Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие

Вразумителем вождей назвал Сергия Радонежского Епифаний Премудрый, очевидец его святой жизни и автор её описания.

В «Похвальном слове отцу нашему Сергию» Епифаний писал: «Бог возлюбил Преподобного за искреннее желание угодить Ему, возвеличил и прославил его, ибо сказано: Я прославлю прославляющих Меня, а бесславящие Меня будут посрамлены (1 Цар.: 2, 30). Разве может утаиться слава того, кого возвеличил Бог? Значит, следует и нам по достоинству ублажать и прославлять святого Сергия».

«Только вспомнив, «откуда есть пошла русская земля», где и в какой почве окрепли благодатные корни, в течение десяти веков питавшие народную жизнь, можно правильно ответить на вопросы, не ответив на которые не жить нам дальше, а догнивать. На этом пути не обойтись без Православной Церкви, древнейшего хранилища живой веры и нравственной чистоты», — писал в 1992 году митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн Снычёв.

Во второй половине XIV века три великих человека, прозрев будущее и проявив решимость, стали вдохновителями и созидателями Русской Державы, навечно скреплённой духом Православия:

святитель Алексий, воспитавший великого князя Дмитрия в духе Православия и подвигнувший его на борьбу за объединение Руси;

Великий Князь Владимирский и Московский Дмитрий Иванович, познавший и воспринявший объединяющую силу Православия, сумевший соединить разрозненные княжества и победить в решающей битве врагов, желавших уничтожить возрождающееся Русское государство;

Преподобный Сергий Радонежский, с пелёнок посвящённый Богу, с младенчества приобщённый богослужению, с юных лет получивший знания из богодуховных книг, всю жизнь следовавший канонам «Нового Завета», как руководству, данному от Бога для Веры и Жизни.

Божественную мудрость Сергий постигал по житиям святых, святоотеческим писаниям, разным Палеям, сборникам, летописным сказаниям о минувших судьбах родной земли — по книгам, которые были в доме его отца. Из этих книг Варфоломей черпал уроки благочестия, в нём раскрывались чувство любви к Родине и готовность к служению земле Русской, к подвигам для угождения Богу.

Как пишет архимандрит Никон в своём описании жизни Сергия Радонежского: «в доме Благочестивого боярина Кирилла не было недостатка в таких книгах, отрок Варфоломей их читал и перечитывал… Почерпая из книг уроки мудрости духовной, он тотчас же старался прилагать их к жизни своей — «не так», замечает святитель Филарет, «как многие долголетние учёные, которых учение цветёт в словах, но в делах не созревает» [1]. Как писал Епифаний Премудрый: «Чему Сергий учил словом, то сам совершал на деле».

В доме боярина Кирилла также были божественные книги из Византии, написанные на греческом языке. Будучи образованным человеком, Кирилл обучал своих сыновей греческому языку. Вполне вероятно, что Варфоломей впервые ознакомился с «Новым Заветом» из этих греческих книг.

Новозаветные священные книги на греческом языке завозили на Русь с самого начала прихода в наши княжества греческих миссионеров. Привозимые из Византии греческие книги были большой редкостью и распространялись по монастырям и храмам. Попадали они и в дома князей и бояр, которые принимали Православную веру.

Первоначально все книги «Нового Завета» были написаны по-гречески. Русский перевод божественных книг появился значительно позже. «Славянский перевод «Нового Завета» с греческого текста был сделан св. равноапостольными Кириллом и Мефодием во второй половине девятого века и вместе с христианством перешёл к нам в Россию при св. Владимире… Затем в 14-м веке святителем Алексием, митрополитом московским сделан был перевод св. книг «Нового Завета», в то время когда св. Алексий находился в Константинополе» [3, т. 8, с. 15]. Следует отметить, что Новозаветные книги, переведённые Кириллом и Мефодием, попадали на Русь крайне редко и в разрозненном виде. После перевода книг митрополитом Алексием их стали более активно переписывать на Руси. И несомненно, один из списков святитель Алексий преподнёс своему лучшему другу и единомышленнику игумену Сергию Радонежскому. С тех пор Преподобный Сергий всё более углублялся в постижение Божественной мудрости и совершенствовался в духовном развитии. Таким образом он всю свою жизнь следовал канонам «Нового Завета» — руководству, данному от Бога для Веры и Жизни. Так Преподобный стал духовным лидером, посвятившим свою жизнь распространению Православной веры среди племён и народов, живших на Руси.

Преподобный Сергий посвятил свою жизнь нравственному воспитанию народа, что привело к укреплению политических сил на Руси и способствовало объединению разрозненных княжеств в единое Русское государство. Не может стать прочной политическая власть без укрепления нравственных сил народа.

«Крещение дало нашим предкам высшую свободу — свободу выбора между Добром и Злом, а победа Православия подарила Руси тысячелетнюю историю» [13]. «Не Москва, не Тверь, не Новгород, а русская Православная Церковь, как общественный институт, стала выразительницей надежд и чаяний всех русских людей независимо от их симпатий к отдельным князьям», [14] — писал Л. Н. Гумилёв. В своих трудах он предложил новую реконструкцию русской истории IX–XIV веков. Выдающийся учёный, знаток русских летописей академик Д.С. Лихачёв считал Л.Н. Гумилёва «крупнейшим специалистом по трактуемым вопросам».

Преподобный Сергий Радонежский был учителем Православия для христолюбивых великих князей и вельмож, единомышленником, другом и продолжателем дела святителя Алексия, после его смерти ставший наставником и вдохновителем великого князя Дмитрия. Будучи игуменом Свято-Троицкой обители, Сергий Радонежский был в определённом смысле и политическим деятелем, миротворцем для воюющих и злоумышляющих. Пройдя пешком многие земли, убеждая князей и вельмож в их предназначении и ответственности перед Богом, перед своим народом и Отечеством, он сделал чрезвычайно много для умиротворения князей.

Летописцы с полным основанием именовали Сергия Радонежского игуменом всея Руси. Святая Церковь достойно и праведно величает его возбранным воеводою Русской земли. «Возбранный» — на старославянском языке означает — «Призванный защищать, ограждать от чего-либо» [20].

Богоносный игумен Сергий Радонежский не оставил никаких записей. Воспримем как промысел Божий появление в его обители Епифания Премудрого, талантливого писателя и одного из образованнейших людей своего времени. Много лет трудился Епифаний, чтобы не остались безвестными для потомков великие дела Сергия.

Стараясь пополнить свои собственные знания, Епифаний собирал различные сведения о жизни Сергия от отцов и старцев, лично знавших его. Когда, наконец, было собрано всё, что можно было, перед ним возникла новая проблема — как «в нынешнее время по порядку описать всё житие

Сергия и рассказать о многих его подвигах и бесчисленных трудах». В сложной обстановке создавал Епифаний свой труд. Как писал он сам: «Я удивляюсь тому, что минуло столько лет, а житие Сергия не написано. Я горько опечален тем, что с тех пор, как умер этот святой старец и совершенный, прошло уже двадцать шесть лет, и никто не дерзнул написать о нём — ни близкие ему люди, ни дальние, ни великие, ни простые: великие не хотели писать, а простые не смели». Помолившись Всемилостивому Богу и Пречистой Его Матери, Епифаний приступил к подробному описанию жизни Сергия Радонежского.

О главной цели своего многолетнего труда Епифаний сообщает нам: «Я так подробно писал не для тех, кому доподлинно и в подробностях известна благочестивая жизнь святого старца, — они не нуждаются в моей повести. Я постарался собрать и записать сведения о его жизни для новорожденных младенцев и юных отроков — для тех, кто имеет незрелый ум, ибо, когда они вырастут, возмужают, преуспеют в учении, достигнут возраста мужа совершенного и зрелого ума, тогда, услышав от кого-либо о Сергии, они прочтут мою повесть, осмыслят и расскажут другим. По слову Священного Писания: Спроси отца твоего, и он возвестит тебе, старцев твоих, и они скажут тебе (Втор. 32. 7), что видели мы, и слышали, и узнали, и отцы наши рассказали нам, чтобы не скрылось это от детей их, которые расскажут сыновьям своим, чтобы знал грядущий род, сыновья, которые родятся, и чтобы они в своё время возвещали детям своим, чтобы они не забыли дел Божиих» (Пс. 77, 3, 6, 7).

К сожалению, оригинал рукописи «Жития Сергия Радонежского», составленной Епифанием Премудрым, не сохранился, остались только её переработанные копии. Последующие переписчики рукописи вносили в неё изменения и добавления, руководствуясь указаниями правителей или собственными домыслами. Предполагается, что Епифаний Премудрый в своей рукописи не указал точно год рождения Преподобного, число лет жизни и год кончины. Мнения исследователей по этому поводу разделились. Например, митрополит Московский и Коломенский Макарий в своём многотомном труде «История Русской Церкви» писал: «…полагаем время рождения святого Сергия приблизительно около 1320 г…» [4]. Православные историки до сих пор спорят о том, в каком году родился Преподобный. Сегодня предполагают две даты: 1314 год и 1319 год.

Опираясь на труд Епифания и исторические документы, поведаем читателям на современном русском языке о жизни Сергия Радонежского. Постараемся воссоздать его образ и раскрыть его жизнь, его деяния и подвиги в связи с важнейшими событиями в истории Русского государства, показать его отношения с миром, с людьми, его переживания и взгляды, чтобы читатель почувствовал себя очевидцем и участником бесед с Сергием.

Поскольку до настоящего времени ещё не найдена подлинная рукопись Епифания Премудрого и не открыто ни одного нового достоверного источника, число лет жизни Сергия Радонежского, года его рождения и кончины, а также даты других событий приняты по его жизнеописанию, составленному иеромонахом Никоном, изданному в типографии Свято-Троицкой Сергиевой Лавры в 1904 году [1. с. 9, с. 240. прим. 13; с. 206. с. 253. прим. 185]. Там же взяты рисунки, большинство которых выполнил известный русский художник Сергей Дмитриевич Милорадович (1851–1943 гг.), писавший картины на историко-религиозные сюжеты, портреты, пейзажи, бытовые композиции. Гравировку рисунков делал Михаил Николаевич Рашевский, лучший русский гравёр, работавший в Петербурге для издательств И.Д. Сытина и А.Д. Ступина.

Труд сей не является научным исследованием, потому в нём не указаны все использованные источники, не сделаны примечания — это художественное историческое повествование, основанное на исторических документах и работах выдающихся русских историков. Места, связанные с Куликовской битвой, названы так, как они упоминаются в «Сказании о Мамаевом побоище». Все даты указаны по старому стилю. Западные славянские племена отошедшие от Руси, принявшие латинскую веру и объединившиеся в княжество, которое теперь называют «Литовским», здесь именуем старым названием «Литвины» [19].

Вспомним пророческие слова крупнейшего отечественного историка второй половины XIX — начала XX века, профессора, академика Василия Осиповича Ключевского (1841–1911), сказанные им в 1892 году на собрании Московской духовной академии в память Сергия Радонежского: «Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьёт урочный час, он соберёт свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях, которые выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу».

Как во все времена, русский народ и после нынешних нелёгких испытаний возродится и выйдет победителем, ибо, как утверждается в жизнеописании Сергия, составленном его учеником Епифанием Премудрым, Святая Русь, Россия находится под покровительством Богородицы, и мы верим, что Сергий Радонежский, имея дерзновение к Царю Небесному, и ныне молится о нас Христу Богу и поминает нас, недостойных, у Престола Вседержителя, ибо ему дана эта благодать.

Завершающие слова памятной речи историка В. О. Ключевского на собрании Московской духовной академии прозвучали наказом нашему современному обществу:

«Примером своей жизни, высотой своего духа Сергий поднял упавший дух родного народа, пробудил в нём доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в своё будущее… Творя память Преподобного Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведённые в нём траты».

Благословенное дитя

Благо есть хранить царёву тайну, и достохвально есть возвещать о делах Божиих, ибо нехранение царёвой тайны — опасно и соблазнительно, молчание же о чудесных делах Божиих наносит вред душе.

Епифаний Премудрый

Родители. Отец Михаил. Крещение Варфоломея. Пояснения отца Михаила о чуде в церкви. Волнение родителей о здоровье ребёнка.

Месяц май, день третий

Волей Господа Великий Хранитель Руси Преподобный Сергий Радонежский, был послан нам в один из решающих моментов её истории — в период становления Православной веры и объединения разрозненных княжеств в единую Державу — Святую Русь. Активное распространение Преподобным Сергием Православия привело к нравственному воспитанию и объединению народа, что способствовало политическому возрождению государства.

В жизнеописании Сергия Радонежского отмечено, что Преподобный Сергий родился в мае месяце на третий день, и так определено место его рождения: «Верстах в четырёх от славного в древности, но смиренного ныне Ростова Великого, на ровной открытой местности по пути в Ярославль уединённо расположилась небольшая обитель во имя Пресвятой Троицы — это заштатный Варницкий монастырь. По древнему преданию, тут была некая весь, название которой забылось в истории, но которая всегда была и будет именита и дорога сердцу православных русских людей, потому что весь эта была благословенной родиной великого печальника и заступника земли Русской, и богоносного отца нашего Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца».

Весь та размещалась на пологом склоне, спускавшемся от леса к небольшой речке с прозрачной водой. На её берегу приютились три дома. Две дюжины других стояли вдоль широкой улицы, ведущей к лесу. Дома сплошь деревянные, небольшие, в два-три окошка, крытые соломой. Ставили их давно, потому дерево и солома потемнели от времени. Позади домов прилепились сараи для скота и амбары, в огородах приземистые бани. В конце улицы, ближе к лесу, возвышалась небольшая деревянная церковь. С иконы над входом в церковь на дома и поселян внимательным, заботливым и строгим взглядом смотрел Христос.

Напротив церкви стоял двухэтажный дом с галереей вдоль второго этажа. Во дворе, вымощенном тёсом, располагались хозяйственные постройки, конюшня, коровник, амбар.

Вставало солнце, освещая вершины вековых деревьев. Только-только начинался новый день, но в доме уже давно никто не спал. На втором этаже, в просторной горнице который час, пытаясь унять волнение, ходил хозяин усадьбы боярин Кирилл, высокий, худощавый мужчина лет тридцати пяти с коротко стриженной бородой, светлыми, слегка рыжеватыми волосами. Иногда он подходил к двери в спальню боярыни, прислушивался, пытаясь понять, что там происходит.

Наконец дверь отворилась, выбежала резвая молодая служанка. Кирилл резко повернулся и с тревогой в голосе спросил:

— Ну что? Скоро?

— Уж скоро, боярин, — поспешно ответила служанка и быстро удалилась из горницы, чуть не столкнувшись на пороге с сыном боярина Стефаном, мальчиком лет пяти.

Стефан подбежал к отцу и с нетерпением спросил:

— Тятя, скоро матушка родит?

— Скоро, сынок, скоро, иди погуляй, я позову тебя, — спокойно ответил Кирилл и потрепал мальчика по русой головке. Он не хотел, чтобы его волнение передалось сыну.

— Только обязательно, — торопливо сказал Стефан и побежал к двери.

— Обязательно позову, — проводив сына взглядом, Кирилл подошёл и посмотрел в окно.

Ночные облака уплывали, оставляя чистое небо солнцу. Под его лучами постепенно исчезали длинные тени, всё ярче освещались лес и поле, покрытые молодой зеленью. Только голоса птиц нарушали утреннюю тишину. Кирилл смотрел на просыпающуюся природу, на лес за рекой, на дома вдоль улицы, на крест, венчающий купол церкви, на икону Христа над её входом. Вид за окном успокаивал его и придавал уверенности, что всё будет хорошо, Мария родит ему прекрасное дитя, и волнение его понемногу утихало.

Входная дверь скрипнула. В горницу вошёл отец Михаил. Священник был небольшого роста, с окладистой, тщательно расчёсанной седой бородой. На вид ему было лет семьдесят, а сколько на самом деле — никто не знал. Служил он в местной церкви давно, ещё при родителях Кирилла.

Хозяин поклонился гостю.

Отец Михаил перекрестился на иконы, поклонился боярину и спросил мягким успокаивающим голосом:

— Волнуешься, боярин?

— Волнуюсь, отче, как-то всё будет!

— Не волнуйся, сын мой, всё в руках Господа, а Он милостив.

— Господи! Помоги Марии, чтоб всё хорошо было! — Кирилл повернулся к иконам и перекрестился.

Отец Михаил слегка обнял его за плечо.

— Присядь и послушай меня, сын мой. Праведность твоя и Марии известна не только людям, но и Богу. Да и Мария в ожидании ребёнка берегла себя.

— Да, отче, Мария была особенно внимательна к своему состоянию, тщательно соблюдала душу и тело в чистоте и строгом воздержании во всём, — говорил Кирилл, изредка поглядывая на дверь комнаты боярыни.

— Коли богобоязненная мать пребывала в строгом посте и частой сердечной молитве, так и самое дитя, благословенный плод её чрева, ещё до появления своего на свет некоторым образом уже освящается постом и молитвою. С Божьей помощью благословенная жизнь ваша вознаградится рождением славного дитяти. А ты, боярин, не волнуйся, вы с Марией всё правильно делали.

— Так ведь, отче, все родители должны так поступать, — сказал Кирилл.

— Должны все, да не все то исполняют, — в голосе отца Михаила послышалась грусть. — Если бы родители знали, сколько добра или, напротив, сколько зла могут они сообщить своим детям ещё до их рождения! Они удивились бы точности суда Божия, который благословляет детей в родителях и родителей в детях и отдаёт грехи отцов на чада, и, зная о том, с благоговением проходили бы служение, вверенное им.

В горницу снова вбежал Стефан.

— Тятя, скоро мама родит? — мальчику не терпелось узнать, что будет дальше.

— Скоро, сынок, скоро, — ответил Кирилл тихо.

За дверью спальни раздался крик младенца. Мужчины встали. Кирилл быстро направился к двери, за ним Стефан, на его лице, выражались одновременно и испуг, и любопытство. Отец Михаил подошёл к иконам, перекрестился и стал молиться. Кирилл и Стефан остановились перед дверью, прислушиваясь. Постепенно крик младенца затих. Дверь спальни открылась, и оттуда вышла пожилая служанка Марфа.

— Марии Бог дал сына, боярин. Всё, слава Богу, хорошо, теперь ей надо отдохнуть, — при этом она рукой преградила путь Кириллу, который порывался пройти в спальню.

Боярин послушно отступил назад, подошёл к иконам, опустился на колени и стал молиться:

— Господи! Благодарю за доброту Твою. Ты один, Всемогущий, даруешь нам жизнь и хранишь нас, грешных.

Стефан, стоя на коленях рядом с отцом, смотрел на него и повторял его слова и действия.

Окончив молитву, Кирилл снова стал ходить по горнице от окна к двери в спальню Марии. Энергичными действиями он старался унять нетерпение и волнение перед встречей со своим новорожденным сыном. Стефан молча сидел на скамье у окна и внимательно смотрел на отца. Он ещё не понимал волнения взрослых, но некоторое беспокойство передалось и ему. Отец Михаил продолжал молиться. Длилось это до тех пор, пока Марфа, наконец, позволила войти к Марии.

Кирилл тихонько приоткрыл дверь в спальню. Заглянув в неё, он замер в изумлении, ему показалось, что он всё это видит впервые. Через неплотно закрытые занавески в комнату светило солнце, лучи его отражались на чистом полу. Тишина и покой. На широкой кровати, на белых простынях, накрытая белым покрывалом, опираясь спиной на подушки, лежала Мария, молодая женщина лет двадцати пяти. Русые волосы, выбившись из-под белой косынки, обрамляли её красивое с тонкими чертами бледное лицо, голубые усталые глаза светилась радостью. Рядом со счастливой матерью на подушках, завернутый в пелёнки, лежал младенец. Личико у него сморщенное, глазки закрыты, он спал. Мария с улыбкой смотрела на мужа и сына.

Кирилл, боясь побеспокоить новорожденного, на цыпочках подошёл к кровати. Следом за отцом, тоже на цыпочках, прошёл Стефан. Кирилл осторожно поцеловал Марию.

— Как чувствуешь себя, солнышко моё?

— Слава Богу, всё хорошо, а это дитятко наше… Нравится он вам?

Душу Кирилла переполнила радость:

— Какой красавец, богатырь! Счастливишь ты меня детьми, дорогая моя, благодарю Бога за такой подарок.

Мария посмотрела на Стефана:

— А тебе, сынок?

— И мне нравится, красивенький такой, — с детской непосредственностью ответил Стефан и попытался поцеловать ребёнка.

Мария жестом остановила его:

— Пока не надо его трогать, пусть он спит.

В спальню вошла Марфа:

— Боярин, матушке отдохнуть надобно, больно устала она.

— Спасибо тебе, Марфуша, — ответил Кирилл, не скрывая радости.

Марфа улыбнулась:

— А мне за что, боярин? Ты боярыне да себе скажи спасибо за такое прекрасное дитя.

— Ведь ты у нас с женой главная помощница. Трудно было бы ей без твоих забот.

Кирилл наклонился к Марии, ещё раз поцеловал её:

— Отдыхай, радость моя, мы помолимся за вас обоих. Пойдём, сынок.

Стефан тоже поцеловал Марию:

— Я рад, что братик родился, буду его любить и оберегать. Отдыхай, матушка.

— Идите, идите, — с улыбкой ответила Мария.

Кирилл и Стефан на цыпочках тихо вышли из спальни.

В горнице отец Михаил продолжал молиться.

— Тятя, я побегу расскажу на дворе про братика, — с нетерпением сказал Стефан и побежал к выходу.

— Иди, сынок, — вдогонку ему ответил Кирилл ласково.

Прервав молитву, отец Михаил повернулся. Кирилл

попытался что-то сказать, но отец Михаил, увидев радость в его глазах, жестом остановил его.

— Можешь ничего не говорить, сын мой, вижу сам, что радость великая сошла на дом сей. Возблагодарим Господа Бога нашего за благодать, ниспосланную на семейство ваше, — отец Михаил перекрестился. — Пойду в храм, помолюсь за здоровье новорожденного младенца и матери его Марии.

— Господи! Спасибо Тебе за милость Твою и за то, что не оставляешь нас, грешных, — Кирилл перекрестился и с поклоном обратился к отцу Михаилу:

— Отче, милостиво прошу почтить нас сегодня вечером своим присутствием. Все вместе поблагодарим Бога за сию новую милость, явленную нам.

— Благодарствую, боярин, за приглашение. Бог вам в помощь, — с поклоном ответил отец Михаил.

Кирилл проводил его до двери, выглянул на галерею и громко позвал:

— Агафья, покличь Козьму.

В горницу вошёл управляющий хозяйством Козьма, широкоплечий, невысокого роста мужчина средних лет.

— Козьма, — обратился к нему Кирилл, — сегодня вечером придут родные и знакомые разделить с нами радость по случаю рождения нового члена семьи нашей. Вели приготовить стол для нас и ещё стол для прислуги и дворовых. Поселянам раздайте угощения, ведь радость-то какая — сын родился!

— Дай ему Бог здоровья. Не волнуйся, боярин, всё сделаем, — поклонившись, Козьма поспешно вышел.

Кирилл вернулся к иконам, опустился на колени и стал молиться.

Как было принято, на сороковой день после рождения Кирилл с ребёнком на руках, Мария, Стефан, Козьма, Марфа и трое родственников, все в праздничных одеждах, пришли в церковь. Деревенская улица, окрестные луга и дубрава были покрыты яркой зеленью, радостно светило солнце. На пороге церкви счастливых родителей встретил отец Михаил. Пришедшие поклонились ему, и Кирилл торжественно произнёс:

— Вот, отче, принесли мы младенца нашего, чтобы совершить над ним святое крещение и представить дитя в непорочную жертву Богу, Который дал его.

— Хорошо, дети мои, всё готово, войдите в храм Божий, — позвал отец Михаил.

Кирилл с ребёнком на руках, за ним Мария, Стефан, Марфа, Козьма и родственники торжественно двинулись за священником.

Сельская церковь, украшенная берёзовыми ветками, выглядела празднично. Сквозь окна проникал солнечный свет. На гладких стенах висели иконы, перед ними горели лампадки и свечи в кованых подсвечниках. Священник и все собравшиеся подошли к купели. Отец Михаил, совершая обряд крещения, прочитал молитву, затем, держа младенца на руках, произнёс:

— Крещается раб Божий Варфоломей во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Троекратно погрузив младенца в купель, завернул его в белое покрывало, передал Козьме и возложил на младенца крест:

— И сказал Спаситель: «Аще кто хочет по Мне идти, да отвержется себе, и возьмет крест свой и по Мне грядет».

Всё время, пока в церкви совершалось таинство крещения, младенец молчал, вёл себя спокойно и улыбался.

Закончился обряд крещения. Крёстный отец Козьма передал младенца Марии и направился к выходу из церкви. Все двинулись следом. Отстав от остальных, Кирилл и Мария подошли к отцу Михаилу. Немного волнуясь, Мария обратилась к нему:

— Батюшка, имя Варфоломей по самому значению своему — Сын радости — особенно утешительно для нас, родителей.

— Младенец ваш наречён именем сим, — с почтением ответил священник, — в память святого апостола Варфоломея, одного из преданнейших учеников Христа.

— Однако, отче, мы сильно беспокоимся и просим тебя пояснить случай, бывший со мной в церкви, — продолжила Мария.

— О чём молвишь, дочь моя? — со вниманием спросил отец Михаил.

— Однажды, когда младенец был ещё у меня во чреве, — сказала Мария дрожащим голосом, — я тихо стояла в притворе вместе с прочими жёнами. Когда началась Божественная Литургия, перед чтением святого Евангелия, младенец вдруг вскрикнул, да так, что многие обратили на то внимание. А на пении Херувимской песни младенец вскрикнул в другой раз. Когда возгласили «Святое — святым!», младенец вскрикнул третий раз. Тогда я от страха едва не упала и заплакала.

Мария приложила платок к глазам.

— Не волнуйся, радость моя, всё уже позади, — Кирилл погладил жену по плечу и продолжил, обращаясь к отцу Михаилу: — Окружили её женщины и, желая успокоить, стали спрашивать, где у неё младенец. Но Мария, обливаясь слезами, едва вымолвила, что дитя ещё во чреве. Тогда женщины оставили её в покое, не переставая удивляться этому необыкновенному случаю. Прошу тебя, отче, как сведущий в Священном Писании, просвети нас об этом событии.

Батюшка немного подумал, внимательно посмотрел на Марию и тихо, стараясь успокоить взволнованных родителей, ответил:

— Чудо сие я помню, дети мои; есть много примеров из Ветхого и Нового заветов, когда избранники Божии ещё от чрева матери были предназначены на служение Богу.

Кирилл и Мария с тревогой и вниманием слушали.

Отец Михаил продолжил:

— Достойно удивления, что младенец, будучи во чреве матери, вскрикнул именно в церкви, в месте чистом и светлом, где пребывают святыни Господни и совершаются священнодействия. Сие есть знамение, что и сам он будет совершенною святынею Господа в страхе Божием. Вскрикнул он при народе как бы для того, чтобы многие его услышали и сделались свидетелями сего обстоятельства.

Замечательно и то, что прокричал он не тихо, но на всю церковь, как бы давая понять, что по всей земле распространится слава о нём. И возгласил он во время молитвы, распознав наиболее важные моменты в богослужении, тем приобщаясь к ним и указывая на то, что он будет крепким молитвенником перед Богом. Достойно замечания также и то, что возгласил он именно трижды, являя тем, что он будет истинным учеником Святой Троицы, единосущной во едином Божестве.

— Боже Праведный! За что же с нами это случилось, — тихо вымолвила Мария и смахнула слезу.

— Успокойся, боярыня-матушка, такова воля Господня. Такому детищу, которое по устроению Божию должно будет впоследствии послужить духовной пользе и спасению многих, подобает иметь родителей святых, дабы доброе произошло от доброго и лучшее приложилось к лучшему, дабы взаимно умножилась похвала и рождённого и самих родивших во славу Божию.

Кирилл и Мария, потрясённые словами священника, некоторое время молчали, пытаясь осознать смысл сказанного. Наконец, немного придя в себя, Мария с трепетом в голосе спросила:

— Отче, мы всегда были преданы воле Божией и внимательны к путям провидения. Перед святыми иконами даём обещание, — Мария повернулась к иконам и перекрестилась, — посвятим мы сына нашего на служение Богу, и сделаем для того всё, что в наших силах, сохранил бы только Господь его в добром здравии.

— Помоги нам Господи, — крестясь, добавил Кирилл, — но скажи, отче, что нам теперь делать?

— Не смущайтесь, дети мои, примите сию милость Господа нашего, — ответил ласково отец Михаил, — воспитывайте дитя сообразно с указаниями его промысла, а паче радуйтесь, что сын ваш будет избранным сосудом Духа Божия. Господи, благослови дитя и его родителей, — отец Михаил перекрестил Кирилла и Марию, — идите с миром.

Младенец Варфоломей подрастал, не доставляя особых хлопот родителям, только иногда его поведение было непонятным Марии и вызывало беспокойство.

Однажды в ноябре месяце в середине дня Мария в своей спальне сидела на краю кровати с ребёнком на руках. Сквозь прикрытые занавески в комнату проникал осенний солнечный свет. Встревоженная мать безуспешно пыталась кормить грудью ребёнка и тихим голосом упрашивала его:

— Сыночек, миленький, ну поешь хоть немножечко, ведь ты совсем голодненький. Не расстраивай свою матушку.

Уговоры на ребёнка не действовали, он отворачивался и упорно не желал брать грудь.

— Ну, что мне с тобой делать, уж не захворал ли ты? — вздохнула Мария.

Вошла Марфа. Мария печально посмотрела на неё:

— Марфа, измучилась я, дитятко опять грудь не берёт. Вчера хорошо ел, а сегодня отказывается. Может, заболел? Что же мне делать-то? Уж не первый раз. Я ведь просила тебя позвать знахарку.

— Баба Нюха обещала быть, боярыня. Схожу, узнаю, не пришла ли, — ответила Марфа и вышла из спальни.

Мария упорно пыталась дать грудь младенцу, но безуспешно. Вернулась Марфа:

— Боярыня, пришёл отец Михаил. И баба Нюха тут.

— Пусть войдут, — Мария прикрыла грудь.

В спальню вошёл отец Михаил, перекрестился на иконы, поклонился Марии:

— День добрый, боярыня. Все ль в добром здравии?

— Благодарствую, батюшка, Бог милостив. Проходи, присядь, — ответила Мария.

В комнату вошла Марфа и вслед за ней баба Нюха, седая сгорбленная старушка небольшого роста.

— День добрый, матушка-боярыня, — тихо и ласково сказала старушка. — Зачем звала? Аль тревожит что тебя?

— День добрый, баба Нюха. Я, слава Богу, здорова, а вот дитя меня беспокоит, от сосцов отказывается.

— Сейчас, матушка, поглядим. Покажи-ка мне его. Аты, милая, открой занавески, — обратилась баба Нюха к Марфе, — пусть солнышко светит, от него младенцу, да и нам радость.

Мария положила дитя на кровать и распеленала его. Старушка внимательно осмотрела и ощупала мальчика. Он лежал спокойно, молчал, только играл ручками и ножками. Старушка улыбнулась ему и спокойно и уверенно молвила:

— Матушка, нет на ребёночке никакой хвори, ни сверху, ни внутри. Мальчонка твой здоровёшенький. Может, ты нездорова? Аль вкушала чего, что дитя не приемлет?

— Я, баба Нюха, слава Богу, чувствую себя в добром здравии, — ответила Мария, пеленая сына. — Только вот заметила я, что дитя не берёт сосца, когда я вкусила мясной пищи. И уж без всякой причины по средам и пятницам, так что в эти дни младенец остаётся вовсе без пищи.

— И давно так?

— Да уж не раз и не два, а постоянно. Я очень беспокоюсь, думаю, что дитя нездорово.

— Здорово дитя, матушка, слава Богу, здорово, — сказала старушка и посмотрела на отца Михаила.

— Помнится, матушка-боярыня, — тихо сказал священник, — ты говорила, что, когда носила дитя, то блюла себя в строгом посте и сердечной молитве. Так сей младенец от чрева матери познавал Бога. Теперь он в пеленах поучается истине, с самой колыбели привыкает к посту и вместе с молоком матери навыкает воздержанию.

Мария взглянула на батюшку, немного помолчала, вспоминая и сопоставляя свои действия с его словами. Поняв свои ошибки, она ответила:

— Благодарствую, отче, я всё поняла, буду и далее соблюдать пост. Однако я всё равно беспокоюсь, ибо, когда я пыталась отдать младенца нашей кормилице, дитятко тоже не взяло её сосцов. Было то и с другими кормилицами.

— Мудрость веков говорит нам, что добрая отрасль доброго корня питается только чистым молоком родившей его, — спокойно и назидательно продолжил священник. — С молоком родной любящей матери в младенца вливаются его будущие склонности и нравы. Для чего же Творец естества наполняет молоком сосцы матери, если не для того, чтобы приготовить в них для младенца питательную пищу?

— Отче, но ведь есть матери, которые отдают своих младенцев кормилице, — заметила Мария.

— Святой Златоуст говорит нам: «Бывают матери, которые своих детей отдают кормилицам. Христос не попустил сего. Он питает нас собственным телом и наполняет собственной кровью». Матери, не почитающие заповедей святых отцов наших, не считают важным делом кормить дитя своей грудью, однако это весьма прискорбно, чужое молоко не так полезно младенцу, как молоко родившей его. Дитя, вскормленное чужим молоком, не будет иметь к матери такой любви и привязанности, которую имеют дети, вскормленные её собственным молоком.

— Благодарю, батюшка, вразумил ты меня, неразумную.

— Бог тебе в помощь, матушка-боярыня. Всё будет хорошо. Храни вас Господь. Пойду я.

— Спаси Бог, батюшка, — ответила Мария и поклонилась.

Отец Михаил перекрестился на иконы и тихо вышел из спальни.

— Спасибо и тебе, баба Нюха, успокоила ты меня, добрая ты. Могу ли я что для тебя сделать?

— Благодарствую, матушка, за доброту твою. Что мне старой надо, всё есть. Я тоже пойду, — ответила старушка и тихонько вышла.

Мария взяла на руки младенца и стала его баюкать.

Год 1326

Школа. Трудности в учении. Встреча со старцем и его пророчество. Постижение грамоты.

Наши благочестивые предки всегда смотрели на обучение грамоте, как на дело священное: грамота приучала человека к чтению и уразумению Божественных Писаний. Обучение грамоте сыновья боярина Кирилла вместе с другими детьми их поселения проходили в школе грамотности, учреждённой попечением Ростовского Епископа. Размещалась она в бревенчатом доме в три окошка, который ставили всем миром ещё лет тридцать назад. Школьный двор был обнесён невысокой изгородью. У калитки росли берёзы, в их ещё зелёной листве кое-где уже проглядывали золотистые листья: наступала осень. Солнечные лучи согревали меньше, дни становились короче.

Под окнами школы весело и шумно играли дети разного возраста от пяти до двенадцати лет. Во двор вошли сыновья боярина Кирилла. Первым выступал двенадцатилетний Стефан, высокий белокурый мальчик, следом — светловолосый шестилетний Пётр, позади всех, понурив золотистую головку, нехотя двигался семилетний Варфоломей.

Стефан остановился, подождал брата и толкнул его в спину:

— Иди, иди, не отставай!

Варфоломей дёрнулся, отстраняя руку Стефана, и произнёс угрюмо:

— Не хочу идти в школу.

— Иди, иди, а то мамка и тятя сердиться будут, грамоту обязательно знать надо, — строго сказал Стефан и подошёл к шумной ватаге ребят.

Подошёл к ним и Пётр. Варфоломей остался стоять у калитки, глядя с тоской на улицу.

Из дверей школы вышел сухонький, с чёрной реденькой бородкой учитель-дьячок, весело глянул на своих галдящих питомцев:

— Отроки, пора на урок, — тихим, но твёрдым голосом изрёк наставник.

Дети нехотя прекратили игру и отправились за учителем. Последним плёлся Варфоломей.

В классе висел щит для письма мелом, сколоченный из гладко струганных досок и выкрашенный луковым отваром. Через три небольших окошка в помещение проникали солнечные лучи уходящего лета. У стены, за которой находилась комната учителя, выделялась большая печь.

Шумной толпой дети ввалились в класс, расселись парами на скамейках лицом к доске. У каждой пары была книга с рукописным текстом.

Учитель обратился к классу:

— Продолжим, отроки, читать Псалтирь. Откройте псалом шестьдесят восьмой.

Дети неспешно, бережно, боясь повредить драгоценные листы, стали искать нужные страницы.

— Все нашли? — учитель оглядел учеников. — Никодим, читай, а вы все смотрите в книгу, повторяйте вслух и запоминайте.

Никодим, мальчик лет десяти, бойко начал:

— «Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать, вошёл во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня».

Все хором повторяли за ним.

— Довольно, сын мой, похвально усердие твоё. Прохор, читай далее.

Восьмилетний Прохор продолжил чтение:

— «Я изнемог от воля…».

— Прохор, не пропускай буквы, — спокойно заметил учитель.

— «…от вопля, — поправился Прохор, — засохла гортань моя; истолились…».

Наставник взял тонкий прутик, подошёл к съёжившемуся Прохору и резко, но осторожно ударил его по бедру, стараясь при этом не задеть соседа.

— Ой! — пискнул Прохор и почесал ушибленное место.

— Читай внимательно, лучше медленно, но правильно, — спокойно сказал учитель.

— «…истомились глаза мои от ожидания Бога моего», — продолжил Прохор медленно и правильно.

— Хорошо, довольно. Посмотрим, чему научился Пётр, читай.

Пётр произносил текст медленно, по слогам, без ошибок:

— «Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей: враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились; чего я не отнимал, то должен отдать…».

— Молодец, — прервал его учитель и внимательно посмотрел на Варфоломея. — Теперь Варфоломей покажет нам, как он освоил грамоту.

Варфоломей начал медленно, заикаясь и часто ошибаясь, читать:

— «Боже! Ты знаешь безумие моё, и грехи мои не скрыты от Тебя. Да не постыдятся во мне все надеющиеся на Тебя, Господи Боже сил…».

Слушая его, учитель всё более хмурился и наконец прервал, говоря печальным тоном:

— Варфоломей, брат твой Пётр младше тебя, а читает лучше, чем ты. Что ж так плохо у тебя грамота идёт? Отстал ты от братьев, чем премного огорчаешь родителей своих. Когда ты начнёшь учиться?

— Я стараюсь, учитель, только грамота мне не даётся, — еле слышно проговорил Варфоломей. — Наверное, маленьким легче учиться.

Дети дружно засмеялись. Варфоломей сидел с унылым видом, низко опустив голову.

— Дети, тихо, — строго сказал учитель, — нельзя смеяться над товарищем. Варфоломей — упорный мальчик, и он добьётся своего, будет лучшим учеником в школе. Теперь скажите мне, как вы поняли прочитанное.

Руку поднял мальчик постарше:

— Учитель, я не понимаю слова «воды дошли до души». Он что, тонет?

— «Воды» означает здесь обилие бедствий, «до души» — значит «жизни». Бедствия Давида так многочисленны, что угрожают его жизни.

— Учитель, а можно мне спросить? — нетерпеливо протянул руку соседний мальчик.

— Спроси, — сказал учитель.

— А как это можно — отдать то, чего не отнимал?

— Это значит, что приходится отвечать за то, чего не делал. Настоятельность и неусыпность своей молитвы к Богу Давид оправдывает горячим исповеданием перед Ним своей невинности и тяжести бедствия. «Ведь Ты, Господи, знаешь всё моё поведение и мои грехи, знаешь поэтому, как незаслуженно то, что я терплю». Сие вам понятно?

— Понятно, — ответил хор голосов.

— Читаем далее, — учитель перевернул страницу и продолжил занятия.

Уроки длились ещё часа два с небольшими перерывами. В конце занятий учитель, как всегда, дал ученикам очередное наставление:

— Дети, мы с вами учили Заповеди Господа нашего Иисуса Христа, и мы ещё много раз будем к ним возвращаться. Вы все должны их хорошо помнить и всегда исполнять. Сегодня я расскажу вам ещё одну мудрость, которой всегда надлежит следовать. Взята она из одной старинной византийской книги, написанной на греческом языке. Там сказано: никогда не желайте и не ищите мщения; всегда будьте готовы помочь брату в опасности, даже рискуя собственной жизнью; уважайте своих родителей выше всего; уважайте старость и защищайте тех, кто слабее вас. Твёрдо запомните это, дети.

Увидев, что дети устали, учитель отпустил их. Радуясь вольной жизни, мальчики дружной ватагой выскочили из школы и побежали по домам. Улица огласилась их звонким смехом и боевыми возгласами, которые постепенно затихали. Вскоре дети, как горох на столе, рассыпались по своим дворам, весёлый гомон стих, на улицу вернулся обычный сельский покой.

Когда Варфоломей входил к себе во двор, вид у него был угрюмый, голова опущена. Увидев его, работник, чинивший телегу, видимо, желая развеять грустные мысли ребёнка, с улыбкой спросил:

— Как дела в школе?

Варфоломей, не ответив на вопрос, махнул рукой и пошёл к лестнице на галерею.

— Понятно. Не унывай, всё пройдёт, — сказал ему вслед работник.

Пройдя по галерее, Варфоломей осторожно приоткрыл слегка скрипнувшую дверь и крадучись вошёл в горницу. Мария сидела у окна, что-то шила и тихо напевала. Выглядела она моложе своих тридцати двух лет: на лице здоровый румянец, светлые волосы, собранные в косу, тщательно уложены венцом на голове. Мельком взглянув на сына, она тихо спросила:

— Ты один? А где братья?

— Они с ребятами на улице в бабки играют, — так же тихо ответил Варфоломей.

— Что ж ты не остался с ними?

— Не хочу я.

Мария, прервав шитье, пристально посмотрела на сына:

— А что ты, сынок, такой грустный, опять в школе нелады?

— Матушка, я так стараюсь, но ничего у меня не получается, — еле сдерживая слёзы, ответил Варфоломей и выбежал из горницы в невысокую дверь, за которой находилась домашняя моленная комната с небольшим иконостасом, перед которым висела лампада и стоял аналой из чистого светлого дерева. На боковой стене напротив окна помещались несколько полок с книгами в кожаных и деревянных переплётах.

Войдя в моленную, Варфоломей сел в дальнем углу. Некоторое время он тихо плакал, затем поднялся, подошёл к иконостасу и стал молиться сквозь слёзы:

— Господи, почему я такой неспособный? Я очень, очень хочу учиться, хочу уметь читать, как все ребята. Как же я без этого проживу? Дай мне, Господи, понять грамоту. Научи меня, Господи, просвети и вразуми!

Выплакавшись, он затих.

Тем временем в горницу вошёл Кирилл. Он возмужал, пополнел, выглядел бодрым и крепким для своих лет.

— Дети пришли? — спросил он, обнимая и целуя жену.

В ответ на его ласку Мария улыбнулась и, не желая расстраивать мужа, сказала равнодушным тоном:

— Стефан с Петром на улице играют, — затем, немного помолчав, как бы оправдывая сына, добавила: — Варфоломей в моленной. Не идёт у него учёба, сильно он огорчается из-за этого.

— Я говорил с учителем, он тоже печалится о том, что мальчик лишается великого дара Божия — учения книжного. Да, тяжело ребёнку, когда он всей душой желает учиться, но всё время сталкивается с непреодолимыми препятствиями.

Открылась дверь моленной, оттуда вышел Варфоломей. Кирилл увидел заплаканное лицо сына и ему до боли стало его жалко. Он обнял его, легонько прижал к себе и ласково сказал:

— Не печалься, сынок, придёт время, всему научишься с Божьей помощью.

— Батюшка, я так стараюсь, но ничего не выходит, — с отчаянием произнёс Варфоломей.

— Видимо, надо, чтобы ты ранним опытом понял, что никаких способностей, никакого знания, никакого успеха не должно приписывать себе, но единственно Богу, от которого свыше исходит всякий дар совершенный и всякое деяние благое.

— Я всё равно выучусь грамоте, правда, выучусь, — тихо и уверенно обещал Варфоломей.

— Всё преодолеют прилежание и труд, а наипаче желание и молитва, исходящая от чистого сердца. Усердно трудись, и Бог поможет тебе. Всё наладится, сынок.

Варфоломей поднял на отца заплаканное лицо, улыбнулся и подошёл к Марии. Она ласково обняла его.

— Пойду, посмотрю по хозяйству, — сказал Кирилл и вышел из горницы.

Была вторая половина дня, солнце уже клонилось к горизонту. Во дворе управляющий Козьма и трое работников выгружали из телеги мешки с зерном и носили их в амбар. Кирилл спустился по лестнице, отправился в конюшню. Вскоре вышел оттуда и спросил у Козьмы:

— Что-то я жеребят не вижу.

— На лугу пасутся. Сейчас пошлю за ними, — ответил управляющий, жестом подзывая к себе работника, вышедшего из амбара.

— Пусть люди работают, — остановил его Кирилл. — Лучше кликни мне Варфоломея, отправлю его за жеребятами, он любит бродить по лугам, да и отвлечётся малость, с учёбой у него опять нелады.

— У него всё впереди, боярин, он мальчик смышлёный и трудолюбивый, — уверенно сказал Козьма.

— Так-то оно так, да уж больно он переживает.

Козьма поднялся на галерею, постучал в дверь, вызывая Варфоломея, и уже вдвоём они спустились вниз.

— Сынок, пойди поищи жеребят, да пригони их домой, — предложил мальчику отец.

— Бегу, — с радостью ответил Варфоломей и скрылся за воротами.

Выйдя на улицу, он направился к дубраве, неподалёку от которой на лугу обычно паслись жеребята. На краю усадьбы он увидел мальчишек, игравших в бабки. Среди них были Стефан и Пётр. Старший брат окликнул его, приглашая принять участие в забаве, но Варфоломей, опустив голову, молча прошёл мимо. Стефан безнадёжно махнул рукой и продолжил игру.

Обогнув забор усадьбы, Варфоломей вышел на луг. Лицо его повеселело, он с интересом смотрел по сторонам, любовался деревьями, на которых уже понемногу начали желтеть листья. Прошёл через скошенный луг, мимо берёзок, стоявших хороводами, поднялся на пригорок, на вершине которого рос лиственный лес. Он шёл к большому раскидистому дубу на краю леса. Этому дубу, наверное, было уж лет сто, может быть, больше. Мальчик любил прислониться к нему и слушать ласковый шелест листьев, смотреть на расстилающиеся впереди луга, перелески, речку с её крутыми поворотами, на своё село с маленькими домиками и возвышающейся над ними церковью. Любил смотреть на небо и думать, как прекрасен и многообразен мир, сотворённый Богом, и как должен быть велик и мудр Творец, создавший такую красоту. Когда он так размышлял, покой приходил в его душу.

Варфоломей миновал берёзовую рощу и увидел, что у его дуба стоит старец-черноризец, саном пресвитер, и молится перед иконой, прикреплённой к стволу дерева. Раньше Варфоломей не видал здесь этой иконы, и старца он тоже не встречал. Поклонившись черноризцу, который мельком взглянул на него, перекрестившись на икону, Варфоломей остановился недалеко в сторонке и стал с почтением ждать. Закончив молитву, старец повернулся к Варфоломею и ласково сказал:

— Подойди ко мне, дитя. Спаси и сохрани тебя Господь, — и поцеловал подошедшего к нему мальчика в макушку. — Что тебе надобно, чадо?

— Ищу я жеребят, отче, — ответил робко Варфоломей.

— А что печален так?

Мучительные переживания из-за трудностей в учёбе, покинувшие Варфоломея за время прогулки, снова вернулись к нему. На его глазах появились слёзы. Опустив взор, он тихо ответил:

— А печаль моя, отче святый, оттого, что более всего желаю я читать слово Божие, но, сколько ни стараюсь, никак не могу выучиться. — Варфоломей смахнул рукавом слезу и стал умолять старца: — Помолись за меня Богу, отче святый, попроси у Господа, чтобы он открыл мне учение книжное. Я верю, что Бог примет твои молитвы.

— Вижу я усердие твоё и любуюсь красотой твоей детской души, отрок. Помолюсь за тебя Богу, испрошу тебе просвещения свыше, — ласково сказал старец, повернулся к иконе, вздохнул и стал молиться.

Варфоломей стоял рядом и молился, как умел, своей детской чистой молитвой. От внимания мальчика не ускользнуло, что старец молился неслышно, едва шевеля губами, и закончил свою молитву словом «аминь».

Тогда Варфоломей учтиво обратился к нему:

— Отче святый, дозволь спросить тебя.

— Спроси, — разрешил старец.

— А почему ты молишься совсем беззвучно, разве так Господь услышит твою молитву?

— Знай, дитя, Господь слышит не звуки слов, а смысл молитвы, исходящей из глубин души, от искреннего и преданного Ему сердца.

— А мне как молиться, отче?

— В Священном Писании сказано: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе. А молясь, не говори лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своём будут услышаны; не уподобляйся им; ибо знает Отец ваш, в чём вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него». Только крепко помни, чадо, никогда не проси Господа о том, что может быть бедствием для многих и не проси о пользе для одного, если это приведёт к потерям для других.

Сказав это, старец достал из-за пазухи небольшой ковчежец, открыл его, бережно вынул оттуда тремя перстами малую частицу святой просфоры и, благословляя ею отрока, промолвил:

— Возьми сие, чадо, и снеждь. Сие даётся тебе в знамение благодати Божией и разумения Святого Писания. Не смотри на то, что частица святого хлеба так мала, зато велика сладость вкушения от неё.

Варфоломей принял дар, с благоговением вкусил святого хлеба и спросил:

— Не об этом ли сказано в псалмах: «Как сладки гортани моей слова Твои! Лучше мёда устам моим. Повелениями Твоими я вразумлён; потому ненавижу всякий путь лжи. Слово Твоё — светильник ноге моей и свет стезе моей».

— Зрю я, дитя, ты псалмы знаешь, — старец внимательно посмотрел на Варфоломея.

— Я много псалмов наизусть заучил со слов своих родителей и часто повторяю их, когда один гуляю по полям и лугам, — бесхитростно ответил ребёнок.

— Если веруешь, чадо, больше сих узришь. А о грамоте не скорби: ведай, что отныне Господь даст тебе разумение книжное. Теперь пора мне.

Варфоломей стал просить старца:

— Не уходи, отче святый. Посети дом родителей моих, они очень любят таких, как ты! Не лиши же и их своего святого благословения.

— Спасибо, дитя, — ласково сказал старец и погладил Варфоломея по головке. — Должны быть счастливы родители, которых Бог благословил таким сыном! Идём с Богом.

— Пойдём, отче, — обрадовался Варфоломей и пошёл в сторону села.

Старец с улыбкой последовал за ним. По дороге мальчик увидел трёх стреноженных жеребят, пасущихся на лугу.

— Вон жеребята наши, — радостно крикнул он и побежал вперёд, чтобы погнать их к дому. Старец продолжал идти размеренно, ласково наблюдая за отроком.

Увидев брата с незнакомым старцем, Стефан и Пётр прекратили игру и направились вместе с Варфоломеем к своему дому. Через открытые ворота братья загнали жеребят во двор. Работник распутал их и завёл в конюшню.

Услышав шум во дворе, на галерею вышел Кирилл, спустился по лестнице, подошёл к черноризцу и поклонился ему:

— Милости просим в наш дом, отче.

— Благодарствую, боярин, мир дому вашему, — ответил с поклоном гость.

Кирилл и старец поднялись наверх. Следом, не скрывая любопытства, спешили Стефан, Варфоломей и Пётр.

В горнице их встретила Мария.

— День добрый, боярыня, — тихо произнёс старец, поклонившись. — Отрок ваш пригласил меня. Святое он дитя. Поистине такие дети есть Божий дар; они не только в себе самих носят благословение небесное, но и собирают его отовсюду, чтобы привлечь на дом родителей.

Мария поклонилась в ответ:

— Старец-инок всегда желанный гость в нашем доме.

— Благослови, Господи, дом сей, дай долгих лет жизни его хозяевам, спаси их и сохрани, — старец перекрестился.

— Благодарим тебя, отче. Радушно просим отведать нашего угощения, чем Бог послал.

— Благодарствую, — гость помедлил, — но прежде следует вкусить пищи духовной.

— Проследуем, отче, в моленную нашу.

Кирилл жестом пригласил старца и сам вошёл за ним, а следом и Мария с детьми.

В моленной гость перекрестился на иконы, прочитал краткую молитву, снял с полки книгу, открыл её и положил на аналой. Подозвал Варфоломея:

— Прочти, дитя, псалмы.

— Нет, отче, не могу я читать, не получится у меня, — ответил Варфоломей дрожащим голосом.

— Читай, отрок, слово Божие без сомнения, — ласково, но твёрдо произнёс старец.

Варфоломей посмотрел на него умоляющим взглядом:

— Благослови меня, отче.

— Благословляю тебя, сын мой, — произнёс тот и осенил Варфоломея крестным знамением.

Мальчик перекрестился и начал читать. Неожиданно для себя он произносил слова чётко и внятно:

— Псалом пятый. «Услышь, Господи, слова мои, уразумей помышления мои. Внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой! ибо я к Тебе молюсь. Господи! рано услышь голос мой, — рано предстану пред Тобою и буду ожидать, ибо Ты Бог, нелюбящий беззакония; у Тебя не водворится злой; нечестивые не пребудут пред очами Твоими. Ты ненавидишь всех, делающих беззаконие. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается Господь. А я, по множеству милости Твоей, войду в дом Твой, поклонюсь святому храму Твоему в страхе Твоём. Господи! путеводи меня в правде Твоей, ради врагов моих; уровняй предо мною путь Твой».

На лицах всех присутствующих выразилось крайнее изумление. Счастливые Кирилл и Мария посмотрели друг на друга. Дети молча открыли рты от удивления.

Старец положил руку на плечо Варфоломея:

— Довольно, дитя. Вспомним слова пророка: «Тако глаголет Господь: се словеса Моя во уста твоя». О грамоте более не скорби. Отныне Господь даст тебе разумение книжное паче братьев твоих и товарищей, так что и других учить будешь.

Мария всплеснула руками:

— Чудо-то какое! Слава тебе, Господи! Благодарим сердечно тебя, отче святый, — она перекрестилась и вытерла мокрые глаза.

Обращаясь к детям, старец произнёс:

— Дети мои, по своему интересу, способностям и желаниям своим выберите себе цель в жизни и просите Господа нашего о помощи. Своим упорным трудом и молитвой, с Божией помощью обязательно добьётесь успеха. Святой апостол Иаков учит нас: «Если же у кого из вас недостаёт мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упрёков, — и даётся ему. Но да просит с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа. Человек с двоящимися мыслями не твёрд во всех путях своих». Однако, дети, когда будете о чём просить Господа, помните и другую заповедь апостола: «Просите, и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений». Посему, дети, не просите всякого богатства только для себя, не становитесь рабами богатства. В Евангелии от Матфея сказано: «Не можете служить Богу и маммоне». Ибо кто раб богатства, оберегает богатства, как раб; а кто сверг с себя рабское иго, тот распоряжается богатством как господин. Всегда следуйте сим заповедям апостолов Христовых, будьте щедрыми и справедливыми.

— А что есть маммона? — робко спросил Варфоломей.

— Маммона есть неправедное богатство, — ответил старец, — в учении нашем сказано, что мамона есть, иже есть мытарь и хищник и обидчик, яко поядающа домы вдовича и сирых не по правде, но насилием.

Кирилл незаметно смахнул слезу. Заметив это, старец тихо произнёс:

— Пора мне, — и направился к выходу.

Когда все вошли в горницу, Кирилл сказал детям:

— Идите, погуляйте, — затем обратился к гостю: — Отче, сердечно просим тебя вкусить трапезу нашу.

Дети с нетерпением выбежали из горницы. Ещё с крыльца Стефан с восторгом крикнул:

— Козьма, вот чудо, Варфоломей складно читал Псалтирь. Он почти совсем не умел, а теперь читает так быстро, что заслушаешься!

— Вот радость какая всем нам. А ты, Варфоломей, небось, больше всех рад? — весело спросил Козьма.

— Я рад, дядя Козьма, рад, а ещё более родители рады.

— Слава Тебе, Господи, — тихо промолвил Козьма и перекрестился.

— Пойдём на улицу и всем расскажем, — крикнул Стефан и первый выскочил за ворота. Варфоломей и Пётр побежали за ним.

Между тем Кирилл, старец и Мария по внутренней лестнице спустились в трапезную. Здесь возле стены, как монумент, стояла русская печь, неизменная принадлежность каждого дома. Она всегда обогревала, кормила и лечила русского человека. А в особо морозные зимы, при недостатке дров для бани, в такой печке мылись. Постелив в топку на горячие камни солому, заползали в печь, взяв с собой таз с водой. Вход в топку снаружи иногда закрывали, и любитель мыться парился в печке в полной темноте, почти лежа; в больших печах можно было даже сидеть. Кто не наловчился, мог обжечься о горячие камни, если случайно раздвигал солому, или о горячий верх топки, рискуя при этом вымазаться сажей, которая толстым слоем покрывала свод.

Напротив печки у стены располагались полки для посуды, полностью завешанные и заставленные различным кухонным скарбом. В центре трапезной, как главный хозяин помещения, стоял массивный дубовый стол, вокруг которого были расставлены такие же массивные скамейки.

Помолившись, хозяева и гость сели за стол, накрытый белоснежной скатертью. Кушанья подавали две молодые служанки. Окончив трапезу, все встали. Старец, глядя на икону, прочитал благодарственную молитву. Все перекрестились и вышли из-за стола.

Старец поклонился хозяевам:

— Благодарю вас, люди добрые, дай вам Бог здоровья и радости. Пора мне.

— Не уходи так скоро, отче, — ответил ему Кирилл, в голосе которого слышалось огорчение: ему хотелось ещё побеседовать с прозорливым, какой уже понял, старцем. — Дозволь спросить, отче.

— Внимаю тебе, — старец внимательно посмотрел на Кирилла.

— Как имеющий опыт в духовной жизни, просвети нас, что думаешь о случае, который самою необычайностью своей заставил нас невольно задумываться над ним.

— Поведайте мне о том.

— Было то, отче, когда я носила Варфоломея во чреве своём, — со смущением сказала Мария. — Пришла я в церковь к Божественной литургии, и во время службы младенец, будучи во чреве, троекратно вскрикнул, да так, что многие его услыхали. К чему бы это, отче? Беспокоимся мы.

— О, добрые супруги, — улыбнулся старец, — то Господь удостоил вас Своей великой милости, дав вам такого сына. Зачем же вы страшитесь там, где нет никакого страха?

— Так что нам делать, отче? — спросил Кирилл.

— Вам должно радоваться, что Бог благословил вас таким дитём. Он избрал вашего сына ещё прежде его рождения. А что я говорю вам истину — вот вам знамение: с этой поры отрок будет хорошо понимать всю книжную мудрость и свободно читать Божественное Писание. Знайте, что велик будет сын ваш перед Богом и людьми за его добродетельную жизнь.

— Отче, но мы переживаем, как-то всё будет, — тихо молвила Мария.

— Зачем вам переживать, счастливы должны быть родители, коих имена прославляются вечно в их детях и потомстве. Счастливы и дети, которые не только не посрамили, но и приумножили, и возвеличили честь и благородство своих родителей и славных предков, ибо истинное благородство состоит в добродетели.

Мария, посмотрев на мужа, робко спросила:

— Отче, благодарим тебя, что вселяешь в нас покой и уверенность, но есть ещё кое-что непонятное в поведении сына нашего. В церкви во время службы он старается отойти в сторону от других, чтоб быть одному, и дома старается молиться в одиночестве.

— Пусть вас это не беспокоит, — ответил гость. — Молитвенный подвиг требует тишины и уединения, совершается в тайне, в удалении от мирской суеты. Сын ваш постиг истину сию.

— Слава тебе, Господи! — Кирилл и Мария перекрестились. — Спасибо тебе, отче, за столь добрую весть, — оба поклонились старцу.

— Спаси и сохрани вас Господь, — сказал тот в ответ, перекрестившись, поклонился и направился к выходу.

На пороге он задержался и, обращаясь к родителям Варфоломея, произнёс загадочные пророческие слова:

— Отрок будет некогда обителью Пресвятой Троицы, он многих приведёт за собою к уразумению Божественных заповедей.

Гостеприимные хозяева проводили старца до ворот. На улицу он вышел первым. Кирилл и Мария вышли следом, глянули по сторонам — старца нигде нет. Они с недоумением переглянулись, затем опять посмотрели по сторонам-никого!

— Уж не ангел ли Божий был послан к нам, чтобы даровать премудрость сыну нашему? — с удивлением в голосе спросила Мария.

— Сохраним в сердцах своих его таинственные слова, — тихо ответил Кирилл. — Пойдём в дом, дорогая, помолимся и возблагодарим Бога за доброту Его.

Они вернулись в дом. Войдя в горницу, увидели, что дверь в моленную приоткрыта. Заглянув в неё, Кирилл жестом подозвал Марию. Подойдя к двери, она замерла от восторга: на освещённом солнечным лучом аналое лежала раскрытая книга, за аналоем стоял Варфоломей и чётко, безошибочно читал:

— «Укажи мне, Господи, пути Твои и научи меня стезям Твоим. Направь меня на истину Твою и научи меня, ибо Ты Бог спасения моего; на Тебя надеюсь всякий день».

— Что читаешь, сынок? — тихо спросил Кирилл.

— Псалом двадцать четвёртый, — с затаённой радостью ответил Варфоломей.

— Вижу, получается чтение, — Кирилл робко ступил в моленную.

Следом тихо, как будто боясь вспугнуть удачу, вошла Мария.

Кирилл взял с полки «Книгу Иова», открыл её, подал Варфоломею и неуверенно попросил:

— Попробуй почитать отсюда.

Варфоломей положил книгу на аналой и, ещё не веря в свои силы, начал читать:

— Глава двадцатая, стих семнадцатый. «Не видать ему ручьёв, рек, текущих мёдом и молоком! Нажитое трудом возвратит, не проглотит; по мере имения его будет и расплата его, а он не порадуется. — Варфоломей читал всё увереннее. — Ибо он угнетал, отсылал бедных, захватывал домы, которых не строил; не знал сытости во чреве своём и в жадности своей не щадил ничего. Ничего не спасалось от обжорства его, зато не устоит счастье его. В полноте изобилия будет тесно ему; всякая рука обиженного поднимется на него».

Боясь спугнуть свершившееся чудо, Кирилл осторожно прервал Варфоломея:

— Довольно, сынок. А понимаешь ли ты то, что прочитал?

— Не всё, батюшка, ведь я только учусь.

— Ничего, со временем всё станешь понимать. А написано тут, что нечестивый не может наслаждаться накопленными богатствами. Он не воспользуется нажитым, так как оно возвратится к своим первоначальным собственникам, — уйдёт на удовлетворение обиженных им лиц. Богатство не послужит источником радости. Причина этого в незаконном характере приобретения нечестивца. Богатство, созданное путём угнетения бедных, захвата чужой собственности, не знавшей предела жадности, не может быть прочным. Ненасытная жадность, обжорство не только не упрочит благосостояние нечестивца, но и увеличит количество бедствий, предстоящих с его утратою. Умножение благ сопровождается увеличением числа обиженных. И все они поднимут руки на своего прежнего притеснителя, отомстят ему неправды путём, может быть, насильственного отнятия имущества. Угнетавший других теперь сам испытает тяжесть притеснений. Так пища нечестивого сделается для него источником мучений. Это тебе понятно?

— Я понял, батюшка. Тот лихоимец, который угнетает бедных, наживает богатство, отнимая имущество у других, будет наказан теми, кого притеснял.

— То же сказано и в Притчах Соломоновых: «Таковы пути всякого, кто алчет чужого добра: оно отнимает жизнь у завладевшего им».

— Я помню, когда матушка читала мне Евангелие, там было сказано, что удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Божие.

— Так, сынок.

— Получается, что богатый никогда не попадёт в Царствие Божие?

— Богатства, сынок, бывают разные и добываются разными путями. Есть богатство, которое создаётся трудом праведным и честным, служит оно для удовлетворения потребных нужд человека, для исправного служения князю и народу своему, для защиты Родины своей. А есть богатство, превосходящее всякие разумные пределы, употребляемое только для ненасытного обжорства владеющего им. Такое непомерное богатство создаётся путём безумного стяжательства и воровства. Прочитай ещё раз, как лихоимец добывал своё богатство.

Варфоломей поводил пальцем по странице, нашёл нужную фразу:

— Ибо он угнетал, отсылал бедных, захватывал домы, которых не строил; не знал сытости во чреве своём и в жадности своей не щадил ничего.

— Теперь понятно?

— Не совсем, батюшка. Получается, что все люди должны жить одинаково и не должно быть богатых, но ведь все люди разные.

— Сейчас я постараюсь объяснить тебе немного по-другому. Да, все люди разные и живут по-разному: у одного есть собственный дом каменный, разный инструмент, скотина, а у другого нет ничего. Всю свою собственность человек должен создавать своим разумом и своим трудом. Кто много трудится, тот много имеет. А другой целый день лежит на печи и мух считает, а потом жалуется, что у него ничего нет. Ты же знаешь, как в народе говорят: «Без труда не вынешь рыбку из пруда».

— Знаю. А если человек больной и не может трудиться, кто его кормит?

— Больным и немощным община и добрые люди помогают.

— А что князь, воеводы и бояре трудятся больше, чем землепашцы? Ведь землепашцы трудятся с рассвета до заката.

— У каждого человека своя работа, которая ценится по-разному, и у каждого есть свои разные обязанности. Крестьянин выращивает хлеб и делает другую работу, а князь смотрит за всей державой, ему помогают его люди — бояре и воеводы. Бояре смотрят за порядком и помогают князю в делах разных, воеводы держат войско и защищают народ наш от врагов иноземных. Держать власть тоже есть очень тяжёлая работа, это особое служение всему народу. За эту работу землепашец даёт князю от себя часть своего труда, а князь платит боярам и воеводам, чтобы им хватало для исполнения своего долга и на жизнь. Все должны трудиться и иметь обязанности перед другими. В Писании сказано: «И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут». Учись, сынок, постигай мудрость, данную нам Господом. Да хранит тебя Господь.

— Батюшка, я буду учиться с большой радостью и усердием.

— Счастье-то какое, слава Тебе, Господи, — вздохнула Мария и перекрестилась.

Кирилл бережно взял книгу с аналоя, закрыл её и поставил на прежнее место. Показывая рукой на полку, он медленно и назидательно произнёс:

— Здесь, сын, есть много такого, что тебе читать надо. В основном здесь разные богослужебные книги на церковнославянском языке, который вы учите в школе. Есть сочинения на старом славянском языке, на нём написаны древние памятники нашего народа и летописные сказания о минувших судьбах родной земли. Этот старый язык, близкий к церковнославянскому, ты сможешь осилить самостоятельно. Есть много книг на греческом языке, это божественные книги из Византии. Я научу вас со Стефаном читать и говорить по-гречески. Вот жития святых, вот святоотеческие писания, разные Палеи. Только нет здесь книг светского содержания, таких мы не держим. В наших книгах, сынок, ты найдёшь уроки благочестия, раскроется тебе чувство любви к Родине и готовность к служению земле Русской, к подвигам для угождения Богу.

Внимательно слушая отца, Варфоломей подошёл к полкам, бережно провёл рукой по корешкам книг.

— Читай, сын, — ласково сказал в завершение беседы Кирилл и вышел из моленной.

Год 1330

Поездка боярина Кирилла в Ростов. Беседа Варфоломея с матушкой о соблюдении поста. Пожар на селе. Решение ехать в Радонеж.

Село разрасталось, появлялись новые семьи, отселялись дети от родителей, приезжали переселенцы из других краёв. Рядом с усадьбой боярина Кирилла для Стефана с молодой женой построили новый дом с хозяйственными постройками. За церковью, ближе к лесу, совсем недавно появились ещё два новых дома, наполовину был собран сруб третьего, лежали брёвна, заготовленные для строительства следующего дома. Жизнь шла своим чередом.

Погода в тот год выдалась хорошая, благоприятная для урожая: зима снежная, весна прохладная, лето тёплое, иногда шли дожди, насыщая растения необходимой влагой. В конце лета установилась сухая, тёплая погода. При такой погоде хорошо собирать урожай, и работа в поле в основном была закончена. Наполнились закрома в амбарах, уложено в копны сено, поселяне собирали дары леса. Вечный страх перед голодной зимой отодвигался, на смену ему прибавлялась уверенность в завтрашнем дне, всё располагало к спокойной жизни.

В один из таких тёплых солнечных дней по сельской улице, поднимая пыль, проскакал всадник. У дома боярина он соскочил с коня. Неуверенно держась на ногах после долгого сидения в седле, придерживая саблю, гонец вошёл во двор. По его обветренному, загорелому лицу стекали капли пота, оставляя светлые дорожки. Плащ, кольчуга, шлем и вся одежда воина были покрыты дорожной пылью.

Оглядевшись и никого не увидев, гонец крикнул хриплым голосом:

— Эй, есть кто?

На окрик из конюшни вышел Козьма:

— Чего надобно, добрый человек?

— Где боярин? — нетерпеливо спросил гонец.

— Дома.

— Ему грамота от князя.

Козьма поднялся на галерею, постучал в дверь горницы. Вышел Кирилл, взгляд спокойный, движения уверенные. Ему уж исполнилось сорок шесть лет, а он был всё ещё крепок и энергичен, как в молодости. Козьма жестом показал на гостя и спустился по лестнице.

Кирилл подошёл к перилам:

— Кто такой? Что надобно?

— Тебе, боярин, грамота от князя, — ответил вестник, поклонившись, достал из сумы, висевшей на боку, грамоту и протянул ему.

Кирилл спустился во двор, взял грамоту. Заметив усталость на лице гостя, предложил:

— Вижу, ты притомился, отдохни, вкуси пищи с нами.

— Некогда, боярин, ехать надо, дело привычное, — бодро ответил воин.

— Козьма! — позвал Кирилл, — скажи, чтоб принесли служилому воды лицо омыть, кваса из погреба, да пусть соберут торбу с едой в дорогу.

Управляющий поспешил выполнять распоряжение, а хозяин принялся читать грамоту.

Служанка вынесла кружку квасу, полотенце и ведро с водой, полила служилому на руки. Гонец, фыркая от удовольствия, смыл пыль с лица, не отрываясь, выпил прохладный бодрящий хлебный квас, заправленный хреном, и со вздохом произнёс:

— Уфф! Благодать! Спаси вас Бог, люди добрые.

Козьма принёс торбу с едой и плоскую круглую баклажку с квасом, закупоренную деревянной пробкой.

Кирилл, дочитав грамоту, обратился к посланнику:

— Ну что ж, езжай, передай князю, что скоро буду. Да снедь возьми, в дороге пригодится. Храни тебя Господь.

Гонец взял торбу и баклажку, поклонился, вышел со двора и ускакал.

— Козьма, — позвал Кирилл, — поедешь со мной в Ростов. Пошли кого-нибудь за Никифором, Фомой и Ерофеем, они с нами едут, да коней приготовь, сборы не затягивайте. Отправимся завтра на рассвете. Позови мне Стефана.

Кирилл ушёл в дом. Козьма повернулся к конюшне и крикнул:

— Стефан, Митрофан, подь сюда!

Из конюшни вышел старший сын боярина Стефан. Он подрос, окреп и выглядел старше своих шестнадцати лет. За ним появился Митрофан — молодой работник, почти мальчишка.

— Стефан, иди, тебя отец зовёт, он в горнице. А ты, Митрофан, беги на луг да скажи Никифору, Фоме и Ерофею, пусть бросают работу и поспешают во двор.

На следующий день рано утром Кирилл в сопровождении своих дворовых уехал в Ростов.

Прошло уже несколько дней с отъезда боярина. Мария не любила долгих разлук с мужем, переживала за него и скучала о нём. Когда супруг уезжал по княжеским делам, она каждую свободную минуту садилась у окна, смотрела на дорогу, ведущую в село, и ждала его возвращения. Чтобы чем-то занять привыкшие к труду руки, она вышивала. Это было её любимое занятие, но в повседневных домашних хлопотах у неё редко выдавалась для него свободная минута. Вышивание успокаивало её и отвлекало от тревожных мыслей, которые посещали её всегда при отъезде мужа. Вот и сейчас, коротая время, Мария сидела у окна в горнице, освещённой солнцем, работала над платьем, стараясь закончить его к возвращению супруга.

Вошла Марфа:

— Боярыня, обед готов.

— Стефан с женой пришли? — спросила Мария, не отрывая взгляда от работы.

— Пришли.

— Иди, я сейчас буду.

Служанка тихо удалилась. Мария сделала несколько стежков, полюбовалась ещё незаконченным рисунком, положила платье на скамейку, посмотрела в окно на дорогу и вышла из горницы.

В трапезной, соблюдая установленный порядок, Мария села с длинной стороны стола. Справа от неё разместился одиннадцатилетний Варфоломей, слева — десятилетний Пётр. Напротив — Стефан и его жена Анна, красивая, крепко сложённая шестнадцатилетняя женщина со светлыми волосами, сплетёнными в косу, уложенную вкруг головы.

К обеду были наваристые щи, горячая, только что вынутая из печи, ещё дымящаяся каша, варёная рыба, разная зелень и хлеб. Все ели с аппетитом, только Варфоломей жевал один хлеб и запивал его водой. Стоявшие в стороне служанки, глядя на него, недоумённо переглядывались и пожимали плечами, но так, чтобы не заметила Мария. Однако она всё-таки уловила их взгляды и тихо произнесла:

— Варфоломей, ты опять ничего не ешь. Возьми вон рыбки, а не то каши. Не изнуряй себя излишним воздержанием.

— Не хочу я, матушка, — тихо ответил Варфоломей.

— Посмотри, никто в твоём возрасте не принимает так мало пищи, ни братья твои, ни товарищи, — продолжала Мария.

Все дети боярина Кирилла отличались высоким ростом и особой статью. За последний год Варфоломей заметно вытянулся, оттого худоба его, вызванная настойчивым воздержанием в еде, стала ещё заметнее.

Стефан с чувством превосходства посмотрел на Варфоломея, протянул служанке тарелку и сказал:

— Арина, добавь щец.

— И мне, — тут же вставил Пётр, глядя на Стефана.

Арина, молодая служанка, взяла обе протянутые ей тарелки, подошла к печи, налила из чугуна большой деревянной ложкой каждому щей и поставила на стол.

— Видишь, как братья твои едят досыта, — сказала Мария, глядя на Варфоломея и кивая головой на братьев, — а ты постоянно недоедаешь. Не изнуряй себя излишним воздержанием, чтобы тебе не заболеть от истощения сил, тогда и нам немалую скорбь причинишь. Перестань так делать, вкушай пищу, по крайней мере, вместе с нами.

— Матушка, — ответил твёрдым голосом Варфоломей, глядя на неё, — а как же старцы-отшельники держат пост при полном воздержании в среду и пятницу, а в остальные дни питаются только хлебом и водой? И я, матушка, желаю, как они, устремиться к Богу.

— Они старцы, сын мой, а ты-дитя малое, твоё тело ещё растёт и тебе такой пост не по силам, всякое добро хорошо в меру и в своё время, — Мария прекратила есть и с тревогой посмотрела на Варфоломея. — Отказ от пищи не приближает к Богу. В евангельском понимании тело есть вместилище души, и оно, прежде всего, должно быть здоровым. Держать не в меру и не по возрасту строгий пост

Сам Иисус Христос не проповедовал, и Сам того не делал. Апостолы тоже. Не должно безрассудно держать себя в скудости пищи и пития и делаться немощным для дел будущих.

Все внимательно прислушивались к словам матушки, и она продолжала ласковым, но внушительным тоном:

— Тебе, детка, нет ещё и двенадцати лет, тебе расти надо и тело укреплять. К тому же ты много сил тратишь, помогая нам дома и в поле. Тебе нужно крепкое здоровье, чтобы достойно пройти предначертанный путь, полный невзгод и лишений.

— Хорошо, матушка, — ответил Варфоломей покорно, глядя в глаза Марии, — не нарушу я заповеди о почитании и послушании родителей, выполню твоё желание. Но только дозволь мне по силе телесной воздерживаться не от пищи, а от переедания.

— Удивляюсь я разумным речам твоим, сынок. Поступай, как знаешь, Господь с тобою, я не хочу стеснять тебя в добром, дитя моё.

Все за столом замерли в ожидании.

— Ешьте, ешьте. Уж скоро к вечерне собираться, мы опоздать можем.

В церковь они поспели вовремя и отстояли всю службу. По окончании прихожане направились к выходу, среди них и Стефан с Анной. Мария задержалась в храме, перед иконой Богородицы склонила голову, шепча молитву. Перед иконой с ликом Христа молился Варфоломей.

Отец Михаил, проводив прихожан, оглядел храм, увидел Марию, подождал, когда она закончит молиться, подошёл к ней и тихо спросил:

— В добром ли ты здравии, боярыня?

Мария повернулась на голос, посмотрела на отца Михаила и так же тихо ответила:

— Благодарствую, батюшка, слава Богу, здорова.

— А пошто боярин не был на службе?

— Ныне он службу исполняет у князя Ростовского. На душе, батюшка, неспокойно, — в голосе Марии звучала тревога.

— Да-а. Времена ныне тревожные, князья всё никак меж собой не замирятся. Будем надеяться, что Господь защитит нас. Дай Бог боярину здоровья. Спаси его, Господи, и сохрани.

Отец Михаил и Мария перекрестились. Боярыня снова посмотрела на иконы, и ей вдруг показалось, что лики Христа и Богородицы ожили, и Они внимательно смотрят на неё и слушают. Мария вздрогнула от волнения и посмотрела на Варфоломея.

Отец Михаил заметил это.

— Вижу, боярыня, что Варфоломей всей душой полюбил богослужение церковное и не пропускает ни одной службы.

— Так, батюшка, ни одной службы не пропустил.

— Похвально сие и угодно Богу.

— Только, батюшка, ведёт он себя, не как все дети.

— А что тревожит тебя, боярыня?

— Уклоняется от детских игр, шуток, смеха, разговоров. Всё свободное от домашних работ время проводит в чтении книг. Беды свои и даже телесные страдания переносит с радостью, никогда ни на что не пожалуется.

— Что беды свои он переносит с радостью, должно вселять дух бодрости, а не уныния. А чтение житий святых и летописных сказаний о земле Русской, боярыня, занятие похвальное и богоугодное. В семействах, где дети воспитываются на чтении таких книг, встречаются примеры горячего детского благочестия, усердного стремления подражать подвигам святых отцов и героев земли нашей. В таком учении дитя черпает силу и крепость, в его душе слагаются светлые образы, которые сродняются с его юным сердцем и становятся для него на всю жизнь заветною святыней, к которой потом человек обращается даже в глубокой старости. И чем сильнее эти святые стремления в детстве, тем больше они потом освещают мрак жизни в сей юдоли земной. Так будет и с отроком вашим.

— Беспокоюсь я о его здоровье. Он ведь ещё ребёнок.

— О здоровье его, боярыня, не беспокойся, он у вас не слабее своих сверстников, а то и покрепче будет, а в духовном развитии превосходит многих.

Варфоломей, закончив молиться, подошёл к Марии и отцу Михаилу.

Мария поняла, что беседа закончилась.

— Благослови нас, батюшка, — обратилась она к священнику.

Получив благословение, они поклонились ему, целуя руку, и пошли к выходу из храма.

— Храни вас Бог, дети мои, — произнёс отец Михаил им вслед и направился к алтарю.

На склоне одного из последних сентябрьских дней, когда солнце ещё не опустилось за вершины сосен, по неширокой лесной дороге ехали всадники. Под плащами их блестели кольчуги, на головах красовались островерхие шлемы, все были вооружены. Всадники и кони устали, видимо, путь был долгий и нелёгкий. Впереди в дорогих доспехах ехал боярин Кирилл, за ним парами, чуть не задевая друг друга шпорами, следовали Козьма, Никифор, Фома и Ерофей.

Козьма подстегнул коня и поравнялся с боярином. Кирилл посмотрел на его уставшее лицо и бодрым голосом спросил:

— Что приуныл, Козьма? По дому скучаешь аль притомился?

— Есть, боярин, малость и то и другое. Долго уж мы в пути, и в Ростове были, и во Владимире. А как дома дела складываются-не ведаем, тревожно что-то на душе.

— Не кручинься, Бог даст, скоро уж на месте будем.

Некоторое время ехали молча, изредка поглядывая по

сторонам. Никифор, приподнявшись в седле, покрутил головой, принюхался и крикнул:

— Боярин!

— Что там? — спросил Кирилл, оглянувшись.

— Кажись, дымком потянуло, — крикнул Никифор.

Всадники стали принюхиваться, пытаясь определить, действительно ли пахнет дымом и с какой стороны.

— Да-а, кажись, от нас. Может, случилось что, — с тревогой в голосе молвил Козьма.

Кирилл приподнялся на стременах, тоже потянул носом воздух, оглядываясь по сторонам. Затем махнул рукой, призывая всадников следовать за собой, пришпорил коня и помчался вперёд. Все последовали за ним.

Выехав из леса, они увидели над пригорком со стороны села столб дыма, похожий на большое серое дерево. По мере приближения за столбом дыма показалась глава церкви с крестом, освещённым лучами заходящего солнца, а потом и всё село с горящими домами и суетящимися вокруг них людьми.

Горели три дома, стоявшие у реки особняком отдругих. Возле них суетились все жители села, большинство в прожжённой и почерневшей одежде. Слышались крики, плач и причитания. Мужики и бабы, выстроившись цепочкой до реки, передавали друг другу вёдра с водой. Трое крепких парней поочерёдно принимали их и выливали на догорающие дома. Несколько человек пытались растащить баграми горящие брёвна. Между взрослыми сновали подростки, среди них Варфоломей и Пётр. Те, кто постарше, таскали из реки воду. Командовал всеми Стефан. Одежда на нём местами прогорела, весь он был в саже, но голос звучал твёрдо, уверенно, как и подобает старшему сыну боярина.

В стороне кучками были свалены вещи, которые успели вынести из домов. Кое-где поверх них лежали иконы. Пробегая мимо с пустым ведром, Варфоломей заметил, что одна икона лежит на земле. Остановившись, поднял её, вытер рукавом, перекрестился, бережно положил поверх вещей и побежал к реке.

Подъехавшие всадники соскочили с коней, бросили поводья мальчишкам и кинулись помогать мужикам.

Кирилл, увидев Анну среди измученных и растрёпанных женщин, подошёл к ним и с тревогой спросил:

— Все целы, не погиб ли кто?

Женщины ответили наперебой:

— Слава Богу, боярин, никто не погиб, все целы.

— Скотину выгнать успели, только вот добро погибло.

— Как это случилось? — уже более спокойно спросил Кирилл.

— Да всё мальчишки с их шалостями. Зажгли костёр на сухой навозной куче за коровником, он и загорелся, а там и коровник запылал. Так и пошло.

— Хорошо другие дома в стороне, да и вся деревня собралась огонь тушить, а то беда большая могла быть.

— Горе-то какое, боярин. Где жить теперь?

Подошёл Стефан:

— Здравствуй, отец. Что делать будем?

— Огонь затихает, на другие дома уж не перекинется, — уверенно сказал Кирилл. — Ты иди домой, собирай вещи и перенесите их к нам. Поживёте у нас. Возьми с собой Анну, Варфоломея и Петра, пусть тебе помогут. Где Козьма?

Стефан посмотрел по сторонам, увидел управляющего, который багром растаскивал горящие брёвна, и крикнул:

— Козьма!

Тот оглянулся на крик. Стефан махнул ему рукой:

— Иди сюда!

Козьма отдал багор мужику, пошёл к Кириллу. Варфоломей и Пётр, увидев отца, подбежали к нему. Кирилл, обняв их, ласково сказал:

— Здравствуйте, дети. Вижу, вы не испугались и взрослым помогаете. Похвально.

— А как же, батюшка, все должны помогать друг другу, — уверенно ответил Варфоломей.

— Я тоже помогал, — поспешно вставил Пётр.

— Молодцы вы у меня.

Подошёл Козьма.

— Ты вот что, — обратился к нему Кирилл. — Возьми дворовых, и помогите Стефану перебраться к нам. Потом перенесите вещи погорельцев в его дом, отведите туда женщин и детей.

Между тем вокруг Кирилла собрались женщины из сгоревших домов. Некоторые из них вытирали слёзы на измазанных копотью лицах. Все они с надеждой смотрели на Кирилла, а у него сердце разрывалось при виде их горя.

— Собирайте вещи, берите детей, пока будете жить в доме Стефана. Потом решим, что дальше делать. В беде не оставим.

Женщины наперебой стали благодарить Кирилла.

— Идите, идите, — прервал он их. — А мужики пусть заливают головешки, не дай Бог, ветер поднимется, пламя раздует.

Кирилл посмотрел вокруг, увидел крепкого мужика средних лет и, подзывая его жестом, крикнул:

— Иван!

Закопчённый, с опалённой бородой мужик вытер рукавом нос:

— Чего, боярин?

— Ты присмотри, чтоб нигде не осталось ни огня, ни дыма. Женщин и детей отведём в дом Стефана, они там жить будут.

— Благодарствую, боярин, за заботу о детях да жёнках наших. Тут мы всё сделаем, не сомневайся.

Кирилл взял поводья у мальчика, державшего его коня, и направился к своему дому.

Умывшись и переодевшись в чистую одежду, Кирилл наскоро перекусил и вышел проверить, как идут дела с устройством погорельцев. С ним отправились Стефан и Варфоломей.

— Иди в церковь, проси отца Михаила прийти к нам, — сказал Кирилл Варфоломею.

Около дома Стефана стояли женщины. Они ещё не успели смыть с себя копоть и помыть детей, которые цеплялись за их подолы. Самых малых женщины держали на руках.

— Как устроились, все разместились? — спросил Кирилл.

Женщины поклонились Кириллу:

— Слава Богу, боярин, все устроились. Благодарствуем за доброту твою.

— Главное, все целы, и крыша есть над головой.

— Страшно в зиму без крова остаться.

— Не печальтесь, раз мужики целы, значит, новые дома поставим. Перезимуете здесь, пропитания хватит, зимней одеждой поможем. Козьма обо всём позаботится, — ответил Кирилл.

— Спасибо, боярин, спасибо. Дай Бог тебе здоровья, — заговорили все женщины разом.

Подошли отец Михаил, Козьма и Варфоломей.

— День добрый, отче, — хором сказали женщины и поклонились.

— Какой же он сегодня добрый? Спаси и сохрани вас Господь.

— Мы тут, отче, всё что могли, сделали для погорельцев. Женщины с детьми здесь жить будут, пропитания всем хватит. Мужиков селяне к себе на прожитьё возьмут, — сказал Кирилл.

— Слава Богу, всё устроилось, — отец Михаил перекрестился. — Господь отблагодарит тебя, боярин, за доброту твою и щедрость. Зачем звал?

— Пойдём, отче, ко мне в дом, потолковать надо. А ты, Козьма, посмотри у Стефана в закромах и выдай женщинам всё, что необходимо.

— Слушаюсь, боярин, всё сделаю, — ответил Козьма.

— Стефан, пойдёшь с нами, а ты, Варфоломей, если хочешь, можешь тут помочь.

— Я, отец, останусь помогать деткам маленьким, вон их сколько, мамам одним не управиться с ними, — ответил Варфоломей серьёзно.

Глядя на него, измученные женщины улыбнулись первый раз за этот тяжёлый день.

Кирилл обнял Варфоломея:

— Ну, давай трудись. Мы пошли, а ты как захочешь, приходи.

Когда Кирилл с отцом Михаилом и Стефаном вернулись в горницу, уже были сумерки. Из спальни вышла Мария с лучиной, зажгла свечи, стоявшие в кованых подсвечниках по углам горницы.

Отец Михаил перекрестился на иконы, поклонился:

— Здравствуй, боярыня. Бог в помощь! Как здоровье?

— Благодарствую, батюшка. Слава Богу, все здоровы, — ответила Мария с поклоном. — Только вот боярин привёз вести не радостные.

— Присядь, отче, — пригласил Кирилл. — Стефан, тоже сядь, ты уже достаточно взрослый, скоро меня заменишь, так что принимай участие в решении дел семейных.

Все сели на скамейки, стоявшие вдоль стен.

— Что случилось, боярин? Поведай нам, — спросил отец Михаил.

— Плохи дела, отче, — мрачно ответил Кирилл. — Прибыл в Ростов из Владимира воевода Василий с дружиной, начал бесчинствовать, притеснять жителей. Народ ропщет, волнуется.

— Да так и до кровопролития недалеко, — заметил священник. — А что князь ростовский Константин Васильевич?

В горницу вошёл Варфоломей.

— Раз пришёл, сынок, садись и слушай, — сказал Кирилл и продолжил. — Князь Константин не желает кровь русскую проливать, войны не хочет. Пытался он говорить с воеводою, да бесполезно. Тогда по наущению ростовского епископа Антония князь Константин отправился во Владимир к великому князю Ивану Даниловичу. С ним ехали епископ Антоний, тысяцкий Протасий, Фёдор Тормасов и я. Великий Князь принял нас любезно, говорили долго. Поведал он нам, что будет решительно продолжать дело деда своего Александра Невского по объединению всех земель русских под единой властью.

— Далече зрел Великий Князь, — вставил отец Михаил.

Кирилл кивнул и продолжал:

— Князь Константин поклялся Великому Князю служить верой и правдой и на том целовал крест в присутствии епископа. А чтоб скрепить союз, Великий Князь решил выдать дочь свою за князя Константина. Воеводу Василия Великий Князь приказал из Ростова отозвать.

— И что далее?

— Великий Князь, желая расширить свои владения, передал своему младшему сыну Андрею село Радонеж, что за Владимиром. По малолетству Андрея наместником в Радонеж поставлен Терентий Ртища. И предложил Великий Князь нам переехать в тот малонаселённый край, даёт земли хорошие. Наши земли здесь оставляет за нами. Так что надо решать. Что скажешь, отец Михаил?

— А кто ещё едет в Радонеж?

— Из Ростова едут Протасий тысяцкий, Георгий — сын Протопопова со своим родом, Иван и Фёдор Тормасовы и их родственники Дюденя и Онисим.

— Я так думаю, боярин, коль то на благо княжества нашего, надо ехать. Господь поможет.

— Отец, а куда ж мы поедем? — вмешался в разговор Стефан. — Там, поди, и жить-то негде.

Кирилл внимательно посмотрел на сына:

— Завтра я собираюсь ехать в Радонеж, ты отправишься со мной. С собой возьмём Ивана, всех погорельцев, да ещё мужиков человек пять. За семьи им волноваться не придётся, они пристроены и накормлены будут, так что мужики смогут работать спокойно. Надо будет лес валить да срубы готовить. А весной избы ставить будем да землю под пашню расчищать. Потом сами туда переедем и погорельцев перевезём.

— А что здесь будет? — с некоторым беспокойством спросил отец Михаил. — Хотел бы я на старости лет при своей церкви остаться.

— Кто не пожелает ехать с нами, останется здесь. Управляющим на этой земле Козьма будет.

Кирилл немного помолчал, давая собеседникам подумать. Посмотрел на жену. Лицо её было усталым и печальным. Кириллу захотелось обнять её и успокоить, и он тихо и ласково спросил:

— А что ты скажешь, Мария?

— Ох, Кириллушка, не знаю, что и сказать. Новое место всегда пугает. Ну да раз так надо, поедем. Надеюсь, что Господь не оставит нас.

— Господь поможет вам в делах ваших, — голос священника звучал всё более уверенно. — Во благо земли Русской совершается сие переселение. Буду молиться за вас. Теперь пойду я.

— И я пойду, — молвила тихо Мария.

Когда священник и Мария вышли, Стефан спросил:

— Отец, как же так получается: мы имеем здесь землю, дома, которые мы сами ставили, и теперь должны всё бросить, переселиться на пустое место и начинать всё сызнова? Так мы никогда не будем жить богато.

— Так надо, сынок, для блага княжества нашего. А живём мы в достатке и имеем всё, что нам необходимо: и кров и пищу и одежду.

— Отец, но ведь некоторые также служат князю, но при этом имеют больше, чем мы и много больше того, что им надо на исполнение долга и на жизнь, — продолжал спрашивать Стефан.

— То, что некоторые имеют много больше, чем им надо на исполнение долга и на жизнь, так это от лукавого, от их неуёмной жадности, воровства и мздоимства, от захвата чужого имущества, которое они сами не создавали и не строили.

— Выходит, батюшка, все большие богатства от воровства? — спросил робко Варфоломей.

— Выходит так, но знайте, дети: Господь запрещает присваивать незаработанные своим трудом деньги и имущество.

— Но как можно безнаказанно воровать? — продолжал любопытствовать Стефан.

— Есть много способов воровства. Вот, например, мастер придумал, как делать новую соху для обработки земли, сам построил мастерскую и стал выполнять заказы для землепашцев. Землепашцы стали заказывать мастеру новую соху, потому что с ней быстрее и лучше стали обрабатывать землю и получать больше хлеба. За новую соху землепашцы отдавали мастеру часть своих трудов, например, зерно или что другое. Если мастер один не справлялся с выполнением заказов, он приглашал себе помощников, а полученный прибыток делил между ними по справедливости и по трудам их. Все много трудились, выполняли много заказов и постепенно богатели. Землепашцы тоже богатели. Всем хорошо. А вот другой человек умел только обманывать и держать в руках плётку, да и ту он у кого-нибудь украл. И вот этот ненасытный человек силой или обманом отобрал у мастера мастерскую, где тот делал свою соху, и заставил его и его помощников работать на себя. Сам этот злой вор только развлекался, сладко жил и продолжал воровать ещё больше, а чтоб мастер и его помощники лучше работали, хлестал их плёткой и присваивал себе всё, что они сделали. И за жадность свою и за воровство он будет наказан.

— Понятно, батюшка. А кто такой мздоимец? — спросил Стефан.

— Князь вознаграждает боярина, чтобы он хорошо работал. Но жадному боярину этого мало, и он начинает брать вознаграждение, то есть мзду ещё и с народа. Это то же самое, что воровать. Понятно?

— Понятно, батюшка.

— Вам, дети, следует понять и другое: Христос не богатство порицает, но тех, которые пристрастились к нему. Если трудно войти в Царствие Небесное богатому, то что сказать о любостяжателе? Дело не в богатстве, а в отношении людей богатых ко Христу и Евангелию. Опыт показывает, что многие богатые бывают более истинными христианами, чем бедные. Сейчас я ещё раз объясню вам некоторые вещи.

— Внимаем, батюшка, — тихо молвил Варфоломей.

— Вот человек зарабатывает богатство своим умом и трудолюбием, данными ему Господом. Тратит заработанное для себя только на самое необходимое, без излишеств. А что есть сверх того, выполняя заповедь Божию «друг друга тяготы носите, не о себе только каждый заботится, но каждый и о других», тратит на процветание и защиту Родины своей, на помощь другим людям, особенно сиротам, болящим и нуждающимся. Такое богатство Христос не порицает. Но есть и другие люди, которые добывают богатство разными нечестивыми путями: мздоимством, обманом, воровством, и тратят его только на себя, на свои непомерные соблазны, удовольствия и развлечения — вот такое богатство Христос порицает…

— Вразумели, батюшка, — почти хором ответили дети.

— Есть и такие, которые не признают учение Христа, тратят силы и жизнь свою только на то, чтобы любыми неправедными путями, как то сказано в «Книге Иова», не щадя ничего в своей жадности, тратят свои силы и свою жизнь только на то, чтобы богатеть и через то управлять другими людьми, заставлять их работать на себя, отнимая у них всё сделанное ими — это дети сатаны, они бегут за ним и исполняют волю его. По слову Евангельскому: «По делам их узнаете их» — это сыны зла.

— Батюшка, но иногда про человека, который добывает богатство воровством, говорят, что он умный, потому и богатеет? — спросил Варфоломей.

— Господь даёт ум человеку, чтобы он пользовался им во благо всех людей. Апостол учит нас: «возлюби ближнего твоего, как самого себя». Надо любить ближних так, чтобы помогать им трудом и умом своим, а если надо, и жизнь свою положить за них. А если человек тратит богатство только на свои ненасытные желания и удовольствия, то дела такого человека исходят не от ума, данного Господом. Таких людей ведёт дьявол и учит их воровать у других людей. Человек сам выбирает, как ему жить и какое учение исполнять. Учитесь, дети мои, постигайте всю мудрость, данную нам Господом нашим. Да хранит вас Господь. — Кирилл немного помолчал и закончил: — Вот всё, что я хотел вам сказать, теперь мне надо отдохнуть.

— Отдыхай, батюшка, а мы пойдём, — сказал Стефан.

Дети пошли к выходу, Кирилл перекрестил их вслед.

Год 1338

Радонеж. Варфоломей просит родителей благословить его на иночество. Переселение родителей в Хотьков монастырь. Похороны Анны. Стефан уходит в монастырь.

Радонеж

Заканчивалась восьмая весна, как боярин Кирилл со всей своей семьёй жил в Радонеже — небольшом селе, в котором было примерно две дюжины домов, сложенных из толстых сосновых брёвен. В центре села стояла деревянная церковь Рождества Христова, недалеко от неё находилась усадьба Кирилла — два одноэтажных дома в одном дворе. В одной половине длинного деревянного дома с двумя входами проживал Кирилл с Марией и Варфоломеем, в другой — Пётр с семьёй. Дом поменьше занимала семья Стефана. За домами у дальнего забора разместились хозяйственные постройки. Просторный двор был вымощен тёсом.

За последние годы Варфоломей заметно подрос и окреп. В свои девятнадцать лет он ростом догнал отца, раздался в плечах и возмужал. Поступь его была полна скромности и целомудрия; никто не видел его смеющимся, если и появлялась иногда улыбка на его прекрасном лице, то и она была сдержанна, а чаще лицо его было задумчиво и серьёзно. Всегда тихий и молчаливый, кроткий и смиренный, он со всеми был ласков и обходителен, ни на кого не раздражался, от всех с любовью принимал случайные неприятности. Одевался он просто и скромно, а если встречал бедняка, то охотно отдавал ему свою одежду.

Все дни он проводил в трудах: помогал родителям по хозяйству дома, работал в поле, не жалея своих молодых сил, трудился в поте лица, выполняя самую тяжёлую работу. Так, укрощая юную плоть свою воздержанием и трудами для сохранения чистоты душевной и телесной, он ни в чём не выходил из воли своих родителей: как кроткий и послушный сын, он был истинным утешением для них. Каждую свободную минуту он посвящал молитве и чтению книг. Черпая из них уроки мудрости духовной, он старался прилагать их к своей жизни. Варфоломей скоро понял, что ещё в отроческом возрасте страсти и пороки начинают проявлять свою губительную силу, и немало труда требуется, чтобы сдержать их. Благоразумный юноша уразумел, что стоит только раз поддаться в юности их влечению и позволить им связать себя порочными склонностями, тогда в дальнейшем и подавно тяжело преодолеть их. Восприняв это, он прилагал все усилия, чтобы оградить себя от воздействия страстей и пресекать все пути, которыми они обычно проникают к сердцу человека. Он уклонялся от игр, бесполезных занятий и пустословия, помня, что со строптивыми легко можно и самому развратиться. Уже давно он наложил на себя строгий пост: по средам и пятницам не вкушал ничего, а в прочие дни питался в меру, о каких-нибудь сладких напитках, не говоря уже о вине, он не позволял себе и помыслить. Всю свою жизнь он следовал мудрому наставлению святителя Василия Великого: «аще хочеши внити в рай, воздержи чрево, бежи пьянства».

Варфоломей сознавал, что воздерживать себя во всём есть лучшее средство сдерживать страсти, а незатемнённый страстями дух и неомрачённая ими мысль всегда бывают свободнее к восприятию благодати Божией и достижению цели своей жизни.

В один из тёплых солнечных дней Варфоломей возвращался от реки с коромыслом на плечах, на котором висели большие деревянные наполненные до краёв вёдра. Они мерно раскачивались в такт его шагов, вода в них так же ритмично колыхалась, иногда выплескиваясь на яркую зелень травы. Войдя во двор, Варфоломей опустил ношу у дверей Стефана. В этот момент дверь отворилась. Щурясь от яркого солнца, на порог выскочили две молодые работницы с вёдрами и тряпками. Их мокрые руки были открыты до плеч, подолы длинных юбок, заткнутые за пояс, обнажали чуть выше колен стройные крепкие ноги. Весёлые лица покрывал румянец, видимо, работа им была не в тягость и доставляла удовольствие. Увидев Варфоломея, они засмеялись, и одна из них игриво обратилась к нему:

— Быстро ты ходишь, Варфоломей, уж третий раз за водой сбегал. Мы не успеваем за тобой.

Варфоломей ничего не ответил и стоял неподвижно, опустив взгляд.

Молодушки легкой походкой, почти бегом зашли за сарай, выплеснули из вёдер грязную воду и вернулись к порогу.

— Отдохни немного, дай и нам отдохнуть, — улыбаясь, добавила самая бойкая.

Варфоломей молча, не глядя на девушек, вылил воду из одного ведра в освободившиеся вёдра. Продолжая весело смеяться, работницы подхватили их и ушли домывать полы.

Варфоломей перекрестился и, оставив второе полное ведро на пороге, тихой ровной походкой, не поднимая головы, не отрывая взгляда от настила и шепча молитву, пошёл в ту часть дома, где жили родители.

В горницу Варфоломей вошёл тихо и бесшумно, как это делал только он. За большим массивным столом, ещё заставленным посудой после утренней трапезы, на такой же массивной скамейке сидел отец. Мария убирала со стола, временами вздыхая и держась за поясницу. Подойдя к матери, Варфоломей слегка дотронулся до её плеча и тихо сказал:

— Отдохни, матушка, я сам всё уберу.

Мария улыбнулась в ответ, её радовала ненавязчивая забота сына. Спокойно и незаметно он успевал делать всё, что могло хотя бы немного облегчить жизнь не по годам состарившихся родителей.

Варфоломей неспешно, но споро собрал со стола посуду и понёс на кухню. Мария вытерла стол и тоже вышла из горницы.

Кирилл тяжело поднялся, взял с полки книгу и устроился на лавке, углубившись в чтение.

Вернувшись в горницу, Варфоломей подошёл к окну, остановился, задумчиво глядя на церковь, залитую солнечным светом, на лик Христа над входом.

Вошла Мария, села рядом с мужем, с нежностью посмотрела на Варфоломея, застывшего у окна, спросила:

— О чем задумался, сынок? Опять о сути всего земного?

— Да, матушка, мысли разные терзают меня, — немного повернувшись в сторону родителей и не отрывая взгляда от окна, тихо ответил Варфоломей. — Вот мир и всё, что в нём, создано Богом для блага людей; но всё это человеческими страстями, насилиями, неправдами до того извращено, что жизнь человеческая не представляет ничего, кроме труда и болезней. И желающему в кротости духа устроить своё спасение со всех сторон встречаются препятствия и соблазны.

— Что поделаешь, сын мой, жизнь так устроена, — оторвав взгляд от книги, произнёс Кирилл.

— Но всё это тяжко мне, — грустно продолжил Варфоломей.

— Сходи, сынок, в церковь, помолись, полегче будет, — предложила Мария.

— Ты права, матушка, спасибо тебе, — тихо ответил Варфоломей и вышел из горницы.

Во дворе Стефан и Пётр поправляли ворота. Семилетний сын Стефана Климент суетился подле них, пытаясь помогать. Возле дома Стефана на скамейке, прислонившись спиной к стене, сидела Анна. Ей исполнилось всего двадцать три года, но на бледном лице не осталось прежней радости и румянца, в глазах поселились боль и усталость. Она медленно качала новорождённого сына Иоанна. Рядом сидела жена Петра, Екатерина, семнадцатилетняя красавица, полноватая, с длинной косой, спускающейся на грудь. На руках она держала годовалую дочку Марию и пыталась с ней говорить. Девочка в ответ только улыбалась и что-то лепетала по-своему.

— Давайте пособлю, — предложил Варфоломей, подходя к братьям.

— Спасибо, братец, сами сладим, — ответил Стефан. — Лучше отдохни, выглядишь неважно. Много ты взвалил на себя, взяв весь уход за родителями и хозяйством.

— Варфоломей, может, прийти помочь чем? — участливо спросила Екатерина.

— Благодарствую, не надо, я справляюсь.

— Напрасно ты отказываешься от помощи, — заметил Пётр.

— Труд сей мне в радость, — ответил Варфоломей, — желания и нужды родителей для меня святы. А ежели нужда какая будет или сил моих не хватит, я призову вас. Выполняйте исправно долг свой перед князем и семьями своими, а о родителях не беспокойтесь. Я свой долг выполню.

Варфоломей слегка кивнул братьям и вышел за ворота.

Войдя в церковь, Варфоломей как всегда хотел встать в сторонке и совершить тихую молитву. В церкви прихожан в это время не было, у входа священник беседовал с каким-то почтенным старцем. Увидев Варфоломея, он жестом подозвал его и представил собеседнику:

— Сын это почтенного боярина Кирилла, удивительный юноша, полюбил Господа с детства раннего. Весьма старателен, свободное от трудов время проводит в молитвах, желает избрать путь жизни иноческой, — затем, обращаясь к Варфоломею, добавил: — Вот отец Митрофан, игумен монастыря в Хотькове, это ближайшая обитель от Радонежа, может Господь приведёт и тебя в ней бывать.

— Благодарствую, отче, за слова добрые, — ответил Варфоломей с поклоном. — Не вижу я для себя другой жизни кроме иноческой, готов хоть сей час просить игумена принять меня в обитель.

— На то, сын мой, — ответил игумен Митрофан, — надобно тебе благословение родителей твоих.

— О том я буду просить их.

— Но смогут ли они теперь благословить тебя? Родители твои преклонного возраста, помощь им требуется, не огорчишь ли ты их своей просьбой? В Евангелии от Матфея сказано «почитай отца и мать; и люби ближнего твоего, как самого себя». Что это значит? При соблюдении как других заповедей, так и этой, много разного. Можно любить ближнего, как самого себя, и ограничиваться только бесполезною для него и недеятельною любовью. Можно любить делом, но не словом. Можно, наконец, любить ближних так, чтобы положить за них жизнь свою. Решай сам, сын мой. Да хранит тебя Господь.

Игумен Митрофан осенил крестным знамением склонённую голову отрока. Перекрестившись, Варфоломей поцеловал руку игумена, отошёл в сторону и долго молился перед иконой Христа.

Так Варфоломей впервые встретился с настоятелем Покровского монастыря игуменом Митрофаном, ставшим его наставником в самые трудные первые годы жизни в дикой пустыне.

Иногда в жизни бывают события, которые многим кажутся случайными. На самом деле эти случайности, непознанные человеком, устанавливаются промыслом Божьим.

Прошло несколько дней. Вернувшись с полевых работ, Варфоломей помог работникам убрать инвентарь, подмести двор и пошёл в горницу к родителям. Кирилл сидел у окна и читал. В последнее время сил заметно поубавилось, и он большую часть времени проводил за чтением старинных святоотеческих книг. Мария кроила платье, разложив на столе льняное полотно.

Когда вошёл Варфоломей, Кирилл прервал чтение и спросил:

— Как дела, сынок, сев закончили?

— Ещё нет, отец, завтра, пожалуй, кончим.

— Ты присядь, притомился чай, отдохни немного. Сейчас я всё уберу и ужинать будем, — обратилась к сыну Мария.

Кирилл, внимательно наблюдавший за сыном, заметил в нём некоторое беспокойство и спросил:

— Что опечален, аль в поле что неладно?

— В поле всё хорошо. Душа моя в смятении. Давно хотел просить вас об одном деле для меня важном, но боюсь огорчить вас.

— Как же теперь быть, сынок? Лучше скажи, а мы постараемся понять тебя, — в голосе Марии звучала тревога.

— Прошу вас, отец, матушка, — произнёс Варфоломей умоляющим голосом, — благословите меня избрать путь иноческой жизни. Отпустите меня с благословением в монастырь.

Кирилл отложил в сторону книгу, встал, подошёл к Марии и, положив ей руку на плечо, сказал тихо, но убедительно:

— Помедли, сынок, сам видишь, мы стали стары и немощны, послужить нам некому, кроме тебя. У братьев твоих немало забот о своих семьях да служба у князя. Мы радуемся, что ты печёшься, как угодить Господу Богу, это дело хорошее, но верь, сын мой, твоя благая часть не отнимется у тебя.

— Сынок, — просящим голосом печально добавила Мария, — ты послужи нам ещё немного, пока Бог явит милость свою над нами и возьмёт нас отсюда. Вот проводите нас в могилу, тогда и уйдёшь в монастырь.

— Мы, сынок, не хотим погасить в тебе Божественное желание, не принуждаем связать себя с суетою мира узами брачными, как делают многие родители, — Кирилл говорил тихо, скорее просил, чем наставлял. — Мы только указываем тебе на свои нужды и немощи, а более всего даём тебе случай ещё испытать себя и укрепиться в святом намерении, дабы ты, возложив руку на рало, уже не озирался вспять.

Жалость и тоска охватили Варфоломея, когда он посмотрел на родителей. Как они постарели! Отец для своих пятидесяти четырех лет и матушка, которой недавно исполнилось сорок четыре года, выглядели гораздо старше своего возраста. Трудные последние годы прибавили им седых волос и болезней, отложили на их внешности свой суровый отпечаток. Тяжесть легла на сердце юноши, он понял несвоевременность и безжалостность своей просьбы, вспомнил напутствие игумена Митрофана.

Подойдя к родителям, поклонился им и сказал:

— Повинуюсь вам, родители мои святые. Следуя учению Христа о единстве любви к Богу и любви к ближнему, приложу всё своё старание, чтобы угодить вам и не огорчать вашу старость.

Ещё раз поклонившись родителям, Варфоломей предложил матушке помочь собрать ужин. Когда Мария с сыном вышли из горницы, Кирилл опустился на колена перед иконами и стал благодарить Всесильного Бога:

— Благодарю Тебя, Господи, что дал нам такого сына и помог нам воспитать его. Благодарю, что вразумил его не следовать примеру своевольных детей века сего, из коих многие, даже в обыкновенных мирских делах, не хотят покорить воли своей воле родителей и ни во что ставят их нужды и желания. Господи, видим мы, что сын наш знает достоинство того чего желает, однако, взирая на заповедь Божию «чти отца и матерь», соглашается до времени томить себя неисполнением своего заветного желания, дабы сохранить повиновение нам и через то получить наше благословение. Господи, до последнего своего воздыхания будем от всего сердца благословлять послушного сына нашего святыми своими благословениями на беззаветное служения Тебе. Спаси, Господи, и помилуй благоразумного сыночка нашего, помоги ему в делах праведных.

Наступил октябрь. Погода стояла пасмурная, солнечные лучи не могли пробиться сквозь низко ползущие облака, часто моросил дождь. Природа прощалась с летом. На деревьях с каждым днём появлялось всё больше жёлтых листьев. Они падали на землю под тяжестью дождя. Перелётные птицы улетали в тёплые края.

Выглянув из дверей церкви и увидев, что дождь прекратился, Варфоломей вышел на порог, повернулся лицом к образу Христа над входом, перекрестился, поклонился и направился к дому. Он уже вошёл во двор, когда дождь заморосил снова. В приоткрытые двери хозяйственной постройки видны были дремлющие кони и коровы, в дальнем углу двора мокли под дождём зимний возок и телега. Только шуршание дождя нарушало тишину.

Из дверей своего дома вышел Стефан и направился к родителям, следом зашёл Варфоломей.

В окна спальни проникал слабый свет, в углу перед иконами теплилась лампада, в подсвечнике у стены между окнами горели свечи. На постели, прикрытый одеялом, лежал Кирилл. Возле него хлопотала Мария, Пётр помогал ей. Войдя, Стефан и Варфоломей перекрестились и подошли к отцу.

— Как чувствуешь себя, отец? — наклонившись, спросил Стефан.

Варфоломей стоял рядом, склонив голову.

— Спасибо, сынок, — тихим голосом ответил Кирилл. — Прошли наши годы, здоровье уходит. Вставать всё труднее

стало. Но пока ещё могу сам ходить. Сядьте, дети мои, поговорить надо. Есть к вам просьба наша.

Братья разместились на скамейке у стены, Мария присела на кровать у ног мужа.

Кирилл внимательно посмотрел на сыновей, вздохнул и тихо произнёс:

— В конце своей многоскорбной жизни решили мы с вашей матушкой по благочестивому обычаю древности воспринять на себя ангельской образ и направить свои стопы в монастырь.

— Отец, матушка, ведь вас тут любят, берегут, ни в чём не отказывают. Аль мы чем обидели вас? — спросил взволнованно Стефан.

— Что вы, сыночки, — поторопилась сказать Мария, затем уже спокойнее продолжала, — ни в чём вы нам не отказываете, со вниманием и уважением относитесь. Большая вам благодарность от нас с отцом. Но надо нам и о душах своих подумать, покаяться перед Богом. А для этого монастырь более подходящее место, чем дом наш. Да и тебе, Стефан, облегчение будет, больше поможешь Анне, ведь хворает она.

— Тут верстах в четырёх от Радонежа, — вздохнув, продолжил Кирилл, — в Хотькове Покровский монастырь, в нём есть отделение для старцев и другое для стариц. Прошу тебя, Стефан, возьми на себя наше переселение в эту обитель, чтобы там мы провели остаток дней своих в покаянии и приготовлении к вечной жизни.

Пётр всхлипнул и провёл рукавом по глазам. Варфоломей сидел, склонив голову.

Поскольку обращение родителей было направлено непосредственно ему, как старшему, Стефан уверенным тоном сказал:

— Не беспокойся, отец, и ты, матушка, печаль великая ложится на нас при мысли о расставании с вами, но мы покорны воле вашей и выполним ваши пожелания. Завтра же мы с Петром поедем в Хотьково и обратимся с нижайшей просьбой к настоятелю монастыря.

— Спаси вас Бог, дети. Безграничны доброта и внимание ваши. Спаси вас Бог, — со слезами на глазах благодарила Мария любимых чад, в душе прощаясь с ними.

— Любимые дети, — промолвил Кирилл, — внимательно послушайте и примите наш совет вам на долгую жизнь. Следуйте заветам Господа нашего, любите и уважайте всех людей, живущих вокруг вас. Помогайте друг другу, не жалея сил своих. Избегайте соблазнов разных, которые окружают вас явно и тайно, ибо скрытно разложены по земле силки и западни на пути человека. Берегите чистоту души. Следуйте учению Священного Писания: «берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения». Не гонитесь за богатством, чрезмерное богатство не приносит счастья. Правдой и верой служите Родине своей и князю нашему и тогда получите необходимое для жизни богатство, которое назначается человеку как награда за труды его, за служение Родине и народу своему.

Стефан робко спросил:

— Отец, но как мы будем жить здесь без вас? Что будет с землёй, с домами, хозяйством, чьё всё это будет, кто будет всем управлять? Я думаю, земля, на которой мы трудимся, должна принадлежать нам — твоим детям?

— Нет, дети мои. Вся земля, все леса на ней, реки и всё, что есть на земле, в лесах и в воде, всё это создано Господом для всех людей, всё это в нашем княжестве общее, принадлежит всему нашему народу и не может принадлежать отдельным людям.

— Но, отец, — продолжал Стефан. — Если Господь создал землю для всех людей, то почему же Он не раздал землю каждому, живущему на ней, в собственность?

— Земля, дети мои, принадлежит только Господу. Она не бесконечна и имеет свои границы, она вечна, а люди на ней временные создания. Люди рождаются, множатся, живут, переселяются, приходят и уходят, и все они должны трудиться и добывать хлеб свой в поте лица своего, пока не уйдут в другой мир, кто в Царствие Небесное, кто в иной мир, смотря по трудам и заслугам своим при жизни. От рождения все люди на земле равны, потому Господь дал им всем равное право пользоваться землёй для их благополучной жизни. В нашем княжестве Господь повелел управлять землёй нашему Великому Князю. Великий Князь должен выделить землю каждому человеку, чтобы он мог работать на ней и тем существовать. Чтобы обеспечить землёй каждого живущего сегодня и будущих жителей княжества, по воле Господа князь даёт землю каждому только на время, пока человек трудится на ней, служит Родине своей, живёт сам и помогает жить другим. Если князь раздаст землю живущим сегодня в собственность, то для будущих поколений земли не останется, она вся будет принадлежать отдельным людям или их наследникам, и тогда будущие поколения, не имея земли, превратятся в рабов этих землевладельцев.

— А если человек не может трудиться сам? — поинтересовался Варфоломей.

— Или не желает трудиться и служить князю, — поддержал вопрос Стефан, — не имеет наследников, которые могут его заменить на службе. Что тогда?

Немного помолчав, Кирилл ответил:

— Если человек не может трудиться сам, ему община и добрые люди помогают. Бывает и так: человек не служит нашему князю, не использует выделенную ему землю на благо всего народа нашего, а обманом и силой понуждает людей наших трудиться только на него, присваивает их труд и употребляет богатство только для своего ненасытного обжорства и развлечений. Тогда князь передаст выделенную ему землю тому, кто служит нашей Родине и нашему народу, а наворованное плохим человеком богатство потребует вернуть тому, у кого он украл. Но есть у нас и такие, которые добывают богатство в нашем княжестве на земле нашей общей, не зная предела жадности, угнетают людей наших, как рабов, а сами увозят созданное нашими людьми богатство в другое княжество, и там строят себе хоромы белокаменные и развлекаются в своё удовольствие. Но там их непременно заставляют служить иноземному князю и используют их против нас, нашего народа, нашего княжества.

— А если человек наворовал у нашего народа и уехал служить иноземному князю, что с ним может сделать наш князь? — не унимался Стефан.

— Если человек угнетает наш народ, захватывает наши общие земли в собственность и использует эти земли только для добывания себе богатства — это значит, им управляет дьявол. Такой человек — вор, он нарушает заповеди Господа и предаёт народ наш. Тогда наш князь просто обязан сурово наказать такого человека, взять у него всё, что он наворовал в нашем княжестве, вернуть это тому, у кого он воровал и кого угнетал, а выделенную ему землю передать тому, кто верой и правдой служит нашей Родине и нашему народу. А после этого заставить такого вора навсегда уехать из нашего княжества туда, где, по его мнению, жить лучше, чем в нашем княжестве среди нашего народа. И пусть он там служит своему новому князю и там ворует, если ему позволят.

Слушая отца, Варфоломей неожиданно вспомнил, как в детстве после встречи со старцем он впервые начал свободно читать — это была «Книга Иова». Вспомнив, как отец давал ему пояснение к прочитанному, Варфоломей вступил в разговор:

— Про злодеев и мздоимцев в «Книге Иова» сказано: «Ничего не спасалось от обжорства его, зато не устоит счастье его. В полноте изобилия будет тесно ему; всякая рука обиженного поднимется на него». Я понимаю так, что слова эти написаны как предупреждение для ненасытного вора и нечестивца, а не для обиженных им. Так?

— Так, сынок.

— Однако, — продолжал Варфоломей, — если обиженные злодеем люди по-своему поймут слова из «Книги Иова», они могут поднять руку на своего притеснителя и насильственно отнять у него имущество или, ослеплённые местью, самовольно расправиться с ним и тем нарушить заповеди Божии. Тогда получается, что, отбирая у вора и мздоимца награбленное им богатство и возвращая его ограбленным людям, князь спасает их от нарушения заповедей Господа нашего. Так, отец?

— Получается так, сынок.

Нетерпеливый Стефан не унимался:

— А если земля будет в собственности у вора?

— Если земля будет в собственности у кого-то из людей, князь не сможет обеспечить средством для существования всех своих подданных и тем нарушит волю Господа. По воле Господа земля — это основа державы и главное средство существования всего её народа, и потому она не может принадлежать каким-то отдельным людям. Вся земля, на которой живёт наш народ — это Родина наша общая: мы здесь родились, живём, направляемые волей Господа нашего, и готовы положить головы свои за Родину, за нашу землю общую, а не за землю и богатство каких-то отдельных владельцев. А управляет землёй нашей и всеми её богатствами Великий Князь наш во благо всего народа нашего и все должны его слушать и подчиняться ему.

— Отец, но есть люди, которые привыкли грабить и признают только право сильного и обман, и которым не нравится наш порядок и наш князь, которого принимает как правителя весь наш народ, и такие люди начнут противиться его власти. Что тогда? — спросил Варфоломей.

— Святой апостол Павел учит нас: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение». Значит это, что те, кто противится власти, которую признаёт и поддерживает наш народ, навлекут на себя осуждение и должны будут или подчиниться власти, или уйти проживать в другое княжество, к другому князю.

— А если они не уйдут в другое княжество и будут явно или тайно выступать против власти князя нашего, против порядков наших, мутить и обманывать народ наш, что тогда? — полюбопытствовал Стефан.

— Тогда им придётся испытать гнев народа, который должен защищать свою Родину и своего правителя от недругов.

— Значит, выходит, что земля, на которой мы здесь живём, принадлежит не нам, а только Господу нашему и мы должны оберегать её — так повелел нам Господь. Великий князь только управляет землёй княжества нашего во благо всех людей наших. Так? — заключил Варфоломей.

— Так, сын мой. Великий князь, как главный правитель княжества, наделил нас частью общей земли и разрешил нам ею пользоваться, за то, что мы служили у него для народа нашего. Я со своими помощниками обязан был служить в войске князя, чтобы защищать наших землепашцев от врагов, если те на нас нападут. Для того я должен был покупать коней и оружие, а это всё дорого стоит. На земле, которой наделил нас князь, поселились землепашцы, и мы разрешили им пользоваться этой землёй. За то они отдавали нам часть своих трудов. Часть этого достатка мы передавали в казну на нужды княжества, а за остальное мы жили сами и помогали нашим землепашцам, если случалась засуха, неурожай, пожар или какая другая напасть. Всё уразумели, дети мои?

— Нет, не всё, отец, — с тревогой в голосе произнёс Стефан. — Получается, что если после вашего с матушкой ухода в обитель мы, дети ваши, не будем служить в войске князя или в княжеских приказах и не будем работать на выделенной нам земле для общего блага, тогда князь возьмёт у нас землю и передаст её другим. А что тогда будет с домами и постройками, которые мы сами поставили на этой земле и в которых мы теперь живём? Их у нас тоже возьмут в казну?

— Если вы не станете верой и правдой служить нашему народу и князю нашему, эти дома и постройки останутся за вами — моими наследниками, но за землю, на которой они стоят, тогда вы будете вносить плату в казну. От вас отойдёт только пахотная земля, луга, на которых пасётся скот, и леса, расположенные на земле, которую выделил нам князь пока я служил для пользы отечества. Вот так, дети мои, думайте, как будете жить дальше. Вы достаточно разумны, и мы с матушкой надеемся, что каждый из вас найдёт своё место для достойной службы своему народу и своей Родине. — Кирилл тяжело вздохнул. — Вот всё наше напутствие, а теперь идите с Богом, нам с матушкой отдыхать пора.

— Отдыхайте, милые родители, за нас будьте спокойны, мы оправдаем ваши надежды, — сказал Стефан.

Дети направились к выходу, Кирилл перекрестил их вслед.

Хотьков монастырь

В начале ноября на вечный покой в иной мир отошла Анна, любимая жена Стефана и мать его детей Климента и Иоанна. Стефан решил предать её прах земле у стен Покровского монастыря — так ему легче будет навещать её и помогать родителям, живущим в обители.

В день погребения Анны небо было затянуто облаками. Первый снег падал на ещё не замёрзшую землю, ложился белым покрывалом на небольшое монастырское кладбище с деревянными крестами, расположенное недалеко от обители.

У очередного только что насыпанного холмика стояли Кирилл и Мария в монашеских одеждах, рядом Стефан, его сын Климент, Пётр с женой Екатериной, Варфоломей и старичок священник. Обряд погребения закончился. Немного постояв молча, провожавшие пошли к воротам монастыря, где оставили возок. У могилы задержались только Стефан с сыном. Климент тихо плакал. Отец обнял его за плечи:

— Вот и ушла от нас твоя матушка и моя любимая супруга. Да простит ей Господь грехи её вольные и невольные и даст ей Царствие Небесное, — отец и сын перекрестились. — Одни мы с тобой остались.

Климент, немного помолчав, поднял взгляд на отца и с упреком промолвил:

— Нет, батюшка, мы не одни. Дома нас ждёт дитятко малое.

— Да, да, прости, сынок, я ещё не привык, что вас у меня теперь двое. Пойдём.

Стефан и Климент прошли вдоль забора к воротам, где их ждали остальные.

— Как жить дальше будешь? — с беспокойством спросил Кирилл. — Кто детей пригреет, приголубит, кто за хозяйством присмотрит?

— Тяжело тебе будет, сынок, — тихо промолвила Мария.

— Кабы не дети да хозяйство, — Стефан вздохнул, — остался бы я здесь в монастыре, принял бы монашество.

— Послушай, Стефан, — Екатерина мельком взглянула на Петра, — пока Анна хворала, Климент постоянно был у нас. Привязались мы к нему, теперь он нам как свой, родной. Да и он к нам хорошо относится, а дочка наша считает его своим братом. И малёшенький твой с нами. Оставь деток у нас, вырастим их как своих детей. А тебе лучше будет здесь, в монастыре, и родителям поможешь, и за могилкой Анны присмотришь.

— И то правда, Стефан, — поспешил вставить Пётр, — оставь нам своих деток и будь за них спокоен.

— Послушай, Стефан, разумные речи брата и жены его. Дело они говорят. А за хозяйством я присмотрю. Бог даст, всё уладится, — степенно и уверенно добавил Варфоломей.

Стефан присел, привлёк к себе Климента и посмотрел ему в глаза:

— Ну как, сынок, останешься жить у дяди Петра?

Климент ответил неуверенно:

— Я не знаю, батюшка, как скажешь, так я и сделаю. Наверно, так надо, у дяди хорошо.

Климент шмыгнул носом, кашлянул, на глаза его навернулись слёзы. Он попытался отвернуться, но отец сильнее прижал его к себе.

— Не расстраивайся, сынок, всё будет хорошо, спасибо тебе, — Стефан поцеловал сына, встал. — Спасибо вам, мои родные, не оставили вы меня в беде. Помоги вам Господь.

— Нам пора, — прервал разговор Пётр, — дома детки малые остались, ехать далеко и дело к ночи.

Стефан обнял и поцеловал сына:

— До свидания, сынок, слушайся дядю и тетю, помогай им воспитывать братика. Не скучай, я буду приезжать к вам в гости. И ты приезжай в монастырь ко мне и к бабушке с дедушкой.

— Я обязательно приеду, — ответил Климент, немного успокоившись.

Родители и Стефан попрощались с отъезжающими. Пётр с женой, Климент и Варфоломей пошли к возку, продолжая беседовать о насущном.

— Теперь забота о детях Стефана наша общая. Нужна будет помощь — скажите, я всегда помогу. А за домом родителей я присмотрю, — обратился главным образом к Екатерине Варфоломей.

— Спасибо тебе, братец, добрый ты человек, — тихо ответила Екатерина.

Сели в возок и поехали домой в Радонеж. Священник осенил отъезжающих крестным знамением и ушёл в монастырь. Кирилл, Мария и Стефан смотрели вслед уезжающим, пока возок не скрылся из виду. Редкий снег ложился на одежду, на траву, тронутую первым заморозком, накрывал белым одеялом недавно насыпанный холмик с деревянным крестом.

Год 1339

Кончина родителей. Варфоломей просит Стефана идти с ним в пустыню. Напутствие игумена Митрофана. Приход братьев на Маковицу. Установка креста, устройство шалаша и землянки. Стефан идёт в Радонеж.

Не прошло и года после смерти жены Стефана Анны, как рядом с её могилой у стены Покровского монастыря в Хотькове в самых первых числах сентября появились два новых холмика. С миром отошли ко Господу на вечный покой схимники Кирилл и Мария.

День был пасмурный, временами моросил дождь. Около могил стояли Стефан, Варфоломей, Пётр, Екатерина, Климент и священник. Стефан, оставшийся теперь старшим в роду, смахнул рукой слезу и дрожащим голосом молвил:

— Прощайте, наши святые родители. Царствие вам Небесное. Вместе вы прожили вашу трудную жизнь и вместе покинули мир сей. Менее чем на два дня смогла матушка наша пережить кончину батюшки. Простите, милые родители, нас, детей ваших.

Некоторое время все стояли молча. Каждый мысленно говорил с родителями, каждому было что сказать им, каждый просил у них прощения, благодарил их и прощался с ними. Родные и священник пошли к воротам. Варфоломей, оставшись один у могил, опустился на колени. Закончив молитву, он встал и присоединился к ожидавшим его.

Пётр, стоявший у возка, обратился к жене:

— Решил я, Екатерина, завещать детям нашим, чтобы, когда мы покинем мир сей, похоронили нас рядом с родителями.

— Согласна я с тобой, Петя, помог бы только Господь детей на ноги поставить, — также тихо ответила Екатерина, положив руку на свой заметно округлившийся живот.

Стефан присел, привлёк к себе Климента:

— Сыночек, как живётся тебе в новой семье? Хорошо ли тебе? Как ты себя ведёшь? Помогаешь ли дяде и тёте за братиком ухаживать?

— Не беспокойся, отец, я привык, — ответил Климент с достоинством взрослого человека. — А братик уже большой, ходить пытается. Дядя и тётя заботятся о нас. — И с грустью добавил: — Только вот по матушке и по тебе скучаю.

Стоявшая рядом Екатерина погладила Климента по головке и ласково сказала:

— Всё хорошо, Стефан, детки послушные. Климент учится, Варфоломей с ним грамотой занимается. Иоанн не болеет, растёт крепеньким мальчиком. Живём дружно. Ты не волнуйся, вырастим мы твоих деток.

Стефан встал, двумя руками привлёк к себе Климента, тот всем телом прижался к большому крепкому отцу.

— Спасибо, родные. Что бы я без вас делал? Спаси вас Господь, — тихо промолвил Стефан.

— Езжайте без меня, я останусь, поговорю со Стефаном. Позже сам приду, — попросил Варфоломей.

— Ладно, как знаешь, — ответил Пётр и направился к возку. — Стефан, заглядывай к нам. Храни тебя Господь.

Пётр и Екатерина сели в возок.

Стефан поцеловал Климента и слегка оттолкнул его от себя:

— Иди, сынок.

Мальчик отошёл от отца на шаг, обернулся и, увидев слёзы на его глазах, резко рванулся к нему. Они обнялись. Слегка отстранившись, Климент твёрдо произнёс:

— Не волнуйся, батюшка, всё хорошо будет, в добре я воспитаю Иоанна, — и поспешил сесть в возок, который тут же тронулся.

Стефан смахнул слезу и перекрестил вслед Климента.

Священник, проводив отъезжающих, пошёл в обитель.

Оставшись одни, Стефан и Варфоломей пошли по тропинке вдоль монастырской стены в сторону, противоположную от кладбища. Погода улучшилась, из-за туч выглянуло солнце, падали редкие жёлтые листья.

Некоторое время братья шли молча, наконец Варфоломей решился:

— Вот и покинули нас родители наши, предали мы их могиле, засыпав землёй, как сокровище многоценное.

— Царствие им Небесное, — Стефан перекрестился.

— Теперь я иду в Радонеж и буду там в печали молиться об упокоении их душ, — тихо продолжил Варфоломей.

— Хозяйственные дела надо уладить.

Варфоломей остановился и внимательно посмотрел на брата:

— Ты знаешь, Стефан, мечту мою давнюю, моё заветное стремление.

Стефан не прерывал его. Варфоломей продолжал:

— Отовсюду я утруждён и обременён, но вот Господь глаголет в Евангелии: «Прииди ко мне, и аз упокою тя». Можно ли пренебрегать тем, чего всеми силами искать надобно? Избрал я не жизнь для себя, а жизнь для Бога.

— Воля твоя, братец, — сказал Стефан спокойно.

— Через сорок дней завершится установленное церковью поминовение новопреставленных, и я уйду в пустыню.

— Тяжкий путь ты выбираешь, брат. Много в нём великих скорбей, лишений и испытаний. Хватит ли у тебя сил, ведь ты ещё совсем молод, тебе только двадцать лет? — Стефан внимательно посмотрел на брата.

— Сам Господь ищет меня и сретает со Своим вожделенным покоем. И как же я был бы не разумен, если бы вздумал отказаться от сего неоценённого сокровища! — пылко ответил Варфоломей и уверенно добавил: — Нет, пойду за гласом сим, Бог солгать не может. Сердце моё Он зажёг, не могу успокоиться, пока обещанного Им покоя не найду. — И уже спокойно продолжил: — А на силы свои я надеюсь. Чем больше труда будет в одинокой жизни пустынника, чем больше будет в ней лишений, тем лучше. Всю свою прожитую жизнь я готовился встретить эти трудности.

— В том сила твоя, что ты не боишься трудностей, не боишься неизвестности.

— Одно только пугает, что всё это ново для меня. Привык я жить под покровительством родителей, слушаться их советов, вот и боюсь теперь положиться на себя, — в голосе Варфоломея сначала прозвучала грусть, затем в душе появилась надежда. — Теперь ведь ты мне вместо родителей, а посему надеюсь иметь в старшем брате-иноке верного спутника и опытного руководителя на новом многотрудном пути. Прошу тебя, брат мой любезный, пойдём со мной. Вдвоём будем искать место для пустынножительства.

Стефан предполагал, что Варфоломей может просить его пойти с ним, однако предложение это застало его врасплох. Он молчал, обдумывая, как ответить младшему брату, чтобы не обидеть его.

Душевная боль ещё не покинула Стефана после смерти любимой жены Анны, ушедшей из жизни в двадцать три года вскоре после рождения сына. Тоска по ней терзала его так, что он бежал от неё, оставив малолетних детей на попечение семьи брата. Он знал, что о них заботятся, как о собственных, однако это не утешало его и не могло избавить от душевных мук. Живому трудно принять внезапную, поэтому ещё более жестокую смерть любимого человека, теперь ещё потерю дорогих родителей. Живое сердце будет скорбеть и оплакивать родных, пока всё не залечит время.

— Брат мой, ведь я недавно был простым мирянином. В монастырь поступил не столько по влечению чистой любви к Богу, сколько потому, что сердце моё было разбито горем, искало врачевания в тишине святой обители.

— Но ты ведь стал монахом и уже почти целый год служишь Богу.

— Желание моё было пройти обычный путь жизни монашеской в стенах монастырских. Не мыслил я принимать на себя подвига выше меры своей.

— Прошу тебя, брат мой любезный, пойдём со мной, не оставь младшего брата своего в его стремлении посвятить свою жизнь служению Богу, — с мольбой в голосе сказал Варфоломей и, немного подождав, добавил, глядя с надеждой на Стефана: — Что ответишь ты мне?

Стефан задумался. Он хорошо знал стремление брата посвятить жизнь свою служению Богу и поддерживал его в этом. Он также знал, что не может оставить младшего брата, враз лишившегося родителей, одного в начале неизвестного пути. Стефан уже решил идти с ним, но его пугала приближающаяся зима. Надеясь перенести время ухода в пустыню на весну и заодно дать Варфоломею возможность ещё укрепить дух свой перед предстоящим ему великим трудом, Стефан сказал:

— Теперь домой иди. Подумай о скорой зиме, сколь трудной, а может, невыносимой она будет. Ещё есть время помыслить о деяниях своих и тебе, и мне. Божья воля направит нас на путь истинный.

— Для себя я всё решил, ничто меня не удержит, — твёрдо ответил Варфоломей. — Мысль моя уже витает в дебрях пустынных. По истечении сорока дней я опять приду умолять тебя.

— Хорошо, тогда всё и решим. — Стефан повернулся и не спеша направился в сторону ворот.

Некоторое время братья шли молча. Только у ворот Варфоломей спросил:

— Скажи, что будем делать с хозяйством родителей наших?

— Что предлагаешь ты?

— Господь сказал: аще кто грядет по Мне и не отречётся всего своего имения, не может быть Моим учеником. Следуя слову Божию, разумно нам с тобою передать нашему меньшому брату Петру всё, что осталось после родителей.

— Делай так, знать, на то воля Божия. Петру и детям подспорье будет, — сказал Стефан равнодушно.

— Спасибо, брат, за понимание. Теперь пойду я, путь не ближний.

— Спаси тебя Господи. Иди.

Варфоломей быстро зашагал по дороге от монастыря.

Радонеж

Пока совершалось установленное Церковью поминовение новопреставленных, молитву об упокоении душ своих родителей Варфоломей соединял с делами милосердия.

В один из дней во двор вошли четыре странника, остановились и посмотрели по сторонам. Увидев в окно гостей, Варфоломей вышел им навстречу и пригласил в дом. Войдя в горницу, странники сняли шапки, перекрестились, положили у порога котомки и посохи. Возраста странники были неопределённого и вида неопрятного: волосы на головах и бороды всклокочены, давно не чёсаны, одежда потрёпана, в заплатках.

— Присядьте, гости дорогие, отдохните и отведайте кушанья нашего.

— А где руки смыть можно? — спросил один из странников.

— Вон там, — Варфоломей указал на рукомой у входа с висевшим рядом полотенцем.

Пока странники приводили себя в порядок, мыли руки, разглаживали мокрыми руками бороды и причёски, Варфоломей приготовил трапезу.

Ели странники молча, степенно, не спеша, не оставляли на столе ни единой крошки, тщательно подбирали с мисок. Варфоломей подавал им еду и внимательно, с грустью наблюдал за ними.

По манерам странников, по их натруженным рукам можно было понять, что некогда они были приучены к труду, вели хозяйство, имели семьи. Что могло с ними случиться? Какая страшная напасть вывела их на бесконечную дорогу? Какие обстоятельства выгнали их из домов и разлучили с родными и близкими? Какие роковые события определили их судьбу: войны и распри князей, цепляющихся за свой стол; произвол и поборы княжеских и боярских служивых людей; жадность богатеев, готовых на любое преступление ради увеличения своего богатства? Почему они — бездомные странники в своём отечестве? Чем эти несчастные провинились перед Богом, за что Он отвернулся от них? Такие мысли возникали в голове Варфоломея, но он не находил ответа.

Гости закончили трапезу, встали, помолились.

Самый пожилой из них и, видимо, старший в группе вышел из-за стола, повернулся к Варфоломею и, низко поклонившись, сказал:

— Покорно благодарим, кормилец ты наш. Дай Бог тебе здоровья, светлая ты душа. Век помнить будем доброту твою. Пора нам и честь знать, пойдём мы.

Другие странники тоже встали, крестились и кланялись.

— Подождите, люди добрые. Скоро зима, а одежда ваша к холодам непригодна. Прошу вас нижайше, возьмите вещи тёплые, — ответил Варфоломей и вышел в соседнюю комнату.

В ожидании его возвращения странники с любопытством смотрели по сторонам. Один из них подошёл к столику у окна и стал листать лежавшую на нём книгу.

— Что там? — спросил его старший.

— Святое Евангелие. Видать, благодетель наш почитает учение Господнее.

В горницу вошёл Варфоломей, вынес зимние вещи отца и Стефана, положил их на скамейку:

— Не взыщите, люди добрые, это всё, чем я богат.

Разбирая вещи, странники наперебой благодарили хозяина. Уложив подаренную одежду в котомки, перекрестившись перед иконами и поклонившись Варфоломею, странники покинули гостеприимный дом, чтобы продолжить свой трудный, неведомый путь. Они не знали, куда идут, только Господь знал, куда приведёт их эта дорога.

Варфоломей убрал со стола, отнёс посуду на кухню, возвратился в горницу и вошёл в моленную. Взяв с полки

книгу, положил её на аналой, открыл, задумался, пришёл в себя и начал читать:

— «Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы», — он оторвал взгляд от страницы и посмотрел на иконы. Некоторое время напряжённо размышлял и наконец со страстью в голосе произнёс: — Я, я из числа сих труждающихся и обремененных. — Помолчал и продолжил: — Чувствую в себе силу страстей, совесть моя трепещет суда Божия. Сосуд избранных, апостол Павел говорит о себе, что он — первый из грешников. А мне что иное о себе сказать? И внешние обстоятельства своею прискорбностью гонят меня в пустыню.

Немного подумав, Варфоломей продолжил чтение:

— «Се удалюся, бегая, и водворюся в пустыни, буду чаять Бога, спасающего мя от малодушия и от бури!» — снова помолчал, полистал книгу. — «Аще кто грядет ко Мне и не отречётся всего своего имения, не может быть Мой ученик», — Варфоломей замолк, размышляя.

В горнице хлопнула дверь. Варфоломей перекрестился и вышел из моленной. У входной двери стоял Пётр.

— Хорошо, что пришёл, я как раз собирался к тебе, — сказал Варфоломей. — Завтра сорок дней со дня кончины родителей, надо посетить их могилы.

— И я пришёл о том говорить. Утром ждём тебя, — ответил Пётр и вышел.

Варфоломею ещё надо было собраться в путь. Жить предстояло вдали от поселений, все вопросы решать самому, на чью-либо помощь рассчитывать не приходилось. Для жизни в пустыне надо было взять с собой всё необходимое, хотя бы на первое время, дальше он надеялся приспособиться к суровой жизни отшельника.

Он стал собирать всё, что, по его мнению, они со Стефаном смогут донести на себе. Прежде всего, он принёс из моленной и положил на стол икону Христа, икону Богородицы и Евангелие. Затем стал укладывать котёл, кружки, ложки, ножи, одеяла, зимнюю одежду, обувь, пилу, топоры, лопаты, он надеялся, что работать им придётся всё-таки вдвоём. Собрал другие вещи, которые могут понадобиться при одинокой жизни в лесу. Всё это ещё надо было уложить в котомки.

Остаток ночи Варфоломей провёл в молитве. Он знал, что навсегда уходит из родного дома и больше сюда не вернётся. Когда рассвело, он был готов к переходу в новую, ещё неведомую ему жизнь. Последний раз он вошёл в моленную, приложился к святым образам, поклонился родному дому и вышел за порог.

Первые лучи солнца уже осветили двор. Работник запряг в возок пару лошадей. Варфоломей вынес во двор котомки для себя и Стефана, мешок, из которого торчала рукоять топора, обёрнутые в одеяло пилу и лопаты. Уложил всю поклажу в возок. Из дома вышли Пётр, Екатерина и Климент. Следом на пороге показалась служанка с годовалым Иоанном, мирно спавшим у неё на груди. Цепляясь за широкую юбку и путаясь в её складках, за служанкой следовала белокурая двухлетняя Мария. Её пухленькое личико выражало недовольство, она не понимала, зачем её так рано сняли с теплой печки.

— Доброе утро всем, — Варфоломей поклонился.

— Утро доброе, — ответили ему.

Варфоломей поклонился работнику и служанке:

— Прощайте, дорогие мои, не забывайте меня. Спаси и сохрани вас Господь.

Работник поклонился в ответ, служанка смахнула слезу.

— Ну, усаживайтесь, — сказал Пётр и помог сесть в возок Екатерине, которая поддерживала свой отяжелевший живот. Восьмилетний Климент резво запрыгнул следом. Варфоломей и Пётр сели впереди. Возок выехал за ворота.

Покровский монастырь в Хотькове

Подъехали к монастырю. Первым с возка спрыгнул Климент. Пётр помог слезть Екатерине.

— Вы идите, а я схожу за Стефаном, — сказал Варфоломей и направился к воротам.

С помощью племянника Пётр стал поправлять могилы родителей и Анны. Екатерина стояла рядом, прикрывая глаза от лучей ещё тёплого и яркого солнца. Подошли старшие братья. Стефан поклонился Петру и Екатерине, привлёк к себе и поцеловал Климента. Несколько минут стояли молча. У каждого были свои отношения с усопшими, каждый просил у них прощения и ещё раз с ними прощался.

— Прости, Господи, им грехи их вольные и невольные и даруй им Царствие Небесное, — прошептал Стефан.

Последний раз поклонились дорогим могилам и направились к воротам. Позади всех шли Стефан и Варфоломей. У возка остановились.

— Ну что, уходишь от нас? — спросил Пётр, обращаясь к Варфоломею.

— Да, братец, оставляю я мирскую суету, ухожу в служение Господу нашему.

— А ты что решил? — повернулся Пётр к Стефану.

— Уступаю настойчивым просьбам брата, пойду с ним.

— Простите меня, родные мои, если кому чем не угодил, — Варфоломей низко поклонился младшему брату и его жене. — Не забывайте меня, я же буду молиться о вас, буду просить Бога, чтоб Он дал вам всем здоровье, благополучие, силы и разумение в воспитании детей ваших.

Варфоломей обнял каждого и с каждым троекратно поцеловался.

— Удачи тебе, Варфоломей, и тебе, Стефан, на пути избранном. Господь поможет вам. — Пётр смахнул скупую слезу.

— Если совсем тяжко будет, если силы покинут вас, возвращайтесь, всегда рады вам будем, — молвила Екатерина, в отличие от мужа не сдержавшая слёз.

— Спасибо, родные мои, — тихо сказал Варфоломей, отвернулся и приложил руку к глазам.

Стефан присел, привлёк к себе Климента:

— Сынок, родной, люблю я вас с Иоанном и всегда буду помнить о вас. Слушайся и люби родителей своих новых. Заботься о брате. Господь поможет вам.

Поцеловав сына, Стефан осенил его крестным знамением.

Пётр подошёл к возку и подал Варфоломею его скудный скарб:

— Поедем мы.

Старшие братья взяли свои вещи. Пётр помог Екатерине сесть в возок, усадил Климента, размазывающего рукавом слёзы, и сел сам. Возок тронулся. Стефан и Варфоломей перекрестили их вслед, перекрестились сами и вошли в ворота.

Внутри монастыря стояла небольшая церковь, а рядом, по сторонам неширокой улицы, расположились четырнадцать келий. Брёвна, из которых были сложены строения, потемнели от времени, потому как монастырь существовал здесь с давних времён. Позади каждой кельи имелись огородики, на которых уже убрали урожай. Кое-где на них трудились монахи, вскапывая землю под зиму.

Подойдя к одной из келий, Стефан и Варфоломей положили свою поклажу у порога.

— Оставим здесь и пойдём к игумену за благословением. Я с ним уже говорил и получил его разрешение покинуть обитель.

Келья игумена была такая же маленькая, как и все остальные — всего одна комната не более двух простых саженей в длину и двух в ширину. Сквозь маленькое окошко пробивался дневной свет. Убранство было скромное: в углу на полке-иконы, перед ними — лампада. У стены — лежанка, на которой сидел игумен Митрофан, седой старец с длинной бородой. Возле лежанки — небольшой столик, сколоченный из гладких белых липовых досок, на нём лежала открытая книга и горела свеча.

Войдя в келью, братья перекрестились и опустились перед старцем на колени. Стефан, поклонившись, обратился к нему:

— Святый отче, пришёл брат мой Варфоломей. Благослови нас на путь, нами избранный, решились мы уйти в пустыню, будем молить Бога, спасающего нас от малодушия и от бури.

— Встаньте, дети мои, — произнёс игумен, поднимаясь с лежанки.

Братья встали.

— Вот ты и пришёл к нам, сын почтенного боярина Кирилла и жены его Марии, Царствие им Небесное, — тихо, но внятно произнёс старец и пристально посмотрел на Варфоломея.

Варфоломей, стоявший до этого с опущенной головой, взглянул на старца. При первой встрече в полумраке сельской церкви Варфоломею не удалось его рассмотреть. Теперь прежде всего он увидел умные, пронзительные глаза, смотревшие на него из-под густых белых бровей. Варфоломею показалось, что они видят всё, чем полна его душа, и он вздрогнул. Между тем старец продолжал:

— Помню, сын мой, о желании твоём и нетерпении служить Господу нашему. Только молод ты и ещё не знаешь, что есть жизнь в местах уединённых. Не прошёл ты иноческого послушания, не по силам тебе может стать тяжесть отшельнической жизни. Останься пока в обители нашей, здесь привыкнешь к монастырской жизни, примешь иноческий образ. А там как Господь направит.

Варфоломей, глядя в глаза старцу, с жаром произнёс:

— Отче, с малолетства принял я обет служить Богу и искал путь свой. Душа моя горела неизъяснимою жаждою подвига во имя Бога. Всякий труд мне кажется легок, всякое лишение — ничтожно. От юности взял я крест свой, чтоб идти за Господом, и теперь избрал трудный путь пустынника.

— Что ж, сын мой, раз ты твёрдо решил избрать сей путь, испытай себя. Пока ты молод и неопытен, пусть сподвижником твоим будет брат твой, обладающий верой, умом и мужеством, имеющий жизненный опыт, могущий ободрить и наставить и уже облечённый в иноческий образ.

Игумен взял с полки икону с ликом Христа и осенил ею братьев:

— Благословляю вас, дети мои, на подвиг сей.

Стефан и Варфоломей перекрестились, низко поклонились и поцеловали образ.

Игумен поставил икону на место, сел на лежанку.

— Примите, дети мои, совет. Идите в леса, на облюбованном месте сперва копайте землянку для зимовки, ведь зима скоро, келью срубить до морозов не успеете. Зимой валите лес, с весной поставите келью. Если около вас соберётся несколько человек, ставьте церковь. Испросите у князя право на владение местом, а у митрополита — разрешение освятить церковь. Так явится новая обитель. Бог вам в помощь.

— Отче, я не мыслю ставить обитель, не желаю собирать около себя братию, — поспешно ответил Варфоломей и уже спокойно добавил: — Имею я одно заветное желание укрыться навсегда от мира в глубине непроходимой чащи лесной, укрыться так, чтоб мир никогда не нашёл меня и совсем обо мне забыл. Единственной поддержкой и опорой мне послужит брат мой Стефан.

Старец пристально посмотрел на него:

— На всё, дети мои, воля Божия. Раз вы так решили, пусть так и будет. Да, вот ещё. Люди сказывали, что верстах в десяти-двенадцати от Хотькова есть место, которое возвышается над окрестностями в виде маковки, почему и прозывается Маковицею. Над ним видели достойные люди одни свет, другие огонь, а иные ощущали благоухание. Место сие угодно для служения Богу. Удалено оно не только от жилищ, но и от путей человеческих. Найдите его. Будьте упорны в поисках своих. По слову святого апостола: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, а стучащему отворят». Да благословит вас Господь.

— Благодарим тебя, отче, — Стефан поклонился.

— Теперь идите, к утру вам приготовят пропитание, которого вам хватит на первое время. С рассветом отправляйтесь, путь ваш неведом и труден. А я буду молиться за вас. Спаси вас Господь. — Старец перекрестил их.

Братья поклонились и удалились из кельи.

На следующее утро, на рассвете, Стефан и Варфоломей вышли из ворот монастыря. Оделись они по-осеннему, взяли с собой всё необходимое для жизни в пустыне. К их заплечным котомкам были привязаны лопаты, топоры, пила, котёл, сверху котомок — тулупы и одеяла из овечьих шкур. В руках несли большие сумки. Выйдя из ворот, путники направились в сторону кладбища. Молча помолились у родных могил, низко поклонились им и пошли по дороге, ведущей от монастыря в сторону леса, навстречу восходящему солнцу. Шли хвойным лесом, шли уже пожелтевшим лиственным лесом, иногда выходили на поляны, пересекали их и снова углублялись в лес. На пути им встречались журчащие ручьи и речки с прозрачной водой. Шли они день, второй, третий.

Маковица

В конце третьего дня братья вышли на берег реки. Сняли котомки, сели на поваленное дерево отдохнуть. Варфоломей, положив руки на колени, молча рассматривал лес на противоположном берегу, пытаясь представить себе своё будущее пристанище. Стефан посмотрел вокруг и устало, с нескрываемым нетерпением уже не в первый раз обратился к брату:

— Сегодня третий день, как мы покинули монастырь, а нужное место так и не нашли. Сколько было хороших мест — и лес непроходимый, и река, и поляна, а тебе всё не по нраву.

— Что поделаешь, Стефан, если душа моя в смятении, всё не то было, — ответил Варфоломей виноватым голосом.

— Сколько ещё ходить будем? Дело к зиме, скоро заморозки, ночи уж вон какие холодные, — гнул своё Стефан.

— Я всё понимаю, брат мой любезный. Ну, потерпи ещё чуток. Чувствую, что вот-вот Господь приведёт нас, — оправдывался Варфоломей.

Стефан посмотрел с укоризной на Варфоломея, встал, обошёл вокруг дерева, на котором они сидели, и, осмотревшись, спросил:

— Здесь две тропы. Куда пойдём?

Варфоломей подошёл к брату, внимательно посмотрел на тропинки.

— Туда, — он указал рукой в сторону леса. — Здесь медведь шёл, человек тут не ходит.

— Ладно, — примирительно ответил Стефан. — Давай ко сну готовиться, а то уж скоро стемнеет.

Взял топор и пошёл рубить ветки для ночлега. Варфоломей занялся ужином. Достал из котомки хлеб, сушёную рыбу, кружки, положил всё на поваленное дерево. Отвязал от котомки котёл и пошёл к реке за водой. Развёл костёр, вскипятил воду. Братья поели и легли спать на еловом лапнике.

Проснулись они на рассвете. День обещал быть ясным и тёплым. Помолившись и перекусив, братья отправились дальше искать заветное место. Уже несколько часов они шли по выбранной вчера звериной тропе. Солнце прошло зенит и клонилось к закату. По кустам раскинулась паутина — предвестник хорошей погоды. Тропа вела их вдоль речки, петляя между деревьями и кустарником. Еле продираясь сквозь густые ветки, первым шёл Варфоломей. Несколько отстав от него, с усталым видом и безразличием на лице следовал Стефан. Слева, на другом берегу реки, желтел лиственный лес, справа возвышался холм с вековыми соснами. Едва приметная тропа поворачивала вправо. Кустарник заметно поредел. Поднявшись на вершину, они вышли на небольшую поляну, свободную от кустарника, поросшую засыхающей травой и залитую лучами заходящего солнца.

Братья остановились. Варфоломей внимательно осмотрелся. Вокруг поляны тихо шумел густой хвойный лес. Казалось, что столетние сосны приветствовали путников лёгким покачиванием вершин, освещённых солнцем. Варфоломей смотрел на них, и взор его светлел, он улыбнулся и с восторгом воскликнул:

— Сбываются мои заветные желания, мои задушевные мечты. Вот она, пустыня, вот он, дремучий лес, рай земной, в котором жили праотцы рода человеческого.

— Сие то, что ты искал? — спросил Стефан, боясь опять услышать отрицательный ответ.

— Да, брат! — с прежним воодушевлением продолжал Варфоломей. — Мир со всей его суетой, с его житейскими волнениями остался там, далеко позади. Я более не вернусь туда. — Далее произнёс более спокойно и торжественно: — Здесь я найду свой покой, здесь поселюсь навсегда, буду беседовать с единым Богом.

Стефан, оглядываясь по сторонам, выразил сомнение:

— Тяжко нам тут придётся. Трудов много положить надо.

— Сам знаешь, брат мой любезный, в жизни ничто без труда не даётся. А с помощью Божией, с любовью и верой горы свернуть можно. Нас же двое, и ты мне родной не по плоти только, но и по духу, и, разделяя труды предстоящие, мы всё одолеем, — воодушевлял его Варфоломей.

В душе у Стефана проснулась радость за младшего брата, нашедшего наконец свою пустыню, которую он не мог описать словами, но постоянно видел в своих мечтах и упорно искал. Стефан ещё не был уверен, что закончились трудные переходы, но уже начинал осознавать, что предстоит тяжёлая работа по устройству жилья, и что ждёт их суровая зимовка вдали от людей. Он положил руку на плечо брата и уверенно молвил:

— Ты меня просил, я пошёл. Как старший брат, я должен помочь тебе на трудном пути твоём. С Божией помощью мы вдвоём справимся со всеми невзгодами.

Варфоломей благодарно посмотрел на него.

— Уж солнце садится, — ласково сказал Стефан, — надо о ночлеге подумать. Давай лапник рубить.

Братья сняли котомки, достали топоры, пошли за лапником.

Утомлённые трудной дорогой и успокоенные тем, что блуждания по непроходимому лесу закончились и заветное место найдено, братья быстро уснули под овчинными тулупами, лёжа на еловом лапнике, накрытом покрывалом из овечьих шкур.

Они ещё спали, когда наступил новый день. Прорываясь сквозь верхушки сосен, на поляну проник первый солнечный луч. Он упал на лицо Варфоломея, веки его дрогнули, он открыл глаза, удивлённо и радостно огляделся и вскочил на ноги. Обойдя поляну и внимательно осмотрев её, повернулся лицом к восходящему солнцу и стал молиться.

Проснулся Стефан. Увидев брата, он улыбнулся, встал.

— Стефан, — не оборачиваясь, сказал Варфоломей, — ты помнишь, что говорил нам старец Митрофан?

— О чём ты?

— Он говорил, что есть место, которое возвышается над окрестностями в виде маковки, и над ним одни достойные люди видели свет, другие ощущали благоухание, и что место сие угодно для служения Богу, и если мы найдём его, Господь благословит нас.

— Сие помню.

— Ведь мы находимся на Маковице, я ощущаю благоухание, и ты ощутишь его. Значит, мы нашли это святое место, — счастливым голосом произнёс Варфоломей.

Видя радость Варфоломея, Стефан окончательно понял, что их трудная дорога кончилась, подошёл к брату и стал молиться. Закончив, он достал из котомки полотенце и котёл:

— Пойдём к реке, умоемся.

Варфоломей тоже достал полотенце, и они пошли по еле заметной звериной тропе вниз по склону. Как они и предполагали, тропа вывела их к реке. Первым из леса вышел Варфоломей. Перейдя небольшую поляну, он остановился на высоком берегу, плавно спускавшемся к реке. На другом её берегу, на склоне невысокого холма, вправо и влево простирался лес, расцвеченный всеми красками осени. Он то подходил к самой воде, то отдалялся, уступая место лугам, покрытым высокой, но уже пожухлой травой. Вдалеке виднелись холмы и жёлто-розовые перелески, над которыми тёмно-зелёными пятнами кое-где возвышались сосны. Варфоломей посмотрел вниз. Сквозь прозрачную воду отчётливо виделось дно и плавающие рыбы.

Поражённый открывшейся перед ним красотой, Варфоломей оглянулся, увидел выходившего из леса Стефана и, не сдерживая восторга, крикнул:

— Посмотри, красота какая!

Стефан глянул по сторонам. Будучи от природы более сдержанным, спокойно произнёс:

— Красота красотой, а нам о деле думать надо. Будет нам красота, коли к зиме не приготовимся.

Он первым спустился к воде, разделся до пояса и стал умываться. Варфоломей, сбросив на ходу одежду, с разбегу прыгнул в реку, обдав брата брызгами. Уже ставшая прохладной вода слегка обожгла молодое здоровое тело. Юноша поплыл, фыркая, отдуваясь и энергично работая руками и ногами, отчего брызги летели во все стороны.

— Заканчивай, работать надо, — проворчал Стефан, оделся, зачерпнул котлом из реки и стал подниматься вверх по склону.

Варфоломей выбрался на берег, быстро обтёрся полотенцем, оделся и побежал догонять Стефана.

Вернувшись к своему новому пристанищу, братья повесили на ветки полотенца. Стефан достал из котомки сушёную рыбу и сухари. Варфоломей, ещё раз осмотрев поляну, подошёл к её краю, навстречу утреннему солнцу, и торжественно заявил:

— Здесь церковь будет. А неподалеку, — он указал чуть в сторону, — поставим келью.

— На том месте, где церкви быть, пока крест поставим во славу Господа, — ответил Стефан.

После утренней трапезы братья взяли топоры. Стараясь достать как можно выше, Стефан начал рубить небольшую сосну на месте, выбранном Варфоломеем. Сосна была не толстой, потому Стефан справился с ней быстро, и вскоре её верхушка рухнула на землю. Стефан обтесал оставшийся стоять ствол с двух сторон. Варфоломей приготовил из упавшей верхушки перекладины. Их скрепили без гвоздей, и скоро крест был готов.

Братья опустились перед ним на колени.

— Господи, предаём себя в руки Твои, — произнёс Варфоломей. — Благослови нас, Господи, на дела наши. Благослови, Господи, место сие для подвигов наших.

Оба поднялись с колен.

— Я так мыслю, — назидательно сказал Стефан, — сперва ставим шалаш, чтоб укрыться от непогоды. Потом, как наставлял нас игумен Митрофан, копаем землянку, в ней делаем очаг. Зимовать будем в землянке, и станем валить деревья, а по весне ставить келью и церковку. Помнишь, как мы дома ставили, когда в Радонеж приехали? — Стефан улыбнулся, глядя на Варфоломея. — Ты ещё мал был, но тоже нам помогал, теперь твой опыт пригодится.

— Согласный я, — смиренно ответил Варфоломей.

— Тогда начнём. Господи, благослови.

Оба перекрестились.

— Давай повалим пяток деревьев, чтоб лапнику нарубить да шалаш сегодня поставить.

Сказано — сделано. К вечеру шалаш, покрытый еловыми ветками, был готов. Поужинав и помолившись, братья легли в нём спать.

Утром, когда встало солнце, Стефан и Варфоломей выползли из своего убежища, протерли заспанные глаза и потянулись.

— Ну как, косточки от работы не болят? — спросил Стефан, улыбаясь.

— Нет, я к работе привычный.

Совершив утреннюю молитву, братья стали решать, как устроить свою дальнейшую жизнь.

— Скоро снег ляжет, — заметил старший. — Надо успеть собрать мох для срубов, ягод заготовить на зиму, у реки я видел калину. Рыбы надобно наловить да посушить. Если пропитание сами не заготовим, придётся ходить в село к Петру.

— Камни у реки собрать надо для очага.

— Правильно. Снегом всё покроет, ничего не найдём. Пока земля не промёрзла, начнём землянку копать. Пойдём умоемся и за дело.

Братья сняли с веток полотенца, взяли котёл и спустились к реке. Вернувшись на поляну, развели костёр, вскипятили воду. Пожевали сушёной рыбы и сухарей, запивая их горячей водой, и принялись за работу. Несколько дней они собирали впрок ягоды и, если попадались, грибы, ловили рыбу и заготавливали всё необходимое для своего будущего жилища: таскали камни, собирали мох.

Наконец пришла очередь заниматься землянкой. Место для неё выбрали на краю поляны, где был небольшой склон. Стефан шагами отмерил участок и вбил в землю колышки:

— Две на две сажени довольно ль будет?

— Пока достатно, перезимуем, — ответил Варфоломей.

— Тогда начнём, благословясь.

Братья перекрестились и взялись за лопаты.

Погода выдалась на редкость хорошая, светило солнце, дул лёгкий, но уже прохладный ветерок. Стараясь использовать пригожие дни, братья трудились, не покладая рук. Работа спорилась, и к вечеру третьего дня землянка была выкопана, осталось расширить вход, зачистить стены и пол.

Варфоломей раскапывал вход, Стефан работал у стены. Их крепкие, обнаженные до пояса тела были покрыты потом.

Стефан воткнул в землю лопату, разогнувшись, потёр рукой спину:

— Давай отдохнём малость.

Варфоломей тоже прекратил работу, оба сели на солнышке.

— Поздновато мы путь свой начали, — вздохнул Стефан. — Нам бы летом сюда прийти.

— Сам знаешь, раньше мы не могли, — тихо ответил Варфоломей.

— Но ведь зиму можно было пожить в монастыре, а весной прийти сюда, — упрекнул его старший брат.

— Стефан, — взмолился Варфоломей, — много лет ждал я ухода в пустыню и наконец дождался. Для меня безразлично время года, я мог уйти и летом, и зимой, но только не мог ждать более. И спасибо тебе, что ты меня понял, поддержал и не оставил одного. — И добавил с уверенностью: — А с трудностями мы справимся. И погода, смотри, какая стоит тёплая. На день Покрова Богородицы ветер дул с полудня от солнца и малость с захода солнца, стало быть, больших холодов не жди, зима будет тёплой и снежной. Сам Господь нам помогает. Всё успеем сделать до снега.

— Умеешь ты вселить тепло и уверенность в душу, — Стефан улыбнулся. — Работу мы почти закончили. Завтра я всё сам подчищу, а ты пойди ещё мху собери, камней, поищи ягод. На сегодня хватит. Пока на речку сходим да трапезу приготовим, совсем стемнеет.

— Хорошо, как скажешь.

В тот год зима долго не вступала в свои права. Иногда моросил дождь, временами выпадал небольшой снег, по ночам случались слабые заморозки. Но чаще бывали ясные солнечные дни, и холода отступали, снег быстро таял, земля не успевала промерзать. Казалось, сама природа принимала исключительные меры, чтобы помочь братьям подготовиться к суровой жизни в пустыне. Они решили, что такова была воля Господа, и за то многократно благодарили Его в своих молитвах.

Когда зима пришла в те края, строительство землянки было уже закончено. Стены и потолок были сложены из круглых ошкуренных брёвен, по бокам от входа устроены лежанки, покрытые хвойными ветками, поверх которых лежали накидки из овечьих шкур. В углу на полочке из толстых прутьев стояли иконы Христа и Богородицы. В очаге у входа горел огонь. Дым поднимался вверх и уходил в трубу, сделанную из выдолбленного внутри бревна.

Снегопад продолжался долго и прекратился только к ночи второго дня. Приподняв полог из овечьих шкур, закрывавший вход в землянку, наружу выглянул Варфоломей. Увидев снег, он взял лопату и принялся за работу. Быстро расчистив вход, остановился и посмотрел вокруг. Его взору предстала сказочная картина: земля, кусты и раскидистые лапы сосновых веток — всё было покрыто пушистым белым одеялом. Снег искрился в свете луны, облака медленно уходили к краю неба, прямо над головой мерцали звёзды.

Очарованный окружавшей его красотой, Варфоломей перекрестился и прошептал:

— Господи! Спасибо Тебе, что Ты создал столь прекрасный мир!

Ещё раз осмотрев всё вокруг, прихватив лопату, он вернулся в землянку. Посреди неё стоял Стефан и молился. Повернувшись и увидев восторженное лицо брата, он спросил:

— Чему радуешься?

— Стефан, выйди посмотри, какую красоту создал Господь, — восторженно ответил Варфоломей. — Всё снегом покрыто. Небо расчистилось, звёзды высыпали. А луна какая!

— Это тебе всё диво, ты ночью зимой в лесу не бывал, а я такую красоту много раз видел.

— Сухарь ты, Стефан, — обиделся Варфоломей.

— Ясное небо со звёздами-то к морозу. Нам с тобой, брат, о пропитании позаботиться надо, а не о красоте

думать. Хлеб и рыба скоро кончатся. На одних ягодах при тяжёлой работе мы долго не протянем. — Стефан вздохнул. — Эх, не было у нас лета, тогда бы мы сделали запасы на зиму. И с собой мы не могли принести столько, чтоб до весны хватило.

— Что делать будем? Не возвращаться же домой, — осторожно спросил Варфоломей и вопросительно посмотрел на Стефана.

— Пока снег неглубокий, идти надо за пропитанием к Петру в Радонеж.

— Пойдём, — быстро и с готовностью ответил Варфоломей.

Стефан посмотрел на Варфоломея, улыбнулся:

— Один я пойду.

— Я бы тоже пошёл, — просящим тоном сказал Варфоломей.

— Ты здесь останешься. Поживёшь без меня, ведь ты хотел жить в пустыне один, вот и попробуй, привыкай.

Стефан достал из-под лежанки котомку, кружку. Варфоломей внимательно наблюдал за сборами брата.

— Дорога трудная, одеться тебе теплее надо. — Помолчав, добавил: — Не забудь кремень да кресало, может, огонь развести надобно будет.

— Спасибо, братец, обо мне не беспокойся, я ведь не сиднем сидеть стану, а двигаться, это лучше огня согревает. А кремень и кресало ты себе оставь, чтоб случаем без огня не остаться. Я их у Петра ещё возьму для запасу.

— А как дорогу найдёшь, ведь всё снегом занесло?

— Ещё снега мало, с Божией помощью найду. Когда идёшь к родному дому, дорога сама находится, да и путь короче. А чтоб на обратном пути не сбиться, зарубки буду делать. Достань-ка мне топор, да и зверей разных в лесу много, а ну как волк аль медведь.

Варфоломей достал из-под лежанки топор и подал Стефану.

— Поразмысли, что кроме пропитания нам ещё надобно, чтоб сразу всё принести и второй раз следом идти не пришлось, — заметил Стефан.

— Посмотри в нашем сарае петли дверные, кузнец Прохор ковал. Ещё пилу возьми, вёдра, гвозди, посуду какую, пимы не забудь. А главное, принеси книг поболее. Я понимаю, тяжко будет, ну, сколько сможешь.

— Я постараюсь, — Стефан улыбнулся. — Ведь я не на себе понесу, а на санках, которые ты смастерил дома ещё прошлым летом.

— Я знаю, ты добрый, — мягким голосом поблагодарил Варфоломей. — Когда пойдёшь?

— Соберусь теперь, а отправлюсь завтра на рассвете.

— А когда воротишься?

— Думаю, через неделю, две. Это будет тебе первое испытание одиночеством, будь осторожен.

— Да хранит тебя Господь, брат мой дорогой, — Варфоломей перекрестил его.

— И тебя не оставит Господь без защиты, — тихо сказал Стефан. — Теперь давай спать, завтра день тяжёлый.

Братья закончили сборы, потушили лучину и устроились на лежанках, укрывшись тулупами. Огонь в очаге постепенно догорал и вскоре совсем потух.

В ту ночь Варфоломей долго не мог уснуть. Завтра он впервые останется совсем один в непроходимой чаще лесной вдали от суетного мира. Однако неизвестность тревожила его, рождая некоторое беспокойство. Он долго молился и просил Господа не оставить его без Своей защиты и помощи. Покой пришёл к нему только на рассвете. К тому времени тревожные мысли покинули его, к нему вернулась уверенность и вместе с ней радость, что, наконец, сбываются мечты всей его прошлой жизни, и теперь ничто не отвлечёт его от совершения подвигов для служения Богу. Варфоломей окончательно решил, что он никогда не покинет это место.

Как писал Епифаний Премудрый: «Не в Ростовской земле, не в Ростовском княжестве, которое тогда уже потеряло своё значение, суждено было исполниться этим заветным мечтам. Там, по выражению песни церковной,

первые искры Божественного желания только начали возжигать сей великий светильник, но не там надлежало ему возгореться. Ему назначено было Промыслом Божиим просиять в мрачной пустыне, среди дремучих лесов Радонежских, чтоб оттуда светить светом своей жизни святой и своего благодатного учения только что возникавшей тогда из безвестности Москве, которая готовилась быть первопрестольною столицей всей Русской земли, а с Москвою — светить и всему Православному Царству Русскому».

Год 1340

Строительство церкви и кельи. Поход братьев в Москву. Освящение церкви. Посещение Петра. Стефан покидает пустыню. Беседа Варфоломея с игуменом Митрофаном о жизни в пустыне. Бесовские угрозы, видения.

В конце февраля на Маковице установилась благоприятная погода. По ночам ещё держались морозы, но днём они ослабевали под яркими солнечными лучами. Дни стали длиннее. Работа ускорилась. За прошедшие месяцы братья напилили и ошкурили достаточно брёвен, по две сажени для кельи, по три — для церкви, и сложили их между пней, оставшихся на поляне. Уже наполовину сложена келья.

Вечерело. Приладив на сруб очередное бревно, братья отошли в сторону. Воткнув топор в пень, Стефан присел на бревно:

— На сегодня хватит, да и пора на вечернюю молитву.

Варфоломей сел рядом:

— Медленно мы работаем. Келью ставим, а церковь ещё не начинали. Вот уж и весна скоро.

— Скоро, скоро, брат… Потом непременно лето придёт, — задумчиво произнёс Стефан.

— Давай сделаем так, — Варфоломей внимательно посмотрел на брата. — Начнём завтра ставить церковь, а келью летом сладим. Пока нам и землянки хватит, ведь морозы мы в ней пережили, а летом хорошо там будет, прохладно.

Стефан задумался, почесал затылок:

— Разумное дело предлагаешь. Сперва поставим дом Господа нашего, а уж потом для себя, как придётся.

— Спасибо тебе, брат дорогой, я знал, что ты поймёшь меня.

— Моя вина, что мы не сразу так начали, — с огорчением сказал Стефан.

— Не казни себя, оба виноваты. Прости нас, Господи, за ошибку нашу. — Варфоломей перекрестился.

— Пойдём, помолимся, поедим, да и отдохнуть надо. — Стефан встал и, прихватив топор, пошёл к землянке.

К середине апреля весь снег растаял. На поляне заметно уменьшилось количество заготовленных брёвен. Рядом с недостроенной кельей возвышался полностью собранный сруб церкви. Братья начали устанавливать крышу. Внизу Стефан отёсывал очередное бревно, готовя его к подъёму на сруб. Варфоломей работал наверху. Закрепив укосину, он выпрямился, посмотрел на Стефана, хотел его поторопить, но, услышав журавлиный клёкот, взглянул на небо. Высоко над зелёными вершинами сосен, выстроившись клином и степенно размахивая крыльями, плыли журавли. Зачарованный красотой полёта птиц, Варфоломей не заметил, что Стефан поднёс и уже подаёт бревно.

— Эй, о чём мечтается, братец? — прервал его задумчивость окрик брата. — Работай, не отвлекайся.

— Стефан, зима кончилась, самое трудное время мы с Божией помощью пережили, — восторженно откликнулся Варфоломей. — Теперь уж совсем весна, дни вон какие длинные стали. Скоро церковку закончим.

— Если так будешь работать, мы и к осени не закончим. Хватит отдыхать, давай работать.

Варфоломей принял бревно, стал прилаживать его. Стефан готовил следующее.

В мае месяце, когда деревья покрылись листочками, а на лужайках проросла трава, строительство церкви было в основном закончено. Церковь получилась небольшая, продолговатой формы, по образу Ноева ковчега, ведущего нас по морю жизни к тихой пристани в Царстве Небесном. Дальняя от входа часть помещения несколько возвышалась над передней и заканчивалась вверху главкой, на которой был установлен крест во славу главы Церкви — Иисуса Христа. В боковых стенах были сделаны проёмы для окон. Осталось только вставить стёкла и навесить дверь. Рядом с церковью стояла так и недостроенная келья и шалаш, сооружённый братьями ещё осенью. Возле шалаша в качестве скамьи на двух пнях лежало бревно.

Братья тесали доски для двери. Стефан, закончив очередную, положил её рядом с несколькими уже готовыми, воткнул топор в пень.

— Доску закончишь — на дверь как раз хватит, — сказал он Варфоломею и сел на бревно.

Через некоторое время и Варфоломей, положив готовую доску вместе с другими, воткнул топор рядом с топором брата, отошёл в сторону и с удовлетворением стал разглядывать дело рук своих.

— Слава тебе, Господи, дом Божий заканчиваем, — не отрывая взгляда от церкви, тихо сказал Варфоломей и перекрестился.

— Ныне тепло, дни долгие, теперь и келью быстро сработаем, — отозвался Стефан.

Варфоломей обошёл церковь, рассматривая её со всех сторон, и остановился у входа. Постояв некоторое время молча, он обратился к Стефану. Привыкший жить в послушании воле родителей, Варфоломей спросил:

— По плоти ты мне старший брат, а по духу — вместо отца. Теперь скажи мне, во имя какого святого следует освятить нашу церковь? Какой будет её престольный праздник?

Стефан задумался. Он понимал, что сам он здесь только потому, что не смог оставить младшего брата одного в момент перехода его от размеренной жизни в семье родителей к жизни отшельника, полной невзгод и неожиданностей. В душе его таилась тревога, что сам он не долго сможет выдержать одинокую, трудную жизнь в удалённой от мира пустыне. Он принял решение: раз Варфоломей сам избрал для себя жизнь для Бога и путь отшельника, сам нашёл место сие, тогда пусть он и назовёт имя святого, во имя которого желает освятить возведённую ими церковь. Чтобы не стеснять волю брата, Стефан ответил:

— Вот как закончим церковь, пойдём к святителю просить благословения на её освящение. — Немного помолчал и, внимательно глядя на Варфоломея, спросил: — Скажи сам, во имя какого святого ты желал бы освятить нашу церковь?

Варфоломей тихо ответил:

— Зачем спрашиваешь о том, что сам лучше меня знаешь? Ради послушания я вопрошал тебя, не хотелось мне иметь в сем волю свою, и вот Господь не лишил меня желания сердца моего! — подошёл к брату и продолжил: — Ты, конечно, помнишь, как покойные родители наши не раз говорили, что я трижды возгласил во чреве матери во время литургии?

— Помню, — ответил Стефан. — И отец Михаил, тебя крестивший, и чудный старец, посетивший нас, говорили, что это трикратное возглашение твоё предзнаменовало, что ты будешь учеником Пресвятой Троицы.

— Посему пусть церковь наша будет посвящена пресвятому имени Живоначальной Троицы, — спокойно и уверенно сказал Варфоломей. — Это будет не наше желание, но изволение Божие. Пусть прославляется здесь имя Господне отныне и во веки веков.

— Согласен я, братец мой, — глядя на Варфоломея и улыбаясь, ответил Стефан и, вставая, добавил: — А чтоб сие исполнено было, примемся за работу.

Братья подошли к доскам и стали складывать из них дверь.

В начале июня церковь была построена, только, за неимением стекол, за которыми надо было сходить в Радонеж, окна были прикрыты деревянными щитами. Келью тоже почти закончили, за исключением окон и входной двери, которую братья ещё накануне собрали и теперь устанавливали в проём сруба. Работа подходила к концу. Варфоломей, попробовав, как закрывается дверь, немного подтесал её топором. Стефан, отойдя в сторону, посмотрел на келью и, довольный результатом, торжественно произнёс:

— Ну, всё. Стены есть, пол и крыша есть, лежанки есть, дверь поставили, теперь и жить можно.

Варфоломей, убедившись, что дверь закрывается хорошо, повернулся к Стефану:

— Жить можно, а чем зимой греться будем?

— До зимы успеем и очаг сложить, и дрова заготовить, — не отрывая взгляда от кельи, ответил Стефан.

— До зимы церковь ещё надо освятить, — напомнил Варфоломей.

Стефан повернулся к брату:

— Дело молвишь, только осталось нам стол сработать да навес над ним, затем очистить двор от мусора. Как всё сие закончим, так и пойдём на Москву просить благословения святителя на освящение церкви.

— Ещё надо собраться в дорогу, путь дальний, дорога трудная, неизвестная.

— Пойдём тропами звериными до Радонежа. У Петра переночуем, запасёмся пропитанием, а оттуда на Москву. Там уже есть добрая дорога.

— А всё-таки много мы сделали, — удовлетворённо сказал Варфоломей, глядя на церковь.

— Много, брат, много, — ответил Стефан, обводя взором поляну.

Только теперь, когда самая трудная и неотложная работа была выполнена, они как будто заново увидели всё вокруг. Густой лес окружал поляну со всех сторон. Вековые деревья широкими, мохнатыми лапами нависали над церковью и кельей, осеняя их и шумя вершинами.

Закончив намеченные работы, Стефан и Варфоломей с котомками за плечами и посохами в руках отправились в Москву. На третий день они вышли из леса на широкое поле. Солнце подвигалось к зениту. В воздухе стоял зной, дождя давно не было. Разбитая конскими копытами и повозками дорога пылила, потому братья шли по самой её кромке, задевая покрытую пылью, ещё не примятую траву. Дорожная пыль была везде — и на чёрном подряснике Стефана, и на серой холщовой рубахе Варфоломея, и на сапогах. По сторонам от дороги лежали никогда не кошенные луга, ещё зелёные, с пятнами ярких цветов. Слева луг уходил вниз по склону, скрываясь в ложбине, на краю которой стоял лиственный лес; справа луг простирался до соснового бора. Дорога поднималась на небольшой холм, взойдя на который, братья встретили путника, идущего им навстречу. Был он средних лет, коренастый, крепкого сложения. Войлочная шапка едва прикрывала копну русых волос, борода и усы аккуратно разглажены. Одет в длинную холщовую рубаху, подпоясанную бечёвкой, и такие же порты. На ногах лапти, за спиной котомка, в руке посох — обязательная принадлежность каждого странствующего.

Поравнявшись с путником, братья поклонились ему.

— И вам здоровым быть, — ответил путник с поклоном. — Далеко ли путь держите?

— На Москву, к митрополиту, — ответил Варфоломей. — Скажи, добрый человек, много ль нам идти ещё?

— Да вон она, Москва-то, — путник повернулся назад и указал посохом, — с дороги не собьётесь, да и мимо митрополичьих хором не пройдёте, они самые высокие, на холме у реки.

Братья посмотрели, куда указывал путник, и увидели едва заметные крыши домов и главы церквей.

— Благодарствуем. Спаси и сохрани тебя Господь, — сказал Стефан.

Братья поклонились путнику, тот ответил им тем же и удалился в сторону леса.

— Скоро уж в Москве будем, — бодрым голосом произнёс Стефан.

Варфоломей кивнул в ответ, затем, осмотрев одежду свою и брата, заметил:

— Но мы не можем в таком виде явиться к митрополиту.

Стефан тоже посмотрел на свою одежду:

— Ты же слышал, его дом стоит на берегу реки, там и почистимся.

И братья быстрым шагом пошли в сторону Москвы.

Солнце уже садилось, когда они подошли к палатам митрополита. Все строения были обнесены высоким частоколом, собранным из заострённых брёвен. У ворот их остановил монах.

— Какая нужда привела вас сюда, странники Божии?

— Идём из Радонежа, — ответил Стефан с поклоном. — Есть у нас дело к митрополиту, хотим просить благословения на освящение церкви.

— Проводи их, — обратился монах к проходившему мимо брату.

— Идите за мной, — сказал тот и повёл через двор к лестнице, ведущей в покои митрополита.

Двор был просторный, выложен тёсом. Напротив ворот стояла церковь с высокой колокольней, рядом двухэтажные палаты митрополита, за ними хозяйственные постройки. Строения добротные, сложены из толстых брёвен, крыты лемехом. Во дворе трудились монахи, завершая дневные дела.

Стефан и Варфоломей остановились перед церковью, перекрестившись, низко поклонились.

Следуя за монахом, братья поднялись на второй этаж, прошли по крытой галерее, вошли в небольшую комнату. У окошка, едва пропускавшего тусклый дневной свет, за столом работал старец. Свеча в деревянном подсвечнике освещала его сосредоточенное лицо, скрытое седой бородой. Скудную обстановку в комнате дополняла длинная скамья у стены, над дверью в смежную комнату висела икона Христа.

Старец, не взглянув на вошедших, продолжал работать. Сопровождавший братьев монах что-то тихо сказал ему и вышел из комнаты.

— Ждите, — промолвил старец, не отрываясь от письма.

Братья терпеливо стояли у двери.

Поставив на листе точку, старец пошёл в палату митрополита. Вскоре он вышел и с лёгким поклоном пригласил:

— Митрополит Феогност ждёт вас.

— Благодарствуем, — дружно с поклоном ответили братья.

Перекрестившись перед входом, они вошли в палату и осмотрелись. Увидев иконы Христа и Богородицы, перед которыми теплилась лампада, братья снова перекрестились и низко поклонились.

В углах палаты стояли высокие кованые подсвечники с горевшими на них восковыми свечами. На аналое лежала открытая книга. У стены — длинная скамья с резной спинкой, над ней — три окна с цветными стёклами. Одна стена закрыта полками с книгами в кожаных и деревянных переплётах, здесь же нашли место свитки разных размеров, перевязанные лентами, пожелтевшие от времени и потрёпанные от частого чтения, и совершенно новые бесценные носители мудрости человеческой. Убранство покоев Варфоломей рассмотрел мгновенно; взгляд его остановился, когда он увидел митрополита, сидевшего в кресле, похожем на трон. По обе его стороны стояли два пожилых монаха. Стефан и Варфоломей опустились перед митрополитом на колени, склонившись в земном поклоне.

— Прости нас, отче, за дерзость, — произнёс Стефан, не поднимая головы, — дозволь обратиться с просьбой великой.

— Встаньте, дети мои, — ласково сказал Феогност.

Стефан и Варфоломей поднялись. Перед ними в кресле сидел уставший седой человек с окладистой бородой, длинными, аккуратно причёсанными волосами. Из-под косматых бровей на братьев смотрели внимательные глаза.

— Поведайте мне, кто вы, откуда и какова просьба ваша, — тихим голосом спросил митрополит.

Стефан, имея опыт монастырской жизни, взял на себя инициативу. Взглянув мельком на Варфоломея, он понял, что тот его одобряет. Варфоломей же, будучи весьма образованным в основах Православной веры, но не имея опыта общения с иерархами церкви, робел и потому был за это благодарен брату.

— Я, отче, инок Покровского монастыря, что в Хотькове, а это брат мой меньшой Варфоломей. Прошлой осенью, по велению души, имея желание посвятить свою жизнь служению Богу, мы с братом, по благословению настоятеля нашего монастыря игумена Митрофана, удалились в пустыню в лесах за Радонежем. Там провели мы зиму. За время то своими трудами поставили малую церковь и келью.

Феогност выслушал Стефана внимательно, с интересом и затем сказал:

— Похвально дело сие, совершаемое во славу Господа. Чего же вы теперь хотите?

— Теперь, отче святый, — продолжал Стефан, — просим мы твоего благословения на освящение храма сего, чтоб, живя в пустыне, могли мы молиться во славу Господа Бога нашего.

— И вы желаете вернуться в пустыню и продолжить тяжкий труд отшельников? — спросил Феогност с некоторым любопытством.

— Так, отче, — уверенно ответил Стефан.

Немного помолчав, Феогност по-отцовски спокойно и назидательно произнёс:

— Пустынножительство — дело тяжёлое и опасное. Не каждый может выстоять в поединке с силами зла, неизбежном при высочайшем подвиге отшельничества. Такой уединённый подвиг выдерживают только иноки, предварительно закалённые долгим пребыванием в монастыре, да и то не все. Ты уже в возрасте, имеешь жизненный опыт, облачён в иноческий образ. А что брат твой? Ведь он совсем молод. Давно ль он покинул отчий дом? Хватит ли ему сил и мужества?

— Ему, отче, уж двадцать один год. Всю жизнь свою пребывал он в послушании праведным родителям нашим, кои скончались прошлой осенью. Жизнь Варфоломея в родительском доме мало чем отличалась от монастырской. Молитва и пост, послушание и труд — всё, как в обители.

Феогност внимательно посмотрел на Варфоломея:

— Но для монашеского звания ему не хватает иноческого обета-клятвы отречься от мирских благ и всецело посвятить себя Всевышнему.

— Такую клятву, отче, я давно принёс в сердце своём, — ответил Варфоломей уверенно, глядя митрополиту в глаза, и поклонился.

— Иноческий постриг, сын мой, важен бесповоротностью, неотменяемостью, — произнёс митрополит тоном, каким увещевают детей.

Стефан пришёл на помощь Варфоломею:

— Отче, Варфоломей не по букве, но по духу был истинным монахом с младенчества, ещё во чреве праведной матери, воспринявшей подвиг молитвы и поста ради благодатного ребёнка. Отшельничество наше в сию зиму сразу показалось Варфоломею по плечу только потому, что домашняя обитель заменила для него житие среди иноческой братии.

— Сын мой, — обратился Феогност к Варфоломею, — хватит ли тебе сил продолжить столь трудный путь? В Евангелии от Матфея сказано: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их».

Вы избрали трудный путь, дети мои, не всякий сможет его осилить, по слову апостола: «много званых, а мало избранных».

— Я твёрд на своём пути, отче, — тихо, но уверенно произнёс Варфоломей, не отводя глаз под взглядом митрополита.

— Надеюсь на упорство твоё, — так же тихо и твёрдо сказал Феогност.

Ободрённый словами митрополита, Варфоломей перехватил инициативу у Стефана:

— Отче, ещё сердечно просим освятить церковь нашу во имя Живоначальной Троицы.

— Хорошо, — согласился Феогност, — будет храм сей обителью Пресвятой Троицы. Благословляю вас, дети мои, на подвиг иноческий. Господь поможет вам и направит на путь истинный.

Митрополит встал и осенил братьев крестным знамением, потом повернулся к стоявшему рядом монаху:

— Отец Макарий, отправь с просителями священнослужителей, пусть возьмут с собой антиминс с мощами святых мучеников и всё потребное для освящения храма. По пути пусть зайдут в монастырь в Хотькове. Разумею я, игумену Митрофану надо идти с ними. А пока накормите гостей и устройте на ночлег.

— Всё выполним, отче, — ответил отец Макарий с лёгким поклоном.

Феогност посмотрел на Стефана, затем на Варфоломея и увидел в нём решительного, уверенного в своей правоте и в то же время мягкого человека. Задержав взгляд на лице юноши, Феогност ласково сказал:

— Спаси вас Бог, дети мои. Идите с миром.

Стефан и Варфоломей ещё раз поклонились митрополиту и вышли из покоев вслед за отцом Макарием.

Через несколько дней Стефан и Варфоломей в сопровождении двух монахов-священнослужителей покинули Москву. По дороге на Маковицу зашли в Хотьково за отцом

Митрофаном, и теперь впятером подходили к пустыньке. Солнце клонилось к горизонту. Впереди, выбирая дорогу, шёл Варфоломей, немного отстав от него, игумен Митрофан, за ними, один за другим, посланники митрополита. Шествие замыкал Стефан, сгибаясь под тяжестью объёмистой котомки. Варфоломей иногда останавливался у деревьев, выискивая зарубки, ждал спутников и шёл дальше. Еле заметная звериная тропа, петляя между деревьями по невысокому обрывистому берегу речки, вышла на поляну, от неё вверх по склону уходил густой лес. Здесь Варфоломей нашёл очередную зарубку и, ожидая спутников, осмотрелся. Это было то место, на котором они с братом купались, когда впервые пришли сюда, только тогда пылала золотая осень и стояла тишина, а теперь бушевало зелёное лето, звенели птичьи голоса.

Наконец спутники догнали Варфоломея, и он, указав рукой в сторону холма, сказал:

— Нам туда.

Увидев, что тропа ведёт вверх, игумен Митрофан остановился, опершись двумя руками на посох. Варфоломей внимательно посмотрел на него.

— Отче, ты не устал? — спросил он, кивнув в сторону поваленного дерева. — Может, присядешь, отдохнёшь немного?

— Скажи, сын мой, ещё долго идти нам? — спросил игумен.

— Нет, отче, осталось только подняться на этот холм, и там наша пустынь.

— Тогда я присяду, пожалуй, — старец вопросительно глянул на спутников. — Вы не возражаете?

— Нет, отче, — вразнобой заговорили монахи, — отдохнём немного. Да и столь прекрасной природой полюбуемся.

Игумен сел на поваленное дерево. Пользуясь случаем, стал расспрашивать пустынника:

— Скажи, сын мой, как ты находишь дорогу в таком дремучем лесу?

— На деревьях зарубки есть, — ответил Варфоломей, указывая на ствол дерева. — Их делал Стефан, когда ходил зимой в Радонеж.

— Ты тоже ходил с ним?

— Нет. Зарубки Стефан мне показал, когда мы в Москву шли.

— Когда, сын мой, поживёшь в лесу, научишься находить в нём дорогу без всяких зарубок.

Между тем оба монаха, зачарованные дивными картинами природы, не могли оторвать от них глаз.

— Красота-то какая! — с восторгом произнёс один из них. — Кругом лес дремучий, ни души, только зверушки да птички — твари Божии. Вот тебе и рай земной, только не библейский, а наш, русский.

— Да, всё-таки библейский рай списан с Русской земли, — задумчиво добавил другой.

Игумен посмотрел на них и тихо произнёс:

— Только Творец Всевышний способен создать такую красоту. И повелел Он нам хранить её и оберегать от врагов наших.

Немного посидев, игумен встал:

— Ну, малость отдохнули, пойдём дальше.

Варфоломей медленно двинулся вперёд на холм, иногда останавливаясь, чтобы дать передышку идущему за ним игумену.

Путники вышли на поляну.

— Вот, отче, место нашего уединения, — торжественно произнёс Варфоломей, указывая рукой на церковь и келью.

Он скинул свою котомку, помог Стефану и монахам снять их ноши. Всю поклажу сложил на пни, посохи поставил возле кельи. Схватил вёдра и побежал к реке.

— Пока присядьте, отдохните с дороги, — обратился Стефан к гостям, указывая на скамьи под навесом. — А я трапезу изготовлю.

Он принёс из кельи кремень, кресало, сухой мох, развёл костёр. Достал котёл и кружки, вынул из своей котомки сушёную рыбу, хлеб, зелень.

Вернулся Варфоломей. Налил воды в котёл и повесил его над огнём. Посмотрел на сгорбленные спины гостей, на их лежавшие на коленях натруженные руки и предложил:

— Отче, и вы, братья, пойдём, я солью вам свеженькой водички. — Взял второе ведро и кружку: — Сейчас смоете дорожную пыль, вам полегче будет.

Монахи достали из котомок полотенца, пошли за Варфоломеем. Немного отойдя от поляны, Варфоломей поставил ведро на землю и стал поливать гостям из кружки. Фыркая и отдуваясь, они старательно мыли лицо, шею, мокрыми руками разглаживали бороды. Было видно, как прохладная вода снимает с них усталость, как они приободряются под действием живительной влаги. Закончив умываться, монахи выглядели свежее, повеселели, впервые после окончания пути улыбнулись.

— Благодарим тебя, сын мой, за доброту твою, — молвил игумен, закончив вытирать бороду. — Дай Бог тебе здоровья и долгих лет жизни.

— Благодарствую, отче, — ответил Варфоломей с лёгким поклоном.

Гости повесили на ветки полотенца, подошли к столу. Помолившись, приступили к трапезе. Стефан бросил в кипящую воду пучок мяты. Немного подождав, он поставил перед каждым кружку с горячим и душистым напитком, приговаривая при этом:

— Отведайте заварочки мятной.

— Когда это вы мяту собрать успели? — поинтересовался один из монахов.

— Ещё дома Варфоломей заготовил, когда в пустыню идти собирался, — ответил Стефан. — Без мяты зимой нельзя, она и согреет, и хворь снимет.

Все взяли кружки и, дуя на них, не спеша стали пить обжигающую жидкость. Пили молча, наслаждаясь покоем и отдыхом. Один из монахов прервал молчание:

— Вы говорили, что с морозов тут живёте, как же вы зиму-то пережили? Не мёрзли?

— Нам мёрзнуть некогда было. Много трудились, да так, что пар валил. Огонь у нас в землянке был, тоже грелись, — оторвавшись от кружки, ответил Стефан.

— А чем питались? — полюбопытствовал другой монах.

— А много ль нам надо — краюха хлеба да кружка воды. Иногда рыбкой баловались, что в реке ловили, раза два ходили за пропитанием к брату в Радонеж. Да и лес не даст с голоду погибнуть, коль с ним в дружбе жить.

— Молились усердно, — продолжил Варфоломей, — вот Господь нам и помог совершить дело сие.

Игумен посмотрел на него:

— Воистину, сын мой, всё в руках Божиих. — Перекрестился и продолжил: — Благодарствуем за угощение, дети мои.

Все встали, прочитали молитву и вышли из-за стола.

— Отче, после пути долгого отдохнуть надо, — обратился Стефан к гостям. — Вам всем в келье устроено, а мы с Варфоломеем в землянке заночуем, так нам привычнее.

— Благодарствуем, сын мой, — ответил игумен с лёгким поклоном.

Проводив гостей, братья убрали со стола, забросали землёй костёр и пошли в землянку. Солнце опустилось по чистому небосклону, предвещая, что завтрашний день будет ясный и тёплый.

На следующее утро, помолившись, совершив утренние дела и закончив трапезу, гости стали готовиться к освящению храма. Взяв всё необходимое для таинства, двое монахов вошли в церковь.

Игумен Митрофан заметил Варфоломею:

— Сын мой, над входом в храм должен находиться образ Христа.

Пошёл в церковь, вынес икону, передал её Варфоломею и вернулся внутрь. Стефан принёс стоявшую у кельи лестницу и поставил её у входа в церковь.

Осторожно поднявшись по лестнице, Варфоломей поцеловал икону и бережно установил её в ковчег, заранее сделанный над дверью, и отнёс лестницу на прежнее место. Все склонились перед иконой в земном поклоне.

Из церкви вышел игумен:

— Войдите, дети мои, начнём обряд освящения храма Божия.

Церковь внутри освещалась дневным светом, проникавшим сквозь пустые проёмы окон, в которые братья пока ещё не успели вставить стёкла. У стен и по углам горели свечи на подсвечниках-треногах, изготовленных из тонких жердей. На полке у стены, где в церкви обычно расположен алтарь, помещались иконы Христа и Богородицы. В центре стоял аналой, сделанный из липового тёса.

Игумен Митрофан совершил обряд освящения церкви. Закончив, он торжественно возгласил:

— Церковь сия наречена во имя Святыя Троицы, основана благодатию Бога Отца, милостию Сына Божия и поспешением Святаго Духа.

Когда все вышли во двор, игумен подошёл к Стефану:

— Исполнили мы дело, нам порученное, пора в путь обратный.

— Отче, дорога дальняя, заночуйте здесь, — предложил Стефан, — а рано утром отправитесь в путь.

Один из монахов, услышав их разговор, подошёл к ним:

— Если отец Митрофан не возражает, мы пойдём теперь. До Хотькова, чай, вёрст десять, до захода солнца, разумею, уж там будем. В монастыре заночуем, а утром отправимся на Москву.

— Дорога домой всегда короче и легче, — молвил игумен, — пойдём сейчас.

— Воля ваша, отче, — Стефан пожал плечами. — Я провожу вас.

Гости и Стефан собирались недолго. Варфоломей помог гостям надеть на плечи котомки, подал посохи и с поклоном обратился к игумену:

— Отче, сердечно прошу, посещай иногда нашу церковь для совершения Божественной литургии. Не оставляй нас без благословения Божия.

Подошёл Стефан с теми же словами:

— Не забывай нашу пустынь, отче.

— Храни вас Бог, дети мои, — ответил братьям игумен и осенил крестным знамением их склонённые головы.

Перекрестившись, путники стали спускаться с холма вниз по тропе. Первым шёл Стефан, за ним игумен Митрофан, следом — монахи.

Когда процессия скрылась за деревьями, Варфоломей подошёл к церкви, опустился на колени перед иконой Христа и стал тихо молиться:

— Господи, Отец наш, какая радость видеть освящённым дом Божий! Теперь осталось мне и самого себя всецело уготовить в жилище Духа Святого, ещё с большей ревностью подвизаться в посте и молитве, в трудах и терпении.

Так была основана Свято-Троицкая Сергиева Лавра, столь прославленная впоследствии трудами и молитвами Преподобного Сергия Радонежского.

Прошло две недели, как Стефан ушёл провожать отца Митрофана. Варфоломей знал, что брат непременно зайдёт в Радонеж к Петру. Там жили его дети, с которыми он так редко встречался, отцовская душа тосковала о них. Варфоломей это понимал, потому не сердился на Стефана за долгое отсутствие и не ждал его скоро.

Заканчивался ещё один день жизни отшельника в одиночестве. Солнце клонилось к закату, его лучи едва пробивались на поляну. Варфоломей сидел за столом под навесом, перед ним лежала открытая книга. Уже который раз он читал Евангелие, стараясь глубже проникнуть в тайну текста. Прочитав очередную страницу, Варфоломей задумался. Услышав чутким ухом, привыкшим к тишине, шорох со стороны тропы, он перекрестился и замер в ожидании. На поляну вышел Стефан, за ним, немного отстав, Пётр. У обоих за плечами увесистые котомки. Едва увидев братьев, Варфоломей понял, что дорога для них была трудной. Стефан, ранее переносивший тяжести на дальние расстояния, выглядел менее усталым, чем Пётр, которому недавно исполнилось всего двадцать лет и для которого такая работа была непривычной.

Варфоломей помог братьям освободиться от их ноши.

— Слава Богу, вижу братца меньшого, вот радость нежданная и великая, — Варфоломей горячо обнял Петра.

— Я рад не меньше твоего, — ответил Пётр и с любопытством стал осматривать поляну.

— Как гости наши добрались? — спросил Варфоломей у Стефана после того, как они обнялись.

— Всё хорошо, — ответил Стефан. — В Хотьково пришли к вечеру, переночевали в монастыре. Утром монахи уехали в Москву, а я решил зайти к Петру. Когда собрался уходить, он стал просить меня взять его с собой.

— Долго пришлось его уговаривать, согласился только после того, как я пригрозил, что один пойду искать вашу пустынь.

— Если бы Стефан не взял тебя с собой, ты действительно пошёл бы искать нас? — Варфоломей с любопытством посмотрел на брата.

— Наверное, пошёл бы, — неуверенно ответил Пётр. — Уж больно хотелось мне посмотреть, как вы устроились в лесу диком. Дети тоже хотели пойти с нами, да не взяли мы их, малы они ещё, пусть подрастут, тогда, может, кто из них сам придёт к вам в ученики.

— Милости просим, пусть приходят. Как дома-то?

— Слава Богу, все живы и здоровы. Детки растут, учатся старательно. Екатерина всё по хозяйству хлопочет, прислала вам хлеба и другой снеди. Я книги принёс.

Пётр развязал котомку, достал книги и протянул их Варфоломею. Тот снял с ветки полотенце, вытер руки, смахнул со стола пыль, перекрестился, взял книги, как великое сокровище, поцеловал их и бережно положил на стол. Старший брат, стоявший рядом, посмотрел на Варфоломея, одобрительно кивнул, поднял свою котомку и пошёл в келью.

Варфоломей взял книгу верхнюю в стопке.

— Жития святых, — положил книгу рядом со стопкой, — святоотеческие писания, — положил рядом другую, — летописные сказания.

Посмотрев все книги, Варфоломей, полный благодарности за столь дорогой подарок, не скрывал восторга:

— Пётр, большей радости ты не мог мне доставить.

— Я знал, что потребно тебе более всего, — ответил брат и, как бы извиняясь, добавил: — Только вот больше книг не смог взять.

— От всего сердца благодарю тебя, брат мой любезный, — Варфоломей встал, повернулся к иконе Христа. — Спаси и сохрани его, Господи, — перекрестился и поклонился.

Пётр достал из котомки несколько маленьких мешочков и положил их на стол.

— А это что? — спросил Варфоломей.

— Екатерина передала вам кое-какие семена. Здесь репа, огурцы, капуста и ещё другие. Сами разберётесь, всё подспорье в пропитании будет.

— Передай ей великую благодарность и низкий поклон, добрая у тебя жена. Дай Бог всем вам здоровья и долгих лет жизни, а я буду за вас молиться.

Из кельи вышел Стефан с полотенцем в руках:

— Пётр, пойдём на реку освежимся с дороги.

Пётр вопросительно взглянул на Варфоломея.

— Иди, иди, а я пока трапезу приготовлю. Поедим, потом ты всё расскажешь о жизни вашей.

Братья ушли к реке, а Варфоломей вынес из кельи и положил на стол хлеб и стал разводить костёр, над которым висел котёл с водой.

На следующее утро, когда лучи солнца только слегка касались верхушек сосен, Варфоломей уже успел искупаться в реке и принести воды. Одно ведро он поставил рядом с котлом, стоявшим у кострища, другое понёс в келью. Одев длинную холщовую рубаху, подпоясался бечёвкой и пошёл в церковь.

Двор постепенно наполнялся солнечными лучами, пели птицы, природа просыпалась. Вышли, потягиваясь от сна, Стефан и Пётр.

— А где Варфоломей? — спросил, оглядываясь вокруг, младший брат.

— Наверное, на речку ушёл. Он строго следует учению апостола Павла: «Тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа». Потому каждое утро в любую погоду с ранней весны купаться ходит, а зимой снегом обтирается, закаляя здоровье, укрепляя дух свой и соблюдая чистоту тела.

Стефан подошёл к кострищу, увидел ведро, полное воды:

— На реке он уж был, знать, теперь в церкви на молитве.

— Нам тоже на молитву надо.

— Сперва умоемся да сон стряхнём, — Стефан взял ведро с водой, кружку со стола и пошёл к краю поляны.

— Полотенца возьми, — крикнул он, уходя за деревья.

Закончив утреннюю молитву, Варфоломей сходил в келью за кресалом и развёл костёр. Из-за деревьев вышли братья.

— Ранняя ты птаха, — сказал Варфоломею Пётр, вешая на ветку полотенце.

— Природа просыпается с восходом солнца, и человек должен, помолясь, труд свой начинать с утра раннего. Так Богом устроено. Идите в церковь, помолитесь, а я трапезу приготовлю.

— Идём, братец, идём, — поспешно ответил Пётр, направляясь вслед за Стефаном на молитву.

Когда они вышли из церкви, трапеза была готова, вода в котле кипела. Расправившись с нехитрым угощением, братья прочитали краткую молитву и вышли из-за стола.

— Пора мне домой, — с грустью произнёс Пётр, — жена и дети одни там, и дел много по хозяйству.

— Я провожу тебя, — сказал Стефан, — и покажу зарубки, они тебе пригодятся, коль надумаешь навестить нас. И отец Митрофан обещал быть у нас, по его просьбе я их ещё виднее сделаю.

— Давай обнимемся, брат любезный, когда ещё Бог даст свидеться, — тихо молвил Варфоломей.

Братья обнялись.

— Храни тебя Господь и жену твою, и деток. О нас не беспокойтесь. Первая зима была трудная, потом легче будет. Теперь у нас храм Божий есть, в трудную минуту к Богу ближе обратиться можем.

— И вас пусть хранит Господь и даст вам силы выстоять в испытании вашем.

Пётр и Стефан приладили котомки, взяли посохи и двинулись в путь. Варфоломей вслед осенил их крестным знамением.

Шёл седьмой день с тех пор, как Стефан и Пётр покинули Маковицу. Вечерело. Завершив дневные дела, Варфоломей сидел у костра, вырезал из липового поленца ложку и время от времени смотрел в сторону тропы, ожидая возвращения брата. Стефан пришёл перед самым заходом солнца.

— Проводил? — спросил Варфоломей, не прекращая работы.

— Проводил, — ворчливо ответил Стефан. — Обещал наведывать нас.

Варфоломей не обратил внимания на мрачный тон брата, решив, что он просто устал.

Стефан поставил у кельи посох, подошёл к столу, на котором лежали хлеб, овощи, рыба.

— Поешь, — предложил Варфоломей.

Стефан прочитал молитву, перекрестился, сел за стол.

Варфоломей зачерпнул из котла, висевшего над костром, горячей воды, поставил перед братом.

Стефан съел немного хлеба, попил воды, встал, перекрестился, снова сел в глубокой задумчивости, подперев руками подбородок.

Варфоломей подошёл к столу. Увидев хмурое лицо брата, присел напротив и участливо спросил:

— Что печалит тебя, брат мой?

Стефан, немного помолчав, негромко, сбиваясь, ответил:

— Как мы живём? Пустыня наша больно сурова и неприветлива. Одни труды да лишения. За всю зиму к нам никто не заходил. На далёкое расстояние нет ни сёл, ни дворов, ни пути людского. Кругом непроходимая чаща лесная с дикими зверями.

— Мы сами выбрали место сие, — с некоторым удивлением в голосе ответил Варфоломей.

— А с каким трудом мы достаём самое необходимое, — Стефан постепенно распалялся, голос его становился всё громче, он встал и вышел из-за стола. — Не выдерживаю я этих скорбей пустынных. Видно, не подготовлен я к ним своей предшествующей жизнью.

— Но ты был уже монахом в монастыре в Хотькове, — глядя на брата и пытаясь его успокоить и ободрить, сказал Варфоломей. — И здесь мы уже целую зиму прожили в одиночестве. Всё-таки справились.

Стефан действительно немного успокоился или просто не хотел огорчать брата, во всяком случае, голос его стал мягче и спокойнее.

— Утешаясь семейной жизнью, я ведь не думал о монашестве, а более того, о пустынных подвигах. Только тяжкое горе-смерть Анны побудила меня удалиться в обитель как в тихую пристань на море житейском. — Стефан прошёл вдоль стола, вернулся, остановился напротив брата. — Там, быть может, я и окончил бы дни свои, если бы не ты. Только твои усердные просьбы вызвали меня оттуда. — Стефан снова прошёлся вдоль стола. — Не успел я закалиться в иноческом терпении, — сказал он тихо и совсем спокойно.

Некоторое время Варфоломей сидел, поражённый услышанным, и невидящим взглядом смотрел на еду, лежавшую на столе. Всё ещё надеясь отвлечь брата от мрачных мыслей, он наконец произнёс:

— Спасибо тебе, Стефан, без тебя, без твоей поддержки я бы не вынес такого испытания, которому мы подвергались здесь. — Затем, глядя на брата, заговорил пылко, с надеждой в голосе: — Ты опытный, ты сильный, всё пройдёт. Зиму мы пережили, теперь лето. За лето мы окрепнем, приготовимся к новой зиме. Душа твоя успокоится в молитве.

Взгляды братьев встретились. Стефан отвёл взгляд, безнадёжно махнул рукой:

— Не утешай меня, брат мой, не сможешь ты укротить мою тоску. Дух уныния овладел мной. Не могу я больше, уйду отсюда.

— Как же ты оставишь меня одного? — голос Варфоломея дрогнул.

Он был готов ко всему: к любым испытаниям, лишениям и невзгодам, но только не к тому, что родной по крови брат-главный наставник и помощник оставит его одного так неожиданно, в самом начале нелёгкого пути. Варфоломей знал, что избранная им дорога будет трудной, но прошлой зимой он понял, что будет она гораздо труднее, чем он предполагал.

Варфоломей был в смятении. Мысли путались. Только одно в его душе было непоколебимо — никакие силы не свернут его с пути, навсегда избранного ещё в детские годы. Наконец одна чёткая мысль овладела им: он должен принять уход Стефана как ещё одно неизбежное событие в длинной череде предстоящих ему испытаний.

Варфоломей молчал. Стефан продолжал ходить около стола, ожидая ответа брата. Наконец он остановился, посмотрел на Варфоломея, взгляды их встретились. Стефану стало жалко младшего брата, и он сделал попытку подбодрить его.

— Ты и телом, и душой закалён с детства, — сказал Стефан мягким голосом. — Здесь сбывается твоя мечта. За зиму ты прошёл суровое испытание, выдержал его и многому научился. Ты справишься один. Господь тебя не оставит.

Варфоломей решил ещё раз попытаться уговорить Стефана. Он встал и с жаром стал его упрашивать:

— Умоляю тебя, не принимай быстрых решений, подумай ещё. Помолись Богу, Он направит тебя на верный путь.

Стефан почувствовал стыд за свой малодушный поступок, он решил далее не обострять обстановку и примирительно сказал:

— Хорошо, оставим всё до утра. Уже темно, пойдём спать.

Варфоломей собрал со стола еду и отнёс в келью. Стефан затушил костёр. Немного помолчав, братья пошли в церковь и до рассвета молились каждый о своём.

Утром, не возвращаясь к прерванному накануне разговору, братья сделали все необходимые дела, вместе помолились и теперь перед расставанием стояли у кельи.

— Что же ты за всё утро так ничего и не сказал? — тихо спросил Стефан.

— Понял я, что ты всё решил окончательно. Наверное, так надо. На всё воля Божия, — ответил Варфоломей, опустив глаза.

— Прости меня, брат мой любимый, спасибо тебе, — взмолился Стефан, едва сдерживая слёзы. — Прощай. Будь стойким. Верь в божественную силу, которая всегда придёт тебе на помощь в самую трудную минуту. Спаси тебя Господь и сохрани.

— Прощай, брат. Спасибо за поддержку и помощь. Дай знать через Петра, как устроятся дела твои дальше. А может когда и посетишь нашу пустынь.

Некоторое время братья стояли молча со слезами на глазах. Стараясь отдалить минуту расставания, каждый не находил в себе сил сделать это первым. Стефан никак не решался уйти и оставить младшего брата наедине с суровой природой, в то же время считал невозможным остаться. Варфоломей ещё не знал, как будет жить один в пустыне, хватит ли ему сил, но знал твёрдо, что от своей мечты, своего предназначения он никогда не отступит, какие бы препятствия и трудности ни возникли на его пути.

Молчание нарушил Стефан:

— Последний совет тебе: за лето заготовь себе в зиму снеди разной. Насуши трав целебных, грибов, ягод. Места здесь богатые, а что собирать, ты и сам знаешь. Вспомни, как мы ходили в лес с матушкой нашей и в селе под Ростовом, и в Радонеже.

Варфоломей попытался успокоить брата:

— Я всё помню и всё сделаю, не беспокойся обо мне. Если что, я к Петру пойду, — сказал он, чтобы брат о нём не волновался, хотя сам твёрдо знал, что никогда не покинет это место и не вернётся в мир. — А ты, когда будешь в Хотькове, поклонись могилам родителей наших. Ну, давай прощаться.

Братья обнялись, троекратно расцеловались, смахнули набежавшие слёзы. Стефан взял посох и ступил на тропу, возвращающую его к прежней жизни. Варфоломей осенил его вслед крестным знамением и ещё долго смотрел на тропу, которая увела брата в суетный мир.

Почти год старший брат делил с младшим все тяготы пустынножительства, нелёгкий труд с раннего утра до позднего вечера, голод и морозы зимой, пекло и мошкару летом. Более других невзгод Стефана одолевала болезненная нехватка общения. И вот теперь, несмотря на горячие просьбы Варфоломея, он оставил его одного в глухом лесу. В то время это было настоящее пустынное место. На далёкое расстояние его окружали густые непроходимые леса, населённые дикими животными, от робкого зайца до злого волка и страшного медведя. Далеко вокруг не было даже отдельных дворов, не то что поселений. К обители едва можно было пробиться еле заметной звериной тропой. В такой глуши кто стал бы посещать пустынника и приносить ему что-нибудь из жизненных припасов? Варфоломею оставалось надеяться только на собственные силы, редкие посещения младшего брата Петра и на молитвы всесильному и милостивому Господу, прося его о помощи и защите.

Так Варфоломей остался один в пустыне без сподвижника, без наставника и без помощника, с единым Богом вездесущим и никогда не оставляющим тех, которые для Него всё оставили.

«Два родных брата, — пишет блаженный Епифаний, — а между тем какая разница в произволении! Оба совещались жить в пустынном уединении, но один из пустыни ушёл в городской монастырь, а другой и самую пустыню обратил в город. Что казалось Стефану тяжким и нестерпимым, то было легко и приятно для Варфоломея, которого душа с детства пылала Божественным огнём. И Господь хранил его Своею благодатию среди пустыни, ограждал его Своими Ангелами на всех путях, и как сердцеведец, видевший его сердечные расположения, уготовлял в нём начальника многочисленной братии и отца многих обителей».

Воистину, Господь даёт каждому по силам его.

В начале сентября стояла тёплая солнечная погода, летела паутина, лето ещё не кончилось. С тех пор, как ушёл Стефан, поляна несколько преобразилась. Рядом с навесом, под которым стоял стол, Варфоломей соорудил навес для дров. На краю поляны лежали ошкуренные брёвна, ветки и щепки были собраны в кучи. Несколько пней он выкорчевал, но два у входа в келью оставил, на них он любил сидеть в редкие минуты отдыха. Над догорающим костром висел котёл с водой. День кончался. Варфоломей сидел и читал Священное Писание. Со стороны тропы послышался хруст веток. Варфоломей замер в тревожном ожидании. На поляну вышел игумен Митрофан. Варфоломей облегчённо вздохнул и быстро, чуть не бегом пошёл ему навстречу.

— День добрый, отче, — радостно воскликнул он и поклонился.

— День добрый, сын мой, — ответил игумен.

Варфоломей принял у гостя котомку и посох.

Несказанная радость переполняла душу Варфоломея, в том числе и оттого, что прервалось его одиночество, к которому он ещё не привык. Из него просто рвалась наружу благодарность к игумену Митрофану.

— Какое счастье, отче, что ты нашёл возможность посетить меня в моем уединении. Трудным ли был путь?

— Не сказать, чтобы уж слишком трудным. Однако зелень-то как разрослась. Едва находил зарубки, что Стефан оставил. Ну да Господь привёл меня к тебе.

Игумен поставил котомку на скамейку у стола. Развязав её, выложил хлеб, рыбу, огурцы, яблоки, зелень, свечи.

— Вот, братья передали тебе гостинцы.

— Благодарствую, отче. Дай Бог им всем здоровья.

Игумен достал из котомки полотенце, Варфоломей

спохватился:

— Сейчас, отче, я воды принесу, — пошёл в келью, вынес ведро с водой, взял со стола кружку. — Пойдём, отче, умываться.

Освежившись, игумен сел за стол.

— Как вода закипит, трапезничать будем, — сказал Варфоломей, подкладывая дрова в костёр.

Игумен, внимательно наблюдавший за Варфоломеем, заметил его радость и понял, что ему одиноко и что явился он вовремя.

— Пришёл я к тебе, сын мой, поддержать дух твой. Одному тебе труднее, чем было вдвоём с братом. Завтра отслужу Литургию, общение с Богом придаст тебе новые силы.

Варфоломей сел напротив игумена, посмотрел на него и робко сказал:

— Благодарствую, отче. Нуждаюсь я в подкреплении духа, особенно после ухода Стефана. — Тоска по брату всё ещё одолевала его. — Где-то он теперь, вспоминает ли меня?

— Стефан, как ушёл с Маковицы, недолго был у Петра в Радонеже, потом пришёл к нам в монастырь. Говорил, что Пётр обещал навестить тебя осенью.

Варфоломей повеселел:

— Так теперь Стефан в вашей обители?

— Нет. Пожил немного, потом покинул нас. Сказывал, что идёт на Москву в Богоявленский монастырь.

Вода в котле закипела. Варфоломей зачерпнул кружкой кипятку, поставил на стол, бросил туда пучок мяты.

— Отче, прошу отведать угощения скромного.

Помолившись, они приступили к трапезе.

На следующий день игумен Митрофан служил Литургию. После службы он пошёл в келью отдыхать — сказывались годы, и оставался там до вечерней молитвы. Варфоломей занимался хозяйственными делами.

После вечерней молитвы и трапезы игумен и Варфоломей сидели за столом. Всё вокруг располагало для душевной беседы. На поляну опускались сумерки, на небе стали появляться звёзды. Природа молчала, даря тишину и покой. Ярко горел костёр, освещая келью, церковь, деревья. От лёгкого ветерка пламя колыхалось, и казалось, что всё вокруг колышется. Проникшись отеческой заботой о судьбе Варфоломея, игумен решил ещё раз попытаться отговорить его от столь тяжкого испытания, которое могло оказаться не по силам молодой и неокрепшей душе. А если Варфоломей действительно твёрд в своих убеждениях, постараться помочь ему, предупредив о трудностях и дав совет, как их преодолеть. Опытный наставник понимал, сколь осторожно и мудро надо беседовать с молодым человеком, только начинающим суровую жизнь отшельника.

Говорил игумен тихо, неспешно, давая Варфоломею возможность воспринять и осмыслить услышанное.

— Хочу спросить тебя, сын мой, не решил ли ты вслед за своим братом покинуть место сие пустынное и возвратиться в мир?

— Нет, отче, — так же тихо, но твёрдо ответил Варфоломей.

— Ты, сын мой, о жизни в одиночестве по своему опыту знаешь весьма мало, в основном только понаслышке. Жизнь иноческая в уединении столь тяжела, что не испытавшие её с трудом верят рассказам о ней, а иногда и вовсе не верят, потому что перед ними открывается то, что миру грешному вовсе неведомо.

— Отче, никто не понуждал меня к выбору сего пути. Горячая ревность к подвижничеству увлекла меня в пустыню. Все скорби и лишения для меня вожделенны. Горю я, отче, пламенным желанием Божественным.

— Так, сын мой, бывает только в начале пути, которым ты идёшь. Первый восторг твой пройдёт. Наступят дни сухости душевной, тоски невыносимой, мысли твои не будут покоряться разуму, молитва перестанет действовать. Душа будет рваться из-под креста и становиться холодна ко всему духовному. А тут ещё голод и жажда, холод, опасение за жизнь со стороны диких животных, общее расслабление души и тела. Даже сон станет врагом твоим, с которым ты должен будешь сражаться. Готов ли ты к таким испытаниям?

Варфоломей, помолчав, твёрдо ответил:

— Готов, отче.

— А мир меж тем будет манить к себе воспоминаниями прошлого, ведь там жилось тепло и уютно. И среди людей можно спастись: идти в обитель какую-нибудь, где добрые братья разделят с тобой скорби твои, помогут в борьбе с врагами добрым советом и братскою молитвой. Зачем же этот подвиг выше сил? Зачем эта страшная пустыня со всеми лишениями?

— Нет, отче, мир умер для меня навсегда.

— Но мир и плоть будут одолевать тебя своими требованиями, не говоря уже о грешных движениях сердца, когда, точно буря, поднимаются страстные порывы, гоня пустынника в мир, сжигая его внутренним огнём.

— Подвизаться противу плоти с её страстями и пожеланиями я обучил себя ещё задолго до удаления в пустыню долговременными пощениями, трудом тяжким и молитвой.

— Но и это ещё не все трудности пустынного жития. Для ревнителя жизни духовной по мере преуспевания в ней открывается борьба уже не с плотью и кровью, а с духами злобы. Стараясь воспрепятствовать ему, они с неимоверной дерзостью устремляются на него, вторгаются в пределы его воображения и чувств, представляют ему странные образы и нелепые мечтания. Душа, не защищённая бронёй святости, может не устоять против видений преисподней. При явлении демона слабый будет сожжён мраком. Не все подвижники выдерживают такое испытание. Только доблестнейшим из своих воинов ради закалки их отваги попускает Господь вступить в прямые поединки с адскими легионами. — Немного помолчав, игумен добавил: — Таков многотрудный путь отшельника.

— Отче, не боюсь я никакого испытания, только боюсь поступков, которые могут отдалить меня от любимого Отца Небесного и утратить небесную помощь.

Немного помолчав, игумен встал, подошёл к церкви, остановился и внимательно посмотрел на икону Христа над входом. Отблески костра падали на образ, и отцу Митрофану показалось, что Христос видит и одобряет его. Игумен перекрестился, поклонился, вернулся к столу и сел. Всё это время Варфоломей внимательно наблюдал за ним.

— Вижу я, сын мой, ты твёрд на избранном пути, но не помешает тебе и опыт святых отцов-подвижников, наученных своей труженической монашеской жизнью.

— Прошу тебя, отче, поведай мне о них, — с жаром стал просить Варфоломей.

— Вот, например, правила святителя Василия Великого для подвизающихся в пустынном уединении. Первое: люби читать Слово Божие, жития и поучения святых, в них найдёшь правила и примеры святой, угодной Господу Богу жизни. Второе: непрестанно наблюдай за собою, каждый вечер рассматривай свои мысли и дела, усердно молись Богу о прощении всего, что сделано против Его заповедей, и спеши исправиться. Утром, после молитвы обдумывай своё положение в наступающий день. Третье: чаще и внимательнее размышляй о смерти, о том, что она неизбежна, неожиданна, что земные блага негодны для будущей жизни. Четвёртое: люби пост, потому что без него нельзя избежать худых помыслов, а за помыслами и худых дел. Пятое: соображай все свои мысли и желания, слова и дела с Христовым Евангелием, строжайше исполняй все заповеди Христовы. Святую память о Боге носи всюду с собою. Шестое: где бы ты ни был, что бы ни делал, всегда твёрдо помни, что Господь смотрит на тебя и видит всё, что ты думаешь, что желаешь и что делаешь. Седьмое: люби молитву и постоянно ею занимайся. Силён Бог и всегда готов прийти на помощь призывающим Его.

Игумен помолчал, затем закончил свои наставления:

— Таковы, сын мой, правила пустынного жития.

Всё время, пока он говорил, Варфоломей, опустив взгляд, напряжённо слушал, стараясь постигнуть смысл сказанного и запомнить. Он помолчал, не находя слов для благодарности, затем, глядя в глаза игумену, тихо произнёс:

— Благодарствую, отче, за науку великомудрую. Я последую её правилам.

Отец Митрофан улыбнулся. Он радовался, что встретил ещё одного человека, твёрдо идущего к Богу своим путём, с которого он никогда не свернёт. Желая оставить Варфоломея наедине с его мыслями, он вышел из-за стола и равнодушным голосом сказал:

— Однако уже совсем стемнело, и огонь догорел. Пора ко сну, завтра предстоит долгий путь.

Варфоломей тоже встал:

— Прошу тебя, отче, не забывай меня, грешного.

— Я буду молиться за тебя, сын мой.

Варфоломей опустился перед игуменом на колени и пылко заговорил:

— Молись, молись, отче, чтобы Господь послал мне силы устоять против брани и искушений бесовских, чтоб сохранил Он меня и от лютых зверей среди мест пустынных.

— Встань, сын мой, — отец Митрофан поднял Варфоломея с колен. — Благословен Бог. Он не попускает нам искушений выше сил наших. Да сохранит тебя Господь.

Игумен осенил крестным знамением Варфоломея, стоявшего с опущенной головой.

— Навещай меня иногда, отче, — ещё раз просил Варфоломей.

— Обязательно, сын мой. А теперь пойду отдыхать.

Игумен отправился в келью. Варфоломей, затушив костёр, пошёл в церковь и молился там до утра. Всю ночь небо было ясное и ярко светила луна.

На следующий день, после утренней службы отец Митрофан покинул уединённую лесную келью. Варфоломей проводил его до реки, здесь игумен ещё раз благословил его на подвиг жизни отшельнической и тихой размеренной походкой ушёл по единственной тропе, соединявшей ещё неопытного пустынника с миром. Оставшись один, Варфоломей долго стоял, не отрывая взора от лесной чащи, скрывшей игумена Митрофана — последнего человека, которого он видел перед суровой и неизвестной зимой.

Окончательно осень пришла на Маковицу в середине октября. Дни стали короткими, но для юноши они были длинными. Ночи казались мрачными, тяжёлыми и долгими. Трудно было молодому пустыннику, ещё не окрепшему душой и не закалённому в жизненных невзгодах, оставаться одному в маленькой келье ночью в глухом лесу среди столетних деревьев. Тот, кто не бывал в таких условиях, может не понять, что мог испытывать юный отшельник, впервые оставшийся один в диком лесу.

Поздняя осень до первых заморозков и первого снега — самое унылое время года, когда замирает всё живое и безраздельно властвуют мрачные стихии, нагнетающие уныние и страх. Чаще и сильнее стала бушевать осенняя непогода. Под порывами дикого ветра падали сухие деревья, загораживая тропу, которая и до того была едва заметная и мало проходимая. На юношу всё больше наваливалось чувство удалённости от мира, его надежда на какую-либо помощь со стороны постепенно угасала, как догорающая свеча. На неопытного отшельника надвигалось неведомое ранее беспокойство, усиливающееся с каждым днём, справляться с ним было все труднее и труднее. И наконец, пришло время, когда Варфоломей в первый и единственный раз испытал страх за свою жизнь и прошёл первую проверку своей душевной стойкости.

Варфоломей сидел на лежанке в полутёмной келье. За стенами непогода. Порывистый ветер раскачивал могучие деревья, они скрипели, стонали и хлестали ветками по крыше и стенам кельи. Иногда брошенные порывом ветра сломанные ветки ударяли в окно, и юноше чудились искаженные злобой звериные рожи. Одинокому пустыннику казалось, что кто-то неведомый и страшный, пытаясь ворваться к нему, рычал и стонал в бессильной злобе. К этим стонам примешивался вой голодных волков, привлекаемых запахом жилища. Ветер свистел в трубе, как шепелявый злой дух, выдувая остатки тепла. В келье полумрак. В очаге слабо теплился огонь, блики от него колыхались на стенках кельи, пустыннику мерещилось, что кто-то шевелился за его спиной, неуклонно приближаясь к нему. На отшельника надвигался страх от одиночества и бессилия. Он в смятении искал выход и, в конце концов, осознал, что помочь ему может только Всевидящий и Всесильный Господь. Варфоломей обратился к иконам Христа и Богородицы и начал самозабвенно молиться. Полностью погружаясь в молитву, он постепенно удалялся от окружающей его действительности, не видел ничего кроме Светлых Ликов и не слышал ничего кроме собственного шёпота произносимой им молитвы. Все страхи стали отступать, к нему возвращался душевный покой. Так длилась вся долгая ночь. Только перед рассветом он ненадолго погрузился в сон. Днём опять молитва и тяжёлый труд, прерываемый только на молитву. Его поддерживала и вдохновляла мысль, что он сам добровольно выбрал свой путь. Постепенно Варфоломей стал привыкать жить в одиночестве и перестал бояться ночных скрипов, теней и дикого завывания ветра.

В один из таких ненастных дней стойкость Варфоломея была подвергнута новому ещё неведомому для него серьёзному испытанию. Ночь опускалась на землю. Варфоломей сидел под навесом за столом с убогим ужином, состоящим только из хлеба и воды. Рядом тлел костёр, дым от него, подгоняемый порывами ветра, стлался по земле и исчезал в лесной чаще. Закончив трапезу, пустынник встал, прочитал молитву, перекрестился, убрал со стола и погасил костёр. Едва Варфоломей отошёл от навеса, как начал моросить холодный дождь, поднялся ледяной ветер, срывавший с деревьев листья и хвою. Над поляной со скрипом раскачивались вековые сосны.

Войдя в келью, Варфоломей зажёг свечу, стоявшую на столике под окном. Из вечерних сумерек на полочке в углу выступили иконы Христа и Богородицы, лежанки по обе стороны кельи, накрытые хвойными лапами и накидками из овчин, полки с книгами над ними. У входа был сложен очаг из камней. Когда в нём горел огонь, дым, как и в землянке, свободно поднимался вверх и уходил наружу через деревянную трубу, встроенную в потолок. Но сейчас огонь в очаге не горел. Привыкший к ночному мраку, Варфоломей не стал разводить огонь. Опустившись на колени перед иконами, он стал молиться. Закончив, погасил свечу и, не раздеваясь, лёг. Некоторое время он лежал с открытыми глазами. Сон не шёл, какие-то тяжёлые мысли одолевали его. За стенами кельи продолжал шуметь осенний ветер, под его напором ещё сильнее скрипели сосны. Постепенно к общему шуму стал примешиваться какой-то шорох на полу. В келье стало немного светлее. Варфоломей прислушался, сел на лежанке, прислонившись спиной к стене, посмотрел вниз. Весь пол был покрыт шевелящимися змеями. По немощи человеческой невольный страх на минуту овладел молодым пустынником при мысли о его беспомощном одиночестве. Он смотрел на змей расширившимися от ужаса глазами. Вспомнив слово Писания: «не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днём, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень», Варфоломей повернулся к иконам и, стоя на лежанке на коленях, стал креститься и с жаром творить молитву, взывая к Богу:

— На тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня; приклони ко мне ухо Твоё, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня, ибо Ты каменная гора моя и ограда моя; ради имени Твоего води меня и управляй мною. Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость моя. В Твою руку предаю дух мой; Ты избавлял меня, Господи Боже истины.

На змей начала опускаться дымка, и они постепенно исчезали, уползая через закрытую дверь. Варфоломей продолжал молиться. Через некоторое время он посмотрел вниз: пол был чист, никаких следов прошлого ужаса на нём не осталось.

Он осторожно встал с лежанки, опустился на колени на пол и продолжал молиться. Ветер за стеной постепенно стих, дождь прекратился.

Варфоломей молился всю ночь. Когда в окошко проник утренний свет, он с трудом поднялся с колен. Ноги затекли и плохо его слушались. Держась за лежанку, затем за стену, Варфоломей направился к выходу. Когда он открыл дверь, в келью ворвался солнечный луч, и всё помещение заполнилось свежим прохладным воздухом.

От вчерашней непогоды остались только капли воды на ветках. Ветер стих, небо очистилось, вставало солнце, первые его лучи, пробиваясь сквозь сосны, падали на поляну. Варфоломей вышел из кельи. Его лицо было серым, глаза ввалились, волосы растрепались, руки висели, как плети. Нетвёрдой походкой он подошёл к навесу, с трудом нагнувшись, взял вёдра и отправился к реке.

Ещё не спустившись к воде, он остановился и огляделся. Позади был луг, на мокрой пожухлой траве которого остался его след, за рекой — лес, расцвеченный осенним золотом, над водой висела пелена тумана. Лучи октябрьского солнца, только что начавшего свой дневной путь, ещё не прогрели воздух, и потому в нём стояла прохлада. Некоторое время Варфоломей смотрел вокруг, не в силах оторвать взор от осенней красоты. Любуясь природой, он постепенно успокаивался. Вспомнил, как в прошлом году они с братом впервые здесь купались, когда только что пришли в эти места и были полны надежд на будущее. Вспомнил наставления игумена Митрофана. События прошедшей ночи постепенно уходили от него.

Спустившись к реке, Варфоломей снял рубаху, перекрестился и, стараясь продлить обжигающее воздействие холодной воды, медленно вошёл в реку. Немного поплавав, он вышел на берег, надел на мокрое тело рубаху, зачерпнул вёдрами из реки и пошёл на свой холм.

На поляне он поставил вёдра около стола, принёс из кельи кремень, кресало и сухой мох. Набрал под навесом дров, развёл костёр. Налил в котёл воды, повесил его над огнём. Принёс из кельи сушёную рыбу, репу, кружку и веточку мяты. Взял топор и подошёл к пню на краю поляны. Осмотрев его с разных сторон, обрушил на него топор со всей молодой силой. Рубил он неистово, не прерываясь, щепки летели во все стороны. Остановился Варфоломей, когда в котле закипела вода. Воткнув топор в остатки пня, подошёл к костру, бросил в котёл мяту. Прочитав молитву и перекрестившись, сел за стол.

На душе у него было спокойно. Ночной кошмар отодвинулся далеко-далеко, как будто это был просто сон, и вообще было ли это, он теперь не мог сказать. Ночная молитва Господу и божественная красота природы успокоили его душу, а неистовый труд вернул телесные силы.

Варфоломей понял, что он выдержал первое испытание, устроенное ему духами злобы, старавшимися видениями преисподней вторгнуться в пределы его воображения и чувств.

Заморозки начались в начале ноября. Листья с деревьев облетели. Несколько дней назад выпал первый снег и сразу растаял на ещё не промёрзшей земле. Ветер гнал по небу облака. Раскачиваясь, скрипели сосны. В густой темноте жёлтым пятном светилось окошко кельи.

Варфоломей читал при свете свечи. Иногда он прерывал чтение и задумывался, стараясь постичь истинный смысл слов, отображающих мудрость человеческой мысли.

Снаружи пронесся какой-то шум. Варфоломей прислушался. За стенами кельи с разных сторон слышались всё усиливающиеся резкие звуки и вой. Страх начинал одолевать отшельника. Он смотрел в книгу, пытался читать, но буквы расплывались перед глазами. Вой продолжался. Варфоломей встал, крестясь, решительно открыл дверь и вышел.

Вокруг было темно. Он сделал несколько шагов и остановился. В темноте едва просматривались стволы деревьев, тёмные силуэты церкви и навесов. В этот момент луна краешком диска выглянула из облака, стало немого светлее. Перед взором Варфоломея стали появляться невероятные существа. Некоторые из них напоминали сильно искажённых лесных зверей, некоторые — сказочные существа. Облик их постоянно менялся, иногда они казались прозрачными, иногда состоявшими из плоти. Все они непрерывно двигались, выглядывали из-за деревьев, перемещались с места на место, прыгали по веткам. Со всех сторон неслись то визгливые, то глухие голоса:

— Уходи отсюда…

— Зачем ты пришёл в эту глушь лесную?

— Что хочешь здесь найти?

— Не надейся дольше жить здесь, тебе и часа тут не провести…

— Видишь, место это пустое и непроходимое…

— Как ты не боишься умереть тут с голоду или погибнуть от рук душегубов-разбойников?

— Найдёт кто-нибудь труп твой и скажет — Вот был бесполезный человек…

— Звери хищные бродят вокруг тебя в пустыне, готовые растерзать тебя…

— Мы не оставим тебя в покое…

— Мы возьмём себе это место…

— Если не хочешь умереть внезапной смертью, беги отсюда…

— Беги быстрей, не озирайся, иначе ждёт тебя погибель…

Варфоломей, переживший октябрьскую ночь со змеями, снова вспомнил наставления игумена Митрофана и немного успокоился. Посмотрев ещё раз вокруг, он направился в сторону церкви. Шёл медленно и видел перед собой только икону Христа над входом. Крики продолжались, но по мере его приближения к церкви они постепенно затихали и, наконец, перешли в тихое завывание.

Подойдя к церкви, Варфоломей произнёс твёрдым тихим голосом:

— Не удалось раздавить меня ужасами, решили поколебать угрозами? Но не одолеть лукавому Силы Божественной.

Варфоломей посмотрел на лик Христа. Ему показалось, что Господь наблюдает за ним, проверяет стойкость его веры и готов прийти ему на помощь. Опустившись на колени, пустынник стал молиться, шевеля губами и совершая земные поклоны.

Постепенно крики и вой совсем прекратились, жуткие существа исчезли. Стих ветер, облака рассеялись, над вершинами сосен выступила полная луна.

Варфоломей поднялся с колен, огляделся, почувствовал облегчение и горячо обратился к Богу:

— Благодарю Тебя, Господи, Ты не оставил меня, но скоро услышал и помиловал! Ты сотворил со мною знамение во благо, и видят ненавидящие меня, и постыжаются, ибо Ты, Господи, помог мне и утешил меня. Десница Твоя, Господи, прославилась в крепости, рука Твоя сокрушила врагов моих и державною крепостью Твоею истребила их до конца!

Закончив молитву, Варфоломей пошёл в келью. Яркая луна освещала поляну, погружённую в тишину и покой.

Стойкость Варфоломея была подвергнута новому испытанию в декабре, когда на Маковицу пришла настоящая зима. Снег толстым слоем лежал на крышах строений и на навесах, пушистыми шапками — на пнях. Под его тяжестью согнулись ветки сосен. От снега свободны были только дорожки, расчищенные Варфоломеем накануне. По небу плыли облака, сквозь которые иногда мелькали звёзды. Близился рассвет. Жёлтый огонёк в окошке кельи погас, дверь открылась, на порог вышел Варфоломей. Пройдя несколько шагов, он остановился, посмотрел на небо, вздохнул и тихо произнёс:

— Должно быть, опять снег пойдёт, дорожки надо бы пошире делать.

Подошёл к церкви, веником стряхнул снег с валенок. Услышав резкий скрип сосен, посмотрел вверх. Всё небо затянулось тучами, усилившийся ветер раскачивал деревья, погода резко ухудшилась.

— Опять ненастье, — удручённо произнёс Варфоломей.

Перекрестившись и поклонившись образу Христа над входом, он вошёл в церковь. Закрыл за собой дверь, достал из кармана кремень и кресало, высек искру, зажёг свечу, стоявшую на подставке возле аналоя. Перевернул несколько страниц Священного Писания и стал читать:

— Вооружайся молитвою и бей супостатов именем Иисусовым, и тогда придёт к тебе Ангел Божий, добрый хранитель твой, и помолится с тобою.

Сзади послышался шум. Варфоломей нахмурился и обернулся. Его взору предстала мрачная картина — стена раздвинулась, и через неё вошёл сатана, обликом напоминающий человека. За его спиной вперемежку стояли бесы, некоторые в высоких шапках и кафтанах латинян, другие с бородами и в диковинных шляпах. С шумом и дикими воплями, скрежеща зубами от злобы, они бросились разорять церковь, пытались кинуться на Варфоломея, хватать предметы, рушить стены, но всё оставалось на своих местах. Бесы действовали, как бестелесные призраки. Уста их дышали пламенем, при этом они кричали:

— Уходи, уходи отсюда…

— Беги скорее…

— Не смей далее оставаться на этом месте…

— Если не уйдёшь отсюда, мы разорвём тебя на части…

— Ты умрёшь в наших руках…

Варфоломей, уже наученный прошлым опытом, старался не обращать внимания на крики и вопли. Он повернулся к иконам и стал усердно молиться.

Сатана подошёл к Варфоломею и, дыша пламенем, злобно прошипел:

— Это всё воины мои от краёв разных, не нравится нам твоя вера, мы всегда будем против неё. Нам нужна земля эта. Уходи отсюда.

Варфоломей повернулся, молча твёрдо посмотрел на сатану, не обращая внимания на бесов. Опять повернулся к иконам и стал громко читать:

— Боже, кто подобен Тебе? Не промолчи, укроти, Боже, видишь, как враги Твои расшумелись. Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его, и да бежат от лица Его все ненавидящие Его! Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут бесы от лица Божия!

Пока Варфоломей произносил слова молитвы, бесы превратились в дым и исчезли. Варфоломей продолжал молиться. Закончил он молитву и погасил свечу только тогда, когда в окна проник первый солнечный луч.

Выйдя из церкви, Варфоломей ладонью прикрыл глаза от яркого света, царившего на поляне. Через короткое время, открыв их, он увидел ослепительное солнце, сияющее в чистом небе, сверкающий белизной снег. Перекрестившись перед иконой над входом, поклонился и направился к келье. Шёл медленно, наслаждаясь морозным воздухом и скрипом снега под ногами. У кельи он остановился, посмотрел на церковь и тихо произнёс:

— Таков обычай у дьявола, таков обычай у бессильного врага, он, падший дух, гордо хвалится и грозит поколебать землю и иссушить море, хотя сам по себе не имеет власти даже над свиньями. — Помолчав, добавил: — Уразумел я, что отныне дана мне победная власть наступать на всю силу вражью.

Через некоторое время он вышел из кельи в одной рубахе, с непокрытой головой и стал расчищать и расширять дорожки. Сначала ту, что вела к церкви, затем к навесам, потом тропу, ведущую к реке. Сошёл на лед, очистил и расширил прорубь. Трудился неистово, без остановки, от него валил пар, по лицу тёк пот. Только закончив работу, он заметил, что солнце уже опускается к вершинам деревьев. Тени стали длиннее, близились сумерки. Вернувшись на поляну, Варфоломей поставил лопату у входа в келью, снял рубаху. Кряхтя и фыркая от удовольствия, обтер снегом лицо и тело. Стряхнув с себя остатки снега, вошёл в келью.

Внутри стоял полумрак, только через окошко проникал тусклый вечерний свет. Варфоломей вытер полотенцем голову и бороду, растер всё тело, достал из котомки и надел чистую рубаху, развёл в очаге огонь. Пламя осветило комнату, заиграло бликами на стенах. Скоро в келье стало тепло. Варфоломей сходил набрать снега в котёл, повесил его над очагом, выложил на стол нехитрую снедь, заварил мяту, поужинал. Скоро огонь в очаге догорел, в келью вошла ночь. Варфоломей опустился перед иконой на колени и стал молиться.

Год 1341

Волки на Маковице. Дружба с медведем.

В начале апреля снег почти растаял. В лесу он ещё лежал под мохнатыми лапами елей, а на Маковице от него не осталось и следа. Погода стояла сухая, дни солнечные, ночи ясные, лунные. В одну из таких ночей на поляне появились волки. С горящими глазами они бегали вокруг кельи, всё обнюхивали. Иногда между ними возникали драки, сопровождаемые злобным рычанием. Временами волки протяжно выли.

Рычание и вой разбудили спокойно спавшего Варфоломея. Он сел на лежанке, не опуская ног на пол. В келье было темно, только через окошко проникал слабый лунный свет, со всех сторон раздавался вой и рычание волков. Варфоломей тревожно огляделся, посмотрел на пол, прислушался. Немного успокоившись, он встал с лежанки, опустился перед иконой на колени и стал молиться. Волчья возня за стенами стала затихать. Варфоломей продолжал молиться, крестясь и совершая земные поклоны. Шум за стенами совсем стих. Звери перестали драться и рычать. В страхе оглядываясь на келью, сгорбив спины и поджав хвосты, звери один за другим уходили в лес.

Ночь постепенно отступала, гасли звёзды, небо на востоке светлело. Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь ветки сосен, упали на поляну.

Из леса вышел медведь. Обошёл и обнюхал всё вокруг. Подобрался к навесу, став передними лапами на скамейку, обнюхал стол. Как раз в эту минуту из кельи вышел Варфоломей. Увидев косолапого, он остановился и, держась за ручку двери, стал наблюдать за ним. Зверь, не обращая на него внимания, продолжал обнюхивать и облизывать стол. Варфоломей улыбнулся и возвратился в келью, притворив дверь. Достал лукошко, в котором лежали последние куски засохшего хлеба, оставшиеся от запасов, которые привёз ему на санках Пётр ещё до Рождества. Немного подумал и решил: «Ну да ладно, пока хватит, а там как Бог даст». Перекрестившись, взял кусок хлеба, вышел во двор, положил его на пень и вернулся в келью. Медведь следил за ним, не снимая лап со скамейки. Когда Варфоломей закрыл за собой дверь, косолапый подошёл к пню, понюхал и съел хлеб. Немного постоял, покрутил головой, потягивая носом воздух, подошёл, обнюхал дверь кельи, повернулся и ушёл в лес.

На следующее утро Варфоломей проснулся, когда за окном уже было светло. Не успел ещё встать с лежанки, как за дверью послышался хруст веток и тяжёлые шаги. Варфоломей перекрестился, оделся и, приоткрыв дверь, выглянул во двор. Увидев медведя, спокойно стоявшего у стола, взял из лукошка кусок хлеба, вышел, неспешно подошёл к пню, на котором вчера оставлял хлеб, положил на него новый кусок и вернулся к келье. Всё это время медведь внимательно наблюдал за ним, и только когда Варфоломей остановился в дверях, медведь медленно подошёл и съел угощение. Обнюхав пень, он ещё некоторое время смотрел на человека, затем повернулся и скрылся в лесу.

Ночь Варфоломей провёл в молитве. Утром, когда совсем уже рассвело, он, помолившись светлому образу Христа, поднялся с колен, взял из лукошка последний оставшийся кусок хлеба и, направляясь к двери, тихо произнёс:

— Зверь поста не разумеет, а я пощусь для спасения души. Потом, Бог даст, брат Пётр посетит с дарами нашу одинокую пустынь.

Выйдя из кельи, он посмотрел в сторону навесов, но медведя там не было. Ему стало немного грустно, как будто друг не пришёл к нему в назначенное время. Это чувство мгновенно исчезло, когда он увидел медведя, лежавшего у пня. Обрадовавшись гостю, Варфоломей подошёл, положил хлеб на пень рядом с медведем, сел на другой пень, расположенный ближе к келье, и тихо молвил:

— После брани с бесами хищные звери не страшны, а приятны. Благодарю Тебя, Господи, что послал мне лютого зверя на утешение.

Съев хлеб, медведь посмотрел на человека и направился в лес.

— Приходи, косолапый, мы с тобой подружимся, — сказал ему вслед Варфоломей.

Медведь остановился, оглянулся, мотнул головой и скрылся за деревьями. Варфоломей, сидя на пне, проводил его взглядом и задумчиво произнёс:

— Думаю, что дикие звери свирепы от жестокости наших нравов. А любовь и добродетель могут эту свирепость переложить в кротость и покорность. Человек повиновался Богу, и все земные твари повиновались человеку, почитая в нём образ Божий. Не послушался человек заповедей Божиих, перестали ему повиноваться твари земные.

После ночной молитвы и утренней встречи с лесным гостем надо было возвращаться к тяжкому труду отшельника.

Год 1342

Игумен Митрофан на Маковице. Пострижение Варфоломея с именем Сергий.

В начале сентября у Варфоломея были радостные дни — его навестил игумен Митрофан.

Закончив служить Литургию, игумен и Варфоломей вышли из церкви, перекрестившись и поклонившись образу Христа, подошли к столу под навесом, сели.

— Стар я стал, трудно службу стоять. Немного отдохнём, и отправлюсь восвояси.

Стояла тёплая солнечная погода, какая часто бывает в этих местах в сентябре. Игумен сидел, по-старчески сгорбившись и положив руки на стол. Время от времени он ненадолго закрывал глаза, наслаждаясь последним теплом уходящего лета и мягким шорохом леса.

Некоторое время молчали. Наконец Варфоломей, надеясь хоть ненадолго задержать своего наставника, робко произнёс:

— Отче, отдохнуть тебе надо. Теперь день к вечеру клонится, скоро вечерню служить. А в монастырь пойдёшь утром, я провожу тебя.

В словах Варфоломея старец услышал и заботу, и печаль, оттого что им скоро предстоит расстаться. Понимая, сколь трудно и одиноко ему приходится, решил не огорчать молодого отшельника.

— Хорошо, сын мой, сегодня отдохну в благодатной тишине, завтра поутру отправлюсь восвояси.

— Благодарю тебя, отче, — как-то задумчиво произнёс Варфоломей.

Игумен мельком взглянул на него. Пустынник сидел, опустив голову, лицо его было напряжено. Игумен понял, что какие-то мысли терзают его, и ласково спросил:

— Какие заботы одолевают тебя, сын мой? Поделись со мной, облегчи душу.

Варфоломей ответил не сразу. Наконец, решившись, не поднимая головы, тихо произнёс:

— Я давно хотел просить тебя, отче, сотвори любовь ради Господа, облеки меня в чин иноческий. Возлюбил я сей чин от юности моей и с давнего времени желаю пострижения, только воля родителей долго меня от этого удерживала. Теперь я от всего свободен, мне уж двадцать три года минуло.

— Не стану я противоречить твоему благочестивому желанию, сын мой. Своими деяниями ты доказал, что достоин чина иноческого.

Варфоломей вышел из-за стола, опустился перед старшим на колени, низко поклонился:

— Благодарствую, отче, за столь радостную и желанную для меня весть.

Игумен тоже вышел из-за стола, поднял Варфоломея с колен:

— Встань, сын мой. Скоро мы с братьями посетим тебя. Да хранит тебя Господь, — осенил молодого отшельника крестным знамением. — До вечерни ещё есть время, пойду отдохну немного.

Варфоломей проводил старца к келье.

В первых числах октября осень ещё только вступала в свои права. Стояла сухая солнечная погода. День

подходил к концу. С большой плетёной корзиной за плечами и лопатой в руке Варфоломей возвращался с огорода, возделанного возле реки. На поляне он увидел трёх монахов, сидевших за столом под навесом. Среди них узнал игумена Митрофана. Поставив корзину возле кельи, Варфоломей низко поклонился гостям. Те встали и поклонились ему в ответ.

— Отче, ты всегда доставляешь мне нечаянную радость, — сказал Варфоломей.

— Пришли мы с братьями исполнить твоё заветное желание, облечь тебя в чин иноческий, — ласково, по-отечески произнёс игумен. — Обряд совершим завтра.

— Благодарствую, отче, — ответил Варфоломей, волнуясь, и провёл рукой по глазам.

Один из монахов заглянул в корзину. Увидев там морковь, репу, капусту, с удивлением спросил:

— Откуда это?

— У реки маленький огородик, там всё это и выросло с Божьей помощью, — ответил Варфоломей.

— А как же дикие звери, зайцы? — поинтересовался другой монах.

— Так я же сказал — огород, — ответил Варфоломей. — Я вскопал землю, огородил её добрым плетнём, вот урожай и уцелел.

— А где всё это хранишь? — продолжал любопытствовать монах.

— Когда мы с братом пришли сюда, до зимы успели только землянку устроить, вот теперь там всё и храню.

Варфоломей посмотрел на игумена, увидев, что тот устал, обратился к монахам:

— Братья, там ведро с водой, кружка на столе, — Варфоломей указал в сторону навеса. — Полейте отцу Митрофану и сами умойтесь с дороги, а я пока трапезу соберу.

Монахи ушли умываться. Варфоломей отнёс корзину в землянку и стал готовить нехитрое угощение.

На следующий день совершался чин пострижения Варфоломея. В церкви стоял полумрак, свет проникал только через окошки и исходил от свечи, горевшей на подставке перед иконами.

Совершая обряд, игумен Митрофан произнёс:

— По обычаям нашим нарекаем тебя именем Сергий, ибо в день сей Святая Церковь празднует память святых мучеников Сергия и Вакха.

Окончив обряд пострижения, Митрофан совершил Божественную Литургию и приобщил нового инока Святых Христовых Тайн. «И исполнился Святого Духа новопостриженный, и повеяло в церкви неизречённым благоуханием, и распространилось это дивное благоухание даже за стенами храма пустынного» — так рассказывали о сем впоследствии сами свидетели этого чуда.

Прежде чем оставить первого постриженика уединённой обители в церкви одного, игумен Митрофан напутствовал его:

— Сын мой, семь дней надлежит тебе неисходно быть в церкви. Каждый день я буду совершать Божественную Литургию и приобщать тебя Святых Христовых Тайн. Все эти дни ты ничего не будешь вкушать, кроме просфоры. Чтобы сохранить бодрым ум свой, утешай себя псалмами и песнями духовными. Славь Бога и взывай к Нему из глубины сердца благодарного.

Игумен осенил Варфоломея крестным знамением, перекрестился сам и вышел из церкви вместе с монахами.

Душа Варфоломея ликовала и горела Божественным огнём. Он опустился на колени перед иконами и стал молиться:

— Господи! Возлюбил я обитель дома Твоего и место жилища славы Твоей. Дому Твоему, Господи, принадлежит святость на долгие дни. Как вожделенны жилища Твои, Господи сил! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни; сердце моё и плоть моя восторгаются к Богу живому. И птица находит себе жильё, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой. Блаженны живущие в доме Твоём; они непрестанно будут восхвалять Тебя. Ибо один день во дворах Твоих лучше тысячи. Желаю лучше быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия.

Так Варфоломей продолжал молиться.

Выйдя из церкви, игумен и монахи сели к столу. Светило нежаркое солнце, вокруг стояла тишина. Игумен посмотрел на церковь и тихо молвил:

— Теперь душа Сергия пребывает в благодати, и далёк он от мира.

— Мир не знает и не может знать тех благодатных утешений, какие ниспосылаются от Бога трудникам его, — заметил один монах.

— Мир видит только жестокость и тесноту пути иноческого и, не желая расстаться со своим широким путём, отвращается подвига монашеского, называя его бесполезным, неразумным, даже преступным самоистязанием, — с обидой в голосе добавил другой.

В разговор вступил игумен:

— Не будем говорить миру о том, что ему неудобопонятно, слепому бесполезно рассказывать о красоте цветов. Но пусть бы мир внимательнее присмотрелся хотя только к плодам подвигов иноческих, и тогда бы он познал их великую силу в жизни нравственной и не стал бы называть их бесполезным упражнением.

— Отче, день был насыщенный, надо подкрепиться. Я пойду приготовлю трапезу, а там и отдохнуть надо, — сказал один из монахов и встал.

— Иди, иди, — напутствовал его игумен.

Через семь дней завершился обряд пострижения Варфоломея, наречённого именем Сергий. Пришло время расстаться ему со своим наставником. На восьмой день, ранним утром, когда солнце только вставало, игумен Митрофан и монахи собрались в обратный путь.

Отцу Митрофану не хотелось покидать это благодатное тихое место, далёкое от мирской суеты. Только долг игумена заставлял его вернуться в монастырь в Хотькове. Ещё раз взглянув на церковь и келью, отец Митрофан обратился к Сергию:

— Пора идти, сын мой.

Сергий, посмотрев в печальные глаза игумена, спросил его как старшего брата и отца Евангельского:

— Вот, отче, ты уже уходишь и опять оставляешь меня одиноким в этой безлюдной пустыне. Благодарю Бога, что не лишил меня милости жить в пустыне и безмолвствовать. Благослови же, отче, меня смиренного и помолись о моём уединении. Вразуми меня, как мне теперь жить в одиночестве, как Господу Богу молиться, как избегать вреда душевного? Ведь я ещё новоначальный инок и должен во всём просить совета у тебя. Вразуми меня, отче!

— Дивлюсь я, Сергий, твоему смиренномудрию, — ласково ответил игумен. — Меня ли, грешного, вопрошаешь о том, что сам не хуже меня знаешь. — Немного подумав, продолжал: — О честная глава! Ты приучил себя ко всякому подвигу, мне остаётся только пожелать тебе, чтоб Господь Сам вразумил тебя и привёл в совершенную меру возраста духовного. Я предаю тебя в руки Божии, будет Он тебе прибежище и сила. Бог поможет тебе устоять против козней вражеских и возведёт тебя на новые подвиги. — Игумен говорил мягко, не торопясь, делая паузы между словами. — Продолжай читать священные книги, чтобы извлечь оттуда добродетельную пользу и усовершенствовать ум изучением сокровенной мудрости. Господь любит тех, кто благоугождает Ему. Он сохранит и твоё вхождение отныне и вовеки.

— Благодарю тебя, отче, слова твои укрепят силы мои душевные, — ответил Сергий с поклоном.

— И ещё скажу тебе, — тон игумена изменился, теперь он говорил твёрдо, тоном наставника: — Видится мне, что на месте твоего пустынножительства распространит Господь обитель великую и именитую, из которой пронесётся слава имени Божьего далеко во все стороны.

Сергий с удивлением посмотрел на игумена и с обидой в голосе произнёс:

— Отче, у меня нет желания общаться с миром, для того я ушёл в глушь лесную, чтоб скрыться от него.

— Христос Спаситель говорит: не может укрыться град, стоящий наверху горы. На всё воля Божия, — игумен попытался успокоить Сергия, призывая его к покорности.

Прочитав краткую молитву, игумен Митрофан осенил крестным знамением склонённую голову Сергия.

— Благословляю тебя, сын мой, на подвиги во имя Господа нашего, — затем повернулся к монахам: — Пора, братья, путь дальний.

Сергий помог ему надеть почти пустую котомку, взяли свою ношу монахи, и все трое с посохами в руках пошли вниз по тропе. Оставшись один в своей излюбленной пустыне, Сергий долго стоял и смотрел им вслед.

Год 1344

Первые сподвижники. Василий Сухой.

«Наконец пришло время, — пишет иеромонах Никон, — когда Господу было благоугодно поставить сей благодатный светильник на свещник, чтобы он светил из своей пустыни всей Православной России, чтобы от его света зажгли свой свет и другие светильники и разнесли свет сей по лицу родной земли. Своим пустынным подвигом Сергий исполнил во всей широте первую половину великой заповеди Божией о любви: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим (Мф.: 22, 37); оставалось — и теперь Господь призывал его, исполнить в такой же полноте и вторую половину сей заповеди: возлюби ближнего твоего, как самого себя (ст. 39). Смиренно трудился он в пустыне для Господа; настало время столь же смиренно послужить и ближнему ради Господа. И смиренный послушник воли Божией не отрёкся возложить на себя тягу чужую, по слову Апостола: друг друга тяготы носите (Гал.: 6, 2), не о себе только каждый заботится, но каждый и о других (Фил.: 2, 4)».

Не может укрыться город, стоящий на верху горы. Не прошло и четырёх лет с тех пор, как Сергий поселился в глухом лесу, в Радонеже, в соседних селениях люди стали говорить об удивительном пустыннике. Говорили о его воздержании и трудолюбии, о его власти над дикими зверями и злыми духами. Были и такие поселяне, которые приходили к пустыннику ради душеполезной беседы или совета духовного и потом сказывали о его доброте и приветливости.

К тому времени Маковица заметно преобразилась. Упорным трудом отшельника поляна расширилась, по краям её лежали заготовленные брёвна. Ветки и кора были сложены за её пределами. Под навесом сушились пучки трав и рыба на зиму. Позже, в октябре Сергий по обыкновению начинал заготавливать и складывать сюда дрова. Пней на поляне почти не осталось, кроме трех, стоявших возле кельи, на которых в долгие летние вечера Сергий любил сидеть после тяжёлой дневной работы, читая священные книги перед вечерней молитвой.

В начале августа, в один из тихих вечеров, когда солнце ещё не зашло, Сергий в очередной раз перечитывал жития святых, стараясь глубже постичь мудрость старцев. Догорал костёр, над которым висел котёл с водой. Сосны не шумели, было безветренно и тихо. Со стороны тропы хрустнула ветка. Сергий прислушался. Хруст повторился, и вскоре на поляну вышел путник — высокий, худой, слегка сутулый человек лет пятидесяти с давно не чёсанными волосами и бородой. В длинной рубахе, подпоясанной верёвкой, лаптях, с котомкой за спиной и неизменным посохом в руке он выглядел усталым. Путник огляделся и направился к Сергию. Тот, продолжая сидеть, спокойно смотрел на нежданного гостя.

Подойдя ближе, пришелец поклонился. Сергий встал, поклонился в ответ и спросил:

— Что ищешь ты в местах столь глухих, добрый человек?

— Ищу я отшельника пустынного Сергия, — ответил путник.

Ответ гостя поразил инока, однако это не отразилось ни на его лице, ни в голосе:

— Сергий буду я. Ты, добрый человек, присядь, чай, устал с дороги, — Сергий указал на пень рядом.

Путник снял котомку, прислонил к дереву посох. Оба сели, и Сергий продолжил разговор:

— Поведай мне, кто ты и что привело тебя в места сии пустынные?

— Зовусь Василий, прозвище Сухой.

— Зачем прозвище такое?

— Видать за то, что истощал своё тело постом. Теперь иду с севера, с верховьев реки Дубны. Десятки лет брожу по Руси, дожил уж до преклонных лет, но не достиг своей цели, не могу исполнить своё заветное желание.

Сергий внимательно слушал:

— Что же ищешь ты?

— Ищу для себя достойного наставника. Желаю не поучать, а учиться. Много я слыхал о тебе, хочу, чтоб ты стал мне наставником.

— Что молвишь ты, добрый человек? — удивился Сергий. — Как я могу быть тебе наставником? Я гожусь тебе в сыновья или даже внуки.

— То по земному возрасту, а по духовному я вижу в тебе отца-наставника великого в Божественной Истине.

Василий пал на колени и склонился в земном поклоне:

— Прошу тебя, дозволь мне поселиться на этом месте рядом с тобой.

Сергий смутился, стал поднимать Василия:

— Встань с колен, встань и присядь вот на пень.

Василий поднялся, сел. Сергий сел рядом. Как в самом начале пути, когда родной брат неожиданно покинул его, он не знал, как будет жить один в глухом лесу, так и теперь, привыкший за многие годы к одиночеству, он не мог представить, что здесь, на Маковице, будет жить кто-то ещё. Сергий впервые почувствовал приближение угрозы его стремлению уйти от мира. Глядя на Василия, он понял, что мир сам пришёл к нему. В нём ещё теплилась надежда, что, узнав о трудностях, которые его здесь ожидают, Василий откажется от своих планов. Сергий продолжил:

— Вижу, много ты испытал на своём веку. Много исходил по земле русской. Закалён в трудах, умудрён жизнью. Но приходилось ли тебе жить долгое время в одиночестве?

— Я долго в пути. Бывало, и не один ходил, но чаще один-одинёшенек.

— Дорога трудна, слов нет. Однако не понравилось место — ушёл на другое, холода наступили — прибился к селению. А пустыннику идти некуда, всё тебе тут — и голод, и холод, жажда и всякие недостатки, долгая зима и лютые звери. Тебе может не хватить сил выдержать всё это.

— Что может напугать подвижника, долгие годы стремившегося именно к такой жизни? Ещё раз прошу тебя, дозволь мне поселиться рядом с тобой.

Видя твёрдость намерений Василия и вспомнив заповедь Христа, Сергий решил успокоить этого измученного человека и примирительно сказал:

— Велика моя любовь к уединению, но учил нас Христос Господь: «Приходящего ко Мне не изгоню вон». Оставайся.

— Низкий поклон тебе за доброту твою, — Василий встал и низко поклонился.

Сергий тоже встал.

— Пока переночуешь в моей келье, а завтра начнём ставить твою. Вон, немного брёвен уже есть, до морозов управимся. Вижу, притомился ты в пути, иди к столу, я трапезу приготовлю.

Сергий вынес из кельи хлеб, рыбу, лук, ягоды, репу, кружку. Гость прочитал молитву и приступил к трапезе.

— Вода в котле ещё горячая, — Сергий кивнул в сторону костра, — а я пойду, помолюсь.

Войдя в церковь, он опустился перед иконами на колени и стал молиться:

— Господи, хотел я жить одиноко в пустыне, чтобы целиком посвятить себя Богу. Живя здесь, исполнял я только первую половину великой заповеди Божией о любви: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душою твоею, и всей мыслию твоею. Теперь Господь призывает меня исполнить в такой же полноте вторую половину сей заповеди: возлюби ближнего твоего яко сам себя. Смиренно я трудился в пустыне для Господа, настало время столь же смиренно послужить и ближнему ради Господа. На всё воля Твоя, Господи.

Год 1345

На Маковицу приходят Онисим и Елисей.

Прошёл год с тех пор, как на Маковице вместе с Сергием стал служить Господу Василий Сухой. Вместе они совершали молитвы в церкви. Вместе поставили келью для Василия недалеко от Сергиевой. Вместе выполняли все работы: выращивали овощи в огороде у реки, собирали в окрестном лесу плоды и ягоды, на лугах целебные травы, ловили рыбу в реке, делали заготовки на зиму.

Сергий готовился к приходу новых сподвижников, принимая это как указание Божие. Ему жаль было расставаться со своим уединением, но он не мог идти против воли Господа, Которому угодно было устроить здесь обитель. Потому в свободное от молитв время они с Василием валили деревья для новых келий. На краю поляны уже лежали несколько дюжин напиленных и ошкуренных брёвен.

Как-то раз ближе к вечеру они принесли из леса очередное бревно, аккуратно уложили его рядом с другими, заготовленными ранее, сняли с себя и повесили на ветки мокрые от пота рубахи. Натруженными руками взяли со стола кружки, зачерпнули из котла травяного отвара, сели за стол. На их загорелых утомлённых лицах отражалась радость от тяжёлой работы, проделанной за день. Они сидели молча, неспешно, маленькими глотками пили живительный настой, постепенно возвращающий им силы.

За деревьями послышались шаги. Сергий и Василий насторожились. На тропе показались два путника. Один из них на вид был лет шестидесяти, небольшого роста, крепкого сложения. Лицо его закрывала окладистая седая борода, из-под войлочной шапки торчали в разные стороны седые пряди волос. Второй оказался моложе, лет двадцати, но такой же коренастый и крепкий, с растрёпанными русыми волосами. Вышли на поляну. Увидев Сергия и Василия, подошли к ним, поклонились:

— День добрый.

— Спаси Бог. Что привело вас в края наши? — спросил Сергий.

— Ищем мы благочестивого пустынника Сергия, — с поклоном ответил путник постарше.

— Пришли вы в пустынь Сергиеву, — обрадовал их Василий.

— Путь ваш был нелёгким, присядьте, отдохните, — Сергий указал на скамью.

— Благодарствуем, люди добрые, — разговор вёл старший путник, младший стоял молча.

— Вот отдохните и отведайте нашей пищи скудной, я сейчас принесу, — Василий поспешил за припасами.

Гости сложили котомки и посохи на землю, сели за стол. Сергий стал разводить костёр. Василий принёс еду.

Утолив голод скромной трапезой, путники встали, низко поклонились. Старший обратился к Василию:

— Прошу тебя, отче Сергий, прими нас к себе. Наслышаны мы о благочестии твоём, хотим поселиться около тебя и учиться пустынным подвигам.

Василий посмотрел на путников, потом на Сергия, сидевшего на корточках у костра. Тот встал, мельком взглянув в смущенное лицо Василия, пристально посмотрел на старшего гостя и подошёл к нему:

— Дядька Онисим, а я тебя помню, — сказал Сергий, улыбаясь. — Ты у нас в Радонеже дьяконом был. А ты меня не узнаёшь?

Онисим с недоумением посмотрел на Сергия:

— Не.

— Сын я боярина Кирилла, Царствие ему Небесное.

— Неужто Варфоломей? — Онисим даже вскрикнул от удивления. — Мудрено признать тебя, вон как окреп да возмужал. Почитай уж годов пять аль шесть как ты ушёл из Радонежа невесть куда.

— Это тебе невесть, а нам вестимо, — спокойно и с гордостью сказал Василий. — Здесь он, в пустыне, с тех пор как ушёл из вашего Радонежа. Может, там он был Варфоломей, а тут Сергий.

— Как Сергий? — с недоумением спросил Онисим, он не мог понять сказанного Василием. — Разве не ты, почтенный старец, Сергием будешь? — Онисим посмотрел на Василия и с обидой добавил: — Зачем так шутишь? Варфоломей, — он кивнул головой в сторону Сергия, — ещё молод совсем.

— Так, дядька Онисим, так. Я Сергий, а он Василий, — с улыбкой сказал Сергий, пытаясь успокоить гостя.

— Молод телом, да богомудр душой, а я только ученик его, — добавил Василий.

Онисим внимательно посмотрел на Сергия, перекрестился:

— Господи, неведомы и благословенны дела Твои.

— А это не сын ли твой? — поинтересовался Сергий, разглядывая юношу.

— Он самый, Елисеем кличут, — с гордостью ответил Онисим.

— Так вырос, что я его с трудом узнал. Давно ль вы из Радонежа? Как там брат мой Пётр поживает?

— Слава Богу, и Пётр, и жена его, и детки их — все в добром здравии, хозяйство в порядке. Был я у них незадолго, как мы уходить собрались.

— Благодарствую за весть добрую. Храни их Господь, — Сергий перекрестился.

Онисим посмотрел на Сергия, затем на Василия, потом опять на Сергия и наконец, видимо, приняв решение, робко обратился к Сергию:

— Прошу тебя, Сергий, дозволь нам поселиться возле тебя, решили мы посвятить себя молитве Божией.

— При житье здесь ожидают вас скорби пустынные. Ты, Онисим, умудрён жизнью, а как выдержит сын твой? — в ответ спросил его Сергий.

— Он уже достаточно самостоятельный и решение идти со мной принимал сам, как ни объяснял я ему все тяготы жития пустынного. Всё готовы понести при помощи Божией, только об одном просим, не удаляй нас от себя, не гони прочь от этого святого места.

— Говорит Псалмопевец: «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе». Посему и я, грешный, не хочу идти против воли Господа. С радостью принимаю вас. Стройте себе кельи и живите. Господь не попустит искушений выше сил наших, — Сергий перекрестился.

Онисим и Елисей тоже перекрестились и низко поклонились ему. Онисим не мог оторвать изумленного взгляда от Сергия и виноватым тоном, как бы извиняясь, промолвил:

— А ведь я должен был сам догадаться, что ты Сергий. Помню, каким ты ещё мальцом был усердным молитвенником. Не мыслил я тебя здесь видеть, по то и не признал.

— На всё воля Божия, дядька Онисим.

Год 1346

На Маковицу приходят Сильвестр Обнорский, Мефодий Пешношский и Андроник.

В начале июня Сергий решил поставить ещё одну, пятую келью. Он знал, что скоро объявятся новые желающие остаться на Маковице. Хорошо, если они придут летом, тогда успеют к зиме поставить жилище. А если поздней осенью? Строивший с братом церковь и келью зимой, Сергий помнил, как тяжек был сей труд, и не хотел подвергать новых братьев столь суровому испытанию в самом начале их пребывания в обители.

Ставить келью Сергий начал, когда работы в огороде в основном были закончены, а собирать травы и ягоды было ещё рано. Ему помогали все обитатели Маковицы. Работа спорилась, сруб уже был собран наполовину.

Когда день склонился к вечеру, на поляну вышли три путника. Подойдя к работавшим, они низко поклонились, и старший по возрасту с почтением произнёс:

— Бог вам в помощь, люди добрые.

— Благодарствуем, — ответил за всех Онисим. — С чем пожаловали?

— Уж как снег сошёл, всё ходим, ищем обитель Сергиеву.

— Знать Господь указал вам путь, раз пришли сюда. Здесь обитель та. А вот наставник наш Сергий, — ответил Василий и показал на Сергия.

Сергий подошёл к путникам, другие тоже прекратили работу и внимательно смотрели на прибывших.

Старший продолжил разговор.

— Сие Мефодий Пешношский, а годков ему за тридцать, — он указал на путника, стоявшего справа. — Сие Андроник, молод ещё, ему годков двадцать будет, — указал на путника слева. — А я Сильвестр Обнорский, я уж старый, мне за сорок перевалило. Ищем мы очищения духовного. Наслышаны об этом святом месте. Кланяемся тебе в ноги, отче. — Путники пали на колени, склонились до земли. — Дозволь нам тут поселиться и жить возле тебя.

— Встаньте, люди добрые, — Сергий поднял каждого из них. — Знаете ли вы, сколь великие труды ожидают вас в этом скудном и удалённом от мира месте? И мороз, и голод, и звери лютые.

— Знаем, отче, и готовы нести все невзгоды. Не опасайся за нас.

— Опасаюсь я, чтобы суровая пустыня не разочаровала вас, чтобы не пришлось вам уйти отсюда с роптанием. А коль вы пришли сюда действительно работать Господу и если хотите здесь жить, то должны быть готовы терпеть всякую нужду и печаль, ибо сказано в Писании: «Аще приступавши работати Господеви, уготови душу твою во искушение, с нуждою Царствие Божие восприемлется!»

— Всё вынесем, отче, ради служения Господу нашему, — с молодым задором произнёс Андроник.

Сергий посмотрел на него, улыбнулся:

— Господь не попустит нам искушений выше сил наших. Ныне печалью Господь посетит нас, а завтра печаль нашу в радость претворит, и никто этой радости не отнимет от нас! Дерзайте же, люди Божии, ибо Тот, Кто призвал вас на место сие, Он Сам победит и врагов наших, как Бог всесильный.

Не веря, что им позволили остаться, Сильвестр опять спросил:

— Ещё раз нижайше просим тебя, Сергий, дозволь нам поселиться здесь возле тебя.

— Вы уже пришли. Теперь присядьте, отдохните, отведаете нашей скудной пищи, — Сергий указал на стол под навесом, — а завтра начнёте себе кельи ставить, мы поможем. Лес большой, и места, и деревьев всем хватит.

Путники порылись в своих котомках, достали полотенца.

— Пока к реке пойдём, смоем пыль да усталость, — сказал Сильвестр и направился в сторону тропы, увлекая за собой Мефодия и Андроника.

Год 1347

На Маковицу приходят Яков, Илия, Михей и Никодим.

Поляна на Маковице значительно расширилась. В начале лета на ней было уже семь келий, которые образовали улицу. Она начиналась у церкви, стоявшей на самом высоком месте, от неё шёл небольшой склон в сторону тропы. Позади келий между пнями раскинулись маленькие огородики. Рядом с церковью Сергий заканчивал строительство новой кельи из двух комнат, ему помогали Елисей и Андроник. Рядом с кельей Андроника, ближе к тропе, четверо иноков ставили девятую келью. Стол и навес остались на прежнем месте, но стали значительно больше. На поляне было чисто, только кое-где лежали ошкуренные брёвна и собранные в кучи ветки и щепа.

По тропинке из леса вышел невысокий, крепко сложенный человек лет тридцати в крестьянской одежде. Не прерывая работы, иноки поглядывали на него. А тот, подойдя к ним, поклонился и, приветливо улыбаясь, сказал:

— Бог вам в помощь, люди добрые.

— Благодарствуем, добрый человек, — ответил за всех Онисим.

— А скажите, есть ли среди вас брат Сергий? — спросил новоприбывший.

— Вон, бревно отёсывает, — указал Онисим.

Путник подошёл к Сергию, поклонился. Прервав работу,

Сергий спросил:

— Кто ты, добрый человек?

— Простолюдин я, землепашец, кличут Яковом. Ушёл я из мира суетного, ищу место тихое, чтоб подвизаться в посте и молитве, в трудах и терпении. Прошу тебя, Сергий, прими меня к себе.

— Жизнь здесь сурова, полна всяких невзгод. Тяжко будет.

Такие слова не смутили Якова, и он уверенно ответил:

— Всё выдержу, я же землепашец, сызмальства привык к труду тяжкому и жизни суровой. Только научи меня пустынным подвигам, приобщи к молитве Божией.

Сергию понравился этот простолюдин, понравилась его спокойная уверенность в своих силах, он приветливо ответил:

— Оставайся, добрый человек. Вот братья ставят келью, присоединяйся к ним, твоя будет. Потом ты помогать другим станешь.

— Благодарствую, отче, — Яков перекрестился и низко поклонился.

— Теперь отдохни с дороги; брат Василий трапезу соберёт, — Сергий повернулся в сторону работавших иноков и позвал: — Василий!

Тот подошёл.

— Вот брат наш новый Яков. Сходи в мою келью и принеси еду. Сегодня пусть отдохнёт, дорога долгой была, а завтра с вами трудиться станет.

— Пошли, — сказал Василий и, направляясь к навесу, спросил: — Как тебя дома-то прозывали?

— Якой.

— Что за детское прозвище? Будем звать тебя Якута.

— Пусть так, — миролюбиво согласился Яков.

— Садись, — сказал Василий, когда подошли к столу, — сейчас поесть принесу.

Яков снял котомку, сел за стол, осмотрелся. Все работали. Возвратился Василий, поставил на стол еду, сел напротив.

Яков перекрестился, отломил кусок хлеба и спросил:

— Что, у вас всё пропитание у Сергия хранится?

— Нет, у нас каждый питается сам по себе, сам огородик свой держит и пропитание у себя хранит. Все вместе только в церкви молимся да тяжёлые работы делаем, вон, вишь, кельи ставим.

— Значит, то Сергий мне от себя даёт, — сделал вывод Яков.

— Так. А что?

— Чудно это. Я думал, что у вас община — все равны и всё общее. — Он пожевал хлеба, запил водой и мрачно добавил: — Так, как у вас, живут не братья, а соседи. — Помолчав, спросил. — А что, Сергий с этим согласен?

— Сергий не согласен, и я не согласен, но так братья решили, а Сергий не стал их принуждать, он нас только наставляет, и то не словами, а своим примером, точно по слову Христову: быть первым тем, что быть всем слуга.

— А что братья?

— Таким смирением и трудолюбием Сергий приводит братию в немалое смущение и покорность.

— Что ж тогда, покорные братья живут каждый сам по себе? — не унимался Яков. — Так и разбежаться совсем можно.

— Не поняли ещё великую силу общины, со временем поймут. Мы не разбежимся, ведь мы едины по духу. Едины в молитве своей нашему Господу Богу. Следуя за Сергием, молимся в церкви, соблюдая порядок повседневного Богослужения, исключая Литургию, нет у нас игумена. Сам всё увидишь. Пойду я, работать надо, а ты ешь и отдыхай пока. — Василий встал и пошёл работать.

— Господи, благодарю Тебя, что Ты привёл меня в это святое место, — Яков перекрестился и приступил к трапезе.

Месяца через два после Якова на Маковицу пришли ещё три новых путника: Илия тридцати двух лет, Михей двадцати семи лет и Никодим девятнадцати. За оставшееся время лета и осень были поставлены ещё три кельи.

Год 1348

Игумен Митрофан поселяется в обители на Маковице.

Май выдался тёплый. Все насельники обители торопились использовать это благоприятное время для приведения в порядок территории после долгой зимы. Убирали ветки, сломанные ветром и тяжёлым мокрым снегом, приводили в порядок кельи, копали огороды.

Чтобы оградить братьев от ненужных тревог, Сергий решил обнести обитель забором. Недалеко от кельи Якова, в том месте, где начиналась тропинка, он заканчивал копать яму для столбов. Увидев Сергия за новой работой, к нему подошли Елисей, Андроник и Яков.

— Что будет сие, брат Сергий? — спросил Яков.

— Частокол ставлю. Хочу оградить кельи и огороды от зверей, кои заходят к нам по ночам и пугают братьев, — не прекращая работы, ответил Сергий.

— А где ворота будут? — продолжал любопытствовать Яков.

— Да вот тут и будут, а тебя всей братией просить будем за ними присматривать, ведь твоя келья теперь у самых ворот окажется, — ответил Сергий и посмотрел на Якова.

— Согласен я, — с готовностью ответил тот.

— Мы поможем тебе, принесём столбы, — предложил Елисей.

— Они около моей новой кельи, — ответил Сергий.

Елисей и Андроник пошли за столбами. Яков принёс лопату и стал копать следующую яму, где указал Сергий.

По тропе из леса вышел старик с котомкой за плечами и остановился, опираясь двумя руками на посох и тяжело дыша. Сергий повернулся и не поверил своим глазам: перед ним стоял наставник и учитель игумен Митрофан. Его сгорбленная фигура, старческое измученное лицо и слезящиеся глаза поразили и огорчили Сергия. Он воткнул в землю лопату, подошёл к игумену, низко поклонился и, стараясь не выдать своего волнения, сказал:

— День добрый, отче. Несказанно рад видеть тебя в нашей обители. Надолго ли к нам?

— Сам не знаю, это уж как Господь устроит. Сколько мне отмерено, только Он знает, — тихо ответил игумен. — Тяжко мне стало служить в монастыре, стар я. Вот и пришёл к тебе, чтобы окончить земные дни свои на тихой Маковице. Как, примешь меня?

— Рад я приходу твоему, отче, — Сергий улыбнулся. — И братья обрадуются. Устал ты с дороги, пойдём в келью, отдохнуть тебе надо.

Сергий взял котомку игумена, и они пошли тихим шагом. Иноки издалека кланялись игумену.

В новой келье Сергия было две комнаты. В первой, проходной, у входа был сложен очаг из камней на глиняной связке. Топился он по-чёрному, дым, как и в старой келье, выходил наружу через деревянную трубу в потолке. Над очагом висел котёл. Напротив очага помещалась лежанка, рядом под небольшим застеклённым окном — стол со скамьёй, у входа на скамье стояли вёдра с водой, на полу — небольшая бочка. На стенах висели полки с глиняной и деревянной посудой и лукошками, в которых хранились продукты.

Во второй комнате в углу на полочке стояли иконы Христа и Богородицы, у стены — лежанка, над ней полка с книгами, напротив, под окошком — стол и скамейка.

Войдя в келью, Сергий и игумен перекрестились на образа. Сергий зажёг свечу и указал на скамейку:

— Присядь, отче. А я тебе покушать соберу.

Отнёс в комнату котомку гостя, поставил на стол обычное нехитрое угощение: хлеб, рыбу, зелень, кружку с отваром из сушёных яблок и груш. Перекрестившись, игумен присел к столу, отломил небольшой кусок хлеба, поел с зеленью, запил отваром. Сергий сидел на лежанке и смотрел на него.

— Отче, отведай рыбки, — предложил Сергий.

— Благодарствую, сын мой, мне достатно, — тихо ответил игумен и, прочитав молитву, перекрестился.

Сергий вышел в другую комнату, вернувшись, пригласил гостя:

— Отче, я лежанку приготовил, пойди приляг.

После дальней дороги старому человеку едва хватило сил помолиться, снять верхнюю одежду, обувь и лечь. Сергий заботливо накрыл его накидкой.

— Устал я, — игумен вздохнул. — Пусть кости мои старые отдохнут, а ты присядь да поведай мне, как вы тут живёте. По-прежнему учишь братьев своим примером или поучаешь потихоньку? Ведь я с прошлой осени у тебя не был.

Сергий сел на скамейку у стола.

— Нет, отче, я им не указую и никого не поучаю. У нас все равны. Учу я их делами своими. Кто слаб телом, для того работу делаю: колю дрова, ношу воду, копаю огород. Две кельи сам поставил. Работаю, аки раб купленный. Стараюсь облегчить братии трудную жизнь пустынную.

— Да, молод ты, силы есть. Много берёшь на себя, — игумен говорил тихо, медленно. — Остаётся ли время на молитвы Божии? Молитвы и труд, по учению святых отцов, неразлучны в жизни инока.

— И в усердии молебствия стараюсь быть первым, стремлюсь к тому, чтоб и у остальной братии молитва делалась непрестанной, умносердечной. Указую пример братии и в посте, и в бдениях.

— Пока я буду здесь с вами, и Литургию служить будем, — игумен прикрыл глаза.

Сергий встал и хотел уйти, чтобы не мешать гостю отдыхать. В этот момент веки игумена дрогнули, он открыл глаза и спросил:

— Что тревожит тебя, сын мой?

Сергию опять показалось, что игумен Митрофан знает всё, что у него на душе, как в тот раз, когда они встретились в Хотьковом монастыре. Он снова опустился на скамью.

— Есть у нас, отче, ещё трудность одна. Меж братьями иногда возникают неурядицы, а остановить их некому. Нет игумена у нас, а без игумена жизнь ослабляется. Хочу просить тебя, отче, не откажи принять на себя начальство над собравшимися здесь пустынножителями, стань нашим игуменом.

— Стар я и немощен, ищу только покоя. А ты молод, богомудр, братия тебя уважает, почему тебе не стать игуменом?

— Отче, у меня помысла никогда не было об игуменстве. Одного желает душа моя — умереть здесь простым чернецом.

— Помнишь, я говорил тебе, что на месте сим распространит Господь обитель великую и именитую? Свершаются замыслы Божии. Помогу я тебе, не оставлю одного в начале столь трудного пути. В русском народе с давних времён сказывают: собрался умирать — засей поле. Сия мудрость народная всегда помогала нашим детям, внукам и всему нашему роду выживать в суровых и опасных условиях. Надлежит и нам следовать этой заповеди. Сколько сил хватит, послужу ещё во славу Господа нашего и потружусь на пользу братьев наших, несущих народу веру Православную и молящихся за него. Вера Христова объединяет русский народ и спасает его от нечести всякой и от врагов лютых.

Сергий перекрестился на икону Христа.

— Благодарю Тебя, Господи, за помощь Твою, — сказал, низко поклонившись, потом обратился к игумену: — Тебе, отче, я повинуюсь с радостью и готовностью, ведь ты изначально мой наставник и отец духовный.

— Завтра, сын мой, будем говорить с братией, а теперь мне отдохнуть надо, — игумен закрыл глаза.

Сергий поднялся:

— Обрадовал ты меня, отче, несказанно. Завтра я начну тебе келью ставить. А пока здесь живи. Спаси и сохрани тебя Господь. — Сергий перекрестился и тихо вышел.

Утомлённый трудной для его преклонного возраста дорогой, игумен Митрофан никак не мог заснуть. Перед ним мелькали эпизоды его долгой жизни. Он вспомнил, как в сельской церкви в Радонеже впервые познакомился с Варфоломеем. Как он пришёл к нему в монастырь совсем ещё молодой и неопытный. Как отговаривал его от многотрудного пути, избранного им, потом, поверив в его целеустремлённость и решимость, благословил на великий подвиг. Как наставлял молодого пустынника все эти годы, уберегая от невзгод, разочарований и опасностей, укрепляя в нём веру в силу молитвы всевидящему и всемогущему Господу.

И теперь Митрофан с удовлетворением отмечал, что не ошибся в этом иноке, который шёл путём служения Богу. Этот смиренный подвижник, служа другим в течение дня, не имел и единого часа свободного от труда и молитвы. А братья, с любовью и благоговением взирая на него, всеми силами старались подражать ему. И знал игумен Митрофан, что пришедшему первый раз в обитель трудно было различить, кто тут был старший, а кто младший, кто начальник места сего, а кто подчинённый. Здесь каждый, глядя на смиренного и кроткого Сергия, старался смирять себя перед смиреннейшим.

«Какой поучительный урок гордым сынам нашего суетного века, желающим весь мир переделать по своим безумным мечтам, — писал иеромонах Никон. — Не путём безначалия, насилий и полной разнузданности страстей человеческих достигаются истинно братские отношения между людьми, а путём глубочайшего смирения, путём полного самоотречения в духе Евангельской любви, когда люди забывают о своих правах, и во имя любви думают только о своих обязанностях, да горько оплакивают немощи падшей природы своей».

Год 1349

Кончина игумена Митрофана.

Келью для игумена Митрофана Сергий поставил рядом с церковью. Игумен жил в обители на Маковице более года, служил литургии и помогал Сергию в духовном воспитании братии.

В одно осеннее холодное утро у кельи отца Митрофана собрались все обитатели Маковицы. Моросил мелкий дождь. Иноки стояли молча, опустив головы, ждали. Открылась дверь, вышел Сергий. По его удручённому виду братья поняли — случилось непоправимое. Склонив голову, Сергий тихо произнёс:

— Молитесь, братья, за упокой души новопреставленного раба Божия Митрофана. Да простит Господь ему грехи вольные и невольные и даст ему Царствие Небесное.

Иноки стали креститься, неслышно шевеля губами. Некоторые смахнули слезу.

— Я сам приготовлю усопшего к погребению и сделаю всё необходимое, — сказал Сергий и вернулся в келью.

Братья знали, что игумен Митрофан тяжело болел и что дни его жизни коротки, но всё равно сообщение о его кончине потрясло их. Это был первый из братьев на Маковице, отошедший к Богу. Они не боялись смерти, понимали её неизбежность и готовились к ней, но каждый втайне надеялся, что его день ещё далёк.

— Приходили ходоки, — озабоченно молвил Василий, — сказывали, что в миру чёрная язва свирепствует. Люди мрут, как мухи. Может, и к нам чего ходоки занесли.

— Да нет, — возразил стоявший рядом Яков, — игумен давно хворал, когда ещё только к нам пришёл. А с ходоками он не встречался.

— С ходоками всё Сергий общается, — вставил Михей. — Они у него ищут утешения в горестях жизни. Тяжко теперь в миру.

— Сергий общается с ходоками, а вон не хворает, — вступил в разговор Онисим.

— Господь хранит его, — уверенно заявил Михей.

— Недаром игумен, Царствие ему Небесное, наставлял чесноку есть поболее. Говорил, что помогает от заразной напасти, — подвел итог разговору Андроник.

— Теперь по кельям пойдём, чай до костей уж промокли, просушимся малость, как бы не захворать, — предложил Василий.

— Ещё гроб да могилу готовить надо. — Онисим перекрестился.

Все разошлись. Через короткое время они снова собрались в церкви читать Евангелие и молитву по усопшему.

Год 1351

Стефан приводит к Сергию своего сына Иоанна, которого нарекают в иночестве Фёдором.

Стефан возвращался на Маковицу, которую покинул одиннадцать лет назад, оставив родного брата одного в диком лесу. Строгое лицо, седеющая борода, тревожный взгляд придавали ему суровый вид много пережившего человека, потому он казался старше своих тридцати семи лет.

Уходил Стефан один, теперь с ним шёл его сын Иоанн — высокий красивый мальчик тринадцати лет, скорее даже юноша, ибо на вид ему можно было дать все пятнадцать-шестнадцать.

Стефан не узнавал оставленных им мест. Тогда на Маковице тоже было лето, уходил он по заросшей, едва различимой звериной тропе. Теперь тропа была широкой, натоптанной, по ней вполне мог проехать всадник. В конце пути они подошли к частоколу с воротами и калиткой. Стефан с волнением вошёл во двор и замер от неожиданности. Перед ним открылась улица, по обеим сторонам которой стояли кельи. Сначала он не мог понять, куда ему идти, но, увидев в конце улицы знакомый силуэт церкви, направился к ней, оглядываясь по сторонам. Иоанн шёл позади отца, внимательно рассматривая каждую келью. Стефан был поражён изменениями, происшедшими за годы его отсутствия, ему временами казалось, будто он сбился с пути и пришёл не на то место. Он даже не замечал, что кругом ни души. Только когда подошли к церкви и Стефан увидел свою келью, к нему вернулось чувство реальности. Теперь его душу начинало охватывать новое переживание: как встретит его брат, которого он оставил одного в неведомой пустыне. Стефан подумал, что лучше, если встреча произойдёт в церкви, это смягчит напряжение первых минут.

Дверь в храм была открыта. Стефан и Иоанн остановились перед входом, перекрестились и поклонились. Из церкви доносились звуки молитвы. Стефан снял котомку, оглянулся, ища место, куда её положить, и обратил внимание на новую келью, стоявшую рядом с церковью. Только теперь, словно очнувшись, он сказал сыну:

— Расстроилась обитель. А это, видать, новая келья Сергия, только с его трудолюбием можно поставить такую.

Отец с сыном подошли к новой келье, сложили на порог котомки, прислонили к стене посохи. Из церкви стали выходить иноки. Увидев гостей, кланялись им. Стефан и Иоанн кланялись в ответ. Видимо, решив, что в обитель пришли новые братья, иноки не расходились, в ожидании стояли в стороне, негромко переговаривались. Последним из церкви вышел Сергий.

Увидев Стефана, он пошёл к нему с простёртыми руками. Сергия переполняла радость свидания со старшим братом. В его душе не осталось и следа от того эпизода в их отношениях, который так тревожил Стефана. Сергием полностью владела заповедь Христа — возлюби ближнего твоего, яко сам себя.

— Здравствуй, брат мой любезный, — не скрывая волнения и радости, вымолвил Сергий, обнимая близкого и дорогого человека.

Стефан тоже обнял брата. Только освободившись из его объятий, Сергий обратил внимание на юношу, который стоял рядом и внимательно смотрел на него.

— А это кто? Неужто Иоанн так вырос? — спросил Сергий с удивлением.

— Вот привёл к тебе сына своего, — ответил Стефан. — Не желает он больше жить в Радонеже. Наслышался от Петра о богоугодной жизни твоей и возгорелся желанием жить под твоим духовным водительством. Есть желание у него научиться иконы писать.

— Ну что ж, угодно Богу желание сие, — Сергий внимательно посмотрел на племянника, затем перевёл взгляд на брата. — Пусть остаётся, научим его добродетели иноческой и иконописи. Пока жить будет у меня. Теперь, конечно, не те условия, какие были, когда мы с тобой начинали нашу жизнь пустынную, но всё-таки первое время ему трудно будет. Ну да я смотрю, он парень крепкий, выдюжит. — Сергий обратился к Иоанну: — Как, справимся с трудностями?

— Справимся с Божией помощью, — немного смутившись, ответил Иоанн ломающимся детским голосом, который выдавал его настоящий возраст.

Стефан, успокоившись окончательно, счёл, наконец, возможным обратиться к Сергию с решающей просьбой, хотя знал о её неправомочности.

— Ещё я хочу прямо теперь облечь его в ангельский образ, ибо завтра мне надо в обратный путь.

Иноки, услышав слова Стефана, в недоумении переглянулись и посмотрели на Сергия. Тот, смущённый такой необычной просьбой не меньше иноков, ответил:

— Я не могу совершать обряда сего, к тому же Иоанн слишком молод.

— Молодость служению Богу не помеха, — резко, с обидой сказал Стефан. — Идём в церковь, я имею сан игумена и сам совершу обряд. Наречём мы его Фёдором.

Стефан взял за руку сына и повёл в церковь. Сергий последовал за братом. За ними пошли остальные насельники обители. Яков, идущий рядом с Онисимом, негромко заметил:

— После кончины Василия Сухого в его келье поселился Ерофей из Владимира, а келья игумена Митрофана всё пустует. Теперь нас опять будет двенадцать братьев.

— Ерофей старый, ему, кажется, уж скоро годов шестьдесят будет, а новый брат молодой, ему ещё многое предстоит. А число двенадцать — хорошее. У Христа Спасителя тоже было двенадцать учеников, — ответил Онисим, входя в церковь.

Год 1354

Иноки просят Сергия стать игуменом. Прекрасная распря. Сергий с братьями идут к епископу Волынскому Афанасию. Посвящение Сергия в игумены.

Минуло около десяти лет с тех пор, как на Маковице вместе с Сергием поселился Василий Сухой — первый его сподвижник. Потом стали приходить другие, но игумена в новой обители всё ещё не было. Несмотря на это, отшельники жили дружно, в обители царило полное единодушие, братья помогали друг другу, каждый готов был пожертвовать всем для другого ради сохранения мира и спокойствия остальных братьев.

Наступила очередная весна. Погода радовала тёплыми солнечными днями. На Маковице в разгаре была работа на огородах. Некоторые иноки корчевали пни, расширяя свои участки, другие готовили грядки. Мефодий и Сильвестр, чьи огороды находились рядом, отдыхали, опершись на лопаты.

— Смотри, благодатьто какая! Пришла новая весна, тепло, природа кругом оживает. Всё складывается по воле Божией, слава Тебе, Господи, — сказал Сильвестр тоном человека, довольного жизнью.

— Всё хорошо, — поддержал его Мефодий, — только вот священник у нас бывает редко.

— Да-а, без игумена тяжко. В обители должен быть свой совершитель Тайн Божиих.

Тон разговора постепенно менялся, сквозили недовольные нотки.

— Сколько мирян приходит к нам из поселений, выросших вокруг обители. Настоятель должен заботиться и об удовлетворении их духовных нужд, и о напутствии приготовляющихся к смерти, и о совершении всех церковных таинств.

Увидев проходившего мимо Онисима, Сильвестр махнул рукой, подзывая его, и когда тот приблизился, спросил:

— Скажи брат Онисим, как ты думаешь, не пришло ли время, чтоб в обители нашей был свой игумен?

— Время давно пришло, — согласился Онисим, — в каждой обители должен быть игумен.

— Ты тут один из старейших, вот и скажи нам, будем приглашать игумена со стороны аль просить, чтоб кого из своих поставили? — поинтересовался Мефодий.

— Ясно дело, — уверенно ответил Онисим, — игуменом должен быть Сергий, а кто ж ещё. Вот я сравниваю свои дела с его подвигами и добродетелями, с его опытностью и заслугами перед Богом, и стыжусь даже помыслить, чтобы затмить собою свет столь ясно горящего светильника. Может, кто из вас готов стать игуменом?

— О чём ты молвишь? Я мыслю тож, — ответил Мефодий.

— И я тож, — добавил Сильвестр. — Нет среди братии более достойного, чем Сергий.

— Мы здесь, почитай, с первых дней, да и по возрасту почтенные, давай говорить с остальными братьями. Если все согласятся, будем просить Сергия стать нашим игуменом. Откладывать нельзя боле, — решительно произнёс Онисим,

— Вот ты первый и говори с ним, — подвёл итог разговору Мефодий, — помоги нам, Господи.

Все трое перекрестились. Сойдясь во мнении, братья разошлись для разговора с остальными иноками.

Глубоким вечером, когда Сергий при свете свечи читал в своей келье, в дверь кто-то осторожно постучал. Сергий открыл дверь. На пороге в нерешительности мялся Онисим.

— Входи, входи, — пригласил его Сергий, вернулся в комнату, сел на лежанку и указал на скамейку: — Присядь.

Онисим перекрестился на иконы и сел.

— Что привело тебя в столь поздний час? — спросил Сергий.

— Прости, говорить надо.

— Молви, слушаю, — спокойно ответил Сергий. Он догадывался, о чём будет разговор, и готов был к нему.

— Братия ропщет, желает иметь в обители игумена. — Онисим говорил, не поднимая взгляда.

— Я и сам сознаю великую нужду в духовном пастыре для обители. Таков уж Самим Богом изначала установленный закон для обществ человеческих, чтоб во главе их непременно стояла власть, в послушании коей выражалось бы послушание людей Самому Богу — Творцу и Владыке.

— Воистину так. И все братья хотят, чтоб ты принял эту должность, — ответил Онисим.

— Нет, я и слышать о том не хочу. Однако боюсь, что братия будет просить меня стать игуменом.

— Пошто боишься?

— Чуждо мне любое начальствование. Ни над кем не желал бы я власти иметь, никем не желал бы управлять. Потому не хочу, чтобы братия настаивала на своём. Ты передай им мой ответ.

Онисим растерялся, но, успев подумать, что братья всё-таки сумеют упросить Сергия, уверенно молвил:

— Я передам, но на всё воля Божия. Пойду я, — и вышел из кельи.

Сергий опустился на колени перед иконами:

— Господи, дай Сам наставника братьям нашим, который мог бы направить душевный корабль их к пристанищу Господнего спасения…

Так почти беззвучно, только шевеля губами, он молился до рассвета.

На следующий день стояла такая же тёплая солнечная погода, как накануне, только во вчерашнюю благодать вкралась беспокойная неопределённость. Как только Сергий ушёл к реке за водой, иноки, прервав все работы, собрались возле церкви. Инициативу взял в свои руки Онисим как старший по возрасту и по времени пребывания на Маковице:

— Будем говорить с Сергием, как решили.

Некоторые неуверенно согласились:

— Надо, пора уж…

— Сколь можно без игумена…

Никодим, наблюдавший за калиткой, увидев входившего Сергия, негромко сказал:

— Идёт!

— Господи, помоги нам, — Онисим перекрестился.

Подойдя к келье Ерофея, Сергий снял с коромысла одно ведро и поставил у порога. Второе отнёс к себе, пройдя мимо собравшихся иноков. Только потом, выйдя на порог, спокойно посмотрел на братьев. Он догадывался о предстоящем разговоре, знал, сколь трудным он будет, но ничто не выдавало его переживаний.

Первым к нему подошёл Онисим, за ним остальные. Не скрывая волнения, Онисим молвил:

— Брат Сергий, выслушай нас.

— Слушаю, — спокойно ответил Сергий.

Онисим низко поклонился:

— Не можем мы далее жить без игумена. Исполни наше сердечное желание, будь нашим игуменом, будь наставником душ наших.

К нему присоединился Мефодий:

— Мы будем каждый день приходить к тебе с покаянием и открывать перед тобою нашу совесть, а ты будешь подавать нам прощение, благословение и молитву.

— Мы желали бы видеть тебя ежедневно совершающим Божественную Литургию и от твоих честных рук причащаться Святых Христовых Тайн, — вступил в разговор Яков.

— Таково наше общее сердечное желание. Не откажи нам в этой милости, — сказал в заключение Онисим и поклонился.

Сергий вздохнул и со смирением в голосе ответил:

— Братья мои! Не от труда и подвига убегаю я, а считаю себя недостойным такого сана. У меня и помысла никогда не было об игуменстве. Одного желает душа моя: умереть здесь простым чернецом. Не принуждайте же меня! Оставьте меня Богу, пусть Он, что хочет, то и творит со мною.

Озадаченные иноки стояли молча, опустив головы. Тишину нарушил Андроник:

— Зачем ты отказываешь исполнить наше общее желание? Ведь ты основатель обители сей, будь же ей и настоятелем.

— Твоя добродетель собрала нас сюда, она же пусть и управляет нами, — добавил Мефодий.

Онисим оглянулся на братьев, как бы прося их поддержки, и твёрдым голосом произнёс:

— Вот наше последнее слово: или сам будь нам игуменом или, если не хочешь, иди испроси нам игумена у святителя.

— Не обессудь, — Мефодий попытался смягчить слова Онисима. — Мы не знаем, как сложится жизнь наша, коли в обители будет другой игумен, а не ты. Ведь мы все пришли к тебе в сие место пустынное, ты и далее будь нам наставником.

Видя, что намерения братьев серьёзные, и не находя для себя никакого выхода, Сергий решил отложить окончательный разговор и примирительно ответил:

— Братья, идите пока с Богом каждый в свою келью. Лучше помолимся все поусерднее Господу, чтобы Он Сам открыл нам волю Свою, и тогда увидим, что делать.

Сергий повернулся и вошёл в келью, закрыв за собой дверь. Иноки стали расходиться.

Когда наступила ночь, Сергий опять сидел в келье и читал. Как всегда, он спал мало и часто проводил ночи в молитве или за чтением священных книг.

Сегодня его душа раздваивалась. Так было всегда, когда ему приходилось выбирать между своим желанием, своим видением пути служения Господу и требованиями окружающего его мира. В таких случаях он искал ответ у наставников своих или в священных книгах и находил его. Принимая решение, Сергий всегда совмещал любовь к Богу с любовью к людям, усердно следуя Христу, и Бог направлял его на путь истинный.

Так было и на этот раз. Не находя простого решения, он обратил свой взор к образу Спасителя:

— Господи, научи меня, несмышлёного! Если будет другой игумен, я готов сделаться последним послушником у кого бы то ни было, лишь бы самому не быть начальником…

Сергий опустил взгляд на книгу, но читать не мог — разные мысли терзали его, перед ним возникали новые вопросы: а как быть с просьбой братьев? Что будет большей пользой для них?

Не имея определённого ответа, Сергий напряжённо искал единственно верный выход из тупика, в котором оказались все насельники обители:

— Братья за годы пребывания здесь привыкли к принятым порядкам, а если придёт новый игумен и задумает вводить новые? — размышлял он. — Это может смутить братию, вызвать немало искушений и нестроений. Некоторые из них соблазнятся покинуть обитель и будут блуждать, как овцы без пастыря, и расхитит их мысленный волк.

Ничего не решив, Сергий встал из-за стола, опустился на колени перед образами, прося:

— Господи, направь на путь истинный, помоги принять правильное решение.

И снова он молился до рассвета.

Прошло несколько дней. Как-то утром Сергий сидел на пороге своей кельи и зашивал рясу, порванную накануне в лесу. Подошёл Онисим. Стали собираться другие иноки. Сергий молча продолжал работать.

— Брат Сергий, прости нас, — с поклоном обратился к нему Онисим, — но мы опять будем просить тебя. Ещё до прихода на место сие мы слыхали о твоих подвигах, а теперь и сами знаем труды твои. Ведь ты своими руками поставил эту церковь во имя Живоначальной Троицы, и мы веруем, что в тебе обитает благодать её. Мы все явились сюда только к тебе, за твоим мудрым советом, желая жить по твоему примеру.

Прервав работу, Сергий внимательно слушал, пытаясь отогнать надвигающиеся сомнения.

Разговор продолжил Мефодий:

— Мы пришли сюда, возложив упование на Господа. Сколько вместе мы совершили молитв и положили трудов в этой пустыне, сколько вместе пережили невзгод и испытаний. Потому и желаем совершенно предать себя твоему руководству.

— Ведай, — снова заговорил Онисим, — мы шли сюда в надежде, что ты успокоишь нашу старость и похоронишь наши кости.

— Братья мои, — Сергий встал, — до глубины души тронут я такою вашей любовью. Кто я, грешный, чтобы быть мне иереем Божиим? Как дерзну я на такое служение, перед которым со страхом и трепетом преклоняются и самые ангелы? Нет, это выше меры моей, братья. Простите меня.

— Мы не желаем спорить с тобой, — Мефодий бесповоротно утвердился в своей правоте. — Мы веруем, что Сам Бог привёл нас сюда. Мы сердечно желали подражать твоему житию и подвигам и через то надеялись достигнуть вечного блаженства. Но если уж ты не хочешь заботиться о душах наших и быть нашим пастырем, то может быть так, что мы все оставим место сие — уйдём от храма Пресвятой Троицы и будем невольными нарушителями нашего обета.

— Братья мои! Вы излишне понуждаете меня, я излишне отрицаюсь. К чему это? — примирительно молвил Сергий.

— Нет, Сергий, мы будем стоять на своём, — убеждённо наступал Мефодий.

Его дружно поддержали иноки:

— Да, да! Прав Мефодий.

— Не надо нам другого игумена!

Сергий не ожидал такой решительности и, пытаясь смягчить обстановку, сказал:

— Братья, желаю я лучше учиться, чем учить, лучше повиноваться, чем начальствовать, но боюсь суда Божия, не знаю, что угодно Богу. Не будем больше спорить и предадим всё дело в волю Божию!

Воцарилось тревожное молчание. Иноки поняли, что оказались на перепутье. Послышались голоса:

— Помоги нам, Господи!

— Направь нас на путь истинный!

Сергий принял решение:

— Братья, не хочу более прекословить вам, но не нам решать дело сие, пусть решит его святитель, пойдём же к нему.

— Добро, — Онисим поклонился Сергию, — но священник, который был прошлый раз, сказывал, что святитель Алексий теперь в Царьград путешествует, а делами митрополии на время своего отсутствия поручил управлять Волынскому епископу Афанасию, который живёт в Переславле-Залесском в Нагорном Борисоглебском монастыре. Когда идти-то?

— Днями и отправимся. Кто пойдёт со мной? — Сергий смотрел на братьев, ожидая ответа.

Вперёд других высказался Мефодий:

— Пусть Онисим идёт, он тут из первых насельников.

— Сильвестр пусть идёт, он брат степенный, — добавил Яков.

— Больше трёх идти не след. Как, братья, согласны? — подвёл итог Ерофей.

— Согласны, — раздались голоса.

— Что ж, сегодня соберёмся, а завтра после утрени в дорогу, — закончил разговор Сергий.

Возбуждённые нелёгкой беседой иноки стали расходиться. В налаженную, размеренную жизнь обители пришли тревожные ожидания.

Переславль-Залесский Палаты епископа Волынского Афанасия

Раннее утреннее солнце сквозь большие окна вливалось в палаты епископа, яркими пятнами ложась на пол. От его света ещё наряднее казались сводчатые потолки и белокаменные стены, расписанные растительным узором. В углу пред иконами теплилась лампада. У стены размещались полки с книгами, напротив — кресло с высокой спинкой, напоминающее трон, по бокам скамьи. У окна перед аналоем, на котором лежала раскрытая книга, стоял епископ Афанасий — крепкий мужчина среднего роста, с окладистой бородой и гривой седых волос на голове, на вид моложе своих пятидесяти семи лет. Как всегда после утренней молитвы, владыка занимался чтением священных книг, постигая неисчерпаемую божественную мудрость.

Приоткрылась дверь, принимавший посетителей монах заглянул в покои и почтительно произнёс:

— Владыка, инок пришёл издалека, с тобой говорить желает.

— Пусть войдёт, — ответил епископ, отрываясь от чтения.

Монах скрылся, и тут же в палату вошёл Сергий в сопровождении двух служителей из епархиальной канцелярии.

Епископ внимательно посмотрел на него:

— Подойди, сын мой.

Сергий, перекрестившись на иконы, опустился перед ним на колени:

— Отче, благослови меня, раба грешного.

— Встань, сын мой, — епископ помог Сергию. — Скажи мне, кто ты и откуда пришёл?

— Грешный инок я, зовут Сергием, пришёл из лесов Радонежских.

Не скрывая удивления, епископ спросил:

— Ты Сергий из Радонежа? Давно мне известно имя твоё. Много наслышан я о пустынных подвигах твоих и об основанной тобой обители. Рад видеть у себя такого гостя.

Епископ обнял и расцеловал Сергия, потом, взяв его за руку, подвёл к скамье и усадил рядом с собой. Служители сели поодаль.

— Когда пришёл к нам?

— Вчера вечером вместе с двумя братьями, — Сергий отвечал с некоторой робостью.

— Как вас приняли, где теперь братья?

— Приняли нас приветливо, благодарствую, а братья отдыхают, они преклонного возраста, притомились в пути.

— Пусть отдыхают, потом я их приму для благословения. А теперь поведай мне о жизни в вашей обители.

Сергий начал рассказывать. Иногда епископ задавал вопросы, уточняя некоторые моменты жизни братии. Сергий подробно отвечал. Время шло, о чём зримо свидетельствовало перемещение солнечного зайчика по полу и стенам.

Когда Сергий умолк, епископ спросил:

— Значит, говоришь, братья не хотят иного игумена, кроме тебя, и угрожают уйти из обители?

— Так, отче.

— Какая прекрасная распря! — епископ говорил с восторгом. — Распря едва ли не превосходнейшая, нежели само согласие. Здесь смирение старшего сражается с любовью и покорностью младших — единственная брань, в которой ни одна сторона не теряет, а обе приобретают. Как благополучны были бы общества, если бы члены их так же препирались между собой за сохранение подчинённости, а не за домогательство власти. В мирских обществах люди сражаются друг с другом за власть и через то производят расстройство в делах, расстройство в сердцах и губят себя и других жаждой власти. А тут всё совершенно обратно. Как благотворен закон Твой, Господи! — Епископ перекрестился. — И как вы теперь думаете решить сие препирательство?

— Вот и пришли мы, отче, просить игумена для нашей обители.

— Сын и брат мой! Господь Бог устами пророка Давида сказал: «Вознесох избраннаго от людей Моих, ибо рука Моя заступит его». И апостол говорит: «Никтоже сам о себе приемлет честь, но званный от Бога». А тебя воззвал Господь Бог от чрева матери твоей, как о том я от многих наслышан. Посему и будь отныне отцом и игуменом для братии, тобою же собранной в новой обители Живоначальной Троицы.

— Но, отче, как дерзну я на такое служение? — продолжал стоять на своём Сергий.

Епископ строго посмотрел на него:

— Возлюбленный! Ты всё стяжал, а послушания не имеешь.

Сергий покорно склонил голову:

— Как Господу Богу угодно, так пусть и будет.

— Благословен Господь вовеки. Аминь!

Епископ повернулся к присутствующим служителям:

— Через час мы будем в храме. Велите позвать братьев, пришедших с Сергием, пусть тоже придут туда.

Вскоре святитель, священники и Сергий были уже в церкви. Облачившись во все священные одежды, он велел Сергию гласно произнести Символ веры и, осенив крестообразно его склонённую голову, поставил во иподиакона. Затем началась Литургия, и Сергий был произведен во иеродиакона. А на следующий день он был облачён благодатью священства. После чего святитель Афанасий распорядился, чтобы назавтра новоблагодатный иеромонах Сергий один совершил Божественную Литургию. С великим благоговением, страхом, радостью и сердечным умилением в первый раз приносил Сергий собственными руками бескровную жертву!

По окончании литургии святитель Афанасий произнёс над Сергием молитвы, совершающие его поставление во игумена, и вручил ему игуменский жезл и крест. Потом пригласил его к себе для беседы и наставления.

— Сын мой, — сказал он, — ради святого послушания воспринял ты сан священный. Знай же, что сие служение даётся только праведным людям, как говорит апостол Христов, «иже довольны будут, и иных научити». Посему надлежит тебе, по заповеди великого апостола, немощи немощных носити и не себе угождати. Помни слово его: «Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов». Значит сие, что должен ты предать свою душу за других, пройти опасные соблазны власти и чести, искушения при разбирательстве людских раздоров и споров, взвалить на свои плечи груз ответственности за многие человеческие души, сильные и слабые, праведные и грешные. Всегда помни слова святого апостола Иакова: «всякий человек да будет скор на смышление, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией». Если будешь так поступать, то и себя спасёшь, и живущих с тобою. Это я хотел сказать в наставление, сын мой.

Сергий, поклонившись, отвечал ему:

— Смирюсь я с этой тяжкой ношей, уповая не на силы свои, а на всеукрепляющую благодать Божию.

— Послушай ещё, сын мой. Мир видит в пустынниках людей бесполезных для гражданского общества, полагая, что он со своею волею, своим умом, своими шумными уставами и есть единственный благотворитель обществ. Такой мир не понимает значения нравственных сил для общества, не знает ни силы молитвы, ни обширности зрения духовного. Так что придётся тебе встретиться с мирским непониманием и приложить все силы, чтобы преодолеть его.

— Благодарствую, отче, за науку, столь мудрую, — ответил Сергий и низко поклонился.

Святитель посмотрел на Сергия и по-отечески ласково напутствовал его:

— Возвращайся теперь в свою родную обитель, чтобы прилагать там труды к трудам, и восходя на небо по лестнице христоподражательного смирения, вести туда же за собою и всех присных учеников своих.

Благословив новопосвящённого, епископ Афанасий отпустил его с миром.

Поставление Сергия в игумена совершалось в течение трех дней. На четвёртый день вновь поставленный игумен и его спутники покинули Переславль-Залесский.

На Маковицу Сергий и сопровождавшие его старцы возвратились ближе к вечеру, когда солнце уже не пекло, а мягко пригревало. Иноки в обители были заняты обычными делами — кто копался на огороде, кто ремонтировал келью. Вошедших во двор путников первым увидел Яков, поспешил им навстречу и низко поклонился. Пока они шли к церкви, вокруг собрались все насельники обители, сгорая от нетерпения узнать, какую весть им принесли. У церкви шествие остановилось. Насельники обители крестились и низко кланялись образу Христа. Сергий и Онисим повернулись к молчаливо вопрошавшим собратьям.

— Вот, братья, наш игумен, облечённый свыше благодатью и властью иерейскою, — торжественно произнёс Онисим.

В ответ раздался общий вздох облегчения и радостные возгласы:

— Слава Тебе, Господи!

Сергий поклонился всем и вошёл в церковь. Опустившись на колени перед иконами, стал беззвучно молиться. Иноки тихо входили в церковь и останавливались позади Сергия, стараясь не отвлекать его. Закончив молитву и низко поклонившись, Сергий встал, повернулся к братьям и тихо, но чётко произнёс:

— Царствие Божие с нуждою восприемлется, и только понуждающие себя обретут оное. Не желайте же, братья, войти в него узкими воротами! Помните слова апостола: «Плод духовный есть любовь, радость, мир, благотерпение, милосердие, вера, кротость, воздержание». Немалый подвиг предстоит нам совершить против невидимого врага, ибо дьявол, яко лев рыкая, ищет, кого поглотить. Не

устрашимся, братья, этого подвига, чтобы страшного мучения избегнуть. Не будем щадить естество тленное, со всем усердием возьмёмся за подвиг, чтобы получить победные венцы от Христа Бога.

После этого святой игумен первый раз благословил свою братию. В дружном душевном единении все крестились и кланялись образу Спасителя.

Сергий снова обратился к инокам:

— Братья мои, поручаю себя вашим молитвам. Молитесь обо мне, ибо я человек малосведущий и неопытный. Вот я принял от Царя Небесного талант и должен буду отдать в нём отчёт. Какое же горе угрожает тому, кто своим неразумием губит многие души. С чем я предстану перед Господом? Внимайте себе, братья, всех молю: прежде имейте страх Божий и чистоту душевную, и любовь нелицемерную, и страннолюбие, и смирение с покорением, пост и молитву. Пища и питие в меру; чести и славы не любите; паче же всего бойтесь и поминайте час смертный и второе пришествие. Благословляю вас, братья мои.

Сергий осенил всех крестным знамением, повернулся к иконам и продолжил беззвучно молиться.

Рядом молились иноки.

Год 1357

В обитель приходит архимандрит Симон из Смоленска. Решение о строительстве нового храма и дома с кельями и трапезной.

Небольшое село Радонеж Великий Князь передал своему младшему сыну Андрею около тридцати лет назад. Тогда для привлечения переселенцев в этот почти незаселённый край были объявлены немалые льготы. Каждый мог сам выбирать себе место для поселения. Никто не запрещал вырубать дремучие леса. В пролесках и на берегах речек возникали одинокие дворы, постепенно вокруг них ставили другие избы, и так вырастали деревни. В деревнях побогаче всем миром возводили церковь, и деревни становились сёлами. На месте густых лесов появились чистые поля, на которых землепашцы сеяли хлеб.

Первые несколько лет после её основания Сергиева обитель была как бы удалена от мира, оставаясь окружённой непроходимыми лесами. Но постепенно слава о подвигах распространялась всё дальше, и потому место его пребывания всё больше привлекало внимание переселенцев, которые потянулись ближе к молитве, к святым людям, к святым местам. Незаметно отдельные дворы и поселения приближались к обители. Как писал Епифаний Премудрый: «исказиша пустынь, и не пощадиша, и составиша сёлы и дворы многи». В конце концов, мимо монастыря пролегла дорога в северные города.

Люди шли к игумену Сергию, чтобы попросить у него молитвы, получить утешение и благословение, открыть ему свои скорби душевные и беды, услышать от него слово духовного назидания, найти своё подкрепление. Обитель стали посещать не только простые люди, бывали здесь вельможи, бояре и князья. Все посетители монастыря и жители окрестных поселений видели перед собой простую, бесхитростную, всю в трудах и молитвах жизнь монахов, полную постоянного самоотречения и бескорыстного служения ближнему. Так благодать, исходившая от Наставника и Заступника, поднимала нравственность народа.

Шёл третий год, как Сергий был посвящён в сан игумена. Его игуменство во многом напоминало игуменство Феодосия Киево-Печерского, та же строгость к себе и любовь к братии, та же неутомимость в трудах, бессонные ночи, обличение праздных, тихие, кроткие речи. По-прежнему новая одежда не восходила на его тело, никогда он не одевался в красивые или мягкие одежды, помня слово Евангельское, что носящие такие одежды — находятся в домах царских.

Вместо дорогих сукон он шил себе одежду из сермяжной ткани, сработанной из простой овечьей шерсти, да притом ещё ветхой. Одну и ту же одежду он носил и летом, и зимой.

За это время в отношении к братии он нисколько не переменился, по-прежнему учил не столько словом, сколько своим примером, продолжал служить насельникам пустыни в домашних делах. Каждый день Сергий совершал Божественную Литургию. Жизнь в обители текла своим чередом. Жившие с ним много лет старцы рассказывали, что так он жил до самой своей кончины.

В этот год весна рано наполнила Маковицу теплом. На деревьях появились первые листочки, на земле сквозь старую листву пробивалась трава. Иноки спешили управиться с работами, которых обычно бывает много после долгой зимы.

В один солнечный весенний день в калитку обители вошёл немолодой путник и остановился, оглядываясь по сторонам. Яков, послушанием которого было присматривать за воротами, прервал работу на огороде, воткнул в землю лопату и подошёл к пришельцу. По пыли на рясе, всклокоченной бороде и объёмистой котомке он догадался, что дорога его была долгой.

— Издалека шёл, добрый человек? С чем к нам пожаловал? — поинтересовался он.

— Из Смоленска иду, — ответил путник. — Повидать мне надо игумена вашего Сергия.

— Он там, под навесом работает, — ответил Яков и вернулся на свой огород.

Сергий стоял у стола и катал свечи. Подойдя к нему, путник поклонился:

— День добрый, отче.

— Спаси тебя Бог, добрый человек. С чем пришёл в обитель нашу? — ответил Сергий, не отрываясь от работы.

— Архимандрит я Симон, из земли Смоленской.

Сергий внимательно посмотрел на гостя.

— Присядь, отче, отдохни с дороги, я сейчас закончу.

Симон снял котомку и сел на скамейку. Сергий вытер руки и сел рядом.

— Слыхал я о тебе. Знаю, что ты старейший из архимандритов в земле своей, известен своими добродетелями и строгостью жизни. Что привело столь почтенного мужа в нашу скромную обитель?

— Прослышав о подвигах твоих, понял я, что мне не поучать надо, а самому ещё учиться. Узрел я в тебе своего наставника и возгорелся душой и сердцем. Оставил своё настоятельство, почёт и уважение, расстался с друзьями и близкими и пришёл в обитель сию. С глубоким смирением прошу тебя, отче, прими меня в число своих послушников.

— С любовью и радостью приму я любезного брата моего и уступлю столь именитому пришельцу игуменство в обители.

Симон встал и низко поклонился Сергию.

— Нет, отче Сергий, угодно Господу, чтоб ты занимал место сие. А я ищу высокой чести стать простым послушником в обители, тобой основанной.

Сергий тоже встал и низко поклонился Симону.

— Тогда, брат мой, прошу тебя, будь мне помощником, ведь ты имеешь опыт в управлении монастырём, дозволь мне пользоваться твоими советами.

— Сочту за честь великую, — с почтением ответил Симон.

— Сейчас пойдём ко мне, отдохнуть тебе надо, а днями начнём ставить тебе келью рядом с моей.

На следующее утро Симон уже трудился вместе со всеми братьями, они помогали ему ставить келью. Нужно было закончить строительство до холодов. Через два месяца рядом с кельей Сергия стоял почти целиком собранный сруб. Рядом лежали брёвна, заготовленные для дальнейшей работы.

День был жаркий. После укладки очередного бревна Симон зачерпнул из стоящего поблизости ведра свежей холодной воды, устроился в теньке и стал пить. К нему подошёл Сергий, вытер рукавом пот со лба, сел рядом и заметил:

— В обители нашей долгое время неизменно оставалось двенадцать братьев, когда убывал один, приходил другой на его место. С твоим приходом, брат мой, количество иноков превзошло это таинственное число.

— Не по числу ли двунадесяти Апостолов само собою уравнивалось число учеников твоих? — спросил Симон и немного помолчав, добавил: — Видимо, отче, теперь предопределено обители сей расширяться многократно, число иноков станет быстро прирастать, потому прошу тебя принять мои пожертвования на обустройство жизни братьев.

Сергий с благодарностью посмотрел на Симона и, стараясь не обидеть великодушного человека, тихим, кротким голосом произнёс:

— Обустройство жизни братьев — это дело их трудов, их рук и усердия. Апостол Павел день и ночь работал своими руками, чтобы не жить на чужой счёт и не быть никому в тягость, хотя как благовестник спасения имел на то полное право. То же установил и я. Запретил братии выходить из обители для собирания по сёлам и деревням подаяния от мирян. Каждый инок должен доставать сам себе пропитание трудами рук своих, а в случае недостатка просить и с трепетом ожидать милости от Бога. Так я учу братьев своих и словом, и примером собственным.

— Воистину сказываешь, отче, — Симон перекрестился. — Тогда употреби пожертвование моё на строительство нового храма.

— Строительство храма Божия — это наше общее дело, и каждый вносит свой вклад по силам и доброте душевной. Наш храм мал, мы его с братом моим Стефаном зимой ставили, на двоих нам хватало. А ныне число иноков прибавляется, и храм поболее быть должен.

— Своими силами нам новый храм не поднять, позовём плотников из села. За работу щедро заплатим, я деньги свои принёс.

— Щедрость души твоей, брат мой, не знает предела. Господи, дай совершить нам задуманное. — Сергий перекрестился.

— Отче, всякие гости бывают в обители, а у нас нет места, где они могут отдохнуть и переночевать. Иноки новые прибывают, им тоже негде жить, пока они кельи ставят. Надо бы посему поставить большой дом с кельями и общей трапезной. Если сами будем брёвна заготавливать, денег, что я принёс, на всё хватит.

— Вот твою келью закончим и начнём лес готовить для нового храма и дома с трапезной. Всей братией вместе быстро сработаем.

Оба перекрестились и продолжили свои труды, обдумывая и прикидывая, что сделать в первую очередь.

Год 1358

Сергий обходит кельи. На Маковицу приходят Роман, Герман и Афанасий. Беседа о жизни в обители.

В середине февраля в обители активно велось строительство новой церкви. Возводили её вместе с монахами работники из близлежащих селений. У ворот появились две новые кельи, поставленные иноками, пришедшими в конце лета.

Наступала ночь. Жёлтыми пятнами светились окошки келий, за которыми шла размеренная жизнь иноков. Висевшая в небе луна освещала очищенный от снега двор. Снежные шапки лежали на крышах и на широких лапах сосен, глубокими сугробами были покрыты огороды.

Совершив келейную молитву, Сергий оделся, взял посох и вышел на порог кельи. Немного постоял, наслаждаясь чистым морозным воздухом, посмотрел вокруг, любуясь зимней красотой природы, улыбнулся и тихо произнёс:

— Поистине земной рай.

Сойдя с порога, Сергий пошёл мимо церкви вдоль стоявших в ряд келий.

Подойдя к одной из них, он заглянул в окошко и увидел там Фёдора, который читал, сидя за столом. Сергий пошёл дальше. Заглянул в окошко к Елисею, увидел, что тот вырезает что-то из дерева. Через другое окошко понаблюдал за Андроником, переписывающим книгу. В следующей келье Михей молился на коленях перед иконой. Сергий улыбнулся, перекрестился, радостно прошептал:

— Благодарю Тебя, Господи, укрепи тружеников Твоих в подвиге спасения, помоги им в трудах их.

Заглянув в следующее окошко, Сергий увидел двух иноков, ведущих беседу. Придвинувшись ближе, он прислушался. До него донеслись едва различимые слова:

— Когда добавили в котёл стерлядки, да ещё варили…

Лицо Сергия помрачнело, он постучал посохом по подоконнику и пошёл дальше.

В келье, которую поставили только осенью, разговаривали Аким и его гость Пахомий. Услышав стук, оба встрепенулись и перекрестились.

— Что это? — не скрывая страха, спросил Пахомий.

— То игумен обход делает, — ответил Аким. Он был немного старше Пахомия, в обитель пришёл раньше и потому был знаком с принятыми здесь правилами. — Порядок он установил, чтоб братья после повечерия не ходили из кельи в келью и не беседовали друг с другом, кроме крайней нужды. Каждый в своей келье должен заниматься молитвою и рукоделием.

— Что ж теперь будет?

— А то и будет. Утром игумен призовёт нас к себе, заведёт разговор об обязанностях монашеских.

— Поносить будет?

— Не-е, он душевный. Начнёт разговор, будто не о нас, а о других, склонять будет к смиренному признанию прегрешений.

— И что?

— Если сознаешься и со смирением покаешься, получишь прощение.

— А коли не сознаешься?

— Тогда игумен потихоньку обличать тебя будет, пока не сознаешься.

— А коли упорствовать станешь?

— Тогда может наложить какую-нибудь епитимию.

— Что ж ты мне ранее о том не сказывал, я здесь недавно и не ведал того, — упрекнул Пахомий.

— Я тебе говорил, чтоб ты не приходил, а ты пришёл.

— Господи, прости меня, грешного, — Пахомий перекрестился, встал, безнадёжно махнув рукой. — Пойду я.

— Погоди малость, игумен обход закончит, тогда и пойдёшь.

Пахомий сел. Оба замолчали, охоты беседовать уже не было.

Тем временем Сергий вернулся в свою келью. Сняв верхнюю одежду, погрел руки над очагом, зажёг свечу, взял с полки книгу и попытался читать, но не смог. Упорный труд сопровождал Сергия всю его жизнь и вслед за искренней молитвой, исходящей из глубин души, играл огромную роль как средство духовного достижения. Сергий знал исцеляющую и благородную силу труда и считал, что труд, особенно совершаемый во имя ближнего, преображает человека, способствует его нравственному самосовершенствованию. Этот свой жизненный принцип он старался передать всем своим духовным братьям и воспитанникам. Теперь его одолевали мысли, терзали сомнения и неуверенность в своих силах, в правильности своих сегодняшних действий, ему нужна была поддержка. Сергий посмотрел на образ Христа, и все его сомнения вылились наружу:

— Господи, — шептал он, — сколько надо терпения, чтобы наставлять на путь праведный тех, кого взял под своё руководство. Ведь глаз не спускаю с каждого новичка, возводя его со степени на степень иноческого искуса, постепенно приучая его к самоотверженному труду, к строгому порядку в занятиях, помыслах, чувствах и подвигах. Приходится трудиться над каждым братом, над свойственными только ему особенностями, приспособляя их к целям всего братства. И всё-таки бывают ошибки.

Ему казалось, что Спаситель смотрит на него внимательным отеческим взглядом и, как отец, всегда готов прийти на помощь.

Сергий опустился на колени.

— Господи, дай мне силы, помоги в делах и направь на правильный путь. Всё во имя Царствия Твоего, Господи, — молился он, беззвучно шевеля губами.

Пустынная обитель постепенно расширялась. К осени было закончено строительство новой церкви. Кельи, сначала в беспорядке разбросанные по поляне, теперь мало-помалу перестраивались и были размещены ровными рядами вокруг церкви, так что церковь была видна из всех келий. Позади домиков-келий был сооружён двухэтажный дом с кельями на втором этаже и общей трапезной на первом. Заканчивалось строительство ещё четырёх отдельных келий. Расширившуюся территорию обители окружал новый частокол с воротами и калиткой. Рядом с ними поселился привратник. Вместо тропы теперь к обители вела дорога, которая заканчивалась широкой площадкой. Тут же для удобства приезжающих были устроены коновязи.

В один из тёплых осенних дней к обители подошли три путника. Выглядели они, как все путники в то время: в длинных рубахах и лаптях, с котомками за плечами. Старшим среди них был Роман — высокий смуглый парень с темной гривой волос и такой же бородой, на вид ему было около тридцати лет. Второй — Герман, лет двадцати, крепкого сложения, светловолосый. Младшим был Афанасий — худенький юноша восемнадцати лет.

Войдя в калитку, путники поклонились встретившему их привратнику.

— День добрый, дозволь войти нам, — молвил Роман.

— Так уж вошли, — заметил инок.

Роман продолжил:

— Пришли мы просить отца Сергия принять нас в обитель, чтоб спасти души свои под его мирным кровом.

— Игумен теперь на молитве. Пока присядьте вон на скамейку у ворот, отдохните с дороги. Да снимите свои котомки, вижу, тяжелы они у вас.

— Воск принесли, может понадобиться в обители, — сказал Роман.

— Как думаешь, не откажет нам отец Сергий? — полюбопытствовал Герман.

— Игумен наш никому не отказывает, — уверенно ответил инок, — ни старому, ни юному, ни богатому, ни убогому, всех принимает с радостью и любовью, только не скоро постригает.

— А нам спешить некуда. Всё должно быть по делам да заслугам, — растягивая слова, произнёс Герман.

— Как же всё будет-то? — спросил Афанасий.

Монах-привратник, заметив на его лице искреннее любопытство, стал рассказывать:

— Сперва прикажет одеть пришельца в длинную свитку из грубого чёрного сукна и велит ему проходить какое-либо послушание, конечно, по силам, пока тот не навыкнет всему уставу монастырскому. Потом облечёт его в одежду монашескую и только после испытания пострижёт уже в мантию и даст клобук. А когда видит, что который инок стал опытен в духовном подвиге, такого удостоит и святой схимы.

— А как сам игумен, больно строг? — спросил Роман.

— Игумен — святой человек, учит нас не столько словами, сколько своим примером. Всегда первый приходит в церковь ко всякому богослужению, и ничто ему не может помешать. Из церкви всегда выходит последним. Всю службу Божию стоит, как свеча. Сидения в церкви не допускает никогда.

— Видно, правду люди говорят, что игумен Сергий — святой человек и много молится. Дай ему Бог здоровья, — Герман перекрестился.

Инок продолжал:

— Он не только молится более всех, но и трудится поболее, чем другие. Самую тяжёлую работу выполняет. Для братьев, которые слабее, одежду шьёт, воду носит, дрова готовит, кельи строит.

— Жить-то где будем? — опять полюбопытствовал Афанасий.

— Каждый сам себе келью ставит. Конечно, мы все новым братьям помогаем.

— А как жизнь в обители протекает? — снова спросил Афанасий.

— Из обители выходить далеко нельзя, только за водой, дровами, аль в лес за плодами, на реку за рыбой. Братья общаются друг с другом только в молитвенных собраниях да на общих работах, остальное время каждый трудится для себя, всяк в своей келье.

— Живёте с достатком аль с недостачей? — поинтересовался хозяйственный Герман.

— Чаще нуждаемся во всём, чего ни хватись — всего нет. Нередко случается, что ни у кого из братии нет ни куска хлеба, ни горсти муки. Даже соли иногда не бывает.

— А что игумен? — не унимался Герман.

— Игумен наш менее всего заботится о хлебе насущном, нужду терпит прежде всех. Более всех молится и верою твёрдой верит в Бога.

— А Бог помогает? — спросил дотошный Афанасий и внимательно посмотрел на инока.

— Бог исполняет по вере. Нас никогда не оставил в беде. Вот уж три дня полунощницу и утреню отправляем при лучинах, а вон вы воск принесли. Спасибо Тебе, Господи, — монах перекрестился.

Служба закончилась, из церкви стали выходить иноки.

— Братья выходят, сейчас и игумен будет, пошли со мной, — пригласил привратник и направился в сторону церкви.

Гости пошли следом.

Год 1359

Сергий делает сени, получая за работу гнилой хлеб. Роптание братьев и Сергиево увещевание. Дар неизвестного благотворителя.

Зима в тот год выдалась суровой и задержалась надолго. Снег на Маковице растаял только в конце апреля. Перед самой зимой в обитель пришли несколько новых иноков. Они не успели заготовить себе на зиму пропитание, и сочувствующие им братья делились с ними собственными запасами. Весной у многих кончились продукты, в том числе и у игумена Сергия. Сам игумен меньше всего заботился о хлебе насущном лично для себя, и потому нередко случалось, что недостаток в пропитании ему приходилось терпеть прежде других. Постившийся ещё в младенческой колыбели, он терпеливо переносил всякое лишение, подавая пример для всей братии.

Однажды, проснувшись перед рассветом и исполнив утреннюю молитву, Сергий подошёл к полке, где стояли лукошки с продуктами. Заглянул в одно, другое, посмотрел везде, где могло лежать что-нибудь съестное, но ничего не нашёл.

— Господи, помоги мне, грешному, — прошептал он и перекрестился.

Напившись воды, Сергий взял топор, пилу и направился к келье инока Даниила, который пришёл в обитель прошлым летом. Будучи в миру зажиточным человеком, тот нанял плотников, и они поставили ему к зиме келью, только не успели до морозов пристроить к ней сени. Новая келья стояла недалеко от ворот и выделялась среди других размерами и отделкой. Подойдя к ней, Сергий постучал в дверь. На стук вышел Даниил, несколько полноватый шестидесятилетний инок. Поклонившись ему, Сергий спросил:

— Старче Даниил, слышал я, что ты желаешь пристроить сени к своей келье. Дозволь мне построить их для тебя, чтоб руки мои не были без дела.

Стоя на высоком пороге и глядя на Сергия сверху, Даниил с важным видом ответил:

— Правда, мне бы очень хотелось построить их. У меня уже и для работы всё заготовлено. Вот только поджидаю плотника из деревни. А тебе как поручить это дело? Пожалуй, запросишь с меня дорого.

— Моя работа недорого тебе обойдётся. У тебя есть гнилой хлеб, отдай мне его, большего с тебя не потребую. Разве ты не знаешь, что я умею плотничать? Зачем тебе, старче, звать кого-то другого?

Даниил повернулся, молча вошёл в келью и тут же вернулся с решетом, в котором лежали несколько кусков хлеба, покрытых плесенью. Понюхав их, Даниил поморщился:

— Я не могу такое есть, вот, если хочешь, возьми это всё, а больше не взыщи.

— Хорошо, этого довольно для меня, — не посмотрев в решето, ответил Сергий. — Побереги же до девятого часа, я не беру платы прежде работы.

Сергий подтянул пояс и приступил к делу. Пилил, тесал доски, ставил столбы. Даниил время от времени выходил из кельи и оценивающе осматривал сделанное. Проходившие мимо иноки останавливались, смотрели, как работает их игумен, и, склонив головы, уходили.

Работа была закончена, когда солнце уже опускалось к вершинам сосен. Вышел Даниил, ещё раз придирчиво всё осмотрел, затем вынес Сергию решето. Взяв его, Сергий сел на пороге и обратился к Даниилу:

— Вынеси воды, старче.

Даниил вынес кружку воды и подал Сергию.

Сергий перекрестился, благословил хлеб и начал его есть, запивая водой. Неподалёку от него собралось несколько иноков, в основном недавно прибывших. К ним подошёл Яков.

Все внимательно наблюдали за Сергием, который, не морщась, ел заплесневелые корки, как едят свежий, только что выпеченный хлеб.

В группе иноков послышался голос:

— Дивлюсь я великому терпению нашего игумена, он и такую дурную пищу не хотел принять без труда.

— Вот пример нам всем в подвиге терпения, — не повернув головы, сказал Яков.

— Он сильный, а что делать нам? Я вот уже три дня ничего не ел и не могу боле терпеть, — промямлил страдалец из толпы.

Ещё один инок печально произнёс:

— Мне пятый день есть нечего. Что смотреть, пошли по кельям.

Иноки разошлись. Сергий взял из решета остатки хлеба, перекрестился и пошёл к себе.

Следующий день был пасмурным, с утра моросил дождь, к вечеру он прекратился, но небо оставалось серым.

В конце дня к келье игумена подошли человек пять монахов. Где люди, там и немощи. Нашлись такие, которые поголодали несколько дней и стали роптать. В основном это были иноки, которые пришли в обитель за последние два-три года и не имели душевной стойкости, которой обладали первые сподвижники Сергия. Дверь отворилась, на порог вышел Сергий. Внимательно посмотрев на собравшихся, он спросил:

— Зачем пришли, братья?

Стоявший впереди всех инок поклонился:

— Вчера мы смотрели, как ты ел гнилой хлеб, и не в силах были выносить такую скудость. Запасы наши за зиму все кончились. Выходить в мир просить милостыни ты запрещаешь нам. Мы тебя слушались, и теперь приходится умирать с голоду.

— Потерпим ещё день, а потом уйдём отсюда и больше не воротимся, — добавил инок, стоявший рядом; в его голосе звучала угроза.

Стали подходить другие иноки. Понимая, что разговор предстоит серьёзный и касается всех, Сергий спокойно ответил:

— Братья, вижу, что вами овладевает дух уныния. Зовите всех, говорить будем.

Когда собрались все, Сергий продолжил:

— О чём скорбите вы, братья мои? Ведомо вам, сколь сурова была природа в прошлом году, и как ленно вы трудились, чтоб собрать и сохранить то, что уродилось на земле и в лесу. Видать, забыли вы слова Христа: «и будешь есть хлеб свой в поте лица своего». Вот теперь пожинаете дело рук своих. Остаётся вам уповать на Господа, ибо сказано: «Кто веровал в Господа и постыдился? Кто веровал слову Его и обманулся? Кого из призывающих Его Он не услышал?» Будем же, братья, ещё более усердно молиться Господу Богу нашему и трудиться во славу Его… Теперь вы скорбите из-за недостатка пищи, но ведь такое случилось на короткое время, ради испытания веры нашей; если вы перенесёте это лишение с верою и благодарением, то оно же вам послужит на пользу… Я, грешный, верую, что Бог не оставит места сего и живущих в нём. Помолимся, братья, Богу с надеждой. — Сергий перекрестился.

Собравшиеся стали расходиться.

Прошло несколько дней, установилась тёплая солнечная погода. Иноки были заняты разными работами, в основном на своих огородах.

Как-то в середине дня в ворота обители постучали. Привратник открыл калитку и увидел три гружёные повозки.

— Кто такие? Зачем приехали? — спросил он у возчика, стоявшего у ближней повозки.

— Боярин хлеба прислал, — ответил тот.

— Я сейчас, — поспешно ответил инок, судорожно проглотив слюну, — я сейчас.

Перекрестившись, он бегом направился к келье настоятеля. На его стук вышел Сергий.

Инок поклонился и, едва успевая выговаривать слова, почти прокричал:

— Отче, хлеба привезли, благослови принять!

Бывшие поблизости братья с изумлением смотрели на

Сергия и размашисто крестились.

— Отвори им, пусть подъедут к трапезной, я иду туда, — спокойно ответил Сергий. Казалось, он ждал этого и потому не удивился.

Инок поторопился к воротам, открыл их и указал возчикам, куда им следует ехать. Повозки остановились у трапезной. Не распрягая лошадей, возчики стали развязывать веревки, которыми была связана поклажа.

Весть о привезённых хлебах мгновенно разнеслась по обители, и к трапезной со всех сторон спешили иноки. Подошёл Сергий. Инок-привратник, всё ещё не оправившийся от волнения, торопливо указал на возчиков, суетившихся у повозок:

— Вот, отче, они привезли.

Те поклонились игумену, и осанистый мужик — очевидно, старший из них, обратился к нему:

— Отче, вели принять дары для обители вашей: хлеб печёный, рыбу, мёд и другие припасы для иноческой трапезы.

— Кто прислал дары сии? — спросил Сергий.

— Боярин наш. Сказывал он, что зима суровая была, поддержать иноков надо. Только просим, отче, выгрузить побыстрее, нам обратно ехать надо.

Сергий повернулся к братьям:

— Ну вот, теперь вы, алчущие, разгрузите возы, позовите кормильцев ваших разделить с нами общую трапезу, угостите их, и пусть отдохнут хорошенько, — распорядился Сергий и поручил иноку, стоявшему рядом: — Ударь в било, и всем, кто не занят разгрузкой, идти в церковь.

Тот пошёл и трижды ударил в железное било, висевшее около церкви. Иноки знали, что троекратный удар призывал их немедленно собраться всем вместе, потому поспешили в церковь, куда уже направились Сергий и старейшие братья, чтобы воздать хвалу Господу за помощь.

Оставшиеся иноки разгружали повозки, складывая рядом с трапезной мешки и бочонки. Закончив дело, стали звать возчиков к столу:

— Пойдём, люди добрые, трапеза уж готова, и отдохнуть вам следует. А завтра поутру домой отправитесь.

— Благодарствуем, братья, дело к ночи, ехать скоро надо, — решительно ответил за всех старший.

Благодетели развернули повозки и выехали со двора. Привратник закрыл за ними ворота и вернулся к трапезной, где молча стояли иноки, как зачарованные, глядевшие на привезённые продукты и всё ещё не верившие в случившееся чудо. Очнулись они только тогда, когда к ним подошли Сергий и старейшие братья.

— А где наши благодетели? — спросил игумен, не обращаясь к кому-то конкретно.

Все в недоумении переглянулись.

— Разве я не говорил вам, чтобы вы пригласили их к трапезе? — продолжал спрашивать Сергий.

— По слову твоему мы звали их, отче, — отвечали удручённые иноки. — Мы даже спрашивали их, от кого всё это прислано? Но они сказали, что ты всё знаешь: один христолюбивый человек богатый прислал, чтобы передать тебе эти припасы. А от трапезы они отказались и говорили, что им дано ещё другое поручение, которое они должны также исполнить и потому им надо немедленно ехать.

Сергий обвёл всех взглядом:

— Теперь видите сами, братья, что Господь не оставляет рабов своих, которые служат Ему с верой и день, и ночь, и терпят с благодарением всякое лишение. Тому, кто трудится в поте лица своего, Господь пошлёт всё, что нужно и полезно и душе, и телу его.

Сергий подошёл к мешкам, раскрыл их и начал раздавать хлебы так, чтоб хватило всем. Сначала давал по одному, потом по второму, себе ничего не оставлял.

Послушник, заметивший это, поинтересовался:

— Отче, а пошто ты себе не откладываешь?

— Сперва накормим жаждущих, а мне, коль что останется, и малости хватит, — ответил Сергий, продолжая раздавать дары.

В стороне молодой инок разломил хлеб, понюхал его, наслаждаясь душистым ароматом. Ему казалось, что хлеб только недавно вынули из печки, и он ещё тёплый. Наконец он решился его попробовать. Прожевав и судорожно проглотив кусочек, он посмотрел на Сергия и тихо сказал, ни к кому не обращаясь:

— Это игумену нашему за его дивное терпение взамен чёрствых гнилых корок послал Бог сию чудную пищу.

Закончив раздавать хлебы, Сергий внимательно посмотрел на иноков:

— А где тот брат, который роптал на заплесневевший хлеб? Пусть выйдет сюда и отведает, какую пищу послал нам Господь.

Все стояли молча, глядя в землю. Сергий стал раздавать рыбу. Поделив между жаждущей братией самое необходимое, он повелел остальное сохранить в трапезной для общего пользования.

Сильно подействовал этот урок на малодушных, и с того времени в обители не было слышно ропота, если случался недостаток в чём-либо.

Год 1360

Засуха. Открытие источника.

Июль на Маковице стоял сухой и жаркий. Уже три недели не было дождя, нещадно палило солнце. Поникли листья на деревьях, засыхала трава на открытых солнцу местах, только в тени деревьев она ещё оставалась зелёной. Жара немного спадала только ночью. Чтобы не потерять урожай и не остаться без пропитания, как это случилось в прошлую зиму, пустынножители должны были поливать свои огороды каждый день утром и вечером. Дело это было трудное, потому что за водой приходилось ходить далеко к реке и нести тяжёлые вёдра вверх по склону.

В один из таких вечеров по дороге в обитель шли два инока. На их сгорбленных от тяжести плечах лежали коромысла, на которых висели деревянные вёдра, наполненные живительной водой. Братья были молоды, но и их утомил тяжёлый труд и зной раскалённого воздуха. Подойдя к поваленному дереву, лежавшему в тени, они поставили вёдра на землю и сели передохнуть. С ними поравнялись три инока, шедшие за водой.

— Что, братья, притомились? — спросил один из них.

Завязался разговор.

— Душно невыносимо.

— Уж больно далёко до реки.

— Далёко, не далёко, а поливать огороды надо. Горит всё. На зиму можно опять без овощей остаться.

— Мы хоть не старые ещё, сами можем за водой ходить, а каково старцам? — вытирая со лба пот, сказал сидевший.

Монахов как прорвало:

— Им сам игумен воду носит, уж целый день. Прямо неутомимый какой-то.

— Да, наш игумен трудится больше всех, питается скуднее всех, а одет в какие плохонькие одежонки.

— Плохонькие, да чистенькие. Вчера он на реке мыл целый ворох одёжи — и своей, и немощных братьев.

— Не для себя живёт отец Сергий, а для Бога и для людей. Святой он человек. — Сидевшие иноки встали. — Ладно, братья, отдохнули малость, и за работу пора.

Они навесили вёдра на коромысла, подняли их на плечи и пошли своими дорогами.

В конце дня, когда уже закатилось солнце, к своей келье подошёл Сергий, неся на коромысле вёдра с водой. Старейшим братьям он уже наносил воды и теперь в последнюю очередь принёс для себя. Едва он успел внести вёдра в келью и выйти за коромыслом, как к нему подошли несколько иноков, закончивших поливать свои огороды. Некоторое время они молча переминались с ноги на ногу и переглядывались между собой, не решаясь начать разговор.

— Что терзает вас, братья? Сказывайте, — обратился к ним Сергий.

— Отче, зачем ты поставил обитель так далеко от воды? — спросил один из них.

— Место сие, — ответил Сергий, — избирал я для пустынного безлюдья, хотел один здесь безмолвствовать. Вовсе не заботился я о том, чтобы иметь воду поблизости. Мне было даже приятно носить её издалека, дабы тем ещё более утруждать плоть свою. Богу угодно было воздвигнуть здесь обитель. Дерзайте, братья, в молитве и не унывайте.

Иноки молча поклонились и разошлись.

На следующее утро, ещё затемно, Сергий, прихватив с собой посох и лопату, подошёл к келье Фёдора и постучал в окно.

Тот появился на пороге заспанный. Улыбнувшись любимому племяннику, Сергий молча подал ему лопату и направился в сторону ворот. Фёдор послушно последовал за ним.

Выйдя за ворота обители, они пошли по дороге в сторону реки. Вскоре Сергий остановился и стал внимательно осматривать кусты и землю под ними. Найдя еле заметный звериный след, свернул направо, Фёдор за ним. След уводил их в густой кустарник. С большим трудом они пробрались сквозь заросли и подошли к ложбинке, на дне которой среди густой травы едва заметно поблескивала небольшая лужица. Влажная земля и кусты вокруг были обильно покрыты яркой зеленью. Фёдор остановился изумлённый. Сергий подошёл к луже, опустился на колени. Племянник последовал за ним. Сергий стал молиться:

— Боже, Отче Господа нашего Иисуса Христа, сотворивший небо и землю, и всё видимое и невидимое, создавший человека и не хотящий смерти грешника! Молим Тебя мы, грешные и недостойные рабы Твои, услыши нас в час сей и яви славу Твою, яви силу Твою, даруй нам воду на месте сем, да разумеют все, что Ты услышишь молящих Тебя и имени Твоему славу воссылающих, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков, аминь.

Сергий осенил лужу крестным знамением, опустил в неё посох, немного пошевелил им, из земли стала вытекать видимая струйка воды. Сергий и Фёдор перекрестились. Поднявшись с колен, Сергий повелел племяннику:

— Очисть источник, дай ему возможность истекать свободно.

По мере того как Фёдор углублял и расширял его, приток воды увеличивался. Постепенно струйка превратилась в ручей, который побежал вниз по склону к реке. На месте лужи образовалась небольшая ямка, на дне её бурлила вода, истекающая из глубин земли. Ручей постепенно набирал силу, вода в нём светлела и вскоре стала совсем прозрачной.

— Довольно, — сказал Сергий, — теперь он сам справится. А нам осталось только проложить кратчайшую тропу к источнику и обустроить его. Господи, благодарим Тебя за доброту Твою.

Сергий и Фёдор перекрестились и отправились в обратный путь.

Войдя во двор обители, Сергий подошёл к братьям, стоявшим у трапезной. Обменялись поклонами.

— Покажи братьям источник, — обратился Сергий к Фёдору. — А вы, — повернулся он к инокам, — расчистите к нему тропу.

Задав новое послушание, Сергий удалился в свою келью.

— Возьмите топоры и лопаты, я провожу вас, — сказал Фёдор.

Монахи взяли, что следовало, и все вместе с нетерпением и любопытством отправились расчищать тропу.

С этого дня монахи ходили за водой к новому источнику и не имели в ней недостатка. Говорили, что от этой воды бывали исцеления, и даже издалека присылали за ней для болящих.

Как-то раз Сергий нечаянно услышал разговор двух иноков, шедших впереди него с полными вёдрами и не видевших идущего позади игумена.

— Слава Богу, как источник открыли, нам легче стало.

— Воистину, брат, игумен сотворил чудо. Теперь нам в помощь есть Сергиева река, — поддержал его другой.

Иноки разошлись по своим огородам.

Сергий задумался. Перед ним опять возник многолетний вопрос: как отрешить каждого неопытного брата от славословия и нечестивых пороков, которые они привнесли в обитель из мирской жизни.

Сергий остановил идущего ему навстречу Онисима:

— Позови ко мне старейших братьев. Я буду в келье.

Онисим поклонился и пошёл исполнять просьбу игумена.

Вскоре возле жилища Сергия собрались Симон, Сильвестр,

Мефодий, Яков, Ерофей, Михей и Елисей. Подошедший последним Онисим постучал в дверь. На стук вышел Сергий и обратился к своим верным помощникам-братьям, которые одни из первых пришли в обитель:

— Слыхал я, как один инок назвал источник Сергиевой рекой… Братья мои, ведь не я дал воду — это Господь милосердный утешил нас, недостойных, Своей милостью. Зачем же иноки зовут источник моим именем, при чем тут я, грешный?

— Будем говорить с братией, отче, — сказал Симон с поклоном.

Сергий поклонился и возвратился в келью.

Когда за ним закрылась дверь, потрясённый Симон заметил:

— О, достолюбезное святое смирение! Он не видит даже и того, что чудеса творит, он всегда и во всём видит только одну благодать Божию да своё недостоинство. Он боится, угодниче Божий, как бы люди не почли его за святого человека, чтобы не славили имя его.

Симона поддержал Онисим:

— А мы, грешные, сделаем что-нибудь доброе, и то иногда с грехом пополам, да сами же и начинаем трубить о том. Точно малые дети игрушкой, мы забавляемся похвалою людей.

— А вся беда наша в том, что смирения у нас нет, — сокрушался Сильвестр, — нет ни единой крупицы этого сокровища небесного, которым так богаты святые угодники Божии.

— Без смирения всё наше добро — мишура одна, а не золото, — подвел итог Михей.

Можно просить или приказывать, но нельзя запретить думать, потому братья поделились друг с другом сокровенными мыслями о своём достойном и любимом наставнике. Закончив беседу, все разошлись.

Год 1361

Митрополит Алексий в обители. Андроник уезжает в Москву. Исцеление больного ребёнка.

Духовный опыт и мудрое слово Сергия привлекали к нему как простых людей, так и влиятельных особ. Беседы с подвижником укрепляли их в трудные минуты жизни, не давали согнуться под тяжестью трудов и опасностей, утешали словом благодатным. Будучи служителем Церкви

и гражданином своего отечества, Сергий стал другом святителей, советником князей и печальником земли Русской.

В один из дней начала лета, уже пополудни, к обители подъехали три крытых возка. Проворный возница постучал в ворота.

— К игумену Сергию митрополит Алексий пожаловал, — возвестил он выглянувшему на стук иноку-привратнику.

Тем временем из возков вышли митрополит и ещё четверо сопровождавших его монахов. Увидев важных гостей, привратник низко поклонился им и кликнул работавшего поблизости послушника:

— Тимофей, живо ступай, скажи игумену, что к нам пожаловал митрополит Алексий.

Тимофей кинулся уведомить Сергия, а привратник поспешил открывать ворота. Когда митрополит и его спутники ступили на дорожки обители, навстречу им уже шёл Сергий. Находившиеся в это время во дворе иноки кланялись высокому гостю.

Митрополит Алексий и игумен Сергий встретились впервые, однако им казалось, что они уже много лет знают друг друга как духовные братья.

Сергий хотел было опуститься на колени перед митрополитом, но тот удержал его, обнял и ласково произнёс:

— Проезжая мимо, решил я посетить обитель сию и поговорить с тобой о делах церковных. Много наслышан я о тебе ещё от брата твоего Стефана, с которым мы вместе пели на клиросе в Богоявленском монастыре.

— Владыка святый, сердечно рад я твоему приезду. Многие часы готов внимать твоим речам и принимать твои наставления.

— У нас будет время для совместной молитвы и душевной беседы. Исполнять сие надо неспешно и не после столь трудной дороги. В пути нас гроза застала, дороги развезло, притомились мы. Спутники мои пусть идут отдыхать, а мы с тобой пока немного побеседуем. Прежде

я хочу преподнести вашей обители подарок и затем обратиться к тебе с просьбой.

Святитель жестом пригласил приблизиться монаха из своей свиты, взял у него книгу в деревянном переплёте, покрытом кожей, и подал её Сергию:

— Будучи в Царьграде, я перевёл на русский язык книги «Нового Завета», в которых изложен завет или союз Бога с человеком. Возникли они уже после пришествия в мир Спасителя и посвящены истории Его искупительного служения и изложению основ Церкви, учреждённой Иисусом Христом. Основную часть «Нового Завета» составляет Евангелие, содержанием которого служит жизнь и учение Самого Основателя нашей веры — Господа Иисуса Христа. В Евангелии мы имеем основание для всей нашей Веры и Жизни. Сам Иисус Христос не оставил никаких записей, своё учение Он передал нам через своих учеников — святых апостолов. По словам святого Григория Великого, «языком святых пророков и апостолов говорит нам Господь». Все книги «Нового Завета» в полном объёме признаются каноническими-богодуховными, то есть заключают в себе истинное слово Божие и предназначены Промыслом Божьим для распространения по всем церквам. И будут знать все, что никогда не будет, чтобы Церковь, раз признав какую-либо книгу каноническою, впоследствии изменяла на неё свой взгляд и исключала её из канона. Если отдельные отцы Церкви и после этого всё-таки будут называть некоторые новозаветные писания не подлинными, то это будет лишь их частный взгляд, который нельзя смешивать с голосом Церкви. Теперь в наших храмах «Новый Завет» будут читать на русском языке. В Москве мой перевод переписали, и вот прими этот список в знак моего глубочайшего признания заслуг твоих и всей вашей братии по распространению нашей Православной веры среди окружающих нас народов.

— Благодарю тебя, отче, за столь щедрый подарок. Мы с братьями вместе будем читать этот Завет в церкви, изучать изложенные здесь мудрость и наставления.

— Сам ты ведаешь, но просвети о том братьев, что Новозаветные книги в своей подлинной форме были написаны по-гречески на папирусе. Во времена Господа Иисуса Христа и Апостолов греческий язык был ведущим и господствующим языком: в Византии его понимали повсюду, почти везде на нём и говорили. Братьям нашим, сын мой, следует всегда разуметь, что главной чертой, отличающей священные писания от всех других написанных произведений, дающей им высшую силу и непререкаемый авторитет, служит их богодуховность. То есть сверхъестественное, божественное озарение, которое, не уничтожая и не подавляя естественных сил человека, возводит его к высшему совершенству, предохраняет от ошибок, сообщает откровения, словом, руководит всем ходом его работы, которая благодаря этому будет не простым продуктом человека, а как бы произведением самого Бога. По свидетельству святого апостола Петра, «никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым».

— Ещё раз благодарю тебя, отче, за науку бесценную. А теперь дозволь мне перемолвиться с братьями.

Святитель кивнул в ответ. Сергий оглянулся, подозвал Михея и передал ему книгу:

— Отнеси в храм, потом проводи священнослужителей в кельи для отдыха, и ко времени готовьте трапезу.

Монахи, сопровождавшие митрополита, удалились. Сергий продолжил беседу со святителем:

— Преосвященнейший владыка, я с великой радостью исполню любое твоё повеление, — Сергий поклонился. — Однако скоро время трапезы, пока её готовят, милости прошу, — игумен, не торопясь, повёл его к своей келье.

Митрополит Алексий, шествуя рядом с Сергием, внимательно осматривал постройки. Остановившись у церкви, они перекрестились и низко поклонились образу Христа.

Тем временем Михей отнёс книгу в церковь и направился в сторону трапезной. У ворот он дал указание привратнику:

— Сказывай возницам завести возки во двор, распрячь лошадей и ставить у коновязи. Лошадям дайте сена. Возниц надобно накормить и устроить на отдых, дорога была трудной.

Затем обратился к гостям:

— Пойдём, братья, кельи для вас наверху трапезной.

Подойдя к келье, Сергий и его дорогой гость сели на скамейку, митрополит продолжил беседу.

— Уж почитай годов семь минуло с тех пор, как ты был возведён в сан игумена, и за такое короткое время сотворил так много. Радость наполняет душу мою оттого, что на Руси появилась ещё одна столь большая и обустроенная обитель. Строительство монастырей привлекает за собой новых поселенцев, так идёт заселение земель новых и расширяется влияние Москвы. Сбывается предсказание предшественника моего митрополита Петра, который видя неизбежный распад великой Византийской империи, во время поездок по русской митрополии понял, что только Русь, в силу врождённых особенностей её населения, взгляды которого на жизнь полностью совпадают с основными положениями Православия, может быть главным оплотом и хранительницей Православной веры.

— Но, владыка, почему митрополит Пётр жил в Москве?

— Митрополиты иногда избирали для своего жительства не те города в которых были их кафедры. Великие князья наши поступали также, они восходили на главный престол русский в великокняжеской столице Владимире, однако некоторые из них продолжали жить в своих удельных городах. Таким образом Москва оказалась местом нахождения Великого князя и митрополита. Святитель Пётр во время своих поездок узнал маленький городок Москву и ему понравился княживший там внук Александра Невского Иоанн Данилович Калита, милостивый к церквям и нищим, сведущий в святых книгах и послушный Божественному учению. Вскоре их связала настоящая дружба, и митрополит Пётр стал проживать в Москве более, чем в других местах. Хотя святитель Пётр мало жил во Владимире, он управлял Владимирскою епархиею, а не Московскою, которой тогда не было. Переселение митрополита Петра в Москву было его личным переселением, но не перенесением самой митрополичьей кафедры из Киева в другой город. Преемник митрополита Петра уроженец Царьграда Феогност, став митрополитом, сначала приехал во Владимир, где была кафедра его как епархиального иерарха, потом переехал в Москву и поселился в доме своего предшественника Петра, и жил там до конца дней своих.

— Получается, владыка святый, что митрополичья кафедра официально находилась в Киеве, а митрополиты Киевские и всея Руси жили в Москве?

— К тому времени Киев был разрушен врагами и перестал быть городом великокняжеским и даже просто княжеским, управлял им боярин-наместник. Такое разорение окончательно принизило его и решительно выдвинуло пред митрополитами вопрос о месте их пребывания. Тогда Великий Князь Владимирский жил в Москве. В Царьграде было известно, что митрополиты русские тоже живут в Москве, но они не хотели нарушать канонической традиции. В 1355 году перед отъездом из Царьграда я обратил внимание Патриарха, что русские митрополиты уже переехали из Киева во Владимир, и я, как наместник митрополита Феогноста, уже имею титул Владимирского, и просил канонически оформить эту новизну. Патриарх Филофей согласился с моими доводами, и тогда состоялось определение патриаршего Синода, одобрившее и утвердившее этот факт. Царьград закрепил этот процесс без перемен, не перескакивая через традицию ради Москвы. Так впервые законно признано перенесение митрополичьей кафедры Русской из Киева во Владимир.

— Владыка святый, получается, что избрав для своего жительства Москву, митрополит Пётр закрепил её значение для всей Руси?

— Так, любезный сын мой. Незадолго до своей кончины святитель Пётр, предвидя будущее Москвы как столицы

Русской Державы, посоветовал князю Иоанну построить в Москве первую каменную церковь Успения Пресвятой Богородицы: «Если ты послушаешь меня, сын мой, то и сам прославишься более иных князей с родом твоим, и град твой будет славен между всеми городами русскими, и святители поживут в нём, и кости мои здесь положены будут». Церковь он заложил в 1325 году. Блаженная кончина святителя Петра последовала в декабре 1326 года. Митрополит Феогност обратился в Царьград с просьбой о прославлении первого московского чудотворца, и в 1339 году получил от Патриарха Иоанна утвердительную грамоту для канонизации святого Петра, который стал первым причисленным к лику святых из митрополитов русских. Гроб митрополита Петра стал залогом величия Москвы, а Святитель Пётр почитается как Небесный покровитель Москвы и всей земли Русской.

— Все труды наши во славу Господа, — со смирением произнёс Сергий.

Митрополит Алексий и игумен Сергий перекрестились.

— Теперь наша главная задача прекратить раздоры между князьями и объединить все княжества под единой властью Москвы. Тем будет спасён народ наш от братоубийственных войн и от иноземных завоевателей. Будем молить Господа нашего Иисуса Христа и Всемилостивую Богородицу помогать народу нашему в этом великом деле.

— Помогите нам, Господи и Всемилостивая Богородица. — Сергий перекрестился.

— Кстати, по воле Господа в том же году как ты был возведён в сан игумена, я был утверждён от Вселенского Патриарха Каллиста в звании Митрополита. Выходит, водно время призвал нас Господь пасти стадо Христово.

— Только не сподобил Всевышний нам раньше встретиться.

— Дела неотложные препятствовали тому. Трудное было время, на Русскую метрополию хотел распространить своё влияние ставленник западных князей. Чтобы избежать церковных смут, пять годов тому назад мне снова пришлось ехать в Царьград. Тогда Патриарх подтвердил моё право считаться Митрополитом Киевским и Великой Руси.

— Слава тебе, Господи! — Сергий перекрестился. — Не позволил Господь отдать Русь Православную под западное влияние.

— Так вот, когда я возвращался из Царьграда, на море поднялась страшная буря, и корабль наш каждую минуту готов был исчезнуть в пучине. Я усердно молился и дал обет, если мы спасёмся, возвести храм во имя того святого, которого память будет праздноваться в день высадки нашей на берег. Господь услышал мою молитву, настала тишина, и корабль благополучно пристал к берегу шестнадцатого августа. Скопившиеся в моё отсутствие дела по управлению Церковью замедлили исполнение моего обета. Теперь хочу исполнить моё давнее обещание — поставить монастырь в честь нерукотворной иконы Спасителя. — Митрополит выжидающе смотрел на Сергия.

— Доброе дело затеял ты. Да поможет тебе Господь выполнить его. А чего потребуешь от сына твоего?

— Друг мой любезный, хочу просить у тебя одного благодеяния и надеюсь, что твоя любовь не откажет мне в этом.

— Мы все готовы служить тебе, владыка святый, — ответил Сергий смиренно.

— Уступи мне одного из учеников своих настоятелем в обитель, что на Москве будет.

— Твоя воля, владыка. Есть у меня богомудрый и прилежный ученик Андроник.

— Благодарю тебя сердечно, друг мой. Тогда пусть он едет со мной в Москву.

— У меня тоже есть к тебе просьба, владыка. Брат наш Мефодий пожелал основать обитель в пустынном месте и просит на то благословения.

— Разлетаются птенцы, тобой воспитанные, по Руси сеять слово Божие. Возьму я с собой Мефодия и благословлю его на дело Богоугодное, а место для обители он сам выберет. Обитель Пресвятой Троицы в знак благодарности я наделю милостынею. Вам ещё много строить надо. Ведь число братьев всё прирастает.

— Благодарю тебя, владыка святый, за щедрость твою. — Сергий поклонился. — Недостает нам келий свободных для приходящих странников, нищих и болящих, которые подолгу у нас отдыхают, пользуясь полным довольствием и покоем. Бывает, что кому-то приходится в зимнее время от сильного мороза или бурной метели задержаться в обители долее обыкновенного. Получают они у нас всё необходимое, но ютятся в тесноте. Теперь, владыка, твоей щедростью мы к осени поставим для странников приходящих дом странноприимный.

— Разумны и угодны Богу дела благочестивых братьев ваших. Великое дело совершаете, оказывая бескорыстную помощь нуждающимся и неустроенным в миру. Да поможет вам Господь. — Митрополит перекрестился.

— Однако, владыка, мир часто бывает несправедлив, когда он ненавидит людей, которые, оставляя его на всю жизнь, навсегда обрекают себя желать ему истинного добра в непрестанных молитвах и не только желать, но и своими делами доставлять то, чего желают.

— К сожалению, друг мой, в благочестивых пустынножителях, отрекшихся от мира, мир не хочет видеть деятельных сынов отечества и мужей государственных, он даже презирает их. Святые подвижники подвигами благочестия и чистыми молитвами отводят от мира громы раздражённого неба и низводят на него могущественные и действенные благословения, а мир отвергает своих благодетелей! Если бы мир судил о них хотя бы только по одним временным выгодам, и тогда он отвергал бы в них свою собственную пользу; ибо если он считает их ни к чему неполезными, то ясно, что он не знает собственных выгод.

К беседующим подошёл Михей и поклонился.

— Трапеза готова.

После трапезы митрополит и игумен вернулись в келью и продолжили беседу.

— Поведай мне, как вы тут живёте, как поучаешь братьев своих, — поинтересовался митрополит.

— Нет, владыка, я никого не поучаю. У нас все равны. Учу я их делами своими. Кто стар али слаб телом, для того работу делаю: колю дрова, ношу воду, копаю огород, иногда готовлю пищу, помогаю ставить кельи. Стараюсь облегчить братии трудную жизнь пустынную. Иногда братья мне в том помогают. Указую пример братии в молитве, в посте и бдениях.

— Понимаю я так, что ты стараешься жить по правилам общежития?

— Так, владыка, о том и братья многие меня спрашивают: почему мы не живём общиной? Говорят они, что монахам следует жить общиной, чтоб у всех всё было общее, и молитва, и труд, и пропитание, и невзгоды, и радости. Братья не должны прятаться по своим кельям-домикам и жевать каждый свой кусок, когда в соседней келье голодают. Перед Богом все равны. У батюшки моего Кирилла, царствие ему небесное, было много книг. Читая жития святых, постиг я, что мы приняли от греков монашество в форме особожительства, и только спустя пятьдесят лет после крещения Руси Бог воздвиг между нашими монахами Антония и Феодосия Печерских, которые ввели у нас общежитие.

Митрополит, давно размышлявший о введении в русских монастырях общежительства, был обрадован, что нашёл единомышленника, тем более такого славного игумена, известного во многих местах. Немного помолчав, он ответил:

— Истину молвишь, друг мой. Нестор говорит, что когда Феодосий, а было то отнюдь не прежде 1051 года, пришёл из своего Курска в Киев, чтобы постричься в монахи, то ни в одном монастыре не был принят по причине своей бедности. Так было в монастырях особожительных, в которые принимали не иначе, как со взносом денег. Однако, будучи неутомимым тружеником и сильным молитвенником, Феодосий стал учеником Антония, который сам почти постоянно пребывал в пещере, стал его руками и сердцем устрояемой Киево-Печерской обители. Там спустя семьдесят пять лет после принятия нами христианства Феодосием Печерским было введено монашество в подлинном и истинном виде общежития. Но общежитие не имело у нас той судьбы, чтобы совершенно вытеснить собою особожитие и потом навсегда остаться единственной формой нашей монашеской жизни. Постепенно общежитие снова исчезло из наших монастырей и уступило место особожительству.

Сергий, заметив, что митрополит заинтересовался его замечаниями об общежитии, решил развивать эту тему:

— Теперь на Руси воздвигается много новых монастырей и во всех устанавливается особожительство братьев. Однако это не соответствует понятиям истинного, строгого монашества, которое предусматривает полное отречение человека от мира, следовательно, от всякого стяжания, от всякой собственности.

— Каноническое правило предписывает: «монахи не должны иметь ничего собственного», — добавил митрополит Алексий. — Надо, чтобы было как в первоначальной общине всех христиан, никто ничего не называл своим, но всё у всех было общее, иначе неизбежны между людьми распри и ссоры, как говорят святые Василий Великий и Иоанн Златоустый, и невозможно между людьми единодушие, как говорит Феодор Студит.

Видя полное совпадение мыслей и взглядов, Сергий решился и предложил:

— Владыка, вводить надо в наших монастырях общежитие.

— Я так же мыслю, — согласился митрополит. — Пришло время восстановить истинное, строгое монашество. Однако большинством монахов это не будет встречено с готовностью и радостью. Чтобы подействовать на них, придётся нам прибегнуть к авторитету Патриарха, который бы своим голосом верховного пастыря Русской Церкви подтвердил и одобрил наше благое предприятие. Для того я смогу получить его благословение.

Прозвучали три удара в било, призывающие братьев на вечернюю молитву. Митрополит Алексий и игумен Сергий направились в церковь, за ними потянулись из своих келий все насельники обители. В тот вечер службу в уединённой лесной обители совершал сам митрополит. После окончания службы и завершения всех дел святитель Алексий и игумен Сергий вернулись в келью. В эту ночь они не сомкнули глаз и до утра вели беседу. С тех пор они часто встречались, и святитель нередко советовался с игуменом обо всём, что касалось церковных дел. Вместе делили и радость, и горе, вместе служили Церкви и родной земле. Тесная дружба соединяла их до конца жизни.

«Не Спасской обители, созданной усердием и богатством Великого князя, суждено было сделаться главною и знаменитейшею в ряду всех обителей московских, а обители, основанной трудами и слезами, и молитвами смиренного инока Сергия. В этом отношении судьба Свято-Троицкого Сергиева монастыря имеет большое сходство с судьбою монастыря Киево-Печерского, точно так же, как в житии самого Сергия будто повторились некоторые черты из жития Феодосия Печерского» — так писал Митрополит Московский и Коломенский Макарий в многотомном труде «История Русской Церкви».

Всё больше людей посещали Сергиеву обитель, чтобы получить у её дивного игумена защиту, помощь, добрый совет или спасение. Постепенно по всем окрестностям распространилась молва о чудесах и знамениях, в которых проявляла себя благодать Божия. Эти великие дела Сергий совершал тихо, как «святое послушание», возложенное на него Господом. Приходившие к нему вместе с водой из его дивного источника получали утешение и ободрение. Возвращаясь в свои края, они по каплям делились святой водой с другими. О некоторых чудесах угодника Божия Сергия поведал нам его ученик Епифаний Премудрый.

Была поздняя осень. Листья облетели, днём моросили дожди, а по ночам становилось холодно, по небу ползли тучи, предвещавшие снег, дул холодный ветер — предвестник заморозков.

В поселении, затерявшемся в лесной глуши на берегу маленькой речки, было всего семь домов. Все небольшие, приземистые, в два-три окошка, крытые соломой. У каждого дома хозяйственные постройки. Поселение появилась недавно, потому в нём ещё не было заборов.

Из дома, стоявшего на самой окраине, вышел мужичок средних лет, по-крестьянски крепкий. Пробежав под моросящим дождём, зашёл в соседний дом.

В сенях, освещаемых лучиной, на обрубке бревна сидел хозяин дома Еремей. Толстая холщовая рубаха не скрывала его худобы. Лицо было серого цвета, большие глаза полны печали, борода всклокочена. Натруженными жилистыми руками он ремонтировал старенький хомут.

Скрипнула дверь, в сени проник сырой холодный воздух, и вместе с ним вошёл сосед. Еремей мельком взглянул на него.

— Входи, Иван, входи.

— День добрый.

— Здоров был, — отозвался Еремей и, как бы извиняясь, добавил: — В избу не зову, там жинка с дитём мается.

— Аль ехать куда собрался? — спросил Иван, взглянув на хомут.

— Да говорю ж, дитя занемогло, — ответил Еремей, не прерывая работы, — к знахарке ехать надобно. Тут верстах в пяти новая деревенька построилась, говорят, там знахарка есть.

— А нашу знахарку призывал?

— Призывал, — Еремей махнул рукой, — да толку что, не помогла. Говорит, молиться надо поболее, Бог и поможет.

— А не съездить ли тебе в обитель к отцу Сергию? Народ сказывает, он людям помогает. К нему с чем только не идут, он всех принимает, и каждый находит у него, что

ищет: страждущий — утешение, благочестивый — наставление, бедный — милостыню, а больной — здоровье. Каждому скажет слово нужное.

— Мне не слово надобно! У меня дитя хворает.

— Были в обители Сергиевой и чудеса, и знамения разные. Вон прошлым летом, в засуху, сотворил он источник чудный. И водица там не простая — утешение и ободрение даёт людям. Болящие пили ту воду и по вере своей здоровы становились. А пошто ты думаешь, в округе столько леса дремучего повалили да деревни и сёла поставили? Это люди всё к святому месту ближе жить хотят, ближе к святому человеку — отцу Сергию. Вон, видел, какую дорогу пробили, по ней не то мужики, но и бояре Сергия навещают.

— Бояре, говоришь? — Еремей, прервав работу, посмотрел на Ивана. — Тут мужик давеча проходил, шёл из обители, так он сказывал, всё там худостно, всё нищетно, всё сиротно, в обиходе братьев столько же недостатков, сколько заплат на сермяжной рясе игумена.

— Был я там и всё то видел, — в голосе Ивана прозвучала обида. — Видел и другое: все иноки приветливы к пришельцам, каждый делает своё дело, каждый работает с молитвой. Люди, которые тянутся к обители и селятся возле неё, ближе к молитве, к святым людям, ищут не золотые купола да богатые одежды иноков, а благодать Божию. Святые места ангелы небесные берегут и от всякой нечисти охраняют, а её вон сколько прёт с тёмной стороны.

— С какой ещё тёмной? — переспросил Еремей.

— С той, где солнце западает, с западной, откуда вороги разные на нас прут, где русских людей силой заставляют принимать чужую веру латинскую и чужие обычаи, откуда мы с тобой сюда бежали.

— То верно говоришь.

— Вот русский человек и тянется к Господу, который объединит нас, спасёт и защитит. Не о том ли мы с тобой толковали, когда решили сюда переселиться, чтоб к Богу

ближе быть? В обители Сергиевой всякого примут: замерзающего и бездомного приютят и обогреют, голодающего напитают, сироту призреют, болящего исцелят — всяк подмогу найдёт.

— Так ведь мужик сказывал, что в обители той всё худостно да нищетно, где же они на приходящих пропитание возьмут?

— Там братья все, да и сам отец Сергий трудятся без устали, огороды держат, другие работы делают. И добрые люди, по заповеди Божией, помогают обители от своих достатков. А тратят братья на себя самую малость, только на самое необходимое, всё остальное идёт на людей приходящих, нищетных да болящих.

— Може оно и так.

— Ну, а раз так, — подвёл итог разговору Иван, — съездил бы ты с сыном к отцу Сергию, поможет он твоему горю.

— Ладно, — согласился Еремей, — вот упряжь налажу и поеду.

— Пойду я. Да поможет вам Бог.

— И тебе Бог в помощь, — ответил Еремей, но, вдруг спохватившись, спросил: — А зачем приходил-то?

— Хотел просить тебя помочь мне кое в чём, да вижу, тебе не до меня, как-нибудь сам управлюсь, — ответил Иван и ушёл.

Слова соседа запали в душу Еремея, и он, закончив чинить упряжь, собрался ехать в Сергиеву обитель.

День выдался непогожий. Выпал первый снег. Мороз был ещё слабый, холодный ветер уносил с собой последнее тепло, земля постепенно остывала. Выехал Еремей рано утром и к полудню собирался быть на месте. Дорога шла лесом, телегу постоянно трясло на корнях деревьев и кочках. Больной ребёнок лежал на сене, завёрнутый в одеяло и накрытый тулупом. При каждом толчке он тихонько попискивал. Еремей оборачивался, с тревогой смотрел на сына и шептал:

— Господи, помоги мне довезти дитятко наше до человека Божия. Верю я, что он непременно исцелит его.

Постепенно ребёнок пищал всё слабее и вскоре совсем затих. Еремей немного успокоился. Дрожа от холода, он смотрел только на дорогу, стараясь объезжать кочки. Подъехав к обители, Еремей слез с телеги и, разминая затёкшие ноги, подошёл к воротам и постучал. В открывшуюся калитку выглянул инок.

— Что надо, добрый человек?

— Вот дитя крепко хворает, мне бы к отцу Сергию, — жалобным голосом произнёс Еремей.

Инок открыл ворота и махнул рукой.

— Заезжай, лошадь вон там привяжи и пойдём, я провожу тебя к игумену.

Еремей завёл лошадь во двор, бережно взял ребёнка и последовал за провожатым.

Подойдя к келье, инок постучал. Вышел Сергий. Поклонившись ему, привратник сказал:

— Отче, к тебе богомолец с хворым ребёнком.

— Войди, чадо, — Сергий пропустил вперёд Еремея и вошёл вслед за ним, закрыв за собой дверь.

Инок вернулся к воротам.

В келье было тепло, в очаге горел огонь. Сергий взял ребёнка из закоченевших от холода рук Еремея и положил его на лежанку. Затем добавил в очаг несколько поленьев, вернулся к лежанке и развернул одеяло. Ребёнок лежал недвижно, с закрытыми глазками.

Еремей опустился перед Сергием на колени и со слезами стал просить его:

— Отче святый, умоляю, спаси дитя моё.

— Встань, сын мой, — сказал ему Сергий, помогая подняться.

Тот встал, посмотрел на ребёнка, наклонился к нему, прислушался. Отпрянув, застонал:

— Господи, сыночек мой ненаглядный помер! Когда я его из избы выносил, он живой был. Что же мне делать?

— Вижу я, человече, от печали ты неразумием одержим. Всё в руках Божиих. Ты оставь нас, пойди. Инок, что у ворот, устроит тебя согреться и отдохнуть.

Сергий говорил спокойным голосом, однако его спокойствие не подействовало на несчастного отца, который запричитал ещё громче:

— Лучше бы сыночек мой умер дома, тогда я не оскудел бы верою, которую доселе питал к тебе, человече Божий. Прости меня, отче, пойду, приготовлю гробик для любимого дитяти.

Еремей, так и не снявший полушубка, выбежал из кельи, оставив дверь нараспашку. Сергий закрыл за ним, подбросил в очаг дров и стал молиться перед иконами. Потом подошёл к ребёнку, опустился на колени, продолжая молиться неслышно, одними губами. Сергий всегда молился молча. Он знал, что Господь слышит не звуки слов, а смысл молитвы, исходящей из глубин души преданного Ему человека.

За окном совсем стемнело. Сергий, с трудом разгибая затёкшие ноги, поднялся с колен, зажёг свечу и подложил в очаг дров. Снова опустившись перед ребёнком на колени, продолжал молиться. Иногда он клал руки на грудь мальчика.

Время шло, свеча догорала. Сергий опять поднялся с колен, растирая затёкшие ноги, зажёг новую свечу, снова подложил дров в очаг, повесил над огнём котёл с водой. Подойдя к стене, на которой висели высушенные травы, из множества пучков выбрал три. Когда вода закипела, зачерпнул кружкой кипятку и бросил в него целебные травы. Сделав отвар, опустился перед ребёнком на колени и продолжал молиться, положив руки на дитя и склонив голову. Так он молился до рассвета.

Наконец в окно пробился первый солнечный луч, ребёнок открыл глаза, посмотрел на Сергия и коснулся своей ручонкой его руки. От неожиданности Сергий вздрогнул, поднял голову. Лицо у него было осунувшееся, бледное, глаза ввалились. Посмотрев на дитя, Сергий перекрестился, встал. Перелив в другую кружку отвар, он добавил туда горячей воды из котла. Бережно приподняв голову ребёнка, стал его поить. Затем, взяв дитя на руки и баюкая его, долго ходил по келье.

Новый день был ясным, холодный ветер, дувший накануне, сменился на тёплый, лёд на лужах растаял. Дверь в келью отворилась, и на порог вышел Сергий. Ослеплённый ярким солнечным светом, он закрыл глаза, подставив измученное лицо ветру. Так он стоял, пока не услышал чьи-то быстрые шаги. Открыв глаза, увидел Еремея, идущего в его сторону с небольшим гробиком в руках. Подойдя к келье, несчастный отец остановился, посмотрел на Сергия красными от бессонницы и слёз глазами.

— Напрасно ты, человече, поторопился так возмутиться духом. Отрок твой жив, — успокоил его Сергий.

Не поверив, скорее, не поняв смысла сказанного, Еремей решительно открыл дверь и прошёл в келью мимо отстранившегося Сергия, опять забыв прикрыть дверь.

На лежанке, освещённый ярким дневным светом, проникшим в келью через открытую дверь, лежал его ребёнок, улыбался и играл ручонками. От неожиданности Еремей выронил гробик и остановился, как вкопанный. Вошёл Сергий, закрыв за собой дверь. В келье опять воцарился полумрак. Придя в себя и, наконец, осмыслив случившееся, счастливый родитель упал перед Сергием на колени, поклонился до земли и со слезами на глазах запричитал:

— Чудо-то какое! Спасибо тебе, отец родной! Спасибо тебе, святый отче! Спасибо тебе, что воскресил сыночка моего.

— Встань, сын мой, — молвил Сергий, останавливая поток восклицаний. — Ты обманываешься и не знаешь сам, кого благодаришь. Кто из людей может воскрешать из мертвых? Только один Бог, владея живыми и мёртвыми, даёт людям жизнь и смерть. Молись, сын мой, и благодари Господа Бога нашего.

Еремей приблизился к иконам:

— Слава Тебе, Господи! Спасибо Тебе, Господи, что помиловал и спас дитя моё единственное. Прости меня грешного за сомнения мои! Дозволь, Господи, мне и сыночку моему прославлять Тебя, сотворившего чудо сие.

Помолившись, Еремей взял сына на руки. Ребёнок улыбался, играл ручками. Сергий снял со стены и протянул Еремею овчинную душегрейку:

— Заверни ребёнка, ему тепло надобно.

Отец положил сына на лежанку, сначала бережно завернул его в одеяло, потом в душегрейку.

Сергий дал ему маленькое ведёрко с крышкой и пучок трав.

— Вот тебе святая вода и травы целебные. Сделай отвар и давай ребёнку перед сном три дня подряд. Здорово будет твоё дитя. Вместе с женой, человече, благодарите Господа Бога нашего.

Еремей взял ведёрко и травы, низко поклонился Сергию.

— Спасибо тебе, отче святый, — и он вышел, всё ещё не веря в случившееся.

— Спаси и сохрани их, Господи! — Сергий перекрестил отца с его чадом вслед.

Год 1363

Исцеление больного вельможи. Рассказ Сергия о своём хождении в Ростов для умиротворения князя Константина Васильевича. Благодарность брата исцелённого вельможи.

В конце мая к обители подъехал крытый возок, из которого вышел богато одетый вельможа. Осторожно осмотрелся по сторонам, посмотрел на дорогу, явно кого-то ожидая. Вскоре из леса выехали две телеги. На одной позади возчика лежал мужчина в грубой рваной рубахе, босой, связанный цепями. Вид его был ужасен, волосы на голове и борода взлохмачены и запутаны, лицо грязное, взгляд дикий. С двух сторон его держали четыре здоровых мужика. На другой телеге, кроме возчика, сидели, свесив ноги, ещё четыре таких же дюжих детины.

Как только телеги выехали из леса, больной стал кусаться и вырываться. Брызгая слюной, он кричал:

— Куда вы меня везёте? Не только видеть, даже слышать не хочу о Сергии!

Навалившись на больного, мужики еле удерживали его.

Телеги подъехали к воротам. Бесноватый рванул с такой силой, что порвав оковы, вырвался из рук мужиков. Бегая вокруг телег, он бросался на преследователей с рычанием и криками:

— Не могу!.. Не хочу!.. Верните туда, где взяли!!!

Мужики, соскочившие со второй телеги, тоже стали

ловить его. Вельможа стоял в стороне и молча наблюдал за происходящим.

Инок-привратник, услышав за воротами шум и крики, выглянул в калитку, быстро захлопнул её и поспешил к келье игумена.

— Отче, — торопливо проговорил он, когда Сергий вышел, — там бесноватого привезли, слышишь, как кричит, мужики ловят его, а он кусается.

— Ударь в било, пусть братья соберутся в церкви, будем молиться о болящем.

Сергий пошёл в церковь. Инок трижды ударил в било и вернулся к воротам. За забором обители по-прежнему были слышны рычание больного и крики мужиков.

Услышав удары била, братья быстро собрались в церкви. Зазвучало молебное пение о болящем.

Больной стал мало-помалу утихать, так что мужики смогли его поймать, и двое самых здоровых из них держали его под руки.

Через некоторое время из церковных дверей вышел Сергий, держа перед собой крест, за ним следовал Симон, далее с пением шли братья. Посреди двора все остановились.

По сигналу Симона привратник открыл ворота. Первым во двор вошёл вельможа, за ним двое дюжих мужиков вели вырывающегося больного, остальные шли сзади. Возчики остались ждать за воротами.

Чем ближе подводили бесноватого к Сергию, тем сильнее он вырывался. В конце концов, он так упёрся, что даже двое самых сильных мужиков не могли сдвинуть его с места. Сергий сам пошёл ему навстречу. Приблизившись к больному, он осенил крестом его лоб, уста и грудь. Напрягшись из последних сил, несчастный вырвался и с диким криком отскочил в сторону. Оглянувшись, увидел оставшуюся после дождя лужу, бросился в неё с ужасным криком:

— Горю!.. Горю страшным пламенем!.. Вода!!! Вода!!! — и стал ворочаться в луже.

Сергий подошёл к нему, начал читать молитву. Больной постепенно затих и спокойно лежал в луже. Наконец с большим трудом он встал на ноги, осмотрел себя, поправил одежду, огляделся вокруг. Сергий, закончив творить молитву, осенил больного крестом и ушёл в церковь.

Симон подошёл к мужчине, положил руку ему на плечо и ласково сказал:

— Успокойся, сын мой. Выздоравливаешь ты благодатию Христовой и молитвами игумена Сергия.

Взял больного за руку, вывел его из лужи и спросил:

— Зачем ты бросился в воду, когда увидел Сергия?

Тот, склонив голову, спокойно ответил:

— Когда меня подвели к игумену Сергию и он поднял честный крест, чтобы осенить меня, я увидел, будто от него явилось большое пламя, которое окружило меня всего с головы до ног, и я бросился в воду, чтобы не сгореть.

Рассказывая это, он изменился в лице, на нём отразился весь ужас пережитого. Всё рассказанное он видел снова как бы со стороны… Вот к нему подходит Сергий, держа крест в вытянутой руке. Вот из больного выглядывает звериная морда беса. Крест начинает светиться, как солнце и своим пламенем обжигает беса. Тот корчится и сгорает. Теперь больной стоит один, его опаляют остатки пламени, ему страшно, он кричит и бросается в лужу…

Исцелённый закончил рассказ, видение исчезло, лицо его сделалось спокойным.

Симон подвёл его к вельможе:

— Теперь он несколько дней проведёт у нас в молитве. — Повернувшись к инокам, Симон позвал: — Яков, сын мой, проводи гостя нашего в дом, отдохнуть ему надо. Пригласи всех гостей наших к трапезе и приготовь им места для ночлега.

Жестом подозвал к себе молодого инока:

— Позаботься о проводниках больного и о возчиках, да не забудьте задать корма коням.

Инок направился устраивать приезжих мужиков, терпеливо ожидавших в стороне. Яков повёл исцелённого в странноприимный дом, построенный ещё прошлым летом позади келий. Братья стали расходиться.

Вельможа всё это время стоял в стороне, внимательно наблюдая за происходящим. Симон подошёл к нему:

— Из каких краёв будете, сын мой?

— Мы, отче, с отдалённых берегов Волги. Путь наш был долгим.

— Вам тоже отдохнуть надо. Потом помолитесь вместе с нами, поблагодарим Господа Бога нашего за столь чудное исцеление души человеческой.

— Господи, чудо-то какое! Благодарю Тебя, Господи, — вельможа перекрестился. — Такое чудо сотворил отец Сергий!

— Это Господь сотворил чудо через моление игумена Сергия, — ответил Симон.

Вельможа огляделся по сторонам.

— А где же отец Сергий? Поклониться ему хочу.

— Игумен теперь в церкви молится. Избегает он суетной славы человеческой, как погибели.

— Таких молитвенников Божиих прославлять надо по всей земле Русской.

— Игумен Сергий почитает обидою для себя то, чего нередко с таким усердием домогаются гордые властители земли, не пренебрегая никакими средствами.

— Господи, сохрани для всех нас этого святого человека, — вельможа перекрестился.

— Пойдём, сын мой, отдохнёте после дня столь тяжкого.

Симон проводил вельможу в гостевую келью.

Пробыв несколько дней в обители и помолившись вместе с иноками, вельможа и его выздоровевший брат уехали восвояси.

Примерно через месяц после столь чудесного исцеления больного в обитель прибыл монах — посланник от митрополита Алексия. Передав Сергию просьбу владыки быть у него на Москве, гонец тут же уехал. На следующий день рано утром Сергий ушёл пеший в Москву.

Вернулся он только в сентябре, когда листья уже пожелтели, летела паутина, и стояла сухая солнечная погода.

Сергий пришёл в обитель поздно вечером накануне, потому с братьями встретился только на утрене. После окончания службы все вышли из церкви. Иноки разошлись по своим кельям, Симон, Онисим, Фёдор и Илия остались у входа в ожидании игумена. Выйдя из церкви последним, Сергий подошёл к ним.

— Братья, вернулся я в обитель поздно, потому не встретился с вами. Теперь пошли ко мне, расскажу вам о своём хождении.

Войдя в келью, иноки перекрестились и сели на лавки. Сергий начал разговор:

— Когда я был у святителя нашего Алексия, он поведал мне, что Ростовский князь Константин Васильевич решил теперь самовольно распоряжаться в своём уделе и отказался признавать власть Москвы. Святитель, опасаясь, что деяния князя Ростовского могут послужить междоусобным раздорам, просил меня идти на богомолье к ростовским чудотворцам и там встретиться с князем.

Сергий встал, взял на полке кружку, зачерпнул воды из ведра и сделал несколько глотков.

Воспользовавшись паузой, Симон спросил:

— Отче, а пошто на переговоры с князем посылают игумена, а не вельможу?

— Беседа с духовным лицом щадит самолюбие князя, освобождая его от обязательств, и даёт ему возможность спокойно всё обдумать, — ответил Сергий и сел на место.

— Отче, — обратился к нему Онисим, — помнится, ты уже ходил в Ростов пять годов тому назад уговаривать их князя Константина Васильевича.

— Было сие, — ответил Сергий, — тогда князь Ростовский согласен был признать над собой власть великого князя Владимирского и Московского. С тех пор прошло время, должно быть, под влиянием недобрых сил у Ростовского князя затуманился разум, он поддался соблазну и решил выйти из-под власти Москвы.

— Довелось ли тебе, отче, теперь увидеть старого Ростовского князя? — продолжал спрашивать Онисим.

— Видел я его. Разумен князь Константин Васильевич. Долго мы беседовали с ним о спасении души, о необходимости объединения всех земель русских под началом одного князя. Объяснил я ему, что мир устроен по единым законам, установленным Господом. Как в мире есть единый Бог, так на Руси должен быть единый князь. Коль будут соблюдены Божественные законы, на Руси будут покой и благоденствие, никакой враг не будет страшен народу нашему. И обещал князь впредь ничего не затевать во зло великому князю. Обязался быть в совершенной от него зависимости. Так с Божией помощью выполнил я послушание, на меня возложенное святителем, — ответил Сергий.

— Отче, ведь известно, что Четвёртый Вселенский собор принял постановление, запрещающее всякое участие монахов в делах мирских, — заметил Симон наставительным тоном.

— Не отступили мы от учения Христа, — тихим твёрдым голосом ответил Сергий, — ибо действовали по его завету: «И зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного». Так завещал Христос. Потому, работая на укрепление единства Руси, мы делаем доброе, богоугодное дело. А мы, служители Господа, трудимся на благо народа нашего и тем укрепляем веру его в Бога — Отца людей и прославляем Отца Небесного. Таково понимание и святителя нашего. Возблагодарим Господа за то, что именно преосвященный Алексий возглавляет нашу митрополию в столь трудное для Руси время. Слава Тебе, Господи!

Сергий и его собеседники перекрестились.

За окном послышался шум, в дверь постучали. Когда Сергий вышел, стоявший на пороге инок сообщил:

— Отче, к нам пожаловал тот боярин, что весной привозил больного брата. С ним обоз. Пускать их?

— Отворяй, встречать будем, — ответил Сергий и повернулся к братьям. — К нам гости.

Все вышли из кельи, направились к воротам. Навстречу им шёл вельможа, во двор въезжали крытый возок и несколько гружёных телег.

Подойдя к Сергию, вельможа низко поклонился.

— Добрый день, отче.

— Спаси Бог, сын мой, — ответил Сергий с лёгким поклоном.

— В знак благодарности за исцеление брата нашего привезли мы муку, мёд, рыбу, воск, пергамент и краски для книг святых, сукно, овчины и скарб разный. Кланяюсь низко, отче, — вельможа ещё раз поклонился, — не откажи принять в дар обители наши скромные подношения.

— Благодарствую, сын мой, за щедрость твою. Дай Бог тебе здоровья. А как себя чувствует брат твой?

— Брат, слава Богу, жив и здоров. Много молится, собирается весной в монастырь уйти. Благодарствую, отче, за исцеление его.

— Бога благодарить надо, всё в Его руках.

Сергий кивнул Симону:

— Брат мой, распорядись, чтоб дары разгрузили, а для гостей приготовьте ночлег и трапезу.

Молодые иноки засуетились. Симон подошёл к возчикам:

— Телеги разгружать будем там, — он указал на трапезную. — А после разгрузки распрягите лошадей, привяжите их у коновязи и дайте сена.

Не успел привратник закрыть ворота за въехавшими телегами, как во двор вошли два странника. Не задавая никаких вопросов, привратник повёл их в странноприимный дом.

Заметив, что вельможа удивлённо разглядывает странников, Сергий пояснил:

— Скитальцы пришли, обогреем, накормим, и поживут зиму у нас.

— Скажи, отче, как вам удаётся пропитать всю зиму иноков, да ещё принимать скитальцев? — вельможа не скрывал своего любопытства.

— Потребности братии скромны. Земледелие да лесные дары нас поддерживают. Опять же, питают нас приношения благочестивых посетителей, — Сергий поклонился вельможе, — и окрестных жителей, которые, сознавая великую духовную пользу обители, доставляют нам потребное. По слову Апостола Павла: если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнём у вас телесное?

— И всегда хватает братии того, что вы имеете?

— Братия получает только самое необходимое, и не более. Что есть излишнее — одежду, пропитание — раздаём неимущим, странникам и скитальцам. Инок не для того отрекается от мира, чтобы сладко есть и мягко спать в обители. Истинная пища монаха — пост, его покой — это жёсткое ложе и бессонные ночи, проводимые в молитвенных бдениях. Богатство, дарованное Богом человеку или обществу, — это скрытый призыв Господень радовать и через благотворительность учиться миловать и милосердствовать.

Святая обитель — лучший распределитель пожертвований, порука тому, что ничто из отданных на добрые дела средств не прилипнет к корыстным, лукавым рукам.

У одной телеги возчик не мог развязать верёвку.

— Прости, отче, посмотрю, что он там возится, — сказал вельможа и направился к возчику.

К Сергию подошли стоявшие до того в стороне Симон, Онисим, Илия и Фёдор.

Развязав верёвку, вельможа вернулся к Сергию:

— Отче, я сукна привёз хорошего, овчин. Дело к зиме, а одежонка у иноков, смотрю я, скудная и не по сезону.

— Красивые и мягкие одежды носят в домах царских, — ответил Сергий. — Нам более пристала сермяжная ткань из простой овечьей шерсти, из которой мы шьём одежду своими руками. Носим мы её и летом, и зимою. За рай, который мы потеряли, надобно теперь отложить одежды тёплые. За грех мы некогда покрыты были одеждою, потерпим же теперь лишение одежды, чтобы облечься потом в нетленные ризы. — Сергий перекрестился и обратился к вельможе: — Пойдём, сын мой, и вы, братья, приклоним колена и возблагодарим Господа за милость и доброту Его.

Сергий, вельможа и старейшие братья пошли в церковь. Оставшиеся аккуратно и неспешно сгружали с телег дары и уносили их в трапезную.

Год 1364

Любопытствующий крестьянин. Имейте веру, невзирая на лица.

Снова пришла весна, снова все иноки трудились на огородах, дабы не упустить время, благоприятное для посадки овощей — прошлые суровые и голодные зимы ещё были свежи в их памяти.

В один из таких горячих дней в обитель пришёл путник. Был он невысокого роста, худощавый, одет в крестьянскую одежду.

— Какая нужда привела тебя к нам, добрый человек? — спросил его привратник.

— Землепашец я, издалёка. Много слышал о игумене Сергии, хочу только взглянуть на него.

— Игумен наш теперь в огороде работает. Иди туда, — привратник указал в сторону кельи Сергия, — там его увидишь.

Крестьянин шёл по двору, смотрел по сторонам и ворчал:

— Никакого блеска, всё нищенское, сиротское, худостное. Туда ли я забрёл?

Подойдя к келье, он спросил у идущего мимо монаха:

— Где бы повидать вашего игумена?

— Подожди здесь немного, пока он выйдет оттуда, — монах указал на калитку в заборе и ушёл.

Крестьянин заглянул в калитку и увидел смиренного инока, трудившегося в поте лица над грядкой. Одет он был так же, как и все другие, только ряса его была более поношена и в заплатках, лапти стоптаны. Крестьянин не поверил, что он и есть тот самый знаменитый игумен Сергий. Приняв его за простого монаха, крестьянин стал просить иноков, работавших в соседнем огороде:

— Покажите мне игумена вашего, я пришёл сюда, чтобы видеть его, у меня есть до него важное дело.

— Тебе уже показали игумена, — ответил один из них. — Если не веришь, спроси его самого.

Гость стал ждать. Наконец Сергий вышел из калитки.

— Вот он самый, кто тебе нужен, — сказал инок.

Пришелец посмотрел на Сергия и, повернувшись к инокам, произнёс с возмущением:

— Я издалека пришёл посмотреть на пророка, а вы мне показываете худящего монаха! Напрасно же я трудился, шёл сюда. Я думал получить пользу душе своей в вашей честной обители, а вместо того встречаю только насмешки.

Но я ещё не дожил до такого безумия, чтобы почесть этого монаха в дряхлой одежонке, да ещё который копается в земле, как простой мужик, за того почтенного игумена, о славных делах которого так много наслышан.

— Простец ты в своём неведении, смотришь на всё только телесными очами, а не душевными, — с обидой ответил ему инок и направился к Сергию, который разговаривал у своей кельи с двумя братьями.

— Отче, гость пришёл, тебя спрашивает, — обратился инок к Сергию. — Мы ему показали, где ты, а он нас укоряет, будто мы обманываем его и насмехаемся над ним.

Сергий с укоризной посмотрел на инока.

— Своими простодушными словами он не причинил никому зла. Да если бы он и погрешил в чём-нибудь, то нам подобает, по слову апостола Христова, исправлять таковых духом кротости.

Сергий подошёл к крестьянину, поклонился.

— Господи, спаси и сохрани гостя нашего. — Обнял крестьянина и сказал ему: — Один ты имеешь обо мне надлежащее мнение.

Видя происходящее, один из иноков обратился к другому:

— Наш смиренномудрый игумен радуется своему бесчестию и унижению столько же, сколько тщеславный приходит в восторг от почестей и похвал людских.

Сергий взял гостя за руку, усадил на скамейку возле своей кельи, сел рядом и ласково произнёс:

— Поведай мне нужду свою.

— Благодарствую, добрый ты человек. Одолевает меня печаль великая, не удаётся мне увидеть игумена Сергия. У кого ни спрошу, кто здесь игумен, все обманывают меня и говорят, что ты игумен.

— Они не обманывают тебя.

— Вот и ты решил надо мной посмеяться, — обиделся гость. — Игумен Сергий — святой пророк, а ты одет, как все монахи, и трудишься, как крестьянин. Да та ли это обитель, о которой мне все дома говорили?

— Не скорби, брате, — утешил его игумен, — Бог так милостив к месту сему, что никто отсюда не выходит печальным, и тебе Он скоро покажет, кого ты ищешь.

В это время к Сергию подошёл инок и, поклонившись, сказал:

— Отче, приехал князь Радонежский со свитой!

— Скажи князю, что я прошу его подождать, мы беседуем со странником, пришедшим к нам издалека.

Инок ушёл к воротам. Крестьянин смотрел ему вслед и видел, как в открытые ворота вошёл князь со свитой. Инок подошёл к нему и, поклонившись, что-то сказал. Князь кивнул в ответ, проследовал к столу под навесом у трапезной и сел. Свита остановилась в стороне.

Крестьянин, поражённый спокойным тоном Сергия и увиденной картиной, с изумлением смотрел на него и с испугом, заикаясь, произнёс:

— Отче, прости меня неразумного. Пойду я, князь ждёт тебя. — Он попытался встать.

— Не торопись, — Сергий положил руку ему на плечо, — ты гость наш, такой же, как и князь. Ведь мы с тобой ещё не закончили беседу. Поведай мне, какая забота привела тебя к нам?

Всё ещё волнуясь и слегка заикаясь, крестьянин ответил:

— Много наслышаны мы на селе нашем о тебе, о делах и чудесах твоих. Вот и послали меня, чтоб я взглянул на тебя, есть ли ты на самом деле. Теперь я исполнил просьбу селян и могу возвращаться домой. — Крестьянин опустился на колени. — Прости, отче, моё невежество. Прости меня, грешного!

— Встань с колен, сын мой, и не скорби, — Сергий помог гостю подняться. — Ты один справедливо рассудил обо мне. Молись Господу Богу нашему и неси Его в душе своей. Господь слышит молитвы наши. Спаси тебя Господь и сохрани, — Сергий осенил крестьянина крестным знамением. — Теперь братья тебя накормят и устроят на ночлег.

— Отче, ноги что-то не идут, я тут посижу немного, а потом пойду, мне домой скоро надо, — взмолился крестьянин.

— Хорошо, сын мой, посиди, — сказал Сергий, вставая, — а я пойду.

Сергий направился к ожидавшему его знатному гостю. Увидев игумена, князь Радонежский, рослый крепкий мужчина лет сорока, поспешил ему навстречу. Сопровождавшие его бояре, дружинники и слуги остались стоять в стороне.

Не дойдя нескольких шагов до Сергия, князь низко поклонился. Сергий подошёл к нему, они обнялись.

— Пойдём, сын мой, присядем, и ты поведаешь мне, что привело тебя к нам, — сказал Сергий, почтительным жестом приглашая князя.

Они подошли к столу и сели на скамью.

— В Москву я еду, — сказал князь, — к великому князю. Прошу у тебя, отче, благословения, ищу утешения в делах своих и наставления.

— Расскажи мне, чем тяготится душа твоя?

Крестьянин ходил взад и вперёд позади свиты князя, пытаясь увидеть и услышать, что происходит. Сергий и князь беседовали тихими голосами, и крестьянину ничего не было слышно. Расстроившись, он причитал:

— Господи, грех-то какой на меня свалился. Как будто я ослеп и не видел с кем говорил. С какими же глазами покажусь я теперь игумену Сергию? Не простит Господь промашки моей. Я ничтожный человечишка, оскорбил угодника Божия, которому князья поклоняются. Гореть мне в аду огненном.

Закончив разговор, собеседники встали, и Сергий обратился к князю:

— Святитель Алексий основал в Москве обитель в честь чуда Архистратига Михаила и испрашивал у меня честных старцев. Прошу тебя, князь, передай митрополиту Алексию мой нижайший поклон и скажи, что старцы для иноческой жизни в Пудовом монастыре днями будут.

— Выполню просьбу твою, отче, — ответил князь, склонив голову.

— Да хранит тебя Бог.

Сергий перекрестил высокого гостя, и они направились к воротам, свита и иноки последовали за ними. Князь и его спутники сели на коней. Сергий осенил их всех крестным знамением.

Крестьянин, потрясённый всем увиденным и услышанным, опустив голову, тихо пошёл к воротам.

— Ну что, повидал игумена Сергия, говорил с ним? — спросил его инок-привратник.

Крестьянин вздрогнул от неожиданности, посмотрел на инока и, немного помолчав, ответил:

— Святой человек ваш игумен. Понял я разницу между блеском внешним и величием духовным. Вернусь сюда и буду просить его принять меня в обитель.

Привратник, закрыв за ним ворота, перекрестился:

— Ещё одно незаметное чудо совершил Сергий — своим смирением спас он для вечности душу этого человека.

У кельи Сергия ждали несколько иноков и среди них молодой послушник. В обитель он пришёл недавно, потому в отличие от других братьев одет был в длинную свитку из грубого сукна.

— Отче, — обратился послушник к Сергию, — прости невежество моё и дерзость мою, скажи, почему ты не прервал беседу с простым крестьянином, когда приехал князь? Разве князь не важнее землепашца?

— Сын мой, ты в обители человек новый, — ответил Сергий, — тебе ещё предстоит познать всю мудрость учения Иисуса Христа и учеников Его — апостолов. Так вот, в Новом Завете в поучении апостола Иакова сказано: «Братья мои! Имейте веру в Иисуса Христа, нашего Господа славы, невзирая на лица. Ибо, если в собрание ваше войдёт человек с золотым перстнем, в богатой одежде, войдёт же и бедный в суконной одежде, и вы, смотря на одетого в богатую одежду, скажете ему: тебе хорошо сесть здесь, а бедному скажете: ты стань там, или садись здесь,

у ног моих, — то не пересуживаете ли вы в себе и не становитесь ли судьями с худыми мыслями? Послушайте, братья мои возлюбленные: не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками Царствия, которое Он обещал любящим Его? А вы презрели бедного. Не богатые ли притесняют вас и не они ли влекут вас в суды? Не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь? Если вы исполняете закон царский, по Писанию: возлюби ближнего твоего, как самого себя, — хорошо делаете. Но если поступаете с лицеприятием, то грех делаете и перед законом оказываетесь преступниками. Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чём-нибудь, тот становится виновным во всём»… Так, братья мои, поучает нас апостол Иаков. А значит сие, что по заповеди Господа нашего надлежит равно любить всех и равно почитать, не избирая, не судя, не глядя на лица и никого не вознося. Спаси и сохрани нас, Господи!

Иноки молча слушали поучение своего наставника, боясь пропустить хоть слово.

Год 1365

Митрополит Алексий в обители. Сергий идёт в Нижний Новгород. Беседа с игуменом Дионисием. Разговор с князем Борисом. Служба в храме. Покаяние князя Бориса. Решение основать обитель на Клязьме.

Трудное и тревожное было то время. Раздоры князей, борющихся за власть и чужие земли, разоряли население, не давали ему жить спокойно, растить детей, строить дома, пахать землю. Стремление удельных князей к независимости от единой центральной власти ослабляло Русское государство. Оно становилось уязвимым и могло легко стать добычей для врагов внешних, а желающих поработить Русскую Державу всегда хватало.

В этих раздорах княжеских только Православная вера, объединяющая народ, мудрое властное слово Святителя и таких великих подвижников, как Сергий, удерживало князей, и то не всегда, от гибельных для государства и народа усобиц и кровопролитных войн.

Весной, когда растаял снег, дороги подсохли и стали проезжими, в Троицкую обитель к игумену Сергию приехал митрополит Алексий. Инок-привратник, услышав шум подъезжающих возков, выглянул в калитку, увидел высоких гостей, кинулся открывать ворота. Один из сопровождавших монахов помог святителю выйти из возка. Неуверенно ступая, Алексий немного походил, разминая затёкшие от долгого сидения ноги и потирая поясницу — сказывался возраст. Дал указание монаху:

— Заезжайте во двор, ночевать здесь будем. Обратно отправимся завтра после утрени.

Перекрестился перед образом Христа над воротами и, кивнув в ответ на поклон привратника, вошёл во двор.

Сергий уже шёл ему навстречу. Друзья обнялись. Они давно не виделись, и сейчас оба заметили, что время на каждого наложило свой отпечаток. Алексию уже шёл шестой десяток, Сергию исполнилось сорок шесть лет.

— Владыка святый, доставил ты нам радость нечаянную своим приездом, — молвил Сергий.

— И я, брат мой, рад видеть тебя в добром здравии, только вот времени у нас мало, дела мирские одолевают, в Москве мне скоро быть надо.

— Владыка, с дороги отдохни и пищи отведай.

— Благодарствую за заботу, друг мой, — ответил Алексий, — обо мне не беспокойся. Сперва поговорим, а отдохнуть до завтрашнего утра ещё успею.

— Пойдём ко мне, там нас не будут отвлекать от дел наших, — пригласил Сергий.

Войдя в келью, Алексий и Сергий перекрестились на образа и сели у стола. Разговор начал митрополит:

— Есть к тебе, брат мой, великая просьба.

— Всегда рад я служить твоей светлости, — ответил Сергий с поклоном.

— Прошлым летом в Москве был князь Суздальский Дмитрий Константинович. Как человек весьма благоразумный, он хорошо понимает, что для сохранения народа русского необходимо объединиться разрозненным княжествам под единым началом. Внимая пророческому слову святителя Петра относительно будущего величия Москвы, князь навсегда стал верным другом князя Московского. Дочь Дмитрия Константиновича, благочестивая княжна Евдокия и наш князь Дмитрий Иванович встретились в Москве и приглянулись друг другу. Было решено обвенчать их в будущем году, когда князю нашему исполнится шестнадцать лет. Сие ещё более укрепит союз Москвы и Суздаля.

— Дай Бог им всем здоровья.

— Бог даст, — молвил Алексий и продолжил: — Так вот, брат Суздальского князя Борис Константинович самовольно захватил у старшего брата Нижний Новгород, стал там править и не желает признавать власти Москвы. На Руси и так много раздоров между князьями, а теперь вот Борис решил поделить княжество на два мелких, — Алексий замолчал.

— Ведомо мне, владыка, ты посылал людей к князю Борису. Что ж они не увещевали его? — спросил Сергий.

— Посылал я прошлой осенью архимандритов Павла и Германа, чтоб они убедили князя Бориса прибыть в Москву на суд со своим старшим братом, однако их беседы не дали желаемого результата. Тогда архимандриты затворили все храмы в Нижнем. На князя и сия мера не подействовала.

Посвятивший всю жизнь свою спасению душ людских во славу Господа Бога, Сергий не мог представить себе, что кто-либо вообще, и тем более кто-то из духовных лиц может запретить человеку войти в дом Божий для молитвы. Он нахмурился и тихо, но твёрдо произнёс:

— Кто может запретить людям общаться с Богом в Его доме? Негоже применять насильственные меры и наказывать ни в чём не повинных верующих. Мера сия обратит гнев народа не на князя, а на совершивших деяние то.

— Вижу ошибку сию, — смутился Алексий. — Как ты сказываешь, так и содеялось. Недолго были храмы закрыты. Видя недовольство людей, отворили их на второй день после отъезда посланников.

— И что теперь?

— Теперь Суздальский князь готовит свои полки и собирается ехать просить нашего князя помочь ему полками московскими. Князь Дмитрий Иванович ещё молод, трудно ему принимать столь важные решения, потому мне на Москве скоро быть надо.

— Отче, нельзя допустить братоубийственной сечи, — забеспокоился Сергий, с трудом сдерживая сильное волнение, которое мешало ему думать.

— Посему, брат мой, я и пришёл к тебе. Хочу просить тебя попытаться убедить князя Бориса возвратить Нижний Новгород брату своему, не доводя дело до кровопролития.

Многие душевные страсти и бури приходилось укрощать Сергию за время добровольного мучительного одиночества в пустыни. Вот и теперь он привычно скоро сумел взять себя в руки. Оба мудрых собеседника понимали, сколь опасная ситуация сложилась для возрождающейся единодержавной власти на Руси. Медлить было нельзя. Раздоры князей могли всколыхнуть пожар братоубийственной войны, чего уже долго ждали алчные западные соседи.

— Выполню я, владыка, послушание сие, завтра и отправлюсь, — твёрдо ответил Сергий.

— Один пойдёшь?

— Нет, два инока пойдут со мной.

— Предупредить я должен: ждёт вас большая опасность. Во многих городах и весях на пути вашем мор идёт великий и страшный.

— Бог милостив, отче святый, да поможет Он нам в благом деле.

— Храни вас Господь. Пойдём в церковь, помолимся за успех предприятия.

На следующий день после отъезда митрополита игумен Сергий в сопровождении молодых иноков Феофана и Георгия отправился пешком в Нижний Новгород.

Преодолев все опасности многотрудного пути, в жаркий солнечный день игумен Сергий и его спутники подошли к Нижнему Новгороду. Город со всех сторон был обнесён высоким земляным валом с дубовым частоколом наверху. У открытых ворот стояли грозные стражники в кольчугах:

— Куда идёте, люди Божии? — окликнул путников один из них.

— На богомолье, в Печерский монастырь, — ответил Георгий.

— Туда вам, — стражник махнул рукой, указывая направление.

— Спаси тебя Бог, — ответил ему Сергий.

Миновав ворота, путники пошли меж невысоких деревянных домишек, за которыми виднелись купола большого белокаменного храма, стоявшего на городской площади, обогнули его и вскоре подошли к монастырской ограде.

Обитель была небольшая, со старой деревянной церквушкой посередине, вокруг которой теснились кельи. Недалеко от ворот находилась трапезная, рядом, под навесом, стол, за которым сидел и читал инок.

Георгий окликнул его:

— Где бы повидать игумена вашего?

— Он сейчас в келье, идите за мной, — ответил инок и пошёл их проводить.

На стук вышел пятидесятилетний монах небольшого роста, с сединой в волосах. Игумен был крайне удивлён, увидев гостя:

— Брат Сергий, ты?

— Я, брат Дионисий. — Они обнялись. — А это иноки из нашей обители Георгий и Феофан.

Иноки поклонились игумену, он ответил им поклоном.

— Я счастлив видеть вас в нашем монастыре. Путь, чай, нелёгким был?

— Всяко бывало, но, слава Богу, всё позади.

Сергий взглянул на солнце и добавил:

— Скоро вечерня, помолимся за успех дела нашего и поблагодарим Господа за помощь в пути.

— До начала службы ещё есть время. Пойдём, я провожу вас, стряхнёте пыль дорожную, умоетесь.

Дионисий проводил гостей в кельи и ненадолго покинул их, чтобы дать необходимые указания. Подозвав инока, Дионисий распорядился:

— Сын мой, сегодня готовьте вечернюю трапезу ещё на троих. У нас гость дорогой игумен Сергий с братьями.

— Всё выполню, отче. Счастье-то какое, сам игумен Сергий посетил нашу обитель. Скажу о том братьям, — ответил инок, не скрывая радости.

Вышли Сергий, Георгий и Феофан.

— Присядьте со мной, гости дорогие, — пригласил их Дионисий к столу под навесом, — поведайте, с чем пришли.

Когда все уселись, Сергий спросил:

— Ведомо ль тебе, брат мой, что митрополит Алексий отстранил вашего владыку от власти за поддержку князя Бориса и теперь сам управляет Нижегородской епархией?

— Сие ведомо, — Дионисий насторожился.

— Пришли мы по велению святителя мирить князя Бориса со старшим братом его, князем Суздальским. — Сергий внимательно посмотрел на Дионисия.

— Толковал я о том князю не единожды, но он слушать ничего не желает, — как бы оправдывался Дионисий.

— Гордыня его одолевает. Будем говорить с ним, а заодно поведаем, что брат его Дмитрий полки против него готовит и в том просит помощи у князя Московского. Прольётся кровь братская.

— Думаю, не убоится князь Борис. Ждёт он того, вон уж стены городские укрепляет.

— Завтра к князю Борису пойдём. Господь нас не оставит.

Ударили в било.

— Пора к вечерне.

Дионисий, гости и все иноки обители направились в церковь.

После окончания службы Сергий и Дионисий, оставшись одни, продолжали молиться. Самоотверженно служа Христу и приняв за первооснову его заветы, Сергий понимал, что его мирские дела, направленные на укрепление единства Руси, угодны Богу. Понимал, что он, монах, выполняя это послушание, данное ему святителем Алексием, укрепляет веру людей в Бога и прославляет Его.

Сергий знал, сколь тяжкий труд предстоит ему завтра, и снова просил у Господа совета и помощи, просил вразумить и направить его. Сергий знал, что он не просто должен, а обязан сделать ещё один шаг на пути умиротворения непокорного князя, главной целью которого была забота не о благе подданных, не о спасении Руси и веры Православной от нашествия врагов, а о собственном благополучии и своей гордыне.

Князь Борис был молод, горяч и самонадеян. Желая власти и самостоятельности, он самовольно захватил у старшего брата Нижний Новгород и не захотел признавать власти Московского князя.

Понимая, что брат и Московский князь не оставят его в покое, князь Борис искал выход из столь трудного положения, потому постоянно все его душевные силы находились в напряжении. Вот и теперь он стоял, задумавшись, у окна в своих покоях и рассеянно смотрел, как дворовые занимались своими повседневными делами. Неожиданно привычная картина нарушилась, и князь вздрогнул. Во двор вошли четыре монаха. Дружинники, охранявшие ворота, расступились перед ними и низко поклонились. Монахи шли к его дому. Князь ещё не успел понять, кто и зачем пришёл к нему, но его уже одолевала тревога.

В покои вошёл приближённый боярин.

— Что за монахи во дворе? Зачем пустили? — спросил князь, не скрывая раздражения.

— Пришёл игумен Дионисий, стража не может не пустить его, даже если прикажут, — покорно ответил боярин.

— С ним кто?

— Наверное, князь, послы к тебе.

— Что надо им, не знаешь? — Борис немного успокоился.

— Должно, опять мирить тебя будут с братом.

— Мои отношения с братом — не их дело, — возмутился князь.

— Что делать, князь, пускать их?

— Пусть войдут, раз пришли. Если не приму их, потом толков не оберёшься.

Боярин вышел, и тут же в палату вошли Дионисий, Сергий, Георгий и Феофан. Князь пошёл им навстречу, поклонился и спокойным голосом произнёс:

— День добрый, отче.

— Спаси тебя Господь, — Дионисий перекрестил князя.

— Присядь, отче, и вы братья. Поведайте, что привело вас ко мне. — Князь указал на скамьи, стоявшие вдоль стен.

Все сели. Дионисий начал разговор:

— Велением нашего митрополита Алексия прибыл к тебе игумен Сергий с иноками Георгием и Феофаном. Внемли ему, князь.

— Сказывайте, что от меня надо митрополиту.

— Князь, не по закону взял ты у старшего брата своего из его владения Нижний Новгород, — тихо сказал Сергий.

— Дмитрий сам оставил город, когда ушёл под власть Москвы. А я власти Москвы не признаю, — князь пытался говорить спокойно и твёрдо.

— Иисус Христос учит: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Значит сие, что все племена и народы на земле Русской должны сплотиться в единый народ. Только единой державой Русь может выстоять против лютых врагов своих. Псалмопевец говорит: «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе». И тебе, князь, не след идти против воли Господа. Потому владыка Алексий просит тебя примириться с братом твоим Дмитрием, — продолжил Сергий.

— Не дело митрополита советовать мне. В своей вотчине я власть, а не митрополит, потому как я князь, а князей только Бог судит, — Борис начинал гневаться.

— Ты, князь, власть мирская, и на твою власть никто не посягает. По слову Апостола Христова Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение». Знай, князь, Церковь на Руси есть хранительница душевного здоровья народа и его духовной силы, данной ему Господом, а Митрополит есть духовная власть от Господа. В Псалтири сказано: «Если Господь не созидает дома, напрасно трудятся строящие его. Если Господь не охранит город, напрасно бодрствует стража». Потому народ наш признаёт только власть, освящённую Богом. Правитель, которого не благословил Господь, может совершать дела свои от антихриста и противен народу. Судьба его предрешена и недолговечна, ибо он идёт против своего народа и заповедей Господа. С Божией помощью не будет его, это неизбежно.

— Народ мой меня поддерживает, — уверенно ответил князь. — А если брат Дмитрий подойдёт к городу с полками, я встречу его, мои полки не хуже.

— Народ поддерживает ту власть, которая заботится о нём, бережёт и охраняет его. Не иди, князь, против воли Господа нашего, не губи народ свой. Твой народ поддерживает не тебя, князь, а Родину свою и веру свою Православную. А знаешь ли ты, как поведёт себя народ твой, коли начнёшь разорять его и разделять державу единую на части? Негоже делить Русь на мелкие уделы, гибельно то для народа и веры его. Творящий сие совершает преступление и навечно призывает ненависть народную и грех непростительный на себя и потомков своих. Преступные деяния правителя ведут ктяжким последствиям не только для него, но и для народа. Помысли, князь, о судьбе подданных своих, не пожелай пролиться братской крови. Неугодны дела твои Господу.

— Я, отче, уже сказал, что князей только Господь судит. В том меня поддерживал и наш владыка Нижегородский.

— По слову апостола Матфея: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смокву». Владыка Нижегородский одобрил раздел княжества на мелкие уделы и поддержал твой уход от власти Московского князя, за то был отстранён митрополитом и теперь митрополит Алексий сам управляет Нижегородской епархией.

— То, отче, мне ведомо, и я не хочу идти против воли Господа.

Сергий нахмурился и продолжил:

— Тебе, князь, следует помнить, что каждого человека и светского и церковного Господь судит только по делам его земным. Апостол Матфей в Новом Завете поведал нам, как, завершая свою Нагорную проповедь, Христос Господь, сказал: «Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи! войдёт в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! Не отТвоего ли имени мы пророчествовали? И не

Твоим ли именем бесов изгоняли? И не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие. Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построит дом свой на камне; и пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое».

Князь слушал Сергия, опустив голову и глядя в пол.

Некоторое время все сидели молча, Сергий давал князю возможность подумать, Борис не знал, что ответить.

Не дождавшись ответа, Сергий встал, за ним поднялись Дионисий и иноки, и все направились к выходу. Князь продолжал сидеть, не поднимая головы. В дверях Сергий обернулся.

— Думай, князь, думай, бойся совершить грех непоправимый. Господи, вразуми раба Твоего заблудшего, — и он вышел, сопровождаемый молчаливыми спутниками.

Князь остался один.

На следующий день в городском белокаменном храме состоялась служба. Весть о том, что будет служить игумен Сергий, быстро облетела город. Все хотели видеть игумена, услышать его молитву и получить его благословение. Храм не мог вместить всех прихожан, и площадь перед ним была запружена народом. Собрался почти весь город — старики, старухи, дети, мужчины, женщины, молодые и пожилые. Все смотрели на двери храма, слушали доносившиеся оттуда молитвы, время от времени крестились. Служба подходила к концу.

К площади верхом на коне подъехал князь Борис. За ним следовали дюжина ратников. Не обращаясь к кому-то одному, князь грозно спросил:

— Пошто собрались?

— Игумен Сергий служит, а в храм не попасть, вишь, народу сколько. Ждём, когда он к нам выйдет, — ответил мужик, мельком взглянув на князя и продолжая попытки увидеть через головы стоявших впереди, что происходит у входа в храм.

Народ заволновался, раздались возгласы:

— Сергий!!! Сергий!!!

— Сергий идёт!!!

Из дверей храма вышли Сергий, Дионисий и священник. Увидев князя Бориса, сидевшего на коне и возвышавшегося над толпой, Сергий направился в его сторону. Толпа расступалась перед ним, давая возможность пройти. Старухи опускались на колени. Люди со всех сторон тянули к нему руки и просили благословения.

Сергий, осеняя прихожан крестным знамением, неуклонно приближался к князю. Тот смотрел на всё, не сходя с коня.

Несколько ратников, сопровождавших князя, спешились, привязали лошадей к ограде и поспешили в толпу, чтобы получить благословение Сергия. Увидев это, князь обернулся. Другие ратники тоже хотели последовать примеру товарищей, но он грозно прикрикнул на них:

— Куда!

Помрачневшие ратники остались в сёдлах, перекрестились и прошептали:

— Прости нас, Господи.

Сергий был уже недалеко от князя. К нему протянул руки юродивый и тонким, плаксивым голосом стал просить:

— Сергий, Сергий, а нечистый язву поганую на нас хочет наслать, прогони его.

Игумен остановился, осенил юродивого крестным знамением:

— Молитесь, дети мои, молитесь. Господь услышит молитвы ваши и прогонит нечистого.

Сергий всё ближе подходил к Борису. Дюжий мужик, не обращая внимания на присутствие князя, громко обратился к игумену:

— Отче, вразуми князя нашего не воевать с братом своим. Много мужиков поляжет, некому будет хлеб убирать. Жёнок и детей малых кормить нечем будет, сгинут они.

Сергий пристально посмотрел на Бориса. Не выдержав его взгляда, тот склонил голову.

— Не будет ваш князь воевать с братом, грех то великий. Господь не допустит, — ответил Сергий мужику уверенно и громко, чтобы слышал князь.

Тот всё слышал. С хмурым лицом он поворотил коня и уехал. За ним последовали угрюмые, недовольные запретом князя ратники, другие остались в толпе просить благословения у Сергия. Со всех сторон раздавались возгласы:

— Благослови, отче…

Игумен осенил всех крестным знамением.

— Молитесь, люди, чтите Господа Бога — Отца вашего Небесного, милостив Он. Благословение Господне на всех вас.

Через два дня после совершения Сергием службы в главном храме города князь Борис в сопровождении трёх ратников приехал в монастырь. Соскочили с коней. Один воин взял у князя поводья, другой постучал в ворота. Привратник открыл калитку, увидев знатного посетителя, низко поклонился.

— Игумен Сергий ещё здесь или отбыл? — спросил князь, входя во двор обители.

— Он, княже, в церкви вместе со всеми, — ответил инок.

Войдя в церковь, князь перекрестился и тихо стал в стороне. Служил Дионисий. Молились все иноки обители и гости — Сергий, Георгий и Феофан.

Вскоре служба закончилась. Монахи, выходя, мельком поглядывали на князя. Когда церковь опустела, Дионисий и Сергий подошли к князю. Дионисий спросил:

— Что привело тебя, князь, в обитель нашу?

— Пришёл мира просить, — тихо ответил Борис, склонив голову. — Понял я правду вашу, негоже князю Русь ослаблять и народ свой обижать. Сильна власть духовная.

— Духовная власть, она от Бога, — сказал Дионисий.

— Что делать мне? — обратился князь к Сергию.

— Помолись, князь, — ответил тот, — проси у Бога прощения за помыслы и дела свои неблаговидные. А завтра отправляйтесь с игуменом Дионисием в Москву вершить мир с братом твоим и князем Московским.

Князь подошёл к иконостасу, опустился на колени и стал молиться. Сергий и Дионисий вышли из церкви.

— Слава Тебе, Господи! Не прольётся кровь русская, не станут сиротами дети, не будут плакать вдовы, — произнёс Сергий с чувством исполненного долга и перекрестился.

— Слава Тебе, Всевышний, — вторил ему Дионисий.

Подошли к столу возле трапезной, Дионисий предложил:

— Присядем, брат, подождём князя.

Сергий возразил:

— Не дождёмся мы его, долго он молиться будет. Ему есть о чём говорить с Богом. Тяжесть великая на душе его.

— Когда возвращаешься в свою обитель? — спросил Дионисий.

— Совершив службу в храме, мы поведали князю, как вера Православная объединяет народ наш, а народу показали его силу. Понял то князь Борис. Послушание, данное мне святителем Алексием, выполнено.

— Слава Тебе Господи, велика сила Твоя! — произнёс Дионисий.

Оба перекрестились.

— Потому завтра, как вы с князем в Москву отбудете, я отправлюсь в свою обитель. — Сергий помолчал. — Есть у меня к тебе, брат Дионисий, просьба.

— С великой радостью исполню.

— По дороге в Нижний остановились мы на ночёвку в поселении на реке Клязьме. Люди там ставят церковь

и просили меня помочь назначить священника. Я обещал выполнить их просьбу. Мой ученик Георгий, который здесь со мной, пока не может быть священником, но он присмотрел там место, весьма удобное для монастыря, и пожелал основать там пустынь. Потому просит благословить его на подвиг сей.

— Счастлив должен быть учитель, коего ученики расходятся по земле сеять слово Божие.

— Всё ради спасения душ людских и во славу Господа Бога нашего.

Оба перекрестились.

— Так о чём ты хотел просить меня? — напомнил Дионисий.

— Отпусти того из учеников твоих священником в церковь на Клязьму, кто может исполнять службу сию.

— Выполню я просьбу твою. Святой долг наш разливать свет просвещения христианского.

— Благодарю тебя, брат мой любезный.

Дионисий подозвал монаха.

— Сын мой, ты не знаешь, где теперь Георгий и Феофан?

— Они в трапезной, отче.

— Побудь здесь, когда князь выйдет из церкви, передай ему просьбу нашу, скажи, что мы ждём его в трапезной.

«Так, — писал иеромонах Никон, — при неусыпном попечении и отеческом руководстве Святителя Алексия, и благодаря деятельному участию игумена Радонежского, Преподобного отца нашего Сергия, постепенно возрастала власть Великого Князя Московского, а под её знаменем стала постепенно объединяться и Русская земля, обессиленная раздорами удельных князей. Мало-помалу эти князья свыклись с мыслью о необходимости подчиниться власти Московского князя, а в народе пробуждалось сознание нужды сплотиться воедино».

Год 1367

Прекрасные птицы в обители. Стефан встречает на лесной дороге мальчика Андрея и его умирающего отца. Стефан приводит Андрея в обитель.

«Дивен Бог во святых Своих! — писал иеромонах Никон. — Прославляя Своих избранников, Он через них же устрояет и наше спасение. В истории Церкви Божией мы постоянно видим примеры такого попечительного промышления Божия, а в трудные для Церкви времена, когда благопотребна была особенная помощь Божия к укреплению веры Православной в сердцах людских, или когда нечестие людское грозило подавить собою благочестие и веру Православную, в такие трудные времена Бог нарочито посылал особых избранников Своих, которые, будучи преисполнены благодати Божией, своею дивною жизнью, своим смирением привлекали к себе сердца людей и делались наставниками и руководителями в духовной жизни для всех, кто искал очищения от страстей и спасения души своей. Целые тысячи монашествующих воспитывались под их духовным руководством и потом расходились в разные стороны, основывали свои обители, в свою очередь делались также наставниками других в иноческой жизни, делились добрым советом духовного опыта и с мирянами, были избираемы в сан святительский, или же выходили на проповедь Евангелия к неверующим в истинного Бога… Одним из таких великих избранников Божиих был и отец наш Сергий. Ему суждено было обновить дух подвижничества на земле Русской, зажечь благодатный огонёк во многих отдаленных пределах Русской земли и через то соделаться духовным родоначальником бесчисленного лика монашествующих. Справедливо поэтому говорят, что он был для северной, Московской Руси тем же, чем были для южной, Киевской Руси Антоний и Феодосий. И Богу угодно было утешить ещё при жизни смиренного подвижника Радонежского пророческим откровением о будущем многочисленном духовном его потомстве».

Случилось это в конце весны, когда на Маковице установилась тёплая сухая погода. Дни были солнечные, ночи ясные. В одну из таких ночей в окне только одной кельи мерцал слабый отблеск свечи. Там молился Сергий, стоя на коленях.

— Господи, прими молитву мою за духовных чад моих. В каждом из них — и в безусом юнце, и в длиннобородом старце вижу я ребёнка своего родного, которого должен воспитать и вырастить, которого страшно потерять. Душу каждого надо вознести мне на руках к Всевышнему. Господи, прошу Тебя, помоги мне, многодетному отцу, сохранить и воспитать всех чад моих. Есть среди них мужественные, сильные духом, но есть и слабые, помоги мне, Господи, всех их спасти и возвести к святости, особенно слабейших — предмет забот и тревог моих. Только Ты, единый Господь, можешь совершить это. Помоги, Господи, дарованным мне духовным детям. На свою душу беру грехи каждого и оплакиваю их.

Что-то отвлекло Сергия от молитвы. Он огляделся, но ничего необычного не заметил. Снова вернулся было к молитве, как вдруг услышал удивительный, как бы исходящий сверху издалека мягкий и ласковый голос:

— Сергий!..

Он посмотрел наверх, прислушался и снова услышал голос:

— Сергий!.. Ты молишься о детях своих духовных. Господь услышал твою молитву.

Сергий вздрогнул. В окно лился всё усиливающийся свет. Одолевая волнение, Сергий перекрестился, встал и вышел за порог. Там в высоте небесной увидел он чудный свет, сияющий так, что исчезала ночная тьма, и стало светлее, чем днём. Сергий увидел множество прекрасных птиц. Они летали по всей обители и вокруг ограды и пели несказанно сладко. Сергий застыл в изумлении. С высоты раздался тот же неведомый голос:

— Посмотри вокруг, видишь, какое множество иноков собрано тобою во имя Живоначальной Троицы. Подобно множеству птиц этих умножится число учеников твоих. Разлетятся они по всей Руси великой, и после тебя не оскудеют они, так чудно будут украшены разными добродетелями, если только захотят последовать стопам твоим. И тем Святая Русь укрепится.

Поражённый видением, Сергий некоторое время стоял неподвижно. Затем, желая поделиться чудным видением и своей духовной радостью с кем-либо, позвал:

— Симон, Симон, скорее иди, посмотри.

Свет стал постепенно уменьшаться, осталось только светлое пятно на небе и лучи от него. Птицы разлетались. Когда Симон, живущий в соседней келье, вышел на порог, он увидел только затухающий свет и последних улетающих птиц.

— Что это? — спросил он с изумлением.

— Такой чудный свет с небес пролился, а вокруг всё птицы, птицы летали и чудно пели. А голос с высоты возвестил, что, подобно птицам этим, умножатся ученики наши и разлетятся по всей Руси.

— Радость-то какая, предзнаменование это Господне, — произнёс Симон с восторгом. — Обновится дух подвижничества на земле Русской, зажжётся благодатный огонь во многих отдалённых пределах, и через то сделаешься ты духовным родоначальником бесчисленного лика монашествующих.

— Не моя в том заслуга, на всё воля Божия. Спаси нас, Господи, и сохрани, дай нам силы на выполнение заветов Твоих.

Сергий и Симон стояли, крестясь и глядя на небо. Свет постепенно угасал, возвращалась ночь.

Примерно месяца через два после явления Сергию чудесного света и прекрасных птиц по лесной дороге в обитель возвращался Стефан. Выйдя на поляну, он увидел лежащего у дороги человека в старой потрёпанной рубахе. Худое измождённое лицо его было бледным, глаза закрыты. Рядом сидел мальчик лет девяти в ветхой одежонке, босой и тихо плакал.

— Аль случилось что? — спросил Стефан мальчика.

— Тятя помирает, — ответил тот сквозь слёзы.

Услышав голоса, человек с трудом приоткрыл веки.

— Что сталось с тобой, сын мой? — спросил его Стефан.

— Помираю я, отче, — с трудом выговаривая слова, ответил человек.

— Где дом твой? Откуда ты? — продолжал спрашивать Стефан.

— Из Рублёва мы, тут недалече. Был дом, да нет его, погорельцы мы. Родных нет, жена померла, сироты мы с сыночком остались, — умирающий говорил еле слышно, тяжёлое дыхание часто прерывало его слова.

— А куда путь держите?

— Шли в обитель Сергиеву, думал, там проведу дни свои последние, да и сыночка там пригреют, не оставят без милости своей. Да сил не хватило, видно, не судьба.

— Звать-то как тебя?

— Меня Никодимом кличут, а то сынок мой Андрейка. Отче, худо мне, помираю я. Богом прошу, не оставь кровиночку мою, не дай сыночку сгинуть. — На глазах страдальца появились слёзы.

— Не усомнись, сын мой, выполню твою просьбу. Иду я в Сергиеву обитель, возьму его с собой.

— Возьми, возьми его, не дай ему сгинуть. Похлопочи перед отцом Сергием, чтоб принял Андрейку.

— Буду просить Сергия оставить его в обители. Игумен великодушен, он никому не отказывает в приюте, думаю, и мне не откажет, ведь я брат его старший.

— Спасибо Тебе, Господи, услышал Ты мои молитвы, коль послал мне доброго человека и утешение в мой последний час. Уйду я с покоем. — Никодим закрыл глаза и затих.

Стефан стал читать над усопшим молитву. Андрейка сидел рядом и плакал.

Тут же у дороги, разрыхляя землю ножом и выгребая её руками, Стефан вырыл небольшую могилу и похоронил крестьянина. Прикрыл свежий холмик еловыми ветками. Вырезал из веток перекладины, скрепив их бичевой, сделал крест и поставил его на могилку. Закончив погребение, Стефан перекрестился и произнёс:

— Прости, Господи, грехи вольные и невольные новопреставленному рабу твоему Никодиму, даруй ему Царствие Небесное.

Некоторое время архимандрит Богоявленской обители Стефан и осиротевший мальчик Андрей из Рублёва молча стояли у одинокой могилы. Скверно было на душе у Стефана, смахнув рукавом слезу, он прошептал:

— Ещё одна могила у дороги. Сколько было и сколько ещё будет таких одиноких могил и одиноких детей на Руси. Кто спасёт и пригреет их? Господи, Пресвятая Богородица, спасите их, помогите им, направьте их на путь истинный и дайте им силы устоять в этой жизни. Помогите людям обрести доброе сердце, чтоб не оставляли сиротами ни своих, ни чужих детей. Кто, кроме Вас, способен сотворить сие благое дело.

Стефан посмотрел на Андрейку и осторожно привлёк его к себе. Мальчонка доверчиво приник к нему.

— Много на Руси хороших людей, велика доброта человеческая, но ещё более доброта и великодушие Господа нашего. Пойдём, сын мой, в обитель Сергиеву, теперь там будет дом наш.

Стефан перекрестился. Андрейка, глядя на него, проделал то же самое. Подняв с земли котомку, Стефан надел её на плечи, взял посох, и они пошли по дороге в обитель.

Инок-привратник узнал Стефана. Поздоровавшись, сообщил, что все в церкви. Стефан на службу не пошёл, решил подождать Сергия на скамейке у его кельи. Вскоре Литургия закончилась. Стефан встал, кланяясь проходившим мимо инокам. Последним, как всегда, из церкви вышел Сергий. Увидев брата, он поспешил к нему, они обнялись.

— Рад видеть тебя, брат мой любезный, — радовался Сергий. Посмотрев на Андрейку, добавил: — Опять юного отрока привёл к нам. Тогда был твой сын, теперь кто?

— В лесу встретил, — ответил Стефан. — Погорельцы из Рублёва, одни остались на белом свете, направлялись в твою обитель, но по дороге отец его ушёл в мир иной, Царствие ему Небесное. — Стефан и Сергий перекрестились.

Сергий посмотрел на мальчика:

— Уберёг Господь дитя для жизни будущей. Теперь идём в келью, отдохнёте с дороги, да и ребёнку успокоиться надо. Потом расскажешь, что привело архимандрита Богоявленской обители в места наши пустынные.

— А где сын мой Фёдор, здоров ли? Что-то я его после службы не узрел.

— Фёдор, слава Богу, в добром здравии, инок добрый, молится с усердием, иконы пишет. Теперь он в соседнем селе по делам монастырским, завтра быть должен.

— Ладно, Бог даст, ещё свидимся. Отдохнуть мне надо, уставать я стал, мне уж шесть десятков минуло.

— Пошли, пошли, — пригласил гостей Сергий.

Стефан подобрал котомку и проследовал за братом.

Позади шёл Андрейка, ошеломлённый свалившимся на него несчастьем.

Войдя в келью, Стефан положил котомку на скамейку.

— Вот рукомой, вот полотенце, теперь трапезничать будем, — сказал Сергий, расставляя на столе овощи, рыбу, ягоды, кружки с водой.

Сотворив молитву и перекрестившись, приступили к трапезе. После еды Сергий сказал Андрейке, который от усталости клевал носом:

— Ты, сынок, приляг, отдохни, а мы тут побеседуем.

Отвел его в другую комнату, уложил на лежанку, заботливо накрыл одеялом.

Утомлённый пережитым и трудной дорогой, Андрейка уснул мгновенно.

Убрав со стола, Сергий сел рядом с братом.

— Намаялся отрок, много пережить пришлось, пусть отдыхает, — тихо сказал Сергий. — Расскажи теперь, был ли на могиле родителей?

— На могиле родителей был, помолился о них в Хотькове.

— Царствие им Небесное. — Оба перекрестились. — Часто я вспоминаю о наших праведных родителях, о детстве, — с грустью в голосе сказал Сергий. Затем, немного приободрившись, спросил: — А помнишь наши первые совместные подвиги отшельничества?

Стефану стало неловко от вопроса. До сих пор его мучила вина за то, что он тогда оставил в лесу одного ещё совсем неопытного младшего брата. Он попытался робко оправдаться:

— Трудно было, я ушёл, а ты остался и всё выдержал, и вот какая знатная обитель образовалась на пустынном месте. Помнишь, ведь ты сам его выбрал.

— Сколько лет прошло.

— Уж почитай без малого три десятка.

— Да-а, давно мы покинули дом наш. Как теперь там Пётр?

— Был я у него. Там все, слава Богу, живы и здоровы. Дети выросли, живут своими семьями, нарожали Петру внуков. Все тебе привет передавали. Пётр собирается навестить тебя, вот только закончит хозяйственные дела, к зиме готовится.

— А ты к нам надолго?

— Ещё сам не знаю, — покачал головой Стефан. Немного помолчал и стал рассказывать: — Душа моя истосковалась среди суеты и распрей столичной жизни. Почёт настоятельства в обители не тешит меня. Близость к вельможам отдаляет от Бога. Меня начала засасывать трясина боярских интриг, знакомых мне ещё по мирскому прошлому. Не для того я уходил в монахи, чтобы оказаться думным боярином. Всё чаще мне стала вспоминаться наша тихая Маковица, совместные молитвы, ощущение близости Всевышнего. И потянуло меня в эти края, видать, то зов и промысел Божий.

— Брат мой, — обрадовался Сергий, — с великой радостью приму тебя в обитель нашу. Ты имеешь сан архимандрита, хорошо знаешь церковный устав и принесёшь немалую помощь обители.

Немного помолчав, Стефан тихо ответил:

— Хочу я быть здесь простым иноком-послушником.

— Поступай, как сочтёшь нужным. Келья свободная для тебя есть.

— Одна просьба к тебе будет.

— Сказывай.

— Отец ребёнка просил меня не оставить сына его и позаботиться о нём. Я обещал умирающему выполнить его просьбу. Прошу тебя, пусть отрок живёт в обители, идти ему некуда, в миру он один-одинёшенек остался и сгинуть может.

— Мы никому не отказываем в помощи, ни больным, ни здравым, ни старым, ни молодым, а уж дитё призреть Сам Господь велит. Подумаем, куда пристроить его, ему учиться надо.

— Может, к Фёдору? — предложил Стефан. — Фёдор молод, они быстро поймут друг друга. Будет помогать краски растирать, кисти мыть, а Фёдор — учить его грамоте и иконописи.

— Пусть живёт у Фёдора, глядишь, иконописцем станет, всё в руках Божиих, — согласился Сергий.

— Расскажи, как идут дела в обители, как иноки живут?

— Всё идёт своим чередом. У братии общая храмовая молитва, вместе исполняют необходимые работы. А так у каждого инока всё своё собственное, свой огородик, свой домик-келья, где всяк устраивается на свой лад — кто победнее, кто побогаче.

Уловив в голосе брата какую-то неудовлетворённость, Стефан ответил, пожав плечами:

— Да ведь так везде в монастырях, что тут плохого?

— Такой порядок открывает путь для зависти и превозношению одних над другими. Возникают поводы и соблазны к низким чувствам и тщеславию. Инок, накопивший на чёрный день, уже полагается на свои накопления, а не на помощь Божию. Такая жизнь является препятствием для достижения одной из главных монашеских добродетелей — нестяжательности. Для высшего духовного преуспевания братии надо сделать нечто очень важное в устройстве монастырской жизни.

— А что может быть полезным здесь? — равнодушно спросил Стефан.

— Ты ведь знаешь, каково было устроение первых христианских общин, где ни у кого не было ничего своего, всё общее. В русских монастырях общежитие было введено Феодосием Печерским, но мало-помалу порядок этот в наших обителях ослабел и забылся.

— Аты не мыслил вводить общежитие в своей обители? — Стефану стало интересно.

— Иноки по недостаточному рассуждению духовному не любят общежития. Не решаюсь я своею личною волею, без особенного указания свыше, вводить общежитие. Просил я святителя Алексия получить на то благословение Патриарха Византийского. Всё в руках Божиих, как Господь пожелает, так и совершится.

Стефан внимательно посмотрел на Сергия.

— Да поможет тебе в твоих стремлениях промысел Божий.

Перекрестились. Сергий встал.

— Пойдём, покажу тебе твою келью.

Год 1368

О стяжательстве. Вразумление лихоимца.

В один из зимних дней к воротам обители подошёл пожилой крестьянин среднего роста, с тощей бородёнкой на худом лице, в стареньком залатанном тулупе и потрёпанной шапке. Робко постучал и стал терпеливо ждать.

Наконец калитка открылась. Выглянувший из неё инок-привратник пригласил его:

— Зайди, добрый человек.

Крестьянин перекрестился и вошёл во двор.

— Что привело тебя в такой мороз? Что дома не сидится? Аль нужда какая? — спросил его привратник.

Переминаясь с ноги на ногу, гость робко промолвил:

— Мне к отцу Сергию, защиты просить от лиходея.

— Пошли.

Привратник закрыл калитку и повёл его к игумену. Крестьянин, которому всё здесь было в новинку, с любопытством смотрел по сторонам, отчего еле поспевал за провожатым.

— Отче, — позвал монах, постучав в дверь кельи, — тут крестьянин желает говорить с тобой, защиты просит.

Сергий вышел на зов и пригласил пришельца.

— Войди, сын мой, — сказал он, посторонившись.

Крестьянин стряхнул с лаптей снег и переступил порог.

В келье горел очаг, блики от огня колыхались на стенах. Во второй комнате за столом сидел келейник Михей и читал. Закрыв за крестьянином дверь, Сергий предложил:

— Снимай тулуп, иди к огню, погрейся.

— Благодарствую, отче, — ответил пришелец с поклоном, — боюсь, разомлею от тепла, а мне теперь обратно домой надо.

Крестьянин, не снимая тулупа, сел на скамейку.

— А как же ты домой пойдёшь, чай, не успеешь к ночи?

— Да успею, дорога прямая, а я тут недалече живу.

— Ну хорошо, поведай мне о деле своём.

— Отче, миротворец ты наш и судия помышлений человеческих, — стал слёзно просить крестьянин, — защиты ищу у тебя от несправедливости и молю помочь мне, сироте-бедняку безответному.

— Кто посмел обидеть сироту? — Сергий нахмурился.

— Сосед мой, богатый и сильный человек. Сам имеет несколько свиней и ещё отнял у меня единственную свинку, которую я кормил и растил из последних сил. Прошу тебя, отче, помоги, чтоб сосед вернул то, что неправедно забрал у меня, сироты несчастного.

— Хорошо, сын мой, я разберусь. Господь наш не позволяет обижать сирот, вдовиц и детей и всегда им помогает. Ступай домой, моли Бога о помощи, и Он поможет тебе.

— Благодарствую, отче, заступник ты наш.

Крестьянин встал и поклонился.

— Михей, — позвал Сергий, — иди теперь с этим человеком и попроси обидчика его прийти в обитель. Тут недалеко, до ночи успеешь вернуться.

— Спаси тебя Господь! — Сергий осенил крестным знамением склонённую голову просителя.

Крестьянин и Михей ушли.

Несколько дней спустя в обитель явился человек в добротном полушубке, треухе и валенках. Это был тот лихоимец, который украл свинью у бедного крестьянина. Пришелец настойчиво постучал в ворота. Выглянул инок.

— С чем пожаловал, добрый человек?

— Приходил ко мне монах ваш, звал в обитель к игумену, — с важным видом ответил обидчик.

— Входи. — Инок пропустил вперёд пришельца, закрыл калитку и повёл его к игумену.

На стук привратника дверь открыл Михей.

— Пришёл? Заходи, отец Сергий сейчас будет.

При появлении игумена Михей и лихоимец встали со скамьи и поклонились. Михей удалился в соседнюю комнату.

— Ваш инок, отче, просил меня прийти к тебе, вот я и пришёл. — В голосе лихоимца слышалось недовольство.

Не обращая внимания на его тон, Сергий спокойно ответил:

— Присядь, человече. — Гость сел, Сергий продолжал:

— Спасибо, что выполнил просьбу нашу. Хочу говорить с тобой. Днями был у меня твой сосед-сирота, жаловался, что ты отнял у него свинку.

— Неправду говорит сосед, не брал я его свинью, — возмутился лихоимец.

— Не лги, человече, Господь всё видит и слышит. Неправду говоришь ты, а не сосед твой. Свинья та разделанная лежит в твоём сарае.

Нечестивец вздрогнул, на лице его отразился испуг. Он опустился на колени и жалобным голосом запричитал:

— Прости меня, отче, не хотел я этого, жадность обуяла. Теперь боюсь, что Бог покарает меня.

— Встань, сын мой, и выслушай меня. — Сергий поднял лихоимца. — Знаешь ли ты заповедь Божию: не желай ни жены ближнего твоего, ни скота его, ни всего, что есть у него? Как же ты не боишься нарушать её? Господь Бог наш есть Судия праведным и грешным, Отец сирым и беззащитным. Карать тебя Господь не станет, он не карает. Плохо, коль ты забудешь его заповеди и сам отвернёшься от него. Лучше, сын мой, отдай сироте то, что следует, и впредь так не делай!

— Отче, но как же я отдам свинью, ведь я её уже разделал, — спросил лихоимец со слезами.

— Отдай такую же свинью из своего стада.

— Прости меня, отче, всё сделаю.

— Бог простит. А теперь иди домой. Михей, проводи гостя нашего.

Крестясь и кланяясь, гость поспешил удалиться. Михей накинул тулуп и проводил его до ворот. Вскоре он вернулся и, улучив удобный момент, когда Сергий прервал чтение, спросил:

— Отче, прости неведение моё, почему ты гостю нашему сказал, что Господь не карает? Но люди иногда говорят, что они страшатся гнева Божия?

— Господь сказал: «Сын Человеческий пришёл не губить души человеческие, а спасать». Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём… В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви. Так учит нас святой апостол Иоанн. Учение Господа нашего основано на любви, любви, изгоняющей страх рабский, возбуждаемый ожиданием наказания и потому заключающий в себе мучение.

— Отче, но кто тогда карает отступников и грешников, нарушающих заветы, данные нам Господом? — не унимался Михей.

— Все устрашения и кары исходят от дьявола и слуг его. Кто делает грех, тот от дьявола, потому сначала дьявол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела дьявола. Коли человек совершил грешное деяние или просто заблудился в делах своих, осознал сие, покаялся и более не допускает того, многотерпеливый Господь наш простит его. А коли человек отвернулся от Бога по своему разумению либо по наущению нечистого, он непременно попадёт в лапы дьявола, который не дремлет и всегда готов увести его за собой в бездну греховную и там покарать его.

— Велика сила и мудрость Твоя, Господи, прости нас, грешных. — Михей перекрестился.

Ответив на вопросы келейника и развеяв его сомнения, Сергий вновь углубился в чтение Священного Писания, уже в который раз пытаясь как можно глубже постигнуть его мудрость.

Выходя за ворота обители, лихоимец был полон решимости выполнить обещание, данное игумену. По мере того, как он удалялся от обители, он всё меньше думал о своём раскаянии и обещании, его мысли постепенно возвращались к заботам о собственном богатстве. Эти мысли всё дальше уводили его от Бога. За него всё крепче цеплялся дьявол, нашёптывая ему и укрепляя в нём дух стяжательства. Вскоре лихоимец совсем забыл о своём раскаянии и обещании. Теперь он думал только о том, как укрепить и умножить своё добро. В конце концов дух стяжательства поглотил его целиком.

Иногда люди говорят: «Господи, почему Ты покинул меня?». Это неправильный вопрос. Бог никогда не покидает человека, верящего в Него и живущего по Его заветам. Только сам человек может отходить от Бога, иногда даже не замечая этого. Если человек случайно совершает ошибки, чего-то не понимая, или совершив ошибки, кается, исправляет их и больше не допускает, Господь найдёт способ поправить его и направить на путь истинный. Когда же человек всё дальше уходит от Заповедей Божиих, он неизбежно попадает в лапы дьявола, который своими обещаниями и лестью всё сильнее втягивает его в свои коварные дела.

Всё в мире имеет две стороны. На земле всегда и везде борются две силы, два мира противостоят друг другу: свет и темнота, день и ночь, белое и чёрное, добро и зло, правда и обман, честность и воровство, бескорыстие и рвачество, благотворительность и стяжательство, строительство и разрушение. И нет третьей стороны или пустоты, где можно спрятаться, отсидеться и переждать. Так устроена жизнь на земле — исчезают правда, справедливость и доброта, тут же на их место приходят ложь, коварство и жадность, которые иногда для простых и доверчивых людей украшаются фальшивыми цветами. Имеющий разум посмотрит на жизнь вокруг себя и сам всё поймёт. Два противоположных мира борются за человека. К каждому доброму делу, каждому человеку приставлен ангел, чтобы охранять их. К каждому плохому делу приставлены бесы и руководимые ими злые люди. Злой, жадный и своекорыстный человек хуже дьявола; дьявол боится Бога, а такой человек ни Бога не боится, ни людей не стыдится, потому как он отошёл от Бога и сотворил себе беспощадного кумира.

Человеку нельзя расслабляться и предаваться беспечности, — сие противно Божию попечению о людях, ибо человек окружён тайными силами, подвергающими его всяческим соблазнам и препятствующими его спасению. Апостол Петр учит нас: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш дьявол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Соблазняя злого, неустойчивого человека, дьявол и его бесы внушают ему, что только он, владея пороками, неуёмной жадностью, обманом приобретая богатство, имеет душу и может считать себя настоящим человеком — хозяином земли. Все остальные — честные, бескорыстные и добрые люди не имеют души и могут только обслуживать злых и жадных людей и быть у них рабами. Бесы подтолкнут человека на зло и сами же над ним насмехаются. Человек, соблазнённый бесами, не понимая того, первое время слепо исполняет их волю, но потом обязательно дьявол поиздевается над ним и доведёт его до тяжёлых мучений и конца смертного. В Священном Писании, в Притчах Соломоновых сказано: «Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их — путь к смерти».

Про наученных бесами злых людей, которые ради собственного обогащения пойдут на любое преступление, чтобы через собственное богатство управлять другими людьми и всем человечеством на земле, Христос в Священном Писании поведал: «Ваш отец — дьявол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины; когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи». Здесь Христос поясняет нам, что дьявол есть человекоубийца от начала, то есть с тех пор, как существуют люди. Кроме того дьявол и впоследствии являлся убийцею людей, действуя на них через силы природы и через злых людей. С самого начала, обольстив людей обещанием, что они станут властелинами и будут управлять миром, дьявол и потом непрестанно действует в том же направлении; он везде умножает ложь, стараясь, чтобы люди не знали Бога и не исполняли Его воли.

Соблазнённые блеском золота, наученные дьяволом, злые, поганые люди идут на любые ухищрения, придумывают разные козни и способы, чтобы мешать людям, делающим добрые дела и живущим по заповедям Божьим. Если зло иногда торжествует над добром, это не значит, что Бог способствует ему или бессилен перед ним. Он не пресекает зло сразу только потому, что любит нас, хочет научить нас, сделать нас стойкими против зла, чтобы мы, видя зло, были нетерпимы к нему и покинули путь нечестия. Жизнь подсказывает человеку и вразумляет его, надо только понимать эти подсказки, не поддаваться соблазнам дьявола и научиться различать добро и зло. Таким образом, стремясь к светлому миру и праведной жизни, человек должен научиться видеть пути чёрного мира — пути дьявола, ведущие человека к горькому для него исходу, а человечество к концу Света.

Прошло несколько дней, как лихоимец вернулся домой. Рано утром, перед рассветом, он сидел в горнице за столом, на котором стояли миски с гречневой кашей, капустой, мясом, нарезанным хлебом. Сытно поев, хозяин налил в кружку из глиняного кувшина овсяного киселя, глянул на жену, хлопотавшую у русской печки, и недовольным тоном проворчал:

— Ну, где пироги, что ты там возишься?

— Несу, несу, — торопливо ответила жена.

Проворно вынув из печки и подав мужу пироги, она отошла от стола. Обжигаясь и фыркая, хозяин поедал горячие пироги, запивая их холодным киселём. Стоя у печки, жена печальным взором смотрела на мужа и, наконец, решившись, спросила:

— Ты всё-таки едешь?

— Само собой, — ответил лихоимец, протягивая руку за очередным пирогом. — Кузнец на хуторе обещал мне соху новую да борону к весне сработать. Отвезу ему за то борова, что вчера забил, да свинью, что у соседа взял.

— Зачем ты не отдал соседу свинью, как обещал отцу Сергию?

— Мало ли, что я обещал. Вот отвезу свинью, и следов никаких не останется, и получится, что я ничего у соседа не брал. Пусть ищут.

— Ты же знаешь, нельзя брать чужого, Господь не велит. Ведь у нас всё есть: и кров, и пища, и одежда. Живём не хуже других, а тебе всё мало, — робко заметила жена.

— Господь далеко, — огрызнулся лихоимец. — А я хочу быть самым богатым в округе. Я тебе сто раз говорил, что своим трудом богатства не наживёшь, трудом праведным не построить дворцов каменных. Богатеть можно, только отнимая у других. Вон работники наши трудятся на меня с рассвета до заката, а получают только, чтоб с голоду не помереть — разве это мы не воруем у них, забирая себе всё сработанное ими? Аль вот, я отобрал у соседа его свинью, а за неё получу соху новую. Весной хозяин той свиньи на моей сохе на меня пахать будет, опять же задарма, как раб подневольный, только чтоб с голоду не подохнуть. Вот так и складывается богатство.

— И зачем тебе всё это нужно? Бога ты не боишься.

— У Бога дел и без меня хватает, ему не до меня. А я, когда богатым стану, пойду служить к боярину, а, может, к самому князю. Уж там я не простым мужиком буду, при власти я ещё разбогатею, там возможностей поболее.

— Ох, нехорошо всё это, — вздохнула жена. — Чует моё сердце, добром это не кончится, против законов Божиих идёшь.

— Молчи, глупая, ничего ты не понимаешь, я живу по своим законам, и никто мне не указ. Лучше займись делом, собери меня в дорогу. На дворе мороз, надену я тулуп новый, он теплее. Коня возьму лучшего — Сивку, он моложе да резвее.

Жена направилась к двери, перекрестилась и прошептала:

— Господи, прости его, грешного, несмышлёного, направь его на путь праведный, убереги его в дороге дальней.

Закончив свой обильный завтрак, хозяин запряг коня в сани, уложил в них свиные туши, накрыл рогожей и двинулся в путь. Когда выезжал со двора, настроение было хорошее — оделся тепло, конь резвый, однако мысли о предстоящей выгодной сделке согревали его больше, чем новый овчинный тулуп. Ничто не предвещало беды.

Вскоре деревня осталась позади, конь резво бежал по неширокой санной дороге. По небу ползли хмурые тучи. Слева до горизонта простиралось поле, покрытое чистым белым снегом, впереди и справа за полем темнел лес.

Лихоимец сидел в санях, закутавшись в тулуп. Сзади лежали свиные туши, которые, как он мечтал, позволят ему увеличить его богатство. Время от времени он смотрел по сторонам, оглядывался назад, всё-таки боязно одному на зимней дороге. У него не было родственников и друзей, которых он мог бы взять с собой в попутчики. Просить кого-нибудь из соседей он не смел — не хотел быть обязанным, к тому же могли увидеть тушу украденной свиньи. Пришлось одному терпеть все невзгоды зимнего пути.

Оглядевшись в очередной раз, лихоимец заметил со стороны леса небольшое серое облачко. Сначала он не обратил на него внимание, отвернулся, но что-то тревожное кольнуло его. Присмотрелся и постепенно стал различать волков, бегущих в клубах снежной пыли наперерез саням.

Лихоимец хлестнул плетью коня, который раньше хозяина почуял опасность и рвался вперёд изо всех сил. Стая всё приближалась и вскоре выбежала на дорогу. Несколько крупных зверей пытались по обочине обойти сани и напасть на лошадь. Видя перед собой богатую добычу, подгоняемые голодом, хищники неистово рвались вперёд, однако, увязая в глубоком снегу, они не могли её догнать. Лихоимец уже видел оскаленные пасти, клыки, капающую с языков зверей слюну. Животный страх овладел им, он всё сильнее нахлёстывал коня. Молодой сильный жеребец, спасая свою жизнь и хозяина, летел вперёд, не давая волкам обойти себя. Гонка продолжалась до леса.

Там дорога была совсем узкой, почти вплотную к ней подступали могучие сосны, между которыми лежал глубокий снег. Здесь звери не могли напасть сбоку и сбились в кучу на дороге, мешая друг другу, бег их замедлился, однако расстояние между ними и санями постепенно сокращалось.

Ездок спиной чуял смертельную опасность, его охватил ужас. Сначала он прижался в санях ближе к лошади, но неожиданно сообразил, что волков гонит голод и запах мяса. Смертельный страх, овладевший лихоимцем, преодолел его жадность, и он сбросил на дорогу свиную тушу. Передние волки набросились на неё, стали рвать на части и, получив свою долю добычи, прекратили преследование. Остальные, перепрыгивая через собратьев, продолжали погоню. Лихоимец сбросил вторую тушу.

Теперь его преследовали только три волка. Впереди бежал самый большой и самый сильный зверь. Он всё приближался. Лихоимец не мог оторвать от него взгляда, ему казалось, что волк увеличивается до размеров разъярённого быка и из его пасти вырывается огонь. Прощаясь с жизнью, лихоимец закрыл глаза, перекрестился и прошептал последние слова:

— Господи, прости меня, грешного.

В это время Михей строгал щепу возле очага в келье игумена. Дверь отворилась, пахнуло холодом, вошёл Сергий.

— Не приходил кто из деревни, где живёт тот обидчик сирот, что мы призывали для беседы? — спросил он, снимая полушубок.

— Нет, отче, — ответил келейник.

— Вижу я, свинку соседу он не отдал, но с ним происходит что-то неладное. Кабы беды какой не случилось.

— Грех он совершил, отче.

— Человек, совершивший грех, оступился, и нам надобно спасать его. За душу каждого человека мы должны молиться, а судьбу его определит Господь. Помолюсь я Всевышнему за душу раба Его, попрошу простить ему грехи и не оставить в беде. Господь милостив.

Сергий зашёл в свою комнату, опустился на колени и стал молиться.

Между тем погоня волков за санями продолжалась. Лихоимец сидел, сжавшись в комок и зажмурившись от ужаса. Наконец, он решился открыть глаза, и увидел, что преследуют его обыкновенные волки и вот-вот настигнут его. Когда самый первый из стаи приблизился настолько, что мог прыгнуть в сани, лихоимца неожиданно осенило: он снял свой новый тулуп и бросил его на зверя. Тот не успел увернуться, и тулуп накрыл его с головой. От неожиданности волк споткнулся и упал. Бегущие за ним звери кинулись на тулуп и, злобно рыча, принялись рвать его, не давая упавшему собрату встать. Наконец он вскочил, и между волками началась драка. Жеребец мчался из последних сил.

Лишившись тулупа и оставшись в одной рубахе, несчастный возница лежал в санях, съёжившись и зарывшись в сено. Он дрожал от страха и холода и даже не видел, куда везёт его лошадь. После перенесённого ужаса им овладело полное безразличие.

Уходя всё дальше и дальше от стаи, не чуя преследования и не управляемый возницей, жеребец постепенно успокоился и пошёл шагом. Утомлённый изнурительной гонкой, он шёл медленно, тяжело дыша, от него валил пар. Наконец он остановился перед мужиками, стоявшими на дороге. Их было четверо, все в старых потрёпанных полушубках, у каждого за поясом топор, в руках рогатина. Несчастный лихоимец продолжал лежать, зарывшись в сено, потому мужики не могли его видеть, и один из них воскликнул:

— Эй, братцы, кажись, в санях никого нет.

— Поглядим, а ну, держи поводья, — скомандовал рослый детина и, вынув из-за пояса топор, направился к саням.

Следом подошли двое других. Услышав человеческие голоса, лихоимец разгреб сено и, увидев мужиков, с испугом спросил:

— Вы кто? Чего надобно?

— А никто, — ответил детина с усмешкой. — Нас добрые люди не видят, нас как бы и нет, ан мы есть. А вот кто ты, поглядим, ну-ка, вылазь из саней.

Лихоимец выбрался на дорогу и стоял молча, дрожа от холода и страха.

— Это как тебя угораздило без одёжи в лесу остаться? — поинтересовался мужичок небольшого роста.

Дрожащим голосом, заикаясь, возница стал рассказывать:

— Волки на меня напали… Не, не волки… Нечисть разная… Пасть — во, зубы — во, — показал он дрожащими руками, — а из пасти огонь… Туши поросячьи и тулуп съели.

— Так, може, и мы не люди, а эти самые… рогатые? — ехидно спросил мужичок.

Лихоимец смотрел на разбойников, в глазах у него двоилось, и ему виделись черти. Несчастный попятился от них, крестясь и бормоча:

— Черти, черти… Сгинь, нечистый.

Мужики дружно засмеялись:

— Эк его приморозило, заикается, и черти перед глазами.

Один из ватаги, осмотрев лошадь и сани, простуженным голосом прохрипел:

— А живёшь ты не худо. Вон, жеребец ладный, сбруя справная, да одежонка твоя не то что наша. Видать, тебе нечистый помогает добро наживать.

— Да-а, лошадка добрая, — пробасил детина, подойдя вплотную к лихоимцу. — Делиться, добрый человек, надо с ближними своими.

Когда возникла угроза лишиться своего добра, к лихоимцу вернулась реальность, и он замямлил плаксивым голосом:

— Ребятушки, не отнимайте лошадёнку, помилуйте Бога ради.

— Ты Бога не поминай, видать, давно ты забыл о нём, коль за тобой нечистый гоняется да добро, которое дал тебе, обратно требует. — Детина нахмурился. — Не своим же горбом ты добро наживал.

— Братцы, не обижайте несчастного, последнее отбираете, — прогнусавил лихоимец.

— Вишь, назвал нас братцами. То верно, братья мы с тобой по делишкам нашим, — с ехидством заметил мужичок небольшого роста. — Знать, грешил много, коль хлебаем мы с тобой из одной миски со стола у нечистого. Только нам он даёт куски поболее, от богатеев, а тебе позволяет отнимать последнее у бедняков. Вот он и привёл тебя к нам, чтоб ты с нами тем добром по-братски поделился.

— А жизнь свою, «братец», — прохрипел простуженный разбойник, хлопнув страдальца по плечу, — кончим мы с тобой одинаково: в преисподней вместе в одном огне гореть будем.

Мужик, державший лошадь за поводья, оглянулся, увидев вдалеке на горе всадников, слегка свистнул.

— Будя трепаться, — пробасил детина. — Возьмём лошадку покататься, а то ноженьки устали, всё пеши ходим.

Мужики быстро сели в сани.

Лихоимец не видел всадников и захныкал:

— Братцы, а как же я? Ведь сгину на морозе.

— Не сгинешь, ещё не пришёл твой час, «братец»! — с усмешкой ответил разбойник и стегнул плёткой коня.

Отдохнувший конь резко рванул сани. Разбойники качнулись, хватаясь друг за друга. Один из них оглянулся и крикнул:

— Как нечистый тебе поможет снова добра нажить, мы с тобой опять встретимся… Жди нас!

Раздался дружный хохот мужиков, и сани, свернув на боковую дорогу, скрылись в лесу.

Лихоимец упал на колени, простёр руки к небу и простонал:

— Господи! Почему я покинул Тебя и не послушал Тебя? Прости меня, Господи, прости грехи мои тяжкие. Помоги мне, Господи. Нет мне без Тебя жизни на свете этом.

Несчастный обхватил голову руками, ударился лбом о дорогу, да так и замер.

Закончив молиться, Сергий вышел из своей комнаты. Михей, сидевший за столом, оторвал взгляд от книги и спросил:

— Отче, может, сходить в деревню, узнать, вернул ли обидчик свинку соседу?

— Не надо, свинку он вернёт и днями сам тут будет, — ответил Сергий.

Зачерпнув ковшом из ведра, стоявшего на скамейке, Сергий напился свежей холодной воды, надел полушубок и взял лопату.

— Пойду дорожку к роднику расчищу, — сказал он и открыл дверь. На Михея пахнуло морозным воздухом.

Несчастный лихоимец ещё некоторое время стоял на коленях, склонившись до земли и накрыв руками голову. Он потерял счёт времени и не понимал, где он и что с ним происходит. Даже услышав конское ржание, он не придал этому значения, видимо, решив, что звуки доходят до него уже из другого мира. Реальность стала возвращаться к нему только тогда, когда к конскому ржанию прибавились людские голоса.

Несчастный, всё ещё не веря своим ушам, медленно, как бы боясь спугнуть голоса, приподнял голову. Увидев вооружённых всадников, он попытался встать. Поднимался с большим трудом, дрожавшие от страха и холода ноги еле держали его.

Подъехавшие всадники, увидев на лесной дороге раздетого, дрожащего от холода мужика, всё поняли без объяснений. Один из них накрыл его своей накидкой, другой посадил позади себя на коня, и всадники продолжили путь. Вскоре они въехали в деревню.

— Показывай, где дом твой, — обратился всадник к лихоимцу, сидевшему у него за спиной.

— Вон, — спасённый указал на высокий забор.

Ратники подъехали. Дом был самый большой в деревне, новый, крытый тёсом. Из хлева во дворе слышалось мычание коров и похрюкивание свиней. Лихоимец с трудом слез с коня, отдал накидку и всё повторял, низко кланяясь своим спасителям:

— Братцы, не знаю, как и благодарить вас за спасение моё чудное. Дай Бог вам всем здоровья. Зайдите в дом ко мне, отдохните с дороги.

— Спасибо, мил человек, некогда нам, служба Князева, — ответил один из ратников.

— Бывай здоров, хозяин, — сказал другой и с усмешкой добавил: — Не попадай более в лапы к нечистому. Бога благодари, что мы рядом оказались, в следующий раз нас может не быть.

Ратники дружно засмеялись, развернули коней и ускакали. Несчастный пошёл к своим воротам.

Увидев в окно подъехавших всадников и раздетого мужа, из дома выбежала жена. Остановившись на пороге, она дрожащим голосом едва вымолвила:

— Боже мой, что случилось? Где лошадь? Где тулуп?

— Не кричи, жив я, жив. Тебе что, этого мало? — грубо оборвал её муж, — неси быстро полушубок.

Жена убежала в дом. Хозяин пошёл к сараю и выгнал во двор свинью. Из дома вышла жена с полушубком в руках и с испугом крикнула:

— Ты что ещё задумал?

Мужик надел полушубок:

— Погоди кричать. Иди в избу, подбрось дров в печь поболее, натопи, чтоб жар был, да лежанку мне изготовь, приду, греться буду, чтоб не захворать. А я пока отгоню свинку соседу взамен той, что у него взял, потом всё тебе поведаю.

Жена, стоя на пороге, смотрела, как муж выгоняет свинью за ворота. Она поняла, что с ним случилось что-то страшное, раз он так поспешно кинулся исправлять свои грехи.

— Господи, прости его, грешного, — прошептала она и, перекрестившись, вошла в дом.

На следующий день лихоимец пришёл в обитель. Постучав в ворота и дождавшись привратника, он поздоровался и робко спросил:

— Можно к игумену Сергию?

Узнав посетителя, приходившего ранее, инок ответил:

— Проходи, он в своей келье.

Лихоимец пересёк двор и постучал в келью Сергия. Вышел Михей, прикрывая глаза от яркого солнечного света.

Проситель низко поклонился ему:

— День добрый, мне очень надо повидать игумена Сергия.

— Я узнаю, сможет ли он теперь говорить с тобой, — ответил Михей и вернулся в келью.

В келье он подошёл к Сергию, который был занят чтением:

— Прости, отче, как ты днями сказывал, пришёл тот крестьянин, что свинку у соседа взял, желает говорить с тобой.

— Пусть войдёт, — ответил Сергий, отодвигая книгу.

Келейник открыл дверь.

— Проходи, — он кивком указал лихоимцу, куда идти.

Войдя, несчастный пал перед Сергием на колени, земно поклонился и сквозь слёзы стал просить:

— Прости меня, отче, нечистый попутал, жадность одолела, большой грех я совершил, не хотел отдать соседу свинью, которую взял у него. Прости меня, отче.

— Встань, сын мой, — Сергий попытался поднять его.

— Нет, отче, недостоин я стоять перед тобой, обманул я тебя. — Лихоимец не вставал.

Сергий настаивал:

— Прошу тебя, сын мой, встань.

Крестьянин поднялся с колен. Сергий усадил его на лежанку напротив и продолжил разговор:

— Ведаю я, сын мой, что свинку ты вернул соседу, и что пришлось тебе многое пережить. Но знай, всё, что с нами происходит, есть промысел Божий.

Лихоимец, не скрывая изумления, смотрел на Сергия:

— Отче, урока того хватит мне на всю жизнь оставшуюся. До скончания дней моих буду молить Бога простить мне мой грех.

— Сын мой, Священное Писание учит: сребролюбие — начало всех бед, мать всех грехов и страстей, — говорил Сергий, как всегда, тихим спокойным голосом. — Как же мы не страшимся отнимать чужое, обижать ближнего и творить всякое зло? Ужели мы ещё не довольны тем, что даёт нам Господь по милости Своей, когда засматриваемся на чужое добро или ни во что ставим Его долготерпение? Разве не видим мы, как у нас на виду творящие неправду становятся нищими, их дома пустеют, и память о них исчезает навсегда? А в будущей жизни их ждёт вечное мучение. Молись, сын мой, и впредь не твори дел, нарушающих заповеди Божии. Раскаяние совершается не только словами, но и добрыми делами. Молись, сын мой, искупай грехи добрыми поступками, Господь великодушен. А теперь иди домой. Спаси тебя Господь. — Сергий перекрестил согрешившего.

Крестьянин слушал игумена, смиренно склонив голову. Когда Сергий закончил, лихоимец встал, повернулся к образам.

— Господи, прости меня, грешного, — тихо произнёс он, крестясь и пятясь к выходу.

Проводив его, Сергий стал перед образами, перекрестился.

— Благодарю Тебя, Господи, что не дал погибнуть рабу Твоему и помог вернуться на путь праведный. Все мы, Господи, дети Твои, и великодушие Твоё к нам безмерно.

Год 1369

Ангел в алтаре.

Однажды летом Сергий служил Литургию. Ему помогали Исаакий Молчальник и отец Макарий. Вдруг они увидели в алтаре ангелоподобную фигуру в блистающих ризах, сияющую необычным светом. На малом входе с Евангелием чудный муж шёл вслед за Сергием, и лицо его сияло, как солнце, так что Исаакий и Макарий не могли даже взирать на него и потупили взор. Литургия окончилась, и чудный муж стал невидим.

Столь удивительное явление разверзло уста Исаакию, и он обратился к Макарию:

— Отче, что это было за чудное видение? Кто этот дивный муж?

— Не знаю, — ответил Макарий, — но и меня объемлет волнение. Может, к нам пришёл какой священнослужитель?

— Да нет, если бы пришёл кто новый, нам стало бы известно.

— Мыслю я, что с Сергием служил Ангел Божий. Ангелы любят себе подобных.

— Спросим у отца Сергия.

Иноки, бывшие в церкви, не видели ни Ангела, ни чудного света, для них всё шло обычным чередом. После службы все, кроме игумена, направились к выходу. Исаакий и Макарий, удостоенные чудного видения, остались в церкви и решили наедине спросить о его таинственном сослужителе. Когда все братья вышли, Исаакий и Макарий подошли к игумену.

— Скажи нам, отче, Бога ради, кто этот неизвестный священник, служивший с тобой? — спросил Исаакий,

— Господа ради не скрой от нас, честный отче, ведь мы своими очами видели четвёртого, точно Ангела Божия, служившего с тобою, — проявил настойчивость Макарий.

Задумавшись, Сергий некоторое время помолчал, затем, перекрестившись, ответил:

— Если уж Сам Господь Бог открыл вам эту тайну, то могу ли я скрывать её от вас. Тот, кого вы видели, действительно был Ангел Господень, и не теперь только, а и всегда, когда я совершаю Божественную Литургию, мне, недостойному, бывает такое посещение. Но прошу вас, строго храните тайну сию, пока я жив.

Исаакий и Макарий, сочтя за благо ответ, далее не решились его расспрашивать, перекрестились и молча вышли из церкви.

Год 1370

Беседа Сергия с Фёдором и Андреем.

Весна пришла в начале марта. В тёплые солнечные дни снег на Маковице начал таять, на крышах повисли сосульки. По ночам на землю опускался мороз, и лужи, появлявшиеся днём, покрывались тонкой ледяной коркой.

После вечерни Сергий пошёл к Фёдору. Было темно, и ему приходилось осторожно обходить застывшие лужи, блестевшие при лунном свете.

В келье Фёдора, расположенной недалеко от кельи игумена, было две комнаты. В первой разместилась мастерская, в другой — две лежанки. В мастерской горел очаг, наполняя теплом всю келью. На столе у окна стояли банки с красками, растёртыми на квасе с добавлением яичного желтка, деревянные коробочки с толчёными цветными порошками, чугунная ступа, кисти. В углу у стены — липовые доски на шпонках, приготовленные для писания икон. Доски были разных размеров, на всех выдолблены ковчежцы, некоторые покрыты левкасом, приготовленным из мела, смешанного с осетровым клеем. На стенах висели готовые иконы. На подставках горели восковые свечи, пахло красками и конопляным маслом.

Фёдор писал недавно начатую икону. Рядом сидел Андрей и рисовал углём на доске, временами поглядывая на старую, потемневшую от времени икону византийского письма. Прервав работу, Фёдор подошёл к столу, поменял кисть на новую тонкую беличью. Возвращаясь на прежнее место, он посмотрел на творение Андрея, взял уголёк и поправил несколько линий:

— Может так?

Андрей покрутил головой, разглядывая рисунок, немного подумал и согласился:

— Так краше, — и продолжил своё занятие.

Услышав стук, Фёдор открыл дверь. На пороге стоял игумен. Фёдор поклонился ему. Андрей встал и тоже поклонился. Перекрестившись на образа, Сергий подошёл, посмотрел работу Фёдора, затем работу Андрея и спросил:

— Ну как, Андрейка, доволен ты сим занятием?

— Очень доволен, отче, — ответил Андрей.

— Отрок к труду прилежный, — вступил в разговор Фёдор. — Почитай, за три года выучился готовить краски, покрывать доски левкасом. Теперь понемногу осваивает письмо. Вот пытается списать икону византийскую.

— Образа наши пошли из Византии, по ним и учиться надо. Как, Андрейка, нравится тебе византийское письмо? — поинтересовался игумен.

— Нравится, отче. — Немного помолчав, ученик робко добавил: — Только лики на них не похожи на наши, и краски какие-то тёмные. Радости и светлости в них мало.

Сергий посмотрел на Фёдора, улыбнулся.

— Так мы, отче, с отроком о том не единожды толковали, — как бы оправдываясь, заметил Фёдор.

— Скажи, а какую икону ты более всего желал бы писать?

Некоторое время Андрей сидел в задумчивости, затем, почесав затылок, посмотрел на своего учителя. Фёдор кивнул ему:

— Ну, сказывай, сказывай.

— Святую Троицу, — робко ответил Андрей.

— Пошто так?

— Так ведь обитель наша наречена во имя Пресвятой Троицы, и мы все ученики её.

— Похвально, сын мой, стремление твоё. А решил ты, как изобразишь столь сложный образ?

— Пока нет, отче, — робко ответил Андрей, — о том я в молитвах своих прошу Пресвятую Троицу.

— Ему ещё надо научиться твёрдо держать кисть в руке, узнать весь секрет красок. Тому я теперь и учу его, — поддержал отрока Фёдор. — А важнее того надлежит постичь мудрость Священного Писания.

Сергий погладил Андрея по белокурой головке:

— Тебе, Андрей, предстоит познать, что из всех христианских догматов догмат о Пресвятой Троице, будучи важнейшим, есть вместе с тем и самый трудный для его усвоения ограниченной человеческой мыслью. Догмат Святой Троицы заключает в себе две основные истины. Первая — Бог есть един по Существу, но Троичен в Лицах, или иными словами: Бог — Триединый, Триипостасный, Троица Единосущная. Вторая истина — Ипостаси имеют личные, или ипостасные свойства: Отец не рожден. Сын рожден от Отца. Дух Святой исходит от Отца. Мы поклоняемся Пресвятой Троице единым нераздельным поклонением. Сие понятно тебе?

— Отче, прости меня, пока не все слова мне понятны, — виноватым голосом произнёс Андрей. Увидев, что игумен улыбнулся, поспешно добавил: — но я обязательно всё выучу, приложу все силы, чтобы постигнуть Священное Писание.

— Верю, верю, у тебя всё впереди. С Божией помощью, прилежанием и трудом ты всё одолеешь. А пока я дам тебе небольшое пояснение.

— Внимаю, отче, всем сердцем.

Переглянувшись с Фёдором, Сергий продолжал:

— Троица — это единство божества в трех лицах — Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого. В Троице все равны, едины и неразделимы. Троица показывает нам, как должно строиться общество людей. Образ Пресвятой Троицы дан нам, дабы воззрением на него побеждался страх ненавистной розни мира сего. Это призыв к любви и свету, и на том к объединению всех людей русских, призыв к прекращению междоусобиц и объединению княжеств в единую державу. Единение народа русского спасёт от братоубийственных войн и защитит от врагов иноземных. Дерзай, сын мой, да хранит тебя Господь для дел будущих во славу земли Русской.

Сергий осенил Андрея крестным знамением.

— Отрок весьма смышлёный и способный. Коль усердия не потеряет, славные иконы писать будет, — похвалил Фёдор ученика.

— Господи, помоги ему. — Сергий перекрестился.

— Присядь, отче, — предложил Фёдор и придвинул табуретку.

— Благодарствую, сын мой.

Фёдор сел рядом. Андрей продолжил рисовать.

— Хочу я, сын мой, говорить с тобой.

— Всем сердцем внимаю тебе, отче, — с лёгким поклоном ответил Фёдор.

— Уж почитай два десятка лет минуло с тех пор, как твой отец и мой брат Стефан привёл тебя, несмышлёного отрока, в нашу обитель. Все эти годы ты был одним из самых усердных моих учеников. Вижу я твоё искреннее старание в службе Господу Богу нашему. С большой ревностью ты подвизаешься в посте и молитве, в трудах и терпении. Тебе уж за тридцать годов минуло, и ты удостоен священного сана. Хотел бы я зреть в тебе своего преемника и завещать тебе настоятельство в обители сей, когда придёт на то время. Что скажешь ты?

Фёдор знал, что ответить, но медлил произнести слова, которые болью отзовутся в душе наставника. Некоторое время он молча сидел, опустив взор, наконец решился:

— Отче, ты за отца мне телесного и духовного, много лет ты меня учил и воспитывал, заронил в меня и укрепил веру во Всевышнего Господа Бога нашего. Благодарен я тебе за такое великодушие ко мне и за честь, какую ты мне оказываешь. — Фёдор поклонился Сергию. — Прости меня, отче, но иные желания рождаются в душе моей. Жажду я самостоятельности, хочу сам начинать и совершать дела Божии. Возымел я, отче, желание основать свой монастырь и просить у тебя на то благословения.

Лицо Сергия стало печальным. Не хотел он отпускать от себя своего лучшего и любимого ученика, на которого возлагал большие надежды, но ещё менее хотел противиться его стремлениям. Немного помолчав и справившись со своим огорчением, Сергий ответил:

— Ну что ж на Москве, в Старом Симонове, строится церковь Успения Божией Матери. Святитель Алексий вознамерился основать там монастырь и испрашивал у меня совета в назначении настоятеля в обители той. Коль ты так желаешь самостоятельности, буду я просить владыку о тебе.

Если бы Сергий и Фёдор в этот момент взглянули на Андрея, они увидели бы, сколько тоски и печали отразилось на его детском лице из-за боязни потерять учителя и потому расстаться со своей мечтой стать иконописцем. Но взрослые не заметили этого, душа каждого из них была заполнена своими нелёгкими переживаниями.

Фёдор встал, низко поклонился и, не скрывая радости, молвил:

— Благодарю тебя, отче, за столь высокое доверие.

— Хорошо, сын мой, с Божией помощью сбудутся твои желания. Ты доволен?

— Доволен, отче, однако, тяжко мне, что я должен буду покинуть тебя, — в голосе Фёдора смешались радость и печаль.

— Не мучайся, сын мой, — успокаивал его Сергий, — начинай сам совершать дела Божии. Я верю в тебя, и останешься ты предметом постоянных тревог и молитв моих. — Сергий встал, и Фёдор вслед за ним. — Благословляю тебя на дела твои трудные. Всегда моли Господа Бога о спасении Руси нашей от врагов внутренних и внешних, скрытых и явных. Веруй и молись, сын мой, да спасёт и сохранит тебя Господь. — Сергий благословил племянника.

Фёдор низко поклонился:

— Благодарю тебя, отче.

Затем подошёл к Андрею, положил ему руку на плечо. Андрей с тревогой смотрел то на Фёдора, то на игумена.

— Отче, а что с Андрейкой будет? — спросил Фёдор с беспокойством. — У отрока великие способности, ему же только двенадцать годов, а вон как пишет, учителя хорошего ему надо, прекрасным иконописцем станет.

— О нём не беспокойся, это наш сын, и мы о нём позаботимся. С тобой трудится Феофан, вот он и продолжит обучение отрока, — ответил Сергий, затем обратился к Андрею: — Будешь учиться у Феофана?

Слова игумена обрадовали паренька. Как это бывает только у детей, он быстро успокоился, понял, что его занятия иконописью не прекратятся, и покорно ответил:

— Буду.

— Вот и хорошо, — Сергий улыбнулся мальчику. — Способности трудом развивать надо и верить в помощь Божию.

Потом снова обратился к Фёдору:

— Пойду я, а ты готов будь, как снег сойдет, отправимся с тобой на Москву.

Год 1371

Посольство от Вселенского Патриарха. Сергий идёт в Москву к святителю Алексию. Введение в обители общежительства.

В начале июня в обитель к игумену Сергию из Царь-града прибыл посланник Вселенского Патриарха. Узнав, кто к ним приехал, инок-привратник подозвал послушника, велел ему сообщить игумену и спешно открыл ворота.

Во двор вошёл греческий митрополит — почтенный старец в рясе. За ним следовали семеро сопровождавших его монахов, один из которых нёс небольшой ларец из красного дерева. Навстречу гостям уже шёл Сергий вместе со старейшими братьями Стефаном, Симоном, Саввой, Макарием, Исаакием, Леонтием и Яковом. Хозяева и гости поклонились друг другу, и митрополит торжественно произнёс на русском языке с акцентом:

— Вселенский Патриарх кир Филофей благословляет тебя и посылает тебе поминки: крест, параманд и схиму вместе со своим писанием.

Слова митрополита смутили Сергия, и он, оглянувшись на старейших иноков, ответил:

— Не думаю я, что имя моё известно Вселенскому Первосвятителю. Три тысячи вёрст отделяют нашу скромную обитель от Царьграда, да и кто я, чтобы удостоиться такой великой чести от Патриарха Вселенского? Не к другому ли кому вы посланы? Кто я, грешный, чтобы мне получать поминки от Святейшего Патриарха?

— Нет, отче святый, мы не ошиблись, — ответил митрополит. — Мы хорошо знаем, что к тебе посланы, а не к иному кому. Ведь ты Сергий Радонежский?

— Да, я — грешный чернец Сергий.

— Тебя-то вот и благословляет святейший Филофей, Вселенский Патриарх. Благоволи принять дары его и писание.

Монах из свиты митрополита поднёс ларец. Сергий жестом показал братьям принять его. Симон и Стефан послушно сделали требуемое.

Сергий с поклоном обратился к митрополиту и его свите:

— Прошу вас, гости дорогие, после пути дальнего и трудного отведать нашей пустынной пищи, а потом, высокопреосвященный владыка, отдохнёте в нашей обители. А я должен идти в Москву, к святителю нашему Алексию.

Сергий и митрополит в сопровождении гостей и старейших братьев пошли в трапезную. Симон и Стефан отнесли ларец в церковь и направились к гостям. Они уже подходили к трапезной, когда навстречу им вышел Сергий.

— Я немедля иду в Москву с писанием Патриарха. Гостей наших надо устроить и успокоить. Скажите Роману, пусть собирается, пойдёт со мной.

Как всегда, Сергий отправился в Москву пешком. Быстрым размеренным шагом шёл он по лесной дороге, за ним следовал Роман с непременной принадлежностью всех путников — котомкой и посохом. Шли они весь день от восхода солнца до заката, иногда останавливались для кратковременного отдыха. В короткие ночи спали на лапнике под деревьями.

В середине третьего дня они вышли из леса, дальше дорога тянулась полем. Сергий оглянулся на идущего позади Романа, остановился и спросил:

— Может, отдохнём немного?

— А далеко ещё до Москвы?

— Да нет, — Сергий посмотрел на небо. — Бог даст, до захода солнца будем.

Роман знал выносливость и упорство Сергия, знал о его многодневных пеших походах по городам и весям, и ему — крепкому мужу, бывшему почти на десяток лет моложе игумена, было неловко показать свою слабость. Посмотрев на Сергия и не увидев на его лице следов усталости, Роман уверенно сказал:

— Нет, отче, отдыхать в Москве будем.

Они пошли дальше.

С митрополитом Алексием Сергий встретился на следующее утро.

Владыка работал в своей палате, когда ему доложили о прибытии игумена Сергия.

— Встречайте гостя дорогого, — распорядился Алексий.

Монах-служитель скрылся за дверью, и вскоре в палату вошёл Сергий. Митрополит поспешил ему навстречу.

— Рад видеть тебя, брат мой любезный. — Они обнялись и расцеловались. — Давай присядем и ты расскажешь мне, с чем пожаловал.

Алексий подвел Сергия к скамье, стоявшей у окна.

— Владыка святый, случилось событие необыкновенное, прибыл к нам в обитель из Царьграда посланник Вселенского Патриарха греческий митрополит со свитой.

— Что привело к нам столь важного гостя? — спросил Алексий.

— Привёз благословение от Вселенского Первосвятителя и поминки: крест, параманд, схиму и писание. Все дары остались в обители, не решился я принять их без твоего благословения, а патриаршую грамоту принёс тебе. — Сергий подал Алексию свиток.

Алексий взял его и протянул служителю.

— Прочти.

Тот, приняв грамоту, подошёл к окну и стал читать:

— «Божиею милостию архиепископ Константинограда Вселенский Патриарх кир Филофей о Святом Духе сыну и сослужебнику нашего смирения Сергию: благодать и мир и наше благословение да будет с вами. Слышахом убо еже по Боге житие твое добродетельное, и зело похвалихом и прославихом Бога. Но единой главизны еще не достаточествует тебе, ибо не общее житие стяжал. Понеже ведаешь, и сам Богоотец пророк Давид, все обнявший разумом, ничто столько не похвалил, говоря: «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе». Потому же и я совет благой даю вам, да составите общее житие, и милость Божия на вас, и Пречистыя Богородицы, и всех святых, и наше благословение и молитва да будут с вами».

Закончив читать, служитель вернул грамоту Алексию.

— Что повелишь, владыка святый? — спросил Сергий.

— Сам Бог прославляет славящих Его, — ответил Алексий. — Он сподобил и тебя такого блага, что имя твоё и твоя святая жизнь стали известны в такой далёкой стране, и даже сам Вселенский Патриарх шлёт тебе советы на общую пользу. Мы очень благодарны святейшему Патриарху за такой совет, и что он повелевает и благословляет, то благословляем и мы. Теперь не смогут воспротивиться все противники введения общежительства в наших монастырях.

— Благодарю тебя, владыка святый, твоих слов достаточно, чтобы знать волю Божию.

— Возьми послание Патриарха и прочти его братии в обители, — Алексий подал грамоту Сергию, — а также передай им моё благословение на дело доброе, богоугодное. А теперь иди с миром. Да хранит тебя Господь.

Через несколько дней Сергий и Роман вернулись в обитель. На следующий день, по окончании Литургии Сергий прочитал инокам послание Патриарха, а также передал им благословение митрополита Алексия на дело доброе и богоугодное. Иноки безропотно выслушали и разошлись по своим кельям. Игумен знал, что многие братья давно высказывались за введение в обители общежительства, но были и противники такого порядка. Сергий дал братии несколько дней для размышления и потом решил говорить со старейшими из них.

Собираясь к утрене, Сергий поручил Михею:

— Скажи старейшим братьям, чтоб после повечерья были в трапезной, и ты будь там.

— Выполню сие, отче, — ответил Михей с поклоном.

Вечером в трапезной собрались старейшие иноки:

Стефан, Симон, Савва, Илия, Макарий, Исаакий, Леонтий, Яков, Михей, Роман, Елисей, Никодим. Они стояли группами по несколько человек и говорили о своих насущных делах. Войдя в трапезную, Сергий перекрестился на образа. Присутствующие ответили ему поклоном. Все сели за длинный стол, и Сергий начал разговор:

— Прошло пять дней, как мы объявили братии желание Патриарха Вселенского и нашего митрополита о введении в обители общежития. Я видел, что братия в основном согласна с новым порядком, но думаю, что не всем это по душе.

— Вчера ко мне обратились два инока с просьбой отпустить их из обители, — сказал Симон.

— Что, они уходят в мир аль в другие монастыри? — спросил Сергий.

— Говорят, идут в другие, более вольготные, особожительные.

— Правила общежития действительно строгие, — продолжил Сергий. — По доброй воле отрекались древние христиане от земных имуществ. Сам Создатель не насилует свободную человеческую волю. Тех, кому новые порядки в обители придутся не по нраву, удерживать не будем. Но и среди оставшихся могут оказаться такие, кто внешне подчинится требованиям общежития, но в душе не смирится с ущемлением самостоятельности. Братии запрещено называть что-либо своим, больное отсечение от себя земных благ и пристрастий есть подвиг, доступный лишь высоким душам и совершающийся только ради высочайших целей: ради Бога и Его Царства. Нелепо требовать подвига от всех людей, есть слабейшие, и есть сильнейшие, избирающие для себя тяжкий крест иночества. — Сергий окинул взглядом собравшихся, увидев молчаливую поддержку единомышленников, продолжал: — Братья, до последнего времени мне почти не приходилось заботиться о житейских потребностях всего братства, поскольку каждый заботился о себе сам. Ко мне приходили больше за духовным советом, для откровения своих помыслов, своих скорбей и нужд духовных. Теперь придётся заботиться и о пище, и об одежде, и обо всём необходимом для братии. В этом деле я не имею опыта и возлагаю все надежды на вашу помощь. Прошу вас, братья мои любезные, умудрённые жизнью иноческой, помочь мне молитвами духовными и трудами. — Сергий смотрел на братьев, все сидели, склонив головы. Он обратился к Стефану: — Что скажешь, брат мой любезный, мы с тобой первыми пришли на Маковицу, и ты наставлял меня, дай и теперь совет.

— В общежитии трудиться на общую пользу должны все способные к труду, а к престарелым и болящим надо приставить послушников. Для управления делами тебе нужны помощники, — ответил Стефан.

— А каким делом поможешь мне ты?

— Я уже говорил тебе, что пришёл в эту тихую обитель, чтобы удалиться от мирских дел, быть простым иноком-послушником. Если тебе нужно, я поделюсь с тобой своими знаниями.

— Хорошо, я с благодарностью приму твои советы. Что скажешь ты о помощниках моих?

— Предлагаю — и думаю, братия со мной согласится — назначить келарем брата Илию.

— Что думаете, братья? — спросил Сергий, глядя на собравшихся.

С разных сторон раздались голоса:

— Добро сие.

— Хорошо, — согласился Сергий. — А кого вы считаете достойным быть духовником для всей обители?

— Думаю, наиболее опытный в духовной жизни, отличающийся смиренномудрием — это брат наш Савва, — молвил Макарий.

— Что скажете, братья? — спросил Сергий.

Опять раздались голоса:

— Согласны.

Сергий кивнул и продолжал:

— Для соблюдения порядка и благочиния в церкви во время богослужения, наблюдения за точным выполнением церковного устава нужен экклесиарх. Им может быть брат Симон. Согласны?

И снова все одобрили его предложение.

— Что касается устава богослужебного, то вначале предлагаю употреблять устав Студийский как более простой. Все вы его знаете. Сказывайте своё мнение.

На этот раз ответили все хором:

— Согласны.

Сергий улыбнулся:

— За исполнением правил общежития буду строго наблюдать сам. Начальствующим надлежит быть кроткими и милостивыми к подчинённым, а братии быть в беспрекословном послушании у начальствующих. Поступь у всех должна быть тихая и спокойная, с наклонённою головою, чтобы наружность соответствовала внутреннему смирению. Выходить за ворота монастырские без особой нужды не следует. В свободное время братья должны находиться в своих кельях, а чтоб руки их не были праздны, они должны заниматься рукоделием, или, как говорят, подёлием, ибо настоящее дело инока — спасение своей души. — Сергий посмотрел на братьев. — Что ещё скажете?

Все сидели, опустив головы. Молчание прервал Симон:

— Мыслю я, что одним из важнейших келейных послушаний должны быть иконопись и списание книжное.

— Согласен, дело сие богоугодно, — ответил Сергий.

Почувствовав себя облечённым доверием братьев на должность келаря, Илия выступил с предложением:

— Отче, уединённая дотоле обитель наша теперь как бы выдвигается из дремучих лесов на распутие жизни людской. Много нуждающихся приходят в обитель, мы делимся с ними всем, что имеем. Пожертвования мирян тоже увеличиваются. Надобно амбар ставить, чтоб сохранять запасы, пекарню, другие хозяйственные строения.

Сергий лёгким поклоном головы поблагодарил Илию и ответил:

— Обитель наша с Божией помощью стала всем изобиловать. А чтобы избыток не привёл с собой нерадения или не дал повода к зависти и осуждению, чтобы, напротив, он послужил к умножению благословения, надлежит расширить в обители странноприимство. Дело сие весьма важно для обители и будет иметь Божие покровительство.

— Разумею я, отче, — согласился Илия, — надо ставить ещё один странноприимный дом, поболее старого. Будут в нём пребывать странники, нищие и болящие, отдыхать там подолгу, пользуясь полным довольством и покоем.

— И простёрта будет забота наша к нуждающимся, как река многоводная с тихими струями. Если вы, дети мои, сохраните странноприимство без роптания, то и по отшествии моём от жития сего обитель процветать будет, и на многие лета неразрушима простоит благодатию Христовой. — Сергий встал. — На том закончим. Аминь. — Сергий перекрестился. — Теперь пойдём в церковь помолимся за успех дела нашего.

Год 1372

Беседа Сергия с братом Стефаном. Кто здесь игумен? Сергий уходит из обители, его размышления о правильности своего поступка. Махрищский монастырь. Основание обители на Киржаче. Совет старейших иноков в Троицкой обители.

«Не редко, — говорил святитель Платон, — Бог и на праведников Своих попускает искушения, дабы через то их добродетель просияла ещё более, как золото в огне искушённое». Предстояло испытать это и Сергию. Случилось событие, которое могло подвергнуть обитель опасностям, лишив её святого игумена. «И кто бы мог подумать, — говорил далее святитель Платон, — чтобы это произошло от его родного брата Стефана — того самого Стефана, который вместе с ним был основателем обители и соревнителем подвигов? Но видно от бед и искушений никуда не уйдёшь: беды во градах, беды и в пустыне (2 Кор. 11. 26)».

Примерно год прошёл с тех пор, как на Маковице было введено общежительство. По-разному восприняли насельники обители новый устав, в корне менявший их привычный образ жизни. Большинство братии, кто с самого прихода в обитель считал, что иноки должны быть все равны, жить общиной и иметь всё общее, с пониманием и радостью встретили новый порядок. Несогласные сразу ушли в другие монастыри, где соблюдалось привычное и милое их душе особожительство. Некоторые поначалу не были согласны, но остались и привыкали к новой жизни. Были и такие, которые затаились, делая вид, что согласны с новым порядком, однако в душе оставались его противниками, надеясь на изменение его в будущем.

Поведение Стефана всё больше беспокоило игумена Сергия.

В конце лета дождливым днём Сергий постучал в его келью.

— Заходи, — сказал Стефан, открывая дверь.

Сергий, стоя под навесом, стряхнул с рясы дождевые капли и вошёл в келью. Не успел он закрыть за собой дверь, как Стефан, не скрывая раздражения, спросил:

— С чем пришёл?

Сергий остановился у входа напротив Стефана, стоявшего посреди кельи, и тихим голосом произнёс:

— Хочу спросить тебя, брат мой, как ты относишься к общежитию?

— Вообще я одобряю такой порядок, ты же знаешь, — ответил Стефан, пока ещё не понимая, о чём пойдёт речь.

— Тогда почему ты продолжаешь особожительство, у тебя остаются вещи, которые ты содержишь здесь как свои собственные, а не общежительные. — Сергий говорил спокойно, стараясь не обидеть старшего брата. — Не всегда участвуешь в общем послушании. А ведь ты собирался быть в обители простым послушником, как все. Какой пример ты даёшь другим? Среди иноков уже идёт ропот, что брат игумена пользуется особыми привилегиями.

Стефан нахмурился:

— Я архимандрит и понимаю так, что никакие новшества меня не касаются. Живу, как разумею.

— Хотя я игумен в обители, но не могу позволить себе такой вольности, — Сергий продолжал говорить спокойным тихим голосом. — Ты знаешь, что всего собственного у меня одна одежда и одеяло, а тружусь я не менее других, а порой и более. В общежительном монастыре не должно быть особых.

Страсть властолюбия поколебала Стефана, он уже с трудом сдерживал гнев:

— Это для других ты игумен и наставник, а для меня ты младший брат. Я имею сан архимандрита, звание великокняжеского духовника и ушёл от всего этого в твоё захолустье. Под моим руководством основана эта обитель. А вот теперь младшенький зазнался и дерзнул указывать старшему брату.

— Гордыня помутила твой разум, поражает тебя порок тщеславия, — сказал Сергий и удалился из кельи.

Стефан вышел следом, хлопнув дверью. Посмотрев по сторонам, он направился ктрапезной. Шедшие ему навстречу три инока, увидев его хмурое лицо, остановились, и один из них участливо спросил:

— Пошто, брат Стефан, разгневан?

— Игумен требует, чтоб я вещи свои отнёс в общее пользование. Я сам игумен и живу, как хочу, а он мне указывает, — проворчал в ответ Стефан.

— Мы тоже недовольны общежительством, но что поделаешь, так требует игумен, — сказал другой инок, пожав плечами.

— Требование игумена Сергия — закон для нас, — твёрдо произнёс третий.

Стефан хмуро глянул на них, махнул рукой и пошёл своей дорогой.

В тот же день, когда Сергий служил вечерню и был в алтаре, Стефан, как любитель церковного пения, стоял на левом клиросе. Сергий услышал, как он довольно громко спросил канонарха:

— Кто дал тебе эту книгу?

— Игумен, — робко ответил тот.

Теперь Стефан не смог сдержать себя, он грозно и ещё более громко вопрошал:

— Кто здесь игумен? Не я ли первый основал это место? Сергий мне не указ, выполняй, что я тебе говорить буду.

Не прерывая службы, Сергий мельком взглянул в сторону клироса. Некоторые братья с тревогой и недоумением поглядывали на Стефана и Сергия. Увидев на лице своего игумена спокойствие и молитвенную сосредоточенность, они успокоились.

После вечерни Сергий, как обычно, последним вышел из церкви. Во дворе никого не было, все иноки собрались в трапезной. Он зашёл в свою келью, взял посох и покинул обитель, тихо прикрыв за собой калитку. Инок-привратник, выглянувший из своей кельи, перекрестился.

Сергий всегда почитал старшего брата как учителя и наставника. Но на этот раз Стефан открыто выступил против новых порядков, одобренных Вселенским Патриархом и митрополитом Алексием. Предоставив недовольных суду их совести, Сергий ушёл из обители и теперь энергично, на пределе своих сил шагал по лесной дороге, стараясь тяжким трудом погасить обиду, вызванную поведением Стефана. Так он шёл, пока на землю не опустились сумерки.

Перед тем как совсем стемнело, Сергий, наконец, остановился. Осмотревшись вокруг, наломал веток и, постелив их под раскидистым дубом, сел на них, опершись спиной о ствол могучего дерева. Некоторое время сидел неподвижно. В голове путались разные мысли, мучили сомнения, он не мог оценить свой поступок и принять правильное решение. Тепло, исходившее от столетнего дуба, и тишина леса, как в далеком детстве, постепенно успокаивали его. Мысли прояснялись, становились всё чётче и выстраивались в определённый порядок, не хватало только их обобщения и выводов. И Сергий, как всегда, обратился за помощью к Богу:

— Господи всемилостивый, прости меня грешного и помоги мне в столь трудный час. — Сергий перекрестился. — Господи, ведаешь Ты, что игуменство никогда меня не привлекало, и тем менее я хотел управлять теми, кто не желает моего управления, и среди них не один Стефан. Я грешный воспользовался случаем сложить с себя это тяжкое бремя, предоставив своевольных суду их совести. — Помолчав и подумав, Сергий продолжил: — Почему же я не вразумил брата своего по долгу игумена? Как за одного человека оставил я всю братию и служение, в которое был поставлен священною властью? — Сергий задумался. — Обличение Стефана показалось бы препирательством за начальство и вид личной распри между игуменом и старшим по нём, тоже имевшим игуменский сан, и притом родным братом. — Сергий опять задумался. — Если бы я применил власть, я бы опорочил саму идею божественного служения Богу и ближнему. Применение власти против родного брата неминуемо привело бы к разжиганию страстей, что было бы с восторгом встречено врагами единства Руси и дьяволом. Прости меня, Господи! — Сергий перекрестился. — К великой радости лукавого врага рода человеческого разжигание страстей положило бы конец духовному самосовершенствованию многих братьев. — Он снова погрузился в свои думы… — Остаться и молча смириться с узурпацией власти означало бы содействовать злу. Так поступить я тоже не мог. Сие было бы недостойным примером для прочих братьев обители… Взять с собой своих сторонников тоже нельзя, неверно влиять на чью-то свободу выбора.

Сергий задавал себе вопросы, после напряжённого раздумья сам отвечал на них. После длительных молитвенных размышлений он, решив, что Господь, всегда направлявший его, и здесь руководил его действиями, подвёл итог:

— Что ж, у меня не было иного достойного выхода из создавшегося положения. Господи, вразуми меня грешного, направь на путь истинный.

Помолившись, Сергий устроился поудобнее и закрыл глаза. Сон постепенно одолевал его.

Перед рассветом, когда небо уже светлело, но солнце ещё не встало, Сергий пробудился. Поднялся, прочитал молитву, перекрестился, взял посох и пошёл дальше. Вскоре дорога вывела его к небольшому ручью. Солнце взошло над вершинами деревьев, в кустах и на ветках щебетали птицы. Природа проснулась. Раздевшись до пояса, освежился прохладной водой и этим окончательно восстановил свои силы, к нему вернулся душевный покой.

Очарованный красотой окружающей природы, он произнёс с восторгом:

— Господи, как прекрасен мир, Тобой созданный. Поистине, могущество Твоё беспредельно. Господи, спаси и помилуй нас грешных!

Сергий перекрестился и пошёл дальше вдоль ручья навстречу восходящему солнцу.

Обитель на Махре

В конце дня, преодолев чуть более тридцати вёрст, Сергий вышел на берег небольшой речки Махры, где в сосновом бору, обнесённый невысоким частоколом, стоял тихий монастырь-церковь, дюжина келий, гостевой дом с кельями и трапезной. С настоятелем монастыря, кстати который был тёзкой старшего брата, Сергия связывали давние добросердечные отношения.

На стук Сергия калитку открыл инок, после взаимных поклонов он сообщил, что игумен в церкви. В это время, видимо восприняв душой приближение своего давнего духовного друга и собеседника, из церкви вышел пятидесятилетний, но уже седой игумен Стефан. Увидев гостя, он не удивился и несказанно тому обрадовался.

— Сын мой, ударь в било, — сказал он стоявшему рядом иноку, — к нам пришёл сам игумен Сергий.

Трижды ударили в било, стали подходить иноки.

Сергий и Стефан низко поклонились друг другу, каждый просил у другого молитв и благословения. После недолгих взаимных отказов, гость уступил и благословил хозяина и его братьев.

— Давно, друг мой святый, не посещал ты нашу обитель. Войдём в церковь, совершим молитву, — пригласил Стефан.

Вслед за ними в церковь входили братья, пришедшие на зов била.

После молитвы Сергий и Стефан прогуливались по монастырскому двору, обмениваясь новостями и вспоминая свои прошлые годы.

— Помню, как ты пришёл ко мне из Киево-Печерской лавры уже мудрым священником, — сказал Сергий.

— Туго там было, пришлось бежать от преследования латинян.

— А потом мы с тобой искали место для пустынножительства. Тогда здесь был дикий лес, а теперь, с Божией помощью, стоит обитель и тоже во имя Пресвятой Троицы.

— Вот недавно гостевой дом с кельями и трапезной поставили. Пойдём, покажу, да и время трапезы скоро. Ты надолго к нам?

— Пойдём, — согласился Сергий, — там обо всём и поведаю.

На следующий день перед рассветом, когда наступило время идти к утрене, к гостевому дому подошёл игумен Стефан. Навстречу ему вышел Сергий. Друзья обменялись поклонами и направились в церковь.

— Отче, — промолвил Сергий, — сегодня покину я вашу гостеприимную обитель. Пойду искать себе при помощи Божией уединённое место, где можно будет безмолвствовать.

— Огорчаешь ты меня, друг любезный, надеялся я в душе, что останешься ты в обители нашей.

— Прости, отче, ты поймёшь меня, я всё тебе поведал и теперь буду искать успокоения в уединённой молитве, в трудах тяжких и лишениях. Окажи мне милость, твои ученики хорошо знают здешние пустынные места. Прошу, дай мне одного из них в провожатые.

— С любовью я исполню твою просьбу. Южнее нашей обители, верстах в десяти-двенадцати на реке Киржач есть чудное место, пригодное и для пустыни, и для монастыря. Я дам тебе своего молодого ученика Симона, он покажет тебе то место. Когда отправитесь в дорогу?

— Отслужим утреню и пойдём.

После службы, когда уже вовсю светило солнце, Сергий, Стефан и Симон вышли из обители. У Сергия и Симона за плечами висели объёмистые котомки, Симон к тому же нёс пилу, завёрнутую в одеяло.

— Я скоро вернусь, только провожу святого друга до источника, — сказал Стефан иноку у ворот. Тот поклонился и открыл калитку.

— Далеко ли до источника? — спросил Сергий, ему не хотелось затруднять своего друга долгой дорогой.

— Недалече, версты две будет, — бодро ответил тот.

Через некоторое время лес кончился. Дальше тропа вела вниз по склону на луг, простиравшийся до реки, на другом берегу которой зеленела дубрава. Выйдя на луг, братья подошли к навесу, где прятался родник, питающий ручей, сбегающий к реке. Рядом лежали два бревна, на одном из них стояла деревянная кружка, оставленная заботливыми братьями.

— Присядем, отдохнём. — Стефан опустился на бревно.

Сергий и Симон сняли котомки и сели напротив.

— Вода тут необыкновенная, сюда за ней братья из обители ходят. Попробуй. — Стефан подал кружку.

Взяв её, Сергий протянул руку к источнику и на мгновение замер, любуясь небольшим чудом природы. Перед ним была круглая яма, чуть меньше аршина глубиной и не более полутора аршин по краям, наполненная прозрачной водой. Стенки ямы аккуратно выложены камнями. Было видно, как на дне волнами поднималась вода, истекающая из недр земли, казалось, что родник кипит. По деревянному жёлобу из родника прозрачный ручей стремился к реке.

Сергий зачерпнул из кипящего источника, перекрестился и стал не спеша пить прохладную воду.

— Чудная водица, — он передал кружку Симону.

Стефан с грустью посмотрел на Сергия, вздохнул и молвил:

— Трудно мне расставаться с тобой, друг мой духовный, но здесь я вас покину. — Он немного помолчал. — Хочу просить тебя, друг мой святый, не откажи мне.

— С великой радостью выполню просьбу твою.

— Ведаю я, что ты ищешь трудов тяжких и лишений суровых, но лето уж на осень повернуло. Там и зима скоро, а по приметам быть ей лютой. Посему прошу тебя, пусть Симон поможет поставить келью да дров на зиму заготовить, чтоб я был за тебя спокоен. А мы в обители за вас молиться будем.

— Спасибо, друг сердечный, за великодушие твоё и заботу, — ответил Сергий с поклоном. — С радостью приму я помощь этого доброго юноши. Только келью поставим, вернётся он в вашу обитель. Один я зимовать буду, привычно то для меня. В молитве время быстро бежит, и зима долгой не кажется.

— Ну что, друг любезный, давай прощаться. Не забуду я эти мгновения, и чтобы сохранить их, поставлю здесь, над этим источником часовню. Теперь идите. Да хранит вас Господь.

Друзья обнялись и троекратно расцеловались. Сергий и Симон поклонились Стефану и двинулись по тропе вдоль речки. Стефан осенил их вслед крестным знамением и пошёл по тропе в обитель.

Обитель Пресвятой Троицы

На Маковице жизнь шла в тревоге и поисках. Несколько иноков, так и не привыкших к общежитию, ушли в более вольготные монастыри. Оставшиеся пребывали в глубокой печали, молитва шла с трудом, хозяйственные дела ладились плохо. Обитель держалась только руководством старейших иноков.

Надо было срочно что-то решать, потому в трапезной за столом в очередной раз собрались Илия, Симон, Леонтий, Яков, Савва, Макарий и Роман. Лица у всех были хмурые, осунувшиеся, никто не решался начать трудный разговор. Заговорил Илия:

— Уж месяц минул, как ушёл от нас святой игумен Сергий, в великое уныние привело это всю нашу обитель.

— Не мог он нас так просто покинуть, — отозвался Леонтий, — я думаю, что он скоро вернётся.

— Обидел его Стефан крепко, и правильно, что он не стал спорить с братом, а ушёл. Думаю, сам он не вернётся, — угрюмо произнёс Симон.

— А где брат Стефан? Почему его нет? — спросил Илия, быстрым взглядом окинув братьев.

— Брат Стефан уединился и не выходит из кельи, собирается уходить из обители, — всё ещё хмурясь, ответил Симон.

— Ну что ж, — продолжил Илия, — на всё воля Божия. Нам надо решить, что делать будем. Некоторые братья почувствовали духовное сиротство в разлуке с любимым старцем и поговаривают о том, чтобы покинуть обитель.

— Надо отправить братьев по двое, по трое искать игумена. Пусть пойдут по сёлам, городам, монастырям, пусть ищут в пустынных лесах, — предложил Леонтий.

— Как можно найти его, если он где-либо в пустыне обитает? — сказал Роман, пожав плечами.

— О нашем игумене в Царьграде ведают, — уверенно произнёс Симон, — а на Руси нет такого места, где о нём не слыхали. Сколько иноков из нашей обители уж свои обители поставили. Так что найдём мы отца нашего Сергия и будем просить, чтобы он возвратился к нам, детям своим.

— На том и решили. Да поможет нам Господь в деяниях наших, не оставит Он нас сиротами без отца нашего, — закончил разговор Илия.

Год 1373

Приход гонцов с Маковицы в Махрищский монастырь. Иноки из Троицкой обители навещают Сергия на Киржаче.

Обитель на Махре

В тот год зима была суровой, стояли сильные холода, выпало много снега.

В один из ясных морозных дней Роман и Михей, посланные братьями на поиски игумена Сергия, в тулупах и валенках, с котомками за плечами подошли к Махрищской обители. Толкнув незапертую калитку, они вошли во двор. Из кельи у ворот, приоткрыв дверь, выглянул инок, окружённый тёплым воздухом, который на морозе мгновенно превратился в лёгкое белое облачко.

— Войдите, люди добрые, отогрейтесь, отдохните. Мороз-то какой нынче! — приветливо пригласил он.

— Благодарствуем, — ответил Роман. — Мы из Троицкой обители, что на Маковице. Пришли к вашему игумену.

— Он у себя, сейчас провожу, — предложил привратник.

Вернувшись в келью, накинул тулуп, нахлобучил шапку и вышел к гостям.

— Пошли, — привратник махнул рукой и пошёл впереди.

Подойдя к келье игумена, постучал. Дверь открыл Стефан.

— Отче, к тебе братья из Троицкой обители.

Пришедшие поклонились.

— Входите. — Открыв шире дверь, Стефан пригласил гостей.

Стряхнув с валенок снег еловой веткой, лежавшей на пороге, гости проследовали за игуменом. В келье было тепло, в очаге горел огонь. Сняв рукавицы и перекрестившись, стали растирать замёрзшие руки.

Взглянув на их обветренные лица, прикрытые усами и бородой с намёрзшими льдинками, Стефан подвинул к очагу две табуретки.

— Снимайте тулупы, садитесь ближе к огню.

— Благодарствуем, отче, — дружно ответили гости.

Сняли котомки и тулупы, достали полотенца, сели и протянули руки к огню. Таявшие льдинки стали каплями стекать с бороды и усов, Роман и Михей старательно вытирали их полотенцами. Скоро оба разомлели в тепле, их стала одолевать дремота.

Стефан не тревожил гостей, давая им согреться. Увидев, что глаза их закрываются, взлохмаченные головы опускаются всё ниже, игумен, чуть повысив голос, спросил:

— Поведайте, братья, с чем пришли? Знать, нужда великая, коль такой мороз не остановил вас.

Монахи почти одновременно вздрогнули, очнувшись от дремоты, посмотрели друг на друга, затем вокруг. Первым пришёл в себя Роман:

— Беда, отче, у нас совершилась. Осиротели мы, ушёл из обители отец наш, игумен Сергий. Мы все молимся о его здоровье, чтоб Господь уберёг его от невзгод и напастей. Почитай, все иноки на ногах, уж несколько месяцев по всей округе и далее ищем отца нашего и всё не находим. Помоги нам, Господи. — Роман перекрестился.

Стефан поспешил обрадовать гостей, утомлённых долгими безрезультатными поисками.

— Услышал Господь просьбу вашу, коль привёл вас сюда.

Разомлевшие от тепла иноки не сразу это поняли.

— Был у меня ваш игумен Сергий, — продолжал Стефан. — Теперь он в пустыни на Киржаче. Инок наш помог ему поставить келью ещё до морозов, дров и пропитания на зиму заготовили.

Известие ошеломило братьев. Потратив много сил на поиски, испытав неудачи и разочарования, Роман и Михей с трудом осознавали, что их тяжкий труд успешно завершается.

— Слава тебе, Господи, спаси и сохрани отца нашего Сергия, — не скрывая радости, с облегчением выдохнул Роман и перекрестился.

Михей стал умолять Стефана:

— Отче, будь милостив, дай нам провожатого. Мы теперь отправимся к игумену с покаянием и поклоном, просить его будем, чтоб вернулся в обитель и оградил её и нас, детей своих, от напастей.

— И помощь ему, видимо, нужна, зима какая суровая, — добавил Роман.

— Не печальтесь об отце вашем, святой он, — спокойно ответил Стефан. — Вот говорят, что в нынешние времена люди будто бы стали слабы и нет среди них таких великих подвижников, какими были первые отцы-пустынножители. Но вот Бог укрепил игумена вашего Сергия и явил в нём как бы одного из древних отцов. Водворился он в глуши лесной, не страшась привидений, и за то Бог оградил его полками ангельскими. Господь сохранит и его, и обитель вашу. Советую я вам, дети мои, возвращайтесь к себе, принесите добрую весть братии. А весной навестите отца Сергия.

Гости, сгорая от нетерпения скорее увидеть своего игумена, всё-таки сочли благоразумным принять совет настоятеля.

— Спасибо, отче, за весть добрую, — ответил Роман с поклоном, — вернёмся мы в свою обитель, обрадуем братьев.

— Дело к ночи, да и мороз крепчает. Провожу я вас в кельи. Вкусите пищи, отдохните день-другой, помолитесь с нами, а там и мороз ослабеет, тогда и пойдёте.

— Благодарствуем, отче, — кланялись гости.

— Спаси вас Бог, дети мои, — ответил Стефан и надел полушубок.

Обитель на Киржаче

Место для новой пустыни Сергий выбрал на высоком берегу реки Киржач, на краю соснового бора. Отсюда до Троицкой обители было вёрст пятьдесят, если двигаться на северо-запад, и вёрст двенадцать на север до Махрищской обители. До морозов Сергий и Симон успели поставить келью, сложить в ней очаг и заготовить дрова. По первому снегу Симон вернулся в свою обитель, оставив Сергия одного. Зимой молодой инок ещё два раза приходил в пустыню к Сергию, приносил ему сушёную рыбу, сухари, целебные травы, свечи. Жил здесь по нескольку дней, помогая отшельнику распиливать поваленные сосны. Сергий знал, что на этом месте обязательно поднимется обитель, потому зимой готовил брёвна для строительства келий.

Суровую зиму Сергий пережил в трудах и молитвах. Весна пришла рано, в марте снег начал таять. В апреле появились первые листочки. Со всех сторон вокруг кельи, пока ещё в беспорядке, лежали очищенные от веток брёвна, срубленные ветки были сложены в кучи в удалении от кельи.

Припекало солнце. Сергий в тонкой старой рясе, покрытой заплатками, рубил суки на очередном поваленном дереве. Разогнувшись, он воткнул топор в пень, вытер рукавом пот и, потирая затёкшую спину, огляделся, заметил идущих по берегу реки путников в монашеской одежде, сгибающихся под тяжестью объёмистых котомок. Поднимаясь по склону, путники, замедлили шаг. Сергий узнал идущего впереди Симона из Махрищской обители, за ним следовали Роман, Михей, Афанасий и Яков. Душа Сергия возликовала от предвкушения встречи со своими братьями.

Выйдя на поляну, монахи сняли котомки и опустились перед Сергием на колени.

— Отче, прости нас, неразумных детей твоих, — взмолился Афанасий. — С избытком вкусили души наши горькое лекарство сиротства. Собственным разумом, свободной волей, своей любовью к тебе вразумлённые, пришли мы просить принять нас под защиту твою. Да простит нас Господь, Он привёл нас к тебе и указал дорогу.

Сергий подошёл к ним. Душа его ликовала, он чувствовал себя, как отец, однажды потерявший и снова нашедший своих детей. Не скрывая волнения, он ласково обратился к братьям:

— Встаньте, дети мои. Господь великодушен. Раз пришли вы по доброй воле, живите здесь. Стройте кельи и живите. Вместе молиться будем, как прежде. Господь нам поможет. Встаньте, встаньте, дети мои, — он подходил к каждому и поднимал его с колен.

Иноки встали, на глазах у них блеснули слёзы радости.

— Присядьте, отдохните после долгой дороги, — предложил Сергий.

Усталые путники сели на поваленные деревья. Роман, оставшись стоять рядом с Сергием, не скрывая волнения, взмолился:

— Прости нас, отче, что так долго искали тебя.

— Бог простит, а ты не терзай себя. Пойдём, присядем.

Они отошли к лежащему в стороне дереву, сели.

— Поведай мне, как там в обители? — спросил Сергий.

— Тяжко, отче, тяжко. Опускаются руки у братии. Трудно идёт молитва. Обитель держится только стараниями старейших иноков. Брат Стефан ушёл в Москву, в Богоявленский монастырь. Приходили оттуда монахи, сказывали, что он затворился в келье.

— Храни его, Господь, и помоги ему на пути его, — Сергий перекрестился.

— Отче, получается, что одиночество твоё закончилось?

— Закончилось, сын мой, закончилось. Пойдём к братьям, — сказал Сергий и подошёл к инокам. — Сегодня, друзья мои верные, отдохните, а завтра с Божией помощью начнём кельи ставить, я уж лес начал готовить.

— Ну что, будем устраиваться? — спросил Роман, заранее зная ответ. — Еда в котомках, вода рядом. Поедим и ночлег начнём готовить. Надо лапника нарубить; пока кельи не поставим, на нём спать придётся.

— Вместо мягкой постели — жёсткие ветки, вместо пушистого одеяла — небесный свод — для монаха дело привычное, — ответил за всех Яков.

Иноки развязали свои котомки, достали еду. Сергий принёс ведро с водой, поставил рядом. Путники наслаждались трапезой и любовались чудным видом. Внизу протекала тихая речка с прозрачной водой, берега её заросли кустарником, покрытым яркими листочками, за рекой раскинулось поле с пробивающейся травой, на горизонте виднелся подёрнутый первой зелёной дымкой лес.

— Красота-то какая, славное место, — восторгался Роман.

— Красота природы Богом дана человеку на радость, и человек хранить её должен.

— Если тут, на краю леса, обитель станет, вся красота сохранится.

— Разумный ты человек, сын мой, — Сергий посмотрел на Романа и улыбнулся. — Вот завтра с братьями и начинайте, а я вам помогу.

— Отче, но ведь сперва церковь для молитвы ставить надо.

— Думал я о том, когда понял, что не одному мне здесь быть. За лето кельи поставим, чтоб братьям было где зимовать. Осенью я пойду на Москву к святителю нашему Алексию просить благословения на строительство церкви. Лес для неё зимой заготовим.

— А где мы с братьями молиться будем?

— Пока не поставим церковь — по кельям. Важно, как молится человек, а не где. Чистосердечная молитва всегда угодна Богу. Да поможет нам Господь в делах наших. — Сергий перекрестился. — Пойдём, я с братьями словом перемолвлюсь.

Иноки встали навстречу Сергию.

— Дети мои, — обратился он к ним, — Господь направил стопы ваши в сие уединённое место. Все вы пришли по доброй воле и по велению сердца. Здесь мы вместе будем молиться и славить Господа Бога нашего. Вместе будем ставить обитель, вместе делать все работы, потому как в обители нашей надлежит быть общежительству. Если есть несогласные с таким порядком, пусть по доброй воле идут в другую обитель. Решайте сами. Да хранит вас Бог.

— Отче, не изгоняй нас, мы все пришли к тебе, ты отец наш и духовный наставник. Руководи нами, как считаешь правильным, — сказал Афанасий с поклоном.

— Спасибо, дети мои. Всё в руках Божиих. — Сергий перекрестился.

Год 1374

Сергий возвращается из Москвы с вестью о том, что брат Афанасий остался в Серпухове устроителем новой обители. На Киржач приезжают архимандриты Герасим и Павел. Указание митрополита Алексия Сергию вернуться в Троицкую обитель.

Обитель на Киржаче

Через год, когда на Киржач пришла новая весна, в обители уже было десять келий, заканчивалось строительство трапезной, которую возводили иноки и добровольцы-миряне из соседних сёл. Вдоль реки и вверх по склону вместо тропы пролегла дорога.

Ещё осенью Сергий ушёл в Москву вместе с Афанасием, теперь на Киржач он возвращался один. Погода была тёплая, солнце клонилось к закату. Увидев идущего по склону Сергия, иноки прекратили работу и поспешили навстречу ему. Скоро игумена окружила толпа братьев и мирян-строителей. Все хотели поздороваться, получить благословение. Когда сошло первое возбуждение от радостной встречи, Сергий пошёл посмотреть, какие перемены произошли за время его отсутствия, и остался доволен увиденным.

— Смотрю, дела у вас с Божией помощью движутся споро, — сказал он окружающим. — Келий прибавилось, трапезная почти готова, теперь будем церковь ставить. Святитель благословил дело сие и осенью пришлёт служителей для её освящения.

— Для церкви, отче, всё заготовили, так что с Божией помощью в срок управимся, — заверил Роман.

— Отче, а что нового на Москве? Где теперь брат наш Афанасий? — спросил Михей.

— Встретил я в Москве князя Серпуховского Владимира Андреевича, пожелал он устроить в своём городе

иноческую обитель и пригласил меня осмотреть место для неё. Отправились мы с братом Афанасием в Серпухов, смотрели место на высоком берегу реки Нары, близ Оки. В декабре там заложили храм в честь Зачатия Богоматери. И тогда князь просил оставить устроителем и наставником новой обители Афанасия. Так было угодно Богу.

— Жаль нам, отче, что ушёл от нас брат, которого мы так ценили, — вздохнул Яков.

— И я, дети мои, ценил его за прилежное послушание и смирение. В обители новой Афанасий с достоинством будет нести слово Божие. Да поможет ему Господь в делах его. — Сергий перекрестился.

— Отче, отдохнуть тебе надо с дороги, ну а нам за работу, — осторожно прервал беседу Роман.

Иноки стали расходиться, Сергий направился к своей келье.

В конце лета было закончено строительство церкви и ещё двух келий, обитель обнесли частоколом. В один из дней, пока ещё стояла сухая и тёплая осенняя погода, в обитель приехали посланные святителем архимандриты Герасим и Павел. Сопровождали их четыре монаха.

Сергий принял их тепло. Пока готовилась трапеза, пошёл показать постройки. Гости неторопливо осматривали всё, хвалили.

— Красна обитель, много трудов положено. Великолепный храм Божий поставили, кельи хороши, — одобрительно заметил Павел.

— С Божией помощью сотворено сие, — ответил Сергий. — На строительстве обители вместе с иноками трудились добровольно многие миряне. Кто кельи ставил, кто церковь, кто материал доставлял. Были благотворители из князей и бояр, присылали денежные пожертвования.

— Не жалеют люди трудов своих во имя Господа Бога. Дай, Господи, им всем здоровья. — Герасим перекрестился.

После трапезы Сергий предложил гостям отдохнуть.

— Благодарствуем, отче, — ответил Герасим. — Пусть спутники наши идут отдыхать, а нам говорить надо.

Сергий позвал одного из братьев:

— Сын мой, проводи гостей наших в кельи для отдыха.

Инок поклонился. Монахи, сопровождавшие архимандритов, вышли из трапезной следом за ним.

К тому времени стол был убран. Сергий и посланники сели напротив друг друга.

Разговор начал Герасим:

— Прислал нас святитель наш Алексий с поручением передать тебе его волю и освятить новую церковь.

— Внимаю словам вашим, — с почтением молвил Сергий.

— Святитель Алексий благословляет тебя и очень рад, что имеет добрые вести о твоей жизни в этой далёкой пустыне, и что имя Божие и тут прославляется через тебя.

— По мере сил своих несём по Руси просвещение Православное во славу Господа, — поклонился Сергий.

— Однако приходили к святителю иноки из Троицкой обители и говорили ему, что живут они теперь, как овцы без пастыря, что Богом собранные братья не в силах сносить разлуку с тобой, один за другим покидают обитель. Просили они исполнить смиренное их моление и повелеть тебе возвратиться в свою прежнюю обитель, чтобы она не пришла в запустение.

— Приходили ходоки и ко мне, но я отклонил их просьбы, — заметил Сергий.

— Потому отец твой Алексий повелел сказать тебе: довольно и того, что ты построил церковь и собрал много братии. — Архимандрит Герасим старался говорить наставительным тоном. — Теперь он просит тебя: избери из числа своих учеников наиболее опытного в духовной жизни и оставь его устроителем на Киржаче. А сам возвратись в обитель Пресвятой Троицы, дабы братья, так долго скорбящие о разлуке с тобой, не разошлись вовсе. Некоторых строптивых и недоброжелателей твоих он выведет оттуда. Только не ослушайся, и милость Божия, и благословение всегда да будут над тобой.

Сергий задумался и, помолчав, ответил:

— Трудно было мне покинуть дело рук моих и жизни моей, но я не мог поступить иначе. Передайте митрополиту Алексию мой поклон низкий за поддержку деяний моих, во славу Господа совершаемых, и скажите ему, что я выполню его просьбу и вернусь в Троицкую обитель. Строптивых выводить не надо, поймут они ошибки свои, Господь вразумит их.

— Обрадованы мы сим совершенным послушанием и с радостью передадим слова твои святителю, — с удовлетворением сказал Герасим и посмотрел на Павла.

— Ещё есть поручение нам от митрополита, — молвил тот, — освятить церковь вашу в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Для того мы привезли церковную утварь.

— Готовы мы к освящению церкви. Завтра пошлю иноков, чтоб они пригласили на столь радостное событие мирян, которые помогали в строительстве, князей и бояр, кто жертвовал на обустройство обители. А имя преемника своего назову завтра.

— Хорошо, — согласился Герасим, — преемник твой поедет с нами в Москву к митрополиту для рукоположения в священный сан. Теперь хотелось бы отдохнуть, дорога была действительно трудной.

— Я провожу вас.

Сергий распорядился позвать Романа, а сам пошёл провожать гостей в кельи, расположенные в другой половине трапезной. Вернувшись, сел за стол. Через несколько минут вошёл Роман.

— Звал меня, отче?

— Сядь, сын мой. — Роман сел. — Митрополит Алексий указывает мне возвратиться в обитель Пресвятой Троицы. Ты, сын мой, богомудр, отличаешься незлобием, кротостью и послушанием, пользуешься уважением братии. Хочу оставить тебя игуменом в здешней обители.

Роман не ожидал такого предложения, потому ответил не сразу:

— Благодарствую, отче, недостоин я столь высокой меры. Есть более достойные.

— Господь определяет меру каждого, — назидательно сказал Сергий.

— Как Господу угодно. Пусть будет так, — с покорностью согласился Роман.

— Рад я твоему послушанию, сын мой. Отправишься с архимандритами в Москву к митрополиту за рукоположением в священный сан. Когда воротишься, помогу тебе в делах.

Сергий поднялся. Роман встал перед ним, склонив голову.

— Благословляю тебя, сын мой, — Сергий осенил его крестным знамением.

Год 1375

Сергий возвращается в обитель Пресвятой Троицы. Болезнь игумена. Новые иноки: Епифаний, Андрей Ослябя, Александр Пересеет и Никон.

Весной, когда стаял снег, Сергий и Михей вернулись в обитель Пресвятой Троицы. Инок, открывший калитку, увидев кто пришёл, не сумел справиться с волнением и бросился в сторону церкви с криком:

— Игумен Сергий вернулся!.. Игумен Сергий вернулся!..

Радостная весть мгновенно облетела кельи, и скоро тесная толпа братьев окружила пришедших. Все крестились, тянулись к игумену за благословением, на глазах у некоторых появились слёзы, вызванные большим душевным напряжением. Со всех сторон раздавались возгласы:

— Слава Тебе, Господи, о всех промышляющий!

— Слава Тебе, Господи, что сподобил нас, осиротевших, вновь увидеть отца нашего, нашего пастыря и учителя!

— Пришёл он, наконец, к нам заблудшим…

Сергий был глубоко тронут такой сердечной встречей. Душа его ещё больше возликовала, когда он увидел среди окружавших старейших братьев.

— Благодать Божия на вас, дети мои, — игумен осенил всех крестным знамением. — Я собрал вас в пустыне этой и вижу вашу искреннюю сыновнюю любовь, сыновнее послушание. Вознаграждён я, дети мои, за скорбь мою великую. По своему глубокому смирению я добровольно изгнал себя из обители ради умиротворения изгоняющих меня. Не мог я видеть в обители мирского своеволия, за то утешен теперь сыновнею любовью и преданностью вашей. Пойдём, дети мои, помолимся и воздадим хвалу Господу Богу нашему.

Вскоре после возвращения в родную обитель на Маковице, во вторую неделю Великого поста Сергий занемог.

Много ходивший по городам и весям, бывавший в местах, где свирепствовала моровая язва и другие хворобы, косившие население целыми сёлами, Сергий не воспринимал болезни, которым были подвержены другие. Теперь он занемог. Монахи, весьма сведущие в исцелении болящих, не могли определить, что за недуг подкосил их игумена. Видимо, беззаветное служение Господу и самоотверженный, напряжённый труд по укреплению единства Руси, требовавшие от Сергия огромных затрат душевных и физических сил, которые в связи с возрастающими нагрузками всё труднее было восполнять в преклонном возрасте, сказались на его здоровье. Всю весну и всё лето Сергий лежал в тяжёлой болезни, и иноки даже опасались за его жизнь.

Болезнь отступила только в сентябре на Семёнов день.

Сергий лежал в своей келье, накрытый одеялом. Было темно, только перед иконами мерцал негаснущий огонёк лампады. Наступало утро. Постепенно маленькое окошко становилось серым, потом голубым и, наконец, через него проник солнечный луч, осветил келью и упал на измождённое лицо игумена. Веки его дрогнули, он открыл глаза. Некоторое время лежал молча. Не поднимая головы, посмотрел по сторонам, тихо позвал:

— Михей! — В ответ тишина. — Михей…

Его верный келейник, которую ночь дремавший в соседней комнате, сидя за столом, вздрогнул, поднял голову, прислушался.

— Михей, — снова позвал Сергий.

Келейник вскочил, чуть не уронив табуретку, и поспешил на зов. Увидев, что игумен пытается подняться, он поддержал его, приговаривая:

— Ну, слава Богу, дело идёт на поправку.

— Помоги мне, я сяду. — Сергий снова сделал попытку сесть.

Михей помог ему, подложил под спину подушку.

— Посиди спокойно, отче, я отвар приготовлю.

Он сходил в соседнюю комнату, приготовил отвар, подал Сергию и вышел. Больной, осторожно держа кружку дрожащими руками, пил обжигающую целебную жидкость, чувствуя, как вместе с ней к нему постепенно возвращаются утраченные силы. Вернулся Михей, взял пустую кружку.

— Встать хочу. Сколько можно лежать, — тихо молвил Сергий, пытаясь подняться.

Михей придержал его:

— Не торопись, отче, тебе окрепнуть надо.

— Сколько же я проболел? Какой день сегодня?

— Слёг ты, отче, на второй день Великого поста, как только мы вернулись в обитель. Теперь уж как раз Семёнов день.

— Какая погода на дворе?

— Солнце светит, тепло.

Сергий снова попытался встать.

Михей опять придержал его:

— Не спеши, отче, слаб ты ещё, чтоб самому ходить. Сейчас придут братья и помогут тебе, а пока сиди.

Пока Михей ходил за иноками, Сергий спокойно сидел, шепча молитву. Вошли Илия, Феофан, Елисей и Антоний.

— Помогите мне, дети мои, хочу на воздух выйти, — обратился к ним Сергий.

Иноки помогли ему встать, надели на него рясу и накрыли плечи одеялом. Феофан и Антоний под руки повели Сергия на воздух, Елисей поддерживал сзади.

Илия, оставшись в келье, поправил лежанку и стал молиться перед иконами. Вскоре возвратился Елисей и, перекрестившись, произнёс с облегчением:

— Слава Тебе, Господи, выздоравливает отец наш. Сколько он скорбей вынес, сколько трудился и летом и зимой, и не болел. Все привыкли к тому. И надо же, такое испытание свалилось на него.

Илия, окончив молиться, повернулся к Елисею:

— И праведникам посылаются скорби и болезни. Со многими скорбями подобает входить в Царствие Божие. А что грешные люди живут здравы и веселы и не терпят на этом свете никаких скорбей — за то им готовится вечное мучение в будущей жизни. А для страждущих праведников готовится Господом Богом много венцов и неизречённая слава на небесах.

Братья перекрестились и вышли из кельи.

Сергий сидел на крыльце, укрытый одеялом. Лицо его было бледным, глаза, отвыкшие от солнечного света, слегка прикрыты. Заметно было, как он похудел. Рядом с ним стояли Михей, Феофан, Антоний.

Весть о том, что отец Сергий поправляется и уже вышел на свет Божий, быстро облетела обитель, со всех сторон подходили иноки. Осторожно поворачиваясь и щуря глаза от яркого света, Сергий смотрел на братьев. Увидев новые лица и внимательно приглядевшись к ним, тихо молвил:

— Гляжу, пока я хворал, число иноков в обители приросло.

— Да, отче, — ответил Илия, — у нас появились новые послушники.

Ближе всех к Сергию стоял инок лет тридцати, небольшого роста, крепкого сложения, с русыми волосами. Глядя на него, Сергий спросил:

— Поведай о себе, сын мой, откуда пришёл к нам.

— Епифаний я, отче, — ответил тот с поклоном, — из Ростова, из обители Григория Богослова.

— Как там чувствует себя друг мой сердечный Стефан Пермский? Здоров ли? Помню, он составлял азбуку для зырян.

— Слава Богу, здоров, проводит время в молитвах. Изучает священные книги, и наши, и греческие, сам сочиняет богословские книги. Азбуку для зырян он составил, теперь переводит на их язык богослужебные книги и Священное Писание.

— Долго пребывал ты в обители той?

— В молодости был там монахом, затем много путешествовал по святым местам, тому года два, как вернулся в родную обитель, приобщён был к списанию книг святых. Теперь, отче, по велению души пришёл к тебе.

— Отче, брат сей принёс нам в дар от обители Григория Богослова несколько книг священных, — вступил в разговор Илия.

— Над списанием книг трудился весьма прилежный брат Афанасий. Теперь он настоятель в обители новой в Серпухове, помоги ему, Господи. — Сергий перекрестился.

— После ухода Афанасия некому у нас выполнять послушание сие, — заметил Илия.

— Как я разумею, ты, Епифаний, премудр в чтении и письме, потому надлежит тебе выполнять то вместо Афанасия. Да поможет тебе Господь.

Епифаний поклонился.

Сергий перевёл взгляд на молодого человека, стоявшего рядом.

— А тебя, сын мой, я помню, ты Никон из Юрьева-Польского, приходил ко мне на Киржач.

Тогда, предвидя его особенные достоинства, Сергий решил поставить его в неожиданный подвиг послушания и смирения и послал к ученику своему Афанасию в Высоцкий монастырь, что в Серпухове. Нелегко было Никону принять это испытание. Святость и мудрость Сергия он знал и надеялся найти в нём совершенного руководителя. Афанасия Никон не знал и не мог иметь к нему такой веры, какую имел к Сергию. Но Никон не прекословил. Он согласился быть в отдалении от Сергия, чтобы исполнить подвиг послушания, согласился быть учеником ученика, чтобы достигнуть большего смирения.

— Отче, с великой радостью исполнил я твоё послушание и прошёл учение у отца Афанасия, — ответил с поклоном Никон, — теперь он отпустил меня в твою обитель. Дозволь мне, отче, остаться здесь.

— С радостью я встречаю тебя, сын мой, оставайся, вместе молиться будем Господу, — тихо молвил Сергий.

— Благодарствую, отче, — поклонился Никон.

Впоследствии никто не пользовался такою близостью к Сергию, как Никон, из послушания удалившийся от него.

Затем Сергий обратился к двум инокам, несколько выделявшимся среди братии своим ростом и могучим сложением. Они были похожи друг на друга, как два брата, только один был постарше — лет сорока, другому было лет двадцать пять.

— А вас, дети мои, что привело в обитель нашу? — спросил их Сергий.

— Андрей я Ослябя, — с поклоном ответил тот, что постарше, — был боярином любецким.

— Я, отче, Александр Пересвет, — поклонившись, ответил младший, — бывший боярин брянский.

— Отче, были мы в миру воинами, — добавил Ослябя, — защищали от ворогов детей наших, землю нашу, князей наших, веру нашу Православную. Теперь, отче, решили мы посвятить себя служению Господу Богу.

— Дерзайте, дети мои. Господь призвал вас на место сие, Он Сам победит и врагов наших.

Ослябя и Пересвет поклонились.

Монахи видели, с каким трудом говорил Сергий, голос его становился всё тише, паузы между словами длиннее. Братья понимали, что сказывалась долгая болезнь, догадывались, каких сил стоила игумену встреча с ними, но, лишённые несколько месяцев душевных бесед со своим наставником, не могли сами прервать разговор и отойти от него.

Наконец, повернувшись к Михею, Сергий тихо произнёс:

— Михей, сын мой, устал я немного, помоги мне. Иноки бережно подхватили Сергия под руки и отвели в келью. Собравшиеся братья, не скрывая радости, благодарили Господа за милость, явленную на игумена их обители и тихо расходились по своим делам.

Год 1377

Митрополит Алексий призывает Сергия в Москву. Беседа с Фёдором. Встреча с митрополитом, отказ Сергия от высокого сана. Беседа Сергия с великим князем Дмитрием.

В конце лета в обитель на Маковице приехал боярин от митрополита Алексия.

— С чем пожаловал, сын мой? — спросил его Сергий.

— Преосвященный владыка кланяется тебе и просит быть к нему.

— Как чувствует себя святитель наш? — спросил Сергий.

— Святитель Алексий в добром здравии, слава Тебе, Господи.

— Дай Бог ему долгих лет жизни.

Сергий и боярин перекрестились.

— Как скоро надо быть на Москве? — спросил Сергий.

— Святитель сказывал, как сможешь, отче. Вот и возок прислал за тобой.

— Ты, сын мой, отдохни сегодня, а завтра отправляйся в обратный путь, я следом буду. На конях я никогда не ездил, всю жизнь везде пеший хожу. — Сергий повернулся к Никону, стоявшему рядом, — проводи гостя в трапезную. Пусть угостят боярина и возчика, прибывшего с ним, нашей пустынной пищей, потом проводишь их в кельи для отдыха. И скажи брату на воротах, чтоб коней распрягли, напоили и сена дали.

Никон поклонился, пригласил боярина в трапезную.

На следующий день, перед рассветом Сергий с привычной котомкой и посохом был уже в пути. Никто и не видел, как он ушёл, только инок на воротах. Закрыв за игуменом калитку, он перекрестился и долго смотрел ему вслед.

Бывая в Москве, Сергий всегда останавливался в Симоновом монастыре, настоятелем которого был его любимый племянник Фёдор. Здесь у Сергия была своя келья — маленькая, как и все остальные в монастыре, с иконами Христа и Богородицы в углу, узкой лежанкой, над которой висели полки с книгами, вешалкой для одежды, одной табуреткой. Скромное убежище дополняли вёдра с водой у входа и две кружки.

Придя в монастырь, Сергий прежде всего направился к келье игумена. Постучал в дверь. На порог вышел Фёдор, они обнялись, радуясь встрече.

— Сердечно рад видеть тебя, отче. Какие дела привели к нам столь почтенного игумена? — спросил племянник.

— Митрополит наш просил быть к нему.

— Однако сегодня уже поздно, да и дорога была дальняя.

— Сегодня отдохну, а завтра пойду к святителю.

Во время разговора Фёдор помог Сергию снять котомку и, держа её в руках, предложил:

— Пойдём, провожу тебя в твою келью. Теперь и на вечерню скоро.

После службы оба игумена пришли в келью Сергия, сели — один на лежанку, другой на табурет, и между ними завязалась беседа.

— Скажи мне, Фёдор, что в Москве делается, — начал разговор Сергий.

— Ведомо тебе, отче, что стар наш митрополит Алексий и здоровьем слаб, — ответил Фёдор.

— Укрепи, Господи, силы его. — Сергий перекрестился.

— Посему Великий Князь Дмитрий Иванович премного стал доверять своему духовнику — Новоспасскому архимандриту Михаилу. Этот Михаил, или как его прозывают — Митяй, хорошо толкует силу книжную, обо всём рассуждает красноречиво.

— Знаю я Митяя, плохо он понимает заповеди Божии. К тому же слишком горд, самонадеян и заносчив. — Сергий нахмурился.

— Однако Великий Князь желает видеть его на Московской кафедре и о том говорил со святителем нашим.

— Что святитель?

— Он сказал князю, что Митяю надобно запастись духовным опытом и потрудиться ещё в монашестве.

— Но ведь ещё в прошлом году в сан митрополита был посвящён Киприан с тем, чтобы по кончине Алексия он стал нашим митрополитом, — с волнением в голосе заметил Сергий.

— Великий Князь не желает даже слышать о Киприане.

— Завтра я буду говорить с митрополитом Алексием. Потом пойду к Великому Князю. А пока мне надо помолиться и отдохнуть. Иди с Богом, сын мой, — ласково сказал Сергий, стараясь не выдать племяннику своего волнения.

Фёдор поклонился и вышел.

Сергий был расстроен, он понимал, что принятие сана кем-либо, кроме Киприана, может привести к церковной смуте и радости, научаемых врагом рода человеческого, противников объединения русских княжеств.

Сергий опустился перед образами на колени и стал молить Господа о вразумлении и помощи.

К митрополиту Сергий пришёл на следующий день после утрени. Инок, встретившийся игумену во дворе, узнал его и проводил в комнату, расположенную перед палатой митрополита. Сергия здесь ждали и не удивились его приходу. Сидевший за столом монах, увидев гостя, отложил перо и пошёл доложить о нём. Выйдя вскорости, пригласил:

— Владыка ждёт.

Митрополит встал навстречу гостю. Сергий низко поклонился, Алексий благословил его и обнял, они троекратно расцеловались.

— Рад приходу твоему, друг мой сердечный. Благодарю, что откликнулся на моё приглашение. Присядем и поговорим о делах наших насущных.

Они подошли к скамье у стола, сели рядом. Среди разговора Алексий позвонил в колокольчик и отдал распоряжение подошедшему монаху. Тот вышел и вскоре вернулся, неся на красной подушке золотой крест, украшенный драгоценными камнями. Положив его на стол, удалился. Митрополит встал. Сергий тоже встал и внимательно посмотрел на владыку. Тесная дружба соединяла их много лет, они хорошо знали друг друга. Только теперь при солнечном свете у окна Сергий впервые заметил, как состарился его друг и наставник за последние годы. Жалость к этому святому человеку сковала его. Очнулся он, только услышав голос Алексия:

— Брат мой, в знак глубочайшего к тебе уважения прими этот крест.

Сергий почувствовал в душе великое смущение и с волнением произнёс:

— Прости меня, владыка святый, — он низко поклонился, — от юности я не был златоносцем, а в старости тем паче желаю в нищете пребывать и таким пройти оставшуюся жизнь.

— Знаю, знаю, что таково всегда было твоё житие. Но теперь яви послушание и прими от меня дар сей в благословение и чтоб поминать меня в твоих святых молитвах.

— Владыка, есть уже на мне крест, — Сергий приложил руку к груди.

Алексий подошёл к нему, отстранил его руку и сам надел на него золотой крест взамен прежнего.

— Присядем, — он усадил Сергия рядом с собой. — Ведаешь ли, для чего я теперь призвал тебя?

— Почему я могу знать это, господин мой?

Алексий вздохнул, посмотрел с надеждой на Сергия:

— Держал я Богом вручённую мне митрополию, сколько Господу было это угодно. Мне уже пошёл восьмой десяток, и вижу я, что близок мой час, не знаю только дня моего скончания. Желал бы я, пока сам жив, найти человека, который мог бы после меня пасти стадо Христово.

— Владыка, ведомо теперь, что в сан митрополита нашего уже посвящён Киприан, — заметил Сергий.

— Но я совсем не знаю этого человека, да и не сможет иноземец разобраться в делах русских, и потому не могу я спокойно положиться на него. К тому же Дмитрий Иванович сам и чрез бояр своих не раз просил меня благословить на митрополию Митяя.

— Знаю я Митяя, он слишком самонадеян и заносчив, он больше будет заботиться о своей выгоде и славе, чем о Земле Русской и её народе. Негож он для столь высокого сана, — нахмурился Сергий.

— На то я указывал князю. Пояснил ему, почему Митяй не может быть митрополитом, однако князь продолжал настаивать, и в конце концов я вынужден был сказать ему, что не имею права благословить Митяя, но да будет он митрополитом, если изволит на то Бог, Пресвятая Богородица и Патриарх со своим Собором.

— Видится мне, что Митяй не сподобится столь высокой чести, — тихо произнёс Сергий.

— Я тож мыслю. Потому, друг мой сердечный, только в тебе я вижу мужа, достойного править словом истины. О том я уже поведал князю нашему.

Сергий предвидел, что такое предложение может последовать, но всё равно оно оказалось неожиданным. Немного помолчав, он ответил:

— Владыка святый, не смущай мою душу. С великой скорбью отрекаюсь я от твоего предложения. Недостоин я столь высокой чести. — Голос его постепенно становился всё более твёрдым и решительным. — Прости меня, преосвященнейший владыка, ты хочешь возложить на меня бремя свыше меры моей, ибо кто я, грешный и худейший паче всех человек? Нет! Ты не найдёшь во мне, чего ищешь!

Решив, что Сергий отказывается, будучи уверенным, что есть более достойные служители, имеющие высокий церковный сан, Алексий возразил ему:

— Знаю достоверно, что все, от великодержавного до последнего человека, тебя пожелают иметь своим пастырем. Теперь заблаговременно ты будешь почтён саном епископа, а после исхода моего и престол мой восприимешь.

— Владыка святый, — тихо, но твёрдо сказал Сергий, — если не хочешь ты отгонять моей нищеты от твоей святости, то не говори более об этом моей худости, не дозволяй и другим побуждать меня к тому. Поверь, что невозможно найти во мне того, чего желаешь ты. Будем следовать заповеди апостола Христова Павла: каждый поступает так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал.

Алексий, опустив голову, молчал. За время многолетнего общения он знал, что Сергий, в совершенстве постигший Святое Писание, жил заветами Христа. Знал также твёрдость характера Сергия, его упорство и беззаветность в служении Господу.

— Брат мой, все силы исчерпал я, чтобы убедить тебя, не буду более настаивать на своём желании. Согревай благодатною теплотой паству нашу, друг мой любезный. Да хранит тебя Господь, — с грустью в голосе произнёс Алексий.

Игумен низко поклонился митрополиту, тот осенил его крестным знамением и проводил до дверей. Сергий вышел, оставив митрополита в глубоком раздумье.

— А ведь я знал, что Сергий исполнен Святого Духа, Который управляет его душою и располагает её к тому, чего требуют его добродетель и польза других. Знал, что он не изменит ни своего образа жизни, ни своего непрерывного духовного восхождения во имя служения Богу и ближнему. Однако я всё-таки надеялся, — размышлял Алексий. — Если бы я стал далее настаивать на своём желании, то Сергий удалился бы в какую-нибудь безвестную пустыню. Опасаюсь я, чтобы совсем не скрылся светильник, тихим светом озаряющий и благодатною теплотою согревающий паству свою. Господи, спаси и помилуй раба Твоего Сергия и дай ему силы, — Алексий перекрестился.

Отказ Сергия Радонежского от святительской кафедры всегда привлекал внимание составителей его жизнеописания. Мудрые слова высказывали пастыри Церкви по поводу этого поступка игумена Сергия.

«Редкая вещь! — поясняет нам московский митрополит Платон. — Чего другие, подстрекаемые честолюбием, всеми мерами ищут, того всемерно отрицается и избегает праведник! Но не позволим себе думать, будто Сергий в сем случае воспротивился званию Божию. Нет, он исполнен был Святого Духа, Который управлял его душою и располагал её к тому, чего требовала его добродетель и польза других».

Ближе всех к истине был митрополит Московский Филарет, прослуживший сорок лет настоятелем Сергиевой Лавры: «Великий отец наш Сергий, как бы в некоторое вознаграждение Православной Церкви за то, что не отдал ей в епископство самого себя, в обилии возвращает под сению своею сынов послушания и разума духовного, которых потом избрание церковное призывает к епископству».

На следующий день Сергий посетил великого князя Владимирского и Московского Дмитрия Ивановича в его дворце в селе Коломенском.

К приходу Сергия князь, его жена и дети находились в покоях, расположенных на втором этаже дворца и служивших им одновременно и комнатой для занятий, и детской для игр.

Князь Дмитрий и его старший сын Василий сидели на скамье у окна. Сын держал на коленях книгу, а отец следил, чтобы он читал правильно и не ошибался. Старательно выговаривая слова, мальчик читал по-арабски.

— Хорошо, — похвалил его отец, — теперь переведи.

Тщательно подбирая слова, Василий стал переводить прочитанное на русский язык.

У другого окна с вышиванием в руках сидела княгиня Евдокия. В ней не было надменности и высокомерия. Её приятное с мягкими чертами лицо светилось лёгким естественным румянцем.

У её ног играл трёхлетний сын Юрий.

Вошёл слуга, с поклоном сообщил:

— Князь, пришёл игумен Сергий из Радонежа.

— Пусть войдёт, — ответил Дмитрий Иванович и погладил Василия по головке. — Иди, сынок, поиграй с братом, занятия продолжим завтра.

Василий, не скрывая радости, что его освободили от трудного урока, осторожно закрыл книгу, аккуратно положил её на скамейку и побежал к брату.

Слуга удалился, и тут же в покои вошёл Сергий. Перекрестившись, он произнёс с поклоном:

— Благодать Божия на вас и на доме вашем.

Князь пошёл ему навстречу. В свои двадцать семь лет Дмитрий Иванович был велик и крепок телом, широк в плечах, чёрные, слегка вьющиеся волосы и коротко стриженная борода обрамляли его красивое лицо.

Подойдя к Сергию, князь поклонился ему, они обнялись. Затем, обратившись к княгине, Сергий спросил:

— Как растёт крестник мой Юрий? Идёт ли учение у Василия?

— Слава Тебе, Господи, — ответила княгиня с улыбкой, — детки растут сильными, крепкими. Васенька науки осваивает скоро. Уже читает и по-нашему, и по-гречески.

— Похвально сие. Наш язык и письменность достались нам с древнейших времён от далёких предков наших. Сперва были восточнославянский или древнерусский язык и церковно славянский или старославянский. Потом эти языки соединились, однако канонические книги Священного Писания теперь списывают только на церковно славянском языке. Греческий же есть первейший язык Священного Писания, язык Византии, давшей его нам вместе с учением Христа.

— А теперь вот князь взялся его арабскому обучать.

— Разумно сие. Правителю надлежит знать язык разных племён и народов, коих Русь должна быть заступницей. К тому ж, арабский-то язык многих соседей наших, их тоже хорошо понимать надо, чтоб жить с ними в мире и согласии, а коль придётся, поведать им на их языке об интересах Отечества нашего.

— То мы понимаемо, отче святый, потому сынок и старается.

— А как сама, княгиня?

— Благодарствую, слава Богу, в добром здравии.

— Дай Бог вам всем здоровья, — сказал Сергий с лёгким поклоном. Затем повернулся к князю. — Зачем звал меня, Дмитрий Иванович?

— Присядем, отче, — пригласил тот.

Княгиня встала и позвала за собой сыновей:

— Пойдём, не будем мешать взрослым.

Взяв детей за руки, Евдокия пошла к выходу. Невысокая ростом, красиво сложенная, русоволосая, она повела сыновей. В ней не было презрения и величия. Её движения были мягкими и уверенными. Ровесница князю, она выглядела моложе своих лет.

Князь и Сергий сели рядом на скамью у стены.

— Ведомо тебе, отче, — начал разговор князь, — что наш митрополит Алексий, имея преклонный возраст, стал терять силы свои. В назначенный Богом час он покинет нас. — Немного помолчав, он продолжил: — Тогда желал бы я видеть митрополитом тебя, отче святый, и просить тебя принять святительский жезл. Согласен с тем и святитель Алексий.

Сергий был готов к этому разговору и потому ответил сразу:

— Благодарю тебя, князь, но я не могу воспринять митрополию, для меня сие невозможно. К тому же ни наш митрополит, ни ты, князь, не имеете права ставить первосвятителей для Русской Церкви. Этим правом обладает только Вселенский Патриарх, и у него уже есть свой избранник, святитель Киприан.

Князь нахмурился:

— Отче, во времена принятия христианства вся Русь составляла одно целое государство, а теперь она разделена на две половины: северо-восточную — московскую и юго-западную — киевскую, которая находится под властью иноверных поляков и литвинов, враждебно относящихся к нам. Случилось то по вине наших братьев князей из княжеств западных, которые, желая превосходства, отделились от нас и хотели силой овладеть землями нашими и покорить народ наш. Однако сила их слаба против нашей, потому они стали искать союзников в западных странах. Те потребовали принять их веру. Отказавшись от Православной веры, западные князья стали принимать веру латинскую, за то и были прозваны литвинами. Теперь они просили Патриарха посвятить Киприана в сан митрополита Руси.

— Возможно, литвинские князья, предлагая Святейшему Патриарху Киприана на Русскую митрополию, через то надеялись вернуться в родную для них Православную веру.

— Нет, отче, — сердито ответил князь, — кто хочет жить в Православной вере, не ищет повода для того. Вон, сыновья князя Ольгерда Андрей и Дмитрий сохранили веру Православную и вернулись к нам от своего брата Ягайлы, принявшего латинскую веру.

— Хотя в литвинском княжестве народ силой заставляют принимать чужую веру, многие там ещё остаются православными. А стремление всех православных людей к объединению предначертано Господом.

— Так, отче, православный народ желает объединиться с братьями своими, но княжествами управляют князья, а не народ.

— Но, князь, в литвинском княжестве живут наши братья славяне, и они до сих пор говорят на нашем общем русском языке, хоть князья и принуждают их менять свою веру.

— Отче, заставить людей поменять веру можно быстро, применив силу, но заставить поменять свой язык, нужны многие годы. Потому язык русский там пока сохранился, пройдёт время, и язык свой родной русский литвины поменяют на другой, поближе к латинскому.

— Правители, предающие свою веру и свой народ, совершают большой грех, их власть теперь не оберегается Богом, и они недолго остаются при власти. Народ, который продолжает поддерживать правителей, отступивших от веры, принимает их грехи на себя и навсегда попадёт в зависимость от соседних княжеств. Будет то и с литвинским княжеством и его князьями, род которых уйдёт в небытие.

— Может быть, Господь сподобит тому случиться. Однако теперь они по наущению врагов наших латинян продолжают нападать на земли наши.

— В юго-западной Руси большинство населения православные славяне, потому в Царьграде думают о том, как сохранить единство русской митрополии и тем остановить продвижение на восток латинской веры. По-видимому, они считают, что лучше всего удастся это их избраннику Киприану, который, имея хорошее богословское образование, является приверженцем объединения всех православных.

Князь нахмурился, встал, отошёл к окну, некоторое время молчал, глядя в окно, затем повернулся и уже спокойно сказал:

— Не согласен я принять Киприана. Недоволен я им.

— За что, князь?

— За то, что он в прошлом году позволил себе приехать в Москву в звании митрополита русского при живом святителе нашем Алексии, потому мы его не приняли, — негодовал князь. — К тому же Киприан — серб, и не сможет он разобраться в русских делах, его не будет слушать народ. На Русской митрополии должен быть наш, русский. — Князь подошёл к Сергию и уже более мягко добавил: — Отче, ты знатного боярского рода, отдал всего себя на служение Православию и земле Русской. И я думаю, все на Руси пожелают тебя первосвятителем нашим.

— В твоих словах, князь, я слышу не зов небесный, а голос мирской политики, — Сергий, как всегда, говорил тихим внушительным голосом. — Мы все чтим волю Святейшего Патриарха, и посему глубокое моё смирение не позволяет выполнить твою просьбу. Принять сан в таких обстоятельствах значит противостоять Царьграду и тем самым увеличить церковные смуты. Разделение Русской митрополии приведёт к вредным последствиям. Церковная смута, князь, затеянная врагом рода человеческого, преследует цель оставить правителей Руси без истинного духовного руководства, нарушить связь с Божественными силами и лишить Русь их помощи. Всё, что я могу теперь взять на себя для блага Церкви и Руси, это убеждать тебя, князь, принять Киприана.

— Я уже сказал, — Дмитрий Иванович говорил с недовольством, чеканя слова, — не согласен я принять Киприана. Хоть он красноречив и много обещает, он не русский в душе, он византиец по образованию и литвин по опыту жизни, а посему будет защищать интересы не Руси, а Византии и литвинов. На Руси должен быть наш русский святитель. Раз ты, отче, отказываешься принять митрополию, тогда я желаю видеть на русской кафедре духовника моего и хранителя моей великокняжеской печати, Новоспасского архимандрита Михаила.

— А скажи, князь, говорил ли ты о том с митрополитом Алексием?

— Говорил.

— И что он ответил?

— Сказал, что Михаил ещё недавний монах, надобно ему запастись духовным опытом и потрудиться в монашестве. Однако добавил, что если даст Бог, Святейший Патриарх с собором благословит его, то пусть будет; а он сам не может благословить его.

— И я не одобряю твой выбор, князь. Я хорошо знаю Михаила, — Сергий говорил по-прежнему спокойно. — Этот тщеславный, склонный к стяжательству человек, более самолюбивый, чем боголюбивый, совершенно непригоден к первосвятительскому служению на Руси. Взор твой, князь, затуманился, среди русских епископов есть более достойные сана сего.

— Кто? — резко спросил Дмитрий.

— Достойнейшим будет Суздальский епископ Дионисий.

Князь задумался, его негодование, возникшее из-за того, что Сергий не поддержал его ставленника Михаила, затихло, и он спокойно согласился:

— Хорошо, отче, я подумаю. — Он прошёлся по покоям, затем остановился перед Сергием. — Есть у меня к тебе, отче, одна просьба.

— Слушаю.

Князь сел рядом с Сергием. Вид у него был не таким воинственным, весь его облик больше напоминал человека, не совсем уверенного в себе. Предвидя уход Алексия, который с детских лет воспитывал его и наставлял в жизни и делах, Дмитрий боялся остаться один и потому возложил все надежды на помощь и поддержку Сергия.

— Отче, знаю я, что вы с Алексием единомышленники и верные друзья. Посему, чтоб не остаться в это трудное время без поддержки Божественных Сил, прошу, не оставь меня без своей помощи, молись за меня Господу Богу, проси Его, чтоб направил меня на путь истинный.

Сергий, хорошо понимая состояние души князя, спокойно и твёрдо ответил ему:

— Спаси тебя Бог, князь, я буду молиться за тебя.

Князь встал. Встал и Сергий.

— Теперь, Дмитрий Иванович, пойду я.

Князь поклонился ему. Сергий осенил его крестным знамением, поклонился и направился к выходу. Князь проводил его до двери, вернулся к окну и долго стоял в задумчивости, пытаясь решить, кто будет митрополитом на Руси.

Год 1378

Кончина митрополита Алексия. Епископы в селе Коломенском. Князь Дмитрий и Митяй. Гнев Митяя. Фёдор у Сергия в Троицкой обители, беседа о монастырях.

Митрополит Киевский и всея Руси Алексий, в миру Симеон-Елевферий, сын боярина Феодора Бяконта и жены его Марии, выходцев из Черниговского княжества, принявший монашеский постриг в пятнадцатилетием возрасте, своею чистою душою отошёл ко Господу в морозный день 12 февраля.

После кончины святителя Алексия Великий Князь, другие князья и епископы, желая чтобы игумен Сергий принял святительский жезл, о том говорили с ним, однако он снова отказывался и указывал на Киприана. Тогда князь Дмитрий решил созвать епископов и окончательно прояснить вопрос о святителе.

В августе Великий Князь собрал епископов в своём дворце в селе Коломенском. Он хотел, чтобы они избрали Михаила митрополитом Русской Церкви, минуя Царьград. К тому времени Михаил, или как его прозвали, Митяй, уже считал себя митрополитом, одевался в митрополичьи одеяния, сидел в митрополичьих палатах и вёл митрополичьи дела.

В ожидании князя епископы собрались в представительской палате дворца. Здесь, напротив двери, между двумя окнами на небольшом возвышении стояли два кресла с высокими спинками, предназначенные для князя и митрополита, вдоль стен располагались скамьи. Уважаемые епископы, все преклонного возраста, в ожидании князя неспешно беседовали между собой:

— Пошто созвал нас князь, ведает кто?

— Про Митяя разговор будет. Князь желает его в митрополиты.

— А что о нём говорить? Нельзя Митяя в митрополиты. Уж больно он самонадеян. Хоть и велеречив, а заповеди Божии нарушает. Ради своей корысти он латинянам и генуэзцам всю Русь продаст.

— Этот гордец не желает даже соблюсти должного приличия в своём положении. Ещё не посвящённый в сан святителя, он облачился в митрополичью мантию, носит белый клобук и золотой крест с украшенным бисером парамандом, садится на святительскую кафедру.

— Совсем разошёлся Митяй. Несправедливо подвергает наказаниям не только архимандритов, но и епископов. А ведь церковным правилом не только митрополит, но и Великий Князь не имеет права судить епископа, даже и виноватого, без Собора и Патриарха.

— Негоже ставить Митяя митрополитом. Игумена Сергия надо просить принять святительский жезл, — прогудел обладатель густого баса.

— Просили уж и святитель Алексий, и Великий Князь, но не соглашается Сергий и указывает на Киприана как законного архипастыря, — вступил в разговор Суздальский епископ Дионисий, бывший до 1374 года настоятелем Печерского монастыря в Нижнем Новгороде.

— Князь идёт, — оповестил епископ, стоявший ближе всех ко входу.

Все отошли к скамьям вдоль стен. В палату вошёл князь и направился к своему креслу. Собравшиеся поклонились ему.

Вслед за князем в палату стремительно влетел Митяй. Большой и толстый, с плоской длинной бородой, красным лицом, с гривой чёрных волос, с дорогими перстнями на толстых пальцах, он шёл, высоко подняв голову, не глядя по сторонам. Сел рядом с князем в кресло митрополита, обвёл присутствующих грозным взглядом, желая показать им, что он здесь главный, и что этот вопрос уже решён, и от их мнения ничего не зависит. Некоторые, не выдержав его наглого взгляда, потупили взор, но большинство вели себя спокойно и были настроены решительно.

Епископы сели.

Князь, внимательно оглядев собравшихся, начал разговор.

— Призвал я вас для решения важного вопроса. В феврале не стало святителя нашего Алексия, Царствие ему Небесное. — Князь, за ним и все епископы встали и перекрестились. — До сего дня у нас нет посвящённого митрополита. Мнение Патриарха по сему поводу известно нам, он предлагает в митрополиты Киприана, но мы с этим не согласны, иноземец не разберётся в делах наших. Неоднократно мы предлагали принять святительский жезл всеми нами уважаемому игумену Сергию, как более достойному занять место сие. Однако он решительно отказался. Посему я предлагаю вам самим без участия Вселенского Патриарха посвятить в сан митрополита архимандрита Михаила.

Князь обвёл взглядом опустивших головы епископов и спокойно спросил:

— Что молчите?

Встал Дионисий:

— Государь, кто это учит тебя переменять церковный закон по своему усмотрению? Не следует быть тому, чего желают от тебя и от нас.

Митяй, нахмурив густые чёрные брови, не скрывая гнева, посмотрел на Дионисия.

— Что другие скажут? — Спокойный тон князя не изменился.

Среди епископов послышались голоса:

— Воистину так, князь.

— Прав Дионисий.

— Негоже решать сей вопрос без Патриарха.

— Хорошо, — согласился князь. — Не будем нарушать церковный закон. Пусть будет по воле Божией. У меня всё.

Князь встал, а за ним и епископы. Митяй продолжал сидеть. Как только за князем закрылась дверь, он стукнул посохом об пол и громогласно вопрошал:

— Дионисий, а теперь ответь мне: почему ты не явился ко мне на поклон, когда я звал тебя?

Дионисий, глядя прямо в глаза Митяю, решительно ответил:

— Потому, что я епископ, а ты только священник, не тебе судить меня.

Митяй, возмущённый таким ответом, даже подпрыгнул в кресле и закричал:

— Да я тебя и простым попом не оставлю. Своими руками спорю твои скрижали! Хотите вы или не хотите, я всё равно буду митрополитом! Все пошли вон!

Он вскочил и быстро, почти бегом, прошёл к выходу. Проводив его взглядом, епископы перекрестились.

После встречи с епископами Дмитрий пришёл в палату, в которой он обычно работал. В красном углу её висели иконы, одна стена была полностью закрыта полками, на которых стояли и лежали книги, свитки летописей, листы с написанными на них текстами. У стены в центре расположилось кресло с высокой резной спинкой для князя, скамьи по бокам для бояр. Аналой и стол для письма дополняли обстановку.

Дмитрий стоял у окна и смотрел на залитые солнцем деревья, на белые облака в голубом небе. Гармония и покой, царящие в природе, не успокоили его, а наоборот, чётко обозначили противоречия и породили беспокойство в его душе. Он старался, но не мог понять, какие неведомые силы постоянно давят на него, почему так тяготит его влияние этого пятидесятилетнего священника. Разные мысли путались в его голове. Наконец, он отчётливо вспомнил, что говорил ему Сергий о невозможности и опасности посвящения Митяя в сан митрополита. Теперь то же самое ему сказали епископы. Дмитрий как будто очнулся от крепкого сна, тряхнул головой, окончательно решил не поддаваться напору Митяя и во всём положиться на волю Господа.

В этот момент дверь распахнулась, в палату без стука вошёл Митяй и пробасил:

— Князь, напрасно ты слушаешь этого смутьяна Дионисия. Я же говорил тебе, нечего нам смотреть на Царьград и Патриарха, надо самим решать дела наши.

Дмитрий медленно повернулся к нему и спокойно, тоном, не терпящим возражений, сказал:

— Остынь, Михаил. Зря послушал я тебя и согласился собрать епископов. Теперь ты убедился сам, что они не поддерживают тебя. Хватит, я сам не намерен нарушать церковный закон. Непочитание Вселенского Патриарха приведёт к церковной смуте. Ещё святитель Алексий и игумен Сергий о том меня предупреждали.

Не ожидая такой решительности со стороны князя, Митяй растерялся, но, как всякий наглый человек, быстро пришёл в себя и заискивающе ответил:

— Хорошо, князь, поеду я в Царьград, а там как будет. Только бы Дионисий не опередил меня, ведь он уже решил ехать туда, чтобы получить для себя сан митрополита. Вели, князь, посадить его под стражу.

— Велю, — согласился князь и, отвернувшись к окну, приказал:

— Теперь ступай.

Митяй, сдерживая кипевшие в нем страсти, поклонился и боком вышел из палаты.

Прошёл месяц после собора епископов у великого князя Дмитрия.

В одной из многочисленных митрополичьих палат Митяй сидел у окна и читал. Вошёл монах, низко поклонился и спросил:

— Владыка, дозволь слово молвить.

— Говори, — не отрывая взгляда от книги, ответил Митяй.

— Донесли мне, что Дионисий уехал в Царьград.

— Как уехал? — разгневался Митяй. — Ведь князь повелел взять его под стражу.

Монах сжался под грозным взглядом Митяя и тихо ответил:

— Игумен Сергий поручился за Дионисия, и князь велел его освободить.

— Дионисий и Сергий против меня в заговоре! — в бешенстве прокричал Митяй. — Я всегда знал, что игумен Сергий действует против меня и что именно по его совету покойный митрополит Алексий не захотел иметь своим преемником меня. Вот вернусь из Царьграда, тогда до основания разорю монастырь Сергиев, по брёвнышку раскатаю. — Митяй резко встал. — Надо ехать в Царьград, вели собирать в дорогу.

Монах поклонился и, торопливо пятясь, вышел из палаты.

— Приеду из Царьграда, со всеми, со всеми рассчитаюсь, — злобно проворчал Митяй.

Через несколько дней Митяй спешно выехал в Царьград.

Приближалась осень. Дни становились короче, ночи длиннее. Листья падали и ложились жёлтым ковром на землю, чтобы согреть от морозов корни своих деревьев и дать им питание в следующем году. Перелётные птицы, вырастив летом в обильных пищей северных краях птенцов и накопив жирок, при наступлении невзгод и предстоящих зимних холодов вместе со своими птенцами улетали в тёплые края, чтобы жить там припеваючи и без забот. Видимо, так заведено в природе: одни, уходя из жизни, отдают последние силы будущим поколениям для продолжения их жизни на Родине, а для других — родина там, где тепло и сытно. Каждый сам выбирает себе судьбу, а награду ему определяет Господь по делам его.

Вскоре после отъезда Митяя в обитель на Маковице приехал игумен Симонова монастыря Фёдор. Выйдя из возка и поздоровавшись с привратником, он направился к келье Сергия.

Инок-привратник и возница распрягли лошадей, завели в конюшню и дали им сена.

— Вот лошадок накормим, и нам трапезничать скоро. А пока время есть, давай присядем, а ты поведай, как там на Москве? — полюбопытствовал привратник.

Оба сели на скамейку около дверей конюшни.

— Да, слава Богу, жизнь идёт, всяко бывает. Часом всё тихо да мирно, а бывает и шумнут мужички.

— Чего шумят-то?

— То вора поймают, бьют всем миром, а то лазутчиков, что на Москве объявились.

— Каких ещё лазутчиков? — удивился инок.

— От врагов наших пришлые, да купцы генуэзские и другие, которые у нас промышляют. Раньше все тихо сидели, а теперь зашевелились, всё разнюхивают, народ баламутят. И свои имеются, которые княжеской службой недовольные, у них своя корысть.

— А нашим какая корысть?

— Чтоб себе побольше при шумихе хапнуть. Да небось, им те купцы да иноверцы платят.

— Ох, не к добру всё это, — вздохнул инок.

— Народ тоже сказывает, что не к добру, видать, ворог опять к нам пожалует.

— Кабы беды не было. Надо бы лазутчиков всех переловить.

— Ловят их.

— А что с ними делают то?

— Ведут на княжий двор разбираться, а кто кричать да задираться начинает, с теми мужики сами расправляются.

— То мужики правильно делают, князева-то служба за всем не углядит. Однако не к добру всё то. Спаси нас, Господи. — Инок и возчик перекрестились. — Ну, буде, лошадок устроили, пойдём к трапезе.

В келье игумена между тем продолжалась беседа.

— Рад, рад тебя видеть, сын мой, — говорил Сергий племяннику, — греешь ты мою душу, не забываешь старика. Ну, сказывай, с чем пришёл.

— Причаститься хочу и благословение твоё получить. Случилось так, что после отъезда Митяя в Царьград князь Дмитрий избрал меня своим духовником.

— Великая честь для тебя, да поможет тебе Господь на пути столь трудном.

Сергий перекрестился.

— Спаси Бог, — ответил Фёдор и тоже перекрестился.

— Митяй, значит, отбыл в Царьград за благословением Вселенского Патриарха? — Сергий помолчал. — А зачем так спешно, не мог подождать до весны, чай погода на море начинает портиться?

— Узнал Митяй, что Дионисий уехал в Царьград, и решил, что он возжелал получить там сан митрополита.

— В Царьград Дионисия пригласил Вселенский Патриарх по церковным делам. Я сам просил князя, чтоб он отпустил его. Но Дионисий ищет не земной чести, а только славы Божией.

— Митяй сильно разгневался, кричал, топал ногами и обвинил тебя в пособничестве Дионисию. Обещал разорить твой монастырь, когда вернётся из Царьграда.

— Сказал, что разорит обитель нашу? — удивился Сергий.

— Да, отче, так и сказал: до основания, говорит, разорю монастырь.

Некоторое время Сергий сидел молча, о чём-то размышляя, затем тихо и неторопливо заговорил.

— Грех большой берёт на себя Митяй. Монастыри, сын мой, разорять не след, они несут веру Православную в сердца людей, а вера державу сохраняет. Много лет томилась многострадальная Русь под тяжким игом. И вот призрел Господь Бог на мольбы Руси Православной. Теперь только усобицы князей, ослеплённых тщеславием, жадность и подлость бояр, погрязших в стяжательстве, насилие и грубость теперешних нравов не дают русскому народу подняться и стать хозяином на земле своей. И никто больше монастырей не содействует духовному возрождению народа русского в такое тяжкое время, когда вороги пытаются захватить власть в державе нашей. Пока на Руси будет веять дух Православия, дотоле не будут страшны ей никакие напасти. Нельзя разорять монастыри, то преступление против народа и грех великий перед Богом.

Фёдор внимательно слушал Сергия, ловя каждое слово своего учителя. Когда Сергий замолчал, он робко заметил:

— Возможно, Митяй не ведает истины сей.

— Митяй побеждён гордыней и стяжательством, не ищет он славы Божией и путей спасения Руси. Молю я Бога, чтобы Он не попустил Митяя разорить место сие и изгнать нас без вины. Грозит он обители нашей, но сам не получит желаемого.

Сергий встал.

— Молиться будем, Господь не оставит нас.

Оба опустились перед иконами на колени и стали молиться.

Год 1379

Сергий у Великого Князя. Предвидя агрессию царя Мамая, князь просит Сергия поддержать его в делах.

Сергий пришёл в Москву тёплым летним вечером. Как обычно, он сразу направился в Симонов монастырь. Оставив в своей келье котомку и посох, пошёл на вечернюю службу. Церковь была неподалёку от кельи и вся светилась в лучах заходящего солнца, придававшего восковой оттенок её бревенчатым стенам, ещё не потемневшим от времени.

Войдя в храм, Сергий остановился у входа и стал молиться.

После службы к нему подошёл игумен Фёдор, они обнялись.

— Что привело тебя к нам, отче? — спросил племянник.

— Пришёл по зову князя, присылал он за мной.

— Князь теперь в своём дворце в селе Коломенском. Когда пойдёшь к нему?

— Да завтра утром и пойду.

Два игумена Сергий и Фёдор вместе молились в храме об успехе в предстоящих делах.

На следующий день после утрени Сергий с племянником вышли за ворота монастыря.

— Я провожу тебя, отче, — предложил Фёдор.

— Благодарствую, сын мой, не надо, путь не дальний.

— Там на берегу сторожка, — Фёдор указал в сторону реки, — в ней лодочник, он перевезёт тебя на другой берег.

Сергий поклонился в ответ и пошёл вниз по тропе. С Иисусовой молитвой в сердце и думами о предстоящей встрече он и не заметил, как добрался до Коломенского. Княжеские дружинники на воротах и слуги, занятые во дворе хозяйственными делами, узнавали игумена, кланялись ему, просили благословения. У высокого крыльца стоял князь и разговаривал с управляющим. Увидев Сергия, Дмитрий Иванович пошёл ему навстречу. Поклонившись друг другу, обнялись.

— Рад видеть тебя, отче, благодарствую, что откликнулся на моё приглашение.

— И я, князь, рад видеть тебя в добром здравии.

— Пойдём в палату, отче, — пригласил Дмитрий Иванович.

Поднявшись по лестнице на галерею, они вошли в покои, перекрестились на образа. Князь пригласил игумена присесть с ним рядом на скамью, завязалась беседа. Поговорили о здоровье, о Троицком монастыре и братии, затем князь поведал Сергию:

— Задумал я основать новый монастырь. Теперь на реке Дубенке, у села Стромынь начинается строительство храма. Хочу, чтобы освящён он был во имя Успения Пресвятой Богородицы. Что скажешь о том, отче?

— Угодное Богу дело решил сотворить ты, князь, Богородица почитается как покровительница земли Русской.

— Посему прошу тебя, отче, посоветуй, кого игуменом и устроителем туда поставить. Под твоим крылом много благочестивых иноков, может, кого из них благословишь на новую обитель.

— Пришлю я к тебе ученика своего Леонтия, отмеченного боголюбием, послушанием и смирением.

— Благодарствую, отче, — ответил князь с лёгким поклоном.

— Однако, князь, позволь дать тебе один совет. Монастыри надлежит строить не только в городах или у стен городских, но и в местах пустынных. В том будет польза монахам, которые не ищут для себя лёгкой жизни и ради спасения души уходят от суетного мира. К монастырям, возникшим в неосвоенной пустыне, к святым людям, к молитве всегда тянутся переселенцы из обжитых мест. А коли там невдалеке проживают местные народы, они тоже прибиваются к монастырю, принимают Православную веру и постепенно сливаются с переселенцами. Так монастыри несут в народ свет христианского просвещения и нравственного воспитания, тем и княжество крепнет.

— Благодарствую, отче, за совет добрый. Если Господь даст силы, я поставлю ещё не один монастырь во славу Его.

Уловив в голосе князя некое беспокойство и недосказанность, Сергий внимательно посмотрел на него.

— Вижу я, Дмитрий Иванович, другое слово желаешь ты молвить. Трудные думы одолевают тебя. Облегчи душу.

Некоторое время князь сидел молча, опустив голову, наконец, тихо произнёс:

— Всю жизнь мою с младенческих лет наставником и советником в делах моих был святитель Алексий. Он так воспитал меня, что главной целью моей жизни стало объединение всех удельных княжеств в единое Русское государство. Но уже больше года прошло с тех пор, как святитель покинул нас и ушёл в лучший мир. Лишился я учителя своего.

— Святитель Алексий, Царствие ему Небесное, замышлял великое дело. Множество разных княжеств, племён и народов, раскинутых по просторам земли Русской, должны объединиться в одно могучее племя, один многочисленный, сильный и единодушный народ русский, скреплённый верой Православной. «Когда мы едины, тогда непобедимы», — поучает нас Святой Иоанн Златоуст. Народ русский чужд племенной спеси и всегда готов бескорыстно объединиться с каждым, кто приемлет его святыни и нравственные устои. Только объединять, Дмитрий Иванович, следует, прежде всего, духовным могуществом, а не военной силой. Святая Православная духовная мощь всегда будет побеждать противников силой добра и справедливости.

— Наставлениями святителя Алексия уразумел я объединяющую силу веры Православной.

— Тогда ты должен знать, князь, ещё одну главнейшую истину, Господом предписанную: княжеская и духовная власть при разделении обязанностей должны выполнять совместное служение народу и державе нашей. Равная зависимость и ответственность лежат на них перед Богом и перед людьми.

— Приняв истину сию, я обращаюсь к тебе, отче, как к другу и единомышленнику святителя Алексия и продолжателю дела его, совет и поддержка нужны мне. Отче, помоги, научи, что делать.

— Теперь, княже, главная задача — единение народа, упрочение его веры в силы свои. Но труден сей путь, много противников встретишь ты и внутри державы, и среди иноземцев, мечтающих разорвать державу нашу на части.

— Вороги наши поняли, что объединение и укрепление Руси срывает их планы захвата земель наших.

— Враги внешние на виду, действия их предсказуемы. Опасайся, князь, врагов внутри державы. Многие среди бояр, тож и среди людишек, несущих службу в княжеских и боярских приказах, погрязли в стяжательстве и продали души иноземным купцам и лазутчикам-иноверцам. Они не почитают Христа, им не нужен наш народ, они поносят всё русское и восхваляют чужеземное, чуждые нашему народу обычаи, нравы, верования и учения. Их цель — только богатеть, обирать наш народ, пользуясь его великим трудолюбием и терпением; по слову святого апостола Петра: «вы, люди разумные, охотно терпите неразумных: вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится, когда кто бьёт вас в лицо». Держи, князь, тех грабителей народа нашего от себя подальше, не слушай речей их сладких, не давай им губить душу народа и поносить его. Они не понимают, что терпение народа не бесконечно, что нельзя навечно навязать народу несвойственные ему навыки, правила и обычаи. Всё равно народ вернётся к своим сложившимся веками привычкам и правилам. Судьба тех любостяжателей печальна, не получат они Царствия Небесного и будут прокляты народом, как проклят Иуда, продавший Христа. Господь всё поставит на свои места и воздаст каждому по его заслугам.

Некоторое время оба сидели молча. Посмотрев на князя, сидевшего с опущенной головой, Сергий спросил:

— Что ещё тебя мучает?

Князь встал, прошёлся по палате, остановился перед Сергием.

— Плохи дела, отче. Латиняне понуждают крымского царя Мамая напасть на Русь. Вошло в сердце Мамая искушение против нас, враг подучил его, как разорить веру нашу и осквернить святые церкви наши, чтобы не славилось имя Господне средь верных Богу.

— То мне ведомо. Мамай мусульманин, и мы уважаем мусульманскую веру, а латиняне хотят нас поссорить. Пока мы не все объединились, они спешат покорить Русь, поделить между собой земли наши и обратить русских людей в латинскую веру, как сделали то с братьями нашими на землях западных. Вороги наши ведают: чтобы погубить Русь, начать надо с осквернения души и уничтожения веры Православной.

Князь продолжал ходить по палате, время от времени он останавливался перед Сергием и, не скрывая волнения, излагал ему свои мысли:

— Поскольку волжские татары не хотят служить Мамаю, латиняне, купцы генуэзские вкупе с иными иноземцами и иноверцами собрали для него большие деньги, чтоб он мог взять наёмников из южных племён, а также литвинов и поляков. За то купцы потребовали от Мамая, чтобы им на Руси предоставили свободную торговлю. Тут был недавно посол от Мамая с таким требованием, ещё он поведал нам, что Михаил по пути в Царьград встречался с Мамаем и обещал ему всяческую поддержку.

— Про Михаила, князь, ты забудь, он не будет митрополитом и даже не увидит Царьграда.

Продолжавший мерить шагами палату, князь резко остановился и внимательно посмотрел на Сергия. Заметив это, тот спокойно продолжил:

— А тебе, князь, с требованиями иноземцев нельзя соглашаться. На святую Русскую землю допускать иностранных купцов негоже! — Сергий слегка повысил голос. — Грабить они будут землю нашу и на том богатеть, а народы наши будут нищать и превратятся в рабов. Так Русь станет иноземной вотчиной. С латинянами, как с вечными врагами Православия, никаких дел быть не может. То, князь, грех большой перед Господом Богом и будущими поколениями людей русских.

— Помня заветы святителя, я отказал Мамаю, и теперь он нам угрожает войной.

— А что князья да бояре про то думают?

— Единодушия среди них нет. Есть такие, которые хотят договориться с Мамаем и сохранить мир — в подчинении, мол, ничего страшного нет. Они считают, что не грех служить сразу двум державам и двум правителям — князю Московскому и царю Крымскому.

— В Священном Писании Господь учит нас: «никто не может служить двум господам: ибо одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть». У таких людей, князь, одна цель — награбить побольше на Руси и потом бежать к своему крымскому царю. Во все времена, князь, были и будут предатели своего народа, готовые завлечь его в иноземное рабство и на том богатеть.

— Однако, отче, много таких, которые хорошо понимают, что за Мамаем стоят разорители и грабители земли нашей.

— Опирайся на них, князь, на честных людей и защитников интересов своего народа, их гораздо больше. Если мы хотим сохранить державу и народ наш, нам надо защищать себя, свою веру, свои святыни. По слову апостола: «Когда сильный с оружием охраняет свой дом, тогда в безопасности его имение». Также сказано: «Никто, войдя в дом сильного, не может расхитить вещей его, если прежде не свяжет сильного, и тогда расхитит дом его». Так что, князь, кто хочет служить сразу двум державам и двум правителям — это предатели, удаляй их подальше от себя, пусть уходят к своим новым хозяевам, иначе они предадут тебя и весь народ наш в самую трудную минуту.

Снова остановившись перед Сергием, князь, стараясь быть как можно убедительнее, произнёс:

— Отче, я уже сказал тебе, что придерживаюсь заветов святителя Алексия и буду бороться за единую, сильную Державу Русскую. И нужна мне в том поддержка Православной Церкви.

— Церковь заинтересована в сильной и ответственной власти, заботящейся о благополучии и здоровье народа и бережно относящейся к его святыням. — Сергий немного помолчал, давая князю возможность полностью осознать сказанное. — Но знай, князь, глава державы — лишь распорядитель власти, данной ему Богом, и ответчик перед Ним за вручённую его попечению державу и народ её. Помни, что сказал о власти Владимир Мономах: «Гордости не имейте в сердце своём и в уме, смертны все, сегодня живы, а завтра в гробу. Всё, что имеем, Ты, Господи, дал. Не наше, но Твоё поручил нам еси на мало дней». Да поможет тебе Господь, князь.

Сергий перекрестился.

Некоторое время оба молчали. Князь, в раздумье пошагав по палате, снова обратился к Сергию с вопросом:

— Благодарствую, отче, за науку. Что теперь делать мне?

— Собирай, Дмитрий Иванович, князей на совет. Думаю, все тебя поддержат и вместе выступят против Мамая. Православные люди всегда на стороне тех, кто их защищает и за то жизнь положить готовы. Господь Бог и Пресвятая Богородица защитят Русь.

— Благодарю тебя, отче, за поддержку в деяниях моих, облегчил ты мне душу и вселил надежду.

Сергий встал, князь низко ему поклонился.

— Благословение Господне на тебя, князь, и на дела твои, — Сергий осенил князя крестным знамением. — Теперь пойду я.

Князь проводил его до дверей.

Год 1380

Великий Князь Дмитрий узнаёт о гибели Митяя. Кто теперь митрополит на Руси?

Князь Дмитрий стоял у окна. Перед ним на аналое лежала раскрытая книга. Перевернув страницу, он посмотрел в окно. Был март месяц, по небу ползли облака, моросил мелкий дождь вперемешку со снегом. Видимо, навеянное пасмурным днём в его душе колыхнулось какое-то неприятное предчувствие. Прошло уже довольно много времени, как архимандрит Михаил уехал в Царьград, а никаких вестей от него не поступало. Да ещё эти донесения лазутчиков, сообщавших о военных приготовлениях Мамая. Уж нет ли тут какой связи между действиями крымского хана и долгим отсутствием Михаила?

Тревожные мысли князя неожиданно прервал голос приближённого боярина, вошедшего в палату.

— Дозволь войти, князь.

Встряхнув головой, как бы избавляясь от тревожных мыслей, князь повернулся к боярину.

— С чем пожаловал, Прокопий?

Поклонившись, тот ответил:

— Князь, прибыл наш человек из Царьграда, посланный с Михаилом.

— Пусть войдёт, — едва сдерживая волнение, ответил князь.

В палату вошёл гонец, уставший и весь в дорожной грязи, а следом за ним Прокопий. Подойдя к князю, гонец хотел опуститься перед ним на колени, но князь жестом удержал его.

— Сказывай, как прошла поездка? Где Михаил?

— Сперва, князь, всё шло хорошо. Спустились мы на ладьях по Дону. Встретил нас сам царь Мамай и пригласил Михаила в гости, долго они беседовали.

— Далее, далее что? — нетерпеливо прервал его князь.

— В Крыму генуэзцы по указанию царя Мамая дали нам большой корабль, на который мы погрузились и поплыли в Царьград. — Гонец на мгновение замолчал.

— Говори, говори, — опять поторопил его князь и, чтобы скрыть волнение и не смущать гонца, отошёл к окну.

Посыльный продолжал:

— Всю дорогу плыли резво, но когда уж приближались к Царьграду, Михаил вдруг занемог, а корабль без всякой причины остановился. Не могли его сдвинуть ни ветер, ни гребцы, а другие корабли шли мимо. Когда же Михаил умер, был свезён на особом судне в Галату и там похоронен, корабль наш немедленно пошёл своим путём.

Стоя у окна, князь внимательно слушал гонца. Когда тот сказал о смерти Митяя, он вздрогнул, резко обернулся и дальше слушал, не отрывая взгляда от гонца. Закончив рассказ, посыльный поклонился. Князь отвернулся и тихо произнёс:

— Выходит, сбылось предсказание игумена Сергия, не увидел Михаил Царьграда.

Ожидая своей участи, гонец стоял, склонив голову. Некоторое время князь молчал, затем спокойно спросил:

— В Царьграде в это время был Суздальский епископ Дионисий. Теперь что, он митрополит?

— Дионисий не просил у Патриарха сана митрополита. Патриарх, расположенный к нему, только почтил его саном архиепископа. Нашёлся другой искатель высокого сана.

— Кто ещё? — гневно спросил князь.

— Архимандрит Пимен, спутник Михаила, — с испугом в голосе ответил гонец.

— Как? Без согласия княжеского? — Гнев, казалось, захлестнул Дмитрия.

— Прости, князь, недоглядели, действовал он обманом и подкупом.

Гонец низко поклонился, ожидая решения своей участи.

— Недоглядели?! Да за таким негодяем никто не усмотрит, — сказал князь более спокойно. — А где теперь Пимен?

— Едет в Москву. Я трёх лошадей загнал, чтоб опередить его и раньше оповестить тебя, князь.

Дмитрий Иванович посмотрел на измученного, смертельно уставшего человека, честно выполнившего свой долг, подошёл к нему, обнял за плечи.

— Спасибо тебе за службу. Теперь отдохни, вижу, что еле на ногах стоишь.

Потом обратился к Прокопию:

— Вели его накормить, и пусть отдыхает, большое дело он совершил, вознагради его. Иди, распорядись, потом зайди ко мне.

Боярин и гонец ушли. Постояв некоторое время в задумчивости, князь промолвил:

— Что же такое содеяно, о чём я слышу теперь? — Помолчав, повысил голос, в словах послышалась решимость. — Нехорошие дела происходят в Царьграде, как могли они без княжеского согласия ставить митрополита на землю Русскую? Совсем Царьград перестал с нами считаться. Земля здесь наша, нам на ней жить, и мы сами должны решать свои дела. Хватит слушать указания иноземцев, они только вредят нам.

Вернулся Прокопий. Едва взглянув на него, князь объявил своё решение:

— Я не буду разбираться в том, кто лишил Михаила жизни. Судя по делам Пимена, и он мог приложить к сему руку. Меня беспокоит другое. Я посылал Пимена не в митрополиты, а сопровождающим.

— Что же теперь с ним делать, князь? — спросил Прокопий.

— С Пименом поступим так: пошли навстречу ему отряд, пусть схватят самозванца ещё на пути в Москву и отправят в заточение в Чухлому.

— Слушаюсь, князь, — ответил Прокопий и, немного помявшись, спросил: — А кто теперь будет нашим митрополитом?

Положение действительно было непонятным.

— Получается, теперь у нас два митрополита, утверждённых Патриархом: один — Киприан, другой — Пимен? Так что ль, Прокопий?

— Получается так, князь.

Боярин пожал плечами.

— И что нам теперь делать? Послать ещё одного митрополита на утверждение мы не можем, поскольку там только что утвердили Пимена… Ссориться с Царьградом мы пока тоже не можем. Остаётся выбирать одного из двух утверждённых… Ладно, потом решим дело сие. А пока, Прокопий, ступай.

Месяц август, день восемнадцатый

Князь Дмитрий приезжает в Троицкую обитель. Сергий благословляет его на битву и отправляет с ним иноков Пересвета и Ослябю на подвиг ратный.

В конце лета Великий Князь Дмитрий Иванович окончательно понял, что война с Мамаем неизбежна. Готовясь выступить в поход, князь счёл первым долгом посетить обитель Пресвятой Троицы, чтобы там поклониться Богу, принять благословение и совет от Сергия. Князь пригласил с собой двоюродного брата Серпуховского князя Владимира Андреевича и всех, бывших тогда в Москве православных князей и воевод. Сопровождала их отборная дружина из двадцати всадников. После Успеньева дня князья выехали из Москвы и на другой день прибыли в Троицкую обитель. Была вторая половина дня, стояла тёплая солнечная погода.

Услышав конское ржание, инок-привратник выглянул в калитку, увидев разом столько знатных гостей, кинулся открывать ворота. Великий Князь Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич спешились первыми и вошли во двор. За ними проследовали князь Белозерский с сыном, князья Ярославский, Ростовский, Устюжский, Елецкий, Муромский, Мещерский, Брянский, Псковский, Переславль-Залесский, воеводы Боброк и Бренко. Дружинники тоже спешились и остались за воротами.

У церкви гостей уже ждали игумен Сергий и старейшие иноки. Князья поклонились им.

— Благословение Господне на вас, — ответил на поклон Сергий и осенил всех крестным знамением.

Князь Дмитрий сделал шаг вперёд.

— Пришёл я, отче, поклониться единому Богу, в Троице славимому, и принять твоё напутственное благословение. Один ты можешь развеять смятение моё и направить на путь истинный.

— Я ждал тебя, князь, — ответил игумен.

— Отче, великое горе сокрушает меня, да и не меня одного, а всех православных. Крымский царь Мамай, подстрекаемый дьяволом, движется к Москве, чтоб разорить наши святые церкви и погубить православный народ. На подмогу ему идёт литвинский князь Ягайло со своими и польскими полками. Чтоб противостоять им, посылал я гонцов за всеми князьями русскими, за воеводами на местах, за детьми боярскими, за всеми служилыми людьми, повелел им идти к нам на службу. Теперь собрались многие с дружинами на Москве в селе Коломенском. Прошу тебя, отче, помолись Богу нашему, чтобы Он избавил нас от беды, и скажи, что делать мне теперь. — Князь поклонился.

— Успокойся, князь, возложи надежды на Бога. Пойдём, совершим Божественную службу о победе над врагом нашим.

Все вошли в церковь. Служил Сергий, в центре стояли князья, справа и слева от них — старейшие иноки. Были здесь и все братья обители.

После службы Сергий обратился к князю:

— Приглашаю тебя, князь, и других князей и воевод вкусить с нами хлеб-соль.

— Благодарствую, отче, поеду я, время тревожное, на Москве быть надо.

— Истину говоришь, князь, время трудное пришло, — сказал Сергий, медленно шагая рядом с ним к выходу. — Тебе, Дмитрий Иванович, следует заботиться о своих подданных, и душу свою за них положить, и кровь свою пролить. Но чтобы уберечь их от потерь кровопролитных, прежде пойди к ворогу с правдой и покорностью. В Евангелии от Луки сказано: «Ударившему тебя по щеке подставь и другую; и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку». Здесь говорится, князь, о разбойническом нападении — грабеже. Грабитель хватает, прежде всего, верхнюю одежду. Господь повелевает отдать такому грабителю и нижнюю рубашку. Писание учит нас, что если такие враги хотят от нас славы, дадим им, если хотят злата и серебра, дадим и это. И ты, князь, отдай им и злато, и серебро, и Бог не попустит им одолеть нас и спасёт наши жизни. Он вознесёт тебя, видя твоё смирение, и низложит их непреклонную гордыню.

— Всё то я уже сделал, но враг мой возносится ещё более. Не нужны ему ни злато, ни серебро, а только погибель веры Православной и державы нашей.

Сергий остановился и внимательно посмотрел на князя.

— Есть, княже, высший закон справедливости и воздаяния. В Писании сказано: «Разве не знаешь ты, что от века — с того времени, как поставлен человек на земле, — веселье беззаконных кратковременно, и радость лицемера мгновенна?» Если наши покорность и прощение будут побуждением к злодеянию и повторению его, тогда нам надлежит приложить все силы, чтобы не допустить исполнения того злодеяния.

Только достигнув высшего духовного совершенства и прозрев будущее, Сергий мог знать волю Всевышнего, дающего неисчерпаемые силы воинам, спасающим свою Родину и свою веру Православную. Зная силу духа своего народа, Сергий в решающий для Руси час не побоялся принять на себя ответственность перед всем народом и благословил князя Дмитрия на битву с врагом, многократно превосходившим по силам русское войско.

— Сегодня, — произнёс он, — погибель ожидает врага. За имя Христово, за веру Православную и Родину святую нам подобает душу свою положить и кровь пролить. И тебе, князь, Господь Бог помощник. Ещё не приспело время тебе самому носить венец победы с вечным сном. Но многим, без числа многим соратникам твоим плетутся венцы мученические с вечной памятью. — Сергий мягко, но настойчиво повторил своё приглашение. — Ещё раз прошу тебя, князь, вкусить хлеба с нами. Обед сей тебе на пользу будет.

Князь смягчился, душа его немного успокоилась, и у него мелькнула мысль, что игумен Сергий сказал пока не всё, главное ещё впереди, и он ответил:

— Согласен, отче, веди нас.

Сергий подозвал инока:

— Приготовьте освящённую воду к окончанию трапезы.

Инок поклонился и направился в церковь.

— Пойдём, князь, и вы, гости дорогие, — Сергий повернулся к князьям и жестом пригласил всех в трапезную.

После трапезы все вышли во двор. Подойдя к воротам, игумен и князь Дмитрий остановились. За воротами ждали дружинники.

Трое иноков подошли к Сергию. Епифаний держал святую воду, Никон — крест, Андрей — икону Господа Вседержителя. Великий Князь Дмитрий Иванович и все князья опустились на колена. Сергий окропил их святой водой, затем осенил святым крестом.

— Ожидает тебя, княже, милость и слава от Господа. Уповаем на Господа и на Пречистую Богородицу, что Они не оставят нас. Иди, князь, небоязненно! Господь поможет тебе одолеть врагов Руси святой! — наклонившись, тихо добавил одному великому князю: — Победиши враги твоя.

Как писал Епифаний Премудрый, для Сергия «преизобильно сообщены были все дары Божии: и дар чудотво-рений, и дар пророчества, и дар утешения и назидания,

совета и разума духовного. Для его духовного взора как бы не существовало ни преград вещественных, ни расстояния, ни самого времени: он видел далече отстоящее, яко близ сущее, прозревал будущее, как настоящее…».

Все встали. Прослезившись от сильного душевного волнения, Дмитрий Иванович осушил глаза рукавом.

— Прошу тебя, князь, выслушай просьбу мою, — уже громче добавил Сергий.

— Внимаю, отче.

— В обители нашей в числе братии есть два инока — Александр Пересвет, бывший боярин брянский, и Андрей Ослябя, бывший боярин любецкий. В миру оба славились как доблестные воины, храбрые богатыри, опытные в ратном деле. Вот этих иноков-богатырей я прошу принять в полки свои. Люди эти, посвятившие себя всецело Богу, своим мужеством будут примером для всего воинства и тем самым сослужат ему великую службу.

— Исполню я, отче, просьбу твою, — ответил князь с лёгким поклоном.

Сергий повернулся к стоявшим в стороне инокам, среди которых были Пересвет и Ослябя.

— Братья мои, подойдите. — Богатыри подошли к Сергию, и он стал напутствовать их: — Сам Христос брал в руки бич и изгонял торгующих из храма. Православный христианин не должен безучастно смотреть, как злодеи топчут землю его Родины и надругаются над его ближними. Его долг — защищать свои святыни, своих близких, свой народ от злых сил, в каких бы обличиях они ни являлись. Деяние сие ведёт к освобождению от грехов путём искупительной жертвы со спасением души. Изготовьтесь, братья, на подвиг ратный. Защита Родины и веры нашей Православной — святое дело.

— С великой радостью принимаем повеление твоё, отче, — почти в один голос ответили Пересвет и Ослябя.

— Принесите схимы воинам Христовым, — попросил братьев игумен.

Пересвет и Ослябя с почтением внимали старцу.

— Взамен лат возложите на себя схимы с изображением креста Христова. Пусть видят воины знак святого благословения на битву.

Подошли два инока, держа на руках схимы. Сергий помог надеть одну Пересвету, другую — Ослябе.

— Сие, дети мои, оружие нетленное, да будет оно вам вместо шлемов и щитов бранных!

Сергий легонько подтолкнул могучих ратников к Великому Князю.

— Вот тебе, князь, мои оруженосцы и послушники в знак благословения твоему воинству и в залог обещанной милости Божией.

Дмитрий Иванович низко поклонился.

— Мир вам, возлюбленные мои о Христе братья! Мужайтесь, яко доблестные воины Христовы! Приспело ваше время! — сказал Сергий и ещё раз осенил крестом и окропил святой водою князя и всех приехавших с ним.

Затем игумен пошёл к дружинникам, за ним шли иноки с иконой и святою водой. Дружинники опустились на колена. Сергий благословил их крестом, окропил святою водой и обратился к князю Дмитрию:

— Господь Бог да будет твой помощник и заступник. Он победит и низложит супостатов твоих и прославит тебя! В знак праведности дел твоих возьми, князь, икону Господа Вседержителя.

Сергий взял икону и подал её великому князю. Перекрестившись, Дмитрий Иванович низко поклонился, принял икону и поцеловал её.

— Коли мы победим, и Господь сподобит меня живу быть, поставлю я монастырь во имя Пресвятой Богородицы, — сказал князь и передал икону подошедшему воеводе Бренку.

Поклонившись Сергию, князь и его спутники сели на коней и отправились по дороге, ведущей в Москву. Впереди им предстояло совершить великий подвиг. Немного проехав, князь Дмитрий обернулся и увидел Сергия на фоне обители. Он благословлял их крестным знамением.

Месяц август, день двадцатый

Совет князей. Князь Дмитрий, Владимир Андреевич и Боброк намечают план действий.

Как писал историк Н. М. Карамзин, князь Дмитрий, узнав о продвижении войск Мамая, «разослал гонцов по всем областям Великого Княжения, чтобы собирать войско и немедленно вести оное в Москву. Повеление его было исполнено с редким усердием: целые города вооружились в несколько дней; ратники тысячами стремились отовсюду к столице. Князья Ростовские, Белозерские, Ярославские со своими слугами, бояре Владимирские, Суздальские, Переславские, Костромские, Муромские, Дмитровские, Можайские, Звенигородские, Углицкие, Серпуховские с детьми боярскими или с воинскими дружинами, которые составили полки многочисленные…».

Прибывшие воины расположились вокруг княжеского дворца в селе Коломенском. Здесь были дружинники, ополченцы, крестьяне — посланцы от сёл ближних и дальних княжеств. Кругом стояли телеги с конями на привязи. На телегах и рядом с ними лежали кольчуги, шлемы, мечи, топоры и другое, что могло пригодиться в бою, в том числе косы и дубины. Горели костры. Воины готовили пищу, отдыхали.

Совет князей проходил в представительской палате дворца. Князь Дмитрий сидел в своём кресле, место митрополита было свободно. Князья и воеводы разместились на скамьях вдоль стен. Окинув всех взглядом, князь Дмитрий начал разговор:

— Други мои, после недавних войн с литвинами и другими беспокойными соседями нам снова грозит враг, и теперь уже посильнее прежнего: идёт на нас орда несметная царя Мамая, а с ним генуэзские воины латинской веры.

Боброк негромко заметил:

— Видно опять, как при князе Александре, римский папа против нас, против нашей веры Православной устроил крестовый поход. Выходит, латиняне забыли, чем всё кончилось, забыли про Чудское озеро.

Князь Дмитрий в ответ кивнул головой и продолжал:

— Страны с запада часто на нас нападают. Со всех сторон у них моря бескрайние. Только с востока у них земля с богатствами безмерными. Куда им ещё податься? Земля наша и богатства наши не дают им покоя. С севера приходили к нам немецкие рыцари-крестоносцы, которых разбил Великий Князь Александр, прозванный Невским, и уберёг нас от латинского поругания. Постоянно нападают литвинские князья, научаемые латинянами. Римские папы объявили всю Русскую землю на вечные времена своей собственностью, заставляют рыцарей оружием искоренять Православную веру и присоединять Русь к латинской вере. Теперь они принудили к тому крымского царя Мамая. И собрался он пленить нас, погубить веру нашу Православную, а церкви и монастыри наши огнём попалить.

— Опять движутся на нас западные варвары, теперь со своими пособниками — крымскими разбойниками, — снова добавил Боброк, — им земля наша богатая нужна, только вера наша Православная им крепко мешает, хотят всех нас заставить принять их латинскую веру.

— Похоже так, — ответил князь Дмитрий.

— Придётся нам теперь с крымскими татарами воевать, — заметил кто-то из присутствующих.

— Наша конница из православных волжских татар под началом Андрея Саркиза не хуже, а то и лучше Мамаевой будет, — вставил нетерпеливый Владимир Андреевич.

Князь Дмитрий строго глянул на него и продолжал:

— Хотя сам Мамай считает себя царём татарским, но татар там немного, потому как волжские татары неохотно служат ему. Мамай привлёк разные племена с юга: ясов, касогов, крымских караимов, половцев, хазарских турков, черкесов, кавказских буртанов, армян: одни служат ему как подданные, другие как наёмники. Но самые опасные — это снаряжённые латинянами генуэзские воины. Из Киева на

подмогу Мамаю идёт князь Ягайло с литвинскими и польскими полками. — Князь немного помолчал и добавил: — Это ещё не всё, Рязанский князь Олег готов выступить на стороне Мамая.

— Несметная сила поднимается на нас, — вставил Боброк. — Скажи, князь, что делать нам теперь?

— Только сообща мы можем с таким ворогом потягаться. По нашему призыву к нам в Коломенское уже пришли полки белозерские, ярославские, ростовские, устюжские, елецкие, муромские, мещерские, брянские, псковские, переславль-залесские. Многие воины пришли из владимирских, московских, суздальских, костромских, можайских земель, — говорил князь, обводя взглядом присутствующих. — Подходят ополченцы из других уделов. Весь русский народ встал за веру Православную, за землю нашу. — Немного помолчав, князь продолжил: — Только не придёт Тверской князь Михаил Александрович, нарушивший подписанный с нами договор о мире и помощи. Не придут князья из Смоленска и Нижнего Новгорода. Князья те отказались объединиться в борьбе с ворогом лютым за народ наш и за веру нашу, но отряды простого люда из этих земель пришли к нам.

— Тяжко нам будет, — заметил еле слышно кто-то.

— Давайте вместе думать, други мои, — обратился ко всем Великий Князь.

Все сидели молча и смотрели на князя Дмитрия, ожидая, что ещё он скажет. Наконец первым высказался воевода Боброк:

— Дмитрий Иванович, нельзя ждать, пока соединятся Мамай с Ягайло и Олегом.

Продолжил разговор Владимир Андреевич:

— Мои лазутчики донесли, что Мамай движется по той стороне реки, станет на Кузьмине гати и будет там ждать полки союзников. Через гать ему не пройти, ниже гати брода нет, значит возможно, Мамай пойдёт к броду выше по реке.

— Лучше встретить врага у брода. Река там широка, большое войско не может быстро переправиться, так нам легче будет с ними биться, — сказал князь Муромский.

Князь Елецкий добавил:

— Когда ворог начнёт переправляться, мы будем стрелы пускать. Авось Мамай поймёт, что зря воинов теряет, и повернёт назад. Так и без большой сечи всё обойтись может.

Послышались голоса других князей:

— Разумно сие.

— Так делать надо.

Князь Дмитрий слушал всех молча, затем сказал:

— Решим так. Завтра войско из Коломенского двинется на Котёл и далее на большое поле к Девичьему монастырю. Туда же должны будут подойти полки и ополченцы, которые пока не пришли к нам. Владимир Андреевич, где твои полки?

— Мои полки идут сюда в Коломенское.

— Немедля пошли гонцов, чтоб они сразу шли на Девичье поле. Всем по одной дороге не пройти. Впереди полков к реке Сосне вышли сторожу из крепких ребят. Мне донесли, что там видели мамаевых воинов. Надо взять их, мне язык нужен.

— Сделаю, князь, — с готовностью ответил Владимир Андреевич.

Князь Дмитрий посмотрел на Брянского князя.

— Князь Глеб, сегодня в ночь отправь сторожу на реку Чуру, что на Михайлове. Старшим поставь кого поотчаянней да посмышлёней. Там в лесах тоже бродят вражьи отряды. Надо, чтоб войску нашему в походе помех не было.

— Отправлю, князь, старшим поставлю Фому Коцибея.

— Этот справится, я знаю, — согласился князь Дмитрий. — Теперь все идите по своим полкам, готовьтесь к выступлению. Сбор у брода на Березуе, там проведём смотр войск.

Присутствующие встали и направились к выходу.

— Боброк, останься, — попросил князь.

Воевода Боброк — Дмитрий Михайлович Волынский, из князей, внук Калиты, высокий, красивый, рано поседевший в непрерывных войнах, был женат на сестре Дмитрия Ивановича Анне. Когда все вышли, князь Дмитрий подошёл к нему и положил руку на плечо.

— Ну что, Дмитрий Михайлович, много мы с тобой врагов одолели, воевали непокорную Тверь и Рязань, одолели камских булгар. А теперь перед нами враг посильнее всех прежних будет. И нет у меня воеводы мудрее и надёжнее тебя. — Князь Дмитрий опустил руку и сел на скамью.

— Полноте, Дмитрий Иванович, твой брат Владимир Андреевич предан тебе, храбр и смышлён.

Боброк сел рядом.

— Брат мой ещё молод, горяч, да и опыта ратного у него поменее. Вот и прошу я тебя, помоги мне и на этот раз, подскажи, как одолеть ворога лютого.

— Князь, на совете ты слыхал, что сказывали князья и воеводы?

— Слыхал, но мнения их разделились. А что скажешь ты?

— У Мамая орда уж теперь более чем у нас, и одолеть его будет трудно, а когда подойдут орды Ягайло и Олега, будет совсем невмоготу. Посему я мыслю так: коль сеча неизбежна, встречаться с Мамаем надо до подхода к нему его союзников, — предложил Боброк.

— Согласен я с тобой, вот только надо выбрать место для сражения… К броду Мамай не подойдёт, пока не придёт подмога.

— Значит, встретиться с ним надо на той стороне реки, на месте, удобном для нас. Быть там надо ранее Мамая и вынудить его двинуться нам навстречу. На той стороне есть просторное место — поле Куликово.

— Знаю я то поле. Кто называет его Куликовым, иные Куличковым кличут, но ведь там позади нас будет река Непрядва. Во время сражения нам некуда будет отступать.

— Да, князь, — твёрдо ответил Боброк.

Дмитрий встал, прошёл несколько раз по палате, остановился напротив собеседника.

— Думаю, надо переходить на другой берег и стать на том поле. Если реку не перейдём, поощрим малодушных. А если перейдём, то будут воины знать, что отступать им некуда, это придаст им отваги.

Князь снова стал ходить по палате и, жестикулируя, излагать воеводе свои мысли:

— Поле то весьма удобно для сечи. Справа будет большая река с болотистыми берегами, слева холмы да овражки, поросшие лесом. Мамаевой коннице нас с боков не обойти, они приучены с боков в тыл заходить, а здесь им не развернуться. Впереди нас будет Гузь-река. Речка хоть малая, всё врагу задержка — нам подмога. Только бы Мамай не остановился перед ней.

— Думаю, что та речка Мамая не остановит. Он нагл, самоуверен и уже считает себя победителем. Как только он увидит нас на другом берегу, сразу кинется в битву.

Князь резко остановился напротив Боброка.

— Пожалуй, ты прав. Но как заставить Мамая пойти нам навстречу до прихода его союзников?

— Князь, сегодня ночью на берегу реки, ниже Коломенского, мои ратники взяли двух лазутчиков от литвинов. Учинили им допрос и узнали, что Ягайло идёт к Мамаю и встретится с ним недели через две.

— Лазутчики живы ли теперь? А то я твоих ребят знаю, больно горячи да скоры на расправу.

— Лазутчики в добром здравии. Они оказались православными, нам сочувствуют и сами всё поведали. Из войска Ягайлы к нам уж несколько сотен воинов перешли, коней загнали, чтоб только раньше его войска к нам попасть.

— Что ж, в том войске более половины воинов — наши братья, русские из-под Минска, Полоцка, Гродно. Кстати, Дмитрий Михайлович, посмотри, здесь ли братья Ольгердовичи; если ещё не ушли, пусть зайдут.

Боброк вышел. Князь ходил по палате, напряжённо размышляя. Скоро Боброк вернулся, за ним вошли Андрей и Дмитрий Ольгердовичи.

— Что звал, князь? — поклонившись, молвил Андрей.

— Спросить хочу. Ягайло — ваш брат младший, и вы его хорошо знаете. Как вы думаете, пойдёт он на соединение с Мамаем против нас?

— Ягайло человек сложный, — ответил Андрей, — свои интересы ставит выше всего, ради них он пойдёт на любую подлость.

— Коль он своего дядю Кейстута предал, то Мамая предаст, не задумываясь, — добавил Дмитрий.

— Но латиняне заплатили ему большие деньги, и польские полки с ним снарядили, чтоб он в союзе с Мамаем пошёл на захват земель наших, — высказал сомнение князь Дмитрий.

— Возможно, он всё равно не поторопится вступиться за Мамая. Скорее всего, он не пойдёт на соединение с ним, — ответил Андрей на сомнение великого князя.

— А ты, Дмитрий, что скажешь?

— Согласен я с братом.

— Спасибо, други верные, немного успокоили душу мою. Идите к своим полкам, — поблагодарил братьев князь Дмитрий.

Братья поклонились и вышли из палаты.

— Ну, Дмитрий Михайлович, что теперь скажешь? — спросил князь Боброка.

— Думаю, братья правы, хитёр Ягайло, труслив и подл, не станет он терять воинов, они нужны ему для решения своих дел в Польше. Обманет он Мамая.

— А что Олег? Что доносят лазутчики?

— Олег пока стоит в Рязани, выжидает. Если он выступит на соединение с Мамаем, мы быстро узнаем — на его пути везде наши люди стерегут.

— Сделаем так, — решил князь Дмитрий, — ты говори с пойманными лазутчиками и убеди их, чтоб они помогли нам. Дня через два-три отпусти их к Мамаю, и пусть они

скажут ему, что Ягайло будет на Москве не более чем через две недели. Мамай с войском пусть ждёт его на Красном холме, что за Гузь-рекой. И ещё пусть скажут, что Ягайло пришлёт ему гонца, когда подходить будет.

— Поверит ли Мамай? — высказал сомнение Боброк.

— Поверит, — уверенно ответил князь. — Пусть лазутчики скажут Мамаю, что видели сами, как полки наши уходят из Коломенского, и что слышали от ратников, что им приказано ждать Мамая у брода и реку не переходить.

— Я понял, князь. Думаю, что лазутчики сделают это, они же русские люди, хоть и волею судьбы оказались в литвинском княжестве.

— Скорее всего, Мамай станет на Красном холме, — предположил князь Дмитрий, — место высокое, позиция удобная, да и до брода один переход остаётся. Там Мамай будет ждать, когда подойдёт Ягайло, чтобы напасть на нас с двух сторон.

— У Красного холма я поставлю своих лазутчиков, чтоб сообщали обо всех передвижениях Мамая.

— От Мамая тоже будут лазутчики. Чтоб сбить их с толку, по всему войску надо пустить слух, что князь, мол, за реку ходить не приказывал.

— Хорошо, — Боброк встал, — чтоб обмануть Мамая, Ягайло и Олега, пустим лазутчиков и перебежчиков. Усилим посты и сторожи.

— Добро, — подвел итог разговора князь Дмитрий.

— Пойду я, Дмитрий Иванович.

— Иди, Дмитрий Михайлович, друг и помощник мой верный.

Поклонившись, Боброк вышел. Великий Князь Владимирский и Московский Дмитрий Иванович ещё долго мерил шагами палату. Понимая свою ответственность перед Богом и перед народом за принимаемые им решения, он ещё и ещё раз старался детально продумать составленный план сражения, понять его преимущества и найти возможные просчёты.

Месяц август, день двадцать пятый

Совет Олега Рязанского с боярами и воеводами. Сомнения князя Олега.

Рязанский князь Олег Иванович был весьма энергичен для своего преклонного возраста. Имея давнюю вражду с Москвой, он готовился соединиться с Мамаем. Осталось только определить срок выступления. Для этого он собрал на совет своих бояр и воевод. Князь восседал в своей палате на высоком кресле, справа и слева от него на скамьях вдоль стен расположились бояре и воеводы. Князь Олег продолжал говорить:

— Всё готово и полки собраны, завтра выступаем. Через неделю мы должны соединиться с нашим союзником царём Мамаем. На этот раз мы одолеем князя Московского Дмитрия, все его земли царь Мамай обещал отдать нам во владение. Вам всем будет прибытку достаточно. Что скажете?

Зная крутой нрав князя, все сидели молча, склонив головы. Наконец боярин Тимофей, тяжело вздохнув, обратился к князю:

— Дозволь, князь, слово молвить.

— Сказывай, — разрешил князь.

— Тут гонец был и сообщил, что князь Дмитрий войском великим вышел из Коломенского, идёт на Котёл и далее к броду и станет там для обороны.

Князь Олег с удивлением посмотрел на боярина, затем на всех присутствующих. Боясь княжеского гнева, все сидели с мрачными лицами, не поднимая глаз.

— Почему я узнаю о его большом войске только теперь? — нахмурившись, не повышая голоса, спросил князь. — Я думал, что русские князья не поспешат объединиться и вместе противостоять Мамаю. Как мне понимать то, что я слышу теперь? — он повысил голос. — Откуда Дмитрий получил такую помощь, что против нас троих вооружился? Что, раньше вы не ведали о том?

— Мы, князь, боялись говорить тебе.

— Боялись? А теперь не боитесь? — князь начинал гневаться.

— И теперь, князь, боимся, но есть ещё новость, — не глядя на князя, сказал другой боярин.

— Что ещё? — князь уже еле сдерживал гнев.

Боярин продолжал:

— Нам, княже, поведали, что в отчине князя Дмитрия в обители близ Москвы живёт старец Сергий, имеющий от Бога дар пророчества. Говорят, что он благословил князя Дмитрия идти против Мамая.

— И ещё сказывают, что старец тот призвал народ и князей на битву, потому и пошли князья за Дмитрием, — добавил другой боярин.

Князь Олег помрачнел, помолчал, подумал и, не скрывая огорчения, произнёс:

— Пошто раньше мне ничего не сказали о том? Тогда я пошёл бы к Мамаю навстречу и стал бы умолять его не ходить на сей раз на Дмитрия, и не было бы беды никому. А теперь идти поздно.

— Знать, на то воля Божия, князь, — заметил боярин Тимофей, пожимая плечами.

Понурые бояре и воеводы молчали.

— Ступайте! — резко произнёс князь.

Все поспешно вышли.

Оставшись один, князь Олег задумался. Многолетняя вражда с Москвой за главенство среди русских княжеств затуманила его ум и, в конечном счёте, привела его к союзу с врагами народа русского. Узнав о пророчестве Сергия, он начинал прозревать и понимать, какой грех ляжет на него, если он пойдёт против братьев своих на стороне врага лютого в этой битве, которая может стать судьбоносной для Державы Русской. Его одолевали сомнения. Самолюбие, гордыня и старая неприязнь к Москве постепенно покидали его. Однако он помнил о разрушительных набегах царя Мамая на Рязанское княжество и сегодня знал о несметном войске, с которым Мамай пришёл на этот раз. Потому князь Олег не нашёл в себе мужества присоединиться к войскам князя Дмитрия, решил быть осторожным и принять нейтралитет. Вмешательство Божественных сил, способствующих объединению Русских княжеств, окончательно повлияло на его сознание, и он сделал первый шаг к исправлению своих ошибок:

— Видно, старец сей предсказал князю Дмитрию победу. Получается, не зря митрополит Алексий перенёс свою кафедру из Владимира в Москву, видать, Москве предначертано главенство над княжествами русскими. Лучше отложу я наше выступление, тем и народ свой сохраню. Всё равно сражение их теперь неизбежно, Мамай будет воевать и без нас, он слишком самоуверен. А гонца к Ягайло я всё-таки пошлю, надобно предупредить его о пророчестве старца, может быть, он тоже остановится и не пойдёт на подмогу Мамаю.

Месяц сентябрь, день пятый

Ночной разговор князя Дмитрия и Боброка с ополченцами. Доклад Семёна Мелика о расположении войск Мамая.

Русское войско расположилось лагерем на Березуе. В центре был разбит шатёр великого князя Дмитрия, вокруг него-шатры князей и воевод. Повсюду стояли телеги и кони, лежало оружие; прямо на земле или на повозках, укрывшись, чем пришлось, спали дружинники и ополченцы, между ними ходили стражники. Давно стемнело. Кое-где горели костры, свет от них красными бликами ложился на лица спящих воинов. Князь Дмитрий и Боброк, оба без доспехов, объезжали стан, за ними следовали семь вооружённых дружинников. Князь внимательно смотрел по сторонам, лицо его становилось всё печальнее.

— Страшно мне, Дмитрий Михайлович, — тихо произнёс князь.

— Что так, княже?

— Посмотри вокруг, что ты видишь?

Боброк посмотрел по сторонам.

— Вижу воинов, спокойно спящих, несмотря на то, что скоро их ожидает великая сеча.

— Вот-вот, великая сеча. Только мне видится, что сеча уж была, и спят они спокойно потому, что уже никогда не проснутся. Ужас меня одолевает. — Князь замолчал, понурив голову. — Сколько здоровых, сильных мужей не вернутся к своим матерям, жёнам, детям. Сколько семей осиротеет на Руси. И кто дал мне право решать судьбы этих людей?

Опять замолчали, глядя на лагерь. Тишину нарушил Боброк.

— В войске есть дружины, в них наши служивые люди, это их работа. Но много более в войске ополченцев. Пришли они добровольно и бескорыстно из всех земель русских, и движет ими неведомая сила.

— Неведомая сила, говоришь? Есть такая сила, которая заставила их покинуть родные места, покинуть семьи и встать на защиту своей Родины, своей веры, своих детей и их будущего? Силу эту вселил в них Господь, дав им землю, веру в свои силы, в добро и справедливость. Для жизни Господь дал всем людям землю, а мы с тобой, выполняя Его волю, разрешаем пользоваться этой землёй только тем, кто работает на ней на благо всех людей наших. Потому и пришли сюда к нам добровольцы. Они готовы вместе с дружинниками положить свои головы, спасая землю общую, которую дал им Господь, и правителя, который их защищает.

— Но иногда землёй пользуются и те, кто не желает служить отечеству?

— Бывает и такое. Но тогда мы берём обратно выделенную им землю. Мы поступаем справедливо, забирая землю у всяких нечестивцев, которые перестали служить отечеству, и поддавшись своей ненасытной жадности, угнетая людей наших, стали использовать общую землю только для того, чтобы множить своё богатство.

— Но ведь люди, завладевшие общей землёй и заставляющие людей наших как рабов трудиться на них, только для того, чтобы богатеть, могут нанять воинов для своей защиты или послать их на войну для захвата чужих земель, как то делает царь Мамай.

— У наёмного воина только одна цель — заработать как можно больше денег и при этом остаться живым. Наёмный воин не будет драться самоотверженно, не жалея живота своего. Так дерутся только свободные воины, защищая свою Родину, свою веру, свой дом и своих детей. Никакая сила не может заставить людей добровольно и бескорыстно идти воевать и положить свою жизнь ради спасения земли, добра и богатства, которые принадлежат какому-то человеку, который грабит и угнетает этих людей. Скорее всего эти люди добровольно поднимутся против угнетателя.

Помолчав, Боброк промолвил:

— Знать, потому игумен Сергий, ведая, что у Мамая войско поболее нашего, всё-таки вселил в нас уверенность в нашей победе над врагом коварным и благословил войско наше на битву. Господи, велика мудрость Твоя, на всё воля Твоя.

— Ты, Дмитрий Михайлович, прав — на всё воля Божия. А нам надобно продумать всё до мелочей: не ошибиться с местом для битвы, правильно расставить свои полки, победить ворога лютого и навсегда изгнать его с земли русской, чтобы защитить все племена, живущие на ней.

Дальше ехали молча. Впереди горел костёр, вокруг него сидели ополченцы. Князь и Боброк направились в их сторону. Не подъезжая к костру, Великий Князь жестом остановил дружинников. Те спешились, двое из них подошли и взяли поводья коней его и Боброка. Спешившись, князь и Боброк подошли к костру.

Возле огня сидели несколько ополченцев разного возраста, все в крестьянской одежде. В стороне были сложены кольчуги, шлемы, мечи, рогатины, топоры, палицы. Среди ополченцев особо выделялись пожилой, богатырского сложения Андрей, крепкий, с натруженными руками селянин Никола и небольшой мужичок Антип.

Князь и Боброк тихо стояли в тени, и ополченцы их не замечали.

Антип осторожно пошевелил палкой в костре и, не глядя на Андрея, сказал:

— Если бы все были такие, как Андрей, мы бы этого Мамая в бараний рог враз согнули.

— Сила есть — хорошо, но важнее смекалка, — протянул Никола.

— Такого великана, как Андрюха, никакой смекалкой не одолеешь, — пробасил ополченец, сидящий рядом с Николой.

— А вот я вам скажу, что было в нашей деревне, — начал свой рассказ Никола. — Жили у нас два Ивана: Иван Большой, великан поболее Андрея, да Иван Маленький, — посмотрев по сторонам, Никола указал на небольшого, худенького паренька, — ну вот с него будет. Однажды сижу я у себя в избе и вдруг слышу на улице крик, бабы визжат, мужики орут. Выскакиваю во двор и вижу, бежит по улице рысью Иван Маленький, а за ним Иван Большой гонится и дубиной размахивает. А дубина поболее твоей оглобли будет. И орёт Иван Большой: «Убью… убью!..».

— А пошто драка-то вышла? — спросил кто-то из сидящих.

— Да кто-то что-то Большому про Маленького брехнул, ведь подлых людишек хватает. Однако смотреть на всё это страшно было. Тут Маленький заскочил во двор и нырнул в сарайчик, что за избой в огороде стоял. А Большой следом прибежал. Мужик-то он здоровенный, силища огромная, ярость великая, и решил он Маленького одним махом прикончить. Взмахнул дубиной, стукнул по сарайчику, и стал сарайчик разваливаться.

— Вот тут и пришёл конец Маленькому. Потом его по частям из-под брёвен доставали, — вставил тот же голос.

— Не торопись. Вот я и говорю, что в драке всякое бывает, — продолжил рассказ Никола, сопровождая его жестами и мимикой. — Стоит, значит, Большой перед сарайчиком и молотит по нему, как цепом по снопу. Сарайчик уж совсем развалился, а Большой остановиться не может. И вдруг сзади кто-то его по загривку как огреет. Большой дубину выронил, глаза выпучил и ничего понять не может. Поворачивается, смотрит, а позади него Маленький стоит с поленом в руках. Большой постоял малость, почесал ушибленное место и тихо так спрашивает: «Ты чего, ты откуда?» Маленький отвечает: «Оттуда», — и показывает на сарайчик. Большой опять: «А как?» Маленький: «А вот так. Сарайчик-то мой, и я знаю, что у него есть второй ход в огород. А ты в горячке и не понял, что я тебя к себе во двор заманил, чтоб легче с тобой справиться».

Раздался общий смех.

Князь Дмитрий и Боброк тоже засмеялись, подошли ближе, и князь спросил:

— Говоришь, Маленький заманил Большого в свой двор, а потом сзади поленом огрел?

Ополченцы с любопытством посмотрели на нежданных гостей, а Никола спокойно, как будто ждал их, ответил:

— Точно, боярин, так и было.

Боброк хотел что-то сказать, но князь жестом остановил его.

— Вот я и говорю, что драться надо не только силою, но и умом, — подвел итог своему рассказу Никола.

— А чем всё кончилось? — спросил один из ополченцев.

— Большой остыл немного и говорит Маленькому: «Не серчай, я боле не буду, а сарайчик твой я поставлю». Потом они опять мирно жили, дружка к дружке в гости ходили, — ответил на его вопрос Никола.

— Никола, расскажи ещё чего-нибудь, — просили с другой стороны.

— Никола ещё много чего натрепать может, — пробасил Андрей, — да вот боярин к нам пришёл, может, он чего скажет. Ну-ка, уступите боярину место. — Несколько человек встали. — Присядь, боярин. Скажи нам, сколько ещё ворога ждать, скоро ль сеча будет?

Никола повернулся к Андрею и насмешливо сказал:

— Андрюшенька, ты как разговариваешь? Перед тобой не смерд какой, а боярин. Помягче, Андрюшенька, помягче, это тебе не дубиной махать.

Все вокруг засмеялись. Князь и Боброк тоже засмеялись и сели на освободившиеся места.

— Я что, я ничего, — пожал плечами Андрей. — По мне что смерд, что боярин — на сече все равны, и вражья стрела не разумеет, в кого попадает, а почёта тому более, кто впереди. На сечу с лютым ворогом мы идём не за бояр да князей, а за землю нашу русскую да за веру Православную.

Боброк попытался что-то сказать, но князь жестом придержал его.

— С каких земель сами будете? — спросил князь ополченцев.

— Мы рязанские, — ответил Андрей.

С разных сторон послышались голоса:

— Мы тверские.

— А мы смоленские.

— Костромские мы.

— Из Нижнего.

— Московские мы.

Князь поворачивался на голоса и пытался рассмотреть каждого, пришедшего добровольно, а не по принуждению. В нём укреплялась уверенность в правоте начатого дела, вместе с тем смутно всплывало огорчение, и он сказал:

— Из земель вы разных, да всё более из тех, из которых князья не пошли с нами на ворога общего.

Андрей посмотрел на гостя, ему показалось, что он понимает этого боярина.

— У князей наших свои интересы, — сказал он, — стол свой уберечь от князя Московского да власть свою сохранить. А нам землю да веру нашу спасать надо. Вот и пришли мы на призыв игумена Сергия да на клич князя Московского. И чтоб не сидел над нами царь иноземный.

— А что, не хотите царя иноземного? — спросил князь. — Может, тогда и без кровопролития обошлось бы.

Ему ответил Никола:

— Иноземный, он и есть иноземный, ему только земля наша нужна, чтоб грабить её, а на народ ему наплевать. Посадит везде воевод своих, тож иноземных, аль предателей-холуёв из наших, и станут они управлять народом нашим, чтоб русский мужик гнул спину на них.

Андрей уже сообразил, что беседа эта неспроста:

— Земля здесь наша и княжество наше, стало быть, и князь над нами должен быть справедливый, нашего русского рода, вот как Великий Князь наш Дмитрий Иванович.

Князь и Боброк переглянулись. Боброк хотел что-то сказать, но воздержался и только улыбнулся.

Андрей продолжал излагать то, что наболело не только у него на душе:

— Если нами будет править иноземец аль нехристь какой, так он начнёт устанавливать свои иноземные порядки и обычаи.

— А что, иноземные порядки вам не нравятся? — спросил князь.

— Упаси Бог, боярин, не надо гневить народ, так и до греха недалеко. Иноземный управитель пусть в своей иноземной земле сидит и в наши дела не суётся, мы его не трогаем, и он к нам пусть не лезет. А предатели что из наших, кои ненавидят народ да всё баламутят нас, пусть не берут греха на душу и катятся в страны иноземные. Гнать их надо, пусть там своим хозяевам служат. — Размахнувшись, Андрей воткнул нож в бревно. — У себя дома мы сами управимся, ума-разума у нас, слава Богу, своего хватает.

— У нас в общине о том же толковали, потому нас сюда и отправляли, — добавил Антип.

С разных сторон послышались голоса:

— Верно говоришь.

— Так оно и есть.

— Иноземных управителей да наших предателей гнать надо.

— На то, боярин, мы и живота своего не пожалеем, — добавил Никола.

— А коли головы свои положите, кто дома с хозяйством управляться станет, семью кормить? — продолжал спрашивать князь.

— Нас, боярин, сюда община послала, — ответил Антип. — И о семьях наших радеть община будет, а там и детки наши подрастут.

— И много вас от общины той?

— Дюжина будет, — ответил Антип.

Князь посмотрел на других ополченцев, те вразнобой ответили:

— Нас чуть менее.

— Десяток нас.

— Нас дюжины две будет.

— Мы здесь с Тимофеем да Михайлой сами по себе, — сказал пожилой ополченец. — Дружинники Князевы из Нижнего. Как услыхали, что игумен Сергий дело сие благословил, так и пошли на Москву в войско общее. Сказывают, здесь и другие новгородцы имеются.

— Коль Бог даст живыми быть да домой вернуться, ваш-то князь кормления вас лишить может, — высказал предположение Дмитрий Иванович.

Молодой крепкий парень Тимофей, почесав затылок, заметил:

— А что кормление княжье? То не он нас кормит, а мы его трудом да животом своим.

Князь посмотрел на него и промолчал.

Разговор продолжил другой ополченец:

— И у нас мужики сказывали, что видели, как приходил к нам на село старец Сергий и говорил, что объединяться надобно всем русским людям да стоять друг за друга, тогда никакой ворог не одолеет нас, и за деток своих мы спокойны будем.

— Значит, мужики хотят, чтоб народ русский объединился, а князья да бояре не хотят? — подвёл итог князь.

— Выходит так, — ответил за всех Андрей.

— И что же будет? — продолжал спрашивать князь.

— А то и будет. — Андрей посмотрел на него. — Думаю, князья поймут и захотят объединиться, а коли не захотят, на их место другие придут.

— Сами князья не уйдут, у них дружины, — заметил Дмитрий Иванович.

— В дружинах, боярин, служат наши сынки, а не княжеские да боярские. А по заповедям Христовым забота о родителях своих, вере своей да народе важнее, чем об интересах и богатствах княжеских да боярских, — уверенно сказал Никола.

— Мы тоже можем и топор, и меч в руках держать, — угрюмо проворчал ополченец, до этого молча сидевший в стороне, и палкой пошевелил в костре головешки, от которых посыпались во все стороны искры.

Князь посмотрел в его сторону, нахмурился. Заметив это, Никола, желая смягчить слова угрюмого ополченца, примирительно произнёс:

— Ты, боярин, не обижайся, небось, сам знаешь, что земля русская не на князьях да боярах держится, а на народе. Посему князь должен прежде о народе заботиться. Надо, чтоб народ жил спокойно и в достатке, чтоб за детей не тревожился, чтоб никто его не грабил — ни свои бояре да купцы, ни иноземные. Тогда и князю будет почёт, уважение и поддержка, и народ всегда за него будет.

Снова его поддержали со всех сторон:

— Добро говоришь, Никола.

— Дело говоришь.

— Мужик, он в державе главный, без него все князья ничто.

— Отчаянные вы ребята, — князь улыбнулся и качнул головой.

— Истину говоришь, боярин, отчаянные, пошто и сами пришли землю свою от ворога защищать, а не по принуждению княжескому, — подтвердил Никола.

— Спасибо вам, други мои, с такими воинами мы должны победить. — Князь и Боброк встали.

— В нас, боярин, не сомневайся, раз игумен Сергий дело сие благословил да князь Московский призвал спасать землю Русскую, мы победим, на то и живота не пожалеем, — заверил Андрей.

Князь поклонился воинам и пошёл к ожидавшим его дружинникам. Боброк последовал за ним. У костра все сидели молча.

Подъехав к шатру, князь спрыгнул с коня и подошёл к ожидавшим его Владимиру Андреевичу и Семёну Мелику. После вылазки в стан Мамая Семён Мелик пришёл к князю как был, весь в пыли и грязи, ибо хорошо понимал важность и срочность добытых им сведений.

— Заходите, — позвал князь.

Как только вошли в шатёр, он с нетерпением спросил:

— Ну что, други мои? Сказывайте.

— Мне донесли, что царь Мамай на Кузьмине гати стоит, но не спешит, поджидает Ягайло и Олега Рязанского, — поспешил ответить Владимир Андреевич.

— А что ты разведал сегодня? — спросил князь у Мелика.

Мелик поклонился ему и ответил:

— Уже Мамай на Гусин брод пришёл, одна только ночь между нами, ибо к утру он дойдет до Непрядвы. Тебе же, государю великому князю, следует сейчас изготовиться, чтоб не застали врасплох поганые.

— Шатры поставили? — спросил Боброк спокойным тоном.

— Да, сам царь стоит на Красном холме, шатры поставили и костры запалили.

Князь подошёл к Мелику и обнял его за плечи.

— Спасибо, друг мой, большое дело ты сделал, иди, отдохни.

Мелик поклонился и вышел.

— Что скажете, други мои? — спросил князь и сел за стол.

— Надо утром на тот берег переходить, Мамай может раньше нас выйти на Куликово поле, — поспешил ответить Владимир Андреевич.

— А ты что скажешь, Дмитрий Михайлович?

— Думаю, что часть нашего плана выполнена. Как мы хотели, Мамай пришёл на Красный холм, — рассудительно ответил Боброк, — дальше он не пойдёт, позиция на холме удобная и, по-моему, он будет там ждать Ягайло и Олега.

— Хорошо, сделаем так, — сказал князь после некоторого раздумья. — Ты, Дмитрий Михайлович, отправь лазутчиков, чтоб следили за каждым движением в Мамаевом стане и сообщали обо всём нам как можно чаще и подробнее. Ты, Владимир Андреевич, распорядись, чтоб все князья и воеводы были у меня на рассвете. Тогда решим, что делать далее. Теперь идите.

Боброк и Владимир Андреевич вышли из шатра.

Месяц сентябрь, день шестой

Совет князей. Иноки передают князю Дмитрию благословение Сергия. Атаманы с Дона приносят в дар Донскую икону Божией Матери и приводят свои полки.

Рано утром, как только взошло солнце, в шатре великого князя собрались все князья и воеводы. Дмитрий Иванович сидел за столом, все остальные слушали его стоя. Князь Дмитрий говорил, как всегда, спокойно, чётко выговаривая слова:

— Царь Мамай своим войском стал на Красном холме и, вероятно, будет ждать подхода Ягайло и Олега. Дмитрий Михайлович, скажи, что доносят лазутчики.

— В войске Мамая разбили шатры, готовят пищу. У Гусина брода только их сторожа. Олег с дружиной вышел из Рязани, но остановился и далее не идёт.

— Что скажешь ты, Андрей Ольгердович?

— Сегодня ночью вернулись мои люди и сообщили, что Ягайло третий день стоит у Одоева. По разговорам в его войске, идти далее пока не приказывал. Видимо, будет ждать, кто победит в сече, чтоб без потерь поживиться добычей за счёт побеждённого.

— Ясно. Что делать будем? Сказывайте.

Все молчали. Наконец Елецкий князь Фёдор предложил:

— Князь, все противники наши — и Мамай, и Ягайло, и Олег стоят на месте, и нам не след двигаться вперёд. Может, Мамай, не дождавшись своих союзников, домой воротится без боя.

— Мамай нагл, без боя он не уйдёт, будет то для него позором. Надо идти на другой берег и там воевать Мамая, — с горячностью предложил Владимир Андреевич.

В шатёр заглянул Прокопий:

— Князь, пришли монахи от игумена Сергия.

— Пусть войдут, — сказал князь Дмитрий и встал.

В шатёр вошли три инока, Нектарий, Епифаний и Никон.

— Великий княже, — сказал Нектарий с поклоном, — отец наш Сергий посылает тебе в благословение на день Пресвятой Богородицы икону, просфору и своеручную грамоту.

Князь перекрестился, взял икону, поцеловал и поставил на столик рядом с иконой Господа Вседержителя, просфору положил рядом. Взял грамоту.

— Волю отца нашего мы выполнили и удаляемся в свою обитель, — сказал Епифаний с поклоном.

— Передайте отцу Сергию от всех нас низкий поклон. — Князь Дмитрий и все присутствующие поклонились.

— Спаси вас Бог, — ответил Нектарий. Монахи вышли.

Князь Дмитрий молча прочитал грамоту и изложил её содержание собравшимся:

— Грамотой сей игумен Сергий увещевает нас сражаться мужественно за дело Божие, за Русь святую, и пребывать в несомненном уповании, что Бог увенчает дело наше счастливым успехом. Оканчивается сия грамота словами:

«Без всякого сомнения, княже, иди против их свирепства, а поможет тебе Бог и Троица».

Все присутствующие перекрестились. Князь Дмитрий повернулся к иконам, вкусил от святой просфоры и произнёс молитву:

— Велико имя Пресвятой Троицы! Пресвятая Госпоже Богородице, спаси нас! Твоя молитвами, Христе Боже, и за молитвы святых чудотворцев Петра и Алексия, и игумена Сергия, помогай нам на сопротивныя силы и спаси нас!

Все перекрестились и поклонились. Князь Дмитрий продолжил разговор:

— Так, други мои, узнали мы волю Божию через слово пророка нашего — великомудрого игумена Сергия. Идём вперёд, навстречу Мамаю-царю, и одолеем его. Как говорили наши предки: не в силе Бог, а в правде, честная смерть лучше худого живота. Теперь же, как только закончим совет, пойдите к своим дружинам и ополченцам, поведайте всем о грамоте с благословением игумена Сергия. Потом велите готовить переправу, для того вам один день и одна ночь. Завтра на рассвете мы переправляемся на другой берег. Послезавтра на рассвете всё войско должно стоять в боевом порядке на Куликовом поле.

Воевода Тимофей Вельяминов заметил:

— На поле том у реки место болотистое, с другой стороны овражистое, коннице не пройти.

— Дело молвишь, — заметил князь Дмитрий, — только в такой местности легче обороняться, чем наступать. Здесь мамаевым конникам не развернуться и с боков нас не обойти, придётся им по центру идти. Потому в центре поставим нашу главную силу — Большой полк. Пехота должна стоять глубокими цепями, чтоб каждый ратник чувствовал за собой товарища. Командовать полком будут Глеб Брянский и ты, Тимофей.

— Слушаюсь, княже, — дружно ответили оба.

Князь Дмитрий продолжал:

— Впереди Большого полка станет Передовой полк под командой Фёдора Романовича и Ивана Фёдоровича Белозерских и воеводы Микулы Васильевича.

— Слушаюсь, княже, — также дружно ответили Фёдор, Иван и Микула.

— За Большим полком станет Дмитрий Ольгердович со своей дружиной. По левую руку станет Московская городовая рать. А ты, Глеб, — Дмитрий обратился к Глебу Брянскому, — посмотри, усилить надо твой левый край дружиною.

— Сделаю, Дмитрий Иванович, — сказал Глеб.

— По правую руку станет рать Андрея Ольгердовича, — продолжил Дмитрий.

— Хорошо, князь, — кивнул Андрей.

— Теперь слушай меня ты, Владимир Андреевич. Сколько пушек отлили твои колокольных дел мастера? Они такие мудрёные колокола льют, так что пушки, я думаю, они сработали.

— Дюжина есть, — ответил тот.

— А что монахи достаточно ли заготовили огневого зелья?

— С избытком, княже.

— Поставь пушки впереди передового полка и прикрой от вражьего глаза. Когда враг подойдёт ближе, пусть начинают палить, насколько хватит огневого зелья. Их задача — сломать строй наступающих и рассеять их ряды. Покажем Мамаю и его западным наставникам наше новое оружие. Латиняне и их союзники воюют только мечами да копьями, пусть посмотрят, чем мы воюем, до такого ещё не додумались ни на Западе, ни на Востоке. На каждого, кто придёт к нам, чтобы захватить земли наши и осквернить нашу веру Православную, у нас всегда найдётся новое оружие. Нашим умельцам только дай волю да поддержи их, они такое смастерят, чего белый свет ещё не видывал.

Князь улыбнулся:

— А куда, Владимир Андреевич, твой полк поставить, я ещё подумаю, потом поговорим, ты останься.

В шатёр вошёл Прокопий:

— Прости, князь, к тебе атаманы с Дона.

— Пусть войдут, — велел Дмитрий.

Прокопий приподнял полог и жестом пригласил гостей. Под внимательными взглядами присутствующих в шатёр вошли трое. Двое были в одежде, какую носили казаки войска Донского: матерчатые рубахи, поверх которых надеты длинные войлочные куртки, широкие матерчатые штаны, заправленные в красные сапоги, на головах — островерхие войлочные шапки, из-под которых выбивались кудрявые чубы. Третий вошедший был в монашеской рясе. Он держал перед собой икону Божией Матери. Пришедшие выглядели утомлёнными, одежда их была покрыта пылью. Казаки сняли шапки, перекрестились, поклонились.

— Княже, дозволь слово молвить, — произнёс один из них.

— Сказывай, — ответил князь Дмитрий.

— По призыву твоему и наказу отца нашего Сергия, благословившего сие великое дело, Войсковой круг Донского казачьего войска признал тебя Войсковым атаманом и направляет тебе под начало десять тысяч донских казаков, кои теперь на подходе к стану твоему. Прими на то грамоту сию, — казак достал из сумы свиток и протянул его князю.

Дмитрий Иванович взял грамоту, прочитал её и молвил, переведя взгляд на икону Спасителя:

— Благодарю тебя, Господи, за помощь великую, — он перекрестился и повернулся к пришедшим, — и вас, други-атаманы, благодарю за весть добрую. Храбрость, воинское умение и преданность донских казаков всем ведомы. Вместе сражаться будем с ворогом лютым за землю Русскую и веру нашу Православную.

— В знак благословения Господня на битву сию, — продолжил казак, — принесли мы с Дона икону Божией Матери из Благовещенской церкви городка Сиротина.

Носить её будет священник средь воинов, благословляя их на победу.

Князь Дмитрий подошёл к монаху, державшему икону, опустился на колени:

— Пресвятая Богородица, моли Бога о нас, — промолвил он, перекрестился и поцеловал святой образ.

Поднявшись, он обратился к Дмитрию Ольгердовичу:

— Возьми под команду донских казаков. Коли враг сломит Большой полк али с боков прорывать станет, тогда вся надежда на тебя, Дмитрий Ольгердович, и на вас, славные атаманы, на ваших доблестных воинов. Все силы приложить надо, но не пустить далее вражьи орды, сдержать их, вы наш последний заслон.

— Будь спокоен, князь, — ответил Дмитрий Ольгердович, — не подведём.

— Живота не пожалеем, но долг свой выполним, — дружно сказали атаманы.

Князь Дмитрий внимательно смотрел на каждого, видел решимость и уверенность на их лицах.

— Други мои, вы все воины опытные, дело своё знаете. Бойцы ваши храбрые. Жены и дети ваши надеются на вас. Мамай не ждёт нас в день восьмой, он знает, что у нас святой праздник — день Рождества Пресвятой Богородицы. Вот мы и отметим его, защищая нашу веру и Родину от ворога лютого. Пресвятая Богородица, помоги нам! — Князь и все присутствующие перекрестились. — С Богом, друзья.

Все поклонились и стали расходиться. Остались только Боброк и Владимир Андреевич.

— Что ещё скажете? — обратился к ним князь.

Первым, будучи более нетерпеливым, ответил Владимир

Андреевич:

— Я думаю, Дмитрий Иванович, что, не имея проходов по бокам, враг все силы бросит на центр, на наш передовой полк; сюда же пойдёт генуэзская пехота. Полки наши могут дрогнуть. Ставь, князь, мой полк впереди.

Князь, немного подумав, ответил:

— Пожалуй, прежде передового полка враг сломит левый край. Там стоят московские ополченцы — всё больше купцы, ремесленники да боярская челядь, привыкшая наживаться с господского добра. Воины они неважные, к бою непривычные, чуть что, первые побегут.

— Тогда, Дмитрий Иванович, давай сделаем так, — предложил Боброк, — слева на холме есть дубрава, поставим там засадный полк. Когда все мамаевы воины ввяжутся в сражение, сомнут наш левый край или Большой полк и встретятся с воинами Дмитрия Ольгердовича и казаками, Мамай наверняка введёт в бой свои резервы. Вот тут в тыл им и ударит из леса наша рать.

— Разумно, разумно, — сказал князь, немного помолчав, добавил: — значит, предлагаешь поленом по загривку. Знать, не зря мы ночью говорили с ополченцами. Вспомнил ты сарайчик Ивана Маленького. Недаром тебя называют мудрым воеводою.

Не зная, о чём идёт речь, Владимир Андреевич с недоумением посмотрел на князя. Тот, не обращая внимания на брата, продолжал спрашивать Боброка:

— А как думаешь, Дмитрий Михайлович, чей полк в засаду ставить будем?

— Как чей? Ставить надо полк Владимира Андреевича, — уверенно ответил Боброк. — У него воины храбрые, хорошо обучены, кони резвые. Владимир Андреевич сам воин лихой, справится.

— Как, Владимир Андреевич, согласен?

— Согласен, князь, — с готовностью ответил Владимир Андреевич, весьма довольный таким предложением.

Князь посмотрел на него:

— Только командовать будет Дмитрий Михайлович.

— Почему я? Ведь Владимир Андреевич — князь, и полк его.

— Владимир Андреевич не будет в обиде. Ведь ты, Дмитрий Михайлович, тоже князь по родословной. И опыта у тебя поболее. Владимир Андреевич ещё молод, горяч и не сможет удержаться, чтоб не вступить в сражение до

нужной минуты. Только ты со своим опытом и хладнокровием выберешь главный момент для атаки. Владимир Андреевич, ты согласен со мной?

— Согласен, Дмитрий Иванович, порой бываю горяч не на пользу, — нехотя согласился тот.

— Добро, Дмитрий Иванович, — тихо молвил Боброк.

— Ну что, всё решили? — спросил князь.

— Кажется, всё, — ответил Боброк.

— Только о нашем решении никому молвить не след. Теперь идите с Богом, други мои преданные.

Боброк и Владимир Андреевич поклонились и вышли из шатра. Князь опустился на колени перед иконами и стал молиться.

Месяц сентябрь, день восьмой

Князь объезжает войска. Его встреча с ополченцами. Молитва иноков в Троицкой обители. Поединок и начало битвы. Гибель Бренка. Ранение князя Дмитрия. Удар засадного полка. Окончание битвы. Поиски князя Дмитрия. Великий Князь у стяга. Прославление Бога в Троицкой обители.

Поле Куликово

Ранним утром русские войска стройными рядами стояли на Куликовом поле, готовые встретить врага. Постепенно рассеивался туман, скрывавший воинов. В первых лучах солнца заблестели доспехи и оружие. Под лёгким ветром развевались многочисленные алые знамёна. Лица воинов сосредоточены, в глазах нет страха, каждый полон решимости во что бы то ни стало отстоять свою отчизну. О том, что накануне битвы войско посетили посланцы игумена Сергия, знали все. Весть эта передавалась из уст в уста, многие даже говорили о том, что сам игумен посетил и благословил Русское воинство. Это посещение в такую решительную для всех минуту было важным и своевременным. Теперь и слабые духом воодушевились мужеством, и каждый воин, ободрённый надеждою на молитвы великого старца, бесстрашно шёл на битву, готовый положить душу свою за святую веру Православную, за дорогое своё Отечество.

От правого края вдоль войска на вороном коне, в сверкающих золотом доспехах, скакал князь Дмитрий. За ним следовали его верные друзья, будущие герои предстоящей битвы: Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, Глеб Брянский, Тимофей Вельяминов, Фёдор и Иван Белозерские, Микула Васильевич, Дмитрий и Андрей Ольгердовичи. Позади них следовали семь дружинников из охраны князя. Объезжая полки, князь Дмитрий перед каждым говорил речь, называя воинов своими верными товарищами и милыми братьями, утверждая их в мужестве и каждому из них обещая славную память в мире с венцом мученическим за гробом.

Поравнялись с передовым полком.

— Фёдор Романович, — позвал Дмитрий Иванович Белозерского князя. Когда тот подъехал, спросил: — Я приказывал, чтоб пушки впереди полка стояли. Где же они?

— Впереди кмети стоят, их прикрывают. Как палить надо, кмети назад отойдут. Так быстрее будет.

— Ну, покажи.

— Ну-ка, ребята, покажите великому князю, что позади вас, — обратился Фёдор Романович к воинам, стоявшим ближе всех.

Воины быстро расступились, и все увидели пушку. Бронзовый ствол её был прикован обручами к телеге, собранной из брёвен, передняя часть ствола была приподнята. Рядом с телегой лежали круглые отёсанные камни. У пушкарей на поясе висели мешочки с огневым зельем.

— Ну что, братья мои, покажем иноземным супостатам нашу силу, не дрогнем, не отступим? — спросил пушкарей Дмитрий Иванович.

— Не, князь, — ответил здоровенный воин, стоявший ближе всех, — отступать некуда, земля-то наша, нам на ней либо жить, либо умереть. Господь дорогу покажет и поможет, на всё воля Божия.

Пушкарь перекрестился.

— Не оставят нас Господь и Пречистая Богородица. Теперь наш игумен Сергий молится за нас, — громко сказал князь.

Ратники перекрестились, послышались возгласы:

— Помогите нам, Господи Иисусе Христе и Пресвятая Богородица.

Князь двинулся дальше, в сторону левого края, внимательно всматриваясь в лица воинов. К нему подъехал ратник и что-то тихо сказал. Князь кивнул в ответ, и ратник ускакал.

Повернувшись к своим сопровождающим, князь распорядился:

— Передовые отряды Мамая перешли Гузь-реку, войско идёт следом. Туман скоро рассеется, ступайте по своим полкам и будьте готовы к сече. Господи, благослови нас на подвиг ратный. — Князь перекрестился.

Все князья и воеводы отправились к своим дружинам. Князь Дмитрий, Боброк и охрана поскакали дальше вдоль войска и остановились у дубравы.

— Ну что, Дмитрий Михайлович? Пока всё складывается так, как мы с тобой задумали. Мамай принял вызов. Пожалуй, к полудню начнётся сеча.

— Осталось немного — победить, — спокойно ответил Боброк.

— Вся надежда на тебя. Подожди, пока Мамай введёт в бой свои резервы, а когда они завязнут в драке, тогда и ударишь. Я понимаю, трудно будет тебе, старому вояке, видеть, как гибнут наши лучшие дружины, но ты сдержись, выбери главный момент для атаки. Пожалуйста, друг мой сердечный, не ошибись, прошу тебя, — умолял князь Боброка.

— Не беспокойся, Дмитрий Иванович, всё сделаю, — отвечал Боброк.

— Давай обнимемся, кто знает, доведётся ли нам встретиться на этом свете.

— Всё в руках Божиих.

Друзья обнялись и троекратно поцеловались. Князь поехал сквозь войско в сторону холма, на котором стоял его стяг, Боброк — в дубраву, где расположился засадный полк, который привёл туда Владимир Андреевич.

Алый стяг с золотым образом Спасителя, являясь знаменем великого князя Владимирского и Московского Дмитрия Ивановича, развевался на невысоком холме позади Большого полка. У стяга находился его преданный друг боярин Михаил Андреевич Бренко. Рядом стояли монахи с иконами Спаса и Богородицы, знаменосец и несколько дружинников.

Подъехав к стягу, князь Дмитрий спрыгнул с коня, подошёл к стоявшей недалеко телеге, снял красный, шитый золотом плащ, позолоченные доспехи и надел простую кованую кольчугу и островерхий шлем.

— Михаил Андреевич, подойди, — позвал он Бренка и тихим голосом, как будто был в чём-то виноват, попросил его: — Надень, Миша, мои доспехи и ферязь, возьми мой шестопёр и сядь на моего коня. Будь под стягом нашим вместо меня. Ростом и статью ты схож со мной, так что воины тебя увидят, будут думать, что это я, и ободрятся. — Знаменосцу приказал: — Стяг будешь носить за ним.

— А ты, князь? — удивился Бренко.

— Я, Миша, еду в передовой полк, на левый край, там самое слабое место.

— Молод ты, Дмитрий Иванович, и горяч, силушка в тебе играет. Не забывай, ведь ты Великий Князь.

— Я звал всех объединить силы свои, а теперь сам лицо своё начну скрывать или прятаться позади всех? Нет,

Михаил Андреевич, я должен уравняться со всеми, стать как все. Хочу, как призывал словом, так и делом делать, быть впереди всех, а коль придётся, ранее других голову свою положить за братьев своих, за всех православных. Тогда и другие, видевшие то, отважнее станут. А там как Бог даст.

— Что ж, Дмитрий Иванович, может, ты и прав, но тебе поберечься надо, должен ты стоять под стягом и руководить битвой.

— Нет, Михаил Андреевич, в такой великой сече отсюда, с холма, я уже ничего не смогу изменить, всё пойдёт своим чередом, как Господь направит. Руководил я битвой на военном совете. Теперь каждый наш князь, каждый воевода знает, что он должен делать и чего от него ждёт Родина наша. Я твёрдо верю в их преданность, мудрость и решимость. Господь им поможет и направит на путь правый.

Князь подошёл к монахам, державшим иконы, опустился на колени и стал молиться:

— Рождество твоё, Богородице Дево, радость возвести всей вселенной: из Тебе бо возсия Солнце правды Христос Бог наш, и разрушив клятву, даде благословение, и упразднив смерть, дарова нам живот вечный.

Князь перекрестился и встал.

— Ну, прощай, Миша, давай обнимемся.

— Прощай, Дмитрий Иванович, береги себя. Бог даст, свидимся.

Они обнялись и троекратно поцеловались. Князь взял свободного коня, меч, щит и поехал с холма, сквозь строй воинов. Его охрана последовала за ним.

Князь пробирался среди пеших воинов. До передовой было уже совсем недалеко. Ехавший впереди него ратник время от времени покрикивал:

— Расступись! Пропусти!

Пешие воины расступались, пропуская конных.

Никола, стоявший среди ополченцев, услышав окрик, обернулся. Сначала он безразлично посмотрел на всадников и отвернулся. Но ему вдруг показалось, что он где-то видел одного из них. Он снова обернулся и внимательно посмотрел на всадника, ехавшего вторым, и вспомнил, где он его видел. Желая убедиться, что он не ошибается, Никола толкнул локтем стоявшего рядом Андрея. Тот, не поворачиваясь, проворчал:

— Ну, чего тебе, отстань.

Никола, продолжая смотреть на всадника, сильнее толкнул Андрея.

— Андрюха, глянь, кажись, опять тот боярин к нам пожаловал.

Андрей нехотя повернулся. Князь в это время подъехал к ним совсем близко, увидел Андрея и крикнул:

— Здоров был, воин рязанский!

— Здрав был, боярин. Пошто ты здесь? Не туда едешь, теперь тут сеча великая будет, — пробасил Андрей.

Стоявший рядом с Андреем воин в доспехах повернулся к нему и строго прикрикнул:

— Ты что болтаешь, человече? Какой тебе боярин? То Великий Князь Дмитрий Иванович.

Вокруг послышались возгласы:

— Князь!.. Князь!..

Все воины, стоявшие вокруг, кланялись великому князю.

— Неужто правда, князь? — удивился Андрей, всё ещё не веря.

— Правда, Андрей, правда, — ответил Дмитрий Иванович.

Андрей поклонился ему:

— Прости, князь, меня, неразумного, коли я давеча чего не так болтал.

— Тогда вы с Николой всё правильно сказали: воевать с умом надо. А для вражьей стрелы всё едино, что смерд, что князь. Рядом биться будем за землю нашу, за веру Православную, за народ русский.

— Будь уверен, князь, костьми ляжем, но не отступим. Богородица поможет нам, сегодня ведь её день, — сказал Никола и перекрестился.

— Помоги нам, Пресвятая Богородица, — повторяли вокруг воины и крестились.

Впереди послышался шум, воины расступились, князь и охрана поехали вперёд.

Туман рассеялся, время подходило к полудню. Лишь небольшое расстояние отделяло русские передовые полки от полчищ Мамая.

Русские полки сверкали блестящими доспехами, островерхими шлемами, красными щитами. Легко колыхались бесчисленные знамёна. В первых рядах стояли пешие воины. Впереди войска у своих полков возвышались на конях Глеб Брянский, Тимофей Вельяминов, князья Белозерские, воевода Микула Васильевич. Все князья и воеводы были в красных плащах.

В центре первого ряда войска, недалеко друг от друга, стояли Пересвет и Ослябя — посланники игумена Сергия Радонежского.

Войско Мамая сгрудилось хмурой тучей — серые доспехи и щиты, кругловерхие шлемы. В центре стояла генуэзская пехота в железных латах, с длинными копьями, на флангах — конница.

Наступал решающий момент.

Обитель Пресвятой Троицы

Приближался полдень. В осенней тишине леса настойчиво и протяжно прозвучали три удара в било. Повинуясь его призыву, насельники обители непрерывной цепочкой потянулись в церковь. Они молча входили в храм и опускались на колени позади игумена Сергия, сосредоточенно молившегося перед образами Христа и Богородицы.

Когда в храм вошёл последний послушник, Сергий, окончив молитву, перекрестился, совершил земной поклон, поднялся с колен и обратился ко всем:

— Братья мои, наступил решающий час — час испытания для земли и веры нашей. Начинается великая битва за сохранение нашей веры Православной и единой Державы Русской. Посему, братья, вознесём Богу молитвы сердечные за успех великого дела. Соединим молитвы наши и сообща просить будем силы небесные помогать воинам нашим. Не может возрастать сила воина в битве, но Господь Бог услышит молитвы наши и укрепит дух воинов наших.

Повернувшись к иконам Господа Вседержителя и Пресвятой Богородицы, Сергий стал молиться:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Пресвятая Богородица, помогите воинам в решающей битве, дайте им силы и укрепите им дух в справедливой борьбе за святое дело, за спасение веры Православной и Родины нашей.

Все иноки повторяли за Сергием молитву, совершая земные поклоны.

Поле Куликово

Начиналась великая битва.

Воины Мамая расступились, и вперёд выехал на крепком коне печенег грозного вида, роста огромного, широкий в плечах, в доспехах и с копьём. Проскакав половину пути до русского войска, он поднял коня на дыбы и зычным голосом закричал:

— Рус воин! Выходи, биться будем!

Некоторое время русские воины молчали, угрюмо глядя на печенега. На левом фланге князь Дмитрий с трудом пытался проехать сквозь ряды воинов.

— Рус! Выходи, биться будем, — повторил печенег, гарцуя на коне, — не выходи, я один твой орда бить буду.

Вперёд выступил Александр Пересвет — без кольчуги и шлема, на нём только схима с крестом, по завету игумена Сергия. Повернулся к воеводам:

— Я пойду, — сказал он твёрдым, уверенным голосом. — Коня мне и копьё. Гордый басурман не мнит найти среди нас равного себе, но я желаю с ним встретиться. Выхожу против него во имя Господа Сил! Готов воспринять венец Царствия Небесного. Не смущайтесь этим нисколько. Велик Бог наш и велика крепость Его!

Из рядов вышел воин и подвел ему коня, другой подал копьё. Пересвет сел на коня, взял копьё, мысленно простился с духовным отцом своим Сергием, с великим князем и, повернувшись к воинам, громко произнёс:

— Отцы и братья, простите меня, грешного. Брат Андрей Ослябя, моли Бога за меня, сыну моему Иакову мир и благоденствие.

— Бог простит и благословит тебя, и да поможет тебе! — дружно ответили все.

Пересвет повернулся в сторону врага и тихо произнёс:

— Игумен Сергий, помогай мне молитвою, — перекрестился и поскакал навстречу бессмертию.

Воины крестились, глядя ему вслед.

Обитель Пресвятой Троицы

В церкви продолжалась служба. Все иноки коленопреклонённо и Сергий перед иконами горячо молились:

— Господи, помоги рабу Твоему, иноку Александру. Совершает он подвиг свой не ради славы земной, а ради спасения веры Православной, народа Русского и земли Русской. Дай ему силы, Господи!

Поле Куликово

Ослябя перекрестился и громко произнёс:

— Боже, помоги рабу Твоему Александру!

Все вокруг повторяли его слова. На левом краю князь Дмитрий, пробившись сквозь ряды воинов, увидел летящего на врага Пересвета, перекрестился и прошептал ту же мольбу:

— Боже, помоги рабу Твоему!

Пересвет и печенег всё быстрее скакали навстречу друг другу. Наконец они сблизились и пронзили друг друга копьями.

Не выдержав стремительного удара схимника, вражеский богатырь рухнул на землю, своим тяжёлым телом увлекая за собой крепкого коня. Земля под ними дрогнула. Со стороны мамаева войска раздался многоголосый стон.

Пронзённый вражеским копьём, Пересвет удержался в седле. Ещё некоторое время конь нёс его навстречу врагам, наводя на них ужас. Почувствовав, что всадник им больше не управляет, конь остановился. Пересвет медленно, как бы нехотя опустился на землю, и его могучее тело с обломком копья в груди, простившись с душой, распласталось у ног коня. В русском войске крестились, шепча молитву.

Стоявший впереди всех Андрей Ослябя осенил себя крестным знамением и прошептал:

— Господи! прими душу славного воина Александра, отдал он жизнь свою за Русь великую и веру нашу Православную. Даруй, Господи, ему Царствие Небесное. Низкий поклон тебе, брат Александр.

Ослябя опустился на колени и склонился до земли.

Поднявшись, он взял свой тяжёлый обоюдоострый меч, червонный щит, похожий на перевёрнутую падающую каплю. Слегка одёрнул легкую кольчугу, надетую вместо тяжёлых лат. Поправил схиму, вручённую ему игуменом Сергием. Сделав несколько шагов навстречу врагу, остановился, так что теперь его видели почти все воины, стоявшие в первых рядах, поднял меч и громко провозгласил:

— Господь наш, Сыне Божий, помоги нам в нашем деле правом.

Некоторое время две великие силы медлили, поражённые схваткой богатырей. В русских воинов вселялась надежда и уверенность, воинов царя Мамая начинало одолевать беспокойство и нерешительность.

Так инок Александр Пересвет, посвятивший себя всецело Богу, выступивший по благословению игумена Сергия на защиту своей Родины и веры Православной, своим мужественным подвигом стал примером для всего воинства русского и тем самым сослужил ему великую службу. Это был первый шаг к победе, одержанной объединёнными силами Русской Державы в битве с коварным врагом.

Обитель Пресвятой Троицы

Посреди не прекращавшейся общей молитвы игумен Сергий вдруг вздрогнул и тихо произнёс:

— Господи, упокой душу раба Твоего Александра. Побил он ворога земли Русской. Да простит его Господь и уготовит ему Царствие Небесное.

Все иноки повторяли слова игумена, крестились и клали земные поклоны.

Поле Куликово

Наконец войско Мамая, подгоняемое окриками и плётками начальников, двинулось вперёд. В центре плотным строем шла генуэзская пехота в тяжёлых доспехах. Воины положили длинные копья на плечи идущих впереди. Русские стояли на месте, готовые к бою. Когда враг подошёл достаточно близко, воины, стоявшие перед пушками, расступились, раздался залп. Каменные ядра ударили по генуэзцам, некоторые упали; ряды расстроились, длинные копья мешали быстро перестроиться, на лицах появился испуг. То же произошло на флангах с конницей. Пушкари перезарядили пушки, дали второй залп. В рядах Мамаева войска возникла паника; передние начали падать, задние напирали. Раздался третий залп. Войска почти сошлись. Четвёртый залп. В бреши, образовавшиеся в рядах генуэзцев и конницы, ринулись русские воины.

Великое было сражение на Куликовом поле. Какие слова можно применить, чтобы описать эту битву, какие неизвестные ещё краски можно придумать, чтобы изобразить невиданную страшную картину.

Можно представить себе десять или двадцать тысяч здоровых крепких мужчин, стоящих вместе плотными рядами. А если их сто, двести или триста тысяч, и у каждого в руках холодное смертоносное оружие, и единственной их целью является уничтожение противника?

Прибавьте к тому отряды конных воинов, которые пытаются обойти эту огромную массу вооружённых людей и не могут этого сделать, потому, что с одной стороны река с болотистыми берегами, а с другой дубрава с оврагами. И эти конные отряды вынуждены идти на пеших воинов, стоящих плотными рядами и потому не имеющих возможности отступить или расступиться. Кони, натыкаясь на копья и мечи, падают, о них спотыкаются кони, следующие за ними, и тоже падают, подминая под себя всадников и пеших воинов. Тут же пешие воины, стараясь поразить друг друга, падают под ударами мечей и топоров. Так из павших тел воздвигаются непроходимые холмы. Постепенно ими покрывается всё поле сражения. И весь этот ужас взаимного уничтожения продолжается несколько часов.

Написано об этой сече много, здесь воспроизведём только несколько эпизодов, взятых из летописей, трудов русских святителей и историков.

«Закипела битва кровавая, заблестели мечи острые, как молнии, затрещали копья, полилась кровь богатырская под сёдлами, покатились шлемы золочёные под ноги конские, а за шлемами и головы богатырские…» — писал святитель Дмитрий Ростовский.

«Копья ломались, как солома, пыль закрывала солнце, стрелы сыпались дождём, мечи сверкали молниями. Люди падали, как трава под косою», — свидетельствует одна из летописей.

«Полегла костьми и пешая, и конная рать Передового и Московского полков. Врубились враги в ряды Большого полка, осыпали его стрелами. Задыхаются ратники в густой свалке, не могут расступиться — теснота великая на поле. Ржали, метались, грызли друг друга и людей раненые кони. Упавшие не могли встать. Многие погибали под конскими копытами», — писал один из известных историков.

«Передовой полк русских был смят и вскоре целиком уничтожен. Враги на полном скаку врезались в густые цепи москвичей, выставивших копья. Вражеские кони перемахивали через копья, конники саблями рубили направо и налево, и, как пишет летописец, «москвичи, яко не привычные к бою, побежаху». Казалось, что битва уже проиграна. Правда, отдельные смельчаки становились спинами друг к другу, выставляли копья (это называлось «ёжики») и отбивались, но враги, не сходясь вплотную, расстреливали их из длинных луков. Близился полный разгром русской рати…» — так описывал битву известный русский историк Лев Николаевич Гумилёв.

Враг смял передовой полк и левый фланг, на котором стояла московская городовая рать. Вражеская конница прорвалась к княжескому стягу, стоявшему позади Большого полка, завязалась схватка с охраной. Вражеский всадник подрубил древко, и стяг упал. Из последних сил Бренко отбивался от окруживших его врагов и погиб в неравной схватке. Вражеский всадник, сорвав с него красный княжеский плащ, попытался ускакать, но его настигли русские всадники, убили и отняли плащ. Вернувшись к упавшему стягу, русские воины подняли его, прикрепили к копью.

В бой вступили стоявшие позади Большого полка конница Дмитрия Ольгердовича и донские казаки. Враг не выдержал удара свежих русских сил, ряды его смешались.

Обитель Пресвятой Троицы

В церкви Живоначальной Троицы Сергий с братией продолжал молиться, стоя перед иконами.

— Господи, упокой душу раба Твоего Михаила, — произнёс он и перекрестился, — принял он удар, направленный против князя нашего. Да простит его Господь и уготовит ему Царствие Небесное.

Поле Куликово

На правом краю вражескую конницу встретили русские дружины в кольчугах. Враги не выдержали, начали отступать. Русские кинулись их преследовать, но Андрей Ольгердович придержал их, чтобы не допустить разрыва в обороне совместно с Большим полком.

Князь Дмитрий и его охрана бились с врагами на левом краю. Сначала князь сражался верхом, пока стрела не повергла его коня, затем пешим. Много раз он падал, отбиваясь от нападавших, и снова вставал. Спасая его от жестоких ударов, дружинники из охраны погибали один за другим. Наконец в живых остался только один Фома. Вскоре битва разлучила его с князем.

Князь сражался на краю неглубокого овражка около небольшого молодого дерева. Вражеский конник занёс над ним саблю. Князь уклонился, опасное оружие скользнуло по шлему, помяв его. Враг замахнулся снова. Князь отпрянул назад, оступился, упал в овражек и потерял сознание. Удар вражеской сабли пришёлся по стволу дерева, с него, как слёзы, на князя посыпались желтеющие листья. Гибкие ветки с остатками ещё зелёной листвы прикрыли князя от глаз врага, спасая ему жизнь.

На левом краю, в стороне от оврага, на холме в дубраве стоял засадный полк, невидимый со стороны поля боя. Воины, спешившись, ждали своего часа. Воевода Боброк неподвижно сидел на пне, на краю дубравы. Казалось, что он спокойно наблюдал за ходом сражения. На его строгом лице не отражалось никаких эмоций, только иногда он хмурил брови. И никто не мог знать, какие страсти и страдания бушевали в его душе, когда он видел, как гибли русские воины, как враг упорно наступал, сминая русские полки.

Рядом, с трудом сдерживая желание немедленно ринуться в бой, нервно ходил Владимир Андреевич. Немного впереди на высоком дереве устроился наблюдатель Ванята. Время от времени он сообщал о ходе боя, иногда стонал от ужаса увиденного, иногда радостными возгласами сообщал о подвигах русских воинов.

Вдруг Ванята дёрнулся, чуть не упав с дерева, и закричал:

— Боярин, боярин, княжеский стяг пал, вороги окружают Большой полк. Боярин, князя убили!

Не поднимая головы, Боброк сдержанно ответил:

— Не шуми, Ванята, под стягом не князь был, то Михаил Бренко, Царствие ему Небесное. — Боброк перекрестился. — Князь бьётся на поле среди ратников. Спаси его, Господи. — Боброк перекрестился ещё раз.

— Дмитрий Михайлович, Большой полк окружают, пора нам вступать в сечу, — почти крикнул Владимир Андреевич.

— Рано ещё, рано. Ждать будем, когда Мамай введёт в бой свои резервы и его хвалёные конники в бой вступят, — сдерживал его Боброк.

Битва достигала высшего напряжения. Как написано в одной летописи, воины уже «не можаху разбирати своих». И тут Мамай ввел в бой свои резервы.

Сидящий на дереве Ванята, прокричал:

— Боярин, боярин! От хана новые конники скачут!

— Это и есть его резерв, — спокойно произнёс Боброк, — пусть ввяжутся в битву, а потом и мы ударим.

Со стороны мамаева войска промчались всадники, сметая всё на своём пути.

Засадный полк по-прежнему ждал своего часа.

Обитель Пресвятой Троицы

В церкви Сергий с братией молился:

— Господи, Пресвятая Богородица, помогите детям Своим, отдающим жизни за веру Православную, за Русь Святую. Помогите им и укрепите их силы в этот решающий час. Не оставьте их милостью Своей. Направьте карающий меч сына Вашего Боброка и его ратников против врагов веры Православной. Помогите им в справедливой борьбе.

Молодой послушник в заднем ряду тихим шёпотом спросил у Саввы:

— Отче, откуда игумен всё знает?

— Молись, молись и верь отцу нашему, он всё видит, — ответил Савва, не поднимая головы и не глядя на послушника.

— Как же это, — не унимался послушник, — до поля битвы много дней ходьбы, а отче Сергий говорит так, словно находится вблизи всего?

Савва повернулся к послушнику и так же шёпотом ответил:

— Телом он здесь, на молитве, а духом там, на поле брани. Игумен Сергий прозорливец, потому очами веры прозревает всё, что там совершается. А нам надлежит молиться усерднее. Молись, брат, молись с усердием.

Иноки продолжали молиться.

Поле Куликово

Засадный полк ещё стоял в дубраве. Ванята со своего дерева громко закричал:

— Боярин, вороги совсем окружили наших и выходят к Непрядве. Ополченцев арканами ловят.

Владимир Андреевич перестал ходить, остановился около Боброка и, не скрывая гнева, произнёс:

— Боярин, погубим мы всё войско наше, зато жизни свои сохраним. Так, что ли?

Боброк снизу вверх посмотрел на него и сдержанно ответил:

— Горяч ты, князь, да молод, в сечах мало бывал. Побываешь с моё, научишься искусство воинское от трусости отличать.

Владимир Андреевич понял, что зря погорячился и обидел мужественного и умного воеводу. Пытаясь сгладить свой резкий тон, сказал:

— Прости, Дмитрий Михайлович, не хотел я тебя обидеть. Больно смотреть, как наши братья погибают, а мы тут без дела стоим.

Не обращая внимания на его предыдущие резкие слова, Боброк ответил:

— Всему и каждому своё время, вот теперь и наше пришло. Командуй, Владимир Андреевич, полку готовность.

— По коням, братцы, — закричал тот, кинувшись к воинам, и сам вскочил на коня, — пришёл наш черёд.

Ратники единым порывом оседлали коней. Боброк повернулся к полку:

— Ну, сыны, покажем ворогу, что такое русская дружина и русский удар. Да поможет нам Пресвятая Богородица. — Боброк перекрестился.

Полк лавиной пошёл на врага. Ничего не понимая, лучшие воины Мамая не выдержали внезапный удар и побежали врассыпную. Кто сумел прорваться через русский строй, переправлялись через Гусь-реку и мчались на Красный холм, к шатру Мамая, многие тонули в реке.

Державшая оборону позади Большого полка конница Дмитрия Ольгердовича с донскими казаками и дружины Андрея Ольгердовича, оборонявшие правый край, вдохновлённые успехами засадного полка, собрав свои последние силы, ринулись громить потерявшего уверенность и ослабевшего врага.

Историк Л. Н. Гумилёв так описывает удар засадного полка: «И в этот момент развёрнутой лавой пошёл засадный полк — десять тысяч свежих бойцов, которые с ходу ударили по уже потерявшей строй вражеской коннице. Удар засадного полка вызвал панику в рядах врага. Враги обратились в бегство, и на протяжении двадцати вёрст русские преследовали их и рубили, не давая пощады никому».

Несколько часов продолжалась битва на Куликовом поле. Действие засадного полка было последним ударом русского войска, оказавшимся смертельным для врага. После этого битва стала затихать и всё дальше уходила за Красный холм, на котором совсем недавно была ставка Мамая-царя. Ещё долго русская конница преследовала и добивала остатки вражеского войска, которое несколько часов назад казалось большим, грозным и непобедимым.

Так было разбито войско крымского царя Мамая. Известный русский историк Н. М. Карамзин в своём труде «История государства Российского» писал, что войско то состояло «… из Татар, Половцев, Хазарских Турков, Черкесов, Ясов, Буртанов или Жидов Кавказских, Армян и самих Крымских Генуэзцев: одни служили ему как подданные, другие как наёмники».

Выдающийся российский историк, географ и философ Л.Н. Гумилёв в своём известном труде «Древняя Русь и Великая степь» полностью подтвердил выводы Н.М. Карамзина: «Под началом Мамая были почти исключительно антиордынские улусы и этносы — половцы, ясы, касоги, крымские евреи, но особенно ценным для него был союз с Генуей, имевшей колонии в Крыму».

Дорогой ценой досталась нарождавшемуся Русскому государству победа над племенами, объединёнными царём Мамаем и западными агрессорами-колонизаторами. Её точно определил Сергий Радонежский, предсказав великому князю Дмитрию перед битвой: «Многим, без числа многим соратникам твоим плетутся венцы мученические с вечной памятью». Восемь дней хоронили павших, восемь дней не смолкал плач над полем Куликовым.

Кому и зачем нужна была столь великая жертва?

С одной стороны — алчные правители, желая получить безмерную прибыль, собрали несметные силы и послали на захват чужих земель своих подданных и иностранных наёмников, и тем самым принесли этих невинных людей в жертву своей чудовищной жадности.

С другой стороны — народ, подвергшийся агрессии, не мог безучастно смотреть, как злодеи топчут его землю и надругаются над его близкими. По призыву своих правителей, объединённый верой Православной народ по зову своего сердца добровольно поднялся для защиты своей Родины, своей Веры, своих детей, встал против превосходящих сил врага и принёс огромную жертву ради Победы.

На Куликовом поле произошла великая битва, в которой духовная сила русских воинов сломила численный перевес вражеского войска. Никогда прежде на Руси, да и в Европе, не было сражений подобных ей по масштабу и значению. Историки до сих пор спорят о составе и численности воинов, принимавших участие в Куликовской битве, и числе погибших с той и другой стороны.

Битва кончилась. Всё поле было покрыто телами воинов и павших коней. Кое-где стояли кони с поникшими головами и, казалось, раскрытыми от ужаса глазами. Одни из них, видимо, не хотели уходить от тела своего друга-хозяина, другие просто не могли сделать шаг, словно боясь потревожить павших. Нельзя было разобрать, где лежат свои, а где теперь уже бывшие, враги. Ранения и смерть уравняли всех. Вместо лязга металла, свиста стрел и конского ржания над полем раздавались стоны раненых.

На холме, около княжеского стяга громоздились перевёрнутые телеги, стонали раненые, лежали погибшие. Страшно было смотреть на следы жестокого боя.

К стягу подъехали Боброк и Владимир Андреевич. Боброк велел трубить сбор. Услышав зов трубы, на холме стали собираться оставшиеся в живых князья, воеводы, ратники, почти все были ранены и в крови. Боброк приказал подошедшим ратникам:

— Тело Михаила Андреевича положите на возвышение и накройте княжеским плащом, чтоб все его видели.

Ратники поставили на колеса перевёрнутую повозку, положили на неё тело Бренка и накрыли красным плащом.

Подошёл Боброк, поклонился:

— Спасибо тебе, друг сердечный, с честью выполнил ты долг свой. Отдал ты жизнь свою за веру Православную, за народ свой. Господи, прости ему грехи вольные и невольные и даруй ему Царствие Небесное и вечную память. — Боброк перекрестился.

Подошёл Владимир Андреевич, до этого ходивший среди воинов в поисках князя.

— Владимир Андреевич, — обратился к нему Боброк, — скажи всем, кто живой остался и может двигаться, пусть собирают раненых к стану. Отправь людей за повозками. Несметно раненых, отвозить их надо, им помощь скорая требуется. Убитых хоронить начнём завтра.

— Сделаю, Дмитрий Михайлович. А где искать будем Дмитрия Ивановича? Я тут спрашивал, никто его не видел.

— Ты займись ранеными, а я пошлю ратников на его поиски.

Опираясь на копьё, к стягу подошёл тяжело раненный Фома, единственный оставшийся в живых из охраны великого князя. Боброк пошёл ему навстречу, поддержал его:

— Фома, ты не знаешь, что с князем?

— Не ведаю, боярин, последний раз я видел его там. — Фома показал рукой в сторону дубравы. — Он отбивался от всадников на краю овражка.

Боброк крикнул ратникам:

— Ищите князя в той стороне, там, у леса, есть небольшой овражек.

Десятка два ратников, в том числе Фёдор Сабур и Григорий Хлопищев, отправились, куда было указано.

Кругом страшная картина, тяжело видеть поле брани. Обнявшись, как братья, лежали бывшие враги. Стонали раненые, ожидая помощи. Ратники шли медленно, осторожно, стараясь не беспокоить ни раненых, ни погибших, внимательно смотрели по сторонам. Когда подошли к овражку, Фёдор спустился по склону. Трудно найти князя, ведь на нём были не княжеские позолоченные доспехи, а кольчуга простого воина. Фёдор всматривался в лица, осторожно переворачивал лежавших ничком. Наконец, отодвинув в сторону срубленное дерево, он узнал князя. Лицо его было в крови, на голове рана, доспехи помяты. Фёдор попытался осторожно приподнять ему голову и тихо позвал:

— Княже, княже!

Князь приоткрыл глаза.

— Идите сюда, я нашёл князя, жив он! — радостно закричал Фёдор и замахал рукой стоявшим наверху овражка.

Ратники спустились к нему, кто-то подал флягу. Фёдор брызнул водой в лицо князю. Дмитрий Иванович постепенно приходил в себя, пытался сесть, ничего не понимая, смотрел на ратников.

— Княже, Дмитрий Иванович, мы победили!.. Победили! — радостно кричал Фёдор.

Князь посмотрел вокруг.

— Мы победили!.. Мы победили!.. Ворог бежал! — ликующе повторял Григорий.

Князь попытался встать, но Фёдор удержал его:

— Ты ранен, Дмитрий Иванович, не двигайся, мы понесём тебя.

— Я не ранен, сам пойду, — окончательно придя в себя, князь снова пытался подняться.

Видя такую настойчивость, Фёдор и Григорий помогли ему.

— Дмитрий Иванович, кольчугу снять надо, легче будет, — сказал Фёдор и вместе с ратниками стал снимать с него тяжёлое воинское снаряжение.

Князь вздохнул с облегчением.

— Где Боброк, что с ним? — взволнованно спросил он.

— Жив Боброк, он у стяга, приказал нам искать тебя. Вот мы и нашли, — ответил Фёдор.

— Пошли к стягу, — тихо молвил князь.

Поддерживаемый с двух сторон Фёдором и Григорием, князь поднялся по склону овражка. Тут ему открылось поле недавно закончившегося великого сражения. Князь Дмитрий не был трусом, предполагал возможные последствия битвы, но то, что он увидел, потрясло его, лицо исказилось невыразимой болью.

— Господи! — тихо выдохнул он, — сколько же народу полегло!..

— Много, княже, несметно много, — ответил печально Фёдор.

Осторожно поддерживая князя, ратники повели его к стягу. Князь смотрел по сторонам, лицо его мрачнело, взор застилали слёзы.

На холме вокруг княжеского стяга продолжали собираться воины. Боброк и Владимир Андреевич внимательно всматривались в них в надежде увидеть ратников, отправившихся искать князя Дмитрия.

— Ты не видишь, кого это там ведут? — обратился Боброк к Владимиру Андреевичу.

Посмотрев, куда указывал Боброк, Владимир Андреевич ответил:

— Похоже, это Дмитрий Иванович! — кинулся навстречу и закричал: — Князь!.. Дмитрий Иванович!.. Живой!..

Попытался обнять князя, но тот, морщась от боли, жестом остановил его:

— Тихо, тихо, живой я.

Навстречу им уже спешил Боброк.

Только сейчас, увидев своего верного товарища и помощника, князь Дмитрий окончательно понял, что они всё-таки одержали победу, что не напрасно была принесена великая жертва — такая великая, что горечь этой потери навсегда останется в памяти народной.

Князь встретил верного соратника вопросом:

— Ну что, Дмитрий Михайлович, получилось?

— Всё получилось, Дмитрий Иванович. Как задумали, так и получилось, — ответил Боброк.

— Спасибо тебе, Дмитрий Михайлович, и тебе, Владимир Андреевич. Нижайший вам поклон, — князь поклонился.

— Нам за что? — смутился Боброк. — Благодарить надо всех воинов — и тех, которые полегли, и тех, кто живы остались.

— Погибшим — Царствие Небесное и вечная слава. — Князь перекрестился. — Живым — благодарность земная. В веках будут помнить их подвиг. А где Михаил Андреевич, что с ним?

— Погиб Михаил Андреевич. Вот он здесь, — помрачнев, ответил Боброк и указал на повозку с телом павшего воеводы.

Князь подошёл ближе.

— Прости меня, друг мой, не забуду я подвиг твой.

Он склонился над телом, поцеловал Бренка и смахнул

слезу. Выпрямившись, князь пошатнулся. Боброк и Фёдор поддержали его, отвели в сторону, усадили на повозку.

— Лечь тебе надо, Дмитрий Иванович, поедем в ставку, — предложил Боброк.

— Не торопи, надо раненым помогать, — прерывающимся голосом ответил князь и попытался встать.

Боброк удержал его.

— Я уж распорядился. Владимир Андреевич этим занимается. Раненых теперь собирают. Потом развезут на излечение по монастырям да по сёлам.

— Хорошо, едем в ставку, — тихо ответил князь и осторожно лёг на повозку.

Боброк подложил ему под голову сена. Фёдор Сабур с ратниками повезли князя в ставку. Боброк остался у стяга.

Обитель Пресвятой Троицы

В церкви горели свечи, иноки на коленях продолжали молиться, беззвучно шевеля губами. Наконец Сергий, в течение всей долгой молитвы стоявший перед иконами, как свеча, опустился на колени. Иноки, умолкнув, напряжённо смотрели на него. Перекрестившись и земно поклонившись, Сергий произнёс:

— Свершилась воля Божия, потерпел ворог полное поражение. Прославим, братья, Бога за Его помощь русскому воинству.

Раздался общий вздох облегчения. Все иноки размашисто крестились и клали земные поклоны.

Сергий продолжал:

— Господи, прими души павших за веру Православную, за землю Русскую, даруй им Царствие Небесное и вечную память. Благодарим Тебя, Господи, что сохранил и уберёг от гибели князя нашего Дмитрия Ивановича.

Монахи крестились, кланялись и продолжали молиться, прославляя Христа и Богородицу.

Месяц сентябрь, день одиннадцатый

Фёдор передает Сергию просьбу князя Дмитрия об умиротворении Рязанского князя Олега. Рассказ Фёдора о битве. Сергий направляет в Рязань келаря Илию.

Племянник Сергия Фёдор-настоятель Симонова монастыря приехал в обитель Пресвятой Троицы в полдень. Встретившему его иноку-привратнику на ходу велел:

— Возницу накормите, и пусть отдохнёт. Лошадям дайте сена. Распрягать не надо, нам скоро ехать. Где игумен?

— В келье, отче.

Инок открыл ворота, возок въехал во двор. Фёдор поспешил к Сергию. В келье в это время Сергий беседовал о делах с Симоном и Михеем. Неожиданного гостя Сергий встретил с неизменной радостью, хотя и несколько удивился его приезду. Тут же, прервав беседу, он начал хлопотать возле дорогого гостя.

— Небось, устал с дороги, присядь, сейчас я трапезу приготовлю. А вы, — обратился он к Симону и Михею, — посидите, послушаем, какие новости привёз нам Фёдор.

Фёдор сел.

— Не до трапезы теперь, отче. Дела неотложные привели меня к тебе.

— Поведай, сын мой, чем вызвана спешность такая?

— Послан я, отче, князем нашим Дмитрием Ивановичем.

— Здоров ли князь?

— Кровавых ран на нём нет, защитила его кольчуга и спасла Богородица. Однако тело всё в синяках и ссадинах. Так что трудно ему, теперь лежит он во дворце в Коломенском.

— Погибни князь, страшная смута могла быть на Руси. Благодарю Тебя, Господи, что уберёг его, — Сергий перекрестился. — Что надо князю?

— Он передаёт тебе низкий поклон и благодарность за твой добрый совет, за молитвы твои и всей братии. Обещает по выздоровлении быть в обители вашей, чтобы принести покаяние и прославить всесильного Бога и Пресвятую Богородицу. Ещё повелел он поведать тебе, как сложились дела после битвы, и опять просит у тебя совета и помощи.

— Слушаю, сын мой.

— Великой помощью Богородицы была завоевана победа сия. Войско Мамая разбито, сам он бежал. Но остались его союзники-литвинский князь Ягайло и Рязанский князь Олег. Ягайло со своим войском ещё стоит под Одоевом и ждёт вестей от Олега. Олег пока в Рязани. Теперь Великий Князь имеет большое опасение, что Ягайло и Олег, воспользовавшись слабостью нашей, могут пойти на Москву с двух сторон. Русское же войско, понеся большие потери, сильно ослаблено и не готово к новой битве.

— Опасность такая есть, но, думаю, что Господь не допустит нам нового испытания.

— Надо остеречь князя Олега от выступления против Москвы, уберечь его от братоубийственной сечи. О том просит тебя Великий Князь.

— Отправлю я в Рязань келаря нашего Илию. Весьма разумен. Сын мой, — Сергий обратился к Михею, — пойди передай келарю, пусть зайдёт ко мне.

Михей поклонился и вышел. Сергий продолжил беседу с дорогим гостем.

— Поведай нам, каковы последствия битвы.

— Жестокая была сеча, много народу полегло с нашей стороны, ещё более ворогов наших. Разбили мы войско царя Мамая полностью. Уничтожили всю генуэзскую пехоту, косогов, буртанов, караимов и воинов других племён, которых привёл против нас царь Мамай. Малые остатки вражьей конницы бежали с Мамаем. Лазутчики доносят, что он направился в свою столицу в Крым. Возможно, затаится до времени, чтобы потом начать новую войну.

— Мамай более нам не повредит. Пророк Исайя сказал: «Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошён и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя». Судьба Мамая печальна, скоро кара настигнет его за все злодеяния, им совершённые.

Вспомнив о каком-то важном деле, игумен извинился перед гостями и вышел из кельи, чтобы дать необходимые распоряжения. Оставшись вдвоём с Фёдором, Симон спросил:

— А скажи, брат мой, где и как совершают погребение павших?

— Павших хоронят на поле брани в общих могилах. Бывшие враги лежат теперь в земле рядом, не разобрать было: где наши воины, а где враги, смерть всех уравняла.

— Воины наши отдали жизни за веру свою и Родину, посему они обретут спасение своим душам, Царствие Небесное и вечную память. — Симон перекрестился и продолжил спрашивать: — А что с ранеными?

— Раненых всех собрали. Тех, кто из ближних мест, по домам развезли, немощных-по монастырям. Многих поселяне по домам взяли, приехали за ранеными и из соседних земель. Всех разместили на лечение-и наших воинов, и врагов наших.

— Враги они были на поле брани, когда с мечом пришли на Русь, а теперь они беззащитны, как дети, и нужна им помощь и любовь людская, — с печалью в голосе заметил Симон. Немного помолчав, он продолжил: — Феодосий Печерский в поучении великому князю Изяславу Ярославину писал: «Подавай милостыню не только единоверцам, но и чужим. Если увидишь раздетого или голодного, или больного лихорадкой, или одержимого какой-либо другой бедой… — всякого помилуй и от беды избавь, если можешь, и не оставит тебя Бог без вознаграждения». По учению Православному должны мы помогать своим ближним, помогать всем нуждающимся, слабым и беззащитным, не спрашивая, какой они веры и из каких они земель. Первый долг православного — сделать всё для спасения души.

Фёдор посмотрел на Симона и осторожно спросил:

— Старче, ты уразумел Священное Писание, за многие годы немало постиг Божественной мудрости, поясни мне, как можно назвать ближними своими латинян-католиков? Ведь на западе тоже, как и у нас, вера христианская. Почему же они ведут себя по отношению к Православию так нетерпимо? Они силой пытаются подчинить себе Православную Церковь, под страхом смерти заставляют наших братьев славян отрекаться от Православной веры…

— Западные племена и народы, прельстившись суетой и обманчивой славой мирского величия, постепенно отпали от Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, ныне Православной, которая ведёт свою паству к высшей человеческой ценности, коей является жертвенная любовь к ближнему, а не себялюбие и обогащение.

— Старче, это по их наущению и с их участием крымский царь Мамай хотел уничтожить наши святыни и нашу веру Православную, потому как она для них — главное препятствие. Но с ними в войске Мамая были и те, кто принял иную веру. Как можно назвать ближними племена, которые называют себя избранными потому, что решили, что только им Бог дал бессмертные души. По их вере остальные народы не имеют души и могут только служить им.

Симон спокойно ответил:

— Про таких апостол Павел сказал: «Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются, будучи гнусны и непокорны и не способны ни к какому доброму делу». У Господа Бога нет избранного народа, все люди на земле — Его дети, все порождены от Адама и Евы. Все люди равны и от рождения имеют бессмертную душу, только не каждому при жизни хватает сил сохранить её чистой и беспорочной… Каждый народ принял веру по своему разумению, по своему образу жизни выбрал для себя разные цели. Цель таких иноверцев — стремление к обогащению любым способом и господству над другими народами. Чтобы оправдать эту цель, они называют себя избранными — это путь к гибели.

— Старче, если от рождения все люди равны, то почему же такая большая разница в вероучениях? Вот наша вера в отличие от тех иноверцев не учит нас нападать на другие народы, она учит всех любить и уважать, учит нас любви и бережному отношению ко всем людям.

— Брат мой, в мире всегда и везде борются две силы: сила добра и сила зла. Некоторые народы не восприняли светлое и чистое учение Господа. Тогда их подхватил дьявол, соблазнил блеском будущего величия, обещал сделать их через богатство властелинами мира. Следуя злой воле дьявола, они ведут войны, чтобы захватывать чужие земли. Если не могут захватить — расселяются среди других народов, проникают в их веру и искажают её, совращают с истинного пути неокрепшие души, насаждают и поощряют в них разные пороки. Навязывая свой образ жизни и свои понятия другим народам, они пытаются управлять ими, живут и богатеют за счёт этих народов и приводят их к гибели и самоуничтожению. Про людей, понуждающих к такому пути другие народы, апостол Пётр говорит: «Глаза у них исполнены любострастия и непрестанного греха; они прельщают неутверждённые души, сердце их приучено к любостяжанию: это сыны проклятия». По слову Евангельскому: «По делам их узнаете их». Это сыны зла.

— Господи, воздай каждому по его заслугам, — тихо промолвил Фёдор и спросил: — Отче, но как мы должны относиться к другим народам, у которых другие вероучения?

— Русский народ, выполняя заповеди Христа, с любовью воспринимает все народы на земле и потому с великим терпением относится к их вероучениям. Но Православная вера никогда не соединится с другой верой и не растворится в ней, она жива и будет жить. Апостол Павел во втором послании к Коринфянам учит нас: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?.. Какая совместимость храма Божия с идолом?»

— Значит, старче, я так понимаю, что Православная вера навсегда сохранится неизменной и будет учить нас, как надо жить, чтобы народ наш не погиб?

— Ты правильно всё понимаешь, брат мой славный. Вера Православная полностью совпадает с нашими понятиями о жизни, объединяет наш народ, устанавливает для него правила поведения, необходимые для выживания и сохранения в столь суровых условиях. Для наших народов она более чем вера-это наш образ жизни.

— Воистину безграничны мудрость и милосердие Божие, — произнёс Фёдор.

В келью вошёл Сергий, с ним Илия и Михей.

— О чём беседу ведёте, братья любезные? — спросил Сергий.

— О том, как вера Православная должна относиться к другим вероучениям, — ответил Фёдор.

— С великим терпением, сын мой.

— Но, отче, если наша вера учит нас уважать все народы и их вероучения, то почему же так жестоко нападают на нашу веру Православную, разоряют наши храмы и убивают тех, кто не желает отречься от нашей веры?

— Православная вера — это душа нашего народа и правила нашей жизни. Она объединяет наш народ в единую и сильную державу, учит нас как надо жить, чтобы народ наш сохранился и процветал на своей земле. Но это не устраивает врагов рода человеческого, которые хотят управлять всеми людьми на земле. Они давно пытаются силой захватить земли наши и превратить нас в своих рабов. Не сумев одолеть нас силой, враги наши стараются погубить души наши, потому они выступают против закона нашей жизни — против веры Православной: всячески её порочат, разрушают храмы, убивают служителей веры, подрывают доверие народа к князьям нашим, радеющим за народ.

— Отче, но почему против Православной веры выступают некоторые бояре и вельможи? Разве правила жизни, установленные Православной верой, противоречат княжеским указам, принятым в интересах всего народа нашего, или вера, призывающая людей к взаимной помощи и объединяющая народы в единую державу, мешает княжеской власти нести службу свою?

— Возможно, те бояре ещё не постигли, что Православная вера, данная нам Господом, — это сила добра. Она учит любви и взаимной поддержке, поощряет лучшие стороны человеческой души, учит, как надо жить, чтобы народ наш, да и весь род человеческий на земле никогда не угасли. Только вера Православная, данная нам как руководство от Бога для Веры и Жизни, спасёт мир.

— Но среди вельмож княжеских, бояр, да и служивых людей есть те, кто знает о вере нашей, но борется против неё.

— Не надо верить людям, которые клянутся в любви и верной службе Державе нашей, но при этом оскверняют и порочат веру Православную, выступают против её распространения и укрепления среди народов наших. Такие людишки служат дьяволу, который направляет их бороться против нас, калечат души людские, чтобы не допустить объединение разных княжеств и народов в единую сильную возрождающуюся державу — Русь Великую, оберегающую от врагов лютых все племена и народы, которые живут на земле своей. Князь и его служивые люди должны защищать от них народы наши и земли наши.

— Господи, воздай каждому по его заслугам, — снова тихо промолвил Фёдор.

— Присядь, брат Илия, и внемли просьбе нашей, — обратился Сергий к келарю.

— Слушаю, отче, — с поклоном ответил Илия.

— Отец Фёдор принёс весть, что ворог разбит, и Мамай-царь с позором бежал. Великий Князь Дмитрий Иванович, слава Богу, жив и серьёзных ран не имеет. Господь, сохранив жизнь князю, предотвратил тем самым смуту в земле нашей. Усмирятся теперь нечестивые завистники и гордецы, жаждущие незаслуженной власти. Спасибо Тебе, Господи. — Сергий перекрестился. — Но испытания наши на этом не кончаются. Литвинский князь Ягайло со своей ордой ещё стоит под Одоевом. Его союзник, князь Рязанский Олег, тоже пока стоит на месте. Ранее они оба имели желание выступить на стороне Мамая, но Божий промысел не допустил этого. Беспокоит сильно князя нашего, что будет теперь, когда войско наше ослаблено битвой, не захотят ли они напасть на нас, объединившись для того? Просит князь помочь не допустить выступления Олега и объединения его с Ягайло.

— Чего ждёшь от меня, отче?

— Прошу тебя, брат мой, ехать в Рязань, говорить там с игуменами монастырей, священниками в церквах, с боярами и самим князем Олегом. Объяснить им надо, что союз православного князя с иноверцем, преследующим братьев наших за веру Православную, есть большой грех и неугоден Богу. Ещё больший грех-братоубийственная война, пролитие родной братской, русской же крови.

— Отче, задача сия весьма трудна и требует разума, усердия и времени.

— Брат мой, разума и усердия у тебя более, чем у кого другого. Достаточно у тебя человеколюбия, благоразумия и великодушия. Посему исполнишь ты послушание сие успешно. Только времени совсем нет. Нельзя терять ни единого дня, ни единого часа. Ехать надо немедля, сей же час.

— Хорошо, отче, выполню я сие послушание. Господи, помоги мне, — Илия перекрестился.

— Вели запрячь лучших коней. Возьми из братии, кого сочтёшь полезным для дела, и в дорогу. Да хранит вас Господь и Пресвятая Богородица. Ждём тебя с доброй вестью.

Сергий благословил и перекрестил Илию, и тот ушёл.

— Отче, ты уверен в успехе? — спросил Фёдор.

— Да, сын мой, брат Илия лучше меня справится с этим. А я и все наши братья будем молиться за успех дела.

— Успокоил ты душу мою, посему дозволь мне, отче, ехать домой и поведать обо всём князю.

— Теперь, сын мой и вы, братья, — обратился Сергий к Симону и Михею, — пойдём в церковь, помолимся, воздадим хвалу Господу и Пресвятой Богородице и испросим у Них помощи делу столь важному.

Месяц октябрь, день двадцать пятый

Князь Дмитрий приезжает в Троицкую обитель благодарить Всесильного Бога за дарованную победу и совершить молитву за упокой павших воинов.

В обители Пресвятой Троицы ждали приезда великого князя Дмитрия.

Наконец к воротам обители подбежал молодой послушник, посланный навстречу гостям, чтобы заранее предупредить братию об их приезде. Едва успев вбежать в калитку, послушник крикнул:

— Едут!.. Едут!..

Инок-привратник кинулся открывать ворота.

Трижды прозвучал призывный удар в било. Сергий, старейшие иноки и другие братья вышли из церкви и направились встречать дорогих гостей.

Вскоре к обители верхом на коне подъехал князь Дмитрий, с ним Владимир Андреевич, Боброк и князья Ольгердовичи. Только не было князей и воевод, которые приезжали с ним в обитель накануне сражения. Некоторые из них геройски сложили головы на поле Куликовом, другие ещё не излечились от тяжёлых ран.

Почётную процессию замыкали двенадцать дружинников. Подъехав к воротам, всадники спешились. Дружинники привязали коней у коновязи. Навстречу гостям вышли игумен Сергий и старейшие иноки с иконами и святой водой. Сергий, осенив всех крестом, торжественно произнёс:

— Свершилась воля Божия. Поздравляю тебя, князь, и всех воинов твоих с великой победой. Вечная благодарность вам за спасение веры Православной и земли Русской. Ведомо будет всем, что народ, соединённый общими понятиями о добре и зле общей верой Православной, непобедим и страшен для врагов.

Сергий и все иноки поклонились победителям. Князь и его спутники опустились на колена.

— Да снизойдёт благословение Господа нашего на вас.

Сергий осенил всех воинов крестом и окропил святой водой.

— Встань, князь и вы, воины славные, — обратился к победителям Сергий.

Все поднялись. Князь подошёл к Сергию.

— Прибыл я, чтоб благодарить Всесильного Бога за дарованную нам победу. Отче, сбылись все твои пророчества. Хочу я воздать тебе честь за добрый совет, за то, что вселил в нас уверенность перед битвой великой, за вразумление брата нашего князя Олега Рязанского, благодарить тебя и братию за молитвы ваши.

— Свершилось так, как угодно было Господу и Богородице, — ответил Сергий.

— Прости меня, отче, что не посетил ранее обитель. Большие хлопоты были по устройству раненых и погребению павших, восемь дней длились похороны, восемь дней стон и плач стояли над полем Куликовым. Да и занемог я после брани.

— Бог простит, князь. Молитва благодарности, истекающая из сердца, всегда приемлется Господом. Пойдём, князь, и вы, славные воины, проведём торжественное богослужение, прославим Всесильного Бога. Потом по всем убиенным отслужим заупокойную Литургию и будем петь панихиды.

По дороге в церковь Сергий поинтересовался:

— А скажи, князь, как были в битве мои избранники и твои поборники?

— Побили они врагов лютых. Твой, отче, воитель Александр Пересвет, выйдя на смертный поединок, победил подобного себе, тем укрепил мужество воинов наших, отдав жизнь свою.

— Царствие ему Небесное и вечная слава. — Перекрестившись, игумен продолжал спрашивать великого князя: — А что брат Андрей Ослябя?

— Много подвигов совершил в битве, теперь излечивает раны в Симоновом монастыре.

— Господи, помилуй воина Твоего Андрея, помоги ему обрести здоровье. — Сергий перекрестился.

— Отче, хочу ещё поведать тебе о помощи, дарованной нам Господом. Накануне битвы, когда мы готовили переправу на поле Куликово, к нам пришли казаки с Дона. Принесли они с собой Донскую икону Божией Матери и грамоту, в коей было сказано, что Войсковой круг признал меня Войсковым атаманом Донского казачьего войска и прислал мне под начало полки казаков. Храбро они сражались, не щадили живота своего, спасая веру Православную и землю Русскую, многие из них отдали жизни за победу.

— То были настоящие воины по духу своему и по поступкам. Для казаков смерть за веру Православную и землю Русскую не подвиг, а венец всей жизни. Помолимся за упокой и этих воинов славных. Вечная им память, дай им, Господи, Царствие Небесное. — Сергий и все присутствующие перекрестились и вошли в церковь.

Началась служба, служил Сергий. Молились князь, прибывшие с ним и братья обители.

После службы Сергий подошёл к князю, ожидавшему его в окружении спутников и старейших иноков:

— Вспомни, князь, когда ты собирал войско на битву с Мамаем, не все князья откликнулись на зов твой. Но пришли к тебе многие воины, не побоявшись своих князей, из тех княжеств, где князья не поспешили идти с тобой спасать землю Русскую. Пришли те воины спасать Родину свою, дома свои и веру нашу Православную. Пришли они по зову души своей, осветлённой верой Православной. Получается, Дмитрий Иванович, что Московское княжество объединило народы земли Русской в трудный для неё час, с великой помощью общей для всех нас веры Православной с её заповедями любви, взаимной помощи и прощения. Принятие заветов Православной веры объединяет народ наш, учит его жить в суровых условиях и укрепляет княжескую власть в державе.

— Уразумел я, отче, силу Православной веры. Без неё не сможет стать прочной власть княжеская. Святая вера Православная объединила народ наш, и многие положили души свои за неё, за Родину свою, за деток своих.

— Да, княже, велик подвиг воинов, павших на поле Куликовом, будет им вечная память. Молитва о павших — это благодарность им от живых. Вечное поминовение павших воинов отныне будем совершать ежегодно в ближайшую субботу перед праздником святого Димитрия Солунского, твоего небесного покровителя. И прозовем её Дмитриевой субботой.

— Отче, не я одолел ворогов, а воины наши славные, народ наш единый, и они заслужили милость Божию.

— Ты, Дмитрий Иванович, сумел по воле Господа объединить и вдохновить народ наш на разгром врагов веры и земли нашей, то будет память и о тебе. — Сергий внимательно посмотрел на князя и спросил: — А скажи, княже, что сталось с Донской иконой Божией Матери?

— Икону ту утвердили на древке, как хоругвь, и перед битвой священник носил её среди воинов, благословляя их на победу. Пока шла битва, икона была среди воинов, а после победы нашей казаки поднесли её мне в дар. Теперь она в церкви Успения Божией Матери, что в Симоновом монастыре.

— Ты сказывал, что Донское казачье войско признало тебя своим войсковым атаманом.

— Так, отче.

— Куликовская битва, князь, ещё раз показала необходимость и неизбежность объединения всех русских княжеств и племён в единую державу. По доброй воле, по благословению Богородицы пришли к нам в трудный час славные воины вольных общин Донского казачества. Береги, князь, дружбу с ними. Казаки — такие же русские люди, как и мы: у нас с ними один общий язык, единая Православная вера, которую они приняли, возможно, ещё раньше Киева. Только разный у нас с ними образ жизни. Здесь на севере много лесов, мало свободного пространства и, чтобы выжить, мы объединяемся, дабы сообща расчищать леса под поселения, города и пашни. В южной Руси большие просторы, степи, в которых негде укрыться от ворога, как в лесу, потому казаки там объединяются в вооружённые общины. Коли то надобно, они собираются вместе на Войсковой круг, где сообща решают все вопросы, а для совместных действий выбирают себе атамана — это как князь у нас. Вот и тебя Донские казаки признали своим Войсковым атаманом, по-нашему — князем. Так что называли тебя, Дмитрий Иванович, великим князем Владимирским и Московским, теперь ещё будут величать и Донским.

— То, отче, нам от Донских казаков великая честь и знак дружбы.

— Вооружённая казачья община, княже, послужит для Московской Руси надёжной защитой от нападения многочисленных вражеских орд. За это, князь, надобно отвечать казакам взаимностью, уважать уклад их жизни, порядок их управления, не покушаться на их волю и вознаграждать их за воинскую помощь. Свою преданность Православной вере и Руси казаки показали на Куликовом поле, сражаясь с врагами, на то и жизни свои не пожалели.

— Понял я, отче, мудрость сию. Не силой будем объединять Русь, а любовью, взаимным уважением и взаимной помощью.

— Закажи о том, князь, и потомкам своим. Казаки всегда будут преданы Руси и охранителями веры Православной. Грех большой возьмёт на себя правитель, который выступит против казаков, станет их обманывать и притеснять. Такой правитель пойдёт против порядков и народов Руси Святой. Спаси и сохрани нас, Господи, убереги от действий неправедных, — Сергий перекрестился. — Теперь прошу тебя, князь, и вас, славные воины, откушать с нами хлеба нашей бедности, а пока будут готовить трапезу, поведайте нам о ходе битвы.

Когда трапеза была закончена, и все, поблагодарив Господа и перекрестившись, вышли из-за стола, князь Дмитрий обратился к Сергию:

— Благодарствую, отче, за приём добрый, за молитву светлую и хлеб насущный. Теперь нам ехать пора. — Он дал указание приближённым: — Владимир Андреевич, пусть принесут дары наши для обители.

Владимир Андреевич и Андрей Ольгердович принесли сумки перемётные с дарами.

Дмитрий Иванович жестом указал на них:

— Отче, в знак благодарности за молитвы ваши прими дары скромные.

— Благодарствую, князь, — ответил Сергий, — употребим мы их для пользы Божией и благополучия людского. Храни вас всех, Господи. — Он перекрестился.

— Отче, хочу я исполнить обет свой, поставить ещё один монастырь во имя Успения Пресвятой Богородицы. Посему прошу тебя, укажи место, пригодное для его возведения, и уступи мне одного из учеников своих в устроители обители той.

— Богоугодно дело сие, князь. Когда я был в прошлом году на реке Дубенке, то приметил там место на острову, весьма пригодное для монастыря. Днями отправлюсь туда. Со мной пойдёт брат мой Савва, муж зело добродетелен. Поставим его устроителем и настоятелем той обители.

— Благодарствую, отче. Что я могу ещё сделать в благодарность Господу за дарованную победу?

— Князь, молитва — лучшая благодарность Богу. Поставь церковь в честь Рождества Богородицы на месте славной победы, совершённой в её день. И будет там пребывать Донская икона Божией Матери.

— Отче, твои слова — желание Господа нашего. Поставлю я церковь в честь Рождества Богородицы на поле брани в благодарность за Её заступничество и в память о павших в битве.

— Да поможет тебе Господь в делах твоих.

Князь раскланялся. Все направились к выходу из трапезной.

Известие о приезде великого князя в Троицкую обитель невесть как разнеслось по окрестностям, и когда гости и братья вышли из трапезной, во дворе обители их ждали землепашцы из окрестных сёл. Увидев Сергия и великого князя, крестьяне стали креститься и низко кланяться им. Князь жестом подозвал к себе четырёх дружинников:

— Принесите и раздайте поселянам дары наши.

Дружинники вышли за ворота и вернулись с сумками.

— Люди добрые, — поклонился Великий Князь собравшимся, — примите дары скромные в ознаменование славной победы, дарованной нам Господом Богом и Пресвятой Богородицей.

По его жесту ратники стали раздавать монеты. Князь Дмитрий, Сергий и свита пошли к воротам. Иноки, следующие за ними, несли иконы. За воротами Сергий, осенив всех крестным знамением, сказал:

— Спаси вас Господь и дай вам твёрдость в вере и успех в делах.

Князь и воины низко поклонились, сели на коней и отправились в обратный путь. Немного проехав, князь обернулся и увидел на возвышенности у ворот обители Сергия с крестом в поднятой руке. Дмитрий Иванович перекрестился и тихо произнёс:

— Спасибо тебе, Господи, за то, что дал народу нашему в столь трудное время такого святого пророка. Спаси его, Господи, и сохрани.

Год 1381

Возвращение Стефана.

Солнечным летним днём к воротам обители подошёл седой старик с изнурённым лицом, в ветхой одежде, с посохом в руке и котомкой за плечами. Опустился перед воротами на колени и долго стоял так, склонив голову. Время шло, солнце уже склонялось к горизонту. Скрипнула калитка, за ограду выглянул инок, увидев старика, стоявшего на коленях, подошёл к нему и спросил:

— Отец, как ты себя чувствуешь? Аль случилось что?

— Случилось, сын мой, — не поднимая головы, с печалью в голосе ответил старик. — Совершил я грех тяжкий, вот теперь пришёл покаяться. Виноват я перед игуменом вашим.

— Встань, отец, пойдём, провожу тебя к игумену, он обязательно простит тебя, святой он человек.

— Нет, нет, не встану я, пока не увижу игумена Сергия, — замотал головой старик.

— Хорошо, я сейчас позову его, — сказал инок и ушёл.

Когда он вернулся с Сергием, старик склонился до земли.

— Вот, отче, этот старик хотел тебя видеть.

Инок указал на старца.

Сергий подошёл к нему.

— Встань, человече, и скажи, кто ты и что привело тебя в обитель нашу.

Старик, не поднимая головы, ответил:

— Поддавшись гордыне, великий грех совершил я, воспротивившись игумену обители сей, младшему по возрасту, но старшему по духу брату моему. Теперь пришёл я просить у него прощения.

— Стефан, брат мой любезный, — почти шёпотом произнёс Сергий, — встань, прошу тебя.

Подняв Стефана, Сергий посмотрел на его измученное, но такое родное лицо, обнял его, и братья заплакали. Инок перекрестился и тихо, боясь помешать им, скрылся за воротами.

Некоторое время братья, не размыкая объятий, стояли молча. Наконец, смахнув рукавом слёзы, Сергий промолвил:

— Прости и ты меня, брата своего непокорного. Долго мы с тобой были в разлуке, мне так не хватало тебя, твоих советов, твоей мудрости, брат ты мой старший.

По лицам братьев, которые долго были в разлуке и наконец вновь обрели друг друга, текли слёзы радости.

— Прости меня, брат мой, — сквозь слёзы просил Стефан.

— Пойдём в келью, пойдём, нам много чего есть сказать друг другу. Там и наглядимся, и наговоримся. Идём.

Встреча эта состоялась, когда каждому из них было уже за шестьдесят лет.

Год 1382

Сомневающийся епископ из Царьграда.

В делах и поступках проявлялся дар Божий Сергию, иначе как бы он предсказал судьбу самонадеянного и заносчивого Митяя; как вдохновил великого князя Дмитрия на великую битву с царём Мамаем, заранее зная её исход; как в самый разгар битвы он духовными очами видел всё, что происходило на поле сражения. Эти и другие, удивительные дела, совершённые Сергием, есть только небольшая часть из его многочисленных подвигов.

Вот что сообщил грядущим поколениям иеромонах Никон в своём повествовании о жизни Сергия Радонежского, о тернистом пути его восхождении на вершину духовного совершенства:

«…отец наш Сергий прошёл общим путём скорбей и подвига крестного прежде, чем явился тем дивным благодатным мужем, каким мы видим его во второй половине, и особенно в последние годы его жизни. Мы видим его в подвиге и борьбе, в борьбе неустанной, для мира непонятной, но для Христова послушника — неизбежной. Победа, наконец, одержана. Стихли страсти. Убито себялюбие, повержен в прах идол плотоугодия, не смеет подступиться мир со своими соблазнами. «Рубище прикрывало его святое тело, — говорит митрополит Платон, — тесная хижина была собеседницею в его Богомыслии, и простой жезл подкреплял подвигами добродетели ослабленную плоть. Но его дух был преисполнен обилием благодати, его сердце вкушало те сладости, коих вкус есть вкус манны животныя и нетленныя». В смиренном сердце подвижника тихо сиял неизречённый свет благодати Божией, согревая всё его духовное существо. Ему преизобильно сообщены все дары Божии: и дар чудотворений, и дар пророчества, и дар утешения и назидания, совета и разума духовного. Для его духовного взора как бы не существовало ни преград вещественных, ни расстояния, ни самого времени: он видит далече отстоящее, яко близ сущее, зрит будущее, как бы настоящее…».

Это, как и многое другое, только малая толика свидетельства проявленных даров Божиих Сергию.

Летним утром из Москвы выехали два крытых возка, запряжённые каждый парой лошадей. Позади на холме виднелись дома и главы церквей, освещаемые рассветным солнцем.

Возницы, ещё не разгулявшиеся после короткой ночи, лениво погоняли лошадей, щурясь от ярких лучей, слепивших глаза.

В первом возке уютно устроился епископ из Царьграда, приезжавший в митрополию по церковным делам. С ним рядом сидел проводник — русский монах. Беседовали они по-гречески. Во втором возке путешествовали два монаха, спутники владыки.

Прогоняя утреннюю дремоту, епископ тряхнул головой, посмотрел в окошко и сказал проводнику:

— Скажи вознице, чтоб ехал в Радонеж. Там, говорят, есть обитель, в которой игуменом некий старец Сергий.

Сюда влекло его только любопытство, потому что он не верил рассказам о дивных подвигах игумена, возможно из-за безотчётного чувства превосходства византийцев над русскими. Он, по-видимому, не знал или не хотел знать о подвигах Киево-Печерских отцов.

— Отче, но мы должны ехать в Серпухов, — ответил проводник.

— Едем в Радонеж, — более настойчиво потребовал епископ.

Проводник крикнул вознице, сидящему на облучке:

— Обитель игумена Сергия в Радонеже знаешь?

— Как не знать, Сергия все знают, — с достоинством ответил возница.

— Едем туда.

— Повинуюсь, отче.

Возница стегнул лошадей.

— Едем в Радонеж, — успокоил проводник епископа.

— У нас в Константинополе много сказывают о дивных подвигах старца Сергия и о чудесных знамениях, через него бывающих.

— То есть истина, отче, — ответил проводник.

— Не верю я сказам сим. Не может быть, чтобы русские иноки совершали такие подвиги, которые ставят их в ряд древних великих подвижников Византийской Церкви.

— Всё в руках Божиих, — сказал проводник по-русски.

— Не верю, и многие у нас не верят. Не может быть, чтобы в сих дальних странах воссиял такой светильник, которому подивились бы и наши древние отцы! Через Византию Господь Бог дал людям веру Православную, на нашем греческом языке написаны все священные писания и книги, потому Царьград был, есть и будет столицей Православного мира.

— Всё в руках Божиих, — опять по-русски пробормотал проводник.

— На Русь не может изливаться благодать Господня, посему здесь не может быть великого святого, который есть и проявление, и доказательство благословения Бога к стране.

— Всё в руках Божиих, — снова повторил проводник и перекрестился.

Прошло время, возки подъехали к обители и остановились у ворот. Проводник вышел и постучал. Калитка открылась, выглянул инок-привратник и спросил:

— С чем пожаловали, люди добрые?

— К игумену Сергию епископ из Царьграда, — ответил проводник.

Привратник подозвал послушника, послал его уведомить игумена о прибытии гостей и открыл ворота.

Проводник подошёл к возку.

— Выходи, отче, пойдём к игумену, — сказал он епископу по-гречески, затем по-русски вознице: — Возки поставь у коновязи.

Гости выбрались из возков и, разминая затёкшие от долгого сидения ноги, вошли во двор монастыря. Едва успели отойти от ворот, как епископ вдруг остановился, на лице его отразился испуг.

— Что случилось, отче? — спросил его проводник.

— Что-то вдруг страх одолел меня… Сейчас пройдёт. — Немного постояв, епископ пошёл дальше.

У церкви их ждал Сергий и старейшие иноки.

Только взглянув на старца, епископ вздрогнул, внезапно вытянул вперёд руки, как это делают слепые, и почти закричал:

— Не вижу… Я ничего не вижу… Помогите!..

Все с удивлением посмотрели на гостя. Сергий подошёл к нему, сказал по-гречески:

— Пойдём со мной.

Взяв епископа за руку, он привёл его в свою келью, помог сесть. Епископ, едва сдерживая слёзы, стал умолять игумена:

— Брат мой, согрешил я, в ослеплении ума не поверил, что на Руси может родиться и воссиять светильник Божий… За то и понёс наказание Господнее — ослеп я… Исцели меня, брат.

— То, отче, не наказание, а прикосновение вразумляющей десницы Божией, — ответил Сергий.

Игумен беззвучно молился, едва шевеля губами. Не прекращая молитвы, он положил руку на глаза епископа. Когда через некоторое время он убрал руку, епископ открыл глаза и заговорил с восторгом:

— Слава тебе, Господи! Прости, Боже, грехи мои и неразумие моё, — епископ перекрестился.

Отойдя в сторону, Сергий тихо, спокойно и медленно произнёс по-русски:

— Вам, премудрым учителям, подобает учить нас не мудрствовать высоко и не превозноситься над смиренными людьми, а вы пришли искушать неразумие наше. Какую же вы получите пользу от нас, простых невежд? Но праведный Господь всё зрит. — Далее Сергий сказал по-гречески: — Указание слепотой есть божественное подтверждение духовной слепоты вашей, не позволяющей видеть той истины, что благодать Божия переходит от Византии на Русь.

Епископ внимательно слушал. Его неверие не могло не подчиниться смиряющей деснице Божией. Заблуждения его ума ещё не совсем омрачили сердце, способное к смирению. Епископ произнёс по-русски с акцентом:

— Прости, что прежде колебался я сомнением. Сообщу теперь нашим маловерам в Константинополе, что Господь сподобил меня видеть.

— Теперь пойдём, отче, воздадим молитву Господу нашему и Пресвятой Богородице, — ответил Сергий.

Первым из кельи вышел епископ. Увидев перед собой своих спутников-монахов и иноков обители, он простер вперёд руки и торжественно провозгласил по-русски:

— Свершилось чудо, я вижу; идём, дети мои, помолимся во славу Господа и Пресвятой Богородицы.

Все собравшиеся с изумлением смотрели на епископа и крестились.

Год 1384

Явление Сергию Богородицы.

«Так восходил от силы в силу, преуспевая в духовном просветлении и приближаясь к Богу, благодатный старец, — сообщает иеромонах Никон. — Сбылось над ним таинственное слово таинственного инока-Ангела, просветившего в детстве его ум к уразумению слова Божия: он стал воистину обителью Пресвятыя Троицы! Сбылось дивное обетование Господа: кто любит Меня, тот соблюдает слово Моё; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придём к нему и обитель у него сотворим (Ин.: 14. 23)…

Справедливо замечает его ученик и описатель жития его, что Сергий был «яко един от древних великих отцов». За свою крепкую веру он удостоился лицезреть камня веры — Петра; за свою девственную чистоту — девственника и друга Христова Иоанна, а за своё величайшее смирение — смиреннейшую из земнородных, Владычицу мира, Пресвятую Богородицу».

Случилось это накануне Рождества Христова. Была морозная ночь, небо усыпано звёздами. Двор обители, раскидистые ветки сосен, крыши построек — всё покрыто пушистым снегом. Тщательно расчищены дорожки к церкви, трапезной и между кельями.

Завершилась полуночница. Братья стали выходить из церкви. Нарушив ночную тишину, заскрипел снег под ногами. Глотнув холодного воздуха, иноки спешили быстрее скрыться в своих тёплых кельях. Последними вышли Сергий и его келейник Михей. Игумен шёл в одной рясе, наслаждаясь свежим морозным воздухом. Следовавший за ним в овчинном полушубке Михей вздрагивал от холода, зябко потирал рукой нос и уши.

— Отче, ночь-то какая звёздная, видать, мороз крепчать будет.

— Разве ты не приметил, сын мой, коли перед Рождеством Христовым мороз крепчает, то быть ему до Крещения, а порой за немного дней до Рождества иней садится?

— То я помню, отче. Сегодня надо дров поболее в келью занести.

Сергий набрал охапку дров и понёс в келью. Михей тоже набрал дров, отнёс и вышел за следующей охапкой. Мокрые от снега дрова сложили в углу у входа, отдельно от сухих.

Келья освещалась только слабым светом лампады перед образами. Сергий нащупал на полке кремень, кресало, мох. Высек на мох искры. Когда он задымился, подул, чтобы мох загорелся, поджёг лучину и поместил её у дров в очаге. Вскоре занялся огонь, и келья постепенно наполнилась теплом. Михей зажёг лучиной свечу, сел за стол и погрузился в чтение. Сергий прошёл в другую комнату, опустился на колени перед иконами Христа и Богоматери, стал молиться:

— Сей день опять обращаюсь к Тебе, Пречистая Мати Христа моего, заступница, и крепкая помощница роду человеческому. Буди и нам недостойным ходатаицей, присно моли Сына Твоего и Бога нашего, да призрит Он милостиво на народ наш, на землю Русскую, на место сие…

Великий избранник Божий Сергий, дарованный Богом земле Русской, когда междоусобицы князей доходили до кровавых побоищ и грозили Русскому народу совершенною гибелью, просил Всемилостивую Богородицу не только о своей обители, просил он о народе Русском, чтоб стала Русь державой единой и заступницей всех народов малых, живущих на земле сей. Посвятивший жизнь свою укреплению веры Православной в сердцах людей и на том сплочению народа Русского Сергий просил Матерь Божию не дать прерваться делу сему после ухода его в мир иной. Просил не оставить без помощи сил небесных радетелей за Державу Русскую, оградить народ от хулителей веры Православной.

— Тебя, Матерь Отца нашего Христа Иисуса, призываем на помощь рабы Твои, ибо Ты имеешь великое дерзновение у Сына Твоего и Бога! Будь же всем спасительное упокоение и пристанище!

Так молился Сергий, его чистое сердце горело благодатным огнём, его смиренный ум весь погружён был в молитву. Окончив молиться, Сергий сел, прислушался, его душа ощутила приближение небесного явления.

Охваченный необычайным волнением Сергий прошёл в комнату, где сидел келейник, и сказал ему:

— Бодрствуй, брат, мы будем в сей час иметь чудо великое.

Михей прервал чтение, прислушался, посмотрел по сторонам.

Тишина.

Сверху раздался негромкий, заполняющий всё пространство, проникающий в душу голос:

— Се Царица Небесная грядет!

Сергий перекрестился. Сквозь наружную дверь проникал всё усиливающийся свет. Михеем овладело необъяснимое беспокойство. Не обладая совершенным духовным зрением, которого достиг Сергий, Михей не мог видеть и слышать всего, что происходило, душа его не выдержала. Михей упал и распростёрся на полу лицом вниз, закрыв глаза.

Очами веры прозрев совершающееся чудо, Сергий опустился на колени, склонился в земном поклоне.

Входная дверь распахнулась, всё залилось ярким светом, вошла Богородица. За ней следовали апостол Пётр — первый провозгласивший Христа мессией, пришедшим на землю дать людям Новое Учение, и апостол Иоанн Богослов, написавший «Откровение», в котором раскрыты тайны судеб мира. Все сияющие, как заря.

Богородица прикоснулась к Сергию рукою и ободрила его словами благодати:

— Не поражайся, избраниче Мой. Пришла Я посетить тебя, услышаны твои молитвы, известны деяния твои.

Сергий выпрямился, оставаясь на коленях. Душа его трепетала, сильное душевное волнение владело им, он благоговейно внимал речам Пресвятой Девы.

Богородица произнесла своё пророчество и стала невидимой. Свет постепенно исчез, только отблески огня в очаге мерцали на стенах кельи. Сергий продолжал стоять на коленях, изумлённый. Через некоторое время он пришёл в себя. Увидев Михея, лежащего на полу лицом вниз, поднялся и подошёл к нему.

— Встань, чадо моё.

Михей медленно поднялся, но тут же снова упал к ногам Сергия:

— Скажи, отче, Господа ради, что это было за чудное видение и свет несказанный? Душа моя едва не разделилась с телом.

— Подождём, чадо, и моя душа трепещет от этого видения.

Некоторое время оба молчали. Немного успокоившись, Сергий обратился к Михею:

— Сын мой, пойди пригласи Исаакия и Симона.

Михей удалился. Сергий, обратившись к образам Христа и Богородицы, крестился и шептал молитву.

Дверь в келью отворилась, вместе с морозным воздухом вошли Исаакий-молчальник, Симон-экклесиарх и Михей.

И поведал им Сергий о случившемся чудном видении, что явилась ему Величественная Пречистая Богородица в сопровождении апостолов Петра и Иоанна. И молвила Она, что услышаны его молитвы о судьбе Державы Русской — хранительницы чистоты Православной веры. Сообщила, что предстоят народу русскому беды немалые, но он сохранится. Сказала ещё, что благодатный Покров Её будет вечно простираться над землёй Русской, и что Троицкая обитель будет на Руси святым местом.

Исаакий и Симон, поражённые известием о чуде, некоторое время стояли молча, не в силах произнести хоть слово. От сильного душевного волнения на глазах у них выступили слёзы.

Наконец Симон едва слышно произнёс:

— Господи, счастье-то какое, услышаны молитвы наши.

— Надлежит нам, братья, проявлять более усердия в молитвах своих, — сказал Сергий. — Идти в народ надо, чтобы соединять всех крепчайшей истинной связью — верой Православной, истиной Божественной. Теперь, братья, пойдём в церковь, помолимся и вознесём глубокое благодарение Богу, славя Христа Бога и Его Пречистую Матерь.

В церкви Сергий и братья его духовные все вместе совершили молебное пение Богоматери. Игумен Сергий всю ночь в великом волнении внимал умом Божественному видению, которое было венцом его подвигов ещё здесь, на земле.

«Не гаданием, не в сонном видении, а наяву видел он Матерь Божию, как видел Её некогда Афанасий Афонский», — написано в Никоновской летописи.

Летом братьев обители постигла большая утрата, на Троицкой неделе скончался один из первых сподвижников Сергия, келарь Илия — старец добрый и послушный.

Год 1385

Князь Дмитрий приезжает в Троицкую обитель просить Сергия помирить его с князем Олегом.

Конец весны в обители был отмечен новой печалью. В мае месяце преставился кроткий ученик Сергия Михей. Под его руководством он взошёл на высокие ступени духовного совершенства — один из всех сподвижников Сергия удостоился присутствовать, когда Матерь Божия посетила великого старца.

В начале осени в обитель приехал Великий Князь Дмитрий. Его сопровождали бояре Никифор и Пантелеймон и дюжина дружинников. Спешно доложили игумену. Когда князь входил в ворота, открытые перед ним торопливым привратником, Сергий уже шёл навстречу гостям.

— Дмитрий Иванович, доставил ты нам нечаянную радость своим посещением, — с улыбкой сказал он, поздоровавшись и благословив князя. — Давно ты не был у нас.

— Давно, святый отче, давно. Всё дела да заботы бесконечные, грешен — времени не хватает подумать о вечном. Теперь вот Господь сподобил приехать. Хочу совершить молебен Господу и Пресвятой Богородице и вознести Им слово душевной благодарности с надеждой и упованием на будущее преуспевание в делах наших.

— Доброе слово молвишь, княже. Совет с Богом есть основа преуспевания во всех начинаниях, — сказал Сергий, и они медленно пошли по монастырским дорожкам, дружески беседуя и делясь новостями.

После службы в храме и трапезы князь в присутствии бояр и иноков, обращаясь к Сергию, приступил к главному:

— Отче, дозволь мне как христианину передать свой дар обители в знак заслуженной оценки труда иноков на благо Отечества.

— Благодарствую, князь, за доброту твою.

— Пусть принесут наш дар обители, — распорядился Дмитрий Иванович. Приближённый князя боярин Никифор поклонился и поспешил за ворота к дружинникам.

— Отче, есть у меня просьба великая, — князь с надеждой посмотрел на Сергия.

— Что ж, пойдём в келью, там ничто не отвлечёт нас от беседы, — ответил старец-игумен, мимоходом давая указание всегда находившемуся поблизости Никону: — Прими дар князя и позаботься, чтоб накормили дружинников.

В келье оба сели на лавки у стола, и Сергий приготовился выслушать дорогого гостя.

— А теперь, Дмитрий Иванович, поведай мне о заботах своих.

— Отче святый, — начал князь, — уж много лет Русь идёт к объединению княжеств в единую державу, и нет для неё другого пути.

— Объединение народов наших угодно Господу, Церковь Православная тебе в том главный помощник.

— Благодарствую, отче, за слова добрые. Без поддержки Церкви не справиться мне с противниками объединения, коих достаточно и среди бояр, и среди князей удельных. А о внешних врагах и говорить не приходится, они всегда готовы разорить державу нашу.

— Запад смотрит на земли русские, как голодный зверь. Пример тому — поход крымского царя Мамая, напавшего на Русь. Вера латинская видит в Православии своего главного врага, после Мамая придут другие. Посему у власти княжеской и власти церковной одна задача — объединить все народы наши в единую державу. Тогда никто не сможет одолеть силу русскую и сломить народы наши, у коих достаточно ума и трудолюбия, чтобы жить счастливо на своей земле. А Господь Бог и Пресвятая Богородица нам помогут.

Князь слушал, опустив голову. Внимательно, с участием глядя на него, Сергий спросил:

— Что гнетёт тебя, княже?

— Отче, покаяться я должен.

— Что ж, облегчи душу, расскажи.

— Пелена закрыла очи мои, туман опустился на душу. Чтоб взять непокорную Рязань под власть Москвы, я дважды ходил воевать земли Рязанские и дважды терпел поражение. По моей вине много полегло людей русских, молодых, здоровых, нужных для жизни мирной и защиты родной земли от врага внешнего. Понял я, отче, ошибку свою.

— Судьба человеческая решается на небесах, там и оценят все дела наши и рассудят по справедливости и по заслугам. Важно, князь, что ты сам осознал вину свою. Моли Господа простить тебя, а Он решит, как сочтёт правильным. Все мы в руках Господа Бога.

Князь с надеждой посмотрел на Сергия.

— Мириться мне надо, отче, с князем Рязанским Олегом Ивановичем. Мира я хочу не для спокойствия своего, а ради объединения земель наших, ради будущего народа нашего.

— Прискорбно, князь, что ранее ты не узрел того, а коль теперь решил мириться, отправляй послов к князю Олегу.

— Посылал я послов своих к нему для переговоров, однако вернулись они ни с чем. Теперь вся надежда на тебя, отче, прошу тебя, сходи на Рязань к князю Олегу просить его о вечном мире и о любви.

Подумав некоторое время, Сергий ответил:

— Много бед содеяли воины твои в земле Рязанской. Не верит тебе князь Олег. Что я скажу ему?

— Поклянусь я, отче, на иконах святых, что не буду более воевать против земли Рязанской, и князь Олег будет в уделе своём полным владетелем, лишь должен он признать власть князя Московского. Поклянусь я быть с князем Олегом в вечной дружбе и любви из рода в род, и в знак того согласен отдать любимую дочь свою Софию за сына его Фёдора. Передай, отче, Олегу Ивановичу моё раскаяние в прошлом недоверии к нему.

— Хорошо, Дмитрий Иванович, выполню я твою просьбу, пойду к князю Олегу.

— Если сие возможно, возьми с собой верных моих бояр, Никифора и Пантелеймона, что приехали со мной в обитель.

— Я согласен, княже. Однако теперь начинаются дожди, дороги размокнут, ехать трудно. Отложить это дело надобно. С первыми заморозками я буду на Москве, и оттуда отправимся с боярами, чтоб быть в Рязани перед Рождеством. Думаю в дни Рождественского поста, когда сердца верующих сильнее обычного устремляются к Богу, мы встретимся с князем Олегом.

— Добро, отче, буду ждать тебя в Москве.

— Теперь, князь, пойдём в храм, помолимся за успех дела нашего.

Год 1386

Бояре Никифор и Пантелеймон рассказывают князю Дмитрию об успешной поездке в Рязань.

Рязанский князь Олег уже много слышал о игумене Сергии. Ещё накануне Куликовской битвы, узнав, что Московский князь получил от игумена благословение, он не решился присоединиться к войску царя Мамая. Будучи мудрым человеком, князь Олег понимал неизбежность объединения разрозненных русских княжеств в единое государство и сам надеялся стать во главе его. После победы Московского князя Дмитрия на Куликовом поле князь Олег увидел, сколь велик стал авторитет Московского князя, и понял, что ему придётся отказаться от своей мечты и помириться с князем Дмитрием. Первым идти на примирение Олег не мог — не позволяла врождённая гордость, да и не мог найти благовидный повод для встречи. Оставалось ждать, что великодушный победитель царя Мамая сам сделает первый шаг и протянет ему руку, а главное надеяться на помощь Божию и просить о том всемилостивого Господа в своих молитвах.

Жизненный опыт подсказывал князю Олегу, что послом может быть игумен Сергий — миротворец для воюющих и злоумышляющих. Князь Олег ждал его, хотел видеть его своим гостем и получить его благословение. Поэтому появление в Рязани послов Московского князя во главе с игуменом Сергием не удивило и обрадовало его. Князь Олег встретил послов приветливо, но настороженно, сказывались многолетние напряженные отношения между княжествами. Кроткие увещевания Богомудрого Сергия смягчили душу сурового Рязанского князя, и он признался в своих добрых намерениях.

Выполнив свою миссию, игумен Сергий с боярами Никифором и Пантелеймоном вернулись в Москву только в январе.

Вечерело, мороз к ночи крепчал. Сергий, попросив бояр передать князю нижайший поклон, пошёл в Симонов монастырь, надеясь успеть на вечернюю службу. Никифор и Пантелеймон направились во дворец. Они спешили поведать великому князю об успешной поездке в Рязань.

Князь Дмитрий, стоя за аналоем, читал у себя в библиотеке. Рядом на подсвечнике горели свечи. В дверь заглянул придворный боярин:

— Дозволь, князь.

— Войди, — произнёс Дмитрий.

— Прибыли бояре Никифор и Пантелеймон, просят разрешения быть у тебя.

— Пусть войдут, давно жду их, — с нетерпением ответил князь.

Боярин удалился, и тут же вошли Никифор и Пантелеймон, уставшие и измученные, поклонились князю.

— Проходите, садитесь, други мои. Вижу, притомились в пути.

Князь сел у стола, бояре — на скамейку напротив. Дмитрию Ивановичу не терпелось узнать всё сразу, и он засыпал послов вопросами:

— Ну что? Когда прибыли? Где игумен Сергий, здоров ли? Как завершилось посольство ваше?

— Игумен Сергий, слава Богу, в добром здравии, — ответил Никифор, — пошёл в Симонов монастырь, сказывал, что молиться будет, как раз к вечерне успел. Утром завтра у тебя, княже, быть обещал. Просил не гневаться на него за то, что сегодня не пришёл.

Услышав о добром здравии Сергия, князь несколько успокоился. Он понял: раз игумен направился в Симонов монастырь, чтобы восстановить силы и спокойно помолиться перед встречей с ним, значит, переговоры прошли успешно.

— Слава Тебе, Господи. — Князь перекрестился. — Дай Бог здоровья заступнику нашему Сергию.

Бояре тоже перекрестились.

— Что в Рязани? — продолжал спрашивать князь.

Никифор стал рассказывать:

— Поначалу князь Олег встретил нас сурово и настороженно. Постепенно игумен Радонежский тихими и кроткими речами смягчил его душу. Мудрый старец напомнил ему поучение святого апостола Петра: «будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, — ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, — как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божие».

Тогда поняли мы, что князь Олег уже близок к тому, чтобы прекратить вражду с Москвой. Далее игумен Сергий благодатию, данной ему от Святого Духа, долго беседовал с князем о пользе души, о мире и любви. Устыдившись столь святого мужа, князь Олег усмирил свирепство своё, смягчившись душою, принял клятвы твои и взял с тобой вечный мир.

Князь, вздохнув с облегчением, перекрестился.

— Слава Тебе, Господи.

Посланцы принесли ещё одну ожидаемую и радостную новость:

— Просил князь Олег передать тебе нижайший поклон и благодарность за предложение поженить детей ваших, обещал по весне быть на Москве с сыном своим Фёдором и подписать с тобой договор о вечном мире.

— Добро, буду рад встретить их. Хорошую весть привезли вы мне.

— В том заслуга не наша, князь. Свершил дело сие игумен Сергий, — заметил Пантелеймон.

— То его заслуга, князь, — подтвердил Никифор.

— Честь ему и слава, и низкий поклон. С полным правом игумена Радонежского Сергия надобно именовать игуменом всея Руси и величать его возбранным воеводою земли Русской. Заслужил он сие деяниями своими. Спаси и сохрани его, Господи! — Переполненный благодарностью к великому старцу, князь истово перекрестился.

— Спасибо вам за вести добрые. Вы, я вижу, прямо с дороги, чай и дома не побывали?

— Не были, князь, — стараясь быть бодрым, ответил Пантелеймон.

— Идите теперь по домам, там жены и детки вас заждались. Отдыхайте. Все дела потом, нужны будете — гонцов пришлю.

— Благодарствуем, князь, — дружно ответили бояре и направились к выходу.

Князь проводил их до двери.

Год 1389

Сергий у постели больного князя Дмитрия. Указ о наследовании престола.

Первые дни мая были пасмурными, по небу ползли низкие тёмные облака, но дождя всё не было.

Сергий, Симон и Никон медленно шли по монастырской дорожке, обсуждая насущные дела. Возле кельи Сергия они остановились.

— Завтра на рассвете пойду на Москву, — сообщил Сергий.

— Что так скоро, отче? — поинтересовался Никон. — Ведь Ростовский архиепископ Фёдор теперь на Москве, и он обещал прислать гонца, коль князю худо станет.

— Не могу ждать, — ответил Сергий, — князь зовёт меня.

Слегка поклонившись друг другу, братья разошлись по своим кельям.

На третий день после этого разговора Сергий пришёл в Москву. Погода улучшилась, временами светило солнце. Не заходя в Симонов монастырь, как он это обычно делал, Радонежский игумен направился сразу во дворец князя. Едва он ступил во двор, к нему подошёл придворный боярин, поклонился:

— Отче, князь уже спрашивал о тебе, пойдём к нему.

Поднявшись на второй этаж, боярин и Сергий прошли через ряд комнат и вошли в покои князя. Почти все окна здесь были закрыты занавесками. Только одно оставалось открытым, и через него вливался тёплый весенний воздух

и солнечные лучи. Князь лежал на широкой постели, укрытый шерстяным покрывалом. На фоне тёмных с сединой волос, разбросанных на белой подушке, его лицо казалось совсем бледным, глаза были закрыты. У кровати, склонив головы, с печальными лицами кучкой собрались все одиннадцать детей князя, двоих из которых крестил Сергий. Рядом на табурете сидела Евдокия, осунувшаяся, с покрасневшими от бессонных ночей и слёз глазами. В стороне у окна стоял Фёдор и внимательно слушал монаха-лекаря, что-то говорившего ему тихим голосом. В прошлом году по просьбе великого князя Патриарх рукоположил Фёдора в сан архиепископа в Ростове, но при этом он оставался духовником князя.

Войдя первым, боярин подошёл к больному, нагнулся и тихо сказал:

— Князь, пришёл игумен Сергий.

Дмитрий Иванович открыл глаза.

— Слава Богу… Пусть подойдёт…

Сергий приблизился к ложу.

— Сядь, отче.

Сергий присел на табурет у изголовья.

Князь вздохнул, ненадолго прикрыл глаза, затем, глядя на Сергия, тихо молвил:

— Спасибо, отче, что пришёл. Вот, разболелись раны мои, и теперь ухожу в мир иной, подвожу итоги жизни.

Князь говорил с большим трудом, медленно произнося слова.

Евдокия всхлипнула и вытерла слезу. Князь повернул голову в сторону жены, попытался протянуть к ней руку. Поняв его жест, Евдокия накрыла её своей тёплой ладонью.

— Евдокиюшка, ты была для меня доброй и благочестивой женой, ты хорошая мать для деток наших, спасибо тебе, родная. — Немного помолчав, он добавил: — Прошу тебя, чти веру Православную, продолжи строительство храмов и монастырей, кое не успел я завершить… Береги детей наших, не делай меж ними раздора, люби их всех, научи их хранить веру нашу и укреплять Державу Русскую. — Некоторое время князь лежал молча, с закрытыми глазами, затем продолжил: — Прости меня, дорогая, не печалься о том, что я покидаю вас, такова воля Господа нашего.

Князь помолчал, отдыхая, затем обратился к детям:

— А вы, дети мои, живите за одно, слушайтесь матери своей во всём… Кому что даст она, то тому и есть, дети мои, из её воли не выступайте ни в чём. А который сын не станет слушать матери своей, на том не будет моего благословения… Вот я отхожу к Богу и вас поручаю Богу и матери вашей, под страхом её будьте всегда… Чтите и любите Бога… Бояр своих и народ свой любите, будьте справедливы и приветливы ко всем.

Дети шмыгали носами, смахивали слёзы. Князь прикрыл глаза.

Тишину нарушил Сергий:

— Дмитрий Иванович, сын мой…

Не открывая глаз, князь жестом прервал его и тихо произнёс:

— Погоди, отче, дай мне слово молвить, мало у меня времени осталось.

Все молча ждали. Открыв глаза, Дмитрий Иванович продолжил:

— Отче, после кончины моего воспитателя святителя Алексия ты стал мне наставником и руководителем. Вы оба были для меня опорой в делах трудных. И теперь я не знаю, где я выполнял вашу волю, а где вы были моими помощниками… Делал я для объединения Руси всё, что было в силах моих… Бог знает, смог бы я достигнуть успеха в этом великом деле, предоставленный самому себе, без поддержки Церкви… Допускал я ошибки, не всегда был прав, но вы всегда понимали меня и направляли на путь правильный. — Князь замолчал и закрыл глаза.

— Дмитрий Иванович… — снова попытался ответить ему Сергий, но еле заметным движением руки князь снова прервал его.

— Теперь, когда я ухожу в мир иной, единственное моё беспокойство о том, чтобы наследники мои не предали трудов предков наших и продолжили дело объединения Державы Русской, а не растаскивали её по уделам.

После недолгой паузы Сергий заметил:

— Властитель, разваливающий державу, — самый страшный враг для народа её.

— Посему, отче, — продолжал князь, — последовал я совету твоему и подготовил грамоту, коей навсегда заповедал своим детям и потомству своему, чтобы после отца великокняжеский престол наследовал старший сын его, помимо других лиц, старших в роде… Так установится новый порядок, не допускающий никаких споров со стороны братьев и родственников усопшего властителя… Отец Фёдор, — позвал князь, — дай грамоту.

Фёдор взял со стола грамоту и подал Сергию. Прочитав её, Сергий сказал:

— Думаю, Дмитрий Иванович, указ сей большую силу содержит. Укрепит он самодержавную власть на Руси. Только сильная единая власть убережёт Русскую державу от развала на отдельные княжества, защитит народы её от врагов и спасёт их от погибели.

— Прошу тебя, отче, скрепи своей подписью указ сей и возьми его в обитель свою на вечное хранение. — Князь говорил медленно, слова давались ему с большим трудом.

— Выполню я просьбу твою, Дмитрий Иванович, да помогут мне в том Господь и Пресвятая Богородица.

Сергий подошёл к столу и поставил на грамоте свою подпись.

Князь, не поднимая головы, искоса взглянул на Евдокию:

— Евдокиюшка, пойдите все, оставьте меня с отцом Сергием.

Первыми вышли архиепископ Фёдор и монах-лекарь, затем, нехотя, постоянно оборачиваясь на отца, стайкой вышли дети. Поцеловав мужа, следом вышла Евдокия.

Когда все удалились, Сергий подошёл к князю.

— Отче, исповедаться хочу я, — сказал князь совсем тихо.

На следующий день, 19 мая 1389 года, во цвете лет скончался Великий Князь Владимирский и Московский Дмитрий Иванович, названный ещё и Донским после победы на Куликовом поле.

Год 1390

Божественный огонь в алтаре.

Однажды в середине лета Сергий совершал Божественную Литургию. Служивший с ним экклесиарх Симон, муж испытанной добродетели, увидел, как небесный огонь сошел на Святые Тайны в минуту их освящения, как этот огонь ходил по святому престолу, озаряя весь алтарь, обвиваясь около святой трапезы и окружая всего Сергия. Когда игумен хотел причаститься Святых Тайн, Божественный огонь свился, «как бы некая чудная пелена», и вошёл внутрь святого потира. Сергий причастился сего огня «неопально, как древле купина, неопально горевшая». Все иноки в церкви молились, опустив головы, и не видели огня. Чудо сие видел только Симон и был чрезвычайно изумлён им. Его удивление заметил Сергий и после окончания службы спросил его:

— Чего так устрашился дух твой?

— Видел я Благодать Святого Духа, действующую с тобою, отче, — ответил Симон в волнении.

Сергий снова спросил:

— Что думаешь ты про видение сие?

— То есть одобрение праведной жизни твоей и вознаграждение духовное за труды твои, отче.

Сергий ещё раз внимательно посмотрел на Симона и сказал:

— Не говори никому о том, что видел, пока Господь не призовёт меня из этой жизни.

Симон поклонился игумену и молча вышел. Сергий же подошёл к алтарю и опустился на колени.

Выйдя из церкви, Сергий остановился на ступенях, ослеплённый ярким полуденным светом, и прикрыл глаза, наслаждаясь теплом солнечных лучей. Услышав шаги, он открыл глаза. К нему подошёл Никон, поклонился:

— Отче, нужно благословение твоё для дела весьма важного.

— Слушаю, сын мой.

— В Андрониковом монастыре, что на Москве, строится храм в честь Нерукотворного Спаса в память воинов, павших на поле Куликовом. Тамошний игумен Александр, будучи наслышан о способностях в иконописи иноков наших Феофана и Андрея, просит помочь ему и направить их для росписи храма. Благослови их, отче.

— Святой долг каждого служителя Христова делами своими прославлять Отца нашего Иисуса Христа. Я буду в церкви, помолюсь о них, попрошу Господа помочь детям нашим. А ты скажи Феофану и Андрею, пусть придут, я благословлю их на дело сие великое.

Сергий вернулся в церковь.

Кончина праведника

Передача управления обителью Никону. Заветы братьям. Завещание Сергия о месте его погребения. Кончина Сергия.

Великий Хранитель Руси активно трудился для сохранения нашей Родины и нашего народа столько лет, сколько ему было отпущено волей Господа нашего. В летописях только указано, что Преподобный и Богоносный отец наш игумен Сергий скончался осенью 25 сентября. Год кончины или 1391 или 1392, в зависимости от того какую систему нашего летоисчисления принимали летописцы.

В тот год в марте месяце стояла тёплая солнечная погода. Снег почти растаял, последние ручьи сбегали по склону в реку.

Сергию было уже за семьдесят лет, непрестанные труды сильно изнурили его тело, но дух был крепок и силён. Он никогда не пропускал ни одной службы Божией, подавая своим усердием великий пример молодым послушникам.

Однажды после службы он обратился к братии:

— Чада мои, душевный корабль мой, переплыв многотрудное житейское море, приближается к доброму пристанищу. Теперь мой путь ведёт меня к исходу из этой временной жизни. Вид смерти не страшит меня, потому что я готовился к ней всей своей жизнью, которую всю провёл в трудах и молитвах. По зову свыше я скоро уйду в мир иной. Назначено время моего отшествия к Богу, и надлежит мне ждать, когда я душу свою передам Господу. Для преодоления столь важной границы жизни должен я неторопливо подготовиться. Буду молиться в уединении и тишине, пребывая в безмолвии…

Поражённые неожиданным сообщением любимого отца и наставника, иноки с великой печалью взирали на него и внимательно слушали. Сергий продолжал:

— Управление обителью я передаю ученику моему Никону. Повелеваю ему усердно и праведно пасти стадо Христово, ибо придётся ему держать ответ не за одного себя, но за многих… Теперь же, дети мои духовные, желаю и заповедую вам идти тем же путём к Царствию Небесному, каким шёл я в продолжение всей своей жизни. Храните, чада мои, единомыслие друг с другом, соблюдайте чистоту душевную и телесную и любовь нелицемерную, удаляйтесь от злых и нечистых желаний. Соблюдайте слова и дела свои, делами вашими благими прославляйте Отца вашего; чему словом учите, то и делом делайте. Важнейшая личная заповедь каждого служителя Христова — постоянная помощь всем страждущим. Страннолюбия не забывайте, всегда помните эти слова апостола. Вот венец добродетелей, которые я, как бесценное сокровище, оставляю вам, своим возлюбленным чадам…

Иноки с болью сердечной внимали наставлениям своего любимого учителя, старались не пропустить и навсегда запомнить каждое его слово.

— И главное завещаю всем, — продолжал Сергий, — неизменно пребывать в Православии. Православие — это не только вера, это образ жизни народа русского и других народов, принявших его. Основанием всякого доброго дела, всякого доброго намерения, по учению слова Божия, есть вера Православная, основанная на учении Апостолов и святых Отцов, основой её является любовь к ближнему. — Немного помолчав, Сергий продолжал: — Братья мои, как те птицы прекрасные, что разлетались из обители нашей, продолжайте нести по Руси народу нашему слово Божие — учение Православное. Только выполняя заповеди Отца нашего, народ русский сохранит свою Родину — Русь. Многим неугодна и мешает вера Православная, объединяющая народ наш, будут у него и лжеучители, и лжевожди. По слову Апостола Петра: «Были и лжепророки в народе, как и у вас будут лжеучители, которые введут пагубные ереси и, отвергаясь искупившего их Господа, навлекут сами на себя скорую погибель. И многие последуют их разврату, и через них путь истины будет в поношении. И из любостяжания будут уловлять вас льстивыми словами; суд им давно готов, и погибель их не дремлет». Посему завещаю беречь чистоту веры Православной и передать то потомкам нашим. Пусть они знают, что долг православного христианина велит защищать свои святыни, своих близких, свой народ от злых сил, в каких бы обличиях они ни являлись. Родине нашей всемогущим промыслом Божиим предначертан свой исповеднический, мученический, жертвенный путь. Как говорит Апостол Павел: «мы неизвестны, но нас узнают, нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем». Народ русский своим великим трудом и терпением, с Божией помощью будет сохранён навечно. Аминь.

Все духовные чада Сергиевы стояли в печали, склонив головы, некоторые смахивали слёзы.

Сергий с любовью посмотрел на страдающих духовных детей своих и тихим голосом, стараясь утешить их, произнёс:

— Не скорбите, чада мои! Я отхожу к Богу, меня призывающему, и вас поручаю Всемогущему Господу и Пречистой Его Матери: Она будет вам прибежищем и стеною от стрел вражьих!..

Сергий повернулся к иконостасу и стал молиться. Иноки опустились на колени и молились вместе с ним.

Месяц сентябрь, день двадцать пятый

День был пасмурный, небо затянуло облаками, непрерывно моросил дождь. Все насельники обители, и старейшие, и совсем молодые послушники, молча стояли у кельи Сергия. По их лицам стекали дождевые капли, похожие на слёзы.

Дверь отворилась, на порог вышел Никон:

— Отче Сергий зовёт старейших братьев.

Только не было здесь тех старейших братьев, которые первыми пришли к нему и вместе с ним воздвигали обитель, молились и прославляли Господа, которых он сам проводил в последний путь, когда они уходили из этой временной жизни. Теперь их ученики и единомышленники, тоже ставшие старейшими, откликнулись на приглашение. Никон, Епифаний, Никодим, Елисей, Антоний, Игнатий вошли в келью и стали около постели игумена. На столе горели свечи, освещая их отца и учителя. Русые с проседью волосы и рыжеватая борода окаймляли его бледное лицо, натруженные многолетней тяжёлой работой руки лежали поверх укрывавшей его шерстяной накидки. Братья стояли молча.

Не поднимая головы, Сергий внимательно посмотрел на каждого, и каждый почувствовал в душе, что игумен в этот момент прощается именно с ним. Ничто не нарушало тишины, только за окном шелестел дождь.

Сергий тихим голосом произнёс:

— Не скорбите, братья мои духовные. Отхожу я к Богу, меня призывающему, и вас поручаю Всемогущему Господу и Пречистой Его Матери. Заповедую вам, схороните меня на общем кладбище вместе с прочими усопшими отцами и братьями, с которыми вместе я прошёл свой путь. — Сергий закрыл глаза, помолчал. — Прощайте, братья мои. Никон, останься, я хочу исповедаться и причаститься.

Братья перекрестились, поклонились и вышли, вытирая слёзы. Никон остался около Сергия.

День клонился к вечеру. По-прежнему моросил дождь, по-прежнему у кельи Сергия стояли иноки, и ближе к порогу — старейшие его сподвижники.

Дверь кельи отворилась, на порог вышел Никон. Из глаз его катились слёзы. Все с тревогой смотрели на него. Никон помолчал, укрощая душевную боль, справился с волнением и заговорил:

— После исповеди старец наш последний раз приподнялся, с глубоким благоговением вкусил от Чаши Христовой и вновь опустился на ложе. Весь исполненный благодатного утешения, он возвёл горе свои слезящиеся от радости очи, ещё раз простёр к Богу свои руки и тихо молвил «В руки Твои предаю дух мой, Господи!», и в дыхании сей молитвы отошёл чистою своею душою ко Господу, Которого от юности возлюбил…

Тяжкий стон прервал слова Никона. Братья знали, что момент этот неотвратим, но у каждого в глубине души ещё теплилась надежда на чудо. Скорбная весть легла на души братьев, погасив последнюю надежду. Печаль отразилась на лицах иноков, они тихо стояли, склонив головы.

Немного помолчав и смахнув слезу, Никон продолжал:

— Лишь только усопший праведник испустил последний вздох, несказанное благоухание разлилось по келье. Лицо его сияло небесным блаженством, смерть не посмела наложить свою мрачную печать на святолепный лик новопреставленного старца Божия. Царствие ему Небесное и вечная память.

Никон перекрестился. Все иноки крестились, вытирали слёзы. Потрясённые столь скорбной вестью и оцепенев от горя, братья молчали. Наконец печаль вырвалась наружу:

— Прости и благослови, отче и возлюбленный о Христе, — произнёс Епифаний, — ушёл ты туда, где ждёт тебя великая награда и воздаяние за все твои труды и подвиги, ушёл с миром ко Господу, Которого возлюбил.

— Оставил ты великое число учеников своих, разлетевшихся аки птицы по земле Русской сеять просвещение Православное, — промолвил Елисей. — Нет тебя больше с нами, остались мы все, как овцы без пастыря!

— Что есть наша жизнь, — продолжил Епифаний, — и наше существование в сравнении с подвигами и добродетелями святого? По сравнению с ними наша иноческая жизнь — ничто, наши молитвы, как призраки. Чему ты учил словом, то сам совершал на деле. Тебя же Бог прославил, кто может похвалу Его сокрыти? Кого из других святых Бог возлюбил столь же, сколько Сергия?

— О избранник Христа! — Антоний вытер слёзы. — Поминай стадо, тобою собранное, молись за нас, за детей твоих, ты имеешь дерзновение у Царя Небесного, не промолчи же, вопия за нас ко Господу! Помяни нас, недостойных, у Престола Вседержителя и не переставай молиться о нас Христу Богу, ибо тебе дана эта благодать.

Так оплакивали осиротевшие ученики своего Великого Учителя.

Молодой инок, стоявший недалеко от Никона, спросил его:

— Отче, поведай братии, где совершится погребение останков игумена нашего?

— Отец наш Сергий опять заповедал не погребать его в церкви, а положить на общем кладбище, вместе с прочими усопшими отцами и братьями.

— Когда братья ходили на Москву к Митрополиту Киприану, — тихо молвил Антоний, — они поведали ему, как завещал отец наш Сергий о месте его погребения. Тогда Митрополит Киприан, зная о завещании игумена, не затруднился благословить на погребение его в церкви, хотя сам он не желал того.

Громко, чтоб слышно было всем братьям, Никон ответил:

— Апостол Павел учит нас: «даже человеком утверждённого завещания никто не отменяет и не прибавляет к нему». Отец наш Сергий запретил погребать себя в церкви. Посему, следуя учению Апостола Павла и последней воле отца нашего Сергия, погребать его будем на общем монастырском кладбище. — Немного помолчав, Никон добавил: — Теперь я буду готовить усопшего к погребению, Епифаний поможет мне, а вы, братья, идите в церковь читать Евангелие и молитву по усопшему.

Перекрестившись, Никон и Епифаний вошли в келью. Все иноки, крестясь и шепча слова скорби, направились в церковь.

Воцарилась тишина, только с крыши кельи монотонно падали капли — небесные часы отсчитывали неумолимое время вечности.

Погребение святых останков Сергия совершилось 28 сентября, как он сам завещал, на общем монастырском кладбище вместе с прочими усопшими отцами и братьями. Провожали его к месту последнего упокоения князья и бояре, почтенные старцы, игумены, дьяконы из Москвы и других городов, множество иноков и несчётное число простых людей из разных весей земли Русской, кто со святыми иконами, кто со свечами, кто с кадилами.

Библиография

Список источников, использованных в работе над текстом

1. Житие и подвиги Богоносного отца нашего Сергия игумена Радонежского и всея России чудотворца/Сост. иеромонахом С., ныне Архимандритом Никоном. — 5-е изд., исп. и доп. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904 год.

2. Житие и чудеса Преподобного Сергия, игумена Радонежского, записанные преподобным Епифанием, иеромонахом Пахомием Логофетом и старцем Симоном Азарьеным. Сергиев Посад, 2001.

3. Толковая Библия, или комментарии на все книги св. писания Ветхого и Нового Завета. СпБ. 1904–1913. Второе издание выполнено в институте перевода Библии в Стокгольме в 1987 году, в связи с празднованием 1000-летия крещения Руси.

4. Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский. История Русской церкви, Т. 4.

5. Иоанн (Снычёв), митрополит. Русский узел. СпБ.: Царское дело, 2004.

6. Иоанн (Снычёв), митрополит. Русская симфония. СпБ.: Царское дело, 2007.

7. Ключевский В.О. Курс русской истории: в 10 т М.: Мысль, 1987–1990.

8. Карамзин Н.М. История государства Российского: в 4 кн., Книга II, Т. V, М., 1988.М., — (Репринтное воспроизведение издания 1842–1844 годов.)

9. Соловьёв С.М. Сочинения: в 18 (23) кн. Кн. 13, кн. 16. М.: Мысль, 1988–1995, (1998–2000).

10. Сказание о Мамаевом побоище/Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина XV века. М. Худ. лит., 1981.

11. Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. М., Л., 1955–1959.

12. Белявский М.Т.М.В. Ломоносов и основание Московского университета М.: МГУ, 1955.

13. Гумилёв Л.Н. От Руси к России. М: ACT, 2002.

14. Гумилёв Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М.: ACT, 2002.

15. Гумилёв Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия. М.: ACT, 2002.

16. Борисов Н.С. Сергий Радонежский. М.: Молодая гвардия, 2006.

17. Ярославль. Памятники архитектуры и искусства. Ярославль: Верхне-Волжское книжное издат., 1994.

18. Словарь русского языка XI–XVII вв. в 29 т. М.: Наука. 1975–2012…

19. Словарь русского языка, в 4 т./AH СССР, ред. А. П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 1981–1984.

20. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка, Т. 1–4. М.: Русский язык, 1989.

21. Улуханов И. С. О языке Древней Руси. М.: Наука, 1972.

22. Святая Русь./Энциклопедический словарь русской цивилизации. М.: Энциклопедия русской цивилизации, 2000.

23. Савельев Е.П. Древняя история казачества. М.: Вече, 2002

24. Сухоруков В.Д. История Войска Донского./журнал «Дон», 1988–1989.

25. Агафонов О. Казачьи Войска Российской империи.

26. Панова Т.Д., доктор исторических наук. Олицетворение средних веков. Просто Евдокея. Музей-заповедник «Московский Кремль».

Оглавление

Предисловие

Благословенное дитя

Год 1326

Год 1330

Год 1338

Год 1339

Год 1340

Год 1341

Год 1342

Год 1344

Год 1345

Год 1346

Год 1347

Год 1348

Год 1349

Год 1351

Год 1354

Год 1357

Год 1358

Год 1359

Год 1360

Год 1361

Год 1363

Год 1364

Год 1365

Год 1367

Год 1368

Год 1369

Год 1370

Год 1371

Год 1372

Год 1373

Год 1374

Год 1375

Год 1377

Год 1378

Год 1379

Год 1380

  Месяц август, день восемнадцатый

  Месяц август, день двадцатый

  Месяц август, день двадцать пятый

  Месяц сентябрь, день пятый

  Месяц сентябрь, день шестой

  Месяц сентябрь, день восьмой

  Месяц сентябрь, день одиннадцатый

  Месяц октябрь, день двадцать пятый

Год 1381

Год 1382

Год 1384

Год 1385

Год 1386

Год 1389

Год 1390

Кончина праведника

Библиография

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно