Принцесса Монако

От автора

На похоронах Грейс в 1982 году один из ее старых друзей, голливудский актер Джимми Стюарт, высказал то, что любой из присутствующих в церкви мог бы сказать на его месте:

— Я люблю Грейс Келли. Не потому, что она была княгиня^[1], не потому, что актриса, и даже не потому, что она была моим хорошим другом, а потому, что такой замечательной женщины, как она, я не встречал. Каждая моя встреча с Грейс Келли наполняла мою жизнь, так же как и вашу, нежным, теплым светом. И каждая такая встреча становилась для меня праздником.

За много лет до этого Фрэнк Синатра спел для нее в фильме «Высшее общество» (High Society) песню «Ты неподражаема» (You’re Sensational). И он был прав. Спустя годы после ее смерти он вновь оказался прав, признавшись друзьям: «Второй такой, как она, нет и не было».

Княгиня Монакская Грейс, урожденная Грейс Патриция Келли из Филадельфии, штат Пенсильвания, навсегда осталась в сердцах тех, кто ее знал.

Эта книга была первоначально написана в 1989 году в уникальном сотрудничестве с четырьмя людьми, которые любили ее больше всех: князь Ренье III, принц Альбер, принцессы Каролина и Стефания.

В последующие годы перед выходом в свет каждого нового издания я вносил в нее изменения. «Принцесса Монако» — последняя версия. И вполне очевидно, что эта книга неизменно посвящается:

Грейс (1929–1982) и Ренье (1923–2005),

а также Альберу, Каролине и Стефании

Ваши родители были неподражаемы.

Предисловие
Николь Кидман^[2]

Актрису Грейс Келли я знала по фильмам «Окно во двор» (Rear Window) и «Поймать вора» (To Catch a Thief), но княгиня Грейс была известна мне как сугубо официальное лицо, как героиня сказки, за которой все мы наблюдали издали. Я ничего не знала о ее детстве и трудной актерской карьере, о том, как молодая актриса пробивала себе путь в кино, пыталась найти себя и свое место в мире. Еще меньше знала о ее браке с князем Ренье и о том, какой была ее семейная жизнь.

Приступая к этой роли, я ощущала несоответствие между официальным образом Грейс — актрисы и княгини — и ее частной жизнью матери, жены, дочери. Больше всего меня интересовал вопрос: что скрывается за этой волшебной сказкой? Грейс сознательно оберегала свою личную жизнь от посторонних глаз, и я хотела воздать ей за это должное. И вместе с тем мне нужно было верно изобразить ее жизнь и ее переживания.

Когда артист должен сыграть реально существовавшего человека, в особенности столь знаменитого, как княгиня Грейс, его подстерегает одна опасность: он невольно начинает копировать или подражать своему герою. Я же стремилась совсем к другому. Поэтому я принялась читать все, что могла отыскать о ней. Изучала ее интервью. Смотрела фильмы с ее участием. Хотела постичь самую ее суть, чтобы по достоинству оценить ее личность и вместе с тем сделать роль выразительной. Я знала по опыту, что, вобрав в себя весь этот материал, впитав и усвоив его, я добьюсь того, что образ Грейс возникнет на экране почти помимо моей воли. В то же время меня всегда притягивала зыбкая грань между искусством и реальностью. Нередко эти сферы пересекаются. И в этой пограничной области художник может найти выразительные средства, которые перенесут нас в вымышленный мир фильма. Поясню, что я имею в виду. В фильме есть эпизоды, когда Грейс всеми силами пытается обрести королевское достоинство, и ее доверенное лицо, отец Такер, говорит ей, что ей следует отнестись к новым обязанностям так, словно она играет роль длиной в целую жизнь. Это ключевой момент фильма, потому что именно в эту минуту Грейс осознает, что она значит для Монако. Так я нашла ключ к пониманию этой женщины. Теперь я могла представить себе, как трудно ей было играть роль княгини. Как глава государства вы должны действовать, играть свою роль, но это не просто поступки или поведение, это ваша жизнь. В жизни нет ни декораций, ни отснятых кадров, которые могли бы подсказать вам, как себя вести. Грейс сумела решить непосильную задачу, связанную с самоидентификацией, найдя баланс между актрисой, матерью, женой и княгиней.

Это производит сильное впечатление.

Когда я узнала ее, меня поразило и то, как она была предана детям и мужу, как заботилась о семье. Ее детство прошло среди потомственной денежной аристократии Филадельфии. Затем была борьба за роли в кино и слава голливудской звезды. После чего на нее обрушилась еще бо?льшая слава плюс чарующий блеск Монако. И все же она осталась верна своим убеждениям, своей вере в то, что любовь — главная ценность в жизни. Любовь, сострадание и отзывчивость служили ей компасом на ее жизненном пути. Слава и богатство, как мы хорошо знаем, могут легко увести человека с пути истинного. И Грейс знала это как никто другой. Но она знала и более важные вещи, умела находить верные ориентиры и нередко обращалась к своему компасу в поисках правильного пути. Этот компас говорил ей: прислушивайся к своему сердцу. Люди тянулись к ней именно потому, что она всегда чутко прислушивалась к своему сердцу. Особенно сильно были привязаны к ней жители Монако. В 1956 году она приехала туда как актриса Грейс Келли, но в 1962 году, когда Альфред Хичкок попросил ее вернуться в кино и сыграть главную роль в «Марни» (Marnie) (этот эпизод — один из лейтмотивов нашего фильма), Грейс Келли была уже княгиней Грейс.

Небывалая метаморфоза, какой прежде не видел мир. Даже сегодня Грейс ощутимо присутствует в Монако. И режиссер фильма Оливье Даан часто повторял нам, что Грейс стала неотъемлемой частью Монако, а Монако — частью Грейс. Отныне они нераздельны. На мой взгляд, в этом есть нечто замечательное: человек, его краткое существование и место, где он жил, слились воедино.

И вместе с тем я ощущала некую пустоту.

Я познакомилась с Грейс, читая о ней, изучая ее и смотря фильмы с ее участием, и после близкого знакомства у меня возникло чувство утраты.

По моему глубокому убеждению, когда она погибла в 1982 году, мир потерял совершенно особую женщину.

Остается киноверсия ее жизни, где авторы позволили себе некоторые вольности в чисто кинематографических целях. Эта биография рассказывает о том, как все было на самом деле. Играя Грейс, я старалась передать ее очарование, исходившую от нее волшебную силу. А Джеффри Робинсон сохранил этот магнетизм в книге.

Надеюсь, вам понравится и то и другое.

Рассвет

В воздухе чувствуется легкая прохлада. Солнце только-только показалось над горизонтом. Вместе с небом море тоже постепенно меняет цвет с бледно-серого до пронзительно лазурного по мере того, как утро проникает во все уголки порта и высвечивает здание клубнично-розового цвета.

Оно высвечивает скалу Ле-Роше, что выдается в море рядом с портом. Именно здесь, охраняемый древними бастионами, стоит княжеский дворец. Оно освещает многоэтажные жилые дома вдоль авеню имени княгини Грейс, а также фешенебельный отрезок набережной, известный как Монте-Карло. Оно высвечивает старые виллы, выстроенные едва ли не одна над другой на склоне холма, глядящего на казино H?tel de Paris, Caf? de Paris и лазурные воды Средиземного моря.

В первые мгновения все кажется плоским, как будто все краски выцвели и поблекли.

Но утреннее солнце отбрасывает особый свет, какой можно увидеть лишь на юге Франции, особенно после того, как ночной мистраль разогнал облака. Он яркий, насыщенный, чистый, прозрачный как хрусталь. Этот свет приносит с собой буйство красок, и вы невольно говорите себе: на всей земле ничего подобного не увидеть.

Солнце застает дома врасплох, во мгновение ока омывая их бледным розовато-оранжевым светом. Но не успели вы его заметить, как его уже нет, он бесследно исчез. Теперь здания перед вами красные или желтые, некоторые — золотисто-чайного оттенка. Наверное, слово «золотой» здесь более чем уместно, учитывая стоимость местной недвижимости.

Постепенно над сотнями балконов раскрываются тенты — голубые, розовые, выцветшие красные — судя по всему, они пережили не одно лето, или ярко-желтые. Эти последние — явно новые.

К вокзалу подходит ночной поезд из Барселоны. Он следует в Италию через город Вентимилья. Голос с сильным акцентом объявляет: «Монте-Карло. Стоянка поезда две минуты. Монте-Карло».

На противоположных путях к станции подходит утренний поезд из Вентимильи. Он держит курс на Ниццу, Антиб и Канны. И диктор с тем же акцентом вновь объявляет: «Монте-Карло. Стоянка поезда две минуты. Монте-Карло».

В отелях Hermitage и H?tel de Paris уже начали разносить в номера завтрак, который стоит 40 долларов: крошечные круассаны в корзинке, кофе и апельсиновый сок.

Вдоль пляжа стрекочет одинокий вертолет.

В ресторане La Vigie, стоящем на утесе позади розовых оштукатуренных стен отеля Old Beach, уже начали накрывать шведский стол. Тем временем мимо на лодке с навесным мотором проплывает какой-то старик. Две женщины решили с утра пораньше искупаться. О чем-то разговаривая, они по-собачьи плывут к буйку.

Вдоль улицы, ведущей к Ле-Роше, садовники подстригают розовые кусты. Из порта неторопливо выплывает чья-то огромная яхта.

Полицейский в безукоризненно отутюженной красно-белой форме управляет уличным движением на Place d’Armes.

Некогда знаменитый теннисист позирует фотографу рядом с бассейном перед тем, как отправиться на корты теннисного клуба, чтобы следующие три часа отрабатывать там пресловутый закрытый удар.

Две довольно симпатичные молоденькие немки возвращаются из ночного клуба в свою крошечную однокомнатную квартиру.

Итальянский подросток стоит за барной стойкой в Moane, моет стаканы и слушает портативный радиоприемник, а его коллега-француз ставит перевернутые стулья на столы, чтобы помыть пол.

Немолодой мужчина в синем рабочем халате пылесосит ковры в казино.

Пожилая женщина в черном идет по узким улочкам Ле-Роше к собору Непорочного Зачатия, который местные жители именуют собором Святого Николая.

Квартал пуст, если не считать одинокого полицейского, который медленно прохаживается перед Океанографическим музеем, и священника в черной рясе, решившего отдохнуть перед мессой на ступеньках собора.

Пожилая женщина в черном кивает священнику и входит под темные своды собора. Здесь она крестится, что-то бормочет себе под нос и спешит мимо алтаря к двум мраморным плитам.

На одной написано RAINIERIVS III.

На другой — GRATIA PATRICIA.

Женщина осеняет себя крестным знамением, останавливается, потом выходит из церкви и быстро идет к площади перед дворцом.

Вход во дворец охраняют два карабинера, третий стоит рядом с небольшой боковой дверью, четвертый прохаживается по улице, где тяжелая черная цепь не дает парковать машины.

Пожилая женщина в черном останавливается в конце улицы и смотрит на дворец. Увидев над ним княжеский штандарт, она кивает и снова крестится.

Пролог

С ее места за рабочим столом в довольно просторном кабинете на верхнем этаже дворцовой башни открывался вид на яхты в гавани и невысокую скалу по другую сторону под названием Монте-Карло.

Эту комнату княгиня отделала в бледно-зеленых и бледно-желтых тонах. В середине — внушительных размеров диван, привезенный из Филадельфии. По обе стороны от него заваленные журналами столики.

Здесь повсюду фотографии ее семьи в серебряных рамках — на ее рабочем столе, на журнальных столиках, на полках. На стенах — картины и рисунки. Самое любимое полотно — огромный пейзаж Нью-Йорка, выполненный маслом.

И вот, глядя на пустой лист бумаги, думая о письме, которое ей не хочется, но предстоит писать, женщина, которая распрощалась с голливудской славой актрисы Грейс Келли, чтобы стать княгиней Монакской Грейс, взяла ручку и своим четким, аккуратным почерком вывела сверху: «18 июня 1962 года».

Это было начало.

«Дорогой Хич», — продолжила она.

Неужели прошло уже двенадцать лет?

В 1950 году она, начинающая актриса, живущая в Нью-Йорке, получила предложение от студии Twentieth Century Fox пройти черно-белую пробу на роль, которую так и не получила.

Однако пробу увидел режиссер Фред Циммерман и через два года пригласил ее на роль в фильме «Ровно в полдень» (High Noon), где ее партнером стал знаменитый Гэри Купер.

Это была ее первая большая роль в кино.

И хотя зрителям понравилась красивая молодая актриса, «Оскар» за лучшую роль достался все-таки Гэри Куперу. Имя Грейс Келли даже не значилось на афише. В рецензии, опубликованной в The New York Times, ее имя было упомянуто лишь вскользь.

Ту черно-белую пробу посмотрел режиссер Джон Форд и решил, что в Грейс чувствуется «воспитание, утонченность и аристократизм». Он убедил руководство студии MGM привезти начинающую актрису в Лос-Анджелес на пробу для фильма «Могамбо» (Mogambo), который он собирался снимать в Африке с участием Кларка Гейбла и Авы Гарднер.

Роль была ее, если она хотела, а Грейс хотела, однако на MGM потребовали, чтобы в таком случае она подписала контракт на семь лет. Студия обязалась платить Грейс 850 долларов в неделю — для многих по тем временам огромные деньги, хотя по голливудским меркам сумма была весьма скромной.

Грейс довольно долго сопротивлялась и даже добилась двух существенных уступок. Поднять расценки на MGM отказались, однако согласились, что раз в два года Грейс может брать отпуск, чтобы поработать в театре. От нее также не требовалось перебираться в Калифорнию, она могла оставаться в Нью-Йорке.

— На студии все страшно упрямы, — призналась она. — Когда им что-то нужно, они своего добьются.

С этими словами она взяла чью-то ручку и поставила свое имя на бланке вылета. Самолет, который должен был доставить ее в Африку, уже стоял готовый к взлету.

Тем временем пробу 1950 года увидел Альфред Хичкок и решил, что Грейс — это «скрытый под снегом вулкан».

Она писала: «У меня сердце разрывается при мысли о том, что я должна отказаться от этого фильма».

Она впервые призналась в этом кому-то еще, кроме собственного мужа.

Англичанин Альфред Хичкок перебрался в Голливуд в 1939 году и только-только получил американское гражданство. В середине 50-х годов он имел лысину, был обладателем внушительного брюшка и зычного голоса, а также занимал первую строчку в списке голливудских режиссеров, снимая фильмы, которые теперь считаются классикой кинематографа: «Завороженный» (Spellbound) с участием Ингрид Бергман и Грегори Пека, «Спасательная шлюпка» (Lifeboat) по Джону Стейнбеку с участием Кэри Гранта и Джоан Фонтейн, «Дурная слава» (Notorious) с Кэри Грантом, Ингрид Бергман и Клодом Рейнсом.

Когда он пригласил Грейс сыграть в паре с Рэем Милландом в триллере «В случае убийства набирайте «М» (Dial M for Murder), он сделал то, что до него не додумался сделать ни один режиссер, — он поставил Грейс на пьедестал и сделал из нее звезду.

И вот теперь она писала: «Я так волнуюсь при мысли о съемках и о том, что буду вновь работать с вами —», — против обыкновения ставя вместо точек тире.

Снимая фильм «В случае убийства набирайте «М», Хичкок без устали рассказывал ей о своей новой картине «Окно во двор» с участием Джимми Стюарта. Энтузиазм Хичкока был столь заразителен, что, когда подошло время, Грейс отказалась сняться в паре с Марлоном Брандо в фильме «В порту» (On The Waterfront). Заменившая ее Ева Мари Сейнт получила за эту роль «Оскар». Грейс предпочла снова сняться у Хичкока.

Она писала: «При личной встрече я бы хотела объяснить все причины, поскольку сделать это в письме или через посредника нелегко».

После этого она в очередной раз снялась у Хичкока в фильме «Поймать вора». На этот раз партнером Грейс стал Кэри Грант, а съемки проходили на Французской Ривьере. Фильм имел успех, благодаря чему Грейс в следующем году вернулась во Францию для участия в Каннском кинофестивале. Именно здесь она и познакомилась с Ренье.

Шел 1955 год.

— Став женой Ренье, — говорила она тогда, — я вышла замуж за человека, а не за то, что он символизировал или кем он был. Я влюбилась в него, не задумываясь ни о чем другом.

Однако это «что-то другое» было чем-то особенным, и семь лет спустя волшебная сказка, начавшаяся во время их первой встречи в Монако, все еще продолжалась.

В свой кабинет Грейс приходила каждое утро, хотя не обязательно проводила там весь день. Иногда она приходила раньше, иногда позже и оставалась там сколько хотела, в зависимости от количества дел. Но даже в те дни, когда она не заглядывала туда, она была очень занята, поскольку Ренье возложил на нее массу обязанностей.

Она уже провела обустройство дворца — а это был колоссальный труд. Старое здание следовало заново покрасить, обставить новой мебелью, перегородкой поделить детскую комнату на две, чтобы у каждого ребенка был свой уголок. Еще до того, как с ремонтом было покончено, Грейс возглавила монакское общество Красного Креста, стала президентом местного клуба садоводов и принимала личное участие во всех официальных культурных мероприятиях княжества. Кроме того, на ней лежало дворцовое хозяйство: она должна была контролировать внушительный штат прислуги и закупки. Грейс лично составляла меню для семьи, следила за тем, чтобы они с Ренье не набирали лишний вес, а дети получали здоровое, сбалансированное питание.

— Знаете, как меня называет муж? — однажды призналась друзьям Грейс. — Координатор домашних дел. Словно я член кабинета министров.

Грейс Келли всё делала основательно, потому что не привыкла работать спустя рукава. Вскоре это стало понятно всем.

Приехав в Монако, где у нее не было ни одной знакомой души, кроме Ренье, оказавшись оторванной от дома, — причем в то время, когда телефонная связь оставляла желать лучшего, — не зная ни слова по-французски, она, разумеется, столкнулась с трудностями. Но прошло время, и она освоилась в роли княгини Грейс.

А этот год начался так удачно!

Дочери Каролине было 5 лет, сыну Альберу — в семье его звали Альби — 4. Мужу, которого она звала Рей, недавно исполнилось 39. Это была крепкая, счастливая семья. Ренье говорил с детьми по-французски, она сама — по-английски, в результате Каролина и Альби росли, зная два языка. Постепенно ее собственный французский тоже улучшился, и она даже выступала перед публикой по-французски, хотя так и не избавилась от американского акцента.

Затем у нее случился выкидыш. А на следующий год — еще один.

В это время президент Франции Шарль де Голль вновь начал угрожать Ренье, что примет жесткие меры против французских граждан, живущих в Монако и уклоняющихся от уплаты налогов.

Трения на этой почве возникали между ними и раньше. Ренье неизменно считал свое княжество независимым от Франции, как было прописано в соответствующих договорах. На сей раз де Голль, невзирая на официальные документы, решил положить этому конец.

Грейс своими глазами видела, какое давление оказывает на ее мужа французский президент. И вот теперь возникла новая проблема — с Хичкоком.

Уехав из Голливуда в Европу, Грейс не теряла с ним связи и всегда помнила, что именно он сделал из нее звезду.

— Хич научил меня всему, что касается кино, — говорила она. — Благодаря ему мне стало понятно, что сцены убийства нужно снимать как любовные сцены, а любовные сцены — как сцены убийства.

В конце 1961 года Альфред Хичкок работал над новой картиной «Марни», где главную мужскую роль должен был сыграть Шон Коннери — новая восходящая звезда. Красивый шотландец недавно снялся в роли Джеймса Бонда в фильме «Доктор Ноу» (Dr. No), побившем все рекорды кассовых сборов. В роли героини нового фильма Хичкок видел только Грейс.

Хичкок любил работать со знакомыми актерами. Например, он четыре раза приглашал Кэри Гранта и Джимми Стюарта, трижды — Ингрид Бергман. И вот теперь ему в четвертый раз понадобилась Грейс Келли.

Для нее это означало вернуться в кино. И сама Грейс, и даже Ренье считали честью приглашение вновь сняться у самого Хичкока.

Правда, было одно но. Хичкок любил Грейс за качество, которое он называл «сексуальной элегантностью», и хотел, чтобы она вернулась на экран в роли фригидной клептоманки, которую насилует собственный муж.

Никто не сомневался, что актриса Грейс Келли могла бы сняться в такой роли, но княгиня Грейс?

Грейс и Ренье обсуждали эту щекотливую тему. Оба честно высказали свои опасения. Но как только она убедила себя, что все будет хорошо, а Ренье согласился с ней, она написала Хичкоку, что дает согласие.

В марте Хичкок объявил, что Грейс Келли возвращается в кино. Новость произвела фурор.

Сначала на MGM заявили, что они не допустят этого, поскольку Грейс до сих пор связана с ними контрактными обязательствами.

В глазах студийного начальства, выйдя замуж за Ренье и уехав в Европу, Грейс нарушила условия контракта, и потому ей прекратили платить жалованье. И вот теперь крючкотворы-юристы утверждали, что, поскольку она считалась временно уволенной без жалованья после истечения контракта, тот якобы остается в силе. Так что если она намерена сняться в кино, то должна сделать это на студии MGM или же Хичкок обязан выкупить ее контракт.

И это было только начало.

Хотя адвокаты Грейс в Штатах и юристы Хичкока пришли к выводу, что на MGM мутят воду, — в заявлении студии было сказано, что там относятся к этому вопросу серьезно, «исходя из собственных интересов», — граждане Монако смотрели на все иначе.

Прибывшая в 1956 году в Монако двадцатишестилетняя звезда по имени Грейс Келли за эти годы успела превратиться в тридцатидвухлетнюю мать двоих детей и первую леди княжества.

Голливудские актрисы снимались в кино, княгини Монако — нет.

Грейс писала: «Как досадно, что все складывается именно так, и мне, право, жаль…»

К концу своей карьеры в Голливуде Грейс даже не пыталась скрывать, что готова покинуть мир кино.

— Когда я пять лет назад оказалась в Голливуде, — заявила она репортеру во время съемок «Высшего общества», — я должна была приходить в гримерную в восемь утра. В процессе съемок это время сдвинулось на полчаса назад — до половины восьмого. Каждый день я вижу Джоан Кроуфорд, которая приходит в гримерную к пяти, а Лоретта Янг к четырем. Я не смогу себя уважать, если я останусь там, где меня заставляют подниматься с постели ни свет ни заря, а потом часами готовиться, чтобы предстать перед камерой.

Впрочем, это была не единственная ее претензия к фабрике грез.

Порой она говорила, что ненавидит Голливуд. «Там у меня много знакомых, но почти нет друзей». Иногда называла Голливуд «безжалостным местом». «Не знаю другого места в мире, где люди так часто страдали бы от нервных срывов, где столько алкоголиков, неврастеников и просто несчастных людей».

Однако бывали дни, когда Голливуд вызывал у нее улыбку. «На публику здесь привыкли строить из себя святош, на самом же деле здесь грешник на грешнике».

И все же никто из тех, кто знал ее близко, ни на минуту не сомневались, что в душе она надеялась в один прекрасный день вернуться в кино.

Теперь у нее появилась такая возможность.

Она писала: «Спасибо тебе, дорогой Хич, за твое понимание и поддержку. Мне так больно, что я вынуждена разочаровать тебя».

В Голливуде ни для кого не было секретом, что Хичкок называл актеров «скотами».

Грейс писала дальше: «Мне также неприятна мысль, что есть немало другого скота, который сыграл бы эту роль не хуже меня, — несмотря на то, что я остаюсь в числе твоих священных коров».

Перечитав письмо, она в самом конце добавила: «Глубоко любящая тебя», подчеркнув при этом слова «любящая», и поставила подпись «Грейс».

Так в кинокарьере Грейс Келли была поставлена последняя точка.

1
Рождение Грейс

Их нельзя было не узнать. Кого угодно, только не эту пару.

Как ни пытались они сохранять анонимность, кто-нибудь непременно их узнавал, кто-то знал их по имени.

Однажды вечером в Лондоне, пообедав с друзьями в японском ресторане, Грейс попросила официанта вызвать такси. Когда машина прибыла, они с Ренье и еще одна пара сели в нее. Но не успели они сесть в автомобиль, как водитель расхохотался и покатывался от смеха всю дорогу, пока они ехали в отель Connaught, где Грейс и Ренье вышли. Продолжая хихикать, водитель покатил дальше, в Челси, куда должен был доставить вторую чету.

Те наконец не выдержали и спросили:

— В чем дело? Что смешного?

— Да этот япошка, что остановил меня. Я никак не мог взять в толк, что ему от меня нужно. А все потому, что он твердил как попугай: «Клей с керри, Клей с керри». И кто садится ко мне в такси? Грейс Келли.

Джон Брендон Келли, девятый ребенок в семье из десяти детей, был крепкого телосложения, драчлив, а позднее большой любитель выпить и приударить за женщинами. Как и многие другие дети иммигрантов, он поставил цель выбиться из бедности, разбогатеть и проложить себе путь к американской мечте.

Его родители, родом из графства Майо, приехали из Ирландии в Нью-Йорк, не имея ни гроша за душой, одни лишь большие надежды. Джон Б., которого обычно называли Джеком, появился на свет в 1890 году в Ист-Фоллз, рабочем районе Филадельфии, где жили выходцы из Ирландии. Начиная с 9 лет, чтобы помочь семье прокормиться, он подрабатывал после школы на местных фабриках по производству ковров. Спустя три года он забросил школу и пошел работать подмастерьем каменщика у одного из старших братьев, который к тому времени открыл собственное строительное дело.

Но Джеку был предначертан успех иного рода. От природы упрямый, он умел добиваться поставленных целей и вскоре обнаружил у себя талант к спортивной гребле. Натренировав за годы работы на стройке спину и руки, он начал заниматься греблей на реке Скулкилл и вскоре стал первоклассным гребцом.

Вернувшись по окончании Первой мировой войны в 1918 году домой, он и его товарищи по гребному клубу посвятили следующие два года подготовке к соревнованиям, сначала к участию в знаменитой Хенлейской регате, а затем к Олимпийским играм, которые должны были состояться в Антверпене. Увы, за два дня до запланированного отъезда в Европу Келли получил телеграмму: «Заявка на участие отклонена». Это был ответ оргкомитета Хенлейской регаты.

Согласно официальной версии, причиной отказа стало то, что в 1905 году гребной клуб Vesper, к которому принадлежал Келли, отказался от статуса «любительского», обратившись для участия в Хенлейской регате за финансовой помощью к спонсорам. Даже в 1920 году этот запрет все еще продолжал действовать.

Келли смотрел на ситуацию иначе.

Отказ оргкомитета он воспринял как личное оскорбление и всю жизнь считал, что решение было продиктовано совершенно иными мотивами, нежели статус его клуба. Видимо, англичане возмутились тем, что он, еще недавно простой работяга, посмел мечтать о том, чтобы соревноваться в Хенли с британскими аристократами.

Его месть английским снобам вскоре стала легендой американского спорта.

Он не только победил лучшую британскую пару во время Олимпийских игр, став обладателем двух золотых медалей, но и воспитал себе достойную смену в лице сына. Джон-младший дважды, в 1947 и 1949 годах, отомстил за отца, выиграв на Хенлейской регате золото.

Вот как описывал Джека его хороший знакомый Франклин Рузвельт: «второго такого красавца я не встречал». Джеку Келли было не занимать внешней привлекательности и чувства юмора. До последних дней жизни он был в хорошей физической форме. Он привык бесстрашно добиваться своего, питал слабость к красивым женщинам и страстно интересовался политикой.

В 1919 году он занял у двух своих братьев 2500 долларов, чтобы основать строительную компанию «Келли. Кирпичные работы». К 1935 году она достигла такого успеха, что он воспользовался ею в качестве трамплина для выдвижения на пост мэра. И хотя выборы он проиграл и больше никогда в выборных гонках не участвовал, в 1936 году он подумывал о том, чтобы выдвинуть свою кандидатуру в сенат, а до 1940 года возглавлял филадельфийский комитет Демократической партии. Более того, Джек Келли до конца своих дней оставался влиятельной фигурой в политической жизни Филадельфии.

Что неудивительно, ибо Келли-старший имел в городе братской любви хорошие связи. Практически все здания в центре города, построенные с середины 20-х до середины 50-х годов XX века, были возведены при участии его строительной фирмы.

В 1924 году Джек женился на Маргарет Майер, с которой был знаком почти девять лет. Дочь немецких иммигрантов, она выросла в лютеранской семье в немецком квартале Филадельфии.

В ее семье говорили по-немецки, и, когда Маргарет вышла замуж, в воспитании собственных детей она строго следовала правилам прусской дисциплины, составлявшей важную часть ее собственной юности. Маргарет беспрекословно слушались все. Даже Джек, и тот не смел ей перечить.

Хотя мать настаивала, чтобы дети учились говорить по-немецки, они его так ненавидели, что при первой же возможности прятали учебники. Тем более что в 30-х годах изучение немецкого могло быть истолковано как отсутствие патриотизма.

В юности Маргарет была так хороша собой, что даже работала фотомоделью в иллюстрированном журнале. Потом в течение двух лет обучалась в Университете Темпла, где получила диплом преподавателя физкультуры. Она стала первой женщиной — преподавательницей физической культуры в Университете штата Пенсильвания.

Чтобы выйти замуж за Джека, Маргарет перешла в католичество и вскоре родила их первого ребенка, Пегги. За старшей дочерью последовал Джон-младший, или, как его называли в семье, Келл. Грейс родилась через два года после брата, 12 ноября 1929 года. Четвертым, и последним, ребенком была Лизанна, появившаяся на свет в 1933 году.

Маргарет, она же Ма Келли, стремилась к строгому порядку всегда и во всем, планировала каждый день с точностью до минуты. Определенное время отводилось на завтрак, на то, чтобы послушать радио, позаниматься игрой на фортепьяно. Спать ложились всегда в одно и то же время. Ма Келли правила жизнью семьи железной рукой, и ее слово было для всех закон.

Спустя годы Каролина, Альбер и Стефания имели возможность познакомиться с ней, когда проводили в Америке летние каникулы в летнем доме на Уэсли-авеню в Оушн-Сити, штат Нью-Джерси.

Грейс и Ренье привозили детей в гости к бабушке, а заодно повидать своих американских кузенов. За обедом Ма Келли восседала во главе стола. Если Ренье наклонялся над столом слишком низко, она хватала вилку и, тыча ею в него, кричала «Локти!», требуя, чтобы он немедленно убрал их со стола.

Семейство Келли обитало в кирпичном особняке из пятнадцати комнат по адресу 3901, Генри-авеню, в престижном районе Филадельфии, который назывался Джермантаун — «Немецкий город».

Именно здесь и родилась Грейс.

По словам матери, Грейс росла счастливым ребенком, хотя в детстве страдала приступами астмы, у нее постоянно болели то уши, то горло. В результате она довольно много времени проводила дома, в постели, и от нечего делать пристрастилась к чтению. Оно оставалось ее любимым занятием всю жизнь.

Для Джека и его супруги на шкале ценностей спорт занимал третье место после религии и школы. Келл — почти точная копия отца — победил не только во время регаты в Хенли. Он также выиграл бронзовую медаль в одиночной гребле на Олимпийских играх 1956 года. Пегги, любимица отца, принимала участие в соревнованиях по плаванию.

Лизанна, младшая в семье, которой прощалось почти все, была самой спортивной из трех сестер и выигрывала соревнования по плаванию. Грейс играла в теннис, была капитаном школьной команды по хоккею на траве, плавала и ныряла, но все же по части выдающихся спортивных достижений сильно уступала остальным детям. Не такая хорошенькая, как Пегги и Лизанна, не такая шумная и общительная, как ее брат, Грейс была типичным средним ребенком, привыкшим замыкаться в своей скорлупе.

Зато она была любимицей «Форди» и спустя годы с теплотой вспоминала свою детскую дружбу с ним.

Годфри Форд работал у Келли мастером на все руки. Добродушный чернокожий американец, он провел рядом с ними всю свою жизнь, был всей душой предан им. На его глазах выросли их дети. Он состарился у них на глазах. Грейс обожала рассказывать про него всевозможные байки. Например, когда летом все семейство перебиралось в Оушн-Сити, остальные дети предпочитали ехать вместе с родителями. И только Грейс ездила в стареньком пикапе вместе с Форди.

Ма Келли вечно переживала, как бы по дороге не случилось аварии, однако Грейс неизменно садилась вместе с Форди в кабину. В кузов грузили домашний скарб и кое-что из мебели. Случалось, по пути к морю вещи вываливались на дорогу, так что путь до летнего дома занимал вдвое больше времени. Зато сколько потом было смеха, шуток, рассказов! Хотя Ма Келли об этом не догадывалась, Форди иногда разрешал Грейс сесть за руль.

Форди, по всей видимости, был первым, кто сказал Грейс, что ей вовсе не обязательно быть такой же спортсменкой, как ее сестры.

Поскольку Ма Келли придерживалась в воспитании детей строгих принципов, Грейс отправили учиться в частную школу Рейвенхилл в Ист-Фоллз. Это была приходская школа, в которой всем заправляли монахини: поддерживали строгую дисциплину и прививали ученицам хорошие манеры. Когда ей исполнилось 12, Грейс убедила мать, что ей больше подходит школа Стивенс с ее менее жесткими правилами. Мать прислушалась, и Грейс поменяла место учебы.

Примерно в это же время она начала жаловаться на то, что не родилась мальчиком.

Как позднее объясняла сама Грейс, влияние на нее отца было огромным. Джек Келли любил читать детям нотации. «Ничто не дается в жизни просто так», — говаривал он. Грейс выросла в убеждении, что все хорошее в жизни нужно заработать, причем упорным трудом.

В 40-х годах девочкам-подросткам было трудно выбиться в люди, потому что настоящие профессиональные возможности были открыты только юношам.

— Мой отец был лидером, — говорила Грейс. — За ним нужно было следовать, чего бы вам это ни стоило. А следовать за ним было легче, если вы были мальчиком, а не девочкой.

Правда, при этом она добавляла, что иметь такого отца, как Джек, из которого энергия била ключом, — великое счастье.

Грейс частично унаследовала это отцовское качество. Посмотрев выступление русского балета, она стала посещать балетный класс и брать уроки игры на фортепьяно. Одно время будущая княгиня Монако подумывала о том, чтобы стать профессиональной балериной.

А потом она открыла для себя театральные подмостки.

В двенадцать лет она дебютировала в местном театре Ист-Фоллз в спектакле «Не корми зверей». После этого появилась в постановке «Крикни «караул!» и к великому своему восторгу получила приглашение принять участие в спектакле «Факелоносцы» (The Torch Bearers) по пьесе своего дяди драматурга Джорджа Келли.

Грейс окончила школу в июне 1947 года и подала документы в Беннингтон-колледж в штате Вермонт. Увы, ей никогда не давалась математика и точные науки, а именно они в первую очередь требовались в колледже, и ее не приняли.

Пытаясь определиться, что делать в будущем, Грейс посещала ряд курсов в Темплском университете и в конце концов решила попытать счастья на сцене. Для этого она переехала в Нью-Йорк, где поселилась в «Барбизонке», своего рода пансионе благородных девиц, а главное, поступила в Американскую академию актерского искусства.

Джеку было нелегко смириться с тем, что Грейс, которой только что исполнилось 18, выпорхнула из родного гнезда и отправилась в большой город в поисках удачи и славы.

Его собственная сестра Грейс, в честь которой была названа средняя дочь, тоже когда-то мечтала стать актрисой. Однако родители твердо сказали «нет», и ее актерская карьера закончилась, даже не начавшись. В ту пору благовоспитанные барышни не шли на сцену.

Как позднее сказала сама Грейс: «Тетушка ошиблась с поколением. Мне в этом плане повезло больше».

Кроме того, с отцовской стороны у Грейс было два дяди, которым удалось осуществить мечту о театре. Уолтер Келли, много старше ее отца, был странствующим комедиантом и в молодости пользовался скромным успехом, изображая комического персонажа по прозвищу Виргинский судья. На заре американского кинематографа он уехал в Голливуд, но дальше водевиля не продвинулся. Уолтер умер в 1938 году, когда Грейс было 9 лет.

Грейс росла, зная, что один ее дядя был «на подмостках», и истории про дядю Уолтера постоянно возникали в разговорах за обеденным столом. Дяде Джорджу повезло больше.

Он был непосредственно старшим братом Джека, хотя трудно представить себе столь не похожие друг на друга характеры. Если Джек был спортсменом и прочно стоял на земле, то Джордж был мечтателем. Он рано начал свою карьеру в театре сначала как актер, позднее как драматург. Он был крестным отцом Грейс в профессии. Если кто и оказал на нее влияние, так это дядя Джордж.

В 1926 году Джордж Келли удостоился Пулитцеровской премии за пьесу «Жена Крейга» (Craig’s Wife). Ее успех в конечном итоге привел его в Голливуд, где он получил место сценариста на киностудии MGM. И хотя впоследствии он не создал ничего, равного по силе его ранним произведениям, тот факт, что ее дядя работал в Голливуде, раскрыл перед Грейс двери в мире кино.

Например, оказалось не лишним, что для прослушивания в Американской академии актерского искусства Грейс выбрала отрывок из дядюшкиной пьесы «Факелоносцы».

Два следующих года она обучалась дикции и сценическому движению. Постепенно она сумела преодолеть природную застенчивость и научилась изображать характер своих персонажей. Она изучала импровизацию и знаменитую систему Станиславского, «метод», как ее называли в Америке. Многое из того, что ей приходилось делать, наверняка повергло бы в ужас ее родителей. Например, она отправлялась в ночлежки Бауэри, где наблюдала за опустившимися личностями, чтобы потом самой сыграть алкогольное опьянение. Проводила часы в нью-йоркском зоопарке, наблюдая за движениями животных.

Она любила вспоминать: «Это было единственное место, где я должна была играть ламу».

Когда она жила в «Барбизонке», молодые люди, целыми днями толпившиеся в фойе, называли этот пансион не иначе как «Амазонка», поскольку редко кто из обитательниц пансиона мог хотя бы отдаленно сравниться по красоте с Грейс Келли. Кто-то из подружек предложил ей немного подработать фотомоделью. Грейс поначалу отказалась, зная, что об этом подумают ее родители, однако затем позволила себя уговорить.

Накануне своего девятнадцатилетия она подписала контракт с небольшим агентством, которое обязалось найти для нее работу за 7 долларов в час. По тем временам это были неплохие деньги, особенно если учесть, что большинство получали 1 доллар, а то и меньше.

Как и следовало ожидать, родители были недовольны.

Однако прошло не так много времени, и милая блондинка, — «девушка из дома напротив», как часто ее называли, — стала неотъемлемой частью американских рекламных кампаний. Грейс рекламировала зубную пасту, сигареты, шампунь от перхоти, кремы для ухода за кожей, инсектициды и несколько сортов пива. Вскоре ее гонорар составлял 25 долларов в час, а к тому времени, когда она окончила Американскую академию актерского искусства, ей платили 400 долларов в неделю, причем позировала она для журналов мод и рекламных роликов.

Могла ли она стать одной из самых знаменитых нью-йоркских моделей — это другой вопрос. Весь фокус в том, что быть моделью — не совсем то же самое, что быть актрисой. Она же хотела быть именно актрисой.

И вот теперь она ходила по бродвейским театрам на прослушивания. Время от времени ей говорили: «Не звоните нам, мы вам сами перезвоним». Грейс сполна хлебнула тех унижений, что выпадают на долю начинающих актеров и актрис: она выстаивала длинные очереди, ее просили прочесть десять строк, а останавливали уже через две, и голос из глубины темного зала произносил: «Следующий, пожалуйста».

Несмотря на родство с Джорджем Келли, она на своей шкуре вынесла испытания, через которые проходят все начинающие лицедеи, научилась стойко воспринимать отказы. Независимо от фамилии, она — при всей своей невинной голубоглазой внешности, — была слишком высока, чтобы играть маленьких девочек. И все же Грейс не отступилась и продолжала поиски до тех пор, пока не вмешался дядя Джордж. Это он помог ей получить первую профессиональную роль.

Шел 1949 год. Театр округа Бак в Нью-Хоуп, штат Пенсильвания, решил поставить в летнем сезоне его пьесу «Факелоносцы».

Дядя Джордж предложил на главную роль Грейс, однако поставил условие: роль она получит вовсе не потому, что приходится ему племянницей. Впоследствии он всегда утверждал, что Грейс получила приглашение потому, что, по мнению режиссера, эта роль идеально подходила для нее. И хотя играла Грейс средне, она старалась, и ее старания оценили по достоинству: она получила приглашение сыграть в еще одном спектакле — «Наследница» (The Heiress).

На этот раз роль ей удалась. Лестные отзывы в местной прессе помогли ей пройти кинопробу.

В 1950 году режиссер Грегори Ратофф снимал фильм «Такси» (Taxi). Он подумал, что Грейс могла бы сыграть в нем роль молодой ирландской иммигрантки. Грейс прошла кинопробу, но роль не получила. Правда, тогда она и представить не могла, что эта кинопроба изменит всю ее жизнь.

Грейс не была обескуражена отказом и продолжала обивать пороги театров, участвовала в прослушиваниях, пока наконец не получила роль дочери Реймонда Масси в бродвейском спектакле по пьесе Августа Стриндберга «Отец» (The Father). Ее партнер Масси был высок ростом, так что на сей раз трудность была не в том, что она чересчур высока для сцены. Дело было в газете The New York Times.

В целом отзыв на ее игру был положительный. В рецензии ее назвали «очаровательной и гибкой», зато самого Масси театральный критик разнес в пух и прах. Увы, влияние газеты на зрительское мнение в те дни было столь велико, что спектакль сняли через два месяца.

Остаток зимы и всю весну Грейс бегала с одного прослушивания на другое, подрабатывала, позируя для рекламы, но как актриса предложений не получала.

Время и удача — важные составляющие любой карьеры; в ее случае их сочетание было идеальным. Она оказалась в нужное время в нужном месте: в начале 50-х годов в Нью-Йорке появилось телевидение, которое быстро стало ареной для начинающих актеров и актрис.

Не сумев получить роль на Бродвее, Грейс начала регулярно появляться в телепостановках, которые в ту пору пользовались огромным успехом у зрителей. В течение двух с половиной лет она приняла участие в 60-ти телеспектаклях, которые шли в прямом эфире.

Затем в 1951 году, когда она начала делать карьеру на телевидении, ей предложили первую роль в кино в фильме под названием «Четырнадцать часов» (Fourteen Hours).

Фильм был основан на реальных событиях: некий молодой человек 14 часов простоял на карнизе здания, угрожая спрыгнуть вниз. Актерский состав был неплохой: Ричард Бейсхарт, Барбара Бел Геддес, Пол Дуглас, Дебра Пейджит, Агнес Мурхед, Джеффри Хантер и Ховард да Сильва. Фильм не имел кассового успеха и не прибавил Грейс популярности.

И тут вновь вмешался дядя Джордж.

Тем летом, когда Грейс выступала на подмостках театра округа Бак, Джордж позвонил своему другу продюсеру Ганту Гейтеру и предложил посмотреть Грейс. В целом Гейтер остался доволен, по крайней мере, счел, что Грейс «неплоха». Кроме того, он знал, что, пригласив ее, окажет Джорджу Келли услугу. И Гейтер дал ей работу: роль в пьесе под названием «Александр» (Alexander), премьера которой должна была состояться в Олбани. Героиня Грейс была хороша собой, но, по мнению нью-йоркских критиков, «слишком холодна». Именно это качество и сделало из нее в будущем кинозвезду.

Еще в Олбани Гейтер разглядел ее возможности и сказал Грейс следующее:

— Когда мы вернемся в Нью-Йорк, эта роль останется за тобой.

Спустя годы он вспоминал:

— Грейс, эта милая симпатичная девушка, превратилась в потрясающую женщину. Лично меня больше всего поражал в ней ее трезвый ум. Она была воплощением здравого смысла. Задолго до ее замужества, если я работал над спектаклем и мне требовалась помощь, я спрашивал, не может ли она приехать и посмотреть, чем мне можно помочь. Если ей что-то не нравилось, она взамен предлагала что-то свое. У нее было просто потрясающее чутье.

Гейтер еще не успел перевезти спектакль из Олбани на Бродвей, как Грейс неожиданно позвонили из Голливуда и сообщили, что голливудский продюсер Стенли Крамер хотел бы снять ее в вестерне «Ровно в полдень». Режиссер картины — Фред Циммерман.

Именно Циммерман видел пробу 1950 года. Грейс прошла прослушивание, получила роль и бо?льшую часть лета 1951 года провела в Колорадо. К осени картина была готова.

Хотя сейчас этот фильм считается классикой большого кино, роль Эми Кейн не принесла Грейс славы. Наверное, не в последнюю очередь потому, что в фильме ее затмил Гэри Купер, игравший шерифа и получивший за эту роль «Оскар». Когда съемки были окончены, в Голливуде Грейс холодно сказали «спасибо» и вручили билет до Нью-Йорка.

Грейс вернулась в свою квартирку в доме номер 200 на 66-й улице. Она снова пошла работать на телевидение, а также обивала пороги театров в надежде получить роль на Бродвее.

Затем, как и в прошлый раз, совершенно неожиданно ей позвонили из Голливуда. На этот раз звонил продюсер Сэм Цимбалист и режиссер Джон Форд, чтобы предложить женскую роль второго плана в картине, которую они собирались снимать в Африке. Фильм назывался «Могамбо».

Грейс решила, что их внимание привлекла ее роль в картине «Ровно в полдень». Увы, она ошибалась. Совершенно случайно Цимбалист и Форд увидели ее пробу 1950 года и, посмотрев, решили пригласить ее.

Грейс жаждала сняться в этом фильме и позднее объясняла почему.

— Меня интересовали три вещи: Джон Форд, Кларк Гейбл и возможность за счет студии увидеть Африку. Если бы «Могамбо» снимался в Аризоне, я бы отказалась.

Роль холодной как лед «другой женщины» принесла ей в тот год номинацию на «Оскар» в категории «лучшая актриса второго плана»

Единственным камнем преткновения стал контракт, подписать который у нее потребовали на MGM.

Как только вопрос был улажен, Грейс вместе с Кларком Гейблом и Авой Гарднер улетела в Кению. Кларку предстояло сыграть белого охотника — роль, впервые сыгранная им в фильме «Красная пыль» (Red Dust). Главную женскую роль в фильме играла Ава Гарднер.

Со свойственной ей скромностью Грейс неизменно считала свой успех заслугой Форда, который, по ее словам, многому ее научил в киноискусстве. По словам Грейс, Форд знал, как сильно он может давить на актеров, не переходя при этом некой незримой границы, за которой они не могли бы раскрыть свои возможности.

И хотя «Оскар» Грейс не получила — он достался Донне Рид, — теперь, стоило кому-то произнести имя Грейс Келли, как говоривший тотчас же добавлял: «кинозвезда».

Правда, скорее не звезда, а восходящая звездочка, ибо она еще не сыграла в своем по-настоящему звездном фильме.

И тут появился Альфред Хичкок.

Хотя в картине «Ровно в полдень» Грейс показалась ему похожей на серую мышку, он помнил ее кинопробу и сумел разглядеть в ней «дар к сдерживанию эмоций». Именно поэтому он пригласил ее вместе с Рэем Милландом сняться в фильме «В случае убийства набирайте «М».

Так было положено начало их плодотворному сотрудничеству. Хичкок умел работать с Грейс Келли, как никто другой. Тогда же у нее начался роман с Милландом, в результате которого Милланд чуть не ушел от жены. Эта история попала в заголовки газет. Хичкок не терял времени даром и вслед за первым фильмом с участием Грейс Келли принялся за второй. В картине «Окно во двор» партнером Грейс стал Джимми Стюарт. Затем последовала «Деревенская девушка» (The Country Girl) с Бингом Кросби и Уильямом Холденом.

По странной иронии продюсер, решивший поставить «Деревенскую девушку» на Бродвее, в свое время отклонил кандидатуру Грейс на ту самую роль, которая позднее принесла ей «Оскар».

Так Грейс, которая еще совсем недавно рекламировала зубную пасту и инсектициды, стала звездой американского экрана — большого и малого.

Целое поколение юных американок середины 50-х годов подражали ей. Они одевались как она, носили ту же прическу, что и она, разговаривали как она. Если вам выпало в те годы быть хорошенькой девочкой-подростком, лучшим комплиментом для вас были слова: «Ты похожа на Грейс Келли».

На студии MGM, связавшей Грейс контрактом на съемки «Могамбо», довольно потирали руки: товар по имени Грейс Келли резко подскочил в цене. На MGM ее сняли в фильме «Зеленый огонь» (Green Fire) со Стюартом Грейнджером, но, как только перестали работать кинокамеры, MGM могла и дальше стричь купоны, сдавая Грейс напрокат другим студиям.

Так, например, ее сдали напрокат студии Paramount для участия в фильме «Мосты у Токо-Ри» (The Bridge at Toko-Ri) с участием Билла Холдена и Фредерика Марча, и в третий раз Альфреду Хичкоку, снимавшему триллер «Поймать вора» с участием Кэри Гранта.

Съемки фильма проходили на юге Франции. Грейс впервые увидела Монако. Здесь они снимали знаменитую сцену, в которой они с Грантом ехали на машине вдоль Большого карниза. Не успел Хичкок завершить работу над фильмом, как на MGM объявили, что следующий фильм с участием Грейс Келли — «Приключения Квентина Аутворла», где она будет сниматься вместе с Робертом Тейлором.

Прочитав сценарий, она прониклась отвращением к будущему фильму.

Роль, которую ей прочила студия, сводилась лишь к смене нарядов, высокой шляпе и восторженным взглядам, адресованным Роберту Тейлору. Грейс заявила, что отказывается сниматься в этой картине.

В ответ ей было сказано, что отказаться она никак не может, поскольку связана условиями контракта. В наказание MGM временно перестала выплачивать ей жалованье. Если она будет упираться и дальше, то ее хорошенько проучат: она вообще не сможет сниматься в кино.

Неожиданно ее карьера уперлась в «кирпичную стену» вроде тех, что строил ее отец.

2
Застенчивый человек

Около десяти лет — с окончания Второй мировой войны до 1955 года — монакский князь Ренье III считался самым завидным женихом в мире.

Все признавали, что князь был хорош собой. Он правил пусть крошечной, но все же своей страной. А еще все считали, что он наверняка богат. И женщина, на которой он рано или поздно женится, станет княгиней. Неудивительно, что его осаждали со всех сторон. Причем на каждом званом обеде он оказывался рядом с молодой женщиной, у которой почему-то не было кавалера.

По собственному признанию, Ренье вскоре перестал посещать званые обеды.

Поссорившись с дедом в конце Второй мировой войны, Ренье купил небольшую виллу в Сен-Жан-Кап-Ферра, в той части полуострова, что обращена на Вильфранш. Вилла стояла в маленькой бухте, поэтому обошлась ему очень дорого. Большого сада здесь не было, зато можно было купаться в относительном уединении.

На этой вилле Ренье жил холостяком. Взойдя на престол, рабочие дни он обычно проводил во дворце, а на загородную виллу приезжал по выходным. Это место было ему дорого тем, что почти шесть лет он прожил здесь со своей подругой Жизель Паскаль.

Они познакомились, когда он был студентом в Монпелье. Она была актрисой и приехала в Монпелье из Парижа для участия в постановке местного театра. Они были ровесниками. Жизель родилась в Каннах, так что оба были родом с берегов Средиземного моря. Летом они вместе ходили под парусом, зимой катались на лыжах. Время шло, и вскоре все начали говорить о том, что им пора пожениться.

Увы, этого не произошло. Пресса решила, что этот брак невозможен: жители Монако якобы никогда не простят князю, если тот женится на актрисе.

Потом появилась история о том, что Национальный совет не дал согласия на брак Ренье и мадемуазель Паскаль, поскольку она была дочерью цветочницы, а значит, далеко не голубых кровей. Впрочем, это не имело большого значения, равно как и сообщение о том, что Грейс Келли была дочерью каменщика.

Наконец стали поговаривать, что Ренье и Жизель не могут сочетаться браком по причине бесплодия потенциальной невесты. Национальный совет якобы пригрозил Ренье, что, если тот не произведет на свет наследника, он, совет, оставляет за собой право передать княжество под протекторат Франции.

Все это было сущей ерундой.

— У нас просто не было причин связывать себя узами брака, — признавался Ренье много лет спустя. — Мы прожили вместе шесть лет, и все было прекрасно, но вскоре мы оба почувствовали, что устали. Наш роман кончился сам собой. Не думаю, что кто-то из нас лелеял мечты о браке. Пока наши отношения складывались хорошо, они нас устраивали. А потом в один прекрасный день все закончилось.

Тем не менее оба переживали разрыв. Спустя годы Жизель выйдет замуж и родит ребенка, чем положит конец домыслам о бесплодии, которое якобы помешало ей стать княгиней Монакской.

Что касается Ренье, ему хотелось побыть одному и на какое-то время уехать из Монако. В конце концов он взошел на борт корабля и поплыл в Конакри, расположенную во Французской Гвинее, на западном берегу Африки.

— У меня был небольшой «ситроен», который я поставил на палубе, — рассказывал Ренье, — чтобы, как только мы пристанем к берегу, я мог бы отправиться на нем в глубь страны. Мой тогдашний слуга Коки был родом из деревни Канкан, которая располагалась примерно в 600 километрах от побережья. Отправляясь в поездку, мы должны были купить ему жену. Всей суммы на покупку у него не было, и я ссудил ему остаток, заплатив за половину жены. В общем, мы приехали туда и выбрали женщину, которая ему понравилась.

Он дал ее родителям коз, овец и бусы и договорился, что к Рождеству его невеста прибудет в Монако. Когда же к назначенному сроку она так и не появилась, мы оба начали волноваться. Спустя несколько месяцев мы узнали, что мать продала ее кому-то другому, кто предложил больше денег. Мы же остались ни с чем, и оба сильно расстроились по этому поводу.

Ренье провел в Африке несколько месяцев, как говорят французы, «сменил обстановку». И когда готов был вернуться домой, подобно Ною, наполнил свой ковчег всякой живностью.

— Я купил пару страусов, трех шимпанзе, нескольких бабуинов и даже несколько крокодилов. Этих «красавцев» мы упаковали в ящики и должны были каждый день поливать водой, чтобы у них не треснула кожа. Мои помощники построили на корме хижину, в которую мы поместили наших животных. Я с удовольствием собственноручно кормил их каждый день, но поскольку никто из моей команды не желал убирать за ними, то всю обратную дорогу это делал я на пару с моим другом. Причем каждый день.

Ренье только-только освоился с повадками животных, когда его корабль остановился на заправку в Дакаре.

— Два бабуина вырвались на волю, сбежав из хижины. Представляете, какое это было зрелище, когда мы гонялись за ними по всему порту. Посмотреть на корабль, полный зверей, пришли толпы народа.

Вернувшись в Монако, Ренье вновь стал объектом внимания многочисленных сватов. Найти ему невесту взялся даже Аристотель Онассис.

Убежденный в том, что Ренье подойдет только кто-то особенный, Онассис огляделся по сторонам и остановил свой выбор на Мэрилин Монро. И тотчас принялся плести интриги. Вскоре слухи с подачи самого Онассиса, уверенного в том, что это ускорит дело, просочились в газеты. Однако Ренье и Мэрилин не проявили взаимного интереса.

Более того, они даже ни разу не встретились.

— Вы даже не представляете, каким застенчивым он был в те дни, — говорил Халиль эль-Хури, сын первого президента Ливана.

Эль-Хури впервые побывал в Монако весной 1950 года, и по обычаю отправился во дворец, чтобы оставить свое имя в официальной гостевой книге. Спустя несколько часов ему позвонил начальник протокола и сказал, что князь хотел бы пригласить его завтра на чай.

— Я пришел во дворец, и мы сидели вдвоем, Ренье и я, два молодых и очень застенчивых человека, причем оба чувствовали себя жутко скованно. Мы поговорили о том о сем, после чего князь поинтересовался, сколько мне лет. Я сказал ему, и тогда он ответил: «Мне столько же». Тогда он спросил, когда я родился, и тут выяснилось, что мы родились не просто в один год, а в один день с разницей в четыре-пять часов. Это сломало все барьеры между нами.

Их дружба длилась всю жизнь, однако крепла постепенно, чему на первых порах содействовала переписка.

Вновь рассказывает эль-Хури:

— Мы с ним обменивались важными письмами. Думаю, для таких людей, как мы, это единственный способ открыто общаться друг с другом, прячась при этом за собственную робость. Я уверен, именно так и было, потому что в молодости Ренье был страшно застенчив.

Вторым человеком, хорошо понимавшим эту особенность Ренье, был веселый священник ирландско-американского происхождения, который навсегда изменил его жизнь.

Фрэнсису Такеру из городка Уилмингтон, штат Делавэр, было уже за 60, и он говорил с сильным ирландским акцентом. Он был исповедником Ренье и отчетливей всех видел не только то, как подействовал на Ренье разрыв с Жизель Паскаль, но и то, что он усилил давление общества, требовавшего, чтобы Ренье наконец нашел себе подходящую невесту.

Священник пообещал посодействовать.

— Отец Такер был истинный энтузиаст, — с нежностью вспоминал Ренье. — Он не мешкая брался за дела, которые считал правильными. Помню, как он однажды пытался организовать духовой оркестр из приходских ребят. Он купил им форму и музыкальные инструменты. Увы, большинство из них пришли на репетиции от силы пару раз, на этом всё и кончилось. Но, по крайней мере, он пытался их чем-то занять. Когда он хотел что-то сделать, он это делал. У него ко всему был энергичный, деловой подход. Это не всегда нравилось епископу, но отец Такер был приставлен ко мне непосредственно Ватиканом, в то время как епископ Монакский — кардиналом Франции. Так что отец Такер знал, что епископ ему не указ, и на него можно не обращать внимания.

К середине 50-х годов остроумный, изобретательный и исключительно преданный отец Такер взял на себя роль Купидона. Единственная трудность заключалась в том, что он не знал, как обставить встречу, чтобы та переросла в любовный роман.

Не имея подобного опыта, он искал помощи у Господа. И до последнего дня своей жизни был убежден, что Господь услышал его молитвы и устроил так, что на студии MGM временно приостановили контракт с актрисой Грейс Келли.

3
Роман у всех на виду

Один монегаск, путешествуя по Южной Америке, на небольшом пограничном пункте переходил границу из Аргентины в Парагвай. Увидев его, пограничник сказал:

— No esta bueno.

Житель Монако его не понял и уточнил, что, собственно, нехорошо.

— Мой паспорт в полном порядке, — добавил он.

Пограничник тем временем жестикулировал, делая какие-то знаки, из которых можно было предположить, что он никогда не слышал о таком государстве, как княжество Монако.

Тогда монегаск попытался объяснить ему, что это такое.

Пограничник, похоже, не собирался его выслушивать и продолжал твердить:

— No esta bueno.

Монегаск перепробовал все, чтобы убедить пограничника в том, что страна под названием «Монако» существует.

— Монако, — раз за разом повторял он и в конце концов крикнул по слогам: — Мо-на-ко!

И тогда в голове пограничника как будто вспыхнула лампочка, и его физиономия озарилась улыбкой.

— А, Грейс Келли!

Руперт Аллан впервые увидел Грейс весной 1952 года в лифте лондонского отеля Savoy. Редактор калифорнийской версии журнала Look, Аллан всю зиму провел в Англии, координируя подготовку материалов на тему коронации королевы Елизаветы.

Вернувшись во второй половине дня в отель, он вошел в лифт и в буквальном смысле столкнулся со старым приятелем, который только что прилетел из Кении. Аллан поинтересовался, что тот делает в Лондоне. Друг объяснил, что он заведует службой пропаганды на студии MGM и отвечает за съемки «Могамбо». Рядом с приятелем Аллана стояла не слишком броская, хотя и хорошенькая молодая блондинка в темных очках.

Аллан вежливо улыбнулся ей.

— Познакомься, — сказал его приятель, — это звезда нашего фильма, Грейс Келли.

В бежевом свитере, твидовой юбке, туфлях на низком каблуке, без всякой косметики, лишь с ниткой жемчуга на шее, она поразила Аллана своим непритязательным видом. На него как будто смотрела девушка с обложки журнала Country Life.

Разумеется, он слышал о ней, читал посвященные ей материалы, однако, никак не мог понять, как эта женщина в лифте может быть той самой актрисой, вокруг которой после выхода на экраны фильма «Ровно в полдень» возник такой ажиотаж.

Спустя несколько дней Аллан вновь столкнулся с Грейс на воскресной вечеринке, которую устраивала Ава Гарднер.

Съемочная группа «Могамбо» переместилась из Африки в Лондон, где должны были проходить павильонные съемки. В Лондоне Гарднер сняла дом недалеко от Марбл-Арч. В доме было слишком мало стульев, и в конце концов все устроились на полу — ели и пили, а тем временем секретарша Авы Гарднер рассказывала историю, которая сильно всех позабавила.

Однажды вечером в Найроби Гарднер и ее секретарь услышали, что в частном клубе рядом с их отелем будет показана пантомима. Поскольку заняться было нечем, обе женщины отправились в клуб. Увы, внутрь их не пустили на том основании, что они пришли одни, без кавалеров, нарушив правила клуба.

Пылая праведным гневом, женщины вернулись в отель, откуда Гарднер принялась названивать в клуб, выдавая себя за секретаршу Кларка Гейбла. Мол, она и мистер Гейбл хотели бы сегодня вечером увидеть пантомиму в обществе еще шестерых гостей. На что метрдотель ответил, что будет рад видеть в своем клубе мистера Гейбла. Гарднер сказала, что сейчас мистер Гейбл обедает со своими гостями и появится в клубе, как только обед окончится.

Метрдотель ответил, что зарезервирует для них места в первом ряду, и добавил, что, пока Гейбл не придет, пантомиму начинать не будут. После чего Ава Гарднер и ее секретарша легли спать. Когда Гейбл узнал об этом, возмущению его не было предела. А вот Грейс нашла этот случай комичным, и они с Алланом хохотали над ним весь вечер.

Вернувшись в Калифорнию, Аллан в разговоре с главным редактором журнала Look обмолвился, что познакомился с Грейс Келли. Тогда редактор поручил ему сделать о ней материал. Надо сказать, что Аллан был совсем не похож на среднего голливудского репортера. Наделенный шармом истинного южанина, он быстро расположил к себе будущую княгиню Грейс.

Когда материал был опубликован, Грейс призналась Аллану, что это лучший материал про нее. Более того, статья так понравилась читателям журнала, что Аллана попросили сделать еще одно интервью с актрисой. Читателям оно тоже понравилось, и тогда ему поручили третий материал. Это сотрудничество в конечном итоге вылилось в дружбу.

Поскольку Грейс приезжала в Калифорнию лишь на съемки, свободного времени у нее там не было, а то немногое, которым располагала, она проводила в обществе Аллана, который вскоре стал ее главным доверенным лицом.

Тем временем Аллан сделался чем-то вроде неофициального представителя Голливуда на Каннском кинофестивале. Он не только получил образование во Франции и бегло говорил по-французски, но и какое-то время по заданию Американской киноассоциации работал в Париже, где ему, кроме всего прочего, поручили курировать участие в фестивале американского кино.

К середине 1950-х годов участие американцев в Каннском фестивале было более чем скромным. Во время фестиваля 1953 года папарацци подкараулили Роберта Митчема и убедили его попозировать с одной молодой восходящей кинозвездой. Ничего не подозревающий Митчем согласился. Он и его восходящая звезда гуляли по набережной в сопровождении толпы фотографов. Потом она встала напротив него и, обернувшись к фотографам, дабы убедиться, что те готовы, быстро сбросила с себя платье. Митчем машинально попытался прикрыть ей грудь. Это фото обошло весь мир.

Как потом выяснилось, мэром Канн в ту пору был член коммунистической партии Франции. А поскольку в Голливуде еще была свежа память о недавней охоте на ведьм, инициированной сенатором Маккарти, никто из деятелей американского кино не хотел быть замешанным ни в чем, что могло быть пусть отдаленно воспринято как антиамериканская деятельность.

Организаторы фестиваля, которым не хватало участия американских звезд, попросили Руперта Аллана раздобыть им хотя бы одну «звезду». Он сказал, что попытается. Тогда ему было сказано, что устроители фестиваля хотели бы видеть на фестивале 1955 года Грейс Келли. После конфликта с MGM она все еще находилась в «подвешенном состоянии», и Аллан позвонил ей в Нью-Йорк и спросил, не хочет ли она приехать в Канны.

Грейс ответила, что не хочет.

Она только что переехала в новую квартиру в доме номер 880 на Пятой авеню, рядом с Метрополитен-музеем, наняла новую секретаршу и хотела бы пожить какое-то время вдали от Голливуда и привести свою жизнь в порядок.

— Ты рассуждаешь, как старушка, — укоризненно заметил Аллан.

В конце концов Грейс призналась ему, что имелись и другие, личные причины.

Прошлым летом во время съемок фильма «Поймать вора» она влюбилась в модельера Олега Кассини. В какой-то момент они даже обручились. Но, увы, их роман быстро закончился. Кроме романа с Кассини у Грейс был еще один, во Франции, с актером Жаном Пьером Омоном.

По словам Грейс, возвращение во Францию разбередило бы старые раны, которые лучше не трогать, пока боль не пройдет сама собой.

— Лучше я пока посижу дома, — сказала она Аллану.

Но Аллан не собирался так просто сдаваться.

— Весна в Каннах пойдет тебе только на пользу. Кроме того, рядом с тобой буду я, так что тебе не придется ни о чем волноваться. Я там знаю всех. Я стану твоим личным переводчиком. Возьму на себя буквально все.

Грейс никак не соглашалась.

Тогда Аллан ей сказал следующее:

— Тебе оплатят билет в оба конца первым классом, причем дата возвращения будет открытой, и ты можешь оставаться в Европе, сколько тебе понравится.

Грейс продолжала упрямиться, но и Аллан тоже не собирался сдаваться и решил взять ее измором.

Наконец, главным образом из вежливости, она сказала:

— Хорошо, я подумаю.

Затем произошло следующее, хотя в тот момент Аллан этого не знал. Грейс позвонили со студии Paramount и сказали, что было бы неплохо, если бы она съездила на фестиваль в Канны: только что объявили, что там будет показана «Деревенская девушка».

Звонок с Paramount решил дело. Грейс позвонила Аллану и сказала, что согласна.

Она вылетела в Париж, где встретилась со своей старой знакомой Глэдис де Сегонзак, художницей по костюмам в фильме «Поймать вора». Проведя вместе несколько дней в Париже, 4 мая 1955 года они сели в шикарный ночной «Голубой экспресс», идущий в Канны.

Тем же поездом путешествовали Оливия де Хэвилленд и ее муж Пьер Галанте, редактор журнала Paris Match.

Следующим утром Аллан встретил Грейс и Глэдис на вокзале, а вечером за ужином Грейс рассказала ему, что встретила в поезде де Хэвилленд и Галанте. Раньше они никогда не пересекались, но поскольку путешествовали в соседних купе, то все четверо провели время за разговорами, особенно рано утром после завтрака, когда поезд свернул на восток и шел вдоль побережья Средиземного моря.

Все четверо вышли в узкий коридор, где стояли, глядя в окно на лазурное море. Галанте заметил, что журнал Paris Match мог бы сделать о Грейс материал, и даже предложил съездить в Монако, сфотографироваться с молодым холостяком князем Ренье.

Грейс тогда не знала, что идея устроить фотосессию с участием князя пришла в голову Галанте отнюдь не случайно и не рано утром в поезде. Узнав, что Грейс едет в Канны, он уже успел заранее обсудить свой план в Париже на заседании редколлегии журнала.

Кстати, что бы ни писали по этому поводу, Грейс так и не сказала Галанте «да».

На самом же деле к предложению сняться с монакским князем она отнеслась прохладно. Она о нем практически ничего не знала. И вообще, от Канн до Монако полтора часа езды.

Поэтому, когда Галанте спросил у нее, согласна она или нет, Грейс дала ему вежливый, уклончивый ответ, сказав, что да, было бы интересно, но сначала надо посмотреть, как эта фотосессия впишется в ее график.

Она тотчас выбросила это предложение из головы и вспомнила о нем лишь в Каннах, когда Галанте сказал ей, что князь дал согласие принять ее у себя во дворце завтра, в пятницу, 6 апреля, в 4 часа пополудни.

На что Грейс ответила, что никак не может: примерно на то же самое время назначен официальный прием американской делегации в Каннах. Прием должен начаться в половине шестого, поэтому встреча с князем, назначенная на 4 часа, полностью исключается. Грейс извинилась перед Галанте, добавив, что поездку в Монако придется отменить.

Через несколько часов Галанте сообщил ей, что князь согласился перенести встречу на 3 часа.

Галанте твердил, что фотосессия — редкая для них удача и из этих фотографий выйдет просто потрясающий материал для обложки.

Беда в том, что сама Грейс не разделяла его энтузиазма.

Когда она за ужином рассказала об этом Аллану, тот спросил:

— Тебе самой хочется?

На что Грейс честно ответила «нет», добавив, что фотосессия ей совершенно ни к чему, до Монако далеко, и вообще у нее полно дел в Каннах.

Аллан покачал головой, словно желая сказать, что она сама виновата. Ведь он обещал взять в Каннах все ее проблемы на себя, после чего слегка посыпал соли на рану, пояснив, что мог бы в два счета помочь ей отменить договоренность с Paris Match, скажи она ему об этом сразу по приезде, как только сошла с поезда.

Грейс кивнула в знак согласия.

— Ну ладно, попытаюсь отменить для тебя Монако, — ответил он.

На что Грейс возразила, что это будет некрасиво. Князь и так уже пошел ей навстречу и поменял ради нее свой рабочий график. Так что было бы невежливо в очередной раз ответить отказом.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — пообещал ей Аллан.

— Не надо, — покачала головой Грейс. — Наверное, уже слишком поздно.

Следует подчеркнуть, что такое отношение всю жизнь было характерно для Грейс. Если ее просили где-то выступить или дать интервью, ей всегда было трудно ответить отказом.

Когда в тот вечер Грейс ложилась спать, она уже в душе примирилась с необходимостью поехать в Монако.

Но судьба распорядилась иначе. В полночь один из французских профсоюзов объявил забастовку, и бастующие отключили электричество в Каннах.

На следующее утро Грейс встала, вымыла волосы и включила в розетку фен. Тот молчал. Тогда она сунула вилку в другую розетку. История повторилась. Фен упорно продолжал хранить молчание. И не только фен. Когда же в ее номере не зажглась ни одна лампочка, Грейс позвонила дежурному портье.

Тот огорошил ее известием: электричество отключили. В панике Грейс позвонила Аллану:

— Ты заметил, что в гостинице нет света? Что, по-твоему, мне теперь делать?

К тому времени представители Paris Match уже ждали ее в машине у входа в отель.

Затем Грейс позвонил новый парижский представитель студии MGM и, негодуя, напомнил ей, что она не имеет права находиться в Каннах, поскольку действие ее контракта временно приостановлено, и если она все-таки появится на фестивале, то пусть пеняет на себя. Это будет стоить ей немалых денег.

Аллан в срочном порядке бросился к ней в номер.

Здесь он застал Грейс в бедственном положении. На голове закручено полотенце, с волос капает вода. Сама она отчаянно пытается найти в чемодане хотя бы одну непомятую вещь, которую можно было бы надеть, не погладив. Как гладить, если электричество отключили? А все вещи в чемодане, как назло, мятые.

За исключением, пожалуй, черного шелкового платья с рисунком из огромных розовых и зеленых цветов. Это было красивое платье. Но только не для фотосессии. Грейс не хотелось его надевать.

Но Аллан убедил ее, что выбора у нее нет.

И Грейс была вынуждена его надеть. Затем она расчесала волосы на прямой пробор и вставила в них цветы. Оставалось лишь надеяться, что волосы высохнут по дороге.

— Это просто кошмар какой-то! — жаловалась она, выходя из номера.

Аллан твердил:

— Скажи ты мне об этом раньше, я бы ни за что не позволил тебе согласиться. В любом случае я должен был тебя вызволить. Потому что такое случится и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, если только ты не скажешь им, что в первую очередь они должны звонить мне.

Грейс несколько раз согласно кивнула:

— Да-да, ты прав.

Не то чтобы у нее не было времени с ним спорить, а просто она злилась на себя за то, что позволила себя уговорить.

Аллан пытался ее утешить, а потом предложил составить ей компанию, поскольку отказываться было уже поздно.

И они вместе спустились к машине журнала Paris Match.

Работая локтями, чтобы пробраться сквозь толпу в вестибюле отеля, мимо кинобоссов, киноманов и репортеров, они наконец вышли к поджидавшей их машине.

В следующий миг Грейс в ужасе замерла на месте, отказываясь верить собственным глазам.

Она даже не представляла, сколько народа изъявит желание съездить вместе с ней в Монако. Возле машины ее ждал Галанте, два фотографа журнала Paris Match, парижский представитель студии MGM и Глэдис де Сегонзак.

— Как же мы все поместимся? — прошептала она.

В ответ Аллан лишь пожал плечами, как бы желая сказать: «Я же тебе говорил», после чего сообщил, что не поедет.

Грейс села на заднее сиденье «студебекера» вместе с Галанте, де Сегонзак и представителем MGM. Фотографы покатили вслед за ними в «пежо».

Правда, на таком небольшом расстоянии, что, когда на окраине Канн «студебекер» резко затормозил, «пежо» врезался ему в бампер. Повреждение было минимальным, однако в Монако они все-таки опоздали.

Грейс жутко проголодалась. И перед тем как свернуть в Ле-Роше, где расположен княжеский дворец, им пришлось сделать крюк до H?tel de Paris. Здесь Галанте со всех ног бросился в бар и купил для Грейс сэндвич с ветчиной.

Во дворец они прибыли с опозданием, заранее приготовив извинения, однако по приезде им было сказано, что князя во дворце еще нет.

Грейс отказывалась верить, что поездка с самой первой минуты не заладилась. Они стояли, не зная, что им делать, пока кто-то из офицеров дворцовой стражи не предложил показать им дворец.

Раздраженные тем, что их заставляют ждать, Грейс и ее спутники с несчастным видом переходили из одних покоев в другие, время от времени поглядывая на часы.

Фотографы то и дело щелкали блицами, фотографируя Грейс на фоне роскошных дворцовых интерьеров.

Наконец в четыре часа объявили о прибытии князя.

Теперь Грейс разнервничалась. Посмотрев на себя в зеркало, она спросила Галанте:

— Как я должна обращаться к князю? Он говорит по-английски? Сколько ему лет?

В следующую секунду в зал вошел сам Ренье в темно-синем костюме и направился прямиком к Грейс, чтобы подать ей руку.

В ответ она, как ей и было сказано, сделала небольшой книксен.

На безукоризненном английском князь извинился за опоздание и спросил, не желает ли его гостья осмотреть дворец. На что Грейс ответила, что они только что это сделали.

Тогда он предложил посмотреть зверей в его личном зверинце. Грейс сказала, что с удовольствием примет его приглашение.

Тогда все направились через сад: Ренье и Грейс — впереди, «отряд» из журнала Paris Match и дворцовая свита — позади. Ренье показал Грейс двух молодых львов, нескольких обезьян и тигренка.

Грейс остерегалась подходить близко к клеткам, однако Ренье смело просунул руки между прутьями и погладил тигренка по холке.

Позднее Грейс призналась, что это произвело на нее впечатление.

Все это время фотографы Paris Match без устали щелкали блицами.

На обратном пути в Канны Галанте поинтересовался у Грейс, как ей понравился Ренье.

Она ограничилась двумя словами:

— Он очень мил, очень.

Вернувшись в Carlton, она рассказала Аллану, как князь заставил их ждать, как сама встреча затянулась и, если в будущем ей предстоит нечто подобное, она хотела бы, чтобы все прошло гладко. Пока же она жутко переживала из-за того, что платье было не слишком подходящим для фотосессии, что волосы были мокрыми и вообще все с самого начала пошло вкривь и вкось.

Аллан поинтересовался, как ей понравился князь.

— Он очень милый, — ответила Грейс, а в конце недели письменно поблагодарила Ренье.

После чего уехала из Канн.

Не окажись Грейс в черном списке MGM, вряд ли она могла бы приехать в Канны. Сядь она на другой поезд из Парижа, ей бы не встретились Галанте и Оливия де Хэвилленд. Галанте мог не уговорить ее принять участие в фотосессии с князем. Прислушайся она к Аллану и общайся она с прессой исключительно через него, он вполне мог бы отменить поездку в Монако.

Да, судьба порой преподносит нам странные сюрпризы.

Paris Match напечатал материал о фотосессии, и вскоре заговорили о возможном романе. Нет, конечно, большинство понимали, что это рекламная шумиха, что газеты вечно публикуют такие байки, однако встреча принца из сказки и красавицы кинозвезды была столь романтична, что, даже если никакой любви между ними не было, всем очень хотелось в нее верить.

Осенью Грейс вернулась на MGM и приступила к работе над своей десятой по счету картиной «Лебедь» по пьесе Ференца Мольнара. Кроме нее в фильме снимались Алек Гиннес и Луи Журдан.

Съемки проходили рядом с Эшвиллом, штат Северная Каролина, после чего переместились в павильоны Голливуда.

Ближе к концу года Аллану позвонил Билл Этвуд, редактор журнала Look, который готовил материал о князе Ренье. По его словам, в одном из интервью выяснилось, что князь очень любит Америку, хотя сам никогда там не был.

Когда Этвуд поинтересовался почему, Ренье ответил, что вообще-то он как раз собирается туда, и добавил, что поездка запланирована на декабрь. Сопровождать его будет друг-священник отец Такер и молодой французский врач Робер Дона, которому по чистой случайности предстоит поработать в госпитале Университета Джона Хопкинса в Балтиморе. Ренье также сказал, что хотел бы порыбачить во Флориде, а если получится, побывать в Калифорнии. Тогда Этвуд поинтересовался, есть ли у него знакомые на западном побережье и с кем бы ему хотелось встретиться.

На что Ренье ответил:

— Да, молодая актриса, с которой я познакомился в Монако. Ее имя Грейс Келли. И я хотел бы встретиться с ней снова.

Признание князя стало для Руперта Аллана полным сюрпризом. Насколько ему было известно, никаких контактов между Ренье и Грейс после фотосессии во дворце не было.

Вот как позднее рассказывал об этом сам Руперт:

— Билл Этвуд позвонил мне и спросил, могу ли я организовать встречу Грейс с князем Ренье в павильоне киностудии и сделать несколько снимков. Я ответил, что могу, потому что, насколько мне было известно, Ренье ей понравился. Когда же я спросил у нее, не будет ли она против, если мы сфотографируем ее вместе с Ренье в павильоне, Грейс ответила: «Пожалуйста, в любое время». Правда, потом добавила: «Послушай, Руперт, между нами ничего нет. Мне до смерти надоело слышать, будто у нас с ним роман, как пишут во всех европейских газетах. После Канн я не слышала от него ни слова».

Назначили дату фотосессии, но, увы, съемки картины затянулись. Грейс была не в духе, потому что планировала провести Рождество в кругу семьи в Филадельфии. Режиссер объявил рождественский перерыв едва ли не за час до ее рейса.

Вот что рассказывает дальше Аллан:

— Она жила в западной части Лос-Анджелеса, и я поехал вместе с ней, чтобы помочь собрать вещи. Ей не хватило одного чемодана, и тогда я быстро слетал за чемоданом к себе. В холодильнике нашлись остатки шампанского, и мы выпили их с ней и пожелали друг другу счастливого Рождества. Надо сказать, Грейс любила шампанское. Больше она ничего не пила. Я ни разу не видел, чтобы она пригубила стакан чего-то крепкого. За всю свою жизнь она не взяла в рот ни капли виски. А еще она обожала икру.

Как бы то ни было, на следующий день рано утром я отвез ее в аэропорт и посадил на самолет до Нью-Йорка. Так что на домашний рождественский ужин она успела. Когда же по пути в аэропорт я упомянул князя Ренье, она вновь сказала мне: «Руперт, повторяю, между нами ничего нет».

Что было не совсем так.

4
Последний клад в саду сокровищ

Официальная версия их романа неизменно звучала так.

Грейс и Ренье познакомились во время Каннского кинофестиваля 1955 года, провели несколько часов вместе и прониклись взаимной симпатией. Оба, говоря друг о друге, употребляли слово «милый/милая». Следующая их встреча состоялась лишь на Рождество, а в промежутке между первой и второй отец Такер приложил все усилия к тому, чтобы соединить их.

Старый священник оценил красоту Грейс Келли и не имел ничего против того, что она снимается в кино. Не смущало его и то обстоятельство, что она была американкой. Но больше всего ему нравилось, что Грейс была благовоспитанной католичкой с незапятнанной репутацией.

Когда-то он сам служил в Филадельфии и задействовал тамошние связи, чтобы навести о Грейс справки. Ему не составило труда связаться с местной епархией и попросить канцелярию кардинала предоставить информацию о семействе Келли.

Буквально в считаные дни после фотосессии во дворце отец Такер с помощью «внутрицерковной разведки» знал о Грейс и ее семье все необходимое.

Хотя его не было в ту пятницу, когда состоялась первая встреча Ренье и Грейс, он взял на себя труд поблагодарить Грейс за ее приезд в Монако. Вот что он написал ей: «Хочу поблагодарить вас за то, что вы показали князю, какой может быть американская девушка-католичка, и за то глубокое впечатление, какое вы произвели на него».

Ренье вспоминал это событие с улыбкой:

— Я поговорил о Грейс с отцом Такером. Он был в курсе, что она во второй половине дня приедет во дворец. После того как она уехала, он спросил, как прошла встреча. Нашли ли мы с ней общий язык? Разумеется, мы с ним обсудили это событие, потому что у нас с ним была такая привычка — обсуждать все дела. Я признался ему, что Грейс мне понравилась. Но, скажите, нашелся бы хоть кто-то, кому она не понравилась бы?

Спустя несколько месяцев по чистой случайности старые знакомые семьи Келли приехали на юг Франции.

В детстве Грейс называла Рассела и Эдит Остин «дядей и тетей». Рассел, зубной врач из Филадельфии, владел в Оушн-Сити летним домиком по соседству с Келли. Остины отдыхали в Каннах, когда узнали, что в Монако состоится благотворительный бал Красного Креста — главное событие светского сезона на Французской Ривьере, — и поинтересовались, где можно достать билеты.

Когда консьерж в их отеле сообщил, что билеты на бал достать невозможно, поскольку они уже распроданы, Остины с чисто американской настойчивостью позвонили во дворец в приемную Ренье. Объяснив, что Грейс приходится им племянницей, они поинтересовались, нельзя ли по этой причине воспользоваться ее знакомством с князем и попросить у него два билета на благотворительный бал. Так получилось, что это письмо оказалось на столе у отца Такера.

Было ли это совпадением или Такер приложил к этому руку, но он лично доставил Остинам билеты с наилучшими пожеланиями от князя, после чего завел с ними разговор про семейство Келли, и в частности про Грейс.

В типичной для него шутливой манере он выведал у них все, что те знали о Грейс. Вернувшись во дворец, Такер невзначай сообщил о состоявшемся разговоре Ренье.

Позднее на той же неделе с подачи отца Такера Остины получили приглашение на чай. И вновь хитрый священник перевел разговор на Грейс.

В конце чаепития Остины, как истинные американцы, предложили, что если князь когда-нибудь будет в Штатах, то он должен непременно посетить Оушн-Сити, где они с радостью его примут.

Ренье вежливо ответил, что подумает над их предложением.

Благодаря отцу Такеру Остины вернулись в Филадельфию не просто уверенные в том, что князь интересуется Грейс, но подозревая, что дело идет к браку.

Не исключено и даже весьма вероятно, что Остины, как все, кто так или иначе причастен к этой старомодной сказке о сватовстве, преувеличивали свою роль в ней. Но, по крайней мере, отец Такер заронил им в головы эту идею.

А затем Ренье неожиданно объявил, что собирается в декабре 1955 года посетить Америку.

Как только отец Такер узнал об этом, он тотчас связался с Остинами, и те, очевидно, убедили Келли пригласить князя в гости на рождественский обед.

Во второй половине дня 25 декабря Остины вместе с князем Ренье, отцом Такером и доктором Дона прибыли в дом номер 3901 по Генри-авеню. Здесь впервые после их встречи во дворце Ренье вновь увидел Грейс. Весь день и вечер они провели в беседах.

Джеку и Ма Келли Ренье понравился с первого взгляда, хотя сначала была одна трудность: никто толком не знал, кто он такой и как к нему следует обращаться. Ма Келли решила, что он князь Марокко. Грейс была вынуждена объяснить матери, что та не совсем права.

Тогда Джек Келли отвел отца Такера в сторонку, чтобы уточнить, как ему следует называть князя.

— Я должен обращаться к нему «ваше величество»?

— Нет, — ответил Такер. — К нему обращаются «ваше высочество».

Джек не стал спорить и весь вечер обращался к Ренье исключительно «ваше высочество», хотя позднее сам же признался Ренье, что «эти королевские титулы для нас пустой звук».

После ужина Келли отвез Такера на вокзал, чтобы тот успел на поезд до Уилмингтона, а Грейс, Ренье и доктор Дона отправились в гости к сестре Грейс, где протанцевали и проговорили до трех часов ночи.

Ренье и Дона переночевали в гостевой комнате в доме Келли, таким образом, у него и Грейс была возможность пообщаться на следующий день.

Пока Джек Келли вез отца Такера на вокзал, тот признался ему, что князь подумывает о том, чтобы сделать Грейс предложение.

Если Джек и был озадачен этим откровением, он не подал вида.

Он сказал священнику, что и сам заподозрил нечто подобное, и попросил его передать Ренье, что, если Грейс не против, он даст отцовское благословение.

Ренье выждал несколько дней, прежде чем наконец сделал Грейс предложение. Та его приняла, и вскоре весь мир узнал о помолвке века. Для большинства людей, включая Руперта Аллана, это известие прозвучало как гром среди ясного неба.

Позднее он вспоминал:

— Я возвращался на машине в Лос-Анджелес с фотосессии для журнала Look, которая проходила в долине Скво-Велли, когда услышал по радио, что монакский князь Ренье только что объявил о своей помолвке с Грейс Келли. Я не поверил собственным ушам. Такого не может быть. Они ведь совершенно не знают друг друга, упрямо повторял я себе.

Как оказалось, знали, и весьма неплохо.

Согласно официальной версии, после встречи во дворце весной 1955 года Грейс и Ренье не поддерживали отношений, и поездка князя в Филадельфию в декабре 1955 года не предполагала никакой помолвки. На самом же деле все обстояло немного не так.

История их любви оставалась тайной, пока Ренье не рассказал о ней для этой книги.

Признавая, что первая их встреча отнюдь не носила личного характера, Ренье рассказывает дальше, что, как только с формальностями было покончено и фотографы убрали фотоаппараты, они с Грейс направились в сад. Свита сопровождала их на достаточном расстоянии, так что они могли расслабиться и свободно поговорить. Вскоре оба поняли, что у них много общего.

В детстве оба были одиноки. Грейс призналась, что в ее семье успех прежде всего связывали со спортивными достижениями, а ее спорт не особенно интересовал.

Ренье в свою очередь рассказал, что вырос в «разбитой семье» и что с ранних лет ему в голову вкладывали его будущие княжеские обязанности. Все детство ему напоминали о том, что он не такой, как другие мальчики, и потому не может себя вести как они.

Оба были застенчивы. Грейс поведала ему о том, что только сейчас начала понимать, что значит быть у всех на виду, когда пресса фактически лишает человека права на личную жизнь.

Ренье в свою очередь рассказал ей, что страдает от этого всю жизнь, и искренне ей посочувствовал.

Море не интересовало Грейс так, как его, зато она разделяла его любовь к животным и с удовольствием осмотрела его зоопарк.

Грейс было страшновато смотреть, как князь просовывает руки сквозь прутья клетки и играет с тигренком, как с обыкновенным котенком.

Ей понравилось европейское обаяние Ренье. Ему, в свою очередь, была симпатична ее американская непринужденность и искренность.

Оба были католиками и относились к своей вере чрезвычайно серьезно.

Ренье не мог точно вспомнить, чего, собственно, он ждал, когда ему сказали, что ему нанесет визит Грейс Келли. Он знал, кто она такая, однако перспектива позировать перед фотокамерами вместе с кинозвездой не слишком вдохновляла его.

Когда она призналась ему, что отнюдь не горела желанием участвовать в этой фотосессии, он понял, что и это у них общее. По его словам, Грейс была милая, от природы элегантная и пленила его исходящей от нее чистотой.

Впоследствии Грейс говорила, что к ее удивлению князь оказался совсем не таким, как она предполагала: не чопорным и напыщенным, а искренним и приветливым.

Ему понравился ее смех. Грейс обнаружила, что он тонкий человек, умеющий в свободное время пошутить. Она любила посмеяться.

Вернувшись в Канны, в отель Carlton, она написала ему записку, поблагодарила за оказанный ей прием и сообщила свой адрес в Нью-Йорке.

Ренье ответил ей, что был бы рад снова встретиться. Она написала ответное письмо, признавшись, что рада их знакомству. Тогда он написал ей снова. И она вновь ответила ему. Между ними завязалась переписка, которая их сблизила: они стали друзьями.

По словам Ренье, так было проще. Удобнее. Оба как будто прятались за своими письмами, давая друг другу время на размышления.

Поначалу медленно, шаг за шагом, они все больше и больше раскрывались друг перед другом. Писали о мире, о жизни. Писали о себе, объясняли, что они чувствуют, пытались понять друг друга, делились секретами.

К концу лета Ренье уже знал, что нашел ту, о которой всегда мечтал.

Он не раз признавался, как непросто было для него познакомиться с женщиной. В пору его холостой жизни даже ходила следующая фраза: «Самая большая трудность для меня в том, что я хотел бы знать девушку долго и близко, чтобы понять, что мы не просто любовники, но и родные души».

Как любому богатому и привлекательному мужчине, найти себе любовницу ему не составляло труда. Обычно любовные отношения выходили на первый план, и у князя не оставалось времени на то, чтобы узнать, существует ли между ним и его очередной пассией родство душ или нет.

На этот раз впервые все было ровно наоборот. Задолго до того, как они взялись за руки, говорил он, они уже знали, что стали близкими друзьями.

Ренье не мог вспомнить, сколько писем они написали друг другу. Он не был уверен, сохранились ли они вообще. По крайней мере, те, которые писала ему Грейс, потому что их у него не было.

— Я их не сохранил. Наверное, зря, но так уж получилось. У меня нет привычки хранить письма.

На вопрос о тех, которые он писал ей, Ренье вновь покачал головой:

— Не знаю, может, она их сохранила. Мне кажется, женщины любят хранить письма. Но даже если и сохранила, я не знаю, где они сейчас.

Его спросили:

— Вы бы хотели их найти?

Ренье глубоко вздохнул, выждал секунду-другую и покачал головой.

— С тех пор их никто не видел. Даже мои дети, — сказал он и вновь погрузился в молчание. — Эти письма… — в голосе его послышались задумчивые нотки. — Честно говоря, я бы не хотел, чтобы их кто-то прочел, даже если они найдутся.

И вновь князь покачал головой.

— Поймите меня правильно. Я никогда бы не позволил никому их читать. Наша жизнь и так прошла у всех на виду. — Князь вновь умолк, отвернулся и добавил еле слышно: — Возможно, эти письма — последний клад, закопанный в моем саду сокровищ.

5
Личная история

Опубликованные журналом Paris Match снимки вызвали разговоры о возможном романе Грейс и Ренье. 11 октября 1955 года он был вынужден выступить перед гражданами Монако по радио Монте-Карло.

— Любые слухи о моей скорой женитьбе безосновательны. Вопрос о моей женитьбе, который не дает вам покоя, занимает меня даже в большей степени, чем всех остальных.

Ренье подчеркнул, что некоторые печатные издания распространяют сплетни, не имеющие ничего общего с действительностью.

— Дайте мне еще три года, — сказал Ренье, обращаясь к своим подданным, — тогда посмотрим.

Однако не прошло и месяца, а он уже договорился о встрече с Грейс на Рождество, чтобы сделать ей предложение.

— Я знал, чего я хочу, — признавался он, — но не знал, согласится ли она выйти за меня замуж. Я должен был ее спросить. Тогда я отправился в Штаты, чтобы увидеться с ней. Я не мог сделать ей предложение, потому что не был уверен, что она его примет. Я не мог просить ее руки, если существовал хоть один шанс из ста, что она мне откажет.

Ренье отплыл из Франции 8 декабря и прибыл в Нью-Йорк через неделю. Согласно официальной версии, его поездка в Штаты была вызвана необходимостью пройти медицинское обследование в клинике Университета Джона Хопкинса. Кроме того, поговаривали, что князь хочет посетить кое-кого из своих знакомых на восточном побережье, а также отдохнуть во Флориде.

Хотя отец Такер за несколько дней до отплытия проговорился об истинной цели этой поездки, о планах Ренье, кроме Грейс, которая к тому времени имела все основания полагать, что намерения у князя самые серьезные, знали лишь его придворные советники.

В конце концов, возможная женитьба князя Монако не только его личное дело, но и государственное.

Согласно договору 1918 года между Францией и Монако, любому объявлению о помолвке должно предшествовать формальное обращение того, кто на данный момент занимает монакский трон, к правительству Франции за официальным разрешением о женитьбе. Разумеется, разрешение правительства Франции не более чем формальность.

Однако, когда принцесса Шарлотта в 1920 году, не спросив французов, объявила о своей помолвке с графом Пьером де Полиньяком — притом что ее дед был суверенным князем, а отец князем наследным, она же сама лишь третьей в порядке престолонаследования, — из Франции тотчас пришло гневное письмо министра иностранных дел в адрес министра внутренних дел Монако, потребовавшего соблюдать протокольные требования.

Разумеется, Ренье был намерен их соблюсти.

В начале ноября он обсудил свои планы с министром внутренних дел, который затем провел беседу с генеральным консулом Франции в Монако.

30 ноября 1955 года, за восемь дней до отплытия Ренье из Гавра, французский консул написал министру внутренних дел: «Накануне отплытия князя Ренье в Соединенные Штаты, где он намерен сделать предложение одной американке, — чье имя пока не названо, — мое правительство видит в этом хороший повод напомнить его высочеству о прецеденте 1920 года».

Министр внутренних дел, как и положено, передал это письмо князю.

До этого момента имя Грейс в официальной переписке еще ни разу не было названо: Ренье пока не раскрыл его никому, даже собственному министру.

Ренье решил, что так будет лучше по двум причинам. Во-первых, было бы не очень красиво по отношению к самой Грейс, если бы ее имя узнали прежде, чем он сделает ей официальное предложение. Но даже если она его примет, протокол предписывал официально объявить о помолвке сначала в Монако, а уж потом в США.

Поэтому до той самой минуты, когда он стоял перед ее дверью 25 декабря, лишь она сама и отец Такер знали о его планах.

Между тем рождественская неделя шла своим чередом. Грейс и Ренье видели вместе в Филадельфии, а 27 декабря в Нью-Йорке. Понадобилось не так уж много времени, чтобы журналисты поняли, к чему все идет.

Согласно официальной версии, князь сделал Грейс предложение на Новый год. На самом же деле это случилось через несколько дней после Рождества.

— Ты выйдешь за меня замуж? — просто спросил он у Грейс.

— Да, — так же просто ответила она.

Но пока что они никому ничего не сказали, ведь союз их был не вполне обычным. Как-никак Ренье князь, глава государства. Делая ей предложение, он просил ее стать княгиней.

И прежде чем объявить об этом миру, следовало устранить ряд препятствий.

Во-первых, отец Грейс. Имевший обо всем собственное мнение, Джек Келли отвел Ренье в сторону и выразил надежду, что у того серьезные намерения в отношении его дочери.

Ренье ответил:

— Да, я хочу на ней жениться.

Правда, он умолчал, что Грейс уже сказала ему «да».

Джек Келли дал свое согласие и тотчас предупредил:

— Надеюсь, вы не станете ходить вокруг да около, как некоторые принцы. Потому что в таком случае потеряете прекрасную девушку. И помните, в ее жилах течет ирландская кровь, и она знает, чего хочет.

Затем к князю подошла Ма Келли и предложила, чтобы Грейс и Ренье поженились в Филадельфии.

— Так принято у нас в Америке. Свадьбу организуют родители невесты. А Грейс всегда обещала мне, что так и будет.

Ренье был вынужден объяснить, что это исключено: у них не обычное бракосочетание. Выйдя за него замуж, Грейс становится княгиней Монакской и возлагает на себя обязательства перед жителями Монако.

После долгих объяснений Ма Келли в конце концов уступила.

Затем встал вопрос брачного контракта. Несколько недель юристы из Монако со стороны князя и их нью-йоркские коллеги со стороны Грейс трудились, составляя этот документ на многих страницах. Согласно европейской традиции, в контракте были подробно прописаны правила, определяющие материальную сторону супружеского союза.

Во Франции и в Монако контрактные соглашения, оговаривающие права собственности, как записано в наполеоновском кодексе, составляют неотъемлемую часть любого брачного союза. Существует три типа собственности: совместная, частично раздельная и полностью раздельная. В большинстве брачных контрактов бывает прописан первый вид, то есть совместное владение имуществом.

Более того, во Франции, если в контракте не записано иное, у супругов автоматически возникают права общей собственности. Второй вариант контракта касается имущества, которое каждая из сторон приносит с собой в брак. Эта собственность не отчуждается в пользу супруга, в отличие от нажитого в браке имущества, которое считается их общей собственностью. Согласно третьему варианту, имущество, которым супруги раздельно владели до брака, и то, что они нажили в браке, принадлежит тому или иному из них.

В брачном контракте Грейс и Ренье был прописан именно такой третий случай — раздельное владение имуществом, s?paration des biens, как его называют во Франции.

— Это был единственно приемлемый для нас вариант, — пояснял Ренье. — Абсолютно нормальный, стандартный брачный контракт; в нем не было ничего особенного.

Возможно, многие европейцы не видели в этом контракте ничего странного — большинство богатых французов вступают в брак на основе именно такого контракта. Но Келли из Филадельфии нашли его условия более чем странными, особенно пункт о том, что Грейс должна взять на себя часть расходов по содержанию дома.

Иными словами, она будет частично оплачивать счета. Опять-таки с точки зрения условий контракта это было совершенно нормально.

И наконец встал вопрос приданого.

Согласно условиям контракта, некая сумма будет уплачена родителями Грейс лично князю за то, что он берет в жены их дочь. Опять-таки приданое является обычной практикой среди старых европейских семейств, не только во Франции и Монако. Однако в Америке 1956 года о нем уже успели порядком подзабыть.

Несколько лет назад в одной книге, явно рассчитанной на дешевые сенсации, утверждалось, будто Ренье вынудил отца Грейс заплатить 2 000 000 долларов за то, что тот сделает его дочь княгиней Монакской. Это неправда. Я, Джеффри Робинсон, своими глазами видел брачный контракт, который хранится в личном архиве Ренье, и могу со всей категоричностью утверждать, что, хотя финансовая сторона вопроса и обсуждалась, сумма в 2 000 000 долларов — измышление автора.

Ради вящей точности автор ссылался на помощь отдельных лиц, которые теперь утверждают, что они либо не говорили с ним, либо, когда он обратился к ним за помощью, отказались с ним сотрудничать. В этой книге самые невероятные цитаты приписываются тем, кого уже нет в живых.

Если и этого недостаточно, чтобы оспорить достоверность данного опуса, добавлю, что, кроме всего прочего, в нем содержатся серьезные фактические ошибки. К примеру, в книге сказано, что Робер Дона сопровождал Ренье во время его поездки в Штаты с единственной целью: обследовать Грейс на предмет возможного бесплодия. По словам автора, если бы ее признали бесплодной, предложение руки и сердца не последовало бы.

Сам Ренье оставил эти бредни на совести автора.

— В середине 1950-х годов у европейцев было модно проходить в США полное медицинское исследование. Многие мои знакомые ездили обследоваться в престижные клиники, такие как Mayo. Мой друг доктор Дона, хирург из Ниццы, оперировал меня — удалил аппендикс. Он предложил мне пройти медицинское обследование, пока я буду в США. Он советовал это сделать в госпитале Университета Джона Хопкинса. И я подумал, почему бы нет? Ведь раньше я ни разу основательно не проверял свое здоровье. Я отправился вместе с ним в Балтимор и провел три утомительных дня в клинике, где меня слушали, ощупывали, осматривали.

Ренье решительно отмел утверждение, будто Грейс проходила какие-то специальные обследования на предмет бесплодия. Начать с того, подчеркивал он, что таких анализов не существует.

Как выразился один известный лондонский гинеколог из Королевской клиники акушерства и гинекологии, «невозможно однозначно утверждать, что оборудование работает, пока вы не испробуете его в действии». Врач может проверить, произошла ли овуляция, может сделать снимок фаллопиевых труб и убедиться, что в них отсутствуют спайки и препятствий к оплодотворению нет. На этом его возможности исчерпываются. Так что любые утверждения, будто Грейс уложили в гинекологическое кресло и принялись ощупывать, чтобы выявить патологию, способную помешать ей родить Ренье наследника, вздорны и беспочвенны.

Тем более что от Грейс никто не требовал проходить медицинские обследования.

Спустя много лет в случае принцессы Дианы доподлинно известно, что от нее потребовали пройти медицинское обследование, прежде чем она выйдет замуж за наследника британской короны. И гинеколог проверил, все ли у нее в порядке. Более того, врачи изучили медицинскую историю ее родителей, чтобы убедиться в отсутствии врожденных заболеваний, таких как эпилепсия, гемофилия, которые передаются от родителей потомству.

Что же касается Грейс, то Ренье говорил со всей откровенностью:

— Она не проходила никаких специальных обследований. Насколько мне известно, перед тем как мы поженились, она вообще не была у врачей. И разумеется, ни о каких анализах на бесплодие не было речи.

Более того, по словам Ренье, само утверждение, что в случае ее возможного бесплодия их брак не состоялся бы, просто смехотворно.

— Если бы Грейс не могла родить ребенка, у нас имелся запасной вариант. Ребенка можно было усыновить. Закон четко говорит об этом. Согласно договору с Францией, в случае отсутствия естественных наследников трона правящий монарх имеет право усыновить ребенка и таким образом продолжить династию.

Во вторник вечером, 3 января 1956 года, Грейс и Ренье отправились с друзьями в клуб Stork.

Там их заметил театральный критик Джек О’Брайен и с официантом послал им записку, в которой говорилось следующее: «Дорогая Грейс. Насколько я понимаю, вы намерены объявить о помолвке в четверг или пятницу. Пожалуйста, ответьте». Внизу записки он начертил две клетки, по одной для каждого дня.

Грейс показала записку Ренье, затем подошла к столику О’Брайена и сказала:

— Сегодня я не могу ответить на этот вопрос.

— А когда сможете? — настаивал журналист.

— В пятницу, — ответила Грейс после небольшой паузы.

Официально о помолвке было объявлено в четверг 5 января сначала в Монако, а затем, спустя считаные минуты, на торжественном обеде, который Джек Келли устроил в местном клубе в Филадельфии для почетных граждан города.

В пятницу утром, как Грейс намекнула О’Брайену, эта новость появилась на первых страницах газет.

— Я влюблялась и раньше, — заявила Грейс представителям прессы, — но так, как сейчас, — никогда.

Позднее она призналась:

— Выйдя замуж, я шагнула в совершенно иной, неведомый мне мир, и, скажу честно, мне было немного страшно. Но я была готова изменить свою жизнь. Так же, как и князь. Думаю, нам обоим повезло встретить друг друга. Мне всегда казалось, что мужчина, который женится на знаменитой женщине, или на женщине более знаменитой, чем он сам, может потерять себя. Я не хотела, чтобы Ренье стал «мистером Келли». Я не собиралась обзаводиться мужем. Я хотела стать женой.

Магия этой помолвки настолько завладела воображением публики, что даже сегодня их роман считается одной из самых знаменитых любовных историй XX века.

— Мы оба были взрослыми людьми и понимали, чего хотели, — рассказывал Ренье. — И как только снова встретились в Филадельфии, то оба поняли, что хотели бы объединить наши судьбы. Мы были далеко не дети. Мы понимали, что такое брак. Оба прошли через трудные времена, однако не сломались, а вынесли из них урок, поняли, что семья — это главное. Мы говорили на эту тему, мы думали об этом и решили попробовать. Мы влюбились. Думаю, многие в это не поверят. Как многие не верили, что наш брак окажется крепким. Пожалуй, мы одурачили их всех.

Они также победили так называемое «проклятие Гримальди».

В конце XIII века князь Ренье I снискал среди клана Гримальди репутацию великого мореплавателя и любовника. За свои морские подвиги он удостоился титула адмирала Франции. В делах любовных он преуспел не меньше.

Рассказывают, что после одного из сражений он якобы умыкнул одну прекрасную фламандку, которую сделал своей любовницей, а потом бросил. После этого она стала ведьмой и, чтобы отомстить за свою поруганную честь, прокляла бывшего любовника и все его потомство. Вот ее проклятие: «Ни один из Гримальди не будет счастлив в браке».

Вполне возможно, что Шарль III не был счастлив в браке, равно как и Альбер I в своих обоих. Вероятно и то, что Луи II и Шарлотта тоже были несчастны в супружеской жизни.

Но когда про проклятие напомнили Ренье, тот лишь широко улыбнулся и без малейших колебаний сказал:

— Мы победили проклятие.

На следующее утро после официального объявления о помолвке Ренье встал рано, вышел к завтраку и увидел, что Джек Келли уже его ждет.

Будущий тесть подскочил к Ренье и, похлопав по спине, спросил:

— Как спалось, сынок?

Ренье моментально понял намек и с улыбкой ответил:

— Отлично, отец.

Так началась их дружба.

6
Строя планы

Ренье вернулся в ликующее княжество и начал готовиться к свадьбе. Грейс же отправилась в Голливуд, чтобы сняться в своей последней картине, музыкальной версии «Филадельфийской истории», называвшейся «Высшее общество».

Однако уже через несколько месяцев Ренье вернулся в Штаты. Здесь он снял в Голливуде небольшую виллу, чтобы быть рядом с Грейс.

Кольцо с бриллиантом, которое мы видим на ее пальце в фильме, — это то самое кольцо, которое Ренье надел ей на палец, предложив руку и сердце.

Несколько месяцев пресса не давала им покоя. Журналисты следовали за князем по пятам, заглядывали ему через плечо, когда он обдумывал каждый этап свадебной церемонии. Они повсюду ходили за Грейс. Ни об одном приданом не писали столько, сколько о приданом Грейс, которое она собрала для отъезда в Европу.

Покупки она начала делать в Далласе, в универмаге Neiman Marcus, любимом магазине техасских нефтяных магнатов. Здесь для Грейс сшили костюмы, несколько выходных платьев, подобрали целый гардероб для улицы, для занятий спортом и даже костюм для плавания на яхте, хотя Грейс заказала его без традиционных матросских шортов. Платья для подружек невесты из желтого шелка и тафты были сшиты здесь же. Белье купили в Лос-Анджелесе. По словам одного репортера, взахлеб писавшего о приобретениях Грейс, «это был тончайший шелк, отделанные кружевом ночные сорочки, неглиже и нижнее белье розового, персикового и черного цвета».

Другие аксессуары, в частности нейлоновые чулки, были приобретены в Нью-Йорке. Платья на каждый день Грейс купила у одного нью-йоркского оптовика.

Туфли приобрели в магазине Denman на Пятой авеню. «На умеренном каблуке», — писали в газетах. Одна газета утверждала, что они вообще без каблуков, чтобы Грейс не казалась выше Ренье. Каблуки были, хотя и не слишком высокие. А в правую туфельку на счастье была положена медная монетка.

Шляпы — дорожный тюрбан из белого трикотажа, нежная соломенная шляпка желтого цвета и белая тюлевая с вуалью вокруг полей — были изготовлены мистером Джоном, известным нью-йоркским дизайнером.

Однако самые лучшие платья были от MGM. В качестве свадебного подарка студия не только отдала Грейс все ее наряды, в которых та появилась в кадрах «Высшего общества», но также поручила главному художнику по костюмам Хелен Роуз создать для Грейс подвенечное платье.

Вечером 3 апреля 1956 года Грейс Келли поужинала с родителями в ресторане отеля Ambassador в Нью-Йорке. В ресторан пошли потому, что холодильник в ее квартире на Пятой авеню был пуст. На следующий день рано утром она могла лишь выпить чашку кофе, перед тем как отправиться на 44-ю Западную улицу.

В то утро накрапывал дождь. Тем не менее, когда ее лимузин остановился у сходней парохода Constitution, на причале ее поджидала большая толпа провожающих.

Собралась журналистская братия. Грейс пообещала, что уделит им 20 минут в кафе на борту корабля. Предполагалось, что сначала она ответит на вопросы репортеров, после чего состоится прощальная фотосессия. Затем перед самым отплытием она появится на палубе перед телекамерами и съемочной группой новостей.

Из-за непогоды все втиснулись в кафе. 250 человек отчаянно сражались за место в помещении, рассчитанном на 50.

— Это какой-то кошмар! — ужаснулась Грейс, когда ей в лицо сунули с десяток микрофонов, а вокруг, слепя глаза, начали вспыхивать блицы. — Я польщена вашим вниманием, но прошу вас проявлять больше уважения друг к другу.

На нее со всех сторон как из пулемета посыпались вопросы.

В. Мисс Келли, значит ли это, что вы отказываетесь от карьеры в кино?

О. У меня такое чувство, будто я начинаю новую.

В. Мисс Келли, значит ли это, что вы больше не будете сниматься?

О. На сегодняшний день для меня самое главное — мое замужество. Мне некогда думать о кино.

В. Мисс Келли, будете ли вы любить, почитать и слушаться?

О. Я готова выполнять желания его высочества.

В. Мисс Келли, что такое, по-вашему, быть княгиней?

О. Я готова воспринимать каждый день таким, каким он будет.

В. Мисс Келли, будете ли вы носить свои старые вещи или только новые?

О. И те и другие, по всей видимости, я еще для себя не решила.

В. Мисс Келли, князь позвонил вам, чтобы пожелать счастливого пути, или как там по-французски, bon voyage?

О. Мы с ним не разговаривали по телефону, но каждый день пишем друг другу письма.

Ровно в 11 утра, осыпанный тонной желтых конфетти и тысячей разноцветных лент серпантина, сброшенных с верхних палуб, корабль Constitution, дав гудок, под вой буксирных сирен и звуки диксиленда на прогулочной палубе отчалил от пристани на реке Гудзон, развернулся вниз по течению и взял курс на Монако.

Грейс заказала для себя каюту люкс для молодоженов, состоявшую из гостиной и спальни с верандой, которая выходила на высокую палубу, где можно было загорать. Разумеется, ее каюта была самой роскошной и дорогой на всем судне.

Вместе с Грейс тем же рейсом плыли еще 70 друзей и родственников, а также ее французский пудель Оливер.

Единственная вещь, которую Грейс в спешке оставила дома, — ключ к одному из ее больших дорожных кофров. Корабельный плотник был вынужден взломать петли.

Однако, как только статуя Свободы осталась позади и Constitution покинул воды Нью-Йорка, Грейс обнаружила, что спутников у нее куда больше, чем она предполагала.

Это выяснилось, когда капитан объявил тренировочную посадку в спасательные шлюпки. Объявление было сделано по корабельному радио. Всех пассажиров судна попросили надеть спасательные жилеты и немедленно подойти к ближайшей от их каюты посадочной точке. Каждая спасательная шлюпка на корабле Constitution была рассчитана на 150 человек. Но этот рейс был особенный: чтобы выйти в Монако замуж за князя Ренье, на корабле плыла сама Грейс, и все до единого пассажиры желали с ней познакомиться.

Когда она подошла к шлюпке, там уже собралось чуть не 300 человек.

Оказалось, что вместе с ней Атлантику пересекала целая армия репортеров. Правда, все они путешествовали туристическим классом, и корабельные правила запрещали им входить на территорию, отведенную для пассажиров первого класса. Что, впрочем, не мешало им ежедневно отсылать в газеты новые материалы.

Грейс по-французски обратилась по корабельному радио с приветственной речью к жителям Монако. По ее словам, она с нетерпением ждала встречи с ними и даже пообещала, что сделает все, чтобы быть достойной своего титула.

Тем временем в Монако Ренье был занят последними приготовлениями к свадьбе. Времени для прессы у него не было, так что репортерам пришлось искать другие темы.

Вскоре они обнаружили, что лучшие интервью во всем княжестве дает веселый священник родом из Делавэра.

— Она знает, что делает историю, — заявил отец Такер репортерам, — и осознает свой долг перед жителями Монако. Я уверен, она не станет вмешиваться в политическую жизнь княжества. В этом смысле она ничем не отличается от любой американки, чей муж республиканец, хотя сама она симпатизирует демократам.

Когда у отца Такера спросили, что испытывает князь в ожидании невесты, тот заверил репортеров, что Ренье «нервничает, как на его месте нервничал бы любой жених. Он делает вид, что спокоен, но под этим спокойствием кроется юношеский восторг».

Когда же репортеры спросили Такера о его собственной роли в судьбоносном знакомстве князя и кинозвезды, самозваный сват заявил:

— Ренье сам выбрал Грейс. Я выступил кем-то вроде консультанта.

Восемь дней спустя после отплытия из Нью-Йорка Constitution вошел в Геркулесову бухту, где расположена монакская гавань. Ренье уже ждал Грейс на борту новой моторной яхты Deo Juvante II. Спущенное на воду в Англии в 1928 году, это судно длиной 44 метра 81 сантиметр и водоизмещением 298 тонн Аристотель Онассис подарил Ренье и его невесте.

Было пасмурно, слегка штормило. Вскоре княжеская яхта встала рядом с океанским лайнером в окружении целой флотилии катеров, на которых со своими фотоаппаратами и кинокамерами разместились репортеры, а над их головами, стрекоча винтом, завис вертолет. Ренье ждал, когда же появится Грейс.

Он признался, что сердце у него бешено колотилось.

Грейс не скрывала, что у нее тоже.

Улыбаясь и махая рукой, Грейс с букетом роз сошла по сходням. Ренье помог ей подняться на яхту. Яхты и корабли встретили ее дружными гудками.

Более 20 000 человек с флажками выстроились вдоль прилегающих к порту улиц. Как только княжеская яхта подошла к берегу, толпы встретили их овацией, а суда вновь дали гудки. На берегу палили пушки, над головами, сбрасывая парашютистов, кружили самолеты. В небо взметнулись осветительные ракеты.

Под гром канонады, вой сирен и вспышки ракет Грейс сошла на берег.

Одна оплошность омрачила ее появление. Грейс выбрала не ту шляпку. Та, в которой она ступила на берег, была слишком велика, широкие поля закрывали ее лицо. Жители Монако почти в полном составе пришли посмотреть на невесту своего князя, но большинство из них увидели лишь поля шляпы. Они не видели, как в самых знаменитых голубых глазах Голливуда блестели слезы волнения и счастья.

7
Свадьба

Женитьба монарха — дело непростое.

Роман князя и кинозвезды заворожил весь мир. Неудивительно, что на их бракосочетание слетелось более 1500 репортеров и фотографов, то есть в три раза больше, чем во время свадьбы принца Чарльза и леди Дианы, состоявшейся четверть века спустя.

Если это сравнение не произвело на вас должного впечатления, скажу, что в годы Второй мировой войны такого количества журналистов и фоторепортеров одновременно ни разу не было на всем Европейском театре военных действий.

В Монако просто не знали, что делать с этой ордой. Княжество уже давно не переживало столь грандиозных событий. Впрочем, не только Монако.

В честь предстоящего торжества устраивались бесконечные завтраки, обеды, парады, приемы, концерты и балы, на которых веселье не смолкало до утра.

Празднества продолжались 8 дней. По признанию Грейс и Ренье, если бы они могли выбирать, они предпочли бы более скромную свадьбу.

Позднее Ренье не мог без улыбки вспоминать, через что они с Грейс тогда прошли.

— Оказаться в центре шумихи — небольшая радость. Грейс даже предлагала сбежать и потихоньку обвенчаться в какой-нибудь церквушке в горах. Честно говоря, так и следовало поступить, потому что происходящее не приносило нам никакого удовольствия.

Оглядываясь назад, Ренье полагает, что для того времени событие было чересчур грандиозным.

— В этом не приходится сомневаться. Внимание к нему было раздуто. Собралось несметное множество журналистов, и, поскольку большинство мероприятий носило закрытый характер, им просто нечем было себя занять. Так, например, однажды мы отправились на обед к моей сестре на ее виллу в Эзе. Когда мы возвращались домой в Монако, один из журналистов, поджидавших нас, улегся поперек дороги. Да-да, лежал на спине и ждал. Я заметил его издали и, поскольку вел машину довольно медленно, подъехав к нему, остановился. В этом и заключалась моя ошибка. Его коллеги тотчас защелкали блицами. Судя по фотографиям, появившимся в газетах, можно было подумать, что я его сбил. Ради фотоснимка они были готовы на все.

Описывая безумие, которое охватило Монако, Грейс как-то призналась дочери Каролине, что эти 8 дней были настолько ужасны и они чувствовали себя так неловко, что и через год после свадьбы не могли спокойно смотреть кинохронику тех дней.

Свадьба обернулась изрядной нервотрепкой. Даже составить список гостей было не так просто. Грейс и Ренье хотели бы видеть у себя на свадьбе родных и друзей. Увы, протокол требовал, чтобы приглашения разослали правящим европейским фамилиям.

В результате на бракосочетание пригласили английскую королеву Елизавету, состоявшую в отдаленном родстве с Ренье. В свое время монакский князь Альбер женился на шотландке леди Виктории Марии Дуглас-Гамильтон, которая в свою очередь приходилась родственницей королю Генриху VII и Елизавете Йоркской.

По этой линии практически все правящие монархи Европы в той или иной степени приходятся родственниками Гримальди. Монакские князья связаны родственными узами с королевскими домами Швеции, Норвегии, Дании, Бельгии, Голландии, Люксембурга и Греции. Те, в свою очередь, приходятся родственниками английской королеве-матери, а также Уинстону Черчиллю.

Хотя большинство коронованных особ приглашение приняли, королева Елизавета его отклонила. Каковы бы ни были истинные причины отказа, официальная версия была озвучена согласно протоколу. Поскольку королева, равно как и другие члены британского королевского семейства, никогда лично не встречалась с Ренье или Грейс, то ее величество никак не может присутствовать на их бракосочетании. Вместо себя Елизавета отправила молодым свадебный подарок — золотой поднос.

Кэри Грант подарил им антикварный письменный стол. Soci?t? de Bains de Mer (Общество морских купаний), которому принадлежат казино и самые шикарные отели и рестораны в Монте-Карло, подарило Грейс ожерелье из рубинов и бриллиантов. Друзья из Филадельфии подарили проектор и киноэкран, чтобы она могла смотреть во дворце американские фильмы. Местная американская диаспора подарила молодоженам золотую раму, местные немцы — прекрасный фарфоровый сервиз, французское правительство — пару одинаковых рулевых колес для яхты, на которой молодые проведут медовый месяц. Актеры, снимавшиеся вместе с Грейс в фильме «Высшее общество», отправили ей рулетку.

Поскольку список гостей не был оглашен, многие подарки повторяли друг друга. Грейс и Ренье получили горы золота, серебра, хрусталя, множество картин, антикварные картинные рамы, ювелирные изделия. Исключением стал лишь львенок, пополнивший зверинец Ренье.

Пожалуй, самыми трогательными были подарки от людей, которые не были лично знакомы с молодоженами, но от души хотели поздравить их и тем самым поучаствовать в празднестве. Множество подарков люди изготовили сами: огромные головы сыра, копченые окорока. В числе подарков были поваренные книги, кухонные полотенца, настенные картинки, вязаные вещи, масса пепельниц, керамические фигурки животных, гипсовые ангелы.

Многие из этих подарков до сих пор лежат на полках дворца.

Каждый подарок Грейс заносила в переплетенную в белый атлас книгу, и, когда все они были учтены, таких книг оказалось более десятка. Пресса довольно неделикатно оценила общую стоимость свадебных подарков в миллион долларов.

Если подсчет стоимости свадебных подарков еще как-то можно понять, то история с подарком Национального совета Монако просто возмутительна.

За несколько недель до свадьбы Совет отрядил к парижскому ювелиру своего представителя, чтобы тот выбрал для Грейс подарок. Представитель выбрал колье за 39 000 000 франков, что примерно равнялось 72 000 долларов. Заплатив ювелиру 12 000 000 франков в качестве аванса, представитель вернулся вместе с ожерельем в Монако. По его мнению, подарок был превосходным.

Увы, он ошибался. На самом деле это была тяжелая, уродливая, совершенно нелепая вещь. Человек со вкусом ни за что не выбрал бы ее для молодой двадцатишестилетней женщины. Когда князь увидел колье, то счел его слишком уродливым даже для вдовствующей китайской императрицы.

Плюс ко всему выяснилось, что представитель Национального совета положил часть денег к себе в карман, получив от ювелира 5 000 000 франков комиссионных.

Чтобы как-то загладить свою вину, члены Национального совета бросились в местный магазин Cartier и купили Грейс еще более дорогое колье, браслет, кольцо и серьги. После чего попытались возвратить свой первый подарок парижскому ювелиру. Тот, разумеется, наотрез отказался вернуть деньги и потребовал выплатить ему остаток в размере 27 000 000 франков. На что Совет заявил, что ни о каком платеже не может быть и речи, и пригрозил ювелиру судом. Тот, невзирая ни на какие угрозы, отказался взять безобразное колье назад. Его можно понять: оно и впрямь было верхом уродства. Ювелир поручил своим адвокатам заблокировать счета князя в Монако и Соединенных Штатах, чтобы таким образом вынудить его заплатить остаток.

Как и следовало ожидать, ему это не удалось.

Совет выполнил свою угрозу: подал в суд и выиграл дело. Однако на его репутацию была брошена тень: пресса раздула из этой истории грандиозный скандал, о котором кричали передовицы всех ведущих западных газет.

Называя это дело «грязным», Ренье признавался, что оно стоило ему немало нервов, хотя повлиять он ни на что не мог. Национальный совет сам выбрал ювелира, сам договорился о цене. Поскольку подарок был от Национального совета, Ренье не считал себя вправе вмешиваться. Грейс тоже не спросили, и она не решилась признаться, что предпочла бы бриллиантам жемчуг, а рубинам изумруды.

Со времен Наполеона во Франции, а значит, и в Монако, жених и невеста проходят две брачные церемонии.

По закону сначала должна состояться гражданская церемония — в мэрии того города, где один из будущих супругов прожил как минимум сорок дней. Церемонию обычно проводит мэр, его заместитель или член городского совета. Но даже в этом случае, прежде чем состоится церемония гражданского бракосочетания, должно быть сделано официальное сообщение, которое размещается на доске объявлений мэрии не позднее чем за десять дней до назначенной даты.

Венчание может состояться лишь после гражданской церемонии, и это требование должно строго соблюдаться. Исключение может быть сделано лишь для правящего князя.

В отличие от других браков, заключенных в Монако, в случае Грейс и Ренье никаких официальных объявлений в мэрии вывешено не было, возможно для того, чтобы не возникло никаких возражений.

Впрочем, вряд ли кто-то стал бы возражать.

По мере приближения свадьбы нервное напряжение становилось заметным у всех. Ренье раздражали фотографы, и он даже отменил фотосессию, которая должна была запечатлеть для истории гражданскую церемонию в мэрии, когда жених и невеста поставят свои подписи в книге регистрации браков. Во время репетиции Грейс держалась скованно, а Ренье грыз ногти.

Гражданская церемония состоялась 18 апреля в тронном зале дворца, и на ней присутствовали лишь ближайшие родственники и несколько самых близких друзей. Правда, в зал допустили телеоператоров, так что за церемонией регистрации брака могла следить вся Европа.

На Грейс было светло-розовое платье, в руках — традиционный свадебный букет. Прическу ей сделал знаменитый парикмахер MGM Сидни Гилярофф, которого Грейс выписала из Голливуда. Она благоухала духами Fleurissimo — подарок Ренье специально для гражданской церемонии.

На Ренье был черный сюртук и серые брюки в полоску. Жених и невеста держались скованно и ни разу не улыбнулись.

В зале было жарко и душно от софитов, которые притащили с собой телевизионщики. Операторы MGM получили эксклюзивное право снимать гражданскую церемонию.

Жених и невеста сидели на красных бархатных стульях: Грейс — положив на колени руки в перчатках, Ренье — нервно подергивая усы.

Поскольку член правящего семейства может сочетаться браком только с разрешения правящего князя, главный судья, проводивший церемонию по-французски, начал с того, что попросил у Ренье разрешение на проведение брачной церемонии. Ренье дал самому себе разрешение на вступление в брак, и спустя сорок минут они с Грейс стали официально мужем и женой.

Большинство пар проходят эту пытку лишь единожды. Увы, это была не ординарная пара. Ренье и Грейс были вынуждены повторно пройти все с самого начала для операторов MGM. Позднее отец Такер сказал репортерам:

— В третий раз они этого не сделают даже за все золото мира.

Чуть позже в тот день все население Монако в количестве 37 000 жителей было приглашено на праздник по случаю гражданской церемонии.

Вечером Грейс и Ренье посетили оперу. На княгине было белое шелковое платье от Lanvin, украшенное ручной вышивкой, с V-образным декольте и высокой талией. Оно было расшито жемчугом, горным хрусталем и цехинами. Через плечо была перекинута широкая красная лента: символ того, что Грейс впервые официально вышла в свет в качестве княгини.

Поскольку эта ночь не считалась их первой брачной ночью, по официальной версии Грейс и Ренье провели ее в раздельных спальнях.

На следующее утро состоялось венчание в кафедральном соборе Монако. Кроме тех, кто присутствовал на ней непосредственно, за этой церемонией следило около тридцати миллионов телезрителей в девяти европейских странах.

На этом многолюдном мероприятии Руперт Аллан оказался рядом с Авой Гарднер. По другую сторону от него было свободное место — единственное во всем соборе. Аллан был озадачен и позднее поинтересовался у Грейс, кто из приглашенных не явился на венчание.

— Фрэнк Синатра.

Аллан оторопел:

— То есть ты усадила меня между Авой Гарднер и Фрэнком Синатрой?

Отношения знаменитой пары в последние годы заметно испортились, и, случись так, что Синатра все же почтил бы бракосочетание Грейс своим присутствием, Аллан оказался бы между бывшими супругами, которых вот уже несколько лет не видели вместе.

— Ты хотела посадить меня между ними? — ужаснулся он. — Одному Богу известно, чем бы это кончилось.

— Я знала, что ты все уладишь, — улыбнулась Грейс.

На самом деле отсутствие Синатры в соборе объяснялось не столько его отношениями с Авой Гарднер, сколько его чувствами к Грейс.

За несколько дней до ее свадьбы он прилетел в Лондон из Лос-Анджелеса на последнюю примерку фрачной пары. Первое, что попалось ему на глаза, — газетные сообщения о прибытии в Монако Авы Гарднер. Его бывшая супруга всегда умела привлечь к себе внимание репортеров. Знал он и то, что стоит ему прибыть туда, как репортеры вцепятся в него мертвой хваткой, чтобы выведать подробности их громкого развода.

И он позвонил Грейс, чтобы предупредить, что его на свадьбе не будет. «Почему?» — спросила та. «Потому что это твой день», — ответил Синатра.

Позднее Грейс призналась Аллану, что, по ее мнению, Синатра — единственный мужчина, которого Ава Гарднер когда-то любила.

— Они были просто созданы друг для друга. Я посадила их по обе стороны от тебя, в надежде на то, что это пробудит в них прежние чувства.

Венчание прошло торжественно и достойно.

Собор был полон белой сиренью и ландышами, резко контрастировавшими с красными шелковыми драпировками и красной ковровой дорожкой, протянувшейся от входа к алтарю.

Сквозь витражные окна лился яркий утренний свет. Мужчины во фраках и женщины в изысканных шляпках заняли свои места на скамьях. Раздались звуки органа. Все как по команде повернули головы. В дверях появилась Грейс.

Собор ахнул.

Хелен Роуз, дизайнер по костюмам студии MGM, создавшая для Грейс подвенечное платье, превзошла себя.

Над этим нарядом цвета слоновой кости в стиле эпохи Возрождения полтора месяца трудилось около 40 белошвеек. Всего на платье ушло 23 метра тяжелой тафты, столько же тафты шелковой, 92 метра шелковой сетки и 274 метра валансьенских кружев для нижних юбок.

Свадебное платье Грейс стало самым дорогим нарядом, сделанным Хелен Роуз за все годы работы.

Шлейф составлял 3 метра 20 сантиметров. Кружевной лиф с длинным рукавом был украшен вышивкой, скрывавшей швы, и застегивался спереди на крошечные кружевные пуговицы. Надет он был на шелковый чехол телесного цвета. Верхняя юбка была в форме колокола без каких-либо складок впереди. Ее пышность сзади создавалась за счет складок у талии, отчего подол расходился вниз веером. Под юбкой были еще три нижние из тафты и кружев.

Фата, которую Роуз нарочно сделала такой, чтобы она не закрывала Грейс лицо, была украшена старинным кружевом, купленным студией MGM в музее, и вручную расшита маленькими жемчужинами. Фату дополняла кружевная шапочка, украшенная венком флердоранжа с жемчужными листьями. На самом конце фаты были прикреплены два миниатюрных голубка. В руке у Грейс был молитвенник, обтянутый тафтой того же цвета, что и ее платье, и украшенный крестом из жемчуга.

Позднее модный дизайнер Оскар де ла Рента скажет:

— На свадьбе Грейс слово «икона» приобрело новый смысл. Весь ее наряд — от фаты до кружев и традиционного платья — создан для вечно юной невесты.

Согласно протоколу, Грейс должна была ждать Ренье у алтаря. Более того, она должна была стоять там одна. Однако отец счел своим долгом встать рядом с ней.

Рассказывают, что во время репетиции Грейс была обеспокоена тем, что невеста должна ждать жениха у алтаря. В Соединенных Штатах все происходит наоборот.

Говорят, что Ренье пошутил:

— Больше получаса не жди.

Так это или нет, такого рода юмор вполне в его духе.

Грейс не пришлось долго ждать.

Вскоре Ренье присоединился к ней. На нем была форма, которую он сам для себя придумал. В ее основу была положена форма наполеоновских маршалов. Небесно-голубого цвета брюки с золотыми галунами; мундир черный, с золотыми дубовыми листьями на лацканах, и шитый золотом эполет на правом плече.

Они заняли свои места, и Ренье улыбнулся Грейс. Затем оба устремили глаза вперед, не в силах скрыть своего волнения.

Хор грянул «Uxor Tua» Баха и «Alleluia» Перселла.

Во время венчания произошла заминка: Ренье не мог надеть Грейс на палец кольцо, и она была вынуждена помочь ему. Оба нервничали, так что брачные обеты мог слышать лишь епископ.

Он спросил Грейс по-французски, согласна ли она взять князя в законные супруги, и она еле слышно прошептала: «Oui».

Новобрачные преклонили колени и произнесли молитву. Епископ благословил их и объявил мужем и женой. На этом церемония венчания завершилась.

Все присутствующие прослезились. Ренье поцеловал невесту, а в следующее мгновение зазвонили церковные колокола, возвещая, что теперь в глазах Господа они единое целое.

Затем последовал парад, прием, улыбки, приветствия с балкона, катание по улицам Монако в черном «роллс-ройсе», который молодым подарили их подданные. Наконец Ренье и Грейс поднялись на борт яхты, чтобы отправиться в свадебное путешествие по Средиземному морю.

Они в буквальном смысле слова поплыли навстречу закату. Трудно придумать лучший конец для голливудского фильма.

Газета Variety, освящавшая все события в мире шоу-бизнеса и выходившая в 10 000 километров от Монако, объявила о свадьбе следующим заголовком:

«Браки. Грейс Келли вышла замуж за князя Ренье III. Невеста — кинозвезда, жених — не профессионал».

8
Ренье вспоминает

Вскоре после свадьбы Грейс и Ренье купили ферму под названием Рок-Ажель на территории Франции, расположенную на высоте 914 метров над уровнем моря. Отсюда открывается потрясающий вид на княжество Монако — клочок земли, по форме напоминающий краба, протянувшийся вдоль восточного уголка Французской Ривьеры, не больше нескольких сот метров в ширину.

Сам участок невелик, но за постоянно охраняемыми воротами в конце подъездной дорожки в окружении деревьев стоит современный каменный дом средних размеров. Здесь есть бассейн и три небольших дома, позднее превращенные в игровые помещения для внуков с качелями и каруселью. А еще здесь живет множество собак.

Сегодня на рассвете Ренье в летних брюках, рубашке поло, в старых, но удобных спортивных туфлях на босу ногу с гордостью поведал мне о том, что он изрядно потрудился, обустраивая это место.

— Я посадил здесь около четырехсот деревьев. Я своими руками проложил все эти дорожки. Я сам правил бульдозером.

Темноволосый, с черными усиками, слегка угловатый, он занял княжеский престол в мае 1949 года в возрасте 26 лет. С годами князь превратился в вальяжного седовласого красавца, но так и не сумел преодолеть природную застенчивость, лишь научился хорошо владеть собой и тщательно скрывать свои чувства.

— Я люблю работать руками, — признался он. — У меня есть мастерская, где я могу заниматься сваркой или слесарной работой. Так хочется отвлечься от чтения официальных бумаг. Это одна из тех причин, почему я теперь почти не читаю книги. После трех-четырех часов чтения документов хочется развеяться и поработать физически.

Есть в поместье и приличных размеров огород, где растут помидоры и салат, а также сад с яблонями, вишнями, сливами и абрикосовыми деревьями. Князь держал на ферме кур и пару коров джерсейской породы, чтобы постоянно иметь яйца и свежее молоко. Здесь также долго жили две ламы, гиппопотам по кличке Поллукс и купленная в Англии самка носорога, которую звали Маргарет.

— Они весили примерно по 2 тонны. Однако оба были смирные: к Маргарет можно было подойти близко, и она следовала за вами как собачонка. Гиппопотам тоже был ручной.

Немного помолчав, Ренье добавил:

— Я люблю животных.

Как будто у меня могли возникнуть сомнения относительно человека, который держал в доме гиппопотама и носорога.

— Мне кажется, я их понимаю. Когда они знают, что ты хозяин и не боишься их, не желаешь сделать им ничего плохого, у вас устанавливаются прекрасные отношения.

Вернувшись в Монако из путешествия в Африку с настоящим «ковчегом», в котором было почти каждой твари по паре, Ренье поместил зверей в саду, расположенном ниже княжеского дворца. Как только стало известно об этой коллекции, друзья начали одаривать Ренье разными животными. Король Марокко прислал пару львов, а владыка Сиама предложил слоненка, который быстро вырос, и Ренье был вынужден отдать его в сафари-парк, где серому великану предоставили более комфортные условия.

Из этой коллекции вырос зоопарк Монако.

— Я лично слежу за ним. Зоопарк пользуется популярностью, потому что посетители могут подходить к животным очень близко, оставаясь при этом в безопасности. Но сегодня существует много сафари-парков, как плохих, так и хороших, так что зоопарки людям слегка надоели.

Даже если публике надоели зоопарки, о самом Ренье этого не скажешь. В середине 80-х годов, услышав об одном разорившемся цирке, князь решил, что там наверняка найдутся хорошие животные, родившиеся в неволе, и не мог устоять перед соблазном.

— Я купил целое стадо больших маньчжурских верблюдов, нескольких дромадеров, африканского буйвола, двух лам гуанако и пару пони. Я велел отправить их в наше семейное поместье Марше, расположенное между Парижем и Брюсселем, чтобы они паслись там вместе с коровами.

Поместье Шато-де-Марше, раскинувшееся у подножия Арденн, почти в шесть раз больше по площади самого Монако. Здесь есть несколько молочных ферм и прекрасные охотничьи угодья. Но как только там поселили верблюдов, поместье тотчас превратилось в достопримечательность для туристов.

Князь широко улыбнулся.

— Забавно наблюдать за тем, как мимо проезжают на машинах люди. Я почти слышу, как жена говорит мужу: «Видишь вон там верблюдов?» А тот ей отвечает: «Не понял, какие верблюды?» Затем он тормозит, машина останавливается, вызывая затор на дороге. В самом деле, не часто увидишь верблюдов во французской глубинке.

Кроме животных, Ренье обожает автомобили.

— У меня есть машины, но я не стал бы называть себя истинным коллекционером. Если в продаже появляется какая-то особая модель, которая мне нравится, я могу ее купить. Я люблю автомобили, но не испытываю к ним страсти. Хотя у меня есть самые разные: от «диона» 1903 года выпуска до восьмицилиндрового «паккарда» образца 1938 года.

К тому времени, когда у князя накопилось сорок пять автомобилей, в дворцовом гараже уже не осталось свободного места. Вместо того чтобы продать хотя бы несколько из них и немного разгрузить тесное пространство, он попросил у государства место для создания музея.

— Все машины в рабочем состоянии. Но я бы не советовал кататься на них. «Паккард», например, очень массивный автомобиль, но без усилителя рулевого управления. Должно быть, в 1938 году люди были гораздо сильнее. Я как-то раз полдня катался на нем, а потом три дня провалялся в постели, набираясь сил.

Расположенный на скале Ле-Роше дворец, окна которого выходят в порт Монако, состоит из 225 комнат, которые включают небольшие личные апартаменты и большие парадные залы для официальных приемов. Дворец этот служил официальной резиденцией Ренье, Грейс и их троих детей. Но именно Рок-Ажель был тем местом, где мистер и миссис Гримальди и их дети провели самые счастливые дни своей жизни.

Сам дом — типичный образчик сельской идиллии. Уютная гостиная, где каждая вещь говорит о том, что в доме живут люди. В нем достаточно спален для детей, есть и запасные, для внуков. Кухня современная, бо?льшая часть оборудования была доставлена из Америки после того, как Грейс пожаловалась, что не видит ничего романтичного в приготовлении пищи в типично европейской кухне, тесной и скудно оснащенной.

— Грейс была мастерица по части барбекю, — говорил Ренье. — И еще она часто готовила завтрак для всей семьи.

Хотя и в Рок-Ажель, и во дворце в Монако, и в Марше всегда имелся полный штат домашней прислуги, Ренье иногда появлялся в кухне и что-нибудь готовил сам.

— Всего лишь для забавы. Не смею считать себя великим поваром, хотя в состоянии испечь недурные сладкие блинчики. Я имел обыкновение по утрам готовить их для детей. С кленовым сиропом. Особенно хороши они с «Тетушкой Джемаймой».

И для него, и для Грейс Рок-Ажель был своего рода убежищем. Здесь можно отдохнуть от телефонных звонков и официальных приемов, без помех послушать музыку.

— Грейс любила классическую музыку, — вспоминал Ренье. — Особенно Баха, но также обожала оперу и конечно же балет. Вагнер, правда, ей не очень нравился. Она любила джаз, так же как и я. Музыка всегда играла важную роль в жизни нашей семьи и всегда звучала в нашем доме. Грейс ставила музыкальные записи, когда рисовала или занималась изготовлением гербариев. Она даже делала под музыку гимнастику. Между прочим, задолго до того, как Джейн Фонда прославилась своей аэробикой.

А вот что он говорит о себе:

— Когда-то давно я хотел научиться играть на саксофоне, но, увы, не преуспел, поскольку саксофон — сложный инструмент и, когда учишься на нем играть, это малоприятно для окружающих. Поэтому я забросил его и взялся за ударные. Я и сейчас иногда стучу на барабанах. Я очень люблю музыку, хотя никоим образом не считаю себя великим музыкантом. Мне нравится Чайковский. Я бы назвал себя поклонником романтической музыки. С другой стороны, я не в восторге от Моцарта, его творчество кажется мне несколько однообразным. Вагнера я не люблю: все его произведения слишком шумные, слишком тевтонские. Не люблю и вагнеровские оперы — мне не нравится звучание голосов. Зато итальянскую оперу обожаю, считаю ее лучшей в мире.

Неудивительно, что Грейс и Ренье в Рок-Ажель (особенно Ренье) и в Монако — совершенно разные люди. Во дворце Ренье был князем. В Рок-Ажель — мужем, Грейс была женой, а вместе — родителями. Позднее Ренье стал дедом.

Он всегда был довольно сдержанным. Он прекрасно сознавал свое положение и поддерживал соответствующий имидж. Но в Рок-Ажель он вел себя как обычный человек. Лишь увидев эту разницу, начинаешь понимать, насколько непростым было его положение.

В конце прошлого века об одном из предков Ренье князе Флорестане была написана пьеса. Называлась она «Рабагас» и преподносилась как политическая комедия. Самой трогательной сценой пьесы был монолог Флорестана, в котором он размышлял о бремени августейших обязанностей:

«Стоит мне отправиться на прогулку, как говорят, будто я предаюсь праздности. Если я не иду на прогулку, а сижу дома, меня обвиняют в том, будто я боюсь показаться людям на глаза. Если устраиваю бал, меня обвиняют в мотовстве. Если не даю балов, то слышу упреки в скаредности. Если устраиваю военный парад, значит, я готовлю военное вторжение. Если же этого не делаю, меня упрекают в недоверии к собственным войскам. Когда в день моего рождения устраивают фейерверки, то получается, что я пускаю на ветер народные деньги. Когда запрещаю устраивать фейерверки, то получаю обвинения в том, что не желаю развлекать свой народ. Если я в добром здравии, значит, я беспечен и не занимаюсь общественными делами. Если мне нездоровится, то это результат излишеств. Если много строю, то я расточителен. Если вообще ничего не строю, то оставляю рабочий класс без работы. Что бы я ни сделал, все объявляется отвратительным, все, чего не делаю, провозглашается еще большим оскорблением для общества».

Век спустя Ренье утверждает, что этот монолог не утратил своей актуальности:

— Эти слова нисколько не устарели. Положение монарха крайне сложное. Всегда нужно чувствовать некую грань. Мне потребовалось время, чтобы это усвоить, ведь в школе этому не учат. Приходится, так сказать, двигаться осторожно, на ощупь. Мой дед обычно говорил мне: «Будь осмотрителен и не спеши. Не хватайся сразу за все. Тщательно выбирай момент, когда тебе появиться на людях, иначе твое присутствие мало что значит». Никто не говорил мне, что десять протокольных мероприятий слишком много, а пять — слишком мало. Вначале я был склонен идти туда, куда приглашали, пожимать руки, вручать призы и награды, показываться на публике. Я не сразу научился находить золотую середину. Я пытался научить этому и моего сына Альбера, который когда-нибудь займет мое место. Сначала он должен часто появляться на людях и многое делать, но потом нужно делать это все реже и реже, чтобы его присутствие, его участие в общественной жизни ценилось, чтобы люди с нетерпением ждали, когда он появится вновь.

Иными словами, монаршие обязанности требуют сдержанности.

— Временами я веду себя сдержанно, ибо сдержанность вызывает уважение. В противном случае вы рискуете примелькаться; тогда ваше присутствие уже никого не удивляет и не радует. Я не говорю сыну, что не следует появляться на людях и что он должен оставаться недоступным, но часть моих нынешних обязанностей и тех, которые он унаследует, состоит в том, чтобы научиться проводить черту между доступностью и излишней фамильярностью. Возможно, президенту Соединенных Штатов, премьер-министру Великобритании или даже мэру Парижа достичь этого проще. Но здесь, в Монако, это чрезвычайно трудно, потому что наше государство очень маленькое.

Значит ли это, спросил я у него, что он не может выйти из дворца в шортах-бермудах и пойти в пиццерию, чтобы выпить там кружку пива?

Ренье на секунду задумался над ответом.

— Думаю, что сегодня такое возможно, но я бы не стал этого делать. Альберу — можно. Он — молодой человек, и демократичность нынче в моде. Но и он не должен поступать так каждый день. Он с друзьями бывает на публике, играет в теннис в Country Club, ходит заниматься на стадион. Это хорошо. Однако и ему придется провести черту, когда он взойдет на престол. Было бы странно, если бы друзья подходили к нему на улице и говорили: «Эй, дружище Альбер, пойдем на стадион, побегаем!» Когда он станет монархом, правила изменятся. Сегодня это даже сложнее, чем когда я был в его возрасте. Конечно, приятно сходить в портовую пиццерию вместе с друзьями. Но мне хорошо известно, что папарацци всегда начеку: стоит мне отправиться туда, меня могут сфотографировать в любой ситуации, и одному Богу известно, какая будет стоять подпись под снимком.

Да, титул дает привилегии, но за них нужно платить высокую цену. Этот же урок пришлось довольно рано усвоить Альберу.

По словам Ренье, когда сыну было пять или шесть лет, он сидел с группой детей, и одна пожилая дама по очереди задавала им один и тот же вопрос: «Кем ты станешь, когда вырастешь?» Один мальчик, как и все дети, отвечающие на подобный вопрос, сказал, что хочет стать пожарным, другой — что полицейским. Наконец она повернулась к Альберу и спросила его. «У меня нет выбора», — ответил он.

Ренье покачал головой:

— Вряд ли он тогда это хорошо понимал. Полное понимание пришло позже. Он открывает для себя, как и я когда-то, что порой сложно понять, кто достоин доверия. Ему еще предстоит осознать, что многие его так называемые приятели заинтересованы лишь в том, чтобы он для них что-то сделал. Это улица с односторонним движением. Правда, теперь он стал гораздо мудрее, чем раньше, и пытается сначала узнать людей и лишь потом приближает их к себе. Он должен обороняться, особенно здесь, в Монако, потому что наше государство карликовое. Мы живем как под микроскопом.

Княжество Монако — город-государство с населением примерно 37 000 человек. Всего 6000 из них — коренные жители, монегаски. Страна уникальная: иностранцев в ней больше, чем коренного населения. Большинство иностранцев — французы, но вместе с тем здесь есть итальянцы, англичане и американцы. Граждане из 100 стран мира проживают в Монако.

«Теплое место для темных личностей» — когда-то назвал Монако писатель Сомерсет Моэм. Вдвое меньше Центрального парка в Нью-Йорке, равное по размеру лондонскому Гайд-парку, оно раскинулось на площади 1,9 квадратного километра и славится ярким солнцем, мягкими зимами, роскошными казино, дорогими ресторанами, кинозвездами, куртизанками, честолюбцами, яхтами, элитными ресторанами, шикарными отелями, безумно дорогими квартирами, ювелирными магазинами, банками, автогонками «Формула-1», почтовыми марками, дорогими ужинами, как в романах Скотта Фицджеральда, и отсутствием подоходного налога.

Жители Монако занимают первое место в мире по богатству на душу населения. Здесь также самое высокое соотношение между количеством проживающих и автомобилей. На 30 000 человек приходится более 15 000 автомашин. В княжестве нет бедности. Человек, попавший в нелегкую жизненную ситуацию, может рассчитывать на щедрую поддержку со стороны государства, а уровень жизни даже по французским меркам впечатляет.

Лежащее между Ниццей и итальянским городом Вентимилья Монако с трех сторон окружено Францией. Граница обозначена цветочными клумбами, французская валюта в свое время имела хождение наравне с местной. Официальный язык княжества — французский, впрочем, здесь можно услышать и английскую, и итальянскую речь. Есть и местный язык, так называемый монегасский, более похожий на итальянский, нежели на французский. В наши дни его можно услышать лишь в местной средней школе и на свадьбах. И все-таки монегаски не французы и упорно отстаивают свою национальную идентичность.

Почти 2000 лет Ле-Роше находился под властью самых разных народов, правителей и династий: финикийцев, лигурийцев, римлян, германцев, сарацин, провансальских графов, Римской церкви, генуэзцев и гибеллинов. В конце XIII века Гримальди были лишь одним из многих кланов богатых генуэзских судовладельцев и купцов. Когда началась война между гвельфами и гибеллинами, Гримальди заняли сторону первых. Этот выбор не пошел им на пользу. Верх взяли гибеллины, и Гримальди решили, что будет благоразумнее и безопаснее перебраться в какое-нибудь другое место.

Их имя вполне могло кануть в Лету, как имена других семейств, избравших изгнание, если бы не один их представитель, известный как Франсуа Злобный. (Он жаждал мести врагам.)

Когда-то давным-давно на неприступной скале, выдающейся в море в 160 километрах к западу от Генуи, финикийцы и греки возвели храмы. Место это получило название Херкулис Монеки в честь античного героя Геркулеса (Геракла). Однако ни тем ни другим не удалось удержать его в своих руках, и к 1162 году им завладели гибеллины. Они по достоинству оценили его стратегическое значение и немедленно возвели здесь почти неприступную крепость с высокими стенами и четырьмя башнями. Возвышающаяся над крошечным заливом естественного происхождения скала со стороны суши и моря защищала западные подходы к Генуэзскому заливу.

Это «каменное гнездо» сулило стать ценной наградой любому, кому хватило бы смелости или ловкости его захватить. Неудивительно, что в ночь на 8 января 1297 года, закутавшись в коричневую рясу бродячего францисканского монаха, Франсуа постучался в деревянные ворота крепости, умоляя о пристанище. Ничего не подозревавшая стража впустила его. Не успели стражники закрыть ворота, как «смиренный монах» выхватил из складок одежды меч и в крепость ворвались его подручные. Началась кровавая резня. Через несколько часов род Гримальди объявил скалу своей собственностью.

До сих пор герб Монако украшает пара монахов с мечами в руках.

В течение следующих ста лет Гримальди дважды лишались Монако и дважды захватывали его снова, а в первой четверти XV века распространили свою феодальную власть не только на Монако, но и на два соседних города Рокебрюн и Ментон. Они были союзниками Франции до 1524 года, когда правящий князь заключил сделку с Испанией относительно «прав на море». Это означало, что он мог облагать налогом в размере 2 % от стоимости груза любой корабль, проходивший в пределах видимости со скалы. Подобное налогообложение кораблей было неплохим семейным бизнесом до середины XVII века, когда новый князь вновь заключил союз с Францией. Вскоре грянула Великая французская революция. Гримальди были свергнуты с трона, и Монако присоединили к Франции. В 1814 году по условиям Парижского договора род Гримальди восстановил свои прежние права на престол. В 1815 году, согласно второму Парижскому договору, Монако было передано под протекторат Сардинского королевства. Лишь в 1860 году княжество снова и навсегда обрело статус независимого государства.

Ренье III — 33-й правитель Монако и представитель старейшей правящей династии в Европе. После смерти в 1989 году японского императора Хирохито его правление стало самым долгим в мире.

9
Как стать монегаском

18 декабря 1933 года княжество Монако объявило войну Соединенным Штатам Америки. Точнее, штату Миссисипи.

В 30-х годах XIX века этот штат выпустил серию облигаций на предъявителя, которая легла в банковские сейфы и была благополучно забыта примерно на 90 лет, — до тех пор, пока наследники обладателей не обнаружили их и не попытались получить причитающиеся по ним деньги. Вместе с процентами номинальная сумма этих облигаций в 100 000 долларов выросла до 574 300 долларов. Но штат Миссисипи еще в 1841 году объявил себя банкротом.

Наследники пытались подать иск на Миссисипи, но выяснили, что законы США запрещают такие действия, поскольку подавать иск на штат может только другой штат, правительство США или правительство любого иностранного государства. В поисках такого правительства они обратили свои взоры на князя Монако Луи (Людовика) II и предложили ему 45 % от возможного денежного взыскания с Миссисипи, если княжество сумеет отсудить деньги за облигации.

Монако обратилось в Верховный суд США, чтобы подать иск против штата Миссисипи. Поскольку этот штат еще в 1875 году изменил свод законов, запретив любые иски по данным облигациям, княжеству пришлось первым делом доказывать, что подобное изменение законодательства незаконно. Адвокаты Монако утверждали, что тем самым они дают штату Миссисипи «возможность смыть позорное пятно со своей репутации».

Даже газета The New York Times публично поддержала позицию монегасков.

В передовой статье от 19 декабря 1933 года газета писала, что «жители штата Миссисипи должны по-доброму думать об иностранном государстве, которое ничего не должно Соединенным Штатам». Через два дня та же газета задала вопрос: «Что бы вы сделали, если бы штат Миссисипи вместо денег предложил Монако кинуть игральную кость?»

Верховный суд Соединенных Штатов, заслушав в январе 1934 года доводы сторон, немедленно вынес постановление, обязывающее штат Миссисипи назвать причину, по которой княжеству Монако должно быть отказано в подаче иска.

Адвокаты штата Миссисипи заявили, что Монако не является независимым государством. Они процитировали договор с Францией от 1918 года, согласно которому княжество обязуется пользоваться правами суверенитета «в соответствии с политическими, военно-морскими и экономическими интересами Франции». Однако МИД Франции подтвердил, что по договору княжество Монако не отказывается от своих прав на статус независимого государства.

К несчастью для Монако, верховный судья Чарльз Эванс Хьюз высказался в пользу того, что, подобно первым держателям облигаций, княжество фактически не имеет права подавать иск на штат Миссисипи без одобрения США, а такового одобрения не будет.

Война закончилась, штат Миссисипи объявил о победе, и с тех пор княжество Монако пребывает в состоянии мира с Соединенными Штатами Америки.

Князя Шарля (Карла) III, в честь которого назван Монте-Карло, сменил на троне его сын Альбер I, высокий красивый мужчина с ухоженной черной бородкой, чьей главной страстью была океанография. В годы его правления здесь появилось казино, благодаря которому в княжестве началась эпоха невиданного процветания. Однако отдельные влиятельные монегасские семейства были не в восторге оттого, что все процветание Монте-Карло зиждилось на игорном бизнесе.

Soci?t? des Bains de Mer (SBM) et du Cercle des Etrangers было акционерной компанией, контролировавшей игорный бизнес в Монако. Будучи самым крупным местным работодателем и самым значительным источником доходов княжества, Общество морских купаний присвоило себе и непомерную политическую власть. Вскоре некоторые влиятельные семейства Монако сочли, что Альбер предал их, позволив Обществу вклиниться между князем и его подданными. Они устроили заговор, желая вынудить Альбера отречься от престола в пользу его сына. Поняв, что лучше самому предложить радикальные изменения прежде, чем они ему будут навязаны, Альбер отказался от абсолютной власти.

По конституции 1911 года, княжеская семья была отделена от правительства. Князь сохранил за собой исполнительную власть, а правительство теперь состояло из канцлера и трех советников. Законодательная власть была поделена между князем и новоиспеченным Национальным советом, члены которого избирались подданными княжества.

Как только разразилась Первая мировая война, Альбер заключил долгожданный, жизненно важный пакт с Францией, ставший неотъемлемой частью Версальского договора. Князь признал, что проводимый им политический курс будет совпадать с политическими, военными и экономическими интересами Франции.

Французы в свою очередь обязались отстаивать суверенитет и независимость Монако. Правда, их тревожило наличие далекой немецкой ветви Гримальди, которая в один прекрасный день могла предъявить права на престол. В результате появилось соглашение о том, что в случае отсутствия прямого наследника Монако переходит под протекторат Франции. Впрочем, правящий принц, если собственных детей у него нет, всегда будет иметь возможность усыновить наследника трона и таким образом продолжит династию Гримальди.

По иронии судьбы сын Альбера родился и вырос в Германии.

В 1869 году в возрасте двадцати лет Альбер женился на восемнадцатилетней леди Виктории Марии Дуглас-Гамильтон, дочери покойного герцога Гамильтона, первого пэра Шотландии. Инициатором брачного союза был Наполеон III. Однако через пять месяцев супруга покинула Альбера и уехала к своей матери в Баден-Баден, где и появился на свет их сын Луи (будущий князь Луи II). Альбер обратился к церкви с просьбой о расторжении брака и получил разрешение. После этого специальным декретом был расторгнут и светский брак.

Несмотря на официальный статус наследного князя, юный Луи до одиннадцати лет не бывал в Монако и не встречался с отцом. Однако и после встречи они не поладили друг с другом. Пять лет они жили вместе, главным образом в Париже, а затем Луи поступил на службу во Французский иностранный легион.

Получив назначение в Северную Африку, Луи влюбился в молодую прачку Мари-Жюльетт Луве. Альбер отказался дать согласие на их брак то ли потому, что она уже была замужем, то ли по причине мезальянса. Луве происходила из пролетарской семьи. В 1898 году у них родилась дочь Шарлотта — дитя их любви. Однако Альбер вновь отказался признать брак сына и отказал внучке в правах на статус наследницы. Луи и Мари-Жюльетт расстались, когда Шарлотта была еще ребенком. Тем не менее Луи всегда признавал Шарлотту своей наследницей. Когда ей исполнился 21 год, Альбер наконец понял, что, лишь даровав внучке титул, он может сохранить династию и соответственно власть над Монако. Он настоял на том, чтобы Луи официально признал Шарлотту наследницей и на всякий случай приказал сыну сначала ее удочерить.

Шарлотта была небольшого роста, отличалась вздорным характером и вместе с тем очаровательной природной эксцентричностью, свойственной некоторым дамам XIX века. В возрасте 22 лет она вышла замуж за французского дворянина графа Пьера де Полиньяка. Родные боготворили ее, особенно внуки, которые называли ее «Маму».

Ренье отзывался о матери как о женщине с добрым сердцем. Во время Первой мировой войны она была сестрой милосердия, а в послевоенные годы много помогала обездоленным, в том числе и заключенным.

— Бо?льшую часть жизни моя мать прожила в Париже и в Марше, — вспоминал он. — Жаль, что она была несчастна почти с самого начала замужества. О Монако у нее сохранились самые безрадостные воспоминания. Мне кажется, она там всегда чувствовала себя одинокой. Друзей у нее не было. Она часто бывала одна. Она была единственным ребенком у родителей, и, подозреваю, временами разрывалась между отцом и мужем.

Чтобы сохранить фамилию династии, Альбер за день до свадьбы потребовал от Пьера изменить фамилию на Гримальди. Таким образом, тот стал называться — Пьер Гримальди граф де Полиньяк.

По словам Ренье, Пьер де Полиньяк был по-старомодному элегантен, носил тонкие усики. Он любил музыку, искусство и книги и бегло говорил на нескольких языках.

— Это был очень утонченный и чуткий человек. Хотя теперь, оглядываясь в прошлое, могу сказать, что он держал дистанцию с юным поколением. Жаль, что в свое время я мало прислушивался к нему и редко виделся с ним. Но так бывает со всеми молодыми людьми. Когда вы молоды, вам неинтересно слушать, что говорят старшие.

Первый ребенок Пьера и Шарлотты Антуанетта родилась в 1920 году. Через два года, когда Альбер умер, Людовик стал правящим князем. Вскоре, 3 мая 1923 года, во дворце на свет появился второй ребенок Шарлотты, сын, Ренье Луи Анри Максанс Бертран Гримальди, единственный внук и наследник правящего монарха. Его дом был там, где находился князь.

— Мы проводили в Монако всего три месяца в году, — продолжал Ренье. — Чаще всего весной ближе к Пасхе, когда устанавливалась хорошая погода. Мне это нравилось, потому что там было чем заняться, а люди отличались приветливостью. Зиму мы проводили в Марше. Дворец в Монако в это время был закрыт. Моя семья, весь двор деда, повара, слуги, горничные — все перебирались в Марше на пять-шесть месяцев. Исключением были члены правительства. Они оставались в Монако. Я помню, как дед распорядился установить в Марше телеграф, чтобы можно было поддерживать с ними связь. Новая и увлекательная затея! До сих пор помню, как наш секретарь сидит и весь день отбивает телеграммы. Пару месяцев в году семья проводила на охоте в Шотландии. Я ненавидел это время. Там постоянно шел дождь. Было на редкость скучно.

По словам Ренье, его детство было «в целом счастливым». Тем не менее он не скрывает, что развод родителей в 1929 году его расстроил.

— Я был расстроен в том смысле, что детей разведенных родителей обычно перебрасывают от отца к матери, и никогда не знаешь, чей ты — отца или матери. Временами даже начинаешь сомневаться в родительской любви.

Было решено, что Ренье и Антуанетта будут проводить часть года с матерью и дедом, другую часть — с отцом.

— Когда мы оставались у матери, нас просили ничего не говорить отцу о ней или о нашем деде. Когда мы жили с отцом, то нам неизменно говорили, что не следует ничего рассказывать о нем матери или деду. Это было нелегко. Как всякий ребенок, чьи родители развелись, я чувствовал себя несчастным.

Не облегчали ему жизнь и политические конфликты на родине. «Ревущие 20-е» годы прошлого века подходили к концу, и Луи ощутил сильное давление Национального совета, который пытался продемонстрировать князю свою силу. Согласно конституции, Совет мог лишь давать рекомендации князю. Реальной властью он не обладал. Это было первое положение, которое Совет хотел бы изменить. Скажем, Совету не нравилось, что SBM действовало как государство в государстве, что, по мнению его членов, угрожало суверенитету Монако. Членам Совета также хотелось, чтобы князь потребовал от SBM, чтобы оно выполняло контрактные обязательства: снабжало Монте-Карло водой и газом, а также осуществляло ремонт дорог. По словам членов Совета, SBM пренебрегает этими обязательствами и вместо этого вкладывает деньги в строительство новых теннисных кортов и пляжей.

Примерно в то же время Шарлотта попросила у отца разрешение на развод с графом Пьером. Людовик дал согласие и изгнал Пьера за пределы Монако.

В тот день одна газета сравнила княжество с «коробкой игрушек, блестящих, искусственных и немного хрупких, которые следует аккуратно хранить в соответствующих местах, чтобы они не разбились».

К сожалению, Луи никогда по-настоящему не понимал, насколько хрупка эта коробка с игрушками.

10
Рождение современного Монако

Во время развода Пьера и Шарлотты было решено, что заботы об образовании Ренье возьмет на себя отец.

— Отец хотел, чтобы я получил наилучшее образование, и в 1934 году отправил меня в Англию. Я начал учиться в школе Summer Fields в Сент-Ленардс-он-Си. Ужасное место. Короткие форменные штаны, холодный душ и телесные наказания. Единственное, в чем я находил утешение, был бокс. Я стал чемпионом школы в моей весовой категории. Все остальное я просто ненавидел.

Оттуда Ренье перевели в другую британскую школу, в Стоу.

— Там была прекрасная местность. Помню, как я приехал туда вместе с отцом, не зная ничего ни об учителях, ни об учениках. Атмосфера старого замка показалась мне довольно безотрадной. Все время шел дождь, и стоило начать играть в какие-нибудь игры, как ты оказывался по колено в грязи. Затем пришлось научиться таким вещам, как прислуживать старшим ученикам, делать за них грязную работу. К счастью, они были неплохими парнями. Но вся эта затея казалась мне чрезвычайно глупой. В Стоу я тоже чувствовал себя несчастным.

Ренье был настолько несчастен, что сбежал оттуда.

— На третий день я совершил побег. Это оказалось гораздо легче, чем я предполагал. Я улизнул с территории школы и зашагал к железнодорожной станции. В мой план бегства входило купить билет до Лондона, откуда я собирался уехать домой. Но, видимо, я не слишком удачно все продумал. Мне и в голову не могло прийти, насколько необычно смотрится на станции мальчик в школьной кепке.

Заметив, что Ренье нигде нет, руководство школы тотчас поставило на ноги полицию. И как только начальник станции увидел паренька в школьной кепке, пытавшегося купить билет до Лондона, он сразу же позвонил в школу.

— Меня задержали и немедленно препроводили обратно в Стоу, — продолжал вспоминать Ренье. — За мной на станцию на огромном автомобиле приехал директор школы, бывший военный. Я решил, что меня ждут неприятности, может быть, сильно выпорют. Однако он привел меня в свой кабинет, предложил чувствовать себя как дома и угостил чаем. Директор вообще не стал ругать меня. Он сказал лишь: «Должно быть, ты очень проголодался, так что угощайся как следует». Это была моя первая еда за весь день. Наконец-то, подумал я тогда, теперь они хоть что-то поняли. Но после чая меня отвели в школьный изолятор, потому что они не могли взять в толк, почему ребенку вдруг захотелось сбежать из этого «рая».

Юный Ренье целых две недели был «под официальным надзором». Он был вынужден бездельничать, пока педагогический коллектив ломал голову над тем, как с ним поступить. В конце концов беглеца перевели в дортуар и вернули к занятиям.

Все последующие годы Ренье считал, что проблема была очевидной. Хотя будущий монарх превосходно говорил по-английски («У нас была няня-англичанка, и по-английски я заговорил раньше, чем по-французски»), это был пухлый, застенчивый ребенок, единственный иностранец из 500 мальчиков. Неудивительно, что он замкнулся в своей скорлупе. Да, он вполне уверенно чувствовал себя на ринге в боксерских перчатках, но поскольку был робок за пределами ринга, то был хорошей мишенью для школьных хулиганов.

Ренье признался отцу в том, что несчастлив, а тот поведал об этом кому-то еще, и вскоре Луи стал опасаться, что Пьер заберет сына из Англии, или попытается помешать ребенку вернуться в Монако, или каким-то иным образом настроит мальчика против деда.

Поэтому в августе 1936 года Луи подал в лондонский суд прошение о передаче Ренье под его опеку, желая тем самым ограничить права Пьера на вывоз тринадцатилетнего сына из Великобритании.

В марте 1937 года во время слушания в суде выяснилось, что Луи обратился с подобными запросами в суды Монако и Франции и в обоих случаях получил опеку. В ходе лондонской тяжбы среди прочих интересных возможностей было предложено передать наследника под опеку британского суда. В конечном итоге судья вынес решение в пользу Луи, но не ранее, чем это судебное дело попало на первые страницы газет к великому неудовольствию тех, к кому оно имело непосредственное отношение.

Из Англии Ренье отправили в одну из лучших швейцарских частных школ Le Rosey.

Здесь, по его словам, он был очень счастлив.

— Я обожал эту школу. Я учился в ней до 1939 года, когда начали бомбить Лион. Место для учебы было идеальное. В Le Rosey учились всего сто мальчиков. Напротив находилась такая же школа для девочек. Если вы хотели учиться, здесь все было возможно. Если хотели работать, пожалуйста. Если не хотели, вас ни к чему не принуждали. Мы даже проводили часть зимы в Гштааде.

Окончив школу в Le Rosey, Ренье посещал занятия в Университете Монпелье, где получил степень бакалавра, после чего год изучал в Париже политологию. Его мать официально отреклась от престола 30 мая 1943 года, за день до того, как Ренье исполнился 21 год. Через три дня Луи заявил о том, что наследником княжеского трона будет его внук.

Как вспоминал Ренье, это был не самый радостный миг в его жизни.

— Это было довольно печально. Мать отказалась от своих прав, потому что не нашла в себе сил править княжеством. Она была несчастна, и мне было ее жаль. В то же время это означало серьезную перемену в моем образе жизни. Мне неожиданно пришлось взвалить на себя массу обязанностей.

Спустя несколько месяцев, как только Ренье закончил учебу, ему было присвоено звание младшего лейтенанта, и он получил назначение в штаб разведки 2-го корпуса 1-й армии вооруженных сил Франции.

Молодой князь пережил суровую зиму в Эльзасе и участвовал в боевых действиях.

— Не так активно, — уточнил он, — как мне хотелось. Мне дали довольно бессмысленное задание: наклеивать объявления на фабрики. Было бы веселее, если бы мы взорвали эти чертовы коробки. Поскольку я говорил по-английски, меня откомандировали в Страсбург в распоряжение 36-й пехотной дивизии, в Техасский диверсионно-разведывательный батальон, где я стал офицером связи при Генеральном штабе.

Получив награды за мужество в бою, Ренье был повышен в звании до старшего лейтенанта и переведен в Берлин, в экономический отдел французской военной миссии. Он прослужил там полтора года и лишь после этого вернулся в Монако, где своими глазами увидел следы, оставленные войной.

Его дед был болен, а в княжестве хозяйничали немцы.

Вторая мировая война — довольно бесславная страница в истории Монако.

Монегаски не капитулировали, как французы, а официально сохранили нейтралитет.

В начале войны в княжество вошли французские войска, чтобы возвести на побережье оборонительные сооружения, но, как только Франция капитулировала, княжество захватили итальянцы под тем предлогом, что оно было оккупировано французами.

Новая волна солдат пришла из Германии.

В 1943 году Берлин направил в Монако генерального консула и военного коменданта. В здание знаменитого H?tel de Paris вселилось гестапо, а в отеле Metropole обосновался штаб бронетанковой дивизии.

Немцы пробыли в Монако недолго; вскоре произошел перелом в войне в пользу англичан и американцев. Испытывая дефицит цветных металлов, немецкое командование приказало снять медную крышу с казино в Монте-Карло для нужд военной промышленности. Однако генерал танковых войск вермахта, сам завзятый игрок, отказался выполнить приказ. Он даже использовал свое влияние для того, чтобы немецкие власти внесли казино в «список памятников культурно-исторического значения», и тем самым спас его.

В августе 1944 года американские войска высадились на пляже Сент-Рафаэль, а спустя пять недель были в Монако.

К тому времени немцы уже покинули княжество.

Как только американские солдаты освободили эти места, была снята колючая проволока и начались работы по разминированию порта и демонтажу береговых батарей. Одновременно начались аресты коллаборационистов.

Американский военный комендант решил, что Монте-Карло станет идеальным местом для отдыха его подчиненных, солдат и офицеров.

Однако Луи ответил решительным отказом.

Князь заявил, что в его стране недостаточно места для размещения такого количества солдат, не говоря уже про обычных туристов, которые по окончании войны вернутся в эти края.

Оскорбленное таким отношением князя к освободителям, командование армии США запретило въезд в Монако всему личному составу. Даже генерал Эйзенхауэр, совершивший летом 1945 года поездку по югу Франции, отказался посетить Монако, заехав лишь в Антиб.

Ренье был не просто оскорблен примиренческой позицией деда, считая, что тот под влиянием людей из его ближайшего окружения не мог решительно противостоять немцам, но вообще Монако теперь казалось ему совершенно беспросветным местом.

Необходимо было освободить владения от следов немецкой оккупации — вычистить, смыть их и навести прежний блеск.

Кроме того, Ренье крайне беспокоило, что SBM душило экономику Монако, и он пытался объяснить деду, что необходимы перемены. Однако у Луи были иные планы.

В 1946 году, несмотря на пошатнувшееся здоровье, он женился на своей давней любовнице, парижской актрисе Гислене Мари Доманже и даже изменил завещание, внеся в него пункт о причитающейся ей доле наследства. Теперь ему хотелось одного: прожить с ней остаток своих дней. Мысли внука ему были просто неинтересны.

Ренье в состоянии глубокого разочарования покинул Монако.

Он купил небольшую виллу в Сен-Жан-Кап-Ферра и жил там с момента окончания войны вплоть до восшествия на престол: участвовал в гонках «Тур де Франс», занимался подводным плаванием, рыбной ловлей, ходил на яхте под парусом, иногда писал стихи, посещал выставки и тихо исполнял свои обязанности перед государством.

9 мая 1949 года Луи II скончался.

Три недели спустя его внуку исполнилось 26 лет.

Теперь, фактически став правителем, Ренье почувствовал себя одиноким. Начал он с того, что попытался утвердить свою власть, и прежде всего вернул из изгнания отца.

Тотчас же последовали недовольные комментарии кузена, который однажды уже претендовал на престол.

Семидесятилетний претендент вновь поднял вопрос об удочерении Шарлотты и признании за ней полных наследных прав, заявив, что это противоречит конституции. Лучшее, что мог сделать Ренье, — оставить вмешательство кузена без внимания, понимая, что тот рано или поздно угомонится.

Затем он заключил сделку с вдовой деда, княгиней Гисленой.

В своем завещании покойный князь оставлял 50 % своего состояния внуку Ренье, 25 % внучке Антуанетте и 25 % — Гислене. Но в завещанное имущество оказалась включена собственность, которая, по заявлению Ренье, принадлежала короне. Луи не имел права ею распоряжаться.

Дело рассматривал ревизионный суд, тайный трибунал, созданный специально для разрешения споров наследников правящего дома Монако. Суд состоял из десяти адвокатов, выбранных Министерством иностранных дел Франции, чьи имена не разглашались. Члены трибунала тайно прилетели в княжество, где вынесли решение в пользу Ренье.

Гислена подала апелляцию, но в конце концов была вынуждена довольствоваться своей комнатой в княжеском дворце. На большее она не могла претендовать.

Восхождение Ренье на трон было восторженно встречено монегасками, однако его роман со склочным Национальным советом скоро закончился. Члены Совета пытались вынудить молодого князя пойти на уступки, которых они не добились у его деда, и выдвигали требования, которые Ренье счел неприемлемыми.

Совет, которым руководил местный адвокат Жан Шарль Рей, упорно пытался подчинить себе Ренье. Позднее Рей женился на принцессе Антуанетте. Они заявили, что, поскольку закон не ограничивает право престолонаследия отпрысками мужского пола, Антуанетта, как первенец Шарлотты и Пьера, является законной наследницей монакского трона.

Спустя годы Ренье утверждал, что Антуанетта и ее муж никогда не представляли для него серьезной угрозы. По его словам, это были всего лишь туманные разговоры, не более чем «сотрясение воздуха».

Как бы то ни было, сестру и ее супруга быстро поставили на место, а скандал оказался лишь бурей в стакане воды, от которой никто не пострадал.

Летом 1955 года обанкротилось Monaco Banking and Precious Metals Society, получавшее солидные правительственные субсидии. Совет тотчас обвинил четырех личных референтов князя и потребовал их отставки, подняв заодно вопрос о неэффективном правлении и конфликте интересов. Сначала Ренье отказывался уволить референтов, а потом под давлением Совета был вынужден принять их отставку.

Через несколько месяцев он назначил этих четверых на другие посты, после чего почти сразу подали в отставку одиннадцать членов Совета. Что касается Ренье, тот даже не пытался наладить отношения с Советом. Юридически вся власть в княжестве принадлежала только ему. От Совета требовались лишь рекомендации при решении различных дел.

Однако члены Совета не собирались уступать. Особенно Рей, который шел на конфронтацию где только мог, скажем в споре о железной дороге, которую Ренье хотел спрятать под землю.

Что было в высшей степени глупо. Предложение князя было не только здравым, но и способствовало дальнейшему развитию Монте-Карло.

Затем Рей и остальные члены Совета выступили против выделения средств Океанографическому институту, необходимых для того, чтобы платить жалованье недавно назначенному директору Жаку Иву Кусто. Назначение Кусто несомненно было великой удачей для Монако, но Совет высказался против.

В конце концов Ренье выбил деньги на реконструкцию железной дороги и приезд Кусто. Однако временами казалось, что возглавляемый Реем Совет был занят исключительно тем, чтобы отомстить князю.

В 1959 году обстановка накалилась настолько, что Ренье принял решение приостановить действие конституции и ввести единоличное правление. Другого выхода у него не было.

— Никто не сомневался в том, что нужны перемены. Мы не могли больше жить по-старому. Еще не дошло до того, когда любой мог выдвинуть серьезные угрозы, но недовольство старой конституцией уже назрело. Я понял, что хочу создать истинную конституционную монархию. Не потому, что меня к этому подталкивали, а просто я понял, что лучше это сделать самому, прежде чем Национальный совет начнет выдвигать требования. Я обратился к членам Совета, и мы вместе приняли нужные решения. Я отказался от некоторых полномочий. Сделать это было не так уж трудно, потому что мы разделили сферы ответственности.

По новой конституции 1962 года исполнительная власть оставалась в руках князя, который для решения текущих вопросов назначает государственного министра, который, кроме того, представляет интересы Монако в международной политике и в парламенте.

Поскольку все делается от имени князя, ни одно решение не принимается без его одобрения.

Законодательная власть поделена между князем и Национальным советом, состоящим из 18 человек, избираемых сроком на 5 лет.

Вот что говорит сам Ренье:

— Члены Совета утверждают бюджет. Они обсуждают законы и голосуют за них. Они могут наложить на закон вето. Но они не должны вмешиваться в дела и обязанности исполнительной власти. В действительности между нами постоянно возникают конфликты, особенно когда они выносят свои суждения по поводу того, как я выполняю свою работу, или заявляют, что не следовало утверждать тот или иной проект. Выбрать нужных людей нелегко: никогда не знаешь, каковы их личные интересы. Национальный совет обсуждает каждую статью бюджета, и каждый правительственный департамент вынужден отстаивать свои расходы. Если Национальный совет не согласен с той или иной статьей, он может ее отклонить. Поскольку он голосует за бюджет, то может при желании полностью его заблокировать.

Князю все время приходилось держать в узде своенравный Национальный совет. Но были и другие проблемы. Ренье был вынужден бороться с хитрым греком Аристотелем Онассисом, владельцем SBM, и даже с таким политическим гигантом, как президент Франции Шарль де Голль.

11
Проблемы с Онассисом

Однажды утром 1951 года, прогуливаясь по улицам Монте-Карло, небрежно одетый грек-миллионер в очках с черной оправой заметил, что старый спортивный клуб закрыт и вход в него заколочен досками.

Аристотель Онассис родился в 1906 году в Смирне и в возрасте 16 лет был вынужден бежать из родной страны, когда турки ворвались в их дом и убили его отца, преуспевающего торговца табаком. Имея в кармане всего 60 долларов, Аристотель сел на корабль, плывущий в Южную Америку, и отправился в Буэнос-Айрес. По прибытии он заявил, что ему двадцать один год, чтобы не быть высланным на родину. В Аргентине он стал оператором телефонной станции.

Недюжинную деловую хватку Онассис проявил уже в юности. Стоило ему заметить, что в стране не хватает табака, как он занялся оптовыми поставками, а позднее построил табачную фабрику. Затем он обратил внимание на то, что корабли с грузом табака обратно возвращаются пустыми, и стал загружать их трюмы зерном и кожами, тем самым превратившись в экспортера. Вскоре он уже владел небольшим флотом старых грузовых кораблей. Заключив торговый договор между Грецией и Аргентиной, он сам себя назначил генеральным консулом Греции. Воспользовавшись этим титулом, Онассис создал торговый флот, к которому позднее прибавил китобойные суда и нефтеналивные танкеры. После Второй мировой войны Аристотель Онассис за бесценок купил 20 бывших американских кораблей и переписал страну-продавца с США на Панаму. Возмущенные американцы обвинили его в нарушении условий договора о покупке и присудили штраф в размере 7 000 000 долларов. Однако предприимчивый грек оказался прирожденным махинатором и, заплатив штраф, сумел убедить американцев дать ему кредит в 14 000 000 долларов для постройки еще 20 торговых судов.

В 1946 году, когда Онассис женился на семнадцатилетней Тине Ливанос и провел в Монако медовый месяц, он еще не был самым богатым человеком в мире, но стремительно приближался к заветной цели.

В те дни штаб-квартира его империи Olympic Maritime, насчитывавшей 91 судно, в том числе 70 нефтеналивных танкеров, находилась в Париже. Однако французские налоги буквально душили Онассиса.

И вот теперь, когда он оказался у входа в спортивный клуб, его осенило. Онассис решил, что это здание вполне его устроит, особенно учитывая местную безналоговую политику. Расспросив живших по соседству людей, он выяснил, что место уже какое-то время пустует, а сам клуб принадлежит SBM. У него возникла мысль взять его в аренду.

В ответ он услышал «нет».

Он спросил почему.

Никто не стал ему ничего объяснять.

Тогда он предложил купить здание.

Ему ответили отказом.

Тогда он предложил купить не только здание, но и землю под ним.

Ему снова отказали.

Он предложил более высокую цену.

Ему в очередной раз сказали «нет».

Он поинтересовался причиной такого упрямства.

Ему указали на дверь.

Странное дело: ему казалось, что он пытался заключить сделку с компанией, которую его предложение должно было заинтересовать. Отказ разозлил его не из-за нелогичности поведения SBM, а потому, что если он чего-то хотел, то всегда добивался своего.

В результате он купил SBM.

Вот что рассказывает Ренье:

— SBM — самая крупная компания в Монако, которая всегда пыталась оказывать давление на власть. Мне показалось, что она слишком активно вмешивается в жизнь княжества. Многое нужно было изменить или, по крайней мере, заново определить. Например, до того как я вник в его деятельность, выплаты SBM в казну княжества за монопольное право заниматься игорным бизнесом осуществлялись каким-то загадочным образом. В годы правления моего деда постоянно ходили слухи о конвертах с деньгами, передаваемых под столами. Я считал это недопустимым.

Ренье добился больших перемен, но одним из последствий этой войны стало то, что богатство и имя перестали быть синонимами. Немало знаменитых людей уже не были богатыми, а богачей — знаменитостями.

— Я знал, что Онассис всегда старался побывать в интересных для него местах, — говорит Ренье, — поэтому уговорил его приехать в Монако в качестве ультрабогатого туриста. Они с Тиной начали регулярно приезжать к нам и проводить здесь время. Он основал здесь судоходную компанию. Кроме того, его яхта «Кристина» теперь оставалась в наших водах на зиму. Вскоре Онассис стал считать Монако своим вторым домом.

С молчаливого согласия Ренье Онассис с помощью 51 подставной компании, главным образом зарегистрированных в Панаме, приобрел 300 000 акций SBM, которые он спрятал в разных портфелях ценных бумаг прежде, чем в Монако поняли, что происходит.

Это было дорогое мероприятие, пробившее брешь в его кошельке, но, как часто бывало в подобных случаях, он обратился за финансовой помощью к греческому судовладельцу Ставросу Ниархосу, женатому на сестре Тины.

Позднее Ниархос возмущался:

— Я приобрел Монте-Карло на пару с Онассисом, но, когда дошло до окончательного расчета, меня выставили за дверь. Вот такой у меня свояк.

Онассис заверил Ренье, что готов модернизировать SBM, увеличить число номеров в H?tel de Paris и построить на верхнем этаже ресторан.

— Я потрачу миллионы и сделаю это место главным в мире культурно-туристическим центром.

Очевидно, князю понравились его обещания.

— Сначала я подумал, что Онассис может быть полезен для SBM, даже несмотря на его странные идеи, вроде сноса оперного театра. Некий архитектор-грек, которого он нанял, внушил ему, что там плохая акустика и лучше всего снести здание и поставить на его месте открытую эстраду с раковиной.

При Онассисе SBM сразу стало приносить большие деньги не в последнюю очередь потому, что вокруг него и его жены клубился цвет европейского бомонда, готового тратиться на развлечения, а отчасти благодаря подъему французской экономики. Однако уже к середине 1950-х предприимчивый грек вкладывал в SBM все меньше и меньше средств.

Когда Ренье попытался подтолкнуть его к строительству нового спортивного клуба, Онассис дал своим адвокатам задание выяснить у правительства Монако его планы по электрификации, прокладке дорог, канализации, водопровода и газопровода. Как и следовало ожидать, бюрократы долго тянули с ответом и в конце концов заявили, что решение всех этих вопросов зависит от планов дальнейшего развития SBM. На что Онассис заявил, что SBM не может развиваться дальше, не зная конкретных намерений правительства. Так продолжалось до тех пор, пока чиновники не предоставили чертежей. Правительству пришлось ответить на поставленные вопросы. SBM тут же придумало новые. Таким образом Онассис затеял с правительством Монако долгую бессмысленную тяжбу с целью затянуть реконструкцию игорных заведений и тем самым не тратить на нее свои средства.

Такая позиция бывшего единомышленника одновременно разочаровала и обеспокоила Ренье.

— За те годы, когда ему принадлежал контрольный пакет, не было сделано ничего из той инвестиционной программы, которую он наметил. Он чинил то, что требовало срочного ремонта, но этим все и ограничивалось. Да, он построил бар под крышей H?tel de Paris, потому что был лично в этом заинтересован. Да, он покрасил несколько игорных залов. Но он не стал вкладывать деньги в обновление казино, в развитие игорного бизнеса. В дальнейшем я не встретил в Онассисе того энтузиазма, какой ожидал от него, когда он получил этот бизнес в свои руки.

Конечно, Онассису нравилось заботиться о нуждах своих богатых друзей, тогда как князь хотел превратить Монте-Карло в центр развлечений для среднего класса. Кое-кто слишком упрощал проблему, утверждая, что Онассис хотел икры, а Ренье — сосисок. Это не совсем так. Просто грек-миллионер воспринимал SBM иначе, чем князь. В его глазах казино было игрушкой для взрослых. Для него оно было сродни его яхте, которой он хвастался перед друзьями.

Ренье, возмутившись, пригрозил, что не продлит аренду офисов Olympic Maritime. В ответ Онассис осудил вмешательство князя и в свою очередь пригрозил уехать из Монако. Ренье это, разумеется, было ни к чему, и он пошел на некоторые уступки.

В 1959 году Онассис поменял Тину на оперную диву Марию Каллас. Ренье, безусловно, понимал, что присутствие в Монако Онассиса и Каллас чрезвычайно выгодно для княжества. Правда, теперь для Онассиса SBM означало нечто большее, чем просто вложение в недвижимость.

Тут Ренье понял, что на уме у хитрого грека. Князь испугался, и не без оснований.

— Я боялся, что в один прекрасный день он попытается продать часть своих владений. Онассис был человек умный и ушлый; с ним было чертовски трудно вести дела. Я ждал от него, что он наконец вплотную займется делами SBM, но почти всякий раз оказывалось, что он занят чем-то другим.

В конце концов Онассис заявил, что отныне будет вкладывать деньги только в обслуживание и ремонт гостиничных номеров. Но не в казино.

— Мне сразу не понравилось то, что предлагал Онассис. Он сказал, что хочет найти известных декораторов и дать им возможность сделать по две комнаты в том или ином стиле на их усмотрение. Я не поверил своим ушам. Получилась бы настоящая эклектика. Никакой гармонии. Два человека в двух разных номерах никогда бы не подумали, что они живут в одном и том же отеле. У нас было много встреч наедине, когда мы пытались прийти к согласию. Но в конце концов стало ясно, что мы зашли в тупик.

Над Монте-Карло сгустились тучи. Чтобы это понять, достаточно было взглянуть на завсегдатаев казино.

Европейский клан, возглавляемый Онассисом и его подручным Ставросом Ниархосом, был монолитен: их объединяло богатство и жажда наслаждений. Каждый год его представители собирались в H?tel de Paris. Они устраивали вечеринки друг у друга на яхтах, играли в азартные игры в отдельных залах, куда не допускались прочие посетители.

Итальянский кинопродюсер Дино Де Лаурентис был вхож в этот круг, по крайней мере, до тех пор, пока у него продолжался роман с итальянской актрисой, красавицей Сильваной Мангано. Входил в окружение Онассиса и автомобильный магнат, владелец корпорации Fiat Джанни Аньелли, а также итальянский промышленник, прозванный «королем холодильников».

Последний был уже немолод. Карьеру он начал простым рабочим, чинившим велосипеды, а завершил ее созданием самой крупной в Италии компании по выпуску холодильников. Его ничто не интересовало, кроме национальной сборной Италии по футболу и уик-эндов в Монте-Карло. Он прилетал на своем личном самолете и разбрасывал по всему казино фишки стоимостью 5000 франков, словно это были мелкие монеты. Он проигрывал до 1 000 000 долларов в год, и так продолжалось 8 или 9 лет вплоть до его смерти.

Грейс привлекала к себе всеобщее внимание, благодаря чему к этому привилегированному обществу вскоре присоединились американцы: кинопродюсер Сэм Шпигель, владелец Revlon Cosmetics Чарльз Ревсон, король недвижимости и хозяин компании Levittown Fame Билл Левит. Яхта Ревсона Ultima II стояла на приколе рядом с яхтой Левитта Belle Simone; и та и другая — шедевр судостроительной промышленности. Обе считались самыми красивыми в мире.

И все же, несмотря на приток американцев, племя заядлых игроков, каждое лето приезжавших сюда на месяц и деливших время между пляжем и казино, уже не могло поддерживать процветание Монте-Карло.

В начале 1960-х годов летний спортивный клуб утратил былой блеск. Здесь было тесно и душно; несколько слепящих разноцветных ламп, укрепленных на паре пальм, создавали тропический интерьер.

Спустя десятилетие в Монако зачастили арабы со своими нефтедолларами и баснословно богатые иранцы. Они буквально сорили деньгами. Но даже с ними 75 % дохода казино получало лишь в июле — августе, в Пасхальную неделю и в неделю между Рождеством и Новым годом. 80 % дохода приносили лишь 2000 клиентов.

Остальную часть года в Монте-Карло наведывались три-четыре богатые пожилые дамы, которые часами просиживали за чаем в H?tel de Paris.

Многие отели, такие как Hermitage и Old Beach, на зиму закрывались. Молодое поколение из разных стран мира сюда не стекалось. Не было здесь ни иностранных компаний, ни собственной промышленности.

Княжество не располагало средствами, которые можно было вложить в развитие, а единственный человек, у которого они имелись, — Онассис — не считал нужным помогать конкурентам SBM.

В мертвый сезон в княжестве было так тихо, что, когда в 1964 году авиакомпания Pan Am финансировала изучение возможного строительства в Монако отеля Intercontinental H?tel, ответ был отрицательный: «Не стоит даже пытаться».

Компания не нашла никого, кто поверил бы в будущее Монако.

В ноябре 1962 года Онассис попытался навязать Ренье сделку: 90-дневный опцион по покупке пакета акций SBM по 30 долларов за штуку. Их биржевая стоимость была вдвое меньше, и сделка не состоялась.

После этого Онассис объявил о разделе своей компании на три группы. Одна будет заниматься непосредственно игорным бизнесом, вторая — отелями, ресторанами и пляжами, третья — недвижимостью. По его словам, он мог сдавать в субаренду концессию на осуществление игорной деятельности, чтобы сосредоточить усилия на главном акционерном обществе и недвижимости.

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения князя. При дворе стали обсуждать такой радикальный шаг, как национализация. Впервые за много лет Ренье получил поддержку со стороны Национального совета.

— Мы с Онассисом не ссорились, — утверждал князь. — Просто каждый упрямо отстаивал свою позицию.

Правда, в то время Ренье приписывали и такое высказывание: «Мистер Онассис всего лишь торговец недвижимостью, реально не заинтересованный в процветании Монако».

Не найдя справедливого решения, Ренье распорядился увеличить капитализацию казино на 800 000 новых акций. Эти акции были проданы государству, и Онассис лишился контрольного пакета.

Схватка между князем и греческим миллионером приобрела романтический ореол. Говорили, будто Ренье предложил купить у Онассиса акции по 14 долларов, хотя в свое время грек заплатил за них от 2 долларов 80 центов до 5 долларов 60 центов. Онассис отказался. Тогда князь привел его в местную типографию и показал, как на станке печатались новенькие акции SBM.

На что Онассис якобы ответил:

— Это разорит меня, мои акции упадут в цене и станут стоить меньше 5 долларов.

Ренье якобы ответил так:

— Или берите по 14 долларов за каждую, или найдите кого-нибудь, кто даст больше за ваш уменьшившийся пакет.

Онассис поднял шум о несправедливой национализации и, пытаясь избежать ее, бросился в суд. Увы, затея была напрасной: его договор с князем подлежал юрисдикции местного суда.

Правда, все произошло не совсем так, как предполагалось.

— Это не мой стиль, — пояснил Ренье, признав, однако, что акции были напечатаны и Онассис их видел. — Конечно, закон, позволяющий мне печатать такие акции, был мощным экономическим рычагом, мечом, который я мог занести над его головой. Но мы не стали национализировать казино. Мы купили акции и заплатили за них Онассису справедливую цену. Кстати, как только Онассис лишился контрольного пакета и уже не стремился к личной выгоде, с ним стало легче иметь дело; он с большей готовностью шел на сотрудничество. Он посадил своего представителя в Совет директоров и стал проявлять неподдельный интерес к делам компании.

Общество морских купаний, которое Ренье отвоевал у Онассиса, давно устарело. На кухне H?tel de Paris стояли плиты производства 1899 года. В персонале числился человек, занимавшийся подносом угля к этим плитам, и один подсобный рабочий в подвале, который должен был носить глыбы льда, разбивать их вручную и рассылать в пластиковых пакетах в бары по соседству с Монте-Карло.

Что еще хуже, персонал казино не видел ничего зазорного в том, чтобы набивать карманы за счет заведения.

До 1967 года существовало негласное правило: если вы работаете на кухне, то бесплатно питаетесь за счет заведения. Если работаете в ресторане, то столовое серебро ваше. Если вам нужны были ковры, мебель, зеркала, скатерти, тарелки и рюмки, вы просто их брали себе.

И никому до этого не было дела.

Через несколько месяцев после того, как государство получило контроль над казино, по Франции прокатилась волна забастовок и студенческих волнений. В знак солидарности с французскими собратьями профсоюзы Монако также устроили забастовки. Работу в казино приостановили даже крупье, хотя пикеты представителей этой профессии были единственными в мире, к которым протестующие приехали на «кадиллаках» и «мерседесах».

Хотя Ренье стремился вдохнуть новую жизнь в казино как можно быстрее; прошло целых 15 лет, прежде чем SBM инвестировало 100 000 000 долларов в пятилетнюю программу, рассчитанную на модернизацию отелей, и строительство Caf? de Paris, каким оно было в XIX веке.

Американские азартные игры, проникшие в казино за эти годы: крэпс (игра в кости), игровые автоматы, рулетка с 38 цифрами, как в Лас-Вегасе, вместо 37, как в Европе, — были убраны из казино и переместились в заднюю часть кафе. Ренье хотел вернуть казино его прежний старомодный облик, превратить его в элегантный частный клуб, каким он был в те годы, когда здесь играл король Эдуард VII и русские великие князья.

Пусть в Атлантик-Cити огни сверкают ярче, а в Лас-Вегасе кипят страсти, казино в Монте-Карло должно притягивать людей, и Ренье это отлично понимал: если вы не выигрывали и не проигрывали в Монте-Карло, значит, вы застряли в нижней лиге.

Подобно тому как истинно верующие непременно стремятся в Лурд, в Монако начали возвращаться профессиональные игроки, когда облик казино изменился.

— Монте-Карло нельзя даже сравнивать с Лас-Вегасом или Атлантик-Cити, — говорил Ренье. — В Лас-Вегасе и Атлантик-Cити нет такой изысканности, как во Французской Ривьере. Нет там и шарма. Многое из того, что я видел в Лас-Вегасе, нам совершенно ни к чему. Скажем, люди в инвалидных креслах, часами просиживающие перед игровыми автоматами, производят гнетущее впечатление. Казино в Монте-Карло не просто место для азартных игр, а исторический памятник.

Даже при поддержке князя перемены произошли далеко не сразу. SBM всегда было медлительным и неповоротливым. Скажем, чтобы заставить поваров включить в меню новые виды десерта, директору казино пришлось прочесть им долгую лекцию.

Хотя Онассис и потерял SBM, нищим он после этого не остался. Его выручка составила 7 000 000 долларов, — 45 000 000 по сегодняшнему курсу, — что в пять раз превысило его первоначальные вложения.

И все же, услышав в суде, что его дело проиграно, он прорычал:

— Нас обчистили!

Ренье придерживался другого мнения.

— Это дело закончилось для Онассиса столь же благоприятно, как для Монако. Сегодня государству принадлежат 1 200 000 акций казино, которые составляют контрольный пакет, так что ни одно частное лицо не может его купить. При этом Онассис заработал неплохие деньги. Но не это главное. Хотя сам он никогда этого не говорил, мне кажется, он избавился от ненужной собственности. Я просто уверен. Как только сделка была завершена, наши отношения стали лучше, чем раньше, потому что теперь между нами ничто не стоит.

Их дружба продолжалась до смерти Онассиса, последовавшей в марте 1975 года.

— Я до сих пор помню, как он появился в наших водах на своей яхте «Кристина», — вспоминал Ренье. — На судне было двенадцать кают, и я тогда сказал, мол, какие большие каюты. Он посмотрел на меня и признался: «Но они всегда пустуют». Я спросил почему. И он ответил: «Потому что у меня нет двенадцати друзей, которых я хотел бы здесь видеть».

По словам Ренье, они с Грейс очень любили Аристотеля Онассиса и близко подружились с Марией Каллас.

— Он был очень человечным. Конечно, для него страшной трагедией стала гибель сына в авиакатастрофе в 1973 году, когда самолет упал в море недалеко от Ниццы. Сын был его деловым партнером, и ему предстояло стать преемником и продолжателем финансовой империи Онассисов. Мне кажется, он так и не смог пережить эту утрату. И еще я сомневаюсь, что он был счастлив в своих браках. Единственная женщина, которая подарила ему счастье, — Каллас.

Совершив несколько раз плавание с Онассисом на его «Кристине», Ренье и Грейс видели, как были близки Онассис и Калласс.

Вот что рассказывал Ренье:

— Между ними было полное согласие. Они понимали друг друга с полуслова. Кроме того, оба были настоящими греками. Оба были известны во всем мире. Оба самостоятельно добились успеха. Мы с Грейс сходились во мнении, что они просто созданы друг для друга. Каллас была такой забавной, смешливой, постоянно подшучивала над Аристотелем. Она была очень проста в общении, правда, по утрам доводила его до бешенства вокальными упражнениями. Он их терпеть не мог. Мария пела гаммы, он же бегал по яхте и на всю громкость включал радиоприемник, чтобы заглушить ее голос. Но я всегда буду помнить Аристотеля Онассиса как очень одинокого человека.

12
Схватка с де Голлем

Как будто Ренье было недостаточно битв с Онассисом, в 1962 году он вступил в бой с Шарлем де Голлем.

Президент Франции был одержим одной идеей: почему французские деньги в Монако не облагаются налогами? Он уже давно сетовал на то, что французские компании, зарегистрированные в княжестве, делают это нарочно, чтобы не платить налоги в казну Франции, и что это безобразие нужно прекратить. Французские граждане, живущие в Монако, следуют их примеру. Де Голль был убежден, что платить налоги — их святая обязанность.

В марте 1962 года де Голль потребовал у Ренье пересмотреть договор 1951 года, ограждавший княжество от того, чего он так настойчиво добивался.

Ренье отказался.

Сделав первый залп в этой драматической битве, продолжавшейся целый год, де Голль теперь активно отстаивал право Франции контролировать радиостанцию Radio Monte Carlo (RMC).

В те дни правительства разных европейских стран контролировали различные предприятия: телефонные станции, газовые и электрические компании, железные дороги, авиакомпании, радио— и телевизионные станции. Сегодня само собой разумеется, что эти компании не зависят от государства и не являются государственной собственностью.

Поскольку монополия на радиовещание была абсолютной, де Голль решил, что любые трансляции на французском языке, ведущиеся за пределами Франции, но направленные на ее суверенную территорию, должны быть приостановлены.

Два года спустя, в 1964 году, разразится настоящая война между некоммерческой британской корпорацией BBC и коммерческой пиратской радиостанцией Radio Caroline, названной в честь семилетней принцессы Монако Каролины. Эта новость облетела весь мир. Вещавшее на Англию, Radio Caroline размещалось на корабле, находившемся за пределами территориальных вод Великобритании, и открыто конкурировало с BBC. Британское правительство, которому она принадлежала, сочло эту ситуацию неприемлемой.

Де Голля точно так же раздражало RMC, вещавшее с территории княжества. Это был прекрасный повод преподать Ренье урок. Сторонники французского президента в Монако добились увольнения директора радиостанции под предлогом того, что он был проамерикански настроен.

На деле же это означало, что они транслировали слишком много американской музыки вместо французской. Ренье пришел в ярость от столь наглого вмешательства иностранного правительства в дела независимого государства.

В апреле переговоры с Францией были прерваны.

Правда, Монако отчасти зависело от Франции.

Национальный совет поддержал князя, однако министр внутренних дел, грубоватый французский бюрократ Эмиль Пеллетье, занял сторону де Голля.

Негодующий князь обвинил его в нелояльности.

Пеллетье пригрозил поделиться с президентом известной ему информацией. Он также пообещал рассказать де Голлю об антифранцузских настроениях Ренье.

Князь недолго думая отправил его в отставку.

Де Голль воспользовался предлогом и вновь придрался к уклонению от налогов. Он объявил, что, уволив Пеллетье, Ренье нанес оскорбление Франции, и потребовал пересмотреть договоры между Монако и Францией. Если обстановка не нормализуется, Франция закроет границу с Монако и «перекроет княжеству кислород».

Де Голль решил заново переписать договоры с Монако, действовавшие с 1861 и 1918 года.

Ренье считал, что президент Франции не может это сделать безнаказанно.

— Де Голль не мог это сделать законным образом. Мы были готовы отстаивать свои права даже в Гаагском суде. Наш договор с Францией основывался на положениях Версальского договора, который нельзя вычеркнуть из истории.

Но именно так и хотел поступить де Голль.

В свои 72 года он достиг вершин политической власти. Он хотел видеть Францию независимой сверхдержавой, которая требует к себе уважения остального мира, однако далеко не все разделяли это представление. И все же для многих соотечественников он был не просто «господином президентом», но всегда — «генералом».

Заносчивость де Голля вкупе с его исключительно высоким мнением о роли Франции и о самом себе были соразмерны лишь масштабу его личности в буквальном смысле слова. Шарль де Голль был человеком почти двухметрового роста, тогда как рост Ренье составлял лишь метр семьдесят.

— Де Голль был странным человеком, — продолжал князь. — Когда он приезжал в Монако или когда мы с Грейс бывали в Париже с официальным визитом, он всегда вел себя чрезвычайно любезно. Приезжая к нам, он обязательно привозил подарки для Каролины. Она в ту пору была еще маленькой, и, когда ее представили ему, казалось, что дед прибыл в гости к внучке. Она засыпала его вопросами, например, есть ли у него пони. Он говорил с ней минут десять. И вместе с тем в отношении к Монако де Голль оставался непреклонен.

Несмотря на многие различия, Ренье признавал, что не мог устоять перед обаянием де Голля, который был превосходным политиком.

— Я сравнивал его с Эйфелевой башней не по причине высокого роста, а потому, что его можно было не любить, но не восхищаться им было невозможно. Он был очень холоден.

Стоит президенту Французской республики утвердиться в Елисейском дворце, как он сразу же становится монархом.

Когда де Голль к своему ужасу понял, что Ренье без борьбы не сдастся, конфликт запылал с новой силой. Де Голлю казалось немыслимым, что кто-то осмелился ему перечить.

Ренье прекрасно понимал, чем он рискует.

— Де Голль хотел, чтобы мы в Монако приняли французскую фискальную систему. После того как кто-то в Министерстве финансов внушил ему, что бо?льшая часть североафриканских денег Франции осела в Монако и их нужно вернуть, президент решил, что переговоры излишни; его слово для нас закон.

Чтобы настоять на своем, де Голль выдвинул ультиматум. Если Ренье не уступит, то он — Шарль де Голль — прикажет поставить таможенные барьеры, чтобы изолировать Монако от остального мира.

Ренье был непоколебим.

В октябре де Голль нанес первый удар, запретив пропускать в Монако и из него письма с марками княжества. Президент заявил, что прежние тарифы недействительны и отныне получать и отправлять письма можно лишь с международными марками.

В то время бо?льшая часть деловой переписки осуществлялась по почте, так что это решение имело далеко идущие последствия.

Затем де Голль приказал двум ротам жандармерии, расквартированным в Ницце, быть в состоянии боеготовности. Тотчас поползли слухи о том, что французские парашютисты готовятся к захвату Монте-Карло с воздуха. Тем временем жандармы возвели барьеры на всех дорогах, ведущих в Монако. В ночь на 12 октября 1962 года французская полиция и таможенники закрыли границу.

По приказу де Голля они останавливали все машины в обоих направлениях и задавали водителям бесчисленные вопросы. Скажем, увидев в машине радиоприемник, спрашивали, где тот куплен, и требовали чек. Если документы были не в порядке, машину заворачивали обратно.

На рассвете пробка на дороге растянулась на 16 километров.

В глазах Ренье действия де Голля представляли прямую угрозу суверенитету княжества, что было недопустимо.

В ответ на протесты несговорчивого князя французский президент пригрозил прекратить подачу в Монако воды и электричества.

Ренье с трудом представлял, что будет с Монако, если де Голль выполнит свою угрозу, однако не сомневался, что тем самым французский президент подпишет себе приговор.

— Это было бы очень глупо, — говорил князь, — ведь с нашей стороны не было никакой агрессии. В интервью я пытался объяснить, что, отказываясь идти на поводу у де Голля, мы не занимаем антифранцузскую позицию. Я лишь выступаю против действий, предпринятых против нас Францией, в то время как нам даже не дали возможности обсудить положение.

Одно время в кругах, близких к Министерству иностранных дел Франции, даже поговаривали о том, чтобы свергнуть Ренье с престола и отправить его в ссылку. Лишь в декабре, когда пресса все еще изображала Монако осажденной крепостью, стороны вновь приступили к переговорам. Затем последовало несколько месяцев посредничества для урегулирования споров.

— Стоило нам приступить к серьезным переговорам, — вспоминал Ренье, — с участием специалистов из различных министерств, как мы поняли, что все будет в порядке. Французам было даже чуть-чуть неловко оттого, что де Голль зашел слишком далеко.

Князь согласился с тем, что французские граждане, проживающие в Монако менее пяти лет, лишаются привилегированного статуса и в соответствии с французскими законами обязаны платить подоходный налог в казну Франции. Кроме того, все компании, находящиеся в Монако и получающие более 25 % с объема продаж за пределами княжества, подчиняются французскому налоговому кодексу.

— После всех склок наша главная уступка состояла в том, что живущие в Монако французы обязаны платить налоги так, как если бы они жили во Франции. Мы пришли к компромиссу: начиная с 1963 года ни один француз, живущий в Монако, не уклонится от налогообложения в пользу Франции. Ведь именно этого все время добивался де Голль.

Таможенные досмотры прекратились, жандармы приступили к исполнению своих прежних обязанностей, жизнь вошла в нормальную колею.

Ренье и де Голлю было суждено вновь скрестить шпаги через несколько лет, когда генерал решил закрыть американские военные базы во Франции и выйти из НАТО.

Ренье был на стороне американцев и заявил, что их кораблям будет разрешено заходить в порт Монако.

— Де Голлю не понравилось, когда я отказался повернуться спиной к американцам. Но на этот раз он ничего не мог сделать. Я не приглашал их в наш порт по экономическим причинам, хотя каждый раз, когда в гавани швартуется военный корабль, речь идет о больших деньгах. Матросы сходят на берег и тратят деньги. Отношение де Голля к американцам казалось мне ошибочным. Я не видел причин разделять его точку зрения.

Называя то время «тяжким и сложным», Ренье был убежден, что пережил его лишь благодаря поддержке Грейс.

— Вначале она советовала мне смягчить тон по отношению к Пеллетье. Вместе с тем Грейс понимала, что он не выполнил своих обязательств передо мной. Это был первый дипломатический кризис в ее деятельности. Ей все было внове. Многому приходилось учиться, чтобы разбираться в происходящем. Но как только она разобралась, она встала на мою сторону.

По словам Ренье, они часами обсуждали положение. Он верил в нее и обращался к ней за поддержкой.

— Грейс всегда высказывала свои соображения и давала советы, — вспоминал он. — Но она никогда не вмешивалась в мои решения. Я бы не назвал ее моим ближайшим советником, поскольку она никогда не брала на себя эту роль. Зато всегда предостерегала меня от поспешности. Она призывала к человечности и хотела, чтобы я вел мирный диалог с французами, не проявлял излишнюю жесткость и не спешил с выводами. — Князь на мгновение умолк и с оттенком грусти добавил: — Мы с ней составляли отличную команду.

13
Мистер и миссис Гримальди и их дети

Через неделю после свадьбы Грейс забеременела. Бо?льшую часть лета 1956 года по утрам ее сильно тошнило. Осенью они с Ренье отплыли в Штаты. Это была ее первая поездка в качестве княгини и первое появление в Белом доме.

— Мы приехали в Вашингтон и встретились с президентом Эйзенхауэром, — вспоминал Ренье. — Это был выдающийся человек, правда, немного скучный, как все военные, оказавшиеся вне родной стихии.

Княжеская чета вернулась в Монако с 2 тоннами белой лакированной мебели для детской, плетеной колыбелью и игрушками. Главным элементом декора были зайчики с мохнатыми хвостиками.

Каролина Луиза Маргарита появилась на свет дождливым утром 23 января 1957 года. Это был хороший знак. Согласно местным поверьям, ребенок, родившийся в дождь, будет здоровым и богатым.

Малышку объявили возможной наследницей: если после нее родится мальчик, наследником станет он. И все же жители Монако ликовали. У Ренье появилась наследница, династия продолжилась, и ребенок, родившийся в дождливый день, станет гарантом свободы от страшного французского фининспектора.

В конце года Грейс и Ренье отвезли малышку Каролину к бабушке по отцовской линии. Грейс хотела восстановить отношения между мужем и его матерью.

Шарлотта превратила поместье Марше в исправительное учреждение для бывших осужденных. Она давала им приют в замке с сотней комнат и возможность заработать на обширных землях поместья, огражденных широким рвом с водой. По мнению Ренье, было крайне небезопасно держать в такой близости от себя столь подозрительных типов, о чем он не раз заявлял и спорил с матерью. Грейс надеялась, что появление Каролины поможет им забыть взаимные обиды.

Каролина была не первой внучкой Шарлотты, однако навсегда заняла особое место в сердце бабушки. Как и «Маму» в сердце Каролины.

Через пять месяцев после рождения Каролины Грейс снова забеременела. Альбер Луи Пьер, наследный принц Монако, родился 15 марта 1958 года.

Через полтора года Ренье провозгласил Грейс регентшей, издав указ о том, что в случае его смерти, пока Альберу не исполнится 21 год, княжеством будет править она. А пока князь перестал кататься на спортивных автомобилях и заниматься подводным плаванием.

Отныне все свободное время он отдавал детям. Супруги продолжали путешествовать, но теперь Грейс летала на самолете вместе с Альбером отдельно от Ренье и Каролины. Они проводили часть лета в фамильном особняке Келли в Нью-Джерси, а часть — на ферме в Рок-Ажель в доме из 14 комнат. Здесь также имелась конюшня с двумя лошадьми и осликом.

Они много ходили под парусом, хотя Грейс никогда не считала себя яхтсменом. Она убедила Ренье, что ему следует сменить Deo Juvante II на более надежное и устойчивое судно. В 1958 году он продал яхту, которая сейчас носит имя Grace и совершает туристические круизы вблизи Галапагосских островов. Взамен княжеская чета приобрела построенный 40 лет назад испанский сухогруз.

Увы, это не разрешило проблему. По словам Ренье, «без бананов в трюме эту посудину качает ничуть не меньше».

Когда Каролина и Альбер достигли школьного возраста, Грейс пригласила к ним учителей, чтобы они вместе начали учиться. Впрочем, она быстро поняла, что это не совсем мудрое решение. Небольшая разница в возрасте давала о себе знать.

В детстве и юности Альбер страдал заиканием. Многие считали, что развилось оно именно в тот период. Какова бы ни была истинная причина, заикание сильно беспокоило Грейс и Ренье.

Как и его родители, Альбер был от природы застенчив. Проблемы с речью усугубили эту особенность. Однако, став старше, он понял, что может преодолеть свою робость. Сегодня вы почти не заметите его заикания. Альбер говорит медленно и четко, порой даже чересчур, однако проблема, от которой он так страдал в детстве, давно перестала существовать.

Каролина, возможно, потому, что была на год старше брата, во многом превосходила его. Она нередко командовала Альбером и их товарищами по играм. Когда они повзрослели, ее любимым занятием стала игра в школу. Альбер и его друзья выступали в роли учеников. Каролина конечно же была учительницей.

1 февраля 1965 года в семье появился третий ребенок — Стефания Мария Елизавета.

— Они были настоящей дружной семьей, — заметила Надя Лакост. — Княгиня по вечерам читала детям книжки. Князь катал малышей на спине или садился на пол и играл с ними. Они были командой, когда решали государственные дела и когда воспитывали детей. Они считали, что важно все делать вместе, быть единомышленниками. Поддерживать друг друга всегда и во всем. Оба искренне хотели, чтобы у детей было более счастливое детство, чем когда-то у них.

В те дни они жили рядом с главным дворцом, в крыле, похожем на пульмановский вагон, с анфиладой комнат. Там была гостиная, столовая, кабинет, хозяйская спальня, гардеробная и детская. Чтобы попасть в нужную комнату, нужно было пройти через другие комнаты.

Все трое детей появились на свет в кабинете, который при необходимости превращался в родильное отделение. Каролина и Альбер спали в одной комнате, их отделяла лишь скользящая перегородка, которую закрывали на ночь.

Когда родилась Стефания, Грейс поселила ее в той части комнаты, где спала Каролина. Когда дети подросли, родители пришли к выводу, что подобное расположение неудобно. Было решено пристроить к дворцу жилой флигель. Ренье и Грейс сами продумали план новых личных покоев.

— Примерно в 1976 году, — рассказывал князь, — мы нашли подборку старых чертежей и планов дворца и решили добавить флигель к западной от главного входа стороне.

Одетый в серые брюки и светло-голубую рубашку с открытым воротом и геральдической монограммой на кармане Ренье расположился на диванчике перед огромным камином в двухуровневой гостиной, в самом центре его личных покоев, занимающих все левое крыло дворца.

Это просторная светлая комната с мраморным полом, высокими двустворчатыми французскими окнами, выходящими в сад, и огромными комнатными растениями до самого потолка.

— Наверху до конца XVIII века здесь была еще одна комната, — рассказывал он, — но ее разрушили во время Французской революции, когда мятежники захватили дворец и превратили его в богадельню. К сожалению, все убранство дворца было разграблено. Позднее кое-что удалось отыскать — мебель, картины и тому подобное — и выкупить у новых владельцев. Однако восстановить прежнее убранство было невозможно. Мы поручили нашему архитектору заново отстроить флигель, а Грейс сделала эскизы внутреннего убранства комнат и подобрала мебель. Теперь это наш дом.

Есть во дворце небольшой, по-современному обставленный кабинет, где почти на каждом столе стоят фотографии в серебряных рамках, а из окон видна гостиная, в которой князь иногда работал по вечерам.

Рядом еще один кабинет, размером поменьше, которым иногда пользовалась Грейс.

Здесь есть столовая и кухня, из которой можно попасть в парадную гостиную, а если пройти по коридору, то он приведет вас во вторую, более скромную, предназначенную только для членов семьи.

Спальня хозяев расположена наверху вместе с гардеробными и просторной ванной комнатой.

У каждого из детей были отдельные двухкомнатные личные апартаменты с большой общей комнатой, где в школьные годы они делали уроки.

— Грейс всегда заботилась о дворце, — вспоминал Ренье, — и делала все, чтобы восстановить его былую красу. Не меньше внимания уделяла она Ле-Роше, которая теперь считается историческим памятником. Весь квартал вокруг дворца признан исторической зоной и взят под охрану. Чтобы здесь что-то построить, требуется специальное разрешение, к которому прилагается подробный план. Новое здание не должно нарушать сложившийся здесь архитектурный стиль. Грейс так стремилась сохранить ощущение исторической гармонии, что даже изменила цвет дворца. Раньше он был светло-желтым. Ей казалось, что розовые тона больше гармонируют с остальной застройкой, и теперь он выкрашен в розовый цвет.

По словам Ренье, первые годы их супружества были для Грейс самыми трудными. Именно тогда в ее жизни произошли самые большие перемены. Она оставила карьеру в кино, находясь в зените славы. Вместе с тем ее всегда занимал один вопрос: как бы сложилась ее жизнь, если бы она снималась и дальше? Она рассталась с прежним кругом друзей. Кроме мужа и его отца, Грейс тут никого не знала. Из уютных особняков в Калифорнии и квартиры на Пятой авеню она перебралась в огромный пустой дворец на юге Франции, где многие годы никто не жил.

— Дворец был удивительно красив, — признавалась Грейс. — Огромный и в то же время печальный. Бо?льшую часть года он пустовал. Мы собирались в нем жить круглый год, чтобы он стал нашим домом. Поэтому я открывала все окна, открывала везде, куда только заходила, ставила в вазы цветы и наняла целый полк прислуги, которая должна была убирать помещение.

Ренье убедил жену разработать проект дворцового кинозала и поддержал ее, когда она решила устроить в саду овальный, выложенный голубой плиткой бассейн.

Они выписали специалистов из Италии для обработки камня и мастеров из Франции, которым были поручены столярные работы. Княжеская чета потратила целое состояние на то, чтобы заново обставить покои мебелью и украсить гобеленами.

Постепенно дворец превратился в их дом.

Детей они с Грейс воспитывали, следуя простым правилам, объяснял Ренье. Например, внушали им, что хорошие манеры — великая добродетель, ибо все редкое высоко ценится.

Безусловно, по современным понятиям Грейс и Ренье были строгими родителями: придерживались старомодных манер и правил вежливости, таких как слова «спасибо» и «пожалуйста», и не принимали аргументы сторонников «нынешней вседозволенности».

Как однажды выразилась Грейс, «если детям не прививать дисциплину в раннем возрасте, жизнь позднее сама навяжет ее куда более сурово, чем любые родители. Было время, когда образованием детей занимались религиозные институты, если мать и отец оказывались недостаточно строгими воспитателями. Юношей воспитывала армия. Церковь себя дискредитировала, а армия утратила былую популярность».

Считая, что «детям больше всего нужна материнская любовь и забота», Грейс всегда стремилась внушить обеим дочерям уверенность в себе, которая поможет им в будущем стать независимыми женщинами. «По своим убеждениям я феминистка. По-моему, женщина вправе делать то, что считает нужным».

По признанию Грейс, в воспитании детей она делала особый акцент на определенные моральные принципы, хотя убедить юное поколение в ценности этих принципов порой бывало довольно трудно.

— Вы пытаетесь привить детям вечные ценности, в которые сами, безусловно, верите, и вместе с тем видите, как эти ценности оспариваются и осмеиваются прессой, кино, телевидением, театром. Кроме того, в общении с детьми я старалась учитывать индивидуальные особенности каждого. Я всегда уважала в них будущих взрослых, которыми они когда-то станут.

Я никогда не лгала им, чтобы не унижать их ложью. Дома я всегда настаивала на том, чтобы они уважали правила, которые мы с мужем установили. Когда дело касалось этих правил, мы с Ренье были непреклонны. Ребенок чувствует, что дисциплина, к которой вы его принуждаете, не что иное, как отражение вашей любви к нему. Ребенок, предоставленный самому себе, — беспризорник. Бросить собственного ребенка на произвол судьбы — худшая несправедливость, которую только можно себе представить.

Хотя Грейс и Ренье старались не баловать своих детей, все же следует признать, что Каролина, Альбер и Стефания находились в привилегированном положении по сравнению со своими сверстниками. Даже если им не дозволялись вольности, доступные обычным детям, — с ними рядом всегда находились телохранители, — Грейс и Ренье всегда подчеркивали, что привилегии нужно заслужить, а не воспринимать как нечто само собой разумеющееся.

— У моего отца были простые взгляды на жизнь, — вспоминала Грейс. — В ней ничто просто так не дается. Все в жизни нужно заслужить трудом, настойчивостью, честностью.

Каролина первой поняла, что они не такие, как другие дети.

— Мне было тогда лет четырнадцать. Не скажу, что я испытала шок, осознав, что мы отличаемся от других детей. Ведь мы привыкли к определенным вещам, скажем, к тому, что нас постоянно фотографируют. Но мне было тяжело, когда я начала понимать, что нашим друзьям дозволено многое из того, о чем мы можем только мечтать.

По словам Каролины, родители держали их в строгости.

— Нам не разрешалось каждый день ходить на пляж. Родители требовали, чтобы мы оставались дома и добросовестно учили уроки. Мы всегда должны были быть опрятно одеты. Когда я была подростком, мама не разрешала мне надевать купальник-бикини. Она считала, что из соображений приличия я должна носить закрытый купальник, хотя остальные девушки носили бикини.

Имелись проблемы и с посещением школы.

— Нас непременно кто-то должен был сопровождать в школу и обратно. Мы не могли просто так после уроков гулять с остальными ребятами. Тогда мы не понимали, почему нам все запрещали. Если честно, я до сих пор не понимаю почему. Не уверена, что это было так уж необходимо.

Это означало, по крайней мере в ее представлении, что иметь друзей было нелегко.

— Когда мне было лет двенадцать, я не могла пойти в гости к подруге и остаться у нее ночевать. Всем это разрешалось, и только моя мать не разрешала мне, за исключением пары раз, когда она хорошо знала семью. А еще нам нельзя было приглашать к себе друзей. Сначала нужно было спросить маму. Я обычно приходила домой, чтобы спросить, можно ли пригласить в гости подругу, но мать не всегда бывала дома, и я должна была ждать. День заканчивался, и ничего из этой затеи не выходило. Назавтра я спрашивала у нее, можно ли мне пригласить в гости подружку, и она отвечала, что можно, но не сегодня, а как-нибудь в другой раз.

Когда вам восемь лет и хочется поиграть с ровесницами в куклы, не всегда легко согласиться с таким расплывчатым обещанием, как «может быть, в другой раз». Мама говорила это так часто, что я стала имитировать ее интонации, повторяла «я сказала «может быть», и это окончательное решение». Наверное, то, о чем я сейчас рассказываю, объясняется тем, что нас пытались оградить от опасностей окружающего мира.

Альбер воспринимал родительскую опеку примерно так же.

— Я тоже не мог приводить в дом друзей без разрешения родителей. Нужно было непременно спрашивать их, и они всегда желали знать, кто этот друг или подруга. Порой это ужасно раздражало. Но Каролина сломала лед недоверия, и, когда она убедила отца и мать, что нет ничего страшного в том, чтобы приводить в дом гостей, мне тоже стали разрешать.

По крайней мере, в этом отношении Стефании пришлось легче, чем сестре и брату.

— У меня не возникало таких проблем, потому что я пошла в школу в Париже, где жила с матерью. Здесь правила были не такими строгими, как во дворце в Монако. Я почти всегда могла пригласить подружек домой или оставить их ночевать у нас. В Париже все было намного проще и спокойнее.

На вопрос о том, кто из венценосных родителей был строже, дети, смеясь, отвечали примерно одинаково: «Оба были в равной мере строгими».

Тем не менее Каролина и Альбер считают, что единственной из них троих, кому все позволялось и все прощалось, была Стефания.

Стефания была на 7 лет моложе брата и на 8 лет сестры, и, по их словам, пользовалась куда большей свободой в детстве, чем они в ее возрасте. Например, она могла запросто приводить домой подружек.

Альбер рассказывал:

— Стефания очень быстро научилась обводить маму вокруг пальца, а отца, пожалуй, даже больше. Только не говорите ему этого.

Однако сама Стефания придерживается иного мнения:

— Я была самой младшей, поэтому им кажется, что мне уделяли больше внимания, чем им. Альбер и Каролина — почти ровесники, и у них были общие друзья. Они много играли вместе. Я часто бывала дома одна. Потом они уехали учиться, Каролина вышла замуж, и я оказалась единственной из нас троих, кто остался дома с родителями. Вот поэтому они и думают, что я умела обводить родителей вокруг пальца. Но тогда не было никакого соперничества, потому что я была единственным ребенком в доме.

По ее собственному признанию, в то время она считала, что родители чересчур строги с ней.

— Помню, как в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет я думала, что мой отец единственный в мире, кто так сурово относится к собственной дочери. Я всегда спрашивала себя: ну почему родители так жестоко обращаются со мной? Конечно, такие мысли приходят в голову каждому подростку. Лишь позднее я поняла, какое счастливое у меня было детство. Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что я вовсе не была хитрой бестией, водившей за нос родителей. Мне просто повезло: у меня были понимающие родители, которые правильно меня воспитывали. Каждый ребенок иной раз думает, что родители чересчур строги с ним. Но когда я вспоминаю детство, то прихожу к выводу, что они делали для меня все, что было в их силах.

И отец, и мать неизменно стремились привить детям традиционные семейные ценности. По ее словам, это было для них главным.

— Нас приучали уважать друг друга, быть честными и, самое главное, уметь общаться друг с другом. Нам внушали, что мы одна семья. Когда у кого-то возникала проблема, мы рассказывали о ней, обсуждали ее, вместо того чтобы держать в себе, втайне от других. Мы так поступаем и по сей день. Мы всегда так поступали.

И Каролина, и Стефания с ранних лет проявляли интерес к музыке, опере и балету, тогда как Альбер увлекался спортом, что также всячески поощряли родители. Отец даже натянул футбольную сетку в саду, чтобы сын мог там играть. Каролина до сих пор увлекается классическим искусством, а Альбер с удовольствием играет в футбол и теннис. И он, и она участвовали в ралли Париж — Дакар. Альбер участвовал в Олимпийских играх в соревновании по бобслею.

Интересы Стефании лежат где-то между искусством и спортом.

— В детстве я занималась балетом, но потом бросила и увлеклась плаванием и гимнастикой. Мне это очень нравилось. Какое-то время я даже тренировалась в составе национальной сборной Франции по гимнастике. Но я не прошла в окончательный состав — у меня слишком высокий рост. Я по-прежнему много читаю, но не могу сказать, что это всегда интеллектуальные книги, какие любит Каролина. Она читает книги по философии и истории. Мне нравятся хорошие любовные истории. Мы с ней любим музыку, но вкусы у нас разные. Я не люблю оперу. С другой стороны, я не уверена, что она выдержала бы целый концерт рок-группы Guns N’ Roses.

Если у троих детей Ренье и Грейс и есть нечто общее, то это знание иностранных языков. С матерью и няней они говорили по-английски, с отцом и домашней прислугой — по-французски. Еще в раннем детстве родители обучили их обоим языкам. Все трое прекрасно говорят по-французски и столь же превосходно по-английски, с легким американским акцентом. Они также говорят по-немецки, по-итальянски и немного по-испански.

Грейс и Ренье, как правило, говорили дома на английском языке. Однако Грейс со временем подтянула свой французский. По ее словам, этого требовали дети. «Всякий раз, когда я делала ошибку, они смеялись надо мной, и мне ничего не оставалось, как выучить язык, чтобы прилично на нем говорить».

14
У себя дома

В 1957 году Грейс и Ренье наняли молодую англичанку по имени Морин Кинг, которая стала няней Каролины. Когда родился Альбер, она взяла на себя заботы и о нем.

Примерно в это же время Грейс наняла в качестве личного секретаря молодую американку Филлис Блюм.

Эти две женщины оказались родственными душами.

Из поездки в Соединенные Штаты Ренье привез несколько дорогих белых рубашек к вечернему костюму, которыми очень гордился. Морин порой даже чаще положенного утюжила их в маленькой комнатке рядом с кабинетом Филлис.

Ренье обожал эти рубашки и постоянно напоминал Морин о том, что они требуют чрезвычайно бережного обращения. Как-то раз Морин и Филлис решили разыграть князя: нашли старую простыню, прожгли в ней дырки утюгом и стали ждать возле гладильной доски, когда Ренье придет проверить работу Морин.

Когда князь в очередной раз просунул голову в дверь, Морин якобы гладила прожженные остатки его рубашки. Женщинам это показалось очень смешным.

Но как только Ренье убедился, что прожжена простыня, а не его рубашка, то посмеялся вместе с ними.

В 1964 году умер отец Ренье. Через полгода ушел из жизни отец Грейс.

В июле 1967 года во время посещения выставки Expo-67 в Монреале у Грейс случился третий выкидыш. Они с Ренье хотели еще одного ребенка, но этому не суждено было случиться.

На смену 60-м годам пришли 70-е. Началось десятилетие, которое войдет в новейшую историю как период расцвета княжества.

У Грейс и Ренье были прекрасные отношения: это проявлялось даже в том, как непринужденно они держались на публике. Достаточно взглянуть на их фотографии. Вот они в винтажном автомобиле участвуют в ралли Лондон — Брайтон. Поскольку Грейс все время мерзла, она немного схитрила. Проехав бо?льшую часть пути в современном автомобиле, она пересела в машину мужа «дион-бутон» 1903 года выпуска у финишной черты. На другом фото супруги одеты в маскарадные костюмы: Ренье с накладной лысиной и огромными черными усами, Грейс в толстощекой резиновой маске, волосы уложены в косы под соломенной шляпкой.

Они воспитывали детей так, чтобы те чувствовали себя одинаково комфортно и на официальных церемониях в Монако, и играя в футбол в летнем лагере в Пенсильвании.

— Вряд ли существует универсальная система воспитания детей, — сказала Грейс в интервью женскому журналу, когда ее попросили дать совет на все случаи жизни. — Самое большее, что вы можете сделать, — прислушиваться к детям и надеяться на лучшее. Не помешает чувство юмора, ну и, конечно, побольше любви.

Ни один человек, видевший их вместе, не усомнился бы в ее искренности.

Несмотря на опыт общения с прессой (у Грейс в Голливуде, у Ренье — когда он считался самым завидным женихом в Европе), лишь после того, как они объявили о помолвке, состоялось их боевое крещение.

Они не были готовы к обрушившемуся на них вниманию. Во время бесконечных пресс-конференций им приходилось отвечать на одни и те же вопросы.

В самом начале, давая первые интервью о предстоящей женитьбе, Ренье держался бодро, однако терпение его быстро иссякло. Вскоре он просто не знал, куда ему деться от репортеров. Это хорошо заметно в сохранившихся кадрах кинохроники, сделанных накануне свадьбы. Создается впечатление, что он хочет стать невидимкой.

Грейс, похоже, это понимала и старалась его оградить от всего.

На одной пресс-конференции, когда Ренье был совершенно измотан, какой-то фотограф уговорил их сделать несколько снимков. Когда Грейс согласилась, фоторепортер услышал, как Ренье пробормотал себе под нос: «Но я же не заключал контракта с MGM».

Затем последовал медийный кошмар — свадьба.

Княжество буквально трещало по швам от наплыва журналистов и фотографов. Бар в H?tel de Paris превратился в неофициальный пресс-центр. Администрация отеля вынуждена была поставить столы и стулья прямо в фойе, загородив вход.

Кругом царил хаос.

Частично проблема заключалась в том, что все свадьбы похожи. Есть жених, есть невеста, есть гости, которые плачут от счастья. Потом начинается застолье с выпивкой и угощением, где встречаются друзья и знакомые. Они поздравляют новобрачных, желают им счастья и приятного медового месяца.

Обычно этим дело и ограничивается.

Возможно, если бы Ренье нанял толкового пресс-атташе, хватило бы нескольких пресс-релизов, чтобы репортеры получили нужные им сведения о том, кто присутствовал на свадебных торжествах и как они были одеты, сколько яиц пошло на выпечку свадебного торта и как счастливые молодожены танцевали до утра.

Когда один фотограф попытался сфотографировать на ступеньках H?tel de Paris Рэндольфа Черчилля, тот пустил в ход кулаки. Об этом раструбили газеты, забыв упомянуть о том, что царившая в отеле неразбериха довела приезжих до нервного срыва.

Газеты также написали о том, что мать Ренье княгиню Шарлотту в Монако привез французский шофер с криминальным прошлым. По ее словам, она лишь пыталась наставить его на путь истинный и вернуть к нормальной жизни. Все бы хорошо, но появление в Монако этого водителя странным образом совпало с двумя кражами в H?tel de Paris.

Кроме этого случая, писать, в сущности, было не о чем.

К тому времени, когда молодожены вернулись из свадебного путешествия, они сошлись в том, что нужно унять прессу.

Грейс попросила Руперта Аллана порекомендовать ей кого-нибудь, кто помог бы это сделать. Аллан рассказал ей, что знает в Париже одну молодую американку по имени Надя Лакост, занимавшуюся пиаром в киноиндустрии и шоу-бизнесе. Лакост пригласили приехать для разговора с Ренье.

— Я встретилась с ним в Париже в июле, — вспоминала Лакост. — Мы проговорили примерно час. Затем он сказал, что хотел бы обсудить все с княгиней, и попросил меня прийти к ним на следующий день. Мы устно договорились о работе в течение трех месяцев; это срок мог быть продлен по их желанию. Я согласилась и сразу же приступила к работе. Дело в том, что в сентябре они уезжали в Штаты, и мы понимали, что американская пресса проявит к ним огромный интерес, ведь это была их первая после свадьбы поездка в Америку.

Надя Лакост познакомилась с Ренье и Грейс в то время, когда они еще только узнавали друг друга.

— Грейс была доброй и приятной в общении. Но когда мы были вдвоем или когда с нами был князь, она вела себя совсем иначе, чем когда ей приходилось общаться с прессой. Что было довольно странно, учитывая ее опыт общения с репортерами. Я ожидала, что Грейс будет держаться спокойно, но ошиблась. С другой стороны, я представляла князя застенчивым человеком и оказалась права. Вскоре выяснилось, что у него прекрасное чувство юмора. Помню, как мы ходили на показы мод. Княгиня сидела справа от него, я — слева. Спустя какое-то время ему это жутко наскучило, и, сидя с каменным лицом, он принялся вполголоса отпускать замечания. Он комментировал всех и все. Платья, шляпки, зрителей. Он так потешал нас, что я смеялась до слез.

Первая профессионально подготовленная пресс-конференция Грейс и Ренье состоялась в сентябре 1956 года перед отплытием в Нью-Йорк на корабле United States.

Проходила она в представительстве Монако в Париже. Лакост собрала в одной комнате журналистов, в другой — фотографов, чтобы они не мешали друг другу. Очевидно, этот старый трюк сработал: Ренье и Грейс чувствовали себя легко и уверенно. После пресс-конференции Лакост с избранной группой сотрудников и несколькими фотографами вместе с венценосной четой отправились на поезде в Гавр.

Поскольку оба держались спокойно, опубликованный фоторепортаж получился хорошим. Перед отплытием все собрались в княжеской каюте, чтобы выпить шампанского с икрой. Правда, к икре Грейс не притронулась.

— Кто-то ей сказал, что беременным женщинам нельзя есть морепродукты, — рассказывала Лакост. — Типичный для тех лет предрассудок.

Как только супруги прибыли в Америку, их стал опекать Руперт Аллан. Он зорко следил за тем, как проходят их встречи с прессой.

— Грейс неплохо держалась перед журналистами, — вспоминал он. — А вот Ренье явно был не в своей тарелке. Я устроил для них несколько интервью и постарался сделать эту «пытку» как можно менее мучительной, особенно для Ренье. Когда ему становилось неуютно, он начинал хмуриться. Когда же на следующий день он видел фото, где у него был мрачный вид, у него еще больше портилось настроение, особенно если ему вновь предстояло предстать перед фотообъективами. Наконец я не выдержал и сказал ему: «Послушайте, каждый раз, когда вы встречаетесь с прессой, постарайтесь представить себе, что все эти люди стоят перед вами в одних трусах. Ведите себя так, будто вы их видите без брюк, в одном исподнем».

Нехитрый фокус сработал. В следующий раз, когда Ренье и Грейс пришли на новую фотосессию, Ренье от души улыбался.

Во время их пребывания в Штатах самой популярной темой у журналистов была новая жизнь Грейс.

— Дело было даже не в титуле, — говорила она, — а в том, что актриса стала женой.

Все наперебой расспрашивали ее о беременности.

— Я уже набрала 12 килограммов. Когда я забеременела, первые три месяца меня сильно тошнило. Мне говорили, что тошнота по утрам — обычное дело, но забыли сказать, что тошнить может постоянно, с утра до вечера. Когда я это преодолела, во мне проснулся голод. Доктор говорит, что мне нельзя много есть, но я стала ужасно прожорливой. Летом я пристрастилась к лапше и спагетти. По ночам просыпаюсь от голода. Князь превосходно жарит яичницу, а мне пришлось научить его делать сэндвичи. Теперь он придумывает для меня новые их виды.

Ренье добавил следующее:

— Я, как жандарм, контролирую ее режим питания. Я постоянно напоминаю ей, что нельзя переедать, но это не всегда удается. Вообще-то я не сильно возражаю, потому что, когда мы поженились, она была такая худенькая.

Грейс редко говорила о том, что хочет мальчика. По ее словам, «куда важнее, чтобы ребенок был здоров, а его пол не так важен». Но иногда признавалась: «Ренье очень хотелось бы, чтобы у нас родился сын».

По словам Грейс, хотя муж помогал ей выбрать приданое для будущего младенца, его не обучали тому, как обращаться с новорожденными.

У Ренье по этому поводу было свое мнение.

— Когда я покажу малыша народу, обещаю, что не уроню его. Хотя сам могу упасть.

Такое дружеское подтрунивание помогало супругам обзаводиться друзьями, как личными, так и в интересах княжества. Отлично это понимая, Руперт Аллан искусно манипулировал встречами с прессой, внушая публике, что Ренье и Грейс обычные люди с обычными человеческими заботами и, что очень важно, с хорошим чувством юмора.

По его подсказке Грейс говорила так:

— Наверное, младенцы голубых кровей должны появляться на свет во дворце, но мне будет спокойнее, если мой ребенок родится в больнице.

Или:

— Не важно, где родится ребенок, моего мужа ко мне все равно не пустят, потому что в родильной палате мужьям не место.

По ее словам, ей нравилось имя Генри, но Ренье его не одобрял.

— Значит, мы не станем называть его Генри.

И еще, по ее словам, детям никогда не повредит хороший шлепок.

— А княжеским отпрыскам тем более.

Кроме того, ей всегда хотелось иметь троих детей.

— Но не больше.

Следующий вопрос она упредила добровольным признанием:

— Хочу ли я продолжить кинокарьеру? Я буду слишком занята семьей и воспитанием детей.

Когда необычная пара вернулась в Монако, Надя Лакост поняла: публике нравится редкое сочетание их природного обаяния и сказки о «красавце-принце, женившемся на красивой актрисе».

Трехмесячный испытательный срок Лакост в качестве пресс-атташе превратился в дело всей ее жизни.

— Разница между ним и ею, — поясняла она, — по крайней мере вначале, состояла в том, что ему ничего не нужно было доказывать. Он родился князем. Ренье знал, кто он такой. А вот Грейс считала, что еще должна доказать, что та, у кого берут интервью, не актриса Грейс Келли, а княгиня Грейс.

По словам Нади Лакост, Грейс отдавала себе отчет в том, что за ней следит зоркое око газетчиков, и все время боялась оступиться.

— Она переживала, что может совершить какую-нибудь оплошность. Ей не хотелось ставить в неловкое положение мужа или каким-то образом бросить тень на Монако. Для нее как для бывшей актрисы роль княгини все еще была внове. Будь все легко и просто, думаю, она бы с блеском сыграла эту роль в кино. Трудность заключалась в том, что теперь нужно было играть не в кино, а в жизни. Она была княгиней Монако, и сразу найти свой стиль было не так-то просто.

По словам Лакост, узнав князя достаточно хорошо, она стала тщательно фильтровать журналистов и не допускала к нему тех, с кем, по ее мнению, Ренье чувствовал бы себя неловко. Вскоре оказалось, что, испытывая неподдельный интерес ко всему, происходящему в мире, князь сам начал задавать вопросы репортерам. Журналисты после интервью сообщали Лакост:

— Я рассказал ему больше, чем он мне.

Что касается Грейс, то она даже с помощью Нади Лакост не сразу научилась находить общий язык с прессой.

— Я до сих пор помню ее первое большое интервью с одним французским журналистом в Монако. Она в буквальном смысле слова сидела на краешке стула, сжав пальцы, с комком в горле. Она напряженно улыбалась, а ее ответы были совершенно неестественными, почти отрепетированными. Это интервью стало для нее пыткой. Тогда я решила: больше никаких интервью, никаких встреч с журналистами, по крайней мере, в ближайшие полгода, пока она не освоится во дворце и не почувствует себя более уверенно.

Даже годы спустя, когда Грейс уже хорошо говорила по-французски, она все еще вела себя скованно во время радио— или телевизионных интервью.

Лакост вспоминала:

— Однажды, лет через пятнадцать, я пыталась объяснить ей, что лучше всего, если она сама расскажет о том, чем она занимается в Монако, вроде участия в Выставке цветов или работы в Фонде княгини Грейс. Я уверяла ее, что людям будет просто неинтересно, если об этом стану говорить я. В конце концов она согласилась рассказать о балетном фестивале.

Лакост осторожно уговорила Грейс дать интервью одному симпатичному радиожурналисту, который разбирался в вопросах искусства. Но не прошло и пятнадцати минут, как Грейс так разволновалась, что Надя Лакост была вынуждена остановить интервью и попросила журналиста на время оставить их наедине и подождать за дверью.

— Как только он вышел, Грейс разрыдалась. Слезы текли по ее щекам. Она призналась, что ей тяжело вести разговор на французском языке. Раньше она выступала на радио с небольшими комментариями по-французски. Но когда ей пришлось участвовать в серьезной, продолжительной беседе, Грейс почувствовала, что ее французского не хватает: все-таки это не ее родной язык. Она постоянно повторяла, обращаясь ко мне: «Это ужасно». Я пообещала ей: «Хорошо, больше никаких интервью на французском». Я сдержала свое обещание. Это было ее первое, и последнее, большое радиоинтервью на французском языке.

15
Нескончаемая шумиха

Работая над имиджем Грейс и Ренье, Надя Лакост обнаружила, что каждая новая история из их жизни привлекала к ним толпы людей, где бы они ни появлялись. Эти толпы, в свою очередь, подбрасывали новые темы для газет и журналов.

Однажды, когда они остановились в Лондоне в отеле Connaught, британская газета написала: «Огромные деньги предлагали прошлым вечером хозяевам домов и квартир, расположенных рядом с Connaught, где остановилась княжеская чета. Огромное число соглядатаев — иначе не скажешь — желали увидеть Ренье и Грейс хотя бы издали. Они беззастенчиво признавались в том, что заранее вооружились полевыми биноклями и подзорными трубами.

— Я был потрясен, — заявил хозяин дома на Маунт-стрит. — Мне позвонил представитель агентства по продаже недвижимости и предложил крупную сумму, если я сдам на время дом или хотя бы одну из комнат, выходящую окнами на отель. С тех пор как там ночевала миссис Симпсон^[3], таких денег за возможность тайно подглядывать еще никто не предлагал.

Спустя несколько лет Грейс и Ренье побывали в Дублине.

Одна газета сообщала, что на O’Коннел-стрит собралась толпа в 5000 человек, пожелавших увидеть князя и княгиню Монако, другая называла цифру в 20 000 человек. Сколько бы их там ни было, они дружно бросились на проезжую часть в надежде поближе рассмотреть сидевших в машине Ренье и Грейс, когда те подъезжали к отелю.

Возникла давка, и в результате 50 человек получили травмы.

В газетах писали: «Плачущую и расстроенную княгиню Грейс проводили в отель, и ее приезд на бал задержался на полчаса. Позднее она появилась на балконе отеля под восторженные крики толпы: «Мы хотим Грейс!»

Через пару дней тысячи людей заполонили улицы города, когда Грейс и Ренье отправились в графство Майо, чтобы увидеть дом, в котором родился дед княгини.

Кто-то из журналистов написал: «В каждом ресторане и баре с названием Kelly, а таких немало, — в одном только Дублине я насчитал восемь баров Kelly, — сегодня вечером были устроены празднества».

Другой его коллега рассказывал следующее: «Из 362 кг их багажа на одном сундуке было написано «Хрупкие вещи. Не бросать». Это были подарки для всех Келли, проживающих в графстве Майо. Поскольку приезда княгини Грейс ждали, вскоре выяснилось, что в округе все поголовно носят фамилию Келли».

Третий журналист сообщил: «На совещании, которое затянулось до глубокой ночи, присутствовали близкие родственники. Первоначально предполагалось, что только троюродные братья и сестры будут приняты княгиней. Потом решили, что так и быть, пусть будет и один четвероюродный».

Когда Грейс и Ренье спустя несколько лет вновь посетили Ирландию, на сей раз с Каролиной и Альбером, то удостоились еще более крупных газетных заголовков.

«Вчера состоялась встреча князя и княгини с журналистами, которых они приняли как дома, — писала ирландская пресса. — И действительно, на пресс-конференции, устроенной князем Ренье и княгиней Грейс, царила теплая, почти домашняя обстановка. Юный Альбер стал притчей во языцех. Во время серьезной беседы с журналистами он заявил: «Хочу подоить корову».

Журналисты в буквальном смысле завалили Лакост просьбами устроить интервью с ее венценосными друзьями.

— Мы круглый год получаем такие просьбы из всех уголков мира. Единственная страна, не выразившая такого желания, — Россия. Даже китайцы просили интервью. Каждую неделю мы получали не менее двадцати просьб и заявок на интервью и фотосессии. В общей сложности около тысячи в год. По вполне понятным причинам можно было организовать лишь несколько интервью.

Вначале Надя Лакост устраивала не более пяти-шести интервью с Грейс в год; позднее это число сократилось до одного-двух.

— С князем, — рассказывала она, — их бывало чуть больше, но, как правило, на конкретную тему. Скажем, журналы по архитектуре просили интервью на тему строительства в Монте-Карло. Специалисты по финансам хотели поговорить об экономике княжества. Таких интервью Ренье давал по восемь-десять в год.

Время от времени что-то неизбежно ускользало из-под контроля Нади Лакост.

Особенно неприятной и возмутительной была фотография Грейс, сделанная в тире во время карнавала в Монако.

В пятницу утром Грейс отправилась туда с детьми для участия в церемонии открытия. Они заглянули в разные павильоны. Затем Грейс остановилась перед тиром, взяла ружье и выстрелила по мишени — это были глиняные трубки. Сейчас уже никто не помнит, попала ли она в цель и выиграла ли в качестве приза куклу, потому что на дворе была пятница 22 ноября 1963 года.

На следующий день фотография Грейс с ружьем в руках обошла все газеты мира. Подпись под снимком гласила: «Только бесчувственный человек мог взять в руки оружие сразу после убийства президента Джона Кеннеди».

Излишне говорить, что Монако находится в другом часовом поясе, и разница с Далласом составляет семь часов. Фотография Грейс с ружьем была сделана за 9 часов до убийства Кеннеди.

Но даже эта история меркнет в сравнении с тем, что выпало на долю Каролины и Стефании. Когда папарацци поняли, каким бешеным спросом пользуются их снимки, жизнь княжеских дочерей превратилась в ад.

Вот что говорил по этому поводу сам Ренье:

— Нетрудно себе представить, за какими фотографиями они охотятся. Они бродят вокруг дворца с огромными фотообъективами, прячутся в кустах. Никто из этой братии не понимает, как неприятно жить, зная, что они всегда рядом, постоянно шпионят за нами, где бы мы ни появились. Особенно тяжко это было для детей, когда те были маленькими. По-моему, это было просто жестоко по отношению к ним. Они не знали, где и как им играть, и вечно боялись, что кто-то начнет их тайно фотографировать.

По словам князя, цель папарацци — выбрать момент, когда их жертва выглядит смешно или нефотогенично. Чем смешнее фото, тем выше его цена. Чтобы улучить такой момент, нужно сделать сотни снимков. Доходило до того, что они подкупали служащих аэропорта и просили им позвонить, когда туда прилетит Каролина. Они приезжали в Монако под видом туристов с фотоаппаратами на шее, чтобы смешаться с толпой и исподтишка сфотографировать кого-то из нас. Они подбрасывали на дорогу металлические колючки, и Альберу приходилось вылезать из машины и убирать их, чтобы не проколоть шины. Они даже брали напрокат легкие планеры, чтобы пролететь над Марше и заснять Стефанию.

Один ушлый фотограф, выслеживая княжескую семью в столице Франции, разузнал адрес их парижской квартиры. Затем он выяснил, что соседняя квартира пуста, проник туда и провел в ней несколько ночей. Несмотря на все усилия, ему удалось сфотографировать лишь неясный силуэт, — как оказалось, Каролину — в тот миг, когда она задергивала шторы. Она была одета, и лица не было видно, но это не имело значения. Снимок у него все равно купили.

— Все это было невыносимо, — вздохнул Ренье и покачал головой. — Однажды в Швейцарии, куда мы приехали покататься на лыжах, Грейс застала Стефанию в ее комнате всю в слезах. Та призналась, что боится вездесущих папарацци. Интересно, что сказали бы эти негодяи, если бы кто-то стал таким же образом терроризировать их собственных детей?

Грейс была в ужасе, видя, как пресса преследует ее детей. Голливуд научил ее спокойно относиться к журналистским домыслам о ней. Но тут речь шла о детях, и она реагировала иначе.

Порой возмущению ее не было предела, тогда Грейс писала главному редактору газеты и требовала оставить ее семью в покое. Бывало, она поправляла репортеров, писавших о ее детях полный вздор.

Когда ее не слушали, что было характерно для немецкой «желтой» прессы, Грейс обращала свое негодование на всю страну.

— Германия — ужасная страна, а тевтонская пресса — отвратительна, — резко высказывалась она. — Я читала статьи о нашей семье в немецких журналах и газетах. Иногда они несут такую чушь, что плакать хочется.

Когда итальянские и французские газеты назвали адрес их парижской квартиры, Грейс и Ренье охватила паника. Их детям грозила серьезная опасность.

— Я не выдержал и призвал их к ответу, — рассказывал Ренье. — К счастью, во Франции закон охраняет людей от подобных вещей. Одна газета напечатала снимки, из которых было понятно, где Каролина живет в Париже. Можно было даже разглядеть номер дома. После этого в ее дверь мог позвонить любой кретин. Я не выдержал. Мы обратились в суд, чтобы положить этому конец.

Несколько раз Грейс и Ренье подавали в суд на фотографов и главных редакторов журналов.

В 1978 году один итальянский журнал смонтировал лицо Каролины с телом некой обнаженной девушки. Ренье довел дело до суда, главный редактор был признан виновным и угодил за решетку.

Но это было скорее исключение. В большинстве случаев ничего нельзя было сделать. Папарацци фотографировали Каролину в платьях с глубоким вырезом, когда она наклонялась где-нибудь в ночном клубе или когда загорала без лифчика на яхте. Затем эти фото мелькали на страницах журналов. При помощи телеобъективов Альбера и его подружку снимали голыми на яхте. Эти снимки тоже попали в журналы. Однажды папарацци, наставив объективы на окно второго этажа, подстерегли и засняли самого Ренье в одних трусах. Эти фотографии тоже были опубликованы.

Когда дело касалось семьи Гримальди, многие многотиражные журналы, не говоря уже о дешевых газетенках в США, Франции, Италии и Германии, готовы были платить любую цену за их пикантные фото. Мелкие фотоагентства Франции, Италии и Германии не скрывали, что превратили фотографирование княжеской семьи в главный источник своего существования.

Столкнувшись с подобным давлением, Ренье сделал и другое печальное открытие: оказывается, далеко не во всех странах частная жизнь охраняется законом.

— В конечном итоге вы бессильны что-то сделать и вынуждены мириться со многими неприятными вещами. Ничего не остается, как списать их со счета и считать школой жизни.

На плечи Нади Лакост легло двойное бремя: ей приходилось выстраивать отношения княжеской семьи с обществом и ограждать их от неотступного внимания прессы.

— Вскоре после того, как Ренье и Грейс поженились, — рассказывала она, — когда они бывали в Париже, возле их дома постоянно дежурили 4–5 фотографов, которые щелкали камерами, стоило им выйти на улицу. Ладно. Но со временем папарацци совсем обнаглели.

Теперь они гоняли на мотоциклах по всему Парижу, преследуя Грейс и особенно Каролину и Стефанию. Летом в Монако они прятались на маленьком общественном пляже, расположенном за углом отеля Old Beach; оттуда телеобъективом можно было сфотографировать Грейс в купальнике.

Зимой, когда Гримальди отправлялись кататься на лыжах, фотографы следовали за ними в горы и прятались в кустах, рассчитывая сфотографировать их в момент падения. Тогда Лакост предложила устроить официальную фотосессию княжеской семьи во время лыжного сезона.

Куда бы они ни поехали, прежде всего на отдых, Надя Лакост пыталась заключить «перемирие» с армией папарацци. Она просила Грейс, Ренье и детей попозировать фотографам минут пятнадцать-двадцать, после чего семью должны оставить в покое.

На бумаге это была неплохая идея. И первое время она работала. Затем один из папарацци задержался еще на несколько дней, чтобы сделать уникальные снимки, каких еще никто не делал. Вскоре вместо 4–5 папарацци, подстерегавших семью Гримальди в Париже, их было уже 20.

В 1980 году прошел слух, будто журналы готовы заплатить огромные деньги за фотоснимки Стефании в школе. Чтобы оградить младшую дочь Грейс и Ренье от назойливых фотографов, нужно было тщательно скрывать от прессы, в какой школе она учится. Сделать это было нелегко, потому что семья всегда старалась проводить уик-энды вместе и в Монако, и в Париже. Таким образом, папарацци знали, что в понедельник утром Стефания возвращается в школу. Они собирались выяснить, где семья Гримальди провела уик-энд, и поджидать их в понедельник утром.

Грейс, Ренье и Надя Лакост пускались на немыслимые хитрости, чтобы Стефания могла незаметно вернуться в школу. Жизнь младшей дочери вскоре превратилась в сплошную гонку: ее шоферу все время приходилось ускользать от преследований вездесущих папарацци.

— Отец всегда говорил мне, — вспоминала Стефания, — если бы ты и твоя сестра были некрасивыми, никому бы не было до вас дела, так что считай это комплиментом. Наверное, он прав. Если бы мы с Каролиной были дурнушками и просто сидели дома, ожидая, когда нас возьмут замуж, пресса не донимала бы нас. Мне кажется, мы им интересны потому, что мы хорошо воспитанны и образованны, не дурны собой и распоряжаемся собственной жизнью. Порой это трудно, но я всегда стараюсь находить во всем положительные стороны.

Стефания видела, что Грейс относилась к этой ситуации философски. Она говорила детям, что раз они бессильны что-либо изменить, то пусть спокойно относятся к тому, что за ними постоянно следуют фотографы.

— Мама старалась внушить нам, что не стоит впадать в отчаяние, — продолжала Стефания, — иначе можно просто сойти с ума. Она сильно помогала нам, потому что в свое время сама пережила нечто подобное, когда снималась в кино. Она не драматизировала события, не позволяла им взять верх. Когда мы были детьми, мама учила нас спокойно относиться к неотступному вниманию прессы, предупреждала, что нас будут вечно донимать толпы фотографов. Поэтому, став старше, я уже знала, что меня ждет. Не думаю, что опыт Каролины чему-то научил меня, потому что учиться тут нечему. Даже если бы я пожелала воспользоваться ее уловками, помогавшими ей избегать фотографов, те уже прекрасно их знали. Так что мне приходилось изобретать свои собственные.

Обладавшая сильной волей, Стефания в общении с прессой вела себя честно и искренне. Бывали случаи, когда она показывала фоторепортерам язык и посылала их ко всем чертям.

— Да, я так поступала. Когда они начинали мне хамить, я платила им той же монетой. Если же они вели себя вежливо, я отвечала им тем же. Если просили сфотографироваться, я соглашалась, взяв обещание после этого оставить меня в покое. Но если проявляли грубость и обзывали меня, то я не давала им спуску. Вот такая я.

К сожалению, случалось, что даже самая смелая бравада не могла остановить армию, вооруженную фотоаппаратами.

Однажды зимним днем Грейс позвонила Наде Лакост и сообщила, что перед их домом день и ночь толпятся папарацци. Из-за них у Стефании истерика, она безудержно рыдает. По словам Грейс, Стефания отказывается выйти из дома и, если так будет продолжаться, больше не пойдет в школу.

— Разве это была моя вина? — недоумевала позднее Стефания. — Вы только представьте себе, как тяжело в таком возрасте ходить в школу, когда тебя преследуют толпы папарацци. Из-за них другие дети смеялись надо мной или вообще сторонились меня. Если я была с родителями, это не слишком угнетало меня, но в школе я чувствовала себя ужасно. Мне казалось, что я отпугиваю одноклассников, а мне этого не хотелось. Скажите, какой ребенок захотел бы оказаться на моем месте?

И Наде Лакост приходилось изворачиваться.

Заранее пытаясь вычислить, как поведут себя папарацци, — по всей видимости, те намеревались следовать за Стефанией до самой школы, — Надя позвонила шоферу князя и попросила его как можно медленнее отъехать от дома, чтобы папарацци увидели, что Стефании в машине нет.

Она велела ему ждать в каком-нибудь укромном месте недалеко от дома. Сама она прибыла к дому через несколько часов на автомобиле с дипломатическими номерами Монако, который заехал прямо в гараж.

Как только начало темнеть, Надя обмотала голову шарфом, села на заднее сиденье посольской машины и пригнулась. Шофер выехал из гаража и на всей скорости покатил по Елисейским Полям. Решив, что на заднем сиденье Стефания, папарацци бросились вдогонку за машиной.

Лишь когда на Елисейских Полях машина остановилась на красный свет и Надя выпрямилась на сиденье, преследователи поняли, что их одурачили. Шофер князя уже был в курсе ситуации. Узнав, что путь свободен, он вернулся и забрал Стефанию.

— Вот в такие глупые игры мы были вынуждены играть, — вспоминала Надя Лакост. — Вскоре это превратилось в постоянную битву умов между нами и папарацци. Для взрослого человека это может быть в порядке вещей, но только не для ребенка. За два года до смерти княгини ситуация стала просто невыносимой. Однажды Грейс даже остановила машину посреди Парижа и, выйдя из нее, потребовала от папарацци, чтобы те оставили ее в покое.

— Вы преследуете меня весь день, — едва не кричала она. — С этим я могу смириться. Но, пожалуйста, отстаньте от моих детей. Прошу вас прекратить то, чем вы занимаетесь уже много лет подряд.

Увы, преследователи не вняли ее увещеваниям. Наоборот, они продолжали снимать Грейс, умолявшую их коллег оставить ее в покое.

— Они так обнаглели, — продолжала Лакост, — что следовали за ней по пятам в рестораны и магазины. Мы не могли их остановить. Однажды в магазине, не найдя никого, кто помог бы ей донести до машины покупки, Грейс повернулась к фотографу, вошедшему за ней вслед. «Пусть от вас будет хоть какая-то польза», — сказала она и, нагрузив его покупками, пошла за ним к своей машине.

Из троих детей Гримальди меньше всего проблем с прессой было у Альбера. Он сам это признавал.

— Мне повезло. Когда пресса начала проявлять интерес к Каролине, а затем к Стефании, — я имею в виду европейские журналы для массового читателя, — я учился в Амхерсте, в штате Массачусетс. Я ни от кого не прятался. Просто родители отправили меня подальше от парижских дискотек. Кроме того, я, как мужчина, был способен постоять за себя. И все же я думаю, что истинная причина, почему в отличие от сестер я был неинтересен папарацци, заключалась в том, что фотографии мамы, Каролины или Стефании продавались лучше, чем мои. Конечно, от фотографов не было отбоя в дни праздников или на официальных мероприятиях или когда мы всей семьей катались на лыжах в Швейцарии. Мне с ранних лет приходилось общаться с журналистами. Но слава Богу, газетчики не донимали меня так, как моих сестер.

По словам Альбера, в США он жил «полуинкогнито».

За четыре года учебы в Соединенных Штатах пресса проявила к нему интерес лишь в первую неделю занятий в колледже и во время вручения дипломов. В остальное время никто не ходил за ним по пятам с фотоаппаратом наготове.

— Это было здорово. Неудивительно, что у меня сохранились самые лучшие воспоминания о тех годах. Так бывает и сейчас, когда я приезжаю в США. Там меня мало кто знает, я же без необходимости не рассказываю, кто я такой и откуда прибыл. После зимних Олимпийских игр 1988 года я отправился в путешествие с друзьями. Мы выехали из Техаса в Лос-Анджелес и по пути останавливались в дешевых мотелях в Аризоне и Нью-Мексико. Это было круто. Никто не знал, кто я такой. И всем было на это наплевать. Я был просто счастлив.

Позднее, когда Альберу предстояло унаследовать корону, положение изменилось. Наследнику Ренье стало трудно жить в Монако, особенно учитывая незримое, но постоянное давление со стороны прессы.

— Мне неприятно видеть собственное лицо на разворотах бульварных газет, — признался Альбер. — Поэтому я не даю им фотографировать меня. Приходится быть осторожным и выбирать, куда пойти и с кем. Они не должны мешать мне в общении с людьми. Это нелегко, и с каждым годом становится все труднее и труднее. Хотя мне кажется, есть способы сохранить анонимность.

Ему всегда было трудно появляться на людях с девушками, так как папарацци надеялись первыми сделать снимки следующей княгини Монако. Они преследовали его в Париже, стоило ему пойти куда-то с сестрами. Альбер не раз был вынужден прибегать к помощи друзей, чтобы те ехали за ним в другой машине, держа папарацци на расстоянии.

Однажды кто-то из друзей даже развернул машину поперек улицы и перегородил дорогу, чтобы дать Альберу и Стефании возможность скрыться. Не успел он это сделать, как в его автомобиль врезалась машина с папарацци. Друг Альбера пожаловался, что они разбили его машину. Сидевший за рулем фотограф ответил: «Подумаешь! За те деньги, что мы получаем за снимки, мы купим тебе целых три!»

16
Грейс

Прекрасный летний вечер в Сен-Жан-Кап-Ферра. Как давно это было! Светский прием в самом разгаре. Увлеченно беседуя с кем-то из гостей, Грейс не спеша идет по огромной ухоженной лужайке к каменному волнолому. Где-то в тени деревьев играет струнный квартет. Лунная дорожка сверкает на темной воде.

Грейс все больше и больше удалялась от гостей — мужчин в белых смокингах, женщин в длинных вечерних платьях. Образовав вокруг нее широкий полукруг, гости негромко беседовали, пили шампанское, лакомились бутербродиками-канапе и шли вслед за ней. Затем внезапно, словно кто-то намеренно приглушил музыку, разговоры стихли, и стал слышен только голос княгини.

Прошла секунда.

Неожиданно ощутив, что у нее за спиной что-то происходит, Грейс обернулась и увидела, что все гости смотрят на нее.

Она смутилась на миг, потом хлопнула в ладоши и повела всех обратно к пляжному домику, где объявила:

— А теперь купаться!

После этого все как завороженные вошли в воду.

Эта женщина умела очаровывать.

Монегаски тепло приветствовали Грейс, когда она прибыла к ним, и сердечно радовались вместе с князем, взявшим ее в жены, рукоплескали ей и чествовали ее. Но в глубине души они отнеслись к ней с легким недоверием. Они показывали на нее пальцем и говорили: «Посмотрите, это Грейс Келли!» Они не могли взять в толк, что эта иностранка делает в Монако. Прошло 5 лет, прежде чем местные жители стали называть ее княгиней Грейс.

— Когда я приехала в Монако, у меня возникло множество проблем, — признавалась Грейс. — Прежде всего с языком. По-французски я говорила скверно. Я знала лишь то, чему нас учили в школе, самые простые вещи, вроде «la plume de ma tante»^[4]. Я изнемогала от свалившихся на меня трудностей. Но самая главная состояла в том, чтобы снова стать обычным человеком после того, как я долгое время была актрисой.

Пока она жила в Нью-Йорке и Голливуде, обычным человеком для нее был тот, кто снимал фильмы.

Все это осталось в прошлом.

По словам Грейс, ей предстояло освоить новую профессию.

— Это была тяжелая работа, и я осваивала ее постепенно, шаг за шагом. К счастью, рядом со мной был князь, который всегда помогал мне и неизменно проявлял терпение. И все-таки порой мне было очень трудно. Я забеременела вскоре после свадьбы. Никто даже не догадывался, что, когда я входила в новую роль, меня постоянно мутило. Однако меня это не сломило. Сказалась ирландская кровь. Я могу посмеяться над собой — дар, который я ни на что не променяю. Он мне очень помогает.

Грейс знала, что ей нужно быть на виду, если она хочет завоевать людские сердца. Она не пряталась во дворце и неизменно подчеркивала свое присутствие в Монако. Что было нелегко.

Но мало-помалу после того, как родились Каролина и Альбер, Грейс своего добилась. Она всегда была на виду, причем не только во время официальных церемоний, где ей положено было присутствовать, но и в обычной повседневной обстановке, той, в которой живут обычные люди. Она делала покупки. Приглашала друзей на чай. Возила детей в школу или к зубному врачу. Покупала им обувь или заходила в их любимую кондитерскую, чтобы купить пирожных.

Грейс понемногу завоевывала сердца монегасков, и все же поговаривали, что новая княгиня не отличается дружелюбием.

Злые языки обвиняли ее в высокомерии, в чванстве, в том, что она может пройти по улице и ни с кем не поздороваться. И люди начали задавать вопросы: «Кем она себя возомнила?»

А ведь правильнее было бы спросить: «Кем она себя видит?» Дело в том, что Грейс была ужасно близорука.

Без очков она просто не видела людей на другой стороне улицы и потому не здоровалась с ними.

Она даже не думала задирать нос.

Более того, самым удивительным свойством Грейс была ее доступность. В Монако она не отгораживалась от местных жителей. Люди всегда свободно подходили к ней, чтобы поприветствовать ее, и она всегда с радостью улыбалась им и пожимала руки.

Она была доступна для людей и за пределами Монако, правда, в основном по переписке или как героиня журнальных публикаций. Разговаривая с журналистами, она признавалась в своих страхах и мечтах. Сначала она была кинозвездой, потом — княгиней, но всегда оставалась матерью и женой, и остальной мир мог это видеть.

— Мне кажется, ей нравилась роль княгини, — утверждает Мэри Уэллс Лоуренс, известная американская бизнес-леди, основательница рекламного агентства Wells, Rich and Green Advertising Agency и старая приятельница Грейс. — Я это точно знаю. Но знаю и то, что она была хорошей матерью и любящей женой. Она была из тех женщин, которым нравится всегда быть красивой. Я знаю, каких трудов ей стоило стать своей в Монако. Ведь Грейс была американкой. Чтобы завоевать любовь монегасков, потребовалось время и особый талант.

Такое не каждому по силам. У нее был особый талант, я бы сказала, дар. Она была удивительным человеком. Она была не просто человеком, она олицетворяла собой идею. Идея состояла в том, что Монте-Карло — это прекрасная сказка в необычайно уродливом мире. Видите ли, в мире, где все вокруг становится все сложнее и сложнее, в мире, где вещи становятся похожи друг на друга, Монте-Карло сохранило в себе нечто сказочное. Мне кажется, было в Грейс нечто такое, что помогало ей превратить свою новую родину в сказку. Это сквозит во всем, что она делала. Она была настоящей звездой, а в современном мире не так уж много настоящих звезд. Знаменитых людей всегда хватало, но настоящих звезд мало.

После того как ее секретарша Филлис Блюм вышла замуж и уехала в Англию, Грейс взяла на эту должность молодую француженку по имени Луизетта Леви-Сусанн, которая проработала у нее 18 лет.

— Княгиня была не просто хорошенькой, — говорит Леви-Сусанн, — она была красавицей. Но она никогда не кичилась своей красотой. Это была идеальная красота, и возможно, именно поэтому Грейс была таким удивительным человеком. Идеальная красота в сочетании со своеобразной простотой никогда не вызывали ревности у других женщин. Из всех ее детей на Грейс, по-моему, больше всего похож Альбер. У них одинаковый темперамент. Когда я смотрю на Альбера, то узнаю в нем Грейс. Даже если я говорю ему что-то, а он как будто даже не слушает меня, через пару дней он обязательно мне ответит, что было типично и для его матери.

Хотя работать с Грейс было очень легко, Леви-Сусанн заметила, что княгиня очень строга в некоторых вещах, особенно в том, что касалось доверия.

— Если она доверяла кому-то, то доверяла во всем и всегда. Давайте скажем прямо: Монако — крошечное государство, где вечно ходят слухи и сплетни, но если Грейс кому-то доверяла, то искренне защищала такого человека от сплетен и наговоров. Помню, как-то раз она получила анонимное письмо от одной дамы, связанной с клубом садоводов. Речь в нем шла о женщине, которая там работала. В письме про нее были написаны всякие гадости. Княгиня посмеялась над злобным посланием. «Представляю себе, как эта особа сидит с чашкой чая и строчит письмо, чтобы оболгать свою подругу». Грейс тонко понимала подобные вещи.

Говорили, что Грейс холодная и бездушная, однако Леви-Сусанн с этим решительно не согласна.

— Княгиня хорошо владела собой. Она не любила показывать своих чувств, разве что в кругу близких людей. Не знавшие ее люди порой находили ее чересчур сдержанной. Она не выставляла напоказ свои привычки и слабости, о которых знали только ее близкие. Но холодной Грейс не была. Она была неподдельно доброй и очень внимательной по отношению к другим людям. Это проявлялось не только в том, как она разговаривала с окружающими, но и в том, как откликалась на их просьбы.

Княгине Грейс писали разные люди, нуждавшиеся в ее помощи: матери больных детей, одинокие старики, которым был нужен обогреватель, чтобы пережить холодную зиму, бездомные, лишившиеся крова, юноши, мечтающие излечиться от наркозависимости.

Желая помочь людям и видя, что общество Красного Креста Монако не успевает быстро реагировать на все просьбы, она учредила Фонд княгини Грейс и, по крайней мере на первых порах, лично выделяла для него деньги.

— Мне не нужен административный совет, который будет решать, что кому-то требуется операция или крыша над головой, — призналась она однажды Наде Лакост. — Я сама могу распределять деньги.

Ее забота о людях этим не ограничивалась. Узнав, что местным ремесленникам с трудом удается продавать свои изделия, Грейс открыла специальный магазин и благодаря своему имени помогала людям заработать на жизнь. Вскоре магазин приобрел популярность, и тогда она открыла второй.

Она проводила лето в Рок-Ажель. Она там часто работала, предпочитая не заезжать в Монако, и просила Леви-Сусанн после обеда привозить ей почту.

Княгиня Грейс каждый день получала горы писем и часто многочисленные подарки. Особенно когда в ее семье бывало прибавление. Грейс буквально заваливали свитерами домашней вязки и всевозможными сувенирами.

Если какой-нибудь подарок особенно нравился княгине, она ставила его на полку в кабинете или оставляла в апартаментах. Однако куда чаще она передавала кофейные кружки с надписью «Грейс» и пепельницы с собственным изображением для продажи на благотворительных базарах. Ненужную одежду она отдавала в организацию Красного Креста.

Одна женщина из Генуи так сильно восхищалась Грейс, что смастерила несколько книжек с вырезками из газет и журналов, где говорилось о княгине Монако, и каждый год на Рождество посылала ей очередную подборку. В ответ Грейс собственноручно писала ей благодарственные письма. Время от времени она приглашала эту жительницу Генуи в гости во дворец на чашку чая.

Мужчина из Москвы стал присылать в подарок княгине почтовые марки. В ответ Грейс отправляла ему марки Монако, и их переписка продолжалась несколько лет.

Однажды маленькая девочка обратилась к княгине с вопросом: «Сколько часов в день вам приходится сидеть на троне и носить корону?» Грейс лично ответила ей, написав, что современным монархам это не обязательно.

Конечно, она любила общаться с друзьями и, по крайней мере, в праздники писала им поздравительные письма. По словам Леви-Сусанн, Грейс постоянно пополняла список тех, кого необходимо поздравить с Рождеством.

— С каждым годом он становился все длинней и длинней.

Помимо текста, написанного секретаршей, княгиня любила добавить к открытке несколько строк собственной рукой.

Грейс не была большой любительницей шопинга: «Нет ничего более чуждого для меня, чем шопинг ради шопинга», — признавалась она. И все же не приходится сомневаться в том, что ей нравилась хорошая одежда и она умела ее носить.

По ее собственным словам, в первую очередь «восхищения достойны те, кто создают красивые вещи и дарят радость всем, кто меня в них видят».

Неудивительно, что Грейс неизменно оказывалась в списке 10 самых элегантных женщин мира.

Однако если она собиралась провести целый день в кабинете и ни с кем в этот день не встречаться или находилась дома вместе с семьей, то одевалась просто. Брюки, туфли на низком каблуке, платок на голове. В Рок-Ажель она носила джинсы и спортивную кофту, в Монако предпочитала более официальную одежду.

— Мы живем во дворце, — говорила она, — по нему как-то неловко расхаживать в джинсах.

Когда Грейс приехала в Монако, к ней был приставлен преподаватель французского языка. Занималась она прилежно, но продвигалась вперед медленно. Позднее она захотела заняться итальянским и вместе с несколькими подругами стала брать уроки. Как только они заговорили более-менее уверенно, во дворце был устроен любительский спектакль для небольшой группы зрителей. Надев шляпы и театральные маски, Грейс и ее соученицы сыграли на итальянском языке «Пиноккио».

Кроме того, княгиня хорошо вышивала, наверное, потому, что это доставляло ей истинное удовольствие. Помимо многочисленных подушек, Грейс украсила вышивкой жилет Ренье. Она так увлеклась этим видом рукоделия, что даже организовала клуб вышивальщиц.

Княгиня также рисовала, делала коллажи и несколько лет посещала уроки гончарного искусства.

— Я никогда не видела ее сидящей без дела, — вспоминала Надя Лакост. — Когда мы днем пили чай, она при этом вязала или вышивала. Когда у нее появлялось свободное время, она отправлялась на прогулку. Она обожала гулять. Обычно она выходила на тропу, ведущую к морю, и шла по ней вдоль берега. Или гуляла по горам рядом с Рок-Ажель. Грейс интересовалась цветами и, отправляясь на прогулку, всегда брала с собой ножницы и маленькую сумочку. По дороге она останавливалась, чтобы срезать цветок или собрать листья. Дома она помещала их между страницами книг и засушивала. В ее доме невозможно было найти такую книгу, из которой бы не вывалился засушенный цветок или листок.

Шли годы, дети росли, и Грейс стала тосковать по вещам, к которым привыкла в Америке. Она никогда не скрывала того, что она американка, у нее и всех ее детей долгое время были американские паспорта. В конце концов они отказались от них по налоговым соображениям. И все же ей не хватало некоторых чисто американских удобств, и она пыталась воссоздать их в княжестве.

Уезжая в Монако, она захватила с собой американскую мебель и наняла американского дизайнера, чтобы тот помог ей переделать дворцовые апартаменты. Она обставила в американском стиле кухню и ванные комнаты. Подписалась на новинки Американского книжного клуба и получала по почте множество книг, особенно по истории. Кроме того, Грейс выписывала журнал Architectural Digest и газету International Herald Tribune.

Но больше всего княгине нравились нью-йоркские карикатуры.

Зная, что среди ее знакомых есть любители карикатур, Грейс каждую неделю, как только получала журналы, пролистывала их от корки до корки в поисках забавных картинок. Широко улыбаясь, она сидела за столом с журналом и ножницами в руках. Стоило ей найти что-то смешное, она вырезала картинку, клала в конверт и анонимно отправляла письмо тому, кому карикатура могла понравиться.

Говорят, будто Ренье в течение многих лет запрещал показывать в Монако фильмы с участием Грейс.

— Неправда, — не соглашается он. — Фильмы с ее участием здесь показывали. Они шли в местных кинотеатрах, а также по телевидению. Мы и во дворце их крутили. MGM подарило ей несколько фильмов на 16-миллиметровой пленке.

Впрочем, чтобы получить этот подарок, потребовалось немало усилий.

— Это было не слишком любезно со стороны MGM, — продолжал Ренье. — Грейс всегда было тяжело что-то просить у руководства студии. Они могли бы быть уступчивее и сделать для нее подборку фильмов. Вы только подумайте: когда она попросила прислать фильмы с ее участием, ей ответили, что своими просьбами она доставляет им массу хлопот. В конце концов они согласились, но нам пришлось подписать бумагу, что мы не будем устраивать публичных просмотров. Требование ее смутило. Если не ошибаюсь, ей прислали не все фильмы с ее участием.

Как только было объявлено об их помолвке, первое, что спросили Ренье, будет ли Грейс Келли и дальше сниматься в кино. Князь ответил «нет». За несколько месяцев до свадьбы он сказал репортерам:

— Мы с Грейс решили, что она откажется от кинокарьеры. Она, скорее всего, не сможет сочетать королевские обязанности с работой в кино.

Сразу после свадьбы к Грейс Келли обратился продюсер Дор Шэри с предложением сняться в фильме «Создавая женщину» (Designing Woman). Княгиню предложение заинтересовало, но она отказалась без всяких раздумий.

— Моя карьера в кино закончена, — отвечала она всем, кто ее об этом спрашивал, и лишь изредка признавалась, что хотела избежать малейших разногласий с мужем по этому поводу.

Тема была болезненная, потому что по крайней мере вначале Грейс сильно тосковала по всему, что оставила в Штатах, в том числе по своей карьере в кино. Даже много лет спустя она с нескрываемым удовольствием обсуждала все, что было связано с Голливудом, с каждым, кто был причастен к миру кино.

Она даже своих детей развлекала историями из жизни «фабрики грез».

— Хорошо, когда твоя мама актриса, — делилась своими впечатлениями Стефания. — Она рассказывала нам на ночь не всякие глупые сказки, а о том, что происходило на киностудиях. От нее мы узнавали последние голливудские сплетни. Мама пела, отбивала чечетку и рассказывала нам про фильмы.

17
Снова на сцене

— Что бы я ни делала, я всегда в проигрыше, — говорила Грейс друзьям. — Стоит мне набрать пару килограммов, как все начинают говорить, что я жду ребенка. Стоит мне, наоборот, похудеть, как возникают слухи, будто я решила продолжить карьеру в кино и сбрасываю лишний вес. Если я три дня подряд навещаю в больнице кого-то из друзей, газеты пишут, что у меня какое-то неизлечимое заболевание. Стоит мне провести несколько недель в Париже, чтобы побыть с дочерью, пока она ходит в школу, как начинаются разговоры о том, что мой брак трещит по швам и мы с Ренье вот-вот разведемся. Мы с мужем взрослые люди и лишь пожимаем плечами. Но мне тяжело, когда от этих гнусных сплетен страдают дети.

Почти всю ее взрослую жизнь имя Грейс неизменно входило в число первых мировых знаменитостей, о которых чаще всего пишут в газетах и кого чаще всего фотографируют. И тем не менее, стоило ей замотать голову шарфом и надеть солнечные очки, как ее переставали узнавать.

Однажды, когда Грейс прогуливалась с подругой по просторной площади перед дворцом, к ней подошла пара американских туристов с фотоаппаратом.

— Привет! — сказали они.

— Привет! — ответила она.

— Откуда вы? — поинтересовались туристы.

— Из Соединенных Штатов, — ответила Грейс.

— Мы тоже, — отозвались туристы и протянули ей фотоаппарат. — Не сфотографируете нас?

Княгиня ответила согласием.

Туристы встали на фоне дворца, и Грейс щелкнула затвором.

— Спасибо, — поблагодарили туристы, получив обратно фотоаппарат. — Удачного вам дня.

Приветливо помахав на прощание рукой, они зашагали прочь. Они так и не узнали, с кем встретились в тот день.

— Когда Ава Гарднер садится в такси, — любила повторять княгиня, — водитель знает, что это Ава Гарднер. То же самое касается Ланы Тернер или Элизабет Тейлор. Во мне никогда не узнают Грейс Келли. Я всегда женщина, которая на нее похожа.

По словам Грейс, с ней это происходило постоянно: например, однажды в Нью-Йорке она заметила, что таксист внимательно рассматривает ее в зеркало заднего вида.

— Знаете, вы очень похожи на Грейс Келли, — произнес он, обернувшись к ней.

— Неужели?

— Только она немного красивее вас.

Работая в Голливуде, Грейс сумела избежать скандальных публикаций. Не столько потому, что она старалась как можно меньше времени проводить в Калифорнии, а потому, что тщательно скрывала свою личную жизнь от чужих глаз.

Однако ей это не всегда удавалось.

Когда она снялась в «Деревенской девушке», газетчики придумали, что у нее роман с партнером по фильму Бингом Кросби. В качестве доказательства они даже опубликовали фотографию, где Грейс запечатлена во время их якобы романтического ужина. Правда, ужин этот «организовал» главный редактор. По его распоряжению снимок сильно обрезали, оставив за кадром старшую сестру Грейс, Пегги, сидевшую по другую сторону от Кросби.

Другая бульварная голливудская газетенка выяснила адрес квартиры Грейс. Вскоре на страницах появилось сообщение о том, что по ночам рядом с ее подъездом часто стоит автомобиль Уильяма Холдена. Однако пронырливый журналист умолчал, что Холден на время одолжил машину у одной из подруг Грейс Келли.

Больше всего неприятностей причинила Грейс первая сплетница Голливуда журналистка Гедда Хоппер. «Деревенскую девушку» еще не начали снимать, а язвительная Хоппер позвонила Кросби и предупредила, что его партнерша — «охотница на мужчин».

Не успели Грейс и Ренье объявить о помолвке, как Хоппер написала: «Половина их друзей и знакомых уверяют, что эти двое никогда не предстанут перед алтарем».

После смерти Грейс о ее романах было написано немало. Слишком часто авторы ссылались на давно умерших людей, а истории, украшенные пикантными подробностями, принимались за чистую монету лишь потому, что когда-то были опубликованы, и их повторяли на все лады.

То, что у нее могли быть романы с Рэем Милландом, Олегом Кассини или Жан-Пьером Омоном или кем-то еще, нисколько не повлияло на то, кем она стала. После помолвки с Ренье Грейс заявила:

— Я влюблялась и раньше, но такой любви, как сейчас, у меня еще не было.

Сегодня никого не удивит, что здоровая, взрослая, незамужняя, работающая женщина двадцати с лишним лет может испытывать нормальные человеческие чувства и желания.

Когда Альфред Хичкок прислал ей сценарий фильма «Марни», сказав, что хотел бы снять ее вместе с Шоном Коннери, Грейс его прочла, и он ей понравился. Неудивительно, что она очень хотела сняться в этом фильме. Они с Ренье были уже семь лет женаты, и Грейс казалось, что муж смягчился в отношении ее возможной кинокарьеры, перестал настаивать на окончательном и бесповоротном уходе из кино. И все-таки сниматься без его одобрения — об этом она и не мечтала.

— Мы с Грейс обсудили это предложение, — вспоминал Ренье. Вопреки многочисленным историям, время от времени ходившим после смерти Грейс, по его словам, он не возражал. — Мы переговорили с Хичкоком. Ей очень хотелось снова сняться у этого режиссера. К тому времени я уже не был против. И я предложил совместить участие в съемках с семейным отдыхом. Предполагалось, что фильм будут снимать летом в Новой Англии, на северо-востоке США. Я предложил снять дом неподалеку от съемочной площадки и поселиться в нем вместе с детьми. «Если ты считаешь это отдыхом, прекрасно, но для меня съемки — это не отдых, уверяю тебя», — сказала тогда Грейс.

Решив, что он заручился согласием, Хичкок объявил о возвращении Грейс в кино, и вскоре до князя докатились первые громовые раскаты общественного мнения.

— Главным человеком на съемках был Хичкок, — продолжал Ренье. — Мне кажется, он очень хорошо относился к нам обоим, и мы с Грейс доверяли ему. Грейс ни за что бы не согласилась работать с другим режиссером. Но это был фильм Хичкока. Он за все отвечал, и я не могу себе представить, чтобы он сделал или допустил что-то такое, что могло бросить тень на княжество или княгиню.

Возможно, это так, но газеты заговорили про ее гонорар, и по всей Европе пошли слухи о том, что Грейс возвращается в кино лишь потому, что у четы Гримальди ни гроша за душой и им срочно требуются деньги.

В ответ Грейс объявила, что весь ее гонорар будет отдан детям из нуждающихся семей. Тогда студия MGM подлила масла в огонь, заявив, что Грейс все еще связана с ними контрактом.

После этого французские газеты раскритиковали Грейс за то, что она якобы сфабриковала эту историю в отместку де Голлю. Напомним, шел 1962 год, и Ренье вступил с президентом Франции в схватку из-за налогов. Газеты писали, что Грейс возвращается в кино лишь для того, чтобы показать де Голлю, что Монако не потерпит никакого диктата.

За этим последовало письмо папы Иоанна XXII, в котором он лично просил Грейс, как католическую княгиню, не сниматься в фильме. И наконец, монегаски сплотились и попросили Ренье положить всему этому конец.

Надя Лакост, как пресс-секретарь, не знала, куда ей деться от газетной критики, порицавшей этот план.

— Князь не понимал, почему пресса так ополчилась против Грейс, когда она захотела сняться в кино. Я говорила ему, что работа актрисы — это профессия и что быть княгиней Монако — тоже профессия, только совсем другая. Я поинтересовалась у него, какими он представляет себе рекламные афиши фильма. Что, по его мнению, будет на них написано? Как там будет названа его супруга: Грейс Келли, княгиня Грейс или Грейс Гримальди? У меня возникло ощущение, что он даже не задумывался о таких вещах.

Лакост считала, что должна объяснить Ренье простую истину: Грейс должны называть «княгиня Монакская Грейс».

— Князь посмотрел на меня и сказал: «Вы такая старомодная». И поспешил возразить, что король Бельгии Альбер занимался альпинизмом. На что я ответила: «Но альпинизм — это спорт, а кино — это бизнес». По-моему, он не понимал последствий до тех пор, пока не задумался о том, какое имя будет значиться на рекламных плакатах.

Оглядываясь в прошлое, Ренье был убежден: кем бы ни значилась Грейс на рекламных плакатах, это не так уж и важно.

— Как бы они рекламировали фильм: в главной роли княгиня Грейс или Грейс Келли? Скорее всего, последнее, поскольку она работала в кино под этим именем.

В конце концов вопрос не получил окончательного ответа. Победило общественное мнение. Грейс решила, что сниматься в фильме не будет.

— Хочу подчеркнуть, — продолжал Ренье, — что это решение она приняла самостоятельно, я никак не влиял на нее. Я считал, что съемки станут большой радостью для всех нас. Особенно для детей. Ей хотелось сниматься в новых ролях, тем более с Хичкоком, которого она обожала.

По его словам, Грейс неохотно признала поражение.

— Да, ей хотелось сниматься. Очень хотелось. Но, по-моему, она куда больше скучала по сцене, чем по кино. Именно поэтому она стала устраивать поэтические чтения. Она могла делать это спокойно, не рискуя навлечь на себя критику. Хотя нашлось немало идиотов, которые придрались и к этому. Есть люди, которые всегда будут недовольны, что бы вы ни делали.

Однажды, уже после истории с «Марни», Грейс и Ренье оказались в Голливуде. Они всей семьей побывали на съемочной площадке, после чего Грейс призналась друзьям, что навсегда распрощалась с мечтой о кино.

— Здесь все изменилось, — сказала она. — Я бы не могла здесь работать.

Однако через два года Ренье посоветовал ей сняться в документальном фильме для ЮНИСЕФ, который был посвящен борьбе с наркоманией.

Затем в 1970 году вместо заболевшего Ноэля Кауарда она вела благотворительный концерт в Лондонском королевском зале.

В 1973 году она участвует в Рождественской программе британского телевидения.

Все это было ей интересно, а главное, не вызвало недовольства у жителей Монако. Однако в глубине души Грейс понимала, что все же это не шоу-бизнес. Возможно, поэтому в июле 1976 года она согласилась занять место в совете директоров киностудии Twentieth Century Fox.

В ту пору Грейс бо?льшую часть года проводила в Париже, чтобы быть ближе к Стефании, которая училась здесь в школе. Ее интересовала его богатая культура, хотя друзьям она говорила, что хорошо бы Стефания поскорее окончила школу и они вернулись в Монако.

— Я не в таком восторге от Парижа, как раньше. Здесь мне одиноко. Боюсь, что в глубине души я так и осталась провинциалкой.

Понятно, что предложений сняться в кино больше не поступало.

Поскольку возвращение Грейс Келли в кинематограф сулило небывалый коммерческий успех, она могла потребовать огромный гонорар. Отказавшись сниматься в «Марни», она перечеркнула все свои мечты и надежды.

Грейс переживала настоящий внутренний конфликт.

— Она могла мечтать о новых ролях, — делилась своим мнением Надя Лакост, — но у нее были другие приоритеты. Не забудем, что Грейс была представительницей другого поколения. Движение феминисток, которые хотели доказать, что женщина способна добиться в жизни того же, что мужчина, появилось позже. Она считала себя прежде всего княгиней Монако и матерью троих детей, и ее работа состояла в заботах о семье и княжестве. Однажды я спросила, трудно ли ей было расстаться с Голливудом. Ведь она ушла из кино на пике славы. Грейс ответила, что нет, не трудно. «Для меня брак всегда был важнее карьеры». Конечно же временами она вспоминала былые дни и, вероятно, тосковала по киносъемкам. Она любила разговоры о кино, о том, кто мог бы сыграть ту или иную роль. Но жалоб о том, что она больше не снимается в кино, я не припомню. Этого не было.

Постепенно настроения Грейс переменились. Кинематограф — это одно. Сцена — совсем другое. Театр не столь заметен, как кино. Кроме того, он больше соответствует традиции настоящего актера.

Ренье был готов ее поддержать. По его словам, если она найдет для себя достойное дело, то может беспрепятственно им заняться. Правда, дело, которое она выберет, сначала нужно серьезно взвесить и преподнести так, чтобы все видели, что оно никоим образом не повредит репутации княгини Монакской.

И тут, на ее счастье, подоспело двухсотлетие Соединенных Штатов Америки и Декларации независимости. В 1976 году его отмечали во всем мире, даже в Великобритании. В числе прочих мероприятий должна была состояться серия концертов американской музыки и театральных постановок на популярном Эдинбургском фестивале.

В соответствии с темой дня Джон Кэрролл, который уже много лет составлял поэтические программы для фестиваля, сделал подборку стихов на тему «Американское наследие». По его мнению, их должны были читать американские актеры. Кто-то из его старых друзей предложил на эту роль княгиню Грейс.

Их первая встреча состоялась в Париже.

— Я отправился с ней в ресторан. Мы сразу понравились друг другу. Ей пришлось по душе мое предложение, правда, она сказала, что должна обсудить его с князем Ренье. Через десять дней она позвонила мне и сообщила, что согласна.

Сделанная им подборка включала в себя строки Лонгфелло, Уитмена, Фроста, Торо, Эмили Дикинсон и стихотворение Элинор Вайли «Дикие персики».

Грейс прилетела в Эдинбург за три дня до фестиваля, чтобы порепетировать.

— Я, наверное, буду ужасно нервничать.

Кэррол рассказывал:

— Я немного волновался, не знал, как она отнесется к моим указаниям. Но Грейс вела себя смирно как овечка. Я выбрал для нее «Дикие персики», которые, как мне казалось, нужно читать с южным акцентом. Но я не был уверен, что мне удастся убедить в этом Грейс. После первой репетиции она повернулась ко мне и спросила: «Может, их стоит прочесть с южным акцентом?» Вот что значит настоящая актриса.

Отзывы о Грейс были восторженными.

После этого Кэрролл предложил ей выступить летом 1977 года на шекспировском фестивале в Стратфорд-он-Эйвоне. Княгиня согласилась, и он подготовил программу, которая называлась «Вспоминая Шекспира».

Концерт состоялся в церкви Святой Троицы, где предположительно похоронен великий драматург.

— Нам нужно было отрепетировать всю программу целиком, — вспоминал Кэрролл, — поэтому вечером перед концертом церковь была закрыта. В тот вечер Грейс пришла с прекрасной розой на длинном стебле. Это был жест в ее духе. Она принесла розу, чтобы положить ее на могилу Шекспира.

Ее участие получило широкий резонанс. Грейс предложили озвучить документальный фильм «Дети с Театральной улицы», рассказывающий о Ленинградском хореографическом училище им. Вагановой. Грейс приняла это предложение и даже посетила премьеры фильма в Нью-Йорке, Лозанне и Париже, сборы от которых пошли в фонды развития балета.

За этим последовало первое турне по США, где она выступала с поэтическими чтениями.

Американский международный поэтический форум в Питсбурге попросил Грейс выступить летом 1978 года с программой «Американское наследие». Княгиня поинтересовалась мнением Кэрролла на этот счет.

В ответ Кэрролл набросал программу из поэтических и прозаических произведений на тему животного мира, которую назвал «Птицы, звери и цветы».

После триумфального выступления в Питсбурге они посетили Миннеаполис, Филадельфию, Вашингтон, округ Колумбия, Принстон и Гарвард.

Не успела Грейс вернуться в Европу, как на нее посыпались новые предложения. В 1978 году она выступила на фестивале в графстве Саффолк и на благотворительном обеде в Сент-Джеймсском дворце в Лондоне, на котором присутствовала королева-мать.

По словам Кэрролла, участие в поэтических чтениях стало для Грейс «своеобразным компромиссом, попыткой примирить прежнюю актерскую карьеру и княжеское достоинство».

В 1979 году Грейс выступила на Дублинском фестивале искусств в Тринити-колледже, а затем вновь в Лондоне, в Королевской академии искусств и в Lyric Theatre в Хаммерсмите с новой программой «Единение муз» (The Muses Combined) на тему изобразительного искусства и скульптуры. За этим последовали выступления в Чешире и в Английском театре в Вене.

— Грейс немного говорила по-немецки, — вспоминал Кэрролл. — Она научилась этому языку от своей матери. Когда она рассказала мне об этом, мы добавили пару коротких стихотворений австрийских поэтов о волшебной Вене. Грейс в самом конце программы прочла их по-немецки и покорила весь зал.

Каждый новый успех порождал новые предложения.

Второе турне по Соединенным Штатам состоялось в конце лета 1980 года. Грейс вернулась в Питсбург с шекспировской программой, затем побывала в Детройте, Далласе, Нашвилле и Балтиморе, где исполнила отрывки из новой программы Джона Кэрролла под названием «Воскрешение в памяти» (Evocations). Она завоевала такую популярность, что далласская газета написала: никогда еще в одном месте не собиралось так много миллионеров, как во время выступления Грейс Келли.

В перерывах между поэтическими чтениями Грейс вместе с одним британским автором писала книгу о цветоводстве. Как все авторы бестселлеров, Грейс отправилась в рекламный тур сразу после того, как «Сад цветов» был опубликован. Она выдержала множество интервью для газет и журналов, впервые за много лет выступила по радио в прямом эфире, участвовала в тщательно отобранных телевизионных шоу, где ведущих заранее предупредили не отвлекаться от темы — недавно опубликованной книги Грейс.

Книга имела огромный успех, и вскоре ее гонорар поступил на счета благотворительных организаций, таких как общество Красный Крест Монако.

Когда книга вышла, Грейс сделала домашний видеофильм на тему садоводства. Она сама написала сценарий, была режиссером и сыграла в нем главную роль. Фильм снимался в Монако, в нем участвовали все ее друзья. В фильме есть эпизоды с участием князя, где он составляет цветочную композицию.

Задуманный как развлечение и своеобразная реклама местного садоводческого клуба, фильм демонстрировался лишь несколько раз. Тем не менее Грейс предлагали продать права для коммерческого проката. Однажды ей даже предложили за него 6 000 000 долларов. Однако Ренье опасался, что его могут переделать до неузнаваемости. Пленку положили в дворцовый сейф, и князь настоял на том, чтобы она всегда там хранилась.

В 1981 году Грейс вновь приехала в Англию для участия в поэтическом вечере, который состоялся в лондонском Ковент-Гардене. Затем последовало выступление в Голдсмит-Холле в лондонском Сити. В тот вечер Грейс разделила успех с юной Дианой Спенсер.

Незадолго до этого принц Чарльз официально объявил о помолвке с Дианой, и теперь их впервые увидели на публике.

Диана появилась в черном вечернем платье с низким вырезом, подчеркивавшим ее бюст. Фотографы пришли от него в восторг, а вот сама Диана, которой было всего 19, тотчас ушла в себя, как улитка в раковину. Грейс сразу заметила ее смущение и морально поддержала будущую «леди Ди».

Кэрролл вспоминал:

— Грейс с сочувствием отнеслась к будущей принцессе Уэльской. Диана ужасно нервничала. Это было ее первое появление на публике, если не считать фотосессии в саду Букингемского дворца, где было объявлено о ее помолвке с Чарльзом. Если вы помните, в то время она была довольно пухленькой. Черное платье было декольтировано и произвело фурор. Диана была болезненно застенчивой, и Грейс сразу поняла, что она испытывает в эти минуты. Княгиня нашептывала ей ободряющие слова. Она проявила к юной Диане прямо-таки материнское сочувствие.

В марте 1982 года княгиня выступила со стихами на фестивале в Чичестере, потом отправилась в Филадельфию на четырехдневный фестиваль фильмов с участием Грейс Келли, устроенный в ее родном городе.

Вместе с прихожанами церкви Святого Креста в Нью-Йорке Грейс согласилась участвовать в серии телевизионных передач. Съемки «Последних семи слов на Кресте» (The Last Seven Words), «Рождества» (The Nativity) и «Величайшей тайны» (The Greatest Mystery) проходили в Ватикане, в церкви Святого Патрика в Нью-Йорке и Чичестерском соборе в Англии. В них приняли участие такие выдающиеся певцы, как Пласидо Доминго и Петула Кларк, исполнявшие вместе с хором духовную музыку, а также актеры шекспировского театра, инсценировавшие сюжеты из Библии.

— У Грейс не было никаких проблем с религией, — говорит Ренье. — Она была католичкой, ходила в церковь и обладала сильной, чистой верой. Если мы с ней путешествовали и оказывались в новом месте в воскресенье, она настаивала, чтобы мы пошли на мессу. В этом отношении она была неприклонна. Будь я один, мне бы такое и в голову не пришло, но для нее это было серьезно. Наверное, в ней говорила ирландская кровь.

Убежденная в том, что поэтические чтения — единственное, что позволяет ей снова почувствовать себя актрисой, Грейс внесла их в свой и без того плотный график.

Однажды вечером после ужина в небольшом ресторанчике на юге Франции — дело было в начале сентября 1982 года — Грейс призналась Мэри Лоуренс:

— Я с нетерпением ждала этого года. Я вступаю в новый период жизни. Дети уже выросли, с Монте-Карло все в порядке, все прекрасно. Мои обязанности изменились, и я наконец могу заняться тем, чем давно хотела. Я с радостью смотрю в будущее. Пришло мое время. — Лоуренс добавила: — Она сказала, что хочет чаще выступать с концертами. Призналась, что мечтает больше рисовать, заняться многими делами в самых разных областях. Это ее личные творческие проекты, которые ей хочется осуществить. Они не связаны с семьей, с ее ролью матери и жены, не говоря уже о роли своеобразной визитной карточки Монако, которой она стала. Глядя ей вслед, я подумала: никогда еще она не была так красива.

Через неделю Грейс не стало.

Полдень

На тротуаре нет ни одного свободного места для парковки.

Летом на городском пляже, что тянется вдоль авеню Княгини Грейс, яблоку негде упасть. Люди загорают, лежа на надувных матрасах, на огромных пляжных полотенцах или нежатся в ярких шезлонгах, которые берут напрокат за огромную почасовую плату.

Молодые люди с плоскими, мускулистыми животами и золотыми цепочками на шее пьют анисовую водку и играют в шашки.

Молодые женщины, сбросив верх бикини, пьют минеральную воду Vichi и натираются лосьоном. От жары между грудей у них стекают капельки пота.

Дети играют у кромки воды. Волны лениво накатывают на берег и накрывают небольшую пирамиду, сложенную из гальки. Это замок. Дети построили его из камешков, потому что песка на пляже нет.

Над ними пролетает вертолет из Ниццы.

На восточной оконечности княжества расположен элитный пляжный клуб Монте-Карло, словно списанный с голливудского фильма 1930-х годов: ряды розовых пляжных кресел под бело-зелеными тентами. На высоком шесте колышется старомодный флажок, так что капитан катера, на котором в море выходят водные парашютисты, знает, откуда сегодня дует ветер.

От скалы в закрытую бухту, напоминающую озеро, протянулся узкий деревянный пирс. Еще дальше в море на понтонах плавают две небольшие платформы. Если вы до них доплывете, то можете отдохнуть, позагорать или просто устало рухнуть на них.

Официант накрывает столики рядом с Caf? de Paris.

На выходящей к порту веранде ниже H?tel de Paris, где в закрытом бассейне круглый год поддерживают температуру 28 градусов, немолодые мужчины с брюшками, золотыми «ролексами» на запястьях, в безукоризненно белых махровых халатах, наброшенных на плечи, босиком направляются в бар. Здесь они заказывают очередной бокал шампанского плюс «кир рояль» и салат нисуаз для давно-уже-немолодой женщины в элегантном закрытом купальнике и с таким же золотым «ролексом», которая ждет их в соседнем шезлонге.

За углом от вокзала хозяин небольшой бакалейной лавки, перед тем как закрыться на сиесту, вносит внутрь корзины с персиками, зеленым перцем, луком и салатом.

Зимой на городском пляже можно встретить только фанатов, которые купаются в любую погоду. Пляжный клуб Монте-Карло в это время года закрыт. Но оздоровительный клуб открыт круглый год, и, если кто-то из ваших знакомых арендует закрытую сауну, вы можете назначить там свидание своей возлюбленной, или, как здесь принято говорить, «утреннюю встречу».

В зависимости от уровня ресторана дыня ценой в 4 доллара с ломтиком пармской ветчины, которую вам подадут на фарфоровом блюде с вензелем, обойдется вам не меньше чем в 35 долларов.

Китайские официанты на яхте, стоящей в гавани, накрывают шведский стол для хозяина и его гостей, которые вскоре отплывут в море. Одно только топливо для двухчасовой прогулки стоит около 15 000 долларов. И все это время мужчины в белых брюках и голубых рубашках будут вести деловые разговоры, а женщины в ярких летних платьях обсуждать цены на обувь.

Архитектор согнулся над чертежной доской, пытаясь закончить проект небольшого жилого дома, который нужно втиснуть между двумя другими жилыми домами. Крошечные однокомнатные квартирки в этом доме будут продаваться за сотни тысяч долларов. В такой квартире, даже встав на цыпочки и перегнувшись через балкон, вам придется тянуть и выворачивать шею, чтобы увидеть хотя бы кусочек моря.

Примерно в ста метрах от него во французской деревушке Босолей в узком двухэтажном доме, откуда открывается потрясающий вид на море, живет старая женщина, всегда одетая в черное. Сейчас она закрывает зеленые ставни, спасаясь от послеполуденного зноя, и, шаркая обутыми в тапочки ногами по отмытому до блеска линолеуму, идет к двери во двор.

В углу узкого двора стоит курятник. Женщина наклоняется, берет яйцо, несет его в кухню и варит в старой кастрюльке себе на завтрак.

В Монако на приготовление омлетов, салатов, суфле, фланов, пирогов и пирожных ежедневно уходит более 2500 яиц.

18
Пока не смолк смех

Однажды вечером, когда Каролина и Альбер были еще маленькими, Грейс и Ренье отправились на вечеринку, оставив детей под присмотром няни Морин. Няня решила немного поразвлечься. Она набила подушками ночную рубашку Грейс и положила ее на супружескую постель, а потом проделала то же самое с пижамой князя.

«Фигура в пижаме» читала журнал. «Фигура в ночной рубашке» разглядывала портрет Брижит Бардо. В довершение ко всему няня приглушила свет, чтобы по крайней мере в первую минуту можно было подумать, что в постели действительно лежат двое.

Поскольку Грейс незадолго до этого купила щенка, пока еще не приученного к порядку, Морин щедро разбросала по спальне пластмассовые собачьи какашки. После чего отправилась спать.

Когда Грейс и Ренье вернулись домой, во дворце раздались испуганные крики.

Морин повторила розыгрыш через несколько лет, когда Каролина достаточно подросла, чтобы выступить в роли соучастницы. Они вдвоем набили подушками старую рубашку и брюки и придали «манекену» позу человека. Потом спрятали его в кустах, а сами улизнули из дворца.

Проказницы думали, что это ужасно смешно. Охрана, обнаружившая манекен, была несколько иного мнения. «Наша затея провалилась», — вспоминала Морин.

Впрочем, нельзя сказать, что Морин и ее соратнице Филлис эти розыгрыши всегда сходили с рук.

Однажды, сопровождая княжескую семью на горнолыжный курорт, они поселились в одной комнате и, чтобы в помещении был свежий воздух, оставили на ночь окно открытым. Не успели они уснуть, как подверглись нападению.

Грейс и Ренье забросали их снежками.

В другой раз Ренье заметил, как пианист из гостиницы для лыжников несколько раз улыбнулся Филлис. Князь стал ее дразнить, сказав, что не иначе как между ними роман. Филлис принялась оправдываться. Когда все вернулись в Монако, Филлис получила букет цветов, якобы от этого пианиста. За букетом последовали несколько страстных писем, в которых «пианист» клялся ей в вечной любви.

Филлис долго не знала, как ей отвадить пылкого музыканта, пока Ренье не признался, что это он разыграл ее.

Однажды Грейс и Ренье получили приглашение на дружеский ужин, на который была приглашена и Филлис Блюм. Однако в последнюю минуту хозяйка поняла, что за столом будет слишком много женщин.

Хозяйка позвонила Филлис и объяснила ситуацию, надеясь, что та ее поймет и откажется от предложения.

Но у Филлис с подсказки няни Морин возникла другая идея. Она появилась на ужине, переодетая мужчиной.

Филлис облачилась в мужской костюм, надела парик, черные очки и приклеила бороду. Хозяйка представила ее гостям как знаменитого польского пианиста, впервые приехавшего на Запад.

Филлис галантно поклонилась, когда ее представили княгине. Грейс сказала, что рада знакомству.

«Знаменитый польский пианист» ничего не ответил. Княгине пояснили, что он не говорит по-английски.

Перед тем как гости сели за стол, Ренье тихонько сказал кому-то, что знаменитый польский пианист слегка смахивает на женщину.

«Ну, вы же знаете, какие они, эти музыканты», — ответили ему.

Во время ужина Грейс оказалась рядом с «польским музыкантом» и, чтобы завязать разговор, из вежливости спросила, на каких языках он говорит.

Хозяйка ответила за него: «Только на польском и немецком».

Тогда Грейс спросила по-немецки, как ему нравится суп.

«Знаменитый польский пианист» ничего не ответил, и Грейс невнятно пробормотала: «Наверное, ему не понравился суп». Тем не менее она и далее пыталась поддержать с «пианистом» разговор на немецком языке.

«Польский пианист» никак не реагировал. Тогда Грейс в отчаянии повернулась к хозяйке и шепотом спросила: «Кто этот человек?»

Хозяйка призналась в розыгрыше.

Грейс и Ренье хохотали громче всех.

Каролину всегда раздражало, что в прессе о ее семье писали как о людях без чувства юмора.

— Почему-то никогда не печатают фотографий, где мы улыбаемся, — огорчалась она. — Хотя в жизни все было наоборот. У моих родителей было потрясающее чувство юмора. Но об этом никто не пишет. Во время обеда мы только и делали, что подшучивали друг над другом. Родители следили за тем, чтобы мы хотя бы один раз в день собирались за столом. И тогда непременно звучал смех.

Всю свою жизнь Грейс и Ренье проявляли чувство юмора, причем каждый по-своему. Ренье любил шутки, в том числе и непристойные. У него было врожденное чувство юмора.

Во время визита в Техас в Хьюстоне он получил приглашение на футбольный матч, состоявшийся на громадном закрытом стадионе площадью 36 квадратных километров с искусственным покрытием, вмещавшем более 50 000 зрителей.

Заметив, что князь внимательно разглядывает этот шедевр инженерного искусства, пригласивший его спросил:

— Хотели бы вы, чтобы у вас в Монако был такой?

Ренье ответил:

— Это было бы потрясающе. Мы стали бы единственной страной под крышей стадиона.

Грейс тоже была остроумной. Вспомнив, что у ее собачки день рождения, она решила устроить вечеринку.

— Мне было одиннадцать лет, — вспоминала Каролина. — Если не ошибаюсь, пришло десять или одиннадцать собак. Не все они были наши, мы также пригласили соседских. Так сказать, друзей нашей собаки. Поскольку это был день рождения, мы решили, что все должно быть честь по чести. Мы приготовили для собак шляпки и положили на лужайке бумажную скатерть. Придумали для них игры и состязания с призами. Дали им косточки. Купили крекеры для собак, чтобы они могли взять их как гостинцы домой, и даже испекли праздничный шоколадный торт и вставили в него свечи. Все собаки были в восторге. Впрочем, кто не любит дни рождения?

Грейс и Ренье дни рождения, несомненно, любили и в октябре 1971 года полетели в Иран в гости к шаху, чтобы принять участие в грандиозных торжествах. Праздновался юбилей: 2500-летняя годовщина персидской монархии.

В какую сумму обошелся иранской казне этот юбилей, точно неизвестно, от 100 000 000 до 1 000 000 000 долларов.

После встречи в Тегеране и переезда в Шираз шах с супругой и 600 близких друзей, включая 37 глав государств и представителей 69 стран, отправились на бронированных машинах в Персеполь, столицу древней Персидской империи.

Ночной пир проходил в самом сердце пустыни, в огромном шатре, возведенном по этому случаю посреди других шатров размером поменьше.

Угощения готовили 180 поваров из парижского ресторана Maxim, H?tel de Paris из Монте-Карло и Palace H?tel из Санкт-Морица. В качестве закусок были поданы перепелиные яйца, фаршированная икрой осетрина, шампанское и вино Chateau de Saran. За ними последовал мусс из хвостов лангуста с белым вином Haut Brion Blanc урожая 1964 года. Далее на столах появилось жареное седло барашка с трюфелями и красное вино Ch?teau Lafite-Rothschild урожая 1945 года и шербет на основе шампанского Mo?t и Chandon урожая 1911 года. Затем официанты внесли на серебряных подносах 50 павлинов в полном оперении, обложенных жареными перепелками. Птицу подавали с салатом из орехов и трюфелей и Musigny Comte de Vogue урожая 1945 года. На десерт гостям были предложены свежие фиги со сливками, малиной и портвейном, а также Dom P?rignon урожая 1959 года, кофе и коньяк Prince Eug?ne.

Для шаха в меню внесли изменение: ему подали артишоки, потому что он не любил икру.

Впервые в одном месте собралось столько высокопоставленных особ, и гости шаха могли общаться друг с другом в непривычной для них непринужденной обстановке.

Грейс заметила человека, с которым ей давно хотелось познакомиться.

— Добрый вечер, я Грейс из Монако, — сказала она, подойдя к нему.

— Добрый вечер, я Тито, — просто ответил он и протянул ей руку.

Грейс и Ренье были в числе 94 гостей, занявших места за главным столом шаха. Ренье сидел рядом с герцогом Эдинбургским, Грейс — рядом с премьер-министром одной из стран Восточной Европы. За обедом они дружески болтали по-французски и по-немецки. После десерта сосед закурил сигару и нечаянно выдохнул в ее сторону облачко голубоватого дыма. Грейс чихнула.

К несчастью, она чихнула так сильно, что на ее роскошном платье от Givenchy сзади оторвалось несколько пуговиц. Платье приоткрылось. Испуганная фрейлина бросилась на помощь княгине. Следом за ней — князь.

Увы, оба не могли ей помочь и лишь беспомощно стояли рядом. Сама же княгиня, видимо, решив, что конфуз с платьем произошел вследствие чересчур плотного обеда и к нему следует отнестись как к застольной шутке, громко расхохоталась.

Летом 1981 года семья отправилась в круиз на французском судне Mermoz. Стефания не поехала, потому что находилась в летнем лагере в США. Ренье, Грейс, Каролина и Альбер, а также несколько их старых друзей взяли курс к берегам Норвегии, к мысу Нордкап, чтобы насладиться последними солнечными днями северного лета.

В программу развлечений на борту Mermoz входил костюмированный бал. Грейс и Ренье нарядились пиратами и были в центре внимания.

Через несколько дней вечером состоялось выступление фокусника.

Без ведома родителей Каролина заранее встретилась с ним, и они тайком отрепетировали номер. Вечером артист оригинального жанра объявил, что распилит пополам женщину, и она вызвалась на эту роль.

Грейс и Ренье ахнули.

Каролина забралась в ящик, а фокусник приготовил несколько длинных ножей.

Родители испытали шок.

Упомянув о том, что иногда трюк заканчивается неудачно, фокусник приступил к распиливанию «жертвы». Ко всеобщему облегчению, ему все-таки удалось совместить «распиленные половинки».

Ренье сразу заподозрил, что здесь что-то нечисто:

— Оставалось надеяться, что трюк пройдет гладко и она сделает все, что от нее требуется.

Каролина и ее родители потом часто смеялись, вспоминая тот вечер с фокусником и его «рискованным» трюком.

«Это было ужасно смешно».

Но когда погибла Грейс, смех утих, по крайней мере на время.

19
Слаженная команда

Как в любой хорошей команде, у Грейс и Ренье было четкое разделение обязанностей.

Грейс никогда не вмешивалась в политику, в дела государства или правительства. Зато она занималась всем, что имело отношение к искусству, светским мероприятиям, обустройству дворца и тому, что можно назвать человеческими отношениями.

Ренье утверждал, что нередко он обсуждал с женой государственные вопросы, но сама Грейс как-то призналась Наде Лакост, что, когда князь заводил разговор на эти темы, он скорее размышлял вслух.

По ее словам, она «никогда не давала ему советов, если только он меня не спрашивал».

Впрочем, это отнюдь не означает, что она скрывала от мужа свое мнение по тем или иным вопросам.

В прошлом веке в Монте-Карло вошло в моду стрелять голубей. Когда Грейс приехала в Монако и увидела, как отстреливают пернатых, она попросила мужа положить этому конец. И Ренье согласился.

Позднее в Монако построили новый конференц-зал, и возник вопрос, чьим именем его назвать. Она предложила имя мужа.

— Я равнодушен к таким вещам, — сказал князь.

Грейс настаивала и добилась своего. Но, поскольку Ренье не занимался саморекламой, ей пришлось нелегко.

Двоюродный брат Грейс Джон Леман убедился в крепости их союза в свой первый приезд в Монако в 1965 году.

— В те дни Монако представляло собой нечто невообразимое. Вдовствующие великие княгини и оставшиеся не у дел балканские короли. Европейские миллионеры и обедневшие аристократы. Однако перемены уже начались. Ренье твердо решил ввести Монако в ХХ век, сохранив при этом достоинство. Он не видел себя в роли властелина миллионеров. Ему хотелось другого: вдохнуть жизнь в экономику, обеспечить рабочие места для своих подданных, создать для них достойные условия жизни. На сегодняшний день это главное его достижение. Грейс и Ренье добились этого вместе. Их брак был самым совершенным из всех, какие я видел. Они были очень разными людьми, но отделить их друг от друга невозможно. Его концепция развития Монако была направляющей силой. Ренье был настоящим мужчиной. А Грейс отнюдь не была хрупкой фиалкой, когда нужно было отстаивать свои убеждения.

Другим человеком, который близко наблюдал их отношения, был старый друг Ренье ливанец Халиль эль-Хури.

— Близкие друзья видели, как прекрасно ладят Ренье и Грейс. Он был на сто процентов представителем латинской расы, она — стопроцентной американкой. И все же, несмотря на разницу в воспитании и культуре, они были единым целым. Иногда на публике они вели себя скованно, особенно князь. Грейс старалась вовлечь его в общение с другими людьми, хотя сам он предпочел бы побыть один. Но так бывает у большинства пар. Они влияли друг на друга, характер каждого из них понемногу менялся. Ренье стал более общительным. Она помогла ему понять всю важность общения с людьми. Весь мир был очарован княжеством Монако и княжеской семьей. Ренье это понял и с достоинством исполнял роль современного монарха. Не скажу, что ему это нравилось, потому что он принадлежал к тому типу людей, которые предпочитают общаться с окружающими один на один. Он сдержанно относился к жизни и к людям, но при необходимости превозмогал себя, если это было нужно для государства.

Работая как слаженная команда, Грейс и Ренье возродили симфонический оркестр Монте-Карло, пригласив в него музыкантов мирового уровня. Они отремонтировали отели и расширили больницы, поддерживали автомобильные гонки и регаты, провели модернизацию коммунальных сооружений и средств связи, построили новую площадку для гольфа в Рок-Ажель и плавательный бассейн в порту.

Они вместе путешествовали. Чтобы привлечь в Монако туристов, они появлялись на публике. Они вместе работали над созданием своего образа и образа княжества. Но что касается славы, здесь первенство принадлежало Грейс. Она была настоящей звездой, и от нее исходила магия.

Чутье подсказывало ей, как сделать Монако привлекательным для всего мира, чтобы при этом никто не заподозрил, что имидж княжества — тоже товар.

Именно Грейс принадлежит идея проводить в Монако популярные турниры по теннису. Она убедила американское телевидение вести отсюда трансляции. Это она привлекала все новых и новых знаменитостей к участию в еженедельных гала-концертах, приглашала мировых звезд исполнительского искусства, оперы и балета. Именно Грейс привозила в Монако известных писателей, ученых и политиков.

Благодаря ей Монако вновь стало вызывать у всех интерес. Бывали дни, когда можно было пройти по улице и наткнуться на кого угодно.

Начнем с Генри Киссинджера.

Вот что рассказывал Ренье:

— Однажды он остановился у нас во дворце. Это был настоящий профессионал, мастер своего дела. Ему можно было задать любой вопрос и получить на него академически полный ответ.

Или возьмем Альбера Швейцера^[5].

— Он прочел в Монако лекцию, — вспоминал Ренье. — Княжество подарило ему полный комплект оборудования для операционной в его африканской клинике. Его служение было очень благородным. К сожалению, он недостаточно известен, о нем мало написано. Сегодня о нем вообще мало кто помнит. Это печально. Он дал нам всем прекрасный пример для подражания: все, что он делал, не имело никакого отношения к политике. Он был выше этого. Он был очень человечен и добр и проявлял заботу о людях. Все остальное было ему чуждо.

В Монако регулярно бывал Кэри Грант. Неизменно красивый, высокий, загорелый, с белоснежной шевелюрой, он всегда останавливался во дворце, в комнате для гостей. Из года в год он был участником жюри циркового фестиваля, который приобрел благодаря этому особую изысканность.

Ну и какое же Монако без Фрэнка Синатры?

Иногда он приезжал всего на неделю, иногда жил здесь целый месяц. Синатра обычно снимал огромный номер на восьмом этаже H?tel de Paris, играл в теннис, нежился на солнце, проводил время в ресторанах. Но чаще всего Синатру можно было увидеть вечером в баре отеля вместе с его «свитой». Когда знаменитый певец появлялся в княжестве, о прибыли можно было не беспокоиться.

Еще одним завсегдатаем княжества был Уинстон Черчилль. Он часто приезжал сюда еще до Второй мировой войны и вскоре после капитуляции Германии вернулся снова. До конца своих дней он не раз останавливался в H?tel de Paris, причем не на неделю и даже не на месяц, а на два с половиной.

По словам Ренье, с Черчиллем он был знаком довольно близко.

— Но я не уверен, что с ним кто-то мог сойтись слишком близко. Он часто приезжал сюда, когда здесь жил Онассис. Черчилль был незаурядной личностью. Я узнал, что он любит кино, и мы с Грейс часто приглашали его провести с нами вечер. В одной из старых конюшен мы устроили кинозал и пару раз в неделю показывали там фильмы и даже подавали ужин. Правда, он был разборчив в еде и до начала сеанса ужинал в ресторане H?tel de Paris. Ему нравилось смотреть у нас фильмы, потому что в зале собиралось всего несколько зрителей, и мы всегда ставили рядом с его креслом бутылку коньяка. Помню, как в одном фильме Черчилль увидел Лоуренса Аравийского. Он так разволновался, что без конца повторял: «Я знал его лично».

Когда в Монако проходили гонки Grand Prix и бал общества Красный Крест, там собирались целые скопления звезд.

Grand Prix в Монако считается самым крупным в мире соревнованием «Формулы-1». Во всяком случае, оно самое известное. На самом деле оно включает в себя два мероприятия. Во-первых, сами гонки, во-вторых, чествование победителей, которое привлекает многочисленных туристов. В аэропорту Ниццы никогда не увидишь столько частных самолетов, как во время Grand Prix. В порту Монако тоже редко бывает столько роскошных яхт. А в баре H?tel de Paris вам никогда не увидеть столько узнаваемых лиц, как в дни проведения «Формулы-1».

Вот что говорит по этому поводу известный мотогонщик Стирлинг Мосс, участвовавший в гонках в 1950–1961 годах и трижды победивший в них:

— В Монако особая атмосфера на гонках и повышенная сложность трассы. Меры безопасности соблюдаются строго, но сама трасса полна сюрпризов. Это прекрасное, восхитительное место, не похожее ни на какое другое, и публика, ради которой участвуешь в гонках, располагается совсем рядом. Зрители находятся буквально над твоей машиной. Они видят тебя, а ты видишь их. Когда я участвовал в гонках, перед баром Oscar всегда стояла красивая девушка с подкрашенными бледно-розовой помадой сочными губами. Каждый раз проезжая мимо нее, я посылал ей воздушный поцелуй. Такое возможно только в Монако.

С ним согласен Джеки Стюарт, трехкратный чемпион в гонках:

— Если вы интересовались историей мотоспорта, то знаете, что он возник как гонки вокруг городов или между городами. Гонки по улицам Монте-Карло — наследие тех первых соревнований Grand Prix. Это самое престижное состязание, потому что оно проходит на фоне Ривьеры, Средиземного моря, Приморских Альп. Здесь великолепные отели, отличные рестораны и красивые женщины. Что олицетворяют собой гонки Grand Prix? Азарт, роскошь, праздник. В Монте-Карло всего этого предостаточно.

Князь и княгиня — один из слоев этого вкуснейшего торта. Они наблюдают за гонками, они — их неотъемлемая часть. Добавьте сюда самых знаменитых и богатых людей со всего мира. Здесь собираются сливки общества. Гонки проходят сразу после Каннского кинофестиваля, так что многие приезжают прямо оттуда.

По его словам, приезжают европейцы, американцы, даже южноамериканцы, после карнавала в Рио-де-Жанейро.

— У них огромные яхты или номера в H?tel de Paris. Они приезжают, чтобы побывать на гала-концерте. Они ужинают в Rampoldi. Их могут пригласить в субботу вечером во дворец. Весной Ривьера прекрасна, здесь свежо и немноголюдно, как в июле или августе, когда тут полно народа. Трава зеленая, несмятая, солнце еще не выжгло ее. Люди возвращаются с гор после того, как провели зиму в Санкт-Морице, Гштааде, Вайле или Аспене. Они слетаются на уик-энд в Монако посмотреть гонки Grand Prix. Самое главное — успеть снять номер в H?tel de Paris, и можете считать, что билеты у вас в кармане.

Традиционно княжеская семья наблюдала за стартом из своей ложи, затем удалялась и вновь появлялась лишь к финишу. Грейс не жаждала слушать оглушающий рев автомобильных моторов. Но, когда Ренье вручал награды победителям, она всегда была рядом.

Когда в августе они входили в зал, где проводился бал Красного Креста, рядом с Грейс всегда был Ренье.

Бал Красного Креста — вне всякого сомнения, самое масштабное и зрелищное событие такого рода в Европе. И дело даже не в звездах, принимающих в нем участие, а в эксклюзивных нарядах и конечно же в драгоценностях. Пожалуй, это единственный вечер в календаре светской жизни Европы, когда люди, имеющие большие деньги, могут, не стесняясь, их демонстрировать.

Ренье создал Монакский Красный Крест в конце 1940-х годов, и первые 6–7 лет на гала-концерты приезжали лишь европейские исполнители. Американцы участвовали в них крайне редко. Например, в 1954 году здесь выступила молодая певица Элла Фицджеральд, чье имя значилось в афишах третьим.

С появлением Грейс все изменилось. Она стала президентом общества. Благодаря ей бал превратился в престижное событие голливудского масштаба. Она старалась, чтобы он был доступен не только избранной публике.

Накануне первого концерта Фрэнка Синатры кто-то из друзей посоветовал Грейс повысить цену билетов:

— Это благотворительный вечер, а имя Синатра наверняка привлечет толпы.

Грейс ответила следующее:

— Если мы повысим цену, некоторые люди, которых я очень люблю, просто не смогут купить билеты.

Она также лично следила за составлением программы, потому что в середине 1970-х годов стиль topless достиг и Монако.

В то время как на других курортах Средиземноморского побережья женщины могли свободно расхаживать без верхней половинки купальных костюмов, в Монако не одобрялось это новшество. Грейс считала его совершенно излишним.

Когда некий продюсер, не считаясь с традициями княжества, решил ввести в свое ревю хористок с обнаженной грудью, заявив, что подобный трюк уже много лет практикуется в Мулен-Руж и Фоли-Бержер и Монако должно идти в ногу со временем, Грейс не согласилась с ним. Вместе с тем она понимала, что если станет возражать слишком громко, то пресса поднимет очередную шумиху и внесет еще бо?льшую смуту.

Она вышла из положения с присущей ей находчивостью: объяснила продюсеру свое отношение к подобным инновациям. По ее словам, будет лучше, если во время гала-концерта хористки не станут демонстрировать зрителям свои бюсты, по крайней мере в этот вечер. Она привела неоспоримый довод:

— В конце концов, это закрытое мероприятие.

За годы проведения бала Красного Креста на его гала-концертах выступили чуть ли не все ведущие артисты шоу-бизнеса. Ярчайшей и, возможно, самой несговорчивой из звезд был Фрэнк Синатра.

На своем первом концерте в Монако в 1980 году он потребовал, чтобы на танцплощадку вынесли как можно больше столиков, чтобы там было как можно больше людей. Оркестр он хотел разместить на эстраде, заявив, что выступления танцоров ему не нужны. По словам Синатры, ему будет достаточно пройтись по залу и спеть, после чего его участие в концерте можно считать законченным.

Разместить оркестр на сцене, как желал Синатра, было невозможно, но никто не осмеливался ему это сказать. Неприятную обязанность взяла на себя Грейс. Она объяснила своему старому знакомому, что люди входят в зал через сцену. Ей также пришлось втолковать Фрэнку, что танцплощадку традиционно оставляют свободной, чтобы они с Ренье могли официально объявить бал открытым. Синатра согласился со всеми ее доводами, кроме одного: эстрадное ревю не должно принимать участие в концерте. Он заявил, что в этом году бал Красного Креста будет балом Фрэнка Синатры и ничьим больше.

Артистки кордебалета, отрепетировавшие все номера ревю, были в ярости. Они обратились к продюсеру, умоляя его спросить Синатру, не стыдно ли ему лишать их куска хлеба или он уже успел позабыть, через что ему пришлось пройти в начале его карьеры.

В очередной раз в дело вмешалась Грейс. Ей были понятны оскорбленные чувства артисток, и она лично извинилась перед ними от имени Синатры, внесла изменения в программу и пригласила всю труппу на следующий день во дворец на вечеринку с коктейлями возле княжеского бассейна.

По старой дружбе с Ренье в 1983 году Синатра привез в Монако на бал Красного Креста чернокожего певца Сэмми Дэвиса-младшего. Это был первый бал после гибели Грейс. Неудивительно, что он был самым волнующим из всех.

Зная, что на Фрэнка можно положиться, несколько лет спустя Каролина позвонила ему, когда в последнюю минуту выяснилось, что у Лайзы Миннелли болит горло и она не может приехать. В тот год Синатра выступал на сцене вместе с Элтоном Джоном.

Еще один волшебный бал состоялся в середине 70-х годов, когда упомянутый Сэмми Дэвис-младший не явился к назначенному времени. В тот день Дэвис неожиданно решил, что ему не нравится организация мероприятия. До него дошли слухи, что за день до концерта во дворце состоялся званый ужин, куда его не пригласили. Чернокожий певец был оскорблен и повздорил с персоналом казино. «Да провались ваше Монако пропадом!» — воскликнул он, сел в яхту одного из друзей и взял курс на Сен-Тропе. В 9 часов вечера, когда гости начали занимать места в зрительном зале, заменить Дэвиса в концерте было некем.

Что делать? Оглядевшись по сторонам, один из управляющих SBM попросил кого-нибудь из звездных гостей подняться на сцену и исполнить песню.

Выбор пал на чернокожего артиста и музыканта Билла Косби. Обратившись к зрителям, он пошутил:

— Меня попросили спеть вместо Сэмми; им кажется, что я на него похож.

Он рассказал, что, когда в первый раз встретился с Грейс, кто-то сказал:

— Возможно, вы знакомы, ведь вы оба из Филадельфии.

На что Косби ответил:

— Конечно знакомы. Мои предки принадлежали ее предкам.

Затем организаторы вечера заметили в зале Берта Бакарака^[6], и он согласился сыграть. Они надеялись, что Лайза Миннелли согласится спеть, но та была не в голосе и отказалась.

Затем в зале заметили легендарную Жозефину Бейкер. Управляющий казино шепотом объяснил положение шестидесятисемилетней звезде французского мюзик-холла родом из Сент-Луиса, штат Миссури, и вежливо поинтересовался, не согласится ли она спеть пару песен.

— Я бы с радостью, но со мной нет музыкантов. Мне мог бы подыграть мой пианист, но уехал куда-то ужинать, — ответила Бейкер.

Тогда управляющий казино предложил:

— Если мы отправим за ним машину и привезем его сюда, он подыграет вам?

— Конечно, — ответила Бейкер.

— Замечательно, — отозвался управляющий. — Куда он поехал ужинать?

— Он заказал столик в Le Nautic, — сообщила певица.

Сложность состояла в том, что чуть не в каждой деревушке Французской Ривьеры есть ресторанчик под названием Le Nautic.

— В каком именно Le Nautic? — уточнил управляющий.

— Не знаю, — пожала плечами Бейкер.

И управляющий приказал шоферу, чтобы тот заглянул во все заведения с таким названием между Ментоной и Каннами, пока не найдет пианиста. А как найдет, пусть живо доставит его в Монако. В конце концов концерт продолжился, и выступление Бейкер имело грандиозный успех.

Однако «самым памятным» из всех балов был вечер в только что открывшемся Salle des Etoiles — Зале звезд в Летнем спортклубе.

Было это в 1974 году.

Зал был частью грандиозного плана по модернизации Монако. Он располагался в центре круглого развлекательного комплекса, куда входили дискотеки, рестораны и казино, и был построен на небольшом искусственном полуострове, усаженном экзотическими растениями, вдающемся в море рядом с пляжем Монте-Карло. Свое название зал получил благодаря его раздвижной крыше. В теплую летнюю ночь, сидя за столиком ресторана, можно любоваться звездным небом. Поистине восхитительное зрелище! С другой стороны, в дождливую погоду любоваться небом было не столь приятно, особенно если крышу не успевали вернуть на место. Именно так и случилось в тот вечер.

На сцене пела и танцевала Джейн Пауэлл, когда над залом нависла огромная туча. Механизм заело, и на головы зрителей неожиданно обрушились тонны воды.

Зрители вскочили с мест и бросились искать укрытие.

Все, кроме Джейн Пауэлл, которая осталась на сцене и продолжала петь и танцевать, несмотря на дождь.

Грейс и Ренье тоже остались на своих местах, укрывшись под зонтиками, которые для них раздобыли официанты.

Ничего не поделаешь. Шоу должно продолжаться.

20
«Корпорация Гримальди»

В самом начале XIX века Соединенные Штаты Америки должны были участвовать в военно-морских операциях у побережья Северной Африки.

После нескольких дорогостоящих экспедиций против ливийских пиратов в Вашингтоне возник план переоснастить военно-морской флот США и построить базу в Средиземном море.

Говорят, что князь Флорестан узнал о намерениях американцев и, понимая, что самая большая ценность в его карликовом государстве — защищенная от ветров бухта, уже подумывал о том, не продать ли ему его бедное княжество Соединенным Штатам.

Не такая уж нелепая идея.

Позднее русские пытались купить соседний городок Вильфранш, чтобы создать там военно-морскую базу царского флота. Внук Флорестана Альбер I позднее получит подобное предложение от Швейцарии.

Трудно сказать, как изменился бы ход истории, если бы Флорестан решился на эту сделку. Может, Монако было бы сегодня 51-м штатом США?

С другой стороны, видя на ступеньках казино в Монте-Карло толпы американских туристов, можно в самом деле подумать, что сделка состоялась.

Как председатель совета директоров «Корпорации Гримальди», Ренье считал себя стратегом, который скорее видел будущие возможности, а не изучал счета и валютные операции. Впрочем, сам он не любил, когда его страну называли «Корпорацией Гримальди», предпочитая шутливое звание Председателя совета директоров компании «Монако».

— В некотором смысле княжество и впрямь стало семейным бизнесом, — признавал он. — Но я не хотел бы называть его «Корпорация Гримальди». И я не уверен, что Монако когда-либо ею станет. Тем не менее сейчас оно действительно смахивает на крупное предприятие. Так уж устроен современный мир.

Когда Ренье женился на Грейс, у Монако была всего одна статья дохода: туризм, неразрывно связанный с игорным бизнесом, и ничего более.

Вот что он говорил по этому поводу:

— Было вполне очевидно, что никакая компания не способна долго существовать при столь непродолжительном туристическом сезоне. К тому же число ее постоянных клиентов было меньше обслуживающего персонала.

Следует также отметить, что предшественники Ренье считали княжество чем-то вроде временной резиденции. В основном они бывали в Монако наездами, редко проводили здесь больше 3–4 месяцев в году и не вникали в повседневные заботы жителей. Их знакомили с проектами по благоустройству Монако в самый последний момент, чтобы они поставили под ними свою подпись. Промежуточные этапы, когда князь мог задать вопросы и что-то уточнить, изменить или улучшить, просто отсутствовали.

— Мой дед не подготовил меня к государственным делам. Его вообще не особенно занимало мое будущее. В конце жизни он много болел, женился и понимал, что не в состоянии уделять мне много времени.

Ренье подчеркивал, что, хотя он участвовал в отдельных заседаниях, возглавляемых его дедом, и даже обсуждал с ним кое-какие вопросы, скажем принципы управления княжеством, в первые месяцы правления ему все равно было трудно. Хотя бы потому, что он мог рассчитывать исключительно на свои силы.

— Его подчиненные тоже не отличались большим рвением, — признался Ренье. — Я был предоставлен самому себе. Конечно, иногда это лучший способ научиться работать. На меня свалилось столько дел, что у меня практически не было времени задуматься о том, правильно ли я действую, не допускаю ли ошибки. Я просто изучал документы и сам все решал.

Ренье был первым властителем Монако, который начал управлять страной как большой корпорацией.

Хотя при жизни деда он не мог принимать самостоятельные решения, Ренье прекрасно понимал происходящее. Критиковать деда он тоже не мог и, имея собственное мнение, вынужден был держать его при себе. Неудивительно, что, став князем, он довольно быстро приступил к реформам.

В частности, изменил экономическую базу государства.

Если Монако когда-то и было «теплым местечком для темных личностей», по словам Сомерсета Моэма, Ренье настаивал, что только в прошлом.

— Главным двигателем экономики до сих пор остается туризм, — сказал он, — но в последние сорок лет появились и новые отрасли. То, что мы имеем сейчас, невозможно даже сравнивать с прежними временами. Теперь у нас есть своя промышленность. Например, стремительно растущий сектор легкой промышленности, без которой теперь невозможно представить нашу экономику.

Грейс старалась создать привлекательный образ Монако в глазах «международной элиты». Вместе с тем она способствовала расширению туризма, привлекая в Монако американцев. Не было рядом с Ренье человека, кому бы он больше доверял и советовался во всех делах, чем она. Все близкие люди знали, что две самые сильные стороны князя — его способность все взвесить и оценить и его потрясающее чутье.

Чутье подсказывало ему, что нужно привлекать в Монако новые, конкретные виды бизнеса.

— Мы очень тщательно выбирали, — пояснил он, — чтобы не нанести княжеству урон. Мы сразу отклонили проекты, которые требовали большого пространства, вроде завода по сборке автомобилей. Кроме того, здесь, в Монако, недопустимо любое загрязнение природы — ни воздуха, ни моря. Недопустим и шум.

Ренье хотел в первую очередь видеть в Монако высокодоходные отрасли, вроде производства лекарств, парфюмерии и некоторых видов электроники. Благодаря налоговым льготам, которые он мог предложить, и преимуществам приморского города бизнесмены вскоре выстроились в очередь, чтобы открыть свое дело в Монако.

— Мы производили мелкую электронику для Concorde и NASA, — рассказывал он. — Вам известно, что бритвы для первых астронавтов были сделаны в Монако? Это были бритвы с часовым заводом. Мы делали детали из пластмассы и резины для корпораций Renault, Citroen и Peugeot. Мы производили и упаковывали лекарства и косметику. Главное, что безработицы в Монако нет. Более того, нам ежедневно приходится импортировать рабочую силу.

Создавая промышленные предприятия, Ренье должен был искать для них место.

— У нас мало земли. Но к 1974 году мы отвоевали у моря площадь в 22 гектара. Это позволило нам построить Фонвьей, совершенно новый район, где мы разместили предприятия легкой промышленности. Теперь мы могли активно искать иностранные инвестиции и хоть немного освободиться от нашей вечной зависимости от туризма. Мы мирно расширили наши границы. Довольно редкая вещь в наши дни, не так ли?

Помимо развития легкой промышленности Ренье открыл в Монако такую золотую жилу, как проведение конференций. Вслед за конференциями в княжестве стали проводить фестивали. Он придумал цирковой фестиваль и, чтобы привлечь деньги в страну в мертвый сезон, поощрял музыкальные и телевизионные фестивали. Кто-то написал о княжестве так: «Найдите тридцать любителей игры в мраморные шарики, и вы получите соответствующий фестиваль в Монако».

Разумеется, все это требовало сооружений и оборудования мирового класса — отелей, конференц-залов. Когда Ренье приступил к осуществлению своих честолюбивых замыслов, ничего этого у них не было. В H?tel de Paris не было даже приличного зала для вечеринок с коктейлями.

Поэтому Ренье построил конференц-зал вместимостью от 400 до 1000 человек. Неподалеку от него вырос Loews H?tel на 573 места, самый большой на юге Франции.

При этом случались и некоторые накладки. Еще на стадии проектирования одного из новых отелей кто-то заметил, что в ванных комнатах не предусмотрены биде. На что американские архитекторы и дизайнеры возразили, что американцы ими не пользуются, а они, в конце концов, занимаются не чем иным, как «американизацией Монако».

Нет, поправили их местные власти, это не так, и биде — один из признаков цивилизованной жизни. И этот элемент цивилизации в срочном порядке включили в проект ванных.

Бизнес процветал; впервые в истории княжества молодое поколение монегасков уже не стремилось устроиться на работу в казино, как когда-то их отцы.

— В большинстве своем они понимали, что если они поступят в университет, то перед ними откроются новые возможности. Так что старая поговорка о том, что каждый новорожденный монегаск — будущий крупье, потеряла актуальность.

В то же время в Монако, в особенности в Монте-Карло, начался бум на рынке недвижимости.

Он совпал со вспышкой терроризма в Италии. К власти могли прийти коммунисты, и толпы состоятельных итальянцев хлынули в Монако, чтобы защитить себя и свое имущество. Значительная часть его была сосредоточена в княжестве вдали от фискальных органов Италии.

Цены на квартиры взлетели. Строительные краны стояли буквально на каждом углу.

В конце 70-х годов в княжестве одновременно возводилось 9 жилищных комплексов, в которых уже заранее были проданы 85 % квартир.

Безумие на рынке недвижимости приобрело такие масштабы, что некоторые квартиры успели перейти в третьи и даже четвертые руки, все еще оставаясь на чертежах и планах.

Внезапно вся страна превратилась в спекулянтов недвижимостью. Люди делали фантастические состояния. Строительный бум стал чем-то вроде американской «золотой лихорадки» 1849 года. Но за благосостояние тоже нужно платить.

Вскоре послышалась критика в адрес Ренье. Его обвиняли в том, что он не выступил против ужасной застройки, уродующей облик Монте-Карло. По мнению критиков, улицы можно было застроить совершенно иначе, с бо?льшим вкусом, но, поскольку в строительство вложили огромные деньги и велось оно стремительными темпами, за внешний вид зданий никто не отвечал.

Некоторые высотные дома, выросшие вдоль побережья Монте-Карло, были построены так неудачно, что летом в 3 часа дня закрывали своей тенью пляжи.

Грейс была особенно огорчена тем, что сонная рыбацкая деревушка на побережье Средиземного моря, куда она переселилась в 1956 году, неожиданно стала напоминать Гонконг.

— Я тоже был не в восторге, — признавался Ренье. — Но что я мог поделать? Невозможно предусмотреть правила на все случаи жизни. Пока строители придерживаются регламента, им нельзя сказать: «Я вам этого не разрешаю, потому что мне это не нравится».

Признавая, что все произошло слишком быстро, Ренье тем не менее не согласен с тем, что облик Монте-Карло окончательно испорчен.

— У нас было две возможности: либо оставить все как есть, либо начать малоэтажную застройку, которая расползалась бы во все стороны. И тут вновь встает вопрос об инвестициях. Никто не станет вкладывать деньги в мелкие проекты, если они не приносят прибыли. Особенно когда речь идет о строительстве. Как только мы поняли, что происходит, мы попытались кое-что изменить. Например, установили для всех индивидуальных застройщиков ограничения на высоту зданий. Тогда строители начали объединяться и строить многоэтажные жилые дома. Они обходили законы, и мы были вынуждены эти законы ужесточить.

Кроме того, критику вызывал спорный статус Монако как «налогового рая».

Ренье возражал оппонентам:

— Мы не Лихтенштейн и не Каймановы острова, которые испортили себе репутацию. Нам такая репутация не нужна. Я не хочу, чтобы, подобно островам Карибского моря, княжество превратилось в налоговый рай.

Статус налогового рая — вещь в финансовом отношении спорная, — пожимает плечами Ренье. — Люди живут в Монако и покупают товары. Что ж, отлично, нас это устраивает. Если же кто-то не платит налоги в Англии или Швеции, нам до этого нет никакого дела.

Несмотря на влияние, которое оказывала на мужа Грейс, те, кто проработали с Ренье много лет, утверждают, что мало кто мог претендовать на роль советника князя в его начинаниях.

По их словам, как уже отмечалось выше, одна из сильных сторон Ренье заключалась в его умении все взвесить и оценить. Другие считают, что секрет его успеха — в его интуиции. О Ренье говорили, что он человек эмоциональный, типичный южанин, привыкший полагаться на чувства и доверять интуиции.

Сам Ренье смотрит на это несколько иначе.

— Я родился в Монако и прожил здесь практически всю жизнь. Мое главное преимущество перед моими предшественниками в том, что я здешний. Это помогает мне общаться с людьми, понимать их.

Впрочем, не все так просто.

— Правда, я учился не здесь, и это мой недочет: я недостаточно хорошо знаю поколение моих сверстников. Мы с Грейс решили, что Альбер пойдет в школу в Монако и будет играть с местными детьми. Когда он займет мое место, он будет знать всех, поскольку он здесь вырос. Увы, этой возможности у меня не было.

21
Каролина

Грейс, Ренье и их дети иногда останавливались в лондонском отеле Connaught, давно принимавшем у себя европейских монархов. Поскольку некоторые коронованные особы не столь консервативны, как Connaught, между ними случались размолвки.

Однажды ранним утром Грейс находилась у себя в номере, а Каролина с подружками пришли в отель, надеясь там позавтракать. Они только что побывали на знаменитом ночном антикварном рынке Бермондси, где, вооружившись фонариками, гуляли среди палаток, разглядывая старинные безделушки. Затем они решили выпить кофе с круассанами в баре Connaught. На них были джинсы и толстые свитера.

Войдя в вестибюль, Каролина спросила у портье, где они могут перекусить. Окинув их надменным взглядом, он ответил, что они одеты не вполне подходящим образом для их отеля.

Каролина объяснила, что они были в Бермондси.

Портье покачал головой:

— Извините, мэм. Таковы правила.

— Мы хотим лишь кофе с тостами или сэндвичем.

— Извините, мэм, но только не в таком виде, — вновь покачал головой портье.

— Но вы же знаете, кто я такая, — запротестовала Каролина. — Мы здесь всегда останавливаемся.

Портье был непоколебим.

— А что, если я сейчас сниму номер? — предложила Каролина.

Портье не дрогнул.

— Ну хорошо, — наконец заявила Каролина. — Моя мать сейчас у себя, мы позавтракаем вместе с ней.

Она подошла к телефону и, несмотря на ранний час, попросила соединить ее с Грейс.

После нескольких звонков Грейс сняла трубку.

— Доброе утро, — поздоровалась Каролина и объяснила ситуацию. — Нам не хотят подавать завтрак, потому что я в джинсах.

— Они правы, дорогая, — ответила княгиня и, положив трубку, снова задремала.

Каролине было 10 лет, когда она узнала, что ее мать — знаменитость.

— Я видела кое-какие ее фильмы, когда мне было лет семь-восемь. Когда мне исполнилось десять, мы поехали в Калифорнию и побывали на киностудиях. Там в архивах хранились старые фильмы с ее участием, и нам кое-что показали. С нами вообще там жутко носились, и тогда я начала понимать, кем была моя мать. Но я не думаю, что это сильно на нас отразилось. Мы с Альбером любили ее дразнить, особенно за ее фильм «Могамбо». Там есть эпизод, когда она поворачивается к Кларку Гейблу и говорит: «Я не знала, что обезьяны скачут по деревьям». Такой глупой фразы я в жизни не слышала. Мы повторяли ее в присутствии мамы и начинали хохотать. Мы были детьми, и нам было трудно понять, что она всего лишь играет роль. Я же думала, что мама действительно не знала таких простых вещей и потому изрекла такую глупость.

Дочь кинозвезды ни разу не проявила желания попробовать свои силы в кино.

— Это не для меня. Я не хотела сниматься в кино. Я хотела посвятить себя балету. Но стать актрисой? Я даже не участвовала в школьных спектаклях. Ну, разве что пару раз и то соглашалась лишь на роли без слов. Как-то раз мне наклеили бороду, и я изображала одного из трех волхвов в Рождественской мистерии. Помню, я дрожала от страха. Танцуя, я чувствовала себя куда увереннее. Когда мне предстояло произнести со сцены слова, я просто терялась.

Каролина не унаследовала от Грейс и ее отношения к жизни.

— Мама вечно была чем-то занята. Это качество она унаследовала от своей матери, которая не переносила бездельников. Поэтому она всегда находила себе занятие. Она просто не могла сидеть без дела. Я совсем другая: мне далеко до ее трудолюбия. Я могу пару часов просидеть в кресле, не пошевельнув пальцем. Но частица материнского усердия мне все-таки передалась, потому что после двух часов такого безделья мне становится стыдно. Что, однако, не мешает мне бездельничать и дальше.

Проучившись в начальной школе в Монако, Каролина поступила в St Mary’s College в Аскоте, где ее образованием занимались молодые монахини, применявшие современные педагогические методы. Директриса была блестяще образованна, и Каролина ее просто обожала. Даже после окончания колледжа они еще долго переписывались.

Сначала Каролина хотела продолжить образование в Америке, может быть в Принстоне, но в конце концов поступила в Сорбонну. Здесь у нее начался роман с мужчиной на 17 лет ее старше. Звали его Филипп Жюно.

Жюно был известный в Париже плейбой, и, как только Каролина попала в его сети, бульварная пресса принялась кричать об этом и выслеживать их в ночных клубах. Их помолвка и каждый шаг к алтарю удостаивались газетного или журнального заголовка. На какое-то время парочка затмила Ричарда Бартона и Элизабет Тейлор, Виндзоров, Грейс и Ренье и, быть может, Ромео и Джульетту. То был «самый громкий роман» века.

При этом желтая пресса не упускала возможности спросить: когда же Каролина одумается и поймет, что из этого романа ничего хорошего не выйдет? Но она была влюблена, и их свадьба, состоявшаяся 28–29 июня 1979 года, стала главным событием 70-х годов ХХ века. По широте освещения она не уступала свадьбе Грейс и Ренье, правда, на этот раз газетчики предрекали, что брак будет недолговечным. За неделю до бракосочетания букмекеры даже ставили на то, что свадьба вообще не состоится.

Официальный список гостей насчитывал 600 человек. Поскольку тронный зал дворца был слишком мал для такого количества людей, то на гражданскую церемонию бракосочетания в среду утром пришли лишь пятьдесят родственников.

В четверг должно было состояться венчание в дворцовой часовне, но и она тоже оказалась слишком мала. В последнюю минуту Грейс и Ренье перенесли церемонию за пределы часовни, чтобы на ней могли присутствовать остальные гости.

Отчаянно желая избежать хаоса, царившего во время их собственного бракосочетания, они, однако, быстро поняли, что устроить скромную свадьбу не удастся. В Монако слетелись более 200 журналистов и фотографов, хотя никто из них не мог сообщить в свои газеты ничего больше того, что было написано в официальных бюллетенях.

В первом бюллетене сообщалось, что пресса получит свободу действий без всякого специального разрешения, хотя ее представители не будут допущены ни на официальную церемонию, ни на один из приемов в честь новобрачных. В последующих пресс-релизах описывались тронный зал, часовня, платье принцессы Каролины и то, как будут одеты гости.

Более поздний выпуск, дополненный фотографией, содержал подробную информацию о свадебном торте, на который ушло 500 яиц, 65 кг сахара, 20 кг миндаля, об улыбающихся поварах и так далее.

Затем было объявлено, что желающие могут сфотографировать господина и госпожу Жюно, когда те будут выходить из мэрии.

Что касается памятных фото официальных церемоний, то Грейс попросила сделать их своего старинного приятеля по Голливуду Хауэлла Конанта. Отснятые им пленки были срочно проявлены, чтобы из них можно было выбрать 6 кадров для официальных пресс-релизов. Иными словами, каждый журналист получил по 6 одинаковых снимков. Это означало, что любого, кто сумеет пробраться во дворец с фотоаппаратом в руках, выставят вон и заставят засветить пленку.

Но кое-кто все-таки рискнул. Один папарацци даже переоделся священником. Однако «нарушителей» отловили и выпроводили за дверь.

Не имея возможности поговорить с реальными участниками событий, пресса прибегала к обычным методам. Репортеры подкупали таксистов, барменов, крупье, владельцев магазинов, парикмахеров, маникюрш, консьержей отелей, короче говоря, всех, кто мог хоть что-то сообщить о свадьбе. Всё было напрасно. Те, кому они совали деньги, не входили в число гостей. Отдельные издания неофициально сообщили, что готовы заплатить до 15 000 долларов за любые фото, нелегально сделанные на свадьбе, приемах, балах и так далее.

Увы, эти деньги так и остались у их владельцев.

Журналистам удалось поживиться лишь одним происшествием. Возле дома Дэвида Нивена в Кап-Ферра автомобиль Грегори Пека врезался в машину Кэри Гранта. Никто из водителей не пострадал, и все участники этой истории остались друзьями. Тем не менее она попала на первые полосы газет.

Однако самые интересные истории газетчики так и не узнали.

Перед свадьбой дочери Грейс не спала до четырех часов утра, ломая голову, как рассадить гостей за столом во время торжественного обеда. На обед были приглашены представители королевских семейств и главы государств, так что тонкости этикета стали для княгини настоящим кошмаром. Столы были расставлены на площади перед дворцом под кронами деревьев. Площадь огородили от посторонних.

Вот как описывал это событие Руперт Аллен:

— Обед века в Старом Свете.

Когда обед завершился, супруги Жюно вылетели на Таити. Там во время медового месяца Каролина начала понимать то, чего все опасались: их брак не продлится долго.

— Довольно парадоксальная ситуация, — вспоминала она. — Наверное, сказывалась разница в воспитании. «Конечно, он тебе не пара, — сказала мама. — Тебе не следует выходить за него замуж, но ничего другого тебе не остается. Ты с ним слишком долго встречаешься, поэтому либо объявляй о помолвке, либо прекращай отношения с ним, уезжай в Штаты и заканчивай там университет». Она хотела, чтобы я училась в Принстоне. И я ответила: «Хорошо, мы объявим о помолвке». Мне было 20 лет или 21 год, и я не особенно хотела замуж. Проживи я с ним полгода или хотя бы три месяца, я бы скоро поняла, что он собой представляет. Но мне не разрешали проводить с ним каникулы и даже уик-энды. Мы могли встречаться только в доме его родителей, где все было чрезвычайно пристойно. Я действительно не очень хорошо его знала. Чтобы познакомиться поближе, нужно было выйти за него замуж.

По словам Каролины, когда она сообщила матери о том, что хочет выйти замуж за Жюно, то специально подчеркнула: «Если ты, конечно, не против».

Она пообещала Грейс:

— Я не стану убегать из дома и выходить замуж против твоей воли. Пусть я буду несчастна, если не смогу его видеть, но не волнуйся, я не стану этого делать.

Мать ответила ей так:

— Выходи за него замуж. В конце концов, что подумают люди после того, как ты два года встречалась с ним?

— Как изменились времена, — заметила Каролина, оглядываясь в прошлое. — Просто удивительно. Я вышла замуж за Филиппа, потому что влюбилась в него. Вроде бы веская причина для замужества. Но потом в одно прекрасное утро просыпаешься и думаешь: «Зачем я это сделала?» Я стала задавать себе этот вопрос уже в первые дни после свадьбы. Филипп договорился со своим другом-фотографом, что тот получит эксклюзивное право фотографировать нас во время медового месяца. Вот тогда все и началось. Это было ужасно и стало началом конца. Но, чтобы поставить точку в наших отношениях, мне потребовалось полтора года. Немалое время.

Когда Каролина окончательно рассталась с Жюно и захотела вернуться домой, родители ее поддержали.

— Мама была искренне рада моему возвращению. Я не осмеливалась развестись или даже произнести слово «развод», потому что католики не разводятся. Несмотря ни на что, нужно терпеть. Но мама сказала: «Тебе нужно развестись». Я ответила: «Как ты можешь говорить такое? Мы же верующие люди». Я добавила, что попробую придумать, как выйти из этого положения, но она сказала: «Религия призвана помогать людям, а не делать их несчастными».

Хотя Каролина продолжала и дальше по воскресеньям ходить в церковь, она не могла причащаться. Однако ей было позволено участвовать в церковной жизни. В 1980 году она подала заявление и получила гражданский развод. Ее прошение о церковном разводе столкнулось с неповоротливой ватиканской бюрократией. Она получила его лишь 12 лет спустя после двух папских комиссий, и тогда ее жизнь вошла в нормальную колею.

Свадьбу с Жюно Каролина не может вспоминать без содрогания:

— Это был не лучший день моей жизни.

По словам Каролины, мать как-то призналась, что ее собственная свадьба была чудовищна.

— Помню, мама говорила, что это был настоящий цирк. Родители даже годы спустя не прикасались к свадебным фотографиям, а во время медового месяца предпочитали не говорить на эту тему. Их свадьба превратилась в безумие. И мама не желала, чтобы у меня все повторилось.

Теперь, по прошествии многих лет, трудно сказать, могла ли Каролина избежать шумихи в прессе. Журналы с ее фотографиями расходились огромными тиражами. В возрасте 16 лет она даже попала на обложку Time.

— Я тут ни при чем, — утверждала Каролина. — В журнале решили напечатать материал о Монако, но статья оказалась обо мне. Когда репортер пожелал задать мне несколько вопросов, я ему нагрубила. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, потому что я собиралась учиться в университете и не хотела ничего афишировать. Я хотела, чтобы обо мне все забыли. Но мне сказали, что меня лишь сфотографируют. Я только что вернулась из школы, вошла в квартиру, а там уже сидел фотограф. Мы вышли с ним на балкон. Насколько я помню, снимок получился довольно скверный.

Неудивительно, что Каролина согласна с отцом: привыкнуть к повышенному вниманию прессы невозможно.

— Когда я жила в Париже, я повсюду ходила с немецкой овчаркой. Пока я была с ней, от меня старались держаться подальше или пользовались мощными фотообъективами. Даже сегодня, когда я выхожу из дома, я боюсь, что за мной увяжется папарацци или будет поджидать меня, прячась в кустах. Невозможно уединиться, невозможно чувствовать себя свободной. Постоянно ощущаешь на себе чужие взгляды. Люди не понимают, почему я всегда пытаюсь пресечь это. Им, наверное, кажется, что я обожаю купаться в лучах славы.

Каролина никогда не собирала вырезки из газет, где говорилось о ней. Даже когда их присылают по почте, она обычно оставляет их без внимания. (Ей до сих пор присылают такие вырезки люди, наивно полагающие, что ей нравится читать о себе и любоваться своими фотоснимками.)

— Когда такое читаешь, кажется, будто речь идет о другом человеке. Стоит мне пробежать глазами статью, как меня начинает душить смех, потому что там пишут полную чушь и бессмыслицу. Но потом я говорю себе: они пишут обо мне, причем неправду. И тут я выхожу из себя. Когда газетчикам нечего написать, они начинают сочинять всякие небылицы.

Она согласна с Ренье и в том, что в ее положении трудно найти друзей. Не потому, что ей этого не хочется, а потому, что постоянно закрадывается сомнение: а вдруг этому человеку от меня что-то нужно?

Неудивительно, что дружба с теми, кто ей близок сейчас, началась еще в детстве.

— Согласитесь, невозможно постоянно сомневаться в друзьях. Приходится принимать их такими, какие они есть. Когда в ком-то сомневаешься и гадаешь, настоящий он друг или нет, это не совсем красиво с вашей стороны.

Тем не менее ей всегда было трудно полностью доверять людям.

— Если вы ждете от них, чтобы они были верными и нетребовательными, чтобы всегда были готовы помочь, были рядом с вами и не требовали ничего взамен, наверное, это просто невозможно. Нельзя требовать от людей слишком многого, иначе вас постигнет разочарование. Временами в детстве и юности я чувствовала себя одинокой. Надеюсь, с годами это ощущение пройдет. С возрастом многое воспринимается легче и проще. Многие глупости отпадают.

Во время развода с Жюно в числе ее друзей оказался сын Ингрид Бергман Робертино Росселини. После всех мучений, связанных с громким разводом, она нашла в нем поддержку и сочувствие. Когда у Робертино умерла мать, Каролина морально поддержала старого друга. А когда через пару лет погибла Грейс, Робертино оказался рядом с ней и в свою очередь поддержал ее. Друзья говорили, что дело идет к свадьбе, но прошло еще несколько лет, и их роман увял. А в 1983 году Каролина встретила другого человека.

Высокий светловолосый немногословный итальянец из окрестностей Милана, Стефано Казираги был на три с половиной года моложе Каролины. Шутя, она говорила, что из него получится идеальный муж, потому что у него есть финансовый интерес в итальянской обувной фабрике, а она, как известно, просто помешана на хорошей обуви.

Узнав об этом, Стефано заказал специальные ярлычки, которые она могла вставить в свои туфли. На ярлычках было написано, что эта пара изготовлена специально для нее.

Они жили вместе и, когда Каролина забеременела, поженились.

Сын богатого итальянского промышленника, Стефано поселился в Монако, где расширил свой бизнес, включив в него недвижимость и кораблестроение.

Их первый сын, Андреа, родился в 1984 году, дочь Шарлотта — в 1986 году, второй сын, Пьер, — в 1987-м.

Они жили впятером, главным образом в доме Каролины неподалеку от дворца, а остальное время — в Рок-Ажель и в Париже. Наездами бывали в Италии.

Дома Каролина и Стефано говорили по-итальянски, а с детьми она неизменно общалась по-французски.

Постоянно видя ее рядом с мужем и детьми, никто не сомневался в том, что у них счастливый брак, что ей очень нравится быть матерью и женой. Иногда они со Стефано мечтали о том, что было бы неплохо иметь шестерых детей.

К ней пришла зрелость, которая чувствуется в ее словах о себе и своей роли:

— Я бы не стала слишком переживать, если бы мне вдруг сказали, что я никакая не принцесса Монакская. Я предпочитаю сидеть дома с мужем и детьми. Внимание папарацци мне не нужно. Я всего лишь сестра будущего князя, и для меня на первом месте — мои дети. Мое расписание строится вокруг них.

Увы, ее счастье было недолгим.

3 октября 1990 года Стефано погиб во время соревнований моторных лодок, проводившихся близ берега Монте-Карло.

Он увлекся морскими гонками за несколько лет до этого и добился хороших результатов. В 1989 году он стал победителем чемпионата мира в Атлантик-Сити. Теперь на катамаране Pinot de Pinot, развивавшем скорость до 200 километров в час, Стефано вместе с Патрисом Инноченти решил подтвердить звание чемпиона.

После получасовой гонки на большой жаре, разогнавшись до скорости 150 километров в час, катер перевернулся. Инноченти повезло, его отбросило в сторону, а Стефано оказался под катером, и его затянуло под воду. Команда спасателей не успела прийти ему на помощь.

Каролина в это время была в Париже. Трагическую весть по телефону ей сообщил отец.

Через несколько часов вместе со своей лучшей подругой и соседкой манекенщицей Инесс де ла Фрессанж в Монако вернулась молодая вдова в трауре. Теперь ей предстояла новая роль одинокой матери троих детей.

На Рождество кто-то спросил шестилетнего Андреа о том, какой подарок он хотел бы получить, и мальчик ответил:

— Хочу, чтобы вернулся папа.

Смерть Стефано, как и трагическая гибель Грейс, которая не любила водить машину и редко садилась за руль, исполнена печальной иронии. Зная, что Каролина всегда волнуется, поскольку любые гонки сопряжены с риском для жизни, Стефано заявил, что участвует в них последний раз. Он собирался оставить соревнования и заняться более безопасным делом — строительством катеров и яхт.

Он не должен был участвовать в гонках в ту роковую среду. За два дня до этого стояла ужасная жара, и он остановил свою лодку, чтобы помочь попавшему в беду сопернику. Тем самым он нарушил правила, и его дисквалифицировали.

Но Стефано был организатором гонок, благодаря ему они проводились в Монако, и, в конце концов, имел звание чемпиона. Поэтому оргкомитет изменил правила и разрешил ему участвовать в соревновании.

В свои 30 лет Стефано был мягким, обходительным человеком, считавшим звездой не себя, а жену. Он всегда сопровождал ее на официальных мероприятиях и никогда не пытался отвлечь на себя внимание окружающих. Они заботились друг о друге. Он обожал детей, которые тоже очень любили его и буквально висли на нем. Стефано играл с ними и всячески помогал жене создать большую, дружную семью, о которой она так мечтала.

В погоне за скандальными происшествиями европейская пресса выяснила, что Стефано уклонился от обязательной службы в армии. Но даже эта история, как и старая басня о том, что к смерти Стефано причастна мафия, не могли опорочить Каролину, ее детей, Ренье, Альбера и Стефанию, которые с достоинством переживали эту трагедию. На самом деле Стефано получил освобождение от армии по медицинским показаниям, а сюжет с мафией — просто нелепая выдумка.

22
Альбер

Как будущий единовластный монарх или, точнее говоря, вице-президент совета директоров корпорации «Гримальди», Альбер следил за собой и каждое утро ходил в спортзал или в бассейн. Он был в хорошей физической форме, прекрасно играл в теннис и получил черный пояс дзюдо. Из спортзала он отправлялся к себе в офис, где занимался делами организаций, которым покровительствовал.

Он бывал на заседаниях правительственного кабинета и продолжал заниматься проблемами международного спорта. Если позволял рабочий график, Альбер всегда старался встретиться с отцом в обеденный перерыв, чтобы поговорить с ним наедине.

После обеда его ждали новые дела и деловые встречи.

Как вице-председатель семейного бизнеса, Альбер относился к своим обязанностям серьезно, ибо знал, какую ношу будет вынужден взвалить на себя, став князем Монако.

— Это был длительный процесс, растянувшийся на многие годы. Свои будущие обязанности я начал понимать уже в возрасте 5–6 лет. Иногда меня это пугало, и чем старше я становился, тем больше понимал, какое бремя ответственности будет лежать на мне и какие проблемы придется решать. С некоторыми из них я уже столкнулся и сейчас в меру моих сил стараюсь помочь отцу. Это нелегко, и вряд ли из меня вышел хороший помощник. Хотя, наверное, у меня есть все для того, чтобы им стать. Могу ли я работать так же хорошо, как он, — в этом я пока не уверен.

После этих слов Альбер поспешил добавить: он отлично понимает, что его ждет. Но как подготовить себя к той огромной ноше, какую ему рано или поздно придется взвалить на свои плечи?

— Я читаю газеты, — продолжал он, — и знаю, что нередко в них намекают, будто я сижу сложа руки и не ничем не занимаюсь. Думаю, это несправедливые обвинения в мой адрес. Я помогаю отцу и делаю все, что в моих силах. Когда придет время, все будет так, как надо. Не вижу причин торопить события: мне нравится мое нынешнее положение, и моего отца оно устраивает. Чему быть, того не миновать. Точного часа не знает никто. Но, когда он пробьет, мы оба это поймем.

Готовясь возложить на себя обязанности монарха, он все отчетливей понимал, что наследие отца неразрывно связано с именем матери.

Он утверждает, что они многого добились совместными усилиями.

— Мои родители сделали для княжества больше, чем все предшественники отца за всю историю Монако. Они всего добились вместе. Они сильно подняли престиж княжества. Мне трудно выразить это словами, но посмотрите вокруг, и вы увидите, как здесь все переменилось. Раньше это было сонное местечко на берегу моря, жившее исключительно за счет туристов. Теперь это небольшой, но оживленный процветающий город, а не просто очередная остановка в туристском маршруте. И в этом заслуга моих родителей.

Стоило Альберу упомянуть Грейс, как разговор, естественно, зашел о ней.

Альбер признался, что больше всего любит вспоминать о том, как он впервые понял, что его мать — кинозвезда.

— Мне было лет двенадцать-тринадцать. Помню, это стало для меня приятным открытием. Мы часто разговаривали о кино, и она рассказывала мне о киносъемках. Я до сих пор интересуюсь фильмами и киноискусством и даже немного учился на актерских курсах. Временами я задумывался о том, чем бы мне хотелось заняться, если бы не мои обязанности, и в голову приходила мысль о кино. Но до чего же трудное это дело! Как бы то ни было, актер из меня вышел бы средний. В летнем лагере я участвовал в нескольких музыкальных постановках. В школьном театре никогда не играл, хотя всегда мечтал. Что-то постоянно мешало. Наверное, я был слишком застенчив. Но когда ты просто разбираешься в кино, это тоже чертовски приятно. Возможно, мне подошла бы работа кинооператора.

На самом деле в 1999 году в его жизни был короткий эпизод близкого знакомства с кино.

Под именем Альбер Гримальди он дебютировал в картине «Герой-предатель» (One Man’s Hero), где в главной роли был Том Беренджер. Альбер сыграл роль наемника-ирландца, воюющего за независимость Мексики во время войны с Америкой.

Фамилия его персонажа — Келли.

— Не ждите от меня яркой актерской игры, — честно предупредил Альбер.

В фильме он снялся лишь потому, что в нем участвовали его друзья. И когда ему сказали, мол, давай к нам, Альбер решил рискнуть. В конце концов, почему бы нет?

В Монако он заявил, что едет отдыхать, и вылетел в Мексику. Там он прожил несколько дней вместе с остальными участниками съемочной группы, страдая, как и они, от зноя и пыли. По сценарию нескольких персонажей должны были казнить в конце фильма, в том числе и его героя.

— Неплохой дебют для Альбера, — прокомментировал режиссер Лэнс Хул.

Альбера отозвали в Монако, прежде чем начались съемки финальных эпизодов. Ренье был недоволен тем, что сын решил подработать в кино. Бо?льшая часть отснятого материала с его участием осталась на полу монтажной.

Впрочем, Альбер и сам не собирался идти по стопам матери.

— Роль была без слов, — пояснил он.

И все же, осознав еще в юности, кем была его мать и ее коллеги по Голливуду, Альбер сделал для себя важное открытие.

— Меня не переставало поражать, с какими людьми мне выпало счастье познакомиться и общаться, — вспоминал он. — Я думал: «Мне всего 14, а я спокойно могу набрать телефонный номер и поговорить с Фрэнком Синатрой, Грегори Пеком или Кэри Грантом». Мне казалось, что во всем мире я один такой.

Понимая, что близок к знаменитостям и как это важно для власти, Альбер, по его словам, пользовался этим крайне осторожно и старался не злоупотреблять.

— Впрочем, в последнем я не уверен. Во всяком случае, я понимаю, что нельзя обращаться к таким людям с просьбами, потому что их реакция в таких случаях будет точно такой же, как моя собственная, когда меня о чем-то просят.

И все же, по его словам, он никогда не стеснялся снять трубку и позвонить, если в том действительно была необходимость. В этом его главное отличие от отца.

— Отец терпеть не может телефонные разговоры, он предпочитает письма. Он мастерски их пишет, чего не скажешь обо мне. Поэтому я и звоню людям. Он всегда меня за это ругает и говорит, что я злоупотребляю телефоном.

Стоит мне снять трубку, как он спрашивает: «Кому ты собрался звонить? Зачем?» Знаете, что мне больше всего нравится в телефоне? Иногда приходится звонить людям, которых я лично не знаю, тогда я говорю секретарше: «Здравствуйте, это князь Альбер». И слышу в ответ: «Да, конечно». Жутко смешно. Поэтому я разрешаю моему секретарю набрать нужный номер. Правда, забавней всего, когда я слышу в ответ: «Ну, конечно. Скажите честно, кто вы такой?»

В отличие от других средних детей в семье, которые часто считают, что их положение самое трудное, Альбер, по его собственному признанию, никогда не чувствовал, что «застрял» между сестрами.

— Мы всегда были очень дружны, хотя Каролина в детстве любила мною командовать и была весьма независимой. Какое-то время я это терпел. Разумеется, когда мы были детьми, мы ссорились. Мы даже дрались. Обычное дело между братьями и сестрами. Но лет в одиннадцать-двенадцать я стал заниматься дзюдо. Однажды, когда мы с ней сцепились по какому-то поводу, я сделал бросок через бедро, и она оказалась на полу. С тех пор мы живем мирно.

Когда я спросил у нее, помнит ли она этот случай, Каролина поморщилась:

— Конечно помню. Мы всегда были очень дружной семьей, и я была особенно привязана к Альберу, ведь он всего на год младше меня, что не мешало нам в детстве драться, как кошка с собакой. Когда я говорю «драться», я имею в виду желание сделать друг другу по-настоящему больно. В тот день он швырнул меня на пол с такой силой, что я поняла: больше никаких драк. Лучше не доводить брата до ярости.

Стефания, будучи младше их обоих, избежала подобных схваток.

Вот что говорит об этом Каролина:

— Между нами разница в восемь лет, и я всегда понимала, что я старшая и обязана заботиться о ней. Я всегда относилась к ней как старшая к младшей. Нянчилась, следила, чтобы с ней ничего не случилось.

То же самое говорит Альбер:

— В детстве я много играл со Стефанией, когда та была малышкой. Я любил детей младше себя и даже в том возрасте был счастлив, что у нас в семье есть маленький ребенок. Мы с ней прекрасно ладили. У нас всегда были прекрасные отношения. Я знаю, что она сильно переживала из-за той драки. Она повлияла на нее сильнее, чем многие представляют себе, гораздо сильнее, чем мы думаем. Ей было трудно выровняться, общаться с людьми. Отсюда ее метания.

Стефания всегда была на виду, пресса преследовала и донимала ее, и Альбер хорошо понимал, что малейшая мелочь раздувалась до космических масштабов.

— Из-за своего возраста и некоторых желаний она постоянно ощущала сильное давление; родители вечно опасались, что с ней может что-то случиться. Лично мне ее искренне жаль. Она не заслужила такого отношения. Она просто хотела идти своим путем и однажды угодила в ловушку. Мы с отцом много говорили об этом. Его, естественно, тревожит ее судьба. Думаю, она все-таки научится доверять людям. Она очень милая, но из-за своей застенчивости иногда бывает холодной и грубой, потому что не знает, как себя вести с людьми. Это довольно странно, ведь наша семья попадала в разные ситуации, нам приходилось общаться с самыми разными людьми. Но она противилась этому, как оказалось, в ущерб себе. Если же она кому-то доверяет, то безоглядно. Возможно, она поддается влиянию не самых лучших людей.

Эта проблема, признавался Альбер, характерна не только для его младшей сестры.

— Я сам иногда прихожу к выводу, что чем больше я отдаюсь работе, тем более одиноким себя чувствую. Разумеется, рядом со мной есть люди, которые готовы помочь, дать совет, но окончательное решение остается за мной, а значит, и ответственность лежит на мне. Мне кажется, что чем больше власти я получаю, тем больше людей клянутся мне в дружбе. Как тут быть, не знаю. Я привык доверять людям, но мне часто приходилось испытывать разочарование.

23
Стефания

В семье она была отчаянным сорванцом.

Как и старшая сестра, Стефания училась в начальной школе в Монако, брала уроки игры на фортепиано и посещала балетную школу. Как и старший брат, она занималась спортом. Поскольку Каролина и Грейс учились в закрытой школе при женском монастыре, вполне естественно, что Стефания продолжила образование в такой же школе.

Учиться в Англии, как Каролина, Стефания не пожелала, и ее отправили в монастырскую школу в окрестностях Парижа. Стефания ее сразу возненавидела. Сестры-монахини были старыми брюзгами, а место на редкость унылым, если не сказать, мрачным: школа находилась в лесной глуши. Ни Ренье, ни Грейс не представляли себе, как там ужасно, пока не увидели собственными глазами. Между ними даже произошла размолвка. Ренье хотел подыскать для дочери другую школу. Стефания ему вторила. Грейс возражала.

Вот что вспоминал Ренье:

— Мы привезли ее туда на машине, и как только я увидел это место, то сразу понял, что оно мне не нравится. В рекламном проспекте упоминался бассейн, но его и в помине не было. То же самое касалось и обещанных теннисных кортов: вместо корта я увидел вытоптанный клочок земли с провисшей, криво натянутой сеткой. Мы все сильно расстроились. Когда мы уехали, а дочь осталась стоять, махая нам рукой вслед, я заметил, что она плачет. Я сказал Грейс: «Мы совершили ошибку. Давай вернемся и заберем ее отсюда». Но она сказала: «Нет, лучше не надо». Жена оказалась тверже меня. Я был готов забрать Стефанию и отвезти в Париж.

При одном упоминании той школы Стефания морщится:

— Я ненавидела эту школу всеми силами души. Я проучилась там всего один семестр с сентября по декабрь, но с меня было более чем достаточно. Я сломала стопу и была вынуждена сидеть одна в комнате. Вы не поверите, но там на окнах были решетки, а территорию охраняли две немецкие овчарки, которых ночью спускали с поводка. Наверное, это делалось для того, чтобы никто из нас, девчонок, не мог самовольно сбежать. Нам не разрешали вешать на стены плакаты или фотографии. Нельзя было иметь радиоприемник. Испытание не для слабых! Честно говоря, не понимаю, почему меня туда отправили. Я ведь не сделала ничего плохого, чтобы засунуть меня в эту дыру. Теперь задним числом я догадываюсь, что тогда разводилась Каролина и родители не хотели, чтобы меня коснулась эта история. Но я ушла из школы при первой же возможности. За неделю до рождественских каникул я уже была дома. Просто собрала вещи и сбежала.

Ренье поддержал младшую дочь.

— В той школе были совершенно идиотские правила. Начнем с того, что девочки должны были носить темно-синие юбки в складку до самых лодыжек и белые блузки с длинным рукавом. Кроме того, они не имели права участвовать в управлении школой, в отличие от школы Святой Марии, где училась Каролина. Нужно было подчиняться приказам, а за проступки строго наказывали. Но хуже всего то, что душ можно было принимать лишь несколько раз в неделю.

— Только два раза, — с негодованием выпалила Стефания. Впрочем, она быстро поняла, что в данной ситуации может помочь ее равнодушие к десертам. — Мама приучила нас не есть слишком много сладкого. Поэтому мы все равнодушны к сладостям. Альбер любит конфеты. Когда мы росли, мама ставила на стол фрукты и йогурт. Никаких пирожных или трубочек с кремом, разве что изредка. В школе я быстро поняла, что многие девочки — сластены и в обмен на десерт готовы уступить свою очередь на душ. Поэтому мы договорились: я им — мою порцию десерта, они мне — возможность принимать душ каждый день. Я предпочитала быть чистой и голодной, чем толстой и грязной.

Не дождавшись окончания первого семестра, Стефания перешла в закрытую школу, где обстановка и нравы были более человечными. Она располагалась недалеко от их парижской квартиры.

— Там было намного лучше. В среду я могла вернуться на ночь домой. Эта школа мне нравилась. Там у меня была отдельная комната и правила были не очень строгими. Я могла принимать душ каждый день, но по-прежнему не притрагивалась к сладостям.

В 1982 году Стефания сдала экзамены на степень бакалавра и собиралась продолжить учебу, но автомобильная авария, в которой погибла ее мать и едва уцелела она сама, изменила ход ее жизни.

Каждый переживает горе по-своему. Стефания хотела полностью отгородиться от мира.

Ее другом в то время был Поль Бельмондо, сын знаменитого французского актера Жана Поля Бельмондо. Он навещал ее в больнице, утешал и, когда Стефания выздоровела, отвез в Париж. Здесь они целыми днями смотрели видео. Она жила у него в квартире, спрятавшись, словно улитка в раковину, от окружающего мира, что не могло не тревожить ее родных.

Когда Стефания заявила, что не намерена продолжать учебу в университете, Ренье и Альбер с Каролиной пытались переубедить ее, но тщетно. Вскоре она сообщила, что ее интересует мода и она хочет попробовать себя на этом поприще. Заняться чем-то по-настоящему она смогла лишь спустя год, а осенью 1983 года записалась на курсы манекенщиц. Когда она их окончила, давний друг семьи Марк Бохан взял ее на работу в качестве личного ассистента по дизайну в фирму Christian Dior.

Тем временем Стефания начала постепенно приходить в себя. Однажды она появилась на работе с волосами, выкрашенными на панковский манер в ярко-оранжевый цвет. Руководство с порога отправило ее домой, велев немедленно перекрасить волосы. Ее предупредили, что с оранжевыми волосами ей лучше не возвращаться. Стефания вернулась домой, смыла оранжевую краску и на следующий день пришла на работу с волосами, выкрашенными в ядовито-зеленый цвет.

— Работа в Christian Dior меня многому научила. Я приходила на работу в половине десятого утра, оставалась там до конца рабочего дня и в конце каждого месяца получала зарплату. Это была настоящая работа. В Париже у меня была небольшая квартирка, где я жила одна. Мне было приятно, что отец позволил мне жить самостоятельно. В конце концов, мне было всего 18 лет. Я всем обязана Марку Бохану. С ним было интересно работать. Я даже не знаю, сумею ли когда-нибудь отблагодарить его за то, что он взял меня к себе.

Поля Бельмондо она сменила на сына Алена Делона Энтони. Затем ушла от Бохана и стала зарабатывать на жизнь манекенщицей, используя свою природную красоту.

— Вообще-то вместе с одной девушкой, с которой я познакомилась в Christian Dior, я мечтала открыть фирму, выпускающую купальники. Для этого нам нужен был начальный капитал. Я не хотела просить деньги у отца. У меня есть чувство собственного достоинства. Мне хотелось добиться всего самостоятельно. Моя знакомая, манекенщица по профессии, убедила меня, что я могу заработать этот начальный капитал на подиуме. Так я стала манекенщицей.

Высокая, стройная, с мальчишеской фигуркой и пронзительными голубыми глазами, Стефания без труда получила работу. Конечно, она получила бы ее благодаря своей привлекательности, но титул принцессы Монакской оказался весьма кстати, и вскоре ей платили за показы от 5000 долларов в день.

— Я стала обходить модельные агентства с портфолио под мышкой, — вспоминала она. — Так делают все манекенщицы. Не очень приятное занятие. В агентствах манекенщиц нещадно эксплуатируют. Я не была исключением. Я много работала и могу сказать, что бо?льшую часть времени фотографы занимаются аппаратурой, а не моделью. Им было наплевать на то, что мне жарко от осветительных приборов или что фотосессия надолго затягивалась. Если я жаловалась, они звонили по телефону и просили прислать им другую брюнетку.

По слухам, Ренье был недоволен тем, что Стефания стала фотомоделью. Однако, по ее словам, это не совсем так.

— Если бы он был против, он бы сразу заставил меня уйти из этого бизнеса. На самом деле он дал мне возможность пройти через этот опыт.

Одно нью-йоркское модельное агентство нашло ее сногсшибательной и организовало турне по США, желая показать американцам новое лицо. Агентство не поскупилось и вложило немалые деньги в рекламу, зная, что, если надежды на ее успех в Штатах оправдаются, оно получит неплохую прибыль. Увы, в самую последнюю минуту турне отменили. Вернее, от него отказалась сама Стефания. Тут же пошли сплетни, будто Ренье, недовольный дочерью, запретил ей эту поездку.

Вот что говорит об этом сама Стефания:

— Все было не так.

От турне по США она отказалась по той причине, что несколько месяцев перед поездкой много и тяжело работала и неожиданно заболела.

— За день до того, как я должна была вылететь в Штаты, я была на работе. Я надеялась освободиться к шести вечера, но работать пришлось до двух часов ночи. Я так устала, вкалывая почти месяц по шестьдесят часов в неделю, что, придя домой, внезапно потеряла сознание. Подруга нашла меня лежащей на полу и вызвала мне «скорую», которая забрала меня в больницу.

К тому времени работа позволила ей скопить денег, чтобы осуществить заветную мечту — создать фирму по производству купальников. Вместе с подругой Стефания начала выпускать линию купальников Pool Positions, которую они рекламировали как «сексапильную, но не вульгарную». Свою первую коллекцию они показали в Монако, собрав среди прочей публики немало знаменитых людей. Презентация прошла на ура, и их купальники приобрели крупные нью-йоркские универмаги Bloomingdale, Macy и Harrods.

Успех ошеломил Стефанию, которая с трудом верила — впрочем, не только она, — что в первый же год им удалось достичь такого объема продаж.

— Хочется думать, что успехом мы в первую очередь обязаны хорошему качеству наших купальников, а не моему имени. Разумеется, мы устроили показ в Монако, и это существенно способствовало продажам. Почему бы нет? Но в конце концов, главное — угодить вкусам покупателей. Если купальники в магазинах не продаются, значит, дело в их качестве, а не в имени кутюрье. Увидев плохие купальники, покупатель сказал бы: «Спасибо, но я подожду до следующего года». Но этого не случилось. Наоборот, мы стали получать новые заказы со всего мира.

Увы, деловое партнерство оказалось недолгим.

Девушки не сошлись характерами, и через два года подруга Стефании ушла.

— Мне казалось, что меня предали. Было обидно, когда она ушла, ведь я считала ее верной подругой. Дружба для меня многое значит, настоящего друга найти нелегко. Но, наверное, так бывает у всех. В Париже у меня есть настоящий верный друг, мы с ним знакомы 12 лет. Он из тех людей, кому можно позвонить в любое время дня и ночи. Скажи я ему, что мне нужна его помощь, и он тотчас ко мне приедет. Думаю, что измену в дружбе пережить тяжелее, чем в бизнесе и даже в любви.

Возможно, Стефания продолжила бы заниматься купальниками одна, но вскоре они отошли для нее на второй план, уступив место музыке и шоу-бизнесу. Ей предложили выпустить пластинку. Ее песня «Неотразимый» (Irresistible) моментально заняла первые строчки во французских музыкальных хит-парадах. Хотя голосок у нее слабоват и не идет ни в какое сравнение с голосами, скажем, Барбары Стрейзанд или Селин Дион, за три месяца после выхода первый диск Стефании разошелся в Европе в количестве 1 300 000 экземпляров. Всего было продано 5 000 000 экземпляров. Музыкальные критики поспешили заявить, что дело не в песне, а в личности и особом статусе исполнительницы, и коммерческий успех был предсказуем.

— Я даже не ожидала, что так получится, — призналась Стефания. — Никогда не думала, что пластинка будет так хорошо продаваться. Но, получив возможность петь, я поняла, что мне всегда этого хотелось. Петь и выступать на сцене.

Сделать ставку на французскую поп-музыку, чтобы добиться успеха на французской сцене, — в этом была своя логика. Но только не для Стефании. Да, ее запись попала на первое место хит-парадов, однако, если она хочет добиться настоящей славы, заработанной собственным талантом и трудом, а не с помощью титула и имени родителей, ей придется уехать из Франции.

К такому решению Стефанию подтолкнул ужасный случай, когда ее едва не похитили. В ноябре 1984 года некая парочка попыталась силой забраться в ее машину и увезти ее с собой.

— Очень странная история. Через дорогу от нашего дома расположен полицейский участок. Я въезжала в гараж дома, когда какой-то парень приставил к моей голове пистолет. Я застыла на месте. Тело одеревенело, но голова работала четко. Я попыталась пригнуться, понимая, что лучше получить пулю в руку или ногу, чем в голову. При этом я попыталась оттолкнуть от себя налетчика. Неожиданно с другой стороны машины появилась сообщница этого типа, — рассказывает дальше Стефания. — «Пристрели ее!» — крикнула она. Неожиданно мне пришла в голову неплохая мысль. «Слушай, — обратилась я к парню. — Мой отец сейчас спустится сюда. Если хочешь поговорить с ним, давай все вместе поднимемся в нашу квартиру. Это будет самое правильное. Давайте поднимемся наверх и поговорим. За мертвое тело вам никто не заплатит». Тогда налетчик испугался и убежал. Меня же охватил настоящий страх. Я еле доковыляла до консьержки, сидевшей в нашем подъезде. Так скверно, как тогда, мне еще ни разу не было.

Затем ей пришлось столкнуться с завистью — неизбежной спутницей любого успеха.

— Меня это просто сводило с ума. Все постоянно допытывались у меня, зачем я работаю. Мне говорили, что я отнимаю хлеб у тех, кто заслуживает успеха больше, чем я. Было неприятно это слышать. В газетах обо мне писали всякие гадости. Скажем, что мою пластинку покупают только потому, что я принцесса. На что я отвечала: «Продать пять миллионов пластинок только благодаря моему имени? Не смешите меня. Сто тысяч пластинок — это еще куда ни шло, но пять миллионов! Просто людям нравится моя песня!»

Как она ни старалась, трудно было примириться с тем, как к ней относились критики.

— Все из-за зависти. Если ты в строчке стоишь второй, тебя все любят. Но стоит тебе занять первую строчку, как тебя стремятся уничтожить. Когда моя песня заняла первое место в хит-парадах Франции, певица, чье имя в том же хит-параде стояло на втором месте, подставила мне подножку, когда я спускалась со сцены, и я сломала лодыжку. Представляете? Мне бы такое в голову не пришло — сделать кому-то подобную подлость!

В Америке так не бывает. Когда я в Лос-Анджелесе искала вокалисток для хора, чтобы записать альбом, Джордж Майкл дал мне своих певиц. Он искренне хотел помочь мне. Я поняла, что хватит с меня Европы, и перебралась в Штаты.

По словам Стефании, существовала и другая причина, побудившая ее уехать из Франции. Роковая автокатастрофа.

— Мне было очень тяжело: все твердили, что я была за рулем и мать погибла по моей вине. С таким грузом трудно жить, когда тебе семнадцать лет. Маму всегда окружала некая аура, и порой казалось, что она не обычный человек, а видение из волшебного сна. Людям было трудно признать, что она, как все, может попасть в автокатастрофу.

Все считали, что во всем виновата я, потому что мать была слишком совершенна, чтобы совершить ошибку. Постепенно ты тоже начинаешь чувствовать себя виноватой. Все смотрят на тебя, и ты знаешь, что они о тебе думают: почему ты жива, а Грейс больше нет? Никто никогда мне прямо так не сказал, но я знала: все думают именно так. Мне было очень плохо без матери, когда ее не стало. И отец был убит. Я чувствовала себя ужасно одинокой. Я уехала, чтобы в другой стране начать все заново.

В октябре 1986 года Стефания перебралась в Калифорнию, чтобы воплотить здесь свои честолюбивые замыслы. Она наняла агента и стала ждать предложений от продюсеров. Доходило до 30 звонков в неделю, но все до единого предложения она отклонила. Они не устраивали ее по всем параметрам. Одновременно она начала по два часа в день заниматься вокалом и три раза в день занималась актерским мастерством под руководством Нины Фош. В Европе Стефания была в числе самых узнаваемых женщин, в Лос-Анджелесе до нее никому не было дела.

Что, собственно, вполне ее устраивало.

— В Париже меня все узнавали. Однажды в булочной ко мне подошла какая-то женщина и сказала: «Знаете, вы удивительно похожи на принцессу Стефанию». На что я ответила: «Не говорите мне о ней. Я каждый день слышу, что я на нее похожа. Что мне теперь делать? Подстричь волосы? Я больше не могу о ней слышать». Бедняжка извинилась и сказала, что, наверное, такое сходство просто ужасно.

По ее словам, в Штатах лишь французские туристы изредка спрашивали, не принцесса ли она. Разумеется, вопрос звучал на французском языке.

— Я поняла, что если посмотреть на них и спросить по-английски: «Что? Что вы сказали? Что это за язык?» — то любознательные сыны Франции промямлят в ответ: «Нет, это не она» — и отойдут прочь. Забавно, но для американцев я была не принцесса Стефания, а дочь Грейс Келли. Когда меня узнавали, то именно об этом и спрашивали — не ее ли я дочь. Но больше всего в Лос-Анджелесе мне нравится, что люди здесь спокойно относятся к таким вещам. Тут я лишь одно из многих узнаваемых лиц. В этом городе заурядная звезда из телесериала куда популярнее меня.

К сожалению, в Калифорнии у Стефании завязалось несколько романов, слухи о которых просочились в газеты. Время от времени появлялись сообщения о ее отношениях с актером Робом Лоу. Поговаривали даже о скором браке: дескать, они в знак помолвки обменялись кольцами. Газета New York Daily News теперь печатала заметки о Стефании и Робе так же регулярно, как о боксерских поединках, освещая очередной «раунд», о котором репортерам удавалось что-то выведать. Дата свадьбы то назначалась, то переносилась на неопределенный срок, Стефания то встречалась с Лоу, то расставалась, причем окончательно.

Спустя какое-то время рядом с именем Стефании стало фигурировать имя бывшего официанта из Марселя, дважды женатого и даже имевшего криминальное прошлое. Он якобы был осужден в США за преступление сексуального характера. Их роман продлился почти два года.

— Отец был от него не в восторге, — призналась Стефания и, помолчав, продолжила: — Он вообще мало кому нравился. И я прекрасно понимаю почему. Но я смотрю на это так. Я делала то, что хотела. В конце концов я поняла, что мне это не нужно, и решила порвать с ним. Жизнь продолжается. Я ни о чем не жалею. Вероятно, отец понимал, что я испытываю, иначе он бы не допустил, чтобы это продлилось так долго. Он первым же самолетом отправил бы меня домой. Он знал, что рано или поздно я сама во всем разберусь, пойму, что хорошо, а что плохо.

Отец доказал, что верит в нее, дал ей извлечь из этой истории урок.

— Отец прекрасно меня знает. Иногда он говорит, что из нас троих я больше всех похожа на него. Наверное, так оно и есть. У нас много общего, только я, когда сержусь, более сдержанна. Когда я вижу, что он сердится, меня охватывает дрожь. Но он отходчивый. Он не может долго злиться. Он бывает страшен во гневе; тогда к нему лучше не подходить. Голос резко меняется. Но вскоре он успокаивается и становится ласковым, как домашний кот. Но когда папа начинает ворчать, лучше ему не попадаться на глаза. Он будет упрямо настаивать на своем. И я говорю себе: «Нет-нет, только не это. Лучше его больше не раздражать».

Этот роман внес напряжение в их отношения.

И все-таки дверь до конца не захлопывалась. По словам Стефании, они с отцом делали все возможное, чтобы она оставалась приоткрытой.

— Иногда в юности я забывала, что дверь наших отношений открыта и родители просто переживают за меня. Так бывает у всех детей и родителей. Иногда я думала, что это они, образно говоря, закрывают дверь, когда я пыталась ее открыть, но теперь понимаю, что родители всегда были готовы к миру и согласию. Понимаю, как мне повезло с ними.

Поскольку отец всегда был готов к компромиссам, их отношения вышли на другой уровень. Они начали общаться по-новому. Ренье перестал считать ее ребенком. Он по-прежнему пытался защитить ее, но уже как взрослого человека. Стефания, как ей казалось, доказала ему, что способна жить самостоятельно, что отвечает за себя, и их отношения основаны на добрых советах и взаимной поддержке.

В Калифорнии Стефания сделала для себя важное открытие.

— Отец не читает мне нотаций. Я спрашиваю у него совета, и он дает мне его, не настаивая на том, чтобы я непременно ему следовала. Обычно он говорит: «Я так думаю, а как поступить, решай сама». Сейчас мы с отцом духовно близки как никогда.

24
Ренье о почтовых марках, русских, тюрьме, изгнании и деньгах в его кармане

С почтовой маркой можно сделать две вещи. Можно ее наклеить на письмо, а письмо кому-то послать либо положить в альбом вместе с другими марками и время от времени рассматривать.

Но любая марка, которую вы купили и положили в альбом, — это услуга, за которую вы заплатили, но не воспользовались. Именно по этой причине почтовые отделения во всем мире, включая Монако, желают, чтобы вы собирали марки.

Почтовые марки Монако появились на свет благодаря князю Шарлю III, который поместил на них свой портрет. Было это в 1885 году. Сегодня марки не только летопись истории Монако, но и своего рода «памятники» поездам, самолетам, рыбам, флоре и фауне, гоночным автомобилям и судам, местным церквам и святым, произведениям искусства, радио, телевидению и цирку. Короче, всему, что может представлять интерес для филателии.

Ренье очень интересовался марками и одобрял каждый новый выпуск, не потому что сам их собирал (хотя в княжеском дворце выставлены все серии местных марок), а потому что для «корпорации Гримальди» это был прекрасный бизнес.

— Мы прежде всего работаем для филателистов, — пояснял он. — Хотя большинство современных стран печатают марки офсетным способом, мы свои гравируем. Тем самым мы повышаем их ценность, в том числе в глазах коллекционеров. С другой стороны, это очень сложный бизнес. Если напечатать слишком много марок, никто не захочет их покупать, и они утратят часть своей рыночной стоимости. Если тираж будет слишком маленьким, то вы ничего не заработаете, потому что проданное количество не покроет затрат.

Лицо Грейс появилось на монакских марках сразу после замужества, и филателисты с удовольствием покупали их. Марки с портретом княгини Грейс приносили хорошую прибыль.

В 1993 году Американская почтовая служба также решила увековечить память о Грейс на своей марке. Но поскольку американское законодательство запрещает помещать на знаках почтовой оплаты портреты глав иностранных государств, в качестве образа была выбрана ее героиня из фильма «Деревенская девушка», который в 1954 году принес ей «Оскар».

Ренье согласился выпустить марку с тем же образом.

Так 24 марта 1993 года одновременно вышли две марки. Одна в Монако, достоинством в 5 франков, — «Княгиня Грейс», другая в США, достоинством в 29 центов, — «Грейс Келли».

Выпустив эту марку, Монако впервые официально признало карьеру Грейс в кино, а США впервые посвятили марку киноактрисе.

— Вам известно, — спросил Ренье, — что в годы холодной войны в Монако регулярно бывали русские? Да-да. Советские гидрографические суда заходили сюда, потому что здесь находится Международное гидрографическое бюро. Это тем более примечательно, что они пускали на свои суда школьников, туристов и вообще всех, кому было интересно.

Останавливались у нас и русские рыболовные суда. Вот они никого не пускали к себе на борт. Я часто спрашивал себя: какую рыбу они там ловят? Все они были сплошь утыканы антеннами. А еще меня забавляло, что, когда они останавливались у нас, русским морякам было разрешено спускаться на берег и даже выходить в город. И они бродили по нашему «капиталистическому аду». Мне почему-то кажется, что большинству он нравился.

В. А что могло не понравиться?

О. Есть вещи, которые лично мне не нравятся.

В. Например?

О. Например, светские сплетни. Я уже говорил вам, что Монако — рассадник сплетен. Лично мне они неинтересны. Если кто-то с кем-то спит и им это нравится, кому какое дело?

В. А азартные игры?

О. Мне они тоже неинтересны. Во всяком случае, ни один представитель правящего дома не имеет права переступать порог казино. Как и никто из наших подданных. Князь Шарль это хитро придумал. Он не хотел, чтобы монегаски проигрывали деньги и превращались в обузу для государства.

В. Лошадиные скачки?

О. Вот это развлечение я люблю. Люди приходят, чтобы проверить, правда ли у лошади голубые глаза, какого цвета костюм у жокея. Они ставят на лошадок. Мой тесть Джек Келли каждый год приглашал своих знакомых и партнеров по бизнесу на скачки в Кентукки. Я трижды бывал там. Джек арендовал целый поезд, чтобы довезти нас из Филадельфии в Кентукки. Мы приезжали в пятницу и оставались в поезде до субботы. Виски лилось рекой. Кутить так кутить. Хорошее было время.

В. Вы разбираетесь в лошадях?

О. Я могу отличить голову от хвоста, не больше. Но однажды в пятницу, кажется, это был последний забег, мне приглянулась лошадка по кличке Каин, и я решил на нее поставить. Джек Келли и кто-то из его знакомых пытались отговорить меня от этой авантюры. По их мнению, шансы у этого несчастного Каина были невелики. Я подумал, должен же хоть кто-то на эту лошадку поставить, и уговорил их разделить риск. Мы скинулись по 5 долларов и поставили на этого Каина. И представляете, он пришел первым. Мои друзья были готовы носить меня на руках.

В. Вы до сих пор посещаете скачки?

О. Иногда, когда бываю в Париже. Там все разворачивается на ваших глазах. Но я бы никогда не усидел за столом, глядя, как шарик скачет по крутящемуся колесу. Впрочем, блек-джек не так уж и плох. Когда-то я даже играл в джин-рамми, но, если карточная игра затягивается, мне становится скучно. Покер — слишком медленная игра. Что касается настольных игр, вроде монополии, то я никогда не получал от них удовольствия. Такое впечатление, что они тянутся бесконечно.

В. А другие игры, например бридж?

О. Мой дед никогда не играл в карты, а вот моя мать бридж просто обожала. Но я вечно слышал, как за игрой вспыхивали споры. «Почему ты не предложил пику?» «Почему ты пошел с червей?» И так целыми днями. Люди начинали третировать друг друга. Я решил держаться от карт как можно дальше.

Несмотря на всю разницу между большими и маленькими странами и их весом на международной арене, у Монако есть свои преимущества.

— Начать с того, — отмечал Ренье, — что мы не собираемся ничего отнимать у наших соседей. Наши скромные размеры делают нас уязвимыми. А уязвимость делает из нас борцов за мир. Наше выживание целиком от него зависит. Трудность в том, что голоса маленьких стран, как правило, едва слышны.

Именно при Ренье Монако получило полноценный статус в ООН. Кроме того, к нему прислушиваются, когда речь идет о загрязнении океанов.

Его возмущает, что «моря превратились в свалки мусора, что в них сбрасывают канализационные стоки, причем большинство людей готовы с этим мириться. Наша жизнь зависит от круговорота воды в природе, так что опасность грозит самой жизни. И не надо говорить, что загрязнение неизбежно. Оно — следствие деятельности людей. И его можно предотвратить. Нужны лишь воля и средства».

И это самое сложное.

— Несложно найти ученых и подвигнуть их к действию, потому что они все понимают. Но как сдвинуть с места бюрократов? Они не желают сдвинуться с места, ибо это противоречит их природе. Они сразу начинают всех в чем-то подозревать. Наша самая большая проблема — французы. Вместо того чтобы беспокоиться о загрязнении океана, они сразу интересуются тем, кто в этом деле будет командовать парадом.

По словам Ренье, так и поступают правительства крупных стран.

— Они увязли в бюрократической трясине и не могут сдвинуться с места. Наше преимущество в том, что, в отличие от них, мы умеем действовать быстро. Мы не плодим горы бумаг.

Монако — одна из немногих стран в мире, где нет тюрьмы. Правда, во внешней стене Ле-Роше, обращенной к морю, устроены 37 камер, где держат людей, находящихся под следствием.

Однако все эти слухи про «темницу с видом на море» не совсем верны. Из камеры видно только небо. По словам Ренье, следственный изолятор Монако отличается от других исправительных учреждений тем, что еду обитателям камер готовит жена надзирателя. Смею предположить, что местные заключенные самые сытые в мире.

Законность и правопорядок в княжестве поддерживаются именем князя. Он наделен правом помилования, а также может смягчать наказание. Но поскольку Национальный совет давно отменил смертную казнь, князь не может ее потребовать.

Даже если бы и мог, здесь Ренье морщится, вряд ли он когда-нибудь воспользовался этой прерогативой.

— Слишком неприятное дело.

Тем не менее при необходимости он может выдворить персону нон грата за пределы княжества и по договору с Францией за пределы трех французских департаментов: Приморские Альпы, Вар и Нижние Альпы.

Правда, такое случается крайне редко, скажем с мошенниками, осужденными за жульничество в казино.

По словам Ренье, «Франция, как и мы, заинтересована в том, чтобы здесь, на юге, было как можно меньше сомнительных личностей. Исключение сделано лишь для монегасков. Мы не можем лишить их права жить в Монако. Потому что в таком случае куда им деваться?»

Другое преимущество карликового государства состоит в том, что «здесь прямой контакт с народом. Например, если я как глава исполнительной власти потребую чего-то невозможного, Национальный совет не позволит мне это сделать. Но если я считаю, что для страны что-то важно, я могу включить этот пункт в число приоритетов, даже если правительство со мной несогласно. Такое возможно только в маленькой стране».

Его любимый пример — новое удостоверение личности. Когда Ренье впервые предложил его, то наткнулся на стену непонимания со стороны Национального совета. Там просто не видели смысла менять старые, неудобные, сложенные втрое картонные удостоверения на новые, пластиковые, размером с банковскую карточку.

— Вы только взгляните, — с этими словами Ренье вытащил из кармана небольшое портмоне и извлек из него удостоверение личности гражданина Монако. Карточку украшало его фото и регистрационный номер — 0001. — Красиво, не правда ли? Оно почти не занимает места. Даже не верится, что наши бюрократы пытались со мной препираться. «Нет, — говорили они, — эта идея не пройдет».

Ренье, торжествуя, помахал удостоверением личности.

— Теперь они оспаривают другу у друга лавры.

В эту минуту мне в голову пришел довольно странный вопрос:

— А что еще у вас в карманах?

Такой вопрос князю еще никто не задавал. Пожав плечами, Ренье порылся в карманах и извлек оттуда сигареты, зажигалку, ключи от кабинета и от письменного стола. Затем вынул из портмоне водительские права и стодолларовую купюру: «Храню ее на счастье».

В. Никаких ключей от дома?

О. Нет.

В. Никаких других денег?

О. Деньги есть. Но сумму я вам не назову.

В. Ну хоть примерно?

О. Ну, если у меня по дороге на работу кончится бензин, мне хватит, чтобы заправиться.

В. Вы работаете каждый день?

О. Работы всегда хватает. Даже если я не в Монако, я все равно вынужден брать с собой документы. У меня бывают назначены встречи.

В. Вы не думали о том, чтобы уйти на покой?

О. Разумеется, думал.

В. Правда?

О. Конечно, рано или поздно я сложу с себя обязанности, но, когда это произойдет, я вам сказать не могу, потому что не знаю. Наверное, когда мы оба — и я, и Альбер — поймем, что настал нужный момент. Когда он почувствует уверенность в своих силах и еще когда он женится.

В. Вы представляете себя в роли фермера?

О. Нет. Я ничего не смыслю в фермерстве.

В. А что здесь у вас растет?

О. Здесь у нас в основном камни и трудно что-то вырастить. Когда-то выращивали сахарную свеклу, но потом все поменялось, и теперь все выращивают кукурузу и немного пшеницы. Я не слишком интересуюсь сельским хозяйством.

В. Чем же именно вы бы занялись?

О. У меня немало интересов, так что я нашел бы себе занятие по душе. Когда-то я играл в теннис и ездил верхом, но с возрастом пристрастился к гольфу. Я до сих пор катаюсь на лыжах, а иногда ныряю с аквалангом. Когда у меня есть время, могу посидеть на берегу с удочкой. Это успокаивает нервы, хотя я не заядлый рыбак. Знаю только, что в шторм рыба клюет лучше.

В. У вас случались какие-нибудь интересные истории на рыбалке? Скажем, большая рыба сорвалась с крючка?

О. У меня они почти все срываются с крючка.

В. А что-то еще кроме рыбалки и гольфа?

О. Будь у меня время, я бы нашел чем заняться. Я бы путешествовал, посмотрел на людей, причем не только на тех, кого должен видеть. Мне нравится работать в мастерской и благоустраивать мои владения. Я бы проводил больше времени в Рок-Ажель и в Марше или даже на борту яхты. С удовольствием почитал бы дневники прадеда, рукописные отчеты о его экспедициях.

В. Отлично. Но неужели это все?

О. Может, и не все.

В. Что же еще?

О. Можно немного развлечься. Отыграться на обществе или наговорить дерзостей окружающим. — Ренье расплылся в хитрой улыбке и несколько раз кивнул. — Просто делать то, о чем сейчас я не могу даже мечтать.

25
Каролина — жизнь продолжается

Смерть Стефано повергла в смятение всю семью. Каролина с детьми удалилась на ферму в деревню Люберон рядом с Сан-Реми, примерно в трех часах езды от Монако, чтобы уединиться и предаться скорби.

Дети пошли учиться в местную школу, и она с огромным мужеством помогала им пережить утрату. В свою очередь, они, сами о том не догадываясь, помогали ей выдержать это испытание. Благодаря им, по признанию Каролины, она заставляла себя каждое утро встать с постели.

Каролина переживала смерть мужа с тем же сдержанным достоинством, как когда-то гибель матери. И все же страдания отразились на всем ее облике. Она сильно похудела, коротко остригла волосы и одевалась предельно скромно. В первый год после смерти Стефано она бывала лишь на могиле мужа.

Ренье старался оградить дочь от назойливой прессы и освободил ее от официальных обязанностей, сказав, что она может приступить к ним снова, когда найдет в себе силы. На официальных мероприятиях Каролину заменяли Альбер и Стефания. И не потому, что их просил Ренье, а потому, что они хорошо понимали, какую боль испытывает старшая сестра.

Вот что рассказала о том времени Надя Лакост:

— Дворцовый календарь и календарь сердца — разные вещи.

Каролине понадобился год, чтобы постепенно вернуться к прежней жизни. Долгое время она не могла улыбаться. Прежде она всегда была жизнерадостной, теперь жизнерадостность возвращалась к ней медленно. Не способствовали этому и лживые измышления бульварной прессы о ее стесненном финансовом положении.

Переехав в Люберон, она полагала, что здесь будет легче уберечь детей от стресса. В Любероне у них были все преимущества сельской жизни: скажем, животные на скотном дворе, которых не было во дворце. Кроме того, Каролина надеялась, что здесь дети будут лучше защищены от внимания прессы. По ее мнению, она сама, ее брат и сестра в детстве слишком часто фигурировали на страницах газет и журналов, в результате чего журналисты вообразили, что дети Грейс и Ренье — чуть ли не их собственность и средства массовой информации имеют право преследовать их всю жизнь.

Именно этого Каролина надеялась избежать в отношении своих детей. Тем более, говорила она, времена изменились и в наши дни внимание прессы может иметь далеко идущие последствия.

Оградить детей — таков был ее первый долг. Увы, журналисты смотрели на дело иначе. Папарацци ходили по пятам за принцессой, осаждали ее дом, преследовали детей по дороге в школу. Через некоторое время местные жители усвоили, что дорогу к дому Каролины туристам лучше не показывать. Лишь когда они стали выражать недовольство любопытными репортерами, жизнь Каролины и ее детей вошла в нормальное русло.

Первые годы после гибели Стефано Каролина поддерживала отношения с его родственниками, понимая, что они тоже понесли тяжелую утрату. Ей хотелось, чтобы дети сохранили добрые отношения с бабушкой и дедушкой, двоюродными братьями и другими родственниками с отцовской стороны.

Где-то около 1990 года газеты заговорили о ее романе с молодым французским актером Венсаном Линдоном.

Какое-то время Каролине и Венсану было просто очень хорошо вместе, несмотря на обилие «друзей», готовых рассказать всему миру о том, как развиваются их отношения.

Выяснив, что по отцовской линии Линдон связан с владельцами компании Citroen, а кто-то из предков матери был министром во времена Третьей республики, журналисты бесцеремонно объявили, что Каролина и Линдон связали себя узами брака.

Всякий раз дворец был вынужден опровергать слухи.

В конце концов Ренье счел своим долгом вмешаться. Он пообещал журналистам, что, если Каролина снова выйдет замуж, правительство Монако немедленно сообщит им об этом.

Увы, до замужества дело не дошло.

Со свойственным всем детям Грейс ирландским мужеством Каролина продолжала жить собственной жизнью.

Еще в детстве она полюбила играть на пианино и читать, причем круг ее интересов поражал широтой: классика, оперная критика XIX века и современная литература. Когда ее первый брак потерпел фиаско, она даже подумывала о том, чтобы стать писательницей.

В 1981 году к ней обратилась парижская редакция газеты International Herald Tribune с предложением написать статью о ее жизни в Монако. Так состоялся ее дебют в литературе. Статья называлась «Настоятельная потребность в лазури».

«Многие идеализируют свое детство, — писала она. — Особенно те, кто выросли в небольших городах с живописными окрестностями. Погода здесь прекрасная круглый год. Почти все свободное время вы проводите на свежем воздухе. А между тем в детстве мы почти не замечали ослепительной красоты этого места. Нам и в голову не приходило, что оно считается совершенно уникальным».

Каролина писала, что, лишь став старше и поездив по миру, она поняла, как любит Средиземноморье с его безоблачным небом.

Она хорошо знала, как местные жители относятся к полчищам туристов.

«Правила просты, — писала она. — Если вы принадлежите к мировой элите, то вы не просто едете куда-то, вы едете показать себя. Ваши разговоры вертятся вокруг частной жизни других людей. Вы ужинаете на террасе H?tel de Paris. Перед вами тарелка с икрой. Мимо вас бесконечной чередой едут автобусы. Пассажиры таращатся на вас из окошек, показывают пальцами на женщин, шампанское, на вас».

То есть с одной стороны — толпы, высыпающие на тротуар из душных, пропахших потом автобусов. С другой стороны — те, кто стремятся быть красивыми и невозмутимыми, кого распирает от гордости при мысли о том, что они умеют пустить пыль в глаза. Где и как монегаски вписываются в этот пазл?

Скажу честно, наверное, мы в него не вписываемся. Мы научились ублажать туристов, хотя и не без жалоб и стонов. Мы научились не обращать внимания на безликие толпы и наглую элиту. В течение столетий, задолго до того, как люди начали путешествовать ради удовольствия, мы изо всех сил стремились сохранить нашу самобытность и отчаянно ее отстаивали.

К сожалению, газета напечатала лишь отрывки, приложив к публикации невыразительную фотографию автора в возрасте 9 лет. Каролина, вложившая в статью душу, была сильно разочарована. Ее мать тоже. Грейс прочла написанный дочерью очерк и считала, что Каролина может стать неплохим журналистом.

Несмотря на то что газета так бесцеремонно обошлась с ее материалом, Каролина стала писать для французских журналов. Среди ее журналистских удач весьма дельное интервью со знаменитым итальянским баритоном Руджеро Раймонди.

Хотя на первом месте для нее по-прежнему были дети, она время от времени бралась за перо и вместе с парижскими друзьями издавала сатирический альманах.

В Монако ей приходилось исполнять официальные обязанности, а после смерти Грейс на нее была возложена роль первой леди. Каролина приняла руководство монакским отделением Фонда княгини Грейс и балетной школой, которую ее мать основала для юных дарований. Кроме того, она стала президентом Монакского фестиваля искусств.

— Когда президентом была мама, — вспоминала она, — фестиваль мог растянуться на целый год. Под него подверстывали самые разные представления. Она хотела, чтобы он продолжался 2–3 недели, но не успела этого сделать. Я первым делом поставила четкие временные рамки: теперь фестиваль длится 3 недели.

Придав фестивалю новую форму, Каролина также помогла возродить старинные оперы. Правда, они были рассчитаны на ценителей. В Монако проводился фестиваль барочной музыки, фестиваль музыкальных фильмов, выставки скульптуры и живописи, а также экспериментальные театральные постановки. В соответствии с традиционным интересом к балету, Каролина завершила начатую матерью работу по созданию профессиональной балетной труппы оперного театра Монте-Карло.

Это потребовало немалых усилий.

«Набрать труппу, организовать продажу билетов, составить репертуар и расписание турне, пригласить хороших балетмейстеров. Мы пытались поддерживать равновесие между русскими балетами Дягилева и классикой, такой как «Лебединое озеро» и «Щелкунчик». Кроме того, мы поставили несколько современных, экспериментальных спектаклей».

В это время Каролина организовала службу психологической поддержки молодым людям, попавшим в беду, употреблявшим наркотики, конфликтующим с полицией, родителями, или просто безработным, которые нуждались в том, чтобы их выслушали по телефону и дали совет.

Отлично сознавая, что пустоту, возникшую после смерти матери, может заполнить только общественная деятельность, Каролина отдавала ей лишь часть себя и своего времени. Дети всегда были для нее приоритетом, и Ренье это ценил. Он понимал, что Каролина хочет жить в гармонии с природой, подальше от фотообъективов и пристального внимания прессы, донимавшей ее в Монако. Он, как никто другой, понимал, что детей она хотела воспитать так, как ее родители не смогли воспитать своих.

— Иногда, — говорила она, — у меня столько дел, что голова идет кругом. Нет времени, чтобы сесть и спокойно подумать. Самое трудное — отвечать на письма людей, которые просят помощи, чья жизнь пошла под откос. Иногда просто не знаешь, как им помочь. А ведь мы получаем такие письма ежедневно. Временами у меня возникает ощущение, что я просто социальный работник, который пытается помочь людям.

Но пресса, как всегда, искажала реальность. Она изображала Каролину интриганкой, которая вынашивала планы дворцового переворота. Ей не раз задавали вопрос: а как же все эти истории о том, что вы мечтаете занять трон?

Тут глаза ее загорались.

— Вы имеете в виду россказни о том, как я плету интригу за интригой в темных коридорах дворца? Ришелье и Мазарини — просто невинные младенцы рядом со мной, не так ли? Так вот, хочу вам сказать, что я жду не дождусь дня, когда Альбер наконец женится. Тогда я смогу передать часть моих обязанностей его жене и полностью посвятить себя семье. Разумеется, я постоянно слышу от него, что он еще не встретил свою половину. А пока у меня часто нет времени на себя и детей, хотя в трудные минуты я мечтаю лишь об одном: сесть и почитать книгу Джоан Коллинз.

Еще в юности Каролину познакомили с одним из самых завидных женихов Европы. Каролина и Грейс гостили в Германии, и знакомство происходило под зорким материнским оком.

Каролина считала, что дальше чая и вежливой беседы дело не пойдет. А вечная сваха Грейс надеялась, что в будущем из этого может что-то получиться.

Знакомство состоялось в крайне неудобной машине. Юный немец только что приобрел модный спортивный автомобиль и хотел похвастаться им перед гостьей. Он пригласил Каролину покататься.

Отказать ему у нее не хватило смелости, хотя, увидев машину, она пожалела, что не сказала «нет». Машина была миниатюрная, и, чтобы влезть в нее, ей пришлось согнуться в три погибели, и она с трудом выбралась наружу.

Вернувшись домой, Каролина не могла говорить об этом эпизоде без смеха и, хохоча, демонстрировала, как была вынуждена сложиться пополам, чтобы втиснуться в крошечный автомобиль.

Что касается молодого немца, то ей с ним было очень скучно. 20 лет спустя ее мнение о нем изменится в лучшую сторону.

Ее роман с Венсаном Линдоном близился к завершению. Вскоре Каролина и уже далеко не юный немец вновь узнали друг друга. Произошло это на лыжном курорте в Швейцарии. Принц Эрнст Август Ганноверский давно был женат на богатой швейцарской наследнице Шанталь Хухуни и имел двух сыновей.

Каролина и Эрнст начали тайком встречаться. В ту осень 1996 года у нее начали выпадать волосы.

Одна из красивейших женщин Европы, Каролина держалась мужественно и не стала прятаться. Бросая вызов прессе, она меняла тюрбаны, шарфы и шляпы и даже несколько раз сфотографировалась с непокрытой бритой головой. Мол, вот она я, смотрите.

Когда в газетах написали о том, что у нее alopecia areata — нервное заболевание, которое приводит к временному выпадению волос, она никак не прокомментировала это заявление.

Тогда журналисты решили, что у Каролины рак и волосы выпали после химиотерапии.

Альбер заявил в интервью, что у нее кожное заболевание. Однако она сама в очередной раз отказалась говорить на эту тему, считая, что это ее личное дело и никого, кроме нее, не касается.

Она продолжала растить детей и встречаться с человеком, который снова вошел в ее жизнь.

На два года ее старше, высокий (рядом с ним она могла носить каблуки), добродушный и покладистый, принц Эрнст был старшим из шести отпрысков принца Эрнста Августа IV Ганноверского и принцессы Ортруды Шлезвиг-Гольштейн-Глюкбургской. Его юность прошла между замком в Мариенбурге и фамильным поместьем в окрестностях Ганновера.

В 15 лет его выгнали из школы, по слухам, за курение и неподобающе длинные волосы. Эрнст стал работать на ферме, а позднее продолжил образование сначала в университете Гвельфа в Канаде, затем в Королевском сельскохозяйственном колледже в Лондоне. Богатый бизнесмен и землевладелец, имевший земли в Германии, Австрии, Лондоне и Кении, он — глава Ганноверского дома, самой старой королевской семьи в Германии. Кроме того, он связан узами родства с английским королевским домом как праправнук Эрнста Августа, дяди королевы Виктории, короля Ганноверского и герцога Камберлендского.

Поскольку Виктория не имела права занять германский трон, престол перешел к ее кузену, а потом к юному Эрнсту Августу. Таким образом, он родственник королевы Елизаветы II. Поэтому у него есть не только немецкий паспорт, но и британский.

Зимой 1996/97 года Каролина и Эрнст вместе отдыхали в Таиланде. Когда они вернулись в Люберон, супруга Эрнста Шанталь, с которой он прожил 16 лет, подала на развод. В сентябре 1997 года развод был оформлен. Вместе со свидетельством о разводе Шанталь получила 10 000 000 долларов. Опеку над сыновьями, которым в ту пору было 14 и 12 лет, получили оба бывших супруга.

Как писали о нем газеты, «очкастый кавалер Каролины с его милым, по-детски румяным лицом и непослушным чубом, вечно падающим ему на лоб», никогда не был в центре внимания немецкой прессы. То же относится и к Лондону, где они с Шанталь растили сыновей.

Но если существует «проклятие Гримальди», то оно снова сбылось: пара оказалась под перекрестным огнем газетчиков. Вскоре Эрнст на опыте узнал, что такое назойливое внимание папарацци и нелепые заголовки в газетах.

Ему не раз случалось выходить из себя, когда им с Каролиной совали в лицо фотоаппараты, а однажды даже пришлось пустить в ход зонтик, обороняясь от немецкого фотографа. Эрнст был вынужден заплатить 50 000 долларов за то, чтобы «жертва рукоприкладства» не подала на него в суд.

Чтобы не привлекать внимания прессы, об их бракосочетании, которое состоялось 23 января, когда Каролине исполнилось 42 года, было объявлено лишь накануне.

В 11.30 утра в Зеркальном зале дворца состоялась скромная гражданская церемония. На ней присутствовали лишь самые близкие друзья и родственники: Ренье, Альбер, тетушка Антуанетта, трое детей Каролины и сыновья Эрнста. Стефании не было.

Как только жених и невеста произнесли слова брачного обета, Каролина стала ее королевским высочеством принцессой Ганноверской, герцогиней Брауншвейгской и Люнебургской.

Неудивительно, что об этом браке говорили уже долгие месяцы. Пресса уверяла, что свадьба будет со дня на день и не только потому, что репортерам удалось сфотографировать Каролину и Эрнста в королевской ложе во время циркового фестиваля, но и потому, что прошел слух, будто Каролина в четвертый раз беременна. Дворец отказался прокомментировать этот слух.

Прежде чем объявить о бракосочетании, Каролина должна была получить согласие Ренье, а Эрнст — королевы Елизаветы, поскольку он приходился ей дальним родственником и потому принадлежал к королевскому дому. Они обратились к ней за официальным разрешением, прекрасно зная, что им не откажут.

26
Альбер — друзья и возлюбленные

С самого детства Альбера, как его отца и сестер, мучил один вопрос: как узнать, кто тебе друг, а кто нет.

— Думаю, четких рецептов здесь нет. Просто надо хорошенько узнать другого человека. Понаблюдать за ним в разных ситуациях. Я хотел сказать, неплохо бы его проверить, но это не совсем то. Мне любопытно смотреть на реакцию человека в той или иной ситуации. Конечно, не всегда нужно определять условия дружбы, потому что дружба — в первую очередь взаимопомощь. Но когда она превращается в улицу с односторонним движением и вас то и дело просят о каких-то одолжениях, вы невольно задаетесь вопросом: а дружба ли это?

С годами проблема становится все труднее.

— Я знаю, что у отца было огромное количество прекрасных друзей, но многих из них уже нет в живых, из-за чего он очень переживал. Ему трудно заводить новых друзей. И хотя у него много знакомых, это совсем не то, что старые проверенные друзья, которым он доверяет.

Альбер отмечал, его отец научился жить и работать в одиночестве и может долгое время обходиться без других людей.

— Я так не могу. Мне нужно, чтобы меня окружали люди.

Другая трудность состоит в том, что он сам все время должен быть на публике.

— Как-то раз мне сказали, что мама была больше занята, чем папа, потому что она часто раздавала призы и участвовала в благотворительных сборищах. Ее видели чаще, чем его, и казалось, она трудится больше, чем он. Но большинство мероприятий, где мы бываем, — это и есть наша работа. Будь у меня выбор, я бы на них не пошел. Но присутствовать на мероприятиях и сидеть за письменным столом далеко не одно и то же. Теперь мне понятно, что многие просто не видят этой разницы, особенно когда речь идет о нас.

После гибели Грейс Альбер переехал в свои апартаменты во дворце.

— Иначе отцу пришлось бы жить там одному.

Впрочем, он не имел ничего против того, чтобы вернуться в комфортные условия. Больше того, Альберу нравилось проводить время с отцом.

— Мы с ним могли разговаривать часами.

Ренье ценил его присутствие. Он хорошо понимал сына даже тогда, когда тот предупреждал его, что не будет ночевать дома.

Альбер сохранил свою холостяцкую квартиру в городе. Когда Ренье был молод, такие квартиры называли «любовными гнездышками». Оба понимали, что Альберу не пристало приводить во дворец молодых женщин, даже в его личные апартаменты.

Как когда-то его отец, достигнув известного возраста, Альбер превратился «в одного из самых завидных женихов» Европы.

Определение его раздражало.

— Странно, но я никогда не воспринимал себя как завидного жениха. Даже сейчас, когда это определение попадается мне на глаза, оно всякий раз меня удивляет. Такое впечатление, что все только и делают, что хотят меня женить. У меня есть целый список матерей, которые пытаются выдать за меня своих дочек. Их фотографии сложены вон в той папке. Просто какой-то бред. Девушки тоже шлют мне свои фото и, не стесняясь, предлагают себя. Но ужасней всего, когда старый друг семьи говорит: «Приходи к нам на обед, хочу тебя познакомить с…» Терпеть этого не могу.

Время от времени имя Альбера мелькало рядом с такими именами, как Кэти Ли Кросби, Брук Шилдс, Дэрил Ханна, Шэрон Стоун, Бригитта Нильсен, Фиона Фуллертон, Ким Алексис, Лиза Мари Пресли, Клаудия Шиффер, Наоми Кэмпбелл, итальянская телеведущая Габирия Брандимарте и актриса Катрин Альрик, которая, узнав о его неверности, по слухам, вернула ему букет и выставила за дверь все его вещи, приложив к ним записку: «Любовь без верности — как цветок без солнца».

Познакомиться с женщиной не составляло для него труда.

— На дискотеках, на вечеринках, на пляже и даже на улице я всегда говорю девушкам: «Привет!» Почему бы нет, если мне это нравится?

Связать себя серьезными отношениями — совсем другое дело.

— Я всегда вынужден спрашивать себя: почему она со мной. Ей нравлюсь я или мой титул? Когда я знакомлюсь с женщиной, она может быть очень милой, но откуда мне знать, что ей на самом деле нужно. Что у нее на уме? Более того, я отлично понимаю, что, когда найду свою избранницу, мне придется выдержать давление прессы и местных жителей. Ее станут рассматривать в буквальном смысле под микроскопом, и ее неизбежно будут сравнивать с моей матерью. Такое испытание не каждому по плечу.

Его выводила из себя навязчивая идея прессы: когда же Альбер наконец женится?

— Это страшно действует на нервы, — признавался он. — И вообще, это крайне неприятно, не знаю, что сказать, чтобы всех успокоить. Когда наконец появится та, с которой мне захочется связать мою жизнь, все об этом сразу узнают. Это лишь вопрос времени. Человек может быть не готов, не уверен или пока не встретил свою половину. Возможно, мое стремление к независимости помешало мне завязать серьезные отношения. Но я не собираюсь жениться лишь для того, чтобы кому-то угодить.

Ренье часто говорил:

— Я бы хотел, чтобы он был независимым и в то же время создал семью. Потому что это важно.

Обычно так говорят все родители о своих неженатых отпрысках.

— Я приму правильное решение, — настаивал Альбер, — когда придет время. Я женюсь, когда найду себе пару.

Кстати, от Альбера не требовалось жениться на католичке, но их дети должны быть воспитаны в католической вере, ибо они будут считаться наследниками. Если своих детей у него не будет, то право престолонаследования перейдет через Каролину к ее старшему сыну Андреа.

Ренье давно махнул рукой на затянувшееся одиночество сына. Лишь время от времени он выказывал нетерпение. Когда репортер журнала Time спросил у него: «Вас не беспокоит, что ваш сын еще не женат?» — Ренье ответил:

— Нет. Просто он очень разборчивый. Кроме того, он сильно переживал разводы сестер. Но я уверен, что рано или поздно у моего сына будет семья. Это важно.

К сожалению, один из самых завидных женихов стал лакомой добычей для женщин, преследующих собственные цели. Так, в 1986 году страстный роман с немецкой манекенщицей кончился судебным разбирательством в связи с установлением отцовства. Суд постановил провести анализы крови, которые опровергли притязания истицы.

Кроме того, как часто бывает с неженатыми мужчинами зрелого возраста, поговаривали, что Альбер гомосексуалист. Об этом ходили упорные слухи, потому что людям хотелось в них верить.

К чести Альбера, он не слишком переживал по этому поводу.

— Подобные утверждения, конечно, малоприятны, и я до известной степени был задет. Но затем я научился относиться к ним философски. Люди, которые мне небезразличны, отлично меня знают. Так что я давно перестал обращать внимание на такие вещи. Когда эти слухи впервые дошли до меня, я изо всех сил пытался их опровергнуть. Поняв, что тем самым лишь привлекаю к ним еще большее внимание, я перестал это делать. Ничего не поделаешь.

Окончив Амхерст с дипломом политолога, Альбер отслужил полгода младшим офицером во французском флоте на авианосце Jeanne d’Arc. Следующие пять месяцев он обучался по программе подготовки управленческих кадров в компании Morgan Guaranty Trust в Нью-Йорке. Затем последовала короткая стажировка в нью-йоркской фирме Wells, Rich and Green Advertising и участие в учебной программе отдела маркетинга в фирме Mo?t & Chandon в Париже.

— Стажировка в Mo?t — идея моего отца. Он хотел, чтобы я узнал, как действует эта французская корпорация. А вот знакомство с банковской системой и рекламным бизнесом — целиком и полностью моя идея. Весной 1986 года я вернулся в Нью-Йорк и поработал помощником юриста в юридической фирме — готовил разные документы.

Альбер не только первый принц, который учился в школе в Монако, но он первый прошел курс подготовки в крупном бизнесе.

— Думаю, банковское дело и маркетинг — мое призвание, хотя сейчас мне трудно представить план или четко сказать, что я стану делать, когда взойду на трон.

Не вдаваясь в подробности, он считает, что в Монако должен развиваться туризм, легкая промышленность, операции с недвижимостью и банковское дело. Впрочем, не меньший интерес вызывали у него и новые области.

— Я бы хотел, чтобы Монако стало крупным европейским финансовым центром, хотя тут мы должны действовать предельно осторожно, особенно при выборе тех, с кем мы хотели бы сотрудничать.

Ни одно из его предложений не противоречит идеям его отца, однако Альбер признает: «Если я буду слишком настаивать на своем, люди подумают, что я хочу его оттеснить».

Ренье предпочитал не называть точных дат, ограничиваясь туманной фразой: «Это произойдет тогда, когда мы будем готовы». Неудивительно, что время от времени возникали слухи о скором восшествии Альбера на престол.

Накануне семисотлетия правления дома Гримальди Ренье заявил в интервью журналу Time:

— Я не собираюсь держаться за власть. Хочу дождаться нужного момента, когда мы с принцем почувствуем, что он готов взвалить на свои плечи эту ношу. А пока он приобретает опыт, учится эффективно управлять страной, что равноценно крупному бизнесу.

Люди из близкого окружения Ренье утверждали, что передача власти состоится в пятидесятую годовщину правления Ренье в 1999 году. Но этого не произошло. С другой стороны, точно такие же предсказания звучали и раньше: Ренье отречется в пользу сына, когда ему самому исполнится семьдесят, затем на семисотлетие династии и, наконец, в 1998 году, когда князь отпразднует семидесятипятилетний юбилей.

Все эти годы, когда ему задавали этот вопрос, Альбер не знал, что сказать.

— Если я скажу, что готов взойти на трон прямо сейчас, подумают: «Ага, Альбер готов прогнать родного отца», что мне бесконечно чуждо. Если отвечу, что пока не знаю, обо мне скажут, что Альбер безвольный, застенчивый, неуверенный в себе и ему все равно. Но я действительно не властолюбец и не собираюсь силой отнимать власть у отца. Когда придет время, я готов взять на себя ответственность за страну.

В целом такое положение дел его устраивало. В известном смысле он был учеником своего отца, что способствовало их хорошим отношениям. За эти годы оба свыклись с мыслью, что передача власти рано или поздно произойдет, только не нужно торопить события. Оба не скрывали надежды на то, что это случится при жизни Ренье, чтобы тот успел посидеть в кресле в поместье Рок-Ажель и время от времени спускался бы с горы, чтобы дать сыну совет, если таковой понадобится. Между тем Альбер тянул с женитьбой, а Ренье — с передачей власти. В глубине души они оба понимали, что это произойдет, когда старого князя не станет.

В пространном интервью журналу Time в 1997 году Ренье говорил о том, что он верит в сына и убежден в том, что род Гримальди будет править и далее.

— До сих пор мы держались с достоинством, хотя пресса порой любит посмаковать отдельные стороны нашей жизни. Члены королевских семейств такие же люди, как все, обладающие достоинствами и недостатками. Досадно, когда реальную информацию подменяют скандальными сенсациями. По-моему, Гримальди сделали для княжества немало. Прочный союз между нами и нашими гражданами — наше главное преимущество.

Как позднее Ренье заявил в обращении к народу:

— Мы — гордое княжество, мы альтруисты и уверены в будущем. Именно таким я хотел бы передать Монако Альберу. И я бы хотел быть уверенным в вашей поддержке, вашей верности и решимости.

Это заявление дало повод к разным домыслам: якобы князь намекал, что Альбер еще не созрел, чтобы взвалить на себя бремя власти, и ему еще нужно многому научиться. Люди из их окружения утверждали, что это не так. По их словам, Альбер был готов к передаче власти еще на семисотлетие дома Гримальди. В тот год отречение Ренье представлялось вполне логичным, как и на следующий год, когда отмечали пятидесятилетие его правления. То, что Ренье не отрекся в пользу сына, скорее говорит об отце, нежели о наследнике. Никто не знал всех тонкостей местной политики лучше Ренье. Никто не понимал столь отчетливо, какие акулы водятся в ее водах.

Он не уступил Альберу трон по одной простой причине: хотел уберечь сына от этих морских хищниц.

В ожидании трона Альбер руководил благотворительными обществами, в том числе Красным Крестом, был главой Совета по туризму и председателем Комитета по подготовке к празднованию семисотлетия дома Гримальди.

В 1985 году он стал членом Международного олимпийского комитета, а в 1994 году возглавил Олимпийский комитет Монако. В течение года Альбер посетил более 300 официальных мероприятий дома и за границей. Он вручал школьникам призы, открывал ярмарки, присутствовал на интронизации японского императора Акихито, на похоронах норвежского короля Олафа, сопровождал торговые делегации монегасков по всему миру, привлекая новых предпринимателей.

По его словам, эта деятельность доставляла ему удовольствие, и вместе с тем его тяготило всеобщее внимание. «Но что же делать? Приходится терпеть», — говорил он.

Иногда ему это хорошо удавалось. В Нью-Йорке на обеде, устроенном Фондом княгини Грейс, его познакомили с Тайн Дейли, которая уговорила его спеть с ней дуэтом. Они исполнили песню «Истинная любовь» (True Love), которую в фильме «Высшее общество» Грейс пела с Бингом Кросби. Как выяснилось, у принца неплохой голос. И хотя он чувствовал себя довольно неловко, со стороны казалось, что ему нравится петь.

Зато когда дело касалось спорта, особенно бобслея, здесь он всегда был в своей стихии.

Впервые он наблюдал за соревнованиями по бобслею во время зимней Олимпиады 1980 года. В 1985 году на лыжном курорте Санкт-Мориц Альбер лично испытал двойные сани и уже на следующий год основал в Монако Федерацию бобслея и скелетона. Он мечтал подготовить команду для участия в зимних Олимпийских играх в Калгари, Канада, которые состоялись в 1988 году.

Ему пришлось начать с нуля, что довольно нелегко для страны, где нет гор, снега и никто никогда не занимался бобслеем. Тем не менее Альберу это удалось. На Олимпийских играх в Калгари он стал капитаном первого экипажа Монако. И хотя вместе с товарищем по экипажу он показал весьма скромный результат, победа никогда не была для него самоцелью. У Альбера не было на этот счет никаких иллюзий. «В стране с населением в 6000 человек нелегко собрать команду по бобслею». И все же такую команду он составил, подготовил и привез на Олимпиаду. А это самое главное.

— В Монако многим сильно не нравилась эта идея: спуститься вниз по ледяному желобу в санях на скорости 145 километров в час, — признался он. — До меня доходили пересуды: Альбер нашел себе игрушку, он с жиру бесится. Но я взялся за это дело не ради себя. Я люблю спорт и хочу, чтобы его полюбили в Монако.

Сразу после гибели Стефано Казираги Альбер объявил о том, что уходит из столь рискованного спорта, как бобслей. Однако в 1992 году он и его команда вновь принимали участие в зимних Олимпийских играх, которые состоялись в Альбервиле во Франции, а затем через два года — в Лиллехаммере в Норвегии. Последний раз Альбер участвовал в Олимпийских играх в 1998 году в Нагано, где возглавлял команду из четырех человек. В соревнованиях экипажей на двоих он никогда не поднимался выше 25 места, в Нагано монегаски были двадцать шестыми.

Но все четыре раза, выступая на Олимпиадах, Альбер подчеркивал, что Монако в состоянии принимать участие в соревнованиях столь высокого ранга, где он нашел для своей крошечной страны немало друзей. Это был не просто спорт. Его усилия можно назвать спортивной дипломатией.

Ко всеобщему удивлению, спортивная пресса обнаружила то, чего не знала бульварная. Принц Альбер не видел ничего зазорного в том, чтобы на время Олимпиады стать простым парнем по имени Ал Гримальди, который вместе с другими спортсменами жил в спартанских условиях Олимпийской деревни, что на самом деле было типично для «народного принца».

— Если вы не живете в Олимпийской деревне, то вряд ли получите об играх полное представление, — пояснял он, словно намекая, что давно пора догадаться, что он за человек. Он спортсмен, такой же, как все. Тот, кто появился на свет во дворце, не видит для себя ничего зазорного в том, чтобы есть с пластиковых подносов и бумажных тарелок в тесных комнатах. Здесь он на несколько недель может позволить себе вновь превратиться в мальчишку, чье детство прошло в летних лагерях, или в молодого студента из общежития в Амхерсте.

— Мне не нужно было выполнять никаких почетных обязанностей, — добавлял он. — Это лучший способ отдохнуть и развеяться. Я не просил для себя никаких привилегий. Зато мог наконец быть самим собой.

Участие в четырех Олимпиадах — это не просто способ изменить обстановку. Спортивные соревнования, по его собственному признанию, дали ему то, чего не купишь ни за какие деньги, даже если вы наследный принц. Уверенность в себе.

— В детстве и юности у меня были большие проблемы. Я был жутко застенчивым, не мог ясно выразить свои мысли. Я даже прошел курс лечения, но спорт помог мне куда больше. Когда вы участвуете в соревнованиях, то меняетесь не только физически. Вы закаляете характер, вырабатываете упорство, стремление к победе. Вы растете как личность.

В Нагано Альбер объявил, что в последний раз участвует в играх. Соревнования такого уровня требуют полной самоотдачи и много времени на подготовку, которого не было у Альбера.

— Я никогда не думал, что продержусь 12 лет. Было время, когда я возвращался с официальных мероприятий и в час ночи шел в спортивный зал.

Альбер признавался, что иногда во время официального приема он мысленно уносился в мир бобслея.

— Однажды это произошло на концерте. Я закрыл глаза и представил себе трассу для скоростного спуска. Люди наверняка подумали, что я уснул, — рассказывал он репортерам в Нагано с раскаянием в голосе. — И вот сейчас моя спортивная карьера, которая продолжалась 12 лет, похоже, подходит к концу.

Он умолчал о том, что Ренье все больше и больше беспокоился о нем. Пусть «не внешне», как выразился один друг, а в душе он не мог не волноваться из-за того, что наследник трона занимается столь рискованным видом спорта. Альбера, в свою очередь, тревожило здоровье отца. Впрочем, он иногда шутил, что уходит из спорта лишь временно.

— Я уже несколько раз уходил на пенсию, а потом возвращался вновь.

Такая искренность вполне в его духе. Как и его мать, Альбер никогда не отгораживался от людей и, что самое главное, не терял чувства юмора. Во время все той же пресс-конференции у одной журналистки зазвонил мобильный телефон. Прежде чем раздался повторный звонок, Альбер спросил:

— Вы не будете против, если отвечу я?

27
Стефания — по зову сердца

К 25 годам Стефания остепенилась, стала заметно спокойнее, чем прежде, главным образом благодаря американскому продюсеру Рону Блуму, в которого она влюбилась.

— Он нравится моему отцу, — призналась она. — Ему за тридцать, он пишет музыку и тексты, играет на двадцати инструментах и выпускает мои записи. У нас с ним много общего. И самое главное — прекрасные отношения. Он очень умный и образованный и воспитан в духе уважения к семейным ценностям, что важно для нас обоих. После разрыва с предыдущим бойфрендом, когда мои отношения с отцом складывались не лучшим образом, именно Рон объяснил мне, как важно для меня помириться с отцом. И очень мне в этом помог. Он сказал: «Лучшее, что у тебя есть, — это твоя семья. Они все тебя любят, поэтому я бы не советовал тебе отворачиваться от них. Покажи им, что ты тоже их любишь». Это был очень важный совет.

Блум действительно помог Стефании наладить отношения с отцом.

Стефания и Ренье несколько раз в неделю говорили по телефону на разные темы, шутили.

— Мы очень близки, все четверо. Иногда кто-то из нас отдалялся, чтобы пожить своей жизнью, но неизменно возвращался назад. Семья — это лучшее, что есть в жизни.

Еще до романа с Блумом, когда Стефания пыталась наладить свою жизнь, отец говорил ей, что он за серьезные отношения, но лучше не торопиться.

— По словам Рока, он не хотел, чтобы я упала в его объятия, лишь потому, что сейчас переживаю трудные времена. Он подчеркивал, что остается моим другом и согласен ждать, пока я сама не буду готова к чему-то более серьезному. Столь уважительное отношение было для меня внове.

Когда они почувствовали, что такой миг настал, они стали подыскивать дом.

— Мы четыре месяца прожили в отеле, пока искали дом. Четыре месяца в гостиничном номере — серьезное испытание. Если вы выжили, вам уже ничего не страшно.

В конце концов влюбленные нашли в Лос-Анджелесе дом с горничной, которая приходила два раза в неделю помочь по хозяйству, и садовником, который также заглядывал пару раз в неделю, чтобы подровнять кусты. Другой прислуги у них не было. Стефания сама покупала продукты и стряпала. К слову сказать, готовила она лучше всех в семье.

Когда Ренье навестил младшую дочь в Лос-Анджелесе, ему там так понравилось, что он провел у них пять дней. Хотя князь остановился в гостинице, каждое утро в половине одиннадцатого он приезжал к ней и, как и все отцы, осыпал свою любимицу подарками. В самый первый день он обошел весь дом, отметил для себя, что еще нужно купить, после чего тотчас же отправился с друзьями в торговый центр, где приобрел в числе прочего микроволновую печь.

Первый альбом Стефании вышел в США весной 1989 года. Все песни написаны ею и Блумом.

— Это было нелегко, но, с другой стороны, приятно. Я люблю выступать. Странно, я не могу встать и произнести перед людьми речь, потому что страшно нервничаю, но, когда поднимаюсь на сцену и пою, я абсолютно спокойна. А потом раздаются аплодисменты, и у меня по спине бегут мурашки. Это ни с чем не сравнимое ощущение. Нет ничего более ценного для исполнителя, чем контакт с аудиторией, особенно когда исполняешь балладу и весь зал щелкает зажигалками. Похоже на огромный торт со свечами.

Музыкальная карьера стала делом ее жизни, но не за счет обязанностей дома, в Монако, неизменно подчеркивала она в разговорах с отцом.

— Я всегда делала то, что меня просили. Скажем, я член Организационного комитета циркового фестиваля. Люди обычно забывают, что я еще молода. Они говорят: «Стефания ничего не делает, не хочет брать на себя ответственность». Но меня стали о чем-то просить лишь в последние два года, и, когда меня просят, я никогда никому не отказываю.

Роман с Блумом кончился в начале 1990 года. Пара рассталась довольно неожиданно, и вскоре Стефанию повсюду сопровождал молодой французский предприниматель Жан-Ив ле Фюр.

Пресса даже цитировала ее слова, что Жан-Ив — это серьезно.

Судя по всему, ле Фюр понравился Ренье, потому что в апреле того же года дворец официально объявил о помолвке Стефании. Она никогда не скрывала, что больше всего в жизни хочет найти достойного спутника жизни и иметь крепкую, дружную семью.

Казалось, такого спутника она нашла. Увы, в середине лета близкие друзья начали поговаривать о том, что свадьба не состоится, поскольку дата все еще не была назначена.

Стефания вернулась вместе с отцом в Калифорнию, чтобы закончить работу над музыкальным альбомом. О свадьбе уже не было и речи.

Чтобы взять новую высоту на эстраде, Стефания решила организовать грандиозное турне по всему миру.

Ей предстояло часто появляться на публике, поэтому нужно было принять меры безопасности. Ренье приставил к дочери телохранителя, молодого полицейского по имени Даниель Дюкре. Вернувшись из турне, Стефания и Дюкре уже были любовниками.

Дюкре был жителем Монако. Он родился в 1964 году по ту сторону границы, во французской деревне Босолей. Когда он встретился со Стефанией, его «послужной список» был куда больше, чем мог предположить Ренье. Вот что писал о нем один репортер: «Золотые цепи, татуировки, бронзовый загар». Более того, Дюкре был разведен и жил с другой женщиной, которая незадолго до этого родила ему сына. Впрочем, для Стефании все это не имело никакого значения. С присущим ей упрямством, вернувшись в Монако, она поселилась с ним в небольшой квартире в Монте-Карло.

Их первый ребенок, сын Луи, родился в ноябре 1992 года. Вслед за ним в мае 1994 года появилась дочь Полин Грейс. Узаконивать отношения они не собирались, что многих шокировало. Стефании, грубо говоря, было наплевать.

— Если я кого-то шокирую, — говорила она, — тем хуже для них.

Став матерью, она расцвела.

Они с Дюкре стали устраивать свою жизнь. Даниель ушел из полиции и открыл несколько небольших фирм, в частности охранное предприятие. Кроме того, он стал автогонщиком.

Между тем Ренье сильно сдал. Врачи рекомендовали срочное шунтирование. Как только он вышел из клиники, продолжая дымить сигаретами, вопреки строгим предписаниям врачей, Стефания попросила разрешения на брак с Дюкре. Очевидно, это не простое совпадение.

Все трое детей задумались о том, что отец не вечен. Кроме того, болезнь сделала его мягче.

Однако он настоял, чтобы согласно брачному контракту, Дюкре не имел права ни на какие претензии к Стефании, а также права на опеку над детьми в случае развода.

Скромная церемония бракосочетания состоялась во дворце в июле 1995 года. На ней присутствовали оба их ребенка, сын Дюкре, Альбер, Каролина с детьми и, конечно, Ренье.

Прошел всего год и два месяца, и Ренье убедился в том, что был прав, потребовав от Дюкре подписать брачный контракт. В Бельгии тот познакомился со стриптизершей, получившей титул «мисс голая Бельгия». Несколько недель спустя они уже кувыркались нагишом на краю бассейна на частной вилле в Вильфранш по соседству с Монако.

В итальянских журналах появились сотни их фотографий.

Громкий скандал не отразился на карьере Стефании, но положил конец ее браку. Дюкре оправдывался тем, что его подставили.

Стефания обратилась к адвокатам, и через несколько месяцев дворец объявил, что развод оформлен.

Близким друзьям она говорила следующее:

— Теперь я смотрю на мужчин совсем по-другому.

В официальном интервью Стефания призналась:

— В таких ситуациях лучше не прятаться. Надо смело смотреть людям в глаза, спокойно относиться к их словам. Не знаю, делают ли страдания нас мудрыми, но в какой-то момент говоришь себе: «Все, с меня довольно».

Тщетно пытаясь вернуть расположение бывшей жены, а заодно подзаработать, Дюкре повторял всем, кто его об этом спрашивал, что лучшего мужа для Стефании, чем он, невозможно представить. Он издал во Франции книгу под названием «Письмо Стефании». Рекламируя книгу, издатель назвал ее «Моя апология».

Вместо искреннего раскаяния книга изобилует сплетнями. Дюкре подробно рассказал, как они познакомились, как с первого взгляда поняли, что просто созданы друг для друга. Уже через несколько дней она в два часа ночи назначила ему свидание у себя в номере. Обилие интимных подробностей автор объяснял тем, что не погрешил против хорошего тона, скажем, не стал описывать постельные сцены.

Странно было слышать это от человека, который оправдывал интрижку со стриптизершей словами: «Я попал в ловушку». Теперь он утверждал, что стриптизерша подмешала ему в бокал с шампанским какой-то наркотик. Впрочем, позднее он был вынужден признать, что никаких доказательств у него нет. Задним числом он объяснял свое поведение так: «Будь я в своем уме, разве бы я так поступил?»

Цепляясь за его слова, одна французская газета утверждала, что Дюкре подставила итальянская мафия. По мнению другой газеты, развод был ему выгоден, потому что теперь он якобы станет ежемесячно получать от Стефании 3000 долларов в месяц. Третья газета писала, что, кроме скандальных фотографий Дюкре и стриптизерши, существует видео, которое можно купить по ту сторону границы на рынке в Вентимилье.

Журналист из престижной французской газеты Le Monde обвинял во всем семью Гримальди. По его словам, они «угодили в собственный капкан, так как привыкли по любому поводу выпускать фотоальбомы».

Если верить интервью, которое он дал английской газете Telegraph, Дюкре допустил всего одну ошибку.

— Я совершил глупость, когда отправился с ней на эту виллу. Я ее пожалел. Она была очень грустной, когда позвонила мне. А у меня не было знакомых женщин. Я не мог позволить себе даже выпить кофе с девушкой, потому что рисковал попасть на страницы газет. Так что для меня было приятным разнообразием хоть раз оказаться в женском обществе.

По его словам, он предложил 2 000 000 долларов, чтобы получить снимки. Он надеялся собрать эти деньги с помощью друзей, однако владелец фотографий отказался. Тогда Дюкре понял, что, кто бы он ни был, он хочет морально уничтожить противника, а вовсе не получить с него деньги. «Если бы я заплатил, это спасло бы меня от развода. Но он не хотел слышать ни о каких деньгах. Жаль, что так получилось».

Вот как прокомментировала это заявление газета Telegraph:

— Эти слова выдают его не меньше, чем фотографии. На его месте хороший актер предпочел бы и дальше играть роль кающегося грешника, он же меняет курс и пытается создать свой вымышленный мир, в котором одиннадцатая заповедь «Да не будешь пойман» перевешивает остальные десять.

После развода Стефания держалась очень скромно. Все свое время она отдавала воспитанию детей и предприятию, которое она открыла несколько лет назад: кафе и магазину Replay. Она работала чуть ли не ежедневно то в бистро, то в бутике, и относилась к делу очень серьезно. А главное, упорно старалась создать нормальную жизнь для себя и детей.

После развода она сказала Диане Сойер в интервью американскому телевидению:

— Думаю, это помогло мне лучше узнать себя. Когда сталкиваешься с такими вещами, лучше всего смотреть на них спокойно. Я так и поступила после всего, что произошло. Работала в своем ресторане и магазине, смотрела людям в лицо, слушала их замечания. И это мне помогло. Не знаю, делают ли страдания нас мудрыми, но в какой-то момент просто говоришь: «Сколько можно! Хватит показывать на меня пальцем!»

Я бы хотела, чтобы люди поставили себя на мое место.

В феврале 1998 года прошел слух, что она снова беременна. Вездесущие папарацци заметили, что за последнее время она заметно округлилась.

Спустя месяц во время бала Роз, где журналисты зорко наблюдали за каждым ее шагом, они еще больше укрепились в своей догадке. По их мнению, Стефания несла свой букет так, чтобы скрыть располневший живот. Каролина тоже несла букет, но это не поколебало их уверенности.

Вопросы прессы остались без ответа. Ни сама Стефания, ни дворец по ее просьбе не захотели подтвердить ее беременность. Равно как и сообщить имя отца, которое оставалось неизвестным. Из чего пресса сделала вывод, что это не кто иной, как ее последний бойфренд, тридцатилетний инструктор по горным лыжам Жан Реймонд Готтлиб.

Когда Стефанию сфотографировали вместе с детьми на лыжном курорте уже без Готтлиба, журналисты заявили, что причиной разрыва стала ее беременность.

Камилла Мари Келли Гримальди родилась 15 июля 1998 года.

Двух первых детей Стефания растила сама, обходясь без посторонней помощи. После рождения Камиллы у нее почти не оставалось свободного времени. По совету отца, брата и сестры она наняла няню.

Она продолжала появляться на вручении различных музыкальных наград, которые проводились в Монако, а также вела шоу «Чемпионы магии» на американском канале ABC. Когда записывали передачи, она просила об одном: освободить ее от работы во второй половине дня в среду. «В этот день у моих детей спортивные секции, так что никаких съемок».

Стефания коротко остригла волосы, носила большие очки, была стройной, как тополь, и курила сигарету за сигаретой.

Ей перевалило за 30, и она не пыталась ничего никому доказать. Многие по-прежнему считали ее бунтующим подростком, вызывая у нее досаду. Она всеми силами пыталась убедить прессу, что это не так.

— Никакая я не принцесса-бунтарка. Я просто жила той жизнью, какой живет любая девушка моего возраста. Я всегда уважала мою семью и условности.

Стефания появлялась на всех мероприятиях, где требовалось ее присутствие, и почти на всех, где ее просили появиться. Она держалась с достоинством. И все равно журналисты ходили за ней по пятам, охотясь за очередной сенсацией.

Когда им это наконец удалось во время циркового фестиваля 2000 года, перед ними предстал отнюдь не бунтующий подросток, которого они надеялись увидеть.

В это время Ренье находился в больнице.

Стефания была в зале, когда ведущий попросил публику оценить его вклад в организацию фестиваля и развитие Монако в целом.

Весь зал встал и зааплодировал.

А его младшая дочь расплакалась.

28
Авария

Однажды в Монако в конце 70-х годов прошлого века Грейс ехала в машине одна. Машина была смешная: лондонское такси, которым легко управлять на узких улицах. Поскольку заднее сиденье в машине просторное, там всегда можно усадить других пассажиров или положить покупки.

Грейс всегда водила машину чрезвычайно осторожно и медленно. Если с ней были дети, они всегда начинали над ней подшучивать:

— Быстрее дойти пешком.

И вот теперь она вырулила на стареньком кебе с rue Grimaldi на Place d’Armes. Грейс была в очках — она всегда надевала их, когда садилась за руль. Но она, видимо, задумалась о чем-то своем, выезжая на перекресток, и не заметила, как прямо перед ней вылетел какой-то итальянец. Он не нарушил правил. Грейс врезалась ему прямо в бок.

Испуганная, хотя и не пострадавшая, княгиня вышла из машины, чтобы извиниться. Она прекрасно понимала, что виновата, и была готова загладить свою вину. Итальянец был в ярости и не стал даже слушать ее извинения. Выскочив из машины, он указал на вмятину и заорал на Грейс.

Она попыталась его успокоить, сказав, что он совершенно прав. Но пусть не переживает, ее страховка покроет нанесенный его машине ущерб.

Но итальянец не желал ничего знать и продолжал осыпать ее оскорблениями.

Через несколько секунд на месте происшествия уже был полицейский, который следил за дорогой, ведущей наверх в Ле-Роше. Он отдал Грейс салют, а итальянца попросил угомониться.

— Мадам приносит вам свои извинения, — сказал он итальянцу, — и готова взять на себя все ваши расходы.

Но итальянец никак не мог остановиться.

— Эта стерва врезалась в меня!

Полицейский посоветовал ему придержать язык.

Увы, его слова не возымели действия. Итальянец продолжал размахивать руками и ругаться.

Полицейский счел своим долгом осадить хама, заявив открытым текстом следующее:

— Если ты не закроешь рот, я упеку тебя за решетку. Если ты посмеешь еще раз оскорбить княгиню Монакскую, я тебя арестую.

Итальянец тотчас же умолк. Он резко развернулся, чтобы еще раз взглянуть на женщину, которая помяла бок его машины, и до него наконец дошло, кто перед ним.

Грейс повторила, что это ее вина и она возместит ему все расходы. Вскоре за ней из дворца прислали другую машину.

Грейс, как и обещала, возместила итальянцу причиненный ущерб. После этого случая она говорила друзьям:

— Я больше никогда не сяду за руль.

К сожалению, она не сдержала это обещание.

Сентябрь 1982 года.

В пятницу утром 10 сентября Стефания вернулась в Монако с Антигуа, где провела последние недели летних каникул. На Карибах она получила травму, катаясь на водных лыжах. Она ударилась головой, причем так сильно, что ей наложили швы. В аэропорту Ниццы ее встретил шофер и довез до виллы Рок-Ажель, где она провела несколько дней, уверяя родителей, что с ней все в порядке.

В субботу утром 11 сентября Надя Лакост позвонила Грейс.

На понедельник для Стефании и Грейс были заказаны билеты на поезд, который должен был прибыть в Париж утром во вторник, потому что в среду у Стефании начинались занятия в школе.

Надю Лакост беспокоило, как Грейс собиралась оградить дочь от папарацци. По ее мнению, Грейс и Стефании не следовало ночевать со вторника на среду в их парижской квартире.

— В среду утром фотографы наверняка слетятся к вашему дому. Может, вам лучше переночевать в гостинице, скажем в H?tel Maurice? Он расположен недалеко от школы, и вас там никто не найдет.

Грейс с ней согласилась, хотя и заметила по этому поводу следующее:

— Где бы мы ни остановились, они все равно нас отыщут.

В воскресенье 12 сентября бывшая секретарша Грейс Филлис Блюм (ныне Филлис Эрл) позвонила из Лондона, чтобы обсудить с княгиней предстоящую поездку в Англию и третий конкурс поэтического чтения, который должен был состояться в Америке. Разговор коснулся вождения машины, и Филлис сказала Грейс:

— Не забудьте пристегнуться.

В тот же день Каролина вылетела в Лондон, чтобы провести неделю на оздоровительной ферме в графстве Хэмпшир.

В понедельник 13 сентября примерно в 9 утра Грейс разбудила Стефанию и зашла в комнату к Альберу, чтобы пожелать ему доброго утра. Он поздно вечером в воскресенье вернулся из Италии, куда ездил на выходные с друзьями посмотреть футбольный матч.

— Мама пришла разбудить меня, — вспоминал он позднее. — Мы с ней немного поговорили. Она сказала: «Увидимся позже!» В то утро у меня были дела во дворце, и я ответил ей: «Да, увидимся позже!»

Грейс собиралась вернуться во дворец, а ее шофер вывел из гаража старый зеленый «ровер-3500» и поставил его перед домом. Обычно это делала Стефания.

Всем детям разрешалось подгонять машину из гаража к дому еще до того, как они официально получили права. Все трое гоняли на автомобиле для переброски игроков в гольф или баловались на отцовском джипе. Все трое учились водить в Рок-Ажель.

Вместе с тем Грейс и Ренье установили строгие правила: до совершеннолетия дети не должны покидать пределы виллы. Пока они не получили права, они могли разъезжать лишь в границах частных родительских владений.

Грейс вышла из дома с ворохом платьев, которые она аккуратно разложила на заднем сиденье. Вслед за ней — тоже с ворохом одежды и шляпными коробками — вышла горничная, и они вместе сложили вещи на заднем сиденье. После чего Грейс позвала Стефанию, которая все еще не встала.

Рядом с машиной стоял шофер, готовый отвезти обеих женщин во дворец.

Грейс любила свой «ровер». Пробег у него был небольшой, потому что она редко им пользовалась, однако следила за тем, чтобы машина всегда была готова к любой поездке. Впрочем, на этом «ровере» не ездили дальше чем от дворца до виллы и назад. Как правило, за рулем был шофер.

Однако сегодня заднее сиденье было завалено вещами, так что места для троих — шофера, Грейс и Стефании — в салоне не было. Грейс отпустила шофера, сказав, что поведет машину сама.

Тот знал, что она не любит водить машину и редко садится за руль, и пытался ее переубедить.

— Вам нет необходимости вести машину самой. Оставьте платья, я за ними вернусь и привезу их вам во дворец.

Грейс ответила:

— Ничего страшного, я сама.

Шофер предложил:

— Давайте лучше я. Или сделаем так. Я сейчас позвоню во дворец и попрошу, чтобы за вашими платьями прислали машину.

— Нет-нет, в этом нет необходимости.

Шофер настаивал:

— Честное слово, мне ничего не стоит вернуться за вашими платьями.

Грейс не желала уступать:

— Нет-нет, я сама. Так будет проще.

И она села за руль. Стефания расположилась рядом с матерью на пассажирском сиденье. Примерно в 10 утра они выехали за ворота Рок-Ажель. Шофер проводил их взглядом.

Дорога от виллы ведет вниз к Ла-Тюрби. Здесь нужно обогнуть большой римский монумент в центре города, после чего вы оказываетесь на узком отрезке двухполосной дороги. Преодолев встречный поток, здесь нужно свернуть налево, миновав старушку, торгующую плетеными корзинами возле местной автостоянки.

Дорога D-37 ведет вниз от Ла-Тюрби к Среднему карнизу и далее в Монако. На ней две полосы, но некоторые ее участки такие узкие и извилистые, что обгон здесь абсолютно исключен.

Какое-то время она тянется прямо между старыми желтыми домиками с зелеными ставнями и геранями на окнах. В окнах верхних этажей можно увидеть, как сушится белье.

Затем следует небольшой поворот направо, после чего дорога резко устремляется вниз. Еще несколько сот метров, и вновь поворот, где вы вновь набираете скорость, поскольку дорога еще круче уходит вниз.

Справа от вас изрезанная горами долина тянется к самому морю. По краям прилепились домики. Глядя на них, кажется, что они вот-вот сорвутся вниз.

Дорога ненадолго выпрямляется, а затем снова следует поворот вправо, потом влево, потом снова вправо, причем с каждым новым поворотом она становится все круче и круче.

На дороге стоит знак: «Осторожно, возможен камнепад».

Далеко внизу в море выступает мыс Сен-Жан-Кап-Ферра, напоминающий большой палец. Здесь долина подходит к самой воде, вдоль которой тянется небольшой пляж. Отсюда перед вами открывается бескрайний зеленовато-лазурный полумесяц моря. Вам осталось преодолеть несколько крутых поворотов.

Примерно в 3-х километрах ниже Ла-Тюрби есть один особенно крутой поворот. Здесь пока нога жмет на тормоз, руки изо всех сил выворачивают руль, стараясь развернуть машину на 150 градусов вправо.

Грейс не успела вписаться в поворот.

«Ровер» пробил невысокую заградительную стену и сорвался вниз.

Он перевернулся, пролетел около 40 метров сквозь ветви деревьев и кувырком устремился по склону вниз. Грейс и Стефанию кидало по салону.

Как только Ренье позвонили на виллу в Рок-Ажель, он тотчас сел в машину и поспешил в Монако. Его дядя князь Луи де Полиньяк уже был там. Альбер приехал с виллы на своей машине и встретил их в больнице. Начали прибывать члены правительства.

Все толпились в вестибюле, ожидая, что скажут врачи.

Наконец было объявлено, что Стефания получила травмы, но ее жизнь вне опасности. Грейс тоже получила травмы. Однако в тот момент, если верить врачам, ее жизни тоже ничто не угрожало.

Через три часа после аварии Каролине сказали, что у Грейс сломаны ключица и бедренная кость и множество рваных ран по всему телу. Тем не менее ее заверили, что травмы не смертельные и нет никакой необходимости в тот же вечер возвращаться домой в Монако. Каролина заказала билет на первый самолет, вылетающий из Лондона в Ниццу во вторник утром.

В течение нескольких часов, когда за жизнь Грейс боролись лучшие специалисты и с ними вместе весь медицинский персонал больницы, было вывешено три бюллетеня. Ни в одном из них не сообщалось всей правды.

Стефания находилась в полуобморочном состоянии и испытывала сильную боль.

Ей поставили диагноз «трещина позвоночника». Никаких других серьезных травм или внутреннего кровоизлияния обнаружено не было. Врачи надели ей на шею фиксирующий «воротник» и заявили, что при правильном уходе ее уже через пару недель можно будет выписать.

Грейс по-прежнему была в коме. Врачам никак не удавалось привести ее в сознание.

Тогда медики заподозрили мозговое кровоизлияние. Определить, так это или нет, могла лишь томография. По странному стечению обстоятельств в госпитале имени княгини Грейс не было томографа.

Что было делать? Высказывались разные мнения, скажем, отвезти ее на вертолете в швейцарскую клинику. Но Грейс не перенесла бы перелета. Вряд ли она выдержала бы путь даже до Ниццы. В конце концов Грейс тайно перевезли на «скорой» в кабинет одного частного врача, расположенный неподалеку от больницы, где ей сделали томографию.

Томография показала, что Грейс перенесла два серьезных инсульта. Первый — до аварии, который привел к потере сознания. Причиной второго оказалась сама авария, и он был такой обширный, что французский нейрохирург доктор Жан Дюплэ, которого в срочном порядке доставили из Ниццы, заявил, что хирургическое вмешательство невозможно.

Более того, он заявил своим монакским коллегам, что Грейс могла бы выжить лишь в том случае, если бы медицинскую помощь ей оказали в течение первых 15 минут. Но даже если бы она выжила, как позднее сказал Ренье профессор Шарль Шатлен, половина ее тела была бы навсегда парализована. Грейс вернули в больницу и подключили к аппарату искусственного дыхания.

Вечером во вторник 14 сентября Ренье, Каролина и Альбер собрались у палаты, в которой лежала Грейс, чтобы поговорить с лечащим врачом. Доктор Шатлен попросил внимательно его выслушать. Он деликатно объяснил им, что состояние Грейс ухудшилось и спасти ее, по всей видимости, не удастся.

— Это был долгий и нелегкий разговор, — вспоминал Ренье. — Доктор Шатлен милейший человек. С большой чуткостью и отзывчивостью он объяснил нам, что искусственно поддерживать ее жизнь бессмысленно. Он показал нам снимки и ясно дал понять, что аппарат следует отключить.

Решение приняли все вместе: Ренье, Каролина и Альбер.

Голос Ренье задрожал.

— Душа противилась этому решению. Но если подходить рационально, оно было единственно верным. Поддерживать жизнь искусственно не имело никакого смысла.

Все трое вошли в палату, чтобы попрощаться с Грейс. После этого они оставили ее наедине с врачом. Аппарат искусственного дыхания отключили.

Сначала разнеслась молва о том, что произошла авария. Но никто не хотел верить. Нет, не может быть. Княгиня находится в Рок-Ажель, с ней Стефания, Ренье и Альбер. Потом заговорили о том, что все-таки слухи верны.

Неверие сменил шок.

За шоком последовала растерянность. Люди верили лишь в то, во что им хотелось верить. С княгиней все в порядке. Со Стефанией все в порядке. Да, машина покорежена, но обе спаслись. Люди бродили по улицам Монако и успокаивали друг друга. Мол, все хорошо, поводов для беспокойства нет. И мать, и дочь скоро поправятся.

Представители прессы слетелись в Монако, словно стаи саранчи. И пошло-поехало. Каждый кричал свое. Грейс мертва. Обе выжили. Княгиня в коме. Стефания отделалась легким испугом, жизнь Грейс висит на волоске.

Магазины закрылись. Конторы закрылись. Жители пошли в церковь молиться. В окнах, завешенных черной тканью, начали появляться портреты Грейс. Перед дворцом собралась толпа. Все ждали официального сообщения.

Оно появилось поздно вечером во вторник.

«Ее светлейшее высочество княгиня Монакская Грейс скончалась сегодня вечером в 10 часов 15 минут».

Монако погрузилось в молчание.

Словно густой зловещий туман, оно окутало город, заполнило улицы, проникло в дома и квартиры.

Во дворце царило смятение. Невозможно было поверить в случившееся.

Предстояло организовать государственные похороны. Однако никто не хотел взять на себя инициативу, словно боясь окончательно убедиться в том, что Грейс больше нет. Никто не мог собраться с силами. По грустной иронии, единственной, кто не побоялся бы взять на себя организацию похорон, была бы сама Грейс.

Это бремя легло на Ренье, Альбера и Каролину. И хотя часть обязанностей взял на себя правительственный кабинет, именно Ренье, несмотря на свое горе, нашел в себе мужество организовать похороны.

Ему помогали Альбер и Каролина, но руководил всем Ренье.

— Отец держался молодцом, — вспоминала впоследствии Каролина. — Он проявил силу духа и мужество. Я восхищалась им. Для нас он был предметом подражания. Теперь, спустя годы, мне понятно, что смерть матери сплотила нас. Я не хочу сказать, что, пока она была жива, мы были разобщены. Но после ее смерти мы стали чаще бывать вместе, стали бережнее относиться друг к другу и уделять друг другу больше внимания.

В течение нескольких недель во дворец со всего мира приходили тысячи писем и телеграмм. Кто-то насчитал 450 корзин с цветами, причем бо?льшая их часть была от посторонних людей.

Тело Грейс три дня лежало в гробу в небольшой дворцовой часовне в окружении почетного караула и моря цветов: белых роз, фиолетовых орхидей, белых лилий. В руках у нее были зеленые малахитовые четки. На безымянном пальце левой руки блестело обручальное кольцо. Все это время мимо нее проходила нескончаемая вереница людей, которые пришли попрощаться с ней.

Ровно в 10.30 в субботу 18 сентября гроб вынесли из часовни, и под барабанную дробь траурная процессии во главе с ее мужем, сыном и старшей дочерью двинулась к собору.

В это время Стефания лежала в специальном корсете в больничной палате, подложив под спину несколько подушек, и смотрела похороны по телевизору. С ней был Поль Бельмондо. Через несколько минут она не выдержала и разрыдалась, а потом потеряла сознание. Бельмондо-сын выключил телевизор. Остаток утра он провел рядом с ней, держа ее за руку. Оба плакали.

Отзвучали слова заупокойной мессы, но гроб с телом Грейс остался стоять в соборе до конца дня. Предполагалось, что его опустят в склеп вечером, причем на этой печальной церемонии будут присутствовать лишь близкие. Однако Ренье в последнюю минуту решил перенести погребение на следующий день, чтобы за ночь рабочие успели расширить склеп.

Грейс похоронили в воскресенье после того, как рабочие приготовили место для самого князя.

29
После Грейс

Монегаски лишились своей княгини. Достоинство, с которым они перенесли утрату, уступало лишь красоте этой женщины. Правда, несколько досадных инцидентов могли нарушить торжественность момента.

Когда возле собора показался лимузин первой леди Америки Нэнси Рейган, которая не только представляла на похоронах своего мужа, президента США, но и прилетела как близкий друг, служба охраны заметила на крыше собора некоего человека. Нэнси Рейган тотчас провели в собор через черный ход. Тем временем агенты схватили мужчину. Он оказался кинооператором, имевшим эксклюзивное право вести съемку с крыши собора.

Даже папарацци в тот день отдали Грейс дань уважения.

Впрочем, некоторые иностранцы, жившие в Монако, предавались странным футуристическим фантазиям. Раньше они самонадеянно полагали, что, пока на троне были Грейс и Ренье, за эту тихую гавань, свободную от налогов, можно было не беспокоиться. Теперь, когда Грейс не стало, они недоумевали: останется ли здесь все по-прежнему? Отречется ли Ренье? Что ждет Монако?

Когда гибнет идеал, это печально, но, когда рушится финансовая стабильность и привычный образ жизни, это задевает за живое.

Стефания всегда была объектом пристального внимания прессы. После аварии ее имя просто не сходило со страниц газет и журналов. Не прошло и нескольких часов, как ее обвинили в том, что она вела машину. Это было неправдой.

Каролина временно переехала к сестре в палату до тех пор, пока ту не выпишут. Она единственная, кто говорил со Стефанией о том, что произошло на том роковом повороте.

Вот что она рассказала:

— Стефания сказала мне: «Мама твердила: «Я не могу остановиться. Тормоз не работает. Я не могу остановиться». По ее словам, мать была в панике. Тогда Стефания схватилась за ручной тормоз. Сразу после аварии она сказала мне: «Я потянула за ручной тормоз, но машина не остановилась. Я изо всех сил старалась, но все было тщетно».

Лишь много лет спустя Стефания наконец рассказала про аварию для печати. Сделано это было для первого издания этой книги.

— Я помню каждую минуту, — сказала она тогда, с трудом удерживаясь от слез. — Лишь в последние годы я начала относиться к случившемуся более-менее спокойно. Мне была оказана профессиональная помощь, и особенно в последние восемь месяцев я научилась думать об этом без слез. Я до сих пор не езжу по той дороге, даже если за рулем сидит кто-то другой. По крайней мере, я больше не плачу. Но если рядом отец, мне это с трудом удается. Я уже свыклась с мыслью, что мамы нет. Но разговаривать на эту тему с ним я не могу, потому что знаю, что ему будет больно. Я не хочу причинять ему боль, потому что люблю его.

Попробуем описать, что все-таки произошло в то трагическое утро.

Тем летом у Грейс дел было невпроворот. К концу сезона она обычно валилась с ног, но теперь устала сильнее обычного. Морской круиз на Mermoz помог ей немного прийти в себя. И все равно она была измотана, раздражена, ее мучило высокое давление и болезненно протекавший климакс.

То же самое рассказывает Каролина:

— Мама неважно себя чувствовала. Она жутко уставала. И тем не менее все лето она куда-то ездила и занималась самыми разными делами. Она переутомилась. Правда, старалась об этом не вспоминать и не жаловаться, хотя была не в лучшей форме.

В то роковое утро Грейс и Стефания проехали мимо полицейского, который регулировал движение рядом с памятником в Ла-Тюрби. Позднее он докладывал, что узнал Грейс за рулем и отдал ей честь. За ее «ровером» по шоссе номер D-37 следовал грузовик с французским номером. Водитель подтвердил, что за рулем сидела именно княгиня.

В какой-то момент Грейс пожаловалась на головную боль, которая не отпускала ее, пока они ехали вниз. Внезапно у нее случился сильный спазм, и на секунду она потеряла сознание. Машину начало заносить. Открыв глаза, она не сразу сообразила, что нужно делать. В панике она нажала на ножной тормоз. Вернее, думала, что на тормоз, а на самом деле она нажала на газ.

Водитель французского грузовика рассказывал, что шел на расстоянии 45 метров от «ровера», приближаясь к особенно крутому, резкому повороту, когда внезапно увидел, что «ровер» виляет из стороны в сторону и даже выскакивает на встречную полосу. Затем машина выровнялась и на огромной скорости рванула вперед. Водитель знал дорогу, помнил, что впереди крутой поворот, и, когда через пару секунд тормозные огни не загорелись, он понял, что сейчас произойдет.

Именно в этот момент Грейс крикнула Стефании: «Я не могу остановиться. Тормоз не работает!»

Тогда Стефания наклонилась и схватилась за ручной тормоз. Кроме того, ей удалось выпрямить ход машины. Но та все равно продолжала катиться вниз. По словам Стефании, трудно сказать, на какую именно педаль нажала мать, на тормоз или газ, или вообще ни на какую, потому что у нее отказали ноги. Когда полиция в ходе расследования проверяла дорогу, никаких следов торможения обнаружено не было.

Ни Грейс, ни Стефания не пристегнули ремни. Садовник, который работал в саду, расположенном ниже дороги, услышал громкий звук и сразу понял, что произошло. По его словам, за тридцать лет такое случалось по меньшей мере пятнадцать раз. Кроме того, он утверждал, что именно он вытащил Стефанию из окошка рядом с водительским сиденьем, отчего могло возникнуть впечатление, что машину вела именно она. Видя, какой огромный интерес вызвали его слова, он продолжал украшать свою роль в этой трагедии, раздавая направо и налево так называемые «эксклюзивные интервью», лишь бы ему платили.

На самом же деле не он первым оказался на месте трагедии и не он вытащил Стефанию через окошко.

Она сама выбралась из машины с пассажирского сиденья.

— Очнувшись, я обнаружила, что сижу скрючившись под приборной доской. Наверное, я потеряла сознание, когда мы упали. Помню, как мы налетели на дерево, а в следующий миг я уже очнулась, и из машины шел дым. Я подумала, что она вот-вот взорвется. Я знала, что должна выбраться наружу сама и вытащить мать, поэтому принялась колотить по двери ногами. Это было не так уж и трудно, потому что от этой двери осталась половина.

По ее словам, она выбежала и, увидев какую-то женщину, закричала:

— На помощь! Пожалуйста, позвоните во дворец! Я принцесса Стефания, позвоните отцу, вызовите помощь!

Женщина, жившая в доме, поняла, что у нее шок, и усадила ее.

Швы на голове, наложенные после падения на водных лыжах, расползлись, и из раны открылось кровотечение. Кроме того, Стефания порезала язык и потеряла зуб. И вот теперь острая боль пронзала ей спину.

— Моя мать в машине, позвоните отцу! — кричала она.

Женщина и ее муж спросили, кто ее отец. В конце концов Стефания объяснила: «Князь; я принцесса Стефания, а он князь Монако».

Прошло несколько минут, прежде чем они поняли, что она говорит, и еще несколько, прежде чем они ей поверили.

Вот что она рассказывала:

— Я все умоляла ту женщину: «Позвоните во дворец отцу, вызовите помощь! Там моя мать!» Больше я ничего не помню до того момента, когда приехала полиция.

От удара Грейс отбросило в заднюю часть салона. При этом она поранила голову, и ее пригвоздило к месту рулем. Когда ее извлекли из останков «ровера», казалось, она была в сознании, лишь вся в крови. По словам Стефании, «пожарные вытащили ее из машины и положили в машину «скорой помощи». Я осталась ждать, когда за мной приедет вторая «скорая».

Машина была вся покорежена, и, по словам тех, кто осматривал «ровер» в тот день, уцелело лишь углубление под приборной доской напротив пассажирского сиденья. Выжить мог только тот, кто подобно Стефании, сидел там, согнувшись в три погибели.

И все же когда происходят случаи, подобные этому, невольно возникают вопросы.

Например, почему Грейс не позволила шоферу сесть за руль?

Почему она потеряла сознание на самом опасном отрезке дороги? Случись это чуть выше, Стефания могла бы вывернуть машину к склону холма и остановить ее. Если бы Грейс стало плохо немного ниже, они бы благополучно миновали роковой поворот.

Кстати, по иронии судьбы через несколько лет брат Грейс Келл (Джек-младший) умрет от кровоизлияния в мозг во время бега трусцой.

Поскольку авария произошла на территории Франции, французское правительство немедленно поставило в известность Ренье, а также распорядилось провести официальное расследование. Когда князя спросили, настаивает ли он на том, чтобы оно было проведено как можно быстрее, он сказал, что нет, все должно быть сделано как положено.

— Я хотел, чтобы они делали свою работу и никто им не мешал. То, что осталось от машины, увезли с места аварии слишком быстро. Нас потом широко критиковали за это в прессе. Но мы были вынуждены это сделать, не дожидаясь, пока туристы растащат ее на сувениры. Французские жандармы порекомендовали нам поставить «ровер» в полицейский гараж в Монако. Местный французский судья, который вел расследование, посоветовал своим коллегам в Монако опечатать гараж, чтобы никто не мог пробраться к машине. Они так и сделали. Никто в Монако не имел никакого отношения к заключению полиции и никак не мог на него повлиять.

Из Англии в срочном порядке прилетели инженеры фирмы, производящей «роверы». Они тщательно осмотрели машину на предмет технических неполадок, а также возможной диверсии. Но никаких дефектов и механических повреждений обнаружено не было. Тормоза, подчеркивалось в отчете, были в полной исправности. Из чего французские следователи сделали вывод, что авария произошла в тот момент, когда Грейс потеряла сознание и потеряла контроль над машиной. Несмотря на горы материалов, подтверждающих версию французской полиции, таблоиды и продажные журналисты продолжали мутить воду.

Кто не сомневался в правдивости выводов, так это Ренье.

— Когда в то утро мне позвонили в Рок-Ажель, я тотчас приехал в больницу. Врачи пока ничего не хотели говорить следствию. Пресса ставила диагнозы куда быстрее врачей. Основанные на рассказах болтливого садовника, утверждавшего, что это он обнаружил машину, и полученных от жандармов сведениях, слухи распространялись молниеносно.

А вот врачи заговорили не сразу. Чтобы оценить ситуацию, им потребовалось время. Они выходили ко мне и говорили, что обнаружили перелом то в одном месте, то в другом, а затем вновь скрывались за дверями палаты. По ходу медицинского обследования они докладывали мне. Я долго ждал, пока они наконец не сказали, насколько серьезно ее состояние. Я узнал это раньше, чем пресса. Другое дело, что пресса зубами вцепилась в эту историю.

Одна американская бульварная газета отправила в Монако 17 репортеров. Они щедро платили всем, кто готов был говорить с ними. И появились бесчисленные россказни о том, как произошла авария, кто был за рулем, как нерасторопны были монакские врачи, оказывая Грейс помощь.

— Они делали все, чтобы их репортажи продолжались, — рассказывал Ренье. — И не желали проявить ни капли уважения к нашим страданиям. Это был какой-то кошмар. Журналисты наперебой высказывали самые невероятные предположения о том, что мы упустили и не сделали, чтобы спасти Грейс. Откуда они это взяли? Вся больница боролась за ее жизнь. Не знаю, сколько раз это нужно повторять. Грейс никогда бы не разрешила Стефании сесть за руль, особенно учитывая сложность трассы. Да, Стефания вывела машину из гаража и подъехала к воротам, но она не сидела за рулем, когда машина выехала за ворота.

Князь остановился, покачал головой и продолжил:

— Журналисты выдумали, что Грейс убила мафия. Лично я не понимаю, зачем мафии понадобилось убивать Грейс. Если бы в их доводах была хоть крупица правды, я бы сказал: «Хорошо, допустим». Но когда они продолжают утверждать, что машину вела Стефания, хотя сами прекрасно знают, что это не так, нам всем больно это слышать. Эти выдумки нанесли моральный ущерб всей нашей семье, хотя мы этого не заслужили. Если бы там была какая-то механическая неполадка, — мы знаем, что ее не было, но предположим, — Стефания могла справиться с нею лучше, чем Грейс. Но дело даже не в этом, а в том, что они не понимают, как сильно страдала Стефания.

Младшая дочь Ренье продолжала во всем винить себя. Психотерапевты говорят, что так бывает со многими людьми, выжившими в катастрофе, в которой погиб кто-то из их близких. Существует даже медицинский термин: синдром «Почему я?». Выживший постоянно прокручивает в уме трагическое происшествие, терзаясь вопросом, почему он остался жив, а другой погиб. Однако Стефанию этот вопрос мучил еще сильнее, потому что окружающие постоянно напоминали ей, каким замечательным человеком была ее мать. И добавляли: «Как жаль, что она погибла». Получалось, что они предпочли бы видеть живой Грейс, а не ее дочь.

Два обстоятельства осложняли ее жизнь. Во-первых, пресса продолжала обсуждать эту тему и повторять, что в тот день она вела машину.

— Неужели они хотят сказать, что я убила свою мать? — возмущалась Стефания. Но ее голос звучал не так громко, как голоса газетчиков. Протестуя, она лишь раздувала шумиху и еще сильнее из-за этого страдала.

Еще больше, чем пресса, ее терзало чувство вины, возникавшее всякий раз, когда она вспоминала о том, как схватилась за ручной тормоз, пытаясь спасти мать, и не сумела этого сделать.

Будь на ее месте кто-то из дома Виндзоров или из семьи Кеннеди, случившееся в сентябре 1982 года сочли бы смягчающим обстоятельством, объясняющим ее дальнейшее поведение. Но сенсационные и не всегда правдивые истории, в которых упоминалось имя Стефании Гримальди, лишь увеличивали тиражи желтой прессы. По словам Стефании и Ренье, пресса травмировала ее не меньше, чем сама катастрофа.

Почти сто миллионов человек смотрели по телевидению похороны Грейс. Ни ее муж, ни дети не догадывались, что вместе с ними ее оплакивал весь мир. Слова утешения, которые они могли бы услышать в тот день, до них просто не доходили.

Когда-то много лет назад трехлетний мальчик, видя, как мимо медленно проплывает катафалк с телом его отца, отдал салют. Теперь жителям Монако запомнилась другая сцена: убитый горем Ренье в парадной форме, рядом бледная Каролина в трауре протягивает руку, чтобы поддержать и утешить отца.

30
Жизнь продолжается

Измученная чувством вины и ложными слухами о ее роли в автокатастрофе, Стефания искала забвения в бурной личной жизни. Общество могло бы понять и простить, будь на ее месте кто-то другой.

Поскольку ее фото на обложке гарантировало огромные тиражи, скандальные истории о ее романах с неподходящими мужчинами, включая одного, имевшего судимость, чередовались с россказнями о том, что родной отец от нее отрекся и лишил ее наследства.

Ренье не всегда одобрял ее проделки, и все же она оставалась его дочерью, а он — ее отцом.

Даже если он на нее сердился, то неизменно повторял: «Что бы ни случилось, главное держать дверь открытой».

Вместе с Ренье за Стефанию переживали Альбер и Каролина. Старший брат и сестра считали, что она сама дает пищу бульварной прессе. Альбер никогда этого не скрывал.

— Она не всегда осмотрительна и нередко привлекает к себе внимание прессы.

Но Стефания была его любимой младшей сестрой. Главная ценность, которую Грейс и Ренье оставили детям в наследство, была семья.

Открыто признавая, что у нее были трудности, Стефания спешила добавить, что, как бы ни складывалась ее жизнь, она никогда не отворачивалась от семьи и не забывала свои официальные обязанности. «Я всегда делала то, что от меня требовалось».

Однако из Монако она все же уехала и с двумя детьми поселилась на лыжном курорте Орон на Французской Ривьере. Когда она ждала третьего ребенка, дочь Камиллу, то отказалась назвать имя отца. Девочка появилась на свет в 1998 году, и Стефания стала одинокой матерью троих детей.

У нее самой была образцовая мать, поэтому неудивительно, что Стефания серьезно относилась к материнству и детям.

Она влюбилась во Франко Кние, дрессировщика и хозяина цирка. Родные и друзья отнеслись к этому увлечению Стефании скептически, помня о том, что Стефания всегда поддавалась минутным порывам. Большинство из них давно смирились с тем, что, если она вам нравится, приходится ее принимать такой, как есть.

Полтора года Стефания прожила с Кние в Швейцарии, после чего бросила его, а потом полюбила и вышла замуж за циркового акробата Адана Лопеса Переса. Ей было тридцать восемь, он — на десять лет ее младше. Брак продлился восемь месяцев.

До 40 лет она всем казалась необузданным ребенком, тогда как сама считала себя нормальной, здоровой молодой женщиной с широкими взглядами на жизнь. «Все зависит от того, что считать нормой», — добавляет она.

Когда Альбер и Ренье почувствовали, что прошло достаточно времени и они не погрешат против памяти Грейс, Альбер занял бывший кабинет матери, расположенный в дворцовой башне двумя этажами выше кабинета Ренье.

Он поставил ее письменный стол к дальней стене лицом к окну и поменял зеленые и желтые тона обоев на японский бамбук.

Любимую картину Грейс с видами Нью-Йорка перевесили в кабинет его секретаря. Ее место заняли его любимые фотографии, в том числе огромный цветной портрет самого Альбера с санями во время зимних Олимпийских игр в Калгари.

Каролина тем временем взяла на себя роль первой леди Монако. По словам Ренье, она всегда была образцовой дочерью и после смерти матери проводила много времени с отцом, стараясь его поддержать. Впрочем, была у нее и своя собственная жизнь, причем далеко не безоблачная.

Через год и три месяца после смерти матери Каролина вышла замуж за Стефано Казираги. После его гибели она осталась одна с тремя детьми. Она нашла прибежище в Сан-Реми, а отец продолжал жить в Монако, где за ней оставались официальные обязанности. И хотя для этого потребовалось время, в конце концов она научилась совмещать роль принцессы и матери-одиночки.

Затем последовал долгий роман с Венсаном Линдоном, а позднее — с Эрнстом Ганноверским, за которого она вышла замуж.

Дочь Каролины и Эрнста Александра родилась в июле 1999 года в больнице австрийского городка Фёклабрук примерно в 40 километрах от Зальцбурга, недалеко от обширного поместья Эрнста.

У входа в больницу Эрнста окружили фоторепортеры. Он попросил их не фотографировать. Когда один из них отказался, Эрнст попытался вырвать фотокамеру у него из рук. Вскоре прибыла полиция и выгнала папарацци. Возле палаты Каролины усилили охрану, чтобы никто не мог подойти к ней близко и сделать снимок.

Каролина, Эрнст и их большая семья делили время между Любероном, Монако и Лондоном. Одно время казалось, что наконец-то они устроят нормальную семейную жизнь в одном из этих мест.

Однако битвы со средствами массовой информации не утихали.

В 1998 году Каролина и Эрнст добились извинений от французского журнала Paris Match за то, что там подделали их фото. Цифровым способом их приблизили друг к другу и убрали стоявших между ними людей. В мае 1999 года супруги подали в суд на немецкий журнал Bunte, обвинив его в «безответственных публикациях», и выиграли 51 000 долларов.

В январе 2000 года из-за вспыльчивости Эрнста они вновь стали героями светской хроники.

Вместе с шестимесячной дочерью Александрой супруги отдыхали на вилле Эрнста на острове Ламу в Индийском океане недалеко от побережья Кении. Какой-то немец, владелец дискотеки на соседнем острове, поздно ночью включал музыку на полную громкость. Она страшно раздражала Эрнста, который несколько раз требовал уменьшить звук.

— Каждую ночь музыка гремела до пяти утра, — жаловался Эрнст. — И каждую ночь между Рождеством и Новым годом этот тип направлял на мой дом лазерный луч.

Впрочем, Эрнст не единственный, кто был недоволен дискотекой. Его соседи по острову тоже жаловались местным властям. Но владелец ночного клуба делал вид, что его это не касается. Однажды вечером Эрнст встретил его и решил высказать все, что о нем думает.

Вскоре разговор перерос в громкое выяснение отношений, которое завершилось потасовкой. Согласно показаниям владельца ночного клуба, Эрнст был не только вооружен, но и привел дюжину головорезов, которые скрутили его и держали, пока Эрнст его душил. В результате чего, утверждал немец, у него были сломаны шесть ребер.

По словам Эрнста, владелец ночного клуба получил телесные повреждения не в ту ночь. Эрнст поклялся, что с ним не было никаких бандитов и он не был вооружен. Немецкое агентство новостей процитировало его слова: «Зато я с большим удовольствием врезал ему».

Когда история попала на страницы газет, прежде всего английских, французских и итальянских таблоидов, владелец ночного клуба лежал в больнице. Эрнст был вынужден дать в нескольких газетах опровержения на целую страницу, утверждая, что никоим образом к этому не причастен.

В рекламных сообщениях, напечатанных в Daily Nation и East African Standard, позиция прессы названа «однобокой». «Если Эрнст действительно был втянут в физическое разбирательство со своим соотечественником на острове Ламу, это не значит, что его сопровождала банда головорезов или что он сам был вооружен».

Удостоившись пятнадцати минут славы, владелец ночного клуба не преминул заявить первому же репортеру: «Мне крупно повезло, что я остался жив».

Безусловно, все эти откровения вряд ли были приятны Ренье.

В принципе он ничего не имел против Эрнста — на фоне других избранников Стефании ганноверский принц казался чуть ли не святым.

Однако, по словам старого знакомого, Ренье был «не в восторге» от этой истории и боялся, что ради новых сенсаций пресса теперь будет нарочно провоцировать его вспыльчивого зятя на новые выходки.

— Он терпеть не может скандалов, — сказал старый друг Ренье. — За долгую жизнь у него их было более чем достаточно. Он страшно устал оттого, что его семья как магнит притягивает к себе эти грязные истории.

По сравнению с другими Гримальди Ренье был, пожалуй, самым недоступным для прессы, и его снимки реже мелькали на страницах газет. Тем не менее лицо его было узнаваемым и хорошо известным, и за переделами Монако к нему не раз подходили на улице и спрашивали: «Я, случайно, вас не знаю?»

Если это была хорошенькая женщина, Ренье мог согласиться, что, возможно, да, она его знает. Но чаще всего он старался держаться в стороне от толпы, а любое любопытство к своей персоне пресекал, заявляя, что никакой он не князь Ренье.

— Странно, — обычно говорил он в таких случаях. — Меня часто принимают за него. За сегодняшний день вы уже третий, кто задал мне этот вопрос.

Говорящему ничего не оставалось, как еще раз пристально посмотреть на него и пробормотать: «Да, пожалуй, вы правы. Видимо, я ошибся. Но вы и вправду на него похожи».

После этих слов князя, как правило, оставляли в покое. Но прохожие и папарацци — две большие разницы.

— Даже когда живешь с этим всю свою жизнь, — говорил Ренье, — привыкнуть к давлению прессы невозможно. Чувствуешь себя рыбкой в аквариуме. Не стану отрицать, у нас были проблемы с прессой, но вы должны понять, что, как только появляется сообщение, менять что-то уже поздно. Что бы вы потом ни делали, напечатанная черным по белому новость преследует вас. Люди склонны верить тому, что прочли. Особенно сразу. Опровержения, как правило, уже ничего не меняют, потому что уже поздно что-то менять.

Что касается самого Ренье, то после смерти Грейс стоило ему появиться где-то вместе с женщиной, как в прессе сразу сообщалось об их «романтических отношениях», как, например, в случае его дружбы с Ирой фон Фюрстенберг.

Княжеский титул она получила благодаря первому из трех своих громких браков, когда в 1955 году пятнадцатилетней девушкой вышла замуж за австрийского аристократа.

— Ее отец дружил с моим дедом, — пояснял Ренье, — поэтому в детстве она часто бывала в Монако. Мы давно друг друга знаем. Она общительна и остроумна, и мне нравится бывать в ее обществе, вот, собственно, и все. Ни о каком браке даже речи не было. Хотя я подозреваю, что стоит мне сказать женщине «Привет!», как пресса тотчас начинает выдумывать романы, потому что это куда интереснее, чем голая правда.

Эта история началась довольно-таки невинно. В 1985 году Ира фон Фюрстенберг приехала в Монако по делам — для участия в выставке-биеннале. Они с Ренье были хорошими знакомыми и дальними родственниками. Кроме того, он учился в одной школе с ее первым мужем. Придя на выставку, Ренье зашел к ней в павильон, где она выставляла какие-то древности, чтобы поздороваться и спросить, как дела. Их сфотографировали.

Через несколько дней для участия в ежегодном благотворительном бале Красного Креста в Монако прибыл Джанни Аньелли. Он устроил прием на борту своей яхты и, конечно, пригласил Ренье. Ира фон Фюрстенберг приходилась ему племянницей, так что он позвал и ее.

Ренье и Ира, не сговариваясь, прибыли на прием в одно и то же время. В тот вечер на балу она сидела рядом с Ренье.

Вскоре у репортеров были их совместные фото, сделанные в разных уголках Монако, что тотчас привело их к выводу, что дело идет к помолвке, о которой будет объявлено в ближайшие дни. Вот, например, что писала в те дни одна скандальная газетенка: «Второй брак его двадцативосьмилетней дочери Каролины с бывшим итальянским плейбоем Стефано Казираги висит на ниточке. Его вторая дочь, двадцатилетняя Стефания, вечно попадает в разные истории. Ренье надеется, что сильная духом Ира, близкий друг семьи Гримальди на протяжении многих лет, поможет ему справиться с семейными неурядицами».

Это были выдумки чистой воды, и оба — Ренье и Ира — в один голос твердили, что между ними ничего нет. Однако ее сын не верил, что в прессе появляются слухи, и объявил, что его мать выйдет замуж за князя Ренье. Эта история не сходила с первых страниц газет в течение года.

Фото, на котором Ренье и Ира Фюрстенберг вместе поднимаются на борт яхты Джанни Аньелли, обошло газеты и журналы всего мира, причем подпись под картинкой гласила: «Ренье со своей невестой отдыхает на Карибских островах». Или: «Ренье с будущей княгиней Монакской в Полинезии». И даже: «Князь и княгиня Монакские во время медового месяца».

Эта история действительно закончилась замужеством Иры фон Фюрстенберг, правда, вышла она за другого.

— Что тут скажешь, — устало вздохнул Ренье. — Надо же репортерам на что-то жить.

31
Ренье разговорился

Ренье провел целый день за письменным столом в кабинете.

Расположенный в башне дворца, его рабочий кабинет представляет собой просторную комнату, набитую всякой всячиной, скопившейся здесь за полвека. Справа от двери стоит стол, заваленный папками и уставленный фотографиями детей и внуков в серебряных рамках. У стола — большой старомодный сейф, где, по всей видимости, хранятся семейные реликвии.

Рабочий стол стоит в дальнем углу лицом к двери. Рядом — диван, кресло и кофейный столик. Столы по соседству с рабочим столом также уставлены фотографиями.

Конечно, среди них — фотоснимок Грейс.

В углу кабинета есть небольшой персональный лифт, похожий на треугольную клетку, который при необходимости может доставить его этажом выше, в другой кабинет, который используется главным образом как конференц-зал. Над ним расположен личный кабинет Альбера.

Он такого же размера, как и основной кабинет, правда, обставлен иначе. С одной стороны стоит обтянутый зеленым сукном стол, у противоположной стены — небольшой рабочий стол. Оба стола также уставлены семейными фотографиями. Кроме того, здесь есть несколько застекленных шкафов с разными сувенирами, в том числе коллекция серебряных рыб и ракообразных.

На восточное окно наведен огромный бронзовый телескоп, а для коллекции автомобилей ее владелец создал специальный музей. Стены украшают живописные полотна, в том числе знаменитый «Шторм», где изображена лодка посреди бурного моря. Серое небо на этом полотне удачно сочетается со строгими серыми стенами кабинета.

Мы возвращаемся в главный кабинет. Здесь Ренье в синем блейзере, в белой рубашке с синим галстуком и в серых брюках берет сигарету, потом садится в кресло рядом с диваном. Солнце заходит, но Ренье решает не зажигать свет. В полутемной комнате он тихо и рассудительно говорит о своем правлении.

— Ошибки? — Князь на минуту задумался, потом кивнул: — Как же без них? Если их не совершать, жизнь была бы до ужаса скучной. Но думаю, больших ошибок, которые повредили бы княжеству, не было. Мелкие наверняка были. Конечно были. Возможно, порой мы принимали неправильные решения или правильные, но не вовремя.

— Например?

— Например, строительство, — говорит он. — Напрасно мы возвели столько небоскребов. По крайней мере, нам следовало жестче контролировать этот процесс. Но, как я уже сказал, все произошло слишком стремительно. Разумеется, мы извлекли из этой истории урок. Если вы посмотрите в окно, вам в глаза бросится La Condamine. Это район порта. В один прекрасный день многое из того, что вы здесь видите, придется снести. Многие дома были построены 60–70 лет назад. В них отсутствуют необходимые инженерные коммуникации. Мы перестроим этот квартал, правда, обойдемся без многоэтажной застройки.

Строительство — вот, пожалуй, ключевое слово, характеризующее правление Ренье. Многие считают, что он войдет в историю как строитель — «Le constructeur».

Вот что говорит по этому поводу сам Ренье:

— Строитель — это хороший образ. Мне он нравится. Но должен пояснить, что я строю вовсе не для того, чтобы угодить спекулянтам недвижимостью. Боже упаси. Фонвьей — прекрасный пример того, какую роль играет для Монако строительство, но вместе с тем это был риск, потому что землю приходилось отвоевывать у моря. Опять-таки я не уверен, что хотел бы войти в историю Монако именно как строитель. Пусть лучше вспоминают, что я трудился на благо княжества, что мое правление было успешным, что я принимал верные решения.

Иными словами, когда нужно было принимать меры, вызывающие чье-то неодобрение, ему хватало мужества это делать.

— Нелегко принимать такие решения, но иногда у вас просто нет выбора. Я прислушиваюсь к чужому мнению. Мне не нужны подпевалы. Я всегда настаивал, чтобы перед тем, как я приму решение, каждый мог высказать, что он думает по этому поводу. Тех, у кого нет своего мнения, вычислить легко: эти люди всегда ждут, когда я первым выскажу свое. Проводя совещания, я никогда первым не раскрываю карты. Пусть сначала выскажутся другие.

Я спрашиваю у присутствующих их мнение и лишь потом делюсь своим. Конечно, бывает, что люди просто пытаются угадать мое мнение, но у них это не всегда получается. Знаю по опыту. Поверьте мне, это работает. Альбер сейчас тоже принимает участие в заседаниях, он видит мой стиль работы и учится у меня.

Альбер отдавал себе отчет в том, что следовать примеру отца будет нелегко. Все единодушны в том, что правление Ренье пошло на пользу Монако. Сравните княжество с другим городом с населением 37 000 человек. Может ли он похвастаться симфоническим оркестром, знаменитой балетной труппой, прекрасными парками и садами, пляжем, портом, первоклассными ресторанами, отелями и всеми новейшими достижениями?

Между тем, когда Ренье получил княжество, ничего из этого не было и в помине. И невозможно было себе представить ничего подобного.

Монегаски богаты, здоровы, образованны и спокойно ходят по улицам. Ведь Монако — самое безопасное место в Европе. В Монако всего 500 полицейских, то есть один страж порядка на 60 жителей.

— Я убежден в том, что с преступностью можно бороться лишь с помощью сильной полиции, многочисленной и хорошо оснащенной для того, чтобы успешно делать свое дело, — говорит Ренье. — Серьезной преступности у нас нет, равно как и наркомании. Конечно, бывают мелкие правонарушения, скажем, подростки нюхают клей, но серьезных преступлений у нас нет, и наркотики на улицах не продаются.

Стрельба у нас раздавалась один-единственный раз, когда налетчик, ограбивший банк, попытался скрыться с места преступления. Нам в некотором смысле повезло, что в княжество ведут всего четыре дороги, и полиции ничего не стоит их перекрыть. У нас есть специальное устройство, что-то вроде металлической ленты с шипами. Его в любую минуту можно привести в действие и пропороть шины машине, которая пытается скрыться. Так что нам довольно легко охранять свои границы.

Уличной преступности в Монако практически нет. Случаются убийства на почве ревности и кражи со взломом, когда преступники пытаются украсть из сейфа деньги или похитить ценную картину.

В 1999 году в Монако был убит банкир Эдмонд Сафра. Его дом подожгли. Подозреваемый в убийстве был арестован через несколько дней. Уличные грабежи — большая редкость. Проституция запрещена, по крайней мере уличная, равно как и порнофильмы. Если кто-то вздумает прогуляться по улице босиком, к нему тотчас подойдет полицейский и потребует, чтобы он надел обувь. Кроме того, Монако — одно из немногих мест на земле, где женщина может спокойно выйти на улицу в драгоценностях. Так было задумано.

Ренье этим очень гордится.

— У нас повсюду установлены видеокамеры: на перекрестках, в переходах, в общественных лифтах. Это весьма эффективный метод, и мы постоянно расширяем сеть видеонаблюдения. Скажем честно: если преступник видит на углу камеру, он дважды подумает, совершать ли ему преступление. Он знает, что полиция наблюдает за ним.

Но кое-кто, критикуя систему слежки, называет власть «Большим Братом».

Впрочем, сам Ренье в ответ на эти обвинения лишь морщится.

— Думаю, такие обвинения несправедливы. Мы не полицейское государство. Я не раз слышал такой комментарий, но совершенно с ним не согласен. В полицейском государстве полиция вмешивается в вашу частную жизнь, диктует, с кем вам встречаться, что говорить, что думать. В данном случае это не так. Ни на чью свободу мы не покушаемся.

Полиция существует для того, чтобы защищать, а не ограничивать чьи-то права. Большинство наших полицейских ходят в штатском. И давайте скажем честно: мы крошечная страна, где практически все друг друга знают. Скажите, как долго вы можете быть полицейским в штатском, прежде чем все догадаются, кто вы такой? И вообще, в этом мире существует большое несоответствие. Есть люди, которым стыдно демонстрировать власть и дисциплину. Лично я не согласен с утверждением, будто власть и дисциплина угрожают свободе. Без них воцарилась бы анархия. Она реально угрожает свободе.

«Возьмем, к примеру, религию, — говорит Ренье. — Официальная религия в Монако — католичество, но здесь есть и другие конфессии и даже секты, как крупные, так и малые.

Мы не изобретали экуменизм, но, как мне кажется, применили его на практике задолго до папы римского».

Поскольку разговор зашел о религии, было естественным задать ему вопрос, насколько крепка его собственная вера. Ренье признал, что с годами у него возникло немало вопросов, но благодаря отцу Такеру он все же остался в лоне церкви.

— Я восстал против церкви, как и многие другие, — сказал Ренье. — У меня было немало вопросов, и никто не мог мне дать на них удовлетворительные ответы. Но отец Такер понял мой протест и не стал его излишне драматизировать.

Лишь так он мог вернуть меня в лоно церкви. Терпеливо объяснял. Ничего не навязывал. А ведь так вполне мог бы поступить на его месте другой священник. Скажем честно, подозреваю, что большинство из них попытались бы убедить меня, что, ставя под сомнение свои отношения с церковью, я тем самым совершаю огромный грех. Отец Такер помог мне разобраться в себе.

Помимо всего прочего, Такер помог ему понять, какой должна быть церковь.

— Ведь что такое церковь? Это любовь, терпимость, понимание. Таков отец Такер. Знаете, меня всегда приводили в ужас школы для маленьких детей, где заправляют монахини. У них там на стене треугольник с глазком, и они говорят детям, что Господь следит за ними. По-моему, это совершенно неверный образ Бога. Лично я представляю себе Бога улыбающимся. А если что-то и рисовать, то, наверное, лучше сердце, чем глаз.

У Ренье как представителя династии были особые отношения с Ватиканом. Посол Ватикана присутствовал на бракосочетании Ренье и Грейс. Впоследствии супруги нанесли визиты всем папам, начиная с Пия XII. «Это был удивительный человек, настоящий святой. Когда я находился рядом с ним, мне всегда казалось, что из всех людей на земле он ближе всех к Господу. Он принимал нас у себя не за кофейным столиком и не вел светскую беседу. Нет, он принимал нас в небольшом тронном зале. Мы с Грейс сидели по обе стороны от него. Он был очень мил и учтив и вместе с тем глубоко предан Богу и вдохновлял своим примером».

Их визит к Иоанну XXIII прошел не в столь официальной обстановке, тем более что Ренье знал его в те годы, когда тот был нунцием в Париже и, бывая в Монако, не раз останавливался во дворце.

— Тогда он был просто монсеньор Ронкали, — вспоминал Ренье. — Как-то раз он приехал к нам для участия в каком-то мероприятии, не помню, в каком именно. Он был веселый, я бы даже сказал — вполне земной человек. Пий был интеллектуал, мыслитель, склонный к рефлексии. Вполне возможно, что лучшей кандидатуры, чем Иоанн, в тот момент не было. Общительный, разговорчивый и отнюдь не ревнитель протокола. Стиль вновь изменился с избранием Павла VI. Я всегда воспринимал его как переходную фигуру. Он был человеком доброй воли, но не слишком влиятельным.

У Ренье не было времени, чтобы близко познакомиться с Иоанном Павлом I, в отличие от Иоанна Павла II, о котором у него сложилось твердое мнение. По его словам, Иоанна Павла II слишком заботило, что о нем пишут в газетах. Ренье это не очень импонировало. По его словам, он предпочел бы, чтобы Папа «уделял больше внимания своей пастве».

Грейс была глубоко верующим человеком, поэтому римский священник, уроженец Монако, спустя несколько месяцев после ее смерти предложил причислить ее к лику святых. В первую годовщину смерти Грейс во время панихиды, которую он отслужил в одной римской церкви, отец Пьеро Пинтус заявил:

— Я предлагаю причислить Грейс Келли к лику святых. Как актрису я предпочитаю Ингрид Бергман, однако Грейс Монакская была верной женой и безупречной матерью. Она жила в мире, где сложно сохранить веру. У нее был сильный характер, и она обладала редкими способностями. У нее был дар благодати, а не только обаяние имени.

Идея канонизации понравилась Каролине, хотя она сомневалась в ее осуществимости. Взявшись изучать этот вопрос, она пришла к выводу, что это практически невозможно.

— Чтобы вас причислили к святым, нужно, чтобы вы еще при жизни совершили ряд чудес, и эти чудеса должны быть подтверждены церковью. Правда, в церкви кроме «святых» есть еще «блаженные» — первая ступенька на пути к лику святых. Возможно, мама могла бы стать «блаженной».

Отец Пинтус утверждал, что в Европе и в Америке люди собирают сведения о чудесах, которые совершила Грейс. Ходили истории о том, как матери больных детей молились Грейс и она якобы являлась к ним и ребенок исцелялся. Но, пока все эти истории не получили документального подтверждения, ни о какой скорой канонизации не могло быть и речи.

Даже Ренье был настроен скептически.

— Священник поднял шум, но все это несерьезно.

Каролина с ним согласилась:

— Боюсь, у нас нет достоверных чудес.

У Гримальди было множество хороших знакомых, в их числе — Рональд Рейган с супругой Нэнси.

Что касается ее политических взглядов, то Грейс нравился стиль Джона Кеннеди и Демократической партии в целом. Ренье, напротив, будь он американцем, голосовал бы за республиканцев.

— Это была очень теплая дружба, — вспоминал он. — Мы очень быстро узнали их, своими глазами увидели жизнь в Белом доме.

Ренье, Каролина, Альбер и Стефания гостили у Рейганов дважды. Ренье поселили в спальне Линкольна, остальных — в покоях на втором этаже. Подобно тому как в современных гостиницах на подушку кладут шоколадку, в каждой комнате на ночном столике рядом с кроватью стояла баночка с леденцами, запечатанная президентской печатью.

— Президент показал нам с Альбером Овальный кабинет, — рассказывал Ренье. — По его словам, у него лишь тогда появляется возможность немного размяться или сделать глоток свежего воздуха, когда он спускается из личных апартаментов вниз.

«Это что-то новое», — подумал я тогда. У Эйзенхауэра была лужайка для игры в гольф, и он свободно перемещался по всему дому. Теперь же Белый дом напоминает крепость. Если посмотреть в любое окно, то видны лишь парни в форме с пистолетами и сторожевыми собаками, которые охраняют территорию. У въезда высится огромный треугольник из железобетона, чтобы вы, не дай бог, не вломились в ворота и не въехали прямо в резиденцию.

Посетив Рейгана в Белом доме в 1981 году, вскоре после того, как в президента стреляли, Ренье сравнивал здешние меры безопасности с тюремными.

— У нас были прекрасные комнаты, но стоило выйти в коридор, как откуда-то из-за шторы показывался охранник, чтобы проверить, что происходит. Было невозможно даже поменяться комнатами.

Нэнси как-то раз обмолвилась в разговоре с Ренье, что любит театр, и пожаловалась, что единственный театр, в котором они были с Роном, — это театр в Центре имени Кеннеди. Он современный, и в нем есть все необходимое для обеспечения безопасности.

— Грустно, правда? — добавила она.

По ее словам, в кино они тоже не могут ходить, а фильмы смотрят здесь, в Белом доме.

Интересно, подумал тогда Ренье, почему люди стремятся стать президентами, если это означает ограничения на каждом шагу? Что может быть хуже?

Дружба с Рейганами оказалась столь крепкой, что Нэнси Рейган одной из первых прилетела в Монако, как только стало известно о смерти Грейс.

Жест, который, по словам Ренье, они все по достоинству оценили.

— Со стороны Нэнси это так трогательно — прилететь на похороны Грейс. Мы поселили ее во дворце. Ее служба безопасности поначалу возражала, сочтя меры предосторожности во дворце недостаточными, несмотря на усиленную охрану. В конце концов мы сказали им, что мы отвечаем за нее, и они согласились. Честно говоря, мне кажется, что они просто набивают себе цену. Вообще, иногда их стоит немного осадить, потому что вы их сразу же замечаете. У них отовсюду торчат проводки, и они разговаривают с собственными часами. Вряд ли вам часто встречаются подобные типы.

Интересно, что в беседах со многими, кто долго знал Грейс и Ренье, я постоянно слышал слово «преданные». Вероятно, те, кто не были им особенно преданы, долго рядом с ними не задерживались.

Но как рассказывает старый друг Ренье по переписке Халиль эль-Хури, дружба никогда не была для них с Грейс улицей с односторонним движением.

— Когда Ливан распался, у нас не было острой необходимости бежать, но это, пожалуй, все, что я мог сделать для своей страны, поскольку риск был велик, а игроки в игре — слишком крупные фигуры. В конце концов, мы приняли решение уехать из страны. Вот только куда? Ответа на этот вопрос у нас не было до тех пор, пока меня с женой и детьми не приютил у себя Ренье. Он всем нам дал паспорта. Он дал нам, так сказать, новые корни, впрочем, такие же средиземноморские, как и наши исконные, а еще ощущение безопасности, ведь теперь мы были гражданами Монако. Это был жест любви и дружбы.

На протяжении многих лет этот жест повторялся не раз в таких же обстоятельствах.

Например, в Монте-Карло обожал гостить бывший король Египта Фарук. Обычно он занимал весь второй этаж H?tel de Paris, то есть примерно 20 номеров. Хотя он и был бывшим королем, его всегда сопровождала свита из 40 человек. Когда он хотел куда-то съездить, ему требовалось несколько десятков автомобилей. Грейс и Ренье познакомились с ним и прониклись к нему симпатией.

— Это был интересный человек, — рассказывал Ренье. — Люди всегда поражаются, когда я говорю, что он мне нравился. При этом я отнюдь не хочу сказать, что мне нравилось то, что он делал в своей стране в политическом плане, как он вел себя и какие решения принимал. Но, когда мы встречались с ним, это был очень милый человек и очень одинокий. Он переживал за судьбу своей страны, переживал за свою семью, за сына. Однажды Фарук мне сказал: «У нас есть пословица, что человек, у которого есть сын, бессмертен». Мне кажется, он в это твердо верил. И он попросил меня стать защитником его сына, и я, конечно, согласился.

Ренье признался, что Фарук нравился ему и по другой причине, так же как и Онассис. Оба были яркими личностями.

— В других людях мне это нравится, но сам бы я таким быть не хотел. Мой образ жизни не вяжется с их блеском.

Еще до свержения с престола Фарук любил приезжать в Монако, где обожал играть в азартные игры. Как правило, он приплывал на собственной яхте.

— В первый раз, когда я поднялся к нему на борт, — вспоминал Ренье, — мне тотчас бросилось в глаза, что он не доверял никому из своего окружения. Доверия не было ни к кому — от личного брадобрея до матросов.

Когда после свержения он вновь вернулся в Монако, Ренье принял его со всеми положенными ему почестями. Ведь он по-прежнему был королем, только в изгнании.

— Ему это было чертовски приятно, а еще, если не ошибаюсь, сильно удивило. Не забывайте, он стал королем совсем мальчишкой, и сколько ему пришлось вынести: интриги, заговоры с целью убийства. Кто только не хотел его убить, в том числе англичане, и не раз. А изоляция, в которой он всегда находился? Когда он предавался всевозможным порокам, родственники лишь поощряли его. Это был печальный персонаж, которому некуда было податься. И я не мог не приютить его у себя в Монако. Единственное, что я мог для него сделать. Он не жил здесь постоянно, лишь приезжал раза два в год. У него был наш паспорт. В конце концов Фарук превратился в очень милого мужчину, который очень чтил своего отца. А еще он здесь женился, и, надо сказать, весьма удачно. Они с женой до сих пор тихо и скромно живут в Швейцарии.

Когда виолончелист Мстислав Ростропович был лишен советского гражданства, Ренье помог ему и его жене стать гражданами Монако. Они почти не бывали в Монако, но, имея монакский паспорт, могли путешествовать где угодно. Когда такая же участь постигла иранского шаха, Ренье сделал монакский паспорт и ему.

— Я посчитал, что так будет правильно. Мне было неприятно видеть, как теперь, когда он свергнут, с ним обращается остальной мир. В Персеполе все заискивали перед ним. Вспомните, как все страны пытались выпросить у него денег. Персеполь был грандиозным завершающим аккордом. Шах был жандармом Персидского залива и лучшим другом Запада до тех пор, пока Запад в нем нуждался. Но, как только он оказался в изгнании, перед ним мгновенно захлопнулись все двери. От него отвернулись те, кто еще недавно пытались извлечь выгоду из дружбы с ним.

«Первыми в этом списке, — продолжает Ренье, — были США и Франция».

— Скажите мне, что они получили от Хомейни? Когда я увидел, как все отворачиваются от шаха, я пошел к своему министру внутренних дел и сказал: «Может, нам пригласить его к себе?» В тот момент шах был совсем одинок. С ним была лишь его семья; свита его оставила. Франция не только отказалась впустить его к себе, но и предоставила убежище Хомейни, а потом разрешила Хомейни вернуться в Иран. Американцы поступили еще хуже. Они могли бы предложить ему разные возможности.

Ну, хорошо, не пускайте его в Лос-Анджелес, потому что там живет много иранцев. С другой стороны, сколько иранцев, ныне живущих в Америке, получили школьное образование благодаря щедрости шаха? США — большая страна, и в ней наверняка можно было найти место, где он чувствовал бы себя в безопасности. Разумеется, безопасность нужно было обеспечить, но шах мог сам решить эту проблему. И тогда мы предложили ему политическое убежище. У шахини и ее детей по-прежнему монакские паспорта. Возможно, увидев, как с ним обошелся весь мир, я вновь ощутил себя бойскаутом.

32
Снова в гостях у Ренье

После смерти Грейс Ренье и его сестра Антуанетта вновь посвятили себя общественной жизни княжества. Антуанетта появлялась рядом с братом на разных мероприятиях, особенно на балу Красного Креста.

Но потом сын Антуанетты Кристиан написал о Гримальди книгу. В ней не было ничего, кроме лести, за которой скрывалось притворное равнодушие и низость избалованного юноши, который отказывался от всякой ответственности, игнорировал дядю и в конце концов лишился своей доли наследства. Даже если Ренье считал сестру причастной к этому сочинению, вслух он об этом не говорил.

Поскольку Антуанетта возложила на себя обязанности старшей государственной деятельницы, Ренье, похоже, не собирался поднимать шум вокруг этой истории хотя бы ради их прошлого.

— Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я пошел в школу. Она оставалась дома, — рассказывал он, — живя то у матери, то у отца, то у деда. Мы не были близкими людьми, у каждого была своя жизнь. Говорят, будто она хотела захватить трон, но, по-моему, это преувеличение. Да, она меня критиковала. Возможно, зашла слишком далеко в своей критике, что не мешало мне быть с ней в хороших отношениях.

Инцидент сильно раздули. У нее была своя жизнь, у меня — своя, но это не значит, что мы сожгли все мосты и не разговаривали друг с другом. Да, порой я бывал на нее зол, а она, в свою очередь, сердилась на меня. Между нами были разногласия. Но мы никогда из-за этого не рвали отношений. И вообще, покажите мне брата с сестрой, у которых бы не было разногласий.

Было видно, что Ренье неприятно говорить о том давнем инциденте, когда Антуанетта с мужем пытались захватить трон. Обычно в таких случаях Ренье говорит, что не считает его настоящей попыткой переворота.

А вот о других случаях посягательства на его трон он рассказывает куда с бо?льшим удовольствием и даже с улыбкой. Например, на юге Англии жил некий Джордж Гримальди, державший паб и авторемонтную мастерскую. Так вот этот Джордж утверждал, что является 13-м маркизом и полноправным князем.

— Правда, это мало помогло, — добавляет Ренье с улыбкой.

Затем был итальянский адвокат по фамилии Гримальди, который утверждал, будто он прямой потомок одного из Гримальди, у которого в XVI веке незаконным образом отняли монакский трон, и у него есть документы, подтверждающие его право претендовать на этот трон.

— Когда мы в последний раз о нем слышали, он все еще жил в Италии.

Затем на трон посягал кто-то из немецкой ветви семейства. Правда, основания для этого были весьма шаткими.

— Трудно сказать, родственники ли мы вообще, — добавляет Ренье.

По его словам, новые претенденты появляются потому, что Гримальди — довольно распространенная фамилия в Генуе и у некоторых лиц, носящих ее, возникает соблазн заявить свои права на княжеский титул.

— Недавно очередной претендент объявился на Корсике. Там тоже много Гримальди. Так вот, он заявил, что является наследником трона, но не хочет править страной. Поэтому он делает мне одолжение и не станет меня свергать.

Помимо княжеского титула Ренье обладает еще 142 титулами. Полный список включает несколько герцогских и графских титулов, а также титулы маркиза. Таким образом, Ренье — самая титулованная персона в мире.

Ко многим из его титулов полагалась та или иная медаль. Добавим сюда многочисленные награды и знаки отличия, которых Ренье удостоился за долгую жизнь, и будет понятно, что все эти ордена и медали представляли для него определенную сложность, поскольку на официальных мероприятиях он должен был надевать их все.

— Скажу честно, — говорил он, — все эти медали не слишком меня интересуют. Я получил их в знак уважения или признания каких-то заслуг. И когда мне вручают очередную медаль, я принимаю ее с благодарностью. Но я не придаю им особого значения и никогда к ним не стремился, равно как не горел желанием носить их.

Поскольку ему вручили их из самых искренних побуждений, ему трудно выбрать, какие надеть, а какие — нет. В результате он надевает их все.

— Злые языки говорят, что я целыми днями любуюсь медалями и начищаю их до блеска. Все это вздор. И уж конечно, я не вешаю их на пижаму, — добавил князь с улыбкой.

— Самое трудное для любого родителя, — говорит Ренье, с любовью глядя на семейные фотографии в своем кабинете, — невозможность уберечь детей от боли. А также оградить их от себя, что подчас еще труднее. Мы с Грейс всегда давали детям возможность сделать собственный выбор, потому что, в конце концов, это их жизнь.

Тем не менее, по его словам, это не всегда легко, особенно если вы видите, что ваш ребенок совершает ошибку.

— Первый брак Каролины был неудачным. И я, и Грейс это предвидели, но что мы могли сделать? Когда ваш ребенок приходит к вам и говорит, что хотел бы связать свою жизнь с кем-то, что вы ему скажете? Мне кажется, в таких случаях лучше не спорить. Что еще важно: даже если между вами конфликт или кризис, нельзя захлопывать перед ним дверь. Он должен знать, что у него есть дом, куда можно вернуться.

Когда Каролина объявила о помолвке с Филиппом Жюно, родители не одобряли ее выбор.

— У него была отвратительная репутация, и как личность он ничего собой не представлял. Ни образования, ни специальности у него не было. Он не работал. Я вообще не знал, чем он занимается. О нем было известно лишь то, что он представитель парижской «золотой молодежи», которая проматывала деньги в ночных клубах.

Когда еще до свадьбы кто-то поинтересовался у Ренье, чем занимается избранник его дочери, он ответил:

— Чем-то или ничем.

Когда стало ясно, что их брак рушится, ходили слухи, будто Грейс и Ренье чуть ли не на пороге церкви сказали Каролине, что, если она передумает и откажется пойти к алтарю, они ее поддержат.

— Это не совсем так, — уточняет Ренье. — По-моему, в таких случаях самое главное — искренность. Она решает все. У вас есть ребенок, и этот ребенок влюблен. Конечно, мы пытались ее остановить, отговаривали как могли. Но она не желала нас слушать. Что нам оставалось? Только одно — примириться, даже если мы были против.

А вот Стефано, по словам Ренье, ему импонировал. Он оказался хорошим мужем, хорошим отцом, и Каролина была с ним счастлива. Когда Стефано погиб, ее горе было понятно князю.

— Нашим детям было трудно расти. Их жизнь протекала у всех на виду. Все это создавало массу трудностей.

Они сильно переживали из-за смерти матери, особенно Стефания.

Правда, когда она уезжала, чтобы строить свою жизнь, Ренье, по его собственному признанию, был не всегда доволен.

— Порой мне было больно. Но в глубине души я старался убедить себя, что она делает то, что считает нужным. Да и кто сказал, что быть родителем легко? Приходится со многим мириться, на многое закрывать глаза. Но самое главное — разговаривать с детьми. Не захлопывать перед ними дверь. Ребенок должен знать, что у него есть дом, он всегда может в него вернуться, и ему там не скажут «Что я тебе говорил?», не станут водить пальцем у него перед носом.

Ренье переживал, что его дети рано лишились матери, и старался быть для них хорошим отцом.

— Хорошей матерью для них я никак не мог быть. Я не пытался их от всего оградить, давал им самим разобраться в сложных ситуациях. Они очень близки между собой. Правда, Альбер на многое смотрит сквозь пальцы, — добавляет Ренье загадочно.

— Отец — единственный мужчина, который ни разу меня не предал, — призналась Стефания как-то раз в интервью одному женскому журналу. В некотором роде это довольно печальное признание в устах двадцатитрехлетней девушки. С другой стороны, оно говорит о том, что Стефания ценила его поддержку.

— Я, в свою очередь, тоже это ценил, — заявил Ренье. — Наверное, это результат того, что мы никогда не закрывали полностью дверь. Можно сказать ребенку: «Пожалуйста, не делай этого» — и привести все мыслимые доводы почему. Но если ребенок хочет поступить так, а не иначе, нам остается лишь сказать ему: «Будь осторожен». Что еще мы можем сделать? У меня с детьми очень разные отношения. Альбер — мой сын, и отношения отца и сына совершенно особые. Каролина теперь сама мать и постоянно заботится обо мне. Что касается Стефании, то она очень независима. И я это прекрасно знаю. А еще у нее сильный характер, наверное, самый сильный из всех троих.

После смерти Грейс ему, несомненно, было очень одиноко. Многие из его друзей к тому времени уже умерли, да и сам он заметно сдал. В конце 1994 года, когда он вместе с Каролиной находился на французском курорте Ле-Боль, ему стало плохо с сердцем.

Они сразу вернулись в Монако, где семидесятидвухлетнему Ренье сделали шунтирование. Хотя операцию старались держать в секрете, о ней вскоре стало известно. Казалось, он вот-вот отречется от трона. Но Ренье не отрекся.

Отец и сын часто говорили, что любят работать вместе и поймут, когда сын должен будет сменить отца.

В 1997 году Монако отмечало свой семисотлетний юбилей. А через два года — пятидесятилетие царствования Ренье. Хотя князь продолжал приходить в рабочий кабинет и выполнял обязанности главы государства, он перестал ездить по миру, а вместо себя отправлял сына.

33
Конец волшебной сказки

Последние 10 лет его жизни были трудными.

Несколько лет после операции на сердце состояние его здоровья было относительно стабильным, но в 1999 году вновь заметно ухудшилось. Ренье всю жизнь был заядлым курильщиком. Врачи настоятельно советовали ему бросить курить, но он их не послушал.

В декабре 1999 года князь перенес еще одну операцию, на этот раз по поводу аневризма брюшной аорты. Она прошла нормально, и в официальном бюллетене, который выпустил дворец, говорилось, что он идет на поправку.

Но врачи знали, что это не так. Они обнаружили в его легких небольшую опухоль и в феврале 2000 года удалили ее.

В официальном заявлении вновь говорилось, что больной пошел на поправку.

А спустя одиннадцать дней, 13 февраля, Ренье срочно увезли в больницу с пневмотораксом легкого. Воздух скапливался в плевральной полости и давил на грудную стенку. Врачи привели легкие в норму, после чего разрешили пациенту вернуться домой.

После каждой операции все громче звучали разговоры о том, сколько времени он продержится на троне. Ренье заявил подданным, что еще не решил, когда сложит с себя полномочия. Близкие друзья решили, что это произойдет, как только Альбер женится.

Как выразился сам Ренье: «Будущее для меня состоит в том, чтобы встретить старость с достоинством и с Грейс в душе». Увы, это было нелегко, иногда мучительно, поскольку он встречал старость один.

Затем князь провел три недели в больнице, выздоравливая после «общего истощения организма». Вскоре его вновь госпитализировали с инфарктом миокарда и нарушением кровообращения. Потом у него опять обнаружили инфекцию грудной полости.

И наконец, у Ренье возникли проблемы с почками, которые осложнялись состоянием сердца и легких. Сказывались десятилетия беспрестанного курения.

Ренье Луи Анри Максанс Бертран Гримальди, суверенный князь Монако, был человеком «старых правил», высоко ценившим хорошие манеры и уважение к окружающим. Он был из породы людей, привыкших нести ответственность независимо от того, нравилось это им или нет, ибо видел в этом свой долг.

Нередко его служение ему не нравилось, но он посвятил ему всю свою жизнь, и, даже если со стороны оно казалось чередой развлечений, суровая правда заключалась в обратном. Он трудился не покладая рук в окружении паразитов, подхалимов, авантюристов и льстецов, постоянно задавая себе вопрос: кому из них доверять?

— У меня есть прихлебатели, — честно признавался сам Ренье, добавляя, что настоящие друзья — пожалуй, самая большая редкость в его жизни. — Я окружен людьми, которые сегодня уверяют меня в своей дружбе, а завтра просят оказать им услугу. По-моему, признак настоящей дружбы другой: когда человек, которого вы давно знаете, ни разу вас ни о чем не просил. Но такое бывает редко. Таких людей считаные единицы. Думаю, тех, кто никогда меня ни о чем не просил, я могу пересчитать по пальцам.

Грейс всегда говорила: «Мне бы хотелось, чтобы люди вспоминали меня как человека, много сделавшего для других, как добрую и любящую женщину, которая всегда стремилась помочь людям».

Ренье тоже надеялся, что ее запомнят именно такой.

— Грейс была полна участия к людям. Она действительно заботилась о других и предъявляла к себе высокие требования.

Что касается самого Ренье, то он бы хотел остаться в истории как строитель. Чтобы его запомнили как правителя, превратившего маленькое, сонное княжество, которое он унаследовал в 1949 году, в современное государство.

Что ж, возможно, так и будет. Но, скорее всего, его запомнят как соавтора удивительной волшебной сказки.

В его детские годы Монако было унылым местом, которое жило воспоминаниями о давно миновавшем золотом веке. И все это изменилось в одночасье, стоило ему встретить, полюбить и взять в жены Грейс Келли. Как настоящая голливудская кинозвезда, она вдохнула в Ривьеру новую жизнь. Вместе с голливудскими друзьями она создала целую труппу персонажей, которые превратили Монте-Карло в один из самых шикарных курортов мира.

На протяжении 26 лет Ренье и его жена делали все, чтобы их волшебная сказка продолжалась. Она действительно была волшебной.

Грейс и Ренье правили не столько страной, сколько этой сказкой. И пусть в ней не было кареты из тыквы и хрустальных башмачков, зато здесь были Фрэнк Синатра и Кэри Грант, огромные яхты, самое знаменитое в мире казино, самые престижные гонки Grand-Prix, дамы в вечерних платьях и бриллиантах, смаковавшие шампанское на террасах при луне в окружении элегантных мужчин в смокингах.

И каждый год в течение долгой летней ночи во время бала Красного Креста под крышей спортивного клуба здесь скапливалось больше денег в виде бриллиантов, изумрудов, сапфиров и рубинов, чем в любой другой точке земного шара, за исключением разве что Форта-Нокса или Английского банка.

Мало было на свете таких чарующих сказок. И ни одна из них не кончилась столь печально, как эта.

Вместе с уходом Грейс все оборвалось. Волшебство испарилось в одночасье, и ничто не могло бы его вернуть. Все это прекрасно понимали, в первую очередь Ренье, сказавший однажды: «Вместе с ней умерла часть меня».

И вместе с тем он искренне признавался:

— Когда случается такой конец, начинаешь о многом сожалеть. О том, что мало говорили друг с другом, что слишком мало бывали вместе или, наоборот, слишком редко давали друг другу отдых. Мы мало уделяли друг другу внимания. Оглядываясь назад на эти 26 лет, я спрашиваю себя: почему мы так и не съездили отдохнуть, как мечтали; почему не сделали того, не поговорили об этом? Мне очень жаль, что мы слишком мало времени проводили вместе.

Сразу после операции на сердце начались разговоры о том, что Ренье отречется от престола. Когда этого не случилось, пресса решила, что князь просто решил дождаться, когда Альбер наконец женится.

На самом деле Ренье задумался об отречении сразу после гибели Грейс. Иное дело, что он не мог этого сделать, потому что они ждали, когда Альбер будет готов принять власть из отцовских рук.

Однако Ренье говорил, что с нетерпением ждет времени, когда сможет путешествовать и встречаться с людьми, которые ему приятны, а не с теми, кого он должен видеть. Кроме того, он хотел бы почитать рукописные журналы его прадеда с отчетами о научных экспедициях.

Ренье оставался на троне не потому, что у Альбера не было наследников. Будь это так, он мог бы сложить с себя корону еще в 2002 году, когда изменил порядок престолонаследия, в соответствии с которым Каролина и ее дети становились наследниками второй и третьей очереди.

По его словам, их с Альбером устраивало существующее положение дел. По мере того как здоровье отца ухудшалось, Альбер постепенно брал на себя все новые и новые обязанности. Такое затяжное «ученичество» имело положительные стороны. Когда Альбер «созрел» для трона, он был куда лучше подготовлен к новой роли, чем в свое время его отец.

Возможно, он был не единственным, кому доверял его отец, но таких людей можно было пересчитать по пальцам. Теперь и он сам должен был выбрать людей, которым можно было доверять.

В отличие от отца Альбер вырос в Монако и знает всех своих 37 000 подданных если не по имени, то в лицо. За годы, проведенные в Америке и других странах, то есть, по его словам, в «реальном мире», он сумел выработать современный взгляд на жизнь. Еще одно отличие от отца. Два десятилетия он был «подмастерьем» у Ренье и теперь хорошо понимал, что и как нужно делать для дальнейшего процветания княжества.

В последние годы Ренье чувствовал себя все более одиноким. Нельзя сказать, что в его жизни не было радостей. Конечно, были, в первую очередь внуки. Однако все замечали, что былой блеск в его глазах угас.

В последний год своей жизни он совсем ослабел, все больше и больше времени проводил в больнице и почти не появлялся на публике. Но в 2005 году настоял на праздновании тридцатилетнего юбилея циркового фестиваля.

Когда Ренье, набросив на себя шубу и красно-белый цирковой шарф, в сопровождении Альбера и Стефании вошел в цирковой шатер, публика взорвалась аплодисментами. Тысячи людей встали с мест, чтобы поприветствовать его.

Ренье устало кивнул в ответ на это проявление всеобщей любви, и все поняли: волшебная сказка, написанная и разыгранная им и Грейс, подходит к концу.

7 марта его положили в Кардиоторакальный центр Монако с острой бронхо-легочной инфекцией. Вскоре было сделано официальное заявление, что лечение проходит успешно, однако спустя две недели у Ренье возникли проблемы с дыханием, и его перевели в палату интенсивной терапии, которая стала его последним приютом.

Альбер срочно вернулся домой из Италии, Каролина из Парижа. Стефания уже была дома. Как только пришло официальное сообщение, все телевизионные каналы и радиостанции мира прервали вещание, чтобы сообщить о кончине князя.

Ренье ушел из жизни 6 апреля 2005 года — ровно через 50 лет с того дня, когда он познакомился с американской киноактрисой по имени Грейс Келли.

Сумерки

Море темнеет. Солнце садится за горы. Здания рядом с портом уже не розовые, а бледно-красные. В сувенирных лавках продают оставшиеся к концу дня открытки. Из булочной на углу узкого переулка возле ратуши выходят последние покупатели.

Жизнь как будто замирает.

В гавань медленно возвращается небольшая рыбацкая лодка. Движение на дорогах, ведущих из города, затихает.

Загорелые юноши уносят с пляжа надувные матрацы и складывают зонтики. Объявление гласит, что после семи вечера купаться в море можно лишь на свой страх и риск, что некоторые и делают. Чуть позже на пляжи придет полицейский патруль, чтобы туристы не вздумали здесь ночью развлекаться. Кстати, на других пляжах такое случается сплошь и рядом, но только не в Монте-Карло.

Крупье опаздывает на работу, потому что не мог припарковать свой желтый «мазератти» на частной парковке за казино.

Через несколько минут начнутся четыре вечеринки с коктейлями, шампанским и бутербродами-канапе. Спонсоры двух первых — ювелиры, третьей — художественная галерея, четвертой — торговцы дорогими автомобилями. Все, кто встретились на первой вечеринке, встретятся и на трех остальных.

Магазины закрываются.

Девушки в белых халатиках опускают тяжелые металлические жалюзи, пряча на ночь затянутые розовой или желтой пленкой окна. Пленка нужна для того, чтобы солнечные лучи не испортили выставленные на витрине духи.

Мужчины встречаются с любовницами. Женщины — с любовниками.

С вокзала отходит первый ночной поезд на Париж.

Из Ниццы прибывает пригородная электричка, идущая в Вентимилью.

Перед экраном компьютера сидит брокер, проверяя, как идут дела на Уолл-стрит. В Монте-Карло 6 часов вечера, в Нью-Йорке — полдень.

Повара уже на вахте. Сомелье проверяют запасы вин. Метрдотель в Caf? de Paris считает зарезервированные столики. К нему подходит американская чета. Американцы хотят знать, могут ли они поужинать в этом ресторане, если у мужчины нет галстука. Метр заверяет их, что им будут рады независимо от того, будет на нем галстук или нет.

В кафе рядом с гимназией картежники закончили очередную игру. Все на прощание пьют анисовую водку.

В баре H?tel de Paris обслуживают знаменитого в прошлом английского актера, как бывает каждый вечер в одно и то же время, потому что он заплатил за это бармену.

Личный эпилог

У каждого из нас есть любимые воспоминания.

Так и быть, поделюсь моими воспоминаниями о Грейс. Суббота, вторая половина дня перед последним Рождеством в ее жизни. Все утро она пекла сливочное печенье в форме звезд, рождественских елочек, санта-клаусов с мешками, полными подарков. Как только печенье было готово, она вышла из дворца и прошла примерно 450 метров по узкой извилистой улочке к дому Каролины. Путь ее лежал между рядами желтых трехэтажных кирпичных домов с зелеными ставнями на окнах. Здесь иногда сушат свежевыстиранное белье.

В темных брюках, кремовом кашемировом свитере, с простой ниткой жемчуга на шее, в туфлях на низком каблуке, закутав голову шарфом и надев большие солнечные очки, она осталась неузнанной. Лишь дворцовая стража в зимней форме, увидев ее, отсалютовала. Она кивнула им и с улыбкой сказала: «Bonjour!»

Вскоре она вошла в просторную, тихую виллу. Не увидев никого в холле, заглянула в кухню.

— Что на завтрак?

— Как насчет студня с кукурузной мукой и яичницы? — предложил я.

Грейс подозрительно посмотрела на меня:

— Откуда у вас в Монако филадельфийский студень?

— Да, увы, — вздохнул я, пожимая плечами. — В таком случае подойдет вам омлет?

— Великолепно, — ответила она, положив пакет с печеньем на стол рядом с раковиной и протянув руку за фартуком. — Сейчас займусь.

Годы были к ней милосердны. Она слегка пополнела, но глаза сияли все тем же блеском, что и раньше, а голос оставался таким же, что звучал в «Могамбо», «Ровно в полдень» и в «Окне во двор».

Лицо чуть округлилось, его абрис стал мягче, чем когда-то в Голливуде. Ледяная богиня слегка подтаяла, а юная красавица кинозвезда оставалась прекрасной дамой, которой за пятьдесят.

— Я думала, вы из Нью-Йорка, — сказала она, взяв зеленые перцы. — Как вы узнали про студень?

— Я ходил в школу в Филадельфии и учился в Темпле.

— Я тоже, — откликнулась она. — Я тоже училась в Темпле. — Она на минуту задумалась. — Наверное, это было за несколько лет до вас.

— За пару лет, не больше, — вежливо предположил я и указал на бумажный пакет: — Это на елку?

— Я испекла печенье. А вы?

Моя приятельница Каролина позвонила мне и спросила:

— Не хотите ли приготовить в субботу для меня и мамы ланч?

Она пояснила, что собирается украшать рождественскую елку.

— В этом году на елке должны быть только съедобные украшения. Печенье, конфеты, сухофрукты. Можете принести все, что хотите.

Так что сливочное печенье, испеченное Грейс, соответствовало всем правилам. И у меня возникла идея по поводу съедобных игрушек.

— Я, конечно, сам это не пек, — сказал я, достав сумку с покупками. — Тем не менее это съедобно.

— Сейчас посмотрим, — сказала Грейс.

Я вытащил несколько банок с тунцом и спагетти — и то и другое в рождественской упаковке. Грейс рассмеялась, и ее лицо как будто просияло изнутри.

— Знаете, у вас длинноваты волосы, — сказала она, как только мы приступили к приготовлению омлета. — Напомните мне, чтобы после обеда я взяла ножницы и слегка вас подстригла.

Я посмотрел на нее:

— Договорились. Но заранее предупреждаю, что, если вы меня подстрижете, моя мать оповестит всю Флориду, что Грейс Келли — мой личный парикмахер.

— Согласна, — усмехнулась Грейс.

В эту минуту в кухню вошла Каролина.

— Привет, что у нас на ланч?

— Студень с кукурузной мукой, — ответила Грейс.

— Что? — поморщилась Каролина.

Мы с Грейс рассмеялись.

Позавтракав, мы отправились в зимний сад, где нас уже поджидала елка. Мы повесили на нее печенье Грейс, несколько полосатых леденцов и мои банки с тунцом в рождественской упаковке.

День шел своим чередом. Нам стоило немалых трудов спасти елочные украшения от собак Каролины. В дом прибывали гости, целый поток друзей. Все они несли подарки под елку, и чуть ли не каждый принес съедобное украшение. Правда, макароны принес я один.

Вскоре мы с Грейс оказались в дальнем углу, где по-индийски расположились прямо на полу. О чем только мы с ней не болтали! Об обуви, кораблях, сургуче, капусте и Голливуде.

— В те дни все было иначе, — сказала она. — Совсем не так, как сейчас. Мягче, душевнее.

— И люди тоже были душевнее? — удивился я. — Лично я не заметил у Хичкока особой душевности.

— Хич был просто чудо. А еще большой любитель секретов и тайн. Он был страшно застенчив и любил играть с людьми в прятки.

— И требовательным тоже.

— А как же иначе? Кино было дорогим удовольствием даже в те времена, когда снять фильм было гораздо дешевле, чем сейчас.

— Он работал на Paramount?

— Там снимались «Окно во двор» и «Поймать вора». «В случае убийства набирайте «М», наш с ним первый фильм, снимался на студии Warner Brothers. Кстати, переходить со студии на студию было нелегко, потому что Metro платила мне деньги. И если Хич хотел снять именно меня, он был вынужден договариваться с ними. MGM сдавала меня в «аренду» другим студиям и неплохо на этом наживалась. В отличие от меня самой. Боюсь, что я больше заработала, когда была моделью в Нью-Йорке, чем снимаясь в Голливуде.

— Вы скучаете по Голливуду?

— Я скучаю по людям. Мне повезло работать с потрясающими личностями, такими как Хич. Но мне никогда не нравилось в Калифорнии, и я там практически не жила. Такое впечатление, что в Голливуде все вертится исключительно вокруг денег. Да, там была моя работа. Но если я не снималась, то возвращалась в Нью-Йорк.

— Но вы там проработали довольно много.

Грейс покачала головой:

— Я снялась лишь в одиннадцати фильмах. Более того, шесть из этих одиннадцати я сделала в течение одного года — с 1953-го по 1954-й. И только один из этих шести — на MGM.

— Нельзя было отказаться?

— Ну что вы! — Грейс рассмеялась. — Однажды меня в наказание даже лишили права сниматься и отказались заплатить. Там можно говорить «нет», лишь когда вам это разрешают. Один режиссер хотел снять меня в роли Элизабет Браунинг в фильме «Барреты с Уимпол-стрит». Мне тогда было двадцать пять, а героине фильма — уже за сорок. Но режиссер решил, что я прекрасно подхожу на эту роль. Я сказала ему, что слишком молода. На что он ответил: «Не вижу проблемы. Мы сделаем ее моложе».

Я не поверила своим ушам и пыталась объяснить ему, что самое чудесное в ее истории то, что самую большую любовь она испытала, когда ей было за сорок. На мое счастье этот проект так и остался незавершенным. Зато обо мне заговорили как об упрямой молодой актрисе.

— Вы были упрямы?

— Кто? Я? — Грейс расплылась в улыбке. — Это на MGM так считали.

— Скажите, вам до сих пор пишут поклонники?

— Да, и, между прочим, я отвечаю на каждое письмо.

— И письма по-прежнему адресованы Грейс Келли? Или все-таки княгине Грейс?

— Разумеется, бо?льшая часть писем адресована княгине Грейс, но есть и такие, в которых люди пишут, что видели по телевидению один из фильмов с моим участием. Или что их родители были моими почитателями и они просят для них автограф. Или же просят выслать фотографию и даже рецепт. И мы посылаем им семейное фото или мои любимые рецепты местных блюд, которые готовят здесь, в Монако. Иногда люди просят советов.

— И что это за советы?

— Самые разные. Меня спрашивают обо всем на свете, начиная с того, как нужно воспитывать детей, и кончая, как попасть в кинобизнес. Впрочем, на последний вопрос я перестала отвечать еще в 1949 или 1950 году.

— Почему?

— Однажды мне позвонил Элиа Казан и попросил прослушать одного начинающего актера. «Пусть приходит», — ответила я. Помню, в воскресенье после обеда в нашу квартиру пришел молодой человек. Он пояснил, что живет не в Нью-Йорке, а в пригороде, и не мог отрепетировать роль в течение недели, потому что женат и вынужден помогать по работе отцу.

По его словам, он страстно мечтал стать актером. Девушки, с которыми я жила в одной квартире, в тот день были дома, к ним пришли молодые люди, они включили проигрыватель. Так что мы могли с ним уединиться только на кухне. Там была типичная нью-йоркская крошечная кухня, где трудно поместиться вдвоем. Читал он неплохо. Но так читают многие.

Ничего выдающегося в его чтении не было. Когда он спросил меня, что я думаю, я постаралась как можно мягче сказать ему, что надеяться ему особенно не на что. Я сказала ему, что большинство актеров в Нью-Йорке едва сводят концы с концами, и посоветовала не бросать работу, если ему нужно содержать семью, а театр оставить в качестве хобби, для любительских постановок. Я как можно тактичнее пыталась убедить его, чтобы он оставил мысль об актерской карьере.

Тут Грейс прервала рассказ и посмотрела на меня.

— И кто же это был? — спросил я.

— Пол Ньюман.

У всех нас есть любимые воспоминания. Вот одно из моих. Летний день клонится к вечеру. Ренье в своем кабинете рассказывает мне о смерти Грейс.

Он обошел рабочий стол и сел рядом со мной на стул перед кофейным столиком. Моя первая мысль: вероятно, он устал. Но Ренье уверяет, что чувствует себя хорошо, просто у него никогда не получается выкроить свободное время.

— Я вечно в работе, а иначе никак.

— Но почему вы тянете эту лямку один?

— В каком смысле?

— Прошло уже много времени. Если в вашей жизни появится другая женщина, вряд ли люди начнут задавать вопросы.

Ренье промолчал. И тогда я спросил напрямую:

— В вашей жизни есть женщины?

Он сказал, что не хочет обсуждать эту тему.

— Я живу как в аквариуме. Это осложняет жизнь, и приходится от многого отказываться. Я должен быть предельно осторожным.

Впрочем, добавил он, теперь его не волнует, что подумают про него люди или что напишут в прессе.

— Средства массовой информации меня не волнуют, поскольку я не делаю ничего такого, что могло бы вызвать у них интерес.

За исключением одной темы: женщины.

Однажды в Нью-Йорке его преследовал один фотограф. Его имя попало в заголовки газет, писавших, что Ренье замахнулся на папарацци.

В тот вечер он вместе с женой своего знакомого пошел смотреть мюзикл «Кошки». При выходе из театра его тотчас окружили фоторепортеры. Они засыпали Ренье вопросами: правда ли, что незнакомка, с которой он идет под руку, — будущая княгиня Монако?

Сначала он попросил оставить его в покое. Затем прикрикнул на одного из них. В конце концов южный темперамент взял верх, и Ренье пустил в ход кулаки. На следующий день рядом с отелем собралась целая толпа папарацци, и Ренье замахнулся на одного из них.

Он явно не хотел обсуждать этот эпизод. Мы говорили с ним на посторонние темы, прежде чем я вновь перевел разговор на него. Стемнело. Ренье не стал включать свет, мы сидели в полумраке.

Он заговорил про то утро, когда разбилась Грейс, как он бросился к ней и Стефании, как узнал, что жена уже не вернется к жизни, и как они с Каролиной и Альбером пришли попрощаться с Грейс, и как потом отключили аппарат искусственного дыхания.

В комнате становилось все темнее, его голос звучал все тише. Ренье заплакал. Скажу честно, я тоже не удержался от слез.

Потом он взял себя в руки и заговорил о чем-то другом, как будто миг откровенности, который мы только что пережили, был выше его сил.

Он заговорил о Монако. О загрязнении моря, об ООН и международной дипломатии. Когда эти темы были исчерпаны и ему казалось, что он увел разговор от смерти Грейс, я вновь задал ему нескромный вопрос:

— Вы женитесь снова?

Он отрицательно покачал головой:

— Не вижу в этом необходимости. Даже не могу себе представить. Женское общество мне приятно, но в данный момент мыслей о женитьбе у меня нет. Я никогда не понимал вторых браков. Если так получилось, что вы с женой не выносите друг друга, вы расстаетесь и продолжаете жить каждый своей жизнью. Возможно, на жизненном пути вам встретится кто-то другой, кто принесет вам счастье, и можно сделать еще одну попытку. Но в моем случае… — Ренье на минуту умолк. — У меня чудесная семья, у меня был счастливый брак. И куда бы я ни пошел, здесь, в Монако, все пронизано памятью о Грейс. Мы прожили вместе 26 лет. Она по-прежнему со мной. Другой женщине здесь просто нет места. Куда бы я ни пошел, мне повсюду видится Грейс. Я бы никогда так не поступил, хотя бы из-за детей. Это было бы несправедливо по отношению к ним.

После минутного молчания в его темном кабинете раздались тихие слова:

— Так что никакой женитьбы не будет.

Он сдержал это обещание.

В июле 2011 года Альбер наконец женился.

Его избранница — теперь ее светлейшее высочество княгиня Шарлин Монакская — красивая высокая блондинка, уроженка Южной Африки, на 20 лет его младше. Она чемпионка Олимпийских игр по плаванию. Они познакомились в Монако в 2000 году, а стали встречаться в 2006-м.

Сейчас 2013 год, пара остается бездетной.

Вскоре после смерти Ренье стало известно, что у Альбера есть внебрачный ребенок от бывшей стюардессы из компании Air France. Адвокаты Альбера подтвердили правдивость этих слухов. Действительно, в августе 2003 года у Альбера родился сын по имени Эрик Александр Стефан Кост.

Однако из княжеского дворца тотчас же последовало заявление о том, что, согласно конституции Монако, на княжеский титул могут претендовать лишь «прямые и законнорожденные» потомки.

И хотя Альбер всегда уделял сыну время и внимание и поддерживает его материально, рассчитывать в будущем на трон он не может, так же как Жасмин Грейс Гримальди, дочь Альбера от американки, живущей в Калифорнии, которая появилась на свет в 1992 году.

Альбер тоже помогает им материально и находит для дочери время.

Когда-то давно Альбер признался мне, что, когда он станет принцем, вряд ли ему удастся дорасти до репутации его родителей. Надеюсь, сейчас он понимает, что в этом нет необходимости.

Его сестра Стефания ведет скромную жизнь, растит детей. Каролина и ее третий муж Эрнст недавно расстались.

У нас у всех есть любимые воспоминания.

12 сентября 1982 года. Пасмурное, дождливое лондонское воскресенье. Прошло столько лет, а кажется, что это было лишь несколько месяцев назад.

В тот день вечерним рейсом из Лондона в Ниццу летела моя будущая жена Алина. Моя старая знакомая Каролина Гримальди прилетела на неделю в Англию — отдохнуть в Хэмпшире. Прилетела тем же самым самолетом, на котором улетала в Ниццу Алина.

Я отвез Алину в аэропорт Хитроу, попрощался с ней в зале вылетов, а затем пошел наверх в зал прибытий, чтобы встретить Каролину.

Пока мы ехали в Лондон, Каролина казалась счастливой и спокойной, предвкушая неделю удовольствий.

— Чем там кормят? — поинтересовался я.

— Не знаю, — ответила Каролина и сделала гримасу. — Наверное, типичной английской пищей.

Это не слишком вдохновляло, поэтому, высадив ее на вокзале Ватерлоо, откуда она поездом должна была ехать в Хэмпшир, я предложил:

— Если еда пристойная, звони, я приеду и пообедаем вместе. Если ужасная, то привезу что-нибудь вкусное.

И мы решили, что так и сделаем.

В понедельник во второй половине дня Алина позвонила мне из Франции и сказала: «По радио передали, что княгиня Грейс попала в автомобильную катастрофу».

Я сразу перезвонил Каролине. Дозвонился до нее не сразу, а когда она наконец ответила, сказал:

— Я сейчас за тобой приеду и отвезу тебя в аэропорт.

Она сказала мне, что уже разговаривала с отцом и, по его словам, «у мамы сломаны несколько ребер, Стефи тоже пострадала». Что касается возвращения домой, то она уже заказала на завтра билет.

Вторник, 14 сентября. Около полуночи меня разбудил телефонный звонок. Звонил кто-то из знакомых:

— Только что передали, что княгиня Грейс умерла.

В те доисторические времена не было ни электронной почты, ни сотовой связи. Я тотчас же написал Каролине письмо. Ответ я получил не сразу. Каролина поселилась в больничной палате вместе со Стефанией. Во время похорон, которые транслировали по всему миру, она вся в слезах сидела рядом с отцом и, как могла, утешала его. А потом, как только у них появилась возможность, Ренье и трое его детей на какое-то время уехали из Монако, чтобы побыть одним, прийти в себя, помочь друг другу пережить горе.

Так что мой следующий разговор с Каролиной состоялся лишь несколько месяцев спустя.

Она была дома. Я хотел сказать ей, что все это время мы с Алиной думали о ней, о ее родителях, о сестре и брате, сочувствовали и сопереживали и до сих пор не можем прийти в себя после этой трагедии. Но ничего из этого я не сказал.

— Привет! — раздался в трубке ее голос. — Знаешь что?

— Что? — растерялся я.

— Еда была вполне приличной, — последовал ответ.

На другом конце провода была моя старая знакомая Каролина с ее неподражаемым чувством юмора.

Благодарности

Почти вся книга основана на интервью. Я хотел бы поблагодарить за помощь многих людей. Это Руперт Аллан, Даниэль Обри, Пьер Берангье, Мишель Бери, Джон Кэрролл, Дарио Делл’Антониа, Джулиан и Филлис Эрл, Кен и Бонни Фельд, Гант Гейтер, Виржини Галлико, Уилфрид Гроот, Робер Осман, Халиль эль-Хури, Мэри Уэллс Лоуренс, Режи Л’Экюйе, Джон Леман, Андре Левассер, Луизетта Леви-Суссан, Джордж Луконски, Жюдит Манн, Фрэнсис и Жозиан Мерино, Жан-Мари Молл, Стерлинг Мосс, Риккардо Оризио, Ричард Паско, князь Луи де Полиньяк, Фрэнсис Россе, маркиз Ливио Руффо, Андре Сен-Мле, Франсина Сири, Робер Собра, Джеки Стюарт, Клэр Сюшрава, Роберт и Морин Вуд, Джон Вестбрук.

Я особенно благодарен Наде Лакост за ее доброту, помощь, поддержку и многолетнюю дружбу.

Кроме того, я хотел бы поблагодарить Рут Фесич и Аманду Мюррей за их работу над этим изданием. И конечно, Ла Бенаюн.

Эта книга не была бы написана без сотрудничества с четырьмя удивительными людьми. Я бесконечно признателен князю Альберу, принцессам Каролине и Стефании за то время, которое они уделили мне, за воспоминания и секреты, за их доверие и дружбу.

Но самую горячую благодарность я хотел бы выразить его светлейшему высочеству князю Ренье III. Он не только благословил меня на создание этой книги, но и открыл мне свое сердце.

Я никогда не забуду Грейс и Ренье. Оба оставили в моей душе неизгладимый след.

Фотографии

Вверху: Холодная красота Грейс — новый тренд сексуальной привлекательности 1950-х годов — сделал ее звездой в возрасте двадцати лет. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Внизу: Грейс в Каннах в день знакомства с Ренье. Popperfoto Ltd.

Грейс Келли в возрасте девяти месяцев, двух и двенадцати лет

Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Ренье в возрасте четырех месяцев. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Ренье с его врожденной склонностью к приключениям всегда любил мотоциклы, спортивные автомобили, держал в доме диких зверей и любил море. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Грейс и Альфред Хичкок, сделавший ее кинозвездой.

На съемках фильма «Поймать вора» (1954). Paramount Pictures

Романтические отношения между Грейс и Ренье завязались благодаря стараниям друга и духовника Ренье — ирландца, преподобного отца Такера. Popperfoto Ltd.

Грейс демонстрирует кольцо, подаренное Ренье в день помолвки. Так началась их нескончаемая фотосессия 1956 года. Popperfoto Ltd.

Пока корабль плыл в Монако, фотографы неотступно следовали за Грейс. На этом снимке она держит своего любимого пуделя, которого не выпускала из рук, даже когда училась пользоваться спасательной шлюпкой. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

В апреле 1956 года Грейс прибыла в Монако, где ее встретила восторженная толпа. Ее широкополая шляпа омрачила для монегасков радость ее прибытия.

За гражданской церемонией бракосочетания последовало венчание в соборе Святого Николая. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Она была похожа на невесту из сказки. F. Picedi

Грейс с матерью в Монте-Карло.

Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Грейс и Ренье дома. Photo Archive, Palais Princier, Monaco, G. Lukomski

Грейс и Ренье в официальной обстановке. Вместе с ними отец Ренье князь Пьер, Каролина, Альбер и няни. Popperfoto Ltd.

Ренье и юный Альбер. G. Lumoski, Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Грейс с Каролиной и Альбером в пляжном клубе.

Грейс с детьми гуляет по Монако.

Грейс, Каролина, Альбер и новорожденная Стефания. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Грейс, Ренье и Каролина с Фрэнком Синатрой за завтраком в дворцовом саду. Photo Archive, Palais Princier, Monaco, G. Lukomski

Грейс и юная Стефания в саду. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Каролина, Альбер и Стефания, 1973 год. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Грейс, Ренье, Каролина и Стефания, 1975 год. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Альбер с матерью. G. Lukomski, Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Каролина с отцом. Frank Spooner Pictures Ltd.

На финише ралли Лондон — Брайтон в винтажном «дион-бутоне» выпуска 1903 года. Семья Гримальди наблюдала за стартом и финишем гонок, однако большую часть пути Грейс, Каролина и Стефания предпочитали ехать в более удобном современном автомобиле. Popperfoto Ltd.

Иногда Ренье в отличие от Грейс воображал себя барабанщиком. Photo Archive, Palais Princier, Monaco, G. Lukomski

Грейс и Стефания на балу общества Красного Креста. Popperfoto Ltd.

На этом снимке, сделанном в 1963 году в день убийства американского президента Джона Кеннеди, Грейс стреляет из ружья на ярмарке в Монако. Эту фотографию многие сочли безвкусной и чуть ли не кощунственной, хотя она была сделана за несколько часов до роковых выстрелов в Далласе. Photo Archive, Palais Princier, Monaco, G. Lukomski

Мария Каллас и Аристотель Онассис в H?tel de Paris в Монте-Карло. SBM

Грейс и Фрэнк Синатра на балу общества Красного Креста. SBM

Один из любимых фотопортретов Грейс. Sam Levin

Грейс и Ренье на улице Монако. SBM

Грейс любила заниматься вышиванием и написала книгу о цветах и составлении букетов. Photo Archive, Palais Princier, Monaco, G. Lukomski

Поэтические чтения позволили Грейс вернуться в шоу-бизнес. На снимке — Грейс и актер Джон Вестбрук.

Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Первое появление на публике (на вечере поэзии, где выступала Грейс) леди Дианы после того, как было официально объявлено о ее помолвке с принцем Чарльзом. Грейс морально поддержала юную Диану, впервые оказавшуюся в центре общественного внимания. Reg Wilson, Royal Opera Press Office

Последний цирковой фестиваль в Монако, на котором присутствовала Грейс в обществе Ренье и Кэри Гранта. Frank Spooner Pictures Ltd.

Последний бал общества Красного Креста с участием княгини Грейс состоялся в июле 1982 года. Popperfoto Ltd.

Семья Гримальди на похоронах Грейс. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Грейс Патриция. Ноябрь 1929 года — сентябрь 1982 года. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Каролина с мужем Стефано Казираги, сыновьями Пьером и Андреа и дочерью Шарлоттой. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Стефания и Ренье на прогулке в Париже. Gilles Merme, Frank Spooner Pictures Ltd.

Альбер и Ренье. Photo Archive, Palais Princier, Monaco

Примечания

1

Князь, княгиня — традиционный перевод на русский язык французских титулов «prince», «princesse» (англ. Prince, Princess), если только речь не идет о королевских детях (в этом случае «принц», «принцесса»). Прим. ред.

(обратно)

2

Перевод А. Курт

(обратно)

3

Симпсон Уоллис, урожденная Уорфилд (1896–1986), — с 1937 года супруга герцога Виндзорского, бывшего короля Великобритании Эдуарда VIII. (Прим. перев.)

(обратно)

4

Перо моей тети (фр.).

(обратно)

5

Швейцер Альберт (1875–1965) — немецкий и французский врач, теолог, философ, гуманист, лауреат Нобелевской премии мира (1952). (Прим. перев.)

(обратно)

6

Бакарак Берт (р. 1928) — американский пианист и композитор, автор знаменитых эстрадных шлягеров 1960–1970-х годов. (Прим. перев.)

(обратно)

От автора

Предисловие Николь Кидман[2]

Рассвет

Пролог

1 Рождение Грейс

2 Застенчивый человек

3 Роман у всех на виду

4 Последний клад в саду сокровищ

5 Личная история

6 Строя планы

7 Свадьба

8 Ренье вспоминает

9 Как стать монегаском

10 Рождение современного Монако

11 Проблемы с Онассисом

12 Схватка с де Голлем

13 Мистер и миссис Гримальди и их дети

14 У себя дома

15 Нескончаемая шумиха

16 Грейс

17 Снова на сцене

Полдень

18 Пока не смолк смех

19 Слаженная команда

20 «Корпорация Гримальди»

21 Каролина

22 Альбер

23 Стефания

24 Ренье о почтовых марках, русских, тюрьме, изгнании и деньгах в его кармане

25 Каролина — жизнь продолжается

26 Альбер — друзья и возлюбленные

27 Стефания — по зову сердца

28 Авария

29 После Грейс

30 Жизнь продолжается

31 Ренье разговорился

32 Снова в гостях у Ренье

33 Конец волшебной сказки

Сумерки

Личный эпилог

Благодарности

Фотографии

Примечания

1

2

3

4

5

6

Оглавление

Предисловие
Николь Кидман^[2]

1
Рождение Грейс

2
Застенчивый человек

3
Роман у всех на виду

4
Последний клад в саду сокровищ

5
Личная история

6
Строя планы

7
Свадьба

8
Ренье вспоминает

9
Как стать монегаском

10
Рождение современного Монако

11
Проблемы с Онассисом

12
Схватка с де Голлем

13
Мистер и миссис Гримальди и их дети

14
У себя дома

15
Нескончаемая шумиха

16
Грейс

17
Снова на сцене

18
Пока не смолк смех

19
Слаженная команда

20
«Корпорация Гримальди»

21
Каролина

22
Альбер

23
Стефания

24
Ренье о почтовых марках, русских, тюрьме, изгнании и деньгах в его кармане

25
Каролина — жизнь продолжается

26
Альбер — друзья и возлюбленные

27
Стефания — по зову сердца

28
Авария

29
После Грейс

30
Жизнь продолжается

31
Ренье разговорился

32
Снова в гостях у Ренье

33
Конец волшебной сказки