|
Предисловие
И есть ли в жизни большая награда,
Чем верность одержимости своей?
Ирина ОзероваМы живем на Земле, и Земля отражается в нас. Мы вбираем в себя ее запахи, краски и звуки, солнце, летящее над ней, звезды, гаснущие к рассвету. Все это, переплавленное стуком сердца, рождает новый мир – мир человека, тысячи, миллионы, миллиарды миров. Каждый из них интересен и неповторим, но не каждый открывается другому. Открыть мир – это привилегия дружбы, любви и поэзии. Только тот поэт становится интересен всем, необходим всем, мир которого настолько многогранен и богат, что умеет найти созвучие у каждого человека. И, пожалуй, еще одно: нужно очень любить людей, нужно очень проникновенно верить в них, воспринимать чужую радость и чужое горе радостнее и горше собственного, чтобы суметь до конца раскрыть свой мир людям – без фальши, утаивания и позы. Именно с таким поэтом читатель познакомится в этой книге.
Озерова Ирина Николаевна родилась в 1934 году в Воронеже. Умерла в Москве в 1984-м, не дожив до своего пятидесятилетия почти год.
Родители ее были актерами Воронежского драматического театра, ставшего для нее вторым домом; отец, Николай Ефимович Озеров, погиб в 1942 году на сцене, играя очередной спектакль, от прямого попадания бомбы. И поскольку детские годы Ирины Озеровой совпали с войной, ей в полной мере пришлось испытать тяготы эвакуации, бомбежки, когда земля стерегла «воронками за воротами» и «сирен завывание ночами болело в висках». Писать она начала очень рано. Будучи еще совсем маленькой девочкой, она выступала в госпиталях, читая раненым солдатам свои стихи и стихи любимых поэтов, которых уже тогда знала наизусть очень много.
Училась в Воронежском Государственном Университете, а затем окончила Литературный институт им. А. М. Горького, куда поступила по рекомендации III Всесоюзного совещания молодых писателей, участницей которого она была.
Более десяти лет И. Озерова работала в московских газетах «Литература и жизнь» и «Литературная Россия».
При жизни вышло только две книги ее стихов: в 1960 году в Воронеже тоненькая книжечка еще незрелых юношеских стихотворений «Это, правда, весна!..» и уже незадолго до смерти, в 1980 году, в московском издательстве «Советская Россия» избранные переводы и стихи «Берег понимания».
В силу крайней несозвучности «советской ноте», Ирина Озерова, хотя и печаталась периодически в газетах и журналах, полноценного отдельного издания своих оригинальных стихотворений так и не увидела.
Все эти 20 лет она вынуждена была заниматься переводами поэтов СССР, так как ее собственные стихи не издавали, обвиняя в антисоветизме, чуждой идеологии, мрачности и безысходности. Не помогали даже положительные рецензии, после которых неизменно следовали отрицательные редзаключения. Примеры таких положительных рецензий от признанных мастеров слова представлены в последнем разделе данной книги. Здесь же я могу привести лаконичную, но очень емкую рецензию Николая Рыленкова на одну из так и не изданных книг И. Озеровой: «Я давно хочу иметь эту книгу на своей книжной полке и не понимаю, почему до сих пор должен ее рецензировать». На что последовало редзаключение Я. Шведова: «Ни единой пометки я не сделал на полях рукописи, не мне учить, как и о чем писать Ирине Озеровой. Она давно сложившийся поэт, со своим складом и со своей авторской репутацией. Но характер ее произведений далек от поэтической правды, слишком много в отдельных ее стихотворениях подтекста, граничащего иногда с клеветой на нашего рядового труженика и на наш народ. Некоторые ее произведения антинародны и вредны. Подобная рукопись по своему содержанию чужда профилю издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия», эти стихи ничем не помогут в деле воспитания молодых строителей коммунизма и будущих защитников нашей Родины. Она, рукопись, могла бы быть адресованной в издательство «Скорпион» или «Прометей», но их закрыла Революция. В подобном выводе нет никакого подтекста, есть только правда! Рекомендовать к изданию рукопись И. Озеровой никак нельзя! (Июль 1968 года.)» И так каждый раз.
Невольно вспоминаются строки Ирины Озеровой:
Мой храбрый мальчик!В недрах всех эпохСлучались люди с обостренным слухом.Не нравились они царям и слугам,И никогда не помогал им Бог.Им приходилось рано умиратьИ трудно житьВсего за миг единый —За счастье видеть, и писать картины,И строчки торопливые марать.Да и «Берег понимания» вышел совершенно случайно: издательству надо было срочно латать дыру в плане, а в портфеле лежала как раз книга И. Озеровой. Но и эту книгу нельзя назвать полноценной: вышла она в серии «Мастера художественного перевода», и в качестве мощного паровоза к маленькому разделу зарубежных переводов и собственных стихов был прицеплен огромный раздел переводов поэтов РСФСР.
И только после смерти в 1985 году в московском издательстве «Современник», да и то в урезанном виде, вышла первая (и, увы, пока единственная) полноценная книга стихов И. Озеровой «Арена», пролежавшая в издательстве более 10 лет.
Но основные стихи поэта пока так и не дождались своего издания в книге, хотя многие из них печатались в различных газетах и журналах России, в Прибалтике, в Польше. Большая подборка стихов И. Озеровой вышла после смерти поэта во Франции. Ее стихи включены в «Строфы века-I», а переводы – в «Строфы века-II».
Немалую часть своего таланта И. Озерова отдала художественному переводу. Начав переводить ради заработка, она достигла в этой области настоящего мастерства, познакомив русскоязычного читателя с прекрасными произведениями таких поэтов, как Виктор Гюго, Шарль Бодлер, Райнер Мария Рильке, Джордж Гордон Байрон, Сидней, Роберт Грейвз, Ленгстон Хьюз, Эдгар А. По, Уильям Плумер, Геррит Кауверан, Симон Вестдейк и многих других. Кроме того, в переводах «с языков народов СССР» ею было переведено и выпущено в свет более восьмидесяти книг самых различных поэтов, – обычная форма заработка на жизнь для поэта «советской эпохи»; впрочем, и здесь Озерова проявляла себя как незаурядный мастер стиха.
Поэт – это прежде всего его судьба, впитавшая в себя не только каждый день его собственной жизни и осмысления мира, но и всю историю народа, подарившего поэту его оружие – язык. Ирина Озерова была человеком активной гражданской позиции, никогда в самые тяжелые времена она не боялась говорить ни в стихах, ни в жизни, то, что думает.
Ее высоко ценили и дарили ей свою дружбу Анна Ахматова, Мария Петровых, А. Твардовский, П. Антокольский, К. Чуковский, С. Липкин, Л. Кассиль, В. Аксенов, Ю. Алешковский, Б. Окуджава и многие другие.
Эта книга – дань памяти прекрасному Человеку, Поэту, Переводчику.
Книга состоит из трех разделов, позволяющих максимально полно представить творчество И. Озеровой.
Первый раздел включает собственные ее стихи, причем отобранные и выстроенные в определенном порядке самой Ириной Николаевной еще при жизни, когда она готовила новую книгу, так и не вышедшую в свет, надеясь выпустить ее к своему пятидесятилетию и тридцатипятилетию творческой деятельности.
«Книга состоит из стихов не датированных, но принадлежащих к разным периодам творчества, – писала она в заявке в одно из московских издательств. – Мне захотелось выстроить ее не по времени написания стихов, а по их творческой направленности, чтобы книга лучше сумела отразить мое постоянное желание быть непримиримой ко лжи и злу, нащупывать и вскрывать болевые точки эпохи.
35 лет – немалый срок, и потому вместе со страницами моей биографии он охватывает страницы биографии Земли, для которой 35 лет – мгновение.
В книгу вошли стихотворения, посвященные «месту поэта» в нашей жизни, его ответственности перед обществом, а также произведения, проникнутые памятью военного детства, философские стихи-размышления об извечной битве добра и зла, стихи предупреждения. Большой раздел посвящен экологии, защите природы, взаимоотношениям природы и человека. Некоторые из стихотворений написаны в форме сказки, но это не снижает в них непреходящего пафоса реальности наших дней.
Чувством гражданственности пропитана и так называемая любовная лирика. Ее нельзя оторвать от мыслей, чувств и дум человека сегодняшнего дня.
Некоторые из стихотворений могут показаться слишком горькими и печальными, но ведь и лекарства имеют горький вкус.
Стихи не делятся на «черное» и «белое», в них – все многоцветие радуги, весь спектр человеческих отношений.
Книга отражает сложный мир, существующий сегодня на планете, и активное стремление поэта вмешаться в современную действительность и в узловые ее моменты».
Боль и насмешка, философское раздумье и доверчивая исповедальность, осмысление времени и тревожная надежда – все это не поучение, а разговор с друзьями «о времени и о себе».
Время – не только мера часов, дней и недель. Время – это учитель, это форма, в которую вливаемся мы, как расплавленная сталь. Время подсказало Ирине Озеровой мудрость выводов, сформировало ее мировоззрение. Но только она сама могла по-настоящему оценить возможности своего голоса и, расширяя его диапазон, не перекричать, не сорваться, всегда оставаясь честной с собой и с читателями.
«При абсолютной простоте и ясности мысли, слова, образа, ее стихи отличают изысканная чеканность, богатство аллитераций, незаменимость слова в ряду других, неожиданная афористичность концовок, – писал о поэзии И. Озеровой А. Шагалов. – Все это вместе создает некую незащищенность, обнаженность нерва, отлитую в строго классическую и в то же время остро современную форму. Трагический темперамент поэтессы нигде не становится на катурны. Там, где другой закричал бы, Озерова говорит как бы шепотом, но этот шепот резонирует со Вселенной».
«Как часто изводятся нынче многие десятки, даже сотни строк, чтобы выразить мысль, для которой и одной-то строфы много, – сетует Леван Хайндрава. – У Озеровой же редко какое стихотворение длиннее двадцати–двадцати четырех строк, и при этом сколько мыслей! Эта краткость, строгая ясность, лапидарность стиля роднят ее с «королевой Анной», как сказала Ирина Озерова об Анне Андреевне Ахматовой в одном из своих стихотворений. Недаром великая Анна любила и ценила поэзию Озеровой, дарила ее своей дружбой.
И еще одну черту Ирины Озеровой необходимо выделить – творческую бескомпромиссность. Как поэт она всю недолгую жизнь шла своим путем, не искала легких, проторенных дорог. Муза Озеровой лирична и философична в одно и то же время, а философия ведь подразумевает наличие собственных мыслей, своего угла зрения на острейшие проблемы человеческого бытия. У Ирины Озеровой это было, и она умела облечь свои мысли в строгую, порою блестящую поэтическую форму. Как для всякого серьезного писателя – поэта или прозаика безразлично, – для нее главное было написать, создать, а не поскорее увидеть свое создание напечатанным. Она была очень строга к себе. Строга и бескомпромиссна. Поэтому так мало сборников собственных стихов успела она издать при жизни».
Второй раздел книги представляет переводческое творчество Ирины Озеровой, «воссоздавая карту мира во времени и пространстве».
Со многими авторами и произведениями из этого раздела читатель знаком по книге «Берег понимания», томам БВЛ и сборникам поэтов разных стран. Но такой полной и многогранной подборки блистательных переводов И. Озеровой еще не было.
«Думается, нет необходимости рассказывать читателям о таких поэтах, как Джордж Гордон Байрон или Виктор Гюго, Райнер Мария Рильке или Шарль Бодлер, Сидней или Эдгар По, – писал в рецензии на книгу «Берег понимания» А. Шагалов. – Важно, что у голландцев, и у южно-африканского поэта Уильяма Плумера присутствует тема России, восхищение нашим великим народом, его прошлым и будущим. Так замыкается круг. Рильке пытался писать по-русски, но нужны были горячее сердце и бережная рука русского поэта, чтобы при всей адекватности стихи стали достоянием многонационального читателя нашей страны.
Мы часто можем услышать дискуссии: переводить точно или переводить эмоционально верно. Переводы И. Озеровой демонстрируют, что успех достигается только тогда, когда оба эти начала слиты воедино. Тогда мастерство ненавязчиво, чужая мысль облекается плотью, и стихи получают второе рождение, становясь достоянием русской поэзии».
В трех сонетах о переводах Ирина Озерова спрашивает:
Легко ль чужой язык перелагать?Не речь – настрой души неодинаков.А чуть дальше она утверждает, что в процессе перевода «обретают общий ритм сердца», и тогда в гармонии понимания находишь и свой голос, и собственное лицо:
Какой обман – забвение и тлен!Гребет трудолюбивый перевозчик,Взрезают воды Стикса весла строчек,И мысль доносит память общих ген.«Ее перо не только позволило многим поэтам других народов заговорить по-русски, – писал Николай Старшинов о переводах И. Озеровой, – но и впитало в себя всю нелегкую науку постижения человеческой души, которую дарил ей каждый из переводимых поэтов».
Переводы Ирины Озеровой исключают одноцветность, ибо человеку глубокому несвойственно мыслить аксиомами: отсюда – разнообразие авторов и судеб, что предполагает столкновение разных, чаще противоположных цветов и оттенков, чтобы в их столкновении могла родиться истина. Вот почему в произведениях этого раздела не найдешь ни чистой грусти, ни чистой, безоблачной радости. Они неразделимы, как свет и тень, как счастье и боль, как жизнь и смерть. А позиция поэта-переводчика подчеркивает, акцентирует главное. То, что позиция всегда выражена точно, не допускает двусмысленности толкований, помогает созданию цельного и зримого образа. Творческая взыскательность и скрупулезность в работе над словом, стремление пристальнее вглядеться в лицо жизни, многозначность художественных образов – все это пришло к Озеровой-поэту от Озеровой-переводчика.
«Переводчик – это перевозчик, перевозящий с берега непонимания на берег понимания». И благодаря Ирине Озеровой мировая поэзия стала ближе и понятнее русскоязычному читателю, за что ей отдельное «спасибо».
Стало уже своеобразным штампом сравнивать жизнь с дорогой. Штампом потому, что далеко не всегда это точно. Не каждая жизнь – дорога. Иногда это скучное сидение на одном месте, унылая неподвижность во времени. Но когда жизнь наполнена движением чувств, раздумий и дел, она становится дорогой, по которой могут пройти и другие. Такая жизнь никогда не исчезает бесследно, как след корабля на волнах. Она скорее подобна трудной горной тропе когда-то давно пробитой в скалах, чтобы сотни людей, чтобы будущие поколения расширяли ее, забывая порой о том, кто оставил самый первый след.
Думается, нет необходимости рассказывать читателям о таких поэтах, как Джордж Гордон Байрон или Виктор Гюго, Райнер Мария Рильке или Шарль Бодлер, Сидней или Эдгар По, – писал в рецензии на книгу «Берег понимания» А. Шагалов. – Важно, что у голландцев, и у южно-африканского поэта Уильяма Плумера присутствует тема России, восхищение нашим великим народом, его прошлым и будущим. Так замыкается круг. Рильке пытался писать по-русски, но нужны были горячее сердце и бережная рука русского поэта, чтобы при всей адекватности стихи стали достоянием многонационального читателя нашей страны.
Мы часто можем услышать дискуссии: переводить точно или переводить эмоционально верно. Переводы И. Озеровой демонстрируют, что успех достигается только тогда, когда оба эти начала слиты воедино. Тогда мастерство ненавязчиво, чужая мысль облекается плотью, и стихи получают второе рождение, становясь достоянием русской поэзии».
Именно поэтому в третьем разделе книги собраны воспоминания, рецензии, отклики на смерть Поэта людей, в сердцах которых жизнь и творчество Ирины Озеровой нашли созвучие. Жаль только, что большинство из тех, кто знал ее лично, уже умерли, а мой архив был почти полностью уничтожен пожаром. Но и то, что удалось найти, даст возможность читателю взглянуть на Ирину Озерову еще с одной стороны, глазами людей, на которых она оказала влияние, которые любили и ценили ее.
«Ирина Озерова не искала легких путей ни в поэзии, ни в жизни, – вспоминала в рецензии на книгу «Арена» Татьяна Маршинина. – Наверное, не каждый бы решился на такое: оставить университет, будучи уже на четвертом курсе, чтобы поступать на первый курс Литинститута. А уж отказаться от издания в «Молодой гвардии» книги, рекомендованной к печати Всесоюзным совещанием молодых писателей, сочтя эту книгу недостаточно зрелой, – это, как хотите, поступок! И на целину она дважды ездила в составе бригады молодых литераторов не моды ради. Хотела узнать жизнь настоящую, черпать в ней материал, испытать себя на прочность…
Она и потом много ездила по стране. И с полной самоотдачей, не жалея сил и времени, помогала молодым найти себя в литературе, когда работала в «Литературной России». И как депутат Дзержинского райсовета добивалась предоставления квартир, а сама при этом жила в коммуналке.
Вот почему она имела право на иронию, говоря о тех, кто прячется от жизни за «двойными стеклами», когда «В своей квартире, как в тюрьме, скучаем, и телевизор запиваем чаем, двухмерности программ подчинены».
Не нужно вставать на ходули, чтоб выделиться из толпы «людей похожих», словно вылепленных «из однозначной пустоты». Истинно «непохожих» выделяет сама жизнь, и это они делают ее неповторимой и осмысленной, отрекаясь во имя этого от благополучия и сытости, от устроенности и проторенных дорог».
Эта книга – дань памяти прекрасному Человеку, Поэту, Переводчику.
Хочется верить, что и спустя более четверти века после смерти Ирины Озеровой, ее творчество никого не оставит равнодушным, как не была никогда равнодушной и сама Ирина Николаевна, считавшая, что человек должен отвечать за все, что он делает в жизни, за каждое сказанное слово.
Член Союза писателей России,член союза «Мастера художественного перевода,кандидат филологических наукЕ. О. ПучковаI
Ирина Озерова
(1934–1984)
Стихи разных лет
Поэт
Наполовину оплыла свеча,А он не замечал в раздумьях долгих.Слова, как заклинанья, бормоча,Их ставил в ряд и в будущее вел их.И авторучкой заменив перо,И заменив свечу электросветом,Он мучился и созидал добро,И воевал со злом. Он был поэтом.Обманывал издатель и жена,А критики везде подтекст искали.Он высекал слова, как письменаРабы египетские высекали.В постели умирал, бывал убит —То на дуэли, то ударом в спину.Бывал прославлен и бывал забыт,Но до сих пор перо его скрипит,Но до сих пор свеча его горит,Оплывшая всего наполовину.Шуты
Шуты! Их жребий предопределен:И комики, и трагики – все плачут,А публика об их слезах судачит —Вот испокон известности закон.Шуты везде и всюду на виду,Неверный шаг становится судьбою,И невозможно даже раз в годуШуту побыть наедине с собою.И каждый – соглядатай их любви,И каждый – их отчаянья свидетель…Шуты! Они как маленькие детиВсем тайны доверять должны свои.Чем публика за это платит им?На всех, конечно, не хватает славы.Шуты пред ней обнажены и слабы,Но шут – и слабый – ей необходим.Лишь тем благодарит она за труд,Лишь тем она за смех и слезы платит,Что и смеется вместе с ним, и плачет…А с ней – и после смерти – плачет шут.Милостыня
Актер стоит, как маршал на параде,Возносятся подмостки над толпой…И все ж у славы просит он скупой:– Подайте мне, подайте, Христа ради!О чем бишь, я? О пастухе и стаде?О паперти под пышным алтарем?О том, как мы живем или умрем?– Подайте мне, подайте, Христа ради!И милостыню в круговой порукеРелигия спешит подать науке.За милостыней – руку тянет власть…Кто первый подал нищему монету?Она веками кружится по свету,Чтобы опять в его ладонь упасть.Скоморохи
Скоморохи – почти журналисты,Их припевки – всегда актуальны.Драматурги они и артисты,Из эпохи пришедшие дальней.Рот смеющийся выписан чисто,Слезы скроет их грим натуральный…То им солнечно в жизни, то мглисто,Но всегда скоморохи печальны.И стоит скоморох у порога…Он – создатель особого слога, —Как ненужная ветка, засох.И его раздавила эпоха —Ведь любое излишество плохо,В изобилье пропал скоморох.Скомороший клевер
(Трилистник)
1
Атомы надежды
Отличать мы отучилисьПерепелку от щегла —Может, – лебедь, может, – чибис, —Невеселые дела.Не такие уже невежды —Просто заняты другим.Скоро атомы надеждыВ циклотроне расщепим.В новом доме крупноблочном,Голом, как на чертеже,Мы и плачем, и пророчим,Все познавшие уже.До земли – пролеты лестниц,Лифта медленный полет……А на небе светит месяц,Словно песенку поет.2
Живая вода
Умираем мы от жаждыСнова стать самим собой…Но является однаждыСкоморох с живой водой.К представленью не готовясь,Он приходит в трудный час,Как надежда или совесть,Или сила жизни в нас.Не скулит и не суетсяВ жизнь чужую, как в кино, —Над самим собой смеетсяИ над нами заодно.И когда в последнем вздохеПриобщаемся ко мгле,Не пророки – скоморохиОстаются на земле!3
Молитва
Возношу тебе, Всевышний,Не молитву, а хулу.Я вдыхаю дух сивушныйУ палатки на углу.Божий мир… А, может, – глобус —Краска и папье-маше?..В переполненный автобусТрудно втиснуться душе.Серый снег под небом серым,Серой улицы ледник,Дышит адским духом сернымТормозящий грузовик.Бесконечная дорога —То щебенка, то гудрон.И доносится до БогаРазных двигателей гром.Две ноги давно бессильны,И четыре колесаБлаговоние бензинаВоскуряют в небеса.Если бы ты был, Всевышний,Ты явил бы миру лик,Ты признался бы: «не вышло!»,Уничтожив черновик.А теперь мы сами боги,И бездумно, без следаПо космической дорогеУезжаем в никуда.…Но ночами детям снится,Что вот-вот Земля поймет:Почему летают птицы?Почему трава растет?«На арену выбегает клоун…»
На арену выбегает клоун,До опилок делает поклон он,И костюм его просторный вечен,И белила и багряный нос…Иногда бывает он бездарен,Гениален или же вульгарен,Если он немного человечен,На него не убывает спрос.Почему же не дано поэтуПеренять непринужденность эту,Правдой незатейливых историйИскупить добра извечный плач.Но войска бессильны без приказа,А талант опасней, чем проказа.Мир теперь похож на лепрозорий,Где смеяться силится циркач.Но стекают слезы по белилам…И они становятся мериломГения, рожденного в сорочке,Истины искусства в ремесле.А поэт уже сутулит спину,Строчка превращается в морщину,Он творит в бессрочной одиночкеНа своей придуманной земле.Кустарь-одиночка
Я хочу бежать по росе,Отыскать студеный источник,Но я поздно встаю, как все,Как у всех, будильник испорчен.Душ приму и сяду к столу,Выпью чаю и газ закрою,После этого к ремеслуЯ усердье свое утрою.Проклиная себя и мир,Буду думать строчку за строчкой,Как башмачник, как ювелир,Как изгой – кустарь-одночка.Но забуду я про часы,И про долю мою кривую…Может, в мире вместо росыЯ сама теперь существую?!И напрасна вся воркотня,Уязвленной гордости жало,Если девочка вдоль меняКак по чистой росе пробежала.Чудак
Разлинованные тетради,Каллиграфии злая муштра…Педагог, как конвойный, сзадиПодгоняет нас в жизнь с утра.Но единожды, счастья ради,Начался урок, как игра,И пророк на скудном окладеЗаявил, что пришла пораПолюбить, убежать в бродяги,Верить сердцу, а не бумаге,Жить величьем черновика!Мы учебник перелисталиИ от всей души освисталиНепонятного чудака!«Я завидую памятникам…»
Я завидую памятникам,Памятникам разных эпох.Массивные постаментыСвязывают их с землей,И если в гранит упираютсяНе ноги, а копыта коня, —Это неважно:Герой состоит, как кентавр,Из единой гранитной плоти.Памятники ставят,Преимущественно, в средних широтах,А в средних широтахНе бывает землетрясений.И потому я завидую памятникам,Которые не знают,Что значитПочва, уходящая из-под ног.А кому завидовали некоторыеИз этих бронзовых и гранитных людейВ ту пору,Когда еще были живыми?!Цена
Со стороны или на сторонеИскусство ценится, как в магазине,Наверное, по этой же причинеТеперь оно особенно в цене.В чем ценность искры, спрятанной в кремне,Или воды, не найденной в пустыне?! —Рождественский обед в живой гусыне,Не знающей о праздничной цене.Но далеко еще до Рождества.Я обесценена, пока жива, —Сбиваю туфли, снашиваю платья.Когда отшелушится бытиё,Свершится воскрешение мое:Меня поймут, и всех смогу понять я.Законы механики
Хотите медовые пряники?Вот я, например, не хочу.Один из законов механикиДля жизненной пользы учу.Мы все беззащитные странники.А я защищаться хочу.Затем и законы механикиС таким уваженьем учу.За все, говорят мне, в ответе я.Но я по закону по третьемуК ответу и вас призову.Механика в обществе сложная.Могу совершить невозможное,Пока я на свете живу.Печальные радости
Нет ничего и не было —Быль поросла быльем.Не угрожало небо мнеТрассирующим огнем,Воронками за воротамиНе стерегла земля,Не каркали вслед воронамиЧерные тополя.Нет ничего и не было,Кроме крапивных щей,Кроме запаха хлебногоНа ладони моей,И первого дня погожегоПосле долгой зимы,И кругленького мороженого,Купленного взаймы.Ни ран у мен, ни ордена,Но памятна мне затоБумажная радость ордераНа байковое пальто.Еще сирен завываниеНочами болело в висках.Но вся сирень на развалинахБыла о пяти лепестках!Я радости эти печальныеВ душе осторожно ношу,Как будто я буквы печатные,Первые буквы пишу.Мигает звездами небо мне,И птичье машет крыло…А остального – не было.Что было – быльем поросло.Ода чревоугодию
Ах, повара! Пора вамПирами удивить,Диковинным приправамВниманье уделить.Нам с ненасытным правом —Охотиться, удить,И обрывать бесславноПреемственности нить.Но ощущаю сноваСухарика ржаногоНеощутимый вес.И слышу смутно сзади:– Подайте, Христа ради,Хлеб – чудо из чудес!Старая Рига
Ворожба старинных названий,Тех, что знала давным-давно,А на небе – гравюры зданий,Улиц каменное полотно.А во дворике, как украшенье,Упрощенная камнем судьба:Двух облупленных рук скрещенье,Попирающих два столба.Шлемом сплющенные парадным,С давних мучаются времен.Многотрудным подвигам ратнымСтон их каменный посвящен.Но забыто ратное поле,Растворились черты лица,Только память смерти и болиСохранила прихоть резца.Только память…Но память свята —В ней чужой безымянный плач.Прибежали во двор ребята,Притащили футбольный мяч.Штанга! Вздрогнуло рук скрещенье,Осыпается пыль веков…Я судья. Но мне для решеньяНе хватает футбольных слов.Переулочки. Переулки,Потревоженные дворыПовторяют длинно и гулкоУдивительный ритм игры.Повторяющееся действо,Обновившееся слегка,И опять побеждает детство —Побеждает во все века.Выше смерти и выше болиМяч летит над живущим днем.Я, конечно, не о футболе,Но немножечко и о нем.Дом
Мне, видно, перестраиваться поздно.Стою я, словно обреченный дом,И, может быть, пора меня на слом.Но я ведь тоже приносила пользу —В два этажа, не в двадцать этажей,Скрипуче, деревянно, без комфорта.И дорогие, выцветшие фотоСо стен снимают бережно уже.Плеснет щепа, известка запылит,И станет пол мой зыбким и неровным,И закричат обрушенные бревна,И каждое протяжно заболит.Я все пойму, я все приму сама —И эту боль, и разрушенья эти:Во мне когда-то вырастали дети,Чтобы построить новые дома.Гаданье
На неприметном полустанкеПод паровозные гудкиПроезжим ворожат цыганкиПо пыльным линиям руки.Ах, сколько линий на ладони,Все описать – не хватит слов.Ах, сколько судеб в эшелонеМеж чемоданов и узлов.Цыганка долго хмурит брови,Дрожит седая прядь на лбу:Как трудно в зеркальце рублевомЧужую разглядеть судьбу!– Ах, не давай ты мне задатка,Потертый кошелек закрой,Ведь будет все равно загадкойНебритый сумрачный король…Есть дальний путь, плацкарта в жестком,Все так, как было до сих пор.А впереди уже зажегсяОгнем призывным семафор.Где завтра буду я счастливой?В каком бродить мне далеке?Ведь всех дорог не счесть, как линийНа ожидающей руке.Пляска
Песню детскую написатьИ для взрослых придумать сказку…Я пошла бы нынче плясать,Но боюсь, не выдержу пляску.В жизни все случалось не впрок:Скорбный пляс на крыше вагона,И тяжелого хлеба кусок,И бессилье чужого стона.Это все ученье мое:Головою об стенку билась,Поняла про житье – бытье,Но плясать уже разучилась.На пуантах скорбит Жизель —У нее профессия это…Воет ветер, метет метель,Пляски нет и музыки нету.«Ах, уж эта мне полукровка!..»
Ах, уж эта мне полукровка!Никакого спасенья нет.И двусмысленность, и рисовкаВ мешанине моих примет.Об одном размечтаюсь крове, —А уже поманит другой…И воюют, воюют крови,Чтоб не выдюжить ни одной.Размечтаюсь я о погроме,Ради сытого живота,Чтобы в теле моем, как в доме,Не осталось потом жида.Ну, давай, биндюжники, дружно —Кладезь вы легендарных сил…Но усталостью пьян биндюжник,Он о планах моих забыл.Я его тороплю – скорее!Ведь упустишь такой момент! —Но биндюжник щадит еврея:Ведь родня – и интеллигент.Я ему про всю неуместностьИ про то, что наука – вред.Уважает интеллигентностьИ талдычит мой прадед: «Нет!»Согревается поллитровка,Утонув в его пятерне:«Ты – кровинка, не полукровка!» —Говорит он, довольный, мне.Моя поэзия
Я, как художник, с натуры пишу —Пейзаж, портрет, —И, глядишь —Уже на мокрое масло дышуСтароарбатских крыш.Уже говорю, где боль, а где ложь,Где холод, где искра тепла…И если в будущем зла не найдешь,Значит, и я помогла.Воронеж
Над Воронежем моим летят утки,Летят утки над землей и два гуся,И румяная, как летнее утро,Там частушки распевает Маруся.Каруселью раскрылась пластинка,Современное ее чародейство…Поздней памяти дрожит паутинка,В ней пестрит, словно бабочка, детство.Паутинку эту бережно тронешь,И откликнется далекое эхо…За Воронеж, за Воронеж, За ВоронежМил уехал, мил уехал, уехал…И живем с тобою розно мы, словноПерепутать перепутье могли мыОт дряхлеющей петровской часовниДо безвременной отцовской могилы.Но когда-нибудь на Севере дальнемИли в будничной московской квартиреСтану бредить я целебным свиданьемС этим городом, единственным в мире.По какой-то небывалой побудкеВновь для долгого полета проснусь я.Захватите с собой меня, утки,Покажите мне дорогу, два гуся!..«Навеки ничто не дается…»
Навеки ничто не дается,Все может мгновенно исчезнуть,Но даже погасшее солнцеДолжна пережить наша честность.Ничто не дается навеки,Все может исчезнуть мгновенно,Лишь то, что всегда человечно,И в прах рассыпаясь, нетленно.Я верую в это! ИначеНе сладить с разрухой духовной.И я, словно колокол, плачу,Как колокол плачу церковный.Звучат причитания меди —Мы все беззащитны, как дети!Парадокс
Вселенная не знает недорода,Она подобна ищущему гению.Легко пылают свечи водородаИ оплывают тяжким воском гелия.О, звезды! Миллионы лет калились вы,И – знали обо мне вы или нет —Далекие, но щедрые кормилицы,Вы посылали мне тепло и свет.На полпути к таинственной вселеннойТопчу я землю, не жалея ног,Покуда не истек мой век мгновенный,Я вечна и всесильна, словно Бог.Творю я, претворяю, сотворяю…И, разума справляя торжество,Я двери тайн вселенских отворяю,Как будто двери дома своего.…Прикажут – и с космическою силойЗажжется водородная звезда,И превратятся в братские могилыНаполненные жизнью города.И оборвется удивленный возгласУ края беспредельной пустоты…Земля вступает в свой опасный возраст,Земля родит тяжелые цветы!..Новое летосчисление
На деревьях повис рассвет,Неподвижный и серый……Это было за много летДо новой эры.В те временаЕще были госпитали,Где сестрыБинтами солдат пеленали,В те временаНад погостамиСолдатские звезды вставали.А в госпиталеСестра объясняла подруге:– Ну, как он мог?!Ну, как он мог?!Говорит,Не беда, что нету ног,Были бы руки!А потом был опыт поставленВ японском городе Хиросиме,Был ученый прославлен,А летчик —Рассказывают! —Сошел с ума…Просто остался он с ними,Убитыми в Хиросиме,Просто разум его оплавился,Как оплавились их дома.Тем, кто умер в тот день,Не досталось места в земле.Земля к тому времениЗаполнена была.Другими.И они растворялись в воздухе,Оседали пылью в золе,И мы теперь дышим ими.Они в нас,Те, кому места в земле не нашлось.Невидимые и грозные,Как излучение……С этого самого дняНачалосьНовое летосчисление.Тень
Я – тень.Неподвижная и короткая,Неподвижная, и короткая,Как смерть.Люди спят в комнатах.Куклы – в коробках.А у меня вместо стен – решетка,А вместо крыши – небо,В которое больно смотреть.У меня нет дома,Где уютно тикают ходики,Где секунды жизни считает маятник,Нет у меня усталости.Нет у меня отдыха.Я – памятник.Мне безразличныИ тьма, и свет.Два осенних листка,Как монеты,Прикрывшие мертвые веки…Я только след.Я только следСпешившего человека.…Он проходил по улицам —А я семенила около.Солнце садилось —И я становиласьВсе длинней и длинней…Он проходил по улицамМимо пестрых, как лето, окон,И распахнутых, словно ворот рубашки,Дверей.Кто был он?Женщина или мужчина?Девочка или мальчик?Я не знаю.Может,На свиданье к любимой спешил он,Нес серебристую рыбу с рынка,Или играл в разноцветный,Как мир,Мячик…У безногого есть костыли,У слепого сердце,Которое помнитЧерноту земли и белизну снега.А я лежу, обезглавленная, в пыли:У меня нет человека!!!Где он – мой человек?!Я не знаю.Я только тень.У него было сердце, и память, и честь, —Но вдруг вспыхнулИ погас день.И он исчез.А я только тень,Только след,Только памятник,Меня не оплакала матьИ друзья не зарыли…А где-то,Как прежде,Качается маятник,Отсчитывая дниИ неделиОт первогоАтомногоВзрыва.День
Был день как день —Из мелочей.Был человек —Как человечек.И дым майданекских печейПлыл дымом заурядных печек.Стал крик похожим на зевок,А боль – на сонную ломоту.И на дверях большой замокВесь день отпугивал кого-то.А в сумерках заквакал джаз,И юбки сделались короче,И сотни подведенных глазСквозь вечер устремились к ночи.А утром снова – поздний сон,И снова жизни наважденье.И так – до самых похорон.И так – от самого рожденья.Зачем потоп? Зачем война?Зачем летающие блюдца?От летаргического снаСумеет ли Земля очнуться?!Врачеватель душ
Водосточные трубы из жести!Мы – как странно! – работаем вместе:Вы отводите злые дожди,А мое назначение – слезы,От обиды, болезни, угрозы…Их трудней, чем дожди, отвести!Только вас ремонтируют ЖЭКи,Значит, будет наломано дров,А беду починить в человекеНе сумеет синклит докторов.Человечество в атомном векеПозабыло очаг свой и кров…Что забывчивость? Все не навеки,Если век на Земле нездоров.Преемственность
И потный блеск тореадора,И пенный рев в ноздрях быка,Вся эта живописность скороУйдет в прошедшие века.И униженье, и отвагуНа стенде спрячут под замокИ окровавленную шпагу,И красной тряпки ветхий клок.Опять придут глазеть землянеНа варварство иных веков,Свой счетчик Гейгера в карманеХраня, как луковку часов.Мирозданье
Мы вышли на околицу Вселенной,Прокладываем путь по целине…А может, тайнопись в загадке геннойСкрывает мироздание во мне?!Венерой из пучины белопеннойВосстанет совершенство, как во сне.А может, грозный Марс в броне нетленнойНе побеждал, не понуждал к войне?Мы ничего не знаем о себеИ, как слепцы, блуждаем по судьбе,То слишком снисходительной, то грозной.А может, собственный узнав секрет,Без кораблей достигнем мы планет,Иных путей в бескрайности межзвездной?«Не всем он ведом – этот страх…»
Не всем он ведом – этот страх,Когда Вселенная раскрытаИ блещут звезды ледовитоУ черной вечности в глазах.И горизонт предельно сжат,Не шире он петли пеньковой,И вымер мир, отброшен сноваНа миллионы лет назад.И, мирозданьем облучась,Я остаюсь одна на свете,И только ветер, ветер, ветерКоторый век, который час!Но черный призрак отступилИ бесконечный, и бесплодный,А иней, словно пот холодный,На черных травах проступил.Земля воскресла в свете дня,Рассвет возник, как довод веский,Голубенькою занавескойЗадернув вечность от меня.Вот, словно иней, тает страх,Кукушка вечность мне кукует,НО ВЕЧНОСТИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ.Все снова на своих местах.Смотри и слушай
Мне скажут: не смотри, не слушай, —Картины многие страшны…Зачем же мне глаза и ушиНеосмотрительно даны?!Наш путь день ото дня все хуже,А ночи темные длинны,И сами с возрастом к тому жеМы недостаточно сильны.Но я, покуда сердце бьется,Смотреть и слушать и боротьсяХарактером обречена…Глядишь – и стали очи зорче,И ночи сделались короче,Хоть жизнь сама не так длинна!Рождение
Рожая хлеб, земля изнемогла,Отдав колосьям жизненные силы.От чернозема лишь одна золаНа пепелище засухи застыла.И в панике кричат перепела,Не ведая, где их жилище было.Земля вчера красивая была.Она себя – вчерашнюю – забыла.Закон рождения и смерти слеп:Земля погибла, создавая хлеб,Но землю не создашь уже из хлеба.От крика сердца разум мой оглох:Мне бескорыстно небо дарит вдох,Но от дыханья не родится небо.Транзисторы
Пронзительно транзисторыОрут, как будто в трансе.Транзитные туристы мыНа бесконечной трассе.Все истины, как исстари,Узнав их в первом классе,Мы охраняем истово,На черный день, в запасе.Нам жаворонка тоненькоНапомнит электроникаИз-за стены соседней.Но нет успокоения —Последнее мгновениеИ соловей последний!Молитва
Я горячо шепчу: спаси вас, люди,От зависти, от лжи, от клеветы…Ведь молоком наполненные грудиПреподают уроки доброты.О пониманье грежу, как о чуде,Но у чудес расплывчаты черты.И долговечна память об Иуде,И древние размножены кресты.И познанные истины забыты,И то, что с их содействием открыто,И бомбы нависают в небеси,И откровенье гения убого…Молю несуществующего Бога:Прости нам прегрешенья и спаси!Метеорология
Мне объяснил метеорологРаспутицу декабрьским днем.А день ни короток, ни долог,Пока мы суетно живем.Но в сердце радости осколокЗабыть не даст мне аксиом:Ведь лед то холоден и колок,То обжигает, как огнем.Вокруг все по науке тает…Неужто снег знакомый станетВоспоминанием о нем?!Сыграть в снежки, лыжню освоитьИль бабу белу построить,Как строят храм, как строят дом.Барабанщик
Истории бродячий балаганОпишем в книгах, разместим по полкам…Две палочки, забыв про барабан,Стучат по барабанным перепонкам.Не бычья кожа, а сама судьбаГудит над смертным полем эшафота,И морщится безусая губаПод въедливыми капельками пота.А перед тем стучали молотки,Гвоздями доски влажные сшивая.Багровый след на желтизне доскиИ песня барабанная – живая!Шнур, как петлю, на шею нацепи,Поверх толпы гляди холодным глазом,На шелковом шнуре, как на цепи,Ты к барабану накрепко привязан.Будь каменным. Не смейся и не плачь.Пусть похоронный марш звучит как полька.Ты не судья. Ты даже не палач.Ты в стороне. Ты барабанщик только!Чем хуже ты любого из толпы?Что барабан пред гильотиной значит?Две палочки, две жизни, две судьбыИ две слезы —мой барабанщик плачет.Имена
От первой клеенчатой бирки роддомаДо самой последней надгробной плитыПод знаменем имени скромно пройдем мыСодом и Гоморру земной суеты.Когда-то людей нарекали по святцам,Теперь наступил математики век.По старым законам младенцы родятся,По новым законам живет человек.Как формула, каждое имя условно,Абстрактно, как музыка, тень, а не плоть.Но мы бережем и храним его, словноГолодный случайного хлеба ломоть.Когда-нибудь сменится имя на номер.(Однажды был опыт поставлен такой.)Не скажут со вздохом: «Преставился, помер»,А вычеркнут цифру бесстрастной рукой.Вовек не подняться сомкнувшимся векам, —Века безымянную плоть погребли.Он был в человечестве лишь человекомБелковой молекулой нашей земли.Пожар
Я поверила в этот пожарУхищрением памяти странной…Так реально огонь пожиралЭтот призрачный дом деревянный.Я поверила в этот огонь,Потому что поверить хотела,От ожога болела ладонь,И одежда под искрами тлела.И не дождь – только пепел с небес,Словно крупные черные слезы.Так окончиться может прогресс,Не сберегший себя от угрозы.А поверить пожару легко,Потому что и будни суровы…Хоть пылает пожар далеко,Но в него мы поверить готовы.Шар земной
Шарик земной —Крошечный,Он предо мной —Горошиной.Но изрезан он варварскиНа тысячу лоскутков.Обычай, мне скажут, таков.Сказители – благодетелиГраниц земных не заметили,Проблемы только всеобщиеВсегда занимали их.Они, как слепые, ощупьюЛюбили мир для других.На узких улицах вечностиТеснится все человечество.Чело и вече отмеченыСтремленьем друг друга понять.Потом будет поздно пенять.Хоть праздное разноязычиеХранит вековые обычаи,Но все понимаешь без слов,Раз кто-нибудь в мире готовСебя распахнуть пониманию,Как нашей Земле – мироздание.Раскопки
Не зря мы верим картотекам —В них нашей общности печать.Палеозой с двадцатым векомМы вместе будем изучать.Красноречив итог раскопок,И все же чуточку уныл:Был человек и хил, и робок,А все-таки задирист был.Он то кремневый наконечник,То ядерный лелеял след, —Погрязший в частностях сердечник,Несущий мощный мозг скелет.Типичная, казалось, особь…Так почему же, почемуНе можем мы открытий россыпьВсецело приписать ему.Как будто из иного мираОн вдохновенье прозревал:Свеча горела, пела лира…Он мог! Но что-то прозевал.И прозябал на полигонахОн в обезьяньей кутерьме,И видел звезды на погонах,А не в большой вселенской тьме.Использовал он сто наречий,Вступив на свой порочный круг…Но скрипка очень человечий,Понятный всем рождала звук.Казалось, он погряз в машинах,Казалось, он зашел в тупик.Но сохранялся на вершинахЕго корней простой язык.И каждый жил в отдельной клетке,Презрев содружество пещер…Но это все же были предки,Как питекантроп, например.Небезопасно отрекатьсяОт растворившихся во мгле…Как тысяча иллюминаций,Свеча горела на столе.Обряды
Я все еще сомнением объята,А значит, рано общий сбор трубить…Первопричину древнего обрядаУже давно успели позабыть.Давно обряд не исцеляет раны,Удачу на охоте не сулит.Но в бубны бьют сановные шаманы,И я танцую, как шаман велит.Мне не помеха умное неверье,Я самый стадный зверь среди зверей.Могла бы я уйти и хлопнуть дверью,Но в древнем мире не было дверей.Привычно на стене рисую тигра,Его пронзив магической стрелой,Потом прощаюсь вежливо.И тихоДве двери закрываю за собой.И шарф тугой петлей стянул на шее,Покорно руки прячу в рукава.…Бессмысленны, как жертвоприношенье,Во благо убиенные слова.«Мы все давно узнали, что – почем…»
Мы все давно узнали, что – почем,Какой ценою можно быть неправым.Мы делаем Историю. По главам.И в ней самих себя не узнаем.Самим себе когда-то сдавшись в плен,Речами, как цепями, мы бряцаем,И честно все на свете отрицаем,Не предлагая ничего взамен.А там – за гранью этой суеты —Опять рассвет, и солнце из-за тучи,И азбуку какой-то мальчик учит,И вечным пчелам дарят мед цветы,И девочка сбегает босикомК реке, чтобы умыться и напиться,И тянет то дымком, то молоком,И плачут птицы!Эрудиция
Раскованность, раскованностьНенужная моя,И знаний сфабрикованностьИз сгинувшего дня.В мозгу их упакованностьКомпактную храня,Прикованность, прикованностьТитана – не огня.Ведь рассуждая без затей,Я знаю, что не ПрометейОгня похитил жар.А он, страдающий зазря,Столетья видит, как заряРодит лесной пожар.«Все смещено во времени…»
Все смещено во времени. И времяНас разделяет мраморной стеной.И Вы навечно остаетесь с теми —Ушедшими, Вы вовсе не со мной.Вы смотрите в упор. И все же мимоСкользит Ваш взгляд. Но я при нем как страж:И взгляд, и Вы мне так необходимы,Что этого в словах не передашь.Тепло руки, стихи и ожиданье —Все словно в восемнадцать лет. Меж темУже явилось горестное знанье,Которое является не всем.И мне не быть хозяйкой в Вашем доме,Насторожен, устойчив дом, как дот.По Вашим фотографиям в альбомеМеня другая, словно гид, ведет.И отделяет Вас, и отдаляет,И так оберегает от меня,Как будто временем повелевает,Не оставляя мне от Вас ни дня.Сострадание
Страданье или состраданье —В чем человеческая суть?Мы разобщенные созданья,И каждому намечен путь.Лишь боль едина в мирозданье,Она меняет нас чуть-чуть…Христовых мук переизданье —Как пуля в Пушкинскую грудь.Но, может, сможем мы опятьИ бескорыстно сострадать,Не унижая безразличьем.Одна слеза – и, может быть,Мы равнодушьем не убитьСумеем с подлинным величьем.К вопросу о бессмертии
Монах корпел в уединенной кельеНад перечнем минующих минут.Ночами, словно мать над колыбелью,Он пестовал свой бесконечный труд.А светский франт раскованность бездельяКоварным рифмам отдавал на суд,Не связанный тщеславием и целью,Слова сплетал он, как венки плетут.Перебирая, словно четки, даты,Мы узнаем, что жил монах когда-то,Что келью заменил ему архив.А вертопраха ветреное слово,Как старое вино, волнует снова:Он современник, он поныне жив!Королева
Люди, люди… Мы делим сдуруБесконечный путь на отрезки.Четвертуем литературуС важным видом, по-королевски.Но судьбой, то гневной, то странной,Мы нащупываем мерило:Я сама с королевой АннойВ тесной комнатке говорила.Всех веков и времен поэтыСоставляют ее державу.Страх презрела она и наветы,Долгий путь и вечную славу.Память сердца, как навык детства —То паденье, то восхожденье…Не воюет ее королевство,Но выигрывает сраженья.Справа бьют, подражают слева…О, великая сила слова…Не лежит моя королеваПод крестом своим в Комарово,А в пространстве четырехмерномСнова строчки она находит.К ней опять по ночам, наверно,Сероглазый король приходит.«Зачем нам тень Булгакова тревожить…»
Зачем нам тень Булгакова тревожить,Цветаеву провозглашать святой?..Их было столько, кто прошел сквозь стройДоносов и шпицрутенов острожных.Центральный государственный архивРазительно похож на колумбарий.Здесь боги спят. Но каждый бог, как парий,Почил, оставить имя позабыв.Они зовут, но мы не слышим их,Не видим звездных душ протуберанцы…А Пастернак и Мандельштам – посланцыСтраны теней на празднике живых.«И полыхнула в полдуши догадка…»
И полыхнула в полдуши догадка,Вполсилы, вполнакала, в полстроки.О логика! Холодная печатка,Пустое повторение руки.Ты смотришь, но твои глазницы пусты,Как будто в дом покинутый стучусь.Поэзия! Высокое искусство,Бессмертная подделка смертных чувств.И ты легко переступаешь черезМир, сданный на хранение стихам,И не болит искусственная челюсть,Положенная вечером в стакан.А я, не став беспомощней и злее,Вновь безымянно растворюсь в толпе.Не удивляйся! Я тебя жалею:Еще страдать в бессмертии тебе.Там, в вечности, такая ностальгия,Что отомрет спасительная ложь,И хоть давно распалась на стихи я,Ты бронзовые губы разомкнешь.И позовешь, и назовешь впервыеТо имя, что мучительно скрывал,И, как морщины, трещины кривыеПокроют потрясенный пьедестал.Но прошлое, как это имя, кратко,А вечность благодатна для тоски…Во времени забытая перчаткаТеряет очертания руки.Триптих
I
Прошедшее горе – не горе.Уходит, как дым из трубы.Но сухо и холодно в горлеОт речи обычной судьбы.И если прочувствовать строго —Елабуга – в центре земли.Петляла, петляла дорогаДо самой пеньковой петли.Но все одинаковы раны,И все равноценны слова,И все забывается равно —Елабуга или Москва.Марина, Марина… Мария…Созвучны в любви имена,И славы пустой истерия,И жизни простой тишина.Сидит вдохновения филинНа черном, сгоревшем суку.Ах, сколько же горьких извилинВ твоем изболевшем мозгу!А память спокойна.Но в полночь,Лишь стрелки часов совпадут,На помощь, на помощь, на помощьЗабытые мощи зовут.И ты встрепенешься в надежде…Но мертвые очи – в пыли.Как прежде, как прежде, как прежде,Елабуга в центре земли.II
Холм из цветов. А посредине гроб.И кто-то глаз с покойницы не сводит.И на ее разгладившийся лобПоследнее спокойствие нисходит.А для кого-то горе – не беда,Пока еще не ягоды – цветочки…И капает соленая водаВ подставленные вовремя платочки.Оплачен щедро медный голос труб,Литавры сердце рвут в привычном ритме.Ведь похороны – это тоже труд,Искусство даже, что ни говорите.На кладбище промерзшая земля,Ее упорство ломик рвет неловко,У края ямы, душу веселя,До времени скучает поллитровка.И будешь ты стоять совсем одинНа комьях земляного пьедестала…Покойница узор своих морщинСопернице коварно завещала.Одна ушла. Другой не подойти.Ты платишь запоздалые долги им.…За нас в начале и в конце путиНеутомимо думают другие.III
Сегодня холодно и снежно,Свободно по календарю.Я так легко и неизбежноСама с собою говорю.Собаки лают, сосны стынутСреди нетронутого дня…Мои заботы не настигнутТакую легкую меня.Но как похожи в день морозныйДесятки непохожих мест —И Переделкинские сосны,И скромный Комаровский крест.Мы долго числимся живыми,Посмертно изредка живем,Не каждый крест украсит имяХимическим карандашом.Нам столько суждено Елабуг!Но мертвым лучше, чем живым.И голову склоняет набокВорона над плечом моим.Как бог языческий, искусствоРасплещет кровь по алтарю,И станет вдруг легко и пусто,Свободно по календарю.И нету ни причин, ни следствий.Одна, одна, совсем однаБегу по собственному следу,От прошлого отрешена.Зима дорогу поджигаетВеселым снегом – не углем.Но будущее поджидаетМеня спокойно за углом.И не в котомке, а в портфеле,С последней модою в ладу,Оно несет свои недели,Оно несет мою беду.Как неизбежность терпелива!Но угадав свою сосну,Я безмятежно и счастливоСегодня за угол сверну.Круг
Неодолима сила алтарейИ не скудеет звон церковных кружек.И манит телевизорный елейВ синтетику закутанных старушек.Мы снова принимаем королей,В их честь палим из пролетарских пушекИ не стыдимся голубых кровейИ прочих антикварных безделушек.Неужто бесконечен только круг?!Иллюзия движенья – лишь недуг,Который хочет оправдать философ.На цыпочки привстану над чертой:Меня экзаменует граф Толстой,А вместе с ним – крестьянин Ломоносов!Оркестр
Я пальцами коснусь скрипичных струнИ пальцы обожгу. А все же эхоЧужим смычком рожденного успехаМеня в оркестр поманит, как в табун.И подчинится духовой крикун —Ведь мне рожок пастуший – не помеха.Среди чужого ржания и смехаКривую спину выправит горбун.Я слушаю – и все-таки не верю:Все скрипки – Страдивари и Гварнери,От светло-рыжих и до вороных.Я слушаю – и все же нет покоя:Ведь я касалась звучных струн рукою,А где смычок, чтобы играть на них?!Скрипка Паганини
Умирает скрипка ПаганиниВ славе, под стеклянным колпаком.Раз в году встречаясь со смычком,Расхотела жить она отныне.Танца ресторанного рабыни,Скрипочки с фабричным ярлыкомМогут в одиночестве такомСмутно вызвать зависть у богини.Но ее не каждая рукаВ силах тронуть волосом смычка,Чтобы пробудился звук счастливо.Лишь однажды он придет ко мнеИ сыграет на одной струнеВсе, что долго было молчаливо.Гойя
Офорты Гойи?! Что офорты!Добро рождается в борьбе,И в неизвестность распростертоВсе то, что он прозрел в себе.Потом мы видели воочью,Как прялка сотворяла нить:Машины приезжали ночью,Чтобы офорты повторить.Теперь размножены офсетомСтраданья сквозь туман стекла…Но не торопятся с ответомБоровшиеся против зла.Пусть палача возненавиделТот, кто не пожелал прощать…Но Гойя ад в душе предвидел,Мы – явь боимся обобщать.Уймись, всесильный инквизитор:Я глух – твои тирады зря!Но потрудился реквизитор —И вот готовы лагеря.А глух – не оправданье это,Лишь кара Божья, нищета…Распятье над землей воздето,Всеобщей стала глухота.Аппиева дорога
Все мы голенькие,Как новобранцыНа медкомиссии ангелов,Мы – не горлинки —Протуберанцы.Аппиева дорога.Шествие факелов.А на крестеСотни мук, воплощенных в Христе, —Может, Бог он, а может, философ.А в кабачке придорожном,В полуверсте,Пьют солдаты вино,Не задавая вопросов.Детей народят мучители эти,Но дети всегда за отцов не в ответе.Кричат, как распятые, в пеленках своих.Но в зыбком и чадномФакельном светеПойдут новобранцыЧерез столетья,И в этом – мука, проклятие их.«Плотники творили чудеса…»
Плотники творили чудеса,Возводили и мосты, и храмы,И текла сосновая слезаНа распил крестообразной рамы.Чудеса творили кузнецы,Кружева сплетали из металла,И подкованные жеребцыМчались так, как птица не латала.Им любой заказ в работе прост —Был бы смысл да толика таланта —И для казни сколотить помост,И сработать цепь для арестанта.Для чего перебирать слова?Все равно не обнаружишь сути…Плачет безутешная вдова,Проклиная палача и судей.Палач
Нет, он не убивал и не казнил —Он честно, до усталости работал,И смахивал ладонью капли пота,Как будто бы пахал или косил.Потом он шел домой, в семейный круг,Чуть семеня и чуть сутуля спину,Потом по голове он гладил сына,И голова не падала из рук.Он в меру пил, без люминала спал,Не помня крови и не слыша плача,Спокойных глаз ни от кого не пряча,Листал юмористический журнал.Не будет безработным он. ПокаПривычный приговор выносит кто-то,И гулки площади, как эшафоты,И шея ненадежна и тонка.Песенка о Дон-Кихоте
Сеньору Сервантесу некогда,Исполнен смятения взгляд:Героя, рожденного некогда,Все чаще берут напрокат.Он снова проходит инстанции,Хотя заработал покой.И пишет писатель квитанцииДрожащей посмертно рукой,А шарик все крутится, вертится,И каждый приходит просить:– Хочу одолжить ваши мельницы,Чтоб мне Дон-Кихотом прослыть!Пожизненно в употребленииБессмертный герой Дон-Кихот,Его размножают делением —И все Дульцинеи не в счет.Политики или наркотикиМифических мельниц сильней.И бродят в стихах Дон-Кихотики,Как будто в театре теней.Пока по инерции вертитсяВселенское веретено,Как мамонты, вымерли мельницы,А новых не строят давно.И в ножнах ржавеют мечи мои,И нет безрассудных атак…Не выдержав гонки с машинами,Ушел Россинант в зоопарк.Для рыцарей есть резервации,Где застят заборы зарю…И все же сеньору СервантесуЯ так же, как все, говорю:– Хочу одолжить ваши мельницы,Чтоб мне Дон-Кихотом прослыть… —Но это такая безделица,Что даже неловко просить.Тиль Уленшпигель
Нашла рецепт бессмертья в умной книге я —Он для любого времени хорош…Мой друг похож на Тиля Уленшпигеля,Хрестоматийной внешностью похож.Он долговяз, смешлив и нежно береженС любой из кратковременных подруг,Он остроумен и всегда безденежен…Ну, чем не Уленшпигель? Только вдругПрозренье принуждает нас к признанию,Что сходство тратит понапрасну он,И скоморошье вещее призваниеВ бою не вынимает из ножон.И что ему удобнее умеренность,Привычны полусмелость-полустрах…И вот друзья теряют в нем уверенность,И ходят прихлебатели в друзьях.Неужто это признак измельчения?Почила в мире старая сова:Полуулыбка и полумолчаниеСменили смех и дерзкие слова.Горит костер двадцатого столетияИ правит инквизитор торжество.Мой друг твердит, смеясь, что нет бессмертия.А я упрямо верую в него!Выставка Ван-Гога
Ван-Гога выставляли на Волхонке,Бессмертье выставляли напоказ.И публика московская в охоткуНе отводила от полотен глаз.В благоговейной тишине музея,Обычной жизни преступив порог,Преображалась публика, глазея,Как гениально бедствовал Ван-Гог;В искусно созданном сиянье света.Увековечен, понят, знаменит,Как благодарно он с автопортретаНа запоздалых знатоков глядит.Но мудры мы лишь тем, что мы потомки.И смотрят с восхищеньем и тоскойНа выставку Ван-Гога на ВолхонкеХудожник из подвальной мастерской.Во вдохновенной потогонной гонкеНа краткий миг приходит торжество;Ван-Гога выставляют на Волхонке,Как выставят когда-нибудь его.По законам сцены
Ты сыграл свою роль в этом старом спектакле —Клоунаде с трагически-странным концом.Благодарность и память мгновенно иссякли,И остались седины, как нимб, над лицом.Но для многих еще не окончена пьеса.И покуда твои остывают следы,Безымянный дублер в лихорадке прогрессаДобровольно взойдет на подмостки беды.И неважно, что он все равно проиграет —Он сыграет свою невеселую роль.Может, к общему счастью пути пролагаетТолько общая, даже короткая, боль.И забудут его, как тебя забывают,Но вовеки не будут подмостки пусты:Ведь у вечных трагедий конца не бывает,Потому что родятся такие, как ты.Билетер отрывает контроль на билете,Равноценно доступный и злу, и добру.И в театр бытия допускаются дети,Чтоб на сцене и в зале продолжить игру.Память о мечте
Сквозь вздох органа Домского собораПослышался мне Даугавы стон —Задули ветры с четырех сторон,Колебля Землю – шаткую опору.Шутя, открыла сумочку Пандора,Закрытую с неведомых времен.И тьма настала, душная, как сон,Лишая зрения и кругозора.Придет похмельем память о мечте,Когда сотрутся в памяти все те,Кто просто жил и умирал без грима.История не зла и не страшна:Осуществилась странная страна —Живая тень искусственного Рима!Мы и звезды
Как в муках родовых Вселенная орала,Но для ушей людских был крик неразличим.И солнце среди туч светило вполнакалаМежду безумным сном и разумом моим.Я, может быть, во сне Офелию играла,Но пробужденье вмиг испепелило грим.Офелия… Так много и так мало,Но больше все-таки, чем мы понять хотим.Неистовство души – в консервах киноленты.Расчетлив скучный мозг, живущий на проценты…У маленьких комет – большой и длинный хвост.Шестого чувства нет. Есть только злая шутка.Безумие – всегда лишь следствие рассудка,Чтоб не оглохнуть вдруг от крика новых звезд.Наследство
Ты праведник, но проповедникСвятых грехов моих.В себе несу я, как посредник,Остатки дней былых.Я терпеливый привередник…Но голос прялки стих.Взяла века я как наследник —И промотала их.О, ледников вершинных холод:Судьба войны, беда и голод…Я в рабстве с той поры.А выкуп мой так мал и жалок…Но мы спешили щедрость прялокСменить на топоры.Сорочка
Говорят, я родилась в сорочке.Редко кто рождается в белье.Очевидно, дальний мой сородичБыл портным у Бога в ателье.Но червяк сомненья душу точит,Изнутри сжирает сладкий плод:Сотворив меня, был Бог неточен,Значит, я по-своему урод.Есть у Бога вечные каноны,Строг Всевышний к своему труду.И подглядывает он с иконы,И под видом счастья шлет беду.Окольцует золотым железом,По плечу вериги подберет.Я молчу. Я никуда не лезу.Все равно выходит – поперед.И плюют отставшие вдогонку,И догнать камнями норовят…Господи! Ты эту распашонкуЗабери, пожалуйста, назад!Олимпийцы
Я проживала на Олимпе,В доисторическом раю.Ракушками века налиплиНа биографию мою.Грешна была. А кто не грешен?!Но, коммунальный рай ценя,Доисторические грекиТогда молились на меня.Мы жили там почти как люди —В пылу добрососедских склок.Хранили в глиняной посудеПрохладный виноградный сок,Мы тесто во дворе месили,Ловили рыбу, били дичь,И ели горькие маслины,Чтоб сладостный нектар постичь.Играя на бессмертной лютне,Мы смертных трогали до слез…А в Палестине, в жалкой люлькеУже орал Иисус Христос.Мария обнажала груди,Кормила мальчика Христа,И оставалась книга судебПокуда девственно чиста.Костры над миром не алели,Оберегая божество,И не писали РафаэлиМадонну сердца своего.Нас было много, слишком многоДля этой маленькой Земли.И вот единственного БогаОднажды люди предпочли.О, непорочное зачатье,И вечных заповедей ложь!Но мы-то знали: без распятьяБессмертия не обретешь.И где-то, в новом поколенье,Приходит время старых тем,Нам возвращают поклоненьеДля диссертаций и поэм.Теперь музеи – наши храмы,Но с инвентарным номерком.А где-то сына кормит мамаСвоим бессмертным молоком.Дарвинизм
О, генетическое древо!Как мне добраться до корней?Колосья древнего посеваЛишь в тайной памяти моей.Ведь я совсем не королеваНа суетном суде ханжей,И древняя боялась деваНе только змеев, а ужей.Я начинаю понимать,Что помнить бабушку и матьСознанью моему довольно…А Ева – прародитель жен —Ходила к Богу на поклон,Чтобы Адаму было больно!Горбун
Просите или не просите, —Заговорил молчун.В полночном светится зенитеДесяток светлых лун.На ближнего ножи точите —Ведь ближний дик, как гунн…В Элладе, в Индии, на КритеСпокойно жил горбун.Раскрыли мы ему объятьяИ громко восхищались статью,Как будто горб – не в счет.Мы сами – авторы иллюзий,Но не спасая от контузий,Фантазия течет.Ясак
Говорим, говорим, говорим…Нас кольнул Грибоедов намеком,Но снимаем сегодняшний грим,Суть его не считая уроком.Пусть во прахе прославленный Рим.Эй! В пути подтянись одиноком!И фалангам сражаться. Но имТак всегда предназначено роком.В камне – матери дрогнувший лик…Мы идем против войн, против клик,Мы готовы кормить побежденных!Все теперь в этом мире не так:Побежденному носит ясакПобедитель в ладонях сожженных.Скульптура
Природа, пользуясь рукой творца,Жизнь из темницы камня отпускает,И мудрой плоти вечная пыльцаРодившуюся женщину ласкает.И вот уже видны черты лица,Стыдясь, Венера руку опускает.Но боль неутолимого резцаОна и в вечности не расплескает.А время, притаившись, как паук,Ждет часа, чтоб лишить Венеру рук,Морщины высечь с тупостью невежды.Уже без головы летит Нике…Но в этом удивительном броскеОна возносит торжество надежды.Очевидцы
И снова привирают очевидцыИ сами верят домыслам своим.Мы в зеркалах кривых чужие лицаВзамен своих – утраченных – узрим.История! О, как правдив твой грим,О, как пронумерованы страницы!И оживает прошлое, как Рим,Припавший к мраморным сосцам волчицы.Уходит человек, как пилигрим,Сквозь памяти рассеявшийся дымВ какие-то грядущие столицы.О прошлом ясным днем мы говорим,Его в пример приводим молодым.А по ночам нам будущее снится.Хорей
Все говорят мне: «Будь серьезней —Сонет хореем не пиши…»Но сердце бьется силой грознойХореем в глубине души.Приходит пониманье поздно,В свой час. А раньше – не спеши.Всю жизнь живи с хореем розно,Но на понявших – не греши.Кто знает, что такое зрелость:Плода проверенная смелостьИль ранней завязи урок?!Для зрелости необходимоВсе в жизни принимать терпимо.Тогда пойдут уроки впрок!Бродяги
Когда сверкнула вольтова дуга,Душа не изменилась в человеке,Аллеи в асфальтированном векеНе отменили рощи и луга.Все так же белы вечные снега,Все так же сини небеса и реки,Мы из Варяг плывем все в те же Греки,Два локтя положив на берега.То плавно подчиняемся теченью,То волоком одолеваем тренье —Нам по плечу и суша, и вода.Себе придумывают жизнь бродяги…Поблекли Греки, вымерли Варяги.А мы плывем – неведомо куда.Местоимения
Не принимает мысль местоименья МЫ.Что в нем – лишь Я и ТЫ или ОНИ для суммы.Статист статистики за счет чужой сумы,За счет безличности выходит в толстосумы.Но в ярмарочный день сметливые умыНе купят у меня подержанные думы.Я жизнь беру свою у Времени взаймы,И Вечность для меня, как ростовщик, угрюма.Опять Бетховен глух, в лечебнице Ван-ГогИ Достоевский вновь романы пишет в долг, —Не дожили они до нового стандарта.Но Мона Лиза ждет в бессмертье полотна,Когда к ней подойдет в иные временаНе Homo Sapiens, а Homo Leonardo.Реставратор
Я очень средний реставратор,И все ж клиентам нет числа,Как будто мистификаторИль зазывалу наняла.Пока настороже локатор,Найдутся для меня дела…Я тихой жизни декоратор,Рисую видимость тепла.Ведь люди памятью пустоюСтремятся возродить устои,Боясь грядущих перемен.Среди картин, не слишком редких,Скупают предков в пышных клеткахСвоим прапрадедам взамен.Любовь
Любить и быть любимым —Какой святой удел!Но мы проходим мимо,Уходим за предел.Мы пишем, пишем, пишемОтчеты и труды,Не замечая свышеНиспосланной беды.Мы точим, точим, точимКакую-то деталь,И о любви хлопочем,Как будто режем сталь.Мы пашем, пашем, пашем…Потом, смывая пот,Глядим – под крышей нашейВлюбленность не живет.Но разговоры этиПо-своему смешны:Монтекки с КапулеттиНам больше не нужны.И все летит планетаВ бездумный оптимизм…Ромео и Джульетта —Сплошной анахронизм.«Не боги, конечно, горшки обжигали…»
Не боги, конечно, горшки обжигали,С Олимпа пошло разделенье труда.Но боги горшечников не обижали,И сами усердно трудились тогда.Воители, судьи, певцы, костоправыВ обмен на горшки отдавали умы.Они не гнушались почета и славы,Но разве гнушаемся почестей мы?– Юпитер, ты сердишься, значит, не прав ты!Ну, как громовержец такое терпел?Его одаряли всей горечью правдыГоршечник, кожевенник и винодел.И смертная женщина Бога рожалаВ страданьях, в неведенье и торжестве.И даже сомнению не подлежало,Что Бог и ремесленник – в кровном родстве.И ныне, и присно с пером или плугомВ счастливой усталости избранных дел,Мы все одинаково служим друг другу,И каждому свой достается удел.Археология
Как режиссер, распределяет ролиЭпоха.И когда-то ЭхнатонНастолько был правителем крамольным,Насколько это может фараон.Богоотступник и богоискатель,Провидел он забвенье и позорИ повелел тогда, чтобы ваятельЖену увековечил.До сих порЦарица Нефертити правит миром,И, покоряясь диковинной судьбе,Она дешевым стала сувениром,Брелоком, медальоном, пресс-папье.Чужого счастья крохотный осколок,Чужой беды глазурный черепок —Из праха извлекает археолог,Как в скважину замочную, глядит.Деяния описывая скупо,Хранит всегда невозмутимый вид,Но иногда мне кажется, что в лупу,Как в скважину замочную, глядит.Находкой уникальной увлеченный,Толпе зевак и праздному судуРаскапывает молодой ученыйЗа давностью забытую беду.Постойте! Истины не говорите —Она бывает бесполезно зла…Но трудно скрыть:У нашей НефертитиБезвестная соперница была.Любовь иль только прихоть Эхнатона?Счастливица она или изгой?Не фараон —Супруга фараонаРешала участь женщины другой.Запретна память,Имя на гробницеСоскоблено усердием раба.Судья всевышний! Разве у истицыНаладилась от этого судьба?!В невинности научного журналаТрагедия нашла последний акт.Неразбериха древнего скандалаПреобразилась в беспристрастный факт.И вглядываюсь я в изображенья,Прислушиваюсь к голосу молвыИ нахожу приметы пораженьяВ надменности бессмертной головы.Атлантида
Говорят, что нашли Атлантиду —Смертной вечности ветхий лоскут.Как быка после пышной корриды,По арене ее волокут.Смыта кровь океаном и лавой,Бандерильи ничтожно легки,И тореро, увенчанный славой,Протирает счастливо очки.Завершают работу потомки,Из гипотез открытия ткут,И научных сокровищ потокиПод музейные стекла текут.Но пройдут катаклизмы овацийИ газетных статей суета.Кратковременны сроки сенсаций —В скучный факт превратится мечта.Все легенды подвергнут очистке,Отделив достоверности грамм,И чудес инвентарные спискиСтанут пунктом учебных программ.Обратная связь в обратном сонете
За горизонтом, за чертой, за краемМы пристани привычные теряем,Но обретаем новые моря.Мы только в детстве в моряков играем,Потом, забыв о море, умираем,Бросая в бухты быта якоря.И откровенья древнего царяСегодняшней наукой поверяем…Молчи, Екклесиаст! Все это зря —Ведь мы иную участь выбираем.Успокоенье – участь бунтаря,Прельстившегося обретенным раем.Ведь все мы начинаем с букваряИ непременно Библией кончаем.Маски
Четыре маски греческих трагедийСегодня четвертованы. И вотОдна из них другую не найдет.Вторая позабыла облик третьей.Среди церквей, костелов и мечетейБлагочестиво мечется народ,И простота язычества не в счетВ тупой замысловатости столетий.Но думаю, что знал уже Софокл,Как человек коварен и жесток,Как он идет, в хитоне камень пряча.Не дрогнула тогда его рука.И он настиг меня через века:Трех масок нет…Осталась маска плача.Шарлатаны в граните
В какую ночь обычную зачатМладенец, ставший необыкновенным?Причуда хромосом, а не стандарт,Ошибка гения в балансе генном.Но почему-то люди говорят,Что мало совершенства в совершенном.Поэт, безумец или телепат —Все шарлатаны в этом мире тленном.И лишь потом, в посмертной суете,Его оценят и поймут все те,Которым он казался костью в горле.Ну, что ж! Пусть он взойдет на пьедестал,Чтоб мне его спросить: «Ты не устал?»Чтоб руки снег со щек гранитных стерли.«Всегда мне странно сочетанье…»
Всегда мне странно сочетаньеРакет и древних птичьих стай.В бессмертье скачут изваянья,И едет в прошлое трамвай.Он так обидно обезличен.Как экспонат придя в музей,Не завоюет он табличку:«В НЕМ ЕЗДИЛ НЕКТО».Жизнью всейДля всех трамвай был предназначен,Дугой привязан к проводам,Неповоротлив и невзраченИ ненадолго нужен нам.И я совсем не понимаю,Как, просто оторвав билет,Трясутся в медленном трамваеИзобретатели ракет.Идут на переплавку рельсы…И вот полупустой вагонВ последнем недалеком рейсеГремит на стыке двух времен.Март на Цветном бульваре
Цветной бульвар… Такой недлинный,А все же нет ему конца.Два долгих шага от НеглиннойИ до Садового кольца.Цветной неон кинотеатраИ снега белая печальКак будто в середине мартаЕще бесчинствует февраль.Вокруг толпа людей похожих,Как будто чьи-нибудь перстыЛепили мартовских прохожихИз однозначной пустоты,Как будто с помощью копиркиРазмножен был незрячий взгляд…Послушно повторяет в циркеМое смятенье акробат.Под видом солнечной мимозыНа запорошенных лоткахВтридорога? сбывают слезыТорговки в вязаных платках.Дыханье стало снежной пылью,Отторгнутое от меня…Стеклянный призрак изобилья —Центральный рынок – в центре дня.Гармония
Не фразы надоедливо-трескучие,Не повседневной спешки марафон, —Гармония случайного созвучияВо мне рождает эхо, словно стон.Гармония любви и благодарности,Гармония рассвета и щегла…Гармонии не нужно популярности —Она всегда пребудет, как была.Летела пылью вслед за дилижансами,Как воздух, принимает самолет,Она звучит старинными романсамиИ скрипкой удивительной поет.В мир диссонансов, в чрево разногласияВорвется памятью, остудит лоб,Единственная, искренняя, страстная,Тревожащая душу, как озноб.Иному теоретику покажется,Что каждому – гармония своя.Она не возразит и не покается —Она ведь просто сущность бытия.Рассвет
Уже рассвет на небе, как обнова, —Над крышами бараков и дворцов,Один из многих истинных даров,Надежды и любви первооснова.Пылает солнце в блеске куполов,Безбожниками позлащенных снова,На обновленных призраках былогоИ на фасадах блочных близнецов.У человека странный интерес:Он, как в тюрьму, загнал себя в прогресс,Пытался перестроить всю планету.Ему не по заслугам повезло,Что всем стандартам нынешним назлоВосходят нестандартные рассветы.«Источены на безделушки бивни…»
Источены на безделушки бивни.Но мне-то что за дело до слонов?И что за дело мне до незлобивыхОхотников, торговцев, мастеров?Живу я в доме, сложенном из камня,По ровному асфальту я хожу,И музыка высокая близка мне,И в книгах я отраду нахожу.И худосочная луна над садом,А не над лесом девственным плывет.Но слоник костяной трубит надсадно —В нем мертвый слон неистово живет,И клавиши под пальцами бунтуют,Их острия мне в грудь устремлены,Не я убила их, но негодуютИ на меня восставшие слоны.И тем мне тяжелее, тем обидней,Что начинаю понимать уже,Как много созданных для битвы бивнейНа безделушки извела в душе.Параскева-пятница
Ни до Углича, ни до СуздалиВсе добраться мне недосуг,Суетливые будни создалиЗаколдованный, прочный круг.Древний мастер… На смутный лик егоВремя ставит свою печать.Говорят, до Ростова-ВеликогоВ электричке рукой подать.И теперь с удивлением пялится,Вековые глаза скосив,Со стены Параскева-пятницаНа оптический объектив.Надо б съездить к ней, объясниться мне,Показать бы ей, как пароль,Что и я ношу под ресницамиВековую черную боль.Я святых мольбами не балую,У меня они не в чести,Ну, а с нею, как бабе с бабою,Душу хочется отвести!«Однажды мальчик мне сказал…»
Однажды мальчик мне сказал:– Я слышу,Как в небе шевелятся облака! —И тоненькая, с цыпками рукаВспорхнула, чтоб лететь все выше, выше!Мой храбрый мальчик!В недрах всех эпохСлучались люди с обостренным слухом.Не нравились они царям и слугам,И никогда не помогал им Бог.Им приходилось рано умиратьИ трудно житьВсего за миг единый —За счастье видеть, и писать картины,И строчки торопливые марать.Так было.Быть тому во все века.И потому, всех тяжестей превыше,Мне храбрый мальчик говорит:– Я слышу,Как в небе шевелятся облака!Капли датского короля
Не заметив морщин и проседи,Как заправские лекаря,Вы из детского сна приноситеКапли датского короля.С кашлем каплями вы не сладите,И не в силах я помешатьПо-аптекарски к детской сладостиВзрослой горечи подмешать.Вы меня все лечите, лечите,Говорите: «Дыши. Не дыши».Словно снежную бабу лепитеИз моей озябшей души.Но весна грачиная кружится,Так неистова и светла,И топорщится в мутной лужицеПод ведром дырявым метла.И бесплодными прутьями машет мне,И подмигивает хитро,А над ней жестяными маршамиЖестяное гремит ведро.Ну, куда же теперь податься мне?!Словно мыльный пузырь – Земля…Разве вылечат принца датскогоКапли датского короля?!«Язычников крестили христиане…»
Язычников крестили христиане,А христиан воспитывал Ликбез.Уже в защитном френче, не в сутане,Нам нес пророк веление Небес.И мы уже привычно обвинялиЯрилу, Иисуса и других,И мы уже публично забывалиО том, что сами выдумали их.И за колючей проволкой безбожник,Как на костре среди горячих телДрузей своих не проклял осторожных,Лишь Господу возмездия хотел.А Бога нет. Нет Бога никакого.И нам самим ответственность нести,И нам самим себя карать сурово,И нам самих себя просить: «Прости!»……Молчи! Не надо говорить об этом.Пусть засосет трясина тишины.Галактикам, и звездам, и планетамОрбиты – постоянные – нужны!Эмансипация
Чистота – такой пустякВ центре светлого круга…Правда, был бы особняк,Пригодилась бы прислуга.А в стандартном доме так:Ждешь ли мужа или друга,Уберет любой дуракБлочный рай в часы досуга.Значит, все-таки прогресс:Независимость и вес —В собственных глазах, хотя бы.Надрываемся с утра…Устают не как вчераНезависимые бабы.Молчание
На морозе губы онемели,От молчанья онемел язык…Кажется, от самой колыбелиЯ несу свой молчаливый крик.Снег под Рождество украсил ели —Этот снег из слякоти возник.Пониманья чуткие качелиРавновесье обрели на миг.Замер мир. Не помню, где я.Может быть, я просто молодею,Или отказали тормоза?Но покуда в бездну жизнь несется,Я самозабвенно вижу солнца —Мирозданья чуткие глаза.Осень
Осень долгая, как вечность —Хоть за птицами лети.Слякотную бесконечностьПо кривой не обойти.Бесконечная беспечностьТоже не нашла пути,Даже неба многосвечностьНе сияет на пути.Очень хочется поплакать…Но до слез ли в эту слякоть?!Не найти дорог своих…Бесполезны все упреки.Все равно глаза и щекиВ крупных каплях дождевых.Сердце
Сердце стучит у меня, как у птицы,Птичий – известно – так короток век,Трудно мне с птичьим уставом ужиться,Все понимаю я, как человек.Но ощущение синих небесЖалует мне наслажденье такое,Что превращаются пустоши – в лес,А ручеек протекает рекою.«Облетели меня, обошли…»
Облетели меня, обошлиВсе мои долгожданные птицы.Не курлыкали мне журавли,Не ласкали ладони синицы.Может, скоро настанет зима,Воробьишкой голодным пройдется.А быть может, я птица сама,И меня кто-то ждет – не дождется?!Но взмахну я усталым крылом,Путь укажет мне серая стая…Все мы ждем. Все кого-нибудь ждем,Друг от друга всегда улетая.«Когда-то бабы голосили…»
Когда-то бабы голосили,То от беды, то просто так,Как будто душу выносилиНа праздный пересуд зевак.Незрячи и простоволосы,Причитывали мудрено…Их древнее многоголосьеНе слыхано уже давно.Теперь мы стали терпеливей,Гром не гремит среди грозы…Но разве горше прежний ливеньОдной теперешней слезы?!«Опять дожди, опять идут дожди…»
Опять дожди, опять идут дожди,Опять тревога ожила в груди.Не жди меня. Не жди меня. Не жди.Разлука будет долгой, как дожди.Не видно птиц. Не видно в небе птиц.У черной тучи четких нет границ.Как много в мире незнакомых лиц!Нет твоего лица, как в небе птиц.Замерзнет дождь и превратится в снег.Засохнут слезы, превратятся в смех.«О капли, капли, словно камни…»
О капли, капли, словно камни,И стон оконного стекла…Из-за Печоры или КамыТы, туча, под окно пришла?Дожди невыносимо сея,Рассеяна и тяжела,Из-за Оби иль ЕнисеяТы, туча, под окно пришла?Дожди привычны и нередки,Но почему же так темно?!Ты вобрала в себя все рекиИ выплеснула мне в окно.«А я иду по улице…»
А я иду по улице,И древний шар земнойВсе крутится, и крутится,И мчится подо мной.Вот серый дождь сменяетсяБесчинством белых вьюг,В итоге получаетсяОдин и тот же круг.О головокружениеОдних и тех же лет!И тщетность поражения,И суетность побед.Долбит капель по темени,Прозрачна и черна,А может, нету времени?Все выдумка одна!«По графику отходит электричка…»
По графику отходит электричкаОт суетной перронной полосы.Всегда спешить – уже вошло в привычку,Но у меня испортились часы.Ругая августовскую погоду,От жажды и жары сходя с ума,Пьет очередь у автоматов воду,А на моем календаре – зима,Играют в спортлото девчонки в миниИ парень в джинсах с челочкой на лбу.Сложна гознаковская четкость линий,А я уже проверила судьбу.Мгновение давно остановилось,Один и тот же день, одно число —Судьбы моей единственная милость…А все считают – мне не повезло.И у людской реки, не зная брода,Я медлю, неподвластна бытию.Миную газированную воду,Из родников воспоминаний пью.Свидание
Сломаюсь я в земном поклоне,А хочешь – буду бить челом.Но ты доверь моим ладонямСвой меч, свой щит и свой шелом.Ты под рубахой домотканойБылые шрамы не таи.Войду я плакальщицей страннойВ былины первые твои.Бесстрастно времени движенье.Сто лет назад или вчераТы сделал вечностью мгновеньеПо мановению пера,И снова, снова – Где ты? Где ты?Кричу я с древнею тоской,Поруческие эполетыЧеркесской трогая рукой.И наша встреча длится, длится…Дымится грива у коня.Войной опалена страница.Тревожна память про меня,И мы с тобой не знаем сами,Что срока ожиданью нет.Когда-то след чертили сани,Теперь ракеты чертят след.Но мы воспоминанья гоним,Но мы на вечный миг вдвоем.И ты доверь моим ладонямСвой меч, свой щит и свой шелом.«Мы нежность принимаем за любовь…»
Мы нежность принимаем за любовь,Отсутствие беды считаем счастьем…К абстракции приводит нас лубок,К инфаркту – трепет пульса у запястья.И опыта оптический обман,Как в перевернутом бинокле, – мелок,И мне сложней не кажется орган,Чем барабан и медный гром тарелок.Но в старомодной простоте душиТвержу: «Люблю!», не смея чувств проверить.И ты моей невольной, честной лжиНе торопись, пожалуйста, поверить.Нам бремя непосильных скоростейСмещает время, путает оценки.Опасны относительность страстейИ правды всевозможные оттенки.«Я, наверное, в детство впадаю…»
Я, наверное, в детство впадаю,Я в неверное сердце стучу.Приглядись – я еще молодая,Я тебя потерять не хочу…Разговоры, опять разговоры!Разве горы словами свернешь?Не любовь – деловитость конторы,И привычная, нежная ложь.Но я верю еще в воскресенье,В восхожденье счастливого дня.И прошу у тебя я прощенья:Ты прости, что ты предал меня!Будет утро беспамятно чистым,Без единого следа снежок.Будут дни, неподвластные числам,И январского ветра ожог.Удивленное, детское зренье,Звук, вобравший в себя тишину,В первый миг моего сотвореньяНа тебя в это утро взгляну.Первым чувством своим угадаюНеизбежность любви и потерь…Я, наверное, в детство впадаю,Если этому верю теперь.«Не было белого самолета…»
Не было белого самолета.Была нелетная погода тоски.Не было белого самолета —Было только купе,Черное от угольной пыли,И три пассажира,И ни одного свободного местаРядом со мной.Колеса —Бухгалтерские счеты времени —Складывали секунды,Вычитали их из моей жизни…А я все верила в невозможное,Я верила,Что увижу на перроне тебяИ медленно вытру слезыТвоими ладонями.Тысячи метров медной проволокиВ землю зарыты,Чтобы я могла слышать тебя,Но я не знаю,Что нужно зарыть в землю,Чтобы я могла видеть тебя,И молчать,И к тебе прикасаться.Меня встретили незнакомые люди,И осталась в душеЧернота угольной пыли.Только где-то —В самой глубине неба —Покачал крыльямиБелый,Невероятный самолет…«Посреди августовского неб…»
Посреди августовского небаЖарко желтело солнце,И казались волосы нимбомНад цветущим лугом из ситца.Был твой голос так странно нежен,Словно детский бумажный кораблик,Был твой голос так странно нужен,Что обман меня не коробил.Разве дело во лжи или правде?Только завтра ложь обнажится,Трону я оголенный провод —И уже не смогу обижаться.А сегодня на каруселиЯ лечу на алой лошадке,Так по-детски мы куролесим,Что вспотели на гриве ладошки.Все стремительней конь несется —Я поводьям не доверяю,И сижу я, как на насесте,На коне моем деревянном.Карусели мне надоели…Вон торгуют с лотка леденцами!Видно, детство меня надуло —Леденцы я тогда не ценила.Так пойдем же бродить по лесу,И румянец в тени остудим,И пройдя по опавшим листьям,Сорок влажных следов оставим.Ускользающие секунды,Заверения и заветы…Но пойми, есть только сегодня,И вовеки не будет завтра.Правда, есть у надежды живучесть,А у времени – сто уловок…Может быть, покорится вечностьСовпадению двух улыбок?!«Вот Библия с гравюрами Доре…»
«Подкрепите меня вином,освежите меня яблоками,ибо я изнемогаю от любви».Песня ПеснейВот Библия с гравюрами Доре.Огромный том заласкан и залистан.И в нем сегодня, словно в букваре,Ищу я азбуку предвечных истин.То плачу, то совсем без слез скорблю,Переживая снова боль чужую…– Я не люблю. Я вовсе не люблю… —Тебе влюбленным голосом твержу я.Мой черствый век! Он научил меняБыть сдержанной. И на мое несчастьеВзамен живого, теплого коняМне выдумал троллейбус синей масти.А ты меня антоновкой кормил,Поил вином… Но все мне было мало —И мне вино не прибавляло сил,И яблоко меня не освежало.Сухой траве уже не нужен дождь,И небо ни к чему убитой птице.И ты уйдешь. Когда-нибудь уйдешь.Чтоб никогда уже не возвратиться.И потому так тяжко я скорблю,Переживая снова боль чужую…– Я не люблю. Я вовсе не люблю… —Зачем… зачем… зачем тебе твержу я?!«Окружена твоей любовью…»
Окружена твоей любовью,Поражена, обожжена,Склоняюсь тихо к изголовьюТого, которому жена,Того, с которым я делилаИ черный хлеб, и черный день,Того, которого любила,Того, которого укрылаСейчас моя чужая тень.Он спит. Он ничего не знает.Он не узнает ничего.Тихонько тень моя сползаетС лица усталого его.Пусть думает, что сон не в руку,Доволен будет пусть судьбой!А нам – нести любовь, как муку:Все врозь и все вдвоем с тобой.Перестук
Ты приходи ко мне, любимый,А не придешь – так позови.Все поезда проходят мимоНесостоявшейся любви.Их перестук однообразен —Невдохновенный перестук.Наверное, таким обязанБыть вечный перестук разлук.У каждого – своя орбита,А значит – не бывает встреч…Поэтому и приходи ты,Чтоб перестук любви сберечь.И сердце барабанной дробьюЛюбовно встретит твой приход…Что называется любовью —Гадаю я который год.И краткость противостояний,И отрезвление разлук,Когда уходит мирозданьеОт тяжких, неподвижных рук.Когда стучит сама природаВ незримой жилке на виске,А после твоего уходаНа долгий век – тепло в руке.Любовь
В любви мы и всезнайки и невежды —Таков физиологии удел,Когда свободно сбросив ложь одежды,Мы доверяем искренности тел.Но неосуществимые надеждыОднажды кто-то выдумать посмел,И отчуждение возникло междуДвумя, перешагнувшими пределБезмерной щедрости и подаянья,Усталости, бессилья, увяданья,И выдумок и радостей земных.И капля яда в приворотном зельеСулит необратимое похмелье,И невиновен ни один из них.Сила привычки
Время идет – я все меньше нужна,Но не ропщу: ведь бывает и хуже.Наша дорога все уже и уже,Пыльным бурьяном покрылась она.Так незаметно-привычна жена,Словно жара или зимняя стужа…Все перемены известны к тому же,Словно застыли навек времена.Кажется, чувства предчувствует он,Знает, какой я увидела сон,Что намечаю на будущий день я…Может, привычкою он ослеплен?Жизнь нам диктует опасный закон —Вечно изменчивый облик мгновенья!Игра
Где этот нераскрывшийся бутон,Которому цвести необходимо?Любого времени загадка он,Его разгадка – неисповедима.Где мне послышался, как эхо, стон?Куда бежать – на помощь или мимо?Пока поступку я ищу резон,Причина удаляется незримо.Ведь жизнь – не в рабстве пленки, как кино,И ей остановиться не дано,Чтобы монтаж решить совсем иначе.Продуманного не сыскать добра.Судьба любви – нелегкая игра,В которой поступить нельзя иначе.Шахматы
В тени ветвей, на лавке шаткой,Уже который час подрядБойцы неутомимых шахматСвою стратегию вершат.Кто б ни был – конный или пеший —Все бьются из последних сил…Вот резвый конь усталой пешкеНа миг дорогу уступил.Слоны метались вправо, влево,И наступая, и разя.Ах, как нелепо, как нелепоТерять сановного ферзя!Летело солнце, плыли липы,Плескался в небе дальний флаг,А черные вторгались лихоНа шаткий королевский фланг.И все вокруг – земля и солнце,И пыль аллей, и свежесть крон —Глядело: как же он сдается,Бессмертный шахматный король.…О, шахматных сражений пекло!А я – потом.Всегда – потом.Ты мне скомандуешь, как пешке,Свое короткое: «Пойдем».Тебе скажу я откровенно:В спортивных тапках, вся в пыли,Я все равно, как королева,Я не сдаюсь, как короли.Когда признанья отзвучали?Не сможем, верно, вспомнить дня…Но ежедневно, как вначале,Ты завоевывай меня!Лошадки
Деревянные лошадкиНа заброшенном дворе…Лет и ливней отпечатки,Словно на живой коре.Кто играет с жизнью в пряткиВ затянувшейся игре?..Дней останки, чувств остатки,Как листки в календаре.Ах, раскрашенные кони!Вам не ринуться в погонюЗа подросшим седоком.Жизнь стремительнее речки…Я сама хожу в уздечкеС полинявшим поводком.Заборы
О, листвы тревожный шорох,О, зеленый шум земли!Может, это грозный порох,Тот, что не изобрели?!Вечный бег, но в прочных шорахМы однажды предпочли,Душу выразив в заборахИ границах – как могли!Мне под шум листвы тревожно.Я пытаюсь осторожноВ сердце этот шум унять.За стеною кто-то дышит…Но кричу – никто не слышит,Не спешит меня понять.Кровообращение
КРОВАВЫЕ РЕКИ ВПАДАЮТ В СЕРДЦАИ СНОВА ИЗ НИХ ВЫТЕКАЮТ.По кругу… по кругу… И так до конца,И к сердцу умы привыкают.Инфаркт, лейкемия, кусочек свинцаБессрочную тьму предрекают.Природа дрожащей рукою скупцаДавая нам в долг, – упрекает.Кругляшки минут я напрасно коплю —Терплю и люблю… Все равно уступлюИ бегать по кругу устану.О, этот извечно просроченный долгВ Каспийское море спадающих Волг,Где выхода нет к океану.«Поговори со мной, поговори…»
«Поговори со мной…»
Г. ИвановПоговори со мной, поговори…Среди домишек старого кварталаКачаются старинно и усталоЗабытые прогрессом фонари.Поговори, поговори со мной…Вот вынырнет из-за угла пролетка,И лошаденка рыженькая ходкоТряхнет ветхозаветной стариной.Поговори со мною, не молчи!В окошках здесь решетки, как у тюрем,За желтоватым довоенным тюлемОбоями прикрыты кирпичи.Поговори, избавь от тишины!Здесь время так немыслимо тягуче,И погасило дуновенье тучиОгарок оплывающей луны…А за углом квартала – шар земной —Высотное, машинное величье…Там спешка, суета и безразличье…Так не молчи – поговори со мной.«То полдень, то полночь…»
То полдень, то полночь… В природеВсе встало сегодня вверх дном,Большая Медведица бродит,Как призрак, под Южным Крестом,Тяжелые, мокрые травыОт ветра встают на дыбы.Налево иду, как направо,К судьбе ухожу от судьбы.Вчерашним иль завтрашним жаромМне губы опять обожгло?Сомнение дождиком ржавымС дрожащей ресницы стекло.А песня – о счастье кричалаВ чужом освещенном окне!Но в ней ни конца, ни началаУзнать не позволили мне.Живи золотой серединой,Минутой единой живи!И звуки ударили в спину,И я отреклась от любви.«Вот ты уверен…»
Вот ты уверен,Что ты виртуоз:Ты мною владеешь, ты жаждешь успеха!Как сладко быть повелителем слез,Как лестно быть повелителем смеха.Но ты ошибся:Я не труба,Я тропа,Я обрывом кончаюсь.Шорох камешков, как пальба,Ты стоишь над обрывом, качаясь.Я слишком долго была слаба,Была я доверчивой, доброй и нежной.Теперь я груба,Я – твоя судьба,Я слепа,И я неизбежна.К другим уходи.С моего горбаСбрось этот груз,Эту грусть, ради бога!Но я тебя обступлю, как толпа,Но я тебя обману, как дорога!Паденье
Паденье – это только совпаденьеМоей судьбы с законом тяготенья.Для этого не надобно уменья —Лети, одолевай законы тренья.И вечность, заключенная в мгновенье,Единственного требует – терпенья,И видит обострившееся зреньеЦветную точку моего паденья.Для этого не надобно уменья,А только – ускоренье, ускоренье…Последний миг – как первый миг творенья!А может, это просто невезенье?Паденье – это только совпаденьеМоей судьбы с законом тяготенья!Степь
Трава в степи засохла до корней —И травы, и цветы, как губы, сухи.Как после сокрушительной разрухи,Осталась степь, изведав суховей.И жизнь бесплодна, как театр теней,И безголосы домысли и слухи…Стоят цветы как древние старухи,Пугаясь зримой бренности своей.Но все минует – осень и зима,Я вспомню нежные слова сама,Как вспоминает вечность плод в утробе.Минует прошлогодняя трава,Но вновь родятся нежные слова,Как солнца луч на голубом сугробе.Деревянный дом
Дощатый пол, дощатый стол,Дощатый потолок…Я жду тебя! Ты приходиКо мне на огонек.И деревянные дроваНачнут трещать а печи.Послушай музыку огня,Почувствуй, помолчи…О, скромный, деревянный скрипСосновых половиц!Здесь все их дерева,Но нетЗдесь деревянных лиц.Здесь все из дерева,Но нетЗдесь деревянных слов,Лишь стрекот старого сверчкаИ стареньких часов.Сосновый дух, суровый вздохДеревьев за окном…Я жду тебя! Ты приходиВ мой деревянный дом.Пока он здесь, пока он есть,Пока еще могуПостроить деревянный домИз щепок на снегу!Ты
Гордиев узел разрубя,Я принялась за дело:Пою с тобой и без тебя,Как до тебя бы пела.В охотничий рожок трубя,Я защищаю смелоВсе, что любя и не любяПрисвоить я хотела.А ты все знаешь: фальшь и ложь,Но мне ни в чем не подпоешь,Наверно, жить умеешь.Бродячих кошек и собак,Наверное, жалеют так,Как ты меня жалеешь!Тяжести
Голова болит опять —В сотый раз я повторяю.Но и в боли претворяюВсе, что можно претворять.У иных – такая гладьЧто известно им едва ли,Как одна седая прядьТяжела… Да тяжела ли?!Больно оглушает медь…Ей – начищенной – шуметьДолжно в марше на параде!Но ни в чем не уступлю,Если боль в глазах ловлюИ растерянность во взгляде!Счастье
Я босиком по терниям иду.Мне за подол цепляется репейник.Ведь поняла я на свою беду,Что я – как Галилей или Коперник.И задыхаясь на костре в чаду,Я стражду за тебя, мой современник.Губами обгоревшими, в бреду,Стихи шепчу, стихи не ради денег.В моем бреду помочь бессилен врач.Мой друг, ты стетоскоп участья спрячь:Рецепты счастья выглядят иначе.Мне тягостны сочувствие и лесть.Я повторяю только то, что есть:Я думаю, смеюсь, люблю и плачу!Маскарад
О этот странный маскарад:Здесь маски, как живые лица,В пределах моды и традицийОсуществлен любой наряд.Здесь с голубого потолкаТо Солнце, то Луна сияет,И зиму здесь весна сменяет,И танец тянется века.В ладони горяча ладонь,Причудливо смешенье красок.А мы с тобой вдвоем без масокЛетим как бабочки в огонь.Вдвоем, среди враждебных глаз,В лохмотьях крыльев обожженных —Два человека обнаженных.Смотри – они боятся нас!Монолог сосны
Клянусь, кляну и заклинаю,Клин клином вышибаю боль…Привычностью закалена я —От перемен меня уволь.Я – как игрушка заводная,Актер, не выучивший роль…В чем сахар жизни, я не знаю,Но знаю я, зато, в чем соль.Я, как сосна, росла и крепла…Мгновенье – от огня до пепла,Не открестишься от судьбы.Мы были зелены, красивы,Но главное – мы были живы,Теперь мы – мертвые столбы.Старый дом
В запустенье старинного садаУмирает заброшенный дом.За морщинистым ликом фасадаВыцветает минувшее в нем.Но еще сохранилась ограда,Старый дуб с опустевшим гнездом.Пустотой равнодушного взглядаПолон каждый оконный проем.Нерадивые, странные дети!Вместо грядок – колонки в газете,Вместо лошади – велосипед.Продолжением старых погостовДогнивает бревенчатый остов,Уходящий за прошлым вослед.Хищники
Мы легкомысленны от века,Мы легкомысленны всегда.Легко сгоняет краткость векаНас в безответные стада.Меня пугают лесосека,Плотины, шахты, невода…О, хищный норов человека,Убийств мудреных череда.А наши дальние потомкиВозьмут, как нищие, котомки,Пойдут к природе на поклон.Она добра, она ждала бы,Но так сопротивлялась слабо,Что нет ни гроша испокон.Прощание
Однажды на излучине речнойК природе приобщались горожане.И вдруг заречье выплеснуло ржанье —Сраженье звуков с тишиной ночной.О, странное видение конейНад разудалостью консервных банок,Бутылок, колбасы, ржаных буханок,Расстрелянных газетных новостей.Зачем нас призрак прошлого настиг,Медлительный, как дротик на излете?!Ведь кони не из бронзы, а из плоти, —Как мамонт или саблезубый тигр.Они легко переплывали тьмуПо магии мальчишеского свиста,Как будто бы прибывшие из СвифтаВ наш мир. Но по касательной к нему.А может, это просто полотно,Натянутое на подрамник леса?И вдруг изображение исчезло,Как будто кончился сеанс в кино.Прощайте, кони! Мне привычна боль.Мы все при расставании, как дети.Век обозначен на моем билете,История оторвала контроль.Красная книга
А птицы щебечут, щебечут,Щебечут они до поры,И все еще мечут и мечутВалюту икры осетры.Но кто-нибудь лес изувечит,Отравит речные дары…А после все лечат и лечатПрироду с азартом игры.И пестуют «Красную книгу»,Где строчки, подобные крикуПоследних созданий живых…Начнем с ненасытной любовьюЗверей умножать поголовье,Чтоб снова отстреливать их.Тишина
Копилка звуков – тишина,В ней все отчетливо и ясно.Я знаю, тишина прекрасна,Но онемев – умрет она.А смерть особенно страшна,Когда вся жизнь прошла напрасно,Хотя не все, что безопасно,Жизнь может оправдать сполна.Я думаю, что важно в ней —Тревожной тишине моей?Неужто только накопленье?!Догадок у природы тьма,Но вывод делаю сама:На накопленье – наполненье!Трагедия с хорошим концом
Горит бесполезная лампа,От серого утра светло.В окне совершенство эстампаСквозь пыльное видно стекло.Но стол мой – незримая рампа —Добро я играю и зло…Нет, мне не нужны дифирамбы —Мой зал не свистит – повезло.Так короток вздох перерыва…Но рампа – граница обрыва,И зрителей нету за ней.Но я не способна смириться:Ведь слушают звери и птицыТрагедию жизни моей.Давным-давно
Давным-давно прекрасны были кони,Леса полны и ягод, и грибов,И чудо материнства на иконе,Как чудо гнезд на островах дубов.Кто выдумал за техникой в погонеМеталл станков или бетон домов,Чтоб жизни коротать, как на перронеЖдать поездов, удобных, как гробов.Давным-давно… Но ведь уже тогдаРождались, как уродцы, города —К дню нынешнему вел нас день вчерашний.И в этом самом дальнем далеке,Не находя секрета в языке,Жизнь разрушалась Вавилонской башней.Снег
Снег, словно сон – неощутимы сны,И снега мы совсем не замечаем.Пораньше электричество включаем,Двойными стеклами защищены.И так до половодья, до весныВ своей квартире, как в тюрьме, скучаем,И телевизор запиваем чаем,Двумерности программ подчинены.И времени меняет сереброНа медяки мне автомат в метро,Проматывая скудное наследство.Лишь очень редкий, странный человек,Светлеет и сеется, видя снег,Как будто он сумел вернуться в детство.Иллюзия
За окном метет метель…Это в Антарктиде, что ли?!Я качаю колыбель…Так положено по роли!Перед Новым годом ель,Выросшую в чистом поле,Украшает канительБудто бы по доброй воле.Мы спектакль играем всеВ доме около шоссе,В душном запахе бензина…Может быть, и домик нашПросто-напросто муляж —Выдумка из пластилина.Помощь
Я, звери, благодарна вам,Что вы в беде идете к нам,Забыв жестокие обиды.Всегда отыщется чудакИ вам поможет просто так,От всей души, а не для вида.И вот олени на шоссеПеред машиной замирают,И не на взлетной полосеРазумно лебеди взлетают…Но щеки у меня в росе,Роса под жарки солнцем тает…Спасли немногих мы. Но всеОт нашей спеси вымирают.Всемогущество
Кто выдумал, что всемогущи люди?Все те же люди…Выдумкой гордясь,Большой Вселенной маленькие судьиПлетут законов вычурную вязь.В угоду самомненью и причудеОни с природой рвут за связью связь,Усердствуя то в ханжестве, то в блуде,От чистоты не отличая грязь.О, муравьиный труд лабораторий!В водовороте – щепочки теорий,Открытия сомнительная честь!Хоть люди судят о природе честно,Бестрепетной Вселенной неизвестно,Что у нее такие судьи есть!Деревня
Продаются избы за бесценок,Продается речка, лес густой.И хозяйки, бросив пятистенок,Городской довольны теснотой.И стремится, радуясь удаче,По проселку частных шин пунктирВ модные бревенчатые дачиИз просторных городских квартир.Все закономерно и законно,Кроме странной праздности земли…Даже деревенские иконыВ моду у безбожников вошли.За мешок картошки платят щедро,И взамен гимнастики пешкомХодят новоселы до райцентраЗа консервами и молоком.Только не парным, а порошковым,Как позавчерашний черствый хлеб.Больше места нет в хлеву коровам —Ведь в гараж преобразился хлев.Правда держат петуха покуда,Хоть петух не вовремя кричит, —Достоверной делает причудуИ подчеркивает колорит.Видно, мир околдовали черти.И над одиноким колоскомБывшая деревня на мольбертеЗастывает масляным мазком.Филателия
Филателия – странная забава.Филателистам нынче нет числа.Тщеславие не отличишь от славы,А шлюха, словно девочка, чиста.В альбомах умещаются созвездья,А среди них вращается земля.Не ради добрых иль дурных известийПочтовые чернеют штемпеля.В прозрачной современной упаковкеПреуспевают звери и цветы.Шедевры Лувра или Третьяковки —В бумагу превращенные холсты.Как временем, подернутые клеем,В альбомной аккуратной теснотеСлужитель Бога рядом с ГалилеемОбосновались на одном листе.Ты держишь мир при помощи пинцета,Ты держишь мир – и не дрожит рука,И новенькая. Пестрая планетаЛетит как мячик через все века.И острия Истории – не остры,И острые углы закруглены.Планеты круглой глянцевитый остовРазмножен с указанием цены.Карусель
Город – огромный асфальтовый кругПод выцветающим куполом неба…Городу хочется зрелищ и хлеба,А не одних коммунальных услуг.О, этот ярмарочный балаганИ деревянные лошади в мыле…Мы центробежной подвержены силеТак же, как встарь самодельным богам.Крутится круг. Неизбежен закон,Нас относящий к простору окраин…Глухо кремень ударяет о камень,И высекается микрорайон.Пятиэтажный унылый барак —Ноев ковчег городского потопа…В нем мы живем, словно в чреве Циклопа —Темном убежище вечных бродяг.Будьте добры, отведите метражПод потолком двухметрового блока,Пусть модерновое наше бароккоВходит неистово в новый вираж.Где же начало? Где над Арарат?Плуг деревянный готовит оратый…Крутится круг каруселью проклятой,Мчится вперед, возвращаясь назад.«Ах, почему бессонны города…»
Ах, почему бессонны города,Когда седьмые сны глядят деревни?!Стооких зданий серая грядаИ у подножий – чахлые деревья.Они сюда случайно забрели,Они необычайно одинокиНа круглых голых островках земли,Затерянных в асфальтовом потоке.Все камень, камень… Камень – я сама.Героев нет. Остались их музеи,Ми я для крупноблочного ярмаСама, согнувшись, подставляю шею…Пустота
Только пыль на чердаке —Рухлядь стала нынче в моде,Хоть совсем не время вродеНам копаться в сундуке.Но отныне налегкеМы от прошлого уходимВдоль по сумрачной погодеЛишь с купюрами в руке.Покупают все подряд —Вещи бабушкины – клад,И не будешь ты в накладе.Безымянна и чистаНынче только пустотаОстается где-то сзади.Птицелов
Кем станешь ты, случайный птицелов?Тюремщиком в навязчивой заботе,Иль хлебосолом, давшим корм и кровНа долгий зимний перерыв в полете?Ах, птицы, запертые на засов!О чем вы в клетке весело поете,Оплачивая песнями без словВсе хлопоты о ненадежной плоти?Хозяин к вам уже давно привык,Вы человечий поняли язык,В глаза глядите преданно и добро…Но грянет птичий зов когда-нибудь,И вы о клетку разобьете грудь,Как сердце разбивается о ребра.«О чем печально утки крячут…»
О чем печально утки крячутНад озером в вечерний час?..Они почувствовали, значит,Ружья холодный круглый глаз.И, приподняв над камышамиСвои тяжелые тела,Куда лететь – не знают сами —От наведенного ствола.Но выстрелив разящей дробью,Но дело выполнив свое,Как утка раненая, вздрогнетПобедоносное ружье.Нокаут
Что это? Ринг?А может, эшафот?Качаются канаты.Все едино.Юпитеры,Судья.Толпа ревет.И мы вдвоем идем на середину.Босые ноги, влажный чернозем,Подснежники на вырубке старинной,Бумажный змей и деревянный домМоей когда-то были серединой.Все справедливо.Кратко грянул гонг.Удар.Еще удар.Гудят перчатки.Скользящие перемещенья ног.Геометрический квадрат площадки.Иллюзия могущества… Испуг…Испуг… Иллюзия… И многократноВычерчивался этот адски круг,Который только кажется квадратным.Все эти апперкоты и крюкиКогда-нибудь в воспоминанья канут.Но чертят лампы странные круги.Мир повернулсяИ исчез…Нокаут.Неведома нам книга бытия.Но вот уже квадрат стремится к кругу,И вскинет не судья, а судияПоверженную, призрачную руку.Когда забрезжит светом темнота,И вверх взлетит победная перчатка,Соперники займут свои места.Какой дурак назвал победу сладкой?!«Как примириться с мыслью странной…»
Как примириться с мыслью странной,Что и во сне – не полетишь.Жизнь стала широкоэкранной,В ней мелочей не разглядишь!Кленовый лист упал в ладони —Но то не лист, а листопад.Минуты понесли, как кони,Им нет уже пути назад.О, это светопреставленье,Мысль, пулей бьющая в висок,И неизбежное движенье —Жизнь, уходящая в песок.Законы логики, законы,Изобретенные навек,В законы физики закованЗакоченевший человек.И все миры давно открыты,И не тоскуешь ни о ком,И радиус земной орбитыНатянут жестким поводком.А я все домики рисую,Трубу и над трубою дым,И дождь в линеечку косую,И солнце круглое над ним!Сонеты о машинах
I
Изысканность рисунка перфорацийМашинам уготовит пьедестал…Но электронный питекантроп сталТупицей, не способным сомневаться.Хотя он знает, что творил Гораций, но кружит людям голову металл.И новым культом – культ машины стал:Лишь ей решать – нам нет нужды решаться.Во мне давно забытая латыньКривой улыбки порождает стыньКрупицей золота в осколке рудном.Хотя сама латынь давно мертва,Но в сотне языков ее словаОстались в совершенствованье трудном.II
А кто сказал, что заключен прогрессВ болтах, винтах, транзисторах и прочем?!Мы ярлыки к явленьям приторочим,Явлений смысл не понимая без…А может, это балуется бес,Игрушки пчелам выдавши рабочим?И мы играем, а потом пророчим, —Такой у нас, наверное, замес.А пчелы видят цвет и аромат,За каплей меда попросту летят,Потом нас медом потчуют пчелиным.Но совершенство шестигранных сотПрекрасно, как и первый наш урод,И поколенье первое машинам.III
Я машину научу… Научу —Лучше нашего слова выбирать,Даже в шахматы, как боги, играть,Если только захосу. Захочу!Мне все это по плечу? По плечу!И оставлю я машинную ратьНа земле мои дела продолжать,Если к звездам полечу. Полечу?Но задумаются горько они,На планете оставаясь одни,Кто им жизнь такую трудную дал?..Может, маленький и злой человек?Так не смог бы он придумать вовек!Их, наверно, Бог машин создавал.Друзья
Есть, на счастье, друзья у меня.Мы не видимся с ними подолгу…Но дошедши до черного дня,По любви мы живем – не по долгу.Как в набат, в телефоны звоня,Говорим непонятно и волгло,Ибо память о прошлом храня,По любви мы живем – не по долгу.И друзья мои слышат набатИ приходят не ради наград,А, как водится, – буднично просто.И становится легче чуть-чутьЭта боль, источившая грудь,И друзья мне такие – по росту.Тайна
Веселое пятно на потолке…Но – говорят – он просто не побелен,А зайчик солнечный в моей рукеНеощутим, бесплотен и бесцелен.Я угадала Моцарта в сверчке,Но он на сто Сальери был поделен.И я брела сквозь время налегке,Поскольку груз мой был в пути потерян.Уже давно побелен потолок.Но зайчик жив. Он выжить мне помогВ наивном хитроумии эмоций.Сверчка не слышно на закате дня.Но по ночам есть тайна у меня:В моей душе готов проснуться Моцарт!Больничные раздумья
Неощутимая утрата —Старинной клятвы перевод…Я вспоминаю Гиппократа,Когда болезни час придет.И сострадание не свято,И все страшнее каждый годЗвучит больничный стон палаты,Когда болезни час придет.Наверно заблуждались греки,Преуспевая без аптеки,Пред алтарем склоняясь ниц.Вступая с Гиппократом в сделки,На них работали сиделкиИ воскрешали без больниц.Похоронный марш
Еще нескоро оплывет свеча,Еще рассвет затеплится нескоро.Лишь сердце, похоронный марш стуча,Найдет неведомые переборы.Тогда мастеровитость палачаОсуществит бескровность приговора,И не поможет знахарство врача,Увещеванья чьи-то и укоры.А, в сущности, что делали князья,Кого-то милуя или казня?Они присваивали Божье право.Но вот уже оплыли свечи слов…Я ощущаю холод кандаловВ чужой толпе безлико и кроваво.Онкоцентр
Коридоры, коридоры —По окружности комфорт.Страха гордого затворы,Боль надежды – первый сорт.Но ведь это – исключенье,Странных судеб круговерть…Даже методы леченьяЗдесь подсказывает смерть.Добрый доктор! Почему жеВы избрали свой удел?!Коридоры кружат, кружат,Может, выберешься цел.Стерта разность интересов,Только боль и человек…Век невылеченных стрессов,Рака и инфаркта век.Путь прогресса – гордость мира,За гуманность этот мир……Прежде честности рапирыДоверял любой турнир.А теперь наука, скальпель,И наркоз, как шум дождя…И бесчисленные скальпыНад вигвамом у вождя.Скоро хлынет дождь кровавый —Непонятный, проливной.Победители со славойВозвращаются домой.И забрало поднимаетЭскулап в крови – росе…Он один не понимаетТо, что понимают все.Страх
Страх… На что он похож?На слезу?На церковное пение?На тифозную вошь?На предчувствие?На прозрение?Страх… Он глуп, глух и слеп,Искажает он время и зрение.Страх по сути нелеп,Как нелепо всегда невезение.Он не только слабых берет в полон,Просто сильный в него не верует,Потому и опасен он,Что никто его смысла не ведает.Страх…Не надо!Ведь это крах —Мысли высквозит,Сердце остудит.Для чего нам бессильный страх?Только люди его осудят.Не сжимайся, сердце, в комокИ не бей о ребра с размаха!Страх еще никому не помог.Нет ничегоУнизительней страха.«Я боюсь пробуждений…»
Я боюсь пробуждений,Когда светлосерый рассветДавит в тонкие стеклаНеотвратимостью лет.Я боюсь побуждений —Обманчиво-пестрой тщеты,В мире сделано столько,Что больше не сделаешь ты.Нужно снова поднятьсяИ снова посеять зерно,Чтобы в несколько зеренСмогло превратиться оно,Чтоб неверные пальцыНайти в себе силу смоглиРазгадать, как он черен —Комочек родящей земли.Я боюсь этих всходов,Боюсь их, как снов наяву —Ведь до времени жатвыЯ попросту не доживу,До столетних восходов,Когда понимаешь с утра,Что в ладони зажатаОпять лишь крупица добра.Не убий
Иисус Христос скончался на кресте.О. ненадежность заповеди пятой!Веками в бронзе мучился распятыйИ воскресал под кистью на холсте.Но не дает житья один вопрос,И я неслышно подхожу к распятью.О. нарисованный Иисус Христос,Как мне без Бога жить, хочу понять я.Пред кем теперь колена преклоню,Кому свечу грошовую поставлю,Кого в беде бессильно прокляну,Кого в минуту радости восславлю?Добро, добро… Опасная стезя!Твои костры, твои кресты – несметны.Ты сам умрешь, умрут твои друзья,И только толкователи бессмертны.Бог в неисповедимости путейВпрок вылепил не личности, а лицаИ дал самоуверенность арийцаОн глиняным поделкам всех мастей.Приказ, призыв, призвание – убей!А – НЕ УБИЙ – забытое, в завете…Мечтатели, художники и детиНемыслимых рисуют голубей.Безбожник превращается в попа,Над прочими случайно возвеличась,Но только в муках сотворится личность,И станет человечеством толпа.«Уеду на перекладных…»
Уеду на перекладных,Задам работу бренной плоти,Пусть дремлет в креслах откидныхНа реактивном самолете.Трясется на грузовикеПо допотопному проселку,Потом в вагоне, налегке,На верхнюю взлетает полку.Меня, как щепочку река,Всю жизнь несет слепое время.Гостиниц шумная тоскаСтучит в висках, долбит мне темя.Бесплотная маячит цельНа тонком острие смятенья…И все метель, метель, метель —Потоп и светопреставленье.Не помню, где была вчера,Не знаю, где я завтра буду.Пилоты, словно кучера,Готовы выполнить причуду.Четыре теплые стеныМираж рисует незнакомо,Не для меня возведеныЗащитные пределы дома.И я бегу по шпалам строкК тому глухому полустанку,Где пращуров высокий слогСулит мне краткую стоянку.Остановлюсь, передохну,Смахну нечаянные слезы…И снова задавать начнуНеразрешимые вопросы.Логика жизни
К чему тебе логика мысли,Коль сердце трепещет пока,И в небе хрустальном повислиКрахмальным бельем облака?Вино ли, нектар ли, кумыс лиТуманят, дурманят слегка,Пока превращаются листьяВ надгробную плоскость пенька.Утрачена радость. И разомВо тьме пробуждается разум,Чтоб выход открыл лабиринт.И поздно, так поздно, что раноВрачует смертельные раныФантазии кипельный бинт.Ремесленник
Сапожник набивал набойки,И было все ему сруки.Стояли украшеньем стойкиИгрушечные башмачки.Его клиенты были бойки —Шутя, сбивали каблуки.Но были украшеньем стойкиИгрушечные башмачки.В сей месяц и сего числаИсчезла гордость ремесла,А выгода пошла на убыль.Суров конвейер волшебства,И стала забывать молваСекреты золушкиных туфель.Монолог Бабы-Яги
Забыла я рецепты колдовства,И, чуда не творя, скольжу я мимо,И даже приворотная траваУже от прочих трав неотличима.Разношенная ступа мне тесна,Как туфли новые, И отчего-тоЯ ночи напролет сижу без сна,Гляжу, как пролетают самолеты.О, как удобен их стальной полет,Как мощен рев их в поднебесном мире…И что мне омут – есть водопроводВ любой благоустроенной квартире.Я жить хочу на пятом этаже,Цветы растить не на земле, а в плошках,Мне слишком ветхой кажется ужеМоя избушка на куриных ножках.Давным-давно не забредал ко мнеИван-царевич. Стал костер золою,И я, сгорев в его живом огне,Живу теперь не доброй и не злою,Я и сама не верю в чудеса,Я – тихая, обычная старуха.И сказками не колют мне глаза —Ни слуха обо мне теперь, ни духа.Но иногда в душе застонет бес,Но иногда привидится такое,Что до смерти захочется чудесИ вовсе не захочется покоя!Снегурочка
Она жила, она была – Снегурка.Не знаю – где,Но знаю – где-нибудь.И ледяное сердце билось гулко.Ей ледяную разрывая грудь.Ей валенок к морозам не валялиИ не вязали пуховой платок.С ней пани на гулянках не гуляли:Отпугивал Снегуркин холодок.Из голубого снега рукавицы,И голубые волосы до пят,И ледяные слезы на ресницахСолеными сосульками висят.Ее соседи, как могли, любили,Так деловито, буднично добры.Они для обогрева запалилиВеселые сосновые костры.О, люди добрые, вы мне поверьте:Лишь миг один помедлив на ветру,Она рванулась к вам, а не в бессмертье,Легко шагнув к последнему костру.Рыба
Ухожу головою в омут.Разомкнулась, сомкнулась волна,И не женщина я, а омуль,И желанна мне глубина.Я плыву, раздвигая жабры,Я ищу свой рыбий народ,И в себя я вбираю жадноИз зеленой воды кислород.Я плыву, раздвигая водоросли,Смыслу здравому вопреки,Развеваются, словно волосы,По бокам моим плавники.Что меня ожидает? Не знаю…У меня рыбьих навыков нет.Я такая еще земная,Я несу в себе солнечный свет,Я стараюсь еще по-земномуЧешую, как пальто, распахнуть.Но уже к неизвестному домуМой невидимый тянется путь —Новых родичей острые лицаИ земных рыбаков невода…Никогда мне теперь не напиться,Если всюду – вода и вода.В глубину не проходит волненье,Ни любви, ни беды в глубине…И горчайшая сладость сомненьяИсчезает бесследно во мне…Емеля
Успехи его отшумели.В сомнении он и в тоскеСидит, как на печке Емеля…А щука – в далекой реке,А щука – в другом поколенье,В другом измеренье плывет,И щучьего нету веленья,И он без веленья живет.Идет к государыне-рыбке,Кричит, надрываясь, во тьму.Но, видно, теперь за ошибкиПридется платить самому.Ах, время! В муку перемелютЕмелю его жернова.…Но чает, но чует Емеля,Что прежняя щука жива!Сотворение мира
Над первозданной зыбкостью болот,Где мошкара парит, как испаренья,Меня несет трудяга-вертолет,Как будто в самый первый день творенья.Я вглядываюсь в полотно земли…На нем художник, гениально-строгий,Рисует время, скрытое вдали,Штрихами санно-тракторной дороги.В ненастной немоте нелетных дней,Когда буксуют, что ни метр, колеса,И падают, лишенные корней,Порывом ветра сбитые березы,Прислушавшись, сумеешь различитьНевиданные, чистые созвучья.Но их нельзя по нотам разучить,Таким напевам только жизнь научит.А вибробур врезается во тьму,Пласты времен соединяя вместе,И я теперь, наверно, не пойму,Где центр земли, а где ее предместье.О. вечного движенья маята —То океан, то вакуум под килем,Уходят люди в новые места,Подверженные центробежной силе.Они через снега и грязь идут,И Землю поступью своей вращают,Они самих себя находят тут,И сотворенье мира завершают.«Попутный ветер в странствия велит…»
Попутный ветер в странствия велит,Вперед плывет бумажный наш кораблик,И на фуражке капитанской крабикВоинственно клешнями шевелит.Пересекаем океан. Но вотОкончен со стихией поединок —Нас потопил космический ботинокПрославившейся фирмы скороход.И не было спасательных кругов,И канули мы, словно в лету, в воду.А впрочем, что за дело пешеходуДо маленьких бумажных моряков?!Мы совершали заурядный рейс,Никто не вспомнит нас в стране бумажной,И не почтит наш экипаж отважныйНи вежливая скорбь, ни интерес.Удел всего непрочного таков.Но гордо мы не опускаем флаги, —Кусочек разлинованной бумагиСреди асфальтовых материков.Финиш
Эгоистична, добра ли —Вам доверять не хочу.В межгалактическом раллиЯ одноместно лечу.В гиперпространстве едва лиПуть я себе облегчу.Риск – в стародавней опалеРиску детей обучу.В вакууме, словно в зыби,Страшно единственной рыбе —Было б хоть два корабля!Не суетливым смятеньем,А человечьим терпеньемВстретит свой финиш Земля.Движение
Отмерьте мне хоть полчаса,Оставьте краткий миг хотя бы!О, благодатные леса,Как вами надышалась я бы.Ведь все еще хитра лиса,И курочки, как прежде, рябы…Еще касается росаСтупней простоволосой бабы.Куда – вперед или назад?На сей предмет различный взгляд.Пускай вода из крана льется!Но я, наверно, предпочтуТяжелых ведер простоту —Былую глубину колодца!«Чтоб записать симфонию души…»
Чтоб записать симфонию души,Немыслима условность нотных знаков,И почерк у людей неодинаков,И разной жесткости карандаши.Как выразить себя, себя найти?И что принять – октавы или кванты —Как меру исчисления таланта,Как верстовые столбики пути?Но равно Данте или ГалилейИмели ключ от рая и от ада…И есть ли в жизни большая награда,Чем верность одержимости своей.Победы редки. Человек живет,Не думая о славе и карьере.Зачем ему бессмертие Сальери?Лишь времени он предъявляет счет,Не поднимая воспаленных век,Он формулы или поэмы пишет,Они ему как воздух или пищаНужны. И потому он – человек.«Я хлеб в гречишный мед макала…»
Я хлеб в гречишный мед макала,Присев, как у стола, у пня.И, как на бедного Макара,Валились шишки на меня.И пахло иглами – колюче,И сладко – дымом и листвой,И птицы, черные, как тучи,Сгущались в синеве лесной.Все было, как на самом деле —Хоть на неделю, хоть на год…Но только листья – не летели,Не насыщал гречишный мед,Была коротенькой тропинка,Беззвучным был пчелиный рой,И даже тонкая травинкаНе гнулась под моей ногой.И шишки были невесомы,И неподвижна синь небес…Он был так ловко нарисован —Душистый мой сосновый лес,Что я, не угадав обмана,Присев у пня, как у стола,За два шага, за два туманаДо леса так и не дошла!Особый день
Еще бывают чудесаНа белом свете,По сто чудес за полчасаНа всей планете.У смерти в кузнице коса —Не гибнут дети.Просохнет полночи слезаВ таком рассвете.Я проявляю интерес —Побольше бы таких чудес.Поменьше страха.И синий, словно небосвод,Характер над землей взойдет —Взойдет из праха!Чудеса
Вот говорят, что нет чудес,И спорить я не буду.Но как прожить на свете безХоть маленького чуда?!Велит спешить лукавый бес,Велит спешить повсюду!Как хорошо, что не исчез,Поддерживает Будда,Как паренек, под локоток…Но мир достаточно жесток,Своей наукой гордый.Не верю. Вырвалась. Иду.И сразу на свою бедуВ грязь удивленной мордой!Голуби
Я не видела этого города,Не увижу его никогда.По асфальту там ходят голуби.(Так похожи все города!)Им бросают хлебное крошево,Или просо, или пшено.А над ними – облако-кружевоПрикрывает небо-окно.А над ними – другими птицамиДотемна кишит синева.Только к ним не идут с гостинцами,Не рифмуют с ними слова.Может, просто они не символы,Может, песня их не слышна,Может, просто пугает синяя,Непонятная вышина.Слышат птицы охотничьи выстрелы.Можно ранить их и добить.Но умеют жизнь свою выстрадать,Не с ладони прокорм добыть.Им известна радость паренияИ паденья безмолвный страх.Только им неизвестно сидениеНа подметенных площадях.Им всегда высоко, рискованноЖить! И так же вот – умирать.Быть живыми, не нарисованными,Крошки хлебные не подбирать.Я не видела этого города,Я и знать его не хочу!По асфальту ступают голуби…Ну, а я – над ними лечу!«Светает…»
Светает…Лампу погасить пора,Как шестьдесят свечей…Одно движенье —И вот уже сменилось освещеньеНад странной вязью вечного пера.Какую легкость мне дает прогресс…Но я уже не думаю о чуде.От этой легкости теряют людиИ к чудесам душевный интерес.Не пенье птиц – вращение колесТеперь в оркестре утра различаю.Не удивляюсь я, а изучаюПричины смеха и причины слез.К асфальтовому ровному шоссеМне невозможно, как к земле, приникнуть.Так почему ж я не могу привыкнутьВращаться, словно белка в колесе?!Орешки грызть, простую песню петь,Что вот, мол, день счастливый начинаю…Куда спешу всю жизнь, сама не знаю,Но вечно опасаюсь не успеть.Придумана жестокая игра,В которой мы послушны, словно пешки…Медлительно я привыкаю к спешке.Светает. Лампу погасить пора.Бездна
Передо мною открылась бездна,Сжалась в жалкий комочек плоть…Подскажите, будьте любезны,Как мне бездны зов побороть.Звезд простершаяся десница,Указующий луч, как перст…Неужели бездна боитсяБесконечной бездны окрест?!Ведь галактика – лишь частицаТех, пока не познанных, мест.У вселенной – своя граница,А за ней – Голгофа и крест.Люди! Сядьте на свой насест.«Есть дверь и есть замок в квартире…»
Есть дверь и есть замок в квартире,И ты совсем один. А все жВ огромном мире, странном миреЕжесекундно ты живешь.И радио шумит, как примус, —Прибор давно минувших лет,И воздух обретает привкусНе только крепких сигарет.Он пахнет хлебом, хлевом, морем,Бензином, гарью иногда,Он пахнет ложью, пахнет горем…Пахнет – и сгинет без следа.Лечу по круговой орбите,Лечу с восходом на закат,И тесен мир, как общежитье,Где койки выстроились в ряд.Всего полметра иль полвека,Но мы – различные миры,И для другого человекаДругие правила игры.Мы не ведем об этом речи,И, покидая отчий кров,Доверчиво идем навстречуСкитальцам из других миров.«Словарь… А в нем слова, как в сотах…»
Словарь… А в нем слова, как в сотахПчелиный выстраданный мед…Ах, сколько надобно полетов,Чтоб их упрятать в переплет!Слова таинственны и святы —Сто тысяч чувств, сто тысяч лиц,И точные координатыНа территории страниц.А мне всего одно найти бы,Ну, хоть не слово, только след…Слова безмолвствуют, как рыбы,Они известны сотни лет.Они давно в употребленьи —Из уст в уста, из уст в уста.И стерлось их первозначенье,И потускнела чистота.Ну, что мне делать? Пусто в горле,Нагая мысль меня томит…Но в сердце, как в кузнечном горне,Огонь неистово горит.Я старое расплавлю слово,Не доверяя словарям,Тебе на счастье, как подкову,Его когда-нибудь отдам.«В пожарище, в мой сорок третий год…»
В пожарище, в мой сорок третий годВойдете, ноги вытерев у входа,И пояснения экскурсоводаБлагоговейно впишете в блокнот…В люминисцентном свете я молчу,Передавая вам мое наследство —И самодельную коптилку детстваИ юности горящую свечу.К чему вам жизни беглый пересказ,Папье-маше в искусной панораме.Вы приговор нам вынесете сами,И нас самих поймете лучше нас.«Вопрошаю тебя, о Боже!..»
Вопрошаю тебя, о Боже!Почему дела мои плохи?Я сама – порожденье эпохи,Я во всем на эпоху похожа.Я и в том себе потакаю,Чтобы совести был неподсуденРавнодушный итог моих буден, —Эти будни я пропускаю.Кто движенье мое направилК невозможному ускоренью?Кто забыл про законы тренья,Узаконив игру без правил.Да и что за игра такая,Если нужно играть поневоле…Чтоб не выть по-бабьи от боли,Эти игры я пропускаю.О, фольга картонной короныИ фольга моей веры, где вы?Я дошла от созвездия ДевыДо созвездия Скорпиона.Но кого же я упрекаю?Кто велел мне плыть по теченью?Горечь саморазоблаченьяОсторожно я пропускаю.Вдовы плакали о кормильцах,О любви своей выли когда-то…В переулке вблизи АрбатаХрам «Успения на могильцах»,К водостокам новым стекая,Слезы канут, не тронув храма…Чтобы впредь не изведать срамаЭти слезы я пропускаю.На могильцах живу – и простилаМне земля и покой и усталость.Ничего за душой не осталось —Слишком многое я пропустила.«Беззащитно мое семейство…»
Беззащитно мое семейство,А его все мордует Бог…Он забыл мне выделить детство,А ошибку забыть не смог.Но себя обвинить не в силах,И задуматься не успев,Он теперь на всех моих милыхРасточает свой Божий гнев.Изощренно мучает дочку,Мужу сердце когтями рвет…Не пора ли поставить точкуИ закрыть этот старый счет?Ах, фразер, демагог и практик!В нашей крови Твои персты…Но на свете столько галактик —Я не знаю, в которой Ты?Ни проклятия, ни молитвыНе тревожат Твоих ушей,Даже рифмы мои и ритмыГонишь Ты от себя взашей.Не смутить ни криком, ни стономПедантичного божества.Объясняешь Ты все закономСохранения вещества.Ты молчишь. Значит, все в порядке.Зря я дую в мою дуду…Я не знаю Твоей разгадкиИ Тебя вовек не найду.Для чего Ты создал планету,Где беда, как душа, в судьбе…Может, скажешь мне по секретуДля чего мы – люди – Тебе?!Дайте срок
Жизнь затвержена, словно урок…Полустертое новой главою,Встанет прошлое, снова живое.Дайте срок!Слишком часто нам память не впрок…Вдруг забудутся все оправданьяИ откроется правда страданья —Дайте срок!Прилетят, словно со?рок соро?к,Сорок дней или сорок историй,Станет тесной душа для теорий —Дайте срок!Может, в миг этот щелкнет курок,Словно краткий сигнал излеченья,Или вырвется вздох облегченья…Дайте срок!Как регламент у времени строг!Как медлительность наша жестока!Вдруг уйти мне придется до срока?..Дайте срок!Народные промыслы
Вологодские кружеваОживут в узорах последних.Я имею на них права,Как прямой, упрямый наследник.Кисти палехских мастеровСохраняют секреты цвета,Как секреты трав и цветовСохраняет потомкам лето.Но осталась тень ремеслаЭтих древних, как мир, изделий.По закону сего числаМастеров согнали в артели.По секрету из рода в родДоносили люди уменье,Но принес коллективный подходКоллективное вырожденье.«Я знаю клинопись моей тревоги…»
Я знаю клинопись моей тревогиНикем не расшифрована пока.Так быстротечна времени река,Историки медлительны, как боги.Прочтут. Меня при жизни осудитьИм все равно, что оправдать посмертно.Они в тревоге роются посменно,Чтобы ее отменно осветить.А я ее в глазах моих несу:Смотрите, люди добрые, читайте,И непохожести мне не прощайте,Как чернокожему кольца в носу.Ну, что ж, исследуйте мою беду —Я вечно беззащитна перед вами.В чужую печку, с мокрыми дровамиСвои глаза – сухие – я кладу.«Неправда это все, неправда…»
Неправда это все, неправда,Что нужен поводырь в пути.Когда хочу идти направо,Налево тянет он идти.Хочу бежать на плач кукушки,А он ведет меня, как всех,На канарейкины частушкиИ соловья счастливый смех.Неутомимей светофораОн зажигает красный свет —И нету на пути забора,А все равно дороги нет.Меняет он свои обличьяДесятки раз в теченье дня…Он неприметен. Он обычен.Он добр.Он мучает меня!Цирк в коммунальной квартире
В квартире, словно в цирке шапито,И потолок, и стены слишком зыбки,И по белилам красные улыбкиРисует деликатное ничто.В синкопах эксцентрических кастрюльПреобладает кухонная тема,И гордо ноги удлиняют телоДо сбивчивого уровня ходуль.Тарелками играя, как жонглер,Один актер в домашнем этом циркеУже спешит к иллюзиону стиркиИ хищников выводит на ковер.А я одна под куполом кружусь,Отчаянно работаю без сетки,И желтый, любопытный глаз соседкиВсе жжет, все ждет – когда же я сорвусь.Сияют лампы в тысячу свечей,Взбесился на стене электросчетчик,Опять не приходил водопроводчик —Дробь капель вторит дерзости моей.Когда-нибудь не соберу костей!Сны
Мне никогда не снится Сатана,Но слишком часто снится мне Иуда,И я кричу, кричу, кричу, покудаНе выберусь из подземелья сна.Враг – это враг.Он нужен мне, как тень,Не только для сраженья – для сравненья.Но, чтобы не лишиться этой тени,Необходима ясность, нужен день.Я моему врагу всегда верна,Меня Иуда много больше мучит.Продаст. И мзды за это не получит —Теперь пошли другие времена.Брезгливо отстранит Иуду тот,Кому его предательство поможет.Страдает, но не предавать не может,Бессильно и бесплатно продает.Он запросто приходит в дом ко мне,То женщиной рядится, то мужчиной…Как различить лицо мне под личиной?Ведь он Иудой кажется во сне.Женщины
Родить и выкормить детей,Кричать от радости и боли…Среди немыслимых затейСегодня баба в новой роли.С утра – ребенка в детский сад,В обтяжку брюки, сигарета…Клянусь, полсотни лет назадКазнили бы ее за это.А нынче, что ни говори,Идет походкой королевской —Не счесть теней Мари КюриИ копий Софьи Ковалевской.…Хотя на острие пераНесу и я мужское бремя,Желая женщинам добра,Былое вспоминаю время.Призвание – для единиц,А дети, муж и дом – для каждой.Не знают женщины границ,Отвоевавши их однажды.О мать, творящая людей!Нет выше чуда, выше доли —Родить и выкормить детей,Кричать от радости и боли.Но народ уже привык,Сам собой поет язык:«Я и лошадь, я и бык,Я и баба, и мужик»…Радуга
Семицветная радуга —Триумфальная арка дождя!Не подскажут по радио,Где зажжешься ты, чуть погодя.Не расскажут синоптики,Как под радугой счастья пройти…Вдохновение оптики,Запрещенные людям пути.Но я слышала исстари,Что под радугой были следы —До последнего выстрела,Черной речки и прочей беды.Вдохновенье безжалостно —Столько в нем и труда, и суда.Но, прошу я, пожалуйста,Покажите дорогу туда.Чтоб кого-то обрадовалВыстрел – гром опоздавшей грозы,Чтобы вспыхнула радуга,Из моей начинаясь слезы.Песочные часы
Восславить я хочу песочные часыЗа то, что нет в них высшей фальши круга.Песчинки – это вечные весы,Чтоб людям не обманывать друг друга.О, острие отточенной косы!О, полумесяц в небесах досуга!В иллюзии твоей ночной красыНеведенья неясная услуга.Сплетенье многомудрых шестеренНам возвещает времени закон,Нам обещает вечность без починки.А нынче электронное нутроПридумано особенно хитро…Но падают минут, как песчинки.Перчатка
В ажурной нищете перчатки нитянойНа безымянном пальце след иголки.В ажурной пустоте у вышки нефтянойМинувшей жизни жидкие осколки.В привычной тесноте за блочною стенойБессмертны синтетические елки.И в личной доброте коллективизм сквознойЗахлопывает прочные защелки.Логичной простоте смятенья не понять…Я вовсе не хочу, чтоб шло движенье вспять.И выводы закончены в зачатке…Непобедимый век и человек смешной,Как штопка на моей перчатке нитяной,И как дуэль без брошенной перчатки.Даты
Равнозначных дней поле?нницаРовно сложена в года.Я пожизненная пленницаПодневольного труда.И ничто не переменитсяВплоть до Страшного Суда.Жизнь однажды перемелется —Но и это не беда!И плита моя надгробнаяБудет всем другим подобная —Вез особенных примет:Даты смерти и рождения,А меж них без снисхождения, —Прочерк вместо долгих лет!Из старой тетради
I
Закончен день. Нет, нам его не жаль,Всегда желанно будущее людям.И лунная дорожка манит вдаль,И завтра мы еще счастливей будем.А если нет? Сомнения невеждИ нас, уверенных одолевают…Но крохотные зернышки надеждСуществованье наше продлевают.Ведь не прожить нам миллионы лет,Закроем раньше страждущие вежды.Но лишь тогда появится ответНа наши суеверные надежды.II
Ты отпусти меня туда,Где невозможны города,Где над землейСтруится вереска мгновенность.И только там, и лишь тогдаЯ не нарушу никогдаИ в обыденности возвышенную верность.Ты отпусти меня туда,Где только небо и вода,Где солнце жжет, где шторм ревет,Где ближе вечность.И только там, и лишь тогдаПомогут радость и бедаМне обрести давно утраченную верность.Но ветхих истин невода,Как будто рыбку из пруда,На сушу душу волокут —В обыкновенность…Я говорю уныло: «Да!»,И исчезает без следа,Чуть обозначившись, утраченная верность.III
О смысле жизни размышлял философ,Не о бессмертье размышлял – о смерти,Когда на мертвой, выжженной планетеНикто не сможет задавать вопросов.Малеевские зарисовки
I
Березовый закат
Закат разлит в лесу березовом,Среди ветвей оцепеневших,И по деревьям светло-розовымМелькают тени первых леших.Здесь так реально все и призрачно,Таинственно и откровенно,То акварелями, то притчамиЛес отзывается мгновенно.Здесь все – движенье и отсталость…Великой кажется пропажей,Что мало на земле осталосьТаких березовых пейзажей.Как острова среди асфальта,Как память и как небылицы…Здесь белочка в рекордном сальтоПо розовым ветвям струится.Она уже почти ручная,Почти привыкшая к утратам.И нечисть прячется ночная,Боясь людей перед закатом.II
Лесной рассвет
Светло.Лучей не разглядишь.И, кажется, деревья – вечны.Часы рассвета быстротечныНад строем деревенских крыш.Еще нестроен птичий хор,Еще природа бестелесна,Сосны седеющий вихорТорчит меж зелени окрестной.Еще хранит ВертушеноБальзам из древнего колодца,Но все уже завершено.И ни во что не разовьется.В безликой блочности домовДавно затеряны избушки,И сладость крошечных садовТрепещет на весах старушки.Всех в люди вывела детейЗа грани этого рассвета.И вдоль малеевских аллейИдет по-стариковски лето.III
Иллюстрации
Природа, словно иллюстратор,Отыскивает верный тон.И каждый день – она новатор,Как здесь бывало испокон.Костер лучей в древесном чуде,Над ним скользящий ребус туч…То звери рыжие, то люди, —Их в небесах рисует луч.Но не остановить мгновенье,В машинах не запечатлеть.Один короткий час мгновеньеНад старым домом будет тлеть.Неуловимость небосводаОттенков бесконечный путьТворит художница природаИ не жалеет их ничуть.IV
Шатровая ель
Ассиметрия старой ели…С дорожки глянь – как все, она,И ветви тяжело осели,И прикоснулась желтизна,Лишь в тайном ракурсе откроетОна серебряный шатер,И восхищение утроитЕе таинственный узор.Я понимаю: ели этойНе до уловок и идей…Зачем игру теней и светаОна скрывает от людей?А может, в повороте странномБольшая мысль заключена:Открой ее – тогда, как с равнымС тобой заговорит она.Неделя
Пятница
Как долго тянется неделя!Все кажется – не доживешь…Трамвайного движенья дрожь,Ледок под снегом на панели,И на вчерашний день похожСегодняшний… А все иначе!И числа четко обознача,Плетется ожиданья ложь.Я все такая же: не плачу,Могу все так же спать и есть.Но день прошел. Осталось шесть.Как расточитель дни я трачу.Бывает сладкой даже лесть,Самообман – необходимым…Я встречусь в пятницу с любимым.Семь пятниц на неделе есть!Суббота
Готовы крылья для полета,Но надо мной нависла твердь.Две трети отберет работа,А для любви оставит треть.Я еду, но стою на месте,Стою на месте, но – лечу,Я одержима жаждой местиИ всем вокруг добра хочу.А снег не бел сегодня – красен,Дубы не в инее – в огне…Сегодня мир предельно ясен.Все сложности его – во мне!Воскресенье
Тоски и нежности скрещенье,Сплав холода и теплоты,И снега белое круженье,И сосен синие кресты.Казалось, мир необитаем.Но воскресенье – день чудес,И тесно человечьим стаям,Слетевшимся в морозный лес.Я понимаю птичьи речи,Но речи – надоели мне!И небо валится на плечиВ кричащей криком тишине.Все этим бредом, как обрядом,Переполняют краткость дня.А бесконечность – где-то рядом,И в ней пересеклась лыжня.Лишь за моей спиной субботаНеясным облачком плывет,И вновь предчувствие полетаСамозабвенней, чем полет!Понедельник
Время – вредное излучение,От него излеченья нет.От гипотез, от изученьяНе меняет свой ритм и цвет.Все – по графику, все по сете,Все – к зиме бредет от весны.И на Северный полюс смертиСтрелы стрелок устремлены.Правда, есть еще Южный полюс.Но для нас – только тот, один…В антимире, в снегу по пояс,Черно-белый бродит пингвин.Черно-белый… Исчезли краски,Растворились в бесцветном льду.Бьют часы. И по их указкеВ обесцвеченный мир бреду.Но хронометров всех точнееИзмеренья души моей:Три оставшихся дня длиннееЧетырех отлетевших дней!Вторник
Не хватит сил, и брызнут слезы,Как будто впрямь пришла беда…А вдруг заносы, вдруг морозыЗастыть заставят поезда?!Исчезнут все аэродромы,Привычный мир, обжитый быт…Иль просто голосом знакомымМне телефон не позвонит.А утром в пятницу утратаУтроит страх, что был во сне…Но деревянная лопатаДорожку расчищает мне,И я иду… Спасибо, дворник,За ремесло, за колдовство —Ты так расчистил этот вторник,Как будто не было его!Среда
Среда, средина, сердцевина,Мой день творенья, день шестой.Неужто чересчур густойЯ плоти замесила глину?!Неужто разум мой померк,И мною овладело тело?!Я звезды зажигать хотела,А вспыхнул – жалкий фейерверк.Среди толпы, среди среды,Одарена уединеньем,Оглядываю с удивленьемМои напрасные труды.Четверг
Десять детских дощатых горок,В парке санная карусель…Воздух был по-взрослому горекВсе семь дней.Или семь недель?!Завершилась моя седьмица,День восьмой – журавль вдалеке.И сидит надежды синицаНа озябшей моей руке.Три сонета о переводах
I
А. Ревичу
Легко ль чужой язык перелагать?Не речь – настрой души неодинаков.Легко ль на плечи гордые поляковРоссийские рубахи надевать?Словарь славянский славен, словно рать,Но древний Суздаль не похож на Краков.Без всяких сроков и сановных знаковЛегко ль дружину дружбы собирать?!Две стороны единого удела,Двойное торжество святого делаИ тяжесть двуязычья для руки…О непосильный груз сердечной дани!И русский шлет ясновельможной паниВ небытиё две страстные строки.II
Жизни собственной легка ль маета?Тесно в сердце, как в дорожной котомке.А быть может, не поймут ни чертаПосле смерти эти люди – потомки.Ведь в мешке не покупают кота.А в столе, не то, что в книге, – потемки.И к плечам твоим приладит мечтаВместо крылышек бумажных – постромки.Только кто-нибудь потребует вдругТвой восторг, твою любовь и недуг,Краткость слов твоих и строчек протяжность.И покажется обычной тогдаСладость горького от века труда,Невесомой биографии тяжесть.III
Кто по национальности Верлен?Сегодня, изменив язык и почерк,Как и его беспечный переводчик,Свершает он невиданный обмен.Какой обман – забвение и тлен!Гребет трудолюбивый перевозчик,Взрезают воды Стикса весла строчек,И мысль доносит память общих ген.И обретают общий ритм сердца,И вдруг привычность своего лица,Как в зеркале, в чужом лице находишь.Великому не надо доброты,К нему приникнув, вырастаешь ты:Творя себя, другого переводишь.Мир вашему праху
Мир вашему праху!Те, кто умер в своей постели,Те, чьи кости в земле истлели,Те, чью голову положили на плаху!Душам, отданным страху,В долгоживущем теле,Всем тем, что выжить сумели —Мир вашему праху!Вечность часто короче недели…Столько сделать все не успели!Мир вашему праху!Не оракул я и не знахарь…Воин, зодчий, палач и пахарьМир вашему праху!Мель
Не милостыни – милости молю,Бессмысленно взывая к добрым людям.Мы слишком просто говорим: «Люблю»,Хоть знаем, что непостоянны будем.Но ближним я раздумывать велю —Тогда мы дальних, может, не осудим.Нам глубина нужна, как кораблю,Тогда и мы куда-нибудь прибудем.Но тем, кто правит, только канительПромеривать, где глубина, где мель,Мужицкими холеными руками.А если мель – то ни к чему промер:История оставила пример,Как пользоваться можно бурлаками.Земной рай
Ах, рай земной! Прекрасная юдоль,Поскольку нет теперь иной юдоли.Но кто-то отдавил мою мозоль,И нет в аптеках средства от мозоли.Старались мыло запасти и соль,Когда старухи о беде мололи.Нет у меня беды. Есть только боль.Зато в аптеках средства нет от боли.А прокормиться можно бы пока:Есть хлеб и даже пачки молока,А иногда – глядишь – подбросят мяса.Коровушки не снизили удой…И все же, как перед большой бедой,Уже пора готовить нам припасы.Цивилизация
Муравьиных не счесть формаций,Но, эпохи в генах храня,Столько бывших цивилизацийМуравьи несут для меня.И для новеньких популяций,Муравьиных прав не тесня,На одной из безвестных станцийЯ отдам эстафету дня.Все проходит – фижмы и тульи…Но заметьте – мы строим ульиПо подобию городов.И, когда воцарятся пчелы,Позабудут, как все учел онЭтот пасечник – САВАОФ!Старая большевичка
Не книга жизни – только предисловье,Миг радости – и вечная печаль.Страницы первых глав пропахли кровью,Там, что ни строчка, – то свинец, то сталь.Но вновь кладет газеты к изголовью.Свинца вдохнет – и снова станет жаль,Что где-то, кто-то жертвует любовью,И вновь она с тревогой смотрит вдаль.И в даль грядущего, и в даль былого,Но ничего не переделать снова,Недаром стал всесилен человек.Все грезила о перестройке мира.Есть на Арбате у нее квартира —Арбата хватит ей на краткий век.Оловянные солдатики
Нет чинов и нет наград,Но мои команды святы.Так раскрашенных солдатМуштровала я когда-то.Песни петь учила в лад,Разъясняла, что им свято.И ходили на парадОловянные солдаты.Пели бодро на параде,Что чужой земли ни пядиПолучить мы не хотим.Шли мы оловянным маршем,И в цветном бездумье нашемПуть наш – неисповедим!Присказка
Может, плыть кораблю,Может, швартоваться,Может, говорить: «Люблю»,Может, притворяться.Может, жизнь загублю —Нет нужды стараться,Может быть, во хмелюБуду услаждаться.Может – да, может – нет,Невелик мой секрет,Несложна задача.Хмель, еда и табак —Не Земля, а кабак!Может, все иначе?!«По Москве я блуждаю тенью…»
По Москве я блуждаю тенью,Растеряв почему-то плоть…Но не в силах я внять смиренью —До сумы, до каторги вплоть.И за днем все теряю день я,И не могут меня смолотьЖернова могучего тренья, —В этом дух помогает хоть!Руки в стороны, ноги врозь!Спрячьте розги – пройдут насквозь.Что мне сделается, скаженной?!Сквозь людей прохожих иду,Вижу все на свою беду —Новостроящийся Блаженный!Олимп
Мне, в общем-то, не привыкатьВсе парадоксы объяснятьЛогичною причиной.Выкрикиваю в пустотуЯ сумасшедшую мечту,Взываю: «Будь мужчиной!»Нет, не простил Олимп измен,Но исчезали богиИ совершали свой обменНа новые чертоги.Дорога – кладезь перемен.Мне с каждым – по дороге.Коль новый бог придет взамен, —Я встану на дороге!Странный проситель
Мне, словно божества, – слова,Я не гожусь на роль просителя…И плещется бассейн «Москва»Там, где был храм Христа Спасителя.А ты, осмыслив мир едва,В себе провидишь победителя…И плещется бассейн «Москва»Там, где был храм Христа Спасителя.Теперь я скромно говорю,Что всем бассейн «Москва» дарю.(О, москвичи! Меня простите ли?)Но не отдам я никомуМою суму, мою тюрьму,Мой Китеж – ХРАМ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ.Начало расплаты
НЕ по щучьему веленью —По хотенью моемуВсенародному терпенью —Всенародную суму.Нам привычно это тренье…Если терпишь – то забвеньеПочему-то… Почему?!Я ни в чем не виновата,Для меня живое свято,И неведом мне азарт.Плохо в мамонтовой шкуре…Но сегодня в БайконуреСостоялся новый старт.Музей вечности
О бравой бренности на поле браниЯ почему-то слов не нахожу.Ведь я всего лишь вечности служу,А вечность – не предмет для собиранья.Но, может, если приложить старанья,(Об этом умозрительно сужу,Хотя витриной умников ссужу), —Собрать удастся звездное сиянье.Всегда неполон будет каталог.Но честь тому, кто хоть отчасти смогПредставить людям вечности частицу.Но чтоб не спятил этот гусь с ума,Я лучше объясню ему сама.Что вечность в вечности – не сохранится.«Вычеркивали строчки черной тушью…»
Вычеркивали строчки черной тушью,Как будто вырубали топором.И гром гремел. И был не слышен гром.И мне переворачивал он душу.И черной тушью белый лист пестрел,Как в честном поле частые могилы.Мы видели. Мы знали. И могли мыВоображать, что это не расстрел.А строй случайно уцелевших строкИное обретал существованье,И лишь черновики хранились впрок,В надежде на посмертные изданья.Их оживят. И к ним проявят такт…Но запоздало возвращенье к жизни:В нелепом и смешном анахронизмеНе боль души —литературный факт!Главный цензор
Главный цензор Российской Империи!Безоглядно сегодня вам верю я —Вам доверие возвращено.Рифмы – вздор. Но такими мериламиВы измерены славянофилами,Что не верить вам просто грешно.О, свобода за строчками Тютчева!Разум в странствии, как пилигрим…Ты цензуре была не обучена,Презирала подделку и грим.Мы – наследники духа могучего —О величии прошлом грустим…Но не верим мы слабости случая —Новых тютчевых мы запретим!«На родине – а все-таки в изгнанье…»
На родине – а все-таки в изгнанье,Свободные – а все-таки рабы…Довольствуемся скудным подаяньемПривычной, узаконенной судьбы.Пришла пора спросить себя: готов лиТы променять на творчество уют,И против внутренней работорговлиПоднять незримый одинокий бунт?И совести горчайшее лекарствоНедуг сомненья исцелит во мне…Любовь, рукомесло или бунтарствоСо временем поднимутся в цене.Когда я справлюсь с этой долгой болью,Я простоту надежды обрету.Но как пока темно в моем подполье,И как борьба похожа на тщету!Я вышла бы в леса, на волю, к свету,Но нынче вырубаются леса.Бензином и соляркой пахнет летоИ ядохимикатами – роса.К друзьям ушла бы… Но у них все то же —В оконной щели – нездоровый свет.Я помолилась Богу бы… Но – Боже! —В двадцатом веке даже Бога нет.На бесконечный спор с самой собоюСебя я добровольно обреку.Знакомство и с тюрьмою и с сумоюНам на коротком выпало веку.И потому шепчу я утром: «ЗдравствуйСамой себе неведомая Русь!»Когда окончится эпоха рабства,Безвестно я на Родину вернусь.Стихи Ирины Озеровой в переводе на английский язык Уолтера Мэя
Из книги «The Tender Muse», 1976 г.
Ballad on Don Quixote
Poor Se?or Cervantes is busy,He glances around in despair:The hero, once born of his vision,Is so often now taken on hire.Round departments he goes for a pittance,Though retirement long since he earned.And the writer makes out his quittanceWith mortally trembling hand.But the globe turns around on its spindle,And everyone begs for a loan:«Will you kindly lend me your windmill —As a Quixote I wish to be known!»From his lifetime in full requisitionDeathless Quixote is tired out,They multiply him by division —But still Dulcinea doesn't count.The mythical windmills are weakerThan narcotics, politic tirades,And little Don Quixotes wanderThrough verse, like theatrical shades.While out of inertia hammersThe firmament's spinning-wheel,The windmills have died out, like mammoths,And they've built no new ones, nor will.And my sword in its sheath is rusting,And there's no foolhardy attack…Put out by the motor-cars rushing,To the Zoo Rosinante's gone back.For knights there are reservations,Befitting the time and task.But still to poor Senor Cervantes,Like the others, I come and ask:«Will you kindly lend me your windmill —As a Quixote I wish to be known…»But that's just a trifle, so little,That to ask it is awkward, I own.The Poet
The candle to the half-way mark has guttered,But he's not noticed, pondering on his lines.Odd words, like some strange oaths, he's often muttered,And led them, ranged in rows, to future times.He's changed, for fountain-pen, the quill out-dated,No candle, but a bulb sees what he wrote;Himself he was tormented, good created,And fought against the bad. He was a poet.The editor, and his own wife, have tricked him,The censors everywhere false meaning sought.He chiseled out his words, like hieroglyphicsWhich the Egyptian slaves in stone have wrought.He died in bed, or underfoot was trodden —Here slain in duel, and there stabbed in the dark.He has been famous, and has been forgotten,But till this day his quill-pen still is squeaking,And till this day his candle still is gleamingAnd guttering only to the half-way mark.Paradox
The universe knows nothing of poor harvests.It's like a restless, ever-questing genius.How readily blaze the hydrogen candles harnessed,And gutter with the heavy wax of helium.O orbs, a myriad years you have been burning,And knowing-maybe not-of my existence;So distant, but so generous in your nursing,You poured upon me warmth and light insistent.Half-way towards the universe of mystery,Not sparing tired limbs, the earth I've trod.While still my time has not passed into history,As deathless and omnipotent as God.I make, unmake, and remake what is brokenAnd, celebrating reason's triumph alone,The doors of cosmic mystery I open,As though they were the doors of my own home.…They give the order, and with infinite powerThe terrible star of hydrogen ignites,And changes to a communal grave that hour,A city pulsing with a million lives.A cry bursts forth of anguish and amazementUpon the verge of boundless empty gloom…The earth is entering on its dangerous age now,The earth brings forth most painful heavy blooms!1967II
Избранные переводы
Из английской поэзии
(перевод с английского)
Филип Сидни
(1554–1586 гг.)
Сонеты
№ 7
Когда природа очи создалаПрекрасной Стеллы в блеске вдохновенья,Зачем она им черный цвет дала?Быть может, свет подчеркивая тенью?..Чтоб свет очей не ослепил чела,Единственное мудрое решеньеПрирода в черной трезвости нашла, —Контрастами оттачивая зренье.И чудо совершила простота,И красота отвергла суесловье,И звездами сияла чернота,Рожденная искусством и любовью.Прикрыв от смерти траурной фатойВсех тех, кто отдал кровь любви святой.№ 9
Храм добродетели природа возвела, —Мы видим в нем лицо прекрасной Стеллы;Фасад из алебастра нежно-белый,Из золота литого купола.Жемчужными замками заперлаОна врата порфирные умело!А мы зовем щеками два крылаЕе живого мраморного тела.Сквозь два окна ее небесный взглядНе может в мире отыскать сравненьяС тем черным светом, что струит гагат,Всесильный, как земное притяженье.Сам Купидон гагат отшлифовал:Я – как соломинка, твой взгляд – как шквал.№ 14
Увы, нанес я другу много ран,Тому, кто людям дал огонь небесный,Чью грудь терзал свирепый Гриф над бездной,А я опустошал Любви колчан,Но горький, как ревень, ответ мне дан,И стала грудь для вздоха слишком тесной,В трясине грешных мыслей тонет честныйПорыв души, и даже смерть – обман?Но если грех мне формирует нрав,Скрепляет правдой слово и деянье,Страшась позора, за позор воздав,Он верностью венчает воспитанье.И если грех Любви святое чудо,То я вовеки грешником пребуду.№ 16
Так создан я, что за собой влеклиМеня красавицы, как самоцветы,Бурлящий дух мой попадал в тенеты,Которые Любовью нарекли.Но языки огня меня не жгли,Мне боли страсть не причиняла эта,И я решил, что неженки наветыНа страсть из-за царапин навлекли.Я с этим львенком лишь играл, покаМои глаза (на счастье, на беду ли?)Узрели Стеллу. Сломана строка,Ее глаза мой мир перевернули.Теперь с любовью мы накоротке —Она как яд в отравленном глотке.№ 22
На небосводе солнце посредине,Прекрасных близнецов покинув кров,Без шарфа белоснежных облаков,Обрушивает жар в своей гордыне,И всадницы прекрасные отныне,На ветер не бросая данных слов,В благословенной тени вееровСпешат укрыть ланит непрочный иней.И только Стелла, лишь она одна,Лицо, подобно солнцу, не скрывала,Беспечностью своей защищена,Она своих богатств не растеряла.В тот день красавиц много обгорело,Но солнце лишь поцеловало Стеллу.№ 85
Я вижу берег! Сердце, не спеши:Твой парус судну шаткому опасен…Порыв, рожденный радостью, прекрасен,Но он сулит крушение души.Так слабоумный лорд в ночной тишиЗакон измыслит, что для всех ужасен,И людям, для которых путь был ясен,Укажет тропку, где обрыв в глуши.Свободу слугам предоставь своим,Пусть уши разуму доносят звуки,Лик красоты глазам необходим,Дыханью – аромат; пускай же рукиОбнимут мир – с любовью и людьми,А ты – всю царственную дань возьми.№ 93
О провиденье, о провинность! МнеНе отыскать блаженства милосердья,Моя беда черна в своем усердье:Страдает Стелла по моей вине.Но истина (коль я не пал вдвойне)Свидетель мой, что не в игре со смертью,Не от беспечности над вечной твердьюШквал чувств оставил разум в стороне.Для оправданий слов не отыщу,Я повредил тебе (и жив при этом!).Пусть все простят, но сам я не прощу,И будет только боль на боль ответом.Все ссадины твои я залечу —Твоей слезою я кровоточу.№ 105
Она исчезла. Горю нет конца…Бесплотно и бесследно, как виденье.Иль зеркала воруют отраженья,Которые еще хранят сердца?Клянусь, я был невинней мудреца,Когда в невероятном ослепленьеВсе зеркала заставил в исступленьеСлужить свеченью одного лица…Но хватит плакать. Ожерелье слезМне не вернет потерянного Бога.Будь проклят паж, который факел нес,Будь проклят кучер, проклята дорога.Ты поровну на всех проклятья раздели.Я трижды проклят сам за то, что был вдали.№ 106
О, боль разлуки – Стеллы нет со мной;О, ложь надежды лестной! С честным ликомОна лгала, что в этом месте дикомУвижусь я со Стеллой неземной.Вот я стою один над крутизной,Страдание во мне созрело криком.Но в ослепленье жалком и великомХочу молиться я тебе одной.Здесь вижу много я прекрасных дам,Плетущих кружева беседы нежной,Но в сердце им я заглянуть не дам,В их утешенье привкус неизбежныйЦелебной лжи, которая всегдаНесет туда веселье, где беда.№ 108
Когда беда (кипя в моем огне)Прольет на грудь расплавленный свинец,До сердца доберется, наконец,Ты – свет единственный в моем окне.И снова в первозданной вышинеК тебе лечу, как трепетный птенец,Но горе, как безжалостный ловец,Подстережет и свяжет крылья мне.И говорю я, голову склонив:Зачем слепому ясноликий Феб,Зачем глухому сладостный мотив,И мертвому зачем вода и хлеб?Ты в черный день – отрада мне всегда,А в радости лишь ты – моя беда.Джордж Гордон Байрон
(1788-1824)
Из «Еврейских мелодий»
(1814-1815)
О, плачь о тех…
1
О, плачь о тех, в чьем прахе Вавилон,Чьи храмы пусты, чья отчизна – сон!О смолкшей арфе Иудеи плачь:Там, где жил Бог, теперь живет палач.2
Где смоет Израиль с израненных ногЗасохшую кровь бесконечных дорог?И где же напев Иудеи найти,Что вызовет трепет, забытый почти?3
Ноги в дороге избиты, измучена грудь;Где ты спасешься? Приют обретешь где-нибудь?Норы – для лис, а для ласточек – тысячи гнезд,Для человека – отчизна, а для Иудеи – погост.Когда изнемогшие стынут сердца…
1
Когда изнемогшие стынут сердца,Где дух совершает бессмертный полет?Он без лица, он без конца,Но он свой сумрачный прах отряхнет.Тогда, покинув телесный плен,Пойдет ли он по следу планет?Иль чьи-то глаза, сквозь забвенье и тлен,В пространство пошлют ему царственный свет?2
Мысль – вечна, безбрежна, сильна,Все видно невидимой ей,Все, все будет помнить она, —И землю, и небо над ней.Она в озаренье пойметПоблекнувших лет череду,И в памяти стершийся годВоскреснет в грядущем году.3
О дух! Увидит хаос онДо заселения земли.Там, где рождался небосклон,Его дороги пролегли.Распад вселенной, смерть светил,Творенье времени и прах…Он в отрешенности забылПро боль в расширенных зрачках.4
Любовь, надежды и невзгодыДух видит без сердечной смуты,Века проходят, словно годы,А годы кратки, как минуты.Летит, бескрыл и бессердечен,Не существующий, а бывший.Без имени, без чувств – он вечен,И что такое смерть, – забывший.Если б в сердце…
1
Если б в сердце таилась неверия тень,Галилею покинул бы я в тот же день;Я бы, веру отвергнув, проклятие снял,Что над родом моим от начала начал.2
Если зло отступилось от нашей судьбы,Ты свободен и чист, – грешны только рабы.Если изгнанных небо отвергнет людей,Ты живи в своей вере, умру я в своей.3
Больше дал я за веру, чем можешь ты дать;Бог, даря тебе счастье, не может не знать,Держит он мое сердце, надежду мою;Ты – хранишь свою жизнь, я – Ему отдаю.И дух предо мною прошел от иова
1
И дух предо мною прошел. Я узрелБессмертного лика бесславный удел.Все спят. Но в бессоннице передо мнойЯвился бесплотный он, словно сквозной,И дрогнула плоть вплоть до взмокших волос,Когда мой пришелец ночной произнес:2
«Прав человек иль Бог? И разве чищеВы, люди на духовном пепелище?Живущие в пыли, созданья праха,Вас червь переживет, не зная страха.Игра мгновенья, отблеск увяданья,Вас губит ночь, вас ослепляет знанье».Стансы, написанные в дороге между Флоренцией и Пизой
1
Молчи, что в веках имена величавы;Лишь дни нашей юности – дни нашей славы;Ведь мирт или плющ для меня драгоценнейВсех лавров, венчающих гибель мгновений.2
К чему нам увенчивать старость короной?Цветок не воскреснет, росой окропленный!Венки уберите оттуда, где иней!В них слава – и только – с пустою гордыней.3
О, слава! Однажды тобой соблазненный,Тогда я прельстился не фразой стозвонной,А тем, что в глубинах любимого взглядаБезмолвно сияла любовь, как награда!4
Искал я в глазах у любимой признанье;Мгновенным и вечным казалось сиянье;Оно освещало судьбы моей главы —Узнал я любовь – воплощение славы.Ну, что ж! Ты счастлива!
Ну, что ж! Ты счастлива… ТеперьИ мне счастливым стать пора;Всем сердцем я хочу, поверь,Тебе, как прежде, лишь добра.Счастливчик муж – наносит онМне боль удачливой судьбой;Но гнев – о, сердце! – исцеленЛишь тем, что он пленен тобой.Мне мог ребенок твой, шутя,Улыбкой сердце разорвать…Но я не мог винить дитя —Целуя сына, видел мать.Я видел мать, хотя отцаОн мне напоминал сильней,Твои глаза с его лицаДарили свет любви моей.Прощай же, Мэри! Я уйду:Ты счастлива – к чему роптать?Но будем врозь, чтоб, на беду,Не стал бы я твоим опять.Я думал – время, гордость, стыдОстудят пыл минувших лет,Но если ты вблизи – горитОн – прежний и надежды нет.К спокойствию приговорен,Я снова чувствам властелин.Преступный трепет усмирен,И нерв не дрогнет ни один!Ты ищешь на лице моемСмятенья и смущенья знак;Сегодня лишь одно на нем —Отчаянья спокойный мрак.Прочь! Ухожу! Былой мечтыНе захвачу с собою в путь.О, вечность Леты! Где же ты?Умри, душа, или забудь!Роберт Грейвз
(1895–1985)
Мое имя и я
Мне имя присвоил бесстрастный закон —Я пользуюсь им с тех порИ правом таким на него облечен,Что славу к нему приведу на поклонИль навлеку позор.«Он – Роберт» – родители поняли вмиг,Вглядевшись в черты лица,А «Грейвз» – средь фамильных реликвий иныхДосталось в наследство мне от родныхСо стороны отца.«Ты – Роберт Грейвз, – повторял мне отец(Как пишется, не забудь), —Ведь имя поступков твоих образец,И с каждым – честный он или подлец —Безукоризнен будь».Хотя мое Я незаконно со мной,Готовое мне служить,Какой мне его закрепить ценой?Ведь ясно, что Я сгнию под землей,А Роберту Грейвзу жить.Отвергнуть его я никак не могу,Я с ним, как двойник, возник,Как личность, я звуков набор берегу,И кажется, держит меня в долгуЗапись метрических книг.Имя спешу я направить вперед,Как моего посла,Который мне кров надежный найдет,Который и хлеб добудет, и медДля моего стола.И все же, поймите, я вовсе не он,Ни плотью моей, ни умом,Ведь имя не знает, кто им наречен,В мире людей я гадать обреченИ о себе, и о нем.Метка
Не угадав, что будет впредь,Ты, может, поспешишь стереть,Забыть о том,Как властным ртомУ локтя, в перекрестье венКлеймом я твой пометил плен.Но, опыт совершив такой,Найдешь ли ты покой?Ни от клинка, ни от клыкаОтметин не было пока,Твоей руки живой атласНи сыпь не тронула, ни сглаз,И губ моих не виден след —У кожи тот же нежный цвет,Питает женственности кровьИ кожу, и любовь.Ни пемзою, ни кислотой,Хоть ты до кости плоть отмой,Мой знак не сможешь смыть.Должна вовеки метка быть,Свидетельством любви гореть,Ее ничем нельзя, стереть,Затушевать или забыть —А лишь себя убить.Кошки-принцессы
Извращенная прихоть у кошек-принцесс,Даже у самых черных, черных, как уголь,Кроме юной луны, на каждой груди горящей,Коралловые языки, берилловые глаза, словно лампы,И лапы в галопе, как трижды три в девяти, —Извращенная прихоть, походя, отдаватьсяВ правдоподобном любовном экстазеБродячим дворовым котам с разодранными ушами,Которые ниже настолько обычных домашних котов,Насколько они их выше; а делают это назло,Разжигая ревность, – и не стыдятся ничутьКрупноголовых котят кроличье-серого цвета,С удовольствием их оставляя.Назови этот брак удачным
Назови этот брак удачным —Ведь никто под сомненье не ставилЕго мужество, ее нежность,Совпадение их воззрений;Лишь один бездомный графологПочему-то качал головою,Прозорливым оком сличаяНачертанье букв у супругов.Хоть нечасто найдет поддержкуМоногамная аксиома:Зуд в том месте, что ниже бедер,Отчуждать не обязано сердце, —Назови этот брак удачным:Хотя нет от него потомства,То, что этих двоих связало,Зримей несовпаденья их.Назови этот брак удачным:Ссор при людях не допускалиИ вели себя осторожно;А превратности их постелиНикого не касались, покудаНе случилось нам, как присяжным,Выносить решенье по делуО взаимном самоубийстве.Белая богиня
Ее оскорбляют хитрец и святой,Когда середине верны золотой.Но мы, неразумные, ищем ееВ далеких краях, где жилище ее.Как эхо, мы ищем ее, как мираж, —Превыше всего этот замысел наш.Мы ищем достоинство в том, чтоб уйти,Чтоб выгода догм нас не сбила с пути.Проходим мы там, где вулканы и льды,И там, где ее исчезают следы.Мы грезим, придя к неприступной скале,О белом ее, прокаженном челе,Глазах голубых и вишневых губах,Медовых – до бедер – ее волосах.Броженье весны в неокрепшем росткеОна завершит, словно Мать, в лепестке.Ей птицы поют о весенней поре.Но даже в суровом седом ноябреМы жаждем увидеть среди темнотыЖивое свеченье ее наготы.Жестокость забыта, коварство не в счет…Не знаем, где молния жизнь пресечет.Умерших воскрешать
Умерших воскрешатьНе колдовство – искусство.Не каждый мертвый – мертв:Подуй на уголек —Раздуешь жизни пламя.И оживет забытая беда,И зацветут засохшие надежды.Своим пером его освоив почерк,Естественно, как собственную, ставьЕго автоматическую подпись.Хромай, коль он хромал,Как клялся он, клянись.Он черное носил – ходи лишь в черном,Подагрой он страдал —Страдай подагрой ты.Интимные безделицы копи —Перчатку, плащ, перо…Вокруг вещей привычныхПострой привычный домДля страшного жильца.Ему даруя жизнь, остерегайсяМогильного пристанища его,Чтобы оно теперь не опустело.Завернутый в его истлевший саван,Сам место ты свободное займешь.Латники на границе
Готы, гунны, вандалы, исаурианские горцы,Римляне не по рожденью, а по случайности службы,Знаем мы все так мало (больше мы знать не хотим)О Метрополисе странном: о храмах его со свечами,Сенаторах-педерастах, облаченных в белые тоги,Спорах на ипподроме, кончающихся резней,О евнухах в пышных салонах.Здесь проходит граница, здесь наш бивак и место,Бобы для походной кухни, фураж для наших конейИ тяжесть римских доспехов. Ну, хватит! Лишь тот из нас,Кто в сумасшедшей скачке, достав тетивой до уха,Вбивает тяжелые стрелы в чеканные латы персов,Пронзая насквозь доспехи, успех завершая копьем, —Лишь тот достоин почета, достоин нашей любви.Меч свой в ножны вложить властно велел ХристосСвятому Петру, когда стража их превзошла числом.Тогда и была дана Святому Петру возможностьСловом поднять толпу, на помощь ее призвать.Петр нарушил обет и от Христа отрекся.У нас за случай такой – забрасывают камнями,А не возводят в сан…Ни веры, ни истины нет, ни святости в Церкви Петровой,А справедливости нет ни во дворце, ни в суде.Священнику все равно, что мы продолжаем дозоромПосменно стоять на валу. Достаточно нам вместо Бога,Чтоб на хоругви дракон от ветра распахивал пасть.Сердце империи – мы, а не этот облупленный город:Гнилому дереву жизнь продлевает только кора.Сельский особняк
Этот дом старинный, столь известенЛепкой и великолепьем лестниц,Он высокомерием шелковицУнижает все дома в округе.Прежде были у него владельцы:Был отец, наследник-сын и внук.Пережив последнего из рода,Дом теперь в пожизненной аренде.Не было намека на крушенье —Ни фамильных призраков, ни крыс,И в саду фруктовые деревьяЗеленели стройными рядами.Спальня с очень низким потолкомВ эти годы не пугала спящих.Новым поколеньям неудобстваПринесли бессонницы удушье.В чопорной почтенности гостинойСтарые ирландские бокалыБыли вдвое ярче, отражаясьВ навощенной памяти стола.Временно обоями с цветамиЗдесь хозяйка приручила стены,Но благочестивый реставраторСерые панели обнажил.Дети старый дом до слез любили,Были многоцветны цветники,Под защитой полога супругиДолгой ночью радовали плоть.Хлам – на чердаке, в подвале – плесень,Не играют соки в старом дубеПрочных балок: если распилить,Как живое дерево, заплачут.…Парр почтенный прожил сто пять лет(Королю он так похвастал Карлу),Когда он покаялся публичноВ прелюбодеянии с потомком.Умер Парр, не умер особняк,И его жильцы переливаютЮность в исторические вены,Не роняет черепицу крыша.Хоть покинул дом последний в роде,Разрывая давнее заклятье,Ставят к трапезе ему приборИ постель пустую на ночь греют.Не вернуть его к беседам празднымНад прудом с рисунком белых лилий,К ритуально-чинному застольюГенеалогических гостей.Этот дом лишь радостями детстваВзрослого способен заманить,Но и в колыбели, и в могилеОн – приемыш на чужой земле.Ненависти нет у бунтаря,Радости былые не отверг он,А побег из мест не столь почтенныхНе польстит тщеславию его.Он в себе несет недуг новейший:Благодарность с примесью досады,Унаследует он древний титул,Ибо некому продолжить род.Витой полет
Капустницы полет витой(Его идиотизм святой)Не изменить, ведь жизнь пройдет,Чтобы постичь прямой полет.Однако знать – не значит мочь!Она витает наугадК надежде, к Богу – и назад.Стриж – акробат, но даже онТаланта этого лишен.Прометей
К постели прикован я был своей,Всю ночь я бессильно метался в ней.Напрасный опять настает рассвет,Стервятник лучами его согрет.Я снова титан, потому что влюблен,К вечерней звезде иду на поклон,Но ненасытная птица опятьЖелает прочность любви испытать.Ты, ревность, клюв орошая в крови,Печень живую по-прежнему рви.Не улетай, хоть истерзан я весь:Та, что ко мне привлекла тебя, – здесь.Симптомы любви
Любовь – это всемирная мигрень,Цветным бельмом в глазуОна рассудок застит.Симптомы подлинной любви всегда —Суть ревность, худобаИ вялость на рассвете.А признаки и призраки ее —Тревожно слушать стук,Ждать с нетерпеньем знака:Прикосновения любимых пальцевВ вечерней комнатеИ пристально взгляда.Так наберись же мужества, влюбленный!Сумел бы ты принять такие мукиНе из ее неповторимых рук?Тезей и Ариадна
На высокой резной постели входит в сон егоВоспоминанье: вот она идет по тропинкам,По колючим морским ракушкам, между двух цветников душистых,По тенистой прохладе дерна, под раскидистым виноградом.Он вздыхает: «Оставшись в прошлом, среди бед моих и ошибок,Она призраком бродит в руинах по густым сорнякам лужаек».Но, однако, стоит, как прежде, царский дом вдалеке, за морем.Он от старости покосился, стал он ниже ровесниц-сосен.В этом доме впервые Тезею надоело ее постоянство.Ариадна уверенней ходит, чем ходила, когда чернелаЕго гнева близкая туча, грохотала грозой над нею,Когда сосны в предсмертных корчах на ветру беспощадном билисьИ цветы глядели свирепо обезумевшими глазами.С ним теперь покончены счеты. Никогда она снов не видит,Но о милости молит небо, призывает благословеньеНа места, где в его виденьях стало все травой и камнями.И сама Ариадна – царица, и друзья ее – благородны.Песня о несообразности
Даль бывает под рукой,К близкому – тропа длинна.Принесет любовь покой —Будет неверна.На отчаянный призывИз глубин бездонных снаОтзовется, охладивСтрасть твою она.Плеть и кровь согрела ночь,Днем – невинность холодна,Страсть и радость превозмочьЧистота должна.В чем же смысл? Глаза пусты,Призрачно-беднаТень любви, призыв тщеты —Одинок в день свадьбы тыИ она одна…Заступничество в конце октября
Как трудно умирает год; мороза нет,Мидас облокотился на золотой песок,Не слыша стонов камыша и волн.Еще крепка, душиста ежевика,И бабочками старый плющ цветет.Его ты пощади чуть-чуть, Старуха, —За чистоту надежд, за искреннюю страсть.Благодарность за кошмар
Его облики неисчислимы,Его сила ужасна,Мне неведомо имя его.Неделями, съежившись, он лежит,Подавая лишь изредка признаки жизни,Словно приступ странного совпаденья.Есть сытно, одеваться солидно, спать удобноИ превращаться в достойного гражданинаС долгосрочным кредитом в магазинах и кабаках —Так опасно! Я очень боялся, что этот патлатый дьяволНе согласится с моим соглашательствомИ устроит себе берлогу в чьем-то пустом животе.Но когда он внезапно взнуздает меня во сне, —«Все прекрасно!» – хриплю я и к лампе на ощупь тянусьСо вспотевшим лицом и грохочущим сердцем.Остров яблок
Хоть море до гор затопило залив,И хижины разнесло,Наш виноград на корню просолив,Хоть ярко луна и опасно плывет,И цикл у нее иной,Чем солнечный цикл, завершающий год,Хоть нет надежды добраться с тобойНа остров яблок вдвоем,Но если не буду сражен я судьбой,Зачем мне бояться стихии твоей,И зеркала – полной луны,И части плода со священных ветвей?Дверь
Когда она вошла,Мне показалось, что не затворится вовеки дверь.Не затворила дверь – она, она —И в дом морская хлынула волна,И заплескалась – не сдержать теперь.Когда она ушла, улыбки светУгас навечно —Всюду черный цвет,И закрывалась дверь за нею бесконечно,И моря больше нет.Конец пьесы
Настал конец игры, теперь уж навсегда,И мы, и прочие, хоть редко признаются,И нынче видят небеса, как встарь,С улыбкой веря в звездный плащ Марии.Хоть кажется, что жизнь, по-прежнему беспечна,Бездельничает средь цветов июньских,И пахнет резкой зеленью трава,А вера благостно нисходит с неба, —Все только призрак: зеркало и эхоСовмещены со зрением и звуком,Зов веры, прежней смелости лишенный,Звучит как жалоба слепца: «Я слеп!»Конец безделью, и роптать наивно,Как плакать о своих зубах молочных,Но ропщут многие и на коленяхВзывают к непорочности Христа.Мы больше не мошенники, не лжем,Мы, наконец, не думаем, как прежде,Что, затаившись в каждом редколесье,Лев или тигр готовы нас сожрать.И страсть теперь не будет в ложной спесиНевинных втягивать в стыдливый танецОт робкого касанья сквозь перчаткуДо исступленно стиснутой груди.Любовь, однако, выживет, зарубкойНа плахе под секирой палача.И наших тел безглавым отраженьем,Как зеркало, нас память удивит.Наставление преемнику Орфея
Как только твой затмившийся рассудокОстудит тьма, припомни, человек,Что выстрадал ты здесь, в Самофракии,Что выстрадал.Когда минуешь реки царства мертвых,Чьи серные пары иссушат горло.Судилище предстанет пред тобой,Как чудо-зал из оникса и яшмы.Источник темный будет биться слеваПод белой мощной сенью кипариса.Ты избегай его, ведь он – Забвенье,Хотя к нему спешит обычный люд,Ты избегай его.Потом увидишь справа тайный пруд,А в нем форель и золотые рыбкиВ тени орешника. Но Офион,Змей первобытный, прячется в ветвях,Показывая жало. Пруд священныйПитается сочащейся водой. Пред ним бессонна стража.Спеши к пруду, он означает – Память.Спеши к пруду.Там стража строго спросит у тебя:«Ты кто? О чем ты хочешь вспоминать?Ты не страшишься жала Офиона?Ступай к источнику под кипарисом,Покинь наш пруд».Но ты ответишь: «Я иссох от жажды.Напиться дайте. Я дитя Земли,А также Неба, из Самофракии.Взгляните – на челе янтарный отблеск,Как видите, от Солнца я иду.Я чту ваш род, благословенный трижды,Царицы, трижды венчанной, дитя.И, за кровавые дела ответив,Был облачен я в мантию морскуюИ, как ребенок, канул в молоко.Напиться дайте – я горю от жажды.Напиться дайте».Но они в ответ: «Не утомил ли ты в дороге ноги?»Ты скажешь: «Ноги вынесли меняИз утомительного колеса движеньяНа колесо без спиц. О, Персефона!Напиться дайте!»Тогда они тебе плодов дадутИ поведут тебя в орешник древний,Воскликнув: «Брат наш по бессмертной крови,Ты пей и помни про Самофракию!»Напьешься ты тогда.И освежит тебя глоток глубокий,Чтоб стать властителем непосвященных,Бесчисленных теней в утробе Ада,Стать рыцарем на мчащемся коне,Предсказывая из гробниц высоких,Где нимфы бережно водой медовойТвои змеиные омоют формы,Тогда напьешься ты.Филип Ларкин
(1922–1985)
Иллюзии
Конечно, мне подмешали наркотик, да столько, что я не приходила в себя до следующего утра. Я ужаснулась, поняв, что меня погубили, и несколько дней была безутешна и плакала, словно ребенок, которого убивают или посылают к тебе.
Мейхью,Лондонский Труд и Лондонская БеднотаДаль ко мне доносит горький вкус беды,Острый стебель в горле у тебя застрял,Солнечные блики, случая следы,Стук колес снаружи, отзвук суеты,Там, где Лондон свадебный на ином пути,Свет неоспоримый с трудной высотыРазъедает шрамы, извлекает стыдИз его укрытья; целый день почти,Как ножи в коробке, разум твой открыт.В трущобах лет ты похоронена. Не смеюТебя утешить. Что сказать смогу?В страданье – истина, и перед неюЛюбое понимание – пустяк.Тебе свое страдание важнее,Чем то, что жизнь перед другим в долгу —Насильником, что, млея и бледнея,Взбирается на нищенский чердак.Сиднею Беше
Ты держишь этой тонкой ноты дрожь,В ней Новый Орлеан, как отраженье,И слуха пробужденье в ней, и ложь.Квартету создано сооруженьеИз ярусов, кадрилей и цветов,Любой здесь любит, чувствам не до шуток —Играй, глухой, ведь твой удел таков, —Для тех, кто слышит. Толпы проститутокВокруг, как тигры в цирке (но ониЦенней рубинов), прихоть – их победа,Пока кивают знатоки в тени,Закутанные в личности, как в пледы.Мне этот звук сумел на душу лечь,Мой Полумесяц – Город возле моря,Где стала вдруг твоя понятна речь,Чтобы добро в овации вовлечь,Услышать ноту в партитуре горя.«Куда б летело, сердце, ты…»
Куда б летело, сердце, ты,Свободу получив?Подальше от земной тщеты,В заоблачный обрыв,Необитаемый? ТеперьЧерез моря и города,Скажи, летело б ты куда?Я отворило бы засов,Бежать – моя мечта,Минуя западни лугов.Вся в мире красота —Залог потерь.Не отыскать, чтоб голову склонить, кроватьИ друга, чтоб обнять.Зима
Две лошади в поле,Два лебедя в речке,А ветер все резче,Пустырь им заполнен,Там чертополох,Как люди, продрог;Мои размышления – дети —Со взрослой тревожностью лиц;Вставать мы их учимПод небом текучимИз тайных гробниц.Контур лебедь полощетВ зеркальной воде —Быть зиме, как беде.А вольная лошадьГрызет удила,Как любовь, что ушла,И – ах, им украсть помоглаМой спрятанный разум, —Не вернуть ни крупицы,Пока помню их лица,Что забудутся разом.Тогда пустошь застонет,Застанет людей врасплох,Они столпятся, как чертополох,Ветер их сжаться заставит,В бесплодном месте тесниться; Но чудо смотрит за ставни,Которыми скрыты лица,И находит здоровый росток,Который навеки застынет.Золотое зимнее солнцеК вечной ясности не стремится.Исцеление верой
Женщины двигались длинной шеренгой, как в храм,Туда, где стоял он в очках без оправы, седой,В темном костюме и белой рубашке, святой.Распорядители их направляли к простертым рукам,Из которых забота живительной теплой водойИзливалась двадцать секунд. Ну’c? дорогое дитя,Что болит? – вопрошал его голос густой,И, немного помедлив, молитвой простойОн указывал Богу на чей-нибудь глаз и колено.Их головы объединялись; затем удалялись,Внезапно теряя мысли, одни брели молчаливо,Робко отбившись от стада, ожить не смея пока,Но другие все еще непреклонноСудорожно и крикливоКликушествовали хрипло, словно лишась языка,Как будто в их душах дебил выпущен из-под замка,Чтобы, услышав голос, творить добро терпеливо.Только их этот голос возвысил издалека.Их речь нечестивых бесчестит, глаза выжимают стены,Громада неслышных ответов вещает им справедливо —Что болит! Усатые, в платьях с цветами, трясутся до дрожи,И все же – все болит. Здесь покоится в каждойЧувство жизни в крови, свое пониманье любви.Можно ближних любить, свое сердце тревожа,Можно даже потешиться жаждой,Лишь к тебе обращенной любви,Но ничто не поможет. Постоянная, нудная боль,Словно слезы оттаяли в зимнем жестоком пейзаже,Тает медленно в них – громче, голос зови,Говори Дорогое дитя, и все время на лжи не лови.Дайте жилище детям
На мягкой соломе, на блестках стеклаИз хлама готовит постель им забота.Ни трав, ни земли, ни зимы, ни теплаМам, дай поиграть нам хоть что-то.Живые игрушки исчезнут не в срок,Взрослея, мы их почему-то теряем.Коробка от туфель и старый совок…Мам, мы в похороны играем.Сесил Дэй Льюис
(1904–1972)
Все ушло
Вот море высохло. И бедность обнажилась:Песок и якорь ржавый, и стекло:Осадок прежних дней, когда светлоПробиться радость сквозь сорняк решилась.А море, как слепец или как свет жестокий,Прощало мне прозренье. Сорняки —Мои мгновенья, ум – солончаки,Бесплоден плоти голос одинокий.И время высохло, и призрачны приливы,Ловлю натужно воздуха глоток…Молю, чтобы вернулось море вспять,Опять пусть будет добродетель лжива.Нахлынь на мой иссушенный песок,Чтоб жизнь иль смерть мне как свободу дать!Клен и сумах
Клен и сумах вдвоем над осенью парят,Взгляни: их письмена так ярко заалели,За эти изжелта-багровые неделиИз всех закатов ткут они себе наряд.Вам, листья, кровь дана от целой жизни года.Какой с востока плыл фламинговый восход!Какой закат стекал по кронам целый год,Чтоб в славу хрупкую одела вас природа.И человек, как лист, однажды упадетСнаружи пепельный, внутри кровоточащий.Осенний отсвет многоцветной чащиНемыслим в тупике, где он конец найдет.О, первозданный свет и небосклон в огне,За всех, кто обречен, кричите вы во мне.Джордж Баркер
(р. 1913)
Летняя идиллия
К исходу лета на сносях земля,От тяжести склоняет ветви книзу,Скрыв глубоко живую сладость соков,Она цветы выносит напоказ и золото,Усердно маскируя свой тайный сговор…Под покровом соковПокоится холодная зима,Покоится, произрастая, голод,Вмороженный в початки кукурузы.Под щедрым изобильем – обнищанье,И бедность, как богатство, клонит книзуТугие ветви, и нужда – зерно.Их облачи в великолепье лета и вкосьПроникни в кость, иль во владеньяхВесны ты ими овладей; под грудьюПространство пустоты, как пустоцвет, как призракПорочного цветка – размах нужды, ее давленьеНа зеницы духа, на существоБездеятельных тел, давлениеНа их передвиженье и на осуществление любви,Давление на жизнь, как в бездне моря,Становится порою нестерпимым,Хотя его обязаны стерпеть.Едва ослабит лето на мгновеньеДавленье это, многие встаютИ плещутся в реке или под вечерСпешат к увеселеньям, как в крольчатник,Рассыпанные в парке, как бумажки,Купаются в поту, как комары,А позже блуду предаются в спешке,Гонимы сторожем и полицейским, они играют,Как и я, мечтая об отдыхе, достатке, чистоте.Сады, как начинающие шлюхи,Регалии сезона выставляют,Когда их овевает смутный запах,Манящий чистотой и красотойМужчин, в кораллах светлых утонувших.Но только женщин обнажает лето —Снимает пиджаки и полуголыхМужчин пускает в лодках по реке,Влача их пальцы по воде тенистой;Они спешат покорно за рекой,Сквозь тени волн выслеживают руку,Которой незачем искать свой берег.Лицо в воде – как яблоко гнилое.Соборы и строительные фирмыС их появленьем рушатся. Все громчеБетховена играют, чтобы эхоСумело в звуках утопить Уэльс,И ветер лета СредиземноморьяКак лебедь, белоснежный лебедь плыл.Джеффри Григсон
(р. 1905)
Апрель на сцене детства
Встречая вновь едва знакомый разговор,И странный вырез листьев, и цветок сердечный,И туповатую сову спугнув, открыв плюща узор,И полдень задержав лучом на башне вечной, —Не в этом ли нетленно бытие? Как мне уговоритьВсе это стать единым? Но бомб правительственных громыханьеМне не позволит двери отворитьВ мой старый дом. Навеки я в изгнанье.Идея мая
Да, в первые шесть дней открытий маяЖелто-зеленые под теплым ветромОбновы буков, путь единый выбирая,Разорваны небесным светом.У мая даже есть свои паденья…Коричневые свитки оплелиЗеленые ростки объятьем тленьяИ медью падают на чернь земли.Но ни отступничество, ни святая вера,Ни смертный приговор, весне внимая,Не опровергнут ни листву под ветром,Ни плодотворную идею мая.Алун Льюис
(1915–1944)
Прощай
Итак, мы произносим: «Доброй ночи» —И, как любовники, идем опять,На самое последнее свиданье,Успев лишь вещи наскоро собрать.Последний шиллинг опустив за газ,Смотрю, как платье сбросила бесшумно,Потом боюсь спугнуть я шелест гребня,Листве осенней вторящий бездумно.Как будто бесконечность помню я,Как мумия, завернутый в молчанье,Я воду набираю питьевую. Ты говоришь:«Мы отдали гинею за комнату последнего свиданья».Затем: «Оставим мы любовникам другимНемного газа, пусть тепло лучится…»Лицо твое испуганно – вдали,Язык твой Вечных слов всегда боится.Мне поцелуями глаза закрыв,Смущаешься, как будто Бог ударилДитя с его наивным, детским страхом.Мы бесполезность слез друг другу дарим.Но мы не отречемся от себя,Наш эгоизм не расстается с телом.Наш вздох – дыхание земли,Следы – навеки на сугробе белом.Мы создали Вселенную – наш дом,Мы сделали своим дыханьем ветер,Сердца в груди – опоры наслаждений.Перешагнем семь океанов смерти.Тела покуда воедино слиты.Когда ж уйдем мы в разные края,Ты сохранишь колечко, я – заплатку,Пришитую тобой, любовь моя.Норманн Маккейг
(1910–1996)
Летняя ферма
Соломинка, как молния ручная, в траву стекла;Другая, расписавшись на заборе, зажгла огонь зеленого стеклаВоды в корыте лошадином. В сумрак синийБредут, покачиваясь, девять уток по колее дух параллельных линий.Вот курица уставилась в ничто одним проникновенным круглым глазомИ клюнула. С пустыни неба разомУпала ласточка, покинув вышину,Конюшню облетит – и вновь в голубизну.Лежу в прохладе девственной травы,Боясь того, что может мысль – увы —Прыжком кузнечика перенести меняВ пространство странное невиданного дня.Сам под собой, как множество, стою,Нанизанный на время, но моюМогу я ферму, крышу сняв, скорбя,Внутри увидеть самого себя.Шагая к Инверъюплейну
Горя решеньями в благоуханной тьме,Иду я, мудрый,Но разгорается проблема утра.Дошел я до моста – на Стоер поворот.Меня возноситПроблема дерева – она решенья просит.Ли По в душе. Ополовинен ум.Сесть. Пить до дна,Покуда не опустится луна.Мой виски зажигается созвездьем. Мудрым бытьУмеет каждый,В чем суть проблемы, я решил однажды.Коль вы не знаете ответов, знаю я,Рад вам помочь…Я щурюсь на луну, убрал бутылку прочь.Затем я вновь иду (еще так много тайн,Их разгадать бы смог!),Но мучает проблема стертых ног.Поле боя у Инвернеса
Здесь только мертвые тела лежат,потому что мечты наши не похоронишь.Вы не можете придавить погребальным камнемзловоние чести и верности,которое все еще отравляет воздух.Сколько трупов в землю леглос тех пор, как воздух прогнил в Куллодене.Карл Сэнберг
(1878–1967)
Трава
Сложи холмы из тел под Ватерлоо, в Аустерлице;В землю их зарой и дай пробиться мне —Я все покрою, я лишь трава…Потом сложи их грудой в Геттисберге,Сложи их грудой в Ипре и Вердене,Всех закопай. И мне позволь пробиться.Минуют годы; спросят пассажиры проводника:– А это что за место?– Где мы теперь?А я трава всего лишь.Позволь мне действовать.Сумерки буйволов
Исчезли буйволы.И все, кто видел этих буйволов, исчезли.Все, кто смотрел, как буйволов стадарастаптывают дерн зеленых прерий,и к праху из-под тысячи копытсвои большие головы склоняютв величественном шествии к закату,кто видел их, уже давно исчез.И буйволы исчезли безвозвратно.Буква «S»
Река – это жидкое золото в закатных лучах Иллинойса.Кто-то золото плавит, меняя его назначенье.Женщина месит тесто для свадебного пирога,Кладет в него масло и яйца, и тайную щедрость заката.Река, изменяя русло, изгибается буквой «S».С этой буквой беседу ведут небеса Иллинойса.Плывущие против течения
Сильные люди преуспевают.Их ломают пуля, веревка, болезнь, разоренье.Но они продолжают жить и боротьсяи поют, как удачливые игроки.А сильные матери силятся вытянуть их…Сильные матери силятся вытянуть ихиз пучины моря, одиночества прерий,из горных обвалов.Спой аллилуйя, произнеси «аминь»,излей благодарности благодать.Сильные люди продолжают преуспевать.Плавники
Рассекайте отмель морскую на отмели,как луну из луны добывает море;отмель, утес и песок – необходимосоздать.Плывите, плывите, плывите, эти отмели переплывая,качается солнце над вами в морском голубом галопе —сидите на волнах, как в седлах, всадники скачки морской.Вверх и вкось возноситесь, серебряные волнорезы,стоны вашего танца исторгните; пенистый смехрассыпьте вечностью радуг.Крылья пены, летите; подхватите смелых пришельцев,пусть их зеленое тело с розовыми плавникамизаблещет в искрах дождя и кружеве белой пены.Мужчины моря, как прежде, ушли к тяжелой работе,женщины моря ушли покупать булавки и шляпки,золотом ржавчину скрой на покрове бескрайнего моря.Реквизит
I
Разверните этот плед; в нем находится кокетка.Посмотри: ее нога виртуозна, как в балете;разверните плед; она —робкая беглянка; или —собирается ее кто-то ветреный похитить;вот шалунья ваша; каксможем мы играть, скажите,если нет ее у нас?II
Ребенок появился в ураганесценическом: «дочь грешная моя,ты впредь не пачкай моего порога»,и нежные родители ребенка законному проклятью предадут;ребенок, спрятав кучку безделушекв платок, уходит медленно со сцены.Дверь закрывается;теперь она навеки вышла в ураганна сцене, навеки вышла; снег,включите снег. Ты, сын охотника.Тонкие ленты
В мастерской ювелирной я видел: мужчина чеканиттонкий лист золотой. И я слышал, что этоплачет женщина плачем своим вековым.Я под деревом персика видел цветов лепестки —…это тонкие ленты истлевшего платья невесты. Я слышал,плачет женщина плачем своим вековым.Панно
Западное окно – это панно из марширующих луковиц.Пять новых кустов сирени кивают ветру и доскам ограды.Дождь обновил иссохшие доски ограды, промыл заплывшиелунки сучков,мир – большой гелиограф.(Сколько лет здесь дрейфует этот дощаники буря завывает в лунках сучков,предвещая зимний, военный ритм барабана?)Прощание с луной
Японские гравюры проступают на западе: в них тополя на фоне неба.Причудливые лунные пески удвоили изменчивость картины.Луна творит прощальные картины.Пуст запад. Пусто все вокруг него.И в пустоте умолкли разговоры.Лишь темнота внимет темноте.Круги дверей
Я люблю его, я люблю его, – на губах у нее звенело,И она его имя пропела, вылепив на своем языке.И она ему слово послала, что любит его так сильно,Что смерть в ничто превратилась, что работа, искусство и домПревратились в ничто, а любовь изначальна былаИ вечна; и звенело опять на губах – я люблю,Я люблю; знал он дверь, для него открытую настежь,А за дверью – новая дверь, и еще, и еще бесконечно,Зеркала до самых глубин их виденья удвоить, утроитьТоропились: пьянило круженьеБесконечных зеркал и дверей, то с шарами невиданных ручек,То без ручек – их можно открыть только медленным, сильным нажимом,То готовых тотчас распахнуться лишь от нежности прикосновенья.Знал он, стоит ему захотеть, он свободно последовать мог быБыстрым шагом по кругу дверей, слышаИзредка ласковый шепот: я люблю, я люблю, я люблю,Или отзвук высокого смеха.Сколько будет дверей впереди – десять, пять? Сколько —Пять или десять – миновал он? Возможно ли счесть?Пыль зеркал, как сама бесконечность.Я люблю, я люблю, я люблю, – она пела тревожно и быстроИстомленным высоким сопрано, и он чувствовал предназначеньеНевесомого отзвука смеха, дверь за дверьюИ все зеркала и стремленья ее беспредельность.И предел, за которым всегда путь откроется к новым приделам.Рой Фуллер
(1912–1991)
Времена войны и революции
За годом год идет познанье истин,Открытие случайных очертанийПо атласу, который перелистан.В едва знакомом – мест любимых облик, —В их проявлении – безмолвный отклик.Он принимает форму циферблата, где стрелки устремляются к надежде,Как то, что в снах неясных было прежде,Свершается под взрывами желаний.Листы обугливаются. Память знаний нам изменяет,Как чувства, что когда-то потрясали нас в юности, уже такой далекой…Познанье истин в зрелости моей – не постигает разум одинокий…Есть боль, и не придумана она.И беспокойно нам, когда над картойИспании мальчишечья головка склонена.Из американской поэзии
(перевод с английского)
Эдгар А. По
(1809–1849)
Тамерлан
Поэма
Отец! Дай встретить час мой судныйБез утешений, без помех!Я не считаю безрассудно,Что власть земная спишет грехГордыни той, что слаще всех;Нет времени на детский смех;А ты зовешь надеждой пламя!Ты прав, но боль желаний – с нами;Надеяться – о Боже – в томПророческий источник ярок! —Я не сочту тебя шутом,Но этот дар – не твой подарок.Ты постигаешь тайну духаИ от гордыни путь к стыду.Тоскующее сердце глухоК наследству славы и суду.Триумф в отрепьях ореолаНад бриллиантами престола,Награда ада! Боль и прах…Не ад в меня вселяет страх.Боль в сердце из-за первоцветаИ солнечных мгновений лета.Минут минувших вечный глас,Как вечный колокол, сейчасЗвучит заклятьем похорон,Отходную пророчит звон.Когда-то я не ведал трона,И раскаленная коронаВ крови ковалась и мученьях,Но разве Цезарю не РимДал то, что вырвал я в сраженьях?И разум царственный, и годы,И гордый дух – и мы царимНад кротостью людского рода.Я рос в краю суровых гор:Таглей, росой туманы сея,Кропил мне голову. Взрослея,Я понял, что крылатый спорИ буйство бури – не смирились,А в волосах моих укрылись.Росы полночный водопад(Так в полусне мне мнилось это),Как будто осязал я ад,Тогда казался вспышкой света,Небесным полымем знамен,Пока глаза туманил сонПрекрасным призраком державыИ трубный голос величавоДолбил мне темя, воспевалЛюдские битвы, где мой крик,Мой глупый детский крик! – звучал(О, как мой дух парил, велик,Бил изнутри меня, как бич),В том крике был победный клич!Дождь голову мою студил,А ветер не щадил лица,Он превращал меня в слепца.Но, знаю, человек сулилМне лавры; и в броске водыПоток холодный, призрак битвыНашептывал мне час бедыИ час пленения молитвы,И шло притворство на поклон,И лесть поддерживала трон.С того мгновенья стали страстиЖестокими, но судит всякС тех пор, как я добился власти,Что это суть моя; пусть так;Но до того как этот мрак,Но до того как этот пламень,С тех пор не гаснущий никак,Меня не обратили в камень,Жила в железном сердце страстьИ слабость женщины – не власть.Увы, нет слов, чтобы возникВ словах любви моей родник!Я не желаю суетыПри описанье красоты.Нет, не черты лица – лишь тень,Тень ветра в незабвенный день:Так прежде, помнится, без сна,Страницы я листал святые,Но расплывались письмена, —Мелела писем глубина,На дне – фантазии пустые.Она любви достойна всей!Любовь, как детство, – над гордыней.Завидовали боги ей,Она была моей святыней,Моя надежда, разум мой,Божественное озаренье,По-детски чистый и прямой,Как юность, щедрый – дар прозренья;Так почему я призван тьмой —Обратной стороной горенья.Любили вместе и росли мы,Бродили вместе по лесам;И вместе мы встречали зимы;И солнце улыбалось нам.Мне открывали небесаЕе бездонные глаза.Сердца – любви ученики;Ведь средь улыбок тех,Когда все трудности легкиИ безмятежен смех,Прильну я к трепетной грудиИ душу обнажу.И страхи будут позади,И все без слов скажу…Она не спросит ни о чем,Лишь взором тронет, как лучом.Любви достоин дух, он в бойУпрямо шел с самим собой,Когда на круче, горд и мал,Тщету тщеславия познал,Была моею жизнью ты;Весь мир – моря и небеса,Его пустыни и цветы,Его улыбка и слеза,Его восторг, его недуг,И снов бесцветных немота,И жизни немота вокруг.(И свет и тьма – одна тщета!)Туман разняв на два крыла —На имя и на облик твой,Я знал, что ты была, былаВдали и все-таки со мной.Я был честолюбив. УкорУслышу ль от тебя, отец?Свою державу я простерНа полземли, но до сих порМне тесен был судьбы венец.Но, как в любой другой мечте,Роса засохла от тепла.В своей текучей красотеМоя любимая ушла.Минута, час иль день – вдвойнеИспепеляли разум мне.Мы вместе шли – в руке рука,Гора взирала свысокаИз башен вековых вокруг,Но башни эти обветшали!Шум обезличенных лачугРучьи стогласно заглушали.Я говорил о власти ей,Но так, что власть казалась вздоромВо всей ничтожности своейВ сравненье с нашим разговором.И я читал в ее глазах,Возможно, чуточку небрежно, —Свои мечты, а на щекахЕе румянец, вспыхнув нежно,Мне пурпур царственный в векахСулил светло и неизбежно.И я пригрезил облаченье,Легко вообразил корону;Не удивляясь волшебствуТой мантии, я наявуУвидел раболепство черни,Когда коленопреклоненноЛьва держат в страхе на цепи;Не так в безлюдии, в степи,Где заговор существованьяОгонь рождает от дыханья.Вот Самарканд. Он, как светило,Среди созвездья городов.Она в душе моей царила,Он – царь земли, царь судеб, снов.И славы, возвещенной миру.Так царствен он и одинок.Подножье трона, дань кумиру,Твердыня истины – у ногЕдинственного Тамерлана,Властителя людских сердец,Поправшего чужие страны…Я – в царственном венце – беглец.Любовь! Ты нам дана, земная,Как посвященье в тайны рая.Ты в душу падаешь, жалея,Как ливень после суховея,Или слабея каждый час,В пустыне оставляешь нас.Мысль! Жизни ты скрепляешь узыС обычаями чуждой музыИ красотой безумных сил.Прощай! Я землю победил.Когда Надежда, как орлица,Вверху не разглядела скал,Когда поникли крылья птицы,А взор смягченный дом искал, —То был закат; с предсмертной думойИ солнце шлет нам свет угрюмый.Все те, кто знал, каким сияньемЛучится летний исполин,Поймут, как ненавистна мгла,Хоть все оттенки собрала,И темноты не примут (знаньемБогаты души), как один,Они бы вырвались из ночи;Но мгла им застилает очи.И все-таки луна, лунаСияньем царственным полна,Пусть холодна, но все же такОна улыбку шлет во мрак(Как нужен этот скорбный свет).Посмертный нами взят портрет.Уходит детство солнца вдаль,Чья бледность, как сама печаль.Все знаем, что мечтали знать,Уходит все – не удержать;Пусть жизнь уносит темнота,Ведь сущность жизни – красота.Пришел домой. Но был мой домЧужим, он стал давно таким.Забвенье дверь покрыло мхом,Но вслед чужим шагам моимС порога голос прозвучал,Который я когда-то знал.Что ж, Ад! Я брошу вызов самОгням могильным, небесам,На скромном сердце скорбь, как шрам.Отец, я твердо верю в то,Что смерть, идущая за мнойИз благостного далека,Оттуда, где не лжет никто,Не заперла ворот пока,И проблеск правды неземной —Над вечностью, над вечной тьмой.Я верую, Иблис не могВдоль человеческих дорогЗабыть расставить западни…Я странствовал в былые дни,Искал Любовь… Была онаБлагоуханна и нежнаИ ладаном окружена,Но кров ее давно исчез,Сожженный пламенем небес,Ведь даже муха не моглаИзбегнуть зорких глаз орла.Яд честолюбия, сочась,В наш кубок праздничный проникИ в пропасть прыгнул я, смеясь,И к волосам любви приник.Ленгстон Хьюз
(1902–1967)
Ленокс-Авеню: Полночь
В ритме джаза живи —Это жизни ритм,Друг мой.Над нами смеется Бог.Усталое сердце любвиРазбил мучительный опыт.Тембр, темп,Тон, стон,Машинный грохот дорог,Дождя шелестящий шепот.Ленокс-авеню,Друг мой,Полночь,И над нами смеется Бог.Вариации мечты
Руки я протянуК солнечному венцу,Будет танец меня кружить,Пока день не придет к концу.Даст мне отдых в прохладе вечернейВысоких деревьев семья,Пока ночь приближается нежно,Темная, как я, —Это моя мечта!Руки я протянуК солнечному лицу.Танец! Круженье! Круженье!Пока день не придет к концу.Даст мне отдых сумрак вечерний,Высоких деревьев семья,Ночь приближается бережно,Черная, как я.Хранитель мечты
Доверьте мне все ваши мечты,Мечтатели.Доверьте мне все мелодииВаших сердец,Чтобы я мог скрыть ихВ голубой глубине облаковОт слишком грубых пальцевЭтого мира.Наша земля
Стихи к декоративному панно
Землю солнца мы обретем,Блеск ее обретем,И землю прозрачной, чистой воды,Где сумерки так нежны,Как розовый с золотом мягкий платок,И мы забудем в тепле,Как жизнь холодна на этой земле.Землю деревьев мы обретем,Их высоту обретем,Там пестрый на ветке сидит попугай,Яркий, как летний свет,А здесь у птиц только серый цвет.Землю радости мы обретем,Землю песен, любви и вина,И радость там лживой быть не должна.Любимая, уйдем!Единственная, милая, уйдем!Стань, Америка, Америкой опять
Стань, Америка, Америкой опять.Стань такой, какой в мечтах прошла сквозь годы,Стань такой, какой хотел тебя создатьПервый зодчий, возводивший дом свободы.(Я в Америке Америки не знал.)Чтоб мечту в тебе мечтатели нашли,Чтобы сила не была в любви слаба,Сделай так, чтобы тираны не смоглиМир делить на господина и раба.(Я такой тебя, Америка, не знал.)О, земля моя, землей Свободы стань,Без фальшивого венца из громких фраз,От возможности к реальности воспрянь.И свобода станет воздухом для нас.(Но на «родине свободы» никогдаЯ свободы не заметил ни следа.)Скажи, ты кто, бормочущий во тьме?Заштриховавший флаг решеткой, как в тюрьме?Я – белый, но бедняк, сквозняк в моей суме,Я – краснокожий вождь, но изгнанный с земли,Я – беженец в краю несбыточных надежд,Но всем другим – я волк, и мне не помогли,Есть господин и раб – таков закон невежд.Я – негр, а значит, я «проблема из проблем».Я – весь народ простой, голодный ежечасно.Голодный в этот час, мечтающий напрасно.Неужто создали Америку затем,Чтобы она была бесчеловечнаИ я, беднейший, в ней батрачил вечно?Да, я один из тех, кто знал закон мечтыВ том Старом Свете, где служил царям,Так были дерзостны черты моей мечты,Что песня ширилась и вырастала в храм,И в каждом камне, в каждой бороздеАмерику мечты я создавал в труде.Я человек, проплывший по морям,Я человек, искавший дом везде,Ирландии покинул берега,Поляны Польши, Англии луга,От Черной Африки отторгнут, я пришел,Чтоб строить «родину свободы», нищ и гол.Свобода?Кто сказал о свободе? Не я?Неужто не я? И не те миллионы, что пособия ждут?Миллионы, что без гроша живут…Для того ли мы в сердце храним мечты,Для того ли мы песни нетленные пели,Для того ли знамена поднять мы сумели?!Миллионы, что без гроша живут, —Лишь мечтой, словно чуда какого-то ждут.О, стань, Америка, Америкой опять,Землей, которой не было в помине,Которая должна существовать —Чтобы свободным каждый стал отныне.Нам всем принадлежащая земля —Любой бедняк, индеец, негр и я —Творим Америку.Наш пот и кровь, беда и доброта,С металлом, с пахотой, с дождем слита,Чтоб вновь смогла могучей стать мечта.Да,Сегодняшняя речь моя проста,Я в Америке Америки не знал,Но станет Америка – клятву я дам —Той, о которой мечтал!Как я становился старше
Это было давным-давно.И мечта моя полузабыта.Но она и потомМанила меня,Светлая, словно солнце, —Мечта.Долго росла стена,Росла медленно,Медленно,Между мной и мечтой.Росла медленно, медленно,Ослабляя,СкрываяСиянье мечты.Росла до самого неба —Стена.Тень.Я – черный.Я опрокинут в тень.Больше нет света мечты предо мной,Надо мной.Только толща стены.Только тень.Руки!Мои темные руки!Прорвитесь сквозь стену!Найдите мечту!Помогите мне рассеять этот мрак,Сокрушить эту ночь,Разметать эту тень,Чтобы засветилась тысяча солнц,Чтобы закружилась тысяча виденийСолнца!К черной возлюбленной
Ах,Черная любимая моя,Ты не красавица,Но обладаешьОчарованиемПревыше красоты.О,Черная любимая моя,Ты вовсе не добра,Но обладаешьТой чистотой,Что выше доброты.Ах,Черная любимая моя,Ты не светла,Но все ж на алтаре сокровищПолна ты будешь небывалым светомПрекрасной, светозарной темноты,Полна ты светом,Как ночное небо.После множества весен
Сейчас,В июне,Когда ночь – это безбрежная нежностьС искрами синих звездИ сломанный луч лунного светаПадает на землю,Неужто я слишком стар для зажигательных танцев?Больше нигде весен я не найду.Юность
У нас есть завтра.Словно страсть,Оно сияет перед нами.Минувшей ночи властьЗакат зажег, как пламя.СегодняРадуги игра горит над нашими путями.Нам в путь пора!Из французской поэзии
(перевод с французского)
Шарль Бодлер
(1821–1867)
Приглашение к путешествию
Дитя, сестра моя!Уедем в те края,Где мы с тобой не разлучаться сможем,Где для любви – века.Где даже смерть легка,В краю желанном, на тебя похожем,И солнца влажный лучСреди ненастных тучУсталого ума легко коснется,Твоих неверных глазТаинственный приказ —В соленой пелене два черных солнца.Там красота, там гармоничный строй,Там сладострастье, роскошь и покой,И мы войдем вдвоемВ высокий древний дом.Где временем уют отполирован,Где аромат цветовИзыскан и медов,Где смутный амброй воздух околдован,Под тонким льдом стеклаБездонны зеркала,Восточный блеск играет каждой гранью.Все говорит в тишиНа языке души,Единственном, достойном пониманья.Там красота, там гармоничный строй,Там сладострастье, роскошь и покой,В каналах кораблиВ дремотный дрейф легли,Бродячий нрав их – голубого цвета,Сюда пригнал их бриз,Исполнить твой каприз,Они пришли с другого края света.А солнечный закатСоткал полям наряд,Одел каналы, улицы и зданья,И блеском золотымВесь город одержимВ неистовом предсумрачном сиянье.Там красота, там гармоничный строй,Там сладострастье, роскошь и покой.Фантастическая гравюра
На странном призраке ни признака наряда,Одна картонная корона с маскарада,Которая с его костлявым лбом слита.Загнал конягу он без шпор и без хлыста.И призрачный Конь Блед под призрачною тучейРоняет пену с губ, как в приступе падучей.Две тени врезались в Пространство. Путь открыт.И вечность искрами летит из-под копыт.Он поднял над толпой пылающую шпагуИ гонит по телам поверженным конягу.Как домовитый князь, свершает он объездПогостов без оград, разбросанных окрест.Почиют крепко там при свете солнц свинцовыхНароды всех времен – и сгинувших и новых.Беатриче
В краю, лишенном трав и страждущем от жажды,К природе жалобы я обратил однажды.И, разум отточив острее, чем кинжал,Холодным острием я сердцу угрожал.В тот миг могильной мглой над самой головоюНежданно облако возникло грозовое.Порочных демонов орду оно влекло,Глазевших на меня и холодно и зло.Сто любопытных глаз впились в меня во мраке —Так на безумного, толпясь, глядят зеваки.Шепчась и хохоча в зловещей тишине,Они злословили бесстыже обо мне:«Вы видите вон там, внизу, карикатуру?Безумец Гамлета задумал корчить сдуру!Рассеян мутный взгляд, он немощен и нищ,Не правда ли, друзья, как жалок этот хлыщ?!Шут в вечном отпуске, комедиант без сцены,Кривлянием себе набить он хочет цену,И песней жалобной, десятком жалких словОн силится увлечь и мошек и орлов.Нам, изобретшим все подобные уловки,Он преподносит их в бездарнейшей трактовке».Конечно (мрачная душа моя гордаИ выше вознеслась, чем демонов орда),Я отвернуться мог, божественно спокойный,Но вдруг я разглядел в толпе их непристойнойЕе – которая в душе моей царит.(И солнца не сошли с начертанных орбит!)Смеясь моей тоске, отчаянью, невзгодам,Она врагов моих ласкала мимоходом.Виктор Гюго
(1802 – 1885)
Оды и баллады
Сильф
Гроза обрушилась, шутя,На беззащитное дитя.– Откройте, – крикнул он, я голый!Лафонтен. «ПОДРАЖАНИЕ АНАКРЕОНУ»«Ты, что жадному взору в окне освещенномВдруг предстала сильфидой в смирении скромном,Отвори мне! Темнеет, я страхом объят!Бледных призраков полночь ведет небосклоном,Дарит душам покойников странный наряд!Дева! Я не из тех пилигримов печальных,Что рассказы заводят о странствиях дальних,Не из тех паладинов, опасных для дев,Чей воинственный клич откликается в спальнях,Будит слуг и пажей, благодарность презрев.Нет копья у меня или палицы быстрой,Нет волос смоляных, бороды серебристой,Скромных четок, меча всемогущего нет.Если дуну отважно я в рог богатырский,Только шепот игривый раздастся в ответ.Я лишь маленький сильф, я дитя мирозданья,Сын весны, первозданного утра сиянье,Я огонь в очаге, если вьюга метет,Дух рассветной росы, поцелуй расставаньяИ невидимый житель прозрачных высот.Нынче вечером двое счастливых шепталиО любви, о горенье, о вечном начале.Я услышал взволнованный их разговор,Их объятья мне накрепко крылья связали,Ночь пришла – а свободы все нет до сих пор.Слишком поздно! Уже моя роза закрылась!Сыну дня окажи ты великую милость —Дай до завтра в постели твоей отдохнуть!Я не буду шуметь, чтобы ты не смутилась,Много места не надо – подвинься чуть-чуть.Мои братья уходят в цветущие чащи,Открывают им лилии сладкие чаши,Травы в чистой росе, как в вечерних слезах.Но куда же бежать мне? Дыханье все чаще:Ни цветов на лугах, ни лучей в небесах!Умоляю, услышь! Ночи темные этиЛовят маленьких сильфов в незримые сети,К белым призракам, к черным владеньям влекут…Сколько сов обитает в гробницах на свете!Сколько ястребов замки в ночи стерегут!Близок час, когда все мертвецы в исступленьеПляшут в немощной ночи при лунном свеченье.Безобразный вампир, полуночный кошмар,Раздвигает бестрепетной дланью каменьяИ могиле приносит могильщиков в дар.Скоро карлик, весь черный от дыма и пепла,Снова спустится в бездну бездонного пекла.Огонек промелькнет над стеной камыша,И сольются, чтоб в страхе природа ослепла,Саламандры огонь и Ундины душа.Ну, а если мертвец, чтоб от скуки отвлечься,Средь костей побелевших велит мне улечься?!Иль, над страхом смеясь, остановит спирит,Мне прикажет от мирных полетов отречься,В тайной башне мечты и порывы смирит?!Так открой же окно мне, покуда не поздно,Не вели мне отыскивать старые гнездаИ вторжением ящериц мирных смущать!Ну, открой же! Глаза у меня, словно звезды,И признанья умею я нежно шептать.Я красив! Если б ты хоть разок поглядела,Как трепещет крыло мое хрупко и смело!Я, как лилия, бел, я прозрачнее слез!Из-за ласки моей и лучистого телаДаже ссоры бывают порою у роз!Я хочу, чтоб сказало тебе сновиденье(Это знает сильфида), что тщетны сравненья:Безобразна колибри, убог мотылек,Когда я, как король, облетаю владенья, —Из дворца во дворец и с цветка на цветок.Как мне холодно! Тщетно молю о тепле я…Если б мог за ночлег предложить, не жалея,Я тебе мой цветок и росинку мою!Нет, мне смерть суждена. Я богатств не имею —Их у солнца беру и ему отдаю.Но укрою тебя я во сне небываломШарфом ангела, феи лесной покрывалом,Ночь твою освещу обаянием дня.Будет сон этот нового счастья началом,От молитвы к любви твою душу маня.Но напрасно стекло мои вздохи туманят…Ты боишься, что зов мой коварно обманет,Что укрылся поклонник за ложью речей?!Разве слабый обманывать слабого станет?Я прозрачен, но тени пугаюсь своей!»Он рыдал. И тогда заскрипели засовы,Нежный шепот ответил нездешнему зову.На балконе готическом дама видна…Мы не знаем, кого удостоила крова, —Сильфу или мужчине открыла она!Великан
Даже облака в недоступном небе боятся, что я последую за моими врагами в их лоно…
МутанаббиО, воины! Рожден я был средь галлов смелых,И Рейн переступал мой пращур, как ручей.Меня купала мать в морях обледенелых,И колыбель была из шкур медведей белых,Поверженных отцом, сильнейшим из мужей.Отец мой был силён! Но возраст сгорбил спину,На лоб морщинистый легла седая прядь.Он слаб, он стар! Увы, близка его кончина…И трудно вырвать дуб и вытесать дубину,Чтобы дрожащий шаг в дороге поддержать.Я заменю отца! Хотя умрет он вскоре,Он завещал мне лук, и дротик, и быков.Я по следам отца пойду, осилив горе,И если дуну я на дальний лес со взгорья, —Дыханием сломлю столетний дух стволов.Став отроком едва, я на альпийских кручахТорил себе тропу в нагроможденье скал,И голова моя тогда терялась в тучах.И часто я следил полет орлов могучих,И с голубых небес их прямо в руки брал.Перекрывало гром в грозу мое дыханье,Гасило молнии извилистый полет.Когда резвился кит в бескрайнем океане,Я ждал у берега моей законной даниИ доставал кита, создав водоворот.Ударом удалым учился настигать яАкулу в глубине и ястреба вдали,Медведю смерть несли жестокие объятья,Ломала рысь клыки, но лишь рвала мне платье, —Мне причинить вреда укусы не могли.Но отрочества мне прискучили забавы,И устремлен теперь я к мужеству войны.Проклятья плачущих, победный запах славыИ воины мои с оружием кровавым,Как пробужденья клич, сегодня мне нужны.Во мгле пороховой, в горячке рукопашнойВсе, словно вихрь, войска сметают пред собой,А я встаю один, огромный, бесшабашный,И, как баклан в волну врезается бесстрашный,Ныряю смело я в кровавый, мутный бой.Потом иду, как жнец среди колосьев спелых,И остаюсь один в поверженных рядах.Доспехи – словно воск для великанов смелых,И голый мой кулак легко пробить сумел их,Как узловатый дуб в уверенных руках.Я так силен, что в бой иду без снаряженья,Одетые в металл, мне воины смешны.Из ясеня копье не знает пораженья,И волокут быки мой шлем без напряженья,Когда они в ярмо попарно впряжены.Ненужных лестниц я не строю для осады,Я просто цепи рву у крепостных мостов,Кулак мой, как таран, легко крушит преграды;Когда в пылу борьбы мне ров засыпать надо,Обламываю я ограды городов.Но, как для жертв моих, и мой черед настанет…О, воины! Мой труп не бросьте воронью!Пусть гордый горный кряж моей могилой станет.Когда же на хребты здесь чужестранец глянет,Не сможет разглядеть средь многих гор – мою.Послушай-ка, Мадлен
Любите же меня, покуда вы прекрасны.
РонсарПослушай-ка, прекрасная Мадлен!Сегодня день весенних перемен —Зима с утра покинула равнины.Ты в рощу приходи, и снова вдальНас позовет врачующий печальЗвук рога, вечно новый и старинный.Приди! Мне снова кажется, Мадлен,Что, уничтожив зимний белый плен,Весна оттенки пробуждает в розах…Так хочет угодить тебе весна:На вереск ночью вытрясла онаЦветное платье, вымытое в росах.О, если б я овечкой стал, Мадлен,Чтобы затихнуть у твоих колен,Когда коснутся белой шерсти руки!О, если б я летящей птицей стал,Чтоб в бездне неба я затрепетал,Призыва твоего услышав звуки.Когда б я был отшельником, Мадлен,Ко мне бы ты явилась в ТомбеленДля исповеди и для покаянья,Свои уста приблизила б ко мне,Шепча в благочестивой тишинеПро грех вчерашний девичьи признанья.О, если бы я получил, Мадлен,Глаз мотылька моим глазам взамен,То в темноте я стал бы страстно-зорким,И билось бы нескромное крылоВ прозрачное, но прочное стеклоТвою красу скрывающей каморки.Когда выходит грудь твоя, Мадлен,Из плена крепостных корсетных стен,А черный бархат разомкнет объятья, —Стесняясь неприкрытой наготы,Торопишься простосердечно тыНа правду зеркала набросить платье.О, если б захотела ты, Мадлен,Ты воцарилась бы, как сюзерен,Над преданностью слуг, пажей, вассалов.В твоей молельне, радующей глаз,Скрывал бы камни шелк или атлас,Пышнее, чем убранство тронных залов.О, если б захотела ты, Мадлен,То не вербена или цикламенТогда твою бы шляпку украшали,Тогда носила бы корону ты,И вечные жемчужные цветыНа ней бы никогда не увядали.О, если б захотела ты, Мадлен,Дворец бы дал на хижину в обменЯ – граф Роже, я – раб твоей причуды.Но если хочешь, буду пастухом,Вдвоем с тобою в шалаше глухом,Как во дворце, я вечно счастлив буду.Пьер Дэно
(р. 1935 г.)
«зима взлет чибиса и небеас…»
зима взлет чибиса и небесаи солнце зимнее и зимний воздухпод шепот ливня шелестит плетеньручей цветущий прорастает в руслонаш дом в дремоте ночи напролетмеж близостью волны и близостью ненастьялучи дождя надежные дорогинаперекор ветрам благодаря ветрама может быть благодаря морямпишу стихи я как стихия небаи строчки разорвут оковы словакак птицы притяжение земли«интимно бесконечен вечный берег…»
интимно бесконечен вечный берегв галактике волныи невесом песок как след дыханьяи тьма и мы как призраки сияньяхрип ветра стон бездонности небесполуслепыхпризыв последний взглядсраженная вершина и молния зачавшая зарюосвобожденный обнаженный кореньодну ладонь с другой единый слил порывнад морем чистота парит крыла раскрыви будет крик расти покой небес порвав«тотчас падет туман…»
тотчаспадет туманедва посмеюисторгнуть жест и взгляд и словоизнутри вовнена неподвижную страницу немуюдаже для самой себясмолакак лабиринти не сумеюпреодолеть переплетенье пальцевтумана этого и лабиринтаи телослитоес другим реальным теломотныне безымяннонедвижимонепостижимо«тьма всех ночей без сна…»
тьмавсех ночей без снасведет с умаее поток лишь врозь огнями вспоротона ведет сквозь полустертый городсквозь мысльотсутствие и отрицаньеи сердце рвет предчувствие страданьямысль меркнущуюперед толщей стенв их сердцевине вязнущую прочнобормочущую вздорно и неточноущербную поверженную в прахи в дрожьотсутствием и отрицаньемпредчувствием страданьяи страданьем«запустенье впереди и сзади…»
запустеньевпереди и сзадилишь одно дыханье где-то здесьчей-то вздох по крайней мере есть в надписяхдрожащихи напрасныхв прошлом в безвозвратности и вечномзапустеньедуновенье ветра успокоившегося давноразжимая и сжимая руки и в объятияхсжимая сноваэту тяжестьэту невесомостьв запустеньенепрозрачных стенгде у нихнет трепетного телаотрешенности бесстрастной нет«огни внезапно заалели…»
огни внезапнозаалелии нам не одолеть бы ихна бакенах горящихморскую даль пронзая жестким взоромне бросить вызовно удержит зыбьа свойства этой зыби неизвестныона засасываетукрощаетс туманом вместе безупречной пыльюи наготойбез горизонта стеколс шагамизатоптавшими словаи поступьпо пустынеи в пустыне отверженности мрачные огни«единственный размноженный единственный…»
единственныйразмноженный единственныйвелящий преступить препонышрамызастывшие навеки волны улицв единственном стеклеа в недрах волнбезумный вызовпространству четкомуи я такой далекийот самого себя такойдалекийсловам уничтожающимдруг другамалейшее движенье взгляд признаньепоследнее и мне необходимовсе сызнова начать«кто идет сюда…»
кто идет сюдаты ли этоно никтосюда не приходит и не можетпрорватьпрепятствийи не я ли не ты ли жестокив этот часпротив нас самихсоглашаемсяпервый идущийвозвестит нам истину в словеснимет маску и тяжесть плотиэтот холодс тупым пристрастьем нас терзающийуничтожаяи последний приют защитыпядь земли между наших пальцевпядь землии я неизменный но другойменя не ищи ты«буря…»
бурябрызги стекламятежклочья смехатехцветье флага распростертогобезвозвратно над ликующим кликом дроздовволны сотканыиз пурпурнойвечно-чистой голубизныо приподнятая земля продолжающая вздыматьсясмутаисступленье дыханьяв стоне моряоблученьевластью вещейнеизменней земли лучистойневещественнее волны«слово…»
словодитя в миллионах оттенков значеньяперебежит перепрыгнетогоньобжигающий только поленьято обрушится искрами то вознесется как факелдаже в пепле оставшемсятот же угасший огоньсам себя пожирающийв самосожженьев душной толще грядущегов легких обломках значеньязачинается это дитязачинаемся мызачинается слово лишь в словеживое мгновенье«на острие…»
на остриерождающихся жестоввсегдаблестящий мирвсе то о чем молчим или кричимруканесет другой руке навстречуи отдает и принимает дардеяния в себе вмещают словосиюминутноеоно победоноснооно идеттропинкою судьбы притягивая все перспективыих незапятнанностьи раскрывает значение мгновенья в продвиженьитропинкою судьбызначенье каждой вещизначенье нас самих«мужчина спящий сном спокойным это…»
мужчина спящий сном спокойным этои смысл согласия и суть рассветаи женщина которая паря танцуетнад землей и с ней зарямужчина или женщинаинтимнос землей соединяют небесакак радугав интимности всеобщностьни ты ни я а воплощенье всехв обширной истинелюбые людилюбвеобильнылюди проникаюти проникаютсяподобно наммы отраженье ихих робость радостьих край землиодна из многих радуг«извечно…»
извечноздесь меня никто не ждал никто ко мнеконечноне выходитизвечно возникаю одиноконоя не знаю из каких глубинкакого будущегоа в словах моих лишь плотькоторую терзаюткогтино раны никакойили стенаньяили смятенья в горле но пространствовторгаетсяв какое-то лицоиз вечности«поля дрожат от предвкушенья жатвы…»
полядрожат от предвкушенья жатвырокочущим снопамнабухшим зернам словсвершениесуляиз вековых глубин исторгнутым волнамиз тьмысловесной к строчкам-жемчугамвенкам словосплетеньяречь обрестивелястирают немотумой путь и снег и пламяи распластавшая пожарземля«почему земля…»
почемуземляобречена то прошлому то будущемуи я оцеплен со всех сторонпогружаюсь наивно во тьму временпогружаюсьопять выплываюплывуи в неведенье снова живучтобы скоростью молнии овладетьи забыть замереть охладетьорошенная мнойбесконечна земляпогребеннаяпода земля в самом деле прекраснапогружаюсь в нее покидаю ее не напраснопродолжаюсь и продолжаю«круговороты…»
круговоротывсе более нежныена самой границе ветранервыводорослей или кружевасотканы щедровсе больше и большевсе ширеаллеи поля прилистники пламени прорастающегоостровами растениями песками густыми волнами гнездамиглинянымиих теплым дымом песчаными гнездами их пухом незримымгалоп травызнамена плющакорникрадущие берегаутонувшие в вечном тумане«меховые мосты моховые озера…»
меховые мосты моховые озеразаболонькапляза каплейи кровькаплетзаросли ежевики низкокрылыек семени семязаболонькуст врастающий в кустуголь тлеющих травбрызги кровиа в скальных глубинах на вершинах колодцев заболоньпрорастающая в горизонт постепенно от дерева к деревуследом новый приливвсе растенья вселенной«парусников гордых лемеха высекают молнию…»
парусников гордых лемеха высекают молниюв зигзаге видно очертание плечаи роитсяпо вершинной волепесенка мгновенная и абрис круглой словно яблоко грудиплавных бедер а по воле листьев песенка все звонче и живейфраза к фразедополняет образтеплых очертанийживота где леса объединились вместегде органный нарастает звуквереска охапка светлячковневод погружаемый все времяв волны золотасуровый лемех подтверждает нежность парусов«Их поступь не слышна ни на мгновение…»
Мари Карлье
Их поступь не слышна ни на мгновениеи облик их скрывает сновидениекустарник с перламутровыми игламии новорожденный незрячий светим колет пальцы те которых нетносительницы воду принеслиисточника иссякшего вдаликак те застывшие в молчанье каплина кончиках нависших сталактитовпомедлив канут в жизнь мою в забвение.Вода которую между ресниц коплюи между букв слагающихся в имямоей жены уснувшейвода ладоней слившихся в объятииздесь на опушке снавода на стеклах в окнах уснувшей комнатымежду раскатов бури.Они с немым терпением идут по длинным улицаммертвы порогизавесы из иссушенной корыстропила крыш леса без гнезд веселыхвода сгнивающая подо льдом поблекший образ.На границе ветра утонет город остановит ихи губы приоткроются на мигморской песок янтарь тысячелетнийглаза их где кончаются потокиих щеки когда солнце пьет росуи если льется дождь по их рукам грудито создается замок на мгновенье.Лишь на границе ветра пробужденье.Круг горизонта как крыло в движеньеи синий жаворонок в миг полета.Мимолетность
В городе, в его нимбе, выкованном из солнца, улицы бегут вдоль каналов, где светится тьма, цепляясь за престарелый плющ берегов, где свежесть становится дымом, выдыхаемым трюмами барж, укрываясь в тени подмышек, осязая свежесть груди; улицы обвивают полинявшим шарфом фасадов шею женщины торопливой; улицы, покачнувшись, протягивают грозе тополиную стройность, ноги танцовщиц, белизну молока в осиянной оправе черных чулок, и разбиваются на букеты стеклянных иллюзий, окрашенных цветом нарцисса: мои пальцы пробивают дорогу в пыли и пыльце среди хрупких яичных скорлупок на краю тротуаров, в мерцании, рядом с лужами после дождя, среди вывесок неугасимых, и гораздо больше дрожащих, чем ресницы в любовном экстазе; среди праздно гуляющих женщин, у которых медовые ноги, и пчелиные талии, и шиньоны, распростертые крыльями чайки, хотя крылья так часто жмутся к ее пепельно-серому тельцу и несытому животу; их походка создана наспех из разорванных кружев джаза; среди окон таких высоких, что мыльные пузыри облаков, проскользнув сквозь узор занавесок, проникают во тьму и молчанье покинутых спален – пробивают себе дорогу, чтобы строго окуривать серой; ей не терпится загореться, ибо я закрываю глаза: платье, мокрое от дождя, сохранив тепло ее тела, завладело телом моим на скрещенье бегущих улиц Триумфальной Арки и Танремонд, и я сплю, хотя в Лилль шагаю, в этот день – 18 мая 1961 года.
Франсис Карко
(1886–1958)
Прощай
Этот жалкий кабак много летОсень долгим дождем убивает.Я пришел, но тебя уже нет,От страданья любовь убывает.Я страдаю, когда ты ушла,Я смеяться учился искусно.Плачу я без любви, без теплаИ живу с той поры только грустно.Ты хотя бы на память храниМое сердце, тоски неизбежность,Ты храни эту древнюю нежностьИ от ран почерневшие дни.Грудь чужую осыплет мой смех,Лаской губы чужие я встречу.Их зубами своими помечу…Все равно ты прекраснее всех.Полночь
В переулке пустом,Занавешен дождем,Ждет гостей дом свиданий.Плач полночных часов,Словно скрипнул засовВ глубине сонных зданий.Кто крадется тайкомЗдесь, в ненастье таком?Тени двух ожиданий…В переулке пустомВ ночь небесных рыданий.Морис Фомбёр
(1906–1981)
Эта красотка весна
Эта красотка веснаИз дому гонит девиц,Эта красотка веснаСолнцем озарена:Девушке пара нужна,Парень в кадрили как принц…Нежно скрестила путиЮных парней и девицЭта красотка веснаСолнцем озарена.Эта красотка весна —Времени капля одна,Очень красива весна —Недолговечна она.Песня о красавице
Под деревом в цветуКрасавица сидит,Красавица грустит —Возлюбленного нет,Возлюбленного нет, —Никто не защитит.Под деревом в цветуЕй студит сердце снег,Ей студит сердце снег,Белеет на лету.Красавица, не плачь,Любовь – причина бед!Страданье предпочту,Страданье от любви,Страданье предпочтуЯ одиноким дням,Где сердце студит снегПод деревом в цвету.Из немецкой поэзии
(перевод с немецкого)
Райнер Мария Рильке
(1875–1926)
«Одна новинка; да всего одна…»
Одна новинка; да всего однаразыскана за книжными рядами,смущается, обласканная вами,и отрицает то, что есть она,и жребий свой. Но книгами, вещамивещает нам желанная страна,их счастьем будничность окружена,они смягчают грани между нами.Жизнь – это жизнь, ущербности в ней нет.Зачем же там невидимые вещи,где полон дом: одушевлен, согрет!Пять обостренных чувств; а все же скрытсуществованья смысл: и говориттогда в кусте горящем голос вещий.«Я шел, я сеял; и произрастала…»
Я шел, я сеял; и произрасталасудьба, мне щедро за труды воздав,но в горле слишком прочно кость застряла,естественной, как в рыбьем теле, став.Мне не вернуть Весам их равновесья,не уравнять непримиримость чаш;но в небе – знак, не знающий, что весь яушел в иной предел, покинув наш.Ведь звездный свет сквозь вечные просторылетит так долго, чтоб настичь людей,что мой уход проявится нескоро,как росчерк призрачной звезды моей.Санта Мария а Четрелла
1
На храме замок, былых свершений нет,ты взаперти. Иль нет тебя?Время ушло за отшельником вслед,храм хранившим, любя,милая Мария а Четрелла.Отшельник ушел, и дом твой, как тюрьма,только тьма собеседник твой;я так одинок, одинок, как ты сама,чуть слышен мой зов живой:милая Мария а Четрелла.Лавр у храма помнишь ли ты?Он еще здесь, и сад не заглох.И каждым нервом его листычувствуют ветра вздох —милая Мария а Четрелла —смотри: взбудоражена ветром листва,он увлекает (ты помнишь – как),ты ощущаешь: тепла траваи запах свой шлет во мрак,милая Мария а Четрелла.2
Эти дни трепещут. Но невинноих спугнешь, и канет свет во тьму.Возлагаю ветку розмаринатрепетно к порогу твоему;посмотри, как нежно он цветет.Мы ему придали смысл унылый,чтобы навевал он жизнью милоймысль о смерти. От твоих щедротстало трудно излучать тебемилосердье, не подозревая,что из лона, сердце надрывая,ты открыла мир Его судьбе,крепнувшей, пока не осененбыл весь мир твоим всесильным сыном:и низверг он, ставши господином,лик того, кто старше был, чем Он.3
Не шагов ли шорох слышен в храме?Подойдешь ли ближе? Будет срок,когда ты соединишься с нами,как живой, но сорванный цветок.О, пускай лица ты не покажешь,не откроешь двери, – подойди,чтобы сердце новое в грудизастучало так, как ты прикажешь.Нам и так безмерно тяжелочтить тебя, не видя постоянно.Мы любили женщин, но обманачувство их от нас не отвело,краткость встреч или разлук стихия —скудный дар. Скажи, в чем сущность их?Почему, оставив нас одних,ускользают в никуда, Мария?4
В храм каждодневной дорогойиду (я по праву прав):замкнутый и далекийлюдям чужд твой нрав;когда-то Ты возвышаласьв центре склоненных голов,и целый год раздавалосьэхо тысяч шагов.Мой шаг одинокий нынезвенит среди пустоты.Я твой рядовой в пустыне.Необъятна ты.Стремлюсь я тебе в смятеньевсе сущее передать;от ливня весеннего тениневидимо движутся вспять.5
Он любил тебя; робко лелея,охранял. Посмотри сквозь года,как в саду по центральной аллееон с тобою гулял иногда;путь всегда выбирал покороче(соболезнуя, крепла рука),чтобы небо не жгло твои очи,и земля не была бы жестка;ты терялась, когда между деломнаклонялся он к новым росткам, —ты – бесстрастна была к пустякам, —отрешенно заботясь о целом.6
Так травы нездешние зыбков немыслимых скалах растут:твоя чистота и улыбканад скорбью тебя вознесут.Скорбь неодолима,ужас и снег все белей.Как отличать могли мыгордость от скорби твоей,если сама ты не зналаграни бедствий своих.Сплетены концы и начала,и бесконечность в них;словно отверзло лоносверхвеличью врата,вечность непреклонна,след ее – темнота.7
О, как молода ты в этом крае:словно друг доверчивых детей.Пастухи, простой мотив играя(те, что старше вечности твоей),коз привычно собирают в стадо,иль мужей скликают в тот момент,когда тяжки лозы винограда:ведь большой мелодии фрагментотклик музыкальный обретает(виноградарь свой венок сплетает),крик звериный – аккомпанемент.Слышишь ты, как крик рождает криктам, где исчезают все дороги,и не знаешь ты, где он возник,и трепещет сердце от тревоги.Выйдешь ты в испанском платье пышном,драгоценные блеснут оковы,а велят – ты шагом еле слышнымиз чужой страны уйти готова.Молитва об умалишенных и осужденных
Вам, от которых рокскрыл доброту лица,тот, кто одинок,перед началом конца,со свободы, в полночный часодну молитву прочтет:пусть ваше время течет;время есть у вас.Когда память очнется от сна,студит пальцы волос тепло:всё роздало время сполна,всё, что быть могло.О, немоты вашей мрак,у сердца крадущий год;мать ни одна не поймет,что бывает так.Сквозь раздвоенье листвысмутно видна луна,ее заселили вы,одинока она.Гонг
Превыше слуха: Звон.Не мы внимаем звук,Он впитывает нас.Дом наизнанку. ДухПроекцией вовне…Рожденный в муках храм,Развязка, где боговНе разгадаешь…: Гонг!У суммы немотыЛишь собственная власть,Самопознанья хмель,Лишающий лица.И миг из леты лет,Отлитая звезда…: Гонг!Ты, незабвенный долг,Рожденный из потерь,Нам непонятный пир,Вино бесплотных уст,Внутри опоры вихрь,Обвал, прервавший путь.Предательство во всем…: Гонг!Из нидерландской поэзии
(перевод с голландского)
Симон Вестдейк
(1898–1971)
Круговорот года
(Цикл сонетов)
Январь
Сквозь пестрый праздник белизна взошла —Сиянье снега или льда свеченье;Но блеска их обманчиво значенье:Свинцовость небосвода тяжела.Рождественские дни не знали зла,Неделя эта ищет продолженья,Пока не сняли с елок украшеньяИ праздничные яства со стола.Скорей развязку в драме, чем начало,Вся эта безысходность означала —Так запоздалой ласки ждет вдова.Ты говори ей лживые слова,Чтобы она в них лжи не различала,Ведь синь небес и на земле жива.Февраль
И вдруг – капель, желтеет белизна,Как старых кружев нежные узоры,Когда метелей снежные повторыНеразделимы, как метель одна.И старомодна неба глубина,И бесконечны чаек разговоры,Их крики и злопамятные взоры,Когда добыча их обречена.И снова мокрый снег; и дождь опять;Лишь иногда – прикосновенье света;И снова инеем земля одета.Изменчива и кратка благодать —Разнообразие минует это,Как боль таланта, канувшего в Лету.Март
Чертенок-март! Энергией своейОн может вызвать в море шторм суровый,В трубе каминной спеть мотив сосновый,Вращает лихо флюгеры церквей.Потом летит над графикой ветвей,Гордясь весенним небом, как обновой,Лошадку со счастливою подковойВпуская в одиночество полей.Идет по обнаженной мостовойЧертенок-март, томимый нетерпеньемЖеланий смутных, жаждой вековой,Идет он по обветренным ступеням,И небо синее над головойСпокойно тишиной предгрозовой.Апрель
И вот набухли почки на рассвете,Как девочки, в девичество вступивИ тайн своих сердечных не раскрыв,Всё зиму помнят, думая о лете.Но все-таки они уже не дети,И, парню ничего не разрешив,Они душой осознают порыв,Уже за грех свой будущий в ответе.Любовь творит плотины и потопы,В уединенье вересковом тропы,И сумерки, и ожиданья мед.Влюбленный даже в городе пойметИгривое значенье гороскопа,Когда мгновенье в вечность перейдет.Май
Уже тепло. Но все же зябнет телоЯгненка белого во тьме ночной,А дерево вишневое веснойУже цветы нарядные надело.Оно вступает в состязанье смелоС ягненком, с маргариткою лесной,И украшают зелень белизнойЦветок, ягненок, вишня – нежно-белы.А ночью, словно старый сон лелея,Земля про зиму вспомнит, не жалея,Что белый сон приснился ей.Ягнята, снег и нереальность дней,Когда весь спектр искусством чародеяСмещает краски – белого белей.Июнь
Июнь, самоуверенный и прыткий,Шумлив, как гуси-лебеди в пруду,Короткой ночью северной в садуШагнешь – и встретишь утро за калиткой.Терзаешься несбыточной попыткойУснуть, но просыпаешься в бреду,И видишь утро к своему стыдуДалеких ярмарок цветной открыткой.И все звенит, и все цветет стократ,И звезды черной магии парят,И чудо пробуждают спозаранку.И сон короткий видит акробат,И, падая, он чувствует канат,И слышит каждый грустную шарманку.Июль
Взыскуют первые плоды ответа:Для жизни или смерти зреем мы?Уже в садах фруктовые шумыНад благодатью яблочного лета.И шутки осени не горше света,Который размягчает нам умы,Хотели бы мы крылья взять взаймы,Но зрелость не позволит сделать это.Созреешь, дабы сгнить. И все трудыПонравиться – доводят до беды.Мы жить хотим, но жить уже не смеем.Простые, не волшебные плодыДолжны у смерти отбирать бразды,Мы безмятежно умирать умеем.Август
Теплее стали, но короче дни,Как будто смерть протягивает длани,Смерть года за отсрочку просит дани,И бронза, как в патине, вся в тени.О жаркий день! Ты нам зерно верни,Пока не хлынул снег на поле брани,Пока Король Зимы, шаги чеканя,Не выстроил сугробы вдоль стерни.Как в лихорадке, старец похотливыйСгорает, думая, что он счастливый,Все будущее сжав в ладони дня.Когда, убитый собственной поживой,Он упадет, то головы плешивойКоснется отблеск бывшего огня.Сентябрь
О время холода под знаком Девы!Лежишь лоскутным одеялом ты,Не знавшее любви и теплоты,Невинное, не ведавшее гнева.Для старых дев исчерпаны напевы;Визит к друзьям, домашние цветы,Сукно на тощих бедрах, как бинты, —Вот всходы от бесплодного посева.Напрасно жаждет мужества земля;Коровы возвращаются, пыля,И на полях пустынно и уныло.Ни бабочки, ни дерева в цвету,И скошены луга на корм скоту,И все молчит, и все уже остыло.Октябрь
День умирающий живее все ж,Чем нарисованный. Светлей закатаСочится сукровица розовато,И цвет ее на рану не похож.Деревья нищие бросает в дрожьБылая роскошь, вянущее злато.Они сквозь ветви смотрят виноватоНа бледный сон, как на последний грош.Кроваво-красный свет ночных сигналов,И варварских охотничьих кинжалов,И женской жажды – ты огнем гори.Будь нежен к небу даже в тучах мглистых,Октябрь; и в окропленных кровью листьяхТы страсти запоздалость усмири.Ноябрь
Ты предпоследний, как Вениамин,Ты, как Иосиф, искренен и в малом,Но над могильным роковым проваломПо воле братьев ты стоишь один.Не все мы доживаем до седин.Но, достопамятным гордясь началом,Козлами отпущенья в свете аломСредь предпоследних разбрелись равнин.Все, что не умерло, живет упрямо,Двусмысленностью наполняя драму,В которой злые силы – напоказ.Сомненье тронет руку Авраама,Но только нож его избегнет срамаИ Бога сохранит в последний раз.Декабрь
Закутан в мантию, уходит год,Он стар и хром, его семейство плачет,Под капюшоном он морщины прячет,С волос, как с неба, снег густой идет.Он говорит: «Всем жертвам счет ведетПрирода и над жертвами судачит,И я не ведаю, что это значит,И мой вопрос в ответ вопроса ждет».Так спрашивай в отчаянии вечном,Старик, несущий год в мешке заплечном —Двенадцать разных радостей и бед.Штрих времени в творенье быстротечномНа стеклах инеем оставишь млечным,Но канет твой рисунок в Лету лет.Эпилог
Забудь тот год, в котором грусть теснится,Забудь тот год, где страхом правит власть,Забудь героев, пожелавших пасть,Забудь постель больного, где не спится.Нет ничего, чему нельзя забыться,От целого видна нам только часть;И чем бездумней оказалась страсть,Тем легче закрываются страницы.Но кажется другим, что этот годУходит, принося тоску невзгод,Отчаянья тупое очищенье.Хранящий верность прошлому найдетК сокровищам забвенья тайный входИ призрачность счастливого мгновенья.Геррит Каувенар
(р. 1923 г.)
Эльба
На мне кровавая куртка,и я стою на Эльбе,Наполеон меж Наполеонов,и я стою на Эльбе,имен у меня немало,и я стою на Эльбе.О, генералы живые, узрите мой клювна Эльбе.Со мной прогуляйтесь по паркам бессонниц, сомнений и ссылки,когда я брожу ночами, как пес бездомный, блохастый.Мундир мой – черные скалы,глаза мои – ваши радары:за душу атомной бомбы вам, господа, спасибо!Но страх проживает в Париже,в нем память моих парадов.Химерам на Нотр-Даме,Эйфелевым ажурам – признаюсь:в безвременье моря я – символ вашего страха, его филиална Эльбе.Ты думаешь, что я умер?Стою я в кровавой куртке,и тело мое большоевмещает в себя, жирея, Бисмарка, Гитлера, Ницше,Чаплин – шут,но украл онславы моей эполетыдля ярмарочного балагана,историю битв – для черни!Подайте протест, генералы!Труп мой стоит на Эльбе.Отведайте, генералы, гимн моего гниенья,плотью меня облеките.Я жду вас в склепе музея, где виселицы и Шпенглер,плотью меня облеките, зову я, но не надейтесь.Рабы-солдаты не верят теперь в краали-казармы,Я зовусь среди прочих Наполеоном с Эльбы,а Святая Елена – будет.И так далее
Меж тем постоянно приходит любовницаи опять ищет отдыха от суеты, тараторит и проситто поесть, то попить и выгадываетнеподотчетную пятиминутную паузу —опять, как пядь в лихорадке часов, словно все ещев благоухающем ртуостается среди золотого запаса коронок,как в музее, бесценная правда зубов.А теперь уходи; видишь – дети повсюду играют,там, где люди бездумно прошли сквозь людей,сквозь глаза разноцветные, сквозькрасоту, что стихов не дождется,когда снова кричат новорожденно-голые мыслив необъятной постели, как утро вчерашнего дня.1. по дороге бегут;2. смотрят фильм, где бегут по дороге;3. вспоминают, что видели фильм,где бегут, и так далее – вечно, по кругу.Встреча
Иногда люди стареют настолько,что от них остается лишь собственность.Они еще ездят в купленных когда-то машинах,дремлют в дедовском кресле и трижды садятся за стол,ищут прошлое в семейном альбоме,гладят личную кошку, кормят птицу, сидящую в клетке…Они еще покупают собственный, привычный табаки дарят слепым жемчужины собственных мыслейо кабинете министров и вечно грозящей войне.Но иногда бесплатный бумажный стаканчиккажется домом призрения, пахнет восковой рукой попечителя;и в собственных рукахлюди чувствуют чужую, непривычную дрожь.Историческое
Какая редкость – соль в сорок четвертомНо мы реальность мира ощущалисегодняобесчещена она.Чтобы отведать призрак сбитых сливокв горячке были преданы навечносокровища родного языкаи нам казался сладким и воздушнымсырых бобов нездешний аромат.Но между тем о соли: опоздавшийты можешь взвесить; килограмм рассола(за ним стояли женщины всех ранговс бутылями у соляных колонокна амстердамских страждущих мостахстояли слитно и неотчужденнопока полиция в другом кварталерешением еврейского вопросаусердно занималась) стоил столькокак нынчедесять ароматных банок медаилисобрание высоких сочиненийв пяти томах.Две осени
Скисает сладкая еда,на чердаке смердят объедки;в осенних каплях стол пустой;лишь карточками на продуктыпокуда правит пестрота…Облизываясь, волк губастый,жует газету, и воняетпривычный утренний эрзац.А у промокшей птицы в клювеосталась горсть раскисших зерен,и небо падает на ферму,даря одну надежду детям:быть может, и весна придет.Народ спасен и бессмертен —пришла настоящая осень,какой давно не бывало:желтеют зеленые листья,и синий ветер белеет,и ниже склонилась трава;качается от ударови пьет свой седьмой стакан,потом оседает в кресле.От сладкой точки отсчетапо вечной дороге странствийон может брести до зимы,пока по такой погоде отыщет путь настоящийпо бесконечной стезе.Некий день
Некий деньслучился потом;свет истаял,как поздний воск;колокол бил;опоздал почтальон;время стало.Отныне емуне двинуться дальшенекого дня.Руки его тяжелы; небеса —белый листок на черном листке,рухнул пол у него за спиной,уснул воробей за грудью его…В два неба он упакован был —теперь в два слова замкнули его;отмерили метром кусок земли,под неким днемчерту подвели.Поскольку бомбы не едят мяса
Между тем в этом мире прекрасноммогут женщины спать обнаженными,словно в собственной спальне.Что может с ними случиться,поскольку они не солдаты?!Все было, все было,все близко, ночто-то разъяло нас, развелодавно… А может, недавно?Нет горизонта, и нет луны,обнажены слова о покое,можно обдумать донос и сомненьебез завершенья – земля кругла.Ветер утих
Посващается Пауле
Ветер утих, как собака,однако вздыхает по людям…Мы судим о ночи по снам,но нам невдомек, что скоростьнеподвижностью рождена,что храм начинается с кирпича,из луча и коры огонь возникает,и в тело тепло его проникаетлишь тогда, когда гаснет костер.А детям кажется, что до сих пормы чтили только безжизненный прах:их шаг – это первый шаг.Скоморохи, которые смеют
1
Не надо закрывать глаза на то,что каждая букво-секунда в прошломмеж ветошью зажата и цементом,и наши ребра или позвонкираздавлены давленьем атмосферы.Так было,и бывает,и пребудет —глумливой гарпииочкастый труд.Но после этой вычитанной мыслимне мягче пухакамни мостовой,как после действия поводья реплик.Развязывая Каиновы петли,я плоть даруюмраморным рукам,пока не затрепещеткаждый мускулвоображеньем —пеной мозжечка.2
Со свежей храбростьюналево сверху,спускаясь с белоснежных горбумажныхв долину карликас прудом зеленым,в сандалиях,оленьим быстрым шагомк домашним лодками снастям рыбачьимпо выровненнымуличным дорогамшел человек,то в гору поднимаясь,то вновь спускаясь,шел он с воплем страха —не в разуме,не в сердце —в животе.Эй! Озеро, зеленое от тины,с девчонками в полузабытых бантах!Эй! Тростниковый старенький петух!Пинок под заднеужто дать ты хочешь?Но храбро лодка к берегу плывет. —Сбегайся, краснокрышая деревня!Сбегайся, краснокрышая деревня!Сбегайтесь, краснощекие девчата!Не для чего-нибудь,а просто так…3
Этой радости быть вовеки:распахнем дыханьемворота,проторим шагамидорогуи пройдем по старому паркумимо птиц, лошадей, деревьев.Все мы – странные скоморохи,скоморохи, которые смеют.Это радость:пушки умолкли,рифма может отыскивать пару,трубы фабрик – это сигары,что дымят тепло и привычно:вам их больше нельзя увидеть,их опишет потом газета.Ты забыл о гнезде далеком?Там ты могпод защитой паркасеменить по дорожкам тенистым,а навстречусочилось солнце,словно сочный грейпфрутиз Яффы.Их теперь и во сне не увидеть.Но такой лишь бывает радостьскомороха, который смеет.Сегодня рано стемнело
Сегодня рано стемнело.Моя комната стала родильной палатой,и на кружеве материнской сорочкикровь по краю, как оторочка,и я на весах – кричащий младенец;я родился, я создан,я существую для правды,и засыпаю в пеленкахэтой ноябрьской ночьюбудущим сном;мне снится,что мать отцу отдаетсяна примятой траве газона,под небесным, свинцовым законом;прочь бежалакакая-то птица,надо мной простирая крылья;я бы мог явиться однаждыперед странником запоздалымлегкий, как предрассветный ветер,сильный, словно удар боксера.Как молчит мое долгое времяв этой комнате, рано стемневшей,мой язык, как колокол в глотке,бьет в беззвучный набат о нёбо:дай мне пить, всесильное небо —мои крылья съедены молью,мои жабры вырваны с болью,я теперь пожираю душу,я Адам XX века.Я никогда
Я никогда не стремилсявысечь нежность из камнядобыть огонь из водысделать из засухи ливеньИ все-таки холод мне тяжекибо солнце было однаждыдо краев наполнено еюсолон был мой хлеб или сладокночь была темна как и должноМожет, вся беда от познанья?Я себя перепутал с теньюкак слова иногда заменяютночь и день единого цветаК плачу долгому глухи людиНикогда ничего иноготолько высечь нежность из камняи добыть огонь из водыили сделать из засухи ливеньДождь идетя жаждуя пьюЭто
Это совсем не красиво,это нельзя прочитать,это неведомо детям.Это, пожалуй, не тайна,это не зря восхваляют:это – всего лишь нутродвери наружной,и все же: тянется палец к губами призывает к молчанью;возле дверей под ногамипрошелестела газета;за день, за месяц, за год;снег, не растаявший в пекле,в месяц морозный умрет.Тужилось слово напрасно,правда лгала, и ничтоей не дало благородства.«Видишь: солнце стоит так низко…»
Видишь: солнце стоит так низко,ландшафт типичен – все в нем и вовне,свет постоянен, словно во сне;вдруг! Изменяется все вокруг – этоне существует, существует иное,иное – в рассказе раненье сквозное,долина в горах на закате пути;еще можно двором проходным пройти,еще можно окно распахнуть,задержать насилье над солнцем, но —свершиться истине суждено.Это всё
Нет человека —есть только люди,нет стиха —есть только поэзия, —поэзия мимо проходит вперед,не оставив строчек о неизвестном.Есть люди, и если я говорю:«Я люблю их», – я лгу,но если я лгу, я все равно люблю их,потому готов я правду сказать —любую правду – об одном человеке.Я утверждаю, что только ониделают камни камнями,делают воду водою.Они создают свой мир,который им уготован,ими будет он заселен,и это сказано дважды.Так фанты ложатся ближедвусмысленности и смысла —как люди.Они не милы мне,но сам я один из них:это всё.Комната
Движенью воздуха внимает ухо,как о?рган слуха, как орга?н,а перепевы спектра, словно трубы.И окна этой комнаты, как губы,жару, как птица воду в клетке, пьют.Кровь этой комнаты волнует лето —и ветер вопрошает ухо это,и жаждет этот ненасытный рот,когда закат, как кровь земную, пьет.А я – ребенок пред органом света,ловлю волшебной раковины звук,но раковина падает из рук,стоустым человечеством воспета.И комната в закатный небосклонРаскроется, как розовый бутон.Рука
Моя рука бежит по дороге,как голая пятипалая лапа.Она возвращается к пауку,паук говорит, что охотноон ночует под сенью ажурных блузок.Видишь – женственностьостановилась поплакать,пусть рука успокоит ее мечтой.Мне пригрезилась молодость.Я лениво качался на водной гладикожаных, первобытных мехов.Предгрозовая медлительностьобещала отблески молний,но мне было выдано прошлоесерой, скучной завесой дождя.Я смастерил настил на террасе —две черных доски на садовых стульях,чтобы охотиться на паука.Но слепой садовник смеялся.И я бежал пятилапо направо —к дому левого отца и налево —к дому умершей матери, пока не проснулся.Женственность осушила слезыи рассмеялась.Паук вынул скучную книгуи спрятал женскую радостьмеж пожелтевших страниц.Рука продолжает, читая,мой путь от первой строки.Язык
Язык, наверно, выдумали птицы.Я – слишком человек, чтобы летать,я возвышаюсь над землей, как зданье, —создание и выдумка земли.Я – отблеск,Что таится у стеныИ вылетает призрачно из оконпрозрачной задней комнаты,воняя почти любовью и почти дерьмом.Я – дерево, родившееся в кадке,я – птица в клетке, мной язык придуман,а люди робко прячутся в словах.Пространство
Мы среди сена и цветоввдруг свет нездешний сотворили —знамение безмолвной ночииз комнаты не разглядетьсквозь пыль бумажных занавесоки шум горячечной попойки.Мы были круглы, словно ядра,перед травинками – ничтожны,но больше молний шаровыхперед ничтожностью мгновений.Рукомесло —как рук останки —мы отдавали нервам пальцеви познавали тайны речи,и блеск, и смех, и стонпространства.Узнали ночью мы,что в домевдвоем остались,остальные давно ушли,одна бутылка с молчаньеми другая – с медомнас ожидали щедрым утром.Останемся ли мы потом? Усладунам древесный шепот сулил: мирздесь,но рыбаки твердили,что белокуры, молчаливы,они прошли под парусаминад устьем бесконечных далей.Полуостров
Я – потомок моллюсков,вышедший к звездам из моря,живу по чужим букварями доволен стойлом ослиным.Могут люди крысами статьс их любовью к ячменному полю.Жадность влачу, как вериги,преступая голод и жажду.Если прилечь захочу —надо мною пикирует буря:человечности полуостровобступают стихии жестоко;там – другое: без предков,без взлета от древних моллюсков —только ракушка одна,словно спящий скелет возле моря.Сказать, подумать…
Реки знают, что вспять они не потекутпо возвышенным руслам, к вершинным забытым истокам,реки знают значительно больше, чем люди.Реки дань отдают удивительно плоской земле,где моря и озера для них обещанье покоя.И они, безвозвратно теряясь в конце,никогда не кончаются – вот их великая сила.Реки знают значительно больше, чем люди.Видит их человек и находит забвеньеметафор.А потом опускается ночь над стихом,с отключившимся зреньемпоэт опускается в воду.Но стремнина стремительна.И, не погибнув на месте,убегает к мерцаниюобетованной земли.Он живет и не знает, живет ли.У собственных стонет останкови бессмысленно тянется к зеркалу, чтобысказать – где же, где я?Подумать – каков я, каков?Смерть дерева
Медленно сердце сдавалось.Я должен в землю заглянуть глубоко,пока по капле сочитсярасщепленное древесное сознание,в котором вечная памятьтого, что удары сердцабыстрей, чем удар топора.Свет вечерний болтливорастекался вдоль стен домов,словно бабочка-однодневка,примирившаяся с бытием.Плоть мою разнимаетострие топора,но боли моей не знаети не ликует оно;из темной моей сердцевиныя зорко слежу за ним.Я осязаю, что есть он,что открыто мое нутро.Сумерками он был,станет позднее ночью,объемля коротким мгновеньеммою предзакатную жизнь.Антони Кристиан
Винанд Старинг
(1767–1840)
Заложение основ морского могущества России, торжественно отпразднованное Петром Великим 23 августа 1723 года
Смотрите, гордые князья,Отбросив скипетр и державу,На победителя по праву —Не вам венок сплетаю я.Тому, кто невский склеп болотРазрушил жизнью многотонной,Тому, кто в варварстве рожденныйБыл призван просвещать народ;Учитель, плотник, воин, жрец!Его приветствую! И славуПою его крутому нраву,И вторит мне оркестр сердец.Вот ботик, что познал почет,Когда был юн его создатель,На праздник, словно зачинатель,По волнам трепетным плывет.Он – прародитель тех судов,Чьи кили глубину пронзили,Что вслед за ботиком проплыли,Расправив крылья парусов.Мир чествует, как господина,Того, кто замер у руля,От скал, где Новая Земля,До плещущихся волн Эвксина.На вас, на ваше торжество,На воинство свое морскоеОн смотрит с гордостью мирскою, —И видит весь народ его.Подходит ботик! Все судаЧесть отдают ему с почтеньем,Морская гладь полна волненьем,Своею ношею горда.«Да здравствует!» – звучит вокруг,Кроншлот грохочет над гранитом,И медь сияет под зенитом,И барабанный бой упруг.Гром пушек с самого утра,И дым, как флаг, окутал клотик:Приветствуют петровский ботик,Любимый первенец Петра.Но Петр за маленьким рулемЗастыл, грядущее провидя…Любя, воюя, ненавидя,Там шел народ своим путем.По мановению судьбыМгновенно обострилось зренье,И он увидел восхожденьеК вершинам славы и борьбы.Фундамент прочен, ведь не зряЕго своим скрепил он потом,Свой город каменным оплотомНароду русскому даря.Не дрогнул русский великанПод западным суровым шквалом,Над белым снегом следом алымЧужой рассеялся туман.И снова праздновал народПетровскую годину честиИ с победителями вместеТогда, казалось, Петр идет.Когда взмахнул мечом тиранНад синим Средиземным морем —Его отвага стала горем, —Не врачевали лавры ран.И в Дон и в Неман кровь теклаГрабителей, в бою сраженных,В московском полыме сожженных,Не стало крыльев у Орла.Но вновь клинки обнажены —Теперь султан считает раны,А благодарные БалканыРоссией освобождены.Вот что увидел взгляд Петра —Строителя и полководца…Вокруг звучит иль в сердце бьетсяНесокрушимое – ура!И вот он руку подает —Искатель и знаток талантов —Помощнику из Нидерландов!С ним Кройс. Моя душа поет!Мороз
Мороз, хотя седобород,Кровь с молоком старик.Со вкусом ест, в охотку пьет,Спешить он не привык.Над каждым саженцем в садуКряхтит, весь день отдав труду.Коль все цветы защищены,Сорвет он поцелуй весны.Когда скует озера лед,Дорожкой станет беговой, —Он на коньках добыть почетСпешит, как будто молодой.На санках с девушкой скользитИ, как повеса, егозит.Снежинки, как пчелиный рой,К нему летят со всех сторон.С печалью свыкнувшись, поройБез устали хохочет он.Водить он любит хороводИль долгой ночью напролетИграть в головоломки слов,Не замечая бой часов.Вот ветер западный возник —И сразу оттепель и грязь.Тогда в поэзии старикС погодою находит связь.Боль в наслажденье перейдет —Восточный ветер верх берет.Дорогу снова лед мостит,Как мост, друзей соединит.От злоязычных прочь речей!Жизнь у Мороза нелегка.Короче сон его ночей,Все тает скарб у старика.Мы поднесем ему в свой срокИз веток пальмовых венок.Хотим, чтоб голос струн вознесНаш клич: «Да здравствует Мороз!»Паровые машины
Столетиями мчал нас по дорогам конь;Но разум тайна странная томила.И слабым смертным дал обузданный огоньВсе силы покоряющую силу.Не зная устали, стихии укротив,Несет сокровища из глубины бездонной.Повозки без коней, просторы проглотив,Бегут по колее бессонной.Бьют лопасти колес и движут корабли,Освобожденные от парусов и весел,И поршни, как сердца, одушевить смоглиТупую тяжесть всех ремесел.О Нидерланды! Вы – распахнуты морям,От ила и песка освобождайте воды,Пусть золото зерна моря приносят к вам,Понявшим таинство природы.Невежества покой всегда ведет в тупик,А разума заря – светла и неизбежна,Пусть век чудес пока к литаврам не привык,Его венчают лавры нежно.Веди, стремление! Все ближе высота,Где слово вещее слышнее в скромном храме.Пока еще мой прах не давит немота,Я славлю знание, как знамя!И будущего мглу пронзает зоркий взор.Каким величием его чревато лоно!Лишь предрассветный сумрак до сих порЯ чтил коленопреклоненно.Из норвежской поэзии
(перевод с норвежского)
Юхан Себастьян Вельхавен
(1807–1873)
Весенняя ночь
Ночи весенней смутные сныДарят долинам покров тишины,Реки протяжные песни поютВ ритме ночных колыбельных минут.Словно в идиллии,Молят у лилииЭльфы: «Позвольте остаться нам тут!»Скоро взойдет молодая луна,Свет серебристый рассыплет она,И проплывут над землей облакаСном лебединым, неясным пока.Вскоре лучистые,Девственно-чистыеВысветят чувства картину слегка.Так пробудись! Пусть согреет твой взглядВоспоминаний бесценнейший клад.Здесь ты один. Созови на советПамять нетленную прожитых лет.Тихо, как облако,Призраком обликаВремя проступит сквозь трепетный свет.Слышишь, как птицы поют в соснякеВсё, что мечтал ты услышать в тоске.Всё, что открыл ты в природе теперь,В лунном свеченииЛед облегченияПрежних страданий твоих и потерь.Бергенский округ
Ветер подул с востока,В листьях лип вздохнул одиноко,Туча на запад плавно плывет,Грусть унося с собою,Туда, где в пене прибояДетство стареет за годом год.Детства дни золотые —В книжке старинной картинки цветные,Каждой картинки напев узнаю,Все, что грезилось, рядом:Под пенистым водопадомМне Хульдра вручила арфу мою.Знаешь ты влажные нивы?Словно храм, они молчаливы,Безымянны, безлюдны, бесплодны они.Над речками цвета сталиБерезы мне подсчиталиВсех утрат моих черные дни.Видел ты лес, нависшийНад рекой, над волной наивысшейВ тяжеловесной графике скал?Там, на полянах цветочных,Счастья глубинный источникПод птичьими гнездами я отыскал.У ограды райского садаВечной стражи сурова преграда:Хребты рассекли небосвод, как клинки,Но на доспехи герояДисе роняет пороюВсех беззащитных роз лепестки.Там берега пустынны,К ним плывут киты-исполины —В шторм даже их защищает земля,Флаги над бухтами реют,Фрукты червонные зреютОколо мачт твоего корабля.Так создал Господь на пробуТень бессмертья для смертной особы.Там лес и залив звучат, как хорал,Песню дрозда повторяя,Эхо сурового краяСлышится в храме сводчатых скал.Мечта не знала закатаВ моих светлых дубравах когда-то,Где качалась моя колыбель в тишине;От страшного сновиденья,От тяжкого пробужденьяПамять лучше лекарств помогает мне.Душа Норвегии, здравствуй!В зимних бурях опасных странствийТы как титан, закаленный в борьбе;Но под броней тяжелойВижу тебя веселой,Бьется сердце любви в тебе.Хенрик Арнольд Вергеланн
(1808–1845)
Моей Лакфиоли
Когда ты блеск утратишь свой,я не прощусь с твоей листвой,я буду там, где мы росли,как часть земли.Тебе я шлю последний крик,последний взгляд к тебе приник;и в трепете воздушных струйпоследний поцелуй.Я дважды прикоснусь к устам,сначала попрощаюсь сам,а роз моих любимых кусттвоих коснется уст.С ним разминусь, уйду во тьму…Ты передай привет ему,пусть на могиле зацветет,когда пора придет.Хочу, чтоб на груди моейлежала роза новых дней…Прошу, в дом смерти призовиты только свет любви.Армия правды
Слово? Кто услышит слово?Боль стихов?Вечна беззащитность слов.И когда слова готовыв бой идти,где им силы наскрести?Правдой мир пренебрегает.Но пред нейнебо блеск своих огнейв молнии переплавляет.Это весть,что величье правды – есть.Почему ж в сраженье этомне видната, что небом рожденаи одета звездным светом?Что ж впередна врага нас не ведет?Почему не разбиваетвойск шатрытам, где в бой идут миры,где героев убивают?Тем, кто должен пасть,дай над жизнью власть.Войско тьмы сломить не просто.Так прочнысуеверия опоры, так черны,что от люльки до погостакраток путь.Трудно тьму перешагнуть.Но – вперед! – сквозь боль и беды,войско слов!Ведь творцом, в конце концов,вам обещана победа.До конца —с правдой, детищем творца.Слово! Правды славный воин!Ты храбрец!Из достойнейших сердецбудет храм тебе построен.С той порысолнце выткет вам шатры.Слово! Приоткрой забралои – вперед.Сила слова все растет,хоть порою сил так мало.Ты сильно,коль бессмертье суждено.Потому, малыш отважный,не ропщи,в пораженье отыщиотблески победы важной.В мраке лжитропку правды подскажи.Весне
Весна! Спаси меня, весна!Тебя любил я всех нежнее.Трава ценней, чем изумруд,И анемоны – сердце года,Хотя наступит время роз.Они порою снились мне,Ко мне склонялись, как принцессы.Но Анемона, дочь весны, всегда душой моей владела.О, Анемона, подтверди, как я склонялся пред тобою!Ты, мать-и-мачеха, и ты, бездомный пыльный одуванчик,Скажите, как я вас ценил – превыше злата неживого.Ты, ласточка, поведай всем, как для тебя я пир устроил,Когда вернулась из скитанийТы, как посланница весны.Скажи холодным облакам, чтоб не вонзали больше иглыВ мою израненную грудь…Ты, старый дуб, как божествоМной почитаемый, я почкиТвои воспел, как жемчуга!Хотелось стать мне юным кленомИ крону нежную мою связать с твоим бессмертным корнем!Скажи, старик, что это правда,Ты подтверди – тебе поверят,Ты защити, а я вином поить весною корни стануИ бескорыстьем поцелуя все шрамы вылечу твои.Весна! Старик давно охрип,У Анемон устали руки,Простертые к тебе с мольбой, —Спасти того, кто любит верно.Я сам
Неужто я не в духе, Моргенблад? Хоть мне необходимо только солнце,чтобы от счастья громко рассмеяться…Вдохнув листвы нежно-зеленый запах, я, как от легкого вина пьянею,и забываю бедность и богатство, друзей моих и недругов не помню.О щеку трется кошка нежной шерстью и ссадины душевные врачует,в глазах собаки, как на дне колодца, топлю я беды горькие мои.Плющ под окном мне на ладонях листьевприносит разные воспоминанья, которые не надо бы хранить.Прошепчут капли первого дождя мне имена людей, меня предавших,и лабиринты дождевых червей они отравят, соскользнув на землю.Меня, кто сто восторгов испытал от центифолии столепестковой,меня всего один листок газетный принудить хочет, чтобы я убил секунду радости.А это – словно коварное убийство беззащитных небесно-нежныхи пурпурно-пышных беспечных бабочек,подобный грех бессмыслен и до дна души пронзает.И еще – попытка серым пеплом седины мне волосы до срока опалить,стряхнуть жемчужины секунд счастливых, которые усердно сеет время.Нет, горе-борзописцы! Лисьи когти напрасно вы вонзаете в скалу,цветы и мох соскабливая с камня.Как в раковине злобная песчинка, жемчужиной нападки станут в сердце,и диадему крепнущего духа они однажды радостно украсят.Где ненависть? На тысячу локтей ее уносят, улетая, птицы,она, как снег под вешним солнцем, тает и растворяется в морской пустыне.Но почему бы крови не кипеть в живущих жилах?Разве справедливо лишить ландшафт кипящего ручья?!Вы, ивы высочайшие, терпите, когда ручья стремительная пенасреди камней омоет ваши корни.Мне не по нраву это голубое, похожее на круглый глаз глупца,извечно одинаковое небо.И разве небо хуже оттого, что в нем живут изменчивые тучи —необъяснимые вассалы солнца?И если бы я был совсем один,то разве стал бы менее великим тогда Господь наедине со мной?Не жалуйся на беспросветность жизни, на звезды глядя, —ведь они, мерцая, о вечности беседуют с тобой.Сегодня ярко светится Венера! У неба тоже, может быть, весна?О ней мечтали звезды зимней ночью; теперь они сияют: Аллилуйя!У смертных множество богатств несметных!Душа цветеньем неба наслаждаясь, приветствует цветение земли.Она прекрасней, чем весною звезды, хотя зенит цветенья не настал.Я обнажаю голову пред ликом звезды вечерней.Словно дождь хрустальный, она на землю изливает свет.В родстве с душою звезды.По вселенной идет душа, лицо, как маску, сбросив,и грубый грим морщин стерев легко.Потом в душе застынет звездный свет, напоминая алебастр покоя.Как статуя, душа внутри меня; внимательно в ее черты вглядитесь.Теперь они, наверное, такие, как вам хотелось. Да, они застыли в немом сарказме.У моей души – отныне кроткая улыбка трупа. Так почему же вы опять боитесь?О, черт! Под алебастром сердце бьется, смеется и трепещет.И не в силах к нему вы жадность дланей протянуть.Из африканской поэзии
(перевод с английского)
Уильям Плумер
(1903 г. р.)
Скорпион
Гневно вскипев, Лимпопо забурлила,Бурой и мутной водой подхватилаДыни, маис, тростниковые крыши.Мертвое дерево и крокодила.Устье речное натруженно вздулось,Виден на солнце отчетливой теньюТруп негритянки, разбитый о камни,Стынущий на берегу запустенья.Волны рассвета его омывают,Будто бы мертвой забота нужнее,С вытекшим глазом, обвисшею грудью,Бусами и бубенцами на шее.Вот она – Африка! Так одинокоВ странствиях видели мы удивленноЗнак геральдический жаркого гнева —На раскаленной скале скорпиона.Разрушенная ферма
Спокойное солнце цветком темно-краснымКлонилось к земле, вырастая в закат,Но занавес ночи в могуществе праздномЗадергивал мир, растревоживший взгляд.Безмолвье царило на ферме без крыши,Как будто ей волосы кто-то сорвал,Над кактусом бились летучие мыши,И крался пугливо грабитель-шакал.Был полдень мучительно полон печалью,И вечность предчувствием скорбным полна,Змея при Безмолвье свернулась спиралью,Над каждым рассветом смеялась она.Топор в саду
Летом 1911 года, через семь лет после смерти Чехова, «Вишневый сад» был впервые поставлен в Лондоне. Впоследствии сообщалось, что в конце второго акта появились признаки неодобрения и многие покинули театр. К концу третьего акта ушла половина публики.
Тихо в зале, только шорохЭлегантного атласа. Пару знатную заметив,Смотрят все из-под ресниц.Эта пара сочетает защищенность с превосходством,И печать верховной властиНа породистости лиц.Сэр Никто и леди Некто(Их теперь никто не вспомнит) – эта леди, как принцессаИз созвездья королей,Из волос ее служанка гордый шлем соорудила,Бархат зимних роз пурпурныхПриколов на платье ей.Тем, кого она узнала, смело может поклонитьсяСэр Никто, как славный воин,Непокорной головой,И усов его холеность обнаруживает важностьИх носителя, которыйЧтим влиятельной молвой.О, зачем они в театре? Праздны и нелюбопытны.Но должна хозяйка дома, в это верит леди Некто,Современной быть во всем,Чтобы поддержать беседу,Обсудить с гостями пьесуСреди скуки за столом.Между сценой и четою возникал полупрозрачныйФлагманский корабль, затмившийЭтой пьесы колдовство,Сэр Никто и леди НектоНикогда б не угадали, что их флагман обреченныйНазывался status quo.Сэр Никто в своей программке выудил холодным взглядом,Как преступно в этой пьесеПопран избранных закон.Он кричал: «Ну что ж, посмотрим!»(Это означало: «Хватит».)Весь театр встревожил он.«Что за тип? Какой-то русский?Никогда о нем не слышал. Но, держу пари, свернул онГде-то с верного пути.Господи! Четыре акта! И у этих иностранцевСами имена к тому жеНеприличные почти!»Утешала леди Некто: «Тише, дорогой, я знаю», —К раздражительному тонуПодготовлена она,Слышно только бормотанье: «Удивительные люди:Ничего не происходит!Эта вещь – глупа, скучна».Заразительно брюзжанье, до конца второго актаГромогласно объявил он,Что уже идти пора.Как они держались прямо!Словно отчитать решили молодого драматурга,Не творящего добра.Но, как было неизбежно, когда сцена опустелаИ домой ушли актеры,Бутафоры – все ушли,Гулко разнеслись удары,Это топора ударыВырубали сад вдали.И стучал топор все громче,Он стучал невыносимо,Вырубая сад легко.Он умолк. И только пушкиУхали в садах французских. И была от них РоссияВ двух шагах – недалеко.Трансваальское утро
В миг пробужденья яркий цвет шафранаОкрасил комнату, айвовый цвет сменив.Две птичьи ноты прозвучали странно,Веранду дважды высветлил мотив.Чужак предстал пред африканским ликомНебес желто-зеленых, пред такойНеверной вечностью, деревья в мире диком,Угрозу затаив, ему несли покой.Кристаллы кварца на холме блестелиСкульптурой. Красной пыли пеленаКорицей мелкой заполняла щели,Копилась и текла, как тишина.И снова ноты, и зелено-мховыйСоздатель их – непостижимый дрозд,В углу веранды, упорхнуть готовыйВ безветрие без солнца и без звезд.Незнаемое будит незнакомца,Как тонкую струну. Ведь говорят,Что может здесь лишить рассудка солнце,Припорошить незримым ядом взгляд.У диких птиц устойчивое зренье,И если б не тускнела новизнаИ не вело прозренье к заблужденью,Он знал бы: «Птичья зоркость мне дана!»Ночью
Когда ночной покой сменили размышленья,И отзвук тишины привычным звуком стал,И зыбким отсветом стал свет воображенья,Забытой жизни лик из памяти восстал.Бой башенных часов нам говорит про время,Их трепет бронзовый, их крик вдыхаем мыНа жизненном пути, влача надежды бремя,И откровений боль, и страх внезапной тьмы;Удач своих удар, тщету чужих запретов,Как дети, прячем мы в наивной тайне снов,Но мудрость нам вручит ключи от всех секретовВерней календарей, счислений и часов.Нас потрясает мысль, возникшая внезапно,Нерв замыкает цепь, включая яркий свет,И больше нет машин, несущихся на запад,Есть только комната – предчувствий силуэт.Разлука, риск и рейс к неразличимой целиИ пониманья тень, простертая вдали,Дают нам жизни нить, чтоб мы пойти сумелиЗавещанным путем, как наши предки шли.Плоть вечности опять сквозь облако синеет,В аллее голоса, распахнутая дверь —Все близко, но потом видение тускнеет,Как будто было то, что вспомнилось теперь.И завтра суть вчера в раздумье запоздалом,Для глаз хорош пейзаж, для сердца он – палач,Так белостенный дом, там ивы над каналом —Воспоминание о небывалом… Ты слышишь горький плач?Но не от этих ран мы истекаем кровью,Ни время, ни любовь не зарубцуют их.Загадка бытия склонилась к изголовью,И ветер, словно вздох, в ночной листве затих.Из арабской поэзии
(перевод с арабского)
Муин Бсису
(1928–1984)
Волк
Что это – или кажется мне:апельсин, как часы, стучит на стене?А письмо мое – пустилось в бегаи упало в руку врага.Ты поэзией искушала меня с колыбели,и я устремился на крик газели.Звезда – волк, небеса – волчий глаз.Пиши, пиши признанье мое сейчас:я не устал еще, не устал,однако, я видел и я узнал.Я был первым из тех, кто звезду предрек,когда капелькой крови был этот рок.Пиши признанье: я не устал,однако, я видел и я узнал.Когда река становится шеей удавленника,когда колодец становится волком,тысячу раз апельсин простучит издалека,и в лапы врага письмо дотащатволоком.«О, Родина!..»
О, Родина!Подсвечник – еще не петух,а глаз поэта гонимого —еще не камень в оправу,я приближаюсь и вижу:огонь еще не потух,и кружится, кружится мир,и это мне не по нраву.И всякий раз, как избавляюсь,и всякий раз, как избавлю,и всякий раз, как избавлюмотылька от подсвечника женщины,которую я люблю,мне бывает душа кого-то из павших завещана,цветами, и пулей, и гимномего я молча славлю.Станция
Не знаю я, отправиться ль мне в путь?Взглянуть и плюнуть бы на все пейзажис площадок погребальных. Был я дажена всех назойливых похоронах,обувши ноги в старые газеты.И проданы, и выпиты все вина,а для стихов – осталась лишь вода,и умирал я на краю колодца.А смерть была лишь поводом для пули,работодателем для почтальонов,и поводом для ярких фотовспышек…Над головой моей луны излишек,под головой – подушка из камней.«Пусть успокоится немой певец…»
Пусть успокоится немой певец.Пришла пора со свистом падать камню.Пришла пора дождю посеять капли.И только голова моя – истец.Река моя лежит, раскинув ляжки,и к ней идет земля походкой тяжкой.Вот повод для так долго ждавшей пули,вот повод для цветов, так долго ждавших,вот поводГазе с Яффой переспать.Вот повод для отчизны распродатьвсе весла с палубы гнилого судна…Все поводы грязны, но неподсудны.Погибший гонец
Он в темноте, как крылья ветра.Льется кровь.Слово смутно, слово щедро.В нем любовь.Колокольчики надеждына руке…Во тьме, на стене мрака отпечаток ладони.«Грянул выстрел, плюнул свинцом…»
Грянул выстрел, плюнул свинцом.Он упал.Обнимая землю, беременную концом.А шаги убийцы заглушила граница.И вновь вернулся кровоточащий вопрос.Послушайте меня!
Послушайте меня!Послушай ты, отчизна!Оковы осени на всех открытьях дня.Хотел бы сжечь я тень моей нелегкой жизни,чтоб в полдень не разнежиться в тени.Тише! Умерьте труд бравурных трубных трелей.Я – мышь летучая на дереве качелей,а у причастья – золотой телец.Молчи! Пусть знамя вознесет твореци молнии, и бури потайной,раскроются объятия крестаи сердце разомкнут мне, и уста.И пусть на крыльях ветреных, случайныхлетят туда, где есть одно окно,оно не крашено, черно от молнийокно на Родине – оно черно.Окно, которое меня, наверно, помнит.Там есть лоза, обвиться вкруг менямечтающая. Мне мечтать о том же…О, Родина! Скажи, дождусь ли дня,когда с ладоней ты своих напоишьменя глотком грозы и зельем туч?Собрать бы реки все в застольный кубок;я захлебнусь, я выплесну себяв горнило солнца!Хочу кричать, а кто-то вслед смеется.Из ночного дневника
На стене моей бессонной ночия нарисовал любимый голоси лилейный ненаглядный облик,видимый с крутой равнины моряна песке в бессоннице сумбурной, —лунный всадник догонял меня.Я нарисовал любимый голос,прошептал лелеемое имя…Словно ветра розовый бутончикзасветился для меня в гееннеодиночества пустынной ночи.Чаша
Для того, кто будет после меня, Палестина – женщина,а мне – только жертвы завещаны!Когда постигает меня горячка, я лечусь кровью.Кровь – недуг, от которого не лечат любовью.Для того, кто будет после меня, небо – женщина.А для меня – это обитель пророков.Ах, каким сладким станет оно,когда прогонят пророков с его порогов.О, Палестина – воров и соглядатаев мать —куда от чаши твоей бежать?Любого, кто тебе протянул гроздь,в винном склепе пытают, в руку вбит ржавый гвоздь.Испей же хоть раз чашу мою.Я всю жизнь твою чашу пью.Я вручаю верительные грамоты чрезвычайного посла принцессы «Син» во дворце королевы «Джим»[1]
Моя государыня! Я утратил цель.Выслушайте, чтобы не верить слухам:в аэропорту у меня конфисковали газельсо вспоротым брюхом.А газель эта самаябыла моей верительной грамотой —конфискованная, зарезанная газель.Послушайте, внемлите моей мольбе,каков заговор, представьте себе?!«Кит – он спрятал Иону во чреве…»
Кит —он спрятал Иону во чреве.Кит защитил Иону.А мы здесь – в этом безграничном отечестве, —в страхе и гневе,в этом мире бескрайнем, словно в море бездонном,все еще верим в собственного китаили заняты сбором фигового листа, и все – суета.«Признаюсь – я очевидец того, что свершилось уже…»
Признаюсь —я очевидец того, что свершилось уже,мое прежнее лицо газетами вылеплено, как папье-маше,признаюсь —из фаянса лицо мое новое было,я упал, и вдребезгиземля лицо мне разбила.«Моя государыня! Примите или отвергните…»
Моя государыня! Примите или отвергнитемоей верительной грамоты фиговый лист.Я жду, когда вы не ответите…Я не слишком грязен и не слишком чист,у меня, стеклом залатавшего плаща пелену,у меня, разукрасившего мозаикой шлем,у меня, пристрастившегося к дурному винув барах, доступных всем,у меня голова закружилась.Моя государыня! Примите или отвергнитемоей верительной грамоты фиговый лист —просто у ворот дворцая выпустил пулюиз дула своей винтовки,я выстрелил в этот, моими стихами исписанный лист,я прострелил себе руку и сердце.А когда, моя государыня, поэт становится кроткими на его стихи нельзя оперетьсяголове бунтаря,схваченного неумолимым клыком и когтем,стоит ли жизнь спасатьпоэту, житие не способному описать?Стихотворение в раздел «Письма читателей»
Не гневайтесь,если с корзиной пуль и гранатне пришел я к сезону взрывов и землетрясений…Если не вывесил стихотворений,как объявлений, на этой стене…Если не отталкивал я жадных рук, что тянулись ко мнеза пустотой удостоверений.Я предоставил носителям ярлыков —как их много, и каждую ночь все больше —написать о скрежете фронтовых жерновов,о героизме оливы, когда ей бывает больно…Когда были вы искрой,вестью благой,я любил вас, как любит каждый изгой —самозабвенно любил до непорочности.Вестника маленького до непрочности.Он нес, этот вестник, словно свечу,огромный вопрос,я его изучу…Он ненавидел газетыи стихи, как перо на берете…Но вы шепотком подменили язык,бури отчаянный крик…Когда вы подменили «аппаратурой Ронео»типографский станок,и в «луже чернил» скорчились, как инвалиды, лягушки,когда кто-то время вывернуть смогв причудливость средневековой старушки,когда кровь пропитала рисунок пор,я оставил лягушкам с тех порболота их типографийи пошел, вопрошая о маленьком вестнике —может быть, даже моем ровеснике, —и нашел его мертвым под стеной объявлений,и не было места для стихотворений —там подрядчикисобирали в пробитую каскупожертвования на букеты с яркой раскраскойвместо прозрачных невянущих слез…Вы, читающие хронику про наши ранения,не придете к стене, где кричат объявления,в ваших альбомах – мы приложенияк фотографиям, где никто на себя не похож, —признайтесь однажды, что все это – ложь,что мачты пестрых знамен —это опоры виселиц, знакомых с давних времен,что под нами – тюремная камера,что над нами – тюремная камера,что хроникерская кинокамерана нас нацелена, словно луна,что в зеркалкеакула зеркальная не видна,когда жертвы свои поджидает она…Вы! Родовитые джентльмены!Не подстреливайте неизменнобеззащитных гусынь —пускай плодятся,чтобы нести золотые яйцав ваши глаза,карманыи уши!..О, наша шкура! Шершавый лист типографской бумаги!Над Родиной утренних и вечерних газет кровавые флаги.Берегись подлецов!Береги лицо!Лицо, которое вижу повсюду.Всегда, когда полумесяц округлялся полной лунойпо нему открывали огонь!На баррикады
Карту отчизны из крови моей и оков нарисуйте, тяжелые руки.Горечь цветов пожните в горах на откосах разлуки.Всем их отдайте, кто знамя несет, несмотря ни на гнет, ни на муки,чьи руки в оковах, но песня свободы в сердечном прерывистом стуке.Вы, очи поднявшие в поиске в страстной и трудной науке,Если завидите тучу в крови, знайте – где-то заря, как река на излуке!Лучи ее правду вещают – заря нас берет на поруки.Жертва в объятиях жертвы, с руками сплетаются руки.Вулкан не дымится под пеплом – огнем рождены его звуки.В небе, окрашенном кровью, пусть нас разглядят наши внуки.Шагом единым пойдем, грянут маршем шагов перестуки.Поэма на листках папируса
Если правы жрецы,цветы лотоса для фараонато же, что Историяна листах папируса.История – это баран безрогий,история – это послевоенный калека убогий.Войны – жнецы.История – жертва, а не истица.Когда глазам фараонапонадобилось на постижение мира – мгновенье, —под ве?ками, над века?ми,пустыня и сад, штиль и шторм, —мог он постигнуть зреньем, а не руками.Однако запутался верный жрец.Как мог ошибиться он?Как ошибиться мог фараон?Как это мудрость могла ошибиться?В сосуде для сурьмы – все тайны мира,идут цари земные босиком,чтобы нести весь груз его порфира…Моря и суша из-под тяжких векбежали. А баран, рогов лишенный —история, – превращена в орла…Не нужно ей, чтобы она лгалаГлазам жреца и плахе фараона.Жрецу бы за пропажу поплатиться —ведь жаждет жадность – царская десница.Цветок лотоса,листок папируса, брошенный в воду.Баран брошен в воду.Камешек брошен в воду.Чело воды трещина прочертила —и потекла кровь Нила,и для крови берегов не хватило.Вырвал жрец оскорбленный глаз, —и потекла кровь Нила,и места в берегах не хватило.Бросил жрец священную трость,но она потопа не преградила.Как наложить повязкуна раненое чело реки?– Нил одинок – дайте ему невесту,и будет потомство рек и протокявляться тогда к священному месту!Закричали цветы лотоса,закричали листы папируса,закричали женщины, —и появилась у Нила невеста.Появилась у смерти свадьба.Теперь Нилу спокойно лежать бы.Но на весь его долгий векединственной женщины мало,чтобы ручьи и протоки рожала.Ведь он привыкнет к ее поцелуям,если жертву только одну даруем!Решили – построим плотину!И отдали Нилу женщинпо числу его крокодилов…И отдали Нилу женщинпо числу лепестков лотосаи чаек —ему все мало!Мы тяжесть Нила не измеряем —под ним рождаемся и умираем.Давайте просто построим плотину!– Предатель, – жрец закричал, прижимая жертву.– Предатель, – закричал заклинатель змей.– Предатель, – сказали бабы, ощупывая свои животы,мечтая родить для Нила невесту.Все кликушествовали: «Предатель!»…Предатель! Предатель!..Продавщица цветов заорала: «Предатель!»Нареченная Нила орала: «Предатель!»Мастер, сшивший иглой одеянье невесты,бормотал вслед за ними: «Предатель!»Предатель…Предатель…Предатель… —звучало в их общем хоре.– Как поставим мы стенупод ликом Нила?Как оставим невестубез ласки Нила?Как останется Нил без жертв и без женщин?Как прожить человеку, не принося жертвы?Как История будет без жертв создаваться?Появилась у Смерти Книга —Книга волков и газелей…И завопила всеобщая глотка:– В Нил его бросим!В Нил его бросим.Они бросили в Нил его тело,и поплыло оно смело,стало тело расти все длиннее и ширеи заполнило русло Нила.Газель
Посвящается Рите Бальтазар
Я замираю мертвой газелью…Рана моя – не роза,лицо мое – не апельсин.Давайте, пока послание не взорвалось, пока есть мгновенье безделья,согласимся, чтоб взрыв этот был справедлив и един,что бабочки, хоть и ярки,не отличаются от почтовой марки,что дым от сожженья поэтов старинныхидет от томов современных, невинных.Давайте согласимся, пока до взрыва есть время,что корабля, разбившегося на почтовой марке, незримый остов —не что иное, как остров,что знак беды на левой щеке принцессы —это простоне тема для прессы,как след от последней пули,которой бедняк и беднячка две жизни перечеркнули.Давайте согласимся, что есть нечторазличающее, Рита, скипетри подсвечник.Есть много законов древних:женщины тонут в деревьях,а деревья в женщинах тонути стонут.Женщины в рыб погружаются,рыбы погружаются в женщин,и никто из них не сражается —стонут.Ах! Между песней и эхом – расстояние,между водой и росой – расставание.Когда тонет твоя отчизна,появляются корабли,и появляется пядь земли,когда корабли уходят, не угрожая жизни.А ты сейчас стала словомв странствии долгом почтовом.Если бы ты потеряла память,если бы ты потеряла память!..Сейчас земля отдает свой крик самолетуи кто-то…Давайте согласимся, что есть различиемежду ударом весла и ножа…О, Рита! Бабочка лежит, не дыша,а на марке почтовой она хорошаи в моей руке,и в твоей руке.Согласимся: письма писать вдалекедруг от друга мы устали,как птицы, коснувшись воды,устают оставлять на небесной пустыне следы.Все наши проекты осуществлены, как один:свершилось, Рита, – я воду пью, и воздух живительный ртом ловлю,свершилось, Рита: придуман жасмини женщина, которую я люблю.Дай мне опьянено откинуться на зеленый луг.Я и ты – две птицы,то в облаках, то на водах,по воде – круг,в воздухе – круг —нас окружили вода и воздух.Давай согласимся:нечто отличает, о Рита, воробья от пули,и когда становится пулязвездой,чем же становится Родина —живой человеческий улей?Судьбой?Ты странствуешь пулейпо этой стране,а потом афишей висишь на стене.Ты во времени странствуешь,все бренное скинув,но вернешься поэмойили ящиком апельсинов.А когда рассеется тьма,и спадет роса,и высохнут слезы, и я останусь один,давай согласимся до взрыва письма,что рана моя – не роза,лицо мое – не апельсин.Заминированы все письма, даже твои…Кто мотыльку подскажет, что над бурей летит он к беде,кто газели покажет, как опасно ступать по воде?Ты все еще пишешь… илиуже устала от писем?Раньше с тобой мы ходилиВдвоем по заоблачным высям.Если бы память ты потеряла —ты бы меня спасла, поддержала.Если бы ты потеряла память,ты бы меня убила – мне так одиноко падать!Пиши мне, пиши —это эпистолярной смерти пора.Ты все еще пишешь.Видишь – рубят кедр острием топора,чтобы поставить шлагбаумы,а дети при этом, балуясь,изобретают тайкоммешок с песком.Ты пишешь еще…А слыхала ты о том,как звезду обезглавилии поддели штыком,и гасят во рту лунысигарету?!И вырубили сердце у кедра.Когда красной бабочке у шлагбаума сказали: «Нет»,она раненому передала свой цвет.До того, Рита, как стала кровью эта пыльца,до того, Рита, как она коснулась лица…Вот сейчас по каналу, Рита, крадутся суда.А ты, словно я, на почтовой марке, —приходишь сюда, на бумажном кораблике.Рита, ты боишься бумаги,пролетают суда, как зяблики,несут бумажные флаги.О, лебедь…Подорожала вода,Хедив[2] вернулся, вернулся, Рита,на ложе Египта.Канал очистили от пальцев убитых солдат,от слез Египта,от пыли Египта,от стихов, родившихся несколько дней назад.Вот лик Египта грозит разорваться миной,вот сердце Египта грозит разорваться бомбой.А ты все пишешь,ничто не проходит мимо.Память – это тяжко и больно.Ты смерть возлюбила на ложе бумажном,тебе ненавистно, Рита, тонуть.Давай признаемся и честно скажем,что мой с твоим пересекся путь.Не было визы в руке моей,не было визы в руке твоей.Я не хотел ни капли чернил от тебя,не хотел ни строчки стихов от тебя.Рита, сквозь стены я странствую до сих пор,всем плакатам наперекор.Я устал от писанья стихов при Луне,от писанья деревьев, словно во сне,от писанья рекна этой стене.Я устал от сочиненья плакатови от чтенья плакатов.Я устал от сочинения Родиныи от чтения Родины.Есть нечто отличное в этой стене,Рита, есть личное в этой стране…Есть нечто, отличающее бокалы,Рита, от кораблей.Ты пришла, как Родина,и тебя было мало,как мало Родины всей.Далекая, словно на марке почтовой, страна,речка, что в бутылку заключена…Давай признаемся: мы устали вести нашим письмам счет,признаемся: этот век,этот отель, забронированный на целый год,на наш век.И эта поэзия вовсе не наша.И все, что пришло из Книги воды,нас не касается…Против нас новостей миллион,и в справочнике любого туристаадресов наших нет.Каждый в нас, как в газеты, одет.Аккуратно и чисто,в нас гуляют люди живые,а потом бросают на все мостовые.Согласимся же до взрыва сего письма:собирает подсвечник бабочек, как сувениры,собирает море всю рыбу, как сувениры.А ты собрала почтовые марки самаи приклеила их на тело, как карту —карту живого мира.Из афганской поэзии
(перевод с пушту)
Сулейман Лаик
(р. 1931)
Новая мелодия
Снова мелодия битвы звучит.Слушай, что эта мелодия значит?Либо загадка любви озадачит,Либо свиданьяЛюбовь не назначит…Сердце печальною песней стучит!Боль от ее красоты все острее,Пишет онаТолько кровью моею,И, как всегда, обжигает, не грея…Локон любимой любовью завит.Книгу учитель забрал в медресе,Пир посвятилНесказанной красе.Я подружился с гулякой, как все.Песню любовь моя переиначит.Все мое тело трепещет: «Люблю!»Кружит мне голову, как во хмелю.Старую лодку мою потоплю.Новый мотив поцелуя не спрячет!Движение
Природа ищет силу во вращенье:И время, и пространство – все в движенье.Пока ты спишь под шерстью одеяла,Другой переплавляет в путь мгновенье.Ты на тропинку загоняешь коз,Я вижу горных туч коловращенье.Как жаль, что ты лежишь в объятьях сна!Куда ни погляжу – весь мир в движенье.Ты вытащил на берег свой корабль:Ведь океан во гневе и смятенье.Не будь невеждой, если ты не рабИ если есть в груди сердцебиенье.Я не поэт для соловьев и роз —Земля, вода и небо – все в движенье.Веду я караван ночей и днейИ песней прославляю пробужденье.Я счастлив, если мой земляк – в движенье.Моя Родина
О, Родина! Моя живая плоть!Мой дом и колыбель, все – до гробницы вплоть.Ты – как отцовский кров, как материнский плач,Вот почему меня вовек не побороть.Ты из живых цветов постелешь мне постель,Не дав меня репьям случайным уколоть.В ущельях гор крутых, в долинах бурных рекВсех песен не пропеть, всех зерен не смолоть.И каждый камень твой стать крепостью готов,Здесь зубы враг ломал – тебя не побороть!Склонюсь к твоим ногам в своем смиренье горд —О, Родина, лишь ты моя душа и плоть.Знамя народа
Меня качели мысли раскачали,Я погружаюсь в океан печали.Когда бы смог я в кровь тиранов окунуться,Тогда б рекою слез я плыл в иные дали.Наставник, снизойди до моего уменья,Оставь меня в огне, чтоб я сгорал, сгорал,Я снова, как Меджнун перед Лейлой, бессилен.Иду с надеждой в путь, сияет цель, как лал.Танцую танец свой, в одежду слов одет.Я – знамя в страждущих руках народа,И содрогаюсь я в страданьях многих лет.Кто я? Родной народ, что вдаль меня ведет, —Движенью этому конца и края нет.Ради тебя
Я, кому велели плакать жизни горькие печали,Я, которого несчастья каждодневно удручали,Я, кого свои желанья искушали и терзали,Я, которого и в детстве сиротою притесняли,Я, кто слышал голос тигра и змеи, шипящей жаля,Я, кого к стреле обиды недостойно приковали,Я, кто, как пастушья дудка, слышен во дворцах едва ли,Я, которому все люди о недоле рассказали,Я, кого в огонь бросали, словно семена спелани,И в цветке костра вращали саблями тупого страха,Я, который не однажды в играх времени жестокихПадал в прах лицом и снова гордо восставал из праха.Все стерплю, омоюсь кровью…Родина! Я жив любовью.Из индийской поэзии
*(перевод с телугу)
Девараконда Балагангадхра Тилак
(род. в 1921 г.)
Моя поэзия
Моя поэзия – не философский трактат,Не та, что слывет интеллектуальной,Не хаос модерна, который все берут напрокат,Не монумент устойчивости патриархальной.Хрустальные волны лунных морей,Благовонные светильники цветов джаджи,Волшебный мир колоннады моейВо дворце сандаловом многоликих чудес на параде.Острые когти страданий из всех веков,Поступки героев, их гибели путь кровавый,Меч милосердия, мир и любовь без слов —Вот подвиг искусства, не осененного славой.Голуби сострадания, в глазах у которых страх, —Это строки мои;Молнии гнева народного, обратившие зло во прах, —Это строки мои;Нежные девушки, танцующие в лунных лучах, —Это строки мои.Отчет о жизни и смерти клерка
Покойный Котишвара Рао,Как следствие установить смогло,В наш век холодный воплощал теплоМинувшее.О праведное время!Для полицейского скупого раяГодился он,Поскольку жил без тайны,Без заговоров,Даже без врагов —Случайно жилИ умер он случайно.И однако,В отеле «Дилакс»,В номере тринадцатьСкончался Рао в деловой беседе,А это —Знак его плохих манер.Все ясно,И не стоит разбираться…Его начальник мог бы, например,Увидеть в смерти нарушенье долга.(Боялся лифтов клерк.)А на поверкуОпасней был восход ступенек долгий,Шел клерк по лестнице пешком,И сердце исполнительного клеркаПриказы отказалось выполнять.И этот бунтЗакрыл глаза навечно.Врач просто засвидетельствовал смерть.Была анкета клерка безупречна:Отец был клерком,Дед и прадед тоже…И стала исполнительностьСемейной,Покорность, респектабельность —Их путь.А в доме —Одна старуха-бабка,Шесть детей,Единственная кошкаИ однаЖена, клянущая свое здоровьеИ тяжесть вечную квартирной платы,Две комнатыПлюс ванна и чердак.Носил покойный красные рубашки,Хотя не знал он цвета коммунистов.Любил по узким улочкам бродить,Хотя не понимал сюрреалистов,Гуляя, бормотал и улыбался,Хоть не был йогом в воплощенье этом,И в небо отрешенно он смотрел,Хотя и не был никогда поэтом.Он аккуратно погашал долги молочнику —Все до последней пайсы.Всегда, когда был месяц на исходе,Его жена и дети голодали.Он иногда себе позволить могХодить на уличные представленья,Но не курил сигар,Дешевых даже.Раз в год ходил в кино.Но не был членом организацииЛитературной или политической —Не все ль равно?На выборах он голос отдавал тому,Кому советовал начальник.Он гимны Богу по субботам пел,Патикабеллам[3] с наслажденьем ел.Не брал он взяток,Не бранил коллег,Он верил в Бога,Одарял калек.Однако за день до своей почтенной смертиОн друга, дрогнув в первый раз, спросил:«Как счастье выглядит? И как его достигнуть?»Незнанье это отягчало, как ярмо,А потому и смерть его должна быОставить на лице страны клеймо.Уходите, уходите
Кто вы, женщины в морщинах слез,У которых пайты[4] сползли с плеч,Вдоль старых кладбищ, вдоль стихших грозНесущие свой бесконечный плач?Вы – матери, жены, не залечившие ран, —Из каких вы народов и стран?В каком бою погиб ваш единственный милый?Когда это было?Если это было на поле Курукшетры, спроси Кришну,Если это было в битвах Боббили, спроси генерала Бюсси,Если это было в Крымской войне или войне в Корее,В первую или вторую мировую войну,Спроси Бисмарка, спроси Гитлера,Спрашивай, спрашивай всемогущего Брахму.В час, когда тьма густа, как сироп,В час, когда в джунглях пантеры и тигры нападают на антилоп,В час, когда девочки-вдовы бросаются в пасть колодца, с жизнью устав бороться,В час, когда собаки на кладбищах из-за костей умерших дерутся,В час, когда на священном баньяне птицы смолкают и к веткам жмутся,Человек один остается.Мир всемогущий страхом объят,Когда вокруг пенится яд —Яд вражды,Яд нужды,Яд беды,И перед ним бессильны суды.Уходи, уходи, о согбенная!Не броди, не бродиВокруг мест погребения.Мертвые замолчали навек,Кладбища сорной травой порастутИ не укажут, какой человекБыл похоронен тут.Могилы не знают жалости.Замкните рыданья свои в груди,Выколите глаза,Неосужденного не осудиГорячечная слеза.Ваш мир обратился в прах.Так скройтесь в норах или в горах —Скрывайтесь, скрывайтесь, скрывайтесь!Письмо солдата
Я жив пока… А ты жива там, мама,Хлопочущая посреди нужды?..Как длинноногий наш журавлик – братишка младший мой?..У нас здесь ночь.Но страхСтреножил помысли мои и мысли…Лишь слышен вдалеке сапог капрала скрипДа храп товарищей моих,Как хрипПредсмертный.И холод! Смертный холод,А от него, чернея, стынет кровь.Я выкурю большую сигаретуИ горло обожгу остатком виски,Чтоб корку льда на сердце растопить.Но страха все же мне не растоптать.Ведь завтра снова —Перелески, реки,В руке винтовка, в небе самолет,И – марш вперед!Раз, два, три – убит.Убит ты, убит я.Получит телеграмму семья —Мол, так и так (Ваш сын убит).Как будто скован анестезией,Позвоночник струной натянут,Его уже смычок надежды вечнойНе коснется.Кругом война… Война…Она несетсяПод Сталинградом и в песках ЛивийскихРавно.Как пес сбесившийсяИ оттого жестокий.О, этот вездесущий холодСредь сонной тишины, —Все умерли?!Лишь полночьПронзает одиночеством межзвездным,Как будто пламя сердце истязает,Как будто тает человек во мне,Как будто бы лицо мое вовне,И – нет меня.И вот не остаетсяНи чувств во мне, ни веры, ни желаний:Убить сегодня или быть убитымВошло в привычку.Стало просто это,Как просто сбросить пепел с сигареты.Невидимы, под этой униформойЖивут отчаянье, жестокость, страх,Подобные реке,ЗажатойВ стальных, жестоких берегах.Я самому себе противен —Я убиваю, снова убиваю, и виски пью, но все не убываю, и нетдругой заботы у меня.Но вот рассвет.Вдали на Альпах снег плавится,Как плавится печаль в душе измученной,И горыПлывут серебряными парусамиВ рассветный океан.Но я не знаю, увижусь ли я с вами.Услышу лиТвой звонкий смех,ПодобныйЗвучанью колокольчиков,Увижу лиТвой взгляд, слезами увлажненный.Я жив пока…Ты верь и жди меня назад.Немало долгих мильВ солдатских днях лежат.Прощай, родная!Липкая дремота мои глазаСмыкает чернотой.Перед палаткой замер часовой,И скрип шагов капрала,Как бурчаньеВ забывшем тяжесть пищи животе.Здоровы будьте! Будьте все здоровы —Ты, дети, ящерицы возле дома!Ответь мне, мама!И прощай…Ух, холод!Комочек сердца холодом расколот.Лишь память согревает тело мне.Червяки
Укрывшись мечтами от жизни,Червяк в полусне на кровати лежит,А голос жены все жужжит и жужжит:– Для лампы масла нет,Нет сахара,Нет угля,И молока на завтрак нет.Так каждый день, так много лет.Рыдания, тоска…День будничный, обыкновенный,Где человек лишь атом во Вселенной,Которая, как вечность, глубока.И неподвижно тело червяка,Приросшее к кровати.Лежит червяк,И в полуснеОн вновь и вновь живет мечтами,Он вновь и вновь жует мечты, запрятанные в сундуке с замкомсекретным.В них страсти, секс и красота;В них преступленияИ счастье билетов лотерейных…Он чувствует себя в них джентльменомИ улыбается, перебирая их.Он видит на остановке автобуса красотку, дарящую ему манящийвзгляд,А вот в парламент выбрали его, назначили министром…Но нет.Как молотом по голове, слова жены долбят.Ну что сказать ей?«Жизнь не переделать…»Отвернуться?!И съежился червяк…Трясется ли земля,Или война несется по чужой беде,Как по воде круги,Червяк, чтоб были деньги на обед жене,Плетется каждый день в свой офис и обратно.Идя домой, он замечает,Как сытый джентльмен теряетНабитый кошелек.Он поднимает кошелекИ прячет в складках дхоти.Стоит и ждет.Но мысль быстра, как нож,А правдаБывает тяжелей, чем ложь.И он, расправив дхоти,Идет и отдает свою находку джентльмену.В ответ «спасибо» получает,От равенства весь расцветаетИ снова тащится домой,Он – Вирешвара Рао.Он кланяется в офисе начальникуИ правою рукой приветствует его…И правой же рукой он пишет, пишет, пишет,А голод пищу ищет,И достает он правою рукой окурокДешевой сигареты…А левая рука?Выходит, она осталась без работы?!Тогда он левою рукойЗа провод голый электрический беретсяИ умирает,Но не остаетсяВ дни безработицы он безработным —Червяк Вирешвара Рао.Подобно йогу, он проходит мимоТоргующих на рынке спекулянтов,Премьер в кино,Кафе роскошных,Отрезов модныхИ бриллиантов,Новейших марок дорогих автомобилей,Идет он мимо, мимо, мимо…Минует сборища предвыборные, где оратор вещает,Что ему лишь ведомЕдинственный,Но верный путь,С которого нельзя свернуть,И пусть идут все следом.А он бредет, не видя и не слыша,Проходит мимо он —Червяк Джогишвара Рао.Диплом на стенке,Групповое фото выпускников, —Как слепок износившейся мечтыИ облысевших идеалов.Устав от вечной маяты,Не выдержав пощечин рока,Утратив жизни вкус,Не познанный до срока,И поклоняясь тем божествам,Которых чтят другие,Они ползут,Как мысли их нагие.На кладбищахОни мечты свои зарылиИ катятся по рельсамПравил, привычек и обычаев.И с детстваСтариками стали забитыми,Обычными.Под тенью страхов и рыданийПолзут по жизни червяки:Учителя и клерки, и служащие мелкие.Они ползут:И Котишвары Рао ползут,И Вирешвары Рао —Их сотни,Тысячи,Их сотни тысяч.Но жизнь такая все же опостылеет.Червяк затянется остатком жизни,Как затянулся бы окуркомДешевой сигареты.Решит покончить с жизнью счеты…Но голос жены его,Подобный сирены завыванью,Вернет его назад,В действительность.И задрожит червяк.Как будто на землеДобра убудет,Коль его не будет,И святостьЖизнь напишет на челе.И будут снова выцветшие будни, и в полусне он будет оживать,И грезы полумертвые жевать,И пережевывать —Придуманную жизньБаюкать.Светильники
Светильники прекрасны и легки,Они блестят, как зоркие зрачки,И, словно грех, неистово горят.А в темноте не видно темноты.Ее, как грех, светильник выявляет,И темнота божественно мерцает.Познай при свете сущность темноты,Пусть грех откроет сущность человека.Суть жадных глаз голодного ребенка,Который в лавке сладости крадет,В ростовщике спокойствия налет,Когда крадет он сотни тысяч рупий.А в волке, убивающем ягненка,Жестокость мира этого познай.И лживость, воплотившуюся в клятвахРаспутницы обманутому мужу.О, сколько необузданных деяний,Страстей и стонов, странных завыванийИ гула барабанного судьбы.Из этой бесконечности материйРождается энергии всеобщность,Каскадом по сосудам кровеноснымБежит и раскрывает в почках жизнь.Какой соблазн, какая страсть творенья —И сколько жизней, столько и горенья.Из жизни грех рожден, а жизнь грехом зачата,И добродетелью грех называют свято.Светильник в склепе освещает смерть,Светильник в храме высветит темницу,В которой в заключенье Бог томится,Светильник в доме может тайны скрыть.Кроваво-красный миг любви священной,И свет сердец людских – как свет Вселенной.Светильник первый был от первого греха —Адам и Ева страсть открыли на века.Уже не погасить алеющий пожарИ лихорадки лет неутолимый жар.Любовь не устает сама себя сжигать,Чтобы из пепла снова восставать.Ночью
Ночью безлюдно;В призрачном свете уличных фонарейЯ сижу в беседке из бугенвиллей,Любимой беседке моей.Грустный напев, которыйДаже для ветра тяжел,С ветром меня нашелИ в сердце вошел.Безлюдно, вокруг никого;И кажется, что молчанье —Это по площадиНог необутых шуршанье,И кажется, что молчанье —В тысячу световых лет…А может быть, нет?!Росчерк молнии платиновойПо черной бумаге ночи.В нем оттенок печали и отсвет радости,И сигнал тревоги людей.Словно тоскуют о жизни те,Кто сам ее сделал короче,А тайна Вселенной распаласьНа бесконечность ночных теней.Это полночь – словно красавицаС черным узлом волос.Но во тьмеКрасота скрывается.И в душу моюВрываетсяСкупым одиночеством слез…Песню-жалобу, нежную, горькую,Ветер ко мне донес.Из турецкой поэзии
(перевод с турецкого)
Бюлент Эджевит
(1925–2006)
Пещера
На стенах пещеры игрою умаЯ высек зверей, чтобы жить интересней.Мне грозным рычаньем ответила тьма,А я на рычанье ответил им песней.В пещере моей было слишком темно —Я высек огонь и на щепочки дунул,Но холоден был мой костер все равно.Тогда для пещеры я солнце придумал.Я высек на стенах пещеры любовь —Стук сердца, живой человеческий голос.Но боль из камней сочилась, как кровь, —От боли пещера моя раскололась.Тогда я родился.Закон
Надкушено яблоко – это зубов твоих след.По букве закона держать тебе надо ответ.Свидетели ангелыВ том, что виновен навекТы – сын человеческий —Человек:Статья перваяТы должен прийти в этот мир, в этот край.Статья втораяТы должен любить и понять —Это рай.Статья третьяПотом умереть от болезни иль в тяжком бою,Любви оставляя и сердце, и душу свою.И снова ты должен пройти через первый искус:Запретного яблока терпкий почувствовать вкус.Статья четвертая(не зачитывается)Неведомо, кто в исполненье приводит закон:Бесплотен, бессменен и вечно безжалостен он.Но чувствам своим и надеждам своим вопрекиБессилен бороться с неведомой властью руки.Человек
Конечно, он может быть лучше, чем ты,Сотворенный тобой портрет,И скульптура, которую ты изваял,Может быть лучше, чем ты, —Может большей быть высотыИ красивей, чем оригинал.Если ты стихи написал,Могут больше сказать они,Чем сказал бы в беседе ты.И конечно, больше любви любойПесня, созданная тобой.Просто ты больше, чем ты,Просто ты лучше, чем ты, —И в этом смысл красоты.Личное
Не сон ли это? Я исчез однажды.В толпе, вдали от узнающих глазБродил по городу, в витрине каждой,Как облако, являясь каждый раз.В толпе, совсем свободен и один,Закуривал, чтобы в дыму укрыться.Невидимый, на сотни лиц и спинМог досыта тогда я надивиться.Но вдруг в толпе – знакомое лицо.Не сон ли это? Это я? И… мимо.Так в мире замыкается кольцо,Которое замкнуть необходимо.Прометей в городе
Отныне Прометеи в городахЖивут, оставив на скале оковы;Среди бетонных стен забытый страхУже не должен их тревожить снова.В краю, куда не залететь орлам,Он – Прометей – себя терзает сам.До вопроса
Мы не были в то время одиноки —Был мир живым, и все его истоки,Живым был ветер – спутник рыбака,Живой – грозы карающей рука.Живой была земля, и дождь был чист,И от него земля рождала лист.Природа трепетно передавалаСвоим животным листья и траву,Животных – доблестному человеку,А человека – матери-земле.Живыми были в позднем небе звезды,И вечность не желала скрыть чела.Неведомого мира волшебствоНе разрывали праздные вопросы.И солнце, уходя за горизонт,Приоткрывало грифельную доскуС лучистым уравнением вселенной,Фосфоресцирующим в темном мореМагическим свечением Луны.Мы поглощали тайну бытия,Пока совсем ее не понимая,И не могла ответить нам немаяПрирода, ничего не утая.И мы тогда не научились задавать вопросов.Тогда была понятна нам земля.Но были далеки учителяОт наших древних пастбищ и покосов.Мы одиноки не были, богамИ разум свой, и душу доверяя.А боги, нам и явь, и сон давая,И берегли тогда, и били нас.И снова миру открывался день,И с этим миром жили мы в согласье.Мы были счастливы.На это счастьеВопросов не обрушивалась тень.Из венгерской поэзии
(перевод с венгерского)
Эндре Ади
(1877–1919)
Высекатель огня
Вершилось великое только тогда,Когда дерзновенно отважные смелиНе раз, а стократно отважными быть,Стократно отважными, в шрамах на теле.Пусть славится первой отваги ожог,И сам Высекатель Огня непреклонный,В огне незнакомом он смог разглядетьПотребность насущную дани законной.Как Бог бескорыстный, он мерз на снегу,Спокойно нелегкую дань принимая,И ныне, и присно во всех храбрецахКипит его кровь, на борьбу поднимая.И мир этот отдан в наследство не тем,Кто тянется истово к дряни вчерашней,Отважный – достойнее всех человек,Достойней его – только тот, кто отважней.Тому, кто пытается мир изменить,От шквала Истории шкуру не пряча,Отважный, как Бог, Высекатель Огня —Предтечею был. И не будет иначе!Проклятие равнодушия
Недель томительный уходит строй,Как будто от больничной вони пятясь.Жизнь не была еще такой больной —Бредет и, кажется, в грязи споткнется,Не в силах выйти к чистому колодцу.И прежде не завидной жизнь была,Но были очистительные грозы,И храбрецов несправедливость жгла,Теперь так много равнодушных стало,И безнадежность восторжествовала.Что Равнодушье? Кажется, пустяк.Но мягкие оно сплетает пальцы,Чтобы не сжался яростный кулак,Идите же сюда, чтоб все мы вместеПовергли Равнодушье, как бесчестье.Да, храбрость нынче нам нужна как честь.О, разве это жизнь?! Так крикнем громко,Что слово «Будет» лучше слова «Есть»!И, если накалим мы наши души,Не одержать победы Равнодушью!Из словацкой поэзии
(перевод со словацкого)
Франя Краль
(1903–1955)
«Пора бы крикнуть…»
Пора бы крикнуть,что конец настал —терпенье прорвало плотину снисхожденья,и горечь слова в горле запеклась.Бой не окончен.Стих мечом разящимостанется, пока из темнотына солнце снова выползают змеи.Мне слышен их фашиствующий шепот.Вновь жертвы выбирают для себяи помогают за свое спасеньепредателям кормушки охранять.На братские могилы брызжут ядомперед глазами вдов, калек, сирот.Они вопят о праве на свободу,они о демократии шумят.Но мы на крылья их фальшивых мельницводы из рек народных не дадим.Пора бы крикнуть,что конец настал,терпение теперь нетерпеливо.Стихи должны фанфарами трубить,пора сорвать наряды маскарадас мундиров черных, взятых напрокат,чтобы навек была неколебиматвердыня нашей правды трудовой.«Отрадно видеть юности цветенье…»
Отрадно видеть юности цветеньеглазам, видавшим кровь и грязь.Цветут цветы – живое воплощеньемечты, которая сбылась.Отрадно слышать переливы смехаумом, оглохшим от пальбы.Ведь этот новый, звонкий смех – как эхомоей свершившейся судьбы.Отрадно ощутить чужую нежностьруке, сжимавшей злой металл.Ведь юность этой ласки – неизбежность,в ней все сбылось, о чем мечтал.Февраль, 1948
Немыслимо остановить,немыслимо прервать,немыслимо податься вспять —все смоет паводок кровавый,чтобы страданье искупить,мы платим жизнями и славой.Тот, кто не понял, – прочь с пути,нам не мешай вперед идти,кто против нас – тот должен пасть.В нас – жизни вечное теченьеи правда самоотреченья,мы сами – будущего часть.Ян Роб Поничан
(род. 1902 г.)
Свет
Ах, свет! Где был ты, пропадая?Смотрю вокруг – не угадаю…Что изменилось в мире этом?Вновь улица лучится светом.Огни вечерние, откудаЯвились вы опять, как чудо?Все так знакомо мне… Но краскиКак в новой самой яркой сказке.И вдруг – гармошка. Словно весь яПронизан светом русской песни.Из тишины возникли звуки —Родился ритм в сердечном стуке.Весенняя рапсодия
А солнце вновь берет бразды весенней власти,и метлами лучей сметает мусор туч,и рубит лед в горах огонь копья на части,и снеговой покров срезает тонкий луч.Оно сорвет с земли все зимние отрепья,омоет лик ее в стремительных ручьях,как девушка, земля, в нагом великолепьеукроется, стыдясь, в весенних кружевах.Зеленый шелк травы, атлас весенних листьевукрасит, приколов подснежники на грудь,фиалок аромат, прозрачный и душистый,для солнца сотворит, смущенная чуть-чуть.Любовь земли щедра: в садах черешни сладки,и яблони – в цвету, и тяжела сирень,а на лугах – цветы в чудесном беспорядке,влюбленная земля прекрасней каждый день.Известны следствия, неведомы причины,но кончится любовь, и кончится весна,и на лице земли останутся морщины,и станет, охладев, безрадостной она.Все кончится: пройдет и боль плодоношенья,и листья опадут, и отцветут цветы.Приводит время смерть, а вместе с ней забвеньебылого торжества, отцветшей красоты.Но отгорит лишь то в пожарище мгновений,что не способно жить и в черный день зимы.Не закален пургой росток любви весенней,он красоту свою у солнца брал взаймы.Что станется с весной, когда зашепчет осеньотжившею листвой, слетающей с ветвей?Когда не заблестит в тяжелых тучах просиньи солнце зазнобит в тюрьме ненастных дней.Ах, краткая весна, ты будишь наши чувства,они обречены цвести и умереть,ты радугу зажжешь – погасит осень чудо,посеешь семена, но им не всем созреть.И все-таки весной удары сердца гулки,свет солнечный весной волнует нас опять.Фиалки аромат пьянит нас на прогулке,на перекрестке чувств моложе можно стать.Кто вспомнит засуху в весеннем половодье?Кто вспомнит о тщете в объятиях весны?Не знают о жнивье зеленые угодья.Зима? Она ушла, и мы возрождены.И радость нам не впрок, пока беда не била,не зная холода, не оценить тепло.Как видно, в нас самих живет такая сила,что мы готовы в бой, чтобы повергнуть зло.От нас уйдет весна, чтобы вернуться вскоре.Мы в памяти всегда ее храним зимой.Мы радость чувствуем острее после горя,и солнышко светлей, умытое грозой.Привет тебе, весна, опять затеем игры,а старый, мертвый мир развеет новый свет.Над сердцем зажигай неоновые искры,лишь перемены есть – на свете смерти нет.Поэтика
Песню спеть, чтоб нес ее сквозь вечностьвремени стремительный поток, —нам сегодняшняя человечностьобещает завтрашний росток.Распознать подводные теченья,русло среди них пробить строкой,и мотыгой правды и терпеньявскрыть истоки верности людской.Время обгоняя неизбежно,смелым сердцем, разумом, пером,в наших песнях будущее нежномы сегодня на руки берем.Глубины – высоты
Тяжело в глубину пробиваться,шаг за шагом, копать и копать,через глину, песок или каменьпостепенно проникнуть насквозь.Хоть машина справляется ловкос трудным грунтом, а все же сверлотоже может устать и сломаться,и опять – остановка.Как легко улетать высоко:чуть штурвал на себя —и взлетаешь,и паришьнад ковром облаков.Новверху, в небесах, не добудешьсоль земли —золотое руно.Из болгарской поэзии
(перевод с болгарского)
Светлана Лилова-Тихомирова
(р. 1932 г.)
Повседневье
Повседневье, как маленький сад,Что неслышно растет перед домом.Нам привычен его ароматИ багрянец и зелень знакомы.Повседневно мы мимо идемИ не думаем вовсе о нем.Виновато ли время, что насТретьи встречи уже не тревожат,Словно первые?.. Будущий часБыть похожим на прошлый не может.Виновато.Ростки красотыТают в нас, как горящие спички,И стираются счастья чертыНепреложною силой привычки.Мы тогда недовольно встаем,Вскинув узел бессонниц на плечи,И, привычку покинув, как дом,В неизвестное гордо идем…И тогда нам становится легче.Зеркала
О, добродетельные зеркала!В них все предельно точно отразится…За тонким слоем гладкого стеклаИх преданность холодная таится.Улыбка ваша – вам возвращена,В окне – луна, и в зеркале – луна.Все могут отразить – сады и зданья,И ум, и глупость, и добро, и зло…И только с жарким солнечным сверканьемНе говорит зеркальное стекло.Не верите? Проверка так проста:Возьмитесь солнце зеркалом пойматьИ убедитесь: холодна, пустаОстанется старательная гладь…А дерева шершавая кора —Познав жестокой бури хриплый гул,К светилу обращается с утраУлыбкою потрескавшихся губ.Да, чей-то образ, может быть, хорош,Но, если слепо следовать ему,Легко принять за правду чью-то ложьИ разучиться мыслить самому.Пусть ветер правды солон – одолей,Колумбом в море мыслей уплыви,Чтоб для себя и для других людейОткрыть миры Дерзанья и Любви.В них солнца свет и бури злобный лайПознай!..Ты никогда мне не желай,Чтоб та, которая давно ушла,Сейчас во мне отражена была!Признание
На пустынный песчаный берегМеж Акутино и ПриморскомТемноспинные хлынули волныИз-за пепельного горизонта…И обломанный древний черепУ босых моих ногБезмолвен.А в мерцающем свете молний —Волны, вихрь.И перышко чайкиСеребрится, как крылья в полете.Так же, в буре раздумий, ГётеТо перо, которым творил он,Молодому Пушкину отдал.Может, это перо мериломВзять и мне по плечу будет вскоре?Может, это признанье?Признанье моря?!Волн стихийных признанье – зыбко.Грянет гром, погремит и стихнет,Как над площадью опустевшей…Ранним утром мятежное мореСолнце встретит смущенной улыбкой,Встанет солнце – не постаревшим!Далекие паруса
Закрыта книга.А по сморщенному небу,Минуя серый горизонт рисунка,Несутся крыльяАлых парусов.Они мне почему-то возвращаютИгруДавно исчезнувшего дня.Вот комнаты,И детский уголок,И спаленки картонные для кукол.Салоны пестро застланы коврами.У нас сегодня праздник —День рожденья.Я щедро всех зову на торжество.Все глиняные женщины на кухнеНарядные передники надели…Несемся мы,И весело надутыВоображеньем нашим паруса.Для тортов сказочных взбиваем кремы,Из помидоров спелых строим башни,Живую рыбу жарим мы.А в печке запекается барашек.Мими мне гордо подает фазанов(Их «муж» ее недавно подстрелил).Фазаны?!Щеголяя друг пред другом,Наперебой мне предлагают куклы:Филе акулы!Мясо черепахи!И в заключенье – птичье молоко!В пустых тарелках сказочные ястваСемью цветами радуги горят.Когда же гости, наконец, расселись,Вошла неслышно тетушка Стояна,На торжество с улыбкой посмотрела,На кушанья, поставленные в ряд.Потом нагнулась к нам и осторожноПо ложке молока она в тарелкиИз круглого кувшина разлила.Она ушла.А радуга погасла.В тарелках наших холодно и сероМорщинится коровье молоко.Вдохновение
В Михайловское – под надзор, в изгнанье…Теперь попробуй, проживи —Без друга, без очарованья,Без утешенья, без любви.Но в летних сумерках для балаНадела кринолин луна,И в старом парке ГаннибалаВ карету тройка впряжена.Крыльца парадное свеченье,И лиц случайных суета…Но вдруг возникла, как виденье,Нечаянная красота.Рисунок губ все так же нежен…Она, как ласточка, горда…Неужто снова неизбеженПокой дворянского гнезда?!Покой… Она ему покорна.Атласных туфель каблучкиСтолетних елей топчут корниНе от прозренья и тоски.Дань уважения к поэтуИ в светской жизни перерыв…А для него опять все это —Страданья сладостный порыв.Она споткнулась возле ели.И сквозь муслин, как снег, бела,Она услышала, что пелиВ его груди колокола.Она исчезла, как виденье,Едва шепнув: «Благодарю…»Поэт всю ночь искал в смятеньеНеповторимую зарю.А ель корнями, как руками,Вцепилась в землю. Но лунаВдруг осветила серый камень,Что туфлей тронула она.Лишенные души предметыБог вдохновенья оживлял.Горячею рукой поэтаМужчина серый камень взял,И камень сразу стал теплееОт этих рук, от их тепла.И, скрипнув, скрыла дверь аллеюОт долгожданного стола.И подступало вдохновенье,Как счастье, горе или страх…«Я помню чудное мгновенье», —Горело на сухих губах.Недялко Йорданов
(р. 1940 г.)
Песенка про мопед
Возвращайся снова в детство…Слушай, как оно зовет!Мини-транспортное средствоМигом в детство отвезет.Слушай! Свищет ветер встречныйИз далеких детских лет…Бесприютный и беспечный под тобой летит мопед.Мопед,Мопед!Как узок твой след!Большой оптимист без мелких забот —Ты весело мчишься вперед.Среди шумного движенья,Суете наперекор,В скромном самоутвержденьеПрозвучит и твой мотор.Возвращайся снова в детство…Слушай, как оно зовет!Мини-транспортное средствоМигом в детство отвезет.Мопед,Мопед!Остановок нет.Застойный покой ты вызвал на бой,Улыбка и дружба – с тобой!Песни о любви
Песня первая
Когда-то, когда-то,Настолько когда-то,Что нет уже точного дня,В каком-то местечке,Каким-то словечкомЛюбовь задержала меня.Была она правдой,Настолько же правдой,Насколько правдивы всегдаИ солнца сиянье,И грусть увяданья,И радость земли, и беда.Под сенью осенней каштанов веселье,Последнего света роса…И звезды квадратные, невероятныеРождали для нас небеса.И странно торжественна, жертвенна, женственнаЗемля расстилалась вокруг.И были мы исстари искренни, истинны,И оба мы думали вслух.Может быть, время нам,Может быть, временно,Может быть, возраст такой —Нет ни местечка, нет ни словечка,Нет и любви никакой.Может быть, где-то, когда-то, в кого-тоМы еще влюбимся вновь?!Болью забытой или заботойСнова нагрянет любовь…Как же естественно, словно наследственно,Трезвость трезвонит нам в дверь!Где ты, торжественность, жертвенность, женственность,Вместе с любовью теперь?!Когда-то, когда-то,Настолько когда-то,Что нет уже точного дня,В каком-то местечке,Каким-то словечкомЛюбовь задержала меня.Песня вторая
В ненастоящий и постылый,Почти невероятный час,Пройдя сквозь жаркий риск пустыни,Любовь нашла случайно нас.Букетик радости неяркойДала нам из последних сил…Наверное, по контрамаркеЕе к нам дьявол пропустил.Мы недоверчивые, злыеИдем с непрошенной втроем…Зачем понадобились мы ей?Где сможем приютить ее?Постой! Но щелкнули во мракеДва независимых замка,И гостья переходит в страхеНа вой бездомного щенка.И постепенно затихаетПечальный голос, канув в ночь…Никто ее не понимает,Никто не хочет ей помочь.Любовь… Куда нести теперь ейОдин букетик на двоих?!Мы – каждый за своею дверью —Вдвоем задумались на миг.Песня третья
Рискованна и неразумна,Мгновенна и обречена —Ты можешь ли брести бесшумно,В таинственность облачена?Свободно, смело и открытоЛишь птицы любят в вышине, —Ты – скрытно, жалко и забитоВо тьме живешь и тишине.На мушку взята взглядом праздным,Окружена со всех сторон…Тебе, сраженной словом грязным,Готов охотничий загон.А ты, прекрасна и печальна,А ты, смела и весела,Идешь своей дорогой дальней,Как раньше беззаботно шла.Ты лишь самой себе приснишься,Обнимешь лишь себя саму,И бесконечно ты стремишьсяНеведомо куда, во тьму.Все длится, длится день бездомныйВ безвестности, чтоб стать затемВоспоминанием бездоннымИ песенкой, известной всем.Я вижу, как на полустанкеТолпа склонилась над тобойИ невесомые останкиХоронит в бездне голубой.Из украинской поэзии
(перевод с украинского)
Леонид Первомайский
(1908–1973)
Из книги «Уроки поэзии»
«Не завидую юности вашей…»
Не завидую юности вашей,Не хочу возвращаться назад.Можно, век свой отвековавши,Не состариться и в шестьдесят.Можно вдруг зачерстветь, не поживши,Чудо вычеркнуть, встретив едва,И ромашки топтать сапожищем —Новый цвет, а все та же трава.Можно сердцем до возраста зрелогоНе утратить доверия смелого,Можно ждать необычной весныДо обыденной седины.Не завидую счастью чужому —Я свое на земле испытал,Слушал грохот такого я громаИ на крыльях таких я летал,Что, как мне и любому другому,Путь мой не был ни узок, ни мал.То мне путь освещали молнии,То сжигали все до строки…До минут эти годы помню я.Как над зыбкой, стою в безмолвииНад истоком новой реки.Бьют ключи. Закипает и пенитсяПод ледком голубая вода.Что должно измениться – изменится,С новым утром душа моя встретится,Словно смолоду, молода.Словно смолоду, жизнь моя спорится,Не утрачено наше родство.Не побеги мы общей поросли —Ветви дерева одного.«Возвращайтесь ко мне из глубин синевы…»
Возвращайтесь ко мне из глубин синевы,Почтари сизокрылые! Жду вас давно я.Если б мог задержать вас на миг, если б выВот на этой бумаге остались со мною.Не трудили б напрасно вы крыл в высоте,На рассвете бы камнем не падали вниз вы…Отчеканилось солнце, как знак на щите,Черный сумрак теряет последние искры.Посылаю я сам вас в опасный полет,И тоска в этот миг мое сердце не гложет.Колебания – в сторону, сон подождет, —Пульс полета нигде миновать нас не может.Белый лист, словно небо, проплыл и исчез.Где найти вам приют? Как вернуться домой вам?На бумаге гроза, словно в бездне небес,И ломаются строки, как векторы молний.«Стихи начинаются не со звучанья…»
Стихи начинаются не со звучанья,Хотя и не могут они не звучать,Стихи начинаются только с молчанья,Когда ты не можешь больше молчать.Не с буквы заглавной, а с главной болиСтихи начинаются. Эту боль не измерить.Тогда ты поверишь им поневоле,И только тогда им можно поверить.«У поэзии сердца законы жестоки…»
У поэзии сердца законы жестоки:Целый век для нее не жалеешь горба,Жизнь свою для нее разлагаешь на строки.Госпожа – не батрачка она, не раба.Для нее ты ныряешь в глубины. И сноваНа поверхность тебя поднимает струя,Только если добудешь единое слово,Чтоб сияла в нем правда ее и твоя.Осторожными будьте, коснувшись сердечныхСлов, которым не нужно блестящих прикрас,Неожиданных в нежности, в горечи вечных,Исцеляющих, испепеляющих нас.В Бабьем яру
1941 год
Стань около меня, стань, сын мой,Ладонью я глаза твои прикрою,Чтобы своей ты не увидел смерти,А только в пальцах кровь мою на солнце,Ту кровь, что и твоею стала кровью,И что на грудь земли сейчас прольется…Из латышской поэзии
(перевод с латышского)
Цецилия Динере
(р. 1919 г.)
Улыбки
Столько, сколько живу на свете,Я собираю улыбки.Коллекция моя велика.Как безмятежно улыбаются дети,Улыбка старикаИ мудра и горька.Улыбки друзейИ улыбки, в толпе оброненные где-то,В коллекции хранятся моей,Как у нумизмата монеты.Я храню их, я над ними дрожу,Но неискренних – не держу,Не держу ни лживых, ни льстивыхУлыбок —Монет фальшивых.А бывают улыбки от слез солоны.Я храню их отдельно.Им нету цены.Я богата.Я очень богата.Так ценен мой клад,Что могу яДесять бессонниц подрядПеребирать их,Складывать,Словно к монете монету,РадоватьсяИх золотому теплу и свету.Но мне все еще мало.И вечноВсе мало мне будет.Улыбайтесь мне, люди!Улыбайтесь друг другу, люди!Дерзкие мальчишки
Слишком мы любимДерзких мальчишек,Идущих без шапкиВ трескучий мороз,Морозу назло или нам…Я не знаю.Слишком мы любимДерзких мальчишек,Слишком мы любим их,Драчунов…Как воспитать в них степенность,КогдаВ каждой груди —Изверженье вулкана?Слишком мы любимДерзких мальчишек,Даже когда они громко бранятТо, что достигнуто нами.А позжеТихо грустят,Что всего мы достигли,Их не дождавшись…Слишком мы любимДерзких мальчишек,В вечных заботах о нихМы седеем,Ибо не можемИм дать на дорогуСчастье,Как завтрак давали им в школу,Как мы тоскуем,Когда уходят,Уходят,Ни разу не оглянувшись.Так уходили когда-то и мы.Слишком мы любимДерзких мальчишек.Все им прощаем,Прощаем, прощаем.И забываем о том,Что должны намМногоеНаши мальчишки простить.Слишком мы любимДерзких мальчишек.Слишком…А может,Мы мало их любим?!Дважды два
Она поднимает на меня глаза,Она распахивает надо мной два неба.Она – это мое Второе я.А по тетрадке, распластанной на низком столике,Разбегаются первые цифрыИ выстраиваются в первые загадки —Загадки арифметики.Она поднимает на меня глазаИ спрашивает:– Дважды два – это всегда четыре? —Я не знаю ответа.Я не знаю отгадки.Дважды два – это всегда четыреТолько в первых загадках арифметики.А у жизни – много загадок.А у жизни – много разных ответов:Иногда дважды два равно бесконечности,Иногда дважды дваКончается безнадежно круглым нулем.Она смотрит на меня и ждет.Она смотрит на меня напряженно.И ее смешные тоненькие косички,Словно острые ветки осеннего куста,Подняты вверх напряжением.Я не должна говорить правду.Я не должна,И я вру.Я говорю не мигая: – Да, всегда!В двух небесах растворились два облачка —Она мне верит.Она – это мое Второе я.Она усердно выводит цифры,Первые, неуклюжие цифры.И пишет первую ложьИ первую правду:«Дважды два – четыре».«Я была мертвой…»
Я была мертвой,Но с землей не срослась.Я двигалась, двигаласьИ скользила незримо.Я была мертвой,Но по улице шла,И мчались по мнеАвтобусы и трамваи.Но не было слышноПронзительного крика«Скорой помощи»,Но не былоСтоглазой толпы зевак.Я вошла в дом,И со мной говорила соседка,И глаза ееНе округлялись от ужаса —Она не знала, что я мертва.А я улыбалась,Я притворялась живой.И никто не знал, что я мертва.Это знал только ты,Мой единственный,Самый лучший на свете,Ты,Которого я искала всю жизнь.Но, может быть,Ты просто забыл меня?Мертвых забывают быстро.«Не ищите могил забытых…»
Не ищите могил забытых —Мертвым не нужно забот,Нежных слов на мраморных плитах,Подпирающих небосвод.Ищите забытых людей,Они спрятаны на виду —В магазинах, среди площадей,В толпе, в городском саду.Каждый из них горд,Им не нужно памятных плит,Но обыщите город,Найдите тех, кто забыт.Ищите, ищите, ищитеДо конца своих дней,Улыбкой их воскресите,Чтоб не стало забытых людей!Понапрасну не тратьте сил —Не ищите забытых могил.«Я иду по фойе, как по вечности…»
Я иду по фойе, как по вечности.Огни погашены.Спектакль окончен.Актеры освистаны.Все овации достались статистам.Я иду по фойе театра,Где погашены все огни.Но должна быть где-то дверьС пятью красными огоньками —«Выход».Я иду долгие годы,Я ищу в темноте дверьС надписью «Выход».А за ней —Ворвется мне в легкиеЗеленая свежесть парков,Я пройду под дождем света,Света уличных фонарей,Света звезд.Будут и звезды.Я могла бы отсюда выбратьсяНа метле, сквозь дымоход,Потому что я ведьма,Потому что мне ведомоТо, что неведомо многим,Потому что я вижуТо, что не видят другие,Потому что мне больноТо, что не больно другим.Но звезды для ведьмы —Это только черные дырыВ еще более черном небе.Я иду по фойе, как по вечности.Я нашла эту дверь.Я прочла эти красные буквы:«Выход».И вышла.Ледяная тьма обступила меня.Больше нет и не будет двериС превосходной надписью —«Выход».Монта Крома
(р. 1919 г.)
«Есть такие автобусы…»
Есть такие автобусы,У которых широкие, синие окна,Будто солнечный деньПостоянно стоит на дворе.А с подножки сойдешь —Под ногами осенняя слякоть.Я – автобус.Войди в него.Окна мои темно-сини,В них бушует гроза,В них бушует такая гроза,Что в простуженном воздухеЯвственно пахнет озоном.Но выходишь,И я в твоих круглых глазахВижу недоумение,Горечь:Обычное серое небо.Ты вернулся в автобусЗатем,Чтоб меня упрекнуть.Но во все мои окнаЯ желтый восход застеклила.Желтый, словно пустыня.Горячий, пустой, как пустыня.ЭтоКожей почувствуй,Ему подымаясь навстречу.Но выходишь.И гнев тебе комкает губы:Всюду серое небо.Обычное серое небо.Нет, меня ты не бьешь.Но пощечину я ощущаю,На плечах, на спинеКулаков расходившихся тяжесть…Я сгибаюсь,Пытаясь себя защитить.Так меня бы твой предок,Твой честный, обиженный предокИзбивал быПятнадцать столетий назад.Нет, меня ты не бьешь.Ты ни в чем меняНе упрекаешь.Но спешишь отвернуться,Как будто плохой человекСлишком близко стоит.…Но в широких, изменчивых окнахВсех цветов сумасшествие,Счастье нежданных контрастов,Будто мир на двореНеобычно тревожен и сложен.Мир,Который понравиться может не всем.Смотришь.Медленно так расправляются плечи.Плечи не понимаютПока:Это – силаИль это – бессилье,Многоцветные окна мои?Расправляются плечи,Чтобы тяжесть нести,Или с чем-то бороться,Или окна разбить,ИлиЭто обычное серое небо?!Это все не игра.Это жизнь.В этой жизни мы двое.Неделимы.Осенний город
Я сегодня рисую город.Я рисую осенний город…А получается только контурКонтур моего человека…Я хочу зачеркнуть рисунок —Он все тот же:Осенний город.Он исчерканВетвями черными.А весною мне было легче,А весною я рисовалаОдно плечо,На которое я могла опереться.Летом город полон движеньем.Трудно нарисовать движенье.Рисовала я отпечаток,Рисовала я след ладониНа скамейке, где сидел заочник.Осень.Больше я не рисую —Я иду сквозь осенний город,Я иду сквозь любимый контур,Сквозь него троллейбусами еду.Целый деньЯ все иду и еду:Я ищу в исчерченном ветвямиКонтуреЖивого человека,Лишь одно весеннее плечо,На которое смогу я опереться…Дикарка
Научи меня, дикарка,Научи меня, дикарка,Самая дикая на земле!Научи меня, дикарка,Научи меня, дикарка, —Я люблю.Я надела ожерелья,Я пятнадцать ожерелий надеваю —Я люблю.Я продела в уши серьги,Я продела в уши серьги,Сто серег в левое,Сто серег в правое, —Я люблю.Сделала татуировку,Синюю татуировкуВо весь лоб.Я хочу быть самой яркой,Я хочу быть самой странной —Я люблю.Научи меня, дикарка,Научи меня, дикарка,Самая дикая на земле!Научи меня, дикарка,Научи меня, дикарка, —Я люблю.Из казахской поэзии
(перевод с казахского)
Сакен Сейфуллин
(1894–1939)
Разлученные лебеди
Поэма
Есть сказочные уголки,В лесной одетые убор.Там, в глубине моей Арки,Есть озеро средь синих гор.И так светла его вода,Что камешки видны на дне,А берега его всегдаВ туманной легкой пелене.И нежных водорослей сеть —Узором в глубине волны…Стоять бы здесь и все смотретьНа озеро со стороны.Безмолвьем дышат берега,Здесь нет огней и нет людей,Сквозь заросли лишь тростникаБелеют шеи лебедей.Свободы баловни, ониБелее, чем вершины гор;Всегда вдвоем, всегда одни, —Не отвести от них мне взор.С утра до самой темнотыЗдесь не смолкает птичий гам…Они величье красотыДают безмолвным берегам.И, если я в степи бывалБез провожатых, без друзей,Я шел всегда к безмолвью скал,К призывным песням лебедей.На мягком лежа берегу,Я утопал в траве по грудь;Здесь не бывать я не могу —Прохлады светлой не вдохнуть,Вдали от городов пожитьНемудрой жизнью степняка, —Меня всегда могла манитьИ зачаровывать Арка.Раз я у озера бродилИ вслушивался в каждый звук…И будто заново открылЕго звучанья тайну вдруг.Увидев в озере себя,Ныряли птицы в глубь волны,Рачишку в клюве теребя,Являлись вдруг из глубины.Вот пигалица там, вдали,Привычно хнычет в камышах,Касаясь крыльями землиИ кувыркаясь в облаках.Клекочет чайка, червякаХватая цепко, как палач.И слышится издалекаТо хохот, то как будто плач.Гогочет гулко гусь-урод,В какой-то кается вине,И юрких уток хороводСкользит по мраморной волне.Но этот гомон, плач и крикНе дорог памяти моей,И сердце хочет хоть на мигУслышать песни лебедей.Я ждал. Я слушал. Я смотрел.Но глазу жадному видныЛишь зелень камышовых стрелДа рябь нетронутой волны.Но вдруг совсем вблизи возникНесмелый лепет, песни зов.И вот плывет один из них —Мой белый лебедь. Он готовЛететь и петь, любить и ждать,Принять и счастье и позор.Он ждет любимую опять,Над гладью крылья распростер.Но слышится издалекаТа песня, что всего сильней,И лебедь, вздрогнувши слегка,Уже летит, стремится к ней,Я знал, что каждый этот звук,На землю чуткую упав,Цветком на ней родится вдруг,Не только слышным – зримым став.Пускай разлука коротка,Всегда желанна радость встреч…Крыло, как будто бы рука,Касается любимых плеч.Вот рядом лебеди плывутСквозь птичий гам, и стон, и визгИ вдруг волну крылом порвутНа сотни бирюзовых брызг.Лишь в зеркало воды взглянут —Вода становится светла;Одним движением смахнутВсе брызги с белого крыла,И тонких водорослей сетьОни своим движеньем рвут,Не уставая плыть и петь;Они вдвоем поют, плывут,Вдыхают нежный аромат,Порвав невиданный узор,Вдоль мягких берегов скользятВ прозрачный утренний простор.Камыш касается лица,Но я не двигаюсь, стою.Они ведь ищут без конца,Как выразить любовь свою.…Но почему же, почемуВ тиши такой, в любви такойОна глядит в глаза емуС необъяснимою тоской?Что так негаданно моглоЕе глаза подернуть мглой,Что звонкий звук заволоклоГлухого горя пеленой?Вот лебедь крылья распростерИ, набирая высоту,Покинул нежных волн простор,Летит и плачет на лету.Печальны взмахи крыльев-рук,А крик подруги – словно стон…Еще один прощальный круг —И вот вдали растаял он.Всегда разлука тяжелаИ долгой кажется всегда;Хозяйкой в сердце к ним вошлаНеотвратимая беда.Вдруг вспыхнул шорох и погас,Прошелестел и замер он,И берег для ушей и глазБезмолвьем вновь заворожен.Но лебедю неведом страх,Он головы не повернулНа этот шорох в камышах,Который мелких птиц вспугнул.Но миг – и в камышах сверкнулРужья жестокий холодок,Огонь цветы перечеркнул,Расцвел в сиреневый дымок.И выстрел, словно гром в грозу,Над водной гладью прозвучалИ первобытную красуРазвеял, подавил и смял.И, дрогнув, ахнула волна,И ахнул, пораженный в грудь,Несчастный лебедь. Тишина.Не в силах он крылом взмахнуть.Был браконьер невозмутим,Укрытый в камышовой мгле,И лебедь всем теплом своимВ последний раз прильнул к земле.Он вытянулся, будто спит…Убийца, встав из камыша,Прикончить лебедя спешитХолодным лезвием ножа.Насквозь прошила пуля грудь,Оставив теплый, вязкий след,А лебедь тянется взглянутьВ последний раз на яркий свет.А белогривые валыВсе бились у прибрежных скал,И вал, разбившись у скалы,Грозя, убийцу проклинал.И вот, прошлепав по воде,Вновь браконьер ножом сверкнул,И вот, глухой к чужой беде,Он крылья лебедю свернул.Убийца ловок, точен, скор,Он зубы скалит, как шакал.К любви подкравшийся, как вор,Убив – он гордо зашагал.Но вдруг, покинув вышину,Поспешно крыльями шурша,Друг грудью врезался в волнуВблизи густого камыша.Почуял, что беда стряслась, —И жизнь ему недорога,Когда любовь столкнула в грязьРука коварного врага.И лебедь не лететь не мог:Он облака крылом обвилИ рухнул вдруг у самых ногУбийцы счастья и любви.«Убей меня, я смерть приму,Мне больше не сужден полет…»И, близко подойдя к нему,Проклятье громко лебедь шлет,Рыдая, бьет крылом волну,Убийце преграждает путь, —Не рвется больше в вышину,А дулу подставляет грудь.Но браконьер, убив одну,Другого не посмел убить,Хотел смягчить свою вину,Любовь оставив в мире жить.Вот крылья снова воздух мнут,Но, места не найдя и там,Вдруг опускаются, плывутЗа браконьером по пятам,Трепещут по траве густойИ вдруг застонут, прозвеня:«О, я молю тебя, постой,Убей меня, убей меня!»Вокруг убийцы все кружась,Летел, бежал, не отставал,То вдруг смотрел, остановясь,Просить врага не уставал.А браконьер от пота взмок,Шел без оглядки все вперед,Но снять ружье, взвести курокУбийца силы не найдет.И лебедь снова ввысь взлетал,Как стон – могучих крыльев взмах,И вновь к земле он припадалС тоской предсмертною в глазах.К земле прижав крутую грудь,Он крыльями траву хлестал,И, чтобы воздуха глотнуть,Он снова высоко взлетал.Обходит смерть таких, как ты,Глядит на них со стороны,Когда и солнце, и цветы,И боль, и счастье не нужны.Жестоким горем потрясен,Живой, трепещущий слегка,Вновь напрягает крылья онИ вновь летит под облака.«Не расставаться никогда, —Клекочет клятвенный обет, —Пусть не почувствует водаРазлуки одинокий след».Все выше, выше крыльев свист,Все дальше, дальше зелень трав…И, крылья сжав, он прянул вниз,Со свистом воздух разорвав.Неудержимый, смят в комок,Стук сердца крыльями обвив,Разбился он у самых ногУбийцы счастья и любви.И вот все замерло кругом,Кровь розовеет на груди,В последний раз взмахнув крылом,Любимой он шепнул: «Прости…»Упал он наземь, весь в крови,Он оживет в легендах вновь.Нежнее в мире нет любви,Чем лебединая любовь.Из азербайджанской поэзии
(перевод с азербайджанского)
Зейнал Халил
(1914–1973)
Сердце
1
Если где-то погас очаг,Как огарок свечи, зачах,Значит, сердце мое сгорело.Если кто-то попал в беду,Я в нее, как в огонь, войду,Чтобы сердце мое сгорело.Для врага – острие клинка,Щит надежный для земляка,Если бой идет, – мое сердце.Сотни битв вспоминая вновь,Разжигает живую кровьПротив кровопролитья сердце.Сколько было жертв у свинца!Сироте заменило отцаИли брата сестре – мое сердце.Тяжесть века несло на плечах,Пламя века алело в очах…Изменялось от времени сердце.Ни на отдыхе, ни на войне,Хоть мгновение, наединеНе осталось со мной мое сердце.В мире не было строже судьи,И от стрел справедливой судьбыНе прикрыло меня мое сердце.2
В эту ночь, накануне битвы,Тишиной окопы объяты.Если сердце еще не убито,О победе гремит набатом.Я достал махорки щепотку,Закурил свою самокруткуИ, приклад положив под щеку,Задремал всего на минутку.Показаться бы мог соседуОгонек угольком дубовым,А про отсвет сердечного светаЯ не смог объяснить бы словом.Не махорка в бумаге тлелаИ дымком надо мной клубилась, —Это сердце мое горело,В клетке ребер птицею билось.Пламя сразу же разгорелось.А как только рассвет забрезжил,Мне оно сообщило смелостьИ взошло пожаром надежды.Сколько братьев – живых и павших —Было армией, взводом – нами…И на головы ворогов нашихМы обрушили это пламя.Может быть, врагу показалось,Что, пройдя этим смертным пеклом,Я дотла сгорел, и распалосьМое сердце холодным пеплом.Нет, рожденный в пламени боя,Я живу легендой нетленнойИ доволен своей судьбою,Осветившею тьму Вселенной!Не нужно мне…
Рассветный соловей в нарядной клеткеНе нужен мне.Цветок в хрустальной вазе, не на ветке,Не нужен мне.Прикованный к асфальту голубь кроткийНе нужен мне.И царь зверей за цирковой решеткойНе нужен мне.Десятки рыб в аквариуме тесномИ дождь, идущий в фильме интересном,Мне не нужны.Изменчивые люди, что сумелиДрузьями слыть, врагами быть на деле, —Мне не нужны.И почести, которые добытыИз ненависти, лицемерно скрытой,Мне не нужны.Богатства мира, ставшие твоими,Но по грошу добытые другими,Мне не нужны.Слова льстецами сотворенной славы,Даримые налево и направо,Мне не нужны.Все чуждое родной земле и небу,Все, что неправедно досталось мне бы,Не нужно мне!Все то, что у врагов моих в цене, —Не нужно мне.«Если истина остра, как кинжал…»
Если истина остра, как кинжал,Ты, как заяц, перед ней не дрожи.Я поблажек в трудный век избежал,Не унизился до лести и лжи.Кто-то другом в твое сердце стучит,Хлеб радушья ты ему поднесешь,А потом между лопаток торчитВ спину всаженный предательский нож.Сколько мир наш натерпелся от лжи,От предательства врагов и друзей!Только истине бессмертной служи,Только истина – для счастья людей.Больше жизни ты ее береги!Оставайся человеком – не лги.«Явившись в этот мир…»
Явившись в этот мир,Тебя узнал я сразу,О царственная серая чинара.Поэтом став, тебеНе изменил ни разу,О царственная серая чинара.И в солнечные дни,И в ночи новолуньяТы даришь красоту,И нет ценнее дара.Ты свет моих очей,Ты добрая колдунья,О царственная серая чинара.Я память ворошу…Приходят мне на помощьГорячность юностиИ мудрость горцев старых,Вазех и Низами…Ты их, наверно, помнишь,О царственная серая чинара.Ты верный друг Гянджи,Ты гордость дедов наших,О царственная серая чинара.Пока я жив, растиИ становись все краше,О царственная серая чинара.Когда умру,Ты над моей могилойЛист красный оброни…Ты путь мой начинала!Так осени меняВ конце своею силой,О царственная серая чинара.«Мы – гости в этом мире…»
Мы – гости в этом мире…Эй, скажи-ка:Ты думал ли, зачем нам разум дан?Секунды нет во времени великомЗадуматься,Когда ты обуянТо завистью, то ненавистью дикой,То попеченьем, как набить карман,Внести раздор исподтишка, без крика,Обменивая злобу на обман.Мы – гости в этом мире…НеужелиНе сможем, уходя в холодный мрак,Спросить себя:Что сделать не сумели?Какой оставили мы след иль знак,К могиле шествуя от колыбели?Но не хватает времени никакЗадуматься об этом важном деле.Ты смерти не захочешь, но умрешь…И слышу я уже слова у гроба(Коль будет гроб),В словах не будет злобы,А явится на похороны ложь…Могилу (если выроют) чащобаТак скроет от людей,Что не найдешь.И не оставит в памяти вовекТвою судьбу хороший человек.Костер
– Поэт! Поседела твоя голова.Наверно, зима замела ее снегом.Друзей ты не радуешь искренним смехом,И слишком печальными стали слова…Скажи, почему ты печален, поэт?– Я тяжесть несу на плечах неустанно,А тяжесть огромная – для каравана,В пустыню цепочкой несущего след.Качается наша Земля на оси,Над ней набухает смертельная бомба…И если тебе от сочувствия больно,Ты груз этот вместе со мною неси.Ведь если однажды духовный уродПогасит надежды во вспышке мгновенной,С Землею исчезнут все звезды Вселенной,Свой путь оборвет человеческий род.– Да, ноша твоя чересчур тяжела…Поникла спина, и лицо пожелтело,Как будто внезапно зима налетелаИ злобной метелью твой путь замела.– Давно уже очи не ведают сна,Давно передышки рассудок не знает.Земля от сыновней любви расцветает,Лишь ради людей существует она.В груди у меня негасимый костер,За целую жизнь его сила окрепла.Моя седина – только горсточка пепла,Но пламя пылает в груди до сих пор.И если для смерти настанет черед,Не сможет и смерть погасить это пламя…От искры одной разгорится кострамиИ каждую душу живую зажжет.Со смертью посмертный продолжу я спор.И будут сражаться то бурно, то немоРожденные в сердце стихи и поэмы —Простой, человечный и вечный костер!«Я когда-то был чинаром…»
Я когда-то был чинаром —Украшеньем этих мест.Был я выше всех окрест.Как палаткой, был ветвямиС четырех сторон прикрыт,Тенью и полутенямиПовсеместно знаменит.Прожил жизнь свою недаром.Я когда-то был чинаром…Зелень моего листа,Высота и чистота,Мужество и красота —Похвалой из уст в устаСлаву мне несли недаром.Был всегда богат друзьями,А врагам сулил беду.Я не зря всегда, как знамя,Возвышался на виду.Я когда-то был чинаром.Людям, молодым и старым,Горным ланям и отарам,А порой влюбленным парамОтдавал я в жаркий день,Словно хлеб последний, тень.В черный день лучи иссякли,Тучей опустилась мгла,Туча молнией, как саблей,Ствол могучий рассекла.Одолеть меня стремилась,Чтоб не думал о добре,И живая кровь струиласьПо израненной коре.Даже птицам прикасатьсяСтрашно к веткам – все болит.Вместо прежнего красавцаВстал безрукий инвалид.Я когда-то был чинаром.Покачнулся, но не пал,Силу из земли черпал,Не надломленный ударом.Неразрывна связь корнейС мощью почвы материнской,Не сломить врагу моейГордой силы исполинской,Не сломать моих ветвей!Исчезай, туман кровавый,Возрождайся, жизнь, со славой.Было трудно, было плохо,Но из праха я восстал,И гордится мной эпоха,Мне Земля как пьедестал.Я когда-то был чинаром,Быть вовек чинаром мне,Прожил жизнь свою недаром,Значит, прожил жизнь вдвойне.Из поэзии народов России
Эмине
(19-й век)
(перевод с чувашского)
«Мост подпирают дубовые сваи…»
Мост подпирают дубовые сваи —Не задрожит, не застонет постыдно,Конь его спину не сломит, как видно.Тоненький стан мой, душа молодая —Не задрожит, не застонет постыдно,Как ни печалюсь я – людям не видно.Мост наш родной не сгниет, не погнется,Девичье сердце судьбе не сдается.* * *В просторах степей всех цветов мне не счесть.Но мак среди них – словно знак доброты.Так добрых людей мне в деревне не счесть,Но только в родных – торжество доброты.Пока у нас пение иволги есть,Вовек к соловью не пойдем на поклон,Покуда родные в селении есть,К чужому жилью не пойдем на поклон.Покуда родник нашей иволги есть,Пусть нет соловьиной реки – не беда.Пока у родных наших головы есть,Пусть мы искони бедняки – не беда.«Девушки, готовясь к сенокосу…»
Девушки, готовясь к сенокосу,Белые сапуны надевают.Сладкие в любви нашла я слезы,А в подругах зависть назревает.Рос в моем саду цветочек алый,Цвет его дождем внезапно смыло,Я цвела любовью небывалой,Разлучил нас враг внезапно с милым.На руке из серебра колечко,Иволга добра – хранит колечко.Но враги с любимым разлучили —Разломили надвое колечко.«С юга плывет облаков синева…»
С юга плывет облаков синева…Если уж дождь, пусть он будет дневным.Разум незрел, молода голова…Если уж горе, пусть нам – молодым.Тот, кто решился леса поджигать,Разве не знал, что краса сожжена?Разве не знали отец наш и мать,Что нас родили не в те времена?С юга плывет облаков синева,Словно платочка квадрат в вышине,Юные годы заметишь едва,Словно они промелькнули во сне.«Ветер меняется, кружится, кружится…»
Ветер меняется, кружится, кружится,Клонит орешник в осенние лужицы.Если не думаешь – сердце не мается,Мысли закружатся – сердцу недужится.Вожжи из кожи двенадцатихвостые,Мастеру вызмеить было непросто их.Тоненький стан мой былинкой качается,Ворог твердит, что напрасно упорствую.Тучи несутся, несутся так суетно…Что за беду в своем чреве несут они?Думы мои, молодые, короткие,Отданы будущим бедам на суд они.Шесть аргамаков, а конь мой – единственный.Как же дотащит он груз мой таинственный?Ворогов семеро, я в одиночестве.Как же дожить до добра и до истины?«Месяц поднялся высоко-высоко…»
Месяц поднялся высоко-высоко…Где же начнет он в пути уставать?Милый прислал мне салам издалека…Сможет ли снова салам он прислать?Вновь над рекою Кэтне голубоюМне б собирать многоцветье лугов,Видеть того, кто подарен судьбою,Слышать дыханье прошептанных слов.Мне над рекою Кэтне голубоюНе собирать многоцветье лугов,Милый подарен, но отнят судьбою,Стынет дыханье прошептанных слов.Канул он в бездну сибирских снеговПо мановенью заклятых врагов.«В небе летает луна, говорят…»
В небе летает луна, говорят,Видно, как светит она, говорят,Сердцу разлука страшна, говорят,Так же, как ворог, сильна, говорят.Красный цветочек в саду моем рос,Долго его не видала уже.Милого вражеский ветер унес,Высохло сердце и пусто в душе.Красный цветочек в саду моем рос,Злая судьба мой цветок сорвала.Милого вражеский ветер унес,Девичье сердце сгорело дотла.Пусть не засохнет мой красный цветок,Милый пусть будет здоров и высок,Головы вражьи пусть срубит клинок,Рухнет над царством гнилым потолок.«Ветер вновь подул…»
Ветер вновь подул,Покачнул сосну,В буйном сердце гулИщет тишину.Вновь в родном краю,В общий круг маня,Песню петь моюБудут без меня.Мне лежать в землеНа червивом дне…Девушки в селеВспомнят обо мне.Милый! Голос мойПесню не найдет.Эмине покойОт невзгод найдет.Но не сможет врагНадругаться вдруг.Верность я во мракУнесу, мой друг.А когда из льдаВыбьются ручьи,Вспомните тогдаПомыслы мои.«У отца в саду смородина, смородина…»
У отца в саду смородина, смородина,Сквозь смородину – тропиночка росная,Напрямик – тропиночка росная.И, когда была тропиночка пройдена,Нас ударила смородина, как розгами,И зажили, горемычные, розно мы.Сад у матери из щавеля, из щавеля,В низком щавеле тропиночка росная,Напрямик – тропиночка росная,На тропиночке следы мы оставили.Нас ударил этот щавель, как розгами,Мы остались с той поры низкорослыми.Брат взрастил в саду черемуху, черемуху,Сквозь черемуху – тропиночка росная,Напрямик – тропиночка росная.Нас ударила черемуха без промаха,Нас ударила черемуха, как розгами,Стали дни наши туманными и грозными.У снохи в саду рябинушка, рябинушка,Сквозь рябинушку – тропиночка росная,Напрямик – тропиночка росная.До конца мы одолели тропиночку,Нас ударила рябина, как розгами,И неведомы ни счастье, ни слезы нам.Расул Гамзатов
(р. 1923 г.)
(перевод с аварского)
«Река мала…»
Река мала…Ах, как она подходитДля маленького чешского села!И на Койсу далекую походит,Как будто с гор она разбег брала.Я замер. Стоит только оглядеться —И сотни совпадений я найду.Уйду по этой самой тропке в детство,За плугом, словно сеятель, пройду.Трепещут надо мной густые кроны,Над ними проплывают облака,Лениво дремлют бурые коровыНа солнечной опушке дубняка.И зерна в землю опускает пахарь,И все тучнеют облаков стада…Здесь пилят лес, как и у нас, в Хунзахе,Арба скрипит, как и у нас, в Цада.На Татрах снег лежит. Снега такиеЯ видел издавна в родных горах.Здесь люди и обычаи другие,Но думаю меж них – о земляках.«Сегодня снова снежный день…»
Сегодня снова снежный день,Сегодня солнце снова.Ты потеплей платок надень —Бродить мы будем целый деньВдвоем в лесу сосновом.Мы будем слушать тишину,Не тронутую ветром.С тропинки узкой я сверну,Чтоб не нарушить тишину,Не потревожить ветки.Покрыла косы белизна,Ложится снег на плечи,Растаять все-таки должнаВ тепле домашнем белизнаУ добродушной печки.Я растоплю ладонью снег —Пускай чернеют косы,Пускай улыбку сменит смех,И только этот талый снегНапоминает слезы.Сегодня всюду белизнаИ лес в сугробах тонет…Она, я знаю, не прочна.Но пусть другая белизнаТвоих волос не тронет.«В тебя я не влюблен…»
В тебя я не влюблен. Я опоздалЛишь на одну весну… И не суметь мнеПройти к тебе всего один квартал.Я просто рад, что ты живешь на свете.Я просто рад. Но и печален яИз-за того, что светлый сон не сбылся,Что ты живешь на свете без меня,Что, увидав тебя, я не влюбился.Я не прошу ни слов твоих, ни ласк.К чему мне равнодушье иль участье —Ты не в горах родимых родилась,И это – наше общее несчастье.Ты родилась от гор моих вдали…А может, это к счастью? Я бы не былСпокоен так среди своей землиИ под своим, под дагестанским, небом.Ты родилась в Москве. Быть может, тамЯ был бы взгляду твоему покорен,Но жизнь дала иную встречу нам,Столкнув, как волны в синем Черном море.О, это море! Я порой хвалю,Порой браню его… И я не скрою:Мне кажется порой, что я люблю,Что не люблю, мне кажется порою.Я знаю, простота твоя горда,А гордость так проста, что невозможноТебя обидеть ложью никогда,Как невозможно и возвысить ложью.И все-таки в тебя я не влюблен.Соединив, нас разделяет море,Уже неделю длится этот сон.Уже неделю я с любимой в ссоре.Песня
Уста мои о солнце петь устали,Но о тебе без устали поют.Часы мои в день нашей встречи встали,Храня любовь от старящих минут.Мне надоест рассматривать планету,Но на тебя смотреть не надоест.В твоих глазах всегда так много света, —Закроешь их – и темнота окрест.Июльской ночью в маленьком аулеКумуз мой плакал под твоим окном…Я в путь ушел – меня с пути вернулиДве горестных слезы в мой отчий дом.Тебя я прятал бережно и нежноВ певучую, зовущую строку —Чернила на бумаге, – как подснежникНа солнечном, проснувшемся снегу.Где б ни был я – вблизи или в разлуке, —Моя слеза, как песня, нелегка:Так плачут горы, превращая в звукиРучьями закипевшие снега.Пусть снег пойдет, пусть долгий дождь прольется,Пусть снова тучи небо заметут,Уста устанут звать на землю солнце,Одну тебя без устали зовут.«Над нежностью разлука не вольна…»
Над нежностью разлука не вольна.И вижу я наперекор разлуке,Как светлая каспийская волнаПлывет в твои распахнутые руки.И слышу я потоков горных гулВ Италии.Мне сердце проторяетТропинку в Дагестан, в родной аул,И песни гор, как эхо, повторяет.Я наше море вижу.Вижу – тыПолощешь ноги в медленном прибое.Я вижу одинокие следы,Что на песке оставлены тобою.И брызги волн как слезы на щеках,И солнце как браслеты на запястьях.Вдали от наших гор, в чужих краяхТебя я рядом чувствую как счастье.Вот ты на лодке по волнам плывешь…Как шорох крыльев весел взмах короткий…Вернись! Ты видишь тучи? Грянет дождь,И ты простынешь в беззащитной лодке.Ты думаешь, я на краю землиИ путь обратный с каждым днем длиннее.Но вижу все в моей чужой дали:Я быть с тобой в разлуке не умею.«Глазами маленьких озер…»
Глазами маленьких озерПусть край чужой в меня вглядится,Пусть голубой струится взорСквозь камышовые ресницы.Вон окна поздние зажглисьПод потускневшей черепицей,За окнами – чужая жизнь,Чужой язык, чужие лица.И людям от своих заботЗдесь так по-своему не спится,И так по-своему поетНочная, заспанная птица.Густеет надо мною тьма —Сильней уже нельзя сгуститься.А я не сплю, я жду письма,Тобой исписанной страницы.«Мне не кажутся Карловы Вары с вершины…»
Мне не кажутся Карловы Вары с вершиныСочетаньем домов, и деревьев, и лиц…Предо мною белеет вдали не долина,А тарелка с десятком куриных яиц.Горы, горы… Верхушки деревьев под ними,По зеленому склону прошита тропа.Только рыжую голову солнце поднимет —И уже поднимается к солнцу трава.Я запомнить хочу необычную землю,Где, как равная, с осенью дружит весна.Глянешь вверх – по-весеннему свежая зелень,Глянешь вниз – желтизна, желтизна, желтизна.Пробегает по склону спокойный и скромный,Не изведавший силы своей ветерок,И ладонь окропляет зеленою кровью,С материнскою веткой расставшись, листок.Здесь весна… Но минувшую осень я вижуИ покрытые желтой листвой деревца.И ко мне придвигаются ближе и ближеДорогие черты дорогого лица.И в руках – не зеленая хрупкость листочка,А для песни готовое поле листа…Только где бы я ни был, без маленькой дочкиМне казалась неполной всегда красота.Все дороги земли приведут к Дагестану,Все дороги любви мне напомнят о нем…Я с вершины чужой, как тоскующий странник,Все хочу разглядеть мой покинутый дом…Целую женские руки
Поэма
1
Целую, низко голову склоня,Я миллионы женских рук любимых.Их десять добрых пальцев для меня,Как десять перьев крыльев лебединых.Я знаю эти руки с детских лет.Я уставал – они не уставали.И, маленькие, свой великий следОни всегда и всюду оставляли.Продернув нитку в тонкую иглу,Все порванное в нашем мире сшили.Потом столы накрыли.И к столуОни всю Землю в гости пригласили.Они для миллионов хлеб пекли.Я полюбил их хлебный запах с детства.Во мне, как в очаге, огонь зажглиТе руки, перепачканные тестом.Чтобы Земля всегда была чиста,Они слезой с нее смывают пятна.Так живописец с чистого холстаФальшивый штрих стирает аккуратно.Им нужно травы сметывать в стога,Им нужно собирать цветы в букеты,Так строится бессмертная строкаИз слов привычных под пером поэта.Как пчелы в соты собирают мед,Так эти руки счастье собирают.Земля! Не потому ли каждый годВ тебе так много новизны бывает?Когда приходит трезвостью беда,Когда приходит радость, опьяняя,Я эти руки женские всегдаЦелую, низко голову склоняя.2
Я знаю эти руки.Сколько грозОсилили, не сильные, родные.Их сковывал петрищевский мороз,Отогревали ихКостры лесные.У смерти отвоевывая нас,Дрожа от напряженья и бессилья,Они, как новорожденных, не раз,Запеленав, из боя выносили.А позже, запеленаты в бинты,Тяжелых слез ни от кого не пряча,Вернувшись из смертельной темноты,Мы узнавали их на лбу горячем.В них тает снег и теплится огонь,Дожди звенят и припекает солнце,И стонет скрипка, и поет гармонь,И бубен заразительно смеется.Они бегут по клавишам.И вдругЯ замираю, восхищеньем скован:По властному веленью этих рукВо мне самом рождается Бетховен.Мир обступил меня со всех сторон,Лишь на мгновенье задержав вращенье,И, как воспоминанье, древен он,И юн, как наступившее свершенье.Они бегут по клавишам.И вотВоскресло все, что память накопила…Мне мама колыбельную поет,Отец сидит в раздумье у камина.И дождь в горах, и вечный шум речной,И каждое прощанье и прощенье,И я, от свадьб и похорон хмельной,Жду журавлей залетных возвращенья.Вот вышли наши женщины плясать.О крылья гордой лебединой стаи!Боясь свою степенность расплескать,Не пляшут – плавают, не пляшут, а летают.Пожалуй, с незапамятных временПринц ищет в лебеди приметы милой,И мавры убивают ДездемонУже давно во всех театрах мира.И Золушки находят башмачки,Повсюду алчность побеждая злую.Целую жесткость нежной их рукиИ нежность мужественных рук целую.Целую, словно землю.Ведь ониМир в маленьких своих ладонях держат.И чем трудней и пасмурнее дни,Тем эти руки и сильней, и тверже.Мир – с горечью и радостью его,С лохмотьями и праздничной обновой,С морозами и таяньем снегов,Со страхами перед войною новой.Вложил я сердце с юношеских летВ любимые и бережные руки.Не будет этих рук – и сердца нет,Меня не будет, если нет подруги.И если ослабеют пальцы вдругИ сердце упадет подбитой птицей,Тогда сомкнется темнота вокруг,Тогда сомкнутся навсегда ресницы.Но силы не покинули меня.Пока пишу, пока дышу – живу я,Повсюду, низко голову склоня,Я эти руки женские целую.3
В Москве далекой был рожден поэтИ назван именем обычным – Саша.Ах, няня! С первых дней и с первых летЕго для нас растили руки ваши.В моих горах певец любви МахмудПел песни вдохновения и муки.Марьям! Как много радостных минутЕму твои всегда давали руки.Теперь любое имя назови —Оно уже не будет одиноко:О руки на плечах у Низами,О руки, обнимающие Блока!Когда угас сердечный стук в груди,Смерть подошла и встала в изголовье,Тебя, мой незабвенный Эффенди,Они пытались оживить любовью.Когда на ветках творчества апрельРождал большого вдохновенья листья,Из этих рук брал краски Рафаэль,И эти руки отмывали кисти.Не сетуя, не плача, не кричаИ все по-матерински понимая,Они сжимали плечи Ильича,Его перед разлукой обнимая.Они всплеснули скорбно.А потомЗатихли; словно ветви перед бурей.И ленинское штопали пальто,Пробитое эсеровскою пулей.Они не могут отдохнуть ни дня,Неся Земле свою любовь живую.И снова, низко голову склоня,Я эти руки женские целую.4
Я помню, как, теряя интересК затеям и заботам старших братьев,По зову рук далекой ДолоресХотел в ее Испанию бежать я.Большие, как у матери моей,Правдивые, не знающие позы,И молча хоронили сыновей,И так же молча вытирали слезы.Сплетались баритоны и басы:«Но пасаран!» – как новой жизни символ.Когда от пули падали бойцы,Ей каждый сильный становился сыном.Я помню, в сакле на меня смотрелС газетного портрета Белоянис,Как будто много досказать хотел,Но вдруг умолк, чему-то удивляясь.С рассветом он шагнет на эшафот,Ведь приговор уже подписан дикий.Но женщина цветы ему несет —Прекрасные, как Греция, гвоздики.Он улыбнулся,Тысячи гвоздикВ последний раз увидев на рассвете.И до сих пор, свободен и велик,Он по Земле идет, смеясь над смертью.Я помню Густу.Помню, как онаВ одном рукопожатии короткомПоведала, как ночь была чернаИ холодна тюремная решетка.Там, за решеткой, самый верный друг,С любовью в сердце и петлей на шее,Хранил в ладонях нежность этих рук,Чтоб, если можно, стать еще сильнее.Глаза не устают.Но во сто кратЯснее вижу наболевшим сердцем,Как руки женщин Лидице кричатИ как в печах сжигает их Освенцим.Я руки возвожу на пьедестал.…У черных женщин – белые ладони.По ним я горе Африки читал,Заржавленных цепей узнал я стоны.И, повинуясь сердцу своему,Задумавшись об их тяжелой доле,Спросил у негритянки:– ПочемуУ черных женщин белые ладони?Мне протянув две маленьких руки,Пробила словом грудь мою навылет:– Нам ненависть сжимает кулаки,Ладони солнца никогда не видят!Святые руки матерей моих,Засеявшие жизненное поле…Я различаю трепетно на нихМужские, грубоватые мозоли.Ладони их, как небо надо мной,Их пальцы могут Землю сдвинуть с места,Они обнять могли бы шар земной,Когда бы встали в общий круг все вместе.И если вдруг надвинется гроза,Забьется птицей в снасти корабельной,Раскинув сердце, словно паруса,Я к вам плыву, земные королевы!Земля – наш дом.И всем я вам сосед —Француженке, кубинке, кореянке.Я столько ваших узнаю приметВ прекрасной и застенчивой горянке.Как знамя, ваши руки для меня!И словно на рассвете в бой иду я,Опять, седую голову склоня,Я эти руки женские целую.5
Смеясь, встречает человек рассвет,И кажется, что день грядущий вечен,Но все-таки по множеству приметМы узнаем, что наступает вечер.А вечером задумчив человек,Приходит зрелость мудрая и злая…Но я поэт.День для меня – как век.И возраста я своего не знаю.Я очень поздно осознал свой долг,Мучительный, счастливый, неоплатный;Я осознал,Но я вернуть не смогНи дни, ни годы детские обратно.Себе я много приписал заслуг,Как будто время вдруг остановилось,Как будто я лучом явился вдругИли дичком в саду плодовом вырос.Могу признаться, мама, не тая:Дороги все мои – твои дороги,И все, что прожил, – это жизнь твояИ лишь твои всю жизнь писал я строки.Я – новорожденный в руках твоих,И я – слезинка на твоих ресницах.За частоколом лет мой голос тих,Но первый крик тебе доныне снится.Не спишь над колыбелью по ночамИ напеваешь песню мне, как прежде.Я помню, как начало всех начал,Напевы ожиданья и надежды.Вхожу я в школу старую.И взглядСкользит по лицам – смуглым, конопатым.А вот и сам я, тридцать лет назад,Неловко поднимаюсь из-за парты.Учительницы руки узнаю —Они впервые карандаш мне дали.Теперь я книгу новую свою,Поставив точку, отпускаю в дали.О руки матери моей, сестер!Вы бережно судьбу мою держали,И вас я ощущаю до сих пор,Как руки женщин всей моей державы!Вы пестовали ласково меняИ за уши меня трепали часто.В начале каждого большого дняВы мне приветливо желали счастья.И вы скорбели, если вдалеке,В безвестностиЯ пропадал годами,И вы о жизни по моей рукеНаивно и уверенно гадали.Вы снаряжали нас для всех дорог,Вы провожали нас во все скитанья,Мы возвращались на родной порогИ снова говорили: «До свиданья»,Когда коня седлает во двореВ неблизкий путь собравшийся мужчина,Его всегда встречает на зареГорянка с полным до краев кувшином.Чужая, незнакомая почти,Стоит в сторонке.Только это значит,Примета есть такая,Что в путиДолжна ему сопутствовать удача.Страна родная! Думается мне,Твой путь имел счастливое начало:Октябрь, скакавший к счастью на коне,С кувшином полным женщина встречала.Она стояла молча у ворот,Прижав к груди спеленатого сына,И время шло уверенно впередИ становилось радостным и сильным.Октябрь перед последним боем пил,Клинок сжимая, из кувшина воду…Быть может, потому так много силИ чистоты у нашего народа.Шел человек за нашу правду в бой,И мертвыми лишь падали с коня мы.Но, Родина, ни перед кем с тобойМы голову вовеки не склоняли.Не будет никогда такого дня,Всегда беду мы одолеем злую.И снова, низко голову склони,Я эти руки женские целую.6
Я у открытого окна стою,Я солнце в гости жду ежеминутно.Целую руку близкую твоюЗа свежесть нерастраченного утра.Несу к столу, к нетронутым листам,И щебет птиц, и ликованье радуг…Бывало, мать, пока отец не встал,Все приводила на столе в порядок,Боясь вспугнуть его черновики,Чернила осторожно пополняла.Отец входил и надевал очки.Писал стихи.И тишина стояла.На оклик: «Мать!» – поспешно шла она,Чтобы принять родившиеся строки.И снова наступала тишина,В ней лишь перо пришептывало строго.Все тот же стол, и тишина вокруг —Здесь время ничего не изменило.И добрая забота близких рукВновь не дает пересыхать чернилам.Мне руки говорят:«Пиши, поэт!Пусть песня никогда не оборвется,Пусть наступает каждый день рассвет,И мысль всегда рождается, как солнце!»И я пишу, пока писать могу,И рано смерти многоточье ставить.Но, словно след на тающем снегу,Должна и жизнь когда-нибудь растаять,Но песня не прервется и тогда,Когда успею сотни раз истлеть я.Она придет в грядущие годаТревожным днем двадцатого столетья.Потомки, позабывшие меня!Отцов перерастающие дети!Целуйте, низко голову склоня,Как жизнь саму, родные руки эти!Раиса Ахматова
(р. 1928 г.)
(перевод с чеченского)
Доброта
Пусть славится вовеки доброта…Не доброта бездумного терпенья,Не доброта слепого всепрощенья,А доброта зеленого листа,Дороги дальней, позднего костра,Глотка воды, куска ржаного хлеба…Но пусть темнеет доброта, как небо,Когда греметь грозе придет пора.Чтоб защитить добро себя моглоОт засухи бесплодного покоя,Пусть доброта готова будет к бою,И лишь тогда она повергнет зло!«Откуда ты, хороший человек?..»
Откуда ты, хороший человек?Откуда ты, прохожий человек?Скажи мне имя все же, человек!А может, это вовсе ни к чему:Что имя даст поступку твоему?Я безымянной доброту приму,Я безымянной чистоту приму.Ушел прохожий.Знаю, носит онМильоны человеческих имен.«Год висит на лапах ели…»
Год висит на лапах ели.В каждой лапе – по неделе,В каждой лапе – по метели,В каждой лапе – по капели.Иглы падают, как будтоОсыпаются минуты.Незаметно, еле-еле,Постарев, лысеют ели.И однажды, после стужи,У корней заблещут лужи,И тогда недели, годы,Словно иглы, канут в воду.Опадет последний день.Вместо ели – только пень.Возле пня зазеленелиТри секунды новой ели.«Когда заря раскинулась вполнеба…»
Когда заря раскинулась вполнеба,Смывая зыбкий иней со стерни,Представила я Землю как планету,Увидела ее со стороны.Я в небо шла неторопливым шагом,Шла в тучах – грозовою бороздой.Земля родная становилась шаромИ становилась синею звездой.Я измеряла каждый шаг годами,И вот шаги по вечности скользят.Как на ромашке, на звезде гадала:Вернусь, а может, не вернусь назад?А рядом раздавался голос тонкий:– Устала ты? Давай-ка подсоблю!Наверно, это дальние потомки,Которых я заранее люблю.«Осенние листья подхвачены ветром…»
Осенние листья подхвачены ветром,Бескрылые, в небе, как птицы, летятЗа ветром попутным, в порыве заветном,Не зная, что нету дороги назад.Познав упоенье и дерзость полета,Они не хотят вспоминать о конце,И капли дождя, словно капельки пота,Блестят запоздало на желтом лице.Но ветер слабеет, и свист его глуше,Совсем обессилев, он жмется к земле,И листья садятся в просторные лужи,Еще трепеща на умершем крыле.Но чудится листьям внезапная небыль —Что это не лужа, а все еще небо!«Если очень хотеть и верить…»
Если очень хотеть и верить,То возможно, совсем как в детстве,Выйти в горы навстречу солнцу,Полной горстью лучи зачерпнуть.Если очень хотеть и верить,То, как в юности, стоит толькоПротянуть свое сердце счастью,И наполнит его любовь.Если очень хотеть и верить,То, как в зрелости, по бездорожьюМожно путь проложить нехоженый,Можно людям его отдать.Если жить, ни во что не веря,Сомневаясь, что жизнь – это счастье,Сомневаясь, что жизнь – это подвиг,Жить тогда не стоит на свете.«Ты говоришь…»
Ты говоришь:– Вас слушает земля,Когда вы ночью бродите в горах…Как знать тебе, что пала наземь я,Чтоб лечь тропинкой у тебя в ногах?!Ты говоришь, что дрогнули цветы,Когда она тебе шепнула: «Да!»Ведь это я дрожу.Но только тыОб этом не узнаешь никогда.Ты рвал ей эти мокрые цветы,Она с улыбкой встряхивала их,Но, весь в росе, так и не понял ты,Что это были капли слез моих.Я, может быть, когда пройдут года,Морщинкой лягу у тебя на лбу,С тобой не разлучаясь никогда,Своей твою избравшая судьбу.«А я не знаю, где она…»
А я не знаю, где она,Та золотая середина,Которая для всех единаИ потому всегда верна.Мне только крайности нужны!Не закричу, не буду плакать,Когда я буду в пропасть падатьИз поднебесной вышины.Я эти крайности свяжуСвоим, как ливень, зыбким телом,Хотя о том, как я летела,Камням уже не расскажу.И боль осмыслить не успев,Я в камень кану, чтобы сноваТянулся к облакам лиловымПаденья моего посев.«Ну, нет! Мне хватит суток черных!..»
Ну, нет! Мне хватит суток черных!Коли не хочешь – не цени.Так долго я, как кот ученый,Жила на золотой цепи.Цепь эту порвала я смело,Покорность прогнала с лица,А позолота облетела,Как с одуванчиков пыльца.«Да, я неважно выгляжу…»
Да, я неважно выгляжу,Я похудела очень,Но все же блузку выглажу,Линялую, как осень.Мне в туфельках поношенныхИдти твоей тропою,Чтоб молча, как прохожая,Увидеться с тобою.Где слово то – заветное,Где песня та – заветная?..Я, в общем, незаметная,Но ты заметь,Заметь меня!«Ветер пел песни…»
Ветер пел песни,Наполненные тобою,Он пробегал, как по струнам,По смерзшимся проводам.Но песня, коснувшись сердца,Вдруг обрывалась болью…Хочешь – тебе эту песнюСегодня в подарок отдам.Я видела сны о счастье,Когда земля улыбалась,Когда не бывали ложьюПоступки твои и слова,Я видела сны о счастье,Которое не сбывалось…От этих снов безнадежныхБолит по утрам голова.Город уснул и ветер.Я песен больше не слушаю,Не сплю, чтобы снов не видеть,Не сплю, чтоб не верить им.Я до утра шагаюЗамерзшими, скользкими лужами…Но город меня обступаетНемым отраженьем твоим.Куда от тебя укрыться?Куда от тревоги деться?Какую выбрать дорогу?Которую ты не топтал?И как, возвращаясь к жизни,Вычеркнуть мне из сердцаВсе небылицы, которыеСердцу ты нашептал?Я знаю, что сны не сбываются.Но я до сих пор не верю,Что сказки порою кончаютсяПобедой зла над добром.Иней на ветках курчавится.Я открываю двери —Земля предо мной расстилаетсяЧистым своим серебром!«Я сохраняю письма прежних лет…»
Я сохраняю письма прежних лет…Уже давно конверты пожелтели,И бесконечно опоздал ответ,И даже память замели метели.Их редко я рискую перечесть,Совсем иное чувствую волненье.Ты – прошлое. Но ты на свете есть,Хотя ушел в другое измеренье.Теперь не знаю я, как ты живешь,Твой образ потускнел, как день вчерашний,И старых писем искренняя ложьМне кажется теперь совсем неважной.Обиды в сердце не таю, поверь,Сейчас иные у меня заботы,И если бы ты постучался в дверь,Наверно, я не поняла бы, кто ты.Чужой, не оставляющий следаНи в сердце исцелившемся, ни в доме…Я лишь читаю письма иногда,Как смотрят фотографии в альбоме.«Слова, какие-то слова…»
Слова, какие-то словаМеня всю ночь одолевалиИ в буквенные кружеваМеня уныло одевали.Как вымученный отрядПеред решающим сраженьемИли бессмысленный обрядС кровавым жертвоприношеньем.Они всосали часть меняДвижением едва заметным,Чтобы рассыпаться, звеня,Немелодичным звоном медным.И были слаще всех сластей,И были горше всей полыни…Но ни ошибок, ни страстейНе ведают они поныне.Они – лишь следствие причин,Они правдивы лишь отчасти,Недаром в горе мы молчимИ часто говорливы в счастье.«Можно сжечь за собой мосты…»
Можно сжечь за собой мосты.Путь один бывает – вперед!Счастлив тот, кто без суеты,Без сомнений мосты свои жжет,Говорит: это пройденный путь,Можно разом его зачеркнуть.Надо мною солнце парит,Подо мной дорога пылит…Ну а если сердце болит —Ничего забывать не велит?!Словно кардиограмма лет,Беспристрастна память моя,Как хранилище кинолент,Беспристрастна память моя.Как без памяти жить?Как мне с памятью жить?Все сожгла. Посреди пустотыМельтешит половина меня,Уцелевшая от огня…Очень трудно сжигать мосты.«Приходи!..»
Приходи!Больше я без тебя не могу.Приходи!Хоть минутной любовью порадуй.Ненавижу я ложь.А захочешь – солгу,И поверю сама я,Что ложь – это правда.Все толкуют о гордости.Что мне она?!Все советами мне помогают благими…Пусть же гром прогремит!Ведь нужна тишинаЛишь музейным,Закованным в мрамор богиням.Скрипнет дверь,Скрипнет снег,И луна промелькнет…Стану очень болтливой,Потом онемею.Ах, как краток,Ах, как ненадежен полетИз вчерашних газетСмастеренного змея.Ты меня обругай,Ты меня расхвали…Я не знаю, о чем,Но прошу и прошу я…Пять секунд остаетсяДо мерзлой земли,А в бумажный полетНе дают парашюта.Я сама себе суд.Ты меня не суди.Я сама себе зло,И не надо добра мне.Зная все наперед, говорю:– Приходи!Приходи.Хоть минутной любовью порадуй.«За окном шелестит намерзшийся ветер…»
За окном шелестит намерзшийся ветер,Будто просит: «Пустите погреться!»Шепчет вьюга обрывками бабьих сплетен,От которых некуда деться.Ну пущу я тебя,Ну открою окно,Все равноДавноВ целом домеТемно.Холод прячется по угламИ скользит по моим губам.Ты шершавой рукою щеки коснешься,Снимешь с плеч пуховую шаль…И мятежный,Тоскующий,В сердце ворвешься.Мне тепла для тебя не жаль!Но уйдешь,УнесешьТы мое тепло,А потомПостучишьВ другое стекло.И тепло отдамЯ чужим губам,Не заплакать,Беды нежданной не скрыть.Нет!Окошко тебеНе могу открыть…«Словно к двери забытого терема…»
Словно к двери забытого терема,К вам трава заросла без следа…В расплодившихся травах затеряныМуравьиные города.Не корпели всю ночь над проектамиВ красноватой бессоннице глаз —Муравьиные архитекторыПо наитию строили вас.И хозяева ваши до старостиКаждый прутик в свой город несли,Тлели в вас муравьиные страстиВ тесноте муравьиной земли.Засыпали вы в день непогожий.Долог сон муравьиный без снов…Ах, как люди порою похожиНа обычных лесных муравьев!«Не уходи, любовь, повремени!..»
Не уходи, любовь, повремени!Еще тебе не все я песни спела,Еще не перешла того предела,Где чувства зябкой осени сродни.Да, стала я спокойней и мудрей,Но никогда расчетливой не буду,Любви твоей обрадуюсь, как чуду —Цветку среди заснеженных полей.Теперь я на признания скупа,Но говорят глаза мои немало.От сердца к сердцу через перевалыСтремится понимания тропа.Страданье одолеть, но вновь страдать,Знать все ответы, но творить ошибки,Во имя той единственной улыбки,Которая любви моей под стать.И повторять тебе стыдливо: «Да»,И понимать неразличимый шепот,Чтоб, несмотря на горький женский опыт,Девчонкой оставаться навсегда.Семен Данилов
(1917–1978)
(перевод с якутского)
Золотая осень
1
Пожухлые листья опять сметены,За ветром холодным несутся…Но даже весною снега сединыНа наших висках остаются.Как конь, что промчался уже и забыт,Веселая молодость наша,Но слышится, слышится топот копыт,Живой, молодой, неуставший.И, зубы сжимая, рванулся геройВ кровавую гущу сраженья.Победа порой, пораженье поройИ вечное людям служенье.Бубенчика звон под дугой рысака,Копыта, стучащие градом,Мне слышатся, слышатся издалека,Из-за пригорка, из-за леска,Как будто бы все еще рядом.2
Сегодня, оседлав рычащий МАЗ,Промчалась молодежь в колхоз соседний.Промчалась быстро… На шоссе сейчасОстался только желтый лист осенний.У них, у юных, – счастье без конца.Заколебалась в сердце зависть зыбко.Ни одного унылого лица —Лишь радостные песни и улыбки.Осенним ветром листья сметены,За дальний мыс в смятении несутся,Но вот сегодня молодость весныЗаставила и осень улыбнуться!Стихи друга
М. Львову
За кожаными стенами ярангиМороз январский, долгая пурга,А я сижу, стихами друга ранен,У остывающего очага.Тепло мне не от печки – от накалаВысоких строк. Мне даже горячо.Как будто по тайге бреду усталыйИ опираюсь на твое плечо.А мы и вправду, друг ты мой, не мерзнемВ моем промерзшем за зиму краю.Да, мы не мерзнем, потому что врозь намНе быть – я руку чувствую твою.Друг задушевный! Пусть же амулетомПослужит и тебе моя строка,В остуженной яранге до рассветаЧеканил я ее. Она крепка.Вот и залог бессмертья песен наших,И наших душ, и правды наших слов.Какой мороз осилит нас, узнавшихВысокую энергию стихов?!Родному краю
Лес глухВокруг.Я в серединеСтою.Вросли вершины в небо.Трепещут звуки на вершинеВ настороженной тишине.Внемлю напеву лесаНемо.И облегченный вздох рождаетЛесная музыка во мне.Я различаю отголоскиДавно растаявшего детства.Что это —Притча?Или былоВсе точно так на самом деле?Неважно – притча или память, —Она досталась мне в наследство,А эти хмурые деревьяЕе овеществить сумели.Укатанная колея дорогиПокрылась вьющимся горошком,БутоныРобкой наперстянки,Как неба светлые осколки,На них роса, как капли ливня.Брести зеленым тонким ножкамПо всем дорогам вдаль…О, сколькоЗдесь и моих следов!И каждыйБывал по-своему счастливым.В чащобеРазличаю петли,С прицепом, с рычажком —Мои.Здесь загородей глухариныхЯ много ставил.И сегодняНе знаю, плакать или петь мне,Увидев этот след старинный,Который здесь я сам оставил.Вон из-за пня,Вон из-за ерникаГлядит, меня не признавая,То, что давно, как снег, растаяло…Глядит, робея,Отчужденно и удивленно —Это детство…Оно вернулось.Издалека.И признаю его права я.Недаром для меня капканыОно по всей тайге расставило.За много лет промокли в росахКамзол из жеребячьей кожиИ брюки из телячьей кожи, —И кожу время источило.Но туесок его – все тот же,Берестяной,И полон ягод,А ягоды – еще сочнее,Чем в тот далекий день погожий,Когда мы были с ним похожи.В ту поруЭтот лес дремучийШептал:«Твой дед – большой охотник,Бесчисленны его победы,Он зоркий, ловкий и фартовый».И думал я тогда про деда,И дед вставал большой, могучий.Я это помню.Слово в слово.Ну, а теперь?О чем шумит он?Не обо мне ли?Нет, другиеСлова ловлю я…Как же это?Неужто реки обмелели,Иль патронташи опустели?!Иль просто внукСлабее деда?О, соплеменники!НевернымКогда-то было предсказанье,Пошел не в деда я…Не скрою,Как тяжко это испытанье:Прийти, как гость,В село родное.Мой край, село мое!ПроститеВы сорванца,Бродягу сына…Не зажил в вашем я аласе,Свое жилье там не построив.Широк мой шаг землей широкой,Я тоже стал большим и сильным,И вдаль вела меня дорога,Запасы сил моих утроив.Но по тебе скучал везде я,Мой край родной…То снился мне ты,То о тебе я пел,И в сердцеТебя носил я талисманом…В морозный деньБывал согрет я,И видел солнцеВ день туманный.И хлопоты твои, заботыИ радости —Моими были.И в памяти моейБез счетаРодного небаЗвезды плыли.Траву-горошек раздвигая,Ищу следы мои.Их много.Мне скоро уходить, я знаю,В далекий крайВедет дорога.Вновь тосковать мнеВ снах и песнях…И я стою.Лес глухВокруг.Ему внимаю немо.А в глубинеМое родное небо,И каждый дорогойТаежный звукВо мне рождает облегченный вздох:«Ух!»Цветы
Цветы – это стихи земли.
В. ТушноваЦветы, цветы…Для глаз услада,Для сердца каждого – отрада,То алые, как цвет зари,То белые, как цвет невесты,То сизые, как глухари,То синие, как свод небесный.В цветах – и моря глубина,В цветах – и солнца желтизна.Вы в зелени травы видны —И разноцветны и нежны.Коль не росли б цветы в аласах,Не стало б красоты в аласах.И вот мне чудится…Звенит,ГремитВо мне земное пеньеСонатой Лунной и Весенней,На тонком стебельке стоит.Во мне Лабановы звучатИ трели Лыткиной звенят,И звуки, выстроившись в ряд,Рождают песенный каскад —И эпос Нохсорова тут,И Ивановой кылысах, —Певцы земли моей поютВо мне на разных голосах.Нежнее в мире нет цветка,Чем колокольчик полевой,В нем песня о любви звонка —О первой, чистой и святой.Тсс! Слушай!Поют кукушкины уши,Затягивают «Катюшу».Листвы прошлогодней прелость,А над ней – их чистая прелесть.Смеются звонко утром раноСолнечноликие сараны,Да и ромашки-несмеяныСмеются на краю поляны.Невдалеке веселым клиномЦветет горошек журавлиный.С ним очень весело и шумно —Горохом сыплет песни-шутки.Вот незабудкиОдинокоВзойдут и скроются мгновенно,О чем-то чистом и далекомГрустят светло и сокровенно.Глядят без опаскиАнютины глазки.Цветы, цветы…Для глаз услада,Для сердца каждого – отрада…На склоне северном аласаЦветут и в вёдро, и в ненастье,И ежедневно, ежечасноПоют о жизни и о счастье.Цветы, цветы…Когда вглядеться,Замрет от восхищенья сердце,А если слушать краски их,Услышишь столько вечных песен,Увидишь столько светлых весен —Великих, солнечных, земных.«Берез не задевая, не смяв воды озерной…»
Берез не задевая, не смяв воды озерной,Промчался свежий ветер, был очень плавен взлет,А самолет за тучами гудит своим мотором,И стая диких уток ушла за горизонт.Вот пароход, как лебедь, выходит на фарватер,Уходит он на Север, а Север так далек.А солнце – по-осеннему светло, холодноватоВсе смотрит, смотрит, смотрит на золотой денек.Уходят в школу дети, едва простясь с забавами,И голоса их ломкие задиристо звучат…В притихшем доме дедушки и ласковые бабушкиВорчат, что не хватает им взрослеющих внучат.А я смотрю и думаю: пусть едут в страны дальние,Пускай летают, плавают – ведь нужно всем мечтать.А у меня, осеннего, всего одно желание —Твою ладонь натруженную в своей руке держать.Юсуп Хаппалаев
(р. 1916 г.)
(перевод с лакского)
«О дороги-пути!..»
О дороги-пути!Их не счесть,Не учесть.Можно легкий найтиИль крутой предпочесть.То метель, то цветы,Ветром полнится грудь…А какой же мне ты,Сердце, выбрало путь?– Если б вместе с тобойШли мы легкой тропой,Не болело б я так,Позабыв про покой.Народная песня
Орлиный клекот, медь колоколов,И горький плач, и радостные вести —Все – в трепете неповторимых слов,Все – в звуках сквозь века прошедшей песни.Она летит, как птица, на простор,Она в сердцах, как на горах, гнездится,В ней и судьба моих родимых гор,И земляков, давно ушедших, лица,В ней буря отгремевшая гремит,В ней стонут волны, до небес взлетая,В ней, будто бы одетая в гранит,Живет к родной земле любовь святая.В ней травы просыпаются весной,Грохочут в ней обвалы и потоки,В ней вечно свищет соловей шальнойИ с предками встречаются потомки.Она – сынов народных светлый дух,Она – победный клич на поле брани.И вот я замер, обратившись в слух,И вот вхожу в живую жизнь преданий.Гремите же вовсю, колокола,Летите же, орлы, по Дагестану!Я песню про великие делаДо самой смерти слушать не устану.Ее моя прабабка пела мнеВполголоса над колыбелью белой,Чтоб оживали подвиги во сне,Чтоб рос джигит настойчивый и смелый.Потом я в птичьих песнях услыхал,Какое сердце в этой песне бьется,Какой у стали праведной закал,Как Родину отстаивали горцы.Ашуги – дум народных соловьи —Ее из уст в уста передавали,И мы, настроив голоса свои,Ашугам, как умели, подпевали.Не спутаешь ни с чем ее напев,Он справедлив и вечен, как природа,Неукротим он, как народный гнев,И светел он, как чаянья народа.Орлиный клекот, медь колоколов,И горький плач, и радостные вести —Все – в трепете неповторимых слов,Все – в звуках сквозь века прошедшей песни.Она летит, как птица, на простор,Она в сердцах, как на горах, гнездится…И полководец, и солдат простой —Хранит она страны моей границы!Тропинка жизни
Если бы тропинка жизниШла все время на подъем,Если б не было обваловИ обрывов,Что за честь —Безопасно мог бы каждыйОбжитой покинуть домИ на горную вершину,Как на крышу сакли, влезть.Если б знал ты, где споткнешься,То соломки подстелил,Был бы путь простым и ровным,Словно выметенный двор…Но тогда орел не смог быРаспахнуть орлиных крылИ парить вольнолюбивоВыше самых гордых гор!«Слепой не видел дня ни разу…»
Слепой не видел дня ни разу,Но если сердце зорче глаза,То видит в темноте оно.А если сердце слепо, значит,Не обладает зреньем зрячий —Ему и в ясный день темно.«Море стонало…»
Море стонало,Море стонало…Так страшно, так долгоМоре стонало…Солнце со дна восходило из моря,Скорбно луна восходила из моря,А море стонало,А море стонало.Рассветом еще не окрасились горы,Закончилось злобное время не скоро,И ухали совы, словно затворы.И в черных песках семена золотыеПогибли, застыли.Долго дождило —Семена не всходили.Солнце светило —Семена не всходили.Сердце моря кипело,Стонало.Сердце моряВолной выкипало.Словно коса до рассвета косила,Словно слеза берега оросила,И вырастали песчаные сопки,Пряча безмолвно сраженную силу.Гибли в песках семена безвозвратно…Снова луна над волнами вставала,Круг завершив, возвращалась обратно,Пели пески.И посвистывал ветер.Осень-художница
Срок осени очень краток.Художницей у полотнаПалитру осенних красокРастрачивает она.Красный, лиловый, желтый.Полутона тихи…А вот и камень тяжелыйУкрыли пышные мхи.Высится стог. И мглоюПодернута синева,И закрутились юлоюМельничные жернова.Дождь на картине нужен,Лист на дубовом стволеИ голубые лужиНа серой, сырой земле,Осень трудилась спороИ до прихода весныБуркой укрыла горы —Пусть видят зимние сны.Под журавлиным небомВьется оленья нить…Как хорошо зиме быКартину ее завершить!Песня о снеге
О снега, снега, снега,Снежные просторы,В шубах белые луга,И поля, и горы.Вся земля белым-бела,Стало столько света,Снег кружится, как юлаИли как планета.И каракулевый снег —Прямо у порога…Собирайся, человек,В млечную дорогу.Вся земля белым-бела,Стало столько света,Снег кружится, как юлаИли как планета.«Себя я почитал среди людей…»
Себя я почитал среди людейНичем не выдающейся особой,Живущим без особенных страстей,Без горя и без радости особой.Но час настал: я встретился с тобой,И мир живет и светится иначе,То хохочу я над своей судьбой,То горько над своей судьбою плачу.«Тур – у хребтов наших грозных…»
Тур —У хребтов наших грозныхв плену,Пчела —У цветов наших горныхв плену,Я —У очей твоих гордых,в плену.Скажи —А ты у когов плену?Слезы цветка
Когда цветок среди травы зеленойПокроет увяданья желтизна,Роса в цветке становится соленой,И, словно вздох, печальна тишина.Качается цветок, под ветром плачет,Он знает – жизнь его обречена…Но добрая земля до срока прячетУпавшие слезами семена,И если бы умелица-природаВсе слезы возродила из земли,Какие удивительные всходыТогда бы на лугах ее взошли!«Я брожу одиноко…»
Я брожу одиноко,Словно загнанный волк…Я поверил до срокаВ твой загаданный срок.Словно дикие очи,Редких звезд огоньки,Завывает по волчьиПолночь горной реки.Смутный берег обшарилЯ, слепой, как беда…Может, огненный шарикМне уронит звезда?А незримые ветвиСеют шепот, как стон.– Не вздыхай, словно ветер,Это сон, только сон.Вижу звезды на дне яПоредевшей тоски,А надежда длиннееЭтой длинной реки.Море
Море, море – будто нет земли,Будто нет заветного причала…Море, море… А в его далиНеба лучезарного начало.Где-то, в этой бездне голубой,Чуть заметно точка забелела,Может быть, прошел корабль большой,Может, просто чайка пролетела.Пожелание деда
Всегда говорили отцам молодым,Желая добра настоящего им:«Пусть сын ваш в родительский дом принесетЗаботу и счастье, любовь и почет!»Теперь пожелания близких просты,Они от душевной идут доброты:«Ребенок растет, и заботы растут,Пусть горе и слезы твой дом обойдут».И я тебе, внук мой, желаю добра,Мне слово сказать наступила пора.Тебе и далеким потомкам твоимХочу быть полезен советом своим.Когда ты заплакал, родившись на свет,Был счастлив отец, да земляк, да сосед,А больше не ведал никто из людейО первой отчаянной песне твоей.Когда ты умрешь, уж не будет меня,И траур наденут друзья и родня.Но счастлив, поверь мне, был истинно тот,Кого, как родного, оплакал народ.Адам Шогенцуков
(р. 1916 г.)
(перевод с кабардинского)
«Родниковой песне тесно…»
Родниковой песне тесно,И спешит к реке мотив,Чтоб могучей стала песня,Голос с голосом скрестив.Голос радости и горя,Сердца трепетный язык,Песню донесет до моря,И настойчив и велик.Изморось туманит землю,Воздух от тумана мглист,Желтизною стала зелень,И землей зеленый лист.Голос песни неизменной,Тот, что всем необходим,Прозвенит во тьме Вселенной,И не властно зло над ним.«Знойный дух земли и неба…»
Знойный дух земли и неба,Чувств жестокая жара,Даже кажется, что мне быВысохнуть до дна пора.О, как жажда душу сушит,О, как губы просят пить!Только льдинку равнодушьяЗной не в силах растопить.Кто ты – солнце или льдина?Холодна иль горяча?Входят в сердце, как в теснину,Очи – два живых луча.«Наступили дни ненастные…»
Наступили дни ненастные,Холодно ветвям нагим,Вся земля листвою застлана,В небе – туч осенних дым.Раннее ненастье тягостно,Но вспороло солнце мглу,И деревья грелись радостно,Недоверчивы к теплу.Лишь каштан свое везениеЛегковерно встретить смог,Он из почек брызнул зеленью,Свечи яркие зажег.В постоянстве и терпенииВсем деревьям разум дан…Но теперь лишен цветенияСтужей раненный каштан.«Зима ушла к вершинам снежным…»
Зима ушла к вершинам снежным,И за равнинами следит,И ветер шлет. Но, солнцем вешнимОбласканный, тот ветер спит.Весна взбирается все выше.Зима воздвигла ледники,Зима туманом зябким дышит.Звенят потоки, как клинки.Поток с пути сметает скалы,Но затихает все равно,В деревья влившись, как в бокалыЛегко вливается вино.И влагу пьют сады и всходы,Пока бесчинствует зима,И зелени весенней водуОна бессильно шлет сама.Пусть уходящее уходит,И свет пусть вытесняет мрак,Так мудро повелось в природе,И в жизни все должно быть так.Зрелость года
Осень – это не прощанье,Листопад – не время слез,Если счастье созиданьяТы испытывал всерьез.Осень – это зрелость года,Если ты бывал вездеНе нахлебником природы,А напарником в труде.Тяжела земля плодами,До весны в плодах жива,Над лесами и садамиКрасный отсвет торжества.Листопадов фейерверки —Наглядеться не могу.Все ликует. Но померклиПустоцветы на лугу.«Широки и ароматны…»
Широки и ароматныОт весны цветов поля.Как легко и благодатноДышит вешняя земля.В каждом вздохе, в каждом шаге,В небесах над головойИ весенний дух отваги,И огонь души живой.О цветное наважденье,Первой зелени напасть!Крови жаркое движенье,Подгоняющее страсть.Полнолунием бездоннымПолночь посеребрена,Солнцем кажется влюбленнымБеззаботная луна.И в безбрежном море светаТак прозрачен день и бел,Словно на пороге летаСтарый мир помолодел.Хочет этот мир прекрасныйМолодой любви помочь,И несет букет алмазныйОслепительная ночь.Пальцы прозрения
Доктору-окулисту Фузе Блаевой
Как звезды в полночь, бережные пальцыОтодвигают темень слепоты…Свет начинает трудно разгораться,Как белой розы хрупкие цветы.Бессильна бесконечность вечной ночи,Когда рассвет забрезжил в первый раз,Когда лучи уже коснулись почек,Чтоб цвел цветок для удивленных глаз.И человек, тобою одаренный,Стоцветной жизни узнает секретИ жадно ждет, природой отраженный,Зеленый, синий, белый, красный цвет.Прозрение даруя человеку,Ты вместе с ним как будто создаешьДорогу, поле, дерево и реку,Погожий день и благодатный дождь.От гордости космических полетовДо первозданной нежности любви,Все это – вдохновенье и работа,Все, чем живешь ты.Так во всем —живи!Фазу Алиева
(р. 1932 г.)
(перевод с аварского)
Салам вам, девушки из Анди!
* * *
Салам вам, девушки из Анди!Вы, словно шерсть, нежны,Вы, словно шерсть, белы,Вы, словно шерсть, легки.Салам вам, девушки из Анди!Вы, словно бурка, прочны,Вы, словно бурка, теплы,Вы, словно бурка, крепки.О джигит, гарцующий на коне,Ответь ты сегодня мне:Когда дорога длинна впереди,Когда перевалы круты,Бурку накинув, вспомнил ли тыДевушек из Анди?Чесаной шерсти упругий круг,Движения быстрых рук…И локон под шалью заметен едва,И локон дрожит на виске.По локоть засучены рукава,По локоть загар на руке.Когда неожиданный дождь упадет,С цветов обмывая пыльцу,Я, кажется, вижу, как ласковый потТихо скользит по лицу.Спускается ночь. Незаметно уснулДалекий андийский аул.До срока, до срока в андийских горахСпят бурки на крепких гвоздях.О звезды, простите, я вижу не вас,А тысячу девичьих, ласковых глаз:Ты, месяц, по бурке небесной покаСкользишь, как по бурке андийской – рука,Цветы! Не освоила я ваш язык,Но слышу ваш шепот во мгле,Но помню я бурку и красный башлык,И топот коня по земле.* * *
Салам вам, девушки из Анди!О, как в океане земляк мой скучалПо родине горной своей,И шквал его гордую душу качалЗа тридевять грозных морей.Андийскую бурку на плечи надев,Он чистил и гладил ее…Как будто услышав андийский напев,Андийское сердце свое.Как будто увидел он мать и сестру,И горы свои, и сады,Как будто на бурке нашел поутруЛюбимой девчонки следы.Морскому джигиту в соленую дальСквозь бури, туманы, дождиПрислали такую родную печальДевушки из Анди.Вы помните, девушки, как поражалНаш трепетный танец простых парижан?К ногам дагестанцев из тьмы, с высоты,С галерки, как с кручи, летели цветы.Ах, девушки, радуйтесь этим цветам:Далекий Париж аплодирует вам!На бурке андийской лежат лепестки,Как будто касаются вашей руки.И гулко, так гулко трепещет в груди:Салам вам, девушки из Анди!Андийская бурка касается плеч,В горах я встречаю ее каждый день.Зимой пастуху эта бурка – как печь,А в зной как прохладная добрая тень,Ночью – постель, а наутро – ковер,Бурка – частица родных моих гор.Салам вам, девушки из Анди!Легкий и нежный, как шерсть,Белоснежный, как шерсть.Салам вам, девушки из Анди!Верный, как бурка в пути,Прочный, как бурка в дожди,Вечный, как слава Анди!«Как вдовье траурное платье…»
Посвящается врачу Евсеевой Клавдии Андреевне
Как вдовье траурное платье,Сегодняшняя ночь темна.От горького немого плачаОслепла будто бы она.Мать наклоняется над сыном,А он все мечется в бреду.– Сынок! Я в слове самом сильномТебе лекарства не найду…Сегодня жизнь и смерть дерутся,Как много ярости в клинке!И жилки тоненькие бьютсяПод каплей пота на виске.Но вдруг смягчается тревога,Как будто мрак светлее стал,Как будто кто-то хоть немногоС поникших плеч тревогу снял.Ах, сколько света, сколько светаВ халате скромного врача!Он в ночи безысходной этойСветлей рассветного луча.И губы обретают слово,И губы пестуют его,И шепчут властно и сурово:– Спасите сына моего!Болезнь жестокую находитЧужая чуткая рука.Врач, как садовник добрый, холитЖизнь ослабевшего ростка.А мать стоит безмолвно сзади,Вся напряглась, застыла мать,Она стремится в этом взглядеСудьбу ребенка прочитать.О тяжесть жалости и долга!Чужой, измучившийся сын…А твой родной ребенок домаОпять, опять уснул один!Но с каждым часом все роднееЧужого мальчика черты…Его дыханье все ровнее,Его вернула к жизни ты.И вот уже взлетело солнце,Раскинув в небе два крыла,И вот уже лучами бьетсяВ просвет оконного стекла.И облака над домом мчатся,И зреет виноград опять,И, молчаливая от счастья,Стоит перед тобою мать.Простившись с нею у порога,Идешь ты тропкою своей,А я все думаю: «Как много,Как много у тебя детей!»Сайфи Кудаш
(р. 1894 г.)
(перевод с башкирского)
Старик
Тряся своей седой бородкойИ утирая пот со лба,Орудуя фуганком кротким,В труде, желанном, как судьба,Играя стружкой, как строкой,Старик колдует над доской.Давно он съел свой скромный ужин,Давно запил его водой,Он дряхл, неловок и натужен,Как будто не был молодой.Наверно, прост и деловит,Для гроба крышку мастерит.А он – гляди! – забыв про зиму,Забыв, что голова седа,Как юноша, неутомимоРождает музыку труда.Он ждет весны, ее гонцов —Он строит домик для скворцов.Если
Когда, бывало, за проказы в детствеТебя крапивой жгучею секли,Потом штаны, как та крапива, жгли —Ни сесть, ни встать и никуда не деться, —Зареванный, притихший, сам не свойТы от обиды убегал домой.Когда с гармошкой, песни распевая,Ты с девушкой гулял, гневя отца,Бывало, плетка пела, высекая,Как искру, кровь из твоего лица,Но вновь мехи гармони разводил —С любимой утешенье находил.Но если парень, наглый и безусый,Томясь бездельем, что страшней беды,Вдруг вырвет волосок, когда-то русый,Из белоснежной нынче бороды,Зайдется сердце у тебя, старик,И ты сдержать не сможешь горький крик.Костер
Другу жизни Магфуре
Таинственный костер судьбы своейМы вместе на заре зажгли осенней.Единственный из пожелтевших днейМы каждый год встречаем с нетерпеньем.Когда-то молодой любви виноНас до самозабвенья опьянило,И мы еще не знали, что даноТому костру нести большую силу,Что есть у этого костра закон,Не соблюдать который невозможно…Как жизнь сама, всегда бессмертен он…Тот человеческий закон – не божий…Два сердца могут засветить костер,Но если будет хоть одно холодным,Весь долгий век нести ему позорПустой душой, объятием бесплодным.И будет черным горький дым костра,Сварлив несносный треск сырых поленьев,Покроет копоть дни и вечера,Треск заглушит лесной кукушки пенье.На жизненном извилистом путиБезоблачны у нас не все рассветы…Костер сугробом может замести,Костер засыпать пылью может лето.Тогда ты спрячь его в душе своей,Чтобы, невзгоды все переупрямя,От горсти еле тлеющих углейОпять зажечь негаснущее пламя.А у природы слишком много дел,Костры людские – не ее забота.Глядишь, и без присмотра догорелКостер недолговечный у кого-то.Сначала крупной каплей дождевойОтяжелеют у тебя ресницы,Потом нетающею сединойЯнварский снег нежданно обратится.Тяжелый вздох печально возвеститПредвестие осенних дней унылых…Уже никто весну не возвратит,Никто зиме противиться не в силах.Дни летнего цветенья позади,И наша осень пасмурна, сурова.Но, несмотря на холод и дожди,Одну зарю мы ждем с тобою снова.По бездорожью скользкому бредя,С тревогой иногда друг друга спросим:А если бы под струями дождяПогас костер? Как пережили б осень?Костру гореть до смерти суждено,Светить и греть, как прежде, не тускнея.Любовь, как многолетнее вино,Мы пьем вдвоем, как в юности, пьянея.Горюю
Не горевать советуешь ты мне,Упреков не страшась, не зная слез унылых…Советов доброта, понятная вполне,Былую радость мне уже вернуть не в силах.Как будто никогда я не видал беды,Не вынесу теперь беду вторую…По прихоти своей, под знаком немоты,Готов я горевать и весело горюю.У сверстников моих немало было бед,Перед грозой болят и шрамы, и суставы.Ценою слез моих, ценой моих победВы счастливы… А я – грустить имею право.«Коль станут кулаки колючими, как еж…»
Коль станут кулаки колючими, как еж,Коль сердце я запру замком амбарным жадным,Пусть дружеский язык, как заостренный нож,То сердце раскроит ударом беспощадным,А если буду добр, распахнут и горяч,Открою настежь дом, открою сердце людям,Тогда ты этот нож в глухие ножны спрячь,Скупые на слова, друзьями вечно будем.Магомет Сулаев
(р. 1920 г.)
(перевод с чеченского)
«Ни славы, ни богатства не ищу я…»
Ни славы, ни богатства не ищу я,А просто для души стихи пишу.И в сердце, словно в дом, зайти прошу яЛюдей, которыми я дорожу.Но сердцу в клетке ребер вечно тесно:Оно наружу – к людям —Рвется песней!Нет, не ищу богатства я и славы,Но все же – я не скрою от людей —Стихи свои пишу не для забавы:В них много боли и души моей!Хочу, чтоб людиСтрочки, что леплю я,Любили так же, как людей люблю я!Зимнее поле
После боя
Затихло поле… Да, затихло поле!Как белизной пшеничной при помоле,Покрыто снегом стынущее поле…Затихло поле!Как сердце, сникшее под ношей боли,Окоченело и застыло поле,Затихло поле!Как ранние седины скорбной доли,Белеет под промерзшим небом поле,Затихло поле!Как смертный саван и как сон в неволе,Бескрайне, бело, безнадежно поле…Затихло поле!Но алым цветом белизну вспороли,Горя возмездием, тюльпаны крови —Свидетели и подвига, и болиВ затихшем поле!..Скакун-невидимка
Скакун-невидимка по воле людейНесется извечно быстрее лучей,От искр, вылетающих из-под копыт,Гигантское зарево в небе стоит.И в вихре, разбуженном звоном подков,Летит он, как молния, средь облаков.Дорога его бесконечно длинна,Спешит он свой путь завершить дотемна,Он время торопит, он правит судьбойИ мигом весь шар облетает земной.То в глубь океана, то в небо нырнетИ тайны зазвездные людям несет.И, смерти не зная, не старясь вовек,Стремит по Вселенной безудержный бег.Стремительно, страстно по тропам вековОн мчится и мчится, не зная оков.Вселенная! Скромно пред ним расступись:То мчится людская всесильная мысль!Палач и поэт
Намята Мусы Джалиля
Поэт готов, —Не замечая плахи,Он вкладывает целый мир в слова,Палач готов —ПривычноНа рубахеОн засучил до локтя рукава,Готова гильотина —У поэтаОна найдетНад шейным позвонкомВместилище миров,Чтоб в час рассветаЕго отсечь от тела острием,И никогдаПеро не стиснут пальцы,И никогдаНе расцветет рассвет,И никогдаВ глазах не отразятсяЗемля и небо.Их любил поэт,Поэт исчезнет,Слившись со Вселенной.Палач, оставшись жить,Домой пойдет,С работою покончив повседневной,Спокойно съест на завтрак бутерброд.Живя всегда умеренно и чинно,Он не спеша отведает винца,Потом по голове погладит сынаРука отца…О жребий мертвеца,Не знающего о своем гниенье!А вот Поэт шагает по Вселенной,И кровь из отсеченной головыПосмертной жизнью вопиет о мщеньеНабатом несмолкающей молвы.Поэт живет —Всегда бессмертен гений.Палач гниет —Все палачи мертвы!Цветок
В слоях скалы нашли окаменелыйЦветок, лежавший миллион веков!Пласты тысячелетий сбросив смело,Каким он был, таким предстал он вновь.Наклон головки грациозно гибок,Отчетлив хрупких лепестков узор,Жива и сеть ажурно-тонких жилок,И кажется, он пахнет до сих пор!Как уцелели красота и нежность!Как сохранил себя в веках цветок!А сколько эр сменилось, канув в вечность,За этот баснословно долгий срок!Какие горы, реки, океаныВозникли и погибли без следа,Какие царства, племена и страныС лица земли исчезли навсегда.А ты, цветок, ты, слабое творенье,Донес свой облик, вечность одолев,И над тобою в грустном изумленьеСклонился человек, оцепенев.Царю земли, венцу живой природы,Ему ты, не тая, скажи, цветок,Куда девались мощные народы,Какие тайны ты из недр извлек?Где сад, в котором ты расцвел, счастливый,И начал долгих дней круговорот?..Но, венчик набок наклонив стыдливо,Молчит цветок и тайны бережет.К смерти
Не черной, а призрачно-синей,Как странный неоновый свет,Ты кажешься, смерть, мне отныне,И ужаса прежнего нет.Но все же, строга и мгновенна,Ты жизнь замыкаешь собой,Однако сиянье ВселеннойНе скроет тень смерти любой.Жизнь рядом со смертью шагает,Но смерти ее не догнать,И мозг понимать начинает, —Хоть все невозможно понять, —Что смерть – не хозяйка Вселенной,А только служанка ее,И призвана силой нетленнойОна обновлять бытие.Я к смерти готов ежечасно,Но ей не хочу уступитьБез боя безумного счастья,Пьянящей возможности – жить.За каждый свой день, за мгновеньеСо смертью я в смертном бою,И вечное это сраженьеВсю жизнь составляет мою.«Я в детстве здесь на улице упал…»
Я в детстве здесь на улице упал,Впервые здесь лицо расшиб я больно.Боль эту я давно забыл невольно,А улицу я с радостью узнал!Я здесь впервые воробья поймал.Он, бедненький, в сетях напрасно бился.Когда же сам в силках я очутился,Жалел, что волю я ему не дал.По этой улице ушел отец.Последний раз махнув рукой, растаял.Теперь вот старше, чем отец мой, стал я,Но жду, что он вернется наконец.Слоны, слыхал я, на закате летК родным лесам протягивают хобот.Заката жизни я достиг, должно быть:Хожу сюда искать свой детский след.«Ты в гору шел, вершины достигал…»
– Ты в гору шел, вершины достигал,Но все-таки до неба не добрался.Ты в бесконечность по степи шагал,И все же горизонт не приближался.Так, сколько бы ни прожил долгих лет,Ты жажду жить не утолишь вовеки.Предела этой страстной жажде нет —Но не дано бессмертье человеку.Для вечности столетие и год,Наверно, одинаково ничтожны.В свой срок к любому смертный час придет —Не нужно вечно жить и невозможно…– Но все же тот, кто к горизонту шел,Открыл народы, страны, континенты,И тот, кто первым небо распорол,Увидел первым, что кругла планета…Пусть нам бессмертие не суждено,Но все же я хотел бы долголетья,Чтоб под конец хотя бы смог успеть яПонять, зачем нам бытие дано?Юван Шесталов
(р. 1937 г.)
(перевод с манси)
Древняя картина
Я – лебедь,Ты – озеро,Я парюПо небу, крылья свои распластав,Я поюО синих влажных глазахВ темно-зеленых ресницах трав.Ты мне рассветной улыбкой сверкни,Волны песцовые успокой,И люди прозреют,И скажут они:«Ах, жизнь!Мы ее не видали такой…»А может, дело вовсе не в них,А в этой бессмертной, живой красоте,Я крылья сложу,Соскользну я вниз —Белый лебедьНа синей воде!Дирижер
Вышкомонтажникам Шаима
Ухо мое звенит, звенит, звенит…Сердце мое восседаетПосреди электрических костровВ поднебесном доме – театре.Там пляшет в руке не хорей,По знаку которого бегут олени,А беспомощно-тоненькая палочка,И хотя не вертятся Саснел —Берестяные носы,Зато вздрагивает над пляшущей палочкойОбыкновенный нос человека,Белый нос человека.Палочка пляшет —И ревет, лает, поет оркестрГолосами лебедей,Голосами ворон, медведей и лаек.Дрожит над пляшущей палочкойБелый нос человека,Как черные птицы,Летают волосыНад каплями пота.Звуки шаманят.Широко открыты глаза, уши, рты…Всех подчинил себеУзкоплечий шаман-дирижер.Но стены истаяли, словно весенний лед:Нет никакого театра,Я иду по моей земле!Красными глазами брусникиГлядит она удивленно,Как шагает железное чудищеПо шерстистой спине ее.Кедры мои могучиеВздрагивают, словно карлики, —Их покрыл великанСумерками великанской тени.Душа моя заливается лайкой,Нашедшей множество белок.Душа моя заливается лайкой,Потому что глаза моиЗаполнены чудом:Маленький человечек в спецовкеВластно взмахнет рукою,И зафыркают железные олени,Закачается железный великан,Загрохочет ребрами,Зашагает, повинуясь властным рукам.Взмах – и сосны трещат,И медведи ревут, и чайки смеются,И токуют глухари,И танцует тайга.Кто же он —Человек в спецовке?Не шаман ли?Нет, это вышкомонтажник Литовченко!Его рукиПоднимают буровую вышку.Видишь, как она качается?Ошибется вышкомонтажник,Сфальшивит его рука —Свалится буровая.Качается железный великан.Но спокоен маленький человечек,– А кто из них великан? —Душа моя заливается, думаю я,Восторженной лайкой:Впервые вижу яТаежного дирижера!Песня последнего лебедя
Весной на лесное озеро прилетел один лебедь. В небе веселились другие птицы – самолеты. И уток стало мало! Раньше охотники любовались лебедями. А этот лебедь плакал. Его плач и записал я…
Я в объятьях неба…Подо мною земляИ озер камышовые гнезда…Я выше деревьев.Лучи моих глазМогут пощупать то,Что скрыто за чертой горизонта.Вы придумали, люди, что я пою,Лепечу, как ребенок, от счастья…Я давно уже плачу.Высоко надо мнойРаспласталась стальнаяНезнакомая птица.Громкий голос ееОглушает меня в полете,А крыльяВызывают солнечное затменье.Люди стоят на земле, головы запрокинув,И смотрятЗа пределы неба,Куда я заглянуть не могу,И хмелеют от песни железной…А когда-тоМанси трогали пальцамиСтруны моей душиИ называли свою деревянную птицуНежноголосым лебедем…Что глазеете вы, как в музее,На мое одиночество?!Из-за чьей-то одинокой жестокостиЯ от стаи отстал…Сто круговПрочерчу я над озером,Где прадеды мои вили гнезда,Окунусь в белизну белой ночи.А утром,Когда в небе нас будет двое —Я и солнце,И не грянет железная песня,Я рассыплю смех,Вылеплю лепетИ, как след, оставлюСтаринный, последнийСвой клич:– Летите, люди, в космос,Сверлите, люди, Землю.Смотрите туда,Куда я заглянуть не могу,Но берегитеБелые мои озера,ИбоПочернеет небо без белых лебедей,Почернеют ночи без белых лебедей,Под зеленой травойПростучит черная пустошь,Не топчите травы —Я совью из них гнездоИ белой ночьюВысижу для вас белых лебедят…А утром,Впервые увидев солнце,Они рассыплют смех,Вылепят лепетИ, как след, оставятСтаринный, последний, лебединый клич…Омар-Гаджи Шахтаманов
(р. 1932 г.)
(перевод с аварского)
Сонеты о Мицкевиче
Там пел Мицкевич вдохновенныйИ, посреди прибрежных скал,Свою Литву воспоминал.А. С. Пушкин«Сидит с утесом Чатырдага слитый…»
Сидит с утесом Чатырдага слитыйСтарик. Осанка у него горда…– Скажи, почтенный, дружбу не водил тыС певцом, из Польши сосланным сюда?– Да, – отвечал он, – род мой знаменитыйЕго, как брата, почитал всегда.Над скудной степью, над ее обидой,Близка нам стала польская беда.Как мы, любил он высоту до болиИ с болью пел о подневольной воле,Суровые делил он с нами дни…Старик орел расправил крылья-плечи…Не удивляйся, друг: орлиной речиЯзык аварский исстари сродни.«В разгаре пир…»
В разгаре пир… «Куда влечет тоска?О Родина, зияющая рана!»Он вышел на крыльцо. И ночь горька!На Чатырдаге алый бинт тумана.И вздох сгустился, словно облака.Дождь зашагал на запад неустанно:Послал поэт тоску издалекаНа Родину через моря и страны.Вот и сейчас пришел закатный час,Возникла тучка, как слеза у глаз,А ночью зашагает дождь на запад.Молчит в раздумье море. И рассветНад морем, горестным, как мой сонет,Лучи надежды выплеснет внезапно.На могиле Потоцкой
Ведь неподвижны мертвые. Зачем жеМогилы их решеткой ограждать?Гирей, гарем и прочее – все те же.Экскурсовод, не нужно продолжать!В пустынном небе облака все реже,А на камнях – безмолвия печать…Как будто именем Марыльи брежу,Стихи твои готовый прокричать.Мне ни к чему Потоцкой красота,Тоска судьбы, могилы теснота!Но здесь горит слеза твоей печали.Склонилась у надгробья голова,И польской песни страстные словаНа языке аварском прозвучали.«Мир – это море, ты – его пловец…»
Мир – это море, ты – его пловец,А песни – волны. Нет нигде причала…Увидишь ли ты берег, наконец,Где песни грудью кинутся на скалы?К спокойной бухте поверни, гребец,Погаснет парус в тишине устало…Но буря грянула. Погиб певец,Шепнув: «А мне бы – бурь недоставало!..»Погиб певец. Но летом и зимойГрохочет море штормовой волнойИ мачту, как былиночку, шатает…Лишь неподвижный берег обновлен,И Пушкин через черный шторм временПо-русски мне Мицкевича читает.Ахмет Хамхоев
(р. 1910 г.)
(перевод с ингушского)
Звезда
В дали бесконечной мерцает звезда,От нас до нее – световые года.Но пишет поэт о звезде безымянной,Что робко блестит, точно в камне слюда.Не может звезда поделиться ни с кем,Далек ее разум и дух ее нем.И все же звезда привлекает поэта —Ведь светит она одинаково всем.Ее отражала бесчисленность глаз,О ней астрономы судили не раз.Но только бессмертное слово поэтаНавеки звезду сохраняет для нас.Мы маленьким звездам имен не даемИ слишком легко забываем потом,Что входит звезда, словно слово поэта,Как друг безымянный в сегодняшний дом.Сон ребенка
Тихий вечер, добрый вечер,В окнах лунная капель,И заглядывает вечностьЗвездным светом в колыбель.А ребенку погремушкиНадоели… И опятьХочет звезды, как игрушки,Мальчик теплой ручкой взять,И в сынке души не чая,Не уставши от забот,Колыбель его качая,Мама песенку поет.Опускаются ресницы,Обретается покой,Если страшный сон приснится,Мать смахнет его рукой.Лепестки минут роняя,День прошел, и ночь пройдет.Сон ребенка охраняя,Мама песенку поет.Время тикает спокойно,В небе слышен звездный звон…Не играйте, люди, в войны,Не тревожьте этот сон.Рассказ охотника
Однажды решил я сходить на охоту.Рассвет акварелью окрасил дворы,И солнце, готовясь к дневному полету,Жар-птицей глядело с вершины горы.Рассвет разгорался, все ярче пылая,А в небе паслись облака, как стада…И вдруг, словно щедро удачи желая,Синица взлетела ко мне из гнезда.То выше, то ниже, то дальше, то ближеЛетала и знала, что я не обижу.Летала и пела, наивно и мудро,Несильные крылья свои распластав,Про синее небо, про ясное утро,В дороге нежданно мне спутником став.Казалось, она излучала веселье,Она жизнелюбом пернатым была,И с каждой нехитрой синичкиной трельюЗемля все щедрей и пестрее цвела.То выше, то ниже, то звонче, то глушеЛетела и пела, и грела мне душу.Я долго за ней наблюдал с удивленьем,Боясь, что она улетит от меня.Характер синицы движеньем и пеньемВливался в гармонию нового дня.И мне показалось, что крылышки птицыСияют на солнце шитьем золотым,И словно впервые я видел синицу,И сложное стало впервые простым.То выше, то ниже, то рядом со мноюЛетало само совершенство земное.Вдруг черные крылья над нами нависли,И коршун, зовущийся князем небес,Безжалостно зоркий, из солнечной высиСинице спикировал наперерез.Дыша пробудившейся жаждой добычи,Кружил над синицей, уверен в себе,Он тучей пронесся над песней синичьей,Грозой прогремел в безмятежной судьбе,То выше, то ниже, то шире, то уже,Петля за петлею, а петли – все туже.За ним я все время следил напряженно,Мне ведомо было коварство его,Когтями грозя, как клинком обнаженным,Заранее праздновал он торжество.Сдержаться не в силах, я в прорезь прицелаИ жадность и ненависть метко поймал,И громом мое ружьецо прогремело,И коршун бессильно на землю упал.То выше, то ниже летела синица, —Жестокою пулей спасенная птица.Осенние дни
Край родной провожает лето,Опустился низко туман,Птицы ищут тепла и светаВ чуждом небе заморских стран.Листья съежились, пожелтели,Облетели, припав к земле,Солнце в тучах теплится еле,Позабывшее о тепле.На корню засыхают травы,Ночь длиннее, короче день,Только черным тучам по нравуСветлый мир закрывшая тень.Но труды не пропали даром,И, улыбкой озарено,Полыхает солнечным жаромВ закромах осенних зерно.Красным летом
Я вышел к лугу, где отцы косили,Где травы, не познавшие косы,К безоблачному небу возносилиБезоблачные капельки росы.Там одиноко дерево стоялоОт молодых деревьев в стороне.Мне показалось, что оно стонало,Обрубки веток протянув ко мне.Не радовалось летнему раздолью,Как инвалид, вернувшийся с войны,И, побуждаемый сердечной болью,Я прошептал ему средь тишины:«Скажи мне, кто жестоким был с тобою,Кто эти раны страшные нанес?» —И я погладил дерево с любовьюИ не смахнул мужских горячих слез.Но молча терпит дерево страданья,И память в немоту заключена…Мои тревожные воспоминаньяБылые воскресили времена.И незнакомых вспомнил я, и близких —Всех тех, кто пал за Родину в бою,Всех тех, кто сохраняет в обелискахОборванную молодость свою.Глаза их матерей навек суровы,Их дети стали старше, чем они,Поныне гордый траур носят вдовы, —Не забывай войну и мир храни!Свет
Нет радостнее радости, чем свет.Все краски мира подаривший людям,Он нам сияет миллионы лет,И прославлять его всегда мы будем.Всем равно – и орлу и муравью,Ночному хищнику и робкой лани —Он силу животворную своюРаздаривает солнечным сияньем,И лишь меня обходит стороной.Я заключен в темницу вечной ночи.Молю я: брызни всей красой земнойВ мои неизбалованные очи!Увидеть дай цветение весны,Тончайшие оттенки разнотравья,Чтоб стали вдруг мои цветные сныЖивой, неускользающею явью.Я словно связан участью своей,Меня гнетут всевидящие руки,Когда поет рассветный соловей,С цветами я отождествляю звуки,Лучей не видя, я храню тепло,Которое лучи приносят эти.И вечной ночи слепоты назлоЯ свет люблю сильнее всех на свете.Алирза Саидов
(1932–1978)
(перевод с лезгинского)
Нет войны! Не быть войне!
Стихла гроза. Неожиданно стихла гроза.Каплет роса с лепестков распрямившихся роз.Словно глаза, матерей наших скорбных глаза,Смотрят цветы сквозь прозрачные капельки слез:Марши походные с пылью смешались седой,С измятых конвертов стирают года адреса…Люди родные, придавленные землей!Вам – материнская, горькая эта слеза.Люди Самура! Спросить матерей вы должны;Кто из сынов возвратился с жестокой войны?!Наши аулы у самых вершин, на весу,Ночи темней здесь, светлее и солнечней дни,Самыми первыми злую встречают грозу,Самыми первыми солнце встречают они.Солнце! Впусти его, мама, откройСолнцу, как гостю желанному, окна и дверь!Видишь, как голубь, летит оно там, за горой!Видишь, кивают цветы головами тебе!Сын на побывке. С улыбкой стоит у крыльца.Что же грустишь ты? Ведь счастье явилось само!Может быть, просто похож он сейчас на отца?А от отца сохранилось одно лишь письмо…Мать, улыбнись, я принес тебе добрую весть:Скоро ты будешь на свадьбе моей танцевать!Сын – это кровь твоя, сын – и бессмертье, и честь.Выпрямись, мать, подними мою голову, мать!Сын твой вернулся – так, значит, родиться цветам!Сын твой вернулся – хорошие всходы взойдут!Сын твой вернулся – хорошим расти сыновьям,Жизнь удлинится на много счастливых минут.Мать! Твое сердце всю землю вместило опять!Сердце твое говорить научилось без слов.Если Земля – это тоже любимая мать,Нет на ней места для пушечных злобных стволов.Нету войны! Ей не быть с этих пор!Красным пожаром горит семафор.Ласково плачет старинная тара…Пусть вместо кладбищ белеют сады,Пусть не касаются матери старойНеизгладимого горя следы!Альберт Ванеев
(р. 1933 г.)
(перевод с коми)
Снег идет
Снег идет…А хлопья снежныеКружатся, взлететь хотят,Невесомые и нежные,Укрывают лес и сад.Друг мне пишет письма грустные.Он в Крыму. Там круглый годВсе цветет.А он мне: «Густо лиВ эту зиму снег идет?!»Ручей
Ему хвалебных слов не адресуют…Но все течет без устали ручейИ меж корней и валунов рисуетУзоры жизни маленькой своей.Дает он и умыться, и напиться,Всем равно – не откажет никому.Но продолжает безымянно литься:Не выдумали имени ему.И не гордясь заслугами своими,Несет он людям радость сотни лет,Прославлено или безвестно имя —Лесному ручейку и дела нет.Рябина
Не сладким наше детство было,И память взрослая горька,Воспоминанья в сердце вбилаВойны тяжелая рука.Но честность тех суровых днейДрузьями впитана моими…Рябина слаще и сочней,Когда ее прихватит иней.Шайхи Арсанукаев
(р. 1930 г.)
(перевод с чеченского)
«Однажды криком на рассвете…»
ОднаждыКриком на рассветеЯ миру возвестил о том,Что я вошел в него,Как в дом,И поселился на планете.Открыв глаза,Узнал я мать:Она была добра, красива.Из колыбельного мотиваМне лира начала звучать.С тех порВ сиянье красотыЯ узнавал ее черты,Видение родного края.С тех порВсегда лишь вверх иду,Невиданную высотуС ее достоинством сверяя.Нетвердой новизной шаговЯ двор измерил,Но манилиМеня голубизной снеговВершин возвышенные шпили.С тех пор,Где б ни скитался я,Они всегда перед глазами,И проливаются слезамиМне в душу гордые края.С тех порВсегда лежит мой путьК высотам кручОт пастбищ низких.Достигну ль я когда-нибудьВершин недостижимо близких?..Землетрясение
В испуге вздрогнула кора земная,Ах, что произошло с тобой, родная?Земля, скажи,Обидел кто-нибудь тебя невольно,Или земному сердцу стало больноОт чьей-то лжи?Или приснился взрыв грибообразный,Который опухолью безобразнойВсе видится тебе?Иль детский страхВ навязанной судьбе —Сиротские глазаИ грубый окрикЗлой мачехи —В тебе находит отклик?Скажи, Земля:Быть может, это другСегодня тайно предан был друзьями,Иль матери мучительный недугБыл безразлично принят сыновьями?Любовь повеса светский оболгал?Поэт стихи фальшивые слагал?От равнодушия тупели лица?Или над жертвой нож занес убийца?Ах, что произошло, Земля, скажи!Я заступлюсь – ты больше не дрожи…«В сыром саду осенний стон осин…»
В сыром саду осенний стон осин,Деревья – словно черные скелеты.Нас двое,Я один.И ты – один.И мы невольно думаем про это.Мы думаем,Но каждый – о себе.Сердца стучатЗадумчиво и редко.И каждый плачетО своей судьбе.Я – на скамье.А воробей – на ветке!«Я пью надоенное на заре…»
Я пьюНадоенное на зареПарное молоко.Я пьюНастоянное на зареПарное молоко.Пью жадно,Вкус хочу понятьИ теплый запах обонять.Все не хватает мне глоткаПарного молока,В котором детства краткий мигЛишь в ощущениях моихПродлится на века,И сенокос,И запах трав,Где дремлет солнце, поиграв.Как будто время – вспять,И руки мне издалекаСквозь белый отсвет молокаПротягивает мать…«Как изменился облик Земли!..»
Как изменился облик Земли!Стремителен века двадцатого бег.Техника…Мы тебя изобрели,В скоростьТы заковала нас всех.Лайнер,Ракета —Быстрей и быстрейТехника мчится,А люди – за ней.Был ли покой?!На работу – спешим,В спешке – работаем,В спешке – едим,И от бесед бесконечных устав,Предпочитаем письму – телеграф,В счастье спешим,И в любви, и в беде,Но от себяНам не скрыться нигде.Время – пастух наш,А люди – стада?Так для чего мы спешимИ куда?Тучи
Летний день жарой измучен,Солнце, как костер.Облака сгустились в тучиНа отрогах гор.Небо смотрит в удивленье,Хмуря синий лоб,На безмолвное бореньеЭтих черных злоб.Рухнул в грозовом раскатеПотолок небес.И сошлись две черных ратиВ полыме чудес.В мертвой схватке бьются слепо,И одна другойГривы рвут, и режут небоОгненной дугой.Кто их знает – эти грозы?!Разберись пойди —Пот их льется или слезыПо земной груди…III
Зарисовки к портрету
Из архива
Рецензии на опубликованные книги Ирины Озеровой
Вл. Масик. У истоков поэтической весны
Ирина Озерова «Это, правда, весна!..»
Стихи и поэма. Воронежское книжное издательство, 1960 г.
«Это, правда, весна!..» – так назвала свою первую книгу стихов молодая воронежская поэтесса Ирина Озерова. Этому жизнеутверждающему названию соответствуют и по-весеннему светлая обложка с веткой распустившейся ивы, и оптимистическое содержание сборника, и молодость самого автора. Правда, из общей тематической тональности книги несколько выпадает суровая и мужественная поэма «В дни грозовые», но и она заканчивается строками, воспевающими необыкновенное цветение земли, по которой шествует весна обновления.
Книга Ирины Озеровой – это лирическая исповедь современника, рассказывающего о тревожной юности, о первой робкой любви, о самостоятельных шагах в трудовой жизни, о становлении характера. На окружающий мир поэтесса смотрит широко открытыми глазами, любовно подмечающими не только улыбку милого, но и «маленький подснежник», принявший, «как признанье», от солнца «вешние лучи», и «тяжелый пласт целины», и потеплевшие глаза женщины-проводницы, которая под стук колес уносящегося на восток поезда принимает на свои «огрубевшие руки» новорожденного мальчика.
Лучшими произведениями сборника являются стихи о пережитом и осмысленном, о событиях и картинах, связанных с поездками в Хакассию и Казахстан, где «залегла целина…». Здесь живые и меткие наблюдения, неожиданные находки, смелые повороты мысли, сердечная интонация. Острая наблюдательность внутренне соединяется с лирическим самораскрытием автора. Перечитывая эти стихи, чувствуешь откровенную взволнованность и уверенно формирующуюся индивидуальность свежего поэтического голоса.
Как живая правда жизни воспринимается стихотворение «Парнишка» – о пареньке, стоящем в задумчивости у забрызганного водой причала, где в суровую годину Отечественной войны смертью храбрых погиб его отец-матрос:
Стоял парнишка у причала,У черной, стонущей воды…Быть может, в эту ночь искал онОтца погибшего следы.Искал, чтобы пройти по следуИ чтобы принести потомСвою, матросскую победуВо вдовий материнский дом.Это небольшое, полное драматизма стихотворение тематически перекликается с автобиографической поэмой «В годы грозовые», в которой повествуется о судьбе маленькой большеглазой девочки, потерявшей на войне отца и пережившей неласковое и суровое детство. Образ паренька, свято хранящего память о местах, где прошла «дивизия его отца», чем-то напоминает лирический образ героини поэмы, бережно сохраняющей в заплечном узелке единственную фотографию отца. Но черты характера героини намечены шире, глубже, полнее раскрыта ее психология.
Обаятелен образ простой, отзывчивой деревенской женщины, которая приютила у себя хрупкую сиротку и подарила ей тепло материнской ласки. Выразительными мазками выписан ее портрет:
Матрену сгорбила война.И не ее вина,Что в темных косах сединаКосым лучом видна,Что сжался, будто высох, рот,Что складка меж бровей —Зачем краса, раз не идетС войны ее Андрей?В поэме много удачных, по-настоящему поэтичных мест. Несмотря на некоторую эпизодическую фрагментарность отдельных глав, она трогает взволнованностью лирического рассказа и оставляет в целом сильное впечатление.
Свежестью нерастраченных чувств проникнуты стихи о первой любви. В лучших из них и, в частности, в открывающем сборник стихотворении «Это, правда, весна!», чувствуется стремление высказаться по-своему, внести в так называемую «вечную тему» свое философское осмысление волнующих интимных отношений.
Удачно стихотворение «Штору трогал любопытный ветер». В нем заложена верная мысль о необходимости трезвого отношения к пробуждающейся любви. Девушка не ответила взаимностью на признания любимого только потому, что почувствовала в его словах неискренность, потому, что он «человека не заметил» в ней.
Самоотверженному труду целинников, раскрытию их богатого духовного мира посвящены стихотворения «Танцы», «Тишина», «Хакас», «В краю непуганых кузнечиков», «Жар-птица» и «Кошара». По своему художественному выполнению они неравноценны. Но через каждое уверенно проходит жизнеутверждающий лейтмотив – любовь к богатой и щедрой земле сурового целинного края. Здесь-то в борьбе и труде, в радостях и невзгодах и приходит настоящая любовь, рождаются подлинно человеческие отношения, когда и радость и печаль делишь пополам.
Это настроение эмоционально выражено в следующих стихах:
Заря успела выбелить полнеба,Лучами пробежала по полям.И мы с тобойКусок ржаного хлебаНа счастье разделили пополам.Подобные поэтические находки свидетельствуют о том, что у Ирины Озеровой имеется свое художественное видение мира, свой, пусть пока еще не до конца оформившийся, но вполне наметившийся поэтический голос. Он будет звучать тем уверенней и сильнее, чем внимательней и зорче поэтесса будет всматриваться в окружающий ее мир, чем глубже и ближе будет изучать нашу многообразную и содержательную жизнь.
«Коммуна» (г. Воронеж), 2 октября 1960 г.А. Шагалов. Наука постижения души
Ирина Озерова «Берег понимания»
Серия «Мастера художественного перевода». М., «Советская Россия», 1980 г.
В своем предисловии к книге Ирины Озеровой «Берег понимания», выпущенной издательством «Советская Россия» в прекрасной новой серии «Мастера художественного перевода», поэт Николай Старшинов полностью приводит цитату, которая дала название всей книге: «Переводчик – это перевозчик, перевозящий с берега непонимания на берег понимания». Он пишет, что «не случайно четвертый раздел книги представляет собственные стихи Ирины Озеровой, ибо ее перо не только позволило многим поэтам других народов заговорить по-русски, но и впитало в себя всю нелегкую науку постижения человеческой души, которую дарил ей каждый из переводимых поэтов». И не случайно, заканчивая книгу, сама Ирина Озерова признается:
Великому не надо доброты,К нему приникнув, вырастаешь ты:Творя себя, другого переводишь.Вот почему мне, прежде всего, хочется осмыслить собственные стихи поэтессы. Стихов не так уж много, и вряд ли они могут полностью рассказать о возможностях автора, использованных и неиспользованных. Но и по ним можно составить себе представление о том разуме и сердце, которые дали им жизнь. Прежде всего, это стихи очень честные. Боль и насмешка, философское раздумье и доверчивая исповедальность, осмысление времени и тревожная надежда – все это не поучение читателям, а разговор с друзьями «о времени и о себе». Недаром так часто Ирина Озерова облекает философские раздумья в обращение к детям, как к символу надежды. Если бы читатель не был знаком с первыми тремя разделами книги, то он был бы вправе удивиться: откуда при такой абсолютной простоте и ясности мысли, слова, образа, ее стихи отличают изысканная чеканность, богатство аллитераций, незаменимость слова в ряду других, неожиданная афористичность концовок. Все это вместе создает некую незащищенность, обнаженность нерва, отлитую в строго классическую и в то же время остро современную форму. Трагический темперамент поэтессы нигде не становится на катурны. Там, где другой закричал бы, Озерова говорит как бы шепотом, но этот шепот резонирует со Вселенной.
Детство Ирины Озеровой – военное детство. Оно как скрипичный ключ определило ее отношение к проблемам сегодняшнего дня. Вот начало ее стихотворений «Новое летосчисление»:
На деревьях повис рассвет,Неподвижный и серый……Это было за много летДо новой эры.В те временаЕще были госпитали,Где сестрыБинтами солдат пеленали,В те временаНад погостамиСолдатские звезды вставали.А в госпиталеСестра объясняла подруге:«Ну, как он мог?!Ну, как он мог?!Говорит,Не беда, что нету ног, —Были бы руки!»Простота, разговорная интонация этих строк нужны поэтессе, чтобы оттенить зловещий трагический эксперимент, поставленный американскими военными в японских городах Хиросиме и Нагасаки, чтобы подчеркнуть современное философское осмысление этого события:
Тем, кто умер в тот день,Не досталось места в земле.Земля к тому времениЗаполнена былаДругими.И они растворялись в воздухе,Оседали пылью в золе,И мы теперь дышим ими.Они в нас,Те, кому места в земле не нашлось.Невидимые и грозные,Как излучение……С этого самого дняНачалосьНовое летосчисление.И стихи Озеровой – это стихи нового летосчисления, стихи-предупреждение:
Зачем потоп? Зачем война?Зачем летающие блюдца?От летаргического снаСумеет ли земля очнуться?!Но трагичность нашего атомного века пронизана в стихах Ирины Озеровой неистребимой верой в торжество добра над злом:
Горит костер двадцатого столетья,И правит инквизитор торжество.Мой друг твердит, смеясь, что нет бессмертья.А я упрямо верую в него!У многих писателей, чье детство опалено войной, мы находим произведения, пронизанные нерастраченной силой детского восприятия мира. У этого поколения нерастраченное детство осталось навсегда в сердце, чтобы неистребимо бороться против неверия и нигилизма, воспевая победу света над тьмой. И когда «нам бремя непосильных скоростей смещает время, путает оценки», Ирина Озерова пишет:
И все миры давно открыты,И не тоскуешь ни о ком,И радиус земной орбитыНатянут жестким поводком.А я все домики рисую,Трубу и над трубою дым,И дождь в линеечку косую,И солнце круглое над ним!И не случайно одна из любимых тем Ирины Озеровой – тема охраны природы, тема экологии. Даже если не выходить за рамки этой книги, то можно найти яркие тому подтверждения. Вот, например, стихотворение «Прощание»:
Однажды на излучине речнойК природе приобщались горожане.И вдруг заречье выплеснуло ржанье —Сраженье звуков с тишиной ночной.О, странное видение конейНад разудалостью консервных банок,Бутылок, колбасы, ржаных буханок,Расстеленных газетных новостей.Зачем нас призрак прошлого настиг,Медлительный, как дротик на излете?!Ведь кони не из бронзы, а из плоти, —Как мамонт или саблезубый тигр.Вот она своеобразная красная книга, когда сердце болит при взгляде на умную и чуткую природу, часто доводимую человеком до отчаяния. Но Ирина Озерова не ради констатации факта обращается к болевым точкам современного мира. Она борется, ясно и твердо провозглашая свои позиции:
Враг – это враг.Он нужен мне, как тень,Не только для сраженья – для сравненья.Но, чтобы не лишиться этой тени,Необходима ясность, нужен день.Первые три раздела книги – это своеобразные «университеты» Ирины Озеровой. Отбор авторов так же, как и самих произведений представлял немалую сложность: переводческое творчество Озеровой распахнуто разным народам и разным векам нашей планеты. Ведь переведено ею, как пишет в предисловии Н. Старшинов, «более семидесяти книг». Хочется отдать должное издательству «Советская Россия» и в особенности редактору книги Е. Имбовец с каким тактом и чувством меры проведен этот нелегкий отбор.
Книгу открывает раздел, состоящий из стихов народов, входящих в Российскую Федерацию. Здесь и впервые открытая Ириной Озеровой русскому читателю «иволга Чувашии» Эмине (IXX в.), и известный всему миру аварец Расул Гамзатов (на его стихи в переводе Ирины Озеровой написано несколько песен и оратория), и чеченка Раиса Ахматова, которая связана с Ириной Озеровой десятилетиями настоящей дружбы… И многие, многие другие – чтобы рассказать обо всех, нужно прочитать книгу. Это и исполненные наивности, искренности, ироничной простоты стихи поэта из Коми Альберта Ванеева, и колдовские, шаманские стихи мансийского поэта Ювана Шесталова, которые посвящены сегодняшним проблемам – труда, творчества, мира, защиты природы… И каждый поэт – это целая Вселенная, и каждый делится своим жизненным опытом с переводчиком, словно дает уроки.
Кстати, во втором разделе книги, посвященном творчеству поэтов Союзных республик, есть цикл украинского поэта Леонида Первомайского, который так и называется «Уроки поэзии». Вот как говорит о поэзии Леонид Первомайский:
У поэзии сердца законы жестоки:Целый век для нее не жалеешь горба,Жизнь свою для нее разлагаешь на строки.Госпожа – не батрачка она, не раба.Думается, что под этими строками могли бы подписаться и казах Сакен Сейфуллин, и латышские поэтессы Цецилия Динере и Монта Крома, и земляк Первомайского Андрей Малышко.
В третьем разделе книга уводит нас за пределы границ нашей Родины, воссоздавая карту мира во времени и пространстве. Думается, нет необходимости рассказывать читателям о таких поэтах, как Джордж Гордон Байрон или Виктор Гюго, Райнер Мария Рильке или Шарль Бодлер, Сидней или Эдгар По. Важно, что у голландцев, и у южно-африканского поэта Уильяма Плумера присутствует тема России, восхищение нашим великим народом, его прошлым и будущим. Так замыкается круг. Рильке пытался писать по-русски, но нужны были горячее сердце и бережная рука русского поэта, чтобы при всей адекватности стихи стали достоянием многонационального читателя нашей страны.
Мы часто можем услышать дискуссии: переводить точно или переводить эмоционально верно. Переводы И. Озеровой демонстрируют, что успех достигается только тогда, когда оба эти начала слиты воедино. Тогда мастерство ненавязчиво, чужая мысль облекается плотью, и стихи получают второе рождение, становясь достоянием русской поэзии».
В трех сонетах о переводах Ирина Озерова спрашивает:
Легко ль чужой язык перелагать?Не речь – настрой души неодинаков.А чуть дальше она утверждает, что в процессе перевода «обретают общий ритм сердца», и тогда в гармонии понимания находишь и свой голос, и собственное лицо:
Какой обман – забвение и тлен!Гребет трудолюбивый перевозчик,Взрезают воды Стикса весла строчек,И мысль доносит память общих ген.Прекрасный советский поэт-переводчик Лев Гинзбург писал в одной из своих статей: «Вот они стоят под одной обложкой: поэты-борцы и поэты-затворники, поэты-страдальцы и поэты-баловни судьбы, поэты, колесившие по всему свету, и поэты, не покидавшие ни разу родной страны, родного города, даже родной деревни. Они стоят плечом к плечу, и в этом видятся надежда, залог того, что, как мечтал Пушкин, в «великую семью соединятся» все народы; но соединиться – не значит раствориться друг в друге, подчиниться кому-либо одному, жить под кем-то или над кем-то. Нет, народы в одной семье, как и поэты в этой книге, останутся разными, независимыми друг от друга, но связанными одной судьбой. А это налагает обязанность понимать и уважать друг друга». (Лев Гинзбург «В великую семью соединятся», «Литературная газета», № 41 от 12 окт. 1977 г.) Все эти слова можно с полным правом отнести к книге Ирины Озеровой «Берег понимания».
Татьяна Маршинина. Миг единый
Ирина Озерова «Арена»
Стихи. М., «Современник», 1985 г.
Первая книга стихов Ирины Озеровой «Это, правда, весна!..» вышла в Воронежском книжном издательстве в 1960 г. И вот, спустя двадцать пять (!) лет увидела свет вторая.
Да, мы знаем, что все эти годы Озерова много и плодотворно работала над поэтическими переводами. Да, она нередко печатала стихи в периодике. Много выступала перед читательской аудиторией. И тем не менее по-настоящему познакомиться с Озеровой-поэтом читателю представилась возможность лишь теперь.
Книга «Арена» – попытка подведения итогов. Творческой деятельности. Жизни. Жаль, что автору так и не довелось ее увидеть.
Жизни собственной легка ль маета?Тесно в сердце, как в дорожной котомке.А быть может, не поймут ни чертаПосле смерти эти люди – потомки.Ведь в мешке не покупают кота.А в столе, не то, что в книге, – потемки.И к плечам твоим приладит мечтаВместо крылышек бумажных – постромки.Только кто-нибудь потребует вдругТвой восторг, твою любовь и недуг,Краткость слов твоих и строчек протяжность.И покажется обычной тогдаСладость горького от века труда,Невесомой биографии тяжесть.Это – один из «Трех сонетов о переводах». (Этот маленький цикл завершает книгу.) Ирина Озерова много лет отдала работе над переводами. И ей трудно отделить в себе поэта от переводчика. Эти две ипостаси ее художнического существования постоянно дополняли и обогащали друг друга. Творческая взыскательность и скрупулезность в работе над словом, стремление пристальнее вглядеться в лицо жизни, многозначность художественных образов – все это пришло к Озеровой-поэту от Озеровой-переводчика.
Она обращалась к творчеству самых разных поэтов. Переводами Бодлера и Рильке, Гюго и Байрона, Эдгара По, Хьюза и других мастеров представлена в сборнике зарубежная поэзия. Можно назвать немало поэтических имен в братских республиках, ставших известными русскому читателю благодаря переводам Озеровой. Так, долгие годы дружеские узы связывали ее с народным поэтом Чечено-Ингушетии Раисой Ахматовой. Немало переводила она Расула Гамзатова. Например, его знаменитую поэму «Целую женские руки»:
Целую, низко голову склоня,Я миллионы женских рук любимых,Их десять добрых пальцев для меня,Как десять перьев крыльев лебединых…Всех, к чьему творчеству обращалась Ирина Озерова, так сразу, пожалуй, и не назовешь.
Что это – всеядность? Нет! Широта творческого диапазона и поэтического кругозора, вера в необходимость того, что делаешь в жизни, – да!
И есть ли в жизни большая награда,Чем верность одержимости своей?Эти строки из стихотворения «Поэт», вошедшего в книгу «Берег понимания» из серии «Мастера художественного перевода» (Москва, «Советская Россия», 1980), можно было бы поставить эпиграфом ко всему написанному поэтом и переводчиком Ириной Озеровой.
Конечно, индивидуальные особенности, язык, приемы авторов, чьи стихи переводила Озерова, – все это, несомненно, влияло, да, наверное, и не могло не влиять на ее поэтическое видение. Так, вряд ли случайно для Озеровой столь частое (и плодотворное!) обращение к сонету. Удалось ли ей при этом сохранить собственный голос, найти свой путь? На мой взгляд, несомненно. Человек по-настоящему одаренный, сколь сильным ни оказалось бы чье-либо влияние, все-таки остается самим собой. Именно свое лицо, своя дорога, право на собственный поиск и собственные ошибки, открытия и заблуждения – вот что было так важно для этого поэта.
Неправда это все, неправда,Что нужен поводырь в пути.Когда хочу идти направо,Налево тянет он идти.Хочу бежать на плач кукушки,А он ведет меня, как всех,На канарейкины частушкиИ соловья счастливый смех.Неутомимей светофораОн зажигает красный свет —И нету на пути забора,А все равно дороги нет.Меняет он свои обличьяДесятки раз в теченье дня…Он неприметен. Он обычен.Он добр. Он мучает меня!Раздумья о месте поэта в обществе, в круговороте социальной жизни, соотношение быстротекущей современности и вечности – тема, всегда волновавшая нашу поэзию. Что остается жить в истории, устояв против разрушительной силы времени: «бесконечный труд» монаха, над которым он «корпел в уединенной келье», пытаясь поведать грядущим поколениям обо всех сложностях своей эпохи, или «коварные рифмы» ветреного поэта, сплетавшего слова, «как венки плетут»? Что? Живое слово поэта, которое, «как старое вино, волнует снова». Он и по сей день среди нас, «он современник, он поныне жив». Очень хорошо сказано об этом в стихотворении, посвященном Анне Ахматовой, – «Королеве Анне», – не вошедшем, к сожалению, в этот сборник: «Не лежит моя королева под крестом своим в Комарово, а в пространстве четырехмерном снова строчки она находит».
Не имеет поэт права на успокоенность, душевный комфорт, равновесие. Не может себе позволить «извести на безделушки» «созданные для битвы бивни», разменять душу на мелочи. Не выдержит он жизни птицы в клетке, где «песнями без слов» будет оплачивать «все хлопоты о ненадежной плоти». Ирина Озерова не искала легких путей ни в поэзии, ни в жизни. Наверное, не каждый бы решился на такое: оставить университет, будучи уже на четвертом курсе, чтобы поступать на первый курс Литинститута. А уж отказаться от издания в «Молодой гвардии» книги, рекомендованной к печати Всесоюзным совещанием молодых писателей, сочтя эту книгу недостаточно зрелой, – это, как хотите, поступок! И на целину она дважды ездила в составе бригады молодых литераторов не моды ради. Хотела узнать жизнь настоящую, черпать в ней материал, испытать себя на прочность. «Однажды наш творческий руководитель в институте… сказал мне: «Поезжай-ка на целину, мозоли заработай, в земле покопайся, а иначе – не быть тебе поэтом». И я поехала», – вспоминала Озерова.
Она и потом много ездила по стране. И с полной самоотдачей, не жалея сил и времени, помогала молодым найти себя в литературе, когда работала в «Литературной России». И как депутат Дзержинского райсовета добивалась предоставления квартир, а сама при этом жила в коммуналке.
Вот почему она имела право на иронию, говоря о тех, кто прячется от жизни за «двойными стеклами», когда «В своей квартире, как в тюрьме, скучаем, и телевизор запиваем чаем, двухмерности программ подчинены».
Не нужно вставать на ходули, чтоб выделиться из толпы «людей похожих», словно вылепленных «из однозначной пустоты». Истинно «непохожих» выделяет сама жизнь, и это они делают ее неповторимой и осмысленной, отрекаясь во имя этого от благополучия и сытости, от устроенности и проторенных дорог.
Мой храбрый мальчик!В недрах всех эпохСлучались люди с обостренным слухом.Не нравились они царям и слугам,И никогда не помогал им Бог.Им приходилось рано умиратьИ трудно житьВсего за миг единый —За счастье видеть, и писать картины,И строчки торопливые марать.Человек и время. Время – один из ключевых образов поэзии Ирины Озеровой.Время – вредное излучение,От него излечения нет.От гипотез, от изученияНе меняет свой ритм и цвет.Время – высший и единственный судья всему содеянному человеком. Песчинки в песочных часах – «вечные весы», на которых взвешивается добро и зло. Так было всегда, так будет и впредь. И никакие ухищрения прогресса, никакое «электронное нутро» современных хитроумных часовых механизмов не остановит минут, как не остановить падения песчинок в песочных часах. «И времени меняет серебро на медяки мне автомат в метро, проматывая скудное наследство». «Колеса – бухгалтерские счеты времени – складывали секунды, вычитали их из моей жизни».
Да, все подвластно времени… Оно отнимает у человека молодость и надежды. Против него не всегда может устоять даже любовь. И все-таки, «может быть, покорится вечность совпадению двух улыбок?!» Лирической героине И. Озеровой так нужно, несмотря ни на что, любить и быть любимой. В «старомодной простоте души» находит она опору, у нее своя шкала ценностей, своя точка отсчета. Наверное, в этом залог отсутствия легковесности. Истинны и искренни стихи И. Озеровой о любви:
Сломаюсь я в земном поклоне,А хочешь – буду бить челом.Но ты доверь моим ладонямСвой меч, свой щит и свой шелом.Несмотря ни на что, она верит, что можно построить «деревянный дом из щепок на снегу». Хотя разумом понимает, что неизбежны потери, «и краткость противостояний, и отрезвления разлук». Но не напрасно прожита жизнь, если после ухода любимого остается «на долгий век – тепло в руке».
Книга названа «Арена». Если мы будем просматривать содержание, то непременно обратим внимание на атрибуты театра, цирка уже в названиях целого ряда стихотворений: «По законам сцены», «Трагедия с хорошим концом», «На арену выбегает клоун», «Оркестр», «Монолог сосны». Ирина Озерова постоянно обращается к сценическому действу, перевоплощению, являясь нам то в клоунской маске, то в одежде скомороха, то в образе актера, играющего самые разные роли. («Не пророки – скоморохи остаются на земле», «Ты сыграл свою роль в этом старом спектакле – клоунаде с трагическим странным концом», «Послушно повторяет в цирке мое смятенье акробат».) Прием, как известно, сам по себе не новый. Но не в том суть. Мне думается, что Ирина Озерова не просто использует хорошо известный прием. Здесь сказывается заложенное с детства мироощущение, – она, можно сказать, в буквальном смысле слова, выросла в театре. Родители ее были актерами. (Отец погиб под развалинами театра во время бомбежки.) Воздух кулис, впитанный с детства, атмосфера театральных подмостков, преломление мира реального через призму огней рампы – все это, несомненно, наложило отпечаток на образную систему поэзии Озеровой.
Вообще писать она начала очень рано. И поскольку детские годы поэтессы совпали с войной, ей в полной мере пришлось испытать тяготы эвакуации, бомбежки, когда земля стерегла «воронками за воротами» и «сирен завывание ночами болело в висках». Вспоминаются строки из поэмы «В дни грозовые», вошедшей в первую книгу: «Дорога по снегу так далека, безлунная ночь нема, и баночку мерзлого молока к рукам припаяла зима». Цепкая память ребенка навсегда сохранила воспоминания о том, как в госпиталях «Бинтами солдат пеленали» (Озерова очень часто читала стихи раненым бойцам); о крапивных щах и хлебном запахе на ладони:
Ни ран у меня, ни ордена,Но памятна мне затоБумажная радость ордераНа байковое пальто.Напоминанием о страшных днях войны, стремлением во что бы то ни стало уберечь человечество от атомного пожара, предостережением: «Так окончиться может прогресс, Не сберегший себя от угрозы», звучат стихотворения «Пожар», «Новое летосчисление», «Тень».
Я – тень.Неподвижная и короткая…У безногого есть костыли,У слепого сердце,Которое помнитЧерноту земли и белизну снега.А я лежу, обезглавленная, в пыли:У меня нет человека!!!Так созвучен сегодняшнему дню страстный призыв – не допустить ядерной катастрофы, не позволить уничтожить все живое на Земле. Остановить безумие ядерного взрыва, после которого от человека останется лишь тень его. Никто и никогда не должен забывать о трагедии Хиросимы: «Тем, кто умер в тот день, не досталось места в земле… И они растворялись в воздухе, оседали пылью в золе, и мы теперь дышим ими…» Никто и никогда не смеет лишить детей права играть «в разноцветный, как мир, мячик». Долг поэта – непрестанно напоминать людям об этом, будоражить их память и совесть, будить все лучшее и светлое в их душах. «И если в будущем зла не найдешь, значит, и я помогла».
И мы находим в стихах Ирины Озеровой активную позицию и гражданственность, веру в разум и искренность простых человеческих чувств.
В заключение хотелось бы привести строки из ее стихотворения, строки, которые можно отнести и к автору «Арены»:
Он мучился и созидал добро,И воевал со злом. Он был поэтом.«Литературное обозрение», 1986 г., № 12Рецензии на рукописи книг Ирины Озеровой, которые были «зарублены» редзаключениями и так и не вышли в свет
Павел Антокольский. Во власти внутренней тревоги
«Он оглушен был шумом внутренней тревоги», – сказал Пушкин о герое своего «Медного Всадника». Я думаю, что такая внутренняя тревога в большой степени свойственна всему нашему молодому поколению, да и всегда не чужда молодежи. Что же касается поэтов и музыкантов, то она – решающее условие их роста, возмужания, свежей оглядки на мир, их чуткости. Для тех и других – это черный хлеб познания и творческой работы.
Для поэта, выступающего здесь, Ирины Озеровой, она характерна в высокой степени. Внутренняя тревога определяет содержание ее стихов. Озеровой свойственен напряженный и всегда нелегкий поиск. Поиск самостоятельной дороги. Поиск средств выражения, совсем не сногсшибательно новаторских, – скорее уж наоборот: ясной и точной мысли, соответственной чувству. Мысль молодого поэта, по праву возраста, клубится метафорами, представляет собой некую туманность с едва брезжащими краями. Однако Озерова не дорожит такой мыслью. Она ищет формулы – ясной и в то же время многозначной, как формула алгебраическая.
Содержание ее стихов многообразно и объемно. Тут и любовь, и свой дом, и свое место в рабочем строю общества, и космическое пространство, устрашающее молодой ум, но требующее разгадки, и еще более привлекательные загадки и разгадки точных наук, и еще многое теснится в этих строфах, сделанных интересно и уверенно.
Ирине Озеровой предстоит хорошая, хотя и нелегкая дорога. Ей еще неоднажды предстоит меняться – вплоть до того момента, когда утихомирится ее внутренняя тревога. Хочется пожелать, чтобы она не покидала поэта никогда.
Юлия Друнина. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Стремления»
27 февраля 1963 г.
Хочу начать с цитаты:
Не в ученической тетради,Мне было негде взять тетрадь,А на листах военной «Правды»Тогда училась я писать.Доев в обед промерзший пончик,Бралась я снова за перо.И смешивался детский почеркСо сводкой Совинформбюро.Это раннее стихотворение могло быть более четким по форме, точным по слову. Но дело не в этом. В нем – биография поэтессы, то, что определило тематику всего сборника: детство, совпавшее с войной, публицистические стихи, посвященные самой острой проблеме сегодняшнего дня – угрозе ядерной войны, целина, любовная лирика, пейзаж.
Сразу же хочется отметить одно обстоятельство: Ирина Озерова стремится писать лаконично и так, чтобы в основе каждого стихотворения лежала точная мысль. Восемь, двенадцать строчек – таков размер большинства стихотворений, это хорошо.
Положительной особенностью сборника Ирины Озеровой является и то, что в лучших своих стихотворениях поэтесса идет от непосредственных жизненных впечатлений:
Над Воронежем моим летят утки,Летят утки над землей и два гуся,И румяная, как летнее утро,Там частушки распевает Маруся.Каруселью раскрылась пластинка,Современное ее чародейство…Поздней памяти дрожит паутинка,В ней пестрит, словно бабочка, детство.Паутинку эту бережно тронешь,И откликнется далекое эхо…За Воронеж, за Воронеж, За ВоронежМил уехал, мил уехал, уехал…И живем с тобою розно мы, словноПерепутать перепутье могли мыОт дряхлеющей петровской часовниДо безвременной отцовской могилы.Но когда-нибудь на Севере дальнемИли в будничной московской квартиреСтану бредить я целебным свиданьемС этим городом, единственным в мире.По какой-то небывалой побудкеВновь для долгого полета проснусь я.Захватите с собой меня, утки,Покажите мне дорогу, два гуся!..Мне кажется, что Ирина Озерова – человек, несомненно, поэтически одаренный и что представленный ею в издательство сборник «Стремления» заключает в себе хорошую основу будущей книги.
Аделина Адалис. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Обряды»
25.09.68 г.
С первых страниц у Озеровой примечаешь качество столь необходимое любому поэту и столь не часто, к сожалению, встречающееся. Особенно редко это качество, или свойство, наблюдаешь в рукописях, книгах поэтов-женщин. К счастью, определение «поэтесса» мало применимо к Ирине Озеровой.
Со стихами Озеровой мы встречались в периодике. И часто это имя звучало в различных сборниках переводов. Она пишет давно, много. И вот, наконец, – ее рукопись в издательстве.
Читаешь стихотворение за стихотворением и все больший интерес проявляешь к ее творчеству. Нередко стихи свежи, неожиданны. В них есть привкус горечи. Вместе с тем, это стихи «мыслящие». Об этом – о роли мысли в поэзии – прямо говорится в стихотворении «Поэт», в котором автор четко определяет свое понимание поэтического труда и призвания поэта, – пишет о трудности избранного поприща:
И авторучкой заменив перо,И заменив свечу электросветом,Он мучился и созидал добро,И воевал со злом. Он был поэтом.………………………..Он высекал слова, как письменаРабы египетские высекали.В постели умирал, бывал убит —То на дуэли, то ударом в спину.Бывал прославлен и бывал забыт,Но до сих пор перо его скрипит,Но до сих пор свеча его горит,Оплывшая всего наполовину.Озерова задумывается о судьбах мира – о мироустройстве, ее тревожат прошлое, настоящее и будущее человечества. Из века в век умножаются знаки «клинописи» на скрижалях искусства – клинопись жизни, радостей человеческих и горестей, уходящего и нового. На смену эпохе приходит новая эпоха. Это естественно, как то, что на смену ночи приходит рассвет, зима сменяется весной… Озерова чутка к переменам – в природе, в быту, в истории… Они происходят заметно и незаметно. Но как бы тихи или бурны они ни были, если глядеть на историю из тьмы веков, – она течет как большая река, по своему огромному руслу, исходя из своих не открытых еще до конца человечеством законов. Общечеловеческих и в то же время очень современных проблем – проблем истории, философии, науки о космосе – касается Озерова, хотя бы, к примеру, в таких стихах, как «Язычников крестили христиане», «Стена», «Все травы зелены», «Мы все давно узнали», «Преемственность» и др.
Однако Озерова не исследовательски-холодно проникает в суть философских проблем и в природу явлений. В ее стихах живет тревога. В мире «коррид» и счетчиков Гейгера не так уж спокойно! Гладь реки Истории обманчива даже тогда, когда она, действительно, кажется «гладью». События в Хиросиме открывают «НОВОЕ ЛЕТОСЧИСЛЕНИЕ» – утверждает автор, посвящая им целый цикл стихов.
Внутренний жар, как бы повышенная температура характерны для стихов Ирины Озеровой, – в них одновременны озноб и жар. Она чувствует трагическую повседневность жизни и – повседневную трагичность ее. Грозы происходят и в природе, и в человеческом обществе. Предгрозья охватывают даже мир сказки. Костяной слоник «трубит надсадно», ружье вздрагивает, как раненая утка. Емеля не может дождаться своей щуки, Снегурка погибает на костре и предпочитает эту гибель своему ледяному равнодушию. Дома умирают как люди. Вместе с тем все в мире живуче – и доброе, и злое. Где-то танцуют, а в то же время где-то почти рядом сгорают люди в печах Майданека… Воздух современности «разрежен», им трудно дышать, Земля может впасть в «летаргический сон»… К активному отношению к жизни призывает Озерова, ее поэзии чужды равнодушие и созерцательность. Она чувствует шаткость времени, понимает, что мы живем в мире опасном, чреватом «радиоактивностью», в мире, где за все надо отвечать, за каждое сказанное слово.
У Озеровой стихи молоды по существу, но то, что по шаблону, по внешнему поэтическому «заданию» называется молодостью, не чувствуется в них, – если она сама молода, то они «древни». Это соединение молодости и житейского горького опыта придает ее стихам особую терпкость, дыхание современности, – признак того, что они – стихи сегодняшнего дня.
…Наиболее удачные из стихов Озеровой отличает тонкость, в них присутствует интеллект, особая потаенность чувств. Вместе с тем, за исключением некоторых стихов о любви, это стихи философские, гражданские, не узколичные – «женские»…
На мой взгляд, их необходимо издать.
Николай Рыленков. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Клинопись»
июль 1968 г.
Говорят, что с годами притупляется острота ощущений. Ей на смену приходят зрелость и мудрость, опыт и знания. Но временами тревожит память об утраченном умении ежесекундно открывать мир – видеть, слышать и осязать его, словно в первый раз. И тогда ищешь поэта, ищешь стихи у разных поэтов. Иногда они возвращают утраченное.
В стихах Ирины Озеровой уместилась целая жизнь. В ней, как в большом и светлом доме, дружно живет множество людей – людей разных времен, но единых по духу. Стихам тесно на страницах рукописи, но в стихах просторно, и чувства в них крупные. С одними стихами встречаешься, как со старыми друзьями, с другими знакомишься заново. Но и в новых знакомых узнаешь черты уже полюбившиеся:
Я, как художник, с натуры пишу —Пейзаж, портрет, —И, глядишь —Уже на мокрое масло дышуСтароарбатских крыш.Уже говорю, где боль, а где ложь,Где холод, где искра тепла…И если в будущем зла не найдешь,Значит, и я помогла.Очень неприятно говорить оценочными словами, которые кажутся выспренними от своей неконкретности, о поэзии доброй и некрикливой, которая достигает гораздо большего точно употребленным в ряду других словом, чем может достигнуть слово невероятное, втиснутое в строку с явной целью – удивить. Но чем более цельный и естественный поэт перед тобою, тем труднее исследовать секреты его поэтичности.
Поэт сторицей возвращает людям то, что берет у них, – красоту. Утверждать все самое прекрасное в мире – может ли цель быть более благородной?! Суметь передать всю полноту и многокрасочность жизни, пользуясь самыми простыми изобразительными средствами, – не это ли признак настоящего мастера?! Я снова – в который раз – удивляюсь возвышенной простоте поэзии Ирины Озеровой:
Монах корпел в уединенной кельеНад перечнем минующих минут.Ночами, словно мать над колыбелью,Он пестовал свой бесконечный труд.А светский франт раскованность бездельяКоварным рифмам отдавал на суд,Не связанный тщеславием и целью,Слова сплетал он, как венки плетут.Перебирая, словно четки, даты,Мы узнаем, что жил монах когда-то,Что келью заменил ему архив.А вертопраха ветреное слово,Как старое вино, волнует снова:Он современник, он поныне жив!Я давно мечтаю иметь эту книгу на своей книжной полке и не понимаю, почему до сих пор должен ее рецензировать.
Николай Леонтьев. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Клинопись»
29 июля 1968 г.
Первое, что радует в стихах Ирины Озеровой – несомненная поэтическая культура. У большинства молодых поэтов она заменена лишь версификационными навыками. Здесь же господствуют точность слова, своеобычность взгляда на мир, гражданская забота о будущем человечества, тонкий художественный анализ различных состояний человеческой души, – все, что составляет в совокупности своей мир поэтического.
Большое впечатление оставляют стихи, что вошли в раздел «Новое летосчисление». Тут всего пять стихотворений, но как обнаженно предстает в них трагичность нашего века, когда всемогущество человеческого разума рискует оказаться перед одним из его порождений – «водородной звездой» – бессильным и почти жалким:
Говорю я, претворяю, сотворяю…И, разума справляя торжество,Я двери тайн вселенских отворяю,Как будто двери дома своего…И вдруг… возможная вспышка «водородной звезды»:
И превратятся в братские могилыНаполненные жизнью города.И оборвется удивленный возгласУ края беспредельной пустоты…Земля вступает в свой опасный возраст:Земля родит тяжелые цветы!Весь раздел пробуждает в людях неспящую гражданскую тревогу, которой подчас, в суете повседневья, нам так недостает.
На мой взгляд, этим разделом и следует открывать сборник. Перед подобной проблематикой воистину глобального масштаба уходят на второй план многие другие темы – ну, хотя бы скорбные радости детства («крапивные щи» и мороженое, «купленное взаймы»), которым посвящено несколько стихотворений в разделе «Начало», открывающем сборник.
Раздел «Шуты» (18 стихотворений) – прекрасный материал для отдельного поэтического сборника совсем иного профиля.
А вот раздел «Домики» органично вписывается в общую тональность.
Все без исключения хороши «Сказки», включенные в одноименный раздел: «Рыба», «Емеля», «Снегурочка», «Монолог Бабы-Яги», «Голуби». Сквозь сказочные мотивы проступают очертания реальной жизни, а такие ценности, как право на мечту, приобретенные издревле, утверждаются как непреходящие.
В разделе «Дождевые капли» объединены пейзажные стихи, своим глубоким подтекстом помогающие философскому осмыслению бытия. Типично в этом отношении стихотворение «О, дней моих стремительная скорость!» Тяготы человеческих путей и странствий рождают мысль:
А может, отсидеться в подворотне,И не бродить под ливнем на земле?!Кажется, так непрочны следы на дороге, так часты ливни!
Но я иду. В любую непогоду.Вступаю на размытые пути.О нет! Не может разрешить природаНевымокшим под радугой пройти!Вошедший в плоть и кровь человека закон природы продолжает жить в полном согласии с велениями человеческого духа, с его имманентными потребностями.
Тема «дождей» в этом разделе варьируется многократно и каждый раз плодотворно. В стихотворении «Опять дожди» ненастье совпадает с отсутствием любимого (вернее, с разлукой с ним). Но и эту, казалось бы, вдвойне скорбную тему венчает оптимизм, распространяющийся на все проявления жизни:
Замерзнет дождь и превратится в снег.Засохнут слезы, превратятся в смех.Это уже всеобъемлющая философская формула жизнеутверждения, облеченная в тонкие и изящные поэтические одежды. И то обстоятельство, что оптимизм этот подан не в лоб, а, так сказать, подспудно, лишь говорит о высокой мере художественного такта, внутренне присущего Ирине Озеровой.
Немало находок и поэтических первооткрытий находим мы и в последнем, самом обширном разделе сборника – «Нелетная погода». Само название его говорит, что поэтесса ситуациям безоблачным и безбурным предпочла не менее редко встречающиеся в жизни тягостные, смутные и бурные коллизии любви.
За редчайшими исключениями, она победоносно справилась со своей нелегкой задачей. Читателю со страниц этого раздела предстает душа чуткая и потому легко ранимая, характер требовательный, подчас – непримиримый. Все стихотворения в этом разделе – весомый вклад в любовную лирику.
Эти и еще 50 стихотворений, которых я не коснулся здесь подробно, составят хорошую поэтическую книгу, обогащающую духовный мир молодого читателя-современника.
Николай Леонтьев. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Вечный миг»
30 июня 1973 г.
Мне приходилось знакомиться не с одним поэтическим сборником Ирины Озеровой, как и с рукописями ее стихов. Они неизменно оставляли у меня искреннее уважение к их автору. Дар проникновения в тонкие переживания человеческой души, широта творческих устремлений, большая поэтическая культура – такое сочетание достоинств встречается далеко не у каждого поэта.
Мне знакомы ее стихи биографического плана (цикл стихов о детстве, о впечатлениях военной поры), ее любовная лирика, ее «Сказки», ее пейзажные стихи. В любом их этих направлений и жанров Ирина Озерова предстает перед читателем как пытливый и искусный художник, раскрывающий многообразный духовный мир человека-современника. В этом смысле не составляет исключения и новая рукопись сборника ее стихов – «Вечный миг», представленная в издательство.
Пять десятков стихотворений, составивших сборник, – вроде бы, очень немного. Но в них находится (пользуюсь выражением автора) целый «мир, сданный на хранение стихам»).
Перед читателем проходят поэты – воители против зла, мыслители, самому «времени предъявляющие счет» и хранящие «верность одержимости своей», «люди с обостренным слухом», способные «услышать, как в небе шевелятся облака». Как правило, большинство таких (почти всегда – одностраничных) стихов несет в себе широкое художественное обобщение и полноценный эмоциональный заряд.
Большое впечатление оставляют такие стихи Ирины Озеровой, как «Новое летосчисление», «День», «Парадокс» и «Тень». Они проникнуты заботой о будущем Земли, человечества, оказавшегося в опасном соседстве с роковыми достижениями цивилизации. Они будят гражданскую тревогу, которой подчас, в суете будней, людям так недостает. Автор, а вслед за ней и читатель, всей душой протестуют против превращения трагедии Хиросимы и ужасов Майданека в рядовое явление обыденности.
В сборнике немало исторических экскурсов, эпохальных параллелей, бросков в мифологию. В результате, Ирина Озерова нередко находит неожиданные повороты, новые ракурсы в трактовке темы современности. Современный поэт своей авторучкой «высекает слова, как письмена рабы египетские высекали». Из сопоставления Данте и Галилея неожиданно всплывает идея общности науки и поэзии в наш век. «Счастье видеть, и писать картины, и строчки торопливые марать» оказывается во все века дорогостоящим. «Гениальные бедствия Ван-Гога» вполне доступны и современному «художнику из подвальной мастерской». Лирическая героиня, наша современница, свободно «входит плакальщицей странной в былины первые» гениального поэта прошлого, и поэт на своем пьедестале «размыкает бронзовые губы». В изящно выполненном «Триптихе» на свидании лирической героини с Мариной Цветаевой присутствует само будущее. В противоположность «отмененному раю», продолжает существовать «крупноблочный ад»: его мы «в спешке забыли разрушить», а – кроме того – «на ремонт наша вечность закрыта». Друг лирической героини – современный бездействующий Тиль Уленшпигель – отрицает бессмертие.
«А я упрямо верую в него!» – настаивает поэтесса.
И читатель внутренне соглашается с утверждаемой этой строкой не формальной – высшей правдой, не утратившей своей реальности и в эпоху крушения мистики.
Трудно перечислить все находки Ирины Озеровой, какие ей дало новое освещение привычных нам явлений и истин. Сама лексика этих стихов – находка, она приподнимает облюбованные темы, заставляет их звучать в душе читателя, я бы сказал, в новом ключе.
Оригинальна поэтесса и в любовной лирике. Как я уже писал в одной из рецензий, она «ситуациям безоблачным и безбурным предпочла не менее редко встречающиеся в жизни тягостные, смутные и бурные коллизии любви… Читателю… предстает душа чуткая и потому легко ранимая, характер требовательный, подчас – непримиримый»:
Я слишком долго была слаба,Была я доверчивой, доброй и нежной.Теперь я груба.Я твоя судьба —Я слепаИ я неизбежна…Строки подобной силы не так уж часто приходится встречать у современных поэтесс. И вся ее любовная лирика напоминает доброе, терпкое вино.
Своеобычность взгляда на мир, гражданская забота о будущем человечества, тонкий художественный анализ человеческих чувств, точность слова и мастерское пользование им позволяют от всей души рекомендовать сборник стихов Ирины Озеровой «Вечный миг» к изданию: такие книги обогащают духовный мир читателя-современника.
Памяти друга
Леван Хаиндрава. Памяти друга
ТЯЖЕЛО терять друга, тяжело вдвойне, когда друг этот – Поэт, не достигший еще и пятидесяти лет, не написавший и половины того, что мог бы написать…
Мы познакомились с Ириной Озеровой лет пятнадцать тому назад в Гагра.
Есть места на земле – их не так уж много, – самой судьбой словно предназначенные благотворно влиять на душу человека, способствовать внутренней гармонии, пробуждать чувства возвышенные и важные. Таким местом для меня является Гагра. Мне достаточно ступить из вагона на перрон вокзала, и я уже ощущаю себя отрешившимся от всего ненужного и случайного, что облепляет нашу повседневную жизнь, как ракушки дно корабля.
В тот первый вечер нашего знакомства Ирина призналась мне, что и она здесь испытывает то же. Мы долго гуляли втроем (Ирину сопровождал ее муж – Олег Васильевич Пучков) и, может быть, под влиянием этой не сравнимой ни с чем благодати – тихого, нежного моря, шелкового, благоуханного воздуха, четкого абриса окрестных гор, словно прислушивавшихся к разговору, – открывали друг другу наши души.
Какая это радость, «свой путь земной пройдя до половины», найти в незнакомом еще вчера человеке сердце близкое, чувства родственные, узнать, что живет этот человек теми же надеждами, которыми жив ты сам, болеет теми же болями. Так Гагра в тот далекий, увы, уже неповторимый вечер одарила меня счастьем обретения друга в самом высоком и чистом значении этого слова.
Потом мы собрались у Ирины на балконе. Опять был нежный, благостный вечер, в темноте о чем-то своем бормотало море, а Озерова читала свои стихи. Она прочла их немного, но и того было достаточно, чтобы понять, что имеешь дело с настоящим поэтом, поэтом «божьей милостью», у которого ни одно слово не может быть изъято, заменено или переставлено. «Лучшие слова в лучшем порядке»…
Ее нравственная позиция была единственно возможной для человека, который о своем призвании сказал так:
И есть ли в жизни большая награда,Чем верность одержимости своей?А сама эта позиция выражена с предельной лаконичностью и силой:
Он мучился и созидал добро,И воевал со злом. Он был поэтом.Тут уместно сказать об одном, становящемся все более редким, качестве стихов Ирины Озеровой: они кратки, они немногословны.
Как часто изводятся нынче многие десятки, даже сотни строк, чтобы выразить мысль, для которой и одной-то строфы много. У Озеровой же редко какое стихотворение длиннее двадцати–двадцати четырех строк, и при этом сколько мыслей! Эта краткость, строгая ясность, лапидарность стиля роднят ее с «королевой Анной», как сказала Ирина Озерова об Анне Андреевне Ахматовой в одном из своих стихотворений. Недаром великая Анна любила и ценила поэзию Озеровой, дарила ее своей дружбой.
И еще одну черту Ирины Озеровой необходимо выделить – творческую бескомпромиссность. Как поэт она всю недолгую жизнь шла своим путем, не искала легких, проторенных дорог. Муза Озеровой лирична и философична в одно и то же время, а философия ведь подразумевает наличие собственных мыслей, своего угла зрения на острейшие проблемы человеческого бытия. У Ирины Озеровой это было, и она умела облечь свои мысли в строгую, порою блестящую поэтическую форму. Как для всякого серьезного писателя – поэта или прозаика безразлично, – для нее главное было написать, создать, а не поскорее увидеть свое создание напечатанным. Она была очень строга к себе. Строга и бескомпромиссна. Поэтому так мало сборников собственных стихов успела она издать при жизни.
Одержимость не давала Ирине Николаевне провести ни одного дня без поэзии. Она много и хорошо переводила. Круг ее интересов как переводчика весьма широк: от Байрона, Гюго, Бодлера и Эдгара По до Рильке, Расула Гамзатова и поэтов Чечено-Ингушетии.
«Я давно мечтаю попробовать свои силы в переводах из грузинской поэзии, – сказала она как-то, – но всякий раз неуверенность охватывает меня. Ведь грузинская поэтическая культура – это такая вершина! К ней надо подойти во всеоружии. Я непременно приеду к вам, когда почувствую себя готовой».
И она осуществила свою давнюю мечту: побывала в Тбилиси, завязала творческие контакты, с жадной любознательностью знакомилась с памятниками старины, посещала древние храмы, музеи, старалась вникнуть в наш быт, традиции, постичь национальный дух грузинского народа. Увы, жить ей оставалось уже немного… Это слово горького прощания хочется закончить ее собственными строками из стихотворения «Поэт»:
В постели умирал, бывал убит,То на дуэли, то ударом в спину,Бывал прославлен и бывал забыт…Но до сих пор перо его скрипит,Но до сих пор свеча его горит,Оплывшая всего наполовину.«Кавкасиони», выпуск второй, 1984 г.Павел Антокольский
«Женщина! Слушай мою бестолковую исповедь…»
Ирине Озеровой
Женщина! Слушай мою бестолковую исповедь.Если не нравится – можешь из памяти выставить.Если не хочется – можешь со мной не водиться.В водопроводе свежа и прохладна водица.Кран отверни, и лицо освежи и нечаянноСмой мое прошлое, а заодно и отчаянье.Милая женщина! Ты родилась слишком поздно,Вот отчего мы погибнем не вместе, а розно.13.10.1964«Случилось чудо! Женщина одна…»
И. О.
Случилось чудо! Женщина однаВ одно мгновенье стала так близка мне,Как будто рядом наши именаЗарублены на дереве и камне.Та женщина… Что я скажу о ней?Я сам не знаю, что об этом знаю.Она – как Время, а сказать верней,Сама сквозь Время движется сквозная.А может быть, я не привык ещеК присутствию ее души и плоти.Пускай она, уткнувшись мне в плечо,Задремлет в реактивном самолете.И поплывет в серебряном дымуНавстречу нам земное притяженье.А я ребенка на руки возьму,Рожденного в ее воображенье…8.11.1064Юнна Мориц. На грани выдоха и вдоха
Ирине Озеровой
На грани выдоха и вдоха есть волна,где жизнь от видимости освобождена,упразднены тела и внешние черты,и наши сути там свободно разлиты.Там нет сосудов для скопления пустот,и знак присутствия иной, чем здесь, и счетне лицевой, не именной, и только ритмтам раскаляется и звездами горит.На грани выдоха и вдоха есть волна,где жизнь, как музыка, слышна, но не видна.И там поэзия берет свои стихи.И там посмертно искупаются грехи.1984 г.Николай Глазков. «Поэт пути не выбирает…»
Ирине Озеровой
Поэт пути не выбирает,Диктуют путь ему года.Стихи живут, и умирают,И оживают иногда.Забыться может знаменитыйИз уважаемых коллег,И может стать поэт забытыйНезабываемым вовек.Елена Пучкова
Памяти Ирины Озеровой
Маме
Жизнь проходит. Остались в прошлом,Пошлом, словно блатной юнец,Отец, любимый, родня, собака…Однако это еще не конец.Свинец ударов судьбы, клоакаЖизни тошной остались в прошлом.А мама рядом. И, словно живая,Переживает мои невзгодыВсе эти годы. Значит, нас двое.Вдвое сильнее я в непогоду,В угоду ненастьям как пес мой не вою,В стихах ее силу и веру черпая.И дочь подрастает. Надеюсь, что, все же,Сможет дочка меня понять,Принять мою веру, прощать сумеетТех, что не смеют ее прощать.И станет дорога ее яснее,Я с ней буду рядом в пути этом сложном.1990 г.
Алексей Панизовский
Памяти русского поэта Ирины Озеровой
Пока существует насильственная смерть,Поэты должны умирать первыми.ЭлюарПепел Клааса стучит в мое сердце.
Шарль де Костер, «Легенда об Уленшпигеле»Костер потух. Под ним остыли камни.Оставили престиж жестоких гнездЗеваки, затворили в мире ставни.В звериной темноте лишь холод звезд.Итог суров – еще один подвижникДал миру искаженному примерПрямого отраженья. Взят барьер.Но отозвался гордый дух не книжно-Газетным славословьем – стуком пеплаВ сердцах всех тех, в ком у костра окреплаРешимость вслед идти путем одним.Не слепо счастье – вот его секреты:За счастье жить сгорают все поэты,Счастливые сожжением своим.15.02.84Ирине Николаевне Озеровой
Не поводырь, а старший друг и брат,Не скатерть-самобранка – крепкий ранец.Гвоздика, а не экзо-померанец.И вечный бой, анне шутов парад.На жизнью унавоженном путиДобавить грязи – слишком мало чести.И редко счастье освящает вместеСоратников. Но должен ты дойти,Порою преступив чрез вдохновенье.Жизнь – не базар, но свыше откровенье,Где выбрать смерть – единственное право.Лишь этим ты возвышен над скотом —Достойно пасть, а не с открытым ртомКак Брейгеля слепцы лететь в канаву.Янв.–фев. 1984 г.Исаак Нюренберг
Светлой памяти Ирины Озеровой[5] (1) / из цикла «Соприкосновение»
Из далекой юности
– 1 —Как Сапфо[6] мне любовь не воспеть:ни таланта, ни страсти гречанки.Я в любви буду только сопеть,чтоб не стать проигравшим в «молчанке».А хотелось бы, честно скажу,разделить славу Анакреонта.Но не знаю в любви куражу,ни взаправду, ни даже для понта.Похоть только свою ублажу:в нашем веке другие законы.Про обычаи и не скажу —мы не молимся ведь на иконы.И поэтому буду писатьне о птичках, сидящих на ветке[7].Мне сюжетов стихов не искать —несть числа им в делах пятилеткида и в той, неостывшей войне,от которой свербящие раны.О любви? Нет, не пишется мне.Для меня это, может быть, рано.Лето 1951 г., после 9-го классаСветлой памяти Ирины Озеровой* (2) / из цикла «Соприкосновение»
Безвременно ушедшей дорогой Ире
Расскажи, какие взяты рубежи?Не расскажешь!И стихом итожа жизнь,в книжку не завяжешь.В переводах утопатьбольше ты не будешь.И не будешь проклинатьсерость буден.Со стихом обрученав жизнь вступала.Но нерадостно онаповстречала.И, изрядно потрепав,на рога поддела.Сколько, Боже, славных павты уже уделал!Как коварный женишок,много обещаешь.А потом на посошокжизни отымаешь.1984 г.Вместо послесловия
С большой скорбью узнал о том, что Ирина ушла…
Не в силах употребить другое, обывательски более точное слово. Да, в сущности, оно было бы и неверным, потому что поэт не умирает. Остается его главная суть, его, как говорят евреи «мицве» – та плата, которой он рассчитался с Господом за дарованную ему жизнь. А Ирина внесла плату полновесную – свои стихи, которые есть настоящая поэзия.
Да, Ирина Озерова была настоящим поэтом, поэтом с большой буквы и такой останется в русской литературе. Более того, поэзии ее уготована судьба, которой при жизни, увы, она не удостоилась, по причинам к литературе никакого отношения не имеющим.
Творческая бескомпромиссность – одно из главных свойств настоящего писателя будь он поэт или прозаик. Она приобретает особенное значение в исторические эпохи. Этим свойством Ирина Озерова обладала в полной мере. И оно ставит ее в одну, пусть не очень многочисленную, когорту блистательных русских литераторов, которые спокойно и смело будут смотреть в глаза потомкам.
Леван Хаиндрава,16 февраля 1984 г.Примечания
1
Джим, син – буквы арабского алфавита, – «икс», «игрек».
(обратно)2
Хедив – египетский вассал Османской Империи.
(обратно)3
Патикабеллам – куски сахара, сваренные с фруктовым соком, ритуальное блюдо.
(обратно)4
Пайта – верхний край сари, перекидываемый через плечо.
(обратно)5
Ирина Озерова – поэт и переводчица (см. «Строфы века-1» под редакцией Евг. Евтушенко, стр. 786; «Строы века-2» под ред. Евг. Витковского); школьниками-старшеклассниками вместе посещали литературный кружок при Воронежском Доме пионеров.
(обратно)6
Ира принесла в кружок томик В. Вересаева с переводами др. греческих поэтов и предложила написать что-то о любви; «молчанка» – была такая забавная игра.
(обратно)7
В томике юбилейного издания А. С. Пушкина прочли «Царь Никита и его сорок дочерей».
(обратно)Оглавление
Предисловие I Ирина Озерова (1934–1984) Стихи разных лет Поэт Шуты Милостыня Скоморохи Скомороший клевер (Трилистник) 1 Атомы надежды 2 Живая вода 3 Молитва «На арену выбегает клоун…» Кустарь-одиночка Чудак «Я завидую памятникам…» Цена Законы механики Печальные радости Ода чревоугодию Старая Рига Дом Гаданье Пляска «Ах, уж эта мне полукровка!..» Моя поэзия Воронеж «Навеки ничто не дается…» Парадокс Новое летосчисление Тень День Врачеватель душ Преемственность Мирозданье «Не всем он ведом – этот страх…» Смотри и слушай Рождение Транзисторы Молитва Метеорология Барабанщик Имена Пожар Шар земной Раскопки Обряды «Мы все давно узнали, что – почем…» Эрудиция «Все смещено во времени…» Сострадание К вопросу о бессмертии Королева «Зачем нам тень Булгакова тревожить…» «И полыхнула в полдуши догадка…» Триптих I II III Круг Оркестр Скрипка Паганини Гойя Аппиева дорога «Плотники творили чудеса…» Палач Песенка о Дон-Кихоте Тиль Уленшпигель Выставка Ван-Гога По законам сцены Память о мечте Мы и звезды Наследство Сорочка Олимпийцы Дарвинизм Горбун Ясак Скульптура Очевидцы Хорей Бродяги Местоимения Реставратор Любовь «Не боги, конечно, горшки обжигали…» Археология Атлантида Обратная связь в обратном сонете Маски Шарлатаны в граните «Всегда мне странно сочетанье…» Март на Цветном бульваре Гармония Рассвет «Источены на безделушки бивни…» Параскева-пятница «Однажды мальчик мне сказал…» Капли датского короля «Язычников крестили христиане…» Эмансипация Молчание Осень Сердце «Облетели меня, обошли…» «Когда-то бабы голосили…» «Опять дожди, опять идут дожди…» «О капли, капли, словно камни…» «А я иду по улице…» «По графику отходит электричка…» Свидание «Мы нежность принимаем за любовь…» «Я, наверное, в детство впадаю…» «Не было белого самолета…» «Посреди августовского неб…» «Вот Библия с гравюрами Доре…» «Окружена твоей любовью…» Перестук Любовь Сила привычки Игра Шахматы Лошадки Заборы Кровообращение «Поговори со мной, поговори…» «То полдень, то полночь…» «Вот ты уверен…» Паденье Степь Деревянный дом Ты Тяжести Счастье Маскарад Монолог сосны Старый дом Хищники Прощание Красная книга Тишина Трагедия с хорошим концом Давным-давно Снег Иллюзия Помощь Всемогущество Деревня Филателия Карусель «Ах, почему бессонны города…» Пустота Птицелов «О чем печально утки крячут…» Нокаут «Как примириться с мыслью странной…» Сонеты о машинах I II III Друзья Тайна Больничные раздумья Похоронный марш Онкоцентр Страх «Я боюсь пробуждений…» Не убий «Уеду на перекладных…» Логика жизни Ремесленник Монолог Бабы-Яги Снегурочка Рыба Емеля Сотворение мира «Попутный ветер в странствия велит…» Финиш Движение «Чтоб записать симфонию души…» «Я хлеб в гречишный мед макала…» Особый день Чудеса Голуби «Светает…» Бездна «Есть дверь и есть замок в квартире…» «Словарь… А в нем слова, как в сотах…» «В пожарище, в мой сорок третий год…» «Вопрошаю тебя, о Боже!..» «Беззащитно мое семейство…» Дайте срок Народные промыслы «Я знаю клинопись моей тревоги…» «Неправда это все, неправда…» Цирк в коммунальной квартире Сны Женщины Радуга Песочные часы Перчатка Даты Из старой тетради I II III Малеевские зарисовки I Березовый закат II Лесной рассвет III Иллюстрации IV Шатровая ель Неделя Пятница Суббота Воскресенье Понедельник Вторник Среда Четверг Три сонета о переводах I II III Мир вашему праху Мель Земной рай Цивилизация Старая большевичка Оловянные солдатики Присказка «По Москве я блуждаю тенью…» Олимп Странный проситель Начало расплаты Музей вечности «Вычеркивали строчки черной тушью…» Главный цензор «На родине – а все-таки в изгнанье…» Стихи Ирины Озеровой в переводе на английский язык Уолтера Мэя Из книги «The Tender Muse», 1976 г. Ballad on Don Quixote The Poet Paradox II Избранные переводы Из английской поэзии (перевод с английского) Филип Сидни (1554–1586 гг.) Сонеты № 7 № 9 № 14 № 16 № 22 № 85 № 93 № 105 № 106 № 108 Джордж Гордон Байрон (1788-1824) Из «Еврейских мелодий» (1814-1815) О, плачь о тех… 1 2 3 Когда изнемогшие стынут сердца… 1 2 3 4 Если б в сердце… 1 2 3 И дух предо мною прошел от иова 1 2 Стансы, написанные в дороге между Флоренцией и Пизой 1 2 3 4 Ну, что ж! Ты счастлива! Роберт Грейвз (1895–1985) Мое имя и я Метка Кошки-принцессы Назови этот брак удачным Белая богиня Умерших воскрешать Латники на границе Сельский особняк Витой полет Прометей Симптомы любви Тезей и Ариадна Песня о несообразности Заступничество в конце октября Благодарность за кошмар Остров яблок Дверь Конец пьесы Наставление преемнику Орфея Филип Ларкин (1922–1985) Иллюзии Сиднею Беше «Куда б летело, сердце, ты…» Зима Исцеление верой Дайте жилище детям Сесил Дэй Льюис (1904–1972) Все ушло Клен и сумах Джордж Баркер (р. 1913) Летняя идиллия Джеффри Григсон (р. 1905) Апрель на сцене детства Идея мая Алун Льюис (1915–1944) Прощай Норманн Маккейг (1910–1996) Летняя ферма Шагая к Инверъюплейну Поле боя у Инвернеса Карл Сэнберг (1878–1967) Трава Сумерки буйволов Буква «S» Плывущие против течения Плавники Реквизит I II Тонкие ленты Панно Прощание с луной Круги дверей Рой Фуллер (1912–1991) Времена войны и революции Из американской поэзии (перевод с английского) Эдгар А. По (1809–1849) Тамерлан Поэма Ленгстон Хьюз (1902–1967) Ленокс-Авеню: Полночь Вариации мечты Хранитель мечты Наша земля Стихи к декоративному панно Стань, Америка, Америкой опять Как я становился старше К черной возлюбленной После множества весен Юность Из французской поэзии (перевод с французского) Шарль Бодлер (1821–1867) Приглашение к путешествию Фантастическая гравюра Беатриче Виктор Гюго (1802 – 1885) Оды и баллады Сильф Великан Послушай-ка, Мадлен Пьер Дэно (р. 1935 г.) «зима взлет чибиса и небеас…» «интимно бесконечен вечный берег…» «тотчас падет туман…» «тьма всех ночей без сна…» «запустенье впереди и сзади…» «огни внезапно заалели…» «единственный размноженный единственный…» «кто идет сюда…» «буря…» «слово…» «на острие…» «мужчина спящий сном спокойным это…» «извечно…» «поля дрожат от предвкушенья жатвы…» «почему земля…» «круговороты…» «меховые мосты моховые озера…» «парусников гордых лемеха высекают молнию…» «Их поступь не слышна ни на мгновение…» Мимолетность Франсис Карко (1886–1958) Прощай Полночь Морис Фомбёр (1906–1981) Эта красотка весна Песня о красавице Из немецкой поэзии (перевод с немецкого) Райнер Мария Рильке (1875–1926) «Одна новинка; да всего одна…» «Я шел, я сеял; и произрастала…» Санта Мария а Четрелла 1 2 3 4 5 6 7 Молитва об умалишенных и осужденных Гонг Из нидерландской поэзии (перевод с голландского) Симон Вестдейк (1898–1971) Круговорот года (Цикл сонетов) Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август Сентябрь Октябрь Ноябрь Декабрь Эпилог Геррит Каувенар (р. 1923 г.) Эльба И так далее Встреча Историческое Две осени Некий день Поскольку бомбы не едят мяса Ветер утих Скоморохи, которые смеют 1 2 3 Сегодня рано стемнело Я никогда Это «Видишь: солнце стоит так низко…» Это всё Комната Рука Язык Пространство Полуостров Сказать, подумать… Смерть дерева Антони Кристиан Винанд Старинг (1767–1840) Заложение основ морского могущества России, торжественно отпразднованное Петром Великим 23 августа 1723 года Мороз Паровые машины Из норвежской поэзии (перевод с норвежского) Юхан Себастьян Вельхавен (1807–1873) Весенняя ночь Бергенский округ Хенрик Арнольд Вергеланн (1808–1845) Моей Лакфиоли Армия правды Весне Я сам Из африканской поэзии (перевод с английского) Уильям Плумер (1903 г. р.) Скорпион Разрушенная ферма Топор в саду Трансваальское утро Ночью Из арабской поэзии (перевод с арабского) Муин Бсису (1928–1984) Волк «О, Родина!..» Станция «Пусть успокоится немой певец…» Погибший гонец «Грянул выстрел, плюнул свинцом…» Послушайте меня! Из ночного дневника Чаша Я вручаю верительные грамоты чрезвычайного посла принцессы «Син» во дворце королевы «Джим»[1] «Кит – он спрятал Иону во чреве…» «Признаюсь – я очевидец того, что свершилось уже…» «Моя государыня! Примите или отвергните…» Стихотворение в раздел «Письма читателей» На баррикады Поэма на листках папируса Газель Из афганской поэзии (перевод с пушту) Сулейман Лаик (р. 1931) Новая мелодия Движение Моя Родина Знамя народа Ради тебя Из индийской поэзии *(перевод с телугу) Девараконда Балагангадхра Тилак (род. в 1921 г.) Моя поэзия Отчет о жизни и смерти клерка Уходите, уходите Письмо солдата Червяки Светильники Ночью Из турецкой поэзии (перевод с турецкого) Бюлент Эджевит (1925–2006) Пещера Закон Человек Личное Прометей в городе До вопроса Из венгерской поэзии (перевод с венгерского) Эндре Ади (1877–1919) Высекатель огня Проклятие равнодушия Из словацкой поэзии (перевод со словацкого) Франя Краль (1903–1955) «Пора бы крикнуть…» «Отрадно видеть юности цветенье…» Февраль, 1948 Ян Роб Поничан (род. 1902 г.) Свет Весенняя рапсодия Поэтика Глубины – высоты Из болгарской поэзии (перевод с болгарского) Светлана Лилова-Тихомирова (р. 1932 г.) Повседневье Зеркала Признание Далекие паруса Вдохновение Недялко Йорданов (р. 1940 г.) Песенка про мопед Песни о любви Песня первая Песня вторая Песня третья Из украинской поэзии (перевод с украинского) Леонид Первомайский (1908–1973) Из книги «Уроки поэзии» «Не завидую юности вашей…» «Возвращайтесь ко мне из глубин синевы…» «Стихи начинаются не со звучанья…» «У поэзии сердца законы жестоки…» В Бабьем яру 1941 год Из латышской поэзии (перевод с латышского) Цецилия Динере (р. 1919 г.) Улыбки Дерзкие мальчишки Дважды два «Я была мертвой…» «Не ищите могил забытых…» «Я иду по фойе, как по вечности…» Монта Крома (р. 1919 г.) «Есть такие автобусы…» Осенний город Дикарка Из казахской поэзии (перевод с казахского) Сакен Сейфуллин (1894–1939) Разлученные лебеди Поэма Из азербайджанской поэзии (перевод с азербайджанского) Зейнал Халил (1914–1973) Сердце 1 2 Не нужно мне… «Если истина остра, как кинжал…» «Явившись в этот мир…» «Мы – гости в этом мире…» Костер «Я когда-то был чинаром…» Из поэзии народов России Эмине (19-й век) (перевод с чувашского) «Мост подпирают дубовые сваи…» «Девушки, готовясь к сенокосу…» «С юга плывет облаков синева…» «Ветер меняется, кружится, кружится…» «Месяц поднялся высоко-высоко…» «В небе летает луна, говорят…» «Ветер вновь подул…» «У отца в саду смородина, смородина…» Расул Гамзатов (р. 1923 г.) (перевод с аварского) «Река мала…» «Сегодня снова снежный день…» «В тебя я не влюблен…» Песня «Над нежностью разлука не вольна…» «Глазами маленьких озер…» «Мне не кажутся Карловы Вары с вершины…» Целую женские руки Поэма 1 2 3 4 5 6 Раиса Ахматова (р. 1928 г.) (перевод с чеченского) Доброта «Откуда ты, хороший человек?..» «Год висит на лапах ели…» «Когда заря раскинулась вполнеба…» «Осенние листья подхвачены ветром…» «Если очень хотеть и верить…» «Ты говоришь…» «А я не знаю, где она…» «Ну, нет! Мне хватит суток черных!..» «Да, я неважно выгляжу…» «Ветер пел песни…» «Я сохраняю письма прежних лет…» «Слова, какие-то слова…» «Можно сжечь за собой мосты…» «Приходи!..» «За окном шелестит намерзшийся ветер…» «Словно к двери забытого терема…» «Не уходи, любовь, повремени!..» Семен Данилов (1917–1978) (перевод с якутского) Золотая осень 1 2 Стихи друга Родному краю Цветы «Берез не задевая, не смяв воды озерной…» Юсуп Хаппалаев (р. 1916 г.) (перевод с лакского) «О дороги-пути!..» Народная песня Тропинка жизни «Слепой не видел дня ни разу…» «Море стонало…» Осень-художница Песня о снеге «Себя я почитал среди людей…» «Тур – у хребтов наших грозных…» Слезы цветка «Я брожу одиноко…» Море Пожелание деда Адам Шогенцуков (р. 1916 г.) (перевод с кабардинского) «Родниковой песне тесно…» «Знойный дух земли и неба…» «Наступили дни ненастные…» «Зима ушла к вершинам снежным…» Зрелость года «Широки и ароматны…» Пальцы прозрения Фазу Алиева (р. 1932 г.) (перевод с аварского) Салам вам, девушки из Анди! «Как вдовье траурное платье…» Сайфи Кудаш (р. 1894 г.) (перевод с башкирского) Старик Если Костер Горюю «Коль станут кулаки колючими, как еж…» Магомет Сулаев (р. 1920 г.) (перевод с чеченского) «Ни славы, ни богатства не ищу я…» Зимнее поле После боя Скакун-невидимка Палач и поэт Цветок К смерти «Я в детстве здесь на улице упал…» «Ты в гору шел, вершины достигал…» Юван Шесталов (р. 1937 г.) (перевод с манси) Древняя картина Дирижер Песня последнего лебедя Омар-Гаджи Шахтаманов (р. 1932 г.) (перевод с аварского) Сонеты о Мицкевиче «Сидит с утесом Чатырдага слитый…» «В разгаре пир…» На могиле Потоцкой «Мир – это море, ты – его пловец…» Ахмет Хамхоев (р. 1910 г.) (перевод с ингушского) Звезда Сон ребенка Рассказ охотника Осенние дни Красным летом Свет Алирза Саидов (1932–1978) (перевод с лезгинского) Нет войны! Не быть войне! Альберт Ванеев (р. 1933 г.) (перевод с коми) Снег идет Ручей Рябина Шайхи Арсанукаев (р. 1930 г.) (перевод с чеченского) «Однажды криком на рассвете…» Землетрясение «В сыром саду осенний стон осин…» «Я пью надоенное на заре…» «Как изменился облик Земли!..» Тучи III Зарисовки к портрету Из архива Рецензии на опубликованные книги Ирины Озеровой Вл. Масик. У истоков поэтической весны Ирина Озерова «Это, правда, весна!..» Стихи и поэма. Воронежское книжное издательство, 1960 г. А. Шагалов. Наука постижения души Ирина Озерова «Берег понимания» Серия «Мастера художественного перевода». М., «Советская Россия», 1980 г. Татьяна Маршинина. Миг единый Ирина Озерова «Арена» Стихи. М., «Современник», 1985 г. Рецензии на рукописи книг Ирины Озеровой, которые были «зарублены» редзаключениями и так и не вышли в свет Павел Антокольский. Во власти внутренней тревоги Юлия Друнина. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Стремления» 27 февраля 1963 г. Аделина Адалис. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Обряды» 25.09.68 г. Николай Рыленков. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Клинопись» июль 1968 г. Николай Леонтьев. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Клинопись» 29 июля 1968 г. Николай Леонтьев. Рецензия на рукопись Ирины Озеровой «Вечный миг» 30 июня 1973 г. Памяти друга Леван Хаиндрава. Памяти друга Павел Антокольский «Женщина! Слушай мою бестолковую исповедь…» «Случилось чудо! Женщина одна…» Юнна Мориц. На грани выдоха и вдоха Николай Глазков. «Поэт пути не выбирает…» Елена Пучкова Памяти Ирины Озеровой Алексей Панизовский Памяти русского поэта Ирины Озеровой Ирине Николаевне Озеровой Исаак Нюренберг Светлой памяти Ирины Озеровой[5] (1) / из цикла «Соприкосновение» Из далекой юности Светлой памяти Ирины Озеровой* (2) / из цикла «Соприкосновение» Вместо послесловия