Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


От автора

Видимо, «их величества» пупом земли считали себя. По недоразумению и средневековой ограниченности.

Где этот пуп на самом деле, не знает никто, но убежден, что уж точно не в Мадриде, не в Лондоне с его ухоженными газонами и не под небоскребами Нью-Йорка. Вообще на истоптанных человеком площадях его искать, как мне кажется, бессмысленно. Полагаю, он где-то там, где природа еще жива и изначально непорочна. Причем чем ближе человек к этой точке подходит, тем острее ощущает силу ее притяжения и собственную слабость. Это особое, непривычное для цивилизованного человека чувство, да и, надо сразу же признать, на любителя. Перу – как раз из таких мест. На любителя.

Иначе говоря, если вы цените комфорт и покой, то вам, конечно, в Лондон. А если вас неудержимо тянет окунуть руку в протоку, полную пираний, если вас влечет к тайнам древних, если вы хотите пройтись над пропастью, наблюдая в нескольких метрах от себя парящего кондора, – то тогда в Перу.

Когда живешь в стране восемь лет подряд, а потом периодически ее посещаешь, чтобы встретиться со старыми знакомыми, эта земля становится частью твоей плоти. Ее традиции, верования, характер, достоинства и недостатки становятся и твоими. И ты не можешь эту как-то незаметно возникшую связь порвать. Там трясет – тебе больно и в Москве, а потому ты бросаешься к телефону, чтобы звонить друзьям, все ли живы. Там выборы, а ты досадуешь: опять проголосовали не за того. И уж тем более это место не отпускает, потому что редко где встретишь такое количество загадок, а каждый нормальный человек от природы любопытен.

Так и живешь на два дома. Наверное, уже до конца жизни.

Это в Перу родилась одна из самых интересных и до конца еще не понятых историками цивилизаций – инков. Это здесь, врубаясь в сельву мечами и мачете, бездорожьем и безденежьем упорно шли к своему Эльдорадо жестокие, но мужественные конкистадоры.

Это на перуанских песках начертаны бог знает когда и кем загадочные линии Наски – тайна, о которую сломало зубы немалое число археологов и астрономов. А обыватель до сих пор убежден, что как раз на этом «аэродроме» и приземлялись инопланетяне.

Это в Перу, по дороге из бывшей столицы империи инков Куско в седой Мачу-Пикчу – одно из чудес света, – в узкой долине между горными склонами Анд выращивают самую вкусную в мире кукурузу. Если бы Никита Сергеевич Хрущев увидел размер этих початков, то, подозреваю, сошел бы с ума от горя: зачем он ездил за кукурузным секретом в США, когда должен был, ради спасения СССР, подружиться с простым перуанским крестьянином.

Недаром кукурузу так часто можно увидеть в орнаменте красочных изображений божеств, до сих пор почитаемых местными индейцами. Такая уж это страна, где исповедь католическому падре и визит к шаману гармонично уживаются в человеческой душе, не вызывая ни малейшего противоречия.

Римский понтифик и «их величества» сумели покорить индейцев мечом и крестом лишь отчасти. Такой необычный религиозный симбиоз в человеческой душе, как в Перу, редко где встретишь.

Это в местной непроходимой сельве водятся столь любимые Голливудом анаконды и прочие жуткие твари. Но на той же земле обитает и трепетный куй – морская свинка, которую местные индейцы уже многие века используют вместо рентгеновского аппарата. Шаман подносит куя к телу пациента, а потом, когда несчастного зверька забивают, оказывается, что у него воспален именно тот орган, который поражен у больного человека.

Скажете, байки? Да нет. Разговаривал с известными перуанскими врачами, современными скептиками-аллопатами: все подтверждают сам факт этого феномена, вот только никто не может объяснить его природу.

Именно там, в дебрях Амазонки, шаманы и монахи собирают лианы, называемые кошачьим когтем, кора которых помогает даже больным раком. И это не сказки. Просто то, что продается под этим названием в аптеках всего мира, уже многократно разбавлено всяческой дребеденью, а потому и помогает соответственно. Ну что же, когда-то похожая история произошла и с хинным деревом, которое везли в средневековую Европу из Нового Света. В той смеси, что доходила до пациента, хинина было куда меньше, чем обычной дубовой коры. А вот если вам повезет найти спасительный кошачий коготь в нужном месте, да еще в нужное время, то не пожалеете. Знаю точно. Сам пробовал.

Вот и выходит, что чем ближе к дикой природе, к тому самому пупу земли, тем больше чудес, еще не затоптанных, к счастью, безжалостным железным башмаком Писарро и его конкистадоров.

Поэтому и предлагаю пройтись в компании с моими друзьями, индейцем Бобом и рыжим терьером Джерри, горной Тропой инков, заглянуть на Амазонку и вместе покопаться в перуанской песочнице, что тянется вдоль всего здешнего побережья Тихого океана.

Мало ли на что еще наткнемся.

Часть первая
Перуанской песочницей вдоль Тихого океана

1

Роберто, или Большого Боба, с иронией прозванного так еще в детстве за малый даже для перуанца рост, знаю хорошо, он не раз выручал меня из самых разных передряг.

Этот невысокий, никогда не унывающий человек, чистокровный индеец с железной мускулатурой, всю жизнь проработал инструктором по альпинизму. А в годы большого террора, когда в стране свирепствовали сразу две левацкие экстремистские организации, а потому туризм постепенно иссяк, пристроился в качестве шерпы и одновременно охранника к иностранным журналистам, которые все равно на свой страх и риск колесили по стране, несмотря на все строжайшие запреты запуганных посольств.

Подрабатывал Боб и на раскопках, причем как легальных, так и нелегальных, так что был на короткой ноге и с местными археологами, и с черными копателями, что промышляют на древних гробницах при свете луны. У него всегда при желании можно было раздобыть уакос – старинный глиняный сосуд для воды. Или даже серебряный, а то и золотой (если кому-то по карману) тумик – хирургический инструмент инков, которым они делали трепанацию черепа. В музеях можно увидеть перуанские мумии с золотыми пластинами на голове: древние лекари отлично знали, чем лучше всего защитить травмированное место.

Конечно, иностранцы, которые скупали у Боба все эти редкости и вывозили их к себе домой, занимались контрабандой, но Роберто это не смущало – шла война, и он, как и все вокруг, выживал как мог. Где-то в горах у него была жена и двое детей, правда, я их так и не увидел. Говорить о родне, если не считать своего старшего брата Мануэля, с которым мы были хорошо знакомы, индеец не любил, а вот кормить семью считал своим долгом.

Чему-то Боба наверняка научила жизнь, но вообще-то ему всегда чертовски везло. Если говорить о полиции и военных, то у него на них был особый нюх, он как никто умел объезжать все блокпосты, хотя на горной дороге это получается далеко не всегда. С ночным бандитским отребьем Боб и вовсе говорил почти как свой – все-таки сам из черных копателей, так что грабителей, если индеец стоял рядом с вами, можно было не опасаться. Криминальный мир он знал, конечно, не весь, но в качестве нужного пароля хватало и нескольких ключевых имен. Среди журналистов поговаривали даже о том, что у него во время войны существовал своеобразный пакт о ненападении с самыми жестокими террористами из маоистской организации «Sendero Luminoso» («Светлый путь»). Поскольку Боб лазил по самым потаенным местам страны, то натыкался на их лагеря постоянно, однако в полицию не спешил, что сендеристы оценили по достоинству. Впрочем, это только слухи.

Так или иначе, Боб знал, как избегать неприятностей, а это для его клиентов являлось главным. Наконец, на крайний случай, у него в кармане всегда лежала официально зарегистрированная – с оружием он не шутил – подержанная итальянская беретта. Не говоря уже о кулаках, которые он, несмотря на свое сложение боксера в весе пера, весьма умело при необходимости пускал в дело. Короче, опыт Роберто и его умение выкручиваться из сложных ситуаций в нашей Ассоциации иностранных журналистов ценили высоко.

Не раз ездил с Бобом и я. Конечно, и у него имелись недостатки. Например, почти всегда угрюмое выражение лица, которое, впрочем, совершенно не отражало состояния его души. Это была своего рода маска, что приклеилась к лицу местного индейца за века совсем не простой жизни. Зато уж если Боб улыбался!.. А это случалось, когда от скуки в дороге он изредка вдруг начинал рассуждать вообще, а не о конкретных, практических вещах.

Пускаясь в рассуждения о жизни, мироздании или, не дай бог, политике, он становился забавен. И даже наивен, потому что, кроме своей страны и приграничных территорий соседних Эквадора и Чили, ничего в жизни не видел. А книжки читал только в мягкой обложке, чтобы легче было засунуть в карман. Да и вкус у этого «железного человека» своеобразием не отличался – дешевые приключенческие романы и детективы, которые в изобилии продаются в каждом местном газетном киоске.

Второй недостаток был серьезнее, однако он свойствен Бобу ровно в той же степени, что и всем остальным перуанцам. Роберто презирал эквадорцев и ненавидел чилийцев. Но это уже говорила кровь. Перу неоднократно воевала и с теми и с другими, вот только если Эквадор перуанцы каждый раз били, то от чилийцев им, наоборот, обычно крепко доставалось. Отсюда и отношение: побежденным – снисходительное презрение и обидное прозвище «монос» (обезьяны), а победителям – ненависть и где-то глубоко в душе неутоленная жажда реванша.

Все эти недостатки нашего шерпы с лихвой компенсировались его надежностью. Этому парню все в ассоциации доверяли, как страховочному альпинистскому тросу, а это совсем не плохая характеристика.

Позже, когда с терроризмом в Перу покончили, я все равно предпочитал ездить по стране в его компании. Да и брал он за свою помощь недорого. А еще позже Боб начал ездить со мной вообще просто так, как он говорил, «по дружбе», соглашаясь лишь с тем, чтобы я платил за еду. Уж не знаю, чем я заслужил такую честь, но мне это льстило.

Чаще всего мы плутали там, где гостиниц просто нет. Ночевки под открытым небом нравились и мне, и Бобу, и моему псу – чистопородному англичанину, рыжему норвич-терьеру Джерри, который неизменно сопровождал нас во всех путешествиях. В дороге его кудлатая рыжая морда постоянно торчала между моей старой шляпой и бейсболкой Роберто, поэтому, когда приходилось резко тормозить, пес неизменно вылетал к ветровому стеклу. Нельзя сказать, что это делало нашу поездку безопаснее, особенно по горным дорогам. Да и моя шляпа испытывала изрядные неудобства: придя в себя после очередного кульбита и возмущенно фыркая, Джерри в отместку непременно старался перелезть на свое заднее сиденье через мою голову.

Впрочем, выбирая себе компаньона, я заранее знал, что представители этой породы всегда считают себя в семье самыми главными и не терпят ущемления собственного достоинства. И это при его-то крошечном росте. Среди обычных собак Джерри выглядел примерно так же, как Большой Боб смотрелся бы среди чернокожих парней из американской баскетбольной сборной «Dream Team».

Мою привязанность к псу Боб не одобрял. Наша походная старая «тойота», купленная по дешевке в складчину и при условии, что, когда я уеду, она останется Роберто, ему нравилась. Старушка, особенно в горах, честно трудилась на износ, а вот Джерри, как считал Роберто, откровенно бездельничал, не желая даже охранять нас на ночевках. Едва мы укладывались спать, как терьер тут же засыпал как убитый, уткнувшись мокрым носом мне в ухо. Понятное дело. Во-первых, он не сторож. А во-вторых, днем хотел не отсыпаться, а глядеть по сторонам, как и мы с Бобом: мир интересен.

Боб был не прав. Пока мы бывали дома, Джерри отрабатывал свой хлеб с лихвой. Если кто не знает, норвич-терьера выводили специально для охоты на крыс, а этой нечисти в Лиме хватает. Вот и теперь, когда я решил съездить в Перу последний раз, чтобы попрощаться со страной и Бобом уже окончательно, Джерри спасал не только наш арендованный на два месяца старый дом, но и всю улицу.

На его боевом счету числились сотни боевых трофеев. Когда я работал в Лиме постоянно, терьер был еще малышом и с гордостью приносил мне каждое утро свою добычу. Иногда я просыпался, а рядом со мной на подушке аккуратным рядком лежало несколько свежих тушек крыс – ночной улов Джерри, сам же пес гордо сидел рядом и терпеливо ждал от меня похвалы. Приходилось хвалить, не мог же я отбить у малыша положенный ему по природе инстинкт «чистильщика». В конце концов у рыжего терьера выработались настоящий бойцовский характер и удивительная предприимчивость – он знал, кажется, каждую крысиную нору в округе.

Индеец всех этих подвигов Джерри не ценил абсолютно, потому что жизнь приучила его относиться к крысам как к части пейзажа. Если крыса ему чересчур досаждала, он ее пристреливал, но часто на привале спокойно жевал свой бутерброд, философски взирая на крысиный выводок, что крутился где-нибудь неподалеку.

Здесь мои симпатии были полностью на стороне рыжего английского джентльмена. Я, как и Джерри, всегда предпочитал мертвую крысу живой.

Джерри нелюбовь к себе Боба чувствовал прекрасно и отвечал ему тем же. На что-то кардинальное умный терьер никогда не решался, зная про беретту в кармане Боба, зато не скупился на мелкие пакости. То зароет в песок бейсболку Боба, если он по неосторожности на минуту оставит ее без присмотра, то спрячет в кустах его любимые шерстяные носки, связанные когда-то его покойной тетей, а потом уже штопаные-перештопаные самим индейцем. В этих случаях, проклиная наглых британских кобелей, а вдобавок почему-то еще и английскую королеву, хотя почтенная леди к его носкам уж точно не имела никакого отношения, Бобу приходилось прибегать к навыкам своих предков и по собачьим следам отыскивать пропажу.

Обычно носки (причем без единой новой дырки – сгрызть их Джерри не решался) обнаруживались где-нибудь у самых дальних кустов. Все это время пес сидел на какой-нибудь кочке, с удобством наблюдая, как два человека – я, разумеется, из чувства солидарности Бобу всегда помогал – рыщут по земле в поисках собачьих следов. Кстати, следы Джерри, при его весе в пять кг (если это, конечно, не песок), были едва заметны, так что искать носки приходилось иногда долго.

Короче, отношения у Боба и Джерри с самого начала не заладились, так что, если бы не мое присутствие, не представляю, до чего все дошло бы, учитывая острые зубы Джерри и беретту Боба.

Перед сном Роберто обычно молча, но укоризненно глядел на нас с Джерри, безмятежно лежащих голова к голове, явно возмущаясь собачьей фамильярностью и моей слабохарактерностью.

Его не убеждало даже то, что каждый вечер я устраивал Джерри в тазу обязательную головомойку на ночь и даже как мог чистил ему зубы. Все-таки пускать крысолова к себе в постель без этой процедуры было небезопасно. Хотя в принципе я изрядный фаталист, а потому искренне считаю, что любому человеку, путешествующему по Перу, помимо ряда прививок, необходимо еще везение и хороший иммунитет.

Все равно, несмотря на все тщательные гигиенические процедуры, индеец демонстративно отодвигался от нашей сладкой парочки и еще долго, спрятавшись с головой под свое любимое черное пончо, что-то гневно бормотал на кечуа, чтобы я его не понял.

Последним из нас троих, как правило, засыпал я. Огромное звездное небо меня всегда будоражило. Тем более, и небо-то было непривычное. Над головой вместо домашних Медведиц и Полярной звезды блистал, словно алмазами, Южный Крест.

2

Обычно работа начиналась задолго до поездки. Вооружившись дорожными картами и пивом, мы с Бобом, до хрипоты споря, вырабатывали маршрут. Он по привычке предпочитал маршрут надежнее, а я интереснее. Обычно получалось нечто среднее. Впрочем, бывали, конечно, случаи, когда и спорить было не о чем, поскольку или дороги на карте вовсе отсутствовали, или картографы обозначили лишь одну.

Таких мест в Перу немало. В перуанской Амазонии (Сельва) дорог вообще практически нет. Перебраться от побережья – по-испански Коста – к горным хребтам Анд (Сьерра) на машине можно лишь в нескольких местах: лучше всего по Центральному шоссе, которое доведет вас до Куско, Пуно и озера Титикака. А для того, чтобы проехать страну вдоль Тихого океана, существует лишь один путь – 2500-километровый отрезок Панамериканского шоссе, которое пересекает всю Южную Америку.

По дороге с севера на юг страны, от границы с Эквадором до чилийской границы, встречается немало грунтовок, и мы их, разумеется, не оставляли без внимания, поскольку именно самые неудобные дороги, по нашему опыту, и ведут в самые любопытные места, но все-таки это лишь небольшие ответвления от Панамериканы. Так что, если вы пересекаете перуанскую песочницу, на которую и накатывает свои огромные волны океан, в припадке эйфории названный конкистадорами почему-то Тихим, Панамериканская трасса – единственная хорошая дорога.

Почему песочница? Да потому что песочница. Вся прибрежная часть Перу – это сплошная песчаная равнина, местами переходящая в барханы или что-то вроде песчаных сопок, иногда красочно-разноцветных на срезе, когда дорога не петляет, а пробита прямо сквозь их толщу, но в целом пейзаж довольно однообразный и красив лишь с одной стороны – разумеется, со стороны океана. А так от одного населенного пункта до другого ни единого кустика или чахлой пальмы.

Так было не всегда. Причуды климата, поражающие воображение и сегодня, для нашей планеты очень старая и весьма трагическая песня. Вот и на перуанском побережье, где когда-то возникла не одна великая цивилизация, когда-то вместо песка были плодородные земли, дававшие местным жителям совсем неплохой урожай. Здесь в ту пору выпадали и дожди, но еще больше влаги давали многочисленные стекавшие с гор реки. Но все это было давно. Очень давно.

Сегодня же на юге страны песочница вообще переходит в пустыню Атакама, правда уже на чилийской территории. Раньше тамошние власти очень любили отправлять туда политических заключенных. Для концлагеря место просто идеальное – оттуда не убежишь, даже колючая проволока не нужна. Немыслимая жара и пустыня охраняют лучше любого автоматчика.

А на севере перуанская песочница не доходит до эквадорской границы километров двадцать – тридцать, здесь на смену ей приходят пальмы, тень и сладчайший ананас. Впечатление такое, что после изнурительного пути по дорогам ада ты добрался наконец до преддверия Эдема. Жара все та же, но… тень, благословенная тень. И зелень. И чего Боб так невзлюбил Эквадор?

Тем не менее в то первое путешествие мы выбрали не сказочной красоты горы, не зеленую Амазонку, а именно песочницу.

Перу – это три разные страны. Мы начали с той, что ближе к Лиме – отправной точке практически каждого путешествия по перуанской земле.

3

У каждого из нашей троицы имелись свои резоны в пользу песочницы. Я хотел вновь увидеть раскопки, где когда-то ковырялся и сам, – именно там, в Сипане, были обнаружены нетронутыми захоронения неизвестного господина, в щедро украшенном зо?лотом облачении. Случай столь же редкий, как и в Египте. Обычно черные копатели и там и тут всегда опережают археологов. Впрочем, на Сипане я особенно не настаивал, поскольку интересных мест на выбор хватало.

Больше всего мне хотелось на юг, в город Ика, чтобы вновь попытаться увидеть коллекцию местных камней с загадочными рисунками, о которой ходят очень противоречивые слухи. Кто-то называет это самым главным чудом земли, кто-то подделкой. Когда-то я уже ездил в те места специально для того, чтобы увидеть хоть один из камней, но потерпел фиаско. Мой официальный путь через археологов завел тогда в тупик. Надо мной посмеялись, но ни один камень тем не менее не показали. Такое упорство настораживало. Спрашивается, если подделка, с чего бы ее не показать любопытному человеку? В то время Боба я еще не знал, нужных связей не имел, так что проехался до Ики впустую.

На этот раз я больше полагался на Боба и его контакты с местными уакерос – нелегальными охотниками за перуанскими древностями. Да и у меня уже появились нужные знакомства. Боб был заинтригован не меньше. При всем его богатом опыте общения с археологами и черными копателями он ни разу не держал в руках ни одного знаменитого камня из Ики.

Наконец, были и желания иного рода. Мне, например, очень хотелось перебороть Боба, который не боялся, кажется, ничего, кроме самолетов, и заставить его увидеть линии Наски с борта авианетки. Смешно же, ей-богу, всю жизнь прожить в Перу и ни разу не взглянуть на это чудо с высоты птичьего полета, откуда только и можно рассмотреть эти линии и рисунки. Боб не говорил ни да ни нет, но нетрудно было заметить, что самолюбие крутого парня серьезно задето, а это уже давало неплохой шанс на успех.

Планировал я заскочить и на то место, откуда еще в 1947 году от перуанского берега отплыл на своем знаменитом «Кон-Тики» норвежец Тур Хейердал, пытавшийся доказать, что именно инки совершили когда-то рискованное морское путешествие и заселили острова Полинезии. Боб, правда, к гипотезе великого норвежца относился с немалой иронией: «Делать моим предкам было нечего, как плыть на соломенном корыте через океан черт знает куда и зачем. Места им, что ли, не хватало?» Но, главное, согласился на часок сделать ради меня остановку.

Впрочем, с его стороны это была небольшая уступка. Надо было лишь свернуть с Панамериканы в нужном месте и немного подождать в машине, если уж лень из нее выйти, пока белый человек, то есть я, вглядываясь в океанский закат, немного поностальгирует. Когда-то мне удалось взять у Тура Хейердала большое интервью. Несмотря на массу своих малоправдоподобных исторических версий, этот человек вызывал у меня уважение. Было в нем что-то чистое – от подлинной одержимости настоящего первооткрывателя. Выслушав мои доводы, Боб пожал плечами, снисходительно фыркнул, ясно дав понять, что я инфантилен, как подросток!

Это было несправедливо! Ей-богу, я в обмен соглашался на куда большее. Видимо, в припадке безумия я обещал Бобу нелегально (!) вместе с ним пересечь границу с Эквадором. Причем ради чего? Ради гордости, чести и славы перуанской кулинарии!

Объясняю. Латинская Америка – место особое, здесь когда-то даже вспыхнула настоящая война из-за футбола, поэтому и к кулинарной теме рекомендуется относиться очень серьезно. Тем более когда спор многовековой и касается самого знаменитого блюда перуанской и эквадорской кухни – cebiche (себиче).

Готовится себиче в двух соседних странах совершенно по-разному. Отсюда и важнейшие для чести двух наций вопросы: чье блюдо настоящее, то есть где родилось раньше, а главное, чье вкуснее? Эти вопросы уже давно перестали быть исключительно кулинарными, а перешли в разряд политических. Как-никак затронута национальная гордость двух народов.

А где заговорили о патриотизме, там не до шуток.

4

Климат перуанского побережья необычен, потому что сюда подходит холодное течение, которое одарило страну пингвином Гумбольдта и промозглой зимой.

Как подсказывает жизненный опыт, любое явление, как правило, это палка о двух концах. Знаете, когда в Лиме в конце здешнего лета вы ставите в шкаф начищенные до блеска черные ботинки, а весной вытаскиваете их из шкафа и они оказываются зелеными, потому что все покрыты плесенью, особой радости это не доставляет. Если у вас воображение не очень хорошо развито, то все огорчение ограничивается обувью и подпорченной одеждой, а вот если воображение работает хорошо, то вы живо себе представляете, как та же самая плесень порезвилась за прошедшие три месяца внутри вашего организма.

С другой стороны, если вы живете на перуанском побережье, вам практически не нужен зонт: весь год животворный дождь выпадает только в горах и дальше, в сельве. Едешь на машине по Лиме зимой – включай дворники, потому что на ветровом стекле обильно оседает влага, а вот асфальт совершенно сухой. Эта влага висит в воздухе, но не опускается на землю. Но главное преимущество для перуанцев то, что холодное течение создает благоприятную среду для планктона, благодаря чему прибрежные воды чрезвычайно богаты рыбой. Впрочем, о причудах местного климата мы обязательно поговорим позже.

Вот и себиче готовится в Перу из сырой свежей рыбы, которую минут сорок – пятьдесят держат в обильном лимонном соке с острейшим местным перцем рокото, и по внешнему виду, и по размеру похожим на помидор. Если разрезать пополам, то по структуре тот же помидор. Что приводит иногда к неприятным последствиям. Сам видел иностранца-аллергика, который у меня в гостях, бодро выпив русской водки, закусил этим фальшивым помидором, а затем часа четыре отмачивал свою отвисшую губу в бокале с пивом.

К рыбе, лимонному соку и рокото требуется еще щепотка соли и много лука. В результате получается взрывоопасная смесь, которую можно есть, только запивая все это изрядным количеством пива и приглушая вкус перца местной сладкой картошкой – камоте, которая обязательно добавляется к блюду. Ну и кукурузой, лучше вареной, но иногда и сушеной с солью.

Любители особо острых ощущений требуют у повара еще стаканчик leche de drago («драконьего молока») – это та жидкость, в которой настаивается рыба. Когда я выпил это «молочко» в первый раз, то решил, что мне подсунули стоградусный спирт, хотя оказалось, что это стопроцентный перец.

Есть и еще одна разновидность перуанского себиче – себиче микста (mixta), где способ приготовления все тот же, только к рыбе добавляются другие морепродукты (также непременно сырые): креветки, осьминог, кальмар, мидии и т. д. – то есть все, чем сегодня порадовал рыбаков Нептун. А Нептун бывает, на мой взгляд, иногда слишком щедр, так что я предпочитаю простое себиче из рыбы.

Обычно это lingvado, corvina, tollo или mero. Название рыб не перевожу, потому что под этими же именами в других латиноамериканских странах вы можете встретить нечто совсем другое. Лично я предпочитал себиче из lingvado, которое в Перу больше всего напоминает известную всем камбалу.

Кстати уж замечу, что в разных странах Латинской Америки одно и то же слово может означать или сладчайший фрукт, или абсолютно неприличное ругательство. И, между прочим, латиноамериканизмы, собранные филологами, насчитывают немалое количество томов.

Немного отвлекусь от Перу и расскажу реальный факт из своей журналистской практики, когда по какому-то делу меня послали в Колумбию. Спустившись утром после приезда к портье в гостинице, я попросил его заказать «мото» – так перуанцы обычно называют такси. Каково же было мое изумление, когда и сам портье, и все, кто находился в холле, дружно захохотали. Как выяснилось, в Колумбии выражение «заказать мото» означает только одно – «заказать киллера». На горных улицах Боготы, где постоянные пробки, наемный убийца обычно подкатывает к машине, где сидит жертва, на мотоцикле, делает свое черное дело, а потом спокойно удирает, лавируя среди машин. Иначе говоря, чтобы не попасть в глупую ситуацию, местные языковые особенности знать тоже небесполезно.

Эквадорское себиче по сравнению с перуанским напоминает питание для младенцев, поскольку готовится из вареной рыбы. Да к тому же с чем только это блюдо не подают, я пробовал даже с ананасами и вареньем. Ну, в общем-то, как и везде: кому поп, кому попадья, а кому попова дочка.

Авантюрная идея махнуть через эквадорскую границу родилась из пустяка. Как назло, я имел неосторожность передать Бобу слова своего приятеля-журналиста, работавшего в Эквадоре (он залетел на пару дней ко мне в Лиму), о том, какое это чудо, эквадорское себиче. Перуанский вариант мой приятель отверг как нечто почти каннибальское – рыба же сырая (!), и все время, пока я с наслаждением уплетал перуанское себиче, глядел на меня с нескрываемым ужасом, а в конце концов заметил, что эта страна действует на меня дурно. В себя он пришел лишь в кафе-мороженом, где наконец получил в изобилии то, к чему привык в Эквадоре: мороженое с шоколадом, бананами, ананасами, киви и прочими фруктами.

За это теперь и приходилось расплачиваться. Боб соглашался на поездку лишь при одном условии: он меня переводит через эквадорскую границу (о визах индеец даже слушать не пожелал) и ведет в ближайшую местную себичерию. Это, понятно, забегаловка, где готовят себиче. Там я эту «обезьянью мерзость» (слова Боба) пробую и убеждаюсь в том, что все эквадорцы «педики». Прошу прощения, но это опять не мои слова.

После этого Боб обещал вернуть меня на перуанскую землю и доставить в Лиму, причем прямиком в турецкую баню, где мы сначала смоем с себя даже запах Эквадора, а затем там же насладимся настоящим и лучшим себиче, которое только делают в Перу. Во всяком случае, именно таков был план Боба. В духе коммандос.

Нельзя сказать, что к нелегальному переходу границы я отнесся с энтузиазмом, хотя и верил в уникальные способности Боба.

– Не волнуйся, – заверил он меня, – риска ни малейшего. Машину и пса мы оставим на охраняемой стоянке, а дальше проще простого. И перуанским, и эквадорским пограничникам на все глубоко наплевать. Если хочешь пощекотать себе нервы, можешь перейти границу в пяти метрах от них. Все равно ты этих соней не разбудишь. Они возбуждаются, лишь когда завоет сирена и объявят войну. Но из-за того, что мы зайдем в местную себичерию, уверяю тебя, война не начнется.

Тем не менее от самого экстремального варианта – пройтись под носом у эквадорских пограничников – я все же отказался, заявив, что у меня с детства идиосинкразия к людям в погонах, поэтому я предпочел бы перейти границу хотя бы за километр от погранпоста.

– Как хочешь, – равнодушно согласился Боб, – но в пяти метрах гораздо удобнее, там все-таки асфальт, а так придется перелезать через грязную канаву. Можешь мне поверить.

Наконец, был свой интерес в этой поездке (не в Эквадор, а вообще по песочнице) и у Джерри. В прошлый раз, когда я самозабвенно предавался раскопкам, а он был предоставлен сам себе, терьер нашел очень милую местную дворняжку. Это у нас с перуанскими голыми собачками с хохолком носятся рафинированные дамы из светского общества, а в Перу это обычная дворняга. Вот такую совершенно голую даму с хохолком и приглядел себе терьер.

По моим расчетам, он уже должен был стать не только отцом, но, возможно, даже дедом.

Забавно, но как раз в этом пункте программы у всех троих интересы полностью совпадали: мы просто сгорали от любопытства посмотреть на потомство джентльмена. Когда в нашей беседе с Бобом замелькало слово «раскопки», сидевший до того совершенно равнодушно Джерри внезапно наклонил голову, внимательно прислушиваясь к нашим словам, а затем радостно тявкнул.

Шансы на то, что мы увидим, что же получается в результате скрещивания лохматого рыжего англичанина с абсолютно голой перуанской кокеткой, были реальными. Сами судите: крохотный поселок, вокруг один песок, куда потомкам английского джентльмена деться?

Тем более огненно-рыжего.

5

По настоятельной просьбе Боба, выехав рано утром из Лимы, мы повернули к эквадорской границе. Все-таки ущемленная национальная гордость – огромная сила. Нам с Джерри было в принципе все равно, север или юг, в любом случае Панамерикану мы договорились проехать от границы до границы.

Вид за окном не впечатлял: грязноватый серый песок, иссушенные зноем стволы мертвых деревьев и изредка за поворотом сине-зеленое царство Тихого океана. А вдалеке от берега высились исполинские черные скалы – неприступные островки посреди воды. Но даже издалека было видно, как неутомимо бьются могучие волны, поднимая на многие метры вверх тонны океанской воды, которые затем бриллиантовыми каскадами обрушивались вниз. А наверху каждого из этих скалистых островов – вечное смятение: неугомонные тучи чаек и стаи гордых пеликанов.

Столько воды, а на берегу, на много километров вглубь материка простирается одна сушь, причем мертвая сушь. Все русла мелких речушек, что мы пересекали, высохли, кажется, сразу же после Всемирного потопа. Температура в январе достигает в этих местах 40 градусов. Без кондиционера в машине мозги у нормального человека постепенно плавятся. К тому же от сна на однообразной дороге, где из-за жары местами на трассе возникают миражи луж, спасает лишь радио да Джерри – ради развлечения он покусывает меня за ухо. Верный признак, что дорога ему не нравится – смотреть не на что.

Изредка за окном мелькает сараюшка с рекламой кока-колы. Удивительно, но в каждой из этих лачуг, где нет электричества, а следовательно, и холодильника, всегда можно купить холодные напитки. Секрет прост: вдоль дороги все время курсируют грузовики со льдом.

Такая дорога расслабляет. Между тем это опасно: по Панамерикане навстречу тебе несутся громадные трейлеры – именно эта трасса и есть главная артерия, снабжающая всем необходимым перуанскую столицу. В основном все эти трейлеры принадлежат частникам, поэтому каждый из автомобилей расписан сверху донизу согласно вкусу владельца впечатляющими рисунками драконов или сплетенных анаконд с жутким оскалом. Грудастые Белоснежки с похотливыми гномами (их тоже хватает) на этом фоне смотрятся вполне невинно.

Забавляет и обилие обращенных к тебе, встречному водителю, разнообразных приветствий, которые также очень любят дальнобойщики, типа «Убью, но только один раз». Действительно бодрит на такой скучной трассе. Впрочем, это не местный, а особый юмор дальнобойщиков в Новом Свете. Такое можно встретить на разных дорогах Америки.

Ночью встречные трейлеры вообще непередаваемое зрелище, поскольку многотонное чудовище облеплено немыслимым количеством разноцветных лампочек. С одной стороны, это по-детски радует сердце владельца, он словно мчится, как Санта-Клаус, сидя верхом на огромной рождественской елке, а с другой стороны, опять-таки будит задремавшего водителя, случайно выскочившего на встречную полосу. Тем не менее, судя по многочисленным крестам, что стоят в основном на поворотах, будит веселая елка, увы, далеко не всех.

Вернемся, однако, к песочнице. Убогой она кажется лишь человеку несведущему. На самом деле незаметно для себя он пересекает одну древнейшую цивилизацию за другой. Это как в Египте. Помните, красноречивый Наполеон вдохновлял своих солдат, приунывших в пустыне, словами: «Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид». Вообще-то этих веков было больше, но великий корсиканец об этом еще не знал.

И в нашем случае ни один честный археолог не осмелится точно сказать, когда на перуанской земле зародилась первая цивилизация. И не один местный индеец толком не сможет разобраться, откуда тянутся его подлинные корни. Ближайших родичей он, конечно, назовет. Шаман подскажет более давнюю историю, но и его память не вмещает такую толщу времени. Поэтому неудивительно, что индейцы обычно подменяют знание легендами.

Разумеется, первый же встречный археолог выслушает ваши любительские версии, добытые у местного населения, с ироничной улыбкой. Хотя он и сам, как Сократ, откровенно признает, что знает по большей части лишь то, что ничего не знает. Слишком много тайн еще не разгадано, так что археология живет в Перу немногими точными данными, а в основном лишь умозрительными догадками и логическими выводами. Хотя формально эти догадки и покоятся на научной почве, все они, по большому счету, являются лишь гипотезами.

Довольно долго империя инков считалась относительно молодой цивилизацией, но когда начали разбираться подробнее, сроки проживания на земле «перуанца культурного» отодвигались все дальше в глубь веков и тысячелетий. В первую очередь это заслуга европейских ученых. Тщательно покопавшись в песочнице, они выяснили, что инкам предшествовали культуры тиауанаку и чавин. Чавинскую цивилизацию сначала отнесли к рубежу нашей эры, но позднее передвинули по временной шкале еще на тысячу лет дальше.

Сегодня большинство археологов считают чавин древнейшей цивилизацией Перу, но вообще-то они и сами не знают точно ни откуда появилась эта культура, ни что ей предшествовало. Не могла же она возникнуть прямо из каменного века. Впрочем, есть отдельные археологи, которые считают, что промежуточные звенья уже обнаружены, просто мнение этих исследователей пока не является доминирующим.

Короче, покопаются ученые мужи в местной песочнице еще несколько лет и, глядишь, отодвинут перуанскую историю опять на тысячелетие-другое в прошлое. Так что к песку, так утомляющему глаз водителя, надо относиться с уважением. Мало ли какие тайны и богатства он скрывает.

Вот и грунтовки, которые мы проезжали столь равнодушно ради кулинарного патриотизма Боба, все вели к каким-то уже разрытым или еще не разрытым археологами тайнам прошлого.

Мы много знаем о золотой лихорадке в Северной Америке и куда меньше о грабительском ажиотаже в Перу, когда в погоню за древними сокровищами устремлялись массы людей. Рассказывают, что в 1961 году на правом берегу реки Пьюры – это где-то в 50 километрах от эквадорской границы – наблюдали удивительную картину: тысячи людей, кто просто с лопатой, а кто и усевшись за руль бульдозера или экскаватора, перепахивали песок в поисках гробниц.

Занятие, кстати, совсем не безопасное. Время засыпало гробницы на глубину до 15 метров, так что в такую песчаную яму искатели сокровищ, бывало, падали вместе с бульдозером. А уж сколько раз людей, ринувшихся снимать с мумий золото, засыпало песком, просто не счесть. Закон, запрещающий грабить древние захоронения, в Перу, естественно, был уже и в ту пору, но перуанский закон и перуанская жизнь чаще всего не замечают друг друга. Так и заполнились все крупнейшие музеи мира уникальными сокровищами из Перу.

Но, может быть, самая страшная беда даже не в этом. Черные копатели – не ученые, поэтому мы даже не представляем, сколько открытий так и не было сделано, а в буквальном смысле ушло в песок.

В 1969 году Теренс Гриндер, археолог из Техасского университета, начав раскопки руин Пашаш в долине реки Таблачаки, не только нашел нетронутыми богатейшие погребения и остатки крупных поселений с массой различных бытовых предметов, но выяснил, что ряд сосудов был изготовлен на гончарном круге. Что особенного? Поясню. В Старом Свете гончарный круг был изобретен в конце IV тысячелетия до нашей эры в Месопотамии и оттуда уже начал распространяться повсюду: от Китая до Европы. Так вот находка Гриндера в Пашаше – единственное на сегодня документальное доказательство независимого изобретения гончарного круга в другом месте. С мозгами у древних перуанцев все было в порядке.

Вот так мы и ехали. Оставляя по обеим сторонам дороги невидимые глазу гробницы, чудеса, золото, серебро.

Жаль, что не взяли с собой лопат.

6

Главный рыбный город Перу – Чимботе, который перуанцы в силу национальной гордыни ошибочно считают самым крупным портом мира, мы проскочили на удивление легко. Город рабочий и в целом похож на огромную индустриальную зону. Смотреть тут особенно нечего, если только вы не бизнесмен, связанный с рыболовным промыслом. К счастью для нас, дорога оказалась относительно свободной, так что попрощались с Чимботе мы довольно быстро.

А вот по колониальному Трухильо, построенному испанцами в 1534 году на пути из столицы Перу Лимы в эквадорское Кито, нам пришлось тащиться мучительно долго, проклиная этот «роскошный город» (так называли его когда-то испанцы, которые любили здесь отдыхать), со скоростью 10 километров в час.

Название перуанскому Трухильо дал сам Франсиско Писарро, главный завоеватель Перу. Причина тривиальна: он сам когда-то родился в Трухильо, только, разумеется, в испанском. К тому же среди его соратников было немало выходцев как раз из этого испанского города, так что, можно не сомневаться, вся эта братия наезжала сюда с чувством особой ностальгии и постаралась сделать все, чтобы перуанский Трухильо стал, по возможности, напоминать их родину.

Для тех, кто здесь впервые, город, безусловно, интересен, но мы с Бобом на подобные колониальные постройки насмотрелись в своей жизни уже немало. Все они примерно одинаковы. Крупный город от провинциального отличается лишь размерами. В центре города на обязательной площади высится главный католический собор, напротив него неизменно старинный муниципалитет, а между ними сад со скамейками, где обычно много зелени и цветов. Там, где местная власть ворует все налоги, зелень и цветы заменяют репейники и пыль. В центре площади столь же обязательный, как и католический храм, фонтан. В некоторых городах действительно очень красивый. В тех местах, что победнее, все намного скромнее.

И, конечно, обязательная деталь пейзажа – пара чистильщиков ботинок. Почему-то каждый уважающий себя перуанец-провинциал до сих пор считает ниже своего достоинства чистить ботинки самостоятельно.

Славен Трухильо тем, что в 1820 году именно он стал первым перуанским городом, провозгласившим независимость от испанцев. Индейцы к этой затее – борьбе за независимость – имели отношение лишь как пушечное мясо. Всю эту бурную катавасию, что в конце концов разрушила испанскую империю, затеяли местные испанцы и креолы, не пожелавшие больше платить налоги королю в далеком Мадриде. И то верно, за что платить деньги человеку, которого ты никогда не видел? И уж точно никогда не увидишь от него ничего хорошего.

Кстати, главная площадь почти в каждом перуанском, да и вообще латиноамериканском городе называется одинаково: plaza de Armas – площадь Оружия. Это как раз в память о тех, кто отказался платить королю налоги, а затем защищал это свое справедливое желание с оружием в руках. В Трухильо на площади Оружия есть даже монумент одному из лидеров латиноамериканской борьбы за независимость Симону Боливару. Родом он, правда, из далекой от Перу Венесуэлы, но действительно бывал и здесь. Говорят, на площади располагалась одно время его штаб-квартира.

Старый центр города, бесспорно, красив, особенно дома с резными колониальными балкончиками, и мы с Бобом с удовольствием бы полюбовались ими в очередной раз, но, на нашу беду, все улицы славного Трухильо оказались плотно закупорены пробкой. Старыми машинами, грузовиками, полными разнообразных товаров, от холодильников до электроутюгов, неуклюжими фурами с овощами и фруктами, которые медленно, но упорно продвигались к местному рынку, а нередко и ослами, на которых гордо восседали живописные перуанки в национальных костюмах.

Для крестьянок из ближайших деревень поездка в Трухильо – целое событие, поэтому женщина надевает в такой день самый лучший наряд, исключительно ручной работы, либо своей, либо маминой, подготовленный еще к свадьбе. Рядом с женщиной обязательно муж, брат или дядя в соломенной шляпе, парусиновых штанах и разбитых сандалиях. Отпустить женщину одну в большой город, полный соблазнов и лукавых горожан, ни один крестьянин не рискнет.

Да и самому любопытно. Тем более, пока жена или сестра будет бегать по лавкам, закупая нужные для дома продукты и нехитрый скарб, мужчина с удовольствием потратит свою скромную заначку в ближайшем пивном баре.

А если уж совсем повезет, то еще успеет подраться с соседом из ближайшей деревни: значит, съездил не зря – будет о чем вспоминать и рассказывать родне.

7

Первой остановкой на нашем пути должен был стать Чан-Чан – он всего-то в пяти километрах от Трухильо, но из-за коварства Боба в тот день мы до него так и не добрались, хотя и ехали вроде как раз туда.

От Лимы до Чан-Чана всего-то ничего, километров 80, и это расстояние мы могли бы преодолеть одним броском даже с учетом утомительной пробки в Трухильо, но Боб не захотел с утра позавтракать, а теперь настоятельно требовал банкета.

Уловка старая. Просто у Боба между Трухильо и Чан-Чаном, на побережье, имелась для тех мест довольно приличная забегаловка «Под пальмой», которую он держал на паях с братом. То есть всем в этом заведении заправлял, разумеется, старший брат Боба – Мануэль, но деньги в этот ресторанчик (да не обидятся на меня французские гурманы за это высокое слово) вложил когда-то и Роберто. Он же защищал это заведение от посягательств местной шпаны. Мануэль, толстяк-обжора и любитель мексиканской текилы, оказать сопротивление способен не был, а вот Боб – да.

На кухне царствовала жена Мануэля – Пилар, рано состарившаяся женщина с врожденным кулинарным талантом. Набор блюд был, правда, классическим для здешних мест: обычное и смешанное себиче, разные рыбные похлебки, среди них изумительная «а ло мачо», креветки, ракушки и всякая другая морская дребедень, которую я не попробовал бы даже под угрозой расстрела. Ко всему этому в изобилии подавалось, конечно, и местное, кстати вполне приличное, холодное пиво.

Вообще-то индейцы пить пиво не умеют. Не раз наблюдал картину, когда вокруг трех бутылок пива собиралась компания молодых людей, человек десять, и так пьяно веселилась, будто они выхлестали не три бутылки, а три ящика ячменного зелья. Но есть, конечно, и пивные асы, вроде Мануэля, – эти могут перепить и баварца. Как любил повторять Мануэль: «Пиво делает человека полным, но счастливым, а это в нашей жизни самое главное». И с этим выводом наверняка согласился бы и немец, и ирландец, и чех.

Я недаром просил прощения у французов за слово «ресторан». Забегаловка Мануэля и Боба, хотя и считалась по здешним понятиям весьма солидным учреждением, поскольку была аж в полтора, а местами даже в два этажа высотой, плюс веранда, построена была руками самих братьев. Частично из дерева и плетеных циновок, а частично из глины. Да и название «Под пальмой» ничуть не соответствовало действительности: если где-то рядом и торчала какая-нибудь высохшая пальма, то несколько веков назад.

Зато несущую стену веранды, где мы устроились, украшала замечательная фреска местного Пиросмани: океан, парящие в небе пеликаны, рыбаки с сетями, правда очень мелкие (далеко на горизонте посреди волн), и огромный маяк на берегу, сияющий, как огненный куст в Библии. Наконец, апофеоз картины – толстая, как кит, чайка, которая налетала прямо на сидящих за столом и пугала тем, что снесет и накрытый стол, и самих посетителей прямо в недалекий от нас океан.

Несмотря на откровенный примитивизм картины, эта могучая чайка художнику действительно удалась и выглядела тревожно и грозно. Что там жалкий революционный буревестник Максима Горького! Я бывал в этом заведении не раз и заметил, что место за столом как раз рядом с этим угрожающим существом всегда оставалось свободным.

Так. На всякий случай.

8

На лобзание с родней я выделил Бобу не больше часа, но, обнаружив уже через десять минут накрытый стол и внимательно рассмотрев дремавшего на крылечке Джерри с неприлично надутым для джентльмена брюхом (он уже успел побывать на кухне), а главное, вглядевшись в требовательные глаза Боба, я понял, что сегодня до Чан-Чана мы уже не доберемся, хотя он и в двух шагах.

И тут же вспомнил о главной приманке этого совместного предприятия братьев – к забегаловке был пристроен специальный сарайчик, торжественно называемый залом, для любимой игры каждого простого перуанца – в «Лягушку».

Игра предельно проста, но действительно азартна, особенно, конечно, если играть на деньги. Как утверждают современные археологи, древние перуанцы вообще были людьми азартными, историки описывают целый ряд игр, которым они с огромным энтузиазмом предавались в свободное от работы и войн время. Так что «Лягушка» для перуанца – это нечто генетически наследственное. Игра, понятно, уже другая, а вот страсти вокруг нее кипят все те же.

В принципе всего-то простой деревянный, но крепко сбитый ящик, верхняя часть которого усеяна отверстиями, и каждое ведет в определенную ячейку. Угодил туда битой – набрал 100, 200 и т. д. очков. А украшает все это сооружение бронзовая лягушка с открытым ртом.

Самый большой куш получаешь, если чудом попадаешь в пасть земноводного. Однако закинуть довольно увесистую круглую биту в это небольшое отверстие надо метров с пяти – семи. Впрочем, расстояние определяют сами игроки. Дети иногда по простоте душевной, не смущаясь, подходят поближе и спокойно запихивают лягушке биту в рот, любители бросают метров с трех, ну а профи… Тут, конечно, чем выше класс, тем сложнее задача. Биты чаще всего тоже отливают из бронзы. Причем их размер лишь немного меньше отверстия в лягушке, так что шансы на успех у игрока, прицелившегося в земноводное издалека, как понимаете, мизерные.

Количество бросков либо оговаривается заранее, либо играют на время, хоть весь вечер. Набранные игроками очки записываются мелом на специальной доске. Мел доверяют после бурных дискуссий кому-то одному, но контроль за «счетоводом» осуществляется самый пристальный. И не дай бог ему ошибиться, это вам не какой-нибудь политкорректный научный симпозиум в Лозанне. Тут за плохое знание сложения можно ответить и собственной физиономией. Забавно смотреть, как после очередной серии бросков все игроки собираются возле доски и в меру своей математической одаренности проверяют счет.

Больше всех получает, разумеется, тот, кто попадет лягушке в пасть, но это подвластно лишь очень умелой руке, тому, кто «квакает» с земноводным практически в унисон.

Именно «Лягушка» и приносила заведению «Под пальмой» наибольшую прибыль, поскольку к игре допускались лишь те, кто уже пообедал. А уж текила и пиво в изобилии становились таким же неизменным дополнением к игре взрослых, как мел к грифельной доске.

Если желающих поиграть в «Лягушку» оказывалось слишком много, а такое случалось в праздничные дни, Мануэль вытаскивал из кладовки еще пару ящиков и ставил их на песке прямо у дверей. Чаще всего здесь играли дети, поэтому то, что биты, улетавшие куда-нибудь в пыль, приходилось потом искать минут по пять, никого из игроков не смущало. Ковыряться в песке в щенячьем возрасте тоже удовольствие. Малыш вообще живет на нижнем этаже мироздания и воспринимает это как должное.

Благословенная «Лягушка» очень облегчала жизнь родителей. Детей у индейцев обычно много, так что мамам и папам, наконец-то решившим сходить в «ресторан», переключить внимание своих отпрысков было приятно.

И от любимых чад иногда полезно отдохнуть.

9

Уловка Боба была связана, конечно, не столько с желанием повидать родню, к которой он относился равнодушно, сколько с мечтой взять реванш за последнее поражение от брата.

Меня в свою игру братья тоже брали, все-таки за многие годы перуанской жизни и я кое-чему научился, но брали не столько за компанию – все равно я всегда проигрывал этим ушлым ребятам, – сколько потому, что за меня неизменно просила мудрая Пилар. Как верно она считала, я по мере возможности гасил страсти, которые почти обязательно начинали полыхать между двумя взрослыми родственниками даже в такой, казалось бы, невинной игре, как «Лягушка».

К тому же соперники были достойны друг друга. Боб – человек вообще железный, да еще и с необыкновенно острым глазом. Единственное, чего ему не хватало, так это практики. Какие уж там развлечения, когда его беспрерывно носило по стране.

Зато у Мануэля этой практики было, наоборот, сколько угодно. Всеми делами в их забегаловке заправляла жена, а он только и делал, что пил текилу с пивом и играл с приятелями в свою любимую игру. Да и рука у него, при всей его тучности, оставалась твердой, а глаз – это уже, видимо, генетика – почти таким же острым, как и у брата.

Иначе говоря, грифельная доска с мелом всегда доставалась мне. Во-первых, арифметику оба брата, по правде говоря, знали не очень хорошо. А во-вторых, мне, как нейтралу, который на выигрыш не претендовал, доверяли, разумеется, больше.

Собственно говоря, Боб был уверен, что проиграл в последний раз только потому, что я часам к трем ночи от усталости скис и из игры вышел. А Мануэль, которому по старшинству (он родился на год раньше) досталась доска с мелом, начал, по мнению Роберто, беспардонно мухлевать.

От расправы хитроумного Мануэля в ту роковую ночь спасла только недремлющая семья: Пилар, не жалея ни себя, ни сыновей, встала тогда живым щитом между двумя рассвирепевшими братьями. На этот раз она успокоилась только после того, как я дал ей честное слово, что буду вести счет лично до самого конца игры.

Правда, зная, насколько затяжными могут быть поединки между братьями, кое-что я выторговал и для себя: каждый час перерыв пятнадцать минут, чтобы охладить пыл соперников, и в целом игра должна была длиться не больше пяти часов. По моим прикидкам, это был тот максимум, который я с трудом, но все же мог выдержать. «Лягушка» вдохновляла, конечно, и меня, но не настолько, чтобы играть в нее всю ночь. К тому же я хотел приехать в Чан-Чан со свежей головой.

10

По жребию первым выпало бросать мне, затем Мануэлю, а заканчивать серию Бобу.

Игра простая, но не без хитростей, поэтому каждый здесь выбирал свою тактику. Одни, даже не пытаясь «накормить» лягушку, неутомимо набирали свои очки, целясь в наиболее «доходные» ячейки, другие, наоборот, непременно пытались угодить в лягушачью глотку, что сразу же приносило много очков и позволяло оторваться от соперников. Правда, тут был немалый риск: если попытка не удавалась, то бронзовая бита, неудачно встретившись с лягушачьей мордой, улетала за пределы ящика и за бросок не начислялось вообще ничего.

У каждого из нас троих была своя тактика. То есть, вернее, у меня ее не было вовсе. Когда мне хотелось, я пытался «накормить» лягушку, но поскольку это фантастически сложно, то интерес к донкихотству быстро пропадал, и я просто набирал очки, как получалось. Опытный Мануэль, у которого движение кисти было отточено до совершенства многолетним опытом, к лягушке даже не примерялся. Он бросок за броском упорно набирал максимум того, что можно взять в ячейках. А авантюрист Боб был, конечно, «лягушатником». Чаще всего он, естественно, мазал, но периодически заставлял земноводное поедать свои биты.

В результате после первого часа игры далеко впереди шел Мануэль, с большим отставанием от него двигался я и еще дальше, со своими тремя попаданиями в лягушачью глотку, стоял Боб.

Как я заметил, расстроен он не был. Роберто чувствовал себя в хорошей форме и после длительного перерыва в игре только пристреливался к цели. Не испытывал большой радости от своего лидерства и Мануэль. Он уже прикинул, что если Боб за час будет попадать в лягушку раз пять, то сравняется с ним, а уж если раз шесть, то начнет его обгонять.

Мрачное предчувствие Мануэля не обмануло. Во второй час игры Боб загнал биту в пасть земноводного четыре раза, в третий и четвертый час по шесть и уже шел впереди, ненамного опережая брата. Я, как обычно, плелся в конце, но не переживал, а наоборот, как из ложи партера со всеми удобствами, наблюдал эту необычную лягушачью дуэль.

11

Наступал последний, пятый, решающий час поединка. Мануэль начал нервничать и даже отставил в сторону бутылку текилы. Боб к своему пиву за всю игру даже не притронулся, несмотря на вкрадчивые напоминания брата. Я же потихоньку тянул свое пиво и кидал биты как бог на душу положит.

Кстати, Господь, смеха ради, сделал так, что я даже случайно один раз попал в лягушку, чего со мной не случалось до того за все время пребывания в Перу. Это немного разрядило накаленную обстановку, потому что оба брата тут же не преминули надо мной пошутить. Мануэль с усмешкой заметил, что «теперь-то игра пойдет всерьез», а Боб иронично буркнул: «Полундра, русские идут!»

Внешне я остался спокоен и невозмутим, как Веллингтон в битве при Ватерлоо. Но в душе ликовал: это же надо, впервые за столько лет попал наконец в эту чертову лягушку!

А вот остальные, несмотря на маленькое развлечение, что я им доставил, продолжали нервничать. Причем не только братья.

Пилар с сыновьями заглядывали к нам каждые двадцать – тридцать минут, чтобы удостовериться, не передрались ли петухи, но делали это очень осторожно, чтобы ни Боб, ни Мануэль не заметили. Все их вопрошающие взоры сквозь дыру в стене-циновке устремлялись на меня. Я успокаивающе кивал, и они, облегченно вздохнув, на время куда-то исчезали. Даже Джерри на секунду забежал к нам, но, почувствовав своей шкурой в воздухе электрические разряды, предпочел от греха подальше удалиться.

Боб был сосредоточен как никогда и уже в первой серии последнего часа игры из десяти своих бит три загнал лягушке в пасть. Взглянув на Мануэля, я впервые в жизни увидел, как побледнел индеец. Не могу сказать, что это доставило мне удовольствие, уж очень это зрелище напоминало переход из мира живых в мир теней. Тем не менее своей тактики Мануэль не изменил, надеясь на то, что счастье от Боба отвернется.

Вторая серия у Боба прошла неудачно: все биты ударялись о лягушачью губу и отлетали в сторону. Мануэль просиял и даже снова потянулся к текиле. Впрочем, зря.

Третья серия стала для Боба триумфальной: он действительно пристрелялся. Пять из десяти бит подряд – я такого вообще не видел в жизни – влетели в лягушку. Хотя до конца часа оставалось еще минут тридцать – игра уже была сделана.

Оставшееся время Мануэль, пытаясь спасти ситуацию, изо всех вил старался попасть в лягушку. А Боб, и это было, конечно, с его стороны чистым издевательством над братом, швырял свои биты не глядя, демонстративно повернув голову в мою сторону и разговаривая о какой-то ерунде. Причем, что самое удивительное, Мануэль в бронзовое земноводное так и не попал, а Боб вслепую угодил ей в горло еще пару раз. Видимо, и позицию, и бросок он отработал уже до такого автоматизма, что глаз играл лишь вспомогательную роль.

12

Наконец мучения закончились. Мануэль мрачно допил свою текилу и быстро, чтобы не слышать насмешек брата, ушел спать. Впрочем, Боб, как мне кажется, и не собирался «добивать» родственника. Тем более что на самом деле он соревновался не с ним, а с самим собой. Взяв в руки бутылку пива, он подошел к доске, стер все результаты и кивнул мне: «Пойдем к океану».

Туда мы и двинулись втроем – впереди нас гордо нес свое все еще не опавшее брюхо рыжий терьер. Когда мы сели на перевернутую вверх дном рыбачью лодку, на которую почти накатывали волны Тихого океана, Боб даже почесал Джерри за ухом, что свидетельствовало о высшей степени умиротворения. Терьер неожиданную ласку оценил и прижался к индейцу всем своим рыжим организмом. А я пожалел, что оставил в сумке фотоаппарат – кадр получился бы редчайший.

Пахло сетями, тиной, океанской волной, а на горизонте в бесконечное водное пространство тихо опускалось огромное багряное солнце. На его фоне еще крутилось несколько серфингистов. Но это были самые последние фанатики, большинство уже перебралось к своим палаткам и собирало для вечернего костра выброшенные океаном на берег коряги.

Минут десять, не говоря ни слова, мы смотрели на уходящее под воду солнце. «Хорошо!» – заметил наконец, потянувшись, Боб, осторожно отодвинул от себя терьера и полез под лодку спать. Поскольку индеец это проделывал часто, мы с Джерри не удивились. «Действительно хорошо», – просто согласились мы, еще немного посидели, но решили все-таки вернуться в дом, где Пилар приготовила для нас удобное ложе на веранде, пусть и на полу. Здесь чувствовалось дыхание близкого океана и жар все еще горячего песка.

На ежевечернее умывание пса сил у меня уже не было, да и крыс он в этот день не ловил, утомленный местной кухней. Джерри немедленно воспользовался моей усталостью, нагло прошагав по нашей общей постели лапами, полными песка. Пришлось все перестилать и сделать терьеру строгий выговор. Впрочем, как можно было заметить по его сонным глазам, выговор не пошел ему впрок совершенно. Когда мы наконец угомонились, а мокрый собачий нос, как обычно, уткнулся мне в ухо, вокруг черным бархатным занавесом уже все покрывала кромешная тьма, сквозь которую иногда лишь мелькали всполохи дальнего костра и негромко слышалась гитара. Это никак не могли утихомириться ребята-серфингисты.

Не знаю, как спал в эту ночь Мануэль, но наша троица выспалась отменно.

13

Завтрак прошел под причитания Мануэля, что у него болит поясница. Причем, как неожиданно выяснилось, поясница болела еще вчера, просто он не хотел портить удовольствие младшему брату. Звучало это столь надуманно, что даже на неулыбчивом лице Боба появилась некая гримаса, означавшая саркастическую улыбку. Мануэль гримасу брата заметил и тут же обиженно замолчал. Пилар, напротив, как и положено заботливой супруге, тут же бросилась в дом за своим пончо, чтобы согреть поясницу супруга. «Симулянт!» – громко констатировал Боб, как только Пилар вышла из кухни. «Бандит!» – тут же ответил брат и замолчал уже окончательно до нашего отъезда.

Когда мы начали укладывать вещи в машину, из-за угла с каким-то мешком из дерюги появились два дюжих племянника и позвали дядю Боба. Потом они втроем минут тридцать, оживленно беседуя, ковырялись в неведомых богатствах, что скрывались в мешке. Наконец Боб призывно махнул рукой и мне.

Я знал, что два молодца-рыбака с рассветом обычно уходят на легальный промысел, днем спят, а вечером присоединяются к черным копателям, так что содержание мешка меня не удивило: осколки керамики, пара целых глиняных сосудов уакос, в которых инки в давние времена хранили воду, – но все это было не особенно интересно. Видел я и керамику изящнее, и уакос, сделанные с изумительным искусством и юмором, изображавшие людей и животных: воинов с короткими мечами, прачек, горшечников, шаманов и разных лесных тварей, жутковатый скелет с шокирующим своими размерами фаллосом и разных мифических божков. А это была самая обычная бытовая штамповка того времени – штука, возможно, любопытная для археолога, но не очень привлекательная для любителя-коллекционера.

Но вот то, что обнаружилось на дне мешка, меня по-настоящему поразило. Здесь вперемешку, как хлам, лежали древние хирургические инструменты, начиная с бронзовых и уже отчасти потерявших свой первоначальный облик пинцетов с зажимами и кончая серебряным тумиком для трепанации черепа. Тумик был не только в прекрасном состоянии, но и по-настоящему элегантен.

Может, это и причуда, но мне кажется элегантным всякий рабочий инструмент, идеально подходящий для дела и уже изрядно отполированный мозолистыми руками мастерового. К тому же в данном случае к полумесяцу-тесаку была приделана очень удобная для хирурга рукоятка, на конце украшенная забавной фигуркой обезьянки. Так что я увидел не просто инструмент, а настоящее произведение искусства.

Заметив мой восхищенный взгляд, Боб отвел братьев в сторону и через какое-то время денежный вопрос был решен. Как другу и постоянному клиенту, мне дали такую скидку, что я просто не мог отказаться от покупки. Таким образом, старинный тумик проделал путешествие из древней гробницы сначала в грязный мешок, затем в карман моих джинсов, а позже, перелетев через океан, оказался в моей московской квартире. Все это было совершенно незаконно, но, должен признаться откровенно, моя совесть не подала в этот момент ни малейших признаков жизни. За что ей отдельное спасибо.

Мануэль и Пилар в эту торговую операцию не вмешивались, а лишь молча издалека наблюдали за нашими переговорами. Между родителями и уже взрослыми детьми существовал договор: стол и кров сыновьям гарантировался всегда, а вот во всем остальном они обеспечивали себя сами. Судя по тому, что оба сына были одеты намного лучше родителей, да к тому же у каждого из молодых людей имелась своя, пусть и подержанная, но совсем не плохая машина, дневная работа только снабжала ресторан-забегаловку свежими морепродуктами, а ночная приносила братьям очень хороший доход.

Наконец мы попрощались, пристроили по своим местам вещи, и раскаленная машина начала выбираться из песка на трассу. Было заметно, что родня Боба провожала нас с очень разными чувствами: каждое лицо читалось, как открытая книга.

Ясно было, что теперь несколько месяцев Мануэль будет упорно тренировать бросок в лягушку, а потому, когда Боб снова заглянет «под пальму», его ждет битва не на жизнь, а на смерть. Глаза Пилар выражали скорбь, она уже заранее переживала и продумывала, как уберечь от будущей драки этих заядлых «лягушатников». Действительно, без меня сделать это будет совсем не просто.

Не выказывали ни малейшего счастья в связи с нашим отъездом и лица племянников: они отлично понимали, что сильно продешевили с тумиком, но воспротивиться давлению дяди Боба не могли.

Впрочем, переживания провожавших нашу троицу нас волновали уже мало. Я любовался тумиком, Боб умиротворенно вел машину, вспоминая вчерашнюю победу, а Джерри вообще был непоседой – ему все равно куда, только бы не сидеть на одном месте.

14

До Чан-Чана было рукой подать, так что через десять минут мы уже вылезли из машины, кондиционер не успел ее даже охладить. Дальше на транспорте народ не пускали, надо было пройтись немного пешком по песку. Кстати, не самое приятное дело.

Вот как раз из-за этого песка маленький, коротконогий Джерри и не любил Косту, то есть перуанское побережье. Радости псу не доставлял ни океан, волны которого уже несколько раз чуть не утащили его в бездну, когда он пытался вытащить из воды какую-нибудь деревяшку или дохлую рыбешку, ни глубокий и зыбкий песок, который низкорослому терьеру приходилось иногда бурить, как землеройке. И самое неприятное – песок застревал в его лохматой шкуре, так что потом приходилось долго его из терьера вытряхивать. А это все-таки унизительно, когда хозяин берет английского джентльмена за задние лапы и долго трясет, как какую-нибудь нечистокровную болонку. Чувства Джерри я понимал и даже сочувствовал ему, но, согласитесь, не пускать же такого грязного пса в машину.

Так что, когда мы добрались до узких дорожек, проложенных археологами вдоль стен Чан-Чана, больше всего этому обрадовался терьер. В восторге он даже захотел оросить многовековую древность, но Боб так на него цыкнул, что у пса мочевой пузырь заклинило. И на весь день. Боб – это, знаете, очень серьезно.

Чан-Чан – это вам не «молоденький» Трухильо. Это бывший центр культуры чиму и столица древнего государства Чимор. Город, построенный примерно в 1300 году, когда-то был крупнейшим на перуанском побережье к северу от Лимы. Инки, которые никак не могли взять Чан-Чан силой, в конце концов взяли его измором, перекрыв дамбой маленькую реку, что поила город. А в такую жару без воды долго не продержишься.

Уничтожать Чан-Чан инки не стали, это вообще было не в их стиле. Инки расширяли свое владычество, с удовольствием поглощали новую культуру и делали ее достоянием всей империи, а вот разрушать… По этой части куда большими специалистами оказались цивилизованные и осененные святым крестом испанцы. Правда, перед тем как разрушить, оставили, спасибо хоть за это, восхищенные воспоминания. Главная тема этих записей, конечно, золото, они же приплыли за ним. Вот они и описывали золотые украшения на культовых зданиях чиму или золотую площадку в соседнем городе Тумбес, на которой животные и растения были сделаны из чистого золота.

И все же христиане-конкистадоры назвали индейцев дикарями и сровняли с землей все, что могли. Тем более что сделать это оказалось несложно – Чан-Чан, с первоначальным населением около 60 тысяч человек, был едва ли не крупнейшим сооружением, построенным из самана. Тюрки нечто похожее называют соломой, но вообще-то это примитивный кирпич из глины. Часто действительно вперемешку с соломой и прочим мусором. Здание делается быстро и легко, но крепость это, конечно, напоминает мало.

В последнее время из-за изменения климата на засушливую землю Перу вдруг стали регулярно выпадать дожди, так что мы ехали, можно сказать, прощаться с Чан-Чаном. Местные и зарубежные археологи предпринимают немалые усилия, чтобы спасти хоть что-то, но вода сильнее самана.

Сегодняшние руины Чан-Чана, хотя он и был, как предполагает часть археологов, едва ли не самым крупным городом на южноамериканском континенте (другие считают, что крупнейшим древним городом континента являлся мегаполис инков на озере Титикака), на человека без воображения впечатления, пожалуй, не произведут. Разрушенные глиняные стены, украшенные, правда, чудным орнаментом в виде пеликанов. Несколько, видимо, храмовых залов, в том числе и то, что осталось от храма Дракона, который, по одной из легенд, основал город. Наконец, фрагменты сложнейшей системы водоснабжения города – вот, пожалуй, и все.

Между тем еще в XIX веке Чан-Чан выглядел гораздо внушительней. Известный исследователь Эфраим Джордж Скуайер, повидавший на своем веку многое, в том числе и Египет, в ту пору так описывал это место: «Длинные линии толстых стен, гигантские, разделенные на камеры пирамиды, развалины дворцов, дома, акведуки, водоемы и склепы, растянувшиеся на много миль во всех направлениях».

Впрочем, если кого-то и нужно было убеждать в былом величии Чана-Чана, то уж точно не нас с Бобом. Мы собственными глазами видели в округе Чан-Чана немало захоронений, по большей части уже разграбленных, которые все же помогали нам мысленно воссоздать былое богатство этого места. По тем остаткам, что не унесли черные копатели, легко угадывалось, что буквально каждое захоронение правителя было переполнено драгоценными камнями, изысканной керамикой и десятками скелетов молодых женщин – какой же уважающий себя господин отправится на тот свет без приличного гарема?

И тем не менее Чан-Чан – не самое древнее место в этом районе. Чуть дальше в той же долине Моче высятся руины, которым, как считают археологи, около 2000 лет. Здесь был когда-то центр одной из самых развитых цивилизаций Америки – мочика. Где-то в 30-е годы XX века тут в песке с энтузиазмом копался немецкий археолог-любитель, затем поселившийся в Перу. С точки зрения профессионалов, он, конечно, многое упустил и наделал массу ошибок, но все равно оказался не обычным грабителем, а собирал коллекцию, да к тому же еще и писал о своих раскопках подробные статьи. Так что благодаря этому человеку, которого звали Рафаэль Ларко Ойле, современные ученые знают о мочика много интересного. Мочика известны своей великолепной керамикой и роскошными тканями, хотя до сих пор не ясно, как и когда местные индейцы овладели этим искусством. И у них были большие, богато украшенные города, и у них были храмовые пирамиды. И все это, повторяю, возникло еще до чиму.

Но вернемся к Чан-Чану. Когда я был здесь в последний раз, то даже не подозревал, что этому чуду, расположенному среди песков, может угрожать вода.

Именно тут, как мне кажется, самое место поговорить о загадках климата перуанского побережья.

Виной всему два малыша: более известный феномен Эль-Ниньо («мальчик» или «малыш») и менее известный, поскольку с ним-то как раз все свыклись, – Ла-Нинья («девочка»). Эти дети природы с непонятной ученым цикличностью сменяют друг друга у перуанского побережья, принося к его берегам то холодные воды, то, наоборот, теплое течение, которое диаметрально меняет весь местный климат.

Попросту говоря, «Девочка» приносит с собой сушь, холодную волну и рыбу. А «Мальчик» – теплую воду, которая убивает планктон и отгоняет рыбу, а на засушливое побережье обрушивает влажные воздушные массы и такие ливни, которые иногда вызывают даже наводнения.

Все годы, что я жил в Перу, мне как-то везло сосуществовать в основном с Ла-Ниньей, но вот прошло время, и добрую Девочку сменил злой Мальчик. Долгие годы он только пугал перуанцев своим приходом или приходил ненадолго, а потому большого вреда принести не успевал. Но теперь, судя по последним прогнозам климатологов, решил бывать у берегов Перу чаще и оставаться здесь дольше. Это одно из проявлений тех странных климатических аномалий, что происходят в новом тысячелетии на нашей планете. Единственная надежда на непредсказуемый, непоседливый характер «Малыша» – всегда остается шанс, что он рванет искать приключений в другое место.

Сначала археологи лишь покрывали саманный Чан-Чан специальной глазурью, чтобы защитить его от влаги, а теперь мы с Бобом наблюдали за сооружением стального навеса, который должен был хоть как-то помочь сохранить развалины древнего города. Злой Мальчик не щадит прошлого. Подозреваю, что он потомок конкистадоров.

Таковы парадоксы жизни: сначала человек очень долго Чан-Чан строил, потом бессмысленно разрушил, а теперь отчаянно пытается спасти то немногое, что от него осталось.

Впрочем, как мы с Бобом быстро заметили, спасал Чан-Чан далеко не каждый перуанский хомо сапиенс. В разных уголках древнего города прижились местные бомжи. Хоть с двух сторон, хоть с одной, но все-таки стены. И как ни борются археологи при помощи местной полиции с этим бездомным племенем, бомж всегда в конце концов побеждает. А если временно и отступает, то отставляет на месте славных царственных руин немыслимую помойку и какие-то нелепые пристройки и ямы, которые он соорудил, чтобы жилось удобнее.

Как раз на обратном пути мы увидели одного из бомжей, который, как крот, неутомимо рыл яму прямо под стеной Чан-Чана. Боб не выдержал и, неистово ругаясь, вылез из машины, но до бомжа добраться не успел. Почувствовав опасность, тот быстро вынырнул из ямы и, подтягивая штаны, помчался от нас прямо в пески.

В общем, эта была невеселая экскурсия. Сам факт того, что Чан-Чан попал в Красный список объектов Всемирного наследия, находящихся под угрозой уничтожения, говорит о том, что жить городу осталось уж точно не века, а скорее десятилетия.

Что такое Красная книга, известно всем: животных и растения, которые в нее попадают, спасти удается редко. Что уж говорить о каких-то там руинах в далеком Перу.

Так что кто успел, тот увидел. А так… прочтете воспоминания о Чан-Чане в книгах историков и археологов.

15

От развалин мы все трое отъезжали в мрачном настроении. Джерри все еще дулся на Боба, я думал о том, какая печальная участь ждет Чан-Чан через какое-то время, но особенно угрюмым казался индеец. Километров двадцать он молчал. А потом неожиданно разговорился. Честно говоря, я думал, что он все еще вспоминает удравшего от него бомжа, но все оказалось гораздо серьезнее. Развалины Чан-Чана навели его на куда более серьезные воспоминания.

«Знаешь, больше всего на свете ненавижу дожди, – серьезно, взглянув на меня, заметил он. – Я никогда тебе не рассказывал, но вообще-то мы с братом живы чудом. Мы ведь родились высоко в Андах, в распадке между двумя склонами гор. Маленький деревенский поселок, который вырос из нескольких домов только потому, что в этом месте на склонах ущелья есть древние террасы, сделанные еще нашими предками, чтобы выращивать кукурузу.

И там, как по волшебству, все великолепно росло. Урожаи были потрясающие, вот народ и потянулся. Построили церковь, устроили даже фонтан – все наивно мечтали на этом узком местечке дорасти до города. Школа была, правда, только начальная, а потом детей, кто постарше, возили километров за тридцать вдоль ущелья на автобусе в соседний поселок.

Дело было к осени. Мануэлю тогда было лет четырнадцать, мне тринадцать. Сначала все заволокло на неделю туманом, а потом пошли дожди. Недели три шли не переставая. Мать еще жаловалась, что вот-вот соль кончится, а из дома нос не высунешь – стена дождя. Вот и в ту ночь лило, как будто начался Всемирный потоп. Пол уже был по щиколотку в жидкой грязи, так что нас с братом отец отправил спать на чердак. Там тоже лило, но под парой пончо можно было с трудом хотя бы вздремнуть.

Я-то обычно сплю как убитый, а Мануэль, наоборот, просыпается от каждого шороха, да и темноты в детстве всегда боялся. Он меня и спас. Часа в три ночи на поселок обрушился страшный сель – все эти террасы из камня и земли, что много веков назад возвели наши предки, вдруг будто потекли с одного из склонов, собирая по дороге валуны, дома со спящими людьми и всякий хлам – чистотой наш поселок никогда не отличался. Если бы это случилось днем, может, еще был бы шанс спастись, а ночью…»

Боб полез в карман, достал сигарету и закурил.

«Брат почувствовал что-то странное первым, но долго недоумевал, что это за гул. Да и сквозь шум дождя слышно было плохо. Если бы соображал быстрее, возможно, спаслись бы и отец с матерью, хотя вряд ли – грязь уже начала захлестывать дом. Мы с братом выскочили через крышу, это же солома, а потом что есть мочи помчались к кладбищу, на самое высокое место в поселке. Убежать было трудно, но можно: сель шел огромной стеной, но все-таки не так быстро, как цунами. Вроде нас ни разу всерьез даже не захлестнуло, но потом оказалось, что мы с ног до головы в корке грязи. Наверное, хлестало вместе с ветром: вода, земля и камни.

На кладбищенском холме стоял высеченный из камня Христос. У ног Христа и спаслось человек десять – все, что осталось от жителей поселка. Христу, я, конечно, благодарен. Но за что нам все это? Отец, конечно, святым не был, а вот мать…

Я туда пару лет назад заезжал. Опять на этом же месте стоит деревня, как будто ничего не произошло. Бегают дети. Даже сохранилось несколько старых могил. Некоторые имена соседей вспомнил, но наших, видно, так и не откопали. Посреди площади видна метра на два верхушка колокольни старой церкви, а еще дальше торчит ржавый, искореженный кусок школьного автобуса. То есть люди понимают, где живут.

Нас с братом потом подобрали монахи: как же, „чудо“ – сам Христос спас, – и отправили учиться в один из монастырей под Лимой, но нам там не очень нравилось. Мануэль всегда был ленив, а я, наоборот, слишком непоседлив, так что через пару лет мы с ним оттуда сбежали. Посидели на пригорке, покурили всласть и разошлись каждый свой дорогой. Он в горы больше не хотел, поэтому решил пристроиться где-нибудь на побережье. Я потом с трудом его нашел среди рыбаков. А сам сначала года полтора ковырялся в шахте – тоже, скажу тебе, работа для самоубийц, а потом опять сбежал, подвернулась партия альпинистов из Европы. У них многому и научился.

Я не знаю, когда в нашем бывшем поселке снова случится оползень – то ли от землетрясения, то ли снова от ливней, но то, что это произойдет, не сомневаюсь. И все люди, что там сегодня живут, тоже в этом уверены. И все равно народ тянется именно в это место. Хотя… куда им податься, да и смерть – она настигнет где угодно. А вот кукуруза там по-прежнему растет великолепная. А это значит, можно хоть сколько-то лет прожить относительно безбедно».

Индеец снова закурил и надолго замолчал. Это был самый длинный монолог Боба, что я услышал от него за все время нашего знакомства.

16

Чем ближе была граница Эквадора, тем меньше наши мысли поглощало прошлое, хотя с правой от нас стороны под землей оставалась еще одна интереснейшая древняя цивилизация – культура викус. Без особых изменений она просуществовала с первых веков до нашей эры до конца первого тысячелетия нашей эры, а затем попала под господство культуры чиму, от центра которой мы только что отъехали.

Культура викус интересна, пожалуй, двумя особенностями. Внешне многие ее могильники больше напоминают не классические перуанские, а почему-то колумбийские. Очередная загадка для археологов. И еще: ни одна цивилизация Перу не одарила ученых таким количеством изделий из меди. Даже на разграбленных могилах можно без особого труда найти, если, конечно, покопаться в земле, разнообразные украшения, металлическую «головку» боевых палиц, булавки, какие-то непонятные крючки.

Когда-то и мы с Бобом пропустили через свои руки много этой древней меди. Но теперь было не до того, индеец рвался к эквадорской границе, и никакие богатства культуры викус не шли в его глазах ни в какое сравнение с предстоящим триумфом перуанского себиче.

Поэтому все населенные пункты, что встречались по дороге к границе, мы по настоянию Боба объезжали, если удавалось, краем. Так мне не пришлось в последний раз взглянуть ни на Пьюру, ни на Талару, ни на Тумбес. Индеец был безжалостен.

Впрочем, чем ближе мы подъезжали к границе, тем больше делали небольших остановок. Как только появились первые пальмы, меня начал активно скрести сзади лапой Джерри – его мочевой пузырь, надолго заткнутый окриком Боба еще в Чан-Чане, наконец отошел от испуга и был готов к действию. Боб удовлетворенно ухмыльнулся, наблюдая за тем, как бедный терьер помчался к первой же пальме и бесконечно долго ее поливал.

Потом останавливались, чтобы отведать ананасы. Территория еще была перуанская, но на Панамерикане под благословенными пальмами уже стояли в тени повозки, полные вкуснейших эквадорских ананасов. Здесь преимущество эквадорцев было полным, это признавал даже Боб. Так что мы дважды тормозили, чтобы насладиться вкусом сочных фруктов. Потом, правда, пришлось искать воду, потому что мы оба оказались по уши измазаны сладким липучим ананасовым соком. А жить в такой маске нормальному человеку не очень приятно. Да и мухи одолевают. Тем более повезло мне, чье лицо тщательно вылизал Джерри – особый ценитель сладкого. Кстати, удивительный пес, ест все: бананы, ананасы, любые фрукты. Как язвительно предположил Боб, английский джентльмен просто заедает при этом неприятный привкус крысятины.

Километров за пять до границы мы начали искать надежное место, где можно было бы оставить машину. Джерри на эквадорскую территорию мы решили не брать, а это значило, что он остается в «тойоте» с приоткрытыми стеклами, чтобы не задохнулся, ну и, конечно, с миской воды.

Умный терьер все понял заранее и приуныл. Я тоже. Все-таки при всем обилии приключений, которыми меня наградила судьба, нелегальный переход границы в этом списке значился впервые. Место остановки выбирал Боб и ужасно привередничал. На самом деле ему было просто лень идти до границы пешком, а потому он хотел подъехать к ней как можно ближе. В результате мы чуть не уперлись в перуанский пограничный блокпост, так что пришлось сдавать назад.

Наконец Бобу приглянулся один уютный тенистый дворик. С уверенностью Шерлока Холмса Боб тут же уверенно заметил: «Гнездо контрабандиста».

Похоже, индеец был прав. И домик по местным понятиям богатый, и сарайчик с крепким замком, и приличный забор с засовом. «Всем сидеть», – приказал Боб, и мы с терьером послушно остались в машине, пока индеец и хозяин на доступном только им языке профессиональных контрабандистов о чем-то толковали на крыльце. Я увидел, как пятидесятидолларовая бумажка перекочевала из рук Боба в руки хозяина – худого долговязого парня с мощными усами, похожими на домашнюю щетку, что означало – договор заключен. Усы выдавали его родословную: в нем явно было больше испанской, чем индейской крови.

Место для машины во дворе я выбирал долго. Неизвестно, сколько времени мы пробудем на той стороне, поэтому требовалось найти такой пятачок, чтобы Джерри находился все время в тени. Стекла в машине я везде приспустил, но так, чтобы пес из тюрьмы не выбрался. Ну а переворачивать миску с водой было не в его интересах.

– В крайнем случае хозяин добавит воды и покормит пса, – успокаивал меня Боб, – а если ты оставишь еще и поводок, то даже выгуляет. Все равно я обещал, что ключи от «тойоты» останутся здесь: вдруг машину придется перегнать подальше от глаз пограничников.

Прочитав в моих глазах некоторое сомнение, Боб тут же его категорически отмел:

– Не волнуйся, у нас с хозяином нашлись общие знакомые, так что все будет нормально, ни одна зубочистка не пропадет. И за своего крысолова не беспокойся. Мужик, конечно, с законом не в ладах, но собак не ест.

Спрашивать об общих знакомых мне показалось неуместным, поэтому я предпочел не вмешиваться.

Подойдя поближе к блокпосту, я увидел, что пограничники – а их оказалось трое, – как и обещал Боб, дремали. Тем не менее пройти у них под носом я не решился. Взглянув чуть вдаль и вокруг, заметил и блокпост эквадорцев – он был точно такой же, только над ним полоскалось эквадорское знамя, но главное, обратил внимание на необычайное оживление вдоль всего участка, что примыкал к перуано-эквадорской границе. Разделял ее действительно лишь неглубокий ров, наполненный всяким мусором, в основном картонными коробками и полиэтиленовыми мешками.

К моему изумлению, на глазах двух блокпостов, хотя и в вежливом отдалении, чтобы не тревожить сон и совесть блюстителей закона, перуанцы и эквадорцы – кто с сумками и рюкзаками, а кто и с небольшими колясками, способными преодолеть пограничную канаву, – без особой суеты, совершенно спокойно шествовали через границу в ту и другую сторону.

Как белый человек, я из этой толпы правонарушителей все-таки выделялся, поэтому мы отошли от блокпостов метров на сто и там перепрыгнули через ров. Так без особых хлопот мы очутились на эквадорской территории.

Не понимаю, и чего все так восхищаются Джеймсом Бондом?

17

Пройдя сначала несколько десятков метров по нейтральной полосе, на которой оказалось немало следов, оставленных телегами и башмаками «вражеских лазутчиков», мы с Бобом быстро оказались уже на эквадорском участке Панамериканы и бодро двинулись к нагромождению каких-то складских помещений неподалеку.

Как скоро выяснилось, это и был главный приграничный супермаркет контрабандистов, набитый снизу доверху самой разной электроникой. Ее-то и закупали здесь перуанские торговцы, перевозили или переносили в больших сумках через канаву-границу, а в Лиме перепродавали по значительно более высокой цене.

Почему в Эквадоре какой-нибудь музыкальный центр, собранный, естественно, в Китае, был дешевле, чем в Перу, не смог объяснить даже Боб. Единственное, что разумно предположил индеец, – то, что в соседней с Эквадором Колумбии все эти китайские поделки наверняка еще дешевле.

Надо сказать, на юге, на перуано-чилийской границе, которая благодаря аккуратным и дисциплинированным чилийцам, к воспитанию которых когда-то немало сил приложили немцы, была много строже, в экономическом смысле происходило примерно то же самое. Просто на чилийской границе перуанцы обычно закупали машины и крупную бытовую технику. Почему и на юге, и на севере от Перу все оказывалось значительно дешевле, чем в Лиме, для меня загадка, но что есть, то есть. Взяточничество процветало на каждом метре двух этих границ. На чилийской стороне можно было относительно дешево купить, например, микроавтобус, перегнать его в перуанскую столицу, оформить, опять же за взятку, в местной полиции все необходимые документы и заниматься, уже вполне легально, частным извозом на одном из наиболее загруженных маршрутов.

Это выгодный бизнес, потому что ремонт машин в Перу, как раз наоборот, почему-то необычайно дешев, да и умельцев сделать на колене из простой спички новую свечу зажигания, причем для любой модели автомобиля, множество. Десятки безработных ремонтников сидят на нескольких улицах Лимы, которые полностью состоят из одних мастерских, и ловят клиента.

Любимая уловка в этих районах – это когда группа подростков бежит за автомобилем и жестами показывает водителю, что у его машины что-то стряслось с колесом. Не дай бог поддаться на эту провокацию и остановиться – вас тут же облепит тьма голодных автоумельцев, которые обязательно найдут у исправного автомобиля какую-нибудь поломку, о которой вы и не догадывались, и тогда уж точно придется раскошелиться. Поэтому все восемь лет, что прожил в Лиме, я ездил только к одному и тому же мастеру, которого мне рекомендовал Боб, где дела велись предельно честно, солидно и за умеренную плату. Там же, кстати, без страха, что тебя надуют, можно было всегда поменять и доллары. А таких мест в Лиме, клянусь всеми святыми, не так уж и много.

Впрочем, прогулявшись по приграничным торговым рядам из чистого любопытства, мы вспомнили о главной цели, ради которой совершили серьезнейшее правонарушение. Себичерию мы нашли быстро, но, к нашему огорчению, держал ее не эквадорец, а перуанец, для своих же земляков-контрабандистов, так что все там делалось по классической перуанской рецептуре. Чтобы попробовать эквадорское себиче, как нам объяснили, надо взять такси и километров десять – пятнадцать проехать до более или менее крупного эквадорского населенного пункта. Там это извращение кулинарии и обитает.

С этим неожиданным препятствием мы легко справились, поскольку доллары берет и эквадорский таксист, а ни единого полицейского или военного патруля, который бы захотел проверить у нас документы, мы за время поездки так и не встретили. Хотя вообще-то путешествовали в «особо охраняемой» приграничной зоне.

Эквадорская забегаловка с виду ничем не отличалась от перуанской, если не считать главного блюда. Учитывая презрительное выражение на лице Боба, я сразу же оговорил условие, что заказ делать буду я. Не хватало еще драки на сопредельной территории!

Когда официант узнал, что я приехал специально, чтобы попробовать эквадорское себиче, он расцвел и предложил мне, как особому гостю, приготовить ассорти из разных блюд. Дополнительная реклама официанта – «пальчики оближете» – показалась мне, правда, сомнительной: так обычно рекламируют что-то сладкое, скажем блины с медом, но я мысленно решительно отмахнулся от всякой предвзятости. Иначе какая же это объективная дегустация.

Боб от приглашения заказать местное себиче, разумеется, отказался и попросил себе лишь сто грамм виски. Мне же через двадцать минут принесли на одном подносе пять или шесть небольших тарелочек, каждая из которых содержала по-разному приготовленное эквадорское себиче.

Признаюсь сразу – это был день полного триумфа Роберто, потому что я не смог доесть ни одного из кулинарных шедевров эквадорской кухни. Вся эта безвкусная или, в лучшем случае, сладкая жевка в ананасе, с дынями или с шоколадной подливкой вызывала у меня только отвращение. Глядя на окружающих, которые с аппетитом поглощали все то же самое за соседними столами, я понял, что действительно сильно оперуанился. Нет, я не против селедки в винном соусе, но вареная рыба в шоколаде?

Весь дальнейший путь назад к границе, а потом через границу проходил под триумфальный свист Боба, который на радостях, что доказал мне всю ничтожность эквадорской кухни, исполнял поочередно то перуанский гимн, то популярную тогда в народе песенку «Ах, какие бедра у моей любимой крошки».

Джерри, как я и боялся, никто особенно не занимался. Спасибо, что хоть вывели разок на тюремную прогулку, а все остальное время он провел в закрытой машине, так что, отпущенный на свободу, пес долго носился кругами вокруг дома контрабандиста, разминая свои косточки.

Заночевали мы у того же подозрительного усатого субъекта, а наутро уже мчались в Кахамарку, которую не могли, разумеется, обойти вниманием, хотя для этого и пришлось сделать изрядный крюк.

Как можно было не заехать в то место, где закатилась звезда инкской империи?

18

Чтобы добраться до Кахамарки, пришлось временно съехать с Панамериканы и двинуться чуть вверх – Кахамарка расположена на высоте 2700 метров над уровнем моря. Для Перу не бог весть какая высота, так что «тойота» особых затруднений не испытала.

К тому же пейзаж начал меняться, а песок нам всем троим уже изрядно надоел. Чем выше мы поднимались, тем становилось веселее: появилась зелень, крестьяне на осликах, а местами начала радовать глаз и разноцветная бугенвиллия, которая обвивала буквально каждое маленькое строение. Да и воздух наполнялся какой-то прозрачностью и легкостью атмосферы предгорий. Появились и поля: мы въезжали в сельскохозяйственный регион, где мягкий экваториальный климат создавал идеальные условия, чтобы из любой палки, воткнутой в землю, что-нибудь да выросло.

В перуанской истории Кахамарка известна тем, что именно здесь произошла роковая встреча правителя инков Атауальпы с конкистадорами, во время которой он был пленен.

Впрочем, до этого трагического для инков момента прошло много насыщенных разными событиями лет. Город основан около 3000 лет назад. Более того, недалеко от Кахамарки, в Кумбе-Майо и Кунтур-Уаси, археологи находят следы дочавинских культур. Под влияние инков эти земли попали лишь в период между 1463 и 1471 годами, когда их завоевал талантливый полководец Тупак Инка Юпанки. С тех пор и эта земля стала частью обширной империи.

Здесь же, под Кахамаркой, в 1532 году между самим Атауальпой и его братом Уаскаром разрешился спор за императорский трон.

Упоминаю все эти события не ради чьего-то хрестоматийного интереса, а просто размышляя вслух. Поскольку я сам до сих пор не вполне понимаю, как боеспособное войско Атауальпы в 80 тысяч человек, направлявшееся в Куско и остановившееся в Кахамарке на отдых, сумело уступить 168 конкистадорам во главе с Франсиско Писарро.

Битва началась не сразу. Сначала испанцы, как и приказали в Мадриде, вручили инкам послание, или, лучше сказать, ультиматум, испанской короны, которое я процитировал в эпиграфе.

То, что Атауальпа это требование категорически отверг, неудивительно – за ним все-таки стояла целая империя, но вот почему предводитель инков затем столь опрометчиво принял приглашение посетить лагерь Писарро, уже прекрасно зная, что имеет дело с обычными грешными людьми, да еще и завоевателями, а вовсе не с богами, – не понимаю. Он же был все-таки не простодушным крестьянином, а крупнейшим по местным понятиям политиком.

В хрониках описывается, что посланный Писарро переговорщик, для того чтобы произвести угрожающее впечатление на Атауальпу, пришпорил и направил на него своего коня, остановив его лишь в последний момент, так что слюна коня попала на одежду Атауальпы. То есть угроза казалось очевидной. Инкский правитель не дрогнул, а испугавшиеся из его свиты были впоследствии казнены. Возможно, свою роль сыграла гордыня, победившая в душе Атауальпы осторожность. Он хотел показать подданным, что не виданный до той поры конь не страшнее здешней анаконды.

Иначе говоря, версия о том, что правитель инков отправился в лагерь Писарро, надеясь на мир, выглядит не очень убедительно. Атауальпа, повторяю, не был наивен. Стоит заметить, что, прежде чем отправиться в лагерь Писарро со своим ближайшим окружением, он приказал своему главнокомандующему отрезать пути отступления конкистадорам. Значит, не исключал ловушки. И все-таки добровольно в нее пошел. Почему?

Боб не понимал этого тоже, что выразилось в жесткой фразе, достойной римских мудрецов: «Бывают времена, когда оливковую ветвь мира надо засунуть в задницу и браться за топор». В устах не очень образованного индейца это звучало немного забавно, но, поскольку про «оливковую ветвь мира» я как-то рассказал ему сам, меня это не удивило.

Неясно и то, почему Атауальпа согласился войти в лагерь Писарро в сопровождении безоружной свиты.

Короче говоря, загадок здесь до сих пор больше, чем ответов. Мы знаем лишь, чем закончилась эта авантюра. Испанцы напали на безоружных индейцев, зверски их перебили – около семи тысяч человек, а самого Атауальпу взяли в плен, потребовав за него выкуп. Оставленные предводителем инков войска, опасаясь за жизнь Атауальпы, брать штурмом лагерь Писарро не решились.

Согласно хроникам, пленник обещал за свое освобождение заполнить комнату, в которой его держали прикованным к стене цепями, золотом до потолка. Испанцы согласились, индейцы выполнили это условие. После чего конкистадоры, наплевав на свое обещание, Атауальпу казнили. Прямо в главном храме Кахамарки.

Все-таки недаром конкистадоры не вызывают в Латинской Америке ни малейшей симпатии.

Сегодня место заключения Атауальпы показывают каждому заезжему туристу. К сожалению, как правило, людей поражает не то, что в этой комнате прощался с жизнью последний правитель империи инков, а то, что она когда-то была доверху набита золотом. И уж тем более никому не приходит в голову, что нынешняя демократическая Испания должна была бы по справедливости выплатить перуанцам, да и не только им, а многим странам Латинской Америки, немалую компенсацию за все те беды, что принесла испанская корона на эту землю.

Очередь в знаменитую комнату, как всегда, оказалась большой, но только мы с Бобом вошли туда с цветами, чтобы положить их к стене, у которой конкистадоры мучили Атауальпу.

19

Обратно в Лиму мы добрались быстро. За руль сел Боб, который и так водит машину как профессиональный автогонщик, а теперь еще такая радость: после убедительной победы над эквадорской кухней мы ехали к его приятелю в турецкую баню, чтобы отведать лучшего перуанского себиче.

Как и всегда в таких случаях, я предпочел перебраться назад. Во-первых, следовало утешить обиженного на весь свет Джерри – мало кому понравится сидеть взаперти в машине. Боб, правда, и здесь не преминул уколоть бедного терьера, назвав его «собачьим Атауальпой». А во-вторых, чтобы спасти английского джентльмена от травм: если бы я всю дорогу крепко не держал его на руках, то бог знает куда бы улетал на крутых поворотах при такой лихой езде несчастный пес. Боб явно поставил перед собой задачу довезти нас за день от эквадорской границы до турецкой бани, сколько бы шишек мы с Джерри при этом ни получили.

И он своего добился. Еще засветло мы влетели в Лиму, а когда начало темнеть, подъехали к бане. Новость о триумфе перуанского себиче тут же облетела, благодаря приятелю Боба, всех сотрудников бани, так что нас встретили как героев. Даже несчастного пса, не спрашивая меня, тут же ухватили за шкирку и поволокли сначала мыть, а потом на кухню. Ну а меня, торжественно обрядив в белые простыни, провели в баню с такими почестями, будто я был турецким пашой, одержавшим славную победу над неверными.

В это позднее время мы в бане оказались единственными посетителями, поэтому со всем возможным комфортом смыли с себя дорожную грязь и оттянулись в парилке по полной программе. Апофеозом стал королевский ужин, центральным блюдом которого было, разумеется, «без всяких там обезьяньих глупостей» перуанское себиче с пивом.

Только часам к двум ночи, изрядно уставшие и окосевшие от приема в турецких банях, мы добрались до дома. Не сговариваясь, мы с Бобом категорически отказались от ночевки в помещении, вытащили матрацы во внутренний маленький садик и заснули: я под оливой, а Боб под бананом. Нос Джерри, как обычно, тут же приник к моему лицу. Последнюю мысль, что промелькнула у меня в тот день в голове, помню отчетливо: почему и от терьера так разит пивом?

Удивительно, но пахло пивом от джентльмена и на следующий день. Как выяснил позже Боб, сам заинтригованный этой загадкой, развеселившиеся не в меру поварята в турецкой бане устроили терьеру ванну из королевской смеси шампуня и пива. На шампанское денег у них не хватило.

Джерри этой шутки не оценил, а потому еще неделю подозрительно обнюхивал себя, пока наконец не обрел свой исконный английский дух.

За завтраком было решено несколько дней отдохнуть, съездить на рынок пополнить запасы, а затем продолжить наш путь по песочнице уже на юг, к чилийской границе, в Ило. Там в большом военном гарнизоне служил знакомый индейца, танкист капитан Рамирес. Недавно у него после четырех девиц подряд родился наследник, так что следовало обязательно заехать и поздравить счастливца. Подарок отцу Боб уже купил. Это был радиоуправляемый танк – единственное, что мы приобрели по ту сторону эквадорской границы.

На мой взгляд, презент большой оригинальностью не отличался, но Бобу виднее. Если танкисту Рамиресу после работы хочется поиграть в танчики еще и дома, что же, он, вероятно, правильно выбрал себе профессию.

И недаром, конечно, так ждал сына. То есть, как и сам Боб, капитан Рамирес, судя по всему, был настоящим перуанским мачо.

Это, конечно, уже не очень модно в Западной Европе, но в Латинской Америке, где в большинстве семей все еще царит облегченная версия домостроя, другим настоящего мужчину общество пока не представляет.

20

Во время обычного предпоходного визита на местный рынок – а рынок это почти везде клоака, хотя и с местными особенностями, – командовал, разумеется, Боб. Он знал, что нам надо, знал, где купить действительно качественный продукт, а главное, его было невозможно обмануть в цене.

Мое длительное пребывание в Перу, конечно, сказывалось, так что и меня обманывали не так беззастенчиво, как туриста, но все равно добиться от продавца справедливой цены мне удавалось крайне редко. Моя обычная фраза перед тем, как начать препираться: «Я здесь живу восемь лет, так что не надо мне вашу курицу выдавать за павлина», – давала скидку где-то процентов на десять, не более. Дальнейшие препирательства могли понизить цену еще процентов на пять, но это был предел.

При появлении Боба цена сразу же падала на половину, а когда он открывал рот, еще на треть. Так что единственная ниша на рынке, которую оставил мне индеец, это покупка еды для собаки. Этот вопрос его просто не интересовал.

Конечно, и в Лиме есть специализированные магазины в богатых кварталах, где продается обычный по нынешним временам собачий корм, да еще зарубежных марок, но мы с ветеринаром Джерри сразу же решили, что ничего лучше натуральных продуктов нет, да и дешевле обходится как для кармана, так под старость и для собачьего здоровья. Поэтому терьер с детства ел то, чем обычно кормит своих собак перуанский средний класс.

Меню было предельно простым. На рынке в мясном отделе покупались куриные головки и лапки – как никчемный товар, они продавались отдельно и очень дешево. Из них готовился бульон, куда добавляли местную сладкую картошку камоте, в которой, как говорят, масса разных полезных веществ. Этот куриный суп и составлял обычный рацион Джерри.

Правда, самый первый опыт такой кормежки чуть было не закончился для него трагически, но он в то время был еще щенком. То ли малыш тогда сильно проголодался, то ли просто из-за отсутствия серьезных зубов не мог разгрызть куриную голову, но он сразу же попытался проглотить всю добычу целиком. Это было неверное решение, потому что где-то посреди его щенячьей глотки куриная голова застряла. На первый взгляд выглядело это даже смешно, поскольку очень напоминало рисунок из «Маленького принца» Экзюпери – помните удава, проглотившего слона?

Но смешно было только в первый момент, потому что Джерри начал задыхаться и его требовалось немедленно спасать. Тогда-то впервые я и воспользовался тем способом, который позже обычно применял, чтобы вытряхнуть из шкуры английского джентльмена песок, – схватил щенка за задние лапы и в отчаянии начал его безбожно трясти. Как ни странно, помогло.

Причем курица проскочила – вопреки законам физики – не наружу, а внутрь, так что рисунок удава, проглотившего слона, лишь слегка изменился. На животе щенка отчетливо проступала куриная голова с клювом. Но главное, пес мог дышать! Какое-то время английский джентльмен, приходя в себя, сидел молча, а потом завыл, жалуясь на свою судьбу королеве Элизабет. Видимо, щенок откуда-то знал, что она старая собачница и держит около тридцати собак. Именно тогда я и полюбил это непутевое существо по-настоящему. И в первый раз взял его спать в свою кровать.

Больше таких казусов не повторялось. И пес стал осторожнее, и я стал класть в суп куски поменьше, да и терьер все-таки постепенно подрос.

Короче, куриные головки и камоте – вот и все, что доверял мне покупать на рынке самостоятельно Боб. В остальном я использовался лишь как носильщик.

Набор, который мы обычно берем с Бобом в дорогу, непритязателен: картошка, кукуруза, бобы, мясные консервы, питьевая вода в большом баллоне, соль, сахар, чай, кофе, пара бутылок виски, курево, кое-что еще. И обязательно мешочек разных лечебных трав – таблетки Боб не признает.

Ну а если едем в горы, то обязательно еще и листья коки. Наркоманом они вас не сделают, зато на запредельной высоте в Кордильерах, когда начинает дико болеть голова (на местном жаргоне это называется «сороче»), лучшее средство от недуга – пожевать листья коки. Испробовано многократно.

Конечно, на том же рынке продавали среди лечебных трав и всякую дрянь, причем в немалом количестве, которую местные старушки выдают за чудесное снадобье, но индеец знал большинство трав на ощупь и по запаху, так что обмануть его было трудно. Позже в дороге эти травки нам не раз помогали избавиться от бессонницы, остановить кровь из пореза, побороть лихорадку, успокоить желудок и т. д.

Не помню случая, чтобы нам пришлось обращаться к врачу-аллопату. Один раз, когда у меня в горах вдруг всерьез прихватило поясницу, Боб часа на три куда-то исчез, а потом вернулся с шаманом. Уж и не знаю, как он там колдовал с моей поясницей, потому что ни разу к ней даже не прикоснулся, а я, лежа на животе, естественно, ничего не видел, но боль действительно исчезла. Причем не на день, а навсегда.

21

Вернувшись с рынка, каждый из нас занялся своим делом. Боб, взяв «тойоту», куда-то умчался, Джерри побежал проверять крысиные норы, а я сел листать потрепанную телефонную книжку – хотелось повидать нескольких старых знакомых. В моем мобильном этих имен уже не было, так что пришлось воспользоваться антиквариатом.

Заодно я бродил по арендованному дому и впервые рассматривал его внимательно. Когда я пару недель назад его снял, то сделал это на бегу: туалет работает, кухня функционирует, садик для Джерри есть – вот, собственно, и все, что меня тогда интересовало. А теперь с удивлением обнаружил, что снял впопыхах примерно то же самое, что с немалым трудом выбирал несколько лет назад, а потом по разным причинам не раз менял.

Наемное жилье – это не дом, который ты сам строишь или снимаешь надолго, обживая годами. Не ты выбираешь обстановку, вот, например, это огромное зеркало в помпезной резной раме или портрет неизвестного молодого человека в буклях а-ля Франция XVII века. Не ты покупал это шикарное изогнутое кресло, которое хозяин покрыл прочной прозрачной пленкой, чтобы жильцы не испортили цветастую обивку. Или эта огромная люстра в гостиной, которая по размерам и стилю годится разве что для средней руки провинциального театра, но никак не для жилого дома. И при этом ни единого книжного шкафа, вообще ни одной книги. Модные глянцевые журналы лежали на журнальном столике, большой кулинарный справочник – на кухне. Но книги – их просто не было.

Интеллектуалы есть, конечно, и в Перу, но в обычном жилище книги здесь не водятся. Конечно, хозяева, как и Боб, читают что-то, купленное по соседству в журнальном киоске, а потом обычно выбрасывают это чтиво в помойное ведро. А вот в книге, которую хотелось бы сохранить, то есть в умной книге, местный обыватель нуждается редко.

Сейчас меня это интересовало из чистого любопытства, поскольку дом служил лишь редким приютом между нашими странствованиями, но как я умудрялся жить в такой бутафорской роскоши много лет подряд? Наверное, много работал, а потому, возвращаясь домой, даже не замечал того, что мне всучил хитроумный риелтор. Все это вместе: фальшивую псевдохрустальную люстру, аляповатый портрет, вычурное кресло, дикое зеркало и т. д. – входило в стандартный пакет вместе с холодильником, плитой и кроватью, застеленной дешевым бельем в мелкий цветочек.

Потом я вспомнил многие дома своих случайных знакомых, и наконец до меня дошло: мне предоставлялась лишь возможность выбрать за относительно небольшую плату классическое жилье среднего перуанца. С его представлением о красоте и уюте. Другого просто не предлагалось. То есть другое, конечно, существовало, но не входило в число тех помещений, что сдают в аренду. Тем более за те деньги, которыми я располагал.

И мне сразу же захотелось к тем старым друзьям, в доме которых я видел много, очень много книг.

Застать Серхио Толедо я не смог, по его телефону отвечал чужой голос. Единственное что знала женщина, с которой я говорил, это то, что семейство Толедо переехало в Коста-Рику. Мой приятель действительно давно подумывал туда перебраться – еще в самый разгар в Перу терроризма. Желание понятное, после многих лет испытаний хотелось пожить в покое. А Коста-Рика в этом смысле – латиноамериканский рай. Там нет даже своей армии. И вообще ничего не происходит. Правда, это чем-то напоминает дистиллированную воду, а пить ее долго, на мой взгляд, и неприятно, и опасно. Но – дело вкуса.

Серхио был когда-то модным левым журналистом, политологом, страстным поклонником Троцкого – таких в Латинской Америке до сих пор немало, да еще начинающим писателем. В политике у нас взгляды не совпадали, а вот в литературе и живописи мы часто восхищались одним и тем же. Он мне даже подарил первый сборник своих новелл с ободряющими словами: «Одну книгу о своей жизни может написать каждый». Позже я его советом воспользовался.

Отъезд Серхио меня расстроил, а старая телефонная книжка начала пугать своей пустотой. Выбрасывать ее я не стал, но пошел и спрятал с глаз долой, засунув между старыми глянцевыми журналами в гостиной.

Ну и ладно, подумал я. Пройдусь не по знакомым людям, а по знакомым местам, они-то уж точно не переехали в Коста-Рику. Но в тот день так никуда и не вышел. Просидел в садике под каким-то нелепым оранжевым абажуром, зато в компании с Роменом Ролланом и любимым «Жаном Кристофом», который как-то незаметно стал моей постоянной дорожной книгой.

22

К вечеру Боб не вернулся. Не вернулся и на следующий день, но это меня не волновало, я знал, что к моменту отъезда прибудут и он, и «тойота». А пока его отсутствие даже радовало – было несколько мест в Лиме, с которыми мне хотелось повидаться без свидетелей.

Вообще, конечно, как и почти всякий латиноамериканский город, Лима, основанная в 1535 году самим Франсиско Писарро и ставшая через пять лет столицей всех испанских колоний, за прошедшие века изрядно растратила свою былую красоту. Это когда-то Лима носила славный титул «прекрасного, восхитительного, верноподданного города королей». Но морщины изрядно изуродовали ее лицо.

Сегодня в перуанской столице проживает около восьми миллионов человек, и, подозреваю, немалая часть этих жителей, да простят меня все остальные честные, порядочные и святые граждане Перу, живет в основном мошенничеством и воровством.

За восемь лет жизни в Лиме у меня с руки содрали штук шесть часов (при этом иногда оставляли на руке грязные царапины, которые потом долго гноились), украли несколько бумажников, сняли с машины пару колес, однажды ограбили дом, взломав решетки на окнах и унеся при этом все украшения жены, в том числе и ее обручальное кольцо – она как раз в это время в больнице готовилась к операции.

Часы, правда, жалко разве что самые первые, они действительно были приличными, все, что я покупал потом, являлось лишь хорошей подделкой. Но и блестящую подделку, как выяснилось, лучше не надевать. Вор, как обезьяна, тащит все, что блестит.

В конце концов я пришел к выводу, что, когда ты направляешься в старый город, надо одеваться как можно хуже. На руку надевать лишь самые невзрачные, пластиковые часы – они никого не заинтересуют, на шею не рекомендуется вешать вообще ничего, разве что соломенный крестик, а в кармане лучше держать лишь самую мизерную сумму. Ну а машина должна иметь кондиционер и всегда наглухо закрытые окна.

Впрочем, ради справедливости замечу, что, как и во всякой другой столице мира, в Лиме один район города не похож на другой. В комфортабельных, зеленых, ухоженных районах богатых вилл, шикарных магазинов и дорогих гостиниц, вроде районов Мирафлорес, Сан-Исидро или Барранко, можно, конечно, тоже нарваться на неприятности, но это редкий случай.

Беда, однако, в том, что самое интересное, на что стоит посмотреть туристу, находится как раз в старом городе. А там берегись. Хоть перед президентским дворцом, хоть на красивейшей в прошлом площади Сан-Мартин, которая сегодня переполнена жульем, хоть в главном столичном храме, хоть на пешеходной улице Хирон-де-ла-Унион в самом центре города.

Людям с чувствительным носом в центр города вообще рекомендую не ездить – обилие мусора превосходит здесь все возможные пределы, а вся центральная часть «прекрасного, восхитительного, верноподданного города королей» за века изрядно провоняла мочой. Так что от Лимы не надо ждать никаких чудес, ее надо воспринимать такой, какая она есть. А еще лучше для туриста не выходить за пределы безопасных, красивых и ухоженных районов.

23

Впрочем, я не турист, так что ни малейшего желания в сотый раз полюбоваться на городские древности, указанные в путеводителе, у меня не было. В городе и без того хватало мест, связанных с моими личными воспоминаниями, а потому дорогими только мне. С ними и хотелось попрощаться. Например, с парком старых олив, посаженных еще испанскими конкистадорами.

Когда-то, увлеченный японскими бонсаями, я старательно отковырял от корешков этих аристократических олив восемь небольших отростков, долго держал их в воде в ожидании корней, а потом посадил в землю под окнами дома, где прожил несколько лет. Когда саженцы чуть подросли, я попытался пересадить их в специальные горшки и «воспитать» настоящими японцами. И хотя действовал строго по книге, что-то делал явно не так, потому что все мои попытки закончились провалом.

Вернее, три попытки, потому что остальными отростками, которые прекрасно чувствовали себя в земле, я решил не рисковать. Как Господь, я милостиво назначил их семьей Ноя и предоставил им шанс жить как придется. С тех пор прошло больше шести лет, и я страстно хотел теперь узнать, прижились ли мои крестники.

Когда я подошел к тому старому дому, то увидел чудо – все пять олив не только вытянулись и окрепли, но на некоторых из них виднелись уже и первые плоды. Я долго перебирал их руками, не веря тому, что все это сотворил сам.

Не буду утверждать, что исполнил вокруг своих олив пляску счастливого отца, как сделал это когда-то под окнами роддома, откуда любимая женщина мне показала впервые дочь и сына, но чувства, ей-богу, оказались чем-то схожими.

Почему я не стал садовником, подумал тогда я. Почему? Тем более если «жизнь есть сон», как утверждал экзистенциалист Мигель де Унамуно.

Хорошо, что в этот момент рядом не оказалось Боба, уж он-то точно сказал бы по поводу этой «зауми» все, что думает. Он на земле стоял твердо без всякого там экзистенциализма. Хотелось бы, чтобы и мои оливы так же уверенно чувствовали себя на этой земле.

Поэтому, воспользовавшись отсутствием Боба, я даже осмелился постучать в дверь, чтобы попросить хозяина не трогать в будущем мои оливы.

На удивление, дверь открыла весьма пожилая леди, которая когда-то и сдавала дом. Успокоив меня по поводу судьбы деревьев, она с надеждой поинтересовалась, не хочу ли я снова снять ее жилище, а узнав, что я в Перу лишь на пару месяцев и живу у друзей (не мог же я ей сказать, что нашел другой дом с люстрой), страшно огорчилась. Видно, мои деньги были бы старушке очень кстати. Вспоминать нам двоим было, собственно, нечего, разве что вечные проблемы со старым краном на кухне, но из вежливости мы долго топтались около подъезда, оба судорожно вспоминая какие-то выдающиеся моменты из нашего общения.

Наконец лицо старой леди неожиданно просветлело, она явно вспомнила что-то сногсшибательное. А затем задала вопрос, которого я уж точно не ожидал услышать. «Не вы ли тот сеньор, чья собака умеет бегать по воде?» – с огромной заинтересованностью спросила старушка. Так я понял, что мы с Джерри уже вошли в легенды старого города.

Дело в том, что по соседству находился небольшой муниципальный парк – его я как раз намеревался посетить после олив, – где когда-то находилось искусственное озеро, густо заросшее очаровательными розовыми лилиями. Их огромные плотные листья покрывали всю поверхность воды, поэтому однажды, еще щенком, мой терьер принял озеро за лужайку и помчался по нему за каким-то залетевшим туда шариком, ничуть не сомневаясь, что под его лапами земная твердь.

Христу пришлось, конечно, труднее, он шагал не по озеру, полному лилий, да и вера у него была, естественно, крепче. Но и Джерри каким-то чудом промчался по воде метров десять, пока вера в земную твердь не начала его постепенно покидать, а закон Ньютона тянуть вниз. Ошеломленная местная публика, по большей части, конечно, глубоко верующая, оценила подвиг английского джентльмена как настоящее чудо и на вторую часть представления, когда я был вынужден по пояс влезть в воду, чтобы спасти запутавшегося в лилиях щенка, не обратила, судя по всему, ни малейшего внимания.

Вообще вера перуанцев в чудеса безгранична. То они обнаруживают образ богородицы в каком-то доме, где облупилась штукатурка, то украшают цветами старое дерево, потому что на его коре проступил лик Иисуса. О бесконечно плачущих иконах то в одном храме, то в другом даже не говорю. В одной провинциальной католической церкви я обратил внимание на то, что очередь из местных жителей (куда больше, чем к алтарю) выстроилась к странному застекленному ящику, в котором на бархатной черной подстилке покоился чей-то череп. Сначала я решил, что увидел останки древнего святого, но затем выяснилось, что это череп умершего пару лет назад местного полицейского. Почему-то считалось, что прикосновение к этому ящичку избавляет от массы болезней.

Терпение и гибкость католической церкви не имеет пределов. «Что поделаешь, – хладнокровно ответил на мое недоумение местный падре, – может быть, он еще при жизни был святым. Ни мне, ни Господу, – тут он вежливо перекрестился, – этот фетиш не мешает. Знаете, здесь все в основном индейцы. Я не скажу, что они не католики, но ведь продолжают верить и в своих старых божков».

Именно тогда моя уверенность в том, что Перу – это один из важнейших оплотов католицизма в мире, сильно пошатнулась.

Того чудесного пруда, по которому бегал щенком Джерри, я на месте уже не застал. Власть в муниципалитете сменилась, и новые хозяева района решили сделать там детскую площадку. Тоже дело, безусловно, важное, но пруд был все-таки краше.

Да и вообще негоже уничтожать место, где совершались чудеса, достойные всех святых. Пусть бы эти муниципальные бюрократы сами попытались пройти по воде хоть пару метров!

24

Мое сентиментальное путешествие по старым местам прервал голод, который настоятельно напомнил, что пора обедать.

Конечно, рядом на выбор была куча ресторанов: и великолепный аргентинский «El Gaucho» – лучше мясо готовят разве что в соседнем с Аргентиной Уругвае, – и неизменная себичерия, и японский уютный уголок, где можно было отведать прекрасное суши, и куча китайских забегаловок, где я неоднократно бывал. Правда, перуанская китайская кухня – это уже не чисто китайский вариант. Я не великий специалист, но это тот редкий случай, когда местные повара улучшили оригинал, добавив массу разнообразных перуанских приправ. Но…

Но раз уж это день воспоминаний, решил я, то лучше немного потерпеть и прокатиться за город, в район, где обычно отдыхает перуанский средний класс, не имеющий собственных вилл с хорошим бассейном и садом. Загородный ресторан, куда я хотел попасть, потому что много раз по выходным дням и сам приезжал сюда с женой и детьми, назывался непритязательно «Granja-24». 24 – это просто 24-й километр от Лимы, а слово «гранха» означает ферму.

Это действительно неплохое место, расположенное не очень далеко от столицы, и, в отличие от Лимы, над которой слишком часто висит смог, всегда солнечное, а главное притягательное для детей практически любого возраста. Под разноцветными зонтами ресторанные столики, большое зеленое поле для игры в футбол, бассейн, несколько пони, на которых под присмотром взрослых всегда может в ковбойской шляпе прокатиться малыш, маленький детский гольф, а главное, целый зоопарк разнообразной живности.

Я говорю не о попугаях, которые просто перелетают здесь с фикуса на акацию, потом на бугенвиллию или тюльпановое дерево, а о настоящем зверье. Здесь прижилась даже пума, правда с тщательно подстриженными когтями, а еще были ламы, антилопы и леопард, хотя эту зверюгу от греха подальше держали в надежной клетке и в некотором отдалении от зрителей. Все-таки дети. Особенно малышей смешили пингвины Гумбольдта, для которых владелец ресторана расщедрился и выстроил маленький бассейн. Они, неуклюже семеня, забирались на маленькую горку, с которой потом скатывались под радостный визг детворы в воду. Ясно, что в такое место и дети, и их родители всегда ездили с удовольствием.

Отдельную радость доставлял бассейн с окнами, которые позволяли со стороны видеть все, что происходит на глубине. Не было большего восторга, чем нырнуть с детьми к этим окнам, чтобы сделать страшную рожу, пока кто-нибудь снаружи тебя фотографировал. Эти забавные снимки украшают в Лиме, думаю, многие домашние альбомы.

Все было на своем месте, но я забыл о расписании, поэтому приехал в будний день, так что ферма пустовала. Я оказался единственным случайным посетителем. Взрослые перуанцы работали, а маленькие учились или гуляли с няньками. Я говорю, разумеется, о среднем классе, который, к сожалению, вовсе не представляет все население Перу – страну далеко не богатую, с множеством безденежной и безграмотной бедноты. Им «Гранха-24», конечно же, не по карману.

Я по старой привычке немного поиграл с пумой, осторожно прошел мимо загона с ламами, которые, как и верблюды, очень любят неожиданно плеваться, забил пару мячей в пустые ворота и поплавал в пустом бассейне. Все равно скучно.

Поговорил с хозяином. Он пожаловался на соседей, которые чуть дальше по дороге строят нечто похожее на его заведение. Так что появляется конкуренция, а значит, доходы со следующего года точно упадут.

– Даже слона где-то раздобыли, – посетовал хозяин, – а дети, конечно же, потянутся к слону. Может, съездить в индийское посольство? – с надеждой в голосе спросил он.

– Возможно, – согласился я, но на всякий случай взял у него телефон, чтобы передать Бобу. Слона не слона, но тапира или удава индеец при его-то связях вполне может достать. И хозяину будет приятно, и Роберто подработает.

Короче, полное разочарование. Быстро и без всякого аппетита съев курицу, поджаренную на вертеле, я поймал попутку – какой-то разбитый пикап – и отправился домой.

Шофер оказался большим занудой, поэтому все время говорил только о своих лысых покрышках и о том, что в моторе что-то подозрительно стучит. Полагаю, весь этот разговор он затеял только для того, чтобы содрать с меня за проезд как можно больше. Правда, мотор у пикапа действительно колотило так, будто старого сердечника загнали на Джомолунгму. Так что, когда мы добрались наконец до дома, я расплатился в меру своих возможностей максимально щедро.

Но как же я был рад, когда выяснилось, что Боб уже вернулся, а у дверей меня встретил терьер с очередным крысиным трофеем в зубах.

Все-таки человек не может быть один. Вы бы видели, как мы с рыжим джентльменом вместе радовались этой очередной дохлой крысе. Как Том Сойер и Гекльберри Финн. Настолько, что даже индеец расплылся в редкой для него улыбке.

Довольно быстро выяснилось, что мы все трое свои дела в столице закончили раньше намеченного срока, а потому могли уже завтра выехать по направлению на юг, к чилийской границе.

25

Выехать из Лимы на север куда легче, чем на юг. В этом направлении дорога довольно долго ведет к аэропорту, так что трасса всегда изрядно перегружена, причем самым разнообразным транспортом: трейлерами, разнокалиберными грузовиками, микроавтобусами, не говоря уже о разношерстной «толпе» частных автомобилей и такси разного возраста. От самой современной шикарной и дорогой модели до транспортного средства, выпущенного еще во времена, близкие к эпохе Юлия Цезаря. Все это месиво медленно передвигалось по раздолбанному шоссе, да к тому же беспрерывно и бессмысленно гудело, выражая свое раздражение.

Смотреть не на что абсолютно. И справа и слева лепились вперемешку какие-то сараи, склады, мастерские и странные дома, у которых вместо крыши виднелась забетонированная площадка с остатками опалубки и торчащими ржавыми железными прутьями арматуры. Долго по наивности я полагал, что все эти дома действительно недостроены, пока один знакомый юрист не ввел меня в тонкости местного законодательства. Пока у дома нет нормальной крыши, он юридически считается все еще строящимся, а значит, с владельцев строения, которые там живут, нельзя брать соответствующий налог на недвижимость. Вот перуанцы, небогатый, но хитроумный народ, и предпочитают красоте выгоду, а потому здание без нормальной крыши стоит порой годами.

Эта хитрость прекрасно известна местным властям. Но я уже говорил, что отношение к закону в Перу не самое строгое. Так что одни делают вид, что строят, а другие делают вид, что в это верят. А в результате дорога в аэропорт окружена этими нелепыми сооружениями, где два первых этажа – нормальные жилые помещения, а третий этаж – перманентная грязная стройка. Строительный мусор на крышах пейзаж, конечно, не украшает, но помогает в разговоре с налоговым инспектором.

Собственно говоря, по дороге в аэропорт есть лишь одно развлечение, которого многие с нетерпением ждут. Посреди и без того перегруженной трассы расположился могучий двухметровый индеец (ничего подобного, кстати, я среди перуанцев не видел) с лопатой, киркой, мешком цемента и тазиком воды. Изо дня в день он занят – не без выгоды для себя – совершенно нелепым, сизифовым трудом: сначала раскапывает яму прямо посреди трассы, создавая в пробке дополнительный затор, а затем начинает ее тут же закапывать и цементировать.

Потом какое-то время отдыхает, растянувшись во весь свой огромный рост посреди трассы рядом с тазиком с водой. Таз служит и для питья, и для цементных работ, и для сбора дани. Все проезжающие бросают в тазик мелочь. Кстати, полицейские, сам видел, бросают тоже. Это что-то вроде местного аттракциона.

Помню, когда парень впервые появился на трассе, его страшно ругали (новички проклинают и сейчас), но потом народ к этой фантастической наглости и бессмысленному трудолюбию привык. И теперь, уже безмерно скучая по дороге в аэропорт – а для многих это путь практически ежедневный, – все с нетерпением ждут момента встречи с Сизифом. Он стал местной достопримечательностью и вызывает у большинства не раздражение, а смех или, по крайней мере, улыбку.

На этот раз мы оказались рядом с Сизифом во время его краткого отдыха. Он только что законопатил свою яму и, дожидаясь, пока цемент затвердеет, сладко дремал, раскинув свое мускулистое тело прямо посреди дороги. Тазик стоял рядом, уже наполовину полный монетами. Бросили свою дань уставшему Сизифу и мы с Бобом.

26

Первое неприятное приключение произошло где-то километра через полтора после встречи с Сизифом. Впереди меня тащилось нечто, формально называемое такси – когда-то в далекой молодости желтый «жучок»-«фольксваген», проржавевший настолько, что части его корпуса были соединены между собой проволочками, а задний бампер без особых претензий привязан обычной бельевой веревкой. Его дедушкой был, видимо, паровой автомобиль.

Мы с Бобом довольно долго любовались этим виртуозным долгожителем, пока он вдруг резко не затормозил и я, среагировав с небольшим опозданием, слегка не толкнул динозавра в задний бампер, из-за чего левая крепежная бельевая веревка порвалась. Никаких других повреждений при осмотре ветерана не обнаружилось. На бампере «тойоты» не осталось вообще ни малейшей царапины.

А вот дальше начался концерт. Молодой нагловатый водитель динозавра, увидев иностранца, судя по всему, решил за мой счет обновить весь кузов своей проржавленной тележки, а потому потребовал компенсацию в каком-то запредельном размере. Напрасно я указывал на то, что не лопнула даже ни одна проволочка, соединявшая детали его ржавого автомобиля (да простит меня господин Генри Форд за использование в данном случае слова «автомобиль»).

– Нет, вы только посмотрите, – взывал парень ко всем проезжающим мимо, – раз он иностранец, так может гробить мою замечательную тачку. Кому я ее теперь продам? – вопрошал он так, будто речь шла о дорогущем импортном джипе.

Затем последовала очередная фаза скандала, когда он требовал присутствия полиции, а я посылал его куда-то далеко к Эйфелевой башне, в запале перепутав его проржавевший «фольксваген» с «пежо».

Так бы продолжалось, наверное, еще долго, но Бобу в конце концов этот концерт надоел. Сначала он подошел к пострадавшей повозке и снова привязал к ней задний бампер той же самой бельевой веревкой, а потом, отодвинув меня плечом и вынув из кармана какое-то удостоверение, перешел к приватному разговору с водителем такси. Я, обрадованный подмогой, ретировался в «тойоту», чтобы с облегчением и любопытством наблюдать оттуда за дальнейшим развитием событий.

Нужно было видеть, как на глазах пропадает у скандалиста весь пыл, пока он наконец не стал перед Бобом оправдываться и, похоже, молить о пощаде.

Секрет был простым. Я легко догадался, какой документ предъявил «пострадавшему» Роберто. Его карманы, как и карманы незабвенного Остапа Бендера, были набиты всяческой липой, которую в Лиме изготавливают практически в каждом месте, где вы заказываете себе визитки. Фальшивые документы и печати перуанцы делают виртуозно. На этот раз Боб наверняка воспользовался липовым удостоверением полицейского, и теперь наглец из ржавого «фольксвагена» умолял Роберто не заставлять его платить штраф за то, что он использует транспортное средство, которое явно не отвечает элементарным требованиям безопасности на дороге.

Думаю, что самым трудным в данном случае для Боба было отказаться от взятки. Не потому, что так он нарушил бы какие-то свои моральные принципы, а потому, что перуанский полицейский, не берущий взятку, – это нонсенс. Боб-«полицейский» тем самым просто вышел бы из образа, а значит, мог раскрыть свой блеф.

В конечном итоге каким-то чудом Бобу все-таки удалось отвертеться от получения взятки. Даже я вздохнул с облегчением: брать деньги с водителя такой машины действительно грешно. Мы разъехались мирно, а моя вера в сверхъестественную способность индейца выкручиваться из разнообразных деликатных ситуаций еще больше возросла.

Что до фальшивок, то однажды специфическими связями Роберто пришлось воспользоваться даже мне. Случилось это, когда я еще работал в Перу и, выполняя поручение своей московской конторы, пытался провернуть вполне законную сделку через местных юристов. Каково же было мое потрясение, когда в нотариальной конторе вдруг потребовали на одном из документов поставить большую гербовую печать нашего центрального офиса в Москве. Ясно было, что в лучшем случае это займет месяца три, а в худшем начальство просто пошлет меня куда подальше.

Здесь-то и помогли мой прирожденный авантюризм и связи Боба. Забрав у меня мой главный документ – аккредитацию для местного МИДа, где стоял оттиск подлинной большой гербовой печати, через пару дней Боб вернул мне саму аккредитацию и торжественно вручил печать, которая ничем не отличалась своим оттиском от московской – той, что обычно хранится у высшего начальства «в сундуке под семью замками».

Когда я представил нотариусу нужный документ с требуемой печатью, он, раскрыв глаза от изумления, сумел пролепетать только одно: насколько он восхищен работой советских учреждений.

27

Вырвавшись из аэропортовской пробки, мы устремились к Ике. К загадке камней, которые будоражат многие умы не меньше, чем НЛО.

По дороге я хотел заглянуть к одному влиятельному в Ике человеку, бывшему депутату от коммунистов, а ныне просто латифундисту дону Карлосу, с которым мы когда-то сломали немало политических копий в различных теледебатах. Мой интерес к политике с того времени, правда, сильно охладел. Его, как я надеялся, тоже. Все-таки землевладелец, занятый выращиванием хороших оливок и маслин, производством виноградной водки писко и плохого, но дешевого вина должен, как я полагал, теперь больше думать о хозяйстве, чем об эфемерных политических баталиях. Тем более, как показало время, в Перу они точно так же, как и почти во всем мире, ни к чему не приводят. Вдруг его помощь понадобится, когда мы займемся коллекцией камней Ики?

С дороги я позвонил Карлосу, и он, обрадованный тем, что мы как-то скрасим его провинциальную скуку, выехал нам навстречу. Скоро нас встретил его джип-«чероки». Сам он был в ковбойской шляпе, джинсах и мексиканских узорчатых сапогах, что наглядно свидетельствовало о том, что Карлос так и остался пижоном. Даже будучи левым депутатом, он носил в парламенте самые дорогие костюмы и галстуки из Парижа.

Помнится, однажды, когда мы вдвоем после очередной идеологической потасовки на местном телевидении забрели в какой-то бар и крепко там набрались, я спросил Карлоса, почему столь небедный человек, как он, представляет левых. «Да понимаешь, – откровенно ответил он, – я пару лет назад почему-то очень захотел стать депутатом. А когда подумал, как это без больших проблем сделать, понял, что от левых в нашем районе попасть в парламент легче всего. Ну и потом уж очень тогда хотел досадить тетке – мир ее праху, – такая была упертая правая католичка. Да еще все время претендовала на роль моей мамы, которая умерла при родах. Вот и досадил чертовой старухе».

На этот раз, не успев даже поздороваться, он тут же, на правах давнего приятеля, начал надо мной подшучивать:

– Старик, ну что это за шляпа, на какой помойке ты ее нашел? Вообще, что это за вид? Единственное, что я вижу вокруг тебя приличного, это твоя собака. Хочешь, я тебе обменяю этого славного рыжего пса на двух классных легавых или даже трех, у меня их целая свора. – Впрочем, радость от встречи перевесила его пижонство, и он меня обнял: – Узнаю бродягу, ничуть не изменился, вылитый Индиана Джонс.

Не знаю, насколько я напоминал Индиану Джонса, но вот Карлосу его развод с политикой пошел на пользу. Если в Лиме он даже в самой роскошной одежде казался существом изможденным, бледным и дряблым, то теперь и впрямь напоминал если не настоящего, то голливудского ковбоя: похудел, загорел, вместо безразличной физиономии прожженного политика – живые, веселые глаза.

– Отлично выглядишь, – сделал я комплимент. – Надеюсь, теперь и ты понимаешь, что от политики один вред?

– И не говори, дорогой, – согласился Карлос, – я теперь даже газеты не выписываю, только журналы по агротехнике. Ну их всех к дьяволу! Левых, правых, умеренных, депутатов, сенаторов, президентов – все врут.

Природное самодовольство в Карлосе осталось, а в остальном это был уже совсем другой человек. Вместо типичного политического цинизма и демагогии в нем появилась подлинная гордость за то конкретное дело, которым он наконец занимался. Сначала он долго возил нас от одного поля с оливами до другого, потом показал цех, где давят масло. Зная, что я во всем этом ничего не смыслю, он то и дело хватал за плечо Боба, хотя и он, конечно, в агрономии мало что понимал. Нам потребовалось немало усилий, чтобы остановить латифундиста, потому что Карлос, похоже, хотел познакомить нас с каждым своим деревом и лозой в отдельности.

Собственным вином он угощать не стал, честно признавшись, что в этом районе все вино ниже среднего.

– Это вам не чилийские или аргентинские виноградники, – с горечью заметил он.

Поэтому, добравшись до его ранчо и уютно устроившись в креслах на веранде, мы вдумчиво сели пить «Писко сауру» – лучший коктейль, который я когда-либо и где-либо пробовал.

Кстати уж и рецепт: на 50 грамм виноградной водки писко 15 грамм лимонного сока. Лучше, конечно, использовать не лимон величиной с кулак, а маленький лайм. Плюс один яичный белок и одна столовая ложка сахарной пудры. Все это надо сбить в блендере, добавить лед и на кончике ножа корицу.

А потом, как сказал Карлос, наслаждайтесь и вспоминайте перуанских богов. Первый бокал (опять же по Карлосу) за Пача Камака – это дух-отец зерновых культур, животных, птиц и человека. Второй бокал за Мама Пачу. Это мать-земля. Третий, конечно, за Виракочу – это тот, кто дает начало всему. Ну а дальше уже можно пить и за себя любимых.

Все это мы проделали с огромным удовольствием, хотя я мысленно и отметил, что наш хозяин, судя по всему, не очень разбирается в мифологии. Пача Камак и Мама Пачу – это великие божества цивилизации чиму, а Виракоча родом с озера Титикака, откуда, собственно, и начали победный путь к созданию своей империи инки. Вмешиваться и поправлять Карлоса я, конечно, не стал.

Закуской для коктейлей – а их в результате получилось немало – служил домашний, еще теплый хлеб из печи, который мы дружно макали в свежее оливковое масло. Действительно необычайно вкусно.

– Этому я научился на Сицилии, – гордо пояснил нам Карлос. – Жаль, – добавил он, – что не мог выкупить у сицилийской мафии их землю и климат, а то бы угостил отличным вином.

Коротко поговорили и о политике, потому что полностью отстраниться от нее Карлос все-таки не смог. Но разговор, по моей вине, вышел коротким. Бывший депутат начал ругать бездарный перуанский электорат за то, что тот на пост президента выбирает то старика-маразматика, то сумасшедшего, то самурая, который, чтобы покончить с терроризмом, половину страны посадил в тюрьму (это о японце «перуанского разлива» Альберто Фухимори). На это я не без язвительности заметил, что, когда его, Карлоса, выбрали в парламент, он перуанский народ почему-то не ругал, а, наоборот, нахваливал за природную мудрость.

– Ну о чем ты говоришь, – отмахнулся от меня Карлос, как от назойливой мухи, – меня выбирала Ика, а это совсем другое дело. Впрочем, хватит о политике, а то, как всегда, поцапаемся.

И это было с его стороны мудрое решение. Терпеть не могу, когда политики начинают рассуждать о том, что во всем виноват никудышный народ. И это, кстати, далеко не только перуанский феномен.

Так что от политики мы быстро перешли к здешним чудесам. О камнях Ики Карлос, понятно, слышал и даже не раз их видел. Однако твердого представления о том, фальшивка это или нет, не имел. Единственное, что ему казалось очевидным и как нынешнему бизнесмену, и как бывшему политику, так это то, что Ика много проигрывает, не раздувая шума вокруг камней.

– Какая разница, – резонно заметил он, – настоящие эти камни или нет: главное, потянутся туристы, а это только поможет и горожанам, и городской казне.

Поскольку ради нас и собственного развлечения Карлос мог позволить себе отвлечься от сельскохозяйственных угодий, он тут же предложил на следующий день отправиться в город на его машине, а английского джентльмена пока оставить здесь.

– Пусть поохотится, – заметил он, – крыс и на этом ранчо хватает.

Джерри не возражал, тем более что премиальные в виде вкусной похлебки ему на местной кухне гарантировали.

28

Необходимое отступление для тех, кто о знаменитых камнях Ики ничего не слышал.

Бывает. Некоторые не слышали и об НЛО.

Обычно эти камни называют почему-то черными, хотя на самом деле они разных цветов. Это куски очень твердого гранита вулканической природы, на которых неясно кем, когда, каким резцом и при каких обстоятельствах нанесены более чем странные рисунки.

Наиболее известно в связи с камнями Ики имя доктора Хавьера Кабреры, прямого потомка испанского конкистадора дона Херонимо Луиса де Кабрера-и-Толедо, который основал в 1563 году Ику. Сам доктор также был человеком вполне уважаемым, профессором медицины, известным и в Лиме, и в Ике врачом. Неприятности у потомка конкистадора начались, когда он начал собирать коллекцию этих камней.

Вообще-то загадочные камни Ики находили, конечно, задолго до него. Первые упоминания о том, что в этом районе Перу обнаружены черные камни с изображениями необыкновенных животных, появились в XVI веке. Индейский летописец Хуан де Сантакрус Пачакути в своей хронике 1570 года писал, что в местности Чинчаюнга (это соотносится с современной провинцией Ика) находят много камней со странными гравированными рисунками.

Современные упоминания о камнях принято относить к началу 60-х годов XX века, когда братья Карлос и Пабло Сольте, а также архитектор Сантьяго Агурто Калво стали собирать коллекцию из приносимых им черными копателями камней. Основным местом находок был небольшой городок Окукахе, расположенный в 40 километрах от Ики – столицы провинции.

В 1966 году архитектор Кальво, чтобы лично убедиться, что его не надувают, предпринял даже самостоятельные раскопки в районе Окукахе и в конце концов обнаружил два экземпляра камней в погребениях доколумбовой культуры.

Но все эти собиратели камней лишь смотрели на них открыв рот, а вот несчастный доктор Кабрера написал о них книгу «Послание гравированных камней Ики» («The Message of the Engraved Stones of Ica»), которую опубликовал в 1976 году. На свою беду, доктор осмелился выдвинуть теорию, которая очень не понравилась многим археологам, палеонтологам и историкам. С чего и началась его травля.

Видимо, никто из них никогда не читал известного изречения Альберта Эйнштейна: «Все с детства знают, что то-то и то-то невозможно. Но всегда находится невежда, который этого не знает. Он-то и делает открытие».

Вполне вероятно, что таким невеждой в археологии и стал доктор Кабрера, профессор медицины, декан медицинского факультета в Университете Лимы, основатель медицинской школы в Национальном университете Ики и создатель Музея камней Ики. Вот только его восприняли просто как невежду, а не как первооткрывателя. И, не исключено, абсолютно зря.

Доктор умер в самом начале нового тысячелетия, во многом как раз потому, что его элементарно затравили.

29

Главная загадка, конечно, в рисунках на этих камнях. Причем самое простое для рационального объяснения, с моей точки зрения, – это изображения на камнях людей, хотя и они приводят в замешательство. Дело в том, что у «человека Ики» несоразмерно большая, по нашим представлениям, голова, относящаяся к телу как один к трем или к четырем. Голова же современного человека соотносится с телом как один к семи. Руки существ с перуанских рисунков также отличаются от человеческих.

Лично меня, насмотревшегося вдоволь самых разных изображений доколумбового периода, это ничуть не смущает, если учесть, какие анатомические вольности допускали многие древние художники. Да и не только они. Представляю себе физиономию будущего исследователя, который откопает через пару тысячелетий, допустим, картины Пикассо периода его увлечения кубизмом. Вот будет поле для догадок относительно нашей с вами анатомии!

А вот другое… Тут действительно впору говорить о чудесах.

Ну как вам нравится, например, нарисованный на древнем камне динозавр, который, по идее, должен был умереть задолго до появления художника, его запечатлевшего. Между тем на камнях Ики во множестве представлены сцены охоты людей на брахиозавров, стегозавров, тираннозавров. Но самыми удивительными являются те рисунки, где динозавры представлены в качестве домашних животных. Как прикажете реагировать на изображение человека, сидящего верхом на птеродактиле?

Или на такую сцену – человек верхом на трицератопсе, причем на спине ящера попона, а наездник держит в руках курительную трубку. Особенно если знать, что о трицератопсе пишут современные ученые: «Вымерший род растительноядных динозавров… существовали… примерно от 68 до 65 миллионов лет назад на территории современной Северной Америки».

Ну, то, что он жил в Северной, а не в Южной Америке, не впечатляет. Предположим, что на южноамериканском континенте его костей просто пока не нашли. То, что он питался травой, это как раз подходит – таких и приручить теоретически можно. Но, извините, 68 миллионов лет назад!!!

И это еще не все. Есть рисунки, сюжет которых можно трактовать как проведение сложнейших хирургических операций по пересадке сердца и даже мозга. Впрочем, это версия лишь для безудержных фантазеров. Хотя и для нее есть определенные основания: делали же, и это доказанный факт, трепанацию черепа в доколумбовой Америке.

И все-таки люди, верящие в подлинность камней, но мыслящие трезво, в тех же «хирургических картинах» видят лишь анатомические опыты. Достаточно точно нарисованное сердце или даже мозг – это еще не доказательство, что изображена именно операция. Почему не предположить, что древние люди занимались изучением анатомии, это-то совершенно не противоречит здравому смыслу. Да и запретов инквизиции на подобные дела у них в те времена не существовало.

Но и это не все. Есть рисунки, в которых кое-кто разглядел изображения летательных аппаратов. Лично я, правда, увидел на тех же камнях лишь каких-то мифических существ, не более того.

Другое дело, что есть камни с рисунками, очень похожими на карты планеты с неведомыми нам очертаниями континентов. То ли именно так выглядела Земля, правда бог его знает в какую эпоху, то ли таинственный художник и вовсе запечатлел другую планету. Не знаю. Зато могу подтвердить другое: есть отчетливые изображения людей, смотрящих на небо в подзорные трубы. И вообще много рисунков неба и звезд.

Существует и множество других загадок. Скажем, изображения лошадей, которые, как считает современная наука, вымерли на южноамериканском континенте задолго до появления здесь человека. А тут скачет себе человек на такой лошади и прекрасно себя чувствует. Или повозки, кстати очень похожие на шумерские, с колесами, хотя, как принято считать, доколумбовая Америка колеса не знала.

И таких камней – тысячи, в том числе и найденные в доколумбовых захоронениях.

30

Не менее удивительно и то, что до сих пор собрания Кабреры и ряда других коллекционеров всерьез не исследовались, настолько современная наука изначально уверена, что все это фальшивка. О фальшивках особенно активно заговорили после того, как парочка испанских журналистов нашла каких-то местных фермеров, которые им показали, как можно гвоздем выцарапать на камне нечто схожее с тем, что изображено на камнях Ики. Более того, они признали, что изготавливали и потом продавали подобные подделки. Правда, одновременно признавали и то, что использовали не вулканический камень – его гвоздь не возьмет, а камни помягче, найденные в горной реке.

На самом деле это, конечно, говорит лишь об одном – что среди прочих камней есть (и это наверняка) фальшивки. Вот только в этом очевидном факте разумные люди никогда и не сомневались. Кто спорит? Перуанские умельцы в деле изготовления разного рода подделок для иностранных туристов поднаторели – выживать как-то надо. Так что десяток фальшивок на сотню подлинников не доказывают ничего. Просто надо знать, как отличить подделку от подлинника. Кое-чему и я научился у Боба, но сам он в этом деле истинный дока, и хотел бы я посмотреть на того уакерос, который сумеет ему всучить «фальшак».

Между тем в коллекции Кабреры есть камни под 500 килограммов и размером в полтора метра в диаметре, где с подлинным вкусом и настоящим искусством изображены столь сложные сцены, что ни один фермер на это просто не способен. Да и камни эти, в отличие от тех, с которыми имели дело мошенники, настолько тверды, что даже нынешнему граверу удастся сделать на нем изображения лишь самым современным инструментом, вроде бормашины, изготовленной из специально закаленных материалов.

Трудно представить себе целую мастерскую, оборудованную по последнему слову техники, в глухой перуанской провинции, где десятки умельцев в поте лица занимаются изготовлением фальшивок.

Не говоря уже о том, что очень долго овчинка просто не стоила выделки. Десятилетиями уакерос продавали эти находки коллекционерам буквально за пару монет. Это лишь сегодня цена камня из Ики среднего размера достигла 300 долларов. Ну и кто же (и зачем), спрашивается, финансировал всю эту «мистификацию»? Не слишком ли дорогая получается шутка? Уакерос гораздо проще вскрыть еще пару доколумбовых могильников, которых осталось в стране немало, обчистить их и по значительно более высокой цене распродавать это богатство заезжим иностранцам.

Наконец, если все эти камни фальшивка, то почему современные ученые раз и навсегда этого не докажут?

А что если это высокомерие не сильного, а, наоборот, слабого? И убедительных ответов нет, и от общепринятых версий отказываться не хочется? Как мы знаем из истории, столь резкие и принципиально меняющие все вокруг открытия человек, и особенно ученый мир, всегда встречал крайне неохотно. Если признать подлинность камней Ики, одних только научных диссертаций придется выбросить на помойку миллионы!

Пока исследовать этот феномен, насколько мне известно, пытался как мог лишь сам Кабрера. Еще в мае 1967 года он отправил свыше тридцати своих камней ряду знакомых ученых, которые подтвердили древность и камней, и гравюр. А в 1970 году подал официальную заявку в Национальный комитет по археологии Перу с просьбой разрешить ему проведение самостоятельных раскопок. Он не хотел ни в чем нарушать закон, поэтому и не взял в руки лопату просто так. От нелегальных раскопок толку было бы мало. Кто бы поверил? Именно поэтому он и добивался официальной экспедиции. Однако получил отказ.

31

Кабрера истратил почти все свое состояние на камни. В его коллекции, а она расположена в самом центре Ики в собственном особняке доктора, собрано порядка 11 тысяч камней. В других частных коллекциях, по подсчетам все того же Кабреры, имеется еще 10 тысяч камней, которые он сам называл «глиптолитами». И наконец, неизвестное количество камней уже вывезено из страны иностранцами, которым, конечно, трудно удержаться от покупки столь необычного сувенира.

С точки зрения доктора, все это разрозненные фрагменты некой библиотеки, оставленной в наследство человеку теми гуманоидами, которые и разрисовали валуны. Просто, как и в любой разгромленной библиотеке, мы видим беспорядочно разбросанные на полу страницы, где один лист выпал из труда по анатомии, другой – по астрономии, третий – из «записок охотника», а потому понять общее содержание и смысл послания из далекой древности нам крайне сложно.

Кабрера все-таки попытался расшифровать послание. То, что его гипотеза звучит фантастически, ничуть не доказывает ни поддельность, ни подлинность камней. Это всего лишь гипотеза доктора Кабреры. Не более того. Смелая, необычная, абсурдная – каждый скажет по-своему. Ваше право предложить иную версию.

С точки зрения доктора, правящая элита неких гуманоидов, что населяли Землю до нас и не имели к нам генетически ни малейшего отношения, узнав о неизбежности глобальной катастрофы, отдала приказ о создании каменной библиотеки в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь сумеет ее понять. После чего оставила планету. Эта концепция выстроена Кабрерой на основе изучения изображений на камнях, среди которых присутствуют и исход с Земли, и грядущая (для нас уже давно прошедшая) глобальная катастрофа – столкновение с огромным астероидом.

Кабрера был, конечно, чудаком, хотя иные после опубликования всех этих гипотез стали считать его сумасшедшим. Лично я предпочитаю слово «чудак». Не мешало же ему страстное увлечение камнями быть вполне успешным врачом, педагогом и организатором. Напоминаю, что именно профессор Кабрера организовал медицинскую кафедру в родном городе и являлся деканом медицинского факультета в Лиме. Более того, в свое время он получил от властей Ики почетное звание «блистательного сына города». Так что упрощать не надо.

Слепо уверовать в огромную груду поддельных камней Кабрера, на мой взгляд, не мог. Он все-таки был не безграмотным медбратом, а профессором. Это был диагноз, поставленный им современной истории, археологии и палеонтологии. Да, этот диагноз взрывает все современное представление о прошлом нашей Земли. Вот этого ему и не простили.

Увидеть коллекцию сегодня не так просто. Сам доктор умер, а его родня, напуганная шумом, то рискует приоткрыть двери хранилища, то предпочитает запереть коллекцию на ключ. Тут нам с Бобом и помог авторитет Карлоса, бывшего депутата и известного в городе бизнесмена. Нас без излишних расспросов провели в комнаты, где на полках и прямо на полу лежат все эти никому вроде бы и не нужные, а на самом деле уникальные камни.

Знаете, если даже признать увиденное нами мистификацией, то это, безусловно, самая великая, причем так толком никем и не разгаданная, мистификация в человеческой истории.

32

Еще до того, как мы сели в машину Карлоса, я договорился с Бобом, что его задачей будет только одно: пусть и без особых инструментов, но, полагаясь на свой огромный опыт в общении с черными копателями и острый глаз, индеец должен постараться выделить из общей массы камней очевидные, с его точки зрения, подделки.

Другого «инструмента», кроме Боба, у меня под рукой все равно не было, а на собственные знания я не надеялся. Карлос же сам признавался, что каждый раз при виде коллекции только открывал от изумления рот, поэтому, как «эксперт-любитель», в расчет, разумеется, не шел.

Не помню, сколько времени мы провели в доме дона Кабреры, перебирая его сокровища. Кажется, с утра до темноты. Иногда Боб мне протягивал какой-нибудь из камней и с сомнением качал головой. Это значило, что он этот камень забраковал. Я аккуратно складывал сомнительные камни рядом с собой. Все одиннадцать тысяч камней осмотреть за один раз нам было, конечно, не под силу, особенно учитывая их вес. Это довольно утомительная работа.

Первым начал сдавать Карлос, у которого заболела спина. Потом слабость в руках почувствовал и я. Неутомимый Боб в счет не шел. При его физической подготовке и железной воле он бы, вероятно, перещупал всю коллекцию. Однако мы с Карлосом к вечеру выбились из сил. Вынужден был остановиться и Боб.

Прежде чем уйти, мы внимательно пересчитали все забракованные Бобом камни. Их оказалось 54. Если бы просмотрели всю коллекцию целиком, вероятно, их набралось бы, по нашим прикидкам, штук 250. Но из 11 тысяч! Не такой уж большой процент мусора нашли глаза и руки Боба, которые внимательно ощупывали каждый камень и каждую линию гравировки. Любопытно, что все отложенные им камни, как мы и предполагали заранее, оказались относительно мелкими. Да еще и мягкими. Боб, потихоньку вытащив свой нож, легко оставил царапину на одном из камней-«фальшаков», однако не сумел даже поцарапать ни один из больших, подлинно вулканических валунов. К тому же на каждом из отложенных нами с Бобом камней рисунок оказался довольно примитивным. Очевидно, что делал его самое большее – ремесленник, но никак не художник.

Выйдя из особняка доктора Кабреры и устроившись в одном из местных ресторанчиков, мы все трое долго молчали. Молча съели китайский суп и китайскую утку, выпили по бокалу чилийского вина. Молчали и в машине Карлоса, пока возвращались к нему домой.

Ночевать мы остались на ранчо. Перед тем как отправиться в постель, бывший депутат произнес то, о чем на самом деле думали и мы с Бобом: «Не знаю, как вы, но я сегодня вряд ли засну».

33

Попрощавшись с Карлосом и взяв на борт «тойоты» умудрившегося потолстеть за пару суток Джерри, мы двинулись к пустыне Наска: она совсем близко от Ики, километрах в ста пятидесяти.

Наш разговор с Бобом крутился теперь вокруг загадочных камней и не менее загадочных линий Наски одновременно, тем более что в коллекции доктора Кабреры имелись и камни, на которых совершенно определенно были изображены рисунки пустыни Наска. Как мы оба считали, именно эти камни были, скорее всего, фальшивками: использовать эти рисунки – дело для мошенника самое простое: и придумывать ничего не надо, и к одной загадке искусственно пристегивается другая.

Дело в том, что современные ученые – а линии Наски, в отличие от камней Ики, изучали специалисты из самых разных областей: астрономы, историки, археологи, географы, картографы – так и не могут дать ни одного вразумительного ответа, кем и зачем все это рукотворное чудо создано. Радует хотя бы то, что в данном случае никто даже не заикается о подделке.

Естественно, не обошел своим вниманием рисунки и линии Наски и доктор Кабрера. С его точки зрения, плато Наска служило стартовой площадкой для космических кораблей той цивилизации, что оставила нам в наследство камни. На сегодня, за отсутствием других идей, эта теория самая распространенная, особенно среди уфологов.

Создатели нашумевшего когда-то фильма «Воспоминания о будущем», где среди земных загадок фигурируют и линии Наски, придерживались того же мнения. Так что если гипотеза доктора Кабреры и безумие, то это безумие весьма распространенное.

К тому же ни одной толковой и более рациональной версии от ученых-скептиков я не слышал. То есть их, конечно, масса, но здесь одни исследователи с таким пылом опровергают других, что обывателю остается лишь придумывать собственные объяснения. А тут выбор ограничен. Либо это нечто ритуальное – правда, совершенно не ясно, почему и для чего, – либо это все-таки космодром. Что приближает нас к желтой прессе, которая так любит писать об НЛО.

Ситуация тупиковая.

34

Маленькая гостиница рядом с небольшим туристическим аэродромом, на котором прописались всего-навсего три «сессны» крошечной авиакомпании «Аэрокондор», что показывают с воздуха чудеса Наски, приняла нас, а вернее рыжего терьера, неласково. Спать с ним в машине не хотелось, поэтому какое-то время Джерри пришлось посидеть в одиночестве, а когда стемнело, мы через окно – гостиница одноэтажная – протащили его к себе в номер.

По расписанию мы сначала должны были позавтракать, а затем где-то в десять утра грузиться на самолет. Как человек опытный, уже трижды летавший над пустыней, я от завтрака категорически отказался и посоветовал Бобу сделать то же самое. В воздухе маневренная «сессна» выделывает весьма замысловатые фигуры, чтобы пассажиры, которые сидят по левому и правому борту, могли лучше разглядеть рисунки Наски, а потому очень скоро большинству любознательных туристов обычно становится не по себе и завтрак начинает проситься наружу.

Поэтому разумнее немного поголодать. Джерри голодал еще с вечера, единственной его едой стал бутерброд с сыром, который я стащил для него из ресторана. Впрочем, немного посидеть на диете, чтобы восстановить форму после ранчо Карлоса, где его безобразно откормили, псу было даже полезно. Я был тверд. Несмотря на требовательное фырканье, терьер остался без еды, удовлетворившись лишь миской с водой, которую он в знак протеста, опустошив, с грохотом катал по всему номеру.

Накануне вечером решалась его судьба. Оставить терьера на время нашего полета без присмотра, заперев в машине, было рискованно – вокруг все время крутилась стайка подозрительных подростков: украдут и машину, тем более что окна пришлось бы оставить приоткрытыми, и собаку. Оставить терьера привязанным к столбу где-нибудь на аэродроме было не менее опасно: местные мальчишки сопрут английского джентльмена через пять минут, как бы он ни кусался. «Просто накинут на него мешок, чтобы не брыкался», – объяснил Боб возможный способ кражи. Получалось, что нам остается лишь один вариант – подвергнуть пса всем прелестям высшего пилотажа.

Пришлось пожертвовать одной дорожной сумкой, в которой Боб проделал ножом несколько дырок на дне, чтобы они не бросались в глаза. Туда засунули терьера, несмотря на его недовольство. Сумку я перекинул через плечо – так мы втроем и поднялись на борт.

Надо отдать должное как Бобу, так и Джерри. Боб, правда, сжал зубы и крепко ухватился за свое кресло, но весь полет держался молодцом. И даже в отличие от многих других пассажиров все видел, поскольку не зажмуривал глаза. В конце концов, альпинист вовсе не боялся высоты, а просто, как разумный человек, считал, что все, что тяжелее воздуха, летать не должно. Все мои рассуждения по поводу тяги крыла его как-то не убеждали. Так что в данном случае победило любопытство. И он рискнул.

Джерри, то ли от страха, то ли от большого мужества, также перенес испытание стоически, ни разу не пискнув. Далось это английскому джентльмену не без труда – это стало очевидно, когда мы приземлились: минут пять терьер неподвижно сидел, приходя в себя, а потом, когда встал и пошел, его еще какое-то время пошатывало, как будто загулявший морячок вышел из бара.

Что касается меня, то я, признаюсь, на рисунки и линии Наски смотрел достаточно равнодушно, все-таки это было уже в четвертый раз. Иногда я без энтузиазма щелкал фотоаппаратом. Подобных снимков в моей фототеке уже хватало, просто на этот раз я пользовался новой цифровой «мыльницей» и рассчитывал на более четкое изображение. Куда больше меня интересовало самочувствие Джерри и Боба.

Когда и тот и другой полностью оправились после воздушной акробатики, я увидел двух самых счастливых существ на свете. Боба переполняла гордость победы над Ньютоном, ну а Джерри радовался, что его наконец выпустили из темной пыточной камеры, куда он попал непонятно за какие грехи.

35

Расплатившись в гостинице, мы сели в «тойоту» и спокойно проехали к той единственной вышке, что стоит рядом с шоссе, откуда просматривался один из рисунков пустыни Наска. Там же прямо у дороги можно своими руками пощупать своеобразную почву, на которой древние рисовали свои линии.

Кстати уж о рисунках. Они очень разнообразны. Тут и колибри, и обезьянка, и изображение чьих-то рук, одна из которых почему-то четырехпалая, и легко узнаваемые изображения кита, паука, пеликана, ящерицы. А на одном из небольших холмов и вовсе загадочное изображение, которое принято называть «астронавтом», – человек с головой, упрятанной в космический шлем. Во всяком случае, все наблюдатели воспринимают этот рисунок именно так.

Плюс ко всему плато Наска исчерчено длинными прямыми линиями, сверху действительно очень напоминающими посадочные полосы современного аэродрома, и разными геометрическими фигурами – всего где-то триста разных изображений. И все это на площади примерно 520 квадратных километров.

В принципе незначительные упоминания о линиях Наски есть даже в хрониках эпохи конкистадоров, но, не имея в ту пору летательных аппаратов, они не могли увидеть все полотно. Человек, стоя на земле, видит лишь борозду, проведенную на земле. Так что наши отцы и деды открыли для себя всю загадочность пустыни Наска только тогда, когда первые коммерческие самолеты начали летать над этим районом.

С возрастом линий и рисунков пустыни Наска ученые приблизительно определились – им более 2000 лет. Понятно, как они создавались. Поверхностный слой пустыни красноватого цвета, а нижний – желтого. Достаточно было снять верхний слой, и за счет контраста появлялся рисунок. Не секрет и то, почему это чудо сохраняется столько лет: все дело в уникальном местном климате, где вообще не выпадают дожди.

А вот для чего все это сделано, нет ответа до сих пор. Самая известная исследовательница «творчества Наска» немка Мария Райхе, много десятилетий прожившая в Перу рядом с пустыней, утверждала, что создатели рисунков сначала делали небольшие эскизы, а затем воспроизводили их в нужных, то есть намного больших размерах. Она же предположила, что линии могут являться самым большим в мире астрономическим календарем.

Идея не хуже других, однако немке не хватило жизни выстроить элементы этого «календаря» хоть в какую-то более или менее приемлемую для понимания систему. Более того, много позже доктор Грюан из Швейцарии заявил, что им составлена топографическая карта расположения 18 тысяч изображений, и компьютерное моделирование не показало никакого совпадения с реальным движением небесных тел. «Все, что отметила Райхе, – случайность, и не более того», – сделал вывод ученый.

И так далее. Все научные версии происхождения рисунков Наски распадаются при более подробном анализе.

36

Пока Боб, стоя на вышке, рассматривал рисунок, кажется, колибри, а я готовил на капоте «тойоты» всем бутерброды – желудок все-таки потребовал свое, – Джерри наконец осуществил свою мечту и поднял ногу на великое полотно древних мастеров. Я, чтобы не привлекать внимание индейца, сделал вид, что ничего не заметил, но затем пришлось все-таки вмешаться, потому что терьер начал спокойно копаться в уникальном песке Наска, оставляя тем самым свои следы на долгие века. Кстати, поэтому перуанская полиция строго запрещает въезд на территорию пустыни на автомобиле – стоит на нее даже наступить ногой, и ты, возможно, уже поверг в недоумение инопланетного наблюдателя. Вдруг они следят за пустыней так же внимательно, как мы за вспышками на Солнце?

Уходить со священного места терьер не желал категорически и, кажется, собирался вырыть там яму в поисках, вероятно, суслика. Это уже было чересчур, так что пришлось соблазнять пса бутербродом с ветчиной. Пока пес с наслаждением поглощал мой собственный завтрак, мне удалось взять его на поводок и отвести на другую сторону шоссе, где джентльмен и яму выкопал – значит, это был не суслик, а просто желание размяться, – и заодно с успехом удовлетворил все свои уже более серьезные надобности.

К моменту возвращения Боба терьер невинной овечкой сидел в машине, так что исторический инцидент остался без последствий. Представляю все проклятия Боба, если бы он обратил внимание на то, что священное лоно Наски исковеркано знакомыми собачьими следами и свежей ямой. О собачьих фекалиях я даже и думать боюсь. К счастью, я успел вмешаться вовремя.

Съев свой завтрак туриста на капоте машины, Боб решительно сел за руль, потеснив меня, и заявил: «Хватит древностей, едем в Ило». Мое напоминание, что по дороге нам еще встретится второй по величине город Перу Арекипа, остался без внимания. Боб явно был настроен на скорейшую встречу со своим приятелем танкистом. Так же как раньше мы с бешеной скоростью пронеслись в сторону эквадорской границы, теперь должны были вихрем промчаться почти до границы с Чили.

К сожалению, это было справедливо. Мои желания покопаться в перуанской «лавке древностей» Боб честно удовлетворил. Теперь настала моя очередь выполнять его прихоти. Я смирился, хотя перспектива оказаться в местном военном гарнизоне мне не очень нравилась. Бывал я и в таких местах. Не впечатлило. И вряд ли с момента моего последнего посещения перуанской казармы там что-то принципиально изменилось.

Поразмышляв, я решил спокойно ждать своего часа. Пусть Боб встретится со своим приятелем, выпьет все положенное по случаю рождения нового перуанского танкиста, а потом мы уже подробно поговорим о дальнейшем маршруте.

37

На автомобильных картах Панамерикана обычно изображается прямой линией, хотя это далеко не так: местами она взбирается на довольно крутые холмы и становится опасно извилистой. Эти виражи как-то в советское время доставили крупные неприятности главе нашей военной миссии в Перу.

Еще со времен прихода к власти в стране военных под предводительством Веласко Альварадо (с 1968 по 1977 год он возглавлял страну как лидер военной хунты) перуанцы начали закупать оружие в Советском Союзе. А за оружием, естественно, потянулись военные инструктора, техсостав, советники. Потом Альварадо сменил Моралес Бермудес, который постепенно привел дело к тому, чтобы вернуть власть свергнутому когда-то законному президенту Белаунде Терри. Я сам застал старика уже на почетной пенсии; он сумел пережить своих главных политических обидчиков и, несмотря на то что за время его изгнания советские военные вытеснили из страны американских, относился к России вполне прилично. Я дважды бывал у него дома, и оба раза старик с наивной гордостью демонстрировал мне русские самовары и прочую сувенирную дребедень, которой МИД в изобилии снабжал нашего посла «для представительских целей».

Изредка из Москвы в Перу наезжал какой-нибудь высокий военный чин с инспекцией, чтобы проверить, насколько крепки идеологический дух и дисциплина наших воинов, служивших так далеко от дома. Одна из крупных военных баз, где было немало нашей техники, а значит, и советских специалистов, располагалась как раз на чилийской границе, в Ило, куда держали путь мы с Бобом.

Однажды наш местный военный босс – бывший автогонщик, решил прокатить московского бюрократа из Генштаба в Ило по Панамерикане с ветерком. Закончилась эта затея для него плачевно. Засидевшегося за письменным столом в Генштабе военного бюрократа на виражах вывернуло наизнанку прямо на парадный мундир, поэтому в сильнейшем раздражении он вообще запретил нашим военным поездки из Лимы в Ило «по такой опасной дороге».

Глупость заключалась не только в том, что Панамерикана в целом, за исключением нескольких участков, не опаснее любой другой трассы, но и в том, что этот приказ оставил на пару месяцев (потом разобрались, и приказ отменили) наших военных специалистов в Ило без денег и почты, которые раз в месяц возил туда местный замполит.

Почему в то же Ило нельзя было летать самолетом, не знаю, менталитет человека в мундире вообще для меня загадка; может, кроме денег и сильно перезревшей газеты «Правда» политрук возил в Ило еще и какие-то военные секреты? Не знаю, но летать военным в Ило запрещалось. Так наши ребята и попали в безвыходную ситуацию, а я в первый раз побывал рядом с чилийской границей. «Ты же еще не был там, – уговаривал меня замполит, который считал меня почти за земляка, потому что мы оба когда-то служили на Дальнем Востоке. – И сам развеешься, и нас выручишь». Я, понятно, вошел в их положение. Не оставлять же людей без денег и писем из дома.

Помнится, во время той поездки меня больше всего поразил один странный человек. Как раз там, где Панамерикана, сделав несколько изгибов, взбиралась на длинное пустынное плато, на это совершенно мертвое место без единой колючки вступил необычный пешеход. По виду не индеец, а скорее латиноамериканский цыган – я таких встречал и в других странах Нового Света. Из одежды – одна набедренная повязка, а голову украшала огромная копна черных, от рождения не мытых волос, так что их вполне можно было причислить к разновидности барашковой шапки. Через плечо – палка с маленьким мешочком, в правой руке – двухлитровая бутылка из-под кока-колы с водой.

Когда мы возвращались из Ило, закончив там все свои дела, а это было дня через три, то на том же плато, только уже за пару километров до его конца, встретили все того же человека. Он шел равномерной походкой, не выказывая ни малейшей усталости, и только явно уменьшившееся количество воды и совсем уже куцый мешочек на палке говорили, что он все-таки питался не только воздухом.

38

На первый взгляд Ило производит впечатление самого обычного рабочего портового городка: суда на рейде, пирсы, на которых обосновались стаи пеликанов, запах рыбы и нефти, рабочие кварталы и даже ни малейших намеков на колониальную экзотику.

Следов древней цивилизации здесь уже не осталось, но из книг можно узнать, что и во времена прибытия сюда испанцев на этом месте уже был небольшой порт – он упоминается в хрониках 1553 года. А еще раньше на этой земле существовала культура чирибайя, которую инки присоединили к своей империи около 1350 года. То есть до прихода испанцев империя была полна сил и все еще расширялась за счет новых земель.

Это, правда, оказалось не самое богатое приобретение инков, а дальше и вовсе начиналась одна из наиболее засушливых пустынь мира Атакама, но как сельскохозяйственная провинция, выращивавшая в основном кукурузу, фасоль, юкку, батат и дыни, этот район представлял, видимо, для империи некоторую ценность. К тому же Ило всегда славился добычей моллюсков, почему бы и их не добавить к рациону?

Что касается всего остального, то культура чирибайя инков, полагаю, не поразила: керамика, расписанная довольно примитивными треугольными фигурами, и текстиль, разукрашенный так же однообразно. В общем, видели инки на территории своей блистательной империи вещи и интереснее.

Куда больший след Ило оставил уже в современной истории. В январе 1992 года Боливия заключила с Перу соглашение, по которому боливийцы получили выход к морю как раз через здешний порт. Так что, отправляясь в Ило, мы, пусть лишь одной пяткой, но влезали и на боливийскую территорию. Сколько продержится это соглашение, неизвестно. Формально оно заключено на 99 лет и затем может продлеваться.

Сохранится ли в течение стольких лет дружба между перуанцами и боливийцами, не знает никто. Правда, у этой дружбы есть хороший стимул. Боливийцы, точно так же, как и перуанцы, очень не любят своих соседей – Чили. А общий враг, как учит нас история, крепко сближает.

Как обычно, когда за руль садился Роберто, я перекочевал назад, где мы в обнимку с Джерри незаметно уснули. Тем более что ничего сверхъестественного от дороги на Ило мы с английским джентльменом не ждали. Мы даже не могли рассчитывать на скромный перекус. Нас же везли к праздничному столу.

Оставалось отдаться на милость Боба и Морфея, что мы с терьером и сделали, с трудом продрав глаза лишь у самого шлагбаума воинской части. Сначала проснулись наши спины, которые почувствовали, что машина задребезжала, потому что начался подъем по разбитому танками подъезду к КПП. А затем уже под пристальным взглядом караульного проснулся и мозг, во всяком случае мой. Джерри просыпался очень неохотно, хотя был голоден и уже давно мечтал выбраться из машины, чтобы добежать до ближайшего куста или столбика. Караульный долго с изумлением наблюдал за тем, как мы, потягиваясь, просыпались. Не говоря уже о том, что наша исключительно гражданская парочка была, конечно, редким явлением на пороге военного гарнизона.

Впрочем, с помощью Боба все прояснилось быстро, тем более что новость о рождении наследника и будущего танкиста в семье капитана Рамиреса давно уже облетела весь гарнизон. Гостей здесь ждали.

Судя по телеграмме, полученной Бобом еще в Лиме, счастливый отец должен был забрать жену с младенцем из родильного дома как раз сегодня. Вот и выходило, что Роберто, как обычно, все рассчитал точно: к праздничному столу мы попадали строго по расписанию.

39

Как скоро выяснилось, к первым трем рюмкам мы все же опоздали. Что было даже кстати, поскольку появление новых гостей – незнакомых штафирок, явно выпадавших из стройного ряда воинских мундиров (жены почему-то скромно хлопотали где-то по соседству над следующей сменой блюд), – не вызвало ни грамма смущения, а лишь очередной прилив энтузиазма.

Как исключение из этого военно-мачистского собрания, во главе стола, установленного в какой-то казенной пристройке к главным казармам – скромное жилище виновников торжества всех приглашенных не вместило – рядом с капитаном Рамиресом сидела его жена Роза, державшая, как мадонна, на руках маленького Хосе. За эту почти святую троицу и пили. Напитки были разнообразными: от импортной финской водки до подаренного кем-то из гостей французского коньяка. Единственная бутылка белого аргентинского вина из уважения к хозяйке, да и просто ради красоты, стояла рядом с семейством Рамиресов, но ею никто ни разу не воспользовался. Роза пила молоко, а Хавиер тут же открыл и демонстративно поставил рядом с собой подаренную мной бутылку «Столичной».

Главным блюдом на праздничном столе, разумеется, было себиче, а крепкие напитки сопровождало неизменное пиво, что быстро повышало градус веселья всего общества. За исключением, конечно, Розы и младенца. Отец был уже сильно навеселе, поэтому обрадовался подарку Боба – радиоуправляемому танку – как ребенок. Скоро по свободной площадке игрушечный танк гоняли по очереди уже все, включая начальника гарнизона полковника Гонсалеса.

Наконец, когда танк всем уже надоел, гости заинтересовались иностранцем, особенно когда Боб сообщил публике, что я лично знал Давида Абрамовича Драгунского. Это правда. Когда-то в молодости я действительно бывал в Подмосковье, где знаменитый танковый генерал, дважды Герой Советского Союза, командовал Высшими офицерскими курсами «Выстрел», и брал у него по заданию редакции интервью.

Оказалось, многие местные старшие чины еще в лейтенантском звании прошли через эти курсы. Не говоря уже о том, что и сам Драгунский, как выяснилось, однажды побывал в Ило и оставил о себе неизгладимое воспоминание. Практически легенду. Так что на меня вылился восторг всей компании.

Здесь же я наконец разъяснил для себя с самого начала пиршества мучавшую меня загадку. На праздничном столе, помимо себиче, среди обычных незатейливых перуанских закусок, купленных в соседнем «супермаркете», красовалось несколько тарелок с русской квашеной капустой и солеными помидорами и огурцами.

Теперь все встало на свое место. Вся эта рецептура была привезена офицерскими женами из нашего Подмосковья.

40

В принципе, о генерал-лейтенанте Давиде Абрамовиче Драгунском я знал немало. Одно время по велению партии он возглавлял Антисионистский комитет, играя там, правда, чисто декоративную роль. Что в конце концов поняли даже обозленные этим фактом евреи, поэтому имя генерала Драгунского, несмотря на это «черное пятно» в биографии, стоит в списке героев Второй мировой войны в Иерусалиме – видел собственными глазами – на почетном месте. Все-таки две Золотые звезды Героя Советского Союза на груди еврея – это вам не шутки.

Знал я и более давний исторический, то есть правдивый, анекдот, как его за малый рост – метр с фуражкой – долго не хотели включать в число участников Парада Победы, чтобы славного богатырского строя победителей такая еврейская мелкота не испортила. Так бы, конечно, и не пустили, если бы не вмешался маршал Жуков, который, узнав об инциденте, возмущенно заявил: «Как в танке гореть, так не мелок, а для парада, видите ли, не годится».

В ходе не очень трезвых уже разговоров удалось все же выяснить подробности и того, чем прославился генерал в Перу. Как оказалось, Драгунский в свое время приезжал сюда демонстрировать наши танки для продажи, а заодно представить несколько перуанцев – выпускников его курсов «Выстрел».

Как рассказывали очевидцы, все было очень серьезно. В связи с приездом советской делегации в Ило обновили гарнизонный полигон и водрузили деревянную трибуну прямо рядом с главным препятствием – огромной грязной ямой, наполненной водой. На трибуну взобралось все высшее военное руководство страны, прибывшее с Драгунским из Лимы. Все, естественно, при полном параде и орденах. Среди них и Давид Абрамович – тоже, разумеется, в парадной форме генерал-лейтенанта и при всех своих многочисленных регалиях, включая две Золотые звезды Героя.

Начались учения. Все шло гладко, пока один из наших танков, ведомый перуанцем, не застрял в этой грязной яме прямо напротив трибуны по самую башню. И ни туда, ни сюда.

Короче, конфуз полный. И тут Давид Абрамович, легонько растолкав всех на трибуне плечиком, спускается в своих генеральских надраенных полуботиночках – и при всех своих геройских регалиях прямо в эту яму. Вытащил за шиворот паршивца, что опозорил курсы «Выстрел», да еще и славную советскую боевую технику, и сам сел на место водителя.

Машина тут же дико взвыла, соколом выскочила из ямы, а затем лихо, словно играючи, прошла через все сложнейшие препятствия на полигоне. Наконец танк остановился около генеральской трибуны и, по плечи в грязи, маленький Драгунский, ничуть не смущаясь, спокойно поднялся по лестнице и занял свое место, чтобы следить за дальнейшим ходом испытаний.

Перуанцы были в восторге. С тех пор Драгунский стал считаться среди тамошних военных лучшим танкистом современности, а контракт на поставки в Перу советской техники перуанцы подписали не глядя.

Кстати, как уверяли меня друзья капитана Рамиреса, после окончания испытаний старик Драгунский переоделся в сухое (в перуанскую форму рядового, поскольку это было единственное, что подошло по размеру) и стал уже героем банкета, перепив всех и рассказав кучу еврейских анекдотов.

41

Спать нас уложили в гостевой комнате, где обычно останавливаются инспектора, периодически прибывающие в гарнизон из Лимы. Джерри кровать не понравилась, потому что была рассчитана на очень крупное начальство. Действительно, в Перу я не видел ни одного худого генерала, а потому кровать оказалась на пружинах, чтобы генеральское тело не испытывало ни малейших неудобств.

Но то, что было хорошо для генералов, оказалось очень неудобно для нас с Джерри: стоило мне повернуться в кровати, как пса подбрасывало вверх, после чего он каждый раз жестко приземлялся на пол. Меня это не очень волновало, потому что накануне и я выпил лишнего, а вот английский джентльмен, свалившись после очередного полета с кровати и не сумев на нее забраться вновь, в конце концов, видимо, отчаялся и, поскулив какое-то время от безнадеги, отправился путешествовать по гарнизону.

Раздраженный отсутствием полноценного ужина – не есть же терьеру себиче или квашеную капусту, а колбасу умяли перуанские офицеры – и полным безразличием к его судьбе со стороны хозяина, Джерри побрел искать лучшей жизни на стороне. Он еще не знал, что танки не очень съедобны, а на плацу обычно выметают все до последней травинки.

Если бы не бравое пение новобранцев прямо у нас под окнами, начавшееся часов в шесть утра, мы бы с Бобом обнаружили пропажу, вероятно, только днем.

Но теперь я и Боб сидели на кроватях, еще плохо соображая, где мы и зачем тут находимся. Так что мысль о собаке возникла несколько позже. Прежде меня разбудили слова песни, где речь шла о том, что если эти «ублюдки-чилийцы» посмеют перейти границу, то на них обрушится вся танковая мощь перуанской армии и поднявшийся против неприятеля в патриотическом порыве народ Перу.

Хорошо помню, что я сразу же отметил в песне некоторое преувеличение. Я глубоко сомневался, во-первых, в том, что Чили жаждет войны, во-вторых, что капитан Рамирес и его товарищи, даже при помощи советских танков, выдержат наступление чилийской армии, которая известна своей отличной подготовкой. Наконец, самое ужасное, в чем я могу признаться только сейчас, я засомневался в массовом патриотизме перуанцев.

Считать, что перуанское себиче лучше всех, это одно, а вот отдать свою жизнь за родину – совсем другое. Конечно, некоторое количество железных перуанцев, вроде Боба, в этой стране имелось, но чаще всего, спрашивая местного обывателя о его главной мечте, я слышал в ответ: отправить детей в США.

Гринго (американцев), как и во всей Латинской Америке, в Перу одновременно очень не любили и боготворили. Именно там, в США, располагалась страна безграничных возможностей, а значит, и счастья. А если ты так думаешь и уверен, что дома ни тебе, ни твоим детям ничего не светит, то какой уж тут массовый патриотизм.

Наверное, я бы еще долго предавался подобным рассуждениям, сидя на кровати, но Боб, уже начавший было делать зарядку под команды сержанта на плацу, вдруг обнаружил отсутствие третьего члена команды. Наверняка мы вчера вечером не очень плотно прикрыли дверь, а Джерри славился еще и тем, что мог выбраться на свободу даже через малейшую щель в дверном проеме.

Быстро одевшись, выяснив у часовых, что никакое рыжее существо не нарушало их покой, и прочесав гарнизонную кухню, мы застыли в недоумении: что же делать дальше? Тем более что вера в часовых была не очень твердой: ночью все собаки черные, и Джерри вполне мог выбраться за пределы охраняемой зоны. Не искать же его по всему городу, да и где?

Окончательно протрезвев, мы собрали совет, к которому постепенно начали присоединяться все остальные участники вчерашней пирушки. Светлая мысль озарила наконец Боба.

– Где у вас тут главная гарнизонная помойка с крысами? – спросил он удивленных танкистов. Все указали примерно в одно место. Там вдалеке синел океан, а около него виднелась куча мусора.

– Крысы есть? – еще раз настойчиво переспросил Боб.

– Еще бы! – в один голос ответил большой офицерский совет.

Туда мы и направились. Представшую перед нами картину, если, конечно, забыть о помойке и крысах, можно назвать даже эпической, то есть достойной пера великого Гомера. На молу, задумчиво глядя на океанский рассвет, сидел изрядно похудевший рыжий пес. Было заметно, что он необычайно утомлен, но доволен удачно проведенным утром. Рядом с ним высилась груда крыс, которых он аккуратно сложил впечатляющей горой. Это была по-настоящему историческая битва, равносильная подвигам Ахиллеса.

Неумолимый Боб намеревался попрощаться со своими друзьями и сразу же пуститься в путь, но я настоятельно потребовал дождаться открытия гарнизонной столовой и до отвала накормил своего героя вкусной солдатской похлебкой со свиной поджаркой, которую повара, узнав об утреннем подвиге терьера, соскребли со всех своих сковородок. Крыс они ненавидели не меньше Джерри.

Это был момент заслуженной славы. И я не мог лишить героя справедливой награды.

Заодно с терьером позавтракали и мы с Бобом. Дорога нам предстояла не близкая. В соседнюю Такну, что прямо на границе с Чили, Боб ехать не хотел, а я и не настаивал. Ничего, кроме нескольких музеев, главный из которых, если не ошибаюсь, посвящен железнодорожному транспорту, да парочки патриотических экспозиций, рассказывающих о самоотверженных поражениях перуанцев и боливийцев в их совместных войнах с Чили, там не было. А зачем мне тревожить ранимое сердце Боба?

Нет уж, наш путь лежал в славный город Арекипу. Для этого, правда, снова пришлось свернуть с Панамериканы и направиться к перуанскому предгорью, но это красивое своими колониальными постройками место стоило того.

42

Ни разу не подлетал к Арекипе на самолете, но знающие люди говорят, что город появляется абсолютно внезапно среди песчаных гор. Верю, но если ехать на автомобиле, то и тут, как на пути к Кахамарке, заметно, как песок постепенно уступает место предгорью – все-таки и Арекипа стоит не на равнине, а в распадке между горными вершинами на высоте 2335 км над уровнем моря. Так что и дышится здесь иначе, и зелени здесь гораздо больше, чем на перуанском побережье. Да и город по местным меркам большой – второй после Лимы. К тому же и со своим особым характером.

Так уж принято считать, что Арекипа – чуть ли не особая республика. Это, конечно, чистый миф, но самим арекипянам он очень нравится. Для приезжих они даже выпускают в качестве бесплатного сувенира свой собственный паспорт и свою монету, которая, разумеется, ничего не стоит. Где-то в архиве такой сувенир валяется и у меня. Сегодня об этой мифической «независимости» напоминает разве что тот факт, что на всех официальных зданиях города равноправно развеваются два флага – общенациональный перуанский и свой родной городской с изображением вулкана Мисти и двух львов, олицетворяющих силу и независимый характер Арекипы.

Славится Арекипа и тем, что ее постоянно трясет, поскольку расположился город на склоне вулкана Мисти – в хорошую погоду он украшает местный пейзаж. Бед, правда, от этой красоты немало. Более или менее ощутимые толчки происходят еженедельно, а те, что человек в суете просто не замечает, и по десятку в день. Помнит Арекипа и крупные землетрясения, после которых не раз приходилось восстанавливать многие действительно великолепные здания колониальной постройки.

Вообще это редкий город в Перу, к основанию которого индейцы причастны лишь как рабочая сила. Основал город у реки с запоминающимся названием Чили известный конкистадор Франсиско де Карвахал в 1540 году. Говорят, все началось с его собственного поместья, которое так и называлось – Прекрасная вилла Арекипа. Но вилла была расположена удачно, климат хороший, а потому это место довольно быстро стало богатеть, став перевалочным пунктом для караванов, которые везли серебро, добытое в Боливии.

Испанцы с самого начала полюбили Арекипу, так что селились здесь массово и с удовольствием украшали город своими дворцами-виллами, храмами и прочими нужными каждому крупному колониальному городу сооружениями, вкладывая в каждую постройку не только немалые деньги, но и душу. Это чувствуется.

На языке индейцев аймара, которые настороженно наблюдали, как стремительно у них на глазах вырастает город, Арекипа получил непритязательное название «место позади островерхой горы». Но испанцы называли его, конечно, иначе. Официально от испанской короны Арекипа получила титул «Благороднейший, преданнейший, верноподданный город Вознесения Богородицы в прекрасной долине Арекипа». Это было красиво, но длинно, поэтому за Арекипой довольно скоро закрепилось другое название – Белый город. Почему, сейчас, разумеется, никто уже не помнит, но версии есть. Во-первых, это был редкий город в Перу, где долго преобладало белое население. Во-вторых, очень многие здания в колониальную пору строились в Арекипе из местного белого вулканического камня. И эта версия вполне правдоподобна.

Остановив машину в самом центре, на традиционной площади Оружия, мы втроем – правда, из уважения к старине я взял Джерри на поводок, что вообще-то делаю лишь в исключительных случаях, – пошли прогуляться по самой площади и расположенным тут соборам. Вместе мы обошли всю площадь, полюбовались главным символом города – фигуркой трубача, окунули руки в неизменный фонтан, а Боб даже почистил свои полусапожки у местного чистильщика обуви. А вот в соборы нам с Бобом пришлось заходить по очереди – джентльмен британского интуриста напоминал разве что рыжими усами, так что ему путь к алтарю был закрыт.

В действительности все храмы, расположенные на площади Оружия, очень разного времени постройки – все зависело от того, насколько успешно они преодолевали испытание крупным землетрясением. Самой стойкой оказалась церковь Ла-Компанья: построенная еще в 1698 году, она выдержала множество толчков самой разной интенсивности. Главному же городскому собору в силу его размера приходилось во время землетрясений труднее всего, поэтому он перестраивался дважды, последний раз в XIX веке.

Кстати, именно из-за соседства с вулканом Мисти Арекипа – город в основном двухэтажный, что тем не менее ничуть не умаляет его красоты. Многие считают Арекипу одним из самых ярких примеров колониальной архитектуры в Латинской Америке. Впрочем, это лишь точка зрения. Путешествуя по Мексике, я и там встречал интереснейшие памятники колониального стиля.

43

От Арекипы прямая дорога, уже многократно опробованная туристами, ведет в знаменитый каньон Колка, который перуанцы считают самым глубоким в мире, поскольку он на 1000 метров глубже Большого каньона в США. Не знаю, не мерил. Но утверждают, что расстояние от поверхности реки Колка, протекающей по дну каньона, до окружающих реку горных вершин достигает 3400 метров.

Езды туда даже на автобусе часа два, так что мы с Бобом решили завершить наше первое прощальное путешествие по Перу там. Но не повезло.

Сначала прокололи шину, а двигаться по этой уже диковатой местности без запаски все же рискованно. Потом и вовсе вспомнили, что на машине можно только подъехать к каньону, а для того, чтобы увидеть все его красоты, предстоит пересадка с автобуса (для туристов) или с машины (для нас) на ослов.

А вот к этому мы с Джерри были совершенно не готовы. Путешествие на осле с терьером под мышкой при малейшем неверном движении пса могло закончиться как для него, так и для меня – если я инстинктивно брошусь ловить английского джентльмена на краю пропасти – плачевно.

Слегка огорченные, мы повернули назад и покатили домой в Лиму. Всю программу поездки по побережью мы выполнить не смогли, но поскольку в проигрыше остался в основном терьер, так и не повидавший свое потомство от голой перуанской кокетки, а я не увидел место, где мы раскопали Сипан, огорчений оказалось не так уж и много. Чтобы утешить меня, Боб заметил, что на месте сипанского захоронения уже давно находится лишь имитация для туристов, а зачем любоваться на имитацию, если ты видел оригинал. Мне это показалось убедительным.

Что до рыжего джентльмена, то ему обещали по приезде дать два дня отгула, в течение которых он наверняка найдет себе на улицах Лимы новую перуанскую красотку.

Не знаю, что подумал по этому поводу Джерри, но мы с Бобом сочли его молчание за согласие.

44

С этим все было ясно. А вот что делать со второй, горной частью намеченного плана, мы никак не могли определить. Вопросов после тех непреодолимых препятствий, с которыми мы столкнулись около каньона Колка, возникало много.

Например, где мы раздобудем альпинистское снаряжение для крысолова. Между тем это было обязательным условием, чтобы пройти Тропой инков, как мы намечали с Бобом. Оставить пса в Лиме не с кем. А если бы даже кто-то и нашелся, то ни один из возможных вариантов меня бы не устроил: все-таки я свою собаку очень люблю. Между тем ни в каньон, ни в пропасть на пути к Мачу-Пикчу падать тоже не хотелось.

Но недаром говорят, что неразрешимых задач нет. Как быть с альпинистским обмундированием для Джерри, мы с Бобом придумали еще на подъезде к Лиме. Правда, если уж честно сказать, то все предложения исходили исключительно от него, а я лишь с ними соглашался или изредка подправлял индейца. Так, я с ходу отверг еще раз высказанную Бобом идею оставить английского джентльмена где-нибудь в городе, например в собачьем приюте. Не вполне осознавая, что говорю, я тем не менее твердо ответил:

– Мы одна команда, поэтому пойдем в одной связке.

Наверное, со стороны это звучало довольно смешно. Во всяком случае, опытный альпинист Боб посмотрел на меня с нескрываемой иронией и ответил:

– Черт с тобой! Но в связке с крысоловом пойдешь ты, а не мы.

Я согласился и на такой экстремальный вариант, лишь бы не оставлять Джерри в каком-нибудь занюханном приюте.

– Как его утеплить, я знаю, – уже без иронии заметил Боб. – Ходить по дорогим собачьим магазинам не надо, все тамошние клоунские костюмчики не для серьезного похода. Прямо сейчас заедем к моему знакомому портному, он и сделает то, что надо. Он обшивает всех местных скалолазов. Эта одежка к концу пути превратится, конечно, в лохмотья, но выдержит все же дольше, чем то, что ты за большие деньги купишь для пса в зоомагазине. А «в связке» со своим рыжим пойдешь так: тот же портной сделает тебе за спину рюкзак, в котором ты и понесешь свое сокровище.

Увидев в моих глазах недоумение, Боб добавил:

– Отверстие для головы оставим, не волнуйся, не задохнется твой крысолов и даже насладится путешествием в полной мере. Но условие, – жестко добавил индеец, – достань этому прохвосту жесткий ошейник и надежный поводок. Потому что на стоянках он свободно гулять не сможет – опасно, а если свалится, то ты должен быть уверен, что ремень не оборвется. А то и тушку не найдем, чтобы предать земле, как положено. – Потом помолчал и, тяжело вздохнув, резюмировал: – Но вообще-то это верх идиотизма, тащить крысолова наверх к гнезду кондора.

«Гнездо кондора» в голове индейца возникло не случайно. Как-то Боб проговорился, что в одном месте недалеко от Тропы инков, метров пятьдесят вверх над ней, на краю скалы он видел гнездо кондора и что было бы неплохо до него добраться, чтобы сфотографировать. К натуралистам Боб ни малейшего отношения не имел, а вот как дорого он продаст этот уникальный кадр кому-нибудь из иностранных корреспондентов, уже просчитал.

Когда-то, не очень задумываясь о последствиях, я его идею с воодушевлением поддержал: это же надо, добраться до гнезда кондора! А теперь получалось, что почти по отвесной скале к чертову гнезду поползем мы втроем: Боб, я – еще тот, конечно, альпинист, – да к тому же английский джентльмен у меня за спиной в рюкзаке. Но отступать было уже поздно. Есть же и у меня мужская гордость.

К портному заехали, чтобы не терять времени, еще не добравшись до дома. Пожилой индеец, выслушав заказ, присвистнул от удивления, но за работу взялся, для чего долго и тщательно измерял терьера. Джентльмену эта затея, естественно, не понравилась, поскольку смокинга он раньше не носил, но в моих руках пес позволил портному все. Лишь когда руки старика приближались к самому дорогому для каждого мачо месту, Джерри предупреждающе скалил свои острые зубы.

Этого, к счастью, портной, увлеченно копаясь где-то внизу в районе собачьих гениталий, не видел, так что расстались мы мирно. Цвет собачьего обмундирования по настоянию Боба был выбран самый яркий – оранжевый. Как не очень оптимистично снова напомнил Роберто, чтобы в случае чего мы смогли найти хотя бы «тушку» героического терьера. Хорошо еще, подумал я, что Джерри понимает не все слова.

Заказ должен был быть готов дня через четыре. Нас это устраивало. Я хотел наконец с удобством отоспаться. Джерри мечтал об обещанном ему отгуле, а неутомимый Боб намеревался большую часть времени провести под «тойотой» – старушке предстоял действительно очень нелегкий путь через перевалы, и следовало к нему максимально подготовиться.

Разумеется, оставался еще традиционный поход на рынок, но Боб заранее предупредил, что в этот раз возьмем лишь абсолютный минимум. Значительную часть пути предстояло пройти пешком, а весь груз придется тащить одному Бобу. За моей спиной должен висеть рюкзак с Джерри. Ну а руки во время такого путешествия должны быть все время свободны.

Тем более что часть пути, как заранее предупредил наш шерпа, хочешь не хочешь, но придется преодолевать на четвереньках.

Часть вторая
Анды. Английский джентльмен против перуанского кондора

1

Утверждать, что меня сильно тянуло в горы, не буду, альпинизм не прельщал никогда. Я как раз не из любителей подъемов на запредельные высоты, где не хватает воздуха, а движения становятся затрудненными и замедленными. Наоборот, по природе я житель равнин. Сто – двести метров над уровнем моря мои легкие и сердце вполне устраивают.

Все подъемы на высоту в моей жизни, а их было несколько, происходили лишь от природного любопытства и инфантильного желания доказать самому себе, что и я могу преодолеть перегрузки не хуже других. Так что перед поездкой в Анды меня уже заранее мутило от предчувствия головной боли и нехватки кислорода. Все это сильно уменьшало в моих глазах бесспорную красоту горных видов, завораживающих водопадов и заснеженных пиков Кордильер.

И виноват в этом был в первую очередь Боб, соблазнивший меня однажды покататься на горных лыжах – кстати, до этого я на них ни разу не стоял – на Пасторури. Есть в Перу такой ледник на высоте 5200 метров в районе Уарас. Сейчас там сделали даже небольшую дорожку и построили некоторые удобства для туристов. Судя по фотографиям в Интернете, для тех, кто еще колеблется, на пути к леднику появилась даже ободряющая табличка: «Подъем трудный, но возможный».

Если бы я наткнулся на это предупреждение в те времена, когда мы там побывали с Роберто, то, несмотря на весь свой авантюризм, вполне возможно, там же и остановился бы. Подъем оказался не просто трудным, а дьявольски тяжким, а сама миссия – кататься на лыжах на высоте уже не 5200, а 5400 метров (до приличного снега надо было подняться еще выше) – из серии совершенно невыполнимых.

Подъемника на Пасторури, как понимаю, нет и сейчас, а уж десять лет назад… Просто машина остановилась там, где кончилось нечто называемое дорогой, и нас выкинули на глыбы и булыжники – напоминание о древней вулканической деятельности в этом районе. По этим черным булыжникам мы, задыхаясь от недостатка кислорода и еле-еле натянув горнолыжные ботинки, в которых ходить даже по ровному месту не сахар, карабкались по камням еще метров пятьсот, поднимаясь к снегу. Вес лыж, которые мы волокли на себе, постепенно становился невыносимым, ноги и руки не слушались, легкие и сердце буквально кричали о предательстве, но их уже никто не слышал – мозг, лишенный достаточного количества кислорода, работать отказывался. Я просто на автомате и силе воли как мог плелся вслед за Бобом.

Не буду преувеличивать и утверждать, что он легко перескакивал с камня на камень, но у него, в отличие от меня, все же работали и ноги, и легкие, и голова.

Самое обидное, что, добравшись до места «лыжных прогулок», мы даже не успели толком покататься: так, проехали метров сто. При этом меня – все-таки учтите, человек в первый раз встал на горные лыжи – понесло прямо к краю пропасти, а это было настолько опасно, что даже хладнокровный Боб отчаянно завопил, приказывая мне: «Падай!» Услышать-то я его услышал, но голова на такой высоте работала медленно, поэтому, пока она обрабатывала тревожную информацию, лыжи продолжали катиться, и я упал уже на самом краю снежного гребня, который нависал над пропастью. Хорошо еще, что гребень накануне подморозило и он меня выдержал. Выбирался я оттуда уже ползком. В одиночку, потому что Боб приблизиться ко мне, чтобы помочь, не решался. И правильно: наш совместный вес снежный нарост над скалой мог не выдержать.

Ну а когда я наконец оказался в безопасности, небо над ледником в одну минуту потемнело и вместо слепящего солнца на нас стремительно накатила черная туча. Оттуда тут же посыпался град и понеслись такие порывы ветра, что мы, уже не думая о достоинстве, как могли, большей частью на четвереньках, теряя лыжи и палки, стали улепетывать с Пасторури.

Впрочем, слово «улепетывать», разумеется, сильное преувеличение, которое скорее отражает наше жгучее желание бежать от всего этого ужаса, чем реальные возможности. На такой высоте быстрое перемещение невозможно в принципе. Сердце выскакивало из грудной клетки, а глаза, во всяком случае у меня, почти вылезали из орбит. Боб мне помогал и даже в конце концов взялся тащить на себе, но все равно этот день остался в памяти как одно из самых неприятных событий в жизни.

Не очень верится, но, как рассказал мне Боб, теперь в Пасторури регулярно проводят Недели андинизма и какие-то энтузиасты действительно катаются там на лыжах. Господи, спаси и сохрани этих душевнобольных людей.

Позже даже фотографии, которые я успел снять на Пасторури, мы с женой засунули в конец старого фотоальбома, а альбом забросили на самую дальнюю полку книжного шкафа. Даже годы не сделали это путешествие забавным воспоминанием. Снимки Пасторури и сегодня мне напоминают поговорку «Умный в горы не пойдет».

Так что к новым вершинам я не рвался, хотя, с другой стороны, понимал, что без прощания с Андами моя последняя, видимо, поездка в Перу, конечно же, будет неполноценной.

Да и Боб клятвенно заверял, что на такую высоту, как в Пасторури, он меня больше не потащит. Наконец, очень хотелось все-таки пройтись от Куско до Мачу-Пикчу Тропой инков, которую не так давно расчистили от зарослей. Теперь вы понимаете, почему я слушал рассуждения Боба о нашем будущем горном вояже, ничего не оспаривая, но настороженно, то есть внимательно сверяя каждое место, которое он называл, с той высотой, что обозначалась на картах. На четыре тысячи метров над уровнем моря я еще соглашался, но пять – никогда!

Когда мы обговорили весь маршрут, Боб еще раз поклялся, что никаких сверхъестественных подвигов на этот раз от меня не потребуется.

И я, чудак, поверил ему.

2

План предстоящего путешествия вырисовывался совсем не простым. Для начала надо было постараться, не угробив по дороге «тойоту», преодолеть несколько крутых и высотных перевалов Кордильер, где мотору не хватает кислорода, как и человеческому сердцу, так что двигатель испытывает серьезные перегрузки. Выдержит ли все это далеко не новая машина, уверенности не было. И что делать, если не выдержит? Где ее ремонтировать? Посреди Анд! О собственном самочувствии мы подумали, конечно, тоже, но тут по привычке полагались в первую очередь на мешочек с листьями коки.

Путешествовать на этот раз приходилось по очень плохой дороге, которая ничуть не напоминала накатанную Панамерикану. Путь в Сьерру, то есть в горы, – это беспрерывные камнепады, оползни и ямы, по которым на максимально возможной скорости, невзирая на бесконечный серпантин и фактически слепую из-за постоянных поворотов трассу, спускаются огромные, тяжелые самосвалы с горнорудных комбинатов. Вот и приходится редким здесь легковушкам шарахаться от этих лихачей то к отвесной скале, обдирая краску, то, наоборот, двигаться по самому краю пропасти. На сложности всей этой дорожной «мелкоты» водители самосвалов внимания не обращают даже на самых трудных горных поворотах – поджимает график. Не успеешь в срок – лишишься работы.

Нам предстояло подняться к наиболее обитаемой части Анд и добраться до древнего Куско, а там спешиться и, немного передохнув, начать свой путь, теперь уже пешком и на четвереньках, по Тропе инков к знаменитому Мачу-Пикчу. В Куско же к нашей компании должен был присоединиться старый знакомый Боба – местный шаман: он лучше знал дорогу, да и был, по уверениям индейца, в той местности, что нам предстояло пересечь, большим авторитетом. А это гарантировало безопасность хотя бы от людей.

Когда-то инки преодолевали свою «тропу», а на самом деле прекрасно выложенную тесаными камнями дорогу, бегом. В определенных местах, как считают историки, один бегун сменял другого, и уже тот мчался дальше с каким-либо поручением или посланием. Таких бегунов было множество, и они носились по этой тропе навстречу друг другу, помогая Великому инке управлять своей империей. И, разумеется, в те времена тропа поддерживалась в идеальном состоянии.

С годами, однако, дорога разрушилась, так же как и сама империя. Испанцам она как-то не приглянулась, а потому оказалась наедине с природой. А в тех местах это серьезный противник. Растительность здесь буйная, так что она быстро спрятала остатки тропы от постороннего глаза. Расчищать тропу всерьез стали лишь в конце 1990-х, да и то, из-за отсутствия средств и войны с терроризмом – поскольку туристов в ту пору фактически не было, – делали это нерегулярно и лишь на отдельных участках. На то, что время от времени придется двигаться вперед, переходя на четвереньки, мы настроились сразу, поскольку знали: в ряде мест, где дорога сохранилась почти в идеальном состоянии, она тем не менее настолько крута, что все равно на своих двоих не устоишь – легче подниматься по-обезьяньи.

Конечно, для любителей экстремального туризма Тропа инков – одно из самых лакомых блюд. И пейзаж в горах божественный, и вдоль тропы находятся остатки различных храмов, древних поселений и крепостей доколумбовой эпохи. Но и они видны лишь на тех участках, где подходы к этим строениям расчистили, да и то лишь на короткое время. Сегодня вы их увидите, а завтра там уже сплошные заросли. Шаман был нам нужен еще и по этой причине – он мог сквозь стену зелени найти лазейку к затерянному храму. Сегодняшний турист, путешествуя уже по почти целиком расчищенной тропе, часть храмов просто не замечает, даже гиды знают эти места лишь приблизительно. Есть сама тропа, за нее турфирмы в основном и держатся. А уж что там рядом с тропой, дело десятое.

Кончается Тропа инков в Мачу-Пикчу, и, хотя оба мы – и я, и Боб – бывали в знаменитом на весь мир месте неоднократно, желание бросить на это чудо еще один взгляд, да еще с другой стороны ущелья, с тропы, было непреодолимо.

Ну а дальше нас ждало возвращение по старой железной дороге в Куско через ущелье, где растет лучшая в мире кукуруза. Этот божественный дар природы – вареный початок плюс немного соли и масла – пища, достойная самого привередливого гурмана, местные крестьянки за гроши продают на каждой остановке.

И наконец, последний отрезок пути. Снова на «тойоте» (если она еще будет к тому времени жива) придется преодолеть очень непростой и опять высокогорный путь к озеру Титикака, к тому самому месту, откуда и начала разрастаться империя инков.

Таков был план, хотя мы с Бобом, конечно, прекрасно понимали, что жизнь может внести в него любые изменения.

3

О дороге через перевалы даже и вспоминать не хочется, настолько у нас раскалывалась голова от перепадов давления на разной высоте, да и кока, что на этот раз купил на рынке индеец, оказалась какой-то слабенькой. Во всяком случае, на меня она уж точно не действовала.

Обычно у туристов проблемы с головной болью, не говоря уже о затрудненном дыхании, движении и перебоях в работе сердечной мышцы, начинаются где-то на высоте 2500–3000 метров. Для нас с Бобом подобная высота – ничто. Я уже к таким высотам притерпелся, Боб тем более. Он не раз ходил, например, по так называемым Белым Кордильерам, где все покрыто снегом, по маршруту: гора Урус, 5420 метров, – гора Ишинка, 5530 метров, – и, наконец (это уже почти у Господа под мышкой), гора Ваюнараху, 5675 метров. Привожу точные цифры, потому что на таких высотах каждый десяток метров важен – совершенно другой уровень сложности. Если я чуть не умирал на Пасторури на высоте 5200–5400 метров, то можете себе представить, с какими сложностями сталкивается альпинист, поднимающийся на пик Ваюнараху, да еще специально выбирая для этого самый сложный участок подъема. Это вам не на лыжах прокатиться.

Но подобный путь исключительно для профи. Сам я однажды с помощью все того же Боба сумел каким-то чудом взобраться на гору Няуи (4208 метров), это в районе Куско, пройдя на своих двоих от самого подножия до вершины, но могу твердо сказать, что тот тяжелейший подъем не доставил мне ни малейшего удовольствия. Хотя я тогда и был лет на десять моложе. Впрочем, охотно признаю, что виды с вершины Кордильер открываются просто потрясающие.

И все же, несмотря на наш уже немалый высокогорный опыт, одно дело – это вершина, на которую ты поднимаешься постепенно, акклиматизируясь по дороге, да еще в том темпе, который тебе позволяют здоровье и силы, и совсем другое – американские горки, по которым мы двигались теперь. Для того чтобы такая дорога понравилась, надо иметь врожденное пристрастие к мазохизму: то черепахой ползешь вверх к очередному перевалу, то булыжником со свистом летишь вниз. Между тем сосуды у человека все-таки не железные.

Иначе говоря, путешествие, едва начавшись, довольно скоро стало вызывать ассоциации с инквизицией, как будто вас кто-то ритмично бьет в затылок кувалдой. И как дополнение – пыль, ухабы, беспрерывные повороты на краю пропасти. Наконец, задыхающаяся на высоте машина, которой сочувствуешь, как живой, и безумно боишься, что она не выдержит и ты застрянешь посреди гор.

Впрочем, один забавный эпизод случился даже на этом участке мучительной трассы, причем героем (и даже нашим спасителем) стал Джерри.

На одном из перевалов нас остановил военный патруль. «Тойота» уперлась в шлагбаум блокпоста. В эпоху расцвета в Перу терроризма таких блокпостов, окруженных бетонными надолбами и железными ежами – чтобы ночью нельзя было подогнать машину, начиненную взрывчаткой, – на перуанских дорогах было множество, но потом они практически все за ненадобностью исчезли, так что для нас с Бобом это препятствие оказалось полной неожиданностью.

У шлагбаума в расслабленной позе стояли двое солдат и их командир, слегка косоглазый сержант. Делать ребятам было нечего, так что мы представляли для них долгожданное и приятное развлечение. Вообще, как я заметил, людям, обладающим небольшой властью и не обремененным серьезными делами, приятно немного покуражится над теми, кто попал в их лапы.

Сначала троица минуты три старательно не обращала на нас ни малейшего внимания, мы просто стояли у закрытого перед нашим носом шлагбаума. Наконец косоглазый соизволил подойти:

– Значит, так. Вы все открываете, показываете, а мы все это щупаем и смотрим. И не дергаться.

При этом его автомат, красноречиво изменив положение, уставился дулом прямо нам в лицо.

Спорить в таких случаях бессмысленно, поэтому надо в какой-то удобный момент переходить к главному – взятке. Было очевидно, что, во-первых, ребятам очень скучно, а во-вторых, не хватает денег на выпивку. Выяснив, что я иностранец, к моей персоне отнеслись с особым интересом.

– А ты случайно не гринго? – спросил меня сержант, внимательно перед этим просмотрев мой паспорт, где все было написано яснее ясного.

– Нет, – ответил за меня Боб, чтобы подтвердить мою непричастность к ненавистным гринго, – он из России.

– А это далеко? – не унимался косоглазый.

– Ну, как сказать, – вступил в разговор я, – от Москвы до Лимы разница где-то девять часовых поясов.

– Далеко, – сделал вывод сержант, – девять часов на машине – это далеко.

Мы с Бобом переглянулись, но спорить с великим географом не стали.

4

Если бы главным переговорщиком был я, то, думаю, вопрос решился бы быстро, но в таких случаях, согласно нашему давнему уговору, переговоры всегда вел Боб. А он в данном случае почему-то уперся. Может быть, ему стало вдруг неудобно за все вооруженные силы Перу, не знаю. Короче говоря, и на старуху бывает проруха. Ему вдруг захотелось порядка и правды здесь и сейчас, вот только место для поисков истины он выбрал крайне неудачно.

Роберто долго выяснял с патрулем отношения и даже показывал им фотографии, сделанные недавно в Ило на празднике капитана Рамиреса. Сначала каждую фотографию с интересом долго изучал начальник патруля. Потом их рассматривал маленький тонкошеий солдатик, все время хлюпающий простуженным носом. Ну и так далее. Из помещения блокпоста подтянулось еще человек пять. Ясно было, что ребята развлекаются по полной программе. Однако затем дело приняло уже серьезный оборот.

Это был тот редкий случай, когда Боб просчитался, потому что в пачке снимков, которые он предъявил патрулю, чтобы наглядно продемонстрировать нашу тесную дружбу с военными, на нашу беду, затесалась и фотография капитана Рамиреса, где он гордо позировал на фоне советского танка. После этого у патруля появился уже формальный повод задержать нас до выяснения всех обстоятельств. А вдруг мы чилийские шпионы?

Нетрудно было заметить, как сразу же приосанился косоглазый сержант, у которого, как он, видимо, считал, за долгое время полного безделья появилось наконец важное дело. Он уже двинулся к телефону и, если бы успел позвонить начальству, то, не сомневаюсь, все бы затянулось надолго, однако, к счастью, ситуацию спас английский джентльмен, которого я выпустил из машины на волю размяться.

Обнюхав все вокруг и сделав свои дела, пес неожиданно юркнул в служебное помещение блокпоста, что ужасно возмутило сержанта. Он раздраженно указал мне, что я, хоть и иностранец, обязан, точно так же, как это делают все граждане Перу (ну, здесь он явно преувеличил), водить терьера только в строгом наморднике и на поводке. Я, разумеется, не возражал.

Подозреваю, что военных больше всего расстроило то обстоятельство, что хозяина, то есть меня (да еще иностранца), пустить внутрь своего «укрепрайона» они не имели права, а самим ловить руками пусть и мелкого, но зубастого рыжего кобеля никто из личного состава не решался. Да и бабахнуть в собаку человека с загранпаспортом казалось делом рискованным, мало ли на какие неприятности нарвешься.

Впрочем, трудная ситуация разрешилась довольно быстро, потому что, не успел сержант закончить свой выговор, как Джерри сам выскочил наружу, причем с огромной крысой в зубах.

Не хватает слов, чтобы описать внезапно просветлевшие лица этих мужественных перуанских парней. Как потом выяснилось, именно эта крыса терроризировала блокпост уже около года. Эта дрянь не только пожирала и без того скромное солдатское пропитание, но еще и нарочно гадила на кухонный стол. К тому же не давала солдатам спокойно спать по ночам, с шумом перебегая из конца в конец блокпоста. «Да еще при этом беспрерывно чавкала», – с запоздалой обидой вспомнил один из солдат.

В общем, крыса ребят изрядно допекла. А если еще учесть, что не срабатывала ни одна ловушка, с помощью которых солдаты пытались избавиться от неприятеля, ясно, почему Джерри удалось моментально разрядить накалившуюся обстановку. Получалось, что английский джентльмен оказал перуанской армии немалую услугу.

Для штабных, сидящих где-то далеко в Лиме, все это, понятно, проходило по скромной статье «бои местного значения», но для ребят с блокпоста случившееся означало великую победу над старым ненавистным противником. Недаром у крысы, а это был действительно впечатляющий по своим размерам экземпляр, за долгое время ее беспрерывных диверсий появилось даже имя – Аллигатор.

После столь чудесного избавления от Аллигатора шлагбаум перед нами, естественно, немедленно поднялся, а фотография Джерри, которую сделал все тот же косоглазый сержант (ее, между прочим, обещали даже увеличить) должна была теперь украсить блокпост.

Все-таки как правильно я выбрал собачью породу, думал я, когда мы оставили препятствие позади.

5

Намучившись в дороге и задержавшись для бесед с военными, мы решили остановиться на ночлег в поселке, который охранял блокпост. Да и поесть было уже тоже пора. На разносолы в такой дыре мы не рассчитывали, но есть-то надо, а готовить самим, пристроившись где-нибудь на обочине, категорически не хотелось. Тем более казалось, что мы попали в мировой эпицентр пыли. Она кружилась в воздухе, покрывая толстым слоем все живое и мертвое, залезала за шиворот, в уши, рот и нос.

Картина вокруг угнетала своей безысходностью. Небольшие убогие домишки, слепленные из глины и соломы, редкие мулы, глубокомысленно жующие чертополох, грязные лужи и босоногие аборигены со всей очевидностью свидетельствовали, что данный населенный пункт гостиницей не располагает.

Да мы в нее и не рвались. Что такое гостиницы в подобных местах, мы знали по горькому опыту. Клопы и блохи достанут не только терьера, но и нас, грешных. В результате просто прокрутимся в постели до утра. Так что решили найти какое-нибудь уютное местечко, отъехав от этой богом забытой деревни километров двадцать, а там свернуть куда-нибудь в зелень недалеко от трассы и заночевать в спальных мешках, даже не разбивая палатки.

Но вот готовить все-таки не хотелось, поэтому мы двигались по поселку медленно, внимательно высматривая, где здесь находится местный «салун».

«Салун» оказался маленькой террасой с двумя столами прямо на пыльной улице. Меню разнообразием не отличалось – пиво и тушеный куй с жареными бананами. Для тех, кто привык лишь к сладким импортным бананам, поясняю, что вообще-то сортов бананов тьма, и те, что мы покупаем в магазинах, далеко не самые вкусные. Есть еще бананы кормовые, выращиваемые для скота, и бананы, которые во многих странах жарят и подают как гарнир. Мне такие бананы не нравятся, но это дело вкуса.

Но главное, что смущало – это необходимость съесть куя, симпатичное животное, о котором я уже упоминал. Разводят их, кстати, в основном почему-то в горах, как кроликов, хотя куя и называют морской свинкой. При чем тут море, не знаю.

До того момента все долгие годы жизни в Перу мне как-то удавалось улизнуть от нередких предложений местных друзей, и в частности Боба, попробовать мясо куя, но тут деваться было некуда. На меня неумолимо смотрели хитроватые глаза индейца.

Прочитать мысль Боба особого труда не составляло. Это была, конечно, месть за то, что я заставил его влезть в самолет и пролететь над пустыней Наска. Теперь бумеранг вернулся:

– Знаешь, стыдно, столько лет прожив в Перу, не попробовать одно из главных национальных блюд.

Не дожидаясь моего ответа, Боб повернулся в сторону старухи, которая была кухаркой и официанткой одновременно, и жестко сформулировал заказ:

– Два пива и два куя.

Еще до того, как мне подали блюдо, я уже чувствовал себя людоедом. А когда тарелку принесли… Куя подали целиком, с головой и лапками, а в пустых глазницах убитого ради меня животного мне представились несчастные глаза жертвы.

– Меня вырвет, – честно предупредил я Боба.

– Ничего, – безжалостно ответил он, – здесь не паркет.

Действительно, там, где мы устроились, пола не было вовсе.

Короче, лапку куя я все-таки съел. Похоже на курицу, но все равно, на мой взгляд, это еда не для человека. Хуже было бы, разве что если бы Боб привел меня в забегаловку – а такие в Лиме тоже есть, – где «гурманы» с наслаждением поедают кошек. Хорошо еще, что собак не едят.

В Перу по этому поводу однажды разразился даже немалый скандал, когда один из телеканалов показал документальный ужастик, где шаг за шагом продемонстрирован весь процесс приготовления блюда из кошек, начиная с того момента, как ресторанные «кошкодавы» отлавливают бродячих животных на городских свалках. Ну а затем во всех деталях рассказали, как готовится «изысканное блюдо». Откуда у перуанцев страсть к «кошкоедению», не знаю. Сами они утверждают, что это результат того, что в стране много иммигрантов из азиатских стран. Не исключено.

Скандал был грандиозным. И если телеканал рассчитывал таким образом себя прорекламировать, то это у него получилось. Все граждане, обожающие кошек, и в первую очередь бабушки-кошатницы, вышли на улицу и чуть не разгромили телеканал, решившийся показать подобную мерзость. И хотя руководство канала от расправы спасла лишь полиция, пресса признавала, что у этого специфического телесериала оказался запредельно высокий рейтинг. Так что я уже давно понял: большинство телезрителей всегда предпочтет мировой киноклассике или выдающемуся оперному тенору что-нибудь скандальное и грязное. И дело тут, разумеется, не в перуанцах, а вообще в человеке.

В общем, я под пристальным взглядом Боба, собрав всю волю в кулак, откусил от лапки. Больше, несмотря на терзавший меня голод, съесть не смог. Остальное за обе щеки уплел индеец и частично Джерри, которому достались объедки с барского стола.

В эту ночь я лег спать на голодный желудок и с нечистой совестью. А вдруг в этом чутком животном, который каким-то чудом ощущает в человеке болезни его внутренних органов, есть душа, думал я, ворочаясь в спальном мешке. Срам-то какой!

Местечко для ночевки километрах в пятнадцати от мирового центра пыли мы нашли вполне приличное. Нас окружала зелень, в которой что-то умиротворенно щелкало и посвистывало. Над головой роскошным пологом нависало звездное небо, но сон все не приходил.

Боб и Джерри, с набитыми животами, давно уже блаженно храпели, а я все еще мучился, вспоминая несчастного куя.

6

Наутро, после чая с бутербродами у костра и после того, как моя совесть наконец замолчала, а головная боль прошла, настроение значительно улучшилось.

Джерри, насидевшись в машине, носился как угорелый с какой-то палкой, но далеко не убегал. Терьер тоже был уже опытным путешественником, поэтому прекрасно понимал, что мы расположились недалеко от трассы. А самосвалы английский джентльмен недолюбливал.

В прекрасном настроении был и Боб. Найдя буквально в двух шагах от нашей ночевки родник, он помыл «тойоту». Почему-то это занятие, которое я при любой возможности перекладывал на других, Боб, наоборот, обожал. Ему вообще нравилось возиться с машиной, что устраивало и индейца, и меня. С его точки зрения, я даже свечи в двигателе поменять толком не мог, против чего я и не возражал – пусть меняет сам.

Мы снова выехали на трассу. В этот день была моя очередь сидеть за рулем, поэтому пес тут же, встав на задние лапы, пристроился около моей щеки, чтобы лучше видеть дорогу. Боб ему подобного, понятное дело, не позволял.

Окрестности намного больше, чем накануне, радовали глаз. И противоположные склоны, где на террасах, построенных многие века назад, уже поднялась кукуруза, были необычайно живописны, и местные крестьянки в разноцветных одеяниях (едва ли не каждая с младенцем за спиной) оживляли пейзаж, и погода стояла отличная. Даже пыль куда-то делась. Видимо, именно в той деревне, где мы были, находился какой-то особый магнит, что притягивал к себе всю высокогорную грязь.

Идиллия продолжалась, однако, недолго. Наша чистенькая, только что умытая «тойота» начала вдруг как-то странно хрипеть, а затем и вовсе остановилась. Росинант категорически отказывался двигаться дальше. Спасти ситуацию мог только Боб – не я же, технически безграмотный гуманитарий. Однако и он, провозившись около часа сначала под капотом, а затем под машиной, наконец из-под нее вылез и мрачно констатировал: «Не понимаю».

Впрочем, в такой замечательный день, когда светило солнце, на соседних склонах зеленела омытая росой молодая кукуруза, а мы с Бобом избавились от головной боли, Господь просто не мог оставить нас без своей поддержки. Не успел Боб выругаться, как с нами поравнялся военный джип с нашими новыми друзьями с блокпоста. Косоглазый сержант тут же приказал взять «тойоту» на буксир, и нас довезли до соседнего поселка, где имелась автомастерская.

А еще через тридцать минут местный юный автомобильный гений, чумазый как трубочист, используя всего лишь один разводной ключ, будто играючи – к полному унижению технического всезнайки Боба, – привел нашу старушку «тойоту» в рабочее состояние, взяв за свой труд какую-то мелочь.

Надо заметить, согласно моей теории, которую, кстати, разделял и Боб, перуанский человек улучшался в смысле своих моральных качеств по мере подъема в горы: человек из песочницы – это одно, человек гор – совсем другое. Амазонку мы оба в расчет не брали, поскольку это вообще особый мир.

Центр мошенничества, всеобщей обдираловки, воровства и попыток всучить вам без зазрения совести на каждом углу фальшивку или некачественный товар – это, конечно, столица. В чуть меньшей степени эта болезнь распространяется и на все остальное побережье, а вот чем выше вы поднимаетесь в горы, подальше от современных центров цивилизации, тем чище становится и воздух, и человек.

7

Иногда я думаю, что инки проиграли историческое противостояние конкистадорам именно по этой причине. Просто чистота, наивность и честь встретились с безнравственностью, хитроумием и религиозным ханжеством. Иисус, полагаю, отдавал свою жизнь вовсе не за жестокость, предательство и алчность этих новых крестоносцев.

Я всегда считал, уверен в этом и сейчас, что открытие Америки является одной из величайших трагедий в истории человечества, когда отбросы Старого Света навязали силой Новому Свету свою во многом уже извращенную мораль и далеко не бесспорную шкалу ценностей. Конечно, религиозных дикостей хватало и среди коренных американцев, спорить не собираюсь, но безнравственность как устойчивая система и даже как признак доблести появилась на земле ацтеков, майя и инков лишь вместе с приходом сюда «развитого» и абсолютно циничного европейца.

История с «тойотой» стала для нас с Бобом новым доказательством, что наша теория справедлива. В любой столичной автомастерской и нас, и саму машину ободрали бы как липку. Для начала с умным видом собрали бы и разобрали двигатель, потом придумали бы что-нибудь еще, попутно снимая с машины все пригодные части и заменяя их старьем. Спастись от автомошенников в Лиме можно лишь двумя способами: либо отдавая автомобиль в очень дорогую ремонтную мастерскую, но там обслуживались обычно лишь новые «тачки», не то что наша старенькая «тойота», либо оставляя свой автомобиль уже давно знакомому и прикормленному механику.

От наших искренних и восторженных благодарностей парень только отмахнулся.

– Да ерунда, – заключил он, закуривая и лениво приваливаясь к забору в ожидании следующего клиента, – там просто одна старая гайка стерлась, отлетела и попала не туда, куда надо. Я ее вынул, чтобы она не мешала, и поставил новую. И все.

Где и что вылетело, объяснить он не мог, как Боб его ни пытал, поскольку, как выяснилось, парень знал устройство машины скорее на ощупь, чем по учебнику.

В его изложении все звучало примерно так: отец ремонтировал – он помогал, старший брат ремонтировал – он помогал, еще один брат ремонтировал – он опять помогал, а потом всю родню, как собственников автомастерской, то есть «буржуев», расстреляли маоисты из «Sendero Luminoso», и теперь он чинит машины сам.

– Дело привычки, – заметил парнишка, – а как там все это точно называется, и не упомнишь.

К глубокому огорчению Боба, он так и не смог понять, что же стряслось с его любимой «тойотой» и даже в каком месте. Он бы и дальше продолжал приставать к парню со своими бессмысленными вопросами, если бы я просто не затолкал его в машину. Но и сидя рядом со мной, он еще многие километры что-то бормотал, то про карбюратор, то про коленвал, тщетно пытаясь понять, какая такая «гайка» и где она «стерлась».

Меня мучения индейца, по правде говоря, только веселили. Я с детства спокойно шагал по жизни, не понимая толком даже того, что такое электричество. Ну, бегут там какие-то ребята-электроны по проводам, взявшись за руки, вот и хорошо. Главное, чтобы работали холодильник и телевизор.

Мне моя техническая (а также физическая и химическая) безграмотность жить не мешала. А вот Боба, человека сугубо практичного и конкретного, подобные черные дыры в его познаниях о мире всегда раздражали. Пусть и приблизительно, в меру своих способностей, он всегда пытался понять, каким образом все устроено и как этот механизм отремонтировать, если он сломается.

Так мы и проехали оставшуюся часть пути до Куско. Боб все листал свое истрепанное пособие по эксплуатации автомобиля, а я любовался окрестностями и радовался, что не болит голова, хотя мы уже поднялись на высоту 3500 метров.

Для меня история с «тойотой» уже давно осталась в прошлом. Если бы в этом мире все проблемы решались так просто, думал я.

8

Версий возникновения империи инков и города Куско множество, и каждый может выбрать себе по вкусу любую. Мне, например, нравится та, что когда-то записал хронист ордена иезуитов Блас Валера.

Согласно легенде, первый монарх инков Манко Капак ушел с берегов озера Титикака через подземный тоннель. Почему он не избрал более простой способ, не спрашивайте, не знаю. Манко Капак был сыном Солнца и именно от земного светила получил золотой жезл, который помог ему основать Куско. Как гласит предание, когда мать рожала Манко Капака, весь мир погрузился во тьму. Ну и, естественно, после того как Манко Капак вылез из материнского чрева, все вокруг залилось светом, зазвучали трубы, а бог Пача Камак (напоминаю, что это дух-отец зерновых культур, животных, птиц и человека, то есть не последнее лицо в мироздании) торжественно объявил, что «наступил прекрасный день Манко Капака». Правда красиво?

Впрочем, у Валера есть и более приземленная, хотя и столь же непонятная гипотеза о зарождении империи инков: будто бы основателями империи была небольшая группа переселенцев (неизвестно откуда), которая высадилась на побережье Перу, а затем двинулась в горы по направлению к озеру Титикака. Возглавлял эту группу переселенцев Манко Капак.

Ну, а затем опять начинается красивая сказка о том, что после долгих скитаний переселенцы нашли какую-то чудную пещеру, украшенную золотом и серебром. В этой пещере Манко Капак, видимо, и сменил свои лохмотья переселенца на золотые одежды, после чего ни у кого уже не было ни малейшего сомнения, кто главный на всей территории Перу.

Есть и другие версии возникновения империи инков, но они столь же правдоподобны, как и легенды, рассказанные Валера.

Если говорить о Куско, то и тут имеется набор разных чудесных историй, можно выбрать любую. Например, такую. Манко Капак получил (правда, не вполне ясно, от кого именно) жезл из чистого золота или, как его еще называют, «сияющий скипетр». С этим скипетром Манко Капак и отправился искать место для основания столицы своей империи. После утомительного путешествия г-н Манко Капак и сопровождавшие его лица прислонились к одной из скал, чтобы передохнуть, но почувствовали еще большую слабость. Тогда Манко Капак, как я понимаю, удивленный и рассерженный подобной несправедливостью, достал свой скипетр и ударил им по скале, после чего камень вдруг обрел дар речи, сообщил, что путешественники нашли нужное место, и опять-таки провозгласил обладателя скипетра главным на всей этой земле.

А дальше все пошло, как водится у обычных людей: инка Манко Капак женился на одной из своих сестер, Мама Окльо, и… они стали «издавать справедливые законы».

А также, разумеется, плодиться и размножаться. Не без этого. И расплодились эти переселенцы (неизвестно откуда), и образовали целую империю.

9

К завоеванию Куско испанцы отнеслись очень серьезно. Известно, что, прежде чем выступить в горы для покорения славного города, Писарро выслал вперед разведку из трех конкистадоров, которые внимательно прошли маршрут, записывая все, что видели: рельеф местности, названия тех городков и поселков, что встретили по пути.

Разведка отметила, что, несмотря на пересеченную местность, благодаря хорошим дорогам путь к Куско вполне проходим. Инженерное дело было у инков на высоком уровне, а уж дороги находились под постоянным контролем. Чтобы держать в подчинении столь обширную империю, власти необходимы были эти стратегически важные артерии.

Европа не видела подобных дорог, сегодня превращенных черт знает во что, со времен Древнего Рима. Эрнандо Писарро (брат главного завоевателя Перу – Франсиско) с удивлением отмечал: «Горную дорогу действительно стоит увидеть. Ни в одной христианской стране с таким неровным рельефом, как здесь, не было таких великолепных дорог. Все они мощеные». Другое дело, что дороги инков, не знавших лошадей и колеса, были узкими, рассчитанными на два-три человека, идущих плечом к плечу.

И здесь для победы Писарро не понадобилось много людей. В поход отправились лишь сто всадников, тридцать пехотинцев и небольшая группа из числа уже завербованных испанцами индейцев. Между тем задача перед ними, впрочем как и обычно, стояла необычайно трудная. Нужно было не только преодолеть высочайшие перевалы, о которых испанцы говорили, что их и птица не перелетит, но еще и опередить индейцев, чтобы те не успели уничтожить подвесные мосты через бурные горные реки. Что такое переправа через горную реку, испанцы уже знали: это и людские потери, что при небольшом количестве конкистадоров было просто недопустимо, и потери во времени, что не менее важно, поскольку вся тактика завоевателей строилась на эффекте неожиданности.

Поэтому, сам продвигаясь чуть медленнее, Писарро послал вперед отряд своих лучших всадников, чтобы те успели захватить мосты. Удалось это не везде, но помогало и то, что поход был предпринят с учетом сухого сезона: дожди в горах еще не начались, так что реки оказались не столь бурными.

Сдавать Куско без боя инки не собирались, поэтому к городу отовсюду стягивались боевые отряды, но против них играли хитроумные испанцы, которые взяли на вооружение старый принцип «разделяй и властвуй». С самого начала Писарро старался внести в ряды инков раскол. Что было не столь и трудно в лоскутной империи. Далеко не все племена и их лидеры были готовы насмерть сражаться за свой «федеральный центр».

Тем не менее и «верные присяге» бойцы тоже были, поэтому против испанцев велась даже партизанская война. Следы этой войны можно найти в хрониках, которые аккуратно вели конкистадоры, а вернее, монахи, которые шли вместе с ними. В этих хрониках нередки записи о том, что ночью опять напали индейцы, ранили несколько человек, убили лошадь. Учитывая, сколько у испанцев было людей и лошадей, каждая такая потеря становилась важным событием.

10

Происходили, конечно, и более серьезные сражения. Поскольку каждый конкистадор мечтал о богатой добыче, авангард, посланный Писарро, стремился первым ворваться в город, однако индейцы уже по дороге к Куско встречали испанский отряд, используя преимущество местности и то, что лошади противника от усталости едва передвигались. Одно из таких сражений авангард в тридцать человек под командованием Педро Сото был вынужден принять при восхождении на Вилькаконгу, где их уже ждало три – четыре тысячи индейцев. Цифра, конечно, условная. Здесь мы просто вынуждены верить на слово испанским хроникерам.

В этих неравных условиях усталые испанцы начали тем не менее подъем, а свежие индейские воины бросились им навстречу сверху. Пятеро конкистадоров оказались смятыми противником еще до того, как испанцам удалось достичь вершины. Это был, кажется, единственный раз, когда воинам-инкам удалось навязать испанцам рукопашный бой, единственный вид схватки, которым они по-настоящему владели. Здесь уж они использовали весь свой арсенал: дубинки, булавы и боевые топоры. В результате у нескольких испанцев были разбиты головы именно этим оружием.

Конкистадорам пришлось шаг за шагом отступать вниз к подножию горы, по дороге уничтожая каждого индейца, который, оторвавшись от своих, пытался их преследовать. Пять испанцев в этой схватке погибли, одиннадцать человек и четырнадцать лошадей были ранены.

Индейцы были уверены в своей победе, но утром с изумлением увидели, что число испанцев удвоилось. Это Писарро прислал подкрепление в тридцать всадников. Но и после этого конкистадоры, впервые встретившие столь яростный отпор, не сдвинулись с места, а стали поджидать остальных.

Подобных столкновений на пути к столице инков произошло еще три, однако Куско это не спасло. На стороне индейцев было огромное численное преимущество, а на стороне конкистадоров – огромное преимущество в вооружении, боевом опыте и мастерстве. Не стоит забывать, что весь XVI век испанские легионы считались сильнейшими в Европе.

В имперскую столицу испанцы вошли уже без боя: моральный дух инков оказался сломлен. Тем не менее осторожный Писарро еще в течение месяца заставлял своих людей спать в палатках на главной площади. И сами конкистадоры, и их верные кони готовы были отразить атаку индейцев и днем и ночью. Однако через месяц страхи улетучились, индейцы не нападали, поэтому офицеры армии Писарро из палаток переместились во дворцы. Каждый стал обладателем одного из зданий, что выходили на главную площадь города.

Боб, как и вообще, по моим наблюдениям, все перуанцы, не очень любил вспоминать те времена. Перуанцам кажется, что их предки не проявили необходимой доблести и умения, защищая свою родину.

На мой взгляд, перуанцы корят предков зря. Известно, что индейцы не раз поднимали крупные восстания против захватчиков и даже пытались усовершенствовать свое оружие, чтобы как-то уравнять силы. Некоторые находки оказались удачными. Самым страшным индейцу представлялась на самом деле не испанская аркебуза или латы, а конница конкистадоров, благодаря которой они и одерживали победы. Так вот, еще во времена первого крупного восстания против испанцев, которое возглавил законный инка по имени Манко, инки придумали довольно эффективный способ борьбы с ненавистными всадниками. Это так называемые «айлью»: к концам сухожилий ламы привязывались камни, в результате получалось очень эффективное вращающееся орудие, которым во время боя индейцы опутывали ноги лошадей противника.

К сожалению, инкам это не помогло. Конкистадоры сражались героически и сумели жестоко подавить все восстания индейцев. К тому же Писарро постоянно получал и помощь – людьми, оружием, а главное свежими лошадьми. Причем она шла отовсюду: из Мексики от Эрнана Кортеса, из Панамы. С острова Эспаньола в Перу прислали даже пару сотен испаноговорящих негров, специально обученных боевым действиям. Наконец, помощь поступала и из Испании.

Да и разобщенность индейцев оказывала неоценимую услугу испанцам. Пока инка Манко боролся с интервентами, его единокровный брат Паулью (а значит, тоже инка) со своими людьми верно служил испанской короне, изображая из себя правителя Куско. Кто на самом деле правил в Куско, объяснять не надо.

Перуанцев утешает только то, что позже Латинская Америка, начав борьбу за независимость, ее блестяще выиграла, взяв таким образом реванш у Испании. Вот об этом периоде своей истории они могут говорить бесконечно.

Недаром сегодня каждая латиноамериканская столица имеет памятники Симону Боливару, Франсиско Миранде, Хосе Сан-Мартину, Антонио Сукре и другим вождям той войны.

11

Как выглядел Куско до прихода сюда испанцев, известно хорошо, об этом позаботились конкистадоры, а вернее, их хроникеры.

Когда в 1533 году конкистадоры добрались до столицы инков, то удивлению их не было предела. Они обнаружили крупный город – порядка ста тысяч жилых домов, которые окружали религиозный и административный центр. И чего только в этом центре не было: величественные дворцы, храмы, площади, рынки.

В письме королю Карлу восхищенные испанцы писали: «Этот город – величайший и прекраснейший из всех когда-либо увиденных в этой стране или где-либо в Вест-Индии. Мы можем уверить Ваше величество, что он настолько красив, а здания его настолько прекрасны, что он был бы великолепен даже в Испании».

«Даже в Испании» – понятно, что для конкистадоров это был знак высшей категории. Что, впрочем, ничуть не помешало им уничтожить древний Куско.

Почему-то особенно испанцев удивило то, что город разделен на двенадцать районов. Хотя понять их можно. Вспоминаю очень красивый, но совершенно хаотично застроенный испанский город Толедо. А тут продуманная городская планировка.

Каждый из двенадцати районов был построен в виде овала. Самый старый район имел красивое название Терраса Преклонения. Судя по всему, именно здесь легендарный Манко Капак или его ближайшие потомки построили свои первые храмы и дворцы. Другие районы тоже носили очень поэтичное название: Терраса Цветов, Священные Ворота и так далее. Это вам не 3-я улица Строителей или шоссе Энтузиастов! У инков воображение работало значительно лучше.

Откуда произошла такая культура планирования, также существуют разные версии. Скажем, один из авторитетных исследователей Куско Стэнсбери Хагар, автор книги «Куско, небесный город» («Cuzco, the Celestial City»), убежден, что город был построен в соответствии с планами, которые были разработаны для Манко Капака кем-то, кого мы не знаем, еще до начала его похода от берегов Титикаки. Хотя на то, кто же эти загадочные проектировщики, исследователь все же косвенно намекает. В ряде аспектов устройства Куско Стэнсбери Хагар усматривает имитацию небесных сфер. То есть и здесь непонятное объясняется вмешательством инопланетян.

Воды рек, обрамлявших центр города, были пущены инками по искусственным каналам, которые, с точки зрения Хагара, напоминали извилистый Млечный Путь, а двенадцать районов города отражали деление неба на двенадцать домов зодиака. По мнению Хагара, самый старый район Куско соответствовал созвездию Овна.

Кстати, на «культ астрономии» в культуре доколумбовой Америки, а это, конечно, не только Перу, но и Мексика, обращают внимание очень многие исследователи. Иногда ученые, может быть, и хотели бы игнорировать данный факт, но не всегда получается. Так что у несчастного доктора Кабреры из Ики, объявленного скептиками сумасшедшим, совсем не обязательно поехала крыша. Возможно, «крыша поехала» (или еще «не доехала» до нужного места) у нашего представления о мироздании.

12

Если говорить не о красотах, а о технологии, то испанцев поразили дома и особенно храмы, сложенные из огромных каменных глыб, обтесанных так точно, что между ними не втиснешь и иголку, и столь гладко, как будто это не камень, а мыло. Кроме того, камни настолько отполированы, что вы там не найдете ни малейшего намека на какой-либо инструмент. Как это удавалось в те далекие времена, до сих пор загадка. Ведь известно, что инки не имели представления ни о железе, ни о стали.

Подобную кладку в Перу можно встретить в разных местах. И в Куско, и на развалинах некоторых храмов вдоль Тропы инков, и на Мачу-Пикчу. Если бы не древность строений, я бы сказал, что камни подгонялись друг к другу с помощью компьютера и лазера. Во всяком случае, таких каменотесов на нашей планете сегодня уже нет.

Загадкой остается и то, как такие камни поднимались на высоту строения и столь безукоризненно укладывались.

Наконец, еще одна тайна. Отшлифованные камни, из которых сложены храмы Куско, ученые относят к «классической» эпохе инков. Но ведь в Перу встречаются местами поистине циклопические стены со столь же совершенной кладкой. Вот только они, по данным археологов, были возведены в гораздо более древнюю эпоху. Вот и выходит, что загадочных камней хватает не только в Ике. Но здесь уже никто не может сказать, что это фальшивка.

Нет, вы просто попробуйте себе представить один такой «камешек», скажем из так называемого выступа Саксахуаман. Это место, за неимением какого-то другого разумного объяснения, условно считается развалинами инкской крепости. Одна из стен Саксахуамана сложена из камней (напоминаю, блистательно обтесанных и подогнанных друг к другу) весом до двадцати тонн. А один из камней весит вообще 300 тонн!

Вы что-нибудь понимаете? Я – нет.

Хроникер Гарсиласо де ла Вега, в ком соединились кровь и культура инков и испанцев (по отцу де ла Вега испанец, а по матери принадлежал к правящей династии инков), был, разумеется, воспитан уже в христианской традиции, поэтому и он объясняет наличие подобных сооружений на языке инквизиции – все они были «возведены при помощи магии не людьми, а демонами».

Если верить Гарсиласо, инки лишь однажды для нужд обороны от испанцев попытались перетащить один из таких циклопических камней с древней каменоломни к крепости, но закончилась эта попытка трагически: «Более 20 тысяч индейцев тащили этот камень… вес оказался непосильным… и камень скатился по склону, убив три или четыре тысячи индейцев».

Число погибших, вероятно, преувеличено для пущего эффекта, но дело не в том, сколько людей загубил этот камень-гигант, а в его размерах. И в том, что с каменоломни, где его обнаружили, тысячи таких и еще бо?льших камней каким-то необъяснимым образом задолго до «классической» эпохи инков были перенесены на десятки километров, а затем предельно точно установлены на свое место в древнейших мегапостройках.

13

Педро де Сьеса де Леон, еще один испанский хроникер, который видел древний Куско нетронутым, как и другие, с восхищением описывает храмы инков, а также сообщает, что из центра города вели четыре имперские дороги в направлении самых отдаленных концов государства. А это говорит о том, что тщательная планировка распространялась не только на саму столицу, но и на всю империю.

Вся жизнь империи была подчинена твердым правилам и законам. Вот и золото, которое конкистадоры обнаружили в Куско в огромном количестве, свидетельствовало не столько о наличии мифического Эльдорадо, якобы затерянного где-то в дебрях Амазонки, сколько о традиции инков оставлять нетронутыми дворцы умерших вождей. Кроме того, существовало два строжайших закона. Первый требовал доставлять золото и серебро в столицу со всех концов империи, а второй запрещал вывозить эти ценности из Куско. Так за века и накопилось все то богатство, что потрясло конкистадоров.

Наш старый знакомый Гарсиласо де ла Вега, к счастью, интересовался не только «дьявольскими» циклопическими сооружениями, но и оставил свидетельство о том, что еще сохранилось в Куско через некоторое время после прихода туда испанцев. Тогда еще уцелели, хотя и в разграбленном виде, дворцы второго, шестого, девятого, десятого, одиннадцатого и двенадцатого правителей. Некоторые из дворцов обрамляли главную площадь города, где когда-то на высоком помосте во время праздников и религиозных церемоний восседал правящий инка. Четыре из храмов были (опять культ астрономии) связаны с зимним и летним солнцестоянием, а также с весенним и осенним равноденствием.

Любопытно и то, что главным храмом империи считался храм Кори-Канча, или «Золотая ограда». Испанцы назвали его храмом Солнца, считая, что именно Солнце является верховным божеством инков, хотя на самом деле главный храм был посвящен Виракоче (тому, кто дает начало всему), а примыкавшие к нему святилища – тоже вовсе не Солнцу, а Луне, Венере, неведомой нам звезде под названием Койлор, радуге и богу грома и молнии Илла-Ра.

Многого мы уже не узнаем никогда. Цивилизация, пришедшая к индейцам, чтобы все объяснить им про Бога, большой просвещенностью на самом деле не отличалась. Когда испанцы нашли главный алтарь инков, где хранился золотой диск, как они решили, с изображением Солнца, эту добычу разыграли по жребию. Имя «счастливца» история сохранила – некий конкистадор по имени Легуизано, который в тот же день бесценный для будущих ученых диск проиграл. Новый хозяин оказался куда практичнее: он просто переплавил драгоценность на слитки.

И опять в центре всего – небо. То, что поближе (радуга, гром с молнией, Луна), – это понять легко. Но как понять то, что, казалось бы, должно быть безумно далеко от индейцев – космос.

И что это за загадочная звезда, на языке кечуа – Койлор?

С Куско конкистадоры сделали то же, что и с другими городами империи, то есть везде где только можно ободрали золото, серебро и драгоценные камни, снесли храмы инков и на их фундаменте построили католические соборы.

14

Путешествие по колониальному Куско тоже впечатляет, но только в том случае, если не знаешь, что было на этом месте до прихода сюда испанцев. А так действительно красивые католические храмы. На центральной площади, которая, разумеется, называется plaza de Armas, сейчас в основном помимо традиционных административных учреждений расположено множество турфирм, которые оккупировали практически все здания в центре города. Выбирать можно любую – все они покажут в принципе одно и то же.

Вот и мы в очередной раз обошли главные достопримечательности города: собор с огромным колоколом, самую первую здесь христианскую церковь Эль-Триумфо, церкви Ла-Компанья и Санто-Доминго. Однако самое интересное для туристов все равно не эти колониальные храмы, а то, что осталось еще от старого города инков. Скажем, в фундаменте церкви Санто-Доминго, которую испанцы соорудили на месте древнего храма Кори-Канча (так называемого «храма Солнца»), у ее западной стены можно увидеть первоначальную кладку инков. Даже этот маленький фрагмент древности производит немалое впечатление.

На мой взгляд, в том, что ЮНЕСКО объявило Куско «культурным достоянием человечества», есть одна принципиальная ошибка: точнее было бы назвать этот удивительный город «утерянным достоянием человечества».

Впрочем, если не полениться и выехать за пределы Куско, то кое-где в его окрестностях можно еще увидеть остатки инкских сооружений. Скажем, примерно в 30 километрах от Куско расположена небольшая деревенька Писак, в окрестностях которой до сих пор сохранились руины древнего укрепления.

Вообще когда-то, по мнению историков, Куско окружал богатейший и очень плодородный район с немалым числом городов, который следовало очень тщательно охранять от диких племен, периодически проникавших сюда со стороны амазонской сельвы. Поэтому здесь немало развалин былых укрепрайонов инков.

Здесь же, в окрестностях Куско, находится и любопытный город-пирамида Ольянтайтамбо, который поделен на несколько частей, причем в каждую из них ведет особый вход, прорубленный в скале.

С Куско и его окрестностями и я, и Боб были давно знакомы, так что на посещение тех мест, где уже бывали, времени мы терять не стали, а сразу же отправились в небольшой скромный пансион на окраине города, известный Бобу. Здесь можно было надолго оставить машину, а к ночлегу прилагалась скромная, но все-таки достаточно питательная кормежка. К тому же это было редкое место в Перу, куда пускают постояльцев с собаками. На этот раз нам не пришлось тайком, через окно протаскивать в номер Джерри, он прошел в комнату достойно и гордо, как равноправный член экспедиции. Здесь же Боб назначил встречу знакомому шаману. Правда, когда он появится, мы точно не знали, а потому готовились провести в этом пансионе дня два – три.

Старик шаман должен был вывести нас из города на древнюю Тропу инков, вернее, на ту небольшую ее часть, что вела к Мачу-Пикчу, а это знаменитое святилище расположено примерно в 120 километрах от Куско. Когда-то мы с Бобом прошли по одному из расчищенных на тот момент фрагментов тропы, но это был относительно небольшой участок.

Боб позже освоил другой отрезок древней дороги, где и обнаружил гнездо кондора, но в последние годы, после разгрома в стране терроризма, перуанское министерство туризма взялось за очистку тропы всерьез, и теперь появился шанс преодолеть почти весь путь от Куско до Мачу-Пикчу пешком.

Существовала, конечно, возможность добраться до Мачу-Пикчу на поезде. Тоже по-своему экзотическое путешествие, но этот вариант мы оставили на обратный путь, когда силы будут уже на исходе.

15

Шаман, к нашей радости, появился уже на следующий день и ничем особенным на первый взгляд не выделялся. Это оказался вполне современный (по перуанским, конечно, понятиям) пожилой уже человек где-то лет за шестьдесят, аккуратно, хотя и бедно одетый: в джинсы, кроссовки и местный неопределенного цвета толстый свитер из шерсти ламы. Поверх свитера он носил немного помятый и тоже не первого года носки серый пиджачок, что придавало ему сходство уж точно не с шаманом, а скорее с каким-нибудь провинциальным школьным учителем. На голове у старика красовалась уже пару раз стиранная, но вполне чистая белая то ли шляпа, то ли панама – такие в Перу продают почти на каждом деревенском рынке по выходным. Наконец, за спиной у шамана висел рюкзачок местного пошива с разноцветными узорами, в котором лежали спальный мешок, неизменное в здешних местах пончо и армейская фляжка с водой.

Войдя к нам в комнату, дед вежливо поздоровался, погладил подбежавшего к нему познакомиться Джерри и присел в углу комнаты на пол. Я бросился за стулом, но он меня тут же остановил:

– Благодарствуйте, мне так удобнее, правое колено что-то побаливает, артроз наверное.

Звали хромоногого старика Пабло, и если бы я встретил его на улице, то ни за что не обратил бы на него ни малейшего внимания. И уж тем более мне никогда не пришло бы в голову, что он шаман. Окончательно я поверил, что это именно тот человек, которого мы ждали, лишь увидев улыбку на лице Боба, который явно наслаждался моим недоумением.

Как буквально сразу же выяснилось, Пабло оказался человеком необычайно вежливым, выдержанным, но по характеру твердым как алмаз. Мгновенно оценив нашу троицу, он тут же выдвинул свои условия.

– Видите ли, – заметил он, – начинать путь по тропе можно с разных точек. Можно прямо из Куско, тогда до Мачу-Пикчу придется пройти где-то сто двадцать – сто тридцать километров. Можно чуть проехать к Мачу-Пикчу либо на автобусе, либо на лошади, либо поездом, тогда останется километров семьдесят. Большинство нынешних туристов, склонных к экзотике, предпочитают (и, думаю, правильно делают) именно этот маршрут. Есть и другие места, где можно выйти на тропу, но это уже довольно близко к Мачу-Пикчу.

Я знаю, что вы хотели пройти всю тропу, но это довольно трудно. Это ведь лишь часть общего маршрута, который вы себе наметили. Но, уверяю вас, вы выбрали очень нелегкий путь, поэтому надо правильно рассчитать свои силы. Боб преодолеет, конечно, все, а вот вы с вашим милым песиком, уж извините и не обижайтесь, должны соизмерять свои подвиги со своими возможностями. Да и мне с моей ногой пройти по горам сто двадцать километров будет, пожалуй, тяжеловато.

Потом, не забывайте, что первый участок самый трудный, изматывающий. К тому же, боюсь, мы не сумеем вброд преодолеть одну речку. Говорят, вода там сейчас, хотя, вроде, и не сезон, поднялась и бурлит неимоверно. Мы же с вами, – это было обращено ко мне и рыжему джентльмену, – все-таки не профессиональные альпинисты. Переползать по канату нам как-то даже уже смешно. Так что подумайте. Если вы все-таки намерены пройти всю тропу, то, извините, тогда без меня. Если вы согласны на вариант в семьдесят километров – а это тоже очень тяжелый маршрут, – тогда пойдем вместе. И я вам гарантирую много пота и немало незабываемых красот. Да, и еще. Привалы и ночевки буду выбирать сам. Ну как?

В общем-то это был, конечно, вежливый, но ультиматум, который невозможно было не принять. Кроме того, в четких, уверенных словах шамана было нечто настолько убедительное, что я тут же кивнул головой.

– Вот и отлично, – с явным облегчением глядя на меня, сказал Боб, – хоть здесь ты умерил свое упрямство.

«Упрямство? – подумал я. – Что-то не замечал за собой». Но вслух этого не произнес.

– Не слушайте Боба, – утешил меня старик, – это не упрямство, а врожденный характер. Это бывает. Просто вы хотите прыгнуть выше головы, как в дни юности, но одновременно уже начинаете понимать, что вам по возрасту, а что нет. Я бы сказал, что это, скорее, первые признаки мудрости. И мне все еще хочется влезть на вершину мира, но что-то, знаете, уже останавливает. Возраст, нога, да и просто здравый смысл.

– Ладно, – миролюбиво согласился Боб, – просто обычно он обязательно старается лбом стенку прошибить, но, видимо, действительно начал с возрастом умнеть. – И добавил: – Сейчас сбегаю на вокзал за билетами.

– Не надо, – не без труда поднимаясь с пола, возразил Пабло. – Билеты на автобус я уже купил. Можно, конечно, и по «железке», так и удобнее, и быстрее, но на местном автобусе я вас довезу до деревеньки, откуда путь к тропе короче и не такой крутой. А время наверстаем. Это я вам обещаю. Завтра зайду за вами в шесть утра. Не проспите. И, если не возражаете, пусть мой рюкзак до завтра полежит у вас. Зачем зря таскать.

И ушел, вежливо приподняв в знак прощания свою панаму.

А я остался в некоторой растерянности. То ли мне обижаться на Боба и шамана за то, что они так легко и просто перевели меня в более старшую возрастную категорию, то ли радоваться тому, что, по их мнению, в моем мозгу появилась наконец капля здравого смысла.

16

Рано утром мы уже тряслись в местном автобусе, пересчитывая на дороге каждую кочку. Шаман, сидевший рядом со мной, кивал своей панамой в такт каждой выбоине, но относился ко всему происходящему стоически. Боб, получивший место сзади нас, был, напротив, раздражен: ему досталась в соседки старая карга с черным поросенком на руках и выводком цыплят в мешке под ногами. Поросенок все время пытался от скуки навязаться к Бобу в приятели, поэтому его пегий нос-пятачок – единственное светлое место на всем теле – то и дело оказывался в непосредственной близости от лица Роберто. Попытки Боба договориться с соседкой, чтобы она как-нибудь иначе пересадила свое поросячье сокровище, не имели ни малейшего успеха. Старуха с интересом выслушивала все, что говорил Боб, но потом равнодушно от него отворачивалась.

Так продолжалось до тех пор, пока наконец не вмешался шаман.

– Потерпи, – бросил он через плечо Бобу, – неужели ты до сих пор не понял, что тетка глуха как пень?

Боб тяжко вздохнул и отвернулся к окну. Это было единственное, что ему оставалось, – так, по крайней мере, поросячье рыло утыкалось ему не в лицо, а в шею.

Автобус напоминал Ноев Ковчег, поскольку на каждого человека приходилось штук десять разнообразных животных. У кого-то, как у соседки Боба, поросята и цыплята, у кого-то несколько клеток с морскими свинками, откуда-то сзади блеяла коза, а рядом с водителем устроилась довольно крупная лама, которую долго заталкивали в автобус в последний момент перед отбытием. Как ее пропихнули в дверь, не представляю. Кресло водителя не было отгорожено, поэтому голова ламы периодически, особенно на поворотах, занимала его место, так что с моего седьмого ряда иногда казалось, что этот странный дилижанс ведет не человек, а как раз она. Буквально все пространство автобуса было забито разными баулами, пакетами, мешками и клетками, откуда раздавались то плач детей, то крик попугая, то блеянье, то кудахтанье.

Все остальные пассажиры воспринимали происходящее как должное. Для местного рейсового автобуса это, похоже, было делом самым обычным. Более того, можно сказать, что нам еще повезло, потому что часть неучтенных пассажиров – они заплатили прямо водителю, а не в кассу – расположилась на крыше дилижанса. Там обычно возят корзины с овощами и фруктами.

Через наше полуоткрытое окно прямо над головой Пабло пыталась постепенно влезть в автобус огромная связка бананов. Когда она, медленно, но неуклонно сползая вниз, достигала его панамы, шаман чуть приподнимался со своего места и бил кулаком в крышу автобуса. Там сразу же вежливо подтягивали связку бананов наверх. И так раз десять за дорогу. Поскольку мы со стариком еще толком знакомы не были, он все больше молчал, но иногда, видимо считая необходимым показать иностранцу наиболее ценные достопримечательности, протягивал палец в окно и однозначно обозначал: «осел», «колодец», «церковь», «собака» или что-нибудь еще в этом роде. Я, естественно, благодарно кивал.

Кстати, о собаках. Самым счастливым пассажиром этого странного автобуса был, конечно, Джерри. Он сидел молча у меня в ногах, но его глаза, уши и нос работали на полную катушку – развлечение редкостное: надо же было понять, кто кудахчет, плачет или мычит в каждом из окружавших его мешков и клеток. Особенно интересовали терьера клетки с куями – он, видимо, никак не мог решить, крысы это или не крысы.

Периодически автобус тормозил в какой-нибудь деревеньке, и тогда начиналась самая занимательная часть поездки под названием «высадка-посадка». Гвалт, который при этом поднимало в дилижансе все живое, описать невозможно. Наверное, примерно так орал бы испуганный зоопарк, если бы туда влез Кинг-Конг.

Еще бы! Сначала нужно было выпихнуть на время из автобуса ламу, а она, к несчастью, ехала до конечной. Затем какой-нибудь крестьянке с ребенком, висящим, по местному обычаю, у нее за спиной, надо было протащить с заднего сиденья через весь салон все свои мешки, корзинки и клетки к единственным дверям в передней части автобуса. При этом всё за всё, разумеется, цеплялось, а неизменная для этих мест шляпа с головы женщины то и дело слетала, и в этом хаосе все дружно бросались ее искать. Между тем спереди уже напирала точно такая же энергичная крестьянка в точно такой же шляпе и опять же с младенцем за спиной и со своим крикливым зоопарком: надо же было успеть первой занять освободившееся место.

Где-то в середине салона автобуса два встречных потока, понятное дело, сталкивались, и начинался водоворот. Гвалт в этот момент достигал своего апогея, а кто-то из животных, на радость всем, именно в этот самый удачный момент на нервной почве начинал справлять посреди общественного транспорта малую, а то и большую нужду.

Неразбериха обычно продолжалась минут пятнадцать. Наконец каким-то чудом все расцеплялось, расходилось, ламу снова впихивали на место водителя, и автобус двигался дальше. А скопившаяся в салоне вонь, пусть и не полностью, но постепенно выветривалась.

Хорошо еще, что остановок было не так уж и много и никого по дороге водитель уже не подсаживал. Шофер автобуса был бы, конечно, не прочь заработать дополнительные деньги, но в Ноевом Ковчеге просто не оставалось уже ни единого свободного сантиметра пространства.

17

Впрочем, следующий отрезок пути оказался не лучше. Едва выйдя из автобуса, старик довольно бодро и даже почти уже не прихрамывая двинулся через пыльную деревеньку к ближайшему кустарнику, в глубине которого оказалась небольшая тропка, ведущая куда-то в небо. Так что на четвереньки мы перешли буквально сразу же и таким образом передвигались часа три.

По моим подсчетам, пока мы не достигли Тропы инков, вертикальное положение наша компания принимала всего раза три, но и в этом положении все время была вынуждена, чтобы не скатиться вниз, цепляться за кустарник. Хорошо еще, что я, зная заранее, что путешествовать придется и по-обезьяньи, купил себе крепкие кожаные перчатки. Они пригодились сразу же: земля каменистая, а некоторые ветки, за которые приходилось цепляться, колючие.

Немало неприятностей доставил мне и терьер, совершенно не понимавший, почему хозяин засунул его на перуанский манер в мешок, да еще все время трясет. Правда, его постоянное недовольное фырканье мне в ухо хоть как-то отвлекало от трудностей пути. Однако этот маленький плюс не мог перевесить огромный минус: пес никак не мог приспособиться в рюкзаке к неудобному положению, а потому изо всех сил крутился и вообще всячески пытался из заточения вырваться: то царапал, то грыз ненавистный рюкзак. Хорошо еще, что, заранее предвидя это, мы с Бобом заказали для крысолова рюкзак из самой крепкой ткани, а сверху – туда, куда могли добраться его зубы, попросили вшить еще и пластик. Пусть грызет. То, что он одолеет и пластмассу, мы не сомневались, поэтому несколько запасных пластин взяли с собой.

Любоваться окружающими красотами во время этого «четвероногого» перехода было затруднительно. Во-первых, четвереньки – не самая удачная для этого поза. Во-вторых, как быстро выяснилось, шаман только с виду казался дряхлым, а на самом деле был в отличной форме. Во всяком случае, темп, который он задал с самого начала, легко выдерживал лишь Боб, несмотря на свой огромный рюкзак с припасами и вещмешками за спиной, а вот мы с английским джентльменом рвались за ними из последних сил. И все равно постепенно отставали. Хорошо еще, что заблудиться тут было невозможно – другой тропинки не существовало.

Единственное, что меня утешало: лишний вес, что я набрал в Москве, на Тропе инков скину вне всяких сомнений.

Ну и наконец, третье. Чтобы любоваться хоть чем-то, нужно видеть. А вот с этим дело обстояло плохо – пот катил градом, застилая все вокруг. Да и жара давала о себе знать. Хорошо еще, что перед самым подъемом я скинул свой свитер и привязал его к рюкзаку с Джерри. А вот старик, между прочим, не снял даже пиджака.

За всю дорогу случилось лишь одно развлечение. К нашей странной паре, то есть ко мне и английскому джентльмену, которого я волок, как все грехи моей молодости, с любопытством привязалась колибри. Поняв, что оба мы не представляем для нее ни малейшей опасности, она зависала у меня перед носом, затем отлетала метра на два вперед и терпеливо ждала, когда я к ней подползу. Потом минуты на три из поля зрения колибри исчезала, но по истошному лаю, который закатывал за моей спиной Джерри, становилось ясно, что любопытное пернатое крутится теперь возле его носа. Нетрудно догадаться, насколько это калечило психику крысолова. Почти как в басне «Лисица и виноград». Или что-то вроде того. Правда, скоро оскал терьера колибри надоедал, и она снова стрекозой зависала прямо передо мной. Видимо, я ей понравился больше.

Это было единственное утешение за весь день. Если, конечно, не считать того, что в конце концов мы с Джерри выползли на долгожданную тропу. Боб с шаманом уже успели развести костер, найти родник, где умылись и набрали воду в чайник. Иначе говоря, когда я, чумазый, как афроамериканец, добрался до тропы, меня уже нетерпеливо ожидало к чаю до младенческой чистоты умытое, почти светское общество.

Сбросив наконец со своих плеч пса (признаюсь, даже не посмотрев, каким местом он приземлился), я по привычке на четвереньках прополз к роднику и только там, всласть наполоскавшись, пришел в себя и оглянулся вокруг.

К этому времени Боб выпустил из заточения терьера, и теперь уже он залез с головой в родник и пытался выпить его до дна. Задача оказалась непосильной, а потому через какое-то время он с надутым животом рухнул возле меня, пристроив свою голову в тени кустарника.

18

Как выяснилось, все это время мы поднимались по одной из сторон ущелья, так что теперь напротив нас, причем в относительной близости, красовался другой, окультуренный еще бог знает в какие времена склон, весь покрытый искусственными террасами, на которых местные крестьяне из века в век выращивали все, что им было нужно, но в основном маис. Как объяснил шаман, на противоположный склон солнце приходило раньше, так что ему доставалось больше тепла. Там же выпадало больше осадков, которые ветер приносил в Кордильеры с океана. Потому и земля была намного плодороднее.

– Думаю, есть еще причина, – продолжил шаман, прихлебывая чай из железной кружки, – хотя археологи об этом чаще молчат, а пишут все время о храмах, которые находят вдоль тропы, но на самом деле в зарослях есть целая куча развалин, что-то вроде маленьких крепостей и дозорных постов. Видимо, с той стороны, – старик неопределенно указал куда-то вверх, что означало, как я понял, «за перевалом», – периодически кто-то нападал, так что и тропу, и самые плодородные земли требовалось охранять. Скорее всего, это были те же племена с Амазонки, от которых защищался и Куско. Кстати, развалины одной из таких крепостей тут в двух шагах, просто о них никто уже и не помнит. Сам наткнулся несколько лет назад случайно. Хотите посмотреть – могу показать.

Мы, конечно, согласились, но, когда Боб начал тушить костер, а я снова попытался запихнуть терьера в рюкзак, старик нас решительно остановил:

– Не надо. Через десять минут вернемся, это совсем рядом. Да и псу полезно хоть чуть-чуть размять лапы, здесь не так круто, даже этот коротышка взберется, а если и покатится вниз, то в пропасть не упадет – кусты остановят.

Хорошо, что английский джентльмен плохо знает испанский, иначе месть «коротышки» могла быть ужасной. Если уж терьер, обидевшись, ворует носки у Боба, то можно представить, что пес сделает со скромным скарбом старика Пабло.

Шаман поставил на один из обтесанных камней тропы недопитую кружку чая и направился к ближайшим кустам. За ним двинулась и наша троица.

До развалин действительно оказалось минут пять. Карабкаться было не надо, но пришлось протискиваться сквозь заросли. Хорошо еще, что старик повел нас по самому удобному пути среди кустарника с какими-то чудными красными цветами. По нашим следам с трудом пробирался и коротконогий терьер. «Ничего, – подумал я, – теперь поймет все преимущества передвижения по горам в рюкзаке у меня за спиной».

На удивление, развалины этой крепости, или дозорного пункта, сохранились лучше, чем я думал. Во всяком случае, одна из стен все еще возвышалась метра на два, а из самой стены торчала каменная голова, похожая на леопарда. Как будто он пробивал стену, но так в ней навечно и застрял.

Обратив внимание на то, с каким интересом я рассматриваю морду леопарда, Пабло заметил:

– Не думаю, что это входило в первоначальный архитектурный проект. Такие маленькие крепости строили проще, да и никто их не украшал, это же не храм. Наверное, кто-то позже подобрал голову на развалинах храма и вставил в стену, чтобы отпугивать врага.

Возможно. Во всяком случае, было ясно, что крепость поставили тут не ради красоты.

Я мысленно попытался представить бой. Стены прочные – если уж инки что-то строили, то очень надежно. Гарнизон, видимо, небольшой, человек пять, а осаждали дозорный пункт, наверное, толпы дикарей с луками. Наверняка была и крыша, тоже каменная – это же не крестьянский дом «в соломенной шляпке», которую легко подпалить, а пусть и небольшая, но крепость. Взять такой бастион теми средствами, которыми располагали пришельцы с Амазонки, на мой взгляд, было невозможно. Разве что на измор. Но ведь для того и строились дозорные крепости, чтобы подать сигнал тревоги – был какой-то способ, может барабан. Поэтому, думаю, к защитникам крепости довольно скоро подходила подмога. Империя инков была, конечно, лакомым куском, но откусить от него мог не каждый.

Впрочем, как и любая империя, эта, хоть и претендовала на бессмертие, имела, как доказали конкистадоры, свою ахиллесову пяту.

19

Хотя день уже клонился к вечеру и измотаны мы, во всяком случае я и Джерри, подъемом на тропу были изрядно, старик оказался строгим проводником. Он уже наметил место первой ночевки, поэтому я, чертыхаясь про себя, собрался вместе с индейцами, и мы снова двинулись в путь. Тропа, правда, на этом участке была вполне сносной и без больших подъемов, да и приличной ширины – метра полтора, что позволило мне взять Джерри на поводок, отчего мы оба почувствовали огромное облегчение.

Пройдя часа три-четыре, мы уперлись в стену. То есть это была та же тропа и опять-таки в очень хорошем состоянии, но теперь она ступенями градусов под 70 взмывала вверх. Уже начало темнеть, поэтому конца подъема я не увидел.

– Ну вот, – удовлетворенно заметил шаман, – здесь и заночуем, а завтра со свежими силами прямо к Господу Богу в гости.

Действительно, казалось, что тропа ведет именно туда.

О завтрашнем утре даже не хотелось думать, я мечтал сразу же рухнуть у подножия этой лестницы и заснуть, но шаман был неугомонен, тем более что пользовался полной поддержкой со стороны Боба. Пришлось готовить ужин – какую-то кукурузную кашу с мясными консервами, – снова пить чай и ритуально сидеть у костра.

Разговор, правда, вышел интересный. Раз уж старик сам пошутил по поводу лестницы, ведущей на небо, я решил поинтересоваться у Пабло, в кого же он верит, если шаман: в какого бога или в каких богов.

Старик от вопроса не уклонился, хотя и улыбнулся мне так, как обычно улыбаются взрослые, когда малые дети спрашивают у них, отчего деревья качаются.

– Да во все верю, – ответил старик, пошевелив палкой угли в костре. – И в того бога, что принесли нам испанцы, и в тех богов, что нам достались от предков. Бог или боги – они везде, даже в камнях и деревьях, в каждой травинке, надо только научиться их слышать, а если кому-то повезет, то и говорить с ними. Просто есть великие боги, а есть духи. Они не так всесильны, но уважать следует и их. Зачем с ними ссориться? Они и в беде могут помочь, и в деле.

Когда я иду искать нужные для лечения травы, то прошу духов травы не прятаться от меня, объясняю им, что срываю каждую травинку не просто так, а чтобы помочь больным. И тогда они откликаются. И я даже ночью легко нахожу в зарослях то, что мне нужно.

У всего сущего есть свой дух. Некоторые, не спорю, злые, с дурным характером, и с ними лучше не связываться, если ты, конечно, хороший человек и не желаешь никому несчастий. А у других духов, наоборот, доброе сердце, и они всегда готовы помочь. И вообще получается, что у местного горца, верующего в духов природы или в бога маиса, который он выращивает, связь с божественным теснее, чем у горожанина, который не видит ничего божеского вокруг себя, пока не придет в церковь. А тут бог везде и во всем. На мой взгляд, это только делает человека лучше и чище.

Суди сам. Каждое обычное, повседневное дело становится для местного крестьянина священным, он же всегда работает в паре с каким-нибудь духом. К тому же при этом все время помнит о наставлениях предков, о правилах, что ввели за века до него. Есть тут, конечно и элемент страха: нарушишь правила – тебя тот же дух или божество покарает.

Шаман какое-то время помолчал в задумчивости, затем продолжил:

– Может быть, самое главное, что возникает в результате, – это понимание того, что все в мире взаимосвязано. Ты что-то сделал не так, и мироздание пошатнулось. А это тебе обязательно когда-нибудь аукнется. А если не тебе, так твоим детям. Вот и выходит: не захочешь, а будешь в своих поступках осторожнее и сдержаннее. Разве это плохо?

Старик снова помолчал, а потом неожиданно предложил:

– Если хотите, я вам на всю жизнь дам по помощнику. Он будет вас оберегать от разных напастей. Это апу – дух гор. Этот дух не всесилен, но он надежный спутник в жизни. Я могу попросить апу тех гор, что находятся рядом с вашим домом, чтобы они приглядывали за вами и в случае чего помогли в трудной ситуации?

От таких предложений не отказываются, поэтому мы с Бобом кивнули в знак согласия. Старик встал, отошел в сторону и минут пять искал какую-то травку. Вернулся с пучком зелени, снова уселся у костра и стал что-то бормотать, подбрасывая траву в огонь. Потом он обратился к Бобу и спросил его, как называется гора рядом с тем местом, где он живет. Вообще-то Боб постоянно нигде не жил, а все время колесил по стране, но тем не менее что-то такое труднопроизносимое на кечуа назвал. Старик кивнул и снова углубился в свое камлание.

Скоро настанет и моя очередь, подумал я и впал в легкую панику. Никаких гор в Москве, кроме Ленинских – а в ту пору им еще не вернули старое название Воробьевых, – припомнить я не смог. Поэтому, когда шаман спросил о моей домашней горе, я так в отчаянии и выпалил: «Ленинские горы». Было забавно слышать, как старик очень серьезно бормочет что-то свое, иногда вставляя три понятных и мне слова – «апу Ленинские горы».

Так где-то уже за полночь мы с Бобом обзавелись каждый своим апу. Разница была, конечно, значительная: апу Роберто был покровителем какого-то местного пика, пятитысячника с заснеженной вершиной, по сравнению с которым обиталище моего апу – холмик с трамплином – выглядело простой песчинкой.

Интересно, однако, что где-то в глубине души я, несмотря на свой скептицизм, относился к заклинанию шамана вполне серьезно. И даже позже переживал, когда Ленинские горы снова стали Воробьевыми. А черт его знает, подумалось тогда, сохранится ли в таком случае заклинание в силе или я навсегда потерял своего апу. Все-таки любой помощник при нашей-то непростой жизни далеко не лишнее.

20

Ночью я спал как убитый – утром Бобу долго пришлось трясти меня за плечо. Вчерашняя усталость, свежий горный воздух, а может быть, и помощь апу погрузили меня в столь глубокий сон, что я, даже проснувшись, долго соображал, где нахожусь. В реальность я вернулся, лишь почувствовав запах свежего кофе: Боб и Пабло давно уже встали и сделали завтрак – яичницу с беконом. Ну и конечно, о том, что я проснулся, неприятно напоминал вид стены, которую мы должны были сегодня преодолеть.

Кофе обрадовал, стена нет, но внутренне я уже был готов идти на приступ. Шаман оказался неплохим психологом – мы совсем не случайно устроились на привал именно здесь: с предстоящим испытанием я уже как-то свыкся. Гораздо хуже было бы, если бы подобное препятствие возникло перед носом неожиданно, когда уже здорово гудят ноги.

Между тем путь наверх был не просто труден, но и опасен. Я это хорошо понял, поднявшись метров на тридцать вверх и впервые оглянувшись назад. Если я оступлюсь и мы с Джерри скатимся по всем этим каменным ступеням, то наши косточки перемешаются в нечто невообразимое, так что ни один судмедэксперт не разберется, где я, а где доблестный крысолов. Дальше я двигался, надеясь только на своего апу. Даже терьер, который сзади прекрасно видел, по какой крутизне мы поднимаемся и как далеко дно бездны, вел себя необычайно смирно, словно понимая, что из-за любого его рывка мы можем сорваться вниз.

Постепенно начала сдавать дыхалка, все-таки, если Куско находится на высоте 3360 метров, а мы все поднимаемся, значит, до четырех тысяч, наверное, уже добрались. Как там у Высоцкого: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной». Только человеческое сердце все то же. У меня – городское, равнинное, поэтому так и страдало, зато у Пабло и Боба местное, высотное. Оба чувствовали себя в Андах вполне комфортно.

Через пятнадцать минут подъема пот опять начал лить градом, застилая глаза. Вытереть его не было возможности – потеряешь равновесие. Хотя в какой-то момент мне стало даже все равно, скачусь я вниз или не скачусь и что там будет с моими костями вперемешку с костями крысолова.

А Боб и Пабло снова ушли вперед, и их уже не видно. Вероятно, давно добрались до какой-нибудь площадки наверху и блаженствуют. Ну почему Господь не создал и меня индейцем? Глаза от пота разъедает, будто какой-то кислотой, но все равно, словно мираж в пустыне, вижу наконец, как мои попутчики сидят где-то там наверху, беззаботно болтая ногами. Наверное, наслаждаются моим изможденным видом. И только потом приходит мысль, что, если я их вижу, значит, и моим мучениям скоро наступит конец.

Вот и площадка. Почти падаю, сбрасываю с плеч рюкзак с псиной, вытираю пот с лица и слышу не издевательские, а, наоборот, сочувственные вопросы: «Ну ты как, живой?» И умиротворяющее: «Дальше тоже нелегко, но так трудно уже не будет».

Чувствуешь себя будто у стоматолога, который удалил тебе нерв и обещает, что дальше все будет не так мучительно. Уже хорошо.

Но все равно обидно: я постоянно тащусь сзади. Голова сама ищет что-то утешительное и почти сразу же находит.

Вспоминаю слова одного нашего офицера, который много лет проработал в Перу. «Перуанский солдат – явление уникальное. Если говорить о его выносливости, то, скажем, наш по сравнению с ним просто ничто. Причем я имею в виду не новобранцев, а отлично подготовленного бойца, даже спецназовца. Слабость перуанцев в другом. Не хватает самостоятельности, способности перестроиться в нестандартной ситуации. Воюют до тех пор, пока не убьют командира. А дальше теряют боеспособность и рассыпаются, как горох из дырявого мешка. Никто не берет на себя инициативу. Можно этому учить до бесконечности, но характер не переломишь. Исключения бывают, но они-то и становятся офицерами. А у нас и рядовой останется в одиночку – все равно сам себе командир. Конечно, и в нашей истории бывало разное, вспомни сорок первый, но обычно дерутся русские до последнего».

Своим спутникам я, разумеется, ничего об этом не сказал, но на душе, признаюсь, стало как-то легче, будто я выиграл у них матч-реванш. И я тоже начал болтать ногами.

А что? Нерв уже удалили. Вокруг немыслимой красоты горы, и ты все-таки, пусть из последних сил, но выдержал. А это дорогого стоит.

Утешало и то, что впервые за время нашего путешествия я увидел явные признаки утомления и на лице перуанцев. Пот с них, может, лил не так обильно, как с меня, но не без этого. Старик снял наконец свой пиджачок, хотя так и не расстался со свитером, а Боб упал на тропу, раскинув руки и ноги – классическая поза боксера, получившего тяжелый нокаут.

Впрочем, довольно скоро оказалось, что «железный» Боб просто расслаблялся. Энергично вскочив на ноги, индеец стал внимательно всматриваться в пейзаж и удовлетворенно заметил:

– А на этом участке я уже бывал. И гнездо кондора недалеко. Предлагаю еще немного прогуляться.

И слово-то какое выбрал: «прогуляться»! Убил бы, если бы были силы.

Выручил старик. Все-таки то ли колено, то ли возраст напомнили о себе.

– Нет, – возразил он, – сначала обед, потом короткий сон, а к вечеру, когда жара спадет, с удовольствием двинемся к твоему кондору.

Парадом командовал он, поэтому Боб, уже с энтузиазмом бивший копытом, был вынужден заняться костром и обедом. Мне, естественно, такое важное дело доверить не могли: а вдруг я сожгу те немногие запасы, что тащил на своей спине Боб. И это было правильно, потому что, услышав слова о послеобеденном сне, даже не поев, я уже начал клевать носом.

Вечерняя «прогулка» изрядно затянулась, но после дневного сна, да еще к вечеру, когда уже само солнце начало готовиться к ночлегу, идти было намного легче.

Спать мы устраивались при свете звезд. А на следующее утро мне предстояла – куда денешься, если сам напросился, – вместе с Бобом фотоохота на самое знаменитое в Перу пернатое существо.

21

Немного о кондоре.

Андский кондор (Vultur gryphus) – одна из самых крупных птиц мира. Кроме латиноамериканцев – а птица обитает не только в Перу, но и в ряде других стран Южной Америки, через которые проходят Кордильеры, – мало кто видел кондора, как говорится, «живьем», то есть в его природной среде обитания. Полет кондора фантастически красив. Он парит на огромной высоте – до пяти тысяч метров, размах его крыльев превышает иногда три метра, да и сам по себе он не какой-нибудь «гадкий утенок». Словом, это чрезвычайно впечатляющее зрелище.

Добраться до гнезда кондора, а именно это и являлось нашей с Бобом целью, во сто крат сложнее, чем увидеть вблизи его самого.

Причин тому несколько. Во-первых, иногда кондор пролетает и ущельем, то есть не на такой уж большой высоте. Я сам не раз смотрел на кондора сверху вниз. Да и вообще не стоит забывать, что кондор питается падалью, а потому периодически просто вынужден опускаться на землю. Его зрению может позавидовать любая птица: увидеть какого-нибудь мертвого ягненка с высоты пять тысяч метров способен, пожалуй, только он. А вот за живой добычей кондор, в отличие от какого-нибудь беркута, охотиться не может – подвел Господь. Когда Творец создавал птицу, он наделил кондора крючковатым, вполне пригодным для охоты мощным клювом, но забыл загнуть на его лапах когти. Такими когтями ничего толком не ухватишь.

Если повезет, кондора можно увидеть даже сидящим на земле. А гнездо он сооружает на высоте от трех до пяти тысяч метров, да еще где-нибудь на самом краю скалы. Поэтому кондор, снятый издалека в полете, – вещь обыкновенная. Но любой кадр, изображающий гнездо кондора, уникален. Потому Боб и жаждал сфотографировать именно гнездо кондора, для чего и притащил в своем и без того безмерно тяжелом рюкзаке профессиональный «кодак».

Мы много с ним говорили об этой затее и даже мечтали о том, как нам удастся рассмотреть вблизи не только само гнездо, но еще и немалого размера яйцо. Или, того лучше, птенца. Шанс, конечно, невелик, потому что кондор откладывает яйцо (всего одно) раз в два года, но все же – а вдруг? Стоило рискнуть.

О том, что самка кондора – а это тоже немалых размеров птица, да к тому же с таким же, как и у самца, мощным клювом, – может защищать своего птенца, мы как-то не подумали. Видимо, потому, что отправились лишь на фотоохоту и никого не собирались обижать. Тем более яйцо или птенца. Нам обоим даже в голову не могло прийти хоть пальцем тронуть птицу, занесенную в Международную Красную книгу. Намерения у нас были самые безобидные. Вот только забыли заранее послать об этом телеграмму кондорам.

Как показали дальнейшие события, это было ошибкой. Боб позже шутил, что нам надо было лезть наверх к гнезду с белым флагом, а еще лучше с плакатом, предупреждающим, что мы из партии «зеленых».

Действительно, откуда маме кондора было знать, что это лишь визит вежливости.

22

Где конкретно искать гнездо кондора, Боб толком не знал, он лишь еще в прошлом году обратил внимание на то, что именно в этом месте постоянно кружит то один кондор, то пара.

А пара кондоров – это уже семья, причем на всю жизнь: партнеров кондор не меняет. Так они до смерти и смотрят влюбленными глазами друг на друга. С перерывом, разумеется, на обед. Разница лишь в том, что у самца глаза карие, а у самки красноватые. И единственного птенца, который появляется на свет раз в два года, семейная пара оберегает, как и любые родители, трясущиеся над своим драгоценным чадом. В общем, идея Боба лезть наверх к гнезду с белым миротворческим флагом была не такой уж плохой.

К подъему мы готовились очень тщательно. Боб надел на себя все необходимые для альпиниста причиндалы, потом то же самое прилаживал на мне. Причем уж не знаю почему, но на нем все это сидело ладно, а на мне – как кургузый пиджачок с чужого плеча. Бывает. Как заметил еще Козьма Прутков, не всякому человеку гусарский мундир к лицу. Видимо, он имел в виду как раз меня.

Затем последовал длинный и подробный инструктаж, который я выслушал предельно внимательно. Свалиться на тропу к ногам шамана мне совсем не улыбалось. Сам шаман смотрел на наши приготовления молча, но не скрывая скепсиса. Подозреваю, он все-таки не исключал того, что либо я один, либо мы оба – шли-то мы с Бобом, как и положено, в одной связке – свалимся с небес и ему придется нас оживлять своими колдовскими чарами.

Первоначально, поскольку шаман оставался внизу, мы решили Джерри с собой не брать. Это было логично: зачем тащить наверх еще и собаку – чистое безумство! Мало того, что я должен был впервые в жизни и без всякой предварительной подготовки штурмовать почти отвесную скалу, так еще держать при этом у себя за спиной рюкзак с собакой?

Однако наши планы нарушил Пабло.

– Ничего, – сказал шаман Бобу, глядя на меня, – он справится. И собака за спиной ему, уж поверь старому шаману, весьма пригодится. Должен же кто-то защищать ваш тыл. Ты в случае чего сможешь от птицы и отмахнуться, а вот он, – тут палец шамана почти уперся мне в переносицу, – если начнет отмахиваться, совершенно точно грохнется. И потянет за собой тебя, – тут палец сделал полукруг и уткнулся в Боба. – Говорю вам, возьмите пса, он хотя бы лаем и клыками птиц отпугнет.

Почесав затылки, мы старика послушались. Боб просто поверил в предчувствие шамана, а на меня произвели впечатление аргументы старика. Что-то разумное в них было.

Так мы и отправились на фотоохоту втроем: Боб, Джерри и я.

23

Поначалу все было не так уж и сложно. Скалу покрывал кустарник, за который можно было хвататься, причем держал он крепко, вцепившись в скалу мертвой хваткой. А кроме того, на скале было немало выступов, так что ни для рук, ни для ног никаких существенных препятствий не было.

Но в таком благоприятном режиме мы прошли с Бобом лишь первые десять – пятнадцать метров. Потом кустарник закончился, и теперь уже не только ноги, но и руки стали нуждаться в опоре. Но и это было какое-то время сносно. Тем более что Джерри, который, в отличие от меня – я вниз не смотрел, – видел под собой бездну, снова от страха замер и перестал скулить и ворочаться, то есть перестал мешать мне, раскачивая из стороны в сторону. Я тогда еще подумал, как по-разному на нас, живых существ, действует опасность: бесстрашный крысолов, похоже, боялся высоты. Единственное, что его успокаивает, думал я, отыскивая, куда бы пристроить ногу и впихнуть руку, это тепло моего тела – хозяин все-таки рядом. Он же не понимал, что помощи от меня в такой ситуации ни малейшей.

Где-то по пути Боб обнаружил на скале маленький выступ, на котором мы минут пять смогли передохнуть. Поскольку я по-прежнему старался не глядеть вниз, не могу даже примерно сказать, на какой высоте от тропы мы в это время находились.

– Ну, все, – посмотрев внимательно вверх, – вздохнул Боб. – Начинается настоящий альпинизм. Ты готов?

И, не дожидаясь ответа, начал доставать из одного из своих многочисленных карманов колышки, а потом отвязал от пояса какой-то непривычный для меня, непосвященного, особый молоток.

– Короче, – добавил он, – все как объяснял, идем не торопясь. Наступишь мимо колышка – полетишь вниз. Сколько смогу – буду держать, а ты ищешь новую точку опоры, а не качаешься радостно на веревке, как обезьяна на лиане в поисках банана.

Последние слова Боб мог бы и не произносить: меньше всего я сейчас мечтал болтаться, как обезьяна на лиане. Тем более «радостно».

Тут мы услышали похожий на шорох звук – где-то рядом пролетел кондор.

– Ага, – тут же с энтузиазмом заметил Боб, – кто-то из семейства, папа или мама, дома. Значит, мы удачно выбрали время для похода в гости. Ты что будешь, чай или кофе? Я подползу первый, мне и заказывать. Яйцо не трогаем, так что яичница исключена, а так проси что хочешь.

– Ну-ну, – мрачно откликнулся я, – хороши гости, лишь бы нас не приняли за падаль.

– Ничего, – подбодрил меня Боб, вбивая первый колышек, – я уже вижу место, где должно быть гнездо, это не высоко – еще метров десять, а там, похоже, еще метров пять надо будет проползти к гнезду на брюхе. Передай своему рыжему храбрецу, что сейчас он увидит тварей крупнее крыс.

Джерри, который давно уже знал слово «крыса», сзади что-то воинственно фыркнул. К высоте он, похоже, уже приспособился. И к бою был готов, хотя и походил в рюкзаке на младенца в пеленках.

24

Подниматься по отвесной стене мне не понравилось. Именно тогда на высоте я окончательно осознал, что альпинизм не моя стихия. Разумеется, надо было об этом подумать раньше. Но что делать. Все мы сильны задним умом.

Испытанный страх не компенсировали ни прелести окружающей природы, ни удовлетворение, что я все это выдержал. Переступая с одного колышка на другой, я просто молил Господа о помощи и беспощадно ругал себя за то, что позволил индейцу втянуть меня в авантюру. В конце концов, это проклятая фотография была нужна Бобу, а не мне. И профессиональным альпинистом был он, а не я. Так какого же черта?

Должен признаться, не испытал ни малейшего облегчения даже тогда, когда мы наконец достигли той площадки, по которой можно было ползти дальше к гнезду на брюхе. Тем более что наше присутствие чуткие птицы обнаружили уже давно – дома оказались и папа-кондор, и мама-кондор, а как выяснилось чуть позже, и заветное яйцо.

На последних метрах подъема две огромные птицы начали зловеще кружить над нами, причем чем ближе они подлетали, тем больше я ощущал себя добычей, а если уж совсем точно, хотя в этом и не очень приятно признаваться, – падалью.

Конечно, кондор это не беркут, но клюв у него такой же мощный, поэтому адреналин в крови у меня начал почти закипать. Добавьте сюда странные звуки за спиной – жутковатое шипение, которым кондоры отпугивали нас от гнезда. Плюс ударную волну, которую создавал каждый взмах огромных крыльев. Все это действовало на нервы, не говоря уже о том, что сильно мешало мне удерживать равновесие и сохранять точку опоры.

Взобравшись в конце концов на вершину и осмотревшись, я увидел, что Боб, не дожидаясь нас с английским джентльменом, уже подполз по скале к заветному месту и раздвигал руками небольшой кустарник, прикрывавший гнездо. Сам я гнезда так и не увидел – единственным желанием на тот момент было не упасть. Позже на фотографии гнездо показалось мне небольшим, учитывая размер и вес пары кондоров. Да и единственное яйцо посреди маленького гнезда смотрелось уж очень беззащитно. Я почему-то думал, что большие птицы обязательно строят большие гнезда, а такие, как кондор, и вовсе должны были, по моим представлениям, свить нечто вроде неприступной крепости. А тут такое легкомыслие.

Но поднимались не напрасно. Правда, и это следует ради объективности признать, нам действительно помог дар предвидения нашего шамана. Он не зря посоветовал взять с собой наверх Джерри. Его безумный, злобный лай и оскаленная пасть привлекли главное внимание птиц. Видимо, эта рыжая морда, с их точки зрения, представляла основную опасность для их еще не вылупившегося детеныша, поэтому, не обращая внимания на Боба, который уже вовсю щелкал фотоаппаратом, они всячески старались отпугнуть от гнезда это странное существо – человека (то есть меня) с собачьей головой на спине.

Английский джентльмен между тем, забыв уже о страшившей его до этого высоте, кипел яростью и мечтал по глупости схватиться в воздушном поединке с семейством кондоров. Его лай и оскал клыков, конечно, оберегал мои тылы, но пес так рвался из рюкзака на волю, что я уже еле держался. Наконец в мою голову уперлась голова Боба: он уже возвращался после успешно выполненной миссии.

Индеец был в восторге: пока мы с Джерри воевали, этот дезертир спокойно отснял гнездо, яйцо и буквально в упор раз десять подряд снял крупным планом кондоров во всей их красе. Пара кадров перепала и нам с Джерри. На удивление, на фотографиях я выглядел вполне достойно, а Джерри так и вовсе молодцом-десантником.

Позже, в Москве, я так долго и с такой гордостью показывал эти кадры всем своим друзьям, что их стало от геройских снимков подташнивать. Я догадался об этом только тогда, когда они, не сговариваясь, входя в мой дом, уже в прихожей предупреждали: «Только, ради Христа, пожалуйста, без напоминаний о твоих подвигах».

Видимо, я перегнул палку. Но ведь какие воспоминания!

25

Вниз мы спустились грязные, потные, с дрожащими от усталости коленками и уже собрались было замертво рухнуть на землю, как нас остановил шаман. «Сначала под душ!» – безжалостно приказал он и поволок наши изможденные тела сквозь заросли к небольшому водопаду, о существовании которого мы даже не подозревали. Вообще в Андах таких небольших водопадов множество, иногда они обрушиваются и на горную дорогу, потихоньку подмывая ее. Дорогу терпеливо ремонтируют, но лезть черт-те куда наверх, чтобы «закрутить крантик», никто, разумеется, не хочет.

Вода оказалась ледяной, но мы, с наслаждением раздевшись догола, мужественно приняли этот бодрящий душ, после чего уже твердым шагом вернулись к месту привала.

Тут шаман удивил нас снова:

– А теперь спать. Ночью не придется. Здесь рядом есть небольшая деревенька. Простите, что забыл вас предупредить, но у меня там сегодня в полночь прием пациентов. Уверен, вы составите мне компанию. Наверняка вам будет интересно. Да к тому же мои знакомые обещают угостить нас пачаманкой. В этой деревеньке находится одно из моих пристанищ. В горах их, по правде говоря, немало – такая уж у меня работа, хотя в основном я живу в Куско.

Мы, разумеется, согласились. Особенно был заинтригован я. До сих пор Пабло, если не считать истории с «апу Ленинские горы» и удачного совета взять к гнезду кондора Джерри, никаких шаманских привычек и навыков не демонстрировал. Дед как дед. Разве что умнее и грамотнее среднего перуанца его возраста. Поэтому посмотреть его в шаманском деле было любопытно. Рассказов о таких ночных, обычно в полнолуние, массовых приемах больных горными шаманами я слышал немало, но своими глазами подобного шоу еще не наблюдал. Да и пачаманка соблазняла. Я уже соскучился по нормальному мясу, все тушенка да тушенка. А до этого и вовсе лапка бедного куя.

Впрочем, надо объяснить, что такое пачаманка. Для жителей Анд это не каждодневное блюдо. Во-первых, готовить его долго и непросто, а во-вторых, для настоящей пачаманки требуется много разных продуктов, часть из которых для бедных горцев редкость. Вообще на кечуа, если мне не изменяет память, «пачаманка» дословно означает «дыра в земле».

Так это блюдо и готовится – в специально вырытой яме глубиной до одного метра, куда сначала слоями укладываются камни и дрова. Потом дрова поджигают и ждут, когда камни накалятся. Затем эту раскаленную «плиту» покрывают толстым слоем сухой листвы (когда изредка пачаманку делают любители на побережье, то обычно используют банановые листья). А уже в листья вперемешку закладывают мясо поросенка, козленка, цыплят, опять же бедного куя и гарнир – горшочки с рисом и разными овощами. Наконец, все это засыпают картофелем и початками кукурузы. Все снова накрывается листвой и засыпается раскаленными камнями и землей.

Подготовка блюда в такой своеобразной печке занимает несколько часов. Это особое меню для дорогих гостей или по какому-то из ряда вон выходящему случаю. Видимо, камлание шамана считается именно таким случаем. Да и потом, как говорил еще в Лиме Боб, Пабло пользуется в этой местности огромным авторитетом. Автоматически тень от этого авторитета ложилась и на нас. Друзья Пабло – друзья всей деревни, так что пачаманку готовили, чтобы угодить нам.

В предвкушении сначала любопытного зрелища, а потом и вкусного ужина мы с Бобом заснули. До деревни, как объяснил старик, минут тридцать, так что после всех пережитых мучений-подвигов он нам щедрой рукой отвел на сон целых четыре часа.

Уснули мы все трое мгновенно. Иногда сквозь сон я лишь ощущал, как дергает лапами Джерри, а иногда слышал его тявканье. Наверное, в своих сновидениях он вырывался из проклятого рюкзака и вступал в воздушный бой с кондорами. Маленького терьера огромные птицы с мощными клювами ничуть не пугали. Он привык к драке и чувствовал себя в окружении врагов как рыба в воде. Даром что крысолов.

26

В деревню мы пришли задолго до полуночи, часов в десять. Пабло оставил нас одних в маленькой хибарке с каким-то древним аборигеном, который говорил только на кечуа, да и то, видимо, на каком-то уж очень старом диалекте. Даже Боб не мог понять половины того, что бормотал этот человек в классической для местных индейцев вязаной цветастой шапочке. Между тем монолог деда был бесконечен.

Наверное, он нас даже и не замечал, потому что, когда мы с Бобом перешли в соседнюю комнатку, чтобы присесть на стоявшую там скамью – в первой комнате были только стол и стул, на котором сидел старик, – рассказчик продолжал так же громко и непонятно что-то говорить. Мне было, конечно, интересно, тем более что требовалось хоть чем-то занять время, но Боб от меня отмахнулся:

– Сначала он вспоминал свое детство, а теперь что-то невразумительное несет о каких-то божествах. Какая тебе разница? – И, чтобы я больше к нему не приставал, язвительно добавил: – Тоже мне этнограф.

Это новое для Боба слово индеец любил и часто вставлял его к месту и не к месту, потому что как раз незадолго до нашего путешествия месяцев шесть проработал в экспедиции испанских этнографов. По сравнению с ними мой интерес казался ему, естественно, пустым любопытством.

От нечего делать мы вышли из хибары и сразу же заметили на улице оживление. Индейцев здесь толпилось куда больше, чем могла вместить такая маленькая деревушка. Приглядевшись внимательнее, мы поняли, что все это будущие пациенты Пабло и их родня. В толпе виднелось немало доходяг, сумасшедших и разнообразных калек. Судя по всему, наш шаман считался лекарем очень широкого профиля.

Наконец, когда время начало приближаться к полуночи и в небе поднялась огромная луна – было почти полнолуние, у головки сыра над нашими головами откусили лишь самый маленький краешек, – из темноты появился в сопровождении свиты шаман. Свита тащила за Пабло его «лекарские» принадлежности: передвижной алтарь, десятки банок с настоями из разных трав и несколько бутылок водки писко.

Пабло переоделся. Теперь на его голове, как и у оставленного нами старика, красовалась вязаная шапочка, очень похожая на детский чепчик, а плечи покрывало необычное, явно изготовленное на заказ пончо, на котором умелец изобразил вперемежку знаки зодиака и различные древние местные божества, а на груди немалых размеров католический крест.

Когда мы, следуя за толпой, вышли на небольшую поляну – «врачебный кабинет» Пабло – и шаман открыл крышку алтаря, то мы увидели множество различных предметов – такой же божественный винегрет, что был нарисован на его пончо. Чего тут только не было: и чугунное распятие, и какие-то антикварные испанские кинжалы, и масса разных вещей из древних захоронений, и икона Божьей Матери, и доска, на которой изображался какой-то дракон. Такой коктейль должен был произвести впечатление на любого пациента. Торжественность моменту придавал и огромный костер, что неподалеку от шамана разожгли его помощники. Так Пабло и стоял под неестественно огромной луной в позе получеловека-полубога, осыпаемый, как фейерверком, искрами костра.

Потом Пабло долго молился всем богам на кечуа, многократно вознося руки к небу.

– Обращается за помощью к звездам и луне, – пояснил мне Боб, вслушиваясь в горячую речь шамана.

Затем наступила очередь таких же многочисленных поклонов, но вовсе не пациентам, а тем горным вершинам, которые днем с нашей лужайки были хорошо видны, а теперь мысленно предполагались. Это я понял и без перевода Боба – как можно было обойтись в деле врачевания без всех этих горных апу.

Наконец, начался индивидуальный прием. Те, кто мог, сами, а кто не мог, то с помощью родни по очереди подходили к шаману, который сначала возлагал на голову пациента руки. Причем, клянусь всеми святыми, пару раз над головой больного на какое-то время возникал голубоватый нимб, а у некоторых даже волосы вставали дыбом. Нет, в нашем Пабло действительно что-то необычное имелось.

Когда после окончания сеанса один хромоногий пациент встал неподалеку от меня, я не выдержал и протянул к его голове руки. Так что вы думаете? Меня ударило током, как будто я засунул ножницы в электрическую розетку. Не знаю, избавляло ли все это пациента от хромоты – лично я сомневаюсь, – но то, что само зрелище производило неизгладимое впечатление, это точно.

Многих пациентов шаман одаривал еще и какой-нибудь баночкой с травами, а потом долго объяснял бедолаге и его родственникам, как этим снадобьем пользоваться. Некоторым он лично втирал в больное место какие-то мази собственного изготовления и при приеме каждого без исключения пациента что-то бормотал. Не могу сказать, помогли ли эти заклинания вылечить телесные болезни, но вот душевнобольные, а среди них хватало и буйных, после возложения на них рук и бормотания шамана отходили от Пабло с помощью родни утихомиренными и даже сникшими.

Действо завершилось многократным общим благословением: Пабло набирал из бутылки с писко полный рот, приближался к толпе и опрыскивал всех своей слюной, смешанной с водкой. Нечто подобное когда-то наши предки еще в эпоху утюгов на углях делали с бельем, чтобы разгладить его идеально.

На этом сеанс исцеления закончился. Боб отнесся к «шаманотерапии» куда более скептически, чем я сам, и высказал вполне уместную мысль, что процедура опрыскивания скопом и больных и здоровых уж точно пользы не принесет.

Старику мы об этом говорить, конечно, не стали, а просто положились на везение, собственный иммунитет, а лично я еще и на «апу Ленинские горы».

27

Пачаманку пришлось ждать еще часа полтора. Толпа пациентов к этому времени уже разошлась по соседним деревушкам, причем некоторые из них, как я понял, находились очень далеко. Отдельным пациентам хромать до своего дома предстояло, наверное, весь остаток ночи.

Пиршество проходило уже в узком кругу избранных, то есть самого шамана, нескольких его приятелей – помощников на терапевтическом сеансе и нас троих. Джерри, как всегда, был рядом со мной, хотя и на поводке, чтобы сначала не испортил шаманского камлания, а затем не залез в яму с пачаманкой. Он и так уже давно с огромным интересом принюхивался к вкусным запахам, доносившимся из-под земли.

Если признаться честно, то эти запахи беспокоили уже многих – зная, что будут угощать пачаманкой, все давно не ели, из-за чего группа сильно проголодавшихся людей нетерпеливо топталась в ожидании сигнала «готово» от одного из местных жителей, который колдовал вокруг этого необычного блюда с самого начала. А он, как назло, словно в трансе, сидел на корточках возле костерка, невозмутимо покуривая кривую трубочку, и, казалось, готов был просидеть в этой позе до рассвета.

Первым не выдержал Джерри. Отчаянно тявкнув, он резко рванул к яме с готовящейся пачаманкой, так что поводок вырвался из моих рук, и бросился, повизгивая от боли, разгребать горячую землю. Я его, конечно, снова взял на поводок и оттащил в сторону, но тут, вдохновленные инициативой пса, все разом заговорили, что уже «наверняка пора». Даже человек с трубочкой – главный по пачаманке – вдруг ожил и закивал, подтверждая: «Да, уже давно пора». Ну, спрашивается, и какого дьявола тогда сидишь медитируешь?

Оголодавшие, все мы какое-то время жевали молча, пока наш шаман вдруг не вспомнил о писко, оставшемся после камлания на лужайке. Пойло, правда, оказалось самого ужасного качества, но под поросенка, козленка, цыпленка и т. д. сошло и оно. Ну, а морскую свинку, то есть тот кусок куя, что достался мне, опять с наслаждением слопал английский джентльмен. Он же обглодал и цыплячьи косточки.

Пабло в эту лунную ночь сумел удовлетворить всех: пациентов, нас, грешных, английского терьера, древних божеств и даже католическую церковь. Как раз когда мы начали доставать из ямы все вкусности, на огонек забрел местный католический падре. Этот серьезный молодой человек в больших роговых очках, которого называли отец Хосе, был чистокровным испанцем родом из Валенсии. Как выяснилось, на окраине деревушки стоит маленький, еще толком не достроенный храм. Но падре там уже служит. И все местные жители исправно посещают его утреннюю мессу.

Ни падре, ни всех остальных ничуть не смущало, что после ночного похода к шаману и вознесения молитв всяческим апу они с такой же искренней верой будут поутру молиться Христу и Богоматери – крохотный храм носил гордое название Благовещения.

Глядя, как чокаются дрянным писко наш шаман и католический падре, я думал о том, что чем дальше от нашей асфальтовой цивилизации, тем легче людям обрести взаимопонимание.

28

Падре показался мне парнем симпатичным, и я пересел поближе к нему. Он устроился на каком-то камне, а я на соседнем пеньке.

– Догадываюсь, о чем хотите спросить, – улыбнулся мне священник, с удовольствием затягиваясь сигаретой, – что католический падре тут в обществе шамана делает?

– Ну, что-то вроде того, – не стал отрицать я. – Но главное, никак не разберусь с тем, откуда вдруг у католической церкви такая терпимость. Особенно учитывая прошлое.

– Сложный вопрос. Двумя словами и не ответишь. Во-первых, если говорить о церкви в целом, то она действительно сегодня понимает, что натворила здесь когда-то немало бед. Я это, как потомок конкистадоров, осознаю лучше прочих. Если хотите, можно сказать, что работой в этой глуши замаливаю грехи предков.

Во-вторых, хотя все и привыкли считать Перу католической страной, вы и сами знаете, если прожили здесь немало лет, что это преувеличение. И старые верования, как вы только что убедились, еще сильны, и протестантская церковь очень активно здесь работает. Поедете на Амазонку – увидите. Там католики в меньшинстве. Вот и стараемся никого не оттолкнуть. Задача пастыря – собрать воедино все стадо, а для этого приходится иногда закрывать глаза на второстепенные детали.

Потом, надо все-таки понимать разницу между официальной позицией Ватикана и теми реальными условиями, в которых приходится работать его посланцам в такой глухомани, как, скажем, здешние Анды. Кому станет легче, если я начну воевать с шаманом? Не говоря уже о том, что он прекрасный, добрый человек. И даже на свой лад, безусловно, верующий в Господа. Пусть не только в него, но и в своих апу. Пабло просто не понимает, что все эти апу есть продолжение Господа. И то, что он называет духами трав или рек, – все это от единого Бога. Конечно, я знаю, что вера местного индейца отличается от веры какого-нибудь францисканского монаха. Ну и что? Главное, каждое утро они приходят ко мне, даже в недостроенный еще храм, и я, как могу, учу их смыслу слова Божьего. Все остальное вторично.

К тому же здесь не то что начинаешь сомневаться в вере, нет, как раз наоборот, приходит мысль, что наша вера недостаточна, что верить в Господа надо… шире, что ли. Вы, наверное, знаете такое местечко, как Паракас, это на полпути между Лимой и пустыней Наска. Там на песке нарисован знак – три креста. Конкистадоры, конечно, сложили легенду, будто их начертала какая-то благочестивая монахиня, но это не так. Как уверяют археологи, он много старше, да и сам знак креста встречается в древней культуре некоторых перуанских племен с незапамятных времен. Вот я и думаю, что те, кто здесь высадились первыми, многое уничтожили, так и не поняв. И боюсь, что уничтожали не только дикарей, а людей порой весьма образованных, со своим пониманием мира, со своей философией, которая, возможно, обогатила бы нас всех. Вот я и стараюсь, наученный горьким опытом предков, не делать опрометчивых шагов и не принимать скоропалительных решений.

Да к тому же и прагматизм в жизни не помешает. Здесь на сотни километров нет ни одного нормального врача, а люди болеют. И если Пабло, кстати великолепный травник, пусть и со своими шаманскими приплясами, людям помогает, то что в том плохого? В мире гораздо больше людей спасаются благодаря нетрадиционной медицине. Вся Южная Америка, Китай, Индия, да все и не перечислишь. Вот я и спрашиваю: зачем мне воевать с Пабло? Или даже проявлять к нему неуважение? Местное население его любит, и вполне заслуженно. Могу только мечтать, чтобы когда-нибудь под старость люди так же относились и ко мне.

Когда мы уже расходились, Пабло подошел, обнял меня за плечи и спросил, впрочем не дожидаясь ответа:

– Ну как тебе наш молодой падре? Не правда ли, умница? – И двинулся дальше в темноту к месту нашей стоянки.

29

Небольшое отступление. Думаю, здесь самое время вернуться к началу книги, а точнее к эпиграфу, – к тем требованиям, которые выдвинул испанский королевский дом инкам.

У нас привыкли говорить о жестокостях конкистадоров, но мало кто знает о том, какая серьезная оппозиция, в первую очередь среди богословов, возникла в Испании, когда, наученные первым горьким опытом обращения с местным населением первооткрывателей Америки, ряд деятелей церкви узнали о планах дальнейшей конкисты американского континента. Так что наш падре Хосе, с которым я вел беседу, на самом деле был продолжателем очень старого течения в католической церкви.

Еще в 1511 году доминиканский монах Антонио де Монтесинос начал полемику, обратившись с критической проповедью к испанским поселенцам острова Эспаньола. «На вас смертный грех, – ничуть не жалея самолюбия первых конкистадоров, заявил монах. – Вы живете с ним и умираете из-за жестокости и тирании, с которой обращаетесь с этими невинными людьми. Скажите мне, по какому праву вы держите индейцев в рабстве? На каком основании вы развязали войну против этих людей, которые тихо и мирно жили на своей собственной земле?»

Эта проповедь дошла до Испании и стала детонатором острейших споров. Причем исход спора между богословами имел немалое значение и для королевской власти, учитывая влияние в стране католической церкви. Одним из самых ярых защитников индейцев неожиданно стал бывший хронист конкистадоров Бартоломе де Лас Касас. Неожиданно, потому что он долгие годы сопровождал в походах конкистадоров, многие их преступления видел своими глазами, но до этого не высказывал ни малейшего желания их осудить. Видимо, проповедь, произнесенная доминиканским монахом на Эспаньоле, разбудила совесть и у него. Главным аргументом оппозиции стала мысль о том, что король имеет полное право распространять христианскую веру где угодно, но не может под этим предлогом вторгаться в другие страны с целью обогащения.

Точка зрения большинства церковников была совершенно иной. Чем-то она напоминает убеждение многих американцев, что весь остальной мир должен жить по их правилам. Индейцы все равно что дети, говорили эти богословы, поэтому нуждаются в отеческой опеке европейского монарха. К тому же какие сантименты могут быть с язычниками? Они вспоминали Ветхий Завет, и в частности ссылались на историю падения Иерихона как на пример справедливого уничтожения неверных.

С индейцами следует обращаться как с маврами, утверждали сторонники испанской экспансии в Новом Свете, благополучно забывая о том, что индейцы, в отличие от мавров, на испанскую землю не вторгались. Кстати, эти же богословы очень успешно занимались и грязным пиаром. Чтобы приглушить разговоры об испанских зверствах в Америке, которые уже начали ходить по всей Европе, они упорно распространяли «черную легенду» о жестокости индейцев, чтобы представить действия конкистадоров лишь как ответную, вынужденную меру.

В результате этих споров в 1512–1513 годах были сформулированы так называемые законы Бургоса, которые регулировали многие аспекты жизни индейцев. Законы были относительно гуманны по отношению к индейским женщинам и детям, но что касается мужчин, то их все равно обрекали на принудительный рабский труд. Впрочем, даже эти законы в действие так и не вступили.

Поскольку споры о том, морально ли христианскому монарху вести завоевательные войны, среди испанских богословов продолжались, король создал еще одну комиссию, в ходе работы которой гуманисты потерпели полное поражение. Именно эта комиссия и сформулировала те абсолютно неприемлемые требования, которые Писарро должен был вручить инкам, прежде чем начать завоевание Перу.

Отношение современных латиноамериканцев, включая, разумеется, и перуанцев, к Испании сложное. С одной стороны, они понимают, что многим обязаны испанской культуре, а с другой, ненавидят испанцев за то, что они сделали с древними цивилизациями. Не улучшают отношения, надо это признать откровенно, и многие испанцы, которые, приезжая в Латинскую Америку, по-прежнему задирают нос и часто совсем некстати напоминают местным, что это их бывшая колония. Или о том, как легко Писарро когда-то победил индейцев. Как-то забывая при этом, что победил он не только силой оружия и безусловным мужеством, но еще и хитростью, подлостью, жестокостью, безграничным цинизмом. Такие, как отец Хосе, среди испанцев, приезжающих в Латинскую Америку, к сожалению, скорее исключение.

Недаром в Перу можно встретить людей, которые не без удовлетворения отмечают, что все главные герои похода Франсиско Писарро – и он сам, и его брат, и большинство его командиров, даже казначей – не смогли дожить до старости и умереть естественной смертью. Кого-то позже убили в Испании, кто-то был убит еще раньше восставшими индейцами, есть и те, кто пал от руки палача.

Так что, по мнению перуанцев, «рука судьбы» главных героев этой драмы все же покарала. По справедливости.

30

Дальнейший путь по тропе тяжелым не показался даже мне. Нагрузка стала уже привычной, слишком крутых подъемов и спусков не встречалось, да еще Пабло развлекал нас, показывая затерянные в зарослях древние развалины. Были и забавные моменты.

На одном из участков тропы мы неожиданно столкнулись с тремя симпатичными, но очень упрямыми ослами, видимо удравшими от какого-то крестьянина. Пабло хотел тут же отвести животных в ближайшую деревню, но тут взбунтовался Боб, которому надоело тащить на себе огромный рюкзак. За время пути груз заметно уменьшился, поскольку бо?льшую часть съестного мы уже уничтожили, однако рюкзак был все еще увесистым. «Зачем отказываться от подарка судьбы?» – заявил Боб и тут же взгромоздил проклятую ношу на спину одного из ослов.

В конце концов, утешив себя мыслью, что мы ничего ни у кого не украли, а если встретится хозяин, тут же вернем ему его сокровище, мы с Пабло тоже взяли себе в прислугу по ослу. Пабло, который привык обращаться с этими упрямцами, просто влез на своего осла, а я ухитрился устроить на спине своего «скакуна» мешок с Джерри. Зрелище получилось довольно забавное, так что Боб не выдержал и снова взялся за «кодак».

Беда заключалась в том, что наши планы не совпали с планами свободолюбивых ослов. Так они, вольготно прогуливаясь по тропе, в свое удовольствие жевали самую вкусную траву, а теперь им предлагали вновь впрячься в работу. Короче, они тут же завопили: «Рабы не мы, мы не рабы!» – и отказались двигаться дальше.

Особое недовольство проявил мой осел, который категорически не желал везти на своей спине собаку. Видимо, это ущемляло его ослиное достоинство, а потому осел устроил посреди тропы то, что обычно устраивают лошади на родео. То есть начал брыкаться и вообще делать все, чтобы сбросить ненавистного седока. Очень скоро это ему удалось, хотя я вроде и привязал рюкзак с терьером вполне надежно. Тем не менее веревки не выдержали, рюкзак постепенно сполз ослу под брюхо, пес из него вывалился и тут же в отместку тяпнул обидчика за ляжку. После чего осел с диким воем умчался по тропе вдаль. Хорошо еще, что метров через двести мы нашли на земле собачий рюкзак, а то бы не знали, что дальше делать с терьером.

Испуганные начавшейся кутерьмой, тут же принялись беситься и два других осла. Пабло со своим еще как-то справлялся, а вот рюкзак Боба постигла та же участь, что и Джерри, – он довольно быстро оказался на земле.

Страшно ругаясь, Боб предпринял еще несколько попыток пристроить рюкзак на ослиной спине, но сделать это так и не получилось. В конечном итоге он просто дал ослу ботинком под зад и отправил своего «раба» вслед за моим.

Что же до осла Пабло, то он избрал другую тактику, просто отказавшись двигаться с места, причем ослиное упрямство победило шаманские чары. После долгой борьбы с животным Пабло со своего осла слез и тоже отпустил его на волю.

– Все равно было бы как-то неудобно: вы идете, а я еду, – оправдывая свое бессилие, не очень убедительно заметил шаман.

К вечеру мы опять встретили этих анархистов, они снова мирно жевали какие-то колючки.

– Так и будут здесь теперь жить, – не без злорадства заметил Боб, – вниз спускаться для них слишком круто, а вверх они подняться вообще не смогут.

– Не думаю, – возразил Пабло, – это очень умные животные. Когда им надоест бродить здесь, они дорогу в ущелье обязательно найдут.

31

В конце тропы в качестве роскошного подарка нас ожидал потрясающий вид на Мачу-Пикчу. Не хочется повторять банальности, но это действительно неописуемое зрелище, которое словами не передать. Мы стояли как раз на противоположной стороне ущелья, по которому протекает река Урубамба, поэтому Мачу-Пикчу, или Старая гора в переводе с кечуа, открывался во всей своей красе. На мой взгляд, картину слегка портил лишь серпантин дороги, что идет теперь со дна ущелья к затерянному городу инков. Зато, поскольку было раннее утро, на серпантине мы не заметили ни единого туристического автобуса.

Всемирно знаменитый сегодня памятник древней культуры открылся человеку сравнительно недавно: только в 1911 году на спрятавшийся в зарослях деревьев и винограда город совершенно случайно наткнулся американский археолог Хайрам Бингем. Парню просто повезло. А вместе с ним и всем тем, кто потом побывал на Мачу-Пикчу.

Если верить историкам и археологам, Мачу-Пикчу и до появления конкистадоров видели немногие, потому что в священный город допускались лишь избранные. Возможно, потому, что город был тайным, до него не добрались и люди Писарро. В испанских хрониках нет ни одного упоминания о Мачу-Пикчу.

На Старой горе, судя по всему, проживала лишь знать империи инков, жрецы и, разумеется, небольшое количество слуг и ремесленников, без которых местная аристократия, как, впрочем, и любая другая в нашем мире, обойтись не может.

В отличие от большинства знаменитых городов мира, этот не знал бедности, а его немногочисленные жители наслаждались всеми возможными благами. Действительно, много ли надо человеку? По каждой улочке города по акведукам бежала кристально чистая вода. Она же била и из многочисленных фонтанов. Замечательный воздух, аромат цветов, потрясающий вид, который может умиротворить, кажется, самое злое сердце. Что еще нужно для небольшого города? Храмы были, небольшой двухэтажный «спальный район» имелся. Можно предположить, что главным являлся храм Трех Окон, через который солнечные лучи проходят на Священную площадь. Тут, как считают археологи, и совершались самые важные ритуальные действия.

Даже время не смогло многого разрушить. Еще бы! Все те же огромные камни, неизвестно каким способом идеально подогнанные друг к другу. Выше Храма Трех Окон астрономическая обсерватория. И правда, трудно найти лучшее место, чтобы наблюдать за звездами.

Есть еще любопытный камень Интиуатана. Каким-то образом он связан с астрономическими наблюдениями древних жрецов. Некоторые археологи считают камень частью былых солнечных часов.

Ученые появились на Мачу-Пикчу лишь в 30-х годах прошлого века. Первым здесь побывал профессор астрономии из Потсдамского университета Рольф Мюллер. Когда он опубликовал свои выводы относительно древности этих руин, его фактически постигла судьба доктора Кабреры из Ики. Данные о времени постройки города никак не совпадали с теми, что приняты сегодня археологами: по сугубо научным расчетам Мюллера выходило, что Мачу-Пикчу намного древнее, чем утверждает официальная наука.

Как видим, в попытках докопаться до истинного возраста протоцивилизации инков, в списке «сумасшедших» отнюдь не только доктор Кабрера. Таких «спятивших» на самом деле немало.

Наконец, есть у Старой горы и собственный кондор. Так называют загадочный камень, который стоит на склоне перед городом. По виду он действительно чем-то напоминает эту знаменитую птицу.

Куда бы ты в Мачу-Пикчу ни повернул голову – всюду красота. И все же, наверное, самый потрясающий вид на долину реки Урубамба открывается с того места, который называют дворцом Луны.

Все в Мачу-Пикчу загадка. Среди прочих головоломок есть и вопрос, почему Старую гору покинули инки. А может быть, не покинули, а просто вымерли. Дело в том, что, по одной из версий (чего-чего, а версий в Перу что золота), именно сюда, в тайный город империи, и удалилась часть аристократии инков после вторжения испанцев. Эти инки, а потом и их потомки, скрывались на Старой горе в течение трех веков. Согласно сегодняшним неоспоримым археологическим данным, люди жили на Мачу-Пикчу до XVII века.

А потом природа еще на несколько веков спрятала это удивительное место от человеческого глаза.

32

Мы с Бобом прикинули, что, пока будем спускаться в долину, а затем подниматься на Мачу-Пикчу, Старую гору заполнят туристы, а это изрядно испортит впечатление. Поскольку мы оба уже не раз бывали в тайном городе инков, то сообща решили не увеличивать и без того большую толпу зевак. Бросив прощальный взгляд на удивительный город, мы начали спуск в долину к железной дороге, чтобы с комфортом отправиться на поезде назад в Куско. Там нас ждала «тойота» и дальнейший путь к озеру Титикака.

Со стариком шаманом попрощались чуть раньше, еще до конца тропы. Спускаться вниз ему не было ни малейшего резона. Его ждало еще несколько сеансов групповой терапии, и столько же раз он мог угоститься пачаманкой.

Это весомые аргументы. Особенно последний – вкус пачаманки незабываем.

На прощание шаман возложил руки и на меня, и на Боба, и даже на Джерри («Все мы плоды с одного дерева», – объяснил старик) и по-своему помолился. Это была серьезная молитва, потому что на каждого из нас троих шаман затратил минут по тридцать. Видимо, речь шла не просто об удаче в нашем дальнейшем путешествии, а вообще об удаче до конца нашей жизни. Во всяком случае, мы с Бобом так это поняли. До вечера ни мне, ни Бобу не удавалось толком пригладить свои волосы, настолько они были наэлектризованы, а терьер, когда касался моей ноги или руки, бил током. После благословения шамана нести этого «электрического ската» на своей спине я просто побоялся и взял пса на длинный поводок.

До сих пор мучаюсь от любопытства, что же пожелал Пабло барбосу – побольше крыс?

Помолившись за нас, шаман собирался недолго. Нацепил на плечи свой разноцветный рюкзачок, подхватил на руку мятый пиджак, нахлобучил шляпу-панаму и навсегда исчез в ближайших кустах.

Никогда бы не поверил, что буду скучать по шаману. А вот скучаю.

33

Путь в поезде, под завязку забитом туристами, сам по себе никакого интереса не представлял. Разве что уж слишком резким оказался переход от тишины, которая, словно пуховое одеяло, окутывает Тропу инков, к громкой разноголосице американцев, японцев, испанцев и прочей публики, которая все время хохотала, что-то жевала и снимала. Каким образом Старая гора спровоцировала повальное веселье, не знаю. Нам с Бобом обычно после посещения этого места хотелось помолчать. Даже Джерри, устроившись на полу возле моих ног, с недоумением молча прислушивался к окружавшему нас беспрерывному хохоту.

Конечно, мы как могли постарались от этого шума отключиться и сосредоточиться на том, что мелькало за окнами. Тем более что это едва ли не самая живописная железнодорожная прогулка в мире. Старый поезд идет по равнине вдоль гор, а местами и вдоль русла горной реки. Однако полностью отключиться от туристического окружения оказалось невозможно. Едва туристический Вавилон начинал успокаиваться, поезд останавливался, и его штурмом брали местные продавцы сувениров и кукурузы. Что тотчас же вновь возбуждало туристическую братию, которая набрасывалась на здешний маис, закупая огромные початки десятками.

Это понятно. О местной кукурузе я уже писал, но не удержусь, чтобы не повториться. Именно на этом клочке земли, в Священной долине Куско, зажатой между двумя грядами Кордильер, и растет самая крупная, а главное, самая вкусная кукуруза в мире. Сначала любого человека потрясают размеры початков. А потом, когда зубы впиваются в янтарные – у нас бусинки, а там… даже не знаю, с чем сравнить здешние огромные кукурузные зерна, – до вас наконец доходит, что такое настоящий натуральный продукт. То есть вы понимаете, чего на самом деле стоит вся та химическая отрава, которой вас изо дня в день пичкают во всех крупных городах мира.

Здесь же вы будто откусываете от початка, омытого чистейшей родниковой водой, кусочек солнца, пропитанный божественным маслом, которое чуть-чуть присолили. Трудно не понять, что вам в рот впервые в жизни попала пища в первозданном, сохранившемся еще со времен сотворения мира, виде. Это непередаваемое ощущение. Наверное, примерно то же чувствует астматик, выскочивший из прокуренной до полного одурения комнаты, когда скорая помощь дает ему, уже почти полумертвому, глотнуть чистого кислорода.

Гарантирую, что, один раз попробовав тамошнюю кукурузу, вы уже никогда не захотите даже прикоснуться к любой другой, в каком бы виде ее ни попытались вам всучить.

Между прочим, та же долина – родина и столь любимой у нас картошки. Можете верить или нет, но в Священной долине выращивается полторы тысячи видов картофеля: черный, белый, желтый, красный, багряный. А вообще в перуанских Андах сортов картофеля и того больше – четыре тысячи (!).

Короче, если хотите попробовать настоящую кукурузу и картошку – вам прямиком в Священную долину.

34

В Куско мы нашли в сохранности все вещи, которые не захотели тащить с собой на спине в горы, только их покрыл плотный слой пыли. Хуже всего выглядела «тойота», поэтому я не удивился, когда Боб, даже толком не переодевшись, бросился сразу же намывать свою «девочку» до блеска.

Этой своей манией – по сути вроде бы бессмысленной, потому что на следующий день мы отправлялись по грязной, пыльной горной дороге к Титикаке, – Боб сильно напоминал мне одного московского знакомого. У моего приятеля-историка, видимо, в силу того, что он специализировался на эпохе Великой французской революции, есть любимая поговорка: «Хоть на гильотину, но чисто выбритым». Легко было догадаться, когда у него случались неприятности. Именно в эти дни он обязательно до блеска чистил ботинки, тщательно брился, да еще непременно надевал костюм с галстуком – две вещи, к которым в спокойные периоды своей жизни испытывал стойкое отвращение.

И самое любопытное, это ему помогало. Наверное, когда ты в форме и полностью собран, неприятности быстрее отступают. Вот и Боб, чтобы его любимая «девочка» не подвела нас по дороге, при первой же возможности отмывал ее до блеска. И это правильно: кто начинает в доме ремонт, не завязав шнурки на ботинках?

Первое, что мы сделали, когда вернулись в Куско, это приняли душ. Сначала я, потом Джерри, затем «тойота» и, наконец, Боб. Сколько слоев грязи сошло с меня после испытаний тропой, даже признаться стыдно, но терьера мне пришлось отмывать почти час. И это при том, что бо?льшую часть времени он просидел у меня за спиной в рюкзаке.

И все же, несмотря на все эти подвиги во имя чистоплотности, я слишком долго прожил в Перу, чтобы быть уверенным, что вышел из-под душа более чистым, чем вошел туда. То есть видимую глазу грязь я, разумеется, смыл, а вот избавился ли от всяческих зловредных микробов или, наоборот, подцепил какую-нибудь заразу, неизвестно.

35

Впрочем, горы еще самое безопасное место, а вот побережье зимой, да и Амазонка в силу влажности – это идеальный бульон для всякой инфекционной нечисти. Любой общественный бассейн, баня, вода из-под крана, сам воздух, которым вы не можете не дышать, – потенциальный источник инфекции.

Помню, как в разгар холеры в Перу президент страны Альберто Фухимори пригласил иностранных журналистов в лучший рыбный ресторан, чтобы таким образом чуть-чуть подретушировать основательно испорченный имидж государства. Кормили японским суши и перуанским себиче. Выбор был неслучаен – тогда ходили слухи, что холера передается через свежую рыбу, которую перуанцы потребляют в неумеренном количестве.

Инфекционисты этот слух опровергали, но кто слушает врачей, когда рядом есть хороший знакомый, который уверен, что заразился, поев себиче. Поскольку без себиче перуанец жить не может, наиболее хитроумные хозяева себичерий приспособились готовить это блюдо вообще без рыбы, используя вместо нее шампиньоны или кусочки вареной курицы. Что делать, ели и такой суррогат. И все равно болели.

Вообще-то холера – болезнь грязных рук, а умирают от нее, только если организм доведен до полного обезвоживания. Недаром среди белых людей, живших в Перу, огромной популярностью пользовался в то время анекдот: «Что общего между холерой и американскими ковбойскими фильмами? И там и тут умирают одни индейцы».

Увы, это так. Не помню, чтобы во время эпидемии в Перу умер хотя бы один белый человек, а вот индейцев действительно полегло довольно много. Кстати, и на банкете, устроенном президентом, единственным человеком, который заболел, оказался тогдашний министр рыбного хозяйства. Индеец. Возможно, он разбирался в морепродуктах, а вот руки мыть не научился.

Впрочем, случаются казусы и с белыми людьми.

Однажды нас с Бобом занесло в горы (сейчас уже даже не скажу точно – куда). Твердо помню только то, что ехали мы не просто так, а искали место, известное под названием Баньос-дель-Инка, то есть «Бани Великого инки», где из земли бьет горячий и, как говорят, целебный источник. Таких мест в Перу несколько, но нам было нужно именно это. Рядом с источником есть довольно мрачное, черное озеро, в котором, по преданию, индейцы затопили огромные носилки (колес-то не было) с золотом для испанцев. Это золото собирали, чтобы выкупить из плена Атауальпу. А затопили, когда стало известно, что инка убит и отдавать богатства конкистадорам не резон. Да и не знали, видимо, где золото можно надежно спрятать. Нюх на золото у конкистадоров был выдающийся.

Рассказывают, что испанцы долго ходили по берегу, размышляя, как бы это золото достать, но сделать ничего не смогли. Уже в прошлом веке на черное озеро снова приезжали искатели сокровищ с аквалангами, но отыскать что-либо в воде, заполненной вязкой темной тиной, не удалось и им.

Вот и мы с Бобом тогда побродили по берегу черного озера, а потом отправились в местный отель, также называемый «Баньос-дель-Инка». В каждом номере этой пустой гостиницы (это как раз были времена разгула терроризма, а потому туристы обходили Перу стороной) стояла огромная ванна из известняка, куда подавалась немного охлажденная вода из горячего источника.

Заселившись, я тут же напустил ванну и с наслаждением в нее нырнул, наивно полагая, что минералы, содержащиеся в воде, укрепят мое здоровье. А вот осторожный Боб решил для начала осмотреть окрестности: особенно его интересовал вопрос, откуда же бьет животворящий источник.

Вернулся он минут через тридцать, когда я уже в постели отдыхал, разгоряченный ванной. Усевшись напротив меня, Боб уперся в меня таким ироничным взглядом, что я понял: что-то не так. «Ничего-ничего, – успокоил меня индеец, – полагаю, умрешь не сразу. Но когда высохнешь, прогуляемся, я тебе кое-что покажу».

После таких слов в постели мне, понятно, уже не лежалось, и через пять минут мы двинулись по следу, вернее, по тем трубам, по которым подавалась в гостиницу целебная вода. На территории гостиницы все было вполне прилично. Мы нашли даже специальное сооружение, в котором слишком горячая вода постепенно остывала. А вот дальше!

Вода поступала в гостиницу прямо из ручья, в котором двадцатью метрами выше от гостиничного забора местные крестьянки стирали белье и подмывали своих малышей. Те, естественно, орали – вода была почти кипятком. Я тоже чуть было не заорал. Выходит, я «оздоравливался» в той грязи, что выжимали из своего белья эти мадонны с руками цвета вареного рака.

В Перу куда ни сунешься, везде инфекция, а потому самый популярный врач здесь – инфекционист. Раз в полгода рекомендуется к нему заглядывать. Он дает направление в лабораторию, а результаты показывают, сколько десятков разных гадостей вы за последнее время подхватили. Такой вот цикл: полгода лечишься, полгода собираешь микробы и вирусы.

Правда, один инфекционист посоветовал мне способ профилактики: каждый вечер на ночь выпивать стакан – грамм 200 – рома. По его мнению, это совершенно точно спасает хотя бы от желудочных инфекций. «Возможно, – ответил я, – но, боюсь, что если несколько лет подряд я каждый вечер буду выпивать стакан рома, то вернусь домой с другим хроническим заболеванием».

«Риск есть», – задумчиво согласился врач и сел выписывать таблетки.

36

Как оказалось, мыл «тойоту» Боб все-таки зря, она почему-то предпочла не заводиться. Я ее понимаю, все-таки возраст уже сказывался, а дорога до Титикаки просто мерзкая.

Чтобы не терять времени, мы решили вызвать автомобильную скорую помощь, которая оттащит «девочку» в мастерскую, где не только сделают ей капитальный техосмотр, но и продержат ее все то время, что мы проведем на Титикаке. К счастью, туда из Куско можно добраться не только на автомобиле.

Титикака – самое высокогорное в мире судоходное озеро (средняя высота уреза воды составляет около 3820 метров над уровнем моря, максимальная глубина – около 360 метров) – принадлежит как Боливии, так и Перу, которые делят более восьми тысяч квадратных километров водной глади почти пополам, по-братски. Во всяком случае, сами жители Титикаки не очень разбирают, где по воде проходит граница, а потому являются ее постоянными нарушителями. На что ни перуанская, ни боливийская сторона внимания не обращает.

Главный туристический центр с перуанской стороны – город Пуно. Трижды в неделю от довольно убогого железнодорожного вокзала Куско в Пуно отправляется поезд с претенциозным названием «Исследователь Анд».

В отличие от поезда на Мачу-Пикчу на этом маршруте туристов немного, поэтому «Исследователь» не очень себя обременяет и тащит всего два вагона в стиле вагонов фирмы «Пульман» двадцатых годов прошлого столетия. Собственно для поездки туристам выделяется лишь один вагон, а во втором находится что-то вроде террасы, смотровой площадки, и бар. Чтобы трястись десять часов от Куско до Пуно было не очень скучно. Да и железнодорожники совместно с турбюро стараются изо всех сил: в пути вас развлекают то местным фольклором, то псевдоисторическими, рассчитанными на туриста рассказами. А в какой-то момент второй вагон и вовсе превратился в подиум, где проводницы показывали местную моду – одежду, сшитую из меха альпаки.

Опять возникла проблема с Джерри, но взятка проводнику вопрос решила, а остальные пассажиры, в основном японцы, если и выражали недовольство, то на таком плохом английском, что их никто просто не мог понять. Наоборот, единственная испанская пара из Барселоны, с которой мы тут же наладили дружеские отношения, была от рыжего терьера в восторге. Особенно сеньора Пилар, у которой, как выяснилось, дома десятка полтора той-терьеров.

Хорошо еще, что не пришлось лететь, а то бы возникли сразу две проблемы – не только с английским джентльменом, но и с Бобом. Опять пришлось бы уламывать индейца, а потом тайно протаскивать на борт в сумке терьера: клетку, в которой Джерри прилетел со мной из Москвы, я оставил в Лиме. Не было и ветеринарной справки – у той, с которой мы въехали в Перу, уже кончился срок действия. Так Джерри и стал временно безбилетником и нелегалом.

Аэропорта в Пуно нет, потому что садиться там рискованно. Высокогорье – это еще ладно, в Латинской Америке аэропортов, где самолет идет на посадку, чуть не касаясь крылом гор, предостаточно, но тут еще мешают и неожиданные сильные порывы ветра с озера. Так что либо автомобиль, либо поезд. Можно, конечно, при желании долететь до городка Хульяка, там аэропорт есть, а оттуда на такси или автобусе трястись по плохой дороге 45 километров до Пуно. Но зачем это нам, если есть старый надежный пульман, ведомый «Исследователем Анд»! В 8 утра мы тронулись из Куско в Пуно.

Первую половину пути пейзажи с террасы открывались действительно чудесные – необычайно голубое небо, живописные склоны гор, зелень равнин, реки в ущельях, маленькие глиняные деревушки и аборигены в окружении лам. Немного смущала лишь скорость, с которой поезд полз вверх: эдак можно ехать не десять часов, а целые сутки.

С другой стороны, и «Исследователя Анд» надо понять: высота приличная, а тащить, пусть даже всего два вагона, надо все время вверх и вверх.

37

Поскольку времени для разговоров хватало, мы с Бобом, глядя на мелькавших пейзан, как-то внезапно заговорили о местных красотках. Даже Боб при всем его патриотизме должен был признать, что без примеси белой крови коренное женское население оставляет желать лучшего. Мордашки, и особенно глаза, нередко бывают изумительно красивы, но вот коренастая, совсем не женская фигура и зачастую откровенно кривые ноги все портят.

Самая красивая, действительно очень красивая перуанка, с которой я знаком и которая однажды выиграла конкурс «Миссис мира», была ростом выше нас с Бобом, имела практически белую, ну разве что чуть смугловатую кожу и великолепную для своих 32 лет (после трех родов) фигуру. Я с ней однажды даже вальсировал на празднике в Арекипе, хотя и чувствовал себя при этом крайне неуютно. Она была босиком, но я все равно утыкался носом в ее подбородок. Но эта дама – редчайшее исключение.

Обычные же, особенно горные, перуанки неотличимо похожи друг на друга: коренасты, низкорослы, заплетают черные (или уже седые с возрастом) волосы в две длинные косы, носят по местной моде шляпы, напоминающие котелок, у всех цветастые пончо, и у каждой второй за спиной висит в мешке-люльке младенец.

Малыш там болтается нередко сутками, пока мать занята. А она занята постоянно: работает в огороде, пасет скот, торгует на рынке, готовит, кормит мужа. Муж тоже где-то что-то делает, но что именно, понять трудно. Наверное, что-то очень важное. Возвращается, думаю, поздно и сразу же принимается за самое главное свое дело, то есть зовет супругу и начинает размножаться. Детей в деревенской семье много. Чтобы хоть кто-то выжил.

А из мешка, то есть из этой люльки, в которой младенца таскают целый день, – ни звука. Нигде не видел таких молчаливых детей. Может быть, потому, что большинству из них обычную соску заменяют листья коки, которые они жуют с малолетства. Позже с этой жевкой за щекой они становятся подростками, мужают, женятся, точно так же уходят, как и их предки, куда-то по важным делам, откуда-то очень серьезные возвращаются, ложатся в постель, делают коренастым женщинам детей, утром опять куда-то уезжают на осле, старятся и умирают.

Для многих жителей гор в голодные годы (не каждый живет в благословенном ущелье между Куско и Мачу-Пикчу) кока – это единственное спасение.

Так что женская красота в таких условиях – дело десятое. Главное выжить и выкормить ребенка.

38

Наконец мы достигаем самой высокой точки пути, которая называется Ла-Райа, а это, между прочим, 4300 метров над уровнем моря, так что наш «Исследователь Анд» пыхтел не зря.

Здесь и единственная за всю дорогу остановка минут на 15–20. Все пассажиры рванули покупать сувениры на придорожном рынке – главным образом цветастые коврики, на которых чаще всего изображены все те же низкорослые женщины с теми же котелками на головах. Нас рынок не заинтересовал, зато Боб сделал несколько снимков торчащих вокруг покрытых снегом горных пиков. Похоже, присматривал себе новый маршрут – уже для души, без дополнительной нагрузки в виде меня и Джерри.

Кстати о терьере. Единственные, кто кроме нас не бросился вместе с японцами на рынок, оказались сеньора Пилар с мужем. Она просто решила пройтись вокруг вагона и попросила дать ей возможность выгулять пса, уж очень она соскучилась по своим той-терьерам. Я поколебался, но английского джентльмена старой собачнице все-таки доверил. Тем более муж Пилар, почувствовав и поняв мое колебание, успокаивающе заверил: «Не волнуйтесь, я за ними присмотрю».

В результате с нами в вагоне осталась лишь одна дряхлая японка, внешне чем-то похожая на здешних очень старых индейцев. Наверное, прабабушка всей той веселой компании, что умчалась на рынок. Всю дорогу старуха молча смотрела в одну точку. Даже не в окно, а куда-то в неопределенность. Видимо, была сосредоточена только на одном: как бы не умереть в ближайшие пять минут. Зачем родня потащила ее с собой в горы, непонятно. Хотя некоторые утверждают, что в прошлом японцы отводили своих стариков в горы и там оставляли, чтобы те отходили в мир иной, никого не беспокоя. Может, и ее привезли в Анды за тем же самым?

Оставшись со старухой в вагоне наедине, мы с Бобом неожиданно почувствовали за нее ответственность: а вдруг действительно именно сейчас бабушка отдаст концы? Успокоились, лишь когда ее веселое семейство вернулось с рынка, закупив неимоверное количество ковров и вязаных шапочек.

Одна веселенькая красная шапочка с зеленым узором досталась и прабабушке. Ее тут же надели старухе на голову и в этом чепце долго фотографировали. На долгую память. Старая японка не возражала. Она все так же внимательно глядела куда-то вдаль, не обращая внимания ни на свое потомство, ни на окружающий ее мир.

Вторую часть пути, уже спускаясь к озеру Титикака, «Исследователь Анд» заканчивал значительно бодрее, но смотреть за окно стало скучно – там уже виднелось Альтиплано, то есть редкие холмы, одинокие кусты и высокая трава, среди которой изредка мелькали крестьянки со своими ламами и альпаками.

Потом проехали типичный для Перу безалаберный и грязный рынок. Причем железнодорожный путь пересекал его как раз посередине, так что наш «Исследователь», пусть и на малой скорости, но безжалостно сметал с пути палатки, которые кое-кто неосторожно установил прямо на рельсах. Ничего удивительного, если поезд здесь проходит лишь три раза в неделю.

Наконец уже в темноте мы прибыли в Пуно.

39

В отличие от остальных туристов, которых тут же подхватили представители турбюро и поволокли в два пятизвездочных отеля, которыми располагает город, мы, не окультуренные турбизнесом дикари, довольно быстро остались на вокзале одни и уже в полной тьме начали искать пристанища. А это в Пуно совсем не просто. Два пятизвездочных отеля – это, кажется, единственное, чем город может похвастаться.

Несмотря на первоначальное громкое название и на славную историю, этот населенный пункт, основанный еще в 1668 году вице-королем Педро Антонио Фернандесом де Кастро, место бедное. Есть невезучие люди, Пуно – невезучий город. Этот бедолага, карабкаясь из века в век, умудрился даже потерять целых два своих имени. Сначала город назывался Сан-Хуан-Батисто-де– Пуно, а позднее Сан-Карлос-де-Пуно, в честь короля Испании Карла II. В конце концов осталось короткое Пуно.

На мой взгляд, звучит как-то несолидно, вроде ослиной клички. «Пуно, черт тебя дери, да трогайся ты, наконец, с места!» Как-то так. А город, как тот осел, упрямо никуда не двигается и все жует свой репейник.

Даже когда столичные власти объявили район особой экономической зоной, горожан это не взбодрило. Здесь как жили 120 тысяч человек, так и осталось 120 тысяч.

Улочки кое-где покрыты асфальтом, но и эти особо отмеченные благодатью местной власти дороги в таких рытвинах, что мы с Бобом буквально в один голос заметили: «Хорошо, что „девочка“, – в смысле наша „тойота“, – осталась в Куско». Действительно, по таким ухабам можно ездить разве что на танке.

И чего гражданам Пуно не живется как остальным? Рядом боливийская граница, а значит, раздолье контрабандистам, есть верфь, имеются даже предприятия легкой промышленности. Есть железная дорога. В Пуно на Титикаку ездят туристы. И все равно такое впечатление, что у города в кармане нет ни гроша. Может быть, он прячет все свои деньги, как Скупой рыцарь, в каком-нибудь подвале? Не похоже даже, что местные власти воруют, иначе посреди всей этой бедности был бы хоть один богатый район. Но нет и его.

Тем не менее некоторые явно не бывавшие в этих местах люди именуют Пуно в различных справочниках «культурной столицей Перу».

Хотя, разумеется, смотря что понимать под словом «культура». По берегам озера Титикака и на плавающих островах, построенных из тростника, живут индейцы племени урос, которые сохранили традиции и обычаи предков. Если верность традиции, то есть привычка жить так, как жили ваши прапрапрапрадеды, и есть культура, тогда конечно.

Мы долго плутали по городу, пока какая-то местная баба-яга не согласилась принять нас на ночлег, предварительно, правда, заметив, что у нее не настоящий пансион, так что на разносолы мы можем не надеяться.

А мы и не надеялись. Слава Господу, что бабуля хотя бы совершенно равнодушно отнеслась к нашему терьеру.

На ужин была скромная яичница на грязной скатерти, но это нас взволновало мало. А вот постели – с сомнительной чистоты бельем – нам не понравились категорически, поэтому мы легли спать не раздеваясь, а под голову положили свои пончо. Главная задача, которую мы наметили себе на утро, это поиски более приемлемого жилища.

Многого мы не требовали, но хотя бы чистые простыни!

40

На поиски более или менее приличного пансиона мы потратили гораздо больше времени, чем рассчитывали. И дело в данном случае было не в терьере – его пускали всюду, поскольку каждый хотел подработать, но вот качество постельного белья везде оставляло желать лучшего.

Наконец, уже в полном отчаянии часам к двум дня мы набрели на, кажется, единственное прилично выглядевшее в городе жилье. Мало того, если уж говорить по правде, это был на удивление ухоженный дом. Даже с аккуратной клумбой у дверей, которую украшали розы.

Наше удивление исчезло сразу же, как только нам открыли – хозяева (муж и жена) оказались немцами: Эрих был, на нашу удачу, археологом, слегка помешанным на Титикаке, а фрау Грета – просто образцовой домохозяйкой. Вообще-то это пример подвижничества: он всю жизнь решил посвятить этому району Перу, а она – своему неуемному мужу. Терьеру супружеская пара только обрадовалась, как новой игрушке, а нас приютили как родных. Вернее, меня. Для них любой иностранец был уже родной. Боба приняли вежливо, но сухо.

Это серьезно его задело. Когда мы остались одни, он мне прямо сказал, что почувствовал себя носильщиком при господине. Я предложил поискать другое жилье, но Боб проявил удивительную для него сдержанность:

– Гринго не любят во всей Латинской Америке, но они же не впадают в истерику. Как ты сам любишь повторять, и на солнце есть пятна. Ничего, зато у этих немцев наверняка такие простыни – чище не бывает.

И мы остались в этом домике с розами.

Бродя по городу, мы не встретили ни одного полицейского. Возможно, это говорило о том, что с преступностью здесь больших проблем нет. Зато редкие в Пуно автомобили ездили так, будто их водители только что отошли от игрального автомата, где на машине можно давить все, что движется, и сокрушать каждый встречный столб.

Впрочем, это мелочи. Главное, рядом виднелось великое озеро Титикака, а на берегу куча лодок, которые готовы были по дешевке и прокатить, и высадить на одном из многочисленных островов, сплетенных из тростника. В работе с тростником индейцы урос настоящие умельцы.

В принципе, в порту у причала стоял даже пароход, но кататься на нем, смешавшись с толпой туристов, нам не хотелось. Кстати, этот пароход по частям специально привезли из Европы и здесь уже собрали. Так что по местным меркам это редчайший артефакт.

Поскольку на Титикаке раньше не бывали ни я, ни Боб, мы решили не торопить события и для начала не спеша осмотреть окрестности и полюбоваться озером с берега. Это было верное решение. Уже на подходе к воде стало понятно, что для большой прогулки по Титикаке мы одеты неправильно.

В этом месте надо грамотно учитывать сразу три обстоятельства: температуру, ветер и солнце. Температура ночью и утром опускается градусов до трех, к полудню едва приближается к двадцати, а на воде, где посреди озера постоянно гуляет ветер, и вовсе будет не выше десяти градусов, так что одеваться следует тепло. При этом (не будем забывать о немалой высоте), если вы не надели шляпу, не намазались солнцезащитным кремом и не обзавелись темными очками, солнечный ожог вам обеспечен.

В итоге, прогулявшись по берегу озера и с трудом отбившись от многочисленных продавцов сувениров – здесь преобладали поделки из тростника, изображающие своеобразные местные лодки, – мы поспешили в уютный домик немцев, где всю вторую половину дня слушали лекцию хозяина.

Совсем не случайно немец сидел в захудалом Пуно рядом с озером.

Этот Пуно – жалкая пародия на современный город, а в былые времена на берегах озера находился, по утверждению немца, один из самых блистательных мегаполисов седой древности.

В доказательство своих слов Эрих начал выгребать с полок и из ящиков кучу схем и расчетов, в которых нам с Бобом разобраться было, конечно, трудновато. Но вот зарисовки и фотографии удивительной резьбы на памятниках и статуях, а главное, масштабы построек и размеры монолитов, из которых создавался этот город, уже позже условно названный Тиауанаку, безусловно, впечатляли.

Вот немец и бился над загадкой, кто и когда умудрился построить это чудо. И почему именно здесь.

Действительно, не самое удобное место: высота четыре тысячи метров над уровнем моря, пустынный ландшафт, который украшают только заснеженные пики Анд, ветер, немилосердное высокогорное солнце. Наконец, какому чудаку пришло в голову таскать (неясно еще каким образом) все эти неподъемные монолиты с очень далеких каменоломен?

Существует предположение, что в те давние времена болота вокруг озера были осушены и приносили неплохой урожай картофеля и съедобной перуанской лебеды киноа, а мясо и шерсть давали ламы и альпаки. Однако это все-таки не те богатства, за счет которых мог возникнуть и разрастись грандиозный город.

По другой версии, которая меня тоже, правда, не убедила, строители выбрали это место как раз в силу удаленности. Их никто не видел, в то время как они, взбираясь на снежные пики Анд, могли оттуда наблюдать, как написал один ученый, «все великое плоскогорье Перу и Боливии в его самой широкой части, с озерами и реками, равнинами и горами».

Все, конечно, возможно, но, на мой взгляд, это недостаточная причина, чтобы именно в такой дыре избрать место для исторического старта.

41

На мигрирующих островах Титикаки прямо на воде живут, в основном за счет рыбалки и охоты на птиц, индейцы аймара и кечуа, как считается, потомки уже вымершего племени уро (или урос), про которых ходила легенда, что у них черная кровь. По тогдашним представлениям, только люди с такой кровью могли выдерживать холода, которые опускаются на озеро ночами.

На следующий день, одевшись уже соответствующе, мы направились к озеру и, немного поторговавшись с «капитаном» странного местного плавсредства из тростника, отправились в путешествие по великому озеру. Никакой особой задачи мы перед собой не ставили, просто хотели добраться до одного-двух подвижных островков на озере, где живут местные индейцы. Все-таки странно, что человек по собственной воле на всю жизнь избрал роль водоплавающего.

Озеро Титикака разделено на две большие части, соединенные проливом: северная половина, Чукуито, – большое озеро; южная, Уиньямарка, – малое озеро. Пуно расположен на берегу залива в северной части Титикаки.

Тростник покрывает бо?льшую часть залива, поэтому, как объяснил наш «капитан» – маленький индеец неопределенного возраста, – жителям приходится периодически поджигать его. Вот и мы, прежде чем вырваться на оперативный простор, минут пятнадцать пробирались на лодке сквозь заросли тростника. А выбравшись на воду, сразу же увидели несколько островков. Кстати, можно сказать, что тростник обеспечивает жизнь здешнего населения, поскольку его едят, им лечатся, не говоря уже о том, что на Титикаке это главный строительный и «плавучий» материал.

Конечно, дело вкуса, но я бы на этих островах по собственной воле не прожил и пару дней. А вот местные граждане никуда с озера переезжать не собираются. Хотя и холодно и голодно. А если даже не голодно, то все равно рацион большим разнообразием не отличается: рыба и еще раз рыба. Иногда чудом удается подстрелить какую-нибудь птицу.

Обычно на одном острове живут две-три семьи. Разумеется, родня. Если молодым надо отделиться от родителей, они просто, как птицы гнездо, свивают дополнительный кусочек острова, а на нем домик. Родился ребенок – домик «довязывают», родился еще один – перевязывают еще раз.

Случаются, конечно, и семейные конфликты, тогда остров делят на части и разъезжаются в разные стороны. То есть чем люди здесь не испорчены, так это жилищным вопросом – что надо, то себе и свяжут. И никто не задумывается над тем, сколько стоит квадратный метр и не повысят ли снова тарифы на коммунальные услуги. Этих услуг просто нет. Как, впрочем, и налогов на недвижимость. Наверное, потому, что эта недвижимость все время куда-то движется и находится то на перуанской, то на боливийской территории. Число островов постоянно колеблется, меняясь в зависимости от объединений и распадов семей.

Есть здесь и некоторые признаки цивилизации. О душах местных индейцев заботятся две церкви, католическая и адвентистская, тоже построенные на воде. Есть и плавучий отель – для туристов-чудаков, желающих провести на воде ночь. Есть и две плавучие школы. Правда, они только начальные. Чтобы продолжить образование, придется плавать уже в Пуно. Есть и плавучий госпиталь. Заболел – садись в лодку и греби к врачу.

Днем на острове в основном остаются женщины и дети, а мужчины с раннего утра отправляются на тростниковых лодках рыбачить.

Женщины на Титикаке, кажется, еще меньше ростом, чем на суше. Все одеты примерно одинаково: яркие юбки, плюшевые жилетки – все-таки на воде не жарко – и, разумеется, неизменные в горах шляпы-котелки. Замужних и незамужних женщин отличить легко. Но не по обручальному кольцу, а по цвету юбки. Если юбка цветастая, да еще украшена бубенцами – значит, дама свободна и ищет жениха. А вот солидные замужние женщины позволить себе такой вызывающей роскоши уже не могут, юбки у них черные. Как пошутил Боб, «брак на Титикаке – это, видимо, почти всегда траур».

Доля правды в этой шутке, наверное, есть: с милым в тростниковом шалаше, да вечно на воде, да еще питаясь одной рыбой, думаю, далеко не всегда рай.

В целом день прошел без приключений. Если не считать того, что Джерри неудачно нырнул в воду – наш охотник увидел рядом с бортом лодки какую-то водяную крысу, которая, видимо, мигрировала с одного острова на другой. Но, поскольку терьер был у меня на поводке, прыжок закончился плачевно. Английский джентльмен просто неуклюже повис в воде, смешно болтая лапами. Когда его вытащили, мокрого, он долго трясся от холода, хотя я выделил ему пончо, а Боб – свой шарф. Это, правда, не очень помогло: до самого домика с розами пса била мелкая дрожь, да и там он забился в теплое кресло и долго не желал из него вылезать, даже когда пришло время ужина.

Мораль: купаться в озере Титикака не рекомендуется.

42

Здесь же, на Титикаке, я мысленно, чтобы не вызывать ироничной улыбки Боба, таких вещей не понимавшего, отдал дань памяти Туру Хейердалу. Знаменитый плот «Кон-Тики», на котором норвежцу и его товарищам удалось добраться от побережья Перу до островов Полинезии, преодолев в Тихом океане 4300 морских миль (8000 км), был построен местными мастерами из бальсового дерева, тростника и других природных материалов. Причем по старинным рисункам конкистадоров, где изображено обычное для тех времен морское плавсредство инков.

«Кон-Тики» продемонстрировал, что и на примитивном плоту, если умело использовать течение Гумбольдта и попутный ветер, реально переплыть Тихий океан в западном направлении. Более того, благодаря системе килей и парусу плот показал высокую маневренность. Наконец, между двух бальсовых бревен (в основании плота) во время плавания, к удивлению самих путешественников, в большом количестве скапливалась рыба. Это неожиданное открытие позволило Хейердалу предположить, что древние мореплаватели могли использовать такой подарок Нептуна, чтобы утолять жажду во время долгого пути, в отсутствие других источников пресной воды. Не думаю, правда, что рыбий «лимонад» это вкусно, хотя, с другой стороны, когда деваться некуда…

7 августа 1947 года, после 101 дня плавания, «Кон-Тики» прибило к рифам атолла Рароиа островов Туамоту.

С Титикакой связано и еще одно плавание норвежца на другом плоту – «Ра» или, вернее, «Ра-2». Первая лодка, спроектированная по рисункам и макетам лодок Древнего Египта и названная «Ра», была изготовлена умельцами с озера Чад из камыша, добытого на озере Тана в Эфиопии, и вышла в Атлантический океан с побережья Марокко. Однако через пару недель в силу конструктивных недостатков камышовая лодка начала на ходу разламываться, и путешественников пришлось срочно спасать. А вот «Ра-2» через год соорудили именно здесь, на Титикаке, из местного камыша, но теперь уже не перуанцы, а боливийцы.

И этот плот, построенный мастерами с Титикаки, снова не подвел. «Ра-2» благополучно доплыл от Марокко до Барбадоса, продемонстрировав тем самым, что древние мореплаватели могли совершать трансатлантические переходы под парусом, используя при этом Канарское течение. Хотя целью Тура Хейердала было всего лишь подтвердить мореходные качества древних судов, построенных из легкого камыша, успех экспедиции стал мировой сенсацией. Для некоторых впечатление от успеха Хейердала оказалось даже слишком сильным. Они тут же расценили плавание норвежца и его друзей как убедительное свидетельство того, что еще в доисторические времена египтяне могли путешествовать в Новый Свет. Сам Хейердал, насколько мне помнится, на этом вовсе не настаивал.

Ну что тут скажешь. Если слушать всех подряд, то кто только не открывал Америку до Колумба! Человек верит в то, во что хочет верить. И ничего тут не поделаешь.

43

Забыть о развалинах древнего Тиауанаку, о котором нам рассказывал немец, мы, естественно, не могли. Мы с Бобом должны были там побывать. Проблема заключалась в том, что для этого требовалось снова нарушить границу. Развалины Тиауанаку расположены в 20 километрах от южного берега Титикаки, уже на боливийской земле. Но, как мы решили с Бобом, если нас не изгнали с территории недружелюбного для перуанцев Эквадора, боливийцы, которые с перуанцами давно дружат, нас со своей земли тем более не шуганут. К тому же мы поедем по любезному приглашению нашего хозяина в составе его группы. А к ней уже давно все привыкли, и никто не возражает, что среди археологов числится немало перуанцев.

С археологами мы в Тиауанаку и проникли, даже не заметив, где пересекли границу. И в горах, и в сельве, и на воде граница очень часто понятие условное. Держать в таких местах пограничников хлопотно, передвижение их затруднительно, да и сама разграничительная линия часто существует лишь на картах и в головах политиков. Приграничные жители эту линию обычно просто игнорируют.

Поездка получилась фантастически интересной, но вот английского джентльмена мы с разрешения хозяйки на этот раз с собой брать не стали. Пес все еще не пришел в себя после купания в Титикаке, и ему было полезнее посидеть в тепле на руках заботливой фрау Греты.

Самым известным исследователем этих мест в прошлом веке был инженер из Европы Артур Познански, но и он, когда появился здесь примерно в 1910 году, уже жаловался, что местные жители совершенно испохабили развалины Тиауанаку, выковыривая самые легкие каменные блоки, которые могли увезти, чтобы использовать в своих строительных работах. Этим Познански лишь подтвердил грустное заключение еще более раннего исследователя Эфраима Джорджа Скуайера, который писал, что ближайший к развалинам современный боливийский город весь выстроен из камней Тиауанаку. Позже эти древние камни ученые обнаружили даже в фундаменте главного собора в боливийской столице Ла-Пасе. Вот и приходится археологам многое восстанавливать в уме, пытаясь угадать логику древних зодчих.

Именно поэтому так ценны воспоминания самых первых исследователей, побывавших в этих местах. Педро де Сиеса де Леон, изучавший руины между 1532 и 1550 годами, рассказывал, что больше всего в развалинах его поразили фигуры двух «каменных идолов в виде человеческих фигур с искусно вырезанными чертами лица, как будто сделанными рукой великого мастера. Они настолько большие, что кажутся великанами, а их одежда явно отличается от той, что носят жители этих мест».

44

Конечно, профессиональные археологи и мы с Бобом смотрели на развалины разными глазами. Там, где ученые видели храмы и другие сооружения, мы видели лишь груду камней. Но опять-таки – каких камней!

Мелочь местные воришки-зодчие растащили, а вот фрагменты некоторых монолитов, вес которых достигает ста тонн, естественно, оставили. Могу себе представить изумление испанцев, когда они впервые натолкнулись на руины Тиауанаку и увидели там, например, гигантские ворота, высеченные из цельного камня, вес которого трудно даже представить.

Эти ворота, которые называют по-разному – и Триумфальной аркой, и воротами Солнца, – Артур Познански описал так. Это «самое совершенное и важное произведение искусства… наследство и изящное свидетельство культуры, знаний и цивилизованности людей и их правителей». Исходя из геометрически правильных вырезов на воротах и барельефов, изображенных на них, Познански пришел к выводу, что ворота Солнца – это каменный календарь.

И самое любопытное. По мнению Познанского, круги и овалы на воротах всевозможных цветов и размеров служили для обозначения Солнца, Луны, планет, комет и других небесных тел. То есть и здесь прослеживается та же загадочная связь Земли и Неба, что характерна для многих древних памятников Южной и Центральной Америки.

Сами ворота целиком до нашего времени не дожили, хотя две их сохранившиеся половины потом аккуратно кто-то поднял и соединил. Кто? Неизвестно. Есть лишь зарисовки ворот еще в целом виде и более поздние фотографии уже расколотой пополам Триумфальной арки.

Не исключено, что, как обычно, к разрушению ворот приложили руку испанские фанатики. Укрепившись на южноамериканском континенте, испанцы создали по подобию инквизиции некую Комиссию по искоренению идолопоклонства. В Тиауанаку члены комиссии прибыли в 1621 или 1625 годах, данные разнятся. Известно лишь, что в отчете отца Хосе де Ариаги перечислено более пяти тысяч «объектов идолопоклонства», которые подлежали разрушению, переплавке или сожжению. Ворота Солнца обойти стороной комиссия, конечно, не могла.

Если она их вообще увидела. У Артура Познанского есть своя версия: ворота кто-то разбил еще до приезда комиссии, и обе их половины, покрытые слоем грязи и пыли, испанцы просто не заметили, что и сохранило их для будущего. Вряд ли сборище верующих варваров удовлетворилось бы лишь тем, что раскололо ворота надвое, наверняка их бы в поте лица с наслаждением разнесли на маленькие кусочки. Ну что же, и в этой версии есть логика.

Тиауанаку – кто-то со злым умыслом, а кто-то и просто от невежества – громили многие, свою лепту внесли также время и природа. Поэтому и размеры города – четыре с лишним квадратных километров – цифра весьма приблизительная. Сегодня уже доказано, что находящееся где-то в полутора километрах от развалин место, которое индейцы называют Пума-Пунку, это часть все того же древнего Тиауанаку. Археологи только начинают всерьез изучать прилегающую территорию – пока им с лихвой хватает работы на развалинах города. Скорее всего, в будущем по соседству с этими руинами ученые отроют еще какие-нибудь окраины Тиауанаку.

Мы с Бобом просто перескакивали, как любопытные зайцы, с одного монолита на другой, потрясенные то фрагментом оконного проема, то осколком камня с тонкой резьбой. Немалое удивление у нас вызвали явно искусственные ямы, которые вели куда-то вглубь земли. Мы просто открывали от удивления рты, а ученые в это время что-то вымеривали, фотографировали, о чем-то спорили, стараясь собрать из фрагментов разворованной мозаики как можно более полную картину.

Между прочим, некоторые монолиты в Тиауанаку скреплялись специальными металлическими скобами, от которых остались следы. Сначала ученые думали, что они были золотыми, но позже, когда нашли сами скобы, оказалось, что это бронза. Это важное открытие, поскольку бронза – наиболее сложный в производстве сплав, требующий определенного и точного соблюдения пропорций меди и олова. Не говоря уже о том, что если медь можно найти в природе в чистом виде, то, чтобы получить олово, требуется найти соответствующую руду и суметь извлечь олово в результате сложного металлургического процесса.

Потрясает, если этот факт сопоставить с возрастом развалин.

45

Самым поразительным, сенсационным и, конечно, по-своему скандальным (опять вспомним доктора Кабреру и астронома Мюллера) выводом Артура Познанского стало заключение о необыкновенной древности увиденного им. По его словам, старая часть города построена еще до того момента, как эта местность оказалась полностью затоплена водой. Не исключено, в результате Великого потопа.

Сопоставив археологические данные с результатами геологических исследований, изучения флоры и фауны, обмера найденных в захоронениях черепов и каменных голов, проведя инженерную и технологическую экспертизу, Познански пришел к заключению о том, что Тиауанаку был основан двумя разными расами – монголоидным народом и людьми кавказской расы с Ближнего Востока. К тому же он считал, что город пережил две катастрофы – одну природную, вызванную лавиной воды, а затем некое бедствие неизвестного происхождения.

И еще одна загадка. На одном из комплексов развалин Тиауанаку, который называют Каласасайа, Познански провел строго научные вычисления и сделал вывод, что он был построен примерно в 15 000 году до нашей эры!

Не мне судить, насколько Артур Познански прав в своих расчетах, но, согласитесь, впечатляет!

Наконец, он же сделал вывод о том, что на самом деле существуют два Тиауанако – один наземный, видимый глазу и второй – подземный.

Значит, недаром мы с Бобом обратили внимание на странные ходы, ведущие вглубь земли. Что там, в подземных камерах, не знает пока никто.

46

Набегавшись за два дня по развалинам всласть и наслушавшись от археологов самых фантастических версий, мы с Бобом наконец решили, что пора и закругляться. А потому обратились к Эриху, чтобы он посоветовал, как нам легче добраться от Тиауанаку до Пуно. Нам повезло. Немец как раз собирался отправить собственный джип домой к фрау за какими-то важными расчетами, которые, как выяснилось на месте, он забыл в своем письменном столе. Оставалось только подождать, пока Эрих закончит послание к Грете.

Ждать пришлось часа полтора, потому что свои письма домой, которые Эрих писал жене регулярно, он в будущем планировал опубликовать в виде книги. Поэтому каждое новое письмо должно было стать следующей главой, где подробно излагается весь ход работ на раскопках.

Выходит, нам еще повезло. Обычно, как мы поняли, письма бывают гораздо длиннее, поскольку жизнь Эриха подчинена очень жесткому графику: месяц работы в поле на раскопках, а потом неделя домашнего отдыха. И так уже несколько лет подряд. Вот и приходится писать жене не письма, а целые брошюры. Если учесть, что Эрих и фрау Грета планируют остаться на берегах Титикаки до конца своих дней, на основе этих писем наверняка будет выпущено многотомное издание.

Водитель джипа, боливиец, точно так же, как и мы, совершенно равнодушно отнесся к очередному нарушению границы, и довольно скоро мы уже стучали в дверь домика с розами.

Навстречу нам вышла фрау, держа на руках, как нам показалось вначале, упитанного рыжего кота с розовым бантом на шее. Лишь всмотревшись внимательно, мы с трудом узнали в мещанском коте нашего мужественного крысолова. Он уже был совершенно здоров, но нельзя сказать, чтобы очень нам обрадовался. Всего лишь пара дней на руках у заботливой фрау Греты, и оказалось, что наш английский джентльмен – задира и драчун, профессиональный борец со всяческой нечистью – неравнодушен к домашнему теплу и буржуазному комфорту.

Как только мы остались в комнате одни, я брезгливо снял с терьера розовый бант и попытался внушить ему мысль, что это не тот наряд, в котором ходят джентльмены. Мачо Боб выразился еще откровеннее, но наши слова не произвели на пса ни малейшего впечатления. Едва мы вышли из комнаты в гостиную, крысолов тут же бросился в объятия немки. Мы с Бобом переглянулись и поняли, что пора срочно съезжать, а то и мы, глядишь, скоро окажемся в розовой пижаме.

Боб, чертыхаясь от всего увиденного, отправился на вокзал за билетами, а я начал собирать вещи.

Когда мы уходили, фрау вежливо пожала руку Бобу, улыбнулась на прощание мне и долго тискала Джерри. По дороге на вокзал терьер, которого снова взяли на поводок, был сумрачен. Дорожные хлопоты и сухой паек его явно не привлекали.

«Будем перевоспитывать», – таково было наше общее с Бобом заключение. Если индеец с трудом переносил возле себя задиристого крысолова, то уж рыжую кошку с розовым бантом он бы тут же, не задумываясь, выбросил с террасы «Исследователя Анд», на который мы снова погрузились.

Обратный путь до Куско мало чем отличался от нашей дороги в Пуно. Разве что вместо японских туристов нам теперь в попутчики досталась полупьяная компания американцев, с одним из которых Боб чуть не подрался. Что и понятно. Во-первых, Боб американцев вообще терпеть не может, а во-вторых, этот пьяный ковбой решил почему-то рассказать моему товарищу о том, как он прекрасно делает бизнес, содержа казино в одной из индейских резерваций. Ну а слова «индейская резервация» для Боба вполне достаточный повод, чтобы пустить в ход кулаки. К счастью, мне удалось отвлечь американца и увести его к приятелям, где он снова переключился на виски.

В Куско мы устроились на старом месте, а Боб тут же побежал, взяв у меня денег, выкупать из автомастерской «девочку». Через полчаса он уже победно гудел во дворе. «Тойота» блестела, мотор работал как часы, и всем нам уже хотелось назад в Лиму.

Оживился даже Джерри. Всю дорогу в поезде он был задумчив и мечтателен, но в конце концов до него дошло, что он расстался с фрау Гретой и ее теплой грудью навсегда. Увидев родную «тойоту», он встряхнулся и резво заскочил на заднее сиденье.

Честно говоря, мы и сами очень хотели сразу же отправиться в путь, но день клонился к вечеру, а выезжать из Куско на сложную горную трассу в темноте было глупо. Решили выехать с рассветом, еще до завтрака, отмахать километров пятьдесят, а потом уже остановиться на привал.

Боб обещал сварить нам на завтрак бобы с тушенкой, да еще черный кофе, и это почему-то нас с Джерри необычайно вдохновило.

Укладываясь в пансионе на ночлег, мы уже ждали новых приключений с детским нетерпением. Даже терьер заснул далеко не сразу, а долго принюхивался ко мне, прежде чем по привычке уткнуться в мое ухо.

Понятно. Я все-таки не фрау Грета.

47

Путь в Лиму через Аякучо, Уанкайо и Чосику был, конечно, труден, но дорога назад мне почему-то всегда кажется легче, хотя на самом деле все те же перевалы – только в обратном порядке – вызывали все ту же мигрень.

Однако я буквально умолил Боба сделать крюк, свернуть с маршрута и заехать в небольшой поселок, где расположился один из местных горнодобывающих комбинатов. Несколько лет назад я побывал здесь с группой журналистов и сошелся с веселым парнем – одним из управляющих всем этим немалым хозяйством. Игнасио когда-то закончил горный институт у нас в провинции и страшно был рад поговорить со мной на ломаном русском.

Несмотря на советское образование, карьеру в этой многонациональной компании, кому только не принадлежавшей, он сделал удивительно быстро. Видимо, действительно учили его неплохо, да и прекрасный английский, конечно, помог. Игнасио провел нас тогда в святая святых комбината – туда, где среди прочих металлов выплавляют и немного золота. Вообще-то золото было для комбината, так сказать, побочной продукцией. Здесь, как шутил Игнасио, добывают половину таблицы Менделеева.

Он же, помню, очень любопытно рассказывал о том, сколько золота утекло во времена господства испанцев в королевскую казну. По его мнению, перуанское и мексиканское золото поступало в Западную Европу в те времена в таких количествах, что именно оно способствовало развитию европейской экономики, а затем и расцвету культуры. То есть это Латинская Америка на своих плечах подняла Европу.

Я долго думал, что Игнасио из патриотических чувств сильно преувеличивает, пока не наткнулся на цифры, которые произвели впечатление и на меня. Скажем, здесь, в Андах, на высоте 4200 метров, в 1545 году на территории нынешней Боливии, а когда-то в Вице-королевстве Перу было открыто знаменитое месторождение серебра Потоси. Это месторождение долго являлось самым крупным производителем серебра в мире и до тех пор, пока не иссякло, в общей сложности дало 30 тысяч тонн серебра. Здесь же, в Кордильерах, разрабатывались и известные среди знатоков золота и серебра месторождения Серро-де-Паско, Морокоча и многие другие.

По окончании военных действий против индейцев испанцы начали энергичную добычу золота в завоеванных странах. На картах территорий, где эти драгоценные металлы найти не рассчитывали, испанцы так и писали: «Земли, не приносящие никакого дохода». Центральная и Южная Америка заняли в этот период первое место в мире по добыче золота. Дальнейшие изыскания в Южной Америке продолжали пополнять испанскую казну вплоть до начала борьбы за независимость, которую испанская корона проиграла.

Экономическим следствием открытий этих «копей царя Соломона» в Мексике и Перу стало неимоверное обогащение Испании, откуда золото и серебро уже перетекало в остальные европейские карманы.

Вот наглядный пример. В конце XV века наиболее крупной серебряной монетой в Испании был реал. Масса этой монеты составляла около 3,34 грамма. Когда же из Нового Света стало поступать много серебра (пока еще награбленного, а не добытого из рудников), в Испании стали чеканить восьмиреаловые монеты весом в 26,7 грамма.

Или другой пример. Чтобы попытаться спасти своего инку Атауальпу, индейцы собрали по требованию Писарро, так сказать, на скорую руку 2700 килограммов золота и 13 000 килограммов серебра. Если бы испанцы проявили больше терпения и не удушили инку в Кахамарке, то могли бы запросто получить и много больше. Вспомним хотя бы о тех носилках, полных золота, что индейцы утопили возле Баньос-дель-Инка в черном озере, когда узнали о смерти своего правителя.

Испанская казна просто пухла от стремительно растущих запасов. С 1492 по 1546 год количество золота и серебра, привезенных в Европу, вдвое превысило то их количество, которое к этому времени имелось в европейских государствах. К концу XVI века оно уже в пять раз превышало все запасы, которые находились в европейских государствах в начале XVI века. Ясно, что такой золотой дождь сильно взбодрил европейскую экономику и в целом изменил европейскую жизнь.

Всего же, по приблизительным подсчетам, количество золота, попавшего в руки испанцев еще до начала разработки золотых рудников при покорении Мексики, Перу и других территорий, достигло 53 тонн. А сколько еще драгоценных тонн испанцы получили, безжалостно и бездумно в погоне за прибылью используя чужие рудники, да еще с учетом бесплатной рабочей силы.

Неудивительно, что до середины XVIII века рудники Потоси, которые давали около половины мировой добычи серебра, в связи с их грабительской эксплуатацией стали отдавать все меньше драгоценного металла. Постепенно начался упадок Потоси. А за ним последовал и упадок Испании. Без мексиканского и перуанского золота и серебра король со своей экономикой не справлялся.

Доходило до курьезов. Хроникер Франсиско Херес, участник экспедиции Писарро, который был обижен на небольшой, с его точки зрения, гонорар за описание всех битв конкистадоров, не без ехидства вспоминает: «На обратном пути к морю смешные случаи приключались. Ламы с грузом золота разбегались по склонам, где нельзя было их поймать, от своего бремени они избавлялись, сбрасывая сокровища в пропасть. А то вдруг сбегали носильщики, которые только у испанцев научились цену золота знать. Но хуже всего было то, что кони на острых камнях подковы теряли, и для продолжения пути их владельцам ничего другого не оставалось, как из собственной добычи выковывать для них золотые или серебряные подковы».

Сегодня золото в Перу, конечно, осталось, но его количество уже не напоминает тот золотой дождь, что обрушился на конкистадоров. Да и добыть его теперь совсем не просто. Помню, с какой торжественностью Игнасио дал мне подержать единственный слиток, который его комбинат добыл в тот день. Все шутил и спрашивал, что я ощутил, на секунду почувствовав в руках богатство. А у испанцев этих слитков было столько, что даже на подковы лошадям хватало.

Вот к Игнасио-то я и собирался заехать: за ним был должок – в тот раз он так и не успел сводить нас в шахту. И хотя Игнасио уверял меня, что там ад кромешный, а шахтеры неимоверно злы на администрацию за низкую зарплату и мало ли что пролетарии учудят при виде иностранного журналиста, мне все равно любопытно было побывать в шкуре Данте и пройти всеми кругами ада.

Боб спускаться в шахту категорически отказался. «Забыл, что я и сам когда-то шахтером был, так что тамошней грязи наелся досыта?» – скептически отреагировал он на мое предложение.

Но я не огорчился – индеец хотя бы согласился заехать со мной на комбинат. К тому же надо было с кем-то оставить Джерри, не тащить же крысолова в шахту – потом не отмоешь.

48

Съезд к комбинату с трассы мы искали довольно долго. Как я заметил, латиноамериканский крестьянин, в силу своеобразной вежливости или стыдливости, никогда не скажет тебе честно, что не знает дороги. Нет, он обязательно почешет затылок, все взвесит и уверенно укажет путь: «Туда!» Не верьте. Как правило, это не та дорога. Поэтому, путешествуя по этой стране на машине, очень рекомендую не лениться, а опросить хотя бы трех человек подряд, останавливаясь через каждые сто метров. И не удивляйтесь, если все дадут совершенно разную информацию. В конце концов можете, конечно, поверить любому из трех опрошенных, но лучше довериться либо карте, если она есть, либо, еще лучше, собственной интуиции. Карты здесь тоже частенько врут.

Вот и в этот раз вопросы не помогли. Мы искали комбинат, а нас отправляли куда угодно, но не туда, куда было надо. Спасло нас лишь то, что мы увидели, как на разбитый проселок сворачивают огромные самосвалы, на которых обычно перевозят руду. Почему далеко не бедное предприятие не раскошелится на то, чтобы поставить указатели и заасфальтировать хотя бы тот отрезок пути, что ведет от главной трассы к комбинату, знают только его хозяева. Подозреваю, по той же причине, по которой они платят мизерную зарплату шахтерам за их опасный и тяжелый труд. То есть от жадности.

Игнасио мы нашли в офисе, и он нам страшно радовался до тех пор, пока до него не дошло, что я приехал ради осуществления своей безумной затеи – спуститься в шахту.

– Ну на черта тебе это удовольствие? – по-русски отговаривал он меня. – Лучше посидим в нашем буфете, там есть шикарное немецкое пиво. И ты мне расскажешь, что вы там со своей страной учудили.

– Пиво тоже, – неумолимо отвечал я, – но сначала в шахту.

Думаю, что он так упорно сопротивлялся, потому что понимал – ему придется меня сопровождать. А Игнасио шахта уже надоела до чертиков, хотя он и отвечал не за нее, а за что-то там другое на комбинате. Просто из-за его отличного английского и молодого возраста встречать гостей шахты начальство всегда поручало ему.

– Мне просто стыдно ее тебе показывать, – говорил он мне, когда мы, уже переодевшись и надев каски, направлялись к лифту, который должен был опустить нас в преисподнюю (кажется, у шахтеров этот лифт называется клетью). – Хозяева экономят на всем, потому это самая страшная шахта в мире. Если мы вылезем оттуда живыми, считай, что заново родились на свет божий.

Увидев, что и эта последняя попытка остановить меня не удалась, парень в отчаянии воздел руки к небу. Я только улыбался: меня причитания Игнасио о том, что мы спустимся в «самую страшную шахту мира», изрядно позабавили.

Вообще, честно говоря, объяснить, зачем мне это было нужно, не могу. Наверное, какое-то патологическое любопытство. Если бы смог, я бы и в космос полетел.

И это при моем-то вестибулярном аппарате. Однажды в Испании мы с сыном прокатились на каком-то детском «драконе». С ним ничего, а мне потом час пришлось сидеть на скамейке, так шатало. А я все равно лезу то к гнезду кондора, то в шахту. Зачем? Сам не знаю.

О том проклятом аттракционе я вспомнил недаром, потому что, прежде чем добраться до этой чертовой клети, мы еще долго крутились на машине по огромной воронке, что вела к центру земли. И у меня уже в самом начале началось небольшое головокружение. А клеть я называю «чертовой», потому что, когда мы спускались, где-то в середине пути в кромешной тьме, если не считать фонариков, что светились у нас на шахтерских касках, она внезапно застряла. И в таком положении мы провисели минут сорок, пока там – то ли наверху, то ли внизу – что-то ремонтировали.

– Я же тебя предупреждал, – с некоторым удовлетворением сказал Игнасио.

Потом мы долго лазили по каким-то неимоверно грязным стволам и штрекам, освещенным лишь тусклыми лампами, а затем, уже почти рядом с земным ядром, набрели на небольшую выемку, где стояли деревянный стол и две скамьи. Эта тюремная камера, правда без дверей и запоров, оказалась столовой. Не понимаю, как можно держать людей в таких нечеловеческих условиях. И это при том, что комбинат, по словам Игнасио, зарабатывал много и на металлургическую часть, не говоря уже о жилье и зарплатах своих менеджеров, руководство денег не жалело. Как обычно: элита – одно, низы – другое.

Именно тут я понял, что кое-что от времен испанского колониализма, несмотря на успешную борьбу перуанцев за независимость, в стране все-таки сохранилось.

Дальше мы не пошли, а присоединились к нескольким черным теням, обедавшим за этим нищенским столом. Хорошо еще, что Игнасио, зная заранее, куда меня ведет, взял с собой десяток бутербродов. Шахтеры с недоверием и опаской черными руками брали эти бутерброды с ветчиной и осетриной из менеджерского буфета, удивленно их рассматривали и говорили одно слово: «Благодарствуйте». Их собственный паек, принесенный из дома, чем-то напоминал изыски из каморки папы Карло: вареная картошка в мундире, пара луковиц да горбушка хлеба. Трудно представить, как удается выживать, не то что работать, при таком обеде. Запивалось все это водой из старого искореженного ведра.

Вызвать эти тени на откровенный разговор мне не удалось, что и понятно: все искоса посматривали на Игнасио. Для шахтеров он был «хозяином», а я непонятным человеком, который зачем-то спустился со света к ним во тьму. А вдруг не к добру?

Позже, когда мы поднялись на поверхность и сидели уже в шикарном буфете, наслаждаясь после душа немецким разливным пивом, я сказал Игнасио, что только сегодня по-настоящему понял, откуда в Перу возник терроризм. При такой жизни он просто не мог не возникнуть.

– Согласен, – кивнул Игнасио, – но наших боссов, у которых в глазах только доллары, не переломишь. Это уже генетика. Я и сам мечтаю отсюда сбежать, но пока не получается. Да и на новом месте, боюсь, будет не лучше. Наверное, нужно было просто выбирать другую профессию.

Так я и побывал в Перу сначала почти у Господа на небесах – все-таки свыше 5000 тысяч метров, – а потом опустился в перуанскую преисподнюю.

И мне там не понравилось.

49

Когда мы наконец добрались до дома, то сами уже напоминали тени. На скорую руку съели пиццу и завалились спать. Думать о последней части путешествия в тот момент не хотелось. Еще подъезжая к Лиме, решили взять недельный тайм-аут. Надо было отдохнуть, привести себя в порядок и подготовиться к дальнейшему пути.

В столицу перуанской Амазонии – Икитос – мы должны были лететь. А потом предстоял еще перелет домой, в Москву, так что я решил все-таки заняться ветеринарной справкой для Джерри, хватит скрывать его в сумках и рюкзаках. Да и контроль в аэропортах становился все строже. Не хотелось на бумажную волокиту тратить время, но что делать. Правда, Боб обещал нужную бумагу «организовать», а он это умел лучше, чем кто-либо другой.

Индейцу еще требовалось подготовиться и психологически – предстояли воздушные перелеты в Икитос и обратно.

Но главное, надо было подумать о том, кто там, в Амазонии, поможет нам сориентироваться. Из-за боязни летать Боб побывал в тех краях лишь однажды, поэтому мало что знал. Он был незаменимым шерпой лишь для путешествий по остальной части страны.

Поэтому мне предстоял серьезный разговор с одним польским монахом, который еще в юности приехал в Перу и так и остался здесь навсегда: увлекся травничеством, излазил в поисках снадобий всю страну, а теперь, в свои 80 лет, руководил небольшой клиникой, где лечат исключительно натуральными средствами, без капли химии. Я надеялся, что он сможет дать мне необходимые контакты в Икитосе и дальше в Амазонии, чтобы осуществить ту мечту, ради которой я, собственно, и хотел туда попасть на этот раз.

Туризм как таковой был для меня уже пройденным этапом, я до этого на Амазонке побывал, в отличие от Боба, даже дважды. Поэтому лететь в сельву только для того, чтобы еще раз полюбоваться попугаями, не хотелось.

Я мечтал увидеть своими глазами знаменитый кошачий коготь – целебную, чудодейственную лиану. А это совсем не просто. Проще отыскать корень женьшеня в Уссурийской тайге.

Часть третья
По Амазонии. В поисках кошачьего когтя

1

Подготовка к броску в сельву началась с неприятностей. В то время как я благодушно ожидал только хороших новостей, появился сильно смущенный Боб и заявил, что на этот раз фокус со взяткой прошел лишь частично: все необходимые для справки анализы он для терьера «сделал», но вот саму справку «этот чертов ветеринар» – а это был особый таможенный ветеринар, который сидел где-то на задворках аэропорта, – не дал, категорически заявив, что должен «осмотреть животное».

Я сначала даже не понял, о ком идет речь, Джерри уже давно перестал быть для меня «животным». Ума у него было много больше, чем у отдельных человеческих особей. Недаром, как шутил один из моих друзей, «у пса уже формируется кисть, а скоро он вообще заговорит».

Пришлось тащиться в аэропорт к этому странному ветеринару. Это же надо, «грязные» деньги не берет – просто чудеса в такой взяткоемкой стране, как Перу. В этом смысле перуанские чиновники – сиамские близнецы наших отечественных. Я даже заочно начал уважать ветеринара и снисходительно простил ему неудачное слово «животное»: в конце концов, он же не знаком еще с Джерри. Да и вообще, наверное, слишком долго имел дело с какими-нибудь хомяками.

Психологически я тщательно подготовился к справедливой выволочке, которая была неизбежна после неудачи Боба. Ветеринар же не дурак и догадается, кто к нему послал Боба. Значит, надо терпеть.

Я не ошибся – это стало ясно еще до того, как мы с Джерри вошли в кабинет ветеринара. Минут тридцать мы сидели в очереди, и я понял, что не одному мне пришла в голову греховная мысль о взятке. Ветеринар разговаривал громко, поэтому происходящее за дверью слышали все. На каждое сомнительное слово, сказанное посетителем, старик произносил отповедь о морали, достоинстве человека и его ответственности за ближних (в данном случае – собак, кошек и попугаев).

Пожилая француженка со своим мопсом вылетела из кабинета вся красная, к тому же брезгливо держа свое вчерашнее сокровище за шкирку – у мопса оказалась экзема, а потому справку псу не выдали. Солидный уравновешенный голландец со своим котом, напротив, долгожданный документ получил, но был глубоко возмущен тем тоном, каким ему сделали выговор за попытку всучить старику взятку. Видимо, голландец, как и я, много лет прожив в этой стране, легко отвык быть законопослушным.

Мы с Джерри втиснулись в кабинет скромно, с мордами, полными раскаяния, и всю отповедь старика выслушали молча, согласно кивая головой. То есть головой, конечно, кивал я, а Джерри изо всех сил строил из себя милого песика и невинными глазами восхищенно смотрел в сторону на дипломы. Впрочем, он-то действительно был чист перед Господом и ветеринаром.

Для начала мне пришлось выслушать от седовласого человека лекцию о том, что не все в Перу покупается и продается. И что Амазонию перуанцы оберегают как зеницу ока, чтобы не погубить тамошнюю фауну и флору. И что вообще стыдно присылать к пожилому, заслуженному ветеринару – тут айболит сделал горделивый жест в сторону различных дипломов, которые украшали стену его кабинета, – какого-то подозрительного индейца, похожего на террориста (это он о Бобе), вместо того чтобы не погнушаться и честно привести к нему собаку.

Справку мы получили. Сказался мой вид раскаявшегося грешника и порода Джерри. Выяснилось, что, при всем своем богатейшем опыте, норвич-терьера ветеринар еще не видел ни разу. А когда старик узнал, что терьер еще и крысолов по образованию, лед был окончательно сломан. Без особого преувеличения можно сказать, что встретились соратники по борьбе. Как истинный охранитель всего здорового на земле, врач, как и положено, больше всего на свете ненавидел крыс и уличных голубей – извечных переносчиков всяческой заразы. А потому признал в терьере коллегу. К тому же, как и он, дипломированного: я на всякий случай захватил собачью родословную и медаль с дипломом, полученные Джерри еще в подростковом возрасте на выставке.

Старик внимательно осмотрел английского джентльмена и в заключение меня даже похвалил.

– Замечательная собака, и очень хорошо, что вы его не перекармливаете, он в отличной форме.

Ну а после рассказа о битве Джерри с семейством кондоров я бы мог получить от старика и десять справок, настолько рассказ ветеринара умилил.

– Только зачем вы тащите это славное создание на Амазонку? – заметил дед, уже подписывая справку. – Неужели не с кем оставить? Вы даже не представляете, сколько там ядовитых тварей и разнообразных кровососущих – переносчиков инфекций. Разве можно рисковать подобным экземпляром?

Я честно признался, что терьер мне как родной брат, с которым я просто ни на минуту не могу расстаться, и твердо обещал оберегать пса от анаконд, ядовитых пауков и пираний.

– Понимаю, – любуясь «славным созданием», сказал врач. – Ну что же, давайте я ему хотя бы сделаю прививку. И не уверяйте меня, – тут старик брезгливо отодвинул бумагу о прививках, добытую Бобом, – что это не липа. Мне все время пытаются подсунуть липу, но с доном Рикардо, – это старик о себе, – такие фокусы не проходят.

После этого Джерри стоически вытерпел укол, а я наконец получил справку.

– Ну как? – с тревогой спросил нас Боб после возвращения от ветеринара.

– Нормально, – ответил я. – Можешь не беспокоиться за свою страну, у нее еще есть безгрешные хранители. Но вот что будет с Перу, когда старый ветеринар умрет, не знаю.

2

Первое препятствие мы преодолели, но второе оказалось мне не по зубам.

Падре Иосифа я знал давно и периодически с поляком общался, однако человек он по природе замкнутый, так что общение носило формальный характер. Хотя в то время, когда кошачий коготь не был столь популярен, а точных научных доказательств его эффективности еще не хватало, я написал пару статей о когте для перуанской прессы, чем в меру своих сил помог травнику. Но, как и многие поляки, он не доверял русским в принципе, поэтому лишь холодно поблагодарил меня за поддержку. Я не обиделся, прекрасно зная многовековую и всегда противоречивую историю русско-польских отношений.

Падре, став еще в юности убежденным травником и сделав ставку в первую очередь на кошачий коготь, долго действовал в одиночку. Однако позже, когда ему удалось вылечить богатого американца от одной из самых сложных форм рака – костного, благодарный пациент дал падре денег на организацию небольшой клиники. Клиника, продолжая экспериментировать с когтем и другими лечебными растениями, оставалась скромной, коек на двенадцать, но скоро стала хорошо известна среди онкологов, сначала местных, а потом и иностранных.

Кроме того, при клинике монахи организовали аптеку, где торговали самыми разными целебными травами, причем и здесь зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Если на всех рынках продавали травы весьма сомнительного качества, то в клинике люди покупали лекарства без доли сомнения. Монахи сами ездили за травами по стране, сами готовили лекарства и своей репутацией очень дорожили.

То, что теперь в клинику зачастили эксперты-врачи, неудивительно. «Польское чудо» ставило в тупик, изумляло, вызывало скепсис, но никого не оставляло равнодушным. Попасть к падре на спасительную койку было крайне трудно: мест было мало, да и брали туда лишь при строгом выполнении ряда условий.

Сам падре, не будучи дипломированным врачом, диагноз никогда не ставил. Желавший у него лечиться должен был принести все необходимые анализы, рентгеновские снимки и официальное заключение нескольких независимых специалистов. А после окончания курса лечения пациенты были обязаны повторить все те анализы и снимки, с которыми приходили в клинику. И снова получить заключение нескольких независимых экспертов. Наконец, требовалось повторять эту процедуру раз в три года и письменно извещать клинику о результатах. Все бумаги и снимки аккуратно подшивались в папки. Делалось это, чтобы прекратить разговоры о том, что падре берет на лечение лишь легких больных, которых можно поставить на ноги и другими способами. Я сам держал в руках эти папки и перебирал рентгеновские снимки сначала со злокачественными опухолями, а потом без них.

И еще одно непременное условие поставил монах-целитель. Больной должен был рискнуть. То есть прийти в клинику с подтвержденным диагнозом, но до этого не подвергаться ни лучевой, ни химиотерапии. Как говорил падре Иосиф, оба этих способа напоминают ему атомную войну, после которой остается лишь мертвая земля. В клинике делали ставку на повышение иммунитета, а облучение и химия вместе со злокачественными клетками уничтожают и последние бастионы сопротивления организма. Так что лечить таких больных падре никогда не брался, хотя, как потом показали опыты, проведенные в перуанских, а затем и в зарубежных онкологических центрах, кошачий коготь отчасти помогал даже после подобной «атомной войны». Силы больным коготь все равно прибавлял.

3

Впрочем, пора подробнее рассказать о самом кошачьем когте, или, как его называют по-испански, «Унья де гато» (U?a de Gato, по-латыни Uncaria tomentosa, по-русски ункария опушенная).

В 1974 году врач Клаус Кеплингер открыл «большому миру» это лекарство. Общаясь с индейцами племени ашаника, доктор узнал о том, как они используют это растение, и занялся его изучением. В 1989 и 1990 годах Клаусу Кеплингеру были выданы два патента на выделенные им из корней растения шесть щелочных ингредиентов. На самом деле все эти патенты, на мой взгляд, стоят не так уж и много, потому что «малый мир» индейцев Амазонки об удивительных свойствах когтя знал уже давным-давно. Индейцы этой лиане, которая цепляется за деревья своими колючками, похожими на кошачьи когти – отсюда и название, – поклоняются примерно так же, как китайцы женьшеню.

Хотя, между прочим, многочисленные исследования, проведенные в самых разных уважаемых научных центрах США и Западной Европы, доказали, что коготь обладает более сильным действием, чем женьшень, а спектр его лечебного применения шире. Список всех заболеваний, при которых помогает коготь, приводить, разумеется, не буду. Назову лишь две самые страшные болезни нашего времени: рак и СПИД.

В 1988 году в Лиме проводился международный конгресс по вопросам традиционной перуанской медицины. Основной докладчик по когтю уже тогда сообщил, что за четыре года экспериментов с помощью экстракта этого растения в госпиталях перуанской столицы было остановлено развитие злокачественных опухолей у 700 пациентов с 14 различными типами рака. Это был триумф падре Иосифа.

Uncaria tomentosa произрастает в предгорьях Анд и вдоль берегов Амазонки. Беда только в том, что в сельве есть множество разнообразных лиан. Часть из них совершенно бесполезна, а некоторые обладают, правда в значительно меньшей степени, свойствами Uncaria tomentosa. Многие из лиан цепляются за соседей, чтобы подняться к солнцу, примерно такими же «когтями». Таким образом, в природе существует несколько видов ункарии. Известен, например, родственный вид – Uncaria guianensis, который похож на Uncaria tomentosa, но не содержит самой главной щелочи, изоптероподина, которая и обусловливает удивительные целебные свойства растения. Вероятно, именно вследствие этого данный вид не столь эффективно воздействует на иммунную систему.

Лабораторные исследования, проводившиеся в Неапольском университете, позволили выделить из коры кошачьего когтя три новых кислотных гликозида, которые проявили высокие антивирусные и противовоспалительные свойства. Короче, волшебное снадобье.

Найти в сельве Uncaria tomentosa сложно. Хотя случались и курьезы, когда лиана сама находила травника – люди, зацепившись за устрашающие «когти» этого растения, оказывались буквально подвешенными в воздухе.

Надеюсь, что после всего сказанного никого уже не удивит мое желание увидеть это чудо в месте его обитания. Я соглашался даже на то, чтобы коготь и меня подвесил, как елочную игрушку. Хотел я, разумеется, набрать на всякий случай чудодейственной коры и для себя, чтобы увезти ее домой, твердо зная, что зачерпнул не мутной, а истинно чистой, родниковой воды, без всяких ненужных примесей.

Но для этого требовалось, чтобы падре Иосиф дал мне хоть какие-то контакты в Икитосе. Идти в сельву без проводника и опасно, и бессмысленно.

Увы, падре меня внимательно выслушал, напоил чаем с какой-то травкой и вежливо отказал.

– Знаете, – ответил он, – истинную Uncaria tomentosa вы вряд ли точно определите, слишком похожа ее родня. А значит, в результате после долгих мучений привезете с собой никчемный мусор, а потом будете удивляться, почему коготь вам не помогает. Ради вашего же здоровья купите лучше его в нашей аптеке. Там все настоящее, это я вам гарантирую. Если же все-таки решите ехать на Амазонку, обязательно возьмите в нашей аптеке коготь с собой. Это куда эффективнее, чем любые прививки.

Кажется, отец Иосиф под старость стал деловым человеком и никак не хотел рисковать своим бизнесом.

Спорить было бесполезно. А вот советом падре я воспользовался и в аптеку зашел.

4

Мы вступили в полосу невезения. Между тем отправляться на Амазонку за когтем, не имея нужных контактов, – дело гиблое: мы же собирались прогуляться не по туристической «кабаньей тропе». Ну, приедем мы в Икитос и что будем делать дальше?

По идее, коготь мог быть где угодно. Сельва переполнена разными лианами. И ты их видишь, едва отплыв по Амазонке от Икитоса, но что это за лианы? Я, конечно, знал, как Uncaria tomentosa выглядит на фотографиях, но этого было недостаточно: схожий ствол, похожие листья и даже цветочки, которыми лиана иногда покрывается, имели и другие ункарии.

Тем более было обидно, что мы искали не плантации этого растения – продажей когтя я заниматься не собирался. Мне хотелось взглянуть хотя бы на один-единственный экземпляр. На саму живую лиану, а не на ее перемолотую кору в пакетике. Возможно, кому-то это желание и непонятно, но для меня это было все равно что увидеть подлинник «Джоконды».

С точки зрения Боба, это была, конечно, моя обычная «дурь». Но на этот раз он и сам заболел той же самой «дурью», поэтому делал все возможное, чтобы найти в Лиме среди своих старых знакомых тех, кто хоть как-то связан с добычей этого снадобья. День за днем он честно садился в «тойоту» и мотался по городу, но улов был жалким.

Он нашел контрабандистов, которые тайком вывозили с Амазонки попугаев, анаконд и прочую экзотику для дальнейшей нелегальной переправки в США и Европу, но это было не то. Он достал подробнейшую карту перуанской части Амазонки. Ну и что? Мы, лежа на полу, внимательно и даже под лупой рассмотрели ее, только вот, где растет коготь, на ней помечено не было.

Какой-то подозрительный китаец (в Перу довольно большая диаспора японцев и китайцев), державший аптеку и продававший в ней Uncaria tomentosa, дал Бобу адрес своего поставщика в Икитосе, но сам честно признался, что не очень ему верит: кора, которую ему присылали, пациентам помогала не сильно.

Лишь на пятый день поисков Боб вернулся домой с радостной новостью: он нашел каких-то нелегалов – поставщиков лианы, которые работали на небольшую американскую фармацевтическую компанию. Вот от них-то мы и получили заветный адрес в Икитосе.

В отличие от Боба, я большого оптимизма не испытывал, потому что предпочел бы иметь дело с законными поставщиками. Но с солидными людьми разговор не клеился, мои разговоры про «подлинник „Джоконды“» их не убеждали. Оберегая свой бизнес, они отказывались помочь, считая, что я налаживаю новую линию поставок когтя в Россию. А это им было совершенно ни к чему. По их мнению, русские обойдутся и тем, что им пересылают зарубежные фармацевты.

– Ничего, – утешал меня индеец, – не найдем, так просто прогуляешься на прощание по сельве. Ты же все-таки не за когтем приехал, а попрощаться с Перу.

Это правда. И все же так хотелось лично познакомиться со знаменитой лианой. Я еще тогда подумал: а сколько у нас в стране людей, самостоятельно находивших в Уссурийской тайге женьшень? Гордыня, конечно, грех, но уж очень хотелось хоть ненадолго залезть в шкуру первопроходца.

Наконец Боб поехал в аэропорт за билетами, а я остался дома укладывать рюкзаки.

5

Перелет в Икитос прошел нормально, если исключить переживания Боба по поводу взлета и посадки и крайнее недовольство Джерри, вызванное его путешествием в грузовом отсеке, где он замерз. Да и не понимал, бедняга, за что подвергается пусть и краткому, но уже не первому тюремному заключению.

Жизнь на поводке, который он обычно терпеть не мог, по сравнению с клеткой показалась терьеру куда симпатичнее, а жара в Икитосе быстро прогрела все его косточки. Подозреваю, что он с удовольствием снял бы свою рыжую шкуру, потому что не без зависти смотрел, как мы с Бобом, зайдя в аэропортовый туалет, тут же переоделись в шорты, майки и шлепки. Затем мы втроем водрузились на рикшу – в Икитосе эти ребята на велосипедах почти вытеснили обычные такси – и поехали искать какой-нибудь дешевый пансион, где бы нас приняли втроем, то есть вместе с собакой. Нашли на удивление просто: рикша подсказал, что в городе есть русский ресторанчик.

Предприимчивая хозяйка пансиона и крохотного ресторанчика, который к нему примыкал, оказалась бывшей москвичкой, убежавшей от горбачевско-ельцинского хаоса на Амазонку. Вот уж не ожидал встретить землячку так далеко от дома. Разумеется, Екатерина нас приняла с распростертыми объятиями и суетилась в свои сорок, как восемнадцатилетняя.

Затем, когда мы все трое приняли душ, которому Джерри обрадовался по понятным причинам даже больше, чем мы с Бобом, нас угостили русскими пельменями – фирменным блюдом ресторана. Чтобы не обижать Катю, я не стал ничего комментировать, но русские пельмени Катина стряпня напоминала только с виду. С начинкой что-то было не так. Видимо, расставание с родиной даром не прошло. Однако спрашивать о том, какое мясо использовала любезная хозяйка, не рискнул. А вдруг какая-нибудь местная обезьяна? Впрочем, Бобу и Джерри, для которого не пожалели целую миску этих амазонских пельменей, еда пришлась по вкусу.

Ресторанчик был маленький, но уютный. Русского, правда, в нем при внимательном осмотре нашлось немного, разве что пара фарфоровых гжельских чайников да расписной сувенирный электрический самовар, но этого, собственно, и не требовалось. Ресторанчик имел в своем меню все то, что и остальные подобные заведения в городе, плюс, для экзотики, пельмени. А уж гостеприимный климат создавала хозяйка. Судя по количеству посетителей – время как раз приближалось к обеду – Кате все (кроме пельменей) удавалось.

Большой радости на лице хозяйки после наших комплиментов я, однако, не заметил.

– Это все мелкие клерки из соседних офисов, – пояснила она, – я делаю для них очень дешевые комплексные обеды. Сил эти обеды отнимают много, а выручка мизерная. А вечером у меня, как и у всех: главный клиент – турист. Но жить можно, особенно пока не начались дожди.

Узнав, зачем мы приехали, Катя с сожалением пожала плечами:

– Ничем не могу помочь, вообще первый раз слышу об этой вашей лиане.

А я-то, грешным делом, думал, что в Икитосе только и разговоров о том, как фармацевтическая мафия борется здесь за зоны влияния.

6

На следующее утро Боб отправился искать проводника, пользуясь теми контактами, что ему дали в Лиме, а я снова взял рикшу, чтобы проехаться по знакомым местам в Икитосе и хоть чем-то занять время.

Заслуга открытия Амазонки принадлежит испанцам. В 1500 году Висенте Яньес Пинсон вошел в устье огромной реки на восточном побережье Южной Америки и назвал ее Рио-Санта-Мария-де-ла-Мар-Дульсе – река Святой Марии Пресного Моря. Но Пинсон на самом деле не понял, да и не мог понять, что открыл одну из величайших рек мира – размер бассейна 7,2 миллиона квадратных километров. Не мог, потому что даже не знал, что плывет вдоль побережья континента.

Именно поэтому перуанцы считают первооткрывателем Амазонки Франсиско де Орельяну. Правда, Орельяна обнаружил Амазонку в 1541 году, как и Колумб Америку, совершенно случайно. Он и его люди входили в небольшой голодающий отряд испанцев, который на свой страх и риск отправился на поиски Эльдорадо, спрятанного, по мнению конкистадоров, где-то в дебрях сельвы. А потом «плавсредство», где находился Орельяна со спутниками, посланное раздобыть хоть какое-то пропитание, унесло течением от основного отряда. Сопротивляться сил у голодных золотоискателей уже не было, так что они вынуждены были отдаться течению, положившись на удачу.

Золота они так и не нашли, зато совершили географический подвиг – горстка храбрецов за восемь месяцев добралась до Атлантического океана.

Однажды на Амазонке, а точнее на одном из ее притоков – реке Укаяли, я побывал в маленьком местечке, что носит имя Орельяны, там даже стоит обелиск в честь его отважного плавания. Конкистадор дал и название всему этому региону – Амазония, как говорят, ошибочно приняв за женщин длинноволосых индейцев ягуа, одетых в волокнистые юбки. А заодно «перекрестил» саму реку. Название «река Святой Марии Пресного Моря» осталось в прошлом.

Потом этот край снова надолго погрузился в сон, пока в конце ХIХ века Амазонию не разбудил интерес к каучуку. Именно тогда наступила эра беспощадной эксплуатации амазонских лесов каучуковыми баронами в основном из Северной Америки, которые делали здесь огромные и легкие деньги. С встречавшимися на пути местными индейскими племенами поступали так же, как в свое время это делали конкистадоры или поселенцы на североамериканском континенте. На этой каучуковой волне возник и Икитос – крупнейший город в бассейне перуанской Амазонки. Сегодня в Икитосе 400 тысяч жителей и одна достопримечательность – живописный речной порт Белен, где все здания построены на плотах.

В основном лодочный порт Икитоса хаотичное, но по-своему привлекательное место, где сталкиваются два мира – уже окультуренный белыми людьми индейский мир и полуцивилизованный индейский мир. В Икитос за покупками на моторках или на каноэ приплывают индейцы, живущие относительно недалеко от города по берегам Амазонки или на ее многочисленных притоках: либо в маленьких деревушках, где обычно всего три – четыре примитивных полудеревянных-полулиственных домика на сваях, либо вообще в одиночку.

Когда плывешь по Амазонке километрах в десяти – двадцати от Икитоса, то нередко можно увидеть на берегу семью, предпочитающую жить обособленно. Крохотная лачуга и небольшой участок, возделанный, чтобы выращивать рис. Иногда рядом растет несколько кокосовых пальм и бананов. Все остальное для выживания дает сельва и река.

По сравнению с подобными лачугами Икитос, разумеется, кажется почти Нью-Йорком. До сих пор дома, покрытые португальской черепицей, хранят следы богатства прежних времен. А на центральной площади города можно увидеть творение Гюстава Эйфеля – обветшалый металлический павильон, спроектированный им для Всемирной выставки в Париже в 1889 году и перевезенный сюда позднее в разобранном виде каучуковым магнатом Жюлем Тотом. С какой целью было совершено это безумие, правда, не понимаю: ни жить, ни работать в железном доме в тропическом климате невозможно.

Впрочем, домик Эйфеля, изящно украшенный литыми балконами, никто не собирается отправлять на металлолом. Зачем, если этот театр абсурда доставляет неимоверную радость всем посещающим Икитос туристам?

Каучуковый бум в Южной Америке закончился примерно в двадцатых годах прошлого века, когда на мировом рынке появился более дешевый африканский и азиатский каучук. А затем использование природного каучука вообще ушло в прошлое, его вытеснили современные синтетические материалы. В результате этого немало местных толстосумов попросту разорились. Не ведаю, что стало с магнатом Тотом, но хорошо знаю несколько когда-то очень богатых «каучуковых» граждан Перу, которые под старость лет вынуждены работать простыми клерками в столичных офисах. Не повезло.

7

В первую свою поездку на Амазонку я честно бегал за гидом по туристическому маршруту вместе с группой. Тогда нам показывали ряженых индейцев и специально построенные для туристической братии псевдоиндейские хижины, на каждой из которых непременно красовался попугай ара. И конечно, водили по натоптанной тропинке якобы в сельву. Вот, собственно, и вся экзотика. Ах да, забыл, нас еще катали на местных индейских лодках по озеру, в котором, как сказали, можно купаться, только если нет ранок на теле, потому что в озере водятся пираньи. Это придавало определенную остроту ощущениям, и все мужчины, чтобы продемонстрировать свою смелость, в озере хотя бы на секунду, но окунулись.

На самом деле все это постановочная туристическая бутафория. Настоящая сельва в районе Икитоса давно уже безжалостно вырублена, и тропа, по которой гуляют наивные заграничные гости, проходит уже по вторичному лесу, тому, что вырос на месте вырубки. Единственная правда в том, что и сюда иногда заползают, видимо в силу глубокой задумчивости, змеи, иногда даже ядовитые, а с веток, бывает и такое, свешивается какой-нибудь гигантский паук.

Но вообще-то все эти туристические места регулярно прочесывают, так что шанс столкнуться здесь с опасностью мизерный. Самое большее, на что может рассчитывать турист, это сфотографироваться со средних размеров анакондой. Есть такая фотография и у меня. Смотреть на нее не люблю, поскольку прекрасно знаю, что рядом, за кадром, стоит местный дрессировщик, а саму змею накормили предварительно каким-то снотворным, так что она еле-еле шевелится.

Вот вам и весь сказ про туристический вариант путешествия на Амазонку. Но все равно каждый побывавший там очень горд собой и теми сувенирами, что привез. Среди них обязательная трубка (чисто декоративная), из которой местные дикие индейцы якобы стреляют, то есть выдувают короткие ядовитые стрелы. Настоящие охотничьи трубки похожи на эти, но все же другие. Да и яд на самом деле вовсе не смертельный, а нервно-паралитический, который на охоте просто позволяет завалить добычу.

Впрочем, как утверждают ученые, в глубине сельвы, где обитают действительно дикие индейские племена, до которых цивилизация еще не добралась, используют яд и покруче, правда только во время войны. А воюют дикие племена между собой нередко. Да и кровная месть, распространенная в сельве, косит амазонских индейцев изрядно.

Однако и тут разноголосица. Например, чехи И. Ганзелка и М. Зикмунд, чья книга «К охотникам за черепами» была крайне популярна у нас в стране где-то в 1950-е и которую я перечитал перед отъездом из Москвы, убеждены, что не в обычаях индейцев (правда, чехи бывали не в перуанской, а в эквадорской Амазонии) убивать противника с помощью яда. Главное оружие в войнах между племенами, по их версии, это копья. Возможно, но есть и другие мнения.

Вторая моя поездка получилась гораздо интереснее. Тогда удалось побывать в лесах амазонской низменности в национальном парке Ману, а это 13 тысяч квадратных километров нетронутой территории – настоящий рай для зоологов. По видовому разнообразию мир пернатых в этом районе – самый богатый на континенте. Если не ошибаюсь, более пятисот разных видов на каждые пять квадратных километров, от невиннейших колибри до гарпий. Да-да, именно гарпий. Harpia harpija – это самая крупная птица в Южной Америке из семейства ястребиных и название свое полностью заслужила, потому что питается в первую очередь обезьянами и ленивцами. Думаю, и человеку на пути этой гарпии, если она голодна, лучше не попадаться.

Эта вторая поездка произвела на меня гораздо большее впечатление. Но в заповеднике нас сопровождали и защищали надежные проводники. А что будет теперь?

И куда, черт возьми, запропастился Боб? Я исколесил весь Икитос, успел пообедать у Кати, еще час тупо смотрел, уединившись в нашей комнате, на карту, снова, к радости Джерри, окатил его под душем, а индейца все не было.

8

Боб появился лишь затемно и в такой ярости, в какой я его не видел в жизни. Как оказалось, все его контакты в Икитосе, которые он с таким трудом «нарыл» в Лиме, оказались пустышкой.

– Сплошь одни проходимцы, – не вдаваясь в детали, прокомментировал он.

Затем Боб пытался поискать какие-то зацепки самостоятельно. Побывал и на здешнем нелегальном рынке, где торгуют разными запрещенными к вывозу из Амазонии экзотическими товарами: необработанными шкурами «тигрильо» – так перуанцы часто называют оцелота, – кожей анаконд, чучелами разных хищников и засушенными пираньями.

– И еще этим. – Боб не без брезгливости показал мне прокопченную, высушенную голову обезьяны, которая была главным украшением на нехитрых растительных бусах (в процессе мумифицирования по местным рецептам голова сильно уменьшается в размерах). Предполагалось, видимо, что эту «драгоценность» кто-то захочет носить на шее или повесит у себя дома в Париже или Чикаго. Голова обезьяны была обработана тем древним способом, каким дикие племена на Амазонке высушивают отрезанные головы своих врагов.

– Кошачий коготь на этом рынке не котируется, – заметил Боб, отдавая мне обезьянью голову, – другая мафия. Добрался до торговцев живым товаром – редкими животными, но и они по поводу охотников за когтем ничего не знают. Правда, кое-что слышали и даже подумывали, не заняться ли им еще и этим бизнесом, но потом от идеи отказались. У них дела и так идут неплохо, зачем новая морока?

Побывал и на пристани, поговорил с лодочниками – все пожимают плечами. Один кивает на другого, замкнутый круг. Да и вообще среди этой публики проводника не найдешь, их дело река. Доставить туда-сюда – пожалуйста, а берег они знают плохо. Да и просто побаиваются влезать в сельву. Поведали мне о всяких ядовитых пауках, змеях, пчелах. Со старых бамбуков какая-то ядовитая пыль сыплется, кожу обжигает. Куда мы с тобой приехали?

Боб залез под душ и оттуда продолжил свой рассказ:

– Наконец нашел одно шустрое молодое существо – завтра часов в десять обещал зайти, – он якобы какого-то англичанина куда-то возил за когтем, но съездили неудачно. На второй день англичанина так искусали муравьи, что он с воплями повернул назад. Да еще парню, похоже, в тот раз не заплатили, так что он настаивает – деньги вперед, иначе не поедет. Да и вообще какой-то скользкий тип, сам увидишь. Боюсь, заведет в дебри и удерет или сопрет все наши вещи и снова удерет. Либо протаскает нас недели две бессмысленно по сельве, а потом скажет: сделал все что мог – не повезло. Я ему не верю, но решать тебе.

Целый день провел впустую. Надо думать. Может, попробовать просто спуститься по Амазонке, иногда сходя на берег, и попытаться найти коготь так, на удачу? Не знаю.

Последнюю фразу Боб произнес, уже вытираясь. Потом безнадежно вздохнул и пошел ужинать.

Да, если уж не везет, то не везет. Правда, подумал я, стоит, пожалуй, еще поговорить завтра с местными врачами-инфекционистами, а Боба отправить на поиски колдунов. Шаманы наверняка коготь используют, попробовать стоит.

А на «скользкого типа» завтра посмотрим. Если он действительно ненадежен, то с таким в сельву – тут Боб абсолютно прав – лучше не соваться.

9

Следующий день принес надежду. Мы все еще торчали в Икитосе, но уже появилась ниточка.

«Скользкий тип», о котором говорил Боб, был отвергнут категорически – настолько плутовскими оказались глаза у этого щупленького, но шустренького индейца с неразборчивой речью. Он хотел денег, но толком не знал ни единого названия на великой реке, которые мы уже вызубрили в ходе беспрерывного ползания на брюхе вокруг огромной карты перуанской части Амазонии. Нам такой проводник был, конечно, не нужен. Зато к вечеру появились две реальные зацепки, из которых можно было уже всерьез выбирать.

Во-первых, Боб все-таки добрался до местного шамана (или колдуна) по имени Чоко. По словам Боба, по своему интеллектуальному уровню он и в подметки не годился нашему горному Пабло.

– Пабло – светлый человек, – заметил Боб, – а этот темен как ночь. Но свое дело знает. О когте слышал, сам его использует, а главное, утверждает, что собирал кору лично и хорошо знает местность, где лиану можно найти. Плохо, что сам идти отказывается, мы не вписываемся в его планы, а денежный вопрос, в отличие от нашего «скользкого типа», его почему-то не волнует. Предполагаю, что он вообще живет в мире без денег. Так сказать, натуральным образом. Он колдует или лечит, а ему в благодарность приносят продукты питания. Попросит – принесут и штаны. А что ему еще надо в таком-то климате?

Но это исчадие ада, – добавил Боб, – готово познакомить нас с кем-то из своих подопечных, которые постоянно снуют между городом и сельвой. То есть уже носят на голове шляпу и не едят сырую человечину. Весь вопрос в том, насколько мы готовы довериться колдуну. Лично я на себя такую ответственность не возьму. Если хочешь, завтра съездим вместе.

Даже если Боб прав, подумал я, и мы имеем дело с «исчадием ада», тем не менее это уже прорыв в нужном направлении. Да и племя, по словам колдуна, располагалось относительно недалеко. Следовательно, оно уже не было в полном смысле диким и, скорее всего, действительно не захочет употребить нас в пищу.

Уже неплохо.

10

Обнадеживающую информацию принес после дня мотаний по городу и я. Поговорив с нашей Катей, я выяснил, кто в городе главный инфекционист, а потом честно высидел почти час, чтобы попасть к нему на прием.

Инфекционист Мигель оказался толковым молодым человеком из Лимы, просто решил, что в провинции быстрее сделает карьеру. И это ему, судя по всему, удается: как он сказал, материалов собрал уже на несколько диссертаций. При его врачебном профиле это неудивительно. К тому же Мигелито, с которым мы быстро перешли на «ты», оказался сыном моего хорошего знакомого – крупнейшего в Перу нейрохирурга. Папа, конечно, мог пристроить сына и в столичной клинике или даже отправить его работать в США, но парень настоял на своем: сначала ему надо набить руку в глубинке.

По своему образованию и по семейной традиции Мигель был, конечно, убежденным аллопатом, но, поработав несколько лет в глуши, понял, насколько эффективны народные методы лечения. Поэтому мое восхищение кошачьим когтем его не удивило и не шокировало.

Более того, он и сам потихоньку использовал коготь при лечении ряда инфекционных желудочных болезней, а доставал кору лианы, как выяснилось, у того же самого колдуна Чоко, с которым общался Боб.

По словам Мигеля, к нему обращались фармацевты разных зарубежных фирм с просьбой о помощи – наладить постоянные поставки Uncaria tomentosa. Естественно, не бесплатно. Всем им доктор отказал, боясь, что в Икитосе наступит вторая «каучуковая лихорадка» – крупные компании полезут в сельву всерьез, а потому нанесут ей непоправимый ущерб. В общем, парень оказался с принципами.

Логика в словах молодого доктора, безусловно, была, поэтому я постарался объяснить, что мы заниматься бизнесом не собираемся. Мы лишь охотники за приключениями, а поиск когтя и есть одно из таких приключений.

Когда мне удалось его убедить, разговор пошел уже по делу. Наш молодой доктор рассказал, что знаком с одной немкой по имени Марта (везет же нам на немцев). Она из «зеленых» и сейчас, подружившись с каким-то племенем, живет вместе с индейцами на притоке реки Укаяли. Добраться туда не так уж сложно: день на моторке по реке, ночевка в знакомом уже мне Орельяне, а потом почти весь светлый день на каноэ по протоке. Так вот, эта «зеленая» Марта построила с помощью индейцев себе домик, привезла из Германии радиостанцию, бензиновый движок и теперь просвещает индейцев, говорящих на испанском, по радио. Как заверил меня Мигель, здесь у многих индейских семей, живущих на границе дикой сельвы и цивилизованного мира, уже есть транзисторы.

Более того, по словам доктора, немка – убежденная сторонница лечения народными средствами, и в первую очередь как раз кошачьим когтем, который ей регулярно доставляют ее слушатели. Мигель выразил готовность написать «радионяне», чтобы она нас приняла, как родных. Правда, для этого, как он не без юмора заметил, нам требуется немного «позеленеть»: то есть никакой охоты, обожание природы, от змей до бабочек, вера в светлое будущее и лютая ненависть к глобализму.

Доктор был уверен: если мы доберемся до этой Марты, она нас точно сведет со своими поставщиками. А проводить к ней сможет его постоянный пациент – ему как раз травы не помогают, и он раз в месяц обязательно приезжает к Мигелю на прием. Через пару дней, прикинул доктор, пациент должен появиться: у него кончатся лекарства.

Все это звучало многообещающе, поэтому я сразу же поручился, что веру в светлое будущее обеспечу – русским к этому не привыкать. Со змеями труднее, но постараемся на короткое время полюбить и их.

Обменявшись информацией, мы с Бобом задумались над тем, какой же из двух вариантов предпочтительнее. То не было ничего, а тут приходится выбирать. Наконец решили пока не пороть горячку, а на следующий день еще раз поговорить с колдуном.

Бобу я, конечно, доверял полностью, но все же хотелось, прежде чем принять окончательное решение, посмотреть на господина Чоко поближе.

11

Колдун, как оказалось, живет фактически за пределами Икитоса – прямо на берегу Амазонки, примерно там, где туристическая сельва начинает постепенно переходить в сельву настоящую. И как только Боб успел за один день и у контрабандистов побывать, и до колдуна добраться, не представляю. Машина, которую мы взяли в Икитосе, ехала до дома шамана часа полтора.

Прежде чем войти в убогую хижину – типичное для этих мест строение на сваях, – Боб придержал меня за руку.

– Забыл предупредить, – тоном, не обещавшим ничего хорошего, заметил он, – ты там руками, ради бога, не размахивай. Каморка обычная, но заставлена сверху донизу всякими склянками, а главное, соломенными ящиками. В ящиках – ядовитые змеи, Чоко их яд в свои лекарства добавляет. И еще там прыгает жаба – любимица колдуна. Насколько я понял, эта красавица как раз из тех жаб, что выделяют наркотические вещества. Видимо, колдун и сам не брезгует ее дарами, и пациентов иногда с ее помощью охмуряет. Очень рекомендую смотреть под ноги. Угробишь любимицу Чако – не видать нам от него никакой помощи, да еще, чего доброго, разозлится и выпустит на нас своих змей. Колдуна-то змеи уже знают, а мы чужаки.

Сказать, что слова Боба прозвучали ободряюще, не могу, но в хижину дяди Чоко я все же вошел. Все выглядело именно так, как и описал Боб. Забыл он лишь одну небольшую, но впечатляющую подробность – посреди всего этого хаоса с потолка на веревках свешивались три маленькие человеческие головы с какими-то немыслимо длинными волосами. Уже позже я узнал, что во время приготовления этого «продукта» черепа удаляются, кожа, натянутая на деревянный каркас, значительно уменьшается в размерах, а волосы какими были, такими и остаются. Поэтому-то каждая голова и была такой волосатой. Как потом небрежно заметил в разговоре Чоко, увидев, что мы опять уставились на его «сувениры», – это все «ошибки молодости», которыми он дорожит, потому что они навевают воспоминания.

Вероятно, приятные – иначе бы выбросил.

Не знаю, что звучит лучше, «шаман» или «колдун», но в принципе я понял, что, называя нашего друга Пабло шаманом, а Чоко – колдуном, Боб постарался как мог подчеркнуть разницу между ними. При всех своих шаманских штучках Пабло был все-таки совершенно современным человеком, а Чоко, хотя и жил рядом с цивилизацией, не желал иметь с ней ничего общего.

Устроившись на границе сельвы и города, колдун вел с этой цивилизацией пограничные бои, представляя собой арьергард природной дикости. Если вера Пабло умудрялась как-то гармонично сочетать в себе и Христа, и древние божества инков, то вера Чако покоилась исключительно на тех мифах, что породила дикая сельва. Да и сам вид колдуна не предвещал ничего хорошего. Сплошь татуированное тело, набедренная повязка, какая-то кость в носу и жутковатое под слоем растительной краски, какое-то прокопченное лицо с горящими наркотическим огнем глазами.

Впрочем, Чоко вполне прилично изъяснялся на испанском и был с нами, надо признать, вежлив. Во всяком случае, жабу, которая тут же появилась из хаоса и попыталась вскочить мне на колени, он решительно шуганул, прекрасно понимая, что ее близость не доставит мне большой радости. Не было и попыток нас напугать. Наверное, Чоко понимал, что и его внешний вид, и обстановка хижины, не говоря уже о человеческих головах, произвели на нас и без того сильное впечатление.

Что касается разговора, то ничего нового по сравнению с тем, что мне передал Боб, я не услышал.

По правде говоря, выбор между двумя вариантами я мысленно сделал, еще не входя в хижину Чоко, пока Боб наставлял меня, как я должен вести себя внутри. С таким типом или его приятелями ни в какую сельву я идти не собирался.

Дипломатично выслушав колдуна, мы обещали подумать, а потом бочком, чтобы не задеть коробок со змеями, и внимательно глядя на пол, чтобы не раздавить жабу, из дома колдуна с облегчением ретировались.

В машине, которая везла нас назад в Икитос, мы долго молчали, пока наконец Боб не произнес:

– Нет уж, пусть лучше будет «зеленая» Марта.

– Золотые слова, – согласился я.

12

Пациента Мигеля пришлось ждать не два дня, а неделю, которую мы с Бобом провели как на иголках.

– Может, он вообще больше не появится: либо умер, либо уже вылечился, – ворчал Боб.

Я еще раз съездил к нашему доктору, но он меня заверил, что индеец обязательно приедет за лекарствами; и раньше бывало, что он задерживался – уйдут на охоту, а там дни бегут быстро.

Наконец индеец пришел. Он действительно производил впечатление хроника, уж больно был тощ и бледен, что, однако, явно не сказывалось на его выносливости. Эти кожа да кости с сухожилиями могли, похоже, шагать без перерыва месяц. Правда, чуть прихрамывая на правую ногу. Это было заметно с первого взгляда.

Но больше всего поражал его рост. Индейцы в Перу все невысокие, а уж местные и вовсе мелкота. На их фоне даже малорослый Боб производил внушительное впечатление. Но этот среди сородичей был каланча, думаю, где-то под метр восемьдесят, не меньше. Да и одет он был не очень-то по индейски – в линялые джинсы и ярко-желтую майку. Как потом выяснилось, согласно племенному преданию, его далеким предком был испанец, отсюда, видимо, и рост, и необычное для индейца имя Пако – по-испански уменьшительное от Франсиско.

Короче, нам в попутчики достался почти сам Орельяна. Позже мы узнали, что индеец умел даже читать и писать, потому что госпожа Марта организовала в племени что-то вроде воскресной школы, а Пако был ее лучшим учеником. Всю неделю в перерывах между своими передачами по радио немка училась у индейцев их обычаям, верованиям и языку, а по воскресеньям преподавала сама. Желающих ходить в ее школу оказалось немного – человек пять, но благодаря этому ученики успешнее усваивали уроки.

Договорились с индейцем мы быстро. Пако своего доктора буквально боготворил, поэтому его просьбу доставить нас к Марте воспринял с радостью: хоть как-то отблагодарить «дона Мигеля». Не пришлось искать и лодку. Своей моторки у Пако не было, но он позаимствовал ее у своего друга в Орельяне, поэтому туда мы надеялись доплыть без проблем, а в Орельяне должны были пересесть уже в лодку Пако.

– Возьму у приятеля еще два весла, – с энтузиазмом заключил индеец, – так что доберемся даже быстрее, чем обычно.

День исторического отплытия наметили на субботу, то есть через день, потому что Пако еще должен был сдать какие-то анализы и получить из лаборатории результаты.

Это уже не имело значения. Главное – мы едем!

13

Отплыли еще перед рассветом, чтобы выиграть время – мало ли что приключится. Я однажды уже дрейфовал по Амазонке часа четыре, пока лодочник возился с заглохшим мотором. Сначала мотор натужно тащил нас против течения, а потом уже вопреки нашему желанию нас несло назад. И ничего не сделаешь, только считаешь потерянное время.

Поднялись ночью, конечно, с трудом. Зато я увидел Амазонку такой, какой ни разу не видел. Солнце еще не взошло, а лишь обозначило свое приближение легким светом. И в этом первом, робком освещении сквозь утренний туман вдруг начала открываться вся великая река. Наконец из тумана проступили еще нечеткие очертания сельвы на берегу, будто нарисованные акварелью. Этот короткий предрассветный миг стоил того, чтобы подняться в такую рань и пешком добираться по абсолютно пустым, спящим улицам Икитоса до лодочной пристани, где нас около своей моторки ждал Пако.

Было тепло, но по сравнению с уже привычной дневной жарой, да еще на воде, поначалу казалось прохладно, и мы с Бобом даже достали свои пончо.

Джерри устроился на самом носу и смотрелся молодцом, учитывая, что раньше он плавал на лодке лишь раз в жизни – на Титикаке, да и то с неприятным приключением. Несмотря на тогдашнее холодное купание, терьер влез в лодку, как будто это было самое обычное для него дело, и теперь держал нос по ветру, внимательно анализируя незнакомые запахи сельвы и ее загадочных обитателей. Ни малейшего страха прирожденный охотник за крысами, похоже, не испытывал. Что отметил даже Боб:

– Нет, этот пес мне начинает понемногу даже нравиться. Он, конечно, наглец, но в смелости ему не откажешь.

Пако какое-то время молчал, настороженно прислушиваясь к звуку мотора, но потом разговорился:

– Пока плохая видимость, пойдем посередине, чтобы не столкнуться с упавшим деревом, тем более вчера был ливень с сильным ветром, наломало, думаю, много. А чуть позже подойдем к берегу, сможете увидеть сельву вблизи. Вам будет интересно.

Я хорошо представлял, что мы увидим, когда взойдет солнце и мы подойдем ближе к берегу, все-таки не первый раз на Амазонке, но на это можно любоваться бесконечно.

Вода в реке, как я и ожидал, оказалась в этом районе мутной (вода в Амазонке в разных ее частях разная, от кристально чистой до мутной – все зависит от вида почвы, по которой протекает река), а после вчерашнего вечернего ливня даже почти коричневой. Зато зелень, которую ливень только освежил, и попугаи, что летали рядом с нами, казались ярче обычного. А может, все дело было в солнце, которое обрушило на берег, вдоль которого мы плыли, всю свою еще не растраченную за день энергию.

Очертания берегов стали четкими, а поскольку лодка шла теперь метрах в десяти от берега, были видны даже мелкие детали.

Изредка на берегу попадались обитаемые места. То одна хижина, то две – три. Более крупных поселений долго не встречалось. Каждый дом стоял на высоких сваях. В апреле на Амазонке начинается половодье, и тогда вода плещется у самого входа в жилище или вообще заливает эти примитивные хибарки. Впрочем, думаю, большой беды это не представляет. Восстановить такое жилье просто: достаточно с топором отойти метров на пять – десять в сельву, притащить пару деревьев и набрать несколько охапок подходящих листьев для крыши.

Обитатели хижин обязательно выходили на звук редкой моторки и внимательно нас рассматривали, причем особое внимание привлекали не мы с Бобом и не Пако, а рыжий Джерри. Собака и сельва – сочетание редкое. Здешние леса населяют змеи, ядовитые насекомые, оцелоты, ягуары и другие хищники, что делает содержание собак практически бессмысленным – они погибают или исчезают обычно в течение недели.

Как-то раньше я об этом не думал и теперь не без тревоги посматривал на терьера. Кажется, я погорячился, его надо было оставить если не в Лиме, то хотя бы в Икитосе у нашего нового приятеля доктора Мигеля.

Боб, с которым я поделился своей тревогой, меня немного успокоил, пообещав не спускать глаз с английского джентльмена.

14

Сразу же с наступлением рассвета как-то неожиданно, кроме крупных попугаев ара, которых мы наблюдали и в полутьме в силу их немалого размера, появилось немыслимое количество других пернатых, а в зарослях – на деревьях и в переплетении лиан – стали заметны птичьи гнезда. Некоторые из них претендовали на особую оригинальность: с ветвей будто свешивались плетеные бутыли.

Где-то минут тридцать нас, как и недавно в горах, сопровождала любопытная колибри, которая то летела параллельно нашему движению, то зависала в метре около носа терьера, что пса, естественно, неимоверно раздражало. Правда, наученный горьким опытом Титикаки, Джерри не пытался броситься за птицей, чтобы не упасть в воду, а лишь демонстрировал птице во всей своей красе оскал и предупреждающе рычал. Лаять рыжий джентльмен счел ниже своего достоинства, уж слишком мелким был досаждающий объект, но на всякий случай все-таки недвусмысленно давал колибри понять, что с ним лучше не связываться. Выглядело это забавно.

Колибри, наверное, самая любопытная из птиц, обитающих на американском континенте. Видов колибри несколько десятков, и у каждого свой окрас.

Но колибри интересна не только своими размерами или разнообразной окраской, но и уникальным полетом. Вес колибри от двух до двадцати граммов, а по маневренности среди птиц ей просто нет равных. Дело в том, что вместо обычных для других птиц взмахов крыльями вверх и вниз колибри машут ими вперед и назад, словно описывают восьмерку, что дает этой птахе возможность не только лететь вперед, но и «сдавать» назад. Или просто подолгу висеть в воздухе на одном месте, словно крошечный вертолет или стрекоза.

Вот колибри, к раздражению терьера, и зависала у его морды, с изумлением разглядывая рыжую шкурку: а вдруг это огромный яркий цветок, полный нектара и разных насекомых – лакомства, которые колибри поглощают в неимоверных количествах. Чтобы летать так, как летают колибри, и выживать при понижении температуры, им нужно немало протеина.

Кстати, если бы Джерри лучше знал колибри, то, полагаю, не рычал бы так агрессивно. Эта кроха, между прочим, обладает очень мужественным характером и охраняет свою территорию от вторжения чужаков изо всех своих сил, нападая при этом не только на других колибри, но даже, бывает, и на ястребов.

Сам не видел, но знакомый орнитолог рассказывал, как наблюдал за поединком довольно, правда, крупного колибри Patagonas gigas – размером с нашего стрижа – с несколькими птицами рода крючкоклювов (Diglossa), имеющих опаснейший клюв с перекрещивающимися, как у секатора, и загнутыми концами. И победителем в конце концов оказался колибри.

Мой крошечный терьер и колибри на самом деле были чем-то похожи. Оба были бойцами, хотя и в весе пера.

15

По пути случилась и еще одна, уж совсем неожиданная встреча. Наверняка мы не обратили бы ни малейшего внимания на легкое завихрение воды метрах в пяти от лодки, но Пако вдруг необычайно возбудился и начал указывать нам пальцем на что-то под водой, от удивления не произнося ни звука. Какое-то время мы с Бобом недоуменно смотрели на уже успокоившиеся воды реки, как внезапно на наших глазах из глубины выпрыгнул двухметровый дельфин.

Я раньше слышал о том, что в водах великой реки и ее притоков изредка встречается амазонский дельфин – иния, – но увидеть это существо было, конечно, необыкновенной удачей. Даже Пако за всю свою жизнь на Амазонке никогда его не встречал.

Судьбу инии – когда-то морского жителя – определили события, которые происходили в этих местах в глубокой древности. Как считают ученые, примерно 250–300 миллионов лет назад на территории современной Амазонии находилось море. Позже, когда начали подниматься из вод Анды, море, зажатое между гор, стало озером, а еще позже, когда реки, стекавшие с гор, это озеро переполнили, бурные потоки прорвались через горные заслоны и выплеснулись на равнину, где и образовали Амазонку со всеми ее нынешними многочисленными ответвлениями и притоками. Судя по всему, инии сумели пережить все эти катаклизмы, остались в живых и постепенно сделались пресноводными.

Выходит, не исключено, что мы увидели потомка тех дельфинов, что плавали еще в водах окраинной части Пангеи – древнейшего на Земле протоконтинента.

16

Отмечу одну интересную особенность. Индейцы Амазонки ее воды не любят, что, вообще-то, дело небывалое для жителей рек. Обычно прибрежное население видит в реке кормилицу и отличную дорогу, не говоря уже о лирическом отношении к текущим водам.

На Амазонке реку не любят и боятся, пожалуй, даже больше сельвы, где одних только змей и опасных насекомых видимо-невидимо, что уж там леопарды или пумы. Рыбу в Амазонке, конечно же, ловят, ее здесь по разнообразию раз в шесть больше, чем в Европе. Но все это не мирная плотва и даже не острозубая щука. Почти каждая рыбина здесь агрессивна, а некоторые еще и ядовиты. Спускаясь в воду, чтобы оттолкнуть от берега лодку, вы вполне можете наступить на зарывшегося в ил ската, который воткнет вам в ногу свой шип.

Неприятности местным жителям приносят и разливы Амазонки, но они случаются дважды в году, это явление вполне привычное. Однако больше всего здешние индейцы страдают от непредсказуемых приливов, которые наступают так быстро, что ни приготовится толком, ни среагировать на них иногда невозможно: так чувствительна Амазонка к океанским приливам, которые ощущаются порой и за тысячу километров от побережья.

Речь идет о знаменитой амазонской «пророке» – своего рода речном цунами, когда высокий вал воды вдруг начинает катиться от устья вверх по реке. Этот вал быстро и неотвратимо надвигается, переворачивая суда и лодки, разрушая на своем пути все, что встретит. На местном наречии «пророка» как раз и означает «разрушитель». Но и здесь загадка. Приливы на океане случаются регулярно, а вот «пророка» на реке возникает не каждый раз, а когда ей вздумается. Сколько ни жди, она придет все равно внезапно.

Есть, впрочем, на Амазонке и сезон «рыбной жатвы». Если в апреле – мае вода поднимается, то где-то в октябре спадает. Появляются отмели, на которых можно корзинами собирать черепашьи яйца, а рыба идет на нерест таким огромным потоком, что ее можно черпать тазами. Но это короткая пора. Затем воды снова покрывают все вокруг, и Амазонка становится для местных жителей источником не столько пропитания, сколько различных бед.

В Амазонии рассказывают множество историй о гигантских водяных змеях и прочих неведомых существах, которые не испытывают ни малейшей симпатии к человеку. Однако настаивать на том, что все это пустые байки, я бы не рекомендовал. Область Амазонии еще плохо изучена. Даже на твердой почве, в сельве обнаруживаются все новые совершенно дикие племена. Иногда их вдруг видят с вертолета участники какой-нибудь экспедиции. Дикие индейцы реагируют на вертолет агрессивно или, наоборот, прячутся в своих примитивных хижинах – вертолет для них примерно то же, что для нас НЛО.

Еще менее исследованы воды Амазонки. Лохнесскую таинственную зверюгу кто только не искал, но я не слышал о таких же интенсивных научных работах на Амазонке и в ее протоках. Между тем и здесь речь идет не только о преданиях, но и о свидетельствах живых очевидцев. Конечно, у страха глаза велики. Не исключаю. И никогда не забуду любимую фразу отца: «Врет, как очевидец». Но загадки тем не менее есть. И никто их пока не разгадал.

Однажды, когда я заночевал в хижине на берегу Укаяли, внезапно вместе с хозяевами домика услышал какие-то громкие и сильные удары, похожие на раскаты грома. Это нисколько не походило на землетрясение, уж на них-то я в Латинской Америке насмотрелся достаточно, но хижину заметно затрясло. По словам хозяина, явление это не столь уж и редкое. Как говорят индейцы, это поединок реки и сельвы, а называется этот феномен по-испански «барранко» (barranco).

Ни один ученый это самое «барранко» объяснить, насколько я знаю, даже не пытался. У меня есть своя, любительская разумеется, гипотеза происхождения этого явления. Дело в том, что река постоянно подмывает берег и в какой-то момент «откусывает» от сельвы изрядный кусок суши, который, обрушиваясь где-то неподалеку в Амазонку, и вызывает этот грохот и небольшое землетрясение.

17

До Орельяны мы добрались еще засветло, мотор не подвел.

Днем движение по реке оживилось. За время нашего пути от Икитоса мы встретили примерно с десяток моторок и пару крупных лодок со стационарным мотором – это что-то вроде местного общественного транспорта. Ходят они по реке с весьма условным расписанием, но в принципе у каждого, если, конечно, в кармане звенит мелочь, появляется шанс добраться до Икитоса и не имея собственной моторки. Как легко было заметить, все эти речные «трамвайчики» переполнены женщинами и какими-то фруктами, в основном бананами. Все это двигалось на рынок в город.

Причалив в Орельяне, мы разделились. Пако пошел к своему приятелю: надо было сдать тому моторку и получить взамен свое каноэ, на котором мы на следующий день должны были отплыть к «зеленой» Марте. Договорились с Пако встретиться на следующее утро прямо на берегу часов в девять, не раньше. Хотелось отоспаться – все-таки отплыли из Икитоса очень рано, а кроме того, как сказал Пако, нам предстояло почти сразу же, отплыв от поселка, нырнуть с Укаяли в узкую протоку, где в темноте плыть опасно: наткнешься на завалившееся после шторма дерево и окажешься в воде.

А такой вариант в наши планы совсем не входил. Хотя бы потому, что в этих притоках немало пираний и небольших, но всегда голодных аллигаторов. Встречаться с ними в воде, как говорится, нос к носу не хотелось. Да и зубастая пасть пираньи – а это любимый сувенир, который везут путешественники с Амазонки, – впечатление, конечно, производит. С кровоточащей царапиной руку в воду в здешних местах действительно лучше не совать. В этом нет ни малейшего преувеличения, можешь вытащить назад сильно обглоданную кисть.

Пако пошел к своему другу, а я на правах «первооткрывателя» Орельяны, отправился с Бобом и Джерри показывать им местные достопримечательности.

На самом деле их немного. С моей точки зрения, всего три: памятник Орельяне и его спутникам, о котором я уже упоминал, «бар», расположившийся среди нагромождения каких-то контейнеров и грязных ящиков, а также протестантская церковь, тоже сколоченная из подручных средств, то есть из разнообразной тары.

Орельяна – последний крупный (по местным понятиям) перевалочный пункт на Укаяли, поэтому сюда и свозили всякую всячину, от бензина для электродвижков и моторок до разной бытовой мелочи и дешевой выпивки. Жители поселка притязательностью и трудолюбием не отличались, потому-то вся эта тара: пластик, картон, деревянные дощечки, ржавые останки контейнеров – служила главным строительным материалом. В результате поселок сильно напоминал заполненную строительным мусором свалку посреди чудной природы. Сельва здесь стучалась буквально в каждую дверь. Это как-то сглаживало впечатление от довольно убогого вида поселка.

Да и народ здесь обитал, мягко говоря, своеобразный. Крепко испорченные «огненной водой» индейцы, белые авантюристы разного рода и племени, заросшие щетиной и, так же как индейцы, всегда навеселе, женщины вполне определенного рода деятельности, пара колдунов, державшихся, правда, на отшибе друг от друга – сказывалась острая конкуренция, – и один пастор, без особого успеха пытавшийся в этом небольшом филиале земного ада проповедовать слово Божье.

Впрочем, и он был не без греха. Прежнего пастора, с которым мы в прошлое мое посещение всю ночь провели за бутылкой местного рома, я уже не застал – его сменили. Но и тот пастор, что приехал на смену, сопротивлялся, видимо, недолго и теперь вел со здешней безнадегой лишь отчаянные арьергардные бои, сдавая дьяволу одну позицию за другой. Отчего пристрастился к дешевому рому.

Его мы и встретили, с трудом перебравшись по каким-то доскам через грязную лужу, в так называемом баре. Слуга Господень в замызганном, когда-то белом, пастырском воротничке сидел за столиком, сколоченным из упаковок с местным лимонадом «Инка-кола» и пил популярный среди бродяг ром «Картавио» – самое дешевое и некачественное пойло, что я встречал в Перу. Водители российского посольства, которые этим ромом также не брезговали, называли его нежно «картавенький».

Увидев двух людей, не напоминавших здешнюю публику, да еще английского джентльмена на поводке, пастор тут же пригласил нас за свой столик. Он был уже в том состоянии, когда хочется пофилософствовать и излить душу первому встречному. Мы с Бобом взяли, благо выбирать было не из чего, все тот же ром и, чтобы убить время, попытались вникнуть в монолог духовного лидера Орельяны.

18

Без всякого предисловия и даже не поинтересовавшись, кто мы и откуда, пастор тут же перешел к животрепещущим вопросам мироздания. С ним случилась самая большая беда, которая только может случиться со священником – он потерял веру в Божественный промысел. Он не понимал, зачем Господь создал все эти разноязыкие племена, сельву и алкоголь одновременно. С его точки зрения, три эти вещи в сочетании и создавали такие адские места, как Орельяна, где каждый второй законченный алкоголик, а остальные либо мошенники и воры, либо проститутки, либо колдуны, либо верящие черт знает во что индейцы.

Его предшественник был счастливее. Ему, помнится, здесь отчасти даже нравилось. Он довольно равнодушно взирал на свою паству, в какой-то момент просто поставив на ней жирный крест, а все свои силы и даже романтический порыв (в отличие от нынешнего, прежний пастор был молод) направил на миссионерскую деятельность, наладив контакты с ближними индейскими племенами. Другое дело, что знакомство с «дикарями» и их мифами и верованиями привело его к убеждению, что Евангелие во многом проигрывает в сравнении с индейскими преданиями. Пытаясь разобраться в здешней мифологии, он исписал груду бумаги, надеясь когда-нибудь издать книгу легенд индейцев Амазонии. Уж не знаю, удалось это ему или нет.

С новым пастором дела обстояли много хуже. «Дикари» его не интересовали совершенно, местная публика только раздражала, а все его мысли сосредоточились в основном на поисках собственного душевного покоя, утерянного в экстремальных условиях Содома и Гоморры.

Послушав его минут тридцать, Боб мне тихо заметил, что пастор ему изрядно надоел и вообще спасать чьи-то души – это его обязанность, а не наша. Он был прав, поэтому, допив с трудом свои сто грамм рома, мы ретировались из бара. Пастор нашего ухода, кажется, даже не заметил – привычка рассуждать вслух уже стала для него делом привычным.

Начало смеркаться, и самое время было подумать о ночлеге. Знакомых здесь, в отличие от Пако, у нас не имелось, а куда пропал сам Пако, мы не знали. Глядя на убогие жилища вокруг, можно было без труда догадаться, что двух лишних кроватей в них нет. Впрочем, нас вполне устраивали и спальные мешки, хотя, учитывая местный климат, спать в них, конечно, жарковато. То, что хорошо в горах, здесь не годилось. Но и уснуть на какой-нибудь пыльной доске или в бочке, как Гекльберри Финн, мы все-таки тоже не могли.

В поисках удачного места мы добрели до берега реки и устроились в конце концов прямо у лодочной пристани. Тем более что куда-то сюда утром Пако должен был подогнать свое каноэ.

Наскоро перекусив и запив «ужин путешественника» оставшейся водой из фляжек, мы разложили на траве спальники и плюхнулись на них прямо в одежде, сняв только обувь. Рядом предусмотрительно положили два фонарика. Мало ли что: кромешный мрак здесь падает с неба мгновенно, без всякого постепенного перехода от светлого к темному.

Как только нас накрыла тьма, сельва, расположенная буквально в двадцати шагах от нас, заговорила и заголосила: защелкали кузнечики, где-то рядом заорала благим матом какая-то птица, а Боб услышал из темноты даже чье-то рычанье. Джерри, спокойно улегшийся рядом со мной, тут же вскочил и напряженно уставился в темноту. Пожалуй, только в этот момент до нас троих по-настоящему дошло, что мы по доброй воле забрались не в самое безопасное на земле место. А ведь мы еще планировали двигаться дальше, вглубь сельвы.

Ночь прошла беспокойно. Когда наконец мы уже почти привыкли к неумолчному ночному голосу сельвы и начали засыпать, вдруг взвыл от боли Боб. Его кто-то больно цапнул за босую ногу. Боль была настолько сильна, что обычно очень терпеливый индеец буквально корчился и вертелся волчком на одном месте. Схватившись за фонарики, виновника ночной атаки мы установили быстро. Свой спальный мешок Боб умудрился расположить прямо на муравьиной тропе. Какое-то время насекомые терпеливо преодолевали неожиданно возникшее перед ними препятствие, но потом кому-то из муравьев с особо пакостным характером это надоело, и он вцепился в щиколотку индейца. Между тем амазонские муравьи это вам не муравьи Подмосковья, они раз в пять больше наших среднерусских, их укус очень болезненный, а для аллергиков и просто опасный.

К счастью, перед отъездом из Икитоса Мигель собрал для нас специальную аптечку на экстренный случай, бо?льшую часть которой составляли обезболивающие и желудочные средства. Теперь и пригодилась одна из мазей, что положил добрый Мигель. Боб натер ею место укуса и через какое-то время угомонился. Правда, к утру на щиколотке образовалась довольно заметная опухоль.

После внезапного нападения мы очень внимательно, с фонариками изучили место ночевки. Как оказалось, я не покушался ни на чью территорию, так что остался там, где лег с самого начала, а вот Боб перебрался от меня метра на три в сторону, да к тому же долго перетряхивал свой мешок, чтобы там не осталось ни одного муравья.

Из любопытства я, надев предварительно обувь, вернулся на место происшествия, чтобы посмотреть на муравьев. Изгнав со своего пути противника, насекомые спокойно, словно ничего не случилось, продолжали сосредоточенно ползти по своим делам по дорожке, на которую улегся, не подумав о последствиях, Боб.

Намаявшись, мы провалились в сон, как в омут. И спали настолько крепко, что нас с трудом растолкал Пако.

– Я уже час жду, когда вы проснетесь, а вы даже не шевелитесь. Уже одиннадцать, и давно пора в дорогу, – оправдываясь, сказал он.

Действительно, солнце уже давно поднялось, на причале суетились какие-то люди, а мы спали так, как будто вчера вечером в баре изрядно перебрали рома, как местный пастор.

Быстро перекусив, мы двинулись к каноэ нашего Пако. Боб после ночного происшествия слегка прихрамывал, но заверял, что грести сможет.

19

Не могу сказать, что каноэ оказалось столь же удобным, как и моторка, но троих взрослых мужчин, да еще собаку все-таки удерживало. Правда, такой чрезмерный вес, конечно, сказался на судоходных качествах: лодка здорово осела и потеряла обычную легкость и маневренность. Отчасти эти недостатки должны были компенсировать мы с Бобом – каждому из нас Пако принес по веслу.

Свое весло я потом привез в Москву и торжественно повесил на память о наших приключениях в кабинете. До сих пор висит. Такое весло вырезают из целого куска дерева, его рукоятка кончается своеобразным упором, похожим на тот, что бывает у некоторых лопат, – чтобы весло не выскальзывало из рук. Это важно. Остаться без весла где-нибудь на протоке в окружении пусть и некрупных здешних аллигаторов – вещь не самая приятная. Орудуя веслом, как оружием, можно все-таки держать этих зубастых тварей на расстоянии от лодки. Конец весла, та часть, которой, собственно, и гребут, напоминает то ли гигантский лист какого-нибудь местного растения, то ли примитивное изображение сердца.

С индейским веслом нам с Бобом пришлось немало повозиться, пока мы не попали в нужный ритм с Пако. Уже через час у меня на руках появились мозоли, потом они лопнули, и я стал грести в перчатках – хорошо еще, что взял их с собой. Мои руки городского жителя явно не были подготовлены к подобным перегрузкам. А как они болели к вечеру, словами не передать!

Увидели мы в каноэ и еще два предмета, которые жизненно необходимы на Амазонке, но о которых мы с Бобом благополучно забыли, – мачете. Без них в сельве местами просто никуда не пройдешь, дорогу надо прорубать. Опять спасибо Пако. Он же откуда-то принес белую пластмассовую канистру со свежей водой. Часа через два она почти раскалилась, но все равно это была чистая вода, а то бы нам пришлось пить прямо из реки.

Отплыв всего-то метров пятьсот от Орельяны, наше каноэ нырнуло в невидимую стороннему глазу узкую протоку, и я сразу же понял, что мачете нам понадобятся не только в сельве, но уже здесь, на воде. После дождя, а вернее ливня, с сильным ветром – тропики не Англия с ее моросящим дождичком – протоку изрядно захламили упавшие в воду деревья и лианы. Поэтому не раз нам приходилось делать вынужденные остановки. Но не для отдыха, а для того, чтобы расчистить себе путь.

Вообще плавание по протоке в Амазонии – это особый вид приключения.

Растительность здесь на открытом солнечным лучам месте – это не темные, всегда темные, дождевые леса Амазонки, где внизу, у земли, жизнь словно замерла и полна тревожной тишины. Все деревья в таких лесах тянутся вверх, а за ними, чтобы ухватить хоть крохи от солнца, вверх по мере сил устремляются остальные побеги. В первую очередь лианы, которые то ползут по земле, то, опираясь на соседей, круто взмывают ввысь, то снова меняют направление, отыскивая хоть щелку в кронах деревьев. Идти по таким зарослям трудно. Множество препятствий из корней и упавших деревьев, частью уже мертвых, частью полуживых, но уже обреченных, выматывают силы, а духота мешает свободному дыханию. Под ногами иногда появляется жижа. На самом деле это не болото, просто почва в сельве редко полностью просыхает от обильных ливней.

В глубине сельвы основная жизнь проходит на самом верху: там обитают все тропические птицы, обезьяны и прочие ползающие и цепляющиеся за ветви существа, которыми одарил сельву Господь. Нижний ярус населяют змеи, масса насекомых, часть из которых так же ядовита, как и многие из змей, разнообразные жабы, и среди них тоже есть ядовитые. А из крупных животных местные кабаны – свиньи пекари, редкие тапиры, – следов много, но увидеть трудно – и разные «саблезубые»: леопарды, ягуары, пумы и оцелоты. На них охотятся и, судя по контрабандному рынку в Икитосе, заваленному их шкурами, весьма интенсивно. Правда, не знаю кто: приезжие белые авантюристы или сами индейцы.

В отличие от здешнего леса, именно по берегам проток растительность может легко пробиться к солнцу. Поэтому тут в изобилии имеются пальмы, бананы, замечательные цветы, которые обычно в сельве растут лишь на верхушках деревьев, и мириады красочных птиц. Разобраться в этом бесконечном разнообразии видов может разве что опытный орнитолог. А потрясающие своими расцветками бабочки! Местами их просто тучи. Такова протока.

Многие животные, которые в сельве обычно обитают и кормятся на верхних ярусах, только там, где протока, и спускаются вниз. В первую очередь это обезьяны – особенно часто в зарослях или на сломанном дереве, свисающем над водой, можно увидеть мохнатых капуцинов. Но нередко можно заметить и ленивцев, и местного цепкохвостого медведя. Этот тоже на землю в глубине сельвы спускается редко. На берегу протоки, если повезет, вы встретите и великана броненосца, достигающего в длину вместе с хвостом двух метров, и опоссумов.

Кроме всего прочего, из протоки, на радость путешественнику, появляются аллигаторы, а в принципе здесь же обитает и водяная анаконда, удав изрядного веса и длиной до одиннадцати метров, который на нашем пути, слава богу, ни разу не попадался. Словом, плавание по протоке весьма занимательно.

Впрочем, божественная красота окружающего пейзажа вполне компенсирует страх перед анакондой. В некоторых более узких местах протоки вода совершенно скрыта под плотным ковром из крупных глянцевитых кувшинок с нежно-розовыми лепестками. Много папоротников с тонкими стеблями, украшенными маленькими ярко-красными цветками. Склоненные с обоих берегов деревья образуют местами арки, под которыми мы то и дело проплывали, отодвигая от головы свисавший гроздями зеленовато-серый мох. Добавьте к этому обилие разноцветных орхидей. Зрелище незабываемое.

Тут уже не думаешь о кровавых мозолях на руках. Тем более весло надо держать крепко, чтобы в случае чего можно было съездить по физиономии обнаглевшему аллигатору, который как раз и скалится из-под этих изумительных кувшинок. Не спускаешь глаз и с лежащего наготове мачете – вместо мха у тебя перед носом вдруг может оказаться змея. Это наше единственное оружие, если не считать, конечно, беретты в кармане у Боба.

В общем, через пару часов плавания по протоке мы с Бобом пришли к твердому заключению, что Амазонка – это рай и ад одновременно. И как только сюда осмелились сунуться конкистадоры!

Хотя в принципе и мы были подготовлены к встрече с сельвой ничуть не лучше. Беретта, разумеется, удобнее аркебузы, но у испанцев их было много, а у нас лишь один ствол на троих. Даже на четверых, если учесть терьера, который просто изошел от ненависти ко всему летающему и плавающему рядом с каноэ. О запахах даже не говорю, такой враждебной гаммы английский джентльмен не ощущал никогда в жизни. Думаю, и он полагал, что мы по какому-то нелепому недоразумению двигаемся прямиком в ад.

На всякий случай я привязал пса к своей ноге, хотя и сильно при этом рисковал: если бы у Джерри нервы все-таки не выдержали и он, забыв об уроке, преподанном ему Титикакой, бросился за каким-нибудь ленивцем или капуцином, то я от толчка точно свалился бы в воду. На радость аллигаторам. Тем более что каноэ никак не походило на прочную твердь под ногами. К счастью для меня, урок барбос усвоил крепко и сейчас терпел изо всех сил.

Честно говоря, увидев дома у доктора Мигеля бельгийскую винтовку, я не удержался и попросил ее на время, однако получил отказ. Как объяснил Мигель, «зеленая» Марта не любит вооруженных людей и всех их относит к охотникам, то есть заведомым врагам живой природы. А портить отношения с Мартой нельзя. Это был убедительный аргумент, поэтому винтовка так и осталась висеть на стене над кроватью Мигеля.

20

Из-за борьбы с поваленными деревьями и аллигаторов время нашего плавания по протоке пролетело незаметно. Поэтому, когда Пако вдруг повернул лодку в небольшую нишу между кустами и там причалил, я сначала решил, что он просто выбрал место для привала, поскольку перекусить уже действительно давно хотелось. Оказалось, однако, что мы уже прибыли. Раздвинув еще пару кустов, Пако показал на узкую тропку, которая вела к селению, где жило его племя.

Пройдя по берегу и чуть вглубь метров триста, мы вдруг вышли на довольно большую лужайку, посреди которой практически в один ряд, прижавшись друг к другу, стояли штук десять длинных сараев-хижин. Еще одна точно такая же хижина стояла метрах в десяти от остальных.

– Это дом Марты, – пояснил Пако, – но сначала надо из вежливости зайти к вождю.

Мы послушно последовали за ним, оглядываясь по сторонам. Индейская деревня казалась безлюдной, да и те немногие индейцы, что нам встретились, были либо стариками преклонного возраста (хотя в здешних местах возраст понятие относительное, живут в сельве, конечно, не так долго, как в Западной Европе), либо женщинами и детьми. Мужчины отправились, видимо, на охоту.

Никто с нами не поздоровался, но любопытные глаза буквально сверлили наши затылки. Поняв мое недоумение, Пако тихо произнес:

– Пока вождь не одобрит вашего присутствия в деревне, вы почти тени.

Жилище вождя внешне ничем не отличалось от остальных, а сам он восседал перед домом в окружении нескольких женщин – как потом выяснилось, жен – на большом пне, который при желании можно было назвать и троном. Вождю на вид было лет шестьдесят – шестьдесят пять, хотя из-за того, что вся кожа его, в том числе и на лице, была покрыта татуировками, определить возраст было трудно. Собственно, татуировки и являлись его главным украшением и одеждой. А так он был одет по-домашнему, то есть скромно: набедренная повязка, в волосах черное перо неведомой мне птицы, а на шее несколько рядов бус. Все бусы растительного происхождения, то есть ни малейшей роскоши, но вот одна нитка обращала на себя внимание: эти бусы были искусно сделаны из чучел разноцветных колибри, а нить пропущена через их глазницы. Черное перо в волосах здешнего лидера красовалось, как я узнал позже, не зря, поскольку на местном наречии вождя звали Черный Кабан.

Под этим прозвищем (разумеется, в переводе) он и остался в памяти. Марта долго пыталась вбить мне в голову его оригинальное имя, но мой язык категорически отказывался его воспроизвести, а мозг упорно отторгал непривычные для уха звуки.

Вождь, не поднимаясь со своего пня и уперев руки в колени, внимательно нас рассматривал, пока Пако на ухо объяснял ему, кто мы такие и зачем явились. Временами его зрачки удивленно косились на рыжего, не виданного в таких местах пса. Между тем Джерри, поняв уже, что мы стоим у самых ворот ада, прижался ко мне всем телом. Терьер не рычал, но его загривок чуть приподнялся, что всегда говорило о том, что в случае чего он готов к бою.

Из того, что говорил Пако, я уловил лишь три слова – «доктор Мигель» и «Марта». Видимо, оба эти имени имели для вождя определенный вес. Наконец Черный Кабан прервал свое молчание и что-то значительно произнес, обращаясь к Пако. Наверное, наш поручитель был убедителен или наш вид, к тому моменту довольно потрепанный, усталый и голодный, показывал, что мы не опасны, но вождь одобрил наше присутствие в своей деревне. Правда, оговорил свое согласие тем, что нас примет и поселит у себя Марта. Но это входило и в наши планы.

Я вежливо поблагодарил вождя за гостеприимство и в знак дружбы подарил ему последнюю оставшуюся у меня сувенирную матрешку. Подарок Черный Кабан с интересом принял, а когда я продемонстрировал главный секрет, то есть выстроил перед вождем прямо на земле все матрешечное семейство, восхищение заставило вождя вскочить с трона и взяться за сборку-разборку подарка самостоятельно.

Минут пять мы молча наблюдали за тем, как взрослый человек играет в игрушки, но наконец вождь взял себя в руки и величественным жестом отправил нас к хижине Марты. Уже на полпути туда я, оглянувшись, увидел, как вождь в окружении своих жен продолжает собирать и разбирать куклу. Мысленно я возблагодарил Господа за то, что не выбросил эту надоевшую мне матрешку на помойку, а догадался взять ее с собой.

Новости по такой деревне разносятся быстрее, чем по Интернету, поэтому мы не удивились, что на пороге хижины нас уже встречала «зеленая» Марта.

Не знаю почему, но я представлял ее немного другой. Перед нами стояла довольно симпатичная худощавая, хотя и немолодая женщина с умными карими глазами, одетая в старенькое белое ситцевое платье. И с попугаем амазоном – есть такие, с синими шеями, – на плече. На фанатичку она совсем не походила, хотя, конечно, само решение переехать из Германии в такую глухомань, чтобы сеять доброе и светлое среди индейцев Амазонки, говорило о весьма твердом характере и не менее твердых убеждениях.

21

– Привет! – сказал попугай по-испански. И через секунду добавил: – Дон Педро – хоро-о-ший.

Доном Педро, как выяснилось, попугая назвал его прежний хозяин – главный «бензиновый магнат» Орельяны, у которого Марта выкупила птицу, когда тому надоела живая игрушка и он решил отпустить попугая назад в сельву. Марта понимала, что одомашненному амазону в сельве не выжить, поэтому и взяла его к себе.

Она действительно любила и всяческую живность, и птиц, и каждое дерево в отдельности, и индейцев, так что могла по праву именовать себя «зеленой». Политика ее интересовала мало, разве что в самом общем виде, а вот каждая травинка, что видели ее глаза, очень. Поэтому она и очутилась здесь. Ну что же, подумал я, познакомившись с Мартой ближе, должны же быть в мире и настоящие «зеленые», а не только политические имитаторы «зеленой идеи».

Нельзя сказать, что Марта приняла нас с распростертыми объятиями и огромной радостью, соскучившись по цивилизованному миру; нет, она по нему ничуть не скучала, но приняла нас по-доброму, полностью поверив в рекомендации Мигеля, которые я сразу ей вручил.

– Хороший человек, – резюмировала она, внимательно прочитав письмо доктора, – проходите. Уж не знаю, как все вместе устроимся, там еще и радиостанция, но как-нибудь потеснимся. А вот к тебе, мой друг, – очень серьезно обратилась она к терьеру, – убедительная просьба. Моего попугая не трогать и даже к нему не приближаться. Знаю я вас, рыжих. Один такой прохвост в моей молодости уже был, пришлось выгнать.

Поскольку Джерри явно не желал стать изгнанником, да еще в столь враждебном окружении, он, как мне показалось, даже кивнул головой. Возможно, я, как потомственный собачник, немного и преувеличиваю, но факт остается фактом: за все время нашего пребывания в доме Марты он к Дону Педро ни разу не приблизился. Иногда к терьеру с любопытством лез сам попугай, но тогда мы брали амазона на руки и относили его на так называемую веранду. Это был единственный свободный уголок хижины, где обычно вечерами Марта пила чай перед сном и ужинала чем бог послал. Или, если точнее, чай она пила одна, а вот ели они вместе с попугаем, который, сидя у Марты на плече, периодически с интересом залезал клювом к ней в рот и деликатно, но настойчиво отбирал у хозяйки наиболее лакомые куски. Причем и попугай, и Марта вели себя при этом так естественно, как будто иначе и быть не могло. Этот забавный симбиоз человека и птицы казался живым воплощением мечты всего мирового зеленого движения.

Все остальное пространство хижины занимали радиостанция, небольшая кушетка Марты, которая стояла так, чтобы хозяйка могла управляться со своим техническим чудом даже хворая – а это случалось все чаще, все-таки здесь было не слишком благоприятное для здоровья место, – и множество книг на немецком, английском и испанском языках. Частично библиотеку Марта привезла с собой, но главным и постоянным поставщиком книг стал доктор Мигель. А я-то еще удивлялся, что за сверток везет с собой в столь неблизкий путь Пако – оказалось, это очередная порция книг.

Нам для проживания оставалась та самая «веранда» – что-то вроде прихожей в хижине, где мы могли бросить наши спальные мешки. Стен у этой «прихожей» не было, зато над ней была крыша, так что можно было кое-как защититься от дождя. Впрочем, мы прекрасно видели, что другого места для нас просто не имелось. Выбирать было не из чего. К тому же, как показал недавний опыт, который закончился для Боба поединком с муравьями, ночевка на земле – это не очень удачный вариант.

Имелся еще уголок, который Марта называла кухней, хотя, конечно, это мало походило на кухню, поскольку там стояла лишь одна древняя керосинка. Схожий агрегат, на котором немка делала себе утром кофе, а вечером чай, я у нас на родине видел в чулане у бабушки еще ребенком. Сколько лет этому немецкому чуду техники, трудно представить. Марта, как она рассказывала, долго искала нечто подобное в антикварных лавках перед выездом в Перу и с трудом нашла сломанную керосинку у одного старьевщика. Потом друг-инженер неделю приводил этот музейный экспонат в рабочее состояние, поэтому Марта почти молилась на свой артефакт и никому не позволяла до него дотрагиваться.

Керосин тоже приходилось экономить, его привозил Марте Пако, причем из Икитоса, потому что в Орельяне даже не знали, что это такое. Там в ходу был один бензин. Между тем Пако ездил в Икитос раз в месяц, а значит, надо было экономить. Тем более заливать древнюю керосинку бензином друг-инженер Марте категорически запретил.

Керосинку хозяйка использовала только два раза в сутки – чтобы кипятить воду: изредка для кофе, а чаще для чая. Или, точнее, настоя на каких-то местных травах, который Марта упорно называла чаем, хотя пах этот напиток, на мой взгляд, довольно подозрительно. Обедала же Марта нерегулярно, когда вождь приглашал ее как почетную гостью на местный «банкет» по поводу удачной охоты. А так и она, и вся деревня обычно жила впроголодь. Немного овощей давал небольшой общий огород, а остальную еду – в основном бананы – племя собирало по берегу протоки. Кое-чем помогала и cама протока, рыбы там было не очень много, но все же.

К постоянному недоеданию индейцы и Марта приноравливались по-разному. Индейцы жевали листья коки. Поблизости от деревни ее найти было трудно, поэтому запасы коки здесь берегли примерно так же, как Марта свою керосинку. Впрочем, немка коку жевать при всем уважении к индейским традициям не хотела, поэтому, чтобы убить аппетит, нередко жевала какую-то другую местную травку, которую почему-то считала съедобной. Я пробовал – не понравилось. Впрочем, голод не тетка. «Я как старая лошадь, – шутила Марта, – мне и капельки овса на дне мешка достаточно, я же не на ипподроме бегаю».

Попугаю было, понятно, легче, он всегда находил для себя что-нибудь съедобное в соседних кустах.

Куда больше Марту волновали неполадки с радиостанцией, которая, хотя и работала на очень мощном аккумуляторе, тем не менее периодически требовала, чтобы этот аккумулятор подзаряжался, а с бензиновым электромотором, как она выразилась, «у нее очень сложные отношения». И инструкция по эксплуатации Марте ничуть не помогала. Это с гуманитариями обычное дело. Я и сам такой, поэтому в деле с электромотором помочь, конечно, не мог, но у нас, к счастью, был Боб, который починил движок за пять минут.

Обычно, когда аккумулятор в радиостанции садился, а движок ей не подчинялся, Марта грузила аккумулятор с помощью индейцев на каноэ Пако и везла в Орельяну.

– Если бы не эта проблема, – как-то призналась она, – я бы забралась в сельву намного глубже. Здесь все-таки пограничная зона между цивилизацией и настоящей сельвой. А я мечтала о первозданной дикой природе и диких индейцах.

Мы вежливо промолчали, но, переглянувшись с Бобом, подумали об одном и том же: нам с ним, да и Джерри, и местной дикости хватало вполне.

К припасам, которые мы вывалили из своих рюкзаков – а там еще оставались мясные консервы, гороховый суп, лапша и настоящие чай и кофе, – Марта отнеслась как к немыслимому богатству. И ужин, приготовленный Бобом на костре возле дома, чтобы не жечь драгоценный керосин, показался ей изысканным пиром.

За ужином мы подробно поговорили и о наших делах, о которых Марта в целом уже знала из письма Мигеля. О кошачьем когте ей, разумеется, было известно, но поклонники из соседнего племени навещали ее редко, так что Мигель слегка преувеличил возможности своей знакомой.

Ситуация складывалась для нас снова безнадежная. Коготь находился где-то рядом, но ухватить его мы не могли. Выручил Пако, ставший для нас в последние дни палочкой-выручалочкой. Индеец с испанским именем и ростом, которого мы также позвали на ужин, до этого все время скромно молчал, но тут вдруг заговорил, предложив свои услуги:

– Где именно кошачий коготь я не знаю, но поискать можно.

Мы тут же согласились, не сидеть же нам без дела в ожидании друзей Марты, еще неизвестно когда они пожалуют.

– Будем считать это разведкой, – бодро согласился я.

Боб и Джерри хмуро переглянулись, явно не одобряя моего энтузиазма – бесцельно бродить по сельве оба считали верхом глупости, – но возражать не стали.

Выступить решили на следующий день. А Марта нам клятвенно обещала, что, если вдруг появятся ее знакомые, она задержит их до нашего возвращения.

22

Планы сорвались из-за охотников, которые к вечеру после длительного отсутствия вернулись, да еще с хорошей добычей – на палках они торжественно несли трех пекари, поэтому свинины хватило и на всю деревню, и на нас с Мартой. Причем приглашение на торжественный обед мы получили лично от вождя. То есть он оторвался от пня и прошел десять метров до домика Марты. Это была величайшая честь, которую мы заслужили, разумеется, благодаря матрешке. После столь очевидной благосклонности вождя и все остальные индейцы к нам как-то потеплели, во всяком случае, на их лицах появились улыбки.

Всю первую половину дня деревня напоминала небольшой, радостно возбужденный муравейник. Кто-то таскал дрова, кто-то свежевал пекари и насаживал их на вертела, кто-то развел костер, чтобы зажарить бананы и сварить сладкую картошку. Откуда-то принесли папайю и другие неведомые нам с Бобом фрукты и овощи. Потом мы их честно попробовали, но сказать, что сразу же после этого стали вегетарианцами, не могу. Все, не считая папайи, было съедобно условно. Выручали бананы, их навалили целую гору, причем самых разных сортов.

За столом (то есть на землю) нас посадили на почетные места недалеко от вождя, чтобы мы могли изредка перекидываться фразами. Переводил Пако, потому что Марту, при всем уважении к ней, отправили к женщинам. Черный Кабан оказался неджентльменом.

Переводить Пако пришлось, однако, немного. То, что хотел сказать вождь, было понятно и так. Периодически, глядя в нашу сторону, он демонстративно гладил себя по животу, что означало – свинина вышла удачной. Мы с Бобом вежливо кивали и в ответ точно так же, как и вождь, сыто гладили себя по животам. Черный Кабан удовлетворенно качал головой.

Хуже было с питьем. По кругу передавалась огромная, сделанная из плода какого-то растения чаша, полная неаппетитной бурды. Отказаться пить было нельзя, Марта нас об этом предупредила, поскольку чаша представляла собой нечто вроде трубки мира. Отвергнешь чашу – станешь врагом.

Но и пить эту гадость было невозможно, тем более что мы уже многократно видели, как это пойло готовят: сидят в круг несколько старух, что-то жуют, а потом сплевывают эту жвачку в общий котел. Видимо, это усиливает брожение, а в результате получается слабоалкогольный напиток, который очень популярен среди индейцев Амазонки.

Заставить себя сделать хотя бы глоток из круговой «чаши мира» ни я, ни Боб не могли – плюющие старухи запечатлелись в нашем мозгу крепко. Поэтому, когда чаша доходила до нас, мы артистично имитировали глоток, а затем старательно вытирали губы и гладили себя по животу – этот жест производил на всех, а главное на вождя, самое благоприятное впечатление.

Причем чем чаще ходила чаша по кругу и чем больше пьянели участники банкета, тем легче нам с Бобом удавался наш фарс. Никогда не видел, чтобы взрослые мужчины столь быстро пьянели. Недаром североамериканские индейцы так пострадали от «огненной воды».

Между тем пить-то хотелось, поэтому мы периодически по очереди с Бобом выползали из круга на волю и бегали в домик Марты, где стояла наша канистра с остатками воды. Что мы будем пить, когда эти запасы кончатся, не хотелось даже думать.

Единственный, кто не чувствовал ни малейшего неудобства, был терьер, который с наслаждением подъедал за мной и Бобом все косточки, а потом бегал к какой-то луже и спокойно запивал из нее. Было заметно, что английский джентльмен изрядно исхудал как от жары, так и от недоедания, но и мы с Бобом сбросили немало, у обоих штаны начали сползать, из-за чего пришлось делать на ремне новые дырки. Неожиданный сытный ужин пришелся весьма кстати.

23

Вечером к нам на огонек пришел еще не вполне трезвый вождь. Ему явно хотелось поговорить, и мы с удовольствием составили ему компанию, а переводчиком на этот раз была Марта. Для начала мы рассказали о цели нашего приезда, на что вождь не очень учтиво хмыкнул, дав нам понять, что люди мы несерьезные и что таким в сельву соваться противопоказано. Спорить с Черным Кабаном мы, разумеется, не стали, но заметили ему, что уже слишком далеко забрались, чтобы отступать.

– Отступать никогда не поздно, – раздумчиво заметил вождь, видимо вспоминая какой-то боевой эпизод из своей биографии, – главное, чтобы ноги были быстрыми, а глаз зорким. Потому что, если бежать без оглядки, легко наступишь на змею или наткнешься на ядовитых пауков, которые у нас тут так же опасны, как змеи и белые люди с ружьями.

Подхватив важную тему, мы тут же рассказали о том, как на днях здоровый муравей укусил Боба. Черный Кабан опять как-то свысока взглянул на укушенного и заметил:

– Это ерунда, это совсем не то, что я имел в виду.

Как мы поняли из рассказа вождя, в сельве нередко можно встретить целые полчища муравьев, которые дисциплинированно, как настоящая армия, ровными рядами двигаются по только им известному маршруту, причем этот муравьиный поток иногда достигает в ширину нескольких метров и растягивается на многие километры. Эта муравьиная «река» пожирает на своем пути все, так что после них остается лишь голая земля.

– И не пытайтесь встать на их пути, – добавил вождь, – это не рискнет сделать ни леопард, ни змея – их просто заживо и мгновенно обглодают.

Для убедительности вождь заметил, что сам видел несчастного тапира, который ногой угодил в лесной капкан, свитый лианами, и никак не мог из него выбраться.

– Так вот, – веско продолжил вождь, – через несколько минут, когда на него надвинулось полчище муравьев, от него остались лишь белые кости.

Возможно, в словах вождя и было некоторое преувеличение, но не существенное, о подобных случаях я слышал и раньше. По правде говоря, лично я больше всего боялся смертельно ядовитых пауков, которых среди листвы и не разглядишь. Обглоданный скелет тапира или анаконда особого впечатления на меня, во всяком случае в тот момент, не производили. От муравьев можно уклониться, анаконда встречается чаще не на суше, а в воде, а вот пауки, свисающие на паутине как раз там, где легче всего пройти, пугали серьезно.

– Да нет, не бойтесь, – прочитав мои мысли, усмехнулся вождь, – в деревню змеи и пауки не поползут, разве что сдуру, они-то вообще в своем большинстве пугливые, поэтому туда, где много людей, предпочитают не соваться. А вот змеи сурукуку – это действительно мерзкие, агрессивные и очень опасные твари.

Позже, покопавшись в книгах, я прочитал, что сурукуку, или бушмейстер, – очень ядовитая змея длиной до четырех метров. Ее зубы достигают четырех сантиметров. Кожа покрыта ребристой чешуей, большая клиновидная голова, желтовато-коричневая окраска с характерным рисунком из темно-бурых ромбов. Жуть! Сам я бушмейстера, к счастью, не встречал, но снился он мне, пока я был в сельве, часто.

Вот эти змеи, рассказал Черный Кабан, действительно отличаются каким-то особо злостным характером и, бывает, преследуют свою добычу многие километры. Человек, не заметивший бушмейстера, может спокойно остановиться на привал. Тут ему и конец.

К слову, натуралисты все-таки какие-то особые люди, умеющие находить душевные слова даже для такой гадости, как смертельно ядовитая змея. В статье о подлом бушмейстере я, например, прочитал следующее жалостливое причитание: «В неволе эти змеи прихотливы в еде и часто теряют аппетит». Действительно, есть о чем пожалеть.

Пьяный вождь нагнал на нас страха и, довольный собой, удалился в объятья своих жен.

– Так мы идем завтра на разведку? – с сомнением в голосе спросил меня Боб.

– Безусловно идем, – бодро, пытаясь скрыть тревогу, ответил я.

24

К утру наша гордость поборола страх, и мы двинулись за Пако на разведку. Терьер остался дома. Я его привязал к одной из «ног», на которых держалась избушка Марты. Пес был, конечно, дико возмущен, но что было делать? Я слишком боялся за жизнь своего любимца.

Настоящая сельва началась метрах в тридцати от деревни. Только что были заросли кустарника, который наслаждался доступом к лужайке и солнцу, а затем мы словно провалились на дно. Это впечатление создавали высокий и непроницаемый для солнечных лучей зеленый купол и влага под ногами. Вообще слова «зеленый ад» вполне подходят для описания настоящей сельвы. Куда-то сразу же делись все птицы, бабочки и звуки. С такой тишиной я, горожанин, столкнулся в Перу уже во второй раз – сначала на Тропе инков и теперь здесь. Мир стал иным, словно мы с Земли перебрались на какую-то далекую планету из фантастических рассказов Брэдбери.

Это было нечто прямо противоположное тому, о чем однажды написал Дарвин: «В Англии каждый, кто любит естествознание, умеет получать удовольствие от пеших прогулок».

Ни малейшего удовольствия от «прогулок» по сельве ни я, ни Боб не испытывали. К тому же через каждые два-три метра приходилось либо перелезать через поваленное дерево, либо преодолевать какие-то заросли с лианами, либо перепрыгивать через огромные корни, которые тут и там вылезали из-под земли. Причем тянулись эти корни так далеко, да еще и переплетались между собой, что даже трудно было сообразить, какому лесному гиганту они принадлежат.

Долго мы не встречали вообще никакой живности, что неудивительно, поскольку, как я уже говорил, в сельве основная жизнь бурлит на вершинах деревьев, ближе к солнцу, а это довольно высоко. Многие неведомые мне породы деревьев вытягивались метров на тридцать, если не больше. Конечно, очень хотелось забраться на самый верх и высунуть голову из этого зеленого океана, чтобы оглядеться вокруг и снова увидеть хотя бы пернатых, но Пако от этой идеи нас мудро отговорил, попутно рассказав, какая неприятность случилась с ним в юности, когда он сам попытался осуществить подобный замысел.

Где-то уже на приличной высоте индеец имел неосторожность, отмахиваясь от семейства ядовитых пауков, задеть рукой пчелиный домик, обитатели которого тут же стали атаковать «агрессора». В результате Пако сначала искусали до полусмерти, а потом, падая, он при приземлении сломал о какой-то корень ногу. Смелая попытка закончилась для него плачевно: его долго спасали от укусов пчел разными травами, а нога срослась не совсем правильно, отчего он и прихрамывал.

– Хорошо еще, – заключил свой рассказ Пако, – что я во время своего полета хватался за все сучья и ветки, а то бы вообще разбился в лепешку. Да повезло, что был не один, приятели отнесли меня в деревню на своих плечах.

После такого рассказа желание совершить подъем у нас пропало. Через час, пообвыкнув, мы уже не только искали глазами змей и пауков, но и начали вглядываться в лианы, однако то, что мы видели, никак не напоминало кошачий коготь. Наконец Пако набрел на лиану, которая ползла, извиваясь, вверх, используя при этом довольно похожие на кошачьи когти зеленые колючки, но листья не походили на тот образец, что я видел на фотографиях у польского монаха в Лиме.

Время пролетело стремительно, и мы даже поначалу удивились, когда Пако дал команду возвращаться. Взглянув на часы, мы тут же согласились: во-первых, и так уже чувствовали себя почти героями, хотя в этой разведке ничего толком не увидели, но главное, прекрасно понимали, что должны выбраться из сельвы засветло.

Оставаться в «зеленом аду» на ночь не хотелось.

25

В приподнятом настроении, почти торжественно, как после крещения, мы подошли к домику Марты. Однако настроение сразу же обрушилось вниз после ее тревожных слов:

– Еле вас дождалась. Тут индейская малышня решила поохотиться на вашего пса. Шутки шутками, но мне пришлось весь день просидеть рядом с ним, чтобы они его не уволокли и не зажарили. С их точки зрения, он вполне съедобен.

По ее словам, сразу же после нашего ухода, как раз тогда, когда она начала готовиться к своей радиопередаче, Джерри вдруг бешено залаял.

– А когда я вышла, – рассказала Марта, – то увидела веселую стайку ребятишек лет по десять с ножами, рожи у которых были, как бы это сказать, довольно хулиганские. Скоро из разговора я поняла, в чем дело. И как им ни втолковывала, что собака – друг человека, они смотрели на вашего терьера исключительно как на потенциальное жаркое на вертеле. Знаете, здесь понятие о частной собственности не очень развито, собак они не видели, так что это просто нечто съедобное, и только. Пришлось отвязать вашего зверя и увести в дом. Там он и сидит, злой как черт.

Я представил себе Джерри на вертеле, и мне стало плохо. Для меня это все равно что увидеть на вертеле Боба или самого себя. Вопрос требовалось быстро и кардинально решить. Марта не могла стать сторожем при собаке, да и хитроумный Джерри мог, на свою беду, в один не самый прекрасный для себя день перегрызть поводок – он однажды это уже проделывал – и удрать на свободу, где его поджидали теперь не только змеи и леопарды, но и десятилетние «собакоеды» с ножами. Подумав, я решил идти за помощью к вождю. Марта согласилась, что это самый верный вариант, и пошла со мной к Черному Кабану в качестве переводчика.

Новостью тот факт, что члены его племени намерены полакомиться моей собакой, для него, конечно, не был. Он же сидел на своем пне всего лишь в десятке метров от дома Марты. И не вмешивался. А значит, счел, что желание разнообразить свой рацион у индейских детишек вполне оправданно. Следовательно, разговор предстоял непростой.

Вообще-то с ходу придумать веские для индейца аргументы, что собаку есть нельзя, не так-то легко. «Частную собственность», как верно заметила Марта, они не чтут, поскольку живут общиной, собаки для них лишь редкое животное, по виду вполне пригодное в пищу. Так почему бы и не съесть, особенно если учесть, что кушать хочется постоянно. Все эти мысли мгновенно пронеслись в моей голове, пока мы с Мартой двигались в сторону всесильного отца здешнего народа.

Честно говоря, я так и начал говорить, не имея в голове ни малейшего плана и никаких убедительных аргументов. Просто рассказал, как мне достался слабенький терьер-последыш, которого никто не хотел брать. Рассказал подробно, как его выхаживал, как он рос и в конце концов стал таким красавцем, а затем и отменным бойцом – охотником на свирепых и страшных крыс. Это что-то вроде ядовитых змей, для большего эффекта добавил я. Марта все это перевела не моргнув глазом.

Я завершил свой монолог словами, в которых не было ни капли лукавства. Я сказал, что, если Джерри съедят, это будет для меня огромным горем, словно я потерял лучшего друга. И я прошу вождя помочь мне отвести от терьера нависшую над ним опасность.

Выслушав мою горячую речь, вождь закатил глаза к небу и надолго задумался. Так надолго, что я уже решил: либо это такая местная вежливая форма отказа, либо отец народа впал в какой-то транс.

Переглянувшись с Мартой, мы уже собрались медленно и печально удалиться, как вдруг вождь открыл глаза и произнес то, что я меньше всего ожидал от него услышать:

– Знаете, в детстве отец подарил мне маленького попугая, он тоже очень болел, и я за ним ухаживал как мог. Потом он заговорил. А когда мне исполнилось десять лет, мой попугай вдруг взял и улетел в сельву. Я очень плакал. – Черный Кабан снова надолго замолчал, видимо пытаясь найти завершающие и подобающие случаю слова. Наконец он резюмировал: – Друзья – это важно. Я понимаю. Можете не беспокоиться, вашу собаку никто не тронет.

Замечательный оказался вождь. Его бы к нам на родину, в президенты.

26

На следующий день после физических и психических перегрузок мы решили устроить в наших поисках перерыв, а потому остались в деревне. Я даже на радостях выпустил Джерри побегать по деревне, хотя и не спускал с него глаз. Напрасно беспокоился. Вождь свое дело знал, так что ни один паршивый мальчишка к терьеру даже на три метра не подошел. Впрочем, следить за терьером надо было и для того, чтобы этот рыжий авантюрист не нырнул в кусты, а то потом ищи его тушку по всей сельве. Поэтому, прежде чем спустить Джерри с поводка, я провел с ним самую серьезную беседу и приказал ему бегать исключительно рядом со мной. Пес был воспитан, так что и здесь проблем, к счастью, не возникло.

Отдых позволил нам, между прочим, послушать радиопередачу Марты. Сидеть рядом с ней было необязательно. У немки имелся небольшой репродуктор, который каждую передачу громко и отчетливо разносил по всей деревне.

Поскольку Марта была и хозяином, и режиссером, и диктором радиостанции, темы на каждый день она выбирала сама. Вдохновленная вчерашней историей с Джерри, немка решила окончательно добить население и всю свою передачу, с перерывами на музыку – это постоянно был по заявкам индейцев сладкоголосый Хулио Иглесиас, – говорила о роли собаки в жизни человека. Рассказ был довольно занимательный, но временами, на мой взгляд, не вполне уместный.

Скажем, собаку-водолаза индеец не без труда, но еще мог представить, но вот эмоциональные истории о том, как сенбернары спасают несчастных, попавших под снежную лавину, житель сельвы, ни разу не видевший ни единой снежинки, оценить по достоинству, разумеется, не мог. Я наблюдал за слушателями, которые сгрудились у репродуктора, – их было человек двадцать. Сколько из них действительно понимали по-испански, я не знал. Но, судя по реакции, самое большое впечатление на них произвел рассказ о собаке – поводыре для слепых.

Дело в том, что один из самых старых членов племени ослеп еще в молодости после укуса змеи – жизнь ему какими-то травами спасли, а вот зрения он лишился. Так что историю про собаку-поводыря индейцы приняли близко к сердцу.

Единственное, чего они не смогли понять, что поводырем может стать не любая собака и что ее еще надо для этого долго натаскивать. Вдохновленные слушатели тут же побежали за стариком, привели его к Джерри и начали что-то лопотать старику и собаке о том, как они теперь будут счастливо жить. Пришлось с помощью Пако их разочаровать. От роли собаки-поводыря я терьера избавил, но авторитет Джерри оказался подорванным, поскольку после передачи Марты индейцы решили, что всякая собака одновременно и ньюфаундленд, и сенбернар, и охотник, и поводырь.

Имидж Джерри спас только вождь, который прекрасно запомнил, что мой пес – охотник на крыс, а это что-то вроде змей. По местным понятиям вполне достойная работа. Так Джерри, сам того не желая, приобрел славу змеелова, словно его папа был мангустом.

Но самую важную информацию Марта приберегла на финал радиопередачи. Она сообщила в эфир, что ей нужны проводники, которые могли бы провести двух ее друзей, за плату разумеется, к тому месту, где растет кошачий коготь.

Вечером я ее искренне расцеловал и за Джерри, и за этот призыв о помощи. Может быть, действительно кто-то откликнется, и наше дело, ради которого мы сюда и забрались, сдвинется наконец с мертвой точки.

Однако день шел за днем, а проводников все не было. От нечего делать у меня появилось своеобразное развлечение. По вечерам я отправлялся на протоку и наблюдал в сумерках забавное представление.

Сюда регулярно приходил на водопой охоту енот-ракоед. У этого смешного зверька размером с собаку косматый хвост в черно-белых кольцах, широкие и плоские розовые лапы, тело словно покрыто сероватым мхом, а на лисью мордочку будто надета черная маска Зорро, отчего и без того забавный зверек выглядит просто коверным клоуном. Зайдя в заводь, туда, где мелко, енот устраивался поудобнее на корточки, долго ерзая попой, потом погружал в воду длинные пальцы передних лап и начинал тщательно исследовать дно. Иногда удача сопутствовала еноту не сразу. Тогда он так же степенно перебирался на метр в сторону, опять тщательно прилаживал для удобства свое тело, как старый толстый рыболов с подагрой, и снова начинал ощупывать дно. В конце концов ему обязательно везло и он находил своего рака. Нежно обнимая добычу уже двумя лапами и прижимая ее к груди бережно, как ребенка, зверек выносил рака на берег и приступал к ужину.

Вот и я, как тот енот, терпеливо ждал, когда же и мне наконец повезет.

27

Однажды я вдруг проснулся среди ночи, почувствовав что-то неладное. Вокруг стояла тишина, которую нарушало лишь ритмичное сопение Джерри. Осторожно, чтобы не потревожить собаку, я сел и не увидел рядом на «веранде» Боба. Он исчез, ни о чем меня не предупредив. Что было необычно.

Вскакивать и поднимать тревогу я не стал, мало ли – все-таки взрослый мужчина, да и вообще Роберто терпеть не мог, когда я пытался его опекать, – он считал, что это его обязанность смотреть за мной. Окончательно проснувшись, я снова лег и стал ждать. Час шел за часом, и сон меня в конце концов сморил. А утром, проснувшись, я обнаружил Боба на обычном месте.

Обсуждать со своим другом и телохранителем его ночные приключения я не стал, тем более ничего страшного не произошло. Наоборот, мрачноватый обычно с виду Боб выглядел после бессонной ночи счастливым. Сопоставив некоторые свои наблюдения, я догадался, что происходит. Это было почти невероятно, но факт: непробиваемый, железный Боб влюбился. И я даже догадывался в кого.

Эту совсем молоденькую индианку Чоони – так местные называют одну из птиц – мы заметили с Бобом одновременно, сразу же, как только осмотрелись в деревне. Она оказалась сестрой Пако. Вместе с ним Чоони ходила на занятие к Марте, и точно так же, как и он, внешне заметно выпадала из круга остальных членов племени. Только Пако выделялся своим ростом, а его сестра – какой-то несвойственной индейцам гибкостью, статностью и почти европейскими чертами лица. Если к этому добавить редчайшие для индейцев зеленые глаза и великолепную молодую грудь (все женщины племени ходили с обнаженной грудью), доброе, миловидное лицо и вечно любопытный, немного наивный детский взгляд – все это вместе сразу же выделяло ее из общей женской массы.

Боб сразу же словно приклеился к девушке. Все время, свободное от наших с ним дел, Боб теперь проводил с Чоони, ходил с ней на уроки к Марте, помогал, хотя и крайне неуклюже, по хозяйству, а теперь еще и стал бегать к ней по ночам. Общению сильно способствовало и то, что Чоони, как и ее брат, считалась одной из лучших учениц Марты, а потому уже прилично, хотя и со смешными ошибками, щебетала по-испански.

Все было бы ничего, но, во-первых, Боб никогда не был склонен к флирту, да и Чоони было жаль, мы же здесь не навсегда. Во-вторых, у Боба уже была семья, с которой он, правда, виделся очень редко, но которой регулярно помогал, посылая немалую часть заработанных им денег. В-третьих, мне трудно было предположить, как на все происходящее отреагирует Черный Кабан: все-таки Чоони – самая красивая девушка племени, мало ли какую судьбу он ей уже уготовил. Наконец, существенная разница в возрасте. Боб был, конечно, кремень, но все же лет на двадцать старше Чоони.

Короче, предстоял серьезный разговор с Бобом, а затем, если понадобится, еще и новые переговоры с вождем. Я полагал, что лучше так или иначе разрешить ситуацию как можно раньше, прежде чем вопрос станет обсуждать все племя, а Черный Кабан сам потребует нас к ответу.

Зная непростой и самостоятельный характер Боба, крайне не любившего, чтобы вмешивались в его личные дела, к разговору с ним я мысленно готовился целый день. И все не знал, как его удачнее начать.

К счастью, на эту тему, необычайно смущаясь, что было на него совершенно не похоже, заговорил сам Боб.

28

Сообщив, что ему надо со мной кое-что серьезно обсудить, Боб сначала минут десять таскал меня за собой по всей деревне, пытаясь найти хоть какой-то укромный уголок. Дело это изначально безнадежное, здесь каждый квадратный метр, да еще днем, на виду. В полном отчаянии Боб уже хотел отвести меня в сельву, но этому я категорически воспротивился.

– Лишний раз я туда не сделаю и шага, – упрямо мотнул головой я, – даже если ты нашел карту с сокровищами Эльдорадо.

Пришлось вернуться в привычный уже для нас домик Марты. У нее как раз проходил рядом с хижиной урок испанского, так что она сидела в окружении небольшой группы индейцев, в которой находились и Пако с Чоони. Самое большее, что мы могли сделать в подобной ситуации, это сесть на другом конце веранды, повернувшись к ним спиной.

– Ну ладно, – успокоился наконец Боб. – Есть разговор.

И тут же надолго сосредоточенно замолчал, видимо подбирая правильные слова. Молчание затягивалось, поэтому я решил другу помочь.

– Насколько понимаю, – заметил я, – ты влюбился в Чоони. Об этом разговор?

– А что, уже так заметно? – искренне удивился индеец.

– Ну как тебе сказать, – ответил я, – если взрослый мужчина все свое свободное время проводит рядом с хорошенькой девушкой, помогает ей полоскать белье и жарить бананы, ходит за ней хвостом даже на уроки испанского языка, которым неплохо владеет с детства (даже удивительно, что ты и сейчас не там), – я, не оборачиваясь, красноречиво сделал рукой жест назад в сторону учебного класса Марты, – если, наконец, взрослый дядя, как юный Ромео, исчезает по ночам, чтобы залезть на балкон к любимой даме, то да, должен признаться, это становится уже не только заметно, но, я бы сказал, вызывающе заметно.

Боб выслушал всю мою тираду, как нашкодивший подросток. Видимо, он всерьез полагал, что никто ничего пока не заметил.

– Да ладно, – подбодрил его я, – не ты первый, не ты последний. Объясни лучше, что делать собираешься, не сегодня-завтра на ковер вызовет вождь, и нас отсюда с треском выкинут. А если ты уже зашел далеко, то мы покинем это славное местечко еще и без скальпов.

– Нет, ты ничего не понимаешь, – горячась, начал объяснять Боб, – я ее действительно люблю. Вообще люблю в первый раз в жизни. И не напоминай мне о семье. Это был глупый эпизод, продолжавшийся со скандалами чуть больше трех лет. Мы не зарегистрированы, да и бросать их без помощи, ты же меня знаешь, я не собираюсь. Но это совсем другое. Такого со мной не случалось никогда в жизни. И я не отступлю. Разговор лишь о том, как правильнее все сделать. Мне нужен твой совет и твоя помощь. Я хочу на Чоони жениться и остаться с ней.

Я уже думал. На какое-то время мне, наверное, придется остаться с племенем, но потом мы переберемся в Икитос. Деньги у меня есть, они у брата, так что средств, чтобы купить дом, достаточно. А в Икитосе работу я найду, не проблема. Может, и не вполне легальную, ну да и черт с ним, лишь бы зарабатывать. Испанский Чоони знает уже неплохо, а в городе освоит его быстро. В горы и, тем более, в Лиму я девочку не повезу, не ее климат. Уж лучше сам приспособлюсь к тропикам и отвыкну от гор, хотя для меня это, как понимаешь, совсем не просто. Ну, позже, может быть, удастся выбираться и в горы, да и к Мануэлю изредка, но это все позже, когда в Икитосе все наладится.

И не отговаривай, – упрямо мотнул головой Боб. – Если надо, я готов даже отсюда вместе с ней бежать. И я хотел бы посмотреть, как они меня и мою беретту остановят. Но это крайняя мера. Я хотел бы, конечно, чтобы все прошло по-хорошему. Чтобы мы с Чоони могли сюда из Икитоса временами приезжать, все-таки у нее здесь родня. Да и мне зачем скандал? Но как это все уладить мирно, не знаю. Тем более и тебе хочу помочь, как обещал. Надо ведь наше дело довести до конца, я же не дезертир какой-нибудь. Что думаешь?

– Примерно так я все и представлял, – ответил я. – Бежать со стрельбой, разумеется, безумие, надо все решать по уму и по совести. И для начала я хотел бы еще уточнить три существенные детали. Во-первых, что думает об этих планах сама Чоони? Во-вторых, как далеко у вас зашло дело? И в-третьих, нет ли у нее уже жениха? Знаешь, здесь, боюсь, о свадьбах договариваются чуть ли не сразу после рождения.

Боб помрачнел.

– Ну, что касается Чоони, то тут все в порядке. Ей вроде нравлюсь и я, и идея перебраться в Икитос, хотя она не верит, что ее вождь отпустит. Но я готов какое-то время потерпеть и пожить согласно их обычаям. Хотя долго, чувствую, не выдержу. А вот ответы на два других твоих вопроса тебе не понравятся. Дела зашли уже далеко, но, сам пойми, как я мог удержаться? И еще. У нее действительно формально есть какой-то жених, которого она никогда не видела, из дальнего племени. Этот договор о браке был частью пакта о мире, который подписал довольно давно еще предыдущий вождь. И о нем вспоминает, похоже, только семья самой Чоони. Но когда зайдет речь о наших с ней отношениях, вся эта местная высокая политика может вдруг всплыть. И тогда, конечно, могут возникнуть серьезные трудности. Для этого ты мне и нужен. У тебя уж и не знаю почему, но сложились хорошие отношения с вождем. В конце концов, все же решает он, а не родители Чоони. Кстати, они-то ко мне вполне неплохо относятся. Короче, поможешь?

Что я мог ответить? Конечно да. Хотя и не представлял пока, как этот любовно-дипломатический клубок распутать. Единственное, что пришло в голову сразу же: надо обязательно до разговора с Черным Кабаном поговорить с Пако и Чоони.

С Чоони – чтобы понять, насколько достоверно все, что сказал Боб, у влюбленных есть такая особенность, слегка преувеличивать и все видеть в искаженном свете. А тут нужна была абсолютная точность.

Ну а Пако был необходим по двум причинам. Во-первых, он все-таки старший брат и почти уже наш друг, так что держать его в неведении, на мой взгляд, просто нечестно. Да и его слово, если он окажется на нашей стороне, будет не лишним. Во-вторых, я бы предпочел, чтобы предстоящий сложный разговор с вождем переводил он, а не Марта: бог знает как на всю эту ситуацию отреагирует ее «зеленая» голова. Она же всю жизнь посвятила защите дикой сельвы от наступления дикой цивилизации, а тут вдруг появляются два загадочных типа и под разговоры о лекарственных свойствах кошачьего когтя планируют умыкнуть самую красивую девушку в деревне.

Марта, как я уже заметил, была умна, но не мудра. Есть такая порода людей, которые совершают исключительно правильные поступки, исходя из данного момента, но не умеют предвидеть их последствия в более дальней перспективе.

Чтобы сохранить сельву, Марте нужно было бы не обучать индейцев грамоте и не рассказывать им о гигиене и сенбернарах, а вообще никак к ней не прикасаться. Она же, хотя и из лучших побуждений, притащив в сельву свою радиостанцию, как раз и внедряла ту самую современную цивилизацию, которую считала глубоко порочной. Она никак не могла понять, что в чистом виде в природе и человеческих отношениях не бывает ничего. Отвечать приходится и за добрые поступки, потому что и они могут аукнуться в будущем, часто совсем не так, как тебе хотелось бы. Пако, который всю юность бегал в набедренной повязке, уже носит джинсы и обзавелся в Икитосе маленьким радиоприемником. Так в его уши и влезает та самая цивилизация, причем благодаря испанскому, которому его научила Марта. И это только начало.

Но это получился бы долгий и далеко не простой разговор о «зеленой идее», и еще неизвестно, чем бы он закончился. Легче и правильнее было привлечь на свою сторону Пако.

29

Беседы с Чоони и Пако я провел в тот же день. Или, если точнее, поздно вечером, чтобы не привлекать излишнего внимания. И, к счастью, они прошли удачно. Девушка действительно, похоже, без памяти влюбилась в Боба, что, собственно, и понятно. Внешне «железный» Боб был воплощением настоящего мужчины, а на фоне местных мужчин вообще выглядел Аполлоном: его небольшой рост был просто незаметен. К тому же Боб столько повидал, что слушать такого человека молоденькой девочке, не видавшей в жизни ничего, кроме своей деревни, было одно наслаждение. А любовь сделала из мрачного и молчаливого Боба красноречивого и занятного рассказчика. Сам слышал, как он рассказывал Чоони о нашей фотоохоте на кондора – получилось и забавно, и любопытно, и немного страшно. Короче, с Чоони все было ясно.

С Пако разговор прошел сложнее, потому что он, из-за того что постоянно отлучался с другими мужчинами на охоту, увлечение сестры пропустил. И внезапная страсть Боба и Чоони оказалась для него полным сюрпризом. От неожиданности он сначала даже нахмурился, но потом сообразил – недаром постоянно ездил в Икитос, – что у Чоони открываются в жизни немалые перспективы. Его и самого уже давно тянуло вырваться из рутинной и убогой жизни в деревне. Изрядно надоела и постоянная зависимость от вождя, хотя мы оба понимали, что деревне с лидером изрядно повезло. Черный Кабан действительно был разумным человеком, а это делало жизнь под его правлением для всех остальных куда более терпимой, чем это было в большинстве других племен.

Сдружился Пако и с Бобом, которого индейцы пару раз брали с собой на охоту, где мой друг проявил себя молодцом. Помогло даже общее знакомство с доктором Мигелем. Людей, которых рекомендовал доктор, индеец не мог не уважать. И не ждал от нас никаких козней. Наконец, возраст Чоони уже заставлял задуматься о замужестве. Почему бы и не Боб?

Не смущало Пако и честно высказанное желание Боба удрать при первой же возможности в Икитос – я счел нужным обо всем рассказать ему откровенно. И это не вызвало ни малейших возражений, тем более когда Пако узнал, что у Боба есть деньги на дом. К тому же это была давняя мечта и самого Пако, а комнату в этом будущем доме Боб ему гарантировал.

Короче, оставалось два препятствия. Во-первых, вождь – кто знает, что у него на уме. И, конечно же, давний военно-политический договор, частью которого, на нашу беду, оказалась Чоони. Даже здесь не обошлось без чертовой политики.

Переводчиком в сложном разговоре с вождем Пако быть также согласился.

Все это было хорошо, но решение главных проблем все равно оставалось за мной. Слепая надежда, с которой на меня глядели Боб и Чоони, не столько грела мое самолюбие, сколько заставляла волноваться перед разговором с Черным Кабаном еще больше.

Я вступал в игру со слабыми картами. С одной стороны, любовь этих двоих, мало что значившая для племени и вождя, а с другой стороны, загадочный мирный договор и данное когда-то слово, да еще перспектива потерять одного из членов племени, которое и без того явно вымирало.

Подумав, я уговорил Боба и Чоони из тактических соображений на время забыть об их планах перебраться в Икитос. Лишний раздражитель на переговорах нам был не нужен.

Боб долго сопротивлялся, но я, как змей-искуситель, ему сказал:

– Чудак! Сыграешь по местным понятиям свадьбу, дождешься, когда Чоони забеременеет, изобразишь тревогу и повезешь ее на консультацию в Икитос. Все свое барахло для отвода глаз оставишь здесь да еще передашь на хранение вождю свою беретту. Тут уж выбирай: или Чоони, или пистолет. Иначе вождь не поверит. А из Икитоса уже не вернешься. Понял?

Боб просиял. Он действительно сильно изменился, если готов был пожертвовать своей прежней возлюбленной – итальянской береттой.

30

Сконструировав наш заговор, мы стали ждать сигнала от Пако, который обещал сообщить, когда у вождя будет хорошее настроение. А оно зависело в первую очередь от его болей в коленях. Наверное, бедняга страдал артрозом, что и объясняло непонятную мне раньше привязанность вождя к своему пню-трону. Болело и сердце. Старик сдавал, а наследников и претендентов на пень не было. Никто из здешних мужчин устроиться на хлопотную должность вождя не хотел. Пока Черный Кабан жил, жило и племя, а вот что произойдет потом, предсказать было трудно. Хозяйство незавидное, а ответственность большая.

И вот дня через три после наших ночных посиделок, которые безбожник Боб тут же окрестил «тайной вечерей», появился Пако и сказал, что сейчас, пожалуй, самое подходящее время: вождь улыбается и даже попросил дать ему его любимую трубку, которую Пако набил привезенным из Икитоса табаком.

Я встал и направился к вождю примерно с тем же настроением, с каким обычно ходил к стоматологу, то есть без большого желания, но с пониманием, что это неизбежно. Тот действительно пребывал в неплохом настроении и с любопытством наблюдал за нашим с Пако приближением. На расстоянии нескольких метров позади нас с Пако почти обреченно плелся Боб. На всякий случай он должен был, как я считал, находиться рядом, вдруг у вождя возникнут вопросы к нему.

Не успел я открыть рот, как вождь (все-таки старик был умница) приветствовал нас словами:

– Ага. Наконец-то вы решились поговорить. А я уже думал, что придется вас подгонять ко мне палками.

Про «палки» прозвучало, конечно, не очень оптимистично, но я понял, что это шутка, а потому улыбнулся:

– Ну зачем же палки, когда речь идет об умных людях. Надеюсь, обойдемся и без них.

Фраза, на мой взгляд, устанавливала в разговоре нужный тон, но при этом пока не раскрывала тему разговора, ведь вождь ее еще не назвал. Пусть уж лучше он сам начнет и скажет, что считает нужным, а я отвечу по обстоятельствам.

Но не тут-то было. Вождь, конечно, все знал, но предпочел предоставить мне право начать трудный разговор. С удовольствием затянувшись и выпустив клубы дыма, он вопросительно кивнул:

– Так с чем пришел?

Ну, в общем, он был прав. Это же наша делегация прибыла к нему.

– Разговор деликатный, – начал я вежливо, но Пако на слове «деликатный» тут же споткнулся – в его испанском словаре такого слова не оказалось. Вождь, тут же поняв, в чем сложность, немедленно приказал Пако:

– Скажи им, чтобы говорили проще и прямо.

Перечить не имело смысла, и я как мог поведал в упрощенном варианте сложную ситуацию, в которую попали наши Ромео и Джульетта. Опустив лишь, как и планировал заранее, две темы – их будущий переезд в Икитос и то, что мне известно о военно-политическом договоре. Наоборот, я упирал на то, что Боб настолько влюблен в девушку, что готов стать членом племени. И это будет ценное приобретение, потому что он хороший человек и смелый воин. А если пока чего-то не знает, то с помощью Пако все быстро освоит. Да и свежая кровь, заметил я, племени не помешает. Чоони родит здоровых, крепких ребят, которые продолжат славные традиции племени. Со «славными традициями» я, возможно, и перебрал, но решил, что кашу маслом не испортишь.

Вождь всю мою тираду выслушал хладнокровно и безмятежно, будто мы сидели на веранде в английском замке и вели никчемную светскую беседу о погоде за чашкой чая.

Единственным признаком, свидетельствовавшим об углубленной работе его мозга, были клубы дыма от трубки, которые стали чаще вырываться из его ноздрей. Но вот хороший это знак или дурной, догадаться я не мог. Иначе говоря, вождь опять погрузился в некий транс. Только теперь мы знали, что это не вежливый отказ, а просто глубокое раздумье, а потому все трое терпеливо ждали, что же произойдет, когда дым рассеется, – то ли грянут гром и молния, то ли вождь изобразит на лице улыбку или равнодушную маску, за которой трудно что-либо прочесть.

Вождь, как мы могли убедиться, прекрасный актер и запросто мог разыграть перед нами любую сцену.

31

Впрочем, всему бывает конец. Помню, когда я был совсем маленьким, а мама лежала после тяжелой операции в больнице, я послал ей в реанимацию ободряющую записку: «Не волнуйся, всему бывает конец, и тебе будет конец», которая вызвала у нее такой приступ смеха, что чуть не разошлись швы.

Вот и здесь, к счастью для нас, в трубке кончился табак. Аккуратно выбив о пенек пепел из трубки и не без королевской грации передав ее тут же подбежавшей младшей жене, вождь взглянул на нас.

– Я надеялся, что вы будете со мной честнее, – с очевидным осуждением произнес он. – Только очень плохой вождь не знает, что происходит у него в племени, да еще в таком небольшом, как наше.

Затем решительным жестом вождь прогнал нас прочь и велел позвать к нему Чоони.

Изгнанные с позором, за дальнейшим развитием событий мы наблюдали уже от хижины Марты. Сначала вождь долго беседовал со смущенной Чоони, но особого гнева, похоже, не проявлял. Потом, отправив Чоони к женщинам, он вызвал на ковер Пако. Тут разговор состоялся нелицеприятный и, как было ясно, Пако приходилось оправдываться.

Наконец настал черед Боба, за которым пришел Пако. Единственное, что он успел, повернувшись спиной к трону, шепнуть, было:

– Старик все знает про Икитос, и это ему не нравится.

Итак, наш заговор провалился. Уж не знаю по какой причине, но это факт. Скорее всего, молоденькая Чоони что-то такое сказала своей «самой верной» подружке или поговорила с матерью, а та сразу же побежала к вождю.

Теперь все зависело от Боба. Таким я своего друга не видел никогда – волновался он страшно. В последний раз я наблюдал нечто подобное, когда в юности мой приятель поступал во ВГИК.

Отчасти сумбурную речь Боба компенсировали его искренность и пылкость. То, что этот человек влюблен по уши, было видно за километр. А это в глазах умного и незлого человека прощает многое.

Я по-прежнему не понимал, о чем идет речь, тем более что Боб, Черный Кабан и переводивший их беседу Пако, говорили, как нарочно, очень тихо, однако по тону старика мне показалось, что он начал смягчаться.

Затем подошла и моя очередь. Встретившийся мне по дороге Боб буркнул, что ему пришлось «согласиться на все условия, а там посмотрим». Я еще не успел толком сообразить, о чем идет речь, как вновь очутился перед стариком. Снова возникла пауза, во время которой Черный Кабан, не отрывая взгляда, внимательно изучал мое лицо, как будто увидел его впервые.

– Зря вы не сказали о планах побега в Икитос, – наконец произнес вождь, осуждающе покачав головой.

– Это не моя тайна. А я чужих тайн не выдаю, тем более когда речь идет о друге, – ответил я наобум.

– Это хорошо, – кивнул старик, – но я думал, что у нас тоже сложились неплохие отношения. А побег в Икитос нанес бы очень сильный удар по маленькому племени. Я ждал от девушки хорошего потомства. У нас мало людей. Мы даже не можем уйти вглубь сельвы, потому что там не выживем, нас разобьют в первом же столкновении. А вы решили отнять у племени последнюю надежду. Молодых женщин осталось немного, да и парней, – тут старик сделал безнадежный жест рукой, – раз-два и обчелся. Вот и Пако, на которого я надеялся, зачастил в Икитос. Вроде болеет, но наши старухи говорят, что знают, как его вылечить. Так нет, ему нужен городской лекарь.

Все это Черный Кабан произнес так, будто говорил о ком-то постороннем, хотя Пако стоял рядом и переводил его слова.

Вождь снова помолчал и затем вынес свой вердикт:

– Я не против того, чтобы Боб женился на Чоони, тем более парень явно к ней неравнодушен. Понимаю, сам был молодой. Но лишь при условии, что он останется здесь. И свежая кровь нам не помешает, и, как мне рассказывали, охотник он неплохой. Да и боец крепкий. Нас он устраивает. Но здесь, а не в Икитосе. Я не возражаю, чтоб он иногда туда наведывался – Пако же ездит, и ничего. Но без девушки. За ней следить будем строго. А не вернется из Икитоса – найдем ей другого. Без мужа она не останется. Так и решим. Пусть твой друг крепко подумает, хочет ли он ради женщины полностью изменить свою жизнь. Но иначе не будет.

Я уже все понял, но из любопытства все-таки спросил о договоре.

– А, это, – небрежно махнул рукой вождь, – человек от них приходил еще лет пять назад. Там тоже любовь. Их парень влюбился в местную девушку, так что вождь того племени просил меня забыть об этом условии договора. Я согласился.

Тут вождь встал, давая понять, что разговор закончен, и двинулся к своей хижине.

А я побрел к Бобу. Это был, конечно, не тот результат, на который мы рассчитывали.

32

Боб пребывал в растерянности.

– Даже не знаю, радоваться или плакать, – не очень весело заметил он. – С одной стороны, я получил разрешение на брак, да еще этот договор с соседним племенем, слава богу, уже не проблема. Но как я тут проживу остаток жизни, вечно глядя на этот пень с вождем, не представляю. Ты же меня знаешь, я свободный человек и вообще не привык сидеть на месте. К тому же Черный Кабан сказал, что, прежде чем мы поженимся, мне предстоит церемония посвящения в члены племени, а это значит, что наверняка вытатуируют на лице какую-нибудь гадость, как у вождя, в нос воткнут грязную кость, а на грудь повесят дохлую колибри – тьфу!

Джерри все это время, будто чуя неладное, отсиживался под хижиной Марты. Наверное, не понимал толком, кого будут татуировать, но, когда сообразил, кто жертва, выбрался из своего укрытия и сочувственно прижался к ноге Боба. Боб благодарно потрепал джентльмена за ухом.

«Невзгоды, похоже, окончательно примирили двух старых недругов, – подумал я. – Ну, хотя бы это».

А так что я мог сказать? Тем не менее хоть как-то утешить друга я был обязан:

– Для начала хорошенько подумай, стоит ли игра свеч.

– Стоит, – тут же отметая всякую возможность немедленного бегства, прервал меня Боб, – от Чоони я не отступлюсь, такое встречаешь раз в жизни.

– А я и не настаиваю, – слукавил я. – Просто каждый платит за свою любовь определенную цену: кто жизнь с нелюбимой тещей, кто необходимость переехать в другой город и сменить работу. Или еще что-нибудь.

– Ага, – скептически продолжил Боб, – а кто-то соглашается всю жизнь ходить с костью в носу.

– Ну что ты привязался к этой кости? – сделал я вид, что рассердился. – Где ты видел у Пако эту кость? А если и будет татуировка, то, во-первых, ты не вождь, это у него она бросается в глаза. А у остальных ее почти и не видно. У Чоони, между прочим, тоже на лбу какие-то полоски и закорючки, так они же тебе не мешают? Ну, походишь пару дней с распухшей мордой, велика беда! А жить здесь до старости никто тебя не заставит. И вождь дышит на ладан, сам же видишь – еле ходит, и Икитос не так уж далеко, найдешь способ сбежать. Просто притаись на время. Ты что, думаешь, у них хватит терпения следить за тобой и Чоони все сутки напролет хотя бы пару месяцев? Да и беретту у тебя никто пока не отнимал. Убивать никого не надо, выстрелишь в воздух и удерешь.

– Ну да, «удерешь», – все еще скептически, но, все же постепенно успокаиваясь, заметил Боб, – ты что, не видел, как они лихо стреляют из своих пукалок? Ах да, ты же на охоте не был. Это духовое «ружье» – страшное оружие, особенно на близком расстоянии.

– Ладно, – опять успокоил я парня, – ты в разных переделках бывал, уйдешь со своей Чоони и от этих дикарей. Тем более и Пако на твоей стороне. Главное, чтобы Чоони не подвела, не проболталась маме или подружке.

Боб повернулся в мою сторону и очень серьезно, глядя мне прямо в глаза, ответил:

– Чоони больше не подведет. И они не дикари. Просто такая у них жизнь. Родились они тут, а это не их вина.

На это возразить было нечего.

33

На следующий день я с Пако снова пошел к вождю, подтвердил, что Боб на все согласен, просит лишь, чтобы его не принуждали вставлять в нос кость и не очень сильно разрисовывали лицо, он все-таки городской, сразу ко всему не привыкнешь.

– Ладно, – согласился Черный Кабан, – каждый понимает красоту по-своему. Сила в душе, а не в рисунках на теле. Можно изображать из себя леопарда, а быть пекари. Завтра, когда вернутся охотники, племя будет в сборе, тогда ваш друг станет нашим братом. А имя мы ему дадим Пума – он крепкий парень. Надеюсь, ему понравится.

Имя Бобу понравилось, но еще больше то, что ему не будут протыкать нос.

Вечером у дома Марты появились три женщины, раздели будущего новобранца догола и долго обтирали смущенного Боба какими-то травами. Я отвернулся, чтобы не видеть всего этого кошмара, а Марта, наоборот, подошла чуть ли не вплотную, а чтобы Боб не стеснялся, пояснила, что это чисто научный интерес. Как будто это могло его утешить. Потом те же женщины надели на Боба набедренную повязку и увели куда-то в деревню. Позже я увидел своего приятеля уже на церемонии.

К торжествам готовились, как и обычно, в суете. Утром пришли охотники и принесли убитого тапира. Его разрубили мачете и зажарили на вертелах. Мясо тапира, пожалуй, пожирнее, чем свинина, но есть можно.

Церемония, вероятно, должна была быть красочной, потому что на всех женщинах появились новые бусы из каких-то красных плодов, а на замужних сеньорах еще и что-то вроде юбок, нечто домотканое для особых случаев. Грудь, впрочем, по-прежнему оставалась открытой. Считалось, видимо, что она и сама по себе украшение, даже если ей немало лет и она свисает почти до колен.

Сама церемония проходила уже в темноте, но костров по торжественному случаю разожгли много, поэтому все было прекрасно видно. Вождь, как и обычно, восседал на своем пне, но был весь покрыт какой-то природной желтоватой краской, которая в свете костров казалась золотой. Сначала индейцы собрались вокруг него и он долго что-то объяснял соплеменникам, а потом в круг торжественно ввели Боба. Он тоже был с головы до ног намазан краской, только красной, так что я даже не разглядел, татуировали его или пока нет. Заметил только, что в носу у него – вождь выполнил свое обещание – не было никакой кости. Потом Боб склонил голову и вдруг заговорил на языке племени. Всего несколько фраз, но зубрил их Боб, наверное, целый день, потому что произносил каждое слово с выражением, достойным Лоуренса Оливье.

Наконец женщины, среди которых я заметил и Чоони, осыпали его лепестками цветов, а вождь произнес заветное слово: так индеец Анд стал индейцем Амазонии.

Спать в хижину Марты Боб уже не возвращался. Просто пришли несколько парней и забрали его вещи.

Как потом объяснил при первой встрече Боб, на лбу которого постепенно зарубцовывались раны, нанесенные татуировкой (она действительно оказалась очень небольшой), из личных вещей ему не досталось ничего, кроме безопасного лезвия, которое никому не понадобилось, все остальное пошло в общий котел общины. А беретта, как и положено, оказалась у вождя.

– Какие же мы идиоты, – огорчался Боб, – надо было передать ствол тебе или где-нибудь зарыть. Ничего, – посидев в позе Мыслителя, уже спокойно заметил Боб, – кулаки у меня никто не отберет.

Все-таки, несмотря на природную хмурую маску на лице, в этом парне, как оказалось, жила душа неисправимого оптимиста.

34

По решению вождя свадьба Боба и Чоони должна была состояться через неделю. Всю эту неделю я маялся от безделья, поэтому то предлагал Марте свои услуги – провел вместо нее два урока испанского языка и даже по ее просьбе рассказал радиослушателям о России, то шел на другой конец деревни к Бобу – смотреть, как он овладевает искусством быть настоящим амазонским индейцем.

Татуировка на его лице под загаром была почти невидимой. Я не понимал, зачем она вообще нужна. Ясность внес вождь.

– Мы мирное племя, нам пугать никого не надо, – сказал он. – А если придется воевать всерьез, татуировка будет уже другая, и наносить ее заново не нужно. Есть одна трава: помажешь старую татуировку, и она станет алой как кровь.

Короче говоря, это что-то вроде боевой униформы, которая до поры висит в шкафу.

Пока я делал успехи на педагогическом поприще, Боб усердно осваивал местную палку-«духовушку», главное оружие здешних индейцев на охоте, учился плести какие-то силки и старательно запоминал основные команды, которые понадобятся ему, когда он снова отправится с охотниками в сельву за добычей. А вдобавок для собственного развлечения совершенствовался в том, что он и без того блестяще умел, – метать нож. Чем сразу же приобрел немалое число поклонников среди местных парней.

Успел Боб даже подраться с каким-то местным «альфа-лидером», который решил проучить новичка, чему мой приятель только обрадовался. Как считал Боб, если уж он в этой компании задерживается, надо расставить все по своим местам. Несмотря на природную ловкость противника, Боб, обладавший хорошей боксерской подготовкой, уложил «альфа-лидера» столь быстро и столь убедительно, что его авторитет в мужской части племени вырос до небес. Даже Чоони начала немного задирать нос, хвастаясь своим женихом.

В общем, если бы Боб действительно решил связать с этим племенем всю свою жизнь, все у него складывалось удачно. Но на самом деле и он только убивал время, а думал лишь о побеге. Правда, мне удалось его уговорить не совершать хотя бы в ближайшем будущем необдуманных поступков. Надо было усыпить подозрения и лишь потом действовать наверняка. Второй попытки Черный Кабан может Бобу и не предоставить. Тяжело вздыхая, Боб признавал мою правоту, но у меня не было твердой уверенности, что терпения у моего внешне спокойного, а в душе крайне темпераментного друга окажется достаточно.

Наконец что-то сдвинулось и в моих делах. Как-то рано утром, когда мы еще спали, в хижину Марты попытался проникнуть маленький, незнакомый мне индеец с непривычной татуировкой по всему телу. Я уже было стал потихоньку подбираться к пареньку, чтобы схватить воришку, но, к счастью, проснулась Марта – слух у нее отменный. Щуплый человечек оказался весьма солидным дядей из какого-то дальнего племени и являлся посланником. Призыв по радио помочь охотнику за кошачьим когтем, то есть мне, который Марта повторяла по моей просьбе в каждой радиопередаче, был-таки услышан. Как сообщил посланец, на днях к нам в деревню должны прибыть два индейца-проводника, причем один из них знахарь, которые и отведут меня к заветной цели.

Теперь я, как буриданов осел, разрывался в сомнениях: проводники должны были появиться как раз к свадьбе Боба, а мне хотелось и на свадьбе друга побывать, и немедленно отправиться на встречу с когтем. Да и пускаться в путь с совершенно незнакомыми людьми было как-то неосмотрительно. Я рассчитывал, что вместе со мной пойдут Боб и Пако, а тут… Но и заставлять проводников ждать было неуместно, наверняка забот у них и без меня хватало, они просто делали любезность Марте.

Пару дней до прихода проводников я провел в колебаниях. И так и не решил, как поступить правильно. Даже спать стал плохо. Хорошо еще, что рядом был такой прекрасный психотерапевт, как Джерри. Покрутившись часа полтора, я все-таки засыпал под его мирное сопение.

А все-таки на черта мне сдался этот кошачий коготь?

35

Еще через день до меня вдруг дошло, что я остаюсь без переводчика и должен идти бог знает куда в компании «глухонемых». Или, вернее, глухонемым оказывался я сам. Не мог же Боб сбежать ради меня со своей свадьбы, да и старшему брату невесты, Пако, самое место рядом с сестрой, а вовсе не со мной, искателем приключений. Теперь я, почти как наш вождь, впал в глубокий транс и часами сидел, задумавшись, безнадежно, как марионетка, свесив ноги с веранды хижины.

Из состояния транса меня вывела Марта. Узнав, в чем дело, она решительно заявила:

– Я уже была тут на двух свадьбах и, если не появлюсь на очередной, мои этнографические изыскания не очень пострадают. Не волнуйтесь, я пойду с вами. Идти в сельву одному с чужими людьми, да еще без переводчика, это действительно не дело. А я этих людей, пусть и шапочно, но знаю. Да и в сельве не новичок. Вы что думаете, я здесь на одном месте сижу? Да я там, – тут Марта указала пальцем на неприступную зеленую стену неподалеку, – в радиусе нескольких десятков километров каждую травинку знаю. Но вот кошачьего когтя, как и вы, не видела. Самое время познакомиться.

Так у меня неожиданно обнаружился переводчик и компаньон. Эта «зеленая», хотя уже и немолодая нимфа вызывала у меня доверие. Не Боб, конечно, но лучше, чем ничего. Дышать сразу стало легче.

Новость о нашем скором походе за кошачьим когтем разнеслась по деревне быстро. Сначала ко мне вдвоем пришли Боб и Пако с предложением попросить вождя отложить свадьбу, но я категорически возражал, чем, думаю, в немалой степени успокоил их совесть. Вообще с их стороны это было даже трогательно – перенести столь важное для них событие, но я уверил их, что натуралистка Марта (хотя на самом деле она и в глаза не видела когтя) окажется мне в этом путешествии гораздо большей подмогой, чем они двое.

Даже вождь вызвал меня к себе, и мы с Мартой отправились к нему. Больной старик попросил и ему принести кусок коры кошачьего когтя – вдруг поможет? Вождь хотел послать вместе с нами какую-то старуху-травницу, но мы с Мартой этому хором воспротивились, логично заявив, что бабушка серьезно удлинит сроки нашего похода. Черный Кабан согласился, об этом он не подумал.

Потом заходила Чоони. Формально – попрощаться, но в ее глазах легко угадывалась благодарность за то, что мы не стали откладывать долгожданную для нее свадьбу и оставили ей жениха и брата.

Засуетился терьер, почувствовав, что я собираюсь в дорогу, – собаки это улавливают моментально. Но ему вновь приходилось ждать моего возвращения в деревне. На этот раз он оставался на попечении Боба. Тот дал мне слово, что, пока я не вернусь, он ни на какую охоту не пойдет, пусть даже его будут гнать в сельву его собственной береттой.

– Тем более, – сказал Боб, – достав наконец свой коготь, ты наверняка сразу же отсюда отчалишь. Как я могу с тобой не попрощаться! Еще набегаюсь по сельве за пекари, обойдутся пока без меня.

В общем-то он был прав. В отличие от Боба, у меня здесь не было никакого якоря, да и виза моя подходила к концу, так что времени оставалось в обрез: добраться до когтя, вернуться назад, а затем из Икитоса стремглав нестись в Лиму – и на самолет в Москву. Иначе начались бы муки с нашим посольством и перуанским МИДом по продлению визы. И хотя как в посольстве, так и в консульском отделе МИДа у меня оставались еще старые знакомые, все равно возиться с бумагами не хотелось.

Наоборот, уже непреодолимо тянуло в Москву, домой. Мой последний, прощальный визит в Перу явно затянулся. Пора было закругляться.

Все тщательно взвесив, я начал готовиться к походу. С обувью было просто – у меня с собой имелась лишь одна пара кроссовок, а вот об одежде надо было подумать. Майку я решил не брать. Она хороша на такой жаре, как здесь на лужайке, а в сельве нужна рубашка с длинными рукавами, а еще лучше куртка, особенно на ночь. К счастью, все это у меня имелось. Остальное легло в рюкзак как-то само собой – консервы, фляжка с водой, охотничий нож, спички, соль, фонарик. Правда, у меня была лишь одна пара неиспользованных батареек, но я надеялся, что хватит.

Как только мы с Мартой собрались, словно по заказу, прибыли и проводники.

36

Их было двое, и они разительно отличались от индейцев «нашего» племени, и внешне, и, конечно, поведением. Их татуировка была намного мрачнее, а украшения страшнее – на груди у одного я увидел ожерелье из чьих-то клыков, а на груди другого висела засушенная зубастая пиранья. Хотя они и знали, что в этом племени им ничто не угрожает, но держались все время настороже, не выпуская из рук свое традиционное духовое оружие и копья. Даже когда они ели, то освобождали от оружия лишь одну руку, в другой обязательно оставалось копье.

Это были настоящие или почти настоящие «дикие» индейцы, не то что племя, в котором мы оказались. Наверняка этим двум пришельцам из сельвы даже местный вождь казался полукровкой.

Несмотря на густую татуировку, которая мешала определить возраст, было все же заметно, что один моложе, крепче и, вероятно, играет роль телохранителя, а второй – знахарь – выглядел изрядно постаревшей копией своего товарища. Оба маленькие и мускулистые, но если мышцы молодого выглядели железными, как у Боба, то у знахаря они словно сдулись и прилипли к скелету.

Ясно, что в юности и он охотился, а потому прошагал по сельве бо?льшую часть жизни, но потом, похоже, двигался много меньше, осев у себя в деревне. Что и понятно: знахарь должен всегда быть на месте, вдруг понадобится его помощь. Конечно, как и все травники, он периодически выбирался в сельву за нужными растениями, но в основном уже остепенился, и выполнения трудной работы от него уже никто не требовал. Да и авторитетом знахарь пользовался, видимо, немалым – во всяком случае, его соплеменник всячески демонстрировал уважение к старшему товарищу.

Была и еще одна жутковатая примета, которая, помимо пираньи на шее, делала молодого человека заметным в любой даже индейской компании – его правая рука была сильно изуродована и покрыта шрамами, хотя и сохраняла все свои функции. «Аллигатор», – коротко пояснила мне Марта, обратив внимание, что я никак не могу отвести взгляда от этой страшной руки. Как выяснилось, этого парня она знала давно, именно он приносил ей раньше коготь, а вот знахаря она видела впервые.

Благо до завтрашнего утра было еще время, Марта, вооружившись какой-то книгой о лекарственных травах, уселась рядом со знахарем и стала спрашивать у него, как называются на его языке те или иные растения, а заодно и интересовалась, чем они полезны. Справочник был немецкий, довольно дотошный, но все-таки пробелов в нем оказалось немало. Вот Марта все и уточняла, внося поправки своим бисерным почерком прямо в книгу. Два ученых человека с удовольствием занялись любимым делом.

Чтобы наладить знакомство с молодым парнем, я сходил за Пако и попытался разговорить индейца, однако ничего не получилось. Отвечал он неохотно, все время косился на подозрительно высокого Пако, да и на меня смотрел, как на некое странное существо, только с виду похожее на человека. Поскольку из белых ему была известна одна Марта, кажется, он искренне полагал, что все люди такого цвета кожи – женщины.

Тем не менее на два главных для меня вопроса: знает ли он, где растет кошачий коготь, и как долго нам до него придется идти – он все-таки ответил. На первый вопрос очень коротко: «да». А вот второй поставил его в некоторое затруднение. И я понял почему. Он прекрасно мог рассчитать, сколько времени понадобится ему и знахарю, чтобы добраться до нужного места, но не представлял, насколько будем замедлять их движение мы с Мартой. Что-то прикинув и скептически оглядев меня, что, не скрою, меня сильно задело, человек с зубастой пираньей на груди произнес:

– Три дня, две ночи туда, а потом две ночи и три дня назад.

И откинулся на траву, давая понять, что разговор закончен.

Ни мне, ни Пако субъект не понравился.

Неприятно удивил меня и срок нашего похода, я почему-то полагал, что лиану можно найти гораздо ближе, надо только знать, где искать. Позже Марта мне все объяснила. Конечно, чтобы увидеть кошачий коготь, необязательно идти далеко, но в том месте, куда они нас поведут, его много – и знахарь сделает хороший запас снадобья, и на всех остальных хватит, бери сколько унесешь.

Мне так много не требовалось, но выбирать не приходилось…

В хижину Марты наши гости так и не вошли, а ночь спали по очереди прямо на траве: один свертывался в какой-то немыслимый клубок, а второй сидел рядом и зорко смотрел в темноту. Поза спящего полностью совпадала с позой зародыша в утробе матери.

37

Меня, в отличие от индейцев, страшила не столько Амазонка с притоками, сколько сельва. Гигантский водяной змей был, скорее всего, мифом, а вот бесчисленное ядовитое змеиное и паучье отродье сельвы – реальностью.

Хотя когда-то в юности мне и пришлось служить в Уссурийской тайге, где я лично перебил не один десяток гадюк, это разные вещи. Наша отечественная гадюка по сравнению с местными пресмыкающимися представлялась мне почти голубем мира работы Пикассо.

Ничуть не прибавило мне спокойствия и знакомство с книгой, посвященной амазонским ползучим гадам, из библиотеки Марты. Я ее проштудировал весьма старательно, но запомнил лишь одно: каждая змея в сельве заслуживает смерти. С этим настроением я и вступил в темную гущу деревьев, судорожно сжимая от страха в руках свое мачете.

Порядок «построения колонны» определил знахарь. Он идет первым, как опытный и несуетливый вожак нашего небольшого экспедиционного корпуса, за ним Марта и я – как наиболее слабые звенья цепи, а в арьергарде следует маленький индеец с исковерканной аллигатором рукой. Наши проводники объяснили, что охранять тыл не менее важное дело, чем быть направляющим. Местные хищники нередко нападают со спины. Впрочем, любая дрянь могла свалиться на тебя и сверху, устроившись в засаде на какой-нибудь лиане, так что полной гарантии безопасности нам с Мартой никто не обещал.

Немка, уже привыкшая здесь ко всему, отнеслась к этим разговорам равнодушно, но я с моим мизерным опытом похода в сельву недалеко от деревни, да еще под охраной Боба и Пако, которым я доверял больше, чем себе, начал нервничать еще сильнее и возненавидел всяческих пчел, пауков и змей, как когда-то пуритане ненавидели своих религиозных оппонентов. Я вошел в сельву не с миром, а с войной, готовый прибить (если, конечно, успею) все, что начнет двигаться рядом со мной.

Вскоре такая возможность мне представилась. Рядом в изгибе лиан что-то зашевелилось, и я тут же рубанул по этому месту мачете. Оказалось, я убил какую-то безобидную, хотя и довольно крупную ящерицу. Индейцы комментировать мой поступок не стали, но «зеленая» Марта взглянула на меня с глубоким осуждением: как выяснилось, я был опасен для фауны и флоры. Несмотря на это немое осуждение, мне стало гораздо легче, успокоила собственная стремительная реакция. Черт с ней, с ящерицей, их тут пруд пруди, а если бы это была ядовитая змея, прикажете сначала вести ее к стоматологу и рассматривать пасть под увеличительным стеклом?

К счастью, никаких других приключений в первый день нашего пути не случилось. Проводники шли уверенно, всем своим видом демонстрируя, что дорогу знают хорошо, и это радовало. Единственное, что, конечно, сильно утомляло, это необходимость беспрерывно перелезать через упавшие деревья и периодически прорубаться с помощью мачете через заросли. Проводники предпочитали их не обходить, а идти прямо. Это сильно замедляло наш ход, зато не сбивало с пути. Пару раз мы останавливались на привал, и я понял, почему фляжку с водой взял только я. И индейцы, и Марта, перенявшая у них эту привычку, пили росу, скопившуюся на огромных листах.

В конце концов я начал делать то же самое, пока не проглотил вместе с росой довольно крупного жука неизвестной разновидности. После этого какое-то время я снова пил из фляжки, а потом придумал свой оптимальный способ удовлетворения жажды: просто осторожно сливал росу с листьев во фляжку, а потом уже спокойно пил воду без риска проглотить какое-нибудь насекомое, которых здесь было не счесть.

Индейцев все эти кровососущие почти не трогали – зачем, когда рядом был такой деликатес, как мы с Мартой. Но им приходилось ограничиваться одной немкой. Все дело было в ее упрямстве. Уж очень она хотела походить на индейцев, поэтому отказывалась от мазей, которые мне дал в Икитосе Мигель. Я же шел, благоухая какой-то химией. Это было не очень приятно, зато эффективно.

Лишь когда лицо Марты изрядно опухло, она, к моему глубокому удовлетворению, сдалась. Еще бы! На очередном привале, после того как она посмотрелась в зеркальце, женское начало взяло верх над идеологией «зеленых», и она снизошла до моих мазей. Теперь все кровососущие, если и пытались нас укусить, отлетали от нас, отплевываясь, что доставляло мне почти детскую радость. Словно я выиграл у сельвы первый раунд.

Наступила первая ночь в сельве. К этому времени я уже несколько освоился, успокоился и, утомленный тяжелым днем, спал, забыв о пресмыкающихся, укутавшись с головой в одеяло и положив рядом с собой мачете.

Проводники взялись нас охранять всю ночь по очереди. Из вежливости я, конечно, предложил свои услуги, но заранее был уверен, что такому ненадежному сторожу они свою жизнь не доверят.

38

Проснувшись утром и поняв, что жив, то есть не придушен удавом и не укушен ядовитой змеей, я вылез из-под своего одеяла гораздо более уверенным в себе человеком, чем вчера. Проводники уже поднялись и вежливо предложили мне пригоршню листьев коки из маленького мешочка, что висел у каждого на поясе. Это был отличный заменитель пищи на случай голода, но в рюкзаке еще оставалось несколько банок с тушенкой, и мы на пару с Мартой одну из них стремительно уничтожили. Разделить с нами трапезу индейцы отказались. Более того, все то время, что мы завтракали, они молча смотрели на нас с некоторым упреком – теряем драгоценное время.

Видимо, так и было, потому что на этот раз они задали темп намного выше вчерашнего. Мы с Мартой обменялись репликами о том, что вчера нас, похоже, жалели, как новичков, а сегодня придется выкладываться на всю катушку. Так оно и было. Марта, находившаяся в отличной форме, долго выдерживала заданный знахарем темп, но в конце концов ее немолодой уже возраст начал давать о себе знать. Я это понял, когда стал наступать ей на пятки. Заметил это и паренек, следовавший в арьергарде. Он что-то крикнул знахарю, и тот тут же объявил привал.

Пока мы отдыхали, индейцев заинтересовали сразу несколько следов. Одни принадлежали тапиру, а другие леопарду, который, судя по всему, охотился на бедного тапира. К тому же, как показал знахарь, не так далеко от нас сплоченной колонной шириной метра три двигалась армия муравьев. Точь-в-точь как нам с Бобом рассказывал Черный Кабан. Словно наглядное пособие. Увидеть такое зрелище было, конечно, большим везением. Может быть, в этот момент я как-то инстинктивно проникся уверенностью, что все будет хорошо. Полоса невезения закончилась, начиналась белая полоса.

– Если они так и пойдут прямо, то не страшно, – заметил знахарь, – а если повернут в нашу сторону, то нам придется пойти в обход. Между прочим, весьма возможно, что это не леопард охотится на тапира, а оба они бегут от муравьев. Это непобедимая армия.

Место для привала оставляло желать лучшего. Воды было много, но вся она оказалась не как вчера, на листьях, а под ногами. Почва хлюпала, поэтому так и были заметны следы тапира и леопарда. Мои кроссовки быстро промокли.

Или здесь недавно прошел ливень, решили мы с Мартой, или вода осталась после последнего разлива Амазонки. В таких случаях вода заливает многие сотни квадратных километров сельвы и уходит очень медленно. Чтобы вылезти из этого болота хоть на какое-то время, мы взобрались на могучие корни огромных деревьев и там устроились. Марта нашла самое удобное место и даже легла на сплетенные лианы, которые образовали нечто похожее на гамак.

Однако насладиться отдыхом она не успела. Внезапно сидевший рядом с ней знахарь стремительно вскочил и легкими, неслышными шажками своих босых ног приблизился к ней. Хорошо, что Марта закрыла глаза, а потому не успела даже испугаться – по ней полз огромных размеров полосатый паук. Знахарь тихо поднял с земли упавшую ветку и подставил ее прямо на пути паука. Немного поколебавшись, паук пополз дальше по ней. Индеец тут же сбросил ветку на землю и вонзил в упавшего паука нож.

Все было сделано так ловко и быстро, что Марта открыла глаза только тогда, когда паук в предсмертных судорогах уже дергался на ноже у индейца.

– Нехороший паук, – сказал знахарь Марте, когда та, почувствовав, что вокруг нее что-то происходит, уселась на своем «гамаке», – может парализовать на много лет. Для головы не опасно, а вот руки и ноги не двигаются долго.

Надо отдать должное Марте. Испуг никак не отразился на ее лице. Он проявился лишь в том, что она вдруг заговорила по-немецки: «Данке шон!» Индейцы переглянулись, ничего не поняв, и, поскольку Марта была все еще в шоке и продолжала молчать, я пояснил:

– Она от всего сердца благодарит, руки и ноги ей еще пригодятся.

И только потом сообразил, что и меня им не понять. Впрочем, в этот момент выяснилось, что знахарь, пусть и немного, но испанский знает. Во всяком случае, он улыбнулся, оценив мою шутку, и кивнул. Инцидент был исчерпан, но нам пришлось еще минут десять ждать, пока немка придет в себя. Думаю, я тоже не сразу пустился бы в путь после такой неприятной встречи.

Наконец Марта вздохнула, резко выдохнула, вскочила на ноги и уже вполне бодро скомандовала нам всем:

– Хватит сидеть на месте!

Крепкая фрау.

И мы зашагали дальше.

39

До второй ночевки мы добрались без новых неприятных приключений, а наша вечерняя трапеза на этот раз напоминала почти пир. Где-то за час до того, как на нас обрушилась тропическая ночь, острый глаз маленького индейца заметил на вершине одного из деревьев пару каких-то довольно крупных ярко-синих пернатых с желтой головой. Увидев птиц, спустившихся с вершины тропического рая, видимо, в погоне за жуками-короедами, охотник тут же схватился за свое «духовое ружье» и колчан, который был прикреплен к набедренной повязке.

Каждое движение, судя по всему, было отработано до автоматизма. Не раздумывая, индеец ловко полез вверх по соседней лиане метрах в пятнадцати от пернатых, причем делал это так тихо, что птицы, увлеченные собственным ужином, не почувствовали ни малейшей угрозы. Более того, когда первая стрела, выпущенная индейцем, поразила одну из птиц и та еще не успела упасть на землю, вторая стрела уже летела к новой жертве. Настолько стремительно и умело действовал маленький охотник.

В результате на этот раз мы ужинали все вместе. И мясо было удивительно вкусным и даже соленым, потому что я предусмотрительно захватил с собой соль, которой у индейцев почему-то всегда нет.

Ели все с огромным аппетитом. Не все же время индейцам жевать коку, а нам, давясь от отвращения, поглощать опостылевшую тушенку. Птиц зажарили, как и положено, на костре, причем огонь знахарь развел самым обычным способом, использовав для этой цели зажигалку, подаренную ему, как он сказал, одним гринго, которого он вылечил от лихорадки. Потом Марта долго выясняла, что за лихорадка и чем ее лечил знахарь.

За этой светской беседой нас и застала ночь, а насытившись, каждый из нас выбрал место для сна. Я, внимательно осмотрев c фонариком выбранную мной «берлогу» между лиан, опять закутался с головой в одеяло и проспал без малейших сновидений. Я был уже на сто процентов уверен в надежности наших провожатых, которые снова по очереди взялись дежурить ночью.

Под их охраной можно было чувствовать себя в относительной безопасности. А это в условиях сельвы уже немало.

40

Вскоре мы вышли к какой-то новой протоке, от которой, как уверял знахарь, до кошачьего когтя было рукой подать. За два дня пути мы встретили немало лиан, которые я, в силу своей неопытности, принял бы, конечно, за Uncaria tomentosa, но каждый раз знахарь охлаждал мою радость, отрицательно качая головой.

На протоке снова отличился наш маленький проводник, но воспользовались его меткостью на этот раз не мы, а пираньи. Когда наш отряд подошел к протоке, на противоположном берегу появилось несколько кабанчиков пекари, одного из которых сразу же подстрелил индеец. Но едва он вошел в воду, чтобы перейти на ту сторону и забрать свой трофей, как тут же стремглав выскочил на берег. Через секунду мы поняли почему: на свинью, свалившуюся после выстрела в воду, напали пираньи.

Это было кровавое, но поучительное зрелище. Дело происходило на мелководье, куда, кстати, пираньи обычно не заходят, но тут голодным хищницам подали такое блюдо, от которого инстинкт просто не позволял им отказаться. Чтобы откусить кусок получше, пираньи буквально выскакивали из воды. Марта, чтобы не видеть этой оргии, даже отвернулась, а знахарь, все это видавший неоднократно, просто устало сел на корягу и задумчиво уставился куда-то вдаль. До конца за пиршеством пираний наблюдали только мы с маленьким индейцем. Я стоял как завороженный. А он? Не знаю. Возможно, сожалел, что эти зверюги отбирают у него законную добычу. Или вспоминал, как на него самого когда-то напал аллигатор.

Когда на отмели остались одни кости и к ним приблизились уже другие едоки – раки, мы двинулись с места, чтобы совершить последний бросок к цели. От нетерпения я так спешил, что на какое-то мгновение даже нарушил установленный знахарем порядок и обогнал Марту. Впрочем, лишь на минуту. Усмотрев в этом нарушение дисциплины, старик решительным знаком отправил меня на третье, отведенное мне в нашей цепочке место. Я, извиняясь за свою оплошность и нетерпение, прижал руку к сердцу. Индеец все понял, снисходительно улыбнулся, и мы продолжили свой путь.

Наконец знахарь объявил о привале. Я готов был бежать и дальше, но, раз приказано отдыхать, значит, отдыхаем – за эти дни я привык беспрекословно слушаться старика.

Отдохнув минуты три, я все-таки не выдержал:

– Ну и где же коготь?

– Ты на нем сидишь, – хладнокровно ответил индеец.

41

То, что произошло дальше, я и Марта описывали Бобу, когда вернулись в деревню, совершенно по-разному.

По моим воспоминаниям, я вскочил с места будто ужаленный и на радостях бросился чуть ли не целовать заветную лиану, как конкистадор, нашедший в Куско золотой диск.

Марта те же самые события передает совершенно иначе. По ее словам, я долго скептически смотрел на лиану, потом на знахаря – не разыгрывает ли он меня, затем долго разглядывал фотографии, взятые из альбома падре Иосифа еще в Лиме. Потом долго щупал и зачем-то нюхал листья лианы, словно был великим специалистом, и даже хотел залезть на самую верхотуру, чтобы посмотреть на маленькие скромные цветочки, что были видны лишь издалека. От чего, к счастью, меня все же с трудом отговорили.

Короче, по одной версии, я сразу же уверовал в чудо, а по второй вел себя как классический Фома неверующий. Не буду оспаривать версию Марты, возможно, на радостях мои чувства действительно оказались изрядно запутанными, и детский восторг, связанный с тем, что я достиг долгожданной цели, смешался со здоровым скепсисом. В конце концов, очень похожие лианы нам уже не раз встречались в сельве. Если не все апостолы сразу же узнали воскресшего Христа, то что требовать от меня? Я увидел Uncaria tomentosa живьем в первый раз, так что мое сомнение, если это, конечно, не выдумка Марты, вполне простительно.

Впрочем, не знаю точно, откуда у меня такой нелепый провал в памяти. Может, коки на обратном пути перебрал, а может, просто сказался стресс от усталости и слишком тесного контакта с перуанской сельвой.

Дальше наши воспоминания уже совпадают. Прежде чем мы взялись за мачете, чтобы собрать в свои мешки драгоценную кору, знахарь показал нам немало таких же лиан поблизости. Конечно, после долгих поисков все это можно было в эйфории назвать россыпями драгоценностей, но на самом деле лианы росли на некотором расстоянии друг от друга, и знать о том, что рядом есть еще один кошачий коготь, мог только человек, хорошо изучивший это место. Если бы я случайно наткнулся на нужную лиану, то запросто прошел бы мимо остальных. Знахарь, видно, когда-то тщательно излазил все вокруг.

Набив свои мешки корой, я и Марта отпраздновали это событие, чокнувшись двумя огромными листами, похожими на листья фикуса, где еще было достаточно росы. Индейцы внимательно проследили за нашими действиями, всем своим видом показывая, что уважают наши обряды. Все это было забавно, но мы с Мартой лишь весело переглянулись, а потом вновь сделали самые серьезные лица.

Задача, которую я поставил перед собой еще в Москве, была наконец выполнена. И, как часто бывает в таких случаях, силы героя оставили. Всю дорогу назад я плелся, превозмогая себя. Вдохновлял только рюкзак за спиной, до отказа набитый корой. Сама по себе кора почти ничего не весила, но когда идешь много километров по сельве, и перо колибри начинает отягощать плечо. К тому же я, погорячившись, на радостях отдал последние банки тушенки индейцам; те приняли подарок с восторгом, а взамен получил пригоршню листьев коки, которую и жевал всю обратную дорогу. Бодрости кока придавала, но все же это была неполноценная замена еды. Аппетита не было, однако организм требовал пищи – кока его не убеждала, это была лишь обманка.

Да и охота на обратном пути у индейцев что-то не заладилась. Было дело, они хватались за свои духовые инструменты, но один раз из-под носа ушла целая стайка аппетитных пернатых, похожих на фазанов, а затем от нас улизнул кабанчик: выскочил по глупости нам навстречу, но тут же юркнул в заросли. Маленький индеец попытался его преследовать, но скоро, удрученный, присоединился к нам. Так я и дошел до деревни на одной коке, как настоящий индеец. Сколько килограммов я при этом потерял, не знаю, но джинсы падали теперь с меня постоянно, и я был вынужден подвязать их бечевкой, которую получил от сострадательной Марты.

Зато повезло со змеями. По дороге туда мы, к счастью, не встретили ни одной, а вот по дороге домой убили пять. Правда, испытать это счастье лично мне не удалось. Четырех гадов изрубил своим мачете знахарь, а одну зеленую нечисть разглядел среди лиан маленький охотник.

Мы с Мартой, уже привыкшие к сельве, восприняли это без малейших эмоций и даже, усталые, уже не проявили ни малейшего желания исследовать останки пресмыкающихся.

Честно говоря, к концу пути я настолько вымотался, что даже не помню, как мы вышли к деревне. Помню лишь объятья Боба и Чоони, одобрительный взгляд вождя и, конечно же, неуемный восторг Джерри, который пробился через толпу индейцев и минут пятнадцать, повалив меня на землю, что, учитывая мое состояние, ему удалось с легкостью, вылизывал мне физиономию.

Но больше всего я запомнил обед, который сварил из последних остатков наших продуктов Боб – ставшую уже традиционной гороховую похлебку с тушенкой. Еще несколько дней назад изрядно поднадоевшая, теперь та же тушенка казалась самым вкусным, что я ел когда-либо в жизни. Собрав со дна котелка остатки кушанья и облизав ложку, я тут же откинулся назад и уснул.

И проспал часов двенадцать.

42

Весь следующий день был посвящен сборам и проводам. Я прошелся по всей деревне и попрощался с каждым из жителей, что особого труда не составило – их было всего-то около тридцати.

Затем я долго прощался с Черным Кабаном, предварительно вручив ему изрядную порцию когтя. Я искренне хотел, чтобы он старику помог. Прощание с вождем затянулось надолго. На него вдруг напало любопытство, и он стал меня расспрашивать о моем доме, семье и вообще о России. Некоторые из вопросов оказались неожиданными: например, его заинтересовало, чем обычный русский человек отличается от индейца, скажем от него самого. Сначала я хотел отшутиться, но потом, когда задумался, то оказалось, что в общем-то – ничем.

То есть формально и внешних, и внутренних различий, разумеется, хватало, но в главном мы оказались схожи. Тот же фатализм, та же неопределенная набожность. Если разбираться всерьез, то четко обозначить, во что же на самом деле он верит, не сможет ни вождь, ни наш премьер. И у нашего простого гражданина, и у индейцев те же суеверия на бытовом уровне, та же способность выживать, казалось бы, в нечеловеческих условиях. Наконец, та же странная смесь любви к воле и слепая вера в благодетеля. И не суть, как он называется – вождь с костью в носу или премьер в костюме от Версаче.

Вождь все мои рассуждения выслушал не без удовлетворения и снова удивил меня своей житейской мудростью:

– Человек – везде человек. – И задумчиво почесал спину.

Прощание с Мартой, наоборот, вышло сугубо деловым. Она, конечно, пожелала мне счастливого пути, но в основном озадачила кучей поручений, которые я должен был передать доктору Мигелю. Пако ехал до Икитоса со мной, поэтому в принципе она могла бы просто написать записку, однако полагала, что я буду убедительнее записки.

Чоони бросилась мне на шею и просто разревелась. То ли от огорчения, что я уезжаю, то ли от счастья, что я не забираю с собой Боба. Кажется, она до последнего момента не верила в то, что Боб остается с ней.

Отдельно я хотел попрощаться с нашими проводниками, но они ушли, не дождавшись моего пробуждения.

Самым тяжелым вышло, разумеется, прощание с Бобом. Мы долго сидели вдвоем и, несмотря на свою недавнюю свадьбу, счастья индеец не излучал. Вольный Боб чувствовал себя теперь узником, на которого надели цепь, да еще приковали к ней железное ядро. Хотя мы и прощались, скорее всего, навсегда, до него это долго не доходило. То, забывая о том, что я почти сразу же после приезда в Лиму улетаю в Москву, он просил меня встретиться с братом и проследить за тем, чтобы тот выслал деньги на покупку дома в Икитосе. То просил организовать каким-нибудь образом переброску в Икитос «тойоты», хотя и на это у меня уже не оставалось времени. Самое большее, что я мог обещать, это быстро продать машину за относительно небольшие деньги и переслать их в Икитос Мигелю.

Сам факт, что через неделю я уже буду в самолете на пути в Москву, он воспринимать отказывался. Не говоря уже о том, что почти все его мысли крутились вокруг того, как он сбежит с Чоони в город. После всех обещаний, данных вождю, да учитывая присмотр за новобрачными, который тот наверняка установил, в ближайшее время это было маловероятно, но Боб не желал смириться с этим. Мысленно он уже покупал дом в Икитосе, искал и находил там работу, устраивал Чоони в ресторанчик к Кате или санитаркой в больницу к Мигелю.

Словом, он был уже на другом этапе своей жизни, а железная цепь держала его здесь, в сельве. Это вносило в обычно крайне упорядоченное сознание Боба страшную сумятицу.

Приходилось покидать друга в нелегком положении. Это и мне не прибавляло настроения, хотя отъезду я, конечно, радовался. Тем более что поставленную задачу удалось осуществить полностью.

В последние минуты прощания Боб все-таки собрался и выглядел почти как всегда. Естественно, я пожелал ему удачи.

Не менее трогательной оказалась сцена прощания племени с рыжим терьером. У мальчишек, которые когда-то мечтали его поджарить до хрустящей корочки, на глаза навернулись слезы. Прослезилась и Марта.

В отличие от терьера, я такой чести не удостоился. Обнял Джерри на прощание и Боб. Правда, последние слова перед разлукой вышли по-солдатски строгими и скупыми: «Служи хозяину как положено». По всем правилам Джерри должен был бы поднести к козырьку лапу, но поскольку формой так и не обзавелся, то, выслушав наставление Боба, тут же отбежал к соседнему кусту и отсалютовал индейцу как умел.

Отдельно, но не менее тепло мы с Джерри попрощались и с попугаем, который не забыл напомнить нам, какой он «хо-о-роший». Джерри, в свою очередь, по-дружески ткнул его носом в крыло и весело фыркнул.

Вообще пес, предчувствуя наш отъезд, находился в каком-то особо приподнятом настроении. Видимо, ему вспомнился его любимый московский диван: не все же валяться то на песке, то на камнях, то биться за место под солнцем с амазонскими муравьями. Да и крысы уже поднадоели, домашняя похлебка всяко лучше.

В Икитосе ждали новые прощания. Я передал молодому доктору Мигелю все просьбы Марты, рассказал ему о счастливой (несчастной) судьбе Боба и предупредил его о банковских переводах от меня – за «тойоту» и от Мануэля – деньги на дом. Попросил доктора, а заодно и Катю о том, чтобы они помогли молодоженам, если им все же удастся сбежать в Икитос, и в ответ получил все необходимые заверения.

В местном аэропорту, кроме Кати, меня и английского джентльмена никто не провожал, но тех слез, что, в отличие от Марты, пролила на мою грудь соотечественница, занесенная судьбой черт знает куда, хватило бы на всех пассажиров нашего рейса.

Было нечто фантасмагорическое в том, что последним, кого я увидел из иллюминатора самолета, следующего по маршруту Икитос – Лима, оказалась одинокая русская женщина, которая, как истинно православная, трижды перекрестила наш лайнер.

43

Продав «тойоту» и забежав в банк, чтобы перевести деньги в Икитос, еще до касс «Аэрофлота» я помчался со своей драгоценной корой к падре Иосифу в надежде, что он развеет последние сомнения, которые все-таки жили в моем сердце.

Старик меня принял, хотя, как меня предупредили, плохо себя чувствовал, что, впрочем, понятно, когда человеку за восемьдесят. Я молча выложил перед монахом свое богатство.

– Неужели все-таки добрались? – с изумлением спросил он.

– Да, – ответил я не без гордости, – но последнее слово за вами. Это действительно Uncaria tomentosa или все мои мучения были тщетными?

Старик напялил на нос огромные очки, внимательно рассмотрел кору и листья, которые я специально для него притащил из сельвы, и утвердительно кивнул:

– Не сомневайтесь, это действительно она. – А потом добавил: – И не сердитесь, что не дал вам своих провожатых. Знаете, из вашей страны приезжает довольно много проходимцев. Рад, что вы не из их числа.

Ну поляк, что с дедушки возьмешь?

Уже в Москве таможенники долго рассматривали мешок с древесиной и весло, которым я греб по Амазонке. И то и другое вызвало неподдельное удивление.

– Это все зачем? – спросил один из таможенников, поковырявшись в коре и покрутив перед носом странное, уже отполированное моими руками весло.

– Как зачем? – серьезно ответил я. – С меня будут лепить новую девушку с веслом. А это Uncaria tomentosa – успешно лечит от смерти.

Таможенники ухмыльнулись и пропустили меня без дальнейшего досмотра.

А зря. В соседней сумке лежал серебряный тумик, который я выкупил у родни Боба. Здесь шуточками я бы, наверное, не отделался.

Вместо эпилога

Спустя почти год после возвращения домой я нашел в почтовом ящике довольно увесистое письмо из Перу. Там оказалось немало фотографий и небольшое письмо от Боба. Рядом с его подписью стоял крестик, поставленный Чоони, и отпечаток младенческого пальчика – первенца этой четы.

В письме я обнаружил пару неприятных новостей и много хороших. Как писал Боб, сбежать из племени не получалось довольно долго. Не помогли даже роды Чоони. Как мы и договаривались, под предлогом, что жену надо показать врачу, Боб попытался отправиться с ней в Икитос, но хитрый Черный Кабан отпустил Чоони только с Пако.

Правда, как пишет Боб, Чоони привезла ему из Икитоса радостные новости. В ходе обследования выяснилось, что с ней все нормально и у нее будет мальчик, чему отец, конечно, страшно обрадовался и даже, как признается, от счастья напился из того горшка, куда «плюют все эти грязные старухи».

Кроме того, он узнал, что до Мигеля дошли деньги, посланные мной и Мануэлем: средства на покупку дома ждали Боба в Икитосе на отдельном счете в банке, куда еще и падал небольшой процент.

Удрать в Икитос Бобу, Чоони и Пако удалось только после того, как внезапно умер вождь – наверное, отказало сердце – и в племени в связи с этим началось замешательство. Заменить старика, это видел и я, мог бы только Пако, но он категорически этого не желал. К тому же у него обострилась застарелая болезнь, а потому Мигель уложил его к себе в клинику. Это была вторая дурная новость.

Все остальное только радовало. Боб нашел дом, оплатил задаток, и на днях они с Чоони должны в него вселиться. Одну комнату оставили для Пако – когда он выйдет из больницы, поселится с ними. Работу Боб уже нашел, но какую, уточнять не стал. Зная его, подозреваю, что не вполне легальную. Зато денежную. Чоони взяла к себе Катя, так что она трудится теперь за стойкой бара.

Впрочем, это, как и многое другое, что написал мне Боб, было понятно из фотографий, где позировали и счастливые родители с младенцем на фоне будущего дома, и Чоони с Катей за стойкой бара, и доктор Мигель возле бледного Пако в постели.

Прилагал Боб на память и несколько прежних снимков, в том числе запечатлевших борьбу Джерри с кондором, а также фото шамана Пабло.

Получив от Боба письмо, я соврал жене, что мне нужно срочно отъехать по делу, и отправился в один из московских перуанских ресторанов. Я уже знал, что себиче, которое там подают, больше напоминает эквадорское, поскольку московская публика настоящего, то есть острого, себиче не переносит, но, к счастью, там работает поваром знакомый перуанец. Готовя себиче мне, он, как признается, отдыхает душой. Это настоящее, или, точнее, почти настоящее себиче, в котором не хватает свежей морской рыбы. Приходится довольствоваться креветками и прочими морскими тварями, которых я в Перу и в рот бы не взял.

Но что делать. Зато есть «Писко саура», причем ничем не хуже того, которым нас угощал на своем ранчо бывший левый политик, а ныне латифундист Карлос. Да и пиво настоящее, перуанское.

Выйдя из ресторана, я долго шлепал по осенней московской мостовой, заваленной местами, где не успела пройтись метла дворника, золотой листвой. В голове какое-то время снова шумел океан, кричали попугаи, а под ногами я ощущал не московские лужи, а влажную землю дикой сельвы. Из состояния ностальгии меня довольно скоро вывел чей-то «мерседес». Наглец окатил меня с ног до головы, и я, чертыхаясь, побрел к метро.

Дома меня уже ждали. Навстречу выскочил рыжий терьер, с которым мы уселись вдвоем на диване, чтобы еще раз внимательно рассмотреть присланные Бобом фотографии.


Оглавление

  • От автора
  • Часть первая Перуанской песочницей вдоль Тихого океана
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  •   31
  •   32
  •   33
  •   34
  •   35
  •   36
  •   37
  •   38
  •   39
  •   40
  •   41
  •   42
  •   43
  •   44
  • Часть вторая Анды. Английский джентльмен против перуанского кондора
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  •   31
  •   32
  •   33
  •   34
  •   35
  •   36
  •   37
  •   38
  •   39
  •   40
  •   41
  •   42
  •   43
  •   44
  •   45
  •   46
  •   47
  •   48
  •   49
  • Часть третья По Амазонии. В поисках кошачьего когтя
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  •   31
  •   32
  •   33
  •   34
  •   35
  •   36
  •   37
  •   38
  •   39
  •   40
  •   41
  •   42
  •   43
  • Вместо эпилога

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно