Пока стучит сердце

Руднева Евгения Максимовна
Пока стучит сердце

УКАЗ

ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

О ПРИСВОЕНИИ ЗВАНИЯ

ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

ОФИЦЕРСКОМУ СОСТАВУ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ

СИЛ КРАСНОЙ АРМИИ

За образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая звезда»:

Гвардии старшему лейтенанту РУДНЕВОЙ Евгении Максимовне.

Председатель Президиума

Верховного Совета СССР

М КАЛИНИН

Секретарь Президиума

Верховного Совета СССР

А.ГОРКИН

Москва, Кремль. 26 октября 1944 г.

26 октября 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза штурману гвардейского авиационного полка гвардии старшему лейтенанту Рудневой Евгении Максимовне, совершившей на самолетах «У-2» 645 боевых вылетов.

Кто же была эта девушка, удостоенная высокого звания Героя, что помогло ей воспитать в себе высокое чувство долга перед Родиной, что дало ей силы и мужество во время Великой Отечественной войны доблестно сражаться на фронте?

Родилась Женя Руднева в 1920 году в городе Бердянске. Отец ее работал телеграфистом. В 1929 году он поступил на один из московских заводов. Семья Рудневых стала жить в Салтыковке, под Москвой.

На следующее утро после переезда мать не нашла Жени дома. Маленькая девочка, забрав портфель, пошла разыскивать для себя школу. Анне Михайловне пришлось обратиться в милицию, и лишь с ее помощью Женю нашли в кабинете директора Салтыковской школы, от которого она категорически требовала немедленно принять ее во второй класс.

Училась Женя хорошо, хотя и не все давалось ей просто, встречались трудности, бывали и неудачи. Они огорчали ее, но никогда не обезоруживали; наоборот, рождалось желание преодолеть их, овладеть непонятным. И это упорное стремление всегда побеждало.

Женя быстро втянулась в кипучую жизнь школьного коллектива. У нее появилось много друзей. С некоторыми из них дружба не прерывалась до конца ее жизни. Женя считала своим неизменным долгом помогать товарищам. Один из мальчиков в ее классе плохо учился, скверно вел себя в школе. Многие считали его «отпетым» и махнули на него рукой. Женя узнала, что причиной всему пьяница отец и тяжелое положение семьи. Она убедила мальчика заниматься с ней; родители учеников помогли организовать ему материальную помощь. Женины старания не пропали даром: мальчик окончил школу отличником.

Школа была для Жени вторым домом. «Женя горела в школе, — вспоминает отец, Максим Евдокимович: — занятия, кружки, помощь товарищам...»

С увлечением Женя занималась в военном кружке, участвовала в осоавиахимовских соревнованиях. Когда в школе создался кружок воинствующих безбожников, Женя вступила в него одной из первых. Отец вспоминает, как однажды после жаркого спора по религиозным вопросам раздосадованная бабушка сказала: «И кто только тебя такую воспитал?»

Женя гордо ответила: «Меня воспитали школа и комсомол».

В комсомол Женя вступила в 1936 году. Этот день она называла самым счастливым днем в своей жизни. И с этого времени все свои поступки Женя стала рассматривать с точки зрения того, достойны ли они комсомолки. В дневниках часто встречаются строки, свидетельствующие об ее строгости и требовательности к себе.

«Я плохая комсомолка, — пишет Женя 24 марта 1937 года, — в том смысле, что неаккуратно отношусь к «мелким» поручениям. Это недостойно комсомолки».

Так же требовательно Женя относилась и к поступкам окружающих — родных, товарищей. Подчас это проявлялось в детски-наивной и даже курьезной форме. Так, однажды, вернувшись с работы, мать Жени нашла на столе записку: «Срочно приезжай в школу на собрание». Ехать надо было в Москву из Лосиноостровской. Когда Анна Михайловна вошла в школу, ей сказали, что Женя уже несколько раз спрашивала про нее. И что же? На собрание ее никто и не вызывал. Это сделала сама Женя. «У меня мама очень боязлива, боится одна в темноте ходить, вот я ее и вызвала, чтобы она училась преодолевать свой страх», — объяснила она учителям.

Любовь к науке пробудилась у Жени еще в школе. Больше всего ее интересовали химия, физика, биология. В дневнике можно найти упоминание о таких серьезных книгах, как «Происхождение вселенной» Полака, «Атомное ядро» Вальтера, и других, прочитанных Женей. «Вчера я дала себе обещание: никогда не заниматься вещами, связанными с философией, но обязательно изучить все, что по этому вопросу имеется», — писала Женя.

Но особенно увлекла ее астрономия. С девятого класса начала она заниматься в астрономическом кружке. И скоро у Жени родилось твердое желание: быть астрономом.

Женя жила не только интересами школы, все события в стране и во всем мире находили горячий отклик в ее душе.

«Завтра — 12 января — первая Сессия Верховного Совета, — писала Женя, — пуск Покровского радиуса метро. Да разве перечислишь все хорошее, что творится вокруг, все наши победы!»

Любовь к Родине, гордость за свою страну звучит во многих строчках ее дневников:

«И как мне не любить моей Родины, которая дает мне такую счастливую жизнь?»

«А какое это счастье чувствовать себя частью такого большого, грандиозного и вместе с тем близкого и родного Союза!»

Женя много читала. Одним из ее любимых героев был Павел Корчагин. Дважды в своем дневнике она выписывает слова Павла о смысле жизни, о мужестве и борьбе. Во многом они определили и ее жизнь, и не случайно незадолго до гибели, на фронте, она снова, уже в который раз, перечитывает «Как закалялась сталь», по-новому, еще более глубоко осмысливает то, что поняла еще в 1938 году.

Последние годы в школе... В Европе поднимает голову воинствующий фашизм, истребляя все свободное, передовое. Ясно: борьба неизбежна. И Женя записывает мысли, навеянные фильмом «Ленин в Октябре»: «Я очень хорошо знаю: настанет час, я смогу умереть за дело моего народа, так, как умирали они, безвестные герои из этого чудесного фильма».

В 1938 году Женя окончила среднюю школу с аттестатом отличника и была принята в число студентов механико-математического факультета Московского университета.

Вначале учеба в университете давалась Жене не очень легко, не с первых слов лектора схватывала она сущность читаемых курсов по математике. Но она всегда старалась понять все до конца. Женя не стеснялась задать лектору любой вопрос, и студенты привыкли, что на лекции она всегда что-то спрашивает. Некоторым это казалось смешным. Но вскоре все убедились, что знания Жени больше, глубже, чем у других, и тогда ее вопросы перестали вызывать удивление.

Благодаря своему необычайному трудолюбию и пытливости Женя и в университете быстро стала одной из лучших студенток курса. Как и в школе, она охотно помогала товарищам.

В университете комсомольская работа еще больше захватила Женю. Первые два года она была комсоргом группы, третий год — членом комсомольского бюро по учебным вопросам. Учебный сектор считался наиболее трудным в бюро. Но Женя деятельно взялась за работу. Она успевала держать связь со всеми комсоргами групп, и, вероятно, не было на факультете такого отстающего студента, с которым не поговорила бы Женя, не поругала бы его или не помогла, если это было нужно.

С 1938 года Женя начала работать во Всесоюзном астрономо-геодезическом обществе, в отделе Солнца, а уже на следующий год ее выбирают заведующей отделом Солнца. Коллектив наблюдателей этого отдела работал в разных местах Советского Союза. Жене приходилось отвечать на их письма, обрабатывать присылаемые результаты, проводить собрания членов отдела.

Одновременно она работала и в отделе Переменных звезд, с увлечением, часто ночи напролет, проводила наблюдения в обсерватории.

В 1939 году в бюллетене ВАГО № 3 была напечатана первая научная работа Рудневой: «Биологические наблюдения во время солнечного затмения 19 июня 1936 года». В ней приводились результаты обработки очень большого материала, научных наблюдений; статья была изложена хорошим языком, выводы интересны не только для начинающих.

Одновременно с серьезной учебой, большой общественной и научной работой она успевала заниматься и в различных военных кружках. Это не было простым увлечением. Германский фашизм свирепствовал в Европе. Угроза войны нависала над нашей страной. Горечь и гнев рождали в сердце Жени злодеяния фашистов, и как вывод для себя она писала в дневнике: «Надо во что бы то ни стало изучить пулемет».

Сознательно и твердо готовила она себя к защите Родины.

Когда началась Великая Отечественная война, Женя сдавала весеннюю экзаменационную сессию, оканчивая третий курс.

Страстно влюбленная в свою специальность, в далекие неугасимые звезды, студентка, которой прочили большую будущность, она твердо решила, что учиться не будет, пока не кончится война, что ее путь лежит на фронт. Позже, уже будучи на фронте, она писала профессору университета С. Н. Блажко: «Без свободной Родины не может быть свободной науки!»

В первые дни войны комсомолок механико-математического факультета направили на сеноуборку в совхоз Дединово под Москвой. Женя была назначена комсоргом одной из групп. Комсоргом другой была студентка третьего курса Катя Рябова.

Сначала не очень-то получалась у Жени работа в поле, — физкультура ей всегда давалась плохо. Но и здесь упорство и настойчивость помогли. Когда все уходили отдыхать, она одна оставалась в поле и тренировалась в обращении с граблями и вилами. Вскоре Женя стала намного перевыполнять норму.

К сентябрю студентки вернулись в Москву, занятия в университете начались как обычно. Только теперь приходилось дежурить по ночам, организовывать воскресники для работы на оборонных предприятиях, строить укрепления под Москвой.

В октябре 1941 года Герой Советского Союза Марина Раскова начала формирование женских авиационных полков. Летчики и штурманы, техники и механики, инженеры и политработники собирались к ней со всего Советского Союза. Но женщин в авиации служило тогда еще мало, и по призыву Центрального Комитета комсомола сотни девушек, никогда в жизни не державших в руках оружия, не прикасавшихся к плоскости самолета, пошли в армию.

12 октября, в 6 часов утра, комсомольцы механико-математического факультета собрались на очередной воскресник. К группе студентов третьего курса, среди которых находились Катя Рябова и Руфа Гашева, подошла Женя Руднева: «Есть возможность пойти на фронт. Как ты, Катя, ты очень хотела?»

Девушки заволновались... «Останьтесь все, кто хочет, — сказала Женя, — я тоже пойду, но очень боюсь, возьмут ли меня, — ведь я неважная физкультурница!»

Желающих собралось человек десять. Во главе с Женей девушки пошли в ЦК ВЛКСМ.

...Когда невысокая светловолосая девушка с серо-голубыми глазами появилась в спецшколе, где собиралась вся группа Марины Расковой, я сразу узнала Женю Рудневу.

Мы встречались с ней на общих лекциях по физике, потом на заседаниях вузкома комсомола, а в последнее время вместе занимались воскресниками. Чтобы не волновать родных, она не сказала им, в какую часть ее направляют. «Я иду обучать ополченцев пулеметному делу», — объяснила Женя отцу и матери.

Ни в первые месяцы пребывания в армии, ни потом, в полку, никогда не пожалела Женя о том, что прервала учебу, променяла занятие любимым делом на трудную, полную лишений и опасностей жизнь солдата на фронте. «Я чувствую, что я иду единственно правильным путем, что здесь я делаю то, что должна как комсомолка делать», — писала она родителям в 1941 году из летной школы.

Вскоре после формирования наша часть была отправлена на учебу в город Энгельс.

Нам выдали военное обмундирование. Но как мы неловко чувствовали себя в форме, когда надели ее в первый раз! Большие гимнастерки и брюки, длинные шинели и — самое мучительное — сапоги от 40-го до 43-го размера. А портянки! Сколько раз пришлось показывать нам, как их заворачивать.

За годы в армии мы научились перешивать по себе гимнастерки и шинели, безжалостно отрезая лишнее, подбирали как-то поаккуратнее сапоги и таким образом приобретали ладный, подтянутый вид. Жене определенно не шла военная форма, она никогда не сидела на ней так складно, как на других девушках. На маленьких ногах болтались сапоги 41-го размера с задранными вверх носами. Пистолет торчал немного вбок, шинель она не перешивала, и ее невысокая фигурка выглядела сутуловатой.

Женю нельзя было назвать красивой, но из-под пилотки глядели такие ясные, выразительные глаза под темными бровями, такое серьезное было у нее лицо, что неизменно оставалось впечатление исключительной привлекательности и значительности этой девушки.

Все мы, пришедшие из университета, попали в штурманскую группу, точнее — в группу стрелков-бомбардиров.

Марина Раскова часто говорила нам: «Вас первых взяли в армию, и от вас зависит, будут ли брать женщин еще. Вы должны доказать, что можете владеть оружием не хуже мужчин».

Началось упорное учение: классные занятия по 11 часов в день, а еще надо было к ним готовиться... Дисциплина в части была необыкновенно жесткая.

Наконец настал день, к которому мы долго готовились: 7 ноября 1941 года мы давали присягу.

«Вчерашний день я запомню навсегда, — пишет Женя родителям. — Вчера мы давали присягу.

Я страшно волновалась, и вообще весь день был такой торжественный!»

Новой своей специальностью Женя овладевала настойчиво.

«Когда я пойду на фронт, то я пойду на Гитлера не с голыми руками», — писала она.

Как и в университете, на каждом занятии Женя непременно задавала вопросы. Ее вопросы, на первый взгляд казавшиеся наивными, иногда ставили опытных преподавателей в тупик. Она не обижалась, что в шутку мы прозвали ее Вопросником, — она не могла оставить что-либо неясным. Пожалуй, уже тогда, не ограничиваясь поверхностным заучиванием, Женя приобрела те теоретические штурманские знания, которые впоследствии помогли ей стать лучшим штурманом в полку.

Строевая подготовка давалась ей тяжело. Но она упорно тренировалась, шагала одна вокруг нашего дома, пока не научилась правильно ходить в строю.

Начались тренировочные полеты. Для многих они оказались тяжелым испытанием. В первом же полете Жене стало так плохо, что я серьезно испугалась за нее, хотя и мне самой в это время было немногим лучше. Однако это не обескуражило Женю. Много силы воли понадобилось ей, чтобы преодолеть свою слабость.

Кто-то сказал нам, что все штурманское снаряжение должно быть привязано, чтобы не унес ветер. На следующее занятие Женя пришла вся увешанная предметами штурманского обихода, которые были аккуратно привязаны веревочками к пуговицам обмундирования.

Какой большой путь предстояло ей пройти — от наивной девочки с привязанными на веревочках приборами до штурмана боевого гвардейского полка!

В феврале 1942 года из группы формирования был выделен наш ночной авиаполк на самолетах «У-2». Командиром полка назначили капитана Бершанскую, комиссаром — батальонного комиссара Рачкевич, начальником штаба — меня.

Весь состав полка был женский. Летчики уже имели опыт работы, инженеры и механики также, а штурманы и вооруженцы были из вновь обученных комсомолок, пришедших по призыву Центрального Комитета комсомола.

Рудневу назначили штурманом звена к летчику Жене Крутовой и присвоили ей первое воинское звание — старшина.

Закончив ночные тренировочные полеты, в мае 1942 года полк вылетел на Южный фронт.

И дивизия, и армия принимали наш полк неохотно, боялись слез и женских капризов, летчики из соседних мужских полков смотрели на нас с откровенной иронией.

Конечно, умели тогда мы мало, но такой энтузиазм в работе, такой сплоченный коллектив, как у нас, был не во всяком мужском полку.

...Это были трудные дни отступления частей Южного фронта из-под Ворошиловграда и Ростова.

В одну из первых боевых ночей погибли командир эскадрильи со штурманом эскадрильи, и Женя Руднева была назначена штурманом 2-й авиаэскадрильи к командиру эскадрильи Дине Никулиной. Командиром 1-й авиаэскадрильи была Сима Амосова (впоследствии заместитель командира полка), штурманом — Лора Розанова.

Назначили Женю потому, что в первых боевых полетах она проявила спокойствие и мужество, а теоретические ее знания были бесспорны.

С первых и до последних дней она делала в полете все предельно аккуратно и точно, так, как требовало наставление по штурманской службе, вплоть до промера ветра в каждом полете, даже когда маршрут был известен до маленького кустика, до каждого изгиба дороги.

Сначала наши молодые штурманы не умели ни точно выйти на цель, ни вывести самолет из прожекторов и обстрела. Поэтому в первые боевые ночи более опытные летчики начали тренировать своих штурманов, учить их неписаным законам летного мастерства. Не всегда это делалось достаточно деликатно. Женя, например, не очень быстро влезала в кабину, и Дина Никулина заставляла ее на аэродроме по нескольку раз подряд в унтах и комбинезоне влезать и вылезать из самолета. Другим штурманам это казалось почти издевательством. Женя же воспринимала это совершенно серьезно, как необходимую учебу; она никогда не обижалась, как другие. В этом сказывалась ее всегдашняя требовательность к себе.

«Одно меня угнетает, — писала она в начале своей боевой работы: — я плохой штурман. И как-то по-глупому плохой: ведь я могу не делать всех тех ошибок, которые я делаю...»

А через полгода Женя записывает:

«Все-таки с Диной я больше всего люблю летать. Потому что теперь я знаю, что летать могу, что со мной можно летать спокойно. Никто, кроме Дины, не говорит мне моих ошибок. Каждый полет с ней меня чему-нибудь учит — в полетах с другими я это всегда учитываю».

Дина Никулина — профессиональный летчик с отличной техникой пилотирования. Характер у нее жизнерадостный, веселый. Летала она бесстрашно. В своих воспоминаниях Никулина писала:

«С Женей Рудневой я много летала. Это была чистая, честная девушка. Большая умница, очень любознательная. Первое время я ей часто указывала на ее недостатки в полете. Ей нравилась моя требовательность, на мои выговоры она не обижалась. Была очень хорошим штурманом. У нее была уверенность, что пока она летает со мной, то с нами ничего не может случиться.

Помню, как на станции Майская однажды очень удачно разбомбили мы эшелон. Долго выжидали, не бомбили. Сделали четыре захода и попали в эшелон. Летели обратно — пели.

Когда работали на Тереке, то уничтожили переправу. От наземных войск получили благодарность. Я всегда хожу на высоте 500-600 метров. Если наберу больше, то спускаюсь: натура такая — не люблю на большой высоте ходить, лучше бреющим»

Экипаж Никулина — Руднева стал одним из лучших в полку. Они снижались до 400 метров, догоняли уходившие эшелоны, бомбили переправы у Моздока и Прохладной, на высоте 150 метров разыскивали застрявшие в грязи во время отступления вражеские машины и уничтожали их. Часто в армейских газетах печатались заметки о боевой работе наших девушек.

Вот одна из таких заметок, помещенная в газете «Крылья Советов» от 28 февраля 1942 года:

«Машины стоят в полной готовности. Летчики с нетерпением ждут боевого вылета. Прошло немного времени, сигнал подан. Один за другим плавно отрываются от земли самолеты, исчезая в синеве ночного неба.

Первым ложится на курс орденоносный экипаж лейтенанта Никулиной. 250-й раз летит она на врага. Уверенно ведет Никулина свой самолет.

На этот раз приказано разрушить железнодорожную станцию противника. Станция эта имеет важное стратегическое значение, и немцы поэтому прикрывают ее мощным огнем зенитной артиллерии.

Еще издали, услышав шум моторов, вражеские пулеметы открывают пальбу, а прожекторы начинают беспокойно шарить своими щупальцами по темному небу. Но все это не может остановить бесстрашных патриоток, идущих к цели

Станция обнаружена. Бомбы, метко сброшенные младшим лейтенантом Рудневой, ложатся по назначению. На земле блеснули яркие вспышки взрывов, и густые клубы черного дыма заволакивают цель...»

С самого начала полку пришлось вести работу в исключительно тяжелых условиях. Армия отступила за Моздок, в гористую местность. Малейший просчет штурмана или летчика — и катастрофа неминуема, так как горы превышали высоту полета. Часто туманы закрывали аэродром, внезапные снегопады и дожди преграждали экипажам путь, мощные воздушные потоки швыряли наши маленькие машины иногда на сотни метров вверх или вниз. Никогда ранее, в мирное время, не летали летчики на наших самолетах в подобной обстановке. Не менее трудные условия встретились нам впоследствии при прорыве «Голубой линии» на Тамани, при полетах на Новороссийск и Керчь, при освобождении Крыма. Все эти направления имели важное стратегическое значение, поэтому они были прикрыты плотным огнем зенитной артиллерии, в воздухе патрулировали ночные истребители, десятки прожекторов ловили самолеты над целью.

А много ли нужно, чтобы сбить наш тихоходный самолет, весь состоящий из фанеры и перкаля? Одна зажигательная пуля может превратить его в пылающий факел.

Наш учебный самолет создавался не для боевых действий. Однако с первых дней Отечественной войны он начал приносить армии огромную пользу. На нем вывозили раненых, он служил для связи с партизанами в тылу противника, для разведки.

Устойчивый в полете, легкий в управлении, наш «У-2» не нуждался в специальных аэродромах и мог сесть на деревенской улице или опушке леса.

Особенно успешным оказалось ночное бомбометание с этих маленьких машин по переднему краю противника. С наступлением темноты до рассвета «У-2» непрерывно «висели» над целью, методически, через каждые две-три минуты сбрасывая бомбы.

Наземные войска очень любили наши самолеты. «Небесные создания», — шутливо звали нас пехотинцы. Немало теплых писем получил полк от пехоты с выражением глубокой благодарности за помощь в боевых действиях.

...Каждую ночь боевые экипажи вылетают на цель. Вспыхивают лучи прожекторов, они шарят по небу, сближаются, и вот самолет пойман... Штурмана и летчика ослепляет нестерпимый свет... Бьют зенитки. Хочется уйти вверх, вниз, но... перегруженный бомбами самолет идет с мизерной скоростью: 60-100 километров в час.

Томительно тянется время. Иногда по 10 минут не удается уйти от прожектора. И это на высоте всего нескольких сот метров. Выше мы обычно не летали, так как наши цели находились очень близко от передовой и от нас требовалась особая точность бомбометания.

Около часа длится полет, а на земле ждут механики и вооруженцы. Осматривать, заправлять самолет, подвешивать бомбы они научились за три-пять минут. Трудно было поверить, что молодые, хрупкие на вид девушки в течение ночи своими руками без всяких приспособлений подвешивали каждая до трех тонн бомб. Эти скромные помощники летчиков показывали подлинные чудеса. А механики! Целые ночи работа на старте, а днем — ремонт машины, проверка оборудования, подготовка к следующей ночи. Спали они часто по два-три часа в сутки. Но работа шла четко и быстро. Чтобы экономить время стоянки на земле, летчики не вылезали из кабин даже для доклада дежурному работнику штаба. Доклады принимались тут же, у самолета. И вот через несколько минут после посадки самолет снова поднимается в воздух, И так до рассвета, и так каждую ночь...

В длинные зимние ночи, когда нам объявляли «максимум» — то есть задание сделать максимально возможное число вылетов, — некоторые экипажи проводили в воздухе по 10 часов. 10 часов крайнего нервного напряжения, напряжения всех физических сил!

Иногда в результате перенапряжения наступала апатия, и летчик или штурман засыпали в полете или, наоборот, не могли уснуть по нескольку суток.

Бывало и так, что на глазах летчика над целью гибли боевые товарищи. Их самолеты, сбитые зенитным огнем или подожженные ночным вражеским истребителем, камнем падали на землю.

Но как бы ни было тяжело, девушки всегда рвались в бой. Только в одном случае проявлялась женская слабость: если экипаж по каким-либо причинам отстраняли от полета. Вот тогда боевые летчики плакали от обиды, как школьницы.

В туманные, непогожие ночи на старте, когда в ожидании полетов экипажи сидели под плоскостями своих «У-2», Женя любила рассказывать нам сказки. Тихим высоким голоском читала она баллады Жуковского, красивые сказки о подвигах рыцарей и их прекрасных дамах. Помнила она их удивительно много. И тогда невольно забывался и дождь, и туман, и холод.

Любила она и помечтать, глядя на далекие звезды. Отыскивая на небе свою любимую Капеллу, Женя говорила мне: «Когда я гляжу на звезды, я думаю о том, как вернусь в Московский университет».

Вот эта ее мечтательность и нежность как-то странно сочетались с большой серьезностью и мужественностью.

В члены партии Женю приняли в марте 1943 года. В дневнике она пишет: «Самое главное в моей жизни — партбюро приняло меня 4 марта в члены партии».

С первых дней Женя активно участвовала в партийной жизни полка. Последнее время ее неизменно выбирали членом партийного бюро.

Ей часто поручались наиболее ответственные политические доклады на партийных конференциях в полку. Во 2-й авиаэскадрильи, где парторгом была штурман Полина Гельман, работал философский кружок. На первом занятии кружка Женя делала доклад о философии Гегеля. Слушать ее было интересно, Женя не знала шаблонных, штампованных фраз, чувствовалось: все, что она говорила, шло от души. Серьезные доклады делала она и на штурманских тактических конференциях летного состава.

Летом 1943 года выбыл из строя штурман полка. Я помню, что назначали мы Женю Рудневу на эту должность с опаской.

Она, безусловно, была в это время лучшим штурманом в полку. Отлично зная теорию самолетовождения, умело применяла ее в боевой работе. В воздухе вела себя удивительно спокойно и уверенно. Но смущал ее мягкий характер, боялись, что она не сможет быть настоящим, требовательным командиром.

Однако Женя стала замечательным штурманом полка. Штурманы признавали ее авторитет, уважали, любили и выполняли все указания безоговорочно. Если штурман допускал небрежность, она воспринимала это почти с удивлением: казалось, ей стыдно больше, чем самому виновному.

Как штурману полка, ей не полагалось много летать. Она должна была на старте контролировать работу летно-штурманского состава. Но Женя не могла не летать. Она говорила, что должна знать каждого летчика в полку, его индивидуальные качества и под этим предлогом часто высаживала какого-нибудь штурмана и летела сама. Это было единственное, за что обижались на нее штурманы, так как всю войну у нас дрались за каждый вылет и нельзя было сильнее обидеть человека, чем отстранить его от полета.

Почти все молодые летчики свой первый боевой вылет совершали с Женей Рудневой: и ныне Герой Советского Союза Марта Сыртланова, и прекрасный летчик Рая Юшина, и многие другие.

Еще в 1942 году в полку была создана новая штурманская группа из вооруженцев. В тылу пополнение для женского полка не готовили, и мы вынуждены были делать это сами.

Руководила группой, создавала для нее программу, вела основные курсы Женя Руднева. Молодые «штурманята» относились к ней восторженно. Никто не умел объяснить так понятно и просто, так хорошо разобрать каждую неясность, как это делала Женя. Не один десяток новых штурманов ввела она в строй.

Ночью боевая работа, полеты до изнеможения, утром — занятия, подготовка к ним, партийная работа, — но никто никогда не слыхал от Жени жалобы на усталость. Наоборот, вечное недовольство собой, поиски лучших форм работы.

В людях Женя всегда видела самые хорошие их стороны; я никогда не слышала, чтобы она плохо сказала о человеке. Ее статьи в литературном журнале, заметки в газете, выступления всегда были проникнуты большим теплом к своим боевым подругам.

Женя считала, что командиры должны быть такими людьми, которых любил бы весь полк, к которым приходили бы с любой радостью, с любым горем. Характерна в этом отношении ее запись в дневнике за два месяца до гибели: «Я очень высоко ставлю звание командира Красной Армии, офицера... Как много даст мне в жизни эта школа офицерского коллектива...»

Неудачи, которые бывали у нас, наши потери Женя переживала болезненно.

Особенно тяжело переживала она гибель подруги — адъютанта эскадрильи Гали Докутович. Много прочувствованных строк посвящено ей в дневнике. Галя была незаурядным человеком. До войны она училась в Московском авиационном институте, одновременно кончала аэроклуб, всей душой любила авиацию.

Однажды, пока ремонтировали ее самолет, она задремала на поле, и на нее наехал бензозаправщик. С сильными переломами отправили ее в госпиталь. Прощаясь со мной, Галя просила об одном: «Когда я вернусь, не назначай меня адъютантом, я буду только летать».

Не сказав нам о запрещении врачей, отправлявших ее в тыл, она после госпиталя вернулась в полк и была назначена штурманом звена. Девушки рассказывали, как она, скрываясь от всех, плакала после полетов от боли в позвоночнике и ногах. Но оставить родной полк, свою боевую работу она не могла. «Как дорог каждой наш полк! Какое счастье быть в нем», — писала Женя в дневнике после возвращения Гали.

В конце 1943 года Женю отпустили в Москву. Одиннадцать дней была она дома, побывала в своей любимой обсерватории. Случилось так, что среди своих спутников по дороге в Москву Женя встретила того, кто мог бы стать спутником ее жизни.

Первая и последняя любовь, чистая, светлая и глубокая, как все, что было в ее жизни, неожиданно пришла к ней. И как просто, как хорошо пишет Женя об этом в своем дневнике:

«Зачем мне целый мир?.. Мне нужен целый человек, но чтобы он был «самый мой». Тогда и мир будет наш».

Тысячи километров разделяли их, но теплые слова любви и дружбы доходили из Ирана на Тамань.

Наступил апрель. Полк летал непрерывно, каждую ночь. Готовилось большое наступление наших войск, У всех было бодрое, радостное настроение.

Полина Гельман вспоминает, как в солнечный апрельский день, накануне гибели Жени, они ходили с ней по улице Пересыпи. Женя сказала: «Как хорошо все-таки жить, — можно творить, думать, бороться, любить, читать. А что может быть лучше всего этого?»

В ночь на 9 апреля 1944 года над Керчью ярко светила луна, а на высоте 500-600 метров небо закрывал тонкий слой облаков. На фоне облаков, освещенных сверху луной, отчетливо, как на экране, видно было,как самолет медленно ползет по небу.

В эту ночь Женя Руднева совершала свой 645-й вылет вместе с молодым летчиком Прокофьевой. Над целью их самолет был обстрелян и загорелся. Через несколько секунд внизу разорвались бомбы — штурман успела сбросить их в цель. Горящий самолет некоторое время продолжал еще лететь на запад — надо было сбросить листовки. Потом повернул на восток, и тут экипажи других самолетов увидели, как из первой кабины вылетели три разноцветные ракеты — они были у летчика в кармане.

Самолет сначала медленно, спиралью, а потом все быстрее начал падать на землю. Цветные ракеты стали рваться от сильного жара в кабине штурмана... Самолет упал за линией фронта. Видно было, как он вспыхнул в последний раз и погас...

Тяжело переживали мы гибель Жени Рудневой, нашего лучшего штурмана, любимой подруги…

До самого рассвета продолжались боевые вылеты. Вооруженцы писали на бомбах: «За Женю!»

Когда через два дня началось наступление, и мы перелетели в Крым, я с командиром эскадрильи Санфировой летала к месту гибели Рудневой и Прокофьевой: мы хотели найти хотя бы обломки их самолета.

Сколько видела после этого я линий фронта, но никогда не встречала такой израненной земли, как около Керчи. Огромное пространство было изрыто воронками от бомб и снарядов. Всюду лежали поломанные и сожженные машины, останки сбитых тяжелых самолетов. Следов нашего маленького «У-2» мы не нашли...

Имя Жени Рудневой занесено в книгу боевой славы полка. Его мы пронесли с собой через все бои.

Руднева была награждена тремя орденами: Красной Звезды, Красного Знамени, Отечественной войны I степени. Еще до гибели ее представили к званию Героя Советского Союза, но получила она его посмертно. Женя Руднева, Дуся Пасько, Дина Никулина, Маша Смирнова и Дуся Носаль были первые пять Героев в нашем полку.

Полк провоевал всю войну. После освобождения Севастополя он был переведен в Белоруссию, прошел всю Польшу и закончил свой путь севернее Берлина. В 1943 году полку было присвоено гвардейское звание, за освобождение Тамани — наименование Таманского, за освобождение Феодосии полк был награжден орденом Красного Знамени, за бои в Белоруссии — орденом Суворова III степени.

24 тысячи боевых вылетов совершено полком, 23 девушкам присвоено звание Героя Советского Союза. Среди них много Жениных друзей: Наташа Меклин, Катя Рябова, Ира Себрова, Полина Гельман, Лора Розанова, Руфа Гашева.

В 1946 году полк был расформирован, и мы вернулись к своим мирным специальностям. В разные концы нашей великой Родины разъехались боевые подруги. Но каждый год девушки из нашего полка собираются на традиционную встречу. Делясь друг с другом своими успехами, мы никогда не забываем о тех, кто отдал свои жизни за наше сегодняшнее счастье.

Вспоминая теперь о Жене, перебирая в памяти встречи с ней, невольно спрашиваешь себя: не идеализируем ли мы ее, не сгладило ли время отдельных недостатков, которые были у нее? Нет! Женя была простой советской девушкой, каких много в нашей стране. Ее жизненный путь — это путь миллионов юношей и девушек, воспитанных партией и комсомолом.

Исключительно честный, цельный человек, горячо любивший жизнь — кипучую, деятельную жизнь борца-коммуниста, — Женя сотни раз ходила в бой, навстречу смерти. Беспредельная любовь к Родине давала ей силы и мужество в борьбе с врагом.

Во имя свободы и независимости Родины, ради счастья советского народа она отдала свою светлую, прекрасную жизнь.

Ирина Ракобольская

1934 год

1 января

Сейчас у нас в школе каникулы до 16 января. Вчера нам сказали отметки за вторую четверть. У меня отметки такие, как и за первую четверть: физкультура — «хорошо», труд — не аттестовано, остальные — «отлично». По физкультуре отметка неверная — я прыгать не умею. И по географии — тоже. Всю четверть не спрашивала, а ставит отлично.

8 января

Больше я ничего первого и не писала, потому что к четырем часам на репетицию надо было идти, а времени было мало. Я разбудила маму, она дала мне каши (каша пшенная, вкусная, я целых две тарелки съела), а при ней я не хотела писать дневник, потому что я его никому не показываю и никто о нем не знает.

Поев каши, я пошла на репетицию. Репетировали первое действие. Я играю толстую барыню, Марию Васильевну Толбухину, и в первом действии не участвую, однако я просидела всю репетицию. Роль у меня очень комичная.

18 января

10 января я с девчатами ездила на V райпартконференцию в военных костюмах, и я делала рапорт от нашей школы. Приехали мы обратно с последним поездом, потому что задержали выступление наших физкультурников, а мне не хотелось ехать домой. Все-таки в районе неправильно поступают: выпускают одну Балашиху, а у них почти все взрослые, фабричные. Ясно, они конкурс выиграют! Наши физкультурники столько готовились, а им не позволили с палками выступать. И все торопили: скорей, скорей! Ребята только зря палки таскали.

13 января была сдача норм по лыжам. Я проехала 2 километра в 16 мин. 40 сек. Достижение на двадцать секунд против прошлого года! Вечером занимались опытами по химии. У нас были всего четыре пробирки и трубка из резиновой шины от велосипеда, которую я сама сшила. А она, оказалось, все пропускает, и мы обожгли руки, когда стали воду дистиллированную добывать. Кроме того, Ля-Ко — медведь: разбил одну пробирку.

10 июля

Точка! Давно я не писала и теперь даже не знаю, с чего начинать. Однако никто, кроме меня, конечно, мой дневник не увидит.

15 июля

Сегодня опишу, как у нас прошли экзамены (испытания). Начались они с 10 мая. 10-го был выходной. 11-го — первый день испытаний, была физика. Физики я, конечно, не боялась... 13-го была биология. Меня спросили самую последнюю. Вопросы такие: 1) В какие эры какие животные произошли? 2) Что говорит религия и что говорит наука о неизменяемости живого мира?

15-го была письменная алгебра. Три примера и задача на уравнение. Делаю, делаю первый пример, никак не делается! Что такое? Все с остатком деление выходит, а Владимир Александрович говорил вначале, что без остатка. Посмотрел он мой листочек, что-то писал, высчитывал, а потом говорит: «Верно, с остатком». Ну, остальные легкие были.

18 июля

Теперь буду продолжать о литературе, У нас было четыре темы:

1) Критика современного Лермонтову строя по стихотворению «На смерть поэта».

2) Уездный суд в описании Гоголя по «Ревизору».

3) Некрасов как идеолог крестьянской революционной демократии.

4) Являются ли произведения Тургенева протестом против крепостного права?

Я думала, думала, никак не могу придумать, какую выбрать. Все хорошие! Татьяна Ивановна посоветовала: «Погадай на пальцах, в какую ткнешь, ту и пиши!» Наконец я решилась писать о Некрасове, может быть потому, что я о нем больше всего знаю.

27-го у нас была история... Ну, стоило ли столько готовиться, чтобы ответить на вопросы: 1) Какова причина восстания английских крестьян под руководством Уота Тайлера и 2) Каково положение различных классов в Новгороде?

Вообще испытаниями я недовольна. Разве это испытания? Так себе, болтовня!

На утреннике меня премировали грамотой ударника второго года второй пятилетки. А вечером мы выступали в подшефном селе Черном с пьесой «Майская ночь, или утопленница» Гоголя.

Выступать мы начали очень поздно. Атмосфера, где мы помещались, была ужасная. Т. И. была расстроена. Я в первый раз видела ее такой. Да и немудрено расстроиться. Нам для изображения ночи нужен был голубой свет. Где там голубой смастерить, когда сцена освещалась единственной керосиновой лампой? Но все-таки мы не совсем сплоховали. У винокура (Фомичева) во время представления сломалась трубка и начал отлепляться один ус. Он не растерялся, начал говорить свои слова, а одной рукой ус поддерживает.

Нас подвел Каленик (Молчанов). На репетициях он никогда этого не делал, а здесь начал храпеть. Я и голова (Романов) должны ужасаться и креститься на страшный рассказ винокура, а нам смеяться охота...

До завтра.

13 октября

Нечего сказать, хорошо я выполнила обещание «До завтра»! Сколько времени прошло, а событий еще больше. Начну по порядку. 1 сентября было общешкольное собрание второй ступени. В клубе. Я была в президиуме. Из педагогов были Борис Васильевич Постников и Клавдия Тимофеевна Дрожжина. От пионеров — я, от вожатых — Наташа, от «пионеров-школьников» — Субботина. Какие это еще «пионеры-школьники» и пионеры-просто? Не знаю. Это так наш Павел Дмитриевич («Пушкин») выразился. Пока шло собрание — доклад делал П. Д., — Наташа мне все уши прожужжала, все время новую математичку расхваливала: «В десятой группе преподавала...» Кстати, у нас в этом году новые учительницы: по географии и по математике. По биологии будет Николай Степанович Кудасов («Развенчанный принц»; как говорят, его за грубое отношение с ребятами из завучей — фью! И сделали биологом 7-х классов). Как непривычно звучит слово «класс»! Группа лучше. Групповод у нас прежний.

После собрания разошлись по классам. Занятий, конечно, не было.

Меня выбрали старостой. Ксению — помощником. (Сейчас сделаю уроки и пойду в школу. Приду — допишу.)

1 ноября

Называется — дописала! Буду продолжать дальше, только я много позабыла. И потом еще вот что — не умею я писать живо и красочно, у меня дневник получается, как какое-то надгробное пение...

Да, с географией мы, по правде сказать, зарвались. Еще не так давно Кузьмина Лиза ответила, что Ленинград стоит на Босфоре, а Дмитричева Таня искала Крымские горы в Финляндии. У меня есть листок из «Крокодила», в котором описаны «ужасы» картографии, геометрии, алгебры, физики. Есть действительно над чем посмеяться.

К карте по географии меня вызывали всего три раза. Первый раз — описать поверхность Европейской части СССР. Журнала тогда еще не было, и мне отметку не поставили. Второй раз не то Гордин, не то Садовский никак не мог показать восточной границы СССР. Я показывала. Последний раз не так давно я описывала подзолистую почву, получила «очень хорошо». Татьяну Алексеевну я очень полюбила. Я делаю вывод — не категорический, конечно, — что все Татьяны хорошие. Она, как только ребята расшумятся, называет всех маленькими детками. Почему-то в ее присутствии создается какая-то семейная обстановка... Новую математичку Зинаиду Кузьминичну Назарову многие не любят, мне же она ужасно нравится за свой метод преподавания. Она нам почти ничего не объясняет, все основывает на старом, приходится много соображать и работать головой. Мне это очень полезно и интересно. Впрочем, мне все учителя нравятся...

10 декабря

1 декабря СССР постигло большое несчастье — был убит тов. Киров. Его все так любили, а ведь враги и стараются уничтожить лучших людей, думают затормозить, сорвать стройку социализма, но это им не удастся! На место Кирова мы выдвинем сотни, тысячи стойких коммунаров, сами будем лучше учиться!!! 6 декабря его хоронили в Москве. 2 декабря у нас в школе был траурный митинг. А. Ф. так говорила, что чуть сама не плакала. Было очень тяжело.

31 декабря

Последний нынешний денечек... Верно, на все 1000 процентов верно! Во-первых, мы, по выражению Василия Тимофеевича, доживаем последние часы. Завтра начинается новый год! 1935! Во-вторых, сегодня мы последний день учились и с завтрашнего дня начинается отдых — каникулы, а затем третья четверть. В-третьих, с завтрашнего дня начинается вольная торговля хлебом, производится отмена хлебных карточек. В общем: новый год — новая жизнь! Событий за семь дней случилось много. Нерадостно я заканчиваю старый год. Сейчас с мамой поссорилась. А из-за чего? Из-за керосинки. Эх, судьба, судьба! От метки у меня такие: 11 «отлично» и 1 «хорошо» (физкультура). В диктанте я не сделала ни одной ошибки. Первая из седьмых групп.

Смешного у нас было много. Фомичев поставил причастный оборот в начале предложения: «Деланное (делавшее) дело я не докончил». И много другого.

Герой класса Некрасов. Умудрился 8 неудов получить. Проверили индивидуальные договоры. Я брала 8 отличных, выполнила — 11.

Ну, до следующего года. Ровно в 12 подпишусь. Впрочем, у нас часы стоят. У Т. Д. посмотрю.

12 часов Е. Руднева

1935 год

26 марта

Сегодня мы были в аэрохимическом музее. Я осталась довольна им, только устала очень. Побывали мы и на аэродроме, туда мы пробрались контрабандой. Сначала прошел Василий Тимофеевич, а затем все мы одиночками и парами.

В выходной день (24 марта) было родительское собрание школы. Достижение! Впервые за пять лет работы Павла Дмитриевича на собрание явилось 300 родителей. Почти 20 процентов!!! 28 марта наше общешкольное собрание не состоялось: явилось 40 человек, из них половина — физкультурники.

Как здорово пишет Горький! Вместо того чтобы сказать: «Луч прожектора осветил море, и суда, до того невидимые, показались из темноты», он пишет целую тираду: «...Впереди лодки, далеко на горизонте, из черной воды моря поднялся огромный огненно-голубой меч, поднялся, рассек тьму ночи, скользнул своим острием по тучам в небе и лег на грудь моря широкой голубой полосой. Он лег, и в полосу его сияния из мрака выплыли невидимые до той поры суда, черные, молчаливые, обвешанные ночной мглой. Казалось, они долго были на дне моря, увлеченные туда могучей силой бури, и вот теперь поднялись оттуда по велению огненного меча, рожденного морем, — поднялись, чтобы посмотреть на небо и на все, что поверх воды...»

5 мая

Произошло много событий.

Мы собираемся ехать в Ленинград. Для этого устраиваем две вещи, — вернее, одну уже устроили — концерт педагогов с общественностью и постановку «Майской ночи, или утопленницы» своими силами. Концерт был 2 мая 1935 года. Я была кассиршей.

17 июня

Народу пришло на концерт масса. Все ждут, волнуются, кричат. Стоит мне только выйти из комнаты-кассы, сразу засыпают вопросами: «Почему не начинают?», «Скоро начнут?»

И все пристают ко мне. А что мне прикажете делать? Отвечаю: «Скоро, скоро, отстаньте только», а у самой мороз по коже пробегает: никого из артистов нет, хотя уже девятый час.

Многим концерт не понравился. Я очень боялась, что этот концерт подорвет авторитет «Майской ночи». Действительно, так и было. Если на концерт было продано билетов на 462 рубля, то на пьесу — только на 400 рублей, даже меньше. Вот теперь надо собирать последние долги, я сдала только 660 рублей 40 копеек, а у меня нет времени.

Вокруг этой постановки создавались целые истории, даже заговоры. Левко однажды исколотили на репетиции, но все же пьеса удалась. Все остались довольны. Нас освещали огнем из кинобудки — смотришь на публику, но никого решительно не видишь. Лично я много перетерпела из-за этой пьесы. Я была свояченицей и сценаристом III действия. Я снарядила Ля-Ко в Москву за марлей для русалок, он ничего, как водится, не достал. И случайно в аптеке (нашей) узнала, что марлю нам дадут. Вот обрадовалась-то! Пьесу мы ставили 31 мая 1935 года.

29 августа

Я оправдываюсь сама перед собой. В чем? В своей лени. Правда, это нехорошо, но разберемся как следует. Что я обещала в прошлогоднем дневнике? Что его никто не увидит. Значит, я пишу только для себя...

Подумаешь, как интересны случаи из жизни такой «важной особы», как я! Руднева Евгения Максимовна! Но пока я писала эти строки, я успела передумать: буду писать дневник (если опять не раздумаю). Зачем? Да так просто.

31 августа

Тридцать первое августа! День, полный треволнений! Но то, что наступит после этого, принесет с собою удесятеренные волнения. Ну да ладно. Сегодня «у нас» в парке было собрание «нашей» школьной детворы. (Была когда-то наша!) Давали им гостинцы: три яблока, две конфеты и один пряник. Хорошо, должно быть, им было! Но неужели я им завидую? Конечно, нет. Если вспоминать с жалостью и завистью (иногда испытываются эти оба чувства сразу) о старом — значит не надеяться на будущее и не верить в настоящее. Я верю и надеюсь. А поэтому с новыми силами вперед! К новому учебному году я готова: тетради есть все, книги — почти все. Все подписано и обернуто.

Конец! С завтрашнего дня начинаю «новую» жизнь в новой школе и новый дневник.

Август

ДЕНЬ КРАСНОЙ АРМИИ (Отдельная запись в дневнике)

На сборе 17-го показательного отряда полнейшая тишина. Ребята внимательно слушают вожатую. Высказываются редко. Вожатая Оля Еременко говорит об организации при отряде военного кружка в ознаменование годовщины Красной Армии. Дверь в физкультурный зал, где происходил сбор, тихо отворилась, и вошел человек лет тридцати восьми: скромный вид, в военной шинели. Он прошел к роялю и, облокотившись на него, тоже стал слушать, что говорила вожатая. Пионеры поздоровались с ним и продолжали слушать, но уже многие взоры обратились на него с любопытством. Его ждали. Это был старший брат одной из наших пионерок, участник гражданской войны. Много интересного ждали услышать от него сегодня, накануне XVII годовщины славной, такой родной для нас Красной Армии!

«Ребята! Сколько же «ворошиловских стрелков» дадим мы к Первому мая?» — закончила вожатая Оля. Вопрос был кстати. Во-первых, никто не хотел уронить честь будущего стрелкового кружка в глазах присутствовавшего военного командира (еще бы!), а во-вторых, ребятам надоело молчать. Все выкрикивали цифры, не слушая друг друга. Наконец сошлись на одном: «Двадцать человек!» И сейчас же это было внесено пунктом в договор с пионерской трудкоммуной, который обсуждали перед этим.

Но вот слово получил «он». Начал шутливым вступлением: «Не сомневаюсь, что вы уже отличные «ворошиловские стрелки». Я испытал это на себе: покамест шел к вам, два раза подвергался обстрелу из... рогаток... — Уже серьезным голосом добавил: — Мой совет: бросьте это, ребята». Ребятам стало неловко при напоминании о рогатках, но он уже перешел к рассказу. Он не был профессиональным рассказчиком, но, несмотря на это, все ребята и даже педагоги были увлечены его рассказом. И до этого мы, конечно, слыхали о Красной Армии, но как мало давали нам «настоящие» докладчики по сравнению с ним! На вечерах, посвященных Красной Армии, куда мы до этого ходили вместе со взрослыми, докладчики тоже хорошо говорили, но все же это было не то, было как-то сухо и скучно. А здесь!.. Перед нами был живой человек, участник гражданской войны и приводил нам не сухие цифры, а факты, факты, захватывающие горячим стремлением бороться до конца... Перед нами проходила целая цепь героических побед, одержанных голодными, раздетыми, плохо обученными, часто малочисленными отрядами партизан, а затем красноармейцев над хорошо обученными войсками интервентов, которые находились в несравненно лучших условиях. И, в конце концов, победили красноармейцы. Почему? Это чудо? Нет, не чудо. Они были богаты тем, чего совсем не было у солдат белой армии. Самосознанием.

Он говорил долго, но никто не устал его слушать. Когда он кончил, его закидали вопросами. И все получили ясные, толковые ответы. Он обещал помочь молодому кружку. Да, большую зарядку дал нам этот вечер! И хотя мы не выполнили нормы — 20 «ворошиловских стрелков» к 1 Мая, — но только потому, что ощущали временный кризис в патронах.

Зато кружок работал вовсю и многие пионеры, не умевшие держать винтовку в руках, научились стрелять.

Долго будет памятен нам этот вечер.

1936 год

2 сентября

Да! Нас так не встречали. Как хочется мне на один день превратиться в первоклассника! Правда, только на один день — 1сентября, потому что мне и девятиклассником живется неплохо.

3 сентября

Я отправилась в школу узнать, когда мы начинаем заниматься и, главное, в каком девятом классе я нахожусь. Но, к моему великому огорчению, оказалось, что списки девятых классов будут вывешены только вечером. Я уже было собралась уходить, но осталась. И хорошо сделала. Я пришла как раз вовремя: к часу было назначено комсомольское собрание, о чем я не знала.

Я люблю такую жизнь. Придя в школу, я сейчас же попадаю в круговорот школьной жизни, никогда не оставаясь пассивным наблюдателем. Я горю в обстановке школы, но моя работа ничего общего не имеет с круженьем белки в колесе: хоть и недавно, но я уже в комсомоле, а это что-нибудь да значит. До собрания работали. Кто вырезал буквы, кто клеил их на материю, а мы — Ира, а затем Лида и многие другие — делали этикетки на пакеты с подарками для «перваков», как говорит Рива.

Действительно, нужно испытать худшее, чтобы по-настоящему оценить лучшее. Мы, ученики старших классов, глубоко чувствуем, как должна повлиять эта теплая встреча на малышей, впервые переступающих школьный порог на равных правах со старшими. Но наши чувства обманывают нас. Ведь нас принимали по-другому, и поэтому нам такая встреча кажется чем-то особенным, а те, кого встречают, не знают другого и примут это как нечто само собой разумеющееся. Рива говорила о МЮДе *, о нашей работе в школе, а работы на наш век хватит! После собрания работа продолжалась по-прежнему. Нужно было написать 250 штук наклеек. У меня уже болели руки, когда было лишь 200 штук. Но все-таки написали все. Ура!

Сентябрь

Чем больше изучаешь химию, чем глубже понимаешь химические процессы, тем больше встречаешь их на каждом шагу. Буквально везде, куда ни ступишь, натыкаешься на них. Однажды у меня было много свободного времени, и я решила смотреть вокруг себя и записывать все, что как-нибудь связано с химией. Перо, чернила, тетрадь — это были первые предметы, затем еще, еще и еще. Я писала уже больше часа, исписала четыре листа, а описание еще не двинулось дальше предметов письменного стола. Отдохнув (у меня порядочно устала рука), я описала как могла производство металла — на столе лежал циркуль — и на этом остановилась. «Довольно! Всего все равно не опишешь, а это, кстати, никому и не нужно. Ведь не станут же потомки читать мои записки!» Приняв это благоразумное решение, я все же продолжала объяснять все вокруг, правда, уже не записывая. Наконец мне это смертельно надоело. Я подошла к этажерке, но уже с другим намерением: спастись от химии в чтении. Я с надеждой взяла своего любимого поэта Некрасова, но — о ужас! — преступная мысль уже омрачила мой рассудок: а из чего и как сделана обложка книги? Со страхом я швырнула ни в чем не повинную книгу и устремила свой взор через окошко в сад. Но сейчас же отвернулась, потому что там было столько предметов, столько предметов, еще не объясненных мною с химической точки зрения, что уж лучше мне было сидеть в комнате.

Затем я пошла умываться. Но только взяла в руки мыло — сейчас же положила его обратно. Быстро вымыла я руки и, измученная, стала есть. Но кусок застрял у меня в горле: объяснять все, что происходит при пищеварении, с моими знаниями по химии и физиологии просто невозможно!

Голодная и обозленная, я опять села к столу «описывать» и писала до тех пор, пока пришедшая подруга не спасла меня.

Дорогие друзья! Никогда не старайтесь всего объяснить. Или, если вы все знаете, вы останетесь голодны, или ничего не объясните.

31 декабря

КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ

Я счастлива! Во мне живет

И радость и борьба — прекраснее их нет.

И бодрость еще придает

Мне мой комсомольский билет.

Я и прежде радостной бывала,

Но большего не было счастья и нет,

Чем когда я впервые держала

В руках комсомольский билет.

Уверенно, быстро за дело берусь,

Во мне сомненья, страха нет,

Должна выполнить все, что возьмусь:

Ведь со мной комсомольский билет'

Учусь я, в жизнь подготовляюсь,

И ничего в ней страшного мне нет.

Я овладеть наукою стараюсь,

И со мной комсомольский билет.

И хотя мирно жить хочу.

К войне готовлюсь, — вот ответ:

Берегись! Не одна я так гордо

Держу комсомольский билет!

Нас много. В этом наша сила.

Другой на свете силы нет,

Которая бы тех разъединила,

У кого комсомольский билет.

Теперь нас много. Будет больше.

Товарищам новым привет!

Так пусть растет и крепнет дальше

Мировой комсомольский билет!

Нужно использовать последние часы. Биология, как всегда, меня очень интересовала, тем более, что в 8-м классе мы изучали анатомию человека. Но в первой четверти случилась неприятность. Мы переезжали в Лосинку, и я не брала книжку в руки. Я вышла отвечать и договорилась до того, что у меня кровь в сосудах стала течь под давлением, которое создают неорганические вещества. Во второй четверти я исправила свой злосчастный «хор», но при ответе тоже пришла к выводу, что во рту у нас кислая среда, но сразу спохватилась: «Ай!» — и закрыла рот рукой, чтобы дальше не выпускать ересь изо рта.

Помню кино на тему «Азот», помню первый ответ по химии и график растворимости. Тему об азоте и сере у нас объясняли студенты, и вот, когда одному студенту нужно было получить S0₃, у него не оказалось платины. С железом ничего не выходило. Он делал опыт пять или шесть раз, а потом отчаялся и объявил нам: «Предположим, у нас вышло». Мы предположили.

Помню, как затем на химии мы писали контрольную работу и получили «очень плохо» за дисциплину. Я тогда первую шестидневку была старостой класса, класс имел все время только «отлично» и вдруг «очень плохо»! Мы разнервничались, и это вылилось у нас в подозрительную чрезмерную веселость перед началом и на самом астрономическом кружке. Подозрительной веселость была потому, что никому не было весело, но все громко смеялись и мазали друг друга сажей.

А ответы по физике? Помню и особенно помню третью четверть, когда я совсем не отвечала.

Во второй четверти я умудрилась написать контрольную по алгебре на «пос». Помню спор с Дмитрием Васильевичем, контурные карты и два замечания, помню, как Сейм потек в Дон, как я потеряла Краматорский завод. Все помню! Но почти забыла, какую травлю со стороны класса вынесла я как новенькая — дальнейшая жизнь с классом сгладила эти неприятные впечатления. Помню плохую работу в отряде и благословенное время, когда шефом у нас был театр ВЦСПС: я видела бесплатно «Вздор» и «Вершины счастья». Помню первую отличную отметку по литературе и диктант в 8-м классе «А», первую отметку по истории у Федора Сидоровича, а затем огромную точку за Северную войну. Историю с историей при Александре Павловиче и Великую французскую революцию. Помню, как Яков Петрович ушел с урока, как за это отвечала Галина, как Наум Тимофеевич отыскал меня в классе за спинами ребят и заявил, чтобы я к нему никогда больше не подходила с просьбой зала: не даст. Выборы в старостат, мой несуразный, но удовлетворивший наш класс ответ. Введение дневников и мои отметки в первый день — алгебра и немецкий, микроскопическая промокашка. Подготовка к испытаниям и к вступлению в комсомол. Первым было испытание по немецкому языку. Мы гуляли на Чистых прудах, погода была чудная. Отвечала я предпоследняя. Затем не помню, в каком порядке шли испытания. По алгебре я отвечала первая, по геометрии — вторая... По литературе я отвечала последняя — без вызова даже. По биологии — последняя из трех. На письменной контрольной по алгебре я не могла быстро извлечь корень из 841 и чуть не прыгала, когда его извлекла. Диктант был не страшен, но сидели по запискам, лежавшим уже на партах. Сомнительным было выражение «по временам», но написала правильно. А на сочинении у нас была Татьяна: какое счастье! После диктанта мы целой ордой ходили в Александровский парк, в Мавзолей Ленина.

А затем " — вступление в комсомол: комитет, комсомольское собрание и, наконец, 19 июня 1936 года и 21-го комитет. Наконец-то! Всю радость того момента нельзя выразить при всем желании. Мы поступали вместе: Лида, Леня, Люсик, Глуз, Вера, Степанов и я. Какие дни, полные горячки, переживали мы тогда!

А когда я пришла осенью в школу, меня поразило известие: наших ребят осталось в 8-м классе 10 человек.

Лето. Море, море, море,

Синее море, ветер, море...

Мы попали на четвертое место. Ура!

А 10-й «Б» отнял знамя у 10-го «А». Забавную картину представляли оба класса на собрании. Сейчас у меня большая зарядка: хочется, очень хочется бороться за Красное знамя

Итак, Новый год приближается. В 12 часов буду читать пожелания. Есть таковое и от Галины Колосовской. Жаль, что она уехала.

Прощай, 1936 год! Да здравствует новый, 1937 год!

Поздравляю Вас, Евгения Максимовна Руднева, с Новым годом, с новым счастьем!

1937 год

МОЙ ДНЕВНИК

Чудесное название! Как это я до него раньше не додумалась?

Ночь с 13 на 14 января, 1 час

Спать не хочется. Буду писать, а то все позабуду и, кроме того, некогда будет: третья четверть боевая! Нужно бы отдохнуть перед ней, но в каникулы, хотя и ничего путного не сделала, не отдохнула, а устала порядком. Рада, что каникулы уже кончились. В первый же день каникул — 30 декабря 1936 года — было комсомольское собрание. Я очень люблю нашу комсомольскую группу. Правда, большинство наших комсомольцев — ученики 10-х классов, я их мало знаю, но они все такие дельные, боевые, веселые, дружные: нам, девятиклассникам, есть у них чему поучиться. Обсуждались итоги второй четверти. В основном у нас дело обстоит благополучно: молодцы комсомольцы, не подкачали! В нашей группке (Лида, Ида, Леня и я) на четырех человек приходится 42 «отлично» — в среднем на каждого комсомольца больше, чем в остальных группах.

3 января — военные занятия, на которых было восемь человек. Практиковались с носилками, причем мы никак не могли поднять Лиду (пришлось заменить ее какой-то маленькой девочкой), а затем — о радость! — нам выдали на дом противогазы.

4 января утром я с мамой и Лидой смотрела «Ромео и Джульетту». Джульетта — прелесть, Ромео — тоже, но все же мне непонятно: неужели настолько велика сила любви, что превращает даже храбрых мужчин в тряпки? Лида согласна со мной, что для этого нужно испытать все самим, чтобы понять это как следует.

Я вышла из театра в половине пятого, а в четыре — начало вечера отличников. Сначала я уговаривала Лиду, чтобы ехала, но тщетно, а затем ей пришлось меня уговаривать, так как мне не хотелось опаздывать. Но я не опоздала: вечер начался в пять часов. По звонку мы зашли в столовую и там (без всякого приглашения) уселись за столы. Выступал директор, Наум Тимофеевич, Рива и десятиклассники. Затем желающих выступать не было, и Рива вызвала (вызвала!) меня. Говорить мне было нечего, я постояла и села. Но этим не кончилось — она вызвала вторично. Пришлось говорить...

Наконец в школу. Мы узнали радость: школа наша на первом месте в районе. Постараемся, чтобы и Красное знамя было наше.

14 января. Тоже двенадцатый час

Неприятность: у меня из «Зоологии» выдрана тема «Одноклеточные», а мне нужно повторить ее к завтрашнему дню. Повторила по тетрадке 6-го класса, но, кажется, мало что знаю. Сейчас сижу, окруженная позитронами, нейтронами и прочей прелестью (вот бы мне их на самом деле узреть!). Завтра заканчиваю свой доклад, который так безжалостно был прерван каникулами. Меня выручила «Наука и жизнь»: я не знала из книги Вальтера «Атомное ядро» куда девать ?-лучи, а оказывается, уже почти твердо решено, что нейтроны состоят из протонов и электронов.

21 февраля. Утро

Нас сняли с соревнования за то, что не развязались носилки. Оскорбленные, мы ушли. А когда было заседание судейской коллегии, все напали на главного судью, теперь — ура! — нас выставляют тоже на городские соревнования. А ведь я счастливый капитан: у меня в команде такие быстрые одевальщицы (есть такое слово?) противогаза, как Ида и Лида, такая меткая мастерица тушения бомб, как Нина, да и Браун такой же. Я назвала только этих, но не значит, что остальные плохи. Степанов и Глуз быстро раскрывают носилки, Котик может хорошо командовать. А главное, у нас есть сработанность и желание работать. Причем так: пятерка у нас хуже, чем восьмерка. Радость, радость! Но...

У СССР глубокое горе: умер 18 февраля 1937 года в 5.30 вечера Серго Орджоникидзе. Умер. Внезапно, неожиданно. Его смерть ударила по всем, как гром. И все, вся радость пропала. Сейчас все везде говорят только о нем, музыка по радио печальная, печальная, печальная, мама плачет, а я (я, комсомолка!) не могу сдержать слез. Странная штука смерть: сколько раз встречаемся с ней, но она всегда является по-новому, всегда страшная, неизвестная... Радость надолго пропала. 23 февраля будет День Красной Армии, празднество, но какая это уже радость?!

А кругом слышится: «Прощай, наш дорогой тов. Серго!»

24 марта

Я плохая комсомолка в том смысле, что неаккуратно отношусь к «мелким» поручениям, вроде заметок в стенгазету. Я с полчаса торговалась с Фрумкиным, буду я писать заметку или статью. Нужно было писать о 9-х классах. Это было перед выходным, а после выходного, собираясь в школу, я вспомнила, что заметка не написана. Села и написала... Фрумкин дежурил на лестнице. Когда я проходила мимо него, он безо всякой надежды в голосе напомнил мне о заметке. Он знал, что ему еще не раз придется напомнить мне, прежде чем он завладеет заметкой. Но я открыла портфель и подала ему два исписанных листа. Он растерялся от удивления: не ожидал от меня этого. Почему? Почему, если я отлично отвечаю урок или пишу сочинение, почему никто этому не удивляется, а если вовремя написала заметку, это вызывает удивление? Потому, что легкомысленно отношусь к обещаниям по «мелочам». Это недостойно комсомолки.

25 марта

Сейчас чудно играет кто-то на скрипке. Я очень люблю скрипку — больше всех музыкальных инструментов. Но действие ее на меня почти всегда соответствует настроению. Слушать же ее я готова и радостная и печальная. Музыка клонит к мечтаниям, вызывает воспоминания...

Я пускаюсь в поэзию.

...Темно. С реки дует легонький ветерок, приятный-приятный. Звезды горят на небе, и, как бы с ними соревнуясь, горит огнями огромный мост через Волгу — Оку. Он резко выделяется на темном фоне ночной реки. У нас в Москве таких мостов нет, да и откуда им взяться, когда нашу речонку курица вброд переходит?

Десятый час. Пароход скоро отходит. Мы сидим на верхней палубе и прощаемся с Горьким. Вот он лежит на горке, над рекой, сияя ночными огнями. Невольно не хочется говорить о простом и обыденном. Мы мечтаем и... боимся мечтать.

Но мечтать так хорошо! Ведь если бы не было мечты у человека, жизнь была бы скучной, невеселой.

Нет! Мечтают только люди, не умеющие жить. Люди практические не мечтают, а живут.

Это ответила мне Татьяна Ивановна, и она была права, как всегда. Ее слова — суровая правда, но я, я еще не отказалась от мечтаний, и мне кажется, что не откажусь. Зачем отнимать у себя счастливые минуты? Вот я смотрю на звездное небо, на Орион, на Сириус и мечтаю о том, как я буду астрономом, как я буду изучать их спектры, я вижу себя в обсерватории... А на самом деле? Ведь сколько мне еще учиться! Но так я уже и сейчас смотрю на небо, как на свою будущую собственность.

Мечты украшают жизнь, особенно в печальные минуты. Они редки у меня, эти минуты, но бывают. И тогда, идя из школы после какой-нибудь неудачи, я мечтаю. А быть может, я действительно не права совершенно, и я абсолютно непрактический человек?

Сегодня я получила паспорт. Мама говорит, что теперь я большая стала. Как бы не так! Ведь оттого, что в столе (я не могу сказать — в кармане, кармана-то у меня нет) лежит паспорт на мое имя, у меня ничего не прибавилось, я осталась такой, как была, и — это печально — долго еще такой буду несмышленой.

26 марта

Сегодня я ездила смотреть Киевскую станцию метро. В нашем Московском метро хороши все станции, но эта особенно: ведь мрамор так красив, и колонны из него так прекрасны! Я ездила одна, потому что в тот день, когда ездили наши ребята (22 марта) я не обедала в столовой (не успела) и очень хотела есть. Кроме станции, прельщает мост через Москву-реку, Когда поезд выезжает на него, электричество гаснет, но дневной свет настолько силен, что этого-то как раз и не замечаешь. Когда подъезжаем к тоннелю, свет зажигается вновь. А как странно: выскочишь из земли, промелькнешь по белу свету — и опять в нору! Вот бы удивилась моя прабабушка в каком-нибудь сотом колене!

Я была в читальне, исполнила свое желание: прочла в подлиннике Heine. Что за прелесть его стихотворения! А читать по-русски его — совершенно безрезультатно. Ведь в стихотворении форма имеет значение, несравненное со значением формы в прозе... Читать Heine по-русски не лучше, чем Пушкина по-немецки.

В канаве быстро бежит вода. Ее вид всегда напоминает мне Салтыковку и меня в возрасте третьеклассницы. В то время весна для меня была горячим временем. Сколько ножей — перочинных и настоящих — было сломано, сколько коры испорчено (делала лодочки)! Гоняла их по канаве до позднего вечера. А потом садилась делать уроки. Мы часто писали сочинения о строении и жизни дерева. Анна Михайловна отбирала лучшие — мое она всегда брала, но однажды заметила: «По содержанию хорошо написано, а вот буквы что-то в разные стороны смотрят». — «Я торопилась», — ответила я. «Лодочки гоняла!» — объяснил кто-то. Это я надолго запомнила.

Помню я и свое первое сочинение на тему о воде, водопроводах и прочем, — ну, в общем, о чем можно было писать во втором классе. Это было мое первое сочинение, оно оказалось лучшим в классе, о чем все написали в тетрадях. Первый опыт оказался удачным, и я поверила в себя. Верить в себя нужно всегда, не зазнаваться, конечно, а верить так, как следует, — это необходимо во многих случаях жизни,

Дневник окончен

Служил мне добросовестно целую четверть. (Я только не особенно добросовестно записывала) Начну новый — в пушкинской тетради.

23 мая

21 мая Водопьянов, Шмидт, Бабушкин, Кренкель и другие приземлились на льдину, дрейфующую в районе Северного полюса. Странно звучит в данном случае «приземлились»...

Я загадываю на это лето сделать слишком много. А покамест ничего не делаю. Читаю у Сафонова о возникновении жизни. И опять у меня накопилась тьма неразрешенных вопросов. Например, что такое ощущение? Не задумываясь, я бы ответила: понимание раздражения. Значит, сознание? Странно, даже несколько резко. Энгельса освоить пока что не могу. Я не знаю разницы между активными и реактивными турбинами, я многого еще не знаю. Как мне недостает руководителя-энциклопедиста! Даже всезнающим инженером из «Таинственного острова» я вряд ли бы удовлетворилась. А может быть, и хорошо, что такого человека нет? Волей-неволей обращаешься к книгам. Но это, правда, не слишком легко. Хотя зачем мне, чтобы все было легким? Жить было бы неинтересно.

А жизнь и интересная же!

30 мая

В XVI веке в городе Лейдене жил один сумасшедший по имени Лудольф. Он определил Пи с точностью до 35-го десятичного знака. В XX веке в Лосиноостровской живет другая сумасшедшая, которой так же, как и тому математику, видимо, делать нечего. Он определил число и этим прославил себя, я же выучила это число, но на моей могиле ничего не напишут. Вот это число:

Пи = 3,14159265358979323846264338327950288.

1 июня

Как хорошо, что я еще год буду в школе: я так не уверена в своей способности работать самостоятельно. На это лето я возлагаю большие надежды, но пока что ничего не привожу в исполнение, потому что мешают испытания (причина). Я перечитываю «Обломова» (чтобы писать завтра сочинение) и смотрюсь иногда в зеркало — брр... как неприятно! Но испытания действительно мешают, хотя сдавать их необходимо. Чтобы не походить на Илью Ильича, я напишу сейчас о нем сочинение.

Сегодня я выписала у Чернышевского следующее: «Разве по натуре человека привязанность ослабляется, а не развивается временем? Когда дружба крепче и милее, через неделю, или через год, или через двадцать лет после того, как началась? Надобно только, чтобы друзья сошлись между собою удачно, чтобы в самом деле они годились быть друзьями между собою». Чернышевский прав.

3 августа

II конференция ВЛКСМ Куйбышевского района.

К нам приезжали герои: наш Иван Трунов, задержавший один на границе 30 вооруженных нарушителей (24 винтовки); он приехал в Москву, где получил орден Красного Знамени, и испанский — Раймонд Диэстра. У нас на конференции были комсомольцы самых различных возрастов: были заслуженные комсомольцы 1904 года рождения и молокососы, родившиеся в 1919 году. А обо мне пред. мандатной комиссии вообще ни слова не сказал: ведь я такой клоп, изо всех самая маленькая. Но все равно: дух комсомольский все тот же!

Резолюция была длинной; я записала только то, что нужно для нашей организации, для школы. Много получилось: несколько страниц в моем новом блокноте с надписью «Делегату второй конференции ВЛКСМ Куйбышевского района». Солидная работа предстоит!

12 сентября

Сегодня я одержала над собой крупную победу: я не обиделась, не рассердилась, настроение у меня не испортилось, хотя все основания к тому были. Зачем сердиться? И на кого? Шмарев, пожалуй, не виноват, мы, вероятно, не поняли друг друга. Я считала, что не следует расходовать свои чувства по пустякам. А ненавидеть у меня есть кого. Итальянцы потопили наши корабли в Средиземном море, «Тимирязев» и «Благоев», и, что меня особенно взорвало, пишут, что, вероятно, команды сами потопили корабли.

19 сентября

13 сентября звонил Шмарев и велел приходить 14 сентября утром в райком всем комсомольцам, можно и не комсомольцам, но так, чтобы всего было 25 человек. Зачем? Утром все объяснилось: нужно было пройти по домам района и взять в жактах и домоуправлениях списки неграмотных и малограмотных. Сроку нам дали три дня.

25 ноября

«Разгневанный лев» — замечательная иллюстрация к тому, что сейчас творится в международной дипломатии. Это что-то невероятное. Японцы забрали уже Северный Китай, мятежники в лице немцев и итальянцев готовят решительный удар Испанской республике. А что делают в это время Англия, Франция и прочие? Заседают. Заседают под благословением фашистов. Дозаседаются до чего-нибудь. Единственную отраду находишь в газетах, когда читаешь о нас, о СССР — моей чудной Родине. Сегодня ровно год с того дня, когда товарищ Сталин делал доклад о проекте Конституции, через 10 дней — День Конституции, через 17 дней — выборы в Верховный Совет СССР. У всех приподнятое настроение. Я тоже завтра заканчиваю с 8-м классом изучение Положения о выборах в Верховный Совет СССР. Я живу полнокровной жизнью. И как мне не любить моей Родины, которая дает мне такую счастливую жизнь?! Ведь чем (именно чем, а не кем) была бы я, родившись до революции? Малограмотная девочка, быть может уже невеста, собирающая летом помидоры, а зимой пекущая хлебы, И все... Мало.

Сегодня меня вместе с Идой, Лидой и Борисом Фабричным приняли в члены Осоавиахима, образовали из нас оргбюро школы, я председатель. Теперь мы будем принимать в члены организации. Шутка?

12 декабря

Эта дата навсегда войдет в историю. И она этого действительно заслуживает. Сейчас я одна дома: папа и мама ушли голосовать. Через четыре года с ними пойду и я. А сегодня я пойду с шествием пионеров по одному из участков нашего избирательного округа, то есть Дзержинского.

Моя судьба решается. Я записалась в коллектив наблюдателей. Там чудная библиотека. У меня глаза разбежались, когда я увидела столько книг по астрономии. Это было 10 декабря. Заседание солнечного отделения. Доклад делал профессор Баев. Я, кажется, особенно симпатизирую Солнцу. Но, если я не ошибаюсь, в «Барышне-крестьянке» сказано примерно следующее: «Хотя сердце Алексея было уже занято, молодая красавица имела на него все права». Красавица Луна является для меня Лизой-Акулиной. 14 декабря я пойду на заседание лунного отделения. В библиотеке я взяла книгу Полака «Происхождение вселенной», которую я давно искала. «На сколько дней вы даете книги? На десять?» — «На сколько дней? Насколько хотите, только назад принесите. А то некоторые берут книги и уж больше не приходят». Мило!

Полак говорит: «Сопоставляя между собой разные теории, часто резко расходящиеся друг с другом, читатель должен будет почувствовать, что как ни многогранна, как ни богата красками творческая мысль человека, но природа — еще богаче!» «Мы должны рассматривать, — говорит великий математик Лаплас, — настоящее состояние Вселенной как следствие ее предыдущего состояния и как причину последующего». Задача всякой космогонической теории определяется знаменитыми словами Канта, произнесенными почти два века тому назад: «Дайте мне материю, и я построю из нее мир».

20 декабря

«В равной мере он никогда не пытался высмеивать юного Бакланова за подражание. В его годы Левинсон тоже подражал людям, учившим его, причем они казались ему такими же правильными, каким он — Бакланову. Впоследствии он убедился, что это не так, и все же был очень благодарен им. Ведь Бакланов перенимал у него не только внешние манеры, но и старый жизненный опыт — навыки борьбы, работы, поведения. И Левинсон знал, что внешние манеры отсеются с годами, а навыки, пополнившись личным опытом, перейдут к новым Левинсонам и Баклановым, а это — очень важно и нужно».

1938 год

2 января

Этот год я встречала, как никогда раньше и, наверное, никогда в будущем. Вечер в Колонном зале Дома союзов начался в 9 часов вечера хороводом вокруг елки. Ну и елка! В жизни такой не видела, а ведь мне как-никак восемнадцатый год идет. До двенадцати часов время прошло совершенно незаметно. Каждая комната, почти каждый шаг в фойе таили что-нибудь интересное для нас. В темном углу шло кино, в зале и других комнатах выступали артисты эстрады, в тихой комнате было очень шумно: в центре бегал электропоезд, карусель бесплатно катала желающих, иные могли получить свой профиль, вырезанный из плотной черной бумаги; пушкинская викторина, литературная игра, которая заключалась в следующем: кто придумает самое длинное слово, тот получит «Мертвые души» в хорошем издании. Один ученик 10-го класса спрашивает: «Химическое название можно?» — «Пожалуйста». И он сказал: «Метилэтил... гексан». 22 слога! Существует ли такое вещество?

И вот к деду Морозу — конферансье — подбегает Снегурочка и лепечет: «Дедушка, до Нового года одна минута осталась!» Тогда в зале потушили свет, горела и сверкала одна лишь елка. Прожектора пришли в движение, и все заколыхалось, поплыло. Затем включили Красную площадь. И как только пробили часы, на потолке появилось: «С Новым годом!» Внутри была звезда, которая тотчас же завертелась. По потолку поплыли самолеты, а когда пропели «Интернационал», появилось «Спасибо любимому Сталину!», и опять закружилась звезда, поплыли самолеты. Свет зажгли уже в новом, 1938 году. Выступал представитель МК комсомола, посылали радиограмму в эфир. Опять появился дед Мороз и сострил: «Сейчас вы увидите номер, который, я в этом уверен, вы видите первый раз в этом году». Выступал народный хор. Только в первом часу ночи встретили мы Аду и Фрумика. Я ходила с Адой кататься с горки, затем до одурения каталась на карусели.

Разыгрывали приз новогодней елки, который оказался патефоном. Его совсем неожиданно получила девочка, сплясавшая кабардинку.

Вечер был очень хороший, но возвращение не хуже. Ребята проводили меня до тети Ори, и мы расстались «до сегодня». 1 января 1938 года был вечер в Академии наук. Я была до 12 часов, а до 12 часов были одни танцы. Какая бедная елка по сравнению с той!

8 января

Каникулы близятся к концу. Ида подарила мне книгу «Вселенная» с надписью «Будущему величайшему астроному». Какая горькая ирония!

Вчера я дала себе обещание: никогда не заниматься вещами, связанными с философией, но обязательно изучить все, что по этому вопросу имеется.

11 января

Лаврецкий пишет: странным и ничем не объяснимым является, например, то, что Чацкий, горячо любя Софью, три года ничего не писал и в один прекрасный день свалился в дом Фамусова как снег на голову. Непонятно, как может Софья «высовываться в окно» (во втором акте), когда дело происходит глубокой зимой (в тот же день вечером разыгрывается метель — «света представленье»). Явное противоречие заключается между словами Софьи: «Мы в трауре, так балу дать нельзя», — и всем тем, что происходит вечером у Фамусова. Курьезными являются, наконец, слова Фамусова, что он зван на «будущей неделе» в четверг «на погребенье». Читатель и зритель проходят мимо всех этих мелких несообразностей, часто даже не замечая их, потому что его увлекает художественность и значительность всего произведения в целом. Почти нет ни одного писателя, у которого не было бы таких же мелких несообразностей. У Лермонтова, например, «Терек прыгает, как львица, с косматой гривой на спине», а у львицы, в отличие от льва, нет гривы. Гоголь рассказывает, что Чичиков разъезжал в медвежьей шубе, между тем как дело происходит летом. У Пушкина в «Евгении Онегине» на именины Татьяны, которые происходят 12 января, гости съезжаются в бричках, хотя сам автор говорит, что зима в том году была снежная. У Тургенева в «Отцах и детях» говорится о «свете весеннего солнца» во второй половина июня.

Вечер. Только что из кино. Что за картина! Я не могу, не нахожу подходящих слов, чтобы выразить свои чувства. Где там! Слишком беден словарь в русском языке. Одно могу сказать: «Депутат Балтики» был прежде картиной, которую я ставила выше всех, раньше виденных. Далеко ему до «Ленина в Октябре». Куда! Когда смотришь эту картину, не можешь быть равнодушной: смотришь на экран, а думаешь о себе. О, я очень хорошо знаю, для чего я живу, но сейчас я это поняла, почувствовала так, как никогда раньше. Ленин, милый!

Раньше были «лишние» люди. Вот они-то и мучились вопросами: «Для чего я живу? Кому нужна моя жизнь?» И прочие вопросы, показывающие полную непригодность людей к жизни, которую они не знали даже на что употребить. Другие (толстые, сытые боровы или забитые, темные люди, которым дохнуть было некогда, не то что думать о высоких материях) об этом не думали. А я тоже редко думаю, я очень хорошо знаю: настанет час, я смогу умереть за дело моего народа так, как умирали они, безвестные герои из этого чудного фильма. Я хочу посвятить свою жизнь науке, и я это сделаю: все условия создала советская власть для того, чтобы каждый мог осуществить свою мечту, какой бы смелой она ни была. Но я комсомолка, и общее дело мне дороже, чем свое личное (именно так я рассматриваю свою профессию), и если партия, рабочий класс этого потребуют, я надолго забуду астрономию, сделаюсь бойцом, санитаром, противохимиком.

Побольше бы таких фильмов: они надолго заряжают. Когда я вышла из кино, была небольшая метель, снег падал на лицо. Я так остро чувствовала, что живу и где живу! Завтра — 12 января — первая сессия Верховного Совета, пуск Покровского радиуса метро. Да разве перечислишь все хорошее, что творится вокруг, все наши победы! А какое это счастье чувствовать себя частью такого большого, грандиозного и вместе с тем близкого и родного Союза!

18 января

Изучаем «Как закалялась сталь». Я перечитала роман, нашла в нем много нового и, вероятно, не раз еще буду перечитывать. «Овода» держал в своем сердце Корчагин-Островский, а сам он достоин быть образцом для многих поколений. Особенно произвела на меня громадное впечатление сцена убийства Вали Брузжак и ее товарищей: «Товарищи, помните, умирать надо хорошо».

А главное:

«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее».

А когда болезнь выбила из строя:

«Рука его нащупала в кармане плоское тело браунинга, пальцы привычным движением схватили рукоять. Медленно вытащил револьвер. Кто бы мог подумать, что ты доживешь до такого дня?

Дуло презрительно глянуло ему в глаза. Павел положил револьвер на колени и злобно выругался.

Все это бумажный героизм, братишка! Шлепнуть себя каждый дурак сумеет всегда и во всякое время. Это самый трусливый и легкий выход из положения. Трудно жить — шлепайся! А ты попробовал эту жизнь победить? Ты все сделал, чтобы вырваться из железного кольца? А ты забыл, как под Новоград-Волынском семнадцать раз в день в атаку ходили и взяли-таки наперекор всему? Спрячь револьвер и никогда никому об этом не рассказывай! Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной».

И оттого, что:

«Пока у меня здесь стучит сердце, — и он с силой притянул руки Акима к своей груди, и Аким отчетливо почувствовал глухие быстрые удары, — пока стучит, меня от партии не оторвать. Из строя меня выведет только смерть».

Было «разорвано железное кольцо, и он опять — уже с новым оружием — возвращался в строй к жизни».

И опять о Павле Корчагине, о герое Островского:

«Рана на лбу Корчагина выглядит хорошо. Нас, врачей, поражает это поистине безграничное терпение, с которым раненый переносит перевязки.

Обычно в подобных случаях много стонов и капризов. Этот же молчит и, когда смачивают йодом развороченную рану, натягивается, как струна. Часто теряет сознание, но вообще за весь период ни одного стона».

За что ценит людей Островский? Он ценит человека «за его мужество, за безграничную выносливость, за этот тип человека, умеющего переносить страдания, не показывая их всем и каждому. Я за этот образ революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим». Я — тоже.

Чудесная книга!

23 января

После каникул жизнь пошла своим чередом. Но буднями эго назвать нельзя. Разве это будни, когда каждый день приносит новое, прекрасное?

19 января было собрание комсомольцев. Надя опоздала. Счастливица! Она была на сессии Верховного Совета СССР, которая продолжалась с 12 по 19 января. Работу комитета признали удовлетворительной. Приступили к довыборам комитета. В перерыве заставили Надю «отчитаться» о сессии. Выбрали Надю, Галю, Зайку. 20 января мы ходили получать новые билеты: старые кончились. Я уже год и семь месяцев в комсомоле. Уже рекомендовала в наш славный союз Вейнберга, Рубановича, Фельдман, рекомендую Гордона и Комарову. Надеюсь, мои ребята меня не подведут.

У нас новый историк — Анатолий Климентьевич Михелович. Замечательный! И что важно — понравился сразу всем.

30 января

Валя Кустова просит у Иды и меня рекомендации для вступления в комсомол. Думаем дать.

Вспоминаю прошлое. Почему-то я не записала, как мы в 9-м классе ездили на хрустальный завод.

Еще факты. Сидели мы в химическом классе. Ида делала сухую перегонку дерева, я ждала ее, чтобы идти стрелять в тир. Впереди нас, парты через две, лаборанты делали какие-то опыты для лаборантов 8-х классов. У Иды два раза лопались пробирки. Она взяла третью и стала подогревать ее очень осторожно. Вдруг... из спиртовки выскочил горящий фитиль, перелетел через парту, разбрызгал вокруг себя спирт (пробирка, разумеется, разбилась) и продолжал гореть на парте. Произошло это мгновенно. Ближе всех к фитилю оказалась я. «Потушить руками, как учила Ольга Васильевна», — мелькнула у меня мысль, но я сейчас же сообразила, что спирт будет гореть у меня на руках. Что делать? Так я думала, но окружающие этого не заметили (доля секунды!). Они увидели только, как я схватила шапку Павлика Глуза и с силой ударила ею по фитилю. Шапку я использовала только потому, что она попалась мне под руки.

Интересное приключение было с Галиной. Ребята 9-х классов зовут Андрея Павловича финакодом (хотя он мало напоминает симпатичных предков лошади). Галя услышала это, узнала у кого-то, что отчество нашего геолога Павлович и, ничего не подозревая, заявилась к нему в кабинет. «Финакод Павлович, — вежливо обратилась она к геологу, — дайте мне, пожалуйста, посмотреть минералы». Он удивленно посмотрел на нее, но минералы дал.

24 февраля

Теперь осталось всего лишь 13 уроков геологии. За это время я буду еще раза два отвечать. Перспектива не из приятных, но нельзя сказать, чтобы слишком плохая: я уже два раза отвечала, поэтому имею уже некоторый опыт, В этой четверти произошло так: Андрей Павлович предупредил через меня класс, что 16 февраля будет спрашивать. А уроки у нас в этот день жуткие: немецкий язык, физика, история, геология, химия, литература. Я старалась выучить все, но историю все-таки не выучила. Андрей Павлович начал спрашивать, несмотря на коллективные протесты. Ведь мы не знали, что Ольга Васильевна просила его спрашивать на сей раз только отличников. Он вызвал Брауна, Мигунову, а затем Павлова (тот в прошлой четверти до того был смущен отличной отметкой, что хотел было даже просить переправить на «хор»). Юрка плел явную чушь (получил «пос»). Я слушала, слушала, а затем стала рассматривать схему профиля условного равновесия. Вдруг он говорит: «На этот вопрос ответит Руднева». Да? Возможно и ответит, но ведь она не знает вопроса! Я решила ответить на тот вопрос, который слышала последним. И я не ошиблась. После этого я стала слушать внимательно, отвечала еще один раз; наконец он меня вызвал. Пример карбонитации. Я написала: CuO + СО2 = СuСОз, хотела написать еще что-нибудь из химии, но он предложил мне рассказать о гидротации. Можно. Химия всегда помогает. Написала какую-то комплексную соль. Затем стала говорить о профиле условного равновесия потока. Я сказала, что при старении потока базис эрозии перемещается к верховьям. Ребята заспорили. Почему они спорили? По двум причинам: 1) хотели оттянуть время и 2) если бы у доски стоял слабый ученик, они бы, пожалуй, побоялись запутать его, а тут действовали смело. Я доказала свою правоту, но время они все-таки оттянули: я успела ответить о структурах горных пород, и прозвенел звонок. Хорошо, что прозвенел, а то уж Леня собирался хоронить Иду Родкину, утверждая, что наступает ее смерть.

Я стояла с Юркой в коридоре, собиралась идти на химию. Мария Владимировна шла из 9-го класса «А» (уроки геологии ухудшаются для меня оттого, что она находится за стеной). Я остановила ее: «Мария Владимировна, мне кажется, что я вас лет пятнадцать не видела». — «И еще двадцать не увидишь, — засмеялась она, — то я занята, то ты». Мария Владимировна предложила мне прийти к ней в первый день шестидневки на шестой урок. Еще бы я не согласилась! У нас организовался кружок танцев. Первое занятие было 13 февраля. Другое должно быть 19 февраля в 7 часов 30 минут, так что шестой урок я была свободна. Но на это занятие я не попала. И ничуть не жалею. Танцы успеются, а такой вечер никогда не повторится... Хороший вечер. Сначала у Марии Владимировны были ребята, которые кончали лабораторную работу по изучению рефлексов у лягушек. Но после шестого урока они вскоре ушли. А Мария Владимировна не пошла на политкурсы, я — на танцы. Снизу раздавалась музыка, но вот и она смолкла... Нянечки принесли нам пальто и ботики, поздно... Мария Владимировна стала убирать класс после лабораторной работы, я помогала.

14 февраля мы с Гордоном делали лабораторную по физике. Долго возились, затем все наладилось. Я сидела с часами напротив амперметра на единственном в кабинете стуле, а Гришка примостился на каком-то чемодане и читал вслух письмо тов. Иванова тов. Сталину и ответ тов. Сталина (вчера по этому поводу у нас разгорелись страсти на уроке истории). Мы последними ушли из школы. 7 февраля я была на районной конференции СВБ... А 6 февраля я была в МГУ. Я, кажется, окончательно решила пойти на механико-математический. 5 февраля была встреча с выпускниками прошлого года, они много рассказали.

8 марта

Вот наступило 8 марта. А мы пишем сочинение. Темы: 1) Островнов — «культурный хозяин» (ой, вру! «Культурный» хозяин Островнов), 2) Преимущество Давыдова перед Разметновым. К сочинению я не готовилась — читала «Педагогическую поэму», поэтому писала первую тему. Писала неохотно. Получилось три с половиной страницы, ушла из класса до звонка. Перед пятым уроком получила небольшой букетик каких-то очень хорошо пахнущих цветов. Цветы у меня сейчас же растащили девочки, в руках у меня осталась лишь записка от Нади. Пошла в 8-е классы вести кружок. Собралось человек 25, но так активно себя вели, что я начинала раза три говорить, а потом увидела, что все мои попытки бесплодны, и пошла к себе на кружок.

7 апреля

15 марта было собрание 10-х классов с преподавателями. Об этом собрании Торчипский рассказывал после Лиде, что на нем повторялись все физические явления: Павел Васильевич был вибратором, а учителя резонаторами, он острил, а они смеялись. На самом деле было так. Из учителей были только Ольга Васильевна и Хана Давыдовна, Алексей Павлович и Михаил Михайлович, Иван Дмитриевич. Выступали по порядку. Сначала, конечно, Алексей Павлович. Он похвалил Рудневу, упомянул о ее последнем сочинении, в котором не было ошибок и поправок и которое он заставил меня прочесть в классе. Его я почти не слушала, сердце у меня уходило в пятки: что-то скажет Михаил Михайлович?! Уж у него-то мне похвалиться нечем: отметки у меня по математике дикие. Тем неприятнее мне было, что Алексей Павлович хвалит меня. Таким же образом меня подвел Балик на общерайонном комсомольском собрании 13 марта 1938 года. Выступает от нашей организации, рассказывает об успеваемости. Его спрашивают с места о том, кто у нас лучше всех учится. Он взял и бухнул: «Руднева». Поднялся шум, все повытягивали головы в мою сторону. А председательствующий Яша Шмарев дает пояснения насчет моей особы, потом обещает: «После Женя сама выступит и расскажет о том, как она добивается отличной успеваемости». Мне было ужасно стыдно: ведь у меня «пос» по тригонометрии за контрольную. Конечно, я выступать не стала.

18 мая

Я буду считать метеоры! Ура! Моя первая научная работа. Только теперь я не астроном, а инженер по кинофотопромышленности. Надо понимать — в проекте. Это нас Ольга Васильевна подстрекает. Она, по выражению Лиды, смутила покой наших душ. Было так. Прощальное собрание химического кружка состоялось 16 мая. С передовицей из «Правды» о значении химической промышленности выступал Грызлов Толя. Затем выступала я на тему «Химия и бандитизм» (Катя так и записала в протокол). Я прочла рассказ из «Нивы» «Тридцать граммов радия». Как внимательно они меня слушали! Затем говорила Ольга Васильевна. Нас премировали книгами. Официально вечер закончился элементарной пиротехникой и фотографированием. А потом продолжался частный разговор. Каждый говорил о будущей профессии. И тут-то вот Ольга Васильевна сказала нам, что если бы она начинала учиться снова, то пошла бы на новый факультет — кинофотопромышленность. Завтра решит все. Мы идем в институт тонкой химии.

Итак, у нас никогда больше не будет химического кружка. Мне вспоминается, как спешно проводили мы антирелигиозный вечер 26 апреля...

У нас никогда больше не будет уроков... Итого — 10 лет! Порядочно! Сейчас бы только не ошибиться в выборе профессии. А там — вся жизнь впереди. Хотя школьные годы уже не повторятся...

4 июня

Была я в МГУ. Наверное, туда мне дорога лежит. Странно: я представляю себя студенткою различных вузов и ничего особенного в этом не вижу, но когда подумаю, что я — я! — могу быть студенткой университета, мне что-то не верится, уж слишком большое уважение питаю я к университету. Скорее всего, что меня туда и не примут. 30 мая я окончательно поняла, что отличничество ощущаемой пользы мне не принесет — отличнику тоже весьма и весьма трудно попасть в вуз. В прошлом году на мехмате МГУ было четыре отличника на одно место.

Хроника:

В Брюсселе был Международный конкурс пианистов имени Изаи. Победитель — Эмиль Гилельс. Яков Флиер занял третье место. Большая радость: ведь это наши, наши пианисты, это наша общая победа!

Ночь на 21 июня

Все! Все! Все!

Даже не верится, что сдано уже 13 испытаний и что завтра, послезавтра и через два дня ничего не предстоит сдавать. «Жизнь прекрасна и удивительна»...

25 июля

Мальчики уехали раньше нас в институт тонкой химии. Мы мчались, торопились, намного опоздали, но, спасибо ребятам, нас подождали. Заместитель директора водил нас по всем лабораториям, затем стал с нами беседовать. Меня расхолодила эта беседа: инженеры фотокинопромышленности будут стряпаться в этом институте, но когда — неизвестно. Лида решила идти сюда, но инженером она то ли будет, то ли нет. То есть инженером-то она будет обязательно, но каким — это вопрос. Быть инженером по органическому синтезу я не хочу. После беседы хотели пойти в анатомичку при мединституте, но не удалось. Дальше дни помчались с быстротой оленя, убегающего от собак. (Образно?! Не особенно.)

...Вот наступило 24 июня. Я знала, что выпускной вечер будет в этот день, но во сколько времени? Для меня это было важно, так как платье еще не было готово. Мне не повезло: я иззвонила 50 копеек, пока, наконец, добилась у Гали, что вечер будет в 8 часов вечера. Настроение у меня было прекрасное, омрачалось лишь тем, что Анна Ивановна подвела меня с платьем. Но могла ли такая мелочь иметь для меня значение, когда я узнала, что Машенька — кандидат в депутаты Верховного Совета Осетинской АССР от города Орджоникидзе? Когда выбирали других, я все знала (умом), но когда выбрали мою двоюродную сестру, я почувствовала (сердцем), что действительно наша Конституция самая демократическая в мире.

Вечер начался почти в 10 часов вечера. Столы стояли в пионерской комнате, рояль и диваны в 10-м классе «А». Мы рассадили всех-всех по запискам. Между нами (Валей Мигуновой с одной стороны и мною, Лидой и Идой — с другой) сидел Яша Шмарев. Мы сидели в самом центре, сзади нас стоял столик с аттестатами и грамотами. Вот все уселись. Договорились, кто будет выступать. Я говорю Павлу Васильевичу: «От учителей одна Хана Давыдовна присутствует, хорошо бы она выступила». — «Вы спросите ее». Хана Давыдовна сидела недалеко от нас с ребятами из 10-го «А». Я подошла к ней и попросила выступить. Она долго отговаривалась. Наконец я пообещала сказать Павлу Васильевичу, что она выступит, и направилась к своему месту. Она пригрозила, что уйдет, и я сейчас же сдалась. Но она уже ушла. Павел Васильевич начал говорить. Мне пришлось выйти упрашивать Хану Давыдовну, чтобы она на любых условиях вернулась обратно. Она вернулась, но я не могу поверить, что она, прекрасный преподаватель, не может пожелать нам счастливой будущности. Об этом будущем счастье говорили все выступавшие: директор, Яша, Надя, я, Бамик. Особенно хорошо говорили Яша и Бамик. Я была счастлива в полном смысле этого слова, счастлива второй день в своей жизни — первый был днем вступления в комсомол, 21 июня 1936 года. «Третий день счастливый будет тогда, когда Калинин вручит тебе орден», — заметил Люсик, сидевший напротив меня. Не знаю. Но ведь счастье так возможно в нашей стране!

Яша сравнил нашу жизнь в десятилетке с пароходом, который вышел в плаванье 10 лет тому назад и теперь достиг цели. Я причислила себя к матросам. Люсик возразил: «Ты — может быть, а я определенно был пассажиром». Нам подали чай. Сначала Павел Васильевич роздал аттестаты и грамоты. Как и в 7-м классе, я первая получила грамоту и аттестат. У нас 6 отличников: 4 + Лиля и Валя. В том классе — 5 человек. Отдавая аттестат Ане Семендляевой, Павел Васильевич пожал ей руку и сказал: «Поздравляю вас, Анна Петровна».

3 августа

Я боялась этого момента, когда аттестат очутится в моих руках: ведь раньше я могла думать и передумывать сколько угодно, теперь же аттестат нужно отдать, и не сразу во все, а в какой-нибудь один вуз. К 25 июня у меня не были готовы фотокарточки, 26-го — день выборов в Верховный Совет РСФСР. Почти все мои соученики — избиратели, я же еще не доросла. Написать свою автобиографию оказалось трудным делом для окончившей десятилетку. Дома утром 27 июня я переписывала начисто заявление и в конце его написала «атестат», разорвала и решила, что у тети Мины напишу и автобиографию и заявление. Вот они, мелкие неполадки нашей заново устраивающейся жизни: у тети не оказалось тетрадочной бумаги, и я, пробегав без пользы по магазинам, вынуждена была поехать к Жене и взять у него бумаги. Если я когда-нибудь расскажу об этом своим детям, они будут удивляться. Но это мелочь по сравнению с тем, чему удивляюсь я, читая книги о прошлом. Я прочла «Айвенго» Вальтера Скотта. Какие дикие нравы, какие ужасные порядки! Айвенго и Ровена, Исаак и Ревекка, Ричард Львиное Сердце и Джон, Буагильбер и шут, Седерик и Робин Гуд вызывают жалость и восхищение, больше всего — удивление.

Придя в приемную комиссию, я спросила, сколько подано заявлений. «Сорок восемь». — «А сколько из них отличников?» — «Сорок». Н-да!

Мама уехала 29 июня. Я окунулась в хозяйственную жизнь, и — странно! — она меня очень увлекла. Я научилась почти все делать. Когда были цветы, мы с папой каждый выходной ходили в лес и приносили много цветов. 4 июля я проходила медосмотр. Что они со мною, беднягой, делали! Я была в трех кабинетах, заставляли даже носки снимать — смотрели форму ступни, взвешивали (56 кг), измеряли рост (160 см), заставляли 15 раз приседать... Прошла.

На другой день я получила извещение из МГУ, что прохожу беседу 22 июля в 11 часов утра.

Кроме того, мне пришла странная открытка. Написана она Сашей Степановым, а говорится в ней о том, чтобы я 15 июля приехала в школу за премией от роно. Я позвонила в школу — никто не подошел. И вот настал день 4-го ежегодного московского карнавала в ЦПКиО. С утра я поехала в школу узнать, за что это я 30 копеек доплатила. Оказывается, 10 июля районный вечер все-таки состоялся и там премировали всех отличников. Я была очень приятно удивлена: мне дали небольшую скульптуру Ильича и книг на 31 рубль Особенно я довольна философскими сочинениями Чернышевского. Со всем своим богатством я поехала к Ксене. Мы ходили с ней фотографироваться, карточки будут готовы 17 августа. Эту ночь мы провели чудно. Пройдя через аллею препятствий, мы имели возможность купить «антигрустин» и «карнавальный разговор». Все там хорошо сказано, только слова Лебедева-Кумача «Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей» в этот вечер были несправедливы, так как сегодня нам было весело, а назавтра нужно было думать о вузе. Едва все сошлись, стали говорить о том, кто куда поступает, кто чего боится. Затем решили: кто сегодня заговорит о вузе, с того штраф. Шуваев проговорился, но отказался от уплаты штрафа, так как он сказал слово «академия», а не «вуз». Нас было семь человек: Люся, Левочка Выгодский, Женя Колибернов, Коля Шуваев, Вадик Цыпленков, Ксения и я. Были еще две девочки, но они все время обособлялись. Это были прекрасные часы. Сколько сожжено бенгальского огня, сколько пущено фейерверков! Ксения живет близко от парка, и все же мы попали домой только в 4 часа. Трамваи ходили всю ночь с надписью «Маршрут на карнавал».

Наступило 22-е... Я приехала в университет на 25 минут раньше срока. Была первой. Беседа, которой я так боялась, была, по-моему, малосодержательной. Заместитель декана (я довольна, что не декан, профессор Тумаркин!) спросил меня, почему я подаю к ним, что я читала по астрофизике, что слушала, кто читал лекции. Затем спросил, знаю ли я какой-нибудь язык. Нет, не знаю. Кого я люблю больше всего из русских писателей? Некрасова. Удивился, почему я не сказала о Пушкине, и спросил, кого еще из писателей я люблю. Из западных я назвала Шекспира.

Вечер 19 августа

Вот уже два года и два месяца с тех пор, как я в комсомоле. Но не этим сегодняшний день отметится в истории моей жизни (пышно сказано?!). Сегодня я ездила в МГУ и своими глазами видела в списке принятых на первый курс: Руднева Е. М. Теперь все уже определенно, сомнений быть не может, я принята в университет. И именно сейчас, когда окончательно решен мой путь вступления в новую жизнь, мне все время вспоминается школа, школа, в которую я никогда уже не вступлю равноправным членом. Что со мной? Почему-то так щемит сердце. Вот наступит 1 сентября. Если бы я была ученицей, то с первого бы часа окунулась с головой в бурную ученическую жизнь. А теперь? Я уверена, что студенческая жизнь не менее интересна, чем ученическая, и я стремлюсь к ней, неизведанной. Расставаться же со старой жизнью жалко (да, жалко!) не от страха перед будущей — нет! — а оттого, что школа оставила по себе только хорошие воспоминания. Я люблю школу.

25 августа

Сегодня я еду с Ксеней и Надеждой Николаевной по каналу Москва-Волга в Калинин.

11 часов ночи. На пароходе

Химкинский вокзал — это чудо искусства, замечательное произведение человеческой мысли и рук. Мы имели достаточно времени, чтобы его осмотреть: пароход прибыл без десяти восемь. В четверть девятого мы отчалили. И вот мы плывем по широкому каналу, «по строенному на века»... Сидели на носовой части. Там ветер, ветер. Мы благодаря Ксениной выдумке едем и во втором и в третьем классах. Так один билет у нас во второй класс. Ксения и я поместились в восьмиместной каюте; кроме нас, едут трое девушек и трое мужчин.

26 августа

Проехали последний шлюз. Всего на собственно канале семь шлюзов, на Волге один и на Москве-реке три. Спуск в общем на 38 метров. На шлюзах № 6 и 5 вода изменяет уровень на 8 метров. Смотришь и поражаешься величием человеческих дел. Шлюзы — это техника, техника и техника. Чувствуется, что строились на века: вот только деревянную обшивку у шлюзовых ворот придется менять. Скоро Московское море.

Мы на Волге. Московское море осталось позади. Не создается впечатления моря — берега, хотя и далеко, но видны. Московское море занимает площадь 327 квадратных километров. У входа в него около пристани «Большая Волга» стоят монументы Ленина и Сталина — по 25 метров высоты. Какая грандиозная работа здесь проделана! Даже не верится что-то.

Я еду по матушке Волге...

12 сентября

Ну, вот я и в университете. Как быстро промчались первые дни! Первая шестидневка, правда, тянулась медленно ведь все было ново. Сейчас я уже свыклась с новым своим положением, и время по-прежнему быстро летит.

Трудно писать по порядку. 31 августа было собрание первого курса факультета. Выступал Тумаркин. Он отметил тягу к теоретическим наукам: на первом месте стоит математика, затем астрономия, затем механика. В этом году из 218 человек принято 92 девушки — небывалое число на мехмате! Познакомилась с Маней Ремезовой (она живет в Лосиноостровской) и Верой Заварцевой.

Первое, первое, первое сентября!

Мы пришли в 75-й кабинет, чинно уселись и ждем преподавательницу иностранного языка. Прошло 15 минут — никого нет. А мы сидим и восхищаемся собой — нет преподавателя, а никто не бегает по комнате, не прыгает через столы.

Все закружилось, и пошло, и пошло. 1 сентября меня выбрали комсоргом. Голосование тайное, но ведь никто никого не знает. Пришлось голосовать два раза.

4 сентября было открытое партийно-комсомольское собрание мехмата. Меня удивила его дисциплина. Я знакомлюсь с ребятами. Сижу все время с Галей Новогорцевой.

5 октября

Вчера (нет, 3 октября), нет, вчера я плакала утром, не помогло мне холодное обливание. Ведь только подумать: больше 50 самолетов разыскивали «Родину»! 50 самолетов, катера, лодки, рабочие и охотники с 25 сентября до 3 октября разыскивали трех человек. Ведь где это еще возможно, кроме нашей страны? Теперь найдена и Раскова, она спрыгнула на парашюте и сейчас находится в 10 километрах от Гризодубовой и Осипенко. Газеты полны сообщениями о них, все остальное отодвинулось на второй план. А что может быть приятного в остальном, то есть в заграничных сообщениях? Тоска берет, когда слушаешь радио или читаешь о мюнхенской конференции Германии и Италии с Англией и Францией. Чехословакию подло предали, ее уже делят. Не обошлись, разумеется, без собачонки — панской Польши: отобрала Тешинскую Силезию, важный промышленный район Чехословакии.

Я сегодня сдала нормы на значок «ПВХО» — третий раз уже, надеюсь, на этот раз я значок получу.

Болит правая рука — это я так усердно метала гранаты, не добрасываю сантиметров 30 до 24 метров.

30 сентября я ездила в бассейн сдавать плаванье и проплыла только 75 метров из 100 — духу не хватило. Завтра буду с Идой и Лидой слушать в Ленинской аудитории лекцию «Воспитание воли». Я теперь установила строгий режим: встаю в 6 утра, делаю зарядку в 6.15, обливаюсь (осторожно!) холодной водой, спать ложусь в 11 часов вечера, на ночь делаю холодное обтирание.

17 октября

Человеком сильной воли считается человек, сочетающий ясность цели и сознательность с настойчивостью в достижении цели и умением преодолевать все и всякие препятствия на своем пути. Главное же — действовать, претворяя свою цель в жизнь. Это говорил нам профессор Корнилов. И еще я узнала, что права была Мария Владимировна, когда говорила, что я не умею хотеть. Оказывается, есть разница между желанием и хотением.

Время мчится... Кажется, началось мое посвящение в астрономию. 13 октября я была во II обсерватории. С 14 октября я имею возможность каждый ясный вечер наблюдать — мое желание с давних пор. И вот тут-то началось испытание моего терпения — нет ясных вечеров, дождик и даже снег. Приходится ждать. И я жду.

За это время меня приняли в члены общества МОВАГО, были перевыборы вузовского профкома, комсомольское собрание, военизированный поход Краснопресненского района (мы шли в противогазах 1 час 15 минут).

17 ноября

22 ноября будет контрольная работа по аналитике.

Не стоит огорчаться трудностями. Может быть, преодолею. Наверняка преодолею.

А что сейчас на свете творится! В Германии дикие погромы евреев — это в ХХ-то веке, в цивилизованной стране! — впрочем, фашисты возвращают страну к варварству. В Чехословакии разгул фашистов и т. д., и т. п. Надо, во что бы то ни стало, изучить пулемет.

29 ноября

Иван Петрович Павлов говорил: «Приучайте себя к сдержанности и терпению. Научитесь делать черную работу в науке. Изучайте, сопоставляйте, накопляйте факты!.. Факты — это воздух ученого... без них ваши «теории» — пустые потуги». Моя первая работа — обработка чисел Вольфа, получение кривых, составление таблиц. Думаю закончить к 3 декабря — в этот же день будут, наконец, перевыборы комсоргов.

13 декабря

3 декабря были перевыборы. Отчитывалась я недолго: прочла по блокнотику несколько страничек — и все. Собрание вел новый профорг Шура Чеснокова. Она предложила высказываться по отчету. Тишина. Раздается голос Буцько: «Неужели так никто и не скажет?» Работу мою признали хорошей — первый раз в жизни. Но, вероятно, не особенно хорошо я работала, так как за 3 месяца собрала только 3 голоса: 1 сентября за меня было 13 голосов, а теперь 16.

11 декабря было собрание комсоргов — работы хоть отбавляй. Утверждали комсоргов — комсорга 0-16 группы не утвердили, Я весь день была возбуждена и огорчена: первый раз в жизни попала в «Комсомолку» — ив какой заметке! Я не купила газеты и ничего не знала. На перемене меня остановил Файнберг: «Ты «Комсомолку» читала?» — «Нет». — «Ну, так радуйся: о тебе пишут».

В этом году нет зимы: до сих пор не выпал снег, и это срывает планы кафедры физкультуры. Наконец-то я сдала брусья, но «козла» нет. В зале встретила Ксению, Бамика (здорово хлопнулся), Галю. И чего мы маленькими не занимались? Мы смотрели в своем клубе «Александра Невского», после картины состоялось ее обсуждение в присутствии режиссера (он же соавтор) и главного оператора, из артистов был Орлов. Выступил профессор истории Базилевич.

Хорошая картина!

20 декабря

Последние дни прошли под очень печальным знаком: 15 декабря при испытании нового самолета погиб Чкалов. Как больно, как неожиданно! Вся страна горюет о нем, да и как не горевать о таком соколе!

Заграничные новости наводят тоску: Италия угрожает Франции и ее колониям по праву сильного.

24 декабря.

Сегодня мне 18 лет.

Что-то не пишется. Я уже совершеннолетняя, я большая. Большая! Когда я была председателем учкома в 7-м классе, я считала себя не в шутку совсем взрослой. Попав в 8-й класс, я почувствовала себя такой малышкой... Но вот я в 10-м классе, а особенно когда у нас не было комсорга и комитет представлялся в лице Фрумкина и меня, я была взрослой. Выбор вуза, поступление в университет — это такие «взрослые» мероприятия. В университете же я опять почувствовала себя ребенком. Ко мне взрослые относятся, как к маленькой, я невольно чувствую себя такой. Иногда мне это даже нравится. Вот, например, в отделе Солнца мне поручили работу вдвоем с одной аспиранткой. Основываясь на том, что я маленькая и неопытная, я взяла себе мизерную часть обработки. Или вот другой пример, свидетельствующий об отношении к первокурсникам в университете. Валя Казак была у секретаря бюро ВЛКСМ, он заносил ее в списки для обмена билетов. Она заметила у него свою фамилию и количество пропущенных часов. Она ничего ему не сказала, а когда освободилась, послала меня узнать, в чем дело. Когда Карпов разобрал, в чем дело, то рассмеялся: «Как маленькие! Мне ничего не сказала, а побежала скорее комсоргу говорить». «Капитал» дается мне с трудом. Не пришлось мне делать доклад, «как профессор Выгодский»: духу не хватило. Я дома много раз читала, но все же не решилась говоритьбез конспекта.

31 декабря

17 часов 30 минут по московскому времени. Сейчас по радио передают привет Дальнему Востоку. Там уже Новый год. Новый год!

«Поднимем бокалы, друзья, за новый и радостный год!»

1939 год

ДНЕВНИК

1939-й год нашей эры

22-й год Великой Октябрьской

социалистической революции

19-й год моей жизни

1 января

Бьют часы на Красной площади. Наступило 1 января 1939 года.

В прошлом году в моей жизни произошло важное событие, определившее мой жизненный путь: я поступила в университет. Что принесет мне новый год? И первое: как я сдам экзамены?

22 февраля

26 января я ездила в Кусково на полигон стрелять из пулемета.

Приехали, а стрелять пришлось из ручного пулемета, я его все время держала на руках; разумеется, из 25 патронов ни один в цель не попал, и мой фашист остался невредимым. Это весьма прискорбно. Решила лучше изучать «максима» и обязательно сдать нормы.

Время мчалось. Я смотрела у нас в клубе пьесы «Пограничники», «Профессор Полежаев» и кино «По щучьему веленью».

Алгеброй только начала заниматься, зато налегла на английский язык. Как раньше с нетерпением я ждала каникул, с таким же нетерпением я ждала их конца.

Физкультурой теперь мы занимаемся на Ширяевом поле в Сокольниках, «катаемся» на лыжах. Катаемся в кавычках, потому что регулярно по первым дням шестидневки тает, на улицах лужи. Один студент даже спросил у физкультурника перед походом на лыжах: «А что, если я плавать не умею?» Дни побежали. Три дня подряд были собрания комсоргов (10-го — факультетское собрание).

Я продолжаю заниматься в коллективе наблюдателей. 10 января я свезла в обсерваторию обработку пионерских наблюдений, договорилась с Натальей Яковлевной Бугославской, что приеду к ней 13 января после аналитики. Но кончила я ее поздно, позвонила Наталье Яковлевне, ее не было дома, и я поехала к Лиде отвезти ей билет (мы вместе слушаем у нас в Комаудитории лекции по эпохе Возрождения). 21 января я у нас в читалке занималась арифметикой — помогала Зверькову. 28 января пришла на собрание отдела Солнца и опять 3 часа подряд занималась делением. Когда закончила — вздохнула с большим облегчением. Отдел готовился к Солнечному пленуму. 29 января я поехала к Наталье Яковлевне домой... Работала я у нее недолго, получила новый материал — «письма в газету «Колхозные ребята». На прощанье Наталья Яковлевна подарила мне книгу Аббота «Солнце». Впервые я получила книгу от переводчика. Тогда я не обратила большого внимания на эту чрезмерную любезность, забыла слова Козьмы Пруткова: «Увидя на клетке слона надпись «Буйвол», не верь глазам своим».

10 февраля Наталья Яковлевна сидела со мною на факультетском собрании и ничего не сказала, а 11 февраля, когда я куда-то мчалась по коридору, меня остановил Бронштен: «Ты знаешь о том, что ты баллотируешься в заведующие отдела Солнца?» — «А ты не болен?» И я пощупала его лоб, на что наш заместитель председателя коллектива очень обиделся: в президиуме коллектива сидят, дескать, люди здравомыслящие, они сначала думают, прежде чем выставлять кандидатуры. И он объяснил мне, что все отделы перестраиваются по образцу отдела Переменных звезд: в каждом отделе будет научный руководитель (у нас Бугославская) и заведующий, ведущий организационную работу. Собрание с докладом профессора Орлова о происхождении комет (его исследования) и перевыборами коллектива наблюдений было 16 февраля в 8 часов 30 минут вечера, а в 5 часов 30 минут началось комсомольское собрание факультета. Верменко как официальное лицо — комсорг общества — подал петицию в президиум, чтобы после обсуждения тезисов тт. Молотова и Жданова (был перерыв) нас, 4 человек, отпустили с обсуждения персональных дел. Отпустили Верменко, Бронштена, Пикельнера и меня. Приехали в ГАИШ. Ко мне подходит председатель коллектива Шрейдер и говорит о том, о чем и Бронштен. Я спросила, не найдется ли лучшего председателя. Говорит, что нет, а они все мне будут помогать. Начались выборы. В отдел Солнца другого кандидата не выставили. Меня не знают в коллективе. Но выступает Наталья Яковлевна и дает мне характеристику. Разумеется, ее авторитет решает исход выборов.

18 февраля я ездила к ней и убедилась, что работы много. Но ведь я состою и в отделе Переменных звезд, где я недавно, но откуда мне вовсе не хочется уходить. Там очень интересно, там такая хорошая обстановка! Я не могу быть гостем в отделе. 2 марта я делаю доклад о вычислении орбит двойных звезд. Мне не хотелось брать именно этот доклад, но отказаться было нельзя: от первого доклада по двойным звездам я отказалась (мне надоело в школе делать вступительные доклады), второй доклад был очень интересным: «Спектроскопические двойные звезды», но я была занята солнечной обработкой, так что от этого доклада никак отказаться было нельзя. Мне его будет трудно сделать не столько из-за математики, сколько из-за того, что я не знакома с элементарными понятиями из учения о двойных звездах. Павел Петрович Паренаго посочувствовал мне, когда узнал, что меня выбрали заведующей, и в утешение подарил мне свою книгу о достижениях астрономии за 37-й год. Вот я и получила книгу от автора, но сейчас меня это мало утешает. Вчера он дал мне книгу Модестова, буду по ней готовить доклад.

Я уже сдала нормы по стрельбе из «максима» — 4 из 5 возможных. Два патрона попали фашисту в лицо, два в шлем, а пятый исчез. 20 февраля мы после некоторого скандала стреляли в тире. Чувствуется, что я давно не стреляла — 35 из 50 возможных.

19 марта

Нужно сейчас написать статью по обработке солнечного затмения 19 июня 1936 года. Неудобно: заведующая отделом задерживает обработку (громко звучит!). Затейщиков сообщил мне, что отдел Переменных звезд — переменный отдел — и сейчас переживает III максимум. Чтобы не огорчать меня, он выразил надежду, что минимум наступит не скоро. Кажется, что он наступает. На собрании 17 марта было рекордно мало народу. Поразмыслив, отдел пришел к выводу, что нужно опять отчасти вернуться к докладам славной четверки. Следующий раз доклад делает Борис Васильевич Кукаркин (об обсерваториях и астрономической литературе), наряду с ним Николаев расскажет о наблюдении Цефеид.

Павел Петрович сказал, что разыскивать переменные звезды на фотопластинках — такое удовольствие, больше которого трудно себе представить. Мы засмеялись. Он поправился: «Конечно, можно найти, но трудно». 21 марта я с Марковским приступаю к этой работе. А ночую в этот день в университете: дежурю всю ночь. Ведь сейчас у нас в Союзе происходит знаменательное событие: с 10 марта в Кремлевском дворце происходит XVIII съезд партии большевиков. Во всей стране подъем, но что делается за границей?! В Испании — мерзкое предательство: Миаха оказался Иудой, республиканской Испании фактически уже нет. Чехословакия проглочена Германией, скоро это же будет с Румынией... А все при помощи «демократов» — Англии и Франции. Мерзко!

Сегодня у меня неудачный день: целый день неполадки. Сергей Николаевич ушел с лекции, объявив, что он не граммофон. Я была оскорблена, возмущена, и мне было ужасно стыдно перед ним — членом-корреспондентом Академии наук, над которым издеваются шпанята с первого курса. Отличился Гуттенгог (комсорг!): он сидел в первом ряду и болтал. А затем целый день у меня были мелкие неполадки.

13 апреля

Ой, как много мне писать нужно! Давно не писала. Я написала статью по затмению Солнца, но как? Все данные я давно выписала в таблицу, а оформила их в статью только в тот вечер, как шла к Наталье Яковлевне проверять ее. Теперь осталось только оформить ее для печати.

22 марта я дежурила со старым дежурным, так как мой старший дежурный не пришел, он перепутал дни. И так я спала только с 6 до 7 часов утра. Но я довольна: если бы я не видела университета ночью, не чувствовала бы его (ночь, темнота, таинственные скрипы, которые гулко раздаются в пустом здании, и я, бродящая вокруг «колодца»), у меня было бы о нем неполное представление.

XVIII съезд окончился. ВКП(б) приняла новый Устав, в партию принимают с 18 лет.

А за границей-то... Албанию проглотила Италия — и не подавилась, проклятая!

17 октября

Мне сейчас трудно писать по порядку, но я постараюсь. Исключение будет только для последнего события: 15 октября я была в Салтыковской школе. 5-й год! Я училась в здании в парке. Теперь там семилетка. Для десятилетки построили новое здание на Разинском шоссе. Большое здание, хорошее. Но мне бы хотелось побывать и там, в белой школе с темными низкими коридорами, но такой родной!

В этот день у меня было такое расписание: с 9 до 11 часов утра практические упражнения по анализу, и все! Зато через шестидневку в третий день мы будем заниматься 8 часов с «окошком» в один час.

В начале первого я была уже в новой школе. Захожу к директору — директором сейчас работает Николай Степанович Кудасов, — вид у него важный и неприступный. «Здравствуйте», — говорю я. Он отвечает, не поднимая головы, и продолжает писать что-то. Я остановилась у стола, он пишет. «Я училась в этой школе...» — «Женя!» Оказывается, он думал, что кто-то пришел поступить в школу, и решил встретить его с соответствующим видом. Я долго у него просидела. Школа у нас третий год держит районное Красное знамя. А затем впечатления посыпались такие необыкновенные, что я не могла прийти в себя. Была на уроке у Марьи Ивановны в 7-м классе. Невольно у меня вырвалось: «Неужели мы были такими дураками?!» Сразу же после урока состоялся небольшой митинг, я высказала свое мнение об этом классе. 8-й класс меня очаровал — они старше на один год, но серьезнее намного. Хотя, может быть, это зависит от педагога, дающего урок. Здесь я была на физике у Василия Тимофеевича. Нужно быть исключительными людьми, чтобы не быть захваченными его ректорскими способностями. Он все такой же — замечательный, трудно охарактеризовать его одним словом — все какие-то неподходящие. Я рассказала ему о том, что на него был чрезвычайно похож наш математик.

6 ноября

Канун великого праздника, вечер. Я убралась в комнате, сейчас слушаю доклад тов. Молотова: он говорит о XXII годовщине Октября и поздравляет Советский Союз с увеличением на 13 миллионов человек. Западная Украина и Западная Белоруссия встречают наш праздник равноправными гражданами Советского Союза. Вторая мировая война продолжается. Нам угрожает — и кто же? — Финляндия, отвергая наши предложения об обмене территориями. Нам нужно обеспечить безопасность Ленинграда: он в 32 километрах 'от границы. Разумеется, они не на себя надеются — пороху не хватит! — а на «небезызвестные» державы — Англию и Францию. Даже Америка соизволила вмешаться в дела СССР и Финляндии, Рузвельт и Михаил Иванович Калинин обменялись письмами.

Везде чувствуется праздничное настроение. Вчера мы с папой смотрели «Павла Грекова» в театре Революции. Замечательная пьеса! Я переживала вместе с Павлом, мучилась вместе с ним, радовалась с ним и его друзьями.

Голова продолжает болеть, лечиться начну после праздников.

Круто изменилось отношение к военному делу — сейчас у нас 40 часов сантактики.

8 ноября, вечер

Вот и кончились праздники. Вчера на демонстрации так близко видели Сталина, как никогда раньше. Милый! Мы ему посылали привет: он как раз вышел на Мавзолей, когда мы проходили мимо.

Трибуны перед Мавзолеем занимали наши новые сограждане из освобожденных областей Западной Украины и Белоруссии. На них парад и демонстрация произвели особое впечатление.

12 декабря вторая годовщина первых выборов в Верховный Совет СССР.

Беспорядочный у меня дневник, писать некогда. Но времени у меня много — все время вне университета свободно; заниматься еще нельзя, так болит голова. Я уже приняла десять «франклинов», но что-то поправки не чувствую. Кругом много событий.

Англия с Францией воюют против Германии, Китай — против Японии, мировая обстановочка из милых. А у нас претрудная сессия: досрочно астрономия, а затем анализ, диф. геометрия, основы да зачеты по языку, физпрактикуму, физике, военному делу и физкультуре.

24 декабря

Вот и прошел торжественный день. Мне пошел 20-й год, ходили всей семьей голосовать. Хотя проверяли списки, все-таки я оказалась Евгенией Михайловной.

31 декабря

Через полчаса на Дальнем Востоке наступит новый, 1940 год, тот самый, о котором писал Белинский, завидуя своим потомкам.

Сейчас просмотрела старые дневники. Припоминаю, что прошлый год я встречала, повторяя пределы. Теперь я повторяю ряды Фурье. Пойти включить радио — жду хорошего новогоднего концерта,

Мама еще на работе, папа — тоже, он теперь по две-три смены работает. Со мной только Яринка — кошка.

До Нового (пусть будет) счастливого года.^{1}

1941 год

ПИСЬМА РОДИТЕЛЯМ

8 ноября 1941 года. Вечер

Милые мои, хорошие! Здравствуйте!

Сегодня у нас был обычный учебный день, но вчера — вчерашний день я запомню навсегда. Вчера мы давали присягу. Я страшно волновалась, и вообще весь день был такой торжественный! Вечером смотрели «Очную ставку». Вы, наверное, тоже не совсем обычно провели этот день: два раза слушали товарища Сталина. Мы 6 ноября вечером шли ужинать, как всегда, с песнями. По радио выступала какая-то женщина; вдруг объявили, что в Москве выступает тов. Сталин, и включили средину его речи. Слышно было плохо, слов мы тогда не поняли, но как мы обрадовались за Москву — ведь частичкой своего сердца мы с вами.

Скорее письмо! Ведь я еще ни одного слова от вас не получила. Если бы я точно знала, где вы находитесь, я бы прислала вам деньги, свою зарплату. Мне они абсолютно не нужны, так как единственная моя потребность — зубной порошок и гуталин для сапог, а вам 300 рублей пригодятся. Но пока я ничего о вас не знаю, выслать не решаюсь.

У нас только вчера выпал снег. До этого было совсем тепло, я еще перчатки не надевала. А какие нам чудные варежки ватные выдали! Пишу перед вечерней радиозарядкой. Папист, я уже принимаю все буквы алфавита. Но еще худо. Скоро научусь. Ну, пишите скорей, скорей! Целую.

Женя

5 декабря 1941 года

Милые мои, родненькие!

Мамуля! Папист!

Здравствуйте!

Я жива и здорова, чего и вам желаю.

Сейчас Дуся (наша девочка) получила письмо от Гали, она эвакуировалась в Пугачевск Саратовской области. Она живет у подруги. Положение у нее такое же, как и у многих других гражданских — я ей не завидую. Во всех отношениях мне лучше, и, главное, я чувствую, что я иду единственно правильным путем, что здесь я делаю то, что должна как комсомолка делать.

Как вы там, мои хорошие? Целую.

Женя

9 декабря 1941 года

Здравствуйте, мои папист и мамулька!

Сегодня у меня испортилось настроение: с почты принесли огромную массу писем, некоторые получили по 2 — 3 письма, много телеграмм, а я ничего не получила. Ведь я за все время пребывания здесь получила только одну открытку от вас от 13 ноября и открытку от Лени из Свердловска. Хочу письма!

Правда, сегодня мы получили письмо для всех девушек из университета от нашего секретаря бюро ВЛКСМ, очень обрадовались.

Папист, с ночи сегодня задул сильнейший ветер, просто стоять нельзя — очень напоминает морской. По утрам мы теперь не делаем зарядки, а устраиваем 15-минутную прогулку. Так сегодня идти было трудно — сносило в сторону. Ну, пишите скорее и чаще о себе и о Москве. Я вам почти каждый день пишу. Целую крепко-крепко.

Женя

13 декабря 1941 года

Дорогие мои мамулька и папист!

Пока я написала предыдущую строчку, я раз пять отвлекалась, так как я сижу на репетиции вечера самодеятельности, который будет у нас 16 декабря, и смотрю на танцоров. Я участвую в литературном монтаже «Русские женщины», читаю отрывок из моего любимого Некрасова. Мои хорошие, у нас сегодня чудное настроение — ночью радио принесло весть, что немцам дали духу под Москвой. Пишите мне, мои хорошие. Я ведь все время думаю о вас: волею судеб я пока в тылу, а вы на фронте. Но уж когда я пойду на фронт, то я пойду на Гитлера не с голыми руками.

Мамулька! Папист! Пишите скорее, жду, жду, жду. Целую крепко.

Женя

1942 год

ПИСЬМА РОДИТЕЛЯМ

27 февраля 1942 года

Здравствуйте!

Милый папист! Вчера получила твое письмо с газетной вырезкой. Спасибо за нее, я прочла об университете, так как все касающееся его меня интересует с прежней силой. Но, родной мой, в меня здесь уже столько вложено сил, денег и главное — знаний, что вместе с остальными я представляю некоторую ценность для фронта. Я обязательно вернусь к вам домой после войны, но уж если что случится, то фашисты дорого заплатят за мою жизнь, так как я владею совершенной техникой, которую я постараюсь полностью против них использовать. Ну, а теперь о вас. Теперь я имею некоторое представление о современной Москве — видела «Разгром фашистов под Москвой». Было такое чувство, как будто побывала дома. Чтобы вы не беспокоились, предупреждаю: когда я буду куда-нибудь переезжать, я пришлю вам письмо без обратного адреса на конверте (это письмо тоже без адреса, но на него ты не обращай внимания), возможно, после такого письма я долго не буду писать, пока не узнаю своего адреса. Вы за меня не беспокойтесь! У меня очень хороший командир (непосредственный начальник). Ее тоже звать Женей. Да, когда Дуся (моя университетская подруга здесь) прочла твою приписку, папист, на газете, она от души рассмеялась: ее родные тоже долго не могли понять, где она, и звали домой. У нее шесть братьев в Красной Армии, а родителей нет совсем, так что ее сестры обо всех сразу беспокоятся. Мамочка, хочешь знать, какая Дуся из себя? На моей большой карточке, где сняты девушки, работавшие в совхозе, она есть. Там подписано: Пасько Дуся. Целую крепко. Пишите.

Вы мне все время пишите, все ваши письма мне доставят.

Женя

10 апреля 1942 года

Здравствуйте, мои дорогие!

У меня все в порядке, хочу только от вас чаще получать письма. От Дуси я получила письмо за 24 марта, от Иды из Москвы же — от 31 марта, а от тебя, мусенька, за 22 марта.

Наташа пишет, что в Московском университете сейчас 4 профессора астрономии и 2 студента. При этом они умудрились образовать 2 специальности: Наташа занимается прикладной, а Феликс — теоретической астрономией. Мне пишут все ребята. Ответь, мамочка, Ксене и Лиде. И не задавай мне больше таких вопросов: бери любую мою вещь и носи. Насчет увеличения моей фотографии: мне это не понравилось, потому что напоминает о смерти; обычно увеличивают фотографии умерших, а я к этому не стремлюсь. Как у вас погода? У нас настоящая весна. Пишите же!

Папист, жду от тебя словечка! Целую крепко-крепко.

Женя

13 июня 1942 года

Здравствуйте, мои любимые!

...Сегодня 8 месяцев с того времени, как я в армии. А помните, ведь я даже на два месяца полностью никогда из дому не уезжала! Кроме сознания, что я защищаю Родину, мою жизнь здесь скрашивает еще то, что я очень полюбила штурманское дело. Вы, наверное, очень беспокоитесь с тех пор, как я в армии, тем более, что теперь вы знаете мою профессию. Но вы не очень смущайтесь: моя Женечка — опытная летчица, мне с ней ничуть не страшно. Ну, а фронтовая обстановка отличается от нашей учебной работы только тем, что иногда стреляют зенитки. Но ведь я тоже, как и вы, хорошо помню бомбежки Москвы: сбить самолет очень трудно. В общем не беспокойтесь. А уж если что и случится, так что ж: вы будете гордиться тем, что ваша дочь летала. Ведь это такое наслаждение — быть в воздухе.

С особенным восторгом я переживала первые полеты. Но не могла поделиться с вами своими чувствами, потому что не хотела вас волновать сообщением о своей профессии, поэтому и аттестат долго не высылала.

Получили ли вы деньги по нему за июнь? Пишите подробно, как живете. Прошу, пишите через день.

Целую вас крепенько.

Женя

23 июня 1942 года

Привет с фронта!

Мои ненаглядные! Папист и мамулька! Случилось, как я говорила: утром 22-го (годовщина войны) нам принесли письма — всем и помногу. Мне было 9 писем, да еще днем 4 передали + 3 письма с вечерней почтой. Итого 16 штук. От вас 8. 4 из Энгельса и 4 сюда... Нужно отвечать сразу на столько вопросов и столько сообщить, что я себе даже конспект составила:

1) Папистик дорогой мой, ты, наверное, решил, что мне нужен материал на сарафан, и поэтому прислал мне письмо от 5 июня в виде простыни внушительных размеров. Любимый мой, девчата смеялись, а я была очень рада и горда тем, что у меня такой папочка.

2) Мамуля, ты жалеешь, что я не взяла туфель, и спрашиваешь, в чем же я хожу. Все в тех же сапожках 41-го размера, что и раньше, моя любушка. Но ты не беспокойся, за 8 с половиной месяцев я уже так привыкла, что не замечаю их тяжести. Тем более, что весной мы на меховые унты надевали калоши — вот это была тяжесть! Однажды я в них пробегала (все время, кроме ночи) двое суток, так после этого сапоги показались мне балетными тапочками. 3) Я вчера получила ответ от дяди, он интересуется вашей жизнью, его адрес: Воронеж, 8, до востребования. Я не знаю, почему твое письмо вернулось назад. 4) Папист, у нас на Южном фронте все комсомольцы взяли обязательства стать героями Отечественной войны, поэтому я тоже приложу все усилия к тому, чтобы это обязательство выполнить. Вам докладчик говорил, что линии фронта нет. Врет. Я сама ее прекрасно видела сверху: то к ним, то к нам перелетают «шарики», эта линия отчетливо видна. 5) За налет на университет буду мстить (уже начала) от всей души. 6) Мои дорогие, вы все меня летчиком называете, а я штурман. Машиной управляет летчик, а мое дело знать, как куда пролететь, указать курс, определить свое место над землей и сбросить бомбы. До вчерашнего дня у меня летчиком была Женя, а с сегодняшнего (вернее, вчерашнего уже) у меня временно другой летчик, а у нее — другой штурман. В следующем письме отвечу на остальные вопросы. Последние ваши открытки за 13 июня. Жду за 15-е и дальше.

Целую вас прекрепко.

Женя

15 сентября 1942 года

Здравствуйте, мои самые любимые!

Ну, вот и вы, наконец, дожили до большой радости: 1) мне 11 сентября присвоили звание младшего лейтенанта и 2) самое главное — 13 сентября (ровно 11 месяцев моего пребывания в армии) меня наградили орденом Красной Звезды. Я рада за вас мои дорогие, что теперь у вас дочь орденоносец. Для меня орден не завершение работы, как это принято считать, а лишь стимул к дальнейшей упорной борьбе. Теперь я буду летать еще лучше. Я летаю все время, мои родненькие. Это, когда я 8 июля вам писала, моя летчица Дина была дежурной, поэтому и я не летала. А теперь у меня на сегодняшний день 150 боевых вылетов.

Дина награждена орденом Красного Знамени. Из университетских девчат Красную Звезду получила Дуся и еще одна девушка. Днем у нас очень жарко. Вчера, вернее позавчера, я купалась в арыке и даже сильно загорела на солнышке: я сидела в лифчике и стирала платочки, а потом вечером прислонилась к чему-то спиной — больно! А ночью холодно.

Вчера намопять выдали теплые свитеры пуховые, да какие хорошие! Лучше тех, что были зимой. В столовой нас по-прежнему очень хорошо кормят: много мяса, помидоров, яблок, блинчики с разными начинками, масло, компот, картофель — то пюре, то жареный, рис — то каша, то пилав, но нам все быстро приедается. Я регулярно покупаю у одной тетушки молоко, простоквашу и — главное — добрую сметану, ею я сейчас особенно увлекаюсь. На базаре покупаю яички, а вообще кругом нас сплошной сад — яблоки, сливы, груши почти непрерывно уничтожаются в массовом масштабе... Ну, а о боевой жизни что вам написать? Недавно наземные войска прислали свой отзыв о нашей работе: хвалят, а знаете, как приятно знать, что враги не знают ни минуты покоя?.. Ну, вот сегодня шел дождик, мы работали очень мало, поэтому спать не очень хочется — пишу вам. Я веду дневник со времени пребывания на фронте и вот уже дней пять ничего не писала — все некогда.

Хорошие мои, вчера мне сказали, что наша комиссар вам письмо писала (я об этом не знала), получили ли вы его? И что в нем написано? Если очень хвалят, не зазнавайтесь, я все та же простая ваша донечка Женя, что и была. Целую вас крепко-прекрепко. Мамулька, ты теперь не работаешь: за то, что я теперь орденоносец, 5 дней подряд пиши мне по письму (большому!). Каждый день, хорошо?

Женя

Письмо профессору С. Н. Блажко

19 октября 1942 года

Уважаемый Сергей Николаевич!

Пишет Вам Ваша бывшая студентка Женя Руднева — из той астрономической группы, в которой учились Пикельнер, Зигель, Манзон. Эти имена, возможно, Вам более знакомы, а вообще группа у нас была маленькая, всего 10 человек, и были мы на один год моложе Затейщикова, Брошитэка, Верменко. Простите, пожалуйста, что я к Вам обращаюсь, но сегодняшнее утро меня очень взволновало. Я держала в руках сверток, и в глаза мне бросилось название газетной статьи: «На Пулковских высотах».

На войне люди черствеют, и я уже давно не плакала, Сергей Николаевич, но у меня невольно выступили слезы, когда прочла о разрушенных павильонах и установках, о погибшей Пулковской библиотеке, о башне 30-дюймового рефрактора. А новая солнечная установка? А стеклянная библиотека? А все труды обсерватории? Я не знаю, что удалось оттуда вывезти, но вряд ли многое, кроме объективов. Я вспомнила о нашем ГАИШе (Государственный астрономический институт имени Штернберга). Ведь я ничего не знаю. Цело ли хотя бы здание? После того как Вы оттуда уехали, мы еще месяц занимались (я была на четвертом курсе). По вечерам мы охраняли свой институт, я была старшиной пожарной команды из студентов. В ноль на 12 октября я также была на дежурстве. Утром я, еще ничего не зная, приехала в университет, оттуда меня направили в ЦК ВЛКСМ — там по рекомендациям комитетов комсомола отбирали девушек-добровольцев. И вот 13 октября был год, как я в рядах Красной Армии. Зиму я училась, а теперь уже 5 месяцев как я на фронте. Летаю штурманом на самолете, сбрасываю на врага бомбы разного калибра, и чем крупнее, тем больше удовлетворения получаю, особенно если хороший взрыв или пожар получится в результате. Свою первую бомбу я обещала им за университет, — ведь бомба попала в здание мехмата прошлой зимой. Как они смели!! Но первый мой боевой вылет ничем особенным не отличался: может быть, бомбы и удачно попали, но в темноте не было видно. Зато после я им не один крупный пожар зажгла, взрывала склады боеприпасов и горючего, уничтожала машины на дорогах, полностью разрушила одну и повредила несколько переправ через реки...

Мой счет еще не окончен. На сегодня у меня 225 боевых вылетов. И я не хвалиться хочу, а просто сообщаю, что честь университета я поддерживаю — меня наградили орденом Красной Звезды. В ответ на такую награду я стараюсь бомбить еще точнее, мы не даем врагу на нашем участке фронта ни минуты покоя... А с сегодняшнего дня я буду бить и за Пулково — за поруганную науку. (Простите, Сергей Николаевич, послание вышло слишком длинным, но я должна была обратиться именно к Вам, вы поймете мое чувство ненависти к захватчикам, мое желание скорее покончить с ними, чтобы вернуться к науке.)

Пользоваться астроориентировкой мне не приходится: на большие расстояния мы не летаем.

Изредка, когда выдается свободная минутка (это бывает в хорошую погоду при возвращении от цели), я показываю летчику Бетельгейзе или Сириус и рассказываю о них или еще о чем-нибудь, таком родном мне и таком далеком теперь. Из трудов ГАИШа мы пользуемся таблицами восхода и захода луны. Сергей Николаевич, передайте мой фронтовой горячий привет Н. Ф. Рейн и профессору Моисееву. Ему скажите, что он ошибался: девушек тоже в штурманы берут.

Как Ваше здоровье, Сергей Николаевич? Если Вам не будет трудно (мне очень стыдно затруднять Вас и вместе с тем хочется знать!), напишите мне о работе ГАИШа, о том, что осталось в Москве, что удалось вывезти из Пулкова.

Я очень скучаю по астрономии, но не жалею, что пошла в армию: вот разобьем захватчиков, тогда возьмемся за восстановление астрономии. Без свободной Родины не может быть свободной науки!

Глубоко уважающая Вас

Руднева Е.

2 декабря 1942 года

Вчерашний день нам кажется случайным, А счастье принесет совсем другой...

Недавно я об этом подумала. И глупая мысль, совсем парадокс, пришла мне в голову: ведь сейчас война, кругом столько ужаса и крови, а у меня, наверное, сейчас самое счастливое время в жизни. Во всяком случае, жизнь в полку будет для меня самым светлым воспоминанием, так мне кажется. И вот у меня двойная жизнь: в мыслях о будущем мне все рисуется туманно, но очень светло. Ведь главное — кончится война. А между тем я чувствую, кроме мрачной, замечательную сторону настоящей жизни. Одно меня угнетает: я плохой штурман. И как-то по-глупому плохой: ведь я могу не делать всех тех ошибок, которые я делаю. Знаю, что могу, потому что в полетах с другими летчиками я их и не делаю, а лечу с Диной — обязательно что-нибудь не так. Летчица моя меня любит. Я только в одном сомневаюсь: проклинает она тот час и минуту, когда меня к ней назначили в экипаж, или ругает их... Скорее первое, потому что она уже давно не ругается. Но делает она это не вслух, а про себя, мне же от этого ничуть не легче... Много неописанных событий случилось за это время. Приведу их чуть-чуть в порядок. Поздний вечер 11 сентября. Я сижу на машине у Лоры, она объясняет мне управление. Приходит Амосова и говорит: «Передайте привет лейтенанту Никулиной». Я тогда не обратила внимания на эту странность. Я еще не успела уснуть у себя в кабине, слышу, Женя, дежурившая по старту, кричит своим громким голосом: «Весь состав на КП!» Наша машина стояла далеко, я тоже закричала, вылезая из кабины: «Все на КП!» — «Старшина Руднева, ко мне!» Сразу вспомнила Энгельс, все-все и, подбегая, отрапортовала Жене: «Старшина Руднева по вашему приказанию явилась». — «Товарищ старшина, поздравляю вас с присвоением звания младшего лейтенанта!»

Майору (Бершанской. — Ред.) присвоили ее теперешнее звание и тут же при фонаре Амосова надела ей еще две шпалы, которые полковник снял с кого-то, кажется, с бат.комиссара Фельдмана. После этого погода, кажется, улучшилась и мы летали. А через два дня, в ночь с 13 на 14 сентября (ровно 11 месяцев в армии!), после двух вылетов полеты были прекращены. Мы недоумевали — погода стояла отличная. Опять построение. На этот раз торжества еще больше. Приказом по фронту нас наградили орденами. На машины — и еще по три полета.

17-го-было вручение орденов. Этот день я надолго запомню. Наш невзрачный клубик убрали цветами и коврами, батальонный комиссар еще раз показала, как всходить по ступенькам, и не запнуться о порожек, как поворачиваться и говорить «Служу Советскому Союзу». Вместе с нами получали ордена и братцы. Потом был обед в нашей детской столовой, но, кажется, на нормальных стульях. Перед обедом подали водку. Никак нельзя было не выпить. И вот я отлила половину стакана сидящему рядом со мной штурману-братику, и мы с ним выпили за процветание штурманского дела. Вчера мне летчик, который сидел слева от меня на том обеде, сказал, что этот штурман погиб. Так что процветание штурманского дела не состоялось. А потом у Дины болела рука — со мной ведь трудно летать! — и она летала с Раей. Опять зависла сотка, на этот раз пострадал лонжерон, и одну ночь мы совсем не летали. А потом я перелетала со всеми летчиками полка (всем могу теперь дать оценку, со своей точки зрения, конечно), раз была дежурной по старту, так что теперь дело выпуска самолетов мною освоено.

У меня настроение было так себе: на земле скверное, в воздухе — отличное, потому что летали мы в сентябре особенно много, у меня 103 полета за месяц.

6-го было торжественное заседание, а 7-го утром на построение к нам прибыли генерал-майоры Вершинин и Науменко. Вершинина мы уже слышали однажды на партийном собрании. Он сказал тогда, что мы самые красивые девушки, потому что красота сейчас и вообще заключается не в накрашенных ресницах и губах, а в том большом деле, которое мы делаем.

Пока не летали, занималась теорией. «Преподаватели»: штурманского дела — летчик Лора, бомбометания — штурман я (недавно бриг. комиссар устроил мне экзамен на старте в присутствии Негаматулина). Замечательная, между прочим, у нас эскадрилья. Не то, что ворчунья первая! Особенно штурманы хороши. Под руководством нового парторга Полинки Гельман мы было организовали философский кружок, но она заболела, и занятия так и не состоялись. Зато я сама почитала, что хотела. Я за три дня получила поздравления от родных и друзей. Чудаки, они думают, что я делаю что-нибудь особенное...

28 ноября мы в санатории. Компания подобралась хорошая: Соня, Вера с Машей и мы трое. Первый день долго собирались, все устраивались, так что в полном составе были только к вечеру. Перед ужином «разгоняли» аппетит: под звуки «Калинки» Вера с Диной носились по столовой и кричали: «Асса!», а Маша гонялась за ними со свечкой. Даже доктор заглянул в дверь: «Вы что, в «кошки-мышки» играете?» За ужином так хохотали, что я несколько раз выходила из-за стола, чтобы успокоиться и прожевать. На другой день разработали программу концерта и повесили афишу:

«ВНИМАНИЕ! (НАЧАЛО 16.00)

30 ноября состоится

БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ СИЛАМИ

ОТДЫХАЮЩИХ.

В программе:

Пение (цыганские романсы, русские народные песни, лирические песенки и т. д.).

Русско-народные, цыганские и другие пляски.

Художественное чтение и т. д.

В концерте принимают участие

Заслуженные артисты фронтового

самодеятельного коллектива:

Никулина Д. А., Тихомирова,

Бурзаева, Руднева, Фетисова.

Одобренные артисты:

Жуковская, Никитина, Пилипенко,

Руднева (по новой программе).

«Звезда» концерта — Никулина Д. А.

Художественный руководитель Бурзаева.

Ведет программу Тихомирова.

У рояля... никого. У ковра... пусто.

Начало без опоздания. Дирекция театра».

Ну, концерт получился отменный. Вдруг приезжают обедать генерал-майор и бригадный комиссар. Наша майор потащила их читать объявление (висело на дверях в столовой). Потребовали начать в 5.00, а мы перенесли было на 6.00. Сначала артисты заартачились, а потом пришлось идти. Каждый артист выходил выступать со своим стулом. Вера с Диной танцевали вальс-чечетку, Вера с Соней — краковяк (выучили перед обедом), Соня и Дина пели — получилось хорошо. Полинка читала «Собаке Качалова» и потом с Доспаном и Соней фрески о нашем полку — наибольший успех выпал этому номеру. Потом Верочка набралась нахальства (благо была в женском одеянии) и объявила, что следующим номером поет генерал-май ор. Упрашивали, не стал. Приехав домой, он позвонил майору, что прямо с концерта и что прошло хорошо.

Шахматы, домино, платочки — даже читать некогда. Начала «Дядюшкин сон» Достоевского, но, конечно, не дочитала.

15 декабря

После обеда — на аэродром и быстренько лететь: в эту ночь не было ни облачка, и мы сделали 7 полетов. Бомбили Петров. В третий полет ходили строем, ведомыми у Амосовой, с Карпуниной. Бомбили с высоты 700 метров. У моей летчицы неумный штурман, а у меня безумная летчица: мы отбомбились, и она стала сигналить АНО (аэронавигационные огни на крыльях и хвосте самолета). Это с такой-то высоты! Значит, правильно я Иде писала, что с ней можно хоть на край света лететь. Начиная с пятого полета, Дина очень устала и засыпала, но даже в этом случае машина никаких особых эволюции не производила. Так что мне было ужасно скучно: что делать в обратном пути, ежели светит прожектор? Рассказывать? Так мой голос имеет усыпляющее действие. Самый верный способ для Дины не уснуть — отдать мне управление. Наша машина (плюю через левое плечо) стала после ремонта такой послушной, что за управление и браться не нужно — сама идет. А чуть я дотронусь — пикирует. А вот вчера я совершила свой 270-й и самый неудачный за все время вылет: быть на 600 метров над эшелоном и не попасть в него! Взяли четыре «ФАБ-50», но уже не нашли его. В третий полет вместо меня летал генерал-майор Попов. Мы летали на разведку плохой погоды. А перед этим я рассказывала майору Рачкевич, что видно ночью, и подумала: вот предложили бы сейчас полететь в темную ночь на Гармаш или Петрогеоргиевский без САБа! (светящаяся авиационная бомба) А ведь летали... Заруливали при свете прожектора. У меня странная болезнь: проснусь если через 3 — 4 часа после того, как приду с полетов, больше уже не усну. Так было и сегодня. Грусть находит порывами, как разрывная облачность. Ночь плохая, сидим дома с накрашенными губами — обветрились. Впервые в жизни я накрасила губы. Как некрасиво!

20 декабря

16-го, кажется, был выдающийся полет: до Терского хребта мы набрали 950 метров, а над самым хребтом облачность прижала до 700 метров, над Тереком — до 600 метров. Я ориентировалась по луже за рекой. Впереди было худо, но сзади еще хуже: прожектора я в полете туда ни разу не видела; куда нас сносило, до Терека решить было нельзя. За хребтом пошел дождь, потом снег, подбалтывало. Я боялась обледенения. Запасной целью была Терская. Мы чуть-чуть уклонились от маршрута вправо, но потом повернули и пересекли Стодеревский изгиб точно по линии пути. Скорость была 115.

25 декабря

Сегодня 25 лет со дня установления советской власти на Украине. Что-то там поделывают моя бабуся, Вера, Лида, Коленька, Толик, Алик, тети и дяди? Живы ли они? Дядя Лева рассказывал, как отступали из Бердянска... О, я буду рассказывать, как входили в Бердянск!!! За мой Бердянск, за моих родственников расчет будет произведен полностью!

До 12 ночи вчера дежурили на аэродроме. Погоды нет. Сегодня наши взяли Диготу. Молодцы! К Моздоку немцы подтягивают силы.

ПИСЬМО РОДИТЕЛЯМ

25 декабря 1942 года

Милые мои, любимые мамулька и папист!

Вчера мне было 22 года. С утра нас все поздравляли: меня и еще одну Женю, у которой вчера тоже был день рождения. Наш комиссар — теперь зам. командира по политчасти — пришла меня поздравить и принесла письменное поздравление. Оно меня воодушевило и немного расстроило. Особенно слова: «Разреши мне здесь на фронте вместо твоей родной матери прижать твою головку к груди и расцеловать тебя крепко-крепко». Она это и сделала, и мне вдруг стало грустно: я вспомнила, как далеко от вас и как давно я вас не видела. Обычно я об этом не думала, потому что ведь все кругом в таком положении и даже хуже: у некоторых родители остались на территории, временно захваченной немцами.

20-го я перевела вам 1100 рублей, на другой день, кажется, справку тебе, мусенька.

Будьте здоровы. Целую.

Женя

1943 год

6 января

Новый год ждали. С 30-го на 31-е охотно дежурили всей эскадрой на КП — была «аэродромная» погода (спустился туман), приезжал генерал, мы с Соней беседовали с майором Даленко — штурманом бочаровского полка. Бочаровцы, арбатовцы! Ну, а мы — бершанковки? Начали встречать Новый год в клубе докладом генерала и выступлением джаза (да, 30-го смотрели «Доктор Калюжный»), а потом пошли в санаторий, где были накрыты столы. Перед вечером я получила много писем, главное — от Сергея Николаевича. Я была польщена тем, что он заприметил меня с первого курса. Я была очень рада письму.

Я прочла очень тяжелую книгу Ванды Василевской «Радуга». Бедный Сергей, что он пережил, когда встретил Пусю?

17 января

Наутро на строевых собраниях эскадрилий мы услышали ужасную новость. Вышла Ракобольская и сказала: «Погибла Раскова». Вырвался вздох, все встали и молча обнажили головы. А в уме вертелось: «Опечатка, не может быть». Наша майор Раскова. Я и до сих пор, как подумаю об этом, не могу поверить.

10 февраля

Вчера ночью нам прочли приказ. Долгожданный. Итак, мы гвардейцы. Сейчас было построение дивизии. Потом строем шли в столовую. Да, полк наш теперь гвардейский.

12 февраля

10-го я сделала с Мартой четыре вылета. Это были ее первые боевые вылеты. Замерзли до костей и даже глубже. Первая зимняя ночь прошла не ахти как удачно. Ира с Полинкой не вернулись. Я волновалась за них, боялась, а вечером оказалось, что они под Кропоткином сидят. Ушли на другой прожектор. Вчера еще по два вылета сделали. Идет упорная борьба за Тимашевскую. Взята Лозовая.

14 февраля

Пишу в необычной обстановке и в необычной позе: под спальным мешком в кабине, полулежа. Мы уже в Тимашевской. В 9 часов взвились зеленая и красная ракеты.

16 февраля

Утром перелетели в Ново-Джерелиевскую, начали работать в 4 утра, для Марты и меня был отбой. Она еще спит. Близко бахают. Взяты Ростов и Ворошиловград.

ПИСЬМО ПРОФЕССОРУ С.Н.БЛАЖКО

24 февраля 1943 года

Здравствуйте, многоуважаемый Сергей Николаевич!

Наконец ППС догнала нас, и я опять имею возможность связаться с внешним миром. А то мы так быстро движемся за удирающим врагом, что почта от нас постоянно отстает. Еще раз благодарю Вас за Ваше теплое письмо: я уже писала Вам, что получила его как новогодний подарок — 31 декабря вечером. Поделюсь с Вами своей радостью и гордостью: нам присвоили гвардейское звание. Конечно, теперь мы стараемся изо всех сил работать еще лучше, помогать нашим славным наземным войскам. Распутица, на дорогах вражеские машины позастревали, по ним и бьем. Самая лучшая награда для меня — увидеть сильный взрыв с черным дымом. Да, мы ожесточились за это время, но такого врага нужно только уничтожать. Друзья мне пишут. Между прочим, сообщали, что ГАИШ собирается в Москву — там, конечно, лучше будет работать. В свободное время думаю о будущей работе. Будет трудно, голова отупела. Но ведь война всем жизнь искалечила. Выправим!

Сергей Николаевич, если будете писать Верменко, передайте ему привет. Привет ГАИШу.

Желаю Вам много бодрости и здоровья.

Руднева Е.

24 февраля

16-го сделали отсюда по два полета. Растаяло, трудно ориентироваться... Занимаюсь с будущими штурманами бомбометанием. Машин на дорогах полно — сейчас только летать бы да летать! Ира с Полинкой прилетели. Я от родных посылку получила — так обо всем позаботиться могут только они!

7 марта

Вчера прилетели в Пашковскую. Перелетала с Люсей Клопковой. Вечером опять дежурила. А сейчас все ушли на полеты. Погода плохая, я дома. Самое главное в моей жизни — партбюро приняло меня 4 марта в члены партии.

17 марта

Вот хочется иногда рассказать все сразу — много-много, а можно сказать — язык пристанет к горлу и ничего не скажешь... Ветер, летать нельзя.

11 марта 1943 года я прошла парткомиссию; спросили главное: сколько потерь ориентировок в эскадрилье? Иду вчера ночью домой и мечтаю: «Нашлась бы добрая душа, чтобы пришла я сейчас домой, а письма мне лежат на кровати». Прихожу, а пять писем лежат на тумбочке. Вечером мы с Лидой набили матрацы тростником и топили целый вечер. Вот и все на сегодня.

19 марта

Вчера дали маленькое напряжение, сделали по одному вылету с противозенитным маневром над Краснодаром. Ночь была лунная-лунная. А сегодня ночь не летали, сидели дома.

27 марта

Мы пока что в Пашковской. Вчера впервые летали из Ивановской. Над Киевской было весело. Раю Аронову ранило, Лиду Свистунову царапнуло. За это время я почти каждую ночь летала. Один раз с Дрягиной, другой — с Клопковой.

Письма родителям

28 марта 1943 года

Милые мои роднули! Здравствуйте!

Воображаю, папист, что ты подумал обо мне, когда пришло письмо от Лиды о том, что она будет кончать вуз. «Вот все подруги спокойно кончат институты, одна лишь у меня дочка такая неспокойная дура, что не могла спокойно учиться». Хороший мой, опять отвечу тебе строчками нашего стихотворения: «Пусть скажет отец, что гордится он дочкой, не только ж сынами гордиться должны!»

Ведь иначе не позволила бы сделать моя совесть. Я вам сказала тогда, что меня мобилизовал ЦК комсомола, на самом же деле это верно лишь отчасти, дело было сугубо добровольное. Но если бы вы знали, как я довольна, что решила тогда свою судьбу именно так! Я хочу одного: вам будет легче, если вы будете знать, что ваша дочь прикладывает все силы к тому, чтобы разгромить лиходея.

Целую. Женя

13 апреля 1943 года

Здравствуйте, мои бесценные мусенька и папист!

Итак, сегодня стукнуло ровно полтора года, как мы не видимся с вами. Много. Я сейчас сижу дома одна. Вечереет. Соня ушла на работу, а я сегодня отдыхаю; сегодня вообще приказано работать только половине людей. Два часа назад нам торжественно вручили погоны: в Москве это уже с 1 февраля, но ведь мы-то не в Москве, нам выдали только сегодня (а ты уже давно просила, чтобы я в новой форме сфотографировалась. Формы у меня новой нет: к зимней форме старой пришьем погоны, а вот скоро летнюю дадут — та уже будет новой). Я их сейчас примеряла перед зеркалом. Велики. У меня ведь плечи узкие. Попробую где-нибудь обменять эти погоны на маленькие, а то они шире плеч. Мои хорошие! Последнее время я некоторые письма к вам отправляла с пассажирскими самолетами. Поэтому они доходят быстро. Это письмо пошлю по почте — будет идти месяц, а то и больше. Не беспокойтесь, что произойдет перерыв в письмах: когда я не смогу посылать с самолетами, все письма будут идти долго, но ведь за начало апреля письма вы получите значительно раньше, поэтому получится перерыв.

Мамочка, получила ли ты деньги по аттестату? Сообщите, дошли ли мои фотографии: та, где я сфотографирована на открытке, и вырезка из газеты, где мы вчетвером? Я жива и здорова, работаем мы по-прежнему. Вчера Дина была занята, я летала с Мартой. Пошел дождик, пришлось сидеть, сложа руки: мы с ней часа три проболтали, а потом пытались заснуть в кабинах. Но хоть температура была +5°, мы все-таки замерзли.

Пишите. Целую крепко.

Женя

13 апреля

Из каких соображений Дина недовольна, когда я летаю с другими летчиками? Боится, что наделаю глупостей и ей будет стыдно за своего штурмана? Так ведь я глупости только с ней делаю, а в полетах с остальными я чувствую больше ответственности и поэтому более внимательна. Правда, устаю я от таких полетов сильно. Но они приносят мне удовлетворение. Если бы я не испытывала своих сил с другими летчиками, я не знаю, какое ужасное самочувствие у меня было бы. Но все-таки с Диной я больше всего люблю летать. Потому что теперь я знаю, что летать могу, что со мной можно летать спокойно. Никто, кроме Дины, не говорит мне моих ошибок. Каждый полет с ней меня чему-нибудь учит — в полетах с другими я это всегда учитываю. Это первое, а второе — она мастер своего дела, в ней даже осторожности не всегда хватает, а трусости и капли нет. Это мне больше всего нравится. И последнее: когда-нибудь я и с ней научусь летать без нелепостей. Уже совсем темно. Пора идти ужинать.

15 апреля

Смелость — это отличное знание своего дела плюс разумная голова на плечах и все это, умноженное на жгучую ненависть к врагу.

16 апреля

Раннее утро. Вчера было партийное собрание с докладом майора об эффективности бомбометания. Разговоров много было. Потом — получение задачи.

19 апреля

Жигули, Наташа и Ульяныч собираются стать летчиками. Многие штурманы только об этом и думают. Под руководством главного Соня с зимы не летает за штурмана, ей хочется летать в первой кабине. Галка тоже мечтает. Распадается благородное сословие...

...Деревья в садах, как снегом, засыпаны белыми цветами...

24 апреля

Вчера утром подхожу к штурманам, собирающимся бомбить, поругала их за отсутствие ветрочетов и спрашиваю Нину Ульяненко: «Да, Нина, ты была на полетах, как там, все в порядке?» Нина странно взглянула на меня и каким-то чересчур спокойным голосом спрашивает: «Что все в порядке?»

«Ну, все благополучно?» — «Дусю Носаль убили. «Мессершмитт». Над Новороссийском...» Я только спросила, кто штурман. «Каширина. Привела самолет и посадила». Дуся... Дуся... Рана в висок и затылок, лежит, как живая. Позавчера ее только в кандидаты приняли. Ее Грицько в Чкалове... А Иринка молодец — ведь Дуся навалилась на ручку. Ира с большим трудом вела самолет. Что бы я вчера ни делала, все время думала о Дусе. Но не так, как это было год назад. Теперь мне гораздо тяжелее. Дусю я знала ближе, но сама я, как и все, стала другой: суше, черствее. Ни слезинки. Война,

Да, вчера я впервые наблюдала ожесточенный морской бой. Луна, в двух местах противник повесил по пять САБов, море, освещенное ими, горы на берегу — и перестрелка с берега на берег красными и белыми пульками...

Получение задачи.

Заходит Ракобольская: «Товарищи командиры, прослушайте задачу: сегодня нашему полку выходной день».

Второй раз за время пребывания на фронте нам дают выходной. Первый раз это было 16 октября, кажется, тогда нас вернули уже от самолетов.

Меня выходной день в данную минуту огорчил: я только собиралась лететь, потому что Пискаревой и Рябовой дали выходной, а теперь мне не скоро летать придется. Не на чем. Тем более, что своего летчика нет.

Пойду к штурманам. Завтра они с 1000 метров бомбят.

ПИСЬМО РОДИТЕЛЯМ

26 апреля 1943 года

Дорогие мои!

Здравствуйте! Дорогая мамочка! 25 июля тебе будет 51 год. Поздравляю тебя, милая моя старушечка. Желаю тебе всего самого-самого лучшего. Желаю тебе не знать горя утраты любимых людей в этой жестокой войне. Ведь если бы не война, ты бы у меня еще молодцом была. Сравниваю твои фотокарточки.

У меня здесь есть за 1931 год, 1940 (три штуки) и за 1942 год. Как ты изменилась, как постарела! Ксенечка пишет, что ты не очень плохо выглядишь, а ты, папист, как всегда, просто очаровал ее. Пришлите вы мне свои фотографии за этот год. Ведь это даже нехорошо: у вас моих так много, а вы мне не можете прислать. Девочки из Москвы пишут, что в «Московском большевике» за 13, кажется, июня была напечатана моя мордочка. Наверное, у вас эта газета есть. И вот люди, которые читают газету, думают, что я какая-нибудь особенная героиня. Пусть они думают, что хотят, но я хочу, чтобы вы знали: я такая же ваша дочка, как и была, изменилась очень мало. Только постарела: ведь мне уже 22 года, да еще с половиною... Никаких я героических дел не совершаю, просто честно бью фашистов. Вот кто вызывает всегда мое восхищение, так это моя любимая Галочка: она столько перенесла, и какая она мужественная, какая она прелесть! Она мой друг по профессии. Ну, а изо всех летчиц самая лучшая, конечно, Дина. Не потому, что она моя, нет, это было бы слишком нескромно, а потому, что она действительно лучше всех летает. Получили ли вы ее письмо? А фотографию? Потом я еще вам посылала большую карточку, где Дина у колодца наливает мне воду. Я подстриглась, после того как сфотографировалась на этой карточке, и теперь пока не похожа. Мамочка, независимо от того, получишь ли ты ее письмо, пришли Дине хорошее письмо: ведь она вам почти дочка. В самых трудных условиях мы с ней вдвоем — только двое и никого вокруг, а под нами враги. Уже темно, в коридоре налаживают кино — мы сегодня отдыхаем. Вошла Соня и ругается, чтобы я не портила глаза — дала сроку мне 5 минут. Дорогие мои! Майор Рачкевич недавно мне проговорилась, что вы сожгли книги. Подумаешь, важность! Да стоит мне только вернуться к вам целой и невредимой, у меня столько книг будет, что сейчас и мечтать нельзя! Вот чего мне было бы очень жаль, так это дневников. Но ведь они целы? Напишите вообще, что осталось. А если ничего, тоже не беда. Вы целы, а это главное. В комнату заглянула Дина, уставшая-уставшая. Ведь она у меня большой командир и ей приходится работать даже тогда, когда остальные отдыхают. Еле уговорила ее пойти ужинать. Совсем темно. Привет вам от всех, кого вы знаете: от Жени, Лоры, Дуси, Сони, Дины, Марты, Галочки и от меня.

Целую крепко-крепко.

Женя

26 апреля

День за днем... Вчера у меня была медкомиссия. Когда вращали меня на стуле, врач только безнадежно махнул рукой: здорова абсолютно. Посмотрели Краснодар. И Краснодар нас. Вечером была там воздушная тревога, но мне не хотелось выходить из автобуса. Дни сейчас стоят теплые, замечательные.

27 апреля

Все вчера не работали, максименковцы тоже. Когда я об этом узнала, стало легче. Я сегодня потеряла власть над собой. С утра собиралась в Краснодар за туфлями, машины не нашлось. Должна была делать на политинформации доклад о Ленинграде — всех срочно вызвали на матчасть... Я пришла домой и легла спать (встала сегодня в 5 утра, но бомбометание не состоялось из-за тумана), как была в юбке и генеральской гимнастерке, так и улеглась. Итак, зрение у меня 1.Наверное, у Дины 2, если я тогда не видела в лучах прожектора ничего, кроме кусочков облачности, а Дина видела немецкий самолет. Сейчас на партбюро слушали отчеты Макаровой, Карпуниной и Белик. В эскадре я должна работать, нечего руки опускать. Я твердо знаю одно: если я на какой-то миг потеряю к себе уважение, вряд ли я его когда-нибудь полностью восстановлю. А человек должен уважать себя. Ведь поэтому не люблю я песню «Ты успокой меня». Поэтому? Да. А раз так, то пусть мои личные дела идут самотеком — вмешательство мое всегда только к худшему приводит, а по работе я должна быть активной и темпа из-за тоски не снижать. Понятно?

29 апреля

7 часов вечера. Сижу в самолете. Сейчас будем выруливать. Вот чем объяснилось четырехдневное бездействие: вчера был массированный удар на Крымскую. Ее зажгли. Наверное, от поселка только территория осталась. Сегодня идем на Верхний Арагум.

30 апреля

Такой торжественный день — вручение гвардейских значков, и вдруг меня наградили орденом Красного Знамени. Я вспоминаю, что было, когда я получила «звездочку». И что сейчас!

Как хорошо! Себровой и Наташе дали ордена Отечественной войны II степени. Это разумно. Красное Знамя получили Санфирова и Каширина. Вот, кажется, и все. Вчера сделали четыре вылета.

Письма родителям

2 мая 1943 года

Дорогие мои! Мамуся и папист!

Я еще не успела поговорить с майором — она прилетела позавчера вечером, я только знаю, что вы оба были у нее. Спасибо за посылку — дорого не содержание, а факт. Маслин я, правда, здесь ни разу не ела. Чеснок обычно достать можно. У нас его уважают. Мне баночка понравилась.

Теперь самое главное: 30 апреля меня наградили орденом Красного Знамени. Вы верите? Мне самой что-то не верится. Я — и вдруг дважды орденоносец. Спешу вам это сообщить, чтобы вы порадовались... Сначала хотела не сообщать, а прислать фотокарточку, но с фотографированием что-то ничего не выходит. 30-го же нам выдали гвардейские значки — на правую сторону груди. Да еще в погонах! Я теперь вообще на генерала похожа. 1 Мая встречала в воздухе. Летала я не с Диной, она получила путевку на 15 дней и сейчас отдыхает в санатории, будет там до 10 мая; я уже по ней соскучилась. Так летала я с ее подругой, бывшим Лориным летчиком (вы получили вырезку из газеты, где мы вчетвером сфотографированы?). Ровно в 12.00 ночи я торжественно объявила; «Товарищ гвардии капитан! Поздравляю вас с наступлением 1 Мая!»

Пишите чаще. Сейчас приходится много работать, вся жизнь состоит из работы и подготовки к ней.

Женя

11 мая 1943 года

Здравствуйте!

Письмо должно дойти быстро, посылаю его с самолетом. Я жива и здорова, хочу от вас письма. У нас жарко, скоро поспеют вишни и смородина, тюльпаны уже отцветают, у меня в комнате стоят два огромных красных букета. А третий я вчера с радостью преподнесла Дусе: ее наградили орденом Красного Знамени. У нас не так уж много дважды орденоносцев — и из них двое из университета. Мы горды за свой университет.

Женя

12 мая

Так много не написано. Дину наградили орденом Отечественной войны II степени... Я от души порадовалась. Позавчера наградили Дусю Красным Знаменем. Как я торжествовала за нее, за университет, за всех!

1 Мая я встретила в воздухе, у Крымской, торжественно поздравила гвардии капитана Амосову, а в 00.14 «поздравили» врагов. Потом мы еще летали с ней — «душу отводили», всего 15 полетов.

19 мая

Вчера сделала с Натой ее первых три боевых вылета. Летает хорошо. В первый же полет были в прожекторах, выводит плавно, спокойно. Видимость сейчас изумительная, полнолуние.

23 мая

Сегодня или завтра должна Дина прилететь. Как я ее ждала целый месяц, а теперь даже не хочется, чтобы она скоро приезжала. Она ведь еще ничего не знает: позавчера «мессер» сжег в воздухе ее друга Ваню Корябова. Жаль, был хороший парень. Несчастный полк: дней 10 назад над Таманью подбили Михаила Михайловича Пономарева с Николаем Михайловичем Душиным — разве плохие ребята? Замечательные!..

25 мая

Как мне хочется летать! 21-го я с удовольствием летала с Мартой (Полинка дежурила по части). Нас выделили на полеты как старый экипаж. А всего лишь два месяца назад нам с ней был однажды отбой, потому что она была еще молодым летчиком!

28 мая

25-го вечером пришло звено: Дина, Маринка и Аня Дудина. Я думала, что я хорошая артистка, оказывается — нет. Я при первой встрече смотрела на нее и ничего сказать не могла — она была такая веселая, а ее такое горе ждало. Наутро ей проболталась Маша Никитина, а потом вечером ей Надя сказала.

Праздник отменили с очень радостной для нас мотивировкой — максимум. Вчера только ордена вручали. Я за Галку рада: одна «звездочка» есть, теперь будет своего Ефимыча догонять.

Я сделала с Наташей девять полетов. Как ее с кем-либо другим назначают — полетов не бывает. А вчера я летала со своим летчиком и на своей машине! До этого у меня было 380 вылетов, но если бы я не сделала 381-го, не имела бы представления о ночных полетах.

Ночь была черная, мрачная. Шел дождь, над целью была масса САБов, а над аэродромом ходил враг.

2 июня

Получила Лидушкину мордашку. Радость ты моя, говорила же я, что буду всегда гордиться твоей дружбой! А какое она мне письмо замечательное прислала! Увидеться бы после войны... Увидимся!

До 22 июня еще далеко, но я уже занялась стихами.

Ответ на надпись на фотографии

Если год пролетали вместе,

Если вылетов больше, чем 200,

То где бы потом мне ни быть,

Все равно мне тебя не забыть.

Не забуду, как с соткой садились,

Как на Маныче пушки в нас били,

Над горящею Родиной мы проносились,

Чтоб враги про сон позабыли.

Запомню я крепко Ардон и Дигору,

Гизель, Моздок, Кадгорон,

Мы много с тобою летали в ту пору,

Солидный врагу приносили урон

Помнишь, мы поезд с тобой увидали?

Бомбы же наши лишь рядом легли!

Много тогда мы б, наверное, дали»,

Если б еще раз зайти мы могли!

Помнишь, когда переправу разбили?

Радость сдержать не хватило нам сил:

Ты и на ручку «совсем не давила»,

А ветер на крыльях домой уносил!

Ну и Хамидию помнишь, наверно?

Как недовольны все были собой:

Стоит переправа! А целились верно.

Помнишь ли ты... возвращенье домой?

А наступление? Абинская, Крымская,

Красный Октябрь, прожектора,

И камыш, и четыре в них домика —

Славные тоже бывали дела!

Одиннадцать месяцев были мы вместе,

Один — я скучала, дождаться тебя не могла,

Казалось, что будь ты со мною на месте,

Я в несколько раз бы довольней была.

И так ровно год. Это много, родная...

И не слишком событьями полон наш мир,

Чтоб тебя позабыть я могла, дорогая,

Будь здорова и счастлива, мой командир.

Штурман

22 июня 1943 г.

8 июня

Позавчера меня два раза пытались сжечь — над целью два САБа на нас ссыпались (я очень испугалась), а потом я домой с Люсей Клопковой перелетела, мы покружились над местом вынужденной посадки Жени Крутовой (попали в карбюратор), под нами отчетливо виден был самолет, и он дал вверх белую ракету. Ну и полетики были: болтало, трепало неимоверно! Майор больна, Соня хотела первый полет сделать с Диной, капитан ее не пустила и меня же отругала...

Да, вчера было землетрясение — два толчка, все заметили, кроме меня, — я в это время делала доклад на семинаре агитаторов дивизии (литература Отечественной войны).

9 июня

Всяко бывало, но так еще нет. Сделали два полета на машине капитана Амосовой (а на нашей — Сыртланова). Только я настроилась идти на 400-й вылет, идем докладывать о больших пожарах со взрывами, как вдруг капитан объявляет: у Жигуленки испортился мотор, надо отдать ей машину. Я доложила Елениной, а потом легла на подножку нашей «кибитки», и у меня нечаянно пошли слезы; а раз уж пошли, то остановить — трудное дело. Немного успокоилась, слышу, Фетисов меня зовет. Оказывается, у Полуниной заболела Шевченко и поэтому можно было нам полетать. Пришла, проверила бомбы. Дина уже села в кабину, я — тоже, проверили бензин — не заправляли. БЗ (бензозаправщик) долго не ехал. Дине надоело ждать, она вылезла и пошла к капитану. Я подождала, пока заправили. Слышу, меня зовут. А я вчера вообще была раздражительная и упрямая, а тут еще юбилейный вылет никак не состоится. «С таким состоянием нельзя лететь». — «Нельзя? Можно идти?» И я опять отправилась на ту же подножку и расплакалась еще больше. Потом раздумала.

Пришла и попросила послать меня с Полуниной, потому что для Дины этот полет опасен. Послали Дину.

В общем, все в порядке, раз пишу. Ночь была темная... Потом еще один полет сделали...

Письмо тете — Евдокии Рудневой

21 июня 1943 года

Радостно мне иль печально,

Сердцу всегда ты близка,

В битвах суровых,

в странствиях дальних

Ты со мной, Москва…

Москва, Москва! Как много в этом слове

Для сердца русского слилось...

Через 10 минут иду делать доклад о Родине и, значит, о Москве. Милые москвичи, почему вы замолчали? Уж не случилось ли что-нибудь? Дусенька, пиши.

Женя

1 августа

До меня, видимо, еще не все дошло, и я могу писать.

Подходит ко мне вчера Аня Высоцкая и жалуется, что ее опять назначили с Лошмаковой, что ей нужно дать более опытного штурмана. Кого? Во 2-й эскадрилье назначить некого, потому что Гашева летала с Никитиной. Может быть, взять штурмана из другой эскадрильи? Стоим с Таней Макаровой в столовой и размышляем. И тут мне в голову пришла роковая мысль: послать Натку с ее бывшим штурманом, а Аню — с Докутович. Наташа сразу согласилась, Галя — с колебаниями. Встречаю Катю Рябову через несколько минут. «Ты за Галку не боишься?» — «Что ты! Я сама сделала с Высоцкой шесть полетов и полетела бы сегодня, но мне уж очень хочется с Рыжиковой полететь. И, кроме того, ты ведь знаешь, как я люблю Галю, и на опасность я ее не послала бы». Ну, полетели.

На моих глазах сожгли Женю Крутову с Леной Саликовой. Женя, Женя... Когда-то мы загадывали, что, может быть, придется вместе смотреть в глаза смерти. Я видела, как смерть подкрадывалась к Жене, но что я могла сделать?! Мы были уже над своей целью, но я направила Клаву на ближайший прожектор, один из семи, державших Женин самолет. Сначала она маневрировала, потом загорелась плоскость. Но она планировала, не падала. Перед посадкой дали красную ракету. Горящий самолет закрыла от моих глаз плоскость, и я увидела только вспышку в воздухе от взрыва на земле. На территории противника, недалеко от Киевской... Успели ли выбраться? И было ли кому выбираться? Мы с Клавой решили, что это Нина Ульяненко с Катей Тимченко. Женя, Женя... У меня дрожали руки и ноги, первый раз на моих глазах сгорел самолет... Машина у меня ходила по курсу, как пьяная, но мне было не до нее. Потом прилетела Дудина и доложила, что в 23.00 еще один самолет сгорел (Женя — в 22.18). Кто?? По порядку вылета — Высоцкая или Рогова. Сердце у меня похолодело. Я подбегала к каждому садящемуся самолету, но там Гали не было.

...Моя Галя не вернулась! Кроме того, не вернулись Рогова — Сухорукова и Полунина — Каширина. У Роговой рвались ракеты во второй кабине, она беспорядочно падала. Полунину сбили ЗП. Первых трех — истребитель. О первых трех же сообщили наземники. Пустота, пустота в сердце...

Вчера из парткома папиного завода пришло письмо, что папа вступает в ВКП(б). Какая радость! Единственная светлая моя минута за последнее время.

...Я решила лететь с Надей Поповой во второй полет. Дина с Лелей летели первыми. С земли мы видели шквальный пулеметный огонь. Первой села Надя, а Дины и Наташи не было. Наташа пришла пятой, отходила от цели, набирала высоту. Мне было очень тревожно. В пути я спрашивала: «Надя, как ты думаешь, что с ними?»

«У меня хорошие предчувствия, они будут дома». Бомбить нужно было по живой силе в 2 километрах северо-западнее Н.-Греческого. Мы зашли с севера, от

Кеслерова. Вдруг включились прожекторы. Много, слепят. Где мы — сказать трудно, кажется, еще не дошли. Потеряли высоту в прожекторах до 900 метров и ушли к Кеслерову набирать. 4 минуты держали нас прожекторы, а показалось — 4 часа; не стреляли, но в воздухе ходил вражеский самолет и давал ракеты. Опять подкрались (на 1 200), посчастливилось увидеть Н.-Греческий, взяли курс, но прожекторы схватили моментально. Но мы все-таки решили идти, чуть-чуть маневрируя. Через минуту я бросила бомбы. А всего в этот заход прожекторы держали нас 6 минут — чуть ли не до Варениковской. Стали на курс, и я повела самолет. Надя развлекала меня — вылезла из самолета, свесила ноги и смеется. А прилетели, Катя говорит: «Нет. И Белкиной тоже». Разве опишешь все это? Как будто что-то оборвалось. Упрашивали с Амосовой генерала, чтобы пустил утром на поиски — он был неумолим.

22-го утром я с майором поехала к Дине в Краснодар, выучив наизусть ее записку Александру Петровичу.

У въезда в город спустил скат. Пришлось менять. А было уже 6 часов и было видно, как с аэродрома взлетают санитарные самолеты.

Оказывается, мы прибыли раньше Симы. Дина доложила о выполнении задания, а я даже подойти к ней не могла — полились слезы. У Дины рана в голень навылет, у Лели — осколки в мякоти бедра, она потеряла много крови. Сели они прямо к полевому госпиталю. Динка просто герой — так хладнокровно посадить машину! Предварительно она сбила пламя, но мог загореться мотор, потому что там бензин. У Лели было шоковое состояние.

Мне не хочется никакого пафоса, но именно о Дине, о простой женщине сказал Некрасов:

В игре ее конный не словит,

В беде не сробеет — спасет.

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет.

8 августа

Первый раз в жизни (и не жажду больше!) нахожусь в санчасти. Но летала. В первый вылет только нас с Ирой Себровой обстреляли. Держало девять прожекторов в течение 5 минут, стреляли четыре пулемета и мелкокалиберная пушка до тех пор, пока мы на своей территории не пересекли дорогу на Киевскую. У Варениковской их ястребенок давал ракеты, а тут нас еще в Крымской свои прожекторы схватили. Пришлось ракету дать. Я только тогда по-настоящему осознала, когда мы только зарулили, я еще не успела вылезти из кабины, а Ира — выключить мотор, как подбегает Полинка и отчаянным голосом спрашивает: «Кто прилетел?», а Натка уже стояла около Иры. Я поцеловала сначала Иру, затем Полинку, и все пошли докладывать.

Мы были разведчиками, ходили парой на дорогу: Молдаванское — Русское — Прохладный. В самое пекло. Ну и разведали: в Молдаванском одну фару, а северо-западнее Русского — две; только пытались после бомбометания в Русском пойти туда, тут нас и схватили. Стояла сплошная стена огня, из прожекторов мы ни на минуту не выходили. Ходить вправо или влево было бесполезно. Ира маневрировала скоростью и высотой — терять ее можно было, потому что шли домой с попутным ветром. Когда она один раз сильно пикнула, у Натки с Полинкой создалось такое впечатление, что мы падаем. Они, бедняжки, всю дорогу переживали.

Наши войска заняли Орел и Белгород, прорвали линию обороны у Харькова. 5 августа в 24.00 в Москве было 12 салютов из 120 орудий.

15 августа

Ночь, лунное затмение. Опять ты взвинчена до предела, Женечка.

Теперь, когда Гали нет, и она никогда не вернется... Ой, как это жутко звучит, жизнерадостная моя Галочка! Это слишком жестоко. Я ношу ее фотографию в партбилете, я не могу переложить ее в маленький белый конвертик, куда я уже положила Женю, — с такой болью в душе я похоронила и этого своего друга. А с Галкой я никак не решусь расстаться.

17 августа

Я окончила Олдингтона «Все люди враги». Автор вместе с Кларендоном совершает массу ошибок, взгляд у него на жизнь — далеко не жизненный и сам он, как человек умный, понимает обреченность своих теорий. Но эта книга волнует. Ряд мыслей у него для меня нов и поражает оригинальностью (вместе с тем они и наиболее слабое у него место), ряд «вечных истин» очень тонко подмечен.

«Любовь — это самое интимное, самое личное в человеке. Она подобна цветку, который можно подарить в данный момент только одному человеку. Если любишь, надо всего себя отдать и чувствовать, что тебя принимают — и, быть может, в любви труднее все принять, чем все отдать. Мы знаем, что даем, но не можем знать, что получим».

Вечер, 25 августа

Женечка, ты хочешь несбыточного: ты хочешь, чтобы среди девушек нашлась вторая Галя. Но ведь Галя была у тебя только одна — да и ту ты сама, товарищ штурман полка, послала на смерть...

23-го у нас была техническая конференция, но я еще 22-го получила разрешение поехать в Пашковскую к Суворову — за картами, часами, советом... Ехала с Ольгой Жуковской. Выехали из дому в 11.25, из поселка в 12.00, а в Пашковскую прибыли в 4.20! Попутная машина — теперь я полностью знаю, что это такое. Ехала обратно на мешках муки, заслонившись тюком ваты... Приехали в 22.30 усталые, голодные. И узнаем: Харьков наш! Молодцы наши бойцы.

Письма родителям

2 октября 1943 года

Родненькие мои, ненаглядные!

Здравствуйте! Поздравляю вас с серебряной свадьбой. Дожить вам до золотой, а потом и до алмазной! И чтобы я все время была с вами, мои хорошие. Я жива и здорова, Дина поправляется; вчера впервые летала на задание (со своей подругой, та тоже летчик, а Дина летала в качестве штурмана). Я вернулась раньше их, находил туман, нас больше не пустили, И пока Дина не прилетела, я все волновалась за нее и так теперь всегда будет, когда она будет летать без меня. Вчера я летала с Верой, а вообще последнее время все время летала с Дининой подругой. Я последнее время особенно увлекаюсь самолетовождением, Как взлетим, летчик отдает мне управление и я веду, пока не устану, но мне не хочется сознаваться, что я устала, поэтому я веду двумя руками (ноги не устают, ведь управление и ручное и ножное, а рука одна устает) и веду почти до цели, пока стрелять не начинают. Над целью я бросаю бомбы — вчера хороший пожар сделала! — а потом опять прошу отдать мне управление. Вожу уже не очень плохо. Но самое главное — это сесть на землю. Этого я еще не умею, но думаю научиться. Так вот Динина подруга уделяет мне особое внимание и учит меня вести самолет. Дина после вчерашних полетов чувствует себя неважно, болит ножка. Сейчас они зайдут за мной идти обедать (мы живем рядом).

Ну, будьте счастливы! Целую крепко.

Женя

12 октября 1943 года

Вы помните вечер два года назад, мои любимые?

Папа спал, а ты, мусенька, вперемежку со слезами, играла со мной и Софой в девятку. А назавтра я ушла. Прошло два года. Если бы меня сейчас спросили снова, как я хочу устроить свою жизнь, я бы, ни минуты не колеблясь, ответила: «Только так». Не подумай, что мне легко в разлуке с вами, мои дорогие. Иногда я не только сердцем, всем телом чувствую, что мне не хватает вас. Но это иногда. А обычно я думаю о вас всегда: когда мне очень хорошо и очень плохо. И мысль о том, что меня ждут, что кто-то жаждет видеть меня после войны живой и здоровой, часто согревает лучше, чем печка. А вот сейчас я бы не прочь посидеть у хорошей печки: сидим мы в землянке, снаружи беснуется ветер, крутящий пыль и заставляющий беспокоиться о наших птичках.

Целую. Женя

Во-первых, примите мой самый горячий привет и наилучшие пожелания в вашей жизни. Я уже вошла в строй и сделала с Женей 10 вылетов. Можете поздравить. Целую вас.

Дина

17 октября

Когда-то, летом 1935 года, сидя на пароходе, мы заспорили о фантазии и мечте. «Мечтают только пустые люди, бездельники», — заметил кто-то, кажется, даже Татьяна Ивановна. Я возражала, что слишком бедной и некрасочной была бы наша жизнь без мечты. И я мечтала... Но жизнь развернулась на 90° и оставила далеко позади все мои мечты. Что же я, безумно счастлива? Сказать «да» будет слишком много, пожалуй. Но я счастлива, это, безусловно. Я, правда, по-прежнему тоскую по Гале, мечтаю о ребенке и о близкой подруге, но чует мое сердце, что этому времени я буду когда-нибудь завидовать. У меня много хороших девушек: Дусенька (сегодня уезжает в санаторий), Катя, Лора, Леля, Марта, у меня замечательные командир и комиссар, два капитана — Сима и Ира, — это все люди, с которыми мне бывает тепло. Я не представляю себе такого состояния, чтобы я всем на свете была довольна. Так, может быть, я слишком мало требований предъявляю к счастью? Нет. Нельзя забывать о войне. Сколько действительно несчастных людей наполняют сейчас нашу трижды несчастную планету? Ни капельки не завидую я тем девушкам, которые сидят сейчас в тылу, хорошо одеваются, живут в комфортабельных квартирах. Я бы все равно не смогла так. Мое место здесь.

Попытаюсь описать эти полтора месяца.

1 сентября вечером пришел приказ о званиях. Я стала старшим лейтенантом, причем все это сразу замечали: звездочки на погонах потемнели, а прибавила я блестящие. Маша Смирнова тоже, прочие младшие лейтенанты стали лейтенантами, а бывшие «молодые» штурманы — младшими.

Под утро б сентября меня разбудили (я жила у другой хозяйки, рядом с Ракобольской, а со старой хозяйкой сохранила очень хорошие отношения: Федоровна, ее дочь Таня и внучата Шура и Витя, к ним зайти было опасно, обязательно обкормят яблоками, я приходила как к родным). Прихожу в штаб. Восемь экипажей и капитан Амосова, которая осталась вместо майора, уезжают под Новороссийск. Половина полка уезжает, а я должна оставаться из-за этой дурацкой штурманской группы! Разозлилась я неимоверно; упрашивала, упрашивала капитана — никак! Оставила себе преподавателей, уехали только Рябова и Белик. На другой день они улетели. А в ночь 10 сентября меня опять разбудили, но уже для боевой работы.

Я летела с Юшиной Раей на ее первый боевой. Она получила крещение — болтанкой. Над морем мы летали на пятую цель у Новороссийска — машину ложило на крыло и разворачивало на месте. Обратно мы морем не пошли. Утром я занималась со штурманами, а потом перед сном зашла к Ракобольской есть дыню (ее угостили 10-го, когда она с Наташей перевернулась, задев за столб при полете в дивизию в Новотатаровскую). Обед заказала себе на 5 часов вечера и легла спать.

На полетах 16 сентября объявили, что днем перелетаем в Маевский (я числа 9-го летала с генерал-майором Федоровым на поиски аэродрома. В рукава его реглана напихали винограда килограммов 10). Утром спали часа 2-2 1/2. Когда мы сели в хуторе, я объявила майору: «Летала я на разных машинах, но на такой — еще ни разу!» У меня руки и ноги ныли, а летели мы всего 15 минут. Уж очень неудобное управление во второй кабине на моей машине. Моя машина — я никак к этому не могу привыкнуть, все говорю: машина командира полка. В эту ночь напряжение было максимальное, но мы сделали только по четыре полета — все спали в воздухе. Когда вылезли из самолета после последнего полета, я поздравила Юшину: «Теперь и ты стала старой летчицей — спишь в полете».

Не спать было невозможно. Засыпал даже тот, кто вел машину. Только над целью чувствовала я себя бодрствующей. В один из полетов летим домой, я веду, но мысли сонные-сонные и где-то бродят. Я не сплю. Вижу, что иду без крена и курс выдерживаю. Какой? Об этом я не задумывалась! Нечаянно взгляд задержался на высотомере: 950 метров. И вот вяло-вяло заработала мысль: «Если мы идем на цель, то высоты маловато, если идем домой, то слишком много. Куда же мы идем?» Посмотрела вперед — прожектор болтается. Но это может быть приводной, может быть и над целью. Посмотрела на курс — Е. Как будто домой идем. Но все-таки разбудила Раю: «Мы домой идем?» — «Да». — «А бомбы я сбросила?» — «Конечно». А на земле вспомнила все. А в последний полет я крена не заметила и разворачиваюсь, разворачиваюсь... Смотрю, Кубань у меня слева, и я верчусь дальше. Резко потеряла высоту, стала на курс, но летчица все равно не прореагировала. В Маевском я сделала 24 полета с Симой, она учила меня самолетовождению. Однажды была несчастливая ночь. Взлетели, над кругом отказал мотор. Стали опробовать — Зине Петровой винт с обратного хода руку перебил. Опять взлетели с бомбами и опять сели. Инженер долго возилась — полетели опробовать. Капитан смеялась, что я у нее талисман на борту. Сделали два полета, потом я два с Типикиной, а капитан — совсем-совсем больная — один полет с Сумароковой. Потом я летала с Мариной Чечневой. На туман обращали мало внимания! Мы с капитаном в одном полете провозгласили лозунг: «Нелетной погоды не существует». Да здравствует «У-2»! Бомбили Темрюк. Не верилось, ни одного выстрела. А в ушах звучали строчки:

В небо плеваться огнями стал

Занятый немцем Темрюк.

Смерть к самолетам тянется

Сотней костлявых рук...

С Маринкой я летала на своей машине. И пробовала ее хоть немного водить. Уставала, все ныло. Над Пересыпью нас обстреляли зенитки, а у нас высота была меньше 900 метров. Еле ушли в море. А все дело было в том, что скорость врала на 25 км/час, а мы лишь потом учли.

5 октября я летала с капитаном, сделали пять полетов. А потом присутствовавший на полетах генерал-лейтенант Вершинин разрешил командиру сделать один полет. Это был мой 497 полет. Первый с ней. Договорились, что это будет не последний. Увидим. Я туда вела машину, а обратно чуть повела и бросила, хотелось разговаривать, а уха не было, шланг прямо к шлему приставляла и держала рукой. Написала об этом Соне.

Едва мы стали на курс, майор сразу сказала: «Ты так же слова растягиваешь, как и Соня».

Закончилась операция на Тамани. Нашему полку присвоили звание Таманского. Пировали под открытым небом.

1 ноября

Пересыпь. Здесь мы с 20 октября. Сегодняшняя ночь войдет в историю — начало высадки десанта на Крымском полуострове. С вечера сделали по одному вылету, потом перерыв на 5 часов. В 2.15 нанесли первый удар, в 4.25 заработала наша артиллерия. Сегодня узнаем судьбу десанта. Летала я опять с Люсей — на 513, как и на 313. Словили нас прожекторы удивительной яркости. Люся так пикировала, что у меня дух захватывало, и я прерывающимся голосом командовала в трубку.

Вообще переговор у нее очень скверный, но на этот раз она отлично слышала. Зенитки били близко, но безуспешно.

10 ноября

Мысли путаются, жизнь раздвоилась: собираюсь домой. Получилось так. Как-то сидели мы в автомашине (ноги замерзли) и разговорились об отдыхе. Майор объявила, что уже оформила на меня путевку. Я стала ее упрашивать не делать этого. Полчаса уговаривала. Она мне поддакивала, и мне показалось, что я ее уговорила. Дня через два в столовой зашел разговор об этом в присутствии врача. Врач говорит, что все уже готово и я должна ехать. «Нет, я отговорила майора». — «Ничего подобного: я своего решения не меняла». — «Как? А зачем же я полчаса старалась?» Итак, я еду. Путевка в Кисловодск с 8 ноября, но это неважно.

14 ноября

Крымская, «ТБ-3». На празднике были Петров, Вершинин и Веров. У Верова я выпросила разрешение лететь к маме. Долго готовилась. 527-й полет делала с 28-м боевым летчиком — Лорой Розановой

Из Ахтанизовской ехала на мотоцикле и в машине Петрова. Нагрузилась подарками, и вот со вчерашнего дня путешествую

А что в полку? Вернулась ли Ира? Как они работали сегодня ночью?

15 ноября

Все та же Пашковская. Из Крымской благополучно добрались сюда. Вечером был сильный дождик, а в ужин нам сказали, что в мотор попала стружка и наш самолет не пойдет. Может быть, пойдет другой? Утром спустился с небес густой туман. Разрешения на выпуск этого «ТБ-3» нет, но, кажется, будет. Все равно погоды нет. Ждем. С сегодняшнего дня у меня начинается отпуск.

17 ноября

Батайск. Вчера дотянули сюда. Передала привет городу от наших славных летчиц. Пробовали взлететь Туман.

20 ноября

В 9.00 взлетели. Погода была отличная. Посадка в Харькове. После Харькова пролетели 1.40. Я закутала ноги в чью-то куртку и бросила вести ориентировку.

Полевая почта 21221 Ирине Дрягиной

15 декабря 1943 года

Иринка, здравствуй!

Не удивляйся такому корявому почерку — нарывает палец на правой руке. Ирочка, поделюсь с тобой своей радостью. Я имела отпуск в Москву. Пробыла дома 11 дней (это так много и так мало!). Приехала сюда (я это называю домом № 2), и меня ждало письмо от тебя. У нас все в порядке, работаем сейчас много, хотя, разумеется, зима чинит много неприятностей. Катя Рябова теперь с Мариной Чечневой, они возглавляют четвертую. Во второй Леля Санфирова и Руфа, а Таня Макарова с Верой у Дины. Таню сейчас тоже пустили домой. Да, там видела салют за Гомель и все время думала о Галочке. О ней же шел разговор у Полинки на именинах. Как мне не хватает иногда Гали, если бы ты знала!.. Я выучила много новых людей: Тосю Пазлову, Соню Вадяник, Студилину, Пинчук и других. Скоро новыми займусь. Знаешь ли ты, что мы стали трижды орденоносцами? На генералов похожи. Дина и Маша Смирнова кавалеры Александра Невского!

Пиши, Ирочка.

Целую. Женя

1944 год

2 февраля

Если, расставаясь, встречи ищешь вновь —

Значит, ты пришла, моя любовь!

Ты пришла!.. Готова ли я тебя встретить? Мне 23 года, уже много. А с каждым днем оказывается, что в жизни еще много, очень много неизведанных сторон. Вот 2 часа назад Сима получила долгожданное письмо, даже два сразу. И около получаса просвещала меня. Завидую я ей или нет? Наверное, нет.

Перерыв в дневнике получился солидный. В Москве я была 10 дней — в ночь на 21 ноября приехала, в ночь на 2 декабря уехала. Мама пишет — все прошло, как сон.

Я, когда ночевала в Краснодаре в день приезда из Москвы, останавливалась в комнате майора Гуревича (у него было ночное дежурство). Я была в квартире одна. До ужина прочла вслух всего «Демона» — на душе было грустно и тепло... «И будешь ты царицей мира...» Зачем мне целый мир, о дьявол? Мне нужен целый человек, но чтобы он был «самый мой». Тогда и мир будет наш. И нашего сына. Мария Владимировна предупреждала меня при встрече: «Будь осторожна в выборе отца для своего ребенка. Ведь он должен быть еще и другом для тебя». Вот когда кончится война... 8 февраля мы отмечаем двухлетие полка. Как незаметно мчатся годы! Последнее время у меня было что-то уж очень много работы: напряжение максимальное, приняла зачеты по «НШС» у всего полка, сделала доклад по 2-му разделу доклада тов. Сталина, доклад о Марине Расковой, месячный отчет, графический учет карт, пишу сказку «У самого синего моря жил-был гвардейский женский полк...», сегодня делала доклад в 4-й АЭ о боевых традициях нашего полка. Полинка Гельман требует у меня статью «Двухлетие» в журнал; к 5 февраля надо приготовить карту нашего боевого пути. И при этом я бы всегда нашла время раз в пять-шесть дней написать Славику. Но он далеко, по пути в Иран. Позавчера получила от него сразу три письма, и везде пишет одно: не пиши, пришлю новый адрес, А мне так иногда хочется поговорить с ним, так его недостает. Последнее письмо было уже из Сальян. У меня 591 боевых вылетов (или 591 боевой вылет?). Этак вообще скоро можно разучиться писать и стать дикаркой. Получила сегодня письмо от Иванова; пишет, чтобы не забывали о своем культурном развитии, читали побольше. 20 января начала заниматься новая штурманская группа: Попова, Яковлева, Бузина, Худякова, Петкелева, Масленникова, Прокофьева. Завтра я им 4 часа буду рассказывать о ветре. Это тема Бондаревой, а о ней с Володиной уже шесть дней ничего не слышно. Была очень плохая погода для молодой летчицы, хотя у нее и так уже был 100-й вылет. Кроме того, выбыли из строя — надолго или совсем? — Прасолова и Старцева. С Прасоловой случился обморок в воздухе. А сколько вынужденных посадок было за это время! Большинство — на том берегу, в Жуковке. После Москвы я сделала с майором свой второй вылет. Причем я вела левой рукой. Она много смеялась потом над этим вылетом. С Диной еще ни разу не летала, только из Краснодара вместе прилетели. Именины свои я справляла дважды: 22 декабря у Иры Ракобольской и 24-го — со Славиком у Дины. Под Новый год мы работали до 23.00, выполнили напряжение — 50 самолетовылетов — и отправились праздновать. В группе управления ужин начался в 1.15. Мне было хорошо: мысленно я была со Славиком, а фактически с Симой. Динино поздравление пришло лишь в 3 часа.

Что еще? Поиски тендера, который потом оказался севернее Кучугур, высадка десанта в Керчи с гигантской артподготовкой, резко изменчивая погода, переселение в домик, где мы сейчас обитаем: Марина Чечнева, Катя Рябова, я, Лелина кровать и в другой комнате Дина с Симой. У Иды скоро будет ребенок. И у Веры, у моей сестренки Верочки тоже будет ребенок! Соня почему-то не пишет.

5 февраля

Где-то ты сейчас, мой далекий иранец?.. Мы все время не работаем: то точка непригодна, то ветер сильный. Усиленно готовимся к двухлетию. Я уже сделала карту боевого пути. Пишу «Двухлетие».

А ведь жить так хочется, родная,

И в огне так хочется любить...

Бондареву уже заменяем — расширяем штурманскую группу Розовой и Волосюк. Сейчас с Катей Рябовой стали вспоминать тригонометрию — пустые, пустые головы...

8 февраля

22.00. Итак, два года! Празднование прошло хорошо. Вчера — сержантского состава. Мы с Симой с утра летали с приглашениями. А вечером работали.

.. Ой ты, ноченька, ночка лунная,

Ночка лунная, ночь весенняя!..

Никаких намеков на февральские трескучие морозы. Сделали по три вылета на гору Митридат в Керчи. А потом нас закрыло туманом. Спать легли в 6 часов утра. А днем началась предпраздничная суета. Чистились, гладились. Торжественная часть. Майор делает доклад. Устала она даже. Затем приказы, поздравления.

Ужин прошел хорошо. Сейчас все еще танцуют. А мне грустно... Хочется работать больше, чтобы скорее кончилась война. Славик боится, что огромное расстояние нарушит нашу дружбу. Однажды Оля Митропольская привела мне чье-то изречение: «Разлука ослабляет слабое чувство и усиливает сильное». Я расстояний не боюсь.

22 февраля

Если я изменю своему характеру, я стану презирать себя. Не потому, что он (характер) у меня слишком хорош. Вовсе нет. А потому, что я очень высоко ставлю звание командира Красной Армии, офицера. Советский офицер — ведь это человек, которому присущи лучшие черты советского человека, поэтому он на целую голову, если не больше, выше всякого другого офицера. И с другой стороны — он офицер, стало быть он культурнее, образованнее, вежливее всякого другого советского человека. Огонек молодости и задор свободного сына (или дочери, подумаешь — разница!) нашей Родины у нас, коммунистов, должен быть всегда, независимо от возраста!

Рутина условностей.

Однако настроение у меня испорчено другим. Вот скоро месяц, как Славик не пишет. Почему?!

Погода все такая же плохая. Наконец-то приморозило, но ветер сильный, все равно не летаем.

Вечер. Совещание прошло. После обеда был партактив с вопросом о правилах поведения советского офицера. Если честно сознаться, я никогда не задумывалась над тем, соответствую ли я этому званию. Вот, пожалуй, только утром сегодня, когда писала дневник, я подумала, как ко многому обязывает это звание. Даже при условии, если я после войны не буду военной — как много даст мне в жизни эта школа офицерского коллектива, если взять от нее все возможное. Надо обратить на себя внимание и даже в мелочах помнить о достоинстве офицера. Очень часто живем старым богатством, а оно улетучивается. Вот пришлось послать Лене такой запрос: «Вышли формулу Муавро». А сегодня поспорили с Полинкой Гельман о том, в 1572 или 1672 году была Варфоломеевская ночь. Хочу письма от Славика!

27 февраля

Никогда не думала, что так буду ждать письма от Славика. До обеда я об этом не думала, но когда приносили почту и мне не оказывалось письма, всякие самые разнообразные мысли лезли в голову. Сегодня я письмо получила. За 10 февраля. И сразу успокоилась. Надолго ли?

5 марта

Один вечер я провела чудесно. Смотрела кинокартину «Жди меня». Славик видел эту картину. Зачем же он прислал мне целиком все стихотворение? Дорогой мой!

Я верю тебе. И знаешь почему? В картине сказано: «Настоящие мужчины имеют хорошую привычку: если их очень ждут, они обязательно возвращаются». Я очень жду и отсутствие писем сваливаю на почту.

В полку все старое. Вот только 3 февраля начала заниматься еще одна штурманская группа. С позавчерашнего дня, то-есть ночи, летать буду только на контроль. Контролем я осталась довольна: хотела бы я, чтобы кто-нибудь из начальства поболтался под облаками и посмотрел, как честно кладут «У-двашки» бомбы в цель! Этой ночью мы с майором были вынуждены идти на разведку погоды: всех летчиков после первой разведки отпустили ужинать, даже дежурного командира и экипаж-разведчик.

В который раз перечитала «Как закалялась сталь». «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».

Раньше я не думала о конце этих слов:

«И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать ее». Надо спешить жить. Жить — в самом высоком, в самом святом смысле этого слова.

11 марта

Алексей Сурков

ВЗГЛЯД ВПЕРЕД

Под старость, на закате темном,

Когда сгустится будней тень.

Мы с нежностью особой вспомним

Наш нынешний солдатский день.

И все, что кажется унылым,

Перевалив через года,

Родным и невозвратно милым

Нам вдруг представится тогда.

Странички желтые листая,

Мы с грустью вспомним о былом

Забытых чувств и мыслей стая

Нас осенит своим крылом.

Перележав на полках сроки

И свежесть потеряв давно,

Нас опьянят простые строки,

Как многолетнее вино.

Правильно. Работа очень интересная, и почти каждый день открывает новые перспективы.

Летала на контроль с Розановой и Чечневой. Завтра провожу контрольную в штурманской группе и строевое собрание всех штурманов. Сегодня было партсобрание с темой «Партийный билет». 4 марта исполнился год, как наше партбюро приняло меня в члены партии. А ровно год назад, 11 марта, я в Пашковской проходила парткомиссию...

Моя работа в партбюро полка — отвечаю за партучебу. Если выполнять ее как следует, времени надо очень много. У меня опять с временем кризис получился. Не умею организовывать свой день. Иногда кажется, что если бы я чаще получала письма от Славика, я бы лучше работала. А сейчас с этим скверно: 9-го я получила письмо за 7 февраля. Только два письма из Ирана!

15 марта

Крым. Я «на той стороне»! Впервые вчера ступила на крымскую землю, а до сих пор я все бомбила лишь ее, а она отвечала мне лучами прожекторов и снарядами зениток. Вчера Женя Жигуленко высадила меня в Жуковке. Над проливом мы летели бреющим. Около Чушки очень мелко, а вообще пролив глубокий. Издалека виден дым: это с Чушки строят мост и все время дают дымовую завесу. Как крепко уцепились наши войска за этот клочок крымского побережья! Комендантом аэродрома оказался Бондарь — из полка майоpa Бочарова. Я зашла к нему в землянку. Телефонная сеть. Пиликает радио. Видно, что люди здесь основались надолго, по-хозяйски. Этот кусок земли стоил нам очень дорого, но зато и польза от него сейчас великая. Отсюда будем бить противника...

Спать мы легли в третьем часу. Я приехала — враг перестал бомбить (не хочет, чтобы я посмотрела войну)! Сегодня после завтрака ходили смотреть, как идет перестрелка на передовой. Вот она какая стабильная, линия фронта! Бьют наши батареи — враги засекают и принимаются бить. Наши молчат и засекают их батареи. Наши начинают — они молчат. И так все время. Проносило низкую облачность, но показывалось солнышко и ветер был чисто весенний. Как не хотелось думать о войне, но линия фронта отсюда в 3 километрах, в бинокль отчетливо виден совершенно разрушенный Аджи-Мушкай, а кругом хлопают разрывы и слышен шум летящих снарядов, в последний момент перед взрывом переходящий в свист. В 3 часа мы вернулись в землянку. Майор Уваров принес мне букет подснежников. Как я обрадовалась этим скромным цветочкам — первым вестникам весны!

17 марта

Была в 40 метрах от врагов — на самой передовой. Вчера наши войска на правом фланге у высоты 164,5 перешли в наступление, но сегодня опять вернулись на исходные позиции. Передовая... Если не нагнуться в траншее, сейчас же свистят пули снайперов. Землянка командира взвода, лейтенанта: маленькая, темная, с голыми нарами, у входа следы недавнего прямого попадания снаряда. А сейчас сижу в землянке полковника. Электричество. Радио. Играет гавайская гитара...

И где-нибудь в землянке иль в избе,

У жизни и у смерти на краю

Я чаще буду думать о тебе

И ничего, мой друг, не утаю.

Думаю о тебе, Славик.

19 марта

Вчера я даже аттестат оформила, собралась сегодня лететь. Наши работали всю ночь, а с утра поднялся ветер и за мной не могут прислать самолет. Прочла Кочина «Кулибин». Пишу письма. Наши войска на 1, 2 и 3-м фронтах Украины ведут успешные наступательные бои. Заняли Жмеринку.

В эту ночь мы сделали рекордное число вылетов — 171. На другой же день нас ограничили, дали только 120 вылетов.

Вечер. Как жаль, что нет чернил — нельзя написать Славику!

27 марта

Я прилетела из Крыма 20 марта. Была штабная игра. В результате ее — вчерашняя конференция с бурной дискуссией о звездном полете.

У нас в полку тяжелые дни. Завтра будем хоронить Володину и Бондареву. Разбитый в щепки самолет и их трупы один крестьянин обнаружил в плавнях у Черноерковской 10 марта. Их выкопали и привезли сюда на санитарном самолете. Тягостное чувство. Прочла Льва Кассиля «Есть такие люди». Понравился первый рассказ «Нелюдимо наше море...» о капитане Батыгине и его жене.

29 марта^{2}

Вчера была похоронная погода: дождь целый день и ветер — порывами до 25 метров в секунду. Девушек похоронили под звуки оркестра и салюта из 20 винтовок. Вечером писатель Борис Савельевич Ласкин читал нам свои произведения. Сейчас сижу в Старотитаровской. Ну и грязная станица! Собрание штурманов полков. Я доклад уже сделала. Перерыв на обед с 16 до 18 часов...

Иллюстрации и фотографии

1

Дневники Е.М.Рудневой за 1940-1941 годы не сохранились

(обратно)

2

Последняя запись в дневнике Жени Рудневой. В ночь на 9 апреля 1944 года она погибла смертью храбрых, совершая свой 645-й боевой вылет.

(обратно)

Руднева Евгения Максимовна
Пока стучит сердце

1934 год

1935 год

1936 год

1937 год

1938 год

1939 год

1941 год

1942 год

1943 год

1944 год

Иллюстрации и фотографии

Комментарии

1

2

Оглавление

Руднева Евгения Максимовна Пока стучит сердце

1934 год

1935 год

1936 год

1937 год

1938 год

1939 год

1941 год

1942 год

1943 год

1944 год

Иллюстрации и фотографии

Комментарии

1

2

Оглавление

Руднева Евгения Максимовна
Пока стучит сердце