Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Глава 1
Прусские корни русских графов

При взгляде на герб графского рода Шереметевых – корона и два креста на красном поле – невольно вспоминается другой герб – герб Гданьска, небольшого города на севере Польши, в XIV веке называвшегося Данцигом. Именно из этих земель, если верить семейному преданию, пошел род графов Шереметевых.

В 1681 году царь Федор Алексеевич издал указ, предписывающий боярам представить свои родословные. Боярин Петр Васильевич Шереметев представил свою родословную, где было сказано, что его род идет от Андрея Кобылы, который приехал в Москву «из Прус» – то есть из Пруссии, располагавшейся на территории современной Германии и Польши.

Позднее, 1722 году, эти сведения были занесены в «Историографию» С. А. Колычева.

Кто же такой этот прусский предок русских графов?

В декабре 1346 года по заснеженным дорогам двигался санный поезд. Путь предстоял по тем временам неблизкий – 150 верст, разделявших Москву и Тверь, нужно было преодолеть путешественникам. Там, в Твери, ждала их Мария Александровна, дочь тверского князя Александра Михайловича, на которой мечтал жениться московский князь Симеон по прозвищу Гордый. В январе 1347 года юная невеста прибыла в Москву, а еще несколько недель спустя стала женой московского князя.

Летопись говорит, что Симеон Гордый отправил за невестой целый отряд дружинников, командовать которым было поручено Алексею Босоволокову и Андрею Кобыле.

Именно тогда, в 1347 году, вернувшись в Москву, Андрей Кобыла, от которого ведут свой род не только Шереметевы, но и Романовы, впервые был упомянут в летописи.

О нем известно очень мало.

Андрей был из пруссов. Его отец, Гланда Камбила, сын князя Дивона, потомок легендарного прусского короля Видевута, участвовал в войне против рыцарей Тевтонского ордена, искоренявших язычество на прусских землях. Но, устав от войн и поняв, что эта борьба обречена на поражение, князь вместе с сыном и множеством подданных приехал к великому князю Александру Невскому. На русских землях князь Гланда, всю жизнь боровшийся против крестоносцев, принял православие и, крестившись, получил имя Иван, а сын его был назван Андреем. Писец, для слуха которого непривычны были прусские прозвища, вывел на пергаменте дрожащей рукой: «Андрей Кобыла» – и это имя осталось с сыном прусского князя на всю жизнь. В память же об отце и прусских корнях Андрей получил герб Данцига.

Будучи правой рукой князя Симеона, сам Андрей дожил до глубоко старости. У него было пятеро сыновей – Семен Жеребец, Александр Елко, Василий Ивантей, Гаврила Гавша и Федор Кошка – который стали родоначальниками семнадцати дворянских домов России.

Младший из сыновей Андрея Кобылы – Федор по прозвищу Кошка – был человеком очень спокойным, рассудительным и при этом обладал недюжинным умом. Как еще иначе можно объяснить, что он был настолько близок к Дмитрию Донскому и его сыну Василию? Князь Дмитрий доверял ему, как самому себе, спрашивал совета, а отправляясь в поход против Мамая, именно Федору Кошке князь поручил «блюсти» Москву – то есть фактически оставил на своем месте… Именно Федор во время распри с Нижним Новгородом вел переговоры, а в конце жизни Дмитрия Донского наряду с преподобным Сергием Радонежским присутствовал при составлении «духовной грамоты», то есть завещания.

Федор Кошка был человеком глубоко духовным, религиозным, и именно с его именем связывается одно из самых интересных произведений древнерусской культуры: по желанию великого князя Федор дает обет, во исполнение которого заказывает прекрасно иллюстрированное Евангелие – так называемое «Евангелие Кошки», хранившееся затем в Троице-Сергиевой Лавре.

У Федора осталось пятеро детей – Акулина, Михаил, Анна, Иван и Александр по прозвищу Беззубец. Именно от Александра и произошел род Шереметевых – внук Александра, Андрей Беззубцев, имел прозвище Шеремет, которое у его сына, Василия Андреевича, уже превратилось в фамилию – Шереметев.

Глава 2
Шереметевы при Иване Грозном

У Ивана IV Грозного служили шесть братьев Шереметевых – Григорий, Семен, Никита, Федор, Иван Меньшой и Иван Большой.

Иван Васильевич Шереметев, которого за старшинство называли Большой, появился при дворе еще в то время, когда Иван, позже прозванный Грозным, был ребенком, а среди дворян шла борьба за власть. Иван принял сторону князей Шуйских.

В летописях он впервые упоминается в 1539 году. Крымский хан Сафа-Гирей стал под Муромом, и Иван Шереметев, прирожденный воевода, возглавил сражавшееся с ним войско.

Много лет посвятил он сражениям. Даже падение Шуйских не стало препятствием его военной карьере – Иван IV, оценив военное мастерство Шереметева, много раз назначал его воеводой в различные полки.

А в августе 1552 года царь Иван Грозный решил предпринять поход на Казанское ханство. Это была уже третья попытка взятия Казани – предыдущие две не увенчались успехом. И вот уже в третий раз царь стоял под неприступными стенами Казани. Главнокомандующим был князь Александр Горбатый, а во главе гвардии стояли князь Воротынский и боярин Шереметев.

Войска целый месяц осаждали Казань. Город казался неприступным – окруженный стенами шириной девять и высотой восемь метров, он мог долго выдерживать осаду. Но Казань была взята – перед воротами построили пятнадцатиметровую осадную башню, а под стенами был сделан подкоп и заложен порох. Царский полк, возглавляемый Воротынским и Шереметевым, до этого стоявший в резерве, ворвался в город. Над Казанью поднялись русские флаги.

Следующие три года Иван Шереметев провел, практически не покидая седла. Воевал и на востоке, и на западе, командуя передовым царским полком. Прирожденный полководец, он участвовал во множестве битв. Слава его была такова, что одно его имя наводило ужас на противника. Враги боялись его настолько, что, даже имея численное преимущество, предпочитали отступить.

В 1555 году, участвуя в походе на Крым, Шереметев стоял во главе отряда всего в девять тысяч человек, когда узнал, что к Туле движется шестидесятитысячное войско крымского хана Девлет-Гирея.

Девлет-Гирей уже через Северный Донец переправился! – говорил запыхавшийся гонец русскому воеводе. – Не иначе, как решил со своей ордой на рязанские и тульские места напасть. С ними турки, говорят, и пушки у них есть! Возьмут они Тулу!

Не бывать тому, – подумав, спокойно ответил боярин. – Мы нынче же вернемся да прогоним их туда, откуда явились!

Русские отряды двинулись через Дикое Поле наперерез Девлет-Гирею. Встретились они у села Судбищи, в 150 километрах от Тулы. Решительно кинувшись в бой, русское войско обратило в бегство всю шестидесятитысячную орду. Узнав, что во главе отряда стоит ни кто иной, как сам Шереметев, Девлет-Гирей предпочел скомандовать отступление.

Но уже через несколько лет обычная удача изменила воеводе. Царь, которому он всегда был верен, за которого не раз шел в бой, стал подозревать его в измене. Последовала опала, а затем – достаточно было нескольких пущенных завистниками слухов – Шереметев оказался в темнице.

Стремясь добиться ответа, о чем сговаривался Шереметев с крымским ханом, Иван Грозный велел пытать своего полководца. Пытку царь выдумал сам. Шереметеву сковали цепями шею, руки и ноги, на поясницу надели железный обруч, на который повесили десять пудов железа. На полу были врыты стальные колья. Под тяжестью груза около двухсот кило стали Шереметев не мог даже приподняться и вынужден был лежать на кольях.

Так ты предать меня, своего царя, вздумал! Клялся верно служить, а сам готовился трон мой занять! С крымским ханом сговорился! – обвинял его государь.

Долго тянулись дни в маленькой темной камере. Но хуже страданий телесных были мысли о клевете. Ведь не предатель он, не замышлял против царя худого!

В опалу попал и младший брат Ивана Шереметева, Никита. Подозревая, что братья были в сговоре, Иван Грозный, выйдя из темницы старшего Шереметева, приказал казнить его брата. Не спасло его от расправы ни участие в войнах, ни верная служба, ни высокая должность окольничего – второго после боярина думского чина Боярской думы. В тот же день на глазах у царя Никиту Шереметева разрубили на куски.

Лишь Ивану Меньшому удалось избежать опалы – в то время он был далеко от двора, сражаясь с литовцами. Хоть царь и подозревал его в измене, но однако же расправы чинить не стал.

Не раз и не два Иван Грозный приходил в камеру к Ивану Шереметеву Большому и, глядя на его страдания, без конца спрашивал:

Золото, говорят, ты, бесовский сын, копил втайне! Говори, где спрятал ты сокровища?

Государь, сокровища мои – лишь в душе моей, – отвечал царю Шереметев. – И их не отдам я никому. Всегда я верно служил, и умирать не боюсь – перед Богом я чист, нет на мне вины.

И в душу Ивана Грозного закралось сомнение. Царь отвернулся. Во взгляде полководца не было ни страха, ни злости. А ну как и правда оклеветали завистники Шереметева? Ведь он доверял ему и войском командовать, и советов его слушал… И всегда Иван Васильевич был честен с ним, ни разу не солгал, всегда служил своему царю. Не мог, не мог такой человек предать! Но и доверять ему, как прежде, царь уже не сможет.

В монастырь ступай, – тихо произнес царь. – Да молись Богу за своего государя.

Жена Ивана Андреевича, Евдокия, умерла несколько лет назад. Дети уже подросли. Дочь Агафья была замужем за царевичем Муртазой-Али, крестившимся и перешедшим на русскую службу под именем Михаила Кайбулина. Дочь Мария стала женой князя Василия Тюменского. А сын Еремей постригся в монахи.

И Шереметев удалился в Кирилло-Белозерский монастырь, где прожил в затворничестве семь лет, приняв в монашестве имя Иона.

Но при дворе остался его брат, Иван Васильевич Шереметев Меньшой.

Приближенный царя, он командовал войсками, участвовал в Земском Соборе, давая советы царю, и даже присутствовал на третьей свадьбе царя Ивана Грозного с Марфой Васильевной.

Хоть и подозревал Иван Грозный младшего Шереметева в связи с князем Мстиславским, наведшим войско крымского хана на Московское государство, а все же не мог не доверять своему советнику и воеводе.

Иван Меньшой уже не раз прекрасно проявил себя на полях сражений, а в 1572 году разбил татар при селе Молодях. Девлет-Гирей вновь решил тогда двинуться на Москву, но наткнулся на прекрасно вооруженные русские отряды. Благодаря находчивости князя Хворостинина, который завел татарские отряды в ловушку, войско Девлет-Гирея наткнулось на большой полк князя Воротынского и Шереметева. А они уже пустили в ход «гуляй-город» – укрепленные телеги, оснащенные большими щитами, из которых можно было составить крепость любой формы.

Четыре дня продолжался ожесточенный бой между московскими и татарскими войсками. В конце концов, татары были побеждены, войско татарское перебито, и Девлет Гирей бежал к Оке с небольшой дружиной.

И именно Шереметеву царь поручил составить план осады Ревеля – единственного укрепленного места в Эстонии, еще не занятого московскими ратными людьми.

Государь, – отвечал Шереметев, радуясь оказанной ему чести, – я добуду Ревель – или не вернусь живым!

Слова эти стали пророческими.

Шереметев решил выманить ревельский гарнизон, как можно дальше от сильных укреплений, окружить его, перебить и затем уже приступить к осаде города. Под стенами Ревеля построили укрепление из телег и стогов сена. Но воины, защищавшие город, выпустили горящие стрелы, и сено вспыхнуло. Заметив замешательство среди своих воинов, Иван Шереметев сошел с коня и стал гнать назад тех, которые бежали из окопов.

Этот Иван, – рассказывал потом боярам один из очевидцев сражения, немец, – был такой необузданный, отважный, свирепый и хитрый человек, что даже сами русские боялись его. Он кидался как неистовый, бешеный медведь, и, хлопая руками, кричал: «Ловите их, ловите их!». И даже когда его ранило, не сразу упал, а все рвался в бой.

Раненного Шереметева принесли в лагерь. Доктора сбежали, пытаясь спасти полководца, но Иван остановил их.

На все воля Божья, – отказался он от помощи. – Умру – значит, так тому и быть.

Два дня спустя Шереметев скончался. Потеряв своего воеводу, войска совершенно упали духом, и осада была обречена.

Тело Шереметева доставили в Москву, а оттуда в Кирилло-Белозерский монастырь, где был иноком его брат.

По приказанию царя Ивана Грозного, горевавшего о своем полководце, имя Шереметева было вписано для вечного поминовения в синодик Московского Успенского собора, и ежегодно, в «неделю православия», соборный протодиакон провозглашал: «Под градом под Колыванью пострадавшему от безбожных немцев Ивану Васильевичу Шереметеву, вечная память!».

Глава 3
Царица Леонида

А в Москве подрастали дети Ивана Меньшого, сын Федор и дочь Елена – та самая Елена, которой суждено было стать женой царевича Ивана, сына Ивана Грозного.

Елена стала его третьей женой. Евдокия и Параскева были по приказу царя сосланы в монастырь – они не смогли родить царевичу сыновей. И в 1581 году состоялся смотр невест для наследника престола. Ивану было уже двадцать семь лет, и ему вовсе не по нраву было то, что отец приказал второй его жене постричься в монахини, а ему жениться в третий раз. Но, не смея перечить, царевич вынужден был согласиться.

Со всего государства велено было собрать самых красивых девушек, дочерей бояр и дворян, чтобы из них выбрать жену для царевича на смотре невест, по обычаю византийского императорского двора.

«Когда к вам эта грамота придет, и у которых из вас будут дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили бы. Кто же из вас девку утаит и к наместникам не поведет, тому от меня быть в великой опале и казни», – такую грамоту составил Иван Грозный и отправил гонцов по разным городам.

Из разных уголков страны привезли ко двору две тысячи девиц. Каждая из них была красива, молода, все они были высокого роста, а кроме того, девушек выбирали из семей, в которых было много детей – чтобы так же много детей смогла будущая жена родить царевичу. Вначале на девушек смотрели бояре, а уже только потом, выбрав десять самых прекрасных, их представили Ивану Грозному.

Но как только Иван увидел Елену, он понял, что именно ей суждено стать его женой. Подарив по обычаю девушке платок и кольцо, он, вопреки воле отца, женился на дочери Ивана Шереметева Меньшого.

Недоволен был Иван Грозный выбором сына. Не так давно он казнил одного из Шереметевых, а другой – царь все сомневался – не сговаривался ли с крымским ханом, не планировал ли предательство? Да и третий из братьев Шереметевых, попав в плен к полякам, тут же присягнул на верность польскому королю и сказал, куда лучше нанести удар – по Великим Лукам, городу-крепости, опорному пункту на Западном порубежье… И из такого рода Иван выбрал девушку! Нет, не такую жену он хотел для своего сына!

Но свадьбу, по настоянию царевича, все же сыграли. А вскоре Елена уже ждала ребенка. Царевич Иван с нетерпением и волнением ожидал рождения наследника, но ему не суждено было появиться на свет. Брак, который должен был принести радость, принес страшное несчастье.

Каждую осень царская семья проводила в Александровской слободе, недалеко от Москвы. И осенью 1581 года они вновь отправились в загородный дворец, построенный еще при Василии III, который тоже любил приезжать сюда с семьей и двором.

Царь очень любил это место, позже, в 60-х годах XVI века, фактически превратив Александровскую слободу в столицу государства.

Но в тот ноябрьский вечер, без всякой цели бродя по коридорам дворца, Иван Грозный вошел в одну из комнат и увидел свою невестку. Елена, которая не ждала появления государя, в жарко натопленной комнате лежала на кровати в одной рубахе. Женщина тут же поднялась навстречу государю, чтобы поприветствовать его, но, страшно разгневавшись – как посмела жена его сына предстать в столь неподобающем виде?! – царь без всякой жалости ударил молодую женщину. Царевич Иван, услышав крик своей жены, вбежал в покои, кинулся к отцу и схватил его за руку.

Не смей! – крикнул он отцу, не боясь его гнева и думая лишь о том, чтобы защитить Елену. – Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве!

Злость на сына лишила Ивана Грозного рассудка. Как он посмел бросить ему в лицо такие слова?! Выбрав из рода, в котором что не мужчина – то предатель, жену, которая смеет показываться царю в таком бесстыдном виде, его сын еще и попрекает его, обвиняет – и в чем! В том, что хотел он для него же счастья, хотел, чтобы был у их рода наследник!

Размахнувшись, царь ударил сына посохом. Пусть знает, что такое отцовский гнев! Пусть попробует еще раз сказать подобное!

Царевич упал и остался лежать без движения. Ковер возле его головы сделался красным от крови, Елена закричала и упала без чувств.

Иван Грозный замер. Пелена спала с его глаз. Кинувшись к сыну, он обнял его, умоляя не умирать, но было поздно.

В ту же ночь Елена родила мертвого сына. Так в один день русский престол лишился двух возможных наследников.

Оправившись от болезни, Елена ушла в монастырь, приняв в иночестве имя Леонида.

Живя в Новодевичьем монастыре в Москве, Елена Шереметева даже в официальных документах именовалась «царица старица Леонида». Иван Грозный не оставлял ее без внимания, очень благоволил к ней, а поскольку Елена заботилась о своем младшем брате Федоре, оставшимся после смерти отца и матери сиротой, то Иван Грозный не оставлял без внимания и его.

Глава 4
Смутное время

Начало службы юного Федора Шереметева совпало с началом Смутного времени. Иван Грозный умер, на трон взошел его сын Федор, но он не был способен управлять государством. Среди боярских кланов началась борьба за власть – каждый стремился укрепить свою власть над нерешительным и безвольным правителем. К тому же, детей у Федора не было, а единственный претендент на престол – его брат царевич Дмитрий – погиб в Угличе при довольно странных обстоятельствах. И, когда через четырнадцать лет правления Федор скончался, а его жена, царица Ирина, отреклась от престола, династия Рюриковичей прекратилась, и на трон взошел Борис Годунов, родственник Ирины.

Воцарение Годунова, последовавшие за этим ссылки и опала, мор, голод, восстание, появление Лжедмитрия I – все это происходило практически на глазах у Федора Шереметева. Ненадолго отправленный временным правительством в Чернигов, он вскоре вернулся, присутствовал при подписании грамоты на царство Бориса Годунова и остался при дворе.

Впрочем, Федор довольно быстро попал в опалу, как и другие бояре.

Годунов отличался крайней подозрительностью, ему всюду мерещились враги и отравители, желавшие его извести. Этому немало способствовали доносы. Первым на своего хозяина, князя Шестунова, написал донос холоп Воинка. Последствиями этого доноса стали опала князя и награда для холопа, которому было пожаловано дворянство. Об этой истории стало широко известно, и доносы посыпались как из рога изобилия. Писали холопы на нелюбимых хозяев, жены – на опостылевших мужей, дети – на родителей. После одного из таких доносов подозрения пали и на Романовых.

Донос этот был сфабрикован родственником царя, С. Годуновым, от начала и до конца – Романовы были основными соперниками Годунова и претендентами на царский трон, причем, прав на престол у них было больше.

Один из их слуг – казначей – за обещанное солидное вознаграждение донес царю, что те собираются его извести – сушат, мол, какие-то травы и коренья, да о чем-то потихоньку сговариваются. И даже мешочек с ядовитыми корешками, как по волшебству, появился в доме Романовых. Немедленно последовала опала, под которую попали не только Романовы, но и их родственники – Черкасские и Сицкие. Не избежал царского гнева и Федор Шереметев, который тоже приходился Романовым родственником, – его сестра, старица царица Леонида, была замужем за царевичем Иваном Ивановичем, мать которого – первая жена царя Ивана Грозного – была Анастасия Романовна, родная тетка Федора Никитича Романова. Родство дальнее и весьма сомнительное, но Годунову хватило и этого: царь Борис отобрал двор с палатами в Кремле и разорил этот двор, велев разрушить «двадцать житей палатных и погребных», а также забрал родовую рязанскую вотчину Шереметева, село Песочню с деревнями.

Опала, впрочем, была недолгой, и уже через несколько месяцев Шереметев был послан главным воеводой в Тобольск – тогдашнюю столицу Сибири, – где провел три года. Царь хотел продолжить освоение Сибири, и воеводам сибирских городов предписывалось за счет казны строить дороги, мосты, закупать суда и заниматься перевозкой товаров для переселенцев. При этом коренным жителям были оставлены и их охотничьи угодья, и их вера, и их образ жизни.

Царь стремился нравиться подданным, однако не мог не чувствовать, что его не любят. Расправа над Романовыми, почти все из которых умерли в ссылке от постоянного недоедания и болезней, вызывала в народе страх. Многие бежали в южные земли, где в то время жили вольные казаки. Царь окружил себя громадным количеством иностранных наемников, которые должны были исполнять роль телохранителей, и положил им весьма солидное жалование, что также вызывало неудовольствие среди бояр. Недовольство росло также из-за начавшегося неурожая и голода – продуктов не хватало, хлеб продавался по завышенным ценам, люди умирали прямо на улицах, ели падаль, а в некоторых областях началось даже людоедство. Среди иностранных правящих семей Годунов тоже не мог найти поддержки – после того, как в России умер жених царевны Ксении, датский принц Иоганн, по слухам, отравленный кем-то из бояр, никто уже не стремился поддерживать отношения с русским царем.

Положение государя становилось все более шатким и непрочным.

И, когда появился беглый монах Григорий Отрепьев, выдававший себя за чудом спасшегося от рук убийц царевича Дмитрия, законного наследника престола, под его знамена стали даже войска, посланные усмирять восстание.

В 1605 году Годунов послал войска под командованием Шереметева, Мстиславского и Шуйского под Кромы, где в это время находилось казачье войско, перешедшее на сторону Лжедмитрия.

Но войска, осаждавшие город, при этом снабжали повстанцев продовольствием, а вскоре многие из воевод и дворян стали присягать на верность «царевичу Дмитрию». После смерти Бориса Годунова, когда на престоле воцарился его сын Федор, присягнул Лжедмитрию и Федор Шереметев. Полк Шереметева, находившийся в Орле, встретил самозванца очень радушно. Навстречу Лжедмитрию вышли люди с хлебом-солью, а из церквей доносился колокольный звон, приветствовавший чудом спасшегося наследника престола.

Григорий, который к тому моменту, ухаживая за Мариной Мнишек, принял католичество, получил поддержку и от Польши, и от Рима, а написав в Ватикан письмо с просьбой о деньгах для организации похода на Москву, Лжедмитрий вскоре получил положительный ответ.

После этого войско Лжедмитрия двинулось в Москву.

Обстановка в Москве в это время сложилась очень напряженная. Не имея достоверных сведений о том, что происходит в армии, и какова реальная власть Лжедмитрия, люди распространяли самые противоречивые слухи. Нарастала паника, многие сомневались: а стоит ли защищать Годуновых от «наследника престола»? Не лучше ли открыть ворота чудом спасшемуся царевичу?..

Наконец бунт вспыхнул и в столице. Лжедмитрий призывал москвичей схватить Годуновых как изменников, обманом завладевших троном, но больше ничего в Москве не трогать до его появления. Однако разбушевавшаяся толпа разграбила многие подвалы и хранилища.

Только через несколько дней боярам удалось навести в столице порядок, а к Лжедмитрию была отправлена делегация тех, кто принял его как нового царя. Одним из первых из Москвы вышел Петр Никитич Шереметев – племянник Федора Ивановича Шереметева, сын Никиты Шереметева, казненного Иваном Грозным. Вместе с князьями И. М. Воротынским, Н. Р. Трубецким и A. A. Телятевским они направились в Тулу, где Лжедмитрий милостиво позволил им себя лицезреть.

Отрепьев опасался Годуновых и, зная, что любовь народа переменчива, и те, кто сегодня поддерживает его, могут завтра вновь присягнуть Годуновым, решил себя обезопасить. Царь Федор и его жена Мария были казнены, в живых осталась лишь принцесса Ксения, которая никак не могла угрожать власти Лжедмитрия, а кроме того, отличалась необыкновенной красотой.

Вскоре по приезде в Москву, самозванец стал возвращать многих опальных Годуновского царствования и прежде всего своих «родственников», как например Нагих и Романовых. Якобы узнавшая его мать, Мария Нагая, в монашестве носившая имя Марфа, жила в одном из московских монастырей. Лжедмитрий постоянно общался с ней, спрашивая благословения на каждое серьезное действие. На повышение он тоже не скупился, и Федор Шереметев, пожалованный из дворян прямо в бояре, занял 16-е место в Боярской думе.

Короновавшись на царство, Отрепьев казнил всех, кто мог узнать в нем бывшего монаха Чудского монастыря, а также тех, кто замышлял против него заговор – всех, кроме Василия Шуйского, в последний момент помилованного и сосланного подальше от столицы.

Выполняя данное некогда обещание, Григорий женился на Марине Мнишек, дочери опального польского воеводы. На свадьбе присутствовали все приближенные нового государя, в том числе и Шереметевы. Пир в часть свадьбы продолжался много дней, но обстановка в Москве была неспокойная.

Царь ваш нам не указ, – во всеуслышание заявляли прибывшие в Москву по приглашению Отрепьева поляки. – Как посадили мы его на трон, так и снять можем.

Начались грабежи и погромы, народ все больше роптал – правление нового царя началось вовсе не так, как ожидалось. Бояре также были недовольны. Несмотря на свадьбу с Мариной Мнишек, самозванец держал при себе многих боярских дочерей фактически в качестве наложниц. Да и царевна Ксения, отправленная в монастырь, по слухам, родила там от «Дмитрия Ивановича» сына.

Больше же всего недовольства вызывал отказ Григория от веры и следование иноземным традициям.

«А местные иконы под себя стелет, а чудные кресты под пяты кладет», – распевали на улицах – ходили слухи, что в сапог царя зашит крест, на который он наступает при каждом шаге.

Вскоре объявился и новый «наследник престола» – никогда не существовавший внук Ивана Грозного царевич Петр. Федор Шереметев был назначен воеводой восемнадцатитысячного отряда новгородского и псковского войска, с которым отправился в Крым – подавлять восстание.

Однако до Крыма войско не дошло и вернулось в Москву. Заговор против Лжедмитрия, начавшийся еще до его коронации, неожиданно получил свою развязку.

Василий Шуйский, не скрывавший своей неприязни к Дмитрию, не скрывал также, что тот был весьма удобной фигурой, необходимой, чтобы сместить Годуновых. Теперь же пришло время сместить и его самого, и, под предлогом защиты царя, Шуйский поднял восстание.

Литва пытается убить царя! – кричал Шуйский. – Защитим нашего государя!

Начав бунт как протест против действий поляков, Шуйский умело перенаправил народный гнев на царя.

Отряд Шереметева был задержан в семи километрах от Москвы, и в ночь на 17 мая, по распоряжению Шуйского, введен в столицу. Шуйский хотел, чтобы в Москве присутствовало сильное войско, готовое исполнять его приказания. Впрочем, участия в расправе над поляками и Лжедмитрием войско Шереметева не принимало.

После того, как Лжедмитрий был казнен, на престол взошел Василий Шуйский.

Между тем, восстание на юге все еще не было подавлено – казаки по-прежнему поддерживали Лжепетра и даже успели взять Астрахань. Шереметев, вновь встав во главе войска, отправился туда, чтобы возвратить город.

Впрочем, это оказалось нелегко. Город выдержал длительную осаду, а положение войска становилось все тяжелее. На остров, где расположились основные силы, подтягивались беженцы из Астрахани, еды не хватало, и люди страдали от цинги и недоедания. Тем не менее, Шереметев решил начать активное наступление, и город вскоре был взят.

«Астраханские и Терские изменники, воры и богоотступники, – написал Шереметев царю, – узнав свои воровские затейные вины, добили челом государю и крест все целовали».

Царь Василий Иванович был очень доволен прекрасной службой Шереметева. Ну а восставшие казаки, поняв, что из Астрахани пора уходить, отправились на границу с Польшей – там как раз объявился человек, утверждавший, что он – спасшийся царь Дмитрий Иоаннович, который сумел бежать из Москвы во время восстания. Вместе с казаками к Лжедмитрию II уехал и Лжепетр.

Лжедмитрия вновь поддержали поляки, и он, собрав войско, двинулся на Москву. В начале осени 1608 года, когда второй Лжедмитрий стоял уже под Москвой, Шереметев получил приказание отправляться со своим войском на защиту Москвы – Шуйский возлагал на войско Шереметева большие надежды. Отправившись в сторону столицы, Шереметев наголову разбил неприятельское войско под Свияжском, что вызвало в Москве большое оживление и надежду на скорую победу. Шереметев задержался в Нижнем Новгороде, остановившись в собственном дворе в Каменном городе, у Ивановских ворот. Там он остался до весны, привлекая к повиновению царю Василию Шуйскому сторонников Лжедмитрия II. Весной Шереметев вновь выдвинулся в поход, и многие города – как, к примеру, Муром, – присягали на верность царю, не дожидаясь появления Шереметева, зная о том, что в итоге все равно придется сдаться.

Царь был доволен успехами своего полководца, но его беспокоило, что Шереметев движется слишком медленно. В это время Лжедмитрий практически правил страной, раздавая земли боярам, рассматривая жалобы, все больше людей присягали на верность «истинному государю», а Шуйский, оставшись в Москве, практически потерял контроль над ситуацией.

Когда Шереметев задержался в Касимове, к нему прибыли люди от царя.

Василий Иванович жалует тебя за верную службу, – говорил ему Семен Прозоровский, – да только больно уж ты мешкаешь. Или ты за государево дело не радеешь?

Шереметев понял, что, если не хочет он потерять расположение царя, нужно поторопиться, и вскоре уже оказался у стен Владимира, который сдался без боя, а затем выдвинулся к Суздалю. Но в Суздале Шереметеву не повезло. Из-за спешки он не успел разведать ни точное число неприятеля, ни его расположение, и войско понесло значительные потери. Шереметев вернулся во Владимир, где остался ждать войско Михаила Скопина-Шуйского, племянника царя, с которым смог встретиться в Александровской слободе лишь поздней осенью 1609 года. Михаил тут же принял командование войсками, и с этого времени Шереметев отошел на второй план. При торжественном победном въезде войск в Москву в начале весны 1610 года вся слава досталась Скопину-Шуйскому, а Шереметев оказался на вторых ролях – вместе с другими боярами и ратными людьми, следовавшими за Скопиным.

Царь Василий принял своего племянника и других воевод с большими почестями и одарил ценными подарками. Скопин-Шуйский был очень популярен в народе – слишком популярен, по мнению царя и его приближенных, правлением которых, напротив, народ был весьма недоволен.

Государь, – говорил царю его брат, князь Дмитрий Шуйский, – смотри, чтобы племянник твой худое против тебя не измыслил. Не доверяй ему, уж больно народ его любит, а ну как захочет он сам на престол взойти?

Друзья полководца видели, что против него назревает заговор, и советовали ему побыстрее уехать из Москвы.

Как же, уеду, – говорил тот. – Вот сына князя Воротынского окрестим – и пойдем осажденный Смоленск вызволять.

Крестной матерью сына Ивана Михайловича Воротынского была тетка Скопина-Шуйского, жена Дмитрия Шуйского. Именно из ее рук принял на пиру по случаю крестин полководец бокал с вином – и тут же кровь хлынула из носа Скопина-Шуйского. Через две недели полководец скончался.

Однако того, чего добивался царь, – укрепления своего положения, – не произошло.

Быстро просочились слухи, что столь любимого народом полководца отравил царь и его приближенные. Народное недовольство все нарастало, вскоре случился еще один бунт, и Василий Шуйский был низвержен.

Глава 5
Последние дни Смуты

Когда царь Василий Иванович был сведен с престола, начались жаркие споры по поводу избрания нового царя. Шереметев и его друг Владимир Долгоруков примкнули к патриарху Гермогену и поддерживали юного Михаила Романова. Однако гораздо больше сторонников нашлось у королевича Владислава, сына польского короля Сигизмунда. Правление же государством пока было поручено боярской думе, в которую вошел и Федор Шереметев. Кроме него, в этой боярской комиссии было еще шесть человек – князь Федор Иванович Мстиславский, князь Иван Михайлович Воротынский, князь Андрей Васильевич Трубецкой, князь Андрей Васильевич Голицын, князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский и боярин Иван Никитич Романов.

В августе 1610 года на Девичьем поле в торжественной обстановке Шереметев принес присягу на верность королевичу. Считая Владислава законным московским государем, Шереметев заявлял о своей верности «государю Владиславу Жигимонтовичу всея Руси». А новый царь, оценив верность Шереметева, вернул боярину отобранную некогда Иваном Грозным рязанскую вотчину.

Все это время не утихало восстание Лжедмитрия II. Однако сторонников у него становилось все меньше – бояре были недовольны жестокостью Лжедмитрия, который многих уже казнил по подозрению в измене, и вскоре он был предан и убит своими же сторонниками.

После убийства Лжедмитрия II началось земское освободительное движение, но многие бояре, в том числе и Шереметев, не участвовали в нем, оставаясь верными присяге королевичу Владиславу. Население Москвы восстало против польской власти, произошла ужасная резня, а Шереметев, пытаясь уговорить москвичей прекратить кровопролитие, не преуспел и вынужден был с польскими войсками и несколькими боярами спрятаться в Кремле, перейдя фактически на осадное положение. Денег в казне не было, и жалование польским воинам выдавалось царскими драгоценностями. Впрочем, Шереметев сделал все, чтобы их уберечь – некоторые вещи он выдавал только с условием, что впоследствии сможет выкупить их.

Начался голод, многие из соратников Шереметева страдали от болезней, а когда Китай-город был взят людьми Минина и Пожарского, положение засевших в Кремле людей стало еще хуже. Осада эта продолжалась полтора года, когда, наконец, поляки сдали Кремль Минину и Пожарскому. Шереметев и другие бояре оказались на свободе. Пожарский принял их весьма радушно, оказывая им всяческие почести и защищая от разгневанного народа, а Временное правительство предоставило ему владение в Кремле взамен того, что было отобрано у него Годуновым. Владение это принадлежало сначала Дмитрию Годунову, а затем Михаилу Скопину-Шуйскому. Впоследствии Шереметев устроил там два сада и выстроил новые здания.

Между тем, основным претендентом на царский престол стал юный Михаил Романов. Находившийся в польском плену митрополит Филарет Романов, который переписывался с Шереметевым, не предполагал, что его сына Михаила собираются избрать на престол, так как в одном из писем к Шереметеву настаивал, чтобы непременным условием избрания было ограничение самодержавия. На земском соборе в 1613 году Шереметев прочитал это письмо Филарета Никитича.

Узнав, что хотят избрать на царство Михаила Романова, мать его, инокиня Марфа Ивановна, написала Шереметеву.

«Прошу вас употребить все свое влияние, чтобы не допустить избрание моего сына на царство, – писала она. – Слишком он молод, чтобы управлять страной, да в столь тяжелые времена».

Шереметев был в целом согласен с Марфой Ивановной и позже говорил на земском соборе:

Надобно обдумать, как следует, ее доводы. Я считаю своим долгом быть беспристрастным, чтобы никто не мог сказать, что я больше пекусь о своих родственниках, чем о благе отечества. Если молодость избранника явится причиной новых несчастий родины, совесть моя будет чиста пред Богом и людьми.

Тем не менее, именно Михаил Романов был избран на царство.

Глава 6
Шереметевы и династия Романовых

И именно Шереметев был поставлен во главе посольства, которое в марте отправилось к избранному царю в Кострому, в Ипатьевский монастырь, где тот находился вместе с матерью.

После заутрени, под колокольный звон, посольство земского собора торжественно направилось к Костроме, откуда навстречу им выступило духовенство с иконой Феодоровской Божией Матери, в сопровождении народа, жителей Костромы и окрестных деревень. Этот крестный ход и приблизился к Ипатьевскому монастырю, у ворот которого стояли Михаил с Марфой Ивановной в окружении монахов. Ну а Марфе Ивановне ничего не оставалось, как благословить своего семнадцатилетнего сына на царство.

Во главе правительства при юном царе опять становится Федор Шереметев, хотя главой боярской Думы при этом по-прежнему являлся Федор Мстиславский. И следующие шесть лет Шереметев фактически управлял государством от имени Михаила Романова. Он пытался сделать все, чтобы восстановить в государстве порядок, от которого после многолетней смуты, войн и восстаний практически ничего не осталось. От имени юного царя, из-за распутицы на несколько месяцев задержавшегося по пути в Москву в Ярославле, Шереметев вел с практически лежавшей в руинах столицей деятельную переписку. Он давал указания найти и приготовить для царя и его матери хоть какие-то покои, которые еще не были бы разрушены, и требовал, чтобы «на Москве и по городам, и по дорогам убивств и грабежей и никакого насильства не было» (тут, впрочем, его успокоили – убийства и воровство карались теперь очень сурово).

11 июля 1613 года произошло торжественное венчание на царство Михаила Федоровича. Шереметев как заведующий Казенным двором участвовал в шествии царя в собор, а после получил в награду за «Московское осадное сиденье» из поместья в вотчину село Курово в Рязанском уезде и огородное место в Москве за Петровскими воротами – раньше это место принадлежало Дмитрию Годунову, а затем Скопину-Шуйскому. Шереметев же обустроил там нечто вроде загородного дома.

Поляки же такими переменами в государстве были весьма недовольны. Они упрекали бояр в том, что те, изменив королевичу Владиславу, позвали на царство Романова. К тому моменту всем было очевидно, что польский король Сигизмунд и не собирался отдавать своего сына, чтобы тот управлял Московским государством, а хотел присоединить русские территории к Польше. И бояре ответили полякам так: «Сигизмунд сына своего на Московское государство во время, когда просили, не дал, а хотел сам Московским государством завладети». «И вам де, панам рады, – писали бояре, – ныне и впредь того, чтобы королевичу Владиславу быти на Московском государстве и поминати не пригоже, то дело уже бывшее!».

Шереметев же в августе 1615 года отправился в Ржев – по донесениям, туда двигалось шестнадцатитысячное войско шведского короля Густава Адольфа. Но тут опять сыграла репутация Шереметева – узнав, что русское войско, в котором было меньше пяти тысяч человек, подходит к Ржеву, Густав Адольф предпочел уйти из-под Москвы.

Однако войску Шереметева все же пришлось сражаться – в то время на русские земли совершал набеги отряд литовцев под предводительством Александра Лисовского. Не ожидая после бегства шведов нападения, Шереметев несколько недель вынужден был отбиваться, и его войско понесло большие потери. О своем бедственном положении он сообщил в Москву, но там у него хватало недоброжелателей, юный царь же вообще был не в курсе дел, а потому помощь не торопилась. И даже когда царь, узнав об осаде Ржева, отправил Шереметеву в помощь войско Михаила Барятинского, тот предпочел отсидеться вдали, и Шереметев собственными средствами вынужден был оборонять город – и, в конце концов, справился с этим делом. Барятинский был строго наказан за ослушание и за то, что упустил Лисовского, когда тот отступал. Шереметев же по приказу Михаила Романова распустил ратных людей по домам, а сам отправился в Москву, где оставалась его беременная жена Ирина. Со дня на день он ждал появления наследника, однако радость обернулась трагедией: жена Шереметева скончалась при родах, а на следующий день умер и его новорожденный сын.

После этого на некоторое время Шереметев отошел от государственных дел. Лишь через несколько месяцев он возобновил службу. Сначала его назначили начальником Разбойного приказа – вначале это была временная комиссия, учрежденная для уничтожения разбоев, которые тогда усилились. Но так как разбои не прекращались, то временная комиссия обратилась в постоянную, и таким образом явилась Разбойная изба, или Разбойный приказ.

Затем Шереметеву были поручены переговоры с английским послом Джоном Мериком, который пытался договориться о торговых делах. Переговоры затянулись – русские, в обмен на открытые торговые пути, хотели заключения с Англией союза против Польши. Однако пока шли переговоры, поляки решили послать в Москву комиссара с предложением о трехмесячном перемирии. Предложение это было принято, и 5 марта 1618 года царь Михаил Федорович отправил на переговоры с поляками Шереметева, боярина Даниилу Мезецкого, окольничего Артемия Измайлова и дьяка Петра Третьякова. Но переговоры так и не состоялись – правительство Польши нашло деньги для продолжения войны с Москвой, и необходимость в заключении перемирия отпала. Правда, Польша незадолго до того начала войну с Турцией, и московские дела отошли на второй план. Однако Москва готовилась к новой осаде: было определено, кому оставаться во время осады в городе, и в число этих тридцати людей попал и Шереметев. Осада не удалась – польское нападение было отбито, и после этого вновь зашла речь о перемирии.

В течение октября уполномоченные с польской и с московской стороны три раза съезжались за Тверскими воротами, но переговоры каждый раз заходили в тупик. Поляки продолжали укорять за измену Владиславу, Шереметев предлагал оставить бесполезные разговоры, а вместо этого договориться о заключении перемирия на двадцать лет, с условием, что Польша уступит Москве Смоленск, Рославль, Дорогобуж, Вязьму, Козельск и Белую, а кроме того, требовал возвращения пленников, в первую очередь – отца царя Михаила Федоровича, митрополита Филарета, который находился в плену у поляков уже девять лет. Наконец предварительное соглашение было достигнуто, и Шереметев поехал в деревню Деулино для заключения мира. Там дело снова застопорилось, а затем чуть не дошло до вооруженного столкновения с поляками.

Шереметев полагал, что заключить мир так и не удастся, но два дня спустя сами поляки позвали москвичей на съезд, который состоялся 1 декабря 1618 года, и где было заключено перемирие на 14 лет и 6 месяцев.

В Москве состоялся торжественный обед в честь успешного завершения дела, а после обеда послы, и в первую очередь Шереметев, получили награды за посольскую службу. В жалованной грамоте было написано, что Шереметев доставил «земле нашей и всему государству – тишину и покой и унятие крови». За эту важную услугу государству он получил четыре награды: соболью шубу, золоченый кубок с крышкой, сто рублей и вотчину с крестьянами.

Осталось лишь вернуть пленных, которые до сих пор находились в Польше, взамен отдав находившихся в Москве поляков. Но тут вновь начались сложности при переговорах. Поляки утверждали, что с их соотечественниками жестоко обращались в Москве, и требовали выкупа.

А в противном случае, – говорили они, – вернемся обратно, митрополита Филарета с собой увезем, да вновь пойдем войной на государство Московское.

Новых статей, мимо наказа государя и совета бояр, принять не можем, – отвечал им Шереметев, – угроз же никаких не боимся, ратных людей у нас самих довольно и поближе вашего.

Видя твердость митрополита Филарета и царских послов, польские уполномоченные согласились, наконец, на размен пленных, который и произошел 1 июня. Пока послы с освобожденными пленными оставались в Вязьме, царь неоднократно присылал бояр спрашивать о здоровье своего отца и Шереметева. Шереметев же сопровождал Филарета и в его торжественном шествии в столицу, куда они прибыли 14 июня 1618 года.

После возвращения в Москву Шереметев был по-прежнему близок к Михаилу Романову и пользовался большим уважением среди бояр, однако Филарет его недолюбливал, замечая, насколько высоко влияние на юного царя Шереметева, который фактически правил государством от его имени.

Между тем, царю необходимо было жениться и оставить наследника, и мать Михаила устроила смотрины. Были устроены смотрины, однако царица-инокиня Марфа заранее выбрала сыну девушку из знатной боярской семьи, близкой к семье ее родственников Салтыковых. Михаил, однако, спутал ее планы: обходя ряды красавиц, молодой царь остановился перед боярышней Марией Хлоповой. Марфа была в ярости, и под предлогом болезни выслала девушку из Москвы в Нижний Новгород. В октябре туда отправился Шереметев, чтобы лично узнать о самочувствии царской невесты. Не ограничиваясь расспросами, он сам наблюдал за здоровьем Хлоповой: 16 октября, вслед за врачебным освидетельствованием, Шереметев отправил в Москву подробное донесение обо всем, что было сделано, и «оговоры» Хлоповой выяснились как нельзя лучше. Вследствие этого, Салтыковы – двоюродные братья царя – были высланы из столицы на дальние вотчины: на них пало подозрение в том, что именно они отравили Марию. Разгневанная Марфа Ивановна поклялась, что не будет видеться с сыном, если царицей будет Хлопова. И в ноябре было решено, что государь «Марью Хлопову взять за себя не изволили», а Шереметеву было велено возвращаться в Москву.

Там Марфа уже нашла царю новую невесту – княжну Марию Владимировну Долгорукую из древнего рода потомков черниговских князей.

На свадьбе царя Михаила с княжной Марьей Владимировной Шереметев был «у постели» царя вместе с отцом царицы, Владимиром Долгоруковым, а жена Шереметева, боярыня Марья Петровна, с женой Владимира Тимофеевича, Марьей Васильевной, были у царицыной постели. Долгоруков, однако, не был так уж дружелюбно настроен к Шереметеву и пытался убедить царя отдалить его от себя. Незадолго до свадьбы у Шереметева и Долгорукова вышла ссора – Шереметев не одобрял женитьбы царя на княжне, поскольку хотел найти ему невесту сам и тем самым упрочить свое влияние.

Царь, впрочем, словам Долгорукова особого значения не предал и, отправляясь на четвертый день после свадьбы в Троицкий монастырь, оставил Шереметева своим наместником в Москве. В это время произошел ужасный пожар: сгорели Китай-город и Кремль. Шереметев понес такие большие убытки во время этого пожара, что, несмотря на свое богатство, не обошелся без частных займов для возобновления обгоревших хором. С этими долгами при жизни расплатиться он так и не успел.

А через несколько дней после свадьбы молодая царица заболела и через пять месяцев умерла.

Это Божья кара за то, как обошлись с Хлоповой, – шептались при дворе.

Царь Михаил, которому шел уже тридцатый год, остался бездетным вдовцом. Ему необходимо было жениться вновь, и снова были устроены смотрины, на которые съехались шестьдесят красивейших девушек государства. Но царю приглянулась не боярыня, а Евдокия Стрешнева, одна из прислужниц, дочь можайского дворянина и сенная девушка двора Шереметева. На этот раз царь сумел настоять на своем, но, опасаясь, как бы враги вновь не отравили его невесту, он до последнего не вводил девушку в Кремлевские палаты. Молодых обвенчал сам патриарх Филарет, отец жениха, и, разумеется, Шереметев присутствовал и на этом венчании, а позже вместе с тремя своими двоюродными племянниками – Василием, Борисом и Иваном – участвовал в торжественном шествии в Чудов монастырь, где происходило крещение царевича Алексея Михайловича – шел у повозки с опущенными шторами, в которой везли новорожденного царевича.

Шереметев, пользуясь огромным доверием царя, и впредь во время отсутствия Михаила «ведал» Москву. Он вел обширную переписку с воеводами городов, разбирал их отчеты, принимал гонцов, а позже еще и начальствовал над Печатным приказом – после пожара 1625 года во все концы государства были разосланы писцы для нового описания и межевания земель и составления новых писцовых книг взамен сгоревших. Возникало множество тяжб, нередко кончавшихся новыми крепостями или полюбовными сделками, а потому обязанности начальника Приказа печатных дел усложнились.

Но в 1632 году Шереметев отошел от дел – после долгой и тяжелой болезни умер его единственный сын от второго брака Алексей. По этой же причине он не принимал участия в новом военном конфликте с Польшей.

Моя бесконечная беда не позволяет мне думать о государственных делах, – говорил он.

По долгу службы он участвовал в разных придворных торжествах, но мысли его постоянно обращались к месту погребения его сына Алексея, рядом с которым он желал быть похороненным.

Однако именно Шереметев вел с Польшей переговоры о мире. Несмотря на весь его опыт, он оказался в затруднительном положении – требования поляков были совершенно невыполнимыми. Лишь несколько месяцев спустя был подписан окончательный мирный договор, по которому Владислав отказался от дальнейших притязаний на московский престол. Шереметев заключил даже негласное соглашение с Польшей, что «если Владислав умрет, не оставив потомства, то они изберут себе в короли русского царя».

Царь Михаил Федорович был очень доволен этим договором и выслал стольника Василия Бутурлина для почетной встречи Шереметева в селе Кубинском, а также наградил его богатыми подарками и стал именовать Шереметева «ближним боярином». Еще несколько лет спустя, за которые влияние Шереметева на Михаила Романова все усиливалось, он стал «тайнейшим и начальнейшим боярином в царстве». В апреле 1642 года царь указал Шереметеву сидеть в Приказе Большой казны – одном из важнейших учреждений, которое всегда поручалось ближнему боярину. Кроме того, Шереметев, будучи начальником Аптекарского приказа, всегда наблюдал за лечением царя, здоровье которого в последние годы сильно пошатнулось. Также Шереметев, входя в курс нового для Руси лечебного дела, ежедневно совещался с придворными докторами и, полагая, что покупать лекарственные растения за границей – в Англии, Германии, Болгарии – невыгодно, добился того, что лечебные травы стали собирать местные травники и доставлять их в аптекарский приказ.

Общаясь по долгу службы со многими иностранцами, Шереметев стал задумываться о том, как можно привлечь их на государственную службу. Благодаря его ходатайству, немцам было разрешено отправлять богослужение по их вере и отведен в Москве земельный участок для постройки церкви.

Но даже высокое положение, почет, которым он был окружен, и даже некоторая опаска, с которой к нему относились другие бояре, не занимали Шереметева. Он, будучи уже весьма пожилым человеком, собирался принять монашество и делал большие пожертвования монастырям.

Но кончина царя Михаила Федоровича несколько отодвинула отход Шереметева от дел. Царь скончался практически на руках у своего ближайшего соратника, который, по обыкновению наблюдая за состоянием здоровья государя, сам приносил ему прописанные докторами лекарства и постоянно находился возле него.

На престол взошел Алексей Михайлович, но Шереметев на коронации не присутствовал – он и сам был уже довольно серьезно болен и отстранился от дел, ссылаясь на старость и недомогание. Вместо него на церемонии присутствовал один из его племянников – Василий Петрович, нижегородский воевода, который, как и его дядя, пользовался доверием Романовых.

К тому моменту из семерых детей Федора Шереметева в живых остались лишь две дочери – Евдокия и Анна. Анна приняла монашество под именем Александра, Евдокия же была замужем за Никитой Одоевским, и именно своим внукам сначала собирался Федор Шереметев оставить все свое имущество по завещанию, но затем изменил решение – трое его двоюродных племянников, которых он недолюбливал, начали бы ссоры, а Шереметеву хотелось предотвратить вражду между родственниками. А потому Евдокии и ее детям – Прасковье, Михаилу, Федору, Алексею и особенно любимому внуку Якову – он оставил лишь часть имущества. Еще часть отошла племянникам и крестнику, который был женат на одной из их дочерей, а остальное отошло царю Алексею Михайловичу.

Вскоре после того, как завещание было составлено, Федор Шереметев удалился в монастырь, где принял постриг под именем Феодосия. К тому моменту ему было уже за семьдесят, он лишился зрения, но, однако, не мог полностью устраниться от всяких дел и посвятить себя лишь молитве. Он покупал и раздавал книги духовного содержания, стремясь содействовать просвещению народа. В Кирилло-Белозерском монастыре он прожил лишь полгода, до своей смерти в феврале 1650 года.

При дворе остались три брата Шереметевых, племянники Федора. Их отец, Петр Никитич, давно уже умер – он был убит сторонникам Лжедмитрия II, когда отказался принести присягу новому самозванцу.

Его старший сын, Иван, заведовал Владимирским Судным приказом и пользовался при дворе уважением, несмотря на то, что во время смуты активно противодействовал воцарению Романовых, да и после совершил ряд неблаговидных поступков. По сути, своим положением он целиком был обязан своему дяде, который не любил его, но продолжал защищать.

Василий Петрович Шереметев, напротив, был человеком вежливым, умным и веселым. К тому моменту уже успел отличиться на службе, вел переговоры с послами, часто обедал за царским столом и был пожалован из московских дворян прямо в бояре.

Его добрый нрав не раз вызывал неудовольствие царя. К примеру, при взятии Витебска он отпустил всех людей, запретив своим ратным людям убивать жителей города, хотя отпускать народ принято было лишь в том случае, если город сдавался без боя, а Витебск осаждали довольно долго. Царь прогневался на Василия Шереметева за ослушание и отправил к нему комнатного стольника Федора Абросимовича Лодыженского с письмом, в котором говорилось, что Шереметев, «позабыв нашу государскую милость к себе, нас, великого государя, прогневал, а себе вечное бесчестье учинил, начал добром, а совершил бездельным».

Василию было велено остаться воеводой в Витебске и, несмотря на все просьбы об отставке – «я стар, увечен и болен», – писал он Алексею Михайловичу, – царь лишь несколько лет спустя разрешил ему вернуться в Москву.

Сыновья Василия, Матвей и Петр, тоже с детства были при дворе.

Матвей с четырнадцати лет был чашником царя Алексея Михайловича, а в девятнадцать лет занял пост его оруженосца, сопровождая государя в походах и поездках. Затем он становится военачальником, сменяет отца на посту витебского воеводы и участвует в войне с Польшей и Швецией. В декабре 1656 Матвей Васильевич был назначен псковским воеводой и получил приказ атаковать шведские войска, вторгшиеся на русские земли, и преследовать их «до стен Риги или Ревеля и потом сжечь и выпустошить всю страну». И уже в марте под Псково-Печерским монастырем у деревни Мигузице войска «стольника и воеводы Матвея Васильевича Шереметева… графа Магнуса и его полку немецких людей многих побили и языки поймали».

Успехи Матвея побудил царя в июне 1657 года отправить его на выручку Афанасию Ордину-Нащокину, которого осаждал генерал Левен. И в битве под Валком, когда отряд Шереметева завяз в болоте и начал отступать, он продолжал отбиваться до тех пор, пока не упал вместе с лошадью, раненый двумя пулями в живот.

Алексей Михайлович до последнего был уверен, что Матвей Шереметев выживет. Пока тот был еще жив, царь писал своему двоюродному брату Афанасию Матюшкину: «А о Матвее не тужи, будет жив, вперед ему к чести; радуйся, что люди целы, а Матвей будет по-прежнему».

Но 10 июня 1657 года Матвей Васильевич Шереметев скончался. В память о своем полководце царь велел взять его жену, Анастасию Федоровну, у которой не было своих детей, во дворец, в «мамы» к царевне Екатерине Алексеевне, родившейся 27 ноября 1658 года.

Второй сын Василия Шереметева, Петр Васильевич, также был царским оруженосцем и служил при дворе: сопровождал царя Алексея в его богомольных походах в Кашин, Углич и Савво-Сторожевский монастырь, принимал участие в соколиной охоте в селе Коломенском, присутствовал при приеме высокопоставленных гостей и на царских обедах.

Кроме того, как и его брат, Петр участвовал в войнах с Польшей и Швецией. В 1654 году Шереметев сопровождал царя в первом походе против польского короля Яна Казимира, во время похода на Смоленск командовал отрядом легкой конницы, следовавшим впереди главного войска для изучения местности и разведки, а в 1655 году участвовал во втором царском походе на Великое княжество Литовское, а год спустя – в походе на Ригу. Во время похода он командовал ертаульным полком – то есть занимался разведкой, двигаясь впереди основных сил, а затем два месяца оставался в Смоленске, пока там находился Алексей Михайлович, а когда после неудачной осады русские войска отступили – прикрывал со своей конницей их отход, удерживая шведов от преследования, и взял множество пленных.

Царь был настолько доволен службой Шереметева, что пожаловал его в бояре и поручил вести мирные переговоры со шведскими послами, а затем и с Польшей. Но с Речью Посполитой заключить мир так и не удалось, и Петр Шереметев продолжил службу, отражая нападение польских и литовских войск, а затем был назначен на должность киевского воеводы, которую занимал четыре года, с 1665 по 1669 год. В Киеве он пользовался огромным уважением у населения и дела вел весьма хорошо, но затем был отправлен в Симбирск. Там случилось восстание казаков под предводительством атаманов Василия Уса и Федора Шелудяка, которые, двигаясь к Москве, сначала осадили Симбирск, а затем начали штурм города. Шереметев, под командованием которого находились стрельцы, городовые дворяне, дети боярские, рейтары, драгуны, казаки, солдаты и татары, руководил обороной Симбирска, и повстанческие отряды потерпели поражение и вынуждены были отступить.

Оставшись на некоторое время в Москве, Петр вскоре был отправлен на воеводство в Нижний Новгород, где оставался в течение двух лет, прежде чем вновь был вызван в Москву для придворной службы. Он ездил с царем Алексеем Михайловичем в село Воробьево, провожал образа из Успенского собора в Троицкое подворье и «ведал» Москву во время отсутствия царя, а также участвовал в различных приемах, в том числе, например, в праздновании имении царицы Натальи Кирилловны.

В январе 1676 года, после смерти царя Алексея Михайловича и вступления на царский престол его сына Федора Алексеевича, Милославские, родственники молодого царя, решили удалить влиятельного боярина Шереметева от двора и устроили ему назначение на должность воеводы в Тобольск. Зимой путь до Тобольска занял почти два месяца, и к службе Шереметев смог приступить лишь в апреле. Служба эта продлилась два года. За эти два года он очень многое сделал для блага города, при нем были открыты в Забайкалье месторождения олова, серебра и золота, а в 1677 году Шереметев отстроил Тобольск, полностью сгоревший от удара молнии – деревянные здания занялись мгновенно, огонь перекидывался с одного дома на другой, и погасить пламя не удалось.

Но царь решил вернуть к себе Шереметева, велел ему возвращаться в Москву, Уже в сентябре 1678 года он сопровождал царя Федора Алексеевича и всю царскую семью в богомольном походе в Воскресенский монастырь. Правда, Шереметев не мог долго задержаться в Москве – в следующем году он был отправлен в Киев для защиты города от турок-османов и крымских татар, а затем остался там же воеводой. Заместителем его на этой должности стал его второй сын, Федор Петрович Шереметев.

А его старший сын, Борис Петрович, в это время в должности воеводы и тамбовского наместника командовал войсками против татар. Именно этому представителю рода Шереметевых впоследствии суждено было стать одним из самых известных сподвижников Петра I и первым из графов Шереметевых.

Глава 7
Первый граф Шереметев

Борис Петрович родился 25 апреля 1652 года, получил неплохое образование – учился в Киевской коллегии, находящейся в Киевской лавре. В доме своего отца Борис Шереметев познакомился с представителями польской аристократии, благодаря которым и неплохо выучил польский язык, и перенял западные манеры.

Службу при дворе царя Алексея Михайловича он начал стольником в 1661 году – сопровождал царя в богомольных поездках, стоял в качестве оруженосца телохранителя на приемах.

Уже в 17 лет он по желанию своего отца женился на единственной дочери стольника Алексея Пантелеевича Чирикова и его жены Федосьи Павловны – Евдокии. Брак этот оказался довольно счастливым. Евдокия была единственной дочерью в семье, и в качестве приданого за ней значились село Киреевское с деревнями в Алатырском уезде и родовая вотчина село Панины Пруды с деревнями в Рязанском уезде, а также вещей на 4 тысячи рублей.

Царь также сделал Шереметеву подарок к свадьбе – двести дворов в селе Молодой Туд в Ржевском уезде и четыре тысячи рублей. Это стало основой состояния Шереметева, который к концу жизни превратился в крупного помещика.

Однако, будучи постоянно занятым службой, он оставил заботу о своем хозяйстве домовой канцелярии, управителям и старостам.

В 27 лет Шереметев был назначен в Большой полк товарищем воеводы, а спустя два года получил должность воеводы недавно организованного Тамбовского разряда.

Однако в период борьбы между Петром и Софьей Шереметев был удален от двора – его отправили послом в Варшаву и Вену.

Он предпринял путешествие в Польшу, Австрию, Италию и на остров Мальту, частично по собственной инициативе, частично имея негласные дипломатические поручения от правительства, а в число его сопровождающих вошли и его братья – Василий Петрович и Владимир Петрович.

В Европе он встретился с главой католической церкви – Папой Римским, с австрийским императором Леопольдом, с европейскими политиками и аристократами. Дружелюбный и общительный характер, прекрасные манеры, знание иностранных языков и умение вести себя в соответствии с правилами, принятыми при европейских дворах, делали его желанным гостем среди европейской аристократии.

На острове Мальта его – русского боярина, женатого и крещенного по православному обычаю, – даже посвятили в рыцари древнего военно-монашеского ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Члены Ордена в качестве отличительного знака носили на цепи белый четырехконечный эмалевый крест; такой же крест получил и Борис Петрович. С тех пор на всех его портретах этот крест присутствует наряду с отличительными знаками, полученными за военные победы.

Это путешествие сделало его сторонником европейских традиций, и по возвращении в Россию он одним из первых поддержал Петра, впоследствии всегда был ближайшим его сподвижником, и, хотя Борис Петрович и не всегда разделял подход Петра к управлению государством, во многих других вопросах их взгляды совпадали – как, например, стремление Шереметева быть ближе к солдатам и делить с ними все тяжести во время походов. А военных походов в жизни Бориса Шереметева было немало.

Еще в 1695 году Петр I поручил Шереметеву формирование 120-тысячной армии для предполагавшейся войны с Турцией, во время которой предполагался поход на Азов. Шереметев пытался предупредить царя о рискованности этого предприятия, но ослушаться не мог и повел войско в поход. Под его началом сражения шли настолько успешно, что армия взяла хорошо укрепленный Кизы-Кермень на Днепре, и эта победа так испугала турок, что они без боя сдали еще три хорошо укрепленных города. И все же, не желая рисковать, Шереметев не пошел на Крым, а повернул на Украину.

С января 1700 года боярин Шереметев уже именовался «генералом» и начальником «дворянской нестройной конницы», но все же широко известен как непревзойденный полководец Борис Шереметев стал в годы Северной войны. Несмотря на жестокое поражение, которое его войска потерпели под Нарвой, Петр по-прежнему не сомневался в военных талантах своего генерала, и две недели спустя после Нарвского сражения поручил ему идти в шведские земли и нанести сколько возможно вреда противнику.

И Петр оказался прав. В декабре 1701 года в сражении у села Эрестфер шведам было нанесено сокрушительное поражение, и за эту победу Шереметев был награжден орденом Св. Андрея Первозванного и произведен в фельдмаршалы. После этого, продолжая действовать против шведских войск, он вновь одержал победу под Гуммельсгофом, а затем захватил крепости Мензу и Мариенбург. В сентябре Шереметев с войском вернулся в Псков, ведя с собой свыше тысячи пленных солдат и офицеров, причем среди пленных оказалась и Марта Скавронская – будущая императрица Екатерина I.

Военные действия продолжились. Одна за другой были взяты крепости – Нотебург, Ниеншанц, Копорье, Ямбург, Везенбург. Русские войска праздновали одну победу за другой, и к 1703 году войска фельдмаршала Шереметева завоевали землю древней Ингрии с выходом к Балтийскому морю, и наконец, была взята Нарва.

Петр I был так доволен своим военачальником, что пожаловал ему графский титул, который он мог передать своему старшему сыну.

Единственным поражением за годы Северной войны стало сражение у Мур-Мызы, но и оно вскоре было забыто на фоне остальных побед. Зимой 1709 года Петр приказал Шереметеву сформировать для действий в тылу противника отряд, который должен был одновременно быть и достаточно подвижным, и сильным, чтобы его молниеносные действия наносили урон войску шведского короля. Петр ждал от своего фельдмаршала громких побед. Шереметев, однако, не оправдал его надежд. Военные действия продолжались, и впереди была Полтавская битва, ставшая переломным моментом в ходе Северной войны. Петр I, взяв на себя общее руководство военными действиями, главнокомандующим назначил Шереметева. Сражение было молниеносным и окончилось полной победой русских войск.

Впереди было сражение под Ригой, во время которого Шереметеву пришлось не только осаждать город, но и бороться с мором, охватившим войска и население города. Затем – война с Турцией и битвы с численно превосходящим противником.

Впрочем, эти битвы оказались не слишком удачными, и по условиям перемирия к туркам отправился сын Шереметева – Михаил. Он стал заложником, гарантирующим выполнение условий мирного соглашения. Михаил Борисович был пожалован чином генерал-майора, получил жалование на год вперед, портрет царя, усыпанный бриллиантами, стоимостью тысяча рублей, и отправился на чужбину.

Условия содержания были тяжелейшими. Султан посадил заложника в холодную и сырую темницу, где почти не было света, и стоял тяжелейший запах. Зная о том, как страдает Михаил, Шереметев убеждал Петра поскорее начать переговоры о возвращении заложника, и наконец, эти переговоры состоялись и увенчались успехом. Однако здоровье Михаила Борисовича было сильно подорвано, его настигла тяжелая психическая болезнь. Еще в декабре 1711 года секретарь английского посольства в Москве Вейсброд писал, что молодой Шереметев помешался, с ним случаются припадки бешенства, и по дороге домой Шереметев скончался и был погребен в Киево-Печерском монастыре. Эти события стали тяжелейшим ударом для Бориса Шереметева, и он слег.

Жена Бориса Петровича – Евдокия – умерла еще раньше, в 1697 году, и у Шереметева остались две дочери, Анна и Софья, но обе они уже были замужем, и Бориса Шереметева ничто больше в миру не удерживало. Он просил у Петра позволения удалиться в монастырь, но вместо этого Петр велел ему жениться. Шереметев, которому уже было под шестьдесят, к этому совсем не стремился, но ослушаться своего государя не мог. И итогом стала его свадьба с молодой красавицей Анной Петровной Нарышкиной, вдовой его родственника, Льва Кирилловича Нарышкина. Анна была младше Бориса Петровича на тридцать пять лет.

А кроме того, Петр выдал ему бумагу на право владения землей в Петербурге на берегу реки Безымянный Ерик «от двора стряпчего Ивана Аверкиева до двора господина Путятина мерой поперечнику 75 саженей, а длиннику 50 саженей», на которой Шереметев выстроил себе усадьбу, позже названную Фонтанным домом.

Дело в том, что летом 1712 года, вскоре после того, как в Петербург фактически была перенесена столица государства, Петр I распорядился предпринять меры для скорейшей его застройки, и земли выдавались дворянам с тем, что на них как можно скорее были построены дома.

Сам Шереметев не имел возможности много времени уделять строительству. Большую часть времени после свадьбы он провел на Украине, командуя войсками, которые прикрывали южные рубежи России, а затем возглавлял русские войска, действовавшие против шведов в Померании и Макленбурге.

В июне 1718 года фельдмаршал был вызван в Петербург для участия в суде над царевичем Алексеем. Но Шереметев, здоровье которого было подорвано многолетней войной и утратой любимого сына, не поехал, сославшись на свою тяжелую болезнь. Петр полагал, что Шереметев просто не хочет ехать, сочувствуя царевичу Алексею, но у Бориса Петровича не оставалось сил даже на то, чтобы поехать на лечение на воды, и вскоре он скончался.

Шереметев желал, чтобы его погребли в Киево-Печерской лавре, где была могила его сына, и где сам он хотел принять постриг, но Петр распорядился, чтобы могила первого российского генерала-фельдмаршала была устроена в Александро-Невской Лавре. Прах Шереметева был доставлен в Петербург, где были устроены пышные похороны. Петр I сам шел за гробом, горюя о такой потере, а на надгробии были высечены следующие слова: «Лета от Рождества Христова 1719, февраля 10 дня, преставился в Москве раб Божий, Российских войск первый генерал-фельдмаршал тайный советник и военный кавалер Мальтийского славнаго чина, св. апостола Андрея и прочих орденов, граф Борис Петрович Шереметев; а тело его, по повелению царского пресветлого Величества, самодержца Всероссийского, из Москвы привезено в царствующий град С.-Петербург и погребено во Троицком Невском монастыре апреля 10 дня 1719. Сей надгробный знак возобновлен в 1791 графом Николаем Петровичем Шереметевым».

Несмотря на то, что большую часть времени, которое длился его второй брак, Борис Петрович провел фактически на войне, за эти шесть лет Анна Петровна родила ему пятерых детей. В Прилуках родился его первый сын Петр, затем, меньше чем через год, – дочь Наталья. Второй сын, Сергей-Август, родился в Польше, в Межеричах, и его крестным отцом стал польский король – это было вызвано политическими причинами и символизировало мир между государствами. В 1716 году также за границей родилась дочь Вера, а за четыре месяца до смерти отца появилась на свет самая младшая дочь Екатерина. Главным наследником всего имущества фельдмаршала стал его старший сын от второго брака, Петр Борисович, которому к тому времени исполнилось пять лет – «Указ о единонаследии» запрещал дворянам делить вотчины между детьми, требуя завещать все недвижимое имущество старшему из сыновей. Указ этот был отменен в декабре 1730 года, но в материальные претензии впоследствии были вовлечены еще четыре поколения потомков графа.

Глава 8
Покровитель искусств

После смерти фельдмаршала все хозяйственные заботы легли на плечи его вдовы – графиня Анна Петровна «фельдмаршалова», как ее часто называли в документах того времени, жила с детьми то в Петербурге, то в Москве или в подмосковных усадьбах. Она отдавала распоряжения о строительстве дома в Петербурге, хлопотала о списании долга, который, как оказалось, был на одной из усадеб покойного мужа, а кроме того, была вхожа во дворец, поскольку ее единственная дочь от первого брака – Анна Львовна – приходилась двоюродной сестрой Петру I, а Петр Борисович Шереметев, унаследовавший от отца графский титул, стал товарищем игр царевича, внука Петра I, будущего императора Петра II.

В пятнадцать лет он фактически стал главой семьи – мать его умерла, и на его попечении остались младший брат, четыре родные сестры, единокровные сестры и племянники – потомки его отца от первого брака с Авдотьей Алексеевной Чириковой.

К этому времени он как раз достиг возраста, когда дворянские дети поступали на службу. Но еще при рождении он был записан в Преображенский полк – такая практика в то время была довольно распространена, и никаких реальных обязанностей, кроме церемониальных он, по сути, не имел.

До восшествия на престол императрицы Елизаветы он получил лишь чин капитана и звание камергера. Царствование Елизаветы и брак с дочерью канцлера Черкасского, наследницей крупнейшего состояния в России, положили начало его восхождению по карьерной лестнице. При Елизавете Шереметев получил звание генерал-адъютанта и чин генерал-аншефа, а также был награжден орденами святой Анны и Александра Невского.

В сентябре 1754 года его уже произвели в генерал-лейтенанты с сохранением ему придворного звания, хотя никаких военных деяний за ним не числилось – граф не участвовал ни в одной военной кампании, затем он стал генералом и генерал-адъютантом Ее Величества, а после восшествия на престол своего товарища по детским играм, императора Петра II, получил орден Св. апостола Андрея Первозванного и звание обер-камергера двора.

Позже граф Петр Шереметев прославился не только как богатый помещик, но и как просвещенный меценат. Не имея необходимости заботиться о хлебе насущном, он жил в свое удовольствие и стал известен своими чудачествами, любовью к искусствам, роскошным образом жизни и богатством. Он выписывал из-за границы философские и политические труды, собирал в своей загородной усадьбе картины, создав лучшую в России того времени галерею портретов, собрал коллекцию редких руд, окаменелостей и минералов.

В январе 1743 года, будучи уже в зрелом возрасте, граф решил жениться на княжне Варваре Алексеевне Черкасской, которая была старше его на полтора года. Княжна Черкасская была единственной дочерью князя Алексея Михайловича Черкасского и его жены княгини Марии Юрьевны, урожденной княжны Трубецкой.

«Сговорную грамоту» – своего рода брачный договор – подписали тридцать восемь человек, в том числе и родственники графа – его племянники генерал-майор Алексей Федорович Шереметев и майор Владимир Федорович Шереметев.

После женитьбы за счет приданого состояние графа Петра Борисовича увеличилось почти вдвое. Его жене принадлежали села Останкино и Иваново, дом на Миллионной улице в Санкт-Петербурге (Миллионный дом), обширная территория в Москве на Сухаревке (Черкасские огороды) и другие имения.

После свадьбы граф решил, что для семейной жизни следует приспособить дом, который его отец выстроил в Петербурге. Дом, впрочем, следовало перестроить соответственно положению Шереметева. Для этого был нанят архитектор Савва Иванович Чевакинский, который также уже создал дом на Миллионной улице, а кроме того, в строительстве этого дома принимали участие и крепостные графа, среди которых было немало талантливых людей – таких, например, как семья Аргуновых, крепостных сначала князя Черкасского, а потом графа Шереметева, среди которых были портретисты, скульпторы, певцы и архитекторы.

Строительство нового каменного дома было закончено к 1750 году, и туда был перенесен антиминс из домовой церкви Святой великомученицы Варвары, существовавшей в Миллионном доме. Возле дома разбили сад с несколькими павильонами – Гротом, Китайской беседкой, Эрмитажем, фонтанами и мраморными скульптурами, чтобы сделать этот сад копией императорских парков Растрелли. И действительно, дом и сад настолько напоминали творчество великого зодчего, что долго не верилось, что все это – дело рук крепостных Шереметева.

Переселившись в новый дом, Шереметев часто устраивал пышные пиры, маскарады, а также устроил любительский театр, в котором играл он сам, его дети и другие дворяне – графы Строгановы, графы Чернышевы, князья Хованские и Белосельские-Белозерские и даже сам будущий император Павел I.

Играла в спектаклях и старшая дочь графа Шереметева, Анна. Это была не очень красивая, но, тем не менее, изящная и очаровательная девушка. Многие были влюблены в нее, а сама императрица Екатерина II планировала, что одна из богатейших невест России – Анна Шереметева – станет женой одного из братьев ее фаворита Григория Орлова. Но к графине посватался граф Никита Иванович Панин – наставник великого князя Павла Петровича, глава русской внешней политики, очень богатый и влиятельный человек. Анна ответила согласием, начались приготовления к свадьбе, но внезапно невеста слегла. Слишком многие девушки мечтали занять ее место, и одна из соперниц подсунула Анне кусочек материи, бывший в контакте с оспенным больным, и за несколько дней до свадьбы девушка скончалась от черной оспы.

Отец был безутешен. За год до этого скончалась его любимая супруга Варвара, с которой они прожили вместе больше двадцати лет, и теперь он больше не мог оставаться в Петербурге при дворе, там, где прошли самые счастливые годы его жизни.

Граф подал в отставку и, получив от императрицы разрешение на «увольнение его от всех военных и гражданских дел», переехал в Москву.

В Подмосковье ему принадлежали несколько деревень, но любимой загородной резиденцией графа Петра Борисовича стало самое близкое к городу село Кусково, которое Петр Борисович превратил в великолепный дворцово-парковый ансамбль. Он был рачительным хозяином, всегда вникал во все тонкости управления огромным имением, лично рассчитывал, как выгоднее перекрыть крышу на флигелях, как сделать решетку в доме. Он обустраивал школы для своих крепостных, для обучения наукам «которые по дому нужны», и противился эксплуатации крестьян. Однако же, при всей рачительности, когда надо было поддержать фамильную честь, Шереметев торжественно принимал в Кусково Екатерину II и давал праздники, поражавшие иностранцев широтой и размахом.

Кроме того, спасаясь от преследовавшей его тоски по безвременно ушедшим близким, граф решил подготовить к изданию документы, оставшиеся ему от отца.

Для участия в этой работе пригласили историка, академика Федора Ивановича Миллера, который окончил Лейпцигский университет и служил в Академии наук.

В 1773 году Шереметев издал «Записки путешествия генерала фельдмаршала российских войск, тайного советника и кавалера Мальтийского, Святого апостола Андрея, Белого Орла и Прусского ордена, графа Бориса Петровича Шереметева, в тогдашние времена бывшего ближнего боярина и наместника Вятского, в Европейские государства в Краков, в Вену, в Венецию, в Рим и на мальтийский остров, изданные по подлинному описанию, находившемуся в библиотеке его сына – господина обер-камергера, генерал-аншефа, сенатора и кавалера святого апостола Андрея, святого Александра Невского, Белого Орла и святой Анны, графа Петра Борисовича Шереметева», а год спустя вышли в свет «Письма Петра Великого, писанные к генерал-фельдмаршалу, тайному советнику, мальтийскому Святого апостола Андрея, Белого Орла и Прусского ордена кавалеру графу Борису Петровичу Шереметеву». В обширном предисловии, написанном Миллером, впервые был дан очерк деятельности полководца и истории его семьи и потомков.

Из семи детей графа к тому моменту, как он решил составить завещание, в живых были лишь двое младших – графиня Варвара Петровна и граф Николай Петрович, между которыми и было разделено огромное наследство.

Однако проблемой для Петра Борисовича Шереметева стали сложные отношения с потомками его старшего брата Михаила – Алексеем, Марфой, Екатериной и Александрой, несмотря на то, что граф всегда старался поддерживать добрые отношения со своими племянниками.

Графиня Марфа Михайловна вышла замуж за князя Алексея Долгорукого и, овдовев, вместе с сыном жила в доме брата Алексея. Ее сыну, князю Ивану Алексеевичу Долгорукову, Петр Борисович выдавал ежегодное содержание – шестьсот рублей, сумму по тем временам немалую.

Вторая племянница, Екатерина, выйдя замуж за генерал-майора Михаила Салтыкова, жила у своего дяди в Фонтанном доме, а затем в одном из московских дворов брата.

Графиня Александра Михайловна Шереметева была замужем за графом Федором Андреевичем Апраксиным.

Племянник Петра Борисовича, который, к слову, был на пятнадцать лет старше своего дяди, полковник Алексей Михайлович Шереметев, также жил в Фонтанном доме. Однако прожил он недолго и умер в 1734 году, не оставив жене, Марии Андреевне Нарышкиной, и сыну Сергею ничего, кроме долгов.

Сергей Алексеевич также получал от Петра Борисовича пенсию в шестьсот рублей в год. Но этого ему – а точнее, его матери – показалось мало.

Ты имеешь право на его наследство! – говорила сыну Мария Андреевна. – Он богат, как Крез, а тебе выдает жалкие крохи содержания! Не добьешься того, чтобы тебе отошли его имения – подумай, на что будут жить твои дети!

И Сергей действительно стал претендовать на часть имений своего двоюродного деда, и эти претензии затем продолжали и его сыновья Михаил и Алексей, которые так и не смогли вылезти из долгов, так что получить наследство для них стало единственным способом поправить свои расстроенные дела. Они требовали отдать им пензенское село «Дмитриевское Тютняр тож, в ней мужеска пола 500 душ с помещиковым двором и с винным заводом и с мельницами». С этими претензиями они смогли дойти аж до Сената, где тяжба получила название «Дело претендетелей».

Сенат отказал братьям в их притязаниях, однако граф Петр Борисович заботиться о родственниках не перестал и выделял на обучение Михаила и Алексея около четырехсот рублей в год.

Содержание он выплачивал многим. За счет графа жили не только его домочадцы, но и служащие, воспитанники его покойной жены, люди творческих профессий, бывшие учителя детей, доктор Фрез, который долгие годы лечил Петра Борисовича, его сына и других членов семьи и служащих, а кроме того, внебрачные дети, которых у графа было множество.

Граф Петр Борисович пережил свою жену на двадцать лет. В годы, прошедшие после смерти его законной супруги, в его доме периодически появлялись жены невенчанные – его крепостные, красивые женщины, скрашивавшие одиночество графа. Такое положение в то время было вполне нормальным, и так же в порядке вещей было заботиться о детях, появлявшихся в результате таких отношений.

Дети были записаны под фамилией Реметевых – такие сокращенные фамилии получали в то время внебрачные дети, если отец их воспитывал, но по каким-либо причинам не мог признать законными. Номинально они считались воспитанниками, дальними родственниками, но всякому было ясно, кто на самом деле родители этих Реметевых, Ронцовых или Темкиных.

Старшая из внебрачных детей, Анастасия Реметева, родилась в 1772 году, в декабре 1775 года родился сын Яков, а в марте 1779 года – дочь Маргарита.

Понимая, что на наследство его внебрачные дети рассчитывать не могут, Шереметев определил им содержание в две тысячи рублей в год. Впрочем, сын Петра Шереметева, Николай Петрович, поддерживал со своими сводными сестрами и братом вполне дружеские отношения, и граф мог рассчитывать, что после его смерти их не ждет нищета.

Если с разделом имения между детьми все было решено вовремя и безболезненно, то отношения Петра Борисовича с сестрой, княгиней Натальей Борисовной Долгорукой, доставляли ему и позже его сыну много неприятных моментов.

Глава 9
Первая писательница России

Наталья Шереметева вышла замуж юной девушкой и по большой любви. Однако жизнь ее сложилась трагически. Спустя много лет княгиня Долгорукая, находясь уже в монашеском чине, по просьбе внука описала свой жизненный путь в «Своеручных записках»: «… за двадцать шесть дней благополучных, или сказать радошных, сорок лет по сей день стражду…». Эти записки стали одним из первых произведений, написанных женщиной в России.

Д. Мирский отзывался об этой книге: «Главная прелесть, помимо нравственной высоты автора, – в совершенной простоте и непритязательной искренности рассказа и в великолепном чистейшем русском языке, каким могла писать только дворянка, жившая до эпохи школьных учителей».

И действительно, Наталья получила домашнее образование – ее гувернанткой была шведка Мария Штрауден, которая обучила ее, кроме тех нехитрых предметов, которые полагалось знать образованной дворянской девушке – музыка, танцы, французский, основы чтения и письма – латыни и греческому, ботанике, рисованию, а кроме того, научила ее любить литературу.

В четырнадцать лет Наталья осталась сиротой, а уже через год, в пятнадцать лет, еще и не помышляя о замужестве, она стала невестой князя Ивана Долгорукого.

Наталья любила уединение, много рисовала, читала, сочиняла стихи и песни. Многие сватались к ней, заглядываясь на хорошенькое лицо молодой графини или на ее богатое приданое, но потом отступали. Она была слишком серьезной, слишком не похожей на других девушек – подолгу гуляла одна, стояла у реки, перебирала лечебные травы, что-то шепча про себя.

Не дело это – для благородной барышни, – шептались искатели ее руки. – Да в себе ли вообще молодая графиня?

Князь Иван Долгорукий был ее полной противоположностью. В то время состоявший при императоре молодой человек двадцати лет от роду был повесой, которого интересовали лишь вино и хорошенькие танцовщицы, вел разгульную и рассеянную жизнь и о женитьбе не задумывался вовсе – до тех пор, пока император не вынужден был жениться на его сестре.

Петр II, который был его хорошим приятелем и часто проводил с ним свободное время, проснувшись как-то утром и едва сумев открыть глаза от жесточайшей головной боли, обнаружил в своей постели сестру Ивана Долгорукого, Екатерину. Память о вчерашнем вечере терялась в хмельном тумане, но ему было очевидно – теперь он обязан жениться на девушке, на которую он прежде и внимания не обращал.

Вскоре выяснилось, что это было сговором братьев и дяди Екатерины, которые таким экстравагантным способом хотели выдать ее замуж за императора, но выхода у Петра уже не было.

Иван, узнав о коварстве своих родственников, хотел вообще уйти из семьи.

С ними-то я должен теперь сидеть за одним столом, гадюку-сестру целовать при встрече! Ну, нет, не бывать этому! – кричал он.

Оставь, – сказал ему император. – Сделанного не воротишь, свадьба уже назначена. А давай-ка лучше и тебе подыщем невесту, чтобы нам двоим сыграть свадьбу в один день.

Иван задумался. Жениться ему не хотелось, но он чувствовал себя обязанным поддержать друга. Да и жену искать рано или поздно ему все-таки придется.

Что же, – сказал он, – я слышал, у Ягужинского дочь на выданье и, говорят, красавица, поедем к нему.

И в компании приятелей отправился в дом прокурора. Но сватовство закончилось пьяной дракой, и Долгорукий уехал ни с чем.

А и не горюй, – сказал ему император. – Мало ли у нас при дворе невест? Да вот хоть сестра Шереметева, я слышал, – прехорошенькая девица. Ей пятнадцать, она еще не выезжает, однако многие сватаются. Поезжай, взгляни на нее, если она и правда так хороша, как говорят, женись на ней. И приданое у нее такое, что в жизни не пожалеешь о своей женитьбе.

Долгорукий поехал к Шереметеву. Петр Борисович был обескуражен – но и рад безмерно. О лучшем женихе для сестры и мечтать не приходилось, однако, как уговорить ее?! Она ведь столько раз говорила, что не хочет замуж, что ей больше по душе одиночество.

Тем не менее, он велел позвать Наталью и представил ей Ивана как претендента на ее руку.

Смущенно улыбнувшись, девушка опустила глаза и покраснела, заметив свои перепачканные краской руки и простое домашнее платье. Князь же был хорош собой, галантен и обходителен – точно сошел со страниц романа. Быть может, это о нем мечтала она, прогуливаясь у реки?

А князь, глядя в ее ясные глаза, понял, что ради нее он готов оставить все на свете, забыть про свою полную развлечений прежнюю жизнь – лишь бы сейчас не отказала молодая графиня.

Повинуясь внезапному порыву, граф Петр Борисович вышел из комнаты, оставив молодых людей наедине. А когда вышла из комнаты Наталья, по раскрасневшимся щекам ее он понял – дело сговорено.

Без памяти влюбленный князь действительно забыл ради молодой невесты обо всех своих прошлых увлечениях.

Но молодым недолго суждено было наслаждаться своим счастьем. Вскоре скончался, заразившись оспой, император, и над Долгоруким нависла угроза опалы.

На престол пригласили герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, ограничив ее самодержавные права определенными «кондициями». Анна Иоанновна приняла все условия, но, едва взойдя на трон, публично отреклась от этих «кондиций» и начала преследование своих противников.

Наталья была далека от политики и не верила, что ее возлюбленного коснется несчастье.

«…Мне казалось, – писала она, – что не можно человека без суда обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь или имение. Однако после уже узнала, что при несчастливом случае и правда не помогает.»

Еще до свадьбы стало очевидно, что вскоре последует опала.

Наталья, – говорил ей брат, – не ходи за него. Умер император, теперь-то настанут для Ивана твоего черные дни. Как есть, все потеряет – и как же ты при нем будешь? К тебе многие сватались, пойдешь за другого.

Нет, – ответила девушка с той твердостью, которую никто в ней и не подозревал. – Когда он был богат и весел, значит, я отдала ему свое сердце, а теперь, когда грозит ему беда, я от него отвернусь? И так, ты думаешь, могу я поступить? Сегодня любить одного, завтра – другого, как будто кто-то может заменить мне Ивана, как будто кто-то способен сравниться с ним! Буду я с ним и в горе, и в радости, что бы ни уготовила нам судьба, не разлучусь с ним.

Сыграли свадьбу, о которой Наталья Борисовна написала в своих воспоминаниях: «… Брат тогда был болен большой, а меньшой, который меня очень любил, жил в другом доме по той причине, что он тогда не лежал еще оспою, а большой брат был оспою болен. Ближние сродники все отступились, бабка родная умерла, и так я осталась без призрения. Сам Бог меня выдавал замуж, а больше никто. После обручения все ево сродники меня дарили очень богатыми дарами, бриллиантовыми серьгами, часами, табакерками. Мои б руки не могли б всево забрать, когда б мне не помогали принимать наши. Персни были, которыми обручались, ево в двенадцать тысяч, а мои – в шесть тысяч. И мой брат жениха дарил: шесть пуд серебра, старинные великие кубки и фляши золоченые…».

Но вскоре Долгорукие получили приказ выехать из Москвы в «дальние деревни» – в Сибирь, в село Березов, где провел свои последние годы и незадолго до этого умер враг Долгоруких – Александр Данилович Меншиков. Вместе с ними были высланы и родители Долгорукого, и его сестра Екатерина, которая не так давно родила от императора мертвого сына.

Никто из родных не приехал проститься с Натальей – братья боялись вслед за Долгорукими попасть в опалу, и Наталья была глубоко огорчена этим предательством самых близких ей людей. Но рядом с ней был ее возлюбленный, и она без страха смотрела в будущее, зная, что, где бы они ни оказались, главное, они будут там вместе. А, кроме того, в ссылку вместе с юной Натальей поехала Мария Штрауден, шведка, долгое время бывшая ее гувернанткой и компаньонкой.

В дороге Наталья обнаружила, что беременна, но лишь опечалилась. Она не знала, что ждет их на месте и какая судьбы уготована ее ребенку. Да и выживет ли он после всех тягот путешествия, после тряски, холода и сырости?

Что же, – сказала она, – на все воля Божья. Если будет Он милостив к нам, будем жить втроем. А главное, что мы вместе.

Но в Березове выяснилось, что не только муж будет поддерживать и оберегать Наталью. Сначала их поселили в бараке неподалеку от монастыря, но затем комендант крепости, который проникся судьбой своих знатных арестантов, помог им перебраться в дом. Наталья подружилась с его женой, и они часто коротали вечера вместе.

В ссылке Наталье пришлось пробыть более десяти лет. Мужа своего она обожала: «…Я все в нем имела: и милостливого мужа, и отца, и учителя, и спасателя о спасении моем. Я сама себя тем утешаю, что вспоминаю благородные его поступки. Тогда, кажется, и солнце не светило, когда его рядом не было», – так писала. она о своей жизни с Иваном Долгоруким.

Весной 1731 года родился их первый сын, князь Михаил Иванович, а в 1739 году Наталья была беременна вторым ребенком.

В это время к сестре князя посватался поручик Овцын, и Екатерина ответила взаимностью обаятельному и веселому мужчине.

Но случилось так, что счастью Екатерины и ее жениха позавидовал поручик Тишин, тоже добивающийся внимания сестры князя Долгорукого и получивший от нее отказ. Прилюдно обозвав Екатерину и припомнив ее ребенка от императора, он спровоцировал князя на драку. Вспыльчивый Иван Долгорукий не мог не вступиться за честь сестры, и эта драка стала поводом для нового ареста. А там вспомнили и неосторожные слова князя, сказанные им во хмелю, об императрице.

Новый комендант посадил Ивана на хлеб и воду, в темную яму острога, а вскоре отправили в Новгород, где снова началось следствие по делу 1730 года, когда Долгорукие и Голицыны хотели лишить императрицу прав самодержавно править страной. И вскоре князя Ивана Долгорукого и его троих братьев казнили, а Наталью вместе с новорожденным ребенком посадили в острог, где еще недавно сидел ее муж. Старший ребенок остался практически беспризорным, спал в хлеву, предоставленный самому себе, и только женщины из поселка жалели и подкармливали его, да и то с опаской – а ну как и их семьи попадут в острог за помощь сыну опального князя?

Княгиня была уже близка к помешательству, когда в те края случайно занесло французского ученого-астронома Делиля, который – так же случайно – услышал французскую речь старшего сына Натальи. Узнав, что мальчик – сын опального князя, а мать его с новорожденным братом находится в тюрьме, Делиль немедленно начал действовать. Ворвавшись к коменданту крепости, он потребовал немедленно освободить несчастную женщину, грозя самыми страшными карами, какие только мог придумать, и обещая, что об этом самоуправстве узнает весь свет.

Испугавшись, комендант распорядился выпустить Наталью Борисовну из тюрьмы, а Делиль, ни на минуту не оставляя ее одну, спас ее от помешательства и голодной смерти, а кроме того, подсказал написать в Петербург прошение о позволении вернуться в Центральную Россию вместе с детьми.

В начале 1740 года ей позволено было вернуться. После смерти Анны Иоанновны на престол вступила дочь Петра I – Елизавета Петровна, которая вернула княгине Долгорукой часть имений, конфискованных в 1730 году. Но Наталья не желала жить ни в Москве, ни в Петербурге. Удалившись в свое деревенский дом, она дождалась, пока старший ее сын, Михаил, достиг совершеннолетия, и ушла в монастырь, приняв в постриге имя Нектарии. Вместе с ней жил и ее младший сын Дмитрий, который был тяжело болен. Неизвестно, явилось ли помутнение рассудка следствием тяжести первых недель его жизни или причина была в другом, но только он сошел с ума от несчастной юношеской любви и скончался в полном затмении разума в Флоровском монастыре в Киеве.

Мать пережила его лишь на два года. Она трудилась, не покладая рук, ухаживала за больными, благоустраивала монастырские могилы, вышивала и именно там, в монастыре, написала свою книгу.

Ее судьба вдохновляла поэтов и романистов еще долгие годы. Поэт-романтик И. И. Козлов писал о ней:

Я вспомнил ночь, когда, томимый

Тоской, ничем не отразимой,

В Печерской лавре я сидел

Над той спокойною могилой,

Надеждам страшной, сердцу милой,

В которой прах священный тлел;

Она душе была порукой

Неверной радости земной, —

И тень Натальи Долгорукой

Во тьме носилась надо мной.

Глава 10
Театр графа Шереметева

Брат ее, граф Петр Борисович Шереметев, в то время вновь увлекся театром. Он по-прежнему любил театр, но ставить домашние спектакли он больше не мог – каждый раз он вспоминал свою покойную дочь, которая так любила появляться на сцене в легком платье Волшебницы из пьесы «Зенеида». Однако граф организовал в своей усадьбе театр, где играли его крепостные люди.

Крепостные театры в то время только входили в моду, и отношение к ним было неоднозначное. Кто-то считал это удачной выдумкой, кто-то – очередным глупым барским капризом.

«Часто смеялись и смеются и ныне над этими полубарскими затеями. Они имели и свою хорошую сторону. Эти затеи прививали дворне некоторое просвещение, по крайней мере, грамотность; если не любовь к искусствам, то, по крайней мере, ознакомление с ними. Это все-таки развивало в простолюдинах человеческие понятия и чувства, смягчало нравы и выводило дворовых людей на Божий свет. От этого скоморошества должны были неминуемо западать в них некоторые благие семена. Эти полубарские затеи могли иметь и на помещиков благодетельное влияние: музыка, театральное представление отвлекали их отчасти от псовой охоты, карт и попоек», – писал о крепостных театрах Вяземский.

В конце концов у Шереметевых появилось несколько крепостных театров, которые занимали довольно видное место в театральной жизни России того времени. В подмосковной усадьбе Кусково располагалось три сцены – Старый, или Закрытый, театр, а также Новый театр и Воздушный театр. Был у Шереметевых театр и в Москве на Никольской улице, и на Воздвиженке, и театр-дворец в Останкино, сохранившийся до наших дней.

Но первая театральная труппа Шереметева возникла в 1778 году и состояла по преимуществу из специально отобранных и выученных молодых девушек и юношей из дворовых. Его сын и наследник граф Николай Петрович позже писал: «…Представился покойному отцу моему случай завести начально маленький театр. Избраны были из служащих в доме способнейшие люди, приучены театральным действиям и играны сперва небольшие пиесы».

Петр Шереметев устроил театральные залы в Кусково и в своем московском доме, где ставились оперные и балетные спектакли. Основательно подходя ко всякому делу, Шереметев приглашал для своих актеров иностранных учителей, которые обучали крепостных музыке, танцам и пению. Декорации рисовали тоже крепостные – в семье Аргуновых было много талантливых художников.

Один из крепостных графов Шереметевых, Иван Андреевич Батов, проявил талант к изготовлению музыкальных инструментов, и с тех пор скрипки, альты, виолончели, гитары в Шереметевском театре тоже были собственные. Причем созданные им инструменты были настолько удивительны и хороши по своим качествам, что не только служили Шереметевским музыкантам, но и шли на продажу. Одну из созданных им скрипок преподнесли самому императору Александру I, который был поражен, узнав, кто создатель этого чудесного инструмента.

Либретто нередко сочинял Василий Григорьевич Вороблевский, сын управителя Вощажниковской вотчины, который получил очень хорошее образование, знал несколько иностранных языков и легко мог перевести пьесы с французского или итальянского.

Композитором и регентом хора графа Петра Борисовича был Степан Аникиевич Дегтярев, сын крепостного крестьянина Борисовской вотчины, который благодаря графу тоже получил хорошее общее и музыкальное образование, брал частные уроки музыки у композитора Сарти, ездил с ним в Италию и впоследствии стал одним из крупнейших композиторов своего времени.

Шереметев очень заботился обо всем, что касалось театра, в том числе декорациях, костюмах, обстановке. Он заказал десять театральных занавесов для различных спектаклей, двести живописных задников и пятьсот кулис, написанных красками на холсту, а сверху были облака, подвешенные на блоках так, что их можно было поднимать и опускать. С помощью новейшего оборудования на сцене можно было изобразить любое время суток, пожар и даже грозу. Для создания эффекта освещенного молниями неба граф заказал во Франции специальную театральную машину.

«Высылаю вам грозу на транспаранте с изменением цвета неба. Она должна внушать несказанный ужас, как приводящая в движение все стихии», – писал графу его парижский корреспондент.

Отдельного внимания заслуживают костюмы, заказанные графом Шереметевым для своих актеров. У Шереметева была коллекция книг с цветными эскизами театральных костюмов, а если среди них не находилось того, что устраивало графа – он делал специальный заказ французским живописцам и костюмерам, и затем театральный костюм создавался по французским образцам. Франция была законодательницей мод в этой области.

Конечно, в одежде крепостных актеров было много условностей – никто не требовал исторической точности. Даже если актер изображал крестьянина, зрители не хотели видеть на сцене домотканые холщевые рубахи и лапти, поэтому вся одежда шилась по последнему слову французской моды. Пастухи и пастушки, дворовые люди, торговцы в Шереметевском театре походили скорее на придворных или, в крайнем случае, дворцовых слуг. Крестьянин мог появиться на сцене одетым в голубой камзол, чулки и кожаные башмаки с бантами. Впрочем, в этих спектаклях не показывалась и настоящая жизнь крестьян – они не сеяли и не жали, а занимались исключительно демонстрацией своих нежных чувств. Костюм должен был подходить к этим романтическим любовным сюжетам, ласкать глаз, быть роскошным. Всего за годы существования театра Шереметев собрал около пяти тысяч театральных костюмов, которые занимали три сотни сундуков.

О том, насколько костюмы отличались от реальных, можно судить и по другим вещам, которые Шереметев заказывал в Париже для своих спектаклей. Из столицы Франции ему приходили цветы и гирлянды, фальшивые бриллианты, цепочки, пояса, диадемы, шляпы, пудра, банки помады, литры лучших запахов. В его сундуках хранились букеты искусственных цветов, перья страусов, цапли и пучки перьев коршуна, которые, наряду с черепаховыми гребнями, только-только начали входить в моду как украшения.

Уделяя огромное внимание образованию своих крепостных, Шереметев сам отбирал наиболее способных детей, для которых в Кусково открыли школу.

Спектакли крепостного театра могли посещать все желающие – не только знать, но и разночинцы, простые москвичи. Впрочем, театр быстро стал известен, туда приезжала сама Екатерина II. Шереметевский театр по праву считался лучшим из всех крепостных театров России, а Прасковья Жемчугова – лучшей его актрисой.

Глава 11
Лучшая актриса

Прасковья Ивановна Ковалева родилась в Ярославской губернии в семье кузнеца, который перешел в собственность Шереметевых вместе с приданым Варвары Алексеевны Черкасской. Девочку ждала бы обычная для крестьянской дочери судьба, если бы одна из приживалок Шереметевых, Марфа Долгорукая, случайно не услышала однажды ее чистый, звонкий, хрустальный голос.

Это же просто чудо, – сказала она и, зная, как граф ценит таланты своих крепостных, забрала девочку в Кусково, где как раз организовывался театр.

Так в семь лет ее жизнь круто изменилась.

Под руководством первоклассных наставников умная и сообразительная крестьянская девочка быстро освоила музыкальную грамоту, игру на клавесине и арфе, пение, выучила французский и итальянский языки.

За время учебы она несколько раз появлялась на сцене – то изображала крестьянскую девочку – всю в бантах и кружевах, как того требовали театральные порядки, – то мелькала на заднем плане в маленьких бессловесных ролях.

Но уже в одиннадцать лет состоялся ее первый настоящий театральный дебют – граф решил поручить ей небольшую роль служанки в постановке «Опыт дружбы» французского мастера комической оперы Андре Герти. Стоя за кулисами, за минуту до выхода, от страха юная актриса позабыла все слова, но стоило ей выйти на сцену, как крестьянская девочка Прасковья исчезла – теперь она полностью жила своей ролью, чувствуя себя на сцене, перед десятками зрителей, в своей стихии.

Графу так понравилась ее игра, что, решив поставить «Беглого солдата» Седена на музыку Монсиньи, он отдал Прасковье роль Луизы – девушки, которая, желая подразнить возлюбленного, едва не доводит дело до беды. Роль была сложная, репетиции предстояли долгие, и граф в глубине души сомневался, сможет ли тринадцатилетняя Прасковья изобразить на сцене отчаяние Луизы, ее страх за Алексиса, сможет ли, стоя на сцене, со слезами на глазах умолять помиловать своего жениха?

Но уже после нескольких репетиций граф понял, что не ошибся. Тринадцатилетняя девочка, которая ни разу в своей жизни не была влюблена, играла так глубоко, сильно и убедительно, что невозможно было оторвать от нее взгляд.

Вот она! – сказал Петр Шереметев своему сыну Николаю, который как раз приехал погостить в Кусково. – Вот главная звезда нашего театра! Вот увидишь, она прославится на всю Россию!

Николай помнил ее такой, какой впервые увидел несколько лет назад – маленькую улыбчивую семилетнюю девочку, которая пела, будто ангел, спустившийся с небес.

В то время Николай только вернулся из путешествия по Европе.

Восемнадцатилетним юношей молодой граф Шереметев под именем графа Мещеринова отправился в Голландию. С ним отправились несколько его слуг и приятели – Василий Воробьевский, молодой талантливый переводчик, который впоследствии занимался переводами пьес для театра графа Шереметева, князь Александр Борисович Куракин и Василий Сергеевич Шереметев, троюродный брат и близкий друг графа Николая Петровича.

Путешествие носило не столько развлекательный, сколько образовательный характер.

Императрица писала по поводу этой поездки князю Волконскому: «…Корнета Шереметева я увольняю в чужие края на два года для научения, да советуйте ему лучше ехать куда в университет, нежели в Париж, где нечего перенять». 22 мая 1772 года князь Волконский отвечал: «…корнету Шереметеву паспорт дал и ему напомнил, чтоб учился где в универзитете, а не в Париже. Он мне сказал, что Петр Борисович Шереметев посылает ево на своем коште и чтоб он вместе с сыном ево был и учился…».

Николай Шереметев побывал в разных городах Голландии, Англии, Франции.

В Париже молодого графа Шереметева увлек театр. Его интересовало все – архитектура театральных залов, репертуар, мастерство актеров, театральных художников и механиков – все это было для него ново и интересно. Он увлекся настолько, что стал брать уроки музыки у солиста «Гранд-опера» виолончелиста Ивара. Парижские театральные впечатления предопределили главное его занятие по возвращении домой, а сам он стал настоящим ценителем и знатоком музыки.

И вот теперь на сцене перед ним была почти взрослая девушка, голос которой благодаря лучшим учителям стал просто завораживающим.

С удовольствием посмотрю, как весь свет будет восхищаться дочерью кузнеца, – делано усмехнулся Николай, с трудом отводя взгляд от девушки.

Ты прав, – сказал отец. – Не дело это, что такая жемчужина нашего театра выступать будет под крестьянской фамилией. Пусть так и зовется – Жемчугова.

Николай Петрович улыбнулся. Фамилия как нельзя лучше подходила Прасковье с ее волшебным голосом и утонченной внешностью. Если не знаешь наверняка – никогда не догадаешься, что в детстве девочка пасла гусей, а отец ее, хоть и был прекрасным кузнецом, больше славился своими выходками после чарки-другой. Определенно, такое неземное создание не может выступать под такой грубой крестьянской фамилией.

Теперь граф знал, что его театр – как ему и мечталось – затмит все прочие крепостные театры. Нужно лишь отдать главную роль Прасковье – и зрители будут в восторге.

По округе уже поползли слухи о сказочном голосе артистки Шереметевского театра. Одни сплетничали, будто это просто незаконнорожденная дочь самого графа, и никакими талантами она не блещет, другие говорили, что голос у Жемчуговой и правда сказочный, да только никакая она не крестьянка – просто Шереметев, желая заткнуть за пояс других дворян с их театрами, выписал из Парижа вместе с костюмами настоящую артистку, а теперь-де выдает ее за свою крепостную.

В конце концов, сама императрица, услышав при дворе разговор о необыкновенном даровании Шереметевской крепостной, заинтересовалась этим театром.

В то время граф как раз ставил музыкальную драму И. Козловского на текст П. Потемкина «Зельмира и Смелон, или Взятие Измаила», где Прасковья Ивановна играла, как уже давно было принято в Шереметевском театре, главную роль – плененной турчанки Зельмиры, которая полюбила русского офицера Смелона.

Этот спектакль и должна была увидеть императрица, которую Шереметев пригласил на открытие нового своего дворца-театра, приуроченное к торжествам в честь победы над Турцией.

Екатерина II приехала и второй раз – вместе с императором Священной Римской империи – Иосифом II – они присутствовали на опере А.-Э. Гретри «Браки самнитян», в которой заглавную партию Элианы исполняла опять же Прасковья Жемчугова.

Газета «Московские ведомости» сообщала, что «игра первой и прочих актрис и актеров столь Ее Величеству понравилась, что изволила представить их пред себя и пожаловала к руке». Актеры получили награду деньгами, а Прасковье Жемчуговой был пожалован бриллиантовый перстень.

Глава 12
Любовь к дочери кузнеца

К тому моменту старшего графа Шереметева уже не было в живых, но театр еще несколько лет назад перешел к его сыну.

Граф Николай Петрович сразу стал уделять огромное внимание репертуару своего театра.

У нас должны быть постановки не хуже тех, что я видел в Европе, – говорил он сам себе, расхаживая из угла в угол своего кабинета. – Лучшие костюмы, прекрасные декорации, самые лучшие пьесы! Пожалуй, я напишу Ивару – пусть пришлет мне самые модные пьесы из тех, что сейчас идут во Франции, и если мы сможем поставить их здесь, в Кусково, – наш театр будет известен по всей России!

И он тут же сел за письмо, в котором просил своего парижского друга прислать ему описания всех самых популярных драматических, оперных и балетных постановок, которые идут сейчас в Европе.

«Прошу вас присылать мне пьесы модные, красивые, имеющие успех и легко исполняемые на нашем маленьком театре», – написал он.

Вскоре из Франции ему пришел объемный пакет, который он тут же передал Алексею Федоровичу Малиновскому и Василию Вороблевскому.

Сделайте переводы с французского и немецкого, – просил он их и добавлял, обращаясь к Вороблевскому: – А если ты, мой друг, и сам напишешь что-нибудь, знай, что я с радостью дам твое произведение своим актерам.

И Вороблевский действительно часто писал либретто для спектаклей, которые граф ставил в своем крепостном театре.

Но Шереметев не мог взять на себя всю работу целиком, и с середины 1780-х годов он поручает обучение отобранных в графских вотчинах мальчиков или взрослых мужчин Степану Дегтяреву.

Если заметишь хороший бас или тенор, – говорил он ему, – так тут же бери его в театр. И позволения на женитьбу не давать, пока я сам не позволю. А то уж если женится – так тут уж не до песен ему станет, семью кормить – это первей задача будет.

Вскоре у Шереметева появилась своя капелла, которая была занята в спектаклях, а кроме того, хор пел и во время церковных служб, и на светских концертах, на которых исполняли произведения Бортнянского, Березовского, самого Дегтярева, сочинения итальянских и французских авторов.

Однако смерть отца, случившаяся в 1788 году, так потрясла Николая Петровича, что он полностью забросил все дела, спектакли прекратились, а сам граф целыми днями пил, вспоминая отца.

Его страдания усугублялись еще и тем, что говорили о покойном отце недоброжелатели, а в особенности его родственники, которые не видели от него ничего, кроме добра.

Внучатый племянник Петра Борисовича, Иван Михайлович Долгорукий, внук Натальи Борисовны, писал о нем: «…скончался почти вдруг граф Петр Борисович Шереметев, богатый Лазарь древней столицы. Он готовился дать пир в самый этот день Андреевским кавалерам на позолоченном сервизе и вместо того обратился сам в злосмрадный кадавр. Казалось невероятным, что он умер, так привыкли все почитать его по богатству полубогом. Он оставлял сыну своему знатнейшее имение в России; и мудрено ли, когда отец его, сей славный витязь, а потом и он без уважения к родству и к правам естественным обогащались чужими достояниями, никому ничего не выделяли… При всех царях, начиная с Анны, граф Шереметев был не только в милости, но даже и балован ими. Все ему сходило с рук. Все суды были им куплены, когда дерзал кто входить с ним в тяжбу. Но смерть никого не чтит. Пришла роковая минута, и очи московского Креза вечным сном смежились. Похороны графа Шереметева были так великолепны, что Екатерина, узнав о них, запретила впредь столь пышные делать приготовления для погребения частного лица. Подлинно, его хоронили как царя.».

После смерти Петра Борисовича его сын и главный наследник Николай Петрович получил более двухсот тысяч душ, более семисот тысяч десятин земли в семнадцати губерниях России и годовой доход более миллиона рублей и с недоброй руки князя Долгорукого удостоился прозвища – «Крез меньшой».

Прасковья, глядя на страдания молодого графа, который не мог забыть отца, не могла оставить его наедине с его горем. Она поддерживала его, утешала, а также взяла на себя руководство театром. Постепенно граф, глядя на то, как молодая девушка справляется с делами, и сам взял себя в руки, и на сцене театра Шереметева вновь стала играть музыка.

Вновь взяв на себя руководство театром, граф понял, что прежние масштабы его уже не удовлетворяют.

Такие пьесы, такие актеры, – говорил он Прасковье, – и на такой скромной маленькой сцене Кусково? Нужно что-то иное, что-то более значительное!

А почему бы вам, граф Николай Петрович, не перестроить театр? – отвечала ему девушка. – Батюшка ваш, когда театр строил, не знал еще, что сам государь император будет им восхищаться, оттого и сцена небольшая, и зал маленький.

Ты права, душа моя. Мы перестроим старый театр, сделаем его еще более великолепным, чтобы он мог если не со столичными, то с московскими театрами равняться.

Николай Петрович перестроил старый театр в Кусково, но и этого ему оказалось недостаточно, и в феврале 1790 года он объявил о строительстве дворца в имении Останкино.

Хватит нам равняться на Москву да Петербург, – объявил он своим помощникам. – Берем выше – наш театр будем не хуже, чем я в Европе видел.

К концу XVIII века строительство было окончено. Проектировали новое здание Иван Старов, Винченцо Бренна, Франческо Кампорези. Не забывал Шереметев и о талантах своих крепостных мастеров – в число тех, кто руководил проектом, вошли архитекторы Алексей Миронов, Павел Аргунов, Григорий Дикушин.

Наконец в 1797 году новый, сверкающий огнями театр распахнул свои двери. Проходя через «Увеселительный сад», устроенный при участии садовников Ф. Рида и Р. Маннерса, гости замирали, пораженные великолепием дворца, на сцене которого в ослепительных нарядах и украшениях блистала звезда Шереметевского театра – Прасковья Жемчугова.

К тому моменту между молодыми людьми завязался роман.

Николай давно был влюблен в молодую актрису. Интрижки с крестьянскими девушками не были для него чем-то необыкновенным. Он привык, что этим глуповатым, но смешливым девушкам льстит внимание барина, сулящее некоторое улучшение их положения и дорогие подарки, и, приметив хорошенькую мордашку, обычно даже не стремился запомнить имя новой фаворитки, но Прасковья была другая.

Глядя на хрупкую и болезненную девушку с ангельским голосом и манерами аристократки из высшего общества, он не допускал и мысли о том, чтобы действовать по обычному своему сценарию, и мучился, не зная, как заставить ее полюбить себя. Поговаривали, что к Прасковье сватается один из таких же крепостных актеров, Иван, и что девушка вот-вот готова согласиться.

А Прасковья смотрела на молодого привлекательного графа и понимала: нет, не пара она ему. Такому княжна подойдет или графиня, а не крестьянская девчонка, пусть даже и с красивым голосом. Ей одна судьба – выйти замуж за такого же крестьянина, как она сама, рожать детей, пасти коров и лишь на сцене чувствовать себя принцессой.

Но однажды, прогуливаясь по полю, Николай увидел Прасковью – не на сцене, не в шелке и кружевах, а в обычном крестьянском платье она возвращалась домой.

«Сейчас или никогда», – решил граф и направился к девушке.

Остановившись перед ней, он почувствовал, как от волнения пересохло во рту. Девушка смотрела на него своими огромными голубыми глазами, в которых графу померещилось что-то, похожее не любовь и надежду.

Не пара тебе Иван, – внезапно охрипшим голосом произнес Николай. – Скажи, будешь ли со мной? Я все готов для тебя сделать, одно только твое слово – и никто не сможет разлучить нас.

Прасковья покраснела и пустила глаза. Она понимала, что это означает – никогда граф не назовет ее своей женой, она по-прежнему не пара для него, но разве это имеет значение, когда так его любит?

Граф стал жить со своей крепостной в отдельном доме в Кусково. Он был счастлив, заказывая новые наряды для театральных постановок, в которых Прасковья легко затмит всех столичных актрис, осыпал ее деньгами и подарками, он любил беседовать с ней – острый природный ум и прекрасное образование делали девушку прекрасным собеседником. Он не уставал восхищаться ее добрым нравом, верностью, пониманием и набожностью, которые пленили его больше, чем ее красота. Граф даже дал ей и всей ее семье вольную. Одно лишь огорчало его – он понимал, что рано или поздно ему придется жениться, чтобы у его огромного состояния был наследник.

Не горюй, – говорила ему Прасковья. – Когда надо будет – что ж не жениться? Придет пора, найдешь равную себе, а пока мы с тобой вдвоем – плакать не о чем.

Но оставшись одна, Прасковья залилась слезами. Вот и заговорил граф о том, чего она всегда боялась. Разве могла она вообразить, что Николай вечно будет с ней? Разве не знала она с самого начала, что не пара ему? Но гнала от себя тяжелые мысли, наслаждаясь своим счастьем – таким недолгим, таким быстротечным.

Что же, – наплакавшись, сказала девушка самой себе, – слишком много я о себе думаю, о своих несчастьях. Да какие у меня несчастья? Живу, будто жемчужина в золотой оправе, ни голода, ни забот не знаю. А до тех пор, пока могу, надо не о себе горевать, а о других позаботиться.

С тех пор каждое утро ходила она раздавать милостыню. Граф, заметив, что Прасковья подозрительно часто куда-то исчезает, забеспокоился. Неужто кто другой полюбился ей больше, чем он?

Николай решил выследить ее, а обнаружив, что девушка лишь помогает нуждающимся, покаялся в своих подозрениях.

Прости, что обидел тебя такими мыслями, любовь моя, – сказал он. – А чтобы искупить вину, построю странноприимный дом.

Дом и больница для бедняков тотчас начали строиться, и Прасковья была счастлива, что сумела хоть как-то облегчить участь бедняков.

Тем временем произошли изменения в жизни Шереметева, которые вынудили его покинуть Москву.

В марте 1795 года Екатерина II наградила тайного советника графа Н. П. Шереметева орденом Святого Александра Невского и дала ему должность в Межевом департаменте Сената. Должность эта предполагала переезд в Петербург, но Шереметев приезжал в Москву достаточно часто – там полным ходом шло строительство дворца в Останкино, там был его театр и там оставалась его любимая Прасковья.

Год спустя императрица скончалась, и на престол взошел Павел I, с которым Шереметев был дружен с детских лет. Разумеется, Павел не забыл своего товарища по играм, и граф Шереметев занял видное место при дворе с первых месяцев нового царствования. Сразу же, в день своего восшествия на престол, Павел назначил графа Николая Шереметева обер-гофмаршалом своего двора: «Милостию Божией, Мы, Павел I. Известно да ведомо будет каждому, что Мы графа Николая Шереметева, который Нам тайным советником служил, за оказанные его к службе Нашей ревность и прилежность в Наши обер-гофмаршалы тысяща седьмсот девяносто шестаго года ноября шестаго дня Всемилостливейше пожаловали.».

Обязанности обер-гофмаршала были весьма разнообразны – это и наблюдение за хозяйством двора, и организация разного рода придворных торжеств, и забота о столе императора… Разумеется, для исполнения этих обязанностей требовалось жить в Петербурге, в Гатчине, в Павловске – там, где находился император со своим двором.

1 февраля 1797 Шереметев получил от императора Павла орден Святого Апостола Андрея Первозванного, а в апреле – Орден Святой Анны, который граф получил одним из первых в России.

Весной 1797 года двор и приближенные Павла I двинулись в Москву, где 5 апреля состоялась коронация. В Первопрестольной давались балы, устраивались народные гулянья. Граф Николай Петрович 30 апреля 1797 года принимал в Останкино Павла I и 7 мая устроил праздник в честь бывшего польского короля Станислава-Августа Понятовского, тот пользовался покровительством Павла и также принимал участие в коронационных торжествах.

Ненадолго встретившись с Прасковьей, Шереметев вновь вынужден был уезжать, но, не в силах больше выносить разлуку, Николай Петрович решил, что Прасковья, а вместе с ней и лучшая часть труппы театра, должна уехать в Петербург за ним.

Кроме Прасковьи Жемчуговой, вместе с ним уехали Анна Буянова, Татьяна Шлыкова, Елена Казакова, Степанида Мукосина, Петр Калмыков и другие артисты, которые пользовались наибольшей любовью публики.

Николай видел, что в отсутствие хозяина труппа его театра переживала кризис: отсутствие хозяина и безделье приводило артистов к деградации, к пьянству и разным «непотребствам», и он не хотел, чтобы в такой обстановке жили его лучшие артисты.

О судьбе остальных граф распорядился следующим образом: «…Остающихся танцовщиков, выбрав некоторых из них годных, сделав также рассмотрение, где и как им оставаться, представив об оном мне на рассмотрение. Девушкам, занимавшим места актрис и танцовщиц, даю я дозволение приискать себе женихов, коим в награждение и назначаю каждой суммы в приданое. Всех тех девушек, что значатся в списке, отправить в Москву, кроме Анны Буяновой и Матрены Ковалевой, коим позволяю я остаться для приискания себе пристойных партий.».

Анна Буянова получила вольную и вышла замуж за доктора Лахмана, получив в приданое 5 тысяч рублей. Некоторые девушки вышли замуж за крепостных, из тех, что служили при самом графе, получив щедрое приданое. Например, Степанида Мукосина получила три тысячи рублей приданого и вольную, после чего вышла замуж за петербургского управителя Жаркова. Матрена Ковалева, также освободившись от крепостной зависимости, в мае 1800 года обвенчалась в Москве с капельмейстером Петром Калмыковым. Кто-то из актеров остался служить в Петербурге «при особе» графа Николае Петровиче, но никто из них театральную карьеру не продолжил.

Театр графа Шереметева перестал существовать.

Это не было легким решением – граф не по своей воле ликвидировал дело, которому столько лет отдавал все свое время, силы и душу. Однако обязанности при дворе не позволяли Шереметеву жить так, как ему хотелось. Император Павел давал ему одно поручение за другим.

У Шереметева не было больше времени на театр, но Прасковья – его лучшая актриса – продолжала петь для него одного.

В Петербурге граф жил в Фонтанном доме и вел довольно уединенный образ жизни. В Москве Шереметев жил широко, принимал гостей. Задавал балы и приемы, оправдывая свое прозвание «Крез меньшой». В Петербурге же, несмотря на занимаемую им высокую должность и близость к императору, он жил гораздо скромнее.

Близких друзей у него было очень мало – он дружил с князем Александром Борисовичем Куракиным, поддерживал близкие отношения с Дмитрием Адамовичем Олсуфьевым, московским губернским предводителем дворянства, а также довольно тесно общался со своим родственником, князем Андреем Николаевичем Щербатовым, матерью которого была Анна Васильевна Шереметева, дочь Василия Сергеевича Шереметева.

Также частыми гостями были его единомышленники – князь Петр Васильевич Урусов, его дальний родственник, князь Александр Михайлович Голицын, князь Николай Борисович Юсупов и граф Павел Сергеевич Потемкин, которые также были страстными театралами и меломанами.

Но большую часть времени граф посвящал своим книгам. Он много читал, собрал огромную библиотеку, которая насчитывала около двух тысяч томов. Почти все книги были на французском или французских авторов в переводе на русский. Граф скучал по Франции и по театру, так что среди книг было множество театральных пьес Вольтера, Расина, Мольера, пьесы Шекспира, произведения античных авторов в переводе на французский язык, там были либретто опер и балетов, трактаты по теории музыки, по технике театрального дела.

Отдельное почетное место занимала коллекция гравюр и эстампов.

Было в библиотеке графа и много книг по истории. Он собирал все – книги по русской и зарубежной истории, мемуары, трактаты о Великой французской буржуазной революции, сочинения отцов церкви, в основном западноевропейских католических авторов, а также философские трактаты Монтеня, Вольтера, Руссо, Монтескье, причем наибольший интерес представляли для него книги зарубежных авторов – даже по отечественной истории.

И, разумеется, на самом видном месте стояли опубликованные его отцом документы деда, фельдмаршала Шереметева, переплеты которых украшали гербовые суперэкслибрисы Шереметевых.

При этом, несмотря на замкнутый образ жизни, в доме было множество слуг – около трехсот – и деньги на содержание поместья выделялись колоссальные – почти сто тысяч рублей ежегодно.

Управляющим Фонтанного дома в то время служил Никита Александров, сын предыдущего управляющего Петра Александрова. Николай Петрович ценил его верность и старания на службе, а кроме того, он, как и его отец, стремился проявлять заботу о своих людях и их семьях и заботился об их образовании. Так, в августе 1796 года он писал из Москвы в домовую канцелярию Фонтанного дома:

«Детей Петра Александрова, – писал он из Москвы в свою петербургскую канцелярию, – стараться отдать учиться грамоте, читать, писать по-русски, а также и арифметике, а по прописанные науки – оставить».

Прасковья Жемчугова жила там же, в Фонтанном доме, на так называемой тайно-семейной половине, куда не было доступа посторонним. Именно там находились комнаты невенчанной жены графа – спальня, предспальня и гостиная, называемая Красной или Суконной комнатой – по цвету обивки стен. Комнаты Николая Петровича были рядом и соединялись с ее комнатами небольшим мостиком.

Едва переехав в новый дом, Прасковья попросила:

Позволь мне посадить под окнами два дерева – березу и клен. Они будут шуметь на ветру, и я буду представлять, будто это ты со мной говоришь вечерами.

Граф, конечно же, разрешил. Деревья эти как памятник их любви долго еще росли в саду.

Слишком часто он оставлял Прасковью по вечерам одну и знал, как тяжело ей переносить это одиночество. Девушка, которую прислуга между собой называла «барская барыня», не могла себя чувствовать хозяйкой в доме, не могла принимать вместе с графом гостей и сопровождать его – для общества и двора он оставался холостым мужчиной.

Вместе с ней, чтобы составить ей компанию, жили в Фонтанном доме и другие артистки бывшего Шереметевского театра, с которыми она была дружна, – Татьяна Шлыкова, Степанида Мукосина, Марфа Урузова.

Ближе других девушек ей была Татьяна. Ее отец был оружейным мастером при Ригскаморе в Фонтанном доме при отце Николая Петровича, а мать, Елена Ивановна, состояла при графине Варваре Алексеевне и даже была ее доверенным лицом. Как и Прасковья, Татьяна попала в театр рано – в семь лет ее взяли на обучение. Невероятно пластичная, гибкая, легкая, она быстро стала первой танцовщицей в театре еще во времена графа Петра Борисовича, и танцевала в Кусково перед самой императрицей.

Прасковья, чистой душе которой чужда была зависть, восхищалась ею вместе с другими, а Татьяна любила слушать чистое пение девушки, и вскоре они стали подругами. Неудивительно, что граф забрал Татьяну в Петербург, когда решил переезжать, – он знал, что для Прасковьи она ближе сестры.

Фактически, подруги по театру составляли весь круг общения Прасковьи – большую часть времени она проводила в стенах Фонтанного дома и выезжала главным образом в церковь.

Но, спустя некоторое время, Николай Петрович Шереметев, наконец, решил представить возлюбленную свету.

Конечно, он не мог представить ее как крепостную артистку, и решил устроить небольшую мистификацию. Заранее пустив слух, что из Франции приехала известная актриса неземной красоты, он пообещал устроить ее выступление на приеме в своем Фонтанном доме. Общество было заинтриговано, все с нетерпением ждали начала выступления.

И вот, наконец, загадочная артистка предстала перед публикой. Тонкая фигура, окутанная дымчатым шелком, появилась на сцене. На шее девушки сверкали фамильные драгоценности Шереметевых, и по залу пронесся шепот.

Неужели новая фаворитка графа? Но если он надел на нее украшения, верно, думает жениться?

Тем временем голос, выводящий слова французской песни, был настолько прекрасен, что шепот смолк. Все могли только наслаждаться прекрасным выступлением, но едва девушка замолчала, раздался голос:

Позвольте, но разве это не крепостная Шереметева? Не Прасковья Жемчугова? Мне кажется, я видел ее в Кусково, в одном из спектаклей.

Возмущению света не было предела. Распутство графу охотно простили бы, но такую верность и любовь – никогда. Слишком многие девушки мечтали выйти за него, слишком многие молодые вдовушки бросали в его сторону многозначительные взгляды, слишком многие беднеющие аристократы, имеющие дочерей на выданье, мечтали породниться с графом Шереметевым.

Подумать только, и он посмел надеть на эту крестьянскую девчонку украшения своей матери! Бедняжка Варвара Алексеевна, если бы она только могла это видеть!

Обман полностью раскрылся.

Глава 13
«Вечор поздно из лесочку…»

Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Прасковья появилась на сцене. От переживаний девушка слегла. К тому же из-за сырого климата Петербурга обострился наследственный туберкулез, и она совершенно потеряла голос.

Прасковья все больше времени проводила в слезах. Мало она натерпелась насмешек от своих же, от крестьян, пока жила в Кусково?! Мало над ней насмехались, дразнили ее, кричали обидные слова?! Теперь и в Петербурге на нее ополчились, да не крестьяне уже, а дворяне, которые прежде рукоплескали ей на спектаклях и восхищались ее голосом – голосом, которого теперь у нее не стало.

Сидя в одиночестве, она вновь и вновь вспоминала счастливые девять лет, которые провела с Николаем. Вспоминала их первую встречу – что было бы, если бы тогда, встретив Николая в поле, она отказала графу? Спокойная жизнь в деревне, дети, покой и уважение.

Слова сами возникли в голове, и она потянулась дрожащей рукой за пером и бумагой. Перед глазами встали родные пейзажи Подмосковья, лица подружек. Вспомнила она и Ивана, за которого хотели отдать ее замуж. Строки возникали на бумаге из ниоткуда, будто сами собой:

Вечор поздно из лесочку

Я коров домой гнала,

Лишь спустилась к ручеечку,

Близь зеленого лужка:

Вижу, едет барин с поля,

Две собачки впереди,

Два лакея назади.

Повстречавши он со мною,

Бросил взор свой на меня:

«Здравствуй, милая красотка,

Из которого села?»

«Вашей милости крестьянка», —

Отвечала ему я.

«Ты скажи, моя милая,

Чьего дому, чьего матери-отца?»

«Вы изволите знать Петрушку:

Я его, сударь, сестра». —

«Не тебя ли, моя радость,

Егор за сына просил?

Нет, Егоров сын не стоит,

Не к тому ты рождена:

Вот ты завтра же узнаешь,

Какова судьба твоя!»

Я пришедши домой,

Всех подружек собрала:

«Вы послушайте, подружки,

Что мне барин говорил, —

За себя замуж просил».

Все подруженьки взглянули,

Улыбнулись надо мной:

«Его воля, его власть,

Куда хочет, и отдаст!»

Хоша барыней я буду,

Я Ванюшу не забуду:

Я Егорову семью

Всю отроком слобожу,

Вот я милого Ванюшу

На волю отпущу!

Но ведь не просит ее барин замуж за себя, и никогда не попросит – не бывало такого, чтобы граф женился на крестьянке, пусть уже и не крепостной, а вольной. И Прасковья снова залилась слезами.

Граф тем временем не находил себе места и понимал, что не может, даже в угоду всему свету, расстаться с возлюбленной. Он закрыл свой театр, по просьбе примы назначив актрисам приданое. И, наконец, решился на обман.

Граф Шереметев решил найти доказательства того, что предки Прасковьи Ивановны происходили из «благородного сословия».

В этом деле ему помогали самые доверенные служащие – крепостной стряпчий Никита Гаврилович Сворочаев и Меркулов, «служитель дома» обер-камергера и действительного статского советника князя Александра Михайловича Голицына, с которым граф поддерживал дружеские отношения.

Найди обедневший дворянский род, – говорил граф Меркулову, – который согласился бы за хорошую плату приписать отца и деда моей Прасковьи к своей фамилии. В западных губерниях империи есть, я слышал, несколько родов шляхтичей Ковалевских, так ты их мне отыщи. Помочь может Алексей Федорович Малиновский, директор Главного архива. Он и сам, как говорят, когда-то себе так родственников нашел, чтобы должность хорошую занять, так что ты ему заплати, он и не откажет.

Меркулов с Малиновским много дней провели в архиве, среди пыльных бумаг и изъеденных мышами списков, пока, наконец, не отыскали необходимую справку, из которой следовало, что в 1666 году во время войны России с Польшей в плен попал некий Якуб Ковалевский. Оказавшись в Москве, он утверждал, что «у его отца и у него есть населенные деревни и служил он шляхетскую службу». Шляхтича Ковалевского по его просьбе приняли на службу к русскому царю.

Дальнейшая легенда сочинилась будто сама собой. Меркулов в два счета составил документ, что внук шляхтича Ковалевского, Степан Сергеевич Ковалевский, «вольный послуживец» графа Петра Борисовича Шереметева, по ошибке был записан в подушный оклад во время ревизии 1744 года и стал таким образом крепостным.

Одновременно Меркулов сочинил еще один документ – письмо к графу Шереметеву, помеченное 12 января 1747 года, которое чудесным образом нашлось в графском архиве и из которого следовало, что Степан Сергеев сын Ковалевский «…службу вашему высокографскому сиятельству верно и неизменно отец мой Сергей Яковлевич служил его высокографскому сиятельству блаженной памяти фельдмаршалу и от службы своей никогда не отбывал, только известно вашему высокографскому сиятельству, что дед мой родной Яков Семенович был не в рабстве, а послуживец ваш природный польский шляхтич прозванием Ковалевский, герб свой имеет, ныне слышу, что записывают в ревизские подушные оклады и прозвище ныне переменили на Кузнецовых. Смилуйся, государь, ваше высокографское сиятельство, явите отеческую высокую вашу милость, не приписывайте ныне в крепостные. Я и без того верный ваш слуга до смерти».

Далее он писал, что со временем их родовую фамилию изменили сначала на Ковалевых, потом на Кузнецовых, поскольку на графской службе занимались они кузнечным делом.

Но этого было мало – требовались более веские доказательства.

По закону при отсутствии документов – в случае их утери или утраты – можно было обойтись свидетельствами местных дворян. Если таковых набиралось двенадцать «благородных особ», этого было достаточно.

Меркулов и тут помог Шереметеву – он сумел найти таких свидетелей и подготовить депутатов дворянского собрания губернии, чтобы вопрос поскорее решился в пользу графа Николая Петровича.

Он честно говорил Шереметеву, что стоить это будет недешево: «…В прошлом году следы мною сысканы и положено было на твердом выполнении, но его сиятельству угодно было остановить и меня отозвать не окончивши. Теперь по прошествии года и по переменившимся там обстоятельствам нельзя никак располагать заочно, а паче с пересылкою денег, могущих подать соблазн. Надобно сказать о деньгах. Вот виды их употребления. Родственнику, согласившемуся принять в свой род, была договоренность пятьсот, дворянам – двенадцати человекам – по сто. Губернскому дворянскому предводителю действительному статскому советнику надобно будет подарок до пятисот, в прочем мелочный расход до трехсот пятидесяти, наконец, поездка туда и пребывание и возврат. Наконец, долгом своим поставляю вам объяснить, что дело сие весьма деликатно, в том краю, где до денег и подарков великие охотники даже до низости, и действуя, нужна крайняя осторожность, чтобы имя его сиятельства было устранено, а если его употребить, то потребности умножатся до великого градуса, что мною в прошлом году и изведано».

Планировалось признать дворянское происхождение братьев Прасковьи Ивановны, что автоматически означало бы то же самое для самой Прасковьи. Были заготовлены все необходимые документы, копии свидетельств, отпускных, документов о решении.

Но, однако же, слухи поползли. Все давно знали о незаконной связи барина, и подложные документы мало что могли изменить. К тому же и другие крепостные графа внезапно пожелали найти свои дворянские корни.

Николай Шереметев готов был бы и дальше пытаться, но случившееся 11 марта 1811 года убийство Павла резко изменило ситуацию, в том числе и планы утвердить в дворянском достоинстве семью Ковалевых. На престол вступил новый император Александр I. Граф Шереметев, как и другие высшие придворные чины прошлого царствования, формально оставаясь на придворной службе, прежнего влияния при дворе уже не имел и отошел в тень.

Граф, совсем уже отчаявшись, хотел увезти Прасковью за границу, как внезапно получил поддержку от митрополита Платона.

Тот знал о благотворительности, которой с подачи своей крепостной занялся Шереметев, и очень уважал его за учреждение Странноприимного дома – и дал благословение на их законный брак.

Глава 14
Прасковья Жемчугова – графиня Шереметева

Свадьбу решено было сыграть в Москве, подальше от сплетен и столичного света. Тайное венчание состоялось 6 ноября 1801 года в храме Симеона Столпника на Поварской, поблизости от их нового дома. Венчал чету духовник графа, протоиерей Федор Малиновский, сын священника, известный историк Александр Малиновский был свидетелем жениха, а свидетельницей невесты – ее подруга по театру, актриса Татьяна Шлыкова, выступавшая под псевдонимом Бирюзова. После венчания Шереметевы уехали в Петербург и больше Прасковья в Москву не вернулась.

Но и в Петербурге Прасковья, уже будучи графиней Шереметевой, боялась открыто выходить к гостям, показывать себя хозяйкой дома, опасаясь новых насмешек. Все по-прежнему оставалось в тайне. Прасковья мечтала стать матерью, мечтала подарить графу сына, когда жена, наконец, забеременела, Шереметев заказал своему крепостному художнику Н. Аргунову знаменитый портрет Прасковьи в полосатом капоте, готовясь предать огласке свой брак и рождение законного наследника. Но пережитые волнения и поздняя для ее возраста беременность привели к новому обострению туберкулеза.

3 февраля 1803 года Прасковья родила сына и нарекла его Дмитрием в честь своего любимого святого Димитрия Ростовского.

Высший свет и родственники были шокированы. Петербургские дамы не собирались принимать в свой круг бывшую крепостную, а родственница графа, Анна Семеновна, говорила с презрительной усмешкой:

Отменный штукарь – наш старший родственник. Женился на крепостной, а теперь ждет, что все примут ее как равную себе.

Прасковья, не зная об этих настроениях в обществе, хотела вновь появиться на сцене, и граф обещал найти для нее пьесы, в которых она будет блистать как никогда ранее. А тем временем Прасковья, поправляясь после родов, решила прогуляться. Снег падал с неба огромными пушистыми хлопьями, легкий мороз разрумянил бледные щеки молодой графини, и она уверилась уже, что теперь ее жизнь будет полна радости, когда вдруг к ней подошла старуха. Прасковья решила было, что та хочет попросить милостыню и уже потянулась за кошельком, как вдруг услышала голос.

Сегодня ты получила две пьесы, в обеих играешь покойниц. А где две покойницы на сцене, быть третьей наяву!

Графиня отшатнулась, на секунду прикрыла глаза, а когда открыла их снова – старухи уже не было. В подавленном настроении она возвратилась домой. Там уже ждал ее граф.

Я нашел для тебя две роли, – сказал он, – в которых ты будешь неподражаема.

Что же это за роли? – сдавленным голосом спросила графиня, чувствуя, что предсказание странной нищенки сбывается.

Офелия и Клеопатра, – был ответ.

Прасковья вскрикнула и упала в обморок.

После этого болезнь вернулась, и женщина медленно угасала. Ее брак с графом Шереметевым продлился недолго – здоровье Прасковьи было подорвано переживаниями, страхом за сына, долгой болезнью и тяжелыми родами, и в ночь на 23 февраля 1803 года она умерла – графине было всего 35 лет.

Умирая, Прасковья Ивановна взяла со своей подруги Татьяны Шлыковой клятву, что та не оставит ее сына. Эту клятву Шлыкова сдержала и оставалась при Дмитрии Николаевиче, до самой своей смерти в 1868 году живя в Фонтанном доме.

Накануне кончины графини Шереметевой, когда Николай Петрович понял, что надежды нет, и супруге его суждено умереть, он написал несколько важных писем.

Первое письмо, которое, как это было принято, граф написал на французском языке, обращено к императрице Елизавете Алексеевне. Второе, написанное по-русски, было отправлено статс-секретарю Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому с просьбой «поднести оное Его Императорскому Величеству».

Николай Петрович посчитал своим долгом сообщить императору, что он «соединен священными узами брака», а также сообщить об обстоятельстве своей свадьбы, о рождении наследника и смертельной болезни Прасковьи.

«Жена моя, – писал граф Шереметев, – воспитана в доме отца моего с отличностью и чрез нежные мои о ней попечения образовала себя по чувствам приличнейшим нынешнему ея состоянию. Я раскаиваюсь, что, руководствуясь чувствами, нарушил установление придворного порядка и не доложил о том предварительно; и для того, упадая к стопам Вашего Императорского Величества, дерзаю в горести моей испрашивать одной милости, чтобы осчастливить и подать мне отраду хотя единым начертанием священного слова, что сие не противно воле вашей, но может удостоено быть и благоволительного принятия.».

Император, который уже достаточно наслушался о страданиях влюбленных, не удостоил Шереметева письменным ответом, однако вскоре графу передали его слова:

– Граф Шереметев волен жениться на ком хочет и когда хочет, а мы его брак одобряем.

Граф вздохнул с облегчением – Александр I мог своей властью повелеть объявить брак недействительным, а ребенка, вследствие этого, незаконнорожденным. Дмитрий Шереметев оказался бы не только лишен наследства – он был бы лишен фамилии, а судьба незаконнорожденных детей в России была нелегкой. Ни одна девушка не пошла бы за него замуж, ни одно учебное заведение не приняло бы его, а многие знакомые засомневались бы, стоит ли подавать ему руку! К тому же, слишком многие уже знали историю его рождения.

Именно этого и хотели родственники графа Шереметева. И его брак, и рождение сына были им крайне неприятны. Огромное состояние Шереметева уплывало к сыну бывшей крепостной! Вот если бы можно было признать его незаконнорожденным и поделить все наследство между собой.

Родня со стороны отца у маленького графа Дмитрия Николаевича была влиятельная.

Князья Долгорукие все еще оставались враждебно настроены к семье Шереметева, но остальные относились к ним вполне по-дружески.

Прежде всего, это нетитулованная ветвь рода Шереметевых – потомки его двоюродных дедов, Василия Петровича и Владимира Петровича, братьев фельдмаршала. Именно их до своей женитьбы граф Шереметев называл основными наследниками, именно им должно было отойти все его состояние.

Но после рождения сына граф завещание изменил: «…В случае кончины графа Дмитрия Николаевича до совершеннолетия и бездетного, …предоставляю все оставшееся после меня движимое и недвижимое имение… отдать в вечное и потомственное владение родственнику моему Генерал-майору Василию Сергеевичу Шереметеву… Когда по кончине моей останется в живых сын мой граф Дмитрий или по смерти его законные дети и потомки, …то родственнику моему Генерал-майору Василию Сергеевичу доставить сто тысяч рублей».

Василий Сергеевич, живя в Петербурге, довольно тесно общался с семьей графа Шереметева и часто бывал в Фонтанном доме.

Граф Николай Петрович поддерживал дружеские отношения и с другими своими родственниками – московской семьей Шереметевых, потомков генерал-аншефа Владимира Петровича Шереметева, самого младшего брата фельдмаршала.

С Салтыковыми и князьями Урусовыми, с которыми Шереметевы породнились благодаря замужеству дочерей фельдмаршала, он тоже поддерживал вполне приятельские, пусть и не очень близкие отношения.

Но, все же, ближайшей родней оставалась семья графини Варвары Петровны Разумовской, родной сестры Николая Петровича. В 1774 году она вышла замуж за графа Алексея Разумовского, но через десять лет семья фактически распалась – супруги разъехались, и графиня Варвара Петровна жила в Москве отдельно от мужа.

Дружба брата и сестры не была омрачена недоразумениями из-за денег и наследства – их родители еще при своей жизни определили долю родового имения каждому из детей.

Виделись Варвара и Николай довольно редко, но переписку вели оживленную. И именно письмом сообщил граф своей сестре о том, что жена его скончалась. Письмо он сначала послал на имя директора Московского архива коллегии иностранных дел Николая Николаевича Бантыш-Каменского, попросив его передать письмо графине Варваре Петровне, «приготовя ее к тому прежде сколько можно».

«Милостливая государыня моя, сестрица графиня Варвара Петровна, – писал ей граф Шереметев. – Поставляю долгом своим уведомить вас, что я соединился священными узами брака прошлаго 1801 года Ноября 6-го дня в Москве по обряду нашей религии и на сей брак получил как от Государя Императора, так и от всей высочайшей фамилии благоволительные подтверждения; а 3-го числа сего Февраля месяца жена моя графиня Прасковья Ивановна, урожденная Ковалевская, разрешилась от бремени, и мне Бог даровал сына и наследника графа Дмитрия. И к совершенному моему несчастию сего же Февраля месяца 23-го числа графиня моя скончалась. Имея мучительную горесть единственною спутницею, не нахожу сил сказать здесь ничего более, кроме того, что я с истинным почтением и преданностью остаюсь верный ваш всегда и совершенно преданный друг, брат и покорнейший слуга. Пожалей о мне. Истинно я вне себя. Потерял достойнейшую жену и в покойной графине Прасковье Ивановне имел я почтения достойную подругу и товарища. Кончу горестную речь. Остаюсь граф Шереметев».

Но вот с мужем своей сестры, графом Разумовским, который служил министром народного просвещения, граф Николай Петрович почти не общался.

Черствый и холодный человек этот граф Алексей Кириллович Разумовский, – отзывался о нем Шереметев. – Очень враждебно он ко мне настроен, еще с тех пор, как я у него дом купил на Воздвиженке. Ну а как он мою сестру из дома заставил съехать да другую семью себе завел – тут уж я его и вовсе знать не желаю.

У графа Разумовского действительно имелась другая, незаконная семья и внебрачные дети, получившие фамилию и титул графов Перовских. Граф Разумовский всегда хотел детей, а сыновья его с Варварой, Петр и Кирилл, родились, как тогда говорили, «неудачные» – жизнь вели распутную, расточительную, к тому же граф Кирилл Разумовский страдал душевным расстройством, и именно это стало причиной их разрыва.

Граф Шереметев видел, как страдает из-за этого расставания его сестра, и поддерживать родственные отношения с Разумовским не желал.

При этом до конца жизни Шереметев общался со своими единокровными сестрами и братом, носящими фамилию Реметевы – незаконнорожденными детьми его отца. Его сестра Анастасия Петровна, выходя замуж, получила в приданое имение в Орловской губернии, а Маргарита и Яков долгое время жили в его петербургском Фонтанном доме.

Маргарита Петровна была очень близким другом графа Шереметева – они много времени проводили вместе, подолгу беседовали, она даже стала крестной матерью его второго сына – Николая Николаевича, который был рожден уже после смерти жены графа одной из крепостных девушек.

В 1806 году Маргарита Реметева вышла замуж за статского советника Алексея Петровича Путятина, также получив в качестве приданого имение в Орловской губернии числом около 700 душ, а кроме того, в шестьдесят тысяч рублей и драгоценности.

После этого Маргарита выехала из Фонтанного дома и переехала к мужу.

Яков Петрович Реметев получил хорошее образование в доме отца в Москве и затем служил в лейб-гвардии Преображенского полка, дослужившись до чина капитана. Выйдя в отставку, он получил место в Коллегии иностранных дел, переехал в Петербург и поселился в Фонтанном доме, где по распоряжению графа Николая Петровича ему предоставили не только покои, но и стол, экипаж, деньги на расходы. Яков Петрович присутствовал на свадьбе своего брата Николая Петровича и Прасковьи Ивановны, а потом и на похоронах.

Когда граф уведомил столичную аристократию о смерти Прасковьи, несмотря на то, что Прасковью в обществе недолюбливали, проститься с ней пришли многие – братья графы Петр Андреевич и Павел Андреевич Шуваловы, действительный тайный советник граф Самойлов с супругой, граф Илья Андреевич Безбородко с супругой, генерал-майор Василий Сергеевич Шереметев, обер-прокурор Синода Яковлев, статский советник Евреинов, камергер князь Мещерский, фрейлина Олсуфьева, князь Андрей Николаевич Щербатов с супругой и двумя дочерьми, архитектор Кваренги, доктор Лахман, надворный советник Машков. По сторонам от погребального кортежа ехали полицейские, которые расчищали дорогу среди толп людей.

Графиня была похоронена в фамильном склепе Шереметевых в Александро-Невской Лавре, и на ее надгробии сделана такая надпись: «Шереметева графиня Прасковья Ивановна, рожденная от фамилии Польских шляхтичей Ковалевских, супруга действительного тайного советника, сенатора, обер-камергера, Святого Андрея Первозванного, Св. Владимира 1-й степени и прочих Российских и иностранных орденов кавалера, графа Николая Петровича Шереметева, родилась 20 июля 1768, в супружество вступила 6 ноября 1801 в Москве, скончалась в С.-Петербурге 23 февраля 1803 в 3 часа по полуночи».

Не пышный мрамор сей, бесчувственный и бренный,

Супруги, матери скрывает прах безценный.

Храм добродетели душа ея была.

Мир, благочестие и вера в ней жила.

В ней чистая любовь, в ней дружба обитала,

В ней верность искрення, чувствительность блистала.

Она и в смертный час в преданности своей

Всю чувствовала скорбь оставшихся по ней.

Какая же судьба несчастного супруга,

Сужденного влачить всю жизнь свою без друга!

Бесплодны вздохи, плач, тоска и тяжкий стон,

Которыми свое питает сердце он.

Но смерть ея была к бессмертию дорога;

Невинный дух ея в объятиях у Бога,

В покров нетления безсмертный облачен

И ликом ангельским повсюду окружен.

В жилище праведных всех благ лиющих реки,

О Боже, упокой сей чистый дух во веки.

Сам граф на похоронах не присутствовал – смерть жены так потрясла его, что он несколько дней пребывал в беспамятстве, а придя в себя, целые дни проводил в парковой беседке, где любила сиживать Прасковья.

А в Москве Шереметев поручил Джакомо Кваренги достроить Странноприимный дом как памятник Жемчуговой. Граф знал, что все свои личные средства графиня завещала семьям нуждающихся ремесленников. Она хотела, чтобы на ее деньги выкупали должников, достойно хоронили нищих, а кроме того, она, слишком хорошо зная, что такое неравный брак, хотела обеспечить приданым девушек из бедных семей.

Остаток жизни – а граф пережил жену на 6 лет – он, в память о любимой жене, находил утешение только в богоугодных делах и все свободное время отдавал благотворительности. Строил Странноприимный дом, больницы и храмы в Москве, Петербурге, Ростове. Раздавал милостыню, жертвовал деньги на сиротские пособия, на создание библиотек. И даже деньги, которые должны были быть потрачены на достойные похороны, граф завещал раздать бедным. Так что похоронили его в простом деревянном гробу в родовой усыпальнице Шереметевых – там же, где была погребена его супруга.

Внебрачные дети были и у самого графа Шереметева. Старшая из них, Александра, была почти ровесницей его сестры Маргариты. Граф обожал дочь, но та отличалась слабым здоровьем и умерла, не дожив до девятнадцати лет.

Еще одним «воспитанником» графа Николая Петровича был Иван Якимов, который родился в январе 1780 года и умер в возрасте двадцати четырех лет.

Через некоторое время после смерти графини Прасковьи Ивановны в жизни графа Николая Петровича появилась другая женщина – Елена Семеновна Казакова, которая также была одной из артисток Шереметевского крепостного театра и после его закрытия оказалась вместе с семьей графа в Петербурге.

Сначала Алена, как ласково звал ее граф, была няней его сына, но затем граф, которому приглянулась симпатичная и неглупая девушка, сделал ее своей невенчанной женой. Она родила Николаю Петровичу троих сыновей, которые росли вместе с Дмитрием, его законным сыном, который по желанию своего отца стал их крестным.

Старший из них, Николай, родился в 1805 году и умер в возрасте шести лет. Сергей родился год спустя и прожил долгую жизнь. А младший, Александр, родился в 1809 году, уже после смерти своего отца.

Свою новую семью граф включил в завещание. Сначала он распорядился выплатить Алене Казаковой, как няне его сына, десять тысяч рублей.

Однако позже, незадолго до смерти, граф изменил завещание, распорядившись выплатить Елене Семеновне «яко приверженной ко мне отличною преданностию и истинным усердием о предохранении здоровья и спокойствия как моего, так и сына моего», сто тысяч рублей, а ребенку, который должен был у нее родиться, – двести тысяч. Ее старшим сыновьям, Николаю и Сергею, «яко воспитанникам моим, весьма близким сердцу моему, доставить по кончине моей по двести пятьдесят тысяч рублей», причем деньги надлежало выплачивать частями, а тем временем проценты с этой суммы должны были пойти на их содержание, обучение и воспитание.

Граф не делал разницы между своими сыновьями – воспитывались и росли они вместе, Елена Семеновна также жила в доме графа – конечно, не на правах хозяйки дома, но, однако же, располагая собственными комнатами и прислугой.

Но все же до конца жизни граф Шереметев не мог забыть свою жену Прасковью, продолжая тосковать по ней и в память о ней заниматься благотворительностью.

Глава 15
«Жить на Шереметевский счет»

Понимая, что сын, не зная своей матери, может не понять, чего ради его отец совершил такой вопиющий мезальянс, граф оставил особое «Завещательное письмо», в котором рассказал о Прасковье, о своих отношениях с ней, о ее характере и об истории их любви. Рассказывая в записках сыну о покойной матери, граф напоминал ему, что не знатность и не славу, а лишь благие дела можно взять с собой за двери гроба.

Управляющим делами малолетнего графа, к шести годам оставшегося сиротой, был назначен троюродный брат Николая Шереметева – Василий Сергеевич Шереметев, внук генерал-майора Василия Петровича Шереметева. Главные имения этой ветви рода находились в нижегородском крае, поэтому их часто называют «нижегородскими» Шереметевыми.

Рос мальчик в окружении большого числа людей, среди которых, впрочем, не было его родственников – только опекуны и воспитатели. Родственники со стороны отца не желали знать сына «крепостной девки», а родственники со стороны матери попросту не имели возможности с ним видеться, так что единственным близким человеком была для него подруга покойной матери, Татьяна Шлыкова, которая, исполняя данное обещание, не отлучалась от ребенка, стараясь заменить ему и отца, и мать.

О родителях она рассказывала ему совсем мало – отдельные фразы, факты, намеки.

Видишь этот крест? – говорила она маленькому Дмитрию, указывая на киот с образами, центральное место в котором занимало распятие с мощами. – Им тебя матушка благословила перед смертью. Как почувствовала, что скоро ее час настанет, велела подать ей крест и благословила.

С тех пор Дмитрий не расставался с этим крестом, она всегда занимал почетное место среди образов в его комнате.

А батюшка твой, – говорила она в другой раз, – всегда так щедро милостыню раздавал. Как идет куда – так монеты горстями рассыпает.

И Дмитрий, по примеру отца, всегда носил с собой кошелек с мелкими деньгами, которые щедро раздавал нищим возле церквей.

В день своего совершеннолетия – в 3 февраля 1820 года – он вступил во владение всем имуществом и был произведен в камер-пажи. Представляясь по этому случаю императору Александру I, он сказал, что «имеет усердное желание не только охранять во всей неприкосновенности памятник человеколюбия, родителем его воздвигнутый, Странноприимный Дом в Москве, но и усугубить благотворительность заведения сего на пользу общую». И сразу сделал большое пожертвование на имя императрицы Елизаветы Алексеевны на нужды благотворительности.

Через три года пришло время поступать на службу, и он выбрал для себя военное дело, поступив в Кавалергардский полк. Служба его продвигалась вполне успешно, он получал повышения и ордена, хотя император Александр Павлович относился к нему прохладно, хорошо помня историю брака его родителей.

Служба его была достаточно однообразна: внутренний караул, подготовка к парадам, парады, но сам он своим положением был доволен – к нему благоволил командир полка граф Степан Федорович Апраксин, а назначение флигель-адъютантом государя воспринял как большую милость.

Но при этом Дмитрий был человеком довольно застенчивым, молчаливым, избегал шумных сборищ, которые устраивали молодые офицеры, никогда не играл в карты.

«Многие упрекали его в стремлении отдалиться, – писал через много лет его сын. – Он, действительно, избегал знакомств и встреч, особенно – в последние годы. Отчасти это объясняется тем, что ему трудно было просто показаться на улице. В Москве его стерегли на разных перекрестках, следили за его прогулками и набрасывались на него с различными просьбами и вымогательствами. Было время, когда весь Воздвиженский дом наш, со всеми флигелями его, исключительно был занят даровыми квартирами, служащими лицами и пенсионерами. Ни одной квартиры не сдавалось внаем, а вдоль решетки дворца, выходящей на Никольскую улицу, ютились лавки торговцев старыми книгами».

Круг его друзей был весьма небольшим, и одним из людей, с которыми он сошелся достаточно близко, был художник Орест Кипренский. Он пользовался особым расположением графа Шереметева, который чувствовал в нем некую родственную душу: Кипренский был незаконнорожденным сыном дворянина, при этом номинально числясь сыном одного из крепостных, но, обнаружив с раннего возраста недюжинные способности к рисованию, смог получить вольную и окончить академию художеств. Оба они были в обществе на особом положении – в эдаком своего рода социальном вакууме.

В 1824 году в Фонтанном доме Кипренский написал большой парадный портрет графа Шереметева в кавалергардском мундире на фоне анфилады комнат Фонтанного дома. Портрет этот, показанный на выставке в Академии художеств, затем купил у художника за пятнадцать тысяч Василий Сергеевич Шереметев и пожертвовал его для украшения Столовой залы Странноприимного дома, велев повесить картину напротив портрета графа Николая Петровича, его отца и учредителя Странноприимного дома.

Шереметев выплачивал множество пенсий и пособий, содержал Странноприимный дом, платил врачу, который в нем работал, но при этом долги его исчислялись миллионами. Обладая не только застенчивым, но и весьма доверчивым характером, он позволял безбожно обворовывать себя своим управляющим. Многие его родственники жили за его счет, получали от него деньги, останавливались и подолгу жили в его петербургских и московских домах. В то время появилась поговорка «жить на Шереметевский счет», и к концу тридцатых годов на этот счет существовали московские храмы, обители, гимназии, приюты и отчасти Петербургский университет.

Благотворительность сослужила ему хорошую службу – он смог, наконец, заслужить уважение и в обществе, и в императорской семье.

В 1838 году граф был уволен от военной службы «для определения к статским делам», с причислением к Министерству внутренних дел, а из гвардии ротмистров он был переименован в коллежские советники и пожалован званием камергера двора. Уволен он был по собственной просьбе. Шереметеву давно не по душе была та деятельность, которой он вынужден был заниматься.

14 декабря 1825 года он должен был скакать вывести свой полк усмирять восстания на Сенатской площади – ему было велено ударить по мятежникам картечью.

Но, выехав на площадь, граф не смог заставить себя начать стрелять. Крики раненых, люди, падающие под копыта лошадей, свист пуль – все смешалось в его глазах. Увидев, как его приятелю барону Веллио картечью оторвало руку, Шереметев бросился на помощь конногвардейцу, решив вернуться с ним в Фонтанный дворец. Долгое время поправлялся и барон Веллио, и сам Шереметев – вскоре он свалился с горячкой, не пережив нервного потрясения.

По всей вероятности, именно с того дня стал избегать Дмитрий Николаевич явного царского благоволения и царских милостей и начал раздумывать о том, чтобы оставить службу, поджидая хорошего момента.

Кроме того, ему не нравилось общество офицеров, а их развлечений и интересов он не разделял.

Глава 16
Дуэль четверых

О том, какого рода развлечения были популярны среди офицеров того времени, может свидетельствовать следующая история, одним из участников которой стал дальний родственник графа, Василий Васильевич Шереметев.

Как правило, молодые люди часто посещали театры, причем, по установившейся традиции им нельзя было брать места дальше определенного ряда. Граф Дмитрий Николаевич в молодости увлекался балетом и не мог не восхищаться Авдотьей Истоминой.

Истомина была, пожалуй, самой популярной актрисой того времени. Воспитанница театрального училища, ученица Шарля-Луи Дидло, воспетая Пушкиным в «Евгении Онегине», наибольшим успехом девушка пользовалась в балетах «Зефир и Флора», «Африканский лев», «Калиф Багдадский», «Евтимий и Евхариса», «Роланд и Моргана», «Лиза и Колен», «Лелия Нарбонская».

Балетные и драматические артистки часто становились содержанками гвардейских офицеров, отношения офицеров с девушками служили поводами для дуэлей, и именно во время одной из таких дуэлей из-за восемнадцатилетней Истоминой погиб Василий Шереметев.

Эта дуэль состоялась за несколько лет до появления Дмитрия Шереметева в полку – в ноябре 1817 года на Волковом поле. Штабс-ротмистр Кавалергардского полка Василий Шереметев, сын Василия Сергеевича Шереметева и четвероюродный брат графа Дмитрия, стрелялся с чиновником Иностранной коллегии и камер-юнкером Александром Завадовским.

К тому моменту Истомина уже два года была содержанкой кавалергардского штаб-ротмистра Шереметева. Всегда окруженная толпами поклонников, девушка вызывала у Шереметева жгучую ревность. Наконец, во время одной из ссор Истомина съехала к своей подруге. Шереметев же, в расстроенных чувствах уехал из города на несколько дней.

Все приятели Шереметева знали о ссоре, половина из них были сами влюблены в Истомину, и через пару дней начинающий литератор Грибоедов, друживший с Шереметевым, повез балерину «на чай» к другому своему приятелю, камер-юнкеру графу А. П. Завадовскому, с которым делил квартиру в столице. Очарованная обходительностью и прекрасными манерами Завадовского, балерина задержалась там на два дня.

Вернувшись в город, Шереметев узнал об измене своей ветреной возлюбленной и, подстрекаемый еще одним своим приятелем А. И. Якубовичем, вызвал Завадовского на дуэль. Якубович и Грибоедов также обещали драться – они и сами были неравнодушны к хорошенькой балерине, а кроме того, дуэль казалась им обычным развлечением. Условия самые жестокие: стреляться с шести шагов.

Первым стрелял Шереметев. В последний момент его рука дрогнула, и пуля лишь оторвала воротничок сюртука Завадовского. Разъярившийся Завадовский выхватил пистолет, выстрелил в Шереметева и попал ему в живот. Шереметев тут же упал и с криком стал кататься по снегу.

Что, вкусно? – усмехнулся Каверин, еще один свидетель дуэли.

Якубович, специалист по дуэлям, вытащив пулю, протянул ее Грибоедову со словами: «Это – для тебя». Спустя сутки Шереметев умер.

Из-за трагического исхода схватки первой пары вторая дуэль была отложена, хотя по правилам четверной дуэли секунданты должны были стреляться следом.

Вторая дуэль состоялась лишь осенью 1818 года. Якубович был переведен в Тифлис по службе, там же оказался проездом и Грибоедов, направляясь с дипломатической миссией в Персию.

Грибоедов понимал, что дуэли не избежать, и очень переживал, опасаясь, что, невольно став причиной одной смерти, может стать и причиной другой. Он пытался отговорить Якубовича стреляться, но тот был намерен идти до конца.

Секундант Якубовича Муравьев нашел местечко у Татарской могилы за селением Куки, где был овраг. Секундантом Грибоедова был его сослуживец, дипломат Амбургер. Назначили барьеры. Противники продвинулись навстречу друг другу и около минуты выжидали. Первым стрелял Якубович, попав Грибоедову в левую руку. Грибоедов понимал, что тот специально промазал, не желая новых смертей, и тоже в последний момент ответ пистолет, выстрелив противнику в ногу.

Шрам от этого ранения остался у Грибоедова на всю жизнь, и именно по нему удалось впоследствии опознать обезображенный труп Грибоедова, убитого религиозными фанатиками во время разгрома русского посольства в Тегеране.

Эту дуэль еще долго помнили в обществе, и, разумеется, граф Дмитрий Шереметев не мог не знать о том, как погиб его родственник.

Глава 17
«Листок из альбома»

В 1837 году граф Дмитрий Шереметев женился на своей дальней родственнице – Анне Сергеевне Шереметевой, дочери Сергея Васильевича Шереметева, дед которой – Василий Владимирович Шереметев – был четвероюродным братом графа Дмитрия Николаевича. Семья Анны Сергеевны принадлежала к одной из нетитулованных ветвей Шереметевского рода.

Очаровательная и умная девушка была фрейлиной императрицы Александры Федоровны, а кроме того – талантливой певицей и пианисткой.

Фрейлины, которые набирались из самых хорошеньких девушек, обязаны были уметь танцевать, музицировать, петь, ездить верхом, играть в салонные игры, дежурить при императрице во дворце, сопровождать ее в выездах в город, в театр, присутствовать на семейных торжествах, военных парадах, дипломатических приемах. При этом зачастую девушке не позволялось даже самой выбрать себе прическу и платье.

«Уже два вечера я причесываюсь с локонами по желанию Императрицы, – писала Анна своим родным в деревню, – которая предпочитает видеть меня с локонами, нежели с гладкими волосами. Государь также находит, что новая прическа лучше; так что я почти обязана оставить свою удобную прическу».

Именно там, у императрицы во дворце, граф снова встретил свою будущую жену. Первая встреча произошла еще девять лет назад на празднествах по случаю коронации императора Николая I. Уже тогда Дмитрию понравилась эта милая шестнадцатилетняя девушка, но он не решился сделать предложение. Сейчас, вновь встретив ее на балу, он пригласил девушку на попурри и был совершенно очарован ею. Она была не самой хорошенькой при дворе, но, несомненно, одной из самых умных и очаровательных девушек.

Он решил жениться на ней, однако это было не так просто. Фрейлины, не имеющие право даже выбирать, носить ли прическу с локонами или гладко зачесывать волосы, тем более были несвободны в выборе супругов. Требовалось получить высочайшее разрешение на брак, но для графа Шереметева, унаследовавшего сказочное состояние своего отца, не было ничего невозможного.

Венчание происходило неподалеку от Фонтанного дома, в придворной церкви Аничкова дворца, где жила императорская семья.

На свадьбе присутствовала тетка невесты Екатерина Васильевна, которая потом писала родственникам: «С последней свадьбы Царской фамилии еще не было столь великолепной, как наша. От Дворца до его дома толпа народа и кареты. Двор полон был народа, но одних его крестьян впускали. Как тронулась его карета от подъезда ехать к венцу, то все сняли шляпы и стали креститься… Венчание было очень хорошо. Она просила, чтобы позволено было ее духовнику, который также духовник Великих княжон, ее венчать. Все кроме шаферов стояли в отдалении от них и всем хорошо было видно. Граф и Анюта стояли как должно христианам, понимаю всю важность таинства брака. По окончании она подошла к Императору и Императрице, которая очень нежно ее обняла. Государь подошел поздравить сестру (мать невесты), поцеловал у нее руку, потом Государыня всех нас поздравляла и давала руку. Пошли все к ней в комнаты пить чай. Государь после взял новобрачного с собой и отвез в дом его. Анюта осталась еще благодарить Государыню. Простилась с нею, с Великими княжнами, со всеми фрейлинами и поехала с Великим князем и матерью в дом свой (Фонтанный дом), где встретил Государь с хлебом и солью… благословил ее и графа и повел в дальние комнаты. Ходил по всему дому, был очень весел. Пробыл около часу, пил здоровье молодых и с Великим князем оставил их… Вечер свадебный кончился в 11 часов… По всему можно надеяться, что Анюта будет счастлива».

В следующем письме она сообщала родным: «…Слава Богу, наши молодые кажутся очень счастливыми. Он не наглядится на нее. После обеда она отдыхает. Все это время очень уставала. То он сидит подле нее. Если заснет, то граф несколько раз взойдет только посмотреть на нее… Если Анюта не будет чувствовать своего счастия, то верно сама виновата будет… Дай Бог им в своем великолепном дворце жить благополучно и наполнить его любовию, которая должна быть, если будут знать друг друга цену».

Дмитрий был счастлив с Анной. Застенчивый характер молодого человека прежде не позволял ему свободно чувствовать себя на публике, теперь же, в обществе своей прекрасной спутницы, он стал более смелым и раскованным. Анна же, которая буквально купалась в обожании своего супруга, тоже необыкновенно расцвела и похорошела.

15 апреля 1838 года родился их первый сын, которого решено было назвать Николаем в честь деда. Крестным ребенка стал сам государь Николай Павлович, лично прибывший в домовую церковь на крестины, а крестной матерью стала мать Анны, Варвара Петровна Шереметева, бабушка младенца.

После родов, долгое время сидя дома, Анна заскучала. В Фонтанном доме, где жили супруги, была обширная библиотека, но она находилась в таком беспорядке, что пользоваться ею было почти невозможно, поэтому Анна с помощью своего личного библиотекаря привела ее в порядок и дополнила по своему вкусу. Будучи женщиной образованной, она очень увлекалась чтением и следила за всеми литературными новинками.

Как и ее муж, графиня Анна Сергеевна много занималась благотворительностью: с 1838 года стала членом Императорского женского патриотического общества, исполняла обязанности попечительницы школы этого общества в Нарвской части Санкт-Петербурга.

Во многом благодаря Анне дом Шереметевых стал одним из великосветских центров Петербурга. Графиня Анна Сергеевна устраивала в Фонтанном доме вечера, на которых присутствовали, кроме приглашенных гостей из высшего общества, иностранных дипломатов и путешественников, многие русские и зарубежные музыканты. Она была близкой подругой многих людей из творческой среды, а ее постоянными гостями были Рубини, Виардо, пианисты Тальберг, Лист.

Теодор Делер, который сочинял музыку для Шереметевской Капеллы, также часто бывал в их доме, и там он познакомился с младшей сестрой графини – Елизаветой Сергеевной Шереметевой, и впоследствии женился на ней.

Неоднократно бывала в Фонтанном доме Прасковья Арсеньевна Бартенева, фрейлина императрицы, замечательная певица-любительница, ее с графиней Анной Сергеевной связывали общее прошлое при дворе и дружеские отношения после замужества Анны. Бартенева не пропускала ни одного домашнего концерта Шереметевых и сама часто выступала на них.

Бывал на этих вечерах и Борис Сергеевич Шереметев, младший брат хозяйки дома, который также очень любил музыку и получил известность как композитор-любитель. Именно он написал музыку на стихи Пушкина «Я вас любил», на слова Тютчева «Еще томлюсь тоской желаний», графа А. Толстого «Средь шумного бала», которые до сих пор являются очень популярными романсами.

Осенью 1842 года она вместе с маленьким сыном Николаем и сестрой Елизаветой Сергеевной отправилась в Париж – Елизавета Сергеевна мечтала брать уроки игры на фортепьяно у знаменитого Шопена. Сестры познакомились с композитором, обе пели для него, Елизавета взяла несколько уроков. Шопен был так поражен красотой и талантом Анны, что тут же сделал набросок мелодии в ее нотной тетради – мелодии, которая потом стала носить название «Листок из альбома». Листок этот, на котором великий композитор написал посвященную Анне мелодию, долго потом хранился среди бумаг Шереметевых.

Из Парижа сестры отправились в Италию, где посещали оперу и слушали итальянских музыкантов, а затем вернулись в Россию, где их встретил Дмитрий Николаевич.

Но уже в начале 1843 годов в семье Шереметевых случилось несчастье: умер от скарлатины их единственный и горячо любимый сын четырех лет от роду. Анна долго не могла прийти в себя и оправилась от своего горя только с рождением второго ребенка. 1844 года в Фонтанном доме у супругов родился второй сын. В графской семье была традиция – давать детям имена в честь кого-то из предков, и мальчика назвали Сергеем в честь Сергея Васильевича Шереметева, отца графини Анны Сергеевны.

Лето семья обычно проводила в Кусково, которое Анна любила больше всех других Шереметевских усадеб. И именно в Кусково ей суждено было умереть – летом 1849 года она простудилась и угасла буквально за несколько дней. Ей было всего 38 лет.

Тут же поползли слухи, что молодая женщина была отравлена бульоном, который в тот день подавали к столу.

Кто-то из завистников графа отравил его жену, – шептались при дворе. – Подкупил повара или кого-то из слуг, чтобы те подсыпали отраву в бульон. Она только съела ложку – сразу почернела и упала замертво.

Но врагов у графини не было – просто некому было совершить такое преступление.

После смерти жены граф остался жить в Москве. Он заперся в своем доме и не выходил оттуда целыми днями, проводя время перед портретом жены. Через лакея он отдавал указания касательно воспитания сына.

Через некоторое время поползли слухи, будто он состоит в связи с сестрой покойной жены, девицей Варварой Сергеевной Шереметевой. Ее и правда слишком часто видели в его доме, притом пьяной, она отличалась эксцентричными выходками и однажды собственноручно высекла всех учениц школы, которая находилась под ее патронатом. Когда об этом узнал император, он приказал ей немедленно убраться из Шереметевского дома под угрозой заключения в монастырь, а самому Шереметеву велел приехать в Петербург и заниматься воспитанием сына.

В Петербурге Шереметев жил очень замкнуто, при дворе не появлялся, не общался даже с собственным сыном, а все время проводил в обществе своих кучеров и лакеев. Чтобы не обижать императорскую семью и влиятельных знакомых, он подговорил швейцаров во всех дворцах, и те приносили ему на дом книги, в которых обычно расписывались посетители. Таким образом, сидя безвылазно дома, Шереметев создал иллюзию того, что периодически выезжает с визитами.

В 1857 году граф Дмитрий Николаевич вступил во второй брак, обвенчавшись с Александрой Григорьевной Мельниковой, которая была приятельницей его любовницы Варвары. Невеста была моложе жениха на 22 года, однако к моменту заключения брака уже считалась старой девой. Граф хотел, чтобы у его сына была мать, но сделал не лучший выбор.

Свадьба состоялась очень тихо и скромно, и первое время такой же тихой была и жизнь супругов, но затем Александра Григорьевна поняла, что ее мужа, человека доверчивого и непрактичного, попросту обкрадывают, и что некоторых служащих надо срочно удалить. Она посчитала первым своим долгом освободиться от запутавших его управляющих и людей, злоупотреблявших доверием. Кроме того, став графиней Шереметевой, Анна Григорьевна стремилась всячески подчеркнуть свой новый, более высокий социальный статус. Это проявлялось, например, в том, как она занималась благотворительностью. Если граф предпочитал делать добро так, чтобы как можно меньше публики это видело, она, напротив, стремилась к наибольшей публичности.

Графа эти новые порядки в доме и его жизни раздражали, но неуемная жажда деятельности не покинула его жену даже с рождением сына Александра, крестным которого стал сам император.

Однако вскоре случились перемены гораздо более глобальные и болезненные для графа – освобождение крестьян.

Граф был одним из крупнейших землевладельцев, ему принадлежали земли с крепостными крестьянами в разных уездах Владимирской, Воронежской, Курской, Московской, Нижегородской, Орловской, Рязанской, Санкт-Петербургской, Симбирской, Смоленской, Тульской, Харьковской, Ярославской губерниях, конный завод в селе Серебряные пруды Веневского уезда Тульской губернии, четыре каменных дома в Петербурге и два в Москве, дачи на Петергофской дороге и в Павловске под Петербургом и в селах Кусково и Останкино под Москвой, несколько имений в Лифляндии, в Пензенской и Тверской губерниях, а также несколько каменных и деревянных строений в Москве, Петербурге и Кронштадте. В общей сложности ему принадлежало в тринадцати губерниях более ста пяти тысяч душ.

Благосостояние графа Шереметева сильно пошатнулось, но сын его впоследствии писал о том, что в столицу стали съезжаться депутации от крестьянских обществ «для изъявления благодарности и верноподданнических чувств» государю, и крестьяне Шереметева «…явились к отцу с настоятельной просьбой самому вести их к государю – что без него они не желают подносить хлеба-соли и отделять себя от него в такую знаменательную и торжественную минуту. Отца это заявление очень порадовало и утешило… В назначенный день отец отправился во дворец во главе крестьянской депутации… и это появление отца с крестьянами, видимо доставило, удовольствие государю. Он обласкал крестьян и указал на тесную и живую связь их с такими помещиками, каким был мой отец».

Шереметев вынужден был сократить свои личные расходы с тем, чтобы не сокращать расходы на благотворительность. Он по-прежнему помогал различным общественным организациям, но после отмены крепостного права с финансированием расходов Странноприимного дома сложилось катастрофическое положение, и Главной конторе графа Шереметева приходилось изыскивать дополнительные суммы.

Когда граф решил составить завещание, жена едва не убедила его исключить из завещания первого сына и оставить все Александру. Лишь в последний момент Дмитрий Николаевич одумался и оставил старшему сыну в наследство Фонтанный дом.

Остальное наследство было поровну разделено между детьми и женой графа.

Кроме того, в своем завещании граф Дмитрий Николаевич Шереметев возлагал на старшего сына обязанность попечителя Странноприимного дома.

Умер граф 12 сентября 1871 года. На пороге своего кабинета в Кусково он замер, пошатнулся и упал замертво.

«Крестьяне несли его на руках через всю Москву, к пути следования в Александро-Невскую Лавру, где, согласно завещанию, погребен он был рядом с отцом и матерью, графиней Прасковьей Ивановной. Когда он лежал в гробу, черты лица его выпрямились, и меня поразило сходство его с нею!» – писал с горечью его сын Сергей Шереметев.

Глава 18
Музыкант из рода Шереметевых

Младший сын, Александр Шереметев, унаследовал усадьбы Ульянка, Вороново и Александрино.

Сначала, как и большая часть его родственников, Александр избрал военную службу. Он окончил Пажеский Его Императорского Величества корпус и стал адъютантом главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, затем шталмейстером двора, офицером для особых поручений при Военном министерстве, флигель-адьютантом и майором свиты.

Но истинной его страстью была музыка. Он брал уроки фортепиано у Теодора Лешетицкого и уроки вокала у Ивана Мельникова, а затем основал частный оркестр, который с 1898 года начал давать «народные» – то есть общедоступные – симфонические концерты.

Поскольку Александр принадлежал к состоятельной семье, то он, как и другие Шереметевы, занимался благотворительностью, которая также носила музыкальный характер. В 1908 году пожертвовал 20 000 рублей на учреждение стипендий имени Н. А. Римского-Корсакова в Петербургской консерватории. По его инициативе в Петербурге были установлены мемориальные доски Александру Даргомыжскому, Милию Балакиреву, Александру Серову и Модесту Мусоргскому.

Император, оценив его старания и явные организаторские способности, доверил ему руководство Музыкально-историческим обществом Санкт-Петербурга, концерты которого составляли заметное дополнение к музыкальной жизни российской столицы: благодаря этому обществу, в Петербурге звучали произведения таких авторов, как Ян Сибелиус и Рихард Штраус, а в 1913 году по инициативе Шереметева в город приехала Фелия Литвин, чтобы исполнить партию Кундри в опере Рихарда Вагнера «Парсифаль». Это была премьера оперы в России, и прошла она с большим успехом. Долгое время в свете только и разговоров было о несравненной Литвин и о том, как хороша стала культурная жизнь Петербурга благодаря Шереметеву.

Несомненные таланты Шереметева вскоре позволили ему занять должность начальника Придворной певческой капеллы – старейшей профессиональной музыкальной организации, которая была основана еще Иваном III как Хор Государевых певчих дьяков в Москве.

Александр и сам был выдающимся композитором. Особенной популярностью пользовались херувимские песни – «Милость мира», «Достойно есть», «Ныне силы небесные», а из светских сочинений – «Патетическая фантазия» и похоронный марш для оркестра.

Александр был женат на фрейлине графине Марии Федоровне Гейден, дочери графа Федора Логгиновича Гейдена, генерал-губернатора княжества Финляндского. У них родилось четверо детей – Елизавета, Дмитрий, Александра и Георгий.

Графиня Александра Александровна впоследствии вышла замуж за своего дальнего родственника, Сергея Владимировича Шереметева. Он был из нетитулованной московской ветви Шереметевых и, кроме того, весьма беден. Его мать – графиня Елена Строганова – совершила такой же мезальянс, выйдя замуж за человека без титула. Так же как и его бабушка, Великая княгиня Мария Николаевна, урожденная герцогиня Лейхтенбергская, когда вышла за графа Григория Строганова, которого в свете никто даже не признавал ее мужем.

Что заставило дочь одного из известнейших и богатейших людей того времени выбрать в мужья такого человека? Вероятно, она попросту без памяти влюбилась – Сергей был весьма хорош собой, с особым изяществом носил военную форму и был весьма обходителен, а его сестра Софья была на дружеской ноге со всем императорским двором.

Тем не менее, Сергей Владимирович, помня, что он внук Великой княгини, тяготился своим нетитулованным происхождением, и ему брак с Александрой сулил сплошные выгоды.

Жену он не любил, и уже после революции, находясь в эмиграции и решив именовать себя Шереметевым-Строгановым, развелся с ней и женился на американке. Графиня Александра тоже долго не оставалась одна. У Сергея и Александры Шереметевых родился только один ребенок – сын Никита, который последовал за родителями в эмиграцию.

Глава 19
Книги графа Шереметева

Как уже говорилось, Сергей Шереметев унаследовал Фонтанный дом, куда переехал в возрасте 26 лет. К этому времени молодой человек, состоящий на военной службе, был уже женат на фрейлине двора – княжне Екатерине Павловне Вяземской, дочери действительного статского советника князя Павла Петровича Вяземского, и имел четверых детей – сыновей Дмитрия, Павла, Бориса и дочь Анну.

Но вскоре он понял, что воинская служба не является его призванием, и в январе 1883 года полковник граф Шереметев был назначен начальником Придворной певческой капеллы.

Как и его отец, он стремился заниматься благотворительностью, и, едва заступив на новое место службы, на котором он сменил Николая Ивановича Бахметева, пожертвовал десять тысяч рублей «для усиления средств инструментального класса», причем по его просьбе этому капиталу было присвоено имя А. Ф. Львова, композитора, автора гимна «Боже, царя храни», директора Капеллы до 1861 года.

Несколько лет спустя семья Шереметевых вернулась в Москву, и граф с головой погрузился в научную деятельность.

В апреле 1897 года графа С. Д. Шереметева назначили членом Особого совещания по делам дворянского сословия, и одним из результатов работы графа Шереметева стала публикация статьи «О создании особых дворянских женских учебных заведений». Граф уделял большое внимание недостаткам женского образования в России, поскольку «…огромна роль женщины, матери, хозяйки имения, сотрудницы тех местных деятелей-тружеников, носителей известных преданий. Говорить о пользе сохранения дворянского землевладения, дворянских усадеб, дворянских культурных центров – и нельзя при этом забыть женщину!».

Граф призывал увеличить количество женских учебных заведений и реформировать их таким образом, что девушки из дворянского сословия не только получали некую сумму знаний, но также через изучение истории России, истории церкви воспитывали бы в себе любовь к Отечеству.

Еще через три года Николай II назначил графа С. Д. Шереметева председателем Археографической комиссии Министерства народного просвещения, которая была основана еще в 1834 году. Основана она была для выявления, исследований и публикаций документов по русской истории в отечественных и зарубежных архивах.

Комиссией издавалось «Полное собрание русских летописей», а также исторические источники по внешней и внутренней политике государства, рукописи, переиздавались старые книги.

Шереметев давно и глубоко интересовался родной историей, он был избран в декабре 1890 года почетным членом Императорской Академии наук, в 1895 году – почетным членом Русского Археологического института в Константинополе и Исторического общества Нестора-летописца в Киеве, в 1897 году – почетным членом Псковского Археологического общества и Черниговской губернской Ученой архивной комиссии, в последующие годы – почетным членом Калужской, Владимирской, Таврической губернских Ученых архивных комиссий, членом-корреспондентом национальной Академии в Реймсе, почетным членом Московского археологического института и многих других организаций.

Увлекаясь историей, он не мог оставаться равнодушным к иконописи, и в 1901 году добился создания Комитета попечительства о русской иконописи, став его первым председателем. За год до этого граф совершил путешествие по селам Владимирской губернии – Мстере, Палеху и Холуеву, впечатления от которого он опубликовал в книге «Проселки». Эти села издавна славились своими иконописными традициями, но сейчас традиционная иконопись находилась в катастрофическом положении – мастера не могли конкурировать с фабриками, которые массово печатали иконы на бумаге. И граф решил принять меры для спасения традиционного иконописного промысла. Было составлено прошение на имя государя, а кроме того, он сумел увлечь своей идеей ученых историков и искусствоведов. Помимо создания иконописных школ, артелей иконописцев, магазинов и складов, где хранились написанные вручную иконы, комитет издавал «Лицевой иконописный сборник», задачей которого было ознакомление русского общества с памятниками византийской и древнерусской иконописи, а кроме того, чтобы популяризировать деятельность Комитета, печатались «Известия» и выпуски «Иконописного сборника».

Шереметев был человеком вспыльчивым, нервным и при этом очень замкнутым. В обществе его считали чудаком, «человеком с зайчиком» – он почти ни с кем не общался, жил своей особой жизнью, был полностью погружен в науку и не обращал внимания на такие мелочи, как, к примеру, внешний вид или состояние своего платья.

Однажды вдова его приятеля Варвара Мятлева, отчаявшись обратить внимание графа на состояние его одежды, приколола записку к его вытертой каракулевой шапке, умоляя наконец сменить ее.

Что делается в его доме, он тоже не замечал. Как-то, встретив на улице давнего знакомого, граф страшно обрадовался.

Сколько лет! – воскликнул он. – Давно ли вы приехали?

Да уже третьего дня.

Вот как?! А где же вы остановились?

Да у вас в доме!

При этом даже его недоброжелатели признавали, что это человек крайне умный и образованный – он прекрасно писал, говорил на нескольких языках, был очень увлечен историей, много читал, общался с учеными.

В своем доме он оборудовал библиотеку, архив, где собрал все документы, касающиеся его рода, – он осознавал то влияние, которое род Шереметевых оказал на русскую историю, и понимал важность этих документов, выставил коллекции картин и монет.

Во многом это было заслугой и его жены Екатерины – незаурядной женщины, которая также увлекалась наукой, открыла два музея, делала переводы, занималась издательской деятельностью. Она же опекала и Странноприимный дом – покупала туда книги, платила чтецам, которые читали эти книги вслух старым и немощным людям, жертвовала деньги, для развлечения находившихся там людей купила «волшебный фонарь» – эпидоскоп, улучшила работу лазарета.

И именно во многом благодаря своей жене граф Сергей Дмитриевич вошел в число членов Общества любителей древней письменности.

Глава 20
Общество любителей древней письменности

Инициатором создания этого общества стал отец Екатерины Шереметевой, князь Павел Петрович Вяземский, которого Шереметев охотно и с радостью поддержал. Кроме того, поддержку оказали и многие другие виднейшие государственные деятели, ученые и предприниматели – фельдмаршал князь А. И. Барятинский, граф А. В. Бобринский, директор московских Музеев В. А. Дашков, ректор Московского университета академик Н. С. Тихонравов, историки П. И. Бартенев и В. О. Ключевский, филолог и хранитель Румянцевского музея Е. В. Барсов, старший хранитель Императорской Публичной библиотеки Р. И. Минцлов, московский предприниматель и владелец художественной галереи К. Т. Солдатенков и другие.

Общество разместилось в одном из залов Фонтанного дома, там же находилось и так называемое «Древлехранилище» – музей Общества.

По своим целям и задачам оно было сходно с Археографической комиссией. ОЛДП своей деятельностью дополняло и расширяло тот круг памятников древнерусской письменности и культуры, которые вводились в научный и культурный оборот.

Первый основополагающий пункт Устава гласил: «Общество Любителей Древней Письменности имеет целью издавать славяно-русские рукописи, замечательные в литературном, научном, художественном или бытовом отношении, и перепечатывать книги, сделавшиеся библиографической редкостью, без исправлений». Среди изданий Общества были рукописи Писания, книги религиозного содержания, старинные учебники, географические и исторические рукописи, летописи, сборники песен, легенд, народного творчества. Отдельное внимание уделялось рукописям с иллюстрациями, которые планировалось переиздавать.

Часть денег вкладывалась в научные проекты – общество занималось самостоятельными исследованиями, поскольку среди его членов были десятки археографов, историков, искусствоведов. Организовывались археографические экспедиции. В Обществе любителей древней письменности состояло восемь почетных членов, тридцать действительных и сто шесть членов-корреспондентов. За время пребывания Общества в стенах Фонтанного дома на его собраниях прочитаны сотни докладов и сообщений, посвященных памятникам древнерусской письменности, архитектуры и культуры.

Собрания Общества, на которых читались доклады, проходили очень живо. К. Д. Бендер так описывал одно из заседаний: «…Помню хорошо доклад, сделанный Смоленским о поездке по монастырям дальнего севера и вывезенной оттуда им старинной церковной музыке. Параллельно с этим докладом небольшой хор исполнял те напевы, о которых велась речь. Несмотря на многие прошедшие с тех пор годы, я живо помню то большое неотразимое впечатление, которое во мне оставила эта музыка».

Смоленский был одним из самых деятельных членов Общества. Он занимался исследованием древней церковной музыки, и граф Шереметев настолько был восхищен его энтузиазмом, что пригласил жить в один из флигелей Фонтанного дома. Там же, в Фонтанном доме, рядом с Музеем Общества, жил и его зять князь Вяземский.

Музей Общества любителей древней письменности получил широкую известность в кругах специалистов в области древнерусской и славянской культуры. В нем было собрано более полутора тысяч древних рукописей, тысячи ценных икон, предметов церковного обихода и т. д.

Многие стремились посетить этот музей – ученые, деятели церкви, зарубежные гости. Здесь неоднократно бывали члены императорской фамилии – императоры Александр III и Николай II, великие князья. А когда великий князь Михаил Александрович стал почетным членом Общества, общество получило статус Императорского.

Председателем Общества любителей древней письменности долгое время был один из его создателей – князь Вяземский, и только после его смерти Общество возглавил граф Шереметев.

Общество существовало за счет процентов с неприкосновенного капитала – именно на эти деньги осуществлялись издания материалов, – а также за счет пожертвований. Так, в 1890 году А. А. Тимашев внес в ОЛДП особый капитал в размере 3 тысячи рублей в память своего деда Сергея Сергеевича Шереметева (родного дяди графа Сергея Дмитриевича). Особые капиталы внесены самим графом Шереметевым, его женой, сыном Павлом, князем П. П. Вяземским, графом А. В. Бобринским, графом В. В. Мусин-Пушкиным, князем П. П. Демидовым-Сан-Донато, А. А. Половцевым. Временами делались целевые взносы на печатание той или иной рукописи.

Всего на средства общества было переиздано несколько сотен книг, рукописей и их фрагментов.

Параллельно граф Шереметев принимал участие в деятельности другого общества – с группой энтузиастов он создал и возглавил Общество ревнителей русского исторического просвещения в память государя императора Александра III.

В Уставе общества говорилось, что его целью является «умножение и распространение знаний по отечественной истории в духе русских начал, проявленных в славное царствование. Государя». Это общество также активно занималось издательской деятельностью – его члены собирали, обрабатывали и издавали сведения о царствовании императора Александра, а также учреждали книгохранилища и читальни. Было издано восемнадцать сборников под общим названием «Старина и новизна», и первая книга, которую редактировал сам граф Шереметев, вышла в 1897 году.

Будучи ярым сторонников монархии, граф Шереметев очень негативно относился к революционным настроениям в обществе. Тем тяжелее ему было осознавать, что один из его родственников был членом революционного кружка.

Николай Васильевич Шереметев родился в семье генерал-майора Василия Сергеевича Шереметева. По отцовской линии он был потомком Василия Петровича Шереметева, брата знаменитого фельдмаршала Бориса Петровича, первого графа Шереметева.

Мать Николая была дочерью небогатого полтавского майора, этот откровенный мезальянс вызвал в свете много толков.

Н. Н. Бантыш-Каменский писал князю Куракину: «Противны вам, как вижу из письма от 23 октября, две свадьбы Шереметева и Новосильцева. Но первая извинительна. Может быть, он не хотел делать параду из своей жены: полтавка может быть ему вернее, послушнее и неразорительнее. Когда цари наши разделяли ложе свое с пленницами, велико ли, когда подданные их брачатся с мещанками, в добронравии воспитанными? Свет ныне так испорчен, что, может быть, потомки наши будут себе искать невест в Камчатке. Шереметева уже здесь: все ее хвалят, да кто же? Женщины и девы. Все отдают ей справедливость. Одно только наречие ее дико, но в прекрасных устах».

Однако брак этот оказался счастливым. Василий Сергеевич писал графу Николаю Петровичу: «Женитьба, положение переменяющая, дала и чувства иные, перетворяет мысли, словом, более побуждает рассуждать основательно, показывая и будущее, паче когда женою счастлив, а тем и родившееся от нее драгоценнее».

Николай получил домашнее образование. С детства он отличался медлительностью, покладистым и добрым характером и большими успехами в учебе. Никто не предполагал, что этот добрый и спокойный юноша, ставший прапорщиком Лейб-гвардии Преображенского полка, может вступить в Северное общество.

В Северное общество – декабристское общество, образовавшееся в Петербурге после роспуска «Союза благоденствия» и известное благодаря восстанию 14 декабря 1825 года – Николая принял один из его основателей – А. М. Муравьев.

Родственница Шереметева – Варвара Петровна Шереметева, урожденная Алмазова, – писала: «Говорят, что молодой Шереметев – Николай – в этом адском заговоре; я этому не верю; он получил слишком возвышенное воспитание и у него слишком много чувств, чтобы якшаться с этими мерзавцами и в особенности слишком много религии, потому что все это общество совершенно неверующее, ни во что не верят.».

Однако вскоре после восстания Николай был арестован. Николай I был в некотором замешательстве – все же Николай Шереметев принадлежал к слишком хорошей семье, чтобы поступить с ним так же, как и с другими участниками восстания. Однако наказание должно было последовать.

Именно потому, что он принадлежит к такому семейству, как ваше, – передавал он его родственникам через великого князя Михаила Павловича, – не наказать его нельзя. Если простить Шереметева – нельзя наказывать и других. Он, видно, как ребенок попался в сети, позволил записать свое имя в тайное общество и поступил противозаконно, потому что он присягал не принадлежать ни к какому тайному обществу, ни к ложе. Да и я, – добавил великий князь от себя, – люблю его не меньше прежнего.

Что же, – отвечал его отец, – я намеревался отречься от него. Разве могу я называть его сыном в то время, как он злоумышляет против нашего государя, а значит, и против самой России? Если Николай в этом заговоре, я не хочу более его видеть и даже первый вас прошу его не щадить. Я бы и сам пошел смотреть, как его будут наказывать. С тех пор, что существую, я был верным подданным моему государю и всему его семейству, никогда ни в какой истории не участвовал против государя и законов. Но если государь прощает его – я не откажусь от своего сына.

Николай по решению императора был отправлен в Кронштадтскую крепость. Но, поскольку государь уверился, что молодой человек обманом был втянут в революционную деятельность, вскоре он был освобожден и отправлен на Кавказ.

Однако революционные настроения в обществе не угасали, и, наконец, случилась февральская революция.

Граф Сергей Дмитриевич критически относился к действиям царя и его правительства, но отречение Николая II от престола он воспринял как национальную катастрофу.

2 марта 1917 года, после получения известия об отречении, он писал члену Государственного совета В. Н. Коковцеву: «Дорогой граф Владимир Николаевич! Головокружительная быстрота событий после долгого истинно признательного терпения задерганной и измученной России всеми предвиделась роковым течением преступных влияний! Исчезновение центрального лица довершает успех. Но совесть у многих чиста. Все усилия, все благородные порывы, все предупреждения оказались отринутыми. Нами управляла ненормальность! До чего же мы дойдем без поддержки лучших сил страны? То, что приходит в голову, – не хочется выговорить. Готов приветствовать все, касающееся блага и обновления страны, но возрождения пугачевщины и перевес грубых вожделений приветствовать не могу».

В городе начались беспорядки, дом графа обстреливали и, наконец, к нему явились солдаты и потребовали сдать оружие.

Граф, который не мог относиться к этим людям хотя бы с уважением, надменно улыбнувшись, провел их в Оружейный кабинет и поинтересовался:

Вам какого века?

В конце концов, Шереметевы вынуждены были уехать из Петербурга, и Октябрьский переворот застал их уже в Москве. Жили Шереметевы очень замкнуто и известия о происходящих событиях получали в основном из писем.

Граф хотел уехать в свое поместье в Остафьево, но тяжело заболел, а затем начались преследования со стороны властей.

Ольга Геннадьевна Шереметева, жена Бориса Борисовича Шереметева, двоюродного брата графа, с которым тот был очень дружен, писала в своем дневнике: «.10 ноября 1918 года, вечером приехали несколько автомобилей с чекистами, Петерс во главе. Ворота заперли и произвели обыск. Увезли всю переписку Сергея, все золотые вещи, дневники. Приехали, видимо, арестовать Сергея, но он так плох, что уже несколько недель лежит в постели (у него гангрена ног). Положение Сергея настолько серьезно, что его не арестовали. Зато увезли Павла, Бориса, Сергея, Гудовича, Сабуровых. Солдаты и Петерс держали себя крайне вызывающе».

Граф скончался через три недели. Похоронен он был на Новом кладбище Новоспасского монастыря, который издавна служил усыпальницей потомков Андрея Кобылы.

Глава 22
Художник Шереметев

У графа было девять детей, но революцию пережили лишь шестеро из них.

Старший сын, Дмитрий, был военным, дослужившись до чина полковника. Он был близок с Николаем II, но после отречения оставил его и почти сразу уехал за границу, в Италию, где занимался литературной деятельностью – охотничьи воспоминания «Охота на Зваде» и книгу «Из воспоминаний о Государе Императоре Николае II».

Второй сын, Павел, отдав дань военной службе и поучаствовав в русско-японской войне, увлекся живописью. Он обучался живописи у К. Я. Крыжицкого и А. А. Киселева, а в 1911 году был товарищем председателя Всероссийского съезда художников и председателем Комитета выставки иконописи и художественной старины.

Во время революции, несмотря на гонения, которым подвергалась его семья, из России Павел не уехал. Он пришел на службу в Московское отделение Госархива, в хранилище частных архивов, и, возможно, благодаря его стараниям, многие из документов дошли до нашего времени. Новое правительство оценило его таланты, и до 1927 года он был заведующим Музеем-усадьбой Остафьево под Москвой, дома, прежде принадлежавшего его семье. Там он жил с женой Прасковьей Васильевной Оболенской, которая была его дальней родственницей, – жениться на родственниках вообще было в традициях семьи Шереметевых, – и сыном Василием. Павел работал над описанием коллекций живописи и скульптуры, осуществлял систематизацию коллекций оружия, гемм, литографий и книг. Но затем музейный статус Остафьево был упразднен, и Павла Сергеевича из Остафьево выселили.

Он перевез семью в разгромленный Новодевичий монастырь, где были студенты, ученики фармацевтического техникума, курсисты. Соседство с графом было неприятно этой шумной публике, и однажды Шереметев услышал разговор – нарочито-громкий, предназначенный специально для него:

Какой-то граф – да кто он вообще такой? Занял лучшие комнаты, живет в надвратной башне!

Да, а наши дети ютятся в каких-то сырых кельях!

Он тут же попросил переселить его в другую, угловую башню, чтобы ни у кого не быть бельмом в глазу.

Одна из современных исследовательниц истории графского рода, А. И. Алексеева, описывала это жилище: «Это была комната – труба, взметенная ввысь чуть не на восемь метров. Там летали птицы, вольно завывал ветер, зимой – холод, летом – жара. Вразброс лежали старинные фолианты, свитки, а на стене, закрытая шелковой кисеей, висела картина – семейная реликвия – Рембрандт».

Павлу, выросшему в роскоши, приходилось думать о том, как и чем кормить свою маленькую семью. Он стал консультантом при восстановительных работах в Останкино – еще одном родовом имении Шереметевых, делал паспарту по заказу музеев, писал картины, самая удачная из которых – портрет Сергея Львовича Толстого, с которым он был хорошо знаком.

Привыкнув к литературному творчеству, Шереметев на протяжении всей жизни вел дневники. Еще до революции, в 1911 году, он по приглашению Великой Княгини Ольги Александровны Ольденбургской посетил Воронежский край, имение Ольгино, побывав в некоторых селах, в Воронеже. Свои впечатления он изложил в «Путевых заметках»: «Воронеж произвел на меня очень хорошее впечатление. С внешней стороны он красив, и много сохранилось старины, типичных особняков, как некогда в Москве. Многие дома следовало бы сфотографировать. Особенно хорош огромный дом с таким же примыкающем к нему садом, где помещается 17-й Уланский полк, середины XVIII века. Общество, судя по внешнему виду, довольно воспитанное…».

В юности, пока еще был жив его отец, он был членом Общества любителей древней письменности, Русского генеалогического общества, Историко-родословного общества, так что научная работа не была для него чем-то непривычным, а прекрасное образование и владение языком позволили писать статьи по истории и искусству.

Павел Сергеевич издал несколько книг об истории рода Шереметевых древних русских городов, дворянских усадеб, а также о проблемах русской культуры.

Его литературная деятельность была оценена по заслугам, хотя темы, которые он затрагивал, не были популярны в послереволюционной России, и в 1921 году он становится членом Всероссийского Союза писателей, с 1923 года – действительным членом Общества изучения русской усадьбы, а с 1927-го – членом Пушкинской комиссии.

Понимая, что коллекции картин не место в его жалкой комнате, он подарил немало вещей, связанных с именами Пушкина и Вяземских, музеям. Это был как раз юбилейный – 1937 – Пушкинский год.

С коллекцией он расставался без сожалений. Многих его знакомых и близких расстреливали, его сестра, графиня Мария Гудович, прошла через все ужасы тюрьмы, за несколько месяцев превратившись из молодой и здоровой женщины в изможденную старуху, – о картинах ли тут горевать?

Его сын Василий был очень поздним ребенком – к моменту его рождения супругам было уже около сорока. Павел Сергеевич с детства рассказывал ему о преданиях и предках Шереметевых и писал в одном из наставлений сыну: «Будь верен преданиям рода нашего Шереметевых, служивших независимо и честно Родине и дорогому нашему крестьянству, носителю смиренному исконных наших заветов. Избави Бог тебя от суетности и гордыни!».

Глава 23
Забытый граф

Жизнь потомков Шереметевых в послереволюционной России складывалась совсем не так хорошо.

Один из примеров этому – судьба Василия Шереметева, сына художника Павла Сергеевича Шереметева. Живя в нищете, он учился в школе рабочей молодежи второй ступени. При этом отец, в отсутствие всяких воспитателей и гувернеров, сумел привить ему хорошие манеры – в его отношениях к девушкам и женщинам было что-то рыцарское и немного восторженное, он не был похож на других. При этом окружающие очень любили и уважали его, несмотря на его совсем не пролетарское происхождение.

Василий Павлович унаследовал от своего отца талант к живописи. Незадолго до войны он – как только смог, с такими-то предками? – поступил в педагогический институт на художественно-графическое отделение. С ним очень дружил Павел Корин. Он опекал Василия, наблюдал его первые художественные опыты, делал замечания о рисунках, о живописи.

Сам Корин создал целую галерею портретов священников, монахов и нищих. Эти полотна копились в мастерской, их почти никто не видел, кроме Василия и его отца – изображенные на портретах люди считались врагами народа, и изображать их было крайне опасно.

Друзья тяжело переживали трагедию, которая постигла их страну, и утешение искали в искусстве. Особое место занимала картина Рембрандта, которая висела в «комнате-трубе» Шереметевых. Картина называлась «Христос, Мария и Марфа», и в ней молодому Шереметеву виделся некий свет, в ней он видел то, к чему может и должен стремиться.

Но началась война, и на десятый день Василий Павлович Шереметев принял воинскую присягу и ушел добровольцем на фронт – как и его предки, он готовился защищать свою страну. Но, в отличие от них, он не командовал армией – он был простым пехотинцем, рядовым. Получив две тяжелых контузии, он два с лишним года находился в плену, был освобожден, вошел со своей частью в Прагу. То, что он остался живым и вернулся из плена, Василий Павлович считал чудом. Он говорил, что ему помогала и хранила его все годы войны и плена ладанка с изображением прабабушки – графини Прасковьи Ивановны Шереметевой, которую он носил, никогда не снимая.

Но, вернувшись с войны, он обнаружил, что его родителей уже нет в живых – они погибли от голода – Прасковья Васильевна в 1941 году, Павел Сергеевич – в 1943. Хоронили их Николай и Лиза Оболенские, племянники, родителей которых расстреляли в 1937 году. На могилах не было ни памятников, ни надписей.

Для Василия Павловича смерть родителей была тяжелейшим ударом.

Николай Владимирович Оболенский – друг и двоюродный брат графа Шереметева, – говорил о нем: «Начиналась новая, послевоенная пора… Но вскоре я стал замечать некоторые странности в его поведении. Как потом оказалось, это были последствия тяжелых контузий и переживаний, которые ему пришлось перенести во время войны. Васе трудно было смириться и с потерей родителей, да и послевоенные обстоятельства порой ставили его в тупик».

Контузии, плен, смерть родителей, нечеловеческие условия жизни после войны – все это сильно подкосило Василия Павловича.

После войны Василий вернулся в ту же башню Новодевичьего монастыря, неотапливаемую, без воды и света. Ухаживал за заброшенными могилами. Добрые люди помогали ему выжить и сберечь оставшиеся ценные документы и архивы семьи Шереметевых, книги и семейные реликвии. Ни денег, ни опыта их добывания у Василия Павловича не было. И тут на помощь пришли Павел Корин и Игорь Грабарь.

Корин купил у Шереметева флорентийскую мозаику «Храм Весты», а деньги стал отдавать частями – так, чтобы хватало питаться и учиться в институте. Потом он нашел Шереметеву работу и взял его в свою группу художников-оформителей, которые работали над мозаиками метро «Комсомольская» и «Киевская».

Игорь Грабарь считал Шереметева исключительно талантливым в живописи, неоднократно пытался устроить его выставку в Москве, помогал получить заказы. Но только две подлинных картины Шереметева при его жизни были куплены. Выставки же не устроено ни одной!

Честный, искренний человек, он не умел ловчить, уговаривать, унижаться, а потому так и не смог добиться успеха в советских реалиях.

Однако его комната – как ее называли в Москве, «Шереметевская башня» – стала таким же культурным центром, каким некогда был в Петербурге Фонтанный дом. Туда постоянно стекались люди, говорили об искусстве, листали старинные фолианты из домашней библиотеки, смотрели картины. Кто только не бывал там: архитекторы, писатели, искусствоведы, музейные работники, художники, артисты! Особенно облюбовали башню коллекционеры – антиквары, которые часто обманом или уговорами буквально задаром умудрялись выманить ценнейшие вещи. Пытались купить у Василия Павловича и фамильного Рембрандта, в частности, покупателем был даже директор Музея Изобразительных Искусств, но Шереметев всем и всегда отвечал односложно: «Рембрандт не продается!».

А в 1956 году, когда мир отмечал 350-летие со дня рождения голландского живописца, Василий Петрович преподнес картину в дар музею. На обороте холста значилось мелкими буквами: «Из частной коллекции. Дар В. П. Шереметева».

Стоимость картины в то время оценивалась в сто тысяч долларов.

Владея такими сокровищами, Шереметев продолжал жить в своей башне, и прожил там почти тридцать лет, ничего не требуя и не прося у властей. Когда его жена, Ирина Владимировна, стала хлопотать о квартире, говоря, что невозможно жить в неотапливаемом помещении с маленьким ребенком – у Шереметевых была дочь – и напомнила чиновникам, как много сделали Шереметевы для истории и русской культуры, какой подарок недавно преподнес граф музею, ей ответили:

Граф Шереметев? Тот самый? Ну, так посадите его в клетку и показывайте, как диковину!

Ошеломленная столь циничным ответом, Ирина Владимировна, женщина чрезвычайно сдержанная, многое пережившая, разрыдалась и выбежала из кабинета, хлопнув дверью.

Но квартиру Шереметевым все-таки дали. Она была крошечной и туда еле – еле уместился весь огромный архив семьи Василия Шереметева, архив его рода. Граф намеревался разобрать его и сдать на хранение государству, понимая, какую ценность он представляет.

Вскоре после того, как работа была окончена, у него случился инсульт – Василий оказался парализован. Последние одиннадцать лет своей жизни Василий Павлович провел в больнице: на здоровье сказались последствия контузий и тяжелая жизнь.

Ирина Владимировна, для которой долгие годы Василий был единственным на всем свете близким человеком (ее отца расстреляли, а мать погибла в лагерях), все эти годы преданно ухаживала за ним до самой его смерти. И потомок русских графов до последних минут чувствовал ее любовь и заботу.

На отпевание графа Василия Павловича Шереметева, которое прошло в августе 1989 года в церкви Новодевичьего монастыря, собрались потомки древнейших родов России: Трубецкие, Голицыны, Оболенские, Бобринские. Пришли в полном составе работники Останкинского дворца-музея, усадьбы-парка Кусково, Музея Изобразительных искусств имени Пушкина. Все они пришли отдать последнюю дань уважения человеку, который до последних дней был верен своим принципам, и через все жизненные трудности смог пронести благородство, свойственное российской аристократии.

Глава 24
«Обождешь! Не граф Шереметев!»

Племянник Павла Сергеевича, сын его брата Петра, Николай Петрович Шереметев, также не эмигрировал. Он был весьма талантлив, но в другой области – он оказался весьма талантливым музыкантом, превосходным скрипачом, который вызывал восхищение у всех, кто его слышал.

От эмиграции он отказался из-за любви, пойдя на разрыв с семьей, которая во время революции бежала из России. Его возлюбленной стала Цецилия Мансурова, ведущая артистка театра им. Вахтангова, где работал и сам Шереметев.

В 1919 году девушка, которая тогда еще носила фамилию Воллерштейн, окончила юридический факультет Киевского университета. Но она всегда мечтала выступать на сцене, и сразу по окончании университета стала студенткой, затем артисткой Студии Евгения Вахтангова. Студия находилась в Мансуровском переулке, и от названия этой улицы Цецилия и придумала себе сценический псевдоним.

Шереметев пошел служить в тот же театр, где работала Цецилия. Он служил скрипачом и концертмейстером в Вахтанговском театре, сочинял музыку к спектаклям.

Именно там они и познакомились. Вахтангов ставил «Турандот», когда к нему пришел наниматься никому еще не известный Николай Шереметев. Он был принят и сразу без памяти влюбился в Цецилию, игравшую в будущей постановке главную роль – роль Турандот, принцессы с ледяным сердцем. Мансурова на тот момент была уже замужем, и к тому же старше Шереметева на восемь лет, но галантные ухаживания молодого графа, восхищение, которого она никогда прежде не видела, изысканные и искренние слова сделали свое дело, и в то время, как вся семья Шереметева уезжала за границу, он, разорвав заграничный паспорт, дававший ему право уехать, с трепетом ждал развода своей любимой, чтобы жениться на ней.

Не раз его арестовывали – гонения на семью Шереметевых все не прекращались. И всякий раз представители администрации и популярные артисты театра просили его освободить – и каждый раз добивались своего. Вероятно, жизнь Шереметеву сохранило только уважение коллег, которыми восхищались и те, в чьей власти было освободить его или оставить за решеткой. Начальник ОГПУ Агранов не мог отказать Цецилии Мансуровой, которая просила за своего мужа, и граф ни разу не провел в тюрьме больше десяти дней.

Его действительно любили все, даже сценические рабочие, с которыми он держался запросто. Граф был весьма переменчивым человеком – то он бывал простоват, даже груб, то производил впечатление человека скромного, молчаливого и незначительного, то бывал блестящ и элегантен, выделяясь даже среди наших наиболее блестящих молодых актеров.

По воспоминаниям современников, граф был необыкновенно хорош собой и умел производить впечатление. Когда театр принимал гостей из заграницы – из Франции, Англии, Германии и других стран, то общение с гостями обычно ложилось на Шереметева, так как он единственный обладал достойным образованием и свободно говорил на всех главных языках мира. Шереметев получил блестящее домашнее образование. К нему на дом ходили лучшие учителя России, сам Гумилев преподавал ему ассирийский язык.

Игре на скрипке он тоже учился с детства, тоже у домашних учителей, но в 1929 году ухитрился поступить в Московскую консерваторию – и это в то время, когда достаточно было подозрения, что кто-то из предков студента был. нет, даже не дворянином, а просто зажиточным лавочником или священником, чтобы быть исключенным из учебного заведения без шансов когда-либо получить образование.

Когда в Москве проходила паспортизация, артисты театра пошли получать паспорта все вместе. Проверив по списку и найдя фамилию Шереметева среди тех, кому надлежало паспорт выдать, милиционер в паспортном столе подозрительно спросил у Николая:

А не будете ли вы, гражданин, родственником графов Шереметевых?

Я и есть сам граф Шереметев, – ни капли не смутившись, ответил Николай Петрович.

Милиционер опешил на минуту, потом, побагровев, сорвался с места и бросился в кабинет начальника паспортного отдела. Вернулся он не один – с ним из кабинетов высыпало множество народу, уставившись на живого потомка знаменитых Шереметевых. Николай с достоинством выдержал полные возмущения и злобы взгляды. Наконец, милиционер не выдержал.

Бери, бери паспорт, барское отродье, – прошипел он и швырнул паспорт под ноги Шереметеву.

Шереметев поднял паспорт и молча, с достоинством, удалился.

Случались с ним и анекдотические истории. Однажды, зайдя в керосиновую лавку, он окликнул продавца, но тот, занятый своими делами, не оборачиваясь, раздраженно бросил через плечо:

Обождешь! Не граф Шереметев!

Николай рассмеялся и позже любил пересказывать этот случай своим приятелям.

Умер он в 1944 году. Его жена пережила его на тридцать лет, но замуж больше так и не вышла. Она не хотела расставаться с ним, и даже похоронены они под одной могильной плитой.

Глава 25
После революции

Еще один потом знаменитых графов, племянник Николая Петровича, Петр Петрович Шереметев, родился уже за границей, в Марокко.

Он родился в семье графа Петра Петровича Шереметева и Марины Дмитриевны Левшиной, которая была в родстве с Суворовым и Кутузовым. После революции семья бежала во Францию, а затем переехала в Марокко – тогда еще французскую колонию. Многие из русской аристократии бежали во Францию, где уже бывали раньше, да и французский язык был для них практически вторым родным, так что русская диаспора была громадная – триста тысяч человек, без средств, не привыкших зарабатывать на жизнь своим трудом. Одни стали таксистами, другие – сторожами, третьи, как бабушка Петра Петровича, вышивали у Шанель – женщина шила у Шанель шарфы и платья, чтобы заработать хоть какие-то деньги и прокормить шестерых своих детей.

Тем не менее, эти люди продолжали вести светскую жизнь, к которой привыкли – стали создавать салоны, устраивали общества, даже организовали консерваторию в Париже. Она была создана как продолжение традиций Императорского русского музыкального общества в Петербурге, которым когда-то руководил предок графа. Ну а Петр Петрович стал ректором Парижской консерватории им. Рахманинова в 1998 году. Эти люди увлекались творчеством – живописью, романами, поэзией, они старались жить той жизнью, к которой привыкли с детства, не обращая внимания на пренебрежительное отношение французов, которое росло вместе с тем, как исчезали в ломбардах фамильные драгоценности.

Петр Петрович, получив вид на жительство и окончив с отличием Высшую архитектурную школу во Франции, в 1957 году стал лауреатом престижного международного конкурса архитектуры и современного искусства, проходившего в Сан-Пауло (Бразилия). По его проектам построены здания в Париже, столицах Арабских Эмиратов и Саудовской Аравии.

Его первой женой стала француженка Мари-Эжен де Витт – дочь принцессы Мари-Клотильды Наполеон и графа Сергея Алексеевича де Витт. Она была из рода Наполеона Бонапарта, граф состоял в родстве с Кутузовым, и в Европе эту пару называли супружеской четой, помирившей историю.

Мари-Эжен, внучка четырех европейских монархов, в молодости была женщиной редкой красоты, и граф, который всегда питал слабость к красивым женщинам, влюбился в нее с первого взгляда и сделал предложение.

Граф мечтал иметь сына, но детей в браке не было, и тринадцать лет спустя супруги расстались, сохранив прекрасные отношения.

Вторая жена графа по имени Югетт Бюлтелл, по происхождению франко-итальянка, – искусствовед, специалист по старинным картинам XVIII и XIX веков. Эта обаятельная брюнетка небольшого роста имеет собственную картинную галерею. О своей жене граф сказал однажды: «Человек с мозгами и головой. Она говорит на шести языках: итальянском, французском, немецком, английском, испанском, русском».

В России, точнее, в СССР, граф побывал лишь в 1979 году, а российское гражданство получил лишь в 2002 в знак особых заслуг за укрепление культурных связей между Россией и Францией.

Кроме того, граф стал соучредителем Ивановского кадетского корпуса, носящего имя Бориса Петровича Шереметева.

Граф отдал дань и искусству. В юности он гастролировал с труппой французских артистов по Африке, а позже снимался в рекламных роликах и в настоящем кино – в фильме «Блеск женщины» он под именем Pierre Cheremetieff играл с самим Ивом Монтаном и блистательной и незабываемой Роми Шнайдер.

При этом по-прежнему граф восхищается Россией и русской культурой.

Потомки графского рода сейчас живут практически по всему миру – США, Европа, Африка… Но при этом достаточно часто они посещают Россию, где жили многие поколения их предков.

«Когда я впервые приехал в Россию и попал в Никольский собор, у меня было ощущение полного слияния со своими корнями, – говорил один из представителей рода – Георгий Шереметев, гражданин США. – С тех пор мы постоянно ездим в Россию. И каждый раз, когда возвращаемся в США, задаем себе вопрос: а что мы здесь делаем до сих пор?»

Писатель и общественный деятель Прасковья Шереметева, которая постоянно живет в Марокко, говорит о том, как приобщалась к родной культуре: «Мы были детьми, которые росли в среде франкоговорящих людей. Старики нам давали уроки русского языка, но это было неинтересно и скучно. По-настоящему язык мы узнали в церкви».

Однако не все представители рода уехали из России после революции 1917 года. В Москве сегодня живет правнучка графа Сергея Дмитриевича – Евдокия Шереметева и его праправнук Андрей Голицын.

Родовая усадьба Шереметевых – Фонтанный дом в Петербурге – как и прочие их дома, сейчас является музеем.

Оглавление

Глава 1 Прусские корни русских графов

Глава 2 Шереметевы при Иване Грозном

Глава 3 Царица Леонида

Глава 4 Смутное время

Глава 5 Последние дни Смуты

Глава 6 Шереметевы и династия Романовых

Глава 7 Первый граф Шереметев

Глава 8 Покровитель искусств

Глава 9 Первая писательница России

Глава 10 Театр графа Шереметева

Глава 11 Лучшая актриса

Глава 12 Любовь к дочери кузнеца

Глава 13 «Вечор поздно из лесочку…»

Глава 14 Прасковья Жемчугова – графиня Шереметева

Глава 15 «Жить на Шереметевский счет»

Глава 16 Дуэль четверых

Глава 17 «Листок из альбома»

Глава 18 Музыкант из рода Шереметевых

Глава 19 Книги графа Шереметева

Глава 20 Общество любителей древней письменности

Глава 22 Художник Шереметев

Глава 23 Забытый граф

Глава 24 «Обождешь! Не граф Шереметев!»

Глава 25 После революции

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно