Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

От автора

В состав этой книги вошли в основном произведения, которые были написаны мной в середине-конце 1990-х годов. В силу различных причин и обстоятельств эти тексты были несколько скорректированы в конце 2000-х гг. Перед читателем – четыре историко-портретных очерка, представляющих мое восприятие таких знаковых фигур русской истории и литературы, как Иван Грозный, Владимир Ленин, Михаил Лермонтов и Владимир Набоков. Изначально у меня не было цели найти в биографиях этих знаменитых русских людей какие-то «потаенные» места или на «свой» неповторимый лад трактовать произведения, созданные ими.

Каждый из этих людей рисовался мне в ходе работы определенным «лицом (типом) Российской национальности» , позволяющим судить о степени взаимовлияния таких ключевых оппозиций, как « власть – русское общество», «роль личности – суть государства», «правящая элита – народ», «частная жизнь – жизнь общества» . Насколько мне удалось передать колорит эпохи, в которую жили и творили эти яркие представители русской цивилизации, понять значение деяний «героев», по терминологии Т. Карлейля, пусть рассудит читатель.

В книгу включена и повесть «Студент» (в редакции 2003 года), рассказывающая о молодом русском человеке, не нашедшем своего предназначения в середине «смутных» 1990-х годов и сведшим счеты с жизнью. Конечно, это лишь один вариант пути представителя студенческой когорты «тогдашнего смутного времени », но и этот вариант требует серьезного осмысления. Некоторые критики трактовали повесть как некий «ремейк» знаменитых «исповедей» героев Ф. М. Достоевского. Однако, смею думать, мне все же удалось создать собственный вариант «героя-идеолога» Кероля N, который проходит путь надежд и разочарований, в конце концов находя трагическое для себя решение. И это, по-моему, еще одно типичное «лицо Российской национальности». Вместо послесловия предлагаю читателю освежить память воспоминанием о событиях последних лет, которые нашли отражение в моих скромных опытах в стиле хокку и рубаи.

Надеюсь, что в новую редакцию книги войдут еще три произведения, которые находятся в настоящий момент в различной степени готовности – эссе о Льве Бронштейне (Троцком), писателе Федоре Достоевском и великом поэте Владимире Маяковском. Но это будет уже совсем другая книга и, в каком-то смысле, несколько иное осмысление истории.

В добрый путь, читатель! Прошу об одном – не забывай слова нашего сумрачного гения, который много размышлял и о русской истории, и о сумерках цивилизации: «И нам сочувствие дается, как нам дается благодать».

Царь Иван (Прогулки по русской истории)

– И вниде страх в душу моя, и трепет – в кости моя…

Иван Васильевич

– Разве нет уже Бога и правосудия Вышнего для царя?

Андрей Курбский

– Горе Царству, коим владеют многие…

Иван Грозный

Великий историк наш Николай Карамзин говорил как-то, что история вообще «есть священная книга народов, зерцало их бытия, пример возможного будущего» . Правление на Руси царя Ивана Васильевича Грозного до сих пор не может быть ОДНОЗНАЧНО оценено строгими и беспристрастными потомками его. Одни историки называют царствование Ивана 4-го «ужасом России », другие толкуют о спорном, жестоком, но « государственно целесообразном » смысле деяний царя, третьи – настаивают на бессмысленности и преступности действий зрелого Властителя, называя царя Иоанна « громким ничтожеством ».

Не претендуя на полную истину, коей ведает один Бог, скромными силами нашими постараемся дать свое толкование эпохе царя Ивана (больше русских царей с таким именем не было: Иван Третий назывался Великий Князь, а два Ивана Пятых, увы, не правили). Постараемся определить, что же двигало поступками русского самодержца, столь ненавидимого поздними и нынешними сановниками-лизоблюдами, но столь почитаемого в народе русском. В народе, который может простить своим правителям свирепость и беспощадность, но никогда не простит трусость и скудоумие. Не станем мы, подобно Бояну вещему, «растекашися мыслию по древу», а шибанем об Иване 4-м кратко да метко, как сам царь умел пригвоздить Словом врагов своих… Кровь, пролитая Иваном Грозным, засохла на нем, а потому история его жизни по сути «житие Великого грешника», никак не иначе.

А саму непреложную Истину мы попросим сопутствовать в нашем скромном повествовании.

...

Август 1994 г.

Глава 1. Рождение. Страхи бояр о малолетстве Иоанна

25 августа 1530 года в седьмом часу ночи родился царевич Иоанн, которому суждено было стать одним из известнейших монархов Европы 16 века. Карамзин в «Истории государства Российского» указывает, что в самую минуту рождения Иоаннова произошло знамение – «земля и небо потряслись от неслыханных громовых ударов». Знамение, более чем подтвердившееся… Великий князь Василий Иоаннович и его жена Елена Глинская, как никто, радовались рождению царевича, после 3 лет бездетности Глинской и после многодневного усердного моления о ниспослании наследника русского престола. Но счастье царя Василия было недолгим, вскоре он внезапно заболел и умер… Елена с приближенными боярами и ближними родственниками стала неумело править от имени малолетнего Иоанна. Будущий правитель не получил длительного правильного воспитания со стороны отца-царя, и Ивану 4 долго и мучительно пришлось идти к подлинной власти Государя…

Как справедливо замечает историк С. Соловьев, «никогда еще Россия не имела столь малолетнего властителя…» . Боярское кодло забеспокоилось: все хотели быть поближе к царице и под прикрытием ее власти вести свои земные делишки. Князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский преуспел было более других бояр, из постели царицы сей князь принялся управлять русским государством. При этом руководил Ванька весьма своеобразно, вскоре жертвами его интриг пали князь Юрий Дмитровский, Михаил Глинский, дядя царицы, Воронцов и многие достойные люди, не нашедшие общего языка с временщицей. Большую роль в наступавших репрессиях сыграл князек Андрей Михайлович Шуйский, доносами и наветами протоптавший себе дорожку к трону.

В 1536 году Елена Глинская, поверив очередным лживым наветам, попыталась заманить в Москву и погубить Андрея Иоанновича, младшего дядю царевича. Однако князь поднял бунт против царицы и даже собрал войско. Ряд бояр, видевших в Глинской всего-то «постельную царицу», поддержал князя Андрея и выступил на его стороне. Однако родственник царя оказался трусоват и в решительный момент сдался на «милость Еленину». Он был немедленно казнен, большинство его соратников также погибли мучительной смертью, а «детей боярских, взявших сторону Андрееву, числом тридцать, повесили, как изменников, на дороге новгородской…» (Н. Карамзин). Все это видел и наблюдал смышленый Иоанн, который в этот момент понял, как дешево на Руси ценится человеческая жизнь, как подлы и переменчивы бояре, как ненадежна придворная челядь. Иоанн наблюдал, анализировал, но сделать пока ничего не мог, хороня в душе страх и ненависть.

В 1538 году царица Елена умерла, и малолетний Иван остался совсем один… Князья Шуйские захватили власть, отодвинув конкурентов из бояр и духовенства. Эти бравые ребята наслаждались властью, пользовались государственной казной как собственным кошельком, а наследнику престола выражали оскорбительное небрежение. Оппоненты Шуйских безжалостно устранялись, глава этого клана Андрей Михайлович, не выдержав обвинений Семена Воронцова в узурпаторстве, убил его на глазах юного царевича. Все это время маленького Ивана наряжали царем, во дни торжеств усаживали на трон и делали вид, что трепещут пред ним. Царевич Иван уже видел и понимал, что является лишь ширмой для боярских интриг, что он не более чем «символ Власти», но не сама Высшая власть. Он понимал это, но страх и неуверенность в себе глубоко поселились в нем.

В 1543 году во время очередной боярской стычки Иван 4 проявил характер и отдал псарям на растерзание вконец обнаглевшего Андрея Шуйского. Бояре изумились было царевой решительности, поняли, кто перед ними. Шайку Шуйских на время вышвырнули из дворца… Власть перешла к дядьям Ивана – братьям Глинским, но и они действовали теми же методами, что и прежние властители, решая свои частные делишки и не думая о государстве. Вот так, казнями да боярскими распрями, начиналось формальное царствование Ивана 4-го, ставшего вскоре Грозным и для бояр, и для распрей их.

Приближался 1547 год…

Глава 2. Первые шаги Государя

16 января 1547 года Ивана Васильевича венчали на русское царство. Митрополит Московский Макарий торжественно возложил на царственного юношу шапку Мономаха, бармы и торопливо сунул в руки скипетр. Иоанн спокойно, не шелохнувшись, выслушал литургию, принял поздравления от духовенства и высокородных бояр, а затем, «ступая с камки на бархат», вытек из храма, где и проистекало действо. «Подлый» народ, толпившийся поодаль от алтаря, тут же с шумом и шипом бросился к нему и ободрал его «на память». Стража побоялась вмешаться, опасаясь то ли бунта, то ли гнева новоявленного самодержца… Так холопы показали, на что они способны, в самый день царственного венчания.

После официального вступления на царство Иван решил жениться; страсть к физическим утехам была ему хорошо знакома, и она была даже поощряема людьми, его окружавшими. Выбор Ивана пал на девицу Анастасию Захарьину-Романову, юную летами, но прекрасную лицом и смиренную. Отец Анастасии был царским окольничим, дядя – боярином, возвысившимся при царе Василии Иоанновиче. Молодые обвенчались уже 3 февраля 1547 г. и «явились глазам народа»… Москва была пьяна неделю; всем казалось, что царствование Ивана 4 наконец-то обретает Божественное предназначение. Титул «царя» придавал весомости фигуре Ивана Васильевича в европейских делах, так как таким титулом обладал в Европе только император Священной Римской империи.

Молодой царь видел все и понимал беды Русского государства, он с детства наблюдал нищету народа и своеволие бояр. Он искренне хотел с Божией помощью решать проблемы, хотя и не очень представлял, как будет это делать… Однако семья Глинских вовсе не торопилась освободить свое вельможными задами насиженное место у трона. Дядья Ивана по-прежнему наущали молодого самодержца править по-старому, опираясь лишь на высокородных людей и не приближая «служилых». Они инстинктивно опасались жителей Новгорода и Пскова, где народное вече не потеряло своего былого величия… Для начала раздурившийся Иоанн подпалил бороденки псковским челобитчикам, пришедшим жаловаться на своего наместника – хама и ворюгу Турунтая-Пронского, но потом… Разобравшись и посоветовавшись с женою, царь велел отловить и «хорошенько наказать» самого Турунтая… Из-за неурожая и пожаров были резко повышены налоги, что вызвало праведный гнев у населения Москвы. Страсти закипали, Иоанн оставался один на один и со своим величием самодержца, и с проблемами, назревшими в стране.

12 июня 1547 года начался знаменитый Московский пожар, свирепствовавший 10 дней и уничтоживший большую часть столицы Русского царства вместе с тремя тысячами жителей. Сгорели Кремль, Китай-город, Большой посад… Московские люди с опаленными лицами бродили по городу и «в горести великой простирали свои вопли Богу»… Но никакой помощи от власти для горожан не было. Ужаснувшись пожару, царь с домашними быстро укатил в село Воробьево и грустно напился там, заочно сочувствуя москвичам. Созревали предпосылки для бунта! Бояре во главе с бодрым князем Скопиным-Шуйским решили, воспользовавшись случаем, покончить с всевластием рода Глинских. Они стали внушать черни, что поджог Москвы – дело рук княгини Анны, бабки государевой, которая якобы, оборотясь птицей, летала по городу и кропила дома, и ее детей – Юрия и Михаила. Холопье племя поверило наветам и бросилось на поиски ненавистных царевых родственников. Князь Юрий Глинский спрятался было в церкви Успения, но смерды нашли его там и убили. Распоясавшись, подлые люди поубивали всех найденных слуг Глинских с их детьми, а затем бросились к царю в Воробьево. Над царем Иваном нависла страшная угроза.

Окружив царские покои, холопы потребовали выдать им на расправу княгиню Анну и сына ее Михаила. Перепуганные бояре, бывшие при царе, посоветовали было Иоанну исполнить волю народную во избежание худшего. Обозвав их «паскудными псами», Иван 4 решил держать оборону и велел стрелять в бунтовщиков. Толпа, почуяв смерть, разбежалась, а люди Иоанна догоняли бегущих и «рубили их подлые головы, ако кочаны капустные» (цитата из историка 17 века Михея Трюхина). Именно тогда и рек царь Иван свои знаменитые слова: «И вниде страх в душу моя и трепет – в кости моя…». Но страх и трепет быстро прошли, а железная воля и умение применять силу оставались с Иваном Грозным уже до его кончины. Да и народ понял, что над ними стоит подлинный царь, а не боярский временщик. В этот день Иоанн стал подлинным Государем, царем Русской земли, где страх и любовь всегда рядом.

Глава 3. Земской Собор. Создание первого русского правительства

Конец 1547 года ознаменовался созданием при царе Иване так называемой Избранной Рады, куда вошли представители самых разных сословий: князья Курбский, Шереметев и Воротынский, священник Благовещенского собора Сильвестр и дьяк Висковатый, человек низкого звания Алексей Адашев, родственники Ивана по линии жены Захарьины и др. Царь, поняв, что в одиночку он с государством русским не управится, приблизил к себе «умные головы», по сути сформировав кабинет министров (русское правительство) с Адашевым во главе.

В это время значительно возвысился монах Сильвестр, человек неординарный, образованный и, несомненно, обладавший неким магнетизмом. Напугав 17-летнего царя «детскими страшилами» , он, позднейшему выражению Иванову, вполз в управление государством. По мнению историка Н. Костомарова, влияние Адашева и Сильвестра благополучно сказалось на управлении Московским царством. Однако Ивану, с его необузданным темпераментом, едва ли надолго могла понравиться опека со стороны этих людей. Впрочем, их умное влияние и бесконечно счастливый брак царя с Анастасией умягчали его характер и привели к ряду положительных изменений в официальной жизни Руси.

В своей речи перед открытием первого Земского Собора в феврале 1549 года царь Иван говорил о том, что прежде он «казался глухим и немым: не внимал стенанию бедных…», что теперь он «молит веру к нему и любовь к нему» , что он готов стать всем русским людям «судьей и обороною». Со стороны самодержца такие слова звучали тогда как нечто совершенно необыкновенное. Сильвестр и Адашев тихо улыбались, слушая сие милые им речи, но истинный смысл затеваемых Избранной Радой преобразований до царя не доводили, считая Ивана еще недостаточно подготовленным для этого. На Соборе было решено составить новый Судебник взамен старого, принятого еще при Иване 3-м, и провести некие реформы в области управления территориями, так как назначаемые сверху наместники-«кормленцы» стали уже для большинства населения невыносимы.

На Руси в то время существовала странная система разделения власти – на «государеву» и «земскую», что давало возможность расторопным боярам и княжатам пользоваться этим обстоятельством. Когда им было выгодно прикрыться авторитетом царя, они объявляли дело «государевым», когда «боляре» хотели поживиться на чем-то самостоятельно, дело нарекалось «земским». В «Судебнике» 1550 г., подготовленном Сильвестром, видна попытка окончательно централизовать государство, дав больше власти Приказам (министерствам) и разделив поселения на города, волости, уезды и т. д. Составители «Судебника» пытались оградить простой народ от тягот «государева суда», где неизменно побеждал более влиятельный и богатый, и произвола наместников на местах. Согласно новому закону, наместникам, в частности, запрещалось творить суд без участия старост и целовальников. Жители той или иной области получали даже право «судиться и рядиться» через посредство выборных лиц… Для своего времени «Судебник» Ивана Грозного был достаточно прогрессивным законодательством, частично примирившим интересы царя, знатных бояр, служилых людей и простого люда.

С другой стороны, ставшие регулярными с 1550 года Земские соборы по сути узаконили правительство А. Адашева и его реформаторскую деятельность. 1070 провинциальных дворян было «посажено» под Москвой, им были даны земли и право на государеву службу. Как умиляется историк Михей Трюхин: «И иные служилые потекши в Москву, ако мухи на подлое, и садиша там, и получиша земли по большой сохе» . Новоявленный премьер Адашев явно рассчитывал разбавить зажравшееся московское боярство, потерявшее способность к грамотному правлению, толковыми людьми из провинции. Княжата и знатные бояре было заволновались, побежали к царю с челобитными, но им быстро заткнули глотки сытными подачками. Были проведены частичные реформы в переустройстве военной организации Руси: в 1550 г. был создан Разрядный приказ с дьяком И. Выродковым во главе, под началом которого сформировалось регулярное 3-тысячное войско стрельцов. Опасность для целостности Москвы по-прежнему представляли осколки Золотой Орды – Казанское и Астраханское ханства. С ними надо было что-то делать, царь Иван объявил сбор средств на Казанский поход.

В 1551 и 1552 году, после неудачных походов 1540-х гг., Казанское ханство, погрязшее в дрязгах и внутренних татарских противоречиях, было окончательно разгромлено и включено в состав русского государства. Татарский «начальник» Едигер был перекрещен в Симеона и доставлен в Москву; во времена опричнины он еще сыграет свою роль в русской истории. Несколько позже (1556 г.) было покорено Астраханское ханство, и черемисы, нагаи, чуваши обязались не разбойничать и исправно платить русским «ясак» за право существовать на земле Московского царства. Геополитическим, как сказали бы сейчас, нарывом продолжало оставаться для Москвы Крымское ханство, но талантливый Девлет-Гирей во главе хорошо обученных татарских воинов сумел остановить казацкое войско на подходе. Английские и голландские купцы, узнав про необъятный русский рынок, наводнили страну заморскими товарами. Не отставали от них и московские и новгородские «гости» … Жизнь на Руси налаживалась.

Эти внешнеполитические успехи убеждали царя Ивана в исключительности его фигуры в русской истории. В это время царь часто путешествует по Руси с женой и старшим сыном Ванюшкой, посещает монастыри, усердно молится. Иностранные послы, посещавшие страну в эти годы, говорили, что «Иоанн затмил своих предков и могуществом, и добродетелью… Нет народа в Европе, более россиян, преданных своему государю» . Поверить ли им на слово, в устах инородцев всегда лукавое? Но и сам Иоанн на Стоглавом Соборе 1551 г. публично каялся в своих «былых прегрешениях» и приглашал всех честных людей «содействовать ему в управлении государством». Но все эти прекрасные слова государевы не всегда доходили до ушей тех, кому они предназначались. Консервативное боярство, обиженные переделом монастырских земель церковные иерархи было крайне недовольны происходившими переменами, и главной причиной этих перемен они считали не назревшую политическую и общественную ситуацию, а деятельность Избранной Рады.

Затянувшаяся Ливонская война, когда после первых успехов русского войска против раздробленных сил Ордена поляки во главе с королем Сигизмундом остановили русских у границ Литвы, начавшиеся в конце 1550-х гг. жестокие раздоры между боярами и служилыми людьми, стихийно вспыхивающие народные бунты против царевых наместников, набиравшее все большее влияние правительство Адашева и отход на задний план Боярской Думы – все это постепенно меняло настроение самодержавного правителя. Иван 4, уже с большим доверием слушая наветы княжат и родственников жены, начал опасаться, что его политическая роль и статус Божьего помазанника становятся менее значительными, а Адашев и Сильвестр по сути отодвигают его на задворки в принятии стратегических решений.

Иван Васильевич начал таить обиду гневаться, а слова кроткой жены Анастасии, которая к тому же почему-то не любила Сильвестра, все меньше убеждали его быть справедливым. 1559 год становится поворотным в политике Ивана Грозного.

Глава 4. Курс царя на усиление абсолютной власти. Первые репрессии

Внезапная смерть царицы Анастасии явилась той чертой, переступив за которую царь Иван делается в истории российской совершенно иным человеком. Последний фактор, как-то сдерживавший необузданный нрав царя и его исключительную подозрительность, исчез. Хотя и Сильвестр, и Адашев, почувствовав перемену в Иване, в начале 1559-го года сами тихо удалились от дел, царь разразился в их адрес гневной речью, в которой обвинил «сего лукавого лицемера» Сильвестра и «его прихвостня» Адашева в « стремлении «управлять царством без царя, ими презираемого!». Состоялся заочный суд над прежними правителями Руси, и «вина их была обнаружена».

Блистательного разработчика новых законов Сильвестра сослали в Соловки, опального премьера Адашева заточили в темницу, где он вскоре и умер. Все родственники Адашева были репрессированы: казнены Данило Адашев с двенадцатилетним сыном, трое братьев жены Адашева, дальний родственник Шишкин с женою… Были и другие репрессии, царь стал брать с ближних бояр поручные записи в преданности своей персоне – «чтобы служить верно государю и его детям». Вокруг Ивана Грозного загарцевали его новые любимцы, будущие опричники: Алексей и Федор Басмановы, Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов-Бельский. Позже Грозный пояснит эти свои действия тем, что Адашев и Сильвестр «сами государились, как хотели, а с меня есте государство сняли… словом, аз был царь, а делом ничего не владел» . Новая элита, сформированная при Избранной Раде, забеспокоилась.

Польский князь Димитрий Вишневецкий, прибывший в Москву якобы для союза против крымских татар, схватив ситуацию, удрал обратно, прихватив с собой несколько людей из Адашевской партии. Как велено было говорить русским послам на Литве: «Притек к нам, как собака, и утек, как собака». Из нашего времени кажется, что Иван Грозный действовал порой излишне жестоко, даже изуверски – в отношениях тех бояр, которых он подозревал в измене. Но Иван 4 был человеком своего времени, и вряд ли он позабыл про многовековые раздоры удельных князей в 12–13 вв., которые привели Русь под иго Золотой Орды, про многочисленные измены князей и бояр в эпоху его деда Ивана и его отца Василия. Да и уходы некоторых русских князей к чужим правителям, с которыми Русь вела военные действия, не были чем-то исключительным… В 1563 году из России сбежали от возможных преследований царя братья Черкасские, бояре Тетерин и Сарыхозин, первопечатник Иван Федоров. Самое же громкое бегство – уход князя Андрей Курбского к королю Сигизмунду-Августу.

Сей весьма влиятельный во времена Рады князек не только убежал от Ивана 4-го, но и стал посылать ему известные письма, где в дерзкой форме требовал у царя отчета в его подлых деяниях. Князь Курбский вопрошал в письме к Иоанну: « Почто, Иван, различными муками истерзал ты сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем? », князь грозил царю Божьим судом и страшными муками на том свете за его прегрешения. Царь Иван, ужаснувшись предательства, тем не менее отвечал в письме Курбскому: «Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего не хочешь умереть от меня, строптивого владыки, и наследовать венец мученика?» Иван, со свойственной ему иезуитской логикой, описывает многочисленные измены бояр и подозрительную медлительность войска под руководством Курбского в битве под Невелем: «вы побеждали невольно, действуя, как рабы, силой понуждения».

На упоминание Курбского о муках царевых на Страшном суде царь Иван изумляется : «Разве в сем мире нет Власти Божией, коль угрожаешь мне судом на том свете? Все ересь манихейская…». И Грозный, и Курбский в душе надеялись увидеться еще раз при жизни, но этого не произошло. В конце 1564 года по Москве разнесся слух, что войска Девлет-Гирея движутся к южным пределам Московского царства, а войска Сигизмунда-Августа подступают к Полоцку. Московские граждане забеспокоились, создавались предпосылки для Смуты. Для эпохи Ивана 4-го наступал решительный момент.

Глава 5. Опричнина. Измены царю и казни изменников

До наших времен и советские, и российские историки не могут однозначно оценить смысл и значение того порядка правления на Руси, который установил царь Иван с 1565 до по 1572 годы и получил название «опричнины». Такие авторитетные историографы, как Карамзин и Костомаров, оценивают это порядок однозначно отрицательно, видя в нем лишь признаки все более нарастающего деспотизма И. Грозного, другие, как Вас. Ключевский, С. Соловьев, С. Платонов, считают опричнину хорошо продуманным шагом царя по «сокрушению боярско-княжеского экономического и политического могущества». Мы уже упоминали, что измены знатных бояр царю и их уходы к противнику в первой половине 16 в. были вовсе не исключением, а правилом, что реальный авторитет в народе церковных иерархов в чем-то даже превосходил духовный авторитет «помазанника Божьего», что высшая знать ряда присоединенных в 1540–50-е годы к России территорий все еще не считала себя в полной зависимости от Московского царства, что набеги на Русь со стороны Поля продолжались, как и во времена противостояния Золотой Орде. Все это делало власть самодержца достаточно шаткой, и Иван 4 не мог этого не осознавать.

Конечно, в эту семилетнюю эпоху опричнины царь Иван действовал с неумолимой (даже для его времени) жестокостью, его новые фавориты-опричники в лице Басмановых, Малюты, Вяземского, Васьки Грязного творили форменный беспредел на территории «земщины». Но кто поручится, что без свирепости и активных действий И. Грозного Русь сохранилась бы как независимое и централизованное государство в середине 16 века? Что страна не распалась бы на отдельные территориальные куски, как она распалась уже через 20 лет после смерти царя Ивана? Что более мягкие и демократичные действия царя могли всерьез противостоять нарастающему процессу дезинтеграции Московского государства… Историки продолжают размышлять, а мы постараемся восстановить картину произошедших в это время событий, опираясь на блистательный труд Н. Карамзина и замечания В. Ключевского и Н. Костомарова.

В декабре 1564 г. по Москве разнесся слух, что царь собирает своих ближних, берет с собой верных ему людей и едет с ними неизвестно куда. Попутно Грозный объявил духовным и светским особам, что он отрекается от престола и передает правление «всей земле». Московские князья и бояре заволновались, такое «отречение» царя могло в корне изменить их положение – возможно, в лучшую сторону… 3 декабря царь Иван с обозами отбыл из столицы, полностью отстояв обедню в Успенском соборе. Остановился он лишь в Александровской слободе, откуда и отправил 2 послания в Москву – Боярской Думе и духовенству и посадским людям. В первом послании Иване Грозный от души поносил всех изменников боярского племени, перечислял все их пакости царскому роду и жаловался, что не может мириться более с их изменами, а потому «налагает на них опалу» . Высказывал он претензии и к духовенству, обвиняя его в стяжательстве и изменничестве. Во втором послании царь заявлял, что к московскому посадскому люду у него претензий нет. Послания царя, зачитанные на Красной площади, посеяли ужас в Московии, народ загудел, призывая либо вернуть царя, либо «потребить всех изменников и лиходеев» . Представители Боярской Думы и духовенства, убоявшись народного гнева, составили делегацию и отбыли в Александров.

В 20 веке историки размышляли, как должно было ответить той правящей элите Московского царства Ивану Грозному. Что нужно было законодательно лишить царя престола и передать всю власть Боярской Думе. Что нужно было обезглавить опричнину, передавив по-тихому новых царских фаворитов. Что нужно было наотрез отказаться от условий, предложенных Иваном 4, постричь его в монахи и возвести на русский трон дядю царя Владимира Старицкого… Любопытные предложения, но вряд ли исполнимые в ту грозную эпоху (да и в нынешнюю?). Прошлые люди из бояр, в подлости поднаторевшие, все же не рискнули пойти на прямое смещение и замену царя; видимо, невозможно сие было.

Боярскую делегацию, прибывшую в Александров, царь велел схватить и говорить с ними, как с врагами. Иван Грозный поставил им ультиматум: он забирает себе в особый удел часть русских земель, ОПРИЧЬ остальных, учреждая там прямое царское правление, отбирает верных ему людей «конно и оружно» числом в тысячу для защиты от своих супостатов; остальная часть царства «земщина» отдается под управление Приказов и Боярской Думы. Москва также разделялась на «опричную» и «земскую» части, причем «опричные люди», набранные в основном из служилых людей и захудавших боярских родов, получали абсолютное преимущество над остальными. «Такого порядка Русь еще не знала», – замечает Н. Карамзин, однако в эпоху феодальной раздробленности 15 века подобный порядок правления в той иной форме место все же имел, и Грозный лишь шел проторенной дорожкой. Он, очевидно, рассчитывал создать некий прообраз идеального государства на «опричной» земле и позже распространить его на всю страну. Бояре и духовенство согласились с условиями царя Ивана.

С января 1565 года опричный порядок управления получает статус государственного, страна превращается в единое тело о двух головах: одна – царская, другая венчалась Боярской думой и Приказами. Опричники, эмблемой которых стали метла, привязываемая рядом с колчаном, и собачья голова, приторачиваемая к седлу, разъезжали по столице и другим «опричным» землям, именем царя творя «правосудие». Любые люди, и подлого, и благородного происхождения, получив бесконтрольную власть, рано или поздно начинают творить произвол; так случилось и с опричниками.

Грабеж и насилие опричников над не защищенными царской милостью людьми сделались на Москве правилом в эту лихую эпоху… Были убиты отец и сын Горбатые-Шуйские, князья Сухой-Кашин, Дмитрий Шевырев и другие. Н. Костомаров в своем очерке об Иване 4 описывает издевательства опричников над домашними опальных бояр: женщин насиловали и вешали на дверях их домов, невинных девиц раздевали донага и пускали ловить кур, самих бояр избивали плетьми, вешали, сажали на кол… Люди были для опричников «ловом», сами они – ловцами. Все эти бесчинства, так или иначе, санкционировались Иваном Грозным, который и сам любил участвовать в пытках и казнях.

Далеко не все одобрили такой порядок: митрополит Афанасий удалился в монастырь, сменивший его на посту митрополит Филипп публично осуждал зверства опричников и напрямую укорял Ивана Грозного в организованном содоме. Некоторые богатые купцы, пострадавшие от «царевых слуг» тайно расправлялись над особо отличившимися опричниками и их детьми. Наконец, в Новгороде, где еще не были подавлены основы народовластия, громко заговорили об «отложении от Москвы». Последовали поражения от войска Сигизмунда-Августа в Ливонской войне… Царь Иван опешил, весь его план переустройства общества и государства летел в Тартарары.

Глава 6. Походы на Новгород и Псков. Бегство Ивана из Москвы

После публичного (во время богослужения) лишения сана митрополита Филиппа, его пострижения в монахи и его слов Грозному: «Взыщется от рук твоих невинная кровь. Если молчат живые, то камни возопиют и принесут тебе смерть…», царь Иван озверел окончательно. Все время опасаясь измен со стороны ближних или отравления, он вызвал в столицу своего дядю Владимира Андреевича Старицкого с семьей и приказал ему выпить яд; домашних возможного своего преемника он разослал по монастырям, а слуг – приказал казнить. «Слезы лились в домах и храмах», но убить царя Ивана почему-то никто не рискнул: страх сковал людей окончательно. В декабре 1569-го царь, поверив слухам о возможном отходе Пскова и Новгорода к Литве, отправляется с бандой опричников на север страны.

Первой на дороге оказалась Тверь: царские выродки ворвались в город и принялись бить кого ни попадя, всех заключенных вытащили из темницы и утопили в Волге, загоняя баграми под лед. Ивашка и его сын присутствовали при этом и одобряли сие изуверские действия. Как пишет небезызвестный М. А. Трюхин: «Осатаневший царь бивши посохом своим людей неповинных, не слыша и не понимавши ничего – от ослепления своего бесовского». Еще за несколько лет до того митрополит Филипп стал называть Ивана 4-го «Сатанаилом», и Грозный в это время как бы стремится соответствовать этому имени. В Торжке все ужасы повторились, а уже в первых числах января 1570-го банда Ивана Грозного подходит к Новгороду. По словам Костомарова, бесчинства в Новгороде были «дикой местью царя живым за давно умерших» . Когда царь с дружиной вступил в город, его встретила городская знать и архиепископ Пимен с чудотворной иконой и льстивыми словами. Но взбесившийся царь не слышит ни голоса разума, ни слов церковного иерарха. Он дает знак своему «верному псу» Малюте Скуратову, и побоище началось. По данным Псковской летописи, за поход Грозного на Новгород было уничтожено около 60 тысяч человек. Собрав на площади всю новгородскую знать с женами и детьми, царь приказал «пытать об измене».

Новгородцев заживо жгли особым составом, кололи глаза, вешали на дыбу, волоком тащили по замерзшей земле и метали в Волхов с моста. Женщинам опричники связывали руки, привязав к ним младенцев, и топили в Волхове. Насилие и бесчинства опричников продолжались больше месяца. Особо старались здесь отец и сын Басмановы, поганец Вяземский, предшественник Берии Скуратов. Затем, уходя, Ивашка велел истребить в городе все съестные припасы и домашний скот…

Такие бесчинства не повторялись в Великом Новгороде до воцарения в 1930-е годы нового варианта Сатанаила – Иозефа Сталина. Результатом Иванова похода стал голод 1570 года, когда в Новгороде и окрестностях люди вырывали мертвых из могил и поедали их. Из Новгорода банда Грозного направилась в Псков, которому была уготована та же участь. Войдя в Псков утром, царева дружина узрела невиданную картину: коленопреклоненные горожане держали в руках хлеб-соль и благословляли царя Ивана. Грозный, измотанный предыдущими казнями, не выдержал такого выражения смирения и сказал дружине: «Иступите мечи. Да престанут убийства!» .

Однако опасность не миновала, царь приказал грабить городскую казну и пощипать зажиточных людей. Тогда местный салос (юродивый) Никола подошел к Грозному и протянул ему в дар кусок сырого мяса. Царь Иван изумился и ответствовал: «Я христианин и не ем сырого мяса». На что Никола громко заметил: «Ты поступаешь хуже, питаешься человеческим мясом» . Пристыженный царь покинул Псков, не тронув жителей. Вернувшись в Москву, царь Иван ударился в набожность. Ему показалось, что все его злодеяния – результат «омрачения», наведенного на него колдунами и иными верными опричниками.

Иван Грозный решает наказать «злодеев», виновных в совершенных преступлениях. Но методы оставались теми же самыми. Призвав Афанасия Вяземского к себе и заговорив его разговорами, царь приказал истребить всю его семью. Вернувшись от царя. Вяземский не выразил при виде трупов близких ни удивления, ни гнева… Ужаснувшись такой выдержке злодея, царь приказал пытать Вяземского до смерти и повесить. Были казнены содомиты отец и сын Басмановы, «верных» дьяков Фуникова и Висковатого порубили на части и сварили в котле на площади в Китай-городе. В июле 1570-го царем было казнено до 300 бывших опричников, заподозренных в колдовстве и измене. Вместе с отцом наблюдал все это и участвовал в этом наследник престола князь Иван Иванович. По словам Карамзина, Грозный «достиг наконец вышней степени безумного своего тиранства; мог еще губить, но не мог изумлять» . Московские люди, жившие в постоянном страхе за себя и своих близких, уже не были верной опорой трону. Новые царевы любимцы трепетали, видя бесславный и страшный конец своих предшественников. Политические противники России, видя состояние дел в Москве, решились на пересмотр былых Московских завоеваний.

Весной 1571 года 120-тысячное войско хана Девлет-Гирея перешло границы Крымского ханства в вторглось в южные пределы России. Земские воеводы на загородили ему путь через Оку, и Девлет-Гирей со страшной для того времени скоростью приближался к Москве… Царь Иван, видя уже подлинную, а не мнимую измену, не имея хорошо обученного войска для отражения натиска татар, драпанул прочь, бросив Москву на произвол судьбы. Так отозвалась опричнина и на состоянии русского государства, и на самом царе, и на всем народе нашем.

Глава 7. Отмена опричнины. Жены и дети Ивана Грозного

Подступив к столице в мае 1571 г., Девлет-Гирей приказал зажечь ее предместья: «небо омрачилось дымом, огненное бурное море разлилось из конца в конец города… отовсюду люди, гонимые пламенем, бросались в реку и тонули» (из Новгородской летописи). Татары хотели, но не могли грабить, огонь не щадил и их. Людей, видимо, погибло великое множество: более 200 тысяч горожан, не считая младенцев. 150 тысяч человек татары угнали в плен. Крымский хан, довольный усмирением Руси, отъехал от Москвы.

Царь Иван, «ако натрусившийся шакал, приполз обратно» и увидел почти полностью разоренную столицу. Девлет-Гирей, почувствовав силу, накатал Ивану письмо, где поносными словами стыдил русского царя, упрекал его в обращении с подданными «как со скотами» и требовал по-доброму отдать назад Казань и Астрахань. Иван отвечал Девлет-Гирею смиренно и просил лишь отсрочки платежа. Становилось ясно, что опричное войско не способно поддерживать обороноспособность государство, что опричнина не выполнила своей исторической функции. Была казнена новая партия опричников, тела супостатов Васьки Грязного и Гвоздева-Ростовского выставили на Красной площади. Из руководителей опричного войска лишь Скуратов-Бельский чудом избежал заслуженного наказания и лишь для того, чтобы сгинуть спустя два года при штурме литовской крепости.

Управление войском царь снова отдал знатным боярам, имевшим опыт успешной борьбы с кочевниками. В результате вместо Казани Девлет-Гирей получил полный разгром 1 августа 1572 г. в битве у Воскресения при Молодях. Ратники под началом Михаила Воротынского побили поганых, убегавших татар потоптали конями. Хан бросил свой обоз, знамя, пленников и бежал в Крым. Сей день принадлежит к числу великих дней русской славы! Почуяв перемену в обществе, Иван Грозный ликвидирует опричнину, земщина снова называется Россией. Простые люди и знатные вздохнули свободнее…

Скучая вдовством, царь Иван решил жениться в третий раз. Со всей Руси ко двору свезли симпатичных девиц в возрасте от 14 до 19 лет, после соответствующего «конкурса» остались 24 претендентки. Царь с мамками лично осмотрел каждую из них, чтобы, как пишет Трюхин, «зело убедиться в целостности оных» , и объявил невестой 15-летнюю Марфу Собакину, дочь новгородского князя. Родня Собакиной порадовалась было счастью дочери, но, памятуя о нраве царя Ивана, в Москву не поспешила. Остальные девицы были отданы за ближайших соратников, а Евдокия Сабурова стала женой царевича Ивана. 28 октября состоялась свадьба Ивана и Марфы, а уже 13 ноября невеста скоропостижно скончалась… Да, царь Иван, несладка судьба тиранов, и за кровь, пролитую ими, взыскуется с них.

Раздосадованный Иван, нарушая тогдашний церковный запрет на 4-й брак, женится в 1572 году на девице Анне Колтовской, которую скоро насильно постригает в монахини, заявив о ее «несостоятельности». Пятой женой царя стала в 1575 году Анна Васильчикова, с которой он прожил почти 4 года, шестой – в 1579 г. Василиса Мелентьева (ее современники называли «женище»), историки говорят о всех этих женах Ивана 4 весьма скупо…

С детьми Ивану Грозному также не очень повезло. Старший сын Иван, наследник престола, рос не менее свирепым, чем отец, и жадным до плотских утех. Стычки между ним и отцом стали происходить все чаще, и после семейной ссоры, в припадке бешенства, царь Иван в 1581 году отправил царевича железным посохом в лучший мир. Второй сын Федор был слаб здоровьем и рассудком, а потому не способен к правлению, в эпоху Феодора Иоанновича, всеми делами заправлял его шурин Бориска Годунов. Третьего сына Грозного царевича Димитрия умертвили в Угличе при весьма загадочных обстоятельствах, его имя затем будет использовано в начале 17 века целым рядом самозванцев для захвата и передела территорий Руси. Таким образом, уйти от расправ и казней в мир семейного благополучия царь уже не мог.

Так отмстила беспристрастная Немезида царю Ивану за его бесчисленные преступления в эпоху опричнины и гибель невинных русских людей. «Возьми, царь Ивана, сына голову в руки…».

Глава 8. Иван и Стефан: войны с Польшей

Зачастую правитель того или иного народа бывает именно таким, каким хотят его видеть поданные этого государства. Иван Грозный, действуя порой необузданно и жестоко, часто являлся ожидаемой со стороны населения реакцией государства на действия элиты Московского царства. Будучи человеком глубоко религиозным, царь Иван в своем воображении представал неким Карающим мечом Господним, искореняющим пороки и отступления от веры собственных подданных. Он был одинаково безжалостен и к простому люду, и к представителям высшего боярства, и к тем, кого он считал предателями и губителями Руси. Смерти его личных врагов и казни, устраиваемым им своим приближенным, лишь подтверждают верность царя Ивана некой миссии по сплочению разрозненных и плохо управляемых территориальных уделов Руси в единое государство с некими общими принципами жизни и общим законом. Видимо, следует согласиться с этим мнением ряда авторитетных историков, иначе бывает трудно объяснить некоторые поступки Ивана Грозного, которые порой больно били и по нему самому, и по «по-собачьи преданному» цареву окружению. Зачастую, человек, преступлением и подлостью возвышавшийся в эпоху И. Грозного, бывал им же и низринут… Закон человечества, с которым не мог не считаться и всесильный русский царь 16 века, и последующие российские самодержцы.

В апреле 1576 г. польский трон занял семиградский князь Стефан Баторий, талантливый и честолюбивый правитель. Между ним и Иоанном сразу же установились отношения взаимной неприязни, так как еще после смерти Сигизмунда-Августа в 1572 г. сам царь Иван пытался претендовать на польский трон. В ответ на вполне дружеское послание Стефана Батория, в котором он называл московского царя братом, Иван 4 немедленно ответил, что «Стефан не ровня нам и братом быть не может… польский король не достоин такого великого сана». Вновь избранный правитель Польши не на шутку разгневался, приготовления к новой войне закипели. Задача короля Стефана была понятна: он хотел отнять у Москвы все завоевания конца 1550-х гг. и помочь шведам вновь отрезать ее от Балтики.

В августе 1579 г. объединенные польские и шведские войска отбили у русских Полоцк, при этом иные русские воины переходили на сторону Батория, другие «бросали оружие, молили о пощаде, но их кололи и били». Шведы захватили почти всю Ижорскую землю, обожравшись ею. Царь Иван срочно созвал Собор, где потребовал у монастырей денег на ведение войны с супостатами. На Соборе он также запретил духовенству во время войны заниматься земельными сделками. Церковная братия скрепя сердце предоставила Грозному искомые средства. Нужно было поспешать, так как Стефан Баторий, усилив свое войско, в июне 1580 г. выступил из Вильны. Он всерьез требовал от русских послов вернуть Польше Новгород, Псков и великие Луки… Царь Иван в своих речах грозился примерно наказать обидчика, но военный ресурс России был серьезно истощен. К середине сентября войска Батория уже взяли Велиж, великие Луки, Невель, Озерище, почти не встречая сопротивления. Русские войска беспорядочно отступали, воевать и умирать за придурочную власть никому не хотелось.

Царь, женившись в это время уже в седьмой раз – на Марии Нагой, обдумывал, как ему поступить… Баторий, возбужденный близкой победой, писал Ивану: «Ты не государь своему народу, а палач; ты привык повелевать над подданными, как над скотами… Курица защищает от орла и ястреба своих птенцов, а ты, Орел двуглавый, от нас прячешься! ». Самое обидное для Ивана 4 и его приближенных заключалось в том, что грубые слова Батория были истинны, его мнение разделили бы многие русские люди. Видя приближающуюся опасность, Иван Грозный вынужден был назначить талантливого полководца В. Скопина-Шуйского командовать собранным войском, которое и прикрыло Псков. Именно к Пскову направил польский король свои основные силы, быстро захватив его пригороды – Опочку и Красный. В конце августа 1581 г. Баторий начал осаду Пскова, рассчитывая на быстрый успех… 8 сентября, сделав пролом в крепостной стене, войска Батория устремились в Псков. Однако русские воины и горожане храбро защищались и отбили штурм поганых поляков. Следовали новые и новые попытки захвата города, почти 5 месяцев длилась осада Пскова. Решающим моментом противостояния стал взрыв псковитянами Свиной башни. Князь Иван Шуйский, который руководил обороной города, заметил, что польские воины после боя залегают отдыхать у башни и велел взорвать ее. Стефан Баторий разом потерял 5 тысяч человек и вынужден был снять осаду.

Шведы, вступившие в союз с Баторием, также не дремали. Шведским войском у России были отбиты Корела, Ям, Копорье, Нарва… Литовский князь Станислав Радзивилл, носитель титула князя Священной Римской империи, собрав под свои знамена казаков и литовских татар, ворвался вглубь России и дошел почти до Старицы. Именно там торчал с бывшим опричным войском царь Иван. Грозный побоялся начать военные действия лично, опасаясь, что будет предан своими же воеводами и выдан литовцам. Как замечает Костомаров, «долгие мучительства и развращение, посеянные в народе опричниной, приносили свои плоды» . Иван направил своего посла к римскому Папе, умоляя его вмешаться и остановить войска Речи Посполитой. Папа прислал для переговоров иезуита Антония Поссевина, при посредничестве которого в январе 1582 г. было заключено 10-летнее перемирие России с Речью Посполитой. По этому соглашению страна теряла часть своих земель, уже завоеванных поляками и литовцами, но в течение 10 лет могла не опасаться налетов Стефана Батория.

В 1583 г. Иван Грозный вынужден был пойти на мир и со шведами, подписав 3-летний Плюсский мир. По этому договору Россия теряла Копорье, Ям, Ивангород, территорию южного побережья Финского залива. Таким образом, Россия снова оставалась без выхода к Балтийскому морю, что вело и к существенному сокращению торговли с Англией и Голландией. Так стареющий Иван Грозный полностью обремизился в войнах с исконными врагами русского государства. За это его вряд ли следует прославлять…

Глава 9. Последние годы царя Ивана. Смерть Грозного

После погребения в ноябре 1581 года в Архангельском соборе царевича Ивана Ивановича, случайно убитого им, царь Иван объявил. Что не желает больше царствовать и слагает с себя царские знаки. Он заявил при этом, что царь должен теперь избираться Боярской Думой, так как его второй сын Феодор к правлению не способен. Бояре и приближенные служилые люди зашевелились. Некоторые всерьез подумывали о преемнике! Однако вскоре по Москве прошелестел слушок, что сие есть «пытка царя», нет ли в государстве измены, не переменилось ли боярство к русскому правителю после ряда неудач во внешней политике. В результате единодушным ответом бояр Грозному были слова: «Не оставляй нас, неразумных; не хотим царя, кроме богом данного, тебя и твоего сына» . Царь Иван снова сменил клобук на шапку Мономаха.

В это время царь горько скорбел о содеянных злодеяниях, часто молился и отстаивал все службы на коленях. Он посылал по монастырям богатые дары, чтобы монахи молились об упокоении души его сына, сам молился за людей, загубленных им, и вписывал их имена в синодики… Этим Грозный внешне отличался от других правителей Руси, едва ли помнивших все свои жертвы. Но вот убиенным русским людям едва ли было так необходимо это позднее раскаяние Иоанново. Сам Грозный, окруженный тайными недоброжелателями и возможными претендентами на трон, жил последние три-четыре года в постоянном страхе за свою жизнь.

В начале 1584 г. у царя Ивана открылось какое-то «страшное гниение изнутри», поговаривали, что его отравили свои же холопы. Придворные лекари применили все свое искусство, но болезнь не проходила. По церквам велено было молиться о здоровье царя, но большого энтузиазма этот призыв, видимо, не имел. Царь бросился было к знахарям, но и те не могли ему помочь. Почуяв неизбежное, Грозный составил завещание в пользу сына Федора и Боярского совета во главе с Борисом Годуновым. Знатные бояре Мстиславский, Романовы, Петр Шуйский обиженно взвыли: по разрядным книгам они были знатнее Годунова. Но выли бояре тихо, опасаясь гнева Ивана и происков хитроумного Борьки Первого.

Начало марта протекало для царя Ивана мучительно: оживающая природа, казалось, готовила ему печальный конец. Все тело его покрылось ранами и язвами, как бы напоминая о всех его прегрешениях перед Господом. Не доверяя уже ни лекарям, ни знахаркам, ни священникам, Иван обратился к волхвам… Те явились пред царевы очи и, не обнадеживая, назвали ему день смерти. Грозный, походивший в свои 54 года на полуразложившегося человека, тем не менее не согласился и пообещал зарыть их живьем, если они ошибутся. Волхвы предложили подождать и увидеть, что будет.

Последние дни своей земной жизни царь Иван проводил уединенно, играя в шахматы сам с собой. Из близких иногда его посещал сын Феодор, преемник Борис Годунов и его сестра Ирина, жена Феодора. За несколько дней до предсказанной смерти Ирина в ужасе бежала от Грозного: совершенно лысый, покрытый кровоточащими язвами, государь пытался «потешиться» с нею.

Наступило 17 марта, предреченный волхвами день. С утра царь Иван почувствовал себя гораздо лучше и решил принять теплую ванну. При этом не забыл послать гонца – сказать волхвам, чтобы те готовились к неизбежному. Волхвы спокойно ответствовали гонцу: «Но день еще не миновал…». После ванны Грозный велел расставить шахматы, но осердившись на нерасторопность слуг, разогнал их и стал ставить фигуры сам. Но белого короля он поставить никак не мог, приподнялся на подушках, наклонился и неосторожно упал…

Когда к царю Ивану подбежали, он был уже бездыханен. По словам Карамзина, «Иоанн лежал уже мертвый, но страшный для предстоящих царедворцев, которые долго не верили глазам своим» . Явившийся митрополит лишь констатировал факт и провел обряд пострижения, нарекши Ивана Ионою. Наконец было провозглашено: «Не стало государя!». Ударили в колокол на исход души, ополоумевший народ бросился к Кремлю… Борис Годунов, решивший не терять времени, велел затворить ворота. На третий день царя Ивана похоронили в Архангельском соборе, рядом с могилой сына.

По словам Н. Карамзина, у пришедших проститься с царем людей текли слезы, на лицах была горесть. Историк продолжает сравнение: «Безмолвствовал суд человеческий перед Божественным – и для современников опустилась на театр завеса ». Так умер самый жестокий, самый образованный и самый неоднозначный по делам его русский правитель – до появления в конце 17 века Петра Великого. Имя Грозного осталось за ним в русской памяти.

Последствия правления царя Ивана

Последствия правления Ивана Грозного были для судьбы нашей страны весьма неоднозначны. С одной стороны, явное «развращение» народа подлостью, вероломством и предательством были налицо. В последние годы правления Грозного русские воины и воеводы легко уступали полякам и шведам города и земли, так как никто не хотел гибнуть и страдать за безумного монарха. Возле русского трона в эпоху Грозного оказались люди, мало способные к грамотному управлению страной, но поднаторевшие в убийствах и подлости; часть этих людей удержалась и после смерти царя Ивана. Все выше перечисленное уже готовило время Смуты и самозванства в начале 17 века.

С другой стороны, в эти годы Русь окончательно раздавила мутные осколки Золотой Орды, были с боем взяты Казань и Астрахань, началось освоение русскими сибирских земель и заселение Дона. Были улучшены законы на основе Судебника 1550 г., составленного Сильвестром, была предпринята попытка упорядочения системы правления и землепользования (деятельность Приказов, вовлечение в управление служилых и ратных людей, раздача служилым земли для ее активного освоения), было окончательно централизовано русское государство.

Царь Иван был Великий грешник: семь жен, убийство сына, казни и пытки невинных людей, погромы русских городов, убийство митрополита Филиппа – все на нем! При этом он был довольно богобоязненный человек, много времени простоявший за молитвами и разбивавший лоб в земных поклонах, прекрасный для того времени стилист, обладающий богословской эрудицией. Грозный был мнительный и подозрительный правитель, охотно веривший наветам и доносам ближних, устроитель публичных казней и беспощадных пыток. Иван Грозный был истинный, в понимании народа того времени, царь , который не позволял боярам, проходимцам и духовенству вмешиваться в дела Государевы, который иногда приближал проходимцев к трону, но сам же и устранял их. Частые смены политических настроений Ивана 4-го не могли не повредить нормальному общественному развитию России, но его попытки дать стране выход к морям, сделать Русь мощнейшим европейским государством завершились успехами русского оружия в эпоху Петра 1 и Екатерины 2.

« Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезнее для государей и народов: вселять омерзение ко злу значит вселять любовь к добродетели… », – так завершает свое повествование об эпохе Ивана Грозного великолепный историк Карамзин. Фигура Ивана Грозного заняла свое место и в русской, и в европейской истории 16 века. Царь Иван был правителем своего времени – позднего Средневековья, и его политические и религиозные озарения сочетались с явным помрачением его рассудка. Несмотря на все его преступления, народ русский выделял Грозного среди других русских царей 16–18 вв., порой видя в нем истинный пример для них. Таков итог нашего труда, как выразился бы уже упоминаемый нами историк Михей Ап. Трюхин, « не по за мышлению Бояню, а по сирой истине, коей владеет один Всемогущий» .

Вспомните время Иваново, но не забывайте о времени, в коем сегодня проживаете! Сгниют в истории мира кости человеческие, но не истлеет Слово Божие… Аминь.

...

Август-сентябрь 1994

лето 2009 г.

Один среди звезд (Детство и юность Михаила Лермонтова)

Люди друг к другу зависть питают;

Я же – напротив!

Только завидую звездам прекрасным ,

Только их место занять бы хотел…

М. Лермонтов «Небо и Звезды»

Одиночество и гениальность Михаила Лермонтова в нашей литературе почти ни у кого не вызывает сомнения. Несмотря на некоторую логичность присутствия писателя Лермонтова в русском литературном процессе второй половины 1830-х гг., на шумный успех некоторых его стихотворений, «Демона» и «Героя нашего времени», этот ПОЭТ никогда не мог быть однозначно отнесен к какой-то укоренившейся традиции. В 1840-е все литераторы взахлеб говорят о «пушкинском» и «гоголевском» направлениях в русской литературе, в 1850–60-е гг. критика разделяет «чистое искусство» и «гражданское» направление в русской поэзии, и во всех этих случаях фигура Лермонтова замерла как-то одиноко и несколько вдалеке от общественных баталий. Он, несомненно, поэт милостью Божией, балансирующий на грани земного и вечного: достаточно прочитать его «Парус», все «Молитвы», «Смерть поэта», «Пророк», «Сон» и др. Но он же и публицист (гражданским пафосом наполнены «Поэт», «Дума», «Журналист, читатель и писатель»), и патриот (кто не вспомнит его «Бородино», «Валерик», «Родину» и др.), он и бравый офицер, не прячущийся за солдатские спины, он же и преследуемый невежественным царем и его дворней вольнодумец.

Лермонтов и самый яркий наследник великого Байрона в мировой поэзии, он же достойный продолжатель в русской поэзии «нашего всего» Александра Пушкина. Он и создатель нового жанра – русского «психологического» романа, без которого не воспарили бы к своим высотам ни Тургенев, ни Достоевский, ни Лев Толстой. При этом он – поэт как бы вне тенденции, вне литературных школ и общественных восторгов. Он тотально одинок, как в личной своей жизни, так и в контексте литературного процесса конца 1830– начала 1840-х гг.

Лермонтов – гонимый северный странник, холодная Луна на звездном небосклоне отечественной словесности; он готов откровенно говорить только с Ангелами и со звездами, признавать свою равность только им. Пожалуй, лишь Владимир Маяковский верно схватил эту традицию Лермонтова в русской поэзии, вписав своего героя в начале 1910-х гг. не в общество борцов за переустройство мира, а напрямую – в разряженный Космос («Эй, Небо, снимите шляпу, я иду…»). С ранних своих поэтических опытов и до самого своего безвременного конца в июле 1841 г., который он всегда предчувствовал, Михаил Лермонтов как бы напоминал нам, обитателям земли, что он лишь на время спустился к нам и спел только то, что позволено ему было спеть в этот промежуток земной жизни.

А наше дело – зажмурив глаза и открыв уши, слушать эти небесные песни поэта Михаила, которые не стоили, видимо, тех земных радостей, которые ему были с детства даны, но которые он, видимо, предпочел вовсе не заметить. В этой части эссе мы поговорим о детстве и юности нашего поэта, которое во многом предопределило его будущее взросление и поэтическое просветление.

Михаил Лермонтов родился 3 октября 1814 г. в Москве. Брак его родителей – богатой наследницы Марии Михайловны Арсеньевой и армейского капитана Юрия Петровича Лермонтова – принято считать неудачным. Отец поэта Юрий Лермонтов – сын небогатых помещиков, офицер, уволившийся из армии в 1811, но в 1812 г., после вторжения Наполеона, вступивший в Тульское дворянское ополчение. По воспоминаниям современников, Юрий Петрович отличался, с одной стороны, красивой внешностью и приятными манерами, но при этом часто бывал вспыльчив и резковат в общении. Познакомившись в 1813 году с восемнадцатилетней Марией Арсеньевой, девушкой болезненной и впечатлительной, бравый офицер совершенно очаровал ее. Несмотря на противодействие своей матери Елизаветы Алексеевны, урожденной Столыпиной, Мария Михайловна настояла на браке с любимым человеком. Современники вспоминали, что мать Лермонтова отличалась необыкновенной музыкальностью, играла на фортепиано, часто напевала романсы. После рождения в Москве сына, в апреле 1815 г. чета Лермонтовых вернулась в Тарханы, чтобы недолго прожить в относительно счастливом забытьи, в 1817 г. Мария Михайловна скончалась от чахотки.

Михаил смутно помнил свою мать, известно лишь его воспоминание о какой-то песне, которую Мария напевала, когда ему было всего 3 года от роду: « То была песня, от которой я плакал ». Отец так и не смог ужиться с тещей Елизаветой Алексеевной и, по договоренности, удалился в свое родовое поместье Кропотово, оставив Мишу на попечение бабушки. Некоторые биографы уверяют, будто за его отказ от воспитания внука бабуля выдала Юрию Петровичу 25 тысяч рублей, но другие (например, П. Вырыпаев) с негодованием это предположение отметают. Отец лишь изредка виделся со своим Мишей, хотя, несомненно, какие-то черты соединяли их не только по линии земного родства. Ожесточенное противостояние двух любящих его людей, конечно, не могло не сказать на формировании характера Лермонтова.

В стихотворении 1831 г. «Ужасная судьба отца и сына…» , написанном в связи с кончиной Ю. П. Лермонтова, семнадцатилетний поэт выражает как ощущение своего одиночества и покинутости, так и веру в то, что его отец достойно завершил свой путь: « Но ты свершил свой подвиг, мой отец,/ Постигнут ты желанною кончиной…». Далее Лермонтов замечает, что усилия людей потушить огонь сыновней любви были тщетны, хотя и он, и его отец при этом страдали:

Однако, тщетны были их желанья:

Мы не нашли вражды один в другом,

Хоть оба стали жертвою страданья…

Поэт говорит, что дух его отца («дух ада или рая») теперь далеко от земли и что он теперь счастливее его. Однако, сквозь размеренное философское повествование прорываются слова искреннего сожаления о «сумрачных, но милых днях», когда они были вместе. Заканчивается текст не совсем понятным, с точки зрения жизненной логики, восклицанием поэта: «Ужель теперь совсем меня не любишь ты?» .

Лермонтов не раз обращался к этой теме (драма «Странный человек»); взрослея, он начинал понимать, чего его, по нелепой прихоти, лишила любящая бабушка. Очевидно, что общение с отцом могло сильно повлиять и на умственное развитие Михаила, и на его жизненные предпочтения. Известно письмо Юрия Петровича, где он как будто дает наказ своему сыну: «Ты одарен способностями ума, – не пренебрегай ими… это талант, в котором ты должен будешь некогда дать отчет Богу !…ты имеешь, мой сын, доброе сердце, – не ожесточай его даже и самою несправедливостью и неблагодарностью людей. Верь, что истинная, нелицемерная любовь к Богу, к ближнему есть единственное средство жить и умереть спокойно». Такие глубокие замечания не мог выразить человек циничный и равнодушный, каким порой представляют Юрия Петровича некоторые ретивые лермонтоведы.

В имении Тарханы Лермонтов получил превосходное по тому времени образование (иностранные языки, литература, рисование, музыка). Семейные предания о легендарном основоположнике его рода – шотландском поэте Томасе Лермонте – также наложили отпечаток на его сумрачное детство. Лермонтов с самых ранних пор ощущает некую отъединенность от внешнего мира, свое особое положение и в своей семье, и в мире окружающем. Большое влияние на него оказали домашний учитель француз Капэ, сумевший внушить ему уважение к "герою дивному" Наполеону, и англичанин Виндсон, познакомивший Лермонтова с английской поэзией, в частности с творчеством Байрона. Лорд Байрон становится для Мишеля поэтом, под звездой которого пишется большинство его философских стихотворений в 1828 -31 гг.

Особенно волнует нашего юного гения тема смерти и бессмертия, тема душевных странствий. Эта тема наиболее заметна в двух его стихотворениях 1828–29 гг. под названием «Ночь» и близком по содержанию к ним стихотворении 1830 г. «Смерть» , которые представляют собой – порой детальное, порой достаточно вольное – переложение текста Байрона « Darkness ». Сюжет этого стихотворения, существующего в трех вариациях, вначале напоминает бесчисленные тексты поэтов-романтиков о двойной реальности бытия. Находясь в призрачном состоянии сна, герой вдруг понимает, что он умер:

Я зрел во сне, что будто умер я;

Душа, не слыша на себе оков

Телесных, рассмотреть могла б яснее

Весь мир …

Бессмертная душа героя после встречи со светозарным Ангелом отправляется в путешествие на грешную землю, чтобы молиться и заслужить прощение Спасителя («Ночь», 1 вариант). По пути герой вспоминает все свои «гнусные деянья», «свершенное добро» , возлюбленную, но главное потрясение для него впереди; он должен увидеть собственный труп, гниющий в гробнице. В варианте 1830 г., именуемом «Смерть», Лермонтов более детально рассказывает, как душа его героя рассталась с телом, какие чувства герой при этом испытал:

И тело, видя свой конец, старалось

Вновь удержать души нетерпеливой

Порывы. Но товарищу былому

С досадою душа внимала, и укоры

Их расставанье сделали печальным.

Душа героя понимает, что ее пребывание в телесной оболочке было лишь «кратким изгнаньем», что она вернулась туда, «где долго жил, где все известно мне» . Ни в первом, ни во втором варианте «Ночи» не описывается причина наказания умершего героя; в первом случае Ангел просто сообщает о его жребии, во втором – Скелет предлагает ему совершить «ужасный выбор» между смертью и жизнью двух близких ему людей. В итоговом тексте «Смерть» уже отдельная строфа посвящена описанию Книги (видимо, судьбы), в которой герой ясно видит свой ужасный жребий:

Вдруг предо мной в пространстве бесконечном

С великим шумом развернулась книга

Под неизвестною рукою. И много

Написано в ней было. Но лишь мой

Ужасный жребий ясно для меня

Начертан был кровавыми словами:

Бесплотный дух , иди и возвратись

На землю …

И бесплотный дух героя, несмотря на предстоящие ему страдания, вынужден покориться. Дух опускается на землю и видит «бренные останки» того, чьей неделимой частью он еще недавно был. Подражая Байрону, Лермонтов подробно описывает разлагающийся труп своего героя, как бы предлагаю читателю ужаснуться увиденному. И в первом варианте текста, в варианте 1830 года дух героя описывает свой вполне «человеческий» страх и свое нарастающее возмущение в этой странной ситуации: «Я должен был смотреть на гибель друга,/ Так долго жившего с моей душою,/ Последнего единственного друга,/ Делившего ее земные муки… ». Дух героя пытается оживить «бренные останки», вернуть им хотя бы на миг земную теплоту, он готов отдать за это все «земные блаженства». Но попытки его напрасны; смерть уж свершила свой приговор, телу его не дано вернуться к жизни. И вот тогда герой (как бы незримо присутствующий при всем этом кошмаре) обрушивает «дикие проклятья» на своих родителей, на всех людей, он ропщет на Творца и готов уже «изречь хулы на Небо». В этот самый миг герой просыпается: « Но замер голос мой, и я проснулся ».

Итак, мы ясно видим, как юный Лермонтов в течение двух лет с каким-то странным упорством возвращается и к теме смерти, и к теме посмертных странствий человеческого духа. Нейтральное название «Ночь» в первых вариантах стихотворения Лермонтов, очевидно, вполне сознательно заменяет названием «Смерть», которое гораздо точнее передает все происходящее с его героем. А ведь поэту в это время только 14–16 лет и, казалось бы, обстоятельства жизни вовсе не должны были обращать его к таким мыслям. В это время у него появляются друзья, Михаил испытывает вполне серьезные чувства к девушкам, учится тому, что его по-настоящему интересует и увлекает. Но тема смерти многократно и назойливо будет еще повторяться в его творчестве. Тема бесплотного духа , который тяготится радостями земного существования и жаждет возвращения на небо, станет доминирующей в лучших текстах нашего гения («Ангел», «Демон» в окончательной редакции, «Мцыри», «Сон», «Выхожу один я на дорогу…», отдельные рассуждения Печорина о двух частях его души в «Герое нашего времени» и др.). Поэт, еще схематично, определяет в ранних текстах «Ночь» и «Смерть», опирающихся и на накопленный романтический опыт предшественников, собственное понимание сути земной и небесной жизни .

С 1827 года Лермонтов постоянно живет в Москве. С сентября 1828 г. два года обучается в Московском благородном пансионе, позднее – два года в Московском университете. Именно к 1828 году сам Лермонтов относит начало своей творческой жизни. В 1830 году он запишет в дневнике: "Когда я начал марать стихи в 1828 году, я как бы по инстинкту переписывал и прибирал их, они ещё теперь у меня ". В Благородном пансионе им составлялись рукописные журналы, а в журнале "Утренняя Заря" юный Лермонтов опубликовал свою первую поэму «Индианка». Купаясь в разливанном море романтических произведений того времени (лорд Байрон, И. В. Гете, П. Б. Шелли, Ф. Шиллер, Пушкин, Языков, Жуковский и др.), Лермонтов невольно усваивает некоторые образы, стилистику и сюжетные ходы знаменитых авторов. Стихотворение 15-летнего Лермонтова «Монолог» можно считать вполне самостоятельной попыткой выразить свое восприятие жизни.

Уже самое начало стихотворения – образец романтического стиля:

Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.

К чему глубокие познанья, жажда славы,

Талант и пылкая любовь свободы,

Когда мы их употребить не можем…

Поэт развивает мысль о бренности жизни, сравнивая существование «детей севера» (видимо, петербуржцев) с недолгой жизнью «здешних растений». Жизнь их проходит однообразно, душа тоскует, на Родине душно… Юность поэта томится «средь бурь пустых», не зная ни любви, ни дружбы, и «быстро злобы яд ее мрачит». Одним словом, на первый взгляд, выглядит все это как страдания юного Вертера в русском изводе. Но более чем вероятно, что все эти мысли близки нашему поэту, выстраданы им самим. А очень интересное и необычное сравнение: «Как солнце зимнее на сером небосклоне, так пасмурна жизнь наша…» , на наш скромный взгляд, свидетельствует о том, что Лермонтов довольно скоро преодолеет груз заимствований и вырвется к своему неповторимому стилю. Завершается стихотворение также традиционно для юного романтика: « И нам горька остылой жизни чаша …». Как ни странно, но сентенции эти, так или иначе, на разный лад, повторятся спустя десять лет уже в зрелых текстах Лермонтова: «Дума», «Мцыри», «И скучно, и грустно», размышления Печорина в «Княжне Мери». В 1830-м пансион преобразовывается в гимназию, и Лермонтов оставляет его, чтобы поступить в университет.

Именно к этому времени раннего творчества относятся его стихи о любовных переживаниях, о женской неверности и неразделенной любви. В 1830–32 гг. Лермонтов переживает очень сильное увлечение двумя очаровательными девушками своего круга – Екатериной Сушковой , старшей его двумя годами, и Натальей Ивановой, дочерью известного в те годы драматурга Ф. Ф. Иванова. История взаимоотношений Мишеля с этими «умницами и красавицами» становится материалом для целых циклов стихотворений, где за весьма неконкретными жизненными обстоятельствами скрывается мотив либо любви трагической и неразделенной, либо « страстной, но гордой » любви.

В 1831 г. в стихотворении «К Н. И<вановой>…» Лермонтов, оговорившись в самом начале, что он «не достоин, может быть, твоей любви: не мне судить» , обрушивает по ходу повествования на свою возлюбленную джентльменский набор юношеских претензий. Такие универсальные претензии мог высказать любой отставленный возлюбленный лет 16: «ты обманом наградила мои надежды и мечты», «ты несправедливо поступила…», «часто новым впечатленьям душа вверяется твоя »… В этом тексте еще очень много от романтических переживаний, от прилежного чтения Байрона и Шиллера. Однако ближе к финалу стихотворения поэт пророчески замечает:

Но… женщина забыть не может

Того, кто так любил, как я;

И в час блаженнейший тебя

Воспоминание встревожит.

Тебя раскаянье кольнет…

Эта идея позднего сожаления возлюбленной о своей суровости, будучи отнюдь не новой в европейской любовной лирике, неоднократно будет повторена и в поздних текстах. В другом стихотворении этого периода «Стансы» ( «Я не крушуся о былом…» ) Лермонтов сближает понятия «былое» и «настоящее» в плане бесконечной скуки и неразделенности чувства, замечая:

Ответа на любовь мою

Напрасно жаждал я душою.

О, если о любви пою —

Она была моей мечтою.

В стихотворении «1831-го июня 11 дня» юный поэт, обращаясь к незримому адресату, аналитически замечает:

Я не могу любовь определить,

Но это страсть сильнейшая! – любить

Необходимость мне; и я любил

Всем напряжением душевных сил .

Мишель с сожалением понимает, что «предузнал свой жребий, свой конец», что его недолгая, вероятно, жизнь могла бы быть расцвечена разделенной и страстной любовью, но все это не так. Лирический герой, который почти неотделим в это время от автора, считает, что той, которая была причиной «стольких слез, безумств, тревог», другой владеет, а в его груди « все жив печальный призрак прежних дней» . Завершается стихотворение появлением образа, который будет преследовать Лермонтова до конца его дней и еще отзовется в «Журнале» Печорина:

…он посмотрит вдаль,

Увидит облака с лазурью волн,

И белый парус, и бегущий челн.

Лермонтоведы выделяют около 40 стихотворений, так или иначе связанных с образом Натальи Ивановой, которая, несомненно, оставила след в сознании Лермонтова. Самое же яркое стихотворение, посвященное ей, это, конечно же, «Я не унижусь пред тобою» – 48 строчек, выдержанных в ритме весьма энергичным и тоне довольно безапелляционном. В этом тексте отсутствуют скорбные размышления о быстротечности любви, мысли о том, что влюбленные, возможно, не созданы друг для друга, что они встретятся когда-нибудь после и вспомнят друг о друге… Весь текст – грозная инвектива, обвинение несчастной девушке, посмевшей отказаться связать свою судьбу с судьбой гения. Вот вкратце те обвинения, которые предъявляет возлюбленной восемнадцатилетний Мишель:

...

– и так пожертвовал я годы твоей улыбке и глазам…

– и так я слишком долго видел в тебе надежду юных дней…

– те мгновенья, что протекли у ног твоих, я отнимал у вдохновенья!

В центральной части текста герой, как бы одумавшись, просит прощения у возлюбленной, извиняясь за свою гордость; он даже предлагает ей найти любовь в другом.

Однако уже через пару строчек он вдруг делает вывод, что забыть друг друга они не смогут, и снова возвращает своей речи обвинительный уклон:

Начну обманывать безбожно,

Чтоб не любить, как я любил;

Иль женщин уважать возможно,

Когда мне ангел изменил?

Далее герой напоминает девушке, что он был готов «на смерть и муку», на битву с целым миром – и все ради одного прикосновения ее младой руки . Финал стихотворения вполне обоснованно возвращает читателя к байронической трактовке темы:

Не знав коварную измену,

Тебе я душу отдавал;

Такой души ты знала ль цену?

Ты знала – я тебя не знал!

Не менее драматично развивался роман Лермонтова и с другой девушкой – Екатериной Сушковой. Летом 1830 года, находясь в подмосковном имении Середниково, он знакомится с московскими барышнями Сашей Верещагиной и Катей Сушковой, «черноокой» красавицей. В позднейших записках Е. Сушковой 16-летний Мишель рисуется «невзрачным, неуклюжим, косолапым мальчиком, с красными, но умными выразительными глазами, с вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбой». Кокетничая с Лермонтовым, Катюша в то же время беспощадно над ним издевалась: в ответ на страстные чувства Мишелю "предлагали волан или веревочку, угощали булочками с начинкой из опилок" . Разница в возрасте между ними составляла два года, но разница в общественном положении была гораздо больше. « Мне восемнадцать лет , – говорила Сушкова Лермонтову, – я уже две зимы выезжаю в свет, а Вы ещё стоите на пороге этого света и не так-то скоро его перешагнёте ». Неразделенное чувство и насмешливость старшей подруги заставляет юного Лермонтова страдать, результатом чего становится появление нескольких текстов любовного содержания.

Сушкова позднее говорила, что первое стихотворение, адресованное ей, она получила от Лермонтова при отъезде из Середниково в Москву, в августе 1830 г. Это было стихотворение «Черноокой» , содержавшее полупризнание героя в любви и как бы отмечавшее определенную фазу развивающегося чувства. Сила любви героя передается в тексте через уже ставшее для Михаила традиционное противопоставление «рай – ад» .

… Нашей встречи был недобрый час.

Кто ни спросит, звезды ночи

Лишь о райском счастье говорят;

В ваших звездах, черны очи,

Я нашел для сердца рай и ад.

Очи юга, черны очи,

В вас любви прочел я приговор,

Звезды дня и звезды ночи

Для меня вы стали с этих пор!

Стихотворение это, хотя и любопытно, однако явно страдает набором романтических фраз и клишированных банальностей. Скорей всего, Лермонтов не придавал ему значения большего, чем просто запись в альбом симпатичной барышни. Интерес представляет здесь лишь неявная антитеза «звезды дня» – «звезды ночи», но она толком Лермонтовым не прояснена. Возможно, это снова заимствование из кумира Мишеля – лорда Байрона, возможно, это не вполне удачная попытка разграничить «ангельское» и «демонское» в женской душе. Сушкова тем не менее приняла стихи благосклонно, и юный поэт поспешил откликнуться на это ( «Благодарю! Вчера мое признанье/ И стих мой ты без смеха приняла…» ).

Была и другая веская причина, по которой Лермонтов так настойчиво добивался любви черноокой Екатерины: параллельная ситуация в жизни Байрона. Биографию Д. Г. Байрона в исполнении Т. Мура поэт прочел в подлиннике незадолго до знакомства с Сушковой, его сразу поразили некоторые сходные черты в его собственной жизни и в жизни великого барда: любовь к горам, сложные отношения в семье, страсти, которые неизбывно кипели в душе и заставляли браться за перо. Безнадежная влюбленность 16-летнего Байрона в черноволосую соседку мисс Мэри Чанворт, старшую его двумя годами, их короткое знакомство и не состоявшийся роман, описанные в биографии Т. Муром, возможно, и породили у Лермонтова страстное желание обворожить красавицу Сушкову. Даже тексты Байрона, посвященные мисс Чанворт, становятся для Мишеля неким дополнительным толчком к написанию любовных стихотворений, обращенных к Сушковой. Следующее стихотворение « Зови надежду сновиденьем… » содержало уже прямое признание Мишеля в любви. Он призывает возлюбленную верить ему и не обманываться насчет истинности его чувства:

Такой любви нельзя не верить,

Мой взор не скроет ничего;

С тобою грех мне лицемерить,

Ты слишком ангел для того. Считается, что это стихотворение не вызвало у Сушковой никакого внимания, и ответного признания Мишель от Катюши, увы, тогда не дождался. Но аналогия с Байроном продолжалась, и Лермонтов пишет текст «Нищий» , который уже смело можно отнести к шедеврам его ранней лирики. Поводом для написания стихотворения стало посещение Лермонтовым, Столыпиными, Верещагиными и Сушковыми Троице-Сергиевской Лавры, где местный нищий пожаловался им, что мальчишки как-то набросали ему в чашу для подаяния камушков. Мотив стихотворения – неразделенная любовь, человеческая глухота, в основе лежит развернутое на весь текст сравнение. Нищий (« бедняк иссохший, чуть живой ») просит у церкви подаяния, он очень голоден, его взгляд «являл живую муку». Но один человек, возможно, даже из прихожан, « камень положил в его протянутую руку» . Естественное человеческое возмущение читателя таким скверным поступком вдруг технично переводится Лермонтовым на некую девушку, отвергнувшую его любовь:

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою! Видимо, не особенно интересуясь в то время Лермонтовым как возможным спутником жизни, Сушкова смогла разглядеть в нем будущего великого поэта. По более поздним воспоминаниям, она уже тогда предсказывала бабушке Михаила, Е. А. Арсеньевой, «великого человека в косолапом и умном мальчике». Их новые встречи произойдут только в 1834–35 гг., но тогда другим станет и Лермонтов, по-другому посмотрит на него и Сушкова, бывшая тогда «невестой на выданье».

В сентябре 1830 г. Лермонтов поступает в Московский университет на нравственно-политическое отделение, где он обучался одновременно с В. Г. Белинским, А. И. Герценом, Н. П. Огаревым, уже тогда своими вольнолюбивыми речами влиявшими на других студентов. Точной информации о том, что Лермонтов общался с ними в университете, нет, но общий дух московского «вольнодумства» был, несомненно, усвоен русским гением вполне. По слухам, в 1831 г. он принял участие даже в некоей «политической акции» – изгнании из аудитории реакционного профессора М. Малого. За два года Лермонтовым было создано около сотни стихотворений, написаны поэмы «Исповедь», «Последний сын вольности», «Ангел смерти», «Каллы», драма « Странный человек» , в которой он post factum пытался разобраться в своих непростых отношениях с отцом. Мы остановимся на трех стихотворениях этого периода – «Предсказание», «Нет, я не Байрон…» и «Небо и звезды».

Стихотворение 1830 г. «Предсказание» было написано Лермонтовым под впечатлением крестьянских волнений, связанных с эпидемией холеры в южных губерниях России. В июне 1830 г. в Севастополе во время бунта озверевшей толпой был убит временный военный губернатор – Николай Столыпин, родной брат бабушки Лермонтова. Поэт, давно размышлявший о причинах политических неурядиц в России и в Европе, пытается оценить опасность таких народных волнений. Лермонтов не случайно определяет время возможного падения самодержавия как «России черный год», рисуя в тексте страшные картины воцарившегося хаоса:

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел…

И станет глад сей бедный край терзать…

Итогом всего этого ужаса станет, по мысли поэта, явление « мощного человека » с булатным ножом в руке, но явление его отнюдь не станет спасением для страны. В этом человеке «будет все ужасно, мрачно в нем», а плач и стон людей будут казаться ему смешными. Некоторые литературоведы видят в детали «плащ его с возвышенным челом» , которой завершается стихотворение, намек на императора Наполеона. Это вполне возможное допущение, ибо хаос революций обычно заканчивается появлением диктатора, и Лермонтов знал это по историческим источникам. Тем не менее отметим, что для юного поэта романтическая надежда на появление русского Наполеона, который «спасет всех», выглядит достаточно несостоятельной.

Стихотворения «Нет, я не Байрон…» и «Небо и звезды», созданные в 1832 году, перекликаются темой божественного и даже небесного «избранничества» поэта. В первом из них Лермонтов довольно последовательно излагает, почему он все же не Байрон, а другой «неведомый избранник», «гонимый миром странник». Михаил Юрьевич пророчески замечает, что начал писать раньше Байрона и закончит раньше его, что в его душе лежит «надежд разбитых груз». Поэт как бы заранее отвечает будущим критикам, чтобы они увидели в его произведениях не просто вольные переводы из северного гения, а его неповторимую «русскую душу». В финале стихотворения Лермонтовым обозначена и цель поэта – рассказать толпе свои думы, которые не менее таинственны, чем «океан угрюмый».

Текст «Небо и звезды» – квинтэссенция мировосприятия раннего Лермонтова, по сути, его мировоззренческий манифест поэта. Еще в 1830 г. Мишель пишет несколько стихотворений, где присутствует образ звезды («Звезда», «Светись, светись, далекая звезда» и др.). В этих текстах мы видим вполне традиционное восприятие образа звезды, дружески заимствованное как у лорда Байрона, так и у других поэтов-романтиков: холодный луч далекой звезды « несет мечты душе моей больной », напоминает о холодном взоре отвергнувшей его возлюбленной. Звезда четко отделена от человека, она находится на недостижимой для смертного высоте. Но в тексте 1832 года для Лермонтова все меняется… Далекие звезды для него уже « ясны, как счастье ребенка », « ясны, как счастье мое » . И это принципиально иное восприятие звезд и небесных тел в русской поэзии. Для великого Державина звезды – « огненны сии лампады » – нужны для восторженного сравнения с величием Бога: они «перед тобой, как нощь пред днем». В произведениях Александра Пушкина 1820-х гг. образ звезды символичен и не несет какого-то дополнительного личного оттенка: « Вифлеемская звезда », « звезда пленительного счастья » и т. д. Звезда для русских поэтов до Лермонтова – либо образ высокого и божественного, либо указатель правильного пути для грешного человека, либо значимая часть Неба.

Совсем по-другому считает уже наш гений. «Чем ты несчастлив?» – справедливо спросят его люди, и ответ Лермонтова будет прост:

Тем я несчастлив,

Добрые люди, что звезды и небо —

Звезды и небо! – а я человек!..

В системе Лермонтовских координат быть счастливым на земле он не может по определению, его истинное состояние – « звезды и небо!», а вовсе не «человек и земля». Отчего все страдания, отчего эти неудачи в любви, отчего непонимание близких людей? От того, что он по своей природе не вполне человек , его настоящее и возможное место – среди звезд:

Я же, напротив,

Только завидую звездам прекрасным,

Только их место занять бы желал.

Позже эта иллюзорная связанность поэта со звездами появится в других текстах Лермонтова: в «Демоне», в «Мцыри», в стихотворениях «Пророк» и «Выхожу один я на дорогу…».

После столкновений с университетской профессурой, которую раздражало дерзкое поведение Лермонтова, поэта нарочно «завалили» на экзаменах летом 1832 года. Он принципиально не захотел оставаться на второй год и покинул университет, переехав в Петербург вместе с бабушкой. В столице Лермонтов попытался поступить в местный университет, однако ему не зачли двухлетнего обучения в Московском университете и предложили поступить на первый курс. Лермонтов, уже тогда серьезно опережавший своих сверстников и по духовному развитию, и по начитанности, не захотел терять время.

По совету своего друга и родственника Алексея Столыпина-Монго, в ноябре 1832 г. Лермонтов поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, в которой он провёл, по его позднейшим словам, «два страшных года», сначала в звании унтер-офицера, а затем и юнкера.

Мечты о литературной славе приходилось временно оставить, зато можно было лучше узнать грани новой, вполне «взрослой» жизни.

(продолжение следует)

...

Лето—осень 2013 г

.

Ленин, или Красный тиран (Прогулки по русской истории)

Приступ

"Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…" – таков вечный смысл ушедшей от нас на некоторое расстояние Великой эпохи. Политики, ведшие на протяжении своей жизни беспощадную войну во имя собственного понимания смысла исторического прогресса и народного блага, просто обречены на бесконечную критику их дел и мнений. Их действия становились на протяжении времени то причиной жуткого восторга народных масс и обслуживающего политику персонала, то объектом злобных нападок идейных противников и хилых историков, уютно расположившихся в тиши своих кабинетов и рекомендующих оттуда, как должны были поступать ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ, прорываясь "сквозь кровь и пыль" революций и гражданских войн. Цезарь, князь Владимир, Карл Великий, Борис Годунов, Генрих 4 Французский, Кромвель, Петр Первый, Наполеон, Гитлер, Ленин – всех этих, совершенно разных, в том числе и по таланту, людей роднит одно общее свойство: добившись в результате политической борьбы абсолютной власти в собственной стране, они использовали ее не для корыстолюбивых целей, а во имя претворения в жизнь своей государственной программы. Программы – страшной и дикой, по мнению многих людей – их современников и соплеменников, преступной, по мнению потомков, но отражающей насущные потребности нации и государства, по мнению самих правителей.

История человечества, по мнению Томаса Карлейля, это " в сущности история великих людей, потрудившихся здесь, на земле ". Как бы мы не относились к тому или иному значительному фигуранту мировой истории, но нам должно быть понятно, что едва ли оказался бы он на самой вершине власти, если б на то не имелось веских оснований. Если же размышлять таким образом, что появление правителей – это простые случайности, смешные капризы Судьбы, ужимки Фортуны, то тогда всю человеческую историю следует признать нелепостью, а технический прогресс человечества на протяжении последних веков – непонятным влиянием из Вне… Едва ли нас устроит подобное объяснение.

Наше эссе о жизни Ленина писалось в апреле-октябре 1990 года – в эпоху всеобщей перетряски в России, оно не могло избежать колебаний оценок и мнений. С детства меня и моих сверстников окружал культ Ленина, мы были октябрятами, пионерами, комсомольцами, мы давали бесконечные присяги у Красного знамени и бюста Ильича, мы носили значки с его изображением, нам казалось, что его авторитет незыблем и вечен – во всяком случае в СССР. С 1987 года стало появляться множество разоблачительных публикаций о Владимире Ильиче, особенно старались редакторы толстых журналов, попрятавшие партбилеты в карманы и ставшие демократами. Многие из них были просто мелкими людишками: всю жизнь подстраиваясь под ситуацию и угадав настроение, они сдали идеи коммунизма, как сдают ненужные книги в букинистический магазин и выбрасывают немодные галстуки. Поддавшись внешнему очарованию Свободы, я и мои приятели, тогда студенты, охаивали Ленина и коммунизм, решив, что прекрасное ДАЛЕКО без социальной борьбы и бесконечных проблем не за горами. Увы, время показало, что мы ошибались и довольно сильно…

Тем не менее, несмотря на то, что кое-что нам кажется в эссе явно лишним и резким, кое-что – не совсем справедливым в отношении Ильича, публикация "Красного Тирана" в несколько исправленном виде представляется мне делом необходимым. Жанр "прогулок по истории" вовсе не предполагает ровной и беспристрастной оценки событий и явлений в России времен Николая 2 – Владимира Ленина, многие события поданы в сатирическом ключе, о многих вещах автор говорит со вполне объяснимой иронией.

Неапрельские тезисы носят, безусловно, карнавальный характер и только в этом качестве должны восприниматься читателем. Обвинения в антисемитизме я также не могу принять, так как совсем не моя вина в том, что у руля одной из самых беспощадных революций оказалось так много представителей этой нации, довольно униженной и бесправной в царской России. А уж они сделали свое черное дело, изменив саму суть государственности в стране.

Я надеюсь на светлый ум и добрые чувства читателя. Напомню в заключение расхожую истину, что величие человека заключено в его служении Богу, а истинное государство – только слепок божественного миропорядка на грешной земле .

...

Июнь 1996 г.

Выбор имени

– Скажи, кто такое Ленин?

Я тихо ответил: «Он – вы…»

С. Есенин «Анна Снегина»

Когда 22 апреля 1870 года в семье инспектора царских гимназий, штатского генерала Ильи Ульянова родился очередной ребенок, ему не долго думая накинули княжеское имя Владимир – "владей миром, сынок!". Выбор оказался пророческим, все русичи это поняли спустя сорок с лишком лет. Град Симбирск, который до этого отметился на Руси лишь появлением Карамзина и Гончарова, совершенно неожиданно для себя стал "колыбелью русской революции"…

Кудрявая, как у болонки, головка, ангельский лик, смышленые глазки – все говорило, что второй мальчишка в семье сына выкреста наделен несомненным даром и может стать гордостью России. Папаша Илья гордился удачно сделанным сынком и прочил ему великую будущность… Но сотворил-то он Сатану русской истории!

Сатаненок рос в атмосфере радушия в семье, хотя по-настоящему был привязан только к матери и старшему братцу – будущему бомбисту. Старшие сестренки относились к будущему вождю с некоторым равнодушием, да и он, если честно, терпеть их не мог. Совместные чаепития, рассуждения сестричек о нарядах и материальном положении соседей, наставления папаши, которые Ильич серьезно не воспринимал уже с детства, – все раздражало гениального мальчика, и он бежал от них в сад… Именно поэтому в гимназию Ильич почапал с радостью – авось там будет лучше и интереснее. Ну, конечно!

Неапрельские тезисы : – В родной семье Ильича недолюбливали!

Уроки жизни

В гимназии Володю Ульянова терпеть не могли. Однокашники, провинциальная грязь и серость, ему завидовали и гадили, как получалось. Ленин их тоже презирал, но не мог еще проучить их за шалости как следует. Списывать он никому не давал, а за себя при случае всегда был готов постоять, да и брат Сашка был рядом. По словам сестры Анны, Володя в гимназии был «смелый и шаловливый… часто подсмеивался над своими товарищами и некоторыми преподавателями». За что порой юный Вова огребал от них по-полной и даже был оставляем после уроков на дополнительное дежурство. По воспоминаниям одного из соучеников А. Коринфского, Володя держался в стороне от игр сверстников, в общих забавах не участвовал, однако «дразнить его мы почему-то не решались» . Еще бы, он бы вас потом поддразнил за ребра на Красной площади. О донжуанских похождениях Ленина в то время мы ничего не знаем. Конечно, русская интеллигенция отличалась завидным пуританством, но ведь великим людям с детства свойственно выбиваться из общих представлений о морали. Однако ни один из прочитанных нами биографов Ленина ничего не упоминает о его "маленьких подружках", поэтому, видимо, и нам придется пропустить это важное место его детской жизни.

Ленин был в симбирской гимназии одним из первых учеников, но унылые учителя и отцовы знакомые предупреждали его, что с таким «самоуважением» вряд ли можно многого добиться в рабской России, где заслуги очень часто определялись не по уму и таланту, а по умению образно говоря "лизать зад начальству". Умный мальчик, наблюдая жизнь окрест себя, догадывался об истинности подобных суждений, но надеялся на силу своего гения. Он полюбил читать Мемуары о жизни великих людей, с удовольствием слушал истории о римских полководцах… К людям Ильич относился тогда вполне прилично, пока – эх, Сашка-бомбист!

После неожиданных для всей семьи событий – ареста и казни Александра Ульянова, который в числе других членов "террористической фракции" партии "Народная воля" готовил покушение на Александра Третьего, – многие знакомые и даже друзья отвернулись от семьи Ульянова. Давший дуба за год до этого события Илья Николаевич, скорее всего, не перенес бы позора, обрушившего все его благие начинания для потомков. Дирекция гимназии воспользовалась моментом и едва не лишила Ленина заслуженного золотого медальона. Сказалось вмешательство Керенского-отца, и медаль Ильич все же получил – но ценой каких унижений и препирательств! Мать Ленина Мария, урожденная Бланк, прежде нигде не работавшая, закрутилась как белка в колесе – нужно было содержать младшеньких – Диму и Маняшу, а 17-летнего Володю пристраивать в университет. Помощь от государства была временно приостановлена – Ильич бросил курить.

Кое-как собрав деньги на обучение, мать отправила будущего лидера революции в Казанский университет. Перед отправкой в бывшую столицу Казанского ханства Ильич встал в позу и заявил ей: "Брат не прав. Мы пойдем другим путем!". Мария Александровна замахала на него руками и потребовала только одного – "учиться, учиться и учиться". Ильич такое обещание скрепя сердце дал. В это время, по словам Бердяева, Лениным "овладело циничное презрение к людям" ; Вова понял, что рассчитывать на них ни в коем случае не стоит, их следует либо устрашать, либо располагать к себе взаимовыгодным интересом. За брата надо было отомстить, и Ленин всегда помнил об этом. Сейчас главным для него было выучиться и занять достойное место в российской иерархии. Поступив в КГУ, Володя, однако, вскоре забыл о своих обещаниях и начал "активно участвовать в революционном движении студентов" (цитата из советского учебника). Для советских историков остается вечной загадкой, как он… не спился в то время?

Несколько дурных стишат о "бутылке с живительной влагой", пьяные базары с такими же оглоедами-студентами, выступление на двух митингах и участие в первомайской демонстрации в пьяном виде – вот перечень "революционной работы", проделанной Ильичом в Казани. Такая активность не ускользнула от бдительного начальства: Ленина исключили из университета, судили и дали ссылку в деревню – спиваться окончательно. Ленин немного опешил – за короткое время судьба второй раз казала ему жирный жандармский кукиш. Надо было срочно менять что-то – иначе его ждала судьба Чернышевского или Глеба Успенского. Трясясь в кибитке, увозящей его в Кокушкино, Ильич крепко призадумался.

Неапрельские тезисы : – В провинции Ильич терпеливо ждал своего часа , чтобы, дождавшись его, единовременно покончить со всеми.

Слава или смерть

Вернувшись из села Кокушкина, которое он позже в автобиографиях называл не иначе, как «Какашкино», Володя в последний раз попробовал карьеру официального порядка. Сдав в 1891 году экстерном экзамены за юрфак в Петербурге, Ленин стал помощником присяжного поверенного в Самаре. Дело двигалось со скрипом, бюрократы из мещан не давали дорогу талантливому парнишке, к тому же с весьма сомнительной репутацией. В результате Ленин взорвался, обругал последними словами своего непосредственного начальника и в августе 1893-го вновь оказался в столице.

Без денег и связей, раздраженный на весь мир, Ильич оказался перед последним выбором: жизнь занюханного юриста без особых перспектив или Верховная власть в этой великой стране? Путь же к этой власти лежал только через революцию и Марксово учение о диктатуре пролетариата. Почесав полысевший уже череп, Ильич решился: "Слава! А потом… пусть даже и смерть!". Мужество его в этот момент неоспоримо – нужно было хорошо знать российский народец, так живо откликавшийся на призыв грабить и мочить помещиков и так легко потом предававший своих «народных» вождей – Отрепьева, Разина, Пугачева… Но Ильич окончательно решился и двинул в революцию.

В 1895 году Ленин сколотил "Союз борьбы за освобождение рабочего класса" и повел агитационную работу под крышей марксистов. Он написал пару-тройку статей, "идейно разгромив народничество" и занялся просвещением тех, кто приходил на их запрещенные правительством сходки. Ведь на Руси охотно идут куда угодно, только не на работу! Дело завертелось. Яркая личность Ильича, его энергия и ораторский талант не остались без внимания, о "Союзе…" в Питере заговорили. За Лениным установили слежку, а вскоре и арестовали. В тюрьме Ильича особо не обижали, даже разрешали читать литературу и писать самому. Он, воспользовавшись моментом, набросал бесцветными чернилами пару листовок с призывами к свержению самодержавия и отправил их товарищам на волю; революционеры их толком прочесть не сумели и немедленно отправили в сортир, т. к. бумага была в цене. В это время лишь мать не оставляла его своими заботами, снабжая передачами и свежими газетами. Марксисты старой волны типа Плеханова и Аксельрода особо не озаботились судьбой Ильича, когда тому дали три года и вновь отослали в ссылку. Через год в Питере никто уже и не вспоминал о лысеющем агитаторе по кличке Старик.

В феврале 1897-го Ульянов был депортирован в село Шушенское, по дороге к нему прибилась не слишком красивая, но надежная Наденька Крупская. Она и станет ему верным товарищем и женой в скором времени… Русские женщины часто оказываются способными на самоотверженность во имя маниакальных идей ими избранных мужей. К тому же Ленин был весьма неприхотлив в быту, а Надюша могла ему в улучшении повседневной жизни быть полезна. Итак, размышлял Ильич: здравствуй, Шуша! обожди, Расея !

Неапрельские тезисы: – Ленин был небрежный козлик, прыгавший возле капусты русской тирании.

Ссылки и высылки

В Шушенском Ильич от нечего делать придумал себе новый псевдоним – Никола Ленин (имя здравствующего царя плюс «лень» как основное качество русского народа), он стал им активно пользоваться с 1901 года, подписывая свои немудреные статейки. Быстро перезнакомившись с ссыльными, Ильич зазывал их к себе, поил чаем (они бы предпочли, конечно, водку, но увы) и потихоньку склонял этих грустных и скучных людишек к идее создания организации нового типа взамен "прогнившей и разложившейся" партии эсдеков. Идейку Ленин подхватил в одной из работ видного марксиста Карла Каутского, но, как обычно, несколько все извратил, причудливо соединив идею о сильной партии с мыслями царя Ивана о роли опричнины. Некоторые революционеры с Лениным соглашались (терпеть шайку Плеханова, пропивавшую в Парижах и Женевах все, с таким трудом собираемые, партийные деньги не было никаких сил). Другие товарищи осторожничали, не очень доверяя молодому да раннему «вождю». Володя, памятуя о прошлых неудачах, положился на евреев (Свердлов, Цедербаум, Апфельбаум) и нацменов, наиболее униженных в тогдашней России. Ленин уже видел себя руководителем новой мощной организации, ему нужны были стойкие соратники.

Пока Наденька вприпрыжку бегала по селу в поисках пропитания, Ленин прогуливался по окрестностям, хаживал с ружьецом на охоту, приставал к поселянкам /довольно, впрочем, безуспешно/ и тихо запугивал добродушного урядника Михеича, обещая «служителю тирании» скорое пришествие Конца Света и воцарение Антихриста на Руси. Урядник «анчилигенту» верил и старался задобрить его яичками и молоком; Ильич подношения принимал, но угрозы только усиливал. Жизнь в ссылке оказалась в итоге не такой уж и страшной, но Ильич жаждал действия, безделье тяготило его. В то же время он тогда уже понял, как тяжело ему и его партии будет опираться на "широкие народные массы", как трудно в России раскачать мужика на бунт против существующей власти.

В 1900-м году с подложными документами Ильич драпанул за границу, скоро к нему присоединилась и верная Надежда. Продолжая разглагольствовать о народной Революции и Диктатуре пролетариата, Ленин реально думал только об одном – сместить зажравшегося Плеханова и самому стать лидером РСДРП. Именно и только в этом качестве он предполагал вернуться в Россию и развернуться там. Товарищи, поддерживающие его, ждали только знака. В эмиграции, где давно уж существовала собственная иерархия революционных деятелей, Ильич сразу почувствовал, как им недовольны. Но ему всегда было наплевать на общественное мнение о своей персоне.

Ленин пишет статьи, влезает в редакцию «Искры», требует от старых марксистов большей решительности и смены тактики борьбы. Струве и Засулич, поначалу довольно лояльно относившиеся к Ильичу, вскоре стали поругивать его и требовать уважения к своим революционным заслугам. Ленин с хитроватой усмешкой выслушивал их болтовню, но поступал по-своему. Плеханов, окончательно уверившийся в собственной значимости, не обратил поначалу внимания на бойкого Старика и его «бредни», не принял их всерьез; это во многом предопределило его политическую будущность. Плеханов искренне считал Старика болтуном и позером, упрекал младшего товарища в грешке "приврать и исказить", то ли в шутку, то ли всерьез замечал, что с Володей " можно говорить только в присутствии нотариуса ".

Тем не менее к 1903 году популярность Ленина в рабочих кружках России возросла, так как многие читали его статьи в «Искре» с их простой и незамысловатой логикой и мысленно соглашались с Ильичом. Некоторые эмигранты тоже увидели в Ленине подлинного революционного лидера, способного повести народ за собой, и, оставив окончательно застывшего в прошлых бреднях Жоржа, постарались подружиться с молодым вождем. К съезду РСДРП Ленин имел солидное тактическое преимущество над Плехановым и не преминул этим воспользоваться. Второй съезд партии социал-демократов во многом стал первым серьезным триумфом Вовы Ленина. Второй съезд РСДРП решил если не все, то многое: Ленин благополучно расколол РСДРП, закрепил в Уставе партии большевиков диктатуру Центра и добрался до партийной кассы. Меньшевики апеллировали к совести Ленина, Ильич показал им на это большущую фигу. Соратники Ленина радостно поддержали новоявленного «спасителя России».

Поражение в русско-японской войне и народное восстание 1905 года дали в руки Ильича абсолютный козырь в плане неизбежности новой русской революции. Все увидели нежелание царя видеть реальность, жестокость, глупость и лихоимство чиновников от правительства, грубое подавление цензурой любой мысли, кроме официозной и т. д. Люди, подобные Витте и Столыпину, были умны и деловиты, но не имели достаточной власти для реализации своих прожектов. Самого опасного врага революции Зубатова зачем-то отстранили от должности… Царь Николай и его куртуазная эпоха были обречены.

Впрочем, с 1907 года Ленин и носа не казал любимой стране, ошиваясь на многочисленных съездах и партконференциях в Европе. Оттуда он бойко призывал русский народ к активным действиям… Обстановку на Родине Ленин узнавал, по его же словам, "из буржуазных газет", которые решительно предпочитал марксистским. Его статьи, присылаемые «товарищам» из-за бугра, поражали даже видавших виды большевиков незнанием дела и глупостью призывов. Некоторые «мысли Ильича» печатались со значительными купюрами, некоторые же – беспощадно отправлялись в сортир или на самокрутки. Помимо писания статей и выступлений перед эмигрантскими олухами Ленин, естественно, занимался и другими, не менее важными для революции, делами.

Отношения Ленина с Крупской были в эмиграции сложными и запутанными, хотя она продолжала честно обустраивать быт. По некоторым данным, возможно и ложным, Ильич умудрился заработать в одном из притонов модную болезнь; по другим – постоянно приставал к хорошеньким дамочкам, посвятившим себя борьбе под началом матросов и рабочих. Революционерки Ленину, однако, не давали; не потому, что им было жалко, а оттого, что они думали, будто у Вождя революционной партии есть дела поважнее. Впрочем, Инесса Арманд вошла в положение измученного Старика и избавила его от необходимости предаваться пороку Ж. Ж. Руссо. Наденька закатила было истерику, но Ильич убедил ее, что она поступает не по-марксистски; Крупская сдалась.

…Революционные выступления 1905–07 гг. утопили в крови, власть на время стала тверже и решительней, эсдеки забились в норы. Предстояли долгие годы ожидания… Но Ленин уже знал, что именно он будет… и был готов ко всему.

Неапрельские тезисы: – Ленин был революционный насильник, вздрючивший Брюнгильду русской свободы.

Мысль о диктатуре

Володя Ульянов не родился диктатором, таковым его сделали условия русской жизни, наглость царской бюрократии и исковерканная судьба непонятого гения. Весь его путь русского отщепенца, которым он шел с 1887 года, убедил Ленина только в том, что Россией может править сольно твердая рука умного диктатора. Интересы союзников (рабочих и крестьян) необходимо учитывать, но ни в коем случае не идти у них на поводу! Взгляды «врагов» (меньшевики, эсеры, кадеты…) следует предавать публичному поношению, но иногда можно заключать с ними сделки, идя на компромисс. Главное – власть диктатора, опирающаяся на преданных людей (партию нового типа) и недовольство социальных низов Российской империи.

Именно эти мысли развивал с своих работах Ленин с 1907 по 17 год, хотя иногда и прикрывал их гуманистической демагогией и призывами к построению светлого коммунистического рая на грешной земле. Люди поумнее раскусили хитрого Ильича и повели с ним жестокую идеологическую борьбу, еще более умные стали тайно поддерживать. Однако Ленин не вдавался в сомнительные дискуссии, а налево-направо клеймил своих врагов ренегатами и отщепенцами… Большевики охотно подхватывали ярлыки и лозунги своего вождя и пользовались ими в уличных баталиях.

К началу Первой мировой войны сторонники идей Ленина имели уже разветвленную организацию РСДРП (б) и достаточное число сторонников в городской среде – рабочие, ремесленники, студенты. Но они оказались в весьма двусмысленном положении: в Думе, поддержавшей решение царя вступить в войну, большевиков было совсем немного, а руководство большевистской партии по большей части находилось в странах, подконтрольных Германии. Ленин понял опасность такого двусмысленного положения. Чтобы выбить главный козырь у своих политических противников, он выступает за «поражение царской монархии и ее войск», решение – более чем мужественное, ибо в это время Россия была охвачена патриотическим подъемом! Но Ленин рассчитал точнее: бездарность царского командования проявится очень скоро, начнутся поражения, солдаты, выходцы из крестьянской среды, захотят вернуться домой и тут… В российской прессе и в парламентских партиях немедленно объявили Ильича "германским шпионом». Но Ленин, как обычно, наплевал на них, рассчитывая на свой политический нюх. В это время (1914–16 гг.) он активно заигрывает с левацкими движениями в Германии и Австрии, на конференциях в Циммервальде и Кинтале пытается сколотить «блок левых сил» для превращения войны империалистической в войну гражданскую.

Ильич, не прерывая болтовни на съездах и в кафешках, садится за работу «Империализм как высшая стадия капитализма». В этом труде Ленин обрушивает на своих соратников генеральную мысль, что капиталистическое общество уже на гране краха, и вот-вот на европейское человечество обрушится социалистическая манна. Нужно только поднатужиться и запустить процесс пролетарской революции. Многие большевики воспринимают его идеи как несвоевременные и даже опасные (Зиновьев, Радек, Каменев). В то же время разведотдел Германского военного штаба с интересом наблюдает за «русским Марксом», подкармливая его и членов его партии денежными подачками и провиантом.

Тем не менее, сами ленинские идеи, которые казались вполне бредовыми в 1915 году, начинают овладевать рабочими массами в начале 1917-го. К марту этого года авторитет Ленина с его идеей диктатуры пролетариата необычайно вырос в рабочей и солдатской среде… Его уже ожидали в России, к нему уже обращались за советом. Но никогда и ни с кем не собирался Ильич делиться своей будущей властью! Об этом говорит и тот факт, что в его партии до победы в Октябре, помимо интеллектуала Бухарина, вполне безобидного, и Гришки Зиновьева, глуповатого фанфарона и позера, не было по-настоящему умных и энергичных людей… Но это была команда обиженных и преданных революции преступников, готовых ради власти на все! Грузины Камо и Сталин, полячки Дзержинский и Менжинский, представители самой опасной для стабильности страны нации Свердлов, Каменев, Зиновьев, Мартов и К. – таких радетелей России надо было поискать!

Ленин нашел и сплотил их. Эти люди, по его мнению, не были способны перехватить верхнюю власть в период борьбы и тяжелых испытании, а о будущем Ленин тогда мало думал (ошибка Цезаря!). Озлобленный на весь мир, семинарист по кличке Коба уже тогда примеривает на себя русскую корону, ожидая своего часа. Где ж вы были, царские жандармы, где вы в это время плясали, пели и жрали, «мундиры голубые»?

Неапрельские тезисы: – Россия была загнанная Савраска, подхлестываемая жезлом Владимира Ленина-Петрищева.

Апрельский марш

Тум-тум-тум!!! Бум-бум-бум!!! "Товаисси рабочие и еволюцонные матросы" радостно встретили нарисовавшегося в России Ильича и немедленно водрузили будущего душителя российских людей на броневичок. Ленин, несколько ошарашенный подобным приемом, проорал оттуда свои наспех набросанные апрельские тезисы с призывами к социалистической революции, за которые его прежде немедленно отправили бы на эшафот. Затем без передыха Ильич отправился к месту дислокации своей партии – в Смольный, откуда в ночь перед этим вывезли «изнасилованных революцией» благородных девиц.

Обстановка в стране была крайне напряженной, война не прекращалась, правительство состояло из пустоголовых людишек и нерешительного Керенского, народ после 3 лет войны окончательно остервенился. Для людей склада Ленина, Гитлера, Муссолини наступала лучшая пора их мерзкой жизни – путь к власти казался почти свободным. Это обстоятельство едва не сгубило засидевшегося в заграницах революционного лидера. На седьмой конференция РСДРП (б) был взят курс на революцию, переворот: большевики и та сволочь, которая их в то время окружала, явно переоценили свои силы… В июльские дни 1917-го правительству Керенского удалось разгромить ленинцев, был даже отдан приказ об аресте и уничтожении Ильича. Удар был настолько неожиданным, что окружение Ленина забилось в подполье, доблестные красноармейцы попрятались по углам, а «революционные массы» колыхнулись к эсерам и меньшевикам.

По словам А. Солженицына, в это время Ленин « удрал спасать свою шкуру в Разлив»: было бы удивительно, если б он этого не сделал! Однако поразительна реакция Временного правительства: вместо того, чтобы арестовать всех более-менее активных участников заговора и публично произвести расстрелы обнаглевшей солдатни и большевистских лидеров, шайка Керенского потонула в либеральной болтовне и пустозвонстве. Именно на них – Керенском, Милюкове, Гучкове и прочих либеральных деятелях – лежит подлинная ответственность за Кровавый Октябрь, за тотальное уничтожение большевиками дворянства и интеллигенции, за развал великой русской империи. Позор «временщикам» на веки вечныя! Не нашлось, увы, русского Наполеона, который бы без лишней трепотни железной рукой подавил восставший плебс, обезглавил бы большевистскую верхушку и предоставил правление лучшим людям России. Точнее, полу-Наполеон все же был, но – с другой стороны…

Ильич же, нюхом прочувствовав ситуацию, вновь затеял подготовку мятежа, посиживая в Разливе. Коммунистические эмиссары беспрепятственно проникали в разложившуюся армию и науськивали солдат к новым антиконституционным выпадам. Рабочие и ремесленники вновь открыто вооружались. Другие партии России, за исключением эсеров, тупо наблюдали за всем происходящим. Дни легитимной власти в Российской империи были сочтены…

Неапрельские тезисы: – Ленин был облезлая болонка, подключившаяся к революции в апреле 1917-го и доведшая ее до щенячьего визгу.

Революшн

Октябрьская Социалистическая революции – величайшая трагедия России, начало окончательной гибели Руси великой и торжество России хамской. И подлинный организатор и вдохновитель ее – Влад Ленин. Нелегально вернувшись из Выборга в Петроград, Ленин принялся склонять своих сторонников к вооруженному захвату власти в столице. Хотя грамотные люди сопротивлялись, как могли, 23 октября 1917-го Ленин продавливает на заседании ЦК РСДРП (б) резолюцию о вооруженном восстании. Большевиков поддерживают левые эсеры (прежде всего, Лев Троцкий), анархисты и максималисты. Однако дальше резолюции дело не шло… Вечером 24 октября Ленин, немного подвыпивший и плохо закусивший, лично явился в Смольный, где никто уж и не помышлял о реальном перевороте. Два перерожденца Розенфельд и Апфельбаум публично предали огласке весь план большевистского переворота, и товарищи большевики чего-то ожидали, трусливо сидя тут.

Ильич обматерил всех, пообещал предать иуд революционному трибуналу и погнал на улицу – работать! Потом сам уютно устроился в кабинете и принялся строчить воззвания к жителям Петрограда. Народ Питера, видимо, поддержал Ленина, все было решено – в одну ночь… При захвате Зимнего, по непроверенным данным, погибло всего десять человек охраны. Восставшие ворвались в стены царской цитадели, в несколько часов изгадили все, что можно, да захватили тех членов Временного правительства, которые не успели вовремя смыться. Сам Керенский позорно бежал из Питера: так сдохла эта политическая марионетка, пробыв у руля Российской власти несколько месяцев. Министров-капиталистов отправили в тюрьму, чтобы потом расстрелять без суда. Матросам и солдатам объявили, что функции суда передаются Временному революционному трибуналу. Таким образом, Ленин с бандой партийцев и временных союзников неожиданно очутился на самой вершине политической власти в стране.

Если бы Ленин был честен до конца, он объявил бы свою диктатуру официально, а не игрался б в «рабоче-крестьянское правительство», но фактический диктатор России побоялся это сделать. Его выступление на Втором съезде Советов народных депутатов – типичный пример заигрывания с плебсом, набор пустых и лживых обещаний народу и попытка выиграть время. Но Ленин в итоге победил, а победителей история не судит (в эпоху побед)! "Рабочие, солдаты и крестьяне" хаем поддержали на Втором съезде новоявленного Мессию и вручили бразды правления Совету народных комиссаров. Ленин был избран его председателем, при это наобещав депутатам золотые горы… И не беда, что вместо обещанного "демократического мира" Ленин навяжет стране новую братоубийственную волну, что вместо "отмены помещичьей собственности на землю" Красный тиран отменит всякую индивидуальную собственность, что вместо "рабочего контроля над производством" он покажет рабочим массам контроль чекистов с маузерами в руках.

Левое правительство Ленина было создано без всякого намека на легитимность, и оно могло держаться лишь террором и насилием… Но это не очень смущало новоявленного Красного тирана. 25 октября 1917-го – главные личный триумф Владимира Ленина-Петрищева, в этот день он завоевал свое место в истории государства Российского. Место, которое и теперь, к большому сожалению, остается за ним – уже в новой России.

Неапрельские тезисы: – 25 октября 1917 г. Ленин стал кровавым вурдалаком, надкусившим горло матеря своея России.

Дикая победа

Расстрел мирной демонстрации в поддержку Учредительного собрания в январе 1918 г., аресты дворян, офицеров и священников, подыгрывание шариковщине и откровенным грабежам в городах – вот первые и далеко не последние шаги «народной власти», олицетворяемой Лениным и присными. Даже видавший виды Макс Горький настолько возмущен происходящими зверствами в столицах, что пишет в марте 1918 г. в «Несвоевременных мыслях» о Ленине и Троцком как о законченных преступниках: «Ленин и Троцкий хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавую бойню… понукая рабочий класс к погромам и арестам ни в чем не повинных людей…» . Конечно, в одиночку Ленин не мог бы справиться с революционным насилием, охватившем страну, но, по-видимому, он даже и не пытался это делать. Более того, ряд самых омерзительных мер Красного террора (бессудные расстрелы, взятие в заложники членов семьи, разграбление церквей, изгнание из университетов, а позже и из страны – интеллектуалов и др.) был придуман именно этим недоучившимся юристом. Брестский мир с Германией, который даже члены ленинской партии называли «похабным», создание и деятельность карательной ВЧК – прообраза гестапо в Европе 1930-х гг., лишь дополнили картину революционного беспредела.

Именно Красный тиран санкционировал нарушение законности с первых шагов Советской власти, именно атеистическая сущность Ленина, настоянная на вековом презрении к вере и традициям русского народа, стала определять на долгие годы идеологическую составляющую советской пропаганды. Пошлейший материализм, пролетарский нигилизм с апелляцией к самым низменным инстинктам человека – вот суть того общества, которое хотел выстроить и почти сумел выстроить Ленин в начале 1920-х гг. и которое достроил Сталин в 1930-е. Самое страшное, что произошло, это ослепление многомилионного российского народа, который своими же руками построил себе «тюрьму народов».

Убийство царя Николая и мученическая смерть царской семьи летом 1918 г. – одно из главных преступлений Ленинского государства. И уже не важно, кто отдал выродку Юровскому последний приказ – сам Ленин, Лейба Троцкий и вскоре откинувшийся Яшка Свердлов. Сама существование большевистской партии могло держаться только на терроре и все большем количестве проливаемой крови народа и его представителей. Конечно, царь Николай Второй во многом сам обрек себя на такой ужасный конец, но изрубленные на куски тела императрицы, наследниц престола и царевича Алексея вопиют к отмщению. И есть надежда, что рано или поздно в такой стране, как Россия, возмездие настанет , и правоверным коммунистам, так ничего и не осознавшим и ни в чем не раскаявшимся, станут мерещиться не только Днепрогэс, полеты в космос и тонны стали в Магнитке, но и плахи и чаны с кипятком на Красной площади, воздвигнутые для убийц династии Романовых.

Для Красного тирана возмездие могло прийти раньше 1923 года, а именно – 18 августа 1918-го. Фанни Каплан (или кто-то другой) стреляла в диктатора с расстояния в несколько шагов, но увы… Она не стала российской Шарлоттой Корде: стрелять нужно точнее. После неудачного покушения на Ленина страну накрыл такой кровавый ужас, что повисший вопрос о Гражданской войне разрешился сам собой. Ленин, Сталин, Троцкий, Дзержинский и вся большевистская шпана поняли, что пути к отступлению у них уже нет… К тому же крестьяне, обманутые поначалу лживыми декретами о мире и земле, взялись и за ум, и за топоры, наконец-то проснулись жители российский окраин, вспомнив вековое стояние против официальной власти, очнулись царские генералы, адмиралы и кадровые военные – начался где стихийный, где уже организованный отпор «триумфальному шествию» Советской власти. Грянула великая Гражданская война, продолжавшаяся около 3 лет.

"Социалистическое Отечество – в опасности!" – визжал обезумевший Ленин в Кремле, с ужасом наблюдая, как сжимается его империя до размеров его же члена (на карте империи). В начале войны бойцы Красной армии, смело воевавшие с плохо вооруженными крестьянами и городскими жителями, столкнувшись с хорошо обученными солдатами армий Колчака и Деникина разбежались, как крысы по норам. Зажиточные казаки также выступили против всевозможных ВЧК и властителей-голодранцев быстро задали перца коммунячьим прихвостням на Дону. Однако конец Советской власти в этот момент не наступил. Неразбериха в головах руководителей Белого движения (то ли монархию восстанавливать, то ли Республику строить, то ли парламент), неопытность и непоследовательность русского народа, довольно безграмотного и пошатнувшегося в вере, двуличная политика союзников из Европы, наконец, кровавая практика большевистских комиссаров – все это привело к постепенному перераспределению сил в гражданской войне.

Видя, что генералы Белой армии не могут поделить между собою власть, а правящие круги Европы озабочены собственными делами, Ленин успокоился. Уже к лету 1919 г. он вместе с упырем Лёвой и всевозможными Блюхерами, Тухачевскими, Ворошиловыми повел Красную армию к победе. Колчак, Врангель, Деникин, патриоты России и приличные люди, – что могли они сделать с зарвавшимися рабами и их покровителями? Проводить террор, подобный Ленинскому, они не могли, пропагандировать свои идеи массам – тоже, они оказались героями, обреченными на гибель. Ламии и упыри большевизма знали свое дело лучше интеллигенствущих офицеров: эти не жалели крови врага и не соблюдали никаких соглашений с народом.

Дольше всех сопротивлялись большевикам казаки и басмачи, но и они к 1922 году были почти добиты. Казацкие массы снова поверили лживым обещаниям Временного революционного комитета Дона о возвращении земельных наделов и имущества в частные руки, менее чем через 10 лет они снова получат принудиловку и колхозы! Никогда Никола Ленин и большевики не придавали значения своим политическим обещаниям: обещали, что угодно, заранее зная, что не станут и не могут этого выполнять. Как можно было этого не понимать грамотным людям – вот загадка? Большая часть России была окомиссаренна, русской культуре наступал конец, в бои рвался бесовской интернационализм. Русь-матушка, вспомнив татарское иго, слова легла под нового хана и его приспешников – Ленина и многочисленных троцких, зиновьевых и каменевых!.. Только потом ЭТИХ сменит когорта кагановичей, молотовых и маленковых во главе с Монстром Виссарионовичем.

А уже гораздо позже «симпатичные ничтожества» Хрущевы, Брежневы, Андроповы, Черненко и Горбачевы, которые и выпустят власть из своих дрожащих паучьих лапок. Пробиться наверх в этой теперь уже нерусской (=советской) России отныне мог лишь человек без чести, совести и большого ума! Но с революционным огнем в глазах, рабочим происхождением и партбилетом в кармашке. И это, на самом деле, самое страшное в победе Ленина в гражданской войне…

Неапрельские тезисы: – Ленин был победивший Дарий, закрепивший за "подлостью и вероломством» статус добродетели в поникшей России.

Тиран во дворце

Настоящее величие Ленин ощутил лишь в 1921 году, когда окончательно подавил демократию даже в собственной партии и расстрелял своих временных союзников – левых эсеров, анархистов и революционных матросов. Подавление Кронштадтского мятежа было великой местью Красного тирана зарвавшимся шариковым. "Обиженные империализмом" солдаты и матросы разом поняли, что на смену человеколюбивых и нерешительных буржуа пришли бессердечные комиссары с наганами в руках. Профсоюзы по сути были подчинены органам РКП (б) и перестали защищать права рабочих… Рабочий класс России чуть повозгудал и притих, получив абсолютную нищету взамен "относительного обнищания"! Крестьянство?… Что ж, мужики, просрали Россию?! А кто бар убивал, кто добро их делил, кто усадьбы и дома жег? Получайте красный рай без земли и собственности!

Тиран в кремлевском дворце вел себя скромно; Ленин ходил в затрапезном костюмчике, не устраивал, как отдельные «наркомы», пышных банкетов, да и гарема себе не завел – по причине отсутствия интереса к дамам… Хмурые большевики в основной массе следовали моде и также хранили вид "великих голодранцев", кроме обнаглевших Бронштейна и Зиновьева. Безусловно, Ленину была нужна только верховная власть, он еще какое-то время верил, что с ее помощью осуществит свои безумные проекты по превращению русской революции в мировую! К роскоши Ленин всегда был равнодушен, искусство понимал своеобразно, точнее не понимал совсем… От гениального мальчишки из Симбирска на троне не осталось и следа – ангельский лик сменился сатанинским обличием.

«Взгляд ли померкнет орлий, в старое ль станем пялиться/ Крепи у мира на горле пролетариата пальцы!» – призывал еще в 1918 году Пролетарский поэт. Но пальцы коммунистов надежно закрепились только на пролетариате собственной страны, которая вскоре получила безликое название – СССР. Во дни торжеств, установленных Советской властью, Красный тиран с улыбкой наблюдал за тысячами проходивших мимо него одураченных людей и равнодушно слушал их возгласы и славословия. Ленин прекрасно знал цену этим выкрикам, и вовсе не для счастья и продолжения рода людишек он работал на износ и жил как аскет.

Комиссарши и комиссарики в столицах получали талоны на ситный и отрезы материи, для них жизнь постепенно налаживалась. Между тем, в 1920–22 гг. в стране были разруха и страшный голод, фиксировались сотни случаев людоедства, время от времени вспыхивали крестьянские бунты из-за неразумной политики «военного коммунизма». За это время, даже по официальным советским данным, от голода и лишений погибло около пяти миллионов человек, но кремлевских властителей это ничуть не заботило. Введение НЭПа и Ленин, и большинство руководителей партии рассматривали лишь как отход от генеральной линии, как временную меру, пакт с российским крестьянством, чтобы накопить силы для его полного уничтожения. Обезумевший Красный тиран упивался своей необъятной властью осторожно, жадными глотками, словно предчувствуя скорый и неизбежный крах.

Ленинские речи на партсъезде, интервью, которые он охотно стал раздавать в это время, мелкие статейки на злобу дня – все говорило об одном: мечты о перманентной революции безвозвратно слетели, как волосы с его черепа, а идея построения коммунизма в одной, отдельно взятой стране стала главной. Интервью Ленина американскому корреспонденту Эйру Линку – образец позднего здравомыслия и политического расчета. Ленин говорит, что и США, и Европе в сущности наплевать на состояние дел в России, но им не наплевать на природные ресурсы страны: нефть, газ, минералы, хлопок… Несмотря на расхождение в идеологии, Ленин уверяет корреспондента, что торговые договоры и финансовые вливания со стороны Запада – дело времени. И Красный тиран не ошибся. Советы в той или иной форме были признаны западными странами к 1926 году, торговля и обмен между СССР и Европой наладились, политических беженцев перестали принимать.

Но эта дикая победа досталась Ленину страшной ценой – здоровье его было окончательно подорвано (в мае 1922-го тиран перенес инсульт и был частично парализован), ум его мешался, даже в ближайшем окружении царили ложь и предательство. С осени 1922-го по Москве упорно ходили слухи, «Ленин болен сифилисом, что у него прогрессивный паралич, что он бредит наяву» (см. В. Тополянский «Вожди в законе» ). Консилиум московских врачей констатирует, что у Ильича неврастенический синдром – сказываются последствия инсульта, что ему нужно срочно отойти от дел и отдохнуть в санатории. Поняв, что его песенка спета, Ленин ругается с врачами, оспаривает решение Пленума партии о его принудительном лечении, материт ни в чем не повинную Крупскую. Но история ленинского периода русской истории завершалась… За его спиной поднялось и похрюкивало рыльце новоизбранного генсека партии Иозефа Сталина.

Дни реальной Ленинской власти были сочтены, и товарищи по партии, эти хваленые меченосцы и идейные самураи, тоже все поняли. В октябре Ленина с женой силком вывезли в Горки, откуда живым в Москву он уже вернется…

Неапрельские тезисы: – Ленину удалось одержать победу в русской революции, но плодами ее воспользовались другие люди, весьма далекие от идеи Всеобщего братства.

Отставка

Красного кабана лишила власти Подловатая хрюшка: на место полурусского явился грузин… Ильича сбросили с трона, когда он еще мог бы руководить созданной им же державой! Такой конец для любого тирана страшен, для тирана, верящего в свои бредовые идеи, – тем более… Говорят, Ленин рыдал, когда понял, что фактически отстранен от реальной власти. Но весь кровавый путь Ильича, все его сумасшедшие призывы и понукание к насилию, все его расстрельные приказы после Октября 1917-го – подготовка такого исхода и неизбежность такого исхода. Судьба дала ему подержать вожделенную Власть после многих лет борьбы, Рок отнял у него эту Власть в миг триумфа, хотя тиран еще мог наслаждаться ею. Ряд современных историков считает, что Ленин слишком увлекался тактикой борьбы, но не умел разработать серьезную стратегию даже на ближайшее время. Он по натуре своей был деятелем Революции, черным Рыцарем крови и ужаса, русским Робеспьером, но отнюдь не строителем, не делателем повседневной жизни.

Его мечты о будущем России и мира были расплывчаты и схоластичны, он не вел целенаправленной кадровой политики, не имел надежных партийных товарищей. Даже его ближайшее окружение не было ему лично предано, оно ничего не теряло после ухода Ленина, а это всегда "смерть Князя", по словам Н. Макиавелли. Дальновидный Сталин за пару месяцев запросто переиграл Ленина, а затем в течение трех лет надул и уничтожил возможный еврейский триумвират: Каменев – Зиновьев – Троцкий. Отринутый и заключенный в Горках, Красный тиран рвал простыни, ругал жену Надю и требовал встреч с ведущими большевиками. Он пишет какие-то возмущенные письма в ЦК, диктует новые статейки типа «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше», «О кооперации» . Но все требования Ленина аккуратно уничтожались вездесущим Иосифом, а статьи, что печатались в «Правде», были смехотворны и ни на что не влияли. После марта 1923-го по сути была прекращена и эта деятельность.

Догадки о том, как Ленина "лечили? ходят разные, но… постоянное присутствие рядом Сталина могло повредить любому здоровому человеку, тем более смертельно больному. Явно одно, что почти все/!/ имевшие реальную власть соратники Ильича дружно предали его… Каждый из них ждал физической смерти Ленина, чтоб заявить претензии на кресло Вождя, каждый вел свою игру, и отставной и заговаривавшийся диктатор был уже просто лишним через 6 лет после победы революции. Как сказал наш великий Поэт: " Зачем поверил он словам и ласкам ложным …"? Зачем, Ильич?!

Неапрельские тезисы: – Ленин не был убийцей, он жаждал Власти, но во имя ЕЕ жертвовал всем, что было дорого большинству россиян. Не можно служить Богу и Мамоне!

Смерть тирана

Владимир Ульянов умер дважды: осенью 1922-го, когда его заживо похоронили в Горках, и 21 января 1924-го, когда сердце Красного тирана остановилось… Страна Советов в большинстве оплакивала тогда его смерть, многие москвичи отправились в Кремль поглазеть на это знаменательное событие. Есенин, Маяковский, Горький, некоторые «прогрессивные» западные писатели воспевали величие Ульянова-Ленина и правоту его идей. Русская эмиграция захлебнулась в восторге, считая, что без Ленина его детище СССР долго не протянет.

Ленин умер, оставив после себя жуткое царство насилия и бесправия, палачей и бездарей у кормила власти. Он оставил Россию тогда, когда ее еще можно было спасти от эпохи Великого террора. Он оставил на память России новую бесовскую религию – коммунизм, которая за несколько лет в СССР стала доминирующей, потеснив все мировые религии. Роль сатаны была Лениным четко сыграна, бесам оставалось лишь доиграть драму, развернув ее в семидесятилетнюю Русскую Трагедию.

«Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить» , – повторяли это заклинание Маяковского тысячи людей на похоронах тирана. Ленинизм просуществовал в стране в качестве доминирующей идеи чуть более 70 лет, но он, увы, остался вечен, как вечны зло, насилие и ложь в человеческой среде. До сих пор, нисколько не взирая на миллионные жертвы ленинско-сталинского ГУЛага, огромные демографические потери в советский период, провал руководства СССР в первые полгода Великой Отечественной войны, толпы обезумевших атеистов во главе с крокодилом Геной выходят в мае и октябре на улицы наших городов и снова кричат о благах коммунизма и величии его устроителей. Бесовство продолжает жить в этих людях, оно навсегда въелось в их души. Поневоле думаешь в такие моменты о благостном огне Святой инквизиции.

«Ленин умер, но не убит еще ленинизм!» – умирая, крикнул на всю страну смельчак Гроссман. И пока ленинизм еще бродит по грешной российской земле, нечего и думать о возрождении великой империи СВЯТОЙ РУСИ! России протопопа Аввакума, митрополита Филиппа, Сергия Радонежского, Серафима Саровского… Александра Пушкина, Николая Гоголя, Федора Достоевского, Николая Некрасова… Льва Толстого, Чехова, Солженицына, академика Сахарова… Великой страны великих честных людей… Истинных спасителей человечества…

Прощай, Ленин! Прощай навсегда.

Виват, Иисус!

...

Апрель-август 1990 г.,

весна 1996, лето 2009 г.

Набакофф (Опыт биографии)

Однажды, в беседе с одним американским писателем, его советский коллега никак не мог уяснить, почему тот не знает русского писателя 20 века Набокова… Наконец американец хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Ах, Набакофф!».

«Вот-вот!» – обрадовался собеседник.

«Только он не русский, а наш, американский, писатель!».

"Позвольте!" – изумился советский писатель.

«Нет-нет, точно! не спорьте…». Наступило неловкое молчание.

Случай из жизни

Снежное одиночество Владимира Набокова в литературе 20 столетия многим читателям представляется загадочным, а еще большее количество людей ужасно раздражает. Пытаясь применить к жизни гения свои нехитрые житейские представления, бедные критики и записные литературоведы, за гроши подгрызающие биографии писателей, которым они смертно завидуют, отыскивают в романах Набокова все, что им хочется, и сообщают "urbi et orbi" об " истинной сути " творений Набокова и " потаенной жизни " русского гения. Жестокость критики к подлинному таланту присутствует во все века, и глупо ужасаться довольно благополучной литературной судьбе Мак Наба (в сравнении, например, с такими же гениями слова, как Вийон, Мандельштам или Рембо). Сам Владимир Набоков неоднократно проигрывал ситуацию такой "мнимой разгадки" в своих произведениях ("комментарии критиков" к: роману о Чернышевском в «Даре», замечания доктора Рэя к исповеди Гумберта в «Лолите», "разгадки" мистера Гудвина в "Истинной жизни Себастьяна Найта" и т. д.), оказываясь первым «обывательским» критиком собственных шедевров.

Однако на критиков, писавших о Набокове в первый период его творчества, это действовало в весьма малой степени. После признания окончательного в 1955– 62 гг. (успех великой «Лолиты», статья Г. Грина о романе, голливудский фильм С. Кубрика) тон критики сменился, но лишь до смерти писателя. Впрочем, гению рассчитывать на единодушный вой признания в начале пути не стоит никогда. К тому же, по замечанию Д. Свифта, едва ли можно оболгать в статейке, возникшей за неделю, монумент литературы, созданный за долгие годы огромным волевым напряжением гения… Статейка умрет скоро, шедевр умрет вместе с человечеством. Набоков, помимо писательского дара, несомненно, обладал и даром филолога; но, как писатель, он стремился познать мир в его божественной полноте и оставить именно этот запечатленный образ в своих романах.

Попробуем вспомнить этот мир волшебника Мак Наба хотя бы отчасти…

Начало пути

Биографии Сирина-Набокова, составленные различными литературными бездельниками, дают самую разнообразную трактовку произведениям Набокова, но почти одинаково выдерживают биографическую канву. Сын русских аристократов – «золотое» счастливое детство – карьера филолога и начинающего поэта – вынужденная эмиграция – гениальный писатель и рядовой преподаватель в американском университете – признание романа «Лолита» и всего того, что было до нее, – Швейцария, отель «Палас», верная жена-переводчик и сын-оперный певец – кончина в 1977 году, почти не замеченная на Родине Набокова. Мемуары самого писателя "Другие берега" и "Память, говори!" дают в большем степени представление о даре Набокова, нежели о его личной жизни; вероятно, перед автором не стояло задачи «само обнажиться» (по примеру Л. Толстого или Ж. Ж. Руссо). Мы постараемся, придерживаясь биографической канвы, прокомментировать по мере скромных сил наших ключевые произведения Набокова и поставить свои вопросы великому мастеру "игры с мнимой реальностью". Поскольку Гарри Беара стало модно обвинять в «набоковизме», постараемся несколько приоткрыть кухню автора «Лолиты», чтобы догадливый читатель уже ни за что не спутал "Новую Лолиту" со «старой»… Что же, читатель, в путь!

Владимир Владимирович Набоков родился 22 апреля 1899 года в Санкт-Петербурге в семье юриста и политика В. Д. Набокова. Отец был выгодно женат на дочери промышленника Елене Рукавишниковой, и дети Набоковых жили в сказочной атмосфере красоты, не думая о несколько иной – на чердаках и в подвалах… Род Набоковых происходил, по мнению самого Набокова, от " обрусевшего 600 лет назад татарского князька по имени Набок ". Дед Володи по отцу был министром юстиции при Александре III, а дед по матери – богатым сибирским золотопромышленником. Такая родословная и соответствующее ей состояние предполагали блестящую жизнь в России и за ее пределами для первого сына Набоковых (в 1916 г. он даже унаследовал имение Рождествено, естественно, ненадолго), но увы… Набоков рос "ребенком домашним": дом в Петербурге, лето в деревне, заботливые гувернеры и толковые учителя, Майн Рид в подлиннике, бабочки (в смысле "насекомые"), курорты в Европе, эротические фантазии и сновидения и т. д. В 1911 году Набокова отдают в Тенишевское училище для детей аристократов: начинается период его взросления, поэтических опытов и первых столкновений с «обществом» сверстников.

Тема "детского рая" станет одной из основных тем в творчестве Сирина-Набокова, и притягательность двенадцати-пятнадцатилетних девочек для мужчин зрелого возраста в его романах (Бруно Кречмар, Горн, герой «Лилит», Гумберт, Куилти и др.) заключена главным образом именно в их «детскости» и непосредственности, а не только в сексуальном обаянии. Тема счастливого детства навязчиво повторяется почти во всех русских романах и в мемуарах Набокова: наиболее автобиографично она заявлена в «Даре» и "Других берегах", есть проблески этой темы в "Защите Лужина", «Машеньке», "Приглашении на казнь". Общий композиционный блок здесь – гениальный мальчик, тонко чувствующий и относительно беззащитный, в окружении бездарно-пошлого мира, но под защитой чутких родителей или верных слуг. Тема в литературе не нова, но Набокову удалось передать очарование собственного "детского рая" со всегда его запахами и оттенками.

В училище Набоков " учился без особых потуг, балансируя между настроением и необходимостью" , его обвиняли в аристократизме и нежелании "жить полнокровной жизнью", под коей разумелось участие в многочисленных кружках и юношеских редакциях. Впрочем, стихи свои он печатал как раз в журнале «Юная мысль». Приезжал в училище и уезжал Володя на машине, что так же не добавляло ему любви и терпимости сверстников. В "Защите Лужина" есть один эпизод из детства главного героя, когда возмущенные его необщительностью сверстники пытаются засунуть голову Лужина в унитаз школьной уборной: возможно, нечто подобное пережил в школьные годы и юный Набоков. В 1916-м училище было закончено. 3 октября этого же года Набоков издает на свои средства сборник «Стихи», включавший 66 стихотворений. Позже он сам отзывался об этом весьма негативно, считая, что эту книжечку "никогда бы не следовало издавать". Критикесса Зинаида Гиппиус, сама пописывающая безобидные стишки, заметила отцу Набокова, что Володя никогда не станет настоящим писателем. Это глупое пророчество Гиппиус так и не забыла, пользовалась им всю оставшуюся жизнь. Отметим, что хотя литературный дебют Набокова не был ошеломляющим, он состоялся.

После Февральской революции, предчувствуя надвигающуюся грозу, Владимир Дмитриевич отправляет семью Набоковых в Крым. Володя сдает экзамены в Тенишёвке и надеется окончить образование в Англии. В Крыму Набоковы прожили 16 месяцев, отец вошел «минимальным» министром юстиции в Краевое правительство, и, переехав в Ливадию, Набоковы устроились недурно. Набоков ходил в татарское кафе, обсуждал свои и другие писания с М. Волошиным, перевел для музыкального представления немецкое стихотворение… и даже намеревался вступить в Белую армию. Почему он не сделал этого? Очевидно, писательское призвание оказалось выше и важнее других его чувств – патриотических, к примеру… Когда остервенелые большевики ворвались в Севастополь, Набоков уже мирно плыл на пароходе «Надежда», увозящим в эмиграцию последних беженцев из Крыма. 28 мая 1919 г. Владимир с младшим братом Сергеем определяются в Кембриджский университет. Набоков начинал обучение как энтомолог, но затем перешел на словесное отделение Тринити-колледжа. Его пребывание там подарено одному из «автобиографичных» персонажей Наба – Себастьяну Найту: " В Тринити-колледж его доставил с вокзала настоящий хэнсом-кэб… он ждал от Англии больше, чем она могла дать… Одиночество было лейтмотивом жизни Себастьяна …" и др.

Затем пребывание в колледже почти дословно воспроизведено в "Других берегах": тьютор Гаррисон, голкиперство, прогулки под дождем, стихи, и штудии… Хорошее филологическое образование, приятные беседы и ностальгия по «ушедшей» России – вот что осталось в \'памяти Набокова за период трехгодичного пребывания в Кембридже. В октябре 1921-го Наб оказывается в Берлине: здесь его встретили мать и отец, добрые знакомые и будущие издатели. В газете «Руль» Иосифа Гессена немедленно появляется очерк Сирина «Кембридж», затем – некоторые стихи этого периода. Однако революция не оставляла русских людей даже в эмиграции, в марте 1922 года Набоков переживает личную трагедию: Борк и Таборицкий устраивают в зале Филармонии перестрелку, и пуля, направленная в лидера кадетов Милюкова, убивает отца Набокова… Мать с двумя дочерями уезжает в Прагу, брат Сергей и Наб остаются в Берлине. Необходимо было начинать самостоятельную жизнь – без ясных перспектив и гарантированных доходов.

Набоков усердно «давал уроки английского и французского, а также и тенниса… много переводил». Но главное – Наб пытается стать популярным автором, ибо даже гениальный писатель без известности и публикаций обречен на молчание… и скорую смерть. В конце декабря 1922-го в издательстве «Гамаюн» выходит книга стихотворений «Гроздь», подписанная В. Сирин. Именно этим именем Набоков станет подписывать свои художественные произведения, четко отделяя «мир Сирина» от реальности. В 1922 г. Набоков заключает помолвку с некоей девушкой Светланой Зиверт, однако брак не состоялся. В январе 1923-го выходит новый сборник стихов "Горний путь". Оба эти сборника в меру талантливы, но разглядеть за ними будущего автора «Дара» и «Бледного огня» пока затруднительно. Интереснее выглядят переводы на русский из Кэрролла, Ронсара, Верлена и Теннисона, но это именно хорошие переводы, не более того. О поэмах Набокова этого периода лучше и не говорить: «Крым» может быть подписан именем Пушкина, а «Петербург» вообще заканчивается его прямой речью… Это еще время учения Владимира Сирина, время проб, рабского подражания, поисков новых тем и собственных образов.

«Русский» период В. Сирина

Наступил 1925 год. 15 апреля Набоков женится на Вере Евсеевне Слоним, дочери русского лесоторговца (еврея по происхождению); его мать не одобрила такого выбора и до конца жизни находилась в натянутых отношениях с Верой… Был ли счастлив брак Набоковых? По ряду формальных признаков этого нельзя отрицать. Супруги всю жизнь прожили вместе; Вера, безусловно, разделяла и понимала призвание мужа, переводила его романы, вела переговоры с издателями; именно ей Набоков посвятил все свои романы, кроме «Дара». Но… та тоска по нимфетке, которая переходит из романа в роман Набокова, возникла, вероятно, не случайно! Мы можем усомниться, что Наб любил свою жену так, как Пушкин Наталью Гончарову или Эдгар По – Вирджинию, хотя проверить это затруднительно… Впрочем, в традиции русских писателей – жениться на поклонницах и верных помощницах (Лев Толстой, Достоевский, Бунин, Горький): это и удобнее, и безопаснее. К тому же не будем забывать, что за полтора года до своей смерти Наб пишет в стихотворении «To Vera»: "Только ты, только ты – все дивилась вослед…" , и это все объясняет, не так ли?

В 1925 году был написан и первый роман Набокова «Машенька». "Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня!" – признался Иван Бунин в конце 1920-х, впервые прочитав книгу Наба. Конечно, «уложить» столь традиционных русских романистов, как Бунин и Куприн, оставшихся абсолютно глухими к новым тенденциям романистики в начале 20 века, не составляло большого труда для молодого талантливого писателя. Но важно и другое – Сирин в «Машеньке» продемонстрировал соединение лучших традиций русской классической литературы и достижений модернистской прозы начала 20 столетия. Этим романом Набоков заявил о себе как об одном из ведущих романистов времени, в «Машеньке» намечены темы его будущих великих романов: «Дара», "Лолиты", "Бледного огня". Разберем этот роман подробнее.

Большинство романов сублимативны: личная жизнь или переживания писателя кладутся в основу сюжетов. «Машенька» – роман о русском эмигранте Льве Ганине, ведущем жалкое существование в Берлине и вспоминающем о "потерянном рае" детства в России. Характерна для романа фраза: « Он был богом, воссоздающим погибший мир… ». В романе обнажена и любимая впоследствии Набом триада тем: счастливое детство героя – любовь к девочке лет 13–15 – попытка обрести "потерянный рай" с ней. Именно «Машеньку» можно считать первым в творчестве Сирина «романом с девочкой», предшественницей «Камеры Обскуры» и «Лолиты». Жанровая находка Набокова – следствие, скорее всего, его детских переживании (любовь к девятилетней Коллетт в Биаррице) или встречи в зрелом возрасте с какой-то очаровательной дамой, едва достигшей брачного возраста. Нужно сказать, что для русских дворян 19 века женитьба за 13–15-летних девушках не казалась такой уж странной и развратной; отец Николая Гоголя Василий Афанасьевич увез свою будущую жену Марию, когда ей не исполнилось и 14 лет, а через год женился на ней. В «Онегине» Татьяне, когда она пишет свое письмо к Евгению, тоже примерно 14 лет (см. 8 строку 4 главы романа) и т. д. Правда, к концу века нравы несколько изменились, а к началу 20-го – претерпели существеннее эволюцию. Тем не менее…

Вторая тема «Машеньки» – роман о современном человеке – верность традиции классической русской литературы: Онегин – Печорин – Рудин – Базаров – Раскольников – и др. Она связана и с героем нового модернистского романа, вроде Стивена Дедалуса в «Улиссе». Набоков в образе Ганина предельно автобиографичен (как и Лермонтов в образе Печорина), поэтому его персонаж – больше европеец, чем русский. Ганин – герой в прямом смысле слова, вроде Печорина или Базарова, а не мучающийся бездельник типа Онегина и Рудина: "В его теле постоянно играл огонь…", он готов поднять бунт в большевистской России, готовность к борьбе в герое – константа! Набоков не наделяет Ганина своим писательским даром, но он явный прототип Годунова-Чердынцева из «Дара», точнее, его первообраз. Вместо бунта Ганин занят переживаниями о любимой в роковой мгле юности девочке Машеньке, он ждет ее приезда к мужу Алферову и надеется вернуть былое счастье. Но… в последний момент Ганин понимает, что " роман его с Машенькой кончился навсегда. Он длился всего четыре дня – эти четыре дня были, быть может, счастливейшей порой его жизни… этого образа, другой Машеньки нет и быть не может ".

Третья тема, романа – тема проявления человечьей пошлости, т. е. животных проявлений в несчастном порождении Бога человеке. По словам Наба, "пошлость включает в себя не только коллекцию готовых идей, но также пользование стереотипами, клише, банальностями, выраженными в стертых словах" . Основной персонаж – «носитель» этой идеи в романе – Алексей Иванович Алферов с его проституционной навязчивостью, «достоевщинкой» и громким оповещением о своих радостях жителей пансиона. Ганин смотрит на него с презрением, но не может не признать за ним определенной жизнестойкости и умения «наслаждаться» бытием: любящий жену Алферов, страстно ожидая ее приезда, не находит ничего лучшего, как рассказать о девочке-проститутке, с которой он провел время незадолго перед тем. Краткое описание Алферова весьма характерно: "полуоткрытый мокрый рот, бородка цвета навозца, мигающие водянистые глаза…". Однако, и сама Машенька может служить примером пошлости, если брать набоковское определение: "Любила песенки, прибаутки всякие, словечки да стихи… она все повторяла…". Автор дает образец ее письма: «И вдруг, как птица, прорежет ум мысль, что где-то тал, далеко-далеко, люди живут другой, иной жизнью…», да и сам факт ее брака с Алферовым кое о чем говорит. Тема пошлости будет присутствовать во многих «русских» романах Набокова.

"Машенькой" Набокова по существу заканчивается период классической русской литературы 19 века; с другой стороны, в романе есть черты нового романа с его цитатностью (установка на литературный код), эротической откровенностью (возвращение к роману 18 века), автокомментарием, но это пока лишь смутные, едва различимые черты. Это роман как бы перепутье, два варианта писательского пути Сирина: традиционный, классический и новый, модернистский. Писатель выбрал второй путь и стал Набоковым. Роман «Машенька», появившийся в издательстве «Слово» в 1926 г., обратил на себя внимание всей литературной братии русской эмиграции: о Сирине заговорили – в основном, в ругательных тонах. В статьях П. Бицилли, Г. Струве, З. Гиппиус и Жоры Адамовича, Ю. Терапиано анализировались набоковские приемы и темы. Появившиеся следом роман "Король. Дама. Валет", сборник рассказов "Возвращение Чорба", роман "Защита Лужина" закрепили за Сирином первенство в «молодой» эмигрантской русской литературе. Его вещи появляются уже в немецких газетах, Наб заключает первые контракты с издателями.

Суть эмигрантской критики творчества Сирина сводилась зачастую к личностной оценке Набокова или к отказу на право считаться «русским» писателем: " …роман "Защита Лужина" мог появиться слово в слово в "Нувелъ Ревью Франсез" и пройти там не замеченным …" (Г. Адамович), " Такой посредственный писатель, как Сирин " (3. Гиппиус), " Писательская техника выставлена для всеобщего обозрения… " (А. Новик), " Ни к какому постижению не ведущий мертвый образ жизни …" (В. Варшавский). Однако, были в эмигрантской критике и весьма лестные оценки творчества Сирина: "Огромный, зрелый, г сложный современный писатель был передо мной… огромный русский писатель…" (Н. Берберова), "Сирин идет так далеко, как, кажется, никто до него" (П. Бицилли), "Он тут же показывает лабораторию своих чудес" (В. Ходасевич). При этом, если в словах Нины Берберовой заметно просто восхищение от талантливого писателя, то в словах Бицилли и Ходасевича уже видна попытка отметить некоторые значимые стилистические отличия Сирина от опытов других писателей-эмигрантов. Разношерстная критика делала имя В. Сирина привлекательным в глазах читателя, и это было главное для самого автора.

В 1927 году Набоков пишет две поэтические вещи, которые как бы представляют расклад его последующего творчества: «Университетская поэма» (тема – художник в окружении толпы) и «Лилит» (тема – закоренелый грешник и девочка-соблазнительница). "Университетская поэма", несмотря на выраженный пушкинский слог и унылый автобиографизм, отличается уже чисто набоковскими интонациями, точными наблюдениями и, местами, прекрасной поэзией. К примеру: " Чай крепче мюнхенского пива… Прощаюсь я, руки не тыча – так здешний требует обычай… Зубрил учебники в постели, к вискам прикладывая лед… Почувствуй нежное вращенье чуть накренившейся Земли ". Все эти блестящие замечания потом – ох, как аукнутся в «Даре» и "Себастьяне Найте". Стихотворение «Лилит» – свернутая «Лолита» и полу развернувшаяся "Камера обскура": сюжет трех этих произведений, по существу, один и тот же.

Наряду с «Расстрелом» и переводом «Альбатроса» Бодлера стихотворение «Лилит» – лучшее в лирике Сирина 1920-х гг. Блестящее начало теста: " Я умер. Яворы и ставни горячий теребил Эол// вдоль пыльной улицы Я шел …" – сменяется точным описанием вставшей в дверях нагой девочки (служанки Дьявола, по позднейшему наблюдению Гумберта): "стройна, как женщина, и нежно цвели сосцы…". Далее следует описание героем девочкиной отзывчивости: " Двумя холодными перстами по-детски взяв меня за пламя… Она раздвинула, как крылья, свои коленки предо мной …" и – непосредственно акта любви: "Змея в змее, сосуд в сосуде, к ней пригнанный, я в ней скользил, уже восторг в растущем зуде…". Затем, как и положено искусительнице, юная чаровница исчезает в самый приятный момент, оставляя героя в костюме Адама перед закрытой дверью. Концовка стихотворения обнажает стыд и грех главного героя в прямом и переносном смысле: " И мерзко блеющие дети глядят на булаву мою ". Финал стихотворения нарочито противоположен началу текста: " И перед всеми// Мучительно я пролил семя// И понял вдруг, что я в аду ". Замена потерянного и вновь обретенного рая на жизненный ад – основной сюжет "Камеры Обскуры" (Кречмар – Магда) и «Лолиты» (Гумберт-Лолита).

Стихотворение «Лилит» не было издано Набоковым в Берлине, оно появилось только в 1971 году в США. Вероятно, это неслучайно: либо Набоков опасался упреков в распутстве со стороны литературной братии, либо он сознательно оставлял этот сюжет для будущих романов – "романов с девочкой". Девочка, змея, ведьма – реинкарнации Лилит в пределах текста, то же самое будет происходить (в метафорическом плане) с Магдой и Долорес Гейз. Герой, как правило, хищен, опытен, развратен, но беззащитен перед чарами девочки-"нимфетки" (Кречмар, Горн, Гумберт, Куилти). Стихотворение «Лилит», с одной стороны, возвращая нас к темам античных и средневековых произведений (Овидий, Петроний, Катулл, Маркабрю и др.), с другой – дает новое движение романной тематике В. Сирина. Мотив подмены, не различения героем рая и ада станет в дальнейшем творчестве Набокова одним из любимых, определяющим сам генеральный сюжет произведения.

С конца 1920-х гг. Набокову «стали приносить приличные деньги переводные права моих книг» (см. "Другие берега"). В 1936 и 1938 гг. в издательствах Лондона и Нью-Йорка выходит его "Камера Обскура", причем перевод для нью-йоркского издательства Набоков сделал сам; этот роман был также переведен на французский, шведский и чешский языки. В 1937 г. в издательстве Джона Лонга выходит роман «Отчаяние», подписанный так – Вл. Набакофф-Сирин. Позже этот роман вышел в престижном французском издательстве «Галлимар». Набокова принимают в среду парижского культурного истеблишмента. Все это говорило о том, что Наб рано или поздно должен был сделаться европейским писателем, не только в плане места проживания, но и в языковом. Язык Шекспира и Байрона Наб узнал раньше языка Державина и Пушкина, французский язык он также знал достаточно хорошо. Тем не менее 1930-е годы становятся временем расцвета русского творчества Набокова : "Камера обскура", "Приглашение на казнь", «Дар», "Весна в Фиальте", драматические опыты… Романы "Камера Обскура" и «Дар», на наш скромный взгляд, наряду с "Лолитой", "Бледным огнем" и "Истинной жизнью Себастьяна Найта" относятся к числу шедевров прозы Набокова. Другие вещи 1930-х гг. – «Подвиг» (1932), «Отчаяние» (1934), сборник «Соглядатай» (1938) – менее значительны, но почти безупречны в стилистическом плане. В личной жизни Набокова также происходят кое-какие изменения: в 1934 году появляется сын Дмитрий, и Наб прекрасно справляется с ролью няньки и заботливого отца.

«Приглашение на казнь» – типичная антиутопия тоталитарного общества, она вполне сопоставима с такими вещами, как «Замок» Кафки, "О дивный новый мир" О. Хаксли и «1984» Д. Оруэлла. В интервью А. Аппелю 1966 года Набоков сказал, что "Приглашение…" – наиболее «ценимая» им в собственном творчестве вещь. Многие русские критики и впрямь сочли эту тенденциозную повесть лучшей во всем русскоязычном творчестве Набокова (Шаховская, Бицилли, Олег Михайлов и др.). Здесь уместны два замечания: Наб оборонялся романом "Приглашение на казнь" от обвинений в антигуманизме и снобизме, в демонстративном уходе от социальных тем; писатель действительно постарался выжать из темы – талант, противостоящий обществу пошляков у власти – все, что только было возможно. С другой стороны, Цинциннат Ц. – " герой самого сказочного и поэтического из моих романов " /Набоков/, человек-поэт, вынужденный жить в атмосфере «прозрачности» и тупости общества, способный спокойно встретить смерть от руки палача, находящегося с ним в одной камере. Линия Цинцинната – наиболее удачное звено романа. Его рассуждения и сны пропитаны тем же составом, что и прошлые рассуждения Ганина, и будущие наблюдения Годунова Чердынцева в «Даре»… Вот одно из лучших мест романа: «В снах моих мир был облагорожен, одухотворен; люди, которых я наяву так боялся, появлялись там в трепетном преломлении, словно пропитанные и окруженные той игрой воздуха, которая в зной дает жизнь самим очертаниям предметов…» . Остальные же герои-призраки романа (Марфинька, Родион, Эммочка, мсье Пьер) рассыпаются даже быстрее, чем того желает автор, дающий в концовке "Приглашения на казнь" театральную развязку: " Все расползалось… Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашеные щепки… картонные кирпичи… ". Образ поэтичного, остро чувствующего Цинцинната – одна из неизбежных эманаций гения, и Набоков это блистательно подметил в романе.

"Приглашение на казнь" вызвало бурю оваций «передовой» европейской общественности: наступали годы новой мировой войны, обличать тиранов и тирании сделалось модно, хотя и опасно. А вот и еще одна цитата: « Нет, я еще ничего не сказал или сказал только книжное… и я бросил бы, ежели трудился бы для кого-то сейчас существующего , но так как нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке, то заботиться мне приходится только о себе ». Почти все читатели заметили в романе пощечину тоталитаризму, но проглядели "пощечину общественному вкусу", чем изрядно повеселили ироничного Набокова.

В 1937–38 гг. в журнале "Современные записки" был напечатан последний «русский» роман Сирина «Дар». Это блестящее по стилю произведение – итог всего "авто комментирующего" творчества Набокова до войны. Роман, в отличие от других предыдущих, так и не вышел отдельным изданием – то ли помешала война, то ли сыграла роль глава о Чернышевском, изъятая журнальными издателями. Примерно в то же время создавался на английском языке роман “The real live of Sebastian Knight” . В 1938 году появляются и две пьесы Набокова – «Событие» и "Изобретение Вальса". «Событие» было даже поставлено русскими труппами в Париже и Праге, "Изобретению Вальс" повезло меньше – постановка пьесы состоялась только в 1968 г. в Оксфордском университете силами тамошних студентов. Критики отмечали «литературность» обеих пьес Наба, т. е. замечалось, что это пьесы по жанру, нежели тексты, предназначенные для театральных постановок. Однако из предисловия к американскому изданию "Изобретения Вальса" следует, что Набоков очень рассчитывал на постановку и даже сделал "замечания для господ актеров". Однако говорить о «Событии» как о событии в области русской драматургии нельзя: слишком много чеховского: чеховские герои, чеховские положения, чеховские реплики.

" Изобретение Вальса " более самостоятельная вещь, но сюжет ее весьма характерен для произведений, заполонивших мировую литературу в конце 20-х – начале 30-х гг., когда яркие взлеты Гитлера и Муссолини сделали тему "властелина мира" весьма актуальной. Вспомним хотя бы "Гиперболоид инженера Гарина" А. Толстого, "Открытие Рафлза Хоу" А. Конан-Дойла, "Властелин мира" А. Беляева и др. Образец подобного жанра – написанный несколько ранее роман Г. Уэллса «Человек-невидимка», и набоковский «Вальс» значительно уступает ему. Идея всеобъемлющей власти над миром человека, достигшего этого только своими интеллектуальными силами, не могла не показаться Набокову привлекательной для литературной обработки. Сама действительность в это время как бы демонстрировала относительность популярности Наба: с одной стороны, признанный и читаемый писатель, с другой – сомнительное материальное положение, семья на руках, частые переезды с места на место. В своей пьесе Набоков выдал неожиданный ход – открытие Вальса, в отличие от прозрений Хоу или Гриффина, оказывается всего лишь блефом, а само действие пьесы его Сном, который одновременно является одним из действующих лиц. Диктатор не состоялся, мир может спать спокойно, а сам инженер Вальс принимается Полковником и Министром за сумасшедшего. По словам Ив. Толстого, в конце пьесы " все оказывается фикцией, мир рушится, валятся декорации бреда ". Именно такой финал В. Набоков к этой поре не впервые, увы, использует в своих крупных вещах.

Остановимся подробней на двух романах – "Камере Обскуре" и «Даре». « Камера обскура » (1931) – реализация темы Набокова «мужчина-греховодник – девочка-соблазнительница». Невинное начало романа (упоминание о морской свинке Чипи, тяжба Горна с фирмой, экспертом которой выступил Кречмар; любовь Кречмара к какой-то «незнакомке», которую он уже собрался застрелить) уже таит в себе роковую развязку. Магда Петерс – первый достойный образ нимфетки в романах Набокова (само слово явится только в "Лолите"), девочка-"ведьма", девочка-"соблазнительница". Вульгарность и инфернальность странным образом переплетаются в Магде; это делает ее неотразимой как для блестящего карикатуриста Роба Горна, которому на людей глубоко плевать, так и для бедного талантом, но успешного Кречмара, для которого в глупой девочке с темно-каштановыми волосами на время сосредотачивается весь его мир. И Горн, и Кречмар ищут в Магде не только славного сексуального партнера, они обретают в общении с ней тот «рай детства», которого человек лишается после определенного возраста. Начальная тема «Машеньки» предстает в "Камере Обскуре", таким образом, в несколько ином свете.

В соответствии с названием действие «Обскуры» протекает как цепь сменяющих друг друга эпизодов, как разыгранный на наших глазах фильм или спектакль. Да и Магда часто сравнивает себя /не без помощи автора/ с некоей фильмовой дивой , играющей в "таинственной и страстной фильмовой драме" с участием двух своих любовников – старого и нового. Карнавальное использование Набоковым понятий «рай» и «ад», когда Кречмар жмет Магде под столом одну коленку, а Горн – другую, лишь подчеркивает сомнительную реальность происходящего. Как бы не был ослеплен любовью Бруно, он едва ли бы взял в свое свадебное путешествие постороннего человека, к тому же знаменитого! Бруно узнает о измене своей юной жены с Горном из куска романа писателя Зегелькранца – прием также довольно литературный! Далее под дулом пистолета Магда вспоминает сцену из «Отелло» – это при ее полной бездарности более чем удивительное воспоминание. Затем следует чисто фильмовый диалог: "Хорошо, я дам тебе высказаться, а потом застрелю" – "Не нужно меня убивать, уверяю тебя, Бруно!". Весь этот мелодраматический набор завершается фильмовой концовкой – странная автокатастрофа, ослепление Кречмара.

Набор этих банальных фильмовых трюков при таланте Наба позволяет ему тем не менее держать обиженного читателя в постоянном напряжении. Последние главы романа – чудесное описание безнадежности покинутого и обманутого Кречмара. Горн имитирует свое «отсутствие», постоянно находясь рядом с Бруно и демонстративно лаская Магду. Кречмар чувствует его присутствие, но ничего не может сделать… Здесь роман "Камера обскура" впервые поднимается до трагической ноты – описывая ослепление Циклопа, творец описания сам был слепой! "Потерянный рай" Мильтона… Набоков, чутко улавливающий твердые и вечные грани литературы, умело вкрапляет их оттенки даже в свои «рядовые» романы. Не замечающий их читатель текстов Наба не видит почти ничего, лишь отсветы, темные блики в светлых лабиринтах набоковских шедевров.

Роман «Дар» , по мнению большинства критиков творчества Набокова, вершина его «русской» прозы. Оспорив это мнение, скажем, что, безусловно, это второй по качеству стиля роман Набокова на русском, первый все же русский вариант «Лолиты» (1967). Три сюжетные линии, сплетаясь в «Даре», дают очень четкую картину эстетики Набокова конца 1930-х годов: линия "художника в юности" Годунова-Чердынцева, линия русской литературы в освещении автора (4 глава романа), линия детства и автобиографических намеков. "Еще летал дождь, а уже появилась, с неумолимой внезапностью ангела, радуга…" – мастерство набоковских описаний и сравнений в «Даре» достигает расцвета. Тема детства, уже изрядно заезженная Набом в «Машеньке» и «Защите Лужина» обретает совершенно новое звучание в романе: не случайно, он посвящен не жене, как обычно, а матери писателя. Образ Дома, счастья в семье, детских игр – доминанта этой темы в «Даре». Пушкино подобные стихи, пожалуй, чуть портят впечатление, но все же и они к месту, ведь это творения «молодого» писателя (по сюжету романа). Образ Федора Годунова-Чердынцева, естественно, центральный; он выписан глубоко и с сочувствием. Годунов пишет роман о Н. Г. Чернышевском – своем литературном антиподе; вокруг этого и завязан довольно хилый сюжет с пансионом, любимой девушкой Зиной, которая вышла довольно бледно, и писательским ремеслом.

Дар – ключевое слово романа; главный герой, сам обладая им, меряет остальных людей по степени наличия в них именно этого "чудно божественного, солнечно звонкого, Богом данного" дара. Люди, заметим, как правило, подобным обладают не всегда. Одна из авторских характеристик Годунова-Чердынцева: "Застенчивый и взыскательный, живя всегда в гору, тратя все свои силы на преследование бесчисленных существ, мелькавших в нем, словно на заре в мифологической роще, он уже не мог принуждать себя к общению с людьми для заработка или забавы, а потому был беден и одинок ". Почему Годунов пишет роман о Чернышевском? Потому что Николаи Гаврилович вызывает в нем понятное раздражение своей безумно кипучей деятельностью "на благо народа", своими резкими суждениями об искусстве, своей абсолютной неприспособленностью к реальной российской жизни. Не останавливаясь на биографии Чернышевского, составленной "Годуновым-Чердынцевым", все-таки отметим, что она написана явно «против» автора "Что делать", хотя наполнена истинными датами и фактами. Главное, в чем отказывает Годунов Николаю Чернышевскому , – это именно наличие дара , а без него справиться с задачами, которые взвалил на себя Черныш, было невозможно. Именно это, видимо, и не позволило Н. Г. Чернышевскому перерасти из модного демократического критика и проповедника социалистических идей – в победоносного народного трибуна. Именно это не позволяет отнести роман "Что делать" к гениальным произведениям русской классики, хотя сам роман вышел недурно: "Гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист" . Набоков справедливо считает гражданскую казнь Чернышевского его главным жизненным триумфом, а последующую жизнь в Сибири – «бессмысленными» годами.

Тема детства в «Даре» вновь возвращает нас к собственной биографии Набокова. Образ отца в романе важен ничуть не менее, чем образ Чернышевского, например. Константин Годунов-Чердынцев, конечно, не Владимир Дмитриевич Набоков, но многое их сближает. Память сына… "Его поимки, наблюдения, звук голоса в ученых словах, все это, думается мне, я сберегу". Воспитание, которое дал своему сыну Годунов-Чердынцев, сродни тому, что получил Андрей Болконский от своего отца в "Войне и мире" Толстого: " Он не терпел мешканья, неуверенности, мигающих глаз лжи, не терпел ничего приторного и притворного, – и я уверен, что уличи он меня в физической трусости, то меня бы он проклял ". Экспедиции отца, его энтомологические открытия, его загадочная смерть – все это остается в памяти главного героя и воскресает в «Даре». Образ матери (в романе Елизавета Вежина) дан более подробно – через детское восприятие, через письмо к сыну, через цепь деталей… "Потные игры" с сестрой Таней, ученый немец с длинным носом, рай в загородном имении летом – все прекрасно, сказочно и невероятно «скушно» (поиграем здесь в старые слова вместе с автором).

Пятая глава романа Набокова начинается с «отзывов» неких критиков о романе Годунова-Чердынцева "Жизнь Чернышевского". Разумеется, Наб тонко обыграл будущие реальные отклики на свой собственный «Дар»: "Автор пишет на языке, имеющем мало общего с русским…"; "…но со всем этим книга отвратительна!" (визг возмущенной бездарности); "… автор на протяжении всей своей книги всласть измывается над личностью одного из чистейших, доблестных сынов либеральной России" (попытка дать художественному тексту только политическое толкование) и т. д. В самом начале нашего эссе мы говорили уже об отношениях человекообразной критики к подлинным шедеврам литературы: не станем здесь повторяться! Итог любой критики такого рода, желаемый для автора: "Словом, вокруг книги создалась хорошая грозовая атмосфера скандала, повысившая на нее спрос…". В конце «Дара» – две ключевые сцены: описание купания модного теперь писателя, с последующей покражей его одежды, и сцена объяснения с будущей женой, а ныне невестой Зиной Мерц. " Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес… ". Пока начинающий читатель «Дара» входит туда, мы выйдем из разбора романа Набокова.

В конце 1930-х гг. Набокова постигают два страшных потрясения. В 1937-м г., в связи с преследованием его жены, еврейки по происхождению, пришедшими к власти нацистами Набоков с семьей вынужден эмигрировать во Францию. В 1939-м умирает мать Набокова, которую он нежно любил, хотя и крайне редко виделся с ней… Уже началась Вторая мировая война, гитлеровцы, захватив часть Европы, наступают на Париж; нужно что-то срочно предпринимать. «Война идет! Война! Как вы можете заниматься подобными пустяками!..» – теребил Наба дружелюбный Марк Алданов, неплохой писатель и преданный поклонник Набокова. Насобирав деньги по богатым еврейским семействам и заручившись местом в Стэнфордском университете, которое уступил ему Алданов, Набоков с женой Верой и сыном Дмитрием спешно оставляют Париж. В мае 1940 года последним рейсом пассажирского лайнера Набоковы покидают Францию и направляются в Америку, там их ждет место для Наба в университете и полная неизвестность.

Американский период. Роман на века

В США Набокова встретила не слишком знакомая литературная публика, Сирина здесь почти не знали. В Европе он оставил свою славу, свои утраченные иллюзии, свои русские книги. В США он привез готовый к печати роман "Истинная жизнь Себастьяна Найта", несколько переводов на английский и множество честолюбивых замыслов. Для сорокалетнего русского писателя жизнь в большой литературе прерывалась, для «начинающего» американского она тускло светилась. Шла большая война, людям было не до искусства. По «умерший» Сирин и вновь явленный Набоков спокойно ждали своего часа! Получив вид на жительство, Набоков бросается на поиски работы – конечно, литературной. Американский писатель Э. Уилсон познакомил Набокова с нужными издателями и помог в первых публикациях. Совместно с Уилсоном Наб перевел в 1941 г. на английский "Моцарта и Сальери" Пушкина. Сергей Рахманинов, много помогавший ему ранее, заказал Набу обратный перевод из стихотворения Э. Поэ «Колокола» для одного музыкального произведения. В Уэльслейском колледже Набоков получил неплохие курсы: английское стихосложение, история английской литературы. Параллельно Набоков проводил занятия на французском, немецком и испанском отделениях.

Но было обстоятельство, которое отравляло все эти приятные события: стать начинающим писателем в литературе, где ты много уже сделал, перейти на другой язык, хотя и знакомый, но другой… Не все писатели выдержали бы этот переход, Наб выдержал и даже значительно усилил свой блестящий стиль. В 1941 г. в Норфолке в издательстве "New Directions" выходит первый «английский» роман Набокова " Истинная жизнь Себастьяна Найта ", роман о великом писателе, так и не получившем подлинного признания у современников. В отличие от «Дара», во многом параллельного «Найту», повествование ведется от имени «брата писателя» , который постоянно оговаривается, что ни его суждения, ни его «язык» не могут дать по-настоящему истинной картины жизни Себастьяна. Однако в концовке романа образ повествователя и образ героя повествования идентифицируются в один: "…маска Себастьяна приросла к моему лицу, сходство несмываемо. Себастьян – это я, или я – это Себастьян, а то, глядишь, мы оба – суть кто-то, не известный ни ему, ни мне." Образ великого писателя создается Набоковым постепенно, по ходу романа: тут и отзывы мистера Гудмэна (доброго человека) и описание внешности, и воспоминания брата, и… даже тексты романов Найта. В "Себастьяне Найте" приводятся цитаты из текстов Найта, литературоведческому приему Наб придает новый смысл – вслед за мастером мистификаций Борхесом. Названия текстов Найта важны и для характеристики их «создателя»: «Стол находок», «Потешная гора», «Альбиносы в черном», «Сомнительный асфодель», равно как и те сюжеты, которые на ходу пересказывает повествователь.

Таким образом, Набоков приходит к одному из принципов нового модернистского искусства – не обязательно создавать тексты полностью, важно, чтобы читатель поверил в их существование ! Ведь многие люди так и живут с уверенностью, что есть "Евгений Онегин", «Вертер», "Одиссея" или новый «Улисс», хотя никогда не читали (и не желали читать) эти шедевры человеческого духа. Да, Найта не существует, его "Сомнительного асфоделя" тоже, но, может быть, кто-нибудь подумает иначе, прочтя роман Наба без комментария?! На это и рассчитывал великий Борхес с его «Гербертом Куэйном» или «Джоном Уилкинсом». На это рассчитывает «брат» писателя Найта. Ясно, что за персонажами «произведений» Найта нетрудно рассмотреть героев самого Набокова, а за стилем Найта – стиль нового, англоязычного Сирина, но все же образ Себастьяна значительно более удалён от реального писателя Набокова, чем образ Годунова-Чердынцева, например. В «английских» романах автор или повествователь раз за разом прячется за различными двойниками, причем это происходит гораздо чаще, чем в прежних, «русских» романах. Возможно, это было следствием влияния чужого языка или следствием опасений Набокова стать «подражателем», копирайтом чужого стиля. Такой явный прием отстранения будет позже использован Набоковым и в «Бледном огне», и в «Лолите». "Я родился в краю, где хладнокровно, грубо и презрительно попирается идея свободы, понятие о праве, обычаи человеческой доброты…" – пишет герой С. Найта. Примерно то же мог сказать о себе Цинциннат из "Приглашения на казнь" или главный герой "Подвига".

Финал жизни Себастьяна трагичен – как и другой писатель, только из мира, именуемого Реальность, он безнадежно влюбляется в пустоголовую женщину, не стоящую ни его, ни его творений. Мадам Лесерф с белым гладким лбом, фиалково-темными веками и бледной родинкой на щеке – избранница Себастьяна, но отнюдь не ферзь среди героинь этого романа. Бедная поклонница Клэр, вечная помощница и вечно несчастная в любви… Найт совершает в этой ситуации ту жизненную ошибку, за которую писатели, не приспособленные к жизни, платят двойную цену. Удивительна последняя сцена романа – брат Себастьяна, думая, что сидит у постели умирающего писателя, проводит ночь с другим пациентом клиники. Себастьян же к тому времени уже умер… Вывод, к которому повествователь приходит: " …душа – всего лишь способ бытия, а не какое-то неизменное состояние, всякая душа станет твоей, если уловить ее биение и следовать за ним ".

Романом "Истинная жизнь Себастьяна Найта" Набоков вошел в англоязычное литературное поле. Теперь он мог также переводить свои старые русские произведения на английский, как сделал он с "Камерой Обскурой" в 1938 г., сменив название на "Свет во тьме" (в 1969 году этот вариант романа будет экранизирован режиссером Тони Ричардсоном). Вообще «Себастьян Найт» очень близок по стилю исполнения таким вещам, как "Луна и грош" С. Моэма или "Доктор Фаустус" Т. Манна. Образ западного художника, разрыв с толпой и ценителями своего таланта, одинокая гибель – вот что категорически сближает Найта, Леверкюна и Стрикленда. Это сложившиеся, уверенные в своем гении художники, отдавшие великому искусству свою жизнь. Себастьян Найт предшествует таким героям Набокова, как Джон Шейд из "Бледного огня" и писатель R из "Прозрачных вещей", но никогда уже писатель Набоков не будет замыкаться в тексте на подробном описании только одного героя – пусть и духовно близкого самому себе.

1942 и 1943 годы проходят для Набоковых довольно спокойно, Наб утверждается в колледже и становится членом Музея сравнительной зоологии в Гарварде. Он даже получает годовую стипендию Форда как перспективный писатель! В 1944 году Набоков заканчивает для американского издателя биографическую статью о Н. В. Гоголе – наиболее ценимом им русском прозаике. Эпиграф из "Записок сумасшедшего", которым открывается эссе «Nicolay Gogol» , довольно точно передает, по мысли Наба, тематику гоголевского творчества: "За что они мучат меня?", "…дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней", "Вон небо клубится передо мной; звездочка сверкает вдали", "…с одной стороны море, с другой Италия", "Матушка, спаси твоего бедного сына… ему нет места на свете! его гонят". Пять разделов "Николая Гоголя" посвящены этапам жизни великого писателя и анализу трех его лучших вещей: «Ревизор», "Мертвые души" и «Шинель». Разумеется, как и в «Даре», Набоков по-своему интерпретирует факты жизни Гоголя, иногда набоковский стиль явно подминает под себя чисто научный анализ: " Он распустит все свои паруса на крепчайшем ветру и вдруг заскрипит килем по каменистому дну чудовищного непонимания… ", " Пушкин… под присмотром равнодушного, распутного царя, невежды и негодяя, чье царствование, все целиком, не стоило и страницы пушкинских стихов ".

Набоков отмечает в «Ревизоре» сценическое искусство Гоголя, умение великого драматурга творить персонажей "из воздуха" – по ходу побочного действия. Это особенно заметно в мимоходом сказанных репликах Хлестакова, Городничего, Добчинского-Бобчинского. Набоков справедливо отмечает также важность авторских ремарок в пьесе: " Потусторонний мир, который словно прорывается сквозь фон пьесы, и есть подлинное царство Гоголя ". Говоря о поэме «Мертвые души», Набоков на нескольких страницах своего убористого эссе рассуждает о пошлости и образе Чичикова как типе «пошляка». Набоков заставляет своего читателя лучше понять искусство Гоголя, останавливая внимание на знаменитых гоголевских ретардациях, рассеянных по роману. Он делает ряд интересных литературоведческих наблюдений по тексту поэмы: назначение картин в доме Собакевича, параллельность описании чичиковской шкатулки и въезда в город помещицы Коробочки и т. п. О повести «Шинель» Набоков замечает, что это " гротеск и мрачный кошмар, пробивающий дыры в смутной картине жизни ". Некоторое сомнение могут вызвать отдельные афоризмы Набокова, разбросанные по эссе: "У Гоголя такие сдвиги – самая основа его искусства", "Живот – предмет обожания в его рассказах, а нос – герой-любовник" и т. д. Хотя эти набоковские заявления и имеют свой дополнительный смысл, если считать жанр эссе полярным между научной статьей и художественным текстом. Основная, на наш взгляд, ошибка Наба в подаче Николая Гоголя американскому читателю – отказ русскому классику в значимости его общественной позиции. Сам демонстративно далекий от политики, Набоков навязывает эту позицию и Гоголю, что выглядит некоторой натяжкой и отходом от реальности. И «Ревизор», и "Мертвые души" писались Н. В. Гоголем в том числе и в надежде на изменение общественного сознания России 1830–40-х гг. Другое дело, нельзя не согласиться с Набом, что " его [Гоголя] произведения, как и всякая великая литература, – феномен языка, а не идей ".

В 1945 году Набоковы получают американское гражданство и становятся равноправными обитателями «великой страны», выбравшейся из Второй мировой войны, как гусь из воды. Победа СССР едва ли серьезно коснулась писателя Набакофф, хотя его жена Вера была, несомненно, рада кончине великого юдофоба А. Гитлера и его Третьего рейха. В 1947 г. публикуется второй «английский» роман Наба “Bend Sinister” («Под знаком незаконнорожденных»), а в 1948 г. писатель становится профессором Корнельского университета с соответствующим жалованием и общественным положением. В 1951–52 гг. он читает лекции уже в Гарвардском университете, куда его, однако, не пригласили: постарался Р. Якобсон – блестящий лингвист, но завистливый и бездарный писатель. Помимо основных лекций, Набоков читал особый спецкурс "Шедевры мировой литературы", куда входил анализ произведений таких писателей, как Гоголь, Флобер, Л. Толстой, Стивенсон, Кафка, Джойс, Пруст. Отбор этих имен говорит сам за себя. Появляются отдельные переводы Набокова из Пушкина и Лермонтова, на английском выходят его «русские» рассказы 1930-х гг.

В 1951 году в Нью-Йорке выходят первые мемуары Набокова под названием “ Conclusive Evidence” («Убедительное доказательство»), где он основательно описывает доамериканский период своей жизни. Позднее появится русский вариант этих воспоминаний – "Другие берега", в котором Наб признается в мучительности своего перехода на другой язык: " Книга… писалась долго, с особенно мучительным трудом, ибо память была настроена на один лад – музыкально недоговоренный, русский, а ей навязывался другой лад – английский и обстоятельный ". В 1966 году эти воспоминания писателя будут модернизированы и выйдут под названием « Speak, Memory ». С конца 1940-х и первую половину 1950-х гг. Набоков писал свою «Лолиту» (1955) , сделавшую его мировым писателем. Конечно, любой гений в литературе, как правило, имеет несколько шедевров, но как бы мы воспринимали Шекспира без «Гамлета», Гёте без «Фауста», Джойса без "Улисса"?!

Так было и с Набоковым: к своему великому роману он шел с 1927 года: «Лилит» – "Камера обскура" – рассказ «Волшебник»… Гений победил: Набу не только удалось опубликовать скандальную «Лолиту», он сумел " завоевать ею мир ". Хотя вначале Набу пришлось пережить ряд трудностей: в США роман печатать наотрез отказались, он вышел в парижской «Олимпии Пресс», публиковавшей литературу сомнительного содержания. Первые отзывы на роман были весьма негативны, автору быстро приписали грех Гум берта. Очень многое решил восторженный отзыв Грэма Грина и последующая экранизация «Лолиты» удачливым Стэнли Кубриком. Сам Набоков в послесловии к американскому изданию 1958 года «О книге, озаглавленной "Лолита"» достаточно подробно изложил все перипетии с публикацией и первой критикой на свой роман. Попытки общества навязать великому художнику примитивное толкование его текста были, разумеется, всегда, но Набокову было важно заставить читателя увидеть "когти и крылья" его произведения. Он заявляет: «И когда я вспоминаю «Лолиту», я всегда почему-то выбираю для особого своего услаждения такие образы, как учтивый Таксович, или классный список учеников Рамздэльской школы, или Шарлотта, или Лолита, как на замедленной съемке, подступающая к подаркам Гумберта…, или касбимский парикмахер, обошедшийся мне в месяц труда…, или бледная, брюхатая, невозвратимая Долли Скиллер и ее смерть в Грэй Стар, "серой звезде", столице книги…». Набоков последовательно отвергает все обвинения в «порнографии», «анти человечности» и «антиамериканизме» книги. Наб справедливо замечает, что роман вообще существует лишь тогда, когда он может вызвать у читателя "эстетическое наслаждение". На наш строгий взгляд, роман «Лолита» в конце 20 столетия остается одним из непререкаемых его шедевров в литературе.

Композиционно роман «Лолита» ( “Lolita” ) состоит из двух частей плюс предисловие Д. Рэя, "доктора философии", которое носит чисто толковательный характер. Жанр «Лолиты» можно определить и как "роман с девочкой", и как роман-путешествие, и как эротический роман; как любое значительное произведение, «Лолита» выскакивает за рамки привычных жанров. Первая часть романа – «ожидание счастья» Г. Гумберта плюс его биография до встречи с Лолитой; вторая часть – «инфернальный рай» Гумберта с нимфеткой Долли, погоня за «исчезнувшей Долорес» и беспощадное возмездие драматургу К. Куилти. "Я родился в 1910 году, в Париже… Мой отец отличался…": так начинается во 2 главе повествование о филологе, обладателе небольшого капитала и тайном любителе «нимфеток» Гумберте. Автобиографическая манера повествования, очевидно, была нужна Набокову для углубленного показа психики главного героя, хотя Набоков не мог не предвидеть неприятных для себя последствий после публикации книги. Пережитая в юном возрасте любовь Гумберта к некоей девочке по имени Аннабелла ("Я ребенком был, и она была…" – параллель с героиней стихотворения Э. По «Эннабель Ли»), закончившаяся трагично, становится для Гумберта «проклятием», которое герой не в силах преодолеть. «Нимфетки», т. е. девочки в возрасте между девятью и четырнадцатью годами, которые обнаруживают некую «инфернальность» для «очарованных странников» вроде главного героя, становятся для Гумберта единственным способом вернуться в тот навсегда утраченный "рай детства", из которого герой наиболее четко помнит свое чувство к Аннабелле. И именно в двенадцатилетней Долорес Гейз из провинциального американского городка, именно и только в ней Гумберт сможет заново обрести свое счастье.

Гумберт умен, образован и смел, безусловно, это самый «начитанный» герой романов Набокова (не считая Шейда из "Бледного огня"). Причем Гумберт пользуется этим своим талантом на всем протяжении романа: реминисценции из знаменитых авторов мировой литературы переполняют «Лолиту» с первой страницы. Первая встреча в романе с Лолитой (2 глава I части) сопровождается аллюзией на встречу Гамлета с Офелией из шекспировской пьесы: Гумберт, потрясенный увиденной девочкой из "княжества у моря", говорит ее матери, спрашивающей его о лилиях: «Они дивные, дивные, дивные». Герой постоянно «привлекает» авторитетных писателей вроде Поэ, Кэрролла или Ронсара для оправдания своей губительной любви к юным чаровницам в середине 20 века:

Полюбил я Лолиту, как Вирджинию – По,

И как Данте – свою Беатриче;

Закружились девчонки, раздувая юбчонки:

Панталончики – верх неприличия!

Портрет Лолиты дан автором довольно подробно: «тонкие, медового оттенка, плечи, та же шелковистая гибкая обнаженная спина, та же русая шапка волос… Она состояла вся из роз и меда; на ней было ее самое яркое ситцевое платье с узором из красных яблочек; руки и ноги покрывал густой золотисто-коричневый загар; царапинки на них походили на пунктир из крошечных запекшихся рубинов… приоткрыв нежные губы, на которых играла чуть глуповатая, но удивительно обаятельная улыбка…» . Но романная Лолита – вовсе не Вирджиния Клемм, полюбившая поэта Эдгара и посвятившая ему всю свою жизнь. Долли Гейз вполне обычная американка 12 лет, набитая "какофонией джаза", "фольклорными кадрилями", "мороженым под шоколадно-тянучковым соусом", любящая смотреть модные фильмы, "где за деньги оранжевые падают индейцы", и читать модные журнальчики. Однако, с другой стороны, в минуты предельной откровенности с Гумбертом Лолита обнаруживает то "нимфическое зло, дышавшее через каждую пору завороженной девочки", то "зло красоты", которое она сама была не в состоянии постичь.

В романе заметна существенная разница между героиней романа Лолитой и реально возможной тринадцатилетней американочкой, вскружившей голову поэтически настроенному греховоднику. В систему героини любой писатель волен вкладывать все, что ему заблагорассудится, – и Лолита порой напоминает студентку филологического факультета, цитируя авторов, которых она, если и услышала бы от Гумберта, то тотчас же и забыла. Взросление Лолиты во II части книги происходит чересчур быстро, и Набоков «забывает» показать читателю его вехи. Конечно, обстановка Рамздэльской гимназии, многоопытная Мона Даль, постоянные «беседы» с «папашей» до и после совокупления могли сформировать новую Лолиту , но ее побег и сожительство с Куилти, последующее замужество все же лишают возможности читателя поверить в это преображение. Думается, что образ Лолиты в мировой литературе – это пример двойного образа , слабое соединение приданной образу психики «обычной» американской девочки и некоторые монологи и диалоги с участием Лолиты, где она обнаруживает поистине «трагическое» понимание мира! Точно такими «двойными» образами переполнены романы другого русского писателя Федора Достоевского.

Лолита в романе Набокова периодически демонстрирует такое смещение: то цитируя Р. Бернса (глава 32 первой части), то бесконечно болтая на сленге американских подростков. Не случайно героиня – постоянный носитель 2-х имен в тексте романа – поэтического и завораживающего (Лолита) и реального, приземленного (Долорес, Долли). Поэтому рассматривать героиню как образ типичной юной американки, как делают это некоторые бездарные толкователи Набокова, совсем не стоит. Долорес/Лолита – достаточно сложный образ мировой литературы, именно поэтому роман Набокова по-своему бессмертен. И Гумберт, и Лолита – блестящие образы, сделанные рукой опытного мастера, и можно долго восторгаться мастерством Набокова, шедшего к их воплощению многие годы. Можно вспомнить истоки: Лолита – как завершение таких образов, как Лилит, Машенька, Магда; Гумберт – как соединение таких образов, как Ганин, Горн, отчасти Цинциннат Ц., Годунов-Чердынцев…

Но остановимся на подтексте романа «Лолита»: по нашему мнению, он имеет достаточно универсальный характер. Традиция модернистского искусства здесь предельно обнажена: автор постоянно комментирует свой собственный текст – как через манеру письма главного героя, так и через ряд опосредованных намеков. «Лолита» нагружена реминисценциями из произведений близких Набу писателей и каламбурным обыгрыванием названий и ситуаций других произведений. Например, «Мистер Пим (проходящий мимо в известной трагикомедии) смотрел, как Пиппа (проходящая мимо у Браунинга) всасывает свою нестерпимую смесь» – аллюзия на повесть Э. Поэ и пьесу Браунинга более чем очевидна. Эротизм романа возвращает нас, скорее, к античной откровенности, нежели к скабрезным описаниям де Сада или физиологической обнаженности последнего эпизода романа «Улисс» Джойса. Пожалуй, «Лолиту» можно было бы считать неким образцом модернистского романа , если бы великое произведение вообще стоило бы назначать чем-либо. Думается, что читатели романа в 21 столетии едва ли обратят внимание на те «непристойности», которые обнаружили в нем критики и поборники нравственности в середине или конце века 20-го. Но своеобразная эстетика романа, но мощнейший эмоциональный заряд, но незабываемые набоковские образы, но блестящий постскриптум ко всей "до набоковской" литературе – будут воздействовать на читателя всегда .

Успех «Лолиты» в конце 1950-х гг. принес Набокову и вожделенный достаток: «никогда не думал, что смогу прожить на литературу, но теперь меня хранит маленькая девочка по имени Лолита» . В «Постскриптуме к русскому изданию» романа Наб проследил все перипетии с путешествием «Лолиты» по мировым издательствам: 1958 г. – престижное издательство «Путнам»; 1959 г. – издательство Вайденфельда-Никольсона, Лондон; затем переводы на французский, немецкий, голландский, датский, греческий, итальянский, хинди, китайский, норвежский, турецкий, шведский и японский языки. К 1966 году Набоков сам перевел свой лучший роман на русский язык, опасаясь возможных издержек, если за роман возьмутся «советские» специалисты.

«Швейцарский» период

До переезда в Швейцарию, страну богатых туристов и сытой жизни, Набоков в 1956 г. издал сборник "Весна в Фиальте" и другие рассказы", в 1957 г. завершил роман “Pnin” ("Пнин"), перевел на английский язык "Героя нашего времени" Лермонтова (образы Печорина и Гумберта во многом перекликаются), в 1959 г. издал сборник «Стихи» (на английском языке). В центре романа «Пнин» – профессор русской литературы Тимофей Пнин, эмигрантской волной занесенный в США, не любящий ни этой страны, ни английского языка. Как замечал Набоков, его задачей было создание «характера комического, даже гротескного, но, в сопоставлении с так называемыми нормальными людьми, – более человечного, более чистого и цельного». Набоков вдоволь порезвился в романе, набросав довольно гротескные образчики представителей американской филологической науки, преподающих в университете, весьма напоминающем Корнель, где в свое время работал он сам. В очередной раз досталось в романе и "шаману полового мифа" З. Фрейду – пародийные образы Лизы и Эрика Финтов.

Есть в романе «Пнин» и некоторое переосмысление сюжета «Идиота» Достоевского (несмотря на то, что Набоков третировал великого писателя в своих критических разборах, он не менее часто использовал его сюжетные находки и некоторые приемы в собственных текстах). Когда Пнин готов пожертвовать собственным самолюбием и счастьем во имя не любящей его жены, это разительно похоже на сцену между Мышкиным и Настасьей Филипповной в романе Достоевского. Ситуации с ребенком Лизы Пниной – Финт параллельна известной ситуации из «Бесов»: Шатов – его жена Мари – ребенок Мари от Ставрогина. Конечно, американский колорит и заслуженный успех наложили отпечаток на личность Наба, но приходится признать, что и в США, и на английском Набоков продолжал прежде всего традицию русской литературы , которая оказалась его писательским кодом, несмотря на вынужденную смену языка.

В 1960 году Набоков с Верой переезжают в Монтрё и поселяются в знаменитом отеле «Палас». В Женеве жила сестра писателя Елена, а в соседней Италии служил оперным певцом сын Дмитрий… До конца своих дней Набоковы так и не обзавелись собственным домом, что объясняется либо нежеланием жены Веры вести домашние дела, либо принципиальным решением Наба не менять свой славный русский дом детства на что-то иное. Есть и еще одна версия: обласканный буржуазной славой, Наб предпочитал все время находиться в центре внимания, потому и выбрал «Палас-отель», а не что-либо скромнее. Пространные интервью Набокова появляются в престижнейших журналах: “Playboy”, “Newsweek “ и др., он выступает в культурных программах на швейцарском и французском телевидении. Словом, он не менее популярен в это время, чем Сартр или Дали. Тем не менее, отношение к Набокову со стороны коллег-писателей и, особенно, журналистской братии выглядит каким-то настороженным. «Лолита» сделала Набокова всемирно известным, но она же вызвала в это время много неприятных вопросов и предположений о личной жизни создателя Гумберта.

В декабре 1959 г. Набоков пишет весьма замечательное и по стилю, и по чувству стихотворение «Какое сделал я дурное дело…» , скорее всего, это отзвук реакции писателя на обсуждение романа «Лолита». Оно до странности перекликается со стихотворением Б. Пастернака 1958 г. "Нобелевская премия" (возможно, является пародией на него). В тексте Пастернака: «Что же сделал я за пакость, я убийца и злодей?…»; в стихотворении Набокова: "Какое сделал я дурное дело, и я ли развратитель и злодей…" Затравленный в СССР Пастернак пишет: «Я весь мир заставил плакать над красой земли моей…», у Набокова: "…мечтать мир целый о бедной девочке моей". На этом, впрочем, перекличка заканчивается. Две следующие строфы набоковского стихотворения – расклад его отношений с читателем, осознание Вечности своего искусства:

О, знаю я, меня боятся люди,

и жгут таких, как я, за волшебство,

и, как от яда в полом изумруде,

мрут от искусства моего.

Но как забавно, что в конце абзаца,

корректору и веку вопреки,

течь русской ветки будет колебаться

на мраморе моей руки.

Здесь снова звучит любимая мысль Набокова о подлинном искусстве как о некоем чародействе, волшебстве; художник в этом контексте предстает то ли волшебником (магом), то ли искусителем людского рода. Что до колебания русской ветки на памятнике Набокову в Питере или в Москве, то оно до сих пор не происходит, но его предчувствие вполне может сбыться к 120-летию со Дня его рождения, например.

В 1962 году в издательстве «Путнам» публикуется роман "Бледный огонь" ( «Pal fair» ), смысловым центром которого является поэма главного героя Д. Шейда “Pal fair”. Это 999 строк блестящей английской поэзии:

Я тенью птицы был, нашедшей смерть

В лазури лживой, грянувшись о твердь/ Стекла…

Многозначное начало поэмы, постоянные переклички с «птичьей» темой в литературе ("Альбатрос" Ш. Бодлера, "Пьяный корабль" А. Рембо, "Сказание о старом мореходе" С. Т. Кольриджа и др.), ее духовная насыщенность делают эту часть романа главной. Жизнь профессора Шейда в поэме и его жизнь за рамками поэмы существенно разнятся: там, вне текста, он всего лишь старый скучный профессор, жизнь которого комментируется другим персонажем – беглым королем Чарли Кинботом. По словам Веры Набоковой, переведшей поэму на русский язык, ее главная тема – тема смерти.

Если судить по центральному персонажу романа, доктору Д. Шейду, то это, возможно, и так: « Стикс, грань потерь, за коей негде плыть! Твое, Рабле, большое "Может Быть" … ". Шейд, попав в транс, видит на том свете "белеющий родник", он много размышляет по этому поводу, пытается установить соответствие своего видения другим, подобным, но… Не дописав поэмы, профессор гибнет от пули террориста, которая была предназначена совсем не ем у. Если же судить по «комментатору» поэмы Кинботу, то это роман о Зембле – несуществующей стране, где Чарли был королем Карлом. В целом "Бледный огонь" можно считать и тем, чем он действительно является – вторым, после «Лолиты», постскриптумом Набокова к мировой литературе. Хорхе Борхес вообще сделал этот прием культурного постскриптума основным своем творчестве, Наб лишь иногда пользовался им – но на уровне достаточно глобальном.

Лучшее в романе "Бледный огонь" – поэма “Pal fair”, лучшее в поэме – ее поэзия! Умение Набокова из обыденного пейзажа сотворить "цвета причудливой загадки" (Рембо) видится здесь особенно отчетливо:

И я отвергну вечность, если вдруг

Исчезнут в ней привычные давно

И боль, и страсть, и красное вино

Вечерних звезд, от нас бегущих… След

Улитки на камнях; твой страх, что нет

Ни сигаретки, смех при виде пса,

И пурпурная эта полоса…

Все остальное в этой поэме – темы, образы, Институт Мак Абера, переживания героя о неизбежном – это только декорации, обставляющие чарующие созвучия "Пэл файр".

Несколько слов о 2-й части романа – комментарий поэмы Шейда Кинботом. Эта часть, с одной стороны, комментируя поэму, с другой – реконструирует облик том невозвратимой Земблы, где так "падки на цареубийство". Джейкоб Градус, никчемный юноша и неудачливый убийца, уверенно движется по ходу комментария к месту своего злодеяния. В этом месте, в финале «Бледного огня», и сходятся наконец пути трех героев – Шейда, Чарли Кинбота и Градуса. Вот кратко сюжет этой части романа, чересчур занимательным его называть трудно. Однако значительным его делает замечательный набоковский пастишь, с его иронией: "…где-то между «Абортом» и «Ясперсом» (поиск нужного слова в словаре), привычным эротизмом: "…в безмятежной безопасности ласкает какое-нибудь юное и прелестное существо" и цитатностью. Роман "Бледный огонь" интересен именно своей двойственностью: прозаическим, цитатно-скучноватым обрамлением и блестящей поэзией поэмы. Сам Набоков замечал по этому поводу: «Там и сям находил я в поэме и особенно… блестки и отголоски моего духа, длинную струйную зыбь, – след моей славы» .

В 1964 году в Нью-Йорке выходит прозаический перевод "Евгения Онегина" А. С. Пушкина, выполненный Набоковым. Перевод сопровождался двумя томами комментария к великому роману. Между Набом и Э. Уилсоном, который не согласился с самой идеей переводить стихотворный текст как прозаический, немедленно развернулась шумная полемика в печати, закончившаяся разрывом отношений. В этом же году французский журнал "L’Arc" посвящает целый номер писателю В. Набокову. В 1966 г. выходит первая объемная монография о творчестве Набокова – С. П. Стегнер "Бегство в эстетику: Искусство Владимира Набокова" , о которой за неимением лишнего места мы говорить не будем. Гений, уже признанный и обласканный публикой, всегда вызывает к жизни сотни пустых и бесполезных статеек и десятки монографий, где кто-нибудь, ужасно начитанный, спешит заверить весь мир и самое себя, что он-то уж точно разобрался в искусстве и приемах Мастера и не понимает, как это можно был не ценить его ранее. Тема, заявленная в начале нашего эссе, скромно и почти незаметно для читателя продолжена здесь.

В сентябре 1966-го Набоков дал интервью своему бывшему студенту Альфреду Аппелю, где достаточно честно и аккуратно проанализировал свое англоязычное творчество. Безусловно, интервью не свободно от некоторой позы и саморекламы, но внимательный читатель сразу же заметит те ценности, которые защищает Набоков в искусстве, и то, что вызывает его негодование и раздражение. Мэтр Набакофф справедливо считает, что " искусство писателя – вот его подлинный паспорт ", выводит свою систему оценки качества труда художника. Наб советует критикам указывать лишь на грамматические ошибки и опечатки в его текстах, а об идеальном читателе говорит так: « Мне было бы приятно, если бы мою книгу читатель закрывал с ощущением, что мир ее отступает куда-то вдаль и там замирает наподобие картины…» . Из писателей своего столетия Наб выделяет Джойса, Кафку и Пруста, сочувственно говорит о Борхесе и Роб-Грие. Из месива советской литературы он выбирает "двуединого гения Ильфа-Петрова", стихи Заболоцкого, романы "в жанре научной фантастики" А. Н. Толстого. В собственном творчестве Набоков "привязан – больше всего к «Лолите», ценю – "Приглашение на казнь" .

Последние годы жизни ознаменовались тремя завершенными романами Набокова: "Ада, или Страсть" (1969), "Прозрачные вещи" (1972), "Посмотри на Арлекинов!" (1974) . Было издано несколько сборников рассказов: «Красавица» и другие рассказы", "Подробности заката" и другие рассказы", "Истребление тиранов" и другие рассказы". В 1973 году опубликована работа “ Strong Opinions ” ("Твердые суждения"), содержавшая письма, интервью и замечания Наба о жизни и искусстве. Из трех последних романов Набокова можно особо выделить роман "Прозрачные вещи". По словам одного из критиков Наба, «Главный фокус… "Просвечивающих предметов" заключается в позиции повествователя, который ведет рассказ из «потусторонности» и потому прошлое для него проницаемо» .

В этом заявлении все – от неправильного перевода названия романа до пошлых рассуждений о «потусторонности» повествователя – служит примером «гуд-мэнского» подхода к трактовке набоковского текста. Тема смерти в "Прозрачных вещах" присутствует, но ее никак нельзя считать основной. Как мы уже говорили, «роман с девочкой» – удачная жанровая находка Набокова, элементы этого жанра есть и в этом тексте. Фотографии обнаженной Арманды в юном возрасте, намек на растление писателем R тринадцатилетней Джулии и т. д. – вновь обнажают тему «нимфолепсии» в романе. В начале 21 века для обозначения этого явления чаще используют гораздо более хлесткое словцо, попахивающее уголовной статьей. Можно, конечно, сделать вывод о том, что внимание к нимфеткам было, увы, свойственно не только Эдгару Г. Гумберту, но и его создателю. Однако можно такой вывод и не делать, сославшись на удачно найденный Набоковым «трюк», позволяющий ему и его издателю поднимать тираж очередной новой книги.

Начало романа знаменательно: "Вот персонаж, который мне нужен. Привет, персонаж! – Не слышит…" . Театрализация сюжета свойственна некоторым вещам Набокова, но здесь писатель сбрасывает последние оковы литературных условностей. «Реальный» герой Хью Персон частенько станет уступать в тексте место своему кукольному двойнику, не делаясь от этого менее осязаемым. "Жизнь можно сравнить с человеком, танцующим в различных масках вокруг своей собственной личности…" – замечательно веское наблюдение романного повествователя. Арманда Шамар, швейцарский поезд на пути между Туром и Версексом, чтение новой книги писателя R – и жизнь мнимого Персона обретает свой смысл в романе. Мальчик в ночной рубашке с танцующими вокруг него овощами из детской книжки – и погибающий в пламени Персон: две эманации существования этого персонажа в романе "Прозрачные вещи".

Хотя, что ни говори, Персон нужен повествователю лишь для запланированного в самом начале текста интервью с известным писателем в 18 главе. Здесь Набоков обыгрывает любимое свое замечание, что "подлинное искусство выше ложной почтительности". Персон приехал в Европу, чтобы заставить писателя R изменить "ряд слишком узнаваемых персонажей" и сменить название книги «Транслятиции» на более коммерческое и понятное. Однако R объясняет незадачливому лит. агенту, что «заглавие просвечивает сквозь книгу, рождается вместе с книгой…» . Что же касается изменения характеристик «узнаваемых» персонажей, то писатель настаивает, что, "как бы решительно образ не изменяли, прототип все равно будет опознан по форме дыры, остающейся в ткани повествования». Автор романа иронично восклицает: « Чего же ты ждал от своего паломничества, Персон? Простого зеркального возвращения старых страданий… ». Или все же герой ждал от автора нарисованного ему с неумолимой жестокостью пути, завершившегося в пламени пожара. Наверное, вопрос этот – риторический, и мнением персонажей большая часть авторов интересуется крайне редко.

В 1972 году нобелевский лауреат и самый знаменитый в то время диссидент СССР А. И. Солженицын выдвигает на эту премию Набокова. Трудно представить себе более далеких друг от друга русских писателей 20 века, чем эти двое. И по политическим взглядам, и по эстетике, и по отношению к роли литературы в жизни общества. Однако, это выдвижение ничем не закончилось… Нобелевскую премию Набокову так и не дали. Видимо, для ее получения Наб был слишком аполитичен, слишком независим, его творчество после «Лолиты» оценивалось слишком неоднозначно… Группе людей в Нобелевском комитете, определяющих, кому предложить награду, эта кандидатура не подходила. Ведь гораздо спокойнее дать премию пишущему "борцу за свободу и мир во всем мире", ловкой и читабельной литературной бабёнке или какому-нибудь нудному писателю из «развивающихся» стран, но вот Гению от литературы – никогда. Ряд известнейших изданий («Гардиан», «Нью-Йорк Таймс» и др.) причислили В. Набокова к тем писателям, которые были незаслуженно обойдены вниманием Нобелевского комитета.

Роман "Посмотри на Арлекинов!" и стихотворение "To Vera" датированы одним годом (1974) и, возможно, являются своеобразным поэтическим завещанием В. В. Набокова. Конечно, есть еще незавершенный роман “ The Original of Laura ”, впервые опубликованный в 2009 году и уже переведенный на русский язык. Известно, впрочем, что сам Набоков не вполне желал публикации этого произведения. Конечно, можно еще долго рассуждать о значимости и принципиальной новизне «больших» произведений Набокова, среди которых выделяются романы «Камера обскура», «Дар», «Истинная жизнь Себастьяна Найта», «Лолита», «Бледный огонь». Можно сказать и более лаконично: гениальный автор достойно прошел уготованный ему писательский путь, его имя навсегда сохранится в мировой литературе, как уже хранятся там имена Шекспира, Рабле, Пушкина, Гоголя, Пруста, Джойса…

В финале нашего эссе процитируем стихотворение Наба к жене полностью, заметив, что Геометрия и Венеция здесь, вероятно, филигранная техника и полет воображения в писательском творчестве, Арлекины – неповторимые персонажи Набокова, а конечная само характеристика – ирония, смешанная с тугой болью:

Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих,

в буераки, к чужим атаманам!

Геометрию их, Венецию их

Назовут шутовством и обманом.

Только ты, только ты все дивилась вослед

черным, синим, оранжевым ромбам…

«N – писатель недюжинный, сноб и атлет,

Наделенный огромным апломбом…»

2 июля 1977 года Владимира Набокова не стало. Он был похоронен на кладбище в Клэренсе, близ Монтрё. После отъезда из России в 1919 году Наб так и не побывал на родине ни разу… Он и не думал, что сможет в скором времени вернуться в советскую Россию своими произведениями. Но уже в середине 1990-х гг. к нам вернулись все его тексты – и на русском, и на английском, и на всемирном языке поэтов и мыслителей.

Заключение

Писать о гении сложно всегда, но жизнь распоряжается так, что Борхес пишет о Сервантесе, Набоков – о Гоголе, а мы только что закончили повествование о гениальном русском авторе Владимире Набокове. Удалось ли нам хотя бы отчасти приподнять занавес над тайнами «волшебства» великого мастера, прояснить смысл некоторых его текстов? Не свернули ли мы с магистрального сюжета жизни и творчества Набокова-Сирина?

Каждый читатель эссе сам легко может ответить себе на эти непростые вопросы. Кстати, заглавие эссе объяснено эпиграфом к нему: великий русский писатель смог прийти к прекрасному русскому читателю лишь спустя долгие годы забвения на своей исторической Родине, через мировое признание и американское гражданство.

Впрочем, " я возвращусь когда-нибудь… ": воистину так.

...

Февраль-март 1995 г.,

лето 2011 г.

Студент Исповедь молодого человека

От издателя

Публикуемая ниже рукопись была случайно обнаружена в кармане куртки одного молодого самоубийцы, завершившего свой земной путь в ночь с 25 на 26 октября 199… г. в реке Маас. Труп был обнаружен только 28 числа около 10 часов утра местным жителем Пройдохиным М. Г., который обратил внимание на "в уматину пьяного" парня, лежавшего под Малым мостом и сразу же известил об этом ближайшего постового, коим оказался сержант полиции Затыкалов Р. Г. Спустившись под мост, Затыкалов уяснил себе картину произошедшего и вызвал подкрепление. В карманах куртки самоубийцы не было обнаружено ничего любопытного, в том числе хотя бы какого-либо документа, указывающего на личность погибшего. На вид молодому человеку было 20–22 года, он был среднего телосложения, темноволос и кареглаз; нос имел прямой, губы тонкие. Помимо куртки на нем был надет костюм серого цвету, черная рубашка и старые кроссовки.

Экспертиза установила, что смерть наступила в результате асфиксии, связанной с попаданием в легкие большого количества воды. Молодой человек не был пьян, поэтому следствие уже на месте ужасной находки выдвинуло версию о самоубийстве. Рукопись, найденная при нем, была тщательно упакована (в два прозрачных файла и пакет), а потому мало пострадала. Майор полиции Центрального округа г. Билибинска А. Г. Разыскалов просмотрел ее чуть ли не на месте трагедии и, посоветовавшись с вышестоящим руководством, принял решение предоставить для ознакомления нам как лицу, хорошо знающему такой тип молодых людей. Из рукописи мы выяснили, что имя самоубийцы было Кероль, что он, скорее всего, был студентом исторического факультета Билибинского государственного университета, приехавшим в столицу Южного Урала из какого-то города-спутника (но какого?), что он прожил в городе короткую, но весьма поучительную жизнь.

Несмотря на неоднократные запросы в деканат исторического факультета и в деканаты других факультетов университета и пединститута, нам ничего выяснить не удалось. Студента с таким именем там никто не знал, а отдельные штрихи его биографии носили слишком смутные очертания, чтобы их можно было изложить документально. Прошло уже более месяца после описанных выше событий, а ситуация никак не прояснилась. Мы, согласовав вопрос с руководством Префектуры Центрального округа, решились опубликовать "Исповедь молодого человека" (так она была озаглавлена ушедшим от нас юношей), надеясь, что, прочитав ее, кто-нибудь «опознает» загадочного Кероля N и обязательно откликнется.

Одному этому обстоятельству, а вовсе не праздному суесловию и любопытству обязан читатель данной рукописи. Текст разбит автором на части, названными «откровениями», к концу каждой части были присоединены некие изречения, которые мы для удобства читателя определили как «миазмы». Впрочем, судите сами.

...

И. П. Стрелкин, руководитель общественного движения "Молодежь – за прогресс на Урале", кандидат наук, доцент кафедры политологии

Исповедь молодого человека

Откровение 1

Глупо писать исповеди! Еще глупее их читать… Человек как порядочная скотина, только одна и вредящая всему живому, наврет на себя, выставит свои пакости в лучшем виде, а другие /всякая мразь и мерзость/ и рады ему верить! Лю-юди, чело-о-овеки… Я вообще ненавижу людей: сволочи они, все до одного. И вы, если читаете сейчас мою исповедь, тоже сволочи… И плевать я на вас хотел, на всех. Тьфу!

Зачем я тогда пишу, спросите? А что мне остается?! Дошел до этого, до точки своего отсчета… Скажете, начитался Достоевского там, Мамлеева или Кастанеду /мистик вшивый!/, вот крыша-то и съехала. Возомнил себя черт знает кем! А вот и нет, крысы дотошные, сморчки толстобрюхие. Ха-ха!!! Я просто пишу, для себя пишу, тем и прикроюсь от вашей насмешки и вашего невнимания… Может, впрочем, хотя б одна живая душа, не испорченная, посочув… Нет! Что говорить – не для издания пишу, для себя! Все равно не поймете, извратите все, изгадите, под себя подведете. Плевать… Для себя пишу и для уточнения своего положения. Пора приступать, однако. Точка.

Я смутно помню, как оказался в этом большом городе. Жизнь моя, довольно пресная прежде, поначалу обрела здесь свой «особенный» здравый смысл. Я поступил летом на исторический факультет Университета, стал с энтузиазмом ходить на лекции, с жаром кинулся в философию. Точно не знаю, почему я выбрал именно этот вуз и именно это город… Вероятно, просто я спасался от скучной жизни в скучном сером городке в 40 верстах от Билибинска. Спасался от скуки, бесперспективности и одиночества… Но я знал (знал, чувствовал!), что и здесь не избавлюсь от них. Просто сменю место пребывания… Впрочем, там стало совсем невыносимо. Кстати, надо представиться /авось кто-то уж читает это и матерится про себя!/.

Кероль – мое подлинное имя, фамилию называть не буду. Имя весьма странное – родители постарались! Точнее, папаша: увлекался чешским писателем Гашеком, сукин кот, вот и назвал меня в честь кого-то там. В школе и во дворе надо мной, ясное дело, потешались, как могли. Дети не прощают другому чего-то загадочного и непонятного… Я, однако, привык к своему чудному имени, как собака к кличке, и любил его произносить вслух. Ке-роль! с ударением на первом слоге; но Ке-роль, если ударить на втором. Кероль– Кароль– король… Вот оно что! И это уже мне нравилось. Потом я прочитал какую-то нелепую книжку про девчонку, попавшую в за зеркальный мир, и имя автора этой книжки тоже было похоже на мое – Кэроль… кажется, Луис Кэроль. Впрочем, к черту! Имя как имя, кому какое собачье дело!

Я никогда не знал подлинной удачи ни в дружбе, ни в любви, ни в жизни. Я хотел угодить другим детям, они за это называли меня подлипалой, я начинал оскорблять их – они больно били меня всем скопом, зажав между гаражами во дворе нашего старенького трехэтажного дома. Было не больно – они толкались и только мешали друг дружке, но я испугался этой расправы, испугался на всю жизнь. И с тех пор я стал избегать прямых конфликтов… Я помню, подружился лет в 12 с одной девочкой, она жила в соседнем дворе, училась, правда, в другой школе и была годом старше меня. Мы с ней дружили пару месяцев, часто убегали со двора на озеро и гуляли по берегу; она рассказывала мне про своих «подлых» подружек, вечно пьющего отца и его веселых друзей, иногда щипавших ее за заднее место. Еще болтала про какого-то пацана, которого она бросила, потому что он оказался «козлом». Я больше молчал, чувствовал рядом с ней необыкновенное волнение и старался крепче сжать ее теплую ладошку и случайно коснуться щеки, когда мы сидели совсем близко. Она уже покуривала, а один раз я даже четко почувствовал, что от нее тянет спиртным… Я очень хотел ей понравиться, рассказывал о своих геройских планах на будущее и убеждал сделаться моей верной подругой. Она (кажется, Светка?) лишь улыбалась и иногда чмокала меня в щеку; у нее были пухлые красные губы, а вкус поцелуя был терпко соленым. Потом пацан вернулся, а это был крепкий и борзый паренек, который иногда наведывался к нам во двор и которого я ужасно боялся. Эта сучка (иного слова и не подобрать) вдруг перестала меня замечать и почти не здоровалась. Я ужасно переживал, хотел с ней объясниться, но…

Через полгода они переехали в другую часть города, на поселок, и мои страдания утихли сами собой. О, как я возненавидел ее тогда, каких страшных страданий для нее я желал! И когда, уже спустя пару лет, мы снова случайно встретились с ней на школьной дискотеке, я даже к ней не подошел, хотя она меня узнала и старательно махала рукой… Пошла она! Даже настоящего друга в детстве у меня не было, пожалуй, да – не было! Были одноклассники, с которыми я общался чаще, чем с другими, был один паренек со двора – несчастный хромой калека, над которым мои сверстники безудержно смеялись и который стоил дороже их всех, был сосед по подъезду Санек, старший меня двумя годами – вот, пожалуй, и все…

"Я хотел любить весь мир" – да-да! Именно так, как Печорин, я выучился этот мир ненавидеть. Но ненависть не приносит облегчения, вот беда. А потом… Я один из тех, кто всегда чего-то ждет и на что-то надеется. Только, увы, не на себя! А чего ждать? Ведь я точно знаю, что никому не интересен, что и при жизни никто меня не замечает, а после смерти и вовсе не вспомнят. Нет, не вспомнят, хоть ты колесом пред ними пройдись! Некоторые уроды думают, что вот, дескать, при жизни не любят, а вот как помру я – плакать начнут, цветов натащат, улицу, на которой жил, в честь меня назовут… Ах, дебилы. Да нет же, нет – никто никому в этой жизни не нужен! Кроме нужных людей и подхалимов; их-то как раз и ценят. Людям нравится, когда пред ними унижаются, когда можно сказать – он еще гаже, чем я! Так ведь? А я не похож на таких людей… Может, я не человек?

Весь ужас моего положения в том, что не могу с собой ничего поделать – будто инвалид какой-то. При здоровом теле и в здравом уме… Другой уж давно нашел бы себе занятие, деньги б зарабатывал, мотоцикл купил или машину подержанную, девку завел себе для "поддержания сексуального здоровья", а я вот… Лежу и книжки почитываю. Простые люди, не забивающие себе голову такими мыслями, – самые счастливые люди, я уверен! Хотя и с животным уклоном, но счастливые люди. Поработали, заработали, потратили, купили, детей наплодили – вот жизнь! У меня уж человек десять одноклассников окольцевались, нашли "спутниц по жизни", сукины дети. Все теперь спрашивают, когда мой черед? А я смеюсь, им, соплякам, и невдомек, что я совсем не такой, что меня от их жизни тошнит, блевать тянет. Быть таким, как они, и вовсе не быть – для меня одинаково. Но если я не человек, то кто тогда?! Ведь не ангел же, с земли воспаривший? Нет же. Но и не бес – точно знаю… Потому что всегда искренне желал людям добра, непонятно почему. Делал добро сам, от лени, но делал!

Может, Господь нарочно в мир таких, как я, запускает – чтобы людям веселее жилось на свете. Впрочем, не знаю… насчет веры-то у меня большие сомнения, если честно. Нас ведь по-другому воспитывали. "К добру и злу постыдно равнодушны…" – это обо мне и моих сверстниках, что уж говорить. И это не рисовка, это правда – такая же горькая, как водка. Если кто эту исповедь прочтет, то непременно скажет: "Ну и самолюбие у этого сукиного сына, ну и претензия!". Непременно в этих словах скажет, чтоб обидней задеть. У нас ведь любят выражаться, других задевая… Но мне плевать, для себя пишу. Тьфу, кажется, повторяюсь! Главное – высказаться, душу отвести. Вот Плутарх или Светоний тоже писали о Цезаре там или Помпее, об истории человеческой, и я пишу. О себе, правда. Ну, а что поделать…

Я вообще ничего скрывать не буду, все опишу – даже те гнусности, что в моей жизни были, те поступки, за которые и теперь… Да что там! А людишки-то обычно, совершив гнусность, либо замалчивают ее, либо норовят приукрасить до добродетели. А мне совесть не позволяет такое сделать, или нет – не совесть, что-то другое. Привычка что ли, гордость, презрение? Точно не скажу… Вот и рассвет на улице – в сентябре рано светает, лучше декабрь. Надо быстрей спать, в восемь – на занятия, лучше не опаздывать. Отложу на потом.

...

МИАЗМЫ:

1. Если возле тебя нет близких людей, ужаснись!

2. Кто бы ты ни был, ты – художник, ибо ты творишь себя!

3. Верь только себе, больше-то все равно некому!

Откровение 2

Как мое детство прошло в серых пустых буднях, так и моя юность в Билибинске складывалась не вполне удачно. И здесь я не нашел себе ни друзей, ни подруг, ни одного близкого человека… Преподаватели в вузе мне быстро надоели: только двое из них по-настоящему знали свой предмет, остальные вполне могли бы работать в другом месте – на стройке, в какой-нибудь нехитрой конторе или, в лучшем случае, в школе. Университет был относительно недавно открыт, и преподавателей собрали, как любит говорить наш декан Яков Васильич Титоренко, "с миру по нитке" и чуть ли не с улицы. Они читали нам скучные лекции, списанные ими из скучных серых книг, и с важным видом рассуждали о вещах, в которых ровным счетом ничего не понимали. Особенно вредными поначалу были две бабенки – тощая и противная Авдотья Николаевна Крысикова, сорокалетняя незамужняя дама, вела у нас "Историю религий", и Ирина Семеновна (фамилию забыл), тоже незамужняя, с толстой задницей и круглым прыщеватым лицом, вела на первом курсе практики по "Истории Партии". Обе ни черта в своем деле не смыслили, но апломбом отличались необычайным, особенно Иришка зверствовала: завалила на первом зачете чуть ли не полгруппы. Их я смог вытерпеть только полгода, потом стал прогуливать и кое-как сдал Крысиковой экзамен летом.

О декане у нас всегда говорили, что он "берет и берет хорошо!", и некоторые мои бестолковые сокурсники не скрывали, что поступили сюда благодаря именно этому обстоятельству. Как преподаватель он тоже был бездарен, но любил порассуждать об русской истории в общем; иногда получалось довольно забавно… Хорош, пожалуй, был лишь специалист по зарубежной истории Борис Наумович Епштейн, его чудные лекции заставляли на время позабыть об убогой обстановке нашего «университета», располагавшегося в бывшем здании школы, серой обстановке общаги, где я жил, и тупомордых моих сокурсниках, не смысливших ничего ни в истории, ни в жизни. Другой толковый преподаватель Юрий Гаврилович Бирюков вел у нас философию, он был моложе других преподов и казался таким жизнерадостным, что поневоле заинтересовывал студентов, а более всего – студенток. С одной девицей с 3-го курса у него, как говорили «знающие», были чересчур серьезные отношения, но так это было или нет, мне теперь уже трудно судить, да и незачем. Философия меня интересовала и до поступления, а тут – тем более. Я стал писать курсовую у Бирюкова, но он, мне так показалось, отнесся к моему энтузиазму с какой-то ленцой и не торопился восхищаться моими научными изысканиями.

На втором курсе наши отношения и вовсе разладились, по причине… Да ну – наплевать на это! В общем, Бирюков в итоге тоже оказался порядочной скотиной, как это ни печально сознавать. О сокурсниках моих и сокурсницах ничего хорошего я сказать не могу; это сборище на редкость примитивных и некомпетентных людишек. Парни были в основном после армии, где они успешно научились жрать водку и получать на орехи от старших по званию. Их разговоры о прошлой жизни были настолько тупы и неинтересны, что я скоро стал избегать их общества, что они, конечно же, заметили. Было несколько мальчишек, как и я, после школы и почти все «местные» – но никто из них не стал моим другом… Почему? Трудно сказать однозначно; может, я был этому главной причиной, может, они не желали сходиться с парнишкой из шахтерского городка-спутника. Были, впрочем, и девушки: штучек двадцать или двадцать пять, ничуть не меньше, но о них говорить не буду – скучно и противно! Все эти люди были, за редким исключением, заурядными серыми созданиями, некоторые же – отъявленными прошмондами. Меня они почти не воспринимали, и я платил им той же монетой.

Полгода я еще пытался сойтись с ними, участвовал в дружеских пирушках и каких-то самодельных театральных постановках нашей старосты Лины Наумовой, считавшей себя чуть ли не Чеховым в юбке… Она мне просто нравилась тогда, что врать-то, в своей серой блузке, синей короткой юбчонке и с неизменной сигаретой в левой руке. Лина поступала в Москву, в Щукинское, не прошла по конкурсу и очутилась здесь. Она была в меру умна, иронична, довольно мила и ужасно расчетлива… Я не был героем ее романа, она мне сразу дала это почувствовать. Я сходил на пару репетиций, но не преуспел и здесь… Потом все это – и пьянки, и спектакли, и глупая холодность Линки – мне надоело (лучше сказать – обрыдло!) и я тихо отошел в сторону. Знаете, лучше всегда постоять в стороне, если ты еще не уверен, что попал, куда надо.

Еще у меня завязались было отношения с Витей Кафтановым, тоже историком из другой группы, мы сошлись с ним на почве презрения к другим убогим сокурсникам и на увлечении Достоевским и Ницше. Витек этот был местный, пользовался дома относительной свободой и был не дурак развлечься… Мы за пару месяцев знакомства обошли с ним едва ли не все известные ему в городе "злачные места", пару раз «зависли» в пединститутской общаге, где у него были друзья, и один раз едва не «сняли» двух симпатичных девчушек на остановке у Теплоинститута часов в 12 ночи. Вести было куда, но в последний момент девицы чего-то испугались и не поехали с нами… А потом… потом Витек подло слинял в армию на два года, и я остался совсем один. Через месяц получил от него пару писем, кажется, ответил на одно. На этом наша дружба и кончилась.

Книги я читал всегда в большом количестве, но здесь несколько охладел к ним. Ведь я мог бы читать и в родном поселке, никуда из него не выезжая. Поэтому через полгода единственным моим развлечением стали кинотеатры, тут их пруд пруди… Я покупал билеты на три разных сеанса в трех кинотеатрах, и мой день был занят! Билеты тогда стоили недорого; денег, которые мне давали на жизнь родители плюс стипендия, мне вполне хватало. Перескакивая из одного театра в другой, я переставал замечать течение времени. Жизнь моя протекала от одного фильма до другого… Это я особо хотел бы подчеркнуть! Я был всеяден и смотрел все подряд: детективы, Феллини, мелодрамы, Пазолини, боевики, Тарковский, ужастики, Бергман, а еще какая-то перестроечная бредятина с банальными сюжетами и актеришками, продувными бестиями с мелкими чертами плоских лиц. В стране гремела перестройка, стали появляться и «эротические» фильмы, которые потихоньку показывали в заштатных кинотеатрах при огромном стечении молодого поколения. Фильмы все были разные, больше мне импонировал Феллини и Тарковский, эти ленты я мог смотреть по нескольку раз. Я смотрел их в невероятном количестве, я жил их сюжетами… Переходя из одного здания в другое, я воображал себя героями этих фильмов, я подражал этим героям, я домысливал сюжеты и менял концовки фильмов. Вся моя жизнь быстро превратилась в одно сплошное яркое кино. А после всего этого наступала такая скука, что я готов был… впрочем, нет, тогда еще нет.

Суть моей жизни вне фильмов – лежание на кровати в моей комнате. Я приходил с занятий, бросал учебники и конспекты на стул, быстро обедал, если не успевал поесть в столовой, и валился на кровать. Я мог лежать три, четыре, шесть часов не вставая. Иногда меня начинало тошнить от лежания, я вставал, делал зарядку и опять валился на кровать. Я читал или делал вид, что читаю, я грезил с открытыми глазами, я слушал жизнь за стеной своей комнаты… С соседом мне повезло, Сашок, хотя и был не местный, по большей части жил у какой-то бабы на Северке, но на всякий случай сохранял за собой место в общаге. Был он довольно примитивный и скучный субъект, учился на курс старше меня и был тремя годами старше. Мы так редко виделись с ним, что, встретив как-то Сашку в университете, я прошел мимо, просто не заметив его. Он, впрочем, не страдал особой чувствительностью…

Таким образом, лежать мне мешали только фильмы и занятия в вузе, но в воскресенье не было и их. Домой я ездил каждую неделю только в первые полгода, потом стал бывать там раз в две недели, а с середины второго курса и вовсе – раз в два-три месяца, по необходимости. Родители мои – милые люди, но ужасно ограниченные; их жужжание и расспросы так меня доставали, что… Однако, я отвлекся. Выспавшись за день, ночью я, естественно, заснуть не мог. Я вставал и бессмысленно шатался по комнате в надежде чего-то добиться, я принимал снотворное, но быстро привыкал к нему и снова мучился. Бессонница! о, как это мне до боли знакомо… Иногда я наспех одевался и шел на улицу, но удавалось это не всегда, особенно, если у входной двери дежурила какая-нибудь тетя Маша, запиравшая ее на замок и исчезавшая на полчаса или больше в свою каморку пить чай с бубликом. Тогда я слонялся по коридорам общаги и курил. Курил до отупения и отключки… Алкоголь я почти не употреблял, водка вызывает у меня сильную головную боль, а местное вино – почти всегда рвоту. Под утро я засыпал, а потом – занятия, скучная жизнь, и все начиналось сызнова.

За стенкой комнаты жили «лю-ю-юди», которые вели вполне нормальную, то есть привычную для большинства, жизнь. Это были два противных гнуса – один тонкий и хилый второкурсник Борян, другой – здоровый третьекурсник Славян. Они учились абы как, часто пировали, хохотали и орали что-то друг другу во всю глотку… Иногда они приводили женщин, таких же противных, как и сами. Женщины тоже пили, орали и оставались на ночь. Иногда Славян, широко улыбаясь, заходил ко мне и приглашал принять участие в их очередной пирушке, но я всегда сухо отказывался, зная, что потом он попросит за это мою комнату на время. Мы с трудом терпели друг друга. Я понимал, что мой скрытый образ жизни им тоже очень не нравится. Нам приходилось терпеть друг друга, выбора не было. Еще у них был телевизор, взятый когда-то на прокат, а потом тихо присвоенный. Иногда вечером или ночью они врубали его на полную громкость, хотя прекрасно знали, что это мне мешает. Я стучал кулаком в стену, но они нарочно усиливали громкость; нужно было выйти и убить этих тварей, но я не мог… точнее, не решался. Они были старше и сильнее, их было двое, а я один, всегда один. Впрочем, часто их телевизор ломался, деньги заканчивались, и в нашем блоке наступала мертвая тишина. И что было хуже? Сейчас уже точно не отвечу.

Единственный человек, иногда навещавший меня в комнате, был полный молодой парень с круглым и вечно обветренным лицом; его звали… Впрочем, неважно как. Парень этот учился на филфаке курсом старше и жил двумя этажами ниже меня. Знакомый (пусть так!) мне поначалу очень нравился, он был неглуп, начитан и любил иронизировать над нашими общими преподами (у них вели тоже Титоренко, Крысикова и даже Епштейн). Он ходил ко мне "делиться мыслями", мы иногда могли проболтать с ним до двух-трех ночи. Его кредо было: "Пусть мне хуже будет", так во всяком случае он говорил. Он много читал – разных немцев, Платона, Владимира Соловьева – и после пересказывал мне прочитанное. Он иронизировал по поводу моих соседей, говоря, что они живут "исключительно животной жизнью", он говорил, что я выше по развитию многих своих сокурсников и не только их. Он иногда просил в долг, но обычно отдавал деньги…

Потом я его раскусил – это же банальный стьюдент с претензией на образованность, пустое место с налетом чужих мыслей, подхалим и плут. Знакомый часто приходил ко мне голодным и спрашивал чаю и еще чего-нибудь пожевать. Я терпел и делился теми скудными запасами, что у меня были. Даже раз открыл тушенку и пожарил для него картошку; он все сожрал и сразу же откланялся. Мне ведь не жалко, но почему-то к себе он меня никогда не приглашал, а если я сам заходил, начинал вдруг дико куда-то торопиться. В общем, Знакомый ходил ко мне не только и не столько "делиться мыслями", но и пожрать ! Это мне скоро стало ясно, и я сказал ему об этом. Он что-то стал нагло врать, оправдываться, а потом визиты его стали реже и реже, пока… Да и черт с ним, Обветренным Рылом, больно мне надо.

Еще я люблю представлять себя персонажем прочитанных книг или фильмов. Может, это у всех так, а не у одного меня, но… Я часто настолько вживался в придуманный образ, что выйти из него не мог несколько дней или даже месяц. Жил чужим духом и думал чужими мыслями… Это опасно! Если представишь себя Юлием Цезарем или Марием, да начнешь говорить, как они, то могут убить. Я не шучу – за благородство могут убить запросто. Лучше играть какую-нибудь сволочь, люди и не заметят, что это лишь маска… Я играл и благородных рыцарей, и комиссаров, и Ришелье, и Сталина, и Наполеона… Однажды чуть не пострадал из-за этого, столкнувшись вечером с шайкой подростков. Вовремя смылся, что там говорить! Играть нужно дома или на сцене, но не в жизни, а то можно и заиграться.

Однажды Знакомый принес мне «Бесов» Достоевского; сначала я не хотел читать – скучно показалось, но потом… Роман меня так увлек, что я с полгода только и жил им. Я был то Николаем Красавцем, Иваном Царевичем, то Петрушей Подлым, то Иваном Человекобогом, то еще кем-то… Когда я дошел до роли капитана Лебядкина, я понял, что надо остановиться. Наблюдательная Линка тут же заметила, что я сыплю репликами из Достоевского; она даже спросила, не записался ли я в артисты местного театрика, попасть в который она только и мечтала. Я ей такое сказал, что у нее челюсть отпала. Что она понимает, курсистка недоделанная? Дура околотеатральная, и все тут. Не знаю, правда или нет, но… Вся моя жизнь – это какой-то затянувшийся фильм. Даже оставаясь один, я ломаю комедию перед самим собой. Зачем? Потому что я свой лучший и благодарнейший зритель, вот. Я никогда не мечтал об артистической карьере, я чувствовал, что там мне придется играть чужие, навязанные мне роли. А здесь я свободен в выборе, я свободен в игре… И еще – я никогда бы не смог играть для собственной выгоды, не знаю почему. Хотя в девятнадцать лет не очень-то знаешь, что будет с тобой в 25! Может, все еще наладится… Даст Бог.

...

МИАЗМЫ :

1. Когда тебе очень скучно, не пытайся с этим покончить; ты рискуешь не скучать больше никогда!

2. Если у тебя завелся приятель, узнай, что ему в действительности нужно, и постарайся избавиться.

3. Жизнь наша проиграна нами до рождения. Важно сыграть красиво!

ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ. Мы считаем своим долгом сказать несколько слов о стиле «Исповеди» Кероля NN. Несмотря на все старания выглядеть оригинально и чуть ли не трагично, размышления нашего студента весьма и весьма банальны. Они привычны для любого молодого человека, не нашедшего пока своего места в жизни, не определившего четко свой жизненный путь. Заметны и стилистические огрехи нашего несчастного «исповедальца», которые мы нарочно решили не поправлять. Еще раз напоминаем, что публикация осуществляется нами из добрых христианских побуждений, чтобы установить личность погибшего.

Откровение 3

Наука любви занимала многих, начиная с Назона и Петрарки. Посмотрев один занимательный фильмец "про любовь", я решил серьезно исследовать эту проблему. Однако, как нельзя научиться плавать без воды, так нельзя всерьез узнать любовь без соответствующего… объекта /скажем так/. Моя старая теория – никогда не начинать первому, как учил сам Назон в своей поэме. Пусть заинтересовавшаяся особа сама проявит усилия, чтобы с тобой познакомиться. Тогда и реагировать легче… К тому же я страшно гордый, с женщинами это не всегда хорошо! Они тоже любят играть в гордость – до поры до времени, конечно. Я вообще-то выгляжу нормально: среднего роста, стройный, довольно длинные темные волосы, "соразмерные члены" (как сказала мне одна молодая медсестра на комиссии). Линка наша говорит, что у меня сексуальный тембр голоса. Может, смеется сучка? Или нет, вряд ли. Я не Нарцисс и подолгу себя в зеркале не разглядываю, но впечатление у меня всегда остается хорошее: нормальный парень, с таким не грех завязать романчик… Но самое страшное для меня в любви, если честно, – выглядеть смешным и нелепым. Я даже все брошу, если почувствую, что объект смотрит на меня с издевкой, потешается за глаза надо мною. К тому же перед женщиной ты всегда выступаешь как проситель, а это унизительно вдвойне. Мне, во всяком случае, так видится.

Честно признаться, в детстве, классе в 4-м или 5-м, я любил одну свою одноклассницу. Она была невысокой девочкой со светлыми волосами, принимала участие во всяких конкурсах школьной самодеятельности, ходила в Школу бальных танцев и вообще. Любил я ее самозабвенно, часто представлял, как подойду к ней на каком-нибудь классном вечере, приглашу на танец, потом отведу в сторонку и скажу ей все, а она… Мне казалось, что она, конечно, бросится мне на шее и тоже признается в своей тайной любви. В видениях это было так просто и естественно, что… Но я, увы, так ничего и не сказал ей, да! Мне почему-то казалось, что узнав об этом, она станет презирать меня; не знаю, почему я так решил. А в девятом классе… она перешла в другую школу, и моя любовь исчезла, как будто и не было. Хотя вру, я и после любил ее и темными осенними вечерами, когда уже учился в 10-м, ходил к ее дому и подолгу смотрел на светящиеся окна ее комнаты… Потом я узнал, что она "конкретно лазит" с каким-то пацаном из своего двора, и это меня, как ни странно, сразу успокоило. Спустя год она вышла замуж и быстро родила; встретив ее как-то раз на улице и, минут десять пообщавшись с ней, я уже спокойно взглянул на нее и поразился грубости ее черт и ее убожеству. Это бывает почти всегда, когда свой желаемый и обожаемый идеал мы стараемся найти в реальности. А его там нет и быть не может…

Тем не менее хорошо помню, что когда мои одноклассники хвастались своим успехом у девчонок и безбожно врали при этом, мне вдруг отчего-то становилось тоскливо. Я не хотел быть таким, как все, и проводить время впустую, шастая по дискотекам и хлеща портвейн в подъезде. Я тогда думал, что придет еще мое время, вот стану студентом и тогда развернусь… А что изменилось теперь? Ничего… Я иногда встречал в жизни женщин, которые меня сразу волновали, я хотел подойти к ним и познакомиться, но, конечно, не решался. Я лишь издали наблюдал, как это делают другие. На первом курсе я заочно влюбился в двух своих сокурсниц, но что из этого? Ничего не вышло (впрочем, Линке я говорил, но она же… сволочь, это ясно!), я лишь терял свои душевные силы и время. Я терял время, а девушками пользовались другие. Главное, как мне говорил Славян, это "телку охмурить и распечатать", а потом, сучка, сама за тобой бегать будет; у них, дескать, появляется "привычка к химическому составу спермы", они уже без нее не могут! Славяну можно верить, у него, козла длиннохренового, богатая практика.

Впрочем, я не так чист, как может показаться… У меня был романчик с одной весьма занятной дамой, пятью годами старше меня. И весьма успешный романчик. Это случилось, когда я учился уже на втором курсе, нет – в конце первого, а впрочем, неважно. Подруга была примерно моего роста, очень хорошо сложена, имела довольно полные, «зовущие» губы, темно-карие задумчивые глаза, немного вздернутый нос и модную прическу "а-ля Тони Шумахер", весьма ей шедшую. Ей было тогда года 23 или даже больше, она никогда не говорила мне точно, а меня это не слишком заботило. Сейчас меня тошнит от воспоминаний о ней, а тогда… тогда, наверное, я был счастлив. Хотя, нет… Ведь Ницше прав: "Когда идешь к женщине, возьми с собой бич!"; действительно, бич должен быть где-то рядом при общении с ними. Подруга была опытней меня в любовных делах, но влюбилась первой именно она! Почему? мне трудно на это ответить. Да и надо ли? Какое-то время нам было очень хорошо вместе, точнее, мы устраивали друг друга в полной мере. Парадокс! Страстно любя меня и постоянно говоря об этом, она продолжала жить "в гуще событий": работала в какой-то шарашке, слонялась по кабакам, встречалась с какими-то «друзьями» – весьма сомнительными субъектами. Я же, не считая ее даже своей любимой женщиной, только и делал, что думал о ней, проигрывал в сознании сцены наших последних встреч, придумывал варианты новых и ужасно томился без нее. ДА, я сильно скучал без нее… Все разговоры с окружающими в то время я упорно сводил на любовь, так что и самый тупой догадался бы о том, что меня гложет и мучит. Я снова, наверное, искал в ней тот неуловимый идеал СВОЕЙ женщины, который жил в моей душе. Не находил и обвинял ее. А она-то этого не заслуживала, точно! Впрочем, расскажу по порядку.

Познакомились мы случайно, как обычно это бывает. Один мой знакомый с филфака предложил мне съездить на Майские праздники на вылазку с его сокурсниками и сокурсницами. Я радостно согласился, так как абсолютно не знал куда себя деть в это тревожное весеннее время. Я знал о «вылазках» по рассказам других: обязательная пьянка (я их терпеть не могу), визгливое пение под гитару, обнимания и мокрые, слюнявые поцелуи в мокрых палатках… Но стоял такой жаркий конец апреля, что мне хотелось куда-нибудь вырваться из этого душного Города, тем более – с незнакомыми ребятами. Без этих осложненных отношений, глупых и плоских привычных шуток, когда, допустим, едешь с хорошо знакомыми людишками… Мы выпили в общаге какой-то дешевой наливки, потом ждали на остановке «баб-с», затем всей оравой ехали на трамвае до вокзала и спорили с пассажирами о степени своей трезвости (я сидел рядом с какой-то симпатичной особой в белом свитере, тоже из компании, и даже успел с ней познакомиться), потом больше двух часов ехали куда-то на электричке.

Вышли на станции Карагач или что-то около этого; Подруга пересчитала нас (она была как бы нашим организатором) и походя уточнила у двух полупьяных местных мужичков, где расположено то место, куда мы направлялись. Я уже тогда сразу почувствовал, что она заинтересовалась мной, не знаю, как объяснить, но почувствовал точно – эта девушка будет со мной ласкова. Белый Свитер еще в электричке переместился к двум своим подружкам и на мои шутки уже не реагировал. Мы пошли пешком, мимо какого-то небольшого озера, я нес тяжелую сумку и палатку. Вокруг стояли смех и пустые разговоры, но я шел, завороженный чудной красотой окрестностей. Я понял, почему так тоскую по ночам: места были до боли знакомые, хотя я, совершенно точно, здесь не бывал. Они напомнили мне мое детство и мое недолгое детское счастье. Подруга все время шла где-то неподалеку, она несла на плечах довольно тяжелый рюкзак, но всю дорогу весело шутила и даже поддела меня на каком-то факте из римской истории, который я спьяну перепутал. Стало темно, тропинка начала уходить от озера в лес, но Подруга была так уверена в своих познаниях местности, что никто не усомнился в направлении движения.

Через час мы вышли на довольно уютную полянку, озеро (уже другое) оказалось метрах в пятидесяти, и мы решили заночевать здесь. Быстро раскинули палатки, соорудили костер, благо сухих веток было навалом, и устроили ночной пир. Я еще немного выпил, закусил обжигающе горячей картошкой с тушенкой, немного повеселел… Я смотрел вокруг, и мне все нравилось: темный шумящий лес, прохладный сырой запах озера, блики костра и лица «друзей». Я даже пробовал подпевать под гитару, зачем? Мое сознание периодически отключалось, и я чувствовал, что нахожусь одновременно в двух мирах – здесь и сейчас, на этой вылазке, и на озере… куль – в мире своего раннего детства. Но это продолжалось недолго, минут 20 или чуть больше… Потом я вдруг заметил, что Белый Свитер вовсю обнимается с каким-то черноволосым гнусом (не помню, как его звали), что они только что выпили на брудершафт, что, скорее всего, они будут снова целоваться у меня на глазах и пойдут вместе спать. Я моментально вышел из мира грез, быстро встал и, сославшись на необходимость «отлить», тихо испарился. Почему я так поступил, даже не знаю. Ведь Белый Свитер ничего мне не обещал, да и с какой стати! К костру я больше уже не подходил, а пробрался в одну из трех наших палаток, нашел какой-то широкий спальник, залез в него и моментально заснул. Что мне снилось тогда? Черт знает, не помню…

Соблазнила меня, конечно, она. Сама залезла в мой спальник и попросила ее согреть или что-то в этом роде, потом сама первая поцеловала и сама же… Впрочем, что тут рассказывать! Не стоит и говорить, как мало стоит подобная связь, но у нас вышло по-другому: мы влюбились: она в меня, я – в весну… Потом был еще целый день вместе и еще одна ночь, я чувствовал, что чувство к Подруге затягивает меня куда сильней, чем мне того хочется. Я уже понимал, что это что-то новое для меня и что без нее мне уже будет не так хорошо. Знакомый мой, улучив момент, рассказал мне про нее довольно скверные вещи, но я не придал им ни малейшего значения. Наверное, я все же был в нее влюблен, хотя бы немного, а? Когда мы ехали на электричке назад, она предложила мне встречаться. Я согласился, но почему-то дал ей неверный номер своей комнаты в общаге, как будто это могло как-то помочь.

Я уже смутно чувствовал, что все эти наши отношения ни к чему хорошему не приведут. К тому же она была немного вульгарна, мне трудно было поначалу попадать в один тон с ней. В постели она вела себя как шлюха, и это поначалу мне тоже ужасно не нравилось, но потом, м-да – даже напротив… Тем не менее через месяц, когда началась летняя сессия, я вдруг предложил ей расстаться; это было дождливым июньским днем, я стоял возле окна своей комнатенки и смотрел на противоположную сторону улицы Белогвардейцев, а она нервно курила, сидя за столом. Она была изумлена и тихо спросила, почему? что не так? Я смешался, внутренне чувствуя, что разорвать с ней надо прямо сейчас, немедленно. Подруга заплакала и сказала, что очень привязалась ко мне, сильно любит; она просила не разрывать так резко, просила объяснить ей, что произошло. Я выдал ей целый ворох претензий, уже не помню, какой именно. Почему-то я упирал на то, что она должна бросить курить, непременно бросить. Она действительно много курила, на улице – меньше, а когда приходила ко мне, почти не переставая. Я зациклился на этом и тупо повторял одно и то же, хотя ее курение, как и ее здоровье, меня не так уж сильно волновало. Подруга, конечно, клятвенно пообещала и тут же выкинула с балкона едва начатую пачку «Аэрофлота»: мы оба, как идиоты, стояли и смотрели, как эта пачка долго летела вниз и упала на зеленый газончик. После этого мы помирились, выпили вина, и я согласился, что все не так уж плохо. К тому же мое пошленькое самолюбие упрямо говорило: "Ого, Кероль, смотри, как тебя любят!". И все началось снова, а курить она, разумеется, не бросила. Да и черт с ней…

Мы стали встречаться в городе, всегда возле одного места – на перекрестке улиц Белогвардейцев и Братьев по Духу. Она ехала на это свидание из Центра – минут тридцать на автобусе, а я проходил до места всего 234 шага (я считал), если идти от двери общаги. Но чаще опаздывал все же я… Подруга целовала меня при каждом удобном и неудобном случае, а мне быстро приелись эти мокрые и грубые поцелуи… Она любила носить тогда (стоял июнь месяц) короткие узкие юбки и блузки с довольно открытым вырезом, и прохожие мужики внимательно смотрели на ее полные красивые ноги и выпирающую грудь, а это бесило меня и портило мне настроение. "Ты предпочел бы гулять с уродиной в длинных штанах? – спрашивала она меня ненароком и заливисто смеялась. Эти ноги принадлежат только тебе, милый!". Вообще-то мне было приятно, если честно. И вообще, когда вас так любят, это жутко приятно, что говорить! особенно, если вы сами не слишком увлечены. Я купался в лучах собственного величия и даже стал поучать свою взрослую подружку. Она, конечно, все слушала /точнее, внимала!/ и даже иногда поддакивала. Я выплескивал на нее весь бред своих мыслей, требовал от нее безоговорочного признания собственного величия, и она, скрепя сердце, кивала и говорила, что "очень-очень верит в меня". Я тогда в собственном воображении выглядел для нее неким богом, сошедшим к земной женщине, как Зевс к Данае. Я видел восхищенный отблеск самого себя в ее темных, насмешливых глазах и наслаждался этим отсветом. Конечно же, я был глуп и неопытен… В итоге, я достиг прямо противоположного результата – она потихоньку стала смеяться надо мной. Вот и все.

Глупая безмозглая кукла, годная только для одного дела! Вот кем она была на самом деле… Что могла она понять в моих монологах с цитатами из Ницше, Шопенгауэра и Достоевского? Зачем я все это говорил ей? Зачем опускался до этой бестолковой дряни… Дурак!

Вскоре Подруга, почувствовав некоторую мою привязанность к ее ловкому телу и полным плотоядным губам, стала посматривать на меня как на подходящую партию для замужества; дескать, после свадьбы-то дурь выйдет! Я как-то прозевал этот переход в ее отношении и оказался к нему не готовым… Тем более в июле я уехал в деревню на практику и больше месяца мы не виделись. Там, возле деревни Шпулино, были какие-то нелепые раскопки, и двадцать дней я проторчал в этой дыре, днем копаясь в песке и глине, а вечером – пытаясь заснуть в двадцатиградусную духоту, под писк комаров и пердеж соседей. Но без этой практики меня не перевели бы на следующий курс, и я вынужден был терпеть. Вернувшись домой, я даже на время забыл о ней, наслаждаясь бездельем и обильной едой (в Шпулино не было даже кафе, и мы ели то, что делали нам из консервов и овощей наши бестолковые сокурсницы), походами по старым, чуть ли не забытым местам и купанием в озере и окрестных прудах. В начале августа она позвонила и предложила приехать к ней, я сослался на дела и хотел перенести встречу на неделю позже. Но Подруга была непреклонна и требовала приехать быстрее. Я спорить не стал, но вернулся в Город, как и планировал, – ни днем раньше. Два дня я не мог ее поймать по телефону; Подруга вдруг исчезла для меня, а противный, звенящий голосок ее матери изобиловал снисходительными интонациями. Я даже стал беспокоиться, не разрубила ли она первой наш непрочный союз.

Она приехала в общагу сама, это был вечер пасмурного августовского дня (кажется, было 13-е, но я уже не уверен). Была она на редкость самоуверенной и необыкновенно привлекательной в своих коротких шортах защитного цвета и мятой ковбойке с расстегнутым воротом. Выслушав мои приветственные слова и довольно вяло поцеловав меня, она села на край постели и закурила. Она, видимо, что-то обдумывала и смотрела на меня как-то странно, будто впервые видела. Я попросил ее перестать курить в комнате и выйти на балкон, она кивнула и тихо произнесла: "Я вот что подумала, милый, а не пожениться ли нам?". Я уставился на нее с изумлением, даже не поняв сначала, шутит она или говорит всерьез. Ведь брак – это святое, а тут… размалеванная кукла, бог знает чем и с кем занимавшаяся последние полтора месяца. Я все же переспросил ее, но Подруга так же тихо повторила свое предложение и посмотрела на меня почти вызывающе: "А ты что, не считаешь меня хорошей партией?". Я почти расхохотался и сказал, что еще не созрел для брака. Она снова закурила и довольно отчетливо произнесла: "Ты для многого еще не созрел, дружок! Я помогу тебе". "А чем ты можешь помочь?" – выдохнул я, впервые поглядев на нее почти с ненавистью. "Хотя бы тем, чтобы ты от своей болтовни перешел наконец к хоть какой-то практике," – и она чуть ли не подмигнула мне своими наглеющими глазками. Я, кажется, бросился на нее, и мы сцепились; я смял ее сигарету и она, чиркнув ее по щеке, свалилась на пол. Подруга взвизгнула, и я опомнился; она, оттолкнув меня, подскочила к самым дверям и выпалила оттуда, что я ей опротивел, что я ничтожный болтун, что мои "мальчишеские бредни" не станет теперь слушать "даже молоденькая целка". Я тяжело дышал и очень жалел, что не успел залепить ей оплеуху. Но она резко открыла дверь и сказала, что уходит, уходит навсегда. И она бы ушла… Решительности ей было не занимать.

Мне и теперь противно вспоминать о том эпизоде… Впрочем, что там – для себя пишу, себя анатомирую! Наверное, на меня было противно смотреть тогда. Я нес какой-то вздор, просил за все у нее прощения; я почти лепетал, что мне вовсе не свойственно. Мне вдруг страшно стало остаться опять одному, я испугался вернуться в свою скорлупу, чтобы опять наслаждаться одиночеством. Она же, присев на краешек соседской кровати, где мы тоже иногда спаривались, улыбалась Джокондовой улыбкой и делала весьма тонкие замечания по поводу моих слов. Она тогда чуть не довела меня до истерики… Я упал к ее ногам и сказал, что умру, если она покинет меня. Она тоже встала рядом и, гипнотизируя меня своим взглядом, предложила обсудить детали предстоящей свадьбы. И я, плюнув на свое ужасное самолюбие, согласился… Со стороны на нас, наверное, забавно было бы посмотреть, но мне было совсем не весело. В этот момент я действительно ее любил, может быть… Нет, это бред, это попытки возвратить прошлое, переделав его. Потом мы занимались любовью… Обычно я остывал раньше ее, а тут… превзошел Казанову, по ее словам, хотя она-то откуда знает? Потом она смеялась своим грубым смехом, требовала кофе в постель, говорила, что со временем из меня получится отличный мужик. Я полностью потерял себя в этот момент, хотя мне было даже как-то уютно… И сейчас, вполне возможно, я вспоминаю об этом моменте без сожаления. Но нет, жалею. Больше себя, понятное дело.

Мы встречались в этом состоянии вернувшейся любви с неделю; потом я снова уехал домой, чтобы подготовиться к занятиям. Я почувствовал, что мне надо уехать, чтобы какое-то время не видеть ее. А уже в сентябре все было кончено… Когда я снова увидел Подругу, бешенство закипело во мне с новой силой; я только ждал реванша, чтобы снова унизить ее, отомстив тем самым за собственное унижение. Да и она это тоже чувствовала; даже самые неумные женщины удивительно тонко чувствуют подобные ситуации и редко в них уступают. Мы продолжали встречаться, но в наших отношениях, будто что-то сломалось, появилась какая-то фальшь, все стало совсем не так. Мы постоянно о чем-то спорили, она иногда напоминала мне о предстоящей свадьбе, но глаза ее были пусты, а голос спокоен. Я изворачивался, говоря, что мне надо подготовить к этому событию родителей, что мы еще не решили, где будем жить и т. д. Она кивала, но я догадывался, что она мне не верит.

В нашу последнюю встречу Подруга с порога призналась мне, что изменила с другим. Для меня, конечно, не было неожиданностью это известие; Знакомый мне многое о ней порассказал. Да и другие ребята-филологи говорили о ней не слишком лестные слова, они ее знали лучше, так пару лет Подруга училась в университете, но почему-то бросила и пошла работать. У нее дома я был только два раза, и обстановка квартиры произвела на меня некоторое впечатление: родители ее были не бедные люди. Подруга сказала, что встретила своего бывшего любовника, который откуда-то издалека приехал. Они отправились на дачу, там много выпили и он ее изнасиловал. Конечно! Сама только так дала, без разговоров; чтоб ее изнасиловать, взвод солдат нужно, никак не меньше. Я, кстати, не испытал ни малейшего огорчения по поводу ее рассказа, хотя искренне желал изобразить сочувствие. Она спросила меня, что я собираюсь предпринять. А я и выдал ей, что это ее проблемы, а в изнасилование я не верю, ну ни капельки. Она, будто реализуя заранее написанный сценарий, упрямо повторила, что он ее изнасиловал, что любит она только меня…

Я молчал и не испытывал ни малейшего волнения. Она вдруг разрыдалась, она просила меня успокоить ее. Это лишь раззадорило мою ненависть, я стал поучать ее и даже заговорил о морали. Она схватила со стола стеклянную пепельницу и ухнула ее на пол. По полу рассыпались окурки вперемешку с битым стеклом. Я нагнулся, чтоб поднять осколки, и она нагнулась тоже – мы довольно крепко стукнулись лбами. Я расхохотался, а она схватила меня за руки и призналась, что все соврала, что старый ее друг действительно приехал, но между ними пока еще ничего не было. "Не было, так будет!" – пожал я плечами и оттолкнул ее руки. Она мне напомнила о моем Слове насчет свадьбы, я расхохотался ей в лицо. Подруга в ужасе отшатнулась и уставилась на меня как на ненормального. Я грубо предложил ей убираться и никогда сюда больше не приходить, она прислонилась спиной к двери и слушала меня, не мигая. Она сказала мне все-таки несколько гадостей напоследок, но мое равнодушие испортило весь ее порыв. Она махнула рукой, взбила прическу "а-ля Тони Шумахер", каким-то слабым голосом сказала: "Прощай!" и убралась восвояси. Она ушла и больше не возвращалась.

Вся эта сцена зеркально отразила предыдущую, но я вовсе не чувствовал себя победителем. Это и не была победа, разве что Пиррова. После ее ухода я почувствовал некоторое облегчение, но уже на следующий день на меня навалилась такая тоска, что я зашел к соседям. Славян быстро оценил ситуацию и послал Боряна с моими деньгами за водкой. Кажется, я здорово напился тогда, но повод был… Потом я все же позвонил ей, это было в конце октября. Она резко бросила, что выходит замуж, что меня ей искренне жаль. Я спросил за кого это, но она повесила трубку. Что стало с Подругой потом, я не знаю. Мне уже, честно говоря, было неинтересно… Все это, как говаривал персонаж "Трех мушкетеров", и отвратило меня как от хорошеньких женщин, так и от простеньких шлюх. Именно поэтому на ночь я предпочитаю хорошую книгу, а не женщину со светлыми волосами. В обоих местах…

...

МИАЗМЫ:

1.  Если женщина говорит тебе «милый», значит она очень хочет замуж!

2. Чтобы найти свой идеал, не ходи далеко, ибо ты рискуешь заблудиться.

3. Живи сам с собой, ибо кто ж тебе подходит лучше, чем ты сам!

ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ. Мы долго размышляли, помещать или нет эту часть записок Студента. Однако гуманные соображения взяли верх, и мы пересилили наше естественное возмущение этим «откровением». Подруга, безусловно, узнает загадочного для нас и прекрасно знакомого ей Кероля и откликнется. Заранее приносим ей свои нижайшие извинения за публикацию. Несмотря на неприкрытый цинизм отдельных мест этого «откровения», чувствуется, что Кероль очень сильно переживал всю эту любовную историю, что он был глубоко потрясен расставанием с Подругой. Его волнение становится особенно заметно в последних абзацах, когда стилистические погрешности налезают, образно говоря, одна на другую. Добрая девушка, посланная Студенту самим Провидением, предстает в его исповеди страшным моральным уродом, какой-то глупой, сексуально озабоченной куклой. А разве не она пыталась спасти несчастного юношу от одиночества, вывести его на тропу, так сказать, благоразумия и милосердия. Это обстоятельство нас особенно задело и возмутило… Не лучше ли Керолю было заглянуть внимательней в собственную душу? Впрочем, это лишь наше скромное, субъективное суждение.

Откровение 4

На днях я перечел пару романов Достоевского и в который раз удивился, как я похож на некоторых его героев! Может, мне и рождаться не стоило, коли все так похоже? Хотя отличия, конечно, есть и не малые. Его герои-идеологи много и часто говорят, порой создается впечатление, что они сами себя до конца не понимают. Либо автор сам не знает, что он хочет вложить в их уста… Достоевский порой сам ничего толком не понимает, вот что. Я же наоборот – Бог дал мне возможность все осознать, я себя полностью понял. И Достоевский особо мне не нужен, и так бы все понял! Впрочем, в чтении русских классиков есть и положительный момент. Теперь, на третьем курсе, история мне настолько опротивела, что и сказать нельзя. Какое мне дело, сколько дураков верило Сталину, а сколько боролось против него? Какие новые идеи привнес Ленин в марксизм, а Сталин в ленинизм? Да пошли они все.

Я занялся филологическими изысканиями, да! Я не люблю, конечно, всех этих критиков и литературоведов: сами, подлецы, писать не умеют, а писательские промахи видеть горазды. Сморчки, писаки недоделанные – правильно Гоголь их поносил! Я бы и не так еще сказал… Видел недавно по телеку одного толстого литературоведа (Корягин что ли фамилия?), он Достоевского разбирал "по полочкам". Да ты, срань кошачья, какое право имеешь великому писателю, в бозе почившему, советы давать? "Достоевский заблуждался… Достоевский тут явно не прав… Мне видится, что Федору Михалычу следовало поступить не так…". Да кто ты такой, веник со степенью? Тьфу… я чуть в телек не плюнул, прямо в его бородатую харю. Да опомнился, мне-то что! Теперь сам взялся за статью, хочу свое слово сказать: не одним же Кирпотиным и Савраскиным стараться!

Статья написана по поводу… В общем, кто-нибудь прочтет и скажет: начитался, дескать, Достоевского и сам за перо хватанулся. Ну и пусть говорят, засранцы, мне-то что. Как думаю, так и написал, что еще… Может, еще и в печать отдам. Есть у нас газетенка университетская, всякую чепуху печатают; иногда, правда, мелькнет свежая мысль. И редактор вроде неглупый, Тюленев фамилия. Я как-то слышал его выступление на студенческом сборище, умный паренек, начитанный. Лицо, правда, простецкое, так и хочется сказать: "Привет, Ванятка, ты как тут?". Правда, его Вениамин, кажется, зовут. Ладно… Вот моя статья, что лишнего болтать.

По поводу пролитой крови…

(Заметки по Достоевскому и о жизни)

Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать скорее того, пред кем преклониться…

Ф. М. Достоевский

...

Вы никогда не искали Идеала? Сейчас этого слова стесняются, а слыть за нравственного стало неприлично. Почему? Фальшь и ложь выглядят естественней и лучше принимаются в нашем обществе. Мы говорим вслух то, чему сами не верим; мы говорим шепотом то, что нам кажется истинным и очевидным.

Мы лжем сами себе, причем постоянно.

Мы ждем очередного искупителя наших грехов, но боимся его появления.

Мы медленно гнием в нашей огромной, медленно разлагающейся стране.

У Ивана Тургенева есть статья "Гамлет и Дон Кихот", где писатель высказывается по поводу двух типов человеческой личности. В Гамлете Тургенев видит тип эгоиста, в Дон-Кихоте – тип одержимого. Достоевский обратился к этим же образам мировой литературы, но по-своему, в своей причудливой манере обыграл их в «Бесах». Не подлежит сомнению, что Николай Ставрогин принадлежит к типу эгоиста /Гамлета/, а Петр Верховенский – русский Дон Кихот! Спокойно и без истерики докажем нашу лемму.

Князь Ставрогин постоянно анализирует свои поступки, скорее похожие на преступления, он ищет свой недосягаемый идеал, между Содомом и Мадонной, он топчет чужие идеалы и разрушает чужие надежды. Он никогда не обретет свой идеал на Земле, он вечный страдалец и преступник, он русский Гамлет. В этих его бесконечных поисках, клятвопреступлениях и невольных похищениях чужих жизней им руководят силы, им не осознаваемые; это демонские силы. Ибо не подпав под власть Бога, он оказывается обрученным с Сатаной. Его смерть в конце романа неестественна: Люцифер не уходит по собственному желанию, Гамлета можно только убить, коварством и ложью – средствами, которыми успешно пользовался он сам. Эти поиски и это не нахождение истины суть гамлетовского типа.

Сравнение младшего Верховенского с Дон-Кихотом может показаться кому-то кощунственным, а между тем он – родной брат ему. Было бы верить, а в Христа и его искупительную миссию или в Дьявола – все едино… Дон Кихана верит в благородство и справедливость, но воюет с мельницами, постоянно болтает и обожествляет крестьянскую девку. Его поступки нелепы, его слова тривиальны, его путь – дорога в никуда! Разве Сервантес восхищается Киханой? Разве поет он ему осанну? Разве призывает следовать идеалам средневекового рыцарства, выуженными из старых пыльных книг. Нет, это читатели так решили, это они наделили полоумного доброго старика из Севильи чертами Великого Рыцаря Справедливости, это они в своих убогих хижинах ждут появления такого же убогого мессии с медным тазом вместо шлема и картонным мечом в руке. А в руках настоящего Спасителя должен быть меч и огонь…

Петр Верховенский верит только в себя и свою будущую власть над страной; он хочет лишь использовать в своих целях богатого и распущенного Ставрогина, это его временный и легко устраняемый союзник. Дон-Кихот трагикомичен, часто смешон, Верховенский жесток и страшен. Во имя своих идеалов оба они готовы разрушить все на своем пути, оба имеют последователей и учеников /Санчо Панса у Дона Киханы, Эркель – у Петруши/. Верховенский не достигает полного успеха в романе Достоевского, потому что Михалыч просто не знает, как тот распорядится властью. Но реальные Верховенские, пришедшие на смену образам из книги, знали, что им делать, что в первую очередь нужно в стране уничтожить, на что теперь бедному русскому народу надо молиться… Верховенский – удачливый русский Дон-Кихот, Дон-Кихот, заменивший словоблудие на казуистику, желание помочь всем сразу – на желание помочь ограниченному кругу лиц и себе в первую очередь, картонный меч – на картечь, маузер и кинжал.

Итак, у Ставрогина и Гамлета – внутренняя сила и реальная власть над людьми, но они терпят поражение и гибнут; у Верховенского и Дон-Кихота – голый энтузиазм, воля и безграничная вера в собственные силы переустроителей мира, и они побеждают! В чем же дело? В вере … Человек, уверовавший в собственные силы и в достижимый идеал, сильнее остальных во много раз, ибо не страшна ему смерть во имя этой веры. Он даже с радостью ее примет. Вера определяет смысл его существования.

Самое страшное для человека – Безверие, когда все равно – жить или не жить. Даже простой обыватель много сильнее такого человека, ибо он-то всегда верит в себя, свою семью и наполненную едой кастрюлю. Так что – хоть в Антихриста, но верь… Надобно только поверить!

Вот и все; сначала я написал вчетверо больше, но потом сократил. Оставил тут голые мысли, убрал лирику. Наверное, получилось не слишком литературно, но главное – идеи… В вере сила человека, этим он и зверей победил, и природу обустроил. Не столько умом и сметкой, сколько верой. РЕЛИГИЯ… это вещь необходимая, зря коммунисты другое болтают. У нас теперь и в старое не верят, и к новому с подозрением относятся. ДЕМОкратию хотят насаждать! Это у нас-то в стране, где народ к кнуту за тысячу лет попривык и другого все равно не поймет и не примет?! Эх, Россия-матушка… Люди русские… Что ж за люди такие, что ни во что толком не верят! Впрочем, отвлекся, простите.

Отнес эту статью в газетенку нашу, как и хотел. Пришел ближе к вечеру, чтоб не рисоваться лишний раз. Встретился с Тюленёвым; длинный такой, волосы длинные и грязные, курит все время и пепел стряхивает, куда попало. Под западную прессу косит, мол, весь в работе… Взял статью, присел на стул половиной жопы (все некогда!), просмотрел минут за пять, покачал головой. Нет, не то, не пойдет. Девица какая-то там сидела, печатала; посмотрела на меня с интересом. "Вот, Ирэна, у нас какой уже сегодня автор приходит?" – повернулся Тюлень ко мне спиной, чтоб спросить секретаршу. "Да, наверно, шестой или седьмой!" – пискнула эта девица, на крысу похожая. Я вежливо спросил, почему не пойдет? Редактор покрутил головой и стал показывать куда-то в конец моей статейки: начал, мол, я одним, закончил другим – и близко с Достоевским не связанным. Пояснил он, что мне надо статейку переработать, почитать кого-то там, а то, дескать, "чувствуется, что не филолог писал". Я сделал елейную мину и уточнил: "А у вас, Вениамин, хватает фил. образования?".

Он, конечно, закивал, тупица. Я сквозь зубы пояснил, что не в образовании дело, а в мыслях моих заметок, в их сути. Статья дискуссионная, печатайте – пусть критикуют… Но этот пень самовлюбленный опять про образование талдычил и секретаршу пригласил к разговору. Девица эта (лет двадцать, с жидкими волосенками, рожа крысиная) его поддержала. А куда ей деваться? Поди еще и дрючится с ним, если ему, конечно, его образование позволяет.

Во мне бешенство так и закипело. Ладно бы он по существу вопроса со мной спорил, а то… И не прочитал ведь толком, засранец! "Вижу, вы тут только себя печатать можете! Знакомых своих печатать да балбесов", – заметил я, встал и вырвал статью из его пакостных ручонок. Редактор сразу на ходу побледнел, вид его мой, что ли испугал или еще чего? "Полегче-ка, приятель, – заканючил Тюлень этот. – Я ведь вам не отказываю, а только хочу прояснить…". "Ты мне, падло, в душу хочешь плюнуть, да не выйдет!" – рявкнул я и хотел было ему по шее надавать, да передумал. Ну их обоих к хренам!

Выходя, правда, так дверью хлопнул, что, думаю, обосрались они на пару порядочно. Решили, что я псих какой-нибудь, сбежавший из дурдома… И пусть! Теперь, конечно, точно не напечатают, ни за что. Да мне и все равно… Мне-то уж точно все равно.

...

МИАЗМЫ:

1. Страшно быть Гамлетом, он всегда ниже и слабее донкихотства.

2. Когда все тебе изменят, останется Идея. С ней и живи!

3. Если у тебя нет Идеала, ужаснись.

ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ. Уважаемые читатели! Считаю своим долгом сказать вам несколько слов о статье Студента, помещенной выше. Статья эта возмутительна и по духу и по содержанию. Главное же – это вопиющее непонимание русской классики, и в частности творчества Достоевского! Да как же можно ставить страдальца за человечество Дон-Кихота в один ряд с мерзавцем Петром Верховенским из «Бесов»? Это же полная филологическая и нравственная безграмотность. А конец статьи – "хоть в Антихриста, но верь!", это куда же годится? прямо в передовицу «Правды» 30-х годов это годится. Да ведь такая статейка, черт знает, на какие поступки может наше студенчество, живущее в переходное непростое время, подвигнуть.

С другой стороны, именно в этой части «Исповеди» Кероль наиболее полно и пространно излагает свое жизненное кредо, свое миропонимание. Видимо, нежелание редактора университетской газетки выслушать аргументацию Кероля, понять его мысли – и стало одной из последних капель, переполнивших его земное терпение. Именно так! Впрочем, есть в статье и зрелые мысли, есть. Вот например, запоминается: "Мы говорим вслух то, чему сами не верим; мы говорим шепотом то, что нам кажется истинным и очевидным" . Или же – " Мы ждем очередного искупителя наших грехов, но боимся его появления ". Как точно сказано, как подмечено! Сильный духом был этот Кероль, сильный… Ведь есть и наша вина, читатели, что не разглядели мы его, не помогли! Не включили в правильное русло нашей общественной студенческой жизни. Именно!

Вдумайтесь, друзья, в слова: "Если у тебя нет идеала…" М-да, это, стоит обдумать!

Откровение 5

"Я перечел сейчас все, что здесь написал, и вижу, что гораздо умнее написанного," – точно, как у Достоевского в «Подростке». А ведь его лучшие герои часто кончают с собой, не так ли? Но ведь жизнь человека вообще трагична, чего же ожидать? Истина, не требующая особых доказательств. Все в мире пыль и тлен, песок и кирпич, вода и вода… Люди ищут истину, какие-то идеалы, а если их вовсе нет? Не запланированы они Богом или Мировым Разумом? Кто может ответить на эти вопросы. То-то и оно…

Вот уж октябрь на дворе, точнее, его конец. Холодно и неуютно на улице, а в общаге так же скверно, как и всегда. Больше двух лет я в этом городе, но что изменилось? Ничего… Моя жизнь скрыта и бессмысленна, я человек подпольный. Я все время в ожидании, но чего же я жду… В детстве я верил, что моя подлинная жизнь – в юности, пришла юность, но ничего не изменилось, даже тоскливей стало. Подходит время зрелости, и что оно? Все очень скверно и душно… Душно здесь, в этой конуре, душно на улице, душно в университете – среди ничего не смыслящих, пустых лиц. Я Замза, я паук без паутины и без необходимых жертв. А вы знаете, что паук, прежде чем убить, долго мучит свою жертву, потихоньку выпивая из нее все жизненные соки? Не знаете, а я теперь точно знаю… Если бы я мог быть настоящим пауком! ведь они не ведают страха и сомнений. Или ведают, как мы? Нет, не хочется в это верить.

Раньше такой безысходности не было, не помню… Был выбор и была возможность уйти куда-то. Теперь ничего не помогает – ни книжки, ни учеба, ни водка, ни пьяные знакомства… Я хочу спать, но не могу уснуть. Я последний месяц вижу только один сон – он повторяется почти каждую ночь. Каждую ночь – сон про паука. Весь наш мир окутан тончайшей паутиной, и с каждым днем она становится все плотней и плотнее. Я вижу, как пауки, эти вассалы Арахны, каждую ночь опутывают мир все больше и больше, но мир спит и ничего не чувствует. Опутана Америка, Европа, Россия, едва дышит запутавшийся в этих нитях Восток, что-то пытается сделать Япония со своим экономическим чудом, но тоже запутывается… И никто ничего не делает, пауки невидимы для людей. Я один вижу, один протестую и пытаюсь разрубить эти тонкие нити, но они так тяжело рвутся, будто это леска, а не паутина… Потом с чудесной скоростью они восстанавливаются.

Я хочу убить пауков, но они с каждой ночью все крупнее и их все больше – мне уже не совладать! А союзников у меня нет, никому нет дела, никому… И я просыпаюсь всегда в такой тоске, с таким ужасом. Мне становится страшно, я выхожу из комнаты, я один бреду по коридору… И здесь я вижу смутные тени пауков, и наяву они также преследуют меня. И их все больше и больше, а люди уже совсем малы, просто крошечные, душой крошечные!

И этот бесконечный кошмар длится уже месяц! Самоубийство… Вот слово, которое все чаще мелькает в моем воспаленном мозгу. Я все постиг, я знаю, что мир обречен, что в один ужасный день он будет задушен пауками, нет никого, кто понял бы меня. Надо уходить, время уже на исходе… Но ведь я в ожидании… Чего? Вон сволочь многолапая смотрит на меня с потолка и потирает лапки, он знает, что я смотрю на него, но он меня не боится. Арахноид, их много, их миллионы, их тьмы и тьмы и тьмы. Чего же ждать? Особенно-то нечего. Вот у людей нет никаких благородных целей, никакой особой надежды, а они живут. Для чего? Их пытают, душат, насилуют, уничтожают, а они все стараются выжить… Сколько людей вернулись из сталинских лагерей, разве все они были счастливы? Чем же? Что выжили там и умрут десятью, двадцатью или сорока годами позже. Вот их благая цель, вот цель человечества – выживание! Но пауки не дадут нам выжить, их уже легион и они умнее и хитрее всех нас. Кто может им противостоять?

Скажете: "Давай помалкивай! Мы это уже проходили… Фашистов победили, разруху преодолели, сталинизм завалили, так с пауками как-нибудь справимся". А вот и нет! Раньше была Красота, она и помогала выжить. А сейчас-то где она? Красота вам всем теперь глаза режет, вы хотите видеть вокруг себя такую же грязь, как в ваших грязных паучьих домах. А я был создан для другого. Почему же и мне такая участь? Может, я жить хочу, любить хочу?! А с вами я другой, я пошлею, пауком становлюсь. Вроде сначала было легче, но теперь – "муки Ада ничто по сравнению с этим"! Вот она – безысходность.

Я пришел к вам, люди, с Идеей великой! А вы Христа распяли, пророков сожгли, храмы Божии поругали… Себя жалели, свои паучьи дома и темные паучьи храмы… Но храмики ваши – ваши могилы, скоро там все окажетесь! Все под паутиной сгинете, и не соглядаете ничто это, ибо пусты вы внутри ! Пустота и сожрет всех вас! Знайте это, и страшитесь.

Вы и меня убили – своей ненавистью, трусостью, презрением. Вы знали, кто Я, но сделали вид, что не узнали. Закрыли глаза стыдливо… И никогда не быть вам в Эдеме, ни вам, ни детям, ни внукам вашим! Живите в грязи, плодитесь, задыхайтесь в паутине, все меньше воздуху… Воздуху мне, воздуху! Что же это так душит меня все?

Это пауки, вон их уже сколько, весь мир заполонили… Люди! Так живите же в грязи и будьте этим довольны. Только меня с вами не будет. А проклясть вас я не хочу, зачем? Боже, я мешаюсь. Мысли путаются, записи обрываются… Можно ли еще что-то добавить? Боже, зачем ты мне дал эту душу – слишком ранимую, слишком открытую, слишком легковерную… Душу живу! Зачем? Отвечай.

Я жить не хочу и не буду… Есть другое место для меня – за гранью вашей вшивой паутины. Есть это место, и оно уже близко. Огоньки мне видятся, синее на белом, город золотой красивый, река там течет не переставая, кто-то песни хорошие поет… Там иные люди, ангелы, и удел мой будет иным. Есть это место, есть. Слава Богу…

Чего же медлить? Вперед же, быстрее! Нельзя ни минуты… Боже, куда мне ступить?

(На этом исповедь обрывается)

...

ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ . Читатель! Последний лист в рукописи Студента был густо исчеркан чернилами, мы с большим трудом его восстановили. Заметим, что последние абзацы написаны человеком, как бы мягче-то, не вполне нормальным. Мы нашли нужным посоветоваться с главным психиатром нашей городской больницы Семеном Аристарховичем Бзыкиным, и он, мерзкий, богопротивный человечишка, если начистоту, прочитав, сказал… Впрочем, внимательный читатель и сам все поймет. С точки зрения гуманности.

Поймет и оценит! что оценит? Кстати, дорогие наши читатели, вы заметили одну очень верную мысль, одно настроение в конце этих записок? Одну детальку? Очень интересную, очень. Мысль-то верна, насчет паутины-то верна, что скрывать! Все ведь опутано, все… КГБ, Моссад, ЦРУ, английская разведка – все опутали и запутали. Я вот про паутину лекцию готовлю, не вру, ей Боже. Хотя вот декан наш, слабый человечишка и сребролюбивый, если начистоту, прочитав набросок, в ужас пришел, увещевал меня, что не надо бы… Все одно – выступлю я с лекцией-то, хотя б студентов наших спасу от заразы… Еще Нострадамус про арахноидов говорил. Посмотрите!

А интернет этот – разве не часть мировой паутины? Люди , если вы не пауки, читайте, читайте исповедь Кероля, он верную мысль высказал: пора рвать эту паутину к чертовой матери. Мы же задохнемся в ней…

Впрочем, самое главное теперь – узнать, кто этот самый Кероль. Кто он, куда делся? Мы ведь только труп нашли, а где душа его? Где? Люди! Пауки, отвечайте! Читатель, ищи…

Необходимое пояснение

гриф "ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ"

...

Неожиданное и загадочное самоубийство издателя «Исповеди молодого человека» Ивана Петровича Стрелкина, кандидата исторических наук, известного в нашем городе человека, произошедшее 22 декабря 199… года, вынуждает нас отказаться от дальнейшего расследования этого странного и изначально запутанного дела. Опасаясь последствий, мы выпустили предписание о необходимости приостановить распространение тиража (начато распространение 25 ноября) этой так называемой «Исповеди». Уже реализованную часть экземпляров мы постараемся вернуть всеми возможными законными средствами. По нашим данным, уже реализовано было примерно 665 экземпляров… Мы дали строгое указание средствам массовой информации – обратиться к студентам Билибинска с просьбой добровольно вернуть купленные экземпляры «Исповеди» или хотя бы не распространять их среди своих близких.

По ряду фактов, содержащихся в записках Кероля N, нами был проведен ряд оперативно-следственных действий. Однако результаты розыскных действий изумили непредсказуемостью: ни на историческом факультете в Билибинском университете, ни на других факультетах пединститута и университета о студенте с таким именем никто не слышал; в общежитиях этих учебных заведений тоже никаких следов Кероля не обнаружилось; Подруга и Знакомый не откликнулись на публикацию; редактор университетской газеты "Голос студенчества" Вениамин Тюленев сообщил нам, что со статьей о Достоевском никто к нему за последние недели не обращался.

Имена преподавателей университета в рукописи приведены подлинные, но ни Бирюков, ни Крысикова, ни декан истфака Яков Васильевич Титоренко ничего о странном студенте «Кероле» сообщить не смогли. Яков Васильевич очень обеспокоился, даже откликнулся на нашу просьбу и съездил на опознание, но ничего внятного нам впоследствии не сообщил и выглядел весьма подавленным. Преподаватель, доктор исторических наук Борис Наумович Епштейн также не вспомнил студента с таким именем и с такой запоминающейся внешностью. Все выше изложенное заставляет нас сделать вывод, что студента университета Кероля NN никогда не существовало, а молодой человек, утонувший в ночь на 26 октября в реке Маас, никогда не жил в нашем городе, а прибыл к нам накануне самоубийства. Соответственно, мы смело можем снять всякую вину за его смерть с наших горожан, известных своим радушием и уральским гостеприимством.

Рационального объяснения ситуации с Керолем не существует. Хотя криминогенная обстановка в городе со времени публикации «Исповеди» не ухудшилась, были зафиксированы две попытки самоубийства по тому же сценарию (к счастью, не удавшиеся). Поэтому мы настаиваем на незамедлительном и непреклонном изъятии всего тиража «Исповеди». По официальному заявлению декана филологического факультета Моисея Заралева, сделанному два дня назад по городскому телевидению, студента Кероля никогда не существовало, а его так называемая «Исповедь» – шалость студентов других вузов города, имевших дерзость бросить тень на гордость губернии Билибинский университет.

Принимая во внимание научные заслуги и общественную значимость работ профессора Заралева, мы должны учесть его аргументированное мнение. Предлагаю прекратить данное дело и направить его в архив со служебной пометкой: "НЕРАСКРЫТО в связи с невозможностью раскрытия".

Из официального отчета по делу о самоубийстве Кероля NN

зам. начальника Сыскного отдела Центрального округа

майора Разыскалова А. Г. от 24 декабря 199… года.

Челябинск-Чебаркуль;

1991–1996; осень 2003 г.

Вместо послесловия

«Рубаи» в русском изводе (написаны в 1993 и в 2007 гг.)

Напутствие

Коли ты захотел на земле преуспеть,

Научись для начала плясать, пить и петь.

Что ж козлом ты поешь и танцуешь, как лошадь?

Остается лишь к пьянству тебе прикипеть…

Превратности времени

Позаехал на трон старый карлик-урод,

Говорил всем, как стал при нем счастлив народ.

Кто перечил ему, того «гадом» считали,

Кто на площади выл – на засов закрывали…

Принимал у себя карлик важный особ!

Время переменилось, и его – на засов.

О любви

Любовь приходит и уходит,

Любовь не сразу даст ответ,

Любовь порой в тоску приводит…

Но без любви и жизни нет!

* * *

Наша жизнь – это тусклый и суетный мрак,

И подлец, и герой перед Богом – дурак.

Что мне делать? Скажи, превеликий Владыка!

Если нет всем делам моим славы никак?

«Хокку» в русском изводе (написаны в 2012–2014 гг.)

Кролики и удав

«Дай нам свободу!» —

Кричали на улице…

Удав обедал.

Прыжок на века

Герой прыгнул вниз,

Нёсся к Земле, боялся…

Народ мирно спал.

Осенний дождь

Дождь промывает

И улицы, и дома,

И мозги (если они есть).

Осень на перевале

Промозглая сырость,

Деревья обносились…

Дома – тепло.

Земля и Небо

Метеорит вынули со дна,

Погрузили, увезли в музей;

Мэры в меру попиарились…

И ничего.

Выборы

Вокруг – пустота,

Мелькают тени людей.

Кого выбирать?

Капризы погоды

На улице поздний ноябрь:

Холодно, сильный ветер…

Увы, где прошлогодний снег?

ТВ не врет

– Там одни фашисты и бендеры, —

Жирный шоумен пугал студию. —

Я сам только оттуда…

– А сам кто будешь? – прозвучал вопрос.

Ярмарка тщеславия

Прошла книжная ярмарка,

Стендов, гостей, закусок было много…

Читателей не было.

Киев – наш

Ученые вошли с картами и берестой:

– Доказано, батюшка: Киев наш!

– Кто б сомневался, – хмыкнул шах. —

За что, суки, вы б зарплату получали…

Инквизиция в Кремле (стенограмма)

– Ты где спел, Андрюха? На костер захотел?

– Так пред детьми пел, и песни старые!

– А дети-то чьи? Не наши дети!

– В чем разница? Мы ж братья…

– Ваше священство, угольки готовы,

Что время-то тратить!

Великий передел

Вопрос политику в студии:

– Нет ли смутного ощущения

Надвигающейся войны?

– Оно уже есть, и она на подходе.

Ранняя оттепель

В Москве только март,

А уже плюс двадцать!

Как бы в апреле не подморозило.

Смотрящий за Вселенной

Падишах размышлял:

«На Руси тихо. Крым забрали —

Запад утерся, кого воевать?»

Голосок прошептал:

– Батюшка, на Луне непорядок!

Лета не было

Погода российская

Непредсказуема.

А политика?

Слов нет…

Россия не Европа

Кипят страсти великие,

Летят головы славянские,

Глаголют слова веские,

Вводят санкции заморские…

– А в Европе тишь да гладь!

Смена эпох

Новый век уж на дворе —

Старые проблемы,

Ожидания большие —

Люди мелковаты… А другие-то придут? А вот… Бог их знает!

...

© ГАРРИ БЕАР, 2014

Оглавление

От автора

Царь Иван (Прогулки по русской истории)

Глава 1. Рождение. Страхи бояр о малолетстве Иоанна

Глава 2. Первые шаги Государя

Глава 3. Земской Собор. Создание первого русского правительства

Глава 4. Курс царя на усиление абсолютной власти. Первые репрессии

Глава 5. Опричнина. Измены царю и казни изменников

Глава 6. Походы на Новгород и Псков. Бегство Ивана из Москвы

Глава 7. Отмена опричнины. Жены и дети Ивана Грозного

Глава 8. Иван и Стефан: войны с Польшей

Глава 9. Последние годы царя Ивана. Смерть Грозного

Последствия правления царя Ивана

Один среди звезд (Детство и юность Михаила Лермонтова)

Ленин, или Красный тиран (Прогулки по русской истории)

Выбор имени

Уроки жизни

Слава или смерть

Ссылки и высылки

Мысль о диктатуре

Апрельский марш

Революшн

Дикая победа

Тиран во дворце

Отставка

Смерть тирана

Набакофф (Опыт биографии)

Начало пути

«Русский» период В. Сирина

Американский период. Роман на века

«Швейцарский» период

Заключение

Студент Исповедь молодого человека

От издателя

Исповедь молодого человека

Необходимое пояснение

Вместо послесловия

«Рубаи» в русском изводе (написаны в 1993 и в 2007 гг.)

«Хокку» в русском изводе (написаны в 2012–2014 гг.)

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно