Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


Часть первая
«Немыслимая разлука»
Историческая подоплека писем Томаса Манна Петеру Прингсхайму в годы Первой мировой войны

День в истории

« Всего и надо, что вчитаться, – боже мой, всего и дела, что помедлить над строкою» – мудро заметил поэт, и если последовать его совету, то любой текст, написанный мастером, может открыть наблюдательному человеку много неожиданного. Как опытный грибник по необычно лежащим на земле иголкам хвои находит в лесу богатую грибницу, так и вдумчивый читатель по оброненной в тексте незначительной детали обнаруживает ниточку, ведущую к клубку самых невероятных событий.

Возьмем, к примеру, рядовое письмо [1] Томаса Манна физику Петеру Прингсхайму [2], написанное шестого ноября 1917 года, и поищем в нем следы одной драматической истории из жизни молодого ученого.

Через четверть века события вокруг физика закрутятся в такую трагическую воронку, что в нее окажутся втянутыми судьбы многих известных людей неспокойного двадцатого века.


Петер Прингсхайм


Письмо известного писателя невелико – в нем восемь абзацев текста – и выглядит как обычное дружеское послание близкому родственнику.



Письмо Томаса Манна Петеру Прингсхайму от 6 ноября 1917 г.


В первых двух абзацах автор поздравляет своего шурина с предстоящим днем рождения, пишет об общей радости, с которой все домочадцы встречают весточки от Петера, а далее рассказывает о новостях культуры. Прежде чем мы внимательно прочтем письмо в поисках обещанной ниточки, скажем несколько слов о времени описываемых событий.

День, которым датировано письмо, ничем особым не выделен в истории. Четвертый год тянется всем смертельно надоевшая мировая война, называемая в России «германской».



Мюнхен, 2 августа 1914 года


Гитлер на митинге: 2 августа 1914 года, Мюнхен


Нескончаемые сражения выматывали последние силы у воюющих стран, число жертв с обеих сторон шло на миллионы, люди в тылу забыли вкус нормальной еды и постоянно голодали. Терпению народа везде подходил конец. В России взрыв произошел буквально на следующий день после отправки письма Манна – 7 ноября по европейскому календарю в Петрограде начался знаменитый мятеж, который потом назовут Великой Октябрьской социалистической революцией.


Эрик Мюзам


В Мюнхене, откуда Томас Манн писал письмо своему шурину, недовольство населения тоже грозило выйти из берегов. В прошлом осталось восторженно романтическое отношение к войне, радостное ожидание скорой победы.

Война потеряла в глазах немцев свой возвышенный ореол, голод стал главной темой разговоров взрослых и детей. Сын Томаса Манна Клаус вспоминал впоследствии о том времени (в ноябре 1917 года ему исполнилось одиннадцать лет): « Для нас, детей, как и для массы народа, война означала, прежде всего, нехватку еды. Чем хуже становилось положение с продуктами питания, тем больше концентрировался всеобщий интерес исключительно на проблемах еды. Неограниченная война подводных лодок, объявление войны Соединенными Штатами, все это было менее важно, менее возбуждало, чем продажа гусей без карточек или уменьшение недельного рациона маргарина» [3].

В июне 1916 года, впервые после начала войны, в Мюнхене состоялась антивоенная демонстрация. Перед ратушей собрались сотни разгневанных горожан, в основном, женщин и молодежи, которые обзывали мюнхенские власти «прусскими рабами» и требовали мира и хлеба. Известный поэт и драматург Эрих Мюзам [4], анархист по убеждениям, который был свидетелем этой демонстрации, пророчески предупреждал, что подобные беспорядки неминуемо приведут к революции [5].

Жители Мюнхена были убеждены, что война приносит им больше несчастий, чем другим немцам: правительство в Берлине заботится о жителях северной Пруссии лучше, чем о южанах баварцах. Главным яблоком раздора между Севером и Югом Германии выступало, как ни странно, пиво. Во многих крестьянских хозяйствах Баварии этот пенный напиток считался, наравне с хлебом, важнейшим продуктом питания. В то время как винокурни Пруссии щедро снабжались сырьем для шнапса, многие пивоварни на юге закрывались из-за отсутствия хмеля, распределяемого правительством по военному регламенту. Поэт и драматург Эрнст Толлер [6], как и Эрик Мюзам, революционер и антифашист, сформулировал проблему образно: « Так как свиньи-пруссаки пьют плохое пиво, и баварцы должны глотать помои» [7].

Сильным ударом по самолюбию набожных баварцев-католиков стал приказ из Берлина о конфискации металлических предметов, которые могут быть использованы на войне. На переплавку шли не только домашние кастрюли и сковородки, но и органные трубы, и бронзовые церковные колокола. Более трети всех мюнхенских колоколов было в 1917 году переплавлено на гранаты и пушки. Возмущение населения подходило к критической черте.


Эрнст Толлер


На этом фоне немного странным выглядит приведенный в третьем абзаце письма рассказ Томаса Манна о новостях культурной жизни Мюнхена. Казалось бы, в условиях военного времени людям не до театра и других развлечений. Но жизнь показала, что это не так. В самом начале войны мюнхенские власти вообще закрыли все театры в городе, чтобы продемонстрировать, с какой серьезностью они относятся к «священной защите отечества». Однако этот жест ложно понятого патриотизма вызвал возмущения горожан, и через несколько недель запрет на спектакли был снят. Правда, вновь открылись не все театры: некоторым не хватало актеров, ушедших на фронт, другим – зрителей, число которых тоже заметно сократилось. Но главной проблемой для театров в зимнее время стала нехватка угля для отопления. Из-за холода в залах отменялись многие спектакли и закрывались театры. Уже в 1915 году по сообщению мюнхенского городского отделения Союза немецких актеров две трети его членов не имели работы [8]. Эта доля к лету 1917 года еще более выросла. Многие безработные артисты за кусок хлеба устраивали представления прямо на городских улицах.


«Музыка в Мюнхене» [9]

И все же, если верить Томасу Манну, летом 1917 года Мюнхен был буквально наполнен музыкой, одна оперная премьера сменяла другую, публика осаждала музыкальные театры. Особенно выделяет Манн летнюю премьеру оперы Ганса Пфицнера [10]« Палестрина» в мюнхенском «Принцрегентен-театре» [11].


Принцрегентен-театр


Писатель не скупится на превосходные оценки оперы, которая « в духовном и культурном смысле представляет собой исключительную высокую работу, причем в высшей степени немецкую, нечто из области Фауста-Дюрера, и своей исповедальностью очень точно мне подходит» (стр. 141).

В этом же третьем абзаце письма Томас Манн признается, что он в тот сезон слушал оперу пять раз и написал о ней большую, в двадцать две журнальных страницы, рецензию в « Нойе Рундшау» [12]. Кроме того, очерк о « Палестрине» вошел в книгу Манна « Размышления аполитичного» [13], увидевшую свет в 1918 году. « Да, бедняга, ты это тоже теперь пропустил» (стр. 141), – жалеет Томас шурина, еще не слушавшего оперу Пфицнера и не читавшего журнал « Нойе Рундшау».


Ганс Пфицнер


Совершенно ясно, что за именами, упомянутыми в третьем абзаце письма, скрыта немалая интрига. Отношения Томаса Манна и Ганса Пфицнера, прошедшие эволюцию от полного идеологического единства до откровенной и непримиримой вражды, заслуживают отдельного серьезного обсуждения, к которому, я надеюсь, мы еще вернемся. Но к судьбе Петера Прингсхайма эта история отношения не имеет.



Томас Манн, «Размышления аполитичного»


Бруно Вальтер, Ганс Пфицнер и Людвиг Киршнер (худ.)


В следующем коротком абзаце Томас Манн упоминает другую оперу, исполнение которой состоялось тем летом в Мюнхене при большом стечении образованной публики. Речь идет об опере « Ланцелот и Елена» композитора Вальтера Курвуазье [14].

Саму оперу писатель в письме Петеру Прингсхайму оценил не очень высоко: « это чистое эпигонство Вагнера, всегда на границе хорошо знакомого, так что в каждый момент думаешь: вот сейчас это, действительно, последует; но вместе с тем все довольно прилично и не без поэзии» (стр. 142).


Сцена из оперы «Ланцелот и Елена» композитора Курвуазье


Пикантность рассказу придает тот факт, что Томас слышал музыкальные фрагменты оперы задолго до премьеры – они раздавались буквально над его головой в то время, когда композитор сочинял эту музыку: Вальтер Курвуазье жил в том же доме, что и Манны, только этажом выше.

Томас охотно делится с Петером разными милыми житейскими мелочами, обсуждая, например, какая из дочерей профессора Тирша [15]«с» или «без»– написала либретто оперы « Ланцелот и Елена». Дело в том, что у знаменитого мюнхенского архитектора Фридриха Тирша было две дочери, одна из которых имела сына. « Я склонен верить, что «без»» (стр. 142), – с серьезным видом замечает писатель.

В этом отрывке тоже можно увидеть следы отдельной истории, рассказывающей обо всех трех местах в Мюнхене, где проживали Томас и Катя с детьми.


Мюнхенские адреса

После переезда из Любека в Мюнхен в апреле 1894 года и до женитьбы на Кате Прингсхайм в феврале 1905 года Томас сменил десять квартир. В некоторых он жил пару месяцев, в других задерживался на пару лет. Как правило, это были скромные жилища, соответствующие небольшим доходам начинающего литератора. Но после того как автор романа « Будденброки» стал известным писателем и добился руки Кати, дочери университетского профессора математики Альфреда Прингсхайма, положение изменилось. Отец Кати – один из богатейших людей Баварии, коллекционер и истинный ценитель искусства – не мог позволить, чтобы его безгранично любимая дочь сменила дворец на Арсиштрассе (Arcisstrasse) 12 на какую-то хижину.



Вилла Прингсхаймов на Арсиштрассе 12, внешний вид и музыкальный зал


Сразу после возвращения из свадебного путешествия 23 февраля 1905 года Томас и Катя въехали в новую квартиру на улице Франца Иосифа (Franz-Josef-Strasse) 2/III. Альфред Прингсхайм обставил ее по своему вкусу дорогой антикварной мебелью, так что Томас из своей холостяцкой квартиры взял с собой только три любимых кресла в стиле ампир.

В квартире на улице Франца Иосифа родились четверо детей Маннов: Эрика (1905), Клаус (1906), Голо (1909) и Моника (1910). С годами квартира, которая матери Томаса Юлии Манн вначале показалась « прекрасной и большой», стала явно мала для такого семейства. Поэтому в октябре 1910 года семья Манн въехала в более просторную, занимавшую целый этаж, квартиру по адресу Мауеркирхерштрассе (Mauerkircherstrasse) 13/II в районе Герцогпарка, где незадолго до этого началось массовое строительство жилых домов и вил для состоятельных горожан. Именно в этом доме соседом Маннов стал композитор Вальтер Курвуазье.


Дом на Пошингерштрассе 1


Но скоро и это жилище, хоть и составленное из двух квартир с двумя независимыми входами, перестало соответствовать общественному положению писателя, чья слава и состояние росли год от года. Томас и Катя решили строить собственный дом, и уже осенью 1911 года стали подыскивать подходящий участок в полюбившемся Герцогпарке. Дом по специальному проекту строился долго, но все же в январе 1914 года все семейство переехало в представительную трехэтажную виллу по адресу Пошингерштрассе (Poschingerstrasse) 1.

В этом доме в мюнхенском Герцогпарке Томас Манн провел почти половину из сорока лет, прожитых в Баварии, здесь родились двое его младших детей – Элизабет (1918) и Михаэль (1919). Здесь были написаны роман « Волшебная гора», первые части тетралогии « Иосиф и его братья». Сюда, на Пошингерштрассе 1, пришла в 1929 году весть о получении писателем Нобелевской премии по литературе.

И из этого дома 11 февраля 1933 года, в двадцать восьмую годовщину их свадьбы, Томас и Катя уехали из Германии, когда к власти пришли нацисты. Целью поездки были публичные лекции Томаса Манна о Вагнере в ряде европейских столиц и последующий отдых в Швейцарии. Но оказалось, что жить в Германию Манны не вернутся больше никогда. Даже когда мировая война закончится, Гитлер покончит собой, а на развалинах Третьего рейха начнется восстановление новой Германии, Манн не найдет в себе сил простить соотечественников и не откликнется на их призыв вернуться.

Судьба дома Маннов на Пошингерштрассе в гитлеровской Германии и в послевоенные годы полна захватывающих событий и очень поучительна, ибо она проливает новый свет на весьма неоднозначное отношение немцев к своему великому писателю. Но и этот сюжет мы должны сейчас отставить в сторону, так как он не имеет прямого отношения к истории физика Прингсхайма, которую мы собираемся обсудить.


Бруно Вальтер

Вернемся к письму Томаса Манна Петеру Прингсхайму и прочтем внимательно следующий, пятый абзац. Он целиком посвящен главному дирижеру Королевского симфонического оркестра и генеральному музыкальному директору Мюнхенской оперы Бруно Вальтеру [16]., о котором Томас Манн пишет очень тепло: « Я наслаждаюсь музыкой в последние годы все больше и больше, главным образом, благодаря отношениям с Б.Вальтером, добрым, пылким, наивным, восторженным генеральным музыкальным директором, – дружба, которая, естественно, имеет свои практические преимущества. Вчера вечером он опять был у нас и играл и пел всякую всячину из Вагнера, а также старые и новые романтические песни, чем доставил нам большое удовольствие» (стр. 142).


Томас Манн и Бруно Вальтер


В произведениях Томаса Манна музыка и музыканты играют исключительно важную роль. Известно, что писатель в детстве не получил никакого музыкального образования и своими познаниями в этой сфере полностью обязан друзьям-музыкантам, постепенно раскрывавшим перед ним новые горизонты мира музыки.


Карл Эренберг


Первым музыкальным наставником Томаса стал Карл Эренберг [17], младший брат художника Пауля Эренберга [18]. Именно с Паулем у молодого писателя был мучительный «мужской роман» в самом начале двадцатого века [19]. Потом в жизни Томаса появился Бруно Вальтер, ставший другом семьи до конца своих дней. А в период работы над романом «Доктор Фаустус» роль музыкального наставника Манна взял на себя Теодор Адорно, « тайным советником», как называл его писатель.

Бруно Вальтер входил в очень узкий круг людей, с которыми Томас Манн был «на ты». По словам, писателя их можно было « пересчитать по пальцам одной руки» [20].


Бруно Вальтер


В сентябре 1946 года, когда Бруно Вальтеру исполнилось семьдесят лет, оба друга находились в американском изгнании. Поздравляя знаменитого дирижера с юбилеем, Томас Манн сетует на несовершенство английского языка: « Дорогой друг, это досадно. Только что мы после строгого испытательного срока длиной в 34 года договорились в дальнейшем обращаться друг к другу на ?ты?, а теперь я должен писать тебе письмо по случаю дня рождения, в котором это прекрасное начинание вообще не проявляется, так как на этом проклятом сверхцивилизованном английском даже к своей собаке обращаются ?you?» [21].


И хотя Томас Манн, по своему обыкновению, немного напутал с датами [22], чудовищный «испытательный срок» – более тридцати лет! – говорит о многом!


Теодор Адорно


Конечно, на тему «Томас Манн и Бруно Вальтер» можно написать не одно исследование. Но к судьбе Петера Прингсхайма и это не имеет прямого отношения. Поэтому читаем письмо дальше и обратимся к шестому абзацу.



.

Бад Тёльц

В нем в первый и последний раз в этом письме упоминается слово «политика», да и то без всякого обсуждения острых политических проблем военного времени. Томас просто сообщает о политическом докладе в доме профессора-экономиста Морица Бонна [23], на который Томас с Катей идут вечером. Говоря о жене профессора Бонна, которая « превосходно держится» (стр. 142), Томас Манн использует английское слово «wife», подчеркивая, что по рождению она англичанка.

Гораздо охотнее, чем о политике, Томас говорит о домашних новостях, среди которых важнейшая – это, конечно, долгожданная продажа летнего дома семьи Манн в курортном городке Бад Тёльц: « С продажей в Тёльце наш дом внутри весьма симпатично пополнился. Верхняя прихожая обставлена мебелью из тёльцевской столовой, а комнату для гостей на втором этаже мы хотим обставить Катиными кленовыми вещицами по типу пёльхен» [24] (стр. 142).

Летний дом в Бад Тёльце был особенно дорог семье Манн, потому что, как вспоминала Катя, « это был первый дом, который мы сами построили и обставили, калифорнийский в Пасифик Палисейдс [25]  был четвертый и последний» [26].

Томас и Катя решили строить свой летний дом в четвертое лето после их свадьбы. В семье уже росли маленькие Эрика и Клаус, на подходе был третий ребенок, а детям летом так необходим чистый воздух и загородное приволье. Бад Тёльц был выбран не случайно: до него из Мюнхена шел поезд, что было очень удобно, чтобы не отрываться надолго от культурной жизни баварской столицы. Кроме того, Томас не раз бывал на этом курорте, как видно из письма другу Курту Мартенсу [27] от 9 июля 1903 года, когда тот проходил на курорте курс лечения: « я бы охотно посетил тебя в Тёльце, который мне всегда очень нравился» [28].


Дом Томаса Манна в Бад Тёлце


О внушительном трехэтажном доме в Бад Тёльце, в который семья Маннов въехала летом 1909 года, можно было рассказать немало интересного. Он и сейчас стоит практически в первозданном виде на окраине курорта, и его огромный старинный сад размером с гектар мало отличается от наступающего леса. Это единственный оставшийся в Германии дом, принадлежавший Томасу Манну. Остальные дома – и в Мюнхене, и в Любеке – немцы не смогли или не захотели сохранить.

Однако рассказ о домах семьи Манн увел бы нас далеко от одиссеи Петера Прингсхайма, поэтому отложим его до лучших времен. Что следует пояснить в приведенной цитате из письма Томаса Манна, так это словечко «пёльхен», которое не найти в самых подробных словарях немецкого языка.


Альфред и Хедвиг Прингсхайм (одна из последних фотографий)


В доме Катиных родителей – Альфреда и Хедвиг Прингсхайм – все, и малые, и большие, были остры на язык, ценили шутку, игру со словами. Дети придумывали взрослым смешные прозвища, а те их охотно использовали в повседневной жизни. Так знаменитая Хедвиг Дом, бабушка Кати с материнской стороны, звалась в семье «Мимхен» (Miemchen), а родители Альфреда Прингсхайма – Рудольф и Паула – стали «Пумме» (Pumme) и «Мумме» (Mumme). Сам Альфред и его жена Хедвиг получили имена «Фай» (Fey) и «Финк» (Fink). А Катин брат Петер, которому посвящены эти страницы, звался среди родных самым непонятным и смешным именем «Бабюшляйн» (Bab?schlein).

Дети Кати и Томаса Манн охотно переняли эту традицию. Своих мать и отца они звали «Миляйн» (Mielein) и «Пиляйн» (Pielein). Особенно остра на язычок была Эрика («Эри» или «Эрикинд»). Для брата Клауса она придумала имя «Айси» (Eissi или Aissi), а для дирижера Бруно Вальтера и его жены Эльзы – совсем невиданное имя «Куцимуци» (Kuzimuzi).

Особенными именами назывались и неодушевленные предметы, например, дом на Пошингерштрассе звался «Поши». «Пёльхен» – это семейное название комнаты во дворце Прингсхаймов на Арсиштрассе 12, расположенной рядом со спальней хозяйки, Хедвиг Прингсхайм. Эту комнату Хедвиг сама обставила в честь своего кумира – Наполеона I. Здесь были собраны вещи наполеоновского времени, некоторые принадлежали лично французскому императору, например, походный кубок Бонапарта.

Откуда же произошло это диковинное слово « пёльхен»? Суффикс «хен» («chen») – это обычный немецкий суффикс, соответствующий русским уменьшительно-ласкательным суффиксам «чик» или «к»: Stern – звезда, Sternchen – звездочка, St?ck – штука, St?ckchen – штучка. Так что « пёльхен» – это уменьшительное от какого-то слова «Pol». Но что это слово означает? Оказывается, это сердцевина слова Na-pol-eon, как мне любезно объяснил на немецком интернетовском форуме, посвященном Томасу Манну, доктор Вульф Редер (Wulf Rehder). Разгадка оказалась простой: слово «пёльхен» на языке семейства Прингсхаймов-Маннов означает просто «наполеончик».

Катя Манн не хотела отставать от своей матери и оборудовала в Поши по образцу « наполеончика» свой небольшой личный салон из кленовой мебели, перевезенной из летнего дома в Бад Тёльце.

До конца письма Томаса Манна остается всего два абзаца, а заветной ниточки, ведущей к необычайным приключениям Петера Прингсхайма, пока не видно. Предпоследний, седьмой абзац письма целиком посвящен литературе.


«Какого черта он полез на эту галеру?»

Писатель с горечью признается: « Ты пишешь, что ты вообще-то просматриваешь новую литературу, но ничего не находишь моего. Увы, похоже, что мое публичное молчание стало заметно, недавно меня спрашивали об этом из одной нейтральной страны» (стр. 142).

Известно, что в годы мировой войны писатель был настолько захвачен хитросплетениями мировой политики, что даже на несколько лет отложил в сторону романы « Волшебная гора» [29] и « Признание авантюриста Феликса Круля» [30], над которыми работал в 1914 году. Вот как это объясняет Томас в письме шурину: « Я же тебе писал, что время поставило передо мной чисто публицистические задачи, которые вынудили меня приостановить художественные предприятия, такие как «Волшебная гора» и «Авантюрист». По нынешнему состоянию и с учетом близкого завершения получается довольно толстая книга, которая под названием «Размышления аполитичного» должна появиться зимой. Это вопрос самопознания и самоутверждения, собственно, «вопрос совести», как сказал бы К.Ф.Майер [31] … Но ты когда-нибудь и сам увидишь» (стр. 142).

Решение обратиться к политической эссеистике в ущерб главному делу жизни – художественному творчеству – нелегко далось Манну. Он далеко не уверен, что принял правильное решение, пожертвовав «чистым сочинительством» ради исповедальных размышлений о войне и мире. Не случайно первым эпиграфом новой книги выбрана фраза из « Проделок Скапена» Мольера: « Какого черта он полез на эту галеру?».

О попытке самопознания в « Размышлениях аполитичного» говорит второй эпиграф к книге – стих из драмы Гёте « Торквато Тассо»: « Сравни себя с другим! Познай себя!»

История создания « Размышлений аполитичного», драматические отношения с братом Генрихом в это время, безусловно, заслуживают подробного разговора, но и они ничего не добавляют к одиссее Петера Прингсхайма, обещанной читателю в начале этих заметок.

Где же та ниточка, что ведет к этой истории? Ведь мы просмотрели уже все письмо и подошли к последнему, восьмому абзацу, в котором автор тепло прощается со своим шурином, заявляя, что « если это письмо и получилось слишком длинным, то только из-за дружеских чувств, которые питает к тебе твой зять [32]  Томас Манн» (стр. 142). А следов необыкновенной судьбы Петера мы так и не обнаружили. Может быть, не достаточно внимательно « вчитались», не дали себе труд « помедлить над строкою»?


«conditio sine qua non [33]»

Вернемся к началу письма, к тому самому первому абзацу, в котором Томас Манн поздравляет Петера с днем рождения и шлет ему « от сердца идущее пожелание» (стр. 141). «Что же здесь необычного?», – спросит читатель. А вот что. Письмо, как мы помним, написано за один день до Октябрьской революции в Петрограде, т. е. шестого ноября. А Петер Прингсхайм родился 19 марта. Т. е. писатель поздравляет своего шурина заранее, за четыре с лишним месяца до праздничной даты!

Вот эта необычно раннее поздравление и ведет нас к необыкновенной судьбе физика Прингсхайма. Объяснение такой предусмотрительности Томаса Манна простое: его адресат в те дни уже четвертый год томился в концентрационном лагере для «враждебных иностранцев» в далекой Австралии. С учетом немыслимого расстояния, которое должно было преодолеть письмо в условиях военного времени, с учетом обязательной лагерной цензуры для всей корреспонденции срок доставки в несколько месяцев уже не кажется таким огромным.

Становится понятным и иносказательный смысл самого пожелания, которое, по словам Манна, « сводится, если уточнить, естественно, все время к одному вопросу, который когда-то Цицерон, не знаю точно почему, обращал к Катилине, и на который по сей день никто не может ответить» (стр. 141).

Конечно, для того, кто изучал латынь в гимназии, не составляло труда расшифровать этот маленький ребус. Петеру должен был понять, что Томас имел в виду знаменитую первую речь в сенате против Катилины, которую произнес Марк Туллий Цицерон. Речь начиналась с вопроса: « Доколе?» [34].


Петер Прингсхайм в заключении в Австралии


Теперь понятно и упоминание в конце письма «цензора», которому письмо может показаться слишком длинным. И сдержанность Томаса Манна в вопросах злободневной политики вполне объяснима: письмо писалось с оглядкой на цензуру в лагере для заключенных.

За все четыре военных года Томас Манн написал Петеру Прингсхайму всего три письма. Рассматриваемое нами послание от 6 ноября 1917 года – оказалось последним в этом ряду. А первое было написано 18 декабря 1915 года, когда Петер провел в заключении уже шестнадцать с половиной месяцев. Извиняясь за свое такое долгое молчание, Манн ссылается на необходимость писать латиницей: « как ты видишь, суровое условие для твоего бедного зятя – как извинение, естественно, выглядит немного легкомысленно и неубедительно, но это, в самом деле, препятствие» [35].

О трудности писать на латинице говорится и во втором письме Томаса Манна Петеру Прингсхайму, отправленном почти через год после первого – 10 октября 1916 года. Написав несколько первых фраз по-английски, Манн снова переходит на родной немецкий, замечая, что « он много тоньше – замечание, которое цензор может вымарать, если оно ему не понравится, но из-за этого не стоит изымать письмо целиком» [36].

Снова извиняясь, что не писал почти год, Томас клянется: « Я заверяю тебя, что я бы это делал чаще, если бы непременным условием не было бы писать на латинице, что для меня является очень жестким условием. Очень быстро немеют пальцы, и мысли становятся совсем вялыми» [37].

Для современного читателя, даже владеющего немецким языком, это постоянное противопоставление немецкого и латиницы выглядит странным. Разве не на латинице пишут немцы? Разве в немецком языке не те же самые буквы, за небольшим исключением, что и в английском, французском или латинском алфавитах?

Ответы на эти вопросы зависят от того, какой шрифт имеется в виду – печатный или рукописный, а также от того, о каком времени идет речь. Если говорить о печатных изданиях, то после постепенного вытеснения готических букв латинскими немецкие книги выглядят похоже на другие европейские издания. А вот рукописные шрифты вплоть до сороковых годов двадцатого века разительно отличались от того, как пишут буквы в Англии или во Франции. Сейчас старые немецкие рукописные шрифты не совсем правильно называют «шрифтами Зюттерлина» по имени берлинского графика Людвига Зюттерлина [38], предложившего в 1911 году свой вариант написания немецких букв. Но и до него немецких школьников учили писать в тетрадях и прописях буквы, очень далекие от того, чему учат детей в младших классах современной Германии. Томас Манн привык именно к старому немецкому шрифту, все его рукописи и письма, дневниковые записи и заметки в записных книжках написаны, как сейчас говорят, шрифтом Зюттерлина.



Зюттерлин-шрифт (S?tterlinschrift)


Австралийская цензура, естественно, такое написание понимала с трудом, поэтому пропускала только письма, написанные на привычной для нее латинице, ставя перед Томасом Манном почти невыполнимое « conditio sine qua non», как он написал Петеру в октябре 1916 года.

Через все три «военных» письма Манна Петеру Прингсхайму красной нитью проходит сострадание к человеку, на чью долю выпали тяжелые испытания. Специально вспоминая ласковое домашнее имя Петера, Томас признается: « Дорогой Бабюшляйн, повторю тебе то, что уже сказал в прошлый раз: не проходит, я думаю, и дня, чтобы я сердечно не думал о тебе и о твоей судьбе. Оставайся в бодром настроении!» [39]. И чтобы подкрепить этот призыв неумирающей надеждой, писатель обещает:

« Встреча будет столь же неповторимой, сколь немыслимой была разлука» [40].

Первое письмо 1915 года тоже кончается уверенностью: « Как же ты будешь радоваться жизни, когда ты опять обретешь свободу и ощутишь под ногами землю отечества! Я громко поклялся, что я тебя обниму, когда ты снова будешь здесь, и я эту клятву сдержу» [41].

Что же привело далекого от политики физика Прингсхайма в концлагерь в далекой Австралии, и сдержал ли Томас Манн свою клятву? На эти и многие другие вопросы мы ответим в следующих частях этой работы.


Школа танцев

В автобиографии, названной в русском переводе « Очерком моей жизни», Томас Манн в первой же фразе подчеркивает: « Я – второй сын купца и сенатора вольного города Любека – Иоганна-Генриха Манна и его жены Юлии да Сильва-Брунс» [42].

Петер Прингсхайм – тоже второй сын мюнхенского математика Альфреда Прингсхайма и его жены Хедвиг Прингсхайм-Дом. В обеих семьях было по пятеро детей.

Петеру довелось родиться в удивительной семье, оставившей след в культурной жизни Германии конца девятнадцатого, первой трети двадцатого веков [43]. Дворец Прингсхаймов на улице Арси, 12 почти полвека знала вся образованная баварская столица. По словам Бруно Вальтера, часто там бывавшего, « в гостеприимном доме на улице Арси в большие вечера можно было встретить 'весь Мюнхен’» [44]

Сестра Петера Катя, верная жена и незаменимая помощница Томаса Манна, вспоминала в конце своей долгой жизни о доме их с братом детства:

« У моих родителей <…> был весьма уважаемый и посещаемый дом, где устраивались большие званные вечера. Благодаря профессии моего отца и его личным симпатиям это был научный дом с музыкальными интересами. К литературе отец был скорее равнодушным, в противоположность моей матери. В дом на улицу Арси приходили разные люди, среди них и литераторы, но особенно много музыкантов и художников. К нам приходили Рихард Штраус и Шиллингс, Фриц Август Каульбах, Ленбах, Штук и многие другие из модных художественных кругов Мюнхена» [45].



Альфред и Хедвиг Прингсхайм


Все пятеро детей Альфреда и Хедвиг Прингсхайм родились в течение четырех лет – с 1879 по 1883 годы – сначала сыновья Эрик, Петер, Хайнц, а потом – в июле 1883 года – близнецы Клаус и Катя.

Дети профессора Мюнхенского университета и одного из богатейших людей Баварии, знатока музыки и выдающегося коллекционера произведений искусств, получили, разумеется, блестящее и разностороннее образование. Мальчики вплоть до поступления в гимназию занимались с домашними учителями по различным предметам. У Кати домашнее обучение продлилось вплоть до поступления в университет. Дело в том, что без окончания гимназии в университет не принимают, а гимназий для девушек тогда не существовало. Поэтому Катю дома готовили к сдаче выпускных экзаменов по гимназическим курсам лучшие университетские преподаватели, и ее оценки в итоговом аттестате были выше, чем у братьев.


Дворец Прингсхайма на улице Арси, 12 в Мюнхене


О том, как было поставлено обучение детей в доме на улице Арси, 12, мы знаем из недавно полностью опубликованных воспоминаний школьного товарища Петера и Хайнца Прингсхаймов Германа Эберса [46]. Герман был их ровесником: на полгода младше Петера и на полгода старше Хайнца. Во взрослой жизни Эберс стал художником, и именно его литографии на библейские темы побудили Томаса Манна зимой 1923 года обратиться к сюжету об Иосифе. Вначале планировалось написать небольшую новеллу, но как это часто бывало с Томасом, в результате получился огромный – в четыре тома – роман « Иосиф и его братья». О нем у нас еще будет повод поговорить в этих заметках.


Фридрих Август фон Каульбах. «Детский карнавал» (изображены дети Альфреда и Хедвиг Прингсхайм)


Герман Эберс так описывает детскую часть виллы Прингсхаймов:

« Кроме просторной спальни для четырех мальчиков и отдельной спальни для Кати и ее бонны, была огромная гостиная со шкафами и стеллажами, полными великолепных игрушек, а дальше, как раз напротив сада, располагалась комната для занятий с книжными полками, партами для каждого ребенка и небольшим роялем для упражнений двух младших братьев, унаследовавших музыкальный талант отца… В этом светлом и уютном помещении, равно как и в гостиной, и в комнате для игр я провел всю мою гимназическую жизнь. Эти часы относятся к самым увлекательным, самым веселым и плодотворным моментам моей юности» [47].


Старшие братья: Эрик, Петер и Хайнц


Дети Прингсхаймов изучали не только школьные предметы. Родители заботились об их всестороннем образовании, в том числе, музыкальном. Нашлось место даже школе танцев, которую Хедвиг организовала у себя дома. На роль учителя пригласили придворного балетмейстера и профессора музыкальной академии. Герман Эберс вспоминал:

« Госпожа Прингсхайм договорилась для своих детей об уроках танцев, к которым пригласили и меня. Занятия проходили в просторной бильярдной, расположенной в цокольном этаже здания, куда можно было попасть по узкой лестнице, ведущей из столовой. Уроки танцев давал балетмейстер придворного театра Фенцель [48]».

Неудивительно, что выросшие в таком доме двое из детей Прингсхаймов связали свою взрослую жизнь с музыкой. Хайнц, хоть и получил образование археолога, стал, в конце концов, музыкальным критиком, сочинял музыку для балета, работал в музыкальной редакции баварского радио. Его младший брат Клауз, близнец Кати, сразу пошел по пути профессионального музыканта, композитора и дирижера. В 1931 году он уехал в Японию, где преподавал в токийской Музыкальной академии Уено.

Трудно сказать, насколько занятия музыкой и танцами пригодились Петеру, выбравшему себе профессию ученого, но в то время многие физики неплохо владели и музыкальными инструментами. Достаточно вспомнить игру Альберта Эйнштейна на скрипке или Вернера Гейзенберга [49] на фортепьяно.


Годы чудес

Экзамены на аттестат зрелости Петер успешно сдал весной 1899 года и первого октября того же года был призван, как положено, на годовую военную службу в составе Девятого королевского баварского артиллерийского полка. Служба закончилась 30 сентября 1900 года, и Петер успел в том же году стать студентом философского факультета Мюнхенского университета по отделению физики [50]. Напомним, на всякий случай, что в то время почти во всех европейских университетах кафедры математики и физики входили в состав именно философских факультетов.

Обратим внимание на дату – 1900 год, конец девятнадцатого века – переломный момент в истории науки и в истории европейской цивилизации. В этом году на Всемирной выставке в Париже Германия продемонстрировала новые технологии в химии, электротехнике и машиностроении, которые вскоре в корне изменят жизнь человечества. В том же году профессор из Гёттингена Давид Гильберт [51] на Математическом конгрессе там же, в Париже, сформулировал свои знаменитые «проблемы», определившие лицо математики двадцатого века. Начиналась революция и в физике, но понимали это тогда немногие. Трудно придумать более удачный момент для начала карьеры ученого, хотя большинство современников придерживалось как раз противоположного мнения.

Рассказывают, что осенью 1874 года начинающий студент Макс Планк [52] пришёл к профессору Филиппу фон Жолли [53], руководившему отделением физики Мюнхенского университета, и сказал ему, что решил записаться на его кафедру, чтобы заняться теоретической физикой. Маститый ученый попытался отговорить юношу: « Молодой человек! Зачем вы хотите испортить себе жизнь, ведь теоретическая физика в основном закончена. Осталось прояснить несколько несущественных неясных мест. Стоит ли браться за такое бесперспективное дело?!» [54].



Макс Планк и Филипп фон Жолли


К счастью для физики, студент оказался настойчивым и находчивым: он ответил, что и не собирается открывать ничего нового, а хочет только изучить то, что уже известно.

Об этих же « несущественных неясных местах» современной физики говорил и всемирно почитаемый патриарх английской науки Уильям Томсон [55], получивший в 1892 году титул лорда Кельвина. В своей знаменитой лекции, прочитанной в Королевском обществе 27 апреля 1900 года, он заявил, что физика практически решила все стоящие перед ней задачи и построила красивую и ясную теорию, согласно которой теплота и свет являются формами движения. И только два облачка омрачают ясный научный небосклон. Первое облачко – это вопрос, как может Земля двигаться через упругую среду, какой является по существу светоносный эфир? А второе облачко – это непреодолимые противоречия теории и опыта в вопросе об излучении «абсолютно черного тела».



Проблема классической физики: невозможность описать одной формулой излучение абсолютно черного тела


Анализ почтенного ученого оказался поистине пророческим. Именно из этих двух «болевых точек» и выросла вся современная физика. Буквально через несколько месяцев после выступления лорда Кельвина повзрослевший и ставший уже профессором Берлинского университета Макс Планк решил проблему абсолютно черного тела, введя знаменитое понятие «квант» энергии. А через пять лет, в 1905 году, никому не известный тогда двадцатишестилетний эксперт третьего класса в Федеральном патентном бюро швейцарского Берна Альберт Эйнштейн предложил свою теорию относительности, в которой не было места светоносному эфиру.

Революция в физике началась. Стали закладываться новые подходы к изучению загадочного микромира и бесконечной Вселенной. В число исследователей, чьими усилиями строилась новая физика, вступил в это время и Петер Прингсхайм, завершивший университетское образование защитой докторской диссертации. Защита состоялась 26 июля 1906 года, научным руководителем выступал профессор Вильгельм Рёнтген [56]. Тема работы лежала в русле новой физики – молодой ученый исследовал газовые разряды в специальных трубках в зависимости от приложенного напряжения.

Работа отвечала требованиям к докторским диссертациям, содержала новые и интересные результаты, но одно действительно важное открытие Петер Прингсхайм тогда упустил. В процессе своих экспериментов он наблюдал иногда неконтролируемый газовый разряд, но не смог дать этому разумного объяснения. Только через двадцать лет это явление легло в основу знаменитого счетчика Гейгера. Его создатель Ганс Гейгер [57] был всего на год младше Петера и защитил диссертацию на близкую тему – тоже о газовом разряде – в том же 1906 году, но в Эрлангенском университете. Через два года Гейгер описал принципы работы своего будущего счетчика радиоактивных частиц. Один семестр 1904 года Гейгер провел в Мюнхенском университете, где наверняка познакомился со своим будущим коллегой Петером Прингсхаймом. Увы, многие ученые проходят мимо открытий, которые буквально просятся к ним в руки.

В те времена было нормой, чтобы молодой ученый после окончания университета и защиты первой докторской диссертации мог поработать какое-то время в том или ином исследовательском центре, который открывал для этого временные (обычно на полгода или год) вакансии. Сейчас таких специалистов называют «постдоками».



Макс Планк (1900) и Альберт Эйнштейн (1905) – творцы новой физики


Петеру Прингсхайму удалось найти научные центры, где велись работы точно по его профилю – газовому разряду. Два семестра в 1906/1907 учебном году он проработал в Физическом институте Гёттингенского университета у профессора Эдуарда Рике [58], доказавшего электронную природу тока в металлах. А следующий учебный 1907/1908 год Петер провел в знаменитой Кавендишской лаборатории в Кембридже под руководством профессора Дж. Дж. Томсона, всего год назад получившего Нобелевскую премию за открытие электрона. Именно Томсон побудил Петера заняться светоэлектрическими явлениями, которым Прингсхайм посвятит всю свою научную жизнь.

Петер Прингсхайм уезжал из Кембриджа очарованный британской культурой, обычаями, людьми… Это англоманство еще сыграет в его жизни роковую роль.



Ганс Гейгер и его счетчик


В 1908 году Прингсхайм поступил в Физический институт Берлинского университета на должность ассистента. Первые три года он работал бесплатно, и только с 1911 года его зачислили в штат института, и молодой ассистент начал получать зарплату. Впрочем, и без зарплаты Петер не бедствовал, ведь его отец в те годы все еще оставался одним из богатейших людей Германии [59].

Закрепиться в Берлинском университете для молодого ученого было несомненной удачей, ибо Берлин того времени представлял собой признанный центр физической науки не только Германии, но и всего мира. Кафедру теоретической физики там возглавлял сам Макс Планк.

В то время, когда Петер начинал работу в Физическом институте Берлинского университета, его непосредственными начальниками были три профессора, занятых, в основном, экспериментальной физикой: Эмиль Варбург [60], Генрих Рубенс [61]и Артур Венельт [62].



Эдуард Рике и Дж. Дж. Томсон – руководители Петера Прингсхайма после защиты диссертации


Варбург и Рубенс принадлежали к немногочисленной группе физиков-евреев, которым удалось стать ординарными профессорами немецких университетов. Разумеется, оба были крещены. В одиннадцати немецких университетах, включая Берлинский, в то время не было ни одного не крестившегося профессора-еврея [63].

Эта должность была заветной мечтой любого ученого, и добиться почетного звания было нелегко и коренному немцу. Что уж говорить о евреях, которым ставил дополнительный барьер традиционный академический антисемитизм [64]. Не случайно и великому Эйнштейну не нашлось места профессора в Берлинском университете, хорошо еще, что Макс Планк в 1913 году добился назначения автора теории относительности на должность профессора Прусской академии наук. В этой должности создатель теории относительности пребывал вплоть до своего добровольного выхода из состава академии в 1933 году [65]. Оставаться членом Академии в стране, находившейся под властью нацистов, было для Эйнштейна непереносимо.


Физический институт Берлинского университета


Герой наших заметок Петер Прингсхайм тоже происходил из еврейской семьи, хотя и далеко отошедшей от иудаизма. Недаром после первого посещения дома Прингсхаймов в феврале 1904 года Томас Манн с облегчением описал старшему брату свое первое впечатление: « В отношении этих людей и мысли не возникает о еврействе; не ощущаешь ничего, кроме культуры» [66].



Родители Хедвиг Прингсхайм – Эрнст и Хедвиг Дом


Петер, как и многие крестившиеся его коллеги, искренно считал себя немцем и христианином. И никто не предполагал, что вскоре, когда к власти в стране придут нацисты, различие между крещеными и некрещеными евреями исчезнет, им всем будет уготована одна страшная судьба: изоляция, бесправие, уничтожение…

Примерно такая же картина была и среди физиков, в число которых с 1906 года вступил и Петер Прингсхайм. Еврейское происхождение ему поначалу не мешало делать успешную научную карьеру, так как он с детства был крещен. Его отец сам от перехода в христианство категорически отказывался, но против крещения своих детей не возражал. Жена Альфреда – Хедвиг Прингсхайм, урожденная Дом, – происходила из известной берлинской семьи евреев, давным-давно ставших протестантами.

О своем еврейском происхождении Петер вспомнит только после прихода нацистов к власти. Но и до этой трагической поры в жизни молодого физика произойдут другие драматические события. Но прежде чем мы продолжим рассказ о них, сделаем еще одно отступление. Альфред и Петер Прингсхаймы оказались не единственными представителями этой фамилии в немецкой науке. Вхождение Прингсхаймов в элиту немецкого общества весьма показательно для всего процесса еврейской эмансипации.


Из гетто в профессоры

Начиная с девятнадцатого века, фамилия Прингсхайм становится известной в разных частях Германии. Ее носили крупные промышленники, предприниматели, ученые, преподаватели, банкиры…

Видимо, не догадываясь о еврейском происхождении фамилии, молодой Томас Манн в своем первом романе дал ее любекскому протестантскому пастору, который назвал семью Будденброков “загнивающей”. Будущий нобелевский лауреат по литературе тогда и не подозревал, что через пять лет сам породнится с Прингсхаймами, женившись на Кате – единственной дочери мюнхенского профессора Альфреда Прингсхайма.

Сейчас представителей этой фамилии можно найти не только в Германии, но и в Аргентине, Бразилии, Японии… Предки всех Прингсхаймов были выходцами из Силезии – отдаленного региона Восточной Пруссии, сейчас большей своей частью отошедшего к Польше.

Первое упоминание о предках современных Прингсхаймов относится к 1753 году, когда Менахем бен Хаим Прингсхайм, известный также как Мендель Йохем (1730–1794), поселился в городе Бернштадт (ныне польский город Берутов – Bierut?w – в Нижнесилезском воеводстве) [67]. Его старший брат Майер Йохем (1725–1801) жил неподалеку, в расположенном на расстоянии четырнадцати километров городе Эльс (Oels), ныне Олесница.

Обратим внимание на время появления Прингсхаймов в Силезии – 1753 год. До формальной эмансипации евреев Германии должно пройти еще сто двадцать лет. О равенстве всех граждан перед законом тогда еще и не заговаривали. Впервые этот вопрос на политическом уровне будет поставлен только через тридцать шесть лет во Франции, где Национальное собрание приняло 26 августа 1789 года знаменитую «Декларацию прав человека и гражданина». Декларация объявляла в первой же статье: «« Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Статья шестая уточняла понятие равенства: « Все граждане равны перед законом и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями» [68]. Другими словами, все люди обладают равными правами, независимо от национальности, пола или религиозных взглядов. Стало быть, и евреи ничем не хуже французов или немцев и должны иметь те же права. Кстати, Национальное собрание Франции распространило положение Декларации на евреев лишь спустя два года – 27 сентября 1791 года.

На деле реализовать этот принцип повсеместно оказалось куда как непросто. Многим странам потребовалось более века, чтобы привести свое законодательство в соответствие с основными принципами французской Декларации.

А в середине восемнадцатого века все 175 тысяч немецких евреев жили фактически вне германского общества, их жизнь была скована тысячами ограничений и предписаний. Как сформулировал это знаменитый юрист восемнадцатого века Йохан Ульрих фон Крамер (Johann Ulrich von Cramer, 1706–1772), профессор права Магдебургского университета, евреи «остаются in civitate, но не de civitate», другими словами, они находятся среди гражданского общества, но не принадлежат к нему [69].

Описать несколькими словами условия жизни немецких евреев во второй половине восемнадцатого века весьма затруднительно, ибо условия эти сильно отличались друг от друга в зависимости от места расположения общины. Германия представляла собой тогда мозаику из нескольких сотен самостоятельных княжеств и королевств. В разных городах и княжествах устанавливался свой, часто отличающийся от соседского, свод законов и правил, определяющий рамки еврейской жизни.



Йохан фон Крамер: евреи остаются in civitate, но не de civitate


По сравнению со своими христианскими соседями, евреи должны были платить массу дополнительных налогов и податей, начиная с «шутцгельдер» (Schutzgelder), «деньгами за защиту», и кончая унизительной личной пошлиной «лейбцоль» (Leibzoll), взимаемой при пересечении таможенной границы любого города с каждого еврея, словно это скот или неодушевленный товар. Еврей должен был платить за все: за право заниматься определенной профессией, за разрешение вступить в брак, за позволение остановиться в данном месте даже на краткий срок…

В Пруссии большинство евреев проживало в городах, причем правила менялись от города к городу. В Хальберштадте (Halberstadt), например, евреи имели право проживания и даже основали там общину, а в Магдебурге, который тоже относился к прусской короне, евреи должны были каждый раз получать специальное разрешение на короткий срок пребывания. Некоторые евреи имели привилегию постоянно жить в городе, в то время как власти других городов могли в любой момент выгнать иноверцев вон.

В противоположность Пруссии в Баварии евреям, как правило, было запрещено жить в городах, поэтому большинство общин там размещались в сельской местности.

Логику в отказе или, наоборот, разрешении на проживание евреев в том или ином месте обнаружить трудно. В некоторых городах общины существовали с незапамятных времен, например, в Фюрте (F?rth), где евреи пользовались относительной свободой и правами городских жителей. В то же время в соседнем Нюрнберге евреи жить не могли, они были изгнаны из города еще в 1499 году, и только купцам с конца семнадцатого века разрешалось заезжать в город за товаром обязательно в сопровождении местного жителя, но ни в коем случае не разрешалось оставаться там на ночь [70].

Лейпциг издавна славился своими ярмарками. На время их проведения евреям разрешалось жить в городе, устраивать временные синагоги и обеспечивать себя кошерной едой. Однако первая еврейская семья, постоянно поселившаяся в городе, появилась только в 1713 году. Через сорок лет к ней добавилась еще одна. Лишь с 1837 года евреям разрешили основать в Лейпциге общину и построить постоянную синагогу.

В Бадене, Гессене, Вестфалии и других землях евреи жили только вне городов, однако владеть землей и ее обрабатывать им запрещалось. Приходилось заниматься торговлей и финансами, такими необходимыми для всех и одновременно нелюбимыми в народе профессиями.



Гетто во Франкфурте на Майне. Слева – до 1796 г., справа – во время расчистки в 1868 г.


Евреи часто брали в аренду различные шинки, кабачки и прочие питейные заведения. Именно этим делом и занялись братья Мендель и Майер Йохем Прингсхаймы, когда оказались в Силезии.

Судя по всему, Мендель Йохем, несмотря на молодость, был состоятельным человеком, если он получил разрешение поселиться в Бернштадте. Кроме Менделя, в городе проживали еще три еврейские семьи, недавно там поселившиеся. Еще одним доказательством того, что он был небедным человеком, служит тот факт, что ему удалось взять в аренду кабачок в центре города, у замка. Через несколько лет Мендель построил вместе с братом свой маленький трактир. Скоро Мендель Йохем стал председателем небольшой еврейской общины своего города.

В конце восемнадцатого века слово «гетто» имело, скорее, символический смысл. Настоящее гетто, т. е. замкнутая часть города, отведенная для жизни евреев, встречалось редко. Последнее в Германии гетто во Франкфурте на Майне было разрушено при осаде города французскими войсками в 1798 году.

Тем не менее, и без гетто евреи в Германии жили замкнуто, почти не пересекаясь со своими христианскими соседями. Обычно они занимали дома и целые кварталы вокруг синагоги или других общинных сооружений. Во многих немецких городах сохранились улицы с названием «J?dische Gasse» («Еврейский переулок»). От соседей-христиан евреи отличались и внешне: говорили на своем языке, хотя и близком немецкому, носили свою одежду, особые головные уборы…



Кристиан Дом. «Об улучшении гражданского положения евреев». 1781


И все же идеи равноправия зрели в обществе, и в восьмидесятых годах восемнадцатого века были озвучены и вынесены на всеобщее обсуждение. Кстати, тогда сам термин « эмансипация» еще не использовали, в ходу было выражение « гражданское улучшение (исправление)» (die b?rgerliche Verbesserung). Этот оборот стал особенно популярным в Европе после выхода в свет в 1781 году знаменитой книги прусского дипломата, историка и писателя Христиана Дома (Christian Konrad Wilhelm Dohm, 1751–1820). В энциклопедиях он фигурирует как «Христиан фон Дом», однако дворянскую прибавку к имени «фон» Дом получил только в 1786 году. Его книга называлась: « Об улучшении гражданского положения евреев» (дословно « О гражданском улучшении (исправлении) евреев») [71].

Под впечатлением этой книги австрийский император Иосиф Второй (Joseph II, 1741–1790) в 1782 году, спустя лишь несколько месяцев после ее выхода в свет, выпустил свой знаменитый « Указ о терпимости» (так называемый « Толеранцпатент» – «Toleranzpatent»), отменявший многие ограничения прав евреев в Вене, Богемии, Моравии, Венгрии. Через семь лет этот указ распространили на многочисленных евреев Галиции, присоединенной к Австрии после первого раздела Польши в 1772 году.



Моисей Мендельсон. «Иерусалим, или о религиозной власти и еврействе», 1783


Книга Христиана Дома вышла под непосредственным влиянием Моисея Мендельсона (Moses Mendelssohn, 1729–1786), которого многие не без оснований называют предтечей еврейской эмансипации. Мендельсон был одним из «привилегированных евреев», кому разрешалось жить в Берлине. Своим талантом и трудолюбием он смог занять заметное место в кругах интеллектуальной элиты Европы: философ, лауреат премии Прусской академии наук, литературовед и литературный критик, признанный знаток Торы и Талмуда, переводчик Пятикнижия на немецкий язык… Современники уважительно называли его «еврейским Сократом», встречи с ним искали представители королевских дворов Европы, его научными работами восхищались такие философы, как Кант.

Многие соплеменники ожидали, что Мендельсон сам напишет о несправедливо бесправном положении евреев, но Моисей считал, что такую книгу должен написать христианин. Друг и ученик Мендельсона Христиан Дом прекрасно справился с этой задачей.

Через два года после книги Дома, в 1783 году Мендельсон выпустил собственный труд « Иерусалим, или о религиозной власти и еврействе» [72], в котором обосновал необходимость равных прав евреев и христиан. При этом евреи вовсе не должны были отказываться от своей веры, ибо принципы иудаизма – религии разума – не противоречат задачам государства. Равенство прав должно быть обеспечено независимо от вероисповедания.

Книги Христиана Дома и Моисея Мендельсона вызвали оживленные дискуссии, бесправное и унизительное положение евреев стало предметом всеобщего внимания, мысль о необходимости перемен постепенно проникала в разные слои общества.

Величайшая заслуга Моисея Мендельсона состояла в том, что своими литературными и научными трудами, да и всей своей яркой общественной жизнью он показал, что угнетенный народ заслуживает не ненависти или жалости, но уважения.

Этого же добивались своим трудом и образом жизни представители фамилии Прингсхайм. По мере ослабления ограничений на профессии, доступные для евреев, расширялась и сфера деятельности Прингсхаймов.

Брак Майера Йохема с Ребеккой Лёбель (Rebecca L?bel) оказался бездетным, зато у его брата Менделя было девять детей. Те из них, кто дожил до взрослого возраста, пошли по стопам отца и дяди – либо держали шинки и пивоварни, либо занимались мелкой торговлей. Наиболее удачливые становились богатыми и открывали свои предприятия, а их внуки и правнуки поднимались в верхние слои немецкого общества.

Типичный пример – внук Менделя Йохима Эмануэль Прингсхайм (Emanuel, 1796–1866). Он жил в эпоху, когда эмансипация евреев только набирала ход. Эмануэль стал крупным предпринимателем, владельцем поместья, меценатом… Про его сыновей Зигмунда (1820–1895) и Натаниэля (Nathanael, 1823–1894), доживших до объединения Германии, можно с полным правом сказать, что они принадлежали высшему свету. Банкир Зигмунд получил звание коммерции советник и дворянский титул как владелец поместья недалеко от города Лёйтена (Leuthen), известного по знаменитому сражению 1757 года между Пруссией и Австрией во время Семилетней войны.

Но еще больше прославился брат Зигмунда – Натаниэль (или Натан) Прингсхайм. Он с детства увлекался ботаникой и в возрасте двадцати восьми лет стал приват-доцентом Берлинского университета. В 1864 году, когда Натану было уже за сорок, он получил заветное для каждого ученого профессорское звание в Йене, где основал институт физиологии растений. Через четыре года он вернулся профессором ботаники в Берлинский университет. Натан Прингсхайм заслужил всеобщее признание как выдающийся ученый. В 1856 году тридцатитрехлетний Натан стал членом Прусской академии наук. Он был первым академиком и профессором среди Прингсхаймов и стал для многих его родственников образцом для подражания.

Братья Зигмунд и Натан Прингсхаймы были женаты на сестрах Анне (Anna, 1831–1901) и Генриетте Гурадзе (Henriette Guradze, 1830-93). Многие дети от обоих этих браков занимались наукой.

Натан Прингсхайм принадлежал к четвертому поколению потомков Менделя Йохема Прингсхайма – был его правнуком. Другие правнуки Менделя Прингсхайма входили в немецкое общество через ворота индустриализации. Так Хайман (Хаим) Прингсхайм (1810–1875), внук старшего сына Менделя Йохема, помимо пивоварни, первым в родном городе Оппельн (Oppeln, ныне столица польского воеводства – Ополе) организовал цементное производство, на чем основательно разбогател. Не удивительно, что его дети и внуки получили первоклассное образование и смогли посвятить себя науке. Три внука Хаймана Прингсхайма получили профессорские кафедры в университетах. Ганс (1876–1940) стал химиком и преподавал в Берлинском университете, пока не был вынужден эмигрировать в Швейцарию из-за нацистского преследования. Эрнст Георг Прингсхайм (1881–1970) пошел по стопам Натана и занялся ботаникой. Он читал лекции в Немецком университете в Праге. Наконец, третий брат Фриц Прингсхайм (1882–1967) стал крупным специалистом по античному праву. Он вел занятия во Фрайбурге и Геттингене. В 1939 году Фриц эмигрировал в Англию и работал в Оксфорде. После войны снова вернулся во Фрайбург, где преподавал до конца жизни.

Родственниками этой ветви Прингсхаймов были известные ученые: патологоанатом Карл Вайгерт (Carl Weigert, 1845–1894) и уже упомянутый нами иммунолог Пауль Эрлих, оба тоже родом из Силезии.

Из приведенных примеров отчетливо видна такая тенденция: некоторые правнуки Менделя Йохема Прингсхайма, современника Моисея Мендельсона, добивались богатства и занимали достойные места в немецком обществе, а уже их дети и внуки шли в науку, получали профессорские кафедры и становились частью немецкой академической элиты.

Можно привести множество подобных примеров, но одно яркое подтверждение этого правила невозможно не упомянуть, так как в нем идет речь о коллеге Петера Прингсхайма – его дальнем родственнике Эрнсте Прингсхайме (1859–1917), вошедшем в историю физики опытом Луммера-Прингсхайма (или, как иногда по-русски пишут его фамилию, опытом Луммера-Прингсгейма). Опыт, поставленный в 1899 году, связан все с той же проблемой излучения абсолютно черного тела, которую мы уже не раз упоминали. Это был один из тех экспериментов, которые подтолкнули Макса Планка к открытию через год квантов света. Физик Эрнст Прингсхайм, профессор сначала Берлинского университета, а потом университета в его родном городе Бреслау, был сыном уже упомянутого банкира и коммерции советника Зигмунда Прингсхайма и его жены Анны, урожденной Гурадзе. Одновременно Эрнст приходился племянником профессору ботаники Натану Прингсхайму. И Эрнст, и его друг-коллега Отто Луммер [73] еще встретятся нам на страницах этих заметок.

Эрнст Прингсхайм принадлежал к пятому поколению потомков Менделя Йохема, и его отделяет от его прапрадеда примерно сто-сто двадцать лет. Это как раз тот «век эмансипации», который прошли евреи Западной Европы от полного бесправия и изоляции от соседей до обретения формально равных со всеми прав и занятия самых высоких общественных позиций. Сто лет и четыре поколения, на первый взгляд, кажутся поразительно длинным сроком. Но если взглянуть на изменения в общественном положении евреев, когда потомки мелких торговцев и бесправных держателей шинков становятся университетскими профессорами, банкирами и коммерции советниками, то скорость эмансипации представляется совсем не маленькой.

Фундаментальные науки не сулят такого финансового успеха, как торговля или банковское дело. И, тем не менее, многие выходцы из богатых еврейских семей предпочитали занятия физикой или математикой традиционным видам бизнеса, сделавших их родителей состоятельными людьми.

Этот выбор оказалось довольно распространенным явлением в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков. Причину этого следует искать в незавершенной эмансипации немецких евреев. Несмотря на все прогрессивные законы и политические декларации, фактическое равенство так и не наступило. И даже богатство не компенсировало чувство неполноценности. Успех в науке сулил для молодого честолюбивого человека возможность преодолеть несправедливость, добиться признания своего равенства со всеми людьми, подняться над расовыми или религиозными барьерами. Статистические исследования социального состава родителей немецких ученых, евреев и неевреев, убедительно это подтверждает. Например, более половины всех университетских преподавателей-евреев (приват-доцентов и профессоров) в Германии начала двадцатого века происходили из семей банкиров, фабрикантов, крупных торговцев, в то время как в среднем по стране из таких семей вышло только двадцать процентов преподавателей [74].



Эрнст Прингсхайм и Отто Луммер


История семьи нашего героя Петера Прингсхайма тоже прекрасно иллюстрирует отмеченную закономерность. Отец Петера – профессор математики Альфред Прингсхайм – принадлежит к тому же пятому поколению потомков Менделя Йохема, что и профессор физики Эрнст Прингсхайм. Только Альфред – правнук второго сына Менделя – Моисея, а Эрнст – правнук старшего сына Менделя – Хаима (или Хаймана) Прингсхайма.

Отец Альфреда – Рудольф Прингсхайм (1821–1906) – оказался, пожалуй, самым удачливым промышленником среди своих тоже преуспевающих родственников. Он родился в том же городке Эльс, в котором поселился старший брат его прадеда Майер Йохем Прингсхайм, но затем семья Рудольфа переселилась в городок Олау (Ohlau, ныне польский город Олава в Нижнесилезском воеводстве), где торговля, чем занимался отец семейства, должна была идти успешнее. Свой трудовой путь будущий миллионер начал с должности экспедитора, сопровождавшего телеги с железной рудой или каменным углем от шахт и рудников до ближайшей железнодорожной станции. Сеть узкоколеек тогда была еще недостаточно развита, поэтому приходилось пользоваться гужевым транспортом. Да и на имевшихся узкоколейках грузы везли не только локомотивы, но и лошади, которые шли между рельсами, таща за собой наполненные углем или рудой вагонетки.


Альфред Прингсхайм


В середине пятидесятых годов девятнадцатого века железнодорожная компания, осуществлявшая все перевозки грузов в Верхней Силезии, решила сконцентрироваться только на локомотивных перевозках и передала весь гужевой транспорт в аренду Рудольфу Прингсхайму. Через несколько лет стало ясно, что это решение для компании было серьезной стратегической ошибкой. В то время как дела Прингсхайма шли в гору, паровозное предприятие Верхнесилезского общества узкоколейных дорог подошло к черте банкротства. Оно срочно нуждалось в помощи, и первого октября 1861 года сорокалетний Рудольф Прингсхайм взял убыточное предприятие под свое управление.

Первым делом новый хозяин продал имевшиеся локомотивы и вернулся к гужевым перевозкам, которые многие считали несовременными и устаревшими. Только через десять лет, когда была построена достаточно густая сеть узкоколейных дорог, использование паровозной тяги стало, наконец, рентабельным, и Рудольф Прингсхайм заменил своих лошадок локомотивами.

Вне всякого сомнения, Рудольф Прингсхайм был человеком не только осмотрительным и осторожным, но и весьма дальновидным. Свои деньги он вкладывал сначала в построение сети рельсовых дорог в Верхней Силезии и только потом в модернизацию транспортных средств. «Сначала рельсы, потом паровозы», – так можно было бы сформулировать его основное правило. Деятельность Рудольфа Прингсхайма в организации грузовых и пассажирских перевозок в Верхней Силезии до сих пор не потеряла своего значения. В современной Польше и сейчас бегут поезда по рельсам, проложенным предпринимателем из Олау.

Когда Пруссия в 1884 году национализировала верхнесилезскую сеть узкоколейных дорог, на процветающем предприятии Рудольфа было в наличие 67 паровозов и трудилось 775 рабочих и служащих. Бывший хозяин получил солидную денежную компенсацию. Часть денег он вложил в основанное им акционерное общество «Феррум», дававшее большую прибыль. Кроме того, с Прингсхаймом был заключен договор на двадцать лет, по которому он мог оставаться управляющим предприятия вплоть до 1904 года. Женитьба на Пауле Дойчман (1827–1909) только увеличила богатство семьи: супруга Рудольфа была дочерью устроителя прусских королевских лотерей.

До окончания срока договора Рудольф Прингсхайм не дожил, он умер в 1901 году, успев многократно приумножить свое богатство и приобрести несколько поместий в разных частях Силезии. Кроме того, еще до национализации его предприятия он приобрел земельный участок в одном из самых престижных районов Берлина по адресу Вильгемштрассе, 67, где построил дворец, ставший достопримечательностью столицы [75].



Рудольф и Паула Прингсхайм


Богатство Рудольфа перешло по наследству его сыну, благодаря чему Альфред Прингсхайм смог создать в своем дворце в Мюнхене настоящий культурный центр баварской столицы, собрать выдающиеся коллекции произведений средневекового искусства и обеспечить блестящее образование своих детей, об одном из которых мы и ведем этот рассказ.


Лагерь «Трайел Бэй»

Научная карьера Петера Прингсхайма развивалась поначалу как у большинства его коллег. Он с головой погрузился в физические эксперименты по фотоэффекту, которые проводил вместе с Робертом Полем [76]. Результаты они публиковали в совместных статьях, представляли коллегам в виде докладов на конференциях.




Петер Прингсхайм, Роберт Поль и их книга «Светоэлектрические явления»


Уже в 1909 году, всего через год после начала работы в Физическом институте Берлинского университета, Петер принял участие в научной конференции Британской ассоциации содействия прогрессу в науке («British Association for the Advancement of Science»). В том году конференция проходила в канадском городе Виннипеге. Петер выбрал именно эту конференцию не в последнюю очередь из-за уже упомянутой симпатии ко всему английскому.

О других результатах, полученных Прингсхаймом и Полем, друзья докладывали на научных семинарах в Австрии в 1913 году и во Франции – в 1914. В том же 1914 году очередная конференция Британской ассоциации должна была состояться в другой стране Британского империи – далекой Австралии. Расстояние не смутило Петера, и он решил еще раз пообщаться с британскими коллегами. Знай он, как развернутся события, никогда бы не отправился на другой конец Земли за новыми впечатлениями. Но кто может предвидеть свою судьбу?


Титульный лист одного из докладов конференции Британской ассоциации


Конференция уже шла к концу, когда разразилась война, названная впоследствии «Первой мировой», а тогда известная под именем «Великая». Все граждане Германии были объявлены в Австралии, считавшейся союзницей Антанты, «враждебными иностранцами». Им был запрещен выезд из страны, более того, они должны были содержаться под стражей в специальных концентрационных лагерях.

Вместе с Прингсхаймом был арестован и другой ученый, прибывший на конференцию Британской ассоциации – антрополог и этнограф Роберт Фриц Гребнер [77]. Следующие пять лет обоим ученым суждено было прожить в одном лагере, перенося общие лишения и невзгоды.



Роберт Поль в зрелом возрасте и его книга


Решение о задержании было принято на самом высоком уровне. В секретном приказе начальника Генерального штаба австралийских вооруженных сил командиру Третьего военного округа Сиднея от 22 августа 1914 года говорилось:

« Следующие члены Британской ассоциации содействия прогрессу в науке д-р Гребнер и д-р Прингсхайм являются офицерами запаса германской армии, и им запрещается покидать Австралийский Союз. Пожалуйста, примите необходимые меры» [78].

Так как Прингсхайм и Гребнер были приглашены в страну для участия в конференции австралийским правительством, то власти решили сделать исключение для обоих ученых и отпустить их домой, если они письменно обязуются в течение войны не предпринимать ничего против Великобритании и союзников. Долгое время среди историков, описывавших эти события, считалось, что оба почетных участника конференции Британской ассоциации гордо отказались подписывать декларацию, и поэтому были интернированы [79].



Петер Прингсхайм в лагере и лист его регистрации


Опубликованные недавно документы австралийских военных эту красивую легенду опровергают. Сохранился экземпляр декларации, собственноручно подписанный Петером Прингсхаймом. Декларация прилагалась к докладной записке полковника Вэллека (E.T: Wallack), командира второго военного округа в Сиднее, статс-секретарю австралийского министерства обороны.

Докладная записка датирована шестнадцатым октября 1914 года и подтверждает, что Гребнер тоже подписал декларацию двенадцатого октября 1914 года. Оба ученых должны были покинуть Австралию 24 октября и на корабле «Вентура» («Ventura») отправиться сначала в Америку, а потом на родину, в Германию [80].


Распоряжение Генерального штаба


Все испортило одно письмо Гребнера жене, в котором этнограф весьма нелестно отозвался и об австралийцах, и об англичанах, ведущих с немцами войну.


Декларация, подписанная Прингсхаймом


Письмо перехватила военная цензура, власти сделали вывод, что Гребнер, подписывая декларацию, был неискренен, и запретили ему покидать Австралию.

Заодно не разрешили вернуться домой и Петеру Прингсхайму, хотя он себя ничем не скомпрометировал. На упомянутой докладной записке полковника Вэллека от 16 октября 1914 года стоит резолюция министерства обороны: « отказать в разрешении покинуть Австралию, этот человек должен быть взят под наблюдение, как и доктор Прингсхайм» [81].

О невиновности Петера Прингсхайма говорит донесение одного из офицеров разведки своему начальнику от 7 ноября 1914 года. Относительно немецкого физика разведчик докладывает: « Все письма доктора, как входящие, так и исходящие, были подвергнуты цензуре, и ничего подозрительного в них обнаружено не было» [82].


Вид лагеря «Трайел Бэй»


Тем не менее, Петера, как и его товарища по несчастью Гребнера, на долгие пять лет отправили в концентрационный лагерь. Всего в Австралии в качестве «враждебных иностранцев» задержали 6890 человек, среди них 84 женщины и 67 детей. Для их содержания под стражей было организовано шесть лагерей. Ученые из Германии попали в лагерь «Трайел Бэй» («Trial Bay», что можно перевести как «Залив испытаний»). Он выделялся среди других мест заключения и своим географическим положением, и составом заключенных. В нем содержалось около пятисот человек, что совсем не много по сравнению с самым крупным лагерем «Холсворсти» («Holsworsthy»), где томились от пяти до шести тысяч заключенных.

Лагерь «Трайел Бэй» располагался на восточном побережье Австралии, в пустынной местности на расстоянии примерно 500 километров от Сиднея. В конце девятнадцатого века в этом удаленном от цивилизации месте решили построить трудовой лагерь для перевоспитания преступников. Планировалось соорудить в заливе огромную дамбу, чтобы сделать заход судов в предполагаемый в этом месте порт безопасным. Ожидания, однако, не оправдались: и преступники не собирались радикально меняться в результате подневольного труда, и строящуюся дамбу смыло сильными штормами в 1892, 1893 и 1902 годах. Поэтому в 1903 году от строительства порта в заливе отказались. Заодно приказала долго жить и красивая идея перевоспитания преступников в живописном месте. Лагерь на берегу залива долгое время стоял заброшенным и никому не нужным, пока с началом мировой войны не возникла необходимость содержать где-то тысячи «враждебных иностранцев».

К категории «враждебных» относились не только граждане Германии, оказавшиеся в Австралии в августе 1914 года, но и австралийцы, родственники которых имели гражданство воюющих с Великобританией и Австралией стран. При малейшем сомнении в лояльности правительству Австралии их тоже арестовывали и отправляли в лагерь.

Яркий пример – доктор Макс Герц, один из лучших ортопедов-хирургов Австралии. Он приехал в Сидней в 1910 году с женой-австралийкой, с которой познакомился в Новой Зеландии, где жил постоянно с 1903 года. В Австралии доктор Герц быстро завоевал славу врача-гения: он успешно делал операции больным детским параличом и с врожденными деформациями конечностей, причем часто спасал людей, признанных другими врачами неизлечимыми. Естественно, что наряду со славой, доктор Герц приобрел немало завистников среди коллег-врачей. Австралийская медицинская ассоциация внесла доктора Герца в «черный список» ненадежных лиц, и 19 мая 1915 года, через несколько недель после рождения своего первого ребенка,

Герц был арестован и провел почти пять лет в «Трайел Бэй», где стал уважаемым всеми лагерным врачом и руководителем местного театра [83].


Стирка белья в лагере «Трайел Бэй»


В австралийские концлагеря свозили «враждебных иностранцев» со всех британских доминионов в Юго-Восточной Азии, из Сингапура и Цейлона, из британских и бывших немецких островов Тихого океана: Новой Гвинеи, Самоа, Фиджи… Австралия снова стала «британской тюрьмой», какой была в девятнадцатом веке.

От других лагерей Австралии «Трайел Бэй» отличался не только географическим расположением, но и контингентом заключенных. Здесь была собрана в некотором роде элита: морские офицеры, крупные торговцы, университетские преподаватели, пасторы, врачи, журналисты… Среди заключенных находились даже немецкие консулы из Тасмании и Западной Австралии.

В других лагерях процент собственно «криминального элемента» был существенно выше. Власти специально не смешивали разные слои общества, чтобы избежать дополнительной напряженности. Поэтому атмосфера в «Трайел Бэй» сильно отличалась в лучшую сторону от других мест заключения в Австралии.

Естественно, что родным Петера его положение казалось ужасным. Его мать, теща Томаса Манна Хедвиг Прингсхайм в письме от 3 декабря 1915 года сообщала старшей подруге Каролине Бьёрнсон [84].

« У нас все еще более или менее сносно; один сын служит офицером на фронте, старший находится в австралийском концентрационном лагере для военнопленных и отрезан от мира колючей проволокой, младший с женой и ребенком дома, занят своей профессией» [85].


За пределами лагеря


Здесь сын-офицер – это Хайнц Прингсхайм, служивший лейтенантом в кавалерии [86], «старший сын», конечно, – Петер Прингсхайм, а младший – близнец Кати Клаус.

Сам Томас Манн тоже считал судьбу Петера трагической. В письме профессору Фрайбургского университета Филиппу Виткопу [87] от 14 ноября 1914 года он писал:

« Брат моей жены – кавалерист-лейтенант во Фландрии и уже имеет Железный крест; другой сидит как военнопленный в Австралии, и это для него хуже всего, пусть даже не в смысле физического состояния» [88].

По словам биографа Томаса Манна Клауса Харппрехта, дети в семье Маннов каждый вечер перед сном молились за дядю Петера Прингсхайма, которого разразившаяся война « застала врасплох в далекой Австралии, где его тут же интернировали» [89].


Выборы лагерного «бургомистра»


Слова «за колючей проволокой», употребленные Хедвиг Прингсхайм, могли бы быть применены к «Трайел Бэй» лишь в переносном смысле: никакой колючей проволоки в лагере не было. Заключенные могли с шести утра до шести вечера свободно выходить за ворота, заниматься спортом, просто гулять по полуострову, на котором располагался лагерь. Рельеф позволял охранникам со смотровой вышки держать под контролем всех заключенных, вышедших за ограду. За пределами лагерных стен находились спортивные площадки, в том числе, теннисные корты, построенные самими заключенными.

Особым преимуществом «Трайел Бэй» было расположение лагеря на берегу теплого залива. Климатические условия Австралии позволяли купаться практически круглый год, и это придавало жизни в лагере черты морского курорта. Пляж с мелким песком протянулся на несколько сотен метров от лагерных ворот. Прямо на пляже располагалось кафе «Логово художника», тоже построенное самими заключенными. Оно стало центром социальной жизни лагеря, в нем проводились различные собрания, выбирался Комитет лагеря, руководивший разнообразными комиссиями, кружками и секциями.


Памятник погибшим в лагере заключенным


Еда в «Трайел Бэй» была более высокого качества, чем в других местах заключения в Австралии. Официальный рацион пополнялся овощами, выращенными самими заключенными, и пойманной в океане рыбой. Другие продукты можно было купить в буфете. В лагере действовал и ресторан для тех, кто имел деньги заплатить за кулинарные наслаждения – часть заключенных получали денежные переводы от родных и от фирм, с которыми были связаны. Рождественское меню 1917 года дает представление об уровне жизни в «Трайел Бэй», хотя нужно сделать скидку на то, что это праздничная еда: « мясной бульон в чашке – филе кенгуру в голландском соусе с отварным картофелем – английский ростбиф с букетом гарни – жаренный гусь с салатом – лимонный пудинг – фрукты – кофе» [90].

Однако атмосфера курорта и праздника – лишь внешняя сторона жизни в «Трайел Бэй». Лишение свободы, пусть даже в золотой клетке, тяжело отражалось на психике людей, вырванных волею обстоятельств из привычной жизни. Отчеты доктора Герца официальным комиссиям из Мельбурна свидетельствуют о развитии у многих заключенных неврозов и сердечных заболеваний. От тоски и уныния спасала бурная общественная активность в лагере.

Благодаря заключенным из Сингапура, захватившим с собой книги, в лагере имелась библиотека в две с половиной тысячи томов. Специальная комиссия по образованию координировала систематические лекции по самым разным направлениям науки и культуры. В среднем заключенные «Трайел Бэй» могли посещать по две лекции в неделю. Тематика лекций поражает широтой. Здесь и современная физика, и геология, и общественные науки, философия и теология, астрология и метеорология, химия, немецкая и австрийская история, экономика и финансы…

В отдельном здании, которое называлось «Школа Берлица» [91], проводились занятия по изучению большинства европейских языков, включая русский. Любители экзотики изучали также китайский и малайский языки.

Чтобы не терять времени зря, многие овладевали вторыми профессиями, им в помощь в лагере действовали курсы стенографии и черчения, навигации и высшей математики. Гордостью «Трайел Бэй» были курсы машинистов морских кораблей. Обучением руководил д-р Пупке (Pupke), сотрудник Германо-Австралийской пароходной компании. Выпускникам курсов выдавался сертификат машиниста первого класса [92].

Заключенным нравилась лагерная еженедельная газета « Мир по понедельникам». Газета финансировалась подписчиками, коих в лагере набралось 260 человек. Каждый платил по шесть пенсов за экземпляр газеты, состоящей в среднем из шестнадцати страниц. В культурной жизни лагеря важную роль играли театр, руководимый доктором Герцем, и оркестр, состоящий из четырнадцати музыкантов под руководством дирижера доктора Мюллера. Любители живописи и графики имели возможность регулярно устраивать выставки своих работ.

Короче, возможностей реализовать себя в качестве любителя в той или иной сфере науки или культуры было вдоволь. Но условий для занятий наукой на профессиональном уровне в лагере, естественно, практически не существовало.

Вся переписка заключенных проходила лагерную цензуру. В письмах запрещалось касаться политического и военного положения в мире, нельзя было высказываться в пользу врагов Антанты или критиковать австралийские власти и их союзников. Любые непонятные фрагменты писем рассматривались как попытка передать зашифрованную информацию, такие письма немедленно конфисковывались.

В письмах разрешалось касаться только семейных и деловых вопросов, имевших отношение к прошлой деятельности заключенного. К счастью для Петера Прингсхайма, письма и книги, посвященные физическим проблемам, были отнесены лагерной цензурой именно к деловым вопросам.

В Австралии нашлись коллеги, которые помогали Прингсхайму оставаться в курсе научных новостей. Уже в декабре 1914 года профессор Мельбурнского университета Томас Лайл [93] получил разрешение посещать заключенного Прингсхайма. Вместе с профессором Сиднейского университета Джеймсом Артуром Полоком [94] они снабжали Петера специальной физической литературой. Каждая книга или научный журнал тоже проходили тщательную цензурную проверку, и только после этого попадали в руки изголодавшего по информации молодого ученого. Заключенным позволялось иметь не более двух книг или журналов, поэтому нехватку научной информации Петер ощущал постоянно. Но все же хоть какой-то ручеек свежих данных о положении в физике позволял ему не терять окончательно квалификации и оставаться в строю научных работников. Без этого жизнь в заключении стала бы невыносимой.



Эрнест Резерфорд и Джеймс Чедвик


Помогала и переписка с коллегами, хотя такие письма писались нечасто. Например, 15 ноября 1916 года Прингсхайм отправил письмо легендарному Эрнесту Резерфорду [95], создателю планетарной модели атома, в то время профессору Манчестерского университета, с просьбой прислать последние данные по интересующей Петера проблеме. Резерфорд имел обширную переписку с учеными разных стран. Не зря он имел славу выдающегося учителя и руководителя научной школы: двенадцать его учеников стали нобелевскими лауреатами по физике и химии. Сам великий британский ученый, признанный отцом современной ядерной физики, родился в Новой Зеландии. Он получил свою Нобелевскую премию по химии в 1908 году « за проведенные им исследования в области распада элементов в химии радиоактивных веществ».

Любопытно, что одним из корреспондентов Резерфорда был его ученик, британский физик, будущий Нобелевский лауреат Джеймс Чедвик [96]. История любитсоздавать занятные параллели.

Как раз в те годы, когда Петер Прингсхайм томился в лагере для интернированных лиц в Австралии, Джеймс Чедвик тоже оказался « враждебным иностранцем», но только в Германии и был интернирован в аналогичный лагерь в берлинском районе Рулебен (Ruhleben). Правда, в отличие от Прингсхайма, Чедвик мог продолжать свои физические эксперименты в лагере, чему способствовало ходатайство его коллеги, уже известного нам другого ученика Резерфорда Ганса Гейгера, вернувшегося в Берлин из Манчестера незадолго до начала мировой войны. Именно Гейгер пригласил Чедвика в Берлин для продолжения совместной работы, став невольной причиной его долгого заточения.


«Неповторимая встреча»

В лагере Петер размышлял над физической природой фотолюминесценции, как раз над этой проблемой работал Резерфорд со своими учениками. Люминесценция, или холодное свечение, известно каждому, кто наблюдал светящихся в темноте насекомых (светлячков), морских рыб, гнилушек или видел «фосфоресцирующие» краски и светящиеся в темноте шкалы приборов. Величественное полярное сияние – тоже вариант этого явления. Добавление словечка «фото» означает, что люминесценция вызвана предварительным освещением предмета.

Напряженные размышления о фотолюминесценции в течение всех пяти лет заключения не оказались безрезультатными – когда после пятилетнего отсутствия Петер Прингсхайм в июле 1919 года снова оказался в Берлине, он привез с собой практически готовую рукопись книги « Флюоресценция и фосфоресценция в свете новейшей атомной теории», ставшей основой его возвращения в большую науку.

Но этого счастливого момента Петеру пришлось ждать еще целый год с момента окончания мировой войны – так долго тянулась бюрократическая процедура освобождения из лагеря. И только в июне 1919 года началось возвращение домой. Сначала долгое и мучительное плавание на пароходе «Курск», который до 1918 года принадлежал Русскому Восточно-Азиатскому обществу, дочерней компании датской Восточно-Азиатской компании. После революции в России пассажирские пароходы этой компании были проданы вновь образованной «Балтийско-американской линии» («Baltic American Line») под управлением английской фирмы «Cunard Line».

Пароход «Курск» был специально оборудован для перевозки большого числа людей, не претендовавших на какие-то удобства. До войны он перевозил эмигрантов из Европы в Америку, а после войны его приспособили для перевозки бывших лагерных заключенных. Российский историк Анатолий Хаеш нашел в Российском государственном историческом архиве рапорт начальника III отделения Департамента общих дел МВД А.С. Путилова о его инспекционной поездке в 1911 году по Северо-Западному краю. В этом рапорте присутствует описание парохода «Курск», самого большого пассажирского судна Русского Восточно-Азиатского общества:

«…пароход “Курск”, кроме помещений первого и второго классов, рассчитан на 1700 человек эмигрантов, причем устроены отделения для семейных и для одиноких мужчин и женщин. Эти отделения представляют собой большие светлые помещения над водой, с железными кроватями-нарами в два этажа с матрацами, подушкой, простыней и одеялом. Ночью горит электричество, имеются особые столовые, служащие также залой для развлечений» [97]. Очевидцы, описывавшие транспортировку заключенных из Австралии, рисуют плавание не таким комфортным, как его изобразил инспектор российского МВД. И число пассажиров сильно превышало запланированную вместимость трюмов, и на верхние палубы не разрешалось выходить, чтобы не было контактов с пассажирами первого и второго классов [98]. Капитан корабля запретил команде разговаривать с бывшими заключенными, опасаясь, что среди них есть злостные преступники. Т. е. бывшие австралийские заключенные все еще оставались заключенными на корабле «Курск» и после освобождения из лагеря. И страдали от нещадной качки, недостатка еды и дикой скученности. Не заставила себя ждать и эпидемия гриппа, поразившая сотни пассажиров, метавшихся с высокой температурой на нарах. Десятки больных умерло в пути, и их тела сбрасывали в море, не дожидаясь прихода в гавань.


На корабле «Курск»


Через шестнадцать суток «Курск» прибыл в южноафриканский порт Дурбан, откуда в Европу уже регулярно курсировали корабли различных пароходных компаний. В конце июля на вокзале в Мюнхене Петера встречали с цветами в руках счастливые родители и Катя с детьми. Томаса Манна среди встречавших не было. Он с 15 июля по 6 августа был гостем Самуэля Фишера, проводившего отпуск в небольшом городке Глюксбург (Gl?cksburg) на западе Балтийского моря [99]. Так что исполнить свое клятвенное обещание обнять Петера, как только он снова будет на родине, данное в письме от 18 декабря 1915 года [100], писателю удалось не сразу.

В дневниковой записи от 31 июля 1919 года, сделанной в Глюксбурге, Манн отметил:

« Петер вернулся из Австралии, после 48-часовой поездки на поезде за государственный счет. Морское путешествие было ужасным из-за гриппа. Двадцать трупов, выброшенных за борт, даже без остановки машины. Сам он в хорошем состоянии, загорел, в остальном ничуть не изменился, в его сознании нет ничего националистического или „реакционного“, чем поражены все кругом. Родители, К.[атя] и четверо детей на вокзале с цветами. Мне очень жаль, что я это пропустил. Вчера сердечно телеграфировал» [101]

* * *

В этом месте сделаем небольшое отступление и отметим одно событие, случившееся во время отпуска Томаса Манна в Глюксбурге. Оно сыграло немалую роль в его жизни, оставив след и в его творчестве. В начале августа 1919 года писатель узнал, что стал почетным доктором наук. Эту честь оказал ему философский факультет Рейнского университета имени Фридриха-Вильгельма в Бонне. Торжественная процедура присуждения званий почетных докторов была приурочена к столетию боннского университета.

За свою долгую жизнь Томас Манн становился почетным доктором наук четырнадцати университетов разных стран [102]. Часто эти награждения оказывались не совсем обычными. Например, в дневниковой записи в июне 1953 года писатель описывает церемонию в Кембриджском университете и отмечает: « Редкость двойного доктората в Кембридже и Оксфорде» [103]. В основном докторские степени присуждались по философии и филологии. В Германии только два университета пошли на такой шаг – Боннский и Йенский. В 1955 году в университет города Йена, входившего в состав еще существовавшей тогда Германской демократической республики, поступило предложение наградить писателя в связи с приближающимся его восьмидесятилетием. Философский факультет университета в Йене отказался признать Манна своим доктором, и тогда медицинский факультет решил присвоить ему звание почетного доктора медицинских наук. Чтобы не раздувать скандал и не выставлять на посмешище ни университет, ни лауреата, в дело вмешались власти ГДР из Берлина, и звание было все же изменено на «доктор философии».


Томас и Катя Манн и Петер Прингсхайм во время присуждения писателю очередного звания доктор наук, 27.3.41, США


Весьма показательно, что университет баварской столицы, в которой Манн прожил полжизни, не удостоил писателя такой чести. Конфликт Манна с « вагнеровским городом Мюнхен», начавшийся задолго до прихода Гитлера к власти, фактически не угас до конца его жизни и продолжается по сей день, просто перейдя из открытой фазы в скрытую.

Необычным было и присвоение звания почетного доктора Боннского университета. И не только потому, что это было первое официальное признание заслуг Томаса Манна как писателя. С этим награждением связан крупный политический скандал, развернувшийся через семнадцать лет, в 1936 году, когда нацистские власти лишили писателя немецкого гражданства, а Боннский университет вычеркнул Томаса Манна из списка своих почетных докторов. Эта история получила продолжение после крушения Третьего рейха, когда обновленный философский факультет в Бонне снова вернул писателю его почетный титул и прислал новый диплом.

Столетний юбилей Рейнского университета в Бонне должен был отмечаться в 1918 году, но из-за продолжавшихся еще боевых действий был отодвинут на год. Первая мировая война закончилась Компьенским перемирием 11 ноября 1918 года: в железнодорожном вагоне маршала Фердинанда Фоша в французском Компьенском лесу представители Антанты и Германии подписали соглашение о прекращении военных действий. Ровно в 11 часов был дан 101 залп салюта, и они стали последними залпами первой страшной войны двадцатого века. И хотя Рейнская область, включая Бонн, с декабря 1918 года была оккупирована войсками Антанты, руководство университета решило провести юбилейные торжества в августе 1919 года. Основная церемония была назначена на 3 августа, день рождения кайзера [104], чье имя носил университет.

Почетный доктор наук (Dr. h.c. – от лат. honoris causa) – высокое научное звание, не ниже второй докторской степени. В Германии звание «доктор» ценится больше, чем в других странах, оно сопровождает своего владельца всю жизнь и обязательно для использования во всех официальных документах, словно это дворянский титул. Кому, скажем, в России или в США придет в голову при регистрации в гостинице или в счете за мелкий ремонт обуви указывать научную степень клиента? А в Германии до сих пор это норма.

В отличие от обычной докторской степени претендент на звание почетного доктора не должен защищать никаких диссертаций. Решение о присуждении этого титула принимает исключительно Ученый совет университета. По случаю столетнего юбилея университета этой чести удостоились десять человек, из них только Томас Манн являлся свободным художником слова. Остальные почетные доктора уже были известными учеными в своих областях знаний. Немало достойных кандидатов было отсеяно на ранних стадиях обсуждения претендентов.

Получить звание почетного доктора в Германии – задача очень непростая. В этом Томас Манн смог еще раз убедиться буквально в те же дни, когда к нему пришла радостная весть о присвоении ему этой степени. Под впечатлением случившегося Томас решил сделать такой же подарок своему верному другу-издателю, с которым вместе отдыхал в Глюксбурге, к предстоящему круглому юбилею – 24 декабря 1919 года Самуэлю Фишеру исполнялось шестьдесят лет. Сразу по возвращению домой, 10 августа 1919 года, Манн отправил другому знаменитому писателю, Герхарду Хауптману [105], чьи книги тоже издавались у Самуэля Фишера, письмо, в котором изложил свою идею.

« Близится шестидесятилетие господина С.Фишера. Я думаю, что было бы прекрасно и справедливо, если бы умному, доброму, заслуженному человеку, которого я сейчас во время продолжительной совместной жизни в Глюксбурге смог по-настоящему узнать и оценить, досталось бы по этому поводу официальное признание. Вы, если я не ошибаюсь, знакомы с прусским министром культуры господином Хёнишем [106]. Если бы Вы ему предложили намекнуть философскому факультету Берлинского университета, чтобы он отметил культурные деяния Фишера присвоением ему титула почетного доктора?» [107].

Скорее всего, эта идея обсуждалась и с самим Самуэлем Фишером в Глюксбурге. Хауптман обещал сделать все, что от него зависит, но больше ничего по этому поводу от него не было слышно. Томас Манн попытался организовать коллективное письмо известных писателей, издававшихся у Фишера, в адрес философского факультета столичного университета (см. его письмо редактору издательства Морицу Хайману [108]от 9 сентября 1919 года), но и эти усилия не принесли успеха, почетного звания «доктор» Самуэль Фишер так и не дождался.

Как и многие другие награжденные, Томас Манн не присутствовал на самой церемонии в Бонне: слишком непрост был въезд в оккупированный английскими войсками город, немцам требовалось для этого получать специальный паспорт. Извещение о почетном звании писатель получил телеграммой, а сам диплом – по почте. Всем награжденным телеграммы отправлял декан философского факультета, только Томасу Манну радостную весть сообщил историк литературы профессор Бертольд Лицман [109], давний знакомый и почитатель творчества писателя. Близкий друг Томаса Манна в то время Эрнст Бертрам [110], который встретится нам еще на этих страницах, был учеником Лицмана и под его руководством защитил в 1907 первую докторскую диссертацию в том же Боннском университете. Незадолго до описываемых событий в 1919 году Бертрам защитил вторую докторскую и стал доцентом этого университета. Годом ранее, в том же году, когда вышли в свет « Размышления аполитичного», Эрнст Бертрам опубликовал свой фундаментальный труд « Ницше. Опыт мифологии», который высоко ценил Томас Манн. Именно Бертрам и предложил профессору Лицману выдвинуть Манна кандидатом на получение почетного звания.

Бертольд Лицман обратил внимание еще на ранние работы Томаса Манна, но особенно воодушевили его « Размышления аполитичного» в их первой редакции, насквозь пронизанной националистическим духом.

Профессор увидел в Томасе Манне своего духовного союзника и единомышленника. Наверно, такими они и были в годы мировой войны, когда писались « Размышления». Выдвижение кандидатуры Томаса Манна было исключительно политически мотивировано, хотя в докторском дипломе и в поздравительной грамоте говорилось только о первом романе писателя – « Будденброках».



Ромен Роллан и А.В. Луначарский


Томас Манн был вполне искренен, когда в благодарственном письме декану философского факультета писал, что он сам сомневается, « правильно ли выбрали, когда выбрали меня?» [111]. Если бы он присутствовал на церемонии в Бонне и слышал речи выступавших, яростно обвинявших в поражении Германии и отречении кайзера предателей-либералов и мировой заговор, то был бы поражен, в каком националистическом, антиреспубликанском угаре находится большинство боннских преподавателей и студентов. Таких же взглядов, как позже выяснилось, придерживался и его друг Эрнст Бетрам, приветствовавший в 1933 году приход нацистов к власти. После этого пошла на убыль когда-то крепкая дружба двух литераторов, оказавшихся по разные стороны политических баррикад.

Но в 1919 году постепенный переход Томаса Манна из лагеря националистов и монархистов в лагерь демократов и сторонников Веймарской республики был еще незаметен. В глазах многих сторонних наблюдателей он оставался тем же страстным патриотом Германии, каким был в начале войны. Именно тогда Ромен Роллан сравнил его с « разъяренным быком, с опущенной головой несущимся на шпагу матадора» [112]. В России А.В.Луначарский, готовя в 1915 году рецензию на книгу Генриха Манна, рисует его младшего брата каким-то ненормальным фанатиком: « В настоящее время Томас Манн является совершенно сумасшедшим шовинистом, истерические вопли которого даже в глазах самых заядлых пангерманистов кажутся компрометирующими» [113].

Анатолий Васильевич, конечно, погорячился. Томасу никогда не изменяло чувство стиля и « истерические вопли» слабо вяжутся с мастерством художника, достигшего уже литературной зрелости. Что касается зрелости политической, то до нее время еще не пришло. Но изменения в мировоззрении происходили, и в 1919 году писатель был уже не тем, что четыре года назад.

Профессора Боннского университета, единогласно присвоившие Манну звание почетного доктора, наверно, были бы неприятно поражены, если бы знали, что их избранник в это самое время с большим интересом и одобрением изучает труды ненавистного националистам политика-еврея Вальтера Ратенау. В дневниковой записи от 13 августа 1919 года отмечено: « Читал по утрам и вечерам в парке произведения Ратенау о революции и его «Апологию». Тоже особенный провидец, наполовину истинный, наполовину ложный, наполовину чистый, наполовину мутный, но он себя мучает честно – и у кого это получилось бы лучше?» [114].

Пожалуй, это же мог сказать Томас Манн и о себе. В политике он тоже был и прав, и ошибался, и мучил себя честно в поисках истины. Свою позицию в отношении будущего Германии он окончательно определил через три года, однозначно встав на сторону Веймарской республики. И только тогда консерваторам и националистам в Бонне стало ясно, что их выбор почетного доктора философии в 1919 году был политической ошибкой. Да и самому награжденному это звание принесло больше огорчений, чем радости. Хотя вначале новый титул не мог не тешить самолюбия писателя.

Возвращаясь из отпуска домой, Манн остановился на пару дней в Берлине. Заполняя в отеле «Эксельсиор» регистрационную карточку, он первый раз в жизни указал свой докторский титул. Этот факт оказался для него столь новым и значительным, что он не преминул отметить его в своем дневнике [115].

* * *

Ночью 9 августа Томас Манн вернулся в Мюнхен, и первая встреча с Петером после долгой разлуки состоялась в воскресенье 10 августа. После отпуска накопилось много дел, поэтому день выдался насыщенным, о нем в дневнике за 11 августа пространная запись. В ней о Петере только две строчки:

« К чаю с К.[атей] и четырьмя [детьми] на трамвае на улицу Арси. На террасе приветствия с Петером Пр.[ингсхаймом]» (Tageb?cher 292).

В субботу 16 августа уже сам Петер приехал к Маннам в гости на чай. Томас отмечает в дневнике:

« К чаю Петер Пр.[ингсхайм], который показывал фотографии из Трайел Бэй и высказывал свои довольно разумные политические взгляды» (Tageb?cher 295).

Во время очередного воскресного чаепития на улице Арси 24 августа Томас передал Петеру экземпляр своей книги, о работе над которой он писал во всех своих трех письмах в австралийский лагерь: « К обеду на улицу Арси, где я Петеру Пр.[ингсхайму] передал «Разм.[ышления аполитичного]» (Tageb?cher 297).

Во время следующего воскресного приема на улице Арси в доме Альфреда и Хедвиг Прингсхайм Томас Манн познакомился с одним товарищем Петера по несчастью. В дневниковой записи от 31 августа 1919 года отмечается: « В обеде принял участие солагерник Петера Пр.[ингсхайма], фон Зольфс, с его замужней сестрой, типичный дворянин с севера Германии» (Tageb?cher 298).

В первое воскресенье сентября провожали Петера в Берлин, отмечает Манн в дневнике 7 сентября (Tageb?cher 300). Молодому ученому пора снова приниматься за науку, от которой он был оторван долгие пять лет. Но расставание с родными было недолгим. На рождественские каникулы Петер снова приехал в Мюнхен, о чем Манн упоминает в дневнике от 22 декабря (Tageb?cher 348). В понедельник 29 декабря Петер прибыл «на чай» к сестре и зятю и с « большой теплотой высказывался о «Разм.[ышлениях аполитичного]»» (Tageb?cher 352).


Чаепитие в доме Прингсхаймов


Весной 1920 года Петер снова наведался в Мюнхен, на этот раз на пасхальные каникулы. В воскресенье 4 апреля вся семья Маннов поехала на трамвае к Прингсхаймам на улицу Арси, где и встретились с Петером. Праздничный обед был хорош, отметил Томас в дневнике (Tageb?cher 413). Через неделю, в понедельник 12 апреля, Петер был зван к Маннам «на чай», а вечером все вместе пошли в Одеон слушать кантату « Песни Гурре» Арнольда Шёнберга (Tageb?cher 418), чье творчество существенно повлияло на последний законченный роман Томаса Манна « Доктор Фаустус». Через четверть века возникнет острый конфликт писателя с этим композитором из-за спора об авторстве додекафонии, или двенадцатизвучия, – особого метода сочинения музыки, упомянутого Томасом Манном в романе без ссылки на Шёнберга, который этот метод изобрел.



Кабинет Томаса Манна на Пошингерштрассе


В августе того же года Петер снова в Мюнхене, и в воскресенье 29 августа он вместе с Томасом и Катей слушал в ложе Принцрегентен-театре ту самую оперу « Палестрина», о которой с восторгом писал Манн своему шурину в письме от 6 ноября 1917 года. « Да, бедняга, ты это тоже теперь пропустил», – посетовал тогда писатель. Теперь это упущение исправлено. Дирижировал на этот раз сам автор музыки Ганс Пфицнер.

В том же письме от 6 ноября 1917 года Томас жаловался шурину, что вынужден « приостановить художественные предприятия, такие как „Волшебная гора“ и „Авантюрист“».Теперь « Волшебная гора» снова в работе, и во время следующего приезда Петера в Мюнхен 9 апреля 1921 года Томас Манн читал ему главки « Хиппе» и « Психоанализ» (первоначально этот раздел назывался « Доклад») из четвертой главы романа [116].

Оглядывая эти бегло упомянутые в дневнике писателя встречи с шурином после его возвращения из австралийского лагеря, можно с уверенностью сказать, что все клятвы и обещания, сделанные Манном в письмах Прингсхайму в Австралию, выполнены, а отношения между Томасом и Петером все это время оставались живыми и сердечными.

Но счастливым окончанием австралийского плена наша история не заканчивается. История подарила нашим героям лишь короткую передышку – через четырнадцать лет после возвращения Петера на родину в Германии к власти пришли нацисты. И начался новый, еще более страшный виток его одиссеи.

Но прежде чем мы продолжим рассказ о ней, сделаем небольшое отступление и поговорим о судьбе одного великого физика, с которым семьи Петера Прингсхайма и Томаса Манна через несколько поколений породнились.



.

Часть вторая
Корни и ветви, или О «белом еврее» в науке (Томас Манн, ГенрихГиммлер, Вернер Гейзенберг)

Гимназия имени Максимилиана

Бывает, живут незнакомые люди в одно время и никогда не сталкиваются друг с другом, а судьбы их потомков переплетаются так причудливо и крепко, словно корни и ветви в густом кустарнике. Взять хотя бы таких непохожих современников, как писатель Томас Манн, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и физик Вернер Гейзенберг.


Николай Векляйн


В конце девятнадцатого века мюнхенская гимназия имени Максимилиана считалась одной из лучших в Баварии.

Ее в то время возглавлял доктор Николаус Векляйн [117], талантливый педагог и организатор школьного образования, сторонник глубокого изучения в гимназиях древней истории и классических языков.


Гимназия Максимилиана в Мюнхене


Гимназию Максимилиана посещали дети известных в городе людей. В ней учился младший брат Томаса Манна – Виктор, а также братья Кати, будущей жены писателя, – Петер и Хайнц, дети профессора математики Мюнхенского университета Альфреда Прингсхайма.

Векляйн приглашал на работу с гимназистами первоклассных учителей. В 1894 году преподавателем латинского и греческого стал Август Гейзенберг, незадолго перед этим защитивший докторскую диссертацию в Мюнхенском университете под руководством профессора Карла Крумбахера [118]. Молодой доктор проработал в гимназии три года, а потом вплотную занялся научными исследованиями, два года провел в Италии и Греции, изучая византийские рукописи.


Анна и Август Гейзенберги


В 1901 году защитил в Вюрцбургском университете вторую докторскую диссертацию и стал там же преподавать в качестве внештатного профессора. В декабре 1909 года умер профессор Крумбахер, и в следующем году его бывшего ученика пригласили занять освободившуюся кафедру византийской и новогреческой филологии Мюнхенского университета. Так Август Гейзенберг достиг в 1910 году научного Олимпа – стал полным (ординарным) профессором, что в Германии означает занятие высокой государственной должности со всеми положенными ей привилегиями: гарантированный высокий оклад, индексируемая пенсия и т. п.

Дети Альфреда Прингсхайма, в то время экстраординарного профессора, безусловно, запомнили молодого преподавателя классических языков, ведь они год посещали ту же гимназию, пока в 1895 году их вспыльчивый отец не поссорился с директором Векляйном из-за методики преподавания математики и не перевел своих мальчиков в другую школу – гимназию имени Вильгельма.

Короткое время, проведенное в гимназии, оказалось для Августа Гейзенберга весьма продуктивным – там он нашел свою жену: ею стала дочь директора Анни Векляйн.


Анна Векляйн, Август Гейзенберг, Векляйны и Вернер Гейзенберг


Брак подарил родителям двух сыновей: старшего Эрвина, родившегося в 1900 году, и Вернера, который был на год младше брата. Мальчики посещали, естественно, ту же школу, где директорствовал их дед. В анналах гимназии имени Максимилиана сохранилась запись о том, как принц-регент Людвиг посетил это учебное заведение весной 1913 года, и ученик второго «А» класса Вернер Гейзенберг приветствовал высокого гостя своим стихотворением. В том же году Николаус Векляйн ушел на пенсию, проработав на посту директора гимназии более двадцати пяти лет.

Оба брата Гейзенберги стали во взрослой жизни учеными: Эрвин – химиком, а Вернер – физиком, лауреатом Нобелевской премии за 1932 год с формулировкой « за создание квантовой механики». Премию присудили в следующем году, когда в Германии у власти были уже нацисты.


Николаус Векляйн с двумя внуками: Эрвином и Вернером Гейзенбергами


Свежеиспеченный нобелевский лауреат довольно скоро испытал на себе, что значит развивать в Третьем Рейхе «еврейскую физику», как называли нацисты теорию относительности Эйнштейна и квантовую механику.


«Осецкий в физике»

Вернер Гейзенберг, несмотря на свою молодость – а ему в 1933 году исполнилось всего 32 года – уже занимал одно из ведущих мест среди немецких физиков-теоретиков. Он необычно рано получил должность ординарного профессора Лейпцигского университета, где руководил институтом теоретической физики.


Вернер Гейзенберг


В 1935 году появилась реальная возможность занять еще более престижное место – освободилась должность профессора теоретической физики в его родном Мюнхенском университете. Это место в течение почти тридцати лет занимал учитель Гейзенберга и патриарх немецкой теоретической физики Арнольд Зоммерфельд [119]. В 1935 году ему пошел шестьдесят седьмой год, а по закону немецкий профессор, являвшийся одновременно высокопоставленным государственным служащим, обязан в этом возрасте уйти на пенсию.


Арнольд Зоммерфельд


Процедура назначения ординарного профессора в Германии всегда была непростой. Университет на своем Ученом Совете утверждает список, как правило, из трех кандидатов на освободившуюся должность. Этот список направляется в курирующее данный университет министерство науки и образования, где утверждается один из кандидатов или отвергается весь список. Тогда процедура повторяется: университет составляет новый список кандидатов, который вновь направляется в министерство, и так до тех пор, пока кандидатуры университета и министерства не совпадут. Иногда процесс назначения нового профессора затягивается на годы. Так произошло и с утверждением преемника Зоммерфельда, однако в 1937 году назначение Гейзенберга в Мюнхен не вызывало почти никаких сомнений ни у молодого профессора, ни у руководства университета. Вернер и недавно ставшая его женой Элизабет (дочь берлинского профессора-экономиста Шумахера) уже подыскивали себе дом в баварской столице, куда собирались переехать после завершения всех формальностей. Но их надеждам не суждено было сбыться – сторонники «немецкой физики», сплотившиеся вокруг нобелевских лауреатов Филиппа Ленарда [120] и Йоханнеса Штарка [121], нанесли молодому создателю квантовой механики неожиданный и страшный удар.



Филипп Ленард и Йоханнес Штарк


В тот самый день, 15 июля 1937 года, когда чета Гейзенбергов прибыла в Мюнхен после свадебного путешествия, в официальном эсэсовском органе печати, еженедельнике « Черный корпус», была опубликована огромная – на всю газетную полосу – статья против молодого физика-теоретика под убийственным названием « Белые евреи в науке». В статье объяснялось значение этого термина:

« Победу расистского антисемитизма можно оценить только как частичную победу. Ибо не сам по себе расовый еврей нам опасен, сколько дух, который он распространяет. И если носителем этого духа является не еврей, а немец, то с ним нужно бороться вдвое решительнее, чем с расовым евреем, который не может скрыть происхождения своего духа. Народная мудрость придумала даже специальное обозначение «белый еврей» для подобных бациллоносителей» [122].


Статья «Белый еврей в науке»


В вину Вернеру Гейзенбергу в статье ставился тот факт, что он в 1936 году «протащил» в официальный партийный орган национал-социалистической партии статейку, в которой отстаивал истинность теории относительности еврея Эйнштейна, чтобы «заткнуть рот» ее критикам. Звание профессора в 1928 году Гейзенберг получил якобы незаконно, так как был слишком юн для такой высокой чести. Заняв кафедру теоретической физики в Лейпцигском университете, он открыл дорогу в науку многим евреям, ущемляя при этом права «истинных арийцев».

Говоря о присуждении Гейзенбергу Нобелевской премии за 1932 год, автор статьи в « Черном корпусе» называет его «Осецким в физике», что предвещало Вернеру трагическую судьбу бывшего редактора газеты « Ди Вельтбюне» пацифиста Карла фон Осецкого, уже третий год томящегося в концлагере. Присуждение Осецкому в 1936 году Нобелевской премии мира настолько взбесило Гитлера, что он запретил со следующего года подданным Третьего Рейха получать эту «проеврейскую награду» [123]. Замученный пытками Осецкий умер в 1938 году в берлинской больнице, так и не получив свободу, несмотря на протесты писателей, ученых и политиков многих стран.

Статья в « Черном корпусе» заканчивалась призывом удалить из немецкой духовной жизни таких наместников еврейства, как «Осецкий в физике» Вернер Гейзенберг.


Вокруг кафедры Зоммерфельда

Что же стояло за этой атакой на Гейзенберга со стороны нацистов? Почему они так яростно боролись против его назначения на кафедру теоретической физики в Мюнхенском университете? Дело в том, что вопрос о преемнике профессора Зоммерфельда стал одним из центральных эпизодов борьбы национал-социалистов за господство в науке, в данном случае, в физике.

Любая тоталитарная идеология стремится взять под контроль все стороны общественной жизни: от воспитания детей до репертуара театров, от фасона одежды до содержания школьных программ, от литературы до науки. И если в какой-то области знаний идеологические установки берут верх над всеми прочими, то наука умирает, а ученые, сохранившие ей верность, лишаются работы, свободы, а то и жизни.



Николай Вавилов и Трофим Лысенко


Подобное случилось в СССР, когда «мичуринская биология» на печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года победила генетику. Отечественная молекулярная

биология до сих пор не оправилась от нанесенного тогда ущерба. Похожая судьба ожидала в тридцатые годы двадцатого века теоретическую физику в Германии, когда против нее ополчились сторонники так называемой «арийской» науки.

Термин «арийская физика» ввел в оборот Филипп Ленард, блестящий экспериментатор, получивший в 1905 году Нобелевскую премию за исследование катодных лучей. Убежденный консерватор и националист, Ленард не был в начале своей деятельности ни антисемитом, ни нацистом. Он поддерживал уважительные отношения с Альбертом Эйнштейном, даже рекомендовал его на место профессора теоретической физики в свой университет. Но общую теорию относительности он принять не мог, а после публичной дискуссии с ее автором на конференции естествоиспытателей и врачей в Баде Нойхайме 23 сентября 1920 г. личные отношения между учеными были разорваны, и Эйнштейн превратился для Ленарда в главного врага и основную мишень для нападок. Вскоре после этого Ленард одобрил программу национал-социалистической партии и стал преданным почитателем Гитлера.

С приходом нацистов к власти Ленард, вышедший в 1932 году на пенсию, получил статус ведущего физика Германии, с 1935 года физический институт Гейдельбергского университета стал носить его имя. В следующем году вышел в свет учебник Ленарда « Немецкая физика в четырех томах». В первых строках предисловия автор определяет суть нового понятия:

«– Немецкая физика? – спросите вы. Я мог бы назвать её также арийской физикой или физикой людей нордического типа, физикой исследователей реальности, искателей истины, физикой тех, кто основал естествознание.

– Наука есть и будет интернациональной – возразите вы мне. Но такое утверждение в корне ошибочно. В действительности наука, как и всё, что создают люди, зависит от расы, от крови» [124].

Расистский подход, взятый за основу в «немецкой физике», точно соответствовал нацистской идеологии и потому сразу нашел поддержку у партийных бонз, прежде всего у главного идеолога национал-социализма Альфреда Розенберга.

В своей книге « Великие естествоиспытатели» [125], вышедшей в 1929 году, Ленард старался обосновать тезис, что только арийские физики могли выдвигать основополагающие идеи о строении мира и материи. Ученые с еврейской кровью к этому не способны. А исключения, типа Генриха Герца, открывшего электромагнитные волны, объясняются просто: у профессора Герца, руководившего, кстати, работой ассистента Ленарда в Боннском университете, была арийская мать, которой он обязан своими успехами в экспериментальной физике. А вот вредное влияние еврея-отца привело к увлечению Герца теоретическими исследованиями.

Теоретизирование, математические выкладки, абстрактные понятия – все это, по мнению Ленарда, характерно для еврейских ученых. Настоящий физик-ариец во главу угла ставит эксперимент, наблюдения за природой, его выводы наглядны и понятны, основываются на классической ньютоновской физике и не требуют ломки традиционных представлений об абсолютном пространстве и мировом эфире. Общая теория относительности и квантовая механика с их непростым математическим аппаратом объявлялись догматическими конструкциями и ненужным балластом науки.

Как и в случае Генриха Герца, несомненную гениальность других физиков еврейского происхождения Ленард объяснял наличием у них хоть капли «арийской крови». Если же, как у Эйнштейна, арийской крови совсем не было, то автор « Великих естествоиспытателей» находил каких-то арийских предшественников, которым и приписывались гениальные открытия.

Представители «арийской физики» категорически отрицали объективность науки и ее интернациональный характер. В этом они следовали позиции Гитлера, высказанной им в «Майн Кампф».

Как интеллектуальное движение «арийская физика» была весьма неоднородна и противоречива. Она ставила на первое место эксперимент, а мировое физическое сообщество всегда считало, что склонность к абстракции и теоретизированию есть типично немецкая черта. Хотя Ленард относил английскую физику к еврейской, именно англичане славились высоким уровнем своих экспериментов и активнее, чем их коллеги на континенте, поддерживали идею мирового эфира. Таких парадоксов, порожденных расовым подходом к науке, можно привести множество. Это сильно мешало «арийской физике» добиться ее главной цели: стать господствующим мировоззрением всех немецких ученых и вытеснить теоретическую физику из программы немецких университетов. Большинство из действовавших в Германии физиков были убеждены, что теория относительности и квантовая механика – перспективные инструменты познания мира, а их отрицание губительно для науки.

Политическая система гитлеровской Германии, включавшая в себя как малую составную часть и «арийскую физику», была столь же неоднородна и противоречива. Представление о нацистской элите как о едином организме, все части которого слаженно выполняют распоряжения фюрера, глубоко неверно. Руководство Третьего рейха представляло собой нагромождение различных группировок с несовпадающими взглядами и целями. Эти группировки с переменным успехом боролись друг с другом, отстаивая свои интересы. В частности, давно и упорно тлел конфликт между идеологическим ведомством Розенберга и министерством науки, воспитания и народного образования, которым руководил Бернгард Руст.

То, что Розенберг горячо поддержал Штарка в его борьбе против Гейзенберга и предоставил в его

распоряжение страницы партийного органа «Фёлькише беобахтер», стало для министерства дополнительным стимулом не давать Штарку дорогу к руководству немецкой физикой. А отношение министра Руста к Штарку ясно видно из следующего эпизода. Штарк, который к 1936 году занимал два важных поста – президента Государственного физико-технического института (Physikalisch-Technische Reichsanstalt) и президента Чрезвычайного общества помощи немецкой науке (Die Notgemeinschaft der deutschen Wissenschaft) – попытался взять в свои руки самый главный рычаг управления научными исследованиями: стать президентом Общества имени кайзера Вильгельма. Это место освободилось после того, как Макс Планк, занимавший пост президента, отказался выставлять свою кандидатуру на новых выборах, назначенных на первое апреля 1936 года. Штарк уже готовился занять и это место, но министр Руст написал напрямую Гитлеру, что « профессор Штарк, к моему большому сожалению, отвергается таким значительным числом ведущих ученых и государственных чиновников, что совместная работа с ним столкнется с большими трудностями» [126].

Фюрер не стал рисковать и назначил Карла Боша президентом Общества имени кайзера Вильгельма.

Проиграв выборы, Штарк все силы бросил на то, чтобы на кафедру теоретической физики в Мюнхене, считавшемся «столицей национал-социалистического движения», не допустить ненавистного Гейзенберга, а сделать преемником Зоммерфельда представителя «арийской физики». Это была первоочередная задача. А в более отдаленной перспективе руководители «арийской физики» мечтали о том, чтобы во всех немецких университетах кафедры теоретической физики были упразднены либо возглавлялись «правильными» учеными, разделявшими взгляды Ленарда-Штарка. Для этой цели все средства были хороши, и Штарк привлек к борьбе на своей стороне и национал-социалистические союзы немецких студентов и доцентов, и как последнее средство – силы тайной полиции и СС.

Гейзенберг никогда не был членом национал-социалистической партии. Конечно, он, подчиняясь закону, начинал каждую лекцию нацистским приветствием, но нацистскую идеологию не принимал, расистские установки, на которых покоилась «арийская физика», считал несостоятельными. К нему точно подходит термин «внутренняя эмиграция», который его вдова выбрала для названия книги своих воспоминаний. В предисловии к этой книге выдающийся физик Виктор Вайскопф [127], ученик Бора и Паули, эмигрировавший в 1937 году в США, написал, что Гейзенберг стремился создать «островок порядочности». Как отметил другой замечательный физик Евгений Львович Фейнберг, « это одно из самых точных определений его политической позиции» [128].

Борьба ученого за свою честь была не просто попыткой получить возможность работать по специальности и избежать концлагеря. Речь шла о судьбе всех немецких физиков и той науки, которой Вернер посвятил жизнь. По свидетельству Е.Л. Фейнберга, лично знавшего создателя квантовой механики и не раз встречавшегося с ним, Гейзенберг жил при Гитлере с надеждой на то, что он « все же сможет оберегать немецкую науку, воспитывать научную молодежь, делать все что возможно, чтобы наука не деградировала окончательно и возродилась после войны» [129].


Самооборона Гейзенберга

Здесь не место описывать все подробности травли Гейзенберга, длившейся много месяцев. Ограничимся лишь одним эпизодом, в котором важную роль сыграли родственные связи действующих лиц.

Ректор Мюнхенского университета Леопольд Кёльбл [130] предупредил Гейзенберга, что о его назначении профессором теоретической физики можно будет говорить только тогда, когда все обвинения против него, выдвинутые в статье, будут опровергнуты. Это понимал и сам физик. На следующий день после выхода пасквиля в эсэсовской газете, он написал официальное письмо министру науки, воспитания и народного образования Бернгарду Русту, который курировал университеты Германии.

В этом письме обвиняемый в страшных преступлениях против рейха профессор Лейпцигского университета, т. е. высокопоставленный государственный чиновник, требовал от министра принять по его вопросу окончательное решение:

« Либо министерство считает выступление газеты «Черный корпус» правильным, и тогда я прошу моей отставки. Либо министерство отвергает подобные нападки: и тогда я верю, что имею право на защиту, которую, например, предоставили бы вооруженные силы Германии своему юному лейтенанту, окажись он в подобном положении» [131].

Несмотря на свою молодость, Вернер Гейзенберг хорошо разбирался в хитросплетениях бюрократической системы гитлеровского государства и не надеялся, что письмо попадет в нужные руки, если его просто отправить по почте. Поэтому обращение к министру Русту он передал своему хорошему знакомому Гельмуту Берве [132], декану философского факультета в Лейпцигском университете. Берве поддержал просьбу Гейзенберга и передал письмо выше по иерархии – ректору университета Артуру Книку [133], который должен был его доставить непосредственному адресату – министру Русту.

В защиту Гейзенберга выступили его друзья и коллеги. Уже 20 июля 1937 года, через пять дней после появления статьи в «Черном корпусе», физик-теоретик из Лейпцига Фридрих Хунд направил в министерство науки, воспитания и народного образования письмо, в котором высказал сожаление, что немецкому физику приходится оправдываться от обвинений в эсэсовской газете. Письмо против позиции Штарка написал в ректорат Мюнхенского университета патриарх немецкой физики Арнольд Зоммерфельд [134].

От писем физиков власти могли и отмахнуться, а вот к мнениям дипломатов прислушивались. У Вернера Гейзенберга был ученик Карл фон Вайцзекер, отец которого служил руководителем отдела в немецком министерстве иностранных дел. Посол Германии в Риме Ульрих фон Хассель и Вайцзекер старший сообщали по своим инстанциям, что потеря такого ученого как Гейзенберг больно ударит по международному авторитету Германии. И к этим предостережениям в Третьем рейхе относились весьма серьезно.

Была еще одна инстанция, от которой существенно зависела судьба Гейзенберга – это зловещая служба СС, которой принадлежала газета « Черный корпус». Окончательное слово было за рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером, но не ясно было, как к нему обратиться, чтобы послание не затерялось в паутине бюрократических сетей его огромного полицейского аппарата. Выход предложила мать ученого, Анни Гейзенберг, которая взялась переговорить с матерью Генриха. Дело в том, отец Анни – директор гимназии имени Максимилиана в Мюнхене Николаус Векляйн – был хорошо знаком с руководителем другого мюнхенского учебного заведения – гуманитарной гимназии имени Виттельсбахов – Гебхардом Гиммлером [135], отцом будущего шефа немецкой полиции. Оба гимназических директора занимались в одном спортивном обществе и общались семьями.


Учитель принца

Сейчас трудно себе представить, что зловещий Генрих Гиммлер, один из величайших преступников двадцатого века, ответственный вместе с Гитлером за гибель миллионов людей, родился и воспитывался в добропорядочной семье высокопоставленного государственного служащего, знатока античности, истинно культурного человека.


Гебхард Гиммлер


Его отец Гебхард Гиммлер родился в 1865 году в городе Линдау на Боденском озере, на самом юге Баварии. Когда мальчику исполнилось восемь лет, умер его отец, семья жила скромно, но как прилежному ученику Гебхарду установили стипендию, благодаря которой он смог окончить ту самую гимназию имени Максимилиана в Мюнхене, которой через несколько лет будет руководить Николаус Векляйн. В октябре 1884 года Гебхард стал студентом Мюнхенского университета, где специализировался в классической филологии, греческом и латинском языках. Помимо учебы подрабатывал, давая частные уроки детям знатных фамилий. Это помогло ему познакомиться с влиятельными людьми, которые способствовали потом его карьере.

Работая домашним учителем, Гебхард не забывал и свою учебу: в 1888 году он с отличием окончил университет, получив право преподавать в школьных учебных заведениях. Но свежеиспеченный учитель не торопился искать работу в немецких гимназиях. Осенью того же года он поехал в столицу далекой России, где стал домашним преподавателем двух сыновей почетного консула (Honorarkonsul) Германии в Санкт-Петербурге барона фон Ламезана (Freiherr von Lamezan). Со времен Петра Первого в Петербурге жила большая немецкая колония, так что учитель из Германии не был там редкостью. Молодой преподаватель произвел хорошее впечатление на барона, близкого друга принц-регента Луитпольда, фактического правителя Баварии. Так Гебхард Гиммлер стал известен при королевском дворе и после возвращения в Мюнхен был назначен воспитателем принца Генриха фон Виттельсбаха, и оставался в этой должности целых четыре года, с 1893 по 1897 год. Не удивительно, что после окончания такой деятельности тридцатидвухлетнего преподавателя сразу приняли на службу в мюнхенскую гимназию имени Вильгельма.

В том же году Гебхард женился на Анне Марии Хайдер, дочери богатого торговца. В качестве приданного она принесла в дом Гиммлера триста тысяч золотых марок [136].

У Анны и Гебхарда родились трое сыновей, вторые имена которым давали в честь баварских принцев: старшего сына в 1898 году назвали Гебхардом Людвигом, а второго в 1900 году – Генрихом Луитпольдом. Его крестным отцом стал как раз принц Генрих фон Виттельсбах. Младшего сына, родившегося в 1905 году, назвали Эрнстом.

В июне 1901 года в мюнхенской гимназии имени Вильгельма состоялись выпускные экзамены. Сейчас такие экзамены называют «абитур», а успешно их выдержавших – «абитуриентами». В то время в ходу был термин «абсолюториум» (Absolutorium). Среди учеников гимназии, допущенных к экзаменам, был Клаус Прингсхайм, брат-близнец Кати, будущей жены Томаса Манна.


Близнецы Клаус и Катя Прингсхайм, 1901 год


Сама Катя сдавала эти экзамены экстерном, так как в то время гимназий для девушек в Германии еще не существовало. Катя занималась дома с прекрасными преподавателями и показала себя на экзаменах лучше брата. Одноклассник Клауса и в последующем друг семьи Томаса и Кати Манн писатель Лион Фейхтвангер вспоминал тот день, когда неожиданно увидел Катю:

« Она поднималась среди толпы девятнадцатилетних парней по низким, стертым ступеням гимназии Вильгельма в актовый зал, где проходили экзамены абитуриентов. Раньше на такие экзамены девушек не пускали; она была первая, кто прошел суровую предварительную проверку и был допущен к испытаниям. Для нас, юношей, это была неслыханная новость, делиться нашими бедами и страхами с этой странной, необычно привлекательной девушкой» [137].

Пожалуй, Лион Фейхтвангер немного преувеличил: Катя была не первая, но одна из первых девушек, прошедших абсолюториум. Кроме нее среди более пятидесяти выпускников гимназии успешно сдала экзамены экстерном еще одна представительница «слабого пола» – дочь почтмейстера Бабетта Штайнингер (Babette Steininger) [138]. Среди абитуриентов был и молодой человек, который тоже не учился в гимназии. Но причина у него была иной – принцу Генриху фон Виттельсбаху, воспитаннику Гебхарда Гиммлера, высокое положение не позволяло садиться за парту с простыми гимназистами. Поэтому он тоже сдавал экзамены экстерном.

Наследник престола все гимназические испытания успешно выдержал, и по этому случаю его наставника пригласили на праздничный королевский обед. Событие оказалось для Гебхарда столь значительным, что приглашение во дворец он хранил всю жизнь вместе с самыми ценными бумагами и письмами [139].

С баварскими принцами и принцессами Гебхард и в дальнейшем сохранил хорошие отношения, они иногда встречались, обменивались поздравлениями по случаю праздников.

Когда в 1936 году тайный советник и директор гимназии Гебхард Гиммлер умер, в некрологах отмечали такие его качества, как строгость, дисциплинированность, порядочность. К этому многие добавляли прилежание, верность долгу, исполнительность. Это типичные характеристики идеального немецкого чиновника. На семейных фотографиях Гебхард Гиммлер выглядит важно и значительно. И учителя, и ученики в его гимназии одновременно и боялись, и уважали своего директора. Рядом с ним его жена, напротив, смотрится нежной, заботливой матерью и любящей бабушкой. По крайней мере, внешне ничто не предвещало, что в такой образцовой немецкой семье вырастет будущий рейхсфюрер СС.


«Мы должны заботиться о наших детях»

Генрих Гиммлер был всего на год старше Вернера Гейзенберга, так что их матери могли разговаривать как сверстницы. Когда разразился скандал с «белым евреем» Гейзенбергом, Анна Мария Гиммлер уже год как овдовела и жила одна в небольшой мюнхенской квартирке, не показываясь на людях и не принимая никакого участия в публичной жизни. К ней и отправилась Анни Гейзенберг, чтобы просить за своего сына.

Как вспоминал профессор Гейзенберг в 1971 году, его мать описывала эту встречу так. Узнав о случившемся с Вернером, госпожа Гиммлер запричитала:

« Ах, боже мой, если бы только мой Генрих про это знал, он бы сразу что-нибудь предпринял, чтобы это прекратить. К сожалению, в его окружении есть несколько неприятных людей. Это, конечно, абсолютно грязное свинство. Но я скажу моему Генриху. Он такой приятный мальчик – всегда поздравляет меня с днем рождения, шлет цветы и другие подарки. Итак, если я скажу ему только слово, он все приведет в порядок» [140].

В конце разговора между двумя дамами возникла напряженность, из которой Анни Гейзенберг удалось ловко вывернуться. Анна Мария Гиммлер вдруг положила руку на плечо уже собиравшейся уходить матери Вернера Гейзенберга и неуверенно спросила, заглядывая ей в глаза: « Может быть, Вы думаете, что мой сын выбрал неправильный жизненный путь?». Госпожа Гейзенберг ответила дипломатично:

« Ах, госпожа Гиммлер, мы, матери, ничегошеньки не понимаем в политике, ни в делах вашего сына, ни в делах моего. Но мы твердо знаем, что мы должны заботиться о наших детях. Вот почему я к вам пришла» [141].

Госпожа Гиммлер посоветовала Гейзенбергу написать письмо непосредственно ее сыну, и обязалась непременно передать ему это послание. Все так и было сделано, и после тщательной, длившейся почти год проверки, учиненной физику службами СС, все обвинения в его адрес были отклонены, и ему доверили руководить созданием немецкой «урановой машины», т. е. атомного реактора.

Во время проверки Гейзенбергу пришлось перенести немало тяжелых минут, о которых он помнил всю жизнь. В своих воспоминаниях « Часть и целое», вышедших в 1969 году, Вернер вспоминает, как осенью 1939 года он сказал Вайцзекеру: « Ты же знаешь, что еще год назад меня неоднократно допрашивало гестапо, и мне неприятно даже вспоминать о подвале на Принц-Альбрехт-штрассе, где на стене было жирными буквами написано: „Дышите глубоко и спокойно“» [142].

Пиррова победа «арийской физики»

Окончательной реабилитации Гейзенберг ждал целый год. Только 21 июля 1938 года рейхсфюрер СС сообщил ему в письме, что обвинения против физика, выдвинутые в статье из « Черного корпуса», признаны не соответствующими действительности:

« Как Вы и советовали мне через мою семью, я приказал расследовать Ваш случай с особой тщательностью и дотошностью. Я рад сообщить, что не согласен с нападками на Вас в статье из «Черного корпуса» и что я запретил делать что-либо подобное в будущем» [143].

Репрессий молодой нобелевский лауреат избежал, но стать преемником своего учителя Зоммерфельда на кафедре теоретической физики ему так и не дали. Партийные руководители национал-социалистов из канцелярии Рудольфа Гесса и управляемый ими Союз доцентов стояли на стороне «арийской физики» и были категорически против назначения Гейзенберга профессором в Мюнхен.

Осенью 1939 года после разговора в министерстве науки, воспитания и народного образования Вернер окончательно понял бессмысленность дальнейшей борьбы и сам снял свою кандидатуру. Гиммлер и Руст обещали ему найти другое подходящее место, но вплоть до организации «Уранового проекта» ничего из обещанного сделано не было. Начавшаяся первого сентября 1939 года война отодвинула научные проблемы на второй план. После четырех лет бесплодных усилий найти подходящего физика-теоретика на место Зоммерфельда, министерство сдалось: одобрило кандидатуру Вильгельма Мюллера [144] предложенную националистическим Союзом доцентов. Новый профессор теоретической физики с первого декабря 1939 года занял университетскую кафедру в Мюнхене. Худшей кандидатуры трудно было предложить.

Собственно теорией Мюллер никогда не занимался, у него не было ни одной научной статьи в физических журналах. Он даже не стал членом Немецкого физического общества. Область его интересов ограничивалась прикладной аэродинамикой, где он никогда не выходил за пределы классической физики. Главной заслугой нового преемника Зоммерфельда была написанная им полемическая брошюра « Еврейство и наука» [145], вышедшая в свет в 1936 году, в которой он остро критиковал теорию относительности как типично еврейское создание.

Через год после назначения Мюллера стало ясно, что преподавание теоретической физики в Мюнхенском университете прекратилось. Зоммерфельд окончательно ушел на почетную пенсию, его ассистент Отто Шерцер [146] получил назначение в Дармштадт, и лекции по теории в Мюнхене стало читать некому. Вальтер Герлах [147], профессор экспериментальной физики Мюнхенского университета, написал новому декану философского факультета ботанику Фридриху фон Фаберу о критической ситуации, сложившейся в отделении физики (письмо от 15 октября 1940). Убежденный национал-социалист Фарбер решительно встал на защиту Мюллера:

« Ваше утверждение, что в течение трех семестров не читается теоретическая физика, не соответствует действительности. Каждый может, взглянув на расписание лекций, убедиться в том, что теоретическая физика у нас читается. Если же Вы теоретическую физику понимаете в смысле Эйнштейна-Зоммерфельда, то должен Вам сообщить, что ничего подобного больше в Мюнхене читаться не будет. Назначение профессора Мюллер для того и состоялось, чтобы окончательно закрепить это изменение. С удовольствием подтверждаю, что то, как проф. Мюллер восстанавливает честь теоретической физики, полностью одобряется и поддерживается преподавательским составом» [148].

Казалось, что триумф «арийской физики» полный и окончательный. Но эта победа оказалась лишь тактическим успехом. Стратегически же статья в « Черном корпусе» привела к поражению сторонников Ленарда и Штарка. Она вызвала растущее сопротивление в рядах физиков-профессионалов. До этого большинство ученых старалось держаться от политики подальше. Но теперь стало ясно: если даже нобелевского лауреата и признанного всем миром теоретика можно лишить заслуженного места работы, то с менее известными физиками сторонники «партийной науки» могут сделать все, что угодно. Активность противников «арийской физики» заметно выросла.

К этому надо добавить, что и самой науке в эти месяцы происходили революционные изменения. В январе 1939 года Отто Ган [149] и Фриц Штрассман [150] опубликовали работу о расщеплении ядра урана. Через месяц Лиза Мейтнер [151] и ее племянник Отто Фриш [152] дали теоретическое обоснование этого процесса. Многие физики сразу почувствовали, что человечество вступило в новую эру, огромная атомная энергия теоретически становилась доступной для использования как в мирных, так и в военных целях. Роль физики в жизни общества должна была неизмеримо вырасти, но в Германии процесс шел в другом направлении.

Нацисты не уделяли серьезного внимания фундаментальным наукам, особенно теоретической физике. Партийное руководство в этом полностью стояло на позиции «арийской физики». В результате наука, в которой раньше немцы были мировыми лидерами, хирела, теряла престиж у молодежи, не могла больше похвастаться выдающимися результатами. Катастрофически сокращалось число студентов-физиков, многие университеты не могли заполнить вакантные профессорские места.

Лидерство в науке постепенно переходило к другим странам, прежде всего, к США и Великобритании. Физики-профессионалы, работавшие в Германии, стали бить в набат, им удалось, в конце концов, донести до властей весьма тревожную информацию о потере Германией ведущего положения в физике. Например, в области атомных и ядерных исследований в 1927 году в Германии было опубликовано 47 статей, а в США и странах Европы – только 35. К 1933 году эти показатели сравнялись: как в Германии, так и в США и Европе было опубликовано по 77 статей. Но уже через четыре года положение изменилось явно в пользу американцев и европейцев – 329 статей против 129 немецких авторов. А к 1939 году разрыв еще увеличился: 471 статья против 166 [153].

В США действовало 30 ускорителей заряженных частиц, в Англии – 4, а в Германии – только один.

Тревожность положения стала, наконец, очевидна и руководству страны. Поддержка «арийской физики» со стороны властей стала ослабевать. Это почувствовали и сами вожди партийной науки и пошли на компромисс: 15 ноября 1940 года, ровно через месяц после бесцеремонного ответа декана Фарбера профессору Герлаху, в Мюнхене состоялись беспрецедентные переговоры представителей «арийской физики» и ученых-профессионалов. Были представлены специалисты разных направлений, теоретики и экспериментаторы. После ожесточенных споров стороны приняли компромиссную резолюцию, означавшую перемирие в многолетней идеологической войне. Резолюция состояла из пяти пунктов, первый из них звучал как признание «арийской физикой» своего поражения в главном предмете спора:

« Теоретическая физика со всем ее математическим аппаратом – необходимая составная часть всей физики» [154].

Это как раз тот тезис, с которым неустанно боролись отцы-основатели « физики людей нордического типа». Не случайно Филипп Ленард, не участвовавший в переговорах в Мюнхене, назвал резолюцию, допускавшую справедливость общей теории относительности, «предательством».

Показательно, что и в СССР, где господствовала другая тоталитарная идеология, теория относительности и квантовая механика решительно отвергалась партийными философами и поддерживающими их физиками. Но если в Германии теории Эйнштейна и Гейзенберга-Борна попадали в категорию «еврейской физики», то в СССР до смерти Сталина они считались «реакционными идеалистическими измышлениями». Обвинение в идеализме было очень серьезным: за это ученый мог лишиться работы, а то и просто попасть в тюрьму или лагерь.

Особенно усилились нападки на современную теоретическую физику в Советском Союзе в конце сороковых, начале пятидесятых годов двадцатого века. Под видом «защиты материализма от буржуазной идеологии» использовались те же ярлыки и штампы, которые применяли и сторонники арийской физики в Германии. Например, третий пункт компромиссного соглашения 1940 года звучал так: « Четырехмерное представление процессов в природе является полезным математическим приемом, но не означает введения новых представлений о пространстве и времени» [155]. Это была явная уступка физиков-профессионалов своим идеологическим противникам.

Примерно то же утверждается и в солидном сборнике « Философские вопросы современной физики», изданной Академией наук СССР в 1952 году. Ведущий советский философ, занимавшийся физикой, И.В.Кузнецов, пишет: « То, что Эйнштейн и эйнштейнианцы выдают за физическую теорию, не может быть признано физической теорией» [156]. Под этими словами с удовольствием подписались бы и Ленард со своими последователями.

И лозунг, провозглашенный в книге 1952 года, несомненно, одобрили бы все представители «арийской физики»: « Разоблачение реакционного эйнштейнианства в области физической науки – одна из наиболее актуальных задач советских физиков и философов» [157].

К счастью для советской науки, с физикой не произошла та катастрофа, что случилась с генетикой и молекулярной биологией в 1948 году. А вероятность такого же сценария для теоретической физики была очень высока. В январе 1949 года должно было состояться Всесоюзное совещание заведующих кафедрами физики высших учебных заведений совместно с научными работниками Отделения физико-математических наук Академии наук СССР. Это совещание задумывалось провести по образцу разгромной для генетики сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года. Трудно сказать, что осталось бы от советской теоретической физики, если бы Совещание состоялось. Но ведущим физикам страны, прежде всего, президенту АН СССР С.И. Вавилову и руководителю советского атомного проекта И.В. Курчатову удалось добиться сначала отсрочки, а потом и отмены этого судилища. Сначала Совещание было перенесено на март, а потом Постановлением Секретариата ЦК ВКП(б) от 9 апреля 1949 года отложено на неопределенный срок « ввиду неподготовленности этого совещания» [158].

Очевидно, создание атомного оружия оказалось для советского руководства более важной задачей, чем наведение идеологической чистоты в умах физиков-теоретиков.

По сходным причинам и в Германии в ходе Второй мировой войны постепенно сошла на нет роль «арийской физики». Надежды нацистского руководства на то, что ученые смогут создать для Третьего рейха чудо-оружие, оказались выше идеологической привлекательности «немецкой физики», построенной, как и нацизм, на расовом фундаменте. «Нормальная» физика была спасена, однако супербомбу для фюрера немецкие физики, к счастью, так и не построили.

* * *

В заключение скажем, наконец, о связях семейств Маннов и Гейзенбергов.


Фридо Манн – внук Томаса Манна – женат на Кристине (дочери) Вернера Гейзенберга


У Вернера и Элизабет родились семеро детей. Дочь Кристина вышла в 1966 году замуж за Фридо Манна, сына скрипача и альтиста Михаэля, младшего из шести детей Томаса и Кати Манн.



У Кристины и Фридо в сентябре 1968 года родился сын Штефан Александр Манн, который одновременно приходится внуком нобелевскому лауреату по физике Вернеру Гейзенбергу и правнуком нобелевскому лауреату по литературе Томасу Манну.


Часть третья Томас Манн – кормилец

Ординарный профессор

Двадцатые годы постепенно возвращали мир и покой измученным народам Европы. Время залечивало раны, нанесенные мировой войной. До нее ни одна война в истории человечества не требовала столько человеческих жертв.


Томас Манн делает доклад о Гете в Академии художеств, Берлин, 1932 г. На заднем плане сидит Генрих Манн


Но постепенно жизнь возвращалась в нормальную колею. Налаживалась и жизнь наших героев. Каждый из них в своей деятельности добился общественного признания. В 1924 году роман « Волшебная гора», наконец, вышел в свет и был восторженно встречен читателями, а еще через пять лет Томас Манн получил Нобелевскую премию по литературе.

Годом позже, в 1930 году, Петер стал ординарным профессором физики.

К профессору Прингсхайму на стажировку охотно приезжали молодые ученые из-за границы. Самыми известными стали, пожалуй, гости из Советского Союза. В 1926 году с Петером в качестве ассистента работал Сергей Иванович Вавилов, будущий основатель Физического института Академии наук СССР и президент этой академии. У Прингсхайма и Вавилова есть совместная статья в «Физическом журнале» [159].


Группа ведущих физиков, работавших в Берлине после Первой мировой войны. Среди них Альберт Эйнштейн, Джеймс Франк, Густав Герц, Фриц Габер, Петер Прингсхайм (в последнем ряду второй справа)


Через год на стажировку к Петеру в Берлин приехал другой будущий советский академик – Александр Николаевич Теренин. Результат их работы – статья о флюоресценции паров ртути [160]. После возвращения в Ленинград Теренин заведовал кафедрой в Ленинградском государственном университете и отделом в Государственном оптическом институте.

Петер успешно руководил научными работами выпускников Берлинского университета. Последние три докторанта профессора Прингсхайма защитились в Германии в 1932 году.


С.И. Вавилов с группой студентов МГУ в 1929-30 гг. (С.И. Вавилов сидит в первом ряду второй справа)


На этом закончился относительно мирный, хотя и нелегкий период в немецкой истории – период демократической Веймарской республики.


В лаборатории А.Н. Теренина в ГОИ, Ленинград 1930 г. (А.Н. Теренин сидит в первом ряду второй слева)


Приход нацистов к власти в Германии снова сломал судьбы миллионов людей и привел мир к новой, еще более кровавой войне. Не обошли стороной новые испытания и семьи Маннов и Прингсхаймов. Писателя вынудили уйти в изгнание, а Петер снова попал в концлагерь, и его жизнь вновь оказалась в опасности.


Арийский параграф

Свои преобразования Веймарской республики в Третий Рейх Гитлер начал с «чистки» государственных служащих, к которым относились, в частности, профессора университетов. Закон « О восстановлении профессионального чиновничества» („Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums“) от 7 апреля 1933 года был первым законодательным актом, в котором появились расистские формулировки. Так в § 3 этого закона говорилось, что « государственные служащие неарийского происхождения должны быть отправлены на пенсию».

Исключения делались для тех чиновников, кто был принят на государственную службу до первого августа 1914 года (так называемых « старых служащих»), либо воевал за Германию или ее союзников на фронтах Первой мировой войны, либо имел детей или родителей, павших на той войне.

Еще один параграф этого закона (§ 4) позволял увольнять с государственной службы политически неблагонадежных, « кто своей предыдущей политической деятельностью не гарантировал беззаветную преданность национальному государству». Под эту формулировку попадали социал-демократы и коммунисты, а также все, кто поддерживал идеалы Веймарской республики.

Специальным разъяснением, опубликованным 11 апреля 1933 года, определялось, кого считать « неарийцем» в § 3 этого закона: если кто-то из дедушек или бабушек были неарийцами (прежде всего, евреями).

Меньше чем через месяц, 6 мая 1933 года действие этого закона распространили на приват-доцентов, которые не являлись государственными служащими.

Петер Прингсхайм из-за своего еврейского происхождения был в мае 1933 года временно освобожден от своих служебных обязанностей профессора, а пятого сентября того же года окончательно отправлен на пенсию. Выплата оклада прекратилась, бывшему высокооплачиваемому профессору пришлось снова думать о средствах к существованию.

Вот тут и пригодились связи его бельгийской жены Эмилии, с которой он обвенчался в 1923 году.


Петер Прингсхайм и Эмилия в зрелом возрасте


Петеру удалось получить место преподавателя в Свободном университете Брюсселя. Один из старейших бельгийских университетов основан в 1834 году, через четыре года после образования самого государства Бельгия из отколовшихся от королевства Нидерланды девяти провинций. Слово «свободный» в названии университета говорит о его независимости от какой-либо государственной религии (в отличие от католических или протестантских университетов того времени). Преподавание велось на французском языке.

Кафедрой физики на факультете естественных наук в то время заведовал знаменитый швейцарский профессор Огюст Пиккар [161], прославившийся подъемом на изобретенном им стратостате в верхние слои атмосферы. Другое его достижение – спуск на батискафе в глубины Мариинской впадины Тихого океана – осуществилось уже после Второй мировой войны. Именно Пиккар и принял Петера Прингсхайма на свою кафедру в октябре 1933 года.


Свободный университет Брюсселя


Почти семь лет преподавал Прингсхайм физику в бельгийском университете. Сначала зарплату ему платил специальный фонд поддержки ученых, а с 1937 года Петера приняли в штат университета на должность доцента. В Брюсселе наряду с преподаванием активно продолжались физические эксперименты, начатые в Берлине, благо к Прингсхайму присоединились некоторые его бывшие немецкие коллеги и ученики, среди них Фриц Душинский [162] и Эрнст Хиршлаф [163].


Казалось, что Петер в Брюсселе нашел, наконец, тихую гавань, где он мог спокойно жить и работать, пока власти на его родине устраивают немыслимые гонения на евреев. Однако иллюзия безопасности быстро развеялась, когда 10 мая 1940 года немецкие войска начали наступление против Франции и стран Бенилюкса – Голландии, Бельгии и Люксембурга. В этот же день бельгийские власти отдали приказ об аресте всех немцев, находившихся в стране.


Немецкие войска на улицах Брюсселя


Для несчастного Петера повторилась австралийская история: как немецкий гражданин он был схвачен на улице и отправлен в концентрационный лагерь в местечке Сен-Сиприен (Saint-Cyprien) на юге Франции.

Для родственников Петера наступили тяжелые времена – в течение нескольких месяцев никто не мог сказать, что с ним случилось, он просто бесследно исчез. Только в конце лета ему разрешили подать весточку и сообщить свой новый адрес: лагерь Сен-Сиприен (Восточные Пиренеи), квартал 1, барак 14.


Агнес Майер


Томас и Катя Манн к этому времени уже третий год жили в Америке. Первый раз писатель оказался в США в мае 1934 года. Его пригласил посетить Соединенные Штаты американский издатель Кнопф в связи с выходом на английском языке первой части тетралогии об Иосифе. После этой поездки Манн пересекал Атлантический океан еще несколько раз. Во время третьего посещения Америки писатель познакомился с известной журналисткой Агнес Майер, ставшей впоследствии его близким другом и настоящим ангелом-хранителем на весь период жизни семьи Манн в США. Прекрасно говорившая по-немецки Агнес взяла у писателя интервью, которое появилось в газете «Вашингтон Пост» 25 апреля 1937 года. Владельцем этой газеты и очень влиятельным человеком среди политической элиты США был муж Агнес – Юджин (Евгений) Майер. Через него Агнес имела доступ к самым влиятельным людям Америки, включая президента.




Агнес Майер – супруга Евгения Майера, издателя «Вашингтон Пост»


Именно Агнес Майер смогла добиться назначения Томаса Манна профессором гуманитарных наук Принстонского университета. От такого предложения писатель не смог, да и не хотел отказываться, и в сентябре 1938 года его любимый письменный стол, за которым он работал в Мюнхене и в Швейцарии, уже стоял в просторной вилле, снятой у какого-то англичанина, в университетском городке Принстон, штат Нью-Джерси. Здесь писатель жил и работал до лета 1940 года, когда принял решение переселиться в Калифорнию.

Уехал он из Европы весьма вовремя. В марте 1938 года Гитлер присоединил к Третьему рейху свою родную Австрию, а через шесть дней после прибытия Томаса Манна в Нью-Йорк, 30 сентября того же года состоялось подписание печально известного «Мюнхенского соглашения», открывшего Гитлеру путь к захвату Европы. Как исторический курьез можно отметить, что церемония подписания проходила в резиденции фюрера (F?hrerbau), построенной в 1937 году и расположенной по тому же адресу улица Арси, 12, что и разрушенная нацистами вилла профессора Прингсхайма.



Вилла профессора Прингсхайма и резиденция фюрера (ныне мюнхенская консерватория)


После «Мюнхенского соглашения» новая мировая война становилась неизбежной. Она и разразилась через год, первого сентября 1939 года.

Вести из Европы доходили тогда до Америки быстро. Буквально в тот же день, 10 мая 1940 года, когда началось немецкое вторжение в страны Бенилюкса, Томас Манн записал в дневнике:

« Поздно лег, но хорошо поспал 7 часов. Подъем в 8 часов. Любимейшее утро. Побрился, принял ванну, оделся. Потрясающая новость о немецком воздушном и сухопутном нападении на Голландию, Бельгию и Люксембург. Непрерывные сообщения, в том числе, немецкие, что они уже в Гааге» [164].


На церемонии подписания Мюнхенского соглашения


Военная операция немцев против Франции и стран Бенилюкса завершилась быстрой победой. Бельгия капитулировала первой – 28 мая 1940 года, через две недели после нападения Германии.



Оккупация Парижа, раздел Франции


Франция сопротивлялась немного дольше, но и на этом фронте немцы быстро одержали решающие победы: Париж пал 14 июня, а полная и безоговорочная капитуляция французов была подписана 22 июня того же года. Немцы оккупировали северную и западную часть французской территории, оставив юго-восток страны «Свободной зоной» со столицей в курортном городке Виши. Главой «правительства Виши» стал престарелый маршал Петен [165] – ему к тому моменту исполнилось уже 84 года. Лагерь, в котором томился Петер, лежал как раз в этой «Свободной зоне».

В доме Маннов надолго поселилось беспокойство за судьбу родных, оказавшихся на оккупированной немцами территории. Во Франции застряли брат Томаса Генрих и сын Голо (полное имя Ангелус Готфрид, Angelus Gottfried), в Бельгии потерялись следы Петера.



Генрих Манн и Голо Манн


Судьба Петера Прингсхайма беспокоила и его товарищей-физиков, оказавшихся в США, прежде всего, Альберта Эйнштейна, жившего в Принстоне по соседству с Маннами, и Джеймса Франка, который с 1938 года работал профессором физической химии Чикагского университета. В дневниковой записи Томаса Манна от 31 мая 1940 года есть упоминание о письме Франка из Чикаго, в котором тот интересовался положением Петера Прингсхайма в Брюсселе. Строчкой далее в той же записи Манн пишет:

« Ужин с К.[атей]. После этого пришел Эйнштейн, с которым мы обговорили проблему Петера Прингсхайма. Эйнштейн очень по-дружески предложил некоторые шаги» [166].

Положение беженцев во Франции становилось день ото дня все безнадежнее. В оккупированной зоне за ними охотились немцы, в «республике Виши» французские полицейские. Параграф 19 договора о капитуляции Франции гласил: « Французское правительство обязуется депортировать в Германию всех немецких граждан по первому требованию немецкой стороны» [167].

По прямому указу маршала Петена полицейские отлавливали эмигрантов, не имевших французского гражданства, и заключали их в специально созданные для этого концентрационные лагеря.

Гонения на беженцев во Франции начались еще до полной победы немцев. Томас Манн пишет в дневнике 19 июня 1940 года:

« Ужас, что говорят об охоте на эмигрантов в Париже и в ближайших лесах. Там Гиммлер. Кошмар, кошмар» [168].



Альберт Эйнштейн и Томас Манн – соседи по Принстону


А еще через шесть дней, 25 июня, когда сопротивление французов прекратилось, Томас снова возвращается к судьбе близких:

« Глубоко подавлен мыслями о происходящем во Франции, о Голо, Генрихе. Требование выдачи нацистам с именами вооруженных эмигрантов. Хотят их по-военному расстрелять! Возможно, Г.[енриха] прячут друзья, и ему удастся как-то перебраться через границу в Испанию. От Брайтбаха [169] известно, что Голо интернировали. Хоть бы его какая-то волна подхватила и выбросила на берег, где он мог бы быть в безопасности» [170].


Чрезвычайный комитет спасения

Готовность «правительства Виши» сотрудничать с Гитлером и выдавать Германии людей, бежавших от преследования нацистов, не на шутку взволновала интеллектуальную элиту Америки и тех иммигрантов, кому посчастливилось в это смутное время оказаться в безопасной стране. У многих в Европе оставались родственники или друзья. Франция долгое время считалась островом свободы на европейском континенте, где находили спасение беженцы из разных стран. А теперь им всем грозила высылка в Германию и неминуемая расправа. Нужно было срочно спасать несчастных, это понимали все. Поэтому в том же июне 1940 года, буквально через несколько дней после подписания договора о французской капитуляции, в Америке был создан Чрезвычайный комитет спасения (Emergency Rescue Committee, сокращенно ERC), задачей которого была помощь антифашистски настроенным интеллектуалам – художникам, писателям, ученым, – кому грозила опасность попасть в руки гестапо. Томас Манн принял самое деятельное участие в организации этого комитета и в его работе, составил с помощью дочери Эрики список писателей, нуждавшихся в спасении. Необходимые деньги для деятельности комитета собирали у различных спонсоров, устраивали для этой цели специальные благотворительные мероприятия. Одно из таких собраний состоялось в доме Томаса Манна.

К этому времени Томас и Катя перебрались из Принстона в Калифорнию. Пятого июля они въехали в снятый до осени дом в городке Брентвуд (Brentwood) недалеко от Лос-Анжелеса. Здесь и собрались 28 июля 1940 года три десятка специально приглашенных гостей, журналистов, актеров Голливуда, продюсеров… На встрече выступил сам хозяин дома, а также председатель

Чрезвычайного комитета спасения Франк Кингдон [171]. В результате удалось собрать 4500 долларов, о чем пунктуальный писатель в тот же день сделал запись в дневнике [172].

В письме Агнес Майер от 9 августа 1940 года Катя жалуется: « Наш дом сейчас превратился в настоящее бюро, занятое операциями спасения, Эрика выбивается из сил, и у меня голова идет кругом» [173].

В тесном контакте с ERC помогал беженцам Унитарианский исполнительный комитет (Unitarian Service Committee, сокращенно USC). Он был задуман руководством Унитарианской церкви США сразу после подписания печально известного Мюнхенского соглашения 1938 года, отдавшего Гитлеру часть Чехословакии. Первоочередной задачей USC было спасение евреев и антифашистов, оказавшихся на территориях, контролируемых нацистами. Томас Манн иногда выступал как представитель USC, так в письме от 23 июня 1940 года некой мисс Диварт (Elizabeth Dewart) он благодарит ее за помощь Унитарианскому исполнительному комитету в размере 10 долларов, « которые пойдут на освобождение чешских детей» [174].

Вскоре Унитарианский исполнительный комитет распространил свою деятельность и на другие страны, оккупированные немцами, в частности, на Францию.

Судьба родственников, застрявших в республике Виши, не давала покоя Томасу и Кате. Стало известно, что сына Голо полицейские схватили на улице во время облавы и отправили в концлагерь в местечке Сан Николя под Нимом, в другом лагере Сен-Сиприен томился несчастный Петер Прингсхайм.

Чтобы вырвать человека из концентрационного лагеря, нужно было представить французским властям визу, выданную заключенному для въезда в Америку. Необходимым условием для выдачи визы было наличие работы в США или гарантия ее получения сразу по приезде. Кроме того, какой-то гражданин Америки должен был дать нотариально заверенное обязательство взять на себя все расходы, связанные с пребыванием беженца в США.

Госдеп оговорил доступ в страну беженцам из Европы таким количеством бюрократических ограничений, что только немногим счастливцам удалось добраться до спасительного американского берега. Нужны были нечеловеческие усилия и помощь влиятельных американцев, чтобы преодолеть бумажные барьеры, выстроенные правительством США с целью не пустить в страну тех, для кого вопрос эмиграции был вопросом жизни или смерти.

Существенные ограничения на въезд в Америку новых иммигрантов были введены в 1924 году, когда приняли федеральный закон, определявший ежегодные квоты въезжавших в страну из различных стран (Immigration Restriction Act). Наиболее жесткий заслон был поставлен беженцам из Польши и России, львиную долю которых составляли евреи. Под действием этого закона количество иммигрантов в США резко сократилось: если в год принятия закона число въехавших в страну превышало 805 тысяч человек, то в 1925 году их стало уже менее 295 тысяч. Из них только девятнадцать тысяч беженцев приехали из Восточной Европы. Для сравнения можно отметить, что в 1914 году в страну въехали более 550 тысяч эмигрантов из этой части континента.

Последовавший в конце двадцатых, начале тридцатых годов экономический кризис еще более затруднил получение американской визы. В 1933 году Америка приняла только 23 тысячи иммигрантов, из них 12 тысяч – из Европы. Наибольшую этническую группу составляли итальянцы – их было почти три с половиной тысячи человек [175].

Помимо жестких квот на въезд иностранцев в США, жалкий ручеек иммиграции перекрывался сотнями бюрократических уловок, осложнявшими получение въездных виз людям, которым в оккупированной нацистами Европе грозила неминуемая гибель. В 1940 году квоты на въезд в США были использованы менее, чем наполовину: 47,5 %. В следующем году эта доля сократилась более, чем вдвое – 19,2 %. В 1942 году доля использования квот стала и того меньше – 9,8 %. А в последний год мировой войны в Америку смогли въехать только 7,9 % от того числа, которое разрешалось законом об ограничении иммиграции [176].

В середине сентября 1940 года Агнес Майер предложила еще один путь, как спасти Голо из лагеря во Франции. В письме от 16 сентября, адресованном Кате Манн, Агнес сообщает:

« …думается, что самым лучшим для меня было бы получить для Голо реальный контракт преподавателя истории в американском университете. Так как в качестве единственного места, где я, возможно, могу это сделать, выступает мой собственный колледж, я буду в среду консультироваться с нашими университетскими властями, чтобы понять, готовы ли они обойти формальности, давая Голо работу в такое позднее время, чтобы вытащить его из Франции. Если я буду настаивать на контракте, то, думаю, они сделают это для меня, и неважно, полностью ли выполнит Голо контракт, когда окажется тут, или нет. Как только контракт будет подписан, Государственный департамент вступит в это дело еще раз» [177].

Идея Агнес очень понравилась Кате, и она в тот же день, 16 сентября 1940 года, отправила госпоже Майер телеграмму с последним адресом Голо во Франции. Более подробно Катя высказалась в письме Агнес от 18 сентября:

« Это хорошая мысль, организовать для Голо вызов от одного из университетов. Правда, доктор Джонсон из Нью-Йоркской школы социальных исследований уже пригласил Голо стать доцентом в его институте, но я не уверена, что это зачтется как настоящее назначение, и подобное в Вашем колледже могло бы, в конце концов, стать более действенным, так как Вы же связаны с Государственным департаментом, который, если он сочтет назначение серьезным, будет содействовать в выдаче французской выездной визы. Получение такой визы кажется вещью совершенно невозможной. Всем беженцам, которые до сего дня оттуда вырвались, среди которых, например, Фриц фон Унру [178] , Леопольд Шварцшильд [179], издатель «Нового дневника», и различные другие наши знакомые, удалось нелегально перейти французскую границу, и мы все время думали, что Голо тоже попытается это сделать. Но до сего дня у нас нет никакой информации ни о нем, ни о Генрихе Манне. Так и мой брат Петер Прингсхайм, бывший ранее профессором физики в Берлине, а потом в Брюсселе, находится все еще в Южной Франции, где он интернирован в каком-то концентрационном лагере, куда его заключили из Бельгии как немца. У него есть вызов в Беркли, блестящие рекомендации американских коллег, Эйнштейна и Джеймса Франка, но вытащить его оттуда представляется совершенно безнадежным делом» [180].

К счастью, ситуация с Маннами во Франции через два дня благополучно разрешилась: утром 20 сентября в Брентвуд неожиданно пришла телеграмма из Лиссабона. В ней сообщалось, что Голо и Генрих уже ждут там корабль для отправления в Америку. « Радость и удовлетворение», – отметил Томас Манн в тот же день в дневнике [181].

Контракты с университетами не пригодились – зато сработали другие связи неутомимой Агнес Майер. Ее хороший знакомый граф Рене де Шамбрен (Rene de Chambrun), адвокат, крестный сын маршала Петена и зять Пьера Лаваля [182], в середине августа возвращался из Нью-Йорка во Францию. Агнес передала ему документы на Голо и просила содействовать его освобождению. В письме Томасу Манну от 10 августа она выражает уверенность, что все скоро уладится [183]. Интуиция ее не подвела, получилось так, как она обещала.

Однако освободиться из концлагеря было только половиной дела. Главной задачей оставалось выбраться из Франции и добраться до Америки. И в этом Голо Манну и его дяде, а также тысячам других беженцев, оказавшимся во французской ловушке, помог американский журналист, выполнявший в Марселе гуманитарную миссию, Вариан Фрай [184], которого Генрих Манн называет в своих воспоминаниях « храбрым унитарианцем» [185].

Его направил во Францию Чрезвычайный комитет спасения, действующий в тесном взаимодействии с Унитарианским исполнительным комитетом. Задачей Фрая было найти и отправить в безопасное место около двух сотен интеллектуалов-антифашистов. Оказавшись в Марселе и оценив размер бедствия, Фрай взялся за более глобальную задачу – в общей сложности ему удалось спасти от двух до четырех тысяч человек, которых ожидала во Франции неминуемая гибель. Среди них писатель Леон Фейхтвангер, философ Ханна Арендт, художник Марк Шагал… За эти подвиги Фрай был единственным из американцев удостоен от Израиля звания Праведник народов мира.


Вариан Фрай


В зависимости от конкретных обстоятельств Фрай подбирал для каждого своего подопечного тот или иной способ выбраться из зоны Виши. Для группы, в которую входили Голо и писатели Генрих Манн и Франц Верфель [186] со своими женами, Фрай выбрал нелегальный переход границы между Францией и Испанией. Путь через Пиренеи оказался нелегким для тучного Верфеля и уже немолодого, почти семидесятилетнего Манна. В своих воспоминаниях Генрих так описывает свои мучения: « Вскоре тропинка потерялась в зарослях. Мы должны были каким-то чутьем прокладывать путь от одного валуна до другого. Мы напоминали горных коз, которые обычно тут обитают.

Сегодня, в воскресенье, они остались дома, а передвигались только мы» [187].

Если бы не помощь племянника, неизвестно, добрались бы они до цели. Генрих с благодарностью вспоминал поддержку Голо: « Подъем по козлиным тропам оставил много горестных воспоминаний, он нас физически вымотал. Я последние десятилетия не поднимался ни на какую приличную гору, был неловок и немолод: часто падал на колючки… Много раз племянник поддерживал меня, после чего помогал моей жене, которой тоже доставалось. Он то выбирал крутой короткий путь, то возвращался назад, если мы расстроенные сидели на каком-то камне. Он не терял нас, часто трижды повторяя один и тот же отрезок пути» [188].

Все испытания группа, в конце концов, преодолела и благополучно добралась до Лиссабона, откуда отправлялись корабли в Америку.

Томас Манн и Катя специально приехали в Нью-Йорк, чтобы 13 октября 1940 года встретить греческий корабль « Новая Эллада» со спасенными беженцами на борту. Помимо Генриха Манна с женой и Голо, на американскую землю ступили Альфред Дёблин [189], Леонгард Франк [190], Франц [191]и Альма [192] Верфель, а также другие известные писатели и деятели культуры… Вместе с родителями их встречал в Нью-Йорке и Клаус Манн, оставивший об этой встрече воспоминания в книге « Поворотный пункт»:

« Почти все беженцы внешне в хорошей форме, отдохнувшие и загоревшие во время долгого путешествия по морю. Только госпожа Альма несколько поникла, но выглядит точно как свергнутая королева [193]. Вообще, на ее долю кое-что выпало. Каждый несет в себе свою кошмарную историю. На ланче в отеле «Бедфорд» выступали родители, Гумперт [194], Аннемари Ш. [195], а также Генрих, который говорил о ночном побеге через французско-испанскую границу. Крутая горная тропа, по которой приходилось карабкаться, была предназначена для коз, а не для писателя зрелого возраста, как с мягким юмором сообщил рассказчик» [196].

Как видно, путь через Пиренеи надолго запомнился старшему из братьев Манн. Но самое страшное для него и для счастливчиков, спустившихся в Нью-Йорке вместе с ним по трапу «Новой Эллады», было позади. Тем же, кто оставался в побежденной Франции, была уготована ужасная судьба.


Лагерь Гюрс

После того, как Голо и Генрих оказались в безопасности, для Кати и Томаса первоочередной стала задача спасения Петера Прингсхайма.

И здесь снова главной надеждой оставалась всемогущая Агнес Майер. Новое письмо, целиком посвященное судьбе Петера, Катя пишет ей 28 сентября 1940 года:

« Дорогая Агнес, Вы можете вообразить, какое внутреннее сопротивление мне приходится преодолеть, чтобы призвать Вас помочь моему брату, после того, как Вы столько хлопотали за нашего Голо. Но положение моего брата столь скверно, и так хочется вытащить его из Франции, что мы еще раз взываем к Вашей доброте.

Мой брат Петер – весьма уважаемый физик, который до наступления Третьего рейха работал ординарным профессором Берлинского университета, а потом последние семь лет преподавал в университете Брюсселя. В момент немецкого вторжения его арестовали как немца прямо на улице и отправили во Францию, несколько месяцев он считался для нас без вести пропавшим, пока он не смог сообщить из концентрационного лагеря свой адрес:

Лагерь Сен-Сиприен (Восточные Пиренеи) Квартал 1, барак 14. Какое-то время он находился на свободе, но потом его снова арестовали, и неизвестно, переживет ли он эту зиму, которая вообще во Франции довольно сурова, а для заключенных этого лагеря станет просто ужасной. При таких обстоятельствах бежать из лагеря он не сможет, а вот выездная виза для него была бы вполне возможна, так как он с точки зрения нацистов не замешан ни в каких политических делах. Эйнштейн, который к нему очень

хорошо относится, различные другие его известные американские коллеги весьма энергично за него вступились, и он получил приглашение на работу из Беркли, правда, поначалу только на один год, но уже прилагаются усилия добиться финансирования и на второй год, так что американскую визу он точно должен получить. Самая большая сложность состоит в получении французского разрешения на выезд, и тут как раз мы думаем, что Вы с Вашими связями могли бы чего-нибудь добиться» [197].


Джеймс Франк и Альберт Эйнштейн в Принстоне


Среди упомянутых в письме Кати « известных американских коллег» наиболее активным был друг Петера Джеймс Франк, в то время профессор в Чикагском университете. В семейном архиве сохранилась переписка Франка со многими американскими университетами. Он искал хоть какое-то место для Петера, ибо без этого невозможно было получить американскую въездную визу. Его усилия увенчались успехом: университет Беркли в Калифорнии подтвердил, что готов принять Прингсхайма, но с условием, что зарплату ему будут платить другие. Частично источником финансирования согласился стать «Чрезвычайный комитет помощи преследуемым иностранным ученым» [198], другую часть зарплаты обязался выплачивать своему шурину сам Томас Манн [199].

Между тем положение во Франции осложнилось: лагерь в Сен-Сиприен оказался переполненным, и Петера вместе с тысячами других заключенных перевели в концлагерь Гюрс. Вот что об этом событии пишет в своих воспоминаниях « Люди в Гюрсе» Ханна Шрамм:

« В последние октябрьские дни 1940 года прибыли 3600 мужчин из расположенного на Средиземном море лагеря для интернированных лиц Сен-Сиприен; в основном это были немцы или австрийцы, эмигранты, которых в начале немецкого вторжения в Бельгию бельгийцы арестовали и отправили во Францию. Они побывали во многих сборных лагерях и, в конце концов, были размещены в Сен-Сиприен, расположенном недалеко от Перпиньяна [200]  … Когда наплыв заключенных готов был разорвать лагерь, весь персонал был переведен в Гюрс» [201].

Концентрационный лагерь в местечке Гюрс был создан сразу после окончания гражданской войны в Испании весной 1939 года, когда тысячи бойцов интернациональных бригад после поражения республиканцев бежали в соседнюю Францию. Чтобы изолировать огромное количество незаконных иммигрантов и упорядочить их переход к мирной жизни, власти спешно построили несколько сотен бараков и обнесли их колючей проволокой.



Лагерь Гюрс


Состав заключенных менялся вместе с изменчивой европейской историей. В мае 1940 года на смену испанским республиканцам пришли «нежелательные иностранцы» – граждане Германии и союзных с ней стран, с которыми Франция вела войну. После капитуляции Франции в июне 1940 года правительство Виши стало отправлять в Гюрс евреев и антифашистов, которых собиралось выдать Германии по первому ее требованию. В это время в бараках Гюрса перед отправкой в лагеря уничтожения побывало около тридцати тысяч евреев [202]. А когда в августе 1944 года фактически наступил конец режиму Виши, в лагерь Гюрс попали тысячи активных пособников нацистов, так называемых «коллаборационистов».

Бараки Гюрса строились наспех, их не предполагали использовать дольше нескольких месяцев. К осени 1939 года всех заключенных, отошедших от ужасов войны и готовых к мирной жизни, собирались отпустить. Никто в марте-апреле не верил, что через полгода в Европе вспыхнет новая мировая война. Но это случилось, и лагерные бараки снова переполнились.

Когда Петер Прингсхайм в октябре 1940 года оказался в Гюрсе, его ужаснули условия, в которых томились двенадцать тысяч несчастных заключенных. Бараки, основательно потрепанные за полтора года эксплуатации, практически не защищали от ветра и холода. В дождливые дни весь лагерь превращался в сплошное болото, и промокшим узникам не было возможности ни согреться, ни высушить одежду. В лагере свирепствовали болезни, несколько сотен человек умирало ежемесячно. Особенно трудно приходилось детям и женщинам, которые составляли три четверти всех заключенных [203]. Среди них были и известные персоны: уже упомянутая Ханна Арендт, польская пианистка, возродившая клавесин в Европе, Ванда Ландовска [204], популярная киноактриса Дита Парло [205]

Почти все узники этого концлагеря были, в конце концов, депортированы в Польшу. Некоторых, правда, перевезли сначала в пересылочный лагерь Дранси, но конец у всех был один: около 90 % всех заключенных Гюрса оказались уничтоженными в Освенциме. Тысяча с лишним заключенных умерли в самом Гюрсе. И только шесть процентов счастливчиков были освобождены и покинули предательскую Францию, казавшуюся до войны оплотом свободы [206]. Чтобы человека освободили из Гюрса и выпустили за границу, за него должны были вступиться влиятельные силы как внутри страны, так и за рубежом. У Петера Прингсхайма такие покровители нашлись, и 19 февраля 1941 года он письменно доложил вице-президенту Калифорнийского университета Монро Дойчу [207], что прибыл в Соединенные штаты и готов приступить к своим обязанностям преподавателя. Непосредственно работу в Беркли Петер начал первого марта 1941 года [208]. Жена Петера Эмилия в течение всех военных лет оставалась в Бельгии [209]. Даже переписка с ней, находящейся в оккупированной немцами стране, была из Америки невозможна.


Работа в Америке

Среди коллег Петера по университету в Беркли было немало выдающихся ученых. Достаточно назвать Эрнеста Лоуренса [210], создателя первого циклотрона, получившего в 1939 году Нобелевскую премию по физике. В Беркли этого молодого профессора звали «разрушителем атомов» (Atom Smasher). С начала Манхэттенского проекта по созданию американской атомной бомбы Лоуренс – один из активных его участников. А руководителем проекта и официальным «отцом атомной бомбы» стал другой профессор Калифорнийского университета в Беркли Роберт Оппенгеймер [211]. Прингсхайм мог знать его еще по Европе: Оппенгеймер получил образование в Гёттингене, защитив диссертацию под руководством Макса Борна.

Петер читал студентам лекции по акустике и квантовой механике, а сам пытался продолжить работы по люминесценции, главному делу жизни. Результаты экспериментов, которые он проводил в Брюсселе со своими коллегами, пропали после его внезапного ареста, теперь многое приходилось начинать с самого начала.

Удачей было знакомство Петера со студентом-физиком Марселем Фогелем [212], ставшим его соавтором. Однажды в университетской библиотеке, когда Прингсхайм отбирал книги по люминесценции, библиотекарь указал ему на студента, который перечитал по этой теме все, что было в фондах. Результатом совместной работы двух увлеченных исследователей стала книга « Люминесценция жидких и твердых тел», увидевшая свет в 1943 году [213]. Книга имела успех, в 1946 году она была переиздана, в 1948 году переведена на русский, а еще через три года – на немецкий языки.

В марте 1941 года Томас Манн и Петер Прингсхайм встретились во время одной торжественной церемонии: Калифорнийский университет в Беркли присвоил писателю еще одну, уже седьмую в Америке почетную докторскую степень – на этот раз в области юриспруденции. В дневниковой записи от 27 марта Томас, упоминая это награждение, отмечает: « Встреча с Петером Пр.[ингсхаймом]» [214].

На следующий день Петер повёл своего зятя в физический институт и показал экспериментальные установки, на которых физики изучали строение атома. Это произвело на писателя зловещее впечатление, о котором он написал в дневнике за 28 марта 1941 года: « Посещение физического института вместе с Петером Пр.[ингсхаймом]. Жуткие установки для расщепления атома» [215]. Можно подумать, что интуиция Волшебника подсказала ему, к каким разрушительным для человечества результатам приведет прогресс в атомной физике всего через четыре с небольшим года.

Сохранилась фотография, на которой улыбающиеся Томас и Петер, оба в докторских мантиях и шапочках, пожимают друг другу руки, а между ними счастливая Катя влюбленно смотрит на мужа. По-видимому, эта фотография ввела некоторых авторов в заблуждение: они утверждали, что вместе с Томасом почетную степень получил и Петер [216]. Это не так. Положение Петера в Беркли было совсем не таким радужным, как могло показаться с первого взгляда на праздничную фотографию, сделанную 27 марта.


Во время церемонии присвоения Томасу Манну звания почетный доктор


Уже через два месяца, 26 мая 1941 года Петер имел долгий разговор с Раймондом Бёржем [217], руководителем университетского отделения физики. Бёрж недвусмысленно дал понять, что договор с Прингсхаймом, первоначально заключенный на один год, продлеваться не будет. Университет заинтересован в привлечении молодых и перспективных ученых, а Прингсхайму как раз в марте этого года уже исполнилось шестьдесят. Все, что оставалось уже немолодому профессору, это искать другие университеты, которые не столь требовательны к возрасту своих сотрудников.

О неуверенности Петера в своем завтрашнем дне говорит такой факт: когда в его присутствии Бёрж упомянул, что где-то в Техасе одной фирме требуется лаборант-спектроскопист, Петер с большим трудом удержался от унижения предложить себя для этой явно не профессорской должности [218].


Джеймс Франк в Чикаго


Срок окончания договора приближался, а шансов найти новую работу становилось все меньше. И тут, как и прежде, на выручку пришел старый и верный друг – Джеймс Франк. В январе 1942 года, когда Прингсхайму оставалось доработать в Беркли чуть больше месяца, Джеймс сообщил Петеру радостную весть: один из сотрудников Франка на год покидает его группу, так как переводится на выполнение военных заказов. Через год он должен снова вернуться на свое место, а пока Прингсхайм может работать в Чикаго, получая немалый для того времени оклад в три с половиной тысячи долларов в год (государственные чиновники получали в два раза меньше).

Счастливый, что целый год не будет думать, где найти средства для существования, Петер немедленно согласился и с первого марта 1942 стал сотрудником группы Франка в Чикагском университете. Так как война и через год не была завершена, договор с Прингсхаймом был продлен, и он проработал в Чикаго до августа 1944 года. Но эта должность все равно оставалась временной, ее настоящий обладатель мог в любой день вернуться, и когда Петеру предложили заниматься физическими исследованиями для производственной фирмы, он без колебаний согласился оставить Чикаго. С первого сентября 1944 года он стал руководителем научного отдела компании « Рэй Контрол» («Ray Control Co.») в городе Пасадена в Калифорнии [219].

В конце 1944 года появились первые сведения о жене Петера Эмилии, остававшейся в Бельгии. Старшая дочь Томаса Манна Эрика в качестве военной журналистки работала в Европе, она находилась в составе американских войск, постепенно освобождавших Старый Свет от немецкой оккупации. Так она оказалась в бельгийском Антверпене, где стала разыскивать жену своего дяди. И это ей удалось! Она обнаружила Эмилию невредимой, недавно ставшей бабушкой: ее дочь от первого брака Жермен (Germaine) родила 6 октября 1944 года сына Андриенсена (Andriaensen). Его отцу не удалось даже взглянуть на своего ребенка: вместе с группой участников бельгийского Сопротивления он был арестован немцами незадолго до рождения мальчика, и больше никто из членов семьи его не видел [220].

Получив сообщение от Эрики, что Эмилия нашлась, Петер немедленно начал действовать, чтобы получить для нее разрешение приехать к мужу в Америку. Это оказалось нелегким делом, и только весной 1946 года супруги снова соединились.

Между тем дела на фирме « Рэй Контрол» в Пасадене шли все хуже и хуже, научные исследования, проводимые ее сотрудниками, сокращались, и хотя договор с Прингсхаймом заканчивался еще через полтора года, его уволили 9 июля 1946 года, хорошо еще, что выплатили выходное пособие.

Петер снова оказался в положении, когда срочно нужно было искать источник существования – теперь уже для двоих. Найти работу в его возрасте – Петеру уже исполнилось шестьдесят пять! – становилось все более и более сложной задачей. Снова все надежды были на Джеймса Франка, и старый друг и на этот раз не подкачал.

Прежде всего, Франк добился для Петера временной ставки в Чикагском университете на четыре месяца: с 1 октября 1946 по 31 января 1947 года. Но это было, конечно, только временное решение. А требовалась хоть какая-то постоянная работа, ведь пенсию в США изгнанный из Европы профессор так и не заработал, и в разоренной войной Европе никто не собирался обеспечивать содержание без пяти минут американскому гражданину.

Получение американского гражданства для Петера тоже оказалось нелегкой задачей, процедура тянулась годами, и конца еще не было видно. Это тоже осложняло поиск серьезной работы, но Франк не опускал рук. Он смог убедить университет продлить договор с Прингсхаймом еще на полгода, но за месяц до окончания этого срока, в июне 1947 года Петера приняли на постоянную работу в недавно созданный государственный научный центр – Аргоннскую национальную лабораторию. Приняли, без сомнений, по настоятельной рекомендации Джеймса Франка. Центр был создан в 1946 году недалеко от Чикаго и получил название по расположенному рядом лесу. Организация лаборатории неразрывно связана с американским проектом создания атомной бомбы, известного как Манхэттенский проект, где Франк играл важную роль. В рамках этого проекта именно в Чикаго Энрико Ферми построил в 1942 году первый атомный реактор. Работы проводились в так называемой «Металлургической лаборатории» Чикагского университета, которой в рамках Манхэттенского проекта было поручено создание и эксплуатация реактора.

В 1946 году лабораторию переименовали в Аргоннскую и перевели за город, так как проводимые в ней работы представляли опасность для населения. Научное руководство и координацию исследований в лаборатории по-прежнему осуществлял Чикагский университет. После создания в 1947 году правительственной Комиссии по атомной энергии США (Atomic Energy Commission, AEC) Аргоннская национальная лаборатория стала самостоятельным научным центром под управлением этой комиссии.



Томас Манн и Эрнст Бетрам


Можно сказать, что Петеру снова повезло – эти организационные перестройки позволили ему получить, наконец, постоянное рабочее место и доход, обеспечивающий его семье нормальное существование. В возрасте, когда в большинстве стран люди уходят на пенсию, Прингсхайм вынужден был начинать новую деятельность. О возвращении на прежнее место работы в Германии речь не шла, пенсию ему платить там не собирались, да и Берлинский университет находился в советской зоне, куда Петер вовсе не стремился попасть.

Томас был, конечно, в курсе проблем шурина. В одном из самых важных писем, написанных Манном после Второй мировой войны, он привел пример Петера. Дело было так. Молодой журналист Вернер Шмитц [221] обратился к Манну с просьбой вступиться за Эрнста Бертрама [222], бывшего ближайшего друга писателя. Бертрам с восторгом поддержал национал-социалистическую революцию в 1933 году, активно сотрудничал с нацистами, и теперь обвинялся новыми властями в соучастии в преступлениях Третьего рейха. Томас ответил Шмитцу большим письмом 30 июля 1948 года, в котором осудил духовные связи своего бывшего друга с гитлеровским режимом и поддержал запрет Бертраму преподавать в университете.

Рассуждая же об отказе дать пенсию автору классической монографии «Ницше», Томас Манн пишет:

« Признаюсь, что в мое чувство протеста примешиваются и отрезвляющие воспоминания: воспоминания о еврейских ученых, которых вытолкали в 1933 году с их кафедр и лабораторий, а коллеги с немецкой кровью не очень-то интересовались их судьбой. У меня есть шурин, уважаемый физик-теоретик, который в Германии должен был бы получать пенсию, а сегодня не знает, на что он будет жить в старости» [223].

В Аргоннской лаборатории нашлась работа как раз по основной специальности Прингсхайма – изучение флуоресценции и фосфоресценции. В 1949 году он выпустил обобщающую книгу по этим проблемам [224]. Кроме того, Петер руководил небольшой группой исследователей, изучавших оптические эффекты. Чарльз Дельбек [225], физик, попавший в группу Прингсхайма сразу после защиты диссертации, вспоминал о своем шефе:

« По моей оценке, Прингсхайм как руководитель группы был просто идеален. Он обладал глубокими знаниями во многих областях физики, имел богатый опыт и всегда был готов поделиться этим с сотрудниками лаборатории. Еще более важно – он был истинным джентльменом, что проявлялось в его уважительном отношении ко всем, кто его окружал, не только к вышестоящему начальству, но и к тем, кто был ниже его по положению. Он давал нам свободу самим планировать, проводить и интерпретировать наши эксперименты – с частыми дискуссиями о результатах, о проблемах, которые возникают, о том, какие эксперименты нужно будет проводить в следующий раз и т. д. Очевидно, его опыт подсказывал ему, что не всегда самый знающий и самый опытный ученый добивается результатов и выдвигает новые идеи, которые ведут к пониманию определенных явлений. К этому я хотел бы добавить, что он всегда обсуждал со всеми нами свои собственные эксперименты, и если существовала какая-то взаимосвязь с нашими опытами, то результаты мы публиковали совместно, причем авторы всегда шли по алфавиту – по его предложению…

В нашей группе мы работали вместе как друзья, в обстановке взаимопомощи, с общими научными целями, с уважением к способностям каждого из нас» [226].



.

Снова в Европе

Семь лет счастливой научной работы в Аргоннской национальной лаборатории пролетели незаметно, и в 1954 году настало время освободить место более молодому исследователю. Петер Прингсхайм вместе с Эмилией вернулись в Бельгию, выбрав для проживания старинный Антверпен. В этом городе жила дочь Эмилии Жермен с сыном Андриенсеном. Петер, не имевший своих детей, относился к мальчику как к собственному внуку, много рассказывал о своей богатой приключениями жизни, бережно вводил его в мир естествознания. Андриенсен, по его словам, любил деда и гордился им [227].

Конечно, за семь лет работы в государственном научном центре США Петер не заработал себе пенсию, достаточную для жизни, но благородный жест Аргоннской лаборатории, сохранившей за ним должность консультанта, позволил семье Прингсхаймов сводить концы с концами в Антверпене.

В мае 1956 года в Париже состоялся Международный конгресс по люминесценции. Организаторы пригласили Прингсхайма в качестве почетного гостя и в знак благодарности за заслуги предоставили ему право быть председателем на первом пленарном заседании. На конгрессе Петер вновь увидел многих своих товарищей, в том числе, ленинградца Александра Теренина, с которым он когда-то работал в Берлине.

В конце жизни пришло признание коллег и с его родины, когда-то изгнавшей его с профессорской кафедры Берлинского университета. В год, когда Петеру исполнилось 80 лет, он получил звание почетного доктора университета немецкого города Гиссен. В грамоте, которая хранится сейчас в архиве университета, говорится:

« Факультет естествознания и философии Гиссенского университета имени Юстуса Либиха, в лице декана, ординарного профессора минералогии и петрологии, доктора естествознания Рудольфа Мозебаха, действующего по поручению ректора университета, ординарного профессора анатомии, доктора медицинских наук и ветеринарии Августа Шуммера, присваивает звание Почетного доктора естествознания ведущему исследователю люминесценции, автору многочисленных научных статей и книг господину профессору, доктору естествознания Петеру Прингсхайму в знак его огромных заслуг в теории излучения и по случаю его восьмидесятилетия. Гиссен, 1 июля 1961 года» [228].


Грамота о присвоении звания почетного доктора


Петер Прингсхайм носил звание почетного доктора наук два с лишним года, он умер 20 ноября 1961 года, в Антверпене. Джеймс Франк прислал Эмилии свои соболезнования и, в частности, отметил, как высоко он ценил и ценит более чем полувековую дружбу с Петером, великолепным и редким по своим душевным качествам человеком, творчески одаренным и необыкновенно по нынешним временам образованным. В научной деятельности Петеру удалось многое. Но, пожалуй, важнее всего « его человеческая верность и невероятная честность в отношении самого себя. Он всегда избегал хвалить свою работу и часто сам себя недооценивал. Помогая всегда другим, он постоянно забывал о своих интересах» [229].

На долю Прингсхайма выпали нелегкие испытания, он оказался узником концлагерей обеих мировых войн, потрясших человечество в неспокойном двадцатом веке. И выжить Петеру помогли друзья, высоко ценившие его «человеческую верность и невероятную честность». К таким друзьям Прингсхайма можно с полным основанием отнести и Томаса Манна, и Альберта Эйнштейна, и Джемса Франка.



.

Примечания

1

Mann Thomas.Briefe 1889–1936. Hrsg. von Erika Mann. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1962, S. 141–142. В дальнейшем цитаты из этого письма будут приводиться с указанием страниц этого издания. Письмо опубликовано также в Большом комментируемом франкфуртском издании Mann Thomas.Grosse kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 22. Briefe II. 1914–1923. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2004, S. 209–211. Если не указано иное, перевод с немецкого мой – Е.Б.

(обратно)

2

Петер Прингсхайм (Peter Pringsheim, 1881–1963) – немецкий физик, брат Кати Прингсхайм, ставшей в 1905 году женой Томаса Манна.

(обратно)

3

Mann Klaus. Der Wendepunkt. Ein Lebensbericht. Rowohlt Taschenbuch Verlag, Reinbek bei Hamburg 2007, S. 76.

(обратно)

4

Эрих Мюзам (Erich Kurt M?hsam; 1878–1934) – выдающийся немецкий поэт и драматург, убежденный антифашист, замучен нацистами в концлагере.

(обратно)

5

M?hsam Erich. Tageb?cher. Hirte Chris(Hrsg.). Dtv, M?nchen 1994, S. 174–177.

(обратно)

6

Эрнст Толлер (Ernst Toller, 1893–1939) – немецкий поэт, драматург, революционер, антифашист, глава Баварской Советской Республики.

(обратно)

7

Toller Ernst. Eine Jugend in Deutschland. Reclam, Leipzig 1990, S. 132.

(обратно)

8

Large David Clay. Hitlers M?nchen. Aufstieg und Fall der Hauptstadt der Bewegung. Verlag C.H. Beck, M?nchen 1998, S. 97.

(обратно)

9

Так называлось эссе Томаса Манна, опубликованное в 1917 году, в котором защищается Бруно Вальтер от антисемитских нападок критиков: Mann Thomas. Musik in M?nchen. In: Mann Thomas. Grosse kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 15.1. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2002, S. 184–202.

(обратно)

10

Ганс Пфицнер (Hans Erich Pfitzner, 1869–1949) – немецкий композитор, дирижер, музыкальный писатель и публицист.

(обратно)

11

Томас Манн присутствовал при первом исполнении оперы 12 июня 1917 года. До этого он был на генеральной репетиции спектакля. См, например, Heine Gert, Schommer Paul. Thomas Mann Chronik. Vittorio Klostermann, Frankfurt a.M. 2004, S. 79. А всего в тот сезон он шесть раз слушал исполнение оперы.

(обратно)

12

« Нойе Рундшау» («Die Neue Rundschau») – один из старейших немецких литературных журналов, основанный Самуэлем Фишером в 1890 году и выходящий в издательском доме С.Фишера.

(обратно)

13

Mann Thomas.Betrachtungen eines Unpolitischen. In: Mann Thomas.Grosse kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 13.1. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2009.

(обратно)

14

Вальтер Курвуазье (Walter Courvoisier, 1875–1931) – швейцарский композитор и дирижер, с 1910 года преподаватель мюнхенской музыкальной академии.

(обратно)

15

Фридрих Тирш (Friedrich Thiersch, 1852–1921) – знаменитый мюнхенский архитектор, профессор Технического университета.

(обратно)

16

Бруно Вальтер (Bruno Walter, 1876–1962, рожденный как Bruno Walter Schlesinger) – немецкий музыкант, выдающийся дирижер двадцатого века

(обратно)

17

Карл Эренберг (Carl Ehrenberg – 1878–1962) – немецкий композитор, дирижер, педагог, с 1922 года капельмейстер государственной оперы в Берлине. В 1925-35 годах – профессор Кельнской консерватории, с 1945 года до конца жизни – профессор Мюнхенской консерватории.

(обратно)

18

Пауль Эренберг (Paul Ehrenberg, 1876–1949) – немецкий художник и скрипач-виртуоз.

(обратно)

19

Подробнее об этом см. в моей статье Беркович Евгений.Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Вопросы литературы», № 1 2012 г.

(обратно)

20

Mann Thomas.Lebensabriss. Первая публикация в журнале Die neue Rundschau. № 6 1930. S. Fischer Verlag, Berlin Leipzig. В настоящей заметке цитируется по изданию Mann Thomas.Essays. Band 3. Hrsg. Kurzke Hermann, Stachorski Stephan. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2003, S. 187. Русский перевод: Манн Томас. Очерк моей жизни. Перевод А. Кулишер. В книге: Манн Томас. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 9. Государственное издательство художественной литературы, Москва 1960, стр. 104. См. также Манн Томас. Собрание сочинений в восьми томах. Том 1. ТЕРРА – Книжный клуб, Москва, 2009, с. 16.

(обратно)

21

Mann Thomas.An Bruno Walter zum siebzigsten Geburtstag. In: Mann Thomas.Werke in dreizehn B?nde. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1960–1974. Band 10, S. 507.

(обратно)

22

По некоторым косвенным данным срок, указанный Манном, нужно сократить, по крайней мере, на два года, так его встреча с Бруно Вальтером не могла состояться ранее мая 1914 года.

(обратно)

23

Мориц Бонн (Moriz Julius Bonn, 1873–1965) – профессор экономики.

(обратно)

24

Там же.

(обратно)

25

Пасифик Палисейдс (Pacific Palisades) – пригород Лос-Анджелеса на берегу Тихого океана, где с 1941 по 1952 годы жила семья Манн.

(обратно)

26

Mann Katia. Meine ungeschriebenen Memoiren. Fischer Taschenbuch Verlag, Frankfurt a.M., 2000, стр. 43.

(обратно)

27

Курт Мартенс (Kurt Martens, 1870–1945) – немецкий писатель, друг Томаса Манна.

(обратно)

28

B?rgin Hans, Mayer Hans-Otto(Hrgb.) Die Briefe Thomas Manns. Regesten und Register. Band I. Die Briefe von 1889 bis 1933.S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1976, S. 52.

(обратно)

29

Роман « Волшебная гора» (« Der Zauberberg») закончен Томасом Манном в 1924 году.

(обратно)

30

Роман « Признания авантюриста Феликса Круля» (« Bekenntnisse des Hochstaplers Felix Krull») остался неоконченным. Первая его книга появилась на свет в 1922 году, вторая – в 1954 году, за год до смерти писателя.

(обратно)

31

Конрад Фердинанд Майер (Conrad Ferdinand Meyer, 1825–1898) – швейцарский поэт и писатель.

(обратно)

32

В немецком языке словом «Schwager» обозначают и мужа сестры (по-русски «зятя»), и брата жены (по-русски «шурина»).

(обратно)

33

Непременное условие (лат.).

(обратно)

34

Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? – Доколе, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением. См., например, Бабичев Н.Т., Боровской Я.М.Латинско-русский и русско-латинский словарь крылатых слов и выражений. Русский Язык, Москва 1982.

(обратно)

35

Mann Thomas.Briefe 1948–1955 und Nachlese. Hrsg. von Erika Mann. S.Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1965, S. 463–464.

(обратно)

36

Там же, стр. 465.

(обратно)

37

Там же.

(обратно)

38

Людвиг Зюттерлин (Ludwig S?tterlin 1865–1917) – немецкий график и педагог, автор рукописного шрифта Зюттерлина (1911), бывшего до 40-х годов ХХ века официальным письменным шрифтом Германии.

(обратно)

39

Mann Thomas.Briefe 1948–1955 und Nachlese. (см. прим. 35), стр. 466.

(обратно)

40

Там же.

(обратно)

41

Там же, стр. 464.

(обратно)

42

Mann Thomas.Lebensabriss. В книге: Mann Thomas.Essays. Band 3. Hrsg. Kurzke Hermann, Stachorski Stephan. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2003, S. 187. Русский перевод: Манн Томас. Очерк моей жизни. Перевод А. Кулишер. В книге: Манн Томас. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 9. Государственное издательство художественной литературы, Москва 1960, стр. 104. Отметим, что в переводе А.Кулишер вместо правильного « второй сын» стоит « младший сын», что неверно, ибо младшим сыном в семье Манн был Виктор, родившийся через 15 лет после Томаса. Эта ошибка перевода сохраняется во всех российских переизданиях очерка.

(обратно)

43

Подробнее об этой семье см. мою статью « Сага о Прингсхаймах», альманах « Еврейская Старина», № 2 2008 г.

(обратно)

44

Walter Bruno. Thema und Variationen. Erinnerungen und Gedanken. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1960, S. 273.

(обратно)

45

Mann Katia. Meine ungeschriebenen Memoiren (см. прим. 26), S. 14.

(обратно)

46

Герман Эберс (Hermann Ebers, 1881–1955) – немецкий художник и книжный иллюстратор.

(обратно)

47

Krause Alexander(Hg.). «Musische Verschmelzungen» Thomas Mann und Hermann Ebers. peniope, M?nchen 2006, S. 12.

(обратно)

48

Франц Фенцель (Franz Fenzl, у Эберса написано Fenzel) – балетмейстер и режиссер Королевской балетной трупы, преподаватель Академии музыки в Мюнхене с 1875 до 1894 года по классам танцев, фехтования, гимнастики, мимики и хороших манер.

(обратно)

49

Вернер Карл Гейзенберг (Werner Karl Heisenberg; 1901–1976) – выдающийся немецкий физик-теоретик, один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии по физике за 1932 год.

(обратно)

50

Биографические данные о жизни Петера Прингсхайма приводятся здесь и далее по книге Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963). Universit?tsbibliothek Dortmund 1999.

(обратно)

51

Давид Гильберт (David Hilbert; 1862–1943) – великий немецкий математик, внёс значительный вклад в развитие многих областей математики, профессор Гёттингенского университета.

(обратно)

52

Макс Планк (Max Karl Ernst Ludwig Planck; 1858–1947) – выдающийся немецкий физик, основоположник квантовой физики.

(обратно)

53

Филипп Жолли (Philipp Johann Gustav von Jolly, 1809–1884) – немецкий физик и математик, профессор Мюнхенского университета.

(обратно)

54

См., например, Rechenberg Helmut. Werner Heisenberg – die Sprache der Atome. Springer-Verlag, Berlin Heidelberg 2010, S. 1.

(обратно)

55

Уильям Томсон, лорд Кельвин (William Thomson, 1st Baron Kelvin; 1824–1907) – британский физик, профессор университета в Глазго, среди прочих достижений – установление абсолютной шкалы температур (шкала Кельвина).

(обратно)

56

Вильгельм Конрад Рёнтген (Wilhelm Conrad R?ntgen; 1845–1923) – немецкий физик, открывший рентгеновские лучи.

(обратно)

57

Ганс Гейгер (Hans Geiger, 1882–1945) – немецкий физик, первым создавший детектор альфа-частиц и других ионизирующих излучений (1928).

(обратно)

58

Эдуард Рике (в некоторых публикациях пишется Рикке, Eduard Riecke, 1845–1915) – немецкий физик-экспериментатор, профессор Гёттингенского университета, директор Физического института.

(обратно)

59

Беркович Евгений. Сага о Прингсхаймах. Альманах «Еврейская Старина», № 2 2008.

(обратно)

60

Эмиль Варбург (Emil Warburg, 1846–1931) – немецкий физик-экспериментатор, профессор Берлинского университета, известен работами во многих областях физики, в том числе, созданием фотохимии.

(обратно)

61

Генрих Рубенс (Heinrich Rubens, 1865–1922) – немецкий физик-экспериментатор, профессор Берлинского университета, директор Физического института, автор основополагающих работ по инфракрасному излучению, а также по излучению абсолютно черного тела.

(обратно)

62

Артур Венельт (Arthur Wehnelt, 1871–1944) – немецкий физик-экспериментатор, профессор Берлинского университета, известен работами, приведшими к созданию электронно-лучевой трубки.

(обратно)

63

Hamburger Ernest. Juden im ?ffentlichen Leben Deutschlands. J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), T?bingen 1968, S. 55.

(обратно)

64

См., например, Беркович Евгений. Наука в тени свастики. «Нева», 2008 № 5, стр. 175–189.

(обратно)

65

Беркович Евгений. Прецедент. Альберт Эйнштейн и Томас Манн в начале диктатуры. «Нева», № 5 2009, стр. 146–159.

(обратно)

66

Письмо брату Генриху от 27 февраля 1904 года. Mann Thomas.Grosse kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 21. Briefe I. 1889–1913. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2002, S. 271.

(обратно)

67

Данные о генеалогии семьи Прингсхайм взяты из работы Engel Michael. Die Pringsheims. Zur Geschichte einer schlesischen Familie (18.–20. Jahrhundert). In: Kant Horst, Vogt Annette(Hrsg.): Aus Wissenschaftsgeschichte und – theorie. Hubert Laitko zum 70. Geburtstag. Verlag f?r Wissenschafts– und Regionalgeschichte, Berlin 2005, S. 189–219.

(обратно)

68

Декларация прав человека и гражданина. Документы истории Великой французской революции. М., 1990. Т. 1.

(обратно)

69

Цитируется по книге Katz Jacob. Aus dem Ghetto in die b?rgerliche Gesellschaft. J?dische Emanzipation 1770–1870. J?discher Verlag bei Athen?um, Frankfurt am Main 1986, S. 27.

(обратно)

70

Barbeck Hugo. Geschichte der Juden in N?rnberg und F?rth. N?rnberg 1878.

(обратно)

71

Dohm Christian. ?ber die b?rgerliche Verbesserung der Juden. Berlin/Stettin 1781.

(обратно)

72

См., например, современное издание: Mendelssohn Moses. Jerusalem oder ?ber religi?se Macht und Judentum. Felix Meiner Verlag, Hamburg 2005.

(обратно)

73

Отто Луммер (Otto Lummer, 1860–1925) – немецкий физик, с 1904 года профессор университета в Бреслау.

(обратно)

74

Volkov Shulamit. Antisemitismus als kultureller Code. Verlag C.H.Beck, M?nchen 2000, стр. 153.

(обратно)

75

См., например, монографию Berlin und seine Bauten. Herausgegeben vom Architekten-Verein zu Berlin. Schriftleitung: K.K. Weber, Peter G?ttler und Ditta Ahmadi. Berlin, Ernst und Sohn, 1979. См., также, книгу Demps Laurenz. Berlin-Wilhelmstrasse. Eine Topographie preussisch-deutscher Macht. Ch. Links Verlag, Berlin 1996, S. 112–113.

(обратно)

76

Роберт Поль (Robert Wichard Pohl, 1884–1976) – немецкий физик-экспериментатор, профессор Гёттингенского университета, директор Физического института, член Гёттингенской академии наук.

(обратно)

77

Роберт Фриц Гребнер (Robert Fritz Graebner, 1877–1934) – немецкий этнограф, основатель культурно-исторической школы, создатель теории «культурных кругов».

(обратно)

78

Копия приказа (в оригинале на английском) опубликована в работе Bade James N.„Eine beispiellose Trennung“. In Thomas Mann Jahrbuch, Band 23. Vittorio Klostermann, Frankfurt a.M. 2010, S. 224. Отметим, что автор этой работы ошибочно связывает приказ начальника Генерального штаба со злосчастным письмом Гребнера жене (см. ниже). Приказ датирован 22 августа, тогда как о письме властям не было ничего известно вплоть до середины октября.

(обратно)

79

См., например, Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963) (см. прим. 50), стр. 23, и работу Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I. In Journal of the Royal Australian Historical Society, Vol. 69, Pt. 1, 1983, S. 49.

(обратно)

80

Bade James N.„Eine beispiellose Trennung“ (см. прим. 78), S. 219.

(обратно)

81

Там же, стр. 223.

(обратно)

82

Там же.

(обратно)

83

Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I. (см. прим. 79), S. 49.

(обратно)

84

Каролина Бьёрнсон (Karoline Bj?rnson, 1835–1934) – норвежская актриса, жена лауреата Нобелевской премии по литературе норвежского поэта и писателя Бьёрнстьерне Бьёрнсона (Bj?rnstjerne Bj?rnson).

(обратно)

85

Wiedemann Hans-Rudolf. Thomas Manns Schwiegermutter erz?hlt. Lebendige Briefe aus grossb?rgerlichem Hause. Grafische Werkst?tten, L?beck 1985, S. 36.

(обратно)

86

Mendelssohn Peter de. Der Zauberer. Das Leben des deutschen Schriftstellers Thomas Mann. Bd. 2. Fischer Taschenbuch Verlag 1997,S. 1588.

(обратно)

87

Филипп Виткоп (Philipp Witkop, 1880–1942) – немецкий филолог, специалист по новой немецкой литературе.

(обратно)

88

Mann Thomas.Grosse kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 22. Briefe II. 1914–1923 (см. прим. 1), стр. 45.

(обратно)

89

Harpprecht Klaus. Thomas Mann. Eine Biographie. Rowohlt, Reinbek bei Hamburg 1995, S. 390.

(обратно)

90

Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I (см. прим. 79), стр. 51.

(обратно)

91

Имя своего основателя Максимилиана Берлица (Maximilian Berlitz, 1852–1921, урожденный Давид Берлицхаймер) носят многочисленные языковые школы и курсы в разных странах.

(обратно)

92

Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I (см. прим. 79), стр. 53.

(обратно)

93

Томас Лайл (Thomas Lyle, 1860–1944) – эмигрировавший из Англии в Австралию математик и физик, член Королевского общества Великобритании, профессор Мельбурнского университета.

(обратно)

94

Джеймс Артур Поллок (James Arthur Pollock, 1865–1922) – эмигрировавший из Англии в Австралию физик и астроном, член Королевского общества Великобритании, профессор Сиднейского университета.

(обратно)

95

Эрнест Резерфорд (Ernest Rutherford; 1871–1937) – знаменитый британский физик, профессор Кембриджского университета, директор Кавендишской лаборатории, лауреат Нобелевской премии по химии за 1908 год.

(обратно)

96

Джеймс Чедвик (James Chadwick; 1891–1974) – английский физик, член Лондонского королевского общества, профессор Кембриджского университета, лауреат Нобелевской премии по физике за 1935 год «За открытие нейтрона».

(обратно)

97

Хаеш Анатолий. Еврейская эмиграция по материалам фонда Департамента общих дел МВД в РГИА. Альманах «Еврейская Старина», № 2 2003.

(обратно)

98

Trojan Martin. Hinter Stein und Stacheldraht, australische Schattenbilder. Druck von C. Schunemann, Bremen 1922, S. 233–242.

(обратно)

99

Heine Gert, Schommer Paul. Thomas Mann Chronik. Vittorio Klostermann, Frankfurt a.M. 2004, S. 93–94.

(обратно)

100

См. прим. 35.

(обратно)

101

Mann Tomas. Tageb?cher. 1918–1921. Herausgeben von Peter de Mendelssohn. S.Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1979, S. 286. Далее сноски в тексте: Tageb?cher с указ. страницы.

(обратно)

102

Schirnding Albert von. Die 101 wichtigsten Fragen. Thomas Mann. Verlag C.H.Beck, N?rdlingen 2008, S. 138.

(обратно)

103

Mann Tomas. Tageb?cher. 1953–1955. Herausgeben von Inge Jens.S.Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1995, S. 68.

(обратно)

104

Фридрих Вильгельм III (Friedrich Wilhelm III.; 3 августа 1770, Потсдам – 7 июня 1840, Берлин) – король Пруссии c 16 ноября 1797.

(обратно)

105

Герхарт Гауптман (Gerhart Hauptmann; 1862–1946) – немецкий писатель и драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1912 год.

(обратно)

106

Конрад Хёниш (Konrad H?nisch, 1876–1925) – немецкий политик, книжный издатель и журналист, в 1918–1923 годах – прусский министр культуры, был близко знаком с Герхардом Хауптманом и Самуэлем Фишером.

(обратно)

107

Mann Thomas.Grosse kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 22. Briefe II. 1914–1923 (см. прим. 1), стр. 302.

(обратно)

108

Мориц Хайманн (Moritz Heimann, 1868–1925) – немецкий писатель, критик, редактор в издательском доме Самуэля Фишера.

(обратно)

109

Бертольд Лицман (Bertold Litzmann, 1857–1926) – литературовед, историк литературы, профессор Боннского университета.

(обратно)

110

Эрнст Бертрам (Ernst August Bertram, 1884–1957) – немецкий литературовед и писатель, до прихода нацистов к власти – близкий друг Томаса Манна.

(обратно)

111

Mann Thomas. Gesammelte Werke in dreizehn B?nden. S.Fischer Verlag, Frankfurt a..M. 1974, Band XI, S. 351.

(обратно)

112

Томас Манн цитирует выражение Ромена Роллана в книге « Размышления аполитичного»: Mann Thomas. Betrachtungen eines Unpolitischen. In: Mann Thomas.Grosse kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 13.1. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2009, S. 51–52. Русский перевод первых двух глав см. в книге Манн Томас. Аристократия духа. Изд. «Культурная революция», М. 2009, стр. 60–68.

(обратно)

113

Цитируется по книге Апт С.К.Томас Манн. Серия «Жизнь замечательных людей». Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», Москва 1972.

(обратно)

114

Mann Tomas. Tageb?cher. 1918–1921 (см. прим. 101), стр. 294.

(обратно)

115

Там же, стр. 291.

(обратно)

116

Там же, стр. 502.

(обратно)

117

Николаус Векляйн (Nikolaus Wecklein, 1843–1926) – немецкий педагог, филолог-классик, член-корреспондент Баварской академии наук, многолетний (с 1886 по 1913 годы) директор мюнхенской гимназии имени Максимилиана.

(обратно)

118

Карл Крумбахер (Karl Krumbacher; 1856–1909) – немецкий филолог, византинист.

(обратно)

119

Арнольд Зоммерфельд (Arnold Sommerfeld; 1868–1951) – немецкий физик-теоретик и математик, профессор Мюнхенского университета.

(обратно)

120

Филипп Ленард (Philipp Lenard, 1862–1947) – немецкий физик, лауреат Нобелевской премии за 1905 год, впоследствии активный сторонник национал-социализма и представитель «немецкой физики».

(обратно)

121

Йоханнес Штарк (Johannes Stark, 1874–1957), немецкий физик, лауреат Нобелевской премии за 1919 год, активный сторонник национал-социализма и представитель «немецкой физики».

(обратно)

122

Цитируется по книге Cassidi David. Werner Heisenberg. Leben und Werk. Spektrum Akademischer Verlag. Heidelberg, Berlin, Oxford 1995, S. 465.

(обратно)

123

Grossmann Kurt. Ossietzki: Ein deutscher Patriot. Kindler Verlag, M?nchen 1963, S. 359–428.

(обратно)

124

Lenard Philipp. Deutsche Physik in vier B?nden. J.F. Lehmanns Verlag, M?nchen 1937, S. IX.

(обратно)

125

Lenard Philipp. Grosse Naturforscher. Eine Geschichte der Naturforschung in Lebensbeschreibungen. J.F. Lebmanns Verlag, M?nchen 1929.

(обратно)

126

Цитируется по книге Beyerchen Alan. Wissenschaftler unter Hitler: Physiker im Dritten Reich. Ullstein Sachbuch, Frankfurt a.M., Berlin, Wien 1982, S. 202.

(обратно)

127

Виктор Фредерик Вайскопф (Victor Frederick Weisskopf, 1908–2002) – американский физик австрийского происхождения, участник Манхэттенского проекта.

(обратно)

128

Фейнберг Е.Л.Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. Издательство Физико-математической литературы, М. 2003, стр. 341.

(обратно)

129

Там же, стр. 323–324.

(обратно)

130

Леопольд Кёльбл (Leopold K?lbl, 1895–1970) – австрийский геолог, с 1935 по 1938 год ректор Мюнхенского университета.

(обратно)

131

Cassidi David. Werner Heisenberg (см. прим. 122), S. 471.

(обратно)

132

Гельмут Берве (Helmut Berve, 1896–1979) – немецкий историк, специалист по античности, поддерживал идеи национал-социализма в годы Третьего Рейха, с 1940 по 1943 год – ректор Лейпцигского университета.

(обратно)

133

Артур Кник (Artur Adolf Alfred Knick, 1883–1944) – немецкий врач, с 1937 по 1940 год – ректор Лейпцигского университета.

(обратно)

134

Beyerchen Alan. Wissenschaftler unter Hitler: Physiker im Dritten Reich (см. прим. 126), S. 220.

(обратно)

135

Гебхард Гиммлер (Joseph Gebhard Himmler, 1865–1936) – немецкий педагог, филолог-классик, директор гуманитарной гимназии имени Виттельсбахов в Мюнхене.

(обратно)

136

Himmler Katrin. Die Br?der Himmler. Eine deutsche Familiengeschichte. S. Fischer Verlag, Frankfurt a. M. 2005, S. 38.

(обратно)

137

Цитируется по книге J?ngling Kirsten, Rossbeck Brigitte. Die Frau des Zauberers. Katia Mann. Biografie. Propyl?en Verlag, M?nchen 2003, S. 44.

(обратно)

138

См., например, Inge und Walter Jens. Frau Thomas Mann. Das Leben der Katharina Pringsheim. Rowohlt Taschenbuch Verlag, Reinbek bei Hamburg 2006, S. 40.

(обратно)

139

Himmler Katrin. Die Br?der Himmler. Eine deutsche Familiengeschichte (см. прим. 136), стр. 38–39.

(обратно)

140

Цитируется по книге Beyerchen Alan. Wissenschaftler unter Hitler: Physiker im Dritten Reich (см. прим. 126), S. 218.

(обратно)

141

Там же.

(обратно)

142

Heisenberg Werner. Der Teil und das Ganze, R. Piper & Co. Verlag, M?nchen 1969. Русский перевод: Гейзенберг Вернер. Физика и философия. Часть и целое. Наука, М. 1989, стр. 340.

(обратно)

143

Goudsmit Samuel A. Alsos. Shuman, New York, S. 119.

(обратно)

144

Вильгельм Мюллер (Wilhelm M?ller, 1880–1968) – немецкий физик, преемник Зоммерфельда на кафедре теоретической физики Мюнхенского университета.

(обратно)

145

M?ller Wilhelm. Judentum und Wissenschaft. Theodor Fritsch Verlag, Leipzig 1936.

(обратно)

146

Отто Шерцер (Otto Scherzer, 1909–1982) – немецкий физик-теоретик.

(обратно)

147

Вальтер Герлах (Walther Gerlach, 1889–1979) – немецкий физик, один из соавторов опыта Штерна-Герлаха.

(обратно)

148

Цитируется по книге Beyerchen Alan. Wissenschaftler unter Hitler: Physiker im Dritten Reich (см. прим. 126), S. 227. Письмо датировано 6 ноября 1940 года.

(обратно)

149

Отто Ган (Otto Hahn, 1879–1968) – немецкий химик, открывший расщепление ядра урана, лауреат Нобелевской премии по химии за 1944 год.

(обратно)

150

Фриц Штрассман (Fritz Strassmann, 1902–1980) – немецкий химик и физик, соавтор Отто Гана в открытии деления ядра урана.

(обратно)

151

Лиза Мейтнер (Lise Meitner, 1878–1968) – австрийский физик и радиохимик, проводила исследования в области ядерной физики и ядерной химии.

(обратно)

152

Отто Фриш (Otto Frisch, 1904–1979) – английский физик-ядерщик австрийского происхождения, член Лондонского королевского общества.

(обратно)

153

Beyerchen Alan. Wissenschaftler unter Hitler: Physiker im Dritten Reich (см. прим. 126), S. 249.

(обратно)

154

Там же, стр. 241.

(обратно)

155

Там же.

(обратно)

156

Философские вопросы современной физики. Изд-во АН СССР, М. 1952, стр. 575.

(обратно)

157

Там же, стр. 47.

(обратно)

158

Сталин и космополитизм. 1945–1953. Документы Агитпропа ЦК. МФД: Материк, М. 2005, стр. 380.

(обратно)

159

Pringsheim Peter, Wawilow S.J.Polarisierte und unpolarisierte Phosphoreszenz fester Farbstoffl?sungen In: Zeitschrift f?r Physik. 37(1926), S. 705–713.

(обратно)

160

Pringsheim Peter, Terenin A.?ber die Bandensysteme im Spektrum des J2-Dampfes In: Zeitschrift f?r Physik. 50(1928), S. 1-14.

(обратно)

161

Огюст Пиккар (Auguste Piccard, 1884–1962) – выдающийся швейцарский исследователь, физик, изобретатель стратостата и

(обратно)

162

Фриц Душинский (Fritz Duschinsky, 1907–1942) – физик, родился в Чехии в еврейской семье, окончил Берлинский университет и защитил диссертацию под руководством Питера Прингсхайма в 1932 году. В 1934 году эмигрировал в Бельгию, где работал в Свободном Брюссельском университете под его же руководством. После прихода в Бельгию нацистов какое-то время находился на нелегальном положении в Париже, был выдан властям и депортирован в Освенцим, где погиб в 1942 году – см. Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten (см. прим. 50), стр. 32.

(обратно)

163

Эрнст Хиршлаф (Ernst Hirschlaff, в 1940 году сменил фамилию и стал Ernest Hutten) – немецкий физик еврейского происхождения, работал под руководством Петера Прингсхайма сначала в Берлине, потом в Брюсселе и Чикаго, затем стал профессором теоретической физике в Лондоне. После прихода нацистов к власти в Германии бежал с фальшивым паспортом в Бельгию. Его мать и сестра Вера не смогли покинуть Германию, и были депортированы в Освенцим, где и погибли – см. Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten (см. прим. 50), стр. 32.

(обратно)

164

Mann Thomas. Tageb?cher. 1940–1943. Herausgeben von Peter de Mendelssohn. S.Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1982, S. 72.

(обратно)

165

Анри Филипп Петен (иногда пишут Петэн; Henri Philippe P?tain; 1856–1951) – французский военный и политический деятель, глава коллаборационистского правительства Виши во время Второй мировой войны.

(обратно)

166

Mann Thomas. Tageb?cher. 1940–1943 (см. прим. 164), стр. 87.

(обратно)

167

Fry Varian. Auslieferung auf Verlangen. Die Rettung deutscher Emigranten in Marseille 1940/41. Fischer Taschenbuch Verlag, Frankfurt a. M. 1995, S. 9.

(обратно)

168

Mann Thomas. Tageb?cher. 1940–1943 (см. прим. 164), стр. 101

(обратно)

169

Йозеф Брайтбах (Joseph Breitbach, 1903–1980) – немецко-французский писатель и драматург, жил с 1929 года в Париже, друг Эрики и Клауса Манн.

(обратно)

170

Mann Thomas. Tageb?cher. 1940–1943 (см. прим. 164), стр. 105.

(обратно)

171

Франк Кингдон (Frank Kingdon, 1894–1972) – американский проповедник, впоследствии профессор и радиокомментатор, в 1940-41 годах председатель Чрезвычайного комитета спасения.

(обратно)

172

Mann Thomas. Tageb?cher. 1940–1943 (см. прим. 164), стр. 123.

(обратно)

173

Thomas Mann, Agnes E. Meyer. Briefwechsel. Herausgeben von Hans Rudolf Vaget. S. Fischer Verlag, Frankfurt am Main 1992, S. 223.

(обратно)

174

Mann Thomas.Briefe 1937–1947. Hrsg. von Erika Mann. S.Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 1963, S. 146–147.

(обратно)

175

Schweitzer Eva. Amerika und der Holocaust. Knaur Taschenbuch Verlag, M?nchen 2004, S. 49.

(обратно)

176

Wyman David S.Das unerw?nschte Volk. Amerika und die Vernichtung der europ?ischen Juden. S. Fischer Taschenbuch Verlag, Frankfurt a. M. 2000, S. 164.

(обратно)

177

Thomas Mann, Agnes E. Meyer. Briefwechsel (см. прим. 173), S. 234. В оригинале на английском.

(обратно)

178

Фриц фон Унру (Fritz von Unruh; 1885–1970) – немецкий писатель, художник и драматург, представитель экспрессионизма.

(обратно)

179

Леопольд Шварцшильд (Leopold Schwarzschild, 1891–1950) – немецкий публицист и социолог.

(обратно)

180

Thomas Mann, Agnes E. Meyer. Briefwechsel (см. прим. 173), стр. 236.

(обратно)

181

Mann Thomas. Tageb?cher. 1940–1943 (см. прим. 164), стр. 151.

(обратно)

182

Пьер Лаваль (Pierre Laval; 1883–1945) – французский политик-социалист, несколько раз был премьер-министром, активный участник правительства Виши.

(обратно)

183

Thomas Mann, Agnes E. Meyer. Briefwechsel (см. прим. 173), S. 223.

(обратно)

184

Вариан Фрай (Varian Fry, 1907–1967) – американский журналист, руководивший спасением беженцев из Франции в годы Второй мировой войны.

(обратно)

185

Mann Heinrich. Ein Zeitalter wird besichtigt. Aufbau-Verlag, Berlin 1978, S. 440–441.

(обратно)

186

Франц Верфель (Franz Werfel, 1890–1945) – австрийский поэт, писатель и драматург.

(обратно)

187

Mann Heinrich. Ein Zeitalter wird besichtigt (см. прим. 185), S. 442.

(обратно)

188

Там же, стр. 443.

(обратно)

189

Альфред Дёблин (Alfred D?blin, 1878–1957) – немецкий писатель.

(обратно)

190

Леонгард Франк (Leonhard Frank, 1882–1961) – немецкий писатель.

(обратно)

191

Франц Верфель (Franz Werfel, 1890–1945) – австрийский поэт, романист и драматург.

(обратно)

192

Альма Малер-Верфель (Alma Mahler-Werfel, 1879–1964) – австрийская деятельница искусства и литературы, супруга и спутница жизни многих творческих людей: композитора Густава Малера, художника Оскара Кокошки, архитектора Вальтера Гропиуса и писателя Франца Верфеля.

(обратно)

193

В оригинале «gest?rzte K?nigin jeder Zoll» – скрытая цитата из «Короля Лира»: «Ein jeder Zoll ein K?nig», что в переводе Бориса Пастернака звучит так: «Король, и до конца ногтей – король!»

(обратно)

194

Мартин Гумперт (Martin Gumpert, 1897–1955) – немецкий и американский врач и писатель, друг Клауса и Эрики Манн.

(обратно)

195

Аннемари Шварценбах (Annemarie Schwarzenbach, 1908–1942) – швейцарская писательница и журналистка, близкий друг Клауса Манна.

(обратно)

196

Mann Klaus. Der Wendepunkt. Ein Lebensbericht. Rowohlt Taschenbuch Verlag, Reinbeck bei Hamburg 2007, S. 573–574.

(обратно)

197

Thomas Mann, Agnes E. Meyer. Briefwechsel (см. прим. 173), S. 238–239.

(обратно)

198

«Чрезвычайный комитет помощи преследуемым иностранным ученым» («The Emergency Committee in Aid of Displaced Foreign Scholars») был основан в США в 1933 году для спасения преследуемых нацистами европейских ученых. За годы существования (1933–1941) Комитету удалось переправить в США более 300 ученых, многие из которых стали нобелевскими лауреатами в различных областях науки.

(обратно)

199

Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963) (см. прим. 50), стр. 35.

(обратно)

200

Перпиньян – (Perpignan) – город во Франции, административный центр департамента Восточные Пиренеи, расположен в 13 км от Средиземного моря.

(обратно)

201

Schramm Hanna. Menschen in Gurs. Erinnerungen an ein franz?sisches Internierungslager (1940–1941). Georg Heintz Verlag, Worms 1977, S. 88.

(обратно)

202

Landau Edwin M., Schmitt Samuel(Hrsg.) Lager in Frankreich: Zeugnisse der Emigration, Internierung und Deportation. Von Brandt Verlag, Mannheim 1991, S. 26.

(обратно)

203

Там же, стр. 28.

(обратно)

204

Ванда Ландовска (Wanda Landowska; 1879–1959) – польская пианистка и (преимущественно) клавесинистка, музыкальный педагог.

(обратно)

205

Дита Парло (Dita Parlo, 1906–1971), – франко-немецкая актриса. Ее самые известные картины – мелодрама «Аталанта» (1934) Жана Виго и военная драма «Великая иллюзия» (1937) Жана Ренуара.

(обратно)

206

Landau Edwin M., Schmitt Samuel(Hrsg.) Lager in Frankreich: Zeugnisse der Emigration, Internierung und Deportation (см. прим. 202), стр. 31.

(обратно)

207

Монро Дойч (Monroe Emanuel Deutsch, 1879–1955) – профессор классической истории, проректор Калифорнийского университета в Беркли.

(обратно)

208

Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963) (см. прим. 50), стр. 35.

(обратно)

209

В подробнейшей биографии Томаса Манна, изданной Клаусом Харппрехтом, ошибочно утверждается, что Петер прибыл в Америку с женой: Harpprecht Klaus. Thomas Mann. Eine Biographie (см. прим. 89), стр. 1201.

(обратно)

210

Эрнест Лоуренс (Ernest Lawrence; 1901–1958) – американский физик, лауреат Нобелевской премии.

(обратно)

211

Роберт Оппенгеймер (Julius Robert Oppenheimer, 1904–1967) – американский физик-теоретик, профессор физики Калифорнийского университета в Беркли, член Национальной академии наук США.

(обратно)

212

Марсель Фогель (Marcel Joseph Vogel, 1917–1991) – американский исследователь в области люминесценции и жидких кристаллов, много лет работал в исследовательском центре корпорации ИБМ.

(обратно)

213

Pringsheim Peter, Vogel Marcel. The Luminescence of Liquids and Solids and their Practical Application. Interscience publishers, New York 1943. Русское издание: П. Прингсхейм, М. Фогель. Люминесценция жидких и твердых тел. Государственное издательство иностранной литературы, М. 1948.

(обратно)

214

Mann Thomas. Tageb?cher. 1940–1943 (см. прим. 164), стр. 242.

(обратно)

215

Там же, стр. 243.

(обратно)

216

См., например, Wysling Hans, Schmidlin Yvonne. Thomas Mann. Ein Leben in Bildern. Artemis, Z?rich 1994, S. 369.

(обратно)

217

Раймонд Бёрж (Raymond Birge, 1887–1980) – американский физик, президент Американского физического общества, член Национальной академии наук.

(обратно)

218

Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963) (см. прим. 50), стр. 37.

(обратно)

219

Там же, стр. 38.

(обратно)

220

Там же.

(обратно)

221

Вернер Шмитц (Werner Schmitz, 1919-) – доктор филологических наук, сотрудник Ахенской городской библиотеки, автор многочисленных статей в журналах и газетах.

(обратно)

222

Эрнст Бертрам (Ernst August Bertram, 1884–1957) – немецкий литературовед и писатель, до прихода нацистов к власти – близкий друг Томаса Манна.

(обратно)

223

Mann Thomas.Briefe 1948–1955 und Nachlese. (см. прим. 35), стр. 40.

(обратно)

224

Pringsheim Peter. Fluorescence and phosphorescence. Interscience Publ. New York 1949.

(обратно)

225

Чарльз Дельбек (Charles Jarchow Delbecq, 1921) – американский физик, сотрудник Аргоннской национальной лаборатории.

(обратно)

226

Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963) (см. прим. 50), стр. 40–41. Оригинал в книге дан на английском языке.

(обратно)

227

Там же, стр. 41.

(обратно)

228

Там же, стр. 41–42.

(обратно)

229

Там же.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая «Немыслимая разлука» Историческая подоплека писем Томаса Манна Петеру Прингсхайму в годы Первой мировой войны
  •   День в истории
  •   «Музыка в Мюнхене» [9]
  •   Мюнхенские адреса
  •   Бруно Вальтер
  •   Бад Тёльц
  •   «Какого черта он полез на эту галеру?»
  •   «conditio sine qua non [33]»
  •   Школа танцев
  •   Годы чудес
  •   Из гетто в профессоры
  •   Лагерь «Трайел Бэй»
  •   «Неповторимая встреча»
  • Часть вторая Корни и ветви, или О «белом еврее» в науке (Томас Манн, ГенрихГиммлер, Вернер Гейзенберг)
  •   Гимназия имени Максимилиана
  •   «Осецкий в физике»
  •   Вокруг кафедры Зоммерфельда
  •   Самооборона Гейзенберга
  •   Учитель принца
  •   «Мы должны заботиться о наших детях»
  •   Пиррова победа «арийской физики»
  • Часть третья Томас Манн – кормилец
  •   Ординарный профессор
  •   Арийский параграф
  •   Агнес Майер
  •   Чрезвычайный комитет спасения
  •   Лагерь Гюрс
  •   Работа в Америке
  •   Снова в Европе

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно