Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


БГ

Когда внутри меня начинает играть «Аквариум» я испытываю чувство сродни тому, которое случалось у меня в детстве, когда я только начинал узнавать современную музыку и слушал группу Gentle Giant, конкретно – альбом «Octopus».

Это было (в случае с Gentle Giant) и есть (с «Аквариумом») путешествие в сказку. Нет, не в сказку. В другую реальность. В ту реальность, где хочется остаться. Потому что она почти такая же, как та, что вокруг, только ярче, громче, звонче, неожиданней, интересней и без хамства, что немаловажно. И вокруг очень много разного нового, и это новое – ничуть не страшно, а, наоборот, очень приятно. Вот так примерно. А как еще описать музыку? Это могут только музыкальные критики, а я хоть и злой по жизни человек, но не критик.

Дальнейшие сравнения групп Gentle Giant и «Аквариум» будут не в пользу GG: последние были очень ограниченны в своих выразительных средствах. Собственно, сами себя и ограничили – и в стиле, и в инструментарии. Это стало причиной довольно небольшого количества записанных альбомов разного качества и привело к сравнительно быстрому распаду прекрасной, вне всякого сомнения, группы.

«Аквариум» жив до сих пор – и слава богу. И любят его не только в нашей стране, но и во множестве других.

По валовому продукту «Аквариум» превзошел любую группу России.

На сегодняшний день группа выпустила 33 номерных альбома, 12 синглов, 2 англоязычных альбома, 3 альбома-коллаборации, 4 диска-антологии, 17(!) концертных альбомов, 6 сольных альбомов Бориса Гребенщикова, 3 саундтрека, 14 альбомов-сборников. Из всего набора 14 пластинок вышли на виниле. В общей сложности 22 альбома записали участники «Аквариума» – без Бориса Гребенщикова.

Это не считая пластинок, на которых записаны фестивали с участием «Аквариума», не считая участия в трибьютах, проектах музыкантов-друзей и чужих сборниках.

Кто-то из писателей сказал, что талант – это всегда много. И продолжил в том смысле, что одну книгу может написать любой среднеинтеллигентный человек, – материала достаточно, можно просто черпать из собственной биографии. А вот дальше, за первой книгой, уже начинается профессия. Человек, в профессии успешный и талантливый, всегда пишет много. Ну, сколько позволяет время, во всяком случае.

Но не будем о писателях, вспомним невероятные по объему дискографии великих артистов: Элвис Пресли, Фрэнк Синатра, The Beatles (со всеми сольными альбомами участников), The Rolling Stones, Заппа, Боб Дилан, Ван Моррисон, Нил Янг, не побоюсь этого слова, Chicago…

Захочешь иметь «полные собрания» хотя бы пятерки великих – не хватит никаких полок.

Это показатель количественный, но он, как ни странно, тоже важен. По двум причинам. Во-первых, он говорит о востребованности артиста у слушателя (какая компания будет издавать тридцать альбомов, если они не продаются?), во-вторых – и в главных, – это показатель того, что артиста «прет». То есть ему очень хочется писать песни и петь их.

Артиста, которого «не прет», отличить от первого очень легко. Многие пишут на заказ, «по работе», «по контракту» – есть такие везунчики в рок-н-ролле: выпустив два приличных альбома, они получают контракт еще на пять. Но писать больше им неохота – деньги заработаны, зачем напрягаться. Однако нужно отрабатывать контрактные обязательства – и артист впрягается в телегу шоу-бизнеса, натуга его слышна в каждом следующем альбоме, иногда слушателю даже хочется плакать вместе с автором. Некоторые видят причину этих позывов заплакать в искренности и таланте автора, а тому на самом деле просто очень трудно и тяжело.

Но тот, кто трудится в поте лица по контракту и за бабло, – никогда не выпустит такого количества альбомов, как «Аквариум», Заппа или Дилан. Во-первых, не сочинит такого количества оригинальных песен, а во-вторых – и в-главных, – ему это просто не нужно. Потому что корпоративы отнимают много времени и заработок с них куда больше (альбом ведь еще продать надо, а тут – поишачил месяц по часу в день – и живи себе, изображай «звезду»).

«Аквариум» грандиозен в объеме записанной музыки – равно как и в ее качестве.

«Аквариум» – по всем параметрам супергруппа. «Аквариум» имеет прекрасного композитора и певца, в группе играют (играли и, судя по всему, будут) – лучшие музыканты России и не только (это не значит, что самые лучшие музыканты страны играли в группе, – лучших много, и в «Аквариуме» играла часть этих «лучших»). «Аквариум» выпустил столько альбомов, сколько в нашей стране не выпустил никто. И все эти альбомы востребованы, любимы, их покупают и, что важнее, слушают.

Почитайте комментарии на «Круги. ру», где выложены главные альбомы группы. Благодарят.

Супергруппой «Аквариум» является и по количеству критики – как профессиональной, так и дилетантской – в адрес группы в целом и Бориса Гребенщиков персонально.

И та и другая критики в массе своей очень забавны – они пересекаются в точке «непонятности» песен «Аквариума».

Вообще, отечественная критика – а с ней и простые слушатели – отчего-то любят «расшифровывать» песни. Видимо, это идет из детства, когда все слушали «Битлз», не зная языка, и каждая песня требовала перевода. По инерции граждане продолжают переводить и то, что написано на русском, – при условии, что это создано в жанре под условным названием «рок-музыка».

Им кажется, что строчки из песни «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду» расшифровки не требуют, а вот «Поезд в огне» нужно переводить и докапываться до скрытого смысла.

Формально я с ними согласен.

Про лебедя действительно все ясно предельно. Настолько, что на концерт с «лебедем» я никогда не пойду.

А на «Поезд в огне» пойду.

Впрочем, судить о людях по той музыке, которую они слушают, неправильно. Все люди разные, и все имеют свои слабости.

Возвращаясь к критике «чистого разума» Бориса Гребенщикова (а в чистоте его я не сомневался никогда и не сомневаюсь по сию пору) и к его песням, «непонятным» и каким-то там еще, можно заключить, что, видимо, «I’m valrus»[1] – песня для критиков «понятная» и, следовательно, хорошая, а «Дело мастера Бо» – соответственно, непонятная, а значит, плохая.

Не дело это, писать банальности, но хочется, хотя бы в этой книжке, поставить точку в рассуждениях о «текстах понятных» и «текстах мутных».

Никакие тексты никаких песен ни в каких объяснениях и расшифровках не нуждаются. По одной причине – песня это не слова, положенные на музыку, и не стихотворение, спетое под гитару. Песня – это отдельный жанр, произведение, состоящее из музыки и слов. То есть не взвесь, не смесь, а раствор.

Читать тексты песен без музыки, в качестве информации – возможно, но ради удовольствия – хм… Хотя, опять-же, каждый развлекается по-своему, и, быть может, где-то живут истинные раблезианцы, наслаждающиеся чтением текстов Чака Берри без музыкального сопровождения и декламирующие в компании «Twist and Shout».

Но мы не будем говорить об этих меньшинствах.

«Чтобы написать текст, мне нужна гитара», – сказал однажды Борис Гребенщиков.

Борис Гребенщиков (об «Аквариуме» чуть ниже) – в первую очередь, как ни удивительно это прозвучит для многих (даже многих из тех, кто любит и слушает «Аквариум»), – сочинитель музыки. Композитор то есть. И не просто композитор, а один из лучших мелодистов современной российской – условно – рок-музыки.

«Аквариум» – наверное, не единственная, но наверняка самая последовательная из российских групп, опирающаяся в своей работе на «свингующий Лондон».

Скорее всего музыканты группы об этом и не думают. Но это слышно в музыке «Аквариума». Она – меняющаяся и все время новая – в то же время совершенно классическая (в смысле классики рок-музыки: использования приемов, следования правилам и понимания волшебного синтеза слова, звука, ритма и мелодии).

Борис Гребенщиков всегда играл по правилам. Хотя любимый мною Сергей Курехин и сказал как-то, что «главное правило искусства – отсутствие всяких правил», нельзя понимать это буквально.

Гребенщиков с самого начала писал песни, что называется, в каноне. По структуре, по всем составляющим они были настоящими рок-песнями (подозреваю, что Борис, если он будет читать эти строки, поморщится). Но песни БГ легко вплетаются в яркий и пестрый, совершенно эклектичный, вобравший в себя все краски и звуки мира, невероятное количество музыкальных приемов, звуков и инструментов период «свингующего Лондона». Этот короткий в историческом смысле период конца шестидесятых годов прошлого века дал столько музыкальных стилей, направлений и групп, ставших отправными точками для множества последователей (подражатели ведь нам не интересны, верно?), что годы, называющиеся условно «свингующим Лондоном», – пожалуй, самый важный период в истории музыки XX века. Все стили, которые сейчас «на плаву», – от эмбиента до панк-рока, от готики до психоделического фанка, – все пришли оттуда, из конца шестидесятых.

«Лондон» здесь условен – музыканты из разных районов Англии, разных стран Европы варились в общем, сверкающем блестками глэма и клубящемся цветными парами сладкого, кислого и горького, но вкусного дыма, котле; половина англичан играли американскую музыку, а американцы, гастролировавшие в Англии, сдирали с лондонских парней их невероятные приемы.

Люди еще не очухались от фантастических «Revolver» и «Sgt Peppers…», а уже вышел первый (и лучший) альбом Pink Floyd и пара их синглов, которые свернули головы нескольким поколениям – действующим и грядущим. По всему миру гремела «A Whiter Shade Of Pale», Заппа в Америке выпустил «Freak Out», Beach Boys – «Pet Sounds», Болан играл на квартирниках и записывал первые гениальные альбомы, Боуи, посидев на квартирниках Болана, забросил свою бит-группу и замахнул грандиозный «Space Oddity»; Артур Браун уже горел на сцене, продолжая при этом петь «Fire», а чемпионы мира по печали, группа The Moody Blues в диких количествах пила виски на вечеринках группы The Rolling Stones; смурная группа The Soft Machine устраивала точно такие же ночные рейвы, как Grateful Dead в Калифорнии, Донован порхал из зала в зал – благо, с одной гитарой под мышкой делать это было проще простого… Вообще, все были легки на подъем, и превосходные альбомы, через один становившиеся классическими, появлялись с частотой выстрелов пулеметной очереди.

Время летело со страшной скоростью, но было ощущение, что оно замерло, исчезло, что праздник будет продолжаться вечно и, как спел Борис чуть позже, «мы никогда не станем старше». И рок-н-ролл был, безусловно, самым интересным и важным делом на свете.

Сам Гребенщиков в своих программах «Аэростат» (о которых еще будет сказано ниже) называет этот период «золотым веком рок-музыки».

Дух этого «золотого века», его звук и настроение присутствуют во всей музыке «Аквариума» – от первого до последнего (пока) альбома.

Волшебный мелодизм – я снова повторяюсь, потому что это важно и этого в русской современной музыке ох как мало. Так было и есть – к сожалению, современная русская музыка немелодична до ошеломления. То, что в ней выдается за мелодию, зачастую – скучные конструкции из где-то слышанных, ставших стандартными кусков, «мотивчиков» из трех-четырех нот, узкий диапазон, монотонные, короткие и банальные мелодические фразы – вот и вся мелодика. Конечно, есть исключения, не может совсем не быть мелодий – но их невероятно мало. Большей частью скука смертная (в смысле мелодизма), компенсируемая громкостью исполнения, красотой (или просто максимальной «фриковостью») солиста или общим антуражем – будь он хоть черными косухами и дымом на сцене, хоть прыгающими девочками в лосинах или без них.

В принципе любая последовательность нот формально может называться мелодией – только настоящая мелодия улетает в небо и тащит слушателя за собой, делает человека больше чем просто человеком, дает ему возможность увидеть свое другое «я». Мелодия открывает в его душе что-то такое, что может открыть только музыка, – формальная последовательность нот этого не сделает никогда.

Это сложная штука, и для каждого есть свой мелодический ключ, свои нотные последовательности, которые переворачивают все внутри, – но есть и общие, так сказать, «потоки», такие как Моцарт, «Битлз»… «Аквариум».

Конечно, не все так плохо и страшно – есть Макс Леонидов, отличный, виртуозный мелодист, прекрасный музыкант, есть отличные группы, вообще не ориентированные на мелодию и делающие первоклассную музыку, такие как «Зорге» или «Нед Хоппер». Это совершенно новая для России музыка, то, что называется «построком», продолжающие, в общем, путь Pink Floyd, – в лучшие свои годы они писали мелодии достаточно скупые и брали грандиозностью (не путать с громкостью и большим количеством инструментов) и основательностью фактуры.

Но никто (по крайней мере, я таких не слышал) не продолжает традиции «свингующего Лондона», «золотого века» – никто, кроме «Аквариума».

«Аквариум» сияет блеском этого времени, лучшего времени рок-музыки, лучших песен и совершенно ушедшего отношения к жизни.

Information is not knowledge
Knowledge is not wisdom
Wisdom is not truth
Truth is not beauty
Beauty is not love
Love is not music
Music is THE BEST…[2]
(Фрэнк Заппа, «Joes Garage»,
«Packard Goose», 1979)

Борис Гребенщиков однажды сказал: «Внезапно я понял, что все то же самое можно петь по-русски. Это было так неожиданно и ясно, что я упал».

Не уверен, что все именно так и было на самом деле, но, вероятно, очень близко к тому.

Летом 1972 года в Ленинграде два друга, Борис Гребенщиков и Анатолий Гуницкий (Джордж) решили создать собственную рок-группу.

«Рок-н-ролл в те годы был единственной честной вещью» – слова БГ. Мало того, он был единственной яркой вещью. Единственной авантюрной и интересной.

Борис в детстве много читал Роберта Льюиса Стивенсона и других писателей, рассказывающих о невероятных приключениях пиратов, – истории красочные, яркие, почти фантастические, и рок-н-ролл был больше всего похож на что-то из этих детских впечатлений. Это была авантюра (рок-музыка еще не была формально запрещена, но и разрешена не была – вот так, как хочешь, так и понимай, как можешь, так и крутись).

Это было движение, это была игра, перерастающая в саму жизнь, это была штука, на которую можно, в общем, всю эту жизнь и поставить.

Группа состоялась. Название, по легенде произошедшее от названия пивного бара на Будапештской улице, было, конечно, придумано не так.

Сверкающий хрустальный «Аквариум» не мог родиться из затрапезного (я знал этот бар и бывал в нем), окраинного, плохо пахнущего бара-стекляшки.

«Аквариум» появился во время прохождения Борисом Кировского моста в сторону Петропавловской крепости.

Кировский (Троицкий) мост – место мистическое. В чем эта мистика, я не понял – значит, время не пришло. Придет – само место расскажет. Докапываться до мистики – пустое дело.

Но мысли на этом мосту посещают интересные.

В любом случае, место это, с одной стороны, весьма романтическое, а с другой – державное, имперское такое, очень мощная там – не буду говорить «аура», пусть будет – атмосфера. Мощная атмосфера. Хорошо.


В группе после ее основания играли: естественно, Борис Гребенщиков, Толя Гуницкий (Джордж) – барабаны, Александр Цацаниди – бас, Александр Васильев – клавиши, друг Джорджа Валерий Обгорелов – клавиши и аппарат.

Инструментов, кроме гитары Бориса стоимостью 9 рублей 30 копеек, не было. Группа сидела и сочиняла песни, вдохновленная, помимо «золотого века», песнями группы «Санкт-Петербург» под управлением спортсмена, прыгуна в высоту Владимира Рекшана.

Рекшан был довольно продвинутым парнем на тот момент времени. Он тоже был в курсе музыки Jefferson Airplane и Iron Butterfly, с ним можно было говорить на одном языке, но, главное, «Санкт-Петербург» играл на «сейшенах» – полуподпольных, точнее, «полуофициальных» (рок не запрещен, но и не разрешен) концертах в институтах и кафе.

То, что играл Рекшан, он играет и по сю пору – это был (и есть) такой стопроцентный «русский рок» без какого-либо намека на «свингующий Лондон» и перманентный праздник. Но это был рок – рок на русском языке. И это было очень здорово. Рекшан, здоровенный парняга, громко орал, прыгал, группа играла на настоящих электрических инструментах – в общем, для Ленинграда 1972 года это было почти немыслимо и почти по-настоящему.

Борис, увлеченный музыкой Джорджа Харрисона и вдохновленный «Санкт-Петербургом», стал писать песни на русском языке, самые разные, частично – на стихи Джорджа (Толи Гуницкого).

Замечу, что английским Гребенщиков и тогда уже владел вполне прилично.

Некоторое время с «Аквариумом» репетировал Эдмунд Шклярский, впоследствии создавший «Пикник», который успешно функционирует до сих пор. Шклярский – отличный, постоянно прогрессирующий музыкант, и на первом этапе «Пикник» играл музыку отдаленно, но явно напоминающую ранний Jethro Tull периода «Benefit».

Вместе с Эдмундом в «Пикнике» некоторое время играл Коля Михайлов (будущий президент Ленинградского рок-клуба) и Жак Волощук, записавший в качестве бас-гитариста через десять лет половину второго альбома «Кино» (и тоже работавший в рок-клубе).

Борис учился в Ленинградском государственном университете – там же и репетировала группа. Марат Айрапетян, тоже студент ЛГУ и друг Бориса, присоединился к «Аквариуму» и стал выполнять обязанности аппаратчика и соавтора Бориса – вместе с Маратом БГ написал цикл стихов «Иннокентий» и пьесы «Случай в Версале», «Случай в Индии», «Случай в Антарктиде» и «Случай на Литейном».

Для непетербуржцев стоит пояснить, что «Литейный проспект», или просто «Литейный», может быть именем нарицательным. Здесь, по адресу Литейный, 4, находилось (и находится) Главное управление КГБ, а также садик возле ахматовского дома, в котором очень удобно и приятно было выпивать, среди выпивающих студентов он назывался «Пале-Рояль».

В 1979 году Марат уехал в Ереван, успев поработать в «Аквариуме» достаточно плодотворно, – именно с ним записаны альбомы, ныне позиционирующиеся как «доисторический „Аквариум“».

Поскольку музыканты были, материал имелся и среди членов группы был живой аппаратчик, «Аквариум» приступил к записи первого альбома и очень быстро ее закончил. Происходило все там же, на факультете прикладной математики и процессов управления.

«Искушение святого Аквариума» по духу (здесь и далее все сравнения с западными артистами приводятся не в качестве намека на похожесть и копирование, а лишь для обозначения стиля и этого самого «духа» музыки) – почти то же, что сделал Фрэнк Заппа на «Freak Out!». Во всяком случае, близко по концепции.

Цитата: «Первый лонгплэй – „Искушение святого Аквариума“ – представлял собой извращения двух идиотов (БГ и Джорджа), занимавшихся сюрреалистической „аммагаммой“: некие непонятные желудочные звуки, стуки пленки задом наперед, петли, стихи, отдельные куплеты песен и фразы. Очень смешно, но очень плохо записано. Для пластинки характерно название последней вещи – „Пение птиц и птичек на могиле сдохшего ума“» (Борис Гребенщиков).

В любом случае, в России такого еще никто не делал – и сейчас, кажется, тоже не делает.

Близко к этому подошли в начале 80-х годов прошлого века московские художники, объединившиеся в группу «Мухоморы», но они не были музыкантами и составляли коллажи из фрагментов советских эстрадных песен и собственных абсурдистских стихов, «Искушение» же было альбомом, записанным музыкантами.

Альбом пошел в народ в виде катушек с магнитофонной лентой, и у группы тут же появились первые фанаты.

Об «Аквариуме» заговорили в «Сайгоне» – известном на всю страну кафе на углу Литейного и Невского проспектов, в котором продавали хороший кофе, здесь и собирались художники, поэты, музыканты и просто хиппи.

Хиппи, студенты, художники и поэты начали приходить на репетиционную базу «Аквариума» и всячески мешать группе сочинять новые песни. Это были первые неприятности, которые приносит слава.

В этот же период времени произошло знакомство Бориса с Фаном (Михаил Файнштейн) и Дюшей (Андрей Романов).

Собирание западных пластинок было в те годы настоящим культом, и люди, причастные к этому – почти противозаконному – увлечению, узнавали друг друга по полиэтиленовым пакетам с пластинками внутри и тут же могли познакомиться, даже подружиться. Человек с пластинкой в пакете не мог быть плохим человеком по определению – вот так все было идеалистично.

Михаил Файнштейн, музыкант группы «Фракция Психоделии», которая играла песни Cream и того же Фрэнка Заппы, как-то шел по вестибюлю станции метро «Московская». БГ, между прочим, жил рядом с «Московской», на Алтайской улице.

Михаил, державший под мышкой пластинку The Moody Blues «Days of Future Passed», увидел рядом с собой молодого человека, который держал в руках пластинку Джона Мэйолла «USA Union». Ясно, что эти молодые люди не могли не познакомиться.

Кстати, примерно так же, при таких же обстоятельствах и в похожем месте (станция городских электричек) произошло знакомство Мика Джаггера и Кита Ричардса.

В тех же условиях, так же абсурдно и легко был записан мини-альбом «Менуэт земледельцу», второе название – «Верблюд-архитектор». Продолжение направления Фрэнка Заппы доминировало – вышла в свет магнитофонная запись с «Менуэтом земледельцу», «Марией-Луизой № 7» и «Я знаю места» («Герцогиня Колхиды»). Идиотизм текстов не стал менее радикальным, но музыкальные гармонии уже кое-как оформились.

В 1997 году «Я знаю места» в новой версии войдет в альбом «Гиперборея» и будет называться «Ангел дождя», а новая версия «Менуэта земледельцу» появится в 1998-м на сборнике «Кунсткамера».

Андрей Романов (Дюша) играл на фортепиано в группе «Странно растущие деревья», которая посменно репетировала в той же комнате на факультете прикладной математики. Однажды, когда «Аквариум» уже давал небольшие концерты, Борис пригласил малознакомого Дюшу поиграть вместе – с той поры они из «малознакомых» стали друзьями и товарищами по «Аквариуму».

Дюша проиграл в «Аквариуме» до роспуска первого состава группы в 1991 году.

«Аквариум» начал давать редкие концерты, которые по значимости для каждого из музыкантов являлись, по меньшей мере, Вудстокским фестивалем.

Впервые на большую сцену Борис вышел на ночном фестивале в Юкках, с «Аквариумом» же – в ресторане «Трюм». Музыканты получили за выступление 50 рублей, это являлось прямым нарушением закона, и артисты автоматически подпали под статью о «нетрудовых доходах». В ту минуту, когда они взяли деньги, для СССР они перешли в разряд преступников.

Второй большой альбом «Аквариума» «Притчи графа Диффузора» был столь же абсурден, как и первый, но песни в нем были уже более осмысленные. Как и «Искушение», он был акустическим – в силу отсутствия электрических инструментов. Андрей Романов стал осваивать флейту – под влиянием музыки любимого им Яна Андерсона (Jethro Tull).

Группа записала два альбома, давала концерты и была известна хоть и узкому, но авторитетному кругу знакомых. То есть стала уже «настоящей». И тут случилось то, что могло привести к полному исчезновению «Аквариума», причем, в общем, по форме это могло произойти интересно и даже приятно.

На факультете был образован студенческий театр. Джордж все глубже погружался в литературное творчество, и труппа, артистами которой были все участники «Аквариума», ставила пьесы Джорджа, написанные в соавторстве со всеми остальными музыкантами.

Спектакли были самыми что ни на есть хипповскими – представления происходили на ступенях Инженерного замка. Все было весело, свободно и здорово, появился даже почти профессиональный режиссер Эрик Горошевский, театр переехал на факультет, где и состоялся первый показ пьесы Гуницкого «На берегу реки».

После премьеры, на которой присутствовали иностранные журналисты, разразился страшный скандал, и «Аквариум» был торжественно лишен репетиционной базы. Одновременно с этим Михаил Васильев был призван в ряды Советской армии и исчез на два года.

Дюша был загипнотизирован Горошевским и жаждал продолжать работу в опальном театре.

Театр нравился всем – я сужу по воспоминаниям. Но мой личный опыт и долгое пребывание в разных театрах (и в качестве работника, и в качестве зрителя, и даже в качестве артиста) говорит о том, что театральная музыка в 99 % случаев ужасна. Самое страшное, что я слышал в жизни, – это музыка, под которую в ТЮЗе идут «Сказки Пушкина». Я не знаю, кто это пишет и для кого. У композиторов какое-то специфическое представление о театральной музыке. И главное, такое же представление существует у театральных режиссеров.

Разумеется, оперу я исключаю, опера – это совершенно другой театр, и Горошевский с «Аквариумом» оперой не занимался.

С одной стороны, театр – штука очень соблазнительная, и я знаю множество групп, прошедших через это искушение. С другой – я не знаю ни одной группы (ни нашей, ни западной), ни одного артиста, которым удалось бы создать убедительный синтез музыки и театра.

Шоу – да, и чем дальше, тем лучше. Но ни Дэвид Боуи, ни Элис Купер, ни Питер Гэбриел, ни Артур Браун, никто из этих и десятков других шоуменов на своих концертах даже близко не подходил к театру. Пожалуй, что-то похожее на театр делали Pet Shop Boys, но, во-первых, нет правил без исключений, а во-вторых, Pet Shop Boys на сцене не были отягощены электрическими гитарами с тянущимися от них проводами, барабанными установками и микрофонными стойками.

Драматургия театра не основана на музыке, это слово, слово и слово. Слово и актер на сцене. Для того чтобы играть в театре, нужно быть актером. Музыкант и актер – это люди разных профессий.

Поэтому если быть честным, и фильмы с Дэвидом Боуи – это только «фильмы с Дэвидом Боуи», а не «хорошие фильмы». Дэвид – не драматический актер, так же как и Джаггер, и Леннон. Они – высочайшего уровня музыканты, и этого достаточно. Их кинематографическая карьера могла быть, могла и не быть – от отсутствия в прокате фильма «Бегущий по лезвию бритвы» в природе ничего бы не изменилось.

Но театр интересен, он притягивает, в нем хочется поучаствовать. Это соблазн.

Немаловажно еще и то, что существование «в театре» было в СССР куда как безопасней и надежней, чем существование «в рок-группе». Там были свои проблемы, но государство смотрело на театр как на что-то солидное, понятное и легко управляемое – в отличие от рок-групп, которые считались просто волосатой дрянью, и были недостойны существования.

Позже, когда пришла пора каких-то «комсомольских молодежных объединений», на которых подросшие комсомольцы зарабатывали очень приличные деньги, можно было зарегистрировать «театр» и работать под его вывеской, заниматься коммерческими концертами. Несколько групп превратилось в «театры», искренне считая, что смогут делать музыкальные спектакли. Все они очень быстро распревратились обратно – ни у одной из них ничего даже близко похожего на театр не получилось.

Театр – штука очень сильная, самодостаточная и жесткая, театр собой ни с кем никогда делиться не будет, уступать драматургией в пользу хорошей музыке, которая будет перетягивать внимание зрителя на себя, театр не позволит – вне зависимости даже от желания режиссера. У театра есть своя мистика – и он будет диктовать свои условия. Наверное, поэтому в хороших театрах всегда отвратительная музыка. Театр не допускает конкуренции со стороны другого жанра.

Но рок-музыка – штука еще более бескомпромиссная. И тут вспоминается Киплинг с его «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись…»

Борис Гребенщиков очень быстро это почувствовал и с театром расстался – предпочитая сохранить «Аквариум». Чем-то нужно было пожертвовать – либо театром, либо группой – и Борис выбрал группу.

И правильно сделал.

Борис и «Аквариум», включая собирающегося, но еще не ушедшего в армию Михаила (Фана), были людьми крайне «наслушанными», находящимися «в теме», или, как сказали бы сейчас, «в тренде».

Территория охвата, поле, на котором звучала рок-музыка, было столь широко, столь необъятно, хотелось попробовать всего.

И появилась удивительная во всех смыслах «полнометражная» запись, практически альбом, – «Музыка общественных туалетов». Кто и на чем там играл, сейчас достоверно установить уже невозможно, там была и флейта, и перкуссия, и гитара, и еще несколько десятков звучащих приспособлений. По форме это был так называемый «фри-джаз», по сути, как говорит сам Гребенщиков, «…это не заслуживает того, чтобы называться музыкой, – это просто шум; где и когда это было записано – не имею ни малейшего представления, мы могли сесть и в любой момент сделать эту запись».

Однако ведь собрались же где-то и сделали. А делали и делают музыканты «Аквариума» всегда только то, что им хочется. Значит – хотелось. И понятно почему. Подобной музыки, только сыгранной осмысленно, было о ту пору (да и сейчас) достаточно – и была она хорошей, интересной, но – к ней нужно было готовиться. В первую очередь – музыкантам.

Если же подойти к этой записи непредвзято, то она вполне слушабельна – на том же уровне, на каком слушабельны не самые удачные ранние джемовые альбомы (изданные на основе концертных бутлегов) записи Soft Machine.

Джордж Гуницкий в одной из рецензий вообще пишет, что ему «Музыка общественных туалетов» просто-таки нравится.

У «Аквариума» начинает меняться состав. Скоропостижно записан альбом, специально приуроченный к свадьбе Марата, – по одним сведениям, он сделан за пару дней до свадьбы, по другим – прямо на свадьбе.

Из группы ушел Джордж Гуницкий. Он был всеобщим любимцем, но не барабанщиком, и его окончательно утянуло в театр. За барабаны сел Сергей Плотников, которого быстро сменил Майкл Кордюков – он был и барабанщиком, и музыковедом, и музыкоманом (не меломаном, а именно музыкоманом, то есть любил музыку как таковую, прекрасно знал историю музыки 50-х и вообще в музыкальной области был парнем очень разносторонним).

В группе появляется Сева Гаккель, музыкант группы «Акварели». Познакомившись с Борисом на одном из концертов, он пригласил его в гости – на другой день Борис пришел к Севе, они сыграли вместе несколько песен (в том числе «Апокриф»), проговорили весь день, и Сева понял, что в «Акварелях» ему больше делать нечего.

Таким образом был сформирован первый классический состав «Аквариума» – Борис, Сева, Дюша и Фан. В группе играли также музыканты «мемориального» уровня – Александр Александров (Фагот) и уже упомянутый выше Майкл Кордюков.

В 1976 году группа самостоятельно, за свой счет (точнее – почти без счета, поскольку денег ни у кого не было) едет на музыкальный фестиваль в Таллин.

Желание играть перед публикой – самое естественное желание для музыканта, особенно молодого, – приводит группу в отборочную комиссию, которой хватает всего на одну песню, после чего комиссия группу разворачивает, сообщая, что «этот символизм здесь не пройдет».

Однако символизм проходит. Мероприятие заявлено более или менее грандиозное – в масштабах того времени, – а групп, как выяснилось, приехало недостаточно, и «Аквариум» берут в программу.

После концерта Борис знакомится с Андреем Макаревичем – так начинается дружба, которая продолжается до сих пор. «Аквариум» (и Андрей Тропилло, который уже появился на горизонте группы, но пока еще себя не проявил) пригласят «Машину Времени» в Ленинград, где последние произведут фурор и станут одной из самых значимых для города команд, «Машина», в свою очередь, будет помогать с московскими гастролями «Аквариума».

В этом же, 1976 году Борис при поддержке Севы Гаккеля записывает цикл песен, вышедший под названием «С той стороны зеркального стекла».

Сева познакомил Бориса с Яковом Певзнером, музыкантом группы «Акварели». Дома у Якова была собственная студия, по нынешним временам – просто пара магнитофонов и что-то еще, но для конца 70-х это было более чем впечатляюще.

Борис практически один записал «С той стороны зеркального стекла» – совершенно волшебный альбом, именно здесь он выступил «по-настоящему», от себя, здесь в полной мере слышен завораживающий тембр его голоса и умение этим голосом владеть.

Борис писал тогда сложные песни с витиеватыми, возможно, чересчур перегруженными гармониями, но «С той стороны», ныне входящий в состав «доисторического „Аквариума“», – на мой взгляд, первый «настоящий» альбом группы (пусть там и поет-играет один Борис), это уже тот «Аквариум», который мы узнаём и любим, который по звуку уже не спутаешь ни с чем другим.

Кстати, о БГ и «Аквариуме».

«Аквариум» – это не Борис Гребенщиков. Это значительно больше, чем музыкант, автор и сопровождающая группа. Так было с самого начала. Борис, безусловно, лидер – но лидер группы, а не солирующий музыкант, как Эл Стюарт, к примеру. Всегда слышно, когда работает солист и группа сопровождения, а когда – полноценная группа. В группе есть своя химия, свои взаимовлияния, она звучит – если уместно это определение – по-хорошему грязнее, полнее, все звуки, все партии, все мысли каждого из музыкантов проникают друг в друга, сращиваясь в единое полотно, в комок, в единый звуковой удар.

Группа сопровождения чаще всего играет чище, но она всегда существует сама по себе, и каждый из музыкантов в ней – сам по себе. Они играют свои партии, не акцентируя на себе внимания, – делают работу, за которую получают деньги. В группе сопровождения не видно личностей и творческих находок музыкантов, их задача – максимально выдвинуть вперед солиста.

Рок-группа живет и играет по совершенно иным правилам, это сплав индивидуальностей, единый организм, без деления на «солиста» и «сопровождение».

«Аквариум» всегда был такой группой – он всегда имел свой уникальный звук и был «единым целым», какие бы смены состава ни происходили – музыканты брались в группу не просто так, за то, что «хорошо играют». Вернее, таких случаев было много, но никто не назовет Дживана Гаспаряна членом группы «Аквариум». Он был музыкантом, приглашенным на конкретные песни, и работал с группой – с единым целым, единым организмом под названием «Аквариум». Это больше чем семья, больше чем коллектив. Это возможность создавать новый, отличный от всего, что было прежде на сцене, звук и формировать свой, общий, а не персонально от каждого артиста, – месседж, свое общее послание слушателю, свою общую песню.

Достаточно послушать альбомы «Аквариума», а потом – официальные сольные альбомы БГ («Песни А. Вертинского» (1994), «Чубчик» (1996), «Песни Б. Окуджавы» (1999), «Прибежище» (1998), «Переправа» (2002), «Без слов» (2004)) – все слышно более чем явно, это не «Аквариум», это Борис Гребенщиков – звук и посыл совершенно иной.

Отдельная история с альбомом «Лилит» (1997), на котором записана музыка, сыгранная Борисом и группой The Band. Здесь нет даже намека на «Аквариум».

Абсурдно говорить, что «Аквариум» – это Борис Гребенщиков.

«Лилит» звучит так, как и должен звучать современный The Band с новым художественным (читай – музыкальным) руководителем. Сухой, фирменный звук группы, привычный слушателям еще с 1968 года – с альбома «Music From Big Pink». Это очень сильный альбом, один из моих любимых, но это – не альбом «Аквариума».

«С той стороны зеркального стекла» выделяется из группы сольных альбомов – он удивительным образом звучит как «Аквариум», с теми же тембрами, тем же настроением, у него та же звуковая ткань.

Тем, кто не знаком с «Аквариумом» в принципе (наверное, есть и такие люди), я бы рекомендовал начинать знакомство с группой (если, конечно, есть настроение слушать в хронологическом порядке) даже не с «Синего альбома», а именно отсюда, с этой стороны зеркального стекла.


Некоторое время «Аквариум» валяет дурака – с первого взгляда, хотя на самом деле занимается важнейшим для любой группы мира делом – играет рок-н-роллы на танцах. Без игры рок-н-роллов на танцах не может состояться ни одна группа. С этого начинали даже Yes – при всей их последовавшей затем расплывчатости и медлительности. Группа должна почувствовать, провоцирует ли ее музыка движение, заставляет ли она слушателя притопывать и прихлопывать – танцевать то есть. Она должна попробовать это чудесное взаимодействие, взаимообмен с залом – обмен эмоциями, которые в музыке куда важнее мыслей.

К группе «Аквариум» подключился культовый барабанщик СССР – Евгений Губерман, образовалась временная команда – «Вокально-инструментальная группировка имени Чака Берри».

Кроме музыкантов «Аквариума» с Губерманом за барабанами (что невероятно усилило группу) в «группировке» играл и Майк Науменко – большой знаток, любитель и специалист в области ритм-энд-блюза и рок-н-ролла.

Играли на студенческих вечеринках (читай – танцах), на школьных вечерах, играли песни Чака Берри, T. Rex и Rolling Stones, по общим воспоминаниям играли плохо, упрощенно – почти по-панковски, – но очень весело.

«Любую группу, которая проваливается в клубе в пятницу вечером, необходимо расстреливать», – сказал известный мастер рок-н-ролла Каб Кода.

«Вокально-инструментальная группировка» не проваливалась, и ее не расстреляли – всем нам на радость.

Майк, большой любитель ритм-энд-блюза, англоговорящий и, соответственно, способный читать те редкие экземпляры «MNE» или «Rolling Stone», что иногда оказывались в Ленинграде, познакомился с Борисом еще до основания «Группировки имени Чака Берри».

Он играл на бас-гитаре в группе со столь же тяжеловесным названием – «Союз любителей музыки рок» – под управлением Владимира Козлова, хорошего гитариста, который чуть позже тоже засветится в «Аквариуме».

Майк – чрезвычайно интеллигентный, тихий и умный парень, при этом страстный поклонник рок-н-ролла в лучших его проявлениях – от T. Rex и Rolling Stones до Лу Рида и Леонарда Коэна, – стал другом Бориса и общим любимцем, он органично влился в компанию «Аквариума».

Майк тоже сочинял. Борис вспоминал, что как-то летом они вдвоем сидели на поляне возле СКК (тогда это было еще практически дикое место – огромное, пустое, заросшее травой пространство) и пели друг другу новые песни – по-доброму хвастаясь свежим материалом. Они были совершенно на одной волне, любили одну и ту же музыку и понимали ее одинаково.

Такое взаимопонимание и общность интересов привели к записи совместного альбома – Майк и Борис – «Все братья – сестры». Это было, вероятно, первым «настоящим» альбомом – с «фирменной» обложкой, выполненной фотографом-художником Андреем «Вилли» Усовым (который оформлял потом многие альбомы «Аквариума»).

Обложка наклеивалась на коробку с магнитофонной лентой – коробка мгновенно приобретала такой «настоящий рок-вид», что ее немедленно хотелось иметь на полках своей фонотеки любому так или иначе слушающему музыку человеку.

Впрочем, музыка на альбоме «Все братья – сестры» тоже была самой что ни на есть настоящей рок-музыкой.

Кажется, что запись планировалась как сборник баллад, навеянных творчеством Дилана, – на второй стороне обложки фотография музыкантов – Майк с бутылкой сухого вина и длинноволосый Борис с книжкой Дилана под мышкой (причем книжка держится так, чтобы зритель мог прочитать фамилию автора – Dylan). То есть еще на обложке задается настроение, существует прямой отсыл к первоисточнику. В том, что касалось творчества, Борис и Майк никогда ничего не делали просто так, и Дилан на обложке – конечно же, осознанный акт.

Но получилось не совсем то, чего ожидаешь после изучения бэк-сайда кавера.

В «диланизмах» здесь больше отличился Майк, понимавший звук и структуру песен Боба более формально, нежели БГ, и поэтому он более стилево явен – Дилан в его песнях более читаем. Вдобавок Майк преувеличенно загнусавил, чтобы усилить похожесть, – при этом песни он спел очень хорошие.

У Бориса же в чистом виде продолжение Дилана – «Укравший дождь» и «Пески Петербурга» – крепкие, динамичные баллады, но… Дилан вдруг куда-то пропал, и явились на свет божий настоящие шедевры (я не говорю о том, что Дилан шедевров не создавал, еще какие создавал, каждому бы так, но здесь – другое) – «Моей звезде», «Сталь» и «Почему не падает небо».

Если мне вдруг придет в голову составлять список ста лучших песен XX века, эти три в него непременно войдут.

Это такой удар, такая мощь, что даже сейчас, спустя тридцать пять или сколько там лет, пробирает не на шутку.

Великолепная мелодика, мелодика, какой в нашей музыке поискать, «Моей звезде» – идеальное сочетание мелодии и слова, точнейший текст, в котором не то что слова не поменяешь, а и запятую не уберешь. Удивительный ритм, в который слова ложатся каждое на свое место, в свою долю, фонетика настоящей большой поэзии, и при этом – идеальная пропорция; это, опять-таки, не стихи, положенные на музыку, это песни – такие, какими песни вообще должны быть.

Нечетные размеры, полнейшая, взрослая осмысленность балладного повествования в «Стали» и невероятно личные, понятные каждому «Моей звезде» и «Почему не падает небо», мелодии, которые «ложатся» сразу, которые воспринимаешь без какого-либо напряжения, плывешь по ним, – это Мелодии с большой буквы. И – удивительная легкость. Кажется, что автор написал это все сразу, «одним куском», как стихи Пушкина, – неизвестно, сколько труда затрачено автором, чтобы достичь этой легкости, но в конечной версии этого труда не видно и не слышно – это и есть подлинное искусство.

Парень с гитарой пришел, спел подряд три классические песни, три совершенно вневременных шедевра – и ушел, а потрясенные слушатели молча застыли на берегу Невы…

Ну да. Запись и происходила на берегу Невы, за Смольным собором, на магнитофон «Маяк» – провод тянулся из полуподвального окна одного из служебных помещений, где находились «ведомственные» квартиры.

На перкуссии играл Михаил Васильев, на гитарах и губной гармошке – Майк и Борис. Все было легко и просто, «играючи» и весело, со значительным количеством сухого вина (день записи выпал на день рождения дочери Бориса – Алисы). Так легко родились шедевры, показывающие, что история только начинается и обещает быть очень долгой и серьезной. Серьезной в смысле – хорошей.


Борис затеял издание музыкального журнала – в компании с Гуницким, Александром Старцевым, Юрием Ильченко, Наташей Васильевой и Майком Науменко.

Журнал, само собой, был чистым самиздатом, и, соответственно, привлек к себе внимание КГБ – хотя был посвящен исключительно музыке и ничему другому: музыке западной (рецензии на выходящие, вернее, доходящие до СССР альбомы) и музыке отечественной, о которой большинство желающих не могли узнать ниоткуда, кроме как из журнала.

Журнал печатался на машинке и выходил микроскопическим тиражом, однако неприятности издатели получили вполне серьезные, в особенности Старцев, который журнал не бросил, – впоследствии издание переродилось в «Бюллетени Ленинградского рок-клуба» (впрочем, долго он и там не протянул, журналистика – отдельная профессия, которой никто из первоначальных издателей не учился – и слава богу).

Повторилась история с театром: нужно было выбирать, чем заниматься, и останавливаться на какой-то одной профессии.

В марте 1979 года Борис познакомился с Андреем Тропилло.

Андрей – даже не энтузиаст звукозаписи. В нем профессионализм и искренний интерес к музыке сочетается с каким-то хитрым, но добрым аферизмом, который в результате всем идет только на пользу.

Достаточно начать с того, что Андрей еще в середине 70-х всерьез хотел устроить в подвалах Ленинградского государственного университета цех по производству виниловых пластинок и изобретал собственные технологии, оптимизирующие производство.

Впоследствии он действительно стал издавать винил и даже на какое-то время возглавил Ленинградское отделение фирмы «Мелодия», но до этого было еще далеко – пока Андрей вел кружок звукозаписи при Доме пионеров Красногвардейского района, на улице Панфилова. Кроме этого Андрей был одним из первых устроителей концертов «Машины Времени» в Ленинграде.

Фирма «Мелодия» поставляла в Дом пионеров списанное или устаревшее звукозаписывающее оборудование, и в результате долгих занятий рукоделием, доведением списанных магнитофонов и пульта до нужной кондиции студия Тропилло была вполне пригодна для записи.

Вся эта история со студией выглядела достаточно сомнительно, но кто мог тогда подумать, что Тропилло – парень очень серьезный, и первые альбомы «Аквариума», «Кино», «Зоопарка» и «Алисы» будут записаны именно здесь – в Доме пионеров на улице Панфилова.

Среди учеников Тропилло был Леша Вишня, который жил совсем рядом со студией, присутствовал на записях и который потом скажет: «Я ненавижу Гребенщикова, он испортил мне всю жизнь. Если бы не его песни, я был бы сейчас нормальным инженером, а не стал бы не пойми кем, ходил бы себе на работу и с работы, а теперь я пишу какие-то альбомы, сочиняю песни, занимаюсь неведомо чем и для чего…»

Конечно, все это Лешка скажет иронично, любя, – он был по-настоящему влюблен в «Аквариум» и в «Кино» и сам записал несколько отличных пластинок.


КГБ уже довольно целево занимался «Аквариумом»: группа развила слишком активную деятельность, но это не главное – шевелились в Ленинграде не только они, десяток групп периодически устраивали «сейшены» и пели свои громкие, но довольно бессмысленные песни. Беда была в том, что «Аквариум» был слишком умным. А умных в России, так уж повелось, не шибко привечают. Особенно все те, кто так или иначе связан с милицией. А тут еще история с самиздатовским журналом, демонстративное чтение англоязычной прессы (все те же музыкальные газеты и журналы), спекуляция пластинками и песни – совершенно непонятные для милицейского уха, а поэтому потенциально опасные.

«Аквариум», уже вполне ощущавший себя рок-группой, решает устроить мини-фестиваль на ступенях Инженерного замка.

Фестиваль не фестиваль, просто музыканты вместе с Георгием Ордановским (группа «Россияне») решили «посидеть поиграть» на солнышке, в удобном и красивом месте – поиграть и попеть для своих поклонников, которых, в общем, на тот момент времени было не слишком много.

Фестиваль-посиделки закончился, не начавшись.

Большинство собравшихся зрителей было задержано милицией, доставлено в отделения и допрошено на предмет «чего делали у Инженерного замка».

Члены группы «Аквариум» были арестованы на следующий день и имели дело уже с КГБ.

Участников несостоявшегося фестиваля хотели, вероятно, не то изолировать-посадить, не то крепко взять на крючок: вменялось им, ни много ни мало, уничтожение статуй Летнего сада.

Позже выяснилось, что никаких статуй никто не разбивал, и дело как-то нивелировалось, но нервы музыкантам потрепали изрядно, КГБ – это уже не шутки.

В ноябре 1979 года Борис знакомится с московским журналистом Артемием Троицким, сыгравшим более чем значительную роль в судьбе «Аквариума» и большинства ленинградских групп.

Артем устраивает «Аквариуму» концерт в издательстве «Молодая гвардия». (Артисты поехали на фестиваль в Черноголовку, но он по неизвестным причинам отменился. Впрочем, тогда отменами концертов удивить было трудно, удивление вызывал скорее факт состоявшегося концерта или фестиваля.)

В это время постоянным участником группы становится Евгений Губерман – если раньше он был «сессионным музыкантом», то теперь стал законным членом коллектива.

Губерман, личность вполне легендарная, проработал он в «Аквариуме» до 1982 года – немного, но громко и качественно. Кроме «Аквариума» Евгений работал в великом множестве групп, включая «Воскресение», «Зоопарк», «Телевизор», «Август», «Облачный край», джаз-ансамбль Давида Голощекина, квинтет Игоря Бутмана.

По рекомендации Артемия Троицкого группа поехала на тбилисский фестиваль «Весенние ритмы».

О тбилисском фестивале написано много – и правильно, в этой истории есть над чем поразмышлять и чем позабавиться. Был создан небывалый прецедент: в официальный и официозный фестиваль советской песни вторглись какие-то невероятные, настоящие рок-музыканты – не то панки, не то гаражный бэнд с Западного побережья, не то просто сумасшедшие (жюри под руководством Юрия Саульского во время выступления группы демонстративно покинуло зал).

«Аквариум» искал и впитывал всю музыкальную информацию, которую только можно было раздобыть в СССР, и панк-рок очаровал Бориса со товарищи – хоть и не на длительное время, но достаточно серьезно.

Собственно, панк-рок «Аквариум» никогда не играл, Борис никогда не писал панк-песен – это достаточно узкий, вполне определенный жанр, и лучшие группы направления очень быстро выходили из его тесных рамок – те же The Clash уже на «London Calling» никакой панк-рок не играли, от него там остался только антураж. PIL Джонни Роттена, в котором переиграли такие музыканты, как Джинджер Бейкер, Джа Уоббл и даже Стив Вай, тоже панком можно назвать очень условно – это настоящий музыкальный авангард, если существует такое определение, как «фри-джаз», то работы Роттена после пары лет существования в Seх Pistols можно назвать «фри-рок». Икона панк-рока Игги Поп вообще никогда не играл панк-рок, оставаясь верен своему замечательному гаражному звуку с залетами в авангардистские штучки.

Вот именно такой «фри-рок» и дали на чопорном тбилисском фестивале музыканты «Аквариума». Часть концерта, сыгранного в городе Гори, запечатлена на первой стороне альбома «Электричество», речь о котором пойдет значительно ниже.

По возвращении в Ленинград Гребенщиков был выгнан из комсомола, а группа окончательно перешла в разряд «провокационных», «антисоветских» и вообще – «врагов народа».

Однако «Аквариум» каким-то мистическим образом продолжал давать редкие концерты. На одном из них я был – выйдя на сцену в черных панковских очках и узком черном костюме, Борис сказал: «Старую программу мы уже не играем, а новая еще не готова, но мы постараемся, чтобы было интересно», и вышедший следом Фагот с фаготом загудел что-то такое минут на десять. Песни, правда, тоже были – и все было действительно хорошо и интересно.


В январе 1981 года Андрей Тропилло привел музыкантов «Аквариума» в кружок звукозаписи в свой Дом пионеров – под видом пионеров, вероятно.

В записи не участвовали Фагот (Александр Александров) и Женя Губерман.

Борис Гребенщиков жил той зимой в поселке Солнечное под Ленинградом, на заливе, снимал комнату с печкой и добирался до города на электричке. В этой электричке и родилась песня «Железнодорожная вода».

От Финляндского вокзала до улицы Панфилова хоть и не слишком далеко, но на советском общественном транспорте ехать довольно утомительно. Однако запись началась и полетела – «Синий альбом», записанный у Тропилло, стал первым «настоящим» альбомом «Аквариума»: песни были расставлены в нужном порядке, в записи принимали участие все основные члены группы, музыка была записана в профессиональной студии. Поучаствовал и приятель музыкантов (приятель, кажется, всех музыкантов Ленинграда) – Дима «Рыжий черт», он подудел в губную гармошку в своем собственном, сметающем все агрессивном стиле – но удивительным образом попадая в тональность.

«Синий альбом» – больше чем первый «настоящий» альбом «Аквариума». По-моему, это вообще первый полноценный альбом рок-музыки на русском языке.

При отсутствии полноценной ритм-секции он потрясающе ритмичен. Несмотря на то что перкуссия иногда играет мимо доли. Ритм задается голосом – так же, как у The Rolling Stones, ритмом управляет не барабанщик и даже не басист, а гитарист.

Гребенщиков поет здесь очень развязно, мощно и ритмично, иногда даже срывающимся голосом – чего больше позволять себе не будет, но все это прекрасно укладывается в канву развязного и при этом камерного, очень мощного (куда мощней, чем, скажем, «Акустика») диска.

Ритмическая, перкуссионно-гитарная вязь «Молодой шпаны» раскручивает и закручивает слушателя, тащит за собой вперед и вперед – даже у современного «Аквариума» мало таких беспредельно ритмичных песен. И – еще раз – сверхритмичное, почти черное пение БГ просто ошеломляюще. В Ленинграде и в России тогда так вообще не пели.

Сразу за «Шпаной» – еще одна фирменно-мелодичная вещь, «Гость» с прекрасной лаконичной партией флейты, сыгранной Дюшей, и опять – мелодика высшей пробы и голос Гребенщикова – открытый и ясный, он удивительно профессионально ведет мелодию.

Дюша связывает эту чудесную вещь с «Электрическим псом» абстрактным коротким инструменталом, добавляя в альбом необходимый концепт, а в «Псе» есть ритмические сбивки – чистый брак, удивительно похожий на брак в песне Дилана «Hurricane» с альбома «Disire», – и там и там этот брак вошел в релиз, значит, правильный брак.

Здесь вообще все правильно – и шагающий бас Фана, и скупые соло Дюши, неожиданно заигравшего и на гитаре, и песни. Монументальная «Все, что я хочу» в другой аранжировке могла бы стать каким-то проколхарумовским арт-роком (если ее сыграть в другом темпе и заменить акустическую гитару на рояль, ее запросто мог петь Гари Брукер), она переходит в легкомысленный «Чай» – почти мюзик-холльный номер, напоминающий о «Сержанте Пеппере», в котором после грандиозной ситарной вещи Харрисона начинается кабаре Маккартни. Сюрреалистическая «Плоскость», откровенное дурачество «Рутмана», потом – спетая с интонациями и неожиданно открывшимся в голосе БГ ленноновским тембром «В подобную ночь», фортепианная баллада «Единственный дом» – совершенно «фирменно» спетая, и реггей «Река», с огромным кайфом исполняющаяся на концертах, – заводная, гимнообразная штука.

«Синий альбом» частью публики был принят с восторгом, частью – со злобной завистью и раздражением, частью (а именно КГБ) – с пониманием опасности момента и необходимости усилить контроль над слишком уж распоясавшейся группой бездельников.

Впрочем, скоро всех бездельников города собрали в одном месте – 7 марта 1981 года на улице Рубинштейна был открыт рок-клуб, ставший на несколько лет центром вселенной для всех, кто играл, помогал играть или просто любил рок-музыку в ее живом варианте. Музыканты «Аквариума» в большинстве своем вошли в совет рок-клуба и помогали протаскивать на концерты своих фаворитов, которых не любили остальные члены правления (например, группу «Кино», считавшуюся в ту пору среди «руководства» клуба едва ли не гопницкой полупопсой).


Следом за «Синим альбомом» летом того же, 1981 года в студии Тропилло записывается второй «большой» альбом «Аквариума», «Треугольник», – самая нашумевшая запись среди всех ранних релизов группы.

И пожалуй, самая популярная в народе. Он растащен на цитаты, и до сих пор нет-нет да и услышишь в самом не привязанном к музыке разговоре строчку из «Двух трактористов» или «Старика Козлодоева».

Помимо БГ в записи альбома принимали участие Андрей Романов, Гаккель, Файнштейн, Курехин, Владимир Козлов, Ольга Першина (Протасова), Тропилло, Владимир Леви и Саша Кондрашкин, занявший место за барабанами, – признанный в свое время лучшим барабанщиком Ленинграда, переигравший в десятке групп и трагически погибший в 1999 году в возрасте 42 лет.

Альбом «Треугольник» вызвал у слушателей общий восторг. Оригиналов – магнитофонных лент с оформлением Вилли Усова – было все так же мало, как и прежде (экземпляров десять – двадцать, сейчас уже вряд ли кто вспомнит точный тираж), но альбом переписывался с магнитофона на магнитофон и шел в народ. Народ его любил, а критики считали ерундой.

Запись была легкой, как воздух, – складывалось ощущение, что это не группа несколько недель записывала музыку, а пришли какие-то клоуны, пошалили в студии и результат выдают за рок-музыку.

«Треугольник» был легким, веселым и ироничным – те, кто считали, что «рок – это серьезное искусство, призванное учить, вдохновлять, призывать и противодействовать», были очень недовольны. В кругах рок-музыкантов, ориентированных на социальный протест, «Треугольник» считался чуть ли не дискредитацией всего «движения», а Гребенщиков среди волосатых хард-рокеров перестал иметь право называться «рок-музыкантом».

«Взрослые», «основательные» рок-музыканты вдруг неистово захотели формализоваться, им в радость были долгие заседания совета рок-клуба, какие-то бумажки, разрешения и уведомления, они с каким-то восторгом входили в бюрократическую машину, которую, в общем, отчасти и представлял собою рок-клуб, они стремились занять посты в правлении, войти в руководство и составлять списки «хороших» и «плохих» групп. А «Аквариум» вдруг вместо серьезной «рок-деятельности» делает какую-то ерунду… И народ с удовольствием поет эти песни, лишенные какого бы то ни было социального смысла и идейной нагрузки.

«„Аквариум“ – это не группа», – говорили «взрослые рок-музыканты» (слово «рокер» тогда отчего-то было не в ходу).

Один хороший современный писатель прочитал отзыв критика о своем первом романе: «Он (не привожу фамилии автора) никогда не войдет в русскую литературу!» «Дурачок, – ответил автор, книга которого была издана более чем стотысячным тиражом и готовилась к экранизации, – я в нее уже вошел».

На 1981 год это, в общем, применительно к Гребенщикову и альбому «Аквариума» «Треугольник».

Гребенщиков – настоящий фанат звукозаписи. Он был им и остается таковым до сих пор. Он начинает мысленно записывать новый альбом, готовиться к нему – еще не закончив предыдущий. В 1981 году, получив в свое распоряжение первую профессиональную студию – Тропилло приходил на записи «Аквариума» как на свою основную работу: почти параллельно с «Треугольником» шла запись «Электричества» – совершенно другой музыки, другого настроения и инструментария.

Хотя, если прислушаться, становится очевидным, что жесткое, холодное «Электричество» вышло из тех же стен и в то же время, что и «Треугольник», – по крайней мере, настройки в древнем (тогда – новейшем) цифровом ревербераторе SPX не менялись.

Первая сторона «Электричества» концертная – это запись выступления на тбилисском фестивале. После ухода жюри из зала, было понятно, что «Аквариум» в конкурсной программе не участвует и никакого места не займет, – и их концертирование в Тбилиси было уже никому не нужно. Однако в городе Гори группе выступить разрешили – и она выступила по полной схеме, не преследуя никаких целей, кроме художественных.

Концерт был отснят финскими телеоператорами, и «волна пошла» – одним из ее следствий было изгнание Гребенщикова из комсомола.

На клавишах играл Мартиньш Браун из группы «Сиполи» (Рига), на сцене вновь появился Дима Рыжий черт с гармошкой и дублирующий барабанщик – Майкл Кордюков, игравший на пару с Губерманом.

Все было очень громко и очень нагло. «Герои» – хороший стандарт, похожий сразу на все любимые песни тех времен – в первую очередь на «Sweet Jane» (о чем Гребенщиков и напоминает, выкрикнув «Sweet Jane!» после очередного куплета). В песне «Сладкая N» Майк тоже использовал эту последовательность аккордов – и ничего, все три песни – у Лу Рида, БГ и Майка – все равно совершенно разные.

В остальном – звук «Аквариума» на концерте в Гори столь невероятен, даже в плохой записи, использованной на альбоме, что в какое-нибудь другое время группа могла бы получить премию «За самобытность» или «За новации в концертном звучании». Это похоже на хорошие гаражные американские бэнды конца 60-х, когда все очень грязно, но при этом абсолютно все слышно.

Гараж прерывается на «–30» – здесь «Аквариум» показывает такую мощь, какая вообще-то у этой группы бывает редко. Изысканность, драйв, рок-н-ролл – все что угодно, но этой звериной мощи группа добивалась всего несколько раз, это редкая штука.

Тяжелый рок «Марины» сродни тяжелому року Дэвида Боуи на «The Man Who Sold The World» – опять-таки в подобной манере в России тогда не играл никто, да и сейчас в эту сторону мало кто шагает. Была (не знаю, есть ли теперь) в городе Ухта группа «Даун» – великий коллектив, года три назад они делали что-то похожее.

«Электричество», как и большинство записей 70–80-х, – магнитоальбом, впоследствии сразу переведенный на CD, но традиции тех лет требовали деления на стороны – и в этом есть смысл. Любая виниловая пластинка – двухчастевое произведение. В таком формате слушать интереснее, и у художника больше возможностей для маневра, шире поле охвата. Вторая глава может отличаться от первой – на последней дорожке стороны А ставится точка, и вторая начинается с чистого листа.

Так вот вторая сторона пластинки «Электричество» взлетает с первых тактов на такие высоты, что создается ощущение, будто слушаешь другую группу. Только что был хороший наглый гаражный бэнд, а тут вдруг – кристальная чистота звука, каждая нота на своем месте, аранжировки скупые, прозрачные, а пять песен подряд – разрывающих мозг и выворачивающих наизнанку душу – это уже перебор. Можно было чего и полегче, но даже «Вавилон» не дает передышки – он задает легкое, танцевальное настроение, но следующий за ним «Дилетант» взрывает сознание. Здесь – самое показательное соло Севы на виолончели, а Гребенщиков кричит так страшно, как больше не кричал нигде и никогда.

Гребенщиков говорит, что тогда такие вещи, как «Дилетант», «Аквариум» не научился переносить на пленку и на концертах они звучали мощнее, – может быть, но я более сильного исполнения «Дилетанта» не слышал, хотя в то время старался бывать на всех, по крайней мере ленинградских, концертах «Аквариума». «–30» – песня в том же стиле, и сыграна живьем не хуже, но на концертах «Аквариума» 80-х всегда был элемент музыкального разгильдяйства, здесь же, на «Электричестве», все настолько точно, настолько правильно, даже механистично, что этот движущийся механизм только усиливает воздействие.

«Дилетант» просто сметает, раздавливает слушателя, это неостанавливающийся станок, в который тебя закручивает, затягивает в круговерть шестерней – и из него уже не выбраться, «никто из нас не выйдет отсюда живым» – как спел БГ чуть позже.

Вокал Бориса здесь практически безупречен, он не переходит грани, за которой начинается истерика, он оставляет истерику слабонервному слушателю. Это снайперское попадание в десятку, «Дилетант» – наверное, одно из самых сильных достижений группы в 80-х. Одно из самых, потому что их, вершин, было еще много.

Гитарная игра Владимира Козлова иногда кажется школьной – но это совершенно не портит общей картины, гитара словно висит в воздухе, немного странным для искушенного Тропилло кажется только неожиданно советский подход к использованию на ней реверберации, но должно же в этой записи быть хоть что-то сомнительное, чтобы осталось ощущение, что играли все-таки живые люди. Реверберация в те годы была общей бедой, лучше бы в России вообще не было ревербераторов – и пели бы все лучше, и звук не был бы таким детским. Впрочем, сказанное не относится к голосу Бориса на «Электричестве» – он не нуждался в эхо-эффектах, которыми седеющие звукорежиссеры пытаются спасти нечистое пение солиста. Борис здесь поет идеально.

«Мне было бы легче петь» и «Кто ты сейчас» – логическое продолжение «Дилетанта». Такого трагического альбома, каким получилось в результате «Электричество», я больше не припомню. Дальше трагедия разбрасывается по альбомам, и в целом пластинки выходят светлыми – страшные нотки есть и в «Пси», и в «Сестре Хаос», и в других альбомах, но такой цельности и такого разрыва – от начала до конца – больше не будет.

Может быть, и к лучшему. «Аквариум» – это все-таки не Van Der Graaf Generator, куец бесконечных трагедий.

В промежутках между сессиями записи «Треугольника» и «Электричества» записывались версии песен, которые группа играла на «квартирниках» и акустических концертах.

Песни были собраны в альбом, получивший название «Акустика».

«Акустика» мгновенно пошла в народ и стала любимой записью всех, кто уже знал и слушал «Аквариум», – к «Электричеству» нужно былое еще привыкать, а здесь были те же песни, почти в тех же версиях, которые поклонники группы слушали на квартирных концертах еще с середины 70-х.

В группе появляются два новых постоянных участника – Александр Ляпин и Петр Трощенков, соответственно гитара и барабаны. Саша Ляпин, которого многие называют «русским Джими Хендриксом», на тот момент времени был «русским воплощением хард-рока», вернее, боз-роковой гитарной игры – тяжелой, злой и хорошей. Петя Трощенков – отличный, техничный и очень молодой барабанщик, называл себя учеником Жени Губермана и даже иногда представлялся как «Петя Губерман».

Поклонники «Аквариума», тогда еще не слишком многочисленные, но уже верные и преданные, замерли в удивлении и ожидании – что же из этого получится?

Новым составом группа отправилась в Москву, где сыграла первый концерт «большим тяжелым составом»: БГ, Дюша, Фан, Сева Гаккель, Саша Ляпин, Петя Трощенков играют в ДК Луначарского – этот концерт будет увековечен на альбоме «Арокс и Штер».

Сет-лист соответствовал общему «электрическому» настрою группы: «Пепел», «Сентябрь», «Марина», «Холодное пиво», «Мы никогда не станем старше», «Мой друг музыкант», «Сыновья молчаливых дней», «Прекрасный Дилетант», «Ляпин’s блюз», «В поле ягода навсегда», «Вавилон».

Публика решила, что «старого», акустического, тихого и пронзительного одновременно, «Аквариума» больше нет – появилась новая супергруппа, играющая громче всех, дольше всех и круче всех. Они и не догадывались, что градус «крутости» совсем скоро поднимется еще – с приходом в концертный состав совершенно уже неожиданных музыкантов.

По-настоящему громко и страшно «Аквариум» выступил в той же Москве 4 июня 1982 года – к достаточно убойному составу предыдущего концерта прибавились Валентина Пономарева (спевшая такой сумасшедший авангард, которого она, кажется, сама от себя не ожидала), Владимир Болучевский (саксофон) и Сергей Курехин (клавишные и все остальное). Впоследствии запись выйдет в виде концертного альбома под названием «Электрошок» – название полностью соответствует состоянию, в которое пришла публика уже к середине выступления «Аквариума»: возможно, это был самый мощный в России рок-концерт за все 80-е.

Иногда это напоминало Doors, иногда – Colosseum, в песне «Мы пили эту чистую воду» Ляпин играл на гитаре зубами, забрасывал ее за спину – в России этого еще не видели. При этом он играл с очень хорошим, «фирменным» звукоизвлечением, технично и очень «по-роковому». Гребенщиков метался по сцене, поднося микрофон к динамику колонки, устраивая неуправляемый фидбэк, – публика цепенела, раскрыв рты, такого она еще не видела и, в большинстве случаев, не слышала.


Чуть позже, вернувшись в Ленинград, группа решила отметить свое десятилетие очередным концертом «для своих». Были приглашены группы-друзья, в том числе – молодое «Кино» (которое «Аквариум» в буквальном смысле слова опекал – все члены группы нянчились с Цоем и Рыбой), «Странные игры» и еще несколько групп – сейчас я уже не могу вспомнить, кто это был, но народу было много. Зал общежития Кораблестроительного института был невелик, «чужих» практически не было.

«Аквариум» должен был играть во втором отделении, группы-гости – в первом.

В последний момент Гребенщиков поменял порядок, и «Аквариум» вышел на сцену первым.

Это, собственно, и спасло концерт. Группа отыграла примерно полчаса, Ляпин успел выдать пару длинных соло – и приехавшие работники КГБ вырубили электричество.

Кто «стуканул» и зачем – неясно до сих пор, но концерт был сорван.

Все боялись, что музыканты «Аквариума» будут арестованы (а зачем еще являться в зал КГБ-шникам), но толпе слушателей, в центре которой находились музыканты, было позволено выкатиться на улицу; Файнштейн тормознул какой-то большой туристический автобус, дал водителю червонец, после чего тот разрешил погрузить нехитрую аппаратуру и забраться в салон наиболее преданной и бесстрашной части слушателей.

Расстроенный Гребенщиков уехал домой, а публика под руководством Файнштейна всем автобусом отправилась к Гене Зайцеву, в коммуналку в районе Технологического института, где (в коммуналке то есть) и куролесила до утра: пел Дюша, пел Файнштейн, пели музыканты «Кино» – в общем, спето и выпито было немало.

Конец лета сверхпродуктивного 1982 года ознаменовался началом записи «Табу». Сыграв несколько прекрасных, мощнейших концертов, группа пришла к выводу, что теперь она в состоянии записать полноценный, настоящий электрический альбом.

Таковым он и получился, но если «Электричество» был холодным и мощным, то «Табу» вышел холодным и каким-то формальным – причем дело тут не в музыке, а в записи. Это та неуловимая химия, которая отличает хорошего продюсера от просто продюсера. Возможно, в записи «Табу» было слишком много продюсеров – каждый хотел как лучше, а получилось достаточно формально. Спасают положение отличные песни, правильно подобранные, в идеальном порядке расставленные и точно сыгранные. Но не оставляет ощущение какой-то пустоты, музыка не заполняет все пространство, она существует только в колонках проигрывателя, а не вокруг слушателя и не внутри него. Еще раз – это вопрос записи. Что-то не сложилось, или, наоборот, слишком уж все хорошо складывалось. Возможно, это был этап неправильного понимания профессиональной работы, внутренний конфликт – группа уже звучала и играла как профессионалы, а существовала вне профессиональной дисциплины, по-любительски.

Были и внешние конфликты – творческие разногласия между Курехиным и Ляпиным: первый не любил блюзовые гитарные соло, длинные и тяжелые, а Ляпин утверждал, что «по клавишам можно колотить и поменьше». Компромисс был найден, но тепла в альбоме так и не появилось. По динамике к нему нет ни малейшей претензии – от первой до последней песни он несется вперед, это настоящий рок, вот только кажется, что это не начало творческого пути хорошей группы, а уже сорок пятый альбом за год. Собственно, примерно так и было в реальности. Четыре альбома за год – слишком серьезный эксперимент.

Весь 82-й год «Аквариум» ведет невероятно бурную деятельность – уже упомянутые четыре альбома, два грандиозных концерта, равных по размаху фестивалям, в Москве и бесчисленное количество акустических выступлений – на квартирах, в институтах (в том числе концерт в институте имени Бонч-Бруевича, тоже впоследствии вышедший на CD, – «Записки о Флоре и Фауне»).

Группу приглашают для съемок в передаче «Веселые ребята» – на свет появляются (и выходят на экран) произведения, которые можно назвать первыми видеоклипами группы: «Два тракториста», «Чай», «Сонет», «Глядя в телевизор». Все очень наивно, снято очень по-советски, но поклонники группы называют это прорывом.

Борис продолжает экспериментировать с музыкой – ему интересно все, он слышал и любит слишком много и слишком разного. 16 ноября 1982 года он играет совместный концерт с Владимиром Чекасиным и Сергеем Курехиным. Позже запись выйдет в Англии под названием «Exercises».

Пресса отреагирует на этот концерт неожиданным образом – одна из прибалтийских газет включит Бориса Гребенщикова в пятерку лучших джазовых гитаристов Союза.


15 мая 1983 года проходит Первый фестиваль Ленинградского рок-клуба.

По всем показателям «Аквариум» – лучшая группа города, если не страны. Во всяком случае, это ближе всего к тому, что называется «рок-музыкой». Мало кто сомневался, что «Аквариум» на этом фестивале займет первое место, – реальных конкурентов у группы на тот момент не было. «Аквариум» уже несколько закалился на гастрольных концертах, поиграл на настоящем, мощном аппарате, на больших сценах и записал на тот момент альбомов больше, чем любая другая группа Ленинграда, – ну что еще?

Но на сцене появляется совершенно никому не известная группа «Мануфактура», и жюри впадет в оторопь. Группа с трагической судьбой, поскольку дальше блестящего начала дело не пошло: через пару месяцев все члены группы были призваны в армию, и как-то само собой получилось, что по возвращении все занялись своими собственными делами, не вернувшись к блестящему проекту Олега Скибы – лидера, клавишника и поэта-композитора «Мануфактуры».

«Мануфактура» играла так цельно, их стиль был настолько выдержан, что часть слушателей объявила группу «эстрадой», в чем очень сильно и принципиально ошибалась. Точно так же можно было назвать «эстрадой» Spandau Ballet, Duran Duran или Japan – группы, которые точно определились в собственном звучании, нашли свой стиль и работали в нем, не делая ни шага вправо, ни шага влево. Другое дело, хорошо это или плохо, с точки зрения свободного художника, но большинство групп, всеми любимых и выставляемых в качестве примера, работают именно так. Даже эволюция Beatles – от «Please Pleae Me» до «Abbey Road» с заходом в психоделию «Revolver» – шла в жестких стилевых границах.

«Мануфактура» играла на основе музыки «новых романтиков» – как в то время играли во всем мире, – но с очень русским мелодическим уклоном.

Их песни были куда легковеснее, чем песни «Аквариума», проигрывали им в глубине и размахе, в том числе музыкальном, но четко выдержанный стиль, цельность были подкупающими, и «Мануфактура» заняла первое место, а «Аквариум» – второе.

Рок-музыка – это не спорт, дух соревнования противен художнику в принципе, но и Джаггер с Ричардсом куксились после того, как услышали «Sgt Pepper’s…».

Авторитет Гребенщикова не пошатнулся, Александр Ляпин был признан лучшим гитаристом конкурса, Сева Гаккель – лучшим виолончелистом, Курехин – лучшим аранжировщиком.


Никакая книга ни о какой группе, написанная одним человеком, не может быть объективной – если это не сухой справочник, который не читают, а заглядывают в него, когда возникает необходимость найти какую-то определенную дату. В любом другом случае автор всегда выражает собственное мнение, свой взгляд на ход событий. Автор данной книги считает, что единственное, чего не хватало «Аквариуму» в 70-е и 80-е, – цельности.

Борис Гребенщиков очень много знал – в данном случае это срабатывало в минус. Хотелось попробовать всего, побыть всем. Может быть, я ошибаюсь, но я делаю такие заключения только на основании того, что видел и слышал все эти годы.

«Аквариум» был камерной группой из четырех человек, всех их знали в лицо и каждого в отдельности любили. Несмотря на ограниченность в выразительных средствах группа играла любимые всеми песни – мило, по-домашнему. И вдруг «Аквариум» становился на сцене совершенно звероподобным оркестром, грохочущим, рычащим и кричащим, ломающим микрофонные стойки и поливавшим зал длиннющими громкими гитарно-саксофонными соло. Или – строгим, как у Боуи, скупым «металлическим диско»… При этом Гребенщиков писал все эти песни – принципиально разные и, в общем, предназначенные для разных групп – совершенно честно, выкладывался в них и делал все на полную катушку. Так может делать сольный артист, так может делать – и делал – Боуи, каждый следующий альбом которого не похож на предыдущий. Сохранить группу в такой гонке сложно, а БГ группу сохранял – это был все тот же «Аквариум». Как Борис не сошел с ума – я не знаю. Но группа жила и играла совершенно разную музыку, и выглядела каждый раз по-разному. И это был не Борис Гребенщиков и группа сопровождения, каждый раз это был «Аквариум».

Позже Андрей Макаревич скажет очень точную фразу, дословно я ее приводить не буду, но смысл в следующем: Гребенщиков – человек невероятной силы. Он создает замечательную группу, достигает с ней вершины, потом полностью разрушает все, что сделано, и снова начинает с нуля. Если бы я поступал так же, я бы сейчас жил среди руин.

На мой взгляд, цельность, стиль Борис Гребенщиков обрел на «Русском альбоме». Все, что после «Русского альбома», – все уже «взрослое», цельное. Стиль стал конкретным – это не значит, что закончился «творческий поиск», да простят меня за избитую фразу. Звук менялся и меняется, песни пишутся совершенно разные, но общий стиль выдержан все время – и в манере поведения на сцене, и в общей звуковой алхимии, – на язык просится слово «состоялось!» – вот так, с восклицательным знаком. Пришла зрелость, и это тоже – в хорошем смысле. В том смысле, что пришло мастерство.

Пишу это, совершенно не умаляя того, что сделал первый состав «Аквариума», который принято называть «классическим», – все, что они делали, было великолепно. И тот «Аквариум», и нынешний – это все тот же «Аквариум». Это, по сути, тот же звук – не замирающий в развитии, в полете, но нашедший себя, нашедший свой канал, нашедший связь – думайте, что хотите, – с космосом, с подземным царством – неважно, как ни назови. Просто он стал современным, он актуален и понятен людям любого возраста.

Пару лет назад я ходил на концерт Боба Дилана. Изменившегося, заматеревшего, постаревшего (что естественно). Многие ругали. Песни, видите ли, в других аранжировках…

А в каких они должны быть аранжировках в 2000-х годах на стадионе – в таких же, как в 1966-м в маленьком клубе? Вряд ли.

Или, может быть, это оттого, что я сам постарел и мне приятно видеть на сцене людей моего возраста и старше? Потому что это дает мне возможность чувствовать себя «еще вполне крепким» и дает шанс успеть сделать еще кучу дел…


Однако цельность начала приходить раньше.

1983 год, лето. Начало записи альбома «Радио Африка». «Спелись, голубчики…»

Это я так чувствую и думаю по поводу «Радио Африки» – великолепного альбома, того самого, большого и электрического, о котором группа мечтала, начав работу над «Табу».

«Радио Африка» и «Табу» – по звуку и настроению – альбомы, записанные двумя разными группами, притом что музыканты и продюсер (Андрей Тропилло) – те же, да и студия та же (за исключением того, что часть работы над «Африкой» сделана в передвижном фургоне-студии MCA, в которую Тропилло неведомыми путями получил доступ).

Здесь электричество звучит мощнее и увереннее, профессиональнее, чем на предыдущем альбоме, но вернулся дух «Аквариума», ощущение праздника, после черно-белых «Электричества» и «Табу» вернулись краски.

Голос Гребенщикова играет, переливается, льется как ручей («Я знаю тропинку, ведущую к самой воде»), «Музыка серебряных спиц» задает тон всему дальнейшему – это идеальное начало диска, классическая увертюра, которая если не показывает мелодические ходы, ждущие слушателя в дальнейшем, то полностью раскрывает смысл всей записи, не обманывает слушателя – «дальше все будет вот так», – говорит эта песня.

Состав музыкантов впечатляет: Борис Гребенщиков – гитара, вокал; Александр Титов – бас-гитара; Владимир Грищенко – бас-гитара; Александр Ляпин – электрогитара; Андрей Романов – вокал, флейта; Михаил Васильев – перкуссия; Евгений Губерман – барабаны; Петр Трощенков – ударные; Александр Кондрашкин – ударные, перкуссия; Всеволод Гаккель – вокал, виолончель, бас-гитара; Сергей Курехин – клавишные; Игорь Бутман – саксофон; Михаил Кордюков – барабаны.

Здесь очевидно примирение Ляпина с Курехиным и всех со всеми.

И поэтому «Рок-н-ролл мертв», написанная во время записи «Табу» «по мотивам» общего раздрая, здесь не звучит трагично-лично, не иллюстрирует происходящее, а приобретает философский смысл, звучит гораздо более общо – что и помогло, вероятно, этой песне стать если не «гимном поколения», то одной из знаковых песен на долгие годы.

Она выделяется, стоит особняком в общем блеске альбома, и гитарное соло Ляпина (которым он недоволен по сей день) стало классическим, без него уже трудно представить себе эту песню.

Альбом, хоть и не связан вербально одной идеей, концептуален на сто процентов. Можно называть его русским «Сержантом Пеппером» – по монолитности и вместе с тем по широте охвата. Это самый яркий альбом (во всяком случае, за все 80-е) в русской, условно говоря, рок-музыке. Каждую песню можно разбирать сколь угодно долго, находя в ней новые и новые прелести.

Булькающие психоделические звуки в «Возьми меня к реке» (клавиши Курехина, слэповый бас и гитара Ляпина) создают такое музыкальное пространство, что оно визуализируется: «Возьми меня к реке, положи меня в воду», – поет Гребенщиков – а музыканты рисуют эту реку-воду, ее видно – она булькает, она темная, спокойная, но все время движущаяся. Это один из самых удачных примеров соответствия аранжировки сути песни.

Совершенно идиотское «Тибетское танго» отсылает – в части игры Курехина – к Ирмину Шмидту (Can), во всем остальном – к поэтам-футуристам, хотя про «гургу-фифи» у них, кажется, ничего нет. Такие вещи, как «Танго», очень правильны тем, что сбивают пафос, который появляется волей-неволей, – просто от очень хороших аранжировок, раздолбаи так не играют. И – раздолбаи приходят на «Тибетское танго». Мы здесь, не волнуйтесь.

Кабарешные «Мальчик Евграф» и «Песни вычерпывающих людей» заставляют напрочь забыть об общей смури «русского рока» 80-х, а героизм новых романтиков («Время луны», «С утра шел снег») напоминает о том, что играют эту музыку самые современные и модные парни 80-х.

Это великий альбом. Обязателен к приобретению.

Старый «Аквариум» ничем не хуже нового, и песня «Герои» из «Электричества» – про них, про музыкантов первого состава группы. Создавать такие светлые вещи, как «Радио Африка», в Ленинграде, вообще в СССР 80-х могли только герои.

По окончании записи «Радио Африки» и после выступления на фестивале в Выборге (на следующий день после ночи микширования) Александру Титову делается предложение играть в «Аквариуме» постоянно – и он его принимает.


В 1984 году музыканты «Аквариума» знакомятся с Джоанной Стингрей – позже она выпустит на Западе двойной альбом «Red Wave», куда войдут песни «Сегодня ночью», «Пепел», «Сны о чем-то большем», «Жажда», «Танцы на грани весны» и «Рок-н-ролл мертв».

Запад начинает узнавать, что в страшной России есть рок-музыка – хотя Борис уже давно переписывается с Джерри Гарсией (Grateful Dead) и Дэвидом Боуи.

К этому же времени относятся первые «Поп-механики»: акции-концерты, придуманные Курехиным, проходили в больших, прежде коммунальных квартирах расселенных домов, пара таких домов в центре являлись первыми зачаточными сквотами – базами художников-авангардистов, возглавлял которых молодой, полный идей, моральных и физических сил, веселый и здоровый Тимур Новиков.

Тимур, кажется, и придумал главный инструмент первых «Поп-механик» утюгон – обеденный стол, в который были набиты гвозди, к гвоздям привязаны куски рыболовной лески, а на лесках болтались чугунные утюги. К каждому утюгу был прикреплен микрофон. При покачивании стола утюги бились друг о друга и глухо звенели – эти звуки снимались микрофоном и усиливались. Вокруг утюгона ходил Курехин с разнообразными инструментами и использовал их максимально парадоксально, потом из тьмы выходил Борис Гребенщиков в белом балахоне и с электрической гитарой в руках и играл что-то уже совсем свободное.

Зрителей собиралось немного, но всем было очень интересно и весело.

Через небольшой промежуток времени «Поп-механика» монетизировалась и вышла на большую сцену, причем во многих странах мира, в зарубежных поездках «Механики» принимало значительное количество музыкантов «Аквариума».


Летом 1984 года в группе «Аквариум» появляется новый музыкант – Александр Куссуль, Сиша, – студент консерватории, прекрасный скрипач, по слухам – праправнук композитора Вагнера. Сиша умел не только прекрасно играть, но еще и манипулировать временем. Иначе невозможно объяснить, как он умудрялся одновременно учиться в консерватории, играть в Театре музкомедии, по ночам музицировать на набережных Невы и регулярно репетировать с «Аквариумом».

Летом 1984 года «Аквариуму» вновь запретили выступать на сцене. Запретил все тот же рок-клуб, созданный для «свободы самовыражения» рок-музыкантов – так, по крайней мере, подразумевалось.

Группа ответила на этот запрет увеличением количества «квартирных» и прочих локальных концертов, в том числе – в зале театра «Лицедеи», артистов которого контакты с опальной группой никак не смущали.

Записи с этих концертов легли в основу альбома «Ихтиология», показывающего «Аквариум» – при всей скупости аранжировок – идеально сыгранным концертным составом. Так играть «живьем» и сейчас мало кто сдюжит – абсолютно в духе групп начала 60-х, те приходили в студию и живьем писали студийные альбомы. Это очень убедительная запись, большой плюс в истории группы и доказательство профессионализма «первого состава» – героев, игравших, несмотря ни на что, только свою игру.

Соло на виолончели в песне «Лети, мой ангел, лети» – это соло номер два после «Дилетанта», еще одна «классическая» штука Севы Гаккеля.

Запреты на концертную деятельность не помешали группе приступить к записи нового альбома – осенью 1984 года в студии Тропилло «Аквариум» начал работу над альбомом «День Серебра», а записав его, через короткое время выпустил «Детей Декабря».

Эти два альбома похожи; «Продолжение идиллии», – говорит сам Гребенщиков о «Детях Декабря».

Да, это очень хорошие записи.

По большому счету это идеальные русские поп-альбомы – в хорошем смысле, в том же, в каком и «Magical Mystery Tour», и «Exile on Main St.». В смысле – популярные, доступные для слушателей, без фиги в кармане. Сочиненные, написанные и записанные профессионально и с очень комфортным звуком: от влияния ранних Soft Machine, скажем, заставляющих напрягаться и превращающих слушание из наслаждения в труд, – от этого влияния здесь уже ничего не осталось. И хорошо. Потому что музыка, инспирированная Soft Machine (кстати, я совершенно не знаю, как к этой группе относится БГ, возможно, что он считает ее неталантливым занудством), расцветала в коллаборациях с Курехиным. В то же самое время, когда создавались эти кристальные и понятные музыкальные красоты, Борис и Сергей «урезали марш», как писал Булгаков, то есть создали удивительное звуковое полотно, которое выйдет на лейбле Leo Records под названием «Подземная культура» (позже появится еще одна часть симфонии – «Безумные соловьи русского леса»). Запись эта сделана ночью с 24 на 25 февраля 1985 года в Мариинском театре – Курехин играл на органе, Борис Борисович – на гитаре «Фендер», в совершенно free-form guitar манере. При этом музыканты находились в разных помещениях и друг друга не слышали. Так появилось на свет полотно, про которое некорректно рассуждать в терминах «хорошее» или «плохое». Здесь нужна иная шкала оценок, которая пока еще не придумана критиками.

Но «Соловьи» не залетели на территорию «Дня Серебра» и «Детей Декабря».

Борис Гребенщиков говорит, что эти два альбома – лучшее, что группа сделала в 80-е.

Это, конечно, уже дело вкуса, но по качеству исполнения здесь нет откровенных шероховатостей «Радио Африки», которые делают этот альбом все-таки неэталонным (он мог бы быть сыгран и почище), нет ощущения внутренних конфликтов, как в «Табу», нет недостатка в средствах выражения, как в «Электричестве», нет ощущения «бедненько, но чистенько» – как в остальных, очень хороших, но с явно слышимым недостатком средств – что бы ни понималось под «средствами».

Здесь все, что нужно, все достаточно респектабельно, не возникает и мысли о том, что что-то не записано, потому что чего-то просто не было в наличии.


Состав музыкантов на записи этих альбомов впечатляет. «День Серебра»: БГ – голос, гитары, В. Гаккель – виолончель, голос, А. Куссуль – скрипка, П. Трощенков – ударные, А. Титов – бас, А. Романов – флейты, А. Ляпин – гитара, М. Васильев – перкуссия, А. Беренсон – труба. «Дети Декабря»: БГ – голос, гитара, В. Гаккель – виолончель, голос, А. Куссуль – скрипка, А. Титов – бас, П. Трощенков – ударные, С. Курехин – «KORG», А. Ляпин – гитара, А. Романов – tin whistle, М. Васильев – перкуссия, а также: М. Чернов – саксофон, П. Трощенков – вопль и подпевка, А.Тропилло – голос.

Если «День Серебра» – чистая идиллия (начиная с «Сидя на красивом холме» – песни, которая задает тон всему альбому), то «Дети Декабря», по словам самого Бориса Гребенщикова, «Продолжение идиллии. Ощущение того, что мы все можем».

Действительно, у группы все получается – во всяком случае, все задуманное, – и бэнд живет, как и любит БГ, одной семьей – по ночам все сидят дома у Бориса и решают, что и как будет играться завтра в студии.

«День» и «Дети» могли бы выйти в виде двойного альбома (это автор книжки так считает, не группа) – и, если бы в СССР существовала в те времена премия вроде «Грэмми», этот двойник наверняка получил бы какой-нибудь главный приз – за безупречное понимание того, каким должен быть рок-альбом, и за воплощение этого понимания.

Он четко бьется на «Slow side» («День Серебра») и «Fast side» («Дети Декабря»).

Это не значит, что «Дети» – все сплошь яростные и быстрые, но такие песни, как «Жажда», «Она может двигать», «Танцы на грани весны» и, конечно, «2–12…» делают «Детей» быстрым и энергичным рок-альбомом – в отличие от пасторального в целом «Дня Серебра».

Чуть позже фирма «Мелодия» выпустит так называемый «Белый альбом» «Аквариума» (сам по себе факт невероятный!) – виниловый диск, собранный из двух этих альбомов, но совершенно не воспринимающийся как сборник.

Но это будет позже. Возвращаясь же к записи «Дня» и «Детей» – с группой происходили настоящие чудеса.

Самое известное из этих чудес – появление на записи флейт и хоров в песне «Сны о чем-то большем».

Тропилло писал группу на старые ленты, которые он забирал на студии «Мелодия», и во время записи «Снов» на ленте оказалась нестертая дорожка с записанными на ней хорами – в той же тональности и в единственно возможных местах. Эти-то безымянные хоры и звучат в «Снах», украшая и без того прекрасную песню.

Гитара Ляпина в «Снах» близка тембрам гитары Майка Олдфилда – решение, странное для Саши и совершенно правильное.

Бориса Гребенщикова неоднократно обвиняли в заимствованиях, но альбом «Дети Декабря» – пример обратного: песня «Жажда», открывающая альбом, – это то, что сделает Дэвид Боуи на «Outside» ровно через десять лет, в 1995-м, – и по структуре, и по характеру песни, только инструменты у него будут другие – вот и вся разница.

В 1986 году студия Тропилло встала на ремонт, а «Аквариум» уже набрал такую скорость, что просто не мог остановиться. Вообще, звукозапись – это «пунктик» Бориса Гребенщикова, все свободное время он до сих пор проводит в студии (хотя это неточно, потому что «свободное время» – это такое же время жизни, как и любое другое). В общем, можно сказать, что бо?льшую часть своего времени Борис проводит в студии: если он не записывает музыку, то просто там живет – и через какое-то время музыка приходит сама.

У Бориса была масса новых и целая обойма старых незаписанных песен, их срочно нужно было записывать.

Решили все писать «вживую», на концертах.

При этом акустические концерты 1986 года отличались от тех, что проходили еще пару лет назад. Группа сидела на сцене полукругом, перед музыкантами стояли пюпитры с нотами (или чем-то еще), и зритель-слушатель видел перед собой вполне профессиональный, академический маленький оркестр. При этом поощрялись всяческие импровизации и откровенное музыкальное хулиганство, неожиданно менялись тональности и темп, новый альбом писался в духе чистой импровизации на основе конкретных песен.

Состав участников на записях-концертах: Борис Гребенщиков, Сева Гаккель, Дюша, Фан, Тит (Александр Титов) и Александр Куссуль.

6 августа 1986 года, переплывая Волгу, Александр Куссуль – Сиша – погиб. Ему было 23 года, альбом «10 стрел» посвящен ему.

Осенью 1986 года «Аквариум» вновь принимает участие в программе «Веселые ребята» (это четвертое появление группы на ТВ) с песнями «Сонет», «Твоей звезде» и снимает клип «Мир, как мы его знали».

Сразу же после этого, 24 октября 1986 года, «Аквариум» приглашается на «Музыкальный ринг» – очень популярную и очень странную телепередачу.

На сцене, обычно под фонограмму, выступала какая-либо группа, вокруг сидели зрители и между песнями задавали артистам вопросы, суть которых сводилась к одному-единственному: «Имеет ли рок-музыка право на существование?»

Стоит напомнить, что дело происходило в 1986 году, и рок-музыка уже не то что завоевала весь мир, она уже раз пять успела умереть и возродиться и давным-давно стала неотъемлемой частью мировой культуры.

А тут мужчины в пиджаках и женщины с прическами все судили-рядили: «Зачем вы, „ребята“, этим занимаетесь?»

Но сам факт появления ленинградских рок-групп на телеэкране был событием, и на идиотские вопросы любители рок-музыки старались не реагировать – программу смотрели ради выступления любимых артистов.

«Аквариум» поверг устроителей в смятение, заявив, что они играют только «живьем» безо всяких фонограмм.

Собственно, первый «Ринг» для «Аквариума» случился еще в 1984-м, но он был показан только в Ленинграде и области, этот же пошел на всю страну и вызвал большой резонанс – «Аквариум» «пошел в массы».

Вопросы были по обыкновению достаточно идиотскими, касались они и «права на существование», и «непонятности» песен Гребенщикова, но музыканты уже привыкли к подобного рода закидонам – продолжаются они и по сей день.

«Аквариум» играл живьем (БГ, Ляпин, Трощенков, Дюша и Фан). Были исполнены «10 стрел», «Игра наверняка», «Город», «Встань у реки», «Орел, Телец и Лев», «Искусство быть смирным», «Пока не начался джаз», «Аделаида», «Золото на голубом», «Глаз», «Моей звезде».

После того как «Аквариум» сыграл концерт на «Ринге», который смотрела вся страна, пришло время «больших концертов».

С 28 октября по 2 ноября «Аквариум» дает восемь концертов в ленинградском Дворце спорта «Юбилейный». Было продано 56 тысяч билетов – их раскупили мгновенно. «Аквариум» был первой в стране группой, которая вышла на стадионные концерты.

Аппаратура на сцене стояла допотопная, слов в зале было почти не слышно, группа работала на износ, как-то выкручиваясь на сцене с тем, что было, чтобы публика хоть что-то услышала. Радости эти концерты музыкантам – в отличие от публики – не принесли. Борис Гребенщиков получил нервное истощение – это не фигура речи, это диагноз врача, лидер «Аквариума» был полностью вымотан, и ему требовался серьезный отдых и восстановление.

После телевизионных эфиров, показанных по всей стране, и концертов на стадионе «Мелодия» уже не боялась «опальных музыкантов», ибо они стали «не совсем опальными». Раз их показывают по ТВ, значит, «можно» – и фирма выпустила тот самый виниловый диск, получивший в народе название «Белый альбом». Перед началом производства состоялся худсовет, на котором присутствовали Алла Пугачева и Андрей Вознесенский – они и помогли утвердить выпуск альбома. Первый тираж составлял 25 тысяч в Москве и 10 тысяч в Ленинграде – и был распродан мгновенно.

Вышел также «миньон» группы с четырьмя песнями – «Жажда», «Колыбельная», «Танцы на грани весны», «Пока не начался джаз».

Группа за этот альбом не получила ни копейки.

Концертная ставка Бориса Гребенщикова, как автора всех песен и солиста, на концертах в «Юбилейном» составляла 36 рублей за концерт – при полных аншлагах и проданных 56 тысячах билетов.


В феврале 1987 года проходят концерты «Аквариума» в БКЗ «Октябрьский» – в них принимал участие оркестр старинной и современной музыки, – и в группе начинают постоянно играть скрипач Андрей «Рюша» Решетин и альтист Иван Воропаев.

Начинается киноэпопея «Аквариума», которая будет продолжаться довольно долго. Начал ее известный (и очень хороший) режиссер Алексей Учитель с документальной картиной «Рок» – Гребенщикову было уделено одно из ведущих мест, но сам фильм – на него, конечно, в то время валом валили – один из примеров совершенно «советского» понимания рок-музыки, взгляд из-за железного занавеса, причем не наружу, а внутрь. При этом смотреть картину достаточно интересно – в первую очередь из-за документальных кадров с любимыми артистами.

Далее была «Асса» Сергея Соловьева – по слухам, роль Бананана писалась для Гребенщикова, который с ужасом отказался и привел Соловьеву Сережу Бугаева «Африку», оставшись на картине в качестве композитора.

Последние пять лет автор этой книги занимается исключительно кинематографом, в том числе и подбором музыки для кино. Поработав в профессиональном кино какое-то время, я отчетливо понял, что привлекать для написания киномузыки рок-музыканта – значит убить время, потратить деньги, а потом сделать все то же самое, только с другим композитором, «заточенным» на киномузыку. Все объясняется тем, что киномузыка – это не музыка в обычном понимании этого слова. Идеальная киномузыка – это музыка, которую зритель вообще не слышит. Есть другой путь – высокая, идеальная мелодия, как у Морриконе, – и на ее основе создается основной музыкальный трек. Но в киномузыке нет и не может быть законченных произведений – сюит, сонат и даже песен. Рок-музыканты же приносят двадцать законченных пьес – с началом, развитием, кульминацией и финалом, отдают режиссеру – и делай с этим добром что хочешь.

Эти пьесы могут быть прекрасными, но все они самодостаточны и ни в каком видеоряде не нуждаются, не говоря уже о том, чтобы как-то ими передавать состояние героя и договаривать за него в музыке то, чего он не говорит в кадре.

В девяноста девяти процентах случаев рок-музыканты с этим не справляются – ни наши, ни, условно говоря, «западные». Даже великий Стэнли Кларк хоть и писал для кино довольно много, но успешной и «правильной» его киномузыку назвать сложо.

Рок-музыкант может посвятить себя кинематографу, но для успеха дела это требует полной его переквалификации, переосмысления подхода к написанию музыки.

В случае с «Ассой» звезды встали так, что все получилось. По нескольким причинам.

Во-первых, кино Соловьева – кино стопроцентно авторское, некоммерческое – при всем бешеном успехе «Ассы». Такое было время; как говорил сам Гребенщиков о своих последующих стадионных концертах, «с осени 86-го мы перемещались со стадиона на стадион под такие бурные овации, как будто лично отменили советскую власть».

Был такой достаточно короткий временной промежуток, когда самым коммерческим было некоммерческое кино. Это время быстро прошло, но Соловьев с «Ассой» в него попал очень точно.

При этом все смотрели на «Ассу» как на нормальный мейнстримовый фильм, и он получил широкий прокат. Работа над картиной тоже шла по обычным, размашистым советским меркам – и у Гребенщикова случайно получилась отличная звуковая дорожка.

Я пишу «случайно» – при всей моей любви к Борису лично и творчеству «Аквариума» в частности. Он шагнул в область, пока что ему чуждую, он занялся делом, которое делать не умел, – но, в силу стечения обстоятельств, таланта и обаяния БГ, все получилось.

«Аквариум» играл в студии, по сути, джемы, а Борис отбирал то, что ему казалось интересным и соответствующим картинке в кадре. Плюс электрическая версия «Плоскости» (которая сама по себе получилась удачной, но это не киномузыка, это самостоятельная песня) и несколько вещей из «Треугольника».

Песен в картине достаточно, открою маленький профессиональный секрет – в тех случаях, если кино не о музыке и не о музыкантах (а «Асса» – не о музыке и не о музыкантах), песни обычно ставятся в картину с единственной целью – компенсировать отсутствие динамики (либо физического действия, либо драматургического) и, в общем, «поднять» картину (чтобы не сказать «спасти»).

В общем, все получилось как нельзя лучше: Соловьев – великолепный режиссер, шагнувший (как и БГ) на совершенно незнакомую ему территорию, за счет своего таланта и профессионализма снял отличное авторское кино… про любовь бандита (поскольку профессиональный актер и мощнейший «киночеловек» Станислав Говорухин легко перетягивает весь фильм «на себя») таким образом, что получилось оно о проблемах постсоветской молодежи.

Не в последнюю очередь за счет закадрового участия «Аквариума».

В 1987 году «Аквариум» впервые начинает работу над новым альбомом в официозной советской студии «Мелодия».

После совершенно домашней, привычной студии Тропилло «Мелодия» была совершенно чужой территорией. Там, как и во всех бывших советских аппаратных – хоть на радио, хоть на телевидении, – сохранилась атмосфера советской конторы, производства, атмосфера, совершенно лишенная даже намека на творчество.

Я бывал на «Мелодии» и даже записывал там музыку, я все это видел и чувствовал. Уюта там ноль, так же как и в других официозных местах, – какие бы мягкие кресла туда ни тащили новые, уже в XXI веке, хозяева.

Впрочем, «хозяева» (если иметь в виду звукорежиссеров, а не администрацию) ни в чем не виноваты. Они просто оказались в таких условиях, и им нужно было как-то адаптироваться.

Александр Докшин, один из «заслуженных» работников «Мелодии», прекрасный звукорежиссер и музыкант, стал, например, впоследствии членом группы «Аквариум», ее «штатным» звукорежиссером, – но до этого было еще далеко.

Работать на «Мелодии» группе было тяжело – здесь никогда еще не писали рок-музыку как таковую (никто ведь не считает советские ВИА рок-музыкой – там был совершенно иной подход к звуку и ко всему, кроме звука, – к чувству, к смыслу, ко всему). Группа пыталась найти взаимопонимание с местными звукорежиссерами. В конце концов какое-то понимание процесса выстроилось, и хотя не удалось записать все те песни, которые хотелось, на «Равноденствии» появились ранее не планировавшиеся «Поколение дворников», «Золото» и «Аделаида».

Звук «Равноденствия» в результате получился настолько мягким и психоделическим, что ничего подобного в смысле классической психоделии здесь еще не было – из ряда Beach Boys самого начала 70-х, периода «Surf’s Up» и Kinks времен «Village Green». Неземные бэк-вокалы группы, космический, отстраненный тембр голоса Гребенщикова, по максимуму использованные «Вау-вау», тремоло, хорусы и флэнжеры, струнные оркестровки и флейты, духовые, спрятанные назад, смягченные барабаны – в первых двух песнях, квазисимфонический «Наблюдатель», напоминающий лучшие песни из первого альбома Эла Купера (не путать с Элисом Купером), чудесное мягкое многоголосие «Партизанов полной Луны», торжественная «Лебединая сталь» – словно эхо «Дня серебра» с true-rock-гитарой Ляпина, до удивления изящная «Золото на голубом» – продолжение привычной акустики «Аквариума», только на два уровня выше, – с фантастической, причудливой вокальной линией и совсем какой-то юношеской блок-флейтой.

«Дерево» – дебют аккордеониста Сергея Щуракова в качестве музыканта «Аквариума»; Сергея привел Сева Гаккель, и «Щур» остался в группе на довольно долгий срок.

Андрей «Рюша» Решетин и Иван Воропаев ко времени начала записи «Равноденствия» уже были постоянными членами группы. Состав на записи: БГ, Дюша, Гаккель, Рюша, Воропаев, Ляпин, Титов, Трощенков, Фан, Вячеслав Егоров, а также Иван Шумилов, Вячеслав Харипов, Дмитрий Кольцов, Сергей Щураков.

«Равноденствие» – последний альбом «старого „Аквариума“». Музыкантам стало тесно в рамках одной группы, у каждого были свои пристрастия, свои цели и своя жизнь. «Аквариум»-1 подходил к концу.


Зимой 1987 года «Аквариум» играет в Москве и Ленинграде совместные концерты с британским фолковым певцом Билли Брэггом, 13 декабря 1987 года Борис Гребенщиков улетает в Америку.

Оставшиеся в Ленинграде музыканты группируются вокруг Дюши, Андрея Романова, – и на свет появляется группа «Трилистник».

Борис же улетел в Америку с запасом новых песен, которые были написаны им во время работы над «Равноденствием», – позже они будут собраны в альбом «Наша жизнь с точки зрения деревьев».

Борис приезжает в Ленинград, уезжает обратно в Америку – работать над англоязычным проектом – и снова возвращается. В группу приходит Олег Гончаров – звукорежиссер и музыкант, задержавшийся в «Аквариуме» на долгие годы.

В 1988 году снимается знаменитый клип «Поезд в огне» (режиссер Сергей Дебижев), летом 1988-го группа впервые выезжает за границу – в Монреаль, где выступает на концерте «Врачи за безъядерный мир».

На одной сцене с «Аквариумом» – Кросби, Стиллс и Нэш. После концерта вышеупомянутые звезды дарят Дюше гитару (от Кросби), а группе – многоканальную студию «Таскам» и целый ящик с лентами.

Параллельно Борис и Александр Титов (единственный из «Аквариума», принимавший участие в работе над этим проектом) записывают «Radio Silence». Запись проходит в США, Великобритании и Канаде. Дирижирует и продюсирует альбом Дэйв Стюарт (Eurythmics).

24–15 ноября в Ленинграде, в СКК, проходит международная презентация «Radio Silence»; на сцене с музыкантами «Аквариума» – Дэйв Стюарт и Рэй Купер.

После этих концертов из группы уходит Сева Гаккель.

Киноэпопея продолжается – «Аквариум» под названием «Русско-Абиссинский оркестр» участвует в записи сразу двух саундтреков – к фильму «Черная роза» Сергея Соловьева и к «Золотому сну» Сергея Дебижева, а Дюша записывает первый альбом «Трилистника» – «Матросская тишина».

Дюша не был исключением – весь «Аквариум» переживал тогда период странного увлечения творчеством ленинградской, как теперь бы сказали, «арт-группы» «Митьки». Я до сих пор не понимаю, почему эта безвкусица так прижилась и почему «Аквариум» довольно долгое время наряжался в тельняшки.

Борис привозит из Америки шубы и вообще приличную одежду жене, что-то для дома – поскольку дома не было по большому счету ничего (его комнату на улице Софьи Перовской несколько раз грабят, проникая в помещение через крышу).

Гребенщиков, несмотря уже на свой статус «почти заграничного артиста», продолжает курить «Беломор» и делает это с таким изяществом, что даже модник Цой не может перейти на сигареты, подражая своему старшему товарищу.

22 мая 1989 года в США, Европе и СССР выходит альбом «Radio Silence» – в хит-параде «Billboard» он занимает 198-е место, компания CBS заключает с Борисом Гребенщиковым контракт на 8 альбомов.

В СССР пластинка раскупается с бешеной скоростью, при этом все критики и поклонники альбом ругают, но продолжают покупать. В нем есть тайна, в нем есть жизнь и переживания – слушатель понимает это, но определить сразу – где, в какой песне и что именно – не может. Это общее настроение альбома, это «переход границы» – в буквальном и метафорическом смыслах одновременно.

Запись «Radio Silence» шла на протяжении года, и весь этот год был, по словам самого БГ, «грандиозным приключением».

Приключение началось, естественно, еще в СССР, когда «органы» уже решили выпустить БГ, но прямо ему об этом не сообщили.

На таможне в Пулково его завернули и сказали, что он никуда не летит.

БГ, совершенно убитый, поехал на такси домой, вернулся в свою комнату в ужасном расположении духа, вернее – уже безо всякого расположения.

Раздался телефонный звонок, и ГОЛОС сказал раздраженно: «Уже идет регистрация, где вы болтаетесь, принято решение о том, что вы едете…» Или не так он сказал, но смысл был именно этот. «Органы» напоследок немного поиздевались над музыкантом в тулупе и летних кроссовках, несущемся вновь в Пулково – ночью, по занесенным снегом улицам на случайно пойманном такси.

А в Нью-Йорке был Дэвид Боуи, который предложил Борису участие в любом из его проектов в любом качестве. У БГ хватило мужества отказаться – уже тогда было понятно, что в результате получился бы еще один альбом Боуи «при участии БГ».

Продюсером «Radio Silence» стал Дэйв Стюарт, и год БГ работал на так называемом «Западе» – работал по-настоящему, погруженный в «настоящую» рок-атмосферу, первым из русских рок-музыкантов узнав и прочувствовав, как это все делается «на самом деле», как создаются альбомы, которые в Ленинграде уже стали бесспорной классикой, и что за люди их записывают.

«Radio Silence» был совершенно не похож на привычный «Аквариум». БГ объясняет это тем, что «после 11 альбомов ехать в Нью-Йорк записывать 12-й точно такой же было бы странно», – и он совершенно прав.

Это модный рок-альбом, один из немногих, записанных русскими музыкантами на Западе, который вполне соответствует критериям мирового музыкального рынка.

Клип на песню «Radio Silence» поднимается до пятой строки чарта «Billboard». С «американским» альбомом БГ все в порядке.

В «Аквариуме» тем временем идут разброд и шатания. Сева ушел, но состав увеличился – появились флейтист Олег Сакмаров, великий теоретик музыки, и басист Сергей Березовой.

Группа работает над записью альбома «Феодализм» – он так и не будет окончен, по рукам долго будут ходить пиратские версии с разным порядком песен, записанных в очень разном качестве.

«Феодализм» – очень хороший альбом. Гребенщиков называет его «…первым ритмичным альбомом „Аквариума“». Это, в общем, правда. Он ритмичный. И при этом какой-то странно легковесный – хотя громкий и мощный, с затягивающими песнями, на некоторые из которых были сняты клипы («Сестра», «Боже, храни полярников»).

Альбом в целом легок – но странно недосказан (не по причине недописанности).

Кажется, что в группе сильно вырос профессионализм, но возникли какие-то проблемы с идеологией.

С одной стороны, «Аквариум» был уже практически международно признанной, «взрослой» группой, играющей и записывающей альбомы в Англии и Америке, собирающей стадионы на родине и имеющей дискографию, которой позавидовали бы многие музыканты и в России, и на Западе.

С другой – местечковое «митьковство», бесконечное пьянство… Нужно было либо как-то заканчивать, либо превращаться в веселых, безобидных и бесполезных «митьков» окончательно.

Осенью 1990 года «Аквариум» записывает еще один саундтрек – для «Черной розы – эмблемы печали» Сергея Соловьева, который погрузился в авторское кино с головой. И правильно сделал – в то никому не понятное время еще была возможность снимать авторское кино как продюсерское, сейчас с этим стало куда сложнее.

Саундтрек выходит на фирме «Мелодия» в виде двойного винилового диска.

Зимой 1990-го окончательно проясняются отношения БГ и его западных партнеров. В один прекрасный день, когда Борис Гребенщиков вновь прилетел в Лондон и зашел в лондонский офис СBS, чтобы уточнить что-то по текущей работе, он не увидел знакомых клерков. Все было другое – оказалось, что компании CBC больше не существует. Она была куплена корпорацией Sony. Борис вежливо поинтересовался, как будут развиваться события, – но передача дел одного гиганта рекорд-индустрии другому гиганту была столь суетна, что поглощала все время сотрудников, тут было не до восьми пластинок, переписывались контракты на сотни миллионов. Борис уже начал работу над вторым альбомом, и CBS эту работу оплачивала. В суете на это никто не обратил внимания. Небо благоволило Гребенщикову и на этот раз – он получил свободу и остался при правах на «Radio Silence» и новый, уже почти записанный альбом, который получил название «Radio London».

Борис закончил работу над ним в Лондоне – в домашней студии басиста Eurythmics Чучо Мерчана при участии Севы Гаккеля. По сути, это демо-запись, но звучит она вполне полноценно. Это подтверждает тот факт, что в 1996 году диск вышел, – а БГ вряд ли стал бы выпускать недоделанный материал.

В нашей стране его знают куда меньше, чем «Radio Silence», – и зря, пластинка очень крепкая и «настоящая».

14 марта 1991-го во Дворец спорта «Юбилейный» в рамках фестиваля, посвященного 10-летию рок-клуба, проходит последний концерт «Аквариума» первого состава – после концерта группа официально распадается. Состав, который видели зрители, – БГ, Дюша, Рюша, Гаккель, Фан, Щураков, Ляпин и Березовой.

На сцену вместе с «Аквариумом» выходит Майк и поет с Борисом «Пригородный блюз». Это был последний концерт «Аквариума» тех лет и последний выход на сцену Майка. Летом Майк умер от кровоизлияния в мозг.


Борис Гребенщиков, измотанный распрями внутри группы, которая была распущена, остался без денег, а в результате семейных проблем – фактически и без жилья, контракт с CBS был разорван, впереди была пустыня – шли девяностые, страна гудела как пустая железная бочка, было холодно и неуютно. Нужно было чем-то согреваться.

По возвращении Бориса из Англии, 4 апреля 1991-го, был основан «БГ-Бэнд»: БГ – голос, гитара; Андрей «Рюша» Решетин – скрипка, Олег Сакмаров – флейта, гобой; Сергей Щураков – аккордеон, мандолина. Свой первый концерт группа дала в Казани 22 апреля. Позже к «БГ-Бэнду» присоединятся бас-гитарист Сергей Березовой и барабанщик Петр Трощенков.

Новая группа отправляется на гастроли – нужно было движение. За год группа дала 127 концертов в 71 городе России и 11 августа 1992 года была распущена, но, распустившись формально, она продолжала существовать в реальном мире.

Результатом работы «БГ-Бэнда» стал великолепный со всех точек зрения «Русский альбом».

Песни были написаны во время гастролей, казавшихся бесконечными, – ощущение такое, что БГ бросился в них как в омут – после всех разборок с «Аквариумом», CBS и всего остального, сбежал из черного, разваливающегося Ленинграда – Петербурга начала 90-х – город тогда представлял собой довольно жалкое, если не ужасное зрелище.

«Русский альбом» – яростный и нежный, молитвенный и по-настоящему роковый – задается бешеной гитарой Гребенщикова в «Никите Рязанском».

Дальше идет один длинный монолог, составленный из глав – песен. Все песни – самостоятельны, но все являются деталями мозаики, из которых и складывается «Русский альбом». Убери одну – и пустое место ничем другим не закроешь.

«Русский альбом» – «русский» не только по мелодике песен. Прежде и после «Аквариум» делал (и делает) «музыку мира». Недаром группа так часто бывает на зарубежных гастролях, недаром Гребенщиков – один из немногих по-настоящему принятых и понятых на Западе артистов.

«Аквариум» играет рок-музыку так, что она понятна и близка слушателям Англии, Америки или Германии в такой же степени, как и слушателям России. Группа не играет «русский рок», она играет просто рок, понимай – современную музыку.

Но «Русский альбом» – альбом контекста. Это запись для России и про Россию, понять ее, находясь вне контекста русской культуры и русской религии, очень трудно. Точнее – не понять, «понимать песни» – это вообще некорректная фраза. Песни не нужно понимать. Их нужно слышать. А услышать все, что звучит в песнях «Русского альбома», может только житель России. Да и то не каждый. К сожалению.

Записан он был зимой 1992-го в Московском доме радио.

Состав: БГ – вокал, гитара, Андрей Решетин – скрипка, Сергей Щураков – аккордеон, мандолина, Олег Сакмаров – гобой, флейта, Сергей Березовой – бас, Петр Трощенков – ударные, а также: А. П. Зубарев – акустическая гитара, V. Gayvoronskiy & V. Volkov – труба и бас, П. Акимов – виолончель.

Летом 1993-го нескончаемые гастроли продолжались – и утвердился новый состав «Аквариума», стало ясно, что группа живет – и именно с таким названием. Окончательно музыканты объявили это друг другу в Иерусалиме, месяц обдумывали и в течение дальнейших поездок смирились с данностью.

Гастроли по России были похожи на смерч – музыканты играли на концертах стандарты рок-классики, вставляли в песни 10-минутные гитарные соло и позволяли себе всяческие прочие вольности.

Тут же писались новые песни.

Иногда группа возвращалась в город на Неве. Дипломатичный Сакмаров организовал Борису встречу с Титовым, который после этой встречи вернулся в «Аквариум». Вернулся он не один, а с барабанщиком Алексеем Раценом.

И началось продолжение истории «Аквариума» в составе: Борис Гребенщиков (вокал, гитара), Александр Титов (бас), Алексей Зубарев (электрогитара), Олег Сакмаров (духовые и клавиши), Алексей Рацен (барабаны, играл до 1994 года), Андрей Вихорев (табла, играл до 1996 года). Позже к группе присоединились Сергей Щураков (аккордеон, мандолина) и Андрей Суротдинов (скрипка).

Новый альбом начали записывать в перерывах между гастролями – сначала в студии «Ленфильма», потом, на стадии сведения, – на «Мелодии», с Юрием Морозовым.

На свет появился альбом «Любимые песни Рамзеса IV».

На этом альбоме и сформировался звук современного «Аквариума» – точнее, начал формироваться, ибо он до сих пор меняется, оставаясь, однако, собственным, уникальным звуком, который ни с чем другим не спутаешь.

С момента появления «Рамзеса» «Аквариум» уже невозможно сравнивать с какими-то другими группами и проводить аналогии. «Аквариум» стал уникален, как уникален Pink Floyd, The Beatles или Radiohead.

В предыдущем десятилетии все альбомы «Аквариума» объединял голос Гребенщикова. Акустические альбомы обладали одним звучанием от бедности – что было, то и было – двенадцатиструнная, дешевая и плохая гитара, виолончель, флейта, бонги. Электрические же альбомы – все совершенно разные по концепции построения общего группового звучания – достаточно сравнить «Электричество», «Радио Африку», «День Серебра» и «Равноденствие», все они были местами похожи на кого-то, на что-то, рождались ассоциации.

После «Рамзеса» «Аквариум» обрел стилевое единство, получил свое неповторимое звучание, обрел свой голос – голос Группы.

Дальше этот голос будет изменяться, но группа не будет уже «менять профессию», она останется «Аквариумом» не превращаясь то в Grateful Dead, то в Nine Inch Nails.

Разнообразие стилей, которые используют музыканты, сохранится – «Я возьму свое там, где я увижу свое», как спел Гребенщиков, но эта полистилистика будет существовать в рамках, очерченных «Аквариумом». Звук будет преобладать над стилевыми нововведениями, и они не будут перетягивать всю группу на себя, уводить ее в другое пространство. «Аквариум» стал важнее посторонних влияний на музыку, элементы народной музыки, джаза, классики станут теперь лишь элементами, деталями, частями, украшающими целое.

Страшные, мрачные зимы в полуразрушенном Санкт-Петербурге «Аквариум» переживет в студии Титова и Рацена на Фонтанке. С новым участником группы, звукорежиссером Александром Мартисовым, в декабре 1993 года начнется запись «Песков Петербурга» – альбома, на котором старые песни Бориса Гребенщикова собраны с тем, чтобы дать им полноценное студийное звучание.

В процессе записи этих песен новый состав группы погрузился в прошлое, в историю «Аквариума», став при этом стабильнее и глубже в смысле понимания структуры песен Гребенщикова.

После нескольких коротких передышек на запись «Песков Петербурга» «Аквариум» снова отправляется в дорогу.

В 1994 году «по мотивам дорожных впечатлений» будет записан «Кострома Mon Amur» – светлейший альбом, исполненный радости и душевного покоя. Становится понятно, что дорога – это дом Гребенщикова и «Аквариума», – только в пути они чувствуют себя на месте, в пути снисходит радость и вдохновение, исчезает мрачная рефлексия. Достаточно послушать любую песню с «Костромы», чтобы и самому успокоиться: просторы России и простая радость солнечного света и чистой воды – это гораздо больше и сильнее, чем все городские проблемы, на поверку оказывающиеся мелкими и ненужными.

Гребенщиков говорит, что в тот период ему хотелось писать стадионный рок, а писались одни парковые вальсы.

Альбом действительно получился вальсовый – но куда светлее, чем любые стадионные роки. Иногда ведь хочется и просто радости – безо всяких стадионов.

Состав на записи: БГ – голос, гитара, А. Зубарев – гитара, О. Сакмаров – флейта, гобой и другие духовно-струнные клавиши, С. Щураков – аккордеон, А. Титов – бас, А. Рацен – барабаны, А. Вихарев – перкуссия, А. Решетин – скрипка в песне «Звездочка», девушки подпели в «Нирване» и «Гертруде».

После записи «Костромы» в студии на Фонтанке Гребенщиков за два дня записывает «Песни Александра Вертинского» – сольный альбом произведений одного из любимых артистов Бориса.

Рюша, к тому времени «с головой ушедший в старинную музыку», приводит вместо себя в группу скрипача Андрея Суротдинова.

Дорога продолжает питать «Аквариум» и Бориса Гребенщикова новыми идеями и давать новое дыхание.

1995 год – Одесса, Париж, Катманду; во время перемещений из одного пункта в другой рождаются песни, которые через короткий промежуток времени составятся в альбом «Навигатор».

«Сестры», «Навигатор», «Максим-лесник», «Мается» были написаны в парижских кафе за неделю.

Вернувшись в Петербург и засев на Пушкинской, 10, куда переехала студия с Фонтанки, «Аквариум» репетировал «Самолет» и «Таможенный блюз», музыканты писали демо нового альбома.

После одного из локальных концертов в Лондоне Гребенщиков встречается с Джо Бойдом – известнейшим музыкальным продюсером, и Джо говорит, что может помочь группе в записи нового альбома.

Через неделю Борис уже был в «Livingstone Studio» – предварительный договор был заключен, и через два месяца обменов факсами и утрясания административной стороны дела (благо у группы уже был директор Михаил Гольд, который и взял на себя всю эту рутинную работу) «Аквариум» уже работал на одной из лучших студий Лондона, записывая «Навигатор».

Состав на записи: БГ – голос и гитара, О. Сакмаров – флейта, рекордер, А. Титов – бас, А. Зубарев – электрогитара, клавесин, С. Щураков – аккордеоны и мандолины, А. Вихарев – жуир, бубен и тибетский барабан, А. Суротдинов – скрипка, альт, клавесин и фортепиано, а также: Дэйв Мэттэкс – ударные, Мик Тейлор – гитары, Энтони Тистлетуэйт – губная гармоника.

Это было настоящее приключение – запись альбома с теми людьми, которые писали еще Beatles. Удивительно легкие, словно сами собой появившиеся песни – и ни малейшей попытки играть что-то «английское», что-то «как у них»; «Аквариум» совершенствуется в своем собственном звуке, своей мелодике – это относится не только к голосу и основной мелодической линии, это общее для всего бэнда – все играют «по-аквариумовски».

Русская, «аквариумовская» мелодика совершенно, однако, не смутила Мика Тэйлора – легендарного английского гитариста, игравшего еще с Джоном Мэйолом и The Rolling Stones. Пришедший в студию с гитарой за тридцать долларов, Мик блестяще сыграл в двух песнях – «Таможенный блюз» и «Не коси».

«Навигатор» – одна из записей «Аквариума», которые необходимо иметь, это очень крепкий в стилевом смысле альбом. Оказавшись в условиях, когда они могли работать с массой английских музыкантов в прекрасной студии, дыша воздухом Лондона, группа записала если не продолжение «Костромы», то альбом столь же легкий, столь же русский и вместе с тем совершенно интернациональный – в отличие от по-хорошему клаустрофобического, любимого, но замкнутого на географию «Русского альбома».

«Когда я трезв, я – Муму и Герасим, мама, а так я – война и мир…»

Премьера «Навигатора» в России прошла с блеском, песни пошли в народ (недаром выше приведена цитата из «Таможенного блюза»), даже расходы, которые понесла группа (запись и поездки – а как вы думали, мы живем в материальном мире), окупились.

Но песни продолжали появляться – и песни эти укладывались в цикл, начатый на «Костроме» и развитый «Навигатором». Чтобы не опускать планку, нужно было снова лететь в Лондон.

В апреле 1996-го выходит альбом «Снежный лев», записанный в составе: БГ, Сакмаров, Зубарев, Щураков, Суротдинов, Титов, Вихарев, Кэйт Ст. Джон, Дэвид Мэттэкс.

После записи «Снежного льва» Александр Титов остается жить в Лондоне.

Для презентации альбома в России были приглашены басист Владимир Кудрявцев (играл в «Аквариуме» до 2005 года) и ударник Юрий Николаев.

«Снежный лев» был представлен тремя концертами в ГЦКЗ «Россия» – концерты были аншлаговыми, два альбома, «Навигатор» и «Лев», были на тот момент высшей точкой «Аквариума» – по крайней мере, в смысле востребованности слушателями.

Песни «Дубровский», «Максим-лесник» (нехарактерно для БГ, «прямая», «ударная» песня), «Древнерусская тоска», «Голубой огонек» звучали с экранов телевизоров, по радио, из окон домов.

9 июля 1996 года от саркомы сердца умирает Сергей Курехин.

В октябре группа «Аквариум» открывает интернет-сайт «Аквариума» – один из первых музыкальных сайтов в российском сетевом пространстве.

В 1997 году «Аквариум» записывает совершенно ни на что не похожий альбом – «Гиперборея». Гребенщиков, говоря о нем, проводил аналогию с битловским «Револьвером» – это альбом, который невозможно сыграть живьем, это грандиозная студийная работа. По сути, эта запись подводила итог циклу альбомов, начатых «Русским альбомом».

Это по-настоящему симфоническая работа; «наконец-то мы занимались музыкой», говорил Борис.

И здесь опять приходят на память лучшие группы конца 60-х – начала 70-х – психоделия с уклоном в симфоническую музыку, такого в России не играл никто – кроме «Аквариума».

После записи «Гипербореи» из «Аквариума» выходят Щураков, вплотную занявшийся собственным проектом «Вермишель оркестра», и Алексей Зубарев.

21 и 25 июня «Аквариум» празднует свое 25-летие: в Москве – в «Лужниках» и в Санкт-Петербурге – во Дворце спорта «Юбилейный».

Состав – БГ, Дюша, Сева, Фан, Ляпин, Губерман, Трощенков, Кудрявцев. В Петербурге на сцену выходит Фагот – Александр Александров.

Состояние и ощущение несколько странное. Словно и не было блестящего цикла альбомов последних лет, словно и не было обретения собственного «я»…

Это было дыханием прошлого, все замечательно, любимые песни. Но нужно было двигаться дальше. Тем более что Борис сам об этом пел лет десять назад. Двигаться дальше.

В октябре 1997 года появляется «Лилит» – самый удивительный релиз, который когда-либо создавал БГ.

В августе 1997-го Борис встречается в Нью-Йорке с художником и поэтом Димой Стрижовым, играет ему несколько песен (впоследствии вошедших в альбом «Лилит»), и Дима предлагает Борису записать их в Нью-Йорке.

Дима рассылает кассеты с песнями знакомым музыкантам и агентам и неожиданно получает согласие от музыкантов группы The Band – легенды американской рок-музыки, культовой группы, одной из самых значимых в истории американского рока.

БГ, конечно, знал и слушал The Band еще в России – помимо ряда собственных блестящих альбомов они играли на нескольких дисках Боба Дилана.

И – начинается запись «Лилит» на студии в Вудстоке. БГ и The Band – это что-то из области ненаучной фантастики. «Для меня это было, как играть с Ветхим Заветом, – говорил сам Гребенщиков, – такой шанс выпадает раз в жизни».

И опять, несмотря на Вудсток, несмотря на The Band, «Лилит» состоит из совершенно русских, «аквариумовских» песен – только сыгранных сухо, по-американски, очень «роково» и очень конкретно.

В 1998 году Борис Гребенщиков набирает новый состав музыкантов и отправляется в тур «Новый электрический пес». Никак не называемая группа играет в составе: БГ, Борис Рубекин (клавишные), Олег Сакмаров, Олег «Шарр» Шавкунов, Александр Пономарев, Дмитрий Веселов, МС Кошкин.

9 июля 1999 года от инсульта умирает один из лучших барабанщиков Санкт-Петербурга, много работавший с «Аквариумом», музыкант Александр Кондрашкин.

В том же году группа принимает участие в благотворительном марафоне «Мир в наших руках» в помощь пострадавшим от взрывов домов на улице Гурьянова и Каширском шоссе в Москве.

И наступает время «Аквариума».

Наступает время нового альбома Группы с Названием.

Борис Гребенщиков говорил, что альбом «Пси» для него – как новый «Синий альбом». Как первая запись начинающей с нуля группы. Или – как пробуждение «Аквариума».

Альбом начали писать в студии на Пушкинской в составе: БГ, Борис Рубекин и Олег Сакмаров. Микшировать его решили в Лондоне – там к работе присоединился Титов, а следом за ним – Рэй Купер.

Никто не знал, куда повернет запись, это было сродни алхимии. В результате получился классический альбом «Аквариума», и группа получила очередное, новое воплощение.

29 июня 2000 года умирает Дюша, Андрей Романов, – флейтист «Аквариума», один из его ключевых участников, – умирает прямо на сцене во время собственного концерта в петербургском клубе «Спартак».

В феврале 2002 года появляется новый, этапный альбом «Аквариума» – «Сестра Хаос». Теперь «Аквариум» звучит не теряя своего фирменного стиля, абсолютно современно – и технологически, и идеологически. На первом этапе «Аквариум» занимался разбирательством с наследием «Золотого века рок-музыки», потом пошли поиски собственного звука, после «Русского альбома» он был найден, но упущено время – сейчас же сошлись и время, и возможности, и фирменное звучание «Аквариума».

Бесконечные возможности современных технологий, высочайшего уровня музыканты, трепетное отношение к живому звуку – несмотря на наличие и петель, и сэмплов, и звуковых библиотек Рубекина – получилась стопроцентно живая и стопроцентно современная музыка.

Страшная «500», по-аквариумовски выворачивающий душу «Брод», мантра тяжелого рока «Брат Никотин», танцевальные «Растаманы из глубинки», «Слишком много любви», «Кардиограмма», пасторальный «Северный цвет» – «Сестра Хаос» задала тон всему будущему десятилетию работы группы.

Это уже совершенно новый «Аквариум», не утративший того, что было в самом начале, – в отличие от огромного количества рок-долгожителей, которые имеют свойство меняться до неузнаваемости, превращаясь в группы, совершенно не похожие на самих себя.

17 мая 2003 года вышли «Песни рыбака» – один из красивейших альбомов «Аквариума». Красивых, даже прекрасных песен Борис написал во множестве, но здесь они очень мощно оформлены – пожалуй, впервые за всю историю «Аквариума». По сути, по подходу к аранжировкам, альбом кажется продолжением «Сестры Хаос», за исключением того, что в нем нет жесткости «500».

Альбом красив до оцепенения, «Туман над Ян Цзы» и «Желтая луна» – это совершенно гипнотические вещи.

«Феечка» – привет от «Аквариума» 70-х, но с подходом 2000-х – и по звуку, и по темпу; вообще, «Аквариум» стал (условно говоря) «быстрой группой» – даже в медленных балладах чувствуется пульсация, музыка очень современная, живая, она не застывает во времени в конкретной точке написания, а продолжает движение уже самостоятельно, вне зависимости от того, закончил ли автор сочинять и петь. Это музыка своего времени, и она движется вместе с ним.

Борис говорил, что «просто решил попробовать написать все песни на двух аккордах и посмотреть, что получится». Борис немного лукавил – кому, как не ему, знать, что сложность и богатство звучания песни не имеет прямой зависимости от количества аккордов в гармонии.

Иначе зачем было ехать в Индию и записывать там индийских музыкантов с их народными инструментами? «Песни рыбака» – один из самых красивых и насыщенных музыкой альбомов «Аквариума». В нем нет того, что можно назвать «Пустые места». Нет в принципе.

В 2003 году Марк Алмонд выпустил альбом с переведенными на английский язык русскими песнями и романсами «Heart on Snow». В альбом вошла песня «Аквариума» «Государыня» и романс Вертинского «Nuit de Noel», записанный дуэтом с Борисом Гребенщиковым.

31 октября Борис Гребенщиков отметил свое 50-летие двумя концертами – в БКЗ «Октябрьский» в Санкт-Петербурге и в Кремле.

Отдельно БГ поздравил другой БГ – Борис Грызлов, занимающий тогда пост министра внутренних дел России.

В концерте в Кремле принимали участие Андрей Макаревич, Вячеслав Бутусов, Олег Сакмаров, Александр Васильев, Максим Леонидов, а Борис спел в кремлевском зале среди прочего «Коммунисты мальчишку поймали» и песню Цоя «Мама-анархия».

На концерте в Санкт-Петербурге Борису был вручен орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени – орден вручила поднявшаяся на сцену Валентина Матвиенко, губернатор Санкт-Петербурга.

В 2004 году Борис Гребенщиков становится активистом правозащитной организации «Международная амнистия», выступает с призывом к Александру Лукашенко освободить белорусских оппозиционеров, признанных «Международной амнистией» узниками совести, поддерживает кампанию «Оружие – под контроль» и подписывает петицию с требованием остановить репрессии в Узбекистане.

В марте 2005 года Борис Гребенщиков выступает организатором встречи рок-музыкантов с замглавой администрации президента РФ Вячеславом Сурковым.

12 апреля 2005-го выходит альбом «Zoom Zoom Zoom».

Начало альбома – «Белая» – говорит о том, что та магия звука нового «Аквариума», которая началась на «Сестре Хаос» и продолжилась на «Песнях рыбака», сделала качественный скачок вперед, поднявшись вверх не на ступень, а сразу на целый этаж.

Альбом записан на студии «Аквариума» на Пушкинской, 10, и на «Livingstone» в Лондоне.

Борис говорил, что во время отдыха на берегу Средиземного моря за месяц он написал 16 песен, часть которых и составила новый альбом.

Песни лихие – написаны быстро, это значит, что они «правильные», пришли в готовом виде. И написаны они уже для целого оркестра (которым, по сути, и является современный «Аквариум»), сложнейшие аранжировки и значительное количество инструментов – все это слушатель и зритель видят на концертах, такой плотности звука, как у современного «Аквариума», не достигают отечественные хеви-метал группы.

После злого, отчаянного марша «Трамонтаны» – «Народная песня из Паламоса», по мелодике и гармонии это что-то совершенно новое для Гребенщикова. Таких песен – с «международной» мелодикой – он еще, кажется, не писал. Во всяком случае, мне на память ничего похожего не приходит. «Мертвые мастросы не спят» – продолжение развития, начатого в «Народной песне», – мелодика, шагнувшая за пределы «Аквариума». Это уже не просто рок-группа, это работа серьезного композитора – «серьезные композиторы» тоже пишут рок-песни, только здесь композитор коллективный, имя ему – «Аквариум».

Далее – «Zoom Zoom Zoom», воплощенная радость жизни, и, по-прежнему, с таким удивительным звуком, что если бы жюри отечественных музыкальных конкурсов хоть что-то понимало бы в продюсировании, «Аквариум» за этот альбом был бы награжден вечным, непереходящим призом за лучший звук на рок-альбоме.

В рамках России эту запись можно сравнить с «Abbey Road» – а лучшего продюсирования я в жизни не слышал.

Голос Бориса повзрослел, погрубел, что естественно, но интонирует он так чисто и увереннее, чем прежде.

Диксиленд в «Сестре Хо», прекрасно прописанная гитара и неожиданное развитие в «Забадай», вдруг – почти традиционная, почти диланообразная баллада «Крем и карамель» с неожиданным, но столь же традиционным хард-роковым гитарным финалом – только успевай удивляться.

А затем – совершенно знакомая, хотя и не слышанная прежде – trademark-Гребенщиков – «Я не могу оторвать глаз от тебя». В ней – и «Синий альбом», и «Радио Африка», и все остальное, в ней – весь «Аквариум».

И двухминутное пение птичек – напоследок.

В мае 2005 года Борис начинает работу над циклом радиопередач «Аэростат», выходящим на «Радио России». В программах звучит классическая рок-музыка, практически неизвестная русским людям. Это – миссия.

Новый альбом, «Беспечный русский бродяга», выходит в 2006-м.

«Аквариум» писал «Бродягу» больше двух лет. «Хотелось забыть о коммерции, – говорил БГ, – и заниматься музыкой так, как и нужно ей заниматься».

Этот альбом – смешение стилей, звука, ритмов, сэмплов, он совершенно непредсказуем – неожиданные метафоры и обороты лирики БГ не уступают бесшумной смене музыкальных приемов.

«Афанасий Никитин Буги» и «Шумелка» оправдывают ожидание неожиданности. После этих двух песен возникает вопрос: если так пойдет и дальше, не лучше ли отставить на сегодня все дела и переслушать альбом сначала?

Следующая песня – «О смысле всего сущего» («В городе Таганроге есть два Звездных проспекта…») – мгновенно ушла в народ в виде цитат. Кроме этого она страшно, иронично красива.

«Духовные люди» кажутся приветом из «Треугольника», но дальше – настоящая трагедия, «Мама, я не могу больше пить»…

После практически индустриальных песен – очередная симфоническая пауза «Voulez vous coucher avec moi» и какая-то не то джига, не то что-то вроде джиги – «Стаканы».

Заглавная песня – логическое продолжение «Песен рыбака», гимн (как же без гимна) «Дело за мной» – опять привет от «традиционного» «Аквариума», песня уровня «Брода».

«Скорбец» – очередной почти-индастриал, страшный и смешной – нет, скорее, страшный.

Альбом недаром делался два года: в нем очень много разного, он совершенно не может надоесть, он – калейдоскоп.

Заканчивается диск «Терапевтом». Об этой песне трудно писать. Это неожиданный взрыв. Это взгляд назад – вся история «Аквариума» – сложная, трудная, веселая, с победами и смертями, с расставаниями, предательствами и невероятными, почти книжными приключениями. И все это – в ассоциациях, ни слова впрямую. Но все предельно ясно. Это одна из лучших вещей БГ за всю историю. Ее нельзя часто слушать – можно умереть, настолько это сильная штука. Она – как электричество. Обращаться с ней нужно осторожно.

Концерты в поддержку выхода альбома были отменены: Борис Гребенщиков лег в больницу, ему прооперировали глаз.

Группа смогла продолжить деятельность только через четыре месяца.

7 августа 2007-го умер Сергей Щураков – бывший участник «Аквариума», прекрасный музыкант, без аккордеона которого невозможно представить себе «Аквариум» периода «Русского альбома».

Он похоронен на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге, рядом с Майком Науменко и Дюшей Романовым.

В апреле 2008 года к группе присоединяется ирландский флейтист Брайан Финнеган, а 19 мая в лондонском Альберт-холле проходит концерт «Aquarium International».

В состав группы входят Шима Мухерджи (ситар), Премик Рассел Таббс (флейта, лэп-стил), Мария Помяновска (саранги, эрху, сука), Брайан Финнеган (флейта, тин вистл), Бэкки Тэйлор (ирландская волынка), Дундуби Дикел (скрипка), Дейзи Джоплин (скрипка), Джон Джо Келли (бойран), Шамита Аченбах-Кёниг (виолончель), Эрин Нолан (виола), Алок Верма (табла), Арпан Пател (фисгармония), Манду Траммер (арфа), Джон Дивайн (бойран), Пит Купер (мандолина), а также Борис Рубекин (клавишные) и Александр Титов (бас-гитара).

3 декабря 2008-го выходит новый альбом «Аквариума» – «Лошадь белая».

Для «Аквариума» уже стало традицией начинать запись альбома на Пушкинской, а заканчивать в Лондоне – это дает отличные результаты. Так же, как и приглашение музыкантов уровня Дживана Гаспаряна.

Часть песен «Лошади белой» уже была знакома слушателям – они игрались на концертах, но на альбоме все звучит в разы мощнее. Здесь и пост-рок в духе Pineapple Thief, и звук, пришедший от «Костромы», – как всегда, смешение стилей.

Как Гребенщиков умудряется писать песни в таком количестве и не делаться при этом скучным – совершенно непонятно.

В декабре 2008-го группа вновь отменяет все концерты.

Борис Гребенщиков ложится в клинику в Вене и переносит операцию по шунтированию сердца.

В октябре 2009-го выходит альбом «Пушкинская, 10».

В доме 10 на улице Пушкинской много лет находится студия «Аквариума». Здесь Бориса можно застать в те редкие моменты, когда он не на гастролях или не в путешествиях. Но в эти моменты он, как правило, занят записью нового альбома, поэтому застать его практически нереально. Однако все, кто приходит на Пушкинскую, 10, с целью застать Бориса, его застают.

Пушкинская, 10, – место почти мистическое. Центр Петербурга, в двух шагах – Невский проспект и площадь Восстания. В девяностые годы здесь по ночам жгли костры, вокруг сидели люди с гитарами, коньяком и портвейном. В самом доме находилось несколько десятков мастерских художников-авангардистов и академиков, был небольшой музыкальный клуб и несколько репетиционных точек ленинградских рок-групп.

Сейчас Пушкинская, 10, – крупный арт-центр, здесь и базируется «Аквариум».

Месту, через которое прошло множество творческих людей Ленинграда – Санкт-Петербурга, и посвящен альбом, являющийся, по сути, сборником старых песен, не вошедших в другие альбомы. В этом смысле «Пушкинская, 10» – продолжение традиций «Песков Петербурга» и «Гипербореи».

В сентябре 2011 года вышел новый альбом – «Архангельск».

«Архангельск – место, где живут архангелы», – поясняет Борис Гребенщиков. Он искал название для альбома два месяца, но слово «Архангельск» стояло перед ним – и никуда не могло деться. В конце концов на нем и пришлось остановиться.

Альбом, по словам самого БГ, вынул из него все силы, капли крови не осталось. «Архангельск» отражает современный мир.

«Аквариум» снова сделал неожиданный виток – альбом рифмуется с тем, далеким «Электричеством» – конечно, не впрямую и неявно, но вполне отчетливо.

В «Дилетанте» БГ поет страшно – так, что никто не мог себе представить, что он может так петь, так кричать, так вот здесь, на альбоме 2011 года, он кричит и поет так же всеразрушающе, сметая все на пути, – в «Архангельске», в «Красной реке», в «Марше священных коров»… В «Капитане Беллерафонте» его голос хоть и сдержан, но полон металла – такого парня на кривой не объедешь, это вам не Фрэнк Синатра…

Музыка «Архангельска» – ведь у нас нет других способов определения, кроме сравнений, – иногда становится похожей на что-то среднее между пост-роком Oceansize и фолк-прогрессивом Tempest.

На сегодняшний день «Аквариум» с «Архангельском» – единственная в России группа, играющая музыку. Все остальные играют (так или иначе) аккомпанемент.

В музыке «Архангельска» столько «внутри», столько всего между словами вокалиста, что это уже не просто песни. Это, повторюсь, ближе всего к страшному слову «прогрессив».

Даже привальсованный, «нечетный» «Тайный узбек» – уже там. В вылетающих аккордах клавиш с хэммондовским звуком, в музыке, которая заставляет забыть о песнях под гитару, о «русском роке» – недоношенном и беспощадном к собственному качеству – «Аквариум» вышел за грань, сделав очередной поворот. Это не группа улыбающихся «ребят», это бойцы в железных доспехах – никакой благостности, никакой рефлексии, никакой угодливости, – это рыцари, ландскнехты, пираты под черным флагом – кто угодно, только не «парни с гитарами».

Все это звучит в «Архангельске». Не за тех принимали, парни, «Аквариум» – это очень серьезно. Это мощно и – не тронь – обожжет.


Что будет дальше – не знает никто. Думаю, что даже сам Борис Гребенщиков. Время покажет. Время подскажет и даст новый (я в этом не сомневаюсь, что он будет новым) звук и новые песни. А мы – будем ждать.

Фото с вкладки

«Все братья – сестры», 1978

Фото Андрея Усова


Майк, Борис, Сева

Фото Андрея Усова


«Аквариум», февраль 1980

Фото Андрея Усова


«Аквариум». ЛДМ, 5 апреля 1987

Фото Андрея Усова


«Аквариум» на съемках клипа «Поезд в огне»

Фото Андрея Усова


«Аквариум», 1989

Фото Андрея Усова


«Пригородный блюз»: Майк и Борис, март 1991. Последнее совместное выступление

Фото Андрея Усова


«Аквариум», 10 апреля 2010

Фото Андрея Усова

Майк

Первая песня (по крайней мере, из тех, что я встречал в поп-музыке), которая является прародителем «Я посмотрел на часы», – песня Леона Рене «Let 'em roll blues», известная в исполнении King Perry Orchestra и вышедшая в свет в 1948 году. Через десять лет, соответственно в 1958-м, была написана «Reeling and Rocking»:

…I looked at my watch
It was four-o-five
Man I didn’t know
If I was dead or alive…[3]
(Чак Берри)

Еще через двадцать с небольшим появился рок-н-ролл Майка Науменко «Я посмотрел на часы».

Лучше поздно, чем никогда.


Майк – одна из самых парадоксальных, нетипичных и странных фигур в истории отечественной рок-музыки.

Другой вопрос – есть ли эта история, есть ли «отечественная рок-музыка» вообще. Это все очень спорно. Хотя само существование Майка говорит о том, что есть (ну, во всяком случае, была).

Я точно знаю, что есть история нескольких моих близких друзей, приятелей и знакомых, начавших играть рок-н-ролл, – и из этого что-то вышло. Получилось.

То есть получилось в профессии, в выбранном ими пути.

Осталось главное – пластинки, которые до сих пор покупают, переслушивают, песни, которые помнят, знают наизусть, подпевают и напевают для себя, для собственного удовольствия.


Майк слушал непопулярную в России музыку, народу большей частью совершенно неизвестную. Сейчас ситуация несколько изменилась. Пришел Интернет, и музыкальной информации достаточно в каждом доме – была бы охота ее черпать и изучать. Некоторые меломаны даже знают, кто такой Лу Рид.

В конце 70 – начале 80-х рок-мейнстрим, основной пласт рок-музыки (я имею в виду англо-американскую рок-музыку, если что) был отечественному слушателю практически неведом.

То, что являлось и является, собственно, современной музыкой в европеизированной части земного шара, прошло мимо России – советская власть постаралась здесь так же, как и во многом другом.

О том, что в культурном плане страна была отброшена на десятилетия назад (иногда мне кажется, что этот разрыв не преодолеть никогда), я писал неоднократно – повторяться неохота. Может быть, действительно, не стоит заморачиваться – пусть все идет как идет, забыть про рок-н-ролл, ходить на концерты Кобзона и отдать Кубань казакам – тем более что в момент, когда я пишу эти буквы, там, на Кубани, идет ожесточенная борьба против рок-фестиваля «Кубана», который кубанцы-патриоты настоятельно требуют заменить казачьим фестивалем и не пускать рок-музыку на священную кубанскую землю – чтобы ее (землю) не поганить.

Им важно рок-н-ролл не допустить. Потому что это пьянство (казаки-то – все сплошь трезвенники), разврат (казаки-то…) и драки (казаки и не дерутся). В общем, очередная порция бреда, которого у нас в избытке – и не убудет никогда.

Ну, рок-н-ролл не допускали в СССР – это мы проходили. В результате мы имеем всю ту ублюдочную эстраду, которую имеем. И имеем то, что она будет еще долго, потому что народу она, эта поносная эстрадная песня, нравится, и народ ее с удовольствием слушает, не подозревая, что с каждым куплетом все глубже погружается в говно.

Пара поколений искорежено этой музыкой безнадежно и непоправимо, пытаться что-то изменить на нашей сцене – зря тратить время и нервы. Не получится. Стена.

Та же самая стена, что стояла в 80-е прошлого века, – в общем, в этом смысле ничего не изменилось.

Те же ублюдочные песни и соответствующие певцы, только вместо комсомольских знаков у них кресты в полгруди, а вместо пионерского салюта – крестное знамение.

А все попытки снизу заменить русскую попсу на русский рок заведомо провальны, поскольку русский рок – музыка очень некачественная, и здесь попсовики выигрывают.

Россия опоздала с роком (с современной музыкой) лет на пятьдесят. Винить ее в этом бессмысленно – советский террор выкосил все, что так или иначе связывало страну со всем остальным миром, с движением этого мира, с музыкой, литературой, философией, живописью, театром, кино, – теперь нужно потихонечку, аккуратненько растить все практически с нуля. Это процесс небыстрый, и на наш век его точно хватит, хватит и еще на пару поколений.

Кто-нибудь может ответить на простейший вопрос: почему Beatles так мгновенно свернули головы значительной части советской молодежи? У меня на этот вопрос ответа нет. Ну, кроме общих фраз – потому что это талантливо, свежо там, современно и все такое. Но есть что-то еще – талантливо написанной и сыгранной музыки мало для того, чтобы изменить жизнь молодого человека и (с общепринятой точки зрения) свести его с ума.


Галина Флорентьевна Науменко, мама Майка, сказала, буквально: «„Битлз“ отняли у меня сына».

Не только у вас, Галина Флорентьевна. У сотен матерей. Но – не у десятков и сотен тысяч, как в Европе и Америке. Там, правда, не то чтобы отняли – там просто доставили радость. А у нас – отняли. Потому что тоже доставили радость.

Радость другого уровня. Не всеобщее ликование от полета Гагарина или первомайской демонстрации. Не личную радость-гордость от поступления в институт, скажем. А радость глубокую, интимную, радость неожиданных и огромных личных переживаний – никакая другая музыка в СССР такой радости дать не могла.

Я отчетливо помню этот день – мой приятель-одноклассник Вольдемар (Вовка) взял папин магнитофон, такой маленький, на него влезали только катушки по 270 метров ленты (если кто помнит, как они выглядели и какого размера были). Магнитофон назывался «Лира».

Это был один из первых в СССР переносных магнитофонов. То есть в него можно было вставить батарейки и слушать на улице. Настоящее чудо.

И в какой-то летний день мы с Вольдемаром (кажется, то ли в четвертом, то ли в пятом классе учились тогда) с этим магнитофоном сели на лавочке в купчинских кустах, Вольдемар нажал на белую клавишу – и зазвучала «Girl».

Я могу сказать, что это было лучше, чем потеря невинности. В смысле – чем первый половой акт с женщиной, поймите меня правильно. Потому что при первом трахе так или иначе испытываешь массу физических и моральных неудобств. При общем физическом наслаждении – просто в силу неопытности – очень много сопутствующих малоприятных ощущений. В зависимости от воспитания и уровня развития это списывается либо на «дуру-бабу», либо на то, что вчера не выспался, а теперь, наверное, нужно будет жениться.

В любом случае, первый акт всегда не такой, как в кино. Он суетный, жаркий, потный, неловкий и чуточку стыдный – с обеих сторон причем. Приятный, да, этого не отнимешь. Но – не то чтобы ах, и небеса перевернулись, а агнец залег рядом со львом. Надеюсь, что меня не привлекут здесь за оскорбление чувств верующих. Ведь вроде бы Бог есть любовь и все такое.

Нет, небеса не переворачиваются при первом физическом контакте с женщиной.

А Beatles, «Girl» – это был такой чистый восторг, такой мощный толчок без тени неудобства, без какого бы то ни было сопротивления, морального или физического, – без сучка, без задоринки. Мир просто сразу стал другим. Причем – навсегда. Этого я объяснить никак не могу.

Думаю, что примерно те же ощущения испытывали Майк, Гребенщиков, Цой – все те, кого я знал и с кем болтал о музыке, играл музыку, слушал музыку и вообще жил в этой музыке.

Понятно стало и то, что ловить на советской эстраде в принципе нечего – там просто нет ничего такого, что стоило бы ловить.

Это было настоящее чудо, которое мы пережили. Очень все бытово. Вот ты был одним, потом нажал на клавишу магнитофона, закрутилась пленка – и через двадцать секунд ты уже совершенно другой человек. Чудо.

Преображение.

«Нового» себя легко утратить, если неправильно обращаться с тем даром, который ты получил.


Играть так, как это делали всякие «Веселые Ребята» и другие «Голубые Гитары», молотить чушь советских композиторов, а потом на гастролях в далеких Сочи или Владивостоке зарубить «Об-ла-ди-об-ла-да» – это и значит утратить ту свежесть, непосредственность и открытость восприятия мира, которую дала нам тогда музыка «Beatles». Стирается настоящее, внутренее, главное – остается одна форма. И во что превратились все эти музыканты «Веселых Ребят» и других ВИА? Чем они занимаются? Что они играют и поют? Ведь это главное для человека, одаренного свыше, человека, почувствовавшего рок-музыку. Это его визитная карточка, это его настоящее «я».

Если ты играешь рок-н-ролл, ты должен забыть обо всей этой беде, не забивать мозг попсовой хренотенью и не вступать в дискуссии с попсовыми композиторами.

Это страшные люди.

Я имел множество бесед с этими людьми, многие из них весьма успешны – это еще хуже.

Все они прекрасно знают, как играть рок-н-ролл, легко объясняют все недостатки гитарной игры Кита Ричардса, недотягивание нот у Мика Джаггера, проблемы с интонированием у практически всех певцов, легко разносят в пух технику Брайана Мэя и, в общем, очень убедительно рассказывают о том, что западная рок-музыка (то есть вообще вся рок-музыка) – штука очень простая, и хороший ученик музыкального училища легко может все это сыграть-спеть, ничего в этом такого особенно сложного нет. «Нет, ну конечно есть очень красивые вещи», – говорят они и тут же наигрывают на фортепиано какую-нибудь забубенную попсу из репертуара Шер или там Линды Рондстарт.

Потом ставят записи каких-нибудь певцов или певиц, для которых в данный момент пишут аранжировки, и говорят: «А вот, послушай это. Вот голос! Вот мелодия… Ля-ля-ля… А гитарист как здесь сыграл у нас? Жу-жу-жу…»

И ты слышишь полную херню, которую забудут через час после того, как она выйдет в эфир, слышишь одинаковые стандартные гармонии, набившие оскомину еще сорок лет назад, и совершенно бессмысленное пение, игру музыкантов, которым плевать на то, что они играют, поскольку они записали свои треки для певицы Ивановой, получили по триста долларов и пошли в другую студию – писать точно такие же треки для певца Петрова, а вечером в клубе будут играть с певицей Сидоровой – те же самые песни, только в другой тональности и с другими словами.

Вам нравятся песни Игоря Матвиенко? Если нравятся – дальше не читайте.

Рок-музыка – вещь не техническая. К музыке как таковой, к классической музыке то есть, она имеет очень условное отношение. Сказать проще – вообще никакого отношения она к академической музыке не имеет. Это другой вид искусства.

Здесь тоже у каждого свой путь, музыка – всегда разная, тем и хороша.

Если бы Майк захотел заниматься музыкой в смысле «музыкой» – вряд ли у него что-то получилось бы. Петь он не мог совсем, бывает такое – ну не идет. На гитаре он играл тоже довольно слабенько, у него не было ни техники, ни ритма, ни, в общем, кажется, и желания серьезно заниматься инструментом.

Но для рок-музыки у него было главное – понимание того, что он делает. Понимание того, что он такой же, как Лу Рид, как Чак Берри, как Джон Леннон, что он, когда выходит на сцену с гитарой, – ничем от них не отличается и встает с ними на одну, что называется, планку.

Это дано не каждому – во всяком случае, в России.

Большинство музыкантов как-то все-таки комплексуют. Смотрят в рот «авторитетам» – случись какая-нибудь встреча с этими «авторитетами» от музыки – и внимают. А внимать тут нечего. Нужно играть то, что придумал, – вот и все.

Майк, не умеющий толком ни петь, ни играть, стал в нашей стране рок-н-ролльщиком номер один – и с того места, которое он занял, его уже никто и никогда не спихнет. Он один из первых (а возможно, и первый) начал играть то и так, как играют и играли в Америке и Англии, с той же подачей, с теми же смыслами – не текстовыми, но музыкальными, с тем же звуковым давлением (которое не зависит от качества инструментов и аппаратуры), с той же злостью и с той же радостью.

Майку в определенном смысле повезло. В первую очередь с тем, что у него ни разу в жизни не было настоящей большой, хорошей студии.

Кит Ричардс писал в воспоминаниях, что во второй половине семидесятых для звукозаписи наступило страшное время. В ней, точнее, в аппаратуре для нее случилась революция – каждую неделю появлялись новые примочки, обработки и пульты, новые приспособления, строились новые студии – и многие хорошие звукорежиссеры просто потерялись среди всего этого. Ричардс писал, что если раньше он ставил перед барабанной установкой один микрофон и на записи барабаны гремели как гром, то теперь он ставит пятнадцать микрофонов, а на ленте было какое-то жалкое пуканье.

Последний на сегодняшний день альбом The Rolling Stones – «A Bigger Bang» – группа записывала в домашней студии в доме Мика Джаггера. Когда сессии закончились и музыканты прослушали то, что получилось, Джаггер сказал: «Ну, теперь пойдем в настоящую студию и там все сделаем точно так же». Группа посмотрела на Джаггера хмуро и ни в какую «настоящую студию» не пошла, оставив все как есть.

Просто нужно понимать смысл и суть той музыки, которую группа собирается записывать.

Ритм-энд-блюз не пишется в огромных помещениях, разделенных на секции, в которых каждый музыкант сидит в наушниках и не видит бэнда. Еще хуже, когда музыка пишется потреково: пришел барабанщик, записал свою партию, потом пришел басист – и так далее. Это мертвечина. Ну, или другая музыка – не ритм-энд-блюз, не рок-музыка, во всяком случае.

В музыке, которую играл Майк (и все его любимые музыканты), группа должна играть вместе, глядя друг на друга и подпитываясь друг другом. Запись должна быть живой.

Другое дело, что потом можно дописать четырнадцать гитар и восемь партий баса, выбрать куски понравившихся дублей, но основа должна быть живой, все должно быть сделано вместе и сразу. Чистить – потом.

Самая значимая студия в рок-музыке – Chess Records. В любом случае, она должна быть самой значимой для тех, кто играет музыку, близкую к «Зоопарку» Майка.

Маршалл Чесс, наследник отцовского предприятия, говорил: «В „Чесс“ мы могли в понедельник сочинить песню, написать текст и музыку, во вторник записать, в среду сделать обложку, в четверг напечатать сингл, а в пятницу она уже была в эфире местной радиостанции».

Блюз – это жизнь, это живое дыхание, его нельзя раскладывать на составляющие и, в идеале, – даже оцифровывать. Хотите слушать блюз (ритм-энд-блюз) – покупайте проигрыватель и виниловые пластинки.

Майк записывал свою музыку в идеальных для себя условиях. Хорошая, дорогая студия убила бы его музыку – что и начало происходить, когда он пришел в Студию документальных фильмов, – разница в звучании малоуловима, но она напрочь убивает драйв, группа звучит как хороший эстрадный бэнд. Музыканты купились на студию, на то, что там называли «качеством», – и едва не убили музыку.

Маленькая студия – это не синоним определения «плохая студия». В студии должна быть комната, где играют музыканты, магнитофон (не компьютер) и пульт с контрольными колонками – чтобы прослушать записанное. Все остальное для рок-н-ролла не нужно вообще. Лучшие, классические альбомы рок-н-ролла, которые переиздаются и продаются до сих пор, – все были записаны именно в таких условиях. Chess Records и Sun Records – вот учебники по звукозаписи и сочинению песен.

Примерно в таких же условиях пишет музыку и Гребенщиков – единственная разница в том, что он использует компьютер, – но у него и музыка другая. Он любит вводить в свои песни индастриал и петли, он идет в ногу со временем.

Майк же играл другую музыку, музыку вневременную – по крайней мере, на протяжении последних ста лет она вообще не изменилась.

Поэтому и не нужна была ему на хрен никакая современная студия.

В этом смысле недостаток денег сыграл ему в плюс: были бы деньги – конечно, «Зоопарк» побежал бы на «Мелодию» или еще куда-нибудь – и ничего хорошего бы из этого не вышло.


В девяностые мы с Сашей Храбуновым выпустили трибьют: песни Майка спели наши живые герои рок-н-ролла – от Гребенщикова и Чижа до Шевчука и Женьки Ай-ай-ая Федорова (ныне – группа «Зорге»). Аранжировал песни Храбунов, то есть аранжировщик был тот же самый, что и в «Зоопарке» (именно Шура руководил там всей музыкальной частью – как Кит Ричардс в The Rolling Stones). На бас-гитаре играл Наиль – член группы «Зоопарк» последнего созыва, барабанщик был достойный, Шура поназаписывал множество гитарных партий – все должно было получиться хорошо. В общем, и получилось – альбом вышел, всем понравился и вполне неплохо продавался.

Но это был такой мертвяк, что я, услышав мастеринг, пришел в ужас и постарался поскорее забыть об этой записи. Больше всего меня раздражало то, что всем эта мертвечина понравилась. С рок-н-роллом это рядом не лежало. Все было чистенько, вылизано, нотка в нотку – отвратительно, одним словом. Тошнотворно и бессмысленно.


Лучшая пластинка Майка, для меня во всяком случае, – его первая сольная запись, сделанная в студии Большого театра кукол в 1989 году, – «Сладкая N и другие».

Майк работал в этом театре звукорежиссером – что он делал в этом качестве, неведомо никому, видимо – включал-выключал трансляцию или что-нибудь в этом роде. Майк никогда и нигде не учился на звукорежиссера, эта работа требует серьезной подготовки, – видимо, Майк был на подхвате, но считалось, что он звукорежиссер.

К моменту записи «Сладкой N» он уже, кажется, оттуда уволился и ушел в сторожа (о чем будет отдельная эпопея), но хорошие отношения с работниками театра сохранил.

Он вообще со всеми приличными людьми сохранял хорошие отношения.

Он сел вместе с двоюродным братом своей невесты, Вячеславом Зориным, – вполне приличным по тем временам гитаристом, двумя гитарами и кучей песен перед микрофоном в студии детского кукольного театра и с лету записал совершенно классический альбом.

То есть сделал ровно то же, что и Led Zeppelin, The Beatles и все герои студий Chess и Sun, – практически вживую, сразу, кое-где с парой или тройкой дублей, но за очень короткое время создал шедевр рок-музыки.

К сожалению, этот альбом может стать классическим (и стал – с момента своего появления) только в нашей стране. Выйди он в любой другой – Майк бы был тут же разорен судебными исками о взыскании значительных сумм за использование чужой музыки и целых кусков песен – Лу Рид, Боб Дилан, Джаггер с Ричардсом (ну, или их адвокаты) немедленно предъявили бы свои права на музыку, заимствованную Майком. Чего стоит одна только «Дрянь», полностью содранная с песни Лу Рида «Baby Face», вышедшей на альбоме «Sally Can’t Dance» (1974). «Дрянь» стала при этом всесоюзным хитом и не было концерта, на котором бы Майк не исполнял ее.

Лу Рида советские слушатели тогда еще не слышали (да и сейчас – в массе своей – тоже), поэтому нареканий не было, а песня великолепна – и у Лу Рида, и у Майка.

Но не в этом, собственно, дело. Заимствования в музыке Майка можно вынести за скобки, поскольку все его лучшие песни, все главные хиты – это переработанные песни его любимых артистов – Чака Берри, Лу Рида, Джаггера-Ричардса, Боуи, Игги Попа, Боба Дилана, Марка Болана. Это просто нужно принять как данность.

Майк был транслятором рок-н-ролла (в отличие от БГ, который был его послом, и я это отчетливо понимаю), он просто транслировал то, что ему было по сердцу, то, от чего он загорался и что любил больше всего на свете, то, чего, кроме него и нескольких близких его друзей, никто в СССР не слышал. Если бы не Майк, эти люди, наверное, так никогда и не узнали бы о существовании песен, которые уже пару десятилетий распевал весь мир.

Хорошо это или плохо – однозначно ответить трудно. Напиши он эти песни сейчас – было бы плохо. Это было бы прямым воровством, а Майк к любому виду преступности относился крайне негативно. Сейчас это было бы плохо еще и просто потому, что в стране совершенно другая ситуация. Мы открыты, мы всюду ездим, все слышим и все знаем (ну, во всяком случае, те, кто хочет знать, – знают, те, кто хотят слышать, – соответственно, слышат – а другим и не нужно ни того ни другого, другие и на концерты Майка в 80-х не ходили).

Что до воровства, то в СССР к интеллектуальной собственности и государство относилось весьма своеобразно – ни Гребенщиков, ни Цой, ни Майк за свои пластинки, вышедшие несколько позже описываемых событий на студии «Мелодия», не получили ни копейки. Так что Майк действовал вполне в рамках законов страны, в которой жил. В стране, где воровство вообще было нормой жизни, крали все и всюду – от простых граждан на заводах до конструкторских бюро, разрабатывающих самолеты и автомобили, видеомагнитофоны и прочую технику. Крали и советские композиторы – от начала времен советской власти. Интересующиеся могут найти в Интернете массу фактов заимствований западных песен и преображения их в лучшие творения советской эстрады без указания источника. Железный занавес надежно защищал от авторских претензий. Что же винить Майка? Не стоит.

Майк жил с родителями на Бассейной улице, в хрущовской пятиэтажке – совсем недалеко от «дома со шпилем», в котором жил Цой. В трех автобусных остановках по Московскому проспекту, на Алтайской улице, была и родительская квартира Гребенщикова. В двух шагах от Бориса жил Саша Старцев, известный как Саша-с-Кримами (из-за коллекции пластинок Эрика Клэптона и группы Cream, которых он обожал больше, чем всю остальную рок-музыку, вместе взятую). Чуть дальше на восток, в двух троллейбусных остановках, проживал Андрей Панов (Свин), умнейший и красивый парень, в ту пору – студент Театрального института, первый панк СССР. Рядом с ним, через улицу Типанова, жил я, а еще восточнее, за железной дорогой витебского направления, – Панкер, он же Монозуб, он же Игорь Гудков, ныне – преуспевающий кинопродюсер.

Юг Ленинграда, таким образом, оказался самой прогрессивной частью города в смысле рок-музыки. Даже пластиночный «толчок», на который съезжались по субботам все ленинградские меломаны, комсомольские дружинники и менты, тоже находился на юге – западнее Майка, на улице Червонного Казачества.

Написал и подумал: может быть, протесты казаков против рок-фестиваля «Кубана» – это подсознательная месть за то, что на улице, названной их именем, и находилась та дыра, через которую меломаны получали информацию с «гнилого Запада»? Все может быть…

Саша Старцев дружил с Борисом Гребенщиковым, они вместе издавали подпольный машинописный журнал «Рокси». Борису это дело быстро надоело, и он стал заниматься больше музыкой, нежели литературой. Сашу же пару раз вызвали в специальный отдел КГБ, пригрозили страшными карами, выгнали с работы… Это не испугало поклонника песни «Presence of the Lord», напротив, как-то подняло градус куража – впоследствии Саша стал одним из самых известных ленинградских рок-журналистов.

Панкер работал продавцом в радиомагазине, спекулировал колонками 35-АС (вершиной аудиотехники тех времен) и кое-какие деньги на этом имел. По работе он и познакомился со Свином, который тоже некоторое время спекулировал колонками и собрал дома отличный набор аудиоаппаратуры высшего качества, какое только можно было иметь в СССР тех лет. Все вместе бывали на пластиночном «толчке» и менялись пластинками, в результате чего быстро превратились в одну большую компанию, связанную тайными узами запрещенной в стране рок-музыки.

Впрочем, Майк с БГ были знакомы и раньше – они даже записали совместный альбом, о котором тогда никто из членов компании не знал и речь о котором пойдет ниже.

БГ, в общем, не был членом компании, о которой здесь пойдет речь, он был занят своими делами – начинался «Аквариум», а Борис, как человек педантичный и увлекающийся, не разбрасывался. Мы с Цоем и знакомы с ним не были – знали только, что он живет где-то рядом. Из «наших» с БГ в ту пору общались только Майк и Панкер.

Спустя несколько десятилетий Панкер стал директором телесериала «Брежнев». Когда сериал пошел в эфире, он позвонил мне и сказал: «Вот, Леха. Это расплата за нашу панковскую юность. Все в мире сбалансировано. Мы так стебались над Брежневым, а теперь я про него кино снял…»

Ну, это что. Я тоже теперь кинопродюсер, сделал порядка сорока телевизионных картин, которые с бо?льшим или меньшим успехом прошли в эфире целого ряда наших телеканалов, сейчас по моему заказу хороший американский сценарист пишет сценарий под названием «Ленин»… Вот так все сбалансировано.

С Майком меня и Цоя познакомил Монозуб.

Он принес мне пленку с наклеенной на обложке фотографией, сделанной Вилли (Андреем Усовым), – это та самая обложка, которая украшает сегодня компакт-диск «Сладкой N»: Майк в полосатом пиджаке на фоне кирпичной стены брандмауэра. Я даже знаю, где эта стена, я живу сейчас в ста метрах от нее. Стена та же самая, кирпичная, и стоит точно так же – для нее ничего не изменилось.

Я сидел дома один, Цой был чем-то занят – редкий вечер, когда мы не были вместе, обычно мы все время болтались вдвоем или втроем с Панкером – как-то мы сдружились с ним, в одну из таких прогулок у Витьки и родилась песня «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти». Все документально: мы купили три бутылки сухого вина и ходили с ними под дождем, думая, куда бы пойти в гости. Обзвонили всех знакомых, что было очень непросто, – нужно напомнить, что мобильных телефонов тогда еще не было, звонить нужно было из автомата за две копейки, а двухкопеечные монеты, так же как и все остальные монеты, у нас кончались очень быстро. Так мы и разошлись по домам, взяв каждый по бутылке – и выпили вино только на следующий день, уже не помню у кого в гостях.

Но в тот вечер я сидел один, почему-то и мамы дома не было. Пришел Панкер (без звонка, что тогда между нами было, в общем, принято) и тут же заставил меня что-то слушать – я тогда еще не знал, что именно. Какого-то парня. Майка какого-то. Панкер кричал, махал руками, убеждал меня в том, что это – настоящий рок-н-ролл.

В ту пору мы с Цоем уже сами внутри себя были «настоящим рок-н-роллом» и ко всем остальным «настоящим» относились заведомо скептически. Просто потому, что считали, что мы – единственные, кто знает, как и что нужно делать «по-настоящему».

Однако мы ошибались. Я это понял с первых нот, с первых звуков, которые были записаны на этой пленке.

При этом я тогда еще очень мало слышал настоящего, корневого рок-н-ролла, хотя кое-что из Пресли и Нила Седаки, из ранних The Rolling Stones и The Who мы с Цоем уже внимательно изучили. Но это были капли в море. Позже, спустя полгода, Гребенщиков начнет нас знакомить и с Лу Ридом, и с Grateful Dead, и с Диланом, с подачи Майка я начну слушать (сначала – искать на «толчке», что было очень непросто) Чака Берри и Мадди Уотерса.

Но тогда Майк обрушил на нас свой (чужой – не важно) рок-н-ролл, и ощущение, которое я испытал, было сродни тому, что оглушило меня при первом в жизни прослушивании Beatles на лавочке с одноклассником Вольдемаром.

Панкер сказал, что Майк живет на Бассейной – совсем недалеко.

Для меня это прозвучало так, словно Панкер предложил мне поехать в гости к Джону Леннону.

Однако мы ничего не боялись и никого не стеснялись. Авторитетов – в особенности. Даже кураж был – прийти к авторитету и показать, что ты тоже не дурак музыку поиграть.

Поехали – пять остановок на автобусе номер 13 – в пятиэтажку, я жил точно в такой же.

Майк тоже был дома один. Какой-то чудесный вечер. Обычно мы бежали из дома – дома всегда были родители. А тут – и он один, и я один…

Он открыл дверь – маленького роста, с огромным носом, который придавал всему Майку в целом какую-то небывалую значительность и солидность, очень по-взрослому гнусавый и провинциально-деликатный.

Минут пятнадцать ушло на протокол.

Мы как-то долго рассаживались в его маленькой комнатке, как-то странно расшаркиваясь друг перед другом и едва ли не говоря: «Позволите?» – «Да, конечно!» – «Спасибо». – «Пожалуйста». – «Не дует?» – «Нет, все хорошо». Мы вели такой странный разговор до тех пор, пока хозяин, казавшийся взрослее нас с Панкером, вместе взятых, при этом выглядевший очень молодо, неожиданно не предложил: «Может быть, сходить купить немного вина?» Это было предложено тоже очень манерно и «по-взрослому», солидно, но все трое тут же оживились, лед растаял, и все стало хорошо.

Три бутылки сухого разрушили стену, стоявшую между нами – поклонниками и артистом, – и мы встали на один уровень.

Уровень определялся группами, которые нравились нам всем.

Это было как пароль.

«Любишь T. Rex»? – «Да». – «Свой. Наливай». Вот так и происходили тогда все знакомства.

С Майком было интересно. Причем интересно всегда. Все те годы, пока мы общались (собственно, практически до самой его смерти) с ним было интересно.

Он сильно расширил наш кругозор в плане музыки – именно от него пришел к нам Лу Рид (Гребенщиков потом только подтвердил необходимость знакомства с музыкой Velvet Underground в целом и ее участниками в отдельности). Нико и Лу звучали в доме Майка постоянно – и Майк постоянно рассказывал всяческие истории из их жизни, а также говорил о Болане, Игги Попе, Боуи, Ленноне – говорил то, чего мы не могли услышать нигде, кроме его квартиры.

Кроме того, в те годы не было ничего странного в том, что хозяин дома вдруг взял гитару и начал петь свои песни.

И гости с удовольствием его слушали. Сейчас как-то мне сложно представить, чтобы я пришел к кому-нибудь и сказал бы – так, походя: «Слышь, а спой чего-нибудь». Диковато как-то. Не тот протокол.

А тогда – пожалуйста. Майк пел сколько угодно, когда кончались свои песни, начинал петь того же Лу Рида или Леонарда Коэна.

С ним всегда было интересно.

Майк занимался не только музыкой. Он очень много читал – опять-таки фамилию Керуак я впервые в жизни услышал в доме Майка. Мне Керуак не нравится, но я никогда не узнал бы о том, нравится он мне или нет, если бы не прочитал несколько его книг – с подачи автора «Сладкой N».

Альбом «Все братья – сестры» мы услышали чуть позднее. Пишу «чуть», потому что события тогда неслись с умопомрачительной скоростью. Мы все время что-то делали. На фоне того, что вокруг нас вообще ничего не происходило, мы двигались по жизни со сверхсветовой скоростью. В СССР, действительно, все, что могло произойти, – уже произошло. Чтобы советская власть могла существовать и дальше в том виде, к какому она пришла в 80-е годы прошлого века, нужна была очередная большая война – а сил на такую войну у власти уже не было.

Впрочем, граждане об этом и не подозревали – думаю, что большинство властных чиновников тоже. Хотя кое-кто соображал, что государство закрытого типа рано или поздно сжирает само себя, истощается (просто потому, что закрыто) и либо разрушается естественным путем, либо объявляет кому-нибудь войну, которая значительно омолаживает население, сплачивает его, приносит новую свежую идеологию вместо старой и сгнившей, а под конец разрубает большинство экономических узлов, которые затянулись на дряхлой шее СССР к 80-м.

«Маленькая победоносная война» в Афганистане дала только обратный эффект. Это была не та война, что могла вытащить государство из пропасти, в которую оно летело. Это было чистое безумие – тысячи парней, после школьной скамьи попавших в мясорубку, перемоловшую их совершенно равнодушно и без какого-то видимого результата. Эта война дала только смерть, горе и ожесточение, лучше от нее никому не стало. Никто никого не победил, все было просто по приказу свыше. Иди и умирай. Почему? Кто может дать ответ? Что забыли парни из Ленинграда и Москвы в Афганистане? Чем Афганистан не угодил Ленинграду? За что умирали там девятнадцатилетние ребята?

Фильм «Девятая рота» я пересматривал несколько раз. И мне глубоко наплевать на оценки, даваемые этой картине «интеллигентными и продвинутыми критиками». Я просто смотрел этот фильм потому, что он – о нашем поколении. И потому, что мы все легко могли там оказаться. Как не фиг делать. Но не оказались. В этом смысле нам просто повезло.

Вокруг не происходило ничего. Общество медленно ползло куда-то, само не понимая куда, – даже милиционеры на улицах были какие-то вялые и если забирали нас в отделение как «порочащих облик советского человека» (было такое определение), то довольно быстро выпускали – не зная, что с нами дальше делать. Хотя, если начнешь рыпаться, могли легко покалечить. Зная эти штучки, мы обычно не рыпались. Ну, нас и выпускали.

Забирали нас обычно за то, что мы пили на улицах вино. Ну и выглядели, с точки зрения ментов, совершенно при этом неприлично.

Я уверен, что если бы мы выглядели как работяги с Невского завода, нас бы не тащили в отделение. Разобрались бы на месте, как со своими, классово близкими, и пинком под зад погнали бы со скамейки, заставив вылить содержимое недопитых бутылок на газон.

Но мы не были классово близкими, мы были совсем «не отсюда».

Мы уже слушали Madness, пошили себе baggy trousers, которые лет через пять наденут люберы и другие бандиты, не связанные общей географией. Мы носили дикие – сравнительно со стандартами тех времен – стрижки или вовсе обходились без таковых. Цой, во всяком случае, был жутко волосат, но на хиппи не похож – благодаря кожаной жилетке, утыканной булавками и зауженным брюкам (baggy он себе тоже сварганил, чуть позже, они у него были клетчатыми – ну чистый любер, если бы все это происходило лет на восемь позже).

Нам было очень скучно в этом социалистическом, гниющем мире. Мы, правда, как и все граждане СССР, были уверены, что то, что мы видим вокруг себя, – это на века. Сковырнуть эту смурь не представлялось возможным. Слишком отлажено все было, все по местам, все по норкам.

Нам было скучно, и мы неслись вперед. Мы не могли усидеть дома. Просто физически. Нам нужно было двигаться.

Двигаться же можно было только из одних квартир в другие.

«Из дома в дом по квартирам чужих друзей», – пел Гребенщиков.

Не было никакого Интернета, в который можно было нырнуть и не скучать, в общем, не было вообще ничего.

Современному молодому человеку, родившемуся даже пусть и в 85-м году, представить в реальности такую жизнь невозможно.

Это была пустыня, в которой не было ничего вообще – ничего из того, чем живет современный молодой человек. Ни-че-го. Прямо Жан-Луи Барро какой-то, выдавший фразу «Голый человек на голой сцене».

Вот мы и были этим голым человеком.

Ладно бы еще пустыня, а то пустыня, сплошь уставленная охранниками-милиционерами, которые хватали и волокли в кутузку каждого, кто внешне не походил на советского бедуина. Мало того что все должны были одинаково медленно и бессмысленно жить, так и выглядеть все должны одинаково.

Да хрен вам.

Майк в ту пору уже выглядел практически «как все». Однако к своей достаточно заурядной одежде, в которой он и проходил всю жизнь (в отличие от меня, Цоя, Гребенщикова, который уделяет определенное внимание внешнему виду), Майк пришел не сразу. Период хиппизма его не миновал.

Как и Гребенщиков, Майк никогда не был «системным» хиппи, но околохипповская компания в какой-то момент времени его притягивала.

Впрочем, как и большинство тех, кто в начале-середине семидесятых «подсел» на рок-музыку.

Тогда, в семидесятых, он даже ушел из дома – сорвался и уехал, неведомо куда, неведомо к кому.

Мама через дальних знакомых обнаружила его в Киеве, Майк вернулся, но о своей поездке не рассказывал. Я точно знаю, что у него был опыт «стопщика» – любимый хипповский способ передвижения по стране, – но эта глава жизни Майка всегда оставалась закрытой, по непонятным причинам он об этом никогда не рассказывал.

Я подозреваю, что у него был какой-то неудачный роман. Майк вообще был парнем влюбчивым и в своих отношениях с женщинами достаточно трепетным, даже чуточку старомодным.

Его любимым писателем был Тургенев – это кое о чем, да говорит.

В 1974 году Майк уже познакомился с Гребенщиковым, играл на бас-гитаре в уже упоминавшейся в этой книге группе Владимира Козлова «Союз Любителей Музыки Рок» – можно только воображать, что это была за бас-гитарная игра. Майк и в зрелые годы с трудом представлял себе эту часть работы в группе – скорее всего, он просто играл, что называется, «по точкам», вставляя иногда стандартные рок-н-ролльные ходы – по сути, куски мажорных гамм. Но по тем временам все, что было сыграно со сцены на электрических гитарах, – все это уже было здорово.

В компании Гребенщикова, на основе общих музыкальных интересов и вкусов, была создана кратковременная коллаборация «Вокально-инструментальная группировка имени Чака Берри».

Что играла «группировка» – ясно из названия, играла, как и любая другая группа Ленинграда того времени, редко и мало.

Сейчас, ознакомившись с массой воспоминаний, молодой читатель может сделать вывод, что в начале семидесятых в Ленинграде были группы, которые «играли» так же, как The Rolling Stones в «Марки» или The Beatles в «Каверне» – то есть в нормальных клубах, куда люди ходили и каждый вечер слушали любимых артистов.

Ничего похожего в Ленинграде и вообще в СССР даже близко не было.

«Группы» были больше названиями, чем, собственно, группами, о музыкальных клубах слышали только особо продвинутые, а рядовой житель СССР даже не знал, что где-то в мире что-то такое существует. Концерты же отечественных групп были очень редкими и наполовину тайными, в школах (на выпускных вечерах), в институтах (на очень редких студенческих праздниках) или и вовсе проходили в залах мелких ДК и были приурочены к самым разным советским праздникам и памятным датам, вплоть до Дня Победы.

На День Победы «группировка», правда, не играла (были группы, которые умудрялись прицепиться к этим памятным дням), в остальном же все было так, как у всех.

Не было приличных инструментов, хоть сколько-нибудь вменяемой аппаратуры, помещения для репетиций и ощущения безопасности. За то, что ты играешь рок-н-ролл, легко могли забрать в отделение с непредсказуемыми последствиями.

Вот так и жили.

Однако в конце 70-х наступил какой-то период затишья во власти – предвестник паралича, потом, когда паралич подойдет уже вплотную, власть встрепенется. Придет Андропов и начнет судорожно закручивать гайки, сажать музыкантов в тюрьмы (Андрей Романов из группы «Воскресение»), высылать их на сто первый километр (Жанна Агузарова), публиковать списки запрещенных для ПРОСЛУШИВАНИЯ (!!!) групп (Pink Floyd, а также «Аквариум», «Кино» и, само собой, «Зоопарк»)… Но тогда, во второй половине 70-х, – об этом вспоминает и Борис Гребенщиков – была какая-то стагнация, временная передышка.

Наша компания молодых панков тоже ощутила это – когда мы начали наряжаться в брюки дикого покроя и украшать себя булавками, поначалу нас никто из милиции не трогал: указаний на «борьбу с панками» не было, а на хиппи, которых хватали по привычке, мы похожи не были.

Именно в тот период, на исходе 70-х, Майк и Борис записали «Все братья – сестры» – на берегу Невы, на один магнитофон, через один же микрофон и с одного дубля.

«Все братья – сестры» – это первое, последнее и единственное эхо Вудстока в нашей стране.

Не хипповской идеологии, отнюдь. Далеко не все зрители концерта в Вудстоке и уж совсем не все группы, выступавшие там, были хиппи. Это был просто дух, идея – бесплатного искусства, свободной музыки, – ведь и на Вудстоке организаторы в какой-то момент махнули рукой и разрешили пускать зрителей на огороженную поляну бесплатно (хотя предварительно продавались билеты).

Это было на самом деле очень здорово (я о записи альбома Майком и Борисом), что слышно и в музыке – даже сейчас.

Она звучит очень естественно. И дело не в том, что это концертная, «прямая» запись.

Если сравнить эту запись с многочисленными концертными записями Майка, «Зоопарка» и «Аквариума», то разница эта слышна, она ощутима.

Любой концерт все-таки готовится – и чем дальше, тем больше и сложнее его подготовка. Директоры, администраторы, охрана, аппаратура, зал, бюджеты, зарплатные ведомости, свет, уборщицы – вокруг любого концерта столько суеты и головняков, что нужны очень большие вложения, чтобы все это не отразилось на конечном результате, на музыке, которую слышит человек, сидящий в зале.

На попсовых концертах русских эстрадных артистов на это никто вообще не обращает внимания, и вся бухгалтерия – как белая, так и черная – слышна и видна с первых нот, взятых под фонограмму разряженным певцом.

На рок-концертах тоже достаточно технической и административной грязи – прямая, по задумке, передача энергии и смыслов от артиста публике превращается в «мероприятие». А где «мероприятие», там нет и не может быть рок-музыки.

«Все братья – сестры» – идеальная «прямая передача». Кроме музыкантов и слушателей, здесь нет никого, никаких посредников. И никакой головной боли для музыкантов. Все это слышно – Майк здесь играет и поет свободно, не зажато, как у него (да и у любого артиста) бывало на «больших официальных концертах».

Выйди этот альбом на Западе – при всех его чисто исполнительских шероховатостях, он стал бы бестселлером. В СССР он разошелся в количестве нескольких десятков экземпляров.

Вилли Усов сделал обложку, на которой Майк и Борис выглядят, как натуральные парни с Вудстока, да и весь альбом пропитан этим духом – духом праздника свободной, никому ничем не обязанной музыки, кроме которой не существует ничего – ни зверского СССР, ни милиции, ни унылого и душного комсомола, ничего, кроме радости, лета и отличных песен. Это одна из лучших пластинок (будем так называть) из всего, что записано в рок-н-ролле на русском языке.

Альбом записан в июне 1978 года, и у меня он напрямую ассоциируется с ленинградской белой ночью, с чудесным временем с мая по июль – лучше этих месяцев нет ничего, ради них стоит терпеть все мерзости петербургской осени, мокрой северной зимы и унылой, в общем, слякотной весны.

«Сладкая N» – это уже совершенно другое звучание, настроение и подача. Это настоящий (несмотря на лаконичность и минимум средств, с которыми он записан) студийный городской ритм-энд-блюз.

Если «Братья-сестры» – это музыка улицы, полей, реки, солнца, то «N» – это уже городские лабиринты, залитые асфальтом площади, проходные дворы и брандмауэры, окружающие полупьяного блюзмена.

Майк отчетливо понимал, что блюз, начинавшийся, как музыка хлопковых плантаций, деревенских завалинок и салунов, очень быстро стал музыкой сугубо городской. По крайней мере, тот электрический блюз, который слушал и любил Майк.

Это музыка Чикаго, индустриального мегаполиса со всеми его городскими прелестями: вонью заводских труб, уличной преступностью, пробками на дорогах, толпами на тротуарах, с полицией, ночными клубами с проститутками, сутенерами и наркоторговцами, с диким общим темпом жизни.

Темп жизни Ленинграда уступал в скорости темпу Чикаго, а музыка Майка неслась вперед, опережая время и застывших в нем музыкантов советских ВИА – с улыбками, приклеенными к розовым лицам, поющих свои странные советские песни непонятно о чем. Апофеозом общего безумия и наплевательства на хоть какие-то смыслы у них было произведение про почему-то «Увезу тебя я в тундру»… С какой стати, в какую тундру? Ну, это их дела.

Майк женился и переехал в самый что ни на есть «достоевский» центр города.

Сейчас мне это кажется вполне логичным – в продолжение темы о маленьких дешевых студиях, жилье Майка тоже соответствовало образу классического чикагского блюзмена. Сами обстоятельства жизни направляли его по тому пути, о котором он мечтал, который прошли его любимые артисты, герои чикагской блюзовой сцены.

Если кто помнит знаменитый (и любимый Майком) фильм «Братья Блюз», то комната, в которой жили Майк и его жена Наташа (а потом и их сын Женя), очень даже напоминала каморку Джэйка и Элвуд, только что поезда под окнами не грохотали.

Комнатка была частью довольно густонаселенной коммуналки с планировкой «купе» – длиннющий коридор соединял входную дверь с общей кухней, по одной стороне коридора – окна, в которые открывался довольно-таки унылый вид на крыши трущобной части Центрального района Ленинграда (тогда он был Куйбышевским районом, что придавало этим кварталам дополнительную трущобность), по другую сторону коридора всяк туда входящий видел одинаковые двери, ведущие в одинаково узкие и неуютные комнаты.

Майк был человеком не то чтобы коммуникабельным, но вежливым и с соседями поддерживал отношения ровные.

Район этот – улица Марата, Волоколамский переулок, Боровая, Коломенская, Звенигородская, Социалистическая – выглядит так, будто на стол высыпали штук двадцать спичек и они упали горкой, – в плане получилось что-то похожее на расположение всех этих улиц.

Здесь Ленинград (Санкт-Петербург) словно забывал о своей параллельно-перпендикулярной планировке – на пересечениях улиц и переулков здесь нет прямых углов, все криво-косо, здесь, если хочешь «срезать угол», сократить путь и пойти напрямую, по гипотенузе, – окажешься еще дальше от цели. Коротких путей здесь нет в принципе, здесь своя геометрия. Единственное спасение – широкая и внятная улица Марата, упирающаяся в Невский. Но когда пешеход, оказавшийся в этом районе, впервые ищет улицу Марата и идет к ней, достаточно одного неправильного поворота, и он в мгновение ока оказывается на Лиговке – что от Невского уже совершенно непропорционально далеко. Непропорционально пройденному пути. Вот такой район.

После своей пятиэтажки на Бассейной, стоящей, считай, что в чистом поле, Майк странно быстро адаптировался к жизни в трущобном районе. Вообще-то, это как бы исторический центр Санкт-Петербурга, но этот участок центра на девяносто процентов состоит из огромных старых доходных домов, прилепившихся друг к другу стенами и выстроившихся в монолитные утесы, ущелья которых называются улицами. В ту пору это был район коммуналок и, соответственно, красивые, богатые, хорошо питающиеся и одевающиеся люди здесь не жили.

Майк не был аристократом, он был представителем той самой русской интеллигенции. Хотя бы потому, что я ни разу в жизни не слышал от него слова «быдло». Ну, просто как факт. Он мог материться, но про «быдло» как-то не было. Он умел уважать людей, и неважно, что он думал на самом деле, важно, как он себя вел.

Он очень легко вписался в коммунальный быт и прекрасно находил общий язык с людьми, значительно, иногда даже радикально ниже его по уровню образования и общего развития. Он мог найти общий язык с последним дебилом-алкашом и тут же – с профессором консерватории или каким-нибудь академиком «из бывших».

Майк освоил дежурства по коммуналке (если кто не в курсе, что это такое, – так это очередность уборки всей огромной квартиры – от туалета до прихожей).

Очень быстро изучил Майк расположение винных магазинов и пивных ларьков – и через месяц уже был здесь совершенным старожилом.

Благодаря его вежливости и умению общаться соседи не были против бесконечного потока гостей в его крохотной комнате (если точнее – в комнатке Наташи, жены), и посиделки у Майка затягивались до утра – ну, или пока последний пьющий не засыпал, потеряв остатки сил за стаканом сухого.

Тогда Майк пил исключительно сухое, изредка – портвейн.

С пивом была отдельная история, пиво было культом и, мне кажется, для Майка пиво было некой игрой – игрой, как стало понятно в дальнейшем, очень опасной, смертельно опасной, – я имею в виду алкоголь вообще и пиво как его составную и наиболее коварную часть.

Пиво – напиток дешевый и пролетарский. Ну и крестьянский, конечно.

Герои Майка пива не пили.

Герои Майка – это хмурые хемингуэевские и ремарковские мужчины в плащах с поднятыми воротниками, с сигаретой в углу рта, сидящие в кафе за стаканом абсента или рюмкой коньяка.

Его герои – это тургеневские – нет, не женщины, а мужчины, велеречивые, во фраках и манишках, готовые и в вист сыграть, и жену чужую увести, и на дуэль вызвать. Они пили шампанское и, у себя в поместьях, парное молоко, принесенное румяной крепостной, в самом соку девкой, которую нужно было по-барски хлопнуть по налитой попе, – в деревне можно слегка опроститься.

Пиво этим героям не шло, трудно представить себе Рудина с бутылкой «Жигулевского» и беломориной во рту. Равно как и старика Хэма в лодке, с акулами. Какое тут пиво? Разбавленное и дурно пахнущее. Тут только ром в окружении полуголых красавиц.

Майк играл в пиво. Мог бы ведь и вина купить и пить его мелкими глотками – но нет. Это было увлекательно – а главное, это был ритуал. Один из немногих серьезных, настоящих ритуалов, заполняющих и украшающих жизнь.

Гребенщиков хоть и пел про «Холодное пиво, ты можешь меня спасти», но пивным фанатом не был никогда.

Майк же про пиво не пел, он его пил.

И тщательно, скрупулезно выполнял все части пивных ритуалов.

Подготовка трехлитровых банок (современный молодой человек удивленно поднимает брови – на кой какие-то банки, и что это за банки вообще?), поход в пивной ларек (что за ларек?), выстаивание получасовой очереди и – наполнение этих банок, кроме этого – получение в руки двух кружек с пенными горками на мутном бледно-желтом напитке. И питье его с покрякиванием, через «беломор», с шутками-прибаутками, с идиотскими «ну, давай». А вокруг толпа мужиков, часть – трясущихся с похмелья, держащих свои кружки двумя руками, иначе все расплещется, часть – вышедших на прогулку «правильных», сказавших женам: «Я пройдусь, пивка махну». В общем, отвратительное зрелище на самом деле.

Потом – возвращение домой. Банки, закрытые полиэтиленовыми крышечками, пропускали расплескавшееся пиво, и оно пачкало брюки – ничего, это по-мужски, это гордые, мужественные пивные пятна.

Дома же – банки на стол, с другом-приятелем на табуретках, наполняются украденные из ларька год назад кружки и – самое отвратительное – разрывается руками вобла, сушеная соленая рыба, один вид ошметков от которой, лежащих на столе, мгновенно превращал любую, даже очень хорошо убранную и стильно обставленную квартиру в какой-то грязный и дымный шалман.

Вот такие примерно были ритуалы – с множеством вариаций, конечно, – и они нравились Майку. Впрочем, как и всем нам. Сейчас я вспоминаю об этом с содроганием.

Еще до переезда в центр Майк несколько раз съездил в Москву вместе с музыкантами «Аквариума» и дал там несколько совместных с ними концертов. Все это дело было замаскировано под творческие вечера кинорежиссера, писателя и сценариста Олега Осетинского – личности в московских арт-кругах весьма известной, да и не только в московских: он был соавтором сценария фильма «Звезда пленительного счастья» – картина шла в кинотеатрах страны с большим успехом, она действительно очень хорошая.

Многие «взрослые» деятели советской культуры того времени вдруг почуяли моду на рок – и стали так или иначе этим делом заниматься.

Вот Осетинский и устроил несколько (не знаю, не помню уже точно, сколько – один, два или три) творческих вечеров с привлечением ленинградских подпольных музыкантов. По сути, это были концерты «Аквариума» и Майка – а Осетинский сидел на сцене за столиком, в сторонке, и пил чай. Это была чистая маскировка.

Об этих мероприятиях существуют самые разные отзывы, некоторые из музыкантов, бывших на этих «вечерах», отзываются об устроителе довольно негативно, но если объективно смотреть на эти вещи – нужно сказать Олегу Евгеньевичу «спасибо» – он на самом деле сильно рисковал. Все это было преступно (по тогдашним советским законам): мало того, что являлось в чистом виде идеологической диверсией (можно было сколь угодно и как угодно уверять милицейское начальство, что музыканты «просто поют свои песни, и никакой идеологии», но это был «рок», а «рок» был идеологически чужд, тут и к бабке не ходи – нарушение и криминал), так еще и валилась статья за «нетрудовые доходы». Вход на эти вечера был платным, и музыканты получали деньги – причем значительно больше москонцертовских ставок. А это уже чистая уголовщина.

В том, что часть деятелей советской культуры потянулась к «Аквариуму» и Майку, нет ничего удивительного. Люди ведь тоже мучились. Люди хотели снимать кино, ставить спектакли, самовыражаться и вообще заниматься искусством. А цензура на них давила стотонным прессом, и многие просто с ума сходили, спивались и натурально умирали. А тут появляются ребята – ребята, которые играют настоящее, подлинное (чутье художников не подводило, уж подлинное от халтуры они отличать умели), и ребята эти плевали на любую цензуру, на все идеологические преграды – и живут они не где-то в Лондоне, а вот тут, под боком, в Ленинграде. Есть от чего ошалеть.

Поддержка деятелей советской культуры была вовсе не иллюзорной и не означала «продажности» – поэт Вознесенский не виноват в том, что родился в СССР, обладая при этом поэтическим даром. Он очень помог Гребенщикову – вместе с Аллой Пугачевой, кстати, творчество которой лично мне глубоко неприятно, но из песни слова не выкинешь.

Но до всего этого было еще далеко, а пока Осетинский устраивал эти небольшие концерты, и музыканты получали деньги. Майк вернулся в Ленинград со ста рублями в кармане (в то время это была месячная зарплата инженера), и сомнений в том, что он на правильном пути, уже не было никаких.

Майк мечтал играть большие электрические концерты – а кто из наших артистов (и не наших тоже) об этом не мечтал? Все мечты всегда осуществляются – если это настоящие мечты, если человек по-настоящему сильно чего-то хочет.

У Майка всегда была проблема с подачей. Он был внутри себя одновременно и Бобом Диланом и Марком Боланом – с примесью Чака Берри и Джаггера.

Но беда в том, что петь ни как Дилан, ни как Болан он не мог физически.

Если кто-то скажет, что Дилан тоже петь не умеет, я посоветую ему заняться развитием слуха. Для начала поставить альбом 1969 года «Nashville Skyline», где он поет классическое кантри таким убедительным баритоном, какой имеет не всякий крунер с именем.

Дилан выбрал себе манеру и работал в ней, при этом четко интонируя и легко внося драматургию в свои песни. То есть техническая сторона его не сильно заботила, технически он пел свои песни очень легко – иначе если возникают трудности чисто исполнительские, то тут уже не до драматургии, тут лишь бы в ноты попасть. Дилан делал и до сих пор делает все это с легкостью.

Про Болана и говорить нечего – его вечно молодой голос и длинные, точные ноты, наработанная годами и сотнями концертов манера пения, развитое дыхание, чистое, не изгаженное «Беломором» горло, позволяющее выдавать его знаменитое вибрато – все это было не для Майка.

В конце концов оставался Леонард Коэн, песни которого звучали в квартире Майка так же часто, как музыка The Rolling Stones, T. Rex и Нико.

Но Майк хотел играть рок-н-ролл – а Коэн с его полуразговорной, речитативной манерой рок-н-ролл не играл и не пел.

Я хочу, чтобы меня поняли правильно. Речь не идет о том, что Майк пытался под кого-то «подделаться». Возможно, он и не осознавал этих поисков формы.

А форма была нужна – осознавать, может быть, он этого и не осознавал, но что чувствовал – это точно. Я так разоряюсь здесь за то, что Майк чувствовал и осознавал, просто потому, что это касается непосредственно исполнения рок-н-ролла – так, чтобы он звучал как рок-н-ролл, а не как аморфный, лишенный стиля и музыкального смысла «русский рок».

Собственно, это была уже продюсерская работа. Но поскольку продюсера не было, Майк искал форму для своих песен сам, называя эту работу «поисками группы».

С группой Майку не просто повезло – это был великий шанс, которым он воспользовался. Майк просто напал, набрел, наскочил, как угодно, на совершенно готовую группу «Прощай, черный понедельник», которая играла кавера на песни великих американских блюзменов и рок-н-ролльщиков. Оттуда к Майку пришли Андрей Данилов, барабанщик, и Александр Храбунов, бессменный гитарист «Зоопарка» и фактически его музыкальный руководитель.

На бас-гитаре стал играть Илья Куликов, профессиональный музыкант, работавший в то время в оркестре Ленинградского государственного цирка.

Название придумал Майк, откуда оно взялось в его голове – совершенно неважно. Отечественные журналисты продолжают искать какие-то смыслы в названиях групп, но их, как правило, нет, в большинстве случаев это просто слово или слова, которые в какой-то момент понравились авторам, – и все. The Beatles на самом деле – глупейшее название, с натужным и несмешным юморком, очень тяжелый каламбур, название, ничего никому ни о чем не говорящее. Но дело не в названии. К хорошей группе оно прилипает и становится брендом, и уже потом наполняется смыслом, ассоциациями и образами. Не в названии дело. «Зоопарк» – тоже не бог весть какое название, и Майку первое время это ставили в укор – почему такая скука в представлении группы?

Дело не в названии. Дело в том, что с приходом группы и, в особенности, Храбунова появилась та необходимая Майку форма, без которой он не мог двигаться дальше.

Майк не пел как Джаггер, не играл как Чак Берри, но сочинял и исполнял совершенно правильную музыку. Музыку, с которой уже можно было работать.

Функцию доведения материала до ума взял на себя Шура Храбунов – и вместе с Майком сделал «Зоопарк».

Конечно, Илья Куликов – великолепный басист, а Данилов – прекрасный рок-н-ролльный барабанщик, там все на месте, сменивший Данилова Валерий Кириллов был еще лучше. Группа состоялась, и здесь проблем не существовало с первой репетиции.

Шура закрыл собой амбразуру шатающегося ритма, неловкого гитаризма Майка, и сделал «Зоопарк» стеной, на которую Майк облокачивался, стеной, которая давила на зал и выталкивала вперед лидера, поющего и общающегося с залом непосредственно.

«Зоопарк» стал одной из самых сильных групп Ленинграда – здесь без вопросов. Собственно говоря, конкурентов у Майка не было: ритм-энд-блюз в нашем городе, насколько я помню, практически никто и не играл.

«Аквариум» играл музыку много сложнее и уходил в полистилистику, «Кино» разрабатывало «новую волну», здесь же были «Странные игры», чуть позже появившаяся «Алиса» бросилась в тяжелый, хард-роковый глэм, Майк один гордо нес знамя ритм-энд-блюза – и к концу десятилетия «Зоопарк» стал самой концертирующей группой страны.


Майк постоянно упоминал Чака Берри и знал его песни – при этом я ни разу в жизни не слышал, чтобы на его магнитофоне крутилась лента с записью Чака. Вообще, черных блюзовых исполнителей я у него не слышал.

У меня есть ощущение, что он не очень понимал технику гитарной игры в рок-н-ролле. Он очень любил манеру Рона Вуда за ее кажущуюся простоту, но сам ничего похожего сыграть никогда не пытался и вообще о том, что такое аранжировка, имел весьма смутное представление.

Шура взял аранжировки на себя. Однако Шура был ориентирован несколько в другую сторону.

Майк боготворил рок-н-ролл 50-х и ранних 60-х, с удовольствием слушал первые альбомы The Rolling Stones и, все-таки, уже в Москве – Чака Берри, я застал его за этим в гостях у Саши Липницкого, который и тогда был, и сейчас является большим специалистом по Берри и Би Би Кингу (дома у Майка по возвращении из Москвы Берри по-прежнему не звучал). У Шуры был более широкий спектр пристрастий. Он слушал очень много музыки. В том числе и той, которую Майк терпеть не мог.

Шура любил тяжелый рок, и звук его гитары был ориентирован именно на хард, без прозрачности и легкости Скотти Мура. Если вообще говорить о рок-н-ролльной части его увлечений, то Шура был, скорее, ближе к Элвину Ли, чем к Чаку Берри, и к Lynyrd Skynyrd, чем к The Rolling Stones.

Но Шура был очень ритмичен и, что немаловажно, последователен. Он не играл своим тяжелым звуком рок-н-ролльные ходы Чака Берри, он придумывал свои – в любимом звуке.

В результате общая картина получилась примерно похожей на звучание группы Лу Рида периода «Rock-n-roll Animal», по сути дела – харод-рок на яркой рок-н-ролльной платформе. Еще Шура любил Sweet c их демонстративным и глэмовым гитаризмом, так что коктейль для отечественной сцены получился просто ядерный.

Так правильно играть рок-н-ролльные песни в России не умел никто.

Пуристы от рок-н-роллла 50-х наверняка сказали бы (и, скорее всего, говорили), что «Зоопарк» выпрямил все крючки этой музыки, упростил ее и сделал плоской.

Отчасти это так и было. Но тяжелый звук гитары Храбунова, его сочные хард-роковые соло, сыгранные чисто и внятно, делали группу Майка совершенно родной для русского слушателя, в понимании которого «рок» – это была гитара с fuzz-эффектом.

Ненавижу прижившееся слово «фузз» – оно безграмотно и говорит о полном непонимании всего, что только может быть в роке. Звучит это слово, если уж на то пошло, «фасс», но и этого в блюзе уже давным-давно нет, есть овердрайв, то есть перегруз усилителя. Кит Ричардс говорил, что вообще использовал какие-либо примочки крайне редко, и в основном это были вибрато и дилеи – то есть задержки, а не исказители звука. Его сочный гитарный звук – это работа с усилителем, естественный овердрайв.

По-настоящему это именно то, что было нужно, но Шура был одержим электронными обработками и все и делал сам. Отчасти от безденежья, отчасти оттого, что он считал, что лучше знает, как должна звучать его гитара, и никакой Boss ему не указ.

Благодаря этому и появилось то индивидуальное звучание гитары Храбунова, которое, как и голос Майка, является визитной карточкой «Зоопарка», ярче всего слышно и больше всего работает оно на «Blues de Moscou» – концертном альбоме, который имеет все права номерного.


До этого концерта «Зоопарк» уже выступил в Ленинградском рок-клубе. Руководством клуба, а также частью зрителей (состоявших в основном из «приближенных», из знакомых и полузнакомых людей), как теперь выясняется, мало что понимающих в ритм-энд-блюзе, он был причислен к разряду «панк». Это было неожиданно и довольно смешно.

Вероятно, это случилось по одной простой причине.

Идиотский миф о том, что рок-музыка обязательно должна нести мощную вербальную нагрузку, что в рок-музыке нужно слушать отдельно текст и отдельно музыку, сработал – к позору выносящих определения и навешивающих ярлыки.

Многие до сих пор не могут понять, что такое единство текста и музыки, не слышат и не знают того, что масса песен всем известных команд пишутся прямо в студии практически всеми участниками группы. Считают, что рок-музыкант – это Поэт. Именно так – с большой буквы. То есть еще больше, чем просто поэт. Поэт, бля.

А он никогда и не поэт. И уж тем более – не Поэт.

Он автор текста песни. В рок-н-ролле – это составляющая песни, и далеко не всегда главная.

Главная беда русского рока – авторская песня. То есть приносит автор готовую песню, и все ее играют – как правило, впрямую. Как говорят актеры плохого фильма, снятого по плохому сценарию, «как написано, так и снято».

Так тоже, конечно, бывает, и часто – автор приносит группе песню, ее аранжируют. Но в идеале песня группы рождается в студии, и авторы ее – группа. В кредитах потом можно писать все что угодно, но песня группы – это коллективное творчество. И текст – это не только какая-то «идея», которую исполнитель, он же – автор текста, хочет донести до слушателей. Это фонетика, ритм, это музыка звучания слов.

А что до идеи, то за идеями в библиотеку нужно ходить, а не на рок-концерт.

Текст – главный в русской попсе, поскольку, кроме текста и напомаженного артиста, там вообще ничего нет. В роке главное – рок.


«Зоопарк» был причислен к панку потому, что Майк не пел о социальных проблемах и не ставил «наболевших» вопросов. С точки зрения рок-клубовского руководства, созданного по инициативе КГБ, которое боролось именно против «идей» (неизвестно, что они имели в виду), так вот, с этой точки зрения, если певец не поет о социальных проблемах, то это не рок. Ну, в крайнем случае, панк-рок. Но не рок в прямом смысле этого слова. Гребенщикова уже тогда многие называли «попсой». Тоже потому, что он не пел о борьбе с бюрократами и о том, что нужно порвать какие-нибудь цепи, чтобы потом оказаться где-то на свободе.

Текст песни в рок-н-ролле – это ни в коем случае не стихи, положенные на музыку. Да и не в рок-н-ролле тоже.

Вот, возьмите текст:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем. <…>

Это личностное, простое, искреннее обращение мужчины к женщине.

Но когда эти слова начинают ПЕТЬ, они превращаются в вой обиженного и слабого самца. Меняется смысл, меняется контекст, меняется все. Слабый воющий самец – зрелище неприятное. И у женщины, к которой такой самец обращается, его пение ничего, кроме стыда за него (самца) и себя – несчастную, вынужденную, в силу элементарной вежливости это слышать, – возникнуть не может.


Поэт никогда бы не написал текст песни «Я посмотрел на часы».

Там, с точки зрения поэта, масса ошибок.

Например, вот строчка: «Я устал, как будто весь день жал гири».

Поэт бы искал, искал, искал – и написал бы другую. Просто потому, что, с точки зрения, поэта эта строчка не ложится в размер.

Вот, смотрите. Я буду выделять сильные доли заглавными буквами.

«Мы танцевАли вместе с нАми танцевАла лунА».

Раз-два-три-четыре. В четыре четверти на каждую сильную долю приходится слог, и строчка заканчивается на сильной доле.

А про гири – ну что это?..

«Я устАл как бУдто вЕсь день жАл… гири»!

Что за «гири»? Лишнее совершенно слово. Мы закончили на сильной доле – а тут еще «гири»…

Поэт бы так и работал.

Но «гири» здесь – находка, это чисто музыкальная деталь, она при исполнении «оттягивает» назад такт, дает возможность свинга, она неожиданна и совершенно не разрушает песню – наоборот, украшает ее.

Но большинству слушателей в рок-клубе тех лет до музыки вообще дела не было.

В песнях Майка не было «протеста» – и он был зачислен в панки.

Полная каша в головах.

Кстати говоря, «Кино», выступавшее несколькими месяцами позже, в панки зачислено не было – хотя мы были к панкам ближе, чем любая группа рок-клуба. Но – не зачислили. Потому что в составе «Кино» не было тяжелой, ревущей гитары. То, что панк может быть и без драйвовой гитары, – это и в голову никому не могло тогда прийти. А «новые романтики» – про такой стиль вообще еще в клубе не знали.


Майк еще в то время, когда ездил в Москву с «Аквариумом», познакомился и подружился с людьми, сильно повлиявшими на его дальнейшую судьбу, да и на судьбу множества ленинградских музыкантов.

В первую очередь это Саша Липницкий и Артемий Троицкий.

Квартира Липницкого в Каретном Ряду на десятилетие стала перевалочной базой, фактически домом для ленинградских музыкантов.

Центр Москвы, прямо напротив – Петровка, 38, рядом – сад «Эрмитаж». В десяти минутах ходьбы – Пушкинская площадь, чуть изменив направление, оказываешься на Маяковке… В общем, место – лучше найти трудно.

Саша поддерживал и подкармливал ленинградцев, давал им кров и еду. Троицкий же подключал всех своих знакомых номенклатурных работников советских СМИ (других в ту пору просто не существовало), использовал, как правило втемную, всяческие культурные административные ресурсы и устраивал полуподпольные (то есть фактически официальные, ну или почти официальные) концерты «Аквариуму» и Майку, а также знакомил их с людьми, которые могли помочь ленинградцам «продвинуться» в Москве.

Ну и, что немаловажно, заработать денег.


Поездки в Москву стали регулярными – и очень продуктивными. Неправильное слово. Они стали полезными – для Майка в данном случае. Собственно, именно тогда, во время этих концертов (и квартирных, акустических, где Майк выступал один, и таких грандиозных, как электрический концерт в ДК «Москворечье», записанный и изданный под названием «Blues de Moscou»), он впервые вышел на большую аудиторию, на сцену с приличной аппаратурой.

В ДК «Москворечье» группа сыграла все самые лучшие песни Майка, сыграла громко и яростно – на сцене стоял аппарат «Машины Времени», и звучало все так, как должно было звучать, по крайней мере по тем временам. К Майку в Москве пришла настоящая слава, и он стал на некоторое время даже популярней, чем «Аквариум».

Концерт отработали все по полной – ритм-секция Куликов – Данилов раскачивала зал так, как не раскачивал еще никто в России, Шура играл осмысленные рок-н-ролльные соло со своим оригинальным гитарным звуком (что тоже редкость для «русского рока»), Майк же выплеснул в зал все то, что копилось в нем несколько лет. Он наконец реализовал свое желание – играть настоящую музыку с настоящим звуком и, конечно, стать звездой рок-н-ролла – он и стал ею там, в ДК «Москворечье».

В этом желании нет ничего зазорного. Джон Леннон в одном из ранних интервью The Beatles на вопрос журналиста: «Чего вы хотите от жизни?» – ответил: «Стать богатым и знаменитым».

Это нормально.

Как нормально и то, что Майк с первой же песни запел мимо тональности, а чуть позже еще и вылетел из квадрата, – собственно, дальше он весь концерт пропел в той же, найденной им внутри себя с самого начала, тональности, отличной от той, в которой играла группа. Во второй песне («Если будет дождь») он забыл очередность куплетов и пропел уже какую-то полную ахинею. Но рок-н-ролл был правильным – и все это прозвучало прекрасно. Это был настоящий, полноценный, стопроцентный рок-концерт, одно из лучших записанных «живых» выступлений Майка и «Зоопарка». Точнее, «Зоопарка» – Майк уже был его частью, он не был певцом в сопровождении группы, все четверо стали на сцене единым целым.

Убери часть – и все развалится. Это была идеальная группа.


Поездки в Москву стали регулярными, и группы, занимающиеся этими «несанкционированными гастролями», уже находились под пристальным вниманием КГБ. Точнее, одного из его отделов, курирующих «работу с молодежью».

Все московские концерты проходили без ведома Ленинградского рок-клуба – и это был непорядок. Поскольку Рок-клуб для того и создавался, чтобы контролировать все концерты всех «подпольных» групп. Собственно, для того, чтобы вытащить их из подполья на свет божий и на этом свету держать – не на «божьем», конечно, а на свету кабинетных ламп кагэбэшных кураторов.

Кураторы должны были заранее оповещаться об этих концертах и присутствовать на них – чтобы отслеживать элементы антисоветчины, фиксировать, кто их, эти элементы, распространяет и брать негодяев «на карандаш», а потом, что называется, «работать» с ними.

О московских концертах кураторов, естественно, никто в известность не ставил. Информация к ним приходила уже из Москвы – там хватало стукачей, тут же доносивших о «подпольных гастролях» куда следует.

Это был прокол.

Рок-клуб немедленно отреагировал.

«Аквариуму» вообще запретили играть концерты, деятельность «Зоопарка» тоже была под большим вопросом, и в Ленинграде Майк с друзьями некоторое время не играли.

В ответ развернулась бурная «квартирная» жизнь. Майк теперь ездил в Москву со своей гитарой в тряпочном синем чехле и играл по квартирам друзей (в том числе у Липницкого – эти выступления были отсняты Сашей на видео и сейчас доступны в Сети).

В Ленинграде «квартирниками» Майка занимался его верный поклонник Паша Краев. Благодаря ему домашние акустические концерты Майка стали практически регулярными.


Паша жил в новостройках на улице Кораблестроителей. Сейчас это полноценная часть города, а в начале 80-х там была совершенно дикая окраина.

От конечной станции метро «Удельная» нужно было ехать минут двадцать на автобусе через какую-то совершенную глухомань к микрорайону огромных домов-«кораблей». Сейчас они уже не выглядят огромными, вокруг них понастроено небоскребов, но во времена, когда Майк играл там «квартирники», дома эти стояли просто на опушке леса, вернее, на краю поля, заросшего кустами, за которым находился дачный поселок «Озерки». Все это в прошлом. Нет там уже никаких дач, город разросся и проглотил окраинную и просторную улицу Кораблестроителей, задавил ее между стен высоченных зданий. Теперь там уже не погуляешь: машин, припаркованных на каждом свободном метре пространства, там больше, чем в центре города.

Летом там было еще терпимо. Зимой же – просто ужасно. Темно, холодно и невозможно пройти из-за огромных сугробов.

Тем не менее концерты у Краева были праздником примерно для пятидесяти человек, регулярно там бывавших.

У Паши играли и мы с Цоем, и Башлачёв, и Сережа Рыженко, и группа «Почта», которую любил Майк, давал там свои первые сольные концерты Леша Вишня.

Собственно, большей частью эти концерты превращались в тотальную пьянку, и качество исполнения вообще никого не волновало. Но для Майка это была существенная добавка к семейному бюджету – я не помню уже, сколько получали музыканты за такие квартирники, по-моему рублей до пятидесяти. Для СССР начала 80-х это было совсем неплохо.


Майк уже давно работал сторожем. Работать официально было нужно – такие были законы в СССР, если у тебя нет записи в трудовой книжке и ты не ходишь на работу, то тебя очень легко могли осудить за тунеядство (была в УК такая статья) и выслать, к примеру, на поселение, на 101-й километр. Ничего в этом хорошего не было.

Поэтому все, так или иначе, пристраивались на какую-нибудь службу.

Вся романтика котельных и сторожек – это полная ерунда. Никакой там не было романтики. Это была вынужденная мера, та дань, тот налог, если угодно, который музыканты платили государству за то, чтобы оно хоть в чем-то оставило их в покое.

Гребенщиков, получив членство в Союзе писателей, тут же перестал работать сторожем. Майк, получив официальный статус и запись «музыкант» в трудовой книжке, пришел ко мне в гости – мы выпивали, и он просто лучился от счастья: «Наконец-то, наконец-то я не сторож!..»


Вынужденная пауза в концертной деятельности дала Майку возможность записать в студии Театрального института, где работал его старый друг Панкер, сольный альбом «LV».

Панкер вполне освоился в студии и становился хорошим звукорежиссером. Он работал с группой «Секрет», которая только начинала свой путь, и записал первый альбом бит-квартета. «Секрет», в свою очередь, считали Майка большим артистом, ходили к нему в гости и показывали новые песни. Несколько песен Майка музыканты «Секрета» включили в свой постоянный концертный репертуар.

Майк же в это время свел дружбу с компанией Андрея Панова-Свина. Группа «АУ» уже существовала, состав у нее, как всегда, был плавающим, меняющимся – кто пришел в гости, тот и играет.

Майк чувствовал себя в квартире Свина довольно уютно. Во-первых, его там все уважали и любили, прислушивались к его мнению и считали настоящим большим рок-музыкантом. Даже Свин, к русским рок-музыкантам относившийся очень скептически, для Майка делал исключение.

Андрей был очень «наслушанным» парнем, хорошо знал рок-музыку – не только панк, но и джаз-рок, который обожал (достаточно сказать, что его любимыми артистами вне панка были группы «Чикаго» и «Билли Кабем»).

Андрей мог легко поддержать разговор на любую тему, связанную с рок-музыкой, отлично в ней ориентировался и был в курсе всех новинок.

На этой почве они с Майком и нашли общий язык.

Майк даже несколько раз принимал участие в репетициях «АУ», играл на гитаре и на басу, а однажды (перепутав, видимо, Ленинград с Лондоном) предложил Андрею купить у него песню.

Андрей был удивлен самим предложением, но песню послушал, Майк сыграл ее один, под гитару. Песня называлась «Я не знаю, зачем я живу». На самом деле это одна из самых слабых песен Майка. Она стилизована под панк-рок, хотя от панк-рока в ней нет ровно ничего. Это просто плохая песня.

Свин, хоть Майка и уважал, но, как говорят, «на голый авторитет» не велся, песню у Майка не взял. Правда, просил Майк недорого – три бутылки сухого. Однако, получив отказ, он вынужден был войти в долю и поучаствовать в покупке вина деньгами.

Песня была включена в альбом «LV» – как я сейчас понимаю, просто из-за нехватки нового материала.

Вместо ударных на альбоме звучит советская драм-машина – та же самая, что и на записи альбома «Кино» «45». Звуки, которые она издавала, ужасны, но за неимением барабанов в студии она выполняла функцию метронома. Смириться с этим можно, если считать, что это такая «авторская концепция».

В записи принимали участие бессменный музыкальный напарник Майка Шура Храбунов, Борис Гребенщиков, Юлий Харитонов (гитара) и Илья Куликов, штатный басист «Зоопарка».

Альбом бы записан за две недели и очень понравился слушателям. Сначала их было немного – столько же, сколько магнитофонных копий удалось сделать Майку для продажи на акустических концертах. Оформление принадлежит, по традиции, Вилли Усову, и коробочка с магнитофонной лентой, на которой был записан альбом «LV», выглядела вполне фирменно – так же, как и все первые альбомы «Аквариума», «Сладкая N» и все остальное, что оформлял Вилли.

Впоследствии альбом был выпущен как на CD, так и на виниле, по массовости (вернее, по узнаваемости) – это, пожалуй, альбом «Зоопарка» номер один. Хотя, на мой взгляд, он далеко не самый лучший.

Здесь есть ощутимый диссонанс между качеством материала и его подачей, аранжировкой. Кроме того, нехарактерная для Майка прямая сатира – его песни всегда были умны, всегда – выше сатиры. Они были реальны – в них было как смешное, так и трагическое, но все было очень узнаваемо и близко. Он не опускался до ерничанья. Здесь же, в «Гуру из Бобруйска», Майка просто не узнать – какие-то дешевые куплеты, в которых Майк от души высказался по поводу творчества Юрия Морозова. Музыкой здесь и не пахнет, для чего была записана эта песня, мне непонятно, а вот почему она стала популярной, как раз понятно. Просто потому, что это такие же кабацкие куплеты, как и большинство песен советской эстрады.

Отличная песня «Белая ночь – белое тепло» недоаранжирована, что странно: время у Майка было, студия была, музыканты всегда были под рукой. Навеяна песня белыми ночами, а названа так же, как и знаменитая песня Лу Рида из репертуара Velvet Underground – «White Light White Heat».

Песня «Сегодня ночью» – вольный перевод песни Дэвида Боуи и Игги Попа «Tonight».

«Медленный поезд» (точнее, «Завтра меня здесь уже не будет») навеян, конечно же, «Slow Train Coming» Дилана.

«Бу-бу-бу» («Песня для Свина») записана вообще непонятно зачем.

Однако при всех недочетах в альбоме есть некая цельность. Чем-то (непонятно чем, сформулировать мне это трудно) он напоминает альбом Лу Рида «Transformer».

Два альбом Лу Рида были у Майка в вечном топе – «Transformer» и «Berlin». Первый – более рок-н-ролльный, второй – грандиозно-симфонический. Замахиваться на «Берлин» Майк не стал, а вот что-то сродни «Трансформеру» у него могло получиться. Сюда же приклеился и альбом, который в тот период времени слушали у Майка дома (он очень нравился Наташе) – «Lust For Life» Игги Попа, записанный при деятельном участии Дэвида Боуи, который, мало того что пел вместе с Игги и сочинял с ним песни для этой записи, еще и продюсировал весь материал. Именно из этого альбома появилась песня Майка «Сегодня ночью». Общий дух «Трансформера» проявляется на «LV» в простоте ритм-секции, в глэмовых скребущих гитарах, в яркости песен при лаконичности аранжировок.

Наиболее профессионально по звуку получился «Растафара» с бэк-вокалом Гребенщикова. Самое же главное на этой записи – пронзительные, режущие сознание и выворачивающие душу баллады «21 дубль» и «6 утра». В целом – разнообразие стилей, разная подача, совершенно не связанные между собой песни – но все это стало совершенно цельной вещью, неким калейдоскопом, картинки в котором всегда будут разными, но сам калейдоскоп – одним и тем же. В этом тоже просматривается определенная схожесть «LV» с «Трансформером».


Майк продолжал играть акустические концерты – электрические появлялись, но бывали не слишком частыми. Москва привечала Майка. В Ленинграде его любили, но Ленинград – более спокойный и куда менее восторженный город. Все новинки музыки приходили почему-то из Москвы, я ездил к Троицкому за пластинками и видел, что там все как-то живее, быстрее и ярче, что люди там куда более открыты всему новому.

Мы с Цоем катались в Москву множество раз – и с акустикой, и с «полуэлектричеством», когда за барабанами у нас недлительный период сидел Петя Трощенков.

Мы в тот период как-то очень сильно сблизились с Майком. Я работал в ТЮЗе монтировщиком декораций – это было совсем недалеко от дома Майка, и все вечера я проводил у него. Подъезжал и Витька – одну из зим мы практически не вылезали из коммуналки на Волоколамском.

В комнате Майка никогда не выключался телевизор – Майк смотрел все подряд, особое предпочтение отдавая старым советским фильмам про шпионов.

В один из таких вечеров к Майку зашел Дюша Романов, флейтист первого состава «Аквариума», и сказал, что едет на день рождения Саши Липницкого в Москву.

Витьки в тот вечер в гостях у Майка не было. Мы посидели, выпили с Дюшей вина, потом, когда ему уже нужно было собираться на вокзал, пошли его проводить – дом Майка находился в шаговой доступности от Московского вокзала.

По пути купили еще вина – и нам уже так не хотелось расставаться, что мы с Майком купили билеты и поехали в Москву вместе с Дюшей.

Вот так мы были тогда легки на подъем.


Количество гостей в доме Майка увеличивалось. Пришла эпоха великого и ужасного «русского рока» – люди прослышали, что в Ленинграде есть рок-клуб, и в наш город хлынули паломники.

Кто-то из них находил общих с Майком друзей и появлялся в квартире на Волоколамском – с бутылками и рассказами о своей тяжелой провинциальной жизни.

Количество незваных гостей еще умножилось чуть позже, когда началась полоса гастролей «Зоопарка».

Майк, как я писал выше, со всеми умел находить общий язык. Поэтому число его «лучших друзей» невероятно разрослось, они есть в каждом сравнительно крупном городе нашей страны. Этим людям было неважно, что иной раз они были ему в тягость. «Он мой лучший друг, я с ним пил», – как спел сам Майк в одной из своих песен, как раз этой проблеме посвященной.


В 1983 году «Зоопарк» записал на студии Тропилло «Уездный город N». Это очень хорошая запись – особенно после «LV», звучащего, в общем, самодеятельностью, которую из уважения можно называть «экспериментом».

«Уездный город» уходит от рок-н-ролла – от того стиля, на просторах которого Майк резвился и был совершенно на своем месте. Это достаточно странная музыка, по обилию солирующей гитары Шуры она больше похожа на музыку Робина Tрауэра, чем на любимых Майком The Rolling Stones.

Запись получилась очень ровной, с очень уж прямыми аранжировками. Даже кое-где с их отсутствием. В большинстве песен Шура играет соло «сквозняком» – от первого до последнего такта. Трауэр играет почти так же, но у него несколько иной стиль.

Если «Уездный город» был ответом на блестящий альбом «Аквариума» «Радио Африка», то ответ был не слишком убедительным – аранжировочная часть в «Африке» далеко впереди.

Альбом балансирует на той черте, где кончается рок-н-ролл и начинается хард-рок в его советском варианте, однако эту грань он не переходит.

«Уездный город» был принят очень хорошо, но по качеству (если иметь в виду «чисто рок-н-ролл») он не сравнится со «Сладкой N».

Сейчас слабость аранжировок особенно слышна. Тогда, в студии Тропилло, музыкантам ничто не мешало сделать их интереснее и разнообразнее. «Дрянь», великолепная песня, кажется затянутой и монотонной – просто в силу того, что все куплеты играются и поются совершенно одинаково, с одной экспрессией, с одной подачей. Нет того гипноза, который исходил от Майка на концертах, – песня не затягивает, звучит просто как песня, а не как шедевр – как это было в концертном ее варианте.

Группа приходит в себя и находит свое звучание только на песне «Blues de Moscou-2» – дальше все уже идет хорошо. С этой песни начинается майковский а-ля The Rolling Stones. Здесь Майк поет уверенней и правильней, появляется драйв, проваленная в первых четырех песнях ритм-секция встает на место. «Я посмотрел на часы» – то, чего все всегда ждали от «Зоопарка». Здесь и соло Шуры совершенно классическое и драйвовое, и барабаны заиграли как надо, начав разнообразить бесконечные две четверти в начале альбома. Две трети альбома (начиная с конца) показывают, что «Зоопарк» остается лучшей рок-н-ролльной группой России.

«Все те мужчины» – снова кивок в сторону The Rolling Stones. Это музыка, которую в России вообще никто не играл, и потому она звучит невероятно свежо и необычно. Вот тот случай, когда студийная версия «Зоопарка» не уступает концертной.

И конечно, козырной туз, которым Майк сделал новый альбом самым интересным из всего, что выходило в СССР на тот момент, – собственно «Уездный город N», 15-минутная баллада, перекликающаяся, точнее, написанная под влиянием таких песен, как «Desolation Row» Боба Дилана и «American Pie» Дона Маклина.

Это была совершенно небывалая вещь для русской рок-музыки, и люди, конечно, впали в состояние шока – в хорошем смысле этого слова.


Дальше альбомы стали выходить с правильной регулярностью, что говорило о стабильности внутри группы – да так оно и было, «Зоопарк» был признан, его все знали и любили. Это притом, что из группы по независящим ни от кого обстоятельствам ушел барабанщик Андрей Данилов и Илья Куликов тоже как-то исчез из поля зрения.

Я не встречал еще человека, который говорил бы что-то плохое об этой группе. Огрехи в студийных записях – это ерунда по сравнению с качеством материала и искренним стремлением музыкантов этот материал играть. Это очень важно и всегда слышно; сессионный музыкант-виртуоз может прийти в студию, сыграть свою виртуозную партию, и она окажется никому не нужной, ее заменят на корявое соло «штатного» члена группы – и все сразу встанет на место, песня зазвучит так, как должна звучать.


Следующий альбом «Зоопарка», «Белая полоса», очень отличается от «Уездного города», хотя записан он в той же студии, с тем же Андреем Тропилло за пультом.

За барабанами здесь работал Алексей Мурашов из группы «Секрет» – он сыграл неожиданно интересней, чем покинувший группу Данилов. Бас взял на себя Саша Титов – и группа обрела новое дыхание.

Это лучшая студийная запись «Зоопарка».

Все начинается с кивка в сторону Марка Болана – «Буги-вуги каждый день».

В «Бедности» группа достигает такого сваезабивающего бита, который я лично слышал только у Игги Попа. «Сидя на белой полосе» – очень взрослая и насыщенная гитарная аранжировка Шуры, который вдруг изменил своему хард-роковому, Трауровскому стилю и вернулся к рок-н-роллу с чуть джазовым – и очень правильным – уклоном.

Про песни, записанные здесь, уже не скажешь, что это сыграно «впрямую». Здесь везде свинг, везде рок-н-ролльное инструментальное и вокальное кривляние – а кривляться может себе позволить только музыкант, у которого есть двухсотпроцентная уверенность, что он играет то, что нужно, что его ночью разбуди – и он сыграет все то же самое с таким же качеством.

Это – легкость и кайф рок-н-ролла.

«Белая полоса» далеко-далеко убирает записанную в той же самой студии пластинку группы «Кино» «Ночь»: по сравнению с «Белой полосой» она кажется музыкой неопытных подростков.

Риффовая «Песня простого человека» – возможно, не самая удачная песня Майка, но сыграна она так, что становится в ряд лучших.

Майк чередует джазовые и диланообразные баллады («Отель под названием „Брак“» и «В этот день») с жестким ритм-энд-блюзом («Блюз субботнего вечера»), с тяжеленными (довольно легко сыгранными, но тяжелыми по музыкальной фактуре) «Гопниками» – далеко не блестящей песней (опять с заездом в социальную сатиру – но это куда лучше, чем «Гуру из Бобруйска») – и снова с ритм-энд-блюзом в «Хождениях», с убойным рок-н-роллом «Вперед, Боддисатва» (привет Чаку Берри).

За этот альбом всех музыкантов – и Мурашова, и Титова, и Храбунова, и Майка – нужно было немедленно ввести в Зал славы рок-н-ролла, если бы такой в СССР был.


В состав «Зоопарка» пришел барабанщик Валерий Кириллов – профессиональный музыкант с большим опытом работы в самых разных командах – от эстрадных ВИА до авангардных «Джунглей» и второго (недописанного) электрического альбома «Кино».

Вместе с ним к группе присоединился Александр Донских – давний друг Майка, он же привел двух бэк-вокалисток – Наталью Шишкину и Галину Скигину. На бас-гитаре играл очень сильный музыкант Валерий Тессюль, появился и клавишник – Андрей Муратов, впоследствии перекочевавший в ДДТ.

В этот период и началась бурная концертная деятельность: группа выступала по всей стране, на разных площадках – от маленьких клубов до стадионов.

Началось торжественное шествие «русского рока». «Зоопарк» не то чтобы был в авангарде – у него не было пафосных и громких мероприятий, – но группа брала интенсивностью гастрольного графика.


Аранжировки, над которыми работала теперь целая бригада, усложнились – усложнились, соответственно, и сами песни. Результат получился ошеломляющим, но совершенно не таким, как предполагалось. Не знаю, понимали ли это сами музыканты, изнутри все выглядит по-другому. Но вот пример. Если симфонический оркестр аккомпанирует Леонарду Коэну, то это ни в коем случае не будет одно целое, группа. Это будет солист, Коэн, в сопровождении симфонического оркестра – и никогда иначе.

Солист в группе должен соответствовать уровню игры музыкантов – для этого на Западе проводятся кастинги (чего никогда не бывало в русском роке – а зря).

Заместить Майка, не вытягивающего ноты, другим вокалистом было невозможно по определению, это была Его группа. При этом аранжировки и общая музыкальная ткань выходили за рамки физических возможностей Майка. В результате новые члены группы просто сами выдвинули Майка вперед – это получилось автоматически, – а группа превратилась в аккомпанирующий ему оркестр.

Особенно это становится понятным, если посмотреть клип на песню «Мария». Это все очень здорово, но группы там нет. Там есть Майк – со своим месседжем, своей философией и своей песней – и аккомпанемент.

Неизвестно, как на самом деле разрешилась эта ситуация, – это личное дело артистов. Не секрет, что между Майком и Муратовым росло напряжение – в конце концов Муратов ушел в ДДТ.

Материал этого периода зафиксирован на альбоме (сборнике записей, сделанных составом в разное время) под названием «Иллюзии».

Группа же постепенно вернулась к привычному составу – Майк, Храбунов, Кириллов и Куликов.


Новое время ломало стереотипы – конец 80-х был концом советской власти, которую музыканты не любили, но когда она начала трещать по швам, Майк растерялся.

Государство разваливалось – Советский Союз еще удерживался в своих границах, но жизнь становилась все более и более странной и почти иллюзорной.

Из магазинов исчезло все – каждый новый день приносил новые сюрпризы.

Алкоголь то пропадал, то появлялся снова, исчезали вдруг сигареты-папиросы – их просто невозможно было купить нигде, кроме как у барыг, стоящих на каждом углу.

Исчезали из продажи самые необходимые продукты – вплоть до хлеба. Я сам помню, как ездил в буфет киностудии «Ленфильм», где когда-то работал и куда меня продолжали пускать, и покупал в этом буфете буханку черного хлеба за рубль. Официальная цена его еще держалась на уровне то ли 16, то ли 20 копеек – уже не помню.

Вся жизнь вокруг приобретала с каждым днем все более ощутимый градус абсурда.

На улицах появились первые бандиты – предвестники, буревестники 90-х, – внешне смешные, в клетчатых штанах и черных кепарях, но очень даже опасные.

На улицах стали не просто избивать зазевавшихся по вечерам пьяных – их стали совершенно спокойно убивать, причем в массовом порядке.

Пошла первая волна рэкета – все те же парни в кепарях обкладывали данью бабушек, торгующих укропом.

К более серьезным людям в кабинеты входили все те же в кепарях и первым делом разбивали о стол телефонный аппарат. После этого уже начинался разговор о ежемесячных выплатах, которые парни в кепарях согласны были получить за то, что не убьют собеседника прямо сейчас.

При этом всем, при страшной, реально накатывающейся на страну нищете (у которой было совсем не жалостливое лицо бедной старушки, а серая морда озверевшего бандита, убивающего прохожего за бутылку водки, которую тот по небрежности не спрятал на самое дно своей продуктовой сумки), по аренам стадионов королем вышагивал мрачный Витя Цой, зарабатывающий в то время побольше, чем Пугачева, – с приходом Айзеншписа финансовые дела музыкантов «Кино» сильно поправились.

«Аквариум» собирал стадионы, как грибы после дождя, рокеры колесили по стране – и вместе с ними, параллельно, для «своего круга» (в который входила бо?льшая часть населения) расцвела совершенно немыслимая, махровая попса, в гуще которой даже «Ласковый май» казался каким-то провинциальным детским садом. Пошлость лилась с концертных площадок таким густым сиропным потоком, что нормального человека тошнило даже на следующий день после концерта – даже если он на нем лично не присутствовал. Пошлость, грязь и страх висели в воздухе.

Майк все это видел, слышал и чувствовал больше, чем большинство его товарищей. В общем, всем приходилось несладко, но Майк, как творец (этого никто оспаривать не будет), всегда пропускавший мир через себя с тем, чтобы появилась новая песня, все с большим и большим трудом воспринимал дикость окружающей действительности.

Конечно, он пил. А кто в те годы не пил? Пили все, кого я знал, и сам я, и все мои друзья, и к Майку я ходил с бутылками, и он ко мне – все с тем же продуктом.


Группа зарегистрировалась в хозрасчетной организации «Театр под открытым небом» и получила наконец официальный статус. Теперь в трудовой книжке Майка было написано: «Музыкант». И он очень этим гордился. Ему претило работать сторожем и обманывать и себя, и государство.

Он был очень порядочным человеком – внутренне порядочным и честным. Обман в любой форме его коробил. Он стремился к цельности, понятности во всем. И эта «как бы работа» «как бы сторожем», конечно, не могла его не унижать.

Теперь он стал музыкантом, и стал официально ездить по всей стране. Но страна была уже не той, к которой он привык.


Он видел Цоя, еще совсем недавно – робкого парня, который, стесняясь, пел ему на кухне свои новые песни и спрашивал: «Ну, как, ничего? Можно это играть?» Теперь Цой ничего у него уже не спрашивал, не заходил и не звонил. Теперь Цой был суперзвездой, а Майк продолжал жить в своей коммуналке с самодельной мебелью.


От Майка ушла жена Наташа – забрала сына и уехала к новому мужу в Москву.

У Майка случился микроинсульт, и левая рука частично потеряла подвижность.

Однако группа существовала – и это давало Майку силы и надежду на то, что впереди все будет лучше, все будет хорошо. Его рок-н-ролл продолжали любить. Вся провинция сходила с ума от его песен – в каком бы городе ни играл «Зоопарк», зал с первого же номера начинал подпевать.


Валера Кириллов проявлял необычайную активность и чуть было не заделал группе гастроли в Аргентине. В последний момент все сорвалось, но, как писал Кен Кизи, «я хотя бы попробовал». Кена Кизи я не люблю, но цитата уместна.


Группа получила возможность и осуществила ее – о «Зоопарке» был снят документальный фильм с художественными вставками, Майк там играет самого себя, но как вымышленного персонажа. Фильм получился печальным – по непонятным причинам: канва там вполне бодрая. Видимо, сказалось общее настроение, витавшее в воздухе.


Это настроение чувствуется и в последней записи «Зоопарка» – песни, которые уже после смерти Майка вышли на пластинке под названием «Музыка для фильма».

Голос Майка здесь окреп, стал мужественнее, он перестал играть голосом, шутить звуком, по-рок-н-ролльному, по-хорошему кривляться.

Даже «Сладкая N» в новой версии звучит совсем не так безбашенно и разгульно, как была сделана первоначально. Она звучит как отчет уставшего человека, которому обрыдли эти пьянки и доставшая своими загулами женщина.

И конечно, самая пронзительная его песня – «Выстрелы», это совсем уже не рок-н-ролл, но каждое слово в ней в точности описывает то, что происходило и произошло с ним в конце концов.

«Вот и наступило то самое завтра, о котором я что-то слышал вчера», – поет Майк в песне «6 утра». Поет так, что становится ясно – радости это «завтра» ему не принесло.


Потом умер Цой. Через сорок дней после Витьки умер Сережа Васильев, лидер группы «Почта», которую Майк очень любил. Да и самого Сережу Майк тоже ставил очень высоко, относился к нему как к младшему товарищу, видел в нем талант и искренность, играл с ним несколько «квартирников».

Майк переживал удар за ударом. Он никак не мог отойти от расставания с Наташей и сыном, Илью Куликова посадили в тюрьму, группа снова встала.

Через некоторое время в басисты был рекрутирован Наиль Кадыров – бас-гитарист «Почты». Они успели порепетировать, даже где-то сыграть.


А потом утром мне позвонил Борис Гребенщиков и сказал: «Умер Майк».


Мы очень любили его, слушали и учились у него. Он был для нас больше чем музыкант. Он был окном в мир. В мир, который мы так хотели увидеть и увидели наконец. Не увидел его только сам Майк.

То, что с ним случилось, – никакое не «логическое завершение», не «финальная точка», не «закономерная гибель» или какая-то еще чушь.

За несколько дней до его смерти мы с Сашей Липницким пришли к нему в гости. Там были Храбунов и Старцев. Выпили вина, Майк вдруг взял гитару и спел «Сладкую N» – и он был радостен, он пел с драйвом, его цепляла собственная песня, ему ничего не надоело, он – дай ему чуть-чуть времени – переборол бы все свои депрессии и играл бы по сю пору, собирая клубы по всей России.

Ему было тяжело, это верно. Пришла пора шоу-бизнеса, а шоу-бизнес (и в случае с рок-н-роллом) – это всегда компромисс. Компромисс в работе с составом и его изменениями, с продюсером, с сотней других проблем, встающих на пути. Майк не любил компромиссов, ему было тяжело встроиться в новую жизнь. Но он бы это преодолел. Это не та проблема, из-за которой стоит умирать.

Это был просто несчастный случай. Жуткий, неожиданный, но случай.


Мы любим тебя, Майк. Ты очень много сделал для каждого из нас. Мы будем тебя помнить.

Фото с вкладки


Майк, 1978

Фото Андрея Усова


У Севы

Фото Андрея Усова


1979

Фото Андрея Усова


«LV», 1982

Фото Андрея Усова


«Зоопарк». Черногорск, 1987

Фото Андрея Усова


«Зоопарк», 1987

Фото Андрея Усова


Дома, на Волоколамском. 1987

Фото Андрея Усова


 Концерт памяти Цоя, 1990

Фото Андрея Усова

Цой

О группе «Кино» написано уже очень много – возможно, больше, чем о любой другой группе из тех, что начали свое существование в СССР. Разложены по полочкам факты биографии Виктора Цоя и его товарищей по группе, исследованы – с разным качеством и глубиной исследования – Витины песни. Большинство этих исследований является полнейшей чушью – но об этом после.

Личность Вити Цоя не обсуждается и не рассматривается в каких только аспектах: религиозных, философских, политических, астрологических – всех их мне не упомнить.

Про музыку при этом пишут меньше всего, а она-то и является главным: не было бы песен Цоя, БГ или Майка – и про них бы никто, кроме родственников и близких друзей, не знал. И тут можно сто тысяч раз говорить о «личностях», о связи с космосом или там чем еще, но не будь песен – ни про какие «связи с космосом» никто бы и думать не думал. Откуда мы знаем, имеет ли связь с космосом наш сосед с первого этажа, который не выбрасывает мусор на помойку, а оставляет в подворотне, не донеся до пухто (чудесное слово, очень, на мой взгляд, высокохудожественное, в смысле внутренней эстетической составляющей, сформированной удивительной фонетикой). Может быть, этот сосед каждую ночь видит такие бездны, о которых мы даже в книжках американских фантастов не читали.

А мы все ищем кумиров на стороне…

Между прочим, именно такими соседями и были в свое время и Цой, и Майк, и Борис – более того, они были не просто чьими-то соседями, они были соседями вредными и нехорошими. Совершенно нетипичными и поэтому – раздражающими окружающих. И не любили их долго и сильно. В этой связи меня очень веселит, когда я вижу на торжествах, посвященных очередному юбилею моих любимых артистов, тех же самых людей, которые когда-то этих артистов всячески гнобили, демонстративно презирали и всячески им пакостили.

Приятно на какое-то время погрузиться в воспоминания о молодости, о друзьях, многих из которых уже нет в живых, о том, как начиналась ленинградская рок-музыка – неважно, во что она превратилась, в любом случае, она хотя бы начиналась. О той самой рок-музыке, которая когда-то свела нас всех с ума, но в России так по большому счету и не прижилась.


Началось все у всех по-разному, но все встретились в одном месте – дома у Андрея Панова по кличке Свин.

Андрей – тоже фигура на сегодняшний день легендарная – в том смысле, что молодые люди, называющие себя панками, кричат о мифическом Свине, слабо представляя, кем он был на самом деле. Хотя – нет худа без добра. Число поклонников Свина и группы «Автоматические Удовлетворители» значительно уступает числу поклонников Цоя и «Кино», в этой связи легенд о Свине ходит куда меньше. В целом, то, что осталось в памяти, извините за выражение, «поколений» в случае Панова, куда ближе к истине, нежели чем в случае Вити Цоя, о котором сложено столько легенд, что даже перечислить их сложно, не то что запомнить.

Андрей вырос в артистической семье – отец и мама, Валерий и Лия Пановы, были артистами балета (однажды Андрей в одном из интервью сказал что-то вроде того, что он с детства был окружен голыми женщинами).

На самом деле в квартире Андрея действительно перебывало значительное количество представителей ленинградской артистической богемы – и Андрей был парнем ух каким непростым.

Когда Валерий Панов, отец Андрея, эмигрировал, на семью будущего основателя панк-движения в СССР обрушились обычные в этом случае неприятности. КГБ и милиция взяли под контроль все, что происходило с родственниками «предателя родины», и это, конечно, отразилось на судьбе Андрея – хотя об этом он никогда не рассказывал. Уже после его смерти Лия Петровна в нескольких интервью рассказала истинную историю взросления сына – говорила она и о проблемах с милицией, и о надзоре Комитета государственной безопасности, и о провокациях, и о том, как непросто было Андрею учиться в школе.

Однако просто – непросто, но Андрей вырос парнем начитанным, образованным и вполне современным; сказалось тут, безусловно, и общение с друзьями родителей – режиссерами, актерами, писателями, музыкантами – людьми, бывающими за границей, что в СССР было редкостью. Информационное поле, в котором рос Андрей, было пошире, чем у большинства его сверстников, и знал он на самом деле куда больше своих товарищей.

После школы Андрей некоторое время работал продавцом аппаратуры в магазине радиотоваров – и стал обладателем отличного комплекта аудиотехники. Отец присылал семье деньги – и Андрей собрал вполне приличную коллекцию «фирменных» виниловых пластинок – настоящих, которых просто так в СССР было не купить. Они приобретались исключительно на черном рынке – на «толчке», как мы тогда говорили. «Толчок» постоянно разгоняли – милиция и добровольная народная дружина пристально следили за несанкционированным скоплением спекулянтов пластинками, аппаратурой, джинсами и прочими вещами, которые в принципе должны быть чуждыми советскому человеку. Поэтому «толчок» время от времени менял свою дислокацию. Первое время он находился в Автово, в чистом поле за трубами – не то за газопроводом, не то еще за каким-то проводом, и вид имел вполне сюрреалистический.

Представьте себе картину: грязный, дикий пустырь на самой окраине города – вдалеке последние жилые дома, толстенные трубы газопровода на подставках, тянущиеся неизвестно откуда неизвестно куда, – а рядом с трубами толпа прилично одетых людей с пластинками Beatles, Genesis, King Crimson, Rolling Stones – сотни наименований – обмениваются дисками, продают-покупают, оценивают состояние, изучают коды, пропечатанные на черном виниле, и надписи мелким шрифтом на торцах картонных конвертов.

Из «толчка» (который из Автово, после нескольких серьезных облав, перебазировался на улицу Червонного Казачества к магазину «Юный техник») выросли большие специалисты своего дела – многие из них нынче являются владельцами музыкальных магазинов, «свободные» же коллекционеры живут с продажи редких дисков, цены на которые по международным каталогам достигают нескольких тысяч евро.

История «толчка» – это история целой эпохи, это, как ни удивительно, может быть и небольшая, но вполне значимая глава в истории культуры как Ленинграда, так и Москвы, Новосибирска, Свердловска, Смоленска – всех университетских городов СССР. «Толчки» (или – как в Смоленске – «тучи») были едва ли не единственным каналом поступления в нашу страну хотя бы крох мировой культуры, завсегдатаи этих «черных рынков» могли ухватить мировой культурный процесс за хвост.

Речь о Цое, но я останавливаюсь на «толчке», пластинках – и дальше буду останавливаться – потому, что без этого совершенно нельзя понять, откуда и почему вдруг появился такой музыкант, что было, так сказать, питательной средой, в которой и рождались его песни, – и где находилась эта среда.

А находилась она в грязи пустыря в Автово и на заплеванном, замусоренном асфальте улицы Червонного Казачества. Позже – в квартире сына «предателя родины», эмигранта Валерия Панова – Андрюши-Свина, которого в ту пору называли «Оззи».

Андрей был на «толчке» большим авторитетом, с ним здоровались за руку «взрослые» коллекционеры (пластинки покупали-продавали не только юноши и даже не столько юноши, сколько мужчины взрослые, работающие на приличных работах и с виду ничем не выделяющиеся среди прочих, не причастных к рок-музыке жителей СССР). Трудно себе представить, что эти люди, с горящими глазами и дрожью в руках перебирающие пачки пластинок, принесенные с собой в портфелях и спортивных сумках, всю неделю работали инженерами на заводах или мастерами в горячих цехах.

«Толчок» был чем-то вроде клуба обладающих тайным знанием, имеющих почти криминальные пристрастия, субботы – а только по субботам собирались меломаны-спекулянты у «Юного техника», – субботы ждали всю неделю и ехали туда, как на праздник.

Милиция гоняла меломанов и у «Юного техника», пойманным могли впаять все что угодно – от статьи (не помню номер) за «нетрудовые доходы», проще говоря за спекуляцию, до антисоветской пропаганды. Хотя на тот момент времени официальных списков запрещенных групп еще не было, они появились при Андропове, но любая западная пластинка прекрасно подпадала под понятие «антисоветская пропаганда», вернее, «пропаганда чуждого нам западного образа жизни», что, по сути, одно и то же.

Андрей имел деньги (поскольку он работал и отец присылал вполне осязаемые суммы) и собрал хорошую коллекцию, слыл, как я уже говорил, на «толчке» человеком уважаемым.

К человеку с деньгами в СССР всегда относились уважительно. Правда, те, у кого денег было мало, жутко завидовали и люто ненавидели тех, у кого их много, но среди коллекционеров подобной ненависти не было: ростки капитализма все-таки отравили их души, и в отношениях между меломанами царило, в общем, равноправие.

Андрей любил музыку, слушал ее часто и громко, и его друзья и соседи привыкли к этому – Хуа Гофэн (сосед по лестнице, парень, значительно младше Андрея по возрасту) быстро влился в круг меломанов, на «толчке» Андрей познакомился с Вольдемаром, моим одноклассником, который стал заходить к Панову в гости – чем дальше, тем чаще, – а Вольдемар привел к Андрею и меня – показать «настоящего меломана».

Андрей («Оззи») был тогда в глазах окружающих именно «настоящим меломаном», «центровым парнем», выглядел он, на зависть всей окружающей молодежи, чистым фарцовщиком, хотя фарцовкой никогда не занимался.

«Оззи» был волосат, моден – ходил в дорогущем джинсовом костюме – одежде, недостижимой для простых советских граждан, и всегда таскал под мышкой пачку пластинок, каждая из которых стоила рублей по пятьдесят (половина зарплаты среднего инженера). «Я инженер на сотню рублей – и больше я не получу», как пел в те годы Гребенщиков, – и это истинная правда. Все нынешние россказни о том, как распрекрасно жили наши люди при советской власти, – не более чем маразматические путешествия в вымышленные миры, иногда эти путешествия напоминают мне книжку «Мифы Древней Греции».


Андрей наконец собрался поступать в институт – разумеется, театральный (ЛГИТМиК), по семейной, так сказать, традиции, – и прекратил прием гостей. Вместе с этим он вдруг перестал быть «Оззи» и подстригся. Прежняя кличка отсылала к группе Black Sabbath: Андрей тогда был очень похож на Оззи Осборна – полный красивый длинноволосый парень с приятными, мягкими чертами лица. Правда, ростом он был повыше и статью поуверенней, чем страшный Осборн, но имя «Оззи» прижилось и держалось за Андреем аккурат до начала подготовки к поступлению в Театральный.

Андрей поступил – и познакомился с Максимом Пашковым, учившимся там же, мастера не помню, Андрей – бывший «Оззи» – учился у Горбачева.

Максим Пашков стал захаживать к Андрею – экзамены миновали, и дом Панова вновь стал открыт для друзей.

Максим – недооцененный, мало кому известный сейчас музыкант, имя его обычно упоминают вскользь, да и то лишь упертые фанаты «Кино»: дескать, когда-то, в самой ранней юности Витя играл в какой-то «Палате № 6» с каким-то Максимом Пашковым…


Максим Пашков жил в очень таком по-хорошему старомодном доме. Когда я слушаю песню Леонидова «Тысяча пластинок», я всегда вспоминаю квартиру Макса Пашкова – огромное количество книг, уютные обои красных тонов, пластинки, бумаги, пожилые интеллигентные, но современно мыслящие родители, старый дом на Садовой. Очень все было там «по-взрослому». И сам Максим среди нас выделялся какой-то взрослостью, внутренней солидностью, хотя и был невысок, подвижен и юрок, любил откровенно похулиганить и крепко выпить. Максим очень хорошо и правильно говорил – и так же здорово играл на гитаре и пел.

Я вспоминаю музыкантов тех лет – конец семидесятых, – и мне кажется, что Максим играл тогда лучше всех. Он играл как-то очень правильно, технично и осмысленно, он понимал, как должна звучать песня и по каким законам она строится; его группа «Палата № 6» была совершенно неизвестной, не выступала на «сейшенах», где блистали «Зеркало», «Россияне», «Джонатан Ливингстон», но песни у Максима были даже не интересней – они были просто совершенно другого уровня. Как ни пытались ленинградские рокеры греметь со сцены унылыми риффами, все равно у всех получалась одна и та же вялая бардовщина, причем достаточно плохо спетая.

«Палата» играла совершенно другую музыку, Максим как-то умудрился делать «рок» совершенно правильно и изгнал из своей музыки даже намек на КСП. Таких групп мало и сейчас – все современные «звезды русского рока», за небольшим исключением, делают все ту же бардовскую песню, очень громкую по подаче, но совершенно «костровую» и дворовую по сути. Если говорить о «стариках», то разве что Кинчев выделяется из общей чесовой массы: у него отличная команда и с самого начала он знал, как конструировать песни так, чтобы они были музыкально похожи на любимого им тогда Элиса Купера.

Пел Максим хорошо поставленным тенором, пел правильно и сложно – его песни вряд ли бы исполнил среднестатистический парень в подворотне с гитарой. Да даже не вряд ли, а наверняка не исполнил бы, потому что просто не понял, какие аккорды нужно брать и как часто их менять.

Так же, кстати, как и некоторые песни Цоя сейчас остаются недостижимыми для парней из подземных переходов – несмотря на всю их, песен, внешнюю, кажущуюся простоту.

Максим стал ходить к Панову все чаще, приводил с собой группу. На бас-гитаре в группе Максима играл восточной внешности парень – несмотря на этот внешний «Восток», выделяющий его в любой компании, парень этот, Витя по фамилии Цой, был совершенно незаметен, он существовал невидимкой, все время молчал и, положив свою бас-гитару, тут же забивался куда-нибудь в угол со стаканом сухого вина и папиросой.

Максим часто называл его просто «Цой» – и долгое время все, кто болтался в квартире Андрея, думали, что Цой – это кличка странного, молчаливого и незаметного паренька.


Играть на гитаре Цоя научил Максим – и научил сразу правильно. Основополагающей вещью в игре Витьки был ритм – по крайней мере, тогда, когда юный Цой рубился в «Палате № 6». Максим добивался ритмичной игры и добился-таки – как басист Цой был просто железобетонным парнем, на его партиях уютно лежали все сложные гитарные гармонии Максима.

Группа записала даже что-то вроде альбома – дома у Максима, на два магнитофона «Маяк». Там была даже одна песня на английском, Максим владел языком. Я помню только припев, что-то такое вроде «Бим-Бам Гумен, Бим-Бам Бэнд going to the airport».

В целом все у «Палаты» получалось одновременно весело и страшно.

Весело было от невероятных гармоний и гитарных ходов Максима; все те, кто сидели в комнате Панова и слушали игру «Палаты», бросали стаканы и забывали о разговорах – музыка Макса притягивала и гипнотизировала. Все мы впервые, наверное, слышали и видели, как живой человек, стоя рядом с тобой, играет и поет вот так – совершенно «фирменно». Страшно было тоже – не просто страшно, а «весело-страшно», ибо в кумирах Максима и Цоя тогда были группы вроде Black Sabbath, кроме Оззи и Йомми Цой любил еще и группу Motorhead, групповой портрет которой, им собственноручно нарисованный, висел у него дома на стене.

Цой одевался во все черное, как и положено поклоннику Black Sabbath, носил очень длинные волосы и смотрел на мир довольно мрачно – по крайней мере, так казалось с первого на него взгляда.


Примерно в то же время друг Андрея, Женя Юфит, ныне известный практически во всем мире кинорежиссер и настоящий авангардист, основатель школы некрореализма в кинематографе и тоже большой любитель современной музыки, принес Андрею пластинку Sex Pistols – первый и лучший их альбом, перевернувший в 1977 году все представления о рок-музыке и положивший начало тому, что сейчас называется «современным роком».

Пластинка «Never mind the bollocks» стала, как сказали бы сейчас, хитом компании.

Это был диск номер один по всем показателям, это было лучшее и главное, это был настоящий прорыв в космос.

Из этого альбома выросла и группа, впоследствии известная как «Кино», и еще сотни групп – во всем мире.

Мы поняли этот альбом совершенно правильно.

Любимые Black Sabbath были круты неимоверно, но они были, как ни странно это звучит, академичны – так же как и огромное количество групп, которые мы уже переслушали к концу семидесятых.

Pistols же показывали жизнь, как она есть.

«Anyone can play guitar», споет через двадцать лет Том Йорк на первом альбоме Radiohead – тоже мне, открытие. Мы знали это еще в 1978-м.

Максим отнесся к панк-року довольно прохладно, – может быть, он чувствовал, что Sex Pistols – это то, что идет на смену эстетской составляющей рока, в которой он жил, – кроме Black Sabbath Максим любил и Genesis и Цоя заставлял слушать разнообразный арт-рок.

Эту музыку – пафосную, вычурную, технически сложную – любил и Андрей. Очаровавшись панком, он сделал свой выбор – и не изменял ему уже до самой смерти, но продолжал слушать ту музыку, на которой был воспитан «толчком». Любимой группой его много лет оставались американцы Chicago, и вообще все, что касается джаза и джаз-рока, первым панком Советского Союза было очень высоко ценимо.

Сейчас я, чем дальше, тем чаще, слушаю джаз. При всей несхожести жанров и стилей внутренне у меня крепнет убеждение, что джаз и панк – родственники, а рэп и блюз – вообще братья-близнецы.

Бас-гитарист «Палаты» Витя Цой слушал в оба уха то, что рекомендовали авторитетные товарищи, с одной стороны – Максим, с другой – Андрей, который, как и положено панку, сменил кличку и стал теперь называться «Свинья», «Свин», «Хряк» – в зависимости от компании и обстоятельств.


Количество пластинок панк-рока в квартире Свина стремительно росло, и мы получали серьезное музыкальное образование в этой области.

На «толчке» же представители компании Свина были непререкаемыми авторитетами в этой музыке, и к Свину и его товарищам постоянно обращались за консультациями взрослые, серьезные, респектабельные спекулянты, когда через их руки проходили какие-нибудь новые группы.

На поверку выяснялось, что «серьезные взрослые меломаны» в большинстве своем – люди с чрезвычайно узким кругозором, даже в той области, где они считали себя специалистами.

На самом деле «опытные меломаны» ограничивались очень узким сегментом рок-музыки, а рок-культуры не знали вообще.

Deep Purple, Led Zeppelin, Pink Floyd, The Beatles, Manfred Mann’s Earth Band, Jethro Tull, Rush и еще пара десятков наименований с уверенным креном в хард-рок – вот и вся «рок-музыка», которая существовала в сознании и на полках этих самоуверенных, чувствующих себя избранными «взрослых меломанов». Это все очень хорошие группы, про The Beatles можно вообще не говорить, это отдельная история, но ограничиваться таким набором блестящих, как сказали бы сегодня, брендов – это значит вовсе не знать современной музыкальной культуры, не понимать причинно-следственных связей, не чувствовать движения, развития музыкальной культуры, которая во второй половине XX века вышла, как мне кажется, на лидирующие позиции в развитии культуры вообще, была самой массовой, самой востребованной и наиболее точно и оперативно реагировала, отражала процессы, идущие в мире, – и в экономике, и в политике, и где угодно еще, включая образование и развитие детей.

Группы и артисты, изменившие мир (а мир меняет все, и культура – в первую очередь, ведь историю мира мы, по сути, изучаем через историю культуры), в большинстве своем проходили мимо «авторитетов» нашего «толчка».

Большинство прекрасных пластинок, появляющихся на условном «Западе» (то есть во всем мире, исключая СССР) назывались на «толчке» «колобахами» и стоили рублей пятнадцать – двадцать, тогда как диски DP и LZ «весили» уверенный полтос, а иногда и все шестьдесят рублей.

Боб Дилан, Нил Янг, Эрик Клэптон, Джерри Гарсия и Grateful Dead, Джими Хендрикс, Игги Поп и The Stooges, Iron Butterfly, Family, Артур Браун, Слай Стоун, Элвис Пресли, Бо Диддли, Muddy Waters, Джон Ли Хукер, Джонни Уинтер, Herman Hermits, Jefferson Airplane, Cream, John Mayall’s Bluesbreaker – перечислять ключевые фигуры рок-музыки, которых обходили вниманием на наших «толчках», утомительно. Большинство прекрасных групп и музыкантов не котировались среди меломанов, и, соответственно, их пластинки не «шли в народ» – в отличие от DP и LZ, диски которых переписывались с магнитофона на магнитофон в массовом порядке. В любой школе Ленинграда были свои коллекционеры из старших классов, в квартирах которых было по двадцать – тридцать катушек магнитофонной ленты с записями этих групп – плюс Slade и Nazareth.

На этой музыке и сформировался тот культурный фон, в котором возникали первые ленинградские рок-группы, все одинаковые – в том смысле, что одинаково плохие.


Компания Свина на общем фоне меломанов оказалась на редкость, как сейчас говорят, «продвинутой».

Мы были любопытны. Мы стремились услышать и узнать побольше – мы все время искали новые пластинки. И пока меломаны со стажем мучительно ждали выхода нового альбома DP или кого-то еще из десятки «великих» («все остальное – фигня») групп, мы копались в кучах этой самой «фигни» и открывали для себя Нила Седаку и XTC, Tom Robinson Band и Osibisa, May Blitz и Патти Смит – ее альбом «Radio Ephiopia» в конце семидесятых буквально сводил нас с ума. Дэвид Боуи считался на «толчке» едва ли не «английским Иосифом Кобзоном», а мы упивались «Ziggi Stardust» и «Station To Station», песня «Young Americans» постоянно звучала в наших головах – не оттого, что мы стремились стать «молодыми американцами» (мы уже тогда привыкли не понимать все буквально), а потому, что это просто отличная песня, и все. Мы уже научились слышать песни – вне зависимости от того, под каким брендом они выходили, и отличать хорошие песни от плохих – что, как выясняется, вовсе не просто, делать это умеет не каждый.

БГ заметил как-то: «Когда я слышу классическую песню, я ее узнаю». Что он имел в виду? Это же самое. Наслушанность. В том смысле, что ставить любые оценки любому предмету можно, только сравнивая его с чем-то, с другим предметом из той же области. И чем больше ты слышишь песен, тем правильнее и легче тебе расставлять приоритеты. Чем больше читаешь, тем легче отличить хорошую книгу от плохой.

Нам повезло в том, что мы попали сразу на «классическую» музыку и, наслушавшись ее, научились ориентироваться в музыке вообще.

Мы были очень современными парнями – современная музыка, которую мы все время выискивали на завалах «толчка», давала импульс к изменению стиля жизни, внешности, одежды, словаря, взглядов на мир. Это очень важно – быть адекватным времени. К этому я еще вернусь применительно к группе «Кино», но, в любом случае, замирать в прошлом и начинать пытаться его вернуть через копирование – это путь даже не тупиковый, это конец личности, это, в общем, духовная смерть.

Я знаю огромное количество людей, которые считают, что рок-музыка умерла где-то там, в семидесятых. Они меня умиляют. От них и пошел термин «классический рок». Что это такое, объяснить никто не может. И уж тем более где этот «классический рок» заканчивается, и где начинается рок «не классический», то есть рок плохой или, если уж быть честным, и не рок вовсе.

Это говорят люди в 2013 году. То же самое говорили такие же упертые люди в 1977-м. Для них тоже был «классический рок» в виде пластинки Deep Purple «Machine Head» и «попса», или «неклассический рок», или просто «фигня» в лице первых альбомов The Police, Stranglers, Ultravox, Damned и Television.

Панк-рок дал нам стимул, движение. Мы двигались вперед и оставляли далеко позади безнадежно отставших от жизни любителей «классического рока», остановившихся в восприятии не только музыки, но и жизни.

И мы окончательно вылетели из социума – даже из того микросоциума меломанов, судачащих друг с другом о песнях Яна Гиллана, – микросоциума, который как-то еще отличался от унылого серого социалистического болотного быта. Мы замкнулись на себя – и на весь мир, потому что мы, хоть и отставали от стремительно несущегося вперед культурного локомотива «капиталистических стран», но отставали на год, на полгода – в отличие от тех, кто отстал совершенно уже безнадежно и навсегда.


«Anyone can play guitar» – мы еще не знали, не читали и не слышали этой фразы, которая станет лозунгом молодежи через двадцать лет, но жили именно по ней. Однако без добавления «No Future!» такая жизнь будет неполноценной. Парень, поверивший в то, что каждый может играть на гитаре, начинает на ней играть, прокручивая в голове будущие прелести мировой или хотя бы всероссийской славы, радиоэфиры, стадионные концерты и прочее, – и это тут же убивает его как артиста. Он считает, что он порепетирует, сочинит что-нибудь похожее на творения его кумиров и будет грести деньги и девушек лопатой.

Не-не-не. Такой парень артистом не станет никогда. Потому что «Anyone can play guitar» – это не значит, что любой может играть на гитаре. Это значит, что любой может быть артистом. Точнее, что любой, взявший в руки гитару, – уже артист.

Чтобы понять и принять это, нужна определенная смелость. А все боятся. Все репетируют, учатся (в этом ничего плохого нет) – и откладывают «артиста» на потом. А не надо откладывать. Ты взял в руки гитару, и ровно с того момента, когда ты подходишь вместе с ней к зеркалу, чтобы принять красивую позу (а это делает каждый), – ты уже артист. Не «потом», а сейчас. Это страшно – страшно поверить в то, что ты уже Пол Маккартни. Удобнее отложить «поламаккартни» на потом, «когда научусь», когда хотя бы пентатонику буду гонять по грифу. А «потом» не наступит никогда. Либо – сразу, либо – никогда.

А у нас в крови и в головах гремело «No Future!», продекларированное Джонни Роттеном. Очень правильные слова. Нет никакого будущего. Ни у кого и нигде – и никогда – не было. Есть настоящее – и в настоящем надо жить. Взял в руки гитару – и играй. Не будет никогда никаких радиоротаций, никаких стадионов и никаких туров.

Все, что у тебя было, есть и будет, – это то, что есть сейчас.

У Кэта Стивенса, которого мы тогда тоже уже слушали вовсю, есть песня – диалог папы с сыном. И папа там долго, несколько куплетов, рассказывает сыну о том, как надо жить, как надо бросить всю ерунду, которой сын занимается, взяться за ум, учиться, работать, строить свое будущее, – а сын в припеве коротенько так отвечает: «Пап, а вдруг я завтра умру?»

Собственно, в Библии тоже написано – «Завтрашний день придет и сам о себе позаботится»…

Но Библию мы тогда еще не штудировали, в СССР с изучением Библии вообще были большие проблемы – равно как и с будущим, кстати.

СССР в понимании «No Future» нам очень помогал. Поскольку в СССР будущего у нас не было никакого по определению. В этом смысле страна у нас была на самом деле никакая не «социалистическая» и «свободная», а по-настоящему, концептуально панковская – хотя граждане СССР об этом и не догадывались.

Наше будущее было прошлым наших родителей и ребят постарше – мы видели это будущее, и нам было жутко скучно и невыносимо представлять, что нас ждет ровно все то же самое: институт, диплом, скучная, никому не нужная, низкооплачиваемая работа (любая – любая работа была одинаково низкооплачиваемой), маленькая квартира с дешевой мебелью, точно та же еда, которую ели наши родители, ели мы и будут есть наши дети, такая же унылая дешевая одежда, в идеальном варианте – крохотная машина «Жигули», но скорее всего – каждодневный набитый под завязку троллейбус-метро-автобус (два раза в день – на работу и обратно), а летом – недлинный отпуск, если повезет – на грязном, вонючем, тесном крымском пляже.

Будущее – это значит никогда не поехать за границу и не увидеть живьем ни Rolling Stones, ни уж тем более – Sex Pistols, никогда не играть рок-музыку на настоящей, большой сцене, никогда не выступать на стадионе, никогда не увидеть своей пластинки.

Все это было настолько ясно и определенно, что о будущем таком думать вообще не хотелось. Поэтому мы все сразу же стали рок-звездами. Ведь если не сейчас – то когда?


Инструменты у Андрея были – купленные на деньги, присланные отцом из-за границы, были и хорошие, правда не концертные, а бытовые, усилители. Для прослушивания пластинок они еще годились, но для озвучивания электрических гитар не подходили принципиально, однако это никого не смущало. Как и качество советского производства гитар (дрова дровами на самом деле, к «настоящим» электрическим гитарам они имели отношение чисто формальное – но всем на это было абсолютно наплевать).

Когда у Свина в комнате сформировалась настоящая репетиционная база, мы вообще перестали из его квартиры вылезать, дневали и ночевали там – с перерывами на учебу или работу. Максим учился в театральном вместе со Свином, Цой – в ПТУ, я в институте (ВТУЗ), остальные тоже где-то либо учились, либо работали, но настоящая жизнь проходила у Андрея дома.

Свин мгновенно создал свою собственную группу – из подручных материалов, то есть из тех ребят, что были под рукой. Называлась группа «Автоматические Удовлетворители» – и под этим названием работала двадцать лет.

Состав ее менялся при этом раз сто. На начальном этапе в группе играли те, кто гостевали у Андрея-Свина и вместе пили сухое вино – тогда оно было нашим приоритетным напитком.

Единственным, кто не принял активного участия в группе, был Максим. Как и было сказано выше, он, хотя и был веселым хулиганом, но музыку хотел играть совершенно другую, не ту, которую выбрал Свин (исключительно от неумения держать в руках инструмент). Эстет Максим начал бывать у Андрея все реже и в какой-то момент вовсе исчез, с головой уйдя в учебу (и в результате стал настоящим театральным актером, Артистом по большому счету). Группа «Палата № 6» прекратила свое существование. Жаль, на самом деле.

Цой же, басист «Палаты», после ухода Максима из компании, остался в доме Свина – и стал играть вместе с Андреем на бас-гитаре. Играл он, можно сказать, фрагментарно – как, впрочем, и все остальные участники группы. Неизменным элементом, лидером и автором всех песен оставался Свин, гитаристы, басисты и барабанщики менялись почти по принципу «кто пришел в дом, тот сегодня в группе и играет».

Напомню, что такая веселая жизнь – настоящая, веселая, беспорядочная анархия – была в самом начале формирования «АУ» и длилась года два, потом произошли события, приведшие к распаду «компании первого созыва», Андрей формализовал свою группу, оформил в более-менее постоянный состав.

На самом деле Свин был гениальным организатором, и, живи он в другой стране, из него в равной степени могли бы выйти как рок-звезда, так и первоклассный продюсер.

От музыканта в Свине было три вещи – хороший слух, голос, которым он довольно неплохо владел, и, главное, внутренняя музыкальность – вкус, чувство меры, чувство пропорции и умение все это использовать.

В нем было даже что-то от Курехина, в том смысле, что он мог собрать в одной комнате пять человек, никто из которых ни на чем не умел играть, и за два часа сделать из них рок-группу, которая хоть одну песню, да сыграет вполне достойно. Он умел четко сопоставлять возможности музыкантов и задачу, которую перед ними можно поставить.

Кстати говоря, то же самое делал потом и Цой – он никогда даже не писал таких песен, которые не смогли бы сыграть музыканты «Кино».


Цой влился в компанию, подружился со всеми остальными участниками «проекта», как сейчас бы назвали то, что тогда называлось «АУ», и стал принимать участие в разных формах отдыха молодых панк-рокеров.

Самым ярким «массовиком-затейником» выступал тогда Женя Юфит, впоследствии – режиссер знаменитых среди любителей авангардного кино фильмов «Убитые молнией» и «Папа, умер Дед Мороз». Женя был в душе поэтом, приносил Андрею свои стихи («Скачет Брежнев по полям, по полям, а Подгорный – по лесам, по лесам, вот Косыгин бежит, покрякивает, через лужи, лужи крови перескакивает…»).

Женя, или, как называли его в компании, «Юфа» в тот момент увлекся фотографией – позже фотография приведет его в кино и сделает одним из самых известных кинорежиссеров-авангардистов.

Юфа был тихим и ехидным генератором идей – он устраивал массовые выезды «на природу», чаще всего это были песчаные карьеры в городской черте (никакой природы в общепринятом понимании там и в помине не было) – дикие индустриальные пейзажи, больше подходящие для съемок научно-фантастических фильмов о мрачном будущем после гибели цивилизации.

Там и отдыхала вся компания – с большим количеством сухого вина, с разжиганием костров, с бессмысленным и неопасным, веселым хулиганством.

Неожиданно Цой из замкнутого и молчаливого, почти незаметного в компании парня превратился в одного из главных героев группового «идиотничанья», как называл эти выезды Свин.

Панки носились по карьерам с диким воем, пугая случайно забредших туда местных алкашей (которые искали уединенное место для того, чтобы «раздавить бутылочку», и бежали, завидев страшную компанию растрепанных парней – голых, ревущих, носящихся друг за другом с дубинами, прыгающих через костры и валящихся в мутную воду крошечных озер, тяжелыми кляксами лежащих между горами бурого песка).

В архиве Юфы должны сохраниться фотографии с этих, как сказали бы сейчас, «хеппенингов», Цой на этих фотографиях – в главных ролях. Он раскрылся в этом массовом «идиотничанье», оказался прытким и энергичным выдумщиком, лишенным комплексов, – не стеснялся с воем носиться, в чем мать родила, по песчаным карьерам, распугивая редких прохожих, собак и птиц.

Цой стал постоянным участником Юфиных фотосессий и очень уважаемым, авторитетным членом всей компании. Если приходило желание куда-нибудь выехать поидиотничать – немедленно звонили Витьке, и он присоединялся к небольшому коллективу «панков» – это определение уже прижилось.

В то время милиция еще «панков» не трогала, поскольку установки такой от начальства не поступало.

Милиция внимательно следила и периодически арестовывала хипии – выделить их из толпы было просто, поскольку хиппи были уже униформированны: длинные волосы, рваные джинсы, «фенечки»-браслетики, сережечки, колечки, четки… Панки же, в силу бедности и отсутствия кожаной одежды в советских магазинах, внешне еще почти не отличались от представителей рабочего класса, поэтому проблемы с милицией у них бывали только на «толчке» (но не больше, чем у всех остальных «спекулянтов») или если панки очень сильно и слишком демонстративно начинали пить вино в общественных местах.

Вместе с друзьями по художественной школе, которые иногда возникали в компании Свина (правда, очень быстро исчезали), Цой не брезговал марихуаной. Этого в компании Свина не любили, считая хипповским атрибутом, и Витя довольно быстро перестал курить траву, предпочтя ей проверенное и любимое новыми друзьями сухое вино.

Я видел его курящим марихуану еще один-единственный раз – когда мы вместе с Олегом Валинским возвращались из Крыма и в плацкартном вагоне познакомились с каким-то великовозрастным уркой. Всю дорогу – почти двое суток – тот курил траву в тамбуре, совершенно не стесняясь никого из пассажиров, и Цой несколько часов простоял в тамбуре вместе с этим пожилым бандитом, беспрерывно хохоча в клубах сладкого дыма.

Вообще отношение к наркотикам в панковской среде было жестко-отрицательное. Вино – другое дело. Вино было культом и неотъемлемым атрибутом любой встречи.

Начиналось большинство встреч у пивных ларьков – одного из символов эпохи.


В СССР с рок-музыкой ситуация была и остается совершенно парадоксальной, вывернутой наизнанку. Вероятно, поэтому в нашей стране до сих пор нет мейнстримовой рок-музыки, да, вероятно, уже и не будет, поскольку время рока прошло, и он никогда уже не вернет себе ту роль, которую играл во всем мире в 60-е и 70-е годы.

Советским людям свойственно (было и есть) искать скрытые смыслы там, где их нет, там, где автор не вкладывал никакого подтекста в свои произведения. Так повелось, что рок-музыка в СССР стала считаться искусством «протестным», а все, что не «протестное», стало именоваться «попсой» (с высокомерными нотками презрения) – раз это не протест, то это и не рок, а раз не рок, значит, вообще недостойно быть культурной пищей мыслящего человека.

На самом деле все наоборот.

Более асоциального, более «не протестного» искусства, чем рок-музыка, я вообще и представить себе не могу.

Те произведения искусства, которые принято называть великими (те, что не теряют актуальности вне зависимости от времени их создания), менее всего можно называть «протестными». Это касается всех видов искусства, и рок-музыки в том числе. Другое дело, является ли рок-музыка вообще искусством? Думаю, нет, но это уже слишком субъективно.

Рок-музыка – это поп-музыка по определению. От слова «популярная», доступная, максимально понятная целевой аудитории. Это коммерческая вещь; тот, кто утверждает обратное, просто ничего в рок-музыке не понимает и, в общем, ее не знает.

Это огромная индустрия, в которой трудятся миллионы работников по всему миру. Рок-музыка выросла из танцевальных залов конца 50-х годов, из танцевальных вечеров, которые устраивал Алан Фрид, отец рок-н-ролла в современном его понимании. Ни о каком «протесте», ни о какой смысловой нагрузке тогда и речи идти не могло. Лучшие образцы рок-музыки – и старой, и современной – говорят о личных проблемах автора, показанных в их типичном свете, – то есть о том, что переживает большинство слушателей.

При этом рок-музыка – наиболее гибкое музыкальное направление, фраза «утром в газете – вечером в куплете» – это и про нее. Но чем больше музыкант погружается в то, что называется «социальным протестом», чем больше он уделяет внимания проблемам сиюминутным, решению каких-то политических или экономических задач, чем больше он выступает «на стороне угнетенных» (от которых он, как правило, далек так же, как крот, роющий нору где-нибудь в воронежских черноземах, далек до Марса), тем быстротечнее его слава (если таковая имеется вообще) тем быстрее его песни забываются и перестают продаваться (что для нормального рок-музыканта является больше чем катастрофой – это даже не катастрофа, это потеря смысла самого существования).

В «большой рок-музыке», то есть в той, которую принято называть «западной» процент «песен протеста» сравнительно с общим количеством прекрасных песен, ставших классикой современной музыки, ничтожен. Еще меньше музыкантов, сделавших в своем творчестве акцент на какой-либо протест. Музыкантов, полностью посвятивших себя «борьбе», я просто не знаю. Наверняка они есть, но удел их – неизвестность и забвение.

В России же все иначе. Достаточно спеть какую-нибудь гадость про президента (кто бы им ни был в данный момент) – и ты уже «уважаемый артист», среди маргинальной публики конечно, но артисту-то какая разница? Главное, чтобы из зала орали: «Давай про президента!» Артист «дает» – и начинается то магическое взаимодействие с залом, которое и является самой сладкой и самой дорогой наградой артисту за его труды. Ну, кроме гонораров за концерт, разумеется.


Ни компания Свина – группа «Автоматические Удовлетворители», ни другие группы, выросшие из этого могучего дерева, никогда не занимались изготовлением «песен протеста» на потребу маргинальной публике.

Забегая вперед скажу, что меня чрезвычайно удивило и расстроило то, что песню Цоя «Перемен» распевают представители либеральной оппозиции в Белоруссии, в Москве и даже в Санкт-Петербурге, где люди, по логике, должны бы уж были понимать, что песня «Перемен» не очень вяжется со свержением капиталистического строя, который в момент создания песни был для автора светом в окошке. Но об этом – впереди.


Свин, как безусловный лидер всей компании (не только группы «АУ», а довольно большого коллектива, уже роившегося вокруг его квартиры), принципиально не писал никаких песен, хотя бы косвенно намекавших на смену, как теперь говорят, социального строя, свержение правительства и, не дай бог, критику существующей власти. Песни с критикой режима забываются быстрее всего и существуют только до появления какого-нибудь более свежего информационного повода. Писать их вообще не имеет никакого смысла, это пустая трата времени. Лучше в Angry Birds поиграть.

Свин, как человек умный, тонкий и слышащий музыку, пришел к этому интуитивно и мгновенно. Для него даже не возникало вопроса: заниматься ли «песнями протеста»? Конечно нет. Поскольку это самое неинтересное из того, что может быть в музыке.

Свин делал панк-рок.


Как сказал один из участников группы Ramones, «панк-рок – это не протест, мы не занимаемся протестом, мы просто поем о реальной жизни и реальных – наших – чувствах и переживаниях».

Свин и писал такие песни. При этом он очень хорошо понимал, что такое «рок-песня». К Цою это понимание пришло позже. «Мы хотим танцевать», «Я иду по улице в зеленом пиджаке», «Это не любовь» (весь альбом) – это было то, чего в России еще не делал никто – за исключением тех, кто понимал, а таких было немного, о них речь шла в начале этой книги.

Рок-музыка – это танец. Когда в «Алису» пришел новый гитарист Женя Левин, не успевший выучить партии всех песен и уже оказавшийся на гастролях, Костя Кинчев сказал ему в гостинице перед концертом: «Не парься, у нас танец – главное».

И это сказал Кинчев, являющийся в русской музыке таким же перфекционистом, как и Борис Гребенщиков, – хотя музыку они играют совершенно разную.

Конечно, Костя пошутил, но суть шутки совершенно ясна.

Сергей Мазаев говорил в свое время то же самое про «Моральный Кодекс»: «Мы создаем качественное звуковое давление».

Суть рок-музыки – танец. Он может быть любым. Он может быть собственно танцем, может – раскачиванием в зале, взявшись за руки, может быть, как в случае с панк-роком, пого – прыжками на одном месте (в тесном темном клубе перед крохотной сценой по-другому и не растанцуешься), он может быть, как в случаях с «Алисой», «Кино» и, скажем, Rammstein, даже маршем. Что такое марш? По сути тоже танец. Ну, боевой танец.

А танец без ритма невозможен. Поэтому Свин и говорил: «Когда сочиняешь песню, в голове должен стучать барабан».

Ритм – главное в рок-музыке, если его нет – до свидания. Поэтому в нашей стране, в общем, довольно мало групп, играющих настоящую рок-музыку.

Опять-таки, вспоминается БГ с его пророческими словами: «Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране».

Страна неритмична, тут ничего не поделаешь. Это данность.

На родину рок-музыки, в Америку, ритм принесли афроамериканцы, черные проще выражаясь, с их сугубо барабанной музыкой. В России афроамериканцы не жили и на барабанах не играли. В России играли на неритмичных инструментах – рожках, гуслях, дудочках, пытались как-то ритмически структурировать всю эту историю деревянными ложками, но сам танец был неритмичным – в лаптях на густой траве не очень-то растанцуешься в выдержанном ритме.

Ну и алкоголь, конечно, был, есть и, судя по всему, будет. А алкоголь – страшный враг ритма. Алкоголь предполагает релакс безо всякого ритма. В учебнике по наркологии написано: «Одним из признаков алкоголизма является стремление к личному комфорту»…

Меня эта фраза когда-то очень рассмешила.

Но – к ритму.

Ритм в барабанах – само собой. Ритм в гитаре (в солирующей, аккомпанирующей – неважно) – само собой. Ритм в бас-гитаре – необходим, если его нет, нет и рок-группы. Но еще и ритм в голосе, ритм в произнесении солистом каждой фразы, каждого слова. И создание песни таким образом, в такой форме, где все составляющие работают в едином ритме, – вот это и есть рок-музыка. Былинные повествования певца под любой ритм убивают, размазывают общую картину, и рок-музыкой тут уже даже не пахнет. Пахнет страшным, унылым и угрюмым «русским роком» – очень острая на язык девушка, которую я сильно не люблю, когда-то окрестила его «говнороком». Очень точно сказано.


Свин никогда, ни разу в жизни, не играл «русский рок». Цой, создав свою группу, тоже его не играл. Рассматривать «АУ» и «Кино» в контексте «русского рока» – значит просто не понимать того, чем занимались эти группы.

Другое дело, что и у тех, и у других не всегда получалось так, как хотелось бы, но, как сказал герой «Кукушки» Кизи, «я хотя бы попробовал».

Другие даже и не пробуют.


Песни Свина практически никто из «надзирающих за нравственностью» не слышал – слишком локальной была группа, слишком узок был круг поклонников. Собственно, поклонников не было вообще, поскольку группа концертов не давала и записей у нее не было.

Поэтому слышали музыку «АУ» только те, кто непосредственно бывал в квартире Свина на репетициях, являвшихся одновременно и концертами.


Среди гостей Свина стал изредка появляться Майк – никому тогда еще не известный, небольшого роста, так же, как и все, бедно и безвкусно одетый парень Миша Науменко, который, однако, держал себя так, словно был старше всех присутствующих лет на двадцать. Эта черта сохранилась за ним на всю жизнь, с кем бы он ни встречался – хоть с убеленными сединами старцами-профессорами – он все равно выглядел старше и мудрее. Майк старался больше молчать – это еще больше усиливало его опытность и мудрость в глазах собеседника.

Узнал о Свине и БГ – у них были общие друзья, а именно – Игорь Гудков по кличке Монозуб, позже превратившийся в Панкера (близкие друзья так зовут его до сих пор, хотя Игорь давным-давно уже не панк и не битник, а преуспевающий кинопродюсер, за плечами у которого такие грандиозные полотна, как «Ленинград», «Брежнев», «Обитаемый остров» и «Сталинград»).

Майк занимался чистым рок-н-роллом. Можно называть его хоть ритм-энд-блюзом, хоть просто блюзом, но это был рок-н-ролл в понимании The Rolling Stones, музыку которых он любил безмерно. К слову, вся остальная страна относилась к этой группе в те годы весьма прохладно.

Майк был спокоен в оценках, единственное, чего он сильно не любил, – это «классический рок» с его многоминутными гитарными соло, пафосом и песнями о судьбах человечества (чем ближе группы были к эстраде, тем сильнее им хотелось «о судьбах человечества» – при этом политкорректно, то есть без политики и персонифицированных посылов).

Майк понимал и любил рок-н-ролл, а ближе всего к рок-н-роллу, к рок-музыке собственно, как ни странно, в нашем городе была группа «АУ».

Майк уже несколько раз ездил со своими песнями в Москву. Там жили более современно мыслящие люди, давно уже понявшие, что «советский рок» – это и не рок никакой, а какое-то вялое бряцание по струнам, с их любимой рок-музыкой имеющее мало общего.

Вообще, Москва была и есть на пару шагов впереди Ленинграда – Санкт-Петербурга, и количество денег, о которых без конца пишут всякие «народные» СМИ, здесь ни при чем – в Санкт-Петербурге с деньгами тоже все неплохо.

Просто в Москве люди в массе своей мыслят как-то быстрее, они более любопытны. Вот и весь секрет.

Любопытство и неусидчивость, которыми отличались и все члены группы «АУ», сроднили ленинградских панк-рокеров с московской богемой.

Не со всей, конечно, но с довольно значительной ее частью.


Первым, кто прослышал в Москве о «настоящей панк-группе из Ленинграда», был Артем Троицкий – в ту пору совсем еще молодой, но очень амбициозный парень, журналист, пропихивающий всеми правдами и неправдами свои статьи о западных рок-группах в разные советские журналы, включая любимый миллионами читателей «Ровесник».

Артем хотел услышать рок-музыку на русском языке, причем музыку современную – не потуги сделать «как у Led Zeppelin», при этом не понимая, «как» у Led Zeppelin, – а живую песню, под которую хотелось бы танцевать. Майк посоветовал ему пригласить в Москву «АУ».

Артем позвонил Свину и пригласил. Сначала Свин съездил к нему в гости «малой группой» – я помню, что с ним отправился его сосед Хуа-Гофэн и кто-то еще, кажется Пиночет (ставший впоследствии большим и настоящим другом группы «Кино», моим другом, другом Цоя – очень много времени мы провели вместе).

Пиночет – Игорь Покровский – никогда нигде толком не работал, шил дома одежду на заказ, осенью подрабатывал в овощных ларьках продавцом, в общем, по большому счету бездельничал и слушал музыку. Со временем он стал одним из самых видных коллекционеров виниловых пластинок в нашем городе и последние годы зарабатывает на жизнь тем, что рыщет по Европе в поисках редкостей и находит действительно раритетные издания, которые ему заказывают санкт-петербургские коллекционеры, выкладывающие за них очень приличные суммы. Так или иначе, но Пиночет остался в музыке и стал настоящим специалистом.


Москва имеет способность потрясать любого, оказавшегося в ней впервые. Москва – это русский Нью-Йорк, хотя города эти совершенно разные и друг на друга не похожие. Общее у них одно – масштаб. Хотя Москва сама по себе, старая Москва, – город не слишком и большой. А разросшиеся спальные районы – это, с первого взгляда, вроде и не Москва вовсе. Ну, правда, как сравнить Малую Бронную и Орехово-Борисово? Но со второго взгляда ясно, что Орехово-Борисово – такая же точно Москва, как и Самотека. Масштаб московский, и люди такие же быстрые и по-хорошему (реже – по-плохому) агрессивные. Интересно там, в общем. Жизнь идет быстро – не в том смысле, что быстро проходит, а в смысле насыщения событиями. Иной раз и не продохнуть от этих событий.

В Ленинграде конца 70-х вообще ничего не происходило, поэтому то, что хоть и не с такой интенсивностью, как сейчас, но происходило в Москве, очень привлекало молодых панков.


Свин, Хуа-Гофэн и Пиночет вернулись из Москвы, потрясенные открывшимися возможностями. Возможности сводились к тому, что в Москве можно будет сыграть несколько концертов – что само по себе было уже вещью невероятной – и что на концерты придут «крутые люди».

Майк уже рассказывал нам о «крутых людях», в частности о Саше Липницком, которого до самой своей смерти он уважительно называл Александром.

В начале их знакомства Майк был уверен, что Саша – настоящий мафиози. Этот вывод Майк сделал, впервые оказавшись у Саши в гостях. Он рассказывал об этом так: «Хозяин, Александр, – с бородой такой, взрослый. А дома у него, на столе, – икра, шампанское, и девушки разносят бутерброды гостям». Ну кто, как не мафиози, может так жить?

На самом деле Александр был просто отличным парнем из богатой семьи и занимался покупкой-продажей антиквариата. В общем, в СССР это было занятием практически криминальным, и здесь Майк был недалек от истины. Однако на деле Саша никаким мафиози не был, а был он, скорее, искусствоведом, хорошим специалистом в области русской иконы.

Ну и, конечно, Троицкий, человек, который пишет и печатается в «Ровеснике», не мог быть никем, кроме как «крутым».


Панки спешно собирались в Москву на концерты, обещанные Троицким. Поскольку постоянного состава у группы «АУ» не было никогда, Свин пригласил в компанию Цоя, который как на грех оказался в вечер обсуждения поездки в гостях у Свина, меня, Олега Валинского, с которым я играл в хард-роковой группе «Пилигрим» (Олег был по тем временам вполне приличным барабанщиком, а сейчас он работает заместителем начальника Октябрьской железной дороги, то есть стал по-настоящему «крутым»). Присоединились «на всякий случай» еще Панкер, Пиночет, гитарист из того же «Пилигрима» Дюша (впоследствии – музыкальный руководитель и гитарист группы «Объект Насмешек» с покойным Рикошетом во главе) и – недолгие друзья вина – Кук и Постер, гитарист и барабанщик (или барабанщик и гитарист, я уже не помню). Они потом куда-то делись, а зря – выглядели и играли они прямо как Sex Pistols в лучшие годы.


Мы не были все близко знакомы. То есть кто-то был ближе, кто-то дальше. Свин был плотно и давно знаком с Панкером – пару лет назад их сплотили профессиональные интересы (оба работали продавцами в отделах радиотоваров, правда в разных магазинах). С Куком и Постером Свин был знаком значительно меньше, чем с Панкером, но они (Кук и Постер) очень крепко дружили друг с другом. Я знал Свина и Панкера, но дружил с Олегом и Дюшей, а Кука и Постера не знал вообще. Олег и Дюша, кроме Панкера и меня, не знали из компании никого. Цой для всех оставался загадкой, поскольку он просыпался только на фотосессиях Юфы, в остальное же время он либо молча играл на бас-гитаре, либо так же молча сидел в углу с папиросой в зубах.

Вот такой дружной компанией мы и поехали зимой в Москву – ночью, на «сидячем» поезде, идущем больше восьми часов, и с диким количеством сухого вина, взятого в дорогу.


Цой играл на бас-гитаре совершенно правильно. То есть не технично, поскольку технике тогда ни у кого из нас взяться еще просто было неоткуда – никто не занимался с профессиональными преподавателями, никто не «ставил руку», никто не играл гаммы и вообще не выполнял необходимых для развития техники упражнений. Никто даже особенно не «снимал» музыки своих любимых западных артистов (кроме, пожалуй, Цоя, ковырявшего басовые партии Black Sabbath), все играли что-то сразу свое и каждый со своей, уникальной техникой, если это слово подходит к оригинальному звукоизвлечению (это слово тоже не употреблялось, но струны-то дергали все, значит, и звук извлекали). Что такое комбики, вообще никто не знал, – несколько лет все играли, подключая гитары исключительно через бытовые усилители. Комбиков не было даже в рок-клубе – в тот момент, когда он открылся. Были те же бытовые усилители и какие-то самодельные колонки, совершенно не подходящие для озвучивания электрических инструментов. А уж о качестве инструментов и говорить нечего.

Однако группы как-то играли, иногда их даже было слышно.

Не было даже мыслей ни о каких мониторах, порталах и звукорежиссерских пультах, это для нас вообще был темный лес.

Но Максим Пашков научил Витю тому, что бас-гитара – такой же полноценный инструмент, как и гитара солирующая. И Цой сразу же начал играть на бас-гитаре мелодические ходы с акцентом на сильную долю, чтобы попадать «в бочку» – в большой то есть барабан. Он умудрялся даже обыгрывать мелодические ходы Максима – продолжал их, подхватывал и расставлял во фразах Максима логические точки. Слушать его игру было интересно, несмотря на то что она была достаточно проста. Ну и мелодическое мышление Гизера Батлера (Black Sabbath), конечно, сказалось. На музыке Батлера Цой осваивал бас-гитару и в результате стал играть интересней, чем все остальные члены компании Свина, а также многие ленинградские «серьезные» бас-гитаристы, игравшие «социально-ориентированный» рок.

Витя легко выучил несколько песен из репертуара «АУ», и вся группа была железобетонно готова к покорению Москвы.


Собственно, покорение произошло – ко всеобщему удовольствию, быстро и безболезненно.

Москва сложила ручки и легла под «Автоматических Удовлетворителей» без какого-либо сопротивления.

Парадоксы продолжались. Панк-рок – музыка, в общем, пролетариата, в смысле детей пролетариата. Простая и не требующая особого музыкального образования (так же, как и не особого) для понимания этой музыки. Песни, повествующие о самых насущных проблемах: с кем выпил вчера, где выпью сегодня…

Музыка бедных городских жителей.

В России свое триумфальное шествие (гораздо более мощное и интересное, чем вялое ползание «рока», который десятилетиями именно вползал на территорию СССР и ползет до сих пор, будучи не в силах определить, куда же здесь можно ему, року, приткнуться и наконец успокоиться) началось с богемных кругов. Первыми глашатаями панк-рока были люди с университетским образованием, за их плечами были технические факультеты, факультеты журналистики, филологии – представители всех кругов просвещенной «интеллигенции» бросились на панк-рок, как изголодавшийся авитаминозный медведь на куст малины.


Первый концерт «АУ» состоялся на квартире у знаменитого, к сожалению покойного уже, художника Рошаля. Среди зрителей кого там только не было – впрочем, панки из Ленинграда, кроме Троицкого и Липницкого, никого и не знали (большинства гостей так никогда и не узнали – знаменитые диссиденты-художники, концептуалисты и абстракционисты, авангардные поэты и писатели вскоре, в течение пары буквально лет, разъехались по Америкам и Венам, или спились, или просто вступили в Союзы разнообразных художников и перестали интересоваться панк-роком – однако волну слухов по Москве они пустить успели).

Концерт у Рошаля меньше всего походил на концерт – это были какие-то странные перемещения по большой комнате, завешанной и заставленной картинами и тем, что, как выяснилось позже, называлось «инсталляциями», – для нас тогда это были просто какие-то странные формы самовыражения, «новое искусство», которое было забавно, но не более того. Цой, имеющий какое-никакое художественное образование, способности к живописи и вкус, смотрел на эти инсталляции скептически, все остальные – просто с любопытством («странные эти москвичи»).

Все, конечно, перепились – в первую очередь публика. Вероятно, это и дало повод говорить о концерте ленинградских панков как о чем-то «сногсшибательном», «крутом», «современном» и «авангардном».

Никто толком ничего не сыграл, Свин спел «Атамана», «Наркомов» и еще несколько песен, включая культовое произведение Андрея Макаревича про «Капитана корабля». Цой не спел ничего, все остальные – тоже, разве что бренчали на почти неслышимых гитарах, подключенных к магнитофонам и проигрывателю виниловых пластинок – другой аппаратуры в квартире Рошаля не было.

Публики сидело по стенам человек двадцать, но каждый из них, казалось, стоил доброй сотни «рядовых зрителей» – такие все важные были у Рошаля гости, такие значимые и явно способные перевернуть весь мир – не говоря уже об отдельно взятой Москве.

Эта тотальная пьянка была так строго засекречена, что секретность эта запомнилась музыкантам больше, чем сам концерт. Перед тем как войти в квартиру таинственного художника, гости называли какие-то пароли, перед концертом о нем нельзя было даже говорить по телефону, а Троицкий, который встретил всю группу на конспиративной квартире у других подпольных художников, вез ленинградских музыкантов на трех троллейбусах каким-то явно кружным путем.


Уже тогда стало понятно, что публике, собственно, музыка не так интересна, как «перфоманс» (см. К. Кинчев – «У нас танец – главное»).

В России все так до сих пор и продолжается.

Россия – страна не только неритмичная, но и немузыкальная. Пусть сейчас заорут и изорвут на части эту книжку ревнители «культуры», начав вспоминать про филармонии и Большие театры, про музыкальные школы и все остальные оперетты. Ну немузыкальная страна, хоть сто филармоний в ней дополнительно построй.

Спорить тут не о чем, сядьте за праздничный стол в глубинке России и в глубинке Америки. И там, и там люди в какой-то момент начнут петь. «Вразножопицу» в глубинке России и чисто на три голоса в глубинке не буду говорить чего, чтобы не прослыть русофобом и не вызвать очередную волну гнева.

Я не русофоб. Ну, немузыкальная страна, что ж тут поделать? Ничего страшного. Есть страны куда менее музыкальные, чем Россия. А про филармонии и оперетты я даже слушать ничего не хочу. Среди моих знакомых очень много профессиональных музыкантов, «классиков», «академиков», ну и «рок-музыкантов», конечно. Хотя среди русских «рок-музыкантов» музыкантов очень мало, и большинство из них работают в поп-музыке – ну, хотя бы как сессионщики. А тех, кто делает свою музыку качественно, по-настоящему, можно пересчитать по пальцам на одной руке, и все они нам известны. Чтобы не очень много повторяться в каждой из трех частей этой книги, я назову того же перфекциониста Костю Кинчева – хотя мне его музыка нравится далеко не вся, но она вся – настоящая, и вся она – музыка. Осмысленная и точная. И – как ни странно это звучит – музыкальная.

Музыканты в России – это каста. Это не народ. Это отдельное сообщество, которое говорит внутри себя на своем «птичьем» – для всего остального народа – языке.

А это неправильно. Народ должен изучать сольфеджио. Это мое глубокое убеждение.

Публика «с ушами», то есть с настоящим музыкальным слухом, становится требовательнее. И в стране с такой публикой никогда не станут собирать стадионы певцы и певицы, которые по уровню своему находятся как максимум в ресторане «Одесса» на Брайтон-Бич. Иначе в стране никогда не появятся группы, по уровню равные Radiohead или RHCP.

Обидно. В смысле обидно вообще и обидно за хороших артистов, которые сидят на ток-шоу или выступают на фестивалях вместе с какой-то махровой самодеятельностью – и числятся «в одной обойме». А публика искренне так и считает, поскольку на слух фальшь даже в четверть тона не ловит.

Да и бог с ней, что не ловит, и Ник Кейв тоже поет очень по-разному, но она не «не ловит», а не чувствует. Вот в чем проблема. Можно и фальшиво запеть, но правильно. И вот это «правильно» у нас летит совершенно мимо.

В свое время все были почему-то уверены, что так называемая «уральская школа» (хотя никакой такой специальной «уральской школы» рок-музыки не было), называя условно «УШ», выдала обойму коллективов, блистательно и высокотехнично играющих «настоящий рок». Эти коллективы были все такие, вроде «Наутилуса Помпилиуса». С унылой тягучей музыкой, малопонятными песнями и какими-то дикими аккордовыми последовательностями. Ничего от рока, главный критерий которого – бьет он, извините, по яйцам или не бьет, если не бьет, значит, до свидания, – там я не слышал ни разу.

Даже тогда, в Москве, когда Илья Смирнов привел нас с Цоем в Институт физкультуры, где на какой-то студенческой вечеринке играла сибирская группа «Трек».

Говорили, что это очень хорошая и очень популярная группа.

После этого концерта я группу «Трек» ни разу нигде не видел и не слышал, а музыка ее показалась нам обоим очень заунывной, немелодичной, тяжеловесной и как-то… Никому не нужной.

Есть такая музыка, слушая которую вот так и чувствуешь – ну ненужная никому музыка. И непонятно почему.

Они очень старались петь и играть «правильно». Как и любая группа «уральской школы». Но это было так все вымученно, так неинтересно.

Или композиторов у них не было хороших, певцов интересных не было? И нет… Не знаю. Только это тоска смертная. Опять же, это мое мнение. Но Цой тогда, на концерте «Трека», тоже морщился и тянул всех пойти пить пиво.

Но некоторые такую музыку любят и другого «рока» не признают.

Технично.

Хотя, на мой опять-таки взгляд, Sex Pistols на несколько порядков интересней, чем вся «уральская школа», вместе взятая. Исключая, конечно, «Чайф». Их рок – это рок совершенно не западный, то есть не традиционный.

Это я понял, поездив по Уралу. Там все так грандиозно и протяжно, что слушать «Чайф» – наиболее естественное занятие. Но при этом «Трек» совершенно не катит. В чем дело, не пойму. Это талант Шахрина, наверное. Композиторский, музыкантский талант.

Он не написал ни одной песни, которая была бы с музыкальной точки зрения стопроцентно оригинальной. Но все его песни, даже самые простецкие, – это полноценные, яркие произведения, которые можно, не стесняясь, назвать песнями.

У него есть умение создать песню, которая органична, самодостаточна. Ничего в нее не вставить и ничего из нее не выкинуть. И аранжировку другую даже делать дико. Какая есть, такая и есть.

В этом смысле он – брат-близнец Кинчева. Их, этих парней, просто прет – они почувствовали, нашли то состояние, в котором рождаются песни. Не вялые, бессмысленные и неинтересные звуковые фактуры, а законченные песни.

Я пишу эти хвалебные строки, притом что не слушаю ни «Алису», ни «Чайф». Просто стараюсь быть объективным – насколько это вообще возможно.

Через несколько лет после наших концертов с «АУ» Цой именно такие песни и стал писать. Точнее, не стал. Научился. Он все время учился. Очень много слушал и брал отовсюду то, что ему было интересно.


Слушатели не слышат. Это большая засада. Поэтому в ближайшем будущем у нас не будет в панк-роке, скажем, своих The Boomtown Rats. «Олдскульные» парни, играющие «волосатый рок», никогда не продадут свои пластинки на мировом рынке, а что до современного звука – разве что Витька Сологуб сделает что-то интересное и свежее, других «свежих» артистов я не знаю. Разумеется, нет правил без исключений. И об исключениях я и пишу эту маленькую трилогию.


Второй московский концерт «АУ» случился на следующий день в каком-то подростковом клубе – сейчас молодым людям нужно долго объяснять, что такое советский подростковый клуб, ибо в современное понятие «молодежного клуба» он не укладывается совсем.

Это совершенно другая структура.

Здесь не быо ни танцев, ни концертов, ни бара, ни буфета, ни чиллаута, ничего здесь (там то есть, в советских подростковых клубах) такого «клубного» не было.

Обычно это был либо подвал, либо часть стандартного гастронома (вход сзади) – несколько комнат, в которых работали кружки (от вышивания до фотолюбителей), и небольшой зал, в котором обычно стояла пара теннисных столов.

Столы всегда были оккупированы местными гопниками. В зале же иногда репетировал какой-нибудь местный ансамбль, по большим праздникам играющий в этом зале какие-нибудь патриотические песни («День Победы» Тухманова, к примеру), после чего еще часик наяривал что-нибудь из репертуара «Самоцветов» или «Веселых Ребят», а местные гопники и самые отважные из простых ребят, гопников не боящиеся, в этом зале бродили, курили папиросы и иногда пытались танцевать («быстрые танцы»). Девушек на этих мероприятиях бывало мало – они боялись. А те, что не боялись и бывали, – лучше бы и не бывали.

Вот в таком странном помещении мы и играли. На приступочке, который условно можно было назвать сценой – сантиметров на тридцать площадочка возвышалась над полом, – стояла барабанная установка, собранная с бору по сосенке. С нормальной барабанной установкой она имела мало общего, это был какой-то совершенно левый барабан, стоящий на табуретке, выполняющий функцию «малого», гнутый и ломаный хэт, треснувшая тарелка – все совершенно не звучащее, «том» с пробитым пластиком и бочка, словно сделанная какими-то средневековыми ремесленниками. Ну и, конечно, усилители «Электрон» с двумя бытовыми слабосильными колонками и «УМ-50» («Усилитель Мощности»), прибор, который в ту пору имел любой мало-мальски уважающий себя самодеятельный вокально-инструментальный ансамбль, – тяжеленный железный квадратный контейнер с парой ламп, собственно, и усиливающих сигнал от гитары. Обычно «УМ» подключался к здоровенной самодельной колонке с корпусом из ДСП и парой хрипящих динамиков внутри. Динамики покупались у провинциальных киномехаников, скручивающих их из своих полупустых кинозалов.

Вот через это все и звучали первые панки России.

И звучали как-то на удивление слаженно – фальши и халявы вчерашнего, первого концерта не было.

Свин спел несколько песен – тех же, что и день назад, но сейчас – на трезвую голову и до конца (на «квартирнике» Рошаля он забывал половину текстов). За барабанами сидел Олег Валинский и играл ровно, мощно и чисто. Олег больше всего на свете любил Led Zeppelin, а к панку относился с отеческой иронией – хотя и был помладше остальных. Но играл он хорошо и главное ему было – играть. В те годы играть для публики вообще было роскошью, поэтому поклонник тяжелого рока выступал барабанщиком панк-группы с необыкновенным восторгом. Главное было – сидеть за барабанами, а с кем именно играть – уже не важно.

Цой стоял в углу со своей бас-гитарой и в паузе неожиданно взял электрическую шестиструнку и начал петь – две песни в его исполнении никакого фурора не произвели, поскольку обе они были совершенно никудышные, сейчас их уже никто не помнит. Однако товарищи по сцене слушали Цоя внимательно – никто не ожидал, что молчаливый Цой, просыпающийся только на «пикниках» Юфы, вдруг запоет на публике свои собственные песни.

Песни Витьки сильно уступали тем, что писал тогда Свин. У Панова вещи были стилево выдержаны, совершенно закончены, самодостаточны – идеальные для того времени панк-песни в духе Sex Pistols и первых двух альбомов Public Image Limited. Конечно, это были вещи, что называется, на любителя.

Песни, сочиненные на тот момент Витькой, были просто плохими – скучными и претенциозными, совершенно стандартными. «Вася любит диско», «Идиот» – даже странно было, что автор играл в одной группе с Максом Пашковым, который мыслил куда как интереснее.


Панк-рок не всколыхнул, не встряхнул СССР так, как перевернул то, что мы условно называем «Западом». У нас не было панк-революции. Революция была там, где существовал рок в виде мейнстрима, где его слушали, то есть потребляли тотально, где он был фоном, на котором люди росли и развивались.

Фон этот, казавшийся первые годы ярким и интересным, новым и открывающим какие-то пути к новым формам развития, самосовершенствования, постепенно обуржуазился, стал тусклым, не несущим уже каждодневных открытий и новых эмоций, не дающим положительного стресса, стимула к движению, он превратился в откровенно коммерческое предприятие, в которое было втянуто огромное количество любителей рок-музыки.

И вот миллионы слушателей, искренне поверивших едва ли не в мессианство любимых артистов, увидели себя обыкновенными дойными коровами. Вместо чистого искусства и просветления им предлагались билеты на концерты по умеренным ценам, а концерты были, в общем, все одинаковые, собственно, это был один хорошо отлаженный механизм по выкачиванию бабла у населения.

Люди были недовольны. Многие поняли, что рок-музыка превратилась в то, что Джонни Роттен чуть позже назовет «Великое рок-н-ролльное надувательство» и даже выпустит одноименную пластинку.

Панк-рок был вещью совершенно революционной, он поставил жирную точку в истории умирающего уже «рока первого поколения», и все интересное, что случилось после выхода первого альбома Seх Pistols, было уже совершенно другой музыкой.

Вся современная музыка выросла из панка – это не значит, что старые «классические» группы перестали играть.

Напротив, тиражи их пластинок остались прежними, а кое у кого еще и подросли, но это уже был нафталин – был и есть.

«Старая рок-музыка» окончательно стала коммерческой вещью – собственно, ей она была и с самого начала – от Элвиса и Beatles до всяческих «АОР»-групп – но она была исполнена новизны, поиска, беспредельного веселья и того, что называется «оттягом», она была музыкой улиц, по-настоящему народным искусством.

Теперь она превратилась в совершенно академический жанр, развивающийся по академическим же законам. Разница между привычной академической музыкой и старым роком была в том, что рок был очень сильно коммерчески востребован. То есть он был музыкой популярной и не требовал государственных дотаций для своего существования. Он был самоокупаем и прибылен. Но при этом уже перестал быть «роком» в философском понимании и стал нормальной такой, хорошей, качественной и иногда даже задиристой попсой.

И Yes, и Pink Floyd, и AC/DC, и всяческие Deep Purple – Uriah Heep стали обычными поп-музыкантами, поп-группами, утратившими внутренний стержень раздолбайства, без которого рок тут же уходит с улиц на стадионы (давай больше бабла!) и дорогие концертные залы.

Если в конце 60-х концерт Cream в Альберт-холле был реальным вызовом старшему поколению, был помимо концерта еще и смелой акцией («Катись, Бетховен!»), то в конце 70-х рок уже стал нормальным филармоническим искусством, причем провинциально-филармоническим, а никак не столичным.

То, что называется «культура для бедных». Под «бедными» здесь не имеется в виду уровень материального достатка. Имеется в виду бедность духовная, достаточно низкий уровень образования и культуры.

Однако в роке – все, как у больших. И симфонические оркестры, и певцы, тянущие длинные высокие ноты, и виртуозное владение инструментами. Подмена, фэйк, подделка. Вместо Бетховена и Моцарта – ELO и Genesis. «Ах, какая сложная музыка…»

Ничего там нет сложного. Это псевдосложность, адаптированная для легкого восприятия. При этом «сложность» стала критерием качества.

На этой волне нового понимания в нашей стране и выросла та самая «уральская школа», о которой я уже писал выше.

С того момента, когда вышел первый альбом «Пистолетов», перестало быть важным, с какой скоростью ты играешь гаммы и «боксы» на гитаре.

Те, кто этого не понял, безнадежно отстали от времени.

Пришли Joy Division, которые играли медленно и плохо, звучали глухо, но писали такие убойные песни, какие не снились многословным Van Der Graaf Generator, зашедшим в псевдосложности своей музыки так далеко, что превратили ее в настоящую пытку – как для себя, так и для слушателей.

Очень быстро канули в Лету дидактичные «Россияне» и «Зеркало», стремившиеся играть громко, быстро и чисто, – и на смену им пришли «Кино», «Аквариум» и «Зоопарк».


У нас не было панк-революции, поскольку не было и старого рока, который хотелось бы заменить на новый.

«Старый рок» сидел в подполье, и слушали его единицы, в основном – родственники и знакомые музыкантов.

Сейчас можно говорить и слагать легенды о сейшенах и о толпах, ходивших на эти сейшены, но толп не было. Была толпа – одна и та же на всех этих сейшенах – толпа посвященных. И поскольку количество сейшенов было ничтожным, то выбора особого у этих двухсот на весь миллионный город человек особенного не было – они ходили на каждый из этих сейшенов, кто бы ни играл.

От постоянно звучащей на этих сейшенах плохой музыки и отсутствия выбора многие из постоянных посетителей сейшенов навсегда лишились музыкального вкуса и способности отличать хорошее от плохого, впоследствии они стали функционерами от «русского рока» в разных формах – от журналистики до продюсирования. Многие стали даже весьма успешными. Есть такая тенденция: чем меньше журналист понимает в музыке и чем надежнее не различает плохое и хорошее, тем он успешнее как музыкальный критик.

Критики пишут о русском панк-роке, которого, в общем, и нет.

Его и на Западе-то не было уже к 1980 году – у групп, имеющих какие-то представления о музыке, осталась одна атрибутика, а искренне «панками» называли себя только задержавшиеся в развитии недотепы, не сделавшие в своей музыке ничего осмысленного.

The Clash выпустили блестящий, классический альбом London Calling, считающийся образцом панк-рока – хотя это уже совершенно никакой не панк-рок. Это рэггей, классический рок, ска, диксиленд, рок-н-ролл – все что угодно, но все это легко укладывается в понятие «музыкальный мейнстрим». Поэтому альбом раскупался с дикой силой – и продолжает оставаться востребованным до сих пор.

Патти Смит играла-пела совершенно классический американский рок, Ramones с самого начала играли паб-рок, клубный рок-н-ролл, а Джонни Роттен вообще занялся аванардом в своем гиперпроекте Public Image Limited, записав изрядное количество отличных пластинок с классическими рок-музыкантами первого эшелона.

Никакого панк-рока уже не было, осталась вывеска – и под ней по сю пору работает масса народу – вот хотя бы отличная команда Green Daу.

Россия просто в силу своей закрытости и полного отсутствия информации отставала в развитии – если иметь в виду культуру, хотя в прочих областях была точно такая же картина, – на пару десятилетий от так называемого «Запада», поэтому панк-рок начался в СССР позже и, соответственно, позже и закончился.

Компания Свина «АУ», давшая стране целый букет отличных групп – от «Народного Ополчения» до нескольких проектов Феди «Бегемота» Лаврова, – была единственной панк-рок– группой в СССР и тоже существовала сравнительно недолго. Позже Андрей собрал «Аркестр АУ» – и это был уже никакой не панк, это был оркестр из профессиональных музыкантов с вокалистом Андреем Пановым, который исполнял (отлично, надо сказать) что-то вроде инфернального кабаре (единственное сравнение которое напрашивается, когда начинаешь думать об «Аркестре АУ» – это шоу Яна Дьюри).

«АУ» – включая на тот момент Цоя – были настоящими и единственными панками в России (в СССР).

Ребята были практически нищими, пили дешевое пиво и курили «Беломор» и «Приму», когда случались деньги, покупали самое дешевое сухое вино – «Ркацетели» за 1 рубль 17 копеек бутылка и устраивали праздник, радость от которого превосходила все современные party в дорогих ночных клубах.

Единственной страстью и единственным объединяющим моментом была музыка – причем самая разная, никто особенно не занимался философией творчества и изучением истории рок-музыки.

Свин любил джаз-рок и слушал Чикаго и Айзека Хейса, Цой обожал Beatles, прочие участники коллектива собирали и Rush, и Genesis, и Thin Lizzy.

А когда все собирались вместе – просто играли то, что умели (или пытались научиться), нормальный, прямой, честный рок с текстами, лишенными какого-либо даже намека на политику, экономику, социальные или какие-то иные проблемы.

Большей частью песни «АУ» были отражением жизни самих музыкантов без каких-либо оценок.

Девиз, выдвинутый Свином, – «Радоваться надо!» – один из лучших девизов, слышанных мною в жизни. Все и жили, руководствуясь этим принципом.

Не было никаких рефлексий, никакого нытья, никакой озлобленности.

Никакой критики режима, никакой ненависти – ни к кому. Гопники, если уж на то пошло, вызывали большее раздражение, чем политбюро ЦК КПСС.

Гопников мы все, в общем, боялись, ЦК КПСС же, кроме смеха, никакой иной реакции не вызывало.

Нам были смешны советская система производства, смешны мизерные зарплаты, смешна убогая советская одежда, все, что мы видели вокруг, вызывало смех, и относились мы ко всему с изрядной долей иронии.


Вернувшись из Москвы, никто из участников «АУ» не превратился внутри себя в «звезду». Все молодые панки, включая Цоя, были на удивление здравомыслящими людьми и очень смеялись над артистами из обычных, «мейнстримовых» для России групп, которые пели о борьбе с чудовищной властью, которые стремились изменить мир и наладить всеобщее счастье. В чем, кстати говоря, заключалось для них это «всеобщее счастье», я не могу понять до сих пор.

Счастливое и процветающее государство – это государство, граждане которого много и хорошо работают.

Никто из музыкантов «протестующих против власти» групп работать не хотел, не любил и большей частью не умел. Как они представляли себе свое собственное существование в «справедливом и счастливом государстве», я понять не могу – и тогда друзья Свина этого не понимали.

Все мы были бездельниками – или, по крайней мере, стремились ими стать.

В СССР тунеядство, или, проще говоря, безделье, преследовалось по закону и пойманных за безделье сурово наказывали.

Все граждане СССР обязаны были работать. Теоретически это правильно (как сказано выше), но фактически в СССР работа была большей частью непродуктивной, нелюбимой и совершенно бессмысленной.

Телевизор пел нам о том, как вся страна усердно впахивает с восьми до пяти, а результатов этого адского труда не видели ни мы, ни те, кто впахивал.

Большинство людей, осмысленно не согласных с таким положением вещей, то есть с советским образом жизни, выбирали работу, которая не требовала больших временных затрат, – работали сторожами или кочегарами – сутки через трое.

Но бездельники, играющие в «АУ», были бездельниками настоящими: они не утруждали себя даже тем, чтобы найти вот такую «легкую», интеллигентную, «приличную» работу, и трудились где придется. На самом деле вся компания молодых панков была чистыми фаталистами, и главным из всех фаталистов был Цой.

Витя на момент знакомства со Свином учился в вечерней школе, потом поступил в ПТУ и стал учиться на резчика по дереву. Забегая вперед, можно сказать, что он был единственным из всех известных мне людей, кто окончил ПТУ со справкой о том, что он «прослушал курс», – то есть никаких выпускных экзаменов Витя не сдал, настолько ему было неинтересно и не нужно, как он считал, тратить время и силы на обучение в этом самом ПТУ.

Интересно было другое – играть на гитаре, читать книги, слушать пластинки (которых у Витьки не было, как не было и проигрывателя – был советский магнитофон, уже не помню какой – то ли «Астра», то ли «Комета»), и все деньги, которые у Вити появлялись, он тратил либо на вино, либо на магнитофонные ленты. И то, и другое было жизненно необходимо.

Вся жизнь проходила на фоне западной, лучшей западной музыки, которую мы только могли найти, – от Нила Седаки и Элвиса до «Битлз», «Стрэнглерз» и Игги Попа.

Тогда ни у кого еще не было видеомагнитофонов, а советское телевидение было столь убого и столь политизированно, что увидеть любимых артистов на сцене не представлялось возможным в принципе.

Поэтому все эти самые любимые артисты были для нас существами из разряда богов или героев в античном смысле этого слова.

Мы же героями себя не чувствовали – «No more heroes» группы «Стрэнглерз» была одной из любимейших наших песен.

После того как «АУ», отыграв два концерта, казавшихся всем музыкантам триумфальными – да таковыми они и являлись, несмотря на мизерное количество публики, – снова превратились из «рок-звезд» в обычных и, в общем, зачморенных ленинградских пареньков – первых панков СССР.

Милиция еще не знала, кто такие панки, и музыкантов «АУ» задерживала на улице исключительно за распитие спиртных напитков.

А распитие это было ежедневным, вернее, ежевечерним – пойти-то было некуда, у всех дома сидели родители, а про клубы уже было написано выше – не было тогда никаких клубов. В советских кафе было настолько неуютно, что и мысли о них не возникало – Цой любил две пирожковых, обе находились неподалеку от его дома – и в промежутках между выпиванием сухого на лавочке в чьем-нибудь дворе мы частенько стояли за столиками этих пирожковых и давились беляшами. Давились не потому, что было невкусно, а потому, что всегда были голодными.

Нет, дома у всех, как я уже писал, были родители и холодильники с кастрюлями борща и котлет – но какой же настоящий бездельник (или – битник, как мы стали себя называть тогда) – какой же настоящий битник будет проводить свое свободное время дома с родителями? Это и не битник тогда никакой.

Конец зимы и весна прошли в этих привычных пьянках, слушании музыки, поездках на пластиночный толчок – в это время наш друг Панкер – Игорь Гудков – познакомил нас с Майком Науменко.


Музыканты «АУ» уже слышали «Синий Альбом» «Аквариума». Свин категорически не любил песни Гребенщикова – причина мне до сих пор непонятна. Андрей был человеком тонким, по-настоящему понимающим музыку. В песнях Гребенщикова было что-то, что Андрея однозначно коробило, он не воспринимал его музыку. Здесь не было ничего личного, ничего, что бы касалось содержания песен, текстовой их части – и части музыкальной. Свин никогда и никому не говорил о причинах его неприязни к музыке «Аквариума» – а мы, все остальные участники группы, «Синий Альбом» любили, в особенности Цой, он слушал его постоянно и, видимо, в отличие от Свина нашел в нем что-то для себя очень важное.

Как бы там ни было – Гребенщиков был уже однозначным авторитетом – для кого-то со знаком «плюс», для Свина – со знаком «минус», но Свин признавал профессионализм и мастерство в написании песен – тут спорить было бессмысленно.

Майк же стал первым реальным рок-героем современником. Рок-героем, которого можно было потрогать, выкурить с ним папиросу, выпить вина и поговорить.

В студии Большого театра кукол на улице Некрасова работал друг Майка – Паша Крусанов, ныне – известный писатель и редактор мощного издательства.

В студии, в совершенно подпольной обстановке, и был записан один из первых рок-н-ролльных альбомов на русском языке – «Сладкая N и другие». Запись – магнитофонную ленту в коробочке с наклеенной на нее фотографией Майка – и вбросил, как нынче принято говорить, в панк-коммьюнити Панкер.

В отличие от Гребенщикова Майк пришелся в компании Свина ко двору. Кроме всего прочего, это ведь ему были обязаны музыканты «АУ» знакомством с Троицким, устроившим им первые концерты в Москве.

Цой считал Майка прекрасным автором – он говорил, что Майк – «второй после БГ». Борис Гребенщиков был для него кумиром безусловным, бесспорным и не обсуждаемым.

Майка Цой считал отличным ритм-гитаристом – что говорит о том, что Цой сам еще не шибко разбирался в «гитаризмах»: Майк в отличие от Бориса был страшно неритмичен, все время «мазал» по гитаре, летел мимо ритма вперед или проваливался назад, – и так же неритмично он пел, хотя очень старался казаться именно «по-черному» ритмичным. В кумирах его пребывал Чак Берри, которого в компании «АУ» никто не понимал – на поле чистого рок-н-ролла здесь предпочитали Элвиса.

Цой отчетливо тянулся к Майку, ему хотелось с ним общаться – и слушать, слушать, слушать; в общении Майк был чрезвычайно обаятельным парнем, говорил умно, интеллигентно и всегда выглядел очень взрослым, опытным, бывалым человеком. К тому же – что самое главное – он отлично знал музыку – ну, во всяком случае, ту ее часть, что опирается на классический рок-н-ролл, – и все это было Цою страшно интересно.

Еще один любимец Майка – Марк Болан увлек Цоя не на шутку. Через Майка мы открыли для себя глэм, и Цой – уже тогда, когда Майк рассказывал нам о Болане, показывал его фотографии, ставил песни (до этого у нас, конечно, случались пластинки T. Rex, но так подробно мы их не расслушивали), Цой определился окончательно.

Его всегда привлекал глэм – хотя мы еще не знали, что это так называется. Майк расставил точки над «i». Элвис, Болан, Боуи, которого мы начали слушать чуть позже, но зато яростнее и увлеченнее, чем все остальное, – эти и другие герои (позднее – на первое место вышел Сэл Соло из английской группы Classix Nouveaux – мы называли его просто «лысый человек», и он был самой глэмовой персоной из тех, кого мы в жизни видели).

Впоследствии, когда Витя уже вышел на большую сцену, он довел этот глэм до совершенства, – собственно, он с самого начала в нем и существовал, – долго экспериментируя, вывел наконец этот «черный образ» – с идеальной прической, залитой лаком, с профессионально и сильно тонированным лицом, с безупречным сценическим костюмом. Он уделял гриму и всему сценическому облику в целом очень много внимания – а тогда, в начале 80-х, уже репетировал перед зеркалом, оттачивая сценические позы, заимствованные у Элвиса.

Он прошел через искушение гримом – сильно и грубо намазывать лицо было модным в середине 80-х, особенно отличались в этом провинциальные группы, выходящие на сцену с такими черными кругами под глазами, что производили впечатление тяжело больных на последнем издыхании, подготовившихся к исповеди.

Витя, сам будучи художником и художниками же себя окружив, создал единственный, пожалуй, в русском роке законченный и профессиональный образ – и то, что этот образ до сих пор идентифицируют с реальным Виктором, говорит о том, что публика у нас совершенно не приучена к тому, что артист на сцене находится «в образе», – и о том еще, что у Вити все в этом смысле получилось.

Но до всего этого было еще далеко, и ни о каких «больших сценах» никто вообще не думал, все «большие сцены» были из разряда научной фантастики.


Однажды Цой сказал, что написал песню. В общем, как в автора в него никто не то чтобы не верил, а таковым просто не считал. С его стороны не было никаких движений в эту сторону, он всегда был на вторых ролях, и эти роли его вполне устраивали – по крайней мере, так казалось. Скорее всего, то так и было. Я общался с ним достаточно плотно – и с каждым днем все ближе, – и мы наконец по-настоящему подружились.

Витя приходил ко мне после училища – слушать музыку и переписывать пластинки, разговоров о группе не было никаких; я играл в хард-рок команде «Пилигрим», Витька временами в «АУ» – я тоже там болтался в свободное время, мы слушали пластинки, ходили в пирожковую и на лавочку – пить вино – и о будущем, в общем, не думали.

И неожиданно, в один из вечеров, Витька берет гитару и поет первый куплет и припев песни «Мои друзья».

Это было потрясающе. Настолько музыкальной была эта песня – мы таких не играли и не сочиняли.

Особенно, по тем временам, конечно, была удивительна довольно сложная гармония: смена до мажор на до минор, подчеркивающая мелодическую линию, – это прямое заимствование у Джона Леннона – а мы на ленноновские ходы тогда не замахивались. Впрочем, на эти гармонии и до сих пор мало кто замахивается – из русских артистов, конечно.

Слушали песню я и Олег, который тоже помимо «АУ» барабанил в «Пилигриме». И оба были в шоке. Цой страшно смущался, отводил глаза и шептал: «Ну как, ничего, нормально, а, ребята?»

Было более чем нормально – и мы об этом тут же Витьке сообщили. Но – хорошо, да мало. Один куплет и рефрен.

Вечером Витька позвонил мне из дома и сказал, что дописал песню за пятнадцать минут – придя домой, раздевшись, взяв бумагу и ручку – бац! – и еще два куплета.

Это была уже песня. О ней уже можно было говорить, и ее можно было обсуждать – гармонические находки, мелодию, – это уже был предмет.


У песни была внятная мелодия. Мелодия – вообще больное и очень слабое место у русских парней, сочиняющих песни в жанре, как они считают, «рок».

При этом они могут быть очень хорошими авторами.

У Майка, например, не было проблем с мелодией, поскольку мелодий как таковых у него – раз-два и обчелся. Да и те, что есть, нужно домысливать.

У него масса плохих, совершенно никаких, порожняковых песен (та же «Песня для Свина», или «Гопники», достойная пера хорошего забубенного графомана от рок-музыки), но есть и подлинные шедевры – но о них в отдельной книжке. У него масса заимствований и откровенного передера западных стандартов, у него нет запоминающихся мелодий (в гармонии «фа» – в голосе «фа», в гармонии «соль», соответственно, в голосе ничего другого тоже быть не может) – но эти песни без мелодии работают благодаря подаче и харизме самого автора и – благодаря группе, с которой он работал.

Мелодий нет у большинства современных российских рок-групп – поэтому и нет почти в нашей стране песен, ставших по-настоящему народными. Потому что песня – это мелодия в первую очередь.

Но Майк был абсолютно бесстрашен в творчестве. Эта свобода и очаровала Цоя, так же как свобода введения в текст песни «бытовухи», вещей, о которых было как-то не принято петь со сцены.

«Поэт в России – больше чем поэт» – эту глупую фразу почитают едва ли не за прямое указание и руководство к действию. И если уж петь – то о чем-то глобальном и очень высокопарно.

Свин и «АУ» делали бытовые зарисовки, но они не были сделаны талантливо – они были очень клаустрофобичны, предназначены для очень узкого круга потребителей-слушателей, в основном для самих же артистов. Ну, или для тех, кого притаскивал на концерты Свина Артемий Троицкий, – в большинстве своем в музыке ничего не понимавших, ее не знающих и не любящих, а приходивших на концерт как на какую-то очередную «акцию» или инсталляцию. Лишь бы было непохоже на «совок». Если не похоже – уже хорошо.

Сейчас тоже таких людей наша страна имеет в достатке, и они считаются людьми уважаемыми и разбирающимися в искусстве, к их словам прислушиваются, а особо бездарные и полностью лишенные понимания красоты даже получают международные премии.

В «бытовухе» песен Свина было все – драйв, юмор, злость, рок-н-ролл, – но в них не было красоты.

Витька же – как художник – к красоте стремился во всем. Это, наверное, и есть то главное, что выделило его из весьма уже большой к началу восьмидесятых толпы самодеятельных рок-музыкантов.

Стремление к красоте и ее понимание.

Майк умудрялся находить красоту в самых простых вещах и, кроме этого, играл настоящий рок-н-ролл – совершенно не похожий ни на что из того, что исполнялось на ленинградских и московских «сейшенах». Это была в чистом виде западная музыка. То есть максимально аутентичная – если говорить о рок-н-ролле семидесятых.

Советская, русская рок-музыка была подделкой – и довольно грубой, плохой – Цой это слышал прекрасно, и увлечь его это не могло. Поэтому он и оказался тогда не в какой-нибудь рок-клубовской громогласной «тяжелой» группе, а в «Автоматических Удовлетворителях» – одной из немногих команд, игравших что-то хоть как-то приближенное к реальности.

Мелодике же Витя учился у Beatles – во время всеобщего болтания по вечерним улицам он напевал песни Леннона (а это совсем непросто), и, услышав «Аквариум», – у Бориса Гребенщикова.

В отличие от «немелодиста» Майка, БГ поражал именно мелодикой.

Это совершенно отдельная история, и многие из тех, кто слушает и даже любят «Аквариум», со мной не согласятся – как, например, Дмитрий Дибров, сказавший однажды с телеэкрана что-то вроде: «Ну, какая у тебя музыка, у тебя же стихи гениальные, а музыка – так себе…»

Думаю, он сильно обидел тогда Гребенщикова, сидевшего рядом с гитарой.

Не услышать музыку в «Аквариуме» – это надо умудриться.

Думаю, что Диброва просто занесло тогда, иногда он начинает говорить как глухарь – поет, себя не слыша.

Как музыкант он просто не мог не слышать волшебной мелодики песен Гребенщикова и ляпнул невпопад – не подумав. Бывает. Дибров – умный парень, и даже умные люди иногда допускают в разговорах, скажем так, неточности.


Он был страшно закомплексован, Цою нужно было одобрение. При этом он стеснялся показывать свою новую песню, ставшую впоследствии главным украшением первого альбома группы, – «45» – и поэтому песня пролежала у него в голове почти полгода безо всякого движения.


Лето'81 было судьбоносным и определяющим. Компания битников (мы уже называли себя битниками, а не панками – панком остались Свин-Панов и особо верные ему музыканты, имен которых я сейчас почти и не помню) сплотилась и каким-то естественным путем отделилась от «АУ» Свина.

Сейчас я могу сказать, что если проводить параллели с мировой рок-музыкой, то Свин остался в гаражах MC5, а мы, битники, – олицетворяли собой «свингующий Лондон» (определение лондонской музыкальной и художественной молодежной культуры конца 60-х).

Мы уже плотно общались с Майком, которого Цой считал (совершенно необоснованно) лучшим ритм-гитаристом СССР и (обоснованно) лучшим автором рок-н-ролльных песен и учился у него, слушая и играя эти песни. В коммуналке Майка на Разъезжей (на самом деле – на Волоколамской, но мы привыкли определять ее местоположение как «Разъезжая» – это лучше звучало) мы проводили довольно много времени – почти каждый вечер, – с неизменным сухим вином и музыкой Болана, Джаггера, Боуи и Лу Рида.

Были мы уже знакомы и с Борисом Гребенщиковым – главной фигурой в развитии творчества Цоя и всей истории «Кино».

Принято считать, что все случилось быстро и легко – ехали мы, дескать, в электричке, Цой пел свои песни, а неподалеку сидел Гребенщиков – услышал, ему понравилось, он подошел, тут же подружился и пригласил «ребят» (то есть нас) в студию, где и записался немедленно альбом «45».

Это чистая легенда, в реальной жизни все было прозаичнее и, главное, значительно дольше. Электричка, возможно, и была – мы действительно ездили однажды на концерт «Аквариума» в Петергоф, где находились университетские общежития, в которых и устраивались время от времени полуподпольные концерты, возможно, и возвращались обратно в одном вагоне с «Аквариумом», – но, во-первых, все – и «Аквариум», и мы – были совершенно безнадежно пьяны, во-вторых, с «Аквариумом» мы уже были знакомы (через Майка и Михаила Васильева-Файнштейна – бас-гитариста и директора «Аквариума»).

Поэтому ни о каких «откровениях» и «прозрениях» в электричке не может быть и речи – хотя для легенды это красиво.

В жизни все проще и дольше – как всегда.


Всю зиму 1981 года мы болтались по улицам, сидели и пили у Майка, сидели у Цоя или у меня и без конца слушали музыку – от The Who и The Beatles до Игги Попа и The Stranglers (на Игги Попе особенно настаивал Гребенщиков, который некоторое время был совершенно очарован его творчеством, – правда, с БГ мы общались тогда еще заочно, ходили на квартирные концерты «Аквариума», один раз – на концерт, кажется в ДК Цюрюпы, после которого поехали в гости к Файнштейну и там весело напились).


Витька начал писать песни – как-то само собой получилось – вдохновленный музыкой Болана, он написал «Песню для МБ», показал он ее позже «Друзей», но, оказывается, написана она была пораньше, и больше всего напоминала «Spaceball Ricochet» T. Rex – любимым нашим альбомом в ту пору был Slider, и Витька постоянно напевал Metal Guru.

Появилась «Восьмиклассница» – с мелодической линией слизанной у XTC, конкретно – взят кусок из песни «Ten Feet Tall». Цой той зимой гулял – иначе и не скажешь – с молодой девчонкой, которой не было и шестнадцати, – и отношения их были непорочны и чисты, а мы все посмеивались над Цоем; в конце концов он с «восьмиклассницей» расстался, а в истории осталась песня, которую теперь любят петь в подземных переходах, и я ни разу не слышал, чтобы переходные певцы и гитаристы сыграли и спели ее правильно.

Выросли «Алюминиевые огурцы», написанные под впечатлением осенней поездки в колхоз (Витька учился в ПТУ, и всех учащихся осенью отправляли в поля – помогать нерадивым колхозникам собирать чахлые урожаи).

Витька собирал огурцы – серыми осенними днями, под дождем, огурцы торчали из глинистой грязи, были серыми и холодными на ощупь – так и стали они «алюминиевыми». Эта песня вызывала несколько лет (сейчас не знаю, не слежу) оживленные беседы и обсуждения – «О чем?», «Про что?» – как всегда, находились и находятся толкователи, увидевшие и услышавшие в ней какой-то высший смысл, какой-то подтекст, хотя ничего похожего в ней никогда не было. Там был – и есть – образ «алюминиевых огурцов» на грязном колхозном поле, а все остальное – просто валяние дурака, попытки поиграть с фонетикой так, как это делал Гребенщиков. Кстати говоря, «Огурцы» – в некотором смысле – недоразумение. Написана песня была очень быстро и без особенных раздумий – в результате получился классический русский «бард-рок», или, проще говоря, «русский рок», – обожаемый массами, но ненавидимый самим Витькой – все, что было им написано кроме «Огурцов», к стилю «русский рок» не относится никаким боком, так же как и песни «Аквариума» и «Зоопарка». Однако «Огурцы» – чистая бардовщина, которой Витя постоянно пытался придать окраску настоящей музыки, – в результате ни одной внятной аранжировки этой песни до сих пор не существует. По структуре – гитарное вступление предполагает совершенно другой ход развития мелодии, но после него в куплете начинается обычный, скучный, сто раз уже сделанный другими авторами речитатив, но в припеве автор спохватывается и вспоминает о своем любимом занятии, о мелодии, и «Я сажаю алюминиевые огурцы а-а на брезентовом поле» – вполне себе достойный мелодический кусочек, после которого опять начинается скучная бардовщина. Витя крутил песню и так и сяк, в результате бросил ломать голову и пел ее на концертах «соло» – как есть, – под гитару примитивным чесом.

На нашем втором концерте в рок-клубе, когда на сцене было аж три гитариста – Цой, я и Каспарян, – Юра неожиданно для всех вдруг влепил в этот чисто русский бард-рок американское кантри-соло (Юра тогда торчал на Creedence CR), и получился уже такой винегрет, что все попытки разобраться с «Огурцами» были оставлены навсегда.

Однако народ эту песню полюбил – а чего ее не полюбить: сыграть ее может любой, хотя спеть рефрен и не каждому дано, но все поют его как бог на душу положит, а текст пропевается легко – благодаря урокам фонетики, почерпнутым Витей в песнях БГ.


Влюбленность в музыку «Битлз» сыграла свою роль – в тот период Витя написал действительно несколько шедевров, записанных на «45» и не ставших народными – просто по причине того, что певцам из подземных переходов трудно осилить гармонию красивейшей песни «Бездельник № 2» или «Дерево» – с его настоящей, сильной мелодической линией.

«Бездельник № 1» появился раньше второго и внешне выглядит попроще, хотя петь его тоже весьма сложно и из всей нашей компании с ней справлялся только Витька – а Олег Валинский предложил двухголосье в припеве, сделавшее ее по-настоящему русской – не «русскорокерской», а хорошей русской песней.

«Бездельник № 2», кстати говоря, чуть позже и «добил» «Аквариум», который в полном составе прослушивал программу группы «Гарин и Гиперболоиды» (это первое название «Кино»), они услышали здесь настоящую музыку, и решение о том, приглашать молодую группу в студию Тропилло или нет, было однозначным – «да».

Эта песня – одна из самых профессионально сделанных песен во всем наследии русскоязычной рок-музыки, кроме того, она одна из самых интересных и талантливых, здесь есть момент просветления, момент «музыки сфер» – можно называть это как угодно, но это именно то, что сделало когда-то «Битлз» группой номер один во всем мире, – волшебная гармония и неожиданная, легкая мелодика.

«Просто хочешь ты знать» – тоже не стала народной песней – и сейчас я отлично понимаю почему. И Витя это понял – чуть раньше. Но об этом печальном открытии – впереди, сейчас же – о песне. «Просто хочешь ты знать» – мажорная, классическая брит-поповая песня, а брит-поп в нашей стране не приживется никогда, несмотря на то что все отечественные музыканты из этого самого брит-попа выросли.


Под влиянием Болана была написана и «Папа, твой сын никем не хочет быть» (которая так и не была завершена), Игги Поп навеял «Асфальт» и «Мне не нравится город Москва», а собственная Витина фантазия – «Ночного грабителя холодильников», который на первых московских концертах вызвал в небольших залах вполне себе большой фурор.


Летом мы совершенно неожиданно для себя оказались в Крыму – с палаткой на берегу моря. С собой у нас было две гитары и денег ровно столько, чтобы купить обратные билеты в Ленинград. «Мы» – это Витя, я и Олег Валинский, которй уже ушел из института (ЛИИЖТ), так же как и я из ВТУЗа.

Летом Витя жил у меня, мама моя уехала в отпуск, и мы бездельничали вдвоем, питались в ближайшей столовой двойными гарнирами (8 копеек порция) и пили пиво в купчинских ларьках.

Олег предложил поехать в Крым – у него, как у работника железной дороги, была возможность купить билеты – которых для простых смертных «в сезон» просто не было, плюс были, кажется, еще какие-то скидки.

Мы, как настоящие битники, легкие на подъем, встали с моих кухонных табуреток и поехали в Крым.

Там, собственно, между питьем бесконечного сухого вина и драк с местной гопотой, и формализовалась группа, впоследствии ставшая называться «Кино».

Кстати говоря, название это Вите не нравилось, выбрано было от полной безысходности и утверждено было в качестве временного – пока не озарит что-нибудь по-настоящему интересное. Но – думать дальше было лень, и название прижилось.

На тот момент времени новая ленинградская группа в составе трио – Цой, Валинский и я – назвалась «Гарин и Гиперболоиды». Придумал название Витька, и оно всем нам ужасно нравилось. Сначала он предлагал «Ярило», но «Ярило» было отвергнуто, и Витька выложил неубиваемый козырь – «Гарин и Гиперболоиды» было совершенно западным, крутым названием, столь же диким, сколько и абсурдным, наглым и отвергающим всякие даже мысли о конкуренции со стороны других групп с унылыми названиями «Зеркало», «Россияне» или там какой-нибудь никому не понятный «Джонатан Ливингстон».


Осенью мы уже довольно плотно общались с Гребенщиковым, и однажды, на одной из коллективных пьянок у меня дома в Купчино, Борис вместе с женой Людмилой прослушал целиком весь набор Витиных песен, которые мы вдруг взяли и сыграли – на протяжении часа без перерыва.

Прослушав весь материал БГ, впал в ступор – это было заметно и со стороны, – и все, на что его хватило тогда, – это настоятельное требование немедленно вступить в рок-клуб.


Мы записались на прослушивание – без этого было никак – и пришли в назначенный день, с двумя гитарами и бонгами.

Мы еще не доиграли и половины программы, а мне уже стало ясно, что все гитарные красивости и тонкости, которые мы изобретали (поскольку музыкального образования никто из нас не имел, то нам действительно приходилось изобретать давно уже изобретенные западными музыкантами приемы и мелодические ходы), здесь никому не нужны и комиссия их просто не слышит, а фонетические находки Вити в его текстах вызывают только брезгливые гримасы.

Комиссия – имен называть не буду – тогда была ориентирована на очень своеобразное понимание рок-музыки и эталоном для них являлись, вероятно, косноязычные и примитивные строчки, выкрикиваемые Юрой Шевчуком, – кричал он так громко, что было слышно и из Уфы, и разражался таким протестом против всего вокруг, что дрожь пробирала комиссию до самых пяток. Градус протеста был столь высок, что Юра до сих пор не может остыть, хотя все вокруг поменялось и развернулось ровно на сто восемьдесят градусов, – а протест ДДТ все тот же, словно мы до сих пор находимся в прошлом веке, в 1982 году.

В общем, если бы не «Аквариум» в лице Михаила Файнштейна, входящего в комиссию по приемке новых групп, – не видать бы Вите рок-клуба никогда.

Комиссия решительно забраковала песни Цоя, особенную ненависть вызвала их «безыдейность», – и только Фан сумел уговорить людей, несущих свет рок-музыки в темные массы, принять группу в рок-клуб «условно», с «испытательным сроком» – я до сих пор не понимаю, что это означало, вероятно, на протяжении этого срока, предполагала комиссия, Цой напишет пару песен протеста и станет этим похож на «настоящего рок-музыканта».


Но, так или иначе, мы стали членами клуба и регулярно ходили на субботние собрания. Большая часть рок-клубовских зубров, в лице тех же «Зеркал» и прочих социально ориентированных рокеров, нас не то чтобы не любила, а просто за людей не считала. Впрочем, Майк и БГ тоже не были у «зубров» в фаворе, поскольку не протестовали против чего бы то ни было.

Удивительным образом значительная часть этих социально – в прошлом – ориентированных «правильных» рокеров сейчас записывает и успешно продает кавер-версии песен Цоя и дает интервью о том, как они лично общались с «великим». Но так было и будет всегда.


После процедуры приемки в клуб Цой впал в бешенство и мы мрачно напились вина в коммуналке у Майка.

Через пару дней БГ утешил Витьку, сказав, что на мудаков не надо обращать столько внимания и так уж сильно рефлексировать, – и Цой воспрял. Мы стали репетировать и готовиться к будущим (когда-нибудь они же должны были состояться?!) рок-клубовским концертам – но тут неожиданно Олег сообщил, что его забирают в армию.

Мы с Цоем остались вдвоем. У нас не было инструментов (две разбитые гитары – это все весьма условно), не было барабанщика (а что за группа без барабанщика?) и не было грамотного аранжировщика вокальных партий – с чем Олег справлялся блестяще, а современные копиисты Цоя на это просто забили и не считают нужным заморачиваться.

Однако, как и полагается битникам, мы не унывали.


Зимой наш друг Пиночет (Игорь Покровский) устроил нам пару концертов в Москве – это был наш первый самостоятельный выезд – и он был, конечно, криминальным. Обо всех выездных концертах нужно было сообщать в рок-клуб и согласовывать с его администрацией (а та, в свою очередь, согласовывала эти концерты с КГБ).

Майк уже был отлучен от выступлений в клубе за излишнюю свободу творчества – а точнее, за несколько поездок в Москву без уведомления рок-клуба. БГ находился на грани отлучения.

Мы долго думали, стоит ли нам ехать в столицу, или нужно сначала спросить разрешения в рок-клубе. Цой решил вопрос, сказав, что если БГ и Майк делают так, то мы тоже будем делать как Майк и БГ.

И мы поехали.


Концерты проходили – один – в квартире Сергея Рыженко, где мы, собственно, и ночевали, а второй – уже не помню, где именно.

Рыженко – музыкант группы «Последний Шанс», потом – «Машины Времени» и еще потом (совсем недолго) – ДДТ и «Аквариума». Вот как бросало по миру шоу-бизнеса этого талантливого скрипача и певца.

Однако в момент нашего приезда он еще играл в «Шансе», доживающем свои последние дни (ну, или годы – вялотекущая деятельность арт-группы продолжалась еще довольно долго, с серьезными перерывами); «Шанс» играл детские песенки про «Кисулю и Крысулю» и на какой-то момент нам все это понравилось, но потом, подумав, мы решили, что уж слишком сильно это напоминает интеллигентскую фигу в кармане: претензии у группы были явно серьезные и они позиционировали себя как некий авангард, то есть что-то, идущее вразрез с официальным искусством, а значит, по представлениям того времени, и с генеральной линией партии. На концерты «Шанса» собиралась порой вполне диссидентски настроенная публика, да и сами артисты декларировали полную политическую оторванность от советской действительности.

При этом продолжали петь про своих «Кисулю и Крысулю». Что-то в этом было нелепое и даже неприличное.

Но мы не вдавались тогда в такой серьезный анализ, мы просто пили с Рыженко вино, репетировали и – на следующий после приезда день дали первый концерт в его квартире.


Собралось довольно много народу – в том числе и участники группы «Последний Шанс», Артемий Троицкий, поэт Леша Дидуров, который тут же начал читать свои стихи, какие-то незнакомые нам художники, писатели, журналисты и просто околобогемная публика.

Мы очень сильно нервничали, потому что впервые в жизни играли перед публикой совершенно трезвыми.

Это сказалось.

Сыграли мы всю программу довольно чисто и легко, но уж слишком зажато, как сказали бы журналисты, мало что смыслящие в музыке, исполнительском мастерстве и искусстве вообще, – «без энергетики».


Когда я слышу от журналистов слово «энергетика», меня начинает тошнить. Я решительно не понимаю, что они имеют в виду, говоря про энергетику. Спрашивать их бесполезно, просить конкретизировать – что же это такое? – бессмысленно. Никто не ответит.

В большинстве случаев – на самом деле – «энергетика» – это когда артист точно попадает в долю или свингует и свинг (то есть сдвиг доли) получается именно таким, каким хочет артист. То есть опять-таки – попадает в долю. Вот и вся энергетика. Это и певцов касается – они тоже должны в долю попадать и петь ритмично внутри фразы – наши «русскорокеры» над этим тоже особенно не запариваются и вокалом, в общем, не занимаются. Прости, Кинчев, тебя я люблю и тебя не имею в виду, ты поешь, ты в порядке. Не касается это и БГ – у того вообще всегда все было в порядке. Не касается, кстати говоря, и отечественных поп-певцов – с ними занимаются продюсеры и объясняют им «как надо». И у них часто «как надо» получается. Другое дело, что поют они зачастую очень плохие песни, но здесь не об этом – а об «энергетике». Попадая точно в долю, артист начинает внутренне танцевать, двигаться – а уже от каждого зависит, начинает ли он прыгать или просто покачиваться, – и у зрителя складывается ощущение этой самой «энергетики». А она не в прыжках и не в поту на лбу артиста – она в музыке, она в точном попадании.

И все дела. А то накрутят шаманства, заклинаний – «энергетика», то-се…


Публика разошлась, в общей массе довольная событием: еще бы – приехали подпольные артисты из Ленинграда – это уже событие.

Тогда в очередной раз мы увидели, что музыка сама по себе очень мало кому нужна. Нужны «подпольщики» и «протестанты».

«Протестант» выйдет на сцену, и он, что называется, хоть палец покажи – публика уже будет довольна лишь тем, что палец ей показывает протестант – и не боится, собака, ведь!

Таких артистов и сейчас полным-полно, существуют они в небольших дешевых клубах, у них есть своя аудитория, которая ходит на все их «протестные концерты», и у них есть свои сайты в Интернете, где они продолжают протестовать уже на вербальном уровне.


В квартире Рыженко остались особо преданные нам слушатели – в их числе были и Троицкий и Дидуров, – и они попросили нас поиграть еще. И мы сыграли всю программу еще раз – и на этот раз получилось действительно очень круто. Витя расслабился и выдал весь свой репертуар без сука, что называется, без задоринки – и вдвоем мы прозвучали великолепно. Где-то есть запись этого, второго, концерта – хотя и запись первого, которую выпустил «Мороз», иногда сильно меня вдохновляет, хотя «Кино» я практически не слушаю, вернее, слушаю раз в два-три года – по сильной ностальгии.


После этой поездки гастроли в Москве посыпались на нас как из короба – почти каждый месяц мы катались в столицу, и эти поездки стали для нас уже привычной, хотя и скромной статьей дохода.

С наступлением весны проявился и Гребенщиков – наконец официально устроивший нам прослушивание – на квартире у Файнштейна, на Васильевском острове, – для музыкантов группы «Аквариум» и лично для Андрея Тропилло, который должен был принять решение, записывать ли никому не известную молодую группу в студии или не записывать.

Запись в студии была по тем временам совершенно немыслимой роскошью, и, конечно, на взгляд Тропилло (совершенно правильный), музыканты должны что-то из себя представлять – иначе нет смысла тратить на них драгоценное подпольное время звукозаписи.

Цой представлял из себя именно это «что-то», а наш дуэт звучал вполне прилично и необычно – и «Аквариум» вместе с Тропилло решил, что альбом «Гарина» будет записан.


Примерно тогда же Гребенщиков сказал нам, что «Гарин и Гиперболоиды» – это не современное название, что сейчас другая эпоха и Iron Butterfly, Jefferson Airplane и The Mothers Of Invention остались в прошлом.

«Название должно быть броским и хлестким, из одного слова, запоминающееся и крутое», – сказал он. Я согласился, хотя название «Аквариум» всегда казалось мне аморфным и безликим – несмотря на то, что я считаю «А» лучшей группой России и сейчас, а к названию я просто привык.

Лекция про название была нам прочитана на квартире у Гены Зайцева – легенды и «отца» ленинградских хиппи, с которым Гребенщиков приятельствовал.

Цой же над хиппи всегда иронизировал, они были не близки его артистической душе – и правильно, как выяснилось. Я с годами в движении хиппи тоже сильно разочаровался, а Цой вообще никогда их не любил и, будучи в гостях у Гены Зайцева, очень за собой следил, чтобы не ляпнуть что-нибудь неподобающее.

Мы слушали второй альбом Майка – «LV» – альбом довольно слабый, хотя несколько неплохих песен на нем все же имелись. Прослушав альбом два раза и убив кучу времени на придумывание названия, мы отправились по домам и на подходе к станции метро «Технологический институт» увидели светящуюся вывеску – «Кино. Космонавт». То есть перед нами был кинотеатр «Космонавт».

– «Кино», – сказал я. – Давай остановимся. А?

– Хреново, – ответил Витька. – Это не название.

На следующий день он позвонил и сказал – что пусть уже будет «Кино», сил никаких нет думать дальше.

Вот группа и состоялась.


Запись у Тропилло растянулась на месяцы – Андрей записывал «Кино» только в то время, когда в его студии не работал «Аквариум» – самая «студийная» группа из всех, существующих в России (БГ до сих пор не вылезает из студии, практически живет в ней, благо студия теперь у него своя собственная и сделана так, чтобы обеспечить весь возможный комфорт для пребывания в ней круглосуточно, и, заканчивая один альбом, он уже думает о том, как начать следующий).

О студийной работе мы не имели решительно никакого представления, как, впрочем, и музыканты «Аквариума», которые всячески нам помогали и играли в большинстве песен кто на чем – от металлофона и блок-флейты до советской драм-машины и оркестрового барабана, а Тропилло с Гребенщиковым и Гаккелем даже местами и пели страшными голосами.

В процессе записи Цой ухитрился увести у нашего друга Панкера невесту – не из-под венца, но почти: заявление уже было подано в ЗАГС, но Марианна, к недоумению Панкера, вдруг всячески стала затягивать процесс. В конце концов Панкер как-то накрыл Цоя и Марианну с поличным, застав после очередного квартирного концерта в темной комнате на кровати – целующихся и милующихся.

Все случилось так, как и должно было случиться в подобных ситуациях, – с дракой Панкера и Цоя, в которой никто не победил, так как оба были сильно расстроены: Панкер – потерей невесты и друга в лице Цоя, Цой же тем, что обидел друга, Панкера, и, в общем, потерял его.

Роман Цоя и Марианны начался тоже с драки – такой он был непростой. Точнее, не с драки, а с избиения Цоя и меня в гостях у нашего приятеля Миши Усова, где мы изрядно напились, а случайно зашедший на огонек чей-то знакомый боксер решил, что мы слишком сильно привлекаем к себе внимание, позвал нас в коридор и неожиданно сильными профессиональными ударами «поучил нас жизни». Там же, в этих же гостях, находилась и Марианна – как раз тогда она с Цоем и познакомилась.

Уползли мы из этих гостей вместе – Марианна поехала домой, но искра между ней и сильно побитым Цоем уже, что называется, проскочила.


О романе Цоя с Марианной, точнее, об их любви нужно писать отдельный большой роман или снимать полнометражное кино – настолько это было круто, настолько по-настоящему, настолько не похоже на романы всех наших знакомых и друзей.

Это была совершенно «книжная», романтическая и драматическая история. Это была любовь с большой буквы, Марианна была невероятно сильной и умной женщиной, и она явилась для Цоя если не спасением, то важнейшим катализатором, она определила вектор его движения, всю его дальнейшую судьбу.

Это заметили все – как изменился Цой, четко разделились периоды: Цой «до Марианны» и «Цой с Марианной». Это были два разных человека.

Витя обрел уверенность в себе, он выпрямился, совершенно перестал комплексовать, песни пошли одна за другой – и одна лучше другой, и все песни теперь были о любви. Самая любимая моя из того периода – «Я хочу быть с тобой».


Продолжались поездки в Москву – теперь мы ездили втроем – с Марианной, а потом и вчетвером – к нам примкнул Петр Трощенков – барабанщик «Аквариума», отличный музыкант, в отличие от нас имеющий академическое образование, – в этой связи он иногда подсказывал нам – что и как лучше играть. Цой поначалу прислушивался и внимал, потом перестал – в тот период ему хватало себя и полностью захватившей его любви, ничьи советы и ничьи мнения его практически не интересовали. Он стал самодостаточен. Но – повторюсь – все это дала ему любимая женщина, Марианна. Пусть будет ей земля пухом. Таких цельных, преданных и мужественных натур я мало встречал в своей жизни.


В Москве мы играли в самых разных местах – на квартирах, в клубах, где на сцене стояли бюсты Ленина и других партийных деятелей, в пресс-центре ТАСС, куда нас затащил Артем Троицкий, в маленьких театрах, куда протежировал Рыженко… Подружились с Сашей Липницким и стали останавливаться у него, в квартире на Каретном – рядом с садом «Эрмитаж» и прямо напротив знаменитой Петровки, 38.

Саша Липницкий и Москва были следующим этапом музыкального развития Вити.

День и ночь мы смотрели Сашин видеомагнитофон, и Витька копировал пластику и манеры Боуи, Элвиса, всех новых романтиков – от Duran Duran до Ultravox, всех ска-панков – от Madness до Specials, без конца смотрел концерты Боба Марли и фильмы с Брюсом Ли. Одним из кумиров был Дэвид Бирн и группа Talking Heads – после серии поездок к Липницкому Витя написал несколько песен в совершенно бирновском духе.

Мы по-прежнему играли то вдвоем, то втроем – в две гитары и бонги, но Витька уже не мог думать ни о чем другом, кроме как о большой «электрической» группе.


Запись у Тропилло заканчивалась, параллельно с ней начались репетиции первого «электрического» концерта «Кино» в рок-клубе. Репетиции, собственно, продолжались дня три – в ДК им. Цюрупы, где находилась репетиционная точка «Аквариума». Борис Гребенщиков был оформлен в этом ДК как «руководитель вокально-инструментального ансамбля», что это за ансамбль, никто никогда не знал, и Борис прочислился в доме культуры недолго – но несколько репетиций «Аквариума» и пара дней болтания «Кино» вместе с Дюшей, Борисом, Севой и Фаном там все-таки случились.

За неимением собственного состава на концерте был задействован весь «Аквариум» плюс Майк, выскочивший в последней песне, «Когда-то ты был битником», и Панкер, более-менее примирившийся с Цоем. Майк играл на гитаре что-то вроде риффов Чака Берри, которые в «Битнике» были ни к селу ни к городу, а Панкер выдувал из саксофона одну-единственную ноту, сейчас уже забыл, какую именно.


Летом Цой и Марианна укатили в Крым, а я отправился в Москву, где проработал довольно долго с ленинградским Театром юного зрителя – строил декорации. Гастроли ТЮЗа дали мне возможность вжиться в столицу, теснее сблизиться с Липницким и Троицким, получить новые контакты для наших с Цоем концертов – в общем, время прошло с большой пользой для «Кино». Вернувшись в Ленинград, я тут же уволился из ТЮЗа. Витька появился загоревший, веселый, с целой кучей новых песен и обуреваемый поисками «электрического» состава.


Витька теперь жил с Марианной на съемных квартирах – на Московском проспекте, потом на проспекте Маршала Блюхера. Однажды я ехал к нему на репетицию и на Финляндском вокзале встретил знакомого бас-гитариста Макса – одноклассника Олега Валинского. Рядом с Максом стоял молчаливый парень с виолончелью в тяжелом кейсе. Парня звали Юрой, фамилия его была Каспарян. Мы постояли на остановке троллейбуса, покурили, в процессе беседы выяснилось, что Юра еще и гитарист. Недолго думая, я предложил съездить прямо на репетицию к Цою, мы все равно искали гитариста, я подумал – вдруг подойдет.

Юра приехал вместе со мной, мы поиграли, и Юра не подошел, а Цой настоятельно попросил меня не таскать в дом незнакомых людей без предупреждения.

Однако подходила пора очередного концерта в рок-клубе, играть нам было не с кем, а прилежный Каспарян уже успел выучить несколько Витиных песен. Играл он очень чисто, четко, но только то, что выучил дома, – импровизировать он так и не научился. Кроме этих прелестей единственная группа, которую он в то время обожал, была Creedence CR – и, так или иначе, любую песню Юрий умудрялся обыгрывать фразами из соло Джона Фогерти.

Мы сыграли концерт в рок-клубе вместе с Каспаряном, Максом, барабанщиком Борей – и сыграли неудачно, поскольку до концерта полным составом практически не репетировали и новые музыканты не всегда знали, какую именно песню мы играем.


Новых песен у Вити было уже в достатке, и он запланировал писать у Тропилло новый альбом. Музыкантов своих у нас по-прежнему не было – и Витька решил снова привлечь «Аквариум». Я был категорически против: мне казалось, что в этом случае мы навсегда останемся «при „Аквариуме“», лишимся самостоятельности. На почве обсуждения записи мы сильно поссорились – и я уехал в Москву, сказав перед этим, что ухожу из группы.

Мне действительно хотелось в Москву – и я стал играть там с Сережей Рыженко в его новой группе «Футбол».


Витька остался вдоем с Марианной – и честь им и хвала, что они выдержали этот период одиночества и Витька не бросил музыку, не свернул со своего пути. Лучшим другом для него в тот период были Гребенщиков, который всячески поддерживал их с Марианной, Борис вообще такой человек, что может поддержать кого угодно и когда угодно, – и часто его поддержка и помощь оказываются неоценимыми.

Я почти не следил за тем, что делал Цой: мы были молоды, и жизнь бурлила событиями, оглянуться не всегда получалось – хватало собственных дел.

Витя созвонился с Каспаряном – уж не знаю причин, по которым они сошлись, первая, да и вторая реакция Вити на игру с Юрой (позже – Георгием) были негативными, но потом, видимо, Витька подумал и решил попробовать еще раз. Игра Юры (Георгия) всегда была и осталась однозначно механистичной, но он был человеком управляемым – в том смысле, что послушным, и четко выполнял задания, которые давал ему Витька. В конце концов у них сложился вполне приличный дуэт, а некоторые соло Каспаряна стали классическими в рамках «русского рока».

Что отличало Георгия от массы других музыкантов того времени – он очень неплохо работал со звуком, даже минимальными средствами он умудрялся выжимать вполне приличное звучание из своей гитары. Хороший слух и хорошее звукоизвлечение – это его несомненные плюсы, которые стали важнейшими отличительными чертами общего звучания нового «Кино».


Совершенно и полностью влюбленный в Цоя и музыку «Кино» Леша Вишня – воспитанник студии Тропилло, молодой парень, по сути тогда еще мальчишка, – умудрился собрать у себя дома вполне по тем временам приличную студию и всячески заманивал в нее Цоя – и Цой довольно надолго обосновался у Вишни. Летом был записан демо-альбом, который стал потом называться «46», – дома у Вишни, самыми минимальными средствами. Альбом этот – демо, так он демо и есть, сырой, неровный, но он дал возможность Каспаряну и Вите окончательно притереться друг к другу, и результатом этой «притирки» стала шикарная запись, сделанная летом 1984 года, – «Начальник Камчатки».


«Начальник» – это альбом уже другого Цоя, повзрослевшего и претерпевшего. Он успел полежать в психиатрической больнице, а это штука, мягко говоря, малоприятная, особенно для тонкого и, в общем, остававшегося в душе ребенком Цоя. Кроме того, зимой 1984 года Цой и Марианна наконец-то поженились – и Виктор стал законным мужем, главой семьи. А это тоже некоторым образом накладывает те или иные обязательства – и перед женой, и перед будущим ребенком, и перед самим собой.

«Начальник», записанный летом 1984-го, – одна из лучших записей Виктора. Если бы российская музыкальная критика хоть чуть-чуть уделяла внимание музыке, а не околомузыкальным событиям и тому, кто как выглядит и кто что говорит, то «Начальник» был бы в списке лучших альбомов всех времен.

Это самая современная (в своем времени) запись рок-музыки на русском языке, к работе были привлечены Курехин, Гаккель, Трощенков, Гребенщиков, Титов, Каспарян – и новые, великолепные песни Цоя звучали здесь как осовремененный Joy Division, только значительно интереснее мелодически и тембрально. Это совершенно прорывной альбом, по сути, он куда значительней «Группы Крови» – если говорить о музыке, поиске, о художественной составляющей группы.


Еще один совершенно невероятный для ленинградских музыкантов альбом – «Это не любовь», записанный дома у Леши Вишни в промежутках между сессиями записи альбома «Ночь» в студии Тропилло, благо Леша жил в двух шагах от студии Андрея.

«Это не любовь» – это настоящий биг-бит, то, что Витя всегда любил и что всегда слушал – по крайней мере, в тот период, когда мы еще общались.

Это попс, это танцы, это любовь, клубы и красивые девушки, это легкость в движении и восприятии мира, это как старое американское кино 40–50-х годов. Песни на этом альбоме профессиональны в смысле композиции, зрелы – будь они написаны на английском, они вполне могли бы войти в репертуар больших, мировой известности, поп-певцов – которых так обожал и которым подражал Витька.

По сравнению с «Это не любовь» «Ночь» кажется какой-то самодеятельной, неудачной записью.

Понятно, что Витя хотел сделать что-то вроде Duran Duran, но это сотни тысяч долларов, вбитых в аппаратуру, аранжировщиков, продюсеров и студийное оборудование, – без всего этого добиться такого плотного, веселого, стильного прококаиненного звучания, как у Duran Duran, просто невозможно – этого не сделает никто, нигде и никогда. Я помню, как мы с Гришей Сологубом обсуждали гитарные тембры Duran Duran и считали, какие обработки там могли быть использованы, – обработок было много, и все они были дороги.

С песнями там тоже как-то не сложилось – ну, это уже дело вкуса, но, на мой взгляд, если не считать «Последнего героя», записанного уже в третий, а то и в четвертый раз, то самая интересная песня здесь – «Видели ночь» – это действительно хит, стопроцентный и беспроигрышный. Что до «Мама – анархия», которую так любят опять-таки в подземных переходах, то тут у меня нет комментариев.

Цой начал работать в котельной «Камчатка» – от безысходности и мрачной советской действительности. Нужно вообще ничего не соображать, чтобы думать, что Цой пошел на «Камчатку» по велению души или чтобы получать удовольствие от сидения в котельной и бросания угля в топку: Витька всегда любил красивую одежду, красивые вещи, был сибаритом и пижоном, лопата совершенно не вязалась с его внутренним состоянием. Но нужно было где-то работать, иначе могли возникнуть очень серьезные проблемы с милицией, – и Цой выбрал меньшее из зол.

В тот период он переживал целый букет семейных – не проблем, а сложностей. У него начались проблемы со здоровьем, кроме того, заболела Марианна – и зима 1986-го прошла довольно тяжело.

Отвлекли от трудностей съемки «Ассы» и работа над «Группой Крови» – дома у Леши Вишни при участии Андрея Сигле, самого профессионального музыканта, когда-либо работавшего с группой «Кино». Альбом делался долго, но, когда был готов, выстрелил с такой силой, что перевернулось все, – и началась третья, последняя, звездная глава в истории «Кино».

«Группу Крови», не спросясь у Вити, запустил в ларьки звукозаписи Леша Вишня – и поссорился с Цоем навсегда; Цой лишился самого преданного своего друга, поклонника и человека, совершенно безвозмездно сделавшего несколько его главных записей. Вишня поступил некорректно, это так, но, с другой стороны, именно его поступок за одни сутки сделал «Кино» мегапопулярной группой в масштабах всей страны. Не сделай Вишня того, что сделал, рост всероссийской популярности затянулся бы на год, а Лешка устроил все за одни сутки.

Вишня просто сел в самолет и улетел в город, где жил главный мафиози звукозаписи, контролировавший все структуры, которые, в свою очередь, «держали» все ларьки звукозаписи во всех городах страны. И «Кино» зазвучало во всех этих городах, – сутки ушли на осмысление, и через неделю «Группа Крови» гремела от Владивостока до Калининграда.


Виктор нашел свою формулу звука – формулу, которая нравилась всем живущим в России, людям всех поколений. Она была понятна, доступна и проста. В этой формуле без каких-либо изменений был записан альбом «Звезда по имени Солнце» и даже посмертный «Черный альбом», – это был уже звездный период, когда Витя стал артистом номер один для всей страны, заработки его зашкаливали, а популярность была совершенно невероятной.


Дикая, нелепая и от этого еще более страшная его смерть оборвала его артистическую карьеру и его жизнь; я уверен, что он записал бы еще огромное количество музыки, и еще более уверен в том, что она была бы не похожа на три последних альбома: Витя был не из тех, кто мог сесть и ехать на одной и той же формуле, эксплуатируя открытый им звук группы. Он наверняка придумал бы что-то новое.

Я не хочу даже думать – не то что писать – о его смерти, я никогда не рассматриваю своих ушедших друзей как мертвых: ни Майка, ни Курехина, ни Витьку, ни Дюшу – никого из них. Пока звучит их музыка – все они живы.

Фото с вкладки 


Сергей «Африка» Бугаев, Андрей «Дюша» Романов, четвертый слева – Сергей Рыженко, крайний справа – Алексей «Рыба» Рыбин с Алексеем «Ливерпульцем» Родимцевым на руках. Колтуши, 1982

Фото Андрея Усова




Цой. Солнечное, 1983

Фото Андрея Усова




Свердловск, общежитие САИ, 24 декабря 1983

Фото Ильдара Зиганшина




Андрей «Свин» Панов, 1988

Фото Андрея Усова




«Автоматические Удовлетворители», 1988

Фото Андрея Усова




1988

Фото Андрея Усова




«Кино». Москва, ДК МЭЛЗ, премьера к/ф «Асса», 26 марта 1988

Фото из архива Марьяны Цой




1991

Фото Андрея Усова 

Примечания

1

«I Am the Walrus» («Я морж») – песня The Beatles (1967), прозвучала в телефильме «Magical Mystery Tour» и вошла в одноименный альбом.

(обратно)

2

Информация – это не знания,
Знание не значит мудрость,
Мудрость не значит истина,
Истина не значит красота,
Красота не значит любовь,
Любовь не значит музыка,
Музыка – лучшее…
(обратно)

3

…Я посмотрел на часы —
Было 10.05
Я жив или мертв —
Невозможно понять…
(обратно)

Оглавление

  • БГ
  • Фото с вкладки
  • Майк
  • Фото с вкладки
  • Цой
  • Фото с вкладки 

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно