ко мне входил свет…»

Во время скитаний, сделавших Гюго легендой, Брюссель был всего лишь одним из этапов, равно как позже и остров Джерси. Всякий раз его острые выпады против Наполеона III вынуждали местные власти просить его сменить место жительства, поскольку не хотели портить отношения с новым французским императором. Естественно, Жюльетта повсюду следовала за ним, оставаясь в тени, но принося ему большую пользу. Она поехала за ним и в Гернси, где он купил большой дом под названием Отвиль-Хауз, поскольку понял, что возвращение во Францию откладывалось на неопределенный срок. Он там поселился и выписал туда свою семью, что очень не понравилось Адель. А Леония, хотя и проиграла партию, продолжала просить у Виктора денег, а тот старался выполнять эти просьбы.

Что же касается Жюльетты, то она сняла небольшую квартиру рядом с Отвиль-Хауз. Из окна она могла видеть комнату поэта и наблюдать, как по утрам он занимается туалетом. Законная супруга очень неодобрительно относилась к присутствию соперницы в Гернси, но Виктор и слышать не хотел о расставании с женщиной, которой он был обязан свободой. Недавние опасности укрепили их связь, о чем свидетельствует это поразительно страстное письмо: «Недавно я оказался в одиночестве в твоей комнате, любимая, и знаешь, что я сделал? Я поцеловал твои туфли (sic) и попросил их всегда вести тебя только дорогой любви ко мне…»

Но если Гюго хотел этим показать Жюльетте силу своей любви, он и сам стал предметом подобного обожания. И не кого-то простого! Высокопоставленная дама, графиня Сакс-Кобургская, в 1852 году однажды прислала ему вот такое, по меньшей мере нескромное послание: «Мои губы касаются ваших ног. Какое счастье! Я хотела бы омыть ваши ноги, обрызгать их духами и вытереть своими волосами».

Как видно, ссылка не положила конец подвигам этого влюбленного в любовь мужчины. Но стоит отметить, что большинство его побед были одержаны над домашней прислугой. Выбрав себе спальню на последнем этаже Отвиль-Хауз, он разместил субреток в комнате рядом, так сказать под рукой.

Читая его личные дневники, мы понимаем, сколь огромен был аппетит мужчины, чей возраст не мог унять потребности в любви. В течение семнадцати лет, проведенных в Гернси, мы видим вереницу женских имен, занесенных в качестве побед. Звались ли они Марией, Розали, Жанной, Коэлиной, Евой или Софией, каждая из них заслужила право быть упомянутой в нескольких строках оценки, написанных поэтом из предосторожности на испанском языке с указанием дат их «потребления». Перечислить их всех не представляется возможным по причине большого числа пожелавших ответить на его любовный призыв. Они также получали какие-то вспомоществования, ибо поэт был щедр в отношении тех, кто скрашивал его ночи. В качестве примера приведем одну новую служанку-фламандку, которая ни слова не понимала по-французски… но которая, очевидно, почувствовала, что хотел от нее хозяин, поскольку заслужила такую аннотацию на языке Сервантеса: «Bis! Tota Johanna».

Занятия любовью со служанками, как бы часты они ни были, все же оказывались недостаточными для того, чтобы удовлетворить желание этого неустанного любовника. В его меню мы видим сплошную мешанину: явившаяся к нему с визитом жена архитектора из Кальвадоса; молодая соседка виолончелистка Элен де Катов, чей муж постоянно отсутствовал дома – это с его стороны было крайне неосторожно, поскольку рядом был Виктор Гюго; многочисленные почитательницы его таланта, приходившие внезапно и удостаивавшиеся «почестей» от мэтра; девица Арман, мадам Шерон, вдовствующая мадам Видаль… И опять-таки, невозможно перечислить их всех, количество завалило бы читателя. Можно понять, что эти удовольствия, полученные в саду греха, вдохновили поэта на написание «Песен улиц и лесов»^[24]:

Юбка, я думаю, вверх поднималась

Пальчиком нежным любви.

То, что повыше колен показалось,

Очи увидеть смогли…

Жюльетта прекрасно знала своего Тото. Она-то понимала, что все эти служанки жили рядом с ним вовсе не случайно, а были скорее легкодоступными плодами. Но Виктору было достаточно написать ей несколько стихов или письмо, чтобы в ее по-прежнему страстно бьющемся сердце снова наступало умиротворение:

Когда в любви стареют нежные сердца,

Их радости и счастью нет конца.

Любовь небесная! Ее судьба благословляет!

Она лучится, пусть и не пылает.

или когда он с прежней страстью прославил ежегодно отмечаемую дату ее рождения:

Май специально для тебя принарядился,

Украсившись цветами, светом дня,

И розы славили твою красу, которой я гордился,

А солнце – душу… Ты – вся жизнь моя…

Новым источником счастья становились для Жюльетты те дни, когда Гюго поручал ей переписать начисто рукописи своих написанных в изгнании произведений. Персонажи и события романа «Отверженные»^[25] захватили ее и помогли скрасить время между визитами возлюбленного. Кроме того, время от времени парочка уезжала из Гернси на одну их тех вылазок, которые были для Жюльетты чем-то вроде «свадебного путешествия». Да, милая Жюльетта имела право получить компенсацию за то, что так долго терпела любовные выходки этого божественного мужчины… В течение последовавших лет Виктор то оживлял, то охлаждал их отношения. После смерти Адель поэт предложил Жюльетте выйти за него замуж, но она с большим достоинством отказалась, поскольку не желала занимать место «дорогой усопшей». Но это не мешало ей вести себя как жена-тиран и следить за всеми словами и поступками того, кого она любила. По правде говоря, поводов для этого у нее было предостаточно. После крушения империи, когда Гюго вернулся в Париж после восемнадцатилетнего изгнания, в первых рядах приветствовавшей его толпы стояла одна совсем юная двадцатилетняя женщина. Это была Юдифь, дочь Теофиля Готье^[26]. Несмотря на почти полувековую разницу в возрасте, Виктор без особого труда завоевал ее. Все это у него получалось, потому что в разговорах с женщинами он использовал слова восхищения. Так, во время осады Парижа, когда парижане голодали, он пригласил Юдифь на ужин, но красотка не смогла прийти. И тогда он написал ей такое четверостишие:

Когда бы вы ко мне пришли, о, божество!

Я б угостил вас тем, что не вкушали люди:

Я бы убил Пегаса и сварил его,

Чтобы подать вам крылышко коня на блюде.

Другой юной красавицей, которая не смогла не поддаться чарам старого фавна, была Сара Бернар. Во время новой постановки пьесы «Рюи Блас»^[27], где актриса играла роль королевы Испании, она познакомилась с «любимым монстром», как Бернар его назвала. И вскоре испытала на себе его очарование. Виктор знал, как себя повести. Свидетельством тому может служить записка, которую он ей написал наутро после премьеры: «Вы взволновали меня, старого бойца, и пока публика, которую вы разжалобили и очаровали, хлопала вам, я плакал. Эта слеза принадлежит вам, и я кладу ее к вашим ногам…» К записке была приложена коробочка с браслетом, на котором висела бриллиантовая слеза.

Результат не заставил себя долго ждать, и молодая женщина – в то время Саре было двадцать восемь – сдалась на милость победителя. Но тут случилось интересное событие: спустя несколько недель она обеспокоенно сообщила поэту, что беременна. К счастью, это оказалось ложной тревогой, и Гюго, как обычно, записал по-испански в своем дневнике: «El nino no sera hecho!»^[28]

В годы особенно бурной старости Виктор одержал и другие победы. Пусть менее значительные, но ставшие не менее дорогими для его сердца. Начиная с актрисы Мари Мерсье, ставшей вдовой в восемнадцать лет после расстрела версальцами мужа-коммунара. Алиса Гюго, невестка поэта, наняла Мари в качестве кастелянши во время проживания семейства в люксембургском городке Виан. Молодая Мари тут же была соблазнена. «Никто не говорил мне таких очаровательных слов, которые утешают и восторгают душу…» – сказала она позже. Она сопровождала его во время прогулок по Медвежьей долине. У Жюльетты для таких прогулок уже не хватало сил, и она смирилась с тем, что с ним гуляет другая. Присутствие рядом молодой Мари вдохновило поэта на стихи, которые показывают, какими на самом деле были отношения между девушкой и этим исключительным стариком:

Она ступала тихо, величаво; вуаль ее не закрывала красоты.

Вились, как волны, волосы; глаза, как звезды яркие, сверкали с высоты.

И в сказочном лесу она казалась виденьем, дивным образом мечты…

Мари до самой смерти поэта любила «божественного чаровника с седыми волосами», как она его называла. И в течение долгих лет этот великий человек регулярно наведывался в пригород Шарон, где жила его нимфа с верным сердцем…

Вскоре дни поэта осветила еще одна весенняя улыбка. Жюльетта лично наняла молодую девушку по имени Бланш – той было двадцать четыре года, – чтобы та переписывала рукописи поэта, поскольку зрение уже не позволяло заниматься этим лично. Бланш имела образование, намного превосходившее ее работу. Она была красивой брюнеткой, обладала природной элегантностью и импульсивным умом. К этому добавилась большая чистота чувств. Она оказалась еще и девственницей и намерена была ею оставаться. Несмотря на то что известный соблазнитель увлекал ее, она оставалась неприступна из чувства уважения к Жюльетте и самой себе. Это вдохновило Виктора на написание такого стихотворения:

Бурлили души наши, как вулкан средь скал,

Она шептала мне «месье…», «мадам» я ей шептал.

Мы молча думали, творцы и жертвы сцены той,

И наши души наполнялись чистотой

Родник о чем-то бормотал под ивой,

Я видел лишь плечо, открытое игриво.

Не знали, как и где, ни я, и ни она сама.

О, поздняя весна, как сводишь ты с ума.

Как и все другие, юная Бланш в конце концов сдалась и подарила поэту свою невинность.

Когда Жюльетте открылась истина, случилась трагедия. Подобно позыву души молодой обманутой любовницы, старая подружка решила уйти, а Виктор, как юный любовник, бросился вслед за ней. После пятидесяти лет легендарной любви он не кривил душой, когда написал:

Когда тебе я говорю: «Благословляю», – это небо.

Когда тебе желаю: «Спи спокойно», – говорит земля.

Когда произношу: «Люблю», – знай, это точно я.

А Жюльетта в своем последнем пожелании, адресованном ему 1 января 1883 года, снова показала, что ее чувства были достойны этого гениального мужчины: «Любимый, не знаю, где я в это же время буду находиться, но я счастлива и горда тем, что могу подписаться под моей жизнью словами: “Я тебя люблю”».

Жюльетта умерла 11 мая 1883 года, а Виктор последовал за ней в могилу двумя годами позже:

Возьми же жизнь мою, Господь,

Ни часа и ни дня нет ждать причины:

И что мне делать в ожидании кончины?

Это он воскликнул в тот момент, когда Жюльетта уходила в мир иной.

Он, несомненно, знал, чем был обязан этой простой девушке, которая всю жизнь жила его жизнью. Дошел бы он до таких высот, если бы его не охранял этот нежный ангел? Неизвестно. Во всяком случае, он так красиво воспел любовь и женщин только благодаря Жюльетте:

Зачем же женщины, я не могу понять,

Жеманничают так, чтобы прикрыть

Очарование души, они боятся показать

Нам то, что позволяет их любить.

Ведь им по божьей милости дано

Красавицами быть и увлекать

Мужчину, сердцем понимая то,

Что ум отказывается воспринять.

Их красота, души мужчин касаясь,

Умеет пасть и гордой снова стать,

Рабыней быть, царицей оставаясь,

Умеет все отдать и все забрать.

Но в глубине души они не злые, нет,

А их любовь, как песня, льется из гнезда,

Знакомясь с женщиной, ее возносишь, как поэт,

Прощаясь с ней, ты плачешь иногда

II
Франциск I
любил «любезных» женщин

Когда Франциск I^[29], едва взойдя на французский престол, заявил: «Я хочу видеть вокруг себя только самых красивых и самых любезных женщин…» – всем стало ясно, чем он будет заниматься во время своего царствования, и это обеспечило дамам почетное место при дворе. Его правление стало триумфом женщины, ее реваншем за многие века жизни в затворничестве и притеснениях. Кончились скучные времена, когда она, сидя за веретеном, ждала, когда же муж вернется с войны или охоты. Беря пример с короля, дворяне и поэты стали прославлять грациозность, красоту, ум своих подружек и соперничать за право обладания ими. В этой погоне за удовольствиями Франциск всегда оказывался победителем, и ни одна женщина не отказывала ему в благосклонности. Это происходило не только потому, что он носил корону, его личность просто лучилась соблазнительностью. После победы при Мариньяно, в ореоле славы, завоеванной на полях сражений, это был двухметровый молодец, тело его дышало силой, но во взгляде читался ум и тонкость мысли, которые он неоднократно проявлял. Этот отчаянный охотник, этот атлет с силой Геракла мог при случае проявить нежность и обходительность, особенно когда речь шла о том, чтобы понравиться какой-нибудь красавице. На турнирах он с необычайной силой машет мечом и ловко орудует копьем, но когда он хочет понравиться, то виртуозно составляет мадригал. По примеру Клемана Маро^[30], который, кстати, частенько служил ему «негром», когда надо было направить какую-нибудь особенно изящную эпиграмму, он и сам частенько прибегал к стихам в любовных посланиях. Стоит ли удивляться, что те, за кем он начинал ухаживать, вели себя довольно «любезно», в тогдашнем значении этого слова.

Для этого монарха, увлеченного красотой во всех ее проявлениях, женщины были самым драгоценным украшением. Как он сам сказал: «Двор без дам похож на сад без цветов». И поэтому его двор представлял собой настоящий вольер, наполненный женским смехом. У него в доме жили не менее двадцати семи чудесных созданий, за которыми он пристально приглядывал.

Он сам наряжал их за свой счет и на свой вкус и старался выполнить их любое желание. Естественно, в любви он был непостоянен, но всегда рассчитывал на взаимность и не допускал, чтобы при нем критиковали поведение его любовниц, даже если они и обкрадывали его. Он требовал, чтобы к любой женщине при дворе относились с должным уважением независимо от ее положения, а его забота распространялась даже на публичных девок. Он в некотором смысле «узаконил» проституток, которые повсюду следовали за его двором. Свидетельством тому служит записка казначею, где он повелел «выдать Сесиль де Вьевиль, хозяйке девиц, сопровождающих наш двор, двадцать золотых экю». При этом он не считает этот подарок оплатой за их труды, а рассматривает это в качестве месячного содержания «как для нее самой, так и для распределения денег между другими женщинами и девицами ее профессии». Поступок тем более замечательный, что сам он никогда не пользовался услугами этих любезных созданий. Ему не было необходимости прибегать к их услугам для удовлетворения своих желаний: самые знатные дамы королевства считали за честь сделать это.

Такое любовное влечение Франциск впитал с пеленок. Его отец, Карл Ангулемский, держал при себе двух любовниц, а его мать, Луиза Савойская, была довольна таким положением вещей и даже сделала одну из них своей фрейлиной, а другую – своей компаньонкой. Эти три женщины жили между собой в таком согласии, что даже умудрились забеременеть в одно и то же время! И таким образом будущий Франциск I, появившись на свет в 1494 году, уже имел двух сводных сестриц. Это тройное прибавление потомства говорило о большой мужской силе Карла Ангулемского, которую он и передал своему сыну. Возможно, утомившись от своих «подвигов», это было немудрено, граф Ангулемский внезапно умер. Это печальное событие никоим образом не изменило ритм жизни его семейства, все три «вдовы» продолжали жить в гармонии. Но тут вдруг случилось событие, достойное театра: молодой король Франции Карл VIII, ударившись головой о косяк двери в замке Амбуаз, скоропостижно скончался, не оставив после себя наследника. На трон взошел его кузен герцог Орлеанский, ставший королем Людовиком XII. Поскольку и у того не было детей мужского пола, юный Франциск внезапно стал возможным наследником трона.

Поскольку Людовик XII пожелал, чтобы новый дофин жил при нем, Луизе Савойской пришлось оставить свой замок Коньяк и переехать в Амбуаз. Вместе со своим багажом она прихватила с собой обеих любовниц своего покойного мужа и их дочек, а также своего камергера Жана де Сен-Желе, с которым она нашла утешение от семейных неурядиц.

Прибытие этого, по меньшей мере нескромного табора вызвало недовольство Людовика XII, и тот стал искать способ, чтобы не оставлять трон такому семейству. Самым простым было жениться на вдове предыдущего короля, герцогине Бретонской. Луиза Свойская стала опасаться, что ее Цезарь, так она называла сына, не получит короны. Но новая королева производила на свет только девочек или мертворожденных мальчиков.

А в это время Франциск стал высоким и крепким подростком, к великому огорчению Людовика, который очень его недолюбливал. Но он все-таки решил выдать за дофина свою дочь, наследницу Бретани. Таким образом, прекрасная провинция Бретань осталась под эгидой Франции. Будущая женитьба вовсе не помешала Франциску упорно бегать за юбками. Надо сказать, что в свои восемнадцать лет, с такими внешними данными, ему не было необходимости прилагать много сил, чтобы соблазнять женщин. И он этим пользовался! Часто, как только наступала ночь, он, переодевшись, ходил по улицам Парижа в поисках все новых любовных приключений. Одновременно он продолжал поддерживать любовную связь с красавицей женой адвоката по имени Жанна Дизом^[31]. Эта фамилия очень полно отражала наклонности этой дамы, которая вела до встречи с ним очень бурную жизнь. Она не стала отклонять ухаживания Франциска. Старшая сестра будущего короля Маргарита была и его доверенным лицом, и она донесла до нас рассказ о любовной связи брата с красивой женой адвоката. Она рассказывает, что однажды вечером Франциск, ничего не боясь, явился к мэтру Дизому под предлогом получения консультации, поскольку прослышал о его удивительных способностях. Адвокат был очень польщен этим и рассыпался в любезностях.

Воспользовавшись тем, что муж вышел, чтобы приготовить для посетителя выпить, Жанна посоветовала Франциску, уходя, пройти в пристройку во дворе дома, куда обещала прийти. И Маргарита продолжает: «Франциск вошел в вещевую комнату, куда за ним пришла красотка, когда ее муж уснул. Она провела его в кабинет, где не было ничего более красивого, чем он и она. Не сомневаюсь в том, что она дала ему все, что пообещала».

Желание заставляет работать воображение. Франциск, которому страстно хотелось снова увидеться с этой молодой женщиной, понятно, не мог прибегнуть повторно к такому приему. Но он нашел другое решение. К дому семьи Дизом примыкал монастырь. Однажды ночью Франциск пришел туда и сказал открывшему ему дверь монаху, что хотел бы помолиться в часовне монастыря. Восхищенный таким ночным благочестием, священнослужитель впустил его. Оставшись один, Франциск перелез через стену и спустя несколько минут уже держал прекрасную мадам Дизом в своих объятиях.

Все эти многочисленные похождения не мешали дофину следовать своей главной цели – утвердить свои права на французскую корону. Первым шагом на этом пути стала его женитьба на дочери короля Клод. Хотя перспектива семейной жизни его не особенно радовала – принцесса имела чистую душу, но была хромоногой и явно предрасположена к полноте, – политический расчет взял верх над желанием. Своей сестре Маргарите он откровенно рассказал о своей точке зрения на этот брак: «Тут надо принимать в расчет главные интересы королевства. Я, естественно, уважаю эту королевскую дочь, но никогда не смогу полюбить ее. Мне в ней абсолютно ничего не нравится. Но это не имеет никакого значения. Я хочу ее из-за государственных интересов! Что же касается любви, то есть много других лугов, и я могу сорвать целую охапку самых нежных цветов. И продолжу каждый вечер обрывать розы наслаждения с женой адвоката Дизома». Итак, вскоре была отпразднована свадьба Франциска и Клод. Это был односторонний союз, поскольку, если юная Клод и была до беспамятства влюблена в своего красавца-мужа, тот и не думал из-за этого отказываться от своих привычек.

Одновременно с ведением веселой жизни Франциск ни в чем себе не отказывал, шикарно одевался, украшал себя драгоценностями и заказывал в Италии предметы роскоши. Он уже тогда начал проявлять первые признаки пристрастия к пышности, к прекрасному, чем в дальнейшем обогатил национальное достояние Франции. Его расточительство сводило с ума Людовика XII, бывшего, напротив, очень прижимистым. За несколько лет король очень постарел: в пятьдесят два года он выглядел на все семьдесят. Его здоровье, ставшее и без того шатким, было подкошено смертью королевы Анны. Франциск с матерью в траурных одеяниях присутствовали на похоронах королевы, где громко проявляли свое горе. Но это все было показным, на самом деле Франциск был уверен, что заветная корона была уже у него на голове. Тем более что король был уже не жилец на этом свете. Однако этот полутруп приготовил для наследника очень неприятный сюрприз – он решил снова жениться!

И выбор его пал на исключительно красивую женщину. Марии Тюдор, сестре печально известного короля Англии Генриха VII, было всего шестнадцать лет, но она уже имела большой список любовников. Она согласилась на брак со старым мужчиной только из политических соображений: Англия хотела союза с Францией, чтобы иметь противовес против всемогущей Австрии и Испании, объединившихся под эгидой Карла V.

Узнав о намерениях Людовика XII снова жениться, Франциск и его мать пали духом. Если юная Мария родит королю сына, не видать им короны Франции! В кровати с такой очаровательной и молодой девицей король сможет найти силы для зачатия ребенка. А если ему этого сделать не удастся, то эту приятную обязанность может взять на себя любой другой! Поэтому-то Франциск не испытывал ни малейшего удовольствия, отправляясь встречать новую королеву, как то предписывал дофину королевский этикет.

7 октября 1514 года в окрестностях Аббевиля Франциск увидел приближавшуюся к нему очаровательную девицу, гордо сидевшую на рыжей лошади. Он был очарован ею! Как же была прекрасна эта юная «мачеха», чьи золотистые волосы, фарфоровые глаза, пухлые губки и нахальная улыбка обещали столько блаженства тому, кто сможет обладать всеми этими сокровищами. Со своей стороны Мария увидела, что у «приемного сына» хорошая выправка, а взгляд, которым он на нее смотрел, дал ей ясно понять, какое она на него произвела впечатление. Короче говоря, первый их контакт был многообещающим, но чары Марии привели в восхищение не одного только Франциска: с первой же встречи Людовик XII вдруг почувствовал себя помолодевшим и стал стараться доказать жене, что он не такой уж старик, каким кажется.

Луиза Савойская сразу же стала ждать худшего для своего Цезаря: с такой красивой партнершей король вполне мог зачать столь нежеланного для ее сына наследника. И словно этого беспокойства было мало, появилась другая опасность… последствия которой достойны были бы водевиля. Взаимная страсть Марии и Франциска была настолько очевидна, что могла сложиться парадоксальная ситуация: если бы Мария ответила на любовь Франциска и забеременела бы от него, мальчик стал бы официальным сыном Людовика XII. И таким образом, Франциска лишил бы короны его собственный сын! Обладая реалистичным складом ума, Луиза Савойская почувствовала эту угрозу и предприняла соответствующие шаги: она стала бдительным стражем при своем Цезаре и сделала так, чтобы он ни на секунду не смог остаться с глазу на глаз с пленительной Марией. Сделать это было нелегко, поскольку, если уж у Франциска возникало какое-то желание, заставить его отказаться от этого было очень сложно. Поэтому однажды ночью он решил ускорить события и явился в спальню Марии, где, к огромному своему разочарованию, увидел, что в постели красавицы лежала… его собственная жена Клод. Дело было в том, что в кровать к Марии Клод положила Луиза Савойская, чтобы помешать доступу туда своему сыну. Молодой принц был раздосадован, ему оставалось только повернуться и уйти.

Но если Луизе Савойской удалось устранить опасность со стороны сына, она не могла поступить так же с Людовиком XII. А тот в течение нескольких недель после свадьбы словно обрел вторую молодость. Результат этого был предсказуем: этот разгул чувств сказался на его слабом здоровье, и 31 декабря 1514 года Людовик XII, к огромному своему огорчению, передал корону молодому кузену. Это была победа! Франциск I стал королем! Но не окончательно, потому что у Марии в запасе еще были уловки. Ей понравилось быть королевой Франции, и она была намерена продолжать наслаждаться этим положением. Для этого она пошла на простой и одновременно гениальный ход: она заявила, что беременна. Последствия этого представить было очень просто: если Мария и на самом деле была беременна и родила бы мальчика, тот стал бы сыном Людовика XII и, следовательно, законным королем Франции. К счастью для нее, Луиза почуяла подвох и со свойственной ей решительностью пришла на помощь сыну. Вот как рассказывает об этом Брантом^[32]: «Королева распустила слухи, что она беременна. Поскольку это было не так, говорили, что она постепенно подкладывала под платье простыни. Но мадам Савойская раскусила ее и организовала обследование врачами и повитухами. И те обнаружили белье, и замысел сорвался».

В конце концов Мария призналась в обмане, и 1 января 1515 года Франциск I был коронован в Реймсе. Но надо полагать, он испытал некоторые сожаления, что не сорвал цветок, который был так доступен. И вдруг он предложил Марии выйти за него замуж. Да, он уже был женат, но обещал добиться от Папы Римского развода с Клод на основании того, что он никогда с нею не спал, пусть даже она и была беременна! Но бывшая королева Франции с достоинством отклонила его предложение и вернулась в Англию. Хотя этот отказ и был Франциску неприятен, он очень быстро утешился и спустя несколько дней возобновил нежнейшие отношения с женой господина Дизома. А у того хватило ума засыпать глубоким сном всякий раз, когда король навещал его супругу.

В то же время у короля были и другие цели: он снова был охвачен итальянской мечтой своих предшественников и вскоре дал битву, которая открыла перед ним путь в герцогство Миланское и одновременно сделала его легендой. Утром в окрестностях Мариньяно, обращаясь с речью к своим воинам, он не упустил случая, вдохновляя их на битву, упомянуть и о приятном. «Пусть каждый из вас вспомнит о своей даме сердца! – воскликнул он. – Что же касается меня, то я-то свою не забуду!»

Кто же была той счастливой избранницей, занимавшей мысли короля? В его случае вариантов очень много. Кстати, на следующий день после победоносной битвы он вкусил ее плоды в образе некой дамы Клеричи, молодой миланки, чей муж, какое счастливое совпадение, умел спать так же крепко, как и муж мадам Дизом. Любивший красоту во всех ее проявлениях, во время пребывания в Италии король был восхищен шедеврами итальянского Возрождения и все свое последующее правление старался обогатить Францию несравненными художественными произведениями… продолжая при этом по возвращении из Италии пожинать жатву женских сердец. Так, в Маноске он соблазнил очень красивую дочку консула Антуана де Волара. Юная особа была романтического склада ума и сразу же внушила бурную страсть венценосному воздыхателю. Но когда поняла, куда он клонит, чтобы отвести от себя угрозу и спасти свою честь, она не нашла ничего лучше, как обезобразить лицо ожогом! К счастью, другие покоренные монархом женщины обладали менее дикой добродетелью. И вот какая судьба ждала этого неутомимого бабника: она приготовила ему встречу, сильно повлиявшую на его последующую любовную жизнь. Среди дворян, проследовавших с ним в замок Амбуаз, был Жан де Лаваль, граф де Шатобриан, у которого была жена редкой красоты. Эту красоту подтверждают слова Андре Кастелло^[33]: «Красота черноволосой Франсуазы, – пишет великий историк, – была такова, что было от чего улететь на небеса. Невозможно представить себе более гармоничное лицо, более красивый разрез миндалевидных глаз, более маленький и пухлый ротик, волосы цвета черного угля. Что же касается ее тела, то лучше не пытаться его описывать, на это не хватит слов…»

Жан де Лаваль, справедливо опасаясь аппетита короля, наказал своей жене не выезжать из замка и, главное, никогда не показываться при дворе. Но он не учел любопытства Франциска I: тот был уже наслышан о красоте графини и сгорал от нетерпения увидеть ее. И в один прекрасный день у него с Жаном де Лавалем состоялся разговор, содержание которого донес до нас писатель XVII века Антуан де Варильяс: «Господин де Шатобриан, для нас было бы огромным удовольствием увидеть в Амбуаз вашу супругу…» Лаваль попытался схитрить: «Сир, моя жена не любит свет, ей больше нравится в нашем замке». Но король продолжал настаивать, а его желание имело силу закона. Ревность заставляет мужей, имеющих очень красивых жен, включать свою сообразительность. Перед отъездом в Амбуаз граф приказал супруге:

– Может случиться, что я буду вынужден пригласить вас явиться ко двору… Не подчиняйтесь этому приказу…

– Да разве я посмею не подчиниться вам? – спросила молодая женщина.

– Когда я действительно захочу, чтобы вы ко мне приехали, я пришлю с письмом вот этот перстень…

И он показал Франсуазе два одинаковых перстня. Они были изготовлены по его заказу для определенной цели. После этого он с легким сердцем отправился в Амбуаз. Когда король снова потребовал, чтобы он пригласил в замок жену, Лаваль прямо на глазах суверена написал записку, в которой приглашал жену приехать к нему, но при этом не приложил к письму упомянутый перстень. Но он не знал, что у короля повсюду были шпионы: один из них нашел этот перстень и принес его монарху. Тот приказал быстро изготовить копию, после чего оригинал был положен в ларец господина де Лаваля, который крепко спал до тех пор, пока рога на голове стали ему мешать принимать во сне удобную позу.

Спустя несколько дней он с огромным удивлением увидел, что в Амбуаз приехала его красавица-жена.

– Вы не должны были подчиняться моему приказу, к письму не был приложен перстень, – сказал он ей.

– Но перстень был приложен к письму, вот он, – возразила Франсуаза, сунув его под нос ничего не понимающему несчастному мужу.

Как граф и подозревал, стоило королю увидеть молодую женщину, он тут же воспылал к ней страстью, которую выразил… в стихах по обычаю тех времен:

Едва подумаю о дне, когда тебя увидел,

Душа моя взлетает ввысь, волнуясь,

И замирает там, тобой любуясь.

И Франсуаза не скрывала волнения при виде своего королевского воздыхателя. Она героически сопротивлялась его натиску в течение нескольких недель, но в конце концов сдалась и сообщила королю о своем близком поражении тоже в стихах:

И под угрозой смерти я не стала б говорить

Того, в чем я тебе сейчас признаюсь,

Уверена я: честь мою ты сможешь сохранить,

Ведь сердце и любовь мою тебе вверяю.

Так началась страстная любовь, которой суждено было продлиться десять лет. Естественно, в течение этих десяти лет монарх довольно часто изменял своей возлюбленной, а та отвечала ему той же монетой, но их взаимные измены ничуть не повлияли на искренность их любви. В отличие от многих других королевских фавориток, Франсуаза де Шатобриан любила своего возлюбленного, даже не помышляя о том, чтобы извлечь из этого личную выгоду. Она стала для него «отдохновением воина» в самом широком смысле этого понятия. Что же касается короля, то он проявлял к своей любовнице постоянство чувств, что для него было несвойственно. После каждого своего похождения на стороне он возвращался к ней еще более влюбленным и прибегал к поэтическому языку, чтобы унять ее ревность:

И даже если взгляд я на другую устремляю

Частенько в месте, где мы с вами повстречались,

Не значит это, что любовью к ней пылаю.

Большего и не требовалось, чтобы добиться прощения от молодой женщины. Тем более что и она сама, как говорили, прибегала к классическим приемам мести. А инструменты для этой мести она иногда выбирала среди окружения короля, что позволяло ей отомстить ему наиболее быстро. Так она положила глаз на одного из близких друзей монарха адмирала де Бонниве. В результате произошел курьез, о котором нам сообщил Брантом. Однажды ночью в ее покоях в замке Амбуаз Франсуаза вела галантный разговор с адмиралом, когда вдруг раздался стук в дверь – это был король. Не теряя хладнокровия, графиня затолкнула Бонниве в огромный камин и забросала его лежавшими там листьями. Потом, не теряя самообладания, открыла дверь любовнику. Тот, естественно, навестил ее вовсе не для того, чтобы получить удовольствие только от разговора с ней. Несмотря на то что графиня только что провела пару бурных часов с Бонниве, это не помешало ей удовлетворить желание Франциска. И сделала она это так умело, что занятия любовью продолжились до самого восхода солнца. А все это время адмирал, спрятавшись, вынужден был быть молчаливым свидетелем любовных игр этой парочки. Наконец Франциск собрался уходить, но как говорит Брантом, «тут ему, захотелось удовлетворить настоятельную потребность. За неимением других удобств, он справил малую нужду в упомянутый камин. Он так торопился, что полил несчастного влюбленного словно из садовой лейки…»

Даже если Франциск что-то и подозревал, он этого не показывал. По отношению к любовным связям между мужчинами и женщинами он проявлял большую терпимость, о чем свидетельствует вот такое его наставление:

Все те, кто дам любезных осуждают,

Рогами тайно награждающих дружков своих,

Клевещут зря, напоминая болтунов пустых,

Ведь дамы этим милосердье проявляют…

Но не все в его окружении разделяли эту точку зрения. Так, граф де Шатобриан, увидев, в каком направлении пошли отношения между его женой и королем, не стал скрывать своего недовольства, за что и удостоился всеобщего осуждения. То, что он не смог оценить по достоинству честь, которой он удостоился от короля, выбравшего его супругу в качестве своей фаворитки, было расценено всеми как плохой вкус. К счастью для него, Жан де Лаваль понял, что проявил отсутствие такта, и принял разумную позицию – на все закрыл глаза. И кстати, вскоре был за это вознагражден и попал в милость к королю, который осыпал его дождем наград.

Однако эта связь Франциска вызывала неодобрение Луизы Савойской и его сестры Маргариты. Мать и сестра короля опасались влияния мадам де Шатобриан на их Цезаря. Это влияние сильно вредило их собственным интересам. Но все попытки королевы-матери разлучить влюбленных постоянно наталкивались на сопротивление короля. Что же касается королевы, нежной и застенчивой Клод, она приняла данное положение вещей без малейшего протеста и чувствовала себя счастливой лишь оттого, что находилась в тени спутника жизни, которого она глубоко любила и восхищалась. А Франциск, продолжая оставаться великодушным по отношению к ней, почти ежегодно награждал ее ребенком.

И все же слухи об этой любовной связи короля получили широкое распространение. Не привыкший скромничать относительно своих побед и охваченный радостью обладания такой красивой женщиной, Франциск отбросил всякую осторожность. Он назначил ее фрейлиной своей жены, и таким образом она стала вхожа ко двору, а он сам стал вхож к ней в любое время дня и ночи. И по прошествии многих месяцев и лет связь двух любовников стала почти официальной. Но война, которая вновь разгорелась на границах королевства, время от времени вынуждала их находиться в разлуке. В 1524 году из Италии пришли вести, которые ставили под угрозу все завоеванные там позиции. Король незамедлительно собрался уезжать. Эта военная кампания началась с плохих предзнаменований: Байар, этот «рыцарь без страха и упрека», был смертельно ранен. Едва король, решивший отомстить за него, тронулся в путь, как ему сообщили о кончине его жены. Она скончалась так же незаметно, как и жила, можно было подумать, что бедная Клод только и ждала отъезда Франциска, чтобы умереть. Несмотря на то что король частенько пренебрегал ею, эта утрата глубоко опечалила его. Что же касается Франсуазы де Шатобриан, то, оставшись без любовника, она вернулась в замок мужа.

Военная судьба, которая до сих пор была приветлива к королю Франции, казалось, внезапно отвернулась от него. На осадивших Павию французов напало значительно превосходившее их по численности войско, и французы капитулировали. Франциск весь день геройски сражался, но и ему пришлось сдаться в плен войскам Карла V. И тогда началась его жизнь в заточении в Испании. Она продлилась много месяцев. Это было тяжким испытанием для человека, привыкшего не сидеть на одном мечте и получать удовольствия. Но и там он сумел получить некоторую компенсацию. Даже находясь в положении пленника, Франциск сумел найти возможность соблазнять женщин. В Валенсии в доме губернатора провинции проживали две его племянницы. Они не остались равнодушными к его обаянию, а поскольку нам известен аппетит короля, мы можем предположить, что он постарался не упустить предоставившийся ему случай. И все же часто его мысли улетали к нежному облику Франсуазы, который ни время, ни разлука не смогли стереть из его памяти, равно как и из его желаний.

После многомесячных торгов Карл V согласился отпустить пленника. В обмен на это Франциск вынужден был согласиться на значительные территориальные уступки, от которых отказался сразу же, как оказался на свободе. Было еще одно довольно неожиданное условие: Карл V потребовал, чтобы он взял в жены его сестру Элеонору, вдову короля Португалии. Молодая женщина была в восторге от мужа, которого ей нашли, но Франциск был менее обрадован этим. Что неудивительно, если привести слова Брантома, так описавшего невесту: «…Когда она была без платья, верхняя половина ее тела казалась такой большой, как у великанши, но если взглянуть ниже, то на ум приходит мысль о карлице, такие у нее были короткие ляжки!»

Но Франциск на такие мелочи внимания не обращал, он спешил оказаться на свободе. Наконец наступил столь долгожданный день. Чтобы встретить сына в Байонне с тем блеском, которого заслуживало это событие, Луиза Савойская тщательно отобрала свиту для сопровождения короля Франции. Было скорее два кортежа, поскольку рядом с официальным находился и неофициальный. Зная о повышенном интересе сына к прекрасному полу, мадам Луиза взяла с собой целую когорту красивых девиц, приятный курятник, в окружении которого король смог бы найти утешение своему длительному воздержанию. Но при этом Луиза не включила в состав свиты официальную фаворитку. Она надеялась, что год разлуки сотрет ее из памяти Франциска, а главное, охладит его желание обладать Франсуазой. В целях еще большей предосторожности она приготовила ей замену в лице очаровательной восемнадцатилетней девушки по имени Анна де Писсле. Ее внешность, описанная летописцем того времени, вполне могла вызвать живой интерес такого любителя прекрасного, каким был король: «Анна нежна и свежа. Цвет ее лица напоминает фарфор, светлые глаза похожи на весеннее небо, у нее золотистые волосы и стройное тело, как у сказочной феи…»

Но хотя эта милая Анна и казалась ангелочком, это было только внешне. За ее улыбкой, сверкавшей, как луч солнца в ручейке, скрывалось огромное честолюбие, расчетливая душа и полное отсутствие угрызений совести. Как и рассчитывала его мать, Франциск сразу же попал в ее ловушку. Так началось правление новой фаворитки, и оно продлилось более двадцати лет, в течение которых монарх питал иллюзию, что его любят таким, какой он есть.

Медленно продвигаясь, королевский кортеж направился к Коньяку, родному городу Франциска. Естественно, Анна была рядом, поскольку он уже не мог без нее обойтись. Красотка очень скоро поняла, что ей не следовало увиливать, если она хотела утвердить свое влияние на партнера с такими высокими запросами. Как только кортеж прибыл в Бордо, дело было сделано. К огромной радости короля, Анна, несмотря на свой юный возраст, знала в любви все, что могло привязать к ней мужчину.

Но в тот момент, когда кортеж готовился выехать из Бордо, произошла сцена, достойная театра: туда внезапно приехала Франсуаза де Шатобриан. Можно представить себе ярость Луизы Савойской и затруднительное положение ее сына. Его реакция была классической: он попытался обмануть Франсуазу и сделал вид, что был рад ее приезду. Что же касается Анны, то она почуяла опасность и устроила королю настоящую семейную сцену, польстившую его тщеславию. Обрадованный этим, он поклялся новой любовнице, что она для него – единственная на земле… эти же слова он сказал и Франсуазе. Это хождение по канату не могло продолжаться долго. Вскоре Франсуаза докопалась до правды и отреагировала на это как женщина, которой нанесена рана в сердце, что гораздо больнее оскорбленной гордости:

Тебе ничтожная любовница досталась,

Я так тебя любила, волновалась,

Я думала – ты друг, но ошибалась…

Любовь к Франциску толкнула ее на еще один необдуманный шаг: она решила развенчать в его глазах соперницу… естественно, в стихах:

Белый цвет так сильно выделяет пот.

Белый цвет весьма недолговечен.

А черный цвет волос и смуглость кожи

Величия полны и всех цветов дороже.

Прижатый к стене, король решил… ничего не решать! Хотя он и был увлечен Анной, но все еще находился под очарованием Франсуазы. А его темперамент позволял удовлетворять обеих одновременно. И все-таки он стал брюнетке предпочитать блондинку. В итоге Франсуазе пришлось бы уступить первое место Анне и довольствоваться вторыми ролями. Графиня пошла и на этот унизительный шаг, но только потому, что ее любовь была сильнее расчета. Конечно, она надеялась снова полностью завладеть сердцем своего любовника. Для нее это стало тяжким испытанием, борьба за короля продлилась два года. Потом Франсуаза обессилела, отказалась от борьбы и высказала королю причины своей горечи:

Как в меде сладком можно было ждать

Так много дегтя, горечи и желчи увидать!

Поскольку любовник больше не хотел ее видеть, ей оставалось лишь вернуться к мужу. Стоит ли удивляться, что после десяти лет измены муж встретил неверную жену ледяным молчанием? Пикантная подробность: господин де Шатобриан стал упрекать жену не за то, что она была любовницей короля, а за то, что она перестала ею быть. Потеряв благосклонность короля, она лишилась и благосклонности супруга! Оказавшись в таком неожиданном положении, бедная Франсуаза растерялась. И кому ей было пожаловаться? Естественно, Франциску I. Король оказался «добрым принцем»: он посоветовал злопамятному мужу хорошо относиться к изменявшей ему жене. И мадам де Шатобриан стала жить в семье, словно ничего и не было, ожидая редких встреч с монархом по случаю его появления в их местности.

А тем временем влияние Анны де Писсле на короля возрастало с необыкновенной быстротой. Несмотря на юный возраст, она проявляла удивительные познания в области любовных игр и смогла овладеть разумом короля благодаря тонкости ума. Очарованный молодой любовницей, он даже не замечал, что в их игре именно мышь поймала кота. У Анны в этой игре был помимо прочего ценный козырь: она его не любила и, следовательно, могла вести себя в зависимости от личных интересов, что позволяло ей не принимать в расчет чувства, которые могли бы ей повредить в достижении своих целей. А уж тут мадемуазель де Писсле жаловаться было не на что. Список богатств, какие она выбила из своего щедрого любовника, а значит, и из государственной казны, может вскружить голову: два замка с землями, один в Этамп, другой – в Лимуре; дворец на улице Ласточки в Париже; приносившие большие доходы земельные угодья в Шеврез, Анжервилье, Эгревиле, Дурдане, Ла Фертеале, Бузет, Бретонкуре… Помимо этого, Анна воспользовалась своим влиянием на короля, чтобы проводить успешные торговые операции. Будучи не в силах отказать просьбам любовницы, Франциск пошел на навязанные ею назначения на высокие должности. «Поскольку она предпочитала слушать только низких льстецов, – сообщает нам летописец тех времен, – она редко рекомендовала королю честных судейских и бескорыстных финансистов». Брантом пишет, что она носила «парчовые, шитые золотом и подбитые горностаем платья, златотканые кафтаны, обильно украшенные драгоценными каменьями». Наконец, Анна добилась главной цели – король сделал ее «герцогиней д’Этамп», что позволило ей отказаться от девичьей фамилии, звучавшей столь не-пристойно^[34]. Помимо этого, желая обеспечить ей достойное положение при дворе, король решил выдать ее замуж. Так было положено начало многовековой традиции, согласно которой любая королевская фаворитка должна была быть замужней женщиной. Естественно, «подставных» мужей Франциск I выбирал ей из множества охотников, поскольку положение носителя рогов, наставленных самим королем Франции, давало перспективу на будущее. Прежде чем объявить о своем выборе, Франциск развлекался тем, что перечислял Анне достоинства кандидатов в ее мужья. Довольно бесстыдное занятие, более походившее на составление кулинарного рецепта. Когда король спросил ее мнение, главное заинтересованное в этом лицо ответило словами, которые привели царственного собеседника в восторг: «Мой дорогой Сир, – сказала она ему, – берите того, кто вам больше подходит. В любом случае, сердце мое отдано вам, не так ли?»

В конце концов остановились на некоем графе де Пентьевре. Тот, не имея средств к существованию, с огромной благодарностью принял ту, что упала ему с королевского ложа!

Свадьба была отпразднована в Нанте в сентябре 1532 года в присутствии самого короля. Это было удивительное зрелище: любовник подвел свою любовницу к мужчине, который, как всем было известно, никогда не мог рассчитывать на исполнение женой супружеского долга. И все это делалось с благословения Господа. В ту минуту, когда мадемуазель де Писсле клялась мужу быть послушной и верной женой, присутствовавшие в церкви с большим трудом сдерживали хохот. Летопись не говорит нам, какой была первая брачная ночь молодой жены, но можно побиться об заклад, что ту ночь она провела с королем.

А король к тому времени, исходя из политических соображений, тоже женился – на Элеоноре, сестре Карла V. Как и следовало было ожидать, Анна была назначена фрейлиной новой королевы. После свадьбы герцогиня д’Этамп была возведена в ранг воспитательницы двух дочерей короля от его первой жены Клод. Эта должность позволяла ей получать в качестве компенсации тысячу шестьсот золотых экю. У милой Анны не было маленьких доходов. Но если, как можно видеть, доверие короля к герцогине д’Этамп достигло своего апогея, приходится констатировать, что в плане верности король относился к ней ничуть не лучше, чем к своей законной жене. Ей приходилось смиряться с тем, что любовник волочился за всеми юбками, которые попадали в его поле зрения и вызывали у него желание. Но теперь ее положение было упрочено, и ее не особенно занимали похождения короля. Тем более что она находила утешение с другими мужчинами, которые ей нравились. По словам Дианы де Пуатье^[35], более дюжины придворных пользовались одновременно с французским королем милостью госпожи д’Этамп. Но можно ли верить словам женщины, ненавидевшей фаворитку, она с нетерпением ждала того момента, когда настанет ее черед удовлетворить неуемную жажду денег и почестей? Нам известно, что Диана де Пуатье была горячо любима наследником короны, будущим Генрихом II, даже несмотря на то, что была на двадцать лет старше его. Волей-неволей ей приходилось уступать пальму первенства Анне д’Этамп, что породило между этими женщинами такое острое соперничество, что в нем все приемы были хороши, включая даже самые подлые. Поэтому к обвинениям Дианы де Пуатье следует относиться сдержанно. Однако они не были вовсе беспочвенными, если привести такую историю. Поскольку Франциск I был страстным любителем охоты, всякий раз, когда приезжал в один из своих замков, он посвящал любимому занятию бо?льшую часть своего времени. А Анна использовала это время для того, чтобы развлечься. Однажды, пока король охотился на кабана, герцогиня воспользовалась его отсутствием и затащила к себе в спальню некоего юного дворянина по имени Кристиан де Нансей. Опасаясь быть застигнутой внезапным возвращением короля, она поручила одной из женщин своей свиты, Рене де Колье, караулить у круглого окна в коридоре, который вел в ее покои. Но пока хозяйка со спокойной душой и возбужденным телом занималась любовью, мадемуазель де Колье задремала. Какая роковая сонливость! Она внезапно проснулась от лая собак из королевской своры. Король вернулся раньше, чем ожидалось. У дозорной не было времени предупредить герцогиню, и король, войдя в ее комнату, увидел лежавшего рядом с ней молодого Нансея. Какая трагедия! Отнюдь! Со всегда присущим ему величием король сделал вид, что не узнал любовницу, и приказал: «Пусть эта женщина встанет с кровати! А вы, господин де Нансей, за то, что осмелились заниматься интрижкой со служанкой госпожи д’Этамп, отправляйтесь-ка в тюрьму и подумайте там о недопустимости подобного поведения!»

Чем можно объяснить это добровольное ослепление? Странная слабость со стороны человека, который всю свою жизнь подавал пример решительности характера. Все очень просто: Франциск был слишком привязан к Анне, чтобы у него хватило смелости прогнать ее, как он и должен был бы сделать, обнаружив ее измену. Да и сам он не был образцом преданности. Поэтому дело не получило никакого резонанса, и связь их продолжилась, словно бы ничего и не случилось. По правде говоря, у короля в то время были другие заботы: снова разгорелась война с Германией, и Франциску надо было отправляться в район боевых действий. Для этого монарх провел реорганизацию армии, но, даже занимаясь этим, мысли о женщинах не покидали его. Среди новых указаний о наведении дисциплины солдатам предписывалось относиться к женщинам с должным уважением. Солдатам запрещалось отныне принимать в лагере девиц между боями, как это делалось раньше. Этот обычай превращался в настоящее нашествие проституток и очень мешал руководить боевыми операциями. Кроме того, в присутствии дам солдатам запрещалось ругаться и произносить оскорбления из их повседневного словаря. Чтобы быть уверенным в исполнении новых распоряжений, король предусмотрел нешуточные наказания для нарушителей: им отрезались уши и язык, а в случае повторного нарушения их просто-напросто лишали мужского достоинства. Да, Франциск I не шутил, когда речь заходила о защите чести дам!

Таким он был всю свою жизнь, строго следил, чтобы в саду его удовольствий женщины всегда улыбались. Особенно замечательно, что это постоянное стремление к женскому обществу никогда не шло вразрез с его обязанностями. Он был человеком со многими лицами и многими замыслами. Он лично руководил войной против своего грозного соседа Карла V, он способствовал формированию французского языка, расцвету культуры времен Возрождения. Он возвел многочисленные дворцы, ставшие затем украшениями национального достояния. Он боготворил красоту во всех ее проявлениях, устраивал великолепные празднества, и их главным украшением были женщины. Брантом писал: «При его дворе замужние женщины появлялись, словно небесные богини. И если они иногда и отвечали на его любовь и оказывали ему какие-то услуги, как можно винить в этом короля, ведь он не прибегал к силе и насилию. Он предоставлял каждому охранять свой гарнизон. А в гарнизон, где желают войны, позволено войти любому галантному мужчине, если он может».

Стоит ли удивляться тому, что такая повышенная активность в конце концов подкосила этого колосса? В 1547 году в возрасте пятидесяти трех лет Король-рыцарь закончил свой поход за славой. Двадцать девятого марта, с достоинством, присущим только королям, он решил собороваться. Для этого надо было удалить из дворца «предмет греха». Ему было очень трудно расставаться с женщиной, которую он так страстно любил. И все же в последние минуты он сохранил ясность ума и дал сыну последний наказ. Упомянув свою фаворитку, он посоветовал будущему Генриху II: «Не подчиняйтесь воле других, как я подчинялся ее воле».

Он мог бы подумать об этом и раньше, но какое теперь это имеет значение! Потомство навсегда сохранит память о Франциске I, возможно, потому, что одновременно со свершением сказочных деяний он умел всем сердцем любить.

III
Чарующий Морни

^[36]

Окончив колледж, я попал в пансион к одному преподавателю по фамилии Герар. Этот человек был настоящим проходимцем, он содержал нас, но ничего не заставлял делать. Находясь в том возрасте, когда молодые люди работают, мы слонялись по кафе, посещали спектакли, ходили в школу плавания, навещали женщин, девиц…» Какая удивительная краткость со стороны Морни, когда он открыто описывает свою подготовку к жизни. И если он заканчивает эту исповедь словами «женщины» и «девицы», то это означает, что их-то он приберег в некотором роде на закуску.

Мадам де Суза, его бабка, воспитывавшая его с такой лаской и снисходительностью, также подтверждает эту наклонность внука. В двадцать лет он готовился теоретически к вступительным экзаменам в Политехническую школу. «Огюст любит танцевать, и мне кажется, что его сильно интересуют женщины, – пишет в своем письме мадам де Суза. – Это больше подходит для его возраста, нежели политика, но математика от этого слегка хромает…»

Она действительно у него хромала, и даже очень сильно: молодой человек не был принят в Политехническую школу. Но несомненно, он об этом не сильно переживал: успех у женщин легко компенсировал эту неудачу. Действительно, уже тогда его высокомерная элегантность, утонченная наглость влекли к нему женщин из высшего общества, которое было его «заказником» для получения наслаждений. А пока он находился в ожидании успеха в политике и делах, что позволило бы ему дополнить свой образ превосходного соблазнителя.

Нас не удивляет ранняя наклонность к любовным играм того, кто в то время еще звался Огюстом Деморни – пишется слитно, – его атавизм все объясняет и служит ему оправданием. Действительно, создается впечатление, что феи любви, склонившись над его колыбелькой, забавлялись тем, что сплели тайные нити вокруг его рождения. Точной даты его рождения никто не знает, где он родился, можно только предположить, фамилию он носил чужой семьи. Его рождение окутано такими загадками просто-напросто потому, что он был дитя любви. И не какой-то, а любви королевы и некоего генерала времен империи, а в его жилах текла кровь императрицы, самой ловкой из женщин, и некоего епископа, который был самым ловким из политиков.

Главной виновницей этой удивительной генеалогии была Аделаида де Суза^[37]. Она очень рано вышла замуж за графа де Флаго, которого вскоре возвели на эшафот. А потом позволила себя соблазнить молодому аббату по имени Шарль-Морис де Перигор, ставшему известным под именем Талейрана после того, как он забросил в кусты свою митру. Результатом этой преступной связи вскоре стал мальчик, получивший, естественно, фамилию Флаго. Он стал блестящим офицером и во времена империи был произведен в генералы. Поскольку зов благородной крови подавить было невозможно, его любовные победы были такими же многочисленными, как и его подвиги на поле брани. Самой престижной его победой стала королева Голландии Гортензия де Богарне, которая неудачно вышла замуж за Луи Бонапарта, младшего брата Наполеона. Дочка Жозефины довольно долго сопротивлялась притяжению, которое на нее оказывал соблазнительный Шарль де Флаго, но потом увлеклась вместе с ним в безумную авантюру, увенчавшуюся… рождением сына. Для Гортензии это событие грозило крупными неприятностями: хотя они с Луи Бонапартом и жили порознь, но она продолжала оставаться его законной супругой. А император не выносил супружеских измен. Поэтому надо было любой ценой скрыть этот грех. Гортензия так долго, как только могла, скрывала свою беременность, а когда она стала слишком очевидной, королева уехала из Парижа. Под предлогом того, что решила навестить брата Евгения, вице-короля Италии, королева Голландии направилась к Боромейским островам, где Евгений назначил место встречи. Но 18 сентября 1811 года, когда Евгений приехал туда, он никого не нашел. Что же могло случиться? Капризы человеческого тела и тряска в карете на горных дорогах сорвали планы Гортензии и ее брата. Будущий герцог де Морни решил родиться, ни у кого не спросив разрешения. Поэтому Гортензия была вынуждена остановиться в Сент-Морице, небольшом городке округа Вале. Там-то примерно 17 сентября 1811 года ребенок и появился на свет. Как в романе о рыцарях плаща и кинжала, компрометировавшего младенца мать поручила заботам Флаго. Огюсту, так назвали малыша, пришлось целый месяц жить нелегально, а потом он вышел из подполья, имея подставных родителей и поддельное свидетельство о рождении. После этого Гортензия вернулась ко двору и продолжила заниматься любовью с красавцем Флаго. А ребенка стала растить мадам де Суза. Из некогда красивой женщины свободных нравов она превратилась в добрую заботливую бабушку, нежным взглядом следившую за успехами внука. А тот очень скоро стал проявлять признаки сильной личности, которая с годами стала еще сильней. Его вступлению в жизнь очень помог его настоящий отец. Генерал де Флаго из уважения к Гортензии не мог открыто заявить о своем отцовстве, но он по крайней мере проследил за тем, чтобы молодой человек смог найти свой путь в жизни. Когда Карл X вынужден был уступить трон своему кузену Луи Филиппу, бывшим офицерам наполеоновской армии вернули все их привилегии. Граф де Флаго был восстановлен в воинском звании, стал пэром Франции и, естественно, пожелал, чтобы сын сделал военную карьеру. И Огюст был произведен в чин младшего лейтенанта, ничего для этого не сделав. Престижность военной формы добавила ряд черт к его природной соблазнительности, и в двадцать лет он добился таких успехов в области любви, которым позавидовали бы многие мужчины старше его возрастом. Картину портила только эта фамилия Деморни, писавшаяся слитно, что сильно диссонировало с его аристократическими манерами. Огюст решил собственноручно «облагородить» себя и разделил фамилию надвое. Теперь он стал «де Морни», а для полноты ощущений присвоил себе еще и графский титул.

Таким образом, уже «граф де Морни» по его же просьбе был приписан к первому уланскому полку, стоявшему гарнизоном в Фонтенбло. Городок находился довольно близко от Парижа, и поэтому Морни мог приезжать туда верхом, чтобы продолжать одно из самых благородных занятий для мужчины – ухаживание за женщиной. «В то время я только вступил в мир», – стыдливо написал он потом, намекая на то, что теперь у светских женщин было мало поводов ему отказать. В обмен на их милость он охотно дарил им прядь своих волос, что можно считать большой жертвой, поскольку шевелюра его уже начинала редеть. Один из его приятелей, граф д’Альтон-Шее нарисовал довольно точный портрет Морни: «Он не был очень красивым, у него было тонкое и приветливое лицо, элегантность, благородство. Он был пропорционально сложен, ловок, один из лучших наездников. Поэтому, соперничая иногда с герцогом Орлеанским, он имел у женщин поразительный успех. Он был ленив, но работоспособен, имел абсолютную веру в себя, был смел, упорен, хладнокровен, способен быть скорее приятелем, нежели верным другом. Он был больше игроком, нежели честолюбцем, умел держать слово, но не признавал никаких политических или человеческих принципов. Ничто не мешало свободе его взглядов».

Намек на герцога Орлеанского указывает нам на большой роман, имевший место в любовной жизни Морни: его связь с красавицей-графиней Фанни Ле Он. В 1833 году они встретились на одном из многочисленных приемов, которые та устраивала. Красота ее увлекла Морни, а ум удерживал его некоторое время, хотя он и не проявлял к ней исключительных чувств.

Фанни Ле Он была не только красива внешне, но и обладала живым умом предпринимателя. Ее нюх на деньги представлял собой редкое исключение среди членов высшего общества, не сумевших предвидеть, что в скором времени Францию ожидал фантастический экономический подъем. Ко всем этим качествам у графини был еще один достойный внимания плюс, которым Мор-ни не стал пренебрегать, – у нее было огромное состояние. Между молодым офицером, у которого было одно лишь честолюбие, и прекрасной графиней быстро установился контакт. Фанни без жеманства приняла ухаживание Огюста. Для нее это был не первый мужчина, за ней ухаживали многие. Последним из них был не кто иной, как наследник престола герцог Орлеанский. Ходили даже слухи, что он и был отцом мальчика, родившегося в 1832 году. Ворвавшись в жизнь красавицы, Морни вызвал такое негодование Его Высочества, что между ними даже состоялась дуэль, если, конечно, верить злым языкам.

Фанни Ле Он была личностью очень известной. Она на три года раньше Морни была рождена в семействе бельгийского банкира Моссельмана, одного из богатейших людей Европы. В восемнадцать лет она вышла замуж за Шарля Ле Она, адвоката и депутата Генеральных Штатов Голландии. Это был брак без любви с мужчиной намного старше ее. Но у Фанни было огромное честолюбие, она почувствовала, что этот случайный муж поможет ей подняться выше. И действительно, в 1830 году Шарль Ле Он принял активное участие в провозглашении независимости Бельгии, за что получил титул графа и должность посла в Париже. Фанни разместила посольство в принадлежавшем ей особняке на Шоссе-д’Антен и вскоре начала давать там шикарные приемы. И на один из них был приглашен Морни.

Спустя некоторое время, прогуливаясь верхом по аллеям Булонского леса, Огюст встретил карету красавицы-графини. Встреча эта произошла не случайно. После встречи в Булонском лесу последовали и другие. И вроде бы их отношения стали налаживаться, но тут полк Морни был направлен в Алжир: новый французский король решил продолжить завоевание этой страны, начатое его предшественником. Отъезд соблазнительного офицера заставил Фанни Ле Он всплакнуть, но плакала она не одна: к тому времени Морни уже доказал, что может вести множество дел одновременно… особенно сердечных. Об этом свидетельствует его соперник в борьбе за расположение Фанни. Герцог Орлеанский так написал своему брату герцогу Немурскому: «Многие женщины рыдают – Морни едет в Африку».

Когда Морни высадился в Алжире, положение французского экспедиционного корпуса было далеко не блестящим. К упорному сопротивлению врага добавлялась еще и суровость тамошнего климата, наносившего французам большие потери.

Морни уже давно страдал хроническим гастритом. Боли его стали проявляться так остро, что ему пришлось вернуться во Францию. Там его ждало тяжелое испытание: больная бабка быстро слабела и 19 апреля 1836 года умерла, оставив внука в глубокой печали. К счастью, чтобы утешиться, он снова встретился с Фанни, и их связь возобновилась. Прекрасная жена посла предчувствовала, что Морни даст возможность удовлетворить ее амбициозные планы. В голове молодой женщины родился некий проект, по правде говоря, довольно экстравагантный. Зная о высоком происхождении любовника, она решила обнародовать это. Поскольку и речи быть не могло, чтобы королева Гортензия публично признала незаконнорожденного своим сыном, Фанни придумала другое – усыновление. Как ни странно, этот план понравился Гортензии, когда графиня специально приехав в Арененберг, где бывшая королева жила в изгнании, рассказала об этом. Каким бы нелепым это ни казалось, но дело начало продвигаться вперед, но тут другой, законный сын Гортензии по имени Луи Наполеон решил организовать заговор против Луи Филиппа. Заговор провалился, будущий Наполеон III был выслан в Соединенные Штаты, а Морни возвращен в Алжир. Там военная кампания продолжала оставаться такой же невыносимой. Молодой лейтенант нашел возможность отличиться, он спас жизнь своему генералу. 13 января 1837 года он был удостоен звания кавалера ордена Почетного легиона, и перед ним открылась блестящая военная карьера. Но она его больше не привлекала. У молодого человека случился настолько жестокий приступ гастроэнтерита, что ему пришлось вернуться во Францию. Фанни Ле Он была очень рада его возвращению.

Морни был временно прикомандирован к полку в Клермон-Ферране, где вел веселую жизнь. В его небольшой квартире на улице Леклаш посетительницы менялись с такой быстротой, что это беспокоило обитателей тихого квартала. Знала ли мадам Ле Он или нет о любовных похождениях своего любовника, но она продолжала связывать с ним свои мечты о величии. Для начала графиня легко уговорила его уйти с военной службы и заняться бизнесом. 30 апреля 1837 года, вернувшись к гражданской жизни, «граф» де Морни купил сахарный завод в Бурдоне, что неподалеку от Клермон-Феррана. Производство сахара из сахарной свеклы стало быстро развиваться, и, хотя он сам ничего в этом производстве не понимал, Морни не сомневался, что сможет сколотить на этом приличное состояние. Добавим к этому, что средства на покупку завода были предоставлены самой Фанни.

Симпатия «златовласой жены посла», как ее все называли, скоро переросла в неукротимую страсть, от которой Морни позднее, когда она перестала ему нравиться, было очень трудно отделаться. Но до этого еще было далеко. Проводя время между заводом в Бурдоне и Парижем, Мор-ни уже завязывал в свете связи, которые помогли ему добиться успеха в будущем. В «Жокей-клубе», куда он был принят, он познакомился с Александром Валевским^[38], таким же, как и он сам, плодом любви, поскольку родился в результате любовной связи Наполеона и Марии Валевской. В Бурдоне он устроил в башне уютное гнездышко, куда Фанни Ле Он регулярно приезжала навестить его. Однажды, когда Морни проводил совещание со своими сотрудниками, красавица-графиня внезапно вошла в кабинет. Как всегда невозмутимый, Морни отпустил сотрудников со словами: «Господа, теперь я должен обсудить одно срочное дело, еще более важное, чем то, что мы с вами обсуждали…»

Причина такой срочности нам понятна! Такой любовный пыл был вознагражден 15 июля 1838 года рождением девочки. Официально маленькая Луиза была дочерью господина Ле Она. Так Морни поддержал семейную традицию, предусматривавшую, что в каждом поколении мужчины семьи заводят внебрачных детей… Чуть ли не сразу после рождения Луизы по парижским салонам стало ходить четверостишие, точно описывавшее сложившееся положение:

Ребенок белокурый от кого ж рожден?

Гортензию он так напоминает…

Да ведь отец ее – почтеннейший граф Ле Он,

Морни тому, кто слухи распускает!

Решив обогатиться, Морни не оставил своих честолюбивых помыслов о политической карьере. К этому его постоянно подталкивала Фанни. И вот он избран генеральным советником, затем, в 1842 году, депутатом от округа Пюи-ле-Дом. Одновременно он проявляет интерес к развитию только что начинающих строиться железных дорог, а мадам Ле Он добивается назначения его директором шахт Вьей-Монтань, которые принадлежали ее отцу, банкиру Моссельману.

Бывая в Париже, он большую часть своего времени проводил на улице Сент-Жорж, куда Фанни переселилась, продав особняк на Шоссе-д’Антен. Однажды утром, когда Морни незаметно выходил из дома графини, он столкнулся со своим приятелем д’Альтон-Шее.

– Я вас не видел, – галантно сказал тот.

– Уверен, что именно так вы всем и скажете, – ответил Морни, знавший о болтливости приятеля. А тот, словно оправдывая свою репутацию, совершил вскоре оплошность, вызвавшую сцену между Фанни и Огюстом. Прослышав, что Морни стал интересоваться некой молодой актрисой, д’Альтон-Шее неосмотрительно намекнул об этом графине. Когда вечером Морни явился к ней, Фанни ядовито бросила ему:

– Говорят, что вы теперь страстно увлеклись театром?

– Успокойтесь, я уже слышу звонок на антракт, – ответил он. – Это всего лишь недоразумение.

Фанни охотно закрывала глаза на похождения любовника. Главное для нее было то, чтобы у таких интрижек не было будущего.

А тем временем политические события уже предвещали кризис, которому суждено было смести существовавший во Франции режим в 1848 году. Продолжая официально поддерживать политику Луи Филиппа, Морни тщательно заботился о своем будущем. В начале периода индустриализации немудрено было соблазниться большими деньгами. Морни заработал много, но и потратил все деньги довольно быстро. В построенном им особняке на Елисейских Полях, ведомый постоянным чувством ко всему прекрасному, он собрал много художественных ценностей. Естественно, «златовласая жена посла» продолжала играть определяющую роль в его жизни. Однако он все чаще и чаще изменял ей и дошел до того, что принял за одну неделю… двенадцать особ женского пола в своем особняке, который назывался, словно бы в насмешку, «гнездом Верного мужчины».

Однако Фанни не стала устраивать ему сцен ревности, потому что ее и Огюста соединяли самые прочные узы – честолюбие. Теперь уже любовники стали сообщниками. Для Морни она была важна связями в высшем свете. В его душе денди дела и политика не смогли занять главное место. Он любил привлекать к себе всеобщее внимание, когда приезжал в ресторан «Гран Сэз» или в «Английское кафе». Его страстью оставались лошади, равно как театр и Опера. Хотя никто не мог с точностью сказать, что его там привлекало больше: сам спектакль или актрисы. Как правило, он старался предстать перед светом легкомысленным человеком, но это было далеко не так.

В это время проходили серьезные события. Как Морни и предвидел, трон зашатался и пал перед народным гневом. Какое-то время над Морни нависла угроза потери имущества, но он был славный эквилибрист и смог чудесным образом удержать равновесие. Тем более что случилось одно чудесное событие, которое увеличило его состояние: вернувшийся из ссылки его сводный братец Луи Наполеон сначала был избран депутатом, а затем стал президентом республики. По окончании их первого свидания в Елисейском дворце сразу после выборов новый президент выдал Огюсту многозначительное обещание: «Надеюсь, что судьба будет более благосклонна, и я смогу восстановить прошлый порядок!»

Обещание было выполнено, и Морни приобрел влияние, которым он с успехом пользовался в личных делах. Например, он стал пламенным пропагандистом строительства железных дорог: в этом вопросе, совместив тем самым национальные интересы с личными, он умело вел закулисную пропаганду в пользу сводного брата. Кулуарные беседы Морни любил намного больше, нежели зрелищные выступления с трибуны Национального собрания. Следует отметить, что у него был плохой голос, что заставило его брать уроки произношения у знаменитой актрисы мадемуазель Юдит. А поскольку он всегда старался сочетать полезное с приятным, он стал ее любовником! Но вовсе не бесплатно: в качестве компенсации за оказанные ему услуги Юдит была назначена секретарем «Комеди Франсез».

Шли месяцы, конфликт, рассоривший президента республики и Законодательное собрание, углублялся. Для Луи Наполеона главной задачей было сохранить свой мандат после окончания срока его действия. Однако конституция этого не допускала, и посему, чтобы остаться у власти, ему нужно было совершить государственный переворот. Чтобы этот государственный переворот, давший рождение империи, прошел успешно, нужен был организаторский талант Морни. В ночь с 1 на 2 декабря 1851 года в сопровождении отца, генерала де Флаго, и Леопольда Ле Она Морни захватил Министерство внутренних дел, откуда начал умело руководить операциями. Отметим причудливый состав команды захвата министерства, включавшей, помимо Морни, его биологического отца и сына его любовницы.

Но как бы там ни было, операция прошла так, как и планировал Морни. Успех был достигнут большей частью благодаря его личным качествам. Вместо того чтобы наказывать противников, он их уговорил. По личному опыту зная жажду власти политических деятелей, он посчитал, что сегодняшние враги могут завтра стать союзниками. И события подтвердили его точку зрения. В те дни, когда решалась не только судьба страны, но и судьба любовника, Фанни Ле Он через своего сына Леопольда час за часом отслеживала развитие событий. Морни сделал молодого человека главой своего кабинета, а затем присвоил ему орден Почетного легиона, что было неплохо для девятнадцатилетнего юноши. Вот уж действительно, Морни очень заботился о семье! Фанни беспокоилась не только за жизнь любимого мужчины, но и за свои капиталы. Она с братом ссудила заговорщикам миллион франков, надеясь, что в случае успеха сможет с лихвой окупить затраты. Как мы можем видеть, в отношениях между Фанни и Огюстом любовь и деньги были вполне совместимы.

Красавице-графине не пришлось сожалеть о проявленном доверии: вечером 20 декабря, после того как французы в ходе плебисцита поддержали государственный переворот, Морни торжествующе сказал ей: «Милый друг, вы поставили на правильную лошадь. Теперь мы с вами познаем такое благоденствие, о размахе которого вы даже и не подозреваете!»

Эти слова пришлись по душе мадам Ле Он. Действительно, начиная с этого дня Огюст сломя голову бросился в новые начинания: железные дороги, банки, промышленные кредиты, недвижимость, – ни одна отрасль экономики страны не оставалась без его пристального внимания. Главное было, чтобы там можно было заработать денег. «Морни в деле!» Этих слов для финансовых кругов было достаточно, чтобы довериться заемщикам средств, поскольку всем был известен нюх графа на деньги. Кроме того, его родственные связи с императором открывали перед ним все двери. Один из его компаньонов, скорее подельников, знаменитый доктор Верон^[39], сообщает нам о его неутомимой деятельности в первые годы империи: «Начиная с 23 января 1852 года, – говорит он, – господин граф де Морни стал держаться от политики на некотором удалении. Но свой досуг он проводил за изучением финансовых, промышленных и научных документов. Он накладывал руку на все крупные предприятия, стараясь помочь им своими советами, авторитетом и доверием. Но не надо думать, что, занимаясь делами, господин де Морни все свое время корпел над документами. Возглавляя деловую жизнь страны, он не пренебрегал ни охотой, ни занятиями спортом, ни Оперой, ни “Комеди Франсез”, ни частными салонами, где встречались великие умы и великие дамы нашего времени».

К этому описанию следует добавить, что Морни бо?льшую часть свободного времени посвящал довольно специфической охоте – на красивых женщин. Привалившие к нему богатство и слава ничуть не умерили его страсти к прекрасному полу. До самого последнего дня он проявлял страстное влечение к женщинам, которые отвечали ему взаимностью. Кстати, именно из-за слишком большого желания любить их он так рано и умер. Когда графу перевалило за сорок, он не уменьшил приема различных снадобий, позволявших ему поддерживать репутацию покорителя женских сердец. Было время, когда актриса Алиса Ози, чьи успехи в личной жизни принесли ей больше успеха, нежели ее роли на сцене, регулярно принимала его в своем будуаре. В своем благодетельстве она пошла еще дальше: знакомила его со своими подругами. За такие услуги Морни вознаграждал ее очень необычным способом: он сообщал ей информацию с биржи.

Среди других известных нам фавориток «господина Брата»^[40] можно упомянуть мать Сары Бернар и мадам Эрнест Фейдо^[41]. Говорили даже, и не без основания, что Жорж Фейдо^[42] был одним из тех внебрачных детей, которых Морни произвел на тропе любви. Зато Сара Бернар не принадлежала к этому славному племени, хотя Морни проявлял к ней отеческую заботу. Мир театра давал Морни возможность постоянно менять свое приятное времяпровождение. Среди его жертв были знаменитая Рашель и Евгения Дош^[43], блистательно игравшая героиню в «Даме с камелиями». А как же Фанни Ле Он относилась к его изменам? Видимо, она в конце концов с ними смирилась, зная неуемный аппетит к физической близости своего партнера. Для нее главным было оставаться султаншей его гарема. Она в это время все сильнее стремилась упрочить свое положение, чтобы любовник затеял еще какое-нибудь новое «дело», которое могло бы принести неслыханную прибыль, например создание «Большого централа», новой железнодорожной компании, которая должна была соединить Лион с Бордо, пройдя через Центральный массив. Морни, естественно, оставил себе бо?льшую часть пирога, а за несколько дней возбуждение публики достигло такого накала, что на рынке нельзя было найти ни единой акции. Даже близкие приятели графа не смогли их купить и вынуждены были прибегать к всевозможным маневрам, чтобы достать эти акции. Свидетельством тому письмо Алисы Ози к Мор-ни, заканчивавшееся словами: «Не могли бы вы в память о проведенных вместе приятных моментах уступить мне несколько акций? Я была бы счастлива выразить вам мою признательность…» Упомянутая выше Евгения Дош тоже не осталась в стороне и написала: «…С вашей стороны было бы очень любезным оставить за мной несколько штук. Буду вам за это очень признательна…»

Какой поток благодарности и какое удивительное умение смешивать финансовые требования с альковными удовольствиями. И ведь Морни не заставлял себя упрашивать, когда женщины хотели проявить доказательства своей признательности. И в то же время он продолжал свое идиллически-деловое сотрудничество с графиней Ле Он. Когда он решил прикупить в Оверни замок Над, именно Фанни провела все переговоры от его имени о приобретении, при этом отчаянно торгуясь. Она уже видела себя его владелицей, представляла себя королевой-любовницей при Морни. Она сама нарисовала план различных переустройств в замке… даже не подозревая, что готовит место для другой женщины! Как мы видим, до той поры похождения ее любовника касались только любезных особ с довольно легким поведением. Но вдруг Морни попал под очарование одной молодой девушки, и этого никто не мог ожидать.

В июле 1853 года, почувствовав себя уставшим, он отправился лечиться в Пломбьер. Каждое утро граф исправно пил воду, и вдруг увидел среди отдыхающих хрупкую девушку, чей ангельский облик сразу же вызвал желание в этом неутомимом волоките. Девушку звали Энни Хьюттон, она была американкой и происходила из семьи протестантов строгих нравов. Энни было двадцать лет, глаза ее блестели, словно перламутр, а лицо было словно из фарфора… Встречая ее по два раза в день около термальных источников, Морни чувствовал, как учащенно билось его сердце. А такого с ним уже давненько не случалось.

Конечно, за девушкой присматривала ее мать, но миссис Хьюттон была надзирательницей реалистичной и умела оценивать претендентов. Поэтому когда Морни, спустя несколько дней неожиданных встреч, пригласил дам на чашку горячего шоколада, она пожеманничала ровно столько, сколько требовалось, и согласилась. Что же касается юной Энни, то она была очарована: хотя граф и был на двадцать лет старше ее, но его стать, уверенность взволновали ее. Возможно, ее привлекла угадывавшаяся в нем разгульность. Вскоре девушка стала искать поводы для встречи, а миссис Хьюттон, хотя и не оставляла дочь одну, в нужный момент засыпала. Был ли Морни искренен, когда намекал Энни на возможную женитьбу? Уверенности в этом нет, но все это волновало и одновременно притягивало его. До той поры он ни разу не играл роль романтичного влюбленного, которая позволила ему приятно провести три недели лечения. Но надо было возвращаться в Париж. Энни пролила несколько дозволенных приличием слез. Они пообещали писать друг другу и слово свое сдержали. Да, в вихре повседневной жизни Морни находил время, чтобы в течение трех лет поддерживать регулярную переписку с Энни и ее матерью и даже несколько раз приехать к ним. Он довольно неосторожно, что случалось с ним крайне редко, позволил миссис Хьюттон заговорить о женитьбе. Правда, когда граф вспоминал об этой достойной женщине, то все время раздраженно называл ее «тещей». Почуяв угрозу, Фанни Ле Он забеспокоилась, но Морни всеми богами поклялся, что все это были пустые разговоры. На следующий год новые проблемы со здоровьем заставили его принять решение поехать на лечение в Эмс. Но причиной выбора этого курорта было не только мнение врачей: туда собирались приехать Энни с матерью, и он вдруг почувствовал огромное желание снова увидеться с девушкой. Энни при встрече с Морни проявила видимое волнение и позволила тайно поцеловать себя. Для нее это было как обязательство с его стороны. Вернувшись в Париж в августе, Морни продолжил свой эпистолярный флирт, и тон его писем был в стиле влюбленного школьника, чего никак нельзя было ожидать от воина, уцелевшего в стольких любовных битвах. Чуть позже, уже в октябре, Энни вместе с неизбежной мамашей приехала в Париж. Дамы остановились в «Гранд Отеле», где их и посетил Морни. Когда они вышли проводить его до машины, миссис Хьюттон вдруг вспомнила, что забыла в номере книгу, которую она хотела подарить «господину графу». Оставшись наедине с девушкой, Морни взял ее за руку и поцеловал золотистые волосы. Но тут мамаша громко возвестила о своем возвращении. Морни был так очарован своей «маленькой невестой», что почувствовал желание рассказать о ней своему приятелю Фердинану де Монжиону, а тот немедленно раструбил об этой любви по всему Парижу. И тогда случилось неизбежное: об этом стало известно мадам Ле Он, которая спросила любовника: «Итак, теперь вы играете в жениха? Очень трогательно…» Мор-ни, естественно, стал клятвенно отнекиваться, а Фанни сделала вид, что поверила ему. В любом случае она считала себя непотопляемой. Но более или менее подпольно роман с юной американкой продолжился. Это был платонический роман, что было необычно для этого искателя удовольствий. Но еще более необычным для него было то, что он сам в письме к миссис Хьюттон допустил неосторожные высказывания, которые та посчитала за обязательство жениться. Добрая женщина очень обрадовалась, а поскольку держать язык за зубами не умела, то сообщила эту важную новость своей сестре, жившей в Лондоне. Та в свою очередь рассказала всем о грядущей свадьбе своей племянницы «с одним высокопоставленным французом». Больше того, тут эта новость была напечатана в газете «Спорт». Это вызвало ярость мадам Ле Он, которая потребовала публичного опровержения и устроила любовнику истеричную сцену. Попавшийся с ловушку, Огюст был вынужден свалить всю вину на несчастную Энни: «Я начинаю приходить в отчаяние, – написал он ей, – и вручаю Господу мое будущее счастье. Но ваша несдержанность^[44] очень меня удручает, и теперь я уже не вижу того выхода, о котором мечтал…»

Энни выдержала этот удар. Несмотря на всю свою набожность, она не была уверена, что «доверять свое счастье Господу» было правильно. Сердце ее было разбито, но она с достоинством ответила: «…Если вы решили отступить перед всеми препятствиями, которые возникли, я освобождаю вас от ваших намерений относительно меня. Я постараюсь забыть о том поцелуе, которым вы наградили меня, назвав меня своей женой. Я постараюсь смириться с печальной судьбой, заставившей меня сомневаться во всем в самом начале жизни». Могу побиться об заклад, что, прочитав это письмо, Морни не мог быть доволен собой.

Перипетии странной женитьбы Морни вынудили нас ускорить ход событий. В течение нескольких лет после провозглашения 2 декабря 1852 года империи положение Морни укреплялось и возрастало. Это касалось всех сфер его деятельности, начиная с бизнеса, которым он занимался вместе с Фанни Ле Он. Некоторые из проведенных им сделок основывались на более или менее законных спекуляциях, за что Морни подвергался нападкам завистников. Но он на это не обращал внимания: поддержка Наполеона III, его личное положение при новом режиме^[45] освобождали его от всех преследований, и он вышел победителем из нескольких сотен (!) навязанных ему судебных разбирательств.

Столь же успешен он был и на ниве получения наград и почестей: получил большой крест Почетного легиона, место председателя Законодательного собрания – палаты депутатов. Он был президентом многочисленных обществ (если не предпочитал руководить некоторыми из них через подставных лиц). Морни съездил чрезвычайным послом в Россию… Примечательно в нем было то, что он успевал совмещать официальные должности со светской жизнью и любовью.

Он страстно увлекался бегами, и именно ему обязан своим внешним видом ипподром в Лоншам. Затем он вытянул из болота Довиль. Граф также интересовался театром, и не только актрисами: благодаря его всемогущему покровительству состоялась ослепительная карьера Оффенбаха^[46]. Морни лично сотрудничал с композитором и в перерывах между заседаниями Законодательного собрания сочинял остроумные куплеты. Да, среди всех тех добрых фей, которые склонились над его колыбелькой, была одна, подарившая способность быть вездесущим. Руководя с неизменным юмором заседания палаты, он никогда не забывал о внешней стороне своих обязанностей. Приемы, которые он устраивал во дворце Лассей, официальной резиденции председателей палаты, были одними из самых престижных в Париже. Конечно, особое место на них отводилось красивым женщинам. Чтобы они имели возможность привести в порядок свою красоту, Морни распорядился оборудовать на втором этаже дворца небольшой, но удобный тайный салон. А его вежливость доходила до того, что он лично указывал прекрасным гостьям, как туда можно было пройти. Однажды он решил проводить туда уже упомянутую выше мадам Фейдо. Прошло довольно много времени, прежде чем он спустился вниз, а когда он появился в зале для торжественных приемов, присутствовавшие с удивлением увидели, что на его фраке не было планки большого ордена Почетного легиона. Это загадочное исчезновение очень заинтересовало гостей, но тут появилась мадам Фейдо, на корсаже которой криво висел пропавший орден! Это происшествие в течение нескольких дней забавляло весь Париж, и даже император открыто над этим смеялся. Правда, ему было бы странно на это сердиться, поскольку он и сам в области галантных отношений не отставал от сводного братца. Свидетельством этому может служить вот такой достойный водевиля случай.

У Морни в течение некоторого времени вошло в обычай каждый вторник навещать одну молодую актрису, чью житейские способности были намного выше, нежели те, что она показывала на сцене. И вот в один из вторников Морни явился к красотке и приготовился уже было проявить свой интерес, как в комнату вбежала субретка этой девицы и что-то шепнула хозяйке на ухо. Та сильно смутилась и сказала Морни, что «пришел мсье, которого она принимала по четвергам». Морни был удивлен, поскольку обычно вторник был его днем, но тут юная особа открыла ему личность только что пришедшего человека. Морни сразу же перестал противиться и решил уступить свою очередь. Но чтобы уйти, ему надо было пройти через салон, где сидел тот человек. Оба мужчины, встретившись, даже не посмотрели друг на друга, словно и не были знакомы. Но Морни так галантно уступил свою очередь вновь прибывшему только потому, что им был не кто иной, как император собственной персоной!

Несмотря на все усилия, Морни не сумел помешать началу Крымской войны и столкновению с Россией. Он тем более сожалел об этом, что сам был убежденным сторонником сближения с царской империей, видя в ней противовес растущей мощи Пруссии. Тут он снова доказал свой талант предвидения. После Парижского конгресса, положившего конец войне, Наполеон III, который начал к тому времени склоняться к мнению сводного брата, решил примириться с недавним противником и послал к нему чрезвычайного посла. А кто же мог ловко собрать разбитые горшки, как не Морни? Заставив себя упрашивать ровно столько, сколько было прилично, он объявил о своем согласии ехать. На его решение повлияли две причины. В течение некоторого времени в прессе шли яростные нападки на спекулянтов, сумевших за несколько лет сколотить огромные состояния. Имя Морни открыто не упоминалось, но намеки на него были настолько явными, что Наполеон III оказался в затруднительном положении. Удалившись на время, Морни давал время, чтобы слухи утихли. Другая причина была чисто личной: ему захотелось побыть вдали от Фанни Ле Он, что он и подтвердил своему другу Монгийону: «Графиня становится все более несносной. Когда ее ревность была основана на любви, в этом было нечто романтическое. Увы, теперь наши ссоры напоминают дрязги партнеров, которые только и ждут, чтобы свести между собой счеты».

Действительно, в их отношениях время идиллии уже давно прошло. Фанни начала вести себя более непримиримо по отношению к изменам любовника, так как стала бояться, что его уведет какая-нибудь другая женщина. А это грозило потерей его доверия, равно как и источника выгодных финансовых операций. Да и Морни не был расположен терпеть ее сцены ревности. Поэтому она, стремясь обеспечить себе тылы, вступила в связь с Руэ, другим важным человеком империи.

Новый чрезвычайный посол с легкостью в душе стал готовиться к отъезду в Санкт-Петербург. Его должна была сопровождать многочисленная свита, составленная из нескольких высокопоставленных людей империи. В ее состав вошел ювелир Лемонье. Тот явился к графу и потребовал выплаты 60 000 франков, о которых граф успел «забыть». Вместо того чтобы вернуть долг, Морни предложил ювелиру отправиться с ним в Санкт-Петербург, и тот мог прихватить свои великолепные украшения, которые можно было ввезти в Россию с дипломатической почтой, не платя таможенной пошлины. Добрый Лемонье мог бы продать их очень дорого аристократам при дворе русского царя. В обмен на эту услугу он, естественно, потребовал «забыть» небольшой счет на 60 000 франков!

В Санкт-Петербурге важный вид Морни, его манеры и организуемые им роскошные приемы произвели сильное впечатление на всех, с кем он встречался, и в первую очередь на царя Александра II. Благодаря его умению наметилась тенденция желанного сближения Франции и России. Но граф преуспел и в другом деле, которое не было предусмотрено его полномочиями. По случаю празднования коронации Александра, куда его пригласили в качестве почетного гостя, Морни влюбился в одну фрейлину царицы. Он восторженно описал ее так: «Какое великолепие! Снегурочка! Такая белая, такая светловолосая, с огромными удивленными и любопытными глазами. Она была так хрупка, так мила, у нее были худенькие ручки и ножка Золушки».

Этой «снегурочке», княгине Софье Трубецкой, было восемнадцать лет. Другими словами, она была на двадцать семь лет моложе Морни, но это было совсем неважно! Софья происходила из одной из самых знатных семей России, и говорили, что она считалась побочной дочерью усопшего царя Николая I, то есть доводилась сводной сестрой царю Александру II. Какое совпадение судеб! Мор-ни сразу же проникся к ней теплыми чувствами и начал использовать все возможные приемы соблазнения, чтобы ее завоевать. Но Софья была не только красива, но и очень умна: «Господин посол, – сказала она своему новому воздыхателю, – моя весна вас забавляет, но я догадалась, что вы любите все времена года».

Морни принялся говорить о чистоте своих намерений. Спустя несколько дней после этого разговора, увлеченный сей молодой особой, он пошел в наступление: «Я представляю свое будущее, – сказал он ей, – только в законном браке с вами. Знаю, моя репутация может вас испугать. Не это ли вы собирались мне сказать?» И тогда своим чистым голоском, бывшим одним из ее достоинств, Софья ответила: «Дорогой мой граф, вы неправильно меня поняли. Я с большим удовольствием выйду за вас замуж».

Но если все более влюбленный Морни воспринял такой ответ с юношеским пылом, то эта новость вызвала недовольство императора. «Опасайтесь порывов, о которых будете жалеть впоследствии», – назидательно посоветовал ему сводный брат. Он, несомненно, опасался реакции Фанни и возможного скандала. И потом он прекрасно знал характер Морни: они были из одного теста. Удовлетворив одно желание, они сразу же начинали думать о другом. Но на сей раз «господин Брат», казалось, был настроен серьезно и даже начал обрывать связи, которые мешали ему осуществить его планы. Прежде всего этой чести удостоилась несчастная Энни, которой он написал уже приводимое выше письмо. Девушка с этим смирилась, но миссис Хьюттон проявила большое неудовольствие и, стараясь выкрутить руки несговорчивому «жениху», с удвоенной силой принялась распускать слухи. Эти слухи дошли и до Софьи. Однажды после обеда, когда Морни пришел к ней, он увидел, что глаза Софьи пылали гневом: «У вас не только есть старая любовница, но еще и невеста, – сказала она ему. – Вы, решительно, очень обеспеченный мужчина!»

Чтобы смягчить ее гнев, Морни был вынужден пообещать, что из его сердца и жизни будут выброшены все женщины. Но с Фанни Ле Он сделать это было не так-то просто, хотя он и считал, что смог умело поставить графиню перед свершившимся фактом: «Я женюсь, – написал он ей. – Этого хочет император, этого желает Франция. Надеюсь, что жена моя найдет в вашем лице лучшую подругу и что вы не забудете дорогу в Над. Мы будем вас ждать там этим летом…»

Реакцией получательницы этого письма было вначале недоверие, потом оно сменилось яростью. А поскольку она проявляла свою ярость очень бурно и прилюдно, вскоре весь Париж был в курсе случившегося. И тогда между любовниками разгорелись споры, больше напоминавшие торг между двумя продавцами ковров, нежели между двумя аристократами. Мадам Ле Он во всю глотку кричала, что Морни ее ограбил, и оценивала свой ущерб в шесть миллионов, что Морни, естественно, отрицал. Дело с каждым днем набирало обороты, и, пока спорам не было конца, Наполеон посоветовал брату пожить в Санкт-Петербурге. Тому только это и было нужно: чтобы закончить со всем этим, он торопился со свадьбой. 21 января 1857 года, когда настал момент произнести священную клятву, старый скептик казался очень взволнованным. А Софья была на седьмом небе: она получила мужчину, о котором мечтала, и сменила свое положение побочной дочери императора на положение жены посла Франции.

Однако мадам Ле Он продолжала грозить публичным скандалом, и император решил сам заняться этим вопросом. Любовные крики затихли перед звоном золота: графиня получила три с половиной миллиона, которые Наполеон лично выплатил ей, естественно за счет государственной казны. Чуть позже Фанни продала свой особняк на Елисейских Полях и купила себе замок в Нормандии, где поселилась вместе с мужем, поскольку семейство это воссоединилось. С той поры графиня Ле Он начала жизнь верной супруги, что было очень уважаемым способом встретить старость.

Тогда Морни смог спокойно вернуться во Францию вместе с молодой женой. Для нее он перестроил дворец Лассей, который Софья превратила в настоящий зверинец! Она страстно любила животных, и резиденция председателя палаты вдруг наполнилась легионом сиамских кошек, пекинесов, обезьянок, попугаев, которые свободно перемещались по салонам и придавали официальному зданию вид экзотической хижины. Это было одной из причуд этой экзальтированной славянки. Муж смотрел на нее с любопытством и восторгом, для него она была самой ценной драгоценностью его коллекций. Действительно ли он ее любил? После первых мгновений страсти, вызванной новизной, порывы чувств сменились нежностью. Софья стала одним из главных вершителей его судьбы. Благодаря ей он решил оставить после себя потомство, и она в этом его не разочаровала, поскольку родила ему четверых детей. Но какой бы ни была его нежность к ней, она не смогла помешать ему вернуться к обычным всем известным привычкам. Об этом довольно красноречиво говорит один случай, произошедший спустя несколько лет. Помимо животных Софья привезла с собой в Париж свою подругу по пансиону, которой очень дорожила. Морни с тем большей любезностью принял ее, что она была красива и считала его чувства к ней отцовскими. Нина, так звали эту девушку, поклялась Софье в вечной признательности… и смогла проявить ее занимательным образом. Однажды, когда муж думал, что Софья пошла к своей портнихе, та неожиданно вернулась во дворец Лассей. Войдя в комнату мужа, она застала его там с Ниной в положении, которое не оставляло никаких сомнений в характере отцовской дружбы. Софья пришла в ярость: было разбито и испорчено множество предметов, а Нина была немедленно изгнана. Но мы знаем, что Морни обладал способностью выпутываться из самых сложных ситуаций. Его нежность усмирила гнев жены. Больше того, чтобы занять ее чем-то и иметь больше свободного времени, он подключил ее к проекту создания курорта в Довиле. Это, кстати, был один из тех редких случаев, когда Софья вмешалась в занятия мужа. Политика нагоняла на нее скуку, посещения Морни больше не развлекали ее. Однако, когда они проживали в замке Над, Софья прилагала все силы, чтобы вести себя как благородная хозяйка. Так, в 1862 году во время очередного пребывания в Овернь, когда семейная чета принимала у себя императора с императрицей, ее гостеприимство послужило для Наполеона поводом выразить официально свою признательность Морни: он присвоил лжеграфу титул герцога. Как и все новое, титул герцогини восхитил Софью. Но по прошествии нескольких дней она о нем больше уже не вспоминала и вернулась к своим ежедневным пустяковым занятиям, что не только не сердило мужа, но, напротив, веселило. Он пристально следил за всем, что она делала, доходил даже до того, что собственноручно рисовал эскизы туалетов, которые она надевала на многочисленные балы. Кроме того, поскольку хозяйкой дома она была никудышней, он занимался составлением меню и присматривал за слугами и хозяйством. Любовь Морни была, несомненно, великой, но этот любитель женщин не был создан для верности. Он ограничивался тем, чтобы до жены не доходили слухи о его любовных похождениях, и весьма в этом преуспел. Что же касается Софьи, то она любила его по-своему, проявляя иногда по-славянски чрезмерную любовь, которая потом сменялась периодами отчуждения. И никто не мог понять причин этих перемен в ее отношении.

Какими бы ни были его «параллельные развлечения», Морни всю оставшуюся жизнь прожил счастливо со своей «снегурочкой». Но жизни той у него оставалось не так уж много. Его поразила беспощадная болезнь, и состояние здоровья ухудшалось с каждым днем. Гастрит, от которого он страдал с молодых лет, постепенно разрушил его здоровье. К болезни прибавились также чудо-пилюли, какие он слишком часто употреблял: они давали ему физические силы для поддержания реноме во время его многочисленных похождений, и это не могло не сказаться пагубно на его организме. Во время всего 1864 года у него случались частые приступы лихорадки и внезапной слабости, и их причины врачи установить не смогли. С присущим ему хладнокровием Морни скрывал свое состояние от окружающих. Беззаботная Софья последней узнала об его тяжелом состоянии. Но всякая смелость имеет свои границы: 7 марта 1865 года у Морни случился более острый, чем предыдущие, приступ, заставивший его слечь. Больше он с кровати не поднялся.

Сидя у изголовья кровати его отец, старый граф де Флаго, смотрел в последний раз на того, кто всегда был для него ребенком любви. Время от времени он брал его руку и глядел на сына с отчаянной нежностью. Но приближение смерти не заставило герцога потерять всем известную рассудительность. Он вызвал своего секретаря и приказал тому сжечь все бумаги, которые находились в потайном ящичке его письменного стола. Что это были за письма? Нет никакого сомнения в том, что это были нежные записки от тех прекрасных созданий, которые прошли через его полную удовольствий жизнь. Оставаясь до конца галантным мужчиной, Морни пожелал сохранить их анонимность. Выполнив свой последний долг, Морни с улыбкой и достоинством, не покидавшим его ни при каких обстоятельствах, поцеловал детей и Софью, чье горе усиливалось экзальтированностью ее характера.

Он после этого прожил еще три дня. 10 марта на заре он покинул мир, относительно которого никогда не питал особых иллюзий, но где сумел вволю повеселиться.

В течение нескольких последовавших после его смерти месяцев Софья прожила в полном затворничестве, отказываясь принимать даже самых близких друзей. Но потом вдруг приехала к одной из своих родственниц в ярком платье и с улыбкой на устах… Что же могло произойти? Все очень просто: пачка писем не была сожжена, и «снегурочка» их нашла. Такой театральный поворот событий герцог де Морни смог бы оценить по достоинству.

IV
Галантный Генрих IV

Что касается удачных дел, то у Генриха IV их не счесть. Его любовные подвиги столь же известны, как и подвиги на поле брани. Возможно, что именно по этой причине французы, столь неравнодушные к сердечным делам, хранят ему такую верность и память. Потомство восхищено числом и разнообразностью его любовных побед. Генрих был скорее не возлюбленным, а любителем задрать у девиц юбки. Во время всех военных кампаний под его руководством, в каждом городе и каждой деревне, где останавливался, он сразу же бросался на штурм местных красоток и редко терпел при этом неудачи.

Не так просто установить точно дату и место начала любовных похождений такого рано созревшего и активного мужчины. Но можно предположить, что именно в замке Нерак, где он жил со своей матерью Жанной д’Альбре^[47], юный Генрих и открыл счет своим победам над женщинами. Ему было всего пятнадцать, партнерша оказалась не старше его. Первый любовный опыт был приобретен на сеновале! Будущий король Франции не был притязательным к оформлению интерьера, когда речь заходила об удовлетворении его желания.

Начав, таким образом, свою любовную карьеру в полевых условиях, молодой Генрих продолжил ее, выбирая своими жертвами молоденьких крестьянок и служанок. Эта погоня за любовными наслаждениями шла параллельно с конными поездками по родному Беарну. Но в 1572 году в дело вмешалась политика и вынудила короля Наваррского покинуть его опереточные владения. Решив установить перемирие между постоянно враждующими католиками и протестантами, королева Екатерина Медичи и королева Жанна д’Альбре договорились объединить свои семьи браком Маргариты Валуа и Генриха. Это была, естественно, свадьба по договору. В восемнадцать лет Генрих не желал иметь одну жену, поскольку ему так нравились все женщины! Что же касается дочери Екатерины Медичи, ставшей известной потомкам под именем королевы Марго, то она уже успела накопить такой опыт в любовных играх, который значительно превосходил опыт ее суженого, и постоянно обогащала его впоследствии. Марго была, как сегодня принято говорить, нимфоманкой. На момент свадьбы она была влюблена в Генриха де Гиза^[48], поэтому во время брачной церемонии ее брату, королю Франции Карлу IX, пришлось даже влепить ей затрещину, чтобы заставить произнести традиционное «да» перед алтарем, в результате чего она стала женой будущего короля Генриха IV.

Первая брачная ночь не принесла восторга молодоженам, медовый месяц стал драматическим, поскольку спустя всего шесть дней после свадьбы, в воскресенье, 24 августа 1572, наступила Варфоломеевская ночь! Вначале было покушение на главу протестантов адмирала Колиньи, а затем началось внушенное Карлу IX его матерью Екатериной Медичи побоище, в ходе которого пролилась кровь тысяч невинных. Генриху удалось спасти жизнь после отречения от религии реформаторов, а главное, благодаря заступничеству Марго перед братом-королем. Видимо, она была не так уж недовольна тем, как молодой человек исполнял супружеский долг. Но даже это не помешало ей удовлетворять свою булимию плотских наслаждений с огромным количеством любовников. А Генрих не видел в этом ничего плохого, его единственным желанием было как можно скорее вернуться в свое королевство Наварры.

Но этого ему пришлось ждать целых четыре года, так как его считали очень ценным заложником, и королевское семейство, не очень веря в его обращение в новую религию, не спускало с него глаз. А тем временем Карл IX умер, оставив трон своему брату Генриху III, а страну продолжали терзать религиозные войны. Наконец, 3 февраля 1576 года Генрих сумел обмануть своих тюремщиков и вырваться на волю. Он сразу же помчался на юго-запад Франции, где его единоверцы захватили множество городов. Первым желанием беглеца стало отречение от католицизма, который ему был навязан силой. Что же касается остальных его занятий, то читатель не удивится, если узнает, что он все свое время посвятил прекрасному полу, стараясь наверстать упущенное за время проживания в Лувре. Несмотря на то что внешне он вовсе не был красавцем, от него исходил стойкий запах чеснока, он не очень следил за собой, красавицы не были жестоки к нему. Были ли они дворянками, как молодая баронесса де Пардаян, служанками постоялых дворов или низкородными пастушками, Генриха это не очень заботило: главным для него были их пышные формы.

Эти увеселения не помешали ему потребовать приезда законной супруги, и Екатерина Медичи посчитала, что с политической точки зрения лучше не злить зятя. Не будем забывать о том, что у короля Генриха III был только младший брат, но не было наследников мужского пола, Генрих Наваррский мог рассматриваться в качестве возможного преемника.

Посему осенью 1578 года Марго прибыла к мужу, встретившему ее крепкими объятиями. «Мы провели с ним ночь в замке Ла Реоль, – сообщает Марго, – но это была вторая ночь после моего приезда, поскольку от него так пахло, первую ночь я предпочла провести в одиночестве»^[49].

Повлияла ли на это его супруга или нет, но король принял для себя героическое решение: всякий раз по возвращении с охоты он стал мыться и менять одежду. Семья на некоторое время поселилась в замке Нерак, но Марго вскоре оттуда уехала в Париж к матери. Генрих отказался ехать вместе с ней, предпочел в эти смутные времена оставаться в окружении надежных войск. Несомненно, были и другие причины, заставившие короля Наварры остаться на юго-западе, и они были всем понятны – некоторые любезные женщины. Первой счастливой избранницей стала фрейлина Марго мадемуазель Ребур. Она, впрочем, была не единственной из окружения жены, кто привлек внимание короля, если верить куплету, который в то время получил широкое распространение:

Все тут поражены

Юнцом-королем:

Воспылал он огнем

К служанкам жены.

Но, увы, и она

Очень к мести склонна.

Красавица Марго действительно не отставала от мужа, а Генрих с благожелательностью закрывал на это глаза. Да и как он мог поступать иначе, поскольку и его похождениям не было числа? Судите сами: в течение нескольких недель король «почтил» поочередно мадемуазель де Монтень, мадам д’Аллу, даму Эме Ле Гран, некую Арнодину, некую незнакомку, ее звали довольно выразительно – «Голиафская стерва». Вскоре к этой когорте присоединилась Катерина де Люк, дочь врача из Ажана, которую король-любовник наградил ребенком. Она умерла от голода, когда Генрих ее бросил. Анна де Камбефор также не смогла пережить ухода Генриха и просто-напросто выбросилась из окна! Один из очевидцев любовных подвигов Генриха рассказал нам такую историю: «Когда ему представили некую Фанюш, утверждая, что она девственница, он определил, что дорога достаточно свободна, и принялся свистеть.

– Что означает ваш свист? – с удивлением спросила она.

– Так я созываю всех тех, кто успел побывать тут, – ответил он.

– Тогда поторопитесь, – сказала она, – вы еще сможете их догнать».

Среди женского населения Нерака очень многие женщины надеялись хотя бы на одну ночь оказаться в постели короля. Однако из всего этого легиона любовниц нашлась лишь одна, заставившая учащенно забиться сердце этого неисправимого бабника. Ее имя было Франсуаза де Монморанси-Фоссе, а звали ее все Копательница^[50]. Ей было всего пятнадцать лет, но манеры воздыхателя вовсе не пугали ее. Поскольку она очень любила вкусно поесть, Генрих завоевал ее, усыпав пирожными и конфитюром, что стало причиной округления ее форм, к огромному удовольствию короля, которому нравились «пышные женщины». Она продолжила полнеть, но сладости тут были вовсе ни при чем: Копательница стараниями Генриха забеременела. И произвела на свет дочку, первого среди многочисленных внебрачных детей, сотворенных королем Наварры. К несчастью, ребенок прожил всего несколько часов. По этой причине или нет, но характер Копательницы изменился, она стала требовательной, постоянно упрекала своего возлюбленного. Это привело к тому, что он стал искать утешения у других женщин, а в кандидатках недостатка не было.

Примечательно, что активная любовная жизнь будущего Генриха IV нисколько не мешала ему справляться с обязанностями, вытекавшими из его королевского положения. А положение это было весьма шатким, поскольку гугеноты составляли меньшинство населения страны и постоянно подвергались нападениям со стороны католиков. Среди последних особенно активными врагами было семейство Гизов, и вероятность того, что когда-нибудь Генрих Наваррский сможет занять трон Франции, вызывала у них дикую злобу. Самые решительные противники Генриха объединились в Лигу. Это был союз непримиримых врагов, которые только и мечтали о второй Варфоломеевской ночи. А вдохновлял их на это Генрих де Гиз и его брат, герцог Майенский. Он был настолько тучным, что призывал на помощь четверых слуг, чтобы сесть на коня. Герцог был особенно злобен и хвалился, что разгромит Генриха с его армией. Что же касается Генриха де Гиза, то его честолюбие шло еще дальше: он мечтал, ни больше ни меньше, сменить на троне Генриха III, которого планировал вынудить уйти в монастырь. Сестра Гизов, Изабель де Монпансье, носила на поясе ножнички и собиралась выстричь королю тонзуру^[51], чтобы сделать его рядовым монахом. После этого королевским войскам оставалось бы окончательно расправиться с Генрихом Наваррским и его «ничтожной маленькой армией». А тому часто приходилось покидать свой замок Нерак, чтобы отразить угрозы противников. Со шпагой в руке, с безумным бесстрашием ведя своих людей в атаку, в июне 1580 года он овладел городом Кагор, где стоял довольно большой гарнизон. Это были еще только вылазки, но Генрих предчувствовал, что вскоре ему придется иметь дело с основными силами врага. Несмотря на то что оба Генриха договорились о прекращении боевых действий, Генрих Французский, подталкиваемый членами Лиги, вскоре возобновил военную кампанию против Генриха Наваррского. А тот внимательно следил за католической партией, что не мешало ему не спускать глаз с вечного предмета своих желаний – с женщин. Именно в течение лета 1583 года он встретил одну молодую женщину двадцати шести лет, к которой сразу же воспылал безумной страстью. Это не было простой вспышкой: Генрих действительно влюбился. Хотя на первый взгляд не было ничего, что могло бы их сблизить: графиня де Гиш^[52] была католичкой и не имела той внешности, которой обладали обычные любовницы короля. У нее не было округлых форм, столь любимых королем, хотя цвет ее лица был обворожителен, но оно было испорчено носом впечатляющих размеров. Но она была умна, остроумна, имела огромное состояние – достоинство, которым нельзя было пренебрегать, – и к тому же имела еще одно немаловажное достоинство: она была вдовой. Графиня воспылала к своему любовнику такой же бескорыстной страстью. Она выбрала себе поэтическое имя Коризанда, что указывало на тонкость ее натуры. Ради нее Генрих старался быть чистым, элегантным и галантным. Это так бросалось в глаза, что один из его друзей и сподвижников, Агриппа д’Обинье^[53] сделал такое замечание: «Эта женщина из хорошей семьи крутит и вертит принцем как хочет».

Действительно, Коризанда оказывала на Генриха положительное влияние, она помогала ему советами, а нередко и деньгами, поскольку казна короля Наваррского часто была пустой. Кроме этого, у Коризанды он находил настоящую нежность, что так контрастировало с мрачной расчетливостью его законной супруги. Она дала ему прозвище «мой малыш», придавая своим чувствам некий материнский оттенок, в чем он очень нуждался в перерывах между боями, которые вынужден был вести. Впрочем, Генрих был очарован не только ее личностью, но и оригинальностью. Его любовница никогда не ходила на мессу без сопровождения карлика Бертрана, слуги с очень черной кожей, английским пажом и лакеем с парой спаниелей на поводке. Для того чтобы дополнить ее «хозяйство», Генрих подарил Коризанде двух попугаев.

А тем временем, стараясь уравновесить возраставшее влияние Генриха де Гиза и опасной Лиги, Генрих III надумал сблизиться с шурином. Для этого он направил к Генриху Наваррскому его супругу. Эта инициатива была принята им сдержанно, но он согласился принять жену по соображениям политического порядка. В апреле 1584 года в Нераке вновь встретились примирившиеся супруги. Это примирение было наигранным, оно очень не понравилось Коризанде, и та предупредила своего любовника: если он был намерен продолжать жить с Марго нормальной семейной жизнью, то рискует получить от нее ребенка, отцом которого мог быть любой из ее любовников.

Не успела королевская чета воссоединиться, как до них дошла весть, представившая судьбу Генриха в новом свете. Брат короля Генриха III, герцог Анжуйский, младший и последний из сыновей Генриха II и Екатерины Медичи, внезапно скончался, сделав тем самым Генриха Наваррского наследником французского престола. А у Генриха III, по всей видимости, сына не предвиделось: не только потому что его супруга оказалась стерильной, но и, главное, потому, что к дамам у него было весьма слабое влечение. К тому же он согласился признать короля Наваррского своим законным наследником. Но Гизы и члены Лиги с этим были не согласны: перспектива увидеть в один прекрасный день монархом гугенота приводила их в ужас. И это грозило Генриху серьезными неприятностями, тем более что он и слушать не желал о смене религии. Тут еще и Марго, которую до этого похождения мужа не интересовали, попыталась убрать Коризанду: она дошла даже до того, что обвинила ее в покушении на убийство. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы между супругами вновь вспыхнула вражда. Дело зашло слишком далеко, поскольку Марго получила Ажан и сдала город сторонникам Лиги. И теперь она разругалась не только с мужем, но и с братом. Более того, она вызвала гнев жителей Ажана, и ей пришлось срочно уехать из города на одной лошади с новым любовником, юным д’Обриаком. В конце концов они были схвачены в октябре 1586 года королевскими войсками. Д’Обриака приговорили к смертной казни через повешение, а Марго была заключена в зловещую крепость Юссон, где ей пришлось прожить целых девятнадцать лет. С той поры, чтобы удовлетворить свою любовную булимию, королеве Марго приходилось довольствоваться лишь лакеями и окрестными крестьянами.

А в это время Генрих III, понуждаемый Лигой, чьим пленником он фактически стал, против своей воли снова взялся за оружие. Генриху Наваррскому пришлось противостоять армии противника, имевшей подавляющее численное превосходство. Когда враги окружили его в замке Нерак, он, в очередной раз проявив смелость и хитрость, сумел прорвать вражескую блокаду и скрыться в направлении Ла-Рошели. Хотя он и оказался разлученным с Коризандой, все мысли были обращены к ней. Он писал ей письма, которые заканчивались пылкими признаниями в любви. Как, например, вот это письмо: «…Душа моя, не забывайте меня. Верьте, что моя верность вам непоколебима и незапятнанна. Такого со мной никогда еще не случалось. Если это вас удовлетворит, живите счастливо. Ваш раб обожает вас. Миллион раз целую твои руки, сердце мое»

Такой тон может удивить, в особенности от такого отчаянного вояки и… неутомимого юбочника. Эта нежность не мешала ему сражаться с той же энергией, что он и доказал 20 октября 1587 года в битве при Куртра. В результате упорных боев он разбил католическую армию под командованием герцога де Жуайеза. Погиб и сам главнокомандующий, и многие его офицеры. Гордый своей победой, Генрих послал Коризанде захваченные в бою вражеские знамена. Это заставило Агриппу д’Обинье заскрежетать зубами. «Все были очень недовольны, – заявляет он, – когда король Наваррский бросил свои слова на ветер, а победу посвятил любви».

Вражеские знамена сопровождались страстным письмом, в котором король в очередной раз клялся в своей верности. Он даже несколько перегнул палку, потому что в это же время познакомился с одной двадцатилетней жительницей Ла-Рошели по имени Эстер. Поговаривали, что красотка все еще была девственницей… После знакомства с ним она, естественно, быть таковой перестала.

Но Генриху надоели сражения, особенно против своего шурина. С присущим ему политическим чутьем, будущий король Франции хотел прекратить разорение королевства, которое в один прекрасный день могло достаться ему. Его позицию резко критиковали его же сторонники, а Гизы и лигисты посылали ему проклятия. Этот ливень клеветы и несправедливых обвинений в конечном счете повлияли на моральное состояние Генриха, и он признался Коризанде в своем отчаянии. Молодая женщина постаралась утешить своего «малыша», за которым она продолжала бдительно присматривать. Однако ей стали известны измены любовника, и их связь продолжалась уже семь лет. И если чувства Коризанды к «малышу» за это время не изменились, то в душе Генриха страсть первых лет сменилась нежностью. И король дошел до того, что теперь уже начал рассказывать графине де Гиш о своих любовных похождениях на стороне. Всякий раз, когда ему доводилось бывать в Ла-Рошели, Генрих с особым удовольствием навещал прекрасную Эстер Имбер^[54]. Удовольствие его было настолько большим, что молодая особа вскоре оказалась беременной. И Генрих получил еще одного незаконнорожденного ребенка! Тому дали нелепое имя Гедеон-Господин, а его отец признал его. Увы, ребенок прожил всего несколько месяцев, к большому огорчению его родителя. Тем временем Генрих занялся приятным делом зачатия ребенка с другой девушкой из Ла-Рошели по имени Мартина. Но намного больше, нежели любовные похождения, короля занимало будущее страны. Он пришел к выводу, что мир в стране может быть достигнут только в том случае, если Генрих III и он объединят свои силы, чтобы раз и навсегда покончить со сторонниками Лиги. Со своей стороны, Генрих III тоже пришел к такому выводу. Ему удалось скрыться из дворца Тюильри и достичь берегов Луары, где встретились оба короля и проявили чувства взаимной дружбы. Генрих Наваррский обязался помочь Генриху III восстановить власть над королевством. Операция по завоеванию страны должна была начаться со взятия Парижа. Столица к тому времени находилась полностью в руках лигистов, равно как и бо?льшая часть страны.

После того как 23 декабря 1588 года по приказу короля в Блуа был убит Генрих де Гиз, столицу оборонял его брат, толстый Майен. И делал он это с помощью испанских войск, присланных ему на подмогу королем Филиппом II. Генрих Наваррский решил немедленно начать штурм. «Скоро мы увидим колокольни собора Парижской Богоматери, – сообщил он Коризанде, словно бы речь шла о девице, добавил фразу: – Признаюсь, что во всем королевстве не найти большего наслаждения, чем обнять этот город и положить ладонь на его грудь».

Под грохот пушек Генрих взял Кламар, Ванв, Медон и достиг холмов предместья Сен-Клу. В Париже Майен и лигисты всякий раз вздрагивали при мысли, что вскоре в город войдет еретик, но их спас кинжал Жака Клемана. В семь часов утра 1 августа 1589 года юный монашек явился в Сен-Клу, где находилась резиденция Генриха III, и попросил у короля аудиенции. Ни о чем не подозревая, король Франции принял его. Под предлогом того, что должен сообщить королю очень важную тайну, Жак Клеман приблизился к монарху и внезапно вонзил ему в живот отравленный кинжал. Убийца был растерзан на месте^[55], но спустя несколько часов король от полученной раны скончался. Перед тем как умереть, он успел передать корону наваррскому королю. Началось царствование Генриха IV. Но ему оставалось самое сложное – завоевать свое королевство. А страна после вести об убийстве Генриха III начала бурлить. В Париже все были этому рады, там прошли праздничные шествия, прославлявшие смерть «короля-изменника» и заодно осуждавшие еретика, который пришел ему на смену. Впрочем, в вопросе относительно нового монарха единого мнения не было: многие отказывались служить королю-протестанту. С остатками войск Генриху IV было невозможно взять Париж штурмом. Он снял осаду, и началась пора продолжительных боев, в результате чего спустя несколько лет его, наконец, признали все французы.

В этой книге не ставится цель рассказать обо всех перипетиях, которые закончились триумфом короля. Мы хотим проследить его любовный путь параллельно с дорогой воителя. Решив временно отказаться от захвата столицы, он направился в Нормандию. После ряда упорных боев, увенчавшихся победой при Арке 17 сентября 1589 года, эта провинция была покорена. Майен со своей армией отступил, но пока не сдался. Имея огромное численное превосходство, толстый лотарингец продолжал твердить, что надо было истребить всех гугенотов, но он учел безумную отвагу и стратегические способности французского короля. Утром 14 марта 1590 года в Иври Генрих приготовился дать решающее сражение. Чтобы увлечь за собой войска, он произнес знаменитую фразу, которую учат наизусть все школьники Франции: «Следуйте за моим белым плюмажем, он укажет вам дорогу к славе и чести!»

Вдохновленная примером своего командира, немногочисленная, голодная, плохо оснащенная королевская армия опрокинула врага. На этот раз Майен был разгромлен, и Генрих мог снова приступить к осаде Парижа. Он на несколько дней остановился в Ла Рош-Гийон у маркизы де Гершвиль, которая ему очень понравилась, но впервые его ухаживания натолкнулись на упорную добродетель маркизы. Это была одна из редких неудач короля.

Теперь он мог начинать штурм своей главной цели – Парижа. Но перед тем как начать приступ, он окружил город плотным кольцом, чтобы закрыть доставку туда боеприпасов и продовольствия. Одно за другим в его руки переходили предместья столицы: Сен-Дени, холмы Шомон, Монсо, Монмартр, на холме которого его артиллерия заняла идеальную позицию. Но взятие Монмартра было важно не только со стратегической точки зрения, в этом были замешаны и дела сердечные: в Монмартрском аббатстве жила очаровательная аббатиса Катерина де Бовилье, особа восемнадцати лет от роду. Монашеский сан не помешал ей броситься в объятия короля. У мадемуазель де Бовилье были прекрасные рекомендации: она была крестницей Марии Бабу де ла Бурдезьер, которую близкие люди называли прекрасной Бабу, а среди них были Франциск I и Папа Клемент VII! Нет ничего удивительного, что король частенько заезжал туда для прочистки печных труб.

Будучи протестантом, Генрих IV не придавал религии большого значения при выборе любовниц. Катерину де Бовилье потом сменила другая аббатиса, прелестная Катерина де Верден. Ей было двадцать два года, что не позволяло занять должность матери-настоятельницы аббатства Лоншам. Но при ней было все, чтобы удовлетворить набожность короля. Он сумел оценить заслуги юной матери, сделав ее настоятельницей монастыря Сен-Луи де Вернон. Эта новая связь дала повод пошутить одному из его боевых товарищей, маршалу Бирону:

– Все в Париже утверждают, что вы сменили религию!

– Как это? – спросил озадаченно Генрих IV.

И тут Бирон пояснил со смехом:

– Поменяли монастырь на Монмартре на монастырь в Лоншам!^[56]

Эти победы, сколь бы сладостными они ни были, все же не могли удержать надолго непостоянного монарха. Когда его связь с Коризандой переросла в нежную дружбу, голова и сердце короля оказались свободными. Именно в этой благодатной обстановке и появилась та, ставшая большой любовью короля – Габриэль д’Эстре^[57]. Прекрасная Габриэль!

Обстоятельства, которые предшествовали их встрече, были достаточно необычными, поскольку их свел тогдашний любовник этой молодой особы. Роже де Бельгард был главным конюшим Генриха III и остался на этой должности при его преемнике. Как и король, он слыл большим охотником до дамских прелестей, и оба мужчины частенько обменивались игривой информацией относительно своих новых побед. Когда Бельгард стал часто восхвалять перед повелителем прелести этой девицы, Генрих очень заинтересовался, потребовал познакомить его с ней и отправился с главным конюшим в замок Кевр, где жила Габриэль. Стоило ему только увидеть ее, как он тут же безумно влюбился и потребовал от Бельгарда уступить ему ее. Бельгард подумал о своем будущем и подчинился. Но дело еще не было сделано: хотя девушке было всего семнадцать лет, она знала, как следовало поднимать ставки! У нее уже был довольно внушительный послужной список любовников: годом раньше герцог д’Эпернон предложил ее Генриху III, но тот не выразил желания, что было неудивительно. Зато кардиналу де Гизу, который, несмотря на сутану, очень любил женский пол, принял красавицу с восторгом. После его преосвященства Габриэль нашла прибежище в объятиях пиккардийского дворянина по имени де Ставей, но бросила его ради соблазнительного Бельгарда, по-настоящему влюбившись в него. Подобное раннее созревание могло бы удивить нас, если бы мы не знали родословной мадам д’Эстре. Ее бабка, уже упомянутая за ее галантные подвиги прекрасная Бабу, родила семерых дочерей, ставших достойными продолжательницами дела мамаши и по праву заслуживших прозвище «семь смертных грехов». Одна из этих «грехов», Франсуаза, вышла замуж за адмирала Антуана д’Эстре, маркиза де Кевра. Она подарила ему шестерых дочек, им дала воспитание сообразное той карьере, которую им желала. Это заставило господина д’Эстре сказать о жене так: «Эта женщина превратила мой дом в публичный».

Габриэль, последняя из выводка, готовилась пойти по следам своей дорогой мамочки. Странное дело, объяснения короля в любви оставили ее равнодушной. Она любила только Бельгарда, и Генрих был раздосадован такой реакцией, к чему он явно не привык. Больше того, когда он уезжал из Кевра, она сухо поставила его на место, не пощадив его самолюбие: «Я никогда не полюблю вас!» – сказала она ему.

Тогда в дело вмешалась ее тетка, Изабэль де Сурди. Будучи одной из «семи смертных грехов», эта почтенная дама могла дать племяннице только бесценные советы. Прежде всего она посоветовала ей, поскольку король явно клюнул на наживку, чтобы побегал за ней с высунутым языком и смог получше оценить то, что Габриэль сможет ему дать, когда настанет время. Когда он готовился напасть на Руан, Габриэль убедила его начать с осады Шартра. Господин де Сурди, дядя девушки, был губернатором этого города, и его оттуда вышвырнули лигисты. Теперь он жаждал вновь вернуть себе все вытекавшие из его положения прерогативы. Хотя король и остерегался следовать советам женщин в государственных делах, он все-таки подчинился желанию красотки, продолжая питать надежду на достойное вознаграждение с ее стороны. И он пошел на приступ Шартра. Чтобы очаровать Габриэль, которая участвовала в кампании, король проявил безумную смелость и 19 апреля 1591 года захватил город. По всей вероятности, именно в тот день его ожидание и закончилось. Для Генриха раскрывшиеся двери спальни красавицы показались вратами рая, но она была иного мнения. Красотка не только не испытывала ни малейшего удовольствия от любовных игр с королем, но он внушал ей настоящее отвращение. Причин для этого было несколько: король был вдвое старше ее, с преждевременно поседевшими волосами и бородой, он казался ей на десяток лет старше, чем был. От него несло чесноком, который Габриэль не могла выносить. Что же касается его любовной активности, то она не удовлетворяла ее, если верить признанию: «Генрих только возбуждает мой аппетит. Мне приходится искать на стороне того, кто меня удовлетворит».

А найти такого мужчину было очень просто – Роже де Бельгард, которого она продолжала любить. А он не пропускал возможности заглянуть к ней, когда короля не было рядом. По этому поводу Андре Кастелло рассказал нам одну пикантную историю, случившуюся в замке Бю, где в то время жила Габриэль: «Бельгард испросил разрешения у короля отлучиться от двора. Генрих разрешил, а сам направился на ночь в Бю. Утром Генрих проснулся и уехал к войскам, которые осаждали Дре. Осажденные не предпринимали никаких вылазок. Наш король вернулся к Габриэль, но увидел, что дверь кабинета, который сообщался с ее спальней, была заперта. Услышав, что король вернулся, Бельгард успел только спрятаться в маленькой комнате. Генрих обо всем догадался, стал кричать, звать на помощь, а Габриэль, как водится, зарыдала. В конце концов король решил взломать дверь, но засов оказался прочным, и Бельгард ус пел выскочить в окно. Габриэль оставалось только одно средство – заплакать…»

Несмотря на то что у него не было и сомнения в неверности возлюбленной, слезы произвели на Генриха магическое действие, и он не стал ни о чем дознаваться.

К счастью, накануне каждого нового сражения король становился более воинственным. Несмотря на то что при каждой стычке враг бывал разбит, борьба с католическими войсками и их союзниками грозила стать вечной. Генрих понял, что утвердить окончательно свою власть над страной он мог только путем смены религии. А это было тяжело для его сознания и гордости. И все-таки он решился. 25 июля 1593 года в соборе Сен-Дени король торжественно отрекся от религии, в которой был воспитан с детства. После его вступления в лоно римской церкви противники не сразу сложили оружие. Но постепенно в их рядах начался разброд. Толстый Майен сам развернулся на девяносто градусов и заявил о своей преданности королю. За ним последовали другие вожди повстанцев. Со своей стороны, и Габриэль поняла, что в руки ей попалась редкая птичка, и стала постоянно находиться рядом с ним, не обращая внимания на непостоянство характера любовника. Это она сказала послу Венеции: «Прекрасно понимая, что мне грозит опасность быть забытой, как это было со всеми любовницами, которые отдалялись от него, я прилежно нахожусь рядом с ним. Я – словно луна, которая прячется за солнцем, не теряя при этом собственного сияния»^[58].

Но Генрих, казалось, вовсе не был утомлен этой связью. Напротив, он был влюблен, как никогда, и доказывал это, осыпая ее дорогими подарками и деньгами. Постоянство его чувств выражалось и в письмах: «Любовь делает меня столь же ревнивым к моему долгу, сколь к вашему доброму расположению, моему единственному сокровищу. Поверьте, мой прекрасный ангел, что я ценю его столь же высоко, как дюжину одержанных мною побед. Оставайтесь же славны тем, что победили меня, хотя я никогда не бывал побежден, кроме вас, кому я миллион раз целую ноги».

Но парочке все же пришлось расстаться, чтобы 7 июня 1594 года Габриэль смогла родить мальчика, его назвали Цезарем, и он стал герцогом Вандомским. Генрих сразу же стал проявлять к нему большую любовь, хотя и не был абсолютно уверен в том, что отцом не был Бельгард. Чтобы утвердить официальное положение фаворитки при дворе, он решил выдать ее замуж. Речь шла о многовековой традиции, ей следовали все любовницы королей. Ради соблюдения формальностей надо было найти подставного супруга, готового на все условия за сумму, размер которой определялся королевской щедростью. Выбор Генриха пал на дворянина, чья фамилия уже считалась символом слепоты, – барона де Бенэ^[59]! Он действительно проявил неслыханную покладистость. Но ему, впрочем, недолго пришлось выполнять свою работу, поскольку находившийся в эйфории от окончательного завоевания королевства и появления на свет сына Генрих стал склоняться к мысли сделать любовницу королевой Франции. Но этот план встретил неодобрение его окружения. Среди них был и Агриппа д’Обинье, который с присущей ему прямотой заметил: «Если вы станете мужем любовницы, то презрение, которое падет на вас, окончательно перекроет дорогу к трону».

Действительно, этот трон был еще таким шатким. К тому же Генрих IV все еще был женат! За кругленькую сумму и освобождение из крепости Юссон Маргарита Валуа конечно же была готова согласиться на расторжение брака, но только если ее место займет женщина королевских кровей. Странное требование со стороны женщины, которая развлекалась со своими слугами!

Но все советы, казалось, не могли повлиять на решение Генриха. Он упорствовал в своих матримониальных замыслах и показывал это достаточно зрелищно. Когда 15 сентября 1594 года он торжественно въехал в столицу, Габриэль была рядом с ним. Это пришлось не по вкусу парижскому люду, и любовница была осмеяна в четверостишье:

Какой-то странный ходит слух:

Король наш в услужении дам

Живет в грехе, ну просто стыд и срам,

И в ангелов возводит шлюх.

Фаворитке были даны такие прозвища: «герцогиня дерьма» или «королевская шлюха». Генрих IV не обращал на это никакого внимания и продолжал настаивать на своем. Он сделал так, чтобы брак Габриэль был расторгнут по причине его несостоятельности. Для того чтобы облегчить это дело, официальный муж красотки в своей услужливости дошел до того, что распустил слухи, что он импотент. Более услужливым быть просто невозможно.

Самым удивительным было то, что, казалось, ничто не могло уменьшить страсть короля, даже измены любовницы, про которые ему доносили. Эти зависимость и подчиненность могут только удивлять, если знать о его решительности в других сферах жизни. Это письмо к Габриэль может служить тому доказательством: «Нет ничего, что бы не вызывало моих подозрений и укрепляло их в плане того, как вы ко мне относитесь. Вам известно, как оскорбляет меня присутствие рядом с вами моих соперников. Сила вашего взгляда стирает половину моих жалоб, но вы удовлетворяете меня словами, а не сердцем… Примите же решение, моя госпожа, иметь одного только слугу. Никто в мире не сможет так преданно любить вас, как я. Никто не может быть вернее вам, чем я. Я так хочу вас видеть, что отдал бы четыре года жизни, чтобы скорее закончить это письмо и миллион раз поцеловать ваши ручки…» При дворе все с удовольствием насмехались над королем, обсуждая любовные похождения фаворитки. Даже простолюдины были в курсе этого, свидетельством чему был ходивший по улицам Парижа девиз – прямой намек на главного конюшего: «Красивой страже – красивые ножны!»^[60]

Габриэль дошла в бесстыдстве до того, что стала принимать Бельгарда в своей спальне в замке Фонтенбло. Прознав об этом, король устремился было к спальне любовницы, но потом вдруг повернул назад, шепча: «Нет, это разозлило бы мадам д’Эстре!»

Неужели он испугался, что, увидев правду своими глазами, ему пришлось бы принять меры против той, кого он так страстно любил? В этом нет никакого сомнения. Единственным последствием этого случая стало то, что Бельгарда на некоторое время удалили от двора. Что же касается Габриэль, то она стала маркизой де Монтре и получила великолепный особняк неподалеку от Лувра. В декабре 1596 года Габриэль родила королю еще одного ребенка, на этот раз девочку, за что стала чуть позже герцогиней де Бофор. Проходили месяцы, но намерение короля жениться на молодой женщине только укреплялось, невзирая на возражения, высказываемые со всех сторон.

21 мая 1598 года он сделал решительный шаг, послав любовнице такое стихотворение:

Я сумел на войне

Трон высокий занять,

И теперь на земле

Вы должны воссиять.

Ах, какая потеря!

Ах, несчастные дни!

Как смогу жить теперь я

Без вашей любви?

Половину короны

Я вам предлагаю.

Этот дар от Беллоны^[61]

Вас принять умоляю.

Пусть стихи были так себе, но в них было прямо выражено предложение. Впрочем, к свежеиспеченной герцогине де Бофор уже и без этого относились как к монархине, и она наслаждалась своей властью. Теперь Генрих уже не скрывал своих намерений. Это не мешало ему время от времени давать волю своему неистовому темпераменту, делать некоторые поправки в брачный контракт! Когда весной 1598 года ему пришлось отправиться в Бретань, чтобы убедиться в верности этой провинции, он познакомился с некой девицей по фамилии Дефоссе, которой дал несколько неосторожное обещание, как сообщил нам летописец тех времен: «В течение недели восторженная мадемуазель Дефоссе полагала, что она станет королевой Франции. Ее старик-отец, мать и даже дед, служивший еще Франциску I, начали строить планы относительно грядущего счастья: “Слава Господу! В наш дом пришла удача”».

Какое трогательное зрелище представляли собой семьи, которые на протяжении веков дрожали от счастья, когда их дочерей приглашали лечь в постель короля!

К несчастью для мадемуазель Дефоссе и ее родных, им вскоре пришлось разочароваться. Как всегда осторожная, Габриэль примчалась в Нант, чтобы воссоединиться с любовником и защитить свои завоевания! Следует, кстати, поставить ей в заслугу, что она совершила такую поездку, поскольку спустя всего несколько дней она произвела на свет третьего ребенка, которого назвали Александром… После Цезаря – Александр. Такие имена очень подходили сыновьям непобедимого воителя!

Именно в Нанте за неделю до этого, 13 апреля 1598 года, Генрих IV подписал очень важный документ – знаменитый эдикт, установивший свободу вероисповеданий на территории страны. Он стал основой мира и справедливости. А вот отмена Нантского эдикта спустя столетие королем Людовиком XIV была одной из самых крупных ошибок во французской истории. Из Рима пришли новости о скором расторжении брака короля с Маргаритой. Эта перспектива дала окружению короля возможность заговорить о его новой женитьбе на принцессе хороших кровей.

В то время в Европе было достаточно много незамужних принцесс. Среди кандидаток была, в частности, племянница герцога Флорентийского Мария Медичи, чью скромную внешнюю привлекательность скрашивало ее приданое. И это было немаловажно… Уже начались переговоры с флорентийским двором, но Генрих все медлил: он любил Габриэль, и в его голове вопрос о женитьбе с ней был уже решен. Один из его главных министров, барон де Росни, ставший известным потомкам под именем Сюлли, был решительно против этого безумия. Росни имел большое влияние на монарха благодаря непреклонности своего характера, что объясняло, почему до того времени Генрих не решался признаться ему в своих намерениях. Когда в один прекрасный день они остались наедине, король с тысячью предосторожностями затронул эту тему. «Нетрудно было угадать в этом потоке оговорок, – сообщает нам Сюлли, – что Его Величество уже долго об этом думал и был почти готов пойти на этот недостойный брак, на котором, видно, она так настаивала. Удивление мое было велико, но мне пришлось тщательно его скрыть. Я сделал вид, что увидел в последних словах Генриха что-то вроде шутки, хотя это отнюдь не было шуткой, и постарался моим ответом заставить короля устыдиться этой странной мысли. Я показал ему всю постыдность этого преступного союза в глазах всего мира и сожаления, которые ему придется испытать в последующем, когда пламя любви ослабеет и он начнет сожалеть о своем поступке». Но как можно было противиться воле короля, когда им двигало только одно желание. Его упорство было настолько велико, что он едва не свел с ума самого Папу Римского Клемента VIII. Решив во что бы то ни стало помешать свершению этого «святотатства», святой отец прибегнул к самым решительным мерам и пустил в ход небесную артиллерию: он повелел провести во всех приходах Рима молебны, чтобы Господь вмешался в это дело. И сам дал всем личный пример: заперся в своей молельне и остался на несколько часов «наедине с Господом». Следует поверить в то, что Всевышний ни в чем не мог отказать своему наместнику на земле, поскольку, когда Клемент VIII вышел из молельни, на его лице сияла довольная улыбка и он с уверенностью произнес: «Господь поможет».

Но вопреки вмешательству Всевышнего, Генрих IV во время одного из праздников в Лувре 23 февраля 1599 года публично объявил о своем намерении жениться. Не дав присутствовавшим времени, чтобы оправиться от неожиданности, он объявил дату свадьбы – на следующий день после Пасхи.

Габриэль чувствовала себя триумфатором и даже не попыталась скрыть своей радости и гордости: «Только Господь и смерть короля смогут помешать мне стать французской королевой!» – воскликнула она. И оказалась права…

6 апреля молодая женщина покинула Фонтенбло и короля, чтобы отправиться в Париж. Она решила плыть туда на лодке, поскольку – в очередной раз – она была беременна, а тряска в карете могла повредить ее здоровью. Король был огорчен этой разлукой в несколько дней, но в течение Страстной недели, чтобы заставить замолчать тех, кто обвинял его в ереси, он посчитал правильным не жить в грехе. Не забудем того, что в тот момент Габриэль была всего лишь его любовницей. Накануне, в ответ на нападки Росни против фаворитки, монарх сказал: «Поскольку вы полагаете, что моя жена должна быть красивой, хорошо сложенной и способной рожать детей, подумайте немного, известна ли вам та, в ком все эти качества воплощены». И, увидев затруднение министра, Генрих продолжил: «О, а вы – хитрая бестия! Вы делаете вид, что думаете, чтобы вынудить меня самого назвать такую женщину. Сознайтесь, не в моей ли любовнице соединены все эти три качества?»

Таким образом, в течение всех месяцев, которые предшествовали принятию решения о свадьбе, король столкнулся с почти всеобщим неодобрением. Но он упорно стоял на своем, хотя это и не мешало ему проявлять некоторые слабости. Пока он продолжал осыпать Габриэль пылкими заверениями любви, у него случились по крайней мере два любовных приключения. Первым была связь с дамой Глен, супругой советника парламента, а другая – с госпожой Изабэль Потье, женой канцлера де Буанвиля. Об этом случае нам сообщил Пьер де Летуаль^[62]: «Случилось так, что перед ним оказалась одна дама, которая с ним заговорила. Молодой советник при дворе был плохо проинформирован и решил пригласить танцевать эту даму, уведя ее от короля. Король спросил, какую он занимал должность, а узнав, что тот имел честь быть советником парламента, произнес: “Чрево святой Гризеты, если все остальные советники моего двора походят на вас, то у меня очень глупый двор!” И несчастный советник был вынужден пасть на колени, чтобы молить о прощении».

Со своей стороны, увидев перспективу стать королевой, Габриэль уже больше ни на кого не смотрела. Кончились те времена, когда она могла позволить себе поиграть с Бельгардом. Теперь она не упускала случая, чтобы в очередной раз не сказать королю, что все ее помыслу обращены к нему. Конечно, временами она проявляла неуравновешенность характера. Когда она услышала о возможном браке Генриха с Марией Медичи, быстро взяла себя в руки, и ложе любовников прятало все их ссоры!

И вот 6 апреля эта парочка, к глубокому взаимному сожалению, вынуждена была на время расстаться. Король лично проводил ту, кого называл «мое все», до маленького порта Савиньи-ле-Тампль, где она должна была сесть в лодку. В момент расставания с Генрихом Габриэль со слезами на глазах бросилась ему на шею и попросила «присмотреть за ее Цезарем, Александром и Генриеттой». Генрих был потрясен, долго оставался на берегу, глядя вслед лодке, которая увозила его любимую. Неужели он предчувствовал, что никогда больше не увидит ее? Конечно же нет, но обычное настроение его покинуло.

В три часа дня Габриэль высадилась перед Арсеналом, где проживала ее сестра Диана, потом отправилась на ужин к банкиру Замету, принявшему ее с церемониями, положенными королевам. После ужина она отправилась ночевать к своей тетке мадам де Сурди. В среду утром она приняла Росни и постаралась склонить его на свою сторону, но будущий герцог де Сюлли остался при своем мнении.

В Чистый четверг молодая женщина вначале пошла на мессу в церковь Святого Антония. Ее сопровождала многочисленная свита. С этой свитой она вернулась к банкиру Замету, чтобы там пообедать. Обед был, как и положено, очень обильным, и Габриэль отдала ему должное, хотя ей показалось, что у съеденного ею апельсина был какой-то странный привкус. После ужина, поскольку стояла очень теплая для этого времени года погода, она решила прогуляться в саду. И там она вдруг почувствовала невыносимую боль в горле и желудке. Ее сразу же отнесли в особняк семейства Сурди, где ей стало чуть лучше. Но на следующий день – это была святая пятница – боли возобновились и стали невыносимыми. Обычное для того времени лечение в виде кровопускания только ухудшило ее состояние, и врачи очень скоро потеряли надежду на ее спасение.

В Фонтенбло были посланы несколько гонцов, чтобы сообщить об этом королю. Тот вскочил в седло и помчался по дороге в Париж, но на почтовой станции Вильжюиф прибывший из столицы канцлер Помпон де Бельевр остановил его: «Сир, – сказал он королю, – герцогиня умирает. Конвульсии обезобразили ее лицо. Вам будет очень горько увидеть в таком жалком состоянии и без лекарств ту, кого Ваше Величество так любили!»

Нет, у него не хватило мужества посмотреть в таком состоянии на лицо, которое он ласкал, чьи губы покрывали поцелуями каждую клеточку его тела. Убитый горем, король позволил отвезти себя назад в Фонтенбло, где упал на кровать, не будучи в силах сдержать рыдания.

А несчастная Габриэль промучилась долгих двенадцать часов, прежде чем испустить последний вздох. Она умерла на рассвете 10 апреля. Новость об ее смерти очень быстро разнеслась по стране, вызвав непристойную радость французов. Они радовались смерти «герцогини дерьма» так, словно получили новость о победе над врагом. Что же касается Папы Римского, он возблагодарил Господа. Значит, лик Господень его не обманул. Господь помог? Или преступная рука помогла исполниться воле Божьей…

«Горе и стенания будут сопровождать меня до самой могилы. Моя любовь умерла, она больше не возродится…» Не стоит воспринимать буквально отчаянную клятву Генриха IV, данную им на следующий день после смерти Габриэль, и ловить его на слове. Несмотря на столь громко выраженное горе, не прошло и месяца, как король снова стал посещать госпожу де Буанвиль, чтобы найти у нее утешение, а потом, поскольку аппетит приходит во время еды, стал регулярно посещать некую проститутку с живописным именем Гландея, которая была «очень опытна в любовных играх». Именно так он доверительно сообщил маршалу де Бассомпьеру^[63].

Росни тоже очень этому обрадовался, поскольку теперь он мог возобновить переговоры о женитьбе короля на Марии Медичи. Казалось, что уже ничто не противостояло заключению союза, который так не нравился будущему жениху, но призван был пополнить его опустевшую казну.

Но на горизонте появилось его новое увлечение. Чуть ли не сразу после смерти герцогини де Бофор при дворе начались балы. На одном из них король увидел восемнадцатилетнюю очаровательную девушку. Ее имя было Катерина Анриетта д’Энтраг. Она была дочерью Франсуа де Бальзак д’Энтраг и Марии Туше^[64]. Странное дело: Мария Туше была любовницей Карла IX, которому родила сына, получившего титул графа Ангулемского. После смерти короля она вышла замуж за Франсуа д’Энтрага. Тот долго был верным сторонником Гизов, но вовремя передумал и летом 1599 году уже с улыбкой радушного хозяина встретил короля в своем замке Буа-Малерб. Там Генрих снова увидел Анриетту и, сразу же забыв про свои клятвы верности памяти Габриэль, по уши влюбился в нее. По правде сказать, она была весьма соблазнительна. Чтобы описать ее внешность, снова прибегнем к Андре Кастелло: «Очаровательная, привлекательная, с нежными и насмешливыми глазами, гибкая, как лиана, стройная, как нимфа, эта озорная проказница, казалось, была произведением Жана Гужона^[65]. Кроме того, она была забавна и весьма остроумна. У нее всегда была наготове острая шутка».

Но под этой ангельской маской, за невинной улыбкой Анриетта скрывала извращенную душу, гнусный характер и, главное, полную беззастенчивость. Но становившийся неисправимо наивным всякий раз, когда влюблялся, Генрих не увидел ни одной из ее отрицательных сторон и дал волю своим чувствам. И тогда в игру вступило семейство д’Энтраг: почувствовав выгодное дельце, они решили не упускать добычу. В этом деле они вполне могли положиться на Марию Туше: та знала, как следовало обращаться с французскими королями. Мария Туше дала дочери ценные советы. Для начала следовало скрыть объект любви от глаз короля, чтобы его желание возросло. Когда король снова приехал в замок Буа-Малерб, он не смог остаться с Анриеттой наедине. Эта стратегия оказалась удачной: снедаемый нетерпением и желанием, Генрих готов был пойти на любой безумный шаг. И тогда начался торг вокруг «девственности» мадемуазель, и он очень походил на торг продавцов ковров. Семейство д’Энтраг стояло на своем – пять тысяч ливров! В такую сумму они оценили невинность Анриетты! Генрих считал, что это была «хорошо оплачиваемая ночь», но все-таки согласился, заплатил деньги… и ничего не получил взамен! Поскольку на сей раз наша Ифигинея выдвинула требования к месту, где должна была быть «принесена ее жертва». Тогда Генрих раскошелился и подарил этой молодой особе замок Верней вместе с короной маркизы. Но и этого было недостаточно: голоском послушной маленькой девочки Анриетта передала своему воздыхателю последнее требование семейства. Совершенно неслыханное требование: он должен был письменно составить обязательство жениться на ней. Как бы невероятно это ни звучало, но Генрих согласился на это и обязался взять Анриетту в жены и сделать ее королевой Франции сразу после расторжения брака с Маргаритой Валуа. Конечно же, в глубине души король и не думал выполнять это обещание, но он не предполагал, какие неприятности его ожидали.

Несмотря на то что он выполнил все желания «клана» д’Энтраг, Генриху пришлось прождать еще пару недель, прежде чем он смог, наконец, 15 октября 1599 года получить доступ к вершине блаженства. Это случилось в семейном замке Буа-Малерб. Несмотря на свою «девственность», Анриетта, очевидно, прекрасно владела приемами любовных игр, если судить по письму, которое направил ей венценосный любовник: «Моя милочка, моя любовь, сердце мое, я так сильно вас люблю, что не могу жить без вас. Я люблю вас больше жизни… Полностью ваш».

Но это было только началом серии уступок Генриха требованиям Анриетты. В своей биографии Генриха IV герцог Леви-Мирпуа дает нам ясное объяснение поведению влюбленного короля: «Любовь была для него иллюзией столь необходимой в атмосфере многих трудов, забот, разочарований. Он прятал свою настоятельную потребность в чувствах, которые были для него столь же необходимы, сколь и наигранны. Его мозг, перегруженный громадными замыслами, искал отдохновения на любом женском плече, главное, чтобы оно было округлое и чтобы воркованье дамы ему нравилось»

Именно это он и нашел в Анриетте. Но увы, гармония первых дней не может длиться вечно. Чем сильнее становилась любовь короля к Анриетте, тем больше требований она выдвигала. Тем более что она была уже беременна, и это дало ей дополнительные аргументы для претензий. Однако переговоры о женитьбе короля на Марии Медичи успешно продвигались. Это очень беспокоило Генриха, который панически боялся даже подумать о том, какой могла быть реакция любовницы, в чем он и признался Росни: «Я опасаюсь, что ее реакция будет такой, что мне придется иметь дело с семейными ссорами, а я их боюсь больше, чем превратностей войны и дипломатии, вместе взятых».

Обезоруживающее признание со стороны мужчины, который в других областях жизни проявлял несравненные волю и храбрость. Действительно, семейные сцены участились до такой степени, что король в конце концов восстал: «Любовь, почести и дары, которые вы от меня получили, – написал он этой гарпии, – удовлетворили бы самую легкомысленную в мире душу, если бы она не была дополнена такими нехорошими чертами характера, как у вас. Я прошу вас вернуть мне находящееся у вас обещание. Верните мне также и перстень, который я когда-то вам подарил…»

Естественно, Анриетта не вернула ни перстень, ни обещание. Для большей безопасности ее отец спрятал документ в бутылку. Ситуация для Генриха была тем более затруднительной, что приближались роды Анриетты. Если бы она стала размахивать обещанием жениться, в каком положении оказалась бы репутация короля в глазах общественного мнения? К счастью, ему помог случай: 2 июня 1600 года над Парижем разразилась ужасная гроза, молния ударила в особняк Анриетты, у которой от страха случился выкидыш. А тем временем Генрих выехал к месту боевых действий, на сей раз против герцога Савойского, которого разгромил довольно легко. Он наслаждался вполне заслуженным отдыхом в окрестностях Гренобля, когда к нему неожиданно приехала мадемуазель де Верней. И снова начались бесконечные сцены, которые, как ни странно, не повлияли на любовь короля, если верить письму: «Сердце мое, я уехал так рано утром и задержался до этого времени, но получил удовольствие узнать, как у вас дела, ибо на обратном пути встретил вашего слугу. Я тысячу раз поцеловал ваше письмо, поскольку вас не было рядом».

Но когда стало известно о скором приезде во Францию Марии Медичи, у Анриетты случился новый приступ ярости. Она дошла до того, что начала размахивать известным обещанием жениться и пригрозила, что потребует признать недействительным брак с флорентийкой. 3 ноября «крупная банкирша», так ее называла Анриетта, высадилась в Марселе и привезла с собой триста пятьдесят тысяч золотых экю в качестве долгожданного приданого.

Супруги встретились в Лионе. И даже если Генрих был разочарован внешностью своей супруги, это не могло остановить его перед исполнением супружеского долга, и уже в ходе поездки четы в Париж Генрих смог с гордостью объявить, что королева Франции беременна. Король времени даром не терял! Что ничуть не помешало ему оставить медленно двигавшуюся к Парижу супругу, вскочить на коня и ускакать во весь опор в Лувр. Вечером того же дня он с наслаждением лег в постель Анриетты, и молодая женщина тоже оказалась беременной. Генрих сразу же послал королеве, которая и без того продвигалась к столице со скоростью улитки, приказ ехать еще медленнее, дабы не повредить ее здоровью.

В конце концов ей все-таки удалось добраться до Парижа, и сцена, которая имела место, была достойна водевиля: король решил как можно скорее представить Марии маркизу де Верней. Ничуть не смутившись сложившейся ситуацией, Анриетта предстала перед своей официальной соперницей и так непочтительно ее поприветствовала, что королю пришлось стукнуть ее по плечу, заставить преклонить колени перед королевой и поцеловать низ ее платья. А сам без всякого стеснения сказал: «Маркиза де Верней является моей любовницей и желает стать вашей покорной слугой».

Мария едва не подскочила от неожиданности. Он была воспитана в религиозной семье и была глубоко шокирована. А Анриетта широко улыбалась. Удивительное дело, в последовавшие за этим недели между обеими женщинами стали развиваться сердечные отношения. Тот факт, что обе были беременны от одного мужчины, казалось, сблизил их. Но это было только внешней оболочкой: когда Мария оставалась наедине со своей наперсницей Леонорой Галигай, она не стеснялась осыпать проклятьями «путану». Что же касается Генриха, то видимые хорошие отношения между женщинами успокоили его до такой степени, что он позволил себе на их глазах приударить за фрейлиной королевы. Да так активно, что смог потом заявить о ее девственности!

Король дошел в своем бесстыдстве до того, что поселил маркизу в Лувре, выделив ей комнату почти рядом с покоями королевы, которая на сей раз не смогла сдержать гнева. Но тут случилось двойное событие, ставшее некоторым развлечением: 27 сентября 1601 года Мария родила будущего Людовика XIII, а спустя несколько недель и Анриетта произвела на свет сына, получившего титул графа де Верней. Генрих воспринял рождение нового внебрачного сына с радостью и даже заявил, что тот, на его взгляд, «более красив, чем ребенок королевы».

С этого момента супруга и любовница, словно бы пустившись в соревнование, начали рожать одного ребенка за другим. Каждая из них не желала, чтобы соперница превзошла ее в этом странном соревновании. Эта странная ситуация привела к тому, что царившие сердечные отношения между ними нарушились, и бедному королю приходилось терпеть семейные сцены и от одной, и от другой. Разрываясь между ними, Генрих не нашел в себе смелости призвать их к порядку, а чтобы утешиться, прибегнул к любимому своему средству – начал подыскивать себе новую любовницу. Он любил семейственность и выбрал Марию де ла Бурдезьер, одну из сестер Габриэль д’Эстре. Поскольку Мария имела такую пышную грудь, что могла совратить и святого, а король святым отнюдь не был, можно догадаться, что он только и ждал, чтобы его совратили.

Увы, у Генриха было полно и других забот. Некоторые знатные люди королевства плохо воспринимали царствование бывшего еретика. В первых рядах недовольных стоял граф Овернский, сводный брат Анриетты д’Энтраг. Для полного счета к заговору примкнул и отец маркизы Франсуа д’Энтраг. Заговор был поддержан королем Испанским. План заговорщиков был прост: уничтожить Генриха IV и его законного сына, разделить между собой французское королевство на уделы. А все, что осталось бы от раздела пирога, должно было отойти во владение юного графа де Верней, сына Анриетты. Принимала ли последняя участие в этом заговоре? Вполне возможно, что она знала о планах заговорщиков.

К счастью для нее, доверчивость любовника не имела границ: когда заговор раскрылся, Генрих отказался поверить в ее виновность. Мало того, после недолгого пребывания в Бастилии граф Овернский и граф д’Энтраг были выпущены на свободу. Человеколюбие мужа вызвало полное отчаяние королевы. У Генриха на лице долго сидели отметки той сцены, которую она ему закатила.

Этому несчастному не больше повезло и с Анриеттой: маркиза захлопнула дверь своих покоев перед его носом, а чтобы оправдать свое поведение, сослалась на угрызения совести: она не желала больше жить во грехе! Могла бы подумать об этом и раньше. Генрих, который тяжело переживал такие лишения, попробовал положить им конец и увеличил щедрость своих подарков. Но все было напрасно. Хуже того, сформировался новый заговор против короля, и в нем опять было замешано семейство д’Энтраг. На этот раз Генрих IV не сомневался, какую роль в нем играла Анриетта. На допросе она в конце концов призналась, что, завязав контакты с Филиппом III Испанским, она стремилась обеспечить безопасность детей в случае, если король Франции будет убит. Просто диву даешься такой наглости, но этого было недостаточно, чтобы вырвать из сердца Генриха его пагубную страсть. Сюлли высказал такое суровое мнение: «Любовь, какую Генрих испытывал к мадемуазель д’Энтраг, была одной из тех несчастливых шуток судьбы, которые распространяют медленнодействующий яд по всей жизни, потому что сердце, хотя и чувствует весь вред такой любви, но по фатальным причинам не имеет ни сил, ни желания вылечиться от этого. Принц исполнял все капризы, на которые была только способна гордая и честолюбивая женщина. Маркиза де Верней была достаточно умна, чтобы реально оценивать свое влияние на короля, и использовала его, чтобы приводить короля в отчаяние».

Любовь короля к молодой женщине достигла пределов. Проведенное расследование доказало ее многочисленные измены как в области политики, так и в области чувств. Так король узнал, что маркиза отвечала взаимностью многим дворянам, в их числе был неизбежный Бельгард, любивший наставлять рога своему королю! Перед лицом таких признаний Генрих, видимо, наконец-то прозрел. Ему удалось угрозами вырвать из рук Франсуа д’Энтраг обещание жениться на его дочери, и он спешно отправил его в Бастилию вместе с зятем, графом Овернским. А Анриетте было предписано отправиться в монастырь в Турене. Но у короля не хватило мужества продолжить свою месть. Приговоренные к смертной казни д’Энтраг и граф Овернский были помилованы. Что же касается маркизы, то в октябре 1606-го ей после года опалы удалось вновь завоевать сердце любовника. «Я люблю вас с еще большей страстью, чем раньше», – написал он ей. Она снова появилась при дворе и снова начала получать страстные письма, в которых король называл ее «мое дорогое сердечко» или «мое все», «мое сердечко», «моя душечка», а заканчивались словами «миллион раз целую твоих мальчиков»^[66].

Эти проявления чувств не смогли смягчить сердце фаворитки. Поняв, что избранный ею метод удачен, она продолжала то остужать его холодным отношением, то воспалять, умело поддерживая пламя его любви. Свидетельством этому служит письмо, датированное осенью 1606 года: «Сердечко мое, когда я сплю, все мои сны только о тебе, когда бодрствую, думаю только о тебе. Это письмо намного счастливее меня, поскольку оно сможет лечь вместе с вами! Судите сами, как я ему завидую. Доброго вечера, мое все, я миллион раз целую моих маленьких мальчиков».

Эта столь благоговейно выражаемая любовь не помешала, однако, королю сделать еще одного сына некой белокурой особе по имени Жаклин де Бей. Ребенка назвали Антуаном де Бурбоном, а потом он получил титул графа де Море. Но какой злой рок! Жаклин де Бей была столь же неверна королю, как и Анриетта д’Энтраг, но король не питал к ней такой же слабости, как к своей фаворитке. Узнав об измене, Генрих рассердился и поменял Жаклин на мадемуазель Шарлотту дез Эссар, подарил ей титул графини де Роморантен и по своей доброй традиции… ребенка. Мадемуазель дез Эссар прикидывалась невинной, ей не составило труда убедить наивного Генриха в том, что это так и было. Так продолжалось до того дня, пока один из ее бывших любовников не передал королю любовные письма, которые эта «чистая девушка» написала ему во время их любовной связи. На этот раз Генрих сильно разозлился: Шарлотта была сослана в монастырь, откуда очень скоро вышла, чтобы стать любовницей кардинала – архиепископа Реймса, что доказывало, насколько молодая особа была набожна.

В числе побед короля того же времени была и Мария д’Энтраг, родная сестра Анриетты. Мы уже знаем, что Генрих испытывал определенное влечение к сестрам фаворитки. Добавим, что Марию д’Энтраг до того уже попробовал Роже де Бельгард, этот верный соратник короля в области галантных дел.

После завершающего всплеска в конце 1608 года страсть короля к Анриетте д’Энтраг начала понемногу затухать. Было ли это связано с тем, что в его жизни в это время было множество молодых женщин, каждая из которых отдавала ему свою порцию удовольствий? А может быть, потому, что он наконец-то разглядел истинную сущность своей любовницы? Но есть еще одна причина перемены отношения к ней короля. Как все мужчины, он вдруг полюбил другую женщину, вернее, девушку, столь юную, что она была еще почти ребенком. Шарлотте де Монморанси было всего пятнадцать лет, но любовь почти шестидесятилетнего мужчины, казалось, не испугала ее. Следует отметить, что эта юная особа была очень развитой для своего возраста и, кроме того, сказочно грациозна, что вдохновило поэта Малерба^[67] сказать: «Нельзя было найти ничего более прекрасного и более веселого». Кстати, именно у Малерба Генрих заказал стихи, которые он посвятил той, кто стала последней любовью в его жизни:

Когда красавицу, чье преступленье – моя страсть,

На алтаре для жертв увидел я готовой пасть,

Как агнец для закланья,

Когда увидел, что пиратами похищена она

И переменчивой судьбой была обречена

На муки и страданья,

Несчастная стоном излила мне криком боль свою:

«Алькандр, о мой Алькандр, избавь меня, молю,

От бед, ведь ты так смел!»

Я в ярости хотел уж было за оружие схватиться,

Но остановлен был судьбой, и только слезам дал пролиться.

И это было все, что я сумел.

Стихи эти стали предсказанием, поскольку трагическая кончина короля помешала ему овладеть последней добычей в его долгой любовной охоте.

И опять-таки этот неугомонный Бельгард был первым, кто привлек внимание короля к Шарлотте. В январе 1609 года девушки из благородных семейств репетировали балет нимф Дианы, который они должны были исполнить по случаю наступления поста. Это происходило в большой галерее, соединявшей дворец Тюильри с Лувром. Когда король проходил мимо, Бель-гард шепнул ему на ухо: «Взгляните, сир, мадемуазель де Монморанси просто обворожительна!»

Больше слов было не нужно, чтобы король пришел в восхищение. И было чем восхититься: Шарлотта де Монморанси действительно обладала редкой красотой. Узнав, что девушка была обручена с маршалом де Бассомпьером, Генрих призвал его к себе и в свойственной ему простой манере сказал, что он влюблен в красавицу и не намерен ни с кем ее делить. Как ловкий царедворец, Бассомпьер подчинился, и Генрих придумал такой план действий: он выдаст Шарлотту за своего племянника, принца Конде. Выбор этого молодого человека был сделан из-за его слабого интереса к женщинам. Таким образом, Генрих смог бы любить и быть любимым своей маленькой принцессой. Действительно, несмотря на большую разницу в возрасте и не очень красивый облик короля, Шарлотта полюбила его. И эта юношеская любовь придала королю новых сил: он стал кокетливо одеваться, стал носить ароматные колье, чтобы отбить чесночный запах, который, казалось, уже выделяла его кожа, он покрасил бороду черной краской. Со своей стороны и Шарлотта постоянно искала его общества и на пламенные письма воздыхателя отвечала в том же тоне, называла его «светило, которое я обожаю» и т. п.

Все складывалось как нельзя лучше. Да вот только будущий муж ходил с кислой миной. Молодому Конде, не любившему женщин, очень не нравилась роль официального рогоносца, которую ему навязывали. И тогда вдруг случилось непредвиденное: спустя несколько дней после свадьбы Конде похищает жену и увозит ее на границу с Фландрией, к огромному отчаянию Шарлотты, которую так внезапно разлучили с «дорогим светилом». Какая же муха укусила молодого принца? Неужто первая брачная ночь с Шарлоттой открыла ему удовольствия, какие он до того времени презирал?

Что же касается короля, то в его душе печаль боролась с гневом от сознания, что его обманули. В Брюсселе беглые супруги были под защитой Габсбургов, заклятых врагов Генриха IV. Король надумал вернуть любимую женщину и организовал заговор, как в романах о рыцарях плаща и кинжала. А главным исполнителем замысла должен был стать не кто иной, как маркиз де Кевр, один из родных братьев Габриэль д’Эстрэ. Но заговор провалился. Шарлотта плакала, а Генрих был в отчаянии. И это отчаяние подсказало ему неожиданное решение: чтобы вернуть красавицу, он начнет войну. Только и всего!

Можно было подумать, что вернулись времена Троянской войны, но Генрих не боялся этого сравнения. Напротив, он считал, что Шарлотта была достойна носить корону Спарты, а их любовь сравнима с любовью Елены и Париса. Вскоре Сюлли получил приказ готовиться к грядущей кампании: перед началом боевых действий было запасено вдоволь амуниции, боеприпасов и продовольствия, набраны люди. Пока военная машина набирала обороты, Генрих и Шарлотта продолжали переписку, в которой с каждым днем проявлялось возраставшее нетерпение короля.

В Европе перспектива будущей войны вызвала большое волнение. Это видно из письма своему королю посла Испании: «Я опасаюсь такой любовной страсти и думаю, что этот король так ослеплен ею и так любит принцессу де Конде, что не знаю, что и сказать Вашему Величеству. Не вижу причин считать, что мир обеспечен, если смотреть на вещи с точки зрения государственных интересов. Считаю скорее, что надо готовиться к войне, если взглянуть на это с точки зрения любви…»

Развязать войну из-за любви… Только такой человек, как Генрих, мог решиться на подобную авантюру. Что могло случиться, если бы кинжал Равальяка^[68] не остановил ход истории?!

V
Ги де Мопассан,
милый любовник

Странная это личность – Ги де Мопассан… Странный характер, сотканный из парадоксов. Эти парадоксы он растил сам, проявляя при этом эстетический вкус, получая удовольствие примешивать к поэтическим сиренам мотивы разнузданной тривиальности, радуясь умению как шокировать, так и соблазнять. Его суждения о женщине основываются на этих противоречиях: заявляя, что она живет на земле только для того, чтобы доставлять удовольствие мужчине, он прославляет ее чары в стихах, считая прозу недостойной для выполнения такой задачи. Именно любовь или, если точнее, желание указало его предназначение и толкнуло на первые опыты. А в амурных отношениях этот крепкий невысокий нормандец начал очень рано. Его уже беспокоили муки плоти, когда ему только исполнилось тринадцать лет. Во время школьных каникул, когда он прогуливался взад-вперед по песку в Этрета^[69], его волновали взгляды купальщиц, он силился представить их формы. Это было делом нелегким, принимая во внимание, какие в те времена были купальники. Но мальчик имел богатое воображение. Вечерами в спальне церковного колледжа, где он жил на пансионе, старался в мечтах снова испытать пережитые ощущения и, естественно, свои тайны доверял перу:

Вы мне сказали: «Праздники воспой,

Где лепестки цветов с алмазами сплелись,

В венке на белокурых локонах весной,

Воспой любовников, чьи страстные тела слились».

Но в наших кельях одиноких и унылых,

Куда судьба нас заточить смогла,

Знаком нам был лишь цвет сутан постылых,

Да и стихарь. Вот все, что нам она дала.

Действительно, общество строгих сутан никак не могло удовлетворить мальчика, его преследовали образы созданий с соблазнительными формами. Проходили месяцы, эти видения становились все более частыми и настоятельными. А когда он неосторожно, что вполне простительно для его возраста, дал прочесть свои стихи одноклассникам, обо всем узнал главный отец-наставник. Достойный магистр не мог позволить такое отношение к сутане. В те времена в церковных учебных заведениях с дисциплиной не шутили, и юного Ги отправили домой, чему он был несказанно рад. Лора, его мать, тоже была довольна. Разойдясь с мужем, она нашла замену своему одиночеству и разочарованию в сыне с таким ранним развитием и ярко выраженной чувственностью. К тому же он очень ее любил, как могут любить своих матерей только мальчишки. Конечно же, она согласилась отдать его в церковный колледж только ради регулярных занятий. И теперь Лора почувствовала облегчение и с радостью приняла сына. Мопассан позже описал обстановку в колледже такими словами: «Там пахло молитвой, точно так же, как пахнет рыбой на базаре в дни прилива».

Без всяких комментариев это объясняет отношение писателя к религии, и становится понятным происхождение его антиклерикальной позиции. Кроме того, отвращение, которое Ги всю жизнь испытывал к браку, было вызвано отрицательным примером его родителей. Брак Мопассанов оказался нелепостью: Лора Пуатвен очень скоро поняла, какую она совершила ошибку, выйдя замуж за Гюстава Мопассана. Эта красивая женщина, с блестящими черными волосами, огромными темными глазами, была очень образованна. Она дружила в детстве с Гюставом Флобером и всю жизнь поддерживала отношения и вела переписку с автором «Саламбо». А Гюстав Мопассан строил из себя денди и вместо того, чтобы давать пищу уму, предпочитал бегать за женщинами, чем и продолжил заниматься после женитьбы. Лора вышла за него замуж в надежде стать благородной дамой, о чем всегда мечтала. А Гюстав если и называл себя Мопассаном без приставки «де», то в семейных архивах хранилось свидетельство, согласно которому в прошлом веке за семейством Мопассан признавалось аристократическое происхождение. Беззаботный Гюстав не обращал внимания на эту приставку, но Лора заключила с ним договор: если он хотел взять ее в жены, то должен возродить дворянское звание. Это требование могло показаться пустяковым, но с нее начались размолвки, которые с годами стали только усугубляться. Как бы там ни было, но Лора добилась, чего хотела: в 1846 году суд по гражданским делам Руана вынес решение о возврате семье столь желанной приставки. Спустя несколько недель после этого состоялась свадьба. Поэтому Ги, родившийся 5 августа 1850 года, законно стал носить фамилию де Мопассан.

В семействе вскоре начался разлад, и это, конечно, сказалось на ребенке. Более того, он стал свидетелем, сам еще того не понимая, любовных похождений своего папаши. В письме, которое он прислал матери, когда ему не было еще и девяти лет, есть этому свидетельство: «Я был первым в сочинении. В качестве награды за это, мадам де Х. повела меня с папой в цирк. Кажется, она вознаграждает и папу, но я не знаю чем».

Наивность этого признания не скрывает озадаченности. Во всяком случае, у Ги было с кого брать пример, и его подвиги в завоевании женщин превзойдут родительские. Стремление к подобным подвигам у него проявилось в том возрасте, когда мальчишки обычно занимаются невинными играми. Пляжи Ла-Манша в Этрета были идеальным местом для наблюдений. Он жадно следил за движениями купальщиц и позднее высказался в присущем ему стиле: «Очень немногие прошли испытание купанием. Именно там их оценивают с ног до головы». А чтобы дополнить эту оценку, он добавил: «Те, кто никогда не любил поэтически, берут женщин, как выбирают отбивную в мясной лавке, заботясь лишь о качестве плоти». В XIX веке дети, выросшие в контакте с природой, были более развитыми, чем маленькие горожане. В Фекам или Этрета, в полях или на берегу моря перед глазами мальчика открывались картины не для его возраста. Много позже поэт, которым он никогда не переставал быть, рассказал об этом по-своему:

Тринадцать было мне. В тот день в сарай я наобум

Вошел и задремал случайно в уголке укромном,

Но разбудил меня какой-то странный шум.

И тут увидел с удивлением огромным,

Как в сене Жан-слуга наставницу сжимал.

Они сплелись, не знаю просто как,

А голые тела качались живо в такт.

Им было хорошо, я это понимал.

Для мальчишки, чье воображение было созвучно чувствам, этот случай не прошел даром. И он опять же в стихах признался в этом:

С четырнадцатилетней белокурой Жанной,

Моей подругой, я решил их опыт повторить…

Она была сильна, меня так крепко сжала,

Что наслажденье до костей сумело нас пронзить.

Потом она вскричала: «Хватит, хватит!» И отвалилась

На спину, закатив глаза, обмякнув вдруг.

Увы, с тех пор в моей постели появилось

Тел, животов и бедер множества подруг,

И красота фигур, грудей объем…

Но я никак не смог забыть при этом всем

Мою Жанетт. И часто так бывает:

Блондинка милая та в памяти всплывает,

Что, уходя, призывно бедрами качает

Увы, как ни приятно созерцать женские прелести, но Ги должен был подчиниться общей участи подростков его возраста и получить степень бакалавра. Это было святое, это открывало дорогу в будущее. Несмотря на то что Лоре было трудно разлучаться с сыном, она отдала его в лицей Корнеля в Руане. Насколько он ненавидел религиозный колледж в Ивето, настолько ему понравилось в Руане: его очаровал сам город, а главное, люди, с которыми он там повстречался. Прежде всего это был Луи Буйе^[70], друг юности его матери, писатель, поэт и хранитель муниципальной библиотеки. И еще один друг детства Лоры – Гюстав Флобер. Романы «Мадам Бовари» и «Саламбо» уже осветили его голову ореолом славы, но, несмотря на это, он с радушной простотой принял сына подруги детства и сразу же проявил к нему отцовское покровительство, столь ценное для молодого человека впоследствии. Он также давал ему не менее ценные советы по жизни. С радостью узнав, что Ги решил сделать карьеру в беллетристике, Флобер стал для него внимательным и всевидящим наставником: «Следует довольно долго и достаточно внимательно понаблюдать за тем, что хочешь выразить, чтобы найти тот аспект, который никем не был замечен и описан: каждая мельчайшая деталь содержит нечто неизвестное. Вот ее и надо найти. Только так можно стать непохожим на других».

Мопассан запомнил этот урок и максимально воспользовался им. Проведенный в Руане год стал для него очень плодотворным. Это сказалось и на его результатах в учебе, что не помешало ему, когда настали школьные каникулы, вернуться в Этрета к удовольствиям, какие мог получить юноша восемнадцати лет. И среди прекрасных парижанок, начавших познавать прелести морского купания, молодой человек встретил некую Фанни. Она была старше Ги на несколько лет, что особо льстило его самолюбию, умела чарующе смеяться и виртуозно этим пользовалась. Она сразу же догадалась, что вызывает волнение в душе Ги, и это ей весьма нравилось. Находясь под впечатлением от этой девушки, так сильно отличавшейся от его прежних полевых возлюбленных, Ги, чтобы признаться ей в своем желании, прибег к помощи своей музы и написал девушке стихотворение. Но красотка вдруг перестала с ним встречаться. Нетерпеливый по натуре, Мопассан отправился к ней. Она была в саду с несколькими друзьями и, смеясь, читала вслух его стихотворение. Какой ужас! Это унижение глубоко ранило Мопассана. Одна из его приятельниц по имени Жизель д’Эсток^[71], одновременно доверенное лицо и любовница, так прокомментировала: «Об этом оскорблении Ги помнил всю жизнь. Это страдание он так и не простил другим женщинам. И даже сегодня при одном только воспоминании об этой сцене он начинает себя плохо чувствовать и не может не выразить отвращения».

Возможно, неуместный смех Фанни нанес сердечную рану молодому Мопассану и повлиял на его последующее отношение к женскому полу. Но события тех времен дали ему другие темы для раздумий. Сначала внезапная кончина старшего друга, Луи Буйе, столь остроумного и веселого. Потом получение диплома бакалавра в конце июля 1869 года. Это событие он отметил посещением публичного дома в Канне. После было прощание с детством: он поступил на юридический факультет в Париже и поселился в меблированных комнатах на улице Монсей. Для Ги это было возможностью увидеться со своим отцом Гюставом, проживавшим в том же доме. Но молодой человек скоро понял, что блудный отец не сможет ему ничем помочь. Более того, ему пришлось присматривать за этим по-прежнему неуловимым человеком.

Внимание Мопассана особенно привлекали изменения в политической ситуации и надвигавшийся кризис. Несмотря на то что французы продолжали танцевать под музыку Оффенбаха, в стенах императорского дома уже появились трещины, которые становились все более заметными и многочисленными. Не для того ли, чтобы заделать их, Наполеон III решился на войну с Пруссией? Эта война началась слишком поздно, и к ней его подталкивали самые преданные сторонники, начиная, вне всякого сомнения, с его жены. Не дожидаясь призыва в армию, молодой Мопассан пошел добровольцем на войну. За несколько месяцев из беззаботного юнца он превратился в солдата, солдата армии, которой суждено было потерпеть поражение вопреки всем ожиданиям. Увлекаемый потоком отступавших войск, он разделил судьбу тысяч юношей, отбившихся от своих полков, блуждавших по стране без определенной цели, движимых единственным желанием не попасть в лапы врага. Ненависть к пруссакам (ее отголоски мы находим в нескольких его новеллах) родилась именно во время этого унизительного разгрома. В письме к матери он несколькими словами описал свою судьбу: «Я спасся вместе с остатками нашей разбитой армии. Мне пришлось из авангарда направиться в арьергард, чтобы доставить приказ интенданта генералу. Я пятнадцать лье прошагал пешком. Пройдя всю ночь с приказом, я лег на камни в каком-то ледяном погребе. Если бы не мои крепкие ноги, я попал бы в плен. Со мной все в порядке»^[72].

Дальнейшее развитие событий известно всем: плохо оснащенная, бездарно руководимая армия, захваченная врасплох злобным врагом, который уже давно готовился к войне, потерпела позорное поражение. Столица голодала и была вынуждена сдаться врагу. Потом случилось худшее – братоубийственные бои между коммунарами и правительственной армией, а затем последовало заключение позорного перемирия, лишившее Францию двух провинций… Все это молодой Мопассан глубоко переживал. Эхо тех событий прозвучало в нескольких его новеллах. А в тот момент у него в голове была лишь одна мысль – вернуться к гражданской жизни. Война закончилась, унижение от поражения было пережито. Что ему было делать в плохо подогнанной военной форме, словно она была с чужого плеча? Но появилась опасность, что эту военную форму ему придется носить еще долго: вышел закон о продлении воинской службы до семи лет… Семь долгих лет без свободы, без удовольствий? От такой перспективы по спине побежали мурашки. К счастью, папаша впервые в жизни позаботился о сыне и нашел ему замену, что можно было делать в те времена. И в ноябре 1871 года солдат 2-го класса Ги де Мопассан, к его огромному облегчению, был демобилизован.

Но это было далеко не все. В возрасте двадцати одного года он оказался на парижской мостовой без гроша в кармане, не считая нескольких сотен франков, которые отец не без жалости согласился выплачивать ему ежемесячно. Этого было совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить потребности жадной до жизни молодости. И поэтому Ги обратился к матери, чтобы попросить необходимую, по его мнению, добавку к месячному содержанию. Чтобы разжалобить, он послал ей подробный отчет о своих месячных расходах, начиная с 0,60 франка на стрижку волос и кончая 3,50 франка за стирку белья. Мы узнаем также, что он ежедневно обедал примерно на франк и ужинал за 1,60 франка. А в разделе удовольствий стояла единственная статья расходов, включавшая 4 франка на покупку табака для трубки. И ни малейшего намека на другие расходы, связанные с отношениями с женщинами, без которых ему трудно было обойтись. Не будем забывать, что эти счета предназначались матери, и хотя она могла проявить снисходительность, но стыд запрещал ему быть слишком откровенным. В этот момент жизни молодой человек принял решение – он станет литератором. Первые его опыты были в поэзии, но по совету Флобера он обратился к прозе. Когда Мопассан спросил у Флобера, какие ближайшие перспективы могла ему открыть литература, автор «Мадам Бовари» был непреклонен: «Слишком рано!»

Это означало, что ему надо было найти работу, которая помогла бы выжить. Поскольку у него не было средств, чтобы продолжить изучение права, а работа нужна необременительная, у него возникло одно решение – стать служащим. После нескольких тщетных попыток устроиться, при поддержке друга семьи, адмирала де Соссе, в марте 1872 года Ги устроился без денежного содержания гражданским служащим в Морское министерство. И только спустя год он стал получать зарплату: сто двадцать пять франков в месяц и ежегодное вознаграждение в размере ста пятидесяти франков. Это позволяло не умереть с голода в ожидании, что литературные труды принесут ему славу и богатство.

Как же выглядел молодой Мопассан, когда начал активную жизнь? Племянница Флобера Каролина Комманвиль рассказывает нам, что он был «красивым парнем среднего роста, широкоплечим, с красиво посаженной головой и чертами лица юного римского императора. Он был очень прилежен во всех физических упражнениях и… немного самовлюблен. Каждое утро он входил в Морское министерство с выражением каторжника на лице…» Действительно, сидеть целый день взаперти среди мрачных стен министерства, долгими часами листать пыльные папки – это должно было быть настоящим испытанием для молодого нормандца, привыкшего дышать морским воздухом, любоваться природой, заниматься физическими упражнениями. Первый год парижской жизни был очень трудным. Письма, которые он посылал матери, продолжавшей жить в Этрета, были похожи скорее на просьбы о спасении: «Небо совершенно голубое, – писал он, – однако я никогда не находил до сегодняшнего дня такое различие в свете между Этрета и Парижем. Мне кажется, что я ничего не вижу, словно на глаза мои наброшена вуаль. Как было бы здорово искупаться в море! Здесь повсюду ужасно пахнет. Думаю, что по сравнению со зловонием парижских улиц запах твоей плиты намного слаще. Мой начальник стал более ворчливым – настоящий чертополох… Сейчас половина пятого, я пришел на службу в полдень, а мне уже кажется, что я тут заперт по крайней мере уже десять часов…»^[73] Однако спустя несколько лет, став уже известным писателем, Мопассан нашел много очарования в столице, о которой так плохо отзывался.

Помимо того что работа бумагомарателя не представляла никакого интереса, его раздражали коллеги. Несчастные «призраки», потерявшие собственные лица за годы вялотекущей работы, они, казалось, блуждали по коридорам министерства в ожидании, что отставка поставит официальную печать на их желании ничего не делать. И все же Мопассан извлек пользу из тех мрачных лет, изобразив в некоторых своих новеллах красочные персонажи этих чинуш.

Малейший повод был для него хорош, чтобы сбежать оттуда. Как только Ги добивался отпуска на несколько дней, он мчался в Этрета, а если времени было немного, уходил на пешие прогулки. Так, в одно из воскресений он прошел более шестидесяти километров по долине реки Шеврез, что говорит о его хорошем физическом состоянии.

Несмотря на то что он прилагал все силы, чтобы в глазах начальства выглядеть прилежным служащим, он очень скоро научился изображать видимость работы, в то время как на самом деле занимался совершенно другим – литературой. Он почувствовал себя наверху блаженства, когда одна из его сказок, «Рука трупа», была напечатана в лотарингском альманахе «Понт-а-Мюссон»^[74]. Конечно, особенно радоваться было нечему, но это был первый знак благосклонности судьбы.

Ну а пока, в ожидании признания, ему приходилось волей-неволей изображать свое присутствие в министерстве. К счастью, едва наступал субботний вечер, начиналось время свободы, огромной радости, безудержной, безграничной. Для Ги свобода звалась Сеной. Он плавал по реке, ловко управляя лодкой, с потным торсом под майкой в сине-белую полоску. Он был адмиралом флотилии лодочников под красочным названием «Общество трещоточников», которое вскоре стало называться «Обществом котов». Мопассан был вожаком этих горлопанов, драчунов, волокит, он был заводилой. «Моей великой, моей единственной, моей всепоглощающей страстью в течение десяти лет была Сена. Ах, эта прекрасная, спокойная, переменчивая и вонючая река, полная миражей и нечистот…» – восклицал он.

Они высаживались на берег близ какого-нибудь кабака, где пахло тиной и жареным мясом… Аньер, Аржантей, Буживаль, Безон, много было таких остановок на пути поисков экзотики. Для Мопассана обетованная земля находилась в Шато, в бане под названием «Лягушатник». Он потом описал это заведение с тем реализмом, секрет которого был ему прекрасно известен: «Место это пропитано глупостью, пахнет подлостью и базарной галантностью. Там струится запах любви, и люди дерутся за “да” или “«нет”». Девицы, с которыми он имел дело в конце недели, были не против, чтобы переходить из рук в руки. Они принадлежали всем, а следовательно, никому, они возбуждали его желание снова и снова. Без всякой скромности он признается: «Мне бы хотелось иметь тысячу рук, тысячу губ и тысячу… темпераментов, чтобы иметь возможность обнять одновременно всю эту армию очаровательных и ничего не значивших созданий…»

Этой плотской одержимостью он очень гордился и подчинялся ей без сопротивления, будучи одновременно властелином и рабом постоянного желания. Сколько же таких эфемерных созданий прошло через его руки? Сам он называл цифру двести или триста, но нет сомнения, что на самом деле их было намного больше. В одной из своих лучших новелл «Загородная прогулка» Мопассан одной фразой описал непреодолимую силу своих желаний: «Это была девушка лет восемнадцати – двадцати. Одна из тех женщин, при встрече с которой у вас возникает внезапное желание, остающееся до самой ночи в виде смутного беспокойства и поднятия чувств».

Нескольких слов оказалось достаточно, чтобы описать потребности постоянной чувственности. Именно она подсказала ему такое живое, волнительное описание обстановки, которая царила в «Лягушатнике»: «В этом плавучем заведении было весело и шумно… Вся толпа кричала, пела, орала. Мужчины, сдвинув шляпы на затылок, с покрасневшими лицами, с блестящими глазами пьяниц суетились, рыча от желания, словно звери. Женщины, подыскивая добычу на ночь, просили мужчин угостить их выпивкой. А свободное от столиков пространство занимали в основном местные жители, целый батальон лодочников с подружками в коротких фланелевых юбках… Парочки отчаянно танцевали, вскидывая ноги чуть ли не до лица партнеров. Самки, не боясь вывихнуть бедра, прыгали, взметая вверх юбки и обнажая зады. Их ноги поднимались выше их голов с удивительной легкостью, они трясли животами, крутили задами, поводили грудями, распространяя вокруг себя возбуждающий запах потных женских тел».

Удивительно реалистичная картина, где каждое предложение говорит, что женщина вездесуща. В этом нет ничего удивительного для такого сердцееда, каким был Мопассан. Он постоянно шел по охотничьей тропе, жадно выслеживая свою добычу. А женщины не были к нему жестоки. Напротив, они спорили между собой за этого красивого парня с фигурой атлета, глазами гурмана, многообещающими жестами, в которых перемешивались нежность и неистовство – все те качества, которые женщины с никогда не подводящим их инстинктом угадывают в мужчине с первого же взгляда. Ему не надо было прилагать особых усилий, чтобы они с радостью отдались ему. Но он и не был слишком разборчив при выборе партнерши на ночь. Главное, чтобы она была пышногрудой, тело ее пахло молодостью, а задок был круглым. И этого было вполне достаточно, чтобы поплыть с ней к Цитере^[75]. Естественно, к Цитере берегов Сены. А если дама не блистала умом, это радовало его еще больше: таким образом, их мимолетный роман не грозил перерасти в длительную любовную связь.

Презирал ли он этих женщин, чьи тела, кстати, и прославлял? Ответить на этот вопрос затруднительно. Этот великий писатель, этот неугомонный охотник на женщин столь громко заявлял о своем презрении к созданиям, от которых ждал только одного – удовольствия. Хотелось бы, чтобы этот соблазнитель иногда сам бывал соблазнен. Это было бы в его личных интересах, поскольку в конечном счете Мопассан, слепо подчиняясь своим чувствам, познал только одну сторону любви, пусть даже иногда он принимал моментальное увлечение за настоящее чувство. В оправдание надо сказать, что уже в то время его мозг был подвержен болезни, которая стала причиной резких перепадов настроения и изменений состояния души. С друзьями он вел себя как жизнерадостный малый, постоянно шутил, но спустя мгновение вдруг замыкался в себе, забывал обо всем, что его окружало, углублялся в некий загадочный самоанализ. Такие моменты депрессии продолжались иногда по нескольку дней, в это время Ги прерывал все контакты с внешним миром, а потом вдруг, сам не зная почему, снова всплывал на поверхность и становился жизнерадостным молодым человеком. В таких случаях, словно желая наверстать упущенное время, Мопассан становился особенно веселым, шумливым, склонным к безумным и неосторожным поступкам. Впрочем, он прекрасно осознавал опасность связей со случайными девицами. Об этом свидетельствуют такие стихи:

Вина остерегись – оно пьянит,

А утром сильно голова болит.

Особенно себя советую беречь

От ласк девиц, что на дороге ищут встреч.

Предупреждение любителю выпить, предупреждение прожигателю жизни. Но сам он не внял собственному предупреждению и хотел любой ценой использовать каждое мгновение жизни, словно предчувствуя, что судьба отпустит ему мало времени. Результат подобного разгула не заставил себя ждать, и писатель заявил об этом с гордостью генерала, только что выигравшего баталию: «У меня сифилис, – написал он одному из своих друзей, – да, настоящий сифилис, а не какой-то там триппер, не церковные кристаллы, не буржуазный куриный гребешок, не овощная цветная капуста, нет, нет, у меня самый настоящий сифилис, такой, от которого умер Франциск I. Аллилуйя, у меня сифилис, следовательно, мне больше не надо бояться его подхватить». Сифилис казался ему официальным признанием всех его любовных подвигов. Кроме того, эта болезнь вызывала большой страх у буржуа, которых Мопассан так сильно презирал. Этого было достаточно, чтобы он не стал лечиться, давая болезни потихоньку подтачивать его организм. С той поры Ги продолжил получать наслаждения со случайными женщинами, которые не только заполняли его ночи, но и давали ему возможность писать их портреты с натуры. Так было с Мушкой, этой любезной девушкой, имевшей одновременно пятерых поклонников, которая, оказавшись беременной, не знала, кто же из них был отцом ее ребенка. Это вдохновило писателя на такие смачные строки: «Вначале появилась растерянность, ощущение катастрофы, и мы стали нападать друг на друга с намерением кого-нибудь в этом обвинить. Но кого именно? Ах, кого же? Потом к нам пришло нечто вроде утешения, и оно ободрило нас, родившись из неясного чувства солидарности. Короче говоря, Томербанк, не проронивший до этого ни слова, дал начало примирению, произнеся вот такие слова: “Черт возьми, тем хуже, в единстве – сила!”»

Особенно удивительным в жизни Мопассана в то время было то, что этот весельчак, зажигавший свечи с обоих концов каждые выходные, в понедельник утром превращался в примерного служащего, по крайней мере внешне. Как удивился бы начальник его отдела, если бы случайно попал в субботу вечером в прокуренный зал «Лягушатника» и увидел, что там проделывал его писарь. Но больше, чем гулянки, мысли молодого человека занимала карьера писателя. Благодаря отцовскому покровительству и дружбе Гюстава Флобера, он был введен в литературные круги. Ги познакомился с Золя, Альфонсом Доде, Тургеневым, Октавом Мирбо, Эдмоном де Гонкуром и сумел привлечь их интерес своим звонким словом, а также и любовными похождениями. Флобер не надоедал ему советами, но сожалел, что тот теряет время на «женщин и выпивку». «Слишком много шлюх, слишком много гребли, слишком много занятий спортом!» – повторял он ему, призывая к работе и дисциплине. Написав историческую драму с многообещавшим названием «Измена графини де Рюн», Ги показал ее Золя, а тот в свою очередь дал ее почитать Саре Бернар, которая в то время была в апогее своей славы. «Она была со мной очень любезна, – сообщил он матери, – даже слишком, поскольку пообещала, что сразу же после моего ухода покажет мою драму Перрену^[76] и приложит все силы, чтобы тот ее прочел. Она призналась, что сама прочла только первый ее акт. А прочла ли она это вообще?»^[77]

Действительно, «божественная» очаровала этого красивого молодого человека, который излучал чувственность, но дальше этого дело не пошло. Мопассану не удалось встать за Виктором Гюго^[78] в списке любовных побед знаменитой актрисы.

Несмотря на постоянно оказываемую Флобером помощь, подмастерье переживал в то время период застоя. Время от времени ему удавалось опубликовать какую-нибудь хронику в газетах, но никто еще не заметил исключительный талант, которому суждено было вскоре проявиться. Более того, его здоровье ухудшилось: мигрени, головные боли, да и сифилис давал о себе знать. Это был прекрасный повод, чтобы взять несколько недель отпуска и поехать лечиться в швейцарский Валле. По дороге туда он не преминул навестить несколько попутных публичных домов. Сказалась сила привычки…

Действительно, он не мог пропустить ни одной юбки, чтобы не почувствовать непреодолимое желание поволочиться за ней. Приведем один пример: апрельским днем 1877 года за столиком ресторана «Трапп» в квартале Сен-Лазар собрались трое великих людей французской литературы: Флобер, Золя, Гонкур. Вокруг них охрану несли молодые писатели: Мирбо^[79], Гюисманс^[80], Энник^[81] и Мопассан. Писатели обсуждали серьезную тему будущего беллетристики: окончательно ли умер романтизм? следовало ли принять или отвергнуть натурализм, за который ратовал Золя? Внезапно Мопассан перестал слушать своих собратьев по перу, его внимание привлекла одна из официанток. По прошествии некоторого времени, не имея больше сил сдерживаться, он поднялся и подошел к девушке. Флоберу пришлось едва ли не насильно вернуть его за стол.

Хотя состояние здоровья продолжало беспокоить, больше его занимало желание уйти из Морского министерства, где он задыхался от строгого надзора начальника, который становился все придирчивее. Мопассан ждал перевода в Министерство народного образования, поскольку племянница Флобера Каролина Комманвиль, близкая подруга нового министра, намекнула о скором новом назначении. И он ждал этого назначения, сгорая от нетерпения. К счастью, в качестве компенсации за тоскливые часы, проведенные в министерстве, у него были воскресенья, гребля по Сене, а главное, разные приключения, которые были с этим связаны. Сам Флобер, несмотря на то что давал своему юному другу советы вести себя сдержаннее, не смог удержаться от восхищения его силой в письме к Тургеневу: «От наших общих друзей нет никаких известий, за исключением молодого Ги. Он недавно написал мне, что за три дня смог сделать девятнадцать выстрелов! Это великолепно. Но боюсь, что в конце концов он весь изойдет на сперму!»

Наконец, в начале 1879 года, когда Мак-Магон^[82], устав подчиняться республике, которую он ненавидел, покончил с ней, желание Мопассана превратилась в реальность: он был назначен в кабинет министра народного образования. Это было целое состояние: тысяча восемьсот франков ежегодного пособия, тысяча франков зарплаты плюс пятьсот франков премиальных. В то же время на сцене театра была поставлена его небольшая пьеса в стихах. Он воспользовался этим, чтобы съехать из каморки на улице Монсей и поселиться в более просторной квартире на улице Клозель. Этот квартал Ги выбрал не случайно: там днем и ночью бродили многочисленные проститутки, чьи хождения взад-вперед только радовали глаз писателя. Он очень скоро познакомился с большинством из них и начал с ними регулярную практику. Некоторые из этих дам жили в том же доме, и часто случалось, что какой-нибудь клиент, перепутав этаж, стучался в его дверь. Каждый такой неуместный визит радовал писателя, который черпал из этих визитов определенную ценную информацию, а потом включал ее в свои произведения.

Похабность языка приносила ему неприятности с правосудием. Сборник стихов «У края вод» был расценен как нарушение морали, и ему грозил суд. И снова на помощь пришел Флобер. Его открытое письмо в газету Le Gaulois вынудило следователя закрыть дело в связи с отсутствием состава преступления. И вот в начале 1880 года слава коснулась Ги своим крылом, благодаря одной простенькой новелле.

«Это – шедевр! Настоящий шедевр!» – воскликнул Флобер, прочитав «Пышку». И он был прав, это суждение не было подсказано ему привязанностью к молодому человеку: на нескольких страницах Мопассан сумел устроить настоящий суд над мелкобуржуазной моралью, которую ненавидел и с которой расправился своим безжалостным пером. Неудивительно, что героиней этой истории стала проститутка. Чтобы ее описать, автору потребовалось лишь обратиться к личному опыту. Неудивительно и то, что эта девица с малой добродетелью, но с большим сердцем была движима тем патриотизмом, который жил и в глубине души Мопассана. Что же касается времени действия, конец войны 1870 года, то молодой человек хорошо знал этот период истории и все еще чувствовал унижение. Если к этому добавить особый темп развития событий в новелле, жестокую иронию, можно понять, почему очень скоро имя Мопассана стало в один ряд с именами более зрелых его товарищей в славном списке литераторов.

Но в «Пышке» есть нечто большее: Мопассан, всегда упрямо проявлявший пренебрежение к женщине, в этой новелле воздал должное смелости, достоинству, душевным качествам, которых не хватало многим мужчинам. А то, что он выбрал проститутку для подобной реабилитации, имело символический смысл.

Главная героиня «Пышки» не была выдумана им полностью, Ги придал ей черты некой Адриен Легей, тоже продававшей свои прелести за деньги. Спустя несколько лет после написания «Пышки» Мопассан повстречался с ней в театре «Лафайет» в Руане. После взаимного представления он пригласил ее на ужин и был счастлив выразить свою благодарность за пример, который она ему подала.

На сей раз пришел настоящий успех! Мопассан больше не упускал его. В течение десяти лет произведения, подсказанные богатым воображением и язвительной натурой, притягивали к его творчеству новых читателей и почитателей. Постоянно растущий успех был тем более удивителен, что одновременно с этим состояние здоровья писателя стало опасно ухудшаться. Один известный офтальмолог метко выразился, что он был наказан тем, чем грешил! «Начиная с 1880 года, – написал врач, – у Ги де Мопассана наблюдалось поражение либо окологлазного нервного узла, либо, что представляется более вероятным, внутримозгового клеточного узла. Констатация этого нарушения может вполне соответствовать диагнозу сифилиса нервной системы в 80 % случаев и общему параличу в 40 % случаев».

Постоянные боли в глазах, однако, не замедляли его литературную деятельность. Но 8 мая 1880 года его ждало новое испытание: в телеграмме от Каролины Комманвиль сообщалось, что Флобер разбит параличом вследствие приступа апоплексии. Его смерть очень расстроила Мопассана, он почувствовал себя сиротой, как в человеческом, так и в профессиональном плане. Флобер значил для него намного больше, нежели родной отец и даже мать, он был мачтой, за которую можно было держаться в штормовые дни. Его добрая властность, его бдительная заботливость, его постоянные советы указывали путь. Что же с ним будет теперь, когда на его плече больше не лежала заботливая ладонь отшельника из Круассе?

Словно как вознаграждение, когда его сердце было охвачено горем, под звуки фанфар к нему пришел успех, к которому он так долго и безуспешно стремился в течение стольких лет. Многие газеты хотели сотрудничать с ним: Le Figaro, Le Gaulois, Le Gil Blas были рады теперь знакомить читателей с его творчеством, хотя они же так долго заставляли его ждать в прихожей. Новая сказка «Заведение Телье» стала вершиной его популярности. «Пышка» открыла его имя широкой публике, а «Заведение Телье» закрепило его мощный, красочный талант, поставленный на службу определенной цели – разрушить сложившиеся ценности, высмеять то, что скрывается за фасадами самых уважаемых институтов, раскритиковать общество, где царит только одна видимость. На этот раз он напал на религию и вновь выбрал женщин для передачи своей мысли. Несмотря на некоторые недостойные профессии, Мопассан оставляет за нашими подругами добродетели, в которых отказывает мужчинам. Когда он писал свою новеллу, заранее предвкушал удовольствие от того, какую шутку в очередной раз сыграет с буржуазией. Он был так этим доволен, что написал матери: «Я почти закончил мою новеллу о женщинах из борделя на первом причастии, – написал он ей. – Полагаю, что это, по меньшей мере, сравнимо с «Пышкой», если не сильнее».

Он не ошибся: познакомившись с «Заведением Телье», общественность поняла, что имеет дело с писателем, который решил не идти проторенной дорогой и под прикрытием мрачного юмора высказывал крепкими словами все, что думал. Мы знаем, с какой пунктуальностью Мопассан посещал публичные дома. На дверях одного из них он прочитал объявление, которое очень развеселило его: «Закрыто по причинам первого причастия». Большего ему было и не нужно, чтобы выдумать историю. Как «обитательницы пансиона» такого рода следуют группами на первое причастие, описано с блеском, достойным руки настоящего мастера. «Мадам, одетая во все синее, в синий шелк с головы до ног, накинула на голову шаль из поддельного французского кашемира: красную, ослепительную, сверкающую. Фернанда тяжело дышала в шотландском платье, корсаж которого, затянутый усилиями подруг, высоко поднимал ее грудь в виде двух куполов, они постоянно колыхались и под тканью казались сделанными из воды. Рафаэль, с украшенной перьями прической в виде птичьего гнезда, была в лиловом с золотыми блестками платье, что придавало ее еврейской физиономии восточные черты. Роза-вреднючка в красной юбке с широкими воланами походила на слишком толстого ребенка, тучную карлицу».

Повествование достигает своего апогея, когда во время мессы, охваченные волнением, эти дамы начинают проливать потоки слез, что возымело действие на всех присутствовавших, которые тоже зарыдали. Обращаясь к обитательницам «Заведения Телье», славный пастор выразил им свою благодарность: «Спасибо вам, дорогие сестры, за то, что вы проделали такой долгий путь и находитесь среди нас, что ваша очевидная вера, ваша набожность стали для нас спасительным примером».

Мопассан в очередной раз своим беспощадным пером высмеял религию. Но именно женщины в конечном счете стали главными действующими лицами жестокой игры, которую виртуозно вел писатель. Именно они показаны существами чистыми, несмотря на их греховное занятие. И если некоторые критики говорили, что были шокированы, основная масса читателей оценила этот рассказ как шедевр. Всенародный успех сразу же принес автору материальное благополучие, к которому он очень быстро привык, и он начал бросать деньги на ветер. В компании женщин, разумеется. Он также снял элегантную квартиру на улице Дюлон, купил дом в Сартрувиле, что дало ему возможность продолжать свидания с Сеной, но в гораздо более комфортабельных условиях, нежели раньше. А главное, он смог наконец-то послать к черту это министерство, эти папки с документами и своего начальника и полностью посвятить себя своей страсти писать.

Именно творчество привело его в Алжир: племена, жившие южнее Орана, восстали, и газета Le Gaulois заказала Мопассану серию статей о происходивших там событиях. Мопассан был ярым противником колонизации, обвинял ее во всех бедах, но и к местному населению он не относился с нежностью: «Все без исключения арабы – воры», – написал он.

Из этой поездки он привез серию статей, за которые его осудили сторонники правительства. Ги привез также опыт общения с арабками-проститутками, чего так ему не хватало. В каждом городе и даже в каждом населенном пункте, где останавливался, он считал за долг посетить местный бордель, где безудержно пользовался услугами его обитательниц.

Еще одна проститутка – это походило на манию – по имени Рашель, стала героиней другой новеллы Мопассана – «Мадемуазель Фифи». Ее успех был сравним с успехом «Заведения Телье». Он снова награждает публичную девку добродетелью, в которой отказывает светским женщинам. Писатель снова возвращается к войне 1870 года и показывает своим читателям женщину, без колебаний убивающую кинжалом прусского офицера, чтобы наказать его за надменность. Она торгует своим телом, но не желает продавать свою душу. Эта новелла принесла ему достаточно средств, чтобы построить себе виллу в окрестностях Этрета. Там Мопассан стал устраивать веселые вечеринки, где главными украшениями были, естественно, женщины. Каждую из них при входе громко приветствовал словами «Здравствуй, поросенок» попугай, специально для этого обученный хозяином дома. Другими словами, обстановка в La Guillette – так назывался дом – не располагала к меланхолии. Время от времени вместе с несколькими приятелями Мопассан покидал дом, чтобы провести вечер в находившейся неподалеку таверне «Прекрасная Эрнестина», куда его привлекали не только хорошая кухня, но и хозяйка таверны. Эрнестина Обур была приветливой сорокалетней женщиной, чьими прелестями писатель иногда наслаждался и затем прославлял, проявляя полное отсутствие скромности.

Когда наступила осень, Мопассан уехал из Этрета в Париж, где начал вести блестящую жизнь известного человека, коим стал одновременно с ростом тиражей его произведений. В 1883 году произошел один несчастный случай: чистя свой пистолет, Ги случайно ранил себя в руку. Так, по крайней мере, он официально объяснил, но Эдмону де Гонкуру писатель доверительно объяснил, что его ранил один ревнивый муж. И добавил, что героиней этой истории была некая светская женщина, очень известная в высшем обществе, не сумевшая устоять перед его нежными усами и глазами гурмана! Сказал ли он правду? С абсолютной уверенностью утверждать это нельзя, поскольку до той поры Мопассан применял свои таланты только на охотничьих угодьях, где встречались низкородные простолюдинки, а не элегантные аристократки. Но лиха беда начало: своим успехом он привлек внимание светских женщин, они постоянно приглашали его в свои салоны в качестве «гвоздя программы», и поэтому Мопассан стал поглядывать на них с интересом. «Они действительно умны, – написал он одному другу, – но ум их ограничен, словно рисовый пирог с кремом. Их ум – результат воспитания в Сакре-Кер. Они употребляют одни и те же слова в одних и тех же предложениях, это – рис… А потом говорят те банальности, которых после учебы наслушались в высшем обществе, это – крем!»

Но что бы он ни говорил, надо полагать, что Мопассан иногда воздавал должное «рисовому пирогу», потому что в то время у него было приключение с одной молодой графиней, совсем недавно вышедшей замуж и привлеченной его насыщенным ругательствами словарным запасом и широкими мускулистыми плечами. Но все-таки в присутствии этих женщин, таких незнакомых ему, таких отличных от тех, с кем он встречался в кабаре или в каком-нибудь гостеприимном доме, Ги чувствовал себя не в своей тарелке. Жорж де Порто-Риш^[83], автор любовных романов, слава к которому пришла в первой половине девятнадцатого века, провел тонкий анализ поведения своего собрата по профессии: «Главной заботой Ги де Мопассана было не оказаться в дураках. Он идет вперед с пистолетом в руке, женщины ищут его общества, нежат его. Однако г-н де Мопассан никого из них не допускает до своего сердца. Некоторые чувства не могут им овладеть: он морально немощен». Но физически он отнюдь не был немощным. И даже если светские женщины раздражали его своим жеманством, он не мог не отвечать на их призывы. И причиной этому была его чрезмерная чувственность. Тем более что, когда он стал знаменитым, отказа у них он не знал. Увы, стоило им уступить, они сразу же ему надоедали, и он начинал искать другие развлечения. Но все было напрасно: скука была его вечным и самым верным спутником жизни. Скука преследовала его повсюду, куда бы он ни направлялся, в какой бы компании ни находился. Приступы депрессии, которые Мопассан скрывал за громко выражаемой веселостью, возвращались и становились все более частыми и все более глубокими. Даже литература его не радовала: «Две трети моего времени я провожу в глубокой скуке, – написал он Марии Башкирцевой^[84].– Одну треть его я пишу строки и стараюсь продать их как можно дороже, приходя в отчаяние, что занимаюсь этим ужасным ремеслом». Безумие, которое поразило его мозг менее чем через десять лет, уже незаметно вонзило туда свои когти. Однако, несмотря на это унылое состояние духа, на участившиеся нарушения зрения, он никогда не проявлял с такой силой свой талант, не был столь плодотворным. Мопассан уже заканчивал писать свой роман «Милый друг», ставший одной из вершин его творчества и принесший ему славу. Но это не сделало его более счастливым.

Зимой 1889 года он уехал в Канны, чтобы убежать от скуки и повстречаться с людьми из высшего общества, ставшими его привилегированными мишенями. Что бы он ни говорил, но влечение, которое он вызывал к себе у светских женщин, льстило его самолюбию самца-охотника. Даже если он и делал вид, что презирал их, они будили у него любопытство, которого он никогда не ощущал при встречах с публичными девками. Ги даже нашел силы влюбиться (или ему так показалось?) в одну из аристократок. Графиня Эммануэла Потока происходила из семьи итальянских принцев. Когда она не отдыхала на Лазурном Берегу, то царствовала в Париже в своем особняке, где как королева принимала восторги толпы почитателей, привлеченных ее поразительной красотой, свободой нравов, а главное, обстановкой, царившей на ее вечерах. Каждую пятницу она устраивала «ужин покойников», в ходе которого, чтобы доставить ей удовольствие, каждый из воздыхателей играл роль любовника, умершего от потери сил в результате чрезмерного занятия любовью. Слуги на этих любопытных маскарадах были одеты довольно легко, а между гостями сновали невозмутимые, одетые по-французски официанты и разносили подносы с обильными блюдами. Чтобы завершить картину, под потолком на трапеции выступала эквилибристкой в акробатическом трико маркиза де Бельбеф. Эта мадам де Бельбеф была странным существом: будучи дочерью герцога де Морни, перед войной она стала героиней скандальной хроники всего Парижа. Один раз маркиза выступила в «Мулен Руж» с показательным номером вместе со своей партнершей, юной Колетт Вилли^[85], в будущем знаменитой писательницей.

В своей великолепной биографии Мопассана Анри Труайя нарисовал соблазнительный портрет Эммануэлы Потока: «Она постоянно носила широкий длиннополый плащ, под подбородком был повязан газовый шарфик, на груди сверкал ряд жемчужин. Она душилась специально для нее приготовленными духами, как говорят, от Герлена. Ее лицо было белым, как фарфор, она не пользовалась румянами, пудрой. Ее волосы были зачесаны гладкими прядями, как у девственницы, а взгляд был одновременно бесстыдным и многообещающим».

Благодаря своей соблазнительности, а главное, своим недостаткам, она поймала Мопассана в сети. С ней он не знал, как себя вести. Это он-то, который никогда не испытывал затруднений с женщинами. Будучи недовольным, что попал в западню, словно новичок, он время от времени делал попытки эпатировать ее. Получив от графини шесть надушенных кукол, он отправил их ей обратно, набив тряпками, и приложил свою визитную карточку, на которой написал: «Все за одну ночь», – намекая на то, что все они стали беременными его стараниями!

Но чтобы шокировать подобную женщину, нужно было нечто большее. Мопассан прибегнул к более распространенным методам, к стихам:

Куда былые увлечения ушли?

Меня развратником когда-то называли,

Но те деньки давно уже прошли,

И я теперь, как ризничий, в печали…

Мне показалось… Уж не сплю ли я?

Да, показалось… Бог меня прости,

Я «Аве» бормотал упорно про себя,

Что это вы – Мадонна во плоти.

Или же, как обычный влюбленный, написал ей застенчивое, но прямое послание: «Она откровенная в своих мыслях – так мне, по крайней мере, кажется, – в своих мнениях и личных делах. И именно поэтому я так часто думаю о ней. Ее ум кажется мне резковато-прямым, фамильярным и соблазнительным. Он полон неожиданностей, непредвиденных поворотов и странного очарования… Я отправляю вам, мадам, все, что вам во мне может понравиться».

Получил ли он от Эммануэлы то, чего ожидал? Трудно сказать, графиня была игрива, старалась поддерживать пламя в груди воздыхателей, давая им возможность верить, что она с минуты на минуту готова сдаться, но постоянно откладывая свою капитуляцию на следующий день. Несмотря на то что наш мужчина не привык ждать в прихожей, он не менее полугода провел в ожидании, оставаясь марионеткой в руках этой дамы. Он даже поехал за ней в Канны в надежде все-таки получить желанную награду, но тут пришло некое письмо, вызвавшее его любопытство и одновременно смущение. «Мсье, – написала ему загадочная читательница, – вы обожаете естественную правду, волнуя нас подробностями таких глубоких человеческих чувств, что мы узнаем в них себя и любим вас эгоистичной любовью. Вы довольно известная личность, чтобы мы романтично мечтали стать доверенным лицом прекрасной души… если, она, конечно, прекрасна. Теперь послушайте меня внимательно: я хочу оставаться неизвестной… но предупреждаю вас, что я очаровательна: эта сладкая мысль заставит вас ответить мне».

Дама подписалась инициалами и указала адрес почты до востребования. Именно так полвека тому назад начался удивительный эпистолярный роман между Бальзаком и госпожой Ганской. Как и автора «Человеческой комедии», Мопассана соблазнила загадочность письма, и он уже начал придумывать его продолжение согласно своим желаниям. И ответил со сдержанной расчетливостью: «Мое письмо, несомненно, будет не таким, каким вам хотелось бы его видеть. Вы хотите стать моим доверенным лицом? В каком же качестве? Почему я должен вам, незнакомой мне женщине, чьи разум, тенденциозность и все остальное могут вообще не совпасть с моим интеллектуальным темпераментом, сообщать то, что я могу сказать лично в интимной обстановке женщинам, которые являются моими подругами? Как можно написать сокровенное человеку, если мне неизвестно, как он выглядит, какие у него волосы, какая улыбка, какой взгляд?»

Ничуть не огорчившись, незнакомка снова написала ему, а Мопассан ответил, и это его забавляло. Вскоре он узнал личность своей корреспондентки: это была молодая россиянка, воспитанная во французской культуре, по имени Мария Башкирцева. Она неплохо рисовала. Когда она написала Мопассану, у нее был туберкулез в последней стадии. Она знала, что жить ей оставалось всего несколько месяцев, и эта переписка с писателем была для нее чем-то вроде последней игры, последним жеманством. Она действительно умерла 31 октября 1884 года. Мопассан не забыл ее и спустя семь лет после этого напомнил о ней другой русской девушке, мадемуазель Богдановой, забросавшей его любовными признаниями: «Да, я ответил мадемуазель Башкирцевой, но я ни разу не попытался увидеться с ней. Она умерла, так и не познакомившись со мной».

Но если Мария Башкирцева знала, к какой жестокой участи она была приговорена, то Ги еще не подозревал, что смерть уже приглядывалась и к нему. Когда молодая россиянка перестала ему писать, он почувствовал некоторое облегчение и решил заняться более конкретными делами. В Этрета, где проводил лето, он снова начал вести привычный образ жизни, когда работа перемежалась с похотливыми приключениями. В его доме каждую неделю видели новую пассию, которая затем уступала место следующей. Особенно ненасытного любовника забавляли лица соседей, наблюдавших за этими бесконечными приездами и отъездами. Роман «Милый друг» был закончен и ждал выхода на прилавки книжных магазинов, а Мопассан позволил себе продолжительное путешествие в Италию. В перерывах между посещениями музеев и походами по горам и долинам он все-таки находит время, чтобы навестить некоторые дорогие ему публичные дома. Так Поль Бурже^[86], встретивший его в Риме, рассказывал потом, что Мопассан затащил его чуть ли не силой в одно из таких заведений. И пока Бурже ждал в салоне, Мопассан воздал почести некой доброй женщине с увядшими прелестями.

Как можно было предвидеть, выход в свет «Милого друга» принес автору огромный успех, особенно среди женской половины читательниц. Герой книги был конечно же в некоторой мере канальей, но не стал от этого менее мил для всех замужних женщин, задыхавшихся в брачных узах. И естественно, интерес, вызванный «Милым другом», перенесся на автора. Вокруг него стал виться целой рой светских женщин, каждая из них была тайно влюблена в него, и теперь Мопассан стал чувствовать себя очень вольготно в высшем обществе. Он начал испытывать удовольствие от интеллектуального флирта, салонного жеманства, столь непохожих на его обычные любовные занятия. Постепенно вокруг сформировался небольшой круг из лесных нимф с довольно высоким положением в свете. Четверо из них были для писателя чем-то вроде почетной стражи: Женевьева Стросс, Эрмина Лекомт дю Нуи, Мария Кам, Эммануэла Потока. Все они были в него влюблены и с отчаянным героизмом сопротивлялись желанию пасть. Мопассан, что удивительно, ограничивался тем, что поочередно приударял за ними, не стараясь ускорить развитие событий. Складывается впечатление, что ему нравилось играть роль петуха в этом позолоченном курятнике. И все-таки можно предположить, что две из этих дам, Эрмина Лекомт дю Нуи и Женевьева Стросс, в конце концов отдались ему, но Мопассан ни словом нигде об этом не обмолвился. Впрочем, если он и воздерживался от близости с милыми подругами, с другими женщинами он вел себя менее сдержанно. Поль Бурже рассказывает, что когда он однажды вечером был у Мопассана, увидел, как к нему пришла какая-то женщина под вуалью. Мопассан сказал, что это жена одного почтенного профессора университета. Пока мужчины разговаривали, дама сняла с себя всю одежду, оставшись совершенно нагой. Мопассан предложил Бурже воспользоваться этим случаем. Поскольку тот отказался, дама накинулась на Мопассана, и парочка, нисколько не стесняясь присутствием постороннего, начала заниматься любовью. Чуть позже, рассказывает Бурже, пришел Катулл Мендес^[87] с подругой, и они начали вчетвером красочную оргию под истеричные крики жены профессора, что, казалось, очень занимало Мопассана.

Еще более удивительно, что при всех этих выходках, несмотря на нестерпимую боль в глазах, в 1886–1887 годах его производительность ничуть не уменьшилась. Даже напротив, каждое из его произведений было отмечено яростным умом и включало в повествование множество различных персонажей. Его популярность росла вместе с тиражами его произведений. Он, несомненно, с иронией воспринимал сыпавшиеся на него со всех сторон похвалы, но в то же время не был к ним равнодушен, поскольку это позволяло ему покорять новых женщин. В роскошную квартиру на первом этаже особняка на улице Моншанен^[88] непрерывным потоком шли элегантные создания, многие из которых носили известные имена. Он понимал, что этих дам приводила в дрожь его грубая сила, и давал им пищу для волнения. Его любимым упражнением было поднять одной рукой тяжелый стул и покрутить им в воздухе с такой легкостью, словно это было плетеное кресло. Демонстрация силы, похожая на трюк ярмарочного борца, приводила в восхищение всех женщин. Во время таких вечеров он проявлял порывистость, но, когда он оставался один, на плечи наваливалась свинцовая тяжесть. Присутствовала постоянная двойственность, диалог Мопассана с двойником, полностью похожим на него, но кем-то другим. И тогда он дал выход наполнявшим его таинственным силам, написав самую сильную и самую запоминающуюся из своих новелл – «Орля». С профессиональностью психиатра он показал процесс раздвоения личности человека, вторжение в его разум посторонней силы, которая в конечном счете начинает руководить его поступками. Анализ писателя очень точен, потому что он сам чувствовал то, что описывал. С годами Мопассан начал понимать, что постепенно его разум захватывал незнакомец, и ему не удавалось прогнать его своими силами. Вот откуда возникали эти галлюцинации, повторявшиеся со все более короткими интервалами. Одновременно и общее состояние его здоровья ухудшалось, случаи депрессии становились все более частыми. Доходило до того, что этот продуктивный писатель часами просиживал перед чистым листом бумаги: «Я задаю себе вопрос, – написал он как-то, – уж не болен ли я: настолько сильно во мне отвращение ко всему, чем я так давно занимаюсь с большим удовольствием. Что же это такое? Усталость глаз или разума? Истощение творческих способностей или боли глазного нерва?»

Но новая поездка в солнечную Африку вернула ему видимость здоровья и оптимизма, а также дала возможность встретиться с одной молодой красивой арабкой, которую он потом сделал героиней своей сказки. Он дал ей имя Аллума и описал ее такими восторженными словами: «Ее глаза, в которых горел огонек желания соблазнить, потребность победить мужчину, делая ее взгляд возбуждающим, словно у кошки, – порочный взгляд женщин, звали меня, приковывали к ней…»

Вернувшись во Францию и уехав в свой дом в Этрета, он получил известие, что некая Жозефина Лицельман недавно родила девочку. А какое дело было до этого рождения автору «Милого друга»? Просто он был отцом новорожденной. Более того, два предыдущих ребенка Жозефины были рождены тоже от него. Естественно, Мопассан не признал официально этих детей. Он познакомился с этой молодой женщиной во время лечения в Шательгионе, где она ежедневно подавала воду больным. Мопассан регулярно выплачивал их матери ренту и время от времени навещал их. Естественно, все это делалось тайно, поскольку положение Мопассана в качестве отца семейства разрушило бы его репутацию эгоиста-одиночки! И к тому же разве он в своей новелле «Бесполезная красота» не предал анафеме размножение рода людского с осуждением и гневом: «Что может быть более недостойным и отвратительным, чем этот гнусный и смешной процесс размножения существ, против которого все нежные души выступали и будут вечно выступать?»

Жизель д’Эсток, бывшей не только его любовницей, но и доверенным лицом, Мопассан прямо заявил: «Решительно, я считаю очень однообразными органы для получения удовольствия, эти грязные дыры, чье истинное предназначение состоит в наполнении полостей удовлетворением и в раздражении носовых полостей. Мысль о том, что мне надо раздеваться, чтобы совершать эти смешные движения, приводит меня в уныние и заставляет заранее зевать от скуки… Можно подумать, что Создатель решил запретить мужчине сделать благородной, приукрасить и идеализировать его встречу с женщиной…»

Парадоксальная точка зрения, если учесть, что в своих многочисленных заявлениях он сам же утверждал, что роль женщины сводится только к тому, чтобы доставлять наслаждение мужчине. Возникает другое предположение: а не была ли эта ругательная, часто оскорбительная позиция к отношениям между мужчинами и женщинами, это открыто высказываемое пренебрежение к «самкам» всего лишь фасадом, за которым скрывался мужчина, мечтавший о чистоте, об идеале? Мужчина, уверенный в том, что ни одна женщина не сможет соответствовать его идеалу, принял циничную позицию, чтобы никто и никогда не смог узнать его тайну. Это предположение можно подтвердить признаниями, которые он время от времени делал некоторым друзьям. Например, он написал: «Я родом из семьи мертвецов. Но я об этом не говорю, никому это не показываю, надеюсь, что очень умело это скрываю. Меня, несомненно, считают одним из самых безразличных людей во всем мире. Я – скептик, а это не одно и то же, скептик, потому что у меня чистые глаза. И мои глаза говорят моему сердцу: “Спрячься, старик, ты смешно выглядишь”, – и оно прячется».

А здоровье его ухудшалось. К физическим страданиям добавилось умственное расстройство, которое понемногу начало лишать его умственных способностей. Ему стало трудно отличать реальность от галлюцинаций, охвативших его мозг. Периоды возбуждения сменялись периодами безучастности ко всему, и это приводило в отчаяние его близких. В надежде найти какой-то внутренний мир, он поехал в Канны и стал плавать на своей яхте «Милый друг II»^[89] вдоль Лазурного побережья. Любовь к водной стихии не покинула его, но силы ушли. Бо?льшую часть времени он проводил в саду купленной им виллы le Chalet de l’Ise`re, где за его покоем следил верный слуга Франсуа Тассар^[90]. От него мы с удивлением узнали, что, несмотря на такое состояние здоровья, сексуальный аппетит Мопассана ничуть не уменьшился и дамы продолжали его посещать. Например, был визит некой загадочной «женщины в сером», вызвавший у Мопассана огромное сладострастное желание. Это желание она, кстати, разделяла и приходила к своему любовнику, где бы он ни находился: в Париже, в Каннах, на курортах. Между ними начинались эротические безумства, вредившие умственному равновесию писателя. В своих воспоминаниях Франсуа Тассар нарисовал красочный портрет этой соблазнительницы: «Хотя она и была чрезмерно надушена, но не имела ничего общего с профессионалками, – написал он. – Она также и не принадлежала к избранному высшему обществу, которое посещал хозяин. Она принадлежала к очень богатой буржуазной семье, была ослепительно красива и с особым шиком постоянно носила костюмы серовато-жемчужного или пепельно-серого цвета… Шляпки ее были простыми и всегда сочетались с цветом платьев, а на руке был небольшой браслет…»

Кем же была эта «дама в сером», чья личность достоверно так и не установлена? Кое-кто из окружения писателя считал, что это была Мария Кам, в то время как другие полагали, что ее звали Жизель д’Эсток, что именно эта уже упомянутая выше женщина своей развратностью приводила в возбуждение и удовлетворяла чувственность Мопассана. «Воспоминание о твоем теле страшно волнует мою плотскую память», – написал он ей.

Одному из своих друзей он так сказал об этой опасной нимфоманке: «Мне нравится в ней все. Ее духи пьянят, а когда они испаряются, запах ее тела еще сильнее возбуждает меня. Красота ее форм, поразительная соблазнительность возбуждают меня до безумия»^[91].

Была ли той «дамой в сером» Мария Кам или Жизель д’Эсток, но ясно одно – ее эротические запросы способствовали распаду личности несчастного Ги. Увы, говоря о последних моментах его жизни, приходится употреблять именно слово «распад». Ничто, никакое лекарство, никакое лечение не смогли остановить этот фатальный процесс. В январе 1892 года Мопассан был помещен в клинику доктора Бланша. Там он и умер 6 июля 1893 года в возрасте сорока трех лет. В течение восемнадцати месяцев его разум пришел в полный упадок. От гордящегося своими мускулами атлета, веселого лодочника с берегов Сены, соблазнителя и победителя тысячи женщин, писателя с мощным стилем, жестоким юмором и богатым воображением остался лишь несчастный заика, не помнивший даже самого себя.

Но, к счастью, осталось его творчество, огромное, красочное, мощное наследие, достойное его учителя Флобера. Оно обеспечило Мопассану место в Пантеоне художественной литературы и увековечило его имя в памяти миллионов и миллионов читателей.

VI
Людовик XV,
горячий любовник

Людовик XV своей известностью больше обязан любовным подвигам, нежели результатам своего правления, которые достойны скорее осуждения в народной памяти. Унаследовав трон от прадеда, Людовик XV получил прозвище «Горячо любимый», но очень быстро утратил его и оставил бы после себя лишь плохие воспоминания, если бы французы, столь чувствительные к сердечным и альковным историям, не проследили за перипетиями его любовных похождений.

Однако его чувственная жизнь началась спокойно. Когда Людовик XV женился в 1727 году, ему было всего пятнадцать лет и он ни разу не вкусил запретного плода. Этот брак был удивителен со всех точек зрения: Мария Лещинская, молодая польская принцесса, была старше его на целых семь лет, но ни черты ее лица, ни формы тела не вызывали ни малейшего влечения. Кроме того, ее отец, Станислав Лещинский, недолго побыв королем Польши, был свергнут и вынужден бежать из страны. Этого «беглого» тестя Людовик XV принял и подарил ему герцогство Лотарингское. В этих условиях понятно, почему она упала в обморок от радости, когда отец сообщил об этой невероятной удаче.

Что же касается молодого Людовика XV, то надо отдать должное, он сохранил непорочность до свадьбы: ведь многие высокопоставленные придворные дамы сочли бы за честь сделать Его Величество мужчиной! Но молодой монарх решительно оставался целомудренным, следуя предостережению его духовного наставника аббата де Флери^[92], ставшего его премьер-министром, а потом кардиналом: «Сир, остерегитесь, не приобщайтесь к женщинам!» И Людовик остерегался. Несмотря на то что внешность молодой королевы была непривлекательной, она понравилась мужу. Он признался одному из близких ему людей после первой брачной ночи: «В течение двенадцати часов, которые провел в постели с полькой, я почтил ее своим вниманием семь раз». Для дебютанта цифра многообещающая. Он мог бы привести известные стихи великого Корнеля:

Не надо мне два раза повторять,

Чтобы подмастерьям руку мастера признать!

Видимо, это занятие пришлось монарху по вкусу, и он стал повторять его каждую ночь с такой настойчивостью, что супруге, не обладавшей его темпераментом, очень быстро это надоело. Но Людовик думал по-другому и так старался, что за несколько лет на свет появилось десять детей, что заставило королеву однажды воскликнуть от усталости: «Постоянно лежу, постоянно беременна, постоянно рожаю!»

Решив умерить проявления чувств слишком пылкого мужа, Мария придумала изобретательный ход: ссылаясь на свою всем известную набожность – ежедневно присутствовала на мессе, – она решила прекратить эти любовные игры… всякий раз, когда отмечался день какого-либо святого. А поскольку в календаре святых предостаточно, несчастному Людовику часто случалось натыкаться на закрытую дверь семейной спальни.

Последствия этой набожности Марии и преданности ее избранникам небесным не смогли не сказаться на поведении короля. Открывшиеся потребности необычайного темперамента и тяга к удовольствиям очень скоро заставили его перестать «отвлекать» жену. И Людовик начал любовную карьеру, отклики о которой дошли и до нас. И начал он, если можно так выразиться, по-семейному, потому что первыми пятью его любовницами стали… пять сестер де Майли, дочери маркиза де Неля. То ли он начал по старшинству, то ли это было случайным совпадением, но первой привилегию испытать супружескую верность Людовика XV получила старшая из сестер. Хотя Луиза де Майли вовсе не была красавицей: ее фигура и голос напрашивались на сравнение с гренадером, нежели со сказочным существом. Но король не придавал большого значения женской красоте, по крайней мере в то время. Но для первой измены жене Луиза де Майли обладала ценными достоинствами: она была застенчива, как и ее будущий любовник, не болтлива, что больше всего ценил Людовик. Кроме того, она была набожна, это, по мнению монарха, уменьшало серьезность греха, который он совершал с ней. И дама была замужем, но это детали.

И вот небольшие покои замков Компьень и Фонтенбло стали свидетелями преступной связи этой парочки. Связи преступной, но, несомненно, приятной для обоих партнеров, поскольку продлилась несколько лет. И если в течение этих лет Людовик проявлял постоянную страсть к Луизе, то только потому, что между ним и королевой всякая физическая близость отсутствовала. Однако его привязанность к любовнице, казалось, не выходила за рамки алькова. В своих отношениях с Луизой король не всегда был галантен и не очень щедр. Более того, пристрастившись к разнообразным любовным играм, он был ей не верен. Иногда он навещал некую молодую жену мясника в Пуасси, что свидетельствует о простоте его вкусов.

Но все это не мешало графине де Майли оставаться влюбленной в своего королевского любовника, что заслуживает некоторого уважения, потому что после жены мясника у короля были еще связи, на сей раз с дамами из света: жена министра, госпожа Амело; госпожа де Беврон, близкая подруга Луизы де Майли. Но самое страшное было еще впереди. По случаю замужества его старшей дочери Луизы Елизаветы с одним из сыновей испанского короля^[93] Людовик познакомился с младшей сестрой Луизы, Полиной де Нель, и сразу же влюбился в нее. Почему? Как и старшая сестра, Полина не была избалована природой, если верить тому, что сказала про нее ее младшая сестра Гортензия: «У нее фигура гренадера, шея журавля и запах обезьяны». Конечно, у Полины был живой ум, а главное, она так кокетничала с королем, что результат не замедлил себя ждать. Чтобы видеться с ней так часто, как ему хотелось, Людовик решил поселить ее в Версале, но это запрещалось правилами этикета, поскольку она не была замужем. Какое незначительное препятствие! Для нее нашли покладистого мужа: Жан-Батист де Вентимиль был очень рад получить большое приданое, которое король дал девушке из собственных средств. И вот новая мадам де Вентимиль поселилась в Версале и ни секунды не сомневалась, что сможет заменить сестру в сердце короля. Полина уже видела себя официальной фавориткой и не скрывала этого: «Моя сестра была Лавальер Людовика XV, я же стану его Монтеспан», – заявила она по простоте душевной д’Аржансону^[94].

Луиза очень скоро обнаружила, что стала жертвой измены, но не посмела устраивать сцену любовнику из опасения быть изгнанной из Версаля. Она ограничилась тем, что несколько дней проплакала, и это стало причиной еще большего отдаления от нее короля. Новая любовница вытеснила Луизу окончательно, тем более что она уже была от него беременна. В красивом замке Шуази, более интимном, чем Версаль, любовники проводили наедине многие часы.

Однако беременность Полины проходила очень тяжело. Вернувшись в Версаль накануне родов, она произвела на свет сына. У нее были невыносимые боли, но поскольку тогдашняя медицина не могла установить их причину, то и лечения она никакого не получила. Сидевшая у ее постели Луиза, не помня зла, усердно ухаживала за сестрой. Людовик XV тоже постоянно был рядом с любовницей. Ему следовало бы быть во главе французской армии, которая вела на границе бои с армией Австрийского дома, вечного соперника Франции. Но он не пожелал покинуть женщину, которую любил, собрал вокруг нее целую армию врачей, но они были бессильны, и 9 сентября 1741 года после продолжавшейся несколько дней агонии Полина умерла. Ей было всего двадцать девять лет.

Горе короля было показным. Он покинул Версаль и скрылся у графини Тулузской в Сен-Леже… вместе с Луизой, чье огорчение было таким же демонстративным, как и горе короля. Трагедия снова сблизила их. Другими словами, Людовик XV снова лег в постель госпожи де Майли, где та была счастлива принять его! Их занятия любовью были довольно занятными: их прерывали молитвы, которыми король думал замолить совершаемый грех супружеской измены. А в это время Луиза терпеливо ждала в кровати, когда он закончит молиться и снова придет к ней.

Но вот в любовную жизнь монарха вторглась третья из сестер Нель. Решительно, у этого семейства были большие запасы! Это была Диана, третья по возрасту, которую Людовик XV прозвал «моя веселая толстушка» из-за ее веселого нрава… и пышных форм. Несмотря на новую измену короля, Луиза сохранила свои привилегии. Впрочем, увлечение Дианой прошло очень быстро: удовлетворив желание, Людовик обратил свой взор на следующую, самую младшую сестру в семье, Марию Анну, жену молодого маркиза Ла Турнеля, который преждевременно скончался, оставив ее вдовой в возрасте двадцати трех лет. Но она была не безутешной вдовой, существовала лишь проблема выбора из тех, кто надеялся ее утешить. Поскольку, в отличие от сестер, Мария Анна была красива и имела тело с пышными перспективами. И вот летом 1742 года Людовик XV устремил взор на эту сестру де Нель, до тех пор не попадавшуюся ему на глаза. В душе его сразу же вспыхнул пожар любви, но красавица любила другого. Дело дошло даже до того, что Людовик стал отчаянно искать возможность занять его место! А самое интересное – именно Луиза подсказала ему решение, даже не подозревая, что запускает волчицу в овчарню. Она попросила его назначить сестру фрейлиной королевы, что давало ей возможность жить в Версале в пределах досягаемости Людовика. Тот очень этому обрадовался, хотя королева при этом нахмурилась, поскольку заметила, каким взглядом муж смотрел на новую фрейлину. Король не придал этому никакого значения и упорно продолжил осаду Марии Анны. И тогда молодая женщина поставила ему условие: чтобы обладать ею, он должен был прогнать Луизу. Какая неблагодарность!

Ситуация стала походить на водевиль, потому что в соревновании решила принять участие четвертая из сестер Нель, Гортензия де Флавенкур. Она тоже начала строить глазки королю, и Мария Анна, опасаясь соперницы, дала понять королю, что готова удовлетворить его желание. Единственной ее целью было выбить из короля как можно больше благ – герцогство, замок, дворец… Кроме того, она хотела, чтобы старшая сестра окончательно потеряла место при короле. Людовик с некоторой неохотой вынужден был расстаться с милой Луизой, давшей ему столько доказательств своей искренности, но решение Марии Анны оказалось сильнее всех других соображений. И госпожа де Майли получила отставку. Монарху пришлось, однако, прождать несколько недель, прежде чем получить возможность «вступить в рай»: только 9 декабря 1742 года госпожа де Ла Турнель соизволила наконец утолить пламя его любви. И она об этом не пожалела, потому что Людовик XV стал выполнять все ее маленькие желания, каждый день она получала от него все новые подарки, и это происходило в то время, когда война против Австрии приняла плохой оборот и государственная казна была пуста. Госпожа де Ла Турнель очень хотела получить герцогскую корону, но пока это было невозможно. И тогда Мария Анна с обиженно-осуждающим выражением лица захлопнула перед королем двери своей спальни. Этого Людовик вынести не мог, и в октябре 1743 года маркиза де Ла Турнель стала герцогиней де Шатору с ежегодной рентой в восемьдесят тысяч ливров. В народе сразу же стал ходить памфлет, отразивший в грубой форме достоинства свежеиспеченной герцогини:

Турнель, кровосмешения умелица,

С кем сестры красотой не могут мериться,

Сей табурет – венец великих дел —

Дает вам основания гордиться:

Ведь передку, чтобы зад на нем сидел,

Пришлось довольно много потрудиться.

Неужели эта герцогская корона сотворила чудо? Мария Анна почувствовала искреннюю любовь к королю, до такой степени, что, когда Его Величество готовился к отъезду в войска, которые вели боевые действия во Фландрии, она решила последовать за ним. Король запретил ей делать это, но, встретив ее в войсках, очень обрадовался ее приезду. Потом король отправился в Лотарингию, которая также была захвачена врагом, и Мария Анна снова поехала с ним. В перерывах между боями король наслаждался упоительным отдыхом воина, но в Метце, где располагалась его ставка, Людовик заболел. Болезнь быстро прогрессировала, а толпившиеся у изголовья его кровати врачи, естественно, ничем не могли помочь. Разве что ослабить больного своими вечными кровопусканиями. Вскоре стало понятно, что королю надо собороваться. В этих условиях, если он хотел отпущения грехов, ему надо было удалить от себя их причину, то есть свою сожительницу. Несчастной герцогине пришлось покинуть Метц под улюлюканье толпы, видевшей причину болезни короля в ее богохульном присутствии рядом с ним.

Действительно, стоило ей уехать, как Людовик XV почувствовал себя лучше. За несколько недель он поправился и 19 ноября был уже в Версале. Мария Анна на расстоянии следила за его выздоровлением, с нетерпением желая снова занять место при нем. Перед тем как приехать в Версаль, Людовик XV присутствовал на благодарственном молебне по случаю его выздоровления «Хвала тебе, Господи» в соборе Парижской Богоматери. В надежде увидеть его и обратить на себя его внимание, Мария Анна встала на пути следования королевского кортежа. Была ли она замечена королем, как надеялась? Это никому не известно, но достоверно, что в тот день было очень холодно, и, вернувшись к себе, Мария Анна начала сильно кашлять.

Сразу же по возвращении в Версаль король приказал Морепа^[95] отправиться к любовнице и попросить ее вернуться к исполнению обязанностей фрейлины королевы. Мария Анна снова была в милости у своего любовника. Она сообщила, что вернется 28 ноября, но в этот день она все еще лежала в постели с высокой температурой. 8 декабря 1744 года после обычных процедур кровопускания и клистеров несчастная скончалась, по всей вероятности от пневмонии.

Людовик XV тяжело переживал этот удар судьбы – заперся в своих покоях, и лишь нескольким избранным выпала привилегия видеть его залитое слезами лицо. Из всех соболезнований, которые ему высказывались, охотнее всего он выслушивал от «веселой толстушки» Дианы де Лорагэ. Бывшая любовница из семейства де Нель тоже имела право первенства. Утешения, выражавшиеся вначале словами, очень быстро перешли в другую плоскость: траур короля никоим образом не повлиял на его плотский аппетит. А с кем другим он мог его унять, как не с сестрой той, кого он оплакивал? Таким образом, печаль стала делом семейным.

Но интермедия с Дианой была лишь эпизодом: место королевской фаворитки оставалось свободным, и все при дворе гадали, кто же займет это место. А от желающих не было отбоя. Однако были две кандидатки, которые имели наибольшие шансы стать фаворитками: герцогиня де Рошешуар и мадам де Ла Поплиньер. Первая уже была раньше в ранге сестер Нель, а вторая пользовалась поддержкой герцога де Ришелье, которому Людовик XV очень доверял в вопросах удовольствий. Но вдруг среди придворных поползли слухи, что обеих фавориток в этом забеге могла обойти какая-то незнакомка. Этот слух подтвердил герцог де Люен, который в своем «Дневнике» написал: «Говорят, что несколько дней назад король принял участие в костюмированном балу в Версале. По этому случаю кое-кто даже пустил подозрительные слухи, что у него были некоторые галантные планы, и было замечено, что вчера он весь вечер протанцевал с одной и той же особой, о которой все говорят. Однако это только пустые подозрения, в них мало правды…»

Хотя герцог де Люен и не сказал ничего конкретного, но «дыма без огня не бывает», и придворные немедленно стали допытываться относительно личности возможной избранницы. Вскоре обнаружилось, что речь шла о двадцатичетырехлетней Антуанетте Ленорман д’Этьоль, урожденной Пуассон. Ей было с кого брать пример: ее мамаша до той поры продолжала вести бурную жизнь. А Антуанетта получила хорошее образование в монастыре урсулинок в Пуасси, где все ее называли Царевной. Прозвище пророческое, подтвержденное в дальнейшем ясновидящей мадам Лебон, которая, увидев девочку, сказала: «Это дитя в один прекрасный день станет любовницей короля!»

В ожидании этой приятной перспективы Антуанетта в 1740 году вышла замуж за прекрасного жениха в лице Шарля Ленормана д’Этьоль. Особо отметим, что тот был племянником одного богатого любовника госпожи Пуассон-матери, он и уладил все дело с женитьбой. Царевна превратилась в очаровательную девушку. Выходя из церкви, она дала мужу клятву, довольно пикантную, если знать последствия: «Я вас никогда не покину, если только, разумеется, не ради короля!»^[96].

Будущей маркизе де Помпадур честолюбия было не занимать. Ее красота и ум очень быстро помогли завоевать весьма завидную репутацию. Сам Вольтер назвал ее «божественной Этьоль». Разговоры о ее очаровании и качествах в конце концов достигли слуха короля и разожгли любопытство неутомимого любителя женщин. Во время прогулок в лесу Людовик XV встречал голубой фаэтон прекрасной мадам д’Этьоль. Встречи эти вовсе не были случайными: молодая женщина специально попадалась на пути короля. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы Людовик пригласил «божественную Этьоль» на бал-маскарад, который давался по случаю женитьбы дофина на инфанте Испанской. В тот самый вечер король в костюме тиса увлек Антуанетту, одетую в костюм Дианы-охотницы, в небольшой салон, где их свидание наедине продолжилось довольно долго. Спустя три дня состоялось новое галантное свидание на балу в городской ратуше, по окончании которого Людовик отвез молодую женщину домой и получил от нее что хотел. Мадам д’Этьоль не очень манерничала, что не могло не понравиться нетерпеливому Людовику XV.

Дядя ее мужа по своей безграничной доброте отослал племянника в Прованс для проведения переговоров по некоему весьма важному делу. Освободившись от опеки мужа на довольно продолжительное время, Антуанетта воспользовалась этим и стала ежедневно наезжать в Версаль, где Людовик XV ожидал ее с нарастающим беспокойством. Хотя эти визиты и стали предметом сплетен придворных, но никто из них не воспринимал это всерьез. Все были уверены, что Его Величество не станет делать рогоносцем человека столь низкого происхождения, каким был господин д’Этьоль, ведь речь шла об этикете! Процитируем еще раз герцога де Люена, все объяснившего в своих «Мемуарах»: «Эти балы-маскарады дали возможность говорить о новых любовных увлечениях короля, и в основном о некой молодой и красивой мадам д’Этьоль. Говорят, что с некоторых пор она постоянно здесь бывает и именно на нее пал выбор короля; если это так, то она, скорее всего, просто очередное любовное увлечение, но не любовница».

Жак Леврон так написал в своей замечательной биографии Помпадур: «Никто не хотел верить в то, что простолюдинка сможет с триумфом обосноваться в Версале. Однако опытные царедворцы, такие как Люен, ошиблись. Правлению той, кто в истории стала известна как маркиза де Помпадур, правлению, полному побед и разочарований, радости и нищеты, суждено было продлиться ровно двадцать лет».

Людовик на самом деле безумно влюбился в Антуанетту и не делал ее своей официальной фавориткой только по настоянию молодой женщины, которая хотела развестись с мужем. Когда Антуанетта официально обрела свободу, ее связь с королем стала секретом полишинеля. Если аристократия и была в отчаянии, что новая фаворитка не из ее среды, то буржуазия обрадовалась: Людовик XV в какой-то мере «демократизировал» свои любовные похождения. Новым доказательством королевской страсти стал подаренный молодой женщине маркизат Помпадур, что позволило предать забвению столь неблагозвучную фамилию Пуассон^[97].

Король снова уехал на войну, которая 11 мая 1745 года увенчалась победой под Фонтенуа, одержанной маршалом Саксонским на глазах короля Франции. Эта разлука, вопреки ожиданиям версальской камарильи, не погасила пламя любви короля, и сразу же по его возвращении в Версаль Антуанетта поселилась в замке. Она заняла те же покои, где до этого жила покойная мадам де Шатору. В некотором роде это было дежурное помещение, удобство которого состояло в том, что оно находились над покоями Его Величества.

Чтобы положение молодой женщины стало официальным, не хватало простой формальности – официального представления ее Их Величествам. Это представление состоялось 14 сентября 1745 года, и королева с улыбкой встретила новую фаворитку, хотя прекрасно знала о ее отношениях с мужем. Она не смогла подавить легкую усмешку, когда мадам де Помпадур сказала ей: «Мадам, мне очень хочется вам понравиться». Каким образом она собиралась это сделать? Это можно назвать шедевром лицемерия придворного этикета. Как бы там ни было, а мадам де Помпадур была утверждена в роли официальной фаворитки. Она не только принимала участие во всех поездках королевских особ, но и стала постепенно вмешиваться в государственные дела, пользуясь влиянием, которое имела на любовника.

Это вмешательство вызвало гнев аристократии. По Версалю стали ходить памфлеты, очень гневные и удивительно грубые. Когда мать Антуанетты, мадам Пуассон, внезапно скончалась, на ее смерть сочинили вот такую эпитафию:

Здесь та лежит, что из навоза в свет ступила

И денег очень много отхватила,

Откупщику^[98] охотно уступила,

А дочку под владыку подложила.

Эти ядовитые нападки не смогли повлиять на доверие короля к маркизе. Такое влечение было вызвано не только ее красотой: она умела развлечь короля, могла развеять хроническую скуку, от которой страдал монарх. Антуанетта всегда пребывала в хорошем настроении, острота ее выражений забавляла венценосного любовника. Она превосходно пела и играла в спектаклях, словно настоящая актриса. По мере возрастания доверия короля к ней, Помпадур приобретала вес среди придворных. Кто до этого насмехался над ней и старался задеть, начал делать перед ней реверансы. Один из завсегдатаев ужинов маркизы сообщает следующее: «Поскольку король очень любил мадам де Помпадур, она пользовалась большим доверием. Без нее он был очень суров, и это привлекало к ней весь двор… Она вмешивалась во многие вопросы, не подавая при этом вида, словно бы это не касалось ее вовсе. Напротив, она показывала, естественно или из политических соображений, что ее больше всего волновали спектакли и другие пустяки… Она постоянно привлекала к себе внимание короля по пустякам и использовала искусство самого изящного соблазна, чтобы его удержать…»

Все последующие годы Антуанетта не ограничивалась лишь попытками привлечь к себе внимание, чтобы сохранить любовь столь непостоянного и, главное, столь неуемного человека, каким был Людовик XV. Она понимала, что с таким мужчиной не следует проводить политику пустующего стула. Монарх постоянно требовал ее присутствия рядом. Чтобы исполнять его требования, Антуанетта не жалела сил: ложилась спать за полночь, вставала на заре, следовала за Людовиком из одного замка в другой. Маркиза вела изнурительную жизнь, что подорвало ее здоровье, которое и без того было не слишком крепким. Но еще более бдительной делало ее осознание физической потребности любовника и особенно его стремление к переменам. Хотя Людовик и продолжал питать к ней нежность и ценил остроту ее ума, но с годами его страсть стала остывать, и он начал испытывать потребность припасть к другому источнику наслаждений. Король все еще продолжал подниматься по лесенке в спальню маркизы, но уже не затем, чтобы утолить огонь угасающей страсти. Она была этим обеспокоена, судя по тому, что сообщила одной своей приятельнице, госпоже де Бранка: «Знаете, что со мной приключилось восемь дней тому назад? Король, под предлогом, что ему очень жарко, улегся на мое канапе и провел там половину ночи! Скоро я стану ему отвратительна, и он найдет себе другую…»

Но, даже не помышляя о том, чтобы ее заменить, Людовик продолжал свои опыты на стороне. Лебель, его верный камердинер, получил задачу по обновлению поголовья королевского стада. Ради получения удовольствия король не пренебрегал даже девицами легкого поведения: он селил их в домике в квартале «Олений парк» Версаля. Это место стало известным потомству в самом неприглядном виде: во время революции пошел слух, что там проходили оргии, которые заставили бы покраснеть самих Борджиа! Но это было преувеличением в пропагандистских целях хозяевами страны того времени. На самом же деле, хотя в домике в «Оленьем парке» и побывали многие юные особы, они оставались там лишь до тех пор, пока не надоедали королю.

Антуанетта, зная темперамент своего любовника, была в курсе всех его любовных похождений и закрывала на них глаза. Создания, с которыми монарх имел дело, служили для получения удовольствия только одну ночь, даже когда монарх подбирал их среди окружения маркизы. Это было не столь элегантно, но весьма практично. Маркиза еще раз доказала свою снисходительность: среди «обитательниц» «Оленьего парка» особым вниманием короля пользовалась некая молодая ирландка по имени Луиза О’Мэрфи. Очень скоро пошел слух, что Людовик сильно влюблен в нее, это обрадовало партию клерикалов, надеявшихся на изгнание Помпадур. Дело дошло… до самого Папы Римского, который поинтересовался у своего нунция монсиньора Дурини, каковы были отношения мисс О’Мэрфи и короля. Надо полагать, что ответ был удовлетворительным, поскольку святой отец вознес небу молитвы благодарности… и умолял его ускорить опалу фаворитки.

Как известно, неисповедимы пути Господни, но альковные сплетни, которыми обменивались святой отец и один из высших священнослужителей церкви, все-таки довольно интересны. Увы, молитвы Папы не возымели действия, поскольку Людовик даже и не думал бросать маркизу ради прекрасной ирландки. Впрочем, Антуанетта все знала и пошла еще дальше по пути милосердия: поскольку Луиза О’Мэрфи была беременна стараниями короля, маркиза лично проследила, чтобы молодая женщина родила тайно. Людовик XV подарил молодой матери сто тысяч ливров, а ее сын получил пожизненную ренту. Король сеял детей на ходу, но никогда их не бросал.

И все-таки Антуанетта встала на дыбы, когда ее кузина мадам д’Эстрадес тоже решила принять участие в соревновании. Об этом случае рассказала нам ее камеристка мадам де Оссе: «Однажды, когда Людовик XV выпил вина, он поднялся на борт судна, куда мадам де Помпадур не смогла пойти вместе с ним, поскольку страдала расстройством желудка. Мадам д’Эстрадес давно ждала такого случая. Она взошла на судно, а на обратном пути, когда уже наступила ночь, прошла за королем в его тайный кабинет и дала королю больше, нежели авансы. Вечером она рассказала Мадам, что она пришла в кабинет по делам, а король последовал за ней и хотел ее там изнасиловать! Она могла говорить все, что хотела, поскольку король не знал ни что он сказал, ни что он сделал».

Не сумев достичь своего, мадам д’Эстрадес решила попытаться взять реванш через подставное лицо: ее племянница, Шарлотта де Шуазель-Романе, казалось, имела все, чтобы привлечь внимание короля и сбросить маркизу с трона. Самое пикантное во всем этом было то, что красавица Шарлотта была одной из протеже Помпадур. Именно благодаря ей Шарлотта встретилась с королем. Действительно, молодая женщина постоянно была в свите маркизы, и поэтому Людовик обратил на нее внимание. Вскоре вокруг нее сплотились заговорщики, центром которого стали мадам д’Эстрадес и еще один враг Помпадур – министр д’Аржансон. Поначалу фаворитка ни о чем не беспокоилась, а зря, потому что на сей раз речь уже шла не об очередном капризе. Ночью в Фонтенбло произошла сцена, достойная бульварной комедии: пока Шарлотта де Шуазель-Романе заперлась с королем в его покоях, мадам д’Эстрадес и ее сообщник граф д’Аржансон с нетерпением ожидали результатов атаки. Внезапно дверь кабинета, где они находились, распахнулась, и из комнаты вышла Шарлотта, в одежде, которая очевидно свидетельствовала, что ее разговор с королем получился довольно оживленным. Светясь от гордости, она объявила мадам д’Эстрадес результаты схватки: «Я любима! – воскликнула она. – Ее скоро прогонят, он дал мне слово!»

Все ее окружили, стали поздравлять, словно генерала, одержавшего блестящую победу. Успех сразу же вскружил ей голову, она больше ни в чем не сомневалась и потребовала от нового любовника, чтобы тот признал ее родственников Шуазелей частью королевской семьи! Видимо, Людовик был охвачен сильным желанием, поскольку поначалу согласился с этим чрезмерным требованием. Он имел даже неосторожность письменно пообещать прогнать от себя маркизу. Но Шарлотта зашла слишком далеко, ее успех оказался слишком шумным, и Помпадур потребовала от короля объяснений. Людовик был очень недоволен, что его раскрыли, и все его недовольство Шарлоттой, не сумевшей удержать язык за зубами, вылилось в разрыв. Антуанетта была спасена, но ценой каких переживаний! Чтобы еще больше укрепить свое положение и обезопасить себя от нападок партии клерикалов, маркиза решительно обратилась к религии, получив горячее одобрение со стороны любовника.

Не стоит при этом забывать, что Людовик XV, продолжая свои любовные похождения, испытывал постоянное чувство вины: его постоянно преследовал страх попасть из-за этого в ад… Этот страх не делал его более мудрым, но тот факт, что его фаворитка обратилась к Богу, в глазах короля уменьшил груз его собственных грехов.

Возвращение мадам де Помпадур в лоно церкви получило компенсацию – в начале 1756 года ее назначили фрейлиной королевы. Мария Лещинская, естественно, прекрасно знала об отношениях мужа и маркизы. Она согласилась на это без особой радости, но ей пришлось подчиниться воле своего господина и хозяина.

Сделав Антуанетту официальным лицом, Людовик также произвел ее в неофициальные министры. С годами он стал чаще советоваться с ней в государственных вопросах, будь то внутренние дела или международная политика. Фридрих Прусский^[99] и Мария Терезия Австрийская^[100], понимая ее влияние, часто обращались к ней со словами «мой дорогой друг». Было отчего закружиться голове дочери семьи Пуассон, кем она была раньше, но не голове маркизы де Помпадур, кем она стала. Она-то знала, что вся ее власть висит на ниточке, коей являлось доброе расположение короля. Она к тому же знала непостоянство любовника, его охотничий инстинкт, который заставлял его искать все новую добычу. И вот Людовик снова встал на «тропу». На сей раз он увлекся маркизой де Куален, красивой женщиной с великосветскими манерами, но без малейших признаков добродетели. Король поселил ее в замке Бельвю, который он выкупил у мадам де Помпадур. Большего и не нужно было, чтобы новая пассия решила, что она стала новой фавориткой. Она дошла даже до того, что стала публично унижать маркизу. Антуанетта, устав от постоянных схваток в течение многих лет, решила сложить оружие и покинуть двор. И тогда в дело вмешался новый министр иностранных дел аббат Берни^[101], друг маркизы. Он убедил короля, что отлучение фаворитки могло нанести вред стране. Это предостережение оказалось спасительным – Людовик незамедлительно удалил от себя маркизу де Куален. Как написал Жак Леврон: «Отдавшись, как простая девка, маркиза была изгнана, как простая девка». Однако вмешательство аббата де Берни, возможно, было не единственной причиной этого. Поскольку Лебель, камердинер короля, в чьи задачи, как мы уже говорили, входила поставка Его Величеству свежей плоти, привел к своему владыке одну юную особу, чьи способности превосходили мадам де Куален, что и дало королю возможность полностью ее забыть.

И все же это было не последним испытанием Помпадур: у нее появились новые причины для тревоги, самая серьезная из которых заключалась в плачевном окончании Семилетней войны, приведшей к потере Канады и Индии. Чтобы забыть о неудачах в войне, монарх с удвоенной энергией ударился в любовные похождения. Он поддался чарам молодой жительницы Гренобля, мадемуазель де Роман. Дело, казалось, зашло далеко, поскольку Людовик поселил свою новую пассию в очаровательном особняке в деревне Пасси и, как у него было заведено, пообещал ей златые горы. И пока Антуанетта жила в страхе, новая вертихвостка всем рассказывала, что завладела сердцем монарха. Но нам уже известно, как не любил король подобную рекламу, и мадемуазель де Роман попросили вернуться в ее родной Дофинэ.

Череда волнений, изнурительный образ жизни, который вела Помпадур, чтобы сохранить свои привилегии, сказались на и без того хрупком здоровье маркизы. В феврале 1764 года туберкулез, от которого она долго страдала, дал новую вспышку, и спустя несколько недель, утром 15 марта, «королева левой руки», как ее называли, умерла. Поскольку этикет запрещал Людовику XV присутствовать на ее похоронах, ему пришлось смотреть из окна замка, как удалялся похоронный кортеж женщины, так сильно им любимой. По его щекам скатились две слезы, и он прошептал: «Вот и все, что я мог ей вернуть».

Король искренне горевал по маркизе, но его сексуальный аппетит, оставшийся мощным, несмотря на приближение шестидесяти лет, заставил прекратить траур. Чтобы забыть горе, он еще активнее, чем когда бы то ни было, занялся любимым делом, а верный Лебель регулярно поставлял в дом в «Оленьем парке» все новых ланей. Но и эта погоня за удовольствиями не смогла ни разорвать вуали грусти, которая пала на двор после исчезновения маркизы, ни развеять хмурого настроения монарха. При дворе все стали задаваться вопросом: кто же станет следующей фавориткой? Из какой семьи она выйдет, спрашивали друг друга придворные с любопытством, к которому примешивалось беспокойство.

Поддерживаемая братом, всемогущим Шуазелем, герцогиня де Грамон была первой, чья попытка взять королевскую крепость была отвергнута, поскольку Его Величество нашел ее слишком тощей. Затем на штурм бросилась уже знакомая королю мадам де Поплиньер, используя при этом все доступные ей средства: ночью она проникла в королевскую спальню в костюме Евы! Но и эта попытка потерпела поражение. В окружении короля уже не знали, что и подумать. Даже сам Лебель, бывший в курсе всех желаний хозяина, оставался в замешательстве.

Избранницей вскоре стала одна молодая очаровательная особа по имени Жанна Бекю. После Пуассон – Бекю! Можно сказать, что «девичьи» фамилии обеих фавориток Людовика XV звучат довольно скандально^[102]. Будущая графиня Дюбарри, которая скрашивала последние годы жизни короля, днем работала белошвейкой, а по ночам занималась работой, никак не связанной с использованием иголки. Отцом Жанны был священник, монах по имени Жан Батист Гомар, все звали его Братом Ангелом. Это прозвище никоим образом не соответствовало его поступкам. Жанна родилась в 1743 году в Вокулер, на родине Жанны д’Арк, но это единственное, что объединяло ее с Девственницей. При выходе из монастыря, где она получила полное образование, Жанна начала кружить головы мужчинам. В ней, очевидно, воплотились все прелести чаровницы, если верить портрету, который набросал один инспектор полиции, следивший за ней: «Блондинка, соблазнительна до безумия, на щеках ямочки, бойкая на язык, – писал этот государственный служащий. – У нее жгучие глаза такого красивого разреза, что заставляет учащенно биться сердца мужчин. Кожа с перламутровым отливом цвета упавшего в молоко лепестка розы, грудь, бросающая вызов всему свету… Девица красивая, лукавая, хорошо воспитанная… Лучше не бывает…»

Жанна приложила все силы, чтобы оправдать такую оценку и извлечь из нее выгоду. В этом ей помог один человек по прозвищу Плут, бывший выходцем из благородного семейства в Перигоре. Плут или, если хотите, Жан Дюбарри, стал покровителем Жанны. Он специализировался в поставке красивых девиц для многих высокопоставленных лиц королевства, а в Жанне Плут нашел источник солидных доходов. Но самой заветной его мечтой было пристроить любовницу к королю. Чтобы добиться этого, он сделал ее мадам Дюбарри, и именно под этим именем Жанна вошла в историю и в спальню Людовика XV! Как обычно, эта операция была проведена через Лебеля. Жан Дюбарри уговорил королевского камердинера встретиться со своей протеже. Результаты осмотра оказались удовлетворительными, Лебель переговорил со своим господином, который сразу же проявил интерес и потребовал привести к нему эту редкую птичку.

С первой же встречи король был очарован и показал это молодой женщине. Жанна никогда не ломалась с клиентами, тем более с королем. Напротив, с самой первой встречи она проявила все свои познания в науке любви, которые сотворили чудо. Людовику это все очень понравилось, и он не стал скрывать удовлетворения перед своим окружением и, в частности, перед давним товарищем по разгулам – герцогом де Ришелье. Хотя у того была возможность познакомиться с этой мадемуазель, он не смог скрыть своего удивления по поводу восхищения короля:

– Но чем же, сир, – спросил он у короля, – мадемуазель Дюбарри смогла вас так взволновать?

– Мой дорогой маршал, – ответил король, – она – единственная женщина Франции, которая смогла сделать так, чтобы я забыл, что мне шестьдесят лет.

В разговоре с герцогом д’Айеном Людовик был еще более откровенен: «Она дала мне возможность познать блаженство, совершенно для меня неведомое…» – сказал он ему. А герцог нахально ответил: «Это говорит лишь о том, что Ваше Величество никогда не были в борделе!»^[103]

Король не стал делать тайны из своей привязанности, и новая фаворитка повсюду сопровождала короля в официальных поездках, все при дворе предполагали, что это очередное кратковременное увлечение. Первый министр Шуазель по этому поводу написал: «Мы решили, что столь низкая интрижка могла быть только временной фантазией…»

Но Лебель, знавший своего хозяина лучше, чем кто бы то ни было, проявил беспокойство и осмелился дать своему господину совет быть более умеренным. Но все было напрасно: теперь уже король желал, чтобы Жанна была представлена двору. Это был последний этап перед официальным провозглашением ее фавориткой. Но этому плану мешало одно обстоятельство: Жанна была не замужем и очень широко пользовалась этим положением. Надо было найти ей отзывчивого мужа, к тому же из дворян, что было необходимым условием, чтобы ему наставил рога сам государь. Жан Дюбарри охотно женился бы на своей протеже… если бы не был уже женат. К счастью, у него имелся брат, он был холост и в золоте не купался, поэтому легко дал себя уговорить продать Жанне свое имя и титул. Для первого акта комедии все было готово: свадьба Жанны и Гильома Дюбарри была отпразднована 1 сентября 1768 года, а священником, официально закрепившим этот брак, был не кто иной, как отец невесты. По этому случаю Жан Батист Гомар получил почетную должность исповедника короля.

Второй акт этого фарса последовал сразу после церемонии. Увидев ослепительную красоту «жены», Гильом вознамерился было вступить в права мужа, но Жан Дюбарри немедленно вернул его в провинцию: не время было совершать оплошность, которая могла не понравиться королю.

Оставалось сыграть последний акт водевиля: представление новобрачной ко двору. Дело это было довольно сложным, принимая во внимание прошлое свежеиспеченной графини. Три дочери Людовика XV, воспитанные в благочестии, пришли в ужас. Одна из них, мадам Луиза, решила стать монахиней, чтобы отмолить грехи отца. Несчастной сделать это было очень нелегко. Другой противник Жанны, герцог де Шуазель, заявил прямо: «Несмотря на то, что имею низкое мнение о короле, уверен, что он не посмел бы пойти на столь неуместный шаг, если бы не пользовался поддержкой маршала де Ришелье». Одновременно новая фаворитка была осмеяна в многочисленных памфлетах. Вот образчик этой поэзии:

О двух Венерах говорит весь мир людской,

Обеим царствовать фортуна шанс дала,

Но вышла первая из пены из морской,

Вторая выползла из пены из котла.

В общем, с Дюбарри произошло то же самое, что происходило с Помпадур, и даже в еще более озлобленном виде, поскольку двор был в курсе, какую она до этого вела жизнь. Но Людовик был слишком сильно влюблен, чтобы принимать во внимание мнение других. Кроме того, смерть королевы, случившаяся за несколько месяцев до этого, освободила его от всех страхов. Он воспользовался сложившимися обстоятельствами и завалил любовницу подарками. Он подарил ей очаровательный замок Лувесьен и назначил ренту в триста пятьдесят тысяч ливров, что составляло более десяти миллионов франков, не считая драгоценностей, туалетов, картин и дорогих вещей.

В Версале тайная лесенка давала возможность королю незаметно посещать покои молодой женщины. По утрам он поднимался, чтобы присутствовать при ее одевании. Этот почти что шестидесятилетний мужчина, прошедший через множество любовных сражений, нашел в ней сердце и пыл своих двадцати лет. И однако, оставаясь столь же неисправимым, сколь и неутомимым, Людовик не забыл дорогу в «Олений парк», с пунктуальностью наведывался туда, вызывая гнев Жанны, поскольку она не была столь снисходительна к проделкам любовника, как Помпадур. Другой ее постоянной заботой были нападки со стороны семьи короля. Помимо трех дочерей – трех гарпий, как любезно называл их герцог де Ришелье, – надо было считаться и с дофиной, совсем еще юной Марией Антуанеттой Австрийской. В ходе ужина по прибытии ее в Париж она осведомилась о роли мадам Дюбарри, улыбавшейся ей с другого конца стола. Вопрос был затруднительным, фрейлина, к которой она обратилась, ответила, что «в ее обязанности входило развлекать короля». Кстати, это именно так и было. Такое объяснение очень устроило дофину, решившую, что мадам Дюбарри действительно очень любезная особа… Позже, узнав, какие именно развлечения Жанна предоставляла королю, Мария Антуанетта пришла в ужас и примкнула к лагерю врагов графини. Таким образом, при дворе сформировались два лагеря: сторонников и противников фаворитки. Партию противников возглавлял Шуазель, так и не сумевший смириться с тем, что его сестра не добилась чести разделить королевское ложе. Упорство Шуазеля в стремлении свалить фаворитку вскоре стоило ему поста первого министра, что стало новым доказательством любви Людовика к любовнице. Что же касается второй партии, то она была сформирована всеми теми, кто ждал милостей монарха и, следовательно, посчитал более осторожным поддерживать женщину, которою тот любил.

Отставка и опала Шуазеля стала яркой победой Жанны и послужила доказательством влияния, которое она оказывала на короля. А тот стал требовать, чтобы она присутствовала на всех официальных мероприятиях. Принимая иностранных послов, король решил, что мадам Дюбарри будет стоять вместе с королевской семьей. Это стало настоящим переполохом при дворе! Но Людовик настоял на своем, а Жанна, казалось, прекрасно себя чувствовала, несмотря на то что многие смотрели на нее с осуждением. Было ли это предвестником другого, более официального, укрепления ее положения? Не подумывал ли в то время Людовик XV о том, чтобы жениться на любимой женщине? Все говорит о том, что такие планы были ему по душе, и не только из-за любви. Сделав ее женой перед Богом, он перестал бы жить во грехе, поскольку страх перед мучениями ада все более угнетал его по мере того, как шли годы. Первым шагом по реализации этого плана стал развод Жанны и Гильома Дюбарри. Мадам Луиза лично обратилась к святому отцу с просьбой о расторжении брака, потому что тоже страшилась огня Сатаны, который мог обрушиться на отца. Вот что по этому поводу написал Андре Кастелло: «Никто не осмелился доложить мадам Луизе, какой на самом деле была жизнь Жанны до ее встречи с королем».

Можно себе представить серьезность скандала, охватившего всю Европу при известии, что король задумал жениться, пусть и морганатическим браком, на бывшей «дойной корове», которую подсовывал любому встречному ужасный Жан Дюбарри.

Эти опасения помешали королю продолжить реализацию плана по превращению связи в официальные отношения. В качестве компенсации он продолжал осыпать ее подарками и в начале 1773 года купил ей особняк в Версале неподалеку от замка. Церемония официального вступления во владение этим особняком дала графине возможность в очередной раз ослепить окружение великолепием, за которое, как всегда, заплатил Людовик XV… Один из очевидцев новоселья не смог скрыть своего восхищения: «Было придумано столько всевозможных приятных сюрпризов, чтобы выразить мощное очарование мадам Дюбарри, – написал он. – Среди прочих, поговаривали о страусином яйце, которое находилось посреди салона; графиню позвали поглядеть на это чудо. Когда она приблизилась к нему, яйцо внезапно раскрылось, и из него появился купидон с луком и стрелами. Все говорили, что даже одного его взгляда было достаточно, чтобы загореться любовью…»

Такой выставленный напоказ шик, столько выброшенных на ветер денег вызвали суровое осуждение, но Жанна не пожелала слушать и была опьянена своим триумфом. Она была обожаема королем и поэтому чувствовала себя защищенной от всех опасностей.

На этой идиллической картине было только одно, но большое облако – здоровье Людовика. За десять последних лет монарх неоднократно проявлял признаки физического упадка, что погружало его любовницу в глубокую тревогу: в случае ухудшения его состояния враги графини, несомненно, добьются ее изгнания, поскольку объект греха не мог находиться рядом с мужчиной, стоявшим на пороге встречи с Всевышним.

Но пока до этого дело не дошло. Когда наступил 1774 год, Дюбарри была на высоте, недоступной для ее соперниц. Но даже несмотря на то, что король открыто проявлял любовь к фаворитке, многие дамы не расстались с надеждой ее сменить. Эти надежды питались страстью Людовика к переменам в сфере получения удовольствий. Было замечено, что изредка он искал на стороне эти преходящие удовольствия, но таких вылазок становилось все меньше. Людовик продал служивший ему заповедником для получения наслаждений домик в «Оленьем парке», это означало, что он решил утихомириться и что услуг графини было вполне достаточно для удовлетворения его желаний. Коль скоро Людовик терял жизненные силы, не чувствовала ли Жанна себя частично виновной в этом? Ведь ее способности к любовным утехам, разнообразие и обилие физических наслаждений, которые она давала любовнику, явно не способствовали укреплению его здоровья. Тут и враги графини снова взялись плести заговор с целью отдалить ее от короля, а для этого хороши были любые средства. Хотя они и утверждали, что действовали во имя морали и глубоко осуждали поведение графини, соперники решили победить ее там, где она себя так ярко проявила. Под рукой оказалась некая голландская дама с аппетитными формами, которая только и желала вступить в соревнование. Как это ни парадоксально, но Мария Антуанетта, считавшая одно лишь присутствие Жанны оскорблением для ее добродетели, без колебаний примкнула к столь нелепому заговору. Но все попытки отвлечь короля провалилась, он остался верен одной женщине. Лучше поздно, чем никогда!

Весной 1774 года Людовик, по-прежнему в компании Жанны, поселился в Трианоне. Казалось, его охватила какая-то странная усталость: он больше ничего не желал, даже присутствие самой Жанны не приносило ему обычного успокоения. Вернувшись с прогулки в карете по окрестным лесам, Людовик почувствовал озноб. Ночью его врач разбудил Дюбарри. Фаворитка немедленно примчалась и села рядом с любовником, полная решимости не покидать его. Спустя несколько часов больного перевезли в Версаль, где его окружила толпа врачей, неспособных помочь ему. Их количество, раз уж не было качества лечения, внушало королю доверие.

Естественно, дочери короля постарались прежде всего удалить от отца фаворитку. Но король потребовал, чтобы она осталась рядом с ним, и не захотел никакой другой компании. Вокруг августейшего пациента нервно суетились шесть лекарей, пять хирургов и три фармацевта. Но все они не смогли принести больному ни малейшего облегчения. Но, как рассказал очевидец, король «пожелал, чтобы их было еще больше, каждому их них разрешал щупать пульс по шесть раз в час, а когда этого многочисленного медицинского консилиума не было в комнате, вызывал их к себе, чтобы постоянно находиться под присмотром врачей».

Все тот же очевидец сообщает, что монарх не ограничивался контролем за пульсом, каждый из врачей имел право посмотреть на его язык, «который он высовывал на целый фут». И каждый восхищался цветом и видом королевского языка. Одновременно проходил церемониал кровопусканий, которые еще больше ослабили пациента. Два кровопускания были уже сделаны, третье означало, что король стоял на пороге смерти, а следовательно, Жанна должна была уехать из замка. Это была жестокая дилемма для лекарей: если их решение вынудит графиню уехать, а король поправится, достопочтенные врачи могли дорого заплатить за это. Стараясь не скомпрометировать себя, медики передумали делать кровопускание и предписали королю помыться. В то время это было очень модное лечение… и такое же неэффективное. И тут, словно в театре, при свете факелов они увидели на лице короля признаки ветряной оспы: для человека в его возрасте оспа была почти смертельной болезнью.

Сразу же поползли слухи, и вокруг несчастного умирающего начался нелепый спектакль. Когда состояние короля вроде бы улучшалось и соборование откладывалось, придворные толпами ломились в покои графини, стараясь первыми выразить ей свою преданность. Но стоило какому-нибудь лекарю выйти из спальни короля с огорченным выражением лица, начинался отлив, и салон Дюбарри пустел. В ожидании последнего причастия в течение недели неоднократно вызывался архиепископ Парижский монсеньор де Бомон дю Репер. Ситуация доходила до смешного, поскольку сей достойный прелат страдал мочекаменной болезнью и не мог перемещаться без своей ванны, в которой был вынужден лежать каждые два часа.

Вскоре Людовик XV понял, что он обречен. Жанна Дюбарри постоянно плакала, не отходила от него, несмотря на угрозу заразиться. В ее душе перемешались чувство горечи от потери мужчины, искренне любимого, и перспектива потери шикарной жизни, которую она вела до сих пор, и угроза быть сброшенной с пьедестала.

Ночь с 6 на 7 мая Жанна провела рядом с королем, она вытирала пот с его раскаленного лба и говорила больному отчаянные слова любви. Людовик сделал ей знак поднести ухо ко рту и, стараясь говорить твердо, сказал: «Меня глубоко печалит, что я вынужден сейчас вам сказать… Теперь, когда я нахожусь в таком состоянии, не хочу повторения скандала в Меце, не хочу, чтобы с вами случилось то, что произошло с герцогиней де Шатору… Я уже принадлежу Богу и моему народу. В этих условиях вы больше не можете здесь находиться; надо, чтобы вы завтра уехали отсюда…»

Мы помним, что за тридцать лет до описываемой сцены в Меце Людовик XV уже был на пороге смерти и вынужден был удалить от себя тогдашнюю фаворитку Марию Анну де Шатору, и та скрылась под угрожающие крики толпы. И вот теперь король решил не подвергать любимую женщину такой же опасности. Но если он сам решил отослать Жанну, то только потому, что его страх перед адом был сильнее его любви к ней…

Покидая комнату умиравшего, Жанна в глубине души продолжала надеяться, что король вновь призовет ее к себе, но этого не случилось. Напротив, он распорядился, чтобы до конца дня она уехала в замок Рюэль, который принадлежал герцогу д’Эгильону. И тогда она решила незамедлительно покинуть Версаль.

Однако Людовик XV все еще не был соборован; в сердце умирающего последним проявлением уходившей жизни была еще любовь к Жанне. Он внезапно испытал желание увидеть ее, но в этой последней просьбе ему было отказано. Когда вечером 7 мая он попросил привести графиню, ему сообщили, что та уже уехала в Рюэль. «Ах, уже?» – пробормотал король, и по щекам его сбежали две слезинки.

Он также пролил две слезинки, когда наблюдал за катафалком, увозившим останки Помпадур. Король приказал, чтобы Дюбарри не разрешили жить в Рюэле, а поместили в аббатство Понт-о-Дам. Стоит ли осуждать Людовика за то, что на смертном одре он почти дезавуировал женщину, остававшуюся с ним до последней минуты его жизни? Но это распоряжение было вырвано у него под угрозой того, что он окажется в аду, угрозой весьма действенной, и король подчинился. От него даже потребовали публичного покаяния, что сделать было весьма трудно в его состоянии. Как написал Андре Кастелло: «Его лицо, почерневшее, вздувшееся, покрытое гнойными корками, было неузнаваемо. Лицо Любезного, над которым Жанна склонялась с любовью, было теперь лишь карнавальной маской с отблеском смолы…»

Эту ужасную картину придворные видеть не хотели. Опасаясь инфекции, они плотными рядами стояли на нижних ступенях мраморной лестницы, которая вела в королевские покои, перешептываясь и рассуждая, сколько еще оставалось жить умиравшему монарху. Вид этих людей, с таким нетерпением ожидавших окончания правления, чтобы вернуться к своим обычным пустяковым занятиям, был одновременно жестокий и гротескный.

А пока человек, сделавший ее настоящей королевой, находился в агонии, Жанна Дюбарри ехала навстречу своей судьбе. Она недолго прожила в аббатстве Понт-о-Дам и вскоре снова стала жить в свое удовольствие… И так продолжалось до того дня, когда безжалостная гильотина времен террора добавила ее красивую головку к кучам других уже снесенных голов.

VII
Альфред де Мюссе,
бедовый ребенок

В любви часто бываешь обманут, часто бываешь несчастным, но ты любишь, и, стоя на краю могилы, ты сможешь обернуться, чтобы взглянуть назад и сказать: “Я часто страдал, я не раз был обманут, но я любил”»^[104].

Даже с одним таким признанием, сделанным устами его персонажа Пердикана из пьесы «С любовью не шутят», Альфред де Мюссе мог бы занять почетное место в пантеоне великих любовников. Но он не стал ограничиваться любовью через персонажей-посредников: в этой области сам проявил недюжинные способности… Его любовные романы в большинстве своем были бурными, но в душах тех, кого он любил, они оставили глубокие раны.

Действительно, любить и быть любимой Мюссе непросто, настолько его взбалмошный характер находился под воздействием страсти. Его поведение, которое иногда современники сурово осуждали, невозможно было понять, а следовательно, простить. Всю жизнь Мюссе был чудо-ребенком, превращавшимся иногда в сорванца: его увлечения, гнев, радости, печали не были похожи на проявления взрослого человека, а секрет его гениальности состоял в этой вечной молодости, не подвластной ни времени, ни событиям. Близнец Романтизма, появившегося на свет одновременно с ним, он был ребенком золотого XIX века, который видел Гюго, Бальзака, Дюма, Шатобриана, Ламартина, Мопассана, Золя и многих других светочей того времени. В возрасте семнадцати лет Мюссе оказался в кругу этих славных представителей старшего поколения, и его вдохновение было под стать их талантам, оно подпитывалось молодостью, дерзостью, элегантностью, которые он поставил на службу искусству. Он был кудрявым блондином, имел большие голубые глаза, носил зеленые брюки, синие рединготы, красные жилеты. Своим блеском, цинизмом, аморальным поведением Мюссе соблазнял, устраивал скандалы и часто привлекал к себе всеобщее внимание. Инстинкт подсказывал ему, что он умрет молодым, что цветы его разума не успеют увянуть, поэтому пользовался отпущенным ему временем, отбросив все страхи, живя сегодняшним днем в свое удовольствие, забыв никогда не покидавший его навязчивый страх перед смертью. Ему нравилось жить в затянувшемся детстве, он часто пользовался этим в любовных играх, особенно с Жорж Санд. Вечная молодость служила ему алиби для его проделок и непоследовательных действий.

Он был подростком, затерявшимся в мире взрослых, упрямо боролся за продление детства сверх установленных временем рамок. Но Мюссе был очень развит во всех областях, как в учебе, так и в чувствах. Первая любовь пришла к нему в четырехлетнем возрасте. Однажды к его матери приехала молодая родственница, и Альфред спросил, как ее зовут:

– Это Клели, твоя кузина, – сказала мать.

Ребенка поразило личное местоимение:

– Она – моя? Хорошо, я беру ее себе! – воскликнул он.

И в этот же день четырехлетний мальчуган провозгласил себя мужем девушки. А та, тронутая любовью красивого мальчика, согласилась продолжить эту игру и стала проявлять к нему знаки внимания. Но настал момент, когда Клели надо было возвращаться в провинцию. Какая это была трагедия! Кузина пришла попрощаться с ним: «Не забывай меня», – сказала она, обнимая. А Альфред ответил с удивительной для его возраста серьезностью: «Забыть тебя? Но разве ты не знаешь, что твое имя выцарапано в моем сердце перочинным ножиком?» – и стал лить потоки слез, а Клели с большим трудом удалось освободиться от ручек, обхвативших ее шею. Это было очень трогательное прощание, уже увенчанное мелодраматическим нимбом, который впоследствии часто украшал все любовные приключения поэта, то ли оттого, что на них оказывал влияние театр, то ли театр часто связан с реальной жизнью. Во всяком случае, из-за любви к Клели он потребовал, чтобы его поскорее научили читать и писать: он хотел вести с ней личную переписку, что послужило удивительному развитию его способностей. В пятнадцать лет Мюссе уже обладал обширными познаниями в области культуры и философии, каких простой человек достигает к тридцати годам. Он смело присоединился к романтическому движению, где познакомился со славными ветеранами в лице Ламартена и Гюго. Но в чувственной жизни он остался умным подростком: несмотря на то, что девушки приходили в волнение от его природного очарования, он и не думал воспользоваться этим. Альфред уважал этих слегка тронутых девственниц, которые бросались ему на шею, хотя и не оставался равнодушным к их прелестям. Об этом он писал в стихах, привычное средство выражения чувств. Во время каникул в 1820 году в Мане, когда сестры Луиза и Зоя ле Дуэрен научили его модному тогда танцу галоп, он мудро отблагодарил их за это такими стихами:

Счастливые деньки, когда красотка

Меня так снисходительно встречала,

А завтра, когда день наступит кротко,

Ты сможешь это все начать сначала,

И завтра я уйду, моя кокотка…

Читая эти невинные строки, с трудом можно представить, какой будет любовная жизнь поэта в последующие годы. А пока в его сердце жила чистая любовь, он идеализировал чувства, эмоции, впечатления… Мюссе уже стал поэтом головой и сердцем и говорил об этом в письмах: «Мне нужна красивая ножка и тонкая талия; я хочу любить, – признавался он. – Я полюбил бы мою кузину, хотя она старая и страшная, если бы она не была педанткой и прижимистой».

Упомянутая кузина, Одиль де Мюссе, была не такой уж и старой: ей было сорок лет, хотя, конечно, в то время для женщины считалось уже порядочном возрастом, но ведь Альфреду-то было всего семнадцать. Но, как он сам в этом признался, ему хотелось любить и мечтать, а воображение Мюссе было достаточно богатым, чтобы приукрасить реальность: «Пусть появится какая-нибудь красивая женщина, и я забуду все, что накопил за годы женоненавистничества».

Этот разочарованный молодой человек считал себя вернувшимся оттуда, куда даже и не ездил. Пораженный скептицизмом своего времени, этот блестящий ум сомневался в самом себе до такой степени, что считал себя неспособным ни к какой работе и находил убежище только в области чувств, что и прославил в своем творчестве. Литература вместе с любовью была еще одним портом, куда бросила якорь его судьба. Все попытки пойти проторенным путем были тщетны: он попробовал изучать право, медицину, но вынужден был это бросить. И тогда, чтобы скрыться от скуки, Мюссе прибегнул к паллиативам: к опиуму, к которому у него постепенно привилась пагубная привычка, и спиртному, ставшему еще одной не менее вредной страстью. И все-таки, несмотря на разочарованность, гениальный юноша пленял всех живостью ума, очарованием и элегантностью. Что же касается любви, то достаточно было взглядов, которые бросали на него женщины, чтобы понять силу его привлекательности. И он реагировал на эти взгляды как поэт:

Маркиза, прелесть-то какая,

Увидеть, как ты вальс танцуешь,

Чаруешь

Ты – словно пчелка, пролетая,

К цветкам стремишься,

И искришься…

Эта маркиза де Лакастр, чью грациозность воспел Альфред, несколько раз танцевала с молодым человеком. Дала ли она ему чуть больше, нежели несколько туров вальса? Сомневаемся, для юного поэта те времена были порой куртуазной любви… Нежный взгляд, несколько двусмысленных слов… Для Мюссе этого было достаточно, остальное – дело воображения. Поэзия уже умела выражать волнение его сердца. Когда к нему пришел первый успех, Теодор де Банвиль^[105] нарисовал его точный портрет: «Бороды на лице нет, и все оно светится юношеской непосредственностью; орлиный нос, слишком длинный и слишком горбатый, выдает странный и горячий характер; умные глубокие глаза, небольшой рот с чувственными губами… мощный байроновский подбородок и, главное, высокий лоб гения, а также густые, взлохмаченные, сказочно-светлые волосы, вьющиеся и ниспадающие волнительной линией на плечи и придающие ему облик юного бога»^[106].

Как женщинам зрелого возраста, который в то время начинался с тридцати лет, было не взволноваться при виде этого прекрасного юноши? И как он мог не обращать внимания на их авансы? Именно поэтому среди многих дам высшего общества, часто навещавших его родителей, нашлась одна, остановившая свой выбор на Альфреде. Увы, эта мадам Болье пошла на уловку, и главной жертвой стал бедный молодой человек. У нее уже был в то время любовник, она была так сильно в него влюблена, что это в конечном счете вызвало подозрения ее мужа-банкира. Чтобы сохранить одновременно богатого мужа и сердечного друга, дама приглашала Альфреда к себе домой в Сент-Уэн и просила его бывать там как можно чаще. И тем самым он навлек на себя подозрения мужа, на что она и рассчитывала.

Естественно, молодой человек ни о чем не подозревал. Каждый взгляд, которым одаривала его мадам Болье, возносил его на седьмое небо. В ней он нашел идеал своей мечты. Не имея достаточно средств ездить в карете, Альфред по большей части ходил в Сент-Уэн пешком и с легким сердцем пешком возвращался оттуда. Опьяненный любовью, он признался своим друзьям, в частности написал Сент-Беву: «Друг мой, если вы когда-нибудь страдали этим ужасным любовным недугом, пожалейте меня. Я бы предпочел потерять обе ноги. Вот уже целых два дня я не вижу ее и не знаю, когда смогу увидеть. Ее стерегут…»

Так продолжалось несколько месяцев, каждый визит на Сент-Уэн вызывал у Мюссе прилив восторга. Но однажды вечером произошла трагедия! Поэт был на ужине в доме Болье и случайно уронил вилку. Нагнувшись, он увидел то, что вызвало его удивление и ярость: мадам Болье поставила ножку на ногу своего любовника и нежно нажимала на нее. Пелена обмана моментально слетела, парню открылась правда, жестокая и унизительная. Сказав вероломной женщине, что ему известна роль, которую она отвела ему, он ушел. В сердце клокотал гнев, в висках стучала кровь.

Однако из этого жестокого любовного разочарования писатель сумел извлечь выгоду: горький опыт подсказал ему сюжет очаровательной комедии «Подсвечник» и нашел свое отражение в романе «Исповеди сына века», где Мюссе выразил свою обиду такими словами: «…жажда мщения овладела мною с такой силой, что я с криком вскочил с постели, вытянув руки, имея силы ступать только на пятки, поскольку пальцы ног были сведены судорогой. Так я провел почти час, я был охвачен безумием… И никак не мог понять… что любовница меня обманула. Я не понимал, что в любви можно обманывать…»

Настоящий поэт не упускает ничего из того, что ему преподносит жизнь: мадам Болье была тонко изображена в «Сказках Испании и Италии»:

Когда тебя любил, я б отдал жизнь, ты это знаешь,

Но ты сама любить во мне желанье убиваешь.

Я больше никогда не попаду в твои ловушки,

Твой смех и слезы – все уловки и игрушки…

Помимо своих чувственных перипетий, он был вынужден устроиться на работу в компанию, занимавшуюся отоплением и освещением, чтобы доставить удовольствие своей семье. Можно догадаться, что он не стал примерным служащим. Более, чем когда-либо, все его помыслы были обращены к литературе. Его произведения уже начали печататься, а их успех объясняли тем, что молодой человек вкладывал в них порывы своей израненной души… Прогуливаясь по тайному саду этой души, читатель находит надежду и мечту об абсолютной любви:

Влюбленный счастлив! Он не замечает,

Дождь или гравий шаг его смягчает…

Но голову его венец безумства украшает…

Вместе с зарождавшейся славой, начавшей ласкать своим крылом этого бедового ребенка, он снисходительно прохаживался по салонам, где его вид денди, его эксцентричные костюмы были отмечены всеми. Был ли он так уж равнодушен ко всему, что не касалось литературы, как он хотел это показать? Уверенности в этом нет, но политические события 1830 года, дни революции, казалось, не произвели на него какого-либо воздействия, равно как и падение Карла X и восшествие на престол Луи Филиппа. В этом он разошелся с мастерами: Гюго, Ламартином, Шатобрианом, решившими быть не только писателями, но и политиками. В начале царствования нового монарха, отмеченного внезапными волнениями и пожарами, Мюссе преспокойно флиртовал со своими почитательницами, прославлял их в стихах и награждал экзотическими именами. Под его пером маркиза де Лакаст стала Хуаной, юная Эрмина Дюбуа – Пепой, дочь Жюля Жанена^[107] – Лорой… Последняя была прекрасной музыкантшей, положила одно из его стихотворений на музыку и немедленно была за это вознаграждена:

Ее сердечные мечты однажды вечером застыли,

Подобно страннику перед порогом заколдованным

Прекрасного дворца, где только феи жили,

Где в белой кисее спят сны, красою очарованы

И опять-таки все это был всего лишь обмен любезностями, это не могло удовлетворить двадцатилетнего юношу. А когда чаша мудрости переполнялась, он по нескольку ночей напролет пил и гулял в компании других пьяниц. А главное, находил доступную любовь в объятиях проституток.

Его пристрастие к театру росло одновременно с любовью к поэзии и подсказало ему сюжеты нескольких пьес под общим названием «Спектакль в кресле». Потом последовали другие пьесы, самые лучшие его произведения, которые в конце концов были поставлены на сцене и принесли ему успех, никогда больше не покидавший его. Они дали возможность автору заработать немного денег, а также подписать контракт с журналом Revue des Deux Mondes («Журнал двух миров»). 15 мая 1831 года этот журнал познакомил читателей с шедевром Мюссе «Капризы Марианны», где он показал самого себя в двух героях – цинике Октаве и влюбленном Селио – и тем самым проявил двойственность своей натуры, свойственной ему всю жизнь.

Но в майском номере Revue des Deux Mondes были напечатаны и произведения других авторов, одним из которых была некая женщина, взявшая мужской псевдоним из-за женского неравноправия. Она знакома нам под именем Жорж Санд. Выйдя замуж за провинциального бесхарактерного дворянина барона Дюдевана, она вскоре разошлась с ним, успев до этого произвести на свет двоих детей, причем младшая дочь, возможно, была не от мужа. Молодая женщина начала поиски редкой птицы под стать ее интересам. Это было трудным занятием, если судить по числу кандидатов, которые прошли через ее альков и были в конечном счете оттуда изгнаны. Сент-Бев, заявлявший, что был ее другом, жалел эту Диану-охотницу, которая никак не может выбрать себе дичь! Чтобы помочь, он предложил ей Мериме. Любовный роман писателя с Жорж Санд, настолько короткий, насколько печальный, закончился очень быстро. И тогда тот подумал о Мюссе. Не об этом ли мужчине-подростке мечтала Жорж, в которой смешались одновременно инстинкты женщины и матери? Но кандидат, казалось, был не во вкусе романистки, как она дала понять своему любезному поставщику: «Кстати, поразмыслив хорошенько, я решила, что не стоит приводить ко мне Альфреда де Мюссе. Он слишком денди, мы не подходим друг другу, мне было просто любопытно, нежели интересно увидеться с ним. Полагаю, что было бы неосторожно удовлетворять любопытство и лучше всего подчиниться своим симпатиям. Вместо него прошу вас привести ко мне Дюма…» Но с Дюма сорвалось: автора «Трех мушкетеров» очень смущала религиозная мантия мадам Санд. Впрочем, можно понять, почему та испугалась репутации Мюссе: этот красивый безразличный ко всему человек, охотник до продажных девок, любитель спиртного и опиума не мог подойти этой крепкой берришонке^[108], этой неутомимой труженице, проводившей по двенадцать часов в день за письменным столом. Она была наслышана о некоторых высказываниях Альфреда о его разочаровании в любви: «Для наших женщин, – говорил он всем и каждому, – любовь – это игра в обман, как для детей игра в прятки». Но Жорж Санд еще не знала, что под маской развратника скрывался подросток с нежным сердцем и что на этом контрасте, как метко заметил Андре Моруа, «была рождена его поэзия». К счастью, богу влюбленных вздумалось появиться в присутствии двух этих столь непохожих друг на друга людей. 18 июня 1833 года Revue des Deux Mondes организовал ужин с участием своих авторов, Жорж Санд и Альфред де Мюссе случайно или по чьему-то умыслу оказались посаженными за стол рядом. А утром того же дня – снова игра случая – Жорж разговаривала о другом протеже Сент-Бева – некоем господине Теодоре Жоффруа, тридцатисемилетнем профессоре Французского колледжа. Мюссе показался Жорж слишком денди, Жоффруа она нашла слишком серьезным и отвергла его кандидатуру в письме Сент-Беву, описав свою позицию с довольно симпатичной простотой: «По лицу г-на Жоффруа я поняла, что у него, может быть, прекрасная душа и очень живой ум. Но я побаиваюсь таких мужчин, которые добродетельны с рождения. Я их высоко ценю, как красивые цветы или сладкие плоды, но не испытываю к ним никакой симпатии. Они внушают мне недобрую зависть и огорчение, поскольку в конечном счете почему я не такая, как они? Рядом с ними я оказываюсь в положении горбунов, ненавидевших нормальных людей. Горбуны по большей части коварны и злобны, но разве нормальные люди не ведут себя бесстыдно и жестоко по отношению к горбунам?»

Находясь в таком состоянии духа и продолжая поиски родственной души, сидела в тот вечер соседка Альфреда по столу. Но тут ее предубеждения неожиданно переменились. Она увидела рядом умного молодого человека, вовсе не педанта, и описала его в своей книге «Она и он»: «Он не был ни проходимцем, ни фатом, какими старался себя представить». А главное, он заставил ее смеяться, а она давно уже не смеялась от души. Со своей стороны и Альфред был очарован, большие, глубокие черные глаза этой тридцатилетней женщины волновали его и влекли. А кроме того, у нее был именно такой смуглый цвет лица, который он воспел в своих стихах:

Знакома ль в Барселоне вам была

Дочь Андалузии, чья грудь смугла…

Ему не было необходимости ехать в Барселону: Жорж была совсем рядом, на расстоянии достижения желания… Вернувшись к себе, он махом прочитал «Индиану», новую книгу писательницы, и отправил ей письмо, в котором – звание поэта обязывает – вопрошал ее в стихах:

Скажи мне, Санд, когда ты сей роман писала,

Сама ты с Нун ту сцену жуткую видала,

Где та с Раймоном в ложе Индианы наслаждалась?

Тебе пустая страсть без счастья показалась?

Приснилась, Жорж, иль в памяти осталась?

Было ли это наглое обращение на «ты» правом поэта или предлогом? Мюссе, сам не желая себе в этом признаться, вступил на путь любовной близости… А Жорж пошла за ним под предлогом литературного братства. Это алиби позволяло некоторые вольности. Как ловкий Дон Жуан, умевший избрать самую действенную тактику, Мюссе начал приступ с показной веселостью: «Ваше письмо, мадам, очень понравилось идиоту, завернутому во фланель, как шпага бургомистра. Он просит вас как можно скорее решиться потерять вечер в его присутствии».

Санд не стала отталкивать шест, который он ей протянул: «Когда я имела честь познакомиться с вами, мне не хватило смелости пригласить вас к себе домой. Я все еще боюсь, что серьезность моего интерьера испугает вас и нагонит скуку. Однако, если настанет день, когда вы устанете или пресытитесь активной жизнью и у вас появится желание навестить камеру отшельницы, вас примут там с признательностью и сердечностью».

Такова тактика тридцатилетней женщины, которая напустила на себя скромность, чтобы не спугнуть мальчишку Альфреда, так она его называла. Не будем забывать, что у него были все козыри для того, чтобы понравиться этой даме: он был на десять лет моложе, его лицо просто излучало невинность, «на щеках цвел месяц май»^[109].

Итак, несколько недель оба играли комедию обмена любезностями, тщательно избегая лишних слов. Мюссе не просто с восторгом принял приглашение Жорж, он стал почти ежедневно наведываться на набережную Малакэ, где писательница принимала его сидя на полу мансарды, в которой она жила. Оформление помещения было тщательно подобрано с целью произвести впечатление на посетителей.

В июле, закончив написание романа «Лейла», Жорж отправила первые оттиски Альфреду. Тот начал выражать восхищение, а затем, поскольку эта тема очень волновала его, стал говорить о своей любви, но использовал при этом уклончивые намеки, которые не могли ввести в заблуждение ни его, ни ее: «Вы уже достаточно хорошо меня знаете, чтобы быть уверенной, что никогда эта глупая фраза “Хотите или не хотите?” не слетит с моих губ. Между нами лежит целое Балтийское море. Вы можете дать только моральную любовь, а я никогда и никому не смогу ее отдать. Но я могу надеяться, что, если вы сочтете меня недостойным и даже не вашим другом – это будет для меня еще одним уроком, – я могу стать чем-то вроде товарища без последствий и претензий, а следовательно, без ревности и скандалов…» Но как бы они ни притворялись, было ясно, чем все это должно было закончиться. 29 июля 1833 года Мюссе сорвал, наконец, с себя маску: «Мой дорогой Жорж, хочу сказать вам нечто глупое и смешное… Вы будете смеяться мне в лицо… Я люблю вас, я знал это с самого первого визита в ваш дом. Я полагал, что это пройдет, считая вас только другом. Я пытался внушить себе это всеми силами, но мне приходится платить слишком большую цену за время, которое я провел с вами… Правда заключается в том, что я страдаю, я только и умею, что страдать… Прощайте, Жорж, я люблю вас, как ребенок…» Этими последними словами он попал точно в цель, в самое сердце. «Как ребенок, – повторила она, сжимая письмо в руках. – Что он такое говорит, Господи? И знает ли он, как делает мне больно?»^[110] Разве не любовника-ребенка она искала все эти годы? Она нашла его в образе сначала Мюссе, а потом – Шопена. Для чего ей продолжать сопротивляться? Теперь у нее были все основания, чтобы уступить. «Если бы не твоя молодость и слабость, мы остались бы братом и сестрой…» – сказала она ему позже.

Брат, потом ребенок – такие этапы семейных отношений надо было пройти, чтобы оказаться в постели мадам Санд. Итак, Мюссе переселился на набережную Малакэ, к великому несчастью обычных сотрапезников писательницы. А та не стала на это обращать внимания: она была слишком счастлива этому весеннему ветру, ворвавшемуся в ее дом вместе с молодым человеком. Как и положено, она не забыла, что Сент-Бев первым указал ей на Мюссе, и посему направила ему письмо с сообщением о своем счастье: «Я влюблена, и на этот раз серьезно, в Альфреда де Мюссе. Это уже не каприз, а настоящее чувство. Не могу предсказать, как долго продлится это чувство, кажущееся нам таким же святым, как любовь, которую познали вы. Один раз я любила целых шесть лет^[111], другой раз три года, а теперь даже не знаю, на что я способна… Но сердце мое оказалось не настолько разбитым, как я этого боялась… На этот раз меня опьяняет простота, преданность, нежность… Это – нечто такое, о чем я даже не предполагала и не думала где-то найти… Я отдалась и счастлива, что сделала это… Мне открылась любовь, какой я не знала, без всяких страданий, на которые я была уже согласна. Возблагодарите Бога за меня…» Хотя ей и понадобился посредник для благодарения Всевышнего за это совершенно новое для нее счастье, мадам Санд была на седьмом небе. Она обрела веселость, омолодившую ее рядом с этим ребенком, «слово, повторяемое ею с невыразимым сладострастием», как написал Андре Моруа.

Самые первые дни этой связи были, несомненно, самыми лучшими. На набережной Малакэ Санд любила и работала, Мюссе любил и прохлаждался, но оба жадно наслаждались счастьем. В сентябре они совершили вылазку в лес Фонтенбло и горы Франшар. В обстановке любви и природы Жорж была преисполнена счастьем: «Она шагала решительно с очаровательным смешением женской нежности и ребяческой дерзости. Она шла вперед, словно солдат, громко распевая песни…»^[112]

Увы, однажды ночью у Мюссе случились галлюцинации, которые несколько подпортили это деревенское счастье и обеспокоили Жорж. Но это не помешало им поехать в Венецию, в этакое свадебное путешествие, обязательное для всех по-настоящему влюбленных. Но для Жорж работа не прекращалась даже в медовый месяц. Ей нужны были деньги, чтобы содержать семью… и Альфреда. Даже в путешествии она вынуждена была продолжать писать новый роман и работала по ночам вместо того, чтобы заниматься любовными играми. Вдруг она заболела дизентерией, что стало для Мюссе поводом снова заняться привычным делом: алкоголем и девицами. Он стал наведываться в городские притоны, встречаться с танцовщицами театра «Ла Фениче», а когда Жорж упрекнула его в этом, он со злостью ответил, что вынужден искать на стороне удовольствия, которых она была не в состоянии ему дать. Жорж возразила: «Я допускаю, что эти удовольствия были более скромными, чем те, что ты можешь получить от другой женщины. Главное, чтобы в ее объятиях ты не забывал обо мне».

Отношения между ними стали портиться, Мюссе становился все более язвительным, а Жорж все более замкнутой. Она проводила ночи в ожидании его на балконе их номера в гостинице «Даниели» или ждала, когда раздадутся звуки его шагов за дверью. Часто бывало так, что на заре в комнату вваливался нетвердо стоящий на ногах любовник, источавший запах спиртного и разврата. Он падал на кровать и сразу же засыпал глубоким сном. Вскоре у него опять начались галлюцинации, которые так потрясли Жорж во Франшаре. Эти приступы алкоголизма превратили элегантного денди в полусумасшедшего. Жорж призвала на помощь врача, лечившего ее от дизентерии, доктора Паджелло.

И Паджелло, и Жорж пришлось провести немало ночей рядом с поэтом, чье состояние бреда сменилось летаргией. Можете себе представить находящихся многие часы в темной комнате соблазнительную и лишенную любви женщину и молодого итальянца с томным взглядом в обстановке, порождавшей в них волнение, которое они безуспешно старались подавить. Паджелло смотрел на Жорж восторженными глазами, но не смел пойти дальше. Такое двусмысленное положение никогда не нравилось мадам Санд. И однажды утром, когда врач собирался уходить, она вручила ему записку с многозначительным указанием адресата – «Глупому Паджелло».

Это было великолепное письмо, в котором писательница заранее отпускала себе грехи и объяснила причину. Это было красноречивая защитная речь женщины, четко проанализировавшей биения своего сердца. Паджелло не очень хорошо знал французский язык, чтобы понять все тонкости, изложенные ему Жорж, но все-таки сообразил, что она хотела его так же, как и он ее. Этого было достаточно. И Жорж стала любовницей Паджелло. Эта странная связь имела место в нескольких шагах от того, кому изменяли. Странная близость, прерывавшаяся мольбами больного о помощи, поскольку писательница и врач, занимаясь любовью, ни на секунду не оставляли без внимания стонавшего в постели поэта. Время от времени Альфред выходил из летаргии, и на короткое время к нему возвращалась ясность ума. И в один прекрасный день сквозь пелену беспамятства он увидел, как Жорж, сидя на коленях итальянца, целовала его. Перед ними стояла одна чашка чая, служившая символом пособничества: они пили из одной емкости.

Но любовь между Санд и Мюссе еще не умерла. Для того чтобы она вспыхнула с новой силой, достаточно было чувства ревности. Жорж открыто призналась Альфреду, что была влюблена в Паджелло. Как истинный романтический герой, Мюссе достойно воспринял эту боль и сделал все, чтобы стать выше нее. Впрочем, ему ли было высказывать упреки женщине, с которой он так плохо обходился с самого их приезда в Венецию? Выздоровев благодаря стараниям своего соперника, Мюссе 29 марта вернулся в Париж. Жорж провожала его с израненным сердцем: в ней тоже возродилась любовь. Но, несмотря на это, она не порвала с итальянцем, но монотонность проведенных с врачом дней заставляла ее сожалеть о бурной любви с поэтом. «Кто будет во мне нуждаться и о ком я теперь буду заботиться?» – написала Жорж Альфреду. «Я все еще тебя люблю», – ответил он.

Писатели прежде всего испытывают потребность воплотить свои приключения в литературные шедевры. Из их бурного опьянения Санд и Мюссе извлекли впоследствии великолепные страницы. А пока Жорж успела закончить начатый роман, и настала пора возвращаться в Париж… увозя с собой в качестве багажа милого Паджелло, не строившего никаких иллюзий. И действительно, Жорж и Альфред снова сошлись и с упоением наслаждались ядом их драматических отношений. Они теперь знали, как мучить друг друга, и неистово этим пользовались: «Скажи, что только мне ты подставляешь свои губы! Ты, я… Ах, так любить ужасно! Какой голод, мой Жорж, я испытываю по тебе!» – написал уехавший лечиться в Баден-Баден Альфред. Любимая находилась в то время в Ноане.

Как только Альфред увиделся с Жорж в Париже, он снова стал ее любовником. Что же касается Паджелло, то он легко смирился со своей участью. Этот мудрый человек пережил необычайное приключение, он этим удовлетворился и вернулся в Венецию, где прожил до начала XX века. Тихий девяностолетний старик иногда показывал близким в качестве воспоминания по прошедшей безумной любви чайную чашку, к которой Санд прикасалась губами.

Мюссе вернулся на набережную Малакэ, и между безумными любовниками возобновилась игра, такая же страстная и такая же пьянящая. Оскорбления перемешивались с клятвами, скандалы сменялись приливами нежности. Дошло до того, что Мюссе заболел, а Жорж, чтобы ухаживать за ним в доме его матери, переоделась в служанку. Это инкогнито никого не смогло обмануть… А потом – снова возвращение на набережную Малакэ, новые скандалы, новые приступы страсти. Если Мюссе часто летал в облаках, Жорж всегда оставалась на земле. Она уже давно поняла, что положение было безвыходным, поэтому решила порвать эту связь и уехала в Ноан. Выражаясь театральным языком, этот разрыв можно было бы назвать притворным уходом: она была уверена, что Мюссе побежит следом за ней. Но этого не случилось. И растерявшаяся Жорж поняла, что она не может жить без Альфреда: «О, мои голубые глаза, вы больше не глядите на меня! Прекрасное лицо, я никогда больше не увижу, как ты склоняешься ко мне. Мое маленькое гибкое и горячее тело, ты больше не ляжешь на меня, как Елисей на мертвого ребенка, чтобы вернуть его к жизни…»

Приступы отчаяния, прекрасные страницы, которые были написаны под воздействием боли от любви, так и не закончившейся. Слава Мюссе, как и слава Жорж Санд, очень многим обязаны их страсти. Если бы они не разрывали свои сердца, не родились бы отзвуки страданий. Эти отзвуки обессмертили их:

Знать не желаю ни о чем: ни о цветах на этом поле,

И ни о том, что скрыто в мягком дуновенье ветра,

И ни о том, что завтра будет день, и эти недра

Откроют нам все то, что прятали дотоле

Лишь говорю себе: «Ведь здесь со страстью беспримерной

Я был любим, и сам любил. Она была красива.

Я схоронил сей клад в моей душе бессмертной

И Богу покажу такое диво».

Санд вышла из связи с Мюссе подобно путешественнику, вернувшемуся из долгих странствий. Она с удовлетворением вернулась в родные пенаты, то есть в Ноан, к своему рабочему столу. Родные места стали чем-то вроде бальзама, пролитого на рану. А у Мюссе родных пенатов не было. Он не был домашним человеком. По просьбе обрадованных приятелей он снова начал жизнь чудесного ребенка, снова стал денди, которым снисходительно восхищались в светских салонах, где появлялся с высокомерной невозмутимостью. Этот возврат, естественно, сопровождался любовными похождениями. Его взгляд упал на очаровательную добычу: сестру известного бонвивана и соратника Мюссе по гулянкам графа д’Альтон-Зее. Каролине Жобер было тридцать два года, а ее мужу около шестидесяти. Она была белокура, а ножка ее могла бы легко войти в туфельку из беличьего меха Золушки. Помимо этого, она была умна, свидетельством чего служит ее ответ мужу, позволившему себе однажды ночью напомнить о своих супружеских правах: «Теперь я еще не могу сказать, что я – ваша дочь, но знайте, что отныне я – ваша вдова!» И с этими словами она захлопнула перед его носом дверь спальни. Совсем нелегко было завоевать это миниатюрное создание с таким характером. Чтобы добиться этого, Мюссе призвал на помощь свою музу. Из осторожности он изменил имя дамы, цвет ее глаз и волос, но Каролину все же можно сразу узнать в описании Нинон:

А если бы я с вами все же о любви заговорил,

Как знать, голубоглазая брюнетка, что бы вы сказали?

Любовь людей, известно, мучит и лишает сил,

Безжалостна она, вы от нее уже немало пострадали.

Ведь я, возможно, наказанье заслужить за это мог…

Но я для счастья не рожден, блаженства боги мне не дали

В объятьях ваших умереть и жить у ваших ног…

Но ждал Мюссе совсем недолго. Мадам Жобер не заставила себя долго упрашивать, но повела себя довольно оригинально: она послала поэту письмо, где были нарисованы часы, показывавшие «три часа». На следующий день Мюссе без опоздания пришел пожинать плоды победы. Но их отношения не смогли долго противостоять скандалам, упрекам, переменам настроения поэта, что было свойственно его любовным связям. И Каролина посчитала разумным закончить этот любовный роман. Но сделать это было непросто: с Мюссе порвать нелегко. Влюбленные снова сошлись благодаря нескольким стихам, в которых легко угадывалась молодая женщина. Этого вполне хватило, чтобы снова ее завоевать. «Я готова все бросить и пожертвовать собой ради вас, – написала она ему. – Достаточно будет одного вашего слова. Теперь я не боюсь этого сказать. Вы заставляете меня плакать оттого, что вы меня любите».

Но эти чувства не повлияли на творчество поэта, даже наоборот: появление «Ночей» и «Исповеди сына века» говорит о его необычайном вдохновении. Более того, пересмотрев свою жизнь, он решил забросить разгульную жизнь. И был верен своему обету… несколько недель… Несколько недель лета 1836 года, в течение которых его жизнь освещала новая женская улыбка. Он познакомился с Луизой Лебрен… через окно. Через улицу Гренель они из окон вначале улыбнулись друг другу, потом обменялись знаками и в конце концов встретились. Луиза была наполовину театралка, наполовину гризетка. Сама того не ведая, она, вероятно, своей ласковой улыбкой и ровным характером помогла Мюссе сочинить «Августовскую ночь».

Но она исчезла из его жизни столь же незаметно, как и вошла в нее. Поэта уже ждало новое любовное приключение, неожиданное с его стороны, поскольку героиней его стала девушка двадцати пяти лет – со столь молодыми дамами он не имел обыкновения встречаться. Ее для него приготовила – именно это слово и подходит – Каролина Жобер, ставшая к тому времени бескорыстной и проницательной подругой Мюссе. Она знала о его потребности любить и познакомила со своей юной кузиной Эмэ д’Альтон, которая, как она решила, полностью соответствовала мечтам молодого человека. Мюссе сразу же ею увлекся, а портрет девушки, им набросанный, оправдывает это чувство: «Белокурые волосы, глаза цвета лазури, розовые щеки, тонкий носик, как у бюста греческой богини любви, красные губки, из которых между двумя рядами жемчужин прорывается свежее и томное дыхание, хорошо очерченный подбородок, длинная и гладкая шея…»

Он был очарован, но и сам умел, как никто другой, очаровывать и находить те слова, которые не могли не тронуть сердце девушки… Эмэ было двадцать пять лет, она была полна нетерпения. Девушка потеряла голову, получая такие записки: «О, прекрасный ангел, твои письма сводят меня с ума… Тысячу раз целую твои губы, твое тело, твое сердце…»

Эмэ с головой окунулась в любовь, без расчета, без оглядки… Чтобы иметь возможность вволю заниматься любовью, эти голубки? летом 1837 года устроились в квартире, которую Мюссе снял на улице Тронше. Именно там он готовился встретить каждодневное тихое счастье, но оно было ему недоступно: поэт нуждался в бурях, сценах, театральных поворотах событий, а не в тихой семейной жизни. К тому же Эмэ начала излечивать его от прошлых увлечений: игры, спиртного, разврата, а Мюссе этого как раз и не хотел, подобно больному, любящему свою болезнь: в ней он черпал свое вдохновение. Поэтому он отбросил саму мысль о браке: «Одно мне совершенно ясно, – признался он Эмэ, – я не способен сделать тебя счастливой и наполнить твою жизнь». Будь он откровеннее, мог бы перевернуть фразу и сказать: «Ты не сможешь сделать меня счастливым и наполнить мою жизнь». За этим признанием по всей логике должно было последовать расставание, но у Мюссе ничто и никогда не было окончательным. Он хотел иметь возможность встречаться с Эмэ, когда ему заблагорассудится, не принимая на себя никаких обязательств и следуя только своему желанию. Это был эгоизм или непоследовательность? Несомненно, и то и другое. Но не стоит применять к поэтам те же мерки, что и к обычным людям. Альфред прекрасно знал о своих недостатках и исповедался о них с прямотой, граничившей с цинизмом: «Я слишком слаб, чтобы принимать окончательные решения, – написал он несчастной Эмэ. – Если бы я решился их принять, не смог бы сдержать своего слова. Я смог бы геройски держаться первые две недели, а затем моя отвага улетучилась бы вместе с моей безопасностью…»

А именно этой безопасности ему и не хватало: стоило Бюлозу прислать ему деньги, как они моментально исчезали, и директор Revue des Deux Mondes вынужден был требовать от поэта новых новелл, рассказов, стихов, вынуждая Мюссе постоянно писать, чтобы отчитаться за полученные и истраченные авансы.

Финансовые затруднения все же не заставили его изменить свой уклад жизни. Он по-прежнему наведывался в места получения удовольствий и иногда прибегал к продажной любви… При всем этом Альфред продолжал сохранять в своей жизни Эмэ д’Альтон в качестве некоего спасительного круга. В любовных делах у него появилось новое увлечение, можно даже сказать, двойное увлечение, поскольку он влюбился сразу в двух очаровательных особ, в двух очень талантливых женщин – певицу Полину Гарсия^[113] и актрису Рашель, которая впоследствии затмила своим искусством всех современниц. Удивительный факт, но на сей раз он сам сделал этот выбор: Полине и Рашель было по семнадцать лет, в то время как ему самому было уже под тридцать. О них он написал восторженную статью, опубликованную 1 января 1839 года в Revue des Deux Mondes, но не дождался от них благодарности, на которую рассчитывал. Полина Гарсия думала только о своей профессиональной карьере и не обратила никакого внимания на романтические всхлипывания поэта. Что же касается Рашель, то она высоко ценила талант Мюссе, но отказалась играть в его пьесе. Она желала играть только в пьесах умерших авторов, слава которых была проверена временем. Поскольку ни певица, ни актриса не сдались, Мюссе оставалось только снова изобразить трагедию чувств. И он сделал это, как и положено, в стихах:

Уж лучше памяти совсем лишиться,

Чем с этой сладостной мечтой расстаться,

Мой гений лишь в тебе сумел родиться,

А пыл мой мог в твоих глазах читаться.

После этой двойной неудачи, на самом деле ничуть его не огорчившей, он снова вернулся к милой Эмэ, всегда верной, всегда готовой его принять: «Милое дитя, прости меня за то, что так долго не отвечал тебе. Благодарю за доброе письмо. Называй любовью или дружбой чувство, которое я к тебе испытываю и всегда буду испытывать. Разницы в этом я никогда не увижу». И тут он заболел, причем так серьезно, что у его постели собралась вся семья. Когда Мюссе поправился, то обнаружил, что болезнь оставила свой след на его лице: он уже не был блестящим молодым человеком, соблазнительным денди, которым восхищались в салонах:

Я потерял и жизнь мою, и силу,

Моих друзей, всегдашнюю веселость,

Все потерял, и даже гордость,

Что мне о гениальности твердила.

Он был очень огорчен преждевременным старением, этими отметками, которые говорили об окончании карьеры донжуана. Мюссе понял, что сам загубил те многие счастливые козыри, предоставленные судьбой. Графине де Кастриес, продолжавшей вместе с Каролиной Жобер оставаться его самой близкой подругой, он признался в своей беде: «Мне нужна женщина, в которой что-то есть, неважно что: или она очень красивая, или очень добрая, или, по крайней мере, очень злая, или очень умная, или очень глупая, но что-то особое… Есть ли такие у вас на примете, мадам? Дерните меня за рукав, прошу, если встретите такую. Я же ничего подобного не вижу».

Внезапно нахлынувшее чувство одиночества сопровождалось неудовлетворенностью в профессиональной деятельности: несмотря на все успехи, он не добился признания, которого, как он полагал, заслуживал его гений. Хотя в то время публикация поэмы «Немецкий Рейн», где Мюссе осудил прусский милитаризм, вызвала отклик в широких кругах общественности, этого успеха оказалось недостаточно, чтобы вывести его из апатии, в которой ему, как казалось, нравилось находиться. Совершенно естественно, что он, как уже привык это делать в течение нескольких последних лет, решил переложить груз своей усталости на плечи сострадательной Эмэ д’Аль-тон: «Мне все надоело, – признался он ей. – Любишь ли ты еще меня? Только у тебя есть сердце. Не надо писем: да или нет. Если да, то где и как? Если можно, то немедленно…»

Но на этот раз Эмэ взбунтовалась: она надорвала сердце, гоняясь за исчезающим от нее мужчиной. Она так и сказала об этом Мюссе, который очень расстроился от такого неуступчивого поведения молодой женщины. Сбитый с толку, он стал искать плечо, куда мог бы склонить голову… и нашел его у княгини Бельджиожозо, которая пригласила его отдохнуть в ее доме в Версале. Увы, это оказалось невозможным: ему нужна была любовница, а княгиня повела себя как сиделка. Она ставила ему припарки, не давала выпивать и кормила овощными супами. Этого было достаточно, чтобы вызвать ненависть поэта, он хлопнул дверью и отомстил княгине в стихотворении:

Она скончалась, хоть и жизни не познала,

Что живет, лишь изображала,

И книга жизни у нее из рук упала,

Которую она и не читала.

Состояние его духа еще более усугублялось медленным ухудшением состояния его здоровья. Теперь каждую зиму у него случались боли в легких, он харкал кровью, а тогдашняя медицина была не в состоянии ни вылечить, ни даже облегчить протекание болезни. Сам же он ничего не предпринимал. Стоило ему немного поправиться, как он тут же возвращался к своим любимым занятиям: к девочкам, а главное, к спиртному, чье потребление напрямую связывал с позывами души. Ему не исполнилось и тридцати пяти лет, а он уже почувствовал, что наступал конец его земного существования:

Уж года полтора я четко слышу

Со всех сторон, как бьет кончины час.

Его я чувствую везде и всюду вижу…

В этом отчаянии были все же и приятные утешения: его последние статьи высоко оценивались, он получил орден Почетного легиона, официальный знак его признания. Но Альфред ждал другого, более яркой славы, которая могла бы возместить ему все обиды за гонения: Мюссе хотел стать членом Французской академии.

Зима 1845 года принесла ему свой привычный набор испытаний, но вскоре пришла весна, и поэт вернулся к жизни. У своего дяди, супрефекта Мирекур, что в Вогезах, он подправил здоровье и вкусил удовольствие от почтения, с которым к знаменитому человеку обращались круги провинциальной буржуазии. Дамы из приличного общества окружали его и ласкали нежными взглядами, и он вместо букетов посылал стихи, но дальше этого не шел, хотя в написанном можно предположить нечто большее:

Прощай, Сюзон, моя румяная блондинка,

Любившая меня всего неделю.

Короткая любовь, порхая, как пушинка,

Бывает в мире лучшей, в самом деле…

В это же время его пьесы, этот глубоко человечный и одновременно реалистичный театр, опередивший свое время, наконец-то осветились огнями рампы. Вначале «Комеди Франсез», а вскоре и другие театры распахнули перед ним свои двери. К нему потекли авторские гонорары от восторженной публики, заполнявшей залы при каждой постановке его пьес. Мюссе вдруг стал очень модным автором.

Было ли это неожиданным следствием успеха или простым совпадением, но состояние его здоровья улучшилось. Мюссе снова почувствовал потребность в работе, начал несколько новых пьес и много новелл, зачастил в театры, где игрались его произведения. Там он встречал восторженный прием, особенно со стороны актрис.

В то время как Мюссе добился наконец-таки театрального признания, о котором так долго мечтал, во Франции разразился новый кризис. Король династии Бурбонов был изгнан с трона двоюродным братом из Орлеанского рода, а того сменила республика. Эти события, иногда принимавшие кровавый оборот, не остановили артистическую жизнь и не повлияли на успех пьес Мюссе. А сам автор с наслаждением вдыхал аромат кулис и, естественно, не мог не замечать брошенных на него женских взглядов и симпатий. Он попытался завести роман с мадам Аллан-Депрео^[114], очень красивой актрисой театра «Комеди Франсез», где должна была состояться постановка пьесы «Всего не предусмотришь». Как и сам Альфред, мадам Аллан-Депрео приближалась уже к сорокалетнему возрасту и считала, что у нее был иммунитет от театральной любви: «Мне очень лестно получать от г-на де Мюссе знаки внимания, – пожаловалась она одной из своих подруг, – но я никогда не уступлю ему. Я слишком хорошо его знаю и не сомневаюсь, что это может быть всего лишь мимолетный роман».

Когда дичь защищается, это только разжигает пыл охотника и возбуждает его воображение. Подобно тому как рыбак дает слабину леске, чтобы успокоить добычу, он решил не форсировать событий и представился влюбленным и уважительным поэтом:

Как можно чаще видеться всего лишь и любить,

Всего лишь видеться почаще и любить

Без хитрости, уловок, лжи, стыда, сомнений,

И без обмана чувств, без всяких угрызений

Вдвоем, в любой момент готовясь сердце подарить…

Несмотря на предупреждения, молодая еще женщина не смогла остаться равнодушной к чувству, выраженному с такой стыдливостью, а главное, от такого соблазнительного мужчины. Сама того не замечая, она стала с каждым днем сдавать свои оборонительные позиции, а затем и вообще сложила оружие: «Я отдалась без принуждения, – призналась она все той же подруге, – по причине непреодолимого влечения…»

Чтобы найти убежище зарождавшейся любви, любовники сняли красивый, утопавший в цветах домик в очаровательной деревушке под названием Виль д’Аврей. Мадам Аллан-Депрео окружила поэта материнской нежностью, напоминавшей ту, что когда-то изливала на него Жорж Санд. Словом, это было совершенное счастье… слишком совершенное для Мюссе, который, как мы знаем, отличался переменчивостью настроения и испытывал наслаждение в том, чтобы самому испортить подаренный судьбой шанс. Ему нужна была обстановка войны, прерываемой короткими перемириями, когда он мог бы клясться, что встанет на правильный путь. А все его сцены, упреки, припадки ревности партнерша переносила с таким самоотречением, на какое способны только влюбленные женщины. Иногда эти припадки достигали такого уровня, что у него появлялись галлюцинации, свидетелем которых за пятнадцать лет до этого была Жорж Санд. Рассказ мадам Аллан-Депрео похож на жестокий медицинский диагноз: «Между нами произошла ужасная ссора, в которой чувствовалась большая любовь вперемежку с чем-то, что я не могла выносить. У него случилось помутнение рассудка: так бывает, когда его мозг перевозбуждается из-за достойных сожаления старых привычек. В этих случаях он начинает бредить и разговаривать с призраками. Я никогда не видела столь разительного контраста между двумя существами, заключенными в одном человеке. Одно из них – доброе, нежное, ласковое, восторженное, остроумное, разумное, наивное, простое, чувственное, восхищенное, рыдающее по пустякам, гениальное во всех областях… Но когда перевернешь страницу, то видишь человека, одержимого какими-то демонами, слабого, резкого, деспотичного, безумного, маленького, подозрительного, доходящего до оскорблений, слепого и упрямого, до невозможности эгоистичного, взрывающегося по плохому и по хорошему поводу. Когда он вскакивает на дьявольского коня, он должен мчаться на нем вперед до тех пор, пока не сломает себе шею…»

Именно такую натуру с двумя лицами видела Жорж Санд и снова обнаружила актриса театра «Комеди Франсез». Ему скоро наскучил домик в Виль д’Аврей, и он покинул его, но при этом не порвал окончательно с любовницей. Все те же разрывы с продолжениями… В любом случае, если он и мог обходиться без нее как женщины, он не мог обойтись без актрисы.

Мюссе снова увиделся с ней в июне 1850 года на репетициях пьесы «Подсвечник». Она все еще была влюблена в него, ему было невыносимо это сознавать, потому что он ее больше не любил. Кроме того, она немного поправилась, и автор опасался, что это повлияет на успех пьесы. Ни с того ни с сего он стал делать оскорбительные намеки, очень неприятные для несчастной женщины. Но пьеса «Подсвечник» все-таки прошла с большим успехом. Это был не простой успех: можно было подумать, что судьба, столь долго лишавшая Мюссе криков «браво» восторженной публики, решила сразу же воздать ему по заслугам. Пьесы, которые некогда были уделом только читателей «Спектакля в кресле», теперь получили театральное воплощение. Полные жизни и действия, они вызвали большой интерес у зрителей… Сама Рашель за несколько лет до этого надула губы на предложение Мюссе написать пьесу специально для нее, сама Рашель, привлеченная его успехом, попросила теперь его сделать это. И наконец, долгожданное официальное признание, которого он ждал столько лет: 12 февраля 1852 года Альфред де Мюссе был принят в члены Французской академии. В тот день, когда он вошел в божественное здание, трибуны для зрителей были забиты красивыми женщинами: не так часто предоставлялась возможность увидеть, как столь соблазнительный мужчина занимает место среди лысых черепов древних светил французской литературы. И понятно, почему в тот день многие не смогли попасть в дом на набережной Конти.

А тем временем Франция нашла себе другого повелителя: 2 декабря 1851 года после государственного переворота принц Луи Наполеон Бонапарт объявил о кончине республики. Ностальгия о Наполеоне I подготовила трон для Наполеона III.

В тот день, когда Мюссе принимали в академию, среди публики была одна женщина, которая не сводила с него глаз и уже претендовала на него, – Луиза Коле^[115]. Как и мадам Аллан-Депрео, она была соблазнительной сорокалетней женщиной. Она закончила продолжительный роман с Гюставом Флобером и уже начала подыскивать ему замену. Луиза и сама была писательницей и поэтессой, и поэтому, естественно, с Мюссе их объединяло братство по перу. К тому же ей нужен был академик, который мог бы помочь ее карьере. Что же касается Мюссе, то в нем сработал интерес ко всему новому, и он начал готовиться к осаде по всем правилам. Но осаду ему пришлось вести совсем недолго, поскольку мадам Коле сдалась без особого сопротивления. Гордая своим падением, она незамедлительно рассказала о ней бывшему любовнику, и это вызвало недовольство автора «Мадам Бовари». Впрочем, роман с Мюссе продлился совсем недолго: дама предъявляла слишком высокие физические требования, которым поэт больше не мог соответствовать. Как и всегда, устав от кого-то или чего-то, Мюссе решил исчезнуть, но Луиза не отпускала его. Тогда поэт дал указание своей консьержке не впускать ее в дом. Чтобы консьержка узнала непрошенную гостью, он описал ее, что закончилось смехом: Луиза все-таки догадалась об этой уловке и очень разозлилась. И продолжала злиться на поэта даже после его смерти.

Смерть… Мюссе чувствовал, что она бродит вокруг него, приближаясь все ближе и ближе. Она уже унесла с собой нескольких близких ему людей: Генриха Гейне, мадам Аллан-Депрео, друга детства Тате. Он чувствовал, что приближалась и его очередь, чтобы он ни делал… Альфред часто думал о смерти, так часто рассматривал все ее аспекты, что она не могла застать его врасплох. Физические страдания, заставлявшие его бодрствовать ночами напролет, приучили к мысли, что сон – это дорогой подарок судьбы. И он часто говорил, что смерть – абсолютная форма сна.

В первые месяцы 1857 года он стал все больше и больше слабеть, несмотря на то что его ум оставался все таким же блестящим. А на заре 2 мая в возрасте сорока семи лет он покинул мир, который освещал своей гениальностью и соблазнительностью. Казалось, Мюссе давно ждал этого момента, потому что за тридцать лет до кончины написал строфы, которые навсегда останутся в нашей памяти:

Друзья мои, когда скончаюсь я,

Могилу вы мою украсьте ивой:

Мне крона нравится поникшая ея,

И нежной бледностью она мила игривой,

Она накроет тенью легкой, молчаливой

То место, где возьмет меня земля.

На кладбище Пер-Лашез, где покоится Мюссе, действительно над его могилой растет ива, кажется, что она охраняет его для вечности.

Спустя четыре года после его смерти два самых любимых им человека поженились: Эмэ д’Альтон вышла замуж за его брата Поля. Мюссе очень высоко оценил бы эту развязку… которая была в духе одной из его комедий.

VIII
Наполеон III
и его «маленькие забавы»

«Я хранил верность императрице целых шесть месяцев, а затем вернулся к моим маленьким забавам…»

Это признание французского императора одному из своих близких показывает, какой именно была его любовная жизнь. Эти «маленькие забавы» состояли в том, чтобы волочиться за всеми красивыми женщинами, которые оказывались в пределах досягаемости его вожделений. Проспер Мериме, бывший близким другом императорской четы, очень точно определил поведение Наполеона: «Он влюблялся во всех женщин, полагая, что это – навеки, но переставал думать о них по прошествии пары недель».

Непреодолимая тяга к прекрасному полу, неумение управлять своими порывами иногда впутывали его в бесконечные объяснения, и даже женился он на юной графине Евгении де Монтихо оттого, что у него не было другой возможности завоевать ее. Но об этом чуть позже.

Вопросом любви он стал интересоваться в том возрасте, когда другие мальчишки еще занимаются самыми невинными играми. Как известно, годы юности Наполеон III провел в ссылке: после крушения империи его мать, королева Гортензия, нашла убежище в Арененберге, неподалеку от Цюриха. Гортензия была милой женщиной, но занималась пустяками. Она была очень привязана к сыну и предпочитала, чтобы он всегда оставался рядом, поэтому наняла для него наставника по имени Филипп Леба. Ее выбор был удивительным: этот парень доводился сыном члену Конвента Филиппу Леба^[116], который был другом Робеспьера и проголосовал за казнь Людовика XVI. Но у молодого Леба был блестящий ум, и он преданно занимался воспитанием будущего императора.

Проживая то в Арененберге, то в Аугсбурге, бывшая королева Гортензия и ее сын вели довольно приятное существование и не имели недостатка в средствах. Единственным, кто бросал тень на эту картину счастья, был муж Гортензии Луи Бонапарт, с которым она рассталась после наполненной постоянными конфликтами совместной жизни. Несмотря на то что уже несколько лет они жили отдельно, младший брат Наполеона продолжал мучить жену, настойчиво требуя, чтобы она отдала ему юного Луи Наполеона. Это приводило в отчаяние как молодого принца, так и его мать: Луи был во власти некой мании преследования, что делало его отвратительным для окружающих. Поэтому его сын только на короткое время приезжал во Флоренцию, где проживал бывший король. Впрочем, тот не упускал возможности заявлять о своих сомнениях относительно своего отцовства. Потребовав однажды, чтобы сын сопроводил его на лечение в Мариенбад, он заявил одному австрийскому генералу: «Этот ребенок мне не очень нужен, но в этом городе на водах слишком скучно. Мне нужно иметь кого-то рядом, чтобы я мог его воспитывать. И тогда я попросил жену прислать ко мне “ее сына”, пока не приедет мой^[117]».

Перед отъездом Гортензия предупредила мальчика: «Не слушайте, что ваш отец будет говорить про меня. Вы ведь знаете, что у него не все в порядке с головой…» А сын так отозвался об отце: «Я скорее боялся его, нежели любил…»

Зато мать была настоящим объектом его обожания… что не помешало ему искать привязанность другого рода. В любовной сфере юный Бонапарт, вне всякого сомнения, самый ранний из всех королей-волокит. В двенадцать лет он влюбился в юную соседку и выложил ее имя на грядке зернами кресс-салата. Но это были только цветочки, а ягодки появились, когда спустя год, то есть в тринадцатилетнем возрасте, принц углубил изучение этого вопроса и приобрел первый любовный опыт с горничной матери в Арененберге. Ее звали Элиза. Очень гордый собой, Луи Наполеон рассказал о своих подвигах приятелям. Потом были другие любовные приключения, множество юных крестьянок из окрестных селений могли это подтвердить. Дошло до того, что об этих подвигах прослышал Ландеман^[118] и пожаловался Гортензии на ее сына. Королева снисходительно улыбнулась: в глубине души она не сердилась на то, что сын уже начал играть в Дон Жуана. Ее довольно бурная любовная жизнь заставляла относиться к этому с пониманием. Словно желая воспользоваться этим пониманием, принц, которому только что исполнилось четырнадцать лет, не стал ограничиваться мимолетными связями и завел настоящий роман с некой мадемуазель Кюммих. Позже, став императором, Наполеон III все еще продолжал вспоминать ее с волнением в сердце.

Пристрастие к сексуальному удовольствию не мешало будущему монарху при случае представляться романтическим героем. Свидетельством тому может служить следующий случай: однажды, когда ему было уже пятнадцать, принц прогуливался по берегу Рейна с тремя своими кузинами, дочерьми эрц-герцогини Стефании Баденской^[119]. Одна из них, Мария, с восхищением заговорила о галантном отношении к женщинам рыцарей средних веков. Луи Наполеон на это заявил, что мужчины его времени ничем не уступают рыцарям в области куртуазной любви. Тут порыв ветра сорвал цветок, украшавший шляпку одной из девушек. Мария сразу же на это отреагировала: «Дорогой мой Луи, – сказала она кузену, – вот случай продемонстрировать рыцарю свою отвагу».

Принц не заставил повторять это дважды: не раздеваясь, он бросился в воду и с видом триумфатора преподнес девушке упавший в реку цветок. Простой случай, но достаточно символичный: гордость руководила большей частью его поступков.

Единственным недостатком любовных занятий подростка было то, что они очень быстро съедали его карманные деньги, и ему приходилось все чаще и чаще заимствовать их из кошелька матери. В 1824 году Гортензия приехала с сыном в Рим, полная решимости воспользоваться многочисленными приглашениями, полученными от высшего общества. Поскольку она не хотела нарушать жизнь молодого человека обязанностями светской жизни, она не брала его на эти приемы и поручила Леба следить за тем, чтобы принц вовремя ложился спать. Но наставник был бессилен заставить воспитанника делать это. Так, по крайней мере, сказано в письме, которое он отправил своей жене: «Он (принц) спать ложится поздно, встает поздно, работает вяло до завтрака, в полдень садится в седло, усталый возвращается около трех, зевает на моих уроках до пяти и отправляется проводить остаток дня к отцу…»

В то время Луи Бонапарт тоже жил в Риме, но почти ежедневно навещая его, сын долго не задерживался и спешил уйти на очередное галантное свидание, с которого возвращался довольно поздно ночью. А Леба мучился, ожидая его. Наступление карнавала, сигнала для всеобщего веселья для римлян, послужило Луи еще одним поводом заняться девицами, нежели учебой. И Леба снова жалуется: «Наша жизнь довольно беспутна, и его учеба от этого очень страдает. Мне с трудом удается в течение дня найти часок-другой, чтобы заставить его прочесть прекрасные отрывки из Тацита^[120]». По возвращении в Арененберг принц вел себя не более послушно, а его любовные походы часто приводили его к озеру Констанс, где он встречался с некой легкодоступной замужней женщиной. Когда Гортензии доложили о его похождениях, она, по-прежнему понимая сына, оправдывала их. «На него так притягательно действует озеро», – со смехом сказала она.

Но женщины не были единственным предметом интереса молодого человека: по мере того, как он вырастал из подросткового возраста, политика стала для него маниакальной привязанностью. Сознавая, что носил великую фамилию, он сходил с ума от того, так как приходилось вести существование провинциального дворянчика, в то время как в умах французов жила память о его дяде. Наполеон III желал также великой судьбы и для своего кузена, несчастного Орленка, находившегося в плену в Австрии. А пока, в свете частых поездок в Италию, он мечтал освободить эту страну от иностранного господства. Его старший брат Наполеон Луи вступил в тайное общество карбонариев, целью которого было изгнание австрийцев с Апеннинского полуострова и передача короны страны Наполеону II. Был ли Луи Наполеон членом общества карбонариев? Никаких доказательств этого нет, но он принял участие в нескольких революционных выступлениях и тем самым навлек на себя гнев оккупационных властей. Отовсюду ему грозила опасность. Уже тогда в нем зародился интерес к подпольной деятельности, который сопровождал его всю жизнь до того момента, когда он воплотил в реальность свою безумную мечту: стать королем Франции.

Но пока до этого было далеко. На французский трон вступил Луи Филипп. И хотя был возрожден трехцветный стяг, вернулись из ссылки верные друзья Наполеона I, семейству Бонапарта все еще было запрещено проживать во Франции, а сыновьям Луи Бонапарта было отказано служить в военной форме родной страны.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Луи Наполеон хотя и строил в голове тысячи планов, но одновременно с этим еще более активно стал бегать за красивыми женщинами. Да и как можно устоять, когда под рукой было столько отзывчивых «кандидаток», начиная с кузины Стефании Ташер де ля Паджери, которая после пребывания в Арененберге призналась: «Мы испытывали такую гордость, когда он к нам обращался, и считали за честь прогуляться с ним». И девушка добавляет, вспоминая о волнении, которое поднималось в ее душе от глаз кузена: «Обычно они были затянуты поволокой, словно бы взгляд был устремлен внутрь, но потом вдруг они становились такими выразительными… Они становились очень красноречивыми и говорили о любви».

Но это был всего лишь милый флирт без последствий. Куда полнее стали отношения принца с мадемуазель Баушер, а особенно с соседкой в Арененберге мадам Стеле, с которой у него был бурный любовный роман. Однако он потерпел редкую для него неудачу в попытке соблазнить красивую Луизу де Шаплен де Серевиль, чья добродетель отбила все его атаки. Но вот в Арененберг приехала новая фрейлина Гортензии по имени Валери Мазюйе. Она сразу была очарована принцем, а тот немедленно приступил к осаде. Но мадемуазель Мазюйе очень быстро поняла, с каким соблазнителем она имела дело: хотя он ей и нравился, она не уступила ему и ограничилась тем, что любила его тайно.

Потом настало время ежегодной поездки в Рим. Гортензия с сыном жили там в большом доме, имевшем потайной вход, что очень подходило для принца. Действительно, каждую ночь он принимал у себя многочисленных молодых людей, приходивших к нему со своими планами. Можно догадаться, что эти планы были агрессивными, поскольку речь шла ни больше ни меньше, как об освобождении Вечного города от владычества Папы Римского. Смерть Пия VIII сделала временно свободным Святой престол, что вдохновило несколько сотен молодых людей на попытку переворота. Среди этих молодых людей, готовых бессознательно пойти на приступ, был и Луи Наполеон. Но 10 декабря 1830 года, когда должно было начаться восстание, на место сбора явилось всего шестьдесят человек… Да и тех разогнал проливной дождь, заставив быстро разойтись по домам. Восстание захлебнулось в зародыше.

И все же постепенно волнение стало охватывать весь полуостров. Братья Бонапарт не стали упускать такую возможность и решительно возглавили движение, которое придало особое звучание их фамилии. Их присутствие в рядах движения сопротивления вынудило вмешаться Австрию, решившую положить конец всякому недовольству. В течение нескольких недель проходила настоящая охота за принцами, в этой охоте было много как смешных, так и драматических событий. Движимая материнской любовью, Гортензия бросилась на помощь своим чадам, чтобы помочь им скрыться. Но по дороге Наполеон Луи подхватил где-то корь, от которой скончался. Преодолев эту боль, Гортензия думала только о спасении младшего сына, за чью голову австрийцы пообещали награду. Благодаря поддельным документам, выдав Луи Наполеона за своего слугу, Гортензия со своими людьми смогла ускользнуть от преследователей. Эти перипетии, кажется, доставили удовольствие Луи Наполеону, который уже стал проявлять смелость в различных заговорах. Сопровождавшая беглецов Валери Мазюйе не скрывала своего удивления при виде принца, который, забыв о грозившей ему опасности, со своим приятелем Дзаппи^[121] занялся делом, совершенно неуместным при данных обстоятельствах: «Я видела, как они, – пишет Валери Мазюйе, – побежали за какой-то женщиной и скрылись с ней за скалой. Нет сомнения в том, что они хотели силой поцеловать ее и поразвлечься с ней. Этот случай дает мне возможность понять природу их чувств…» Именно это и объясняло, что девушка сопротивлялась своему влечению к принцу. Но это вовсе не мешало ей постоянно следить за отношениями Луи Наполеона с женским полом. В Англии, где Гортензия и близкие ей люди нашли прибежище после итальянских приключений, Валери с горечью констатировала то влияние, которое оказывала на молодого человека некая мадам Леннокс, супруга бывшего офицера императорской армии, шотландца по происхождению, находившегося в то время под арестом в Париже за свою бонапартистскую деятельность. По его словам в Париже «все было готово, чтобы принять семью Бонапартов». И Валери Мазюйе сделала такой комментарий: «Все эти заверения шли от сидевшего в тюрьме заговорщика, но были высказаны устами красивой женщины, что для принца звучало подобно словам Евангелия. Он, никогда не любивший ради сладости любви, готов был увлечься авантюристкой ради удовольствия участвовать в заговоре».

Чуть позже, в Лондоне, настал черед очаровательной ирландки мисс Годфрей. И Валери Мазюйе снова написала: «Он называет ее своей Мальвиной. Однажды вечером я застала его за пересказом этого романа девушке, а когда мы везли ее домой в своей карете, он впервые в жизни обнаружил, что лунный свет очень красив!» Молодая ирландка так сильно влюбилась, что сказала, если Луи Наполеон уедет из Англии, она умрет с горя. К счастью, своего слова она не сдержала.

На следующий год смерть герцога Рейхштадтского^[122] внесла сумятицу в семейство Бонапартов. Между братьями и племянниками начался спор, кто является законным наследником императора. Пришлось даже Жозефу Бонапарту^[123] приехать из Соединенных Штатов в Англию и собрать там своих братьев. Луи, по-прежнему упрямый, отклонил приглашение, но его сын приехал. Его заставила сделать это Гортензия, старавшаяся удалить сына из Арененберга: молодой человек снова был влюблен. На сей раз дело зашло далеко, поскольку принц поговаривал уже о женитьбе. Новым предметом его страсти стала мадам Сонье, красивая вдовушка, дом которой находился рядом с жилищем бывшей королевы Голландии. К счастью, поездки в Англию оказалось достаточно, чтобы отвлечь принца от матримониальных прожектов.

После того как он заявил дяде Жозефу, что отныне считал себя новым Орленком, принц вернулся в Арененберг к обычной жизни, продолжая строить новые планы возврата власти и не пропуская при этом ни единой возможности заняться любовью. Другая его соседка, мадемуазель де Рединг, не осталась холодной к нему и дала себя уговорить провести ночь в таверне на берегу озера Констанс. А Валери Мазюйе рассказала: «Вернувшись в свою комнату, девушка разделась и собралась лечь в постель, когда увидела, что в комнату вошел принц через дверь, считавшейся закрытой. Он был взволнован, бросился к ее ногам и изобразил патетическую сцену, чтобы добиться своего. Он сказал, что криками она ничего не достигнет, что никто не придет ей на помощь… Настоящая ловушка! Наконец, ей удалось освободиться и выставить его за дверь, которую она тщательно заперла за ним…»

Стараясь удержать в рамках приличия страстную натуру сына, Гортензия начала подумывать, чтобы его женить. Вначале у нее был план выдать за него дочку герцога Падуанского. Но после довольно неприятных переговоров о приданом девушки все сорвалось. Более серьезным казался другой проект: в начале декабря 1835 года в Арененберг приехал младший брат Наполеона, бывший король Вестфалии Жером. С ним была его дочка Матильда. Ей было около шестнадцати, но она уже обладала красотой расцветшей женщины. Кроме того, девушка была по матери кузиной русского царя Николая и имела сказочное приданое, как сказал Гортензии сам Жером. Этого было вполне достаточно, чтобы завоевать королеву и сломить нежелание Луи Бонапарта, который всегда был против желаний сына.

Увы, в скором времени стало известно, что родственники по матери девушки не собирались развязывать свои кошельки, а Жером к тому же промотал часть приданого, доставшегося девушке от мадам Летиции^[124]. Но весной 1836 года, когда Жером снова приехал в Арененберг, ему удалось убедить свою сводную сестру, что финансовое положение было намного лучшим, чем это казалось. А главное, великолепное декольте Матильды подействовало на принца, словно удар молнии. Ревнивая Валери Мазюйе написала в своем «Дневнике»: «Было слишком много обнажено. Но все, что она демонстрировала, было так прекрасно, что глядеть на нее было приятно. Поэтому-то принц загорелся и стал пожирать ее взглядом».

Со временем молодые люди стали проявлять взаимное расположение, которое не укрылось от глаз окружавших людей. Обратимся еще раз к «Дневнику» мадемуазель Мазюйе: «Объявили тур вальса, – написала она, – и принц занялся своей кузиной. Мне даже показалось, что видела их сплетенные руки… Луи Наполеон проделывал все глупости, свойственные влюбленному мужчине… Весь вечер они о чем-то ворковали…»

29 марта 1836 года шестнадцатилетие девушки отпраздновали заранее, поскольку они с отцом должны были наутро уезжать. Принц подарил Матильде перстень с бирюзой в качестве обручального кольца. В момент отъезда, как рассказывала все та же Валери, принцесса разрыдалась. «Принц поддержал ее за руки и помог взобраться в карету, а потом побежал вслед, чтобы бросить большой букет цветов…»

Не успев расстаться, молодые люди начали обмениваться письмами, которые показывали природу их чувств. Всем было ясно, что их идиллия должна скоро закончиться свадьбой. Но политике суждено было перечеркнуть эти планы. Продолжая мечтать о кузине, принц продолжал лелеять химерическую мечту о государственном перевороте. В конце октября при пособничестве нескольких офицеров гарнизона он попытался поднять восстание в Страсбурге и двинуться оттуда на Париж. Как известно, эта жалкая попытка провалилась. Луи Наполеон и его сторонники были арестованы, и лишь человеколюбие Луи Филиппа спасло их от преследований. Принц был посажен на корабль, отплывавший в Соединенные Штаты, но он пробыл там всего несколько недель, поскольку состояние здоровья матери вынудило его вернуться в Швейцарию. Гортензию поразил рак матки, и 5 октября, после нескольких месяцев страданий, она умерла. Но у нее была, по крайней мере, последняя радость: она снова увидела горячо любимого сына, принесшего ей столько беспокойств.

Печаль, охватившая принца после кончины матери, не заставила его отказаться от честолюбивых замыслов. Неудача в Страсбурге ничуть не уменьшила его непоколебимую веру в счастливую звезду. В течение нескольких лет, прошедших между неудачей в Страсбурге и попыткой в Булони, принц завязывал контакты, зондировал настроение многих офицеров, готовил общественное мнение к возвращению династии Бонапартов. Как это ни парадоксально, но меры, которые предпринимало правительство Луи Филиппа против него, только поднимали его авторитет среди французов. И все-таки никто не поставил бы ни сантима на этого наглого претендента, кроме разве что самого претендента.

Луи Наполеон поселился в Лондоне, где, благодаря полученному от Гортензии наследству, жил на широкую ногу и вращался в британском высшем обществе. Светская жизнь, равно как и политические устремления, не мешала ему покорять сердца англичанок. Он влюбился в дочь одного судейского, которую осыпал подарками и даже предложил жениться. Но красавица была начеку и отказалась от этого. Он упорно ухаживал также за знаменитой танцовщицей Тальони^[125] и за еще одной балериной, Карлоттой Гризи^[126].

Так и прошли три года до новой попытки принца прийти к власти. Продолжая сочетать удовольствия с делами, накануне высадки во Франции Луи Наполеон провел ночь с тогдашней своей любовницей графиней Мэри д’Эспель. А следующей ночью, 5 августа 1840 года, в три часа утра он высадился на пляже Вимере, чтобы двинуться на Булонь-сюр-Мер. Всего пятьдесят четыре человека были полны решимости прогнать Луи Филиппа с трона и усадить на него племянника Наполеона I. По этому случаю принц надел генеральскую форму и составил прокламацию в стиле своего дяди. Чтобы поразить воображение, заговорщики даже привезли из Англии орла, символа императорской славы. Эта отважная птица должна была летать над головой принца, когда тот начнет продвигаться вперед. Чтобы быть уверенным, что птица не надумает улететь, Луи Наполеон прикрепил к шляпе куски мяса, привлекавшие орла. На это он, по крайней мере, надеялся.

Мы знаем, каким водевилем закончилось это предприятие. Принц с товарищами был арестован, и на этот раз власти не проявили к нему снисходительности: палатой пэров он был приговорен к пожизненному тюремному заключению в крепости. А ведь большинство пэров своими титулами и своей властью были обязаны именно Наполеону I!

Следствие установило, с каким легкомыслием был составлен заговор и насколько безрассуден был тот, кто его возглавлял. И посему несчастному принцу припомнили все его выходки. Но как мы неоднократно видели во французской истории, во Франции от глупости еще никто не умирал. И спустя восемь лет «герой» этой экспедиции был избран французами президентом республики и стал ждать возможности надеть императорскую корону, на что всю жизнь надеялся.

Молодого человека заключили в форт Ам в Пикардии. Там ему жилось относительно комфортно, питание было сносным, хотя охраняли его довольно бдительно, поскольку опасались побега. Помимо довольно приличных условий содержания, пленник с 1843 года получил разрешение на предоставление ему любовницы. Три года пребывания без женщин испортили его характер. Чтобы поднять моральное состояние принца, администрация решила удовлетворить его просьбу.

Но кем же была та, что согласилась добровольно выполнить эту странную миссию? Ее звали Элеонорой Вержо-Камю по прозвищу Прекрасная Ванна из-за ее пышных форм. Она была прачкой, а принцу нужен был кто-то, кто смог бы позаботиться о его белье… Какое приятное совпадение! При помощи кюре Ама Луи Наполеон добился, чтобы Элеонора занялась его рубашками! Позже император Наполеон сделал этого доброго священнослужителя епископом. Никогда до этого ни один прелат не получал митру за прекрасные глазки прачки. Вот уж, действительно, неисповедимы пути Господни…

Итак, жизнь принца в заточении была скрашена присутствием красавицы Элеоноры. В стирке рубашек и заботе о его сердце она проявила себя такой прилежной… что дважды оказывалась беременной. Отец, став императором, позаботился о своих сыновьях, возведя их в дворянские звания.

Но несмотря на прилежание красавицы-прачки, несмотря на то, что Луи Наполеон в заточении очень много читал и написал большое количество статей и книг^[127], принца все больше и больше угнетало отсутствие свободы. Для этого деятельного, кипящего честолюбием человека нахождение в ограниченном пространстве было настоящей пыткой. Не имея больше сил терпеть, он принял решение в духе вечного заговорщика – бежать. Обстоятельства побега еще раз подчеркивают свойственную ему отвагу. Добившись ремонта выделенного в форте помещения для его содержания, 25 мая 1846 года он воспользовался присутствием рабочих и переоделся в каменщика. Положив на плечо доску, которая скрывала его лицо, рискуя всем и вся, принц сумел пройти мимо стражников и выйти из тюрьмы. Спустя несколько часов он был уже в Бельгии, а спустя два дня высадился в Англии.

В Лондоне он снова встретил своих английских друзей, устроивших ему наилучший прием. Луи Наполеон снова встретился с Рашель, игравшей в то время в театре «Сент Джеймс» в постановке драмы «Федра», его любимого произведения. Знаменитая актриса доказала свою достойную похвал преданность семье Бонапарт: побывав любовницей внебрачного сына императора графа Валевского, она стала любовницей его племянника Луи Наполеона, а затем его кузена Наполеона Жерома. Кстати, она совмещала два романа и не говорила Луи Наполеону, что он был рогоносцем. Принц узнал об этом случайно во время поездки троих молодых людей в Манчестер летом 1847 года. Убаюканный покачиванием вагона, Луи Наполеон задремал, а когда открыл глаза, увидел актрису в объятиях своего кузена. Он сразу же закрыл глаза, проявив тем самым пример самообладания, которое всегда управляло его поступками. Что же касается Рашель, то не стоит удивляться ее эклектизму: не она ли призналась однажды с удивительной откровенностью: «Не помню, чтобы я была девственницей!»

В Лондоне Луи Наполеон пользовался большим спросом в высшем обществе, особенно у дам. Помимо нескольких местных красавиц, он нашел большое понимание у французских актрис, которые приезжали играть в британскую столицу. Это были поочередно Виржиния Дежазе, Огюстина Броан и исполнительница Маргариты Готье в «Даме с камелиями» Эжени Дош. Они охотно принимали его в своих уборных, где он охотно задерживался. Но принц выражал свое восхищение не только французским актрисам: он шестнадцать раз горячо аплодировал приехавшей на гастроли в Лондон известной в то время шведской оперной певице Дженни Линд, и, надо полагать, что восторг принца не заканчивался вместе с опусканием занавеса…

Но все это были пустяки по сравнению с ударом молнии, который поразил его однажды вечером 1846 года, когда он познакомился с Элизабет Энн Говард. Впрочем, это была любовь с первого взгляда для обоих, поскольку ради него эта прелестная двадцатитрехлетняя женщина бросила все, начиная с щедрого содержателя майора Маунтджой-Монтегю. Тот продемонстрировал редкостную жизненную мудрость и дал молодой женщине не только свободу, но и наделил ее огромным состоянием. Это состояние очень пригодилось впоследствии будущему французскому императору для его политических действий. А в ожидании свершения великих замыслов Луи Наполеон без лишней скромности согласился жить на содержании у красивой любовницы. Им руководил, конечно, не только материальный интерес, поскольку нет сомнения, что мисс Говард была единственной женщиной, которую он искренне любил.

А в это время в Париже события стали развиваться довольно стремительно. Из-за своего упрямства Луи Филипп и его министр Гизо не уловили чаяний общества в серьезных переменах. А когда они это поняли, было уже слишком поздно. На этот раз народ не дал лишить себя республики, и новый режим отменил закон об изгнании семейства Бонапарт.

Вернувшись во Францию, Луи Наполеон очень скоро стал популярным благодаря фамилии: в умах французов ностальгия по императорской эпопее подпитывалась ошибками и бессилием трех монархов, правивших страной после Ватерлоо. Эта популярность не могла не беспокоить Временное правительство, тем более что, выдвинув свою кандидатуру в качестве депутата, принц одержал убедительную победу в нескольких департаментах. Но поведение Луи Наполеона, его косноязычность, отсутствие характера успокоили тех, кого его присутствие поначалу обеспокоило. По мнению запевал политики того времени: Тьера^[128], Виктора Гюго, принц ничего собой не представлял. Ледрю Роллен^[129] даже дошел до того, что публично обозвал его дураком. Это было именно то, чего принц и хотел, – притупить бдительность. Он редко выступал публично и говорил хмуро, с немецким акцентом, который приобрел в годы своей молодости в Швейцарии. В то же время он все чаще клялся в верности республиканскому строю.

Мисс Говард, естественно, приехала в Париж вместе с любовником, и эта парочка показывалась на людях, совершенно не стесняясь. Прекрасная англичанка предоставила свое состояние в распоряжение принца, чтобы тот мог использовать ее деньги для реализации своих честолюбивых планов. Первая их часть вскоре была осуществлена: в ходе выборов президента республики Луи Наполеон добился подавляющего превосходства. Ему удалось привлечь на свою сторону и народ, которому понравились его социальные теории, и буржуазию, которую его имя успокоило. Сразу же после избрания принц-президент, как его стали называть, окружил себя людьми, полезными для осуществления последующих шагов по захвату власти, начиная со сводного незаконнорожденного брата, графа де Морни. Принцесса Матильда тоже оказалась в фаворе. Поскольку кузен был холост, именно она играла роль хозяйки Елисейского дворца, одновременно стараясь снова разжечь пламя некогда жаркой любви принца, но времена Арененберга уже прошли. И потом, Элизабет Энн всегда была начеку. Хотя она и не высказывала вслух надежды на замужество с новым президентом, ее желание сделать это возрастало по мере того, как тот вступал в новые полномочия. Ее особняк на улице Цирка находился всего в нескольких метрах от президентского дворца, что давало Луи Наполеону возможность почти каждый вечер встречаться со своей большой любовью.

Кроме того, она сопровождала любовника почти во всех его официальных поездках, упорно выставлялась напоказ, что не всем пришлось по вкусу, но президент был не как все и, казалось, мало заботился о критических высказываниях по поводу своей любовницы. Но это не мешало ему время от времени возвращаться к своим «маленьким забавам», о которых нам хорошо известно. Он встречался с Рашель и Огюстиной Броан, завел роман с красавицей Алисой Ози, среди жертв которой, как мы уже видели^[130], были господа отец и сын Гюго!

Матильде не нравилось, что принц не обращал на нее внимания, и она во всем обвиняла Элизабет Энн. Чтобы устранить англичанку от кузена, принцесса надумала найти ей соперницу, коль скоро сама она на эту роль не подошла. И поэтому однажды вечером зимой 1849 года в ходе устроенного ею ужина она посадила рядом с принцем очаровательное создание с голубыми глазами и рыжими волосами. Луи Наполеон сразу же увлекся своей соседкой, что было совсем нетрудно предугадать.

Кто же была эта девушка, которая, как надеялась Матильда, должна была заменить англичанку? Она была испанкой двадцати пяти лет, а звали ее Евгенией де Монтихо, графиней Теба. Она была знатного рода, что не мешало ее матери открыто заниматься поисками ей мужа, и от этого репутация девушки несколько пострадала. Надо отметить, что сама мадам де Монтихо прожила довольно бурную жизнь, усеянную более или менее громкими романами.

В течение последовавших недель принц несколько раз встречался с молодой испанкой. Та вела себя сдержанно, что только распалило интерес Луи Наполеона. Однажды вечером он пригласил Евгению с матерью в свой замок Сен-Клу. После ужина он предложил дамам прогуляться по саду и подал руку девушке. Та обиженно сказала: «Монсеньор, здесь присутствует моя мать». И Луи Наполеону волей-неволей пришлось целый час таскать на буксире мамашу.

Евгения с матерью проверили состояние принца. Если взяться за дело умело, они могли надеяться на удачный исход дела. И они решили рискнуть и уехали из Парижа: разлука должна была разжечь желание принца.

Но политические события на некоторое время отвлекли принца-президента от ухаживаний за мадемуазель де Монтихо. Проходили недели, и становилось все более очевидно, что глава государства не намерен был слагать с себя полномочия по окончании мандата, как это было предусмотрено конституцией. Его финансовое положение было довольно плачевным, а главное, занять такую позицию его заставляли старые мечты о господстве над страной. Чтобы остаться у власти, у него был только один выход – совершить государственный переворот. В течение всего 1851 года разрастался конфликт между президентом и Законодательным собранием. У Луи Наполеона был большой опыт по части заговоров, а на сей раз у него было неоспоримое преимущество: он стоял на вершине пирамиды власти. Оставалось только переманить на свою сторону общественность. И тогда в дело вмешался человек, сыгравший определяющую роль в успехе заговора, – сводный брат президента, граф де Морни. Благодаря его хладнокровию, знакомству с политиками, знанию их жажды власти и отсутствия всяких угрызений совести, дело закончилось удачей.

За несколько декабрьских дней 1851 года Франция перешла от демократии к диктатуре, а спустя несколько месяцев в стране возродилась империя. Надо добавить, что это покушение на республику проходило с одобрения большей части французского народа, что и подтвердил плебисцит. Повсюду, будь то в Париже или провинции, народ встречал Луи Наполеона криками «Да здравствует император!», и это еще сильнее вдохновляло его, чтобы надеть сапоги своего дяди.

Но все эти политические события не помешали будущему императору продолжать желать Евгению все с той же страстью. Пока девушка отсутствовала, он вел с ней регулярную переписку, которая только обострила его чувства. Письма Евгении очаровали его своим содержанием и качеством. Но этому есть простое объяснение: писала письма не она сама, а… Проспер Мериме. Было совершенно нормально, если бывший любовник матери и великий писатель решил помочь устроить жизнь ее дочери. А та прекрасно понимала, что ей в руки попала редкая добыча. Но Евгения вела себя сдержанно, поскольку любила другого. Она уже несколько лет мечтала выйти замуж за соотечественника, маркиза д’Альканисеса, но тот решил, что мадемуазель де Монтихо была для него не очень удачной партией. В начале 1852 года будущая императрица поняла, что ее мечте не суждено было сбыться и поэтому сделала все, чтобы Луи Наполеон попал в ее сети. А тот все сильнее и сильнее распаляясь, пригласил красавицу и ее надоедливую мамашу в Фонтенбло, где он устроил большую охоту. Его кузина Матильда тоже была там и поняла, какую игру вела испанка. Она тут же пожалела о том, что была организатором их встречи. Матильда грубовато отозвалась о ней, что было свойственно ей всю жизнь, такой короткой фразой: «У нее сердца не больше, чем п…!»

Отец Матильды, король Жером, тоже все прекрасно понял: «Мой племянник, – заявил он, – женится на первой встречной, которая вскружит ему голову и не откажет в любезности».

Действительно, Луи Наполеон начал понимать, что, если он хочет обладать этой, столь желанной, красивой девушкой, ему придется пойти на все. Испанка ясно дала понять, что ее не устроит роль фаворитки. Она сказала одной своей знакомой: «Я никогда не стану Лавальер^[131]». То же самое она высказала и заинтересованному лицу во время пребывания в Фонтенбло. Однажды утром, проходя под окнами ее спальни, Луи Наполеон увидел ее в окне и спросил шутливо у Евгении, как ему пройти в ее покои. «Через часовню, монсеньор!» – ответила она ему без промедления.

После церемонии коронации императора Наполеона III, имевшей место 2 декабря 1852 года, остро встал вопрос о его женитьбе, если он хотел укрепить династию Бонапартов. Пошли разговоры о принцессе Васа, дочери бывшего короля Швеции. В качестве кандидаток упоминалась также принцесса Гогенлоэ, дочь сводной сестры королевы Английской Виктории. Все это разбивало сердце мисс Говард, которая уже видела себя императрицей в качестве компенсации за огромные деньги, выданные любовнику для реализации его замыслов. Чтобы успокоить недовольство любовницы, император во время одной из встреч подарил ей сразу титул графини, замок, очень презентабельного мужа и, естественно, выплату пяти миллионов, которые он ей задолжал. Встреча, кстати, закончилась постелью, где любовники обычно вели сладостные переговоры.

Император пока не смел признаться в этом своему окружению, но решение уже принял: дамы Монтихо добились-таки своего. Близкие ему люди это почувствовали, что и объясняло тот холодный прием, который встретили испанка с мамашей со стороны членов императорской семьи в Компьене. Во время охоты с борзыми Наполеон все время скакал рядом с девушкой, а его взгляды на нее ясно говорили об огромном желании. А он этого уже и не скрывал и признался своему другу Флери:

– Ах, если бы вы знали, как сильно я ее люблю.

– Я это прекрасно вижу, – ответил Флери, – тогда женитесь на ней…

– Я об этом и думаю, – признался монарх.

Он спросил у Евгении, свободно ли было ее сердце? Девушка ловко ушла от прямого ответа: «Могу вас заверить, что я по-прежнему мадемуазель де Монтихо».

Но она все еще продолжала думать о Пепе – так она называла маркиза д’Альканисеса, который ее отверг. И доказательством этому стало то, что когда, спустя несколько дней после охоты в Фонтенбло, Наполеон четко сформулировал столь ожидаемое предложение, она заколебалась и телеграфировала: «Император просит моей руки, что я должна делать?» Ответ дорогого ее сердцу Пепе стал для Евгении новой пощечиной: он поздравил ее!

Но когда двор официально обо всем узнал, все стали высказывать недовольство. Как обычно, самой язвительной была принцесса Матильда: «В мадемуазель де Монтихо можно влюбиться, – сказала она кузену, – с ней можно переспать, но никак нельзя на ней жениться».

Атакованный со всех сторон, император сделал вид, что еще не отказался окончательно от планов жениться на англичанке. События ускорились из-за одного происшествия: 12 января 1853 года в Тюильри давался большой бал. Приехавшая на него с опозданием Евгения села на канапе. Но тут жена одного из министров заявила ей, что это место уже занято. Глубоко оскорбленная, Евгения сказала Наполеону, что намерена наутро уехать из Парижа. Обезумев оттого, что лишится предмета своего вожделения, Наполеон сжег все корабли: «Вы никуда не уедете, потому что завтра я попрошу вашей руки у вашей матери», – воскликнул он. Евгения решила ковать железо, пока горячо:

– Может быть, вы лучше ей напишете? – спросила она.

– Вы правы, я немедленно это сделаю.

И он составил письмо с просьбой о женитьбе по всем правилам! Он обеими ногами угодил в западню!

Если народ тепло встретил известие о женитьбе по любви своего монарха, то в политических кругах по этому поводу иронизировали, что подтверждает вот такое четверостишие:

У всякого свой вкус, свои уловки,

Вот рыжих дев у нас сегодня уважают.

Ничто мошенник^[132] так не обожает,

Как цвет свежеочищенной морковки.

В течение нескольких недель перед свадьбой Наполеон осыпал будущую жену драгоценностями… купленными за счет государственной казны. Эту традицию потом продолжил другой глава государства!

Помимо министров и родственников Наполеона, эта свадьба вызвала неудовольствие еще у одного человека. Можно легко догадаться, что этим человеком была Элизабет Энн Говард. До самой последней минуты от нее скрывали правду. Она обо всем узнала из газет по пути в Англию. Дама пришла в ярость, немедленно вернулась в Париж и обнаружила, что в ее особняке все было перевернуто вверх дном: полиция произвела там обыск, чтобы изъять письма Наполеона. Смущенный император явился дать объяснения на улицу Цирка. Это выяснение отношений закончилось как обычно принятием горизонтального положения. Помимо подтверждения уже указанных выше подарков, она добилась права лично вывезти все из покоев, которые были выделены ей в замке Сен-Клу.

Горя нетерпением получить то, ради чего он решил жениться, Наполеон перенес дату свадебной церемонии на более ранний срок. Она состоялась 1 марта 1853 года с размахом и великолепием, достойным прежнего режима. Во время ужина император с трудом скрывал свое нетерпение: он часто дергал себя за ус, что у него было выражением сильного желания.

Молодожены не смогли провести первую брачную ночь в Сен-Клу, как было предусмотрено: Элизабет Энн нарочно затянула свой переезд. А поскольку не могло быть и речи, чтобы оставаться, пусть даже на одну ночь, под одной крышей с бывшей фавориткой, семейной чете пришлось довольствоваться павильоном Вильнев д’Этан, который не отапливался. И один свидетель рассказал, что, встретив на следующий день гуляющих в лесу Виль д’Аврей молодоженов, он увидел, что их отношения были «довольно прохладными для людей, всего двое суток состоявших в браке». Больше, чем отсутствие отопления в Вильнев д’Этан, причиной столь прохладных отношений стало равнодушное отношение Евгении к плотским удовольствиям. Не она ли спустя несколько дней после свадьбы заявила: «Это такая грязь! И почему мужчины только об этом и думают?»

Понятно, что в данных обстоятельствах император по прошествии полугода вновь вернулся к своим «маленьким забавам». Впрочем, даже не дожидаясь истечения полугода, он дал мисс Говард последнюю аудиенцию, закончившуюся как обычно!

«Маленькие забавы» Наполеона III… Приведем лишь некоторые из них, самые главные, потому что другие не представляют никакого интереса. Эти любовные романы императора, короткие или длительные, никак не перехлестывались с политикой, к которой новый монарх относился очень внимательно. Ему надо было упрочить власть, доставшуюся в результате государственного переворота, как внутри страны, так и за ее пределами. Сделать так, чтобы его признала вся Европа. Великие державы, подозрительно отнесшиеся к восхождению на престол очередного Бонапарта, начали постепенно доверять ему. Приезд во Францию королевы Виктории, ответный визит в Англию императорской четы стали знаками признания, к которым присоединились Австрия, Россия и Пруссия. После победоносной Крымской войны Франция окончательно вышла из изоляции после Венского конгресса 1815 года. Более того, именно в Париже был подписан договор, положивший конец войне. Символично было то, что французом, председательствовавшим на переговорах, был не кто иной, как министр иностранных дел граф Валевский, родной сын Наполеона I. Какой посмертный реванш узника острова Святой Елены!

При восшествии на престол Наполеон III провозгласил: «Империя – это мир…» Однако Крымская война сопровождалась многочисленными жертвами. А на горизонте уже назревал другой конфликт: Франция и ее союзник, король Сардинии, выступили против Австрийской империи, что привело к объединению Италии и к аннексии Савойи и графства Ницца в качестве вознаграждения за оказанные Италии услуги. В этом деле определенную роль сыграла женщина… Графиня Вирджиния ди Кастильоне^[133] была красивой женщиной: ее тонкая гибкая талия оттеняла шикарную грудь, которую позволял созерцать смелый вырез платья. Волосы цвета гагата, розовое лицо, томный взгляд делали ее одной из самых очаровательных созданий своего времени. Добавим к этому, что ей было девятнадцать лет, а ее муж был безукоризненно слеп и не мешал ей совершать подвиги.

Она прибыла в Париж в конце 1855 года с конкретным поручением. Итальянцы уже давно едва терпели австрийское иго над частью территории их страны. Король Сардинии мечтал объединить международное сообщество против своего грозного соседа. Чтобы добиться желаемого, ему непременно нужно было заручиться поддержкой Франции. Его первый министр Кавур^[134] уже начал с Наполеоном III переговоры, которые пока не давали никакого результата. Чтобы ускорить этот процесс, он решил использовать необычного агента в лице своей кузины Вирджинии ди Кастильоне. Кавур прекрасно знал о репутации французского императора и о его интересе к женщинам. Толкая в его объятия такую красавицу, как Вирджиния, он был уверен, что та сможет повлиять на него. Для этого он дал графине карт-бланш. Перед ее отъездом Кавур повторил ей: «Кузина, примените все средства, которые выберете».

На самом же деле эти средства сводились к одному, что больше всего ценил такой мужчина, как Наполеон III. Со своей стороны, король Виктор Эммануил II пожелал лично убедиться в способностях красавицы-графини, и та с блеском выдержала промежуточное испытание.

Наполеону этого поистине чрезвычайного посла представила его кузина Матильда. И, как это можно было предугадать, он сразу же увлекся. Молодая женщина очень быстро добилась больших успехов в соблазнении монарха, как можно прочитать в ее личном «Дневнике». 29 января Вирджиния записала: «Император пришел поговорить со мной…» 2 февраля: «Разговаривала с императором, который за ужином угостил меня апельсинами». 5 февраля: «Разговаривала с императором в маске…» И так далее. В начале июля Кастильоне была приглашена на праздник в замок Вильнев д’Этан. Когда она туда приехала, хозяин этих мест посадил ее в одну из лодок для гостей и начал сам грести к островку посреди озера, где эта парочка высадилась на берег. Император и графиня провели на острове довольно много времени, а когда они наконец присоединились к другим гостям, все заметили, что платье молодой женщины было разорвано, а щеки «были румянее, чем всегда». Зато лицо императрицы стало мертвенно-бледным, и она вскоре упала в обморок. Спустя некоторое время, по случаю костюмированного бала, организованного Министерством иностранных дел, графиня оделась в червонную даму. Одно из сердечек ее платья продолжало вырез декольте сверх положенных пределов. Это было очаровательное зрелище, но оно не пришлось по вкусу императрице, и она бросила Вирджинии в лицо: «Сердце у вас, как мне кажется, находится слишком низко!»

Эти происшествия, однако, ничуть не мешали Наполеону проявлять к прекрасной итальянке все то же восторженное внимание. Несколько раз в неделю перед особняком на авеню Монтеня, который сняла чета Кастильоне, можно было видеть легкую карету без герба. На ней император тайно приезжал к графине. Но вот однажды ночью, когда Наполеон вышел из особняка и садился в карету, на него набросились трое мужчин. К счастью, кучер проявил хладнокровие и пустил лошадей вскачь. Так монарху удалось избежать нового покушения на свою жизнь^[135].

Этот случай ускорил разрыв императора с Вирджинией, но он не был единственной его причиной: на самом деле любовная связь с Наполеоном вскружила красавице-графине голову. Она была очень горда своим успехом и беззастенчиво выставляла напоказ подарки любовника, даже такие интимные, как белье. По этому поводу Наполеон вынужден был признаться князю Понятовскому: «Причиной разрыва стало ее желание, чтобы о ней все говорили. Я лично никому ничего про нее не рассказывал. Если и ходили слухи, то только потому, что ее друзья видели ее лежавшей в постели на дорогих простынях и кружевах, а она не скрывала, от кого они были получены…»

Еще одна любовница императора была столь же нескромной – графиня Марианна Валевская, жена министра иностранных дел, сводного внебрачного кузена императора, поскольку он был сыном Наполеона I и Марии Валевской. Мадам Валевская была так горда своей победой, что умышленно допускала промахи, чтобы все знали об их отношениях. Так она, словно бы случайно, несколько раз прилюдно обратилась к императору на «ты» или устраивала ему громкие сцены ревности. Принцесса Матильда писала, что однажды, во время поездки по железной дороге, она оказалась в купе, соседствовавшем с купе, где сидели ее кузен и Марианна Валевская. Был момент, когда дверь приоткрылась, и Матильда увидела, как Наполеон, сидя на коленях у графини, целовал ее в губы и «засунул руку под ее корсаж». И Матильда добавила: «Марианна – настоящая пройдоха, сумевшая спать с императором и стать подругой императрицы».

Сама Матильда постоянно сожалела, что в свое время не уступила желанию кузена. И это сожаление было направлено против той, что заняла ее место. Поэтому она не упускала случая, чтобы уколоть императрицу: «Пусть оценит ее какой-нибудь снисходительный ум, – воскликнула она, – остается лишь удивляться, сколько хитрости и гонора соединились в одном человеке. Дочь и мамаша – извращенки какие-то».

Из мести Матильда с удовлетворением воспринимала любую новость о новом любовном романе императора. Она была в восторге, когда узнала, что ее кузен добился благосклонности мадам де Лябедуйер, одной из фрейлин императрицы, и что их свидания проходили в ее покоях. Одновременно с этим Матильда осуждала и поведение Евгении с мужем: «Ах, эти ужины, – рассказывает она, – на которых она постоянно старается досадить ему… Она швыряет в него тарелки… И постоянно твердит: “Он невыносим, когда у него нет любовницы, а когда они у него есть, он становится больным… Если бы я нашла в Париже какую-нибудь женщину, которая смогла бы его веселить и при этом не спать с ним, я привела бы ее к нему немедленно!”»^[136]

Действительно, годы не уменьшили сексуального аппетита Наполеона. И он сам в этом признавался: «Любая женщина ценна в любви. В саду, куда никто не вхож, есть прекрасные фрукты, которые пробует только владелец сада. Почему же в открытых для всех садах нет таких вкусных фруктов?»

Известно, что Наполеон был очень неразборчив и его не беспокоило социальное положение женщин, с которыми он занимался любовью. Катаясь на коньках по льду замерзшего озера в Булонском лесу, он увидел девушку, которая ему приглянулась. Он попросил представить ее, сказал комплимент относительно ее ловкости и попросил покататься с ним. Естественно, дама не смогла отказать. Наполеон тогда совершил безотказный трюк: сделал вид, что потерял равновесие, девушка постаралась удержать его от падения, а Наполеон под предлогом попытки удержаться на ногах прижал ее к груди. Спустя несколько дней после этого она получила приглашение на вечер в Компьене, а о конце этой истории нетрудно догадаться.

Евгения, как сообщила об этом Матильда, очень болезненно воспринимала похождения мужа, она так и не смогла к ним привыкнуть, отсюда и сцены ревности, иногда очень бурные. Автору этой книги по сему случаю вспоминается история, рассказанная его прабабушкой: в замке Компьень, куда ее пригласили на один из этих знаменитых вечеров, она стояла в окружении нескольких гостей и услышала доносившиеся из соседней комнаты крики. Это Евгения ругала мужа, словно простая горожанка. Упреки императрицы были очень хорошо слышны, и бедный император вынужден был их выслушивать. Присутствовавшие были очень смущены и не знали, как вести себя в этом случае. Одни из них начали громко говорить что-то, стараясь перекрыть голос императрицы, но все было напрасно… Гнев Евгении можно было понять, но не сама ли она была частично виновата в своих несчастьях, если принять во внимание ее отвращение к удовольствиям супруга, которые ему так нравились?

Последний роман императора начался едва ли не сразу после его разрыва с Кастильоне. И начался очень удачно и в обстоятельствах, напоминавших встречу Людовика XV c Помпадур. Прогуливаясь в карете в парке Сен-Клу, Наполеон встретил Маргариту Белланже^[137]. Но на этом сходство и заканчивается, поскольку именно только случай свел императора с его последней «маленькой забавой». В тот день разразилась ужасная гроза, и Наполеон увидел, что эта очаровательная блондинка насквозь промокла и старалась спрятаться от дождя под деревом. Проезжая мимо, император бросил женщине одеяло, укрывавшее его колени. За это он был вознагражден улыбкой, которая дошла до его сердца.

Попавшаяся на пути императора незнакомка была миловидной женщиной и до их встречи добывала средства к существованию главным образом своими прелестями. Она попробовала играть в театре, но к этому занятию у нее не было таланта. Прожив некоторое время на деньги герцога Грамон-Кадрусса, в момент встречи с императором она была на содержании у Г. Вильсона, ставшего позже зятем президента республики Жюля Греви^[138] и прославившегося в скандале о наградах Почетного легиона^[139]. За свой веселый характер Маргарита Белланже получила от близких прозвище Марго-забавница. На следующий день после встречи с императором она пришла в замок Сен-Клу, чтобы вернуть ему одеяло. Он сразу же влюбился в нее и назначил ей второе свидание, которое состоялось в небольшом доме на улице Бак, где император имел обыкновение встречаться с понравившимися ему молодыми особами. Надо полагать, что Марго проявила себя во всей красе: помимо внешнего очарования, острый язык и выражения девушки из народа позабавили венценосного воздыхателя. Вскоре он приобрел для нее особняк на улице Виноградников в деревне Пасси. В течение двух лет император регулярно приезжал к Маргарите и осыпал ее подарками. Он был сильно влюблен в эту молодую женщину, считал ее своей официальной любовницей, а чтобы не расставаться, возил ее на воды, где регулярно лечил больные почки. Так она поехала с ним в Виши и поселилась на вилле, стоявшей совсем рядом с виллой императора. Но тут вдруг Евгения сообщила о своем скором приезде. Маргариту немедленно заперли в ее доме и запретили выходить оттуда. Вечером того же дня, после прибытия Евгении в Виши, императорская чета мирно прогуливалась по городу, когда к ним подбежала маленькая черная собачка и приветливо замахала хвостом перед императором.

– Вы знаете эту собаку? – спросила Евгения, охваченная подозрениями.

– Вовсе нет! – смущенно ответил император. – Вероятно, она почуяла запах Нерона.

Нерон была кличка пса императора. Но Евгения была не глупа, она вдруг поняла, что эта ласковая собачка принадлежала Белланже. «У вас хватило смелости привезти сюда эту никчемную девку!» – воскликнула она и, несмотря на оправдания супруга, приняла решение немедленно вернуться в Париж.

Вопреки этому скандалу и последовавшей за этим сцене, император продолжал часто бывать у Марго. И делал это до того дня, когда, по возвращении от нее, он занемог. Это переполнило чашу терпения императрицы, охваченная гневом, она примчалась на улицу Виноградников и потребовала от Маргариты прекратить всяческие отношения с мужем. «Мадемуазель, – сказала она ей, – вы убиваете императора. Если вы хотя бы немного любите его, перестаньте с ним встречаться!»

Вернувшись в Тюильри, императрица закатила Наполеону один из тех яростных скандалов, секретом которых владела она одна. Но император слишком дорожил Маргаритой, чтобы согласиться на разрыв, как этого требовала императрица. И тогда та решила уехать и под предлогом необходимости подлечить нервы отправилась на воды в Швальбах. Наполеон писал ей письма, слал телеграммы, умоляя вернуться. И Евгения в конце концов вернулась, но с этого момента между супругами прекратились всякие близкие отношения.

А Наполеон продолжал прилежно навещать Марго, тем более что та родила ему сына, которому дали имя Шарль. Его рождение положило конец любовному роману императора с Марго-забавницей, поскольку император стал опасаться, что наличие внебрачного ребенка когда-нибудь сможет навредить его законному наследнику.

С этого дня император стал понемногу забывать про свои «маленькие забавы». Почечнокаменная болезнь, которой он был подвержен, причиняла ему все более и более невыносимые страдания и приговорила его к вынужденному отказу от удовольствий.

Продолжение вам известно… Печальное окончание войны 1870 года, пленение императора в Седане, свержение династии Бонапартов с трона, потом ссылка. И свергнутый император опять попросил убежище в Англии. Эти годы испытаний стали также годами сближения супругов, хотя этот вечный заговорщик продолжал строить планы, которые могли бы ему вернуть трон. И смерть не стала для него неожиданностью, возможно, он сам ее спланировал. Этот дьявольски хитрый человек был способен на все.

IX
Бальзак,
любитель невозможного

«В Бальзаке нет ничего от любовника: ни голоса, ни манер, ни грации. Он знает, что никакой он не Адонис, а скорее китайский болванчик с маленькими глазками, в которых горит беспокойный огонь. Он толст и невысок ростом, у него всклокоченные черные волосы, костлявое лицо, большой рот с редкими зубами. При его росте в метр пятьдесят один сантиметр понимаешь, что он, по его собственным словам, похож на празднично наряженного подмастерье портного».

Этот не слишком красивый портрет молодого Бальзака нарисовала знаменитая мадам Рекамье^[140], которая приняла его у себя вместе с герцогиней д’Абрантес, чьим любовником тот тогда был. Но нимфа Шатобриана могла бы добавить к этому описанию, что, когда писатель начинал говорить, его речь была наполнена таким очарованием, такими красочными словами, что малопривлекательный с виду молодой человек сразу же превращался в соблазнителя. Это можно объяснить только особой аурой, воздействуя на слушавших его женщин, она помогала ему одерживать многочисленные победы. Есть еще одно объяснение – его восторженность, заставлявшая бросаться с головой в каждое новое любовное приключение. Неутомимый посетитель острова Цитеры, Бальзак вкладывал в свои чувства такой напор, что в конце концов увлекал в водоворот страстей самых неприступных женщин. Эту постоянную потребность любить он описал в двадцатидвухлетнем возрасте, уже предчувствуя, какой будет его судьба: «Любить – это значит чувствовать совсем иное, чем другие люди. Это значит жить в идеальном мире, сверкающем всеми красками. Это значит не чувствовать ни время, ни его отрезки: не замечать ни дня, ни ночи, ни зимы, ни весны. Дневной свет и весну заменяет присутствие рядом любимого человека. И во всем мире есть только один человек – тот, кого ты любишь. А все остальное не существует. У меня только две страсти: любовь и слава».

Любовь и слава… Два эти слова часто появлялись из-под его пера, мелькали в высказываниях и были настоящей манией, ставшей линией поведения и направлявшей по жизни. В конечном счете он добился и того и другого, но слишком поздно, чтобы насладиться своим успехом. Бальзак глубоко верил в него, был убежден, что победа ждет в конце пути, это объясняло, почему он с закрытыми глазами шел вперед, не обращая внимания на препятствия. Никакая неудача не смогла погасить его энтузиазм: он снова поднимался и шел на приступ. И если его мечты об успехе перемежались с поисками любви, то только потому, что прежде всего он хотел быть любимым. Эта потребность, несомненно, объясняется отсутствием любви матери в детстве. В одном из своих великих произведений «Лилия долины» писатель признался в своем комплексе неполноценности: «Из-за какого физического или морального недостатка я встречал холодность со стороны матери? Отданный кормилице, заброшенный семьей в течение трех лет, по возвращении в родительский дом я рассчитывал всего лишь на такой пустяк, как сострадание людей…»

Нежность, в которой ему отказывала мать, ему пришлось искать более или менее осознанно у женщин. Это и объясняет то, что его первой любовью стала женщина возраста его матери и даже старше ее на один год. Когда Лора де Берни появилась в жизни писателя, ей было сорок пять лет, и она вовсе не думала соблазнять юношу на двадцать два года моложе ее. Бальзак сам пошел на приступ, заранее обреченный на неуспех, принимая во внимание препятствия, разделявшие эту замужнюю женщину, мать девятерых детей, и молодого человека, который, как сказал Андре Моруа, «полюбил внезапно, мало что понимая в любви».

В 1821 году Оноре де Бальзаку исполнилось двадцать два года, и он вернулся под родительский кров в Вильпаризи после двух лет пребывания в Париже, где безуспешно пытался добиться успеха на литературном поприще. Вильпаризи в то время был всего лишь деревней среди многих других. В этой деревне привилегированное положение занимало семейство де Берни: семья проживала на окраине деревни, имея большие земельные угодья, что стоило Лоре и ее дочерям прозвища «крайние дамы». Бальзак частенько наведывался к «крайним дамам», оправдывая свои визиты уроками французского, которые он давал девушкам этой семьи, частенько разговаривал и с хозяйкой дома. Это были пустые с виду разговоры, но они уже скрывали волнительные чувства, понять их причину еще не могли ни он, ни она. Оноре восхищала разумность Лоры, а та была под впечатлением живого ума юноши. Рядом с Лорой, даже не осознавая, что творилось в его сердце, Бальзак обычно разглагольствовал довольно свободно. Он рассказал ей о своих удивительных проектах и уверенности в том, что сможет их реализовать. Со своей стороны, Лора не скрывала от него, что отношения между ней и мужем держатся только на соблюдении условностей. Она была очарована этим юношей, с таким пониманием выслушивавшего ее. Постепенно между ними установились доверительные отношения, что подтолкнуло Бальзака к решительным действиям. Влюбившись в Лору, он не смог больше скрывать от нее признание, которое шло из самого его сердца. «Помните, мадам, – написал он ей, – что вдали от вас есть человек, чья душа преодолевает расстояния и в опьянении стремится к вам, чтобы постоянно быть рядом, то жалеет вас, то желает. И при всем этом любит вас с той горячностью и любовной откровенностью, которые свойственны только юному возрасту… Вы для него подобны земному божеству, с кем он делится всеми своими поступками. И если я мечтаю о величии и славе, то только потому, что они могут стать ступеньками, которые приведут меня к вам…»

Женщине, лишенной любви, совсем непросто отвергнуть столь красиво выраженные чувства. Чтобы избавиться от волнения, вызванного в душе признанием Оноре, Лора сделала вид, что приняла это признание за игру: «Я очень польщена, что смогла затронуть струны столь богатого воображения, – ответила она ему. – Вам нужна муза, однако в Вильпаризи музы встречаются редко. Поэтому я вполне понимаю ваше предложение играть при вас роль, которая для молодого писателя просто необходима – роль вдохновительницы… Мой возраст говорит вам, что все это – удачная шутка, что Лора де Берни не может быть героиней будущего романа Оноре де Бальзака». Но молодой человек со свойственной ему настойчивостью смел все препятствия: для любящего сердца существовал один владыка, которому оно подчинялось, – любовь. В Лоре де Берни он искал, и, как ему думалось, нашел, не только любовь подруги, но и любовь матери. Что же касается героини этой истории, она еще пыталась бороться со всепобеждающей страстью, но уже понимала, что это были арьергардные бои.

А пока их роман находился в эпистолярной плоскости, но с каждым письмом разгорался с новой силой, несмотря на попытки мадам де Берни остановить захлестывавший ее поток чувств. Под предлогом необходимости соблюдения приличий, что она, по правде говоря, только и делала, она посоветовала своему воздыхателю ограничить посещения ее дома и контролировать свое поведение в ее присутствии. Жалкие потуги: хотя ее и беспокоила юношеская горячность Бальзака, сама она была полна чувств, эта любовь была вознаграждением за потерянную юность, проведенную с нелюбимым мужем.

В любом случае, у Оноре не было намерений ни прекращать ухаживания, ни сдерживать свои чувства. Когда мадам Бальзак была вынуждена уехать к одной из дочерей, сын почувствовал себя более свободным для продолжения завоевания желанной женщины. Он применил все возможности своего таланта писателя. Его читатели вскоре нашли в «Лилии долины» отражение чувств, которые он питал к Лоре. «Внезапное откровение поэзии чувств, – написал он, – является прочной связью, которой молодые люди привязываются к более старшим, чем они, женщинам…»

Несмотря на то, что он размахивал, как священным знаменем, чистотой своей любви, молодой человек страстно желал Лору де Берни. Та тоже не была создана из дерева, из которого делают разные игрушки. Чтобы спасти свою честь, она ухватилась за принципы, а когда этим принципам стала угрожать погибель, призвала на помощь Бога. А когда женщина вспоминает Бога, значит, неподалеку бродит дьявол. Понимая все это, Бальзак решил ускорить развитие событий. Однажды вечером, уйдя из «крайнего дома», он вернулся к нему и увидел через решетку сада Лору, сидевшую на каменной скамье и о чем-то задумавшуюся. Отбросив все колебания, он подошел к ней. Было ли это следствием удивления? Она разрешила ему себя поцеловать. Этот поцелуй распалил воображение Оноре, переполнил чашу желания. Ночью в начале мая он получил наконец столь желанную награду. Находясь на вершине блаженства, он написал Лоре записку, в ней виден не только великий писатель, но и сильно влюбленный человек: «О, Лора, этой, наполненной тобой ночью, под впечатлением воспоминаний о твоих страстных поцелуях, я пишу тебе! Да, моя душа всецело принадлежит тебе… Со вчерашнего дня все во мне изменилось: я страстно желаю пальмовых ветвей славы…»

Когда мадам Бальзак вернулась в Вильпаризи и узнала тайну, которая стала для обитателей деревни секретом полишинеля, ее охватило отчаяние. Но для Оноре не могло быть и речи, чтобы бросить любовницу, а та вовсе не желала покидать своего молодого любовника. Совсем наоборот, рассказав обо всем мужу, Лора де Берни почувствовала себя свободной любить в свое удовольствие, каким бы ни было мнение семьи относительно ее поведения. Она до самого последнего дня посвятила жизнь молодому человеку, который не всегда платил ей той же монетой. Но до этого было еще далеко. Бальзак переехал в Париж, где поселился в скромной квартирке, которую Лора украсила подарками и оживляла своим присутствием. Каждый ее визит, естественно, замедлял работу Бальзака, но это не заставило его отказаться от выполнения основной задачи. Он писал книгу за книгой под псевдонимом, что было средством добывания средств к существованию. Шедевры появились позже.

Продав свой дом в Вильпаризи, мадам де Берни поселилась неподалеку от дома, где проживал Бальзак, что позволяло им почти ежедневно видеться и еще больше распаляло ее чувства, о чем свидетельствуют такие записки: «Просыпаться с надеждой увидеть тебя… Ждать тебя… Чувствовать, что наша комната очищается твоим нежным присутствием… Идти за тобой… находить тебя снова…»

Обожания Лоры, однако, не хватало молодому человеку, жадно стремившемуся как к славе, так и к любви. Он был готов на все, чтобы добиться расположения фортуны. Чтобы поскорее достичь своей цели, он решил заняться предпринимательством. И вот он стал издателем. Для этого Лора дала ему девять тысяч франков. Кроме того, она завалила его подарками, иногда совершенно неожиданными, как, например, брюки. За них он благодарил ее не без чувства юмора: «Не смог удержаться от удовольствия надеть эти брюки, которые ты мне подарила. А надев их, смог представить себя денди, каким тебе хотелось бы меня видеть. Но эта иллюзия длилась недолго, потому что очень скоро верх взяла моя натура: я снова стал громоздким и неуклюжим человеком, его ты уже знаешь. Живот снова занял свое обычное положение, бока надулись, и я снова превратился в Бальзака…»

Хотя он и потерял юношеское очарование, его неоспоримый ум, способности приносили ему успех у женского пола, и против этого он не возражал. Так было с одной красивой куртизанкой по имени Олимпия Пелисье: роман оказался коротким, но Бальзак был достаточно горд им, чтобы похвалиться перед Лорой, которая выдержала этот удар. Измученный угрызениями совести, Оноре поклялся ей никогда больше не видеться с красивой соблазнительницей. Но на этом страдания несчастной женщины не закончились: молодой человек очень быстро приобщился к изменам, заявляя, что не придавал им никакого значения. Но от этого Лоре было не легче.

Параллельно с литературной деятельностью Бальзак продолжал считать себя деловым человеком и пошел на новую авантюру: он купил типографию. Лора и на этот раз помогла своему Мине, как она его звала, найти нужную для покупки сумму. Она тем более заслуживала уважения, что Мине уже давно находился в любовной связи, а Лора об этом знала. У своей сестры Бальзак встретил вдову маршала Жюно, герцогиню д’Абрантес, которую по совпадению тоже звали Лорой^[141]. В молодости мадам д’Абрантес была подругой юного Наполеона Бонапарта. Позднее, выйдя замуж за одного из маршалов империи, она начала вести полную удовольствий жизнь в своем шикарном особняке на Елисейских Полях. Но смерть Жюно и крушение империи разорили ее, теперь она жила в скромном павильоне в Версале. В сорок один год Лора д’Абрантес ничуть не потеряла своей привлекательности: горящий взгляд, великолепные черные волосы делали ее очень соблазнительной, равно как и умение с блеском говорить. Бальзак сразу же почувствовал влечение к ней как к женщине и как к историческому персонажу. «Эта женщина знала молодого Наполеона, – написал он. – Она для меня как блаженный ангел, севший рядом со мной после того, как он пожил на небесах рядом с Богом». Для Лоры де Берни ее присутствие было серьезной угрозой. Теперь речь уже не шла о мимолетном романе: Бальзак устремился на завоевание сердца своей первой герцогини. Этот титул, пусть и попахивавший свежей краской, производил на него большое впечатление.

Но что ждало другую Лору? Бальзак все еще испытывал к ней глубокую нежность, но это не исключало его заинтересованности в другой партнерше. Со своей стороны, Лора д’Абрантес, как опытная женщина, быстро поняла, куда клонил юноша, и это ее вовсе не оскорбило. У нее бывали и другие мужчины, но она хотела, чтобы ее желали, и поэтому герцогиня начала с того, что предложила Оноре свою дружбу. В ожидании лучшего это понравилось ему. «Явление дружбы я понимаю как физическое сравнение. В некотором роде необходимо, чтобы два человека имели время привязаться друг к другу, случайно соприкасаясь душами… Но есть также некоторые души, которые чувствуют и оценивают друг друга с первого взгляда…» Эти «соприкосновения душ», о которых говорил Бальзак, были элегантным способом сказать, что он надеялся на другие соприкосновения, более материальные. Понимая, что герцогиня не отдастся, как какая-нибудь гризетка, он начал операции под видом литературного флирта: он посоветовал Лоре написать «Воспоминания», которые принесли бы ей нелишние средства, и между прочим выразил свою готовность помочь ей в этом советами.

Несмотря на то что он всеми силами старался скрыть новую измену, Лора де Берни со свойственным влюбленным женщинам инстинктом быстро почувствовала, что у нее появилась соперница. «Если бы ты на мгновение ощутил те страдания, которые я чувствую со вчерашнего дня, – написала она ему, – ты бы не был столь глубоко и бессмысленно жесток…»

Бальзак был слишком чувствительным человеком, чтобы не понимать, какое зло он совершил, но, когда он вступал на тропу любовной войны, ничто не могло его остановить. Продолжая свою осаду, Бальзак начал писать первую книгу, принесшую ему успех, – «Физиологию брака». Он дал прочитать несколько страниц герцогине д’Абран-тес, и та узнала себя, естественно описанной в положительном свете. Как она могла продолжать сопротивляться человеку, который так хорошо знал тайны женской души? Лора решила не продолжать испытания, тем более она сама увлеклась игрой нетерпеливого воздыхателя. А поскольку, когда речь шла о любви, Бальзак никогда не ограничивался полумерами, герцогиня позволила полностью увлечь себя опьянением любви. В течение нескольких недель приключение превратилось в страсть. Довольная тем, что смогла соблазнить юношу моложе себя на пятнадцать лет, мадам д’Абрантес не стала скрывать их отношения. Что же касалось Оноре, то у него сложилось впечатление, что благодаря ей он сумел шагнуть в это великосветское общество, куда всегда поглядывал с большой завистью. Сознание, что он был любовником герцогини, возможность обращаться к ней на «ты» в письмах внушали ему гордость, о чем он с наивной откровенностью рассказал в одном из самых своих знаменитых произведениях, в «Шагреневой коже»: «Ах, да здравствует любовь на шелке, на кашемире… Мне нравится слышать, как шуршат под моей рукой элегантные туалеты, запускать разрушительную руку в элегантные здания напудренной прически…» Это признание было показательным и одновременно ребяческим: его главной целью всегда было найти жену-аристократку. Это он считал идеальным средством для вхождения в высшее общество и решения финансовых проблем. А пока отношения между женщиной с бурным любовным прошлым и пропитанным насквозь честолюбием молодым человеком были безоблачными. Слова, которые употреблял Оноре, чтобы поддерживать пламя любви в душе герцогини, очень напоминали те, которые он говорил Лоре де Берни. Он приспособился к тому, что любил обеих Лор, не хотел терять ни ту, ни другую. Но так не могло продолжаться до бесконечности. До некоторых пор мадам де Берни терпеливо сносила все измены своего Мине и продолжала ссужать деньги на его химерические проекты. Но все кончается: теперь она увязала эту помощь с требованием порвать с другой Лорой. Бальзак был вынужден подчиниться. Но поскольку он не имел желания объясняться с герцогиней, он просто перестал появляться в салоне и спальне этой дамы, за что удостоился от последней нагоняя. Дорогая герцогиня прикрылась покрывалом своего давно потерянного достоинства, но, даже несмотря на скандал, сопровождавший разрыв между любовниками, как мы увидим позже, расставание не стало окончательным.

Впрочем, финансовое положение писателя было близко к катастрофе: горя от нетерпения сколотить состояние, он не стал ждать, когда его литературный талант начнет приносить ему много денег, а предпочел бросаться в торговые операции, каждая из которых затягивала его еще глубже в болото долгов. Чтобы скрыться от кредиторов, он был вынужден снять в квартале Обсерватории под вымышленным именем квартиру, обставив ее шикарной мебелью и украсив дорогими вещами, тем самым еще больше увеличив свои долги. Одновременно с этим он сменил свой гардероб. Тяга ко всему красивому, сколько бы оно ни стоило, было одной из сторон его личности и источником новых финансовых затруднений. Чтобы лучше держать его под контролем, Лора де Берни поселилась в двух шагах. Она могла присматривать за его поведением и давать ему ценные советы. Лора посоветовала ему продолжить писательскую работу, и Бальзак внял этому совету и принялся за написание одного из первых своих великих романов – «Шуаны». Чтобы проникнуться духом произведения, он некоторое время прожил в Фужере, где некогда шла страшная война между республиканцами и роялистами. Его отсутствие еще больше распалило чувства Лоры. Она находилась в состоянии любовной страсти, которая может показаться удивительной для женщины пятидесяти двух лет. Но она и не думала сдерживать свои чувства, что ясно видно из такого письма: «О, ты! Ты, дорогой ангел! Оставаться в экстазе – вот все, что я могу. Как тебе выразить мое счастье? Ты должен знать, чем для меня являешься. Мне бы хотелось неземной любви… Тебе привет, честь и любовь…»

Выход в свет романа «Шуаны» стал для Бальзака первой ступенькой на пути к успеху. А тем временем он возобновил связь с Лорой д’Абрантес. Разумеется, все было сделано тайно: он не хотел, чтобы об этом узнала другая Лора, как, впрочем, и мадам Бальзак, потому что мать Оно-ре к тому времени уже приняла сторону мадам де Берни: ее щедрость кредитора заставила забыть про выходки любовницы. Но та, увы, довольно скоро узнала про неверность любовника, и снова Оноре пришлось выдерживать потоки слез, но они не сделали его умнее. Желание завоевывать женщин никогда его не покидало. В статье, опубликованной в газете La Silhouette в марте 1830 года, он изложил свое кредо: «Мужчина… всегда немного шлюховат. Естество дало нам некое пристрастие к этому. Любовь по природе своей непостоянна. Любая белорозовая плоть, находящаяся в пределах досягаемости мужчины, может его удовлетворить…»

Эту теорию Бальзак воплощал в практику всю жизнь, но погоня за удачей не мешала ему продолжать литературное творчество по мере того, как проходили годы, и известность вытащила его из тени. Чтобы справиться с огромной задачей, которую перед собой поставил, он, бывало, по восемнадцать часов просиживал у письменного стола, откладывая перо в сторону только для того, чтобы выпить микстуру на основе кофе, состав которой придумал он сам. Эта микстура позволяла ему бодрствовать до тех пор, пока она же не убила его.

После «Шуанов» была опубликована «Физиология брака», затем «Тридцатилетняя женщина», что обеспечило писателю уважение, перехлестнувшее узкий круг избранных и завоевавшее сердца широкой публики. Выход в свет на следующий год «Шагреневой кожи» окончательно утвердил его репутацию. Доходы от авторских прав могли обеспечить ему безбедное существование, если бы крах коммерческих начинаний и привычка к роскоши не заставили его расплатиться с долгами. Желание пустить пыль в глаза во время выходов в общество толкало его на безумные расходы: он приобрел кабриолет с парой лошадей и нанял грума, чтобы тот за ними ухаживал. Его квартира на улице Кассини была настоящей бонбоньеркой, а самого его можно было встретить на всех званых ужинах, которые укрепляют репутацию модных людей. Среди его окружения женщины, естественно, занимали привилегированное положение, что не мешало ему продолжать сожительствовать с обеими Лорами. Мадам де Берни перестала предъявлять ему требования и целиком посвятила себя счастью своего Мине. Что же касается герцогини, она была уже выдрессирована и, чтобы не потерять молодого любовника, закрывала глаза на его похождения.

Теории, которые Бальзак высказывал в своих книгах, знание глубин женского сердца стали причиной потока писем читательниц. В октябре 1831 года он получил письмо, содержание которого очень его заинтриговало, тем более что отправительница письма пожелала остаться неизвестной. Но она все-таки указала свой адрес, и Бальзак поспешил ответить ей, выступив в роли защитника женщин. Этот ответ заставил корреспондентку открыться. Ею оказалась маркиза Анриетта де Кастри, принадлежавшая к одному из самых известных семейств старого ре-жима^[142], и это сразу же воспламенило воображение Оноре. Такую великосветскую даму он всегда мечтал завоевать. Коль скоро она была очарована его произведениями, будет очарована и их автором, в этом он не сомневался. Он уже принялся строить воздушные замки, может быть, ему удастся получить столь желанное дворянское звание через брак с женщиной высокого происхождения? И одновременно удовлетворить и свое честолюбие, и свои желания? Снова любовь и слава…

Действительно, Анриетта де Кастри принимала его в своем особняке на улице Гренель, и Бальзак часто засиживался там до поздней ночи. Ей нравилось это пылкое красноречие, секрет которого знал только он. Их встречи проходили в будуаре молодой женщины, где они сидели одни рядом друг с другом. Хотя Анриетта и слушала его с восхищением, она смогла возвести между ними непреодолимую преграду. Всякий раз, уходя от нее, Бальзак клялся, что на следующий день он добьется своего, но проходил следующий день, а ничего не происходило. Эта игра, походившая на кошки-мышки – в данном случае роль мышки играл Бальзак, – продолжалась нескольких месяцев. Анриетта ловко оставляла в нем надежду на получение награды, которую она и не собиралась ему вручать. По ее просьбе Бальзак приезжал в Экс-ле-Бэн, ездил с ней в Женеву, но ничего не добился, кроме обещаний. В конце концов он прозрел и решил вернуться к своей милой Лоре де Берни, жившей в то время в Ла Булоньер, в доме неподалеку от Немура. Как бывало всегда, когда реальность разочаровывала его и он чувствовал потребность в нежности, Оноре возвращался к своему доброму ангелу. Какими бы ни были нанесенные им обиды, он знал, что Лора никогда не оттолкнет его.

Самым забавным во всем этом было то, что, находясь в ожидании получения удовольствия от маркизы де Кастри, наш неутомимый Бальзак нашел возможность погнаться за другой целью. Он уже давно решил, что женитьба на какой-нибудь богатой невесте из провинциальных наследниц позволила бы ему не только расплатиться с долгами, но продолжить работу в спокойной обстановке. А у его друзей, семейства Маргон, проживавших в Саш, что в Турени, была соседка, которая по всем статьям удовлетворяла его запросам: баронесса Каролина Дембрук была богатой и красивой вдовушкой. Это была идеальная жена для Оноре. Несмотря на то что они были едва знакомы, он попросил семейство Маргонов сообщить этой курочке, несущей золотые яйца, что Бальзак испытывал к ней самые пламенные чувства. Он даже приехал в Саш, чтобы встретиться с красоткой. Но той не оказалось дома, и Бальзак, уже видевший себя в комфортабельной роли принца-консорта, вынужден был остаться наедине со своими мечтами, к огромному облегчению мадам де Берни, которая больше всего боялась, что писатель женится.

У Оноре вдруг появилось ощущение, что он оказался на развилке дорог: в его сердце любовь к Лоре де Берни превратилась лишь в сладкое воспоминание, не сопровождавшееся ни одним из желаний, которые влекут мужчину к женщине. Да и она сама уже больше не строила иллюзий относительно будущего. Более того, пораженная тяжелой болезнью сердца, Лора осознавала, что дни ее были сочтены. Оноре понимал, что эта восхитительная женщина вскоре уйдет из жизни, и осознание этого только усиливало его растерянность. Он уже не надеялся встретить ту, кто была бы молода, красива и богата. Да, наш Бальзак был слишком требователен: ему нужна идеальная жена, чей внешний облик соответствовал бы ее состоянию. Он слишком сильно любил любовь, чтобы жить с партнершей, которую не смог бы желать. К тому же его избранница должна быть из приличного дворянского рода, чтобы можно было оправдать тот фальшивый предлог, который его папаша некогда поставил перед фамилией Бальзак^[143]. Короче говоря, милый Оноре хотел получить все и сразу.

Но пока он горевал, что никогда не сможет встретить объект своих желаний, и не подозревал, что на другом краю Европы судьба уготовила ему самый неожиданный реванш. В то время как он перебирал в уме самые химерические планы, одна молодая женщина заливалась слезами, читая его книги. Поскольку этот писатель-француз так хорошо знал секреты женского сердца, она, очевидно, представляла его в образе сказочного принца. Не имея больше сил сдерживаться, она решилась написать ему, скрыв свое имя, и подписалась «Иностранка». Отправив письмо из Одессы 28 февраля 1832 года, госпожа Ганская тем самым вошла в жизнь Оноре де Бальзака. Одновременно начался самый удивительный любовный роман по переписке.

Почему же из многочисленных писем читательниц Бальзак обратил особое внимание на письмо Иностранки? Может быть, из-за тайны, которая это письмо окружала, а может, оно принесло аромат экзотики. Иностранка не дала никаких зацепок, но постоянно готовое воспламениться воображение Оноре внушило ему желание любой ценой найти ее. На всякий случай он поместил в Gazette de France следующее объявление: «Г-н де Бальзак получил письмо, датированное 28 февраля. Он сожалеет, что не имеет возможности ответить. И если его желания не могут быть напечатаны здесь, он надеется, что его молчание будет правильно расценено».

Можно было бы удивиться тому интересу, который Бальзак внезапно испытал к какой-то незнакомке, если бы мы не знали о его привычке бросаться очертя голову в каждое новое любовное приключение. Можно предположить, что сердце Иностранки было сделано из того же теста, что и его, поскольку 7 ноября она снова прислала письмо. «Вы возводите женщину в тот ранг, который она заслуживает, – написала она ему. – Когда я читаю ваши произведения, я отождествляю себя с вами… Иностранка любит вас и хочет стать вашей подругой. Мне кажется, что я знаю вашу душу со всеми ее небесными чувствами… Никому не дано понять огонь души, который обжигает все мое существо, но вы меня поймете. Вы почувствуете, что я должна полюбить раз и навсегда, а если меня не поймут, буду просто существовать и умру… Вы один можете понять эти биения священной любви, которые заставляют меня полюбить только раз в жизни и жить, чтобы любить. Я уже отдала свое сердце и душу, и я одинока… Одно только ваше слово в La Quotidienne^[144] дало бы мне уверенность, что вы получили мое письмо. Напишите там: вниманию И… О. Б.». Такое письмо произвело действие детонатора на разум Бальзака. Не зная женщину, он представил ее великосветской дамой, которая находится в заточении в своем замке под присмотром нелюбимого мужа и зовет его, Бальзака, на помощь. Он незамедлительно ответил через La Quotidienne и с радостью получил новое письмо Иностранки, где та жаловалась на свою судьбу и страдания сердца в одиночестве.

Находясь в таком положении, женщина, несомненно, нуждается в человеке, который смог бы ее утешить, решил Бальзак, готовый взять на себя эту роль. Вскоре пришла новая радость: Иностранка назвала свое имя – полька по происхождению, урожденная графиня Эвелина Ржевульская. В 1819 году она вышла замуж за графа Венцеслава Ганского, он хотя и был на двадцать два года старше ее, но обладал огромным состоянием, что позволило забыть про разницу в возрасте. Чета жила на Украине в замке Верховни и владела двадцатью тысячами гектаров земли, где работали три тысячи крепостных крестьян. Мадам Ганская добавила, что ей было двадцать семь лет. Но на самом деле ей уже исполнилось тридцать три, но это не имело большого значения. Узнав все, Бальзак сделал вывод, что он наконец нашел то, что ждал. И это позволит ему осуществить самые честолюбивые стремления: чувственная патрицианка умна, богата и красива. Ведь такая женщина не могла быть некрасивой. И наш любитель невозможного начал лелеять новую мечту и забыл про все, что отделяло его от Иностранки: расстояние, разные национальности, а также и про мужа этой дамы, который вовсе не думал уступать свое место писателю, пусть и очень знаменитому. Но все это Оноре сжег в огне своего энтузиазма. И самое удивительное состоит в том, что в конце концов его мечта осуществилась…

А пока, стараясь привязаться к Иностранке, жившей за три тысячи километров, у него не было другого средства, кроме силы слова. А в этом-то он, как нам известно, был виртуозом. По его понятиям, госпожа Ганская была идеальной дичью: замурованная в своем далеком замке, «Спящая красавица» ждала, когда ее разбудит волшебный голос. И Бальзак прибегнул к многословным объяснениям, заверениям, а потом и к клятвам. Сначала он описал себя так, чтобы его словесный портрет мог порадовать молодую польку. Портрет вызывал сострадание, но, естественно, его богатый любовный опыт был обойден молчанием. Он советовал при чтении его книг прислушиваться только к биению сердца, поскольку остальное было всего лишь выдумкой писателей. Его заверения в искренности были полны дифирамбами. Вот один из примеров этого: «О, моя незнакомая любовь, не надо меня бояться! Не думайте обо мне ничего плохого! Я всего-навсего ребенок, более фривольный, чем вы думаете, но я чист, как ребенок, и люблю, как ребенок. И я всегда протягивал руки только навстречу иллюзиям».

Но при всем этом, если ум Бальзака был занят пани Ганской, его плоть продолжала требовать не меньше удовольствий. Получал ли он их на улице Кассини с какой-нибудь красавицей или сам их отыскивал на стороне? К тому же дорогая Лора де Берни всегда была на посту, несмотря на то, что Оноре даже и не пытался скрывать от нее свои похождения. Она, в частности, знала о госпоже Ганской. Понимая, какую боль он ей доставлял, писатель пытался неуклюже оправдаться: «Дорогая бедняжка, – успокаивал он ее, – безумства мужчины похожи на извержения вулкана… Сейчас в моем сердце происходит нечто такое волнительное, с чем я ничего не могу поделать… Пусть это, по крайней мере, послужит тебе утешением».

Другая его страсть, герцогиня д’Абрантес, была не в лучшем положении, но и она дорожила этим чертовым Оноре и, чтобы создать иллюзию связи, которая, ей это было прекрасно известно, уже умерла, больше уже не говорила о любви, а только о дружбе: «…когда вы придете ко мне? Мне бы хотелось, чтобы мы целый день посвятили нашей доброй дружбе, вечной и неподвластной времени…»

И одной, и другой своей обожательнице Бальзак отказывал под одним предлогом – много работы. Действительно, под нажимом нетерпеливых кредиторов он имел слишком мало времени на удовольствия. Вскоре появились на свет две его новые книги «История Тринадцати» и «Герцогиня де Ланже». Они были горячо приняты читателями, но не облегчили финансовых затруднений Оноре, напоминавших бочку без дна дочерей Даная^[145].

Впрочем, все его мысли были заняты перепиской с Эвелиной Ганской. Тем более что прекрасная полька нашла способ переписываться напрямую и тайно: наставница ее дочери, молодая швейцарка Анриетта Борель, согласилась служить им почтовым ящиком. Но возможность писать более открыто не могла удовлетворить возбуждение молодой женщины, и она уговорила мужа свозить ее в Швейцарию, в город Невшатель, откуда была родом услужливая мадемуазель Борель. Семейство Ганских поселилось в пансионе на берегу озера. Эвелина сразу же пригласила Бальзака приехать к ней. Наш мужчина не заставил себя упрашивать, и 25 сентября он явился туда, в волнении от предстоявшей встречи со своей незнакомкой.

Через посредство все той же Анриетты Борель они договорились о встрече на берегу озера. Ожидая ее, Бальзак увидел молодую женщину, которая приближалась, держа в руке книгу. Его книгу! Это была она! Это было тяжелым испытанием: приходилось сравнивать мечту и реальность. Больше года романтические возлюбленные через страстные письма выдумывали любовную историю, главы которой были написаны в нежно-розовых тонах. Их нетерпение достигло пароксизма, еще сильнее были распалены их чувства, и вот теперь они оказались лицом к лицу. Можно предположить, что в первый момент Эвелина была удивлена внешним видом Оноре: он никак не походил на того сказочного принца, каким она себе его представляла. Но, как написал Андре Моруа, «умное лицо, горящие глаза, добрая улыбка, напор слов быстро заставили ее забыть о первом шоке. Нет в мире, решила она, человека более живого и более остроумного».

Что же касается Бальзака, то он, даже ни разу не видя ее, решил, что она красавица. Впрочем, она и была красива, эта молодая женщина во плоти, чье тело с пышными формами выдавало большую чувственность. Внезапный энтузиазм писателя нашел отклик: они были знакомы всего несколько дней, а уже начали строить планы на общее будущее после смерти славного пана Ганского. А тот, как это часто бывает в подобных случаях, привязался к возлюбленному своей жены и, как написал Бальзак, «отцепился от юбки жены и прилепился к моему жилету». Влюбленные от этого не перестали реже обмениваться поцелуями и обещаниями. В частности, они пообещали друг другу встретиться вскоре в Женеве, где семья Ганских намеревалась провести зиму. А Бальзак пока вернулся в Париж, где его ждала одна из немногих радостных вестей: его издатель предложил ему тридцать тысяч франков за право издания сборника из двенадцати его произведений. Но тут Эвелина Ганская почувствовала ревность. У нее в Париже были друзья, которые донесли до нее слухи о поведении возлюбленного. Тот возмущенно от всего отказался: «Мое любимое божество, не надо больше во мне сомневаться, слышишь? Я люблю только тебя, и не могу любить никого, кроме тебя».

Бальзак напрасно представлялся оскорбленным добродетельным человеком: он продолжал пользоваться любым случаем, чтобы удовлетворить свою тягу к удовольствиям. Последним таким случаем была Мари-Луиза Даминуа, двадцатичетырехлетняя особа, муж которой был слеп и не выставлял никаких условий. «Люби меня год, и я буду любить тебя всю жизнь», – сказала она ему. В благодарность Бальзак посвятил ей книгу «Евгения Гранде»… и подарил ей дочку, которая дожила до девяноста шести лет и умерла только в 1930 году.

Заканчивая «Евгению Гранде», Бальзак задумал проект и вскоре сумел его осуществить – объединить все свои произведения и дать им общее название «Человеческая комедия». Это была гигантская фреска времени, она показывала мир, в котором жил Бальзак.

Наконец наступил момент, когда надо было встретиться в Женеве с любимой женщиной, но ее, увы, повсюду сопровождал старик-муж. Тогда-то и началась эра страстной любви, усеянной жадными поцелуями за спиной пана Ганского. Отдадим ему должное, он довольно часто поворачивался к ним спиной… Но проходили дни, а пани Ганская все еще не решалась сделать последний шаг. Дело было в том, что в ее мозгу зародилось сомнение: а что, если, удовлетворив свое желание, возлюбленный перестанет ее любить? Бальзак гневно отмел такую возможность: «Как объяснить тебе, что я пьянею от слабого твоего запаха? Что даже если бы я овладел тобой тысячу раз, я был бы еще более тобою опьянен. Поскольку не может быть воспоминаний там, где еще жива надежда…»

Как можно было противиться горячности таких речей? 19 января 1834 года Эвелина перестала сопротивляться. Испытание прошло удачно, судя по эйфории Бальзака: «Я чувствую тебя, я тебя сжимаю, целую, ласкаю! О, даже ангелы не чувствуют себя в раю такими счастливыми, каким я был вчера». Они стали еще более активно говорить о женитьбе, надеясь, что господин Ганский не будет столь занудлив, чтобы прожить еще более пяти лет, самое большее – десять. Но что значили десять лет для Оноре, неутомимого в погоне за химерами?

Чтобы отдохнуть от подвигов Геракла, которые он совершил по возвращении в Париж, в начале 1835 года Бальзак уехал в Ла Булоньер к Лоре де Берни. Несчастная очень изменилась, а признаки сердечной болезни заставляли предполагать близкую кончину. Бальзак был потрясен, но это не помешало ему завязать новый любовный роман, о чем он сообщил своей подруге Зюльме Карро: «Вот уже несколько дней, как я нахожусь под влиянием одной очень агрессивной особы и не знаю, как мне от этого избавиться, потому что я похож на несчастных девиц: нету сил бороться с тем, кто мне нравится». Несмотря на свою фамилию, графиня Сара Гидобони-Висконти была англичанкой. Она была очаровательна и часто принимала писателя в своем доме в Версале. Но задерживаться надолго у нее он не мог: чета Ганских была уже в Вене, а Эвелина требовала его приезда с такой настойчивостью, которая объяснялась дошедшими до нее из Парижа слухами, бросавшими тень на поведение воздыхателя. Не имея средств, он занял деньги на дорогу у барона Джеймса Ротшильда и примчался в Вену, где Эвелина приняла его с озадачившей холодностью. Может быть, молодая женщина была под впечатлением скандальных рассказов о его проделках в Париже? Зато венцы приняли Бальзака тепло, и он мог увидеть, что его знали и за пределами Франции. Перед тем как покинуть Вену, он пожаловался на ее поведение, очень его огорчавшее: «Моя обожаемая Ева, не знай я, что мы связаны с тобой навеки, я бы умер от горя… Преграды так распаляют страсть, что я правильно поступаю, поверь, ускоряя свой отъезд…»

В Париже Бальзак пришел в отчаяние, поскольку не получал писем от мадам Ганской. Вернувшись в свое поместье на Украине, молодая женщина хранила молчание. Это молчание не только не охладило страсти писателя, но, напротив, распалило его. Но, возобновив пламенную эпистолярную историю, он продолжил осаду графини Гидобони-Висконти. Крепость вскоре сдалась, к огромному удовольствию обоих партнеров, достигших почти полной физической близости. Прекрасная англичанка даже дала новому любовнику дополнительное доказательство любви, поручив ему поехать в Турин представлять интересы своего мужа в деле о наследстве. Естественно, он должен был получить проценты от суммы, которую ему удалось бы выручить. Этой перспективы оказалось достаточно, чтобы он покинул Париж и, таким образом, скрылся от своих кредиторов.

По возвращении его ждало печальное известие: 27 июля 1836 года Лора де Берни скончалась от болезни сердца. Это сообщение потрясло Бальзака. К его горю примешались угрызения совести, что он был вдали от нее и не смог прийти на помощь своей любимой в последние минуты жизни. Именно тогда Лора звала его к себе, но он в это время трясся по дорогам Италии. Его также не было в Париже и спустя два года, когда умирала Лора д’Абрантес. Женщина, вызывавшая в нем такую страсть и разделившая ее, закончила свою жизнь в полной нищете и абсолютном одиночестве.

Рана от утраты Лоры де Берни еще долго бередила его сердце. Но одновременно с этим он старался любой ценой вернуть доверие польской любовницы. За два года их отношения серьезно пострадали, но на это были веские причины. Через одну из своих теток, которая жила в Париже, Эвелина была в курсе многочисленных любовных похождений своего любовника, и это порождало гнев в сердце ревнивой женщины. На какое будущее она могла надеяться с человеком, который, казалось, получал дьявольское удовольствие от увеличения своих долгов, бросаясь во все более утопические авантюры? Последней из них была попытка выращивания ананасов в саду домика близ Парижа, заняв, естественно, деньги на его покупку. Климат парижского региона, равно как и положение участка, на котором гости с трудом удерживали равновесие, настолько он был наклонным, не смогли развеять его иллюзий. На сей раз он был убежден, что фортуна повернется лицом к его сказочным плодам. Но выпавший крупными хлопьями снег положил конец новым химерам.

Внезапно, перед лицом постоянных неудач, к которым добавилась и смерть Лоры де Берни, он почувствовал усталость. Больше, чем когда-либо, ему захотелось иметь рядом женщину, найти успокоение в любви. Именно в этот момент Эвелина Ганская обвинила Бальзака в легкомысленности и лицемерии. Эти обвинения возмутили Оноре: хотя они и не были безосновательными, но он был настолько наивен, что никогда не видел своих ошибок и считался только с пылкостью чувств.

Досадное совпадение: графиня Гидобони-Висконти, казалось, тоже устала терпеть постоянные неприятности писателя и почти столь же постоянное одалживание у нее денег, поэтому появление новой почитательницы было как нельзя кстати. Та представилась бретонкой, незамужней и графиней, и последнее не могло не порадовать Оноре, равно как и фамилия этой особы – Элен-Мари де Валет. В первых же письмах она напрямую заявила Бальзаку, что страсть, которую она почувствовала при чтении его книг, распространилась и на их автора и что она вышивала коврик, который собиралась ему подарить. Бальзаку ничего больше и не требовалось. Даже не повидав ее, он решил, что влюблен в эту незнакомку, и ответил ей в таком же восторженном тоне.

Наивный Бальзак! Неосторожный Бальзак! Эта девица, одновременно с изготовлением коврика, готовила для него паутину лжи, такую же яркую, как и коврик. Она представилась девушкой, а на деле была вдовой нотариуса по фамилии Гужон, и у нее был ребенок. Она написала в письмах, что была аристократкой, разумно решив: «графиня де Валет» звучит намного представительнее, чем «вдова Гужон». Кроме того, после смерти мужа она вела очень свободный образ жизни, коллекционируя любовников. Единственным достоинством ее было то, что у мужа хватило ума оставить ей в наследство кругленькую сумму. Это позволило Бальзаку занять у нее десять тысяч франков, которые она потом никогда не увидела. Но тут женщина проговорилась, и Оноре открылась вся правда. Лжеграфиня начала путано оправдываться, и Бальзака это удовлетворило. Да и мог ли притворяться оскорбленным человек, который так часто лгал женщинам? В конце концов Элен была красива и доступна, к тому же не заставляла себя долго упрашивать, когда ему нужны были ее тело или деньги. Но когда она набралась наглости потребовать вернуть деньги, Бальзак решил, что дела с ней иметь не стоило!

Продолжая вести бурную любовную жизнь, писатель не забывал о своей литературной деятельности. В 1839 году он стал президентом только что созданного Общества литераторов, но все же главным делом карьеры писателя стало начало написания «Человеческой комедии», обеспечившей ему вечную славу. В этом труде Бальзак решил охватить все вопросы, которые появлялись в жизни мужчин: тема любви изучена с такой тщательностью, что она оправдала анализ, сделанный Андре Моруа: «Бальзак говорит о любви то с точки зрения музыканта, то с точки зрения физиолога». Помимо того что «Человеческая комедия» стала одним из монументальных произведений французской литературы, контракт, который Бальзак подписал с группой издателей, принес ему пятнадцать тысяч франков и дал возможность немного успокоиться. Его кредиторы оставались столь же требовательными, и, чтобы скрыться от них, он снова сменил место жительства. В деревне Пасси на Нижней улице^[146] он снял дом, где было два выхода. Теперь, в случае прихода нежданных и нежелательных гостей, человек мог незаметно скрыться. Кроме того, дом был снят не на его имя, а на имя мадам Луизы Брюньоль, нанятой в качестве домоправительницы. Эта мадам Брюньоль, которую Бальзак называл де Брюньоль – все та же мания к аристократическим предлогам, – оказалась впоследствии очень полезной: помимо выполнения своих основных обязанностей, она вела переговоры по его контрактам с издателями и владельцами газет, выставляла поставщиков, не платя им, а главное, обладала даром отделываться от кредиторов. Но поскольку и этого было мало, в периоды, когда у него не было любовниц, писатель находил некоторое удовлетворение с этой тридцатисемилетней девой с аппетитными формами.

Затеяв огромное дело с написанием «Человеческой комедии», 5 января 1842 года Бальзак получил известие, которое его потрясло: граф Ганский несколько недель тому назад скончался. Эвелина теперь была свободна. Его сразу же вновь охватил эпистолярный зуд, свойственный его первым письмам. Влюбленный пыл достиг небывалых высот. Он уже представлял себе, что скоро они поженятся, и попросил польку поскорее приехать к нему. Он горел нетерпением наверстать упущенное за годы ожидания. Ответ Эвелины произвел на него действие холодного душа. Она, казалось, вовсе не спешила выходить за него замуж. Объяснений этому можно найти множество: прежде всего, прошло довольно много времени, и десять долгих лет остудили любовный пыл польки. Сплетни из Парижа от ее тетки Ржевульской вызывали еще большее недоверие к этому французу, непостоянному, как и все его соотечественники. К этому добавилась и причина материального характера: вступление в наследство после смерти мужа натолкнулось на препятствия, которые могли стать еще большими в случае ее брака с иностранцем. Чтобы решить все свои проблемы, Эвелина решила поехать в Санкт-Петербург и попросить помощи у царя Николая I. Бальзак одобрил этот план. Он и сам готов был, если это могло устранить препятствия, принять российское подданство. Почувствовав ее сдержанность, он только сильнее полюбил ее. Но это отнюдь не мешало ему продолжать вести в Париже светскую жизнь, которая лишь отдаленно напоминала ту, что он рисовал в своих письмах обожаемой женщине. Бальзак забросал ее горячими посланиями, понимая, что они были единственным козырем в его игре. Но письма эти, сколь пламенными они ни были, не могли заменить его личного присутствия, и посему он решил встретиться с госпожой Ганской в Санкт-Петербурге.

Чтобы поскорее закончить написание очередной книги – это был роман «Утраченные иллюзии», – гонорар за которую мог бы пойти на оплату поездки, он переехал в Ланьи, поселился в здании типографии, где печаталось его произведение. Так он мог сразу же передавать наборщикам написанные им страницы. В цехе он устроил подвесную кровать, спал только урывками и постоянно требовал бодрящего кофе, что еще больше подорвало его здоровье. Наконец, 17 июля 1843 года он оказался в Санкт-Петербурге рядом с Эвелиной. Они не виделись семь лет!

Чудо новой встречи: очарование Оноре снова произвело изумительное действие. Эвелина была счастлива, годы разлуки были забыты. Кроме того, молодая женщина была польщена тем приемом, который ждал писателя в высшем российском обществе. Популярность Бальзака быстро охватила всю Европу, и теперь Эвелина снова начала подумывать о замужестве. Была еще одна причина сближения любовников: чувственная полька долгое время была лишена плотских удовольствий и теперь снова испытала со своим партнером радости, которые очень ценила. И наконец, ее дочь Анна прониклась к писателю восхищением и любовью.

Поэтому, когда Бальзак покидал Санкт-Петербург, отношения влюбленной парочки снова наладились. Его письма свидетельствовали одновременно и о любви и о желании, которые возродило в нем путешествие в Россию: «Вы – маяк, счастливая звезда, вы – удовольствие… Будьте покойны: моя верность вам остается абсолютной. Что касается “бенгальца”, то он показательно умен. Птички тоже умеют быть признательными… Стоило только начать писать это письмо, как “бенгалец” проснулся, и меня волнуют воспоминания о прошлом…» Даже если «бенгалец» и не был таким умным, как он в этом уверяет, навязчивая мысль о браке все больше и больше преследовала писателя. Со своей стороны, и Эвелина, приведя в некоторый порядок свои финансовые дела, вдруг решила развеяться. Не имея возможности выправить паспорт во Францию, которую русские власти считали «революционной страной», госпожа Ганская с дочерью отправились в Дрезден, где их принял граф Георгий Мнишек, молодой польский дворянин, попросивший руки Анны. Бальзак тоже сгорал от нетерпения снова увидеться с Эвелиной. Хотя ему перевалило уже за сорок пять, он продолжал оставаться все тем же подростком, любящим удовольствия и любовь, каким был в период ухаживаний за Лорой де Берни…

В Дрездене Бальзак узнал, что его только что наградили рыцарским крестом ордена Почетного легиона. С первой же встречи у него установились хорошие отношения с женихом Анны. Между двумя этими парами, родителями и обрученными, царила гармония, по большей своей части благодаря этому красноречивому, веселому и остроумному человеку, у которого всегда была в запасе какая-нибудь веселая история. Эта обстановка благоприятно сказалась на Эвелине, она тоже с головой окунулась в счастье и любовь и не слишком заботилась о соблюдении приличий, проявляя свои чувства к Оноре. Обе парочки совершили продолжительные поездки в Рейнскую область, Баден и Эльзас. Но поскольку дела потребовали присутствия Георгия в Бельгии, Бальзак с обеими женщинами вернулся в Париж. Оноре заранее отправил мадам де Брюньоль письмо с просьбой подыскать недалеко от его дома квартиру для госпожи Ганской и ее дочери. Легко можно представить, с какой неохотой его служанка-любовница выполняла эту просьбу. Со своей стороны, и полька почувствовала, что домоправительница не ограничивалась лишь работой по дому, и Бальзаку пришлось дать слово, что он расстанется с ней, а сделать это оказалось довольно трудно.

В течение 1845 года влюбленные вновь встретились в Германии и Италии. Каждая встреча была для Бальзака источником радости и толчком к возрождению, потому что состояние его здоровья продолжало ухудшаться. Но стоило ему увидеть свою Эвелетту, как он вновь обретал здоровье и веселость, словно по мановению волшебной палочки. Одно было плохо: эти поездки вынуждали его прерывать работу. К счастью, за последние пару лет он заработал достаточно денег и смог рассчитаться со своими наиболее настойчивыми кредиторами, да и как всегда щедрая Эвелина передала ему значительную по тем временам сумму в сто тысяч франков. Эта манна небесная предназначалась для покупки их будущего парижского жилья. Бальзак дал торжественное обещание не прикасаться к тому, что он называл «сокровище обоих Лулу»^[147]. Но разве он мог отказаться от своей невинной привычки швырять деньги в окно? Чтобы украсить еще не существовавший дом, он накупил множество вещей, убежденный, что всякий раз при покупке проворачивал выгодное дельце и обвел вокруг пальца наивного продавца. На самом же деле все было с точностью до наоборот. Но какое до этого было дело Оноре! Он был счастлив собирать сокровища для женщины, которую любил. А та, увы, не спешила выходить за него замуж и постоянно отыскивала причины для переноса даты свадьбы. Это всякий раз приводило Оноре в отчаяние, и дело даже дошло то того, что «бенгалец» отказал. О чем писатель сообщил Эвелине в похожей на некролог записке: «Птичка “бенгальца” умерла. Она была перегружена работой, воздержанием, беготней, беспокойством, кофе… Вот так случается с этими зверушками…»

Уж коли «бенгалец» умер, дело было и впрямь плохо, поэтому Бальзаку срочно нужна была та, в чьей власти было оживить драгоценную птичку. Несмотря на обещание ни на что больше не тратить деньги, он купил в квартале Руль особняк, где они с Эвелиной должны были поселиться после свадьбы. Естественно, он провернул удачную сделку… Еще одну! Но тут всю его жизнь перевернула великая новость: Эвелина сказала ему, что ждет ребенка. И Бальзак тут же принялся представлять, каким будет будущее их сына. Увы, этим мечтам суждено было продлиться всего несколько месяцев: мадам Ганская, постоянно путешествовавшая даже при беременности, родила недоношенного ребенка, который прожил всего несколько дней. Это стало еще одним разочарованием для Оноре, и теперь он с еще большей энергией желал поскорее жениться на своей дорогой Эвелетте.

Прошли еще два года, моменты восторга сменялись периодами отчаяния в зависимости от того, говорила ли Эвелина о приближении даты свадьбы или же откладывала ее. На деле Эвелина любила Оноре, несмотря на все его непостоянство, на его расточительство. Она понимала, с каким исключительным человеком имела дело. Приехав к любимой женщине в Верховную весной 1850 года, Бальзак познал, наконец, счастье: 14 марта Эвелина стала «мадам де Бальзак».

Состояние его здоровья за последние месяцы сильно ухудшилось, и он знал, что дни его уже сочтены, но был счастлив и об этом очень патетично рассказал своей подруге Зюльме Карро: «Три дня тому назад я женился на единственной женщине, которую я любил, люблю и буду любить до самой смерти. Этот союз, как мне кажется, – награда Господа за тяжкие испытания, годы труда, пережитые невзгоды. У меня не было ни счастливого детства, ни цветущей весны, но зато у меня будет самое солнечное лето и самая мягкая осень».

Но он не хотел умирать, не увидев снова город, где ему пришлось нести свой крест на пути к славе. Бальзак хотел привезти туда свою жену, как привозят самые дорогие трофеи, и тогда мог считать свой жизненный путь законченным…^[148]

После приезда в Париж, в их особняк на улице Фортюне, в конце мая 1850 года Бальзак с великим мужеством переносил ужасные боли, ни разу не пожаловался, находил в себе силы шутить с Эвой, когда замечал на ее лице беспокойство. А своему большому другу Виктору Гюго, пришедшему навестить его, признался, что в голове у него было множество планов, которые должны были дополнить цикл «Человеческой комедии». До самого конца он оставался любителем невозможного…

20 августа этот великий ум угас, его жизнь заканчивалась как один из романов «Человеческой комедии». Он все-таки познал славу и любовь, о чем мечтал в юности. Но когда столь желанная женщина вошла в его жизнь, к нему явилась смерть. Не свою ли судьбу он предчувствовал, когда написал: «Достичь цели и умереть, как античный бегун… Увидеть на пороге двери сразу удачу и смерть… Добиться той, кого любишь, в тот самый момент, когда любовь угасает… Скольких же мужчин ждет такая участь».

X
Людовик XIV,
под солнцем любви

Сделать первый шаг в любовных играх с партнершей, которой дали прозвище Кривая Като по причине ее уродства и отсутствия одного глаза, может показаться парадоксальным, если учесть, что речь идет о том, кого потомки будут считать первым из «великих любовников». Но именно в такой обстановке Людовик XIV «познал, как следовало вести себя с дамами», – так написал Ла Палатин. Но, не дожидаясь приобщения к любовной жизни, молодой король уже доказал свой интерес к прекрасному полу. Не зря он доводился внуком Генриху IV. Хотя его отец, мудрый Людовик XIII, проявлял удивительное безразличие к плотским удовольствиям, Луи унаследовал от Короля-галанта инстинкт охотника, который никогда его не покидал. Едва исполнилось девять лет, как он стал искать общества очень красивой, надо сказать, мадам де Шантильон, что стало причиной появления песенки:

Вы приманку свою, госпожа Шатильон,

Для другого приберегите,

Отложите попытки до лучших времен:

Короля вы навряд соблазните…

В 1651 году тринадцатилетний Людовик не скрывал симпатии к графине де Фронтенак, его кузины. Та решила, что стала предметом королевского поклонения, и, несмотря на то что была старше монарха на тринадцать лет, стала мечтать о французском троне. Анна Австрийская, проницательная, как почти все матери молодых мальчиков, поняла, что желания в сыне возбуждала мадам де Фронтенак, а вовсе не герцогиня Орлеанская. Поскольку графиня имела вполне оправданную репутацию интриганки, королева решила подавить в зародыше этот начинавшийся любовный роман и запретила своему королевскому отпрыску оставаться наедине с этой дамой. У Людовика уже сложился властный характер, который он проявлял всю свою жизнь: он рассердился и воскликнул: «Когда я стану повелителем, буду ходить, куда мне вздумается. И это случится очень скоро!»

Вокруг юного короля было полно воздыхательниц, каждая из них надеялась, что именно ей выпадет честь научить его тому, чего он еще не знал. Надо сказать, что независимо от короны будущий властелин Франции был бесспорно грациозен и соблазнителен. Так, по крайней мере, говорила его мать. «Этот монарх, – написала она, – превосходит других не только рождением, но и красотой. Он высок ростом, строен, смел, горделив и приятен, в лице его есть нечто очень нежное и величественное, у него самые красивые в мире волосы, не только из-за их цвета, но и по причине их волнистости. У него красивые ноги, красивая и правильная осанка. В общем, он – самый прекрасный и самый ладный мужчина своего королевства и, бесспорно, других тоже».

Даже если этот портрет приукрашен, чтобы пожертвовать своей невинностью, у этого человека была только одна проблема – проблема выбора. Надо полагать, что этот выбор был затруднителен, поскольку им занималась лично королева-мать. И всем девицам мира, которые готовы были стать добровольцами, она предпочла свою первую камеристку Екатерину Белье по прозвищу Кривая Като. Эта дама имела большой опыт в любовных делах. Кроме того, поскольку она была очень страшна, не было опасности, что король в нее влюбится. Все произошло ко всеобщему удовольствию. Като и ее муж, Пьер Бовэ, были щедро вознаграждены. Пьер Бовэ, простой продавец лент, получил титул барона и был назначен на должность советника короля. Можно себе представить, какие советы он мог ему дать. А Екатерину Анна Австрийская отблагодарила лично и подарила ей великолепный особняк.

Более серьезным было влечение, которое чуть позже король испытывал к Олимпии Манчини^[149], одной из племянниц кардинала Мазарини^[150]. Эта честолюбивая девушка очень скоро поняла, что Луи хотел получить от нее лишь мимолетное удовольствие, и предпочла устроиться более уверенно, выйдя замуж за графа де Суассон. А список королевских возлюбленных продолжила дочь фрейлины Анны Австрийской, мадемуазель де Ла Мотт. Эта красивая голубоглазая блондинка так серьезно увлекла короля, что это вызвало озабоченность королевы-матери, и Мазарини счел своим долгом вмешаться. Кардинал решил очернить девушку в глазах короля, оклеветав ее. Анна Австрийская вторила ему, и Людовик, продолжая еще находиться под влиянием матери, решил отказаться от того, что для него уже стало не просто любовным увлечением. Анна и Мазарини облегченно вздохнули, но даже не подозревали, что их ждало новое подобное испытание, но гораздо более опасное.

Чтобы Людовик смог развеяться от своих переживаний, как раз началась война против Испании. Следуя за победоносной армией де Тюррена^[151] на разумном удалении от боевых действий и связанных с этим опасностей, король стал свидетелем битвы в Дюнах 15 июня 1568 года и заразился там лихорадкой, которая в течение нескольких недель угрожала его жизни. Когда он поправился, то узнал, что другая племянница Мазарини, семнадцатилетняя Мария Манчини, долго плакала, узнав про его болезнь. Это известие так сильно его взволновало, что он даже прослезился. Как известно, у Людовика XIV глаза всегда были на мокром месте, что, однако, не было признаком чрезмерной чувственности. Как бы там ни было, он стал уважать эту сестру Манчини, которой до того не уделял никакого внимания. Надо сказать, что она не была одарена природой, если верить описанию мадам де Мотвиль: «Она была такой худой, – сообщает нам дама из свиты королевы-матери, – а руки и шея казались такими длинными и костлявыми, что любоваться там было нечем. Она была черноволоса и смугла. В ее больших черных глазах еще не было огонька, и они казались жестокими. Рот был большим и плоским, и если бы не ее великолепные зубы, можно было бы сказать, что она совершенно уродлива».

Но зато Мария была умна, удивительно образованна для девушки того времени, а ее порывистые разговоры развлекали короля. Вскоре тот стал требовать ее присутствия рядом чуть ли не каждый день и получал от этого большое удовольствие. Осенью, когда двор перебрался в Фонтенбло, чего раньше не происходило, разговоры с улыбками начали походить на идиллию. На пикнике в лесу или прогуливаясь рядом верхом, Людовик был очарован ее высказываниями и глубиной знаний, значительно превосходивших его собственные. Нет сомнения, что именно благодаря Марии Манчини король обязан вкусом к живописи и литературе.

С каждым днем молодая «мазаринетка» приобретала все большее влияние на своего воздыхателя. Они уже дошли до обмена клятвами, а когда проект брака между королем Франции и дочерью герцога Савойского провалился, Мария ни на секунду не усомнилась, что это случилось из-за нее. Любовь короля вскружила ей голову и заставила потерять реальный взгляд на вещи: она уже видела себя королевой Франции. Возвращаясь из Лиона вместе с двором, Людовик и Мария стали отыскивать возможности чаще оставаться наедине. «Никогда, – воскликнула потом Мария Манчини, – никто не проводил время более приятно, чем это делали мы…» Действительно, каждый вечер влюбленные танцевали или пели ритурнели^[152], которые специально для них сочинял бродячий комедиант по имени Батист, прославившийся впоследствии под фамилией Люлли^[153]. Анна Австрийская, до той поры беззаботно считавшая это простым увлечением – надо сказать, что молодость короля проходила, – внезапно сильно встревожилась. А Мазарини вначале надумал мечтать: стать дядей короля Франции по жене, какая великолепная перспектива для сына бывшего слуги! Но очень скоро чувство реальности возобладало над мечтами: он как раз вел переговоры о женитьбе Людовика и инфанты Марии Терезы Испанской, что положило бы конец бесконечной войне между Францией и Испанией. Поэтому и речи быть не могло, чтобы такому грандиозному проекту смогли помешать чувственные причины. И Мазарини принялся урезонивать племянницу, требуя, чтобы та прекратила этот любовный роман. Но Мария, черпая силу в клятвах короля, не подчинилась дяде, не прекратила встречаться с монархом и даже рассказала обо всем тому, кого уже считала женихом. Ей не составило труда убедить его вмешаться. Не он ли повелитель? Людовик, действительно, помчался к королеве, где уже был Мазарини, и заявил, что не станет жениться на испанке, поскольку был намерен взять в жены Марию. И тогда началась редкая по накалу страстей сцена: монарх угрожал, негодовал, но его мать и кардинал были непреклонны, так как переговоры уже зашли слишком далеко и отказ от брака с инфантой означал бы развязывание новой войны между Францией и Испанией. Готов ли был король взять на себя такую ответственность перед историей? Людовик в отчаянии зарыдал и упал к ногам Анны. Но в конечном итоге он подчинился соображениям государственных интересов. Эти соображения стали основным принципом его правления.

Решив ковать железо, пока горячо, Мазарини счел полезным удалить Марию. Вместе со своей сестрой Гортензией она должна была уехать в замок Бруаж, в Пуату. Людовик добился возможности вести с девушкой свободную переписку и увидеться с ней в последний раз на пути в Байонну, где он должен был встретить свою будущую суженую.

22 июня 1659 года монарх проводил Марию до кареты, долго стоял у дверцы, словно стараясь максимально отсрочить роковой момент. Когда карета тронулась, Мария сказала ему: «Сир, вы – король, вы плачете, а я уезжаю!» Спустя несколько часов после разлуки с ней Людовик написал Марии полное страсти письмо, в котором подтвердил свои клятвы. Так продолжалось несколько недель. Мария отвечала ему в таком же страстном тоне. Всем, кто его видел, бросалась в глаза грусть короля, и Мазарини начал опасаться, не собирался ли он устроить скандал, отказавшись от женитьбы.

В конце концов, поддавшись на уговоры окружающих, Людовик согласился и вместе с матерью отправился в Байонну. Как он уже решил, по пути он встретился с Марией в Сен-Жан-д’Анжели. Встреча молодых людей была возвышенно-волнительной. Гортензия Манчини написала об этом следующее: «Ничто не может сравниться со страстью короля и с нежностью, с которой он попросил у Марии прощения за все, что ей пришлось вынести из-за него». Прощаясь, влюбленные лелеяли надежду, что эта женитьба не состоится, если не будет подписан мирный договор между Францией и Испанией. Но они не приняли в расчет ловкость Мазарини и что испанцы уже устали от войны. Худо-бедно, но переговоры успешно продвигались и в конечном счете привели к заключению соглашения. И тогда Мария все ясно осознала: никогда король не рискнет начать новую войну, какой бы сильной ни была его любовь к ней. Гордая, она решила не дожидаться, когда ей дадут отставку, и 3 сентября сообщила возлюбленному, что не будет больше ему писать, и попросила и его не делать этого. В течение нескольких дней Людовик сильно страдал и надеялся, но, когда понял, что решение девушки было окончательным, в нем тоже заговорила гордость, и он распорядился ускорить подготовку к свадьбе. Но было еще не время, и церемония была назначена на весну следующего года. А пока король нашел приятное времяпровождение в лице Олимпии Манчини. Теперь, когда она была замужем и стала называться графиней де Суассон, сестра Марии не видела основания отказывать монарху в удовольствиях.

Эти приятные занятия все же не помогли забыть Марию. Он все еще думал о ней, когда 9 июня 1660 года в церкви Сен-Жан-де-Люз брал в жены Марию Терезу. Про невесту он сказал, «что она не была ему неприятна». Это, разумеется, не означало особого восторга, но тем не менее испытание первой брачной ночи прошло удачно. Мария Тереза даже была горда, что открыла для себя физические удовольствия. Всякий раз, когда король навещал ее ночью, она наутро хлопала в ладоши перед своим окружением, чтобы все знали о ее счастье.

По пути в Париж Людовик остановился в Бруаж. Это чувственное паломничество показало, что он все еще был болен любовью к Марии Манчини, и это очень обеспокоило Анну Австрийскую и Мазарини. Поэтому кардинал стал упорно очернять племянницу, говоря королю, что та полюбила другого. Играя на королевской гордости, Мазарини попал в точку: Людовик забыл про Марию и стал искать другие развлечения. Но их, естественно, не могла ему предоставить его славная супруга, которая ни о чем не знала и чьим главным занятием было посещение мессы по три раза в день. Поэтому король стал осматриваться по сторонам, и взгляд его упал на Генриетту, юную принцессу, совсем недавно вышедшую замуж за его младшего брата Филиппа. Она приехала из Англии и появилась при дворе спустя несколько недель после женитьбы Людовика. Ее веселость, блестящий ум и врожденная кокетливость сразу же произвели впечатление на монарха. Генриетта не была красавицей: ее чахлое, ужасно худое тело и землистый цвет лица уже указывали на болезнь, но у нее был дар нравиться. И она умело воспользовалась им в отношениях с братом мужа. В оправдание надо сказать, что ее муж, Филипп Орлеанский, с его женственными манерами, любовью к ярким драгоценностям, с напудренным лицом больше походил на какую-то нелепую куклу, чем на соблазнительного мужчину.

Очень скоро король оказался очарованным Мадам^[154] и не скрывал этого. Прогулки вдвоем в лесу Фонтенбло, танцы, когда они, словно бы случайно, оказывались рядом, случайно брошенные в сторону слова, имевшие больший смысл для тех, кто за этим наблюдал. «Вскоре, – сообщает нам мадам де Лафайет^[155], – всем стало понятно, что у них была тяга друг к другу, которая обычно предшествует большим страстям».

Анна Австрийская, едва разделавшись с Марией Манчини, заметила это увлечение сына. Это ее встревожило, и она вскоре сделала замечание обоим. Но никто из них не захотел сдерживать чувства зарождавшейся любви. Весь двор их осуждал, и даже Филипп начал ревновать жену. Назревал скандал… Чтобы успокоить умы, Минетта – так герцогиню Орлеанскую звали близкие ей люди – придумала ловкую уловку: а что, если Людовик сделает вид, что его заинтересовала другая женщина, более низкого происхождения? Оставалось только найти избранницу. Генриетта и Людовик остановили свой выбор на одной из фрейлин принцессы. Семнадцатилетняя Луиза де Лавальер вела достойный образ жизни, хорошо сочетавшийся с ее внешним очарованием. Она, казалось, идеально подходила на роль «держательницы свечи». Но организаторы этой комедии и не подозревали, что, как только девушка увидела короля, она тотчас же в него влюбилась. Это была тайная и безнадежная любовь, но можно себе представить, что девушка почувствовала, когда король вдруг начал оказывать ей знаки внимания. Вначале, получив от монарха первую нежную записку, Луиза не посмела в это поверить, но, поскольку такие записки стали повторяться, она не смогла сдержать волнения. Благодаря одному из тех причудливых поворотов, которые может делать только любовь, в сердце короля игра уступила место подлинному чувству – он влюбился в Луизу! Каждую ночь молодые люди встречались в парке замка, поскольку Луиза отдалась чувству, которого так ждала. Когда Генриетта поняла, что стала жертвой ею же изобретенной хитрости, негодование было безмерным: ей не просто изменили, но изменили с прислужницей! Именно так она относилась к своим фрейлинам. Была еще одна парадоксальная подробность: Филипп тоже почувствовал себя оскорбленным, что любовник его жены бросил ее ради соперницы ниже ее по положению. Со своей стороны, Анна Австрийская была недовольна поведением сына, который, едва успев жениться, завязал новый любовный роман. Но на сей раз Людовик XIV не пожелал никого слушать. Любовь к Луизе внушила ему решимость, которой он до тех пор не знал. В девушке он нашел простоту, искренность, ничуть не походившие на уловки и интриги, к каким прибегали другие женщины, стараясь его соблазнить. И какое ему было дело до его семьи, до того, что придворные осуждали его связь с партнершей не из высшего круга. Людовик любил, он был владыкой и намерен был сделать так, чтобы все слушались его!

Однако эта любовь еще не познала того расцвета, на который так рассчитывал король, и не потому, что Луиза отказывалась выполнить все желания человека, которого она всем сердцем любила. Надо было еще найти удобное место и время. Этикет регламентировал все передвижения короля, подставлял ее под завистливые и недоброжелательные взгляды придворных. К счастью, влюбленные обычно бывают упрямы. И один из летописцев тех времен рассказывает: «Однажды вечером, в конце июля, услужливый Сент-Эньян предоставил в их распоряжение свою комнатку на последнем этаже дворца. Туда взволнованная и трепещущая Луиза пришла на свидание с королем и, наконец, произнеся слова “будьте снисходительны к моей слабости”, она оказала ему ту очаровательную услугу, которую вымаливают мужчины. Никогда еще девушка не прославляла так уходящую невинность».^[156]

Несмотря на то что об этой новой страсти короля постепенно стали узнавать все, всемогущий суперинтендант финансов Николя Фуке совершил непонятную оплошность. Он тоже обратил внимание на юную Лавальер и, имея привычку добиваться всех женщин, которых он желал, попытался передать ей через сводницу крупную сумму денег в обмен на благожелательное отношение к нему. Можно себе представить, как на это отреагировала Луиза. Она обо всем рассказала королю. И с некоторых пор, если использовать выражение, не свойственное XVII веку, суперинтендант «попал в перекрестие прицела». Этот неразумный поступок оставил свой след в памяти монарха.

Со своей стороны, Минетта так и не смогла вынести того, что король нашел ей замену, и, чтобы разлучить влюбленных, решила переехать в свой замок Сен-Клу^[157], естественно со всей свитой. Поступок подлый, но своей цели достигший: Людовик и Луиза очень огорчились от необходимости расстаться. Но единственное Мадам не приняла в расчет – король был не из тех людей, которым можно было возражать. Спустя несколько дней он верхом преодолел за двадцать четыре часа расстояние между Фонтенбло и Сен-Клу и обратно. И тогда Генриетте осталось только вернуться в королевскую резиденцию вместе со своими фрейлинами. А влюбленные снова увлеклись своим романом.

А тем временем королева Мария Тереза родила сына. Но появление на свет наследника было всего лишь маленькой деталью, которая не смогла отвлечь короля от исполнения его желаний. Было еще одно: Луиза по скромности не сообщила своему любовнику, что ей было известно об отношениях Генриетты с графом де Гишем^[158]. Это стало причиной ссоры, первой ссоры между влюбленными. Придя в отчаяние от этой размолвки, Луиза поддалась панике и укрылась в монастыре Благовещения, стоявшем на холме Шайо. Но пожалев, что не сдержал порыв гнева, Людовик забеспокоился по поводу отсутствия девушки. А когда узнал, где она скрылась, тоже помчался в монастырь. На глазах пришедших в ужас монашек он стал обмениваться с любовницей горячими клятвами верности и многочисленными поцелуями. Этот трагикомический случай еще сильнее укрепил связь монарха и его любимой женщины. Постепенно, хотя она сама ничуть этого не хотела, Лавальер стала выходить из тени, где до той поры держалась и вскоре стала официальной любовницей короля, что ничуть не помешало последнему строить глазки очаровательной фрейлине королевы Анне-Люси де Ла Мотт-Уденкур. Эта красотка, решив занять место Луизы, посылала королю многообещающие письма, но, когда он переходил к активным действиям, остужала его пыл. Она обещала уступить королю только тогда, когда тот порвет с Луизой. И тут в дело вмешалась неожиданная союзница мадам де Лавальер – королева-мать. Она в конце концов поняла, что бескорыстие Луизы, отсутствие у нее всяких финансовых интересов и искренность ее любви к сыну не таили никакой опасности для состояния дел в королевстве. И она объяснила Людовику, что Анна-Люси была всего лишь интриганкой. Король вернулся к Луизе еще более влюбленным в нее. Тем более что его стараниями молодая женщина забеременела. Вскоре она тайно родила, поскольку Людовик XIV еще не осмеливался публично признавать своих внебрачных детей, как он начал делать это позже.

Тем не менее любовная связь короля приняла уже официальный статус. И папский легат кардинал Киджи посчитал необходимым довести это до сведения святого отца: «Лицо, которое больше других пользуется благосклонностью короля, зовут мадемуазель де Лавальер. Ее красота сильно превосходит красоту молодой королевы. Мадемуазель де Лавальер никогда не выказывает гордости благосклонностью короля, который ежедневно приходит повидаться с ней. Король ничуть не беспокоится о том, что могут сказать о нем из-за этой привязанности».

Столь же благосклонный отзыв это нашло и у народа: в кои-то веки фаворитка не запускала руку в государственную казну. И народ приветствовал эту связь, свидетельством чему служила такая песенка:

Блондинка красивая, ладная я,

Прикован к любовнице взгляд

В мире прекраснейшего короля

Вот уж три года подряд.

Невестке и теще даю я пример,

По-прежнему любит меня кавалер.

Поскольку зовут меня Лавальер…

В начале 1665 года рождение второго ребенка еще больше укрепило связь любовников, переживавших апогей любви, несмотря на то что король время от времени позволял себе некоторые вылазки на сторону. Отныне Луиза уже жила в особняке рядом с Тюильри, участвовала во всех официальных праздниках. Смерть Анны Австрийской, случившаяся в следующем году, освободила короля от материнской опеки, и поэтому на похоронах королевы-матери можно было увидеть необычную сцену: королева Франции стояла рядом с официальной любовницей короля. Эта ситуация не нравилась Луизе, и, в отличие от других королевских фавориток, она никогда не устраивала провокаций и скандалов.

Проходили недели, месяцы, и время совершило свое безжалостное дело: нет такой страсти, которая бы потихоньку не угасла. Тяга к наслаждениям вначале толкала короля в объятия доступных девиц, после чего он любил Луизу еще сильнее. Но потом ему стало надоедать эта безграничная любовь, которая стала давить на него тяжким грузом. К тому же предстоявшая военная кампания потребовала от него сосредоточить на этом все свое внимание. Но не в обычаях монарха было скучать и не найти сразу же лечение от скуки. А кто мог предоставить такое лечение, кроме как женщина? А среди фрейлин Марии Терезы была как раз такая. В свои двадцать шесть лет Франсуаза Атенаис де Рошешуар, маркиза де Монтеспан, была в полном расцвете красоты: золотистого цвета, словно колосья, волосы, огромные небесно-голубые глаза, розовые губы, тело со сладострастными формами дополнялись живым умом, остроумием, доскональным знанием всех придворных сплетен. Очень рано приобретя опыт отношений с мужчинами, она прекрасно умела возбуждать их желание, обещать и ничего не выполнять. Эта сирена очень скоро поймала короля в свои сети. Продолжая возглавлять последние приготовления к войне против Испании, король не скрывая искал общества прекрасной маркизы. Еще не обнаружив новый предмет увлечения любовника, Луиза уже почувствовала охлаждение в их отношениях. Она не сделала ему ни малейшего упрека, но Людовик отдавал себе отчет, что доставлял ей огорчение. Чтобы успокоить свою совесть, он стал осыпать Луизу новыми почестями: сделал Луизу герцогиней и официально признал ее дочь. Но на этом и закончилось человеколюбие отчаянного эгоиста, который не имел ни малейшего желания прекращать связь с мадам де Монтеспан. Более того, если он и попросил королеву приехать к нему на север страны, где его войска бились с испанцами, то только потому, что Атенаис, как фрейлина Марии Терезы, должна была сопровождать свою повелительницу.

Узнав всю правду, Луиза почувствовала словно удар кинжалом в сердце. Эта боль толкнула на поступок, который шел вразрез с ее обычной сдержанностью: она решила присоединиться к кортежу королевы, хотя никто ее не приглашал. Это было чуть ли не оскорблением короля! Когда она приехала, Мария Тереза упала в обморок от негодования, что она умела делать виртуозно. Но Луизе было не до соблюдения этикета: несчастная любовь внушила ей такую отвагу. Усыпив бдительность охранников королевы, получивших от той приказ остановить ее силой, она прибыла в лагерь короля под Авеном, где тот устроил ей холодный прием. Луиза была в отчаянии, и Людовик в очередной раз уступил: он понял, какие причины заставили молодую женщину позабыть о сдержанности, и спустя несколько часов пришел утешить ее. Он пошел еще дальше и на другой день предписал королеве посадить Луизу в свою карету, где уже сидела Атенаис де Монтеспан. Означало ли это для Луизы возвращение королевской любви? На это пришлось надеяться недолго: решив раз и навсегда покончить с соперницей, Атенаис, наконец, дала королю то, чего он ждал несколько недель. Король был на небесах. И если он продолжал проявлять интерес к своей официальной фаворитке, то только для того, чтобы скрыть от супруги новую связь. Это был странный поворот событий, как написал Жан-Кристиан Птифис: «Луиза начала свою карьеру в качестве канделябра для Мадам, а закончит ее в качестве ширмы для Монтеспан».

Луиза понимала, какую роль заставлял ее играть Людовик, но любовь заставляла переносить самые тягостные испытания: присутствовать при любовных играх короля с маркизой. По-прежнему, чтобы отвести подозрения, Луиза принимала участие во всех праздниках, каждый из которых отмечался все большим влиянием Монтеспан на короля. Во всех перемещениях двора она сидела в карете вместе с Марией Терезой и Атенаис. Этих трех женщин так часто видели вместе, что придворные в конце концов стали называть их «тремя королевами».

Эта столь жестокая для Луизы игра продолжалась несколько лет, в течение которых малейшая улыбка бывшего любовника возрождала надежду в сердце герцогини. Но это были пустые надежды: Монтеспан заняла место и не собиралась его покидать. В 1675 году Луиза не выдержала. Раз она потеряла любовь короля, ничто больше не связывало ее с миром. Следуя своему религиозному долгу, она решила уйти замаливать свой грех, который совершила, сожительствуя с женатым мужчиной. Этот грех постоянно давил на сознание. Она выбрала монастырь кармелиток, где монашеский устав был очень суровым. Луиза провела там тридцать шесть лет в тишине и медитации, пока не получила право на вечный покой.

Понимал ли Людовик XIV исключительные душевные качества этой женщины? Несомненно, но сила страсти к Монтеспан была такова, что он принял ее самопожертвование. Что же касается Луизы, перед тем, как покинуть мир, она составила эпитафию на саму себя: «Наконец-то я покидаю этот мир… Без сожаления, но не без труда. Слабость моя долгое время заставляла меня там оставаться… Я ухожу, но только для того, чтобы пойти самой верной дорогой на небеса. Господу угодно, чтобы я пошла по ней, я вынуждена сделать это, чтобы получить прощение за все мои грехи…»

А в течение тех лет, пока Луиза де Лавальер несла свой крест, слава Короля-Солнца распространилась по всей Европе. Победы французских войск принесли ему на блюде Тюренн и Конде, сделали его легендарным и поставили Францию в первый ряд европейских держав. Фландрия, Франш-Контэ, Артуа, Эльзас, Руссильон раздвинули границы государства, монарх торжественно въехал в них после окончания боевых действий.

Словно вторя военным победам, его правление достигло своего апогея и в области развития мысли: Расин, Корнель, Мольер, Лафонтен, Буало, Лабрюйер, Боссюэ^[159], Паскаль обеспечили стране славу, которая была оценена потомством.

В личном плане Людовик XIV не стал дожидаться ухода Луизы, чтобы дать выход своей страсти к Атенаис де Монтеспан. Из застенчивого молодого человека, каким он был еще несколько лет тому назад, он превратился в человека, полного надменности, упоенного своим всемогуществом, не признававшего никакого другого закона, кроме своей воли. Начиная с 1668 года ни для кого уже не было секретом, что его официальной фавориткой стала маркиза де Монтеспан. К тому же ее округлившиеся формы доказывали активность деятельности ее королевского любовника. Однако беременность маркизы пришлось хранить в тайне из-за непредсказуемости реакции на это ее мужа. Господин де Монтеспан, в отличие от принятых правил, действительно очень плохо воспринимал, что король сделал его рогоносцем. И вместо того чтобы принимать это за счастье, он постоянно устраивал скандалы. Поэтому маленькая Лиуза Франсуаза родилась почти тайно, она была первой из потомства, которое принесла Людовику XIV его новая любовница. Чтобы незаметно вырастить рожденного в грехе ребенка, подыскали надежного человека – Франсуазу д’Обинье, красивую вдовушку поэта Скаррона^[160]. Она была счастлива оказать услугу Монтеспан в обмен на ее покровительство. Спустя два года все повторилось: родился мальчик, ставший потом герцогом Мэнским. И его Франсуаза взяла под свое крыло.

Могущество фаворитки достигло своего апогея. Все более влюбленный, Людовик удовлетворял все ее капризы, шел навстречу всем требованиям. Монарх, который диктовал свою волю Европе, перед которым дрожали министры и придворные, спешил выполнить малейшее желание своей любовницы. Протеже маркизы сумели увеличить свои состояния, а кто имел несчастье не нравиться ей, напротив, подвергались большой опасности. Тем более что в 1672 году появился на свет третий ребенок, будущий граф де Вексен. Он тоже был воспитан услужливой мадам Скаррон. Очень скоро король заметил, что та была не простой кормилицей, ее разговор был довольно ярким, она много знала. Время от времени Его Величество задерживался в домике в деревне Вожирар, где Франсуаза Скаррон воспитывала королевских внебрачных детей. Он конечно же просто справлялся о здоровье отпрысков. По крайней мере, пока…

Эти дети, к которым вскоре прибавился и четвертый отпрыск, были официально признаны отцом, к огромному огорчению Марии Терезы. Впрочем, Людовик не остановил их производство на официальной любовнице: одна из камеристок Атенаис, Клод Дю Вен Дезейе тоже получила от него ребенка. Среди фрейлин королевы многие дамы надеялись, что выбор короля падет на одну из них, и Атенаис, несмотря на свое всемогущество, очень об этом переживала. Ей уже давно перевалило за тридцать, что для женщин того времени считалось зрелым возрастом. А поскольку она знала неуемный сексуальный аппетит своего партнера, в каждой женщине видела потенциальную соперницу, кроме Франсуазы Скаррон, которая на деньги короля купила себе землю, и теперь ее стали звать мадам де Ментенон. Действительно, если у короля возникало желание получить новые удовольствия, у него была только проблема выбора. Именно это желание и начало овладевать им, поскольку Атенаис несколько подрастеряла свое очарование. Многочисленные роды со временем превратили ее аппетитные формы в тучность. Среди всех, кто стал в то время для короля приятным времяпровождением, назовем совсем юную Изабель де Людр и красавицу-баронессу де Субиз. Отметим их, потому что обе добавили голов к племени внебрачных детей короля. Но это все были временные увлечения. Реальную угрозу для Монтеспан представляла Мари Анжелика де Фонтанж. Ее портрет, который набросал Мишель де Декер^[161] в своей книге, посвященной любовным похождениям Людовика XIV, был довольно соблазнителен: «Молочно-белая, бархатистая кожа, отличные зубы, похожий на вишню рот, тонкая стройная талия, трепетная грудь, великолепные волосы венецианской блондинки, серые, как Балтийское море, глаза».

Можно понять, что Его Величество не устоял перед такой привлекательностью и что девица начала пожинать плоды в виде шикарных подарков. В свою очередь мадемуазель де Фонтанж подчинилась правилу, распространявшемуся почти на всех красоток, которые слишком близко приближались к королю, – она забеременела. Увы, спустя пять месяцев после констатации этого факта у нее начались преждевременные роды, от которых она не оправилась: после продлившейся несколько недель агонии она умерла. Была ли эта смерть естественной или кто-то приложил к этому руку? Сразу же поползли слухи, что Атенаис повинна в этой преждевременной кончине соперницы, которую она сильно побаивалась. Понадобились годы, чтобы были опровергнуты эти обвинения, основывавшиеся только на сплетнях добрых женщин. Бюсси-Рабютен^[162], кузен мадам де Севинье, сомневался в причастности маркизы: «Горе короля было столь очевидным, что он не смог не проявить его внешне, и нет сомнения, что он жестоко отомстил бы мадам де Монтеспан, если бы у него не было веских причин скрывать свое чувство».

Действительно, король искренне скорбел о смерти Анжелики де Фонтанж. Письмо, адресованное герцогу де Ноай, присутствовавшему при последних минутах жизни несчастной женщины, является свидетельством этому: «Несмотря на то что я уже давно ждал известия, которое вы мне доставили, оно меня удивило и огорчило».

Что касается того, что потом назовут «Делом о ядах», следует все расставить по своим местам. Конечно, Атенаис была повинна в ряде выдвинутых против нее обвинений. Вполне вероятно, что начиная с 1666 года она навещала профессиональную отравительницу Вуазен с целью сохранить любовь короля. Действительно, эта «добрая женщина» давала ей «волшебные» порошки, потребление которых должно было сделать короля влюбленным как никогда. Но на самом деле эти порошки делали его больным, расстраивая его организм. Но на этом, очевидно, все и заканчивалось. Если ее и можно назвать наивной, даже глупой за то, что она доверялась зелью этой Вуазен, то это вовсе не повод, чтобы делать ее главной злодейкой. Зато у Вуазен было много клиенток среди дам высшего света, приходивших к ней покупать «порошок наследия»: так он назывался, потому что помогал отделаться от старого мужа или другого богатого родственника, состояние которого можно было унаследовать, но тот упрямо продолжал жить. Среди постоянных клиенток Вуазен была Олимпия де Суассон, чья склонность к интригам с годами ничуть не уменьшилась. Она никак не могла смириться с тем, что ей не удалось стать фавориткой Короля-Солнце. Кстати, когда отравительницу арестовали и начали допрашивать, Олимпия поспешила скрыться во избежание ареста. Это дало монарху возможность заменить ее на посту суперинтендантки Дома королевы маркизой де Монтеспан. Решение короля прекратить расследование, ограничившись наказанием второстепенных лиц, объяснялось высоким положением некоторых особ, прибегавших к «добрым» услугам Вуазен. Обнародование их имен грозило запятнать даже ступени трона, а этого Людовик XIV допустить никак не мог.

Спустя два года после решения короля ограничить ущерб, причиненный «Делом о ядах», в июле 1683 года скончалась Мария Тереза. Она умерла от лекарств, прописанных ее лекарями. К тому времени закончилось строительство Версаля, настоящей витрины королевства. Этот дворец должен был символизировать всемогущество Короля-Солнце… Несмотря на гулявшие сквозняки, между придворными началось соревнование за право поселиться там. Мадам де Ментенон незамедлительно получила покои на том же этаже, где были покои короля, совсем недалеко от них. Этот знак внимания был понят и оценен: многолетняя игра вдовы Скаррон в скором времени могла принести свои плоды. Став в зрелом возрасте ханжой, прикрывшись лицемерной воздержанностью, столь разнившейся с ее поведением в юные годы, Франсуаза де Ментенон относилась к людям и вещам только с точки зрения своей личной выгоды. За такое отношение она удостоилась нелицеприятных прозвищ: Филипп Орлеанский, племянник короля и будущий регент, называл ее «старой свиноматкой», а принцесса Палатинская, вторая жена Филиппа Орлеанского и золовка короля, – «ханжой». Но, не обращая внимания на врагов, Ментенон шла к своей цели.

Какая удивительная судьба была у этой женщины: внучка Агриппы д’Обинье, соратника Генриха IV, родилась в тюрьме, куда ее отец был посажен за долги, воспитана родственницей, которая относилась к ней как к служанке. Чтобы спастись от нищеты, она в семнадцать лет вышла замуж за поэта Скаррона, разбитого параличом и больного золотухой, на двадцать шесть лет старше ее, но все еще любившего некоторые игры, если судить по тому, что он сказал, выбрав в жены юную Франсуазу: «Я не буду заниматься с ней глупостями, но обучу ее им».

В действительности, молодая женщина только и ждала, когда она станет вдовой, чтобы вести веселую жизнь. У нее, в частности, была любовная связь с распутным маркизом де Вилларсо^[163], чье внимание она делила со своей подругой, куртизанкой Нинон де Ланкло^[164]. Следует сказать, что Франсуаза Скаррон была довольно привлекательна, свидетельством чему служит портрет, набросанный мадемуазель де Скюдери: «У нее был ровный и красивый цвет лица, светло-каштановые, очень приятные волосы, красивый нос, хорошо очерченный рот, благородный вид, самые прекрасные в мире глаза: темные, блестящие, нежные, страстные, полные ума. В них иногда просматривалась нежная меланхолия со всем очарованием, которое всегда было ей свойственно. Также в них проявлялась веселость со всей привлекательностью, которую могла внушить радость. Она не считала себя красивой, хотя была бесконечно хороша…»^[165]

Ко всем этим качествам следует добавить обостренное чувство реальности, заставлявшее ее интересоваться лишь тем, что могло принести ей какую-нибудь выгоду. Поэтому, когда она получила задачу воспитания внебрачных детей короля и Монтеспан, она сразу же почувствовала, что ей выпала нежданная удача, если правильно будет себя вести. У самой у нее детей не было, но она притворилась, что считает родными доверенных ей на воспитание детей, и очень быстро добилась их любви. Такое поведение произвело на короля большое впечатление: он сам любил своих отпрысков, а когда увидел, как пеклась о них мадам Скаррон, то, естественно, почувствовал признательность к ней. Постепенно он привык разговаривать с этой необычной гувернанткой и обнаружил, что ее ум был столь же очарователен, как и ее внешний облик. Именно так, медленно, как паук плетет свою паутину, Франсуаза поймала короля в свои сети.

Монтеспан, хотя и далеко не такая хитрая, как ее соперница, все-таки отдавала себе отчет, что та представляла угрозу. Но тут внезапная смерть королевы внесла изменения в привычки короля. Ему было всего сорок пять лет, его чувственный аппетит продолжал оставаться очень большим. «Он должен снова жениться!» – порекомендовала Атенаис де Монтеспан, будучи уверенной, что новый брак не сможет ничего изменить в занимаемом ею привилегированном положении. Очевидно, она не сомневалась в выборе короля. Впрочем, и при дворе никто в этом не сомневался. Главным занятием придворных стало гадание, какая иностранная принцесса вскоре взойдет на французский престол.

Но в мозгу короля уже созрело другое решение: женитьба на юной принцессе обязательно должна была привести к появлению на свет новых детей, что грозило бы запутать и без того сложный вопрос о наследнике. Кроме того, вот уже несколько лет королю приходилось выслушивать упреки, осторожные, естественно, но довольно настойчивые, от своих духовников относительно образа жизни, который он вел до той поры. Страх перед адом был явлением вполне реальным, он преследовал Людовика XIV точно так же, как и его внука и наследника Людовика XV. А если принимать во внимание количество грехов, которые он совершил, то у монарха были все шансы попасть именно в ад. К этой нарисованной ему церковью перспективе добавлялись и поучительные разговоры, какие он уже несколько лет подряд вел с мадам де Ментенон. Чрезмерная набожность, вызывавшая такую иронию у врагов маркизы, Людовику XIV, напротив, казалась драгоценным залогом искупления грехов. Отныне, ведя с ней жизнь согласно церковным заповедям, официально порвав с прошлыми своими заблуждениями, король надеялся, что его тяжелое прошлое забудется. В этом он, по крайней мере, старался себя убедить. А чтобы быть уверенным, что не попадет снова в роковую ловушку греха, он нашел лучшую хранительницу морали – эту набожную женщину.

Оставалась только одна загвоздка – Людовик знал свой любовный темперамент, что воздержание станет для него испытанием, которого он не сможет выдержать. Поэтому присутствие рядом Ментенон было необходимо: он желал эту пятидесятилетнюю, еще довольно привлекательную женщину и понимал, что она ни за что не вступит с ним в связь вопреки церковным правилам. Стать фавориткой? Не могло быть и речи! Но стать женой перед Богом, это было совсем другое дело. И ничто сильнее не возбуждало желание короля, как это препятствие, которое Франсуаза воздвигла перед ним. Это был интересный случай, зная все о любовной жизни Людовика, это желание не было простой вспышкой. Когда им обоим перевалило за семьдесят, ни время, ни привыкание все равно не играли никакой роли. Свидетельством этому стало вот такое признание маркизы: «Трудно предвидеть, до каких пор мужья могут продолжать командовать. С ними приходится делать почти невозможные вещи».

Еще одним свидетельством стало письмо епископа Шартрского, которому бывшая распутница, став средоточием добродетели, вероятно, пожаловалась на домогательства супруга: «Ваша спальня является домашним храмом, где Господь удерживает короля, чтобы поддержать и благословить его, когда он этого не замечает…» Отцы церкви в очередной раз продемонстрировали чувство здравого смысла, свойственное им на протяжении многих веков. Мадам де Ментенон была драгоценной находкой, удерживая короля в подчинении моральным принципам. Посему в этих условиях не могло быть и речи, чтобы она «ломалась», как сказал ей ее исповедник, конечно, в более достойных выражениях: «Как благородно делать из чистой добродетели то, что другие женщины делают бесчестно и по страсти».

Если Франсуаза де Ментенон получила благословение всех исповедников перед тем, как принести высшую жертву, то это произошло, естественно, потому, что она сделала это в качестве законной супруги. Теперь загадка тайного брака разрешена: нам точно известно – монарх женился на воспитательнице своих детей. Касательно даты совершения этого таинства, можно с определенной долей уверенности сказать, что это случилось в 1683 году: перемена в поведении Ментенон, высокомерие, которое она с той поры на себя напустила, позволяют это утверждать. Постепенно, по мере того как укреплялось ее влияние на супруга, Франсуаза начала показывать свой подлинный характер, проявляя беспощадную строгость под прикрытием морали и милосердия, позволявших ловко скрывать ее подлинные чувства ради достижения задуманного. Ей удалось отдалить от матери детей, которые появились у Людовика XIV и Атенаис де Монтеспан и которых он официально признал. Это еще более усилило ее позицию в ущерб бывшей фаворитке. Несмотря на то что ее брак с королем был морганатическим и Франсуаза не получила права называться французской королевой, она вела себя как подлинная монархиня, беспощадно убирала всех, кто ей не льстил, и тем самым нажила множество врагов, прекрасно разгадавших ее игру. В первых рядах тех, кто осуждал ее лицемерие, была золовка короля принцесса Палатинская, обвинявшая ее во всех смертных грехах и называвшая ее «старым дерьмом великого мужчины». Как мы уже говорили, регент Филипп Орлеанский, которого она всеми силами старалась убрать, чтобы поставить на его место герцога Мэнского, также очень недолюбливал ее, но эти чувства ничуть не трогали эту даму. Она была уверена в своей власти над королем и делала вид, что все нападки принимала со стоицизмом святой, привыкшей к несправедливости. «И все это, – как написал Филипп Эрланже^[166], – со скромностью верующей женщины». Что же касается ее личных чувств, то распутать этот клубок довольно трудно, поскольку их выражению предшествовал тщательный расчет. Любила ли она короля, которому была обязана своим невероятным возвышением? Это никто не может сказать с уверенностью. Но в этом можно усомниться, если поверить в одно вырвавшееся у нее признание, когда сразу после брака с Людовиком она написала одной из своих подруг: «Надеюсь, что мне удастся пожать плоды моей боли».

В некоторую заслугу ей можно отнести то, что она, выдерживая выбранную линию поведения, вынуждена была отказаться от роскоши, замков, драгоценностей и, следовательно, в отличие от других королевских фавориток, не опустошала королевскую казну. Но как написал все тот же Филипп Эрланже, «если она и сохранила до самого конца достоинство полубога, то атмосфера нетерпимости, лицемерия и набожности, в которой она заставляла его жить, нанесла Людовику XIV такой же вред, какой нанесли потом Людовику XV “Олений парк” и Дюбарри».

Неужели король по любви разрешил своей старой подруге держать себя на коротком поводке? Нет никакого сомнения, что он был глубоко к ней привязан, хотя при этом не чувствовал ударов сердца, которыми сопровождались его чувства к Марии Манчини или Луизе де Лавальер. Но Ментенон была для него одним из способов замаливания многочисленных грехов. В его представлении она в некотором роде давала ему пропуск в безоблачную вечность. Он на самом деле понимал, что Господу придется проявить большое снисхождение, чтобы допустить его в круг своих избранников. При написании своих «Мемуаров» Людовик XIV, возвращаясь к своим любовным похождениям, был очень самокритичен, хотя и утверждал, что никогда не давал своим удовольствиям возобладать над государственными делами. Допуская, что он подавал плохой пример, король заявил, что, «поскольку принц всегда должен быть образцом добродетели, ему следовало не поддаваться слабостям, присущим остальным людям, тем более что они в любом случае станут известны всем… Время, которое мы отводим на нашу любовь, не должно изыматься из времени, которое нужно посвящать нашим делам… Еще одно соображение, самое деликатное и самое сложное в осуществлении, заключается в том, что, отдавая наше сердце, мы должны оставаться хозяевами нашего ума, мы должны отделять нашу любовную нежность от решительности монарха, чтобы красота, составляющая наши удовольствия, никогда не могла говорить с нами о наших делах, равно как и о людях, которые нам служат…»

Видимо, король не строил иллюзий относительно моральных устоев многочисленных своих любовниц и поэтому заявил, что «у них всегда были наготове советы относительно их возвышения и сохранения… Приходилось противостоять различным опасностям, которые они представляли. Очень печально, что в нашей истории мы видим столько плачевных примеров, домов с погасшими очагами, свергнутых тронов, разоренных провинций, распавшихся империй».

Этим своим советам Людовик XIV сам следовал далеко не всегда, но если правление Короля-Солнце было великим, то не потому ли, что, помимо всех различных подвигов, совершенных в это время, это правление было также правлением любви?

Примечания

1

Моро, Жан Виктор (1763–1813) – французский генерал, воевал с Суворовым, соперник Наполеона Бонапарта, был обвинен в заговоре против правительства, сослан и десять лет жил в Северной Америке. В 1813 г. по просьбе русского императора Александра I вернулся в Европу, в знаменитой битве под Дрезденом потерял обе ноги. Похоронен в Санкт-Петербурге. – Здесь и далее прим. вед. ред. серии.

(обратно)

2

Савари, Анн Жан Мари Рене (1774–1833) – французский генерал, пользовался доверием Наполеона, сопровождал его в военных походах, с 1810 по 1814 г. – министр внутренних дел Франции. После второго отречения императора был приговорен к смерти и вынужден бежать из страны. Добился своего оправдания в 1819 г. и вернулся на родину. Один из организаторов колонизации Алжира.

(обратно)

3

Виктор Гюго. Пиренеи.

(обратно)

4

Сегодня улица Шерш-Миди.

(обратно)

5

Это была странная попытка переворота: генерал Малле, находившийся под арестом в тюрьме, тайно бежал из нее 7 октября 1812 г., явился к начальнику 10-й когорты национальной гвардии полковнику Сулье и объявил о смерти Наполеона, учреждении нового правительства и приказал передать ему командование над когортой. Полковник Сулье поверил ему и передал командование. Малле ночью при свете факела зачитал солдатам ложные бумаги, и тысяча двести человек послушно последовали за ним. Генерал освободил из тюрьмы своих товарищей Лагори и Гидаля. Но один полицейский инспектор узнал в нем заключенного и приказал схватить. Когда Наполеон узнал о случившемся, сказал: «Так вот от чего зависит власть моя?! Она очень шатка, когда один человек, заключенный в тюрьму, может ее потрясти!»

(обратно)

6

Виктор Гюго. Последние дни приговоренного к смерти.

(обратно)

7

Виктор Гюго. Оды и разные стихотворения (1822).

(обратно)

8

Виктор Гюго. Кромвель (1827, драма); Восточные мотивы (1829, поэтический сборник).

(обратно)

9

Сент-Бев, Шарль Огюст (1804–1869) – французский критик и поэт, основатель психологической критики, придавал большое значение биографическим деталям, мемуарам, дневникам. Отсюда его метод получил название «биографический».

(обратно)

10

Виктор Гюго. Эрнани (1829).

(обратно)

11

Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери (1831).

(обратно)

12

Друэ, Жюльетта (наст. имя Жюльенна Говен) (1806–1883) – французская актриса, играла почти во всех пьесах В. Гюго.

(обратно)

13

Виктор Гюго. Лукреция Борджиа (драма, 1833).

(обратно)

14

Мадемуазель Жорж (наст. имя Маргарита Жозефина Веммер) (1787–1867) – знаменитая французская трагическая актриса, была любовницей Наполеона Бонапарта.

(обратно)

15

Фредерик-Леметр (наст. имя Антуан Луи Проспер Леметр) (1800–1876) – французский актер, крупнейший представитель демократического романтизма и зачинатель критического реализма во французском театре, вместе с М. Дорваль и П. Божажем осуществил реформу сценического искусства.

(обратно)

16

Прадье, Жан Жак (1790–1852) – французский художник и скульптор швейцарского происхождения, был профессором в Школе изящных искусств, регулярно принимал участие в парижских Салонах.

(обратно)

17

Демидов, Анатолий Николаевич (1813–1870) – русский дворянин, князь Сан-Донато. Именно он купил у Жана Прадье скульптурную группу «Сатир и вакханка», которая в 1834 г. вызвала скандал, поскольку многие увидели в персонажах сходство с самим скульптором и его любовницей Жюльеттой Друэ.

(обратно)

18

Именно так Жюльетта называла в моменты близости «своего мужчину».

(обратно)

19

Рашель, Элиза Феликс (1821–1858) – великая французская актриса, выступала в «Комеди Франсез», в 1853–1854 гг. совершила большое турне по России, среди ее поклонников оказался и император Николай I. Вела бурную светскую жизнь, ее многочисленные любовные связи живо обсуждались в парижском обществе. Умерла от туберкулеза.

(обратно)

20

Коле, Луиза (1808–1876) – французская писательница, ее называли «богиней романтиков». Имела также длительную связь с Гюставом Флобером.

(обратно)

21

Жирарден, Эмиль де (1806–1884) – французский журналист, был женат на известной писательнице Дельфине де Жирарден (урожд. Ге).

(обратно)

22

Готье, Теофиль (1811–1872) – французский писатель, критик, духовный отец парнасской школы. Наиболее известен его роман «Капитан Фракасс» (1863).

(обратно)

23

Биар, Огюст Франсуа (1798–1882) – французский живописец-жанрист. Много путешествовал, всюду наблюдая природу и народный быт.

(обратно)

24

Виктор Гюго. Песни улиц и лесов (сборник стихов, 1865).

(обратно)

25

Виктор Гюго. Отверженные (роман, 1862).

(обратно)

26

Готье, Юдифь (1850–1922) – французская писательница, рано посвятила себя изучению японского языка и литературы, много переводила.

(обратно)

27

Виктор Гюго. Рюи Блас (стихотворная драма, 1838).

(обратно)

28

Ребенка не будет.

(обратно)

29

Франциск I (1494–1547) – французский король с 1515 г., из династии Валуа.

(обратно)

30

Маро, Клеман (1496–1544) – французский поэт, Вместе с Ф. Рабле был наиболее значительной фигурой Раннего Возрождения во Франции. Был придворным поэтом сначала у Маргариты Наваррской (с 1518 г.), а затем у Франциска I (с 1526 г.). Стихи были необычно легки и изящны для своего времени.

(обратно)

31

В переводе с французского эта фамилия означает «десять мужчин». – Прим. пер.

(обратно)

32

Брантом (наст. имя Пьер де Бурдей) (1540–1614) – французский историк, придворный Карла IX и Генриха III. Автор многочисленных мемуаров. Оригинальный стиль, яркие картины быта, крайняя откровенность в передаче интимной жизни.

(обратно)

33

Кастелло, Андре – французский историк-биографист, автор известных биографических книг по наполеоновской эпохе «Жозефина» и «Бонапарт».

(обратно)

34

Фамилия Анны созвучна слову pisser – мочиться, писать (фр.).

(обратно)

35

Пуатье, Диана де (1499–1566) – возлюбленная и официальная фаворитка французского короля Генриха II. Имела выдающееся положение при дворе и большое влияние на политику, которое сохранялось, несмотря на старания Екатерины Медичи, законной супруги короля, до самой его смерти (1559).

(обратно)

36

Морни, Шарль Огюст Луи Жозеф (1811–1865) – французский политический и государственный деятель, граф, побочный сын королевы Гортензии и графа Флаго. В 1842 г. член палаты, доверенное лицо Луи Наполеона. Будучи министром внутренних дел, руководил переворотом 2 декабря 1851 г. В 1854 г. президент Законодательного корпуса, в 1856–1857 гг. посол в Санкт-Петербурге.

(обратно)

37

Суза, Аделаида Мария Эмилия (урожд. Фильель) (1761–1836) – французская писательница. Получила воспитание в монастыре, рано вышла замуж за старика графа де Флаго, который во время революции погиб на гильотине, а сама она покинула Францию и много путешествовала. По возвращении в Париж в 1802 г. вышла второй раз замуж за маркиза де Суза.

(обратно)

38

Колонна-Валевский, Александр Жозеф Флориан (1810–1868) – граф, французский политик и дипломат. Учился в Женеве. В 1824 г. вернулся в Польшу, отклонил предложение великого князя Константина стать его адъютантом и нелегально перебрался во Францию. После прихода к власти Луи Наполеона стал министром иностранных дел Франции, был представителем Французской империи на Парижском конгрессе в 1856 г.

(обратно)

39

Верон (1798–1867) – директор Оперы и автор известных мемуаров «Воспоминания парижского буржуа». В 1829 г. основал журнал «La Revue de Paris».

(обратно)

40

Такое ироничное прозвище журналисты того времени дали сводному брату императора по материнской линии. – Прим. авт.

(обратно)

41

Фейдо, Эрнест (1821–1873) – французский беллетрист. Занимался коммерцией, археологией. Анализ любовной страсти во всех ее проявлениях – основная тема писателя.

(обратно)

42

Фейдо, Жорж (1862–1921) – французский комедиограф.

(обратно)

43

Дош, Евгения Мария Шарлотта (1823–1900) – французская актриса, знаменитая исполнительница куртизанки Маргариты Готье в драме А. Дюма «Дама с камелиями».

(обратно)

44

Несдержанность миссис Хьюттон. – Прим. авт.

(обратно)

45

Его родство с Наполеоном III было секретом полишинеля, поскольку он лично сделал так, чтобы об этом узнали все. – Прим авт.

(обратно)

46

Оффенбах, Жак (1819–1880) – французский композитор и музыкант, основоположник и наиболее яркий представитель французской оперетты.

(обратно)

47

Альбре, Жанна де (1527–1572) – королева Наварры в 1555–1572 гг., из дворянского рода Альбре, дочь короля Генриха II и Маргариты Наваррской.

(обратно)

48

Генрих I Лотарингский (1550–1588) – третий герцог де Гиз, пэр Франции (1563–1588), кавалер ордена Святого Духа (1579), французский военный и государственный деятель времен Религиозных войн. Глава Католической лиги. Один из зачинщиков Варфоломеевской ночи. Был убит по приказу короля Генриха III.

(обратно)

49

М. де Декером. Генрих IV, женщины Короля-галанта. – Прим. авт.

(обратно)

50

Фамилия Фоссе созвучна словам «яма, ров, копать». – Прим. пер.

(обратно)

51

Тонзура (от лат. tonsura – стрижка) – выбритое место на макушке, знак принадлежности к духовенству в католицизме.

(обратно)

52

Диана д’Андуэн, графиня Грамон де Гиш (1554–1620) – возлюбленная Генриха Наваррского по прозвищу Прекрасная Коризанда. В войне против Лиги предоставила в его распоряжение все свое громадное состояние. Генрих даже хотел развестись со своей женой и жениться на Диане. Это обещание он написал кровью. Но Агриппа д’Обинье удержал его от этого шага.

(обратно)

53

Обинье, Агриппа де (1550–1630) – французский поэт, писатель и историк конца эпохи Возрождения. Автор знаменитых «Трагических поэм», которые он писал тридцать девять лет.

(обратно)

54

Имбер, Эстер, или Изамбер, – фаворитка Генриха IV, имела двоих сыновей от короля. Умерла в нищете.

(обратно)

55

Клеман, Жак (1565–1589) – убийца французского короля Генриха III. На самом деле прибежавшие на крик слуги немедленно закололи убийцу. Труп, привязанный к колеснице, был привезен на место казни, четвертован (разорван четырьмя лошадьми) и сожжен.

(обратно)

56

А. Кастелло. Генрих IV.

(обратно)

57

Эстре, Габриэль де (1570–1599) – дочь начальника артиллерии, фаворитка Генриха IV. Имела громадное влияние на короля, но не злоупотребляла этим, пользовалась общим уважением двора. Отравлена фруктами.

(обратно)

58

М. де Декер. Генрих IV, женщины Короля-галанта.

(обратно)

59

Фамилия эта созвучна слову «простак». – Прим. пер.

(обратно)

60

Фамилию Бельгард можно прочесть как «красивая стража». – Прим. пер.

(обратно)

61

Беллона (лат. Bellona) – древнеримская богиня войны, входила в свиту Марса, богиня подземного мира.

(обратно)

62

Летуаль, Пьер де (1546–1611) – автор книги «Мемуары Пьера де Летуаля, или Дневник царствования Генриха III и Генриха IV».

(обратно)

63

Бассомпьер, Франсуа де (1579–1646) – маркиз д’Аруэ, маршал Франции. Участвовал в большинстве войн, которые вели Генрих IV и позже его сын Людовик III.

(обратно)

64

Туше, Мария (1549–1630) – фаворитка Карла IX, красивая, образованная, кроткая Мария сохранила любовь короля до самой его смерти. У них было два сына: один умер в раннем возрасте; другой, Карл Валуа, получил титул герцога Ангулемского. В 1578 г. вышла замуж за Франсуа де Бальзак д’Энтраг, губернатора Орлеана. От этого брака у нее были две дочери.

(обратно)

65

Гужон, Жан (ок. 1510–1520 – ок. 1563–1568) – французский скульптор, архитектор, график. Выдающийся мастер эпохи Возрождения. Чистота и изящность его стиля имели большое влияние на развитие декоративного искусства Франции.

(обратно)

66

Так Генрих называл груди этой дамы. Точно так же он называл и груди Габриэль! – Прим. авт.

(обратно)

67

Малерб, Франсуа (1555–1628) – французский поэт, реформатор языка и стихосложения, выработал правильный классический стиль.

(обратно)

68

Равальяк, Франсуа (1578–1610) – убийца Генриха IV. Вскочив на запятки королевской кареты, остановившейся в толпе на улице Парижа, заколол короля кинжалом 14 мая 1610 г. в присутствии королевы Марии Медичи и их малолетних детей, Людовика и Гастона. Убийцу четвертовали на Гревской площади. Имя Равальяка стало нарицательным для цареубийцы.

(обратно)

69

Небольшой курорт на побережье Ла-Манша, широко известен благодаря живописным прибрежным скалам, образующим многочисленные природные арки.

(обратно)

70

Буйе, Луи (1822–1869) – французский поэт, близкий к парнасской школе, друг Г. Флобера.

(обратно)

71

Эсток, Жизель де (наст. имя Мари Поль Дебар) – подруга Мопассана во время его работы над «Милым другом». Оставила после себя «Любовную тетрадь» о писателе.

(обратно)

72

А. Труайя. Мопассан. – Прим. авт.

(обратно)

73

А. Труайя. Мопассан. – Прим. авт.

(обратно)

74

Этот рассказ был опубликован в 1875 г. под псевдонимом Жозеф Прюнье.

(обратно)

75

В греческой мифологии остров любви, средоточие культа Афродиты.

(обратно)

76

Управляющий театра «Комеди Франсез». – Прим. авт.

(обратно)

77

А. Труайя. Мопассан. – Прим. авт.

(обратно)

78

После войны 1870 г. во время повторной постановки пьесы «Рюи Блас» Гюго был близок с юной Сарой. – Прим. авт.

(обратно)

79

Мирбо, Октав (1848–1917) – французский писатель, романист, драматург, публицист и художественный критик, член Академии Гонкуров.

(обратно)

80

Гюисманс, Жорис Карл (1848–1907) – французский писатель. Написанный в 1894 г. его роман «Наоборот» считается манифестом европейского декаданса конца XIX в. Первый президент Гонкуровской премии (с 1900 г.).

(обратно)

81

Энник, Леон (1852–1935) – французский писатель, ученик Золя. Он дал Мопассану тему повести «Орля».

(обратно)

82

Мак-Магон, Мари Эдм Патрис Морис (1808–1893) – французский маршал. В 1873 г. избран президентом республики на семь лет, стремился к восстановлению монархии, после упорной борьбы с палатой депутатов сложил с себя полномочия в 1879 г.

(обратно)

83

Порто-Риш, Жорж де (1849–1930) – французский поэт, драматург, романист, автор многочисленных исторических и психологических произведений.

(обратно)

84

Башкирцева, Мария Константиновна (1860–1884) – русская художница, жила в Париже. Среди ее поклонников были Мопассан, ведший с ней переписку, и Марина Цветаева, посвятившая ей свой первый поэтический сборник «Вечерний альбом» (1910). Оставила после себя большой дневник, который вела с детства по-французски (1872–1884).

(обратно)

85

Колетт, Габриэль Сидони (1873–1954) – французская писательница, одна из звезд Прекрасной эпохи. В то время писала под псевдонимом Колетт Вилли.

(обратно)

86

Бурже, Поль (1852–1935) – французский критик и романист, достигший громкой известности своими психологическими романами. Его тема – «страсти любви», которые он исследует с проницательностью психолога и точностью анатома.

(обратно)

87

Мендес, Катулл (1841–?) – французский поэт, один из основателей парнасской школы. За его первую фривольную поэму Le roman dune nuit автор и издатель подверглись тюремному заключению. Писал очень красивые поэмы, поэтичные и возвышенные, в которых форма доведена до совершенства. Когда члены «Парнаса» разбрелись, изменил характер своих произведений и стал писать остроумные новеллки порнографического характера. Был женат на дочери Теофиля Готье, писательнице Юдифи Готье, их развод в свое время наделал много шума.

(обратно)

88

Он переехал с улицы Дюлон на первый этаж этого особняка. – Прим. авт.

(обратно)

89

Он часто плавал по Средиземному морю. Вначале на яхте «Милый друг I», а затем на яхте «Милый друг II». – Прим. авт.

(обратно)

90

Оставил воспоминания о Мопассане.

(обратно)

91

А. Труайя. Мопассан. – Прим. авт.

(обратно)

92

Флери, Андре Эркюль (1653–1743) – французский государственный деятель. Член Французской академии (1717). Воспитатель Людовика XV. С 1723 г. член Государственного совета, с 1726 г. – кардинал.

(обратно)

93

Невесте было всего двенадцать лет. Ее будущий муж был сыном герцога Анжуйского, внука Людовика XIV, который, став Филиппом V Испанским, отказался от всех прав на французский престол. – Прим. авт.

(обратно)

94

Г-н де Деккер. Первые любовные похождения Людовика XV. – Прим. авт.

(обратно)

95

Морепа, Жан Фредерик (1701–1791) – граф, впоследствии при Людовике XVI стал первым министром в 1774 г. Оставил мемуары.

(обратно)

96

Цитируется по книге Ж. Леврона. Мадам де Помпадур. – Прим. авт.

(обратно)

97

В переводе с французского эта фамилия означает «рыба». – Прим. пер.

(обратно)

98

Мадам Пуассон так долго была в связи с богатейшим генеральным откупщиком Пари, что последнему приписывалось отцовство ее дочери. – Прим. авт.

(обратно)

99

Фридрих I (1657–1713) – первый король Пруссии, представитель династии Гогенцоллернов.

(обратно)

100

Мария Терезия Австрийская (Испанская) (1638–1683) – супруга короля Франции Людовика XIV.

(обратно)

101

Берни, Франсуа Иоахим Пьер де (1715–1794) – французский государственный деятель, кардинал и министр иностранных дел при Людовике XV. В 1756 г. был назначен французским послом в Рим. Не принял революцию и лишился своего поста и всех имений во Франции. До конца жизни оставался в Италии.

(обратно)

102

По-французски фамилии фавориток означают «рыба» (Пуассон) и «длинноклювая» (Бекю). – Прим. пер.

(обратно)

103

А. Кастелло. Мадам Дюбарри. – Прим. авт.

(обратно)

104

Пер. А. Федорова.

(обратно)

105

Банвиль, Теодор де (1823–1891) – французский поэт и писатель. Близок к парнасской школе.

(обратно)

106

М. Тоэска. Альфред де Мюссе. – Прим. авт.

(обратно)

107

Жанен, Жюль Габриель (1804–1874) – французский писатель, критик, журналист. Член Французской академии.

(обратно)

108

Берришоны – жители старой провинции в средней Франции на левом берегу Луары.

(обратно)

109

Выражение самого Альфреда де Мюссе в «Фантазио». – Прим. авт.

(обратно)

110

Жорж Санд в «Она и он». – Прим. авт.

(обратно)

111

Жюля Сандо. – Прим. авт.

Сандо, Леонар Силевен Жюль (1811–1883) – французский писатель, член Французской академии. В сотрудничестве с Жорж Санд, обязанной ему своим псевдонимом, написал свой первый роман «Роз и Бланш» (1831).

(обратно)

112

Мюссе. Исповедь сына века. – Прим. авт.

(обратно)

113

Виардо-Гарсия, Полина (1821–1910) – французская певица (меццо-сопрано), композитор. Сестра также оперной певицы Марии Малибран. Автор романсов и комических опер на либретто И. С. Тургенева, ее близкого друга.

(обратно)

114

Аллан-Депрео, Луиза Розали (1810–1856) – французская актриса, долго играла на парижской и петербургской сценах. Привлекала аристократических зрителей Франции и России изысканностью и элегантностью манер, умением изящно носить театральный костюм. Блестяще играла в пьесах Мюссе.

(обратно)

115

Коле, Луиза (1810–1876) – французская поэтесса и писательница. Ее называли «богиней романтиков».

(обратно)

116

Леба, Филипп Франсуа Жозеф (1765–1794) – французский политический деятель, адвокат.

(обратно)

117

Речь шла о Наполеоне Луи, старшем из его сыновей, в отцовстве которого он не сомневался. – Прим. авт.

(обратно)

118

Мэр. – Прим. авт.

(обратно)

119

Племянница императрицы Жозефины, первой жены Наполеона Бонапарта.

(обратно)

120

Тацит, Гай Корнелий (ок. 56 – ок. 117 н. э.) – величайший древнеримский историк. Главные произведения: «История» (14 книг) и «Анналы» (16 книг).

(обратно)

121

Дзаппи, путешествовавший с Гортензией и ее сыном, был молодым итальянским революционером, которому королева помогла скрыться из Рима. – Прим. авт.

(обратно)

122

Наполеон II.

(обратно)

123

Жозеф Бонапарт (1768–1844) – старший брат Наполеона I.

(обратно)

124

Мать Наполеона I.

(обратно)

125

Тальони, Мария (1804–1884) – итальянская балерина, центральная фигура в балете эпохи романтизма. По свидетельству очевидцев, танцы Тальони были воплощением грации и изящества.

(обратно)

126

Гризи, Карлотта (1819–1899) – итальянская балерина, первая исполнительница Жизели. Выступала во всех столицах Европы и петербургском Мариинском театре. Отличалась необыкновенной красотой.

(обратно)

127

В заточении он написал очень серьезный труд, где изложил опередившие его время социалистические теории, «Уничтожение нищеты». – Прим. авт.

(обратно)

128

Тьер, Луи Адольф (1797–1877) – французский политический деятель и историк. Автор трудов по истории Великой французской революции. Первый президент Третьей республики. Член Французской академии (1833).

(обратно)

129

Ледрю Роллен, Александр Огюст (1807–1874) – французский политический деятель, адвокат, член правительства.

(обратно)

130

См. главу I.

(обратно)

131

Лавальер, Луиза Франсуаза (1644–1710) – фаворитка Людовика XIV.

(обратно)

132

Игра слов: мошенник (carotteur) имеет тот же корень, что и морковь (carotte). – Прим пер.

(обратно)

133

Кастильоне, Вирджиния (урожд. Ольдоини) – итальянская куртизанка. В шестнадцать лет вышла замуж за графа Франческо ди Кастильоне. Возлюбленная Наполеона III. С 1856 г. постоянная модель фотографа императорского двора Пьера-Луи Пьерсона. По общему признанию современников, красивейшая женщина своего времени.

(обратно)

134

Кавур, Камилло Бенса (1810–1861) – граф, государственный деятель и дипломат Пьемонта (Сардинского королевства) и Италии эпохи ее воссоединения. Идеолог и лидер обуржуазившегося дворянства.

(обратно)

135

Как и на Луи Филиппа, на Наполеона III было совершено несколько покушений, организованных в большинстве случаев итальянцами, которые ставили ему в вину, что он не поддерживал дело освобождения их страны. – Прим. авт.

(обратно)

136

А. Кастелло. Наполеон III, или Заря современной истории. – Прим. авт.

(обратно)

137

Белланже, Маргарита (1840–1880) – французская актриса, артистка цирка, куртизанка.

(обратно)

138

Греви, Жюль (1807–1891) – французский политический и государственный деятель, адвокат. В 1879 и 1885 гг. избирался президентом республики. Но вследствие разоблачения скандальных афер его зятя Г. Вильсона вынужден был уйти в отставку в 1887 г.

(обратно)

139

Используя свое служебное положение, Вильсон продавал ордена Почетного легиона. – Прим. авт.

(обратно)

140

Рекамье, Жюли (1777–1849) – выдающаяся женщина своего времени, ее красота в сочетании с искренностью и умом покоряла художников (Давид, Жирар, Шинар). Создала свой салон, который превратила в интеллектуальный и артистический центр Франции, куда были вхожи самые знаменитые личности.

(обратно)

141

Казалось, имя Лора преследовало Бальзака по жизни: так же звали его мать и сестру. – Прим. авт.

(обратно)

142

К тому времени Луи Филипп сменил на троне своего кузена Карла Х, последнего из династии Бурбонов. – Прим. авт.

(обратно)

143

На самом деле при рождении он был записан под фамилией Бальзак без этого славного предлога «де». – Прим. авт.

(обратно)

144

La Quotidienne («Ежедневная газета») была единственным французским изданием, которое было разрешено к продаже в России царской полицией. – Прим. авт.

(обратно)

145

В древнегреческой мифологии 50 дочерей царя Даная убили своих мужей в первую брачную ночь. За свое преступление они были осуждены в Аиде наполнять водой бездонную бочку, отсюда выражение «работа Данаид» – бесплодная и нескончаемая работа.

(обратно)

146

Сегодня она называется улицей Ренуара. – Прим. авт.

(обратно)

147

Бальзак и мадам Ганская с некоторых пор полюбили эти прозвища. Поэтому Эвелина звала его «мой Лулу», а Оноре ее – «моя Лулу». – Прим. авт.

(обратно)

148

А. Моруа. Прометей, или Жизнь Бальзака. – Прим. авт.

(обратно)

149

Манчини, Олимпия (1637–1708) – графиня де Суассон, известна своей бурной жизнью при французском дворе. Фаворитка Людовика XIV. Но его мать, Анна Австрийская, приказала юной Олимпии, которая обрела слишком большую власть над королем, удалиться из Парижа. Мазарини быстро нашел ей мужа, графа де Суассон. В этом браке родилось восемь детей, старший, Луи Томас, возможно был сыном монарха, так как родился в августе 1657 г., спустя шесть месяцев после свадьбы.

(обратно)

150

Кардинал Мазарини (1602–1661) – политический деятель и первый министр Франции (с 1642 г.). Заступил на пост после смерти кардинала Ришелье.

(обратно)

151

Тюррен, Анри (1611–1675) – виконт, маршал Франции и знаменитый полководец.

(обратно)

152

Небольшие музыкальные вступления к танцам.

(обратно)

153

Люлли, Жан Батист (1632–1687) – основоположник французской оперы.

(обратно)

154

При дворе брата короля называли Месье, а его жену – Мадам. – Прим. авт.

(обратно)

155

Лафайет, Мари Мадлен де (1634–1693) – французская писательница. Автор «Мемуаров французского двора за 1688–1684 годы».

(обратно)

156

Ж.-К. Птифис. Людовик XIV. – Прим. авт.

(обратно)

157

Замок Сен-Клу был официальной резиденцией герцога и герцогини Орлеанских. – Прим. авт.

(обратно)

158

Это был достойный водевиля случай: де Гиш был одновременно любовником жены и мужа! Этот факт вызывал бешеную ревность Месье. – Прим. авт.

(обратно)

159

Боссюэ, Жак (1627–1704) – французский проповедник и писатель, руководитель всей французской церкви. Написал ряд произведений по религии, истории, политике.

(обратно)

160

Скаррон, Поль (1610–1660) – французский романист, драматург и поэт. Был тяжело болен ревматизмом. Любимец Анны Австрийской, но после публикации в 1649 г. памфлетных стихов на кардинала Мазарини лишился королевской пенсии и был вынужден зарабатывать на жизнь стихами-посвящениями.

(обратно)

161

Декер, Мишель де – французский историк, писатель и журналист. Известен как автор многих биографических исследований.

(обратно)

162

Бюсси – Рабютен, Роже (1618–1693) – французский писатель, автор «Любовной истории галлов», за что сидел в Бастилии.

(обратно)

163

Морне, Луи де, маркиз де Вилларсо (1619–1691) – главный псарь Людовика XIV, один из самых привлекательных мужчин Парижа.

(обратно)

164

Ланкло, Нинон де (наст. имя Анна де л’Анкло) (1623–1705) – французская куртизанка, писательница и хозяйка литературного салона. Прославилась своей красотой, необычайным остроумием, а также тем, что сохраняла необыкновенную привлекательность практически до самой смерти на девятом десятке. Символ образованной и независимой женщины, царицы парижских салонов, сочетавшей ум и сердце, пример эволюции нравов XVII–XVIII вв.

(обратно)

165

М. де Декер. Людовик XIV, удовольствия короля. – Прим. авт.

(обратно)

166

Эрланже, Филипп (1903–1987) – французский писатель и историк, автор ряда книг о французских монархах.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

I Виктор Гюго, человек, «влюбленный в любовь»

II Франциск I любил «любезных» женщин

III Чарующий Морни

IV Галантный Генрих IV

V Ги де Мопассан, милый любовник

VI Людовик XV, горячий любовник

VII Альфред де Мюссе, бедовый ребенок

VIII Наполеон III и его «маленькие забавы»

IX Бальзак, любитель невозможного

X Людовик XIV, под солнцем любви

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно