Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


ВЛАДИМИР ИЛЮШЕНКО[1]
ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: ЖИЗНЬ. СМЕРТЬ. БЕССМЕРТИЕ

Автор выражает искреннюю признательность отцу Александру Борисову, Екатерине Гениевой, Надежде и Владимиру Владиславовым, благодаря помощи которых эта книга вышла в свет

ОТ АВТОРА

Он приносил радость. Он создавал вокруг себя мощное силовое поле. Видеть его хотелось всегда, и невозможно было наговориться. Свет, который от него исходил, был ощутим почти физически. Он явил нам Христа и во многом повторил Его земной путь. Вот почему он был обречен: наш мир не прощает святости.

Александр Мень — одна из самых ярких фигур XX века. Священник, ученый, просветитель, он был прежде всего пламенным проповедником Слова Божия, человеком, раньше других осознавшим, что без утверждения в России вечных евангельских ценностей страна просто не выживет. И он делал всё, для того чтобы наша жизнь обрела твердое нравственное основание. За свою веру во Христа, за проповедь открытого христианства, противостоящего шовинизму, фашизму, ксенофобии, отец Александр был убит.

Фактически Александр Мень был духовным лидером России, и это стало особенно очевидным после его смерти. Его книги изданы у нас в миллионах экземпляров и пользуются всё нарастающим спросом. Они переведены и на многие языки мира. Не только в России, но и в других странах его имя ставят рядом с именами великих святых. Давно распроданы книги воспоминаний об отце Александре. Люди испытывают потребность узнать о нем, о его жизни и смерти как можно больше.

Я знал отца Александра в течение многих лет. Годы гонений, годы кропотливой работы по собиранию духовных сил, годы творчества и открытого общественного служения прошли перед моими глазами. Этот великий сеятель трудился на нашей запущенной ниве всю свою жизнь — не щадя себя, без устали, без остановки, пока топор палача не поставил точку.

Отец Александр — это грандиозное явление света, духа, культуры. Забудутся имена современных властителей дум — политических деятелей, трибунов, писателей, но его имя будет сиять века. В этом нет сомнения: история всё поставит на свое место.

После его смерти я почти ежедневно вел дневник. Хотелось уяснить себе: кем же был этот удивительный человек, с которым меня свела судьба, какую роль он сыграл в моей жизни, а главное, в жизни России? В памяти всплывало всё, что с ним связано, — каждая мелочь, каждое его слово, жест, взгляд. Но память несовершенна: пока еще не поздно, следовало закрепить все живые впечатления на бумаге.

Не раз мне доводилось выступать на вечерах его памяти. Не раз я говорил о нем в разных аудиториях. Постепенно у меня созрела мысль собрать все разрозненные заметки, статьи и выступления воедино, добавив сюда воспоминания, стихи, ему посвященные, и в первую очередь его письма и еще не опубликованные материалы. Так сложилась эта книга.

Я задумал ее в начале 1991 года. Возможно, к лучшему, что я не написал ее тогда же. Теперь многое устоялось и окончательно определилось, хотя и тогда основной замысел книги был тот же, что и сегодня, и тогда главное было для меня ясно.

Это не биография отца Александра: такие биографические исследования уже есть. Моя задача иная — дать объемный портрет Александра Меня, высвечивая разные грани его личности. Лучше всего для этого подходит техника мозаики: именно она позволяет соединить разнородные детали жизненного пути и духовного облика отца Александра в единую целостную картину. Такой подход предопределяет многожанровый, полифонический характер книги и ее композицию.

Земная жизнь отца Александра Меня завершена. Никому не под силу всецело воплотить ее в словах. И если я все же пытаюсь выразить невыразимое, уловить дух в слове, то лишь потому, что обязан исполнить свой долг — оставить свидетельство.

Я не претендую на сколько-нибудь полную характеристику личности отца Александра — это невозможно: слишком много у нее граней, слишком много здесь глубинного, скрытого, таинственного. Мистического. Я лишь пытаюсь сделать то, что мне доступно: дать хотя бы некоторое представление об этом великом человеке, чья жизнь — не только подвиг веры, подвиг любви, но и совершенное художественное произведение.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ВО ХРИСТЕ[2]

Девять лет назад был убит священник Русской Православной Церкви отец Александр Мень. Его смерть потрясла Россию, и не ее одну. Священников у нас не убивали с 30–х годов. Но о. Александр был не просто священником — он был духовным лидером России. Те, кто задумал его убийство, хорошо сознавали это.

Я познакомился с о. Александром в середине 70–х. Очень быстро я понял, что встреча с ним — поворотный пункт в моей жизни. Она была подарком судьбы. Он поразил меня с первого взгляда. Я увидел необычайно красивого, мудрого и абсолютно свободного человека. Свободного в несвободном обществе. Его эрудиция, гармоничность, переполнявшая его радость бытия завораживали. Общение с ним неизменно приводило в восторг: он заряжал вас (и надолго) духовным озоном; всё начинало как бы искриться и входить в резонанс с его настроем. Любая ваша мысль ловилась на лету и возвращалась преображенной. Не было вопроса, на который он не мог дать исчерпывающего и, казалось, окончательного ответа. Его доброжелательность и интерес к собеседнику были неподдельными. Он был чужд какой-либо позы, не любил внешних эффектов. Во всём он был прост и искренен. Его обаяние было непреодолимым, его чувство юмора — неподражаемым, причем часто оно выражалось в самоиронии. В каком бы обществе он ни появлялся, он немедленно становился его центром.

Одним словом, вы наяву встречались с «положительно прекрасной личностью», воплотить которую в своих романах пытался, но так и не сумел Достоевский. Да и никому не удалось сколько-нибудь убедительно воплотить идеал христианина — а именно его имел в виду Достоевский — в художественной форме (в нехудожественной — тем более). Оказалось, однако, что это возможно не в романе, а в жизни. Отец Александр и был реализованным идеалом христианина. Но сказать так — значит ничего не сказать, потому что всё сказанное — лишь намек на ту тайну, которую представлял собой этот человек. Прошли годы, прежде чем я смог сформулировать для себя главное в Александре Мене: религиозный гений, живущий верой и действующий любовью, живая икона Христа.

Вряд ли можно что-то понять в о. Александре, если упустить из виду, что он прежде всего пастырь, духовный наставник вселенского масштаба, слово которого именно потому обладало такой мощью, что он был образцом христианина, а значит образом Христа. Он внутренне соединился с Сыном Человеческим и вслед за апостолом Павлом мог бы сказать: «Уже не я живу, но живет во мне Христос». Всё, что он делал, каждый его шаг, каждый помысел были освещены тем Светом Разума, Который воссиял миру две тысячи лет назад. Мне часто приходило в голову: если у Христа могут быть такие служители, значит Его дело действительно непобедимо.

О. Александр не раз подчеркивал, что христианство — не новое учение и не новая этика, а новая жизнь. По его убеждению, сущность христианства — в личности Богочеловека Христа, соединившего небесное и земное, бросившего вызов силам тьмы, прежде всего человеческому эгоцентризму, отдавшего жизнь за спасение людей. Он углубил наше знание об Иисусе Назарянине — истинном Боге и истинном человеке, страждущем и отринутом Мессии, «человеческом лике Бесконечного, Неизъяснимого, Неисповедимого, Необъятного, Безымянного». Важнее другое: он передал нам свою любовь ко Христу — Сыну Бога Живого.

О. Александр говорил, что Христос неизменен, но христианство может и должно изменяться. Он понимал его как динамическую силу, преображающую и душу человека, и общество в целом. Христианский взгляд на мир позволял ему рассматривать земную жизнь как мистерию, как грандиозную битву Добра и Зла. Он, как никто, осознавал глубокое извращение человеческой природы, вытекающее из попрания духовного начала. На социальном уровне это проявилось, в частности, в рабском подчинении Церкви государству. Это извращение, культивировавшееся в России на протяжении нескольких веков, в конце концов привело к тяжелому кризису христианства и явилось, быть может, главной причиной победы тоталитаризма в нашей стране, который, в свою очередь, продолжил и довел до опасной черты процесс дехристианизации России.

«В христианстве, — сказал о. Александр накануне своей гибели, — есть освящение мира, победа над злом, над тьмой, над грехом. Но это победа Бога». Человечество же далеко не одержало здесь победы. Ради нее и работал всю жизнь Александр Мень.

Для победы добра необходимы вера, твердость духа и непрестанное духовное усилие. Но гарантии это не дает. Необходимо некоторое количество праведников, которые оправдывают человечество в глазах Господа. Не только село — вся земля не стоит без праведников. Не стоит она и без пророков, духовных вождей, ведущих человечество из мрака в свет. «Я верю, — говорил о. Александр, — что если в минувшие эпохи находились люди, которые выводили мир из духовного тупика, то найдутся они и в наши дни».

Таким праведником, таким человеком и был Александр Мень. Он стал голосом живого христианства, новым апостолом язычников, составлявших абсолютное большинство населения обезбоженной, расхристанной страны. Несколько поколений превратилось в людей с выжжеными душами. Они и сейчас глубоко больны, и они нуждаются в лечении. Радикальное лечение может быть только духовным, рассчитанным на много лет. Начало ему, мощное начало, и положил о. Александр.

Он понял: надо заново христианизировать тяжело больную страну, выход России из духовного тупика возможен лишь на пути ее новой евангелизации. И он не только понял это — он реально вел Россию по этому пути. Его вклад в духовное возрождение страны трудно переоценить.

Что же успел сделать о. Александр? Он дал новое, современное прочтение христианства, углубил и развил мировую религиозную мысль. Он обратился к истокам — к Евангелию, к живому и вечному христианству, восходящему к Самому Спасителю, к апостолам и Отцам Церкви. Он говорил с людьми о добре и зле, о вере, о смысле жизни на понятном им языке. Он не уставал повторять, что наша главная беда — размывание нравственных ценностей, а они могут возродиться лишь на духовной, религиозной основе. Между тем потеря духовных ориентиров, отход от идеалов ввергают мир в хаос и одичание.

Нетерпимости, фанатизму, насилию о. Александр противопоставил евангельские принципы, дух свободы, любви и терпимости, уважение к личности человека — образа и подобия Творца. Он хранил верность прежде всего духу Евангелия, потому что христианство ориентировано именно на дух, на высшее начало. Истинный идеалист, он в то же время был необычайно активным человеком и считал своим долгом противостоять злу в любой его ипостаси.

Человек трезвый, он не заблуждался насчет того, чем чревато помрачение духа. Он говорил о «стихии зверя» в существе, наделенном рассудком, об «эскалации демонизма», которая привела к «мировой гражданской войне всех «детей Адама», терзающей его единое тело». Он писал: «Невольно рождается чувство, что народы и племена, страны и правительства, вожаки и толпы — весь род человеческий катится в бездну самоистребления». Он был уверен, однако, что верность Христу, жертвенность и героизм подвижников, служение ближнему и милосердие позволят нашему общему дому, Земле, избежать участи Содома. И сам он делал всё, что в человеческих силах, чтобы остановить сползание к вселенской катастрофе.

И тут надо сказать, что самую большую опасность для России о. Александр видел не в атеизме, а в контрнаступлении язычества, которое все чаще выступает в «православной обертке», сбивая с толку миллионы людей, затуманивая их сознание, извращая веру. Это ведет к трансформации религии, исповедники которой всё настойчивее прибегают к внешнему принуждению, опираются на фанатизм и насилие, вовлекаются в водоворот политических страстей и интересов отдельных, подчас экстремистских, общественных групп.

Русская Православная Церковь не избежала этой опасности. Десятилетия тоталитарного режима не прошли бесследно. Имперская, великодержавная идеология все еще определяет сознание большинства клириков и многих верующих. Чувство национальной исключительности, национального превосходства является преобладающим. Обрядоверие, нетерпимость к инакомыслию, консервация отечественной старины получили самое широкое распространение.

Для Русской Православной Церкви в целом характерна закрытая модель христианства, основанная на традиционалистских ценностях, ксенофобии и шовинизме. Агрессивный национализм в православном обличье представляет собой новое язычество, антихристианское по своей сути.

Для охранительно–консервативной разновидности православия чрезвычайно характерно то, что можно назвать духовным и культурным нарциссизмом — самоупоение, самообожение, идеализация себя и своего прошлого. Эти клерикальные круги, как говорил о. Александр, «в восторге от себя». И он же за два дня до смерти, в интервью испанской журналистке, указал на новую реальность нашего времени: «Произошло соединение русского фашизма с русским клерикализмом и ностальгией церковной». Он говорил, что это очень опасная тенденция, потому что люди приходят в Церковь за проповедью добра, а встречаются с изоляционизмом, антисемитизмом и т. д. Он с горечью констатировал: «…общество ожидало найти в нас какую-то поддержку, а поддержка получается для фашистов».

И действительно, многие священники стоят на крайне шовинистических позициях, а иные даже становятся идеологами нацизма. В свою очередь, экстремистские силы надеются получить от Церкви некую сакральную санкцию на проведение погромной, ксенофобской политики. Те и другие стремятся превратить православие в этническую религию, в элемент «национально–религиозной идеологии». Те и другие превращают христианство из религии любви в идеологию ненависти.

Борьба Александра Меня с фашиствующим лжеправославием, его проповедь духовной свободы, бескомпромиссное отстаивание Христовой истины встретили ожесточенное сопротивление со стороны спецслужб, настроенного державно–националистически консервативного крыла Церкви, включая ряд ее иерархов, а также со стороны околоцерковных идеологов, стоящих на почве «православного» антисемитизма. Клевета, как и постоянная слежка, сопровождала о. Александра на протяжении десятилетий.

С 70–х годов «патриотическая» пресса начинает обвинять его в том, что он тайно служит иудаизму, стремится превратить православие в орудие сионизма, а к тому же хочет объединить православную Церковь с католической, которая будто бы погрязла в ересях. Со временем эти нападки становятся всё более частыми и всё более озлобленными. Из самой новодеревенской церкви, где служил о. Александр, в патриархию текут доносы. Их авторы в унисон с профессиональными «патриотами» утверждают, что он превращает церковь в синагогу. В середине 80–х годов в официозной газете появляются инспирированные КГБ статьи, в которых о. Александра обвиняют в «попытке создания антисоветского подполья под прикрытием религии». Эта кампания проходит под аккомпанемент допросов, где из священника пытаются вытянуть признание в «антисоветской деятельности».

Между тем люди жадно тянутся к о. Александру, читают его книги, впитывают каждое его слово. С конца 80–х, когда отношение государства к Церкви изменилось, он стал выступать с лекциями в массовых аудиториях. Потом к ним прибавилось радио и телевидение. В результате его услышали миллионы людей. Тысячи и десятки тысяч он обратил в христианство — не угрюмое и замкнутое, а радостное и открытое.

Поразительно, сколько успел сделать этот человек за свою короткую жизнь: написал множество книг и статей, утверждающих непреходящую новизну христианства; прочитал десятки, если не сотни, лекций; провел сотни домашних бесед; произнес тысячи глубоких и проникновенных проповедей; сделал слайд-фильмы о Христе и апостолах; перевел ряд книг христианских писателей; создал первые в постреволюционной России малые группы для изучения Библии, первые воскресные школы, первые группы милосердия в детских больницах; писал стихи и прозу; крестил тысячи людей.

И это лишь небольшая часть сделанного им. Причем темп его деятельности становился всё более ускоренным, время его как бы спрессовывалось. Летом 1990 г. он писал моей сестре: «Я погружен в свои обычные (для него обычные. — В. И.) труды, Вам известные: храм, писание, школа, воскресная школа, Библейское общество, издательские дела и пр. Теперь меня спокойно публикуют в разных органах — «Огонек», «Наше наследие», «Знание — сила», «Наука и жизнь», «Лат[инская] Америка» и т. д., включая газеты. За всё слава Богу. От лекций отдыхаю до 1 сентября… Веду постоянные передачи по радио. Приходят сотни писем, даже из тюрем. Сам не пойму, как успеваю отвечать хотя бы на часть».

Однажды я спросил его: «Как Вы это выдерживаете? Где Вы берете силы?» Он ответил: «Силы мне дает Евхаристия. Без нее не выдержал бы. Она удесятеряет силы». Для тех, кто этого, быть может, не знает, поясню: Евхаристия — центральный момент христианского богослужения, таинство Благодарения, во время которого хлеб и вино прелагаются в мистическую Кровь и Плоть Христа. Человек несокрушимой веры, о. Александр черпал силы именно в Евхаристии, глубоко переживая реальное присутствие Христа.

Незадолго до смерти он написал моей сестре: «Я воспринимаю это время как суд Божий. Теперь мы все узнаем, кто на что способен. Думаю, что сделать что-то можно лишь с помощью свыше. Обычных сил недостаточно».

И помощь свыше была ему дарована. Чувствуя, а может быть, и зная, что конец близок, он торопился, брал на себя всё больше и больше…

На похоронах о. Александра высокий человек в монашеской скуфье, с мутными глазами цвета бутылочного стекла, заявил с паперти новодеревенской церкви, что священника убили «свои». «Свои» — значит, евреи, сионисты. Получалось, что еврей Александр Мень — еще один «умученный от жидов». Монах (если это был монах) первым озвучил «сионистскую» версию преступления, с радостью подхваченную «патриотами».

Зачем «своим» убивать о. Александра? У «патриотов» наготове был ответ. А как же — они («свои») сразу достигали этим несколько целей: убирали с дороги священника, «соблазнившего» сотни, если не тысячи, евреев принять христианскую веру и, стало быть, толкнувшего их на путь измены иудаизму; путая следы, они бросали тень на истинных патриотов, которым наверняка будет приписано это преступление; они тем самым способствовали раздуванию антисемитизма в России, чтобы вызвать новую волну отъезда соплеменников на историческую родину.

«Сионистская» версия, представлявшая собой один из вариантов известного мифа о жидомасонском заговоре, быстро приобрела популярность не только в «патриотической» среде, но и в… органах прокуратуры. Некоторые из ее следователей, с подачи Лубянки, строили свое дознание на том, что убийство — ответ на подрывную работу о. Александра внутри Русской Православной Церкви. Стратегической целью его, на полном серьезе утверждали эти пинкертоны, было разрушение православия путем создания внутри РПЦ особой «еврейской» церкви. Таким образом, «сионистская» версия, слегка модифицированная, была взята прокуратурой на вооружение.

Впрочем, основной все-таки оказалась не «сионистская», а уголовно–бытовая версия. Выдвинул ее немедленно после убийства и до всякого расследования тогдашний министр внутренних дел Баранников. Позднее ее повторили такие ответственные люди, как Степашин, Ильюшенко и Куликов. Суть ее сводилась к тому, что убийство никак не связано с политикой и было совершено то ли в целях ограбления, то ли на почве личной мести.

Я никогда не верил в эту версию. С самого начала я был убежден, что убийство носило религиозно–политический характер. Не раз я писал об этом, не раз говорил публично, в том числе и как свидетель по делу в Генеральной прокуратуре. Я пришел к этому выводу чисто логически, зная, кем был о. Александр и кому он мешал. Я был уверен, что он, как некогда Джон Кеннеди, пал жертвой заговора, но не «жидомасонского», а вполне реального заговора с участием спецслужб. Только в случае с Кеннеди отсутствовал религиозный компонент, а здесь он играл важнейшую роль.

В печать просочилась информация, что первоначально военно–фашистский переворот планировался не на август 91–го, а на сентябрь 90–го года. Я исходил из того, что те, кто задумал эту акцию, давно уже не верили в коммунистическую идеологию и готовились заменить ее новой — «русской национальной», государственным православием на черносотенный манер. Александр Мень был главной духовной преградой на пути этих замыслов, поэтому устранить его надо было в первую очередь.

Однако в цепи моих рассуждений не доставало ключевого звена — фактического доказательства, что дело обстояло именно так. Неожиданно я нашел подтверждение своим мыслям. Как ни странно, оно содержалось в книге Александра Лебедя «За державу обидно…» (М., 1995). Генерал вовсе не ставил перед собой задачи раскрыть заговор. Более того, он вообще не упоминает в своей книге имени о. Александра. Но приведенные им факты говорят сами за себя.

Напомню, что о. Александр был убит ранним утром 9 сентября 1990 года. А. Лебедь, который тогда командовал Рязанской дивизией воздушно–десантных войск, пишет в своей книге: «Вечером 8 сентября 1990 года от командующего ВДВ генерал–полковника Ачалова я получил очередной смутный приказ: «Привести дивизию в состояние повышенной боевой готовности «по южному варианту»… Ничто нигде не было напряжено до такой степени, чтобы требовалось наше присутствие…» (с. 343).

«Южный вариант» означал бросок на Москву. Приказ вызвал тревогу, неуверенность и нервозность, потому что причины этой странной передислокации, как и задачи десантников, не объяснили даже комдиву. Нервозность, видимо, вызывалась и тем, что всего за полтора года до этого подчиненные Лебедя участвовали в кровавом разгоне митинга тбилисцев. Генерал пишет: «Неопределенность продолжалась до 20 часов 9 сентября. В 20 часов поступило распоряжение: двумя полками, Костромским и Рязанским, совершить марш и в 6.00 10–го сосредоточиться на парадной площадке аэродрома имени Фрунзе (под Москвой. — В. И.)» (с. 344). Тогда же пришли в движение еще 4 дивизии ВДВ, которым была поставлена аналогичная задача.

Приказ был выполнен. Рязанская дивизия, на танках и бронетранспортерах, с полным набором боеприпасов, в 5.30 утра 10 сентября сосредоточилась на аэродроме. Передвижение войск такого масштаба невозможно было скрыть ни от общественности, ни от журналистов, ни от депутатов, которых тогда называли народными. Все задавали вопрос: «Зачем вы сюда прилетели?» Была создана депутатская комиссия для ответа на этот вопрос, а также и на другие вопросы: «Зачем автоматы, зачем бронежилеты, зачем каски, зачем танки?» Лебедь пишет, что вразумительного ответа на эти вопросы не было, а врать не хотелось. Пришлось тем не менее изворачиваться и что-то придумывать. Комиссия придумкам, естественно, не верила.

Лебедь описывает ситуацию не без комизма, сопровождая изложение фактов смачным армейским юмором. Но дело было вполне серьезным. Москва была в тревоге. Депутаты требовали разъяснений. В конце концов генерала вызвали в штаб ВДВ, к командующему. Вот как Лебедь описывает свой разговор с Ачаловым:

«Командующий был взвинчен и сильно нервничал:

— Значит так! Ты сюда прибыл для подготовки к параду. Полки-то у тебя парадные, понял?

— Понял! А куда мне 113 единиц рязанской брони девать? Куда боеприпасы? Сроду не бывало, чтоб на парадную площадку войска с боеприпасами выходили.

— Что ты мне дурацкие вопросы задаешь! Думай! Думай, как машины на парадной площадке спрятать, думай, куда боеприпасы девать. Решение доложить через три часа и… лично!» (с. 347)

Лебедь — человек сообразительный, и он сделал правильный вывод: поднять 5 дивизий командующий ВДВ самостоятельно не мог. Такой приказ мог отдать только министр обороны СССР Язов. Но Язов, пишет он, «был человеком дисциплинированным и осторожным. Значит, еще выше. Кто — можно было только догадываться. Министр и выше сразу были отсечены и никоим образом ко всему этому безобразию причастны быть не могли. А командующему ВДВ была поставлена задача: аргументированно и доказательно объяснить, чем это он и вверенные ему войска в субботу и воскресенье занимались и что вынудило его против всяких правил привести в повышенную боевую готовность кучу дивизий. Доказать научно это было нельзя, оставалось наукообразно» (с. 347).

Итак, заговор. Язов потом объяснил народным депутатам с трибуны съезда, что войска прибыли для того, чтобы помочь жителям Подмосковья убирать картошку, почему Лебедь и назвал главу своей книги, где он всё это описывает, «Картошка в мундирах». Смешно… Депутаты проглотили идиотское объяснение, но о. Александр уже был убит. Заговор состоялся, однако реализацию его остановили на начальной стадии, и Александр Мень был принесен в жертву. Уверен, что эта жертва сорвала переворот. А ведь в 1990 г. он имел все шансы на успех…

Убийц о. Александра следовало бы разделить на три категории: исполнители, организаторы и вдохновители. Исполнители — профессиональные убийцы, люди с опытом, уже имеющие на совести тяжкие преступления. Им хорошо заплатили и посулили если не отпущение грехов, то защиту от закона. Этих людей, очевидно, нет в живых: такие свидетели смертельно опасны, и от них избавляются сразу после «акции». Как ни парадоксально это прозвучит, исполнители менее всего виноваты в этом преступлении.

Организаторы — те, кто обладал огромной и бесконтрольной тайной властью, те, кто имел в своем распоряжении практически неограниченный запас киллеров и в любой момент мог использовать их для деликатных операций. Это люди циничные и не столько идеологизированные, сколько использующие идеологию в интересах собственной власти, которую они отождествляют с интересами государства. Эти люди и сейчас сохраняют свои связи и огромное влияние. У них достаточно сил и средств, чтобы надежно упрятать концы в воду, чтобы преступление, о котором мы говорим, никогда не было раскрыто. Вина этих людей необычайно тяжела.

И наконец, вдохновители (инспираторы, заказчики). Это те, кто принадлежал к высшей церковной иерархии, однако создавал атмосферу нетерпимости ко всему, что отклонялось от средневековой модели православия, те, кто стоял на позициях агрессивного национализма. Говорю (и подчеркиваю это) лишь об отдельных князьях Церкви, зависевших от тайной государственной власти и в то же время оказывавших на нее немалое влияние. Эти люди, по сути, враждебны христианству, пронизанному духом истины, любви и свободы. Для них православие — русский этнографический заповедник, охраняемый государством, и, более того, религия ненависти к общему врагу — иноверцу, инородцу, инакомыслящему. Люди бездарные, они полны были лютой ненависти и зависти к о. Александру, одаренному свыше сверх всякой меры.

Эти люди убедили своих патронов, что о. Александр — «скрытый иудей», он представляет смертельную угрозу для России, для Русской Православной Церкви, для безопасности государства. Пока он будет жив, он будет мутить народ и угрожать священным интересам Державы. В подобном же духе они воспитали свою паству. Эти люди, очевидно, ведали, что творили. К ним в полной мере относятся слова Христа: «…кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы ему повесили мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (Мф 18,6). Я не завидую участи этих людей.

Христианский святой — человек, всецело посвятивший себя служению Богу. О. Александр Мень отдал себя без остатка Богу и людям. Известный религиозный мыслитель Георгий Федотов однажды сказал: «Святые неизбежно становятся мучениками». Так и произошло с о. Александром. Он был убит за Христа, за свою пламенную веру в Него.

Клевета сопровождает о. Александра и после смерти. Нападки на него становятся всё более ожесточенными. Его книги, за редчайшими исключениями, не продаются в церквах и монастырях, где его самовольно объявляют еретиком, а теперь уже и сжигаются, как это проделали недавно в Екатеринбурге по приказу (или по благословению?) местного епископа Никона. Реакция Патриархии была холодно–отстраненной, прикровенно–одобрительной. Это печальный знак. Это свидетельство глубокого духовного неблагополучия, точнее, глубокой духовной болезни, охватившей не только общество, но и Церковь.

О. Александр не раз напоминал, что Отцы Церкви, как и русские религиозные мыслители, подчеркивали, что существуют две формы религиозности: ««открытая», свободная, человечная, и «закрытая», мертвящая, унижающая человека. Вечным примером столкновения между ними является антитеза Евангелия и фарисейства». Он не разделял взгляда, по которому любая религиозность служит этическому возрождению. Нет, тот, кто заявляет о любви к Богу, а брата своего ненавидит, тот, по слову апостола, лжец: «…служение истине и Богу невозможно без верности нравственным заветам, данным человеку».

О. Александра чрезвычайно беспокоила ситуация, сложившаяся у нас и в Церкви, и в обществе. Он понимал, что темные силы могут обуздываться только духовным началом, но если идеалы отсутствуют, никакая политика и никакая экономика не помогут. Он писал: «Одни лишь социальные перемены помогут не больше, чем манипуляции крыловского квартета». В правоте его слов мы убедились сегодня в полной мере.

«Мы живем в последствиях колоссальной исторической патологии… которые и сейчас живут в душах людей», — его диагноз был точен. И это относится не только к России, но и ко всей современной цивилизации, потому что «мир стоит на распутье, дойдя до последней роковой черты… мы должны знать, что если не пойдем верной дорогой, наше столетье может стать последним в истории. Не волен ли Творец начать ее сызнова?..»

Однако несмотря на грозные знаки Апокалипсиса, о. Александр был полон надежды. Он любил повторять слова Альберта Швейцера: «Мое знание пессимистично, но моя вера оптимистична». Он разделял этот оптимизм. Он говорил: «…надежды мои чисто мистические, потому что я все равно верю в победу светлых сил. Я убежден, что сила зла базируется на нашей трусости и тупости, но то, что на протяжении эры беззаконий всегда находились стойкие люди, праведники, мученики… — утешает, это залог того, что дух непобедим и черные призраки все равно рассеются рано или поздно».

В эти дни, когда нашу страну сотрясают социальные бури, как призыв, обращенный к нам, с необычайной силой звучат слова Александра Меня: «Сегодня, когда напряженность в обществе достигла точки почти критической, я не хотел бы давать людям никаких поводов полагать, что у меня есть иллюзии, — я человек без иллюзий, — но я верю, что Промысел Божий не даст нам погибнуть, и всех, у кого есть искра Божья в сердце, я призываю к тому, чтобы твердо стоять и не поддаваться ужасу и панике: мы пройдем через все эти полосы в конце концов, пройдем, я убежден».

«Нет пророка в своем отечестве» — эти слова Христа оправдывались множество раз. Оправдываются они и сегодня. Но за пределами нашего отечества нашлось немало людей, которые поняли, с кем мы имеем дело. Их свидетельством об Александре Мене я и хотел бы закончить этот краткий очерк.

«Пусть каждый, прикоснувшийся к его светлой и мудрой душе, возблагодарит Бога за то, что и в наше безвременье есть подобные ему свидетели Веры, Жизни, Правды — и Божией, и человеческой» (митрополит Сурожский Антоний).

«Он излучал необыкновенное духовное и интеллектуальное сияние. Он был Человеком Мира…

Это варварское убийство — трагедия для всей страны, которая более чем когда-либо за всю свою историю нуждается в Благой Вести и Евангелии.

Убийство человека, отдавшего жизнь Богу, — это бунт против Бога и рана, нанесенная собственному народу» (архиепископ Парижский кардинал Люстиже).

«Великий пророк, в котором была великая любовь к Иисусу. Мужественный человек, в котором, без сомнения, Бог был источником жизни.

Он глубоко тронул меня. Я бы хотел провести минуту в молчании, чтобы побыть в общении с отцом Александром Менем. Давайте побудем в общении с ним…

Господь посылает своих пророков, чтобы показать нам путь, чтобы направить наши жизни. Господь посылает своих пророков, и Его пророки возвращаются к Нему.

…Я думаю, что есть тайна в его жизни и есть тайна в его смерти. И теперь, когда он возвращается к Богу, происходит то, что каждый из нас, на своем малом пути, становится Александром Менем, каждый — на своем собственном пути…

И вот так совершается история христианства, от поколения к поколению: пророков убивают, и мы призываемся нести Весть до тех пор,,пока и сами сможем отдать свои жизни. И поэтому важно, что — каждый из нас по–своему — мы становимся Александром Менем.

Я призываю вас доверять, верить Богу, живущему в вашем сердце, слышать его. По существу, это и есть Весть Александра Меня. Так он жил, и так призваны жить все мы — как ученики Иисуса» (Жан Ванье, христианский проповедник).


Отца Александра гнали при жизни. Его гонят после смерти. «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах…» (Мф 5, 11—12).

I
Строчки из дневника

Время от времени я вел дневниковые записи. Со дня смерти отца Александра (9 сентября 1990 г.) они, как уже сказано, становятся почти ежедневными. Часть из них я воспроизвожу здесь. Быть может, это и не дневник в традиционном смысле слова. Скорее, это размышления, и прежде всего размышления над тем, что это такое — феномен отца Александра.

В дальнейшем я использовал эти записи в своих статьях и публичных выступлениях. Они несут на себе печать определенного дня и определенного настроения, но перечитав их, я понял, что основное в моем восприятии отца Александра оставалось неизменным. Да, неизменным, но его образ, неотступно стоявший передо мной, все время уточнялся, обогащался и укрупнялся.

Это пристальное вглядывание в отца неожиданно для меня самого стало открывать в нем нечто новое, и, мне кажется, в итоге я стал лучше понимать его и точнее оценивать эту исполинскую личность. Теперь я вижу, что ходил вокруг отца Александра как бы концентрическими кругами, возвращаясь подчас на то же место, к одному и тому же его качеству, но рассматривая его каждый раз в несколько ином ракурсе.

Ограничусь здесь записями начала 90–х годов, когда я думал об отце Александре особенно напряженно.

Ночь с 9 на 10 сентября 1990 г.

Как страшно жить, Господи!

Отец Александр — убит.

Это известие потрясло меня до основания. И разве меня одного?

Не зря он повторял мне в последнее время: «Memento mori». Не зря он так часто возвращался к мысли о быстротечности нашей жизни, о том, что скоро мы должны будем дать отчет Отцу нашему Небесному за всё — за каждый прожитый день, за каждый час, за то, как мы распорядились Его великим даром.

Погасло наше светило. Ушел наш духовный отец, наш друг, учитель жизни. Ушел, потому что его убили.

Я не верю в случайность этой смерти, в случайность этого злодейства. Напротив, я уверен, что его смерть провиденциальна и что она имеет мистический смысл.

Мы не догадываемся о той духовной брани, которую он вел всю свою жизнь, все последние годы. Победить его в открытом бою было невозможно. Поэтому враг ударил подло, коварно, из-за угла.

Для меня его святость всегда была несомненна. Но он был не просто святым — его правильно назвать священномучеником, потому что он погиб за веру.

В отце Александре с наибольшей полнотой отобразился Христос.

Свет Христов горел в нем всегда, и мы тому свидетели.

Он дал нам великий урок, и это урок любви. Любовь — это то, чем он жил, чем было переполнено его сердце, что он отдавал нам. Он отдал себя без остатка — нам и Христу.

Он оставил нам великое сокровище — пример своей жизни, свой образ, который будет с нами до конца наших дней, и он оставил сокровища своего духа — книги, проповеди, статьи, лекции, беседы. Всё это мы должны собрать и сохранить — для нас и для будущих поколений.

Достоевский когда-то сказал, что Пушкин унес с собой некоторую великую тайну и мы теперь должны ее разгадывать. Вот и мы должны разгадывать тайну отца Александра. Мы пока не в силах оценить, кем он был для нашей эпохи. Это будет раскрываться постепенно. Многое мы поймем ретроспективно. Такие люди рождаются не в каждом столетии.

Он был призван как великий учитель веры, учитель надежды, учитель любви. Он был дан нашей несчастной стране как живая икона любви.

Его жизнь — лучшее доказательство того, что дело Христа живет и что оно победит.

10.09.90

Духовная катастрофа. Кошмар, который невозможно стряхнуть.

Новая Деревня. Разговоры в церковной ограде перед службой.

— За 70 лет натренировались — и убивать, и грабить, и воровать. И сейчас это делаем.

— Может быть, вам покажется это диким, но почему бы нам не помолиться о его воскресении? Христос воскрес, и он может воскреснуть.

— Это какую же веру надо иметь! Каких людей он воспитал!

— Мудрость божественная.

— Почему мы его не охраняли?.. Нас научили бояться!

— Смерть апостольская.

11.09.90

Новая Деревня. Похороны.

Сегодня у его гроба я молился: «Встань! Ну встань!..»

Нет, не встал.

Нет, встал. Но по–другому. По–другому…

Говорят, на похоронах среди нас стоял убийца.

Убийца?.. Он не мог быть один.

Этот монах с мутными глазами — он что-то знает. Боюсь, он многое знает.

Стоя на паперти, он прокричал: «Отца Александра убили свои!» (евреи). Нет, братец, совсем не «свои», и тебе ли об этом не знать?

12.09.90

Сегодня день ангела отца Александра. Для нас это всегда был день радости, праздник, когда мы все собирались в церкви, поздравляли отца, а вечером приходили к нему домой, где праздник разгорался с новой силой. Сегодня мы вспоминаем об этом с горькой болью, потому что сегодня мы едем на его могилу. Только вчера, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, мы хоронили его — могила свежа и покрыта цветами.

Я и при жизни считал отца Александра святым, а сейчас это явлено всем, кто зряч, если вообще требуется еще какое-то подтверждение.

После Серафима Саровского наша земля, быть может, не рождала человека подобной святости, а кто из них больше — пускай судит Господь.

13.09.90

Его суждения поражали оригинальностью, свежестью, глубиной. Так никто не говорил.

Через какие-то промежутки времени ему приходилось говорить об одном и том же (наши грехи, праздники, притчи), и никогда он не повторялся. Говоря об одном и том же, он не облекал ту же самую мысль в другие слова, но находил новый поворот темы.

Даже слова, брошенные им вскользь, имели глубокий смысл.

Сегодня Христа распяли бы так же, как две тысячи лет назад.

«Друзья мои! Вы же мне родные!» — и это было так. Никакого зазора между словом и делом.

Мне никогда не приходило в голову звать его по имени-отчеству. Только — отец.

Теперь особенно понятно, почему никому не удался художественный портрет Христа. Здесь — тайна.

Неприхотливость в еде, в одежде. Аккуратно заштопанная ряса.

Помню его слова: «Вы думаете, что святые это были какие-то особенные люди, какие-то супермены? Нет, это были такие же люди, как мы с вами, с теми же грехами, теми же страхами. Но они умели побороть их, они открыли свое сердце Богу и служили Ему. Святой — это служащий Богу».

Всё сказанное им всплывает как Атлантида.

13/14.09.90

Он родил нас во Христе — мы стали другими людьми.

Когда он говорил о Серафиме Саровском, всегда подчеркивал, что тот был гоним. Он и сам был гоним. Это участь всех, кто следует за Христом.

Сейчас, когда Церковь легализована и даже находится под протекцией государства, опасностей и искушений в ней больше, гораздо больше. Он был прав. Он предупреждал об этом.

«Благословенно царство!» — голос его звенел и переливался торжеством.

Его шутки — не ради шуток. Они снимали напряженность, разрешали ситуацию.

Сколько людей после минутного разговора отходили от него со счастливой улыбкой.

Мгновенное переключение с одной темы на другую: философия, искусство, религия, политика, быт, природа — всё что угодно. Немедленная реакция на любое слово, любой поворот разговора. Краткие, сжатые суждения. Экспромты выглядят так, как будто они давно продуманы. Неожиданные сравнения. Поэтичность, лиризм.

Всесторонние способности — и все развиты в высшей степени (притча о талантах). Универсальность. Интегральная личность.

Доброта. И в то же время — глубокое и точное знание человеческой души, трезвость. Его обличения во время общей исповеди (он говорил «мы», хотя к нему это не относилось): «Наши души подобны пылесосам, мы всасываем всякий мусор, без конца перемываем косточки людям, наслаждаемся осуждением ближних. Возносим себя. Мы не следуем завету Христа: «Да будет воля Твоя». Наш закон: «Да будет воля моя»».

Никто не видел его рассерженным, гневным или раздражительным. Казалось, он не умеет сердиться. И действительно, не умел — всё покрывала любовь. Обличал не грешника, а его грех. Его терпение было бесконечным, нечеловеческим. Кто мог выдерживать такую тяжесть годами?

«Блаженнее давать, нежели брать» (его любимое изречение). Отдавал себя каждый день, каждый час и в конце концов принес себя в жертву.

Круг общения — кто угодно. Знал несколько поколений прихожан.

Как ни странно, его смерть — духовное торжество.

Я постоянно веду с ним безмолвный разговор. Его голос, его жесты, его интонации — всё живое.

Не лицо, а лик. Большие зрачки с нежной–нежной светло-карей опушкой.

Вселенская катастрофа. Она отозвалась эхом во всех мирах.

14.09.90

До какого же скотского состояния надо пасть, чтобы совершить такое надругательство над святым!

Мы будем жить в его присутствии.

Виноваты не только злобные убийцы и те, кто их натравил, — виноваты все. Виноваты и мы, его близкие, — что не уберегли, не закрыли, не защитили.

Господи, мы потеряли пастыря доброго, которого Ты дал нам. Ты дал нам Твоего подвижника, Твоего святого, а мы не уберегли его. Он принял мученическую смерть за нас. Он стал новым агнцем, принесенным в жертву. Обрати это злодейство в победу Добра.

Сделай так, чтобы эта жертва смягчила наши сердца, соединила нас, укрепила. Сделай так, чтобы она содействовала примирению людей в нашей несчастной стране и во всем мире. Сделай так, чтобы свет, который он нес, загорелся в душах тысяч и миллионов повсюду.

15.09.90

Отец Александр — это новый Иоанн Креститель, возвещающий второе пришествие Христа.

17.09.90

9–й день.

Прежде чем говорить об отце Александре, надо осознать, кого мы имели и кого потеряли. Для тех, кто знал его и был рядом с ним, ясно кого — великого святого, пророка и апостола. И мы можем свидетельствовать об этом. Апостол — значит «посланник», «посланный в мир». Он посылается свыше с особой миссией. Такая миссия была и у отца Александра. Если говорить обобщенно, это борьба с духовной деградацией, с энтропией путем обновления христианства.

Почти все апостолы погибли мученической смертью. Они утверждали победу своего дела путем жертвы. Только великая жертва может пробудить людей от спячки, от духовного сна, направить их на путь добра. Только огромное потрясение приводит в чувство. Такая жертва — апостол конца второго тысячелетия от Рождества Христова, отец Александр Мень.

19/20.09.90

Его жизнь была непрерывно длящимся чудом, и мы тому свидетели. Ему не дано было умереть обычной смертью. Мученический конец логически увенчивает эту необыкновенную жизнь.

20/21.09.90

Целитель душ.

«Стяжи Духа Святого, и тысячи вокруг тебя спасутся». Это слова преподобного Серафима Саровского. О. Александр стяжал Духа Святого, и тысячи спаслись. Число их стремительно росло. А теперь, после своей мученической кончины, он спасет миллионы.

Вспомним слова Христа: «Пастырь добрый полагает душу свою за овец». И еще: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Это тоже об отце.

21.09.90

Священников у нас не убивали с 20–х — 30–х годов. Ни один представитель власти, кроме Ельцина, не счел нужным сказать хоть какие-то слова сочувствия. Убийство Попелюшко вызвало волну народного негодования, бурную реакцию народа и Костёла. У нас — полное молчание Церкви. По телевизору звучат сомнительные нравственные проповеди, компрометирующие православие.

То, что митрополит Ювеналий отпевал отца, то, что он сказал на его похоронах, не будет забыто. Но Церковь как институция, как иерархия не сочла нужным в какой-либо форме выразить свое отношение — свое возмущение, свой протест, свою боль — с амвона или в средствах массовой информации. Это молчание красноречивей всяких слов.

Совсем иначе реагировали представители других христианских конфессий и даже других религий. Чего стоит одно лишь заявление кардинала Парижского Люстиже!

Таким образом, смерть отца Александра, реакция на эту смерть официальных структур показывают, что болен не только мир — больна Церковь.

Портреты отца Александра изменились: на них лежит трагический отсвет. А в жизни этого не было.

Фейерверк мысли, остроумия, радости, света.

Свет. Сияние.

27.09.90

Энергия, бодрость, живость.

Тысячекратно приумножил свои таланты.

29.09.90

Как должен чувствовать себя человек, который общается со святым и знает, что это святой? Казалось бы, он должен испытывать робость и смущение… Нет, этого не было. Было только одно — радость.

30.09.90

Жертвенность была его сутью, его повседневностью.

Он превратил свою жизнь в литургию.

Глубокое и точное знание человеческой души. Он мгновенно «просекал» человека — любого.

01.10.90

Эта смерть открыла подлинную меру вещей: вся эта пена, кипение политических страстей, вбирающих миллионы в свою воронку, бесплодное и опустошающее, и — вечное, нетленное, что исподволь определяет ход вещей.

Я не могу говорить об о. Александре бесстрастно, подвергать его сочинения холодному анализу — это не для меня. О. Александр — моя любовь и рана, которая кровоточит.

02.10.90

Духовный просветитель России.

03.10.90

Встреча с о. Александром была главным событием моей жизни. Я понял это очень быстро.

Уже давно говорится, что у нас больное общество. Однако акцент обычно делается на том, что это болезнь социальная и нравственная. Но это преступление доказывает, что главное — болезнь духа.

Это убийство — антихристианская акция, а в смысле метафизическом — антихристова.

Зло сорвалось с цепи.

Отец Александр — это тот человек, который созидал гражданский мир на прочной основе, потому что сам он как личность и его служение были духовной скрепой, ограждающей общество от распада и хаоса. Он противостоял духовной и социальной энтропии. «Не устоит дом, разделившийся сам в себе».

Будь я на месте президента, каждый день пускал бы по радио и по телевидению запись его проповедей.

04.10.90

Полюс Света и Добра, каким был отец Александр, неудержимо притягивал к себе темные силы, влекущие к гибели и распаду. Агрессивность, наглость и безнаказанность зла — это грозный признак, симптом глубокой духовной болезни, гниения духа.

05.10.90

Кризис духа, кризис цивилизации, язычество в церковной ограде.

Будущее проблематично.

Мы уже давно живем внутри катастрофы, но убийство о. Александра обозначило новый рубеж — конец одной эпохи и начало другой. Это эпоха контрнаступления язычества.

Чем дальше мы уходим от 9 сентября 1990 г., тем более чудовищным кажется это преступление.

Я принимаю эту смерть только умозрительно, но сердцем и душой я ее не принимаю, не могу принять. Для меня о. Александр остается живым, и я представляю его только живым, хоть и видел его лежащим в гробу.

Его присутствие в моей жизни, всегда важное, стало постоянным, ежедневным, если не ежечасным.

11.10.90

Его наследие — достояние человечества.

Идеология «крови и почвы» способна отбросить нас в джунгли каменного века. Она уже не раз доказывала эту свою способность. Она ставит родовое, стадное над личностным, человеческим. На этом стоит квазиправославие.

Никакой взвинченности, экстатичности — трезвость. Внутренняя свобода. Воля, подчиненная воле Творца.

Титанический труд — вопреки всему, независимо от условий. Безграничное терпение. Никакой аффектации, самолюбования.

Целостность, гармония. Живое чудо.

Черный сентябрь.

Величие духа и непоказная скромность, целомудрие.

Злокачественные социальные мифы — как точно он их оценивал.

«Если бы отца Александра не было, его следовало бы выдумать». Так я говорил в день 25–летия его служения. Он смеялся.

13.10.90

Мощное излучение духа. Отказ от насилия, принуждения, морального давления — свобода, трезвость, бодрствование. Точная оценка людей, характеров, ситуаций.

Юмор. Глубочайшее знание мировой литературы.

14.10.90

Это убийство — одновременно акт духовного самоубийства.

Любящий Бога любит людей. И наоборот.

Убийство священника — акт кощунства и надругательства, убийство о. Александра — тысячекратно.

В нем воплотился идеал священника–христианина.

Несмотря ни на что, его жизнь — доказательство грядущей победы Христа на Земле. Христос призывает к служению таких людей, как о. Александр.

16.10.90

Сартр: «Ад — это другие». Нет, ад внутри нас. Как говорил отец, «ад — то, что мы несем внутри себя в вечность».

Для меня о. Александр — это прежде всего образ любви.

В одной из проповедей он говорил о «правде сердца»: «Счастлив тот, кто может служить другим, приносить им мир. И потому блаженны миротворцы, счастливы кроткие, то есть те, кто старается убить зло в корне, побеждает его добром. Счастлив человек, который ищет правды — правды Божией, правды жизни, правды истории, правды сердца».

А что такое правда сердца? Это Сам Христос, Он и есть Живая правда, и Он обитал в сердце отца Александра.

19.10.90

Он не любил заниматься предсказаниями, так как понимал, что будущее вариативно, что оно зависит от усилий человека.

20.10.90

Оглядываясь назад, я думаю: какое же это было счастье — знать, видеть, слышать его, общаться, любить…

Я благодарю Господа за то, что Он дал мне жить во времена отца Александра, и более того — подарил мне знакомство и дружбу с ним.

Совершенство во всем. Печать гармонии. Несомненная гениальность — норма, которую нам пока что не суждено достичь. Он не был суперменом, буддой — естественный, живой человек.

20/21.10.90

Почему я весь этот год думал, что буду говорить на похоронах отца? Это всплывало снова и снова. Мысль была кощунственной, и я гнал ее. До этого я ведь так не думал. Он меня крестил, он меня венчал, и я был уверен, что он меня отпоёт. Но получилось не так, а как в предчувствиях…

Рыдание пело во мне, рыдание. Господи, услышь меня.

В его облике была царственность, но проявлялось это только во время литургии и особенно во время Евхаристии. Она была действительно таинством, и вел службу вдохновенный пророк.

23.10.90

Любая встреча с ним давала ощущение праздника. Это праздник, который всегда был с нами.

Жизнь как непрерывное творчество. Со–творчество. Жизнь, исполненная смысла.

27.10.90

Когда мы говорим о святых, апостолах, не надо забывать, что это не просто иконные образы — это были живые люди. И о. Александр — не икона, а живой человек.

28.10.90

Он видел, сколько в нас безумия, глупости, ограниченности, какое у нас злое, окаменевшее, черствое сердце.

Его книги, проповеди, статьи — это кладезь премудрости, и каждый может почерпнуть оттуда чистой воды.

Вера — уверенность в существовании Высшей духовной силы. Вера — доверие к Творцу, к Его благой воле, к Провидению. Вера — верность Христу в любом состоянии — ив радости, и в горе. Вера как всецелое отдание себя Богу и людям. У о. Александра — сплав всех этих видов веры, их нерасторжимое единство.

Я говорил над его гробом и хотел бы сказать еще раз: он был голосом Истины в наше время.

29.10.90

А у нас все еще «роковая отрада в попираньи заветных святынь».

Он говорил: «Обретая веру, человек находит самого себя, он находит то глубокое, что всегда живет в нашем сердце».

Он говорил о постоянном присутствии Христа в мире, потому что ощущал это присутствие.

11.11.90

Что было главным в отце Александре?

Несокрушимая вера?

Да, конечно.

Твердое упование на Творца, на Его благую волю?

Безусловно.

Любовь к Богу и людям, любовь всепоглощающая, всепроникающая, непрестающая?

Да, это так.

А может быть, его универсализм, глубина богопознания или особое, только ему присущее обаяние?

И это верно.

Но, по зрелом размышлении, приходишь к выводу: главное — это сама личность отца Александра, уникальная, неповторимая личность, в которой слиты воедино вера, надежда, любовь и высшая, богоподобная мудрость. Нам, грешным, было явлено это чудо из чудес, и стало оно возможным потому, что он всецело принадлежал Тому, Кто сказал: «Аз есмь Путь, Истина и Жизнь».

Мы, видевшие столько личин, столько обличий, наконец увидели лик, который был отражением великой души — истинного образа и подобия Божия.

12.11.90

Такого не было никогда. Такого больше не будет.

День 9 сентября был самым черным днем в моей жизни. Чем больше отдаляется от нас эта дата, тем больше щемит сердце.

30.11.90

Мы перестали что-либо производить, кроме нищеты и бедствий.

Было бы наивно думать, что это убийство — изолированный акт. Нет, это система. Его надо рассматривать в широком социально–политическом и духовно–нравственном контексте.

Роковая роль телевидения в жизни о. Александра. Пленки с его выступлениями размагничены. Может стереть пленки на TV одинокий грабитель, уголовник, охотник за портфелем?

Для Порфирия Петровича это не вопрос.

30.11/01.12.90

Есть силы, которые боялись отца как огня при его жизни, и это те же силы, которые боятся его как огня и после его смерти.

Глубоко эшелонированное преступление, подобное убийству Кеннеди. Не удивлюсь, если появится свой Иван Иванович Освальд.

Нет сомнения, что есть серьезные структуры и люди, которые, выражаясь языком Ю. В. Андропова, «задействованы» в этом деле.

Вдохновители и организаторы убийства будут посрамлены. Ничего у них не выйдет. Ничего не выйдет из их расчетов, из их хитрого человеческого мудрования. Великая искупительная жертва о. Александра не пройдет даром, она принесет обильные и богатые плоды. Это дело не только человеческое, это дело Божие.

Гниющие и обозленные тоталитарные структуры готовы в очередной раз принести в жертву народ и страну. Хладнокровно готовят почву для неофашизма.

01.12.90

В момент, когда всё рушится, нужны скрепы, ограждающие мир от распада. Андрей Сахаров, Мераб Мамардашвили, о. Александр Мень олицетворяют собой нравственное, экзистенциальное, духовное противостояние тоталитаризму и энтропии.

Раненый зверь опасен. Кровавые банкроты идут на всё, чтобы удержать в своих руках слабеющую власть.

03.12.90

Всё это ужасает, но не удивляет. Цепь национальных катастроф. Еще одной катастрофой стала попытка выйти из катастрофы — перестройка. Семь десятилетий государственного бандитизма не прошли даром. Россия — на крови. И кровью мучеников она спасается.

04.12.90

В который раз ловлю себя на том, что молюсь о нем как о живом (о его здравии).

Конвульсии тоталитарного режима не менее опасны, чем его победы: первыми падают лучшие.

05.12.90

То, что происходит с конца 1989 г. и особенно сейчас, это откат, с перспективой соскальзывания в военную или полувоенную диктатуру.

07.12.90

Эта система не может быть модернизирована. Она может либо сохраниться, либо сломаться.

О. Александр убит за святость своей жизни, за праведность, за проповедь христианской веры, за свидетельство о Христе. Он убит за то, что был истинным христианином. Именно так погибали христианские мученики, пророки и апостолы.

Он не раз говорил, что мы не слишком отличаемся от тех людей, которые две тысячи лет назад кричали: «Распни Его!» Те же страсти, то же духовное убожество. В наше зверское время даже христиане в большинстве своем живут как язычники. Что же говорить о других?

Акт устрашения, но и акт бессилия.

О. Александр: абсолютное бесстрашие, абсолютное бескорыстие.

В широком смысле отца убила система, тоталитарная система, в еще более широком смысле — метаисторическом, метафизическом — его убили силы зла. Он говорил мне, что дьявол — реальная личность.

Тело можно убить, но дух неуничтожим. Дух Истины, Добра и Красоты, живший в отце Александре, — не абстракция, а реальность, еще большая, чем та отвратительная реальность, которую мы видим глазами. Зло действует быстро, нагло, нахрапом. Добро побеждает медленно, но прочно.

07/08.12.90

Среди его ненавистников поднимающий голову русский фашизм, идеологи «крови и почвы», националисты и шовинисты, современные фарисеи в церковной ограде (запятнавшие себя сотрудничеством с КГБ и позорными компромиссами с безбожной властью), догматики и обскуранты, служители буквы. Среди них же — политические авантюристы, теряющие власть, делающие ставку на самые черные силы, и репрессивные органы, воспитанные на насилии и терроре. Это убийство — акт политического терроризма. И одновременно это свидетельство духовного одичания, духовного гниения и общества, и части Церкви, и властных структур.

Николай Лесков: «Кто блюдет мертвую букву, тот убивает живое Божие дело».

08.12.90

«Голос крови вопиет от земли» (кн. Бытия). Кровь новомученика о. Александра взывает не к мести — она взывает к нашему сердцу.

15.12.90

Завершенность этой жизни — к ней ни прибавить, ни убавить.

16.12.90

О. Александр как точка приложения космического (духовного, нравственного, психического, интеллектуального) воздействия на человека. Кристаллизация духа.

Всю жизнь — сеятель и одновременно тот делатель, который осуществляет жатву.

Лаконизм. Совершенное, почти абсолютное знание. Мудрая простота.

Стыдно теперь, насколько низко мы стояли, насколько низко и примитивно мы судили о других, какими ничтожными были наши помыслы.

Избегал полемики, — возможно, потому, что она раздражает душу, отвлекает от добра и красоты, постепенно ведет к недоброжелательству.

Спокойная, трезвая, осознанная и прочувствованная вера.

Франциск Сальский: «Способ остаться простым состоит в том, чтобы прилепить сердце свое к Богу, ибо Он есть Дух высочайшей простоты».

18/19.12.90

Несравненный знаток Библии («Как читать Библию», «Таинство, Слово и образ», «Словарь по библиологии», памятка катехизатору, статья «Основные черты христианского мировоззрения», комментарии к Библии, проповеди и т. д.). На каком же грандиозном фундаменте покоились его знания!

Казалось, для него не было тайн — давал исчерпывающий ответ на любой вопрос (не насилуя при этом свободу человека, предоставляя ему возможность самому прийти к истине).

15/16.01.91

Экуменизм, который отстаивал о. Александр, не просто потребность — это условие выживания рода человеческого. Экуменизм — основа духовного единства, а такое единство — основа единства социального и политического, общечеловеческого. Без этого мир не выживет. Духовный сепаратизм в наше время — явление не только глубоко архаичное, но и смертельно опасное. Он разъедает мир как ржавчина, и те, кто осознанно или по неразумию эту ржавчину защищают, готовят Апокалипсис.

22.01.91

Когда человек живет какой-то идеей как верой, она как бы входит в его состав, в его плоть и кровь, в его мысли, действия и поступки и в конце концов отпечатывается на его внешнем облике. Порок, жестокость — всё это можно считывать с лица как с открытой книги. Если это добрая идея — иные мысли, иные поступки, другое лицо. Но прежде всего идея входит в сердце человека.

А если человек живет великой идеей? Это тоже всё определяет. Отец Александр жил именно великой идеей как истиной и верой, самой великой и больше, чем идеей, ибо эта «идея» — Христос. Вера в Христа как в Бога, Путеводителя, как в Спасающую Любовь была стержнем его жизни. И этой верой дышат его книги, его проповеди, ею наполнены и его мысли, и его поступки, она как бы проступила во всем его облике, сформировала его характер и дала это поразительное сочетание благородства, величия, царственности и — простоты. Вера одухотворяла его, сделала его самого воплощением любви. Любви, которая имела невероятную силу.

Он с нами. Я ощущаю это сейчас не меньше, а может быть, и больше, чем при его жизни. Он ведь знал, что смерть — это переход в иную фазу бытия, где душа человека обогащается еще больше. Он говорил, что всегда чувствует связь со святыми, с ушедшими, с Еленой Семеновной[3], что он общается с ними.

И я ощущаю очень глубокую связь с ним самим, ощущаю его как своего заступника, молитвенника. Я думаю, что Замысел о нем был необычайно высок и, как не случайна его жизнь, каждое ее мгновение, так не случаен его мученический венец. Я думаю, что его молитва о нас, наши молитвы о нем и к нему имеют огромную силу. И утром и вечером я обращаюсь к нему: «Святый отче Александре, моли Бога о нас!»

В самом глубоком, не физическом, а духовном смысле отец Александр жив, он постоянно с нами, участвует в наших трудах и наших невзгодах, заботится о нас. Мы имеем могучего заступника на небесах и здесь, совсем рядом.

Поэтому и сегодня день его рождения должен быть светлым днем радости, радости о Боге, который вызвал к жизни этого человека, благодарности Богу за то, что Он дал нам встретиться с отцом Александром, дал нам знать и любить его. И это день благодарности самому отцу Александру за всё, что он сделал для нас. Через себя и собою он соединил нас как христиан и своих учеников.

24.01.91

Если внимательно читать слова отца (особенно последние), мы убедимся, что он сам указал своих будущих убийц.

Иные могут подумать, что силы зла победили: о. Александр убит, он уже не скажет того, что мог сказать, заменить его некем; таким образом, его миссия оказалась невыполненной.

Это глубокое заблуждение. Вспомните, что Христос по видимости тоже потерпел поражение.

27.01.91

Мученический венец о. Александра — начало той славы, которою прославит его Господь.

Виновны все — и те, кто не признает своей вины, и те, кто охвачен покаянием.

31.01.91

Пишу статью об отце (для сборника ВГБИЛ[4]). Хотелось бы, чтоб она была сжатой и концентрированной. Тянет написать и о том, и о том. Но как объять необъятное?[5]

05.02.91

Полнокровность. Никакой засушенности, вымученности. Из него буквально била энергия, и он заряжал ею всех, кто с ним соприкасался. У него был дар вселять в человека уверенность, веру в себя, в свои силы.

Откликался на самые тонкие вибрации собеседника. И вместе с тем — глубокая внутренняя сосредоточенность (хорошо видна на известном теперь фотоснимке работы Сергея Бессмертного).

08.02.91

В одной из своих проповедей о. Александр говорил, что Бог избрал Деву Марию не случайно, а потому, что «Она была готова, воля Ее была к Господу устремлена, сердце Ее было открыто Небу». По этой же причине Бог избрал своим орудием о. Александра.

11.02.91

Неуловимость главного в отце. Оно растворено, существует в диффузном виде.

18.02.91

В свете событий, которые мы сейчас переживаем, это убийство выглядит особенно зловещим. Оно — как спусковой крючок или как обвал, положивший начало гигантской лавине.

18/19.02.91

Рецепторов у него было в сотни раз больше, чем у обычного человека. Тончайшее восприятие, мгновенный отклик на интонацию, жест, слово.

05.03.91

Если говорить о его духовных детях, то можно сказать, что он образовал нас, заново родил каждого из нас во Христе.

06.03.91

Сейчас для о. Александра началась «жизнь после жизни», но не в том смысле, который придал этому выражению Р. Муди.

07.03.91

Духовная чистота. Глубокая одухотворенность и — приятие ценностей земной жизни.

09.03.91

Прозрачность (и таинственность) его слова.

11/12.03.91

О. Александр был глубоко связан с мировой христианской традицией и тончайшими нитями — с русской Катакомбной Церковью. Может быть, от нее он взял пристальное внимание к каждому отдельному человеку, особую теплоту, проникновенность.

Он являл собой живой храм веры, храм любви.

Спрессованность информации в его текстах.

12.03.91

Осуждал охоту на ведьм, страсть везде унюхивать ересь и крамолу.

Говорил, что Страшный Суд не «где», а в ином измерении, в ином плане бытия. В нашем сердце уже есть иное измерение.

14.03.91

Сегодня слово о. Александра приобретает особую актуальность.

Это террористическая власть. Она была такой с самого начала. Она осталась такой.

15.03.91

Закрепленные в истории, в космосе и в вечности, мы не можем выпасть из мироздания: аз есмь, мы есмы (по–древнерусски). Мы существуем — от слова «суть», а суть — это духовная эссенция, божественная сущность (греч. «усия»), которая есть основа нашего существа. В отце Александре эта эссенция обладала особой концентрацией и мощью. Отсюда — исходившее от него веяние благодати.

17.03.91

Надо полагаться не на цели, а на средства. Цель — результат побочный по отношению к средствам. Да и вообще наперед загаданное обычно не сбывается или сбывается с такой «примесью», что лучше бы не сбылось. Средства трансформируют цель (известно, чем вымощена дорога в ад). В этом смысле они первичны. Благие средства обязательно приведут к благой цели. Сдается мне, что о. Александр этим и руководствовался. Он делал то, что должен был делать, и цель достигалась сама собой. Это и означает «положиться на волю Божию».

18.03.91

Я говорил: о. Александр был счастливым человеком. И это правда. Но правда и другое: «Чем выше человек, тем больше он страдает» (А. Ельчанинов). Нам даже трудно представить себе, сколько страданий причинял отцу этот подлый мир. А мы, его близкие, отнюдь не считающие себя подлыми, разве мы не заставляли его страдать при всяком почти соприкосновении с нами?

20.03.91

Мень=Man (Человек). Символично, что Человека убил зомби — двуногое существо, из которого вытравлено всё человеческое.

21.03.91

Он был напрямую подключен к Сверхсознанию.

24.03.91

В жизни отца Александра всё таинственно и символично, если не сказать — сакрально. Символична и дата его смерти — достаточно записать ее цифрами, чтобы убедиться в этом: 09.09.90.

Вначале — поток: 09.09, потом противопоток, как удар топором, — 90!

9 — астрологическое число имени Александр[6].

09 — от небытия к бытию, рождение.

Второе 09 — духовный план, второе рождение.

90 — противопоток, остановка. Земная жизнь переворачивается и устремляется к своему истоку.

Очевидно, мистика чисел, о которой говорили Пифагор, Агриппа и Хлебников, действительно существует.

О том же писал Флоренский: «…существует тайная и необъяснимая гармония… между человеком и событиями его жизни… Имя — тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность».

В имени закодировано число, и наоборот.

«Потому что все оттенки смысла умное число передает» (Н. Гумилев).

Для Ахматовой чрезвычайно важен размер, для о. Александра — мера и ритм, т. е. опять-таки нечто гармонически упорядоченное. Только у Ахматовой гармонию вносит душа, а у отца Александра — дух.

29.03.91

Мы воспринимаем мир неадекватно, и в этом всё дело. Мы, как правило, игнорируем, недооцениваем или извращаем духовную реальность. В этом смысле мы, мягко говоря, вовсе не реалисты. Реалистом был о. Александр.

Сергей Каледин: «Мне… кажется, что убили о. Александра те, кого смущали его прекрасная репутация и огромный авторитет, его воздействие на умы. Ведь всего за несколько лет своей легальной деятельности он успел стать кумиром интеллигенции. Ему прочили чин ректора Духовной академии и телепроповедника. Представляете, какая была бы у него аудитория? И, конечно, человек такого ума и такого обаяния произвел бы переворот в сознании людей» («Союз», март 1991, №13, с.10).

Не знаю, как насчет «чина» ректора и телепроповедника, но всё остальное точно. Я тоже об этом говорил. Неточно только слово «смущали». Не смущали их его репутация, авторитет и воздействие на умы, а пугали. Те, кто вдохновил и организовал убийство, — люди неглупые. Они отдавали себе отчет, кем был о. Александр и какова была его потенциальная взрывчатая (для них) сила.

19.04.91

Там я буду… Кем?.. Кем-то или никем? Тем же или другим? А главное, я ли это буду или кто-то совсем чужой выберется из этого тела и будет зваться мною?

От этой мысли становится зябко, и я обращаюсь к отцу: «Там я буду — кем?» И слышу голос, теплый, ободряющий, и чувствую улыбку: «Собой. Только собой».

«…От мысленного волка звероуловлен буду» (молитва св. Иоанна Златоуста). Сказано гениально. Только великий поэт мог родить такую метафору. И главное, когда слушаешь, кажется, что это не моление (пронеси чашу сию!), а утверждение: буду звероуловлен, буду! никуда мне не деться!

Такие здесь глубины разверзаются, такие бездны, и всё это пережито, прочувствовано, всё испытано на личном опыте.

Был ли «звероуловлен» отец?.. Не знаю. Не думаю. Наверное, не был, а если был (у великих праведников великие искушения), то выскользнул из этих лап — звериные объятия разжались. Потому что он из святых, «от века Тебе благоугодивших».

Мысленный волк вынужден был искать другую жертву.

20.04.91

Уже появились воспоминатели, выдавшие на–гора сочинения, которые можно было бы объединить под шапкой: «Я и отец Александр». Или: «Я в жизни отца Александра». Чего и следовало ожидать. Ни целомудрия, ни такта, ни чувства меры.

Это как раз тот эгоцентризм, та зацикленность на себе, та самость, которые отец искоренял в нас годами. Ан нет, жив курилка.

Единственно допустимая тональность воспоминаний — «Отец Александр в моей жизни». Помнить, кто он, сознавать счастье, которое было даровано нам на краткое время (и на всю оставшуюся жизнь). Помнить о своем недостоинстве.

21.04.91

Вся жизнь — самоотдача.

22.04.91

Говорить о том, что мы были вровень с ним, — все равно как если бы кто-нибудь из апостолов сказал, что Христос действует под его влиянием.

28.04.91

О. Александр: глубоко продуманная, глубоко пережитая мысль. И мысль именно религиозная.

01.05.91

Я всё думаю: чего не хватает нашей Церкви? И вот к чему прихожу: почти всегда, почти везде — в ней нет Христа. Хотя поминают Его — бессчетно. Нет Христа — значит нет любви.

А в Новой Деревне Он был. Отец Александр явил Его нам. И всегда дух Христов витал в этом убогом храме.

Исторический грех РПЦ не изжит, не преодолен — он длится. Потому-то болезнь духа за церковной оградой приняла такой затяжной, такой мучительный характер.

Отец Александр утверждал не только абсолютную ценность трансцендентной Истины, но и высочайшую ценность мира дольнего, из которого душа призвана унести в вечность всё лучшее. И, парадоксальным образом, это лучшее — проросшие в мире (проросшие в душе) семена Царства Божия. Этот мир соединяет в себе черты ада, чистилища и рая. Душа сама выбирает (вбирает) то, что ей более сродно.

Кенозис[7] отца Александра для меня несомненен. Вот пример преображения души и урок маловерным.

09.05.91

У него был такой опыт любви, которого не было ни у кого из нас.

10.05.91

Лицо пророка и мудреца. Вдохновение и величие. Воистину человек, отмеченный Богом.

12.05.91

О. Александр не хотел быть мучеником, но стал им, хотя и не по своей воле. Однако он и не воспротивился этому, не уклонился.

Полная самореализация — вопреки всему.

13.05.91

Необыкновенная «сгущенность» мысли при кажущейся простоте и прозрачности слов характерна не только для Библии (прежде всего для Евангелия), но и для всего, что писал и говорил отец Александр.

16.05.91

Однажды (это было в июле 1988 г.) он позвонил мне и спросил, хочу ли я пойти с ним на празднование 1000–летия крещения Руси. Разумеется, хочу. «Тогда берите с собой Машу (моя жена. — В. И.) и приезжайте». Где это будет? В Колонном зале. Выходить надо было сразу.

Мы встретились у входа. Там уже собралась небольшая толпа. Люди останавливались, пораженные обилием черных ряс. Внутри их было еще больше. Казалось, сюда съехалось все московское и подмосковное священство, все епископы и митрополиты.

Когда мы вошли в зал, он был почти заполнен. Мы сели сбоку, недалеко от сцены. Основной доклад был выдержан в осторожных, дипломатичных тонах — о зверствах режима по отношению к Церкви тогда еще не решались говорить открыто. Но здесь и до разрешенных пределов было далеко: ни слова критики в адрес государства, ни слова покаяния от лица Церкви. Я смотрел на сцену, потом в зал, узнавал некоторых священников в лицо. Они были со знаками отличия, с панагиями и наперсными крестами, иногда в сопровождении жен. Был и настоятель новодеревенской церкви о. Иоанн Клименко со своей пышнотелой матушкой.

Неожиданно я ощутил какое-то беспокойство. Я оглянулся вокруг, потом взглянул на сцену. Сидевший за столом президиума импозантный и осанистый почитатель Иосифа Волоцкого смотрел на нас. Но как смотрел! Никогда в жизни я не видел взгляда, исполненного такой прочувствованной, такой сосредоточенной, такой испепеляющей ненависти. Он обладал как бы физической тяжестью. Разумеется, он предназначался не мне, а отцу Александру. Для него это, конечно, не было в новинку, но я содрогнулся. Это была ненависть Сальери к Моцарту.

Вельможный пан заметил, что его сигнал принят, но взгляда не отвел — по–прежнему холодно, давяще, мрачно он сверлил отца своими оловянными глазами. Это были антиподы, живое воплощение света и тьмы.

Я наклонился к отцу и сказал вполголоса: «Старик Державин нас заметил». Он кивнул.

20.05.91

Некоторые полагают, что на отца можно было легко воздействовать, что он во всём был мягок и благодушен. Нет, у него была стальная воля, сбить его с пути было невозможно — ни мирянам, ни иерархам. Его пластичность вовсе не исключала несгибаемости и твердости в следовании тому, что он считал главным. А главным были верность Христу, любовь к Богу и людям, служение им. Никакими силами нельзя было заставить его изменить своему призванию.

Во всём, даже в мелочах, он следовал Евангелию, духу Христову. Он смог стать великим наставником, потому что исповедовал своей жизнью великое смирение, был слугою всем нам и тем самым — образцом для всех нас.

Скромность, смирение, простота и непритязательность, присущие, по словам о. Александра, великим святым (напр., Феодосию Печерскому и Сергию Радонежскому), были в высшей степени свойственны ему самому.

Никакой сентиментальности, расслабленности, дряблости духа, никакого святочного добродушия. Нет, трезвость.

Возрождал дух народа после многих десятилетий насилия и одичания.

Харизма духовного водительства, наставничества.

Просто смешно читать о якобы литературной неумелости о. Александра. Всякий, кто читал и слышал его, знает, что он был богословом–художником, замечательным стилистом, мастером слова. Каждая его проповедь, книга, статья — произведение искусства.

22.05.91

Сейчас особенно ясно, что весь этот поток новостей, стихия политических страстей, политическая суета, калейдоскопическая смена фигур на сцене политического театра — всё это пена, селевый поток, сметающий на своем пути многие жизни, но оставляющий лишь горечь, разочарование и опустошенность.

Пока эта политическая жизнь лишена духовно–нравственного измерения, она обрекает нас на крысиные гонки, на вечный бег в беличьем колесе. И всё это очень быстро кончается — личным крахом, смертью, увенчивающей бессмысленную, ничтожную жизнь.

Только следование Христу дает опору в этой жизни, придает ей цель и смысл, оправдывает наше пребывание на земле. Именно этому учил нас отец Александр.

Он был дан нам ввиду нашей духовной немощи. И он отнят у нас ввиду нашего недостоинства. Нашего — в широком смысле: народа, страны, Русской Православной Церкви. Но и в узком смысле — тоже, в смысле прихода новодеревенского. Инфантильное сознание, об опасности которого отец нас предупреждал, и не раз, оно невероятно живуче, и оно может привести к страшным последствиям. Это удобно — не только отдать себя на волю Божию (что правильно), но и отрешиться от собственной воли вообще — плыть по течению. Это ленивое, потребительское сознание, которое рассчитывает не на свои внутренние, духовные усилия, а лишь на то, что тебя будут вести, пасти и думать тебе не надо ни о чем.

Это опасное заблуждение, и оно карается сурово. О. Александр говорил, что корень этого заблуждения — в непонимании смысла Богочеловечества, которое (непонимание) ведет к несвободе.

О. Александр, по слову Христа, познал истину, и она сделала его свободным. Мы истину не познали — и мы несвободны.

26.05.91

Мне кажется, для человека, еще неустойчивого в вере, о. Александр был великим примером и великим утешением: если есть о. Александр, значит есть Бог, есть Христос.

Новая Деревня. Троица. У могилы о. Александра.

Первая старуха: — Ну, нашли кто убил?

Вторая старуха: — Не нашли.

Я: — И не найдут.

Первая старуха: — Значит свои его убили.

Я: — Это кто же — «свои»?

Первая: — Ну, друзья его.

Я: — Да нет, таких «друзей» у него не было. Это именно не свои, а чужие.

Вторая: — Мне знакомая рассказывала: он к ней за неделю до смерти приезжал в Калининград и говорил: «Мне так много надо успеть сделать, а жить мне осталось совсем мало». Не знаю, было это или нет, но она говорит — он к каким-то знакомым заезжал.

То к ней самой, то «к каким-то знакомым». Так рождаются мифы. Но в мифе есть и правда: он знал, что жить ему осталось мало…

Другая старуха у могилы о. Александра. Земно кланяется, молится:

— Упокой тебя Боже. С праздником тебя, отче!

Он создавал вокруг себя особое молитвенное пространство. Это было как бы заряженное духовное поле.

14.06.91

О. Александр — гигант духа. Первыми осознали масштаб его личности и масштаб его дела не его друзья, а враги. Именно поэтому он стал объектом дикой ненависти, мишенью самых темных сил.

Это убийство задумал, подготовил и осуществил симбиоз клерикальных, государственно–репрессивных и правонационалистических (профашистских) сил.

25.06.91

Это убийство — трагедия не только о. Александра. Это трагедия общества и трагедия Церкви. Всей Церкви. Провал в архаику.

28/29.06.91

Невероятным напряжением сил человечество исторгает из себя такие сгустки энергии, как отец Александр, как Сахаров, как Швейцер. Это протуберанцы света и добра. Это энергия благодатная, спасительная, спасающая всех нас от гибели.

Как Сократ, о. Александр не отклонил чашу.

Сократ — христианин до Христа. Отец Александр — христианин после Христа.

Христос — Он ведь тоже не отклонил чашу.

30.06.91

30 тиранов осудили Сократа на смерть.

30 сребреников получил Иуда.

30 лет служения о. Александра в сане священника.

Выходит, 30 — тоже символическое число.

01.07.91

Сколько я ни подходил к нему под благословение — никогда он меня не благословлял. Только обнимал и целовал… Но это и было благословение.

11.07.91

Отец призывал нас к бодрствованию — и всегда бодрствовал.

Он призывал нас прощать — и прощал нам все наши художества.

Он призывал любить Бога — и любил Его беззаветно, всем сердцем, всей душой, всем разумением, всей крепостью.

Он призывал только к тому, что испытывал и знал сам.

Если он умел, испытывал, знал — значит, это возможно.

22.07.91

Я отчетливо понимаю: встреча с отцом Александром — поворотный пункт моей жизни. Она определила мое внутреннее устроение, позволила мне жить осмысленно, дала мне упор и несравненный образец.

Кто более популярен в нашей стране — о. Александр или какой-нибудь эстрадный идол? Вопрос риторический: конечно, идол. Впрочем, на Западе то же самое — не стоит обольщаться. Попкультура для нынешнего общества важнее, чем культура. Не говорю уже о том, что превышает культуру и потому превышает разумение толпы.

27.07.91

Он исцелял людей (духовно и физически) как бы мимоходом, не желая акцентировать свои заслуги, привлекать к себе внимание.

02.08.91

Необозримый космос его души.

Снова вспомнил похороны о. Александра. Митрополит Ювеналий, огласив частное послание Патриарха и сказав достаточно тепло об отце, удалился в храм. Начались надгробные речи. Первый — Глеб Якунин. Неожиданно вслед за ним предложили выступить мне (наверно, потому, что я оказался у гроба). Согласен ли я? Да, я согласен. Собраться с мыслями было нелегко. Всё как в тумане. Говорил с долгими, мучительными паузами. Всё сказано верно, но как мало я сказал, как многое успел забыть в тот момент!

Политковский снимал для TV — сначала панихиду в храме, потом ее продолжение на улице, забрался на крышу церкви и снимал оттуда, а потом — на дерево у могилы. Эти съемки — бесценный документ. Куда это пойдет?[8]

Когда закончились наши надгробные слова, а отпевание всё не начиналось, желающие стали высказываться с паперти храма. Среди них — высокий человек в монашеской скуфье с бледным одутловатым лицом и ускользающим взглядом. Это он провозгласил, что отца убили «свои», а потом и вовсе, неожиданно для всех, стал распоряжаться похоронами. Где я его видел?.. Вспомнил: в толпе «патриотов» из «Памяти» и прочего сброда.

До чего ж отвратителен этот тусклый мертвенный голос, с точностью метронома повторяющий по мегафону одну и ту же фразу: «Пойте все!» Мы идем со свечами к могиле, прощаться. «Пойте все!» И опять: «Пойте все!»… Господи, да без тебя ж поём! Кто поставил тебя командовать?

Самозванец. Чужой. Эта братия и здесь распоряжается, налагает на святыню свою мохнатую лапу. Примазывается. Наглость — их отличительное свойство.

07.08.91

Эта потеря невосполнима, ее последствия необозримы. Нам еще предстоит осознать, кем был отец Александр для нашей несчастной страны.

Я уже не представляю своей жизни без отца Александра. Он вошел в нее прочно и навсегда. Без него это была бы другая жизнь. Совсем другая. Страшно подумать, что я мог его не встретить.

Он сумел соединить быт и бытие в одно целое. Быт его был пронизан высоким светом, высоким смыслом.

Его оценки (философов, богословов, литературных произведений) были абсолютно оригинальными, ни у кого не заимствованными. Он мог сколько угодно цитировать (всегда к месту) других авторов, но эти цитаты иллюстрировали его собственные мысли.

14.08.91

Отец Александр — первая жертва советского неофашизма.

29/30.08.91

Постоянно думал о нем в дни путча. По его молитвам Бог сократил эти страшные дни. Воспринимаю всё, что свершилось, как его духовную победу.

На похоронах я говорил, что о. Александр будет молитвенником за нас, нашим заступником. Так и произошло.

04/05.09.91

Не оставляй нас своими молитвами, своим попечением. Научи нас служить Христу, служить людям хотя бы в сотую долю того, как им служил ты.

Святый отче Александре, моли Бога о нас!

05.09.91

Даниил Андреев: «Дар святости есть такой же дар, как гениальность или как та же незыблемая ось героического душевного склада, которая делает человека способным не на отдельный героический акт (на это способны многие), но на превращение своей жизни в героическую повесть».

28.09.91

Чтения[9] стали событием, пусть и не очень громким. Почти все пропели песнь любви отцу, хотя временами она звучала фальшиво.

Я хотел бы воспользоваться определением Мераба Мамардашвили, когда он говорит о трагедии человека как конечного существа, решающего бесконечную задачу. И еще (его же): «Многим русским мыслителям пришлось писать свои книги перед лицом смерти», т. е. «философствовать в атмосфере, охваченной смертельной опасностью».

Вот это в полной мере относится к о. Александру. Он жил и трудился перед лицом смерти. Он решал бесконечную задачу и, кажется, решил ее.

30.09/01.10.91

Практически всегда, когда я общался с о. Александром, я испытывал чувство восторга. В этом не было ничего сентиментального. Как я теперь понимаю, это был религиозный восторг. Как всякий великий человек, он не сводим к сумме составляющих. В нем была какая-то ускользающая тайна. Я думаю, что эта тайна и этот восторг связаны с одним и тем же — с духом. Дух дышит, где хочет, но Он почему-то хотел дышать (всегда хотел) в этом теле, в этом человеке. Общаясь с ним, вы постоянно взаимодействовали с чудом.

Что такое чудо? Это вторжение мира невидимого в мир видимый, в наш мир. Это и вызывало восторг, который был именно религиозным по своей сути, хотя вы этого могли и не осознавать, да обычно и не осознавали.

15/16.10.91

По мнению о. Александра, разделение на конфессии — человеческое, историческое и условное.

20.10.91

Мгновенный переход от иронии к страстной религиозной мысли, и наоборот.

01.11.91

Вот мои записи (в сокращенном виде), сделанные во время Чтений памяти о. Александра 10–11 сентября.

Открыл Чтения митрополит Ювеналий. Говорил благостно, медленно, но с живым чувством. Прорывалось личное отношение к отцу: назвал его «героем духа». Отметил неизменный оптимизм и жизнерадостность о. Александра, порожденные его «глубоким религиозным и священническим призванием». Сказал о «необычности его пастырского подвига», о том, что его служение — «вопреки окружающему атеистическому миру». (Тут бы надо добавить: «и вопреки официальной церковности» — это еще важнее и еще мучительней.)

Сослался на слова отца в личной беседе: «Я ни на минуту не переставал писать, и когда мне было особенно трудно, я еще больше трудился». Оценка митрополита точна: «В этом сказалась глубокая вера».

Заметил, что о. Александр использовал возможность нести слово Божие, «может быть, как никто из нас».

Уже не в первый раз упомянул о том, что о. Александр «при его известности, таланте, обаянии» не соблазнился возможностью быть избранным народным депутатом. «Я бы отметил в этом отсутствие в нем греховного человеческого честолюбия, которое сидит в каждом из нас в большей или меньшей мере».

Вывод: «Его жизнь представляется очень цельной, устремленной к Богу и к служению людям».

Таким образом, митрополит Ювеналий понимает, с кем он имел дело. То, что он защищал отца и при жизни, ему безусловно зачтется.

Вяч. Вс. Иванов говорил о соединении науки и религии в творчестве о. Александра, который «был близок к русской религиозной философии, думавшей о единстве христианства в целом», и одновременно считал важным всё, в чем мировые религии не противоречат друг другу.

О. Александр «проявил и богословскую ученость, и человеческий ум, и мудрость». Замечательный богослов. Через его книги «молодые впервые приобщались к серьезной религиозной мысли». Его труды много значили для приобщения людей к Церкви и составляют «существенную часть духовной жизни страны».

Во многом благодаря таким людям, как о. Александр, в нашей стране (в отличие от Запада) нет антагонизма между наукой и религией. (Эта мысль Иванова представляется мне спорной: увы, есть такой антагонизм.)

Отметил также, что о. Александр «показал в своих сочинениях, каково реальное соотношение разных истин, какова их духовная перспектива». Считает, что эта, очень существенная, сторона мысли отца должна быть продолжена.

И еще: «Некоторые очень важные открытия современной физики (например, антропный принцип, согласно которому Вселенная с самого начала предполагает появление человека) важны и для развития основной мысли отца Александра о связи современного научного мировоззрения и православного взгляда на мир. Его сочинения — начало плодотворной линии в научной и религиозной мысли. В нем жил дух настоящего пытливого исследователя».

О. Александр Борисов. О нравственной чистоте Александра Меня: «Ни разу не слышал из его уст грубого или бранного слова». Его необычайная любовь к Богу. Другая его черта — противостояние злу. «Люди, ориентированные здраво в политическом смысле, открыты для Бога, здраво смотрят и на вещи религиозные». Тем не менее политика сама по себе о. Александра не увлекала — его интересовали те духовные процессы, которые были основанием политики.

О. Александр всегда стремился согласовывать свои действия с правящим архиереем, негативно относился к позиции Русской Зарубежной Церкви как наиболее консервативной и направленной вспять, к средневековью.

О. Александр о приходе к власти Андропова: «Наконец стремление тоталитарных сил захватить власть получило воплощение».

О Штейнере: «Если бы он не увлекся антропософией, был бы замечательный священник».

Отметил необычайную широту отца, его терпимость (но далеко не ко всему), целительность общения с ним, его невероятный демократизм, любовь к знанию и культуре, особенно русской.

Еще о терпимости. «Почему, любя свою Церковь, надо искать в чужой недостатки? К сожалению, сейчас эта позиция захватывает многих. Еще не успев ознакомиться с христианством, встретиться со Христом, уже получают инъекцию ненависти». О. Александр был верен своей конфессии, но не забывал: то, что объединяет ее с другими, безмерно больше того, что их разъединяет.

О личном мужестве о. Александра, особенно в последний год его жизни: «Он сказал тогда: «А вот этого я уже не смогу сделать, потому что через год меня убьют». Но это произошло через несколько месяцев».

Потрясающее свидетельство. Борисов полагает, что это было не мистическое знание, а знание определенных фактов. Все же, возможно, и то и другое.

Евгения Завадская (китаист, искусствовед, знала отца с 1962 г.): «Никогда не стремился к исключительности судьбы. История православия будет связана с его именем. Всегда ощущалось, что он в Пути, Истине и Жизни. Подлинная религиозность, приятие жизни как божественного дара, жизнерадостность».

Очень значительны (и созвучны мне) ее слова: «Его судьба идет по Писанию. Это тоже текст. Сбывается Писание». Речь идет о причастности о. Александра к Тексту (Писанию). Стал буквой в Книге жизни. «Оказаться буквой, «виноградной строчкой» в Книге жизни — это и есть бессмертие».

Я прочитал избранные «Строчки из дневника». Когда закончил, у многих — слезы на глазах. Ко мне подошла Завадская, сказала: «Это почти невозможно слушать» (от боли). Предложила отдать в журнал «Человек». Я почему-то не отдал.

Зоя Масленикова. О непрестанной творческой активности о. Александра. Он только начинает по–настоящему жить в людях как закваска. Дело каждого из нас — писать о нем. Его книги войдут в сокровищницу русской духовной литературы. Привела его слова: «Чем силен дятел? Головой. Потому что головой он бьет в одну точку».

Юлий Шрейдер. О фундаменталистской позиции, особенно у христиан–неофитов, только что распрощавшихся с марксизмом. Это позиция человека, обладающего истиной, выраженной в вероучении. «У о. Александра — противоположная позиция: каждый богослов сам ищет истину, открывает ее для себя и для других. То же — у Фомы Аквината. Так же происходит и в серьезной науке: человек хочет вначале понять что-то для себя». О. Александр понимал, что истина вероучения раскрывается постепенно. Бог вечен, но Он раскрывается во времени, Он абсолютен, но мы не можем объять Его. Весь шеститомник отца — история Богоявления. Теистическая позиция проста, но трудна, требует большого мужества для принятия.

Григорий Померанц. Об огромном историческом значении жизни и смерти о. Александра. «Оказавшись в условиях неоязычества, он пытался обосновать свой выбор духовного пути», не унижая другие конфессии. «О. Александр считал, что в духе различия между конфессиями в сущности ничтожны. Он сравнивал выбор вероисповедания с выбором жены. Это как бы брак. Выбирая свою жену, вы не умаляете достоинства другой женщины. Т. е. выбор вероисповедания не связан с тем, что другие вероисповедания стоят ниже. Это выбор любви, а не доказательств, и это является решающим. Нельзя доказать человеку, что он не любит, если он любит. Но остаться на уровне этого утверждения трудно: если полноты любви нет, то появляется необходимость доказательств».

Померанц прав, когда он говорит: «Важен только Христос, спор между вероисповеданиями не имеет сущностного значения».

На этом закончился первый день Чтений. Во второй его половине будто струна натянута была. Все, как на подбор, были хороши. Второй день оказался не менее интересным.

Екатерина Гениева рассказала, что на лекции о. Александра в Библиотеке иностранной литературы 7 сентября 90–го года ему задавали такие вопросы: «Боитесь ли Вы смерти?», «Можно ли убить священника?», «Можно ли убить муравья?» Не хотел оставить своего портфеля в кабинете Иванова (директор ВГБИЛ).

После лекции оказалось, что у библиотеки стоит машина с крепко сбитыми молодыми людьми. Явно следили за отцом. Он шел к метро «Таганская», перемещаясь так, чтобы быть позади сопровождающих.

«О. Александр был убит, чтобы мы все узнали и почувствовали на собственном опыте, что такое жизнь без учителя, что такое жизнь после Голгофы». Не для этого, конечно, он был убит, но мы действительно это узнали и почувствовали. В остальном она права: «После Голгофы — утешение. Чудо существует каждую минуту среди нас. Мы были свидетелями многочисленных чудес».

Призвала восстановить авторство о. Александра как переводчика «Силы и славы» Грэма Грина и «Благословения на геноцид» Нормана Кона. Рассказала об анонимном звонке в библиотеку после выставки «Мир Анны Франк»: «Не достаточно ли вам о. Александра Меня?»

Евгений Рашковский. Доклад «Что дает наследие о. Александра для наук о человеке?». Однажды он сказал Жене: «Надо всё же душу питать — почаще на природе бывать, в консерватории бывать». Вывод Жени: «К вселенскому вслушиванию он подключал миры природы и искусства». И еще: «Библейский текст был его Прекрасной Дамой. Он был ее рыцарем без страха и упрека. Знал Библию превосходно и в разных преломлениях».

Говорил о его мастерстве как ученого–гуманитария. «У него была добрая память — на лица, на творчество, на бытие. У него и глубокая историческая память. У настоящих гуманитариев нет злобы против мира и против людей.

Батюшкино гуманитарное творчество было таково, каков он сам. Его открытость и любовь вырастают из осознанного чувства присутствия Христа».

Наталья Большакова из Риги была утром 8 сентября в Новой Деревне, когда отец служил, и вечером в Москве на его последней лекции. Эти воспоминания, по ее собственным словам, — «свидетельство о святом». Встреча с ним были всегда судом, но и праздником. Утром на исповеди «были решены два главных вопроса моей жизни». Сказал ей: «Вы только любите». Прерывал ее и отвечал так, будто она всё сказала (а она не успела сказать).

Еще сказал ей на исповеди: «Никогда не верьте тому, кто будет говорить, что Церковь наша не свята. Церковь свята не нами, грешными, а Иисусом Христом. Здесь уже Его царство, и врата ада не одолеют ее». Посмотрел на нее и засмеялся. «От переполнявшего его ликования весь сиял, озаренный ярким светом. Светоносный взгляд — было больно смотреть».

О лекции 8 сентября: «Когда он говорил, слова оживали. Происходило таинство пресуществления слова».

Наталия Трауберг. В начале 70–х о. Станислав Добровольский из Литвы, который очень любил о. Александра, писал ему: «О, как труден Ваш пастораций в великом Бабилоне». Н. Т.: «Он действительно очень труден. Это ужас какой-то! Бабилон есть Бабилон. О. Александр приспособился к тому, что мы — обитатели лагеря (говорю об искривленных душах)».

«Когда с ним знакомилась, было ощущение, что нахожусь внутри Писания» (замечательно сказано). «Последние три года — разговор об этом Бабилоне. Отец жизнью и смертью доказал, что прав он. Он считал, что есть только несчастные униженные люди, и больше ничего». (Это иллюстрирует ее мысль, что мы все — духовные калеки. Отсюда — наше самовозвеличивание.) «Умел соединять исключительную терпимость с исключительным неравнодушием. Мы должны просить о. Александра о двух добродетелях — об Авраамовой вверенности (вера с надеждой) и милосердии (несусальном)».

Очень живой и яркий доклад («Отец Александр и музыка») сделал Олег Степурко. Вот что он сказал (без цитат).

О. Александр, как подземные воды, оживотворял нашу культуру. Его музыкальность, модуляции голоса. Выпевал свои проповеди. (Олег дал ритмическую расшифровку его проповедей, показал, как он интонировал.) Его голос феноменально построен по диапазонам: сначала — в низком регистре, в кульминации — верхний регистр. Его фразы очень музыкальны, сравнимы с музыкой Мусоргского, интонационно построены. Большинство его ритмов триольные — как в джазе. Триольная пульсация — когда на ритм накладывается сердце. Наполнял самые простые слова интонационным смыслом. Самое главное — огонь, сердечное биение, кровь — заключено в интонации. У него все фигуры — как в речитативе. Обладал колоссальным слухом, блестяще владел тональностью.

Писал свои книги под музыку. Но слушал пластинки не просто так: в его фильмах (имеются в виду слайд–фильмы) — музыкальные шедевры.

О. Александр — генератор музыкальных идей. Цикл Николая Каретникова об апостоле Павле — реализация идей отца. Сказал Михаилу Смоле (прихожанин о. Александра, директор школы): «Обязательно сделай хор. Хор — это то место, которое стирает грани между людьми».

Организовал музыкальную детскую школу (подпольную). Возобновил древнюю православную мистерию. Мы поставили шесть детских спектаклей: «Франциск», «Сергий Радонежский», «Царь Иудейский» и др. Ребенок превращался из объекта в субъект Священной истории[10].

О. Александр стоял у истоков бардовского христианского движения. Был инициатором фестиваля «Пробуждение». Впервые в русской истории церковная и авангардная музыка встретились вместе. О. Александр: «Слушаю любую музыку. Могу слушать и рок». Помнил всех церковных композиторов. Прекрасно знал «Jesus Christ Superstar», Дюка Эллингтона. Воспитал многих регентов — Нину Фортунатову, Соню Рукову, Володю Шишкарева. Но и натерпелся от хористов. Мало того, они все время писали на него доносы.

Олег — человек живой, непосредственный, совсем не академичный. Он джазовый композитор. По скромности не упомянул, что музыку ко всем упомянутым детским спектаклям написал он сам. То, что он говорил, на мой вкус, было свежо и очень интересно. Но не такова была реакция части зала. Их (особенно довольно чинных старушек) его горячность, его манера говорить и сама суть говоримого довольно быстро вывели из себя. Особенно их раздражало, что он время от времени подбегал к роялю и пытался что-то наигрывать (для иллюстрации своих тезисов), искал (и не находил) микрофон и т. п. Чинные старушки стали топать и требовать, чтобы он заканчивал (тем более, что он перебрал время). В результате его почти согнали со сцены. Нет пророка в своем отечестве…

Тамара Жирмунская. Привела несколько высказываний отца: «Спиритуализм, теософия — вход в то же здание, но с черного хода: низкий астральный план»; «Беспозвоночные давно бы вымерли, а человек приспособился»; о самом себе: «Проскочил, как креветка между усами кита».

Его лекция (в узком кругу) об иронии и юморе в Евангелии.

Вулканический темперамент, который он постоянно сдерживал.

Владимир Леви. «О. Александр сделал всех нас родными. Обмолвился однажды мне, что никогда не готовится к лекциям, а говорит что Бог на душу положит. А кажется, что там всё продумано и нет ничего лишнего. Лекции совершенно музыкальны по архитектонике, по золотому сечению. Это именно то, что Бог на душу положит и что было дано в совершенстве только ему.

О. Александр действовал как психолог и психотерапевт, не называясь так. Профессионально интересовался этими вопросами». (Могу сказать от себя: в любой области, за которую отец брался, он был профессионалом.) «Громадный практический опыт, колоссальная эрудиция. Сам опыт Церкви и св. Отцов — в огромной мере психологический опыт, опыт познания живых людей.

Все время учился, всю жизнь. Извлекал материал из каждого человека. Так и должен действовать врач. Для врача пациент — страница учебника, иначе — шаблоны и начинаешь губить людей. Не знаю другого такого мощного врача, психотерапевта, целителя. История отношений с каждым из нас — целая книга, и это история болезни. Из людей здесь присутствующих идеально здоровым психически человеком можно считать только одного — отца Александра.

Назвать его безоблачным было бы неправильно, но он излучал такое душевное, духовное и физическое здоровье, что казалось, что это не так. Иногда какие-то тучки закрывали его душу, — может быть, из-за груза, который он взял на себя. Его личное, сокровенное было глубоко скрыто. Тут не комплексы (их не было), а жертвы, потери, несвершившееся. Он не развернул, может быть, и сотой доли своих дарований. Артист, художник, музыкант — всё это он свел в своем пастырском служении».

Боролся со своими болезнями и болезнями других с помощью Божией благодати. Главное в его психологической работе с людьми (один из уровней его священнической работы) — мгновенное вживание в другого человека. Это дар эмпатии и нечто большее — моментальное, целостное вживание в человека, которого он поместил в себя. Он мог бы исповедоваться за каждого из нас: он знал о каждом из нас всё. «В письмах он психотерапевтировал психотерапевта, и до сих пор он мне помогает».

По–моему, Володя Леви, человек рефлектирующий, тонкий, дал глубокий анализ, и не только как специалист.

Не менее замечательным и, пожалуй, еще более глубоким было выступление Светланы Долгополовой (перескажу его кратко). О. Александр явил абсолютное осуществление веры, явил в себе инобытие. Чудо и тайна Божественной любви. О. Александр — Божий избранник. Значение его личности в истории России будет такое же, как значение Серафима Саровского и Пушкина. Будут три имени.

Бог дал России это чудо. Это дар Бога России в страшную непролазную тьму. О. Александр не просто жил, но жил Божественной жизнью. У него была другая энергетика — энергетика Божественной жизни. Это всегда было инобытие.

Всякий шедевр, чудо — проявление Бога. О. Александр всегда жил в том мире, который создал Бог. Всякое зло для него — пустота и мимикрия. Тайна его: он видел пути Бога на земле.

Чудо его шеститомника: о. Александр свидетельствует изнутри, что такое Царство Божие. Он был всегда внутри Царства Божия и — пользовался тем, что наработали мир и человечество. Он был зрячим, потому что находился внутри инобытия.

О. Александр был дан Богом России в такой страшный момент. То, что он еврей, давало ему понимание, что предстоять перед Богом должны все вместе. О. Александр — сама музыка, а не игра на рояле. Его аскеза была глубоко скрытой.

Каков бы ни был человек, но, приходя к о. Александру, он был уже спасен. Говорили, что отец сам хорош, но паства у него тяжелая. Он был пастырем добрым в этом странном стаде. О. Александр открыл новый период в русской истории, и в судьбах России он будет означать очень многое. Отец Александр — это явление русской истории, чудо, и даже странно, что рядом с ним оказались мы.

Марианна Вехова. О. Александр нас выпрямил. Проницал в человеке его возможности, раскручивая его талант.

Габриэль Голицына знала его в быту. Отец о ее рисунках: «Этих двух видов ежиков я не знаю совершенно». Купил ей диванчик и 9 книжных полок (однажды она сказала, что любит цифру 9).

Никита Струве. Убийство о. Александра и события 19–21 августа взаимосвязаны. Там было и прославление о. Александра. Надо начать говорить уже не о его гибели, а о его прославлении.

«Ощущаю посмертный рост о. Александра. Его апостольский подвиг получил печать истинности» (эта печать — его мученическая смерть). Войдет в историю Русской Православной Церкви не только как один из великих ее просветителей, миссионеров, но и в первоапостольском смысле. Мученическая кончина о. Александра возвращает нас к первоапостольским временам. В этом смысле его слава беспримерна.

Он творил свой апостольский подвиг в неимоверно тяжелых условиях. Мы согревались от его лучей и получали необычайный духовный импульс.

О. Александр глубоко укоренен в чистой православной традиции — оптинской, исповеднической. Благодаря этому не переставал мыслить Церковь во вселенском масштабе. Поэтому он парадигматичен для возрождающейся православной Церкви в России. Вышел на широкий вселенский простор.

О. Александра упрекают в чрезмерной открытости, в чрезмерном экуменизме. Некоторые провозглашают, что экуменизм — это ересь, но ересь — само это провозглашение. Долг каждого православного — стремиться уйти от разъединения христиан, страдать от этого. У о. Александра есть это страдание. Полагают, что католичество и православие — два легких, которыми должен дышать человек. На деле — это два близнеца, которые разошлись и у которых не может не быть жгучего страдания из-за этой разделенности».

Цельностьинезаменимостьо. Александра. «Чрезмерная» открытость его — пример и живительный источник. Из его письма в Иерусалим: «История Церкви только начинается». Может быть, в этом ключ к жизненности о. Александра.

Владимир Файнберг. О. Александр был сделан из того же материала, что библейские пророки и евангельские апостолы. Глаза веселые, а на самом деле — грустные. Самый свободный и самый бесстрашный человек. Общался с разными людьми, непостижимым образом оставаясь самим собой. Подтягивал всех на свой уровень.

Не ограничивался культуртрегерством. Он видел жизнь глазами Христа. Если не переймем это зрение, не станем настоящими христианами — грош нам цена.

О. Александр: «В сущности, исполнить заповеди Христа очень трудно, но и очень легко. Жаль, что этого не понимают»; «Ну почему не смотрят на Того, Кто смотрит на нас отовсюду?»

Леонид Василенко. О. Александр наводил мосты над пропастями. Себя он мог бы назвать христианским персоналистом. Утверждал личностное достоинство человека, искупленного самим Христом. Видел жизненную, церковную, общинную задачу в том, чтобы вырастить новую генерацию активных деятелей, которые должны выращивать культуру. Хотел, чтобы мы могли стать центром социального обновления там, где мы трудимся. В этом он ученик Владимира Соловьева и других русских религиозных мыслителей, но он не повторял их, а шел гораздо дальше. Оставил нам оригинальное понимание судеб культуры и Церкви.

О. Александр: «Традиции, которые существуют сотни лет, иссякают, истощается их жизненный заряд. Нужны новые традиции». Путь — христианский персонализм. Понимал, что какая-то фаза христианства закончилась. Ни одна культура еще не воплотила христианство. Он был провозвестником великой христианской культуры будущего.

О. Александр, как и Христос, искал почву будущей христианской культуры везде, искал то, из чего вырастет новая культура, которая внесет обновление и на Востоке и на Западе. Но обновления церковной культуры не произошло. В Церкви — авторитарная, патерналистская культура, зато светская перешла какой-то предел — это культура тех, кто брал на себя ответственность, инициативу. «Церковь не повзрослела и не может учить взрослой культуре». О. Александр считал, что обновление христианской культуры обновит и христианскую Церковь, через обновление внутрицерковной культуры произойдет и обновление Церквей. «Но в нашей церковной среде не поиск культуры будущего, а сыск церковного криминала».

Традиция — нечто второстепенное. О. Александр не видел особой разницы между католичеством и православием, так как видел Церковь будущего, в которой все эти различия исчезнут. Возможно, думал, что Церковь будущего создастся не принудительно, а свободно, через доверие личностно зрелых людей. Это прорезывалось в лекциях отца последних нескольких лет. Это мнение разделяли и некоторые западные богословы, напр., о. Жак Лёв. Становление Христовой Церкви будущего, может быть, уже началось.

Общее впечатление от Чтений: вокруг о. Александра было невероятное количество ярких и талантливых людей, и то, что многие из них сказали, — бесценное свидетельство о нем.

02.11.91

Знакомство с отцом — ничем не заслуженный дар. В нем была та полнота христианской жизни, при которой любовь и вера переливаются через край.

В одной из проповедей он говорил: «Познай Господа, и ты не будешь колебаться и сомневаться, ты не будешь унывать, страшиться — ты будешь побеждать в себе и грех, и страх, и трепет, и косность, и всё наше земное человеческое несовершенство». Это пережито на собственном опыте. Он — познал и потому имел право и власть так говорить.

«Познаешь Господа и найдешь Истинного Проводника, Который будет тебя вести по жизни. Указатель пути, знамение надежды — Крест, который нам светит впереди». Вот Кто его вел, вот Кто был с ним на его кресте…

Он породнился с нами — а это знак его величайшего доверия и любви к нам.

03/04.11.91

Его проповеди, да и не только проповеди, поражают своей безупречной логикой, которая непонятным образом сочетается с художественным стилем изложения.

04.11.91

Временами я отчетливо ощущал его одиночество. Он был на такой высоте, на которую никто из нас подняться не мог. Вместе с тем и одиночество его было все-таки относительным: он был всегда со Христом.

06.11.91

Всё наше несчастье — от нашей духовной слепоты. Мы сами навлекаем на себя бедствия. Как выйти из леса, если ты всё более углубляешься в чащу? Терапия и хирургия — самые распространенные методы лечения, а в духовной жизни их роль играют скорби и бедствия. Только они могут заставить нас прозреть. Но подобно лекарству терапевта и скальпелю хирурга, они могут и убить. Это во многом зависит от нас — выйти из дремучего леса на прекрасную поляну или заблудиться в чаще и погибнуть.

Мы дети, сующие руку в огонь. Кто виноват, что нам больно? Если хочешь уцелеть, не лезь в горящий дом, иначе сгоришь.

Редко кому удается стать зрячим без страданий. Но тот, кому дано стать зрячим свыше, тоже страдает, и даже больше, но по–другому — не от своих грехов, а от чужих. Таков отец Александр.

Если хочешь, чтоб тебя любили, — полюби сам.

08.11.91

О. Александр о разнице Ветхого и Нового Завета: закон справедливости и закон любви. Там — дикость нравов —>нужна узда (закон), иначе хаос. Христианство обращается к уже приуготовленным людям.

Сейчас — оживление хаоса, вызванное контрнаступлением язычества.

09.11.91

Ретроспективный анализ последних дней жизни о. Александра привел меня к выводу: он знал, что с ним произойдет. Может быть, знал и дату смерти. Есть много признаков, свидетельствующих об этом.

С другой стороны, заканчивая лекцию в Историко–архивном институте 4 сентября, он говорит о том, что будет на следующих его лекциях и, кроме того, перечисляет, где еще он читает циклы лекций, говорит, что собирается опубликовать сводную таблицу своих выступлений в газете.

Может быть, мистическое знание сталкивается здесь с обыденным? Или точное знание пришло после 4 сентября?

14/15.11.91

Еще о Чтениях. Рогатый не мог, разумеется, остаться равнодушным. Человек, фамилию которого я называть не хочу (прихожанин отца), явил такой взвинченный эгоцентризм, такую душевную неопрятность, такую расхристанность, что стало тошно (в буквальном смысле слова). Он облил грязью и отца, и всех сидящих в зале. Со снисходительной фамильярностью, похлопывая о. Александра по плечу, он сообщил аудитории, что ничего нового отец в христианство не внес, а сказать что-либо вразумительное об апостоле Павле якобы вообще оказался не в силах (претендовавший на это оратор — тем более). Как глухарь на току, не замечая реакции зала, он изливал свои чувства трепетного восхищения и обожания — обращенные не к ближнему, а к себе, любимому.

Этот словесный понос продолжался минут 40 (при регламенте 10–15). И хотя солисту неоднократно кричали «Хватит!» (не только чинные старушки), а председатель напоминал о времени, он не сошел со сцены, пока не изнемог, выразив сожаление, что сказал так мало. Клинический случай чудовищной самовлюбленности.

Когда цыпленок табака учит курицу, это не просто смешно — это противно. А если он еще страдает синдромом Сальери, это говорит о запущенной духовной болезни.

Хорошо ответила этому человеку Соня Рукова. «Предыдущее выступление вызвало глубокую боль. Это вольная или невольная спекуляция именем отца. Как же мы можем быть его духовными детьми? Что мы можем сказать о нем, когда еще живы его родные? Апостол Павел — фигура загадочная, которая вызывала у него благоговение».

«Для меня о. Александр — воплощенная Благая Весть. Утверждаю, что о. Александр свят. Он святой в том смысле, в каком он учил нас, — в смысле всецелой поглощенности христианством. Он живое воплощенное свидетельство правоты Евангелия и исполненных заповедей Христовых. Евангелие — это же всё про него. Этот человек всецело со Христом». Привела слова отца: «Они думают, что я принадлежу всем. А я не принадлежу даже себе».

О. Александр говорил о дефиците благоговения: «Мы абсолютно фамильярны с Богом, со святостью». Из телевизионной записи вычеркнуты его слова о дефиците любви. Это его подлинная боль. «Что такое дистанция между мной и духовным отцом? — Мы не осознаём этого».

Самый дорогой сувенир отца, который он всегда носил с собой, — кусочек листа с гефсиманской оливы. Постоянно хранил в шкатулке камень из Гефсиманского сада.

«Однажды я уронила банку с крещенской водой. На его лице появилось выражение боли. Он сказал: «Со священными предметами надо обращаться очень осторожно»».

Другие слова о. Александра: «Когда вы пишете о Деве Марии и Христе, старайтесь смотреть на них не изнутри, а только на расстоянии: мы можем внести свое».

«Мы по отношению к отцу очень виноваты. Нас много, тех, кто ощущал эту вину. Мы потеряли бдительность. Мы забыли, что такое период гонений.

У о. Александра была, есть и остается могучая атмосфера любви, но он боялся погружать в нее насильно.

Он просвещал любовью. Это чудо, подвластное далеко не каждому. Он думал: сначала Москва, потом Московская область, Ленинград, а потом — в 1991–1992 годах — лекции по Сибири. Мечтал сказать свое слово для детей. Наконец он сказал: «Всех жителей Пушкино надо считать за наших прихожан. Именно здесь просвещенных меньше всего».

При передаче его текстов надо сохранить неправильные слова и незаконченные фразы — эффект потрясающий, это дает увидеть работу души человека.

Мы теряем благоговение, не ощущаем дистанцию между собой и о. Александром. Нельзя было прикасаться к нему и снимать посмертную маску: это лик святого человека. Нельзя делать из его облачения экспонат.

Первые слова Христа Магдалине: «Не прикасайся ко мне».

Блаженны соблюдающие благоговение, ибо они Бога узрят».

19/20.12.91

Наше время — время раздрызга, разъединения, уныния — требует от нас духовной собранности, противостояния распаду. Это то, чего хотел от нас о. Александр. И это то, что мы должны делать хотя бы из уважения к его памяти.

29.12.91

Его вера была не вымученной, не окаменевшей, а глубокой, творческой, живой. Это была радостная вера.

30.12.91

Сейчас, после его смерти, люди интуитивно тянутся к нему.

31.12.91

Гонимый и преследуемый при жизни, гонимый и преследуемый после смерти, он недосягаем для лжи и клеветы.

01.01.92

Его убили те же силы, которые убили Христа: имперская власть, синедрион, т. е. церковная иерархия (часть ее), и чернь. Эта власть могла функционировать, лишь творя преступления. Она преступна по своей сути. И неважно, кто убил отца Александра — группа «Альфа» или группа зомби, созданная тем же ведомством, — важно, что это сделали силы зла, полагавшие, что стоит устранить эту преграду, и они победили. Но вот преграда устранена, а они — не победили. Наоборот, эта жертва предопределила их поражение.

02.01.92

Отец Александр — образ Христа. Как Христос, он был гоним. Гоним за свою веру, за проповедь Евангелия, гоним как праведник, как ученик Христа (Христос — ученикам: «Если Меня гнали, будут гнать и вас»). Как Христос, он мужественно перенес гонения.

Как Христос, он страдал и умер ради нашего спасения. Как Христос, он стал мучеником, принес себя в жертву. Свою верность Христу засвидетельствовал своей кровью.

Как верный ученик Христа, как свидетель он будет прославлен.

Нечестивый ненавидит праведника, потому что праведник для него живой укор (см. Прем 2,12–20).

17.01.92

Для него вечность была не где-то там, в другом измерении или после смерти, а рядом, здесь и сейчас. Он говорил о том, что спасение в значительной степени зависит от нас самих. А что такое спасение? Это соединение с Богом, пребывание с Ним, и мы должны стремиться к этому, потому что Он — наш Творец и Источник жизни.

Вот отец Александр постоянно пребывал с Богом, со Христом, открыл себя Ему, открыл двери своего сердца. По его словам, нам дано всё — жизнь, разум, воля. Господь усыновил нас, жил и умер ради нас, воскрес ради нас и всегда рядом с нами, всегда протягивает нам руку.

20/21.01.92

Глубоко осмысленная жизнь. В ней не пропадало зря ни минуты. Творческий разумный дух почил на нем. Как он сам говорил, творение красоты, служение людям, самоотверженная любовь — черты богоподобия.

Жизнь как задача, поставленная перед нами Творцом, была решена отцом Александром. Жизнь как служение была его свободным ответом на призыв Бога. Он вверил Ему свое сердце, свою волю и разум и обрел полноту бытия на этой земле и, я уверен, полноту бытия в вечности. Уже здесь, на Земле, он достиг Царства Божия.

21.01.92

Он был очень разным. Временами он был похож на ветхозаветного пророка — грозного, возвещающего волю Божию, временами — на иконного святого, погруженного в глубокое созерцание, в безмолвную молитву. Вся осанка была такой — лицо, фигура, жест, взгляд. Для меня он как бы соединял те и эти времена, древнюю и новую эпоху. Он был необходимым и неразрывным звеном в цепи святых, пророков, апостолов.

А временами — это был озорной, веселый, неистощимый на шутку человек.

22.01.92

В нем соединялось, казалось бы, несоединимое. Это был земной человек, очень трезвый, видевший нас насквозь, знавший истинную цену нашим поступкам и нашим помыслам, и одновременно это был самый большой идеалист из всех, кого я когда-либо знал, потому что все его мысли, его сердце, его душа были устремлены к небесам. Там была та могучая корневая система, которая питала своими соками эту удивительную личность.

Его задачей было соединение земного с небесным, и не просто соединение, а приближение земли к духовному небу, чтобы человек уже здесь и теперь начал жить в Царстве Небесном, чтобы он знал и любил свою истинную родину, был достоин ее, достоин Того, Кто создал и нас, и всю Вселенную. Цель этого соединения и этого приближения — спасение людей, приобщение их к Богу, к высшей, божественной жизни. В этом же состояла миссия Христа.

23.01.92

Он соединяет людей и после своей смерти.

24.01.92

Он знал Господа не абстрактно, не книжно, а опытом сердца. По его вере ему были даны силы свыше, и это не были обычные человеческие силы: он мог передвигать горы.

Он завещал нам учиться любить друг друга. Это трудно, потому что он жил по закону «Да будет воля Твоя», а мы — нет.

31.01.92

Для о. Александра главное — дух христианства, сам Христос. Для наших фарисеев главное — сохранение форм обрядового благочестия, консервация, а по возможности, и реставрация архаики, сведение духа к букве.

Но христианство — это огонь. В Библии сказано: «Бог есть огонь поядающий» — поядающий всё грязное, нечистое, злое. Это, конечно, страшно — страшно для грязных, нечистых, злых, потому что им не устоять.

О. Александр не оставил какого-то нового, систематизированного учения. Его учение — это глубоко прочувствованное, пережитое, просветленное христианство.

02.03.92

Сегодня ночью была встреча с отцом Александром. Помню, что он живой и у меня полное ощущение и даже уверенность, знание, что он не просто живой, а воскресший. Меня переполняет буйная радость. Он в черной рясе, лицо почему-то очень смуглое. Вначале я стою вплотную к нему, лицом к лицу и говорю ему несколько раз: «Я люблю вас! Я люблю вас!» и плачу. Потом мы стоим у стены, он слева от меня, я смотрю перед собой и вижу его краем глаза. Он говорит обо мне, и когда он кончил говорить, я думал (сознавая, что это сон): «Надо это немедленно записать». Я мог усилием воли проснуться и записать, но Встреча еще не была окончена (хотя главное уже было сказано), и я не мог прервать ее. Не проснулся и не записал, хотя и потом, уже после расставания, когда он исчез, я повторял себе во сне: «Это надо записать».

В результате осталось только несколько слов и общий смысл: «Я сам выбрал Вас («чтобы Вы обо мне написали» — это подразумевалось), потому что… (дальнейшее опускаю. — В. И.)».

Я понял, что написанное мной об отце (а может быть, и то, что мне предстоит написать) очень важно и что оно останется. И что это предопределено.

Вот, собственно, и всё. Никакого другого разговора не было. Я не задавал вопросов и не получал ответа. Но сказанное было абсолютно ясно и не подлежит какому-то истолкованию. Это не аллегория, а констатация факта, точнее — выражение воли, которая мне объявлена.

31.03.92

Отношение к о. Александру в РПЦ есть свидетельство духовного и нравственного падения церковного клира.

24/25.04.92

О. Александр — абсолютное знание предмета, ясность мысли, чеканная логика, четкость и образность выражения.

По TV в программе «Взгляд» встреча с молодыми священниками — из РПЦ, Зарубежной и Катакомбной Церкви. Вначале услышал второго — самоуверенность и агрессивность, требование сместить всех 72 епископов РПЦ, запятнавших себя сотрудничеством с властями. Положим, в этом — большая доля истины. А деятели Зарубежной Русской Церкви с их приветствием Гитлеру — безгрешны?

На вопрос об отношении к о. Александру Меню этот тип (тоже Александр) заявил: «Мы скорбим по поводу его гибели (и я уже знал, что сейчас будет «но»), но его богословские взгляды были спорными, в Церкви их многие не разделяют, его рекламируют (?!) в основном католики и протестанты (деятели РПЦ мысленно кричат «браво!»). Он не учитель Церкви. Мы, конечно, жалеем, что он так… кончил».

На физиономии этого Савонаролы — ни скорби, ни сожаления не было. Он, быть может, и не читал отца.

И эти люди смеют судить о нем!

Есть догматы и каноны, а есть теологумены. Если бы отец преступил хоть в малом первые, он был бы осужден нашим священноначалием незамедлительно. Уж будьте уверены, ему бы это не прошло даром, ему бы не спустили.

Но этого не случилось — не к чему было прицепиться.

А теологумены (богословские мнения) вполне допустимы в Церкви даже с точки зрения канонической. Именно в связи с о. Александром патриарх напомнил слова апостола Павла: «Надлежит быть разномыслиям между вами» (т. е. в Церкви).

Но нет, не могут угомониться. О. Александр и сейчас в центре христианской жизни, и сейчас ему не могут простить близости ко Христу, яркости таланта, и сейчас бешено ненавидят. Это их свидетельство. Не о нем, а о самих себе.

Гнали Христа, гнали Иоанна Златоуста, гнали Серафима Саровского, гнали и о. Александра. Кто гнал? Церковные иерархи, князья Церкви, мракобесы церковные, фарисеи, которых всегда было предостаточно.

А вот кто гнал Каиафу и Анну или Питирима? Они сами были гонителями.

Странным образом смыкаются иные князья Церкви и те, кто говорит, что христианство — это сионистский заговор. У тех и других — одни и те же враги.

30.04.92

Наследие о. Александра необозримо. Он оставил нам множество книг, статей, проповедей, большинство которых стало общим достоянием. Но не проходит и месяца, чтобы не появилась на страницах печати какая-то новая его вещь. Вчера в «Литгазете» опубликовано предисловие отца к стихам Бориса Евсеева. Это предисловие — сплав богомыслия, философии и поэзии. Это само по себе законченное художественное произведение. А существуют еще сотни, а может быть, и тысячи писем о. Александра.

Всё это драгоценное наследие должно быть собрано, сохранено и отдано людям. Следует помнить, что главное в жизни о. Александра — подвиг духа, провозвестие Христовой истины, Христовой любви. Как это концентрировалось в одном человеке — до конца мы не узнаем, это тайна его личности. Но эта тайна выразилась в его наследии, и потому так важно сберечь это наследие, сохранить и развить. Я надеюсь, что фонд о. Александра, наряду с другими организациями и вместе с духовными детьми отца, окажется на высоте этой задачи.

Наследие о. Александра — это мы, его духовные дети.

11.05.92

О. Александр — сторонник светского государства и демократического общежития. Господь не хочет, чтобы вера была навязана человеку государством: человек должен определяться сам. Принудительная, огосударствленная вера — дорога в ад. Там, где христианство становится агитпропом, оно перестает быть христианством.

30.05.92

Сегодня в Историко–архивном институте прошла конференция — «Духовное противостояние 50–х — 80–х годов». Я там сделал доклад: «Духовное противостояние тоталитаризму: отец Александр Мень». Говорил о его личности, его жизненном пути, служении, творчестве, отношениях с властью (духовной и светской) и причинах убийства. Среди прочего упомянул, что вначале он активно сотрудничал с ЖМП («Журнал Московской Патриархии»), опубликовал там десятки статей, но когда издательский отдел Патриархии возглавил Питирим, он закрыл для о. Александра доступ к журналу и вообще к изданиям Патриархии. Так продолжалось более 25 лет.

Полемизировал с Аверинцевым, который утверждал, что о. Александр был послан к дикому племени — советской интеллигенции, зараженной всевозможными предрассудками и оторванной от религиозной традиции. Речь шла, по сути, об «образованщине». Миссия о. Александра, по мнению Аверинцева, состояла в том, чтобы просветить это дикое племя, вразумить его.

Это и верно и неверно. Да, интеллигенция тянулась к нему, он в самом деле просвещал ее и многих поставил на путь христианства, но его паства — далеко не только интеллигенция. Это и самые простые люди, деревенские жители, большинство из которых его боготворили. И это люди из всех слоев общества, в том числе, конечно, интеллигенты, но вовсе не обязательно «образованщина». За его словом, за его советом приезжал Солженицын, его духовной дочерью была Надежда Мандельштам, он крестил Галича и т. д.

Одно из слагаемых подвига о. Александра — духовное сопротивление тоталитаризму. Он очень рано понял истинные причины Октябрьского переворота — кризис христианства, несостоятельность официальной Церкви и, как следствие, оскудение духа, массовое нравственное растление, разнуздание подземных стихий. На этой почве возникла и укрепилась подменная, марксистская псевдорелигия.

Задача о. Александра — привести в действие противоположный вектор, заново христианизировать Россию, оторвать православие от язычества. Он был убит за свою веру, за то, что продолжил дело Христа. Убит потому, что силы зла видели в нем непреодолимую преграду на пути реванша, на пути возвращения в тоталитарное прошлое.

Доклад получился довольно длинным, но слушали хорошо.

08.06.92

Мы по–прежнему исходим из некоего внешнего устроения. Между тем то, что происходит в социальной жизни, есть проекция нашего внутреннего мира, состояния нашей души. О. Александр: «Нормальное состояние человека — быть связанным с Высшим, с идеалом».

У интеллигенции должны быть те же нравственные ориентиры, что и у обычного человека. Если интеллигенция не протестует против зла, не борется с ним, она заслуживает печальной участи и не достойна называться интеллигенцией — не только хранительницей прометеева огня (знания), но и хранительницей совести.

Бог есть любовь — это ясно. Но приближение к Нему тоже невозможно без любви.

Когда читаешь о. Александра, возникает то же чувство, что и при чтении Евангелия.

22.06.92

О. Александр — путеводитель ко Христу. Как Христос, он не создавал какой-то новой теологии. Как Христос, он жил жизнью обычного человека, жизнью удивительной по своей внешней простоте. Как Христос, он бросил вызов силам тьмы. И, как Христос, он оставил нам себя.

05.09.92

Для о. Александра христианство — не теоретическое воззрение, а служение, свидетельство словом и делом, жизнь во Христе.

09.09.92

О. Александр — соединение творчества и святости.

Умножение беззакония. Снята пятая печать: убиенные за слово Божие облачены в белые одежды.

10.09.92

Сегодня открылась II международная конференция памяти отца Александра. Снова в Библиотеке иностранной литературы.

Вяч. Вс. Иванов, директор библиотеки, о необычайной причастности к мирозданию молодого о. Александра, устремленного ко всему и ко всем. «Будущая судьба отбрасывала все больше отблесков на о. Александра, и он менялся поэтому. Говоря об Апокалипсисе, он высказывал личные мысли о том, что означает жертва и что означает смерть».

Митрополит Ювеналий: «Сегодняшняя научная конференция — новый венок на могилу о. Александра. Мы благоговеем перед теми, которые в прошлые годы не склонили своих колен перед Ваалом. Нам очень не хватает о. Александра. Запомнился его сияющий вдохновенный взгляд при нашей последней встрече, когда он говорил, что сейчас самое благоприятное время, когда можно, по словам преп. Серафима Саровского, сеять Божью пшеницу. И о. Александр заложил своей неутомимой деятельностью целые направления катехизаторской, социальной и просветительской деятельности для Церкви. О. Александр достойно представлял Церковь, усердным и мужественным служителем которой он был.

Православные люди молятся зачастую в руинах, но дух их горит тем же энтузиазмом и верой, которыми обладал о. Александр. «Жатвы много, а делателей мало». Священники нужны не только для «отправления культа». Нужны священнослужители, которые должны нести весть о спасении повсюду. Для РПЦ очень ценно то, что вы делаете в память о. Александра.

Всё, что отнималось у народа, возвращено сейчас. Ему должен быть возвращен и о. Александр, служение которого невозможно убить и уничтожить. Наш православный народ должен знать, каков был пастырь Церкви, который отдал свою жизнь, все силы своей души для проповеди евангельского благовестия.

Меня очень вдохновил вчерашний день, когда у могилы о. Александра собрались столь разные люди, которых привлекла любовь о. Александра, вера во Христа. Хотел бы попросить его духовных детей, его друзей, его экуменических братьев, людей доброй воли взглянуть глазами о. Александра на Церковь, постараться проникнуться евангельским благовестием в это счастливое для нас время».

О. Александр Борисов, доклад «Церковь и общество сегодня». Вначале исторический экскурс, обзор деятельности Церкви и ее взаимоотношений с государством от Петра до наших дней. До 1917 г. — кризис Церкви и веры, раскол Церкви и образованного общества. Церковь несет свою долю ответственности за революцию и гражданскую войну.

«Сейчас мы подобны человеку, из которого изгнали злой дух, а потом он возвращается с семью другими, злейшими его. Люди начинают крещение не с покаяния, а с того, что «нас так учили». Хотят знать не о своих новых обязанностях, а о чисто магических вещах. Даже элита не понимает разницы между РПЦ и йогами, экстрасенсами, объединяя их.

Коррелятом к бытовым предрассудкам являются предрассудки социальные. Через верующих и даже священников распространяются идеи, что всё, что случилось у нас, — результат «жидомасонского заговора». Вместо призыва к покаянию и понимания, что наша жизнь — результат жизни без Бога, слова о всемирном еврейском заговоре».

«Смирение — прежде всего открытость к другим, непревозношение над другими конфессиями. Существует досадное расхождение между личным и общественным духовным наставлением. В личном признается необходимость смирения, в общественном — наоборот: правда только у нас, остальные — еретики. Истина Христова — драгоценный камень, который имеет много граней, и ни одна Церковь не может вместить эту полноту — она только во всех христианских конфессиях.

Восстановление Церкви — не просто реконструкция XIX в., а учет всего лучшего, что было за тысячелетие. А у нас допускают в свое сердце злобу, ненависть, забывают, что «православный» — прилагательное к слову «христианин». Причина — отсутствие евангельского наставления. Проповедь Евангелия о Христе — главная задача Церкви.

Вовсе не только монархия является формой церковной традиции и не только русский может быть православным. В Москве только в трех или четырех православных церквах продаются книги о. Александра. Нашим книжным киоскам угрожают: «Мы вас подожжем».

Наследие о. Александра, его радостный дух открытого христианства дают надежду, что Бог будет жить в наших сердцах, а мы будем нести слово Христово».

Никита Струве, доклад «Где начинается ересь?»

«Без понятия ереси христианство не определилось бы. Но в наши дни — извращенное употребление этого понятия… В Карловацкой Церкви — ересиомания, самоуслаждение в борьбе с мнимыми ересями. Отсюда невежественное осуждение о. Сергия Булгакова (а в Москве это сделал митрополит Сергий). Это следствие политических страстей и политической ситуации. Карловацкая юрисдикция придумывает ереси, чтобы утвердить свою правоту. Придумали ересь сергианства, а это не ересь и не учение, а стремление понять другого, сблизиться с ним. Стремление к объединению — долг христианства. Как раз антиэкуменизм — ересь.

И здесь, в России, придумывают ереси и приписывают их о. Александру, прикрываясь авторитетом Троице–Сергиевой лавры, давая этим нападкам как бы духовную санкцию. Они приписывают о. Александру мнения, которые он не выражал, или разоблачают его мнения, которые разделяли Отцы Церкви. Это проявление ересиомании. Она вытекает из невежества, зависти, комплекса неполноценности по отношению к творчеству и свидетельству о. Александра, из блокированное™ сознания.

Христианство — трудная вещь во всех отношениях. В нем краеугольно понятие истины. Отклонения от нее опасны и губительны. Но не в меньшей мере в христианстве важны понятия любви и свободы. Диалектика этих трех понятий составляет экологию христианства. Там, где одно из трех преобладает над другим, там начинаются опасные нарушения. Нас всех объединяет святотеческая формула, которую любил о. Александр: «В главном — единство, в спорном — свобода, во всем — любовь»».

Ив Аман[11], доклад «Христианство в пути».

«Новый завет аскетичен, зовет к самозабвению, учит бороться с грехом, но не отвергает земной жизни. В этом глубокое отличие христиан от кумранских монахов и от других христиан, ненавидящих всё земное. Сейчас зло, которое было внутри, выступает наружу. На Западе, в условиях секуляризации, дехристианизации, появляются христиане, которые везде видят зло. О. Александр: «Надо научиться видеть доброе в мире. Всё доброе в мире — от Бога». Он не хотел, чтобы его духовные дети оторвались от жизни, чтобы они оставляли свою работу».

Далее Ив Аман привел несколько изречений о. Александра:

«Христианин в современном мире — в этих словах целая программа. Если бы Бог хотел видеть нас христианами XIX века, он родил бы нас именно в XIX веке».

«Мы не отделены от мира каким-то колпаком — мы люди современного мира. На работе мы не должны афишировать себя христианами, но не должны забывать, что мы свидетели Церкви, чтобы это было во славу Церкви, а не наоборот».

«Соблазн разделить жизнь на две части — религиозную и светскую — всегда остается. Человеческая деятельность для христианина не должна превращаться в активизм. Наша краткая жизнь — школа вечности. Всё, что в нас Божеское, должно расти и воспитываться. Поток мирских дел не должен нас захлестнуть. Мы должны быть современными людьми, но остаться настоящими христианами по духу, взглядам и жизни».

«Люди заворожены и оглушены духом века сего. Это далеко не ново и пройдет, как всякая мода».

Подытоживая, Ив Аман сказал: «Это говорит об ортодоксальности о. Александра. Один человек во Франции прочел его «Истоки религии» и вернулся к вере».

О. Александр: «Книга подобна стреле, пущенной из лука. Ты отдыхай, а она за тебя потрудится».

Заключительные слова Ива Амана: «Стрелы, выпущенные о. Александром, теперь летят не только в России, но и за ее пределами».

12.09.92

Я прочел доклад «Отец Александр Мень: взгляд на общественную жизнь»[12].

10.12.92

В отличие от многих, кого мы чтим, о. Александр весь в настоящем и будущем. Христианство о. Александра — это не только не ревизия учения, в чем обвиняют его обскуранты, а напротив — творческое развитие и углубление христианства при абсолютной верности его духу.

Иное «христианство» преобладает у нас. Это христианство без Христа. Его имя поминают всуе, а духа Его нет. Это псевдо-, квазихристианство, пустая оболочка. Это ритуализованное, мертвое христианство, школа формального благочестия, которое воспитывают фарисеи, люди буквы.

В отношении к о. Александру сплелось всё: зависть, невежество, комплекс неполноценности, злоба, ненависть.

12.12.92

Ритуальное христианство: шаг влево, шаг вправо — открываем огонь. Они считают, что на каждый вызов времени уже есть готовый ответ — см. катехизис. Это карикатурный катехизис: на самом деле христианство основано на свободе и творчестве.

13.12.92

Появились многочисленные материалы, которые ставят под сомнение православие о. Александра. Здесь обвинения в целом букете ересей, наветы и инсинуации, придирки. Но не они, а он приводит людей ко Христу.

11/12.05.93

О. Александр — это прежде всего явление духа.

22.07.93

О. Александр — учитель жизни, но это такой учитель, который учил не словами. Вернее, словами тоже, но лишь потому, что они были обеспечены золотым запасом — его личностью, его жизнью. Он учил прежде всего своим поведением, своим отношением к людям и больше всего — любовью. Школа любви — вот что он нам дал. Любви не сентиментальной, не снисходительной тем более, — а горящей, всеобъемлющей. Она из него истекала. Божественная любовь привела к созданию мира и человека. Любовь о. Александра просветляла и очищала душу, возвышала ее.

Это был самый свободный человек из всех, кого я когда-либо знал. В чем же коренилась эта свобода? Здесь надо обратиться к словам Христа: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными». А что такое истина? «Что есть истина?» — спрашивал Пилат. Христос не ответил, потому что вопрос задан так, что отвечать бессмысленно. Надо спрашивать — Кто есть Истина? Истина — это не абстракция, не сумма знаний. Истина — живая, Она личностна. Истина — это Христос. «Я есмь Путь, Истина и Жизнь». Вот эту Истину — реальную, настоящую — отец Александр познал. Он соединился со Христом внутренне и потому был самым свободным человеком. И он нес в себе Истину. «Свобода вырастает из внутренней глубины человека» (о. Александр).

Теперь вопрос: как он познал Истину? Ответ ясен: верой.

О. Александр: «Ненависть — дух антихристианский».

Как мы живем? Нас же все время сотрясают гнев, раздражение, осуждение, зависть. А он как бы жил в другом измерении: спокоен, деятелен, радостен, дружелюбен, внимателен.

О. Александр: «Если люди погибают, это еще не значит, что они побеждены».

22/23.07.93

О. Александр — душа, преображенная верой в высший смысл бытия, в конечную победу Добра, в бессмертие духа и бессмертие человека. Не слепая, не бездумная вера, а основанная на внутреннем опыте.

23.07.93

Любовь о. Александра — открытость, терпимость, милующее сердце. Способность увидеть в другом такую же ценность, как в себе. Самоотвержение, самоотдача, служение. Жизнь — жертва.

09.09.93

Три года назад о. Александр был убит. Три года назад начался его путь в бессмертие.

II
Сын человечества
Выступления, статьи, доклады

За 10 лет, истекших со дня гибели отца Александра Меня, состоялись десятки, если не сотни, вечеров его памяти, проходивших чаще всего в годовщины его рождения и его смерти. Многие из них довелось вести мне, в иных я принимал участие. Я воспроизвожу здесь часть своих выступлений на этих вечерах, а также свои статьи и доклады об отце Александре, почти ничего в них не меняя, как некую летопись эпохи, которая позволяет увидеть, как углублялись оценки этого удивительного человека, знания о нем, как проступала как бы из тумана его фигура, становясь всё более объемной и значительной.

По образованию я историк–архивист. Поэтому, относясь к этим выступлениям, статьям и иным документам как к своего рода историческим источникам, я счел нужным датировать их и указать место их произнесения или публикации. Текст выступлений воспроизводится по магнитофонным и письменным записям.

ПИСЬМО В НОБЕЛЕВСКИЙ КОМИТЕТ 

В марте 1990 г. заместитель директора Библиотеки иностранной литературы Екатерина Гениева попросила меня написать текст ходатайства общества «Культурное возрождение» в Нобелевский комитет Стортинга о присуждении Нобелевской премии мира отцу Александру Меню. Я написал этот текст, мы, трое руководителей «Культурного возрождения», подписали его и отослали в адрес Стортинга.

Трудно сказать, как сложилась бы судьба нашего ходатайства в благополучных условиях (думаю, что у него были все шансы на успех), однако условия резко изменились: 9 сентября 1990 г. отец Александр был убит. К сожалению, Нобелевский комитет не присуждает своих премий посмертно, и наше обращение после этой даты не могло быть рассмотрено. Но каждое его слово можно подтвердить фактами. Воспроизвожу это ходатайство как документ эпохи.


В Нобелевский комитет Стортинга


Уважаемые господа!

Всесоюзное добровольное общество «Культурное возрождение» ходатайствует о присуждении Нобелевской премии мира священнику Русской Православной Церкви отцу Александру Меню.

Волею судеб в конце XX века Советский Союз стал поприщем грандиозной борьбы сил добра и сил зла. От исхода этой борьбы в решающей степени зависит, сохранится ли мир на планете Земля. Отказ от чудовищной социальной системы, породившей геноцид неслыханной протяженности во времени и пространстве, это императив. Без этого мы не выживем. Более того, мы не только погибнем сами, но и взорвем мир. Современный мир настолько хрупок и взаимозависим, что победа сил реванша в нашей стране приведет к катастрофическим последствиям в глобальных масштабах. Однако такое развитие событий не фатально: мы можем и должны воспрепятствовать ему. Задача состоит в том, чтобы развал системы не перешел в распад общества.

В критический момент нашей истории, когда страна охвачена социальным, политическим и экономическим кризисом, когда ее сотрясают межнациональные конфликты, когда ей угрожают мощные процессы дезинтеграции, — единственной скрепой, способной уберечь общество от распада, является обращение к основополагающим общечеловеческим ценностям, составляющим духовный и нравственный фундамент цивилизации.

В этих условиях многолетняя самоотверженная работа отца Александра по духовному воспитанию миллионов людей приобретает важнейшее значение для сохранения гражданского мира в нашей стране. Его книги, статьи, проповеди, его лекции, выступления по радио и по телевидению находят кратчайший путь к человеческому сердцу, смягчают души, ожесточенные нищетой и трудной борьбой за существование, удерживают людей от рокового шага. Отец Александр стоит в одном ряду с такими гигантами духа, как Андрей Сахаров и Александр Солженицын. Его многотомный труд «В поисках Пути, Истины и Жизни», глубокое и необычайно яркое исследование духовных исканий человечества, известен на всех континентах планеты. Это относится также к его обширному Комментарию к Ветхому и Новому Завету, книгам «Сын Человеческий», «Таинство, Слово и образ», «Как читать Библию» и др. Если добавить сюда сотни научных и популярных статей, неизданный семитомный «Библиологический словарь», то отец Александр предстанет перед нами как крупнейший богослов, оригинальный философ и выдающийся ученый. Но мало этого: он еще и автор многочисленных слайд–фильмов на ветхозаветные и евангельские сюжеты («Моисей», «Давид», «Свет миру», «Апостолы» и пр.), о жизни святых («Франциск Ассизский», «Шарль де Фуко» и др.), на иные религиозные темы («Откуда все это?», «Туринская плащаница» и т. д.).

В течение десятилетий подвижническая миротворческая деятельность отца Александра проходила в условиях гигантского давления со стороны тоталитарного государства. Допросы, обыски, клеветнические статьи в газетах, другие формы преследования и психологического нажима — всё было пущено в ход, чтобы воспрепятствовать его служению, чтобы его голос не доходил до людей. Ныне, когда обстоятельства изменились, слово отца Александра звучит в школах и институтах, в клубах и домах культуры, в рабочей и интеллигентской аудитории. Повсюду оно находит благодарный отклик, везде сеет мир в сердцах людей, тот мир, который заповедал нам Христос.

Особо следует отметить пастырскую деятельность отца Александра. Блистательный проповедник, замечательный литургист, проникновенный исповедник, он сделал жизнь своего прихода высоким образцом для других. Речь идет не только о массовой катехизации взрослых и детей или о создании богатой приходской библиотеки, но прежде всего об уникальной для нашей Церкви связи прихожан друг с другом. Феноменальное знание души, ситуации и жизненных проблем каждого из его прихожан позволяет отцу Александру безошибочно вести их по пути духовного возрастания, исцелять и укреплять их сердца. К этому следует добавить, что он воспитал плеяду высокообразованных и преданных делу священнослужителей. И не случайно скромный сельский храм, настоятелем которого он является, стал одним из главных духовных центров современной России.

Широкая экуменическая деятельность, направленная на сближение не только христианских конфессий, но и всех мировых религий, выступления на международных симпозиумах и конгрессах, активное участие в делах милосердия — всё это проходит в русле той огромной миротворческой деятельности, которую ведет отец Александр.

Исходя из вышесказанного, выражаем твердое убеждение, что отец Александр Мень достоин высокого звания лауреата Нобелевской премии мира.


С глубоким уважением


Председатель Всесоюзного добровольного общества «Культурное возрождение», директор Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы, народный депутат СССР, доктор филологических наук, профессор В. В. Иванов

Заместитель председателя Общества Е. Ю. Гениева

Заместитель председателя Общества В. И. Илюшенко


23 марта 1990 г.

НАДГРОБНОЕ СЛОВО 

Новая деревня. 11 сентября 1990 г.

Погасло наше светило. Ушел наш духовный отец, наш друг, учитель жизни. Ушел, потому что его убили. Весть об этом злодействе не укладывается в сознании — настолько она чудовищна.

Противостояние сил зла и сил добра стало в последнее время таким острым, что оно должно было вылиться и вылилось в безумную акцию, в какую-то судорогу, в конвульсию.

Силы зла подняли руку на самого лучшего, самого светлого, самого достойного. Я уверен, что они понимали, с кем имеют дело, понимали, кто такой отец Александр. Само присутствие его на свете было для них непереносимым. Мы не догадываемся о той духовной борьбе, которую он вел всю свою жизнь, все последние годы. Победить его в открытом бою было невозможно. Поэтому враг ударил подло, коварно, из-за угла.

Отец Александр был не только великим праведником — он был святым. Он часто говорил, что святой — это человек, служащий Богу. Именно это было смыслом жизни отца Александра. Он служил Богу, служил Церкви, служил Истине. Он был голосом Истины в наше время. И он служил нам — всем нам и каждому из нас. Он отдал себя без остатка. Он принес себя в жертву.

Отец Александр был не просто святым — его правильно назвать священномучеником, потому что он погиб за веру. Он дополнил число святых, убиенных за веру и за свидетельство, которое они имели.

В отце Александре с наибольшей полнотой отобразился Христос. Свет Христов горел в нем всегда — и все мы тому свидетели. Он дал нам великий урок, и это урок любви. Любовь — это то, чем он жил, чем было переполнено его сердце, что он отдавал нам.

Александр — значит «защитник людей». Он и был нашим защитником. И он будет нашим заступником, молитвенником за нас там, на небесах.

Вечная память нашему дорогому убиенному новопреставленному мученику отцу Александру. Вечная ему слава, вечный покой, вечная наша любовь.

16 сентября 1990 г.[13]

Мы понесли утрату, которую невозможно выразить никакими человеческими словами. Мы потеряли духовного наставника, пастыря доброго, данного нам Богом. Мы потеряли вождя. Вождя не в пошлом политическом смысле, а в исконном, глубоком смысле — как путеводителя. Мы потеряли учителя веры, учителя надежды, учителя любви. Он был живой иконой любви, и мы не уберегли его.

Я впервые по–настоящему понял состояние учеников Христа после Голгофы — это именно то, что мы испытываем сейчас. Очевидно, миру через две тысячи лет понадобилась еще одна страшная жертва. Она обличает порочность мира и немощность нас, его учеников.

Я не верю в случайность этой смерти. Напротив, я думаю, что она провиденциальна, то есть имеет духовный, мистический смысл. Без высшей воли ни один волос с его головы не упал бы.

Отец Александр был апостолом нашего времени и принял мученическую смерть, как все апостолы. Он был послан в мир с очень важной миссией, и я думаю, что эта миссия — в том, чтобы остановить духовную деградацию в России и во всем мире, обновить христианство, придать ему новую динамику и новый облик.

Те, кто задумал и организовал его убийство, рассчитывали сорвать этот замысел. Но я думаю, что их расчет будет бит. Своим присутствием в мире, в нас, его духовных детях, своим колоссальным духовным, философским, богословским наследием отец Александр продолжит свое дело, смертию смерть поправ.

Я уверен, что он меньше всего хотел бы, чтоб мы впали в уныние, сломались, согнулись под тяжестью несчастья. Напротив, он хотел бы, чтоб мы вышли из этого страшного испытания окрепшими, закаленными, сплоченными. Вспомните слова Христа на Тайной Вечере: «Да не смущается сердце ваше». И еще: «По тому узнают, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».

Вот я думаю, что этими заветами мы должны руководствоваться. Надо отбросить всё мелкое, наносное, все обиды. Надо оставить всякие распри и взаимные обвинения. «Это всё пустое», — помните, говорил отец? Мы должны наконец соединиться в одну семью. Мы действительно должны быть братьями и сестрами. Мы должны понести в мир тот свет, который зажег в нас отец Александр.

В Библии еще сказано: «Поражу пастыря, и рассеются овцы». И они действительно рассеялись. Но на короткое время. А затем из этих немощных, раздавленных горем, оцепеневших людей родились подвижники, праведники, столпы христианства. Мы должны нести дальше эту свечу, эту эстафету.

Вы помните, отец Александр любил повторять слова Христа: «Блаженнее давать, нежели брать». Отец Александр всю жизнь — давал. Он отдал себя по капле — миру и всем нам, принес себя в жертву. Это новый агнец, закланный за мир.

Теперь пришла наша пора отдавать — ведь мы его ученики, он напитал нас огромным духовным богатством. Нам есть что сказать людям. И, главное, мы должны донести до них мысли, слова, дела отца Александра.

Я и при жизни считал его святым. А теперь, если кому-то нужны доказательства, эта святость подтверждена его жизнью и его смертью. И мы свидетели этому. Я уверен, что его могила будет окружена народным поклонением. Я уверен, что на ней будут явлены чудеса и исцеления. Всякой канонизации предшествует народное почитание, и оно уже началось.

Многие задавали вопрос: «Как мы теперь будем жить?» И я отвечал: «Мы будем жить в его присутствии». С самого первого дня его смерти я молюсь: «Святый отче Александре, моли Бога о нас!»

30 сентября 1990 г.[14]

Я знал отца Александра в течение многих лет и видел его в разных ситуациях. У него было очень живое, переменчивое лицо, реагирующее мгновенно на любое слово, взгляд, интонацию, необыкновенной лепки лоб, вьющиеся черные, а потом с густой сединой, волосы, очень внимательные, то искрящиеся юмором, то серьезные, то ласковые, то грустные глаза со светло–светлокарей опушкой. Я видел его сосредоточенным, радостным, удивленным, веселым, возвышенным, задумчивым, вдохновенным, но никогда — трагическим.

У Анны Ахматовой есть стихотворение:
Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По–другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другою улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто.
И моя догадка подтвердилась.

Вот так изменились портреты отца Александра: на них лежит трагический отсвет. А раньше этого не было.

Фотография — вещь таинственная: в ней содержится вся информация о человеке начиная с детства, нечто вроде астрального портрета. И есть люди, умеющие эту информацию считывать. Очевидно, трагизм скрыто присутствовал в этом человеке, и теперь его лицо на фотографиях носит явственный отпечаток высокой трагедии.

Я познакомился с ним заочно. В конце 60–х вышел фильм Михаила Калика «Любить…» Он прошел в Москве по кинотеатрам третьего ряда и быстро был снят, а потом и вовсе запрещен, потому что Калик решил эмигрировать. Всю эту картину было приказано смыть с пленок, что и было исполнено. Остался, может быть, единственный экземпляр фильма, который Калик увез с собой в Израиль. Вот этот-то экземпляр перед отъездом он показал втайне в каком-то клубе около метро «Аэропорт». Там я его и увидел. Это был то ли 69–й, то ли 70–й год. Публика была почти сплошь диссидентская.

Фильм произвел на меня сильное впечатление. Он был документально–художественным, точнее, художественным с документальными вставками. Эти вставки представляли собой интервью со священником. Он говорил о любви. Но как говорил! Меня поразили свежесть, глубина и оригинальность его мысли. Так никто не говорил. От всего фильма в памяти осталась только это — легкость, блеск, точность, духовная высота, непередаваемый юмор отца Александра (я только потом узнал, что это был он). Все остальные сюжеты померкли.

Прошло некоторое время, и я увидел отца Александра не на экране, а в жизни (я познакомился с ним в середине 70–х). Всё совпало, и более чем совпало, потому что он был неизмеримо богаче своего экранного образа. И опять — фейерверк мысли, остроумия, радости, света. Именно свет, сияние исходили от него. Я сразу полюбил его. Его нельзя было не любить.

У него было не лицо, а лик. От него трудно было отвести глаза. Его обаяние было непреодолимым.

Есть разные типы людей. Грубо говоря, два основных типа: созерцательный, рефлектирующий, человек мысли и — практик, человек дела. В отце Александре в равной мере сочеталось то и другое — необычайная энергия действия и необычайная сила мысли. Причем никакого зазора между словом и делом не было: слово было одновременно делом. Вообще гармонией отмечено в нем всё — и облик, и слова, и мысли.

Не перестаешь удивляться: сколько же сумел сделать этот человек за одну–единственную жизнь! Говорят, он сделал столько, сколько несколько академических институтов. Да ничего подобного! Никакие институты, ни порознь, ни вместе, не сделали и не могли сделать то, что сделал он один. Это было под силу только такой могучей личности. Он сделал, в частности, то, о чем мечтал, но не смог реализовать Владимир Соловьев, — осмыслил, проанализировал и в сжатой форме описал духовный путь человечества, его философские и религиозные поиски на протяжении всей истории. Причем небывалая глубина исследования непостижимым образом сочетается с простотой, доступностью и художественностью изложения. И это не единственное его достижение.

Каждое его появление в церкви было вспышкой света. Всё освещалось и освящалось — храм, лица людей, души. Но таким же явлением света, сосредоточенного и сильного, или же, если воспользоваться образом Цветаевой, световым ливнем было само его пребывание на Земле. Это было мощное, всё возрастающее горение духа. Я говорю «было», но на самом деле — есть. И будет.

Его проповеди всегда были потоком — не потоком сознания, а потоком духовной лавы, которая горит, но имеет берега. Когда он возглашал: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа!», его голос звенел, как голос древнего пророка, и вы сразу переносились из мира обыденности в иной мир, «где нет болезни, печали и воздыхания». Когда он служил литургию, лик его становился грозным, иконописным. Когда он пел «Отче наш», он становился похожим на апостола.

Из всех живших на Земле в наше время людей Христос с наибольшей полнотой отобразился в отце Александре. Надо это, наконец, понять. Он повторил путь Христа и, как Христос, принял мученический венец.

Мы входим здесь в сферу сакрального, мистического. Достоевский однажды сказал, что Пушкин унес с собой некую тайну, и мы теперь без него эту тайну разгадываем. Вот и тайну отца Александра мы должны теперь разгадывать.

Разгадаем ли? Сам отец Александр говорил, что разгадать можно загадку, а тайну — нет. И это правильно, это прекрасно. На иконах Христос или Богородица часто изображаются внутри некой сферы, внутри овала. Это символ иного, небесного измерения. Находясь в измерении земном, мы не можем постичь небесного — нам это не дано. Нам даны только намеки, подобия, и даны они лишь потому, что мы сами — образ и подобие Божие. А отец Александр жил сразу в нескольких измерениях — во многих временах и во многих пространствах.


Он, как никто, ощущал присутствие Христа в мире — не в далеком прошлом, а здесь и сейчас. Он говорил, что Христос всегда стучится в двери нашего сердца и встреча с Ним — встреча внутренняя, в глубине сердца. Только от нас зависит, произойдет ли она. Христос был стержнем и смыслом его жизни, как и у других великих святых. Однажды он сказал о преподобном Сергии: «Вера его была не возбужденной, не святошеской, а здравой, твердой, надежной, спокойной, уверенной, как весь характер святого Сергия».

Вот такая же вера была у самого отца Александра. Теперь мы знаем, «делать жизнь с кого» — совсем не с того, кто стоит на Лубянской площади, повернувшись спиной к своему учреждению.

Отец Александр оставил нам высочайший образец — пример собственной жизни. Я мог бы сказать вслед за Шекспиром: «Он человек был в полном смысле слова». Но это была бы не вся правда, да и слова эти затерты. Я даже не стал бы говорить вслед за Гоголем, что это русский человек в его развитии, каким он будет через двести–триста лет: я не верю, что такие люди будут через двести–триста лет.

Мы жили при нем, как у Христа за пазухой, как за каменной стеной. Нам было покойно и тепло. Теперь стена рухнула, и мы должны — нет, мы обязаны! — встать на собственные ноги.

Есть странные сближения, странные знаки, которые мы понимаем только ретроспективно. Юлиан Семенов, ценивший отца Александра и выступавший в 1990 г. вместе с ним в спорткомплексе «Олимпийский», одним из первых стал печатать его в своем ежемесячнике «Совершенно секретно» и даже ввел в состав редакционного совета. За месяц до убийства отца Александра этот ежемесячник поместил статью «Неоконченный реквием». Всю первую полосу этого номера занимал огромный топор…

Убийство отца Александра стало духовной катастрофой. Это злодейство потрясло всех — не только христиан. Я не завидую участи убийц, и еще меньше — участи тех, кто их натравил. Среди них, к сожалению, — люди, причастные к Церкви.

Церковь — учреждение богочеловеческое, и то, что в ней от человеческого, несет на себе отпечаток всех грехов и пороков общества — мира в широком смысле. Мало того, в Церкви искушения более опасны и изощренны, страсти более сильны, чувства более обострены, и это чревато тяжкими последствиями. Но то, что в Церкви от Бога, многократно сильнее любых человеческих слабостей и преступлений. Смерть отца Александра может пробудить спящих, открыть глаза многим, привлечь их сердца к истинной Церкви Христовой. Продолжать жить так, как живет сейчас большинство людей, значит готовить Апокалипсис.

Сейчас всех волнует переход к рыночной экономике, заседания Верховного Совета, митинги и забастовки, но — не убийство священника на подмосковной станции, утром, когда встает солнце. Между тем это несопоставимые по масштабу события. Сейчас это ясно немногим, потом станет ясно многим, и придет время, когда это будет ясно всем.

Отец Александр Мень останется для нас учителем. Учителем веры, надежды, любви. Веры в то, что Господь ведет нас и не даст нам погибнуть. Надежды на милость Божию. Любви к Богу и к его творению — человеку. Отец Александр жил верой и учил нас жить так же. Он говорил: «Если человек обретает веру — это не значит, что он нашел что-то другое; а он нашел самого себя, он нашел то глубокое, что живет всегда в нашем сердце».

19 октября 1990 г.[15]

В одном из своих последних писем отец Александр писал: «Я воспринимаю это время как суд Божий. Теперь мы все узнаем, кто на что способен. Думаю, что сделать что-то можно лишь с помощью свыше. Обычных сил недостаточно».

В другом письме, прошлогоднем, он писал: «Сегодня, как и вчера, я чувствую себя только орудием в Божиих руках. Всё делается само собой. Я только рад, что что-то могу сделать, но не своими силами, а с нечаянной помощью свыше».

Эти свидетельства драгоценны.

Мы расцветаем, когда сердца нашего коснется благодать, а отец Александр всегда пребывал в состоянии благодати. Он был человеком всесторонне одаренным и развил все свои способности до высочайшей степени. Но произошло это потому, что он открыл себя Провидению, открыл свое сердце Творцу с самого детства, и его вера — твердая и неколебимая — была вознаграждена. Но велика была и ноша, возложенная на него.

Он совершал свое священническое, свое апостольское служение с любовью и смирением. Это была жизнь, целиком отданная Христу, а значит и людям. Он дарил себя без остатка, он излучал в мир ту божественную любовь и благодать, которой был переполнен. Он осознанно и сокровенно нес свой крест до конца, и он без колебаний принес себя в жертву.

И потому то, что произошло на восходе солнца 9 сентября, — это не только антихристианская, но и антихристова акция. Для наших отечественных бесов он был самым ненавистным человеком. Само пребывание его на Земле было непереносимо для них. Это была фигура вселенского масштаба, святой и апостол. Свет, который горел в нем, тьма объять не могла. И грандиозности этой фигуры соответствует чудовищность преступления. Здесь или там, кара настигнет и убийц, и их вдохновителей. Пытаться спрятаться от Того, Кто «мысли и дела знает наперед», — напрасный труд.

Всю свою жизнь отец Александр противостоял силам зла, силам распада, силам духовной энтропии. Он высился между нами, как скала, о которую разбивались волны безумия и хаоса. То, что совершилось, по замыслу организаторов преступления, призвано остановить развитие России по пути живого христианства. Духовная деградация однажды уже привела нашу страну к гигантской конвульсии — Октябрьскому перевороту 17–го года. Сейчас мы стоим на пороге новых испытаний. Это убийство — начало нового Смутного времени.

Но вслед за отцом Александром мы должны быть уверены, что рука Всевышнего, что сила, поддерживающая мир, нас не оставит. Промысел проявляет себя на каждом витке истории. Суд Божий идет, и «теперь мы все узнаем, кто на что способен». Пример отца Александра, пример его подвига всегда будет с нами как образец жизни священника, человека, христианина. Чудо веры, явленное им, спасет тысячи и тысячи. Если Господь призывает на служение таких людей, как Александр Мень, — значит христианство в России выстоит вопреки всему.

30 октября 1990 г.[16]

Мы собрались сегодня для того, чтобы почтить память великого человека современности — духовного наставника, учителя жизни отца Александра Меня. Сегодня 52–ой день со времени его злодейского убийства.

Со смертью каждого человека что-то непоправимо меняется. Каждый уносит с собой целый мир — единственный и неповторимый. И это трагично. Но когда погибает человек, налагающий печать на эпоху, погибает гений, безвременно и насильственно, в разгаре своего общественного служения, — тогда трагизм возрастает тысячекратно.

Почему небольшое подмосковное село Новая Деревня стало духовным центром России? Потому что здесь был центр кристаллизации восходящих духовных сил — отец Александр Мень. Живя и работая в расхристанном, расчеловеченном обществе, он взял на себя гигантскую задачу обновления христианства, нравственного и религиозного возрождения России, восстановления человека в человеке. Это был титанический труд — вопреки всему, независимо от условий. В области духа он был тем же, кем был Микеланджело в области искусства.

Один исторический деятель сказал, что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. Оказалось, что он ошибся. Оказалось, что коммунистом можно стать, вовсе не утруждая себя какими-либо знаниями. Более того, они ему противопоказаны и только мешают.

А вот отец Александр (не будучи, естественно, коммунистом) действительно овладел сокровищами мировой культуры, причем в очень юном возрасте. Это касается и литературы, и философии, и архитектуры. Он прочел в подлиннике все великие книги, и не просто прочел, но самостоятельно проанализировал, дав глубокую и оригинальную оценку ведущим философским и богословским концепциям.

Ему было 20 лет, когда он написал замечательную книгу «Сын Человеческий». А между 30 и 40 годами он создал настоящую эпопею — шесть книг, составивших цикл «В поисках Пути, Истины и Жизни», — от «Истоков религии» до книги «На пороге Нового Завета». В приложениях, комментариях, примечаниях — ссылки на тысячи проштудированных им книг, написанных на разных языках. И не только ссылки, но анализ многих источников, иногда — краткие рефераты. Я не говорю уже о тысячах его проповедей, статей, лекций, книг, включая многотомный «Словарь по библиологии». Уверен: пройдут годы, и всё это будет признано классикой.

Его эрудиция просто поражала. Вы могли задать ему вопрос из любой области знания и мгновенно получали краткий, точный и афористичный ответ, как будто он долгое время думал только об этом.

Но главным в нем была вовсе не эрудиция, а его вера. В 12 лет он услышал духовный призыв, которому остался верен до конца. Отец Александр — один из немногих, кто принял Евангелие всерьез, принял Христа всерьез, принял Его в свое сердце, посвятил проповеди Христа всю свою жизнь, никогда от этого не отступал. И каковы плоды этой несокрушимой веры, мы видим сегодня: вера спасает не только человека, живущего ею, но и тех, с кем он соприкасается.

Отец Александр не раз говорил, что Тот, Кто создал этот невероятный космос, со звездами, галактиками и человеком, не ограничился лишь актом творения. Он поддерживает наш мир, нашу жизнь и сейчас и всегда. И если бы Творец перестал это делать хотя бы на мгновение, — пресеклось бы наше дыхание, всё распалось бы на мельчайшие атомы, всё обратилось бы в прах. «Не Бог в мире, а мир в Боге», — говорил он. То есть мир имеет духовное основание — таков закон этого мира, закон жизни.

Подобно этому, есть другой закон: Земля стоит на праведниках и святых. Именно они скрепляют наш мир. Без них он рухнул бы, всё погрузилось бы во мрак бездуховности. Таким праведником и святым, апостолом нашего времени был отец Александр Мень. Его жизнь была совершенна, как шедевр, все части которого составляют одно гармоническое целое.

Он очень часто говорил, что не все из нас доживут до следующего года, что Творец может призвать нас к Себе в любую минуту. Но мы никогда не думали, что это в той же степени относилось к нему самому. Казалось, он есть и пребудет.

Не знаю, утихнет ли когда-нибудь наша боль, но знаю, что масштаб личности отца Александра будет осознан не сразу. Его значение будет только возрастать. И потомки будут завидовать нам, завидовать тому, что мы могли слышать и видеть его, любоваться им, любить его…

На следующий день после убийства простая женщина из Новой Деревни сказала об отце Александре: «Мудрость божественная». Вот это верное слово: не ум, который очень часто уходит у нас в хитрость, а мудрость. Мудрость, чуждая самолюбованию, всякой позе, всякому эффекту, пафосу дистанции. Мудрость, сделавшая эту жизнь чудом, наполнившая ее глубоким смыслом.

Одну из последних своих лекций — о матери Марии Кузьминой–Караваевой, русской монахине и героине французского сопротивления, — отец Александр закончил так: «Отдать себя до конца — вот это и есть совершить евангельский подвиг. Только этим спасается мир».

Оказалось, что это о нем самом.

В той же лекции прозвучали слова: «Итак, мы прощаемся». Да, мы прощаемся. Но не расстаемся: отец Александр остается с нами. И мы встречаемся с ним сегодня. Здесь и теперь.

9 февраля 1991 г.[17]

Сегодня ровно пять месяцев со дня убийства Александра Меня. Чем больше будет отдаляться от нас черный день 9 сентября 1990 г., тем больше будет вырастать фигура отца Александра. И это естественно: современникам трудно оценить его духовный подвиг во всей полноте. Многое от нас ускользает, многое откроется позже. Одно несомненно: этот человек наложил неизгладимую печать на нашу эпоху, и это, пусть смутно, мы начинаем осознавать.

У отца Александра есть еще не опубликованная работа «Парадоксы Альберта Швейцера»[18]. Одним из таких парадоксов он называл присущее Швейцеру «сочетание трезвости и нравственного идеализма». Но это же можно сказать и о нем самом. Это для него было в высшей степени характерно: никаких иллюзий в отношении мира и человека, но никакого отчаяния — только вера. Глубокое знание человеческой души, ясный, реалистичный, без иллюзий взгляд на мир, на общество и на Церковь, и вместе с тем — абсолютная уверенность в конечной победе Света и Добра. Я думаю, эта же духовная трезвость — в основе его точных оценок людей, характеров, ситуаций.

Однажды я спросил его, как он смотрит на перспективы перестройки: выйдет ли из этого что-нибудь? Причем этот разговор происходил в очень благополучное, восходящее время, когда все были в эйфории от сияющих горизонтов демократии — еще не существующих, но как бы уже реальных. Он сказал: «Ну, это же такая глыба!» И всё. Необычайно кратко, но это был глубокий ответ. Расшифровывайте сами.

Все свои таланты он развил и умножил стократно. Возьмите его писательский дар: «В поисках Пути, Истины и Жизни» — это захватывающее чтение. Читается лучше любого авантюрного романа, потому что это приключения духа, описанные Мастером. А ведь это не просто беллетристика — это раскрытие сложнейшей философской и религиозной динамики на протяжении тысячелетий, на разных континентах. И тут необычайная ясность, простота и доходчивость, при том, что он нисколько не жертвует глубиной и сложностью. Как это сделано? Непонятно.

Таковы же и его лекции. Это и богословие, и метафизика, и глубокая интуиция, и научная рефлексия, и нравственное поучение. И — юмор.

А возьмите его деятельность священника. Отец Александр — это великий пастырь, причем пастырь добрый. Он увлек на путь Добра, на путь Истины десятки и сотни тысяч людей. Как проповеднику ему не было равных.

Можно сказать, что отец Александр — это человек–оркестр, и все «инструменты», на которых он играл, одушевляла вера, сильная и непоколебимая.

У Баха есть «Хорошо темперированный клавир», а у нас — хорошо организованный хаос. Жертвой этой «организации», реализовавшей самый деструктивный сценарий, и стал отец Александр. Но организаторы просчитались, я уверен в этом: мелодия, которую вел Александр Мень, будет звучать вечно.

СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСТВА[19] 

Наша эпоха окрашена в цвет крови. XX век стал веком духовной и социальной мутации, и для России это обернулось национальной катастрофой. Точнее, цепью катастроф, каждая из которых была следствием и продолжением предыдущих. Реализация утопии, порожденной кризисом христианства, потребовала геноцида, неслыханного по числу жертв и по протяженности во времени и пространстве.

Раньше ставились храмы «на крови» — крови мучеников, святых, невинно убиенных. Но теперь уже больше не храмы — вся Россия стоит на крови.

Жертвами, по сути, стали все — и победители, и побежденные, и наши отцы, и мы, и наши дети. Болезнь поразила и социум, и человеческие души, и причины этой болезни — в сфере духа.

Понятно, что и лечение здесь должно быть прежде всего духовным. Только воскрешение, только возрождение духа может преобразить и страну, и сердца людей.

Но это невозможно без Промысла Божия. И это невозможно без новой жертвы.

Для великой миссии Господь посылает на Землю апостолов («апостол» и есть «посланник»).

Таким апостолом и был отец Александр.

Он жил и работал в условиях тупиковой цивилизации, в расхристанном, расхристианенном обществе, где расчеловечивание в течение десятков лет было государственной политикой. И потому главной для него была задача собирания духовных сил, задача обновления христианства, придания ему нового облика и новой динамики. Но это обновление — одновременно возвращение к истокам, к первоначальной новизне, освобождение христианства от ржавчины, коррозии, языческих наслоений.

Если не бояться громких слов, то надо сказать: миссия отца Александра состояла в том, чтобы евангелизировать полуязыческую Россию и тем самым повернуть ось мировой истории.

Россия — это роковая, заклятая страна, и судьбы мира, быть может, в решающей степени зависят от того, что с нею происходит. Корнем ее бед и страданий стало извращение христианства, то, что Н. А. Бердяев определял как двоеверие, т. е. соединение православной веры с язычеством. Оно имело своим следствием идеализацию темных начал русской стихии и архаического уклада народной жизни, мракобесие и бескультурье не только масс, но и официальной церковности.

Увлечение темным вином русского бунта и воинствующее безбожие не в последнюю очередь обязаны своим возникновением и своим разгулом недолжному состоянию православной Церкви. Приятие (и освящение) государственного диктата, пренебрежение, если не презрение, к свободе человека не были случайными для Церкви: язычество проникло в самую ткань православия, породив обрядоверие и оскудение духа. Духовная деградация в конце концов привела к гигантской социальной судороге — Октябрьскому перевороту.

Бердяев справедливо писал об «исторических грехах православия»: «…лжерелигия коммунизма образовалась потому, что христианство не исполняло своего долга и было искажено. Официальная Церковь заняла консервативную позицию по отношению к государству и социальной жизни и была рабски подчинена старому режиму».

После революции эта позиция в целом осталась неизменной и даже усугубилась. За отступничество Церкви от своего духовного призвания страна заплатила жизнями миллионов верующих (как и неверующих). Однако иерархия (особенно после смерти патриарха Тихона) в своем большинстве безоговорочно подчинилась атеистической власти и пошла на постыдное сотрудничество с тоталитарным режимом. Коллаборационизм епископата морально подтачивал Церковь. Так продолжалось десятилетиями.

Выбор оказывался трагическим: либо языческая и богоборческая квазирелигия коммунизма, либо полуязыческое и ущербное православие, искусственно консервировавшее лишь внешнюю, обрядовую сторону христианства. В результате религиозная жажда утолялась из мутных источников, что привело к духовному растлению народа и укоренению нравственного релятивизма.

Всё это полностью противоречило духу христианства. На руинах, на пепелище надо было воздвигать новый храм. Надо было заново христианизировать тяжело больную страну.

Этот крест и взял на себя отец Александр. У него были предшественники и сподвижники, но условия Катакомбной Церкви и гонения на религиозных диссидентов не позволяли выполнять миссию преображения жизни: сил хватало лишь на то, чтобы не угас огонек свечи. Требовались экстраординарные, невероятные усилия и мощная поддержка Святого Духа: только так можно было поколебать косную стихию, только так можно было пробудить людей от духовного сна.

Христос воплотился ради исцеления человечества, падшего, греховного. Отец Александр продолжил дело Христа: он исцелял Россию и тем самым — всё человечество.

Он не раз говорил, что христианство — религия будущего и нам еще предстоит дорасти до него, а на это могут потребоваться тысячелетия.

Он — дорос.

Христос был целью и смыслом его жизни, ее стержнем, ее путеводной звездой. Его понимание христианства было удивительно ясным, глубинным и современным. Если воспользоваться выражением Гоголя, можно сказать: отец Александр смотрел на христианство «свежими, нынешними очами». И вместе с тем он воспринимал его в первоначальной чистоте, в новозаветной первозданности.

В книге «Сын Человеческий» отец Александр рассказал о Христе, и это было новое прочтение Евангелий, прибли–жавшее их к людям XX века, раскрывавшее неисчерпаемость личности Спасителя.

В статье «Основные черты христианского мировоззрения» (журнал «Символ», N 21, июль 1989) он дал сжатое изложение своего кредо. Здесь затронуты все аспекты отношения христианина к Богу, Церкви, миру и человеку, к жизни и смерти, добру и злу, свободе и разуму, к вере, надежде и любви.

Этот очерк, почти конспект, опирающийся на учение Слова Божия и опыт Церкви, был дополнен и развит в необычайно вдохновенной и поэтической лекции под названием «Христианство», последней лекции отца Александра, прочитанной вечером 8 сентября, накануне его гибели.

По его убеждению, христианство соединяет ограниченный человеческий дух с бесконечным Божественным, исповедует свободу как один из важнейших законов Духа, утверждает ценность жизни и творчества, высочайшее достоинство человеческой личности. Христианство — это победа над злом, над тьмой, над грехом. Христианство — это новая жизнь, это вера, действующая любовью.

Христианство — религия живых, а не мертвых, и, чтобы оставаться живым, оно должно изменяться с каждой новой эпохой. Оно формирует каждую эпоху и взаимодействует с ней. Живое христианство говорит с каждым новым поколением и каждым человеком на понятном ему языке, оно непременно должно углубляться, открывать новые горизонты. А для этого необходимо обновление христианства, более глубокое понимание Христа, Слова Божия, запечатленного в Писаниях. Христианство имеет непреходящую новизну, но для того, чтобы она была явлена людям, необходимо как бы снимать патину с него, не давать ему окаменеть, застыть, превратиться в догму, в мертвую схему.

Отец Александр понимал это лучше всех и потому подчинил свою жизнь проповеди Бога Живого. Для него Христос был не просто ипостасью Троицы, Логосом, Который воплотился в Иудее во дни императора Августа и царя Ирода, жил при Тиберии и прокураторе Понтии Пилате, нес людям спасительную Истину, был распят, потом воскрес и вознесся на небеса. Всё это, конечно, непреложно, но главным для отца Александра было не это. Главным было присутствие Христа в мире после Воскресения — и не в туманные исторические времена, а в наше время, здесь и теперь.

Он не уставал повторять нам, что Христос присутствует в мире постоянно, что Он с нами, что «Воскресение не просто событие, локализованное во времени и пространстве, а это таинственная, глубочайшая, реальная, потрясшая мир метаморфоза». С тем Христом, Который идет из Вифании в Иерусалим, мы можем встретиться в книге или в воображении, «но с тем Христом, Который восстал из мертвых, мы встречаемся внутренне, потому что в нашей душе есть голос Бога, очи Бога, облик Бога, соотнесенность вечного с временным, конечного с бесконечным, Божественного с человеческим».

Таким образом, смысл Воскресения — актуальный, сегодняшний — в том, что оно взрывает пространственно-временную локализацию, и поэтому Господь всегда с нами, нет дня, когда бы Он не стучал в двери нашего сердца. И от нас зависит, откликнемся ли мы на Зов, хотим ли мы диалога, хотим ли Встречи.

Так он учил нас. Это были и вера и знание — слитно, потому что вера это особый вид знания — целостного, схватывающего истину без логических опосредований. И знание это достоверно и неопровержимо.

Вся жизнь отца Александра прошла со Христом, с Которым он внутренне соединился и постоянно взаимодействовал. Который был для него и Богом, и Собеседником. Живым, реальным, реальнее, чем все живые мертвецы. Христос отобразился в нем с необычайной полнотой, и это делало его слово неотразимым: он говорил как власть имущий.

Отец Александр впитал в себя мудрость веков и в то же время был в полном смысле слова современным человеком. Это была ренессансная личность, но совсем непохожая на представителей европейского гуманистического Возрождения. Если что и роднит его с ними, так это универсализм, эрудиция, глубокие познания, а человекобожество, выросшее на почве этого Возрождения, было для него чуждым и неприемлемым.

Нет, отец Александр был человеком нового, религиозного ренессанса, великим продолжателем Отцов Церкви, христианских мыслителей, и прежде всего Владимира Соловьева, Николая Бердяева и Георгия Федотова. Он пошел по их стопам, но во многом превзошел этих титанов духа. Его блистательная эпопея «В поисках Пути, Истина и Жизни», другие книги, проповеди, статьи — это философская и богословская классика. И это пример подлинного историзма.

Он овладел мировой культурой в ее полноте и целостности. Он не создавал какой-то новой философской или теологической системы, но углубил и развил мировую религиозную мысль. Отличительная черта его философии — христоцентризм. Правильнее было бы говорить здесь не о философии в традиционном смысле слова, а о богопознании. К нему самому применимы те слова, которые он сказал о пророке Осии: «Богопознание — это не отвлеченное богословие, а живое, реальное приближение к Богу через веру и любовь».

Как я относился к отцу Александру? Думаю, как и многие, кто знал и любил его: с благоговением. Я видел перед собой идеального человека, наделенного всеми дарами земными и небесными. И это был не герой романа, а живой человек, из плоти и крови. Это был самый живой человек из всех, кого я когда-либо встречал. Гениальная интуиция, могучий интеллект, тончайшее чувство юмора — всё было при нем. Священник и богослов, писатель и философ, пламенный проповедник, мыслитель вселенского масштаба — это лишь некоторые грани его удивительной личности.

Я всегда восхищался им, этим поразительным сочетанием силы и нежности, глубочайших знаний и простоты, духовного величия и целомудренной скромности. Он никогда не выказывал своего превосходства. Он был чужд всякого эффекта, позы. Он всегда оставался самим собой.

Несравненный знаток человеческого сердца, он находил для каждого единственно верные слова. Он не снисходил к страждущему, будь это полуграмотная старушка, подросток или рафинированный интеллигент, а обнимал его как друг и отец, исцелял его словом сочувствия и любви.

Он отказывался выстраивать какую-либо дистанцию между собой и другим. Это зависело от вас — чувствовали вы эту дистанцию или нет. А она была громадна, неизмерима.

Как и апостол Павел, он говорил с каждым на его языке. Никогда ни с кем мне не было так легко, так покойно, так надежно. Одно его присутствие вселяло уверенность и спокойствие. Не любить его было невозможно. Только очень дурной человек мог противиться его обаянию. От него явно исходила благодать, веяние Духа было постоянным и сильным. Если еще раз обратиться к Гоголю, то, перефразируя его, надо признать: отец Александр — это вселенский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через тысячи лет. То, что мерцало и брезжило в далеких пределах, в нем было явлено со всей полнотой.

Почитайте его книги, статьи, послушайте его проповеди. Они необыкновенно поэтичны. Он видел красоту сотворенного Богом мира в шуме волн, полете птицы, в каждом цветке, восходе солнца, в глазах человека, в улыбке ребенка — во всём, во всём. Только наша духовная слепота не позволяет нам видеть эту красоту, радоваться миру и благодарить Творца.

Отец Александр — мученик, и погиб он за проповедь Христа. Он дополнил число святых, «убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели» (Откр 9,6). Вся его жизнь — свидетельство о Христе, Его присутствии в мире, о воплощении Духа Христова в человеческом роде.

Жизнь и смерть отца Александра составляют единое целое. Такую жизнь, очевидно, должна была увенчать такая смерть. Да и могло ли быть иначе при столкновении кристально чистой души с миром зла и насилия?.. В этой жизни не было ничего случайного. Начиная с духовного призыва, услышанного в детстве, и до самого конца она развертывалась как мистерия. Его путь подобен стреле, летящей точно в цель.

Его жизнь была непрестанно длящимся чудом, и мы тому свидетели. Это было прежде всего чудо веры, чудо любви, потому что вера отца Александра горела любовью. Любовь — это то, чем он жил и дышал, что изливалось из его сердца. Он выполнил обе главные заповеди — о любви к Богу и любви к человеку. Он положил жизнь свою за други своя и принес себя в жертву. Это была вольная жертва — ради спасения людей, и он пошел на нее не колеблясь.

Мученическая гибель отца Александра завершает его духовное восхождение к престолу Творца. Эта гибель тоже совсем не случайна. Сводить все к уголовщине — значит низводить трагедию святого и пророка на уровень криминальной хроники. Борьба добра и зла — это не только метафора. Это реальное противоборство полярных духовных сил. Отец Александр противостоял злу как, может быть, никто в этом мире и потому притягивал к себе зло. Он был центром кристаллизации восходящих духовных сил, и это было осознано противной стороной в полной мере. Расправа над ним есть признание его выдающейся роли. И это не просто убийство, а казнь по приговору тайного трибунала.

Кто стоял за убийцами? Конечно, враги Христа, враги христианства. Именно для них проповедь отца Александра была наиболее страшна. Именно для них его общественное служение, его обращение к массовой аудитории было нестерпимо. Конгломерат темных сил объединился, чтобы пресечь это служение, чтобы преградить путь Богу Живому. Отец Александр был слишком опасен, а победить его в открытом бою было невозможно. Единственным выходом для заговорщиков оставалась «акция».

Это убийство есть конец одной эпохи и начало другой. Оно открывает новую полосу политического террора. Оно знаменует вступление в новое Смутное время.

И оно обличает ужасающее духовное состояние не только мира, но и Церкви. Без экспансии язычества в современное православие это преступление было бы немыслимо. Фактически мы имеем дело с рецидивом язычества как вне, так и внутри церковной ограды. А это означает, что вся страна стала зоной бедствия.

Смерть отца Александра — это духовная катастрофа. Она отозвалась эхом во всех мирах. Она способна отбросить восхождение России к христианству на десятки лет. Гибель того, кто своей духовной мощью ограждал нас от хаоса и распада, разнуздала подземные страсти. Но означает ли это, что расчет сил зла оказался верным, что они могут торжествовать победу?

Нет, замысел негодяев будет сорван, князь тьмы потерпит поражение. Вдохновители убийства замахнулись на то, что им не подвластно, что превышает их разумение. Отец Александр, стяжавший Духа Божия, вошел в Небесную Церковь. Тысячи вокруг него спаслись еще при его жизни, сотни тысяч он привлечет ко Христу самой своей мученической кончиной. Свет, который горел в нем, зажжется в миллионах душ.

Отец Александр прошел тесными вратами и узким путем. Его воля была устремлена ко Христу, а сердце открыто Небу. Его жизнь, отданная Богу и людям, исполнена глубокого смысла. Это жизнь–творчество, жизнь–служение, жизнь–литургия. Неустанный труд души, подвиг жертвенной любви принесли чудесные плоды.

В жизни отца Александра всё символично. Он родился 22 января, в день памяти одного из любимых своих святых — Филиппа, митрополита Московского, убитого за правду, за верность Христу. Хоронили настоятеля новодеревенской церкви 11 сентября, в день Усекновения главы Иоанна Крестителя, Предтечи Христа, великого пророка, тоже убитого за правду, за свидетельство, которое он имел. На 40–й день по смерти отца праздновалась память пяти Московских и Всея России чудотворцев, и среди них опять-таки был святитель Филипп.

Символично само имя нашего духовного отца: ведь Александр означает «защитник людей», а Мень — это Man, Человек. Таким образом, Александр Мень — Защитник людей, Человек. Здесь, в этимологии, нечаянно проговаривается скрытая истина. Отец Александр принадлежит не только России — он принадлежит всему человечеству. Он был дан России и миру ввиду нашей духовной немощи как защита, опора и упование.

Величайшие в мире события происходят буднично, неприметным образом. Рядом с нами жил Сын человечества, апостол XX века отец Александр Мень. Он жил для нас и погиб ради нас. Быть может, потомки поймут и оценят его глубже, полнее и лучше нас. Но будущее, в котором всё уже совершилось, бросает свет на прошлое и настоящее. Нам тоже кое-что открыто. И у нас есть одно преимущество: мы видели, слышали, знали его, мы общались с ним, и этого ничто не заменит.

Стоит закрыть глаза, и я слышу его голос, его слова:

— «Христос живет на Земле непрерывно и тайно. Он помогает тем, кто идет по Его пути. Он живет в мире, и в этом основание нашей надежды…

Отдать себя до конца — это и есть евангельский подвиг…

Наш мир и страна спасутся потому, что праведники есть. Они и спасут наш мир и всю нашу Землю от гибели…»

Кровь мучеников скрепляет времена. Распятый Христос победил мир. Обагренный кровью отец Александр вслед за Христом войдет в историю как победитель.

Февраль 1991 г.

10 марта 1991 г.[20]

Вы знаете, по какому случаю мы собрались здесь: полгода прошло. И не прошло, а пробежало, промчалось. Тем более, что это было время бешеной динамики — социальной, политической, да и духовной. Полгода — срок небольшой, но этого достаточно, чтобы осознать тяжесть потери.

Отца Александра убили те же силы, которые убили Христа, — власть и чернь, власть духовная и светская. Я воспринимаю это преступление не только как злодейство, но и как покушение на святыню. Он был слишком хорош для этого мира. Мир не мог вместить такой объем света. Конечно, убить человека нетрудно — его плоть не защищена. И отец не был защищен. Но он был богатырем духа и в этом смысле защищен так, что никакие силы зла не могли справиться с ним. И в этом поражение сил зла: дух не уничтожим.

Отец Александр выполнил свое предназначение, и за него можно быть спокойным. Но он беспокоился о нас, и не зря. Он видел, что вера наша слаба, что дух наш немощен, что нас раздирают мелкие страсти и суетные мысли. Я уже говорил, что надо оставить все счеты друг к другу: нас объединяет гораздо большее, чем разъединяет. Я, например, чувствую сейчас близость со многими, с кем близок не был.

Отец Александр, как евангельский сеятель, бросил нам в душу зерна добра, света и любви. И хотя эта наша почва довольно тощая, но я уверен, что многие семена проросли и дадут свои плоды. Я верю, что не напрасно отец Александр так долго трудился на этой ниве, взращивал каждый росток, удобрял и окучивал эту землю. Как добрый садовник, он заботился о своем саде и, я уверен, заботится о нем и сейчас.

Я бы хотел, чтоб этот вечер был не таким, какие уже были, а другим — интимным, личным. Здесь собрались в большинстве своем прихожане отца, и было бы хорошо, чтоб они поделились с нами своим опытом — как они ощущают связь с отцом Александром, его присутствие. Многие говорили мне, что это присутствие очень явственно, связь, — может быть, сильней, чем прежде.

Я тоже могу сказать об этом. И я хочу рассказать вам о том, как это было со мной.

Весь прошлый год меня стала преследовать мысль: что я буду говорить на похоронах отца Александра? Мысль была дикая и выплывала она из подсознания, как-то внезапно, потому что разумом-то я думал совсем другое. Я думал: «Какое это счастье, что есть отец Александр, я ведь старше его», и я заранее радовался, что он меня отпоёт. А тут вдруг такое. Мысль была кощунственной, и я ее отгонял, но она возникала всё снова и снова. А до 90–го года такого не было.

8 сентября весь день меня преследовала фраза, невесть откуда взявшаяся:

И пойду я на голос печали.

Мне почему-то это было неприятно. Я не хотел знать, что будет дальше, не хотел плыть по этой волне и усилием воли отгонял ее. Я не хотел продолжения. Но фраза всплывала все снова и снова:

И пойду я на голос печали.

А 9 сентября я проснулся в седьмом часу (тот самый час!) и записал:

Распахни мне туманные дали,
Засвети над порогом звезду,
И пойду я на голос печали
И на голос разлуки пойду.

И я все-таки не понимал: почему «голос печали» и с кем разлука? Но настроение стало отвратительным. А потом мне позвонили, и я понял — с кем.

Мне отец Александр снился не раз. Первый раз был в черной рясе. Я знал, что он будет убит и что ничего нельзя сделать, и страшно метался. Он — тоже знал, но был спокоен. И я подошел, обнял его и сказал ему на ухо: «Я люблю Вас».

А потом он снова снился мне и был уже в светлом одеянии, и я ему исповедовался.

10 марта 1991 г.[21]

У отца Александра, как у Христа, всё построено на трех вещах: вера, любовь и свобода. И у зла — тоже на трех вещах: безверие, ненависть и насилие. Столкновение этих двух начал неминуемо должно было кончиться взрывом.

На одном из первых вечеров памяти я говорил, что воспринимаю убийство отца Александра как знак окончательного вступления России в новое Смутное время. К сожалению, этот прогноз оказался точным.

И тем не менее социальные, политические бури — всё это пена. В главном мы защищены. И у нас теперь есть великий заступник — отец Александр. Он и раньше был нашим заступником, но теперь, освобожденный от личных забот, он может посвятить нам все свои силы. Он заботится о каждом из нас, ведет нас. Как Христос, он пришел, чтобы остаться.

Я согласен с Сашей Жирмунской, что мы счастливые люди. Это действительно так: у нас была Встреча — с отцом Александром, а через него — со Христом. Мы должны благодарить Бога за то, что он дал нам великого пастыря, великого друга, великого святого.

Еще до того, как он будет канонизирован, — а в том, что это произойдет, я уверен, — мы сами прославим его той славою, которую он заслужил. Мы можем и должны оставить свидетельство — ведь мы его ученики, мы были рядом с ним, никто нас не заменит. Мы можем и должны составить коллективную сагу об отце Александре, которая и будет нашим свидетельством.

Сегодня у нас был замечательный вечер. Я хочу поблагодарить всех, кто здесь выступал, за то, что они приоткрыли нам свою душу. Их свидетельство драгоценно, и оно должно сохраниться. Я хочу поблагодарить Лиду Муранову за прекрасный слайд–фильм[22]. Спасибо всем, кто пришел сюда.

ПРОРОК В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ[23] 

Тот, кто видел его, никогда не забудет благородства и красоты его облика. Тот, кто слышал, не забудет покоряющей силы и глубины его проповеди. Тот, кто его знал, навсегда сохранит в душе его слова, жесты, выражение глаз, но прежде всего — исходящую от него любовь.

Прошло почти полтора года со дня убийства Александра Меня[24]. Отца Александра. Полтора года — срок небольшой, но этого достаточно, чтобы осознать неизмеримую тяжесть потери.

Говорить о нем — трудно и легко. Трудно, потому что он не сводим к сумме составляющих (черт характера, талантов, творчества): все грани его личности существовали в гармоничном единстве, «нераздельно и неслиянно». Легко — потому что, какие бы высокие оценки ни прилагать к нему, все они будут уместны, все окажутся впору. А еще потому, что, по слову Михаила Булгакова, говорить правду легко и приятно.

Есть люди, щедро одаренные от природы. Им всё дается без видимого труда, всё они делают как бы играючи. Есть люди, отмеченные особой печатью. Таковы мыслители, творцы, великие художники. Это властители дум, чье влияние подчас простирается на много поколений. И есть люди, пришедшие в мир, чтобы исполнить некую миссию. Это пророки, святые, апостолы — учители жизни.

Отец Александр был человеком, в котором эти свойства непостижимым образом сочетались. Он был наделен свыше множеством талантов. Достаточно назвать глубокую религиозно–философскую интуицию, талант постижения человеческого сердца, писательский, художнический дар. Но чтобы стать тем, кем он стал, требовалось большее — неустанный труд души, напряженное волевое усилие. Уже в юности он усвоил и переосмыслил высшие достижения мировой культуры. На протяжении всей жизни он пополнял поистине энциклопедический запас своих знаний. Постоянное расширение границ познания было для него насущной потребностью. Он не успокаивался, пока не овладевал предметом в совершенстве. Потому и плоды его творчества необозримы. Одно лишь перечисление сделанного им составило бы много страниц.

Однако главным оставалось его служение — труд священника, пастыря, исповедника, повседневное духовное просвещение людей, просветление и возвышение их души. Но он дал внутреннее согласие нести тяжкий груз ответственности за них. Для него это было не исполнением томительного долга, а радостным приятием завета: «Да будет воля Твоя».

В нашей несчастной стране он был счастливым человеком, потому что жил в согласии с Богом и в мире с самим собой, потому что был верен своему призванию, нес людям Слово Божие, слово любви и утешения. Но это было трудное счастье: он брал на себя тяготы тысяч и тысяч прихожан, близких и дальних. Для этого требовались сверхчеловеческие силы, и эти силы давала ему вера.

Итак, харизматический дар, живая вера, любовь к Богу и человеку, постоянный труд — вот тот цемент, который скреплял его личность. Всегда бодрый, полный энергии, бесстрашный, мудрый, предельно внимательный, обладавший поразительным чувством юмора — таким мы запомним его.

Отец Александр говорил, что христианство преображает и душу человека и общество в целом, и потому призывал смотреть на общественную жизнь «как на одну из сфер приложения евангельских принципов». При этом он подчеркивал, что «Евангелие не предлагает в качестве идеала конкретной социальной доктрины», «не объявляет ту или иную систему правления специфически христианской. Ценность системы измеряется тем, что она дает человеку: целесообразностью и гуманностью».

Он не был политиком, но смотрел гораздо дальше политиков и видел то, что им было недоступно. Он очень точно оценивал социальную ситуацию. Его анализ был кратким, исчерпывающим и безошибочным. Все его предсказания сбывались.

По своим убеждениям отец Александр безусловно был демократом, однако он не мыслил себе демократии без опоры на духовно–нравственный идеал. Именно поэтому он чрезвычайно высоко оценивал деятельность Андрея Дмитриевича Сахарова. Однажды он сказал: «Для меня Сахаров — знамение надежды. Наш мир и страна спасутся потому, что праведники есть. Они и спасают нашу страну и всю нашу Землю от гибели». Отец Александр и сам был таким праведником, богатырем духа, спасающим Россию и всю Землю от сил распада и уничтожения.

Он понимал острее всех, что продолжать жить так, как мы живем, духовно прозябать и деградировать дальше — значит готовить коллективное самоубийство, готовить Апокалипсис. Это реальная угроза. Но он же говорил, что Апокалипсис не есть нечто запрограммированное, насылаемое свыше и потому неотменимое: постоянным насилием над природой и человеком, постоянным нарушением первооснов бытия люди сами навлекают на себя кару, и сами же они, осознав глубину своего падения, одумавшись, могут покаяться и отвести от себя наказание. В этом смысле будущее открыто и не детерминировано.

Гражданская позиция отца Александра была активной, хотя она не имела политической окраски. Она выражалась прежде всего в его широкой общественной проповеди, масштабы и влияние которой стали особенно значительными в последние годы его жизни. Он говорил: «Есть люди, которые пишут историю, а есть люди, которые в ней живут и действуют. Я принадлежу ко второй категории». Не бежать от мира, а работать в нем — это было для него непреложным.

Его слово имело особую силу, потому что он был наделен пророческим даром, и это в первую голову дар видеть и открывать людям высшую правду. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся… Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». Подвиг веры и деятельного добра ради очищения мира — так преломлялось пророческое служение отца Александра.

Пророк, в библейском смысле, — это не только человек, обладающий даром предвидения. Это — прежде всего посланник, вестник Царства Божия, провозвестник Истины. Говоря о ветхозаветных пророках, отец Александр подчеркивал: «Они никогда не делают культа из «отечественной старины» как таковой. Упорному тяготению… к язычеству они противопоставляют веру в Единого, магическому пониманию богослужения — религию духа, национальной узости — универсализм». Это звучит в высшей степени современно, и это в полной мере относится к самому отцу Александру.

Что делали с пророками в ветхозаветные времена? Их побивали каменьями. Никто не хотел слышать голоса Истины, мучительного для больной совести.

Что делают с пророками и святыми в наши дни? Их убивают топором.

Убийство отца Александра открыло новую полосу политического террора. Оно выглядит особенно зловещим в контексте событий, происшедших с осени 90–го по август 91–го года. Это злодейство — сознательный акт духовной и социальной дестабилизации, попытка снять непреодолимую преграду на пути неофашизма в нашей стране. Это свидетельство духовного одичания и глубокого нравственного падения определенных социальных сил. Такие преступления обычно не раскрываются. Слишком ужасна их тайна, чтобы делать ее достоянием гласности. Только сейчас, с падением коммунистического монстра, появилась возможность заглянуть в документы ведомства Крючкова[25]. Но и там может не остаться никаких следов.

Отец Александр убит за веру, за чистоту и святость своей жизни. Как истинный служитель Господень он противостоял злу всем своим существом. Он говорил: «Библия никогда не проповедовала примиренчества по отношению к злу. Христос сопротивлялся злу — потому Его и распяли. Но меча Он не поднял». Оружием отца Александра тоже был не меч, но слово. Он не звал Русь к топору — он звал ее к нравственному очищению, к принятию правды, земной и небесной.

Сегодня, когда друг против друга стоят две России — старая и новая, авторитарная и демократическая, слово отца Александра приобретает особую значимость. Оно рушит ложные перегородки между людьми, нациями и религиями, оно животворит, оно созидает гражданский мир — глубинно, прочно, на духовной основе. Оно напоминает нам, что мы — дети одного Отца и, поднимая руку на другого, мы поднимаем ее на брата. Это гибельный, безумный путь. Каинов грех ввергает нас в бесконечную смуту, которая может обернуться еще одной кровавой бойней. Август 1991 г. со всей очевидностью показал, что возможное могло стать действительным.

Безусловно, люди своими грехами, своими преступлениями, попранием законов Божеских и человеческих заслужили возмездие, и оно уже давно совершилось бы, всё провалилось бы во тьму, и Земля распалась на атомы, если бы не бесконечная любовь Творца, надеющегося на исправление рода людского, дающего ему шанс на спасение. Таково было убеждение отца Александра. Допуская возможность мировой катастрофы, о которой говорит Библия, он все же верил, что «Господь не напрасно создал нас и в конечном счете всё обратит к добру, развеяв нашу тьму и грязь, и глупость». Он верил: «Мир еще долго будет стоять, двигаться, ошибаться, но — будет».

У пророков — особая миссия. Они — люди своего времени и, вместе с тем, провозвестники Божии, чья проповедь выходит далеко за границы их страны, за рамки конкретной эпохи. Пророк не только предсказывает будущее — он изменяет ход истории. Этого обычно не видят его современники.

Отечество еще не раз вспомнит своего пророка, не раз припадет к Источнику живой воды, из которого он черпал всю свою жизнь.

9 сентября 1991 г.[26]

Год прошел… Это много или мало?.. Это мало, потому что он не прошел, а пролетел, как вихрь. Кажется, это было вчера. И это очень много, потому что в один год спрессовалась целая эпоха. За год произошли грандиозные события, которые завершились государственным переворотом, его провалом, падением коммунистического монстра, распадом империи и — революцией сознания. А началось это всё 9 сентября 90–го года на той самой лесной тропе.

В последнее время мне доводилось говорить в разных аудиториях о духовном кризисе в нашей стране. И каждый раз я вспоминал отца Александра и каждый раз говорил: он стал первой жертвой русского неофашизма — самой мрачной разновидности духовной реакции.

Те же силы, которые убили Христа, объединившись, убили отца Александра. Здесь и часть нашего Синедриона, и имперские власти, и чернь (черносотенство — тоже от слова «чернь», «черный»). Понятно, кто был идейным вдохновителем, кто подготовил профессиональных убийц и кто дал им в руки топор (или другое орудие казни). Ясно, что без спецслужб и террористов, без самой высокой санкции этого убийства бы не было.

22 августа, как и многие из вас, я стоял у Белого дома и радовался и праздновал со всеми. Но это была особая радость. Я всё время думал об отце Александре, я ощущал его присутствие, я переживал все, что произошло, как духовную победу отца, как ответ на его жертву. И я думал: вот оно, вот для чего это было нужно.

Многие ломают себе голову: почему переворот был так скоротечен, почему он так странно протекал и так молниеносно провалился, почему победа была почти бескровной? Почему сразу рухнуло всё, произошел обвал, тектонический взрыв, расчистивший место для новой жизни?.. Загадка.

Ничуть не умаляя решимости людей, отваги защитников Белого дома, я всё же уверен: без Промысла Божия этого произойти не могло. Уж слишком точно всё было рассчитано, слишком быстро, разом были разрублены все узлы: заговорщики в прострации и лишены силы, самоизолируются; армия и даже КГБ мгновенно рассыпаются; молодежь выходит на авансцену; трое убитых и из них один — еврей. Здесь требуется гениальный режиссер и невероятная духовная мощь.

Я уверен, что это произошло по молитвам отца Александра — нашего заступника, нашего друга, нашего святого.

И сегодня, в годовщину злодейства, я говорю: отче Александре, отче святый, ты победил. Благодарим тебя за то, что ты позволил нам быть свидетелями, твоими учениками. Всё, что ты посеял в нас, всё, что ты посеял в мире, — взойдет.

ОТВЕТ НА АНКЕТУ 

В конце 1991 г. среди прихожан новодеревенской церкви была проведена анкета. В ней было три вопроса:

1. Какова роль отца Александра Меня для России? Кем он был для вас лично?

2. Ваше мнение о статье Н.?[27]

3. Кто, по–вашему, мог организовать убийство отца Александра? Что мешает ходу следствия?

Ответы на анкету остались неопубликованными, хотя они и представляли определенный общественный интерес. Привожу текст своего ответа.

1. Отец Александр был духовным лидером, духовным наставником нашей страны. Был и остался. Оттого, что это еще не осознано, дело не меняется. Его миссией было просвещение полуязыческой России, возвращение ее на путь христианства. Убийство, казалось бы, оборвало эту миссию, но это лишь внешнее впечатление. Только теперь слово отца Александра овладевает душами миллионов людей. Освоение его гигантского наследия — впереди. Роль этого великого пастыря в духовном возрождении России невозможно переоценить.

Встреча с ним имела для меня решающее значение. Впервые в жизни я увидел духовного гения, человека с абсолютным нравственным слухом. Он жил в полном соответствии с тем, к чему призывал. Для меня это было подтверждением правоты христианства, правоты Христа. Его нельзя было не полюбить, а его любовь не имела пределов. Отец Александр повторил путь Христа. Его святость подтверждена его мученической кончиной. Он перевернул мою жизнь, и он навсегда останется со мной.

2. Статья напоминает ящик с двойным дном: на поверхности одно, внутри другое. У меня такое впечатление, что следователи — работники прокуратуры, МВД, КГБ — использовали автора в своих целях (чего он, видимо, не понял). Они снабдили его обильным следственным материалом (то есть нарушили тайну следствия, на что права не имели) и дали свою интерпретацию событий, которую автор подробно изложил. Однако следователи — сторона заинтересованная, и полагаться на их объективность не стоит. Потому и «журналистское» расследование ничего не разъясняет, а напротив, затемняет.

Из статьи вытекает, что убийство отца Александра совершено сторонниками сильной власти для компрометации правоохранительных органов. На каких простаков рассчитана эта версия? От кого она должна отвести подозрение? Статья, имеющая привкус сенсационности, окончательно всё запутывает. По–видимому, некто, имеющий прямое отношение к делу, весьма заинтересован в дезинформации. Как бы ненароком, применяя метод суггестии, подспудно внушая читателю превратное представление об отце Александре, авторы изложенной в статье версии следствия обливают грязью и его самого, и его прихожан, и Церковь в целом.

С другой стороны, утверждение о том, что в Православной Церкви невозможно «убийство из зависти», нуждается в пояснении. Убийство, очевидно, невозможно. А создание климата, способствующего убийству, подталкивающего убийц, возможно? К сожалению, да. Зависть и даже ненависть к отцу Александру была и остается характерной для значительной части клира. Достаточно привести в качестве примера недавнюю публикацию в «Троицком благовестнике» (№ 31) анонимной статьи «Протоиерей Александр Мень как комментатор Библии», представляющей собой набор инсинуаций и передержек. «Троицкий благовестник» — издание Свято-Троице–Сергиевой лавры. Совершенно очевидно, что отец Александр страшит шовинистическую часть клира, а особенно монашество, и после своей смерти. И после смерти он не Дает им покоя.

3. Это второе убийство Кеннеди, работа профессионалов. У меня нет сомнения, что организатором убийства была одна из спецслужб (возможно КГБ, а возможно, и нет, хотя КГБ причастен в любом случае). Другое дело, что сам замысел «акции» мог созреть и вне такого ведомства. В своем последнем интервью (5 и 7 сентября 1990 г.) отец Александр указал на тревожный симптом нашего времени — зарождение русского фашизма, «который очень активно поддерживают многие церковные деятели».

Ходу следствия мешали (и продолжают мешать): изначальная ориентация на чисто уголовный характер дела; вмешательство могущественных сил, заинтересованных в сокрытии истины; действия КГБ, препятствующие объективному расследованию.

11 ноября 1991 г.

9 сентября 1992 г.[28]

Мы не знаем имени убийцы. Христос, говоря об Иуде и тоже не называя его по имени, сказал: «Лучше было бы не родиться тому человеку…» Мы тоже можем сказать: лучше было бы не родиться тому человеку.

Но кроме того, кто убил, были и другие: тот или те, кто задумал и вдохновил, тот или те, кто организовал и отдал приказ. Их ответственность ничуть не меньше, а думаю, больше, чем ответственность прямого убийцы. Достоевский говорил, что главный убивец — это идеолог. И мы можем повторить: лучше было бы не родиться этим людям — слишком большой грех они приняли на душу.

Впрочем, судить будем не мы, не наш суд, а другой — тот, о котором сказано: «И мысли и дела Он знает наперед».

Неделю назад, по второй программе телевидения, была воспроизведена часть лекции отца Александра в Историкоархивном институте. Лекция о Библии. Я был на ней, помню, с каким невероятным вниманием слушали его студенты, какая звенящая стояла тишина. И вот опять — встреча. И слушаешь, как в первый раз, как в последний раз.

Что поражает, когда видишь и слышишь отца Александра, когда видишь и слышишь, например, эту лекцию? Прежде всего — духовная мощь, красота, свобода. Потом — вдохновение, полет мысли, необычайный ораторский дар, дар художника и поэта. И, конечно, абсолютное знание предмета, любовь к Библии, любовь ко Христу.

Каждый, кто знал отца Александра, кто слушал его, кто общался с ним, — понимал, не мог не понять, что он встретился с уникальным человеком, с синтетической, универсальной, ренессансной личностью. Просто непонятно, как в одном человеке могли сочетаться сила и глубина мысли — и детская простота, трезвость — и идеализм, стремительность — и внутренняя тишина. И еще мягкость и даже нежность натуры — и необычайная твердость и бескомпромиссность в борьбе со злом.

Посмотрите на многих нынешних деятелей, в том числе властителей дум и, к сожалению, демократов. Ведь что они делают? Они отнимают надежду, вселяют в людей отчаяние. А он вселял надежду, и эта надежда была свойственна ему самому, переполняла его, потому что она была основана на несокрушимой вере — на вере–доверии, вере–уверенности, вере–знании, ибо вера — это особый вид знания, целостного, интуитивного, и ему было открыто то, что скрыто от других.

Вот эти современные Кассандры, они полны страха, сами запуганы и запугивают других, а он страха не знал. Он был совершенно бесстрашен, вопреки всему — вопреки обстоятельствам, вопреки угрозам, вопреки гонениям, вопреки тому, что его собственная гибель была близка и, я думаю, он об этом знал. Но он был абсолютно уверен в конечной победе добра, в победе Христа.

От него как бы веяло озоном, он нес сильнейший энергетический заряд, и он вселял бодрость во всех, с кем соприкасался. Любой непредвзятый человек, а тем более знавший его близко, при общении с ним испытывал чувство, которое можно назвать духовным восторгом. Почему? Потому что вы встречались с гением, то есть с высшей нормой, с гармонией, с абсолютным пониманием и — с любовью. По его собственным словам, «гений является даром, присущим духовности».

Отец Александр говорил, что «особенность человека, делающая его трагическим царем мироздания, заключена в духовном начале, которое ему присуще, даровано». И он же сказал: «Дух — это храм человека, и если дух свят, то он как бы захватывает всё существо человека, и тело его становится храмом».

Так вот: дух, обитавший в отце Александре, был свят. Он всегда находился в состоянии благодати именно потому, что был свят. Он пояснял, что такое благодать, — это «высшая божественная сила, которая преображает человека в ответ на его веру». Святой — это тот, кто служит Богу, а значит и людям, кто безраздельно отдает себя Богу и для себя не хочет ничего. Он любил вспоминать слова Христа, приведенные в Деяниях апостолов: «Блаженнее давать, нежели брать». Он — всегда отдавал. Полная самоотдача, жизнь во Христе, внутреннее единение с Ним — это и был отец Александр.

Нам остается взять то, что он дал. Отец Александр еще не прочитан. Его книги, статьи, проповеди — это кладезь премудрости и это школа христианства, школа добра. Каждый может найти здесь ответ на свои жизненные проблемы. Его произведения не только необычайно глубоки и поэтичны — они еще написаны очень просто. Но это обманчивая простота, требующая от вас духовной работы, очень внимательного, вдумчивого чтения. Просто и Евангелие, но это простота после сложности, на самом деле оно бездонно. Таковы и книги отца Александра. Это современное прочтение христианства, глубоко прочувствованного, продуманного, пережитого им, и в то же время доступное тому, кто откроет для него свое сердце. Это книги на века.

Перефразируя Аполлона Григорьева, мы, близкие отца Александра, его духовные дети, могли бы сказать: Александр Мень — это наше всё. Он действительно был для нас всем: любящим отцом, мудрым наставником, исповедником, советчиком, другом, образом любви, образом Христа. Как его можно было не любить? Никак невозможно. И на такого — поднять топор?..

Отец Александр ушел от нас. Умом я, конечно, понимаю, что его нет. Но душа не хочет с этим смириться. Не хочет, потому что знает, что он есть. Здесь нет противоречия: он есть, потому что духом пребывает вместе с нами. Это реальность. Каждый, кто был его духовным чадом, чувствует его присутствие, — может быть, большее, чем при его жизни, при его земной жизни.

Мы должны помнить: отец Александр отдал жизнь ради нашей жизни и нашей свободы, ради нашего спасения. Его жертва, его мученическая смерть не напрасны. На крови мучеников вырастают не только храмы — на ней покоится победа сил света, сил добра.

И последнее, что я хотел сказать. Отец Александр много раз выступал вот здесь, в этом зале, на этой сцене. Здесь он прочел самый первый свой цикл лекций — о философах русского религиозного возрождения (Бердяеве, отце Сергии Булгакове, Федотове и других) и еще один цикл — о смерти и бессмертии. Это были замечательные вечера, незабываемые встречи с отцом Александром. И я хочу поблагодарить руководителей этого Дома культуры, и прежде всего его директора Виктора Валентиновича Святогорского, за то, что эти встречи могли состояться, за то, что они приглашали отца Александра, а теперь вот предоставили эту возможность выступать здесь нам. Спасибо им.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: ВЗГЛЯД НА ОБЩЕСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ[29] 

Отец Александр не создал какой-то особой социальной доктрины, да и не стремился к этому. Его главным делом было духовное просвещение, просветление и возвышение душ. Это не означает, однако, что общественная жизнь выпадала из круга его интересов. Напротив, он придавал ей серьезное значение, рассматривая ее как неотъемлемую и очень важную сферу бытия.

Система взглядов отца Александра на общество и социальные отношения как бы растворена в его книгах, статьях, беседах. Она отражена и в его проповедях, частных письмах и частных разговорах. Но эти взгляды отличались необычайной ясностью, продуманностью и определенностью, и они вполне поддаются реконструкции как нечто целостное и внутренне единое.

Прежде всего надо сказать, что отец Александр не считал социум совершенно автономной, а тем более определяющей областью человеческого бытия. Для него было очевидно, что существует корреляция между миром социальным и миром духовным и нравственным, что между ними есть глубокая внутренняя связь, причем второе определяет первое. Поэтому социальное интересовало его не само по себе, а лишь в той мере, в какой оно соотносится с духовно–нравственным.

Правильно будет сказать, что он смотрел на социальную эволюцию и социальные катаклизмы как бы из будущего, с точки зрения метаистории. Как и ветхозаветные пророки, он учил «о тайне и цели исторического процесса, о смысле истории». Таким же пророком, но пророком–христианином, был сам отец Александр.

Он говорил, что христианство «верит в историю как в поступательный процесс, который через испытания, катастрофы и борьбу восходит к грядущему сверхисторическому Царству Божию». По его убеждению, христианство задает вектор истории, вектор общественной жизни. Для многих князей Церкви Христос — весь в прошлом: пришел, принес искупительную жертву и ушел, а в конце времен явится опять — будет второе пришествие. А для отца Александра Христос никуда не уходил: Он присутствует в истории, присутствует здесь и теперь и всегда будет присутствовать. Суд над человечеством начался «в Галилее, в Иерусалиме, на Голгофе, в Римской империи, в средневековой Европе, в России, сегодня, в XX веке, и в XXV веке, и во всей истории человечества суд будет продолжаться, потому что это христианская история, в которой мир идет рядом с Сыном Человеческим».

Итак, история, в том числе социальная история, — это то, что подлежит Высшему суду. Христиане же — активные участники социального процесса, призванные вносить в него дух мира, любви и свободы, начала гуманизма. Отец Александр понимал христианство как силу, преображающую и человека и общество. Он говорил, что общественная жизнь — «одна из сфер приложения евангельских принципов». Вместе с тем он подчеркивал, что Евангелие предлагает нам духовный, а не социальный идеал, и потому «люди сами должны искать оптимальные формы общественного устройства, которые бы наиболее соответствовали Духу Христову».

У меня нет возможности дать хотя бы краткий обзор взглядов отца Александра на мировую историю, на социально–политическую жизнь от древневосточных обществ до наших дней. Поэтому я остановлюсь лишь на двух ключевых моментах российской политической истории XX века, как их понимал отец Александр.

Прежде всего он был убежден, что в основе Октябрьского переворота и всех последующих бедствий лежит духовный кризис, кризис христианства. Революция есть расплата за бездуховность. Россия, говорил он, «показывает нам и всему миру итог бездуховного развития». И еще: «Когда пытались вырвать Бога из умов человеческих — в нацистской ли Германии, у нас ли, в Китае или еще где-то, — на это место сразу приходил идол. Это показывает, что человека, культуру и дух нельзя оторвать от вечного. Всё становится ничтожным, и мы начинаем создавать систему идолопоклонства. Она же потом рушится».

У отца Александра есть большая работа — «Религия, «культ личности» и секулярное государство». Здесь дан не только великолепный анализ процесса сакрализации власти в мировой истории — здесь дана сжатая характеристика советского тоталитаризма, его причин, его сути и следствий.

Отец Александр поставил вопрос: «Что породило эту долгую полярную ночь истории, связанную с именем Сталина и его сторонников? Что побудило их с неимоверной жестокостью вести войну против народов своей страны? И каким образом человек, действовавший у себя дома как завоеватель на оккупированной территории, смог оказаться в роли земного божества?

…Речь идет о чем-то исключительно важном для всех нас, о тяжелом социальном недуге, породившем поток преступлений, миллионы свидетелей и участников которого сегодня живы».

Отец Александр подчеркивал, что одними свойствами характера Сталина культ его личности и то, что мы называем сталинщиной, — не объяснишь. Сталин не был универсальным гением, не обладал ленинским интеллектом или полководческим талантом, подобно Александру Македонскому или Наполеону, не был великим писателем, как Юлий Цезарь, не был блестящим оратором, не был ученым, потому что его притязания на решающее слово во всех областях науки и культуры — чистая фикция. Зато не фикция — то, что он душил передовую науку, превратил историю в клубок лжи и на десятилетия затормозил развитие искусства и литературы. Короче говоря, легче сказать, кем Сталин не был (в позитивном смысле), нежели кем он был.

Тогда чем же объяснить его неимоверный успех? Колдовством, как успех германского крошки Цахеса?

И отец Александр вновь ставит вопрос: «Кто же околдовал, помрачил сознание миллионов взрослых людей в те дни, когда страну терзал голод, когда погибал цвет крестьянства, когда морально и физически истреблялись писатели и ученые, музыканты и артисты, ветераны революции и военачальники?

Безответственные, построенные на людских костях эксперименты со всевозможными каналами и «преобразованиями природы», геноцид против наций и сословий, колючая проволока лагерей, разлагающее воздействие на нравственность общества, в котором насаждался дух недоверия, страха, доносительства, и наряду с этим — слепая вера в гений, мудрость и доброту «отца народов». Поистине тут что-то непостижимое, не укладывающееся в сознание…»

Отец Александр отвергал утверждение некоторых историков и публицистов, особенно западных, что сталинский режим — чисто российское явление, обусловленное слабостью наших демократических традиций. Он справедливо указывал, что обожествление Гитлера, Муссолини, Мао Цзэдуна, Пол Пота, их кровавые диктатуры говорят о том, что мы имеем дело с интернациональным явлением: «При различии идеологий и лозунгов у народов разных культур, традиций и рас мы находим удручающее сходство основных симптомов болезни. Подмену демократии авторитарным вождизмом, который, как правило, переходил в исступленное поклонение диктатору».

В чем же причины помрачения народного сознания? Отвечая на этот вопрос, отец Александр дал необычайно глубокое и оригинальное объяснение. Причины, по его убеждению, — не только в социально–политической, но и в социально–психологической области, в самой природе человека, которому свойственны как любовь к свободе, так и тенденция избегать ее, перекладывать ответственность за риск, за инициативу, за слова и дела на чужие плечи. Точно так же потребность веры нередко трансформируется в страх разума, в нежелание доверять собственному рассудку, в потребность отдаться во власть внешнего авторитета, утратить свою индивидуальность, раствориться в толпе, слиться с нею воедино и тем обрести некий высший смысл.

«Почти все автократы, — писал отец Александр, — сознательно или неосознанно эксплуатировали этот сложный комплекс чувств… в указанном психологическом узле причудливо сплелись два разнородных элемента: во–первых, так называемое «стадное сознание», жаждущее покориться твердой руке, а во–вторых, извечное и оправданное стремление человеческого духа обрести высшую истину, смысл бытия».

Эти элементы тесно переплетались в ходе истории, в том числе истории религии, но корни у них разные, указывает отец Александр: «Жажда подчинения является атавизмом, инстинктом, который люди унаследовали от звериных сообществ, — как правило, руководимых вожаками. Поиск же смысла бытия, идеала — неотъемлемая черта культуры, свойство человека как духовного существа».

Таким образом, законы зоопсихологии сосуществуют в душе человека и в его социальной жизни с законами духовного мира. Вопрос в том, в каком соотношении находятся эти законы, насколько они разведены или, напротив, соединены. Понимание механизма, анатомии этого процесса и позволило отцу Александру сделать свой основополагающий, если угодно методологический, вывод: «Один из секретов успеха сталинщины состоит именно в том, что, создав религиозный вакуум, она соединила в общее русло атавистические и духовные стремления людей. Сумела слить верховный идеал, «меру всех вещей», с мифологизированной фигурой Вождя и тем самым наделила его атрибутами божественности и безграничной власти» (выделено мной. — В. И.).

Свято место пусто не бывает. Место Бога занял идол. На месте религии возникла псевдорелигия со всеми атрибутами религии истинной — своим «Священным Писанием» и «Священным Преданием», своими ритуалами, мучениками и т. п. Роковые последствия этой подмены известны: «Сегодня мы знаем, — говорил отец Александр, — что за бездуховность приходится расплачиваться. Почему? Да потому, что она есть измена самому себе. Она есть отбрасывание человека по эволюционной лестнице вниз, к живому существу, для которого важно прежде всего напиться и иметь место для жилья, размножаться и умереть. Безнаказанным такой возврат не проходит».

И далее идут суровые слова: когда душе «наносятся раны, когда человек в конце концов достигает еще в юности определенной степени цинизма, когда он перестает подходить к личности как к священному, когда он уже не знает никаких границ, путей, идеалов, когда он над всем издевается, он является душевной развалиной, душевными руинами, нравственным трупом — это очень страшно. И это страшно не только в личном плане. И в личном, конечно, страшно. Но это страшнее в социальном, в общественном, в политическом аспектах, потому что люди, которые ни во что не ставят других людей, в конце концов становятся опасны друг для друга, ибо вырываются не просто страсти, а вырываются некие темные демонические стихии.

Мы с вами не раз уже были свидетелями этого процесса. Он возникает не внезапно. Прежде чем нацистские фанатики, эсэсовцы и другие перестали быть человечными, этому предшествовал длительный период дехристианизации Германии, дехристианизации общества».

То же самое происходило и у нас, в нашей стране. Во многом это происходит и сейчас. Отец Александр говорил о том, что наше скоротечное время полно глупости, тупости и суеты, что мы озлоблены и оглушены, что общество дестабилизировано потому, что духовные и культурные корни оказались подорванными.

Любая эпоха, говорил он, «всегда полна греха, озлобления, ненависти… Мир давно уже озверел, люди ожесточились, и единственное, что может их спасти, это возвращение к евангельским заветам, к любви».

Отец Александр очень трезво смотрел на нашу сегодняшнюю жизнь и прекрасно понимал причины наших неустройств, в том числе социальных. В одном из интервью он сказал: «Если мы видим сейчас развал хозяйства в нашей стране, то это не результат стихийного бедствия, а результат того, что управляющий орган оказался не на высоте, не туда он вел всю систему. Но как вы думаете: разве Вселенная не является более сложной системой, чем весь Советский Союз? Если Вселенная продолжает развитие и существует — значит ее мыслящее начало, очевидно, работает более эффективно, чем наше руководство».

Отец Александр был наделен не только аналитическим, но и пророческим даром. Говоря о пророках, он однажды заметил, что «пророк — не прорицатель, предсказатель, футуролог. Предвидение будущего — лишь часть феноменального дара этих людей». Главное же в деятельности пророка — провозвестие Божественной истины. Пророк — тот, кто несет людям Высшую правду, ибо его устами говорит Бог.

Эти особенности пророческого служения, в обеих его ипостасях, были свойственны самому отцу Александру. Его социальные прозрения удивительны, и тому есть много примеров. Он первый сказал (и давным–давно), что коммунизм рухнет очень быстро, практически мгновенно. Задолго до декабря 1991 г., заметив при этом, что предсказывать трудно, он сказал, что «оптимальный вариант — превращение нашей страны в содружество независимых государств» (именно так!). Он говорил, что, выйдя из полулегального, почти катакомбного состояния, получив свободу, Русская Православная Церковь — а она ведь тоже действует в социальном пространстве — столкнется с огромными трудностями. Есть великий риск обнаружить нашу недееспособность, вялость, банкротство, инертность — все человеческие слабости.

Одна из самых больших опасностей, по мнению отца Александра, — превращение христианства (конкретно — православия) в государственную религию. По его глубокому убеждению, Церковь должна быть отделена от государства, потому что Царство Божие и царство Кесаря должны быть разделены. Он писал: «Страшный опыт диктатур XX века может послужить уроком и для нас, верующих. Он дает нам возможность увидеть «со стороны» облик духовной тирании, патернализма, игры на инфантильных чувствах и массовых неврозах. Этот опыт должен привести к отказу от самой идеи государственной религии, которая имела столько аналогий со сталинизмом, идет ли речь о Женеве при Кальвине или о Тегеране при Хомейни».

Идея секулярного государства, равно защищающего права всех конфессий и религиозных групп, противостоит расколу общества по религиозному принципу, а такой раскол способен довести социальную нестабильность до критической точки. Отсюда и вывод отца Александра: «От секуляризации государства выигрывает весь наш народ в целом. Оберегая святая святых человека, его убеждения, его свободу совести, правительство содействует единству граждан, построенному на веротерпимости».

Между тем, «невротическая атмосфера века», о которой говорил Александр Мень, приводит к тому, что вера приобретает болезненный, экзальтированный характер. Это требует от Церкви ответственного подхода к религиозным традициям, активного религиозно–нравственного просвещения. Гражданская позиция отца Александра как раз и выражалась прежде всего в таком просвещении, которое в последние годы его жизни носило характер широкой общественной проповеди. Эта проповедь призвана была консолидировать общество на прочной духовной основе. В наше время, время социальных бурь, потребность в этом стала острой необходимостью, потому что в такие периоды, подчеркивал Александр Мень, «как на войне, люди быстро делятся на две категории: наши — не наши, верующие — неверующие и так далее. Это упрощенная система». Упрощенная и очень опасная.

Под конец жизни отца Александра чрезвычайно тревожило нарастание деструктивных явлений — взрыв ксенофобии, шовинизма, национальной ненависти. Он говорил, что «это первобытные стихии, очень вредные для человека, очень низменные, они противоречат и патриотизму».

В своем последнем интервью (5,7 сентября 1990 г.) с необычайной для него резкостью и суровостью он говорил о наиболее тревожном явлении — рождении русского фашизма, который поддерживают очень многие деятели Церкви. Он сказал буквально следующее: «Произошло соединение русского фашизма с русским клерикализмом и ностальгией церковной (выделено мной. — В. И.)».

Здесь разгадка тайны убийства отца Александра. Когда он вышел на широкую общественную проповедь, когда была достигнута договоренность, что он станет первым российским телепроповедником, те же черные силы, которые готовы были залить кровью всю нашу страну, приняли роковое решение.

К тому времени Александр Мень, апостол земли Российской, становится общенациональным духовным лидером. Его постоянные проповеди по телевидению могли изменить и безусловно изменили бы социальную ситуацию в нашей стране. Между тем все предпосылки военнофашистского переворота уже созрели. Отец Александр стал непреодолимым препятствием на пути сплотившихся темных сил. Чтобы устранить это препятствие, они готовы были на всё.

Смерть отца Александра стала духовной катастрофой, но она не оборвала его служения. Замысел его врагов — а это враги Христа — провалился: миссия Александра Меня — духовное возрождение, духовное воскрешение России — продолжается.

14 мая 1993 г.[30]

Отец Александр Мень — это прежде всего явление духа. Дух дышит, где хочет. Когда мы берем в руки книги отца Александра, мы видим, что дух, который здесь дышит, выражает себя в гармонии, в красоте. Николай Заболоцкий некогда вопрошал:

А если так, то что есть красота?
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Если говорить о книгах отца Александра, то это, конечно, огонь, но не мерцающий, а пылающий в сосуде. Его книги, его мысль, его культура — это стихия огня. Но эта стихия укрощена, гармонизирована.

Что еще отличает книги отца Александра? Простота. Но это простота обманчивая, это простота после сложности, вбирающая в себя сложность, бездонная простота. Кстати, слова Христа, записанные евангелистами, они ведь очень просты — по видимости. Но для постижения этих простых слов требуются огромные духовные усилия. Кто может сказать, что он это полностью усвоил — не только принял умозрительно, но пережил внутренне, возвысился до сути этих слов? Таких людей единицы, и они сами о себе не посмели бы этого сказать.

Отец Александр был пропитан этими словами, а точнее, Словом (с прописной буквы), Логосом, Христом. И это сообщало его собственным словам неслыханную простоту. Пастернак был прав, когда говорил о ней:

Но мы пощажены не будем,
Когда ее не утаим.
Она всего нужнее людям,
Но сложное понятней им.

Вот отца Александра и не щадят, потому что он не утаил неслыханную простоту, потому что многим она не по силам. Им по силам даже не сложное, а элементарное, простота до сложности, которая хуже воровства.

Надо, конечно, радоваться тому, что выходят книги отца Александра. И надо сделать всё, чтобы издать неопубликованное, неизвестное. Представьте себе, что появляется какое-то новое сочинение Пушкина — что бы было! А ведь Александр Мень — Пушкин в богопознании.

И еще одно. Вера всегда связана с тайной. Тайной Бога и тайной человека, тайной отношений Бога и человека, этого человека. Я не думаю, что в отце Александре всё можно объяснить рационально.

На поверхности мы видим некоторые знаки — бытовые, экзистенциальные и иные. А в глубине — нечто потаенное, непостижимое, но реальное. Знаки лишь намекают, но не объясняют тайну. Но все-таки отблеск, отсвет этой тайны есть во всём, что говорил и что писал отец Александр. И поэтому я хочу поблагодарить тех, кто издал эти книги, и выразить надежду, что всё его творческое наследие дойдет до людей.

ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ «ВОКРУГ ИМЕНИ ОТЦА АЛЕКСАНДРА» (М., 1993) 

Прошло почти три года со дня убийства отца Александра Меня, но страсти вокруг его имени и его творческого наследия не утихают. Напротив, нападки его врагов становятся еще более ожесточенными. Атаки следуют то справа, то слева. Его пытаются уловить в слове, обличают в ереси, ставят под сомнение основы его христианского провозвестия. Всё это свидетельствует не только о масштабе личности отца Александра, но и о том, что он по–прежнему участвует во вселенской битве Добра и Зла.

«Мир во зле лежит» — эти слова апостола Иоанна мы знаем чуть ли не с детства. Но ведь они не абстракция, не теоретическая конструкция. Они имеют прямое отношение к каждому из нас. И они наполняются грозным смыслом, когда мы обращаемся к судьбе святых, пророков и апостолов.

Нападки на отца Александра начались с первых шагов его служения и сопровождали его всю жизнь. С течением времени они становились всё более яростными и многочисленными. Постепенно вокруг его имени скопилось целое облако клеветы, лжи, диких суеверий и рукотворных мифов. Князь мира сего явно избрал его своей постоянной мишенью. Кто только не выступал против отца Александра — неоязычники и религиозные фундаменталисты, псевдолиберальные интеллектуалы и троицкие «благовестники», антисемиты и ортодоксальные иудаисты, функционеры КГБ и члены церковной иерархии, «типиконщики» и большевики! Этот список можно было бы продолжить, но и упомянутого достаточно, чтобы понять: этот человек был и остается в эпицентре духовной и социальной жизни, слишком многих он задевает за живое.

В чем же причина братского единения столь полярных общественных сил? Почему они, нередко враждебные друг другу, дышат одной страстью — ненавистью, когда речь заходит об отце Александре?

Ответ прост: потому что он был истинным служителем Христовым, избранником Божиим. Однако этот ответ нуждается в пояснении.

Десятилетия тоталитарного режима в нашей стране были войной власти против собственного народа. Они привели к гибели десятков миллионов людей. Но они нанесли чудовищной силы удар и по культуре, традициям и вере, по моральным ценностям и народной нравственности, по всем религиозным конфессиям, и прежде всего по православию. Иерархи Русской Православной Церкви в большинстве своем стали на путь постыдного конформизма — путь служения атеистическому государству. Живая христианская вера почти повсеместно была заменена обрядоверием (этот процесс начался, правда, задолго до революции). Язычество проникло в церковную ограду и вступило в непристойный союз с православием. Результатом стало духовное растление народа. В Церкви стали задавать тон люди малокультурные, с ограниченным кругозором, склонные соблюдать не дух, а букву Писания.

В такой обстановке началось служение отца Александра. Его обращение к живому и вечному христианству, восходящему к Самому Спасителю, к апостолам и Отцам Церкви, его многолетние титанические усилия по евангелизации опрокинутой в язычество России, его воздействие на душу и разум тысяч и тысяч людей встретили ожесточенное сопротивление. Он олицетворял собой открытую модель христианства, основанную на духе свободы, любви и терпимости, на уважении к личности человека — образу и подобию Творца. Он переживал разделение христиан как общий грех и исповедовал необходимость братского диалога и сближения всех христианских конфессий, всех мировых религий. Его противники отстаивали иную, закрытую модель христианства, основанную на традиционализме, изоляционизме, идеализации прошлого. Они олицетворяли (и олицетворяют) консервативную, шовинистическую, обскурантистскую тенденцию в Церкви. Они склонны не только к охранительству и культурному нарциссизму, но и к авторитаризму, ведущему к духовной тирании.

Конечно, в Русской Православной Церкви были и есть совсем другие клирики и прихожане, полностью разделяющие евангельские принципы любви и свободы, разделяющие широкий экуменический подход отца Александра и в полной мере оценившие его христианское подвижничество. Но не они, к сожалению, определяют духовный и психологический климат в Церкви.

Надо сказать еще об одном. Отец Александр начал свое служение, когда в России не было еще даже зачатков гражданского общества и все сколько-нибудь известные лидеры были обязаны своим выдвижением партийно–государственной номенклатуре. После необратимой эрозии тоталитарного режима и перехода к политике перестройки положение изменилось: не только властителем дум, но и общепризнанным лидером теперь можно было стать лишь благодаря собственным заслугам. Отец Александр не претендовал на роль лидера, но стал им в силу естественных причин: он выражал духовные, интеллектуальные, культурные и социальные интересы огромного большинства общества, пусть и не всегда осознаваемые людьми. Это не могло не вызвать озлобления со стороны властей и значительной части клира (включая некоторых представителей высшей иерархии).

Популярность, эрудиция, яркий талант отца Александра, любовь прихожан, его блистательные книги и лекции, широкий общественный резонанс его евангельской проповеди вызвали к жизни целую когорту людей, одержимых завистью и ненавистью к нему. Они усердно трудились (и трудятся) в жанре доноса, анонимного письма и газетного пасквиля, пытаясь заразить своей злобой целые слои населения. Ненависть, иррациональная по своей природе, принимает форму идеологического бешенства, нередко облаченного в квазинаучные и даже «богословские» одежды. Поклонники авторитарного вождизма, коренящегося в законах зоопсихологии, не могут простить отцу Александру его любви к свободе и его вклада в возрождение духа Евангелия. Антисемиты не могут простить его еврейства, ортодоксальные иудаисты — христианства и обращения в православие тысяч евреев.

Зависть — «великая и страшная сила», по определению отца Александра, — сплачивает в единый отряд его тайных и явных противников. Вот почему против него объединились столь разнородные особи, вот почему он был убит: силы зла видели в нем непреодолимую преграду для реализации своих темных замыслов. Его, как Христа, убили наши грехи, воля, направленная ко злу.

Публикуя этот сборник, составленный из материалов разного жанра и отражающий точки зрения очень разных людей, мы надеемся, что он поможет развеять некоторые злокачественные мифы, клубящиеся вокруг имени протоиерея Александра Меня. Мы уверены, что читатель способен будет сам оценить, где правда и где ложь, где духовный подвиг и где низкая клевета.

Сборник подготовлен Обществом «Культурное возрождение». Его первым президентом был отец Александр. Одна из главных задач Общества — изучение и освоение его творческого наследия. Публикацию этого сборника мы осознаем как наш моральный долг.

СИНДРОМ САЛЬЕРИ[31] 

На статью С. Лёзова об отце Александре Мене[32] можно было бы и не отвечать, если бы она не была опубликована в популярной и массовой газете. Тираж газеты значителен, а стало быть, наукообразность и специфическая «раскованность» статьи, при заведомом интересе публики к предмету разговора, способны породить сумятицу в умах людей простодушных и несведущих. Поэтому ответить придется.

Отношение к о. Александру стало своеобразным духовным индикатором. Его книги и статьи читают миллионы людей. Он привлекает к себе сердца всех, в ком живет искра добра. Он не дает покоя своим врагам даже после своей физической смерти. Парадоксально, но чем больше времени проходит со дня его мученической гибели, тем ожесточеннее становятся их нападки. Мы уже давно знакомы с черносотенной бранью в его адрес со стороны «патриотов», с аналогичными выпадами и обвинениями в ереси и неправославии со стороны троицких и иных «благовестников» (т. е. шовинистической части клира), а вот теперь знакомимся с инвективами, исходящими как бы из противоположного лагеря — со стороны «либералов».

«Взгляд изнутри» 

С. Лёзов работает в модном нынче жанре «ниспровержения кумиров». Из его статьи мы узнаём, что о. Александр — вовсе не тот человек, за которого его выдают (или, по словам автора, он сам себя выдавал). Он не добрый пастырь, не реформатор, не свидетель веры, не ведущий христианский мыслитель современности, не друг своих духовных детей, не честный человек, не самостоятельный исследователь Библии, не человек, способный к научному мышлению, и еще много всяких «не».

Это напоминает апофатическое богословие: не то, не то, не то и не это. А что же «то»?.. А вот это страшная тайна, покров с которой г. Лёзов бесстрашно срывает.

Боже мой, как мы обманывались! Мы-то считали отца Александра образцом христианина, а его жизнь — духовным подвигом, но вот пришел Лёзов и всё объяснил: нет подвига, нет образца, а по сути, нет и христианина. Так, нечто христианообразное. Да и что доброе может прийти из РПЦ?

Кем же был отец Александр? Аналитическое перо Лёзова рисует живописный портрет: это был создатель «альтернативной реальности», игрового, игрушечного, «иллюзорного контрмира», обрекавший своих духовных детей на вторичную, несамостоятельную роль, скрывавший от них «правду о нашей общей социальной ситуации», пытавшийся (безуспешно) создать «либеральную культуру внутри Церкви» (эту задачу он «эксплицитно формулировал»); священник, целью которого была самореализация; «церковно–политический деятель», потерпевший крах из-за своей человеческой и научной несостоятельности, а паче из-за страха перед начальством, чьи незаконные запреты он свято соблюдал. (Уф, дайте перевести дух — это ведь далеко не всё…)

Но продолжим. Отец Александр не пытался оказывать даже пассивного сопротивления «свирепому и подлому начальству» (церковному и светскому). Создавая «иллюзию духовного самостояния и даже противостояния… власти», он хотел лишь одного — «укрытия, пазухи, в которую можно было бы «выпадать» из большого мира, из главной реальности». Мало того, выпав из реальности, он ухитрился стать «модным проповедником», «кумиром маргинальной интеллигенции» и даже «миссионером для интеллигенции с пятым пунктом»; к тому же он еврей, совращавший «интеллигентных еврейских мальчиков и девочек» в христианство и стоявший на позициях расизма, «классического… христианского антииудаизма».

Вот такой благоуханный букет составил г. Лёзов. Доказательства? Извольте: «Среди моих знакомых есть люди, пришедшие к о. Александру в начале 60–х годов… о. Александр был у меня дома… Я немного знаком с домашней библиотекой о. Александра…». Автор полагает, что этот «взгляд изнутри» сообщает его тексту некую аутентичность и, более того, дает ему право произнести суд над жизнью и смертью отца Александра.

Вот образчик «взгляда изнутри»: «Осенью 1983 года о. Александр был у меня дома. За столом разговор зашел о моих профессиональных делах, и я вспомнил, как один знакомый священник когда-то предрекал мне, выпускнику филологического факультета МГУ: «В свободной России вы будете переводить духовную литературу!» (тонкий комплимент себе. — В. И.). Гости — мои друзья, пришедшие в свое время вместе со мной в Новую Деревню, — с энтузиазмом стали обсуждать эту тему. Кто-то спросил мнение о. Александра. Его ответ сразу повернул разговор в другое измерение: «А мы — мы уже живем в свободной России!»»

Далее следует взрыв «благородного негодования» (камуфлирующего уязвленный эгоцентризм). Читателю поясняют, что это говорилось в разгар политических репрессий, когда подвергались обыскам и арестам люди из паствы о. Александра, когда чины из ГБ требовали от него самого отказа от публикации своих книг за границей, а потом и капитуляции — принародного раскаяния, признания своей вины. И в таких условиях говорить о жизни в свободной России? Не насмешка ли это, не уход ли в «альтернативную реальность», созданную о. Александром для околпачивания своих духовных детей, дабы содержать этих инфантильных особей в стерильном, искусственном мирке и заставить их заниматься там бессмысленной «игрой в бисер»?

Между тем отец Александр говорил чистую правду, хотя и облек ее в шутливую форму. Однако наш Савонарола юмора не понимает и, как все фарисеи, пытается уловить своего противника в слове. Правды он не знает и знать не хочет, зато знает, что, начав наступление, необходимо его развить и закрепить. Из досье вытаскивается новый компромат: вместо того, чтобы вступить в открытую политическую борьбу с режимом, отец Александр «лавировал», «крутился», «выкручивался», являлся («куда скажут») на вызовы ГБ, «не имеющие процессуального основания». Трусливый конформизм «обвиняемого» вполне очевиден.

Лёзов полагает, что отправил своего антагониста в глубокий нокаут, но для верности решает «припечатать» его гирей своего свинцового приговора: «…в высшем смысле прихожанам предлагалась жизнь в свободной России, предлагалась неуловимая, как Джо, духовная свобода, предлагалась обаятельная личность батюшки, предлагались те формы общения, которые еще не были запрещены начальством… Иллюзия — вот его стихия, вот настоящий плод его таланта и энергии… результаты жизни о. Александра как церковно–политического деятеля я расцениваю как нулевые».

Здесь всё ложь, от начала и до конца. Но таков «творческий метод» автора: вся его статья построена на подтасовках и передержках. За что ни возьмись — всё поклеп. Нет смысла опровергать каждый тезис (да и противно), но на отдельных положениях придется остановиться.

Отец Александр и его приход 

В изображении Лёзова о. Александр предстает неким духовным Сусаниным или Крысоловом, который ведет детей в никуда — в «иллюзорный контрмир». А ведь известно: «…кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (Мф 18. 6). Именно это и пытается вменить Лёзов о. Александру, именно это он внушает своим читателям (имплицитно и эксплицитно). Но как бы слова Христа о соблазнении «малых сих» не обрушились на самого сочинителя.

Формы духовной жизни, практиковавшиеся в новодеревенском приходе (речь идет о 70–х — середине 80–х годов), были не разрешены, а именно запрещены начальством — светским и церковным (незаконно). Первым в России о. Александр создал общения, т. е. малые группы, регулярно (обычно раз в неделю) собиравшиеся для изучения Библии, духовной литературы, совместной молитвы, основанные на началах братства и взаимопомощи. Члены этих общений писали доклады и рефераты на самые разнообразные темы, имеющие отношение к христианству, в том числе, например, «Церковь и государство». Из докладов составлялись сборники по актуальным проблемам Церкви в современном мире. Разумеется, в общениях, уже вне библейских рамок, горячо обсуждались и политические события, волновавшие всех граждан России. Были в приходе катехизаторские группы, готовившие людей к крещению. Ставились замечательные детские спектакли на библейские и иные религиозные темы («Рождественская мистерия», «Царь Иудейский», «Франциск Ассизский»), Сам о. Александр вел семинары по изучению Библии, патристики. Существовала и созданная им приходская библиотека религиозной литературы. Ее читатели, между прочим, были прекрасно знакомы и с «Архипелагом», и с книгами Авторханова, Джиласа и Амальрика, не говоря уже о «тамиздатских» Цветаевой и Гумилеве (эту «инициацию» они прошли задолго до Лёзова).

Понятно, что по условиям того времени прихожане отца Александра работали без огласки, не афишируя свою деятельность. Однако ее размах в конце концов привел к утечке информации и вызвал соответствующую реакцию властей. «Компетентные органы» среагировали как положено: была организована кампания травли о. Александра, шантажа и запугивания его духовных детей. Один из ярких эпизодов этой кампании — упоминаемая Лёзовым статья в «Труде». Статья встретила резкий отпор со стороны прихожан. Все они сохранили верность своему пастырю, никто от него не открестился. Так обстояло дело с «игровым контрмиром», в котором якобы пребывал новодеревенский приход.

К осени 1983 г. в приходе существовала уже многолетняя традиция перевода духовной литературы (назову лишь, для примера, книги Тейяра де Шардена, Клайва Льюиса, Гилберта Честертона, Доминика Бартелеми, Джона Пауэлла, переведенные Н. Трауберг, 3. Маслениковой, А. Борисовым и другими). То, чем Лёзов надеялся заняться в отдаленном будущем, в Новой Деревне давно уже было реальностью. В этом и только в этом смысле надо понимать слова о. Александра о жизни «в свободной России». Речь, по сути, шла о духовной свободе, в атмосфере которой воспитывались прихожане о. Александра, и политической несвободе, в условиях которой они жили вместе со всем народом. Лёзов же дожидался прихода именно политической свободы, когда всё будет разрешено и он сможет безнаказанно приступить к своим духовным переводам.

Таким образом, о. Александр создал новые формы церковной жизни, весьма эффективные и ныне воспринятые даже его противниками. Новодеревенский приход жил необычайно активно и насыщенно. Он не был сектой, самодостаточной и замкнутой, и не отделялся от мира, хотя и представлял собой обособленное сообщество. Быть может, кому-то это покажется парадоксом, но насквозь парадоксально и всё христианство. Об этом выразительно говорил сам о. Александр: «Да, тот кто хочет глубинно, духовно развиваться, должен выстраивать ограду вокруг своей души. Иначе шум мира всё заглушит. Но в то же время тот, кто не хочет превратить это в маленькую резервацию, в душный лампадный мирок, в котором дух не может жить, тот человек не должен делать эту ограду абсолютной. Это как вдох и выдох. Это как общение с многими и общение с одним. Это как уединение и общение. Это как день и ночь. Это как то, что соединяется вместе».

О. Александр, который якобы обольщал людей своей харизматической мощью, чтобы загнать их в новые катакомбы, был категорически против «выпадания» своих прихожан, да и вообще христиан, из «большого мира». Напротив, он был убежден в том, что христианин должен быть социально активен, что он должен рассматривать общественную жизнь как «одну из сфер приложения евангельских принципов», что «борьба за утверждение Царства Божия должна вестись в средоточии жизни». И это убеждение не было лишь теоретическим принципом — оно было основой практического действия.

Следовательно, о. Александр смотрел на христианина как на человека, открытого всем проблемам мира и потому духовно и социально активного. Однако не надо понимать эту активность вульгарно — как политическое функционирование. Между тем Лёзова интересует не глубинная суть служения о. Александра, а лишь «политическое измерение» того христианства или той «либеральной субкультуры внутри Церкви», которые он будто бы предлагал.

Церковь — не политический, а богочеловеческий организм, мистически и реально объединяющий людей во Христе. Для Лёзова же это прежде всего и главным образом социальный институт, основанный на системе властных отношений, предписаний и запретов и призванный к «публичному политическому действию». Он явно путает храм с парламентом (или с «Красными бригадами»). Церковь, естественно, может, а иногда и должна, занимать вполне определенную позицию по принципиальным политическим вопросам, а верующие вольны участвовать в политической деятельности, но задача священников — не политическое, а духовное просвещение. Церковь должна быть с народом, однако она не должна иметь особой политической программы. А вот осмысливать текущие события в свете веры — это ее дело (как и дело каждого христианина). Политика не та стихия, в которой ей следует пребывать, — у нее другое назначение. Если же настаивать на лёзовских формулировках, можно прийти к выводу, что отделение Церкви от государства есть грубая ошибка и эти гиганты должны либо вести борьбу за политическую власть, либо вернуть православию статус государственной религии.

Лёзов пытается навязать о. Александру амплуа политического диссидента (которым тот не был и быть не хотел), а поскольку он этому амплуа не соответствует, сурово осуждает его. Но пастырь не должен быть политическим диссидентом, у него иные, более серьезные задачи. Претензии к Александру Меню как к политику совершенно неправомерны. Вопреки утверждениям Лёзова, он никогда не был и «церковно–политическим деятелем». Он неоднократно подчеркивал: «Я не политик». Искус прельщения или порабощения политикой его миновал.

Лёзов делает религию инструментом для достижения внерелигиозных, политических целей. Такая позиция была глубоко чужда отцу Александру. Он говорил: «…свобода должна вырастать из духовной глубины человека. Никакие внешние перемены не дадут ничего нового, если люди не переживут свободу и уважение к чужим мнениям в собственном опыте». Сегодня мы с особой силой убеждаемся в справедливости этих слов.

Попытки представить о. Александра насмерть перепуганным конформистом просто смехотворны. Христос, вопреки давлению на него, отказывался быть политическим вождем и даже политическим борцом. Отец Александр шел по пути Христа: он боролся со злом, утверждая добро. Эта борьба была не поверхностно–политической, а бытийственной, глубоко духовной. Вспомним его слова: «Мир давно уже озверел, люди ожесточились, единственное, что может их спасти, — это возвращение к евангельским принципам, к любви».

Именно этой цели было подчинено его общественное служение. По Лёзову, было бы лучше, если бы пастырь милостью Божией пошел по пути политического авантюризма. Но о. Александр выбрал другой путь. Его оружием было слово. Его книги, проповеди, публичные выступления оказывали огромное воздействие на людей и в короткое время сделали его духовным лидером России. Это, кстати, отлично понимали (и понимают) его враги. Те, кто направлял руку убийц, знали, с кем имеют дело. И напрасны потуги Лёзова обесценить не только жизненный подвиг, но и саму смерть отца Александра, цинично занеся его в список «тех, кто попал под колеса истории». Не каждый удостоивается мученического венца, и не каждый способен понять духовный смысл христианской жертвы.

Был ли о. Александр церковным реформатором? Сам он таковым себя не считал, хотя его вклад в обновление христианства переоценить невозможно. Он полагал, что «в самой идее реформ нет ничего неправославного» — реформы были и будут, вопрос в том, как и ради чего они проводятся. Необходимость определенного пересмотра церковной практики, канонов и богословия была для него несомненной, но он отрицательно относился к разрушению коренных церковных принципов и традиций. Верный путь, по его мнению, как всегда, лежит посредине. Он осуждал попытки «модернистов» создать «секулярное христианство», как и реформы обновленцев (напр., митрополита Александра Введенского), дискредитировавшие саму идею церковного обновления. Его больше интересовало не столько изменение внешних форм, сколько углубление и развитие богословия.

Тем не менее в Русской Православной Церкви о. Александр был возмутителем спокойствия, и не потому, что его взгляды в чем-либо противоречили православию, а, наоборот, потому, что они максимально приближены к духу Христовой истины. Для значительной части церковного клира Христос был и ушел. Для о. Александра Он никуда не уходил. Он и сейчас стучится в двери каждого сердца. У о. Александра, как У Христа, всё построено на свободе — они страшатся свободы как огня. У него христианство живое, оно изменяется с каждой новой эпохой, с каждым новым поколением — у них оно застыло в древнем ритуале, окаменело. У него — сила веры и сила духа, у них — показное благочестие и мертвая буква.

Для них христианство — только храмовая религия с пассивными прихожанами, а Церковь — вариант закрытого общества. Для него религия, вера охватывают всю жизнь человека, прихожане активны, Церковь открыта миру. Главное же: здесь сталкиваются любовь и — нелюбовь, нетерпимость, ненависть.

Это две полярные позиции, экзистенциально и духовно несовместимые. Из них вырастают две модели христианства. Первая основана на открытости, вере в универсальные христианские ценности, на уважении к личности, не на букве, а на духе христианского провозвестия. Она ориентирована на диалог с любой конфессией, любой религией, любым человеком, но не допускает религиозной эклектики. Она включает в себя свободу, взаимопонимание и терпимость.

Вторая, закрытая модель христианства представляет собой версию религиозного фундаментализма, или «русскую религию».

Она основана на идее самодостаточности и абсолютного превосходства православия. Для нее типичны национальная гордыня, изоляционизм, ксенофобия (в особенности сионистофобия), антиэкуменизм, порожденные комплексом неполноценности, неверием в свои силы, в свою правоту. В своем крайнем выражении эта тенденция ведет (и уже привела) к «соединению русского фашизма с русским клерикализмом» (слова о. Александра). Люди духа и люди буквы — антиподы. Их столкновение неизбежно.

Выбор, по сути, приходится делать между христианством и язычеством, облаченным в псевдохристианские одежды. Убийство о. Александра — прямой результат сшибки этих двух сил, один из драматичнейших эпизодов вселенской битвы Добра и Зла. Попытки представить это злодеяние как факт уголовной хроники, а не как духовное событие, причем событие гигантского масштаба, характерны для современной социальной мифологии.

Свою лепту в ее развитие вносит С. Лёзов. Наиболее удобный прием — «снижение образа». Мистифицированный, подменный образ, нарисованный Лёзовым, не имеет ничего общего с реальным отцом Александром и представляет собой проекцию внутреннего мира автора, кривое зеркало, в котором объект искажается до неузнаваемости. «Каким судом судите, таким будете судимы» (Мф 7, 2). Это бумеранг, и никому не удастся от него уклониться.

Лёзов называет «нелестной» оценку деятельности о. Александра в нашумевшей статье Н. Домбковского «Крест на совести». Но тот пасквиль — просто грязная чекистская фальшивка, и это было абсолютно ясно уже в момент ее публикации[33]. Что же до статьи самого Лёзова, она ведь тоже — «нелестная». Такие параллели наводят на размышления.

Отец Александр дал людям новое, современное и в то же время первозданное прочтение христианства — не как свода законов, запретов, не как новой этики, а как новой жизни, как веры, действующей любовью. Он не «претендовал» на какую-либо роль, и менее всего — на роль кумира. Целью его творчества была не самореализация, как лукаво предполагает Лёзов, а служение — Богу и людям, спасение людей, т. е. соединение их со своим Первообразом.

Имеющий уши слышать, да слышит. Если человек вместо музыки сфер слышит какофонию, значит у него не те уши («я по ушам узнал его как раз»). Разумеется, «уши» — всего лишь метафора. Речь идет о поврежденном нравственной коррозией сердце, об атрофии нравственного чувства, к которой приводит гордыня (первый и главный из смертных грехов в христианской традиции). Именно гордыня ведет к оцепенению сердца, к тому, что на языке православной аскетики называется «окамененным нечувствием».

«О. Александр наивно полагал», он «не догадывался, что на сей раз время работает на него», «я думаю, научная проблематике как таковая была А. Меню столь же непонятна, сколь и неинтересна» — это всё Лёзов. Менторски–назидательный, высокомерно–снисходительный тон статьи производит комичное и одновременно отталкивающее впечатление. Надо обладать незаурядной наглостью, чтобы позволять себе поучать о. Александра (посмертно), как ему надлежало жить и работать. Но стоит ли говорить о мере и вкусе безнадежного нарцисса?

Духовные дети 

На протяжении всей статьи С. Лёзов с маниакальной настойчивостью повторяет выдумку о «профессиональных духовных детях» покойного пастыря. Эти люди пишут не то и не так, как хотелось бы автору, разрушая стройность его концептуальной схемы. Отсюда — его «праведный гнев».

«Профессиональные духовные дети» — это, очевидно, те из окружения о. Александра, кто профессионально занимается малопристойным делом за соответствующее вознаграждение, т. е. находится на содержании (у кого?). Но ведь такие существуют лишь в больном воображении Лёзова. Их не было и нет. «Профессиональные духовные дети», в переводе с лёзовского новояза, — это духовные дети о. Александра, сознающие масштаб его личности, хранящие ему верность и свидетельствующие о нем. Не больше. Но и не меньше. Я принадлежу к числу этих детей и не считаю для себя возможным молчать, когда обливают помоями моего духовного отца.

Существует мнение, что о. Александр не нуждается в защите. Да, в высшем смысле он защищен, и весьма надежно. Это, однако, не снимает ответственности с тех, кто его близко знал, с тех, ради кого он совершал свое служение. Он уже не может ответить клеветникам. Но мы — можем. И должны.

Как мы видели, утверждения Лёзова о «выпадании» прихожан о. Александра из «главной реальности» — прямая фальсификация. Столь же клеветнический характер носит утверждение о их «вторичной и несамостоятельной роли», о том, что ими, по сути, бессовестно манипулировали. Как человек, знавший о. Александра в–течение многих лет, могу свидетельствовать: он относился к своим духовным детям нежно и мудро, с величайшей бережностью. Эти отношения были искренними и доверительными. Он никогда не рассматривал личность прихожанина как средство или как элемент «массы». Такой подход был для него категорически неприемлем. Он жил ради нас, и мы это знали.

Он уважал каждого, кто бы тот ни был — ученый или простец. И, кстати говоря, он не был лишь пастырем интеллигенции: большинство его прихожан составляли обычные люди — жители г. Пушкино и окрестных деревень, сохранившие о нем благодарную память. Он ничем не выказывал своего превосходства. Напротив, себя он умалял, а нас возвышал. Он вызывал на поверхность лучшее, что дремало в глубине наших душ. Никто не ощущал своей «вторичности»: для этого надо было иметь особое устройство личности. Не было никакой «вторичности» или «несамостоятельности». Всё обстояло как раз наоборот: отец поощрял любую инициативу, старался раскрыть в человеке его потенциальные возможности. Нам приходилось «дотягиваться» до себя. Осторожно вел он нас по ступеням веры. Язык, на котором он говорил, был язык любви. Он брал на себя наши боли, взваливал на себя тяжесть наших грехов. На любовь мы могли ответить только любовью.

Отец Александр был человеком абсолютно бесстрашным, но уж никак не человеком, готовым поставить на карту жизнь и свободу своих духовных детей. Да, он оберегал их от необдуманных и рискованных действий, создававших иллюзию свободы, не считал возможным подталкивать на путь диссидентства, которое подчас прикрывало нежелание заняться духовной работой — глубокой, но внешне не слишком эффектной. Но это вовсе не значит, что он относился к диссидентству в принципе отрицательно. Он встречался с Александром Солженицыным, его прихожанами были Надежда Мандельштам, Александр Галич, Димитрий Панин, Николай Тимофеев–Ресовский. Демократ по своим убеждениям, о. Александр не мог не сочувствовать правозащитному движению, однако демократия, в его понимании, невозможна без опоры на духовно–нравственный идеал. И не случайно он называл академика Сахарова праведником, знамением надежды. Он и сам был таким праведником, спасающим наш мир.

Возникает вопрос: а имеет ли человек право на иное, — скажем, не апологетическое мнение об отце Александре? Безусловно имеет. Но непременным условием при этом должна быть корректность и добросовестность. Плюрализм мнений не означает вседозволенности и не дает права на диффамацию.

Отступники 

В новодеревенском приходе всегда было немало людей ущербных и невротизированных, страдавших мнительностью и разнообразными фобиями. О. Александр жалел их, никогда не поучал, вразумлял шуткой и добрым словом. Тактично и ненавязчиво он помогал им исцелиться от зацикленности на самих себе, вселял веру в свои силы. И происходило чудо: человек оживал к новой жизни, он преображался даже внешне.

Однако находились и такие (обычно люди с неутоленным честолюбием), кого мудрая педагогика о. Александра только ожесточала. Подобные прихожане притязали на интеллектуальное и духовное равенство со своим наставником. Не имея на то ни оснований, ни способностей, они по существу хотели играть ту же роль, что и он. «Ученик не бывает выше своего учителя», — говорит Христос (Лк 6, 45), но они думали иначе. Поскольку подтвердить своих притязаний они не могли, то быстро озлоблялись. Это приводило к тяжелой закомплексованности. Им начинало казаться, что о. Александр как-то ущемляет их потенциал, богатую творческую натуру. Постепенно они приходили к мысли о своем интеллектуальном и нравственном превосходстве над ним. За этим следовал разрыв, переход в другую конфессию или авантюрные политические акции, ставящие под удар не только о. Александра, но и многих других. Для некоторых из этих людей была неприемлема открытая модель христианства: им нужен был кнут, жестко регламентированное поведение в рамках «Типикона». Кое-кто из них (например, один служка, ставший священником), стал обличать своего бывшего учителя в неправославии и чуть ли не в ереси.

О. Александр иронически называл все это «эдиповым бунтом против духовного отца». Как правило, эти люди плохо кончали (духовно и душевно): уязвленная гордыня пожирала их. Отец, который читал сердца как открытую книгу, предвидел это. Он тяжело переживал за них, жалел, но не посягал на их свободу: если они хотели уйти, он их не удерживал. Лишь в особых, редких случаях он сам предлагал человеку найти себе другого духовника. И тем не менее он считал себя морально ответственным за этих людей. Их было немного, но они были, и все они больно ранили отца.

Одним из таких людей был Лёзов. Он ненадолго задержался в новодеревенском приходе. Когда он понял, что его честолюбивым замыслам сбыться не суждено, он ушел, унося с собой мстительную надежду на реванш («И в путь потек, и поутру вернулся с ядом»).

Лёзов порвал с православием и, как это бывает с прозелитами, проникся жгучей ненавистью к своему прежнему духовному лону. Поэтому его пафос — резко антиправославный (и это во времена и без того острых межрелигиозных и межконфессиональных раздоров). «Узкие рамки этоса РПЦ», «служилая Церковь», «некая православная библеистика» — статья пестрит такого рода выражениями.

Судя по всему, сегодня Лёзов идентифицирует себя с протестантизмом. Это его право. Но дело ведь не в формальной принадлежности к той или иной конфессии, а в том духе, который и делает христианина христианином. Лёзовская статья дышит ненавистью, а стало быть, дух ее — глубоко антихристианский.

Личное дело Лёзова симпатизировать иудаизму или протестантизму и не любить православие. Это, однако, не освобождает его от обязанности придерживаться хотя бы минимальной человеческой и научной добросовестности, тем более, что тональность его статьи не вызывает сомнений в том, что автор вещает непосредственно с научного Олимпа. Следовательно, без серьезных доказательств не обойтись. Но претензия Лёзова на объективный научный анализ ничем не подкреплена. В статье нет научных аргументов, а есть лишь их имитация и голословное постулирование «убийственных» для о. Александра, но совершенно фантастических утверждений и выводов. То, что внешне выглядит как научная аргументация, при ближайшем рассмотрении оказывается многоэтажной подтасовкой. К тому же, выдвигая свои обвинения, автор занимается не только «чтением мыслей» о. Александра, но и их интерпретацией. Это забавно, но и отвратительно.

Ненависть застит глаза. Говоря о «публичном провале» о. Александра, Лёзов явно выдает желаемое за действительное, а чтобы убедить читателя в правдоподобности своих измышлений, поступает в соответствии с рецептом: назови белое черным, но чтобы тебе поверили, делай это постоянно, систематически, не переводя дыхания (или — по пословице: клевещи, клевещи, авось, что и останется). Вот тогда люди скажут: «Нет дыма без огня».

Казалось бы, чувство самосохранения должно было удержать автора от столь бессмысленной лжи, но нет, удержу он не знает: «Перо его местию дышит». Какое там «не судите, да не судимы будете»! Лёзов претендует на Божественную прерогативу (или прерогативу Конституционного суда): его приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Остается привести его в исполнение.

Лёзов не внял совету Пушкина: «Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением… Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении». Лёзов сделал как раз обратное: он бросил оболганного им «высокого и могущего» на растерзание толпе. Но он рано празднует победу: толпа растерзает лишь сработанный им муляж — подлинный же отец Александр для нее недосягаем.

Похищение еврейских младенцев 

Обратимся к одному из центральных сюжетов статьи («Похищенные дети»), ради которого, быть может, всё и было затеяно. Здесь впервые появляется видимость научной и даже теологической аргументации, однако быстро выясняется, что автор выступает не как теолог и вообще не как человек науки, а как религиозный политик (точнее, политикан). Для него политика — «чистое слово, которое он не хочет отдавать негодяям». Что ж, за неимением других чистых слов пусть пользуется этим.

Суть этой главки состоит в информировании тех, кому положено, о том, что крещеным евреям в приходе о. Александра предлагалось сомнительное «иудеохристианство», что приход в действительности был еврейским (эта идея провоцируется имплицитно, или, если угодно, суггестивно), что сам о. Александр, «всю жизнь испытывавший на себе проявления ксенофобии в РПЦ», стоял на почве «христианского антииудаизма» (т. е. был антисемитом) и мыслил «в расовых категориях». Таким образом, Холокост (катастрофа европейского еврейства) был для него совершенно безразличен, иначе он не стал бы заниматься ««христианским свидетельством» перед евреями, т. е. миссионерством».

В результате евреи, вместо того, чтобы пребывать в лоне иудаизма, как им положено по рождению, ввергались в совершенно чуждое им христианство (причем в худшую его разновидность — православие), теряя тем самым свою традиционную идентичность. Понятно, что вина о. Александра вполне очевидна: реализуя принадлежащую Льву Карсавину программу христианского («окончательного»?) решения «еврейского вопроса», он «мастерски создавал иллюзию, что совмещение (еврейства и православия. — В. И.) возможно и даже дает религиозные преимущества перед христианами «из язычников»». Во всем этом автор обнаруживает «то же иллюзионерство» и «нечестность», о которых он уже говорил выше.

Я намеренно столь подробно изложил лёзовскую аргументацию, чтобы читатель смог в полной мере оценить всю прелесть (и подлость) авторского замысла. Национально озабоченным «патриотам» сообщается, что они правы, обвиняя о. Александра в создании некой «еврейской Церкви» внутри православия, ортодоксальным сионистам — что еврей — христианский миссионер намного опасней, чем юдофобствующий русский священник, безрелигиозным либералам — что в Православной Церкви при всем желании ничего доброго не отыщешь.

Таким образом, статья представляет собой не просто политический памфлет, но политический донос, посланный сразу в несколько адресов: демократический («либеральный»), «патриотический» (черносотенный) и ортодоксально–иудаистский (раввинистический). Каждому из адресатов автор говорит: я свой, смотрите, как я защищаю интересы евреев (антисемитов, либеральных демократов). Я делаю это гораздо лучше, чем ваш исконный враг — «еврей–христианин русского мессианизма». На этом список адресатов не исчерпывается: есть еще различные христианские конфессии, которым тоже послан соответствующий сигнал (здесь важно соотношение текста и контекста).

Автор намерен убить не двух, а многих зайцев, получить и научные, и политические дивиденды. Статья возбуждает антисемитизм в христианах и антихристианские чувства в иудаистах. Протестантов убеждают, что никакой православной библеистики в природе не существует, а иерархов Православной Церкви — что о. Александр хотел взорвать ее своей «либеральной субкультурой». Демократам прививается отвращение к «модному» христианскому проповеднику, лишь по видимости противостоявшему коммунистическому режиму, а по сути — конформисту и «игроку в бисер». Порядочных людей уверяют, что они напрасно обольстились нечестным и двусмысленным человеком, игравшим в игры, правила которых понятны только ему одному.

Как известно, правонационалистические «благовестники» видят в трудах и творческом наследии о. Александра еврейскую диверсию против православия. Либеральный «благовестник» г. Лёзов выворачивает карту наизнанку: °* Александр предстает у него православным диверсантом против еврейства. Обе версии легко совместить: похищая еврейских младенцев (а заодно и взрослых), обманом и посулами водворяя их в лоно христианства, он одновременно создавал «пятую колонну» в православии. Структура мифа остается прежней, только вместо христианских младенцев фигурируют еврейские.

Говоря об «антииудаизме» о. Александра, Лёзов явно подталкивает нас к идее, достаточно популярной в определенных кругах: священника убили сионисты, и у них на то были все основания — что еще делать с человеком, инициировавшим массовое обращение евреев в православие? Таким образом, иудаистические штудии г. Лёзова не так уж безобидны: из них следуют взрывоопасные политические выводы.

Поглощая невероятный лёзовский коктейль, не сразу осознаешь, что имеешь дело не просто с квазинаучной хлестаковщиной, но с многослойной политической провокацией. Статья, состоящая из взаимонаправленных и не сходящихся тез, сбивает с толку и эмоционально вздергивает читателя. Опасность такого рода политической демагогии состоит в том, что она невротизирует людей, психологически дезорганизует их. Такой же эффект производят публикации газеты «День» (а ранее — издания доктора Геббельса).

Тема обращения евреев в христианство сверхделикатна. Она требует особо тактичного подхода и не терпит топорной работы (от слова «топор»). Она не может быть адекватно разрешена на страницах газеты. Однако Лёзов охотно берется за это и имеет на то причины. Не считая возможным вступать с ним в научную полемику, скажу лишь, что крещение российских евреев, достаточно массовое в последние десятилетия, знаменовало собой отход их не от иудаизма, но от атеизма, т. е. от духовного небытия. Христианство не есть этническая религия. По Лёзову же, религия — атрибут этноса, т. е. выводится она непосредственно из генов. Стало быть, еврей просто обязан быть иудаистом, ибо в противном случае он изменяет своей природе. Отсюда следует, что у евреев нет и не может быть христианского будущего.

Это очень похоже на соответствующие мифологемы специалистов по «сиономасонскому заговору», хотя их пафос Лёзов на первый взгляд не разделяет. Но стоит обратить внимание на то, что он, как и они, преднамеренно разжигает негативное отношение к евреям, принявшим христианство. Для части праворадикальной прессы характерно отождествление христианства и иудаизма. В этой ситуации Лёзов подключается к механизму злобы и отмщения в массовом радикальном антисемитском сознании.

Крещение евреев в России не было вызовом еврейству, как не было оно вызовом христианству. Оно увенчивало личный выбор человека, осознавшего, что «во Христе нет ни эллина, ни иудея». Никакого «иудеохристианства» православным людям из еврейской среды о. Александр не вменял: каждому предлагалась своя, уникальная свобода христианского служения и духовной самореализации. Он неоднократно говорил, что крещение не дает евреям каких-то преимуществ, но налагает на них дополнительную ответственность перед Богом. Наивный читатель может подумать, что о. Александр не принимал в лоно Церкви тех, кто добровольно и свободно хотел туда войти, но занимался покражей еврейских младенцев. Тот же кровавый навет, только в другом исполнении.

Вполне очевидно, что Лёзов ищет референтную группу, с помощью которой он хочет политически расти, а заодно и получить статус великого библеиста. Судя по всему, он надеется обрести ее в тех кругах на Западе, которые тяготеют к ортодоксальному раввинистическому иудаизму, принципиально не вступающему в диалог по теме крещеных евреев (считая крещение изменой иудаизму). Именно через них он стремится сделать научно–политическую карьеру как специалист в области иудаизма, толкующий библейские тексты, и как пламенный защитник евреев от посягательств христианских миссионеров. Но для того, чтобы получить искомое, надо принести очень существенную жертву. В качестве таковой и выбран о. Александр. Вряд ли, однако, лёзовская акция увенчается успехом. Люди на Западе достаточно просвещены, чтобы понять, что сдача определенной группы российских евреев не может служить серьезным основанием для политического роста претендента.

Лёзов выплеснул на страницы газеты свою внутреннюю тьму, и тьма сия велика есть. В сущности, он преследует ту же цель, что и троицкие «благовестники»: уничтожить о. Александра религиозно, идейно и научно–теоретически, дискредитировать его как священника, богослова и человека. Эта затея бессмысленна и неосуществима: уже поздно — вышли книги о. Александра, книги и фильмы о нем, фильмы с его участием. Достаточно прочесть, например, последнюю по времени издания его книгу — «Культура и духовное восхождение», чтобы обвинения Лёзова рассыпались в прах.

Сначала приписывая о. Александру свойства и намерения, вовсе ему не присущие, а потом торжественно развенчивая их, С. Лёзов устраивает чисто коровьевский сеанс «с полным разоблачением». Так кто же иллюзионист? Тот, кто на глазах изумленной публики с помощью «научных» пассов пытается внушить нам, что о. Александр не был тем, кем он был, или о. Александр, абсолютно чуждый позе и политическим играм, всегда сохранявший духовную и интеллектуальную трезвость? Кто иллюзионист — о. Александр, бесконечно далекий от мыслей о самоутверждении и самореализации, или тот, кто затеял непристойный спектакль, напяливая маску фокусника и самозванца на лик мученика и святого?

Тень ветхозаветного персонажа 

Последняя часть статьи подытоживает усилия автора по дискредитации своего противника и посвящена очернению о. Александра как писателя, христианского мыслителя и человека науки. Начинается она, как водится, по–хлестаковски: «Нет смысла опровергать фантастические утверждения «профессиональных духовных детей» о том, что А. Мень был одним из ведущих мыслителей современности, самостоятельным исследователем Библии и т. п.».

Тем не менее как раз это Лёзов и пытается опровергнуть (разумеется, «научно»). Аргументация нехитрая: нельзя продолжать традицию православной библеистики при отсутствии самой традиции, а создать собственную научную школу в этой области о. Александру было не под силу, — во-первых, потому, что он толком не усвоил «того, что сделано в мире», а во–вторых, потому, что «ему было чуждо научное мышление». В таких обстоятельствах о. Александру не оставалось ничего другого, как создать «иллюзию мысли, научного творчества… иллюзию православной библеистики» (эта набившая оскомину «иллюзия» — ключевое словечко, играющее роль универсальной отмычки к жизни и творчеству убиенного пастыря). Всё это понадобилось Лёзову для того, чтобы утвердить в общественном сознании распространенное в некоторых кругах мнение, что о. Александр был всего лишь популяризатором.

Поскольку православная библеистика «не существует», не существует ни Владимира Соловьева, ни Сергия Булгакова, ни Павла Флоренского, ни Михаила Поснова, ни Антона Глубоковского — никого. Это удобно, так как избавляет от необходимости заглядывать в их труды.

Нет надобности напоминать, сколько священнослужителей–ученых было в истории нашей страны. В каждую эпоху библейская культура требует своего, нового слова. В наши дни это слово было сказано о. Александром. Как богослов, он прежде всего библеист, с удивительно свежим взглядом на предмет своего исследования. Его комментарий к Библии, его книга «Как читать Библию», его статьи, посвященные Ветхому и Новому Завету, — образец православной теологии. Но его главный богословский труд — семитомный «Словарь по библиологии», «подобного которому нет нигде в мире» (прот. Виктор Потапов).

Когда словарь выйдет в свет, каждый читатель сможет прочесть разделы «Православная библеистика», «Русская библеистика», «Русская библейско–историческая школа», а кроме того, сотни статей, содержащих глубокий и оригинальный анализ всех книг Библии и творчества всех сколько-нибудь заметных христианских богословов (включая, естественно, протестантов). Этот уникальный труд окончательно хоронит легенду о популяризаторстве о. Александра и ставит его в ряд крупнейших богословов мира.

«Словарь по библиологии» — не только памятник библейской историографии, но и огромный материал для понимания библейских корней русской церковности, культуры, философии. Он свидетельствует и о колоссальной эрудиции автора, и о его верности православной богословской традиции.

Лёзов издевательски пишет, что о. Александр «стремился втиснуть христианство в узкие рамки дозволенного политической ситуацией и этосом РПЦ». Насчет «политической ситуации» всё уже ясно, что же до «этоса РПЦ», то здесь тоже вышла неувязка. Строгое следование иконописному канону не помешало Рублеву создать свою Троицу. Подобно этому, следование православной догматике не помешало о. Александру стать абсолютно независимым и в высшей степени оригинальным мыслителем, причем мыслителем вселенского масштаба (как бы неприятно это не было Лёзову). Он не только углубил и обновил философскую мысль, но и создал новый язык для исповедания веры. Философские воззрения о. Александра можно определить как христоцентрический персонализм, уходящий своими корнями в персонализм Нового Завета. Свобода как один из важнейших законов Духа была для него неразрывно связана с христианским провозвестием.

Отец Александр глубоко усвоил и переосмыслил вершинные достижения мировой науки и опирался на них. Он прекрасно владел научным инструментарием, однако не ограничивался им. Его книги — та же проповедь, они относятся не только к области знания. Он говорил: «Время кабинетного изучения религии миновало». И еще: «Познание сущности мира лежит за пределами науки… У науки нет ответов на вопросы этики и смысла бытия». Нелепо подходить к богопознанию с критериями научности, а книги о. Александра — прежде всего плод богопознания. Это синтез откровения и поэзии, знания и веры. Он умел писать о Библии не только языком академических статей, но и поэтично, как художник. Он соотносил Св. Писание с литургическим, медитативным, эстетическим опытом православия.

Подчеркивая превосходство своего мышления («научного») над мышлением о. Александра («ненаучным»), Лёзов забыл евангельские слова: «…всякий, возвышающий сам себя, унижен будет» (Лк 18, 14). Это универсальный закон, не знающий исключений. У Лёзова не научный, а политизированный рационалистический подход. Знакомясь с ним на практике, убеждаешься в справедливости слов о. Александра: «Чистая рациональность может стать духовно убийственной». Каждый может увидеть, что вынес Лёзов «из злого сокровища сердца своего» (Лк 6, 45). Можно лишь догадываться, какой владыка будет окунать в лёзовский яд «свои послушливые стрелы», но что владыка найдется — сомнений нет.

И еще одна цитата: «Я немного знаком с домашней библиотекой о. Александра и уверен: все эти работы он держал в руках (об этом свидетельствует и случайный подбор литературы: чем богаты…), некоторые из них он проглядывал, кое-что читал внимательно». Читатель, конечно, узнал в этом соглядатае, собирающем компромат на того, кто был его духовным отцом, известного персонажа из Книги Бытия. Фигура, архетип которой олицетворен в библейском Хаме, представлена в этом отрывке с предельной выразительностью. Научное обличье современного хамства — интеллектуальная смердяковщина. Мы еще раз убеждаемся в том, что Библия — книга на все времена, и в ней, если читать ее внимательно, можно найти ответ на любой вопрос наших дней. Экклезиаст прав: «…что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

«Читая воспоминания «профессиональных детей», я чувствую боль и стыд. Ведь личность А. В. Меня была гораздо значительнее, чем позволяют судить эти свидетельства». Услышав такое, в контексте лёзовской статьи, не знаешь, смеяться или плакать. Рекорд либерального фарисейства вряд ли скоро будет побит.

Среди прочего, Лёзов, как бы спохватываясь, задает себе вопрос: «Зачем я стремлюсь навязать ему (о. Александру. — В. И.) роль, на которую он сам не был согласен?» (фрейдистская обмолвка). Вот именно: зачем? Автор, по–видимому, считает этот вопрос риторическим и оставляет его без ответа. Между тем ответ есть.

Моцарт и Сальери 

Статья Лёзова завершается пометкой в скобках: «газетный вариант». Стало быть, впереди вариант журнальный (или книжный?), где грязь уже можно будет черпать ведрами[34]. Учитывая предыдущие публикации, приходишь к выводу, что изничтожение о. Александра — не просто хобби, a idee fixe автора. Похоже, мы имеем дело с довольно распространенной болезнью, с тем, что можно назвать — «синдром Сальери».

Сальери — архетипическая фигура, которая воспроизводится в каждом новом поколении. Это человек — сродни Иуде. Не довольствуясь тем, чтобы оставаться честным и одаренным ремесленником, которому выпало счастье находиться рядом с духовным исполином, он посягает на большее, на высшее. Раздираемый сознанием своей неполноценности, не желающий признаться (ни себе, ни другим) в зависти к гению, он ненавидит его жгучей, всепроникающей ненавистью. Вначале он силится сравняться с ним, поверив ненаучную гармонию научной алгеброй. Потом, когда тщетность этих попыток становится очевидной, он убивает Моцарта (фигура тоже архетипическая). Если Сальери не может убить Моцарта физически, он пытается сделать это иным способом (отравленным пером), надеясь обречь своего врага на гибель нравственную, а еще лучше — на «смерть вторую».

Зависть — могучая страсть, потаенный двигатель многих преступлений. Человека, позволившего ей овладеть собой, она съедает без остатка. Она не знает нравственных запретов, не знает святынь. Напротив, чем недосягаемее ее объект, тем больше ей хочется унизить его, растоптать, вывалять в нечистотах.

Есть такой психологический закон: когда человек говорит о ком-то другом, он еще больше говорит о себе. Здесь мы имеем как раз такой случай. Малюя желчью и грязью портрет отца Александра, С. Лёзов нечаянно нарисовал автопортрет, который прекрасно выразил его духовную сущность.

Вердикт, вынесенный Лёзовым, оборачивается против него самого. Но если человек впустил в себя зло, он дал на это свое согласие. Не только земная, но и посмертная участь такого человека вызывает тревогу, ибо наше слово отдается не только во времени, но и в вечности.

Отец Александр погиб. Но это вовсе не значит, что он побежден. Напротив, его победа несомненна и бесповоротна. Никому не дано поколебать и перечеркнуть ее, никому не удастся осквернить его ризы. Нам же остается благодарить судьбу за встречу с отцом Александром, за то, что нам выпало быть его современниками, за счастье знать и любить его.

Вместо послесловия 

Эта статья была уже написана, когда «Независимая газета» порадовала нас еще одним сочинением, на сей раз принадлежащим перу диакона Андрея Кураева («НГ», 18.03.1993). Сочинение озаглавлено «Сомнительное православие отца» (естественно, Александра Меня. — В. И.). Некий формальный пиетет по отношению к о. Александру, безусловно отличающий данную статью от хулиганского опуса Лёзова, все же не может скрыть, что она написана в жанре эпитафии, причем сугубо унижающей того, на чьей могиле она начертана.

Начав «о здравии», автор продолжил «за упокой». Человек Александр Мень, о котором сказаны добрые слова, постепенно (и прочно) затмевается христианским богословом Александром Менем, который добрых слов, оказывается, не заслуживает. В том же номере газеты Кураеву достойно ответил игумен Иннокентий (Павлов), что избавляет от необходимости подробно анализировать эту статью. Хотелось бы остановиться лишь на нескольких ее положениях.

А. Кураев пишет, что о. Александр не был церковным бунтарем, не боролся с Русской Православной Церковью и был согласен с ее учением. Совершенно верно: не был, не боролся и был согласен, потому что любил Церковь и делал всё для ее процветания и благополучия. Полагаю, что он прославил Церковь не только своим служением и своим творчеством, но и своей мученической смертью. Это, однако, не означает, что он мирился с выхолащиванием духа христианской веры в церковной практике. Мощное консервативное течение в Церкви и православие — по сути и смыслу вещи разные. Первое основано на ностальгии по прошлому, обрядоверии и букве Писания, второе — на свободе как бесценном Божественном даре, непреходящей новизне христианства, на его животворящем духе. Многие клирики боятся не то что реформации, а дуновения свежего ветра. Но это уже не христианство, а нечто иное. Христос создавал Церковь не для того, чтобы она окаменела в мертвом ритуале. Он говорил: «Се, творю всё новое» (Откр 21, 5).

А. Кураев горячо опровергает миф о том, что «свободомыслие» (почему-то в кавычках) о. Александра «раздражало православных и это в конце концов стоило ему жизни». Потом оказывается, что речь идет не просто о православных, а о «церковной иерархии», потом — о «православных священниках и богословах». Согласитесь, что это понятия нетождественные. Но кто и когда выставлял православных священников и богословов «варварами, которые не знают других методов дискуссии, кроме топора»? Кто говорил, что они или церковные иерархи физически (топором) убили о. Александра? Нет, речь шла совсем о другом — о том, что одной из сил, инспирировавших убийство, были некоторые (подчеркиваю: некоторые) князья Церкви. Напомню слова о. Александра: «…противники Христа (беззаконный правитель, властолюбивый архиерей, фанатичный приверженец старины) не принадлежат только евангельской эпохе, а возрождаются в любое время под разными обличиями (Мф 16, 6)». Противники Христа (клянущиеся Его именем) были и противниками о. Александра.

Но кажется, основная задача о. диакона — не опровергать, а утверждать. А утверждает он другой миф — о неправославии или, по крайней мере, ущербном православии о. Александра. На каком же основании? А на том, что покойный священнослужитель не мог «артикулировать своеобразие православия», не видел отличий восточного христианства от западного и не умел «ясно о них свидетельствовать», а потому «в строгом смысле» его «нельзя считать православным богословом». Для таких ответственных заявлений нужны факты и весомые аргументы, а поскольку их нет, А. Кураев, подобно Лёзову, просто постулирует их. Доказать нельзя, но посеять сомнения можно.

Любопытно, что о. диакон, бывший референт Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II, фактически выступил здесь против своего патрона. Напомню, что в недавнем интервью Патриарх сказал: «…Ни одно из его (о. Александра. — В. И.) суждений не противоречит сути Священного Писания, где как раз и подчеркивается, что «надлежит быть разномыслиям между вами, дабы явились искуснейшие» (1 Кор 11, 19)» (см. «НГ», 10.06.1992). Искуснейший явился, но он не признается А. Кураевым и его единомышленниками в качестве истинно православного, поскольку их, видимо, не устраивает разномыслие. О. диакону, безусловно, хорошо известно понятие «теологумена», т. е. «частного богословского мнения», вполне допустимого в Церкви, в том числе с точки зрения канонической. Это мнение может быть спорным, но коли оно «не противоречит сути Священного Писания», его никому не вменяют в вину. Почему же в этом отказывают о. Александру?

Если бы сейчас восстал Христос и выступил с проповедью, Его взгляды наверняка были бы для наших блюстителей чистоты православия спорными и сомнительными, а точнее, неприемлемыми. Чем ближе человек ко Христу, тем дальше он от современных фарисеев, которые чтут лишь букву Писания (суть для них безразлична). Тех же Отцов Церкви в свое время считали еретиками и гнали их, а теперь они канонизированы и каждое их слово освящено богословским авторитетом.

Так будет и с о. Александром. Он и сейчас в центре духовной жизни, и сейчас ему не могут простить близости ко Христу, яркости таланта, и сейчас его гонят и ненавидят. Это свидетельство. И о нем и о самих себе.

Вслед за Лёзовым А. Кураев объявляет о. Александра популяризатором, который «новых идей… не выдвигал». Безапелляционно и категорически автор глаголет: «…имени о. Александра Меня… не будет в истории русской философии и богословия». Откуда такая уверенность? Может быть, о. диакон намерен сам писать эту историю? В свое время Н. Бердяев назвал теологию о. Павла Флоренского «стилизованным православием» (т. е. тоже «сомнительным»). Я не стал бы сравнивать Н. Бердяева с А. Кураевым, но его оценка не помешала Флоренскому войти в историю русской философии и богословия.

Флоренский был убежден, что вероисповедные различия, при всей их важности, должны быть поводом «не к вражде, а, скорее, к чувству солидарности христианского мира и к благоговению пред путями Промысла». Превозношение одной конфессии над другой, по его мнению, ведет к сектантскому самозамыканию. Любителям артикулировать «особость» православия хотелось бы напомнить и другие его слова: «Нежелание признать Церковь как Полноту по существу своему есть ересь и сектантство, из какого бы исповедания ни исходили подобные голоса» (журнал «Символ». Париж, N 21, июль 1989, с. 77). Что до о. Александра, то он переживал разделение христиан как общий грех и нарушение воли Христовой и верил, что «в будущем грех этот преодолеется, но не на путях превозношения, гордыни, самодовольства и ненависти, а в духе братской любви, без которой призвание христиан не может быть осуществлено» (там же, с. 88).

А. Кураев жалуется на «негласную цензуру общественного мнения», запрещающую вступать в диалог с о. Александром. Судя по статьям в «Независимой газете», да и другим публикациям, этой цензуры нет. Но повторюсь: такой диалог никому не заказан, единственное его условие — внешняя корректность (в целом присущая данной статье) и научная добросовестность, т. е. по крайней мере отсутствие передержек (именно в них и уличил о. диакона игумен Иннокентий). Можно ли считать диалогом тот способ дискуссии со своим оппонентом, который избрал А. Кураев?

Еще один тезис автора: читатель будет обманут, если он, поверив рекламе книг о. Александра, будет искать в них «полное и адекватное изложение христианства». Не знаю, кто утверждает такое: я подобной рекламы не видел. Если всерьез говорить о христианстве, вряд ли под силу одному человеку, даже религиозному гению, «изложить его полностью». Сам о. Александр считал, что «христианство не имеет единой интерпретации, которая была бы ему полностью адекватна» («Радостная весть». М., 1992, с. 315), хотя следует признать, что его богословие, пусть не полностью, но достаточно адекватно выражает христианскую истину. Полностью адекватен христианству один Христос, и не стоит искать другого.

А. Кураев заявляет, что в гимназическом «Катехизисе» митрополита Филарета (XIX век) ошибок нет, а у о. Александра они есть (он уничижительно называет его книги «катехизисом для интеллигенции»). Что ж, пусть г–н учитель ставит свои оценки (первому — «пятерка», второму — «тройка») — дело от этого не меняется. Суть ведь опять-таки в том, что предпочесть — букву или дух Писания (каждому свое). Занятно, что одновременно автор объявляет «путь проповеди о. Александра» чем-то архаичным: он «уже не подходит для сегодняшнего дня и надо искать другие пути». Ищите. Но если вы заглянете в завтрашний (или послезавтрашний) день, именно этот путь вы и найдете, потому что это путь максимального приближения к Христовой истине.

Проповедь о. Александра устарела якобы потому, что «образ жизни и мысли 90–х не похожи на 60–е» (а он именуется «шестидесятником», язык, образ жизни и мысли которого сформировались в те самые годы, да так и окостенели). Это еще одна передержка (надо ли их считать?). О. диакон, видимо, просто не читал книг о. Александра, написанных в 70–е и 80–е годы, или его лекций и проповедей 1988 — 1990 гг. (а их было несколько сот). У него есть такая возможность. Если он захочет их прочесть (непредвзято) и останется на почве интеллектуальной честности, ему придется отказаться и от своего элегического морализаторства и от своего глобального вывода: «время о. Александра уже позади».

Отец Александр Мень — «человек на все времена». Он, как апостол Павел, умел говорить с каждым на его языке. Его жизнь была жизнью во Христе, а его проповедь, его книги обращены и к нынешнему и к грядущим поколениям. Вероятно, не случайно внимание к его творческому наследию обострилось именно сейчас, в момент резкой поляризации социальных и духовных сил, во многом определяющий наше будущее. Отец Александр, который осознавал необходимость новой евангелизации полуязыческой России и сделал для этого всё, что было в человеческих силах, работал на будущее.

9 сентября 1994 г.[35]

Когда вспоминаешь отца Александра — думаешь: что все-таки было главным в нем? Его дар священника, исповедника, проповедника? Или талант философа и поэта? А может быть, его универсализм, целостное видение истины? Или талант понимания и сочувствия?

Всё это верно и всё важно, всё это грани его личности. Но постепенно приходишь к выводу, что главное не это, что есть нечто еще, скрепляющее всё воедино. Я думаю, что главное в отце Александре — это дар любви. Именно он, этот уникальный дар, связывает всё в единое целое, всё одухотворяя. Любой, кто соприкасался с Александром Менем (не обязательно его духовные дети), не мог не ощутить его любви на себе.

Сам отец Александр говорил: «Научиться любить человека — это значит постичь секрет жизни, самую главную его тайну». Ему эта тайна была открыта. Я думаю, что это было рождено его близостью ко Христу, его любовью ко Христу, пронизанностью Его духом. Христос и мы, грешные, — это те, ради кого он жил, дышал, работал, ради кого он отдал свою жизнь. Его любовь была очень конкретна. Он сам разъяснил, что такое любовь к ближнему, кто такой ближний: «Ближний — всякий, кто находится рядом с нами, любой человек». Вот попробуйте так же полюбить ближнего — узнаете: это неимоверно трудно. В его личности были таинственно соединены любовь и свобода. Только любящий свободен. Только свободный может любить.

Следствие, как объявлено, прекращено. «Следствие закончено — забудьте». Нет, мы не забудем отца Александра, не забудем, что зло, ополчившееся на него и отнявшее у него жизнь, не ушло, а осталось в мире. Оно и в гнусных наветах на убиенного, и в погромных листках, и в лицемерии, и в ненависти.

Отец Александр, вслед за Христом, пришел, чтобы победить зло. Победа над злом не единовременный и не внешний акт — она творится в сердце человека. Зло осталось, и от нас зависит, уменьшится ли его количество на Земле.

24 января 1995 г.[36]

Я не раз задавал себе вопрос: приход к нам отца Александра — что это было? Почему он врезал в каждого из нас такой глубокий след? Почему при общении с ним вас охватывал какой-то непонятный восторг?

Здесь тайна, а тайна, как говорил отец Александр, не разгадывается — разгадать можно только загадку. И все же, не посягая на тайну, мы вправе задаться вопросом: почему приход этого человека в мир, да и вся его жизнь, оказались такой ослепительной вспышкой, подобной вспышке сверхновой звезды?

Мне кажется, ответ отчасти содержится в самом этом вопросе. Вспышка потому, что отец Александр пришел к нам из другого измерения, и в этом смысле его приход — послание к нам из вечности. Надеюсь, вы понимаете, что я не имею в виду никаких пришельцев, инопланетян и посланников иных цивилизаций. Отец Александр — земной человек. Я говорю о духовном посланничестве, божественном по своему источнику.

Александр Мень — апостол нашего времени, апостол земли Российской. Апостол и значит «посланный». Посланный с определенной миссией. Миссия отца Александра — положить начало новой христианизации России — великой, но больной, полуязыческой страны. Одна из причин этой миссии — наша духовная немощь, творческое оскудение православия. Надо было воздвигнуть грандиозную фигуру, мощную, могучую личность, чтобы укрепить нашу веру, чтобы дать импульс христианству — на века. Чем больше будет проходить времени, тем ярче будет фигура отца Александра, тем необходимей будут его слова.

Всех, кто соприкасался с чудом, оно как-то преображает: одних озлобляет, других втягивает в тот поток духовной лавы, которым является христианство. И мы, те, кто был рядом с отцом Александром, мы изменились, мы стали другими людьми.

Он не был каким-то надмирным существом — он был живой человек, самый живой из всех, кого я знал. Христианство отца Александра необычайно радостное, как радостен был он сам. Говоря словами Блока, «он весь дитя добра и света, он весь свободы торжество», но «угрюмство», о котором писал Блок, ему было абсолютно несвойственно. Это был сгусток энергии, открытый для всех. Он не закрывался от мира, а шел в мир. Он считал, что время отшельничества, старчества, затворничества прошло: надо идти в мир, жить среди людей, работать среди них.

Всё осталось в душе — его голос, жесты, поворот головы. Помню, когда он читал «Отче наш», — всегда крестился на словах «Да будет воля Твоя». Помню, как патетически звучал его голос при чтении евхаристического канона, когда он троекратно возглашал: «Господи, Иже Пресвятого Твоего Духа в третий час Апостолам Твоим ниспославый, Того, Благий, не отъими от нас, но обнови нас, молящихтися». Каждый раз он произносил это, стоя на коленях, и каждый раз — как мороз по коже.

Мне недавно попалась на глаза работа известного нашего философа Алексея Федоровича Лосева «Абсолютная диалектика — абсолютная мифология». Вроде бы она не имеет никакого отношения к нашей теме.

Оказалось — имеет. Вот что он там писал: «Святость есть субстанция Любви, объективный результат Любви. Святость есть осуществленная, овеществленная Любовь. Святость есть интеллигентное, умное тело Любви. Истинно любит только святой. Истинно любить можно только святое… внутреннее содержание и смысл Любви есть Святость».

Истинно любит только святой. Это была такая живая, конкретная и сильная любовь, что вы буквально растворялись в ней. Знаете, это надо пережить, чтобы понять.

И вот сегодня я думаю: какое же это счастье, что с нами было это чудо Господне — отец Александр Мень. Я поздравляю вас всех с 60–летием отца Александра.

16 марта 1995 г.[37]

Сегодня большое событиевисторииРусской Православной Церкви и, более того, — в российской истории. Если не ошибаюсь, сегодня, впервые после октября 17–го, освящен храм на крови христианского мученика.

Нас окружает океан ненависти. «Только любовь может победить сатану», — сказал однажды отец Александр. В бушующем океане ненависти он учил нас, как побеждать тьму любовью. Он говорил, что сущность христианства — Радостная Весть о Христе. Евангелие и Сам Христос — основа и душа нашей веры. Христос есть Любовь, побеждающая мир, и Он остается с нами, с каждым, кто хочет найти Его.

В жизни отца Александра была тайна. Ключ к ней дал он сам, когда привел слова Честертона о Христе: «Его жизнь была походом, и она была устремлена, как молния», а затем добавил: «Поэтому она закончилась Голгофой».

Жизнь отца Александра тоже была устремлена, как молния, к спасению людей. Вслед за Христом он тоже бросил вызов силам тьмы. И поэтому жизнь его закончилась мученической смертью — здесь, рядом с лесной тропинкой.

Отец Александр не только нес людям Радостную Весть — он выполнил обе главные заповеди: о любви к Богу и любви к ближнему. «Нет больше той любви, чем если кто положит жизнь свою за други своя». Нет больше той любви… Отдав себя до конца, он совершил евангельский подвиг.

«Кто познал Господа, — сказал отец Александр, — тот невольно становится его свидетелем». Свидетель — тот, кто говорит правду, кто свидетельствует об истине, а значит несет Слово Божие и в своей вере и в своей жизни. Праведники и пророки Ветхого Завета, святые Нового Завета и нашего времени — это и есть то «облако свидетелей», которые предстоят Господу. И как говорил отец Александр, «эти люди терпели гонения, клевету, изгнание, мучения и смерть, но они выбрали именно такой путь, потому что предали себя Господу».

Этот выбор сделал и отец Александр. И он свидетельствует о Христе своей верой, своим служением, своей святостью, своей любовью к Богу и людям. Потому он и стал нашим наставником, примером и образцом для нас.

Что мешает нам стать христианами? Наша грешная природа, наша гордыня, отсутствие любви друг к другу, но прежде всего — наше себялюбие, зацикленность на себе. Каждый из нас живет для себя, по собственной воле, которую мы противопоставляем воле Божией. Но не так у святых: они жили для других и когда закончили свой земной путь, продолжают незримо присутствовать среди нас, оказывают на нас сильное и непосредственное воздействие.

Среди этих святых — отец Александр Мень. Он шел по стопам Христа, жил по Его заповедям, исполнял Его волю и остается с нами как наш заступник, как ходатай о нас там, на небесах. Мы должны подражать ему, как он подражал Христу, идти по его стопам, просить его об укреплении нашей веры своей пламенной молитвой.

Верность Христу, служение и жертвенный подвиг — вот главное в отце Александре. Убийцы хотели загасить этот светильник духа, но они просчитались: свет его с каждым днем разгорается всё ярче и ярче.

14 сентября 1995 г.[38]

Прошло пять лет со дня смерти отца Александра. Пять лет — как один день. Всё остается в памяти, всё стоит перед глазами. И вместе с тем — ощущение, что прошла эпоха. Она и вправду прошла. Для нас, его духовных детей, его учеников, 9 сентября 90–го года стало рубежом, разделяющим две эпохи. Но я думаю, что это был рубеж не только для нас — для всех.

С чего отсчитывать новую эпоху? С перестройки? С августа 91–го? С октября 93–го? Но, может быть, более справедливо — с 9 сентября 90–го. В этот день было совершено первое заказное политическое убийство в годы перестройки, к тому же убийство священника. Отец Александр не был политиком, но для определенного сорта политиков он был нож острый. Они его считали — и правильно считали — главным препятствием для осуществления своих планов.

Нам опять объявляют, что убийца найден, опять говорят, что дело это — чисто уголовное, только раньше говорили, что побудительный мотив — ограбление, а теперь — что месть. Новый министр внутренних дел Куликов заявил, что отец Александр — «случайная жертва». Нет, не случайная. И в жизни и в смерти отца Александра ничего случайного не было и не могло быть. Мученический венец не дается даром, по воле грабителя или психопата.

Думаю, что убийцы не будут найдены: не там ищут и не те ищут. Более того, я думаю, что убийц (а их было не меньше двух) — давно нет в живых. Мне уже приходилось говорить, что это второе убийство Кеннеди. Только очень мощные спецслужбы располагают такими возможностями, таким умением прятать концы в воду. Может быть, в воду — в прямом, физическом смысле слова.

Но главное все-таки не это. Главное — какую жизнь увенчала эта смерть? Жизнь праведника и святого. Для святого в мире, который во зле лежит, такая смерть естественна. Наш мир многое может простить, но святости он не прощает.

Мало есть людей в нашей стране и за ее пределами, кто бы не слышал этого имени: Александр Мень. Но та роль, которую он сыграл и еще сыграет в истории России, в полной мере выяснится только потом, не сегодня.

Это был удивительный человек. Он совмещал в себе, казалось бы, несовместимое: глубочайшие знания и простоту, легкость и серьезность, идеализм и трезвость. Он был поразительно гармоничным человеком — очень радостным, очень искренним, естественным. Но главным в нем была несгибаемая и абсолютная вера, вера во Христа, Которому он отдал свою жизнь и за Которого принял мученическую смерть. Он жил по своей вере, дышал ею, и эту веру он завещал нам.

Он говорил как облеченный властью — не той властью, которую мы называем исполнительной, представительной, судебной, — это власть эфемерная, — а той властью, которая дается свыше. От него исходило мощное духовное излучение. Он создавал вокруг себя некое магнитное силовое поле, находясь в котором, вы чувствовали себя не только легко, но и радостно, празднично.

Отец Александр неоднократно говорил, что Христос не оставил нам какого-то систематизированного учения, новой морали, ни одного написанного слова, но Он сделал больше — Он оставил нам Себя.

Отец Александр оставил громадное творческое наследие — книги, статьи, слайд–фильмы, лекции, проповеди и беседы, записанные на магнитофонную ленту и на видеопленку. Одним этим он оказал огромное влияние на верующих и неверующих. Уже после своей смерти он обратил ко Христу тысячи и тысячи людей. В наше время — время массовых психозов, внутреннего разброда, нравственной дезориентации — его наследие, его слово играют роль духовно стабилизирующего фактора.

Но отец Александр был учеником Христа, причем выдающимся учеником. Подобно Христу, он оставил нам не только свое дело — он оставил себя. Я бы не сказал, что я вспоминаю его: вспоминают того, кого забыли. А он просто живет во мне, рядом со мной, я живу в его присутствии. Я не склонен к иллюзиям, галлюцинациям — это очень реальное чувство. И не я один его испытываю. Каждый, кто общался с ним, кто видел и слышал его, кто его полюбил, — с тем он остался, и уже навсегда.

22 января 1996 г.[39]

Отец Александр оставил колоссальное наследие. Это многие тысячи страниц. Но это такой учитель, который учил не словом. Точнее, он учил не столько словом, сколько жизнью. Своей жизнью. И он оставил нам духовное послание. Мне кажется очень существенным понять, в чем же оно заключается. Не думаю, что мы пока что способны раскрыть его смысл во всей полноте, но если говорить о самом главном и очень упрощенно, то можно сказать, что это послание состоит из трех частей.

Первая часть говорит о том, что если человек и человечество хотят выжить, хотят спастись, они должны идти по пути Христа, следовать его заветам. Другого пути нет — это единственный путь.

Вторая часть послания состоит в том, что задача эта неимоверно трудна. Но сказать так — значит еще ничего не сказать.

Она не только неимоверно трудна — она человеку просто не по силам. Была бы по силам, мы жили бы сейчас в Царстве Небесном на Земле. А вы знаете, в каком мире мы живем.

И третья часть послания заключается в том, что это все-таки возможно. Возможно вопреки всему — потому что это зависит не только от нас, от нашей воли, от направленности нашего сердца. Это зависит прежде всего от Бога, и это возможно как встреча и умножение двух воль — нашей и Божественной. Но это действительно трудный путь — и радостный и мучительный, потому что это путь самоотдачи, самоотвержения и, по большому счету, — это путь жертвы. Жертвы добровольной.

Жизнь отца Александра и есть такой путь. Своей жизнью и своей смертью он доказал, что это возможно.

Вы помните слова апостола: «Говорю вам тайну великую: мы все изменимся». Речь шла о духовном преображении нашей плоти после второго пришествия. Но вначале мы должны измениться духовно уже здесь и сейчас. У нас это получается не слишком хорошо. Но не будем унывать: опыт поражений учит нас больше, чем опыт побед.

Несмотря на серьезность сказанного, не хотелось бы, чтобы мы горевали в этот вечер. Это ведь огромное счастье — знать, что отец Александр был с нами и что он с нами остался. Его путь не был путем унылого аскета, который себя непрерывно истязает. Его жизнь была необычайно полнокровной, не только трудной, но и радостной, и эту радость никто у нас не отнимет.

КАЗНЬ АЛЕКСАНДРА МЕНЯ.
К шестилетию со дня смерти[40]

Когда приближается очередная годовщина убийства отца Александра, люди начинают спрашивать: нашли наконец? нашли кого-нибудь?

— Нет, не нашли, — отвечаю я. — И не найдут.

— Но почему? Разве следствие закончено?

Дело передано в Генеральную прокуратуру и, стало быть, не закрыто. Следствие, по–видимому, продолжается. Но как оно ведется?

Вряд ли у кого-то повернется язык назвать убийства Листьева, Холодова, Кивелиди чисто уголовными преступлениями да к тому же результатом случайного стечения обстоятельств. Между тем, когда речь заходит об о. Александре Мене, всё меняется: следственные органы отстаивают эту версию с маниакальным упорством. Однако именно 9 сентября 1990 года на лесной тропинке, ведущей на станцию Семхоз, было совершено первое в новейшей истории России заказное политическое убийство.

Курс на уголовно–бытовой характер преступления был взят с самого начала. Иных мотивов те, кому надлежало расследовать дело, не усматривали. Об этом заявил тогдашний министр внутренних дел Баранников через несколько дней после убийства (фактически до начала следствия). Это же повторили позднее бывший директор ФСК Степашин и нынешний министр внутренних дел Куликов. «Мы убеждены в этом» (откуда такая уверенность?), — публично заявляли высокопоставленные лица. Убийство Александра Меня «никоим образом не связано с политикой, это обычное бытовое преступление» (бывший и. о. Генерального прокурора России А. Ильюшенко, 2 декабря 1994 г.).

Такая ориентация сразу же отсекала поиски иных путей и заводила (и успешно завела) следствие в тупик. Масса времени и сил ушла на разработку версий о причастности к убийству родственников о. Александра, его близких, его соседей (прежде всего жителей Семхоза братьев Бобковых). Все эти обвинения рассыпались в прах и даже, как заявила авторитетная инстанция, «были сфальсифицированы». (Кем? Никто за это не ответил.) К ноябрю 1994 г. почти 400 человек, в основном уголовники, «выразили желание» взять преступление на себя. Само следствие за годы своей работы назначило на роль убийцы в общей сложности около 20 кандидатов.

В декабре 1994 г. Генпрокуратура объявила, что преступник найден и, более того, полностью признал свою вину. Очередным кандидатом оказался москвич Игорь Бушнев. Следствие уверяло, что убил он о. Александра по чистой случайности, приняв его за одного из хулиганов (!), которые накануне вечером (8 сентября 1990 г.) избили Игоря в электричке и вытолкнули из поезда на платформе Заветы Ильича.

При порядках, царящих у нас в местах предварительного заключения, не составляет труда выбить из подследственного любые признательные показания. При этом необязательно применять физическое воздействие — достаточно шантажа, угроз, весьма эффективного морального давления. Как это делается, рассказал позднее сам Бушнев. В тюрьме ему доходчиво объяснили, где и как он убивал. Тем не менее во время следственного эксперимента в Семхозе правильно указать место преступления он не смог. Освобожденный до суда из Лефортово, Бушнев немедленно отказался от своего «чистосердечного» признания, заодно объяснив, что его письменный отказ от услуг знаменитых адвокатов — результат прямого давления следственной группы. Кстати, на момент убийства у обвиняемого было твердое алиби.

28 мая этого года начался суд над Бушневым, в ходе которого прокурор, не видя доказательств его вины, отказался от обвинения. Бушнев был оправдан.

Таким образом, подтвердилось, что очередной «сознавшийся» — липовый убийца, и, стало быть, реальные преступники (а их, по признанию самого следствия, было двое) не найдены…

А разве найдены убийцы Кеннеди? Что, у американцев плохие юристы? Нет, юристы прекрасные, опытные, и в этом случае усилия были поистине экстраординарными. Создавались комиссии, следственные бригады, были закрытые и открытые слушания. И… ничего. Версий сколько угодно, а убийцы не найдены, не названы (если не считать Освальда).

Дело, очевидно, в том, что ищут не там и не те. Результат столь плачевен, потому что ищет, похоже, тот, кто спрятал.

Убийство о. Александра — второе убийство Кеннеди (не по духовному смыслу, а по методам исполнения). Это тоже работа профессионалов. Концы слишком глубоко схоронены. Слишком мощные силы заинтересованы в том, чтобы пустить следствие по ложному следу.

Несколько лет назад по телевидению показали квазидокументальный официозный фильм об этом преступлении. Что же мы услышали? Работник МВД заявил, что удар топором «нанес человек маленького роста, возможно, женщина» (?). И далее: «Удар был скользящим и особой опасности не представлял» (?!). Но я-то помню, что сказал мне следователь: удар был столь мощным и столь точным, что мог бы свалить и быка — от него нельзя было оправиться.

В том же фильме некая психологиня с горящими глазами убеждала нас в том, что о. Александр был одержим страхом, который в последние дни перед смертью развился до степеней невероятных. Иначе говоря, жертва сама спровоцировала преступление — на то есть наука виктимология.

Злонамеренность подобных утверждений очевидна для всех, кто знал Александра Меня. Свидетельствую: я не встречал в своей жизни человека более бесстрашного. Всегда полагавшийся на волю Божию, он боялся, думаю, лишь одного: оказаться недостойным любви Творца.

Справедливости ради следует сказать, что один из прежних руководителей следственной группы, Иван Лещенков, заявлял, что убийство о. Александра «было тщательно спланировано», и, более того, выдвигал иную, идеологическую версию: священник поплатился за то, что разлагал Русскую Православную Церковь изнутри, пытаясь подменить ее особой «еврейской церковью». Не хуже и другая придумка следователя: Александр Мень пал от руки сионистов, поскольку отговаривал евреев–христиан ехать в Израиль. Впрочем, обе «догадки» принадлежат отнюдь не Лещенкову: давно и упорно они муссируются в «патриотической» прессе.

Более перспективными выглядят версии, выдвинутые в сентябре 1991 г. Управлением КГБ по Москве и Московской области:

«1. Убийство совершено на великодержавной националистической почве.

2. Убийство совершено в интересах просионистски настроенных элементов с целью создания общественного мнения о серьезных антисемитских проявлениях в СССР (еще один вариант «патриотической» версии. — В. И.).

3. Убийство совершено в интересах идейных противников А. Меня в общественно–религиозной деятельности.

4. Убийство совершено религиозными фанатиками с экстремистскими наклонностями или психической неустойчивостью» (см. «Московский комсомолец», 05.12.91).

Разумеется, КГБ проводил отработку этих версий «с учетом возможной причастности и спецслужб иностранных государств». Не проверялась лишь причастность самого КГБ. Никаких данных, подтверждающих упомянутые предположения, Комитет, по его утверждению, не выявил, хотя на самом деле в них содержалось и рациональное зерно. Поступали сведения, что КГБ блокировал следствие изнутри.

Следователи, как явствует из их заявлений, испытывали мучительные сомнения по поводу истинности христианства о. Александра. Судя по всему, для них христианством является черносотенство в православной упаковке.

Итак — тупик. Интеллектуальный запасник российской юстиции, кажется, исчерпан. Между тем единственно продуктивным путем для следствия было — исходить из личности убитого.

Кем был о. Александр? Православным священником, философом, богословом, достойным продолжателем традиций русского религиозного ренессанса. Пламенным проповедником, блестящим оратором, человеком, наделенным гениальной интуицией. Мудрецом, имевшим смелость иронизировать над самим собой, нежным, ранимым, любящим. Но прежде всего — пастырем, духовным наставником, духовным лидером вселенского масштаба. Главное же состоит в том, что солнцем того мира, в котором жил о. Александр, был Христос. Христос был для него Богом, Другом и Собеседником, единственной Истиной, смыслом жизни.

О. Александр доказал верность Христу своей жизнью и своей смертью. Как и Христос, он не отклонил чашу, которая ему была уготована, хотя и знал о ней. Ему, святому, пророку и апостолу XX века, было открыто это страшное знание. Не колеблясь, он пошел навстречу своей судьбе. Он остался верен Христу до конца.

Александр Мень был образцом христианина, для которого Дух неизмеримо выше буквы. Потому он и ненавистен современным фарисеям (после смерти — не меньше, чем при жизни). Он писал: «…противники Христа (беззаконный правитель, властолюбивый архиерей, фанатичный приверженец старины) не принадлежат только своей эпохе, а возрождаются в любое время под разными обличиями (Мф 16.6)».

О. Александр сам назвал здесь своих будущих убийц, представших перед нами в современном обличье: один из лидеров тоталитарного государства; зависящий от этого государства и прислуживающий ему князь Церкви; фанатичный околоцерковный идеолог, испытывающий ностальгию по прошлому. Это убийство не было чисто уголовным преступлением — оно было религиозно–политической акцией.

О. Александр был наиболее ярким представителем открытого христианства, основанного на вере, любви и свободе, верного духу евангельского благовестия, ведущего диалог с миром и человеком, с представителями любой конфессии, любой религии.

Ему противостоит иная, закрытая модель христианства, характерная для консервативной, шовинистической части православного клира и немалого числа мирян. Она основана на ксенофобии, изоляционизме, идеализации прошлого и воплощает в себе обскурантистскую, охранительную тенденцию в Церкви. Закрытая модель представляет собой, по существу, «русскую религию». Она превращает православие в атрибут этноса, в элемент некоей «патриотической» идеологии. Это, конечно, измена христианству, его вселенскому духу, его завету о единстве всех детей Адама.

Эти две модели христианства — религия духа и религия буквы, религия любви и религия ненависти, притворяющейся любовью, — полярны. Они духовно и экзистенциально непримиримы. Их столкновение неизбежно, как неизбежно противоборство добра и зла.

В своем последнем интервью, которое он дал перед смертью испанской журналистке Пилар Бонет, о. Александр говорил о том, что консервативная, охранительная тенденция стала господствующей в православии и она пользуется поддержкой нацистов, фашистов.

Важно помнить, в какой момент было совершено убийство. Из просочившейся в прессу информации стало известно, что первоначально военно–фашистский переворот планировался не на август 91–го, а на сентябрь 90–го года. Убийство о. Александра — прелюдия к нему, первый акт трагедии.

За несколько дней до смерти о. Александр сказал мне: «Я договорился с телевидением. На будущей неделе начну выступать у них регулярно. Проповеди будут раз в неделю». Прошли годы с тех пор, как о. Александр взял на себя миссию заново христианизировать тяжело больную страну, но выход на телевидение означал качественный скачок: его еженедельные проповеди наверняка изменили бы духовную ситуацию в стране. Однако именно этого не могли допустить те, кто твердо решил вернуться в прошлое — с одной поправкой: прогнившую коммунистическую идеологию должна заменить «русская национальная идеология» — государственное православие на черносотенный манер.

Таким образом, телевидение сыграло роковую роль в судьбе о. Александра — оно ускорило его смерть, хотя, думаю, ненамного. Через несколько дней после 9 сентября последние видеозаписи его выступлений и проповедей с охраняемого телевидения таинственным образом исчезли. (Уж не пробрался ли туда Игорь Бушнев?)

Отец Александр не раз говорил, что в жизни ничего случайного нет. Тем более неслучайной была его смерть, смерть праведника, святого, властителя дум, угрожавшего сорвать «державные» замыслы могущественных сил. Его убийство не было убийством в обычном смысле слова — это была казнь, и те, кто отдавал приказ о ней, отлично сознавали это.

Ранним утром 9 сентября по лесной тропинке, ведущей к станции Семхоз, шел священник. Он торопился: надо было вовремя поспеть к литургии. К нему подбежал человек и протянул записку. Священник вынул из кармана очки (он был дальнозорким) и начал читать. В это время из кустов выскочил другой человек и с силой ударил его сзади острым орудием. Священник выронил портфель, в котором находились его нагрудный крест и облачение. Очки, забрызганные кровью, упали в кусты. Убедившись, что дело сделано, убийцы подхватили портфель и убежали. Обливаясь кровью, священник пошел к станции, потом, теряя силы, повернул назад, к дому. Он успел доползти до калитки.

Так начался путь о. Александра Меня в бессмертие.

— Кто это вас? — спросила женщина, встретившаяся ему по дороге.

— Никто. Я сам.

Он сам выбрал свой путь. Он не захотел назвать своих убийц.

ЧТО МЫ НАСЛЕДУЕМ?[41] 

Наследие отца Александра необозримо: богословие, философия, история, религиоведение, культурология, историософия, педагогика, проповеди, исповеди, лекции, выступления, книги, статьи, рецензии, интервью, беседы, проза, стихи, рисунки, письма, словари, комментарии, слайд–фильмы, видеозаписи, магнитофонные записи, киноленты.

Я перечислил только научные дисциплины, жанры, виды документов — как бы полочки, на которых лежит это наследие. А ведь у него всё это существует в живом единстве. Нечто скрепляет всё это в единое целое. Что скрепляет?

Конечно, дух. Дух дышит, где хочет, и он всегда дышал в этом человеке, в его слове. Это евангельский дух, который сам отец Александр определил как «дух свободы, любви, терпимости, уважения к личности человека — образу и подобию Творца». А еще он говорил: «Если дух свят, он захватывает всё существо человека, и тело его становится храмом».

Так и было с отцом Александром. Он был гением, религиозным гением — это смутно или явно ощущали все, кто с ним сталкивался. А гений — это чудо, и потому его наследие отмечено удивительной гармонией, присущей этому человеку.

Прежде всего надо сказать, что это духовное наследие, выраженное в его словах, в его личности, в его жизни и смерти. Это наследие связано с прошлым и настоящим и устремлено в будущее.

Мы — наследники. Говоря «наследники», я имею в виду прежде всего верующую воцерковленную интеллигенцию, людей культуры. Что же мы наследуем? И что мы в силах унаследовать?

Когда я задумался над сегодняшней темой, я задался вопросом: а что сам отец Александр считал наиболее ценным в наследии своих предшественников? И тут обнаружилась поразительная вещь: оказалось, что это наиболее ценное, наиболее важное присутствует в наследии самого отца Александра не только в полной мере, но и в высочайшей степени.

Вот что он пишет о Чаадаеве: «Он считал, что христианский идеал, не абстрактный, не загробный, не заоблачный, а земной! Христос принес его на Землю, чтобы люди его осуществили! И Чаадаев утверждал, что это возможно лишь при соединении в едином потоке западной активности и восточной глубины созерцания. И этот синтез, он полагал, возможен именно в его стране».

Отец Александр и дал этот синтез — Чаадаев не ошибся. И далее о Чаадаеве: «Одна из основных его идей, очень глубоких, заключается в том, что любая цивилизация, если она хочет быть здоровой и развивающейся, обязательно должна иметь духовное, религиозное обоснование… Цивилизация, построенная только на светских, на материальных условиях, неизбежно будет деградировать».

Это одна из центральных, излюбленных идей отца Александра, которую он не уставал повторять и развивать. Он говорил: «…мы должны знать, что если не найдем верной дороги, наше столетие может стать последним в истории. Не волен ли Творец начать ее сызнова — с малых островов, которые останутся после ядерной катастрофы? Или вообще с другой планеты, с другого человечества?..»

Суровое предостережение. Хотя он же надеялся, что нам удастся избежать участи Содома и Гоморры, всегда верил в милосердие Божие, в то, что жертвенность и служение подвижников, освещающих ночь XX столетия, уберегут нас в царстве беззакония и злобы.

А вот это о ком сказано? «…Этот совсем не старый человек нес на себе колоссальное бремя. Простой, как ребенок, и одновременно мудрый. Человек, который вызывал восхищение, зависть, ненависть, поношение, презрение. Человек, о котором потом напишут сотни книг и брошюр… [Он] всегда жил верой, всегда жил мистическим прозрением, всегда жил порывом к вечности. И это делает его для нас дорогим не только как писателя, как мыслителя… но и как неповторимого своеобразного человека, ярчайшую личность, которой может гордиться каждая культура». Это Александр Мень о Владимире Соловьеве, а как будто сказано о нем самом.

Он же: «Трудно сказать, кем был Соловьев… Универсальная личность! И в этом отношении он действительно похож на Пушкина. Как будто бы произошел какой-то взрыв в его лице… В юные годы у него возникает смелое и совершенно отвлеченное решение: создать систему, в которой вечная истина христианства была бы изложена на языке современной философии и науки». Это решение отец Александр реализовал на практике.

И еще: «Своей невесте он говорил, что хочет написать историю религии, которая бы показала место христианства в мировом религиозном становлении. Но план этот не был выполнен».

Но он все-таки был выполнен — не Владимиром Соловьевым, а Александром Менем. Я имею в виду его шеститомник «В поисках Пути, Истины и Жизни», к которому надо добавить книгу «Сын Человеческий».

В число его предшественников входят также Николай Бердяев, о. Сергий Булгаков, о. Павел Флоренский, Сергей Трубецкой, Семен Франк, Владимир Лосский, Георгий Федотов, мать Мария Кузьмина–Караваева (Скобцова). И когда он говорит о них, каждый раз создается впечатление, что это о нем — настолько всё сходится. Позвольте мне привести несколько его цитат в подтверждение этой мысли.

О Бердяеве: «…это великая философская поэзия, глубокая мудрость! Мне иногда казалось, что из одной фразы Бердяева можно было построить целое сочинение, — столько там закодировано мудрости».

Об о. Сергии Булгакове: «И вот они начинают догматический подкоп под него, чтобы обвинить его в ереси, чтобы превратить его в создателя лжеучения. Такой ум гигантский безусловно поднимал массу спорных вопросов! Он был уязвим! Уязвим, как каждый большой человек… Неуязвим только глупец, который говорит азбучные исти–ны: дважды два четыре — как тут можно быть уязвимым? А тот, кто поднимает проблемы, конечно, уязвим!..

Впечатление, которое оставила эта личность в людях, его знавших, неизгладимо…

… Так или иначе, заговор молчания кончился, так или иначе, эта величественная, светлая фигура кроткого, мудрого, просветленного человека, человека гигантского ума, огромной веры, человека, жизнь которого была исканием, и не только исканием, но и обретением, полнотой обретения, — сегодня он снова с нами».

О Федотове: «… поразительная гармония, слившая в одном человеке веру, знания, доброту, алмазную твердость, необычайный накал любви к отечеству, полное неприятие какого-либо шовинизма, — всё это черты, характеризующие облик Федотова как писателя, мыслителя, историка и публициста».

О матери Марии: «Служила людям и умерла за людей — значит, за Христа».

И, наконец, о всех деятелях русского религиозного возрождения: «Они были святыми нашей культуры, не канонизированными, но действительно образцами, на которые могут равняться нынешнее и будущие поколения».

Итак, что же мы наследуем?

1. Я думаю, прежде всего мы наследуем традицию открытого христианства, которую отец Александр развил и обновил. Христианства, понятого не как теория, не как свод правил, запретов и повелений, а как новая жизнь, преображающая человека. Христианства, открытого всем ветрам истории, распахнутого навстречу человеку, говорящего с человеком на понятном ему языке, открытого миру и его проблемам. Оно, это христианство, основано на вере, любви и свободе — тех дарах, которые Бог дал человеку, тех принципах, которые заповеданы нам Христом. Для этого христианства характерны терпимость, восприимчивость, чуткость к иным традициям, уважение к личности, диалог с миром и людьми, поиски общехристианского и общечеловеческого единства.

Открытое христианство мало похоже на «бытовое, обрядовое православие с его стилизацией, елейностью и «вещанием»» (слова отца Александра). И оно неизбежно сталкивается с иной, закрытой моделью христианства — «христианством» косным, мертвящим, унижающим человека, умеющим только возводить стены, строить баррикады, ставить границы. Его приверженцы — это духовные пограничники или конвойные караульщики, закон которых: шаг вправо, шаг влево — открываем огонь. Везде им мерещатся ереси, уклоны, сатанизм, антихрист в Москве. Ревнители веры на словах, они вступают в союз с погромщиками веры — коммунистами и нацистами.

Для закрытой модели христианства характерны узость, шовинизм, агрессивная религиозность, культурный эгоцентризм, духовный сепаратизм. Это конфронтационная модель, которая не может существовать без врага. Поиски и уничтожение врага становятся смыслом жизни. Любовь, терпимость, открытость — это всё связано, это всё едино. Ненависть, нетерпимость, закрытость — это тоже связано, это тоже единый комплекс.

Отец Александр говорил, что «нетерпимость, фанатизм… есть проявление не столько веры, сколько неуверенности… нетерпимость есть род душевного недуга, способного извратить любую, даже самую светлую идею».

Закрытая модель — это фарисейское, имитаторское христианство и, если называть вещи своими именами, — религия человеконенавистничества, лжехристианство, христианство без Христа, язычество в христианской упаковке. Отец Александр считал его крайне опасным для общества, гораздо более опасным, чем атеизм или даже антихристианство. Но он не столько обличал это лжехристианство впрямую, сколько противостоял ему по существу, практически, своей жизнью и своим творчеством, отстаивая и развивая те принципы открытого христианства, о которых я говорил.

2. Отец Александр дал новый религиозный синтез, соответствующий духу и стилю нашего времени, эпохи цивилизационной ломки, эпохи социальных, политических и духовных мутаций.

Этот синтез представляет собой сплав церковной традиции с высшими достижениями российской и мировой культуры, духовной и светской. Но это именно христианский синтез, а не духовный синкретизм, не смешение религий.

Христианство отец Александр рассматривает не просто как силу, влияющую лишь на сознание людей, а как «силу, объемлющую все стороны жизни, открытую ко всему, что создал Бог в природе и в человеке» и даже «не столько как религию, а как путь в грядущее».

Возьмем одну только сторону богословия отца Александра — его экзегезу. Новизна созданного им синтеза связана не с отходом от христианских догматов, в чем его неоднократно и незаслуженно обвиняли, а с очень глубокой, абсолютно оригинальной и самостоятельной интерпретацией основ и принципов христианства и его ветхозаветных истоков. Это относится, в частности, к интерпретации Пролога книги Бытия.

Пример — истолкование отцом Александром такого символа, как Древо познания добра и зла. Почему Бог запретил первым людям вкушать от плодов этого древа? Довольно распространенная интерпретация сбивает с толку: древо трактуется как символ познания мира, чуть ли не науки. Получается, что Бог, наделив человека разумом, Сам же закрыл для него путь к использованию этого дара.

Отец Александр поясняет: древо — принятый в древности символ Вселенной, мироздания в целом. Называя это древо Древом познания добра и зла, Библия имеет в виду не столько нравственные категории, сколько полярные свойства природы, потому что «тов вера» (добро и зло) есть идиома, обозначающая «всё на свете», «всё сотворенное», а «познать» на библейском языке означало «владеть», «обладать». Таким образом, «это древо символизирует власть над миром, которую Змей предлагает похитить вопреки воле Творца…» Поэтому «посягательство человека на плоды Древа познания добра и зла можно истолковать как его стремление обладать, владеть миром», причем владеть независимо от Творца, распоряжаться миром по своему усмотрению. «В том числе — по–своему строить этические принципы. Это и означает желание «быть как боги»». Следовательно, человек попытался овладеть не просто властью над миром, но властью, автономной от Бога, вопреки Его воле, в своекорыстных целях. «Именно в этом грех прародителей, так называемый «первородный грех», и мы все причастны ему от рождения». Змей (сатана), говоря Адаму и Еве «будете как боги», действует очень тонко: признавая богоподобие людей, он призывает превратить его в орудие мятежа, подрывает доверие к Богу.

Можно сказать, что религиозный синтез отца Александра — это углубление христоцентричного миросозерцания, развитие христианской метафизики не как абстрактного учения, а как вполне практического инструмента для достижения единства мира.

Нет сомнения, что мы накануне серьезных цивилизационных трансформаций. Они давно назрели и подспудно происходят. Я имею в виду порыв к единству, точнее, императив общечеловеческого единства перед лицом многочисленных угроз человечеству и ожесточенного сопротивления деструктивных архаических, в своей основе языческих, сил. Универсализм отца Александра соответствует универсализму христианства.

Для отца Александра это был не просто теоретический принцип. Он так жил. Он знал, что духовный рост человека возможен лишь во внутренней свободе. Он дал нам урок свободы.

3. В христоцентризме и необычайно динамичной христианской метафизике отца Александра коренится и его общий подход к человеку как образу и подобию Божию. Мир принципиально не завершен, и человеку отведена поистине уникальная роль в его становлении и преображении. Именно человек, в сотворчестве с Богом, призван связать земное и небесное, временное и вечное. Однако это призвание невозможно реализовать без опоры на внутреннюю свободу человека, дарованную ему свыше. И эта свобода неотделима от ответственности человека. Ответственности за всё, что происходит не только с ним, но и с миром, который он призван преобразить.

4. Наследие отца Александра — это углубление понятия духовности, евангельского его понимания. Духовность — это «не бездумная вера в новую теорию, в отвлеченную концепцию; она основана на живом внутреннем опыте, на Достоверности встречи с Запредельным. Она не унижает разум, а лишь показывает, что пределы рационального познания не безграничны. Она допускает осмысление опыта. Именно она и дает нам критерии для различения добра и зла, высшее обоснование этики». Он говорил об осмысленной вере, отнюдь не иррациональной: «Борьба между разумом и интуицией, разумом и верой — явление ненормальное. Это конфликт, разрушающий целостность человека, ибо человек создан двуединым».

Очень важная особенность богословия отца Александра — понимание того, что духовность амбивалентна, потому что сфера духа поляризована. Он писал: «Я не могу разделить взгляда, по которому любая религиозность служит этическому возрождению». Да, дух дышит, где хочет. А если он не хочет дышать там, где ненависть?.. Тогда там дышит другой дух.

Отец Александр развил традицию различения духов, заложенную еще апостолом Иоанном, который призывал «испытывать духов, от Бога ли они», и говорил о «духе истины и духе заблуждения» (1 Ин 4, 1–2). Дух истины — дух Христов. Дух заблуждения — дух злобы, ненависти, разделения. Всё, что соединяет людей, — от Бога, всё, что разделяет, — от дьявола, который отнюдь не является символической фигурой. «Мне неоднократно была явлена реальность светлых и темных сил», — писал отец Александр. Поэтому правильнее говорить не о бездуховности, а об отрицательной духовности (пример — лжехристианство).

5. Отец Александр утверждал, что «служение истине и Богу невозможно без верности нравственным заветам, данным человеку» (выделено мной. — В. И.). Нарушение этих заветов ведет к катастрофе: «Релятивируя нравственность, мы открываем простор для звериной борьбы за существование, для «войны всех против всех», для безграничного властолюбия, которое не остановится перед пирамидами из черепов и превращением целых народов в лагерную пыль».

Он понимал, что разрыв в духовной традиции опасен: «Неудивительно, что вырвались такие темные силы на поверхность. Они могут обуздываться только духовным началом. Если этого начала нет, если человек о нем не имеет представления — в нем вылезает зверь. Хуже зверя — демон».

Я не слишком согласен с тем, что отец Александр был лишь пастырем интеллигенции, тем не менее ее роли, ее духовному состоянию он придавал большое значение. Говоря о нашей стране, он подчеркивал: «В каком-то смысле катастрофа была предопределена нравственным и духовным разбродом в интеллигентской среде начала века». Отсюда призыв к интеллигенции — обрести твердую духовную почву под ногами.

Отец Александр не уставал повторять: «Кризис культуры возникает, когда люди теряют духовные ориентиры, когда нравственная почва уходит у них из-под ног, когда они порывают с вечными ценностями и начинают погоню только за сиюминутным». И еще: «Современная цивилизация может совсем лишиться будущего, если она не взглянет правде в глаза, если не найдет твердого обоснования нравственным принципам».

6. Отец Александр показал, что религия и культура совместимы, культура и вера совместимы. Более того, путь святости и путь культуры — это не обязательно разные пути. Они могут сближаться и даже совмещаться, потому что культура нерасторжимо связана с духовным измерением человека. В самом отце Александре глубокая, непоколебимая, живая вера сочеталась с высочайшей культурой. Он говорил о Владимире Соловьеве и Павле Флоренском, что они сами были культурой, они олицетворяли культуру, «и она-то свидетельствует о Церкви, о Христе, о христианстве».

7. Любовь ко Христу и любовь к человеку — это для отца Александра две стороны неразрывного единства, потому что любовь, по его определению, — величайшая динамическая сила на пути конечного преображения человечества и мироздания. Христос — центр истории, Божественная рука, протянутая человеку, путь спасения. Человек — высшая ценность, и его высокое достоинство не только в том, что он образ и подобие Божие, но и в том, что Бог явлен людям в лице Богочеловека Христа. Отсюда у отца Александра очень личное отношение к Евангелию, понимание жизни как мистерии и благоговение перед жизнью как перед даром Создателя, сотворившего и природу и нас — Его образ и подобие. Отсюда его взгляд на историю как на историю спасения. Отсюда и его уважение к демократии как условию реализации свободы человека.

8. Еще одна составляющая наследия отца Александра — это призыв к социальной активности людей, особенно христиан, которая подразумевает и их личную ответственность за всё, что происходит в обществе. Если христианство — это сила, которая объемлет все стороны жизни, то оно «включает и социальную сферу. Отстаивая достоинство человека, оно не может быть равнодушным к социальной несправедливости».

В своем «Кредо» отец Александр подчеркивал, что «борьба за утверждение Царства Божия должна вестись в средоточии жизни». Он призывал к активному участию человека в истории как богочеловеческом процессе. Он высоко ценил Сахарова не только как праведника, но и как общественного деятеля. Он и сам был общественным деятелем, но таким, для которого главным было духовно–нравственное измерение жизни. Он обращался к сердцу человека.

9. Отец Александр любил Церковь не просто как родной дом, но как инструмент спасения, созданный самим Господом, и понимал, что когда речь идет о Церкви, речь идет о будущем мира. Эта любовь включала в себя заботу об авторитете Церкви. Именно поэтому он отвергал шовинизм, фанатизм, антисемитизм в православной среде, отталкивающие людей от Церкви. Именно поэтому он отстаивал экуменизм, содействующий сближению Церквей, требующий уважать чужую модель христианства.

10. Отец Александр не делил мир на верующих и неверующих, а жизнь — на религиозную и светскую. Он говорил: «Нет жизни «самой по себе», которая была бы независима от веры». Поэтому его наследие — это отношение к жизни как насквозь пронизанной Божественной любовью и Божественной заботой о человеке. В Боге — вся реальность, вне Бога — только небытие. Он завещал нам непрерывный диалог с Богом, как и стремление сочетать свою волю с волей Творца, чтобы в конечном счете торжествовала богочеловеческая воля.

11. Отец Александр оставил нам и другое наследие — образец поведения, безупречную нравственную позицию, единственно оправданную для служителя христианской Церкви, Русской Православной Церкви. Если бы Церковь в нашей стране занимала именно такую позицию — нравственный, политический, психологический климат в России был бы совершенно иным. Но дело обстоит не так, и потому многие люди не идут в Церковь, а другие разочаровались в ней. Это лишь делает более актуальным призыв отца Александра к ответственности мирян за Церковь, за единство Церкви, ответственности, которая подразумевает ясно выраженную христианскую нравственную позицию.

Отец Александр сделал сознательный выбор, сознательно и активно участвовал в борьбе сил добра с силами зла. В его выборе тоже гармония — гармония воли, разума и чувства.

12. Дороже всего в наследии отца Александра — он сам, необычайная, неповторимая, интегральная личность. И не следует удивляться тому, что он вызывает споры, вражду и даже ненависть: как говорил о. Сергий Булгаков, «глаза ненависти зорки и внимательны». Новатор, выдающийся мыслитель, а тем более религиозный гений, всегда вызывают сопротивление. Люди не готовы к принятию их идей. Их примут потом, как нечто само собой разумеющееся и вполне очевидное. А кроме того, религиозный гений — явление духовное, божественное по своему происхождению, и он вызывает ожесточенное духовное сопротивление, сопротивление сил зла. Кстати, я помню, что, говоря о Серафиме Саровском, отец Александр всегда повторял: он был гоним. Для него это было очень значимым. Это как знак качества, как свидетельство верности заветам Христа. «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня».

Наследие отца Александра и он сам — наглядное пособие для нас: как жить верой, как следует жить, чтобы «всё вращалось вокруг единого стержня». Он жил, действовал, творил в условиях несвободы, а когда свобода пришла — был готов к ней. Он говорил: «Сейчас я чувствую себя подобным стреле, которую долго держали на натянутой тетиве». А еще он говорил: «Я слишком хорошо понимаю, что служу только орудием, что всё успешное — от Бога. Но, пожалуй, нет для человека большей радости, чем быть инструментом в Его руках, соучастником Его замыслов». Здесь — целомудренная скромность при ясном понимании своей миссии: быть инструментом в руках Господа.

Он сказал однажды: «Что бы меня порадовало, если бы я умер и оттуда следил за происходящим? Только одно: чтобы дело продолжалось».

Мы должны, мы обязаны не только сохранить наследие отца Александра, но и по мере сил осмыслить его, развить, передать нашим потомкам. Чтобы дело продолжалось.

Сумеем ли мы это сделать? По силам ли это нам? Это уже зависит от нас и от благодати Божией. Если мы заслужим ее.

10 сентября 1996 г.[42]

В человеке непостижимым образом сочетаются хрупкость и величие. Его так легко убить. Его нельзя убить, если он велик духом.

Попытка убить отца Александра окончилась провалом. Звучит, кажется, парадоксально: ведь он был убит. Но целью было — вычеркнуть его из жизни, положить конец его влиянию, его воздействию на умы и сердца людей.

Ничего из этого не вышло. Напротив, его влияние, его воздействие резко возросло. Он сам говорил — не о себе, конечно, а об о. Сергии Булгакове: «Такова привилегия великих душ — уходя из этого мира, продолжать воздействовать на него, продолжать участвовать в становлении Царства Божьего на земле».

Мы часто говорим о человеке: он нес свой крест. Отец Александр тоже нес свой крест, и этот крест был необычайно тяжел. Но он нес не только крест — он нес Христа, Бога Живого. И вот за это он и был убит.

Сегодня в Библиотеке иностранной литературы открылась VI международная конференция памяти отца Александра. Там выступил митрополит Ювеналий и, среди прочего, он сказал, что Комиссия по канонизации при Синоде, которой он руководит, готовит материалы для канонизации царской семьи — Николая II, его жены и детей (решение еще не принято). Митрополит просил присутствующих высказать свою позицию по этому вопросу, но с благоговением, с ответственностью перед историей и Церковью.

Вот я и хочу высказать такую позицию, но не свою, а отца Александра Меня. Когда-то у меня был разговор с ним об этом. После канонизации Николая II Русской Зарубежной Церковью (в качестве священномученика) я спросил его, как он к этому относится. Он сказал мне, что очень уважает Николая, ценит многие его личные качества и что Николай — безусловно мученик. Но священномученики — это мученики за веру. Если канонизировать мучеников вообще, сказал отец Александр, то в этом случае надо канонизировать миллионы людей, которые стали жертвами после Октябрьского переворота. Таким образом, заключил он, эта канонизация проведена в чисто политических целях. Таково было его мнение.

Вот отец Александр именно мученик за веру и потому священномученик. А такие люди так просто не уходят с земли — они остаются. Они остаются с нами, причем остаются не метафорически — в делах, в детях, в нашей памяти, в «заветной лире», — а реально: они реально участвуют в жизни тех, кто пока еще находится здесь, по эту сторону бытия.

И потому этот день, 9 сентября, для нас не только день скорби, но и день радости. Мы помним, кем был отец Александр, кем он остается, мы знаем, что это дар Божий всем нам.

22 января 1997 г.[43]

Сегодня мы в седьмой раз отмечаем день рождения отца Александра без него. Без него, но в его присутствии — незримом, но явственном. Одно из последних его выступлений кончалось словами: «У Бога все живы. У Бога все живы…»

И это не метафора. Мы знаем евангельские слова: «Бог есть Бог живых, а не мертвых». Мы знаем обетование о воскресении всех людей перед Страшным Судом. Но мы знаем и другое: святым, подвижникам, мученикам и после физической смерти дано таинственное право оказывать воздействие на жизнь ныне живущих, воздействие сильное и реальное.

Отец Александр — яркий пример такого воздействия. Мы, его духовные дети, ощущаем его присутствие в нашей жизни постоянно и непосредственно. Но и те, кто не знал его и поз–лакомился с ним только по книгам, магнитофонным записям, знает его просто по голосу и даже по рассказам о нем, — испытывают его влияние, быть может, и не подозревая об этом.

Всё это трудно измерить, но есть объективный показатель: из года в год возрастает интерес к отцу Александру — не только к его наследию, но и к нему самому. В чем все-таки секрет его воздействия? Очевидно, в том, что он был истинным христианином. Если угодно — совершенным христианином. Сам он говорил, что христианство — это не новая религия, а кризис всех религий, суд над ними. Он говорил, что Христос принес на землю не систему взглядов, не учение, а совершенно новое — Он принес Самого Себя, Благую Весть.

Но кто способен воспринять Благую Весть во всей ее полноте? Очевидно, тот, кто открыл себя Христу, кто принял Его слова всерьез, а потому принял Его в себя. Такой человек становится иным, и это ощущают все, кто с ним общается. Человек, который посвятил всего себя служению Богу и людям, который живет по Евангелию, который умножил свои таланты, и без того огромные, во сто крат, у которого слово и дело одно и то же, — такой человек наполняется светом и духом, он становится отображением Христа. Люди узнают Христа через него.

Именно это и явил отец Александр, потому что он был сгустком, генератором духовной энергии, энергии любви, которая изливалась из него сама собой. Она воздействовала на всех при его жизни, она воздействует и сейчас. И это будет продолжаться потом, в будущем.

Отец Александр явил нам, что слова «Царство Божие внутри вас» и «некоторые не умрут, пока не увидят Царство Божие в силе» — правда. Царство Божие не обязательно за гробом — оно начинается здесь, на земле. Вот это явил нам отец Александр.

В общем-то мы знали, что имеем дело не просто с замечательным священником, но с кем-то гораздо большим. Мы знали, что рядом с нами был святой.

Надо сказать, что такие люди, как отец Александр, — а их всегда немного — поражают своей полнотой и гармоничностью. И одной из граней этой полноты и признаком духовного здоровья было потрясающее чувство юмора, всегда ему присущее. Это знали все, кто с ним соприкасался. Это есть и в его книгах. Те, кто этого не знает, может быть, узнает об этом, хотя бы отчасти, на сегодняшнем вечере.

Если слегка перефразировать Хемингуэя, то можно сказать, что отец Александр — это праздник, который всегда с тобой. И его дни рождения всегда были светлым и радостным праздником. Мы собирались у него дома в Семхозе, там были капустники, стихи, песни, и он, как обычно, был душой общества, заряжал всех своей энергией.

Я поздравляю всех вас с этим праздником. Бог говорит с нами не только через Свое откровение. Он говорит и через Своих вестников — пророков, святых. Все-таки мы люди, отмеченные свыше, потому что к нам, в наше время, в нашу страну явился вестник Царства Божия отец Александр Мень.

10 сентября 1997 г.[44]

Семь лет назад был убит отец Александр Мень. Семь — это библейское сакральное число, число свершения. И это достаточно долгий срок для того, чтобы подвести некоторые промежуточные итоги, для того, чтобы понять, кем был отец Александр и кем он является сейчас. Он был мучеником, подвижником, апостолом XX века. Он был духовным просветителем России. Однако не только России, потому что он был духовным лидером вселенского масштаба, причем таким лидером, который ведет людей и после смерти. Думаю, вряд ли кто-то возьмется подсчитать, но скорей всего после своей кончины отец Александр привел ко Христу еще больше людей, чем при своей жизни. Это привилегия мучеников и святых — уходя, оставаться и защищать нас.

Меня глубоко тронули слова архиепископа Можайского Григория, которые он произнес вчера в Сергиевом Посаде на открытии выставки «Жизнь Александра Меня». Он сказал, что отец Александр связал прошлое и настоящее христианства, и не только настоящее, но и будущее, и был провозвестником нового времени. Это действительно так. Но он даже больше сказал. Он рассказал, что к нему подошла женщина и спросила: «Когда же вы будете канонизировать отца Александра? Неужели будете опять 70 лет ждать?» И он сказал: главное условие канонизации — народное почитание.

А я могу сказать, что оно есть. Оно давно уже есть. На могилу отца Александра приезжают люди со всех концов нашей страны и всего мира, чтобы поклониться ему.

Отец Александр говорил, что христианство только начинается. Оно рассчитано на тысячелетия, на всю грядущую историю человечества, а пока мы еще «неандертальцы духа». Но он видел то христианство, каким оно предстанет в будущем, — христианство радостное, сверкающее, открытое навстречу человеку. Он работал для него, отдал за него жизнь. Я думаю, что не только его жизнь, но и его смерть была провиденциальной. В ней глубокий смысл, это явление мистического порядка. Вообще всё, что происходило с отцом Александром, таинственно — и его жизнь, и его смерть.

Главное в его смерти — жертва. Каков смысл этой жертвы? Вчера в Новой Деревне, когда люди с НТВ брали у меня интервью и потом какие-то малые его остатки дали по телевидению, я говорил о том, что отец Александр своей смертью отвратил огромную опасность от России. Ведь сначала поступили только некоторые смутные известия, а потом было вполне подтверждено, что именно в сентябре 90–го года готовился тот самый военно–фашистский переворот, который потом был достаточно неудачно проведен в августе 91–го. А вот если бы он состоялся в сентябре 90–го, он имел бы все шансы на успех.

Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что если вы откроете книгу Александра Лебедя «За державу обидно…», вы найдете там весьма интересные факты. Лебедь пишет, что 8 сентября 90–го года воздушно–десантные войска получили приказ совершить бросок на Москву, и 9 сентября они это сделали. Под Москвой были сосредоточены все воздушно–десантные дивизии — с танками, артиллерией, полным боекомплектом и т. д. 10 сентября утром они должны были вступить в Москву, но их несколько попридержали.

А потом, 10 сентября вечером, почему-то этот приказ отменили, ничего не объясняя. Переворот был отложен. Я думаю, что это у них сорвалось, и причина этого срыва — отец Александр (если рассматривать это событие в провиденциальном, мистическом плане).

Если бы переворот удался, мы безусловно вернулись бы в тоталитарное прошлое — с большой кровью, с широчайшими репрессиями. Гибель отца Александра предотвратила абсолютно реальный откат России назад, я в этом убежден. Полагаю, что он закрыл собой Россию в первый же день переворота. Я не утверждаю, что у его кончины только такой смысл, но что этот аспект чрезвычайно важен — я в этом уверен.

Хочу прочесть вам, что писал об отце Александре известный французский проповедник Жан Ванье: «Господь посылает Своих пророков, чтобы показать нам путь, чтобы направить наши жизни. Господь посылает Своих пророков, и его пророки возвращаются к нему.

Могу представить себе боль, которую пережили многие из вас, когда услышали, что отец Александр убит, и убит таким жестоким способом.

Но я думаю, что есть тайна в его жизни и есть тайна в его смерти. И теперь, когда он возвращается к Богу, происходит то, что каждый из нас, на своем малом пути, становится Александром Менем. Каждый — на своем собственном пути… "

Отец Александр говорил нам, что христианство — духовный поток, огонь, и, естественно, этот поток должен иметь берега. Эти берега — обряд, ритуал. Он необходим, но он должен знать свое место, он не должен заслонять главное в христианстве — дух. Это прежде всего дух любви, который объединяет всех. И если в Церкви буква становится над духом, то дух покидает ее.

Вот отец Александр жил духом. Он горел любовью. Он был генератором духовной энергии, и мы все от него подзаряжались. Он был человеком легким, стремительным, быстрым, и это проявлялось во всем буквально. Вот, например, поет хор новодеревенский «Отче наш», поет медленно, очень растянуто:

О–о-отче на–а-а–ш,
Иже еси на небесе–е-е–ех…

Отец Александр этого не выдерживает — он выходит, протягивает руку к молящимся и продолжает в очень быстром, энергичном, необычайно бодром темпе:

Да святится имя Твое,
Да приидет Царствие Твое,
Да будет воля Твоя…

И на этих словах он всегда крестился. А крестился он потому, что для него это были не просто слова: это был закон его жизни. Закон нашей жизни, по крайней мере большинства из нас, —<<Да будет воля моя», а он жил по закону «Да будет воля Твоя». И вот он, человек, одаренный свыше всеми возможными талантами, подчинил свою волю воле Творца, подчинил осознанно и радостно.

Только что вышел последний, 9–й номер журнала «Истина и жизнь». Там есть замечательные письма отца Александра. Это письма моей сестре — я о них недавно говорил по радио. Но часть из них не опубликована, и я хотел бы привести оттуда небольшой отрывок. Вот что он писал ей: «Признаки верного направления: если вы чувствуете, что Он рядом, что Он во всем, что Он ждет, любит, благословляет, испытывает (опять-таки любя), то значит всё идет в нужном направлении. В малом Бог. Рядом. Во всём. Это даст Вам сил перенести все трудности нашего короткого пути, где главное — крест (а крест есть страдание, помноженное на радость отдачи).

Обнимаю. Благодарю. Молюсь.

Ваш протоиерей Александр Мень».

И еще он писал: «Всё как чудо, как сон, как увлекательная драма Божиих судеб».

Он сам был чудом. Мы, кто знал его, можем свидетельствовать об этом. Я думаю, что это совершенно замечательная формула: «Крест есть страдание, помноженное на радость отдачи». Нам надо нести свой крест так же, как нес его отец Александр, потому что у нас перед глазами пример этого человека, пример, которому, в меру наших сил, все мы можем следовать.

22 января 1998 г.[45]

Сегодня день рождения отца Александра Меня. Сегодня ему 63 года. В последние годы жизни он начал стремительно седеть и стал еще больше похож на библейского пророка. Он и жил так же стремительно, каким-то образом уплотнял время, спрессовывал каждую минуту. Он за последние годы своей жизни сделал столько, сколько не сделал ни один человек в наше время — не только в России, я убежден в этом. Он знал, что смерть рядом, за углом, и торопился. Он говорил: «Я чувствую себя подобно стреле, которую долго держали на натянутой тетиве».

Когда я его видел в последний раз, за несколько дней до смерти, меня поразило, что он находится как бы в двух измерениях одновременно, что он и рядом со мной и не рядом. Внешне он общался со мной как обычно: отвечал на мои вопросы, говорил то, что мне важно было услышать, на прощанье, как всегда, обнял, поцеловал, — может быть, крепче, чем всегда. Но я видел, что он как-то отрешен, что он сосредоточен на какой-то важной мысли, что он весь внутри, на глубине. Я уверен, что он знал, что скоро произойдет, но не хотел об этом говорить.

Я говорил уже в этом зале, что я и при жизни считал его святым. Не только считал — просто знал, что так оно и есть, и его смерть — смерть мученика и апостола — лишь подтвердила это. Но одно дело знать внутри себя, а другое дело — когда это становится очевидным для всех или, во всяком случае, для многих. По церковной традиции, человека канонизируют как святого при двух, по крайней мере, условиях: когда есть народное почитание и когда происходят исцеления, совершаемые им после физической смерти по молитве тех, кто к нему обращается. Народное почитание есть. Что касается исцелений, они тоже есть: я знаю такие случаи, знаю, какова сила обращения к нему по собственному опыту. Известно об исцелениях не только мне. Но об этом пока не написано, официально это как бы не существует.

Но вот появилось удивительное свидетельство, о котором надо бы знать всем. Недавно об этом сообщила газета «Русская мысль»[46]. Очень далеко от нас, на другой стороне земного шара, в Венесуэле, жил человек по имени Карлос Торрес. Он уехал в Италию, чтобы изучать теологию и стал там священником. Это был крепкий, здоровый, жизнерадостный человек, физически очень сильный. Но вот он заболел. Заболел тяжело: у него был рак — опухоль на шее. Делали всё возможное: операции, химиотерапию, облучение. Ничего не помогло. Болезнь охватила всё тело, не осталось органа, где не было бы метастазов.

А теперь я вам прочту это свидетельство. «В 1995 году у него (отца Карлоса. — В. И.) повысилась температура. Врачи считали, что всё кончено: не стоит уже мучить пациента лечением, лучше дать ему угаснуть, испытывая как можно меньше боли. Но ему еще очень хотелось жить, и он молился о том, чтобы жизнь была ему дарована, хотя это и казалось невозможным. Он прекрасно понимал, что с точки зрения врачей всё кончено, и тут, как он сам рассказывает, ему стало страшно. В горе и страхе он обратился к отцу Александру Меню, моля его заступиться перед Господом и вымолить для него исцеление». Исцеление наступило, поразив всех врачей, которые в его истории болезни записали коротко и просто: «Полное выздоровление».

«А почему именно к отцу Александру Меню вы обратились? — спрашивает интервьюировавший отца Карлоса итальянский журналист. — И что вы вообще о нем знали, вы, католический священник, латиноамериканец, такой, казалось бы, далекий во всех отношениях?

Ответ. Я знал, что он — мученик за Христа. Его убили за его христианскую веру. Всю свою жизнь он был свидетелем. Он свидетельствовал о Боге в мире, где была провозглашена ненависть к Богу. Он жил, зная, что каждый день может стать последним днем жизни. Его преследовали, ему угрожали, его унижали и оскорбляли. И всё это он переносил не жалуясь, потому что любил Бога. И в конце концов его убили. Я считаю его святым, и к нему я обратился, моля о заступничестве. Я не имел счастья знать его при жизни, но прочитал про него всё, что было написано на доступных мне языках. Мне кажется также, что он стал как бы символом, надеждой той катакомбной Церкви, Церкви мучеников, которая в 90–е годы вновь получила возможность свободно молиться. Мне кажется также, что фактически он стал духовным главой Русской Православной Церкви. После 70 лет атеистического коммунизма он первым по–настоящему заговорил о Боге, о Христе. За это его и ненавидели все его прежние враги, за это и убили.

Вопрос. Вы уверены, что ваше выздоровление — не результат лечения, а именно чудо?

Ответ. Лечение помогло мне пережить операцию в 90–м году, но когда появились метастазы в печени и костном мозгу, никакое лечение уже ничего не могло сделать. А исцеление было внезапным и совершенно неожиданным, так что поразило всех врачей. Я знаю, что я молился Богу, прося отца Александра за меня заступиться. Я должен сказать, но об этом пока не буду рассказывать подробно, что и дальше у меня навсегда осталось глубокое ощущение его присутствия в моей жизни.

Вопрос. Вас, католического священника, не смущал тот факт, что вы просите о помощи человека, священника другой конфессии?

Ответ. А какую роль это играет? Он священник, служитель Христа и мученик за Христа. А Церковь вся — Церковь Христова».

Я воспринимаю отца Александра как человека, действующего здесь и сейчас. Масштаб действий святого после его физической смерти неизмеримо возрастает. Это не фантазия, а реальность. Назовите ее как угодно — метафизической, мистической, трансцендентной. Она отличается от обычной, земной реальности тем, что она не так наглядна, не подавляет вас своей наглядностью, как и всегда в сфере духа, но она не менее, а более достоверна. Нам необычайно повезло, что мы могли жить рядом, общаться с религиозным гением. Такого рода гениальность — это редчайший дар и милость, оказанная нам, людям немощным и слабым, чтобы укрепить нашу веру.

Я не хотел бы, чтоб этот вечер был минорным: все-таки это день рождения святого, нашего пастыря, и у нас есть все основания радоваться тому, что он был дан нам свыше. Был дан и сейчас дан, и мы всегда можем обратиться к нему за помощью. И надо помнить, что он оказывает могучее воздействие на духовную жизнь в нашей стране.

В лекции о Владимире Соловьеве отец Александр говорил: «Когда у вас найдется время, зайдите в Новодевичий монастырь. Там, прямо напротив входа, на первой же аллее, стоит памятник этому страннику, зачинателю оригинальной русской религиозно–философской мысли… И вот, когда вы придете на эту могилу, помните, что этот человек жив…»

Эти слова в полной мере относятся к самому отцу Александру. А потом он прочел стихи Владимира Соловьева, которые любил повторять и которые ему самому были глубоко созвучны:

Смерть и время царят на земле.
Ты владыками их не зови —
Всё, кружась, исчезает во мгле.
Неподвижно лишь солнце любви.

«ПОКА МЫ ДЫШИМ, МЫ ДОЛЖНЫ ТВОРИТЬ!»[47] 

Разговор в моем докладе пойдет о взглядах отца Александра Меня на творчество, на его природу, его смысл, на то, какое место оно занимает в социальной и духовной жизни, как оно связано с назначением человека и человечества.

Высказывания отца Александра на этот счет рассыпаны во множестве его проповедей, лекций, бесед, писем, книг и статей. Назову только некоторые, те, что прямо связаны с этой проблематикой. Это прежде всего книги «Трудный путь к диалогу», «Культура и духовное восхождение», «Мировая духовная культура», это отдельные главы его шеститомника «В поисках Пути, Истины и Жизни», это многочисленные статьи еще не опубликованного «Словаря по библиологии»[48]. Сюда же надо прибавить ответы отца Александра на вопросы слушателей его лекций, те ответы, которые я сам слышал, присутствуя на этих лекциях, а также те, с которыми я сумел познакомиться как редактор готовящейся к печати книги, целиком составленной из этих ответов[49].

Важно подчеркнуть, что отец Александр и сам был творцом par excellence, он был творцом каждую минуту своей жизни, не столько теоретиком, сколько практиком. И проявил он себя как необычайно активный творческий человек и в качестве священника, пастыря, проповедника Слова Божия, и в качестве автора богословских книг, автора стихов и прозы, художника — а рисовал он замечательно, — ив качестве человека действия. Об этом свидетельствовал он сам, когда сказал: «Есть люди, которые пишут историю, а есть люди, которые в ней живут и действуют. Я принадлежу ко второй категории».

А теперь я перехожу непосредственно к теме.

О природе творчества. Отец Александр многократно, хотя и в разных выражениях, говорил одно и то же: творчество — уникальное свойство человека, дарованное ему свыше, признак его богоподобия. Наряду с волей, мыслью, самосознанием, совестью творческий дар и есть то, что принято называть духом. Дух — то, что отличает человека от зверя, «то, в чем заключен образ и подобие Божие. Это начало творческое, это начало мыслящее, естественно, незримое и бессмертное».

Таким образом, это сверхприродное качество, потому что природа духом не обладает. Хотя ощущение одухотворенности природы у многих людей есть. И отец Александр его разделял. Он сказал однажды: «Я всем своим существом это переживаю, и для меня прикосновение к земле и к растению — всегда прикосновение к живому существу». Вместе с тем он весьма критически относился к идее Руссо, что «надо вернуться к исходному первобытному состоянию. Назад к природе». Он говорил: «Человеку не дано безнаказанно отступать на природный уровень. Он в чем-то ее (природу) уже превзошел. Она внеэтична, чего не может позволить себе человек (иначе — монстр типа «белокурой бестии»)… вся природа — это лишь поток, который стремится обрести самосознание в человеке. Мы корнями в ней, но духом уже поднимаемся в другие сферы». Одно дело благоговение перед природой, а другое дело обоготворение ее, на чем стоит язычество. Когда человек останавливается на том, что природа живая, когда он обоготворяет ее, он постепенно утрачивает Того, Кто ее создал.

Отец Александр давал и такую характеристику духа: «свободное творчество, личный разум и самосознающая воля». Это очень важное уточнение: не просто творчество, но свободное творчество. Совершенно ясно, что свобода — фундаментальное свойство личности, опять-таки дарованное нам свыше, — есть условие существования творчества как такового, потому, что свобода — «один из важнейших законов духа». Однако свобода — это и ограничитель, потому что она связана с ответственностью. Она предполагает этическую ответственность, и прежде всего ответственность творческого человека, поскольку он отвечает за то, что он делает, перед Богом, перед людьми и перед самим собой, перед своей совестью. Бог доверяет человеку, предоставляя ему свободу, и человек оказывается либо на высоте этого доверия, либо нет.

«…В христианском сознании, — говорил отец Александр, — идея свободы носит глубоко духовный характер». Это показал в свое время Бердяев. И чем выше стоит человек на духовной лестнице, тем больше пространство его внутренней свободы, тем больше он ощущает меру своей ответственности.

Отец Александр сочетал в себе трезвость и идеализм. Как идеалист, он верил в победу светлых сил, в то, что «люди, взирая на Божественную любовь, победят злобное разделение мира». Как человек трезвый и проницательный, он видел, что мы — не только образ и подобие Бога. «Мы — образ и подобие зверя» — это его слова. И потому, считал он, «свобода, наше неотъемлемое свойство, призвана служить преображению зверя, реализации тех чудесных потенций, которые заложены в нас». Одна из этих потенций — творческий дар человека.

А вот как человек им распорядится — это, вероятно, самое главное. И это зависит от самого человека, от его нравственного выбора, от того, куда повернуто его сердце, к кому оно повернуто. Каков вектор души человеческой — это всё и определяет.

У отца Александра есть суждение о гении и злодействе, очень нетривиальное. Он говорил так: «Гений является даром, присущим духовности, человек его себе не выбирает, а путь злодейства — это выбор, направленность и устремленность воли человека». Получается интересная вещь: гений в себе не волен, за него выбор уже сделан свыше; гений — вместилище непомерного дара, и ему не надо выбирать, дай Бог выдержать и не уронить — и дар, и самого себя. Гений — это абсолютный слух, в том числе и на нравственное искажение. Это как фальшивая нота для Моцарта — она недопустима, она режет, потому что нарушает гармонию, а гений — дитя гармонии.

Что же касается злодея, то он этой фальши — гвоздем по стеклу — не слышит. А если слышит — не обращает внимания: это допустимо, если приносит пользу. Злодей прагматичен, но этот прагматизм парадоксальным образом сочетается с иррациональностью. Зло побеждает, потому что оно не знает нравственных преград — как Сталин, писавший в свое время стихи, этих преград не знал и потому победил всех своих соперников, реальных или мнимых. Они, — скажем, его прежние соратники — размышляли: можно ли убить своего? И приходили к выводу: своего — нет, а чужого можно, вполне. А перед Сталиным стояла совсем другая дилемма: когда лучше убить — сегодня или завтра?

Зло со своим прагматизмом побеждает, но потом, в дальней перспективе, оно проигрывает в пух и прах, потому что оно иррационально, потому что оно перешагивает через моральные барьеры, а надо было остановиться. Побеждая на физическом уровне, злодей проигрывает на уровне духовном, потому что разрушает не только всё вокруг себя, но и, в конечном счете, себя, ибо деформирует свою душу до неузнаваемости и разрывает тем самым связь с Вечностью, ибо созданный Богом миропорядок выжженную душу отторгает, извергает.

Всё это имеет прямое отношение к творчеству, ведь творец — это не только деятель искусства, художник или деятель науки. Нет, ремесленник — тоже творец. И политик — тоже творец, потому что он формирует социальную среду и потому что любой человек творец — актуально или потенциально. Отец Александр говорил об этом неоднократно, и величайшим творчеством он считал выращивание своей духовности: «Для того, чтобы творить, необязательно создавать картины, симфонии или скульптуры. Каждый человек созидает свою личность. Но созидает ее не в пустом пространстве, а в соотношении с другими «я» и с вечным «Я» божественным».

Но вернемся к злодею и выбору, который он делает. Журналист, бравший у отца Александра интервью, спрашивает: «А этот выбор — сознательный?»

Отец Александр отвечает: «Необязательно. Волевая направленность исходит из глубин человеческой природы и не всегда проходит через фильтр разума и сознания. Более того, она часто прячется от света. Раз вы употребили формулу «гений и злодейство», вспомним пушкинского Сальери. Имея элементарные религиозные представления, он отлично знал о заповеди «Не убий», но терзавшая его зависть не позволила ему осознать преступность этого шага. Напротив, он оправдал себя с помощью некоей абстрактной логики, в которой нормальному разуму нет места».

Добавлю от себя, что тех, кто был инспиратором убийства отца Александра, тоже терзала зависть к нему — зависть к религиозному гению, непомерно одаренному свыше, и они тоже руководствовались абсурдной логикой: они убедили и себя, и тех, кто принял решение: «Надо убить!» и отдал приказ. Убедили, что они делают благое дело, потому что отец Александр будто бы подтачивает устои Русской Православной Церкви, превращает ее в синагогу, он растлевает наш добрый народ, он представляет смертельную угрозу не только для Церкви, но и для безопасности нашей Державы.

Для этих людей православие — некая «русская религия», по сути дела этническая, точнее, племенная, которую для удобства властей легко превратить в элемент «национальнорелигиозной идеологии». Христианство при этом перестает быть путем спасения, становясь средством для достижения иной, чисто политической цели. Эти люди были полны лютой ненависти к отцу Александру, но камуфлировали эту ненависть квазирациональными соображениями, высшими, якобы, интересами.

Журналист спрашивает отца Александра: «Что порождает абсурдную логику?»

Отец Александр отвечает: «Воля ко злу, направленная в противоположную от Первообраза сторону. Николай Бердяев писал, что иррациональная природа зла не позволяет его до конца рационализировать. Это подобно тому, как нельзя перевести на язык строгой логики хаотический бред душевнобольного».

Это перекликается с другой мыслью отца Александра, вернее, с той же, но выраженной несколько иначе. Он говорил: «Чистая рациональность может стать духовно убийственной» и приводил в качестве примера «Войну с саламандрами» Чапека, где изображена цивилизация, построенная на одном рассудке, и это оказывается смертельно опасным для людей.

Я могу привести и другие примеры, скажем, «1984–й» Оруэлла или «Колыбель для кошки» Воннегута, где великий физик губит мир, потому что ему интересен сам эксперимент. Прототипом, видимо, служил Энрико Ферми, который первым осуществил ядерную реакцию, и когда ему сказали после бомбардировки Хиросимы: «Какая ужасная вещь эта атомная бомба», он ответил: «Да, но какая интересная физика!»

А можно привести в качестве примера не литературное произведение, а, скажем, вполне реальный и обыденный Освенцим, где тоже всё было замечательно продумано и очень рационально устроено, где творческие люди изобрели газ «циклон–В», другие творческие люди придумали, как наиболее эффективно использовать этот газ для быстрого удушения «нелюдей», «унтерменшей», а третьи — как утилизировать трупы: как использовать состриженные волосы для подушек и одеял, как выдирать протезы для выплавки золота, как вытапливать из тел жир для получения мыла.

Эти примеры наводят нас на мысль о том, что творчество не есть нечто однозначно позитивное и, более того, что сфера духа, к которой творчество безусловно принадлежит, амбивалентна. Всё дело в том, на что направлено творчество. Само по себе оно этически нейтрально — как наука, как техника, как культура, базирующиеся на фундаменте творчества. Их можно развернуть в любую сторону — ив созидательную, и в разрушительную. Это зависит только от человека — образа и подобия Божия, от того, куда этот образ и подобие устремит свои способности. В притче о талантах говорится только о позитивных плодах человеческого творчества, потому что именно их Бог ждет от человека. Но мы знаем, что на нынешнем Древе познания добра и зла зреют и такие плоды, которые могут взорвать мир.

Итак, сфера духа амбивалентна. Мы знаем это чисто эмпирически. Мы знаем это из Писания. Если внимательно читать Библию, особенно Новый Завет, это становится совершенно очевидным. Вы помните, как апостолы, когда жители самарянского селения не приняли Христа, сказали: «Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не погублять души человеческие, а спасать» (Лк 9, 54–55).

Апостол Иоанн говорил о «духе истины и духе заблуждения», блаженный Августин — о двух «градах», о двух типах духовности. Отец Александр пишет: «Русские религиозные мыслители Владимир Соловьев, Михаил Тареев, Николай Бердяев, следуя Августину, подчеркивали, что существуют две формы религиозности: «открытая», свободная, человечная и «закрытая», мертвящая, унижающая человека. Вечным примером столкновения между ними является антитеза Евангелия и фарисейства.

Всё это я говорю потому, — продолжает отец Александр, — что не могу разделять взгляда, по которому любая религиозность служит этическому возрождению. Именно против этого взгляда выступал апостол Иоанн, предостерегая: «Не всякому духу верьте.» Он дал и критерий для различения духов, сказав: «Кто говорит: Я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец». В этом апостол был верен Евангелию Христову и пророкам Ветхого Завета, которые провозглашали, что служение истине и Богу невозможно без верности нравственным заветам, данным человеку».

Так вот, творчество, культура, принадлежащие сфере духа, не есть нечто единое, целостное. Они поляризованы. Поляризованы именно потому, что сама сфера духа поляризована. О. Александр говорил, что духовное наследие, которое люди передают друг другу, развивается, и «творчество человечества постоянно идет в двух направлениях, поляризуясь позитивно и негативно. Полярности возрастают и все время противостоят друг другу. Нет прямой эволюции, а есть накопление сил добра и накопление сил зла. И творчество в этом процессе имеет огромное значение…»

Достоевский, как известно, говорил, что добро со злом борются, а поле битвы — сердце человека. Но человек — не пассивный объект этой борьбы, он в ней участвует, он делает выбор. И отец Александр, разделявший мысль Достоевского, отмечал, что «человек страдает не только от внешних ограничений, от внешних трудностей — он прежде всего испытывает давление изнутри, со стороны своих собственных несовершенств и страстей. Именно поэтому человек может изуродовать и любовь, и любые человеческие отношения, и может извратить смысл самых прекрасных слов и самых высоких представлений, таких, как «свобода», как «равенство», как «братство»». И он добавлял: «…не культура… и не наука сама, как таковая, повинны в том, что происходит, а дух человека».

Творчество, прежде всего художественное творчество, может возвышать человека, возвышать его дух, а может унижать его, может разжигать низменные страсти, вселять отчаянье. Искусство, достойное этого имени, восславляет свободу и призывает милость к падшим, укрепляет душу человека, вселяет веру в его высокое предназначение и в осмысленность жизни, созданной Творцом. Оно знает: «Есть ценностей незыблемая скала».

А есть такое искусство, скажем, постмодернизм, которое релятивирует все ценности и тем самым упраздняет их. При этом оно может быть виртуозным, а авторы людьми одаренными, как, например, Владимир Сорокин или Дмитрий Пригов.

Возьмем стихотворение Пригова:

Вот завелся во мне солитёр
День не кормишь — так воет капризно
А каков, проходимец, хитер —
То повыглянет сверху, то снизу
И клянет на чем свет тут стоит
А я что? — не нарочно ведь, сдуру
Поэтичная, в смысле, натура
Просто внутреживотных кормить
Забываю

Не слишком эстетично, я понимаю. Но это принцип: эпатаж входит в условия игры. Можно подумать, что автор продолжает традицию обэриутов, например, Николая Олейникова, но Олейников, когда он писал:

Маленькая рыбка,
Жареный карась,
Где твоя улыбка,
Что была вчерась? —

когда он это писал, он имел в виду себя и таких, как он, и действительно сгинул, как тот карась, был уничтожен в подвалах Лубянки. А Пригов играет со смыслами, уравнивая всё со всем. Ему все равно — что солитёр, как он его называет, что «милицанер», что ребенок. Всё уравнено в своем ничтожестве, всё сведено к своей материальности.

Вот еще одно стихотворение того же автора:

Куда ты, смелая малышка
Бежишь как милая зверюшка
Еще ведь малое немножко и —
Отвалится сначала ножка
Потом и следущая ножка
Потом отвалится головка
Потом, и говорить неловко —
Уже такое, что и кошка
Есть не станет

Это игра на понижение.

Сравните:

Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» — сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади.

Мандельштам. Я полагаю, вы узнали.

Никакая виртуозность, никакой талант не помогают, когда человека сводят к его физиологическим отправлениям. В этом случае он уже ничем или почти ничем не отличается от животного. На самом деле, как говорил отец Александр, «хотя бы в подсознании у любого человека живет шкала ценностей, которая… определяется его верой». И еще: животному «чуждо понимание разницы между идеалом и реальностью. Человек же, сталкиваясь с бытием, познает в своем внутреннем опыте иной мировой порядок. Этот контраст рождает в нем стремление к истинной жизни. Человек запрограммирован на то, чтобы соединиться со своим Первоисточником. Но это не жесткая программа — для нас остается свобода выбора».

Отец Александр не говорил специально о постмодернизме, но он говорил об опасности того искусства, которое упраздняет духовную вертикаль, порождает «цветы зла». Культура — это интеллектуальная смелость и, одновременно, моральная ответственность, и даже более того — духовная ответственность. По крайней мере она призвана к этому, потому что одно нерасторжимо связано с другим. Я упомянул о постмодернизме потому, что моральная безответственность, к сожалению, свойственна самой культуре, и это симптом духовного неблагополучия. Есть в нашем искусстве вещи и похуже постмодернизма, например, сочинения Мамлеева и Лимонова. Когда отца Александра однажды спросили об этих авторах (а он их читал), он сказал: «…что-то мне не понравилось всё это… Я не думаю, что это останется в истории литературы. Это плесень какая-то».

Свойствен ли искусству демонизм? Безусловно да, потому что художник — чуткий инструмент. Художник — это медиум: он может вступать в контакт с темной духовностью, становиться ее проводником. Отец Александр говорил, что «зло на уровне человека — это нравственное зло», а «на уровне чисто духовном — то, что мы называем демоническим злом». Раскрывая этот тезис, он сказал в одной из своих бесед: «Здесь человек соприкасается с теми таинственными измерениями бытия, в которых тоже происходит какой-то сбой, какой-то дефект. Человек в эти измерения окунается и становится носителем их, инфицируется ими. Отсюда демоническая одержимость людей — носителей зла, людей, зло для которых становится их второй природой, людей, отравленных злом».

Некоторые полагают, что демонизм в культуре связан с авангардизмом, например, с рок–музыкой. Отец Александр отвечал на это, что христианство не боялось новаторства, и авангардизма не следует бояться, потому что иконопись была «авангардом по отношению к античному искусству, потому что готический стиль был тоже авангардом по отношению к старым канонам, потому что древнерусские крестовокупольные храмы были тоже авангардом по отношению к базиликам». Таким образом, язык культуры «никогда не отбрасывался христианством… Оно всегда воплощалось в какие-то формы, которые были свойственны своему времени».

Что же до рок–музыки, то он говорил, что дело не в ней, а в том, как она употребляется. И он приводил в пример рок–оперу «Иисус Христос Суперстар»: либретто отвратительное, слова безумные, «но музыка — отличная, местами… очень одухотворенная, живая, великолепная». «Демонической, — добавлял он, — можно было бы сделать даже симфоническую музыку, можно сделать ее даже оккультной. Давайте вспомним Скрябина: он прямо ориентировался на оккультизм, но он и без всякого рока достигал этого». К тому же сатанинским, по убеждению отца Александра, может быть и реалистическое искусство.

По моему мнению, один из главных признаков демонического искусства — это дух ненависти, который оно несет. Но это в равной степени относится и к творчеству иного рода, например, к сочинениям некоторых священнослужителей, богословов, даже если они сами усматривают сатанизм и антиправославие в любом проявлении свободной мысли, в любой попытке обновления Церкви. Отец Александр обычно воздерживался от резких оценок, но бывали случаи, когда он их высказывал открыто и недвусмысленно. На одной из лекций его попросили выразить отношение к книге иеромонаха Серафима Роуза «Христианство и религия будущего», кстати сказать, весьма популярной в наших консервативноохранительных православных кругах, где ее приравнивают чуть ли не к творениям Отцов Церкви.

Отец Александр ответил: «Мне не нравится эта книга. Это книга бывшего протестанта, ставшего православным… человека, который под личиной благочестия проповедует ненависть. Он ненавидит всех, кроме членов своего клана. В его книге, например, есть такое: индийский народ — это проклятый народ. А ведь это жители целого субконтинента! Для него все — служители дьявола: движение за соединение Церквей — служители дьявола, философы — служители дьявола, чуть ли не снежный человек… Я считаю, что это психиатрия. Может быть, я немножко резко говорю, но почувствуйте сами, какой дух идет от его книги. Это дух не евангельский, это дух ненависти! А ненависть, даже замаскированная под христианство, все равно остается антихристианской. Это человек, который ненавидит весь мир».

Отец Александр подчеркивал особо, что человечество, культивируя ненависть, «раздирает самоё себя. Приближает тот рубеж, где маячит призрак апокалипсической катастрофы». А современные фарисеи, выступающие под маской благочестия и набожности, как раз и культивируют ненависть. Их нетерпимость, их фанатизм, под прикрытием Евангелия, весьма способствуют эскалации демонизма и наносят колоссальный ущерб христианству.

Как некогда инквизиторы, эти люди говорят, что они исходят из «высших соображений», что их сочинениями и их действиями движет вера. Но дело, говорил отец Александр, «не в самой вере как таковой, а в ее извращениях. Точнее, в «закрытом», агрессивном типе религиозности, которая содержит проекцию наших страстей или несет на себе печать социального и нравственного окостенения».

Теперь мы можем поставить вопрос: а что, демонизм действительно является обязательным атрибутом творчества, особенно художественного творчества? Безусловно нет. Хотя многие художники так и думали. Достаточно назвать имена Гоголя, Толстого, Цветаевой, Ходасевича. Цветаева, например, была убеждена в демонической природе искусства и говорила, что поэт одержим — но не искусством, а демоном, и у нее этот демон — не даймон сократовский, а стихия. Разумеется, я не могу отрицать, что поэтическое наитие может быть и демоническим, но оно может быть и божественным, и тогда стихи становятся благодатными.

По мнению отца Александра, элементы демонизма безусловно есть в творчестве, в культуре. Но он настаивал, что «дело тут вовсе не в творчестве, вовсе не в искусстве, да и не в природе, а в нас. Это мы искажаем природу, это мы употребляем живопись и поэзию для того, чтобы создать «цветы зла». Если брать шире, дело и не в науке. Не наука создает те ужасы, которые сегодня разрушают природу и угрожают Земле. Это человек! Это его зло, его грех. Если бы человек был иным, он мог бы употреблять те же вещи во благо».

Да, у человека искусства много соблазнов, — вероятно, больше, чем у обычного человека, но он в силах бороться со злом и противостоять темным наитиям, если он опирается на камень веры.

Отец Александр проповедовал принцип единства веры и культуры. Он не раз говорил об их органической взаимосвязи, восходящей к глубокой древности. Противопоставлять их, отрывать одно от другого абсолютно неверно. Вот его слова: «Корнем всякой культуры, в том числе искусства, литературы, является духовность человека, миросозерцание человека, а сама культура — это уже листва и плоды». Таким образом, это шумящее древо есть нечто целостное: «…это корни, уходящие в самую глубину бытия, это вера, уходящая в мир духовный, это ствол, по которому текут соки живые, и, наконец, плоды, которые всё увенчивают», — культура.

Христианство приходит из другого измерения бытия, а культуру создают люди. Под культурой мы обычно понимаем совокупность материальных и духовных ценностей, накопленных человечеством на протяжении истории. Да, можно сказать, что культура — это сад, насаженный людьми взамен утраченного Эдема, хотя люди создают этот сад зачастую без Бога.

Но культура — категория динамическая, а не статическая. Ей свойственны новизна и энергия. Культура — это скорее особый способ выражения внутренней ориентации человека. Это средство для выражения отношения человека к себе, к другим, к миру, к Творцу. Культура — это своего рода язык.

Именно так понимал культуру отец Александр, называя ее «языком духа». Он говорил: «Если бы вся культура не была языком духа, языком Церкви, то не было бы ни Андрея Рублева, ни создателей древнерусских храмов, ни создателей святой Софии Константинопольской, ни поэм, создаваемых бесчисленными известными и неведомыми поэтами от древности христианства до наших дней. Что такое православное богослужение? Это огромный корпус высокохудожественного творчества».

Деление на «светское» и «религиозное» в искусстве было для отца Александра очень спорным и очень сомнительным. Всё, по его мнению, определяет здесь не сюжет, а градус духовности: «Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу — и свидетельствовать о высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры».

Не в этой аудитории говорить, какой невероятный урон понесла культура в нашей стране в XX веке. Целые поколения были отрезаны от традиции — этической, религиозной, культурной. Тем не менее духовность, по убеждению отца Александра, «никогда не умирала. Ее творческий поток был лишь загнан глубоко «под землю» в годы безвременья и беззакония. Но он не иссяк». Древо культуры было срублено, однако корни остались. Стало быть, надежда на возрождение культуры сохраняется. Но это возрождение возможно лишь на духовной, религиозной основе. И никто не сделал для этого больше, чем Александр Мень.

У нас очень сильна антикультурная тенденция. И она весьма характерна для клерикальных кругов, для церковных и околоцерковных идеологов, стоящих на позициях агрессивного национализма. Они тоже говорят о духовном возрождении. Но каком?

Духовное возрождение, понятое лишь как национальное (точнее, как националистическое), ущербно. Оно основано на ксенофобии и культурном изоляционизме. Оно противоречит духу христианского универсализма. Оно построено на конфронтации национального и общечеловеческого, хотя то и другое абсолютно совместимо. По сути дела воспроизводится племенное, этническое сознание, которое выдают за непременный атрибут Святой Руси. Это отбрасывает нас в далекое, причем языческое, прошлое.

На самом деле духовное возрождение — это духовное восхождение, вверх, по лествице духа, от земли к Небу, всё более соединяя земное и небесное. Духовное возрождение — это свободное творчество, со–творчество. Это не слепое подражание традиции, а ее творческое продолжение и преображение. К тому же не каждая традиция достойна продолжения: одна из главных наших традиций — традиция неуважения к человеку.

Творчество — это диалог с Вечностью. Так смотрел на него отец Александр. Человеческое богоподобие он видел и в этическом и в творческом порыве. Обращаясь к художникам в феврале 1989 г., он сказал: «Творец должен творить! Есть библейские слова: «Пою Богу моему дондеже есмь», то есть: «Воспеваю своего Бога, пока живу». Это и должно быть девизом любого художника, поэта, любого творца. Пока мы дышим, мы должны творить! И ваше творчество может быть самым многообразным, главное здесь — созидание своего духа. Это вечное творчество. То, что написано на холсте, на фанере, на доске, — только знак того, что произошло у вас в сердце».

Человек не зря стремится в Небо, к абсолютной истине. Земной творец приникает к источнику жизни — Творцу Небесному. «Настоящую реальность видит только духовное око». Художник не подражает миру, а создает свой мир. И он создает прекрасное, доброе, то, что движет вперед.

Цель творчества, сказал отец Александр, — «духовное соединение людей». Он верил, что это возможно. Он жил ради этого. К каждому из нас обращен его призыв: «Пока мы дышим, мы должны творить!» И еще он сказал: «Жизнь духа — целостна. В ней нет отдельных изолированных участков. Ось ее — служение. Высшему и людям. Это и в добре, и в творчестве. Поэтому творчество священно».

10 сентября 1998 г.[50]

Река времен унесла за последнее десятилетие замечательных людей — Андрея Сахарова, Мераба Мамардашвили, Булата Окуджаву, Альфреда Шнитке и — отца Александра Меня. Но великий физик и правозащитник, выдающийся философ, поэт и гениальный композитор умерли своей смертью, а отец Александр был убит. Убит за Христа, как мученик. Вообще его правильно было бы назвать священномучеником, потому что мученик, имеющий священный сан и убитый за веру, так и называется — священномученик.

Вчера по НТВ дважды показывали сюжет об отце Александре, к годовщине. И там говорилось, что открылись новые обстоятельства и что у прокуратуры (у Генеральной прокуратуры) есть новая версия, и она основана на том, что если вы перевернете дату убийства отца Александра — вы знаете, там три девятки, три нуля, — вот если вы перевернете, вы увидите три шестерки, новозаветное «число зверя», в котором закодировано имя антихриста.

Когда я был в Генеральной прокуратуре, я убедился, что они и впрямь разрабатывают эту версию. Кроме того, в репортаже было сказано, что, к сожалению, свидетели по делу в большинстве своем умерли и поэтому расследовать его трудно. Это, конечно, ерунда: свидетели в большинстве своем как раз живы. Что же касается версии новой, которую они нам предлагают, она говорит о том, что Генеральная прокуратура от версии уголовно–бытовой действительно перешла к версии религиозно–мистической, и эта версия ведет к тому, что вот, оказывается, три шестерки подвигли неких людей на ритуальное убийство. А вы знаете, чем пахнет обвинение в ритуальном убийстве у нас в России, кому на Руси обычно приписывают ритуальные убийства. Версия совершенно абсурдная, но Генеральная прокуратура всерьез за нее взялась. А вообще-то они опять наводят тень на плетень, но другим образом — не так, как раньше.

Моя версия — совершенно иная. Я ее назвал религиозно–политической. Вкратце я ее изложил в статье, которую назвал «Казнь Александра Меня» (она была опубликована в «Литературной газете»). Там просто намечены контуры этой версии, а потом я получил некий материал, который позволяет раскрыть ее в большей полноте. Но у меня сейчас нет ни времени, ни возможности развернуть ее перед вами, а говорить о ней кратко не имеет смысла. Поэтому я изложил ее в новой статье, которая еще не опубликована[51].

Сейчас трудное время — не мне вам говорить, вы все это отлично знаете. Время катастрофизма, у людей растерянность, уныние, разозленность, разочарование, недовольство, и многие на этом спекулируют, раздувают эти настроения, подталкивают людей к бунту, к тому, чтобы они вышли на улицы и т. д. У нас достаточно безумцев, православных и неправославных, чтобы раскачать этот корабль, который называется Россией.

Егор Строев на днях сказал: «Хоть с чертом самим будем работать, лишь бы у нас было правительство». И еще кто-то сказал: «С чертом мы с удовольствием будем работать — и всё у нас будет в порядке». Почему-то призывают именно эту фигуру. А Станислав Говорухин изготовил — оно, правда, не было в конце концов утверждено Думой — некое воззвание или обращение к гражданам России, в котором сказано, что депутаты наши «готовы разделить с народом холод, бескормицу и тьму кромешную». Ну, насчет бескормицы всё стало ясно, когда они добавили себе огромное количество льгот. А насчет тьмы кромешной, — очевидно, да, готовы сотрудничать с ней. И вспоминаются невольно слова Христа: «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?»

Да, у нас системный кризис — об этом говорят все: кризис финансовый, экономический, политический, но почему-то забывают о том, что корни глубокие этого кризиса совершенно иные — нравственные и духовные. Отец Александр говорил о том, что «главная наша беда — это размывание нравственных ценностей». Именно из-за этого всё у нас происходит. А эти ценности могут возродиться только на религиозной основе: «…только духовное возрождение может привести страну на другие рельсы. Внешние переломы ничего не дадут». И мы это сейчас видим — так оно и есть. То есть без глубоких духовных изменений мы далеко не уйдем. И отец Александр сделал всё, чтобы заложить основание для подлинного возрождения России.

В последней моей передаче по радио один из слушателей сказал: нам нужен Моисей, который вывел бы нас из того состояния, в каком мы сейчас находимся. Я согласился: да, действительно, нам нужен Моисей. Но «Моисей» был убит 9 сентября 90–го года. И поэтому мы все, христиане, его ученики, должны, если угодно, стать коллективным Моисеем, который ведет народ к свободе, к свету, который укрепляет веру и надежду людей, который продолжает вести ту же линию духовного возрождения, что и отец Александр. Необходимо прежде всего уйти от уныния — не только потому, что уныние смертный грех, но и потому, что люди смотрят в первую очередь на нас, христиан: а они-то как себя ведут? Они-то тоже в этом отчаянии и унынии? Чтобы укрепить дух других, мы сами должны укрепляться духом, руководствуясь тем, что воспитал в нас наш новый Моисей, а главное тем, что сказал нам Господь: «Не бойтесь. Не бойся, малое стадо».

Статью, о которой я вам говорил, я закончил словами, какими хочу закончить и свое выступление. Это слова отца Александра Меня: «Сегодня, когда напряженность в обществе достигла точки почти критической, я не хотел бы давать людям никаких поводов полагать, что у меня есть иллюзии, — я человек без иллюзий, — но я верю, что Промысел Божий не даст нам погибнуть, и всех, у кого есть искра Божия в сердце, я призываю к тому, чтобы твердо стоять и не поддаваться ужасу и панике: мы пройдем через все эти полосы в конце концов, пройдем, я убежден. Всё было: мы видели и войны, и катастрофы, пройдем и через это».

22 января 1999 г.[52]

Сегодня 64 года со дня рождения отца Александра Меня. Он написал много книг, научных статей, но он не был кабинетным ученым — прежде всего он был священником. Таким священником, который не ограничивался только уставной службой и исполнением треб. Ему был дан пророческий дар, он многое знал о человеке и человечестве, и он возвещал высшую правду. При этом он не был бесстрастным аскетом — он был деятелем, он был борцом со злом, в первую очередь со злом духовным.

В январе 1990 г. отец Александр дал интервью «Литературной газете». Он сказал там, что его очень тревожит инерция — не физическая, биологическая, а психологическая, социальная. Выражается она, в частности, «в упорном неприятии правды о нашем прошлом не только людьми пожилого возраста — им для этого приходится расставаться со своими старыми иллюзиями, — но и значительной прослойкой молодежи, у которой неожиданно проявляются тенденции к тоталитарному мышлению» и соответствующим чувствам. «Вот эта инерция, — сказал он, — инерция гигантской социальной болезни, что раскинулась почти на полсвета, меня тревожит».

А еще он там сказал: мало объявить правду, разоблачить неправду и думать, что без наших усилий всё само собой пойдет как надо. «…А то, что дом разворочен, взорван, ограблен, об этом забыли?» Это точно так же относится и к Церкви, к которой обращаются, потому что надеются получить от нее сокровища духа — «но не хотят знать, что и наш церковный дом был разграблен, разворован, унижен, что он обезлюдел на долгое время. Вот у нас часто говорят о последствиях войны, голода, — а мы живем сейчас в последствиях колоссальной исторической патологии, и они, эти последствия, живут и сейчас в душах людей, в трудовой этике, в семье, в сознании, на улице…»

Так говорил отец Александр, и эти его слова многое объясняют. Мы калеки, инвалиды в нравственном отношении, и никакие внешние перемены ничего не дадут, если у нас нет уважения к свободе и достоинству человека, к чужому мне–нию. А свобода ведь вырастает из духовной глубины человека. Ностальгия по прошлому, считал отец Александр, ни к чему хорошему не приведет. Когда люди теряют духовные ориентиры, они начинают цепляться за прошлое, причем за мифологизированное, придуманное, идеализированное прошлое.

Речь не о том, что надо отказаться от нашего духовного и культурного наследия, — напротив, его надо осваивать и развивать, — речь о том, что из прошлого извлекают традиционалистские стереотипы — фанатизм, замкнутость, шовинизм, ксенофобию, поиск врагов, которые будто бы виноваты во всех наших бедах.

Христианство обращено не в прошлое, а в будущее, и если уж возрождать, то возрождать надо дух Евангелия, дух свободы, любви, терпимости, уважения к личности. Но без шкалы ценностей, без развития в человеке духовного ядра, без следования Христу это невозможно. И если человечество не остановит размывание нравственных принципов, «современная цивилизация может совсем лишиться будущего». Так считал отец Александр. Он был уверен в этом.

Нынешний разгул шовинизма, антисемитизма говорит о глубоком духовном неблагополучии нашего общества. И не только общества, но и Церкви. Отец Александр, разумеется, не мог знать, что его книги будут сжигать по приказу отдельных священников и иерархов вроде екатеринбургского епископа Никона, не мог знать, что клевета будет преследовать его и после смерти, но предположить это он вполне мог, потому что он раньше всех сказал о той духовной болезни, которая затронула и общество и Церковь. Он говорил, конечно, не о всей Церкви, а о клерикальных кругах, о консервативно–традиционалистском крыле Русской Православной Церкви, для которого характерен духовный и культурный нарциссизм — самоупоение, самообожение, идеализация себя и своего прошлого.

Отец Александр предупреждал, что распад многонациональной империи — очень болезненный процесс: «Необходимо решить эту проблему мирным путем. Иначе возьмут верх шовинистические центробежные силы и страна истечет кровью. Пострадает неисчислимое количество ни в чем не повинных людей, пострадает культура, мы все будем отброшены в каменный век». К сожалению, к этому предупреждению не пожелали прислушаться.

Отец Александр верил в победу светлых сил. Его надежды были чисто мистическими. Он говорил: «Я убежден, что силы зла базируются на нашей трусости и тупости, но то, что на протяжении эры беззаконий всегда находились стойкие люди, праведники, мученики… утешает, это залог того, что дух непобедим и черные призраки все равно рассеются рано или поздно». Он называл имена таких людей: архиепископ Лука Войно–Ясенецкий, мать Мария Кузьмина–Караваева, мать Тереза Калькуттская, Андрей Дмитриевич Сахаров.

Отец Александр и сам был таким человеком, и я уверен, что он и дальше будет нашим путеводителем и что с помощью Божией он способен помочь нам выйти из мрака к свету.

10 сентября 1999 г.[53]

Девять лет прошло со дня гибели отца Александра, но он не уходит в прошлое, в забвение, в разряд воспоминаний — и только. Наоборот, его фигура как бы выходит из тумана, начинают проступать ее истинные масштабы. С каждым годом она все более и более возрастает — и это не иллюзия, а простая констатация факта.

Так и бывает всегда со святыми — они становятся всё ближе к нам, всё необходимее, наша связь с ними укрепляется. Мы начинаем понимать, что они пришли на землю не просто так, а что они воздвигнуты Богом для совершения определенной миссии, они посланы ради нас — как пример и образец, как якорь, как скала, на которую можно опереться. Они посланы для укрепления нашей веры, которая колеблется, подобно пламени свечи на ветру, а прочная связь с таким человеком, как отец Александр Мень, делает этот пламень, этот огонь нашей веры ровным и сильным.

Это происходит потому, что отец Александр Мень, как и все великие святые, горел тем светом, который светит во тьме, потому что Сам Христос — Свет от Света, а святые — иконы Христа.

Все, кто знал отца Александра, ощущал это излучение света, духа, культуры, излучение любви. Оно продолжается и сейчас, и это ощущают и те, кто не знал его при жизни.

Ars longa, vita brevis — жизнь коротка, искусство долговечно. А высшее искусство — искусство возвышения человеческого духа, которым владел отец Александр, — оно тем более долговечно, и долговечны его плоды. Они переживут нас и уйдут в грядущие века.

Христианство парадоксально во всех своих проявлениях. Каждая годовщина смерти, тем более насильственной, мученической смерти, печальна. Но вы знаете, что Церковь не просто отмечает дни смерти христианских святых — она их празднует, потому что святой после своей кончины работает рука об руку с Богом и продолжает свою миссию. И мы сегодня празднуем годовщину смерти святого.

Отец Александр Борисов вчера после панихиды на месте гибели отца Александра Меня, у храма на крови, воздвигнутого там, у той тропы в Семхозе, где он упал под ударом топора — или саперной лопатки, — сказал, что есть святые, уже прославленные Церковью, а есть еще не прославленные. Вот отец Александр Мень еще не прославлен, но он все равно святой.

Это действительно так. Церковь может канонизировать человека и через десятки, и через сотни лет после его смерти. Не с этого начинается святость. Она подтверждается всей жизнью человека и свидетельствами других людей.

А я думаю про себя, что отец Александр уже прославлен Господом Богом — и это самое главное. Отец Александр — любимое дитя Божие, Его орудие, Его инструмент, которым он хотел быть и которым он сам себя называл. Отец Александр находится у престола Господня и ходатайствует там за всех нас. И с этим я вас поздравляю.

24 января 2000 г.[54]

Время бежит быстро, и вот уже отцу Александру 65 лет. Со дня рождения. А земных лет, как вы знаете, ему было дано 55. Но сейчас он вне времени и пространства, потому что в Царствии Небесном, у престола Господня, ни времени, ни пространства нет. Там особое, духовное измерение.

И в то же время — простите за тавтологию — отец Александр действует и в наше время, здесь и сейчас. Это привилегия святых.

Недавно «Известия» назвали мою статью в «Континенте» об отце Александре «житийным опытом». Я вообще-то не думал писать житие — это просто мои размышления о том, кем был и кем остается отец Александр, но если они считают, что это «житийный опыт», — я не возражаю: отец Александр безусловно заслуживает жития, потому что сама его жизнь на Земле — это в полном смысле слова житие.

Вы знаете, есть такой праздник у нас — День всех святых, в земле Российской просиявших. Так вот отец Александр и есть один из великих святых, в земле Российской просиявших. Хотя принадлежит он не только России, но всему миру — я в этом убежден. И недаром во Франции, в Англии, в Италии, в Америке его книги издаются сейчас огромными тиражами и спрос на них растет.

Бытует такое мнение — часто не высказываемое, но укорененное, — что все святые как бы на одно лицо: святой — он и есть святой. Он много молится, совершает аскетические подвиги, творит чудеса, исцеляет больных и т. д. Но это верно только отчасти. На самом деле святые не похожи друг на друга. Сергий Радонежский не похож на Франциска Ассизского, Серафим Саровский — не похож на них или на патриарха Тихона, Иоанн Кронштадский не похож на Франциска Сальского и т. д.

Отец Александр Мень ни на кого не похож. Это святой нашего времени. Не было еще такого святого и, скорее всего, не будет, потому что он соединил в себе энциклопедизм Фомы Аквинского, дар слова Иоанна Златоуста, проникновенность и знание глубин человеческого сердца преподобного Серафима, миссионерский дар апостола Павла и Иннокентия Иркутского — можно долго перечислять. Отец Александр — святой XX века, каких еще не было. И века такого не было в истории, и святого такого не было.

На отце Александре исполнились слова Серафима Саровского: «Стяжи Духа Святого, и тысячи вокруг тебя спасутся». Сдается мне, что тысячи уже спаслись, но еще больше — намного больше! — спасется в будущем, потому что Дух Святой почил на этом человеке. И Он как бы течет со страниц его книг, с магнитофонных записей и кинолент, а главное, из того самого духовного измерения, о котором я говорил.

Если бы меня спросили, какое качество отличало отца Александра от всех других людей, кого я знал, то я бы сказал: полнота. Полнота во всех его проявлениях — полнота веры, полнота свободы, полнота любви. Именно полнота, а лучше сказать, переполненность, потому что то, что в нем было, переливалось через край. Ему для этого не надо было никаких усилий предпринимать — всё получалось само собой.

Я хотел бы закончить свое выступление словами отца Александра об одном из любимых его святых — Филиппе, митрополите Московском, тоже священномученике, тоже убитом по приказу власти, в данном случае по приказу царя — Ивана Грозного. Память святителя Филиппа празднуют в день рождения отца Александра, 22 января.

Эти слова применимы к самому отцу Александру. Вот они:

«…Святитель Филипп был прославлен Церковью как святой. Для нас он и теперь, спустя многие столетия, остается великим образцом и примером твердого исполнения своего долга при любых обстоятельствах, ибо жизнь коротка. Если не выполнять свой долг в этой жизни, стоит ли жить тогда?

Мы все хорошо знаем, что человек слаб, что часто он не чувствует в себе достаточно сил, чтобы выполнить свой долг до конца. Но мы помним о святых и просим их, чтобы они молились за нас, молились, чтоб Единый наш Ходатай, Единый Спаситель Господь поднял нас из праха, и не нашей силой, но силой Своей любви и Благодати сделал нас служителями Его правды, Его истины».

Мы помним отца Александра и просим его молиться за нас, потому что там, у престола Господня, его молитвы будут услышаны.

11 сентября 2000 г.[55]

9 сентября исполнилось десять лет со дня смерти отца Александра. 9 сентября 1990 г. он был убит, a 11 сентября, в этот самый день, День усекновения главы Иоанна Предтечи, мы хоронили его в Новой Деревне. В жизни отца Александра всё неслучайно, всё символично. То, что произошло 9 сентября, — это ведь тоже своего рода усекновение главы. И об этом напоминает нам 11 сентября.

Несколько дней назад, во внутреннем дворике Библиотеки иностранной литературы, открывали памятник отцу Александру. Его скульптурный портрет создал итальянский художник Джанпьетро Кудин. Он сказал тогда, что одним из источников для него была фотография отца Александра, где он выступает перед детьми. И скульптор обратил внимание, что там над головой священника висел автопортрет Пушкина. Это тоже символично.

Блок говорил в свое время, что на пороге жизни нас встречает веселое имя — Пушкин. А я скажу: в юности или в зрелости нас встречает радостное имя — Александр Мень.

Я не случайно сопоставил эти имена. Отец Александр — это Пушкин в христианстве. Та же полнота, та же гармония. Но отличие в том, что отец Александр соединил в себе творчество и святость.

Он был дан России и всему миру по воле Божией. Россия — больная страна, травмированная своей историей, особенно тем, что произошло в ней в XX веке. Россия — полуязыческая страна, она во многом опасна и для себя и для всего мира. И возрождение духовное, через кризисы и катаклизмы, должно начаться с нее. Начало этому процессу, начало новой евангелизации, рехристианизации России положил Александр Мень. Это его миссия, с которой он был послан к нам Богом.

Однако он нужен не только России, но всему миру, и мир начинает это осознавать. Десятки и сотни тысяч экземпляров его книг встречают горячий прием в Европе, Латинской Америке, Соединенных Штатах. Оказалось, что его слово насущно необходимо людям в самых разных странах. Оно преображает сердца, потому что всегда несет Христа. Живого Христа.

9 сентября в Новой Деревне, после службы, в помещении крестильни, строительство которой когда-то задумал отец Александр, а теперь она стоит рядом с его церковью, состоялся концерт детей — стипендиатов Международного благотворительного фонда Владимира Спивакова. А в конце выступил сам Спиваков. Он сыграл «Молитву» Эрнста Блоха, а потом стал говорить об отце Александре. И говорил замечательно.

Он сказал: то, что принес в мир Александр Мень, и то, что он делает сейчас, — это никогда не кончится. Отец Александр — это мощнейший космический объект, запущенный в небо и посылающий нам свои лучи. И он добавил: я хочу «утешить» тех, кто сжигал его книги, — это не кончится.

Владимир Спиваков не был учеником или духовным сыном отца Александра, но в конце концов стал им. Он признался, что давно находится под воздействием автора «Сына Человеческого», и это воздействие становится всё более сильным. Он напомнил слова из этой книги о том, что пастухи в древнем Израиле любили свое стадо и знали по имени каждую овцу, и сказал, что если бы все правители так относились к своему «стаду», мы жили бы сейчас в другом мире.

Еще Спиваков сказал, что он объездил много стран и может свидетельствовать: русский народ — самый терпеливый, самый сердечный, но он потерял ориентацию, потерял опору. И вот отец Александр дал ему опору, и это будет продолжаться.

Мы с вами знаем, как много людей он привел ко Христу после своей смерти. Приведу только один пример: Лариса Александровна Бадогина, художник, познакомилась с отцом Александром уже после 9 сентября 90–го года, прочтя его книги, и она обратилась и создала множество икон и портретов отца, вышитых бисером и нитками. Некоторые из ее работ вы видели в этом зале на вечерах памяти отца Александра. И таких примеров тысячи. Но мы даже не можем себе представить, сколь многообразно его воздействие на людей в других странах, во множестве стран.

9 сентября я, как и многие, присутствовал в Семхозе на закладке нового, большого храма справа от уже стоящей там часовни, рядом с тем местом, где отец Александр был убит. Там собралась уйма народу, включая священников, мужской хор, руководителей Подмосковья во главе с губернатором Громовым. Была масса милицейских машин и множество милиционеров, охранявших этих руководителей. И я подумал: вот так бы охраняли отца Александра при жизни. Если бы его так охраняли!

Проводил церемонию освящения закладного камня, очень торжественно, митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, который был правящим архиереем отца Александра. Он сказал о нем много теплых слов — о его служении, его подвиге, его близости к престолу Господню. Особо отметил верность духовных детей отца своему наставнику.

Этот храм, который возведут в память об отце Александре, будет посвящен преподобному Сергию Радонежскому — великому русскому святому, которого очень любил отец Александр. Неподалеку отсюда св. Сергий некогда построил деревянную церквушку в честь Живоначальной Троицы. С нее началась Троице–Сергиева лавра.

И вот там, в Семхозе, в момент этой церемонии закладки храма на месте убийства отца Александра, в момент события, которое митрополит Ювеналий назвал великим, я ощутил совсем не случайную связь времен. Я понял, что эстафета, переданная преподобным Сергием, через ряд поколений, отцу Александру Меню, теперь передается нам и далее, в грядущие века. И я почувствовал, что произошел перелом, что Господь сломил сопротивление сил, противостоящих отцу Александру, что это по Его воле всё происходит и что пройдет время и отец Александр будет прославлен, потому что этого хочет Господь.

То, чем обернулось 9 сентября 1990 г., — это тоже «победа, победившая смерть». И отец Александр всегда будет с нами. Это никогда не кончится.

22 января 2001 г.[56]

Когда мы говорим о ком-то: «великий человек», что мы имеем в виду? Объяснить это трудно, критериев точных здесь нет, но это все же как-то чувствуется. Я думаю, что великий человек — для меня по крайней мере — это масштаб личности и величие духа. И это определяет судьбу. Масштабу личности соответствует масштаб сделанного и качество мысли.

Я знал троих по–настоящему великих людей — Мераба Мамардашвили, Андрея Сахарова и отца Александра Меня. Все они ушли в течение года — меньше, чем за год: Андрей Дмитриевич — в декабре 1989 г., отец Александр — в сентябре 90–го, Мераб — в ноябре 90–го. Рок какой-то. После их ухода возник не просто вакуум, а зияние. Но они же восполнили свое физическое отсутствие своим духовным присутствием. Однако отец Александр ушел не так, как Мераб Константинович или Андрей Дмитриевич, — его убили. И в этом случае зияние было гораздо большим. Оно было бы просто невыносимым, если бы сам отец Александр эту пропасть не заполнил — и не только своими книгами, своим наследием, но своей живой личностью, сиянием своей святости, своим воздействием на жизнь миллионов людей. Вот и сегодня он будет с нами в этом зале.

Я знал и некоторых других, кого называют великими, например, Георгия Константиновича Жукова — у меня было несколько встреч с ним, несколько бесед. Но он не был великим человеком. Незаурядным, смелым, волевым — да, но не великим. Масштаб личности был — да, крупный, но величия духа не было. Нет, он не сравним с теми тремя, кого я назвал. Й, пожалуй, к ним я бы добавил еще одного своего знакомого — Булата Окуджаву.

Мераб Мамардашвили однажды сказал: «Когда мы мыслим неточно, нами играет дьявол». Вот отец Александр всегда мыслил точно. И не только мыслил — он жил точно. Дьяволу просто не за что было ухватиться.

Отец Александр показал нам, как важно быть идеалистом (в смысле преданности идеалу, самому высокому, какой может быть, не абстрактной теории, а воплощенному идеалу — Христу). Но в то же время, а скорей всего потому, что отец Александр был идеалистом, он был и реалистом. Не реалистом–прагматиком, а реалистом в высшем смысле слова. Достоевский так себя называл — «реалистом в высшем смысле слова», но отец Александр именно в этом смысле был еще большим реалистом.

Обратите внимание на его письма, прежде всего письма художнице, иконописцу Юлии Николаевне Рейтлингер. Вот я хочу прочесть вам одно место из его письма:

«…Человек перед лицом смерти, иного мира и потустороннего как бы «отмирает» от земного. Он весь погружен в Иное, в непривычное инобытие. Бывает, что люди, еще не переступив грани, становятся «равнодушными» ко всему посюстороннему. Хорошо ли это? Да, и — естественно. Наступает другая жизнь, и нужно много сил набрать, чтобы в ней сориентироваться. Только потом, вероятно, люди думают о «покинутом». А святые заботятся о нем. Но годится ли это для данной, этой жизни? Это, конечно, удобно — умереть для мира еще до смерти и поэтому почти не заметить перехода. Так сказать, при жизни перейти в нирвану. Однако это идеал буддийский, а не христианский. Живя здесь, мы, по–моему, должны жить реально и полно — телом, душой и духом. То, что от нас ждет евангельский завет, подразумевает вполне живого человека, хотя стремящегося «отвергнуться себя». Он мыслит, живет, дышит, любит, переживает во всей полноте. И если что-то гаснет в нем, то оставшиеся силы должны компенсировать потери. Такой человек более уязвим, чем буддийский архат, которому наплевать на всё. Но нам вовсе не обещано безмятежное существование.

…Много ли дали миру люди, которые вместо того, чтобы свидетельствовать на земле о правде Божией, отвернулись от всего? И похож ли Господь (или ап. Павел) на существа бесстрастные? Нет, Христос горевал, удивлялся, радовался. Он был живым человеком среди живых людей. Над этим стоит подумать. И умер Он в муках, а не так, как бесстрастный мудрец вроде Будды…»

Вот так и жил отец Александр. Он был как сжатая пружина, и теперь она начинает разжиматься, раскручиваться, и это надолго.

Я поздравляю вас с днем рождения отца Александра.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ — МУЧЕНИК И АПОСТОЛ XX ВЕКА[57]

XX век — век беспримерного насилия и жестокости. Его история — это история трагедий и катастроф: две мировых войны, десятки революций, гражданских и локальных войн, гитлеровские и сталинские лагеря уничтожения, расстрелы миллионов верующих и неверующих, священников и мирян, вспышки насилия и терроризма, ядерные бомбардировки. В этом веке были пролиты моря крови — больше, чем за всю человеческую историю. Мир озверел и взбесился, дух зла отбросил его далеко назад.

Случайно ли, что всё это произошло в XX веке? Уверен, что неслучайно. Хорошо об этом сказал Николай Бердяев: «Наша эпоха задыхается от злобы, потому что она изменила христианству». Измена заключалась в подмене: религия любви была подменена идеологией ненависти, в разных ее вариантах, и эта идеология, разлившаяся по миру подобно огромному чумному потоку, отравила сознание миллионов людей. По сути своей, она была радикально антихристианской. Разрыв с христианскими ценностями начался давно. Всё это копилось веками, но реализовалось в полной мере в веке ХХ–м.

Точнее было бы сказать, что наша эпоха изменила не христианству, а Христу. Христианство само изменялось на протяжении истории, и не всегда в лучшую сторону. Глубокая духовная болезнь, столетиями развивавшаяся подспудно, в конце концов привела к кризису христианства. Это не могло не отразиться на Церкви Христовой. Церковь, в том числе Русская Православная Церковь, далеко не всегда находилась на высоте своего призвания — надо сказать об этом прямо. А Христос всегда оставался неизменным. Христос никогда не покидал нас — это мы Его покинули. Отречение от Него было безумием, и мы за это дорого заплатили.

То, что с нами произошло в XX веке, произошло не потому, что Бог наслал на нас войны, революции и прочие бедствия, а потому, что мы бросили вызов божественному миропорядку. Миропорядок, основанный Богом, устроен, если угодно, по принципу бумеранга, только усовершенствованного: сеем добро — получаем еще больше добра, сеем зло — получаем еще большее зло. Такова была воля Творца. Но Его милосердие беспредельно. Это мы караем себя, а Он нас не карает. Он лишь попускает, до времени, катастрофы и бедствия, подготовленные нашими руками, давая нам возможность исправить содеянное нами зло. Какими Он нас хочет видеть, Он сказал предельно ясно: блаженны кроткие, блаженны милостивые, блаженны миротворцы.

Господь действует не так, как действуем мы: Он присутствует в самой глубине нашей жизни, Он берет нашу боль на Себя, Он страдает вместе с теми, кого мучают и распинают. Он не требует, а просит, смиренно просит нас опомниться, покаяться, начать, наконец, жить по Его заповедям. Его любовь и милосердие проявились еще вот в чем: предельную концентрацию зла, явленную в XX веке, Он уравновесил предельной концентрацией света. Воздвигнутые им мученики и святые, как факелы, освещали собой ночь XX столетия, Это было в России и в Германии, в Мексике и в Китае, в Испании и в Камбодже.

Сегодня уже говорилось о жертвах Октябрьского переворота в России, о сонме наших новомучеников, многие из которых канонизированы Русской Православной Церковью. Если вспомнить мучеников за веру в годы Второй мировой войны, надо прежде всего назвать имена Максимилиана Кольбе, Дитриха Бонхёффера, матери Марии Скобцовой. Все они погибли в гитлеровских концлагерях и застенках. Все они отдали жизнь за «малых сих», а значит — за Христа. Католик, протестант, православная, они символизируют собой единство Вселенской Церкви — вопреки всем разделениям и расколам. Если говорить о послевоенных годах, надо в первую очередь назвать имена Мартина Лютера Кинга и ксёндза Ежи Попелушко.

Последний христианский мученик XX века — отец Александр Мень. От первомученика Стефана до Александра Меня — так протянулась через века и тысячелетия героическая цепочка верных — мучеников и святых, прославивших Господа и прославленных Им. В том мартирологе, который представил нам сегодня митрополит Ювеналий, не хватает одного имени. Вы понимаете — какого.

Отец Александр Мень — это эпоха в истории Церкви, и она не закончилась в XX веке, она уходит в будущее. Но земная жизнь отца Александра протекла именно в XX веке, и тоже неслучайно, Многие светильники веры были загашены. Россия стала оплотом не только мирового атеизма, но и мирового демонизма, империей зла в самом прямом смысле слова. Погром Церкви был настолько устрашающим, что она едва могла поднять голову и вынуждена была сотрудничать с безбожной властью. У нее хватало сил лишь на самосохранение. Мало этого, Церковь не смогла избавиться от того, что Бердяев считал самым большим ее грехом, главным корнем бед и страданий России, — от двоеверия, т. е. от соединения православия с язычеством. Язычество проявилось, в частности, в безраздельном подчинении государству, империи, царю или генсеку и в «новом идолослужении, эпидемическом безумии национализма» (выражение Владимира Соловьева).

История подтвердила правоту Николая Лескова, сказавшего, что «Россия была крещена, но не просвещена». Октябрь 17–го показал, что происходит, когда религиозная идея вырывается из сердца народа: на ее место приходит культ диктатора. «Возврат общества к языческому обоготворению тирана — страшный откат назад». Это слова Александра Меня. Но и после смерти тирана положение оставалось трагичным. «Мы живем сейчас в последствиях колоссальной исторической патологии», — говорил о. Александр. Важнейшие из этих последствий — дух вражды, оскудение веры и подмена вселенского узконациональным(точнее, националистическим). К середине XX века стало ясно: чтобы спасти тяжело больную страну, ее необходимо заново христианизировать.

Вот это и было жизненной задачей о. Александра Меня. Естественно, он не мог сделать это один, но он сделал главное — положил начало.

Нельзя сказать, чтобы это был его произвольный выбор. Нет, это была его миссия. Он был избран для совершения этой миссии и наделен для этого соответствующими талантами — могучим интеллектом, даром проповедника, гениальной интуицией, непоколебимой верой, силой воли. Время и место были определены свыше. Он только дал согласие.

Он очень рано осознал свое призвание и пошел ему навстречу. Вот его собственное свидетельство (очень редкое, потому что он избегал говорить о себе): «Я всегда ощущал, что «вне» Бога — смерть, рядом с Ним и перед Ним — жизнь. Он говорил со мной везде и всегда… Бог явственно воспринимался личностно, как Тот, Кто обращен ко мне». На рубеже детства и юности Александр остро переживал бессмысленность и разрушимость мира. «И тогда, — вспоминает он, — явился Христос, явился внутренне, но с той силой, какую не назовешь иначе, чем силой спасения… Тогда же… я услышал зов, призывающий на служение, и дал обет верности этому призванию. С тех пор оно определяло все мои интересы, контакты и занятия. Вместе с этим пришло решение стать священником».

«Вера от слышания, — говорит апостол Павел, — а слышание от слова Божия» (Рим 10,17). Но «как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы?» (Рим 10,14). Вот о. Александр и был послан для проповеди слова Божия. Посланный Богом — это апостол.

Для него проповедь — это не только способ духовного просвещения и, шире, самая подходящая форма евангелизации. Это еще и способ поклонения Творцу. Огненная сила его проповедей такова, что слушающего или читающего их охватывает глубокое волнение. Его книги, его лекции и беседы — это тоже проповедь, тоже благовествование и поклонение Богу в Духе и истине.

Что позволяло о. Александру говорить так, как он говорил? Необычайная близость Христа к нему, постоянное водительство Святым Духом и, очевидно, мощная поддержка Отца, т. е. благодатная помощь Триединого Бога, который вел этого удивительного человека с самого детства. Предоставим еще раз слово ему самому: «Неисчислимое количество раз я узнавал Руку, ведущую меня. Ее действие проявлялось даже в мелочах. Это напоминало камни мозаики, ложащиеся на заранее подготовленный рисунок. А над всем — если выражаться выспренне — светила звезда призвания».

О. Александр был рукоположен во диаконы в 1958 г., а в священники — в 1960 г. Таким образом, его служение в священном сане продолжалось более 30 лет. И все эти годы он жил и работал по максимуму — с полным напряжением сил, духовных и физических. Более того, к концу 80–х годов его духовная энергия приобрела необычайную, запредельную интенсивность. Служба в храме, многочисленные требы, общение с прихожанами, писание книг, статьи в журналах и газетах, выступления в школах и институтах, в больницах, академгородках и у космонавтов, работа в Библейском обществе, организация воскресных школ и групп милосердия, ответы на сотни писем, в том числе из тюрем, до пяти бесед и вечеров в неделю, циклы лекций в шести домах культуры, курс библеистики в Историко–архивном институте, постоянные передачи на радио, выход на телевидение. Всё било в одну точку, всё было проповедью, всё было подчинено осуществлению его миссии — духовному воскрешению России путем ее рехристианизации.

Он торопился, потому что знал, что время его сочтено. Надо было успеть, и он успел. Его проповедь стала приносить ощутимые плоды. Десятки и сотни приглашений, просьб о встречах. Его ждали повсюду, его звали на международные конференции и симпозиумы, его слову жадно внимали. Тысячи и тысячи благодаря нему еще при его жизни обратились ко Христу. Вовсе не стремясь к этому, он фактически стал общенациональным духовным лидером.

Для отца Александра новая евангелизация России была лишь началом. Он рассматривал ее как рычаг, позволяющий заново христианизировать всё человечество. Он был убежден, что мир не выживет без нового ренессанса, который на этот раз должен развиваться на духовной, религиозной основе. Вот что сказал отец Александр за год до смерти на международном симпозиуме в Бергамо: «Уверяю вас, без нового ренессанса человечество способно погибнуть за очень короткий срок, потому что, овладев огромными разрушительными силами, потеряв нравственную ориентацию, потеряв то, что действительно питало корни культуры, человек пойдет по пути самоубийства».

Мы должны констатировать, что в XX веке человечество шло именно по этому пути. Технический прогресс оказался вполне совместим с духовной деградацией. Это победное шествие в пропасть продолжается и по сей день. Одна лишь чеченская война способна похоронить для многих людей самые светлые надежды.

О грозящей человечеству опасности отец Александр предупреждал многократно и неустанно. Он говорил: «…не пора ли, наконец, признать, что мы стали свидетелями мировой гражданской войны всех «детей Адама», терзающей его единое тело?» Он подчеркивал, что глубокий нравственный и духовный, идейный и социальный кризис порожден разрывом в духовной традиции, забвением высших, божественных истоков Добра. «Неудивительно, что вырвались такие темные стихии на поверхность. Они могут обуздываться только духовным началом. Если этого начала нет, если человек о нем не имеет представления — в нем вылезает зверь. Хуже зверя — демон». Он надеялся, что человечество осознает: «…культивируя ненависть — религиозную, политическую, национальную, — оно раздирает самое себя. Приближает тот рубеж, где маячит апокалиптическая катастрофа».

В конце своего выступления в Бергамо отец Александр повторил: «Без духа, без веры, без корневого нравственного стержня развитие человечества обречено. Таково мое убеждение, оно не просто догматическое, а результат внимательного наблюдения над тем, что происходит в нашей стране, что происходит в мире, к чему мы идем сегодня».

И еще одно. Отец Александр был убежден, что язычество в «православной обертке» (его слова) намного хуже и опасней, чем атеизм. Честный атеизм не маскируется, он выступает открыто, а яычество, которое выступает под благочестивой маской, представляет собой огромный соблазн для человека. Такое язычество приобрело в России характер морового поветрия, и апостол Христа противостоял ему всем своим существом.

Проповедь отца Александра не могла не вызвать бешеного сопротивления врагов Христа. Бешеный — от слова «бес». Но нельзя всё списывать на бесов, потому что силы зла действуют через людей. Это люди, впустившие в свою душу бесов, погубили отца Александра. Ложь и клевета, гонения и преследования, обвинения в ереси и неправославии сопровождали его всю жизнь. Раньше других поняли смысл того, что он делает, в КГБ, присвоив ему прозвище «Миссионер». Современный миссионер, апостол XX века, должен был проповедовать Христа не тем, кто никогда о Нем не слышал, а собственному духовно одичавшему народу.

Почти все апостолы Христа приняли мученический венец. Та же участь ожидала отец Александра. Христианство — не зона духовного комфорта, а зона риска. Вы не можете безнаказанно вступить в его пределы: у вас только два пути — в бездну или в Царство Небесное. Отец Александр знал, что рискует, и рискует смертельно. Знал, что если не свернет с избранного пути, его ждет смерть не только близкая, но и насильственная. Знал, но не уклонился. Он был свидетелем Господним, а свидетель, в христианском смысле, это не очевидец, не тот, кто видит и описывает, а тот, кто жизнью и смертью своей свидетельствует о Высшей правде, о победе Бога.

Силы тьмы поняли, что ложью и клеветой с отцом Александром не справиться: слишком популярен он стал, слишком могущественным было его слово. Он реально грозил тоталитарным устоям, реально грозил находившемуся под защитой власти и в корне своем языческому национал-православию. Нужны были радикальные меры, и они были приняты. Рано утром 9 сентября 1990 года, на пути к храму, отец Александр был убит саперной лопаткой — орудием спецназа, орудием спецслужб.

Крупнейший немецкий богослов Иоахим Иеремиас пишет об апостолах: «Они должны были возвещать начало эры спасения и атаковать царство сатаны… Иными словами, они должны — ив этом суть апостольства — передавать ту же весть, что и Сам Иисус, и передавать ее теми же способами, что и Он: словом и делом. Одно только слово — это пустой звук, одно только дело может быть делом дьявола. И у них тоже одно связано с другим в единое целое. Только в единстве слова и дела являет себя Царство… Апостолы являются носителями божественного спасения… Следовательно, в лице апостолов приходит Сам Иисус».

Это одна сторона апостольского служения, и мы знаем, что отец Александр, как и его предшественники, нес людям Благую Весть, сообразуясь с современными условиями, и что для него, как и для всех апостолов, было характерно единство слова и дела. Но есть и другая сторона, о которой мы уже упоминали: миссия апостола связана со смертельной опасностью, со страданием ради Христа. Тот же Иеремиас писал: «Страдания являются частью апостольского служения, так как ненависть мира — это естественная реакция на свидетельство… Последовать за Иисусом — значит поставить на карту свою жизнь; этот шаг так же труден, как последний шаг приговоренного к смерти…»

Мы помним слова Христа: «… кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк 8, 13). И еще: «… будете ненавидимы за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мк 13,13). Очень важно и другое: человек, теряющий душу (т. е. жизнь) ради Христа, спасает не только себя, но и множество людей вокруг себя. Если говорить об отце Александре, то он обратил ко Христу и спас десятки тысяч — тому есть много свидетельств. И недаром его книги пользуются огромным спросом не в одной лишь России, но и за ее рубежами, недаром они изданы уже колоссальными тиражами в Европе, в Северной и Латинской Америке. Эти книги имеют свойство зажигать сердца и привлекать к Господу всех, кто открыт для Благой Вести.

Священник, жизнью и смертью своей прославивший Христа, прославил и Русскую Православную Церковь, которую он любил и которой был глубоко предан. Он совершал свое служение и свою миссию именно в лоне Церкви и всегда подчеркивал это. Все попытки противопоставить его Русской Православной Церкви — а они предпринимаются всё снова и снова — злонамеренны и бессмысленны. Он уже навеки принадлежит к числу святых, в земле Российской просиявших.

Митрополит Сурожский Антоний и архиепископ Иоанн Сан–Францисский, не сговариваясь, назвали отца Александра «пастырем добрым». Но мы помним слова Христа: «Пастырь добрый полагает душу свою за овец» (Ин 10, 11). Так и произошло с отцом Александром. Он принес себя в жертву добровольно и осознанно. «Отдать себя до конца — это и есть совершить евангельский подвиг», — так он сказал за неделю до своей гибели о матери Марии Скобцовой. Так мы можем сказать о нем самом.

Христианский мученик — всегда мученик за веру. Мученик свидетельствует своей кровью верность Христу. Жертвуя собой, он следует за Христом, принимая участие в Его победе над смертью. Такое свидетельство составляет основу и жизнь Церкви. В акте мученичества христианин выходит, экзистенциально и духовно, за рамки чисто человеческого и вступает в божественные пределы. Это становится возможным потому, что его ведет Тот, Кто открыл людям тайну божественной любви.

Любовь — главный дар Святого Духа. Отец Александр называл Евангелие вестью о любви, а саму любовь — величайшей динамической силой на пути преображения человечества и мироздания. Но путь любви — тернистый путь. Любовь всегда жертвует собой, и тут надо говорить не только о мученичестве, но и о святости. Одно с другим неразрывно связано. Как говорил Георгий Федотов, «святые неизбежно становятся мучениками». Стать мучеником — значит засвидетельствовать свою любовь не только ко Христу, но и к людям, ближним и дальним. Святость — это актуализованная в человеке любовь Божия, направленная на спасение людей. Именно такой любовью горел отец Александр.

Святой, по его словам, — не безгрешный человек, но человек, посвятивший себя Высшему, посвященный Богу, служащий Богу. Святые и праведники, говорил он, «спасают нашу страну и всю нашу землю от гибели». Исполнив великую заповедь Христа, став свидетелем Истины, он сам присоединился к сонму святых. Неканонизированный святой все равно прославлен Богом.

За год до смерти отец Александр писал: «Сегодня, как и вчера, я чувствую себя только орудием в Божиих руках». Его воля всегда была в согласии с Высшей волей. Вера в спасительность Замысла Творца позволяла ему безбоязненно глядеть в будущее. Вот его слова: «Я глубоко верю в конечную победу света и добра. А как это будет, меня не очень заботит». «Совершенная любовь побеждает страх» (апостол Иоанн). Любовь Александра Меня и была совершенной.

Митрополит Антоний Сурожский однажды заметил: «Отдавать свою жизнь — вовсе не значит умирать; это значит жить». Владыка Антоний имел в виду, конечно, жизнь вечную, неразлучную жизнь с Богом. Он прав, потому что любовь — это путь к бессмертию. В этом смысл слов Габриэля Марселя: «Сказать кому-нибудь: «Я тебя люблю» — это то же самое, что сказать: «Ты никогда не умрешь»».

Я думаю, каждый из нас мог бы сказать отцу Александру: «Я тебя люблю».

11 сентября 2001 г.[58]

В этот день 11 лет назад мы хоронили отца Александра. Не 12 сентября, как было заявлено на днях со сцены Большого зала консерватории и еще добавлено, что это был день его именин, а 11 сентября. Это вовсе не день именин, а день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Недаром церковь, которая построена рядом с местом убийства, так и называется: храм–часовня Усекновения главы Иоанна Предтечи.

Тот, кому дорог отец Александр, никогда бы не спутал эту дату. Думаю, что даже птицы ее помнят. Те, кто был на похоронах отца, очевидно тем более помнят, что в тот момент, когда гроб с его телом опускали в могилу, внезапно над ней пронеслась стая птиц — раз и еще раз.

Совпадение этих дат глубоко символично. Ведь то, что совершили над отцом Александром, тоже было усекновением главы. Это неслучайное сближение: в мистическом плане отец Александр стоит рядом с Иоанном Крестителем. Он тоже звал к покаянию, тоже проповедовал Христа и тоже отдал свою жизнь за победу Бога.

Вчера, на Международной конференции памяти отца Александра, митрополит Ювеналий назвал критерии, которыми руководствуется Синодальная комиссия по канонизации, принимая решение о причислении человека к лику мучеников. Критерии таковы: свидетельство об Истине страданиями за веру, великий внутренний подвиг, твердое стояние в вере, единство с Церковью, отсутствие в связи с подвигом мученика гибели других людей, народное почитание.

Отец Александр Мень отвечает всем этим критериям по высшей мерке, однако он не прославлен нашей Церковью, хотя сам прославил ее и прославлен Богом. Если бы отец Александр был католиком, его бы безусловно уже канонизировали и, более того, как сказала вчера одна наша прихожанка, его бы провозгласили Учителем Церкви. Но у нас Церковь православная, а она болеет теми же болезнями, что и общество. Она тоже расколота, и вокруг фигуры отца Александра и его наследия до сих пор не утихают споры, которые иногда приобретают просто ожесточенный характер.

Руководство нашей Церкви в целом признаёт заслуги отца Александра перед православием. Его поддерживал еще при жизни правящий архиерей митрополит Ювеналий. Он и сегодня чтит его память. Но церковные и околоцерковные фарисеи всё снова и снова обвиняют его в ереси, в неправославии и т. п. «Нетерпимость, — говорил отец, — рождается из ограниченности, из психологии ущемленной души». Вчера, выступая на конференции, я говорил о том, что попытки противопоставить отца Александра Русской Православной Церкви, которой он был глубоко предан, злонамеренны и бессмысленны. И я верю, что настанет время — вся эта пыль осядет, и отца провозгласят священномучеником уже официально.

За отца Александра мы можем быть спокойны: он выполнил свое земное предназначение, исполнил свою миссию на земле и сейчас предстательствует за нас — не только за своих прихожан, но за всю Россию и за весь мир — у престола Господня. А вот за себя нам стоит побеспокоиться — насколько мы оправдываем его ожидания, так ли мы живем?

Некоторые, правда, уж слишком озабочены собой, чего отец Александр не поощрял. Я помню, как к нему пришел мой приятель, очень обеспокоенный своими проблемами, и отец ему сказал: «Мы сегодня отпевали покойника. Мы все пройдем через это. Представь на минуту себя на его месте и увидишь истинную цену своих тревог и проблем». Это хороший урок для всех нас. Отец Александр вообще считал, что память смертная очень полезна для нас. Она позволяет трезво оценить и свою жизнь, и самих себя.

Но давайте сегодня говорить не только и не столько о смерти, потому что тот, кто отдал жизнь за Христа и за нас, тот жив. К тому же христианство отца Александра было не угрюмым, не подозрительным, а радостным. Иначе и не могло быть, потому что он светился любовью и так близок был ко Христу. Как говорил митрополит Сурожский Антоний, «одна любовь определяет святость». И еще: «На протяжении веков святость была выражением любви».

Это великое счастье и великая радость, что отец Александр подарен нам, что он и сейчас с нами, что он останется с нами во веки веков.

21 января 2002 г.[59]

Многие из вас (а может, и большинство) были, очевидно, в этом зале, когда мы проводили вечер памяти отца Александра 11 сентября прошлого года. Вы знаете, что это был за день и какой был тогда шок. Но все-таки хорошо, что мы были тогда вместе. Сегодня будет совсем другой вечер — вы увидите. Тем не менее 11 сентября — это трагический день еще и потому, что это день Усекновения главы Иоанна Предтечи, день похорон отца Александра Меня.

Когда мы собираем вас в этом зале дважды в год на вечера памяти, мы что, хотим просто устроить концерт? Нет, не только концерт, хотя концерт всегда бывает, и замечательный, — мы хотим, чтобы люди, пришедшие сюда, задумались: когда мы говорим об отце Александре, с кем мы имеем дело?

Мне хотелось бы, — может быть, впервые — не просто сказать в очередной раз о значении отца Александра, но поставить проблему. Эта проблема — отношение к святости.

11 сентября 1990 г., когда мы хоронили отца Александра, во время панихиды меня спросили: «Вы хотите сказать что-нибудь?» Я не очень был готов к этому — был в состоянии ошеломления, как все мы, — но почувствовал, что должен сказать. Не только тем, кто был тогда в Новой Деревне, но отцу Александру, ему самому, потому что он стоял передо мной, сказать то, что я не говорил ему при жизни, и я ответил: «Да, хочу».

Наверно, главное, что я говорил тогда, было вот что: отец Александр не только великий праведник, но и святой. Он часто говорил, что святой — это человек, служащий Богу. Именно это и было смыслом жизни отца Александра. Он служил Богу, служил Церкви, служил Истине. Он был голосом Истины в наше время. И он служил нам — всем и каждому из нас. Он отдал себя без остатка. Он принес себя в жертву. И он был не просто святым — его правильно назвать священномучеником, потому что он погиб за веру.

На одном из первых вечеров памяти отца Александра я повторил: отец Александр Мень — святой. И тогда это вызвало переполох, даже смятение, в том числе среди некоторых людей, близких к отцу Александру. Один из них, свежеиспеченный священник, счел нужным тут же отмежеваться от моих слов — публично. Он сказал примерно так: да, у отца Александра немало заслуг, он замечательный проповедник, мы ценим его, но вот со святостью надо быть поосторожней, это очень ответственные слова, не надо нам давать таких оценок, не надо делать из отца Александра идола.

Короче говоря, смысл был такой: святой? Но Патриархия ни о чем подобном пока не заявляла, а мы уже лезем поперек батьки, дерзаем говорить от себя такие вещи. Мы можем этим только повредить отцу Александру. И он только человек. Очень хороший человек, но не более. А что сверх того — идолопоклонство.

Я-то считал, что правда христианину никогда не может повредить. А я говорил правду и был вполне согласен с Михаилом Булгаковым: говорить правду легко и приятно. И, кстати говоря, никакой дерзости в моих словах не было — это была просто констатация факта. Я и при жизни отца Александра знал, что он святой, а уж после его смерти мне казалось, что это стало очевидно если не всем, то многим.

Я потом сталкивался с этой логикой насчет идолопоклонства неоднократно — от Лёзова и Кураева до сего дня — и в общем давно уже понял, что за этим скрывается.

Можно ли сделать из отца Александра идола? Странный вопрос. Разве он Алла Пугачева или Филипп Киркоров, или Алсу какая-нибудь? Бритни Спирс? Есть кумиротворение, идолопоклонство, а есть почитание святых. Это принципиально разные вещи. Когда мы говорим о Серафиме Саровском или Сергии Радонежском, когда мы обращаемся к ним с молитвой, мы же не говорим, да никто и не посмеет сказать, что мы делаем из них идолов! Но ведь то же самое относится к отцу Александру.

Вы, наверно, помните слова Христа: хула на Сына Человеческого простится, а хула на Духа Святого — нет, никогда не простится, потому что это бесстыдное противление Истине.

Обвинять в идолопоклонстве, как только заговоришь об отце Александре, — это коварный прием, основанный на подмене понятий, это заведомая игра на понижение. За всеми этими словесами насчет творения идолов стоит одна простая вещь — зависть.

Отец Александр относился к зависти очень серьезно. Он говорил, что это великая и страшная сила. Когда посмотришь с этой точки зрения на историю человечества и даже на метаисторию, немедленно найдешь архетип — Люцифера, ангела Денницу: грехопадение — на небесах, а потом и на Земле. Потом следуют Каин, Ирод, Иуда — имена, ставшие нарицательными. Зависть очень быстро переходит в ненависть. Этот механизм описан у Пушкина — «Моцарт и Сальери». Зависть и ненависть двигали теми, кто обрек Христа на Голгофу. Зависть и ненависть привели к гибели отца Александра.

Когда я говорю о завистниках отца Александра, я знаю о чем говорю. Я хорошо знаю этот тип людей. Обычно это люди не без способностей, но снедаемые честолюбием, закомплексованные, считающие, что им сильно недодали, и самоутверждающиеся за чужой счет. А когда имеешь дело со святым — с подлинным святым, а не с подменным, — всегда имеешь дело с действием Святого Духа, и тут необходимо благоговейное отношение и к самому святому и к Тому, тем более, Кто за ним стоит. Но вот как раз этого чувства — благоговения, благодарности святому, а через него Господу, бескорыстного признания чужих заслуг — как раз и не хватает некоторым людям.

Недавно, в связи с выходом моей книги об отце Александре, я получил показательную взбучку от одного молодого ревнителя благочестия, и опять из-за того, что я даю будто бы завышенную оценку своему духовному отцу. Этот человек опубликовал специальную статью, обличающую мое неправославие. Его возмутило уже начало авторского предисловия, например, такая фраза, — как мне кажется, совершенно невинная: «Отец Александр Мень — одна из самых ярких фигур XX века». Как можно такое писать, если священноначалие этого не говорило? А я еще посмел сказать, что отец Александр «был духовным лидером России», а это, по мнению ревнителя, еще хуже. Но ведь самые достойные православные священнослужители говорили об Александре Мене и в более превосходной степени. Так, архиепископ Иоанн Шаховской назвал его «добрым пастырем», который «дает душам не только общие учительные истины, но и вводит в реальность самого Божьего дела в мире и нашего дела — быть открытыми благодати». А митрополит Сурожский Антоний писал о нем как о «свидетеле Веры, Жизни и Правды — и Божией, и человеческой».

Ревнители благочестия — это такой отряд духовных пограничников, которые непрерывно бдят. Потому что кругом враги православия. Враг везде — вовне, внутри, вверху, внизу и сбоку. И он не дремлет. Шаг вправо, шаг влево — и ты можешь сверзиться с высоты православия в христианство. Христианство-то — Бог с ним, а вот православие — это совсем другое дело, это очень серьезно. Поэтому всё–всё–всё надо сверять с «Четьи–Минеями» — ежеминутно. А еще лучше — с новейшими ветрами из Патриархии.

Эти ревнители благочестия наделены сверхчеловеческой проницательностью, и неудивительно, что этот младостарец моментально углядел, что в книге об отце Александре я как раз и сверзился в это самое, — мягко говоря, в неправославие.

Почему? Мне объяснили в глубоконазидательной форме (а слова ревнителей — это всегда назидание). Во–первых, я даю ответы, а надо ставить вопросы. Отец Александр — фигура сложная, с ним одни проблемы, и посему давать тут ответы — плохо. Пройдет лет сто–двести, тогда и увидим, кто он такой. Начальство нас просветит на этот счет.

А во–вторых, я дописался до того, что отец Александр абсолютно уникален. Этот благочестивый молодой человек объяснил в своей статье, что ничего хуже уникальности православного быть не может. Хуже только представление об уникальности православного священника. Это вообще жуть какая-то. Почему? Потому, заявил этот замечательный молодой человек, что христианство (цитирую) — «это командная игра», и в ней все игроки взаимозаменяемы: выбывает один, на его место становится другой. Какая тут может быть уникальность?

Я-то, по наивности, думал, что командные игры — это футбол, хоккей или игры команды президента, христианство же вовсе не игра, а жизнь, новая жизнь, потому что жизнь во Христе и со Христом — это всегда новизна. Как видно, я чего-то не понимал. Для некоторых православных христианство — это действительно игра.

Обидно, что молодой человек по сути повторил формулу Сталина: «Незаменимых у нас нет». А у Христа все незаменимы, каждый незаменим, заменимых просто нет. Христианство персоналистично, оно настаивает на уникальности каждого человека, и не зря. В Откровении Иоанна говорится, что в Царстве Божием каждый человек получит новое имя, которое будет знать только он и Господь Бог, а это как раз и говорит об уникальности человека.

У отца Александра были абсолютно уникальные отношения с каждым из нас, потому что он знал, что мы не взаимозаменяемы, мы разные.

В личной беседе я сказал моему молодому оппоненту, что фактически он спорит в своей статье не со мной, а с отцом Александром, и я полагаю, что именно в отце его многое не устраивает. Он согласился. В то же время в этой статье он называет себя «духовным чадом отца Александра» (очевидно, на том основании, что мальчиком ездил в Новую Деревню — я его там видел). Однако духовное чадо, предающее своего духовного отца, не имеет больше права на такую самохарактеристику.

Я посоветовал юноше задуматься над тем, что он делает, и не повторять своих ошибок, дабы не усугублять свой позор, но он не внял моим предостережениям и разместил свою статью в Интернете. Он намерен стать православным богословом и уже ощущает себя таковым, но, к сожалению, забыл, что «православный» — прилагательное к слову «христианин». Очевидно, и далее это «чадо» будет совершенствовать свое «православие», идя по пути еще одного «чада» — Сергея Лёзова.

Надо закрыть глаза и уши, а точнее, закрыть свое сердце, чтобы не видеть, не знать, не чувствовать святости отца Александра. Сегодня это уже ясно многим. Когда в прошлом году 9 сентября благочинный Пушкинского района отец Иоанн говорил в Новой Деревне и в Семхозе, что отец Александр Мень находится у престола Господня и теперь надо молиться не за него, а ему, — это означало одно: Отец Александр — святой, потому что ушедшему от нас человеку христиане молятся, только если это святой.

Святый отче Александре, моли Бога о нас!

Слава Богу, что сегодня мысль о святости отца Александра проникла даже в достаточно консервативную среду православного духовенства. Тем более она жива среди простых верующих и даже среди неверующих.

Недавно, неожиданно для себя, я получил два свидетельства об отце Александре, и оба очень важные. Первое я получил месяц назад, и оно исходит от моего старого приятеля. Он был известным диссидентом, сидел дважды за свои убеждения, а потом, уже при Горбачеве, его вынудили эмигрировать. Сейчас он живет в Штатах и недавно приезжал в Россию. Он католик, но пассивный, не очень-то воцерковленный. Когда мы встретились, он рассказал мне, что однажды услышал духовный призыв, но заботы мира сего оказались сильнее. Слова Христа: «Следуй за мной», хоть они и не были произнесены вслух, но прозвучали в его душе, — они его испугали, в чем он честно признался.

Речь в нашем разговоре зашла об отце Александре. Оказалось, что мой приятель (а я этого не знал) трижды был у него в Новой Деревне вместе с Галичем. Я попросил рассказать об этом поподробней, и вот что он сказал:

— На его фонеГалич сильно проигрывал. Он казался жалким, грешным. Он мешал мне.

— А отец Александр?

— Он смутил меня.

— Почему?

— Потому что у меня было впечатление, что стоит закрыть глаза, и начнется Нагорная проповедь.

— Он был похож на библейского пророка?

— Нет, на Христа. То есть у меня было впечатление, что передо мной Христос. И его еврейское происхождение это впечатление усиливало. Я знал многих священников, но он на них не был похож. Он был совсем другим. Он, как Христос, не входил в иерархию. Он меня испугал.

— Почему?

— Я боялся, что он увлечет меня в прошлое.

— Почему в прошлое? У меня было ощущение, что он из будущего.

— Да, но для этого надо было сначала вернуться в прошлое, в библейские времена, а потом уже в будущее. А у меня была масса своих дел, и я не хотел этого. Но слушать его было наслаждением. У него был особый язык — возвышенный, но каждое слово входило прямо в душу.

Вот такой был разговор. А на днях я встретился с другой своей знакомой, испанской журналисткой Пилар Бонет. Это она брала у отца Александра последнее интервью в сентябре 1990 г. Я спросил ее, встречалась ли она с отцом до этого интервью. Оказалось, что она была на его лекции о Библии в Институте мировой литературы. Я попросил ее вспомнить, по возможности, свои впечатления от этой лекции. И вот что она рассказала (я записал).

«Я слушала его как откровение. Я поняла: то, что он говорит, касается нас всех. Я поняла, что религия — часть культуры, что над этим стоит размышлять. Меня поразили его универсализм и его тонкость. Это было как симфония, как музыка. Этой лекцией он стирал всё, что во мне наслоилось. Он показал, что о Боге можно говорить по–другому. Живого ощущения Библии до этого у меня не было. У меня было физическое ощущение, что с нами обращались преступно. Это было неправильно, и потому я реагировала на религию как на формальную вещь, без духа. Если бы с нами говорили по-другому, мы были бы глубже. Но люди, с которыми я сталкивалась, были неспособны на это. Когда мне было семнадцать, я перестала думать о религии, а тут я впервые поняла, как важна религия. И я купила Библию. Я ощутила, что то, что с нами делали, — это обеднение. Я стала жертвой этого упрощения и того процесса образования, в который я попала. На глубине я ничего не понимала.

Поэтому та лекция — это был шок. Поражала глубина объяснения предмета. И это осталось как нерешенный вопрос. Еще надо многое наверстать в этой области. Я поняла, что Новый Завет — глубокая книга и что христианское учение — очень современное.

После образования, которое я получила в Испании, религия меня не интересовала. В 17 лет я сказала: «Всё, меня это больше не интересует». А теперь я говорю: было бы хорошо, чтоб это интересовало, хорошо бы эта страница была открыта снова. У меня ощущение, что нас лишили этого из-за того, что они были бездарны».

Вот этими двумя свидетельствами, — на мой взгляд, драгоценными — я и хотел бы закончить.

«АКУШЕР ИСТИНЫ».
Отец Александр Мень о Сократе[60]

Эти два имени — Сократ и Александр Мень — не случайно стоят рядом: оба они крупнейшие мыслители, только один принадлежит античности, а другой современности. Оба они оставили глубокий след в душах тех, кто с ними соприкасался.

Я не собираюсь говорить о Сократе от себя. Я буду говорить о Сократе в восприятии Александра Меня. Было бы странно, если бы он, знаток мировой философии, прошел мимо Сократа, не высказывался о нем. И действительно, высказывался, говорил о нем, и не раз. И всякий раз это был разговор с глубоко духовной, христианской точки зрения.

Мысли отца Александра об этом великом философе разбросаны по многим его сочинениям — по книгам, статьям, лекциям, беседам. Прежде всего надо сказать о томе IV его знаменитого шеститомника «В поисках Пути, Истины и Жизни». Я говорю о книге, которая называется «Дионис, Логос, Судьба» и имеет подзаголовок «Греческая философия от эпохи колонизации до Александра» (разумеется, Александра Македонского). Часть IV этой книги целиком посвящена Сократу. Упоминается он и в других местах, больше всего в части V — «Платон».

Сократ, как известно, ничего не писал, и мы знаем о нем лишь из сочинений его учеников — Платона и Ксенофонта. Христос тоже не оставил ни строчки, и мы знаем о нем прежде всего из Евангелий, основанных на воспоминаниях апостолов. В связи с этим у отца Александра, уже в другой его книге, «Первые апостолы», есть очень интересное наблюдение. Он пишет: «Кажется, никто из Двенадцати не был в состоянии понять Христа, как понял бы Его образованный и талантливый человек, вроде Павла. А подобных учеников Иисус без труда нашел бы в Иерусалиме (вспомним беседу с Никодимом). И это, безусловно, придало бы Его общине больший авторитет. Но Он остановился именно на «тех, кого избрал». Быть может, перед нами еще одна черта земного уничижения Спасителя? Но такой вывод будет поспешным. Случись по–иному, судьбе Евангелия грозило бы то, что произошло, например, с учением Сократа. Платон, пропустивший его через призму своего гения, так переосмыслил идеи своего Учителя, что от них осталась лишь тень, а в конце концов исчезла и она. Двенадцать же, мало способные к творческой переработке Евангелия, ограничатся тем, что дословно запомнят слова Учителя, как это было принято на Востоке. Именно благодаря им дух и в значительной мере буква Благой Вести будут донесены до нас чистым, незамутненным источником».

Таким образом, известный нам Сократ — это интерпретация Платона и, в меньшей степени, Ксенофонта. Сократ, каким мы его знаем, — это художественный образ, это отблеск реального, исторического Сократа, и с этим приходится считаться. Тем не менее Платон и Ксенофонт оставили драгоценное свидетельство, и отец Александр в своем анализе философии и самой личности Сократа вынужден был из этого свидетельства исходить. Но его собственная работа — это реконструкция личности Сократа и строя его мыслей, и выводы, к которым он пришел, совершенно самостоятельны и оригинальны.

В последней лекции, прочитанной накануне своей гибели, отец Александр назвал Сократа в числе великих учителей человечества наряду с авторами Упанишад, Лао–Цзы, Конфуцием, Буддой, Мухаммедом и Платоном. Почему Сократ упомянут в этом ряду? Потому что с его появлением, говорит отец Александр, наметился переворот и, более того, революция в античной философии, а античная философия, как известно, лежит в фундаменте мировой философии и мировой цивилизации. В чем же заключался этот переворот?

«Сократ поставил во главу угла философии — а его философия была не отвлеченной, а жизненной — знаменитое изречение, которое было начертано на фронтоне Дельфийского святилища: «Познай самого себя». Но там, в Дельфах, это означало: люди, познайте, кто вы есть, — смертные, эфемерные, слабые, временные, Познай, человек, что ты за существо. Сократ перевернул всё это. Он как бы молчаливо обратился к ученым, физикам, натурфилософам, к тем, кто раньше пытался постигнуть Бога через природу, чтобы сказать им, что нечто важное, нечто тайное и глубинное, находящееся в Боге, через природу познать невозможно. Мы бы теперь сказали: из природы можно познать мощь Бога, Его мудрость, может быть, какую-то божественную эстетику. А Сократ искал другого».

Что же он искал? Искал он истину. Это выясняется из самого метода его философствования — майевтики, умственного, духовного акушерства, когда в ходе диалога, который вошел в историю под именем сократического, он очень умело, очень тонко и в то же время с железной логикой, ставя вопросы и получая ответы, подводит своего собеседника, неожиданно для того, к открытию и приятию истины, идет ли речь о сути истинной мудрости или истинного мужества, или о военном искусстве, о красоте и т. д.

Отец Александр называл Сократа «акушером истины», и это точное определение. Но мы говорим пока о частной истине, вернее, о виртуозном способе добывания частной истины, который практиковал Сократ. Однако всегда любая частная истина была для него выражением Истины с прописной буквы, Истины, неразрывно связанной с идеалом, с чем-то великим и прекрасным, божественным по своему происхождению. Сократ называл это Высшим Благом. Для него Высшее Благо — это вечная духовная реальность. Сократ, как Христос, учил истине на обыденных примерах, говоря о вещах, близких каждому. И говорил при этом очень просто. По видимости просто.

Обсуждая со своими собеседниками принципы и методы мышления, отмечал Александр Мень, Сократ «обратил взор человека на его внутренний, духовный мир. И прежде всего он хотел показать людям, что путь к высшей реальности лежит через самопознание, познание своего духовного «я». Что же касается естественных наук, то здесь Сократ был очень сдержан. Однажды оракул сказал, что самый мудрый человек в Афинах — это Сократ. «Почему, Сократ, тебя назвали так?» — спрашивали его. Он отвечал: «Наверное потому, что я сознаю, что я ничего не знаю, а другие люди воображают, что они знают, и не сознают своего невежества»».

Отвечая однажды на вопрос, отец Александр сказал: «Стремление к познанию есть дар Божий, но всегда надо иметь смирение при этом, понимать, как Сократ понимал: «Я знаю, что ничего не знаю»… Большое знание — оно смиренно. Настоящая наука обладает скромностью, и только в популярных брошюрках все вопросы решены — за всю Вселенную».

Мераб Мамардашвили, которого многие считают своеобразным Сократом современности, обратил внимание на другой аспект этого знаменитого изречения — на то, что познание, и в том числе познание себя, если исходить из закона незнания: я знаю, что я ничего не знаю, это познание происходит не в будущем — не завтра, не послезавтра, не через год, а всегда сейчас, и из этого проистекают важные последствия.

Аргументировал он это так: «… вот в этом утверждении — я знаю, что я ничего не знаю (я подчеркиваю глагол «знаю»), в этом утверждении содержится один решительный шаг, который говорит следующее: если как следует посмотреть на мир и знать, на что посмотреть, то весь этот мир, о котором предполагалось, что я должен иметь время, чтобы двигаться в его познании, он весь — сейчас. Следовательно, поступать нужно не только для того, чтобы можно было поступать сейчас, а я должен как бы предположить, что в общем-то весь мир тоже — сейчас. Но как мне об этом «сейчас» узнать сейчас?»

Мамардашвили, как и Сократ, — представитель импровизационной, речевой культуры, где нет заданности, предвзятости, где истина отыскивается в процессе самой речи. Главное для него — движение мысли, мысли, направленной на поиск истины. Что он хотел сказать этой фразой: «Как мне об этом «сейчас» (как некоем состоянии и присутствии мира в этот момент в душе человека)… узнать сейчас?»

Если говорить кратко, он подводил слушателей к тому, что Сократ открыл понятия и дал определение понятий. Но не это главное. Для него сократовские понятия вовсе не содержат в себе абстрацию некоторого признака, свойственного наблюдаемым предметам. Скажем, «понятие стола указывает на признак, свойственный всем столам». То есть это некое родовое понятие, позволяющее отличать его от конкретных предметов. Нет, он настаивал на том, что в диалогах Сократа проступает нечто иное, и это «нечто» нельзя основать на видимом нами эмпирическом материале.

То есть когда Сократ говорит, например, о мужестве, он вовсе не собирается давать и не дает точного определения мужества. Для него мужество это этическая норма или воинская добродетель, доблесть, и эта норма не может быть доказана на основании чувственных состояний и эмпирических аргументов. Эта норма для Сократа коренится «в особом, невидимом порядке или упорядоченности души. Иными словами, когда Сократу приходится самому отвечать на вопрос, что же такое мужество, то он отвечает следующее: это не это и не это, и вообще — никакое не состояние, а порядок души. А что такое порядок души? Этим не сформулируешь, что такое мужество» или, скажем, добро, потому что «добро не есть желание добра, не есть наша добрая или честная настроенность в смысле психологически наблюдаемого состояния. Эти состояния ничего не значат, они не самодостаточны».

«Впервые понимание того, что мое состояние не самодостаточно, — заметил Мамардашвили, — может появиться лишь под знаком этой философской формулы: я знаю, что я ничего не знаю. Лишь этой формулой Сократа я отменяю мое самодовольство. То есть мою удовлетворенность некоторыми моими же состояниями, которые полагаются самодостаточными. Поэтому философ и говорит: такие состояния не самодостаточны. За нашими эмпирическими состояниями есть еще нечто другое — невидимое», нематериальное, невещественное. Мамардашвили нельзя назвать религиозным философом, но он утверждал, что есть универсальная гармония, есть «вечное настояшее», и оно символизировано прежде всего символами, полученными из религиозного опыта.

И тут я возвращаюсь к отцу Александру Меню, потому что мысль Мераба Мамардашвили фактически иллюстрирует, подтверждает мысль этого великого пастыря и богослова о том, что большое знание — смиренно, ибо оно включает в себя знание о том, что основы наших знаний коренятся в надприродном, невидимом мире.

«…Все мысли Сократа, — писал отец Александр, — были направлены на сущность человеческой жизни… что такое сам человек? Для чего он живет и как он должен жить? Вот вопросы, которые рано стали занимать Сократа. В этом он был истинным продолжателем афинских трагиков с их интересом к человеку. Ему чуждо было поверхностное любопытство, побуждавшее его товарищей гоняться за новомодными идеями. Философия для него являлась не забавой ума, а своего рода священнодействием. Он исходил из мысли, что истина требует благоговейного и любовного подхода, ибо она не отвлеченный предмет, а нечто непосредственно связанное с жизнью и добродетелью».

Люди, подчеркивал отец Александр, — вот цель, страсть, привязанность Сократа. В отличие от ученых, отгородившихся от жизни, или замкнувшегося в себе Гераклита, он любил людей, постоянно искал общения, буквально не мог жить без него. Этот грек не желал больше искать мудрости у природы, как его предшественники. Она обещала много — дала мало. Истину нужно высматривать в другом месте.

Для Сократа самопознание было тесно связано с самовоспитанием. Он не отделял его от истинной мудрости: подчинить страсти, подчинить низшую природу разуму означало в его глазах открыть в себе высшее начало.

«Мы помним, — говорил отец Александр, — что человек искал Бога в природе, потом стал полностью отрицать природу. Сократ пытался найти какую-то среднюю линию, чтобы связать две реальности, но делал это строго логическим, рациональным путем. По существу, начало нашей логики, рациональной логики, к которой мы привыкли, идет от Сократа. Поэтому Ницше проклинал его как человека, загубившего дух Греции. Поэтому русский философ Лев Шестов, иррационалист, считал появление Сократа грехопадением античной мысли».

Напомню, что Ницше сформулировал свою антисократовскую позицию еще в ранней работе, «Рождение трагедии из духа музыки», где он писал, что есть два божества искусства — Аполлон и Дионис и, соответственно, есть два начала — аполлоническое и дионисическое. Аполлоническое начало, как его понимал Ницше, — ясное, радостное, спокойное, рациональное, а по сути — призрачное, иллюзорное. Дионисическое начало — экстатическое, пьянящее, наркотическое, бессознательное, мистическое, прорывающееся из самой природы, ведущее к мощному подъему всех способностей человека. Высшее достижение греческого гения, по мнению Ницше, — Гомер, Эсхил, Фидий, Перикл, Пифия и Дионис. Дух музыки, рождающий трагедию и лирическую поэзию, — это воплощение дионисического начала.

Так вот, Сократ будто бы умертвил дионисическое начало и вместе с ним — высшее художественное создание эллинской цивилизации, ее трагедию. Этот чудовищный ум, писал Ницше, со своей всеподавляющей логикой и отрицанием инстинктов, обратив свое огромное циклопическое око на трагедию, «око, в котором никогда не сверкало прекрасное безумие художнического вдохновения», он просто убил греческую трагедию, изгнал из нее дух музыки и своей деспотической логикой, своей ненасытной жаждой оптимистического познания погубил дионисическое начало и трагическое мировоззрение. К тому же он предельно рационализировал аполлоническое начало, которое впоследствии выродилось в логический схематизм. По сути дела Ницше, обличая Сократа, выступил как пламенный защитник язычества.

Как бы отвечая Ницше, Александр Мень заметил: «…ясная мысль и логика — это отнюдь не враги человека, это инструмент великий и прекрасный, только надо знать, где и когда им уместно пользоваться. Сократ отнюдь не делал его универсальным инструментом. Он часто говорил: «Я ощущаю в себе с юных лет не только голос рассудка, но и голос какого-то существа». Он называл это существо «даймонион»». «Даймонион» — от слова «даймон» — демон. Но в античное время слово «демон» не имело негативного значения, какое оно приобрело впоследствии.

«Даймон» означал тогда дух или гений. И отец Александр пояснял: «На самом деле «даймонион» — не демон, а божество». И добавлял: «Так что не думайте, что речь идет о сатанинском начале. Это был некий дух, говоривший в нем. «Никогда, — настаивал Сократ, — этот «даймонион» не подсказывал мне, что я должен делать, но он меня предупреждал, чего я не должен делать»». Вывод отца Александра вполне обоснован: «И у этого рационалиста, человека, искавшего истину путем рассудка, были моменты удивительного созерцания».

Эти моменты описывал Платон, и я не буду на них останавливаться. Скажу только, что отец Александр был уверен, что высшее начало проявляется и в Аполлоне, и в Дионисе, то есть и в просветленном разуме, и в пламенеющей стихии.

Доказывая этот тезис, он ссылался на слова русского религиозного мыслителя Георгия Федотова: «Не желая уступать демонам (тут «демонам» в современном понимании. — В. И.) ни аполлонического Сократа, ни дионисического Эсхила, мы, христиане, можем дать истинные имена божественным силам, действовавшим, и по апостолу Павлу, в дохристианской культуре. Это имена Логоса и Духа. Одно знаменует порядок, стройность, гармонию, другое — вдохновение, восторг, творческий порыв. Оба начала неизбежно присутствуют во всяком деле культуры… Но начало Духа преобладает в художественном творчестве, как начало Логоса — в научном познании».

Отец Александр писал, что в суждениях критиков Сократа, таких, как Ницше, Шестов, Кьеркегор, полагавших, что он отравил возвышенный эллинский дух рационализмом, в этих суждениях есть много верного, в частности, «диалектический», критический метод Сократа «действительно укреплял притязания обыденной логики на господство в высших областях знания. Тем не менее мы не имеем права отделять учение Сократа от него самого. Взятый же целиком, во всей своей жизни и со всеми оттенками мышления, мудрец слишком сложен, чтобы его можно было втиснуть в узкие рамки рационализма».

Сократа всегда окружала молодежь, которую восхищали и глубина его мысли, и его ирония, направленная против самоуверенного догматизма и невежества, и его жизнелюбие, простота, цельность натуры, и его таинственное обаяние. Сократ, со своей стороны, был открыт талантливым афинским юношам и разговаривал с ними на равных. Он был умелым воспитателем, но не любил выставлять себя учителем — считал себя скорее искателем, учеником. Беседуя с молодыми, Сократ убеждал их заботиться прежде всего о своей душе, о том, чтобы жить жизнью, достойной человека, а для этого — обогащать себя знанием, ибо без него не бывает добродетели.

Попытка Сократа построить универсальную этику на одном лишь разуме не удалась. Предложенный им рациональный метод исследования оказался весьма плодотворен в науке, но очень мало применим в сфере нравственной, а он добивался именно этого. На это и указывали некоторые его критики, говоря об убийственности его рассудочности и разъедающей иронии.


Однако «будь ирония и рассудочность Сократа абсолютными, — писал отец Александр, — он совершенно иначе относился бы к религии. Плоский рационализм несовместим с ней; между тем все свидетели говорят о неподдельном благочестии философа… Сократ не одобрял тех, кто думал, что о божественном можно рассуждать так же легко, как о прочем. «Он удивлялся, — говорит Ксенофонт, — как они не понимают, что постигнуть человеку это невозможно». Одним словом, мудрец достаточно ясно сознавал как величие божественного Начала, так и невозможность свести понятие о нем к обычной логике… Те, кто упрекают его в рационализме, забывают, что под поверхностью всех его умственных операций жила вера в высшее Благо».

«Это было, безусловно, нечто новое в религиозном сознании Греции, — писал Александр Мень. — Единое, Мойра, Логос, боги — как бы ни понимали и ни обозначали высшую Реальность предшественники Сократа — она никогда не мыслилась в категории Блага. Божественное было всемогущим, неодолимым, всеединым и даже разумным, но — не являлось Добром. Сократ решительно отказался видеть в Высшем лишь Нус, холодный Перводвигатель ученых, но понимал его как Промысл. И отнюдь не «диалектика» открыла Сократу этот аспект верховной Сущности; источник его видения нужно искать в личном духовно–нравственном опыте мудреца. Замечательно, что Сократ, всегда настаивавший на точных понятиях, уклонялся от определения высшего Блага, как бы показывая, что оно не рационализируется. И при этом его слова о «правдивом» и «благом» Боге звучат с такой покоряющей убежденностью, что в них чувствуется нечто почти пророческое».

Это дало право отцу Александру сделать вывод: «Религиозная интуиция Сократа составляет душу всей его философии. Поскольку Бог есть Добро, образованный им мир предназначен для радости, гармонии, для блага. Верить в это не означает, однако, отказаться от разума. И философ пытается подойти к идее Бога с помощью своего индуктивного метода».

Сократ не давал «доказательства» бытия Божия. Но, по точному наблюдению отца Александра, он находил непосредственно в самом человеке отражение духовного, божественного принципа, которое только и позволяет людям быть разумными и творческими существами. Иными словами, если бы Сократ мог говорить на языке христианской теологии, он бы сказал, что человек есть образ и подобие Божие.

А как же боги, на которых так часто ссылался Сократ? Разве не противоречит их существование его же «единому Высшему Благу»? Но под богами Сократ разумел известные ему по опыту тайные силы, влияющие на жизнь человека, и все эти силы подчинены единому божественному Благу. Почему бы им не называться богами? «Напрасно люди надеются подкрепить их дарами, не отрекаясь от зла. Боги — помощники человека, но они могут содействовать ему только в добре, ибо только оно есть высшая цель и богов и людей».

Из всего этого видно, заключал отец Александр, что Сократово «богословие» стоит ближе к библейскому учению, чем всё, чего достигла античная мысль до Сократа. Но если глубинный исток веры Сократа находится вне плоскости разума, то чем объяснить рационалистический характер его философии? «Думается, — писал отец Александр, — у мудреца были основания не слишком доверять иррациональному началу. Его проявления он видел в эллинской мистике, но добра там не находил. Поэтому он ощущал иррациональное как злую, разрушительную стихию и стремился обуздать ее. Он противился тяге греческого духа ко всему сумеречному и подсознательному. Судьба и природа, чувственность и демонические страсти — всё это представлялось Сократу клокочущим морем, готовым затопить остров разума и добродетели. Именно защищая их, Сократ силился заключить этику в крепость рационализма. Быть может, Сократ даже сознательно сужал размах своего духа. Он признавался, что много раз слышал во сне вещий голос, призывавший его «творить на поприще муз», но он боялся этого голоса и предпочел довериться разуму».

«Сократ показал, — делает вывод отец Александр, — что вера и разум совместимы, что религия не есть нечто иррациональное, однако пример самой его личности показывает, что ни вера, ни нравственность не строятся одной лишь логикой».


Критическое отношение Сократа к традициям, растущее влияние его на афинскую молодежь, которая стала всё чаще высказывать независимые суждения, начали вызывать раздражение, а потом и ненависть у многих горожан, особенно старшего поколения. Среди этих «охранителей» было немало завистников. В их числе были и софисты, и лжепатриоты, и бывшие ученики Сократа, например, Критий, который возглавил военный режим в Афинах — «тиранию тридцати». Но когда тирания вновь сменилась демократией, положение не изменилось: после изнурительных войн со Спартой народ бедствовал, и требовалось найти козла отпущения, человека, на которого можно было бы свалить вину за все беды.

Сократ в этих обстоятельствах был идеальной кандидатурой. Здесь сошлись интересы и власти, и некоторых интеллектуалов, и толпы. В результате в мае 399 г. до н. э., 2400 лет назад, был организован суд над философом. Его обвиняли в том, что он совращает молодежь, учит ее безбожию, вводит каких-то «новых демонов», что он враг демократии и враг отечества, поскольку колеблет авторитеты и обманывает народ. Всё это было ложью — его судили за инакомыслие и свободомыслие.

В своей защитительной речи Сократ не оставил камня на камне от предъявленных ему обвинений. Сделал он это в своей обычной манере — спокойно, логично, легко, непринужденно и с юмором. Но это только вызвало ярость его врагов: афинское собрание приговорило его к смерти. Сократ мог добиться замены казни более мягким наказанием, но продолжал стоять на своем и отказался изменить свою независимую позицию. В ответ на мольбы друзей он сказал: «Я скорее предпочитаю умереть после такой защиты, чем оставаться в живых, защищаясь иначе». Он мог бежать, но отклонил и эту возможность, ибо бегство было бы нарушением законов, а он сам настаивал на их соблюдении. На пороге смерти он дал современникам и потомкам великий пример гражданского и нравственного мужества.

Конец Сократа известен: по приговору суда он выпил чашу с ядом — цикутой. До последней минуты жизни он поддерживал дух окружавших его друзей. Он считал свою смерть выздоровлением для новой, лучшей жизни.

Вот что писал об этом отец Александр Мень: «Так закончил свой жизненный путь этот удивительный человек, неутомимый искатель истины. Он уверовал в разум, но с улыбкой встретить смерть помогло ему нечто более глубокое, нежели логика, — его доверие к благости высшего Начала. Принимая яд, он не знал, что ожидает его за гробом, но до конца предался небесной воле. Это и было источником его мужества и спокойной радости, которые так поразили учеников. Не случайно Отцы Церкви причислили Сократа к «христианам до Христа»».

Не случайно и отец Александр назвал Сократа «мучеником». Он тоже испил свою чашу до дна. Он тоже стал мучеником, показав своей жизнью и смертью, каким может быть христианин после Христа.

11 сентября 2002 г.[61]

Мы живем в опасном мире. Похоже, что XXI век — это век терроризма. Отец Александр лучше всех понимал, что нам грозит. Он смотрел далеко вперед. Он говорил, что мы стоим над пропастью, на краю катастрофы, и это результат глубокого нравственного и духовного, идейного и социального кризиса. Еще он говорил, что «мы стали свидетелями мировой гражданской войны всех «детей Адама», терзающей его единое тело. Эта война не утихает ни в дни боевых действий, ни в дни «мира». Террор и ненависть не знают перемирий».

Казалось бы, религия может оградить нас от социальных и нравственных бедствий. Но попав в руки тех или иных общественных групп, она утратила свою подлинную природу. Произошла подмена, метаморфоза религии. Она стала превращаться в служанку политических страстей и оказалась омрачена фанатизмом и насилием. Обо всем этом предупреждал отец Александр.

Но он не только предупреждал — он учил нас жить в этом опасном мире. Жить и выживать. Не физически, конечно, а духовно, потому что это важней всего. Но мы, к сожалению, не всегда это понимаем.

Я помню, в одной из проповедей отец Александр говорил, что мы подобны пылесосам: наши души засасывают всякую дрянь, всякий мусор, и мы к этому привыкли. Он был очень трезвый человек. Он просто фиксировал реальность.

На днях наш мэр Лужков сказал (это точная цитата — сам слышал): «Наш родной мусор — самый лучший мусор в мире». Такое вот своеобразное выражение патриотизма. Это не было шуткой — он пытался обосновывать это какой-то будто бы особой теплотворностью нашего мусора.

Я не уверен, что наш мусор — самый лучший в мире. Я думаю, что он не лучше любого другого мусора. Но здесь любопытен эпитет — родной мусор. Мы действительно с ним сроднились: посмотрите, что делается, например, в Подмосковье — сплошная свалка, горы мусора. Мы не замечаем этого или считаем это естественным.

Разумеется, отец Александр говорил о душевном, духовном мусоре, но ведь мусор на улице, в подъезде, на дороге — это проекция нашего внутреннего мусора. И всякое безобразие, которое творится в мире, — это проекция нашей внутренней тьмы.

Так вот, отец Александр — один из очень немногих людей, кто всю свою жизнь рассеивал эту тьму. Рассеивал тогда и продолжает это делать сейчас. Он нес, он несет свет, который тьма объять не в силах. За это он и был убит. Мы знаем, что это за свет, Кто является его источником, Кому отец Александр обязан своей светоносностью.

Для служителей тьмы (а они есть и в Церкви) отец Александр жив, и они продолжают его ненавидеть, продолжают бороться с тем светом, который он нес. Вы знаете, я веду передачи на радио «София» (это церковно–общественный канал), и вот в субботу мне позвонила одна слушательница и рассказала такую историю. Ее знакомая, которая была прихожанкой храма Косьмы и Дамиана — не стану ее называть, — почему-то перешла в другой храм, и там священник, ее новый духовник, узнав, что у нее целая библиотека из книг отца Александра, велел ей сжечь их. Но моя слушательница упросила ее не делать этого, а отдать книги ей, что и произошло. И ее муж благодаря тем книгам бросил пить и курить в одночасье и теперь молится отцу Александру вместе с ней.

Так вот, эти ученики дьявола в Церкви сильнее всего боятся, что отец Александр будет приводить ко Христу все больше и больше людей, и они идут на всё, чтобы воспрепятствовать этому. Это люди, о которых Христос сказал: «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?»

9 сентября, как и следовало ожидать, отец Александр рассеял мглу, этот смог — и над Москвой, и над Новой Деревней. Я хочу пожелать нам всем, чтобы свет, который он нес, горел и в наших душах.

27 января 2003 г.[62]

Две недели назад я читал по радио общую исповедь отца Александра Меня (она еще не опубликована). И там были такие слова: «Господь предлагает нам счастье. Он говорит: «Блаженны нищие духом», т. е. люди, которые жаждут духовных даров. «Блаженны чистые сердцем» — это счастье быть с чистым сердцем. А у нас сердца полны зависти, недоброжелательности, подозрительности, необузданных страстей. Господь предлагает нам счастье, а мы несчастны. Мы несчастны, потому что у нас нет любви. Мы несчастны, потому что нам приходится врать, изворачиваться. Мы несчастны, потому что у нас есть желание унизить другого человека, мы постоянно страдаем из-за того, что нам кажется, что мы слишком ничтожны. А может ли быть ничтожен человек, которого любит Бог?»

И вот звонит одна слушательница и говорит: «Вы говорите, какие люди плохие, какие люди завистливые, как они хотят унизить другого. Когда я это слышу, у меня в душе всё возмущается. Когда вы говорите, что люди хотят унизить кого-то — да Господи, ни за что в жизни! Не надо так говорить, надо говорить, что люди хорошие, они могут быть хорошими, и они должны быть хорошими. Не надо говорить с негативных позиций — надо говорить с позитивных позиций».

Короче говоря, эта женщина требовала от меня того, что требовал герой пьесы Маяковского: «Сделайте мне красиво». А я не мог сделать ей красиво. И ведь добрая женщина, очень хорошая. Но она страдает одним недугом, очень типичным — я много раз слышал такие высказывания. Имя этого недуга — инфантилизм, а это то, что свойственно многим христианам, и это то, с чем отец Александр боролся всю свою жизнь.

Этот инфантилизм исходит из того, что человек по природе своей добр. Не надо его смущать словами о каком-то зле в его сердце. Если и будет что-то дурное, он справится с ним естественным образом. Надо только, чтобы он верил себе.

Я сказал этой женщине, что у Христа не было столь прекраснодушного взгляда на человека. Он не льстил людям. Он говорил подчас очень резко и сурово. А отец Александр, с которым она спорила — потому что она спорила с ним, а не со мной, — отец Александр из всех людей, кого я знал, ближе всех стоял ко Христу. Он знал людей лучше, чем знаем их мы с вами. Он был реалистом. Он описывал в своих общих исповедях абсолютно типовые чувства и типовые ситуации. Если мы перестанем говорить об этих вещах, они ведь не перестанут существовать. Если мы закроем глаза, они не исчезнут.

Вообще стремление к внутреннему комфорту во что бы то ни стало, к очень благоустроенной жизни, представление о том, что все люди хорошие и всё хорошо, не способствуют крепкой вере. Наоборот, они ведут к духовной расслабленности. Реальность, увы, не столь восхитительна, как хотелось бы.

Вы знаете, какая главная черта нашего человека?.. Безответственность. Пообещает — и обманет. Скажет, что сделает, — и не сделает. Даст слово — слово ничего не значит, не сдержит. Безответственность — антихристианская черта, потому что христианство основано на высочайшей ответственности перед Богом, перед людьми, перед самими собой.

Так как же отец Александр смотрел на человека? Очень трезво, без иллюзий и вместе с тем милосердно. Образцом для него здесь, как и во всем, был Христос.

Отец Александр говорил, что «только в романе Булгакова Иешуа Га–Ноцри называет всех «добрыми людьми». У реального, евангельского Христа мы не найдем такой розовой оценки человеческой природы. Однажды Он даже называет людей «родом неверным и развращенным». Христос говорит о необходимости «заповедей», т. е. того, что дано людям свыше, а не вытекает из их существа естественным образом. Ведь если бы добро господствовало в нашей натуре, если бы оно было столь же непроизвольным, как дыхание, зачем бы понадобились«заповеди»»?

А далее я хочу еще раз предоставить слово отцу Александру и заранее прошу прощения за длинную цитату. Но его слова настолько значительны, что я хотел бы, чтобы все их узнали.

«Настоящая христианская вера, хотя и признаёт, что человек есть образ и подобие Божие, не считает нашу душу божественной…

Разве Божество подсказывает нам злые, темные мысли, капризный эгоцентризм? Стоит ли так безоговорочно «верить себе», когда именно в моем «я» быстро и незаметно скапливается всевозможный сор — праздные мечтания, тщеславие, самолюбие и многое другое?

Рискованно в таком случае говорить, что дух, живущий в нас, это Божество. Скорее уж там спрятан целый зоопарк зверей и демонов. Будем в этом отношении честны к себе.

Каждый из нас знает, как нелегко справиться с собой, примирить внутренние противоречия. Считаться с этим очевидным опытом — значит, по сути дела, познать на своем опыте учение Библии о человеке, который пал, отделился от Бога и нуждается в Нем, чтобы обрести первоначальную чистоту.

Еще раз: честность по отношению к себе не позволяет нам выставлять свое субъективное мнение как последнюю инстанцию истины и свое сердце — как высший авторитет. Нужно доверять внутреннему голосу, но необходимо его и проверять. Проверять через коллективный опыт человечества, особенно через заповеди Божии и соборный опыт Церкви…

Плохо, если ты принимаешь всё что угодно на веру. Но столь же плохо, если ты делаешь себя высшим мерилом Истины. Ведь не только срок жизни ограничен, но и наш индивидуальный разум.

Если мы свободно и сознательно приняли Благую Весть Спасителя, мы тем самым признали невозможность одними собственными силами достичь полноты жизни, жизни с Богом. Он дает ее нам. И в любви к Нему мы расширяем узкие рамки самости, расширяем наше сердце и сознание. Мы увидим тогда, что опасно слишком «верить себе», словно мы — источник всего самого светлого и прекрасного. Он есть «Солнце правды», а если в нас, людях, тоже зажигается свет, то это свет планетный, отраженный. Ведь не будь Солнца — что было бы с Луной и Землей? Они бы не сияли в космосе, а неслись бы в пустоте, подобно мертвым камням…»

Вы можете спросить: так что же, отец Александр видел в людях только злое, только черное? Нет, конечно. Видеть только черноту — другая крайность, она не лучше, чем первая (не видеть зла вообще), а наверно, еще хуже. Это диктаторы, это нацисты, фанатики видят в человеке только «сосуд зла», «сосуд греха» и больше ничего. Отсюда их высокомерно–презрительное отношение к человеку, полное недоверие к нему, отсюда их стремление к тотальному контролю над людьми, к «твердой руке», к манипулированию, к подавлению личности. И они взывали и взывают к самому темному в человеке, к низменным инстинктам, к низким страстям.

А отец Александр видел ту и другую сторону в человеке, он видел то, что есть. Он знал, что если не предъявлять к человеку высоких нравственных требований, если сам человек не будет их к себе предъявлять, он очень быстро оскотинится. И потому отец Александр побуждал нас к трезвому взгляду на себя, к осознанию того, что мы на самом деле собой представляем, призывал нас к покаянию, к перемене сердца. Видя прекрасно наши грехи, он взывал к лучшему в нас, выводил это лучшее на поверхность, пробуждал в нас веру в себя именно как в образ Божий. Потому-то люди после беседы с ним, после исповеди уходили окрыленными, радостными, несли эту радость другим.

А кроме того, у него было потрясающее чувство юмора, и это тоже действовало на людей оздоровляюще. И он умел находить смешное в жизни. Я, например, уверен, что он по достоинству оценил бы то, что я услышал недавно по телевизору. Была какая-то передача — не спектакль, не фильм, а разговор нескольких людей, такой непринужденный разговор. И там одна женщина говорила о своей тете (ее звали тетя Дора), и она сказала: «Ну, тетя Дора, слава Богу, еще жива, царство ей небесное». Это было сказано не в шутку, а совершенно серьезно. Она даже не поняла, что она сказала. И никто этого там, в студии, не заметил. Приняли как должное.

Так вот, возвращаясь к отцу Александру. Чем он занимался в отношениях с нами? Воспитанием личностей. Он понимал соборность не как некое религиозное коллективное бессознательное, в котором личность растворена или, хуже того, аннигилирована, а как собрание личностей, объединенных верой во Христа и любовью к Нему. Он выступал против стереотипов, против унификации людей. Он воспитывал зрелых, активных, личностей, творцов, способных самостоятельно решать вопросы, брать на себя ответственность. Он был убежден, что необходимо переходить от инфантильности, стадности, к ответственности. Т. е. он воспитывал настоящих христиан.

Не могу сказать, что это реализовалось в полной мере. Мы все-таки отдаем Богу какую-то часть своего времени, своих сил, своего сердца. А отец Александр отдавал Богу всё, а получил от Него — от Него, а не от нас, — еще больше, чем отдал. Он очень любил евангельское изречение: «Блаженнее давать, нежели брать» и жил в соответствии с ним. Он не умел экономить себя. Он следовал за Христом.

Какое счастье, что с нами был отец Александр! Какое счастье, что он остается с нами.

10 сентября 2003 г.[63]

13 лет прошло. Этот день, 9 сентября 1990 г., отдаляется от нас. День отдаляется, а отец Александр, наоборот, приближается. На самом деле он постоянно с нами. Он с нами как молитвенник за нас, как друг, как человек, который остается для нас нравственным и духовным камертоном. Я, например, когда надо принять какое-то важное решение, очень часто думаю: а как бы поступил в этом случае отец Александр? — и стараюсь поступать соответственно.

Вы помните слова Христа: «Огонь пришел Я низвести на землю и как хотел бы, чтобы он уже возгорелся». Вот этот огонь, огонь духа, огонь Христов, возгорелся в отце Александре и проявлялся во всем, что бы он ни делал: в его служении, в его проповедях, в его книгах, в общении с людьми, во всей его жизни. Отец Александр подхватил этот огонь и передал его нам, своим ученикам, и передаст следующим поколениям. Я сказал: передал нам, и это действительно так. Другое дело, сумеем ли мы стать носителями огня? Это вопрос.

Отец служил людям, чтобы привести их к Богу, чтобы спасти их. Что значит «спасти»? А это и значит — чтобы соединить их с Богом, источником жизни. Он служил, он проделывал эту работу, он и сейчас ее делает — через свои книги, проповеди, видеофильмы, иногда — через своих учеников. Некоторые говорят: подобных людей очень много, отец Александр — один из многих. Нет, не один из многих: Александр Мень — это громадное духовное явление, и только слепец этого не видит. Его можно смело поставить рядом с Сергием Радонежским и Серафимом Саровским.

Для меня одним из самых потрясающих свидетельств об отце Александре было вчерашнее выступление на вечере в Семхозе женщины–врача из Скорой помощи. Она говорила, что пока не может считать себя верующей, а закончила такими словами: «Если я и встану на путь к Богу, то это сделает отец Александр, потому что он был воплощением Христа на земле».

Может быть, это было богословски неверно и даже дерзко, но в ее словах была глубокая внутренняя правда, потому что через отца Александра Христос говорил с нами и продолжает говорить.

Мы с вами живем в опасном, злом мире. Его раздирают недобрые страсти. Это во многом работа темных, демонических сил, которым мы не противостоим, а поддаемся, становимся иногда их орудием. Дьявол разъединяет, Господь соединяет. Отец Александр был и остается тем, кто соединяет, спасает. Спасает только любовь.

24 января 2005 г.[64]

70 лет назад родился один из величайших людей XX столетия — отец Александр Мень. Для меня отец Александр — несомненное доказательство бытия Божия, доказательство, о котором по понятным причинам не упоминали ни Тертуллиан, ни Августин, ни Паскаль и ни Кант. Если есть отец Александр— а он был и есть, — значит есть Бог.

Я вот всё думаю: как это у него так получалось? Как у него получалось то, что ни у кого не получалось, — разве что у великих святых? Конечно, взаимоотношения человека с Богом, тем более такого человека, как Александр Мень, — это тайна. Но я все же думаю, что к этой тайне можно приблизиться — с помощью самого отца Александра.

Много званых, но мало избранных — это мы знаем. Отец Александр — безусловно избранный, причем для великой миссии, апостольской. Он посланник из вечности, и это посланничество — божественное по своему происхождению. И для этого были созданы все условия — гениальная одаренность, гениальная интуиция, разнообразие талантов, духовная устремленность, могучий интеллект, гармоническая натура, дар слова, дар проповедника. И все-таки встает вопрос, который, может быть, покажется дерзким. Тем не менее я его задам: достаточно ли этого для того, чтобы стать тем, кем он стал? Я думаю, что избранничество — несомненное, — конечно, самая важная, но не единственная составляющая в личности и служении отец Александра.

А что еще? А еще то, что он очень рано осознал свою цель — служить Богу, очень рано пошел навстречу своему призванию. Он писал, что еще в детстве «услышал зов, призывающий на служение, и дал обет верности этому призванию. Вместе с этим пришло решение стать священником».

Но и этого мало. Да, у отца Александра было нечто, что превышало обычные человеческие способности: он не был бы религиозным гением, если бы ему не было дано свыше. Но ведь многое зависело от него самого. Он с самого начала подчинил свою волю — железную, кстати сказать, — воле Творца. «Да будет воля Твоя» — это были для него не слова, это был закон его жизни. И это проявлялось во всём. Я помню, что однажды — это было много лет назад — мы с женой приехали к нему домой и попросили помолиться, чтобы наш сын поступил в институт. Мы встали перед иконами, и он, вместо того, чтобы сказать: «Господи, помоги рабу Твоему Сергию поступить в институт», — сказал: «Господи, да будет воля Твоя. Пусть будет так, как Ты хочешь. Устрой Сам его судьбу». Сын поступил в институт, медицинский, несмотря на высокий конкурс — с первого раза, без знакомств.

Так вот, это насчет воли. С волей отца Александра связано и другое. Он говорил, что наша жизнь перед Богом требует непрерывных усилий, требует труда. Он говорил: «Мало быть гением — нужно трудолюбие». Он говорил не о себе, но на самом деле к нему это имеет прямое отношение. Он и есть тот гений, который всю жизнь трудился. Это выражалось не только в накоплении знаний — а его эрудиция была безбрежной, — это выражалось прежде всего в гигантском духовном труде, в духовной углубленности. С одной стороны, была мощная, никогда не кончавшаяся внутренняя работа, с другой — активные действия. Христианство, говорил он, требует от нас и того и другого.

Он был скромным человеком, даже смиренным — в евангельском смысле слова. Хотя правильнее говорить не о смирении, а о смиренномудрии. Это очень редкое качество, это здравость души, это знание и понимание, чего ты стоишь на фоне вечности.

Еще одно свойство отца Александра, которым он был наделен и которое воспитывал в себе, — это терпение. Вот что он сам говорил о нем: «Терпение — это есть умение сохранять невозмутимость духа в тех обстоятельствах, которые этой невозмутимости препятствуют. Терпение — это есть умение идти к цели, когда встречаются на пути различные преграды. Терпение — это умение сохранять радостный дух, когда слишком много печали. Терпение есть победа и преодоление, терпение есть форма мужества — вот что такое настоящее терпение». Вот отец Александр и обладал этим, настоящим терпением.

«Христианство, — говорил он, — это путь к Богу». Его путь был и радостным, и тернистым. Он был прямым, как стрела, и он был всегда устремлен к Богу. И конечно, отец не прошел бы этот путь так, как прошел, если бы стержнем его души не была вера — всеохватывающая, внутренняя, сердечная. Вера — это вид познания, постижения истины. А кроме того, вера — это абсолютное доверие к Богу и это верность Ему. Во всём, до конца. «Верность Богу, — говорил он, — это позвоночный столб духа». Вот такая вера была у отца Александра — непоколебимая, одушевлявшее всё, что он делал.

И, наконец, любовь. Любовь — это то, чем он жил и дышал, чем горело его сердце. В детстве, сказал однажды отец Александр, ему «явился Христос, явился внутренне, но с такой силой, которую не назовешь иначе, чем силой спасения». И с тех пор он полюбил Христа — всей душою, всей крепостью, всем разумением. Он искал не даров Бога, а Его Самого. Вы помните, наверно, его молитву: «Люблю Тебя, Господи, люблю больше всего на свете, ибо Ты истинная радость, душа моя. Ради Тебя люблю ближнего, как самого себя». Трудно нас любить, и православных трудно — это тяжелый народ, но ради Господа он полюбил нас. Действительно полюбил, это знает каждый из нас, каждый из тех, кто с ним встречался на жизненной дороге. Ради нас и ради Христа он отдал свою жизнь. Заслужить мученический венец — это самое большое, что может выпасть на долю человека.

Отец Александр представляется мне атлантом, который поддерживает небесный свод, чтоб он не рухнул на нас (а мы это вполне заслужили). Но в отличие от своего мифического предшественника, он не поддерживает небо физически и не осужден делать это, потому что прогневал богов, а делает это чисто духовной силой и добровольно. Делает это, даже уйдя из нашего, земного измерения.

Я говорил о том, что отец Александр был смиренным, точнее смиренномудрым человеком. Но это смирение сочеталось у него с дерзновением. Вот это сочетание сделало его во многом тем, кем он стал. Он говорил, что святые — это такие же люди, как мы, только отдавшие себя на служение Богу, посвященные Богу. Стремиться быть святым вовсе не зазорно — в этом наше призвание. Об этом не раз говорил апостол Павел. Более того, человек призван стать не только святым, но богом по благодати. Отец Софроний Сахаров писал, что пример Христа реализуем. Он не реализуем для тех, кто отказывается следовать за Христом на Голгофу. Отец Александр не отказался — он пошел за Христом осознанно, потому что любил Его.

Все званые, но избрание, по слову отца Софрония, «зависит от нас: если мы терпим и следуем за Богом, несмотря на все страдания». А св. Григорий Богослов пишет: «Мы есть тварь, но тварь сия получила заповедь от Творца стать богом». Отец Софроний, в свою очередь, сказал: умалять в нашем сознании предвечный замысел Творца о человеке не есть показатель смирения, но заблуждения и, более того, великий грех. Нам нужно иметь дерзновенное мужество, чтобы приступить к содержанию Божественного откровения с открытым лицом и, «взирая на славу Господню, преобразиться в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор 3, 18).

Отец Александр имел такое дерзновенное мужество, и хоть он никогда не говорил об этом, он стал не только образом, живой иконой Христа, но и Его подобием. Это называется обожением, и такое обожение может происходить не в потустороннем мире, а уже здесь, на Земле. Опыт обожения, опыт ипостасного бытия мало кому дается. Когда это происходит, человек переходит из земного состояния в состояние «видеть Бога как Он есть», и оно осуществляется самим Богом. Человек может дойти до такого состояния только через святую жизнь, а святая жизнь — это жизнь в Духе Святом, жизнь, исполненная любви. Любви, направленной не на себя, а на других. Такой человек сострадает каждому, с кем общается. У такого человека совершенно иное мышление, совершенно иная жизнь во всех ее проявлениях Отец Александр прошел царским путем, как по лезвию бритвы. Он пошел навстречу Христу, и его сердце стало храмом Духа. Он стяжал Духа Святого, и тысячи вокруг него спаслись.

Спаслись ли? Это не я так ставлю вопрос. Так поставил вопрос Яков Кротов перед тем, как он провел на прошлой неделе по радио «Свобода» свою передачу, посвященную отцу Александру (тоже к его 70–летию). В анонсе к передаче было сказано: «Мы рассмотрим, почему, несмотря на авторитет отца Александра, несмотря на то, что он так много проповедовал, — все его усилия ушли в песок».

Но в таком случае можно сказать, что и все усилия Христа ушли в песок. Разве христианство победило в мире? Нет. Означает ли это, что усилия Христа были напрасны? Отец Александр говорил, что человечество — это болезненный, надломленный вид, пораженный злом изнутри. Это результат грехопадения. Но одновременно в человеке и в человечестве живет сила добра, и она противодействует злу. Идет гигантская битва добра и зла, и люди сами должны выбрать, на чьей они стороне. Это требует большого времени. Правда с трудом пробивает себе дорогу в этом мире. Но Бог, говорил отец Александр, долготерпелив, как эволюция. Он лепит нас, кувыркающихся, и Он свое дело доведет до конца.

Отец Александр недаром повторял, что христианство только начинается. По видимости, зло всегда побеждает, потому что оно действует быстро, нахрапом, и оно очень наглядно. А добро действует медленно, зато прочно, и оно не столь наглядно, потому что оно часто незримо, оно действует в душах людей. Отец Александр стал тем, кем хотел стать: инструментом Добра, инструментом Бога, орудием в Его руках. Об этом он писал моей сестре за год до смерти. Это славная участь, которую он выбрал сам.

А что мы услышали в передаче Кротова? Что отец Александр — не универсальная личность, что он обращался только к технической интеллигенции, а не к церковной аудитории, что его мнения не всегда были выверены, что у него были заблуждения, что он весь в прошлом.

Почему-то всю передачу солировал противник отца Александра — глава «Радонежа» Никифоров. Он и сообщил нам обо всех этих «заблуждениях» и сказал, что голос отца Александра не может звучать на радио «Радонеж».

Всё это не получило отпора со стороны ведущего, и если бы не Володя Ерохин, который принял участие в передаче, верно расставлял акценты и возражал Никифорову, — передача была бы полностью провальной.

А Яша Кротов от себя сказал, что после смерти отца Александра треть его прихожан вообще перестала ходить в церковь. Откуда дровишки? Не из леса, вестимо. С потолка. Или из пальца. Нет такой статистики, и не может ее быть, потому что она не соответствует действительности. Зато реплика Яши дала повод одной слушательнице заявить, что «отец Александр компасом не стал, и потому его люди отпали от Бога». Я далек от того, чтобы идеализировать учеников отца Александра, его духовных детей. Мы не идеальны, но никто из нас не только не отпал от Бога, а, наоборот, приводил к Нему все эти годы многих людей — в меру наших сил, конечно.

Я вообще не стал бы упоминать об этой передаче Кротова, если бы «Свободу» не слушали сотни тысяч, а может, и миллионы людей. У меня осталось странное впечатление об этой передаче: как будто речь шла не об Александре Мене, а о совсем другом человеке. В результате и у слушателей возникнет совершенно неадекватное впечатление. К таким передачам все же следует подходить более ответственно.

И еще. Один из самых тяжких грехов — это неблагодарность. Я думаю, что мы должны быть благодарны Богу за то, что Он воздвиг в помощь нам такого удивительного человека, и самому отцу Александру за всё, что он сделал и продолжает делать для нас.

Самое лучшее, что могли бы сделать мы сами, — это идти по стопам нашего учителя, который сам, в свою очередь, во всем следовал за Христом. Он говорил: «Каждый духовно мыслящий и чувствующий из нас — есть посланник, свидетель, так сказать десантник Добра».

Так давайте станем такими посланниками, такими свидетелями, десантниками Добра.

ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ И ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ[65]

Если внимательно прочесть последние работы отца Александра — его статьи и выступления конца 80–х и 90–го года, то увидишь, что в них содержится предупреждение. В них постоянно повторяется одна и та же мысль: человечество стоит на краю катастрофы; покров, накинутый над бездной, очень тонок, и он в любой момент может прорваться.

Что же говорил отец Александр?

Он говорил: «Мы стали свидетелями мировой гражданской войны всех «детей Адама», терзающей его единое тело». Он говорил, что если человек не имеет представления о духовном начале, «в нем вылезает зверь. Хуже зверя — демон». Он говорил, что мы должны со всей серьезностью задуматься над тем, куда ведет раздувание «образа врага». Он говорил, что, «культивируя ненависть — религиозную, политическую, национальную, человечество раздирает самое себя. Приближает тот рубеж, где маячит призрак апокалиптической катастрофы». И в связи с этим он задавал вопрос: «Можем ли мы, столь разные, все-таки жить вместе на одной земле?» И отвечал: «Если не сможем, — неизбежно погибнем».

В 1989 г., выступая на международном симпозиуме в Бергамо, отец Александр сказал: «Уверяю вас, без нового религиозного ренессанса человечество способно погибнуть за очень короткий срок, потому что, овладев огромными разрушительными силами, потеряв нравственную ориентацию, потеряв то, что действительно питало корни культуры, человек пойдет по пути самоубийства… Или мы возвращаемся к звериному состоянию, вооруженные техникой, или вернемся к тому, что дано нам изначально, именно к образу и подобию Божию».

То завтра, о котором говорил отец Александр, — это наше сегодня. Сегодня мы живем в опасном мире. Опасном — потому что злом. Опасном — потому что уязвимом. Временами кажется, что мир окончательно свихнулся и катится под откос, в пропасть. Последние события, и прежде всего то, что произошло в Беслане, это подтверждают. Ни дня без строчки — террористической. Если так пойдет дальше, мы каждый день можем объявлять траур. Стояли люди у метро «Рижская», обычные люди, у которых были надежды, планы, мечты. Секунда — и из живых они стали мертвыми, а то и превратились во «фрагменты тел». Ведь это чудовищно, что молодые женщины взрывают себя, чтобы вместе с собой взорвать как можно больше других людей. Если называть вещи своими именами, это крах нашей политики в Чечне.

Методы террористов отвратительны, и они не подлежат оправданию. Но мы должны отдать себе отчет в том, что это мы, это наша власть своей безумной и бездарной политикой создала условия, при которых терроризм распространяется подобно лесному пожару. Уже десять лет, с небольшими перерывами, в нашей стране идет война. Мы ведь имеем дело с гражданской войной, и было бы наивно думать, что она может ограничиться территорией Чечни. Мы имеем дело с партизанской войной, а силовыми методами справиться с такой войной невозможно. Это аксиома.

Между тем власть отказывается от политического диалога и делает упор исключительно на силовые действия и на всякие манипуляции, имитирующие политический процесс. Эскадроны смерти в Чечне, которые ночью хватают невинных людей, а потом пытают и убивают их (и это продолжается годами), взрывают мир не хуже террористов. На бесчеловечность властей и федеральных войск террористы отвечают бесчеловечностью в кубе.

Этот порочный круг должен быть разорван.

Недавно на радиостанции «Эхо Москвы» проводился опрос. Людей спрашивали: «У вас есть рецепт, как покончить с терроризмом? Если есть, скажите». Один из типичных ответов был такой: «Надо мстить, мы будем мстить». Люди не думали, не хотели думать о том, что за их местью последует месть с другой стороны. Еще один ответ был таким: «Надо выселить всех чеченцев — с семьями, с малыми детьми. Выселить прежде всего из Москвы». Куда выселить? Депортировать, как Сталин? А что делать с семьями, где чеченец женат на русской или наоборот? Насильственно разводить? Так мы докатимся до расовых законов в духе третьего рейха. И это говорили относительно продвинутые слушатели «Эха Москвы»! А демография, между прочим, не в нашу пользу. Пройдут одно–два поколения — и они будут выселять нас.

На самом деле выход есть: с терроризмом в России можно справиться (во всяком случае резко ограничить его), если покончить с чеченской войной. Говорят: ну, это невозможно. А почему же невозможно? Трудно, но возможно — было бы желание или, как теперь говорят, политическая воля. Конечно, если продолжать бизнес на крови, это невозможно. Если мы хотим и дальше приносить в жертву молоху войны невинных людей, мирных граждан, наших детей, то войну надо продолжать. Но это бесперспективный, тупиковый путь.

Мы своими действиями, своей безумной политикой не только не прекратили или хотя бы сократили террористические акты — мы спровоцировали эскалацию терроризма, мы раскачали и дестабилизировали весь Северный Кавказ и теперь пожинаем плоды этой политики. Дальше может быть намного хуже. У нашей власти, к сожалению, не хватает мужества признать свои ошибки. Для того чтобы у нас был завтрашний день, необходимо учесть уроки прошлого, а мы не только их не учитываем — мы повторяем и усугубляем свои ошибки, превращая их в преступления.

Отец Александр не раз ссылался на английского историка Арнольда Тойнби, у которого есть очень глубокая мысль, что упадок любой культуры есть результат неверного «ответа», ошибочного выбора. Тойнби говорил, что каждая цивилизация получает Божественный призыв в виде географической среды, исторических условий, наследственности и т. д. Если она в сумме всех воль, в среднем, дает правильный ответ, она начинает развиваться и расцветать. Если она дает неправильный ответ, у нее сбивается программа, она начинает разлагаться и разрушаться. Это может произойти в любой части света и зависит от духовного климата нашего социума. Вот что сегодня надо поставить во главу угла, подчеркивал Александр Мень, потому что в наши дни цена ошибки, неверного «ответа» непомерно возрастает.

«Бог с дьяволом борется, а поле битвы — сердце человека», — говорил Достоевский. То, что случилось 11 сентября в Америке, то, что происходит сегодня в Израиле и Палестине, в Афганистане и в Ираке, в Чечне и в Осетии, лишний раз показывает нам, что война начинается в сердце человека.

Сегодня мы находимся перед лицом нового и крайне опасного вызова. Терроризм впервые в истории стал глобальным явлением, главным разрушительным орудием в руках дьявола. В этом качестве он сменил коммунизм и фашизм. Мировой терроризм — это не столкновение цивилизаций, мусульманской и христианской. Это война с цивилизацией как таковой, с любой цивилизацией. А точнее говоря, это война с человечеством.

Однако верно и другое: сама сегодняшняя цивилизация потому и уязвима, что ее духовное начало подточено, извращено. Помраченность духа, характерная для нашей цивилизации, делает ее бессильной перед стихией зверя. В результате на самых разных широтах земли стремительно следуют одна за другой бесчисленные трагедии. «Пусть различны конкретные причины, вызывающие то тут, то там вспышки озлобления и насилия, остается общая картина беды, — писал отец Александр, — …Невольно рождается чувство, что народы и племена, страны и правительства, вожаки и толпы — весь род человеческий катится в бездну самоистребления».

Три воли действуют в мире — Божественная, дьявольская и человеческая. Куда пойдет мир — это зависит не только от Бога и не только от сатаны. Это зависит в первую очередь от нас. Поэтому если мир задыхается от злобы, если он катится в бездну — это прежде всего наша вина, а не вина внечеловеческих сил или неких внешних «обстоятельств». Обстоятельства лишь проявляют то, что есть в душе человека. «Борьба добра и зла происходит во внутреннем мире людей и лишь потом проецируется в общественные деяния» — это тоже слова отца Александра.

Злое сердце всегда найдет объект ненависти. А злых сердец, увы, достаточно много. Мировой терроризм, насквозь пропитанный ненавистью, — это духовная болезнь, новая тоталитарная инфекция, приобретающая характер пандемии. Она угрожает базовым основам нашего мира.

Есть две силы, сравнимые с внутриядерными. Это ненависть и любовь. Ненависть взрывает человечество. Ненависть — это отталкивание, разъединение, это центробежная сила. Соединяет людей — любовь. Она есть главная энергия человечества, она сильнее внутриядерных сил. Но «любовь у нас в тяжком дефиците», — говорил отец Александр, а это значит, что Бог у нас в тяжком дефиците, потому что Бог есть любовь.

Потому и бушуют центробежные силы, разделяющие людей. А между тем человечество — это единый организм, и в физическом, и в духовном смысле. Таково было убеждение Александра Меня. Он учил тому, что любовь побеждает злобное разделение мира. Он говорил: «Если человек не умеет любить, значит он не умеет жить. Потому что живет только тот, кто любит».

Если не поймем этого и не изменим себя, не преодолеем свою эгоцентричность, — лишимся будущего.

Если, если, если… Мы все время сталкиваемся с этим «если». «Если» говорит о том, что будущее проблематично и оно зависит от выполнения некоторых условий, а еще о том, что на нас лежит колоссальная ответственность, ответственность за то, будет ли у нас будущее, а если будет — то каким оно будет.

Наша сегодняшняя цивилизация есть цивилизация кризиса. Мы уже говорили о том, что мир дошел до опасной черты. Но если Бог попускает это, значит он хочет, чтобы мы стали более активными и более ответственными существами. Он хочет, чтобы мы, наконец, очнулись от тяжкого сна и действовали как Его богоподобные дети. Он, со своей стороны, сделал для этого всё необходимое. Теперь дело за нами.

Да, мир во зле лежит — это истина. Но значит ли это, что мы, христиане, должны отвернуться от мира, проклясть его и сказать, как говорят некоторые сектанты: пусть он летит в тартарары, этот мир, а мы спасемся? Мы одни спасемся, а кто к нам не присоединится, тем хуже для них — они пойдут в геенну огненную, туда им и дорога.

Должны ли мы так поступать?

Ни в коем случае. Мы призваны не спасать себя вопреки миру, а спасать мир, как бы пафосно это ни звучало. Мы призваны преображать этот мир любовью, став более зрелыми и более сильными. Не только мы надеемся на Бога, но и Он надеется на нас. Оправдаем ли мы Его ожидания?

Мы должны задать себе вопрос: чего хочет от нас Бог в этом меняющемся мире?

Думаю, Он хочет, чтобы мы тоже изменились. Но как? Не так, как изменился мир, не в эту сторону. У нас должен быть иной вектор: мир постепенно погружается в хаос, а мы должны противостоять этому. Если мы, христиане, не станем атлантами, поддерживающими этот мир, — он рухнет.

Наша ответственность в этом меняющемся, опасно меняющемся мире неизмеримо возрастает. Сегодняшний мир — это суровая школа, и он всё меньше склонен прощать ошибки. Наш ответ на вызов времени должен быть более точным. Мы, если угодно, должны перерасти самих себя.

То, что с нами происходит, возникло не вчера и не позавчера. Такие времена уже были в истории, хотя наше время, может быть, самое опасное, потому что человечество впервые получило возможность уничтожить самое себя, да и любую жизнь на Земле.

В такие времена позарез нужны люди, которые выводят мир из исторического тупика. И они внезапно появляются. Это не политические лидеры, не государственные деятели, не полководцы. Это пророки, апостолы и святые. Это духовные вожди. Бог воздвигает таких людей. Они спасают мир от гибели.

Таким человеком был отец Александр Мень. Он дал правильный ответ на вызов времени — и своего, и нашего. Он говорил: «Без духа, без веры, без корневого нравственного стержня человечество обречено». Он спрашивал: «Стоит ли нам ждать нового всемирного потопа, или мы все же придем в себя и вернемся на путь разума, творчества и любви?..» Это был риторический вопрос: он был убежден, что любовь может спасти мир. А потому он утверждал: «История имеет смысл, и я верю, что в ней не погаснут живые огни правды и добра».

Можем ли мы, такие разные, все-таки жить вместе на одной земле?

Если не сможем — погибнем. Но мы должны, мы обязаны смочь.

Есть такая икона, образ Богоматери, — «Умягчение злых сердец». Вот это то, что нам нужно. И мы можем взывать к Матери Божией и к Ее Сыну об умягчении злых сердец. Мы должны так действовать и так жить, чтобы преображать свои и чужие злые сердца.

Мы обязаны победить.

ПАСТЫРЬ ДОБРЫЙ В НЕДОБРОЙ СТРАНЕ[66]

«Пастырем добрым» впервые назвал Александра Меня не я, а те, кто имел на это большее право, — митрополит Сурожский Антоний и архиепископ Сан–Францисский Иоанн Шаховской (тоже замечательные пастыри), примем сделали они это независимо друг от друга. Фактически то же самое сказала Ирина Алексеевна Иловайская, назвав отца Александра «пастырь, миссионер, исповедник и мученик», а это и есть пастырь добрый.

Кардинал Парижский Жан–Мари Люстиже, который видел отца Александра один только раз, свидетельствовал, что «от него исходило необыкновенное интеллектуальное и духовное сияние».

Сияние… Вообще говоря, это трудно было не заметить. Почти любой, встретившийся с ним, ощущал, что происходит что-то странное: как бы меняется состав воздуха, становится, вроде бы беспричинно, легко и радостно. Это изумляло и даже потрясало. Люди определяли это разными словами или никак не определяли, а просто чувствовали.

Первое, что я ощутил, когда познакомился с отцом, это исходящую от него силу, бодрящую, искрящуюся, благодатную энергию. Веяние благодати было ровным, но очень интенсивным. Это было проявлением его харизмы. Ничего для этого он не делал. Это было его свойством, это случалось, это происходило, и всё.

Позднее я понял в чем дело: отец Александр был живой иконой Христа, не застывшей, не на доске написанной иконой, а живым образом Христа. Он настолько проникся или, вернее, был пронизан духом Христовым, что имел право повторить вслед за апостолом: «Уже не я живу, но живет во мне Христос». Он, понятно, никогда этого не говорил, но так было. Но это означало полное самоотречение и готовность принести себя в жертву. Что потом и произошло.

Вот этот христоцентризм отца Александра — не теоретический, не умственный, а экзистенциальный, это веяние духа, они и делали его пастырем добрым. «Пастырь — духовный пастух» — так Даль определяет в своем словаре, и это точно сказано.

Отношение отца к своим духовным детям было удивительным — очень внимательным, глубоким и тонким, чутким, нежно–заботливым. Он действительно любил каждого из нас, как евангельский пастырь любил каждую свою овцу. И он читал наши сердца как открытую книгу. Он знал нас лучше, чем мы сами себя знали. И вот это абсолютное понимание как-то внутренне освобождало нас, окрыляло, вселяло полное доверие к нему, позволяло ощущать его как нашего любимого отца. Он нас жалел, он нас защищал. Мы были за ним как за каменной стеной. Но сказать, что он нам всё дозволял, что он смотрел сквозь пальцы на наши художества, — нет. Он ведь знал, с кем он имеет дело. Мы не только ленивы и нелюбопытны, мы, я бы сказал, преступно–равнодушны — и к другим, и к самим себе, к состоянию своего духа.

Почитайте его проповеди — они же к нам были обращены. Там ведь очень жесткие вещи были сказаны. Он нам постоянно напоминал, кто мы есть на самом деле. Он говорил, что изо дня в день, из года в год мы приходим к исповеди «с одними и теми же однообразными грехами. Мы повторяем всегда одно и то же. Мы ни с чем не можем сладить». Мы завистливые, черствые, нетерпеливые, всегда раздраженные. «Человек тем и отличается от зверя, что стремится управлять своими страстями», а мы их не контролируем. «Наши чувства бьются в нас как дикие лошади… Они всегда в нас бушуют, и мы даже не делаем попыток взять их в руки. Это и чувство неприязни, чувство недоброжелательства и просто чувство ярости и гнева».

Он еще сравнивал наши чувства с миной, которая может «взорваться в любую минуту: чуть–чуть на нее наступишь — она сразу дает взрыв. Как только нам что-нибудь не по нутру — мы готовы мгновенно обрушить на человека град брани, ругательств, злых слов». Мы постоянно жалуемся, обвиняя в своих грехах и проступках кого угодно, но только не себя.

Вы думаете, это всё, что он бросал нам в лицо в своих проповедях? Ничего подобного! Он говорил, что Церковь учит молитве, которую мы все повторяем каждодневно: ««Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны». «Вселись в нас» — это значит, чтобы наши мысли были просвещены Разумом Божиим. А чем просвещены наши мысли? Да у нас там мусор! Мусор. Мелкая пыль! Ничтожные мысли, которые роятся в голове! А в сердце? Зависть, недоброжелательство, ревность, раздражение! Мы идем по улице — нам все люди противны. Отношения с людьми у нас плохие. Мы невыдержанны. Язык наш может сначала ранить человека, а потом мы его жалеем, но уже поздно. Мы склонны солгать, слукавить, обмануть! А главная болезнь в нас, самая тяжелая болезнь, почти неизлечимая! — это «ячество», мое «я», мой интерес, моя забота, мой покой, моя личность — у нас это на самом первом месте. И если этого нет, мы обижаемся, оскорбляемся. А поскольку жизнь часто бьет нас и ставит на свое место, мы ходим в вечной печали. И только в фантазиях, в мыслях своих думаем: вот если бы мне дали волю, если бы мне дали власть, то-то бы я расправилась со своими соседями, со своими обидчиками, со своими клеветниками!»

Он говорил, что нужно совсем немногое — только приучить себя настраивать сердце на небесную волну. «Если этого не делать, душа покрывается пылью, рано или поздно она становится неспособной ни к молитве, ни к чувству красоты мира, ни к чему доброму — она становится косной, черствой, полумертвой, окаменевшей. Поэтому все те Духовные упражнения — малые по времени и по количеству, — которые дает нам Церковь, должны нами приниматься с величайшей благодарностью». А «наша молитва тлеет, как синий огонек в угасающем костре». Где чтение Священного Писания? Мы или вообще его не читаем или «оно проходит невнимательно, лениво, не дает нам воз–можности проникнуть в глубину Божественного слова, а значит и воспользоваться его силой. Так рождаются наша разболтанность, слабость, маловерие, суетность…

Мы призваны быть счастливыми, потому что Господь сказал, что блаженны даже плачущие… А разве мы блаженны? Мы плачущие, но не те, которые блаженны, не те, которые счастливы, а те, которые унывают.

…Мы всегда сосредоточены на себе, всегда заняты только своими чувствами, мыслями, заботами и интересами. Поэтому мы равнодушны, черствы, глухи, слепы к окружающему нас миру. Где же нам быть счастливыми, когда мы закупорены, отделены от источника жизни.

…Нам не надо таких чудес, чтобы море расступалось перед нами. У нас гораздо более тяжкое, непроходимое море нашей гордыни, нашей самости, нашего противления. Это море должно расступиться. Мы бываем бездумны, легкомысленны, беспечны, болтливы, невоздержанны, злобны, бесконечно мелочны. Мы живем так, как будто у нас впереди пятьсот лет. Мы забываем, а должны знать и помнить, что жизнь вот–вот может кончиться, что неизвестно, доживет ли кто из нас до конца этого года, — неважно: молодой, старый, больной, здоровый.

Жизнь человеческая обрывается легко, — говорил отец Александр. Каждый день нас могут позвать, чтобы мы дали отчет о своей жизни. Мы должны со всей серьезностью подойти к этому: что мы сделали для вечности? Вы все знаете, что огонь Божий в вечности сжигает всё ненужное, всё злое, всё греховное, временное. Но если от нас убрать всё греховное, временное — что же там останется? Почти ничего».

Обращаясь к нам, отец Александр говорил: «Мы обычные простые земные люди. Но в то же время мы не простые, мы особые, на нас стоит особый знак… Какой же это знак? Это крест Христов. Мы все свидетели Божии. На самом деле нам бы надо было ходить так… чтобы все видели, что вот идет христианка или христианин и чтобы наше поведение — на работе, в магазине, на транспорте — соответствовало нашему призванию». А оно, увы, не соответствует. Мы не стали светом для людей. Мы отдалились от Бога. Мы плохие, недостойные, фальшивые христиане.

Я мог бы еще долго цитировать отца и перечислять наши грехи. Но и этого достаточно. Сторонний человек может сказать: ничего себе добрый пастырь — такие слова говорил! Но я утверждаю, что добрый: он, как библейские пророки, не льстил нам, а говорил правду, потому что только правда могла пробить наш защитный панцирь — нашу черствость, наш эгоцентризм. Он этой правдой исправлял наши искореженные души.

Каждое его слово попадало в цель, каждое вонзалось в сердце. Потому так и стыдно было, когда мы стояли на этих общих исповедях и слушали его, что любой из нас думал: это он обо мне, это он про меня говорит. И если бы он ограничился одним только обличением, которое мы безусловно заслужили, оно бы раздавило нас, как каменная плита. Но ведь не было этого! Наоборот, после такой его исповеди или проповеди возникал духовный подъем, нас охватывало радостное чувство. Почему?

Потому что он всегда вселял в нас веру и надежду. Он говорил, что если мы будем честными перед собою и перед Богом, если мы осознаем свои грехи, ужаснемся им, искренне покаемся в них, если мы принесем Господу свое изъязвленное и искалеченное сердце, Он даст нам прощение, Он одарит нас светом Своей любви и очистит нас от всякой скверны. Мы слабые существа, у нас нет сил для одоления греха. Мы не можем, как Мюнхаузен, вытащить себя за волосы из болота. Но сила Божия в немощи совершается. Господь пришел не к здоровым, а к больным. Только Он может исцелить нас. Но нам нельзя оставаться пассивными. Мы должны твердо нести свой крест. Мы должны довериться Богу, поверить Ему и пойти Ему навстречу. Он простит нас, как простил отец блудного сына. Он смоет все наши грехи и возродит нас к новой жизни. Он сделает это не по нашим заслугам, а по Своему милосердию, из любви к нам.

Да, отец Александр был порой беспощаден но не к грешнику, а к его греху, потому что грех отделяет человека от Бога, мешает ему спасти свою душу. Да, он был резок в обличении наших грехов, но одновременно мягок к нам. Он всегда видел в человеке образ и подобие Божие пусть запачканные, искаженные, но образ и подобие. И он взывал к лучшему в человеке, вызывал это лучшее на поверхность. Потому, наверное, мы и пребывали в состоянии духовного восторга, когда общались с ним.

Несмотря на всё наше недостоинство, слова отца Александра, сама жизнь его, которая проходила перед нашими глазами, отсутствие всякого зазора между его словом и его делом все-таки постепенно и неприметно меняли нашу душу. Мы чувствовали, что через него говорит Христос. Он был не только проповедником Христа, но и путеводителем ко Христу, путеводителем к Царству Божию.

Ярче всего это проявлялось во время литургии, к которой он относился благоговейно. Никто никогда не вел службу так, как он. Удивительный ритм, проникновенность, сила — всё на одном дыхании. Благодать Божия действительно изливалась на всех нас. В его голосе была энергия, динамизм. Это «зажигало» молящихся, вызывало ответное чувство сопричастности. Иногда во время службы, особенно во время евхаристического канона, лицо его преображалось: в нем проступали величественные, царственные и даже грозные черты, и он становился похожим на библейского пророка. Он как бы находился уже в другом измерении.

Пастырство отца Александра не ограничивалось проповедями, исповедями, причастием, вообще исполнением одних лишь храмовых обязанностей, хотя это было главной частью его служения. Он сам однажды, когда его спросили, что изменилось для него, когда он стал священником, сказал: «После рукоположения стал значительно сильнее физически, стал способен выносить нагрузки, в пять раз большие. За каждой литургией получаю таинственный квант Божественной энергии. Чувствую близость Божию, которую раньше не ощущал».

Так вот, как пастырь отец Александр выходил далеко за пределы обычной службы в храме и формального требоисполнения. Он трактовал обязанности священника очень широко — как долг вести свою паству в Царство Небесное, во всяком случае — подвести ее к порогу этого Царства. Этой задаче в значительной степени была подчинена вся его деятельность.

К концу 1977 г. отец Александр начал создавать в приходе малые группы (общения). В каждую такую группу входило человек семь–десять, объединенных общей духовной задачей. Целью отца была евангелизация мирян. Группы создавались для изучения Священного Писания, молитвенного общения, совместного участия в литургии и помощи другим (больным, старым, одиноким), которые в ней нуждаются. Мы встречались раз в неделю, конспиративно, на квартире того или иного члена группы, молились, читали и истолковывали определенную главу Библии, писали рефераты. Темы предлагал отец. Были, например, такие: вера и знание; этика веры; обряд и дух; о границах компромисса; родное и вселенское; Церковь: единство в многообразии; наука и вера в истории; пол, любовь, брак; научно–технический прогресс: надежда или опасность; искусство и религия и т. д. Потом, примерно раз в месяц, уже в присутствии отца, мы читали эти рефераты вслух, а он подводил итог, внося ясность в обсуждаемую проблему.

Мы были очень увлечены этими встречами, они были центром нашей жизни. Мы сблизились друг с другом, хотя иногда возникали неожиданные трудности и конфликты. Это было не простым делом. Создание этих групп стало началом кристаллизации того духовного сообщества, которое называлось приходом отца Александра Меня. Многие члены этих общений стали потом известными катехизаторами. Евангелизация мирян, как и рассчитывал отец, вышла за пределы новодеревенского прихода.

Позднее, уже в 1990 г., собрав нас, отец Александр сказал: «До сего дня существует представление о христианстве как только о храмовой религии, где человек принимает пассивное участие в службе. Тенденция психологической инерции и наши сложные общественные условия — они сомкнулись. По сути в Церкви нет общинной жизни. Но Христос основал на Земле вовсе не ритуальную корпорацию для отправления культа — для этого не надо было совершать духовного переворота в истории человечества. Первоначальная община складывалась вокруг таинства, божественного присутствия. Молитва, милосердие и труд — три момента, составляющие церковную жизнь. Помощь всем людям — это абстракция, Реальная помощь может быть лишь в общине, где люди знают друг друга».

А дальше прозвучали такие слова: «Сегодня для нас наступило тяжелое и трагическое время: мы уже не гонимые (для Церкви гонение это норма). Сейчас самый ужасный момент — занавес отдернули и сказали: можете делать что хотите. Есть великий риск обнаружить нашу недееспособность и все человеческие слабости. Не уверен, что у нас найдется многое, что предложить людям. Сейчас для нашей Церкви наступил почти Страшный Суд, и потому мы должны почувствовать свою ответственность». Мне кажется, что эти слова были провидческими.

В конце встречи отец сказал: «Храм — это таинство. Внехрамовая молитва — молитва близких людей. Должна быть одна душа, духовная семья. Семья — не идиллия, а сложная система отношений, но все-таки Церковь — единая семья. Это и укрепляет, и вдохновляет, и учит, и изобличает нашу слепоту и наши немощи. Необходим и новый подход. Раньше у нас было подполье, сейчас — совместная молитва для совместного деяния. Несмотря на все испытания, большая часть прихода устояла и сохранила братство и сплоченность». Основная заслуга в этом принадлежала, конечно, отцу Александру, его многолетнему пастырскому труду.

Один из бывших новодеревенских прихожан, перебежавших в лагерь его врагов, уже после гибели отца обвинил его в том, что он создавал для своих духовных детей некий «иллюзорный контрмир», «альтернативную реальность», укрытие, в котором можно было спрятаться от большого мира. Не хочу называть имя этого человека (я ему в свое время ответил печатно и публично), но вот как раз с реальностью эти утверждения не имеют ничего общего.

Всё обстояло ровно наоборот. Отец осуждал бегство от мира. Он был против замыкания в рамках общины. Он призывал нас к активности и вне прихода, в большом мире. Он говорил, что вера должна реализовываться вовне, выплескиваться в нашу повседневную деятельность. Он говорил, что «христианство — богочеловеческая религия. Значит, активность человека здесь должна быть полной… от нас ждут постоянных и активных усилий. И если человек не входит в этот мир Христов, если он не черпает силу в благодати, он может тысячу раз числиться христианином, католиком, баптистом — и оставаться им только формально. Таких номинальных христиан у нас полно». Не одобрял он и так называемых «воскресных христиан», «которые час–полтора где-то там помлеют в храме, а потом приходят и живут как обыкновенные язычники».

Отец Александр скептически относился и к устаревшим формам монастырской жизни с их отгораживанием от мира. Он полагал, что требованиям нашего времени отвечает монашество в миру. Нас, своих прихожан, он побуждал к творческой работе по преображению мира. Неслучайно вокруг него возникло и заклубилось целое облако талантов — писателей, поэтов, художников, музыкантов.

Он много раз говорил нам, что христианство — это не теплая лежанка, не убежище, не тихая пристань. Это трудная и опасная экспедиция. «Принимая христианство, мы принимаем риск! Риск кризисов, богооставленности, борьбы». Вот он и рисковал и делал это осознанно, шел на риск с открытыми глазами. Он ведь знал, в каком мире и в какой стране он живет: в злом мире, в недоброй стране. Она и сейчас остается недоброй. Обыски, допросы, угрозы, клевету — всё это он принимал без ропота, как должное. И за церковной оградой, и в самой Церкви ему — много лет — давали урок ненависти, а он дал всем урок любви.

Было бы неверно считать, что отец Александр был только пастырем прихожан новодеревенской церкви или даже московской интеллигенции. К нему приезжали за помощью, советом и духовной поддержкой люди со всей страны. Его апостольское служение стало особенно очевидным, когда он вышел с проповедью на центральное телевидение. Я уже говорил и писал, что Александр Мень был духовным лидером России. Такое лидерство кардинально отличается от лидерства политического. Политический лидер думает прежде всего о себе, об укреплении своей власти, о славе, величии и могуществе. Ничего этого у отца Александра не было. Было другое — самопожертвование.

Вслед за Христом он сеял на земле семена Царства Божия. Он говорил, что христианство — это стрела, нацеленная в будущее. Он был из тех святых, кто направлял эту стрелу. Великие святые всегда работают на будущее.

Отец Александр торопился завершить свой пастырский, свой христианский труд: он знал, что времени осталось мало. Мстительная, бессовестная, злая сила не могла простить вестнику Царства его духовного подвига. Убийство было призвано остановить развитие России по пути живого христианства. Затормозить удалось, остановить — нет. Александр Мень и после своей физической смерти приводит людей ко Христу.

Я хочу закончить это сообщение словами митрополита Антония Сурожского: «Отец Александр жив, такой полнотой жизни, которую и он не знал на земле, и, освободившись от всех ограничений времени, пространства, стоя перед Богом, Которому он всей душой, всем умом и сердцем, всей силой своей посвятил себя, творя дело Божие Божией же силой — не сказал ли Христос апостолу Павлу: «Довлеет тебе благодать Моя: Сила Моя в немощи совершается»? Теперь отец Александр уже не через тусклое стекло, а лицом к Лицу созерцает Спасителя, и не одной своей любовью, как бы она ни была пронизана Божиим Светом, а Любовью Божией обращен к миру, к родной Церкви, ко всем своим духовным чадам, к каждому из них неповторимым образом! Мы не смеем говорить о своей оставленности, об одиночестве, о сиротстве! Отец Александр не умер, а приобщился к Жизни Божественной, остался для своих — знаемых и незнаемых — Пастырем добрым, молитвенником, ходатаем, заступником! И зовет он каждого, кто его любил, кто в нем видел образ истинного христианина, на Путь Крестный и к славе Воскресения! «Будьте мне последователями, как и я последователь Христов!»»

12 сентября 2005 г.[67]

Сегодня день ангела отца Александра. Вчера — день усекновения главы Иоанна Предтечи, в этот день 15 лет назад мы хоронили отца. 9 сентября он был убит. Вообще сентябрь — роковой месяц и в жизни отца Александра, и в жизни страны и даже мира. Многое здесь переплелось. А этот год оказался юбилейным — 70 лет со дня рождения отца Александра, 15 лет со дня его гибели. Казалось бы, сегодня мы должны только горевать — для этого есть все основания. С земной, чисто человеческой точки зрения, так оно и есть, с христианской — нет. Вот мы как бы и разрываемся между этими двумя полюсами. Известно, кого мы потеряли, но известно и другое — кого мы навсегда обрели, и не только мы, Россия, — всё человечество.

9 сентября ко мне подходили многие — и в Новой Деревне, и в Семхозе. И почти все говорили: «С праздником!». 9 сентября город был украшен афишами с портретами отца Александра, особенно большие висели у Дома музыки. Многие из вас были там на концерте, посвященном отцу Александру. Я тоже был. Какие там слова говорились и как трогательно это было, — вы слышали. Расскажу вам по секрету одну вещь. После концерта я подошел к митрополиту Ювеналию. Мы с ним знакомы, он читал мою книгу об отце и по–доброму ко мне относится. Всегда говорит, когда мы прощаемся: «Божие благословение на Вас». Так вот, я подошел и сказал:

«Владыко, у меня есть такая дерзновенная мысль: надо канонизировать отца Александра. Я давно считаю его святым». Он сказал: «Молитесь».

Так вот, я и вам говорю: «Молитесь!». Как вы понимаете, я подошел к митрополиту Ювеналию потому, что он возглавляет Комиссию по канонизации при Московской Патриархии. Мне бы надо было у него спросить: «А Вы будете за это молиться?», но я не спросил. Он опять сказал: «Божие благословение на Вас», и я отошел. Вы знаете, как относится митрополит к отцу Александру: он и при его жизни, как правящий архиерей, старался его как-то оградить, а после смерти чтит его память, каждый год приезжает 9 сентября в Новую Деревню, служит литургию и литию на могиле отца. Какие слова он говорит при этом, вы слышали — очень теплые — и с каждым годом отзывается об отце во всё более превосходных тонах. Я это высоко ценю, я ему об этом говорил, даже взял на себя смелость сказать это от имени всех духовных детей отца.

Вообще-то, если бы состоялась канонизация отца Александра, для меня лично в отношении к нему, в восприятии его ничего бы не изменилось. Я считал отца святым и при его жизни, я назвал его святым 11 сентября 1990 г. в надгробном слове у его могилы. Так почему я заговорил об этом с митрополитом? Андрей Рублев ждал своей канонизации 600 лет (если уместно здесь это слово — «ждал»). Серафима Саровского причислили к лику святых почти через 70 лет после смерти. Ну и отец Александр может подождать: Бог все равно знает своих верных, своих святых, что бы о них на Земле ни говорили. Но я заговорил об этом потому, что канонизация отца Александра, если бы она состоялась, изменила бы климат, ситуацию в Русской Православной Церкви, а отчасти и в стране. Страна больная, Церковь болеет теми же болезнями, и такой акт способствовал бы их оздоровлению.

Отношение к отцу Александру в нашей Церкви, как вы знаете, двойственное. Одни его признают, другие не признают. Одни почитают, другие ненавидят. Тем не менее в последние годы положение стало меняться. Я это особенно остро ощутил в 2000 году в Семхозе, на закладке фундамента храма во имя Сергия Радонежского. Был яркий солнечный день, приехало много народа, освящение проводил митрополит Ювеналий, присутствовал подмосковный губернатор Г ромов, многие клирики. Это был праздник, и я почувствовал, что Господь этого хочет, Он хочет прославить отца Александра, и никто не сможет Ему противостоять.

В этом году 9 сентября в Новую Деревню и в Семхоз съехались человек 20 священников. Потом на обеде в Семхозе многие говорили об отце — в самом возвышенном тоне. Благочинный пушкинский в своей прочувствованной речи сказал: «Мы должны подражать отцу Александру». А кому подражают в Церкви? Святым, потому что они всю свою жизнь подражали Христу и на этом пути достигли очень многого. И отец Александр среди них сверкает, как драгоценный камень. Весьма благожелательно говорил о нем протоиерей Всеволод Чаплин, заместитель митрополита Кирилла по отделу внешних церковных связей. Он сказал, что отец Александр привел в Церковь столько интеллигентов, что это вызывало изумление на Западе, и никто из них после гибели отца не ушел из Русской Православной Церкви. Говорили сходное и другие — я не буду больше перечислять.

Выступая в этом зале 8 сентября, я привел слова митрополита Антония Сурожского: «Мы не смеем говорить о своей оставленности, об одиночестве, о сиротстве! Отец Александр не умер, а приобщился к жизни Божественной, остался для своих — знаемых и незнаемых — пастырем добрым, молитвенником, ходатаем, заступником!». Скажу от себя: мы должны благодарить Господа за то, что Он нам дал такого духовного отца, который вел нас ко Христу, ведет сейчас и остается с нами.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: «ЗЛО ПРЕВРАТИТСЯ В ПЫЛЬ»[68]

XX век как чума пронесся над миром. Ни в одном другом веке зло не проявляло себя в таких масштабах, с такой жестокостью и беспощадностью. Век геноцида, мировых войн и тоталитарных империй, он был беспрецедентным по числу жертв. Никогда в истории на Земле не было пролито столько крови. Силы зла будто сорвались с цепи. Фактически XX век — это гигантская антропологическая катастрофа, последствия которой выходят далеко за пределы одного столетия, а то и тысячелетия В этом веке зло сделало качественный скачок: человечество впервые обрело возможность уничтожить самое себя и всё живое на земле. Вместе с тем XX век — это век духовного сопротивления безумию и распаду. Одним из тех, кто олицетворял это сопротивление, был Александр Мень.

Если внимательно прочесть последние работы отца Александра — его статьи и выступления конца 80–х и 90–го года — то увидишь, что в них содержится предупреждение. В них постоянно повторяется одна и та же мысль: человечество стоит на краю катастрофы; покров, накинутый над бездной, очень тонок, и он в любой момент может прорваться.

Что же говорил отец Александр?

Он говорил: «Мы стали свидетелями мировой гражданской войны всех «детей Адама», терзающей его единое тело». Он говорил, что если человек не имеет представления о духовном начале, «в нем вылезает зверь. Хуже зверя — демон». Он говорил, что мы должны со всей серьезностью задуматься над тем, куда ведет раздувание «образа врага». Он говорил, что, «культивируя ненависть — религиозную, политическую, национальную, человечество раздирает самое себя. Приближает тот рубеж, где маячит призрак апокалиптической катастрофы». И в связи с этим он задавал вопрос: «Можем ли мы, столь разные, жить вместе на одной земле?». И отвечал: «Если не сможем — неизбежно погибнем».

Алик Мень научился читать и писать в четыре года. Первая фраза, которую он написал, была такая: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром». Эти слова апостола Павла он пронес через всю жизнь, они стали для него своего рода девизом.

Скажу сразу: отец Александр — это воин Христов. Он противостоял злу с той же силой, с какой любил Христа, — всем сердцем, всей душою, всем разумением. Это не было пассивным противостоянием — это была борьба, никогда не прекращавшаяся. Последние 15 лет его жизни я был свидетелем этой борьбы. Прежде чем перейти к этому свидетельству, скажу о том, что понимал сам о. Александр под злом, как он его определял.

Он говорил, что зло — это духовная болезнь, это темная стихия, абсолютно иррациональная. «В иррациональном хаос шевелится. В этом хаосе человек соприкасается с духовными измерениями, столь же больными, как и он сам». Я не раз слышал от о. Александра, что попытки логически, рационально объяснить зло — бесполезны и бессмысленны: «Воля к злу — абсурдная, противоестественная… Воля, противящаяся гармонии, противящаяся бытию, — самоубийственная воля. Одна из причин, почему нельзя объяснить происхождение зла: потому что оно совершенно вне категорий объяснения, потому что оно есть темное до конца, до последней глубины… Иррациональное не может быть рационально объяснимо. Объяснить зло, дать логически ясную теодицею — значит сделать зло обоснованным. А оно необоснованно, как слепая стихия бунта, как стремление против света».

Отец Александр говорил и о формах существования, бытования зла. Он специально остановился на этом в одной из бесед с прихожанами. Предоставлю слово ему самому:

«В каких формах в мире существует зло? Я сказал бы, пожалуй, что в трех формах или четырех. Первая, элементарная форма — это хаос, это всякое разложение, умерщвление, дезинтеграция. Всё то, что препятствует совершенствованию мира, совершенствованию жизни. Это смерть. В Писании называется самым большим врагом — смерть. Так на уровне природы.

Второе зло, на уровне человека — это зло нравственное.

И, наконец, на уровне чисто духовном — то, что мы называем демоническим злом. Здесь человек соприкасается с теми таинственными измерениями бытия, в которых тоже происходит какой-то сбой, какой-то дефект. Человек в эти измерения окунается, инфицируется ими. Отсюда демоническая одержимость людей — носителей зла, людей, зло для которых становится второй природой, людей, отравленных злом».

Однажды в разговоре со мной о. Александр сказал: «Дьявол — это реальная личность». Все попытки отрицать его существование — это ухищрения самого дьявола. «Я не только уверен, что он существует, — говорил отец, — но думаю, что в жизни это можно всегда увидеть. Есть зло… которое не имеет природного происхождения, сатанизм, сидящий в человеке, который пытался описать Достоевский». Силы сатаны — это «силы, которые ведут к распаду, к смерти, к гибели, на уровне сознания — к греху, на уровне истории — к антихристу. Он носят личностный характер, как и всё духовное».

Вместе с тем о. Александр не склонен был винить во всех наших грехах сатану. В них виноват прежде всего сам человек: «…осатанение человека происходит не путем непосредственного заражения… а путем открытия собственной воли навстречу этим темным силам. Всякий грех сначала человеком допускается, он открывает ему ворота, а когда сатана в нем поселяется и правит бал — тогда и рождается одержимость».

Поэтому все доводы типа «бес меня попутал» о. Александр отвергал. «Нечего, — говорил он шутливо, — на дьявола пенять, коли рожа крива», лучше пенять на себя. Если уж бесы действительно так влияют на нас, то это потому, что мы подставились. И, кстати, все увлечения метафизикой зла он не одобрял: он был убежден, что сейчас мы не подготовлены к тому, чтобы изучать темный мир. Попытки заигрывать со злом, пусть даже с надеждой обхитрить его, попытки проникнуть в демонический мир с помощью всяких оккультных практик он считал опасными для души человека. И недаром он однажды сказал: «…может быть, самые отвратительные из разрушений, которые творятся антибожественной силой, — это искажения и разрушения души. Наиболее преступные. Потому что когда разрушается организм, или гора, или микроб, это одно. А когда разрушается дух, душа — это самый страшный из всех видов разрушения, который мы знаем».

И еще одно, очень важное замечание о. Александра: «Христос учит нас не тому, как произошло зло в мире… а учит тому, как жить в мире, где есть зло. Он сказал: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир»». О. Александр следовал за Христом: он воевал со злом. Он утверждал: «Кто не воюет, тот не побеждает». И своих прихожан он ориентировал именно так: объяснять зло не надо, но противостоять ему необходимо, потому что оно разрушительно, потому что это бунт против света, против установленного Богом миропорядка.

Как же он сам противостоял злу? Главным и универсальным способом противодействия он считал соединение с Богом — источником жизни, света, любви. И он не только так считал — он так жил и потому имел право учить нас этому. Его слово никогда не расходилось с делом. Он был образцом христианина, а значит образом Христа. Вслед за Спасителем он сеял на земле семена Царства Божия и делал это многообразно: своими книгами, лекциями, беседами, пламенным словом проповедника, пастыря, духовного отца, но прежде всего примером собственной жизни. Почвой были наши души (а позднее — души миллионов его читателей и слушателей).

Он не раз говорил нам, что христианство — это риск и отвественность, а не комфортное и уютное существование, не теплая лежанка, не тихая пристань. Это трудная и опасная экспедиция, которая требует от нас мужества, активности и предельной ответственности. Глядя на него, мы понимали, что трус, эгоцентрик и любитель кайфа не может стать христианином. Он трудился для Христа каждую минуту своей жизни (по–моему, даже во сне).

Иногда о. Александр говорил вещи по видимости парадоксальные, но на самом деле точные и проверенные его собственным опытом. Например: «Враг дан нам для испытания нашей прочности». Или: «Через трудности и зло все равно открывается нам Божия любовь». Или: ««Мир лежит во зле», — говорит нам Священное Писание. Но мы и без этих слов знаем, что зло кругом царствует и властвует. И Господь его не отменяет! Господь его не уничтожает! Он поступает иначе! Он посылает в мир нас, христиан, чтобы мы, пользуясь поддержкой Его благодати, боролись со злом, сеяли добро, светили в темноте. «Так да светит свет ваш пред человеком», — говорит Господь. Наша жизнь — это жизнь посланников Божиих. Каждый человек, самая немощная больная старушка может быть светильником в своем доме, в своей семье, среди своих близких. Все имеют эту возможность, но мы этого не хотим. Много ли света и тепла мы вносим в тот мир, в котором мы живем?»

Привожу эти примеры для того, чтобы показать, что одним из способов борьбы о. Александра со злом были постоянные усилия по искоренению зла в сердцах его прихожан. Он много раз напоминал нам, что первое зло — внутри нас. Поэтому начинать надо с себя. Мы завистливые, черствые, нетерпеливые, грубые, раздраженные. Мы всегда сосредоточены на себе, всегда заняты только своими чувствами, мыслями, заботами и интересами. Мы равнодушны, глухи и слепы к окружающему нас миру. Будучи злы, мы и вокруг себя видим только зло. Наши грехи — свидетельства злой, самоутверждающейся воли. Мы погружены в суету. Мы заполняем наши души всяким мусором, а не словом Божиим. Мы не стали светом для людей. Мы отдалились от Бога.

Надо сказать, что, слушая это, мы испытывали жгучий стыд, потому что это была правда. Говорить правду о нас самих, правду о мире, ушедшем от Бога, — это тоже было проявлением борьбы о. Александра со злом. Он, как библейские пророки, не льстил нам. Но если бы он ограничился только обличениями (которые мы вполне заслужили), мы не испытывали бы после его проповедей и его исповедей духовного подъема. А он вселял в нас веру и надежду. Его собственная вера была непоколебимой, она давала ему энергию сопротивления, и такую же веру он воспитывал в нас.

О. Александр в высшей степени обладал способностью различения духов, и нас он учил отличать добро от зла, поясняя, что «когда мы учимся в себе находить вот это поле битвы, как говорил Достоевский, тогда и начинается работа по выращиванию нашей духовности. Это дело каждого человека. Это величайшее творчество. Каждый человек творит свою душу, каждый созидает свою личность. Но созидает ее не в пустом пространстве, а в соотношении с другими «я» и с вечным «Я» божественным».

Вот эта последняя мысль была очень дорога о. Александру, и он ее развивал неоднократно. На прямой вопрос «Нужно ли бороться со злом?» он однажды ответил так: «Творение осуществляется сейчас. Бог действует в природе каждую секунду, и Его творческая сила все время противостоит силам зла и разрушения. И мы — Его союзники, соработники. Я думаю, что если лишить человека возможности этого противостояния, этой борьбы, то его участие в Творении кончится. Человек призван быть активным. Каждый на своем уровне, по своим возможностям и способностям, но внутренне он должен быть активным. Эта борьба не есть нечто разовое, а это наше дыхание, наше существование, наша жизнь».

Вопрос, надо ли бороться со злом, для о. Александра вообще не стоял. Он говорил, что Христос никогда не отрицал борьбы со злом, и Его борьба была суровой и очень острой. Но мы, если мы хотим идти за Христом, должны понимать, что методы этой борьбы не могут быть любыми. «Побеждай зло добром», говорил о. Александр, это главный христианский принцип. И «это трудный, конечно, способ, потому что твое добро должно быть таким сильным, чтобы оно сломило это зло». Да, зло пока господствует в нашем мире. Оно идет «явно, как танк… Но тем не менее сила добра все равно оказывается побеждающей. И в этом смысл евангельского изречения: «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его»».

О. Александр так пояснял свою мысль: «Подумайте, ведь не сказал евангелист: свет побеждает тьму. Это совсем не то, что призыв Пушкина «Да здравствует солнце, да скроется тьма!». В Евангелии так не сказано, потому что иллюзий нет, тьма остается пока в этом мире. Но света уничтожить она не может. Свет неуничтожим, он светит во тьме. Подобно звездам, которые в черном космосе не могут разогнать его черноту, но не гаснут, а горят. И в этом противостояние света, добра и правды. Если бы добро оделось в латы зла и стало бы крушить всё направо и налево, проявляя свою силу, оно очень быстро перестало бы быть добром. Оно стало бы злом». Из этого ясно, что популярное изречение «Добро должно быть с кулаками» — это ложная максима. Добро не может побеждать так грубо и наглядно, как зло, иначе оно само становится злом.

О. Александр безусловно различал зло космическое, вселенское и зло социальное и бытовое. Но он знал, что в основе и первого, и второго, и третьего лежит противление Высшей воле, поэтому он боролся против любого из них. Он знал, что зло коренится в безумии твари, которая стремится уйти от истины и Бога. Он призывал нас «бороться со злом вместе с Богом». На этом он настаивал. Он сам так и действовал. Он знал, что в конечном счете всё решает Божественная воля. Именно она из мрака делает свет, из зла делает добро. Но он знал и другое: да, «Мне вомездие, и Аз воздам», но зло погашается не справедливым возмездием, а любовью.

Есть две силы, сравнимые с внутриядерными. Это ненависть и любовь. Ненависть взрывает человечество. Ненависть — это отталкивание, разъединение, это центробежная сила. Соединяет людей — любовь. Она есть главная энергия человечества, она сильнее внутриядерных сил. Но «любовь у нас в тяжком дефиците», — говорил о. Александр, а это значит, что Бог у нас в тяжком дефиците, потому что Бог есть любовь.

Потому и бушуют центробежные силы, разделяющие людей. А между тем человечество — это единый организм, и в физическом, и в духовном смысле. Таково было убеждение Александра Меня. Он учил тому, что любовь побеждает злобное разделение мира. Он говорил: «Если человек не умеет любить, значит он не умеет жить. Потому что живет только тот, кто любит».

Могу свидетельствовать, что сам о. Александр был генератором любви: она из него просто изливалась. Поэтому жизнь его была исполнена глубокого смысла.

На вопрос о том, как понимать достаточно трудную заповедь о любви к врагам, он отвечал так: «Никогда не думайте, друзья мои, что в Евангелии содержится такая глупость, что человек должен относиться к какому-нибудь негодяю, который причинил ему зло, так же, как к своему ребенку, к своей жене или к своему мужу. Ничего подобного! Такого бреда в Евангелии нет. Любить своих врагов — это значит относиться с доброжелательностью даже к противнику, желать ему добра, желать, чтобы он раскаялся, чтобы он одумался».

Десятилетиями о. Александр находился под надзором «Органов», где ему дали кличку Миссионер. Нападки на него начались с первых шагов его служения и сопровождали его всю жизнь. С течением времени они становились все более яростными и многочисленными, причем исходили они не только от функционеров КГБ, но и от религиозных фундаменталистов, неоязычников, антисемитов, псевдолиберальных интеллектуалов, типиконщиков, большевиков и т. п. Князь мира сего явно избрал его своей постоянной мишенью. Полярные и нередко враждебные друг другу общественные силы дышали одной страстью — ненавистью, когда речь заходила об о. Александре. Почему? Ответ прост: потому что он был истинным служителем Христовым, избранником Божиим.

В 1986 г., уже во время перестройки, в газете «Труд» появилась гнусная статья, обливающая грязью о. Александра, обрисовывающая его как злобного антисоветчика, создающего «подпольную церковь» по указке Запада. А после статьи началась серия допросов в КГБ. Они были изнурительными, многочасовыми и очень частыми. Любой в этой ситуации пал бы духом. Но не отец! После допросов он иногда звонил мне, давая знать, что всё у него в порядке. Однажды прямо с Лубянки он пришел ко мне, однако не усталый, не измученный, а полный кипящей энергии, бодрый и даже довольный тем, как провел «беседу». Он не уклонялся от разговоров с ними. И хотя много раз чекисты пытались уловить его в слове, ничего у них не получалось. Он пользовался случаем, чтоб даже этих людей наставить на путь добра, и они это чувствовали. Они читали его книги. По некоторым беглым деталям я понял, что он вызывал у них не просто уважение, но даже некий пиетет. Им как бы хотелось оправдаться перед ним.

Недавно стало известно, что еще в 1980 г. Андропов, который был тогда председателем КГБ, писал своим подчиненным: «Наш главный враг — священник Александр Мень». Об этом рассказал в начале сентября на конференции памяти о. Александра Вячеслав Всеволодович Иванов. В 1991 г., после провала ГКЧП, ему как депутату был предоставлен этот документ. Поскольку Андропов был начальником богопротивного ведомства, то его характеристику надо признать верной. Но что вытекало из этой дефиниции? Известно ведь, что следовало делать с врагом, который не сдается. А о. Александр, хоть он и относился к врагам доброжелательно, ни на какие компромиссы со злом не шел. Само его отношение к тем, кто противостоял злу тоталитаризма — к матери Марии, Дитриху Бонхёфферу, Максимилиану Кольбе — знаменательно и символично. Известно, как высоко он оценивал их подвиг.

Под конец жизни о. Александра чрезвычайно тревожило нарастание деструктивных тенденций — взрыв ксенофобии, шовинизма, национальной ненависти. Он говорил, что это «первобытные стихии, очень вредные для человека, очень низменные, они противоречат и патриотизму».

В своем последнем интервью (5 и 7 сентября 1990 г.) с необычайной для него резкостью и суровостью он говорил о наиболее тревожном явлении — рождении русского фашизма, который «очень активно поддерживают очень многие церковные деятели». Он сказал буквально следующее: «Произошло соединение русского фашизма с русским клерикализмом и ностальгией церковной».

Через несколько дней, 9 сентября, андроповский приговор был приведен в исполнение. Отец Александр убит за веру, за чистоту и святость своей жизни. Как истинный служитель Господень он противостоял злу всем своим существом. Он говорил: «Библия никогда не проповедовала примиренчества по отношению к злу. Христос сопротивлялся злу — потому Его и распяли. Но меча Он не поднял». Оружием о. Александра тоже был не меч, но слово. Он не звал Русь к топору — он звал ее к нравственному очищению, к принятию правды, земной и небесной.

По многим признакам могу сказать, что о. Александр знал, что его ожидает, в начале сентября 1990 г. знал точно, но не сделал ничего, чтобы чаша сия прошла мимо него. Воины–афганцы, которых он крестил, предлагали ему охрану. Он отклонил это предложение. Он абсолютно осознанно принес себя в жертву. Жертва — наивысший акт борьбы со злом. Отец Александр прошел свой путь за Христом, свой крестный путь — до конца.

Борьба добра и зла — это не только метафора. Это реальное противоборство полярных духовных сил. Отец Александр противостоял злу как мало кто в этом мире. Он был центром кристаллизации восходящих духовных сил, и' это было оценено противной стороной в полной мере. Расправа над ним есть признание его выдающейся роли в борьбе со злом. И это не просто убийство, а казнь по приговору тайного трибунала.

Понятно, что за убийцами стояли враги Христа, враги христианства. Именно для них проповедь о. Александра была наиболее страшна. Именно для них его общественное служение, его обращение к массовой аудитории было нестерпимо. Конгломерат темных сил объединился, чтобы пресечь это служение. Мстительная, бессовестная, злая сила не могла простить вестнику Царства его духовного подвига. Убийство было призвано остановить развитие России по пути живого христианства. Остановить не удалось: Господь воздвигает новых добрых пастырей, а Александр Мень приводит людей ко Христу и после своей физической смерти.

Отец Александр любил повторять вслед за Альбертом Швейцером: «Мое знание пессимистично, но моя вера оптимистична». Он говорил: «Этот оптимизм я не черпаю из фактов, а только из того, что убежден в творческом, божественном происхождении добра. Зло есть карикатура на Божье творение, и всё, что мучало и мучает человечество — тоталитаризм, фанатизм, шовинизм, узость, косность, леность, чванство, нежелание создавать, а желание как-то ловко перераспределить, — всё это лопнет, как мыльный пузырь. Хотя веками эти болезни существовали, возрождались, но все равно они мертвые. Сегодня, когда напряженность в обществе достигла точки почти критической, я не хотел бы давать людям никаких поводов полагать, что у меня есть иллюзии, — я человек без иллюзий, — но я верю, что Промысел Божий не даст нам погибнуть, и всех, у кого есть искра Божия в сердце, я призываю к тому, чтобы твердо стоять и не поддаваться ужасу и панике: мы пройдем через все эти полосы в конце концов, пройдем, я уверен. Всё было: мы видели и войны, и катастрофы, пройдем и через это».

И еще он говорил: «…надежды мои чисто мистические, потому что я все равно верю в победу светлых сил. Я убежден, что сила зла базируется на нашей трусости и тупости, но то, что на протяжении эры беззаконий всегда находились стойкие люди, праведники, мученики, — такие, как архиепископ Лука Войно–Ясенецкий, психиатр Дмитрий Евгеньевич Мелехов, Андрей Дмитриевич Сахаров, — утешает, это залог того, что дух непобедим и черные призраки все равно рассеются рано или поздно».

Отец Александр и сам был из таких праведников и мучеников. Он принял всё ниспосланное ему безропотно, с терпением и мужеством. Он был рыцарем Добра. Добро, «оно — как жизнь среди мертвых. Оно маленькое, оно слабое, но в нем суть и ось мироздания. И самого человека. Вся эта громада зла в конце концов превратится в пыль, потому что она ничего не стоит. А добро будет заполнять весь мир».

24 января 2006 г.[69]

Как удавалось отцу Александру сочетать в себе силу и нежность, качества, казалось бы, противоположные? И то, и другое было каким-то сверхчеловеческим и в тоже время — очень человечным. И то, и другое было рождено любовью. Только в этой ауре, в этой атмосфере любви возможно было то общение, которое у нас было с отцом Александром. Он однажды сказал: «Научиться любить человека — это значит постичь секрет жизни, самую главную ее тайну».

Вот отец Александр эту тайну постиг. Через него с нами говорил Господь. И сейчас говорит, потому что он — избранный сосуд Божий. Господь вел его за руку всю жизнь. Его сердце вмещало всех нас. Это сердце — как неопалимая купина: оно горит и не сгорает. Оно согревает своим жаром каждого из нас, оно зажигает всё новые и новые огоньки в душах людей.

Святые делятся с нами тем, что имеют, — своими дарами, главный из которых — дар любви. Они своим жаром сердечным меняют нас. Отец общался с нами не только посредством слов, но и поверх слов. Его голос, взгляд, его лицо (вернее сказать, лик) — всё это было знаком присутствия Бога. У него была жажда Бога, и Господь на эту жажду ответил.

Эта жизнь — она как молитва, как живая непрестанная горячая молитва, из сердца льющаяся, из сердца рвущаяся. Но, пожалуй, не «как» — она и была молитвой. И дело не в его учености, эрудированности — дело в том, что он знал сердцем. Отсюда — его уверенность, решительность, смелость, стремительность.

Я хочу поставить вопрос, может быть, странный: чем мы отличаемся от отца Александра? Можно ответить: всем, ну просто всем отличаемся, и это будет правдой. Но я хочу выделить одно: мы обычно говорим о Боге, не ощущая Его, и это только слова, а отец Александр говорил о Нем совершенно иначе, и это не были просто слова, потому что он всегда жил в Его присутствии, потому что он доверял Ему беспредельно, потому что он знал Его. А знал потому, что любил Его. Вот в этом, мне кажется, главное отличие.

В его молитве сказано: «Ради Тебя люблю ближнего, как самого себя». «Ради Тебя». Даже ему трудно было любить таких ближних, как мы, но он любил. А нам любить их еще труднее, нам бы поучиться терпеть их, но если бы мы научились любить Господа, мы бы сумели полюбить ближних, а может, даже и дальних.

У нас слово «любовь» очень часто на языке, а в сердце ее нет, и этого никак не скроешь, не утаишь. А у отца Александра была действенная любовь, вот как апостол Павел говорил: «вера, действующая любовью», потому что Бог поставил Свою печать на его сердце, и оно горело любовью. Вот за эту любовь к нам — ко всем! — он и был убит, как Христос был убит за любовь к нам. Потому отец Александр и был образом Христа.

Все-таки я надеюсь и верю, что отец Александр кое–чему нас научил. Нам надо молить Бога, чтобы семена, брошенные в наши души через отца Александра, проросли, дали всходы, принесли плоды.

ВЕРА И КУЛЬТУРА В ТВОРЧЕСТВЕ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ.
Некоторые соображения[70]

Тема, за которую я взялся, необозрима. О. Александр когда-то сказал о Владимире Соловьеве и Павле Флоренском, что они сами были культурой. Вот так же и я могу сказать, что Александр Мень сам есть воплощенная вера и воплощенная культура, и чего бы он ни касался в своем творчестве, эти две универсалии пронизывали всё. Поэтому я по необходимости вынужден был ограничить себя и добавить к названию своего сообщения слова: «Некоторые соображения».

Я думаю, в этой аудитории нет надобности говорить о том, что такое вера. Достаточно сказать, что это стержень человеческой личности и, по слову о. Александра, «ключ к Царству Божию». Но вот что такое культура?

Тривиальный ответ состоит в том, что это совокупность материальных и духовных ценностей, созданных человечеством в ходе истории. Но при таком, чисто статичном подходе оказывается, что культура — это, по преимуществу, то, что хранится в архивах, библиотеках, музеях и в памяти компьютеров. Относится ли всё это к культуре? Безусловно. Но для ее характеристики этого недостаточно.

Культура принадлежит к числу многомерных понятий, и потому любое ее определение — а их сотни — не может быть исчерпывающим. Не претендуя на то, чтобы дать оптимальное, а тем более окончательное, абсолютно адекватное определение, хочу обратить ваше внимание на то, что культура имеет две взаимосвязанных, взаимосоотнесенных сторо–ны — статичную и динамическую. То определение, которое я упоминал, рассматривает культуру в статике. Но культура всегда есть нечто становящееся, находящееся в развитии, подлежащее пересмотру и уточнению.

Главное же состоит в том, что и это и почти все иные определения культуры попросту игнорируют тот факт, что культура немыслима вне отношений человека с Богом, Об этом ясно говорит сама этимология слова: латинское cultura происходит от латинского же cultus, означающего почитание, преклонение. Почитание кого? Понятно, что Божества. Преклонение перед кем? Перед Богом. А еще cultura означает возделывание, выращивание, в религиозном контексте — возделывание и выращивание сада Господня. Культура — это сад, выращенный человеком взамен утраченного Эдема, хотя люди создают этот сад зачастую без Бога. А потому в нем растут не только розы, но и цветы зла — тернии и плевелы. Добро и зло здесь перемешаны, и требуется дар различения духов, чтобы в этом разобраться.

Я все-таки рискну дать одно определение. На мой взгляд, культура — это особый способ выражения внутренней ориентации человека. Или, иначе: культура — это знаковое средство для выражения отношения человека к себе, к другому, к миру, к Творцу, в более широком смысле — к Бытию. Культура — это своего рода язык. О. Александр Мень называет культуру «языком духа». Она несомненно связана с духовным измерением бытия. Вместе с тем культура есть некий инструмент, средство — как наука, техника, язык, и сама по себе она, скорее, этически нейтральна. Как средство — знаковое, коммуникативное — она может быть использована в любую сторону: и для целей добра, и для целей зла. Примеров этому в истории сколько угодно, но в любом случае не следует забывать: культура коренится в сфере духа.

«Если бы вся культура не была языком духа, языком Церкви, —говорил о. Александр, — то не было бы ни Андрея Рублева, ни создателей древнерусских храмов, ни создателей святой Софии Константинопольской, ни поэм, создаваемых бесчисленными известными и неведомыми поэтами от древности христианства до наших дней. Что такое православное богослужение? Это огромный корпус высокохудожественного творчества».

Противопоставление веры и культуры основано на невежестве, в лучшем случае — на недоразумении, но это недоразумение длилось очень долго и сейчас не исчезло. Многие до сих пор полагают, что вера и знание, вера и культура несовместны. На самом деле они не только совместны — они родственны. Более того, «в последней глубине это одно» (слова Николая Бердяева).

Для о. Александра вопрос был предельно ясен. «Противостоят ли вера и культура?» — спросил он на одной из лекций и ответил: «Если мы возьмем самые разные произведения культуры — скажем, египетские пирамиды, древнегреческие храмы, «Илиаду» и «Одиссею», «Божественную комедию» Данте или эпос Бальзака «Человеческая комедия», — то в каждом из произведений архитектуры, поэзии, живописи всегда в основе лежит вера, взгляд человека на мир, на себя, на Вечное и Божественное. Каким образом человек понимает соотношение этих трех начал, таким образом строит он свои здания, создает свои произведения искусства».

Вопреки антикультурным тенденциям, традиционно существующим в Русской Православной Церкви, о. Александр всегда твердо отстаивал этот духовный принцип — единство веры и культуры. Он говорил: «Ближе к Богу — ближе к культуре, к самой Истине. Культура, любая, вырастает на религиозном основании…» Он напоминал: «…Библия — основа основ для Церкви — есть и великое явление культуры одновременно. Библия использует десятки литературных жанров, приемов. Таким образом, она освящает и санкционирует своим авторитетом сам принцип человеческого творчества. Более того, если мы вникнем глубже, то поймем, что Всевышний недаром называется Творцом, а человек — Его подобием. Творец — и малый творец. А раз творец, значит создатель, значит — культура».

О. Александр уделял особое внимание развитию личности, творческой личности. Именно в творчестве более всего проявляется богоподобие человека. Творить может только личность. Ни рыбы, ни птицы, ни животные, ни насекомые ничего не творят. Пчелы строят соты, муравьи — муравейники, бобры — свои хатки, птицы — гнезда, но это всегда повторение. Это действует инстинкт, генетически заложенный в живые существа. Творчества здесь нет. Творчество — удел одного лишь человека, потому что он состоит не только из атомов и молекул, из клеток и сосудов. Он абсолютно уникальное, материально–духовное существо. Дух — это искра Божия, вдунутая в человека. Но дух, как неоднократно подчеркивал о. Александр, надо взращивать, и это приоритетная задача культуры.

Культура всегда творится личностью, а личность создаёт Бог в сотрудничестве с человеком. Личность не просто уникальна — она незаменима. Заменимых людей нет. Попробуйте заменить Пушкина или Шекспира, Платона или Эйнштейна. Попробуйте заменить отца Александра Меня — ничего не получится. Да и каждого из наших близких заменить нельзя — мы все подарены друг другу, и в этом разнообразии, как и в нашем родстве, — огромное богатство.

Культура возделывает определенную почву. Эта почва — наши души. Душа, как говорил Тертуллиан, по природе своей — христианка. Я, правда, не уверен в универсальности этой максимы: я встречался с душами, которые очень мало были похожи на христианок. Тем не менее задача культуры, действительно, — воздействовать на душу человека и, если удастся, способствовать ее христианизации. Не знаю, как на это посмотрели бы буддисты, иудеи и мусульмане, но верю, что во Христе нет не только эллина и иудея, но и буддиста с мусульманином.

Бердяев превыше всего ценил творческую свободу, свойственную личности, но не коллективу, который «всегда принудителен». Он писал: «Народ выражает свое призвание в мире в своих великих творцах, а не в безликой коллективности. Такие великие произведения мировой культуры, как греческая трагедия или культурный ренессанс, как германская культура XIX в. или русская литература XIX в….были явлением свободного творческого духа. Служение народу есть вместе с тем творческое созидание народа».

На такой же позиции стоял Александр Мень. Он пояснял: «Мы часто говорим о традициях, мы часто говорим о народном искусстве, но, друзья мои, ведь это только псевдоним. Народное искусство — это значит анонимное искусство. Но никогда не создавалось ни одной поэмы так, чтобы вот собрались люди и вместе что-то хором начали говорить и в конце концов сложили «Евгения Онегина». Должен быть поэт, и он должен вдохновиться.

И в музыке действует личность, и в философской системе действует личность — никогда никакой хор не мог создать философской системы. Почему же это так? Почему? Для нас ответ ясен: потому что первоисточник, Творец — это личность.

Мы, в отличие от пантеизма, верим в высочайшее значение, космическое, универсальное значение личностного принципа, и этот личностный принцип приходит из высшего, запредельного Начала. Высшая реальность включает в себя и свободу, и творчество, и личностное начало, и этическое начало. На этих основаниях возможно строить всю человеческую жизнь — нравственную жизнь, социальную жизнь, творческое культурное действо, деяние…»

Религия и культура неразрывно связаны. Они питают друг друга. И неслучайно при тоталитарных режимах погром религии всегда сопровождается погромом культуры. Обезличивание человека, будь то при Сталине или при Гитлере, оказалось гибельным для свободного творчества и для самих творцов культуры.

Особенно тяжкие последствия имела многолетняя сталинская тирания. Были физически уничтожены миллионы верующих. Религия была замещена мистифицированной квазирелигией, пародирующей христианство, со своей мифологией, догматикой, своим «священным писанием» и «священным преданием» и перевернутой системой ценностей. Это был, по сути дела, вариант неоязычества. Несколько поколений советских людей были отрезаны от прошлого, от «растленного Запада», от отечественной и мировой культуры. Чудовищной силы удар по живым носителям культуры нанес разгром интеллигенции, но еще больший — коллективизация: миллионы крестьян — основы традиционной культуры — были раскулачены, ограблены, расстреляны, отправлены на вечное поселение. Репрессиям подверглись все классы и все слои населения. Сколько гениев и талантов в результате этого геноцида не смогло родиться на свет, известно одному Богу. Таков был режим Сталина, мастера–людоеда, мудрость которого не устает прославлять наше телевидение.

Анализу сталинизма и его последствий в значительной своей части посвящена работа о. Александра «Религия, «культ личности» и секулярное государство».

Культуру творит человек, а человек — существо динамическое. Как говорил митрополит Антоний Сурожский, «весь человек есть сплошная динамика, сплошная жизнь, сплошное движение и становление…» А вот слова Александра Меня: «Если в душе нету хотя бы маленького движения вперед, хотя бы маленьких усилий для того, чтобы поддержать движение к Царству Божию, то она начинает умирать… мы забываем, что всегда необходимо обновление. Кто не обновляется, тот остановился».

Так же обстоит дело и с культурой. Она не может стоять на месте, иначе она мертвеет и загнивает. Культура — это сочетание традиции и новизны. Их гармоническое соотношение характерно для всего творчества о. Александра. Он, как никто другой, понимал, что без обновления традиция становится тормозом на пути развития, и недаром сказал Сидящий на престоле: «Се, творю всё новое».

О. Александр называл христианство «динамической силой, объемлющей все стороны жизни». Эта сила преображает и душу человека и общество в целом. Динамизм изначально присущ и культуре. В искусстве, в том числе в христианском искусстве, он проявляется в смене стилей, творческих манер, в чередовании условности и натурализма. Важно, что новизна есть неотъемлемое свойство настоящего искусства. Об этом говорил на одной из своих лекций о. Александр: «Боялось ли христианство новаторства? Нет, не боялось. Потому что иконописный стиль был авангардом по отношению к античному искусству, потому что готический стиль был тоже авангардом по отношению к старым канонам, потому что древнерусские крестовокупольные храмы тоже были авангардом по отношению к базиликам. Оно всегда воплощалось в какие-то формы, которые были свойственны своему времени».

Мысль о том, что каждая культура создает то, что ей созвучно, о. Александр высказывал не раз. Как мы видим, он отвергал запугивание авангардом, исходящее от ретроградов. Он реагировал на него, например, так: «Меня часто спрашивают, является ли ценной современная авангардистская музыка? Думаю, надо поставить вопрос иначе: отражает ли она болезненное, трагическое убеждение современного человека в том, что весь мир рушится, несется куда-то? Конечно, отражает. В этих музыкальных произведениях — независимо от того, как мы к ним лично относимся, — точно и верно переданы трагичность, отчаянность, порой бездуховность сознания наших современников».

Этот было адресовано посредственности — той самой, которая клеймила музыку Шостаковича, полотна Фалька, стихи Ахматовой, фильмы Тарковского. Клеймила на том основании, что их не понимают «простые люди». Но посредственность, потакающая невежеству и свободная от чувства личной вины, как показала Ольга Седакова, представляет собой большую опасность для общества.

Культура всегда диалогична, она не может развиваться в изоляции. Лишенная общения, она начинает задыхаться и деградирует. В тоталитарных странах так и происходит. Единственное, что спасает тогда художника — внутренняя свобода, свобода духа, если художник от нее не отказывается. По словам о. Александра, «человек, который лишается свободы, он лишается и творчества, и своего достоинства». Не теряя внутренней свободы, даже в том случае, когда он пленен тоталитарной идеологией, художник способен создавать шедевры. «Немало было… таких, — писал о. Александр, — кто пережил нечто вроде обращения в иную веру. Народные мечты о рае на земле, ярко описанные Андреем Платоновым, стихийная эсхатология масс находили пищу в утопизме, который вдохновлял строителей новой жизни. Многие верили в оправданность лозунга, начертанного в Соловках: «Железной рукой загоним человечество в счастье!»». Два гениальных человека, поверивших в пролетарский миф, — Андрей Платонов и Павел Филонов — в условиях сталинского террора сумели отразить в своем творчестве сначала расцвет, а потом крах коммунистической утопии.

Итак, культура как диалог и как пространство внутренней свободы придают творчеству подлинный динамизм. Но означает ли это, что любая динамика позитивна? Нет, не означает. Мы знаем, что существует и отрицательная динамика. Она особенно опасна, когда художник попадает под действие демонических сил, а это происходит, когда он уступает соблазну и открывает им свою душу. Тогда он становится проводником зла и может принести людям ощутимый вред. Таких примеров в истории культуры достаточно много. Но в этом случае, утверждал о. Александр, виновата не культура как таковая, а дух человека. Если человек использует свои способности во зло, «в этом повинен только он сам, это — его грех…»

Следует, очевидно, сказать и о том, что в наше время на авансцену вышла культура второй свежести — массовая культура, поп–культура, которая заполонила собой всё, в особенности телевидение. Это результат коммерциализации культуры, которая в значительной своей части превратилась в разновидность шоу–бизнеса. Прав Андрей Битов, сказавший недавно: «Современная помесь попсы, пиара и гламура мне омерзительна».

Внутри культуры существуют разные течения, разные тенденции. Молодежная субкультура, контркультура и даже антикультура все равно существуют в поле культуры. Если сравнить романы Эдуарда Лимонова, Мишеля Уэльбека и, скажем, «Философию в будуаре» маркиза де Сада с «Хаджи-Муратом» или «Братьями Карамазовыми», то приходится признать, что всё это художественные произведения и все они находятся в поле культуры. Но сколь различен, полярно различен их вектор! Я не говорю здесь о масштабе таланта — я говорю только о духовной направленности этих вещей.

Именно дух определяет ценность того или иного произведения. О. Александр высказался на этот счет очень определенно: «Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу — и свидетельствовать о Высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры».

Иллюстрацией этой мысли может служить такое явление культуры, достаточно влиятельное сегодня, как постмодернизм. Эклектичный по своей природе, многими он преподносится как некий художественный универсализм. Но меня смущает в нем не эклектичность, а его принципиальная внеморальность, его ценностный и нравственный релятивизм, его анально–генитальная эстетика (как в «Аншлаге»). Искусство всегда стоит перед Божественной тайной. Для постмодернизма нет никакой тайны, жизнь не имеет смысла. Веласкез и унитаз, Моцарт и Бритни Спирс, Шекспир и рэп — всё уравнено со всем, всё одинаково бессмысленно или одинаково значимо, что, в сущности, одно и то же. Постмодернизм в конечном счете всё сводит к физиологии, к отправлениям организма. Духовная вертикаль упраздняется — за ненадобностью. Человек, по сути, сводится к животному. И это не удивительно, потому что постмодернизм не рассматривает человека как духовное существо: человек — это то, что он ест, и то, что он потом из себя извергает.

Авангард и модерн не посягали на основы культуры — они развивались в прежнем духовном русле. В отличие от них постмодернизм не только уравнивает добро со злом, но упраздняет и Бога как высшую личную инстанцию. Для него есть лишь некое неопределенное потустороннее, чего человек никогда не достигнет, а если и достигает, то это оказывается территорией распада и смерти, дьявольщиной, как в произведениях Мамлеева. Контакт человека с Богом в постмодернизме не предусматривается. Всё в жизни оборачивается кажимостью, симулякром, всё подвергается так называемой деконструкции. Ценности как таковые полностью исчезают. Но человек, лишенный ценностных координат, становится духовно беззащитным. Когда о. Александра спросили, как он относится к литературе постмодерна, в частности к произведениям Мамлеева и Лимонова, он ответил: «…Мамлеева и Лимонова читал, и что-то мне не понравилось всё это… Я не думаю, что это останется в истории литературы. Это плесень какая-то».

Культура примечательна тем, что она соединяет как бы несоединяемое — старое и новое, объективное и субъективное, рациональное и иррациональное. То есть культура, по существу, вещь парадоксальная. Парадоксальность, антиномичность, вообще говоря, — свойство истины. Например, христианство насквозь парадоксально. Христос не просто Бог и не просто человек — Он Богочеловек, Он соединяет в себе совершенно непонятным образом и Творца, и тварь, и Царя, и нищего, предельное величие Он реализует в предельной униженности. Поэтому парадоксальность, присущая культуре, не должна пугать. Культура плюралистична, она не дает однозначных ответов.

Между тем парадоксальность культуры многих, в том числе в Церкви, как раз пугает. Они с большим подозрением относятся к искусству и к свободному творчеству. Некоторые православные аятоллы настаивают на том, чтобы человек, крестившись, перестал заниматься искусством. Они считают это занятие греховным. Они с большим раздражением относятся к новациям, к культурному и религиозному плюрализму. Они полагают, что вся полнота истины — у них в кармане. Их негласный девиз: «Да не будут все едины», а уж коли едины, то лишь на нашей, православно–обскурантистской основе. Слова «общечеловеческие ценности» они всегда берут в кавычки. Отец Александр Мень тоже вызывает у них сильнейшую аллергию, поскольку он олицетворял и Вселенскую Церковь, и вселенскую культуру.

Я уже говорил об антикультурной тенденции, существующей в Русской Православной Церкви. Она имеет давнюю историю, которая подробно проанализирована в лекции о. Александра «Два понимания христианства». Не буду сейчас на этом останавливаться. Скажу только, что тенденция, ведущая к культурному изоляционизму, культурному самозамыканию, к ностальгии по прошлому, в высшей степени характерна для закрытой модели христианства (конкретно — православия), в центре которого не богоподобная личность, а коллектив, вовсе не богоподобный, К этому надо добавить ксенофобию, шовинизм, слишком тесный союз с властью. В свое время это уже привело к разрыву интеллигенции с Церковью, к расколу культуры и грозит подобными же эксцессами, отчасти описанными Иосифом Бродским:

 Входит некто православный, говорит:
«Теперь я — главный.
У меня в душе жар–птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то — в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая — мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон — исчадье джаза».
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза…

О. Александр не раз говорил, что наша Церковь пострадала от тоталитаризма не меньше, а больше, чем наше общество. Неудивительно поэтому, что она болеет теми же болезнями, что и общество, и подчас — в более тяжелой форме. Она и сейчас больна, чему способствует политика власти. Об этом свидетельствовал С. С. Аверинцев. Опасность для веры в России, писал он в одной из последних статей, «состоит прежде всего в намерениях старой и вопреки всем переменам сохраняющей власть номенклатуры — как это называется по–советски, «взять на вооружение» религию, главным образом православную, для построения нового официозного изоляционизма. Те, кто еще вчера присматривал за нами, блюдя устои советского безбожия, сегодня спрашивают нас, достаточно ли мы православны».

Что бы ни говорили православные фундаменталисты, «культура представляет для Церкви большую ценность, и это утверждали еще Отцы Церкви, жившие в далекие времена», «Культура свидетельствует о Церкви, о Христе, о христианстве» — такова была позиция о. Александра. Его вывод однозначен: «…взаимосвязь между верой и культурой органична… эта взамосвязь восходит к глубочайшей древности: когда появился человек, вместе с ним появились и искусство, и религия, и всё остальное. Всё, что есть в жизни человека, определяется его отношением к предельной Реальности». «…В центре, — сказал о. Александр, — стоит один образ. Я хотел бы, чтобы вы его как бы приняли в себя и запомнили, — это корни, уходящие в самую глубину бытия, это вера, уходящая в мир духовный, это ствол, по которому текут соки живые, и, наконец, это плоды, которые всё увенчивают. Таково органичное и гармоничное видение культуры».

Главное творчество, учил нас о. Александр, — это созидание своего духа. Цель творчества — служение человеческому роду, отдача ему себя. Самоотдача — не только цель творчества, но и цель христианства.

Культура, как и вера, — это способ преодоления смерти. Отец Александр Мень хорошо это понимал, ибо сам был причастен бессмертию.

12 сентября 2007 г.[71]

В черный день 22 июня от нас ушел отец Георгий Чистяков. Это было совсем недавно. Поэтому сегодня мы посвятим наш вечер не только отцу Александру Меню, но и отцу Георгию.

Два этих имени не случайно стоят рядом. Отец Георгий как бы принял эстафету из рук отца Александра. Он считал себя его учеником и действительно был им. Верным, истинным учеником, человеком того же духа, обладавшим сильной харизмой. Он почитал своего учителя и посвятил ему несколько вдохновенных проповедей.

В одной из них он сказал: «Чем дальше уходит в прошлое день, когда о. Александр ушел из видимой жизни, тем яснее становится, до какой степени великим праведником он был, до какой степени отметил Господь его печатью святости.

Это становится ясно с каждым годом всё более и более. И каждая новая книга его, которая выходит сейчас, — это событие для всех, кто открывает эти книги и читает их. Оказывается, что в отличие от многих людей, которые, чем дольше проходит время от того, когда они жили, всё больше и больше уходят в прошлое, — святые не уходят, они остаются здесь, они остаются среди нас. Они навсегда остаются нашими современниками. Отец Александр был именно таким современником дня сегодняшнего, и молитва его чувствуется в нашей жизни. Сколько людей в последние годы признаются, что узнали силу его молитвы. Поэтому будем благодарить Бога за то, что у нас есть такой наставник и такой духовный отец, молитвами которого мы живем.

Отец Александр из тех людей, которых называют «друзья Христовы». И это видно не только из нашего опыта общения с ним, это видно из каждой строчки «Сына Человеческого», его удивительной книги. Это видно из каждой строчки текстов, которые он нам оставил. Конечно, несмотря на то, что годы летят, как-то очень трудно представить, что отца Александра нет в нашей жизни физически. Это действительно очень трудно и больно себе представить. Но Господь дает общение с ним через Таинство Евхаристии, через молитву, через чтение его книг. Господь дает нам общаться с отцом Александром, и будем за это благодарить и воспевать Бога».

В другой своей проповеди отец Георгий сказал: «Он ушел, с нашей земной точки зрения, несправедливо рано, недопустимо рано. Но с другой стороны, понятно, что он ушел, чтобы оставить нас со Христом один на один. Он ушел и, уходя, сказал, что не бросит нас, потому что с нами Христос». Еще отец Георгий говорил, что «отец Александр ни на кого не похож. Он был абсолютно сам собой, и, конечно, можно было прямо и смело сказать — таких людей не бывает. И, тем не менее, именно такой человек был послан в нашу страну, к нашим современникам, прежде всего к людям с разрушенным внутренним миром».

Удивительно, что всё или почти всё, что говорил отец Георгий об отце Александре, относится к нему самому. Он ушел несправедливо рано. Он остается нашим современником. Он оказался лично близок нам. Он оставил нам замечательное наследие. Он тоже молится за нас, и его молитвами мы живем.

Конечно, отец Георгий — другой человек, уникальная, неповторимая личность. Тем не менее духовно он очень похож на отца Александра. И у того, и у другого не было границы между жизнью и проповедью, между жизнью и христианством. Их жизнь и была проповедью, и была христианством. Она была горением духа.

Я уже говорил на поминках, что отец Георгий — явленное нам чудо Господне, большее чудо, чем мироточивая икона. Отец Сергий Булгаков, когда-то сказал о Павле Флоренском: в нем «встретились культурность и духовность, Афины и Иерусалим». То же самое мы можем сказать об отце Георгии, только к Афинам и Иерусалиму надо бы еще добавить Рим и Москву. Он показал, что наука и вера, вера и культура не только совместимы, но могут быть гармонически соединены.

Отец Георгий, как и отец Александр, впитал, вобрал в себя мировую культуру и был ее интегральной частью. Он был выдающимся ученым–филологом. Но он не только блестящий филолог, знаток греческого и латинского языка, знаток античной литературы, но и художник слова. У него был поразительный дар слова, живого слова, напоённого огнем веры. Это слово, казалось, само изливается из его сердца. Оно всегда было живым и новым. Помню, да и вы помните, как он вздымал руки, и речь его лилась, как поток.

Отец Георгий сочетал в себе физическую немощь и духовную мощь. Он был человеком без кожи. Всякая неправда его ранила. На всякое отступление от истины, особенно в Церкви, он реагировал бурно. У него был абсолютный слух на фальшь, на ложь — он их физически не переносил. У него был в высшей степени развит дар различения духов. Тут обмануть его не было никакой возможности. И вы, наверно, заметили, как много он говорил о боли. Это потому, что он ощущал боль другого как свою, особенно если это касалось детей. А вы знаете, через что ему пришлось пройти в детской республиканской больнице. Это было, выражаясь его словами, «нисхождение во ад», и не разовое, а многолетнее.

Он был непримиримым врагом смерти, не принимал ее. Я не разделяю сверхоптимистического настроя, когда говорят, что надо радоваться тому, что отец Георгий на небесах, что никуда он не ушел, не преставился и т. д. Да, это правда — у нас теперь есть еще один заступник на небесах. Но можно ли по этому поводу только эгоистически радоваться? По мне, такая односторонняя радость (и чтоб никакой скорби!) противоестественна.

Почему в заупокойном православном каноне поётся: «Плачу и рыдаю, когда помышляю смерть»? Почему плакал Христос, когда умер его друг Лазарь? Уж кто-кто, а Он-то знал, что Лазарь будет спасен! Чего ж он не радовался, а плакал?

Я помню, как плакал отец Александр Мень на поминках по Елене Александровне Огнёвой. Почему рыдал отец Георгий вместе с матерями, когда умирали в муках от смертельной болезни их девочки и мальчики? Чего ж они не радовались? Ведь эти дети стали маленькими ангелами. Веселиться надо!.. Это какой-то нелюдской, нечеловеческий взгляд — сугубо догматический и отвлеченный.

Сам отец Георгий писал своей статье «Нисхождение во ад», что если мы считаем себя верующими, а говорим, что смерть не страшна, что на всё воля Божия, что не надо горевать по умершему, потому что тем самым мы ропщем на Бога, а значит не любим Его, и т. п., то в этом случае мы хуже неверующих: мы не только сами отворачиваемся от боли — мы еще другому даем наркотик, своего рода духовную анестезию, а когда ее действие кончается, человеку становится еще хуже. А надо просто быть рядом с этим человеком, разделять его боль. Так отец Георгий всегда и делал. Он не утешал лицемерно, а был рядом со страдающим человеком, брал его боль на себя.

«Помогать тем, кто нас окружает, — в этом смысл христианской жизни. Просто служить им. Вот это, наверно, самое главное», — так говорил отец Георгий. Он и служил всю жизнь Богу и людям, нам и Христу.

Отец Георгий говорил, что отец Александр Мень умел открыть людям, как никто, присутствие Христа. И он рассказывал, что примерно через год после смерти отца Александра он был в Париже и пришел к парижскому кардиналу Жану–Мари Люстиже, и когда вошел в его кабинет, кардинал прямо сказал, что отец Александр — святой, что отец Александр стоит у престола Господня, что отец Александр молится за нас.

Сейчас они вместе стоят у престола Господня и молятся за нас. А мы можем только благодарить Господа за оказанную нам невероятную милость — за то, что Он послал к нам, недостойным Его созданиям, лучших Своих служителей.

21 января 2008 г.[72]

Мы часто говорим, что отец Александр присутствует в нашей жизни, и это действительно так. Но какова мера этого присутствия? Как и в чём оно проявляется?

Разумеется, отец Александр присутствует в жизни и судьбе его прихожан, его учеников. Некоторые из нас оставили свидетельство о нем — книги, статьи, воспоминания. Другие несут слово о нем в какой-то иной форме — на радио, на различных конференциях, вот на этих вечерах.

Отец Георгий Чистяков был прямым учеником отца Александра и не раз говорил об этом. Он нес его в своем сердце и продолжал его дело до последних дней своей жизни. Продолжает его дело и другой ученик Александра Меня — отец Александр Борисов.

Есть люди, которые возносят молитвы отцу Александру Меню, и эти молитвы не остаются безответными. Так, венесуэльский священник Карлос Торрес — безнадежный онкологический больной в последней стадии заболевания, от которого отступились все врачи, — взмолился отцу Александру как великому святому о заступничестве и получил полное выздоровление. И это не единичный случай. Сам отец Александр говорил, что святые имеют привилегию и после своей физической смерти участвовать в земных делах и помогать людям.

Книги отца Александра изданы во многих странах миллионными тиражами. Они востребованы, а значит, он так или иначе присутствует в жизни миллионов людей. Среди них — немало наших зеков. Они пишут в фонд имени Александра Меня, просят прислать его книги и получают их. Благодаря этим книгам они утверждаются в вере и становятся христианами. Чаще всего с ними переписывается Александр Зорин. В письмах из тюрем и колоний нередко говорится об отце Александре. Я просил Алика Зорина прочесть здесь некоторые из этих писем, иногда очень трогательных, но он, из присущей ему скромности, отказался и попросил меня сделать это. Я вам сейчас прочту несколько выдержек из этих писем.


Письмо от Евгения Д. 16 января 2003 г.

«Здравствуйте, дорогой и уважаемый, старший брате во Христе Александр Иванович!

Прочитал книгу отца Александра Меня «Первые апостолы», я просто в восторге от нее, от трудов отца Александра, вечный ему покой. Я иногда и у него молитв прошу к Богу, т. к. верю, что он на небесах».


Письмо от другого Евгения. 24 апреля 2002 г.

«Александр Иванович, большое вам спасибо за книгу отца А. Меня «Я верую…», очень сильно мне понравилось, а главное, многое и мне объяснило, сердечное вам спасибо».


Письмо от Алексея. 10 мая 2007 г.

«Я писал вам, что учусь дистанционно в университете православном и ежемесячно отправляю контрольные работы в Липецк. Какое богатство — подспорье все эти книги от вас и отца Александра!!! Особенно А. Мень. Сейчас я в «Вестниках Царства Божия»».


Еще одно письмо. 16 апреля 2002 г.

«Александр Иванович, у меня очень большое желание как можно познать больше православную веру, традиции, чтобы в этих условиях назидать заблуждающихся…

Очень сильно нравится, как пишет и проповедует А. Мень, Царство ему небесное, я очень уважаю его труды, его слово, его мысли, очень сильный богослов».


Письмо от Леонида, уже освободившегося из заключения. 5 февраля 2002 г. (К сожалению, Леонид скончался.)

«Дорогой мой брат и друг Александр, все работы Александра Меня остались в зоне, я надеюсь, что вы поможете мне… восстановить хотя бы частично его труды, ибо в них сосредоточена вся полнота истины. Александр Мень был не просто иерей, он был ученым философом, его работы далеки от фанатизма. В каждом его произведении звучит здравый рассудок, ум и истинная вера».


Вы видите, какая огромная потребность у людей приникнуть к живому слову отца Александра. Хочу лишь добавить, что мы ощущаем его присутствие в нашей жизни лишь потому и именно потому, что он постоянно жил, трудился, служил в присутствии Божием. Он мог бы сказать вслед за апостолом Павлом: «Моя жизнь — Христос». Отец Александр нес людям не себя, а Христа. Он — сеятель Христов, и всё зависит от того, на какую почву легли его слова. Если бы Александр Мень как служитель Господень в полной мере присутствовал в нашей жизни, это преобразило бы нас. Можем ли мы устоять в любви? Стали ли мы христианами в истинном смысле этого слова? Пока мы не можем этого утверждать: это не данность, а заданность. Мы еще не доросли до христианства.

А доросла ли до христианства, до Евангелия Русская Православная Церковь? Тоже нет: она слишком часто ориентируется на прошлое, изжитое прошлое, она во многом возвращается к старой, скомпрометированной, советской модели. Доросли до христианства только отдельные члены Церкви. Но, как говорил отец Александр, «мы еще неандертальцы духа и нравственности, потому что евангельская стрела направлена в вечность, потому что история христианства только начинается».

Так что не будем унывать. Отец Александр вслед за Христом указал нам путь. Он сам прошел по этому пути до конца и оказался у престола Господня. Он помнит о нас, заботится о нас, присутствует в нашей жизни. Наше дело — сохранять верность Истине и в большом и в малом, и тогда мы войдем в радость Господа нашего Иисуса Христа.

III
Воспоминания

Если воспользоваться словами евангелиста Луки, «рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать» то, что я знаю об отце Александре. Может быть, и не совсем по порядку, но рассудилось описать.

Я знал отца Александра довольно близко. В течение многих лет был его прихожанином, общался с ним в храме и вне храма — в прицерковном домике, в малой группе, на лекциях, в электричке, на улице, на поминках и на крестинах. Бывал у него дома, а он не раз приезжал ко мне. Не только я, но вся моя семья — его духовные дети.

Я хотел бы назвать себя его другом, но не знаю, имею ли на это право. Я всегда чувствовал дистанцию, разделяющую нас: я жил в земном измерении, он — во многих измерениях сразу. Он всегда вызывал у меня одно чувство — преклонения, любви, восторга. Но его простота не позволяла делать из него кумира, ставить на пьедестал. Этому препятствовали и его юмор, самоирония. Да и я не склонен был обожествлять кого бы то ни было.

«Он человек был в полном смысле слова» и как человек становился вровень с нами. Я никогда не ощущал неловкости или дискомфорта в общении с ним. Напротив — только легкость и огромную радость, и еще то, что я назвал бы чувством полета. Его величие было скрытым. Его демократизм был истинным, неподдельным. Он усматривал в каждом из нас образ и подобие Божие, даже если этот образ был основательно замутнен.

Любая встреча с ним была праздником. Одно появление его освещало и дом, и лица, и сердца. Казалось, самый воздух становился иным и день окрашивался в цвет радости. Любая встреча была событием. Как я жалею теперь, что редко записывал за ним! Но включать дома магнитофон было не всегда удобно и уместно, тем более что разговоры были частными, неофициальными и фиксировать их на пленке в те времена было небезопасно. Да и магнитофон у меня появился довольно поздно. Поэтому записаны лишь некоторые домашние беседы, своеобразные лекции на евангельские и иные религиозные темы.

Во время наших встреч с отцом Александром я полностью был поглощен беседой с ним. Было не до записей. Надо было, конечно, записывать его слова и свои впечатления по свежим следам, но после встреч я долго не мог включиться в обычный житейский ритм, обдумывал услышанное и сказанное, жил этим, и в результате эти прекрасные мгновения уходили в вечность. Где-то, в каком-то ином измерении, они пребывают нетленными, а здесь сохраняются лишь в моей памяти. Часть того, что она удержала, я и предлагаю читателям.

Воспоминания даются не как сплошной текст, проблемно или сюжетно выстроенный, а в виде отдельных фрагментов, логически и хронологически не обязательно связанных между собой, но составляющих, тем не менее, некое единство. Такое построение, мне кажется, имеет свои преимущества: автор не претендует на полноту описания. Это не литературный портрет, а мозаика, не ровное свечение последовательного повествования, а вспышки света, выхватывающие из темноты ту или иную черту оригинала. В этом смысле воспоминания схожи со «Строчками из дневника», да и со всей композицией или «жанром» этой книги.

Встреча с отцом Александром была вторым главным событием моей жизни. Вторым — потому что ей предшествовала иная Встреча. Они перевернули меня, сделали другим человеком. Мы познакомились тогда, когда я прошел через мучительный духовный кризис. Долгое время я искал и не находил ответа на вопрос: «Зачем я живу?» Я ощущал пустоту и бессмысленность своей жизни и не находил оправдания своему пребыванию на земле.

Внезапно, после долгого периода отчаянья, во время тяжелой болезни, во мне что-то стронулось и взорвалось. С глаз как бы упала незримая завеса. Это был прорыв в иную реальность, в новое, неизвестное мне измерение, о котором я и мечтать-то не смел и не думал, что такое может случиться. Но вот случилось. И с кем? Со мной.

Это и была Встреча. Я был верующим человеком задолго до этого, но тут произошло настоящее обращение. Блаженное состояние длилось несколько недель. Я этого ничем не заслужил. И вот на этой волне я встретился с отцом Александром. Одно чудо стало продолжением другого.

Наверно, я уж очень рвался «во области заочны», и эта настырность была вознаграждена: нежданно–негаданно явился Учитель. Учитель жизни.

Но у этой встречи должен был быть и иной смысл. И вот, я думаю, что это, быть может, необходимость оставить — в ряду других — свидетельство о нем. И я хочу это сделать. Как могу, как умею.


Итак, середина 70–х, весна. Сразу после хлынувшего на меня благодатного ливня я призвал к себе моего приятеля Женю Рашковского, человека не только верующего, но и воцерковленного. Я сказал ему, что хочу немедленно креститься (из благодарности, переполнявшей меня) и попросил срочно связать меня с хорошим священником. Тут же я получил рекомендательную записку и адрес. Он объяснил мне, как до этого места добраться.

И вот ясным апрельским днем я стою в ограде Сретенской церкви в Новой Деревне. Вокруг никого — ни единого человека. Я вхожу в храм. Он пуст. Я оглядываюсь — никого… Когда я обернулся, от алтаря быстрой походкой шел ко мне священник в черной рясе с нагрудным крестом. Это был отец Александр. Александр Мень.

Я стоял в центре храма. Он подошел ко мне молча с вопросительной полуулыбкой. Я, тоже молча, подал ему записку. В ней говорилось: «Податель сего, Владимир Ильич (sic!), сам скажет Вам, что ему надо».

Отец Александр повел меня в прицерковный домик. Домик тоже был пуст. Мы зашли в его маленький кабинет, и там проговорили, как мне казалось, часа два. Может, и меньше, но беседа была очень насыщенной. В тот день ни один человек в ограде церкви так и не появился. Только потом я сумел оценить это, потому что такое никогда уже не повторилось. Отца Александра всегда осаждали толпы. Ну, если не толпы, то все же немало прихожан и приезжих. А в тот день пространство почему-то было расчищено. Не иначе как мне была оказана Божеская милость.

Я рассказал отцу, что моему обращению предшествовало очень тяжкое душевное состояние, а потом случилось нечто, что можно назвать озарением. Я, человек трезвый, не склонный к самообольщениям и восторгам, неожиданно испытал настоящий религиозный экстаз. Это было потрясением, и продолжалось оно не какое-то мгновение, а очень долго. В результате за неделю я написал более ста стихотворений, которые были неизмеримо выше моих способностей: сами шли из-под пера. Я говорил, что не знаю, чем это заслужил. Он сказал, что благодать часто дается авансом для укрепления нашей веры, потому что потом настанут дни, когда она подвергнется испытаниям.

— А я ведь с вами уже знаком, — заметил я.

— Когда? — Он удивленно поднял брови.

— Я видел фильм Калика «Любить…», и там были вы. И как вы там говорили, я запомнил.

— Да, было такое. Говорил — во благовременье. Снимали часа четыре, а осталось немного.

Потом я рассказал о себе, сказал, что я историк, работаю в ИМРД — академическом институте, который одно время состоял даже при ЦК КПСС и выполнял его задания.

— Так вы служите у престола сатаны! — с притворным ужасом и искорками в глазах воскликнул он.

Я рассмеялся:

— Выходит, так.

Все же я был слегка сконфужен. Мне не приходило в голову такое определение, хотя отношение к ЦК КПСС и к самой КПСС у меня было такое же, как у отца Александра. Впрочем, состав института, особенно в первые годы после его создания (1967–й), был очень сильным. У нас работали, и я сказал ему об этом, известные философы и литературоведы — Мераб Мамардашвили, Эрик Соловьев, Пиама Гайденко, Юрий Давыдов, Юрий Карякин, Александр Лебедев (автор нашумевшей в 60–х годах и обруганной в журнале «Коммунист» книги о Чаадаеве). Одно время работала у нас и жена Солженицына (тогда — Наталья Светлова). Вообще дух института (опять-таки — особенно в первые годы) был довольно либеральным. Немало сотрудников выступили, например, против советской оккупации Чехословакии, за что и поплатились. (Правда, потом из нашего института вышли люди, сделавшие большую карьеру, — например, Марат Баглай и Сергей Ястржембский.)

Отец спросил меня, что я читал из духовной литературы, кроме Евангелия. Я назвал Владимира Соловьева, Бердяева, Шестова, Кьеркегора, кого-то из экзистенциалистов. Флоренского, Федотова, о. Сергия Булгакова я тогда практически не знал, только слышал о них. Не знал ничего о книгах самого отца Александра. Он меня немедленно снабдил кое-чем из нечитанного мной (в том числе своими «Истоками религии») и сказал, чтобы я готовился к крещению — оно будет примерно через месяц. А пока надо пройти оглашение — он объяснил мне, что это такое.

Так началось мое знакомство с отцом Александром. Так началось то, что стало смыслом и основанием моей жизни.

Если бы прежде мне кто-нибудь сказал: ты встретишь идеального человека, наделенного всеми дарами, земными и небесными, ты будешь общаться с ним и станешь его учеником, — я бы ответил: это было бы прекрасно, но таких людей нет, идеален только Христос. Но вот — это произошло и стало возможным именно потому, что в этом человеке с такой полнотой отобразился Христос. Я смотрел на него и видел образ Христа. С первой встречи он покорил меня — сразу и навсегда. Я поверил ему безоговорочно и никогда не жалел об этом.


Весь следующий месяц я всё еще пребывал в состоянии невероятного духовного подъема и всё, что происходило, воспринимал необычайно остро. Радостные открытия следовали одно за другим. Я ездил в Новую Деревню как на свидание с любимой. На этом подъеме прошел весь период оглашения. Как губка, я впитывал в себя всё, что говорил и давал мне отец Александр. Особенно сильное впечатление произвели на меня его «Истоки». Я снова прочел Евангелие — уже другими глазами, и оно открылось мне совсем по–другому, чем раньше. И тогда, и особенно потом, я убедился, что оно бездонно: смысл его плывет, оно открывается слой за слоем (и это зависит от моего собственного духовного роста), но исчерпать его до дна невозможно.


Отец Александр крестил меня на Николу летнего (22 мая). Это произошло в домике, в его комнате. Присутствовал при этом только Женя Рашковский. Поздравляя меня, отец сказал, что это лишь начало пути и что лучше всегда чувствовать себя оглашенным. С утра я ничего не ел, а таинство было совершено часа в три. Голова слегка шла кругом, но все равно я «летал». Сретенская церковь в Новой Деревне с ее голубым куполком, воспетым впоследствии Галичем, очень скоро стала для меня родным домом, а отец Александр — самым близким и родным человеком. На крещение он подарил мне икону Спаса работы Юлии Николаевны Рейтлингер и нательный крест с землей из римских катакомб, сказав: «Сохраните». Я хранил (хотя рельефное изображение распятия почти стерлось), но лет через 10 все-таки потерял: порвалась цепочка, и крест упал, а я не заметил. Расстроенный, я пришел к отцу Александру и рассказал об этом. Он меня утешил, и я стал носить другой крест.

Кстати, о катакомбах. Вскоре после нашего знакомства отец Александр дал мне почитать книгу «Катакомбы XX века». Он сказал лишь, что автор, Вера Яковлевна Василевская, — его тетушка, воспитывавшая его в детстве и оказавшая на него сильное влияние. По присущей ему скромности, он не упомянул, что неназванный автор предисловия — он сам.

Я быстро прочел книгу. Она поразила меня. Всё, что в ней говорилось, было для меня откровением. Я слышал о Катакомбной Церкви, но не знал, что же на самом деле стояло за этим названием.

Книга открыла для меня целый пласт русской духовности, той духовности, которая, подобно граду Китежу, ушла на дно, но не исчезла. Той духовности, которая продолжала таинственную потаенную жизнь. Сокрытая от глаз наследников Ирода, она, как подросток Иисус, возрастала в духе. Потом только я узнал, как много получил от русской Катакомбной Церкви юный Александр Мень. Уже взрослым, он писал: «…в Апокалипсисе говорится о Жене, облеченной в солнце (олицетворение Церкви), которая скрывается в пустыне от преследований…»


Никто никогда не вел службу так, как он. Удивительный ритм, проникновенность, сила — всё на одном дыхании. Благодать Божия действительно изливалась на всех нас. Особенным переживанием, кульминацией литургии был евхаристический канон. «В третий час! — говорил он страстно и воздевал руки. — В третий час!» И еще раз: «В третий час!» Снова вспоминалась Голгофа. Волна ужаса, сочувствия, страдания пробегала по нам в ожидании неминуемой смерти Сына Человеческого на кресте, чтобы потом излиться пасхальной радостью.

Я уже говорил, что когда он читал или пел «Отче наш», всегда крестился на словах «Да будет воля Твоя». В его голосе была сила, энергия, динамизм. Это «зажигало» молящихся, вызывало ответное чувство сопричастности. Вообще же, в отличие от иных священников, крестившихся чуть ли не на каждом слове, он осенял себя крестным знамением сравнительно редко, лишь в ключевых местах литургии или всенощной.


Его любовь к природе была удивительной. Он пользовался любой возможностью, чтобы соприкоснуться, прильнуть к ней. Он советовал нам: «Идите в лес или в поле, чтобы обновиться, стряхнуть с себя то тяжкое, что пристает к нам в городе». Очень любил горы — часто ездил в Коктебель, был на Иссык–Куле (и везде работал). Отлично знал нравы животных, испытывал нежность ко всему живому (может, потому и пошел в Пушно–меховой институт?), различал голоса птиц.

Вместе с тем он осуждал природопоклонство в духе Руссо, потому что стихии неразумны, и если человек отдается им, это для него небезопасно. «Пушкин прав: природа равнодушна», — говорил он, однако любил ее, любил как творение Божие, как воплощенную красоту.

А еще очень любил обезьян, мог бесконечно рассматривать их фотографии, находя в них недоступные мне прелесть и обаяние. Он прекрасно знал их повадки, их образ жизни. Если мне попадалась книга с фотографиями обезьян, я всегда покупал ее и приносил ему, и всегда лицо его озарялось радостной улыбкой.


Новая Деревня. Лето. Мы с отцом идем на станцию. Но не к автобусу, а сворачиваем у магазина и — через овраг, мимо рощицы деревьев. Тенькает одинокая пичуга. Он спрашивает меня:

— Кто это поет?

— Синица.

— Правильно! — Обрадовался, что я знаю.


Он никогда не делал замечаний детям, как бы плохо они себя ни вели. Только гладил расшалившегося по голове, и тот успокаивался.


Почему-то всегда получалось так, что всё, что он говорил на общей исповеди о наших грехах, относилось ко мне. Именно ко мне. Стыд прожигал меня. Но такое чувство возникало не только у меня — у всех. Казалось, он читал наши сердца как открытую книгу, проницая их до самого дна. Он говорил для всех, но каждый по необходимости принимал это на свой счет.


Однажды он спросил меня:

— Вы кто?

— То есть? — Я даже поежился от этого вопроса.

— «Сова» или «жаворонок»?

— «Сова». А вы?

— Был «совой», но переделал себя в «жаворонка».

Я представил себе, как он встает до света, чтобы успеть в церковь к семи — началу восьмого. «Сове» это не просто трудно — это мучительно. Но ему надо было стать «жаворонком», и он стал им.


В другой раз он задал мне тот же вопрос: «Вы кто?» Я уже хотел было снова сказать, что я «сова», но он тут же уточнил:

— Сангвиник, холерик, меланхолик?

— Наверно, сангвиник. Но не типичный, а как бы скрытый. Внешне это не очень проявляется.

— Я так и думал. — Он удовлетворенно кивнул.


Я никогда не расспрашивал его о нем самом, не брал у него «интервью». Быть может, это было ошибкой, но так уж сложились наши отношения, что главным в них оказывались не вопросы, а встреча, общение. Вопросы, конечно, были, но не личного порядка. Он иногда говорил о себе по собственной инициативе. Расспрашивать его о чем-то личном казалось мне неловким, нецеломудренным, что ли. По этой же причине я не просил его подписывать книги, которые он мне дарил. А подарил он мне практически всё, что напечатал, а еще многотомный «Словарь по библиологии», который тогда еще не был опубликован. Он дарил мне его том за томом, по мере того, как их переплетали. Только последний, седьмой том он не успел мне дать — помешала смерть. Так и стоят они у меня на полке, эти увесистые тома в красивых коричневых переплетах с золотым тиснением. И я часто заглядываю в них…

Впрочем, три книжки он все-таки подписал (опять-таки, по своей инициативе). Одну из них — к моему 50–летию.


Однажды отца Александра спросили, что изменилось для него, когда он стал священником. Он ответил:

— После рукоположения стал значительно сильнее физически, стал способен выносить нагрузки в пять раз большие. За каждой литургией получаю таинственный квант Божественной энергии. Чувствую близость Божию, которую раньше не ощущал.

Он прекрасно знал мировую классику, в том числе поэзию. Мог без конца цитировать наизусть Пушкина, Данте, Мильтона, Пастернака (особенно «На Страстной», «Магдалину»), Очень любил державинскую оду «Бог» и с удовольствием читал:

Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто всё собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Бог!

В круг его чтения входила и современная беллетристика — книги Грэма Грина, Жоржа Бернанаса, Мигеля Отеро Сильвы, Михаила Булгакова, Чингиза Айтматова, Юрия Домбровского, многих других. О каждом из них он написал или сказал нечто весьма существенное. Очень любил фантастику, особенно зарубежную, а из наших — братьев Стругацких. «Пикник на обочине» и «Улитку на склоне» он считал гениальными, но последние их книги ему не слишком нравились.

Он любил кино и не очень любил театр. Высоко ценил Дзефирелли и Андрея Тарковского, с которым учился в одной школе, особенно его «Рублева», «Солярис», «Сталкер». Его любимые художники — Ботичелли, Джотто, Микеланджело, Поленов. Иконопись он ставил выше всего остального.

Он не раз подчеркивал, что так называемый реализм — всего лишь эпизод в многотысячелетней истории искусства, прежде всего изобразительного. Он говорил: «Наш «реализм» — по сути натурализм. Это обезьянничество, удвоение природного мира, а не творчество. На протяжении почти всей своей истории изобразительное искусство было условным. В этом смысле иконопись опирается на древнюю традицию, в то время как соцреализм есть отказ от традиции или, в лучшем случае, воспроизведение наименее плодотворных этапов в истории искусства».

Несколько раз мы говорили с ним о Данииле Андрееве. Когда я впервые упомянул «Розу мира», он с улыбкой произнес: «Шаданакар», «Олирна», «Звента — Свентана» (любимые андреевские термины). Отец считал, что Андрееву было дано подлинное откровение, но он восполнил недостающее своей фантазией и привнес в свои видения много субъективного, искусственного, наносного, ложного. Вообще же он хорошо относился к Даниилу Андрееву, но рассматривал его в основном как поэта. В «Розе мира», полагал он, все-таки больше поэтической фантазии, чем ясновидения.


Однажды я завел с отцом Александром разговор о перевоплощении. Он относился к этой теории скептически, ссылался на то, что в Библии, вопреки утверждениям сторонников реинкарнации, нет ни одной фразы, которую можно было бы с уверенностью трактовать как доказательство существования подобного феномена. Я сказал, что сильным аргументом в пользу перевоплощения считается такой: человек в каких-то условиях может вдруг овладеть информацией, которой он ни в коем случае не мог обладать (и в обыденной жизни не обладал), например, уборщица внезапно заговаривает на древнем, исчезнувшем языке или начинает оперировать понятиями теоретической физики, причем не под гипнозом.

Отец Александр ответил:

— Думаю, объяснение может быть другим: существует некий континуум, сфера познания, в которой содержится вся информация, и некоторые люди в определенные моменты могут к ней подключаться.

Таким образом то, что казалось перевоплощением, было чем-то вроде ясновидения или медиумизма. Мне это в голову не приходило. Я согласился, что эта гипотеза, действительно, многое объясняет, и в этом случае реинкарнации не требуется.

В другой раз, после его лекции о бессмертии, я снова вернулся к теме перевоплощения:

— Может быть, что-то в этом есть?

Он мгновенно ответил:

— Ну, если Бог захочет меня перевоплотить, я возражать не буду.


Я, кстати, вспомнил, что когда-то был на совместной лекции Мераба Мамардашвили и Александра Пятигорского о сфере познания. Гипотеза, предложенная отцом Александром, их теории вполне соответствовала. А Мераба он уважал. Рассказывал мне, что ходил на его лекции о философии Канта.

Вообще суждения отца Александра всегда были и оригинальны и глубоки. Хотя правильнее было бы говорить не об оригинальности, а о мудрости. На своем веку я встречал много умных людей, но мудрых — очень мало. Пожалуй, только троих — Александра Меня, Фазиля Искандера и мою тещу Аграфену Михайловну — женщину очень простую, но как бы светящуюся изнутри, кроткую, чистую сердцем. Всех их отличала внутренняя гармония, цельность и спокойная уверенность (или уверенное спокойствие). Во всём остальном это были очень разные люди.


Никогда он не упускал случая сказать человеку что-то приятное. Придя однажды к нам, он обратился к моей жене:

— Маша, вы замечательно выглядите. Владимир Ильич дарит вам цветы?

— Тем и живу, — отвечала Маша.

— Вот видите! Любит вас.


Вскоре после нашего знакомства он обмолвился (это опять-таки было в домике), что бесконечное перечисление имен за литургией утомительно и бессмысленно. Как мне показалось, он считал это делом магическим, полуязыческим. Потом я понял, что по–настоящему молиться можно лишь за тех, кого знаешь, или, по крайней мере, о ком знаешь. А тогда я сказал:

— А я почитал вас за самого счастливого человека.

Не лучшее мое высказывание. Счастье для него было не в этом. Намного позже я прочел у Ю. Н. Рейтлингер (монашки!), что эти «записки», как она выразилась, «душат литургию». И она писала об этом с отчаянием, потому что не имела надежды на хотя бы «малейшее выправление всех запутавших нас обычаев».


Отец крайне отрицательно относился к оккультизму и ко всякого рода магическим практикам. Он расценивал их как попытку взломать дверь, ведущую к тайне. Между тем эта дверь закрыта для нас недаром: мы не готовы к проникновению в туманный и призрачный мир, который называется трансфизическим измерением. Такие эксперименты опасны, они всегда ведут к дурным последствиям. Ничего хорошего он не видел, например, в опытах по выходу в астрал.

Да, говорил он, астральный мир существует реально — это ближайший к нам план бытия, но это не столь уж привлекательное «место». Скорее наоборот, поскольку оно населено низшими духами, которые способны сбить нас с толку. Мы не знакомы с топографией этого мира, говорил он мне, и «прогулки по астралу» подобны переходу через минное поле: можно и не вернуться.


Отец Александр говорил: «Бог несправедлив, потому что если бы Он был справедлив, Он должен был бы испепелить нас за наши грехи — мы это заслужили. Но Бог есть любовь, а любовь не карает, а прощает. Бог до последнего мгновения нашей жизни взывает к нашей совести, к нашему сердцу».

Любовь выше справедливости — так он учил нас.


Как-то раз я сказал ему, что никак не могу постичь природу предательства. Для меня оно загадочно. В чем его суть? Тут двойное или тройное дно.

Он ответил:

— Зло иррационально, и потому попытки постичь его рациональным образом безнадежны. А предательство часто объясняется тривиально — трусостью или же выгодой, корыстью, которые сам человек от себя может тщательно скрывать, потому что с правдой трудно жить. И не надо его ставить на пьедестал, как делают некоторые (например, Леонид Андреев), пытаясь углядеть в предательстве Иуды некие глубины, героизируя его. У них получается, что Христос и Иуда — чуть ли не равновелики. Всё это чушь.


Отцу Александру была свойственна особая зоркость — и физическая, и духовная, которая была еще более поразительной. Когда он служил, он видел каждого из стоящих в храме. Он немедленно засекал топтунов, агентов КГБ, захаживавших в новодеревенскую церковь в 70–х — 80–х годах. Он говорил мне: «Я их вижу сразу».


Летом 1976 г. я читал отцу Александру и его маме Елене Семеновне свои стихи. Это было в Новой Деревне, в комнате, которую он снимал для нее. Читал я по памяти, наизусть. Когда прошло минут 40, я спросил: «Вы не устали?» — «Да нет, читайте». Прошло еще минут 20, а то и 30, и я опять спросил: «Вы не устали? Все-таки стихи со слуха трудно воспринять в таком количестве». Он сказал: «Да нет, я не устал. Я от этого не устаю. Читайте». Потом я понял, что объем духовной информации, которую он усваивал, был настолько велик, что мои стихи на этом фоне были уже мелочью.

Он сказал, что помимо моей воли в этих стихах прочерчен мой путь и что меня «вели»: «Вам было дано. Всё идет хорошо».

Одно из стихотворений кончалось словами:

Но пока еще не поздно,
Укротите ваш тротил,
Чтоб не встал товарищ Грозный
И усы не подкрутил.

Елена Семеновна засмеялась:

— Так только поэт мог сказать.

Помню ее ангельский лик. Глаза ее светились какой-то неземной добротой. Она никогда не пропускала службы, когда жила в Новой Деревне. Ее хрупкую фигуру всегда можно было видеть в проеме левого притвора: она либо опиралась о притолоку (была уже слаба и нездорова), либо стояла на коленях. Ее отношения с сыном были не просто хорошими, а на редкость трогательными, я бы сказал, евангельскими.


Любовь изливалась из отца, как лава из вулкана. Он был удивительно внимателен и ласков к человеку — к любому. Но не надо думать, что это был добродушный дедушка, некий святочный Дед Мороз. Ничего подобного! Его доброта была требовательной. У него был трезвый и точный взгляд на человека. На общих исповедях он постоянно упрекал нас, прихожан, в маловерии, в том, что мы отделяем веру от жизни, что религия как бы отдельная функция нашей жизни, а не слита с нею.


Никогда я не слышал от него ни одной жалобы. Я видел, как он уставал, и часто спрашивал: «Как вы?» Ответ всегда был один: «А что со мной сделается? Здоров как бык». А между тем временами он почти падал от изнеможения. Службы, требы, постоянные поездки к людям, крещения, венчания, беседы с прихожанами, постоянная работа над книгами, работа на собственном приусадебном участке (сам вскапывал огород, сажал картошку) — это лишь малая часть того, что он делал. А общение с церковным начальством, с деятелями Совета по делам религий! А выдергивание на «беседы» в «Органы»!..

Никогда, за исключением случая, когда попал в больницу, он не брал бюллетеня. Любую болезнь перебарывал, переносил на ногах. Часто он служил, превозмогая боль, служил с высокой температурой, но никогда не жаловался. Этот крест он взял на себя добровольно. Думаю, что только помощь свыше позволяла ему побеждать болезни, выстаивать, выдерживать неимоверные, нечеловеческие нагрузки.


Не раз у нас с ним возникали разговоры на социальные темы. Инициатором, как правило, был я. Однажды после его лекции в клубе Московского завода автоматических линий я завел с ним разговор о Ленине, о Сталине и марксизме. Тема не казалась ему особенно интересной, но я допытывался, что он об этом думает. Мы были в маленькой комнате, он переодевался. На столе стояли бутерброды, печенье, вода. Он пил только воду. Одолевавшие его люди ушли, и мы остались одни.


Я спросил:

— Как вы думаете, что на самом деле двигало Лениным — идея или жажда власти?

— Жажда власти. Хотя, быть может, от сознания Ленина это было закрыто: действовал механизм вытеснения.

Потом я заговорил о Сталине. Вопрос для него был предельно ясен: бешеное властолюбие, коварство, самообожествление. Мифология, сложившаяся вокруг этой фигуры, носит магический, псевдорелигиозный характер. (Потом он развил эти мысли в статье «Религия, «культ личности» и секулярное государство».)

Я напомнил ему о «Розе мира» Даниила Андреева, где утверждалось, что Сталин имел как бы прямой провод к Люциферу и получал от него мощную энергетическую подпитку (инвольтацию), впадая при этом в некое мистическое состояние («хохха»).

Вопреки Даниилу Андрееву, отец Александр не считал Ленина и Сталина демоническими фигурами, а всего лишь тиранами, хотя и орудовавшими в грандиозных масштабах.

Что же касается марксизма, то он, по мнению отца, не мог не провалиться:

— С марксизмом всё ясно. В области хозяйственной он оказался импотентным. Чтобы скрыть это, организовали террор.


Лет за пять до того, по дороге от Новой Деревни к станции Пушкино, я спросил его, что он думает об Андропове (в то время — генсеке). Часть интеллигенции воспылала тогда какой-то ненормальной любовью к этому столпу Госбезопасности, углядев в нем реформатора и интеллектуала (еще бы: он читал детективы на английском и даже пытался что-то рифмовать!). Я не разделял этих восторгов, но все же задал свой вопрос.

— Андропов? — сказал отец Александр. — Это волк.

Вопрос был исчерпан.

А где-то в году 85–м — 86–м он сам спросил меня:

— Вы обратили внимание, какое лицо у Горбачева?

Я удивился:

— Да. А что такое?

— Посмотрите на его подбородок. Это Бонапарт.


Однажды в компании, где присутствовал и отец Александр, я прочел свою повесть «Путешествие волхвов». Это была пародия — но не на волхвов, а на обстоятельства, в которых они оказались: по моему замыслу, их путешествие пролегало через Советский Союз, где они, по ходу дела, встречались с пограничниками, таможенниками, сектантами, кагэбэшниками, представителями Русской Православной Церкви и т. п. В конце повести волхвы, как и полагалось, попадали на прием к царю Ироду — плотному человеку выше среднего роста, в очках, с широкими залысинами, с ямочками на подбородке, чувственными пухлыми губами и остановившимся взглядом темных, глядящих в упор глаз.

Услышав это описание, отец слегка поморщился. Потом, после чтения, он подошел ко мне и попросил убрать внешнее сходство.


Он не умел просто «отдыхать», не признавал отдыха как кайфа. Его отдых — это напряженная мысль и действие. Во время отпуска работал как заведенный. Обычно он уезжал в Крым, в Коктебель, куда за ним часто увязывались многие прихожане. Между тем он ехал туда работать, писать. В последние годы почти никуда не ездил, но напряженного труда не прерывал.


Моя жена говорила, что он «вытараскивает глаза». Действительно, временами, служа литургию или произнося проповедь, он как бы видел то, что от нас было скрыто. Тогда он начинал говорить быстро, увлеченно, его глаза расширялись.

Ей это ужасно нравилось — она любовалась им.


Много раз по всем «голосам» я слышал, как читают отрывки из его книг. Он относился к этому спокойно и даже равнодушно, как к чему-то обыденному и не стоящему внимания.


Однажды после службы мы гуляли по Пушкину. Отец Александр останавливался у многих домов, рассказывал мне, когда и кем дом был построен, кто был его владельцем, что было вначале в этом доме и что стало потом. То же самое повторялось в Москве, когда мы на машине приезжали туда из Новой Деревни. Он прекрасно разбирался в архитектурных стилях, очень любил русский модерн. Память его была бездонной. Казалось, всё, что он видел, слышал, узнал, прочел, она впитала навечно и в любой момент по его желанию могла выдать «на–гора». Я убеждался в этом неоднократно.


У меня всегда было ощущение, что он обладает каким-то окончательным, абсолютным знанием. Его универсальность, энциклопедизм, почти сверхчеловеческая эрудиция поражали. При общении с ним (при каждом общении) вы испытывали состояние подъема, блаженства, эйфории. И он для этого ничего специально не делал — никакой техники, никаких приемов. Он просто оставался самим собой. Наверно, дело в том, что вы встречались с высшей нормой, с нравственным и духовным гением — это из него изливалось, истекало, и именно это делало вас счастливым. А еще это связано с тем, о чем я уже писал: у него был дар абсолютного понимания, и это каким-то образом возвышало вас и производило оздоровляющий, очищающий эффект.

Мы видим в людях только плохое, подозреваем дурное, потому что мы сами таковы. Он — не таков. Можно сказать, что он был беспощаден — но не к грешнику, а к его греху, потому что грех отделяет человека от Бога, мешает ему спасти свою душу. Да, он был резок в обличении наших грехов и одновременно мягок к нам. Он всегда видел в человеке образ и подобие Божие — пусть запачканные, искаженные, но образ и подобие. И он взывал к лучшему в человеке, выводил это лучшее на поверхность.

Очень часто в своих проповедях он подчеркивал: «Чтобы избавиться от греха, чтобы стать настоящими детьми Божиими, наших сил недостаточно. Только Господь может исцелить нас. Это, однако, не означает, что мы должны пассивно ждать Его вмешательства, — нет, мы должны открыть Ему свое сердце и идти навстречу».

#Как я изводился, когда часами ждал его в «певческой» комнате (где репетировал хор). Иногда, устав от ожидания, когда он наконец впускал меня в свой кабинетик, я еле скрывал свое раздражение. Он всё это, конечно, видел. А я не понимал, что он оставляет меня «на закуску», когда вся очередь уже подходила к концу и можно было разговаривать долго, не думая о том, что кто-то еще ждет. Я поздно научился ценить это его расположение и в иных случаях даже просил принять меня раньше.

Впоследствии я убедился, что он подчас уделял намного больше времени новокрещеным, неофитам, чем старым прихожанам. Некоторых из них это обижало. Но он считал, что они должны стоять на собственных ногах, в то время как неофиты требуют пристального и неослабного внимания.


В церкви во время общих исповедей отца, да и во время служб, которые он вел, часто было шумно, особенно у свечного ящика. Это его, конечно, задевало, потому что для многих новодеревенских старух (и не только для них) ритуал, обычай был важней литургии, а он к литургии относился благоговейно. Обычно общие исповеди из-за ревнивых и завистливых настоятелей он проводил в небольшом правом приделе, куда люди набивались как сельди в бочке, и из-за тех же настоятелей он вынужден был говорить тихо. Тем не менее его чувства иногда прорывались в этих исповедях. «Покупаем свечи, передаем свечи, ставим свечи, а о Христе забываем», — говорил он, перечисляя наши грехи.

Где-то к концу 1977 г. отец Александр начал создавать в приходе малые группы (общения). Он формировал их по своему усмотрению. В каждую из таких групп входило человек семь–десять, объединенных общей духовной задачей. В одну из первых, если не первую, из малых групп он включил и меня. В ней было поначалу девять человек — физик (профессор МГУ), программисты, инженер, переводчик, скульптор и я, историк. Всё это были люди в возрасте. В дальнейшем состав группы несколько видоизменился: часть людей ушла, зато пришли другие, три женщины — математик, врач и историк (моя жена Маша). По–прежнему нас было девять человек.

Создание этих групп было началом кристаллизации того духовного сообщества, которое называется приходом отца Александра Меня. Целью общений была евангелизация мирян. По замыслу отца, начавшись в приходе, она должна была выйти далеко за его пределы. Так, в конце концов, и случилось. Многие члены этих групп стали потом известными катехизаторами.

Группы создавались для изучения Священного Писания, молитвенного общения, совместного участия в литургии, взаимопомощи и помощи другим (больным, старым, одиноким), которые в ней нуждаются. Мы встречались раз в неделю, на квартире того или иного члена группы. По условиям того времени мы соблюдали конспирацию, не говорили по телефону об обсуждаемой теме, а лишь уточняли время встречи, расходились по–одному — по–двое, с некоторым интервалом.

Помню, с каким трепетом, с каким волнением мы собирались на наши первые встречи. Мы жили и дышали ими, они были центром нашей жизни. Мы проводили эти встречи с большим увлечением, готовились к ним очень серьезно. Это было настоящим творческим делом, не только увлекавшим, но и постепенно преображавшим нас. Первое занятие вел сам отец Александр. В дальнейшем мы собирались уже без него, но он продолжал руководить нами, время от времени (примерно раз в месяц) посещая наши встречи.

Поначалу мы писали что-то вроде рефератов, потом собирались и вслух читали написанное. Затем отец Александр как бы подводил итог, внося полную ясность в обсуждаемую проблему. Темы рефератов были самыми разнообразными. Назову лишь некоторые из них: вера и знание; этика веры; обряд и дух (формы и вера); о границах компромисса; родное и вселенское; Церковь: единство в многообразии; наука и вера в истории; пол, любовь, брак; прогресс и НТР: надежда или опасность; искусство и религия.

У меня сохранился сборник наших рефератов на некоторые из этих тем. Каждый автор помечен определенной буквой: А, Б, В и так далее. Сохранились и подробные конспекты итоговых сообщений отца Александра на эти темы. Всё это представляет немалый общественный и исторический интерес и, как мне кажется, заслуживает отдельной публикации, тем более, что эти сообщения отца никому не известны.

В качестве примера приведу свой собственный реферат на тему «Искусство и религия» (это 1979 или 1980 год).

«Эти два понятия — искусство и религия — не зря стоят рядом: они соотнесены самой жизнью. Искусство возникло из религии, из культа. Возникло и оторвалось от своего корня (медленно, мучительно, веками отрывалось; с приходом Ренессанса этот отрыв обозначился вполне явственно, а завершился на европейской почве — в XIX в.; XX век только пожинает плоды). П. Флоренский писал о богослужении как о синтезе всех искусств. Но сегодня я хочу говорить не об акафистах Романа Сладкопевца, не об иконах Рублева, не о фресках Дионисия и не о храме Покрова на Нерли, а только об искусстве светском, обмирщенном, искусстве нашего времени.

Все большие художники знают эту тайну, что искусство связано с миром духовным прямо и непосредственно, связано своим тяготением к духовному небу и своей изменой ему. Некоторые художественные гении обладали даром вестничества, т. е. были вестниками высшей реальности, носителями особой духовной миссии. Достаточно назвать Данте, Моцарта, Эль–Греко, Лермонтова, Достоевского. Все нехудожники, непоэты (точнее, лжехудожники, лжепоэты) думают, что в искусстве человек творит сам, и самоутверждаются в своем произволе.

Художник знает, что есть вещи данные, посланные, а есть сделанные — на профессионализме, усилием воли. От соотношения данного и сделанного зависит высота произведения искусства.

Цветаева писала: «По отношению к миру духовному искусство есть некий физический мир духовного.

По отношению к миру физическому — искусство есть некий духовный мир физического».

В этом определении есть диалектика, указывающая на срединное положение искусства. Оно — между небом и землей. Его взлеты суть полеты в духовное небо. Его срывы суть падения, вызванные тяготением (прельщением) пленительной и греховной Земли. Собственно, таково же положение человека, почему искусство и умеет, как ни что иное, выражать человека во всей его противоречивости.

Стало быть, искусство двойственно, и двойственность его — изначальная (если говорить об искусстве в целом). Надо сказать и о том, что искусство тысячами нитей связано со своим временем, даже когда оно восстает против такой связи и демонстративно обращается к прошлому или к будущему. Когда оно ищет неслыханной, никогда не бывшей формы или бесформенности, невиданного содержания или бессодержательности, новизны во что бы то ни стало, когда оно отрекается от самого себя, — все равно время питает искусство своими кровеносными сосудами. Скажем, кубизм и абстракционизм с их разложением формы, дадаизм и футуризм с их нарочитой бессмысленностью и антиэстетизмом были прямым предчувствием распада человеческого духа, утраты человеком гармонии, художественным предвестием и воплощением эпохи войн и революций. Художественный модерн наших дней с его формальной изощренностью и повышенным эстетизмом, с одной стороны, с его оргиастичностью и сюрреалистичностью, с его яростными нападками на культуру под маской антибуржуазности, — с другой, есть, в сущности, продолжение тех же традиций.

Возникнув на заре истории, искусство выражало исконную человеческую потребность — потребность целостного, адекватного осмысления мира. Оно всегда хотело постичь мир, восхититься миром и прославить его Творца. Древнейшие мифы и древнейшая поэзия, ритуальные танцы и наскальные изображения в синкретической форме реализовали эту потребность. Пронизанное поэзией Священное Писание подняло искусство слова на небывалую высоту. Великие пророки и духовидцы были одновременно и великими поэтами.

В наше время всё необыкновенно усложнилось. Выявилось вполне ощутимо, что искусство может служить силам зла, растления, распада. Чему еще служат «Заратустра» Ницше, вдохновленный структурализмом французский «новый роман», стилизованные лжеиконы и гигантские идеологизированные полотна Ильи Глазунова, урбанистические чудовища современных городов?

Та же Цветаева писала, что «искусство — искус, может быть, самый последний, самый тонкий, самый неодолимый соблазн земли… Между небом духа и адом рода искусство чистилище, из которого никто не хочет в рай». Частичная правота Толстого, призвавшего к уничтожению искусства, как раз и состояла в ясном понимании того, что искусство может соблазнить «малых сих». Эта же мысль руководила Гоголем, сжигающим вторую часть «Мертвых душ».

Цветаева утверждала, что человек искусства, например, поэт, одержим стихией (демоном), а «посему, если хочешь служить Богу или людям, вообще хочешь служить, делать дела добра, поступай в Армию Спасения или еще куда-нибудь — и брось стихи».

Да, но почему обязательно — демоном? Демон ли владел Пушкиным, писавшим «Пророка» и «Маленькие трагедии», Достоевским, создававшим «Преступление и наказание» и «Братьев Карамазовых», А. К. Толстым, выдохнувшим своего «Иоанна Дамаскина», Шекспиром, Сервантесом, Данте? Не правильнее ли предположить, что стихии, владеющие душой художника, могут быть как демонической, так и божественной природы? Художник — в большей мере, чем обычный человек, — игралище страстей и поле битвы разнонаправленных духовных сил, но великое искусство всегда есть порождение духа Истины, Добра и Красоты.

Интуитивность постижения истины роднит искусство с верой. Но выше ли стоит искусство, являющееся прямой иллюстрацией Священного Писания, так сказать «второй теологией»? Имеет ли только такое искусство (или искусство поучительное, дидактическое) религиозную санкцию? Навряд ли.

Искусство — не иллюстрация и не набор моральных прописей. Пушкин когда-то сказал, что «поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело». Это не следует понимать так, что искусство — против нравственности, но оно не сводимо к ней, оно выше житейской морали в плане духовном. Однако большое искусство, искусство, заслуживающее этого имени, всегда несет этический урок, урок добра. Только преподносится этот урок не в виде свода моральных правил, не в виде некоего катехизиса, а в виде слитных идей–образов, оказывающих мощное целостное воздействие на психическую, эмоциональную и интеллектуальную сферы человека. Искусство основано на свободе, изначально присущей творчеству. У искусства свои законы, свои способы воздействия, и ни наука, ни нравственность не могут заменить его.

Способность к художеству вкоренена нам свыше. Мир пронизан дыханием Божественного глагола, дыханием Логоса. Человек искусства должен слушать, всматриваться и со–творить.

Сила современного искусства неизмеримо возрастет, если оно осознает свою связь с религией, если оно вернется к своим истокам и, обогащенное новым опытом, поставит себя безоговорочно на службу Правде и Добру».


Однажды (это было в Новой Деревне, году в 77–м — 78–м) отец Александр собрал несколько человек и стал обсуждать с нами тему «Любовь в свете Евангелия». Мы сидели на опушке леса, расположившись кружком на траве. Нас стали заедать комары. Кто-то спросил отца: «Можно ли убивать комаров?» Он ответил:

— Ну, тут так: или одна популяция, или другая.

Ни одна встреча не обходилась без шутки. Он иронизировал и над самим собой. Как-то на его день рождения мы подарили ему перчатки. Я спросил: «Не велики? Подходят?»

— Подходят, — сказал он. — У меня пальцы, как сосиски.

Когда по отношению к кому-то потребовали суровых мер, он сказал: «Это не гуманоидно». Мог комически воскликнуть: «Mamma mia!» или «О Madonna!» Мог он и спеть по случаю куплет из песенки или романса. Когда он напевал своим звучным баритоном

И возвращая ваш портрэ–э-эт,
Я о любви вас не молю–у-у,

— вы не могли удержаться от улыбки.

Вообще у него был замечательный голос — глубокий, волнующий, теплый, бесконечно богатый обертонами. В молодости он прекрасно пел, наигрывая при этом на гитаре. Случалось, он возвращался к ней и в зрелые годы. Сохранились записи некоторых песен в его исполнении.


Встречи с ним были лекарством, утешением, праздником души. Когда он опаздывал, мы молились, чтоб с ним ничего не случилось, и, как правило, тут же вслед за этим он появлялся.

Его общение с нами было необычайно теплым и заинтересованным. Как сказал один его знакомый, «у него был дар почувствовать и понять другого человека, а поняв, полюбить. Его больше интересовали не идеи, а люди».


Написание рефератов не только дисциплинировало нас, но и прививало нам навыки глубокого осмысления духовных проблем. Параллельно шла катехизация, обучение молитве. Он вел нас, как поводырь.

От рефератов мы перешли к изучению Библии — сначала Ветхого, а затем и Нового Завета. На это ушли годы: мы входили в текст медленно, разбирая его подчас по строчкам и словам. Каждый давал свое толкование, все вместе мы приходили к какому-то общему мнению. Сопоставление разных разделов Писания неожиданно открывало нам совершенно новый смысл уже, казалось бы, известного.

К каждой встрече отец готовил специальную разработку по теме, которую мы изучали. Одна из них — лежащий сейчас передо мной лист машинописи на папиросной бумаге. Там написано: «Моисей-4. Моисей, человек завета: Исх 19, 1–9». Это один из разделов темы «Моисей», и тут подробнейшим образом раскрыты суть завета, Замысел Господа, действия Моисея, реализующего этот Замысел, а также перечислены вопросы по теме с многочисленными отсылками к Ветхому и Новому Завету, помогающие глубже уяснить изучаемую проблему. В конце рекомендуется обратиться к Евангелию от Иоанна (Ин 15, 9–17) и помолиться, взяв этот текст за исходную точку.

И таких разработок было множество. Часть из них (но не все) вошла в книгу отца «Как читать Библию». А кроме того, мы получали и другие его тексты (тоже в машинописи), например, памятки «О проведении исповеди», «Как готовиться к Великому Посту», «Введение в христианскую жизнь (План к изучению Символа веры и основ Евангелия)» и многое другое. Позднее это вошло в книги «Смертию смерть поправ» (Минск, 1990) и «Практическое руководство к молитве» (М., 1995). У меня сохранились и подробные конспекты сообщений отца в нашей малой группе по Ветхому и Новому Завету. Как он успевал всё это делать — вопрос особый.


Он всегда радовался встречам с нами, называл нас своей семьей. Когда на днях его рождения мы позволяли себе (обычно в шутливой форме) сказать о нем малую долю того, что чувствовали, он всегда говорил, что если что-то и смог сделать, то лишь благодаря нам:

— Что я без вас? Без вас бы ничего не было.

Так странно было это слышать… А что мы без него? Чем бы мы были?..


Он не любил фотографироваться, сводя дело к шутке: «Ничего хорошего не получится. Я все равно буду похож на мясника или орангутанга». Это было, мягко говоря, преувеличение: на всех фотографиях, даже неважных, его лицо прекрасно. Несмотря на скептицизм отца Александра, мой сын много раз его снимал (изредка это делал и я). К сожалению, то отказывала вспышка, то плохо падал свет, то еще что-нибудь. Сказывалась и неумелость сына — он был тогда подростком. Поэтому многие фотографии слабы по качеству. Но и в таком виде они драгоценны: они запечатлели того, кто был образом любви, кто отдал себя нам без остатка. Они напоминают счастливые минуты наших встреч.


Как-то в застолье одна старая прихожанка спросила отца, какова будет ее посмертная участь. Он деликатно отклонил этот вопрос, но она настаивала, буквально приставала к нему с ножом к горлу. Похоже, что она была вполне уверена в благополучном исходе и ждала лишь авторитетного подтверждения.

Он был непреклонен и отказался отвечать. Думаю, он знал ответ, но не хотел демонстрировать своего знания и не хотел брать на себя полномочия Господа Бога. И он понимал, что прямой ответ сослужил бы этой женщине плохую службу: она либо возгордилась бы, вознеслась, либо пала духом, хотя и стала бы, скорее всего, опровергать приговор. И то и другое повредило бы ее душе.

Это был хороший урок.


В конце 1981 года отец Александр попал в больницу. 31 декабря я пришел к нему. Ему уже принесли елку. Он был вдвоем с женой — Натальей Федоровной. Примерно полчаса мы разговаривали. Всё это время он держал ее руку в своих руках. Меня это смутило. Я почувствовал себя лишним и откланялся. До сих пор не могу простить себе, что не пригласил их к нам домой на Новый год, — думаю, они могли бы прийти.

В больнице он быстро стал центром притяжения. Знаю, что многих, в том числе и врачей, он обратил. Кое-кто из больных там же у него крестился.


Он называл меня социальным философом и даже сравнивал с Мерабом Мамардашвили. Я возражал, говорил, что это уж слишком, не тот уровень, но он стоял на своем: «Нет, именно так. Только Мераб — метафизик, а вы — социальный философ».


Одной из проблем, которую мы изучали в нашем общении, были христианские ереси. Отец Александр подробно разъяснял нам, в чем специфика каждой из них, какую опасность они представляли для христианства. Его характеристики были ясными, выразительными и исчерпывающими. Как всегда, он свободно ориентировался в исторических реалиях, цитировал на память Отцов Церкви, догматы, провозглашенные на вселенских соборах.

Я записал то, что он сказал об арианстве: «Арий подрывал тайну Богочеловечества, так как, по Арию, Бог создал Логоса, Который потом воплотился, а не был с Богом предвечно, то есть Он рожден во времени. Христос стал не Богом, а божественным существом типа античных героев. Практически божественность Логоса отрицалась. Формулы о единосущии Троицы еще не было. За метафизикой крылось Богочеловечество. Богочеловеческая тайна разрушалась арианством. От Ария ничего не осталось. Он потом стал писать стихи и песни, где была заложена эта информация. Так что он был не только священник, но и бард».

Отец рассказал нам, что наш Символ веры (Никео–Цареградский символ) написал Евсевий Кесарийский, который единосущия, однако, не признавал. Слово «омоусиос» («единосущие») придумал Афанасий Великий.


Магнитофон у меня появился поздно — во второй половине 80–х. Редко я включал его в присутствии отца Александра, прося у него на это каждый раз дозволения. Он никогда не отказывал. Но чаще всего магнитофон не включался (как я теперь жалею об этом!)

Многим сейчас уже трудно себе представить, как мы были проникнуты этой боязнью — «засветиться». Мысли об обыске были постоянными. Меня Бог миловал, но многих моих знакомых — нет. Однако я помнил обыски, которые проходили у нас дома в моем детстве, и приход «гостей» часто снился мне по ночам. По мере возможности, я старался не подставиться. Отец Александр тоже был достаточно осторожен — и не столько из-за себя, сколько из-за своих прихожан: боялся подвести их.

Магнитофон вызывал сильное раздражение у одного из настоятелей новодеревенской церкви — о. Иоанна Клименко. Поэтому примерно до 1987–88 г. записи проповедей отца Александра в храме делались втайне, так как это могло встретить гнев настоятеля и властей предержащих. Поэтому магнитофон прятался в сумке, и только микрофон высовывался за спинами прихожан.

Помню, как некоторые новодеревенские старухи шипели на Светлану Домбровскую за то, что она постоянно вела эти записи. Она отвечала им: «Ваши же внуки скажут потом спасибо». И действительно, благодаря ей многие проповеди отца Александра сохранились для нас и для потомков.


Один из практических советов отца: не погружаться в конфликты, думать не об обидчике, а об Иисусе Христе.


В апреле 1982 г. отец сказал мне после службы: «2 мая я Вас обвенчаю». Таинство совершалось у нас дома. Присутствовали все, кто входил в наше общение, и Наталья Федоровна, жена отца. (Венчалась с нами еще одна пара, но по определенным причинам я не хочу говорить о ней.) Мы испытывали необыкновенный подъем. Был яркий солнечный день. Казалось, всё сверкает и переливается. На столе, покрытом узорчатой белой скатертью, лежали Библия, большой крест, золотые кольца, венцы. Стояли там свечи в подсвечниках, цветы в вазах, чаши с вином, а еще старинная икона «Богоматерь Троеручица». Мы держали в руках большие белые свечи, обтянутые лентой из фольги, а над нами парили венцы. Они были самодельными, очень простыми, но именно этим они напоминали библейские времена.

Я плохо помню, что тогда говорилось. Помню буйную радость, охватившую нас. Помню, как отец Александр говорил, что существуют флюиды семьи, отличающиеся от флюидов каждого из ее членов. Это особый феномен. И если семья гармонична, то и флюиды ее несут в себе эту гармонию. Благодать венчания опочила на нас. Мне хотелось летать, и мировая Гармония несла меня на своих крыльях.

Этот день навсегда останется одним из самых светлых и радостных дней моей жизни. Когда мы отпечатали фотографии, оказалось, что от «Троеручицы» исходит сильный ровный свет, не видимый обычным глазом. Не знаю, что это означает, но мы сочли, что это добрый знак.


Зная мою библиофильскую страсть, он время от времени просил меня достать ту или иную книгу (по истории, философии, религии и т. п.). Чаще всего мне это удавалось. Как бы извиняясь, он говорил: «Вы ведь все равно ходите по магазинам» (книжным). Это было правдой. Со временем я стал покупать для него книги, которые могли его заинтересовать, уже без его просьб. Потом, встречая их на его стеллажах, я испытывал чувство гордости (не гордыни). Когда я приносил очередную книгу, он часто радовался совершенно по–детски: его лицо сияло, он говорил: «О, это то, что я искал! Где вы ее взяли?» и обнимал меня. За любую малость он умел благодарить так, что становилось неловко.

Многие книги я заказывал по издательским проспектам, и спустя годы после его смерти мне все еще приходили открытки на книги, интересные и мне и ему, с пометкой: «2 экз.».

Но не меньше книг я получил в подарок от него, и не только его собственных. Однажды прямо из Пушкино мы приехали с ним на машине в Новодевичий монастырь. Он попросил меня подождать. Через некоторое время вышел довольный и вручил мне шикарную трехтомную Библию с комментариями Лопухина. Она стоила не одну сотню рублей, и я был смущен этим подарком, отказывался, говорил, что книга нужна ему самому.

— Берите, берите, — настаивал он. — А у меня и так есть — еще дореволюционное издание, в 12 томах.

Но это далеко не всё, что он мне подарил. Были еще том^ Владимира Соловьева, Бердяева, Франка, о. Сергия Булгакова, «Сверхсознание» Лодыженского. Один из последних его подарков — книга Никиты Струве о Мандельштаме (знал, что это мой любимый поэт).


Однажды моя жена пожаловалась ему, что я коплю богатство, и указала на полки с книгами. Но он не осудил меня за такое «стяжательство», сказал, что это простительно.


В 1989 г. он подарил мне только что вышедший парижский журнал «Символ» (№ 21). Там была напечатана его работа «Основные черты христианского мировоззрения (по учению Слова Божия и опыту Церкви)» (она известна под названием «Кредо»), а еще — две статьи Павла Флоренского: «Христианство и культура» и «Записка о Православии». Открыв их, я увидел пометки отца Александра.

Вот что он подчеркнул в первой статье: «Не следует во имя единения смазывать вероисповедные различия, напротив, весьма важно четко установить их. Но если при этом у нас будет искреннее доверие и любовь, — не друг к другу непосредственно, ибо все мы можем заблуждаться, а к Тому, Кто живет во Вселенской Церкви и Кем ведется она, то тогда эти разности будут поводом не к вражде, а, скорее, к чувству солидарности христианского мира и к благоговению перед путями Промысла».

А вот что он отметил знаком NB во второй статье: «Религиозный мир раздроблен прежде всего потому, что религии не знают друг друга. И христианский мир, в частности, раздроблен по той же причине, ибо исповедания не знают друг друга. Занятые истощающей их полемикой, они почти не имеют сил жить для самих себя. Исповедания подобны сутягам, которые всё свое состояние тратят на судебные процессы, а сами живут в голоде и скудости. Если бы на любовь к себе была бы употреблена хотя бы незначительная доля той энергии, которая тратится на вражду к другим, то человечество могло бы отдыхать и процветать».

Однажды летом мы шли пешком от Новой Деревни до станции Пушкино. Присели в сквере около станции. Вскоре к нам подошел пьяница, уже в возрасте, начал просить, потом требовать деньги — явно, чтобы опохмелиться. Я подумал: «Сейчас отец Александр подаст ему». Нет, не подал, сказал:

— Ну зачем? Мне же потом придется тебя отпевать.


Я знал еще двух таких же независимых и внутренне свободных людей, как он, — Андрея Сахарова и Мераба Мамардашвили. Я был знаком с обоими, хотя и не близко, и наблюдал за их деятельностью многие годы. Но все-таки степеней свободы у отца Александра было гораздо больше.


В году 83–м или 84–м, на квартире одной из своих прихожанок в Пушкино, он собрал несколько человек и прочел нам лекцию о сионизме. Тогда о нем без конца трезвонили все средства массовой информации — и газеты, и радио, и телевидение, и бесчисленные черно–желтые брошюры, отводя этой теме неправомерно много места. Это была легальная форма антисемитизма, поощрявшаяся властями, всегда заинтересованными в создании и оживлении «образа врага».

Отец Александр дал сжатый очерк сионизма как идейного течения, решающего проблемы нескольких миллионов людей. Между тем из него сделали вселенский жупел. Политики мистифицируют и трансформируют этот вопрос в своих грязных целях. Проблема сионизма стала упрощенным иррациональным мифом. Таковы были выводы лекции.

Вообще никакой национальной озабоченности у отца Александра не было. Он не желал эмигрировать. Для него, как и для Христа, не было ни эллина, ни иудея (хотя он отлично знал их особость). Для него главным был не пятый пункт, а человек — вот этот, конкретный, страдающий человек.


Один из настоятелей новодеревенской церкви, о. Стефан Середний, — плотный, долдонистый, дубоватый, чрезвычайно сварливый человек с тяжелым совиным взглядом и заплетенной сзади седоватой косичкой — был как раз из тех, кто верил в мировой сионистский заговор. И как не поверить, если отец Александр, объект его многолетней мучительной зависти, обвинялся в бесчисленных погромных изданиях, а особенно в распространявшемся среди духовенства анонимном «Письме священнику Александру Меню», в том, что он — сионист, агент иудаизма, разлагающий нашу Православную Церковь изнутри, дабы заменить ее «Вселенской Церковью», которая признает «истинным Христом израильского лжемессию — антихриста». О. Стефан ухватился за эту дичь, как за якорь спасения, и натравил наиболее темную часть местных прихожанок на отца Александра, организуя коллективные доносы на него во все мыслимые инстанции — от патриархии до КГБ. Отец не отвечал ему злом и все эти безобразия терпел. Травля продолжалась несколько лет и довела отца до того, что он подумывал перевестись в Ленинград, в тамошнюю Духовную академию. Но о. Стефан переусердствовал: он в конце концов «достал» начальство и посему в 1983 г. распоряжением митрополита Ювеналия был отправлен в подмосковный город Реутов.

Апостол Иаков, похоже, лично знал о. Стефана, поскольку написал: «…если в вашем сердце вы имеете горькую зависть и сварливость, то не хвалитесь и не лгите на истину. Это не есть мудрость нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская. Ибо где зависть и сварливость, там неустройство и всё худое». А дальше — об отце Александре: «Но мудрость, исходящая свыше, во–первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна. Плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир» (Иак 3,14–18).

Надо сказать, что о. Стефан задолго до своей опалы перестроил домик, повелев сде. ать себе отдельный вход, а заодно и ликвидировал кабинет отца Александра, так что комнаты, в которой я был крещен, больше не существует. Отцу было выгорожено в другом месте намного меньшее помещение. Это была не последняя пакость со стороны настоятеля: он еще распорядился, чтобы отца Александра перестали кормить — пусть добывает себе пищу сам.


О. Стефана сменил о. Иоанн Клименко — человек самодовольный и невежественный, служивший прежде в подмосковном Егорьевске. Он и его матушка были людьми хозяйственными. Прежде всего они озаботились покупкой добротного дома и его обустройством. Дурного в этом, впрочем, ничего не было. Первое время о. Иоанн присматривался к отцу и к нам, и ничего не предпринимал. Но вскоре он-таки заразился от о. Стефана злокачественной завистью и продолжил полосу гонений, которая странным образом (а может, и не странным) совпала с гонениями на отца Александра со стороны КГБ. С конца 1983 г. начались допросы, продолжавшиеся почти весь следующий год.

О. Иоанн тоже был зорок, но по–другому, чем наш отец. Во время службы он пронизывал паству острым взглядом, как бы высматривая в ней нечто, другим недоступное. За это я дал ему прозвище Иоанн Зоркое Око, или Иоанн Впередсмотрящий. На самом деле он выискивал магнитофоны, которые не терпел, и московских крамольников из числа евреев. Его проповеди были своего рода шедеврами в жанре абсурда, и я любил их слушать. Вязкие, с бесконечными повторами, они представляли собой поразительные по дикости самодельные толкования Евангелия. Такова была, в частности, чудовищная проповедь «О группах», где Христос, по его прихоти, без конца говорил своим палачам: «Я же Бог. За что вы Меня схватили?»

Во время произнесения этих проповедей я буквально давился от смеха. Хотелось тут же всё записать, но о. Иоанн со своим зорким оком не давал такой возможности. Поэтому я стоически выдерживал до конца, а потом вылетал на улицу и судорожно записывал всё, что запомнил. Однажды я прочел очередную подобную проповедь отцу Александру, ему одному. Это было в его кабинете в Новой Деревне. Пока я читал, он все время хохотал, так что мне приходилось останавливаться. Когда я кончил, он продолжал смеяться, а потом сказал: «Не может быть. Вы это придумали». Я возразил: «Ну, отец Александр, вы же были в это время в алтаре и просто не слушали, а я слушал. Это он и говорил. Я только слегка стилизовал».


Он говорил мне, что зло безусловно персонифицировано, что дьявол — реальное лицо, это не метафора.

И не раз он говорил, что силы добра будут возрастать, но точно так же будут возрастать и силы зла, и так будет до конца мира. «Царство дьявола развивается столь же успешно, как Царство Божие».

Справедливость этих слов доказана более чем убедительно: на стремительное возрастание полюса добра, каким был отец Александр, силы зла ответили убийством.


До сентября 1990 года я не вел дневника — так, спорадические записи. Биография моего отца, его арест, мое общение с диссидентами отвели меня от этого занятия. Но я хорошо понимал, чего себя лишаю. Помню, в 60–х я написал такой стишок:

Ни дневников, ни писем —
Эпоха немоты.
Опасно арестанту
С бумагой быть на «ты».
И всё, что он имеет,
О чем душа болит,
Развеется, истлеет,
Уйдет, перегорит.
Потом придется снова
Сплетать живую нить…
Не позволяйте слову
Под землю уходить.

Это, собственно, было обращение к самому себе. Но 70–е и 80–е тоже не предрасполагали к ведению дневника: обыски у моих знакомых, их аресты, допросы отца Александра — всё это отбивало охоту к тому, чтобы пополнять досье известной организации: не ровён час… Так что привычка не доверять иные мысли бумаге укоренилась. И свои разговоры с отцом Александром я тоже не записывал, а то, что я в то время думал, — лишь намеками, понятными мне одному. Были, правда, редкие исключения. Вот дневниковая запись от 15 сентября 1984 года:

«Господи, как я пережил эту ночь? Мало было таких ночей в моей жизни. Не кашель попутчиков, не громкий разговор пьяного соседа вывели меня из себя, а смертное томление, ужас и тревога за моего милого духовного отца обступили меня и проникли в мою душу. Чего только я ни напридумывал — и свои показания на допросе (как я их диктую и какие фразы), и надгробную речь, которую я будто бы не успел произнести (потому что не успел приехать, застрял в этом подлом Крыму). И мысли роились жуткие — печальные и грозные. Как нам жить без него?.. А ведь надо… надо жить дальше по его заветам, как если бы он был с нами… Всё я продумал.

Слава Тебе, Боже, что ты не допустил, что тревога оказалась ложной (как я метался между надеждой и страхом!). Типун тому на язык, кто пустил этот дикий слух! Какое облегчение я испытал, услышав голос Маши (еле добежал до международного телефона в Феодосии). Теперь всё позади. И небо юга, казавшееся постылым, засияло чудным блеском».

Эта запись нуждается в пояснении. Днем раньше я уезжал в Крым. Вечером, перед самым отъездом, мне позвонила знакомая, прихожанка отца Александра, и сказала, что он будто бы арестован. Такая угроза была вполне реальной: в то время шли бесконечные допросы отца, и кое-кто вокруг него действительно был арестован. Я хотел отменить поездку, но сообщение было предположительным, неточным, никто его не подтверждал (я обзвонил многих прихожан), и я все же решился уехать. Но настроение было ужасным: я метался, не находил себе места, не спал. К счастью, известие оказалось ложным: знакомая просто сделала неверное умозаключение. За это моя жена страшно сердилась на нее: как можно было перед отъездом говорить человеку такое, не проверив факта! Но, слава Богу, пронесло.


Временами, когда мы засиживались после службы в домике, и отец собирался в Москву, он просил меня взять такси и подъехать к церковной ограде. Иногда это удавалось, но чаще — нет. Обычно, закончив свои дела, он выходил на шоссе, где я тщетно пытался поймать машину. Стоило ему подойти и поднять руку, как такси появлялось как из-под земли, тормозило, как будто он притянул его магнитом, и шофер охотно вез нас в Москву. Так было много раз. Случалось, он останавливал и рейсовый автобус, который подбирал нас не на стоянке, а на середине пути.


Суждения отца Александра были подчас парадоксальными. В одной из домашних бесед (она полностью приведена в книге Александра Зорина «Ангел–чернорабочий») он сказал: «…атеизм — это дар Божий. Это вовсе не поражение христиан. Это великая, исцеляющая, оздоровляющая нас сила… Конечно, плохо, что закрывают церкви. Кто скажет, что хорошо? Плохо и с точки зрения закона, и с точки зрения верующих. Но я уверен, что ни один храм не был закрыт без воли Божией. Всегда отнималось только у недостойных… Конечно, мы жалеем храм Христа Спасителя, который был разрушен. Бесспорно. Но с другой стороны, мы понимаем, что было что-то в нашей жизни христианской, позволившее его разрушить».

Мысль отца Александра ясна: атеизм — следствие недостоинства христиан, он — индикатор духовного неблагополучия, и он должен побуждать христиан быть на высоте своего призвания. Самое страшное, по убеждению отца, — это не открытый атеизм, а атеизм, имеющий облик христианства и удушающий христианство, удушающий Церковь.

До чего ж современно это звучит! Эта опасность не миновала — она возросла многократно.


Он говорил, что хотя Христос, судя по Евангелию, вроде бы никогда не смеялся, — мрачным Он отнюдь не был: у него безусловно было острое чувство юмора. И он приводил пример с Закхеем (Лк 19, 1—10): «Представляете? Малорослый человек хочет увидеть Христа, но у него ничего не получается — кругом толпа. Он бегает, потом залезает на дерево и оттуда смотрит. Подходит Христос и говорит: «Закхей, слезай! Слезай скорей! — Мне сегодня надо быть у тебя дома». Понятно, что Он при этом улыбается — сцена же уморительная! Зато история с Закхеем стала для Христа поводом рассказать притчу о десяти минах. Она есть только в Евангелии от Луки».

Свидетельством сильно развитого чувства юмора у Христа были для отца Александра и такие Его обороты речи, как «вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие», «порождения ехиднины», «удобнее верблюду пройти через игольные уши» и многие другие.

Самому же отцу Александру чувство юмора было свойственно в высочайшей степени. В свое время меня возмутила книга Шюре «Великие посвященные», и прежде всего своим невыносимым всезнайством. Я как-то спросил отца, откуда Шюре берет все эти подробности, вроде того, что Христу показали ужасные мучения миллионов людей, которые воспоследуют, если Он откажется от Креста, и именно это и заставило Его пойти на Голгофу. «Откуда он всё это взял?»

Разговор происходил в храме, после службы. Отец стоял на правом клиросе, а я внизу. Он сказал:

— Знаете, откуда он это взял? Вот отсюда! — и поднял палец.


Его прихожанин, Илья К., однажды стал жаловаться ему на своих знакомых. Отец послушал и сказал:

— Ну что, размазать их по стенке?… Станьте для них светом!


Во время одного из наших разговоров на социальные темы я завел речь о народе: что-то вроде «народ хочет», «народ не хочет». Он прервал меня:

— А что такое «народ»?

Стереотипы не имели над ним власти.


Бог не в силе, а в правде. Один из прихожан отца Александра очень хорошо сказал недавно, что отец понимал христианство не как сопротивление злу насилием, а как сопротивление злу усилием, духовным усилием. Тем самым, которым Царство Божие берется.


Однажды он мне сказал: «Ну, Владимир Ильич, мы с вами уже с ярмарки. Это вот им (кивок в сторону молодых) надо дерзать и карабкаться».

Почему-то меня это ужасно задело. Мне — и уже «с ярмарки»?! Я так не думал. Ну ладно — мне! Но ему «с ярмарки»?!.. Это звучало дико.

Но он был прав. Он и здесь был прав.


Его одиночество. Можно сказать, героическое одиночество. Он вырвался слишком далеко вперед, чтобы быть понятым. Не только «внешними» — даже своими близкими.

Но не всё так просто с этим. Гриша Зобин и прав и неправ, когда он говорит об одиночестве отца Александра. Прав, потому что равновеликих ему не было (на той высоте никто не мог удержаться), и он действительно опередил свое время. Но не прав, когда пишет: «В самом высшем смысле отец Александр был одинок»[73]. Как раз в высшем-то смысле он не был одинок: рядом всегда был Тот, Кому он посвятил свою жизнь.

Мы заговорили с ним однажды о природе зла в связи с Тейяром де Шарденом, для которого зло будто и не существовало.

— Пусть оно не онтологично, — сказал отец, — но оно существует, и мы убеждаемся в этом каждый день.

Зима. Мы идем гуськом по заснеженной тропе. Той самой, роковой. Но тогда еще она была желанной тропой к нему. В день его рождения, мы, его близкие, собирались в Семхозе, отмечая наш общий праздник.

Он не раз говорил, что главное христианское таинство — это трапеза, застолье, где собирались самые близкие Христу люди.

Трапеза — освящение плодов земных: хлеба и вина. Они сакрализовались, потому что они — творение Божие. Он создал их для человека, и потому вкушать их следует с благоговением.

По предложению Олега Степурко, на днях рождения или днях ангела отца Александра по кругу пускали заздравную чашу, и каждый рассказывал — очень кратко, — как он познакомился с отцом или что самое главное он хотел бы в нем выделить, или еще что-нибудь. Потом, отпив из чаши вина, он пускал ее дальше. Это бывало забавно и трогательно. Оказывалось, что все видели отца совсем по–разному. Но ведь мы и были разными. Только любовью к нему мы были схожи.

Никакой лести в наших словах не было — она была чужда и нам, и духу нашего прихода. Всё говорилось от сердца. Всякая фальшь попросту была невозможной. Не было и фамильярности (хотя несколько таких случаев я наблюдал за пределами Семхоза, и они меня покоробили). Что же касается самого отца, то он был душой нашего общества. Его шутки искрились, как шампанское. Они были тонки и остроумны, всегда неожиданны и точны, но никогда не обидны. Он был заряжен благодатной энергией, которая буквально била из него. Это была веселая энергия.

Цену каждому из нас он, разумеется, знал. Он говорил, что его прихожане делятся на три категории: «бегущие по волнам», «пациенты» и «соратники». Была у него и другая классификация: «больные» и «очень больные». Шутил, конечно, но это была реалистическая оценка.


Он мгновенно проникал в любую ситуацию, в суть любого человека. А еще — он знал, когда тот или иной человек умрет. Я убеждался в этом не раз. При мне знакомый рассказывал ему, что один его приятель, человек неверующий, имел видение — шествие на Голгофу. Оно было подробным и невероятно явственным, до натурализма: он видел, как шла толпа, как ржали кони, видел стражников, чувствовал запах пота, чувствовал азарт, охвативший толпу, видел Христа… Было полное ощущение, что он там присутствовал. Отец сказал: «Он скоро умрет».

Так и случилось.

Однажды я попросил его окрестить мою знакомую, Валерию С., болевшую раком. Он тут же согласился. Когда мы пришли (она уже лежала, почти не вставая, ее мучили боли), я оставил их наедине. Они говорили около часа. Когда отец вышел, всё уже совершилось. Я зашел к ней. Валерия сияла, боли не было. Она сказала: «Разве бывают такие священники? Где ты его нашел?»

Потом он сказал мне: «Она умрет через неделю». Так и произошло.

Много позже мы говорили с ним о смерти Сахарова. Он заметил: «Я знал, что так будет. Я видел его лицо, когда он выступал на съезде. Всё было ясно». Сахаров выступал на съезде народных депутатов совсем незадолго до этого, но никто тогда не думал о его смерти, включая его жену.


Отец не раз говорил, что христианин — это Антей наоборот: чтобы обрести силу, он должен приникать не к земле, а к небесам. Другой его излюбленный образ, символизировавший и жизнь и путь христианина, — эскалатор, идущий вниз. Если ты хочешь духовно возрастать, ты должен все время бежать по этой лестнице вверх — иначе снесет.


12 сентября 1985 г. мы праздновали в Новой Деревне 25–летие служения отца Александра в сане священника. В одном из домов группа прихожан (Зоя Афанасьевна Масленикова, Алик Зорин, я и другие) подготовили большой стенд с фотографиями отца за многие годы, снабженными шуточными подписями, и обширную программу, посвященную этапам его «большого пути». Кроме концертных номеров, в которых участвовали также Андрей Черняк, Олег Степурко, Валя Кузнецова и др., она включала в себя и наш коллективный труд, живописующий жизнь отца Александра в Алабино, Тарасовке и Новой Деревне. Мне достался кусок из его алабинской жизни. Привожу его здесь.

«Храм был некогда частью дворцового комплекса князей Юсуповых. Престарелый князь однажды прибыл из Парижа и был потрясен, увидев, что из всего огромного комплекса уцелел лишь храм да колоннада, используемая аборигенами для сушки дров. «Sic transit gloria mundi», — сказал князь настоятелю и отбыл в Париж.

Замороченная жизнью паства вскоре полюбила молодого священника. Забегавшие в храм дачники так там и оставались. Знаменитая бегунья, чемпионка олимпийских игр в Мельбурне, однажды тоже забежала в храм и в результате стала прихожанкой отца. На проповеди начали стекаться иногородние толпы.

Отец Александр, вкупе со своими помощниками Рожковым и Хохловым, немало сделал для приобщения к культуре первобытных аборигенов. Однажды на Пасху молодые местные дикари по обычаю пришли к храму, чтобы освистать верующих, а по возможности, и побить кого-нибудь из них. Когда из церкви пошел крестный ход, первыми шли здоровенные прихожане, которые несли образа и хоругви (преимущественно красного цвета). «Шапки долой!» — заорал Рожков. Аборигены послушно стянули шапки со своих хулиганских голов и благоговейно пропустили крестный ход, чуть ли не присоединившись к нему. Эксцессов не было.

В 1964 г. на отца Александра спустили собак. Одна из газет обвинила его в скупке для церкви выкраденных из музея изразцов. Было чуть ли не заведено уголовное дело. Однако криминального материала следствию не хватило. Тем не менее отец был снят с поста настоятеля и переведен рядовым священником в Тарасовку».


Помню, как меня поразил его рассказ о выборе жены. Это было у нас дома в каком-то застолье. Он, как видно, пользовался в своем институте повышенным вниманием девушек, и они строили в отношении него определенные планы, но он их поползновения игнорировал. Времени не хватало: он ведь изучал не только биологию, но и Отцов Церкви, религиозную философию и писал книгу «Исторические пути христианства». И вот его рассказ (дело происходило, насколько я помню, в 1954 г.)

— Ребята уговаривали меня жениться. Я отшучивался, отнекивался — не до того было, но они приставали. И вдруг вдали прошла девушка. Я сказал им: «Вот она будет моей женой».

Это была Наташа Григоренко. Он тогда не был знаком с ней. Она ждала на дороге машину. Тут же перехватив грузовик, он подкатил к ней. Так они познакомились. Он сразу сказал Наташе, что сможет встречаться с ней только раз в неделю. Условие было принято.


Когда я подходил к нему на исповедь, он улыбался, потом обнимал меня и говорил: «Как я рад, что вы пришли. Давайте вместе помолимся». А дальше, прежде всяких моих слов, говорил то, что должен был сказать я. Это не значит, что я молчал, — просто он читал во мне как в открытой книге. Так было и с другими, я знаю.


Он говорил мне, что на отпеваниях и похоронах он испытывает разные чувства:

— Иной раз начинаешь отпевать — как будто камни таскаешь в гору, а в других случаях наоборот — необыкновенную легкость ощущаешь.

Это не зависело от того, знал он покойного прежде или нет, — это зависело исключительно от «качества» покойного, от того, какую жизнь он прожил. Сколько он их перевидал! Но я видел, как он плакал на поминках по Елене Александровне Огнёвой, — как Христос по Лазарю.


В 1995 г. впервые была опубликована одна из домашних бесед отца Александра, которая называется «Беседа об искуплении». Я хорошо помню, как она возникла, потому что это происходило у нас дома. На одной из очередных встреч отца с нашей малой группой ему неожиданно задали вопрос об искуплении. Он сказал: «Вообще-то тема у нас другая, но, хорошо, я отвечу». И выдал спонтанно сжатый, совершенный, абсолютно гениальный текст.

Он говорил, что человек призван «участвовать в борьбе Хаоса и Логоса, включаясь в Логос, в просветление. Но человек не выполнил этой миссии, и тогда начинает действовать Бог Сам через человека. Не только Божественная информация с большой буквы, не только Логос творящий, но и Логос, воплощающийся в человеке, начинает действовать в мире». Воплотившись, Бог Сам входит в мировой процесс и «берет на себя зло мира как Крест, и Он двигает дальше этот мир, возглавляя шествие к Царству Божию. Христос берет на себя страдание мира. Бог впервые включается в эту борьбу, но включается по Божественному принципу. Божественный принцип — постоянное умаление, как бы сокращение Божественной силы перед лицом твари, чтобы дать ей свободу проявления, свободу самоосуществления».

Главный соблазн для человека — воля к власти, к автономной власти над миром. Поскольку он противопоставляет свою волю воле Творца, она становится волей ко злу. Христос, смиривший Себя, умаливший Себя до образа раба, с полной отдачей творит не Свою волю, но волю пославшего Его Отца. Далее я позволю себе процитировать ключевую часть беседы (хотя на самом деле всё там ключевое).

«Он не был священником — заметьте, как сказал один писатель, единственный истинный священник никогда не был священником, — Он не был власть имущим, Он не принадлежал ни к какой категории, Его царственное происхождение чисто символическое. Он не учился в каких-то особых академиях, Он жил как самый обычный человек; Он спустился на дно жизни, был оплеван толпой, был осужден гражданским религиозным судом, Он был, в конце концов, богохульником и мятежником — Он принял на себя всё страдание мира, включился в него. И тем самым два мира, мир Божественный и мир страдающего человечества и страдающей твари, соединились — в удел Бог взял Себе мир вновь. И Христос, несущий крест, как бы продолжает в Себе нести всю человеческую эволюцию дальше. Ведь Он вознесся — это значит, что Он проник во все формы мироздания. Очень важные слова в Символе веры, который мы повторяем: «И сидящего одесную Отца». Мы должны отбросить пластическое представление об этом сидении одесную Отца — это значит, что Христос пребывает там, где Бог, а Бог пребывает всюду.

Таким образом, Богочеловек становится плотью мира, и плоть мира, мироздание становится плотью Богочеловека — Он освящает всё. Понимаете, Человек Иисус, идущий по пустыне, — это не изолированный фантом в космосе, а существо, являющееся частью биосферы, ноосферы, частью природы. Связанный с ней, Он ест, пьет — Он весь тут. И тем самым, поскольку Он включен в единство мироздания, через Него Божественное включается в свое творение. И поэтому искупление является тайной, которая продолжает акт творения. Никакой средневековой сатисфакции, никакой юридической подмены, замены, игры и процесса. Нет судебного процесса, а есть процесс исцеления человечества, который связан с общим замыслом миротворения».


Энтропия и негэнтропия существуют не только в материальном, но и в духовном мире, оказывая существенное влияние на материю. Их борьба — это то, что мы называем борьбой добра и зла. Отец Александр — сильнейший фактор негэнтропии. Он дал нам огромный духовный заряд, причем по обе стороны границы, отделяющей земное пребывание от жизни небесной.


Помню его рассказ об иконе. Он говорил: «Икона не хочет подражать натуре. Она передает внутреннюю сущность явлений духа». Он объяснил основные символы иконы: концентрические круги означают прорыв из незримого мира в мир зримый, два четырехугольника символизируют мир иных измерений и т. д. Всё это было в его слайд–фильме «Евангелие в образах иконы», который он показал нам как-то в Семхозе.


Однажды я хотел его о чем-то попросить, но усовестился и сказал: «Думаю, мы вам здорово надоели». Он немедленно возразил: «А я на что? Я на что?»


Он покорял вас сразу, смаху, походя. Он занимался, я бы сказал, «выращиванием личностей». И не было при этом никакого пафоса, ложной мистики. Бьющая из него ключом энергия охватывала вас мгновенно, как озноб, но при ознобе холодно, а здесь теплота разливалась по каждой жилке, по каждой клеточке. Я видел, как он одной репликой снимал мучительные сомнения, как он выводил людей из уныния, из депрессии. Не раз видел, как мрачно настроенный человек после исповеди или разговора с ним в домике выпархивал оттуда с просветленным лицом.


Мы были безжалостны к нему. Думали не о нем, а о себе, перекладывали на него всю тяжесть, накопившуюся в душе, и нимало не беспокоились, что всё это падает в его сердце.


У него не было страха смерти, но не было и упоения загробной жизнью, характерного для части нашего духовенства. Он говорил, что жизнь вне тела — это ущербное существование. Потом, когда душа вновь соединится с телом, — это будет жизнь полноценная. А в том, что это произойдет, он был уверен. Он говорил, что Творец задумал нас как духовно–телесные существа, а потому после воскресения мы восстанем, по слову апостола, в нетлении, в изначальной полноте.

Здесь, как и во всём, он всецело полагался на Господа.


Как-то у нас дома зашел разговор о приметах. Он сказал, что следование им — вещь чисто языческая, от маловерия. Заметил, что и сам в юности верил в приметы, но переборол себя: всегда шел вперед, если кошка перебегала дорогу, спокойно возвращался домой, если забыл что-то, и т. п.


Он был поразительно неприхотлив. К его приходу к нам Маша старалась приготовить что-нибудь особенно вкусное. Он говорил:

— Напрасно вы всё это затеяли. Мне ведь все равно, что в себя заталкивать: я не чувствую вкуса.

В застолье, когда ему наливали водки или вина, он пил лишь одну или две рюмки и опять говорил:

— Зачем? Я ведь все равно не пьянею.


Рядом с ним в Новой Деревне была местная крестьянка, ныне покойная Мария Яковлевна, потом — и до самого конца — Мария Витальевна, подруга его матери, знавшая его с детства. Обе они готовили ему, следили за тем, чтобы он успел поесть после службы, потому что свободного времени у него не было и всегда его осаждали страждущие. Он никогда не ел один — всегда делился с тем, кто присутствовал в комнате. Он и сам умел готовить и делал это, как всё остальное, стремительно. Его фирменное блюдо — цветная капуста, залитая яйцом.

Мария Витальевна Тепнина, глубоко преданная ему и не пропускавшая ни одной его службы, пережила его ненадолго. Она была одним из тех людей, на которых держится Церковь. Человек несокрушимой веры и несокрушимой воли, она была праведником.


Он говорил не на репрессивном, ритуализованном и скособоченном советском новоязе, а на полнокровном и выразительном русском. Его язык — живой, насыщенный образами и блистательным юмором. Было бы полезно провести исследование поэтической речи отца. Сколько в ней изящества, вкуса, тонких художественных приемов! Само мышление его — чисто поэтическое. Мысль его была необычайно богатой, гибкой, многомерной. Любой поворот разговора рождал поток ассоциаций. Он молниеносно переключался с одной темы на другую. Мгновенно изменялось и выражение его глаз, фиксируя переход от иронии к грусти, от грусти к патетике, от патетики — к глубокому лиризму. Он был похож на сейсмограф, чутко улавливающий любые колебания почвы. Но над всем господствовала жизнеутверждающая, ликующая нота, рожденная верой во Христа.


Таинственная прозрачность его слов, его стиля. Эта простота — обманчива, за ней такая глубина, что дух захватывает.


Ему не нравилось, что у некоторых писателей и самодельных «духовидцев» Иуда начинает заслонять, а потом и замещать Христа. Не нравилось всё, на что налагал свою лапу дьявол. Никакого величия в нем отец Александр не видел. Лучшим его художественным воплощением он считал героя сологубовского «Мелкого беса», и это была воплощенная посредственность, серость.


Когда появилась гнусная статья Домбковского «Крест на совести» (1986 г.), обливающая грязью отца Александра, мой сын срывал ее с газетных стендов и приносил домой. (У меня до сих пор хранятся эти номера, пропитанные ядовитым желтым клеем.) Но тираж «Труда», где статья была опубликована, исчислялся миллионами. Этот Домбковский перешел в «Труд» из «Советской России» — партийного официоза. Ясно было, что автор выполнял социальный заказ, и ясно — чей. Домбковский обрисовал отца Александра как злобного антисоветчика, создающего «подпольную церковь» по указке Запада. Среди прочего он инкриминировал отцу создание «слайд–фильмов религиозно–пропагандистского характера», нелегально распространяемых им среди верующих. И не только это. «Я встретился с ним, — писал Домбковский, — держа в руках письмо группы верующих: «Неправедно живет батюшка!»»

Мы знали, как добываются подобные письма, и знали, куда они направлялись. Однако компромат, полученный журналистом — агентом «Органов», был хлипким, и он вынужден был это косвенно признать в своей статье: «… Меня голыми руками не возьмешь. Лукав отец Александр!.. Беседовали часа три, а расстались — будто и не говорили». Отца вызвали на «беседу» в Совет по делам религий, а там, наподобие рояля в кустах, оказался Домбковский.

Обычно такие публикации были прелюдией к аресту. Прочтя статью (она была в двух апрельских номерах «Труда»), я дал отцу телеграмму и поехал в Семхоз. Хотелось как-то подбодрить его. Вопреки ожиданиям, он не был не только подавлен, но даже сколько-нибудь расстроен. Он был, как всегда, бодр, деятелен и абсолютно спокоен. Настроение у него было хорошим (у меня — гораздо хуже). Тогда я еще раз убедился, насколько он полагается на волю Божию, насколько он свободен от суда земного. Он даже не хотел говорить об этой статье, отделался двумя словами и заговорил о другом.

Тем не менее после статьи началась серия допросов. Они были изнурительными, многочасовыми и очень частыми. Любой в этой ситуации пал бы духом. Но не отец! После допросов он иногда звонил, давая знать, что всё у него в порядке. Однажды прямо с Лубянки он пришел ко мне, однако не усталый, не измученный, а полный кипящей энергии, бодрый и даже довольный тем, как он провел «беседу». Он не уклонялся от разговоров с ними. И хотя много раз чекисты пытались уловить в его слове, ничего у них не получалось. Он пользовался случаем, чтобы даже этих людей наставить на путь добра, и они это чувствовали. Они читали его книги. По некоторым беглым деталям я понял, что он вызывал у них не просто уважение, но даже некий пиетет. Им как бы хотелось оправдаться перед ним.

Он, правда, рассказал мне, что во время одной из «бесед» он почувствовал: всё, он отсюда уже не выйдет. Они были напряжены, резки, и решение, по всей видимости, было принято. Он горячо взмолился про себя, и почти сразу всё переломилось: они стали вялыми, утратили интерес к «беседе» и выписали ему пропуск на выход. Он же оставался спокоен. Я уверен, что всякий раз он полагался на Высшую волю, и это делало его неуязвимым для страха.


Много званых, но мало избранных, призванных. Отец Александр был призванным. Он был не «инженером человеческих душ», но целителем человеческих душ. Его сердечная теплота, огромное сочувствие и интерес к людям творили чудеса. Я уже не говорю о его мистической одаренности, о многочисленных дарах благодати, полученных им, о чем он, по скромности своей, умалчивал.


У него были обширные замыслы: написать по–новому жития святых, дать новый комментарий к Четвероевангелию и т. д. Увы, этому не суждено было сбыться.


Сейчас уже трудно себе представить, насколько деформирована была наша духовная жизнь. Ее внешние проявления были запретными. Тайными были наши занятия по изучению Библии, тайными были наши контакты. Когда отец звонил мне, он не называл ни меня, ни себя, и если я не улавливал сразу, кто это, он говорил: «Вы меня узнаёте?», и я узнавал. Только в самые последние годы его жизни стиль телефонных разговоров стал иным:

— Владимир Ильич?

— Да.

— Это Александр.


Вскоре после публикации в «Труде» я позвал к себе отца, человек десять близких мне прихожан и устроил нечто вроде своего творческого вечера: сначала читал стихи, а потом написанную в том же году повесть «Попытка философии» (через 12 лет она была опубликована в журнале «Континент»). После того, как я кончил читать, посыпались вопросы. Отец предложил всем присутствующим высказаться и сам принял участие в обсуждении. Не буду приводить всего, что было им сказано. Отмечу кратко — по поводу стихов он сказал: «В них редкое качество — сплав иронии и лиризма». По поводу повести: «Чувствуется, что она на одном дыхании сделана». Когда кто-то заговорил, что переход от негативного к позитивному в повести был абсолютно неожиданным, он заметил: «В этом вся прелесть!»

У меня там было одно словечко — полунормативное, что ли, но давно принятое в нашей прозе (в поэзии тоже). После чтения я спросил отца Александра (наедине): «Вас ничего не шокирует тут?» — «Ничего». Потом я снова спросил: «Вас ничего не шокирует?» — «Ничего. Всё нормально». Я успокоился. Он, со своей стороны, попросил меня заменить одно слово. Слово было ключевым. Он пояснил, что если сказать косвенно, а не прямо, воздействие будет более сильным. Он был, конечно, прав, и я немедленно заменил это слово местоимением. И действительно, вещь от этого только выиграла.


Как-то раз во время прогулки я заговорил с ним о разных чудесных явлениях и спросил, как он относится к мироточивым иконам. Он ответил:

— Это для маловерных. Любой цветок — гораздо большее чудо.

Он вовсе не отрицал самого феномена мироточивых икон, но в его иерархии ценностей то, что сотворено Богом, намного выше сотворенного человеком (даже если в нем проявляется нечто сверхъестественное).


Мы говорили тогда и о канонизации святых, вернее о деканонизации некоторых из них. Отец считал, что такой акт необходим в отношении царевича Димитрия, Геннадия Новгородского, а также Гавриила и Евстратия, якобы «умученных от жидов». Все эти люди были прославлены по политическим и идеологическим мотивам. Церковь может исправлять свои ошибки, и такие прецеденты уже были. Это лишь послужит ее очищению от чисто человеческих заблуждений. Надо учитывать и то, что многие жития носят чисто мифологический характер.

Наша малая группа состояла из слишком ярких индивидуальностей. Небрежение советами отца, игра самолюбий, борьба за неформальное лидерство в конце концов развалили ее. Это произошло примерно в 87–м году и, конечно, огорчило отца, хотя он давно уже видел, к чему идет дело. Это не значит, что мы стали врагами: с некоторыми из бывших членов группы я до сих пор поддерживаю дружеские отношения. Но мы не выдержали испытания. К сожалению, этот случай не был единичным.


Мы раздвоены (растроены и т. д.). Он — ничуть не раздвоен, целостен. Его гениальность всегда была для меня несомненной. Он мог стать художником, поэтом, писателем, философом, но стал — священником. Я часто думал: если таков служитель Господа, то каков же Господь? Каждый чувствовал себя при нем личностью. Всё было основано на свободе — никакого диктата, авторитаризма, никакого насилия. Он видел в каждом из нас лучшее, потому что смотрел на нас глазами любви. Духовная полнота, которая переливалась через край, была для него нормой. Вяч. Вс. Иванов заметил на первых Чтениях памяти отца, что норма — крайне редкий случай. Многие психиатры считают, что норма почти не встречается: это черта выдающейся личности. Она заложена и в нас, но мы начинаем это понимать, когда встречаемся с выдающимися представителями нормы.


Надо сказать, что свобода, предлагаемая отцом Александром, некоторых тяготила. Одни понимали ее как возможность своеволия, претендуя на некий привилегированный статус, позволяющий безнаказанно самоутверждаться за чужой счет. Другие, наоборот, желали полного отсечения своей воли, испрашивая благословения на покупку то дивана, то холодильника, шастая по разным старцам и мечтая о переходе Церкви на чисто монашеский уклад. И те и другие превратно понимали свободу. Отец же не поощрял ни эгоцентрической моральной распущенности, ни патернализма. Поэтому сторонники безбрежной вольницы и духовные иждивенцы плохо приживались рядом с отцом Александром, и это иногда заканчивалось переходом к более «удобному» батюшке.


С конца 1987 — начала 1988 года Церковь получила большую автономию. Здесь пространство свободы как раз расширилось: былые утеснения уходили в прошлое, власть начала заигрывать с Церковью. Это отразилось и на положении отца Александра: его стали наперебой приглашать в школы и институты, в больницы и научные учреждения. Я был на многих его встречах, видел, как холодок и недоверие сменяются у людей удивлением, напряженным вниманием и полным приятием, видел, с каким восхищением принимают они слово такого священника.

Начиная с 1988 г. отец Александр организует своего рода «агитбригады» из прихожан, вместе с которыми выступает в Москве и Подмосковье в разных клубах и дворцах культуры. Это, конечно, были не агитбригады, а что-то наподобие духовного десанта. Принимали нас везде прекрасно. Одним из первых наших маршрутов была поездка в подмосковный Реутов. Там, в большом доме культуры, собралась местная интеллигенция, в основном сотрудники научных институтов. Атмосфера была приподнятой, почти праздничной. Темой нашей встречи была «Вера и культура». Я вел этот вечер. Мое краткое вступительное слово было неудачным: я говорил сбивчиво, невнятно. Мне было стыдно, и я сказал об этом потом отцу Александру. Он утешил меня: «Да нет, всё было нормально. Вы хорошо сказали». Я чувствовал, что он просто пожалел меня. Но само это желание подбодрить, не дать пасть духом — дорогого стоит.


Во время общения с ним я всегда находился в состоянии духовного восторга — не могу иначе это назвать. И хотя я не видел физически сияния, исходящего от него, как видел Мотовилов вокруг головы Серафима Саровского, но ощущение было тем же самым: было духовное сияние.


В последние годы отец проявлял интерес к Маяковскому, так как видел в нем скрытую религиозность, которая на поверхности приняла богоборческий характер. Богоборчество было стержнем поэзии Маяковского. Можно говорить о настоящей зацикленности его на этой проблеме, чуть ли не одержимости — достаточно обратиться к его поэмам. Вот эта метаморфоза сильного религиозного чувства, подавленного и деформированного, по–видимому, и привлекала внимание отца Александра к Маяковскому, которого он жалел. Однажды он попросил меня подписать его на трехтомник Маяковского. Я попытался это сделать, но, как оказалось, подписка уже закончилась.


В конце августа 1988 г. отец попросил меня остаться после службы. Так было уже не раз, и я всегда радовался нашим беседам. Но на этот раз всё было иначе. Мы зашли в его комнату в домике. И тут он впервые изложил мне идею культурного возрождения, из которой вытекала необходимость создания Общества «Культурное возрождение». Он сказал, что Октябрьский переворот привел к гигантской интеллектуальной и культурной регрессии, поэтому прежней культуры уже нет, нет ее живых носителей. Я спросил: «Дерево срублено?» «Дерево срублено, но из пня растут веточки, и мы должны помочь тому, чтобы эти веточки превратились в новые деревья, чтобы зашумел лес». Понятно, что прежде всего надо сохранить то, что можно сохранить, но задача, поставленная им, была не реставраторской, а творческой: на старой основе надо было создавать новое.

Речь, по сути дела, шла не столько о культурном, сколько о духовном возрождении. Он понимал, что это не одномоментный акт, а процесс трудный и долгий. Важно было встать на этот путь. Начать этот процесс и активно содействовать ему должно было добровольное Общество, которое объединило бы конструктивные усилия интеллигенции, Общество, осознающее духовные основы культуры, надконфессиональное и включающее в себя как верующих, так и неверующих. Однако костяк его, по мысли отца Александра, должны были составлять интеллигенты–христиане. Видно было, что он уже всё продумал, и считал создание такого Общества жизненной потребностью.

Он предложил мне возглавить «Культурное возрождение». Я сказал, что было бы гораздо лучше, чтобы это сделал он сам: ему принадлежит и замысел, и программа, он продумал формы и способы деятельности Общества, да и вообще никто лучше него эту задачу не выполнит. На это он ответил:

— Еще не время. Мне пока не стоит это делать — это только помешает. Потом — будет видно.

Я стал отказываться, сказал, что целесообразнее было бы, особенно в видах регистрации, чтобы председателем Общества стал человек с именем. Я назвал Вячеслава Всеволодовича Иванова. Принуждать человека было не в правилах отца, но он огорчился. Тем не менее, увидев, что я говорю искренно, он согласился с моим предложением, но попросил меня стать первым заместителем и возглавить Общество де–факто. «Он будет почетным председателем, — сказал он об Иванове, — а всё делать все равно будете вы». На том и порешили. Позднее я раскаялся в свое упрямстве — я не должен был противиться своему духовному отцу, и все равно он оказался прав: через некоторое время мне пришлось возглавить Общество не только де–факто но и де–юре.

Как бы то ни было, но идея «Культурного возрождения» стала прорастать в моей душе. Я начал обдумывать ее детально, написал проект устава и стал готовить учредительную конференцию. Мы провели ее 2 ноября 1988 г. в уютном зале юношеской библиотеки им. Грина. Присутствовали ровно 100 человек, в том числе Булат Окуджава, Юлий Ким, директор Музея изобразительных искусств Ирина Антонова, замечательный филолог Михаил Гаспаров, зам. директора Библиотеки иностранной литературы Екатерина Гениева, поэты Владимир Корнилов и Александр Зорин, политолог Виктория Чаликова, директор школы Евгений Ямбург и другие, среди которых было немало прихожан отца. Были получены приветствия от академика Лихачева и известного литературоведа Аникста. Вели конференцию попеременно мы с Вяч. Вс. Ивановым.

Я произнес вступительную речь. После довольно большого исторического экскурса, где были обрисованы трагические последствия сталинизма, нанесшего сильнейший удар по нашей культуре и по носителям культурной традиции, я дал как бы теоретическое обоснование «Культурному возрождению». Говорил о том, что Общество должно содействовать возрождению утраченных духовных ценностей, быть открытым для диалога со всеми религиями, культурными и здравомыслящими социальными силами и в то же время противостоять националистическому и шовинистическому духу ненависти и вражды, подрывающему мир и устойчивость страны. Важная задача Общества — поощрять терпимость к чужому мнению, к иной точке зрения, способствовать созданию атмосферы творчества и духовной свободы. Надо привлечь к активной культурной работе педагогов, учителей, а также «невостребованных» людей, обладающих глубокими познаниями, но не находящих применения своим силам.

Идея отца вызвала большой энтузиазм, присутствовавшие, особенно учителя, писатели, ее горячо поддержали. Вячеслав Иванов сказал, что, по его ощущению, культура гибнет именно сейчас, и это происходит на фоне социального подъема. Мы еще можем спасти культуру, но это надо делать ежеминутно. Культура воспитывается с детства, поэтому школа — главное, на что нужно обратить внимание. Особая трудность заключается в том, что мы сами несем в себе след прошлых лет, которые пришлись на эпоху сталинизма и застоя.

Последовала оживленная дискуссия. Потом мы утвердили устав Общества и избрали Совет из 12 человек. Отца Александра на конференции не было, да он и не собирался присутствовать, но внимательно следил за происходящим. Через несколько дней Вяч. Вс. Иванов был избран председателем Общества, я — его первым заместителем, а Катя Гениева — просто заместителем.

В декабре того же года мы выступали по телевидению, в программе «Добрый вечер, Москва». Вяч. Всеволодович, я и члены Совета Ямбург и Безносов, каждый по–своему, рассказали о создании Общества, о его целях и задачах. Мы отвечали и на вопросы телезрителей. На этот раз я был, что называется, в ударе. Ведущий, Вячеслав Шугаев, всё выспрашивал нас перед передачей, о чем мы собираемся говорить. Поскольку все отмолчались, я взял это на себя и сказал что-то довольно откровенно, о чем тут же пожалел, потому что он испугался. По–моему, испугался, не ляпну ли я что-нибудь еретическое, диссидентское.

Это был прямой эфир, и продолжался он минут 40–45. Было много вопросов телезрителей. Шугаев пытался зажать мне рот, но я его попытки игнорировал и, насколько это возможно, брал инициативу на себя. Он стал иронизировать на мой счет, хотя продолжал нервничать. Потом, увидев, что передача заканчивается, повеселел и под самый конец заявил: «Ну, сейчас Владимир Ильич нам всё объяснит». Я сказал: «А зачем мне всё объяснять? Всё уже сказано до меня: читайте Нагорную проповедь Христа, она в Евангелии от Матфея». Тогда такие слова считались почти криминалом, публично такое не произносили. Шугаев слегка ошалел, но слово было сказано.

На следующий день отец позвонил мне и поздравил с успехом — он смотрел передачу. «Как будто за вами кто-то стоял», — сказал он. На сей раз он не делал мне скидки. Потом, уже при встрече, он вернулся к этому, сказал, что получилось замечательно, и повторил: «Такое впечатление было, что за вами кто-то стоял». Я подумал: «Вы и стояли», но вслух сказать об этом постеснялся.


Я знаю: найдутся люди, которые скажут, что я создаю новый культ личности. Это ошибка. Культ создавался вокруг людей, которые вовсе его не заслуживали, так как были мелкими или крупными тиранами, властолюбцами и великими грешниками. Их превращали в идолов, их искусственно возводили на пьедестал, чтобы потом со сладострастием свергнуть оттуда.

Здесь другой случай. Я просто описываю то, что есть. Я ничего не приукрашиваю, а лишь нахожу слова, адекватные той реальности, с которой я столкнулся. Мы же не говорим о культе личности Сергия Радонежского или Серафима Саровского, потому что они святые. Отец Александр — такой же святой, и для меня он не идол, а живой человек, которого я люблю.


В 1989–1990 гг. он читал лекции в Историко–архивном институте. Часто я приходил его послушать, а после лекции провожал до вокзала. Мы шли по Никольской и, не дойдя до Лубянки, он часто сворачивал к букинистическому магазину около памятника Ивану Федорову. «Предадимся пороку», — говорил он (или: «Сольемся в экстазе»), и мы заходили. Быстрым взглядом он окидывал прилавок с религиозной и философской литературой и тут же выхватывал что-нибудь интересное, либо же, наоборот, замечал, что ничего интересного нет. Он говорил мне, что все эти книги, которые теперь стоят сотни рублей, в молодости он покупал по дешевке — никто ими тогда не интересовался. Указывая мне на какую-нибудь книгу (рублей за 300, а то и больше), он спрашивал: «А раньше я ее купил, знаете за сколько?» — «За сколько?» — «За 10 рублей», — и довольно смеялся. При мне он редко покупал там что-нибудь — почти всё у него было.


На мне лежит тяжкий грех. Отец Александр хотел, чтобы я написал некую брошюру, листа на три, — как бы прелюдию к теме культурного возрождения. Это должен был быть исторический текст, охватывающий временное пространство от Византии до наших дней. Он говорил: «Только вы можете это сделать». Это было лестно, но страшило меня. Я сомневался, ссылался на сложность темы, на свою неподготовленность. Он давал мне на это год.

Я так и не собрался это сделать и однажды исповедался ему в этом грехе. Он отнесся к этому спокойно: «На это нужно время. Вы еще напишете».

Я не написал. Тем не менее эта мысль не давала мне покоя. Я писал об этом «в стол», собралось много материала. Кое-что я так или иначе использовал — в научных и публицистических статьях, в дискуссиях, в выступлениях по радио. И все же — я не написал…


Всегда он куда-то спешил: требы, покойники, больные прихожане — все нуждались в нем, и всюду он успевал. Ездил обычно на такси, на что уходил весь гонорар от лекций. Только в самое последнее время его стал возить на своей машине один из прихожан.


В мае 1989 г. мы праздновали свадьбу сына. Присутствовал и отец Александр. Он принес в подарок плетеный деревянный абажур и сказал, что его можно использовать и как шляпу. На этот раз я записывал его слова на магнитофон. Он немного опоздал, мы как раз сдвинули бокалы, и он спросил нас: «Почему люди чокаются?» Не ожидая ответа, сказал: «Люди чокаются в силу того, что это символически заменяет питье из одного сосуда. Сдвигаются сосуды, и получается как бы один — мы пьем из общего. Кстати, поэтому на похоронах это не принято, ибо человек, который с нами не присутствует, он не может с нами пить из одной чаши».

Обращаясь к молодым, он сказал:

— Мы все люди, гомо сапиенсы. Одни желают благополучного завершения квартирных, карьерных и прочих вещей. Другие желают еще чего-нибудь — ну, разное. Только одно важно — найти и вырастить любовь. Любовь появится у вас примерно месяцев через 16 после совместной жизни. Признак будет: спокойно, без напряжения молчите вместе. Без смущения. Просто спокойно молчите. Это значит — уже есть любовь. Любовь — это когда дышишь другим человеком, как воздухом, и даже иногда этого не замечаешь, но когда этот воздух отнимается, ты начинаешь задыхаться. С каждым годом она должна вырастать, и это бесконечно прекрасно. Это сложный очень процесс, но замечательный. На свете нет ничего из земных вещей более стоящего, чем любовь. Всё остальное — пыль дорожная… Не придавайте значения мелочам. Жизнь коротка. В вечности будут другие приключения, а вот в этой жизни надо, чтобы было поинтересней.

Потом он стал рассказывать о себе:

— Четвертый десяток уже живу семейной жизнью, причем она мне доставляла больше радости, чем неприятностей. И никогда я не жалел, хотя я не могу сказать, что у нас не было каких-то проблем — они всегда были, есть и будут. Единственно, что я понял, что это прогрессирующий, так сказать, процесс — в хорошем смысле. Про–гре–ссирующий. И если мне сейчас предложили бы вернуться на 30 лет назад, я бы ни за что не согласился. Все отношения тогда были более поверхностными, менее интересными. И вообще — всё не то. Всё не то! Не променял бы. Не знаю, как бы подумала моя жена — она здесь не может присутствовать по техническим причинам и передает вам поздравление из больницы № 15 и всё остальное. Может быть, у нее другая концепция. Я-то ведь человек легкомысленный.

Последнее замечание было покрыто взрывом хохота. Между тем отец потом продолжил рассказ о своей семейной жизни, которая поначалу проходила в трудных условиях:

— Я вам скажу, когда стало легче. Когда же стало легче? В общем мы жили в жутких условиях внешних. Мы жили в крошечной комнатушке, где всегда стояла вода на стенах и зимой лед. И мы получали на троих (вместе с дочерью) сто рублей. Но, правда, мясо стоило дешево. Мы жили очень сжато, но зато интересно. Нет, мы жили очень хорошо, хотя мы были очень разными. Но у меня никогда не возникало мысли, что не стоило вообще жениться. Я всегда думал, что это лучше, чем быть одному.


Всю жизнь власти светские и духовные преследовали его. Его свободомыслие было для них неприемлемо и подозрительно. Поэтому доступ за границу был для него закрыт. Лишь к концу 80–х он перестал быть «невыездным».

Первая его поездка была в Польшу. Когда он вернулся, я спросил о его впечатлениях. Он рассказал о катехизации, о малых группах, об изучении Писания и добавил: «У нас всё это есть». Но «у нас» это было только у него, в Новой Деревне. Он независимо от Запада, а иногда и раньше Запада, стал применять эти формы духовного просвещения (теперь это стало обычным и достаточно распространенным в России).

Его наперебой приглашали во многие страны. Но он всегда ехал за границу неохотно, возвращался раньше срока. «Что там делать? — говорил он. — Мы нужны здесь». Он считал, что мы не случайно рождены в России: здесь мы должны реализовать себя, здесь наше несжатое поле. Человек впитывает в себя воздух своей страны, и это как бы определяет его внутренний состав. Человек пускает корни, и попытка пересадки в другую почву, особенно в зрелом возрасте, для него небезопасна. Он не одобрял эмиграции своих прихожан (во всяком случае соглашался с ней неохотно), но если видел, что таково желание и воля человека, не препятствовал этому. Он всегда уважал чужой выбор.

Его эрудиция, казалось, не имела пределов. В 1990 г. его пригласили на симпозиум в ФРГ. Перед отъездом я его спросил: «Какая тема симпозиума?» «А не все ли равно?» — ответил он. В этом не было никакой рисовки. Ему действительно было все равно. Вернувшись, он снова сказал: «Чего мы там не видели? Мы нужны здесь. Есть там, конечно, очень красивые места, — например, природа в Шварцвальде. Но вообще наше место здесь. Я всегда очень неохотно еду. Приглашают — я еду, а так бы не поехал».


Каждая его проповедь, каждое выступление были шедевром. Они мгновенно проникали в сердца. То, что он говорил, как бы рождалось у тебя на глазах, как Афродита из пены. Это была живая, пульсирующая мысль.


В 1989–1990 гг. под эгидой «Культурного возрождения» прошло несколько вечеров, посвященных деятелям русского религиозного ренессанса — Бердяеву, Булгакову, Франку и другим. Заглавным выступающим всегда был отец Александр. Я присутствовал на этих вечерах, некоторые из них вел. Он никогда не спрашивал моего мнения о своих выступлениях, но после лекции о Флоренском неожиданно спросил: «Ну как получилось?» Я ответил: «По–моему, замечательно. Всё, что надо, сказано, и очень тактично, со ссылками на него же, на его письма. Мне кажется, получилось здорово: есть и та, и другая сторона». «Ну вот, я к этому и стремился», — заметил он.

Перед этим он говорил мне, что собирается рассказать о Флоренском и что это совсем не просто — о. Павел вроде бы неприкасаемый, но надо сказать и о его недостатках. Так он и сделал: это был трезвый, не идеализированный и не идеологизированный подход.


Теперь, глядя ретроспективно, могу сказать, что отец Александр открывался мне постепенно. Вначале я оценил чисто внешнюю его красоту: лепку лба, благородство облика, живые, сияющие, внимательные глаза. Одновременно я ощутил совершенно потрясающую его энергетику и непреодолимое обаяние, затем — естественность, простоту и отсутствие какой-либо позы. Я увидел, что это легкий и радостный человек, обладающий какой-то внутренней стремительностью. То, что он умен, было ясно с первого взгляда. Но довольно быстро я понял, что это больше, чем ум. Потом я увидел, что это человек огромных познаний, и это была не механическая эрудиция, не традиционный энциклопедизм, а универсальное, целостное знание.

Ему была свойственна постоянная ирония, никогда не злая, но, напротив, очень мягкая. Пленяли не просто доброжелательность его и терпимость, но чуткость и огромный интерес к собеседнику, а еще — неподдельное уважение, сердечность и какая-то особая нежность. Я увидел, что он ведет непрерывный диалог с нами, и он не «вещал» — он тебя слушал. Потом я увидел и другое — постоянный диалог его со Христом. Я понял, что главное для него — вера во Христа, и не просто вера, а жизнь по этой вере. Он хотел одного — чтобы человек всегда был повернут к Богу, надеялся только на Него. Сам он жил и светился верой, и отсюда — его величие и скромность.

Постепенно я начал осознавать, какую гигантскую ношу он взвалил на свои плечи: раньше всех он понял, что необходима новая евангелизация России, раньше всех он приступил к реализации этой задачи. Постепенно я начал осознавать его беззащитность.


22 января 1990 г. на его дне рождения в Семхозе не было привычного веселья и шумного застолья. Присутствовало всего несколько человек. Первый и единственный раз он был не склонен к юмору, говорил только о делах. Я прочел приготовленный мной капустник, но лучше бы я этого не делал: я сам почувствовал, что к этой атмосфере капустник не подходит. Тем не менее что-то сказалось в нем помимо меня. Перечтя его недавно, я обнаружил, что в последнем сюжете, исполненном в жанре ненаучной фантастики, оказались вещи совсем не смешные: я писал о «злобной ауре» планеты, о необходимости дать «отпор силам агрессии и ожесточенности… сорвать преступные замыслы темных сил». Ключевую роль в этом я отводил отцу Александру…


29 апреля отец собрал нас на православной секции «Культурного возрождения». Присутствовали не только его прихожане, но и зарубежные гости — Анатолий Краснов-Левитин и Дмитрий Поспеловский. Отец вел эту встречу. Она и открылась его вступительным словом. Вот конспективная (но точная) запись его выступления.

«До сего дня существует представление о христианстве как только о храмовой религии, где человек принимает пассивное участие в службе. Тенденция психологической инерции и наши сложные общественные условия — они сомкнулись. По сути в Церкви нет общинной жизни. Но Христос основал на Земле вовсе не ритуальную корпорацию для отправления культа — для этого не надо было совершать духовного переворота в истории человечества. Первоначальная Церковь складывалась вокруг таинства, божественного присутствия. Молитва, милосердие и труд — три момента, составляющие церковную жизнь. Помощь всем людям — это абстракция. Реальная помощь может быть лишь в общине, где люди знают друг друга. Такую общину сохранили протестанты.

Сегодня для нас наступило трагическое и тяжелое время: мы уже не гонимые (для Церкви гонения это норма). Сейчас самый ужасный момент — занавес отдернули и сказали: можете делать что хотите. Есть великий риск обнаружить нашу недееспособность и все человеческие слабости. Не уверен, что у нас найдется многое, что предложить людям. Сейчас для нашей Церкви наступил почти Страшный Суд, и потому мы должны почувствовать свою ответственность.

Важнейшие вопросы: помощь конкретным людям, внехрамовая молитва, воскресная школа.

1. Помощь надо делать более организованной. Помогать больным, детям в приютах, старым людям. Стихийность обречена тут на провал.

2. Храм — это таинство. Внехрамовая молитва — молитва близких людей. Должна быть одна душа, духовная семья. Семья — не идиллия, а сложная система отношений, но все-таки Церковь — единая семья. Это и укрепляет, и вдохновляет, и учит, и изобличает нашу слепоту и наши немощи. Необходим и новый подход. Раньше у нас было подполье, сейчас — совместная молитва для совместного деяния. Несмотря на все испытания, большая часть прихода устояла и сохранила братство и сплоченность.

3. Есть разные формы служения. Миряне должны соучаствовать и в деле милосердия, и в деле христианского воспитания детей. Детей больше, чем можно охватить. В группе должно быть примерно 15 человек. Это настоящая тяжелая работа. Если не передадим детям Слово Божие, будем отвечать перед Богом.

Сейчас наблюдается синдром бегства молодых людей в семинарию. Но христианство — это не профессия. Гораздо важнее для христиан — быть на своем месте, сохранить свое светское место. Не бежать от мира, а работать в нем, понять христианский смысл наших профессий. Если его нет — это профессия бросовая, ненужная».

Это была целая программа, рассчитанная на годы. Но реализовать ее мы должны были уже без него.


Последний раз я видел отца Александра 5 сентября 1990 г. Это была среда, он служил. Народу было немного, москвичей — совсем мало. Впервые в жизни я пожаловался ему на исповеди: один из прихожан стал распространять обо мне злобные слухи, пытался поссорить со мной других. Это было и несправедливо и отвратительно. Я никогда не сталкивался с такой беспардонностью. Никаких оснований для наветов у этого человека не было, однако он не стеснялся повторять свои домыслы публично (разумеется, за моей спиной). Я объяснил отцу, что именно говорилось. «Но это же вздор!» — воскликнул он. «Да, — сказал я, — но меня это возмущает». Следовало простить обидчика, но сил на это у меня тогда не было, в чем я и покаялся.

Он обнял меня, сказал: «Вас все любят, Владимир Ильич. Это всё вздор». Я подумал: «Ты — любишь. Это правда. А все… Все — нет». «Кстати, — заметил я, — этот человек здесь». Он спросил: «Кто это?» Я не стал называть, но он тут же догадался и сам назвал его. Я подтвердил. «Но он же вас совсем не знает!» — сказал отец. «Вот именно. И тем не менее считает возможным всё это говорить». «Это всё вздор, — повторил он. — Мы это снимем — я с ним поговорю. Это всё надо немедленно устранить. Давайте вместе поговорим, втроем, сразу после службы». Слегка поколебавшись, я согласился. Однако этот человек, как бы догадавшись о намерениях отца, тут же после литургии ушел, хотя обычно надолго задерживался, желая во что бы то ни стало пообщаться с ним.

Когда служба закончилась, отец сразу же повел меня в свою комнату. Я уже стыдился своей слабости, пробормотал: «Наверно, я слишком раним». «Да я сам такой!» — сказал он, слегка улыбнувшись, и махнул рукой. Я мгновенно понял, что это не просто утешение — это была правда. Сердце сжалось: если уж мы так остро чувствуем, то как же он? Как мы не щадим его, как раним! И все-таки я не понял, что эти его слова — вещие.

Мы разговаривали довольно долго. Я заметил, что он не такой, как обычно. Он был отрешен и одновременно внутренне собран, погружен в какую-то глубокую думу. Контакт происходил на поверхностном уровне. Потом он попросил меня подождать, не уходить, а сам отправился на венчание. Я вышел в общую комнату, стал разговаривать с другими прихожанами. Через некоторое время он вернулся вместе с Адой Михайловной Тимофеевой и ее мужем. Они приехали, чтобы присутствовать на венчании своих молодых друзей. Ада Михайловна, детский врач, была старой прихожанкой отца Александра. Кто-то зашел с отцом в кабинет, и она рассказала, что когда венчание закончилось, он сказал ей: «А теперь я обвенчаю вас» и так и сделал. Она была ошеломлена. Они прожили с мужем почти 50 лет, и ничего подобного она не ожидала. (Потом мне стало ясно — он знал: сейчас или никогда.)

Почему-то в тот день я несколько раз входил в комнату отца и выходил из нее. Он разговаривал со мной, потом впускал кого-то еще, потом снова звал меня. Вначале он пригласил Юрия Сенокосова, философа, душеприказчика Мераба Мамардашвили. Мы были знакомы, но шапочно: выступали вместе на вечере памяти Бердяева. Отец опять сказал: «Владимир Ильич — философ, такой же, как Мераб». При Сенокосове это звучало, на мой взгляд, как-то уж совсем дико. Я опять запротестовал, но он настаивал: «Да–да, такой же. Только Мераб метафизик, а Владимир Ильич социальный философ». Потом я вышел.

Наконец отец пригласил меня в кабинет в последний раз, и я пробыл там недолго. Его уже ждала Пилар Бонет, корреспондент испанской газеты «Эль Пайс». Потом было опубликовано ее знаменитое интервью с отцом (последнее в его жизни), где он сказал о соединении русского фашизма с русским клерикализмом.

Я снова обратил внимание на то, что он общается не так, как всегда: он был весь в себе. Он подарил мне книгу «Неведомая стихия», сказав при этом (в который раз!): «Memento mori». В книге было «Руководство к благочестивой жизни» св. Франциска Сальского и несколько приложений к нему, в том числе «О приготовлении себя к смерти» и «Подготовительные к смерти молитвы», одна из которых называется «Согласие на смерть», а в другой говорится: «О Господи Иисусе, Искупитель всех человеков! Ты, для Коего я живу и для Коего желаю умереть, соделай, да в эту последнюю минуту жизни моей буду я готовым предстать страшному Твоему судилищу…»

Отец считал, что эти правила очень полезны для нас, потому что лишь в свете близкого конца мы понимаем, как быстротечна наша жизнь, как она суетна, сколько сил и времени мы отдаем вещам совершенно ничтожным. Он говорил, что христианин всегда должен ощущать себя перед лицом вечности, зная, что он в любой момент может быть призван к ответу. Помнить о смерти необходимо, чтобы жить правильно, в трудах, познании и любви, понимая, что это дано нам ненадолго. «Память смертная» мобилизует нравственную волю. Вот и в тот день его «memento mori» напоминало об этих его словах.

Но у этих слов был и другой, более трагический смысл: он чувствовал дыхание собственной смерти. На прощание он порывисто обнял меня и поцеловал. Я пошел к двери, но он неожиданно вернул меня и вновь обнял, очень крепко, и вновь поцеловал. Я был слегка ошарашен: такого никогда не было. Мне бы броситься на колени, припасть к его ногам. А я… я думал о своем. Я ничего не почувствовал. Глаза мои в тот день были удержаны: я смотрел, но не видел. Я фиксировал бесстрастно, что происходит, но не способен был понять. Я не умел бодрствовать.

В тот же день мне позвонила Вика Чаликова, умный, добрый и близкий мне человек. Она была смертельно больна и попросила меня поговорить с отцом Александром о том, чтоб он ее крестил. Она уже и раньше говорила со мной об этом, а я, в свою очередь, с отцом, и он согласился, но она почему-то тянула, а тут вдруг созрела. Я знал, что на следующий день он будет в Детской республиканской больнице и попросил через знакомую, чтоб он позвонил мне.

6–го раздался звонок. Это был он. Я передал ему просьбу Вики. Неожиданно резко он сказал: «Нет времени». И повторил: «Нет времени. Пошевелите кого-нибудь из наших». Никогда он так не говорил.

Это был мой последний разговор с ним.


Я уже приводил слова отца, сказанные им Александру Борисову в 1990 г.: «А вот этого я уже не смогу сделать, потому. что через год меня убьют». Это было прозрение, а в начале сентября пришло точное знание. После моего выступления на вечере памяти отца 30 сентября 90–го года ко мне подошла старая женщина, вдова художника, знавшая отца Александра многие годы. Она рассказала, что за несколько дней до смерти он пришел к ним домой. Он часто навещал ее больную дочь. И в этот день он долго сидел рядом с дочерью, молча держал ее руку в своей руке и плакал. Нет, не плакал — рыдал!

Я представил себе эту сцену, Значит, он знал! Не только подозревал, но знал! Я и раньше предполагал, что это страшное знание было ему открыто, но теперь уверился в этом. «Афганцы», которых он крестил, предлагали ему охрану, а он отказался.

Он знал, но не уклонился.


Есть другое свидетельство, — пожалуй, еще более убедительное. Его дала моя крестница, Наталья Н. Это ее разговор с отцом 8 сентября. Она рассказала мне об этом сразу же после убийства, а потом я записал ее рассказ на магнитофон. Привожу нашу беседу с ней, ничего в ней не меняя, лишь опуская некоторые незначащие места.

«— Что ты помнишь и когда был этот разговор? Он был на исповеди или до нее? Или после нее?

— Было это так. Это был день именин Натальи, поэтому я думаю, что много Наталий ехало туда, на встречу с отцом.

— Какой день это был, ты не помнишь?

— 8 сентября, это совершенно очевидно. Я чуть–чуть опоздала, и в это время Володя Архипов как раз читал печальную историю Адриана и Натальи, а я шла на исповедь. Это было не в приделе, а слева от царских врат.

— Где он чаще всего исповедовал.

— Да. И вот я помню, что такой момент был печальный, когда смерть Адриана и Натальи, и я уже морально была готова к исповеди, уже испытывала сочувствие к тому, что происходило в реальной жизни. И вот я подошла к отцу, и он мне сказал: «Вот и всё. Время уже кончилось». Раньше он мне говорил: «Времени мало, время кончается», а тут он мне сказал: «Вот и всё». И он меня в этот день не стал ни о чем спрашивать, о чем я хотела сказать. Он просто меня обнял и сказал, еще раз повторил, что время уже кончилось, и стал читать стихи, которые я никогда не слыхала — ни раньше, ни впоследствии. Там был такой рефрен (вздыхает):

Мой гробик — мой маленький домик[74].

И он прочитал это несколько раз. Еще там было несколько фраз, но я не запомнила.

— Он читал несколько раз одно и то же или он продолжил?

— Нет, он читал стихи, где вот это было рефреном:


Мой гробик — мой маленький домик.


— И ты просто стояла?

— А я просто стояла совершенно очумелая. Я сошла вниз, и я стояла так, глаза таращила, меня трясло, потому что я испытала что-то такое очень сильное, мне было страшно. И потом, во время продолжения службы и когда уже служба кончилась, люди подходили к кресту, и он, увидев мои вот такие глаза, наверно широко раскрытые, и какой-то вид совершенно не соответствующий, он мне сделал вот так: подбородком вот так кивнул, как ребенку, который вот–вот заплачет. А когда я подошла к кресту, он сказал: «Не бойтесь, всё будет хорошо». Вот это была его последняя фраза, которую он произнес.

— А ты тогда с ним это как-то связывала? С ним самим?

— Я связывала подсознательно, потому что я почти плакала, когда стояла. Мне было очень страшно, и я… то есть я всегда готова была слушать вот эту фразу, что «времени осталось мало, времени осталось мало», ну а тут мне сказали, что времени уже нет: «Всё — время кончилось. Времени нет совсем».

— Отца ты не видела больше? И не говорила с ним?

— Всё. Я его не видела с того момента, как он сказал: «Не бойтесь, всё будет хорошо». Вот когда я целовала крест, с того момента я его больше не видела».

Я рассказал Наташе о своем общении с отцом 5 сентября, о нашем телефонном разговоре 6 сентября, о том, что он говорил Борисову. 4 сентября он выступал в Историко–архивном институте и сказал, что у него будут такие-то и такие-то курсы лекций, а вот 5–го он так говорил со мной, что потом, ретроспективно, я понял, что это всё о том же. Мы продолжали нашу беседу с Наташей. Я сказал:

«— Может быть, 5–го он получил какое-то более точное знание. Хотя я думаю по–прежнему, что оно мистическое. Потому что, понимаешь, с чего бы он 4–го стал говорить: «Я буду еще выступать там-то и там-то»? Или он, зная это, все-таки от себя это отодвигал каким-то образом. Тут трудно понять. Но то, что он знал и чувствовал, — это совершенно точно.

— Он точно знал. У меня было ощущение точного знания, и оно у него спонтанно вырвалось вот в этом стихотворении. Потом он понял, что он что-то переборщил, сказав мне лишнее, что он сказал то, что должен знать только он один, и он пошел на попятную, сначала сделав вот так (кивает мне подбородком), а потом уже говоря: «Всё будет хорошо». Я в этом настолько убеждена, что у меня просто нет другого варианта: он точно знал всё… Это знание, точное внутреннее знание, что так будет.

— Да, да. Он, конечно, мог отклонить это от себя: «афганцы» предлагали ему защиту и охрану, но он отказался, то есть он решил, что если Бог захочет, Он его охранит, и волос не слетит с его головы. Я уверен, что это вот так было. Это так: если надо, значит надо. И он пошел на это».


Наконец еще одно свидетельство — публикация Софьи Греч «Последняя неделя отца»[75]. С 5 по 8 сентября она встречалась с ним каждый день и чувствовала нарастание висящей над ним смертельной угрозы. Как она полагает, в среду (5–го) он ощущал беспокойство и даже страх. «В четверг уже такого не было — только спокойная отрешенность. В пятницу надежда: «Пронеси чашу сию… но да будет воля Твоя, а не моя», но надежда, что, может, еще жертва будет не принята. А в субботу уже твердая уверенность, что жертва принята и с часу на час… свершится». Кстати, в субботу, 8–го, перед службой он сказал ей нечто очень похожее на то, что говорил в тот день Наталье Н.: «Ну вот, время пришло…»

После страшного известия, свалившегося на нас 9 сентября, я был как замороженный. Или как огретый пыльным мешком. Это был если не ступор, то состояние какой-то психологической (или психической?) анестезии, — вероятно, защитная реакция организма. Потому и первая запись в дневнике почти безэмоциональна. «Размораживание» произошло потом, начиная с 11 сентября, дня похорон. Даже 10–го, когда я приехал в Новую Деревню и в церковь внесли гроб с телом отца, я все еще не мог осознать необратимость происшедшего. Я все еще на что-то надеялся. Лицо отца еще не было закрыто платом, как на похоронах. Оно было спокойным и отрешенным. Оно странно светилось в церковной полутьме. Были хорошо видны ссадины на лбу и на носу. Я пребывал в отупевшем состоянии. Над ним склонилась монашка. Она нараспев говорила:

— Радость-то какая! Золотой венец одели, как на мученика. Радостно ему, хорошо ему с Господом!

Она была права, но внутренне я еще не мог присоединиться к ней.


11 сентября церковный двор не мог вместить всех приехавших. Многие стояли за оградой. Были не только православные — были люди всех конфессий: католики, евангелисты, баптисты. Были «афганцы», которых отец спасал от самоубийства. Помню венок с надписью: «Отцу Александру от инвалидов–афганцев». Митрополит Ювеналий, который отслужил заупокойную службу, а затем панихиду, возглавлял православных священников. Их было человек 15.

Как всегда в таких случаях, не обошлось и без нечисти. Я уже писал о монахе (монахе ли?) Гермогене, который заявил тогда, что отца Александра убили «свои». Я слушал его и думал: «Не ты ли? Ты больше похож на десантника, чем на монаха». Вскоре он исчез. Исчез насовсем. Говорят, пропал бесследно. Или был убит, что вероятнее.

Очень волнующим был момент, когда включили пленку с записью голоса отца. Толпа замерла, и он говорил нам: «Мы знаем, как важно человеку быть наготове… Будьте всегда в таком душевном состоянии, как будто сегодня или завтра может пробить ваш последний час и вы предстанете перед Господом».

Остальное в тот день — как в тумане. Помню, когда тело отца опускали в могилу, неожиданно над гробом пронеслась стая птиц — раз и другой раз. Они прощались с ним.


Олег Степурко подарил мне листок молитвенника с каплей крови отца Александра. Берегу его как святыню.

Он говорил, что Христос, который должен был с нами царствовать, «убит нашими грехами, нашим злом». Точно так же и сам отец Александр убит нашим злом.

Он говорил, что зависть, ненависть, зло ослепляют людей. Воистину так. Ненавидеть гораздо проще, чем любить. Любовь требует усилий, ненависть — нет, это игра на понижение, она дается без труда. Но это свистящая воронка, в которую пролетает душа. Хочешь погубить себя — открой свою душу для ненависти.

Как Христос, он страдал и умирал молча.

Он говорил, что нести крест — значит служить миру, служить людям, служить Богу. Он нес свой крест до конца. Для нас же он неподъемен.


В конце 1989 г. состоялся первый в постреволюционной России диалог представителей двух религий — христианства и ислама. Ислам представлял мусульманский теолог Магомед Расул Мугумаев, христианство — православный священник отец Александр Мень. Это была поразительная встреча. Она обнаружила единство обеих мировых религий в главном: в почитании одного и того же Бога, в признании Его любящим и милосердным, в стремлении к миру и согласию. Она показала, что на глубине непримиримых противоречий между христианством и исламом нет, что в интересах всех людей необходимо перейти от их конфронтации к конструктивному диалогу. Отец Александр выказал глубокое знание Корана, Магомед Расул — знание Библии. Взаимное уважение и симпатия участников дискуссии были очевидны для всех.

14 сентября 1990 г. я получил телеграмму из Махачкалы: «Глубоко потрясены трагической гибелью отца Александра Меня, борца за возрождение духовности и человечности. Мусульмане Дагестана и Северного Кавказа, как и христианский мир, скорбят о великой потере. Идеалы, за которые он боролся, восторжествуют вопреки темным силам, как и светлые мечты отца Попелюшко. Теологи Магомед Расул Мугумаев, Магомед Нурмагомедов, имам Оротинской мечети Гасанов».


Следователь сказал мне, что этот удар (топором) мог свалить и быка. Я заметил, что организм отца был рассчитан на 100–150 лет, и если бы не убийство, он столько бы и прожил, «Нет, — возразил следователь, — его организм был изношен».

Откуда он это взял? По–видимому, они знакомились с его историей болезни. Но что это за «история», если он почти никогда не обращался к врачу? Или они заключили это из данных вскрытия? Но следователь не мог знать, что отец жил не физической силой, а силой Духа Святого — она бы и поддерживала его еще годы и десятилетия.


Удар, нанесенный отцу Александру был не столько сильным, сколько точным. Он не оставлял никаких шансов на выживание. Мне было ясно, что это работа профессионалов, и я не раз писал об этом. Где работают такие профессионалы, мы знаем. Постепенно я стал сомневаться, что удар был нанесен топором. Эта гипотеза была удобной, потому что она подкрепляла версию следствия о бытовом характере преступления. Но если не топор, то что? В одном из своих выступлений я сказал, что орудием убийства мог быть не топор, а саперная лопатка.

В январе 2000 г., во время записи телевизионной передачи «Независимое расследование», посвященной этому убийству, я повторил свою догадку. После меня выступал судмедэксперт высшей категории Виктор Емелин. Он заявил, что поражен моим высказыванием, потому что, глубоко изучив все материалы, связанные с этим делом, он пришел к точно такому же выводу. Сопоставив конфигурацию топора и саперной лопатки с особенностями полученной раны (он продемонстрировал аудитории фотографии и показал на живом человеке возможности и специфику того и другого орудия), Емелин пришел к однозначному выводу: орудием убийства была саперная лопатка, и ничто иное.

Моя правота была подтверждена. Только у меня это было предположение, основанное на представлении о характере участников преступления, а он это доказал математически, исходя из тщательного анализа характера нанесенных повреждений. Рана, полученная отцом Александром, подчеркнул он, была несовместима с жизнью. В окончательный вариант передачи, показанный телезрителям, мои слова о саперной лопатке не вошли, но то, что сказал Емелин, осталось. И это самое главное, потому что факт применения саперной лопатки стал сенсацией: он всё ставил на свои места.

Теперь версию об уголовно–бытовом характере преступления можно сдать даже не в архив, а в утиль. Все разговоры о корыстных мотивах, о пьяницах или личной мести уже ничего не стоят. Остается лишь версия об убийстве отца Александра как о продуманной и хорошо подготовленной религиозно–политической акции, как о результате политического заговора с участием весьма высокопоставленных лиц. Обстоятельства убийства отца поразительно напоминают обстоятельства убийства Христа. И в том и в другом случае участвуют одни и те же силы. И в том и в другом случае это не убийство в обычном смысле слова, а казнь по приговору тайного трибунала.


В августе 1991 г., когда мы праздновали у Белого дома победу сил демократии над силами зла, я понял, что смерть отца была искупительной жертвой, спасшей Россию от тоталитарного реванша. Победи эти темные силы — и страна была бы залита кровью и захлебнулась бы в этой крови.


В начале января 1992 г. меня пригласили принять участие в программе Лиона Измайлова «Шоу–досье». Несмотря на ее название и чисто развлекательный характер, на этот раз она была вполне серьезной, потому что целиком была посвящена отцу Александру. Кроме меня, в ней участвовали Павел Мень, отец Александр Борисов, Алик Зорин и Яша Кротов. Мы должны были отвечать на вопросы ведущего и вопросы публики, а публика была сборной, в основном молодежной.

Я был знаком с Лионом и встретился с ним впервые именно у отца Александра, в Семхозе (кажется, на дне рождения отца), а потом встречался там с ним еще несколько раз. Отец относился к Лиону очень хорошо, ценя его добродушный юмор, и я принял его приглашение с удовольствием.

Быстро выяснилось, что аудитория не знает об отце почти ничего или вообще ничего. Вопросы были самые примитивные (впрочем, понятные): как он пришел к вере, когда стал священником, как понимать такое-то место в Библии и т. п. Каждый из нас, сидящих за отдельным столом, отвечал на эти вопросы по очереди, а затем и по собственному желанию. Некоторые вопросы были достаточно бестактными, а то и вовсе злонамеренными. С удовольствием ответил я лишь тогда, когда спросили: «Писал ли отец Александр стихи?» Да, писал. И я процитировал концовку его стихотворения «Добрый пастырь»:

Как и всегда, мне видится одно:
Моих овечек снежное руно,
Как облако, заполнит сад Господний.

Время шло, разговор был тусклый, необязательный, ничего существенного об отце не было сказано. На мой взгляд, передача проваливалась. Наконец, когда до конца осталось минут 10–12, я (в какой-то степени неожиданно для себя) взорвался. Не дав Измайлову обратиться к аудитории с очередным призывом задавать вопросы, я заговорил с напором и вне всякой очереди.

Насколько помню, сказал я приблизительно следующее.

«Главное остается за кадром. Кем был отец Александр? Почему к нему приковано такое внимание? За что его убили? Ничего этого не было сказано. Если говорить очень обобщенно, то надо сказать, что отец Александр — это учитель жизни. Мало того, он пророк, святой и апостол нашего времени, апостол XX века. Это ответственные слова, я понимаю, поэтому напомню вам их значение. Святой — тот, кто безраздельно посвятил себя Богу, служению Богу и людям. Пророк — тот, кто возвещает Божественную волю, Божественную истину, кто учит о тайне исторического процесса, кто разрушает языческое отношение к религии. Апостол — тот, кто послан в мир для исполнения определенной миссии. Миссией отца Александра было — евангелизировать полуязыческую страну, какой является Россия, вернуть ее к христианству — не к мертвому ритуалу, а к живому духу христианства. Именно за это — за веру, за чистоту и святость своей жизни, за проповедь Христа — он был убит. В подготовке этого преступления участвовали разные силы, в том числе некоторые иерархи Русской Православной Церкви. Расчет убийц состоял в том, что устранение отца Александра прервет его миссию, перечеркнет ее. Этого не произошло. Со святыми и апостолами всё происходит по–иному: они действуют и после своей физической смерти. Отец Александр был и остается духовным лидером нашей страны. Это еще не осознано, но дела это не меняет. Он — учитель, духовный наставник России».

Мои слова вызвали злобную реакцию одного из слушателей, пытавшегося осудить отца с позиций национал–православия. Но главное уже было сказано, времени на полемику не оставалось, и я ответил этому человеку достаточно резко. Позднее Измайлов подарил мне свою книгу, в которой, несмотря на ее странноватое название («Вася, шашлык!») были воспоминания об отце Александре, написанные живо, тепло и просто. Там Лион вспоминает и этот вечер, говоря, что никогда еще он не получал столько благодарностей за передачу.

Потом я узнал, что митрополит Ювеналий тоже смотрел эту передачу и почему-то принял мои слова на свой счет. Как раз его я вовсе не имел в виду, говоря о некоторых иерархах, но он был очень расстроен и даже сказал (как мне передали): «Что же мне, больше не ездить в Новую Деревню?» И действительно, он пропустил очередной праздник Сретения, который всегда отмечал службой в новодеревенском храме. Но это, кажется, было единственным исключением. На очередной международной конференции памяти отца Александра в Библиотеке иностранной литературы, встретив митрополита Ювеналия, я подарил ему нашу книжку «Вокруг имени отца Александра» с теплой дарственной надписью.


Я выступал на этой передаче как свидетель. Свидетель говорит правду, которая ему известна. А правда в том, что нам было явлено чудо — чудо веры, чудо любви. На одной из лекций отец сказал: «Открытая система, где дышится легко, — это система, поставившая во главу угла любовь». Вот сам отец Александр и был такой открытой системой.

Моя связь с ним никогда не прерывалась. И после его смерти — тоже. После смерти — в особенности.

Он был универсальным, полифоническим человеком. Его творческая энергия, подобно разбегающимся галактикам, создавала еще не бывшее, приносила его в мир.

Отец Александр — как артезианский колодец: чем больше черпаешь из него, тем больше прибывает воды, тем она чище и вкуснее. Его изречения — россыпи мудрости и красоты. Его книги еще по–настоящему не прочитаны. К ним надо возвращаться снова и снова.

Чтобы возродиться стране, ей надо духовно воспрянуть. И подвигнуть ее на это могут святые и пророки.

Я давно убедился: не принимает отца Александра тот, кто не принимает Христа. Он продолжил дело Христа на земле. Волны ненависти разобьются об этот камень: победить Христа невозможно.

В 1994 г. мы с женой были в Париже. Жили в Латинском квартале, недалеко от Люксембургского сада и иногда туда захаживали. Но как-то так получалось, что мы не доходили до конца, во всяком случае — до всех его уголков. И вот однажды, войдя в сад, мы несколько изменили привычный маршрут — пошли вправо и углубились в какие-то заросшие аллеи. И вдруг меня как током ударило: сверху, из глубины листвы, на меня смотрел отец Александр…

Когда я пригляделся, то увидел, что это его бюст — волосы, правда, были уложены чуть по–другому, но это было его лицо, его взгляд, только немного отрешенный, мудрый и спокойный. Это была встреча. Я прочел надпись: «Поэт Фабри Викер». Я не слышал о таком. Сколько же он прожил? 55 лет! Он умер в 1900–м. Перевоплощение?..

Когда я второй раз попал в Париж, я снова пошел в Люксембургский сад, уже зная, куда идти. И снова увидел его лицо.

IV
Капустники

Ко дню рождения, а иногда ко дню ангела отца Александра (12 сентября) я писал нечто вроде капустника. Это были то пародии на газетные заметки или радиопередачи, то поздравительные «телеграммы» и «послания» от государственных и иных деятелей, то еще что-нибудь. Всегда это было связано с самим отцом, с какими-то событиями в жизни страны, Церкви или новодеревенского прихода.

Вечером дома у отца в Семхозе, за праздничным столом, я читал свое изделие ему и его гостям. Сам владевший острым словом в высочайшей степени, он смеялся и радовался, как ребенок. Когда я проделал свой опыт в первый раз и прочитал так называемые телеграммы, отпечатанные для пущей достоверности на телеграфных бланках, а затем вручил их ему, он с удивительным простодушием в первый момент подумал, что эти «телеграммы» — настоящие. Он сам мне об этом сказал, и его признание даже как-то кольнуло меня: в этой доверчивости было что-то детское, беззащитное.

Мне и раньше предлагали опубликовать все эти тексты. Я не соглашался, потому что слишком близок был час утраты, слишком свежи раны. Публикация этих вещей казалась мне кощунством. Но теперь, по прошествии времени, я решил это сделать — не потому, что придаю этим текстам какое-то значение, а потому что это тоже часть истории и тоже свидетельство — о времени, об отце, о жизни прихода в Новой Деревне.

Мне не удалось разыскать весь «корпус» этих капустников. Кое-что я передал самому отцу Александру, кое-что исчезло безвозвратно. Тем не менее и оставшееся дает представление об атмосфере тех праздников, какими были дни рождения и дни ангела отца Александра.

Это не значит, что всё на этих вечерах и исчерпывалось юмором. Отец умел придавать любому застолью, любой встрече глубокий смысл. Каждое общение он неприметно превращал в решение какой-то важной задачи. Но шутки отнюдь этому не препятствовали, и потому наши встречи в те дни носили такой праздничный, такой искрометный характер.

Конечно, на всех этих текстах лежит печать времени, и то, что было узнаваемым и смешным тогда, теперь таким может и не показаться. Но сквозь всё временное и конъюнктурное просвечивает, как мне кажется, и наше трезвое отношение к абсурдности и драматизму советского быта, и наша острая радость от пребывания рядом с отцом Александром, и наша любовь к нему.

Мой «художественный» дебют в Семхозе состоялся, насколько я помню, в начале 80–х. К сожалению, все тогдашние «телеграммы» и «послания» от высокопоставленных лиц не сохранились. Уцелела лишь вторая часть той программы — составленная мною подборка цитат из антирелигиозной литературы, которую я здесь и представляю. Цитаты распределены по нескольким рубрикам. В комментариях эти тексты, по–видимому, не нуждаются.


Марксизм и атеизм

«Атеизм… впервые представляет собой действительное становление, действительно для человека возникшее осуществление его сущности, осуществление его сущности как чего-то действительного».

Карл Маркс


Вера и разум

«В борьбе разума и веры разум физиологически находится в худшем положении…»

К. К. Платонов. Психология религии.

М., 1967. С. 100.


Свобода совести

«Подлинно демократический характер отношений между советским государством и религиозными организациями, полнота осуществления в нашей стране свободы совести… становятся еще более очевидными в сравнении с положением в современном буржуазном обществе; даже в тех государствах, где провозглашена свобода совести, она реально не осуществляется. Буржуазные страны кровно заинтересованы в сохранении религии как средства духовного закабаления масс».

В. В. Клочков. Закон и религия в России и свобода совести в СССР.

М., 1992. С. 3–4.


Демократические принципы отмирания религии

«Любые ограничения свободы вероисповедания несовместимы с социалистической демократией и лишь тормозят, а не ускоряют процесс отмирания религии».

В. В. Клочков. Там же. С. 3.


Религиозные праздники

«Религиозные праздники нередко сопровождаются пьянством, скандалами, драками. После таких празднований верующие рабочие, служащие, колхозники являются на работу с затуманенной, больной головой и, естественно, не способны нормально исполнять свои обязанности. Пьяные оргии являются настоящим бедствием в общежитиях и коммунальных квартирах, источником постоянных конфликтов в семье и нередко ведут к ее разрушению.

Религиозные праздники и связанные с ними религиознохозяйственные суеверия снижают качество сельскохозяйственных работ, тормозят борьбу советских людей за изобилие сельскохозяйственных продуктов, мешают выполнению решений ЦК КПСС и Совета Министров СССР о резком увеличении производства предметов потребления и решительном повышении жизненного уровня трудящихся».

Д. Сидоров. О христианских праздниках, постах и обрядах. М., 1957. С. 99.


Религия и культура

«… Религия — негативная сторона культуры».

Н. С. Капустин. Особенности эволюции религии. М., 1984. С. 5.


«…Совпадение функций культуры и атеизма».

«Вопросы научного атеизма», вып. 30. М., 1982. С. 3.


Религия и искусство

«Убедительное раскрытие отрицательного воздействия религиозной веры на развитие личности, показ художественными средствами гуманистической, жизнеутверждающей природы атеизма — вот те особенности лучших произведений нашего искусства, которые обеспечивают его активное участие в становлении мировоззрения у советских людей».

Там же. С. 5.


Религия и наука

«…Следует признать, что многие научные, рациональные факты, взятые сами по себе, «не угрожают» основам религиозного мировоззрения. Напротив…»

Н. С. Капустин. Указ. соч. С. 204.

22.01.85

Часть I[76]

Ladies and gentlemen! Mesdames et messieurs!

Дорогие товарищи!

Торжественное заседание, посвященное 50–летию магистра гомилетики и герменевтики, адъюнкта диалектической экклезиологии и понерологии, доктора литургических наук, героя экуменического труда тов. Меня Александра Владимировича объявляю открытым. (Аплодисменты.)

От имени космических братьев юбиляра приветствует герой Советского Союза летчик–космонавт Гречка–Береговой[77].


Дорогой Александр Владимирович! Позвольте поздравить вас от всей нашей звездной семьи и зачитать отрывок из бортового журнала экипажа космического корабля «Союз-27», который мы сейчас готовим к печати.

«22 января 1985 г. 19 ч. 55 мин.

Пролетая над Новой Деревней, мы увидели на дисплее нашего компьютера 50 новых звезд. Наш румынский гость Жан Антонеску сразу догадался, что это идет на зимовку скот, о котором говорила здесь Устинья Шварцман. Но индикатор угловых скоростей показал, что это звезды Александра Меня. Мы начали автоматическое отслеживание. На пульте управления научной аппаратуры высветилась надпись: «Отцу Александру — 50 лет». Мы поняли главное: «Процесс проходит штатно».

Входим в зону прямой видимости. Получена команда перевести корабль в режим стаблизации и начать стыковку. Мы выполнили вручную облет станции и начали причаливание.

20 ч. 17 мин.

Толчок. Есть стыковка! Сразу же перешли на первый пост. Командир корабля доложил о. Александру о начале международного полета. Прежде чем мы услышали ответ, бортинженер Хризостом Курянин шагнул в открытый космос. Мы поздравили его со смелым экспериментом и немедленно потеряли с ним связь. Как позднее выяснилось, Курянин приземлился в Семхозе, но ускорение свободного падения было столь велико, что он попал в совсем иное время.

Собственно, эксперимент начался из-за того, что в момент, когда Курянин стоял у входного люка, из-за отсека научной аппаратуры вывалилась лохматая рожа. От неожиданности Хризостом испугался и вскрикнул. Забыв, что по традиции мы всегда встречаем таким образом новый экипаж, он нажал на кнопку экстренного катапультирования. Однако он быстро пришел в себя и попросил Центр управления полетом отстрелить через шлюзовую камеру ведро с бытовыми отходами. Его идея состояла в том, чтобы использовать ведро для мягкой посадки. Добро было получено. Почетную миссию запустить этот спутник с борта станции поручили Жану Антонеску. Он был очень доволен. В 20 ч. 23 мин. 30 сек. он надавил на рукоятку, сработал пружинный двигатель, и ведро с отходами стало существовать самостоятельно, хотя и пошло по совсем другой орбите.

Такие спутники мы запускаем еженедельно, освобождая себя от мусора, экскрементов и т. п. Эти ведра имеют порядковые номера и носят названия «Космос-1453», «Космос-1454» и т. д. ТАСС объявляет периодически об их запуске, однако американцы считают, что это военные объекты. Наш спутник назывался «Космос-1787».

Тем временем Хризостом сидел на гигантском папоротнике в центре Семхоза, так как он попал не то в юрский, не то в меловой период. Спарашютировав, он оказался на земле, точнее, в какой-то луже. Однако попытки найти Парковую, За оказались тщетными. Там, где согласно координатной сетке должен был стоять дом о. Александра, действительно что-то стояло, но не то. Оно было выше дома.

При ближайшем рассмотрении это оказался ихтиозавр или диплодок (а может быть, лабиринтодонт). Помахивая хвостом, он приблизил свою симпатичную зубастую головку к Хризостому. Надо было что-то делать. Но что? Бластер остался на борту корабля. Глядя ихтиозавру (а может быть, диплодоку) прямо в глаза, Хризостом послал аварийный сигнал. Центр управления полетом дал добро на нуль–переход. Сработал миксер, ихтиозавр (а может, игуанодон) взвыл, и Хризостом оказался на носу нашего корабля в момент, когда мы проплывали над мысом Доброй Надежды».

Все вместе мы послали о. Александру приветственную телеграмму: «Дорогой отец! Горячо поздравляем Вас с замечательным юбилеем. Мы с удовольствием полетим еще — куда бы Вы нас не послали». А сейчас от имени звездных братьев и сестер позвольте преподнести Вам книги, которые мы брали с собой в космос: «Сын Человеческий», «Мастер и Маргарита» и «Жизнь на земле» Дэвида Эттенборо.


А теперь позвольте ознакомить вас с распоряжением Комитета по делам при Совете Министров СССР.

Комитет по делам при Совете Министров СССР 20.01.1985 № 796/00248 Исх. № 543

Уважаемый тов. Мень!

Настоящим уведомляем Вас, что по согласованию с Московской Патриархией в чинопоследование всенощного бдения вносится изменение. В начале Сугубой Ектении после слов: «Рцем вси от всея души, и от всего нашего помышления рцем», священник, совершив каждение и встав на солее, возглашает:


Господи, спаси и сохрани

нашу идеологию всепобеждающую,

и огради ея от глада и мора, и гласов враждебных, и призри на немощь ея Твоим благоутробием.

Далее по Типикону.

Изменение вводится с 22 января с. г. (н. ст.).

Зам. председателя Комитета по делам

Г. Михайлов


В адрес юбиляра поступили правительственные телеграммы и послания. Разрешите огласить их.


По случаю Вашего полувекового юбилея шлем Вам истинно православные приветствия тчк молитвенно сослужим Вам Вашей пастырской деятельности храме Сретения Господня тчк желаем Вам зпт досточтимый отец Александр зпт продолжать Ваше служение границах новодеревенского прихода = клирики Свято тире Троице тире Сергиевой лавры


Горячо поздравляю юбилеем тчк связи выходом на пенсию прошу вашего благословления = Куроедов[78]


Поздравляем дорогого коллегу славным пятидесятилетием тчк желаем безостановочного пополнения прихода Сретенской церкви новыми пациентами = исцеленные вами психиатры Института имени Сербского


Поздравляем дорогого отца успехом его миссионерской деятельности по обращению нас в лоно = папуасы островов Туамоту и Чертанова


Поздравляем славной датой и одновременно извещаем Вас зпт что коллектив работников метрополитена обязался проложить вашему пятидесятипятилетию новую линию метро по маршруту Комсомольская тире Новая Деревня тире Семхоз со станциями Куроедово тире Харчево тире Лубянская тире Ювеналиевская = начальник Метростроя Крывелев

Поздравляем тчк крепко обнимаем тчк любим тчк не спуская глаз зпт следим Вашими успехами = Галина Борисовна[79]


Глубокоуважаемый отец Александр!

Позвольте поздравить Вас со знаменательной юбилейной датой. Вас отличают четкость мировоззренческих позиций, идейная убежденность, методологическая выдержанность. Желаю Вам плодотворно трудиться на ниве духовного просвещения совместно с нами.

Председатель Совета по делам религий при Совете Министров СССР К. Харчев


Поздравляем юбилеем и одновременно просим оградить посвященных Москвы и Московской области вредного воздействия Вашего биополя = по поручению Московского совета йогнутых гуру Блаватский


Нетерпением ждем развертывания Вашей просветительской деятельности среди нашего личного состава = боевым приветом чукчи тире слушатели школы кремлевских курсантов


Высокочтимый и достоуважаемый Александр Мень!

Всемирный совет инопланетян вошел в контакт с Вашим астральным телом и с удовольствием обнаружил в Вашей ауре чистый белый цвет. В справочной литературе — «Истоки религии», «Магизм и единобожие», «Вопросы ленинизма» — мы не нашли разгадки этого феномена. Просим прислать ментальные разъяснения.

Наш адрес: Туманность Андромеды, 5–я галактика слева, Тау Кита, Лефортовская ул., дом 1.

Часть II

Говорит Москва. Московское время 19 часов 30 минут. Передаем последние известия.


В обстановке огромного трудового и политического подъема встречает страна юбилей отца Александра Меня. Новыми трудовыми успехами отмечают славную дату горняки Криворожья и труженики полей Казахстана, рабочие Прибалтики и ученые Новосибирска. Институт марксизма-ленинизма готовит к печати первый том избранных сочинений о. Александра. Это издание позволит широкому кругу читателей ознакомиться с тремя источниками и тремя составными частями менинизма в их неразрывном единстве и взаимосвязи с процессом создания и развития менинской научной теории.


В связи с приближающимся юбилеем встал на трудовую вахту коллектив Питиримовской мануфактуры. Труженики предприятия обязались выпустить из сэкономленного сырья 25 тыс. кв. метров «Богословского словаря».


Как сообщает из Парижа корреспондент «Правды», бригада шахты «Загорская–глубокая», руководимая почетным шахтером Андре Иммортелем, выдала на–гора сверх плана 257 тыс. тонн высококачественного угля. Свой замечательный рекорд бригада посвятила 50–летию о. Александра Меня. В свободное от работы время члены бригады повышают уровень.


В ознаменование юбилея Великий народный хурал постановил объявить 22 января праздничным днем на всей территории Монголии. Во всех трудовых коллективах будет проведен единый политдень, посвященный разъяснению основных идей, изложенных в книге о. Александра «Таинство, Слово и образ». Для докладчиков, выезжающих в аймаки и на отгонные пастбища, проведено инструктивное совещание. Перед собравшимися выступил руководитель агитколлектива песни и пляски Балгамдорж Степурко.


Московское время 19 часов 47 минут. Передаем обзор печати.


Газета «Пушкинская правда» сообщает: «Приход новодеревенской Сретенской церкви объявил соцсоревнование за досрочную встречу пятитомного «Словаря по библиологии», составляемого протоиереем Александром Менем».


Газета «Труд» под рубрикой «Их нравы» сообщает: «Увеличилось поголовье скота в ограде Н–ской церкви Пушкин ского района Московской области. Одновременно отмечается снижение надоев молока».


Газета «Московский комсомолец» в разделе «Под острым углом» публикует корреспонденцию С. Бычкова «Бракоделов к ответу». Послушайте ее текст.

«В завершающем году пятилетки качества со стапелей Тьмутараканского пароходства был спущен на воду теплоход «Стефан Премудрый». При спуске корабль немедленно пошел ко дну. Расследование показало, что дубовая обшивка «Стефана» не выдержала соприкосновения с морской стихией и раскололась. Мало этого, балласт оказался слишком велик для судна подобного водоизмещения. И, что самое прискорбное, переборки «Стефана Премудрого» были сделаны из устаревшего, низкосортного материала и вообще набиты всякой трухой. В результате аварии «Стефан» был отправлен в сухой док. Мы надеемся, что Комитет народного контроля РСФСР, который занимается делом о «Стефане Премудром», даст должную оценку как его безобразным конструктивным качествам, так и работе его творцов»[80].


В адрес юбиляра направлен еще один документ. Позвольте ознакомить вас с ним.

Социалистические обязательства трудящихся Москвы — прихожан новодеревенского Сретенского храма на 1985 год


Настойчиво осуществляя решения XXVI съезда Русской Православной Церкви, последующих пленумов Московской Патриархии, указаний митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, трудящиеся Москвы в текущей пятилетке внесли достойный вклад в решение задач по ускорению роста экономики, вводу в действие и досрочному освоению производственных мощностей и выпуску за счет этого дополнительной продукции.

Высоких показателей в ходе выполнения плановых заданий и социалистических обязательств в 11–й пятилетке добились ударники прокименического труда Архипкин, Ручкина и другие.

Стремясь достойно встретить 50–летие о. Александра Меня, 27–летие его служения, XXVII съезд Русской Православной Церкви, руководствуясь положениями и выводами, изложенными в выступлении протоиерея А. Меня на заседании Президиума Приходского Совета 20 января с. г., трудящиеся Москвы — прихожане новодеревенской Сретенской церкви принимают на себя в 1985 г. следующие социалистические обязательства:


— ввести в действие все предусмотренные планом производственные мощности, из них 24 — досрочно;

— обеспечить опережающими темпами ввод в эксплуатацию 135 катехуменов сверх плана;

— снизить ярость масс — на 0,7%;

— повысить ответственность — на 3,4%;

— отказаться в течение года от 1,6 смертных грехов;

— очистить пылесосом — 7,9 кв. м душевой площади;

— добиться ввода в эксплуатацию лечебного профилактория «Московский прихожанин» (с психоневрологическим уклоном);

— осуществить в соответствии с требованиями реформы общеобразовательной и профессиональной школы мероприятия по дальнейшему совершенствованию народного образования, повышению его качества (в частности, введение уроков Закона Божия) и коренному улучшению религиозно–трудового воспитания подрастающего поколения;

— подготовить 256 значкистов и 379 разрядников комплекса РПЦ;

— повысить эффективность капитальных духовных вложений.


(Социалистические обязательства обсуждены и приняты в коллективах трудящихся и одобрены советскими, профсоюзными и комсомольскими организациями Москвы и Московской области.)

12.09.85

Часть I.
Указ Президиума Верховного Совета СССР
О переименовании Тюменской области

1. В ознаменование 25–летия общественной деятельности Меня Александра Владимировича[81] и учитывая его выдающиеся заслуги в области народного просвещения, переименовать Тюменскую область в Меньскую область и впредь называть ее Меньская область в составе Российской Федерации.

2. Оставшееся без употребления «Тю» удвоить в течение 11–й пятилетки и присвоить новому городу–гиганту социалистической индустрии, сооруженному на средства, полученные от проведения ленинских субботников.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

А. Громыко Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Т. Ментешашвили

Москва, Кремль

12 сентября 1985 г.


А теперь позвольте зачитать приветствия, поступившие в адрес о. Александра.

Глубокоуважаемый и высокочтимый отец Александр!

Московская Патриархия сердечно приветствует Вас с 2 5–летаем Вашего иерейского служения. Четверть века труждаясь на ниве Российского Православия, Вы много споспешествовали проповеданию Слова Божия, углублению миротворческого делания. Вас отличает ревностная пастырская попечительность о спасении чад церковных. Счастливы известить Вас, что служение в новодеревенском храме Сретения Господня приравнено к работе в условиях Крайнего Севера и каждый его год засчитывается за три. Таким образом, лишь в Новой Деревне Вы проработали 45 лет, а Ваш общий трудовой стаж составляет ныне 57 лет.

В связи с вышеуказанным предлагаем Вам обдумать вопрос о выходе на пенсию и, соответственно, за штат.

11 сентября 1985 г.

По поручению Святейшего Патриарха молитвенно обнимаю Вас.

Питирим


Дорогой отец Александр!

Учитывая Ваш выдающийся вклад в дело культурного строительства, Коктебельский (Планерский) поселковый совет народных депутатов на своем заседании 11 сентября с. г. постановил присвоить Вам звание почетного гражданина Коктебеля (Планерского). Уверены, что пребывание в нашем гостеприимном поселке было незабываемым не только для нас, но и для Вас.

12.09.85

Председатель Коктебельского (Планерского)

поселкового совета В. Курченко


Говорит Москва. Передаем последние известия.

Труженики нефтегазовой промышленности Меньской области рапортуют Русской Православной Церкви и лично отцу Александру Меню, что к его 25–летнему юбилею они взяли на себя повышенное социалистическое обязательство — досрочно ввести в эксплуатацию скважину «Меньская — глубокая». Для обслуживания скважины приглашаются прихожане новодеревенской церкви, прошедшие соответствующую подготовку. Безопасность в зоне скважины и трехразовое питание гарантируются. Новоселы обеспечиваются коммунальным жильем в благоустроенных бараках.


Новости культурной жизни. Издательство «Мысль» объявляет о подписке на собрание сочинений Александра Меня в 30 томах. В проспекте издания указывается, что в первых 20 томах будут опубликованы основные труды о. Александра, в 21–25 томах — проповеди, в 26–30 томах — письма. Предполагается выпуск дополнительных томов, которые будут содержать анонимные письма и доносы на автора. Стоимость подписки — 90 рублей. При подписке взимается задаток в размере 3 рублей.

Заявки на издание присылать по адресу: г. Брюссель, Ленинский проспект, 15.


«Советская Россия» в номере от 11 сентября публикует выдержки из готовящихся к выпуску «Воспоминаний о Брежневе». Бывший министр высшего образования Елютин вспоминает, в частности: «Однажды я обратился к Леониду Ильичу как к Председателю Президиума Верховного Совета СССР с ходатайством о присвоении Пушно–меховому институту имени Александра Меня. Леонид Ильич сказал: «Имени Меня? Я не возражаю. Но звучит это как-то странно. Пусть лучше будет имени меня».

Часть II

Еще Уэллс показал, что путешествия во времени в принципе возможны. В дальнейшем выяснилось, что лучше всего это делают инопланетяне. Совсем недавно один из наших прихожан вступил в контакт с инопланетянином, который любезно предоставил ему книгу, вывезенную с помощью элементарной для их цивилизации нуль–транспортировки из XXIII в. от Р. Х.

Книга представляет собой факсимильное издание фундаментального труда Пимена Самофракийского. В предисловии к изданию старший научный сотрудник Меньской академии Максим Гаврилов указывает: «Трактат Пимена Самофракийского «Аз есмь» известен больше под названием «Житие Александра Новодеревенского». Житие написано в технике коллажа: историческое повествование в духе Тацита соседствует здесь с фрагментами, использующими методы структурного анализа, восходящего к К. Леви–Строссу, социологическое исследование — с психологическими зарисовками в стиле М. Булгакова и М. Зощенко. Философия автора может быть определена как диалектический персонализм, развившийся в русле историософии о. Александра Меня. Содержащиеся в тексте притчи и поучения носят явные следы влияния «Египетского патерика» и «Луга духовного» Иоанна Мосха».

Итак, отрывок из «Жития Александра Новодеревенского».


«Новодеревенский период был ключевым в служении о. Александра. Историки единодушно делят его на три века.

Первый, при настоятеле о. Григории Благолепном, — золотой, называемый также григорианским.

Второй, при о. Стефане Премудром, — деревянный, или дубовый.

Третий, при о. Иоанне Впередсмотрящем, — оловянный.

Золотой век обнимает собой 1970—1976 гг. от Р. Х. Это были семь тучных лет.

Деревянный век охватывает 1977–1983 гг. от Р. Х. Это были семь тощих лет[82].

Оловянный век начался в 1984 г. После одного тучного года (а точнее, тучного полугодия) почему-то опять пошли тощие годы.

Золотой век был сказочным и просто мифологическим. Казалось, всё можно и даже всё возможно. Домик священника процветал, являя собой смесь кают–компании, избы–читальни и дискуссионного клуба. Кабинет о. Александра был по сути постоялым двором на большой дороге. Некоторые вообще оттуда не уходили и дома не ночевали. Они так и оставались бы там жить, если бы их не вытесняли другие, питавшие к ним вовсе не христианские чувства. Овцы в ограде заполняли всё пространство и размножались простым почкованием. При этом они находились в состоянии перманентного возбуждения. О. Александр отдавал каждому 24 часа в сутки. Тем не менее у него не хватало валентностей, что породило ходячее выражение: «Надо размножить о. Александра под копирку и каждому выдать по экземпляру».


Однажды авва Григорий сказал молящимся в храме: «А сейчас наш батюшка–проповедник о. Александр скажет вам проповедь» и ушел в алтарь, говоря: «Я — только конферанс, я — только конферанс».

Авва Александр сказал проповедь, да так, что молящиеся перестали разговаривать и передавать свечи. Авва же Григорий плакал в умилении и говорил:

— Если бы это слышал Энвер Ходжа, он бы лопнул от злости.

(Примечание редактора. Энвер Ходжа — мелкий тиран эпохи о. Александра. Тиранствовал в Албании.)


По–видимому, Господь отпустил о. Александру какое-то сверхлимитное время, почерпнутое в ином измерении, потому что в те же годы отец завершил 5–й и 6–й тома своей знаменитой эпопеи, а также написал «Комментарии к Евангелию» и «Комментарии к Ветхому Завету». Одновременно он прилагал гигантские усилия по упорядочению и просвещению своей ненасытной и разношерстной паствы. Эти усилия принесли плоды: аморфная поначалу масса стала структурироваться, кристаллизоваться. Вульгарные материалисты XXI века проводят здесь аналогию с внесением социалистического сознания в рабочее движение. Мы же полагаем, что это было подобно тому, как Господь Бог вдунул в человека «дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт 2,7).


Спросил один христолюбец авву Александра:

— Что мне делать?

Авва Александр отвечает:

— Делай так и так.

Христолюбец этот ушел и сделал всё наоборот, да так, что его потянули к судье.

Вернувшись через несколько лет из мест не столь отдаленных, он встретился с друзьями. Те и говорят:

— Авва Александр говорил ведь тебе: делай так. Зачем же ты сделал эдак?

Христолюбец же сказал:

— Я его понял в духовном смысле.

По подсчетам Главного управления безопасной статистики, в золотом веке о. Александр просветил головы 95 673 человек. К сожалению, к концу этого века головы 87 395 человек затемнились обратно. Не обошлось, конечно, без активных действий князя мира сего. Однако верно и то, что затемнённые сами позволили ему войти на свою территорию.

Один из приспешников сатаны с циничной иронией назвал это следствием «головокружения от успехов», и в этом есть доля истины, но истина все же состоит в том, что вера затемненных была слабой, а их любовь к себе, наоборот, сильной. В это время нарастают процессы шатания и разброда, что привело к массовой миграции овец. Как говорил древний классик, «иных уж нет, а те далече».

Золотой век почти незаметно перетек в деревянный, потому что Стефан Премудрый поначалу позолотил свою дубовую обшивку. Однако положение скоро изменилось: позолота стала отваливаться целыми кусками, а скрип дуба стал слышен не только в Новой Деревне, но даже в окрестных лесах. Под этот скрип потянулись телеги, наполненные ужасными разоблачениями.

Авва Стефан однажды сказал:

— Откуда берутся жиды–православные, да еще священники? Это мне непонятно и совершенно нестерпимо. Это мою христианскую совесть возмущает.

Ему говорят:

— А как же Христос, апостолы?

Авва Стефан отвечает:

— Ну, они-то были русские, а здесь другое дело.

Вид овец, спокойно жующих травку, стал противен Стефану Премудрому. Он навсегда изгнал их из ограды и, конечно, из домика[83]. Что до о. Александра, то он был лишен кормления.

Некоторые полагают, что в этом случае Стефан Премудрый исходил из евангельского текста: если уж птицы небесные не сеют, не жнут, а Отец Небесный их питает, то о. Александр, который сеет и жнет (но не то, что надо), тем более найдет себе пропитание. По–видимому, этот расчет оказался верным, ибо о. Александр не только нашел себе пищу земную, но и продолжал кормить тысячи и тысячи пищей небесной. В дубовом веке были написаны новые редакции «Сына Человеческого» и «Истоков религии», учебник по Ветхому Завету, «Таинство, Слово и образ», книга «Как читать Библию». Мало этого, в том же веке увидели свет такие шедевры кинематографии, как «Свет миру», «Туринская плащаница», «По следам апостола Павла» и многие другие[84].

Одновременно шло строительство гаража для белой машины брата Стефана Премудрого. Стефан лично следил за строительством и много в сем преуспел. Овцы ухитрялись жевать пищу и слышать голос пастыря, даже находясь за оградой.


Авву Стефана снедала тайная зависть, от чего у него чернело лицо и обострялась язва. Однажды во время такого обострения диавол подстрекнул его уязвить авву Александра. Вняв сердцем сему подстрекательству, авва Стефан приказал так перестроить домик, чтобы келья аввы Александра оказалась там, где было непотребное место. Так и сделали. Однако авва Александр даже непотребное место обратил в «воню благоухания духовного», чем посрамил диавола. Авва же Стефан как пребывал духовно в непотребном месте, так там и остался.


Овцы стали забегать на чужие дворы и чужие пастбища. Некоторые, пресытившись свежей травкой, стали есть что ни попадя, иные пристрастились жевать макулатуру и даже поглощать ядовитые растения.

Приступы язвы и злокачественной зависти у Стефана Премудрого делались все более невыносимыми. Замыслив покончить с ними раз и навсегда, он призвал себе в союзники людей, одержимых другими духовными недугами. В результате слава об о. Александре как об отравителе колодцев медленно, но верно потекла по градам и весям, по Москве и Загорску. Осадное кольцо телег смыкалось всё туже. Кучерами были «борцы за чистоту веры». Казалось, изгнание о. Александра было неминуемым. Заговорщики уже торжествовали победу. Однако Господь в своем неизреченном милосердии одним ударом разрушил козни врага. Стефан Премудрый был отправлен туда, откуда досягнуть он уже не мог.


Спросил один христолюбец авву Александра:

— Что мне делать?

Авва Александр отвечает:

— Не делай ничего. Ты уже наделал.

Христолюбец этот ушел и наделал еще больше, приговаривая: «Сие велел авва Александр».

Вернувшись через несколько лет из мест не столь отдаленных, он встретился с друзьями. Те сказали:

— Зачем ты это сделал? Ведь говорил же тебе авва Александр: «Не делай ничего».

Христолюбец отвечал им:

— Я же для него старался и вообще хотел как лучше. Разве не сказано в Писании: «Царство Божие силою берется?»


Наступил оловянный век. Его как бы символизировал Иоанн Впередсмотрящий, наделенный острой наблюдательностью и таким же слухом, причем в такой степени, что на другое уже оставалось мало времени.

(Примечание автора. Н. Мантейфель полагает, что в действительности его звали Иоанн Ярое Око, но источники не подтверждают этой версии. Агиография и большинство добросовестных историков также отвергают ее, не без основания усматривая здесь некий привкус кощунственности[85]. Мы придерживаемся традиционного наименования, хотя и не отрицаем реконструкции А. Гуревича: Иоанн Зоркое Око.)

Авва Иоанн, имевший зоркое око, однажды заметил, что Ольга Дребезжащая дерзит не только авве Александру, к чему все привыкли, но даже ему самому, к чему он еще не привык, и вообще увидел своим зорким оком, что она ужасно безобразит.

Авва Иоанн подошел тогда к старосте и сказал:

— Благословляю тебя не платить ей зарплату.

Та по благословению и сделала.

Ольга Дребезжащая, много раз изгоняемая и с торжеством возвращавшаяся обратно, этого уже не вынесла и на сей раз ушла, как говорили, совсем. Говорили также, что она дребезжит в другом храме. А в этом хор стал петь гораздо лучше.

Так Господь употребляет в дело даже негодный материал, принуждая злых творить добро[86].


Овцы почуяли некоторую перемену. Они начали просачиваться в ограду и частенько застревали в ней. Наиболее обнаглевшие лезли в домик. Однако их поползновения были пресечены Иоанном Впередсмотрящим, который подтвердил все установления Стефана Премудрого. Тем временем о. Александр начал писать многотомный «Словарь по библиологии». Ничего подобного мировая наука не знала.


Спросил один христолюбец авву Иоанна:

— Что мне делать?

Авва Иоанн его спрашивает:

— Где ты работаешь?

— Там-то и там-то.

Авва Иоанн опять спрашивает:

— А чем ты занимаешься?

— Делаю то-то и то-то.

— Ладно, — говорит авва Иоанн, — а вообще-то ты русский?

— Да, — говорит христолюбец.

— Так зачем ты сюда ходишь?

— А что такое? — удивился христолюбец.

— А ты разве не знаешь, что это за место?

— Да мне кажется, знаю.

— Ну, если знаешь, тогда не ходи, а если не знаешь — тем более не ходи.


Ведомство князя мира сего, в течение десятилетий искушавшее о. Александра, пытавшееся искоренить сделанное им, творившее большие и малые пакости, в очередной раз бесновалось. Князь мира вызвал к себе членов коллегии. Поджав хвосты, они входили в бронированный зал преисподней.

— Все в сборе? — прорычал Вельзевул.

— Так точно, ваше святейшее мракобесие, — ответствовали демоны.

— Азраил, Асмодей, Велиал, Самаэль, Аштарот, Маммон, Эльвах–Самгабиэль, Адрамелек! Разве не приказал я, чтобы тьма объяла его?

— Приказал, — проревели, проскрежетали, пролаяли вопрошенные.

— А ведь она до сих пор не объяла его, — тихо сказал сатана, и голос его был ужасен.

Наступило молчание.

— Ваше святейшее мракобесие, — отважился, наконец, Велиал, — мы делаем всё, что в наших силах. Мы насылаем на него болезни и бедствия, мы кусаем его, изводим и мучим, наша резидентура работает не покладая рук — мажет, чернит, строчит, косит, лепит, кроет, никогда не оставляет в покое. Всё напрасно: он неуязвим. Не иначе ему помогает Тот, Кто сидит на огненном престоле. А значит…

— Да знаю, знаю, — раздраженно перебил Вельзевул, — он под покровом. «Живый в помощи»… Но ведь он человек?.. Он только человек… Идите и работайте. Приказ должен быть выполнен!.. Все свободны.

Бесы исчезли. Мертвая тишина воцарилась в бронированном зале.

— Тьма не объяла его, — простонал сатана. — Не объяла!..


Оглядываясь на 25–летний путь служения о. Александра, нельзя не увидеть, что это был путь изгнанничества, неустанного и необозримого повседневного труда, молитвенного делания, титанических духовных усилий, которые всегда вознаграждались завистью, гонениями, клеветой.

На первый взгляд, могло показаться, что его многолетний подвиг не дал тех плодов, на которые можно было рассчитывать, что сделанное им проваливалось в трясину, оставалось втуне. Однако кто, кроме Отца Светов, может отличать пораженье от победы? Не таков ли был земной путь Иоанна Златоуста, Серафима Саровского да и Самого Христа?

Именно в то время, когда впору было плакать, а не радоваться, — именно тогда семена, посеянные о. Александром, стали прорастать и давать плоды. Торжество дела, которому он посвятил свою жизнь, которому отдал всего себя, было впереди.

К сему раб Божий Пимен руку приложил».

22.01.86

Московское время 18 часов 15 минут. Передаем последние известия.


С телетайпной ленты ТАСС соскочила следующая новость: резко сократилось число крестин в Пушкинском районе Московской области. Если в 1913 г. здесь крестилось 2 тыс. младенцев, то в 1985 г. — 1 тыс. 971 младенец. Эти данные неопровержимо свидетельствуют об отходе молодежи от религиозных предрассудков.


«По завтрашнему расписанию» — так озаглавлена корреспонденция Чиркова из Рязани.

Раньше неподалеку от завода счетно–аналитических машин был пустырь, а теперь — гостеприимно распахнула двери церковь. На первом этаже — алтарь, место для молящихся и притвор, в подземном — клуб молодых прихожан, комната матери и ребенка, кельи, складские помещения. Церковь эта работает по необычному расписанию — заводскому. Построил ее в содружестве с Октябрьским райисполкомом завод счетно–аналитических машин для тружеников предприятия. Открывается церковь в семь часов утра, когда заводчане идут на работу. Прежде чем прийти в цеха, они идут на литургию, молятся и причащаются.

Заводская новостройка обернулась для рабочих сэкономленным временем. В то же время резко возросла производительность труда на заводе. Городские власти рассматривают вопрос о распространении этого передового опыта на другие предприятия.

Московское время 18 часов 21 минута. Передаем рекламные объявления.


Вычислительный центр Московского радиотехнического завода объявляет набор учащихся на трехлетние курсы компьютерной техники. Окончившие курсы овладевают смежными профессиями — программиста и дьякона. Заработная плата — 120 рублей, при совмещении профессий — 75 рублей.

Адрес центра: Москва, проспект Маркуса, дом 5.


Дом культуры имени Малюты Скуратова приглашает родителей, детей, братьев и сестер на семейный вечер под девизом «Встреча с прекрасным».

В программе вечера:

1. Продовольственная программа — всенародное дело.

2. Религия — антинаука.

3. Наука — антирелигия.

4. Концерт из произведений Ярославского и Скворцова-Степанова. Исполнители: Замятин, Загладин, Епископосов и Беленький.


Высшая школа ветеринарных наук объявляет прием на факультет выращивания новых пород скота. Учащиеся факультета изучают следующие дисциплины:

Составление анонимок мелким рогатым скотом.

Техника допроса… Простите, — доноса… Простите, — доения.

Диалектическое и историческое свинство.

Срок обучения — 5 лет.

Наш адрес: Москва, Собачья площадка, дом 1.


На стадионе «Динамо» проводится забег на приз имени Дзержинского. В забеге участвуют: бегуны, трясуны, скопцы, иеговисты, жидовствующие, адвентисты седьмого дня.

Вход свободный, выхода нет.

Начало забега — 25 октября 1917 г.


В понедельник 4 февраля Московское телевидение передает концерт по заявкам телезрителей. В программе:

Меньский. Мытарь и фарисей

Ерошкин. Иже Херувимы. Тема с вариациями

Степурковский. Рок–опера «Мятёлки вязали»

Начало концерта в 19 ч. 30 мин.


Во Дворце съездов сегодня состоится концерт Государственного академического ансамбля народного танца под руководством Игоря Моисеева. В программе:

Народный хоровод «Общая исповедь»

Хореографическая композиция «Староста и регентша» (картинка старых нравов)

Русский народный танец «Фрейлехс по–новодеревенски»


В кинотеатре «Орленок» проводится тематический показ фильмов для юношества «Делать жизнь с кого». На экране будут демонстрироваться художественные фильмы: «Захват», «Заложник», «Допрос», «Сыщик», «Версия полковника Зорина», «Особо опасные», «Вооружен и очень опасен», «Профессия — следователь», «Я — следователь», «Следователь по прозвищу «шериф»», «Фронт без флангов», «Фронт без линии фронта», «Контрабанда», «Конец агента», «Дублер начинает действовать», «Приказано взять живым», «Приступить к ликвидации», а также фильм Михаила Калика «Любить…» В главной роли — Александр Мень[87].

22.01.88[88]

На последней лекции отца Александра ему прислали много записок. Позвольте прочесть некоторые из них.

Владыко, почему баптисты причащаются ночью, а христиане утром?

Сколько степеней свободы у Бога?

Какие яйца можно катать — диетические или всякие?

Можно ли нашу колбасу считать мясным продуктом?.. Если нет, можно ли ее употреблять во время поста?

В прошлом году меня укусила соседка. Я ей не ответила тем же и выполнила сразу две заповеди: «Не убий» и «Не укради» (потому что она украла половик, а я у нее — нет). Тем не менее у меня стала сохнуть кожа, то есть эта гадина навела на меня порчу. Скажите, пожалуйста, какую молитву надо читать, чтобы она поскорее отправилась к своему отцу — дьяволу?


Расскажите свою автобиографию с комментариями.

22 01.90

В адрес о. Александра поступили многочисленные письма и телеграммы. Разрешите прочесть некоторые из них.


Уважаемый Александр Владимирович!

Убедительно просим Вас прочесть для сотрудников аппарата ЦК КПСС лекцию на тему «Грозящая катастрофа и как с ней бороться».

Член Политбюро, секретарь ЦК КПСС

В. А. Медведев


Уважаемый тов. Мень!

В связи с отлетом тов. Лигачева Е. К. в космос просим сообщить, есть ли в конце концов жизнь на Марсе.

Отдел руководящих парткадров ЦК КПСС


Высокочтимый о. Александр!

В связи с обсуждением новой богословской концепции и выработкой соответствующего теологумена полагаем желательным и душеполезным помещение на страницах «Журнала Московской Патриархии» Вашей статьи на тему: «Третий Рим есть Питирим».

Издательский отдел Московской Патриархии


Уважаемый Александр Владимирович!

Я верю в нашу систему, но я не верю в нашу промышленность, в наше сельское хозяйство, нашу культуру, идеологию, науку и технику. Я верю в нашу партию, но я не верю в наш Ленинский Центральный Комитет, в республиканские, краевые, областные, городские, районные и первичные парторганизации. Но ведь нашей системы и нашей партии уже нет, а может быть, и не было. То есть получается так, что я верю в то, чего нет, и не верю в то, что есть. Могу ли я по-прежнему считать себя материалистом?

Полковник Стефан Клименко


Дорогой отец Александр!

В одном из своих интервью Вы говорили, что духовность может иметь и демоническую форму. Поясните, пожалуйста, в каких единицах измерять духовность членов Политбюро — в битах, децибелах, дебилах, Люциферах?

Ваш Анджей Безмерный


Многоуважаемый протоархей отец Александр!

Как известно, у нас дефицит мыла, стирального порошка, сахара, милосердия, телевизоров, холодильников, справедливости, мебели, колбасы, мяса, молока, рыбы, терпимости, лекарств, одноразовых шприцев, добросовестности, белков, жиров и углеводов, сострадания, обуви, верхней и нижней одежды, бензина, витаминов, любви, сантехники, фруктов и овощей, крупного рогатого скота, мелкой домашней птицы, а также опиума для народа.

Но неужели мы можем успокоиться на достигнутом? Ведь у нас есть наши социальные завоевания, нераскрытые преимущества, скрытые резервы, полезные и бесполезные ископаемые, советский патриотизм, дружба народов, межнациональные конфликты, испытанные кадры, коллективная мудрость, прогрессивный паралич, планы, проекты, платформы, афганцы, руководящие, направляющие, объединяющие и авангардные силы, преданные делу мафии, триумфы и трагедии, суверенные республики, а также опиум для народа. Неужели нам нечем гордиться?

Прошу Вас как деятеля Церкви способствовать дальнейшему укреплению трудовой, воинской и партийной дисциплины, а также поздравляю Вас с днем Вашего тезоименитства.

Рафик Лукьянович Примаков

Обладателю пси–энергии 27–й категории магистру Алекзандеру


Дорогой коллега!

Как Вам известно, все мы — обитатели благородного космического мозга. Однако не всем это нравится. Миллиарды субстанций клана темных сверхцивилизаций продолжают свою разрушительную работу, кодируя неполноценные земные души на злоповинность или грабеж.

В последнее время, используя законы психической мировой энергии, они особенно успешно выходят на связь через спецслужбы, экстрасенсов и спиритов. Мы, представители 76 инопланетных миров и 9 разумных сообществ параллельных миров, вынуждены держать на Земле крупные экипажи и экспедиционные базы, дабы снимать с людей и со всей вашей планеты злобную ауру.

К сожалению, в 1989 и 1990 гг. по вашему летосчислению миллиарды космических пиратов удвоили свое сопротивление Объединенному Союзу Цивилизаций Добра. Наших сил, увы, не хватает для надлежащего отпора силам агрессии и ожесточенности. Если мы сумели нейтрализовать влияние этих сил на Прибалтику, то в Закавказье терпим пока поражение.

В связи с вышеизложенным просим Вас подключить на полную мощность Ваш источник пси–энергии, дабы сорвать преступные замыслы темных сил. Лишь в этом случае ваша планета через 200 лет войдет в Сверхцивилизацию Всеобщего Мира.

С благородным космическим приветом Советник–консультант зодиакального класса, кавалер ордена Большой энигмы, старший экспедитор центральной системы созвездия Весов

Энуму Р.

Наш адрес: Тропик Рака, Пермская область, Второй Бермудский треугольник, Девонский лес, Гравитационный коэффициент 620.

V
Стихи, посвященные отцу Александру

Вскоре после нашего знакомства я подарил отцу Александру большую стопку своих стихов, напечатанных малым форматом, в половину машинописного листа. Через некоторое время, когда мы сидели у него в кабинете, он протянул мне какую-то книгу и сказал: «Подпишите». Я понял, что это такое, только когда раскрыл ее. Это оказались мои стихи, но изящно переплетенные. Я с радостью подписал эту «книжку». Подпись была стандартной, она лишь в слабой степени выражала мои чувства.

В той «книжке» в основном были стихи, рожденные в самое благодатное для меня время, когда я пережил духовный переворот. Многие из них я посвятил отцу Александру. Я воспроизвожу здесь часть этих стихотворений, прибавив к ним еще два, написанных уже после его смерти.

* * *
— Пламень неистовый с неба прольется
И уничтожит тебя и меня.
— Не говори так: слово сорвется —
Выманит с неба стихию огня.
— Что тут поделать? Тварь беззащитна.
Кто нас укроет от Судного дня?
— Не говори так: слово магнитно —
Вытянет жизнь из тебя и меня.
— Ветер подует — буря начнется,
Молния грянет — вспыхнет народ.
— Не говори так: слово взорвется —
Даже молитва, и та не спасет.
— Что нам слова, если жизнь быстротечна?
Как ни брыкайся — гибель придет.
Радость кратка, а страдание вечно.
— Не говори так: Слово — спасет.
* * *
Я капля малая в бездонном океане
И вместе с ним куда-то я лечу.
Так отчего в космической нирване
Я с океаном слиться не хочу?
Гордыня ли повинна роковая,
Неверие или же темный страх,
В крови разлитый? Разве я не знаю,
Что родина сокрыта в небесах?
Но сотворенный из греховной глины
И светлого дыханья Божества,
Я рвусь на две враждебных половины.
И каждая по–своему права.
* * *
На сетчатке, на клетчатке,
На спиралях хромосом
Отпечатал опечатки
Тот, кто нашим был отцом.
И пошел гулять по свету
Миллиардным тиражом
Механизм ущербный этот,
Тайным знаньем поражен.
Зашифрована программа,
Ключ потерян, и не раз
Историческая драма
Отозвалась эхом в нас.
Но горит огонь вселенский
И струится ровный свет
Там, где Плотник Вифлеемский
В наши гены врезал след.
* * *
Не стискивай меня, как глину,
Горшечник, властною рукой,
Но укрепи мне сердцевину
Или пролей в меня покой.
Ты дал мне глиняное тело
И два невидимых крыла.
Не допусти, чтоб жизнь истлела,
Чтобы любовь из глаз ушла.
Пусть был я прах и стану прахом,
Но здесь, в пространстве роковом
Между падением и плахой,
Согреюсь новым Рождеством.
Мешая глину, кровь и воду,
Добро и зло сто раз на дню,
Свою последнюю свободу
Для светлой встречи сохраню.
* * *
Необходимый обречен.
Он бесконечно беззащитен.
Таков неписаный закон
И скрытый двигатель событий.
Без жертвы нету искупленья,
Без чистой крови нет пути.
И что проклятья? что моленья?
Спасителя — нельзя спасти.
Он, не рассчитывая сил,
В одну лишь силу правды верит,
Он Сам себя приговорил
Без состраданья к высшей мере.
Необходимый погибает,
Но, погибая и скорбя,
Он в бесконечность простирает
Преображенного Себя.
* * *
Я быть хочу. Небытия
Мне страшно мертвое касанье.
Уж лучше полное незнанье,
Чем знание, что смертен я
Всерьез, дотла, душой и телом.
Немыслимо!.. Но в том ли дело,
Чтоб знать об этом наперед?
Ведь не случайно Мирозданье
Нас наградило упованьем,
Поскольку пагубен расчет.
Но если вера, мать покоя,
Отметит нас и удостоит, —
И впрямь бессмертие придет.
* * *
Колючий звук царапает гортань,
И тень звезды на облако упала.
— Возьми меня
и катастрофой стань
На веки вечные! —
Взяла и стала.
— Ах, я забрел в такую глухомань,
Что воздуха зеленого мне мало.
Возьми меня
и просто прикармань
На веки вечные! —
И это обещала.
— Я в небе свой, я царственную длань
Простер над красотою идеала.
Возьму тебя и ты рабыней стань
На веки вечные! —
Сверкнула и пропала.
* * *
Не важен путь, а суть важна.
Путей к добру всегда хватает,
А суть единственна, одна,
И это каждый понимает,
Кто сутью был преображен
В единый миг, одним ударом.
Ты вечной сутью поражен,
И это не проходит даром.
* * *
Светлый дух, живое чудо,
Невместимый никуда,
Ты приходишь ниоткуда
Как спасение и дар.
Не бросай меня на ветер —
Я еще Тебе сгожусь.
Никого на белом свете
Я с Тобою не боюсь.
Пусть кидается на плечи
Жизнь какая ни на есть:
Всё покроет, всё излечит
Ослепительная Весть.
* * *
Кто светилу господин
И хозяин океану?
Выходи, сурепкин сын,
На поляну, на поляну.
Желтым пламенем взметнись
И навстречу непогоде,
Сотрясаясь, распахнись
На природе, на природе.
Кто прикажет: «Потуши
Самовластье!» — океану,
Тот и душу утишит
Окаянну, окаянну.
Ах, зачем нам суета,
Эта музыка больная,
Если светит красота
Неземная и земная?
* * *
— В каком колодце свету зачерпнуть?
В какое небо можно заглянуть?
И где набраться слов неотразимых
Для отраженья чувств невыразимых?
— А говорят, сперва сойди с ума:
Достань звезду румяную из печки
И подогрей Вселенную на свечке.
— Но кто поверит бедному святому,
Юродивому, глупому, блажному?
— Ему — никто. Но все — его словам.
* * *
Всё сместилось, всё скрестилось —
И пути, и времена.
Разрешите, ваша милость,
Погадать на именах.
Кто достанет нам отгадку
Ослепительных ночей
И пойдет плясать вприсядку
На скрещении лучей?
Кто покровы эти смоет
С неизвестного лица,
Всё откроет, всё устроит
От начала до конца?
И кому писать записки
В темноте за упокой?..
Берег влажный, берег низкий,
Удивительный такой.
* * *
Потому что я болею
И в бессоннице лежу,
Я заглядывать умею
В поразительную жуть.
Что там веет? что там тлеет?
Занавеской шевелит?
Розовеет, лиловеет,
На поверхности лежит.
Это просто состраданье —
И повсюду, и в окне.
Это вера, это знанье
За грехи даются мне.
* * *
Кто жил с оглядкою на Бога
И разум ветхий не терял,
Тот не ханжа и недотрога,
И не подлец, и не нахал.
Он сохранил в себе искусство
Глядеть на мир из-под руки
Легко, доверчиво и грустно,
Не умирая от тоски.
Психея робкая моя,
Моя воздушная идея,
Перелетаю, холодея,
Твои надмирные края.
В жемчужной дымке восковой
И в переливах перламутра
Настало медленное утро,
И голос светится живой.
* * *
Еще земля тверда и величава,
Еще на дне сосуда дремлет вера,
И темных замыслов кровавая отрава
Лениво плещется в глубоких полусферах,
А мне уже мерещатся виденья,
Встающие из грозного тумана,
Настойчивые, словно наважденья
В жестоком Откровеньи Иоанна.
Еще надежда простирает руки,
Еще грехи не требуют расплаты,
Но тяжкие и медленные звуки
К ушам моим томительно прижаты.
Еще по рельсам бегают трамваи,
Но, словно камень из пращи Давида,
Душа завесу плотную пронзает
И равенство кровавое провидит.
Она следит, как переходит алый
В багровый, пепельный… а дальше —
в никуда,
И посылает бедствия сигналы
Из будущего в прошлое —
сюда.
Александровская слобода
Над слободой бессвязные стенанья,
Старинных пыток честные названья
И скрип оси заржавленной земной.
Молился в храме, аки пес смердящий,
Хозяин вещи — жизни настоящей,
Замаливал грядущие грехи.
Вот он в углу — юродивый, блаженный
И бешеный, и необыкновенный,
Поклоны бьет, коленопреклоненный,
Игрою зла навек заворожен.
Клубились дни татарскою ордою,
Палящий ветер плыл над слободою.
Измена за изменою, увы.
Горели церкви золотом сусальным,
Стоял закат боярином опальным,
И в небеса неслись колокола.
* * *
Бессовестной кавказской кривизною,
Как Крёз, нечеловечески богат,
Он карлик был и резкой новизною
Своих идей не отличался.
Рад Любому уклоненью от Закона,
Он свой закон угрюмо создавал.
Он яд копил и у подножья трона
Сложил один большой лесоповал.
Из щепок отлетевших, обнаженных
Его невероятный пантеон…
И стон мильонный
и
неутоленный
Беззвучно обнимает небосклон.
* * *
Плетку в руки! Плетку в руки! —
И по каменным задам.
Получайте для науки —
Я еще сейчас вам дам!
Вы зачем избили время
И картинки унесли,
И над местностями всеми
Вой звериный растрясли?
Вы куда ведете ветер?
На какую благодать?
Скоро жить на белом свете
Вы разучитесь опять.
Но пока еще не поздно,
Укротите ваш тротил!
Чтоб не встал товарищ Грозный
И усы не подкрутил.
* * *
Возврата нет. Былому — не бывать.
Нельзя вернуться в солнечную Трою,
Полюбоваться славною игрою
На рыцарском турнире в Пуатье,
Нельзя взглянуть на профиль Ариосто
И на проделки графа Калиостро
И вместе с Аввакумом возроптать
Иль выпить лала алого с Хайамом
За красноречие его калама
И хорасанской розы нежный вздох.
Но разве прошлое от нас ушло
И не живет сейчас под нашим небом
В любом углу и колесница Феба
Не мчится в недоверчивой крови?
Спроси себя: случайна ль связь времен?
Нет, есть какой-то мировой закон
В чередованье дисков заржавелых.
Так надо ль в самом деле удивляться
Тому, как вытекают друг из друга
Век восемнадцатый, жующий пастораль,
Век девятнадцатый, кующий злую сталь,
И век двадцатый, бьющий без пощады?..
* * *
Нет, не хватать что попадя
Сегодня я хочу —
Отмыть себя от копоти,
Отправиться к Врачу.
Целитель мой единственный,
Здоровье упаси
От слякоти таинственной,
Чтоб весел и красив
Вступил я в воздух матовый,
Округу оглядел
И перед строем атомов
Ничуть не оробел.
* * *
Просыпайся, именинник,
Выходи смеяться в сад!
Пахнет розой холодильник,
Дом — звездой, а ты не рад.
Что ты скучный? Бог с тобою.
Впереди огонь горит.
Всё устройство мировое
С блудным сыном говорит.
* * *
Весь этот мир, усыпанный звездами,
Его печаль, восторг и красоту
Ты населил внезапными цветами
И отдал нам как детскую мечту.
Как ласточка, горит Кассиопея,
Как ласточка, летящая в ночи
Невесть куда, крича и цепенея.
Куда ж ведут ее Твои лучи?
Где к воздуху подвешены созвездья,
Где медленно колеблется эфир,
Там невозможны бури и возмездье,
Там строй и лад, там тишина и мир.
Лишь мы, летя к неведомым светилам,
Мятежный дух не можем превозмочь.
Нам милость и терпенье не по силам —
В крови разлита яростная ночь.
* * *
Всё, что в это поле попадает, —
Слово, птица, зеркало и дым —
На траву со свистом упадает
Ливнем ослепительно–прямым.
Я иду нехоженой дорогой,
На рассветной дымке выхожу
И в пустыне строгий голос Бога
Я по книге каменной слежу.
* * *
Метой метишь непреложной,
А потом назад берешь...
Раз пригубив, невозможно
Отказаться — снова пьешь
Этот пенный незабвенный
Кубок чистого вина.
Раз сольешься со Вселенной,
А душа навек пьяна.
* * *
Со своих вернулся похорон,
Не заметил в суете утраты тела,
Сел за стол и вдруг услышал стон,
И душа как искра полетела.
Сквозь туман, сквозь строй скорбящих глаз,
Вспять, сквозь юность, детство, малолетство,
С легким свистом в вечное сейчас,
Проживающее по соседству.
Разом вспомнив милый отчий дом,
Он блаженно замер, а планета,
Смерть, разлука — это всё потом…
Переливы мысли, буйство света…
* * *
В одночасье родилась,
В одночасье померла,
Сковырнулось, испеклась —
Такова природа зла.
А добро наоборот:
В муках родилось на свет
И навечно, напролет
В муках весело живет.
* * *
Когда придет черед молиться,
Пусть станут в памяти у нас
Подвижников простые лица,
Их дорогие имена.
Они совсем не притязали
Ни на величье, ни на власть,
Но знали, верили и знали,
Что истине — нельзя упасть.
На Рождество
Уже легла ночная мгла,
Просторный день — как не был.
Деревня Новою была
Под этим старым небом.
Она вовсю листала сны,
А в поле под луною
Стояла чаша тишины,
Полным полна Тобою.
И мир покоился и стыл
В прозрачном одеянье,
И долетало с высоты
Могучее молчанье.
Душа морозна и чиста —
Ни гнева, ни возмездья.
И разом встали на места
Алмазные созвездья.
И лес молчал, погост молчал,
И все молчали наши,
Чтобы никто не расплескал
Благословенной чаши.
Пир в Иудее
Из уст в уста передаю
Сырую весть о новом чуде:
Глава Крестителя на блюде
Уже прочла судьбу свою.
Он принял муку, как удачу,
И он постиг в единый миг,
Что смерть свистит и вечность плачет
И сходит музыка на них.
Иродиада, Саломея.
Новозаветный разворот…
И до сих пор мы всё немеем.
И блюдо
женщина несет.
* * *
Вот там, тогда, в такую пору
Его вели на эту гору.
Он был распят и изнемог.
«Се человек». И умер Бог.
Но Он на третий день восстал,
И сквозь Него, как сквозь кристалл,
Глядим на свет и мир земной.
И мы живем. И Он живой.
Страстная суббота
Господь томится взаперти,
В небытии перед рассветом.
Еще не пробил час взойти —
Он завтра сотрясет планету.
В гробнице тьма. Он снят с креста,
Но ангелы еще не вхожи.
Что если бы Он не восстал?..
Как страшно…
Нет, Он ждать не может.
Пасха. 1976 год
Как в детстве, тот день не кончался
И вглубь раздавался и вширь,
И мир голубой расстилался,
Красивый, как мыльный пузырь.
И солнце цветами играло,
По–детски смеясь на заре,
И музыка службу стояла,
И вновь оживал Назорей.
Евангелие
Кривая янычарская луна
Срезает голову дневному оживленью.
Израиль не готов к Богоявленью,
Но Мариам предчувствием полна.
Ей помнится тот странный разговор,
Внезапный свет с закрытыми глазами,
Видение с огнистыми крылами
Она не забывает до сих пор.
Он говорил:
— О, Ты как свет чиста!
Блаженна в женах Ты, Царица благодати.
Возрадуйся:
Ты будешь Богоматерь. —
И это подтверждала дурнота.
— Но кто поверит этому окрест?
Твой благовест лишит Меня покоя.
И как смогу Я выдержать такое?
— Ты выдержишь.
Прощай! —
И он исчез.
В реке струилась медленно вода.
Плыла надежда чудною триремой.
Волхвы спешили молча к Вифлеему.
Над ним стояла
новая звезда.
* * *
Скоро Пасха. Близятся сроки.
Скоро будем мы одиноки
В самом первом, земном аду.
Будет страшной потеря наша,
И Тебя не минует чаша
В Гефсиманском лунном саду.
Но когда Ты опять вернешься
И на Землю росой прольешься,
Я от власти Твоей
не уйду.
Молитва
Отцу Александру Меню
Господи, дай мне силы
Мертвому руку подать,
Чтоб из холодной могилы
Мог он живым восстать.
Господи, сделай разлуку
Краткой, как жизнь или смерть,
И утоли мою муку,
И укрепи мою твердь.
Господи, темной рекою
Я поплыву в челноке,
Чтобы навеки с Тобою
В светлой слиться реке.
Грай ли вороний грянет,
Туча ль стеснится в груди,
Мертвый из гроба — встанет,
Матерь Сына — родит.
Боже Святый и Крепкий,
Благодарю Тебя
Даже за привкус терпкий
Черного сентября,
Даже за этот ладан,
Даже за этот стон
Там, где и светом и ладом
Был неизменно он.
Благодарю за милость
Знать и любить его.
То, что уже свершилось, —
Ангелов торжество.
То, что уже свершилось,
Станет иконным клеймом.
Время остановилось,
Срублено топором.
Животворящим Словом,
Кровью Твоей любви
В Царстве спасенном, новом
Мертвого — оживи!
* * *
Снятся гнусные сны: кто-то тянет из уха зеленую пряжу,
Кто-то крестик крадет и на паперти гасит свечу…
Дай я сам загашу! Дай я в землю холодную
ляжу!
Ну, а если не так, дай на призрачных крыльях к тебе полечу.
Сны, печальные сны, что тревожите душу живую?
Для чего сотрясаете детскую память мою?
На печальной заре я холодную плоть поцелую.
На заре в сентябре я земную любовь отпою.
Отче мой, на заре серебрятся и пенятся воды.
Отче мой, не сердись, если я на коленях Тебе прошепчу:
Там, на синих просторах Твоей первозданной свободы,
Дай мне свидеться с ним,
а потом я назад улечу.
Чтоб на ясной заре, в серебре раскаленного мая,
Головы не подняв от подушки, я плыл в синеве
В ту обитель, куда привела меня радость хмельная,
И чтоб летний Никола, как прежде, бродил по траве.
Там, на синих просторах, под звон торжествующей меди,
Задыхаясь от слез, я к сияющей ризе его припаду
И застыну, как мертвый,
не в силах промолвить ни «буки», ни «веди».
И проснусь навсегда. И дороги назад —
не найду.

VI
Письма отца Александра Меня

Письма отца Александра почти неизвестны. Они публиковались только выборочно, причем главным образом в научных или эмигрантских изданиях, малодоступных широкому читателю[89]. Между тем, эти письма — важная часть его творческого наследия. Они позволяют более полно представить сферу его интересов, его внутренний мир, его облик — облик священника, ученого, мыслителя, посвятившего всю свою жизнь Христу, проповеди Христовой истины.

Тематика писем отца Александра необычайно широка и едва обозрима. Здесь ответы на сложные философские и теологические вопросы, решение которых, всегда оригинальное, поражает ясностью и глубиной. Здесь чисто житейские проблемы, волновавшие его адресатов, о которых он проявлял трогательную заботу, обнаруживая тонкое понимание человеческой психологии. Здесь проблемы внутрицерковной жизни, нестроения в Русской Православной Церкви, мешающие ей стать подлинным Телом Христовым. Особенно тревожили отца Александра тенденция к ритуализации, выхолащиванию живого содержания евангельской вести, ксенофобия, изоляционизм, шовинизм, проникшие в церковную ограду, — всё то, что он называл «язычеством в православной обертке».

Сущность христианства, Туринская плащаница, крещение ребенка, лекции Вивекананды, иконопись, молитва, оккультизм, святость, жизнь и смерть, добро и зло — вот лишь некоторые темы, нашедшие отражение в письмах отца Александра. У него были десятки, если не сотни, адресатов. Еще предстоит разыскать, собрать и опубликовать тысячи писем.

Эпистолярное наследие отца Александра Меня — драгоценное свидетельство о дарованном ему духе, об откровении истины, о свете и любви, наполнявших жизнь этого великого человека.

Я дважды публиковал письма отца Александра — Раисе Колесниковой и молодой девушке А. Добавляю к ним здесь обширный корпус его писем Юлии Рейтлингер (незначительная часть их, подчас в сокращении, появилась в малотиражных, в основном приходских, изданиях[90]). В необходимых случаях сопровождаю текст комментариями.

К сожалению, отец Александр редко датировал свои письма. Поскольку я не располагаю конвертами, в которых они находились, их хронологическая последовательность несколько условна. Примерная дата написания определяется по содержанию и контексту письма и указана в квадратных скобках. Некоторые письма публикуются с небольшими купюрами, что отмечено знаком<…>. Там, где это необходимо, слова, сокращенные отцом Александром, приводятся полностью в квадратных скобках. Слово «пр.» или «прот.» в подписи означает «протоиерей».

«Я ВОСПРИНИМАЮ ЭТО ВРЕМЯ КАК СУД БОЖИЙ»
Письма Раисе Колесниковой[91]

Раиса Ильинична Колесникова — моя сестра. В 1978 г. я познакомил ее в Новой Деревне с о. Александром Менем. Вскоре она и ее дочь Лена крестились у него. Сестра стала прихожанкой Сретенского храма в Новой Деревне. Лена в том же году уехала на родину мужа, в Канаду, и в дальнейшем, устроившись там на работу, получила канадское гражданство. В 1982 г., выйдя на пенсию, моя сестра вместе с мужем Николаем Михайловичем Колесниковым, преподавателем вокала в ГИТИСе, выехала в Канаду на постоянное жительство и поселилась в г. Ванкувере рядом с дочерью.

Непосредственное общение с о. Александром было у сестры не слишком длительным, но интенсивным, и его духовное воздействие не пресеклось после ее эмиграции. Напротив, оно приобрело еще большую силу. Между ними завязалась переписка, которая продолжалась вплоть до трагической гибели о. Александра 9 сентября 1990 г. Некоторые его письма к Р. И. Колесниковой я, с ее разрешения, предоставил редакции журнала «Истина и Жизнь» для публикации. Сестре, преподавателю английского языка, было довольно легко адаптироваться в англоязычной среде. Другое дело — вхождение в специфическую православную среду русских эмигрантов в Канаде, и прежде всего отношения со священниками, которые и по духу своему и по стилю общения с прихожанами подчас резко отличались от о. Александра. Это накладывалось на неизбежные трудности, связанные с адаптацией к другой стране, с иной культурой и иными традициями. Впрочем, эта адаптация прошла у сестры сравнительно просто и почти безболезненно. Главными же оставались духовные проблемы, возникающие на пути любого христианина.

О. Александр ощущал особую ответственность за тех своих прихожан, которые по тем или иным причинам вынуждены были покинуть Россию. Он внимательно следил за их судьбой и, когда предоставлялась возможность, тактично и с любовью направлял их жизнь в истинно христианское русло. В своих письмах Р. И. Колесниковой (как и другим своим адресатам) он постоянно подчеркивает, что любые житейские проблемы решаются на путях укрепления веры, на путях духовного возрастания.

07.02.84

Дорогая Раиса Ильинична! Получил Ваше письмо и обе посылки. Большое спасибо за память. Когда мое письмо дойдет до Вас, наверно, уже наступит Великий пост. Это чудесное время, когда мы получаем возможность остановиться, оглянуться, внутренне подготовиться к дальнейшему. Это как бы живительный глоток воздуха среди повседневной суеты. Постоянно читаемая молитва Ефрема Сирина — одна из самых замечательных. Она содержит целую жизненную программу. Учит покаянию, но без отчаяния. В том-то вся разница между настоящим покаянием и бесплодным самокопанием, что оно (покаяние) соединяет печаль и радость. Радость возвращения блудного сына.

Приятно было узнать, что дела Ваши продолжают как-то устраиваться. Не часто получаешь такие письма. Многие, кого судьба забросила далеко, чувствуют себя гораздо хуже. Во всех отношениях. Всегда молюсь о вас всех, чтобы жизнь ваша была благословенна во всех добрых начинаниях и чтобы укреплялись вера, силы, здоровье. Конечно, разлука есть разлука, и привыкнуть до конца едва ли возможно. Но абсолютно безоблачно никогда и нигде не бывает. Без какого-то креста невозможно внутренне расти.

Мои все шлют Вам большие приветы и пожелания. Внучка моя в этом году уже, наверно, пойдет в школу. В целом всё благополучно, всё — слава Богу. Наступает время усиленных трудов и служб, но, как я уже сказал, это постовое время — прекрасное время.

Поклон Н. М. и Л., а также Владыке[92]. Желаю успехов в Ваших переводах. Шлю благословение и любовь.

Ваш прот. А. Мень

10.12.84

Дорогая Раиса Ильинична! Поздравляю всех вас с праздником Рождества Христова и Новым годом. Письмо Ваше от 13 ноября я получил и рад, что ниточка все же держится. Чувствую, как непросто вам обоим среди в общем-то чужих людей. Даже если они ходят в церковь. Но ведь этого одного так мало… Теперь Вы убедились: есть нечто более высокое, чем «принадлежность», а всё остальное — лишь средства. Если они не достигают цели — они теряют смысл. Но хочу верить, что Вы не унываете, что в Вас всё это не может угасить огонька. Без него жизнь тускнеет. Главное ведь — это осуществиться, а Вы осуществились: работаете для людей, как можете. Трудно Вам свыкнуться с тем, что Лена уже взрослая, что ей самой надо решать задачу своего осуществления… Вы всегда найдете точку приложения для сердца. Я рад, что у Вас всё сравнительно благополучно. И моя жизнь идет по–прежнему. Внучка уже учится, все трудятся — каждый на своем месте. Очень бы хотелось, чтобы у Вас был там подходящий священник, но, видно, в Канаде это проблема.

У меня к Вам просьба: не могли бы Вы посмотреть в «Ху из ху» дату рождения богослова Раймонда Брауна? Нигде не могу найти, а это нужно для работы. До последнего времени он был профессором] в Балтиморе (Brown)[93].

Дай Бог, чтобы новый год принес Вам радость.

Храни Вас Господь. Всегда молитвенно Вас помнящий

пр. А. Мень

<…>

[Начало 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Огромное спасибо за заботу. Мне это очень дорого. Многое нашел в справочниках, но далеко не всё. Хоть и не хочется Вас затруднять, но напишу еще несколько фамилий ученых: м. б., Вы найдете. Объем того, что Вы написали мне, вполне подходит, т. к. работы их мне известны.

…На днях благодарил Бога за то, что дал дожить до 50–ти. Ведь всё, каждый день воспринимаешь как подарок. Как много было всего хорошего и замечательного: люди, книги, города, природа. Конечно, мы все на земле только странники, но можно быть странником равнодушным, не замечающим пейзажей, которые проходят перед глазами, и всего встречного. Мое мироощущение иное. Как отрадно, что у нас есть Кого благодарить и мы можем ощущать осмысленность и провиденциальность всего пути. Даже наши немощи и трудности небесполезны. Они многому учат. А главное, помогают смотреть на всё по–евангельски, не рассчитывая на завтрашний день. Вашего предполагаемого нового священника я не знал. Очень хотел бы, чтобы у Вас был достойный пастырь. Тем более что приход такой ворчливо–сонный. Но я верю, что Вы духовно не дремлете, что Вы не даете погаснуть свету, который в Вас.

Большой привет Н. М. И всем Вам желаю мира и успехов. Храни Вас Бог.

Ваш прот. А. Мень

Имена ученых на обороте.

[Апрель 1985]

Дорогие Раиса Ильинична и Николай Михайлович. Христос Воскресе!

Поздравляю со светлым праздником, который говорит нам о надежде, светящей там, где всё человеческое бессильно. Пусть этот праздник напомнит Вам о негасимом свете и укрепит.

Любящий Вас

прот. А. Мень

[Конец апреля 1985]

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Дорогая Раиса Ильинична! Огромное спасибо за присланные данные и за память. Хотя молитвенно вспоминаю Вас постоянно, особенно — в эти светлые пасхальные дни. Так хочется, чтобы жизнь Ваша была светлой и мирной. Но житейское не несет подлинного света, если оно не озарено свыше. Вот почему там, на Западе, такая погоня за новым. Это как ненасытимая бездонность. Черпают оттуда, откуда нельзя набрать живой воды. Вот этой-то живой воды и желаю Вам, той, которую Господь обещал самарянке. А за простой водой приходится все время ходить, и нет утоления. В сущности, тут разгадка главной тайны жизни. Если есть верная шкала ценностей, то есть и счастье. Ведь нам обещано счастье в Нагорной проповеди («блаженный» значит «счастливый»).

У меня всё без особых изменений. Тружусь по–прежнему. Целиком погружен в работу. Если Вас не очень затруднит, то, м. б., поищете еще данные о некоторых лицах, в частн., о другом Маккензи. Зовут его Джон Лука, родился ок. 1904 г. Сейчас, кажется, умер. Главн. его работы — «Обоюдоострый меч», «Библейск. словарь». Преп[одавал] в Чикагск. универс. О других см. на обороте.

Обнимаю Вас. Храни Вас Господь.

Прот. А. Мень

16.05. [85]

Дорогие Раиса Ильинична и Николай Михайлович!

Рад был получить от Вас весточку. Знаю, что Вам трудно, но всюду и всегда есть свои трудности: важно, как мы в них себя проявляем. Во всей нашей жизни есть смысл, выходящий за ее пределы.

Молюсь и помню.

Прошу молитв.

Ваш пр. А. Мень

Поклон Л.

[Лето 1985]

Дорогая Раиса Ильинична!

Очень жаль, что Вы от меня ничего не получили. Ваши письма и всё прочее доходит нормально. Спасибо за всё. Рад, что Вы определились во внешнем плане. Одного желаю Вам: внутреннего мира и благодарного спокойствия, хотя это нелегко в такой период перестройки. Всегда помню, молюсь, шлю привет и Божие благословение Вам и Лене.

А.

[Лето 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Спасибо за Мэйли[94], за поздравление, за сувениры для внучки. Как дорого, что расстояние не может помешать помнить и любить друг друга. И так приятно всегда читать, что Вы, несмотря на все сложности, живете насыщенной жизнью, достигаете чего-то и в человеческом и в житейском отношении. О себе я мало пишу, т. к. внешне жизнь моя почти не изменилась с тех пор, как мы виделись с Вами. Я по–прежнему погружен в приходскую и научную работу: проблемы те же, заботы те же, за всё благодарение Богу…

Очень хочется, чтобы дальнейшая жизнь у Вас не подернулась серостью будней, чтобы всегда было окно в светлый мир, в праздник, в удивление перед Божиими чудесами. Конечно, Вам необходим отдых, но, наверно, одного физического отдыха мало. Нужна отдушина, которую я Вам от души желаю. Еще раз спасибо за Мэйли. Если я Вас еще не утомил этими делами, то прилагаю несколько фамилий ученых с их адресами. Наверно, проще будет Вам им просто написать и попросить фото и данные. М. б., они не откажутся. Большой привет Н. М. и Л. Всегда всех Вас молитвенно помню. Если что-то Вас волнует или беспокоит — пишите всегда. И вообще не забывайте. Наташа[95] кланяется и благодарит.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

[Июльавгуст 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Недавно был день рождения мамы, мы ставили новый крест на ее могиле. Я так рад, что могу часто бывать там. И, молясь у могилы, с благодарностью вспомнил то время, когда Вы с ней были соседями, вспомнил любовь, внимание и заботу, которые Вы к ней проявляли[96]. Такие вещи не забываются, как не могу я забыть тех, кто был у нее в день ее ухода из этой жизни. Для меня она была высоким примером того, как целостно и одухотворенно проходить путь. Чем больше вечности отражается в наших земных днях, тем совершеннее они и прекрасней. Я от души желаю Вам сохранить этот свет в Ваших новых и необычных обстоятельствах. В конце концов, где бы ни жил человек, всюду его нравственные и духовные задачи одни и те же. Хорошо, что у Вас всё постепенно налаживается в житейском плане. Но главное, чтобы теперь укрепился дух. Он и основа и стержень всего. Большой привет Н. М. и Лене.

Храни Вас Бог.

Всегда Ваш пр. А. Мень

[Конец лета 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Вы говорите, что не получали от меня писем вот уже 3 мес., но я как раз перед отпуском писал Вам. Наверно, получите позже. Мысленно представляю Ваше новое жилище. Хотя мы на земле только странники, гости и пришельцы, но все же хорошо, когда есть свой дом. Ведь и путникам нужен отдых. А то, что кроме дома есть и садик, — это вообще чудесно. Я сам так люблю видеть вокруг своего дома деревья, кусты и гряды. Порадовал меня и успех

Н. М., о котором прочел[97].

Та вялая духовная атмосфера, которая Вас окружает, дана Вам не случайно. Каждый человек оказывается в том месте, где он нужен. М. б., Вам суждено внести свой посильный вклад в жизнь этих людей. Если хоть один получит от Вас малый заряд духа, то всё уже будет оправдано. Я понимаю, что хочется получить поддержку извне. Но ее нет, и надо принять всё как есть и черпать все силы в Нем и в Его Евангелии. Ощутить тайну Его водительства. Быть свидетелями Его в этом мире. Это насыщает жизнь смыслом. А Л. еще много предстоит пережить и понять. Опыт приходит не сразу. Дай только Бог, чтобы он пошел ей на пользу. Душа у нее хорошая. Скажите ей, что дело не в событиях жизни, а в нашем отношении к ним. Это основа нормального самоощущения и гармонии жизни. Временные вещи не созданы заменить нам Вечное. Поэтому ставка на них (в абсолютном смысле) всегда проигрышна.

У нас всё по–прежнему. Вернулся из отпуска. Все домашние шлют Вам большой привет и благодарность. В начале лета получили Вашу посылку.

Храни Вас Господь.

Ваш прот. А. Мень

[Осень 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Теперь более конкретно представляю себе Вашу жизнь и ее повседневные заботы и трудности. Конечно, приходится постепенно перестраиваться к такому темпу и насыщенности, к которым мы здесь мало привыкли. Дай Бог, чтобы это не измотало Вас и не закрыло окно в Вечное. Как я понял, священника у Вас по–прежнему нет. Такие трудности странным образом напоминают мне пушкинских «Цыган». Всюду страсти роковые… От человеческих немощей никуда не убежишь. Поэтому жить невозможно, если внутри не строить «цитадель», постоянно заделывая пробитые в ней бреши.

Я уже месяц как вернулся из отпуска. Все это время был загружен сверх головы. Словарь еще не кончен, нужно еще завершить кое-что к юбилею и к каким-то церк[овным] комиссиям[98]. Но я всему рад. Меньше свободного времени — меньше грешишь. Есть такая поговорка. Внешних перемен у меня дома и на службе мало, чему я несказанно рад. Верю, что всё идет промыслительным образом. Сейчас пресса у нас стала такая интересная, что приходится читать ее больше, чем когда-либо раньше. Многое вызывает радость и глубокое удовлетворение. Пока это выглядит как неожиданное чудо. Впрочем, мы ведь не должны жить иначе. Всё — чудо. Фото Ваших мест выглядят, как сказочная декорация. Хочется, чтобы и жизнь хоть вполовину была такой прекрасной. Всегда Вас молитвенно помню. Большой привет Н. М. и Лене.

Ваш пр. А. Мень

[Осень 1985]

Дорогая Раиса Ильинична!

Как мне благодарить Вас за присланные сведения? Ведь если и там у Вас раздобыть их непросто, то здесь это вдвойне сложно. Помощь Ваша для меня бесценна. Молюсь за Вас, полный надежды, что жизнь Ваша будет озарена благословением. Дух преодолевает пространство и время. Поэтому я Вас всех чувствую близко.

Храни Вас Господь. Ваш

пр. Мень

P. S. О библиографии не беспокойтесь. Это как раз то, что мне легче достать. К вышеуказанному еще хочу прибавить Alan Richardson.

[Осень 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Получил Ваше письмо с вырезками. Как мне благодарить Вас? Это всё оказалось, увы, труднодосягаемо. Огорчен был лишь тем, что моих писем, ответных на Ваши, Вы не получили. Как быстро проходит время! Скоро Вы уже бабушка. А я уже давно с этим свыкся. Внучка уже во втором классе. Она благодарит Вас за сувениры. Фото свое я пошлю, но не сразу. У меня все старые, где я еще молодой. Очень рад за Вас, что Вас так тепло приняли. Я верю, что у Вас есть что сказать и явить людям. На этом пути мы готовимся к тем редким, но чудесным минутам, когда нас касается благодать и мы ощущаем живое Присутствие в нашей жизни.

Храни Вас Бог. Поклон Н. М. и Лене. Большой привет от моих.

Ваш пр. А. Мень

P. S. Еще желательны мне данные об Alan Richardson (Анг[лия]) и В. Shilds (Штаты).

[Декабрь 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Бесконечно Вам благодарен за внимание. Получил данные о Стенли. Жаль только, что он не прислал фото. Фактически всё, что можно было, Вы мне уже достали. Остались англ[ичанин] Алан Ричардсон, франц[уз] Жорж Озу (Auzou), каноник Е. Ости (франц[уз]) и шотландец Уильфрид Харрингтон. Передайте большой привет Лене. Буду в это время особенно за нее молиться, чтобы новый период ее жизни стал счастливым. Я во время отпуска много путешествовал. Слава Богу, всё идет мирно. Тружусь, уповая на помощь Божию через добрых людей. Дочь моя тоже ждет ребенка. Внучка ходит во 2–й класс, на днях ей пойдет 9–й год. Рад за Вас, что у Вас теперь хороший священник. Надеюсь когда-нибудь повидать Вас, и Вы мне всё расскажете.

От души желаю Вам всего доброго в наступающем новом году. Я верю, что для тех, кто открыт тайному и тихому воздействию Промысла, Он проявляет себя в каждом нашем шаге. Начинаешь понимать, почему сказано, что и волосы на голове сочтены. Это не механический закон, а Его ответ на наше упование. Нам всем и Церкви в целом еще предстоит многое открыть в Евангелии заново. Оно вовсе не устаревшая мораль, а жизнь, к которой мы еще только прикоснулись.

Храни Вас Господь. Поклон Н. М.

Ваш прот. А. Мень

[Декабрь 1985]

Дорогая Раиса Ильинична! Не знаю, как Вас благодарить. Ричардсона получил. Остался только француз George Auzou. Не знаю, как бы я без Вас обошелся. Спасибо и за свитер. Как раз к зиме. Думаю, что когда моя открытка дойдет, Вы уже станете бабушкой. А вскоре и я — вторично дедом. Врачи предсказывают внука. Очень жаль, что Вам не удается часто причащаться. Конечно, хорошо — бывать накануне в храме, но если нет возможности, это не абсолютное правило. Я об этом лично спрашивал у нынешнего высшего церковного начальства. О том, что мы всегда недостойны и идем к Чаше лишь по любви Господней, хорошо говорит покойный о. А. Шмеман в книге «Евхаристия». Вообще эта книга замечательна, и я Вам ее очень рекомендую. В ней есть места, подобные глубокой молитвенной медитации. Многие наши священники считают, что нельзя быть за литургией и не причащаться (так говорит и Златоуст), хотя некоторые считают всенощную обязательной. Я думаю, что надо сообразовываться с возможностями.

Поклон Н. М., Лене и ее мужу.

Храни Вас Бог. Ваш пр. А. Мень

[Декабрь 1985]

Дорогая Раиса Ильинична!

Поздравляю Вас и всю Вашу семью с Праздником. Ежедневно молюсь о Вас и благодарно помню. Дай Бог Лене разрешиться благополучно. Как я уже писал, и моя рожает в феврале второго. Рождество — семейный праздник. Но наша семья шире обычных границ, и Вы все для меня члены «семьи». В этом тайна Церкви. Будем молиться и надеяться, что это сохранится и впредь. Не устаю благодарить Вас за бесценную помощь.

Ваш пр. А. Мень

[Январь 1986]

Дорогая Раиса Ильинична!

Поздравляю Вас и Н. М. с рождением сына[99]. Пусть он унаследует от Вас обоих щедрость и доброту и принесет Лене радость. Увы, мне не придется крестить его, но мысленно я буду в этот день с Вами. Всегда храню молитвенную память благодарности за Вашу неоценимую помощь.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

20.02.[86]

Дорогая Раиса Ильинична. Еще раз поздравляю Вас с внуком. Я же, вероятно, стану вторично дедом через пару дней. Вообще-то это удивительная тайна — появление нового человека. Хотя он получает от нас что-то в наследство, но на самом деле это совсем другое существо, другая личность. Это, порой, проявляется почти сразу, хотя на поверхностный взгляд все малыши одинаковы. Сегодня получил Вашу бандероль. Наташа очень благодарит. Она передает Вам, что если будет что-нибудь для малыша, то можно «по наследству» от Вашего; они ведь растут быстро, а между ними разница 2 месяца. И Вам меньше хлопот и расходов. С нетерпением жду фото и письмо об очередном ученом. Это для меня бесценно.<…>

Прошли основные зимние праздники. Уже наступило время подготовки к В[еликому] посту. Я очень люблю это время. Несмотря на большую загрузку, оно наполнено сосредоточенностью и очищающей тишиной, которых так не хватает нам в суетливой жизни.

Еще раз поздравляю Лену, Н. М. с новым периодом жизни. И Лениного мужа, хотя я его не знаю. Как у Н. М. его профессиональные дела? Напишите, пожалуйста, о Вашей жизни побольше. Чтобы я мог живее представить.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

[Март 1987]

Дорогая Раиса Ильинична (хоть Вы и отвыкли, но я никак не перестроюсь[100]), был рад Вашему письму, хотя оно и не очень радостное. Я уже писал Вам, кажется, что этого священника не знаю, но то, что Вы пишете о нем, — печально. Просто он ошибся в выборе пути. В нашем деле терпение и доброжелательность должны быть безграничны, хоть все мы мало соответствуем этому потенциалу. Одного специального образования явно недостаточно. Ну, Бог даст, Вам в конце концов, может быть, повезет с другим. Нам трудно здесь представить, что на Рождество так мало народа в храме… Пишу Вам в самом начале Поста. По прекрасной традиции, он дан нам как время переосмысления жизни, возможности оглянуться назад, благодаря за всё и принося покаяние. Некоторые подвижники рекомендуют воспринимать это время как последнее в земной жизни. Этот совет иным может показаться мрачным. Но на деле это не так. Внутренняя ориентация на Вечность освобождает нас от тягот суеты и позволяет ощутить важность главного и ничтожность того, что порой нас ослепляет. Я иногда даже чувствовал облегчение от мысли о конце (и вовсе не потому, что мне надоела эта жизнь, а потому, что здесь мы еще как бы в пеленках). Это дает мир.

Рад, что у Вас всё благополучно. Что касается «отцов и детей» то, как говорится, поколение на поколение не приходится. Иногда свои бывают почти как чужие, и наоборот. Главное, чтобы было доброе отношение. Молодые вернут нам нашу любовь, отдавая ее следующим… У нас пока, слава Богу, всё в порядке. Внуку тоже исполнился год. Мы с женой еще чувствуем себя молодыми, хотя у нее сейчас трудный возраст (53). Я, как обычно, с головой погружен в свои повседневные труды. Понемногу движется и словарь (уже 1,5 тыс. стр., начал букву Т). Каждый раз с благодарностью думаю о Вас, когда пишу о тех, чьи имена Вы мне прислали. У нас всюду сейчас новые веяния и прекрасные перемены к лучшему. Дай Бог, чтобы эти начинания развивались и углублялись.

Ежедневно молитвенно помню Вас всех.

Храни вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

[Апрель 1987]

Дорогие друзья! Христос Воскресе!

Получил Ваше письмо от 26/111. Спасибо за теплые слова. Мои молитвы и забота о Вас — в отношении главного: сохранить и углубить те дары духа, которые были Вам даны. Признаки верного направления: если Вы часто чувствуете, что Он рядом, что Он во всём, что Он ждет, любит, благословляет, испытывает (опять-таки любя), то значит всё идет в нужном направлении. В малом Бог. Рядом. Во всём. Это даст Вам сил перенести все трудности нашего краткого земного пути, где главное — крест (а крест есть страдание, помноженное на радость отдачи).

Обнимаю. Благодарю. Молюсь.

Ваш пр. А. Мень

[Апрель 1987]

Христос Воскресе! Дорогая Раиса Ильинична!

Поздравляю еще раз с Праздником. Спасибо за внимание к малышу. Я не знаю, как Вы празднуете Пасху — по–старому или по–новому, но в эти дни особенно думаю о Вас и о Ваших…

Пусть Вас никогда не покидает чувство Его постоянного Присутствия и Промыслительной Воли.

Ваш пр. А. Мень

[Июнь 1987]

Дорогая Раиса Ильинична (отвыкнуть трудно), спасибо за сувениры, память и фото малыша. Мне кажется, он похож на Вас. Но, наверно, он еще много раз изменится. Наш тоже пошел, тоже забавный и важный. Что из него выйдет? Никто этого не знает. Тайны судеб и генетика. Например, у моих маленьких племянников неожиданно проявилась такая же страсть к животному миру, какая была у меня в детстве (впрочем, осталась и сейчас). Никто им этого не прививал. Оказывается, такие вещи могут передаваться, да еще по боковой линии. Вообще развитие личности представляет собой удивительную тайну. Что-то запрограммировано, но личность всегда уникальна. Причем она до определенного возраста не может развивать своих потенций без воздействия извне. Вы, наверно, слышали о детях, которых воспитали волки. Попав к людям, они навсегда оставались недоразвитыми. Иными словами, всё закладывается в самые первые годы и даже месяцы.

Хочу надеяться, что у Вас церковная жизнь постепенно нормализуется. Странно мне было читать в Ваших письмах о том, что разрушало приход. Чего, казалось бы, не доставало этому священнику? Если он хотел посвятить себя служению, он получил то, чего искал. Видимо, его выбор жизненного пути был ошибочным, отсюда его раздражение на всех. Вам-то рано или поздно дадут другого, а для него это останется трагедией на всю жизнь.

Я слышал, что скоро на англ. языке должен, наконец, выйти словарь «Ху из ху» по богословам. Это издание было бы для меня бесценным, но раздобыть его будет мне трудно.

Поздравляю Вас с праздником Пятидесятницы. Он всегда нам напоминает, что сила Церкви не в самих христианах, которые часто бывают слабыми и недостойными, но — в воздействии Духа Божия. Большой привет Н. М. и Лене с семьей. Спасибо всем за память.

Храни Вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

[Лето 1987]

Дорогая Раиса Ильинична!

Еще раз с Праздником. Спасибо за посылку для малыша. Как протекает Ваша жизнь? Как Вы себя чувствуете? Всё труднее представить себе ваш быт. Но верю, что через все эти различия светит одно, «единое на потребу», что и дает смысл нашему бытию и помогает участвовать в замысле Божием. Ведь всё доброе — есть эта помощь. Я живу по–прежнему, посылаю благословение Нагорной проповеди (Мф 5, 10–11) и уповаю, что всё будет по воле Его к добру.

Ваш пр. А. Мень

P. S. Попробуйте поискать В. S. Childs.

[Лето 1987]

Дорогая Раиса! (Буду так называть Вас, поскольку Вы отвыкли от отчества.) Спасибо за сувениры. Как наладились Ваши приходские трудности? Или всё остается на прежнем месте? Чем объяснить, что у Вас такое «сонное царство»? Неужели так и в других конфессиях? Или подобную обстановку создают потомки эмигрантов? Быть может, вялость духовной жизни на Западе связана с безраздельным господством буржуазного сознания (в широком смысле). Смерть близких, быстрое течение времени, казалось бы, могли излечить от этого, напоминая, что жизнь коротка и в ней должно осуществиться Главное. Удается ли Вам читать? Что есть хорошего и нового? Как дела и настроение у Лены? Разобрались ли Вы в идеях, которые ее сейчас привлекают, и что это за идеи?

Наши с Вами внуки растут почти синхронно. Мой еще практически ничего не говорит. Только гукает, хотя уже почти 1,5 года. Он абсолютный блондин. Но это, видимо, останется ненадолго. Завтра Наташа уезжает с подругой в отпуск к морю. А я остаюсь с чадами и домочадцами. Но после Петрова дня тоже собираюсь.

У меня осталась к Вам последняя литературная просьба: поискать данные о Caroll Schtulmuller, который работает в г. Колледжвилле (шт[ат] Минесотта) в редакции журнала «Байбл Тудэй». Фото его у меня есть.

Храни Вас Бог. Поклон всем Вашим. Хочу, чтобы семейная жизнь Вас укрепила и утешила.

Ваш пр. А. Мень

24.11. [87]

Дорогая Раиса Ильинична! Очень рад был Вашему письму.<…>Если Ваши планы осуществились, то Вы, наверно, хорошо отдохнули. Спасибо за поиски краски. Это ей нужно для работы[101]. Жаль, что у Вас в церкви всё так тянется. Увы, человеческие грехи и слабости везде одинаковы… Мой внук тоже стал говорить. Начинается самый интересный возраст. Не удивляюсь, что Вы с интересом читаете нашу прессу. Сейчас по многим линиям серьезно взялись за преобразования, хотя, конечно, всё это потребует много сил и времени. Волшебства никто нам не обещает, и это справедливо. Я тружусь по–прежнему, за всё благодарен Богу. Хотя и устаю, но рад всему, что удается сделать. Если Вы достанете справочник — будет чудесно. Даже если не сможете прислать — можно будет выписать оттуда кое-что, напр., о Кароле Штулмюллере из Колледжвилля, Мин[есотта].

Обнимаю Вас всех. Каждодневно молитвенно помню. Ваш всегда

пр. А. Мень

[Декабрь 1987]

Поздравляю с наступающим Рождеством!

Дорогая Раиса Ильинична!

Большое спасибо за письмо с сообщением о К. Штулмюллере. Я напишу ему, но не знаю, скоро ли он вернется. А буква Ш пойдет у меня через 2–3 недели. Если Вы знаете его нынешний адрес, попросите его, пожалуйста: его «курикулуум вите» (дата рождения, где учился, как правильно произносится его фамилия). Если он скоро вернется, то, наверно, сможет ответить мне сам — или напишет оттуда<…>

Храни Вас Господь. Поклон Вашим.

Неизменно помнящий и благодарный

пр. А. Мень

[Январь 1988]

Дорогая Раиса Ильинична! Поздравляю Вас, Н. М. и Л. и всех близких с Праздником Рождества.<…>Я до сих пор удивляюсь, как Вы сохранили свою душевную открытость в условиях, которые ей совсем не способствовали. В нашей жизни есть изъяны, но и там у Вас их достаточно. Вы это теперь хорошо прочувствовали. Мы здесь все радуемся огромным положительным сдвигам во всём. И молимся, чтобы они закрепились.

Обнимаю Вас. Ваш пр. А. Мень

[Лето 1988]

Дорогая Раиса Ильинична! Вы не представляете себе, как я был рад повидаться с Вами обоими[102]. Увидеть, что другая жизнь не сделала Вас другими. Есть, конечно, проблемы, но ведь и здесь они были. Хочу надеяться, что Ваши трудности с домом рано или поздно будут решены…

Наш с Вами опыт красноречиво подтверждает старую истину, что главное — это дух, это внутреннее устроение, это молитвенная связь с Богом и людьми. Это осуществление своего призвания на земле, в этой короткой жизни, уходящей в Вечность. Мы с Вами живем в закатный период. Но это не должно печалить. Ведь умирает ветхое, а всё лучшее вечно и, мы верим, будет не только сохранено, но и возрождено…

Обнимаю Вас, Н. М. и Лену с семьей.

Ваш прот. А. Мень

25.08.[88]

Дорогая Раиса Ильинична! Почти одновременно получил Вашу посылку и письмо. Все Вас благодарят.<…>Замечательно, что Ваш малыш так хорошо вел себя в церкви. Мой тоже растет, много говорит, всё уже соображает. Пока спокойный и веселый. Что-то дальше будет… Было у меня на той неделе важное событие, единственное в таком роде за все годы служения. Выступал в школе, говорил со старшеклассниками о духовных ценностях, о христианстве, о культуре. Встретили они меня на удивление хорошо. После беседы два часа не отпускали, задавали разнообразные вопросы, в основном серьезные и содержательные. Идя туда, я, признаюсь, трепетал. Опыта нет. Но всё прошло хорошо, по–моему. Так же оценили эту встречу и в газете «Известия», где об этом поместили небольшую статью (потом ее передали по радио). Каково! Пять лет назад ни один самый заядлый оптимист не смог бы предположить такое. Вот зримые плоды нашей благословенной перестройки<…>

Обнимаю Вас. Шлю самые наилучшие пожелания и Божие благословение.

Ваш прот. А. Мень

01.12.88

Дорогая Раиса Ильинична! Только что получил Ваше письмо и посылку, почти одновременно. Мне по–прежнему совестно, что я Вас затрудняю. Быть может, там это всё недорого, но у Вас, я уверен, мало времени для таких забот. Посылаю Вам вырезку из газеты, как Вы просили. С того времени я еще два раза был в школе. Об этом будет репортаж в итал. журнале «Фамилиа Кристиана» (журналист их там был). Не знаю, сколько еще продлятся такие возможности. Но я бесконечно ценю каждую: и в институтах, и в больницах, и в исследовательских центрах. Ощущение такое, словно всё уже готово для Слова. Люди слушают с полной открытостью, хотя бывают и настороженные, особенно из околоцерковных консерваторов. Спасибо, что мой митрополит дает мне благословение на это и поддерживает[103]. В этот месяц должны быть вечера во Дворце культуры, в Бауманском и в Останкинском телецентре. Я, разумеется, каждый раз жду красного света, но это уж не моя забота.

…Уже близко Рождество. Я вас всех поздравляю. Пусть сквозь все тучи суеты и тягот вам светит рождественская Звезда…

Обнимаю Вас и Н. М. и шлю Божие благословение.

Ваш прот. А. Мень

[Декабрь 1988]

Дорогая Раиса Ильинична!

Поздравляю Вас с Рождеством Христовым и новым годом. Что он принесет? Хочется верить, что не только печали, но и радости. Главное не потерять чувство Его присутствия в нашей жизни. Это тот рычаг, которым мы можем переворачивать мир своей жизни.

Всё улетучивается, ветшает, проходит. Только дух пребывает вовеки. Эта мысль утешительно стоит над всей быстротечностью бытия…

Надеюсь, Вы, Н. М., Лена и ее семья благополучны, здоровы и во всём Вам сопутствует благословение. Об этом молюсь всегда, вспоминая наши встречи. Всё как чудо, как сон, как увлекательная драма Божиих судеб.

Ваш пр. А. Мень

[Май 1989]

Христос Воскресе!

Так рад был я хоть на миг увидеть Вас… Жаль, что так мимолетно. Но в сердце и в молитве Вы, Н. М. и Ленина семья — всегда. Спасибо за всё. Напишите о себе и о малыше.

Обнимаю.

Ваш пр. А. Мень

23.06.89

Дорогая Раиса Ильинична! Мне тоже было очень радостно, что Вы смогли вырваться и побывать на моем вечере[104].

Хотя сейчас лето, отпуска, жара, но все же я это дело не оставляю. Вчера был в одном из академич. городков. Кинотеатр был полон. Была исключительно теплая, вдохновляющая атмосфера. Я не пожалел, что сократил свою поездку в Зап. Берлин и вернулся.<…>

Мы почти закончили свой ремонт, а у Вас еще предстоит целое строительство. Но, наверно, у Вас это проще (я имею в виду работу и материалы). Недавно один мой друг вернулся из Канады, привез привет от Владыки и книги, за что я ему очень признателен. Будете писать или звонить, передайте это ему, пожалуйста.

Сегодня, как и вчера, я чувствую себя только орудием в Божиих руках. Всё делается само собой. Я только рад, что что-то могу сделать, но не своими силами, а с нечаянной помощью свыше.

Надеюсь, что Вы уже поправились, что у Лены всё относительно благополучно. Огромный привет ей и Н. М.

Храни Вас Бог.

Всегда Ваш пр. А. Мень

[1989]

Дорогая Раиса Ильинична! Спасибо за заботу. Меня всегда очень трогают Ваши посылки. Я ведь знаю, что сейчас Вам нелегко, что Вы обременены проблемами дома. Иногда с тревогой думаю о Вас, в том смысле, чтобы не задавила Вас суета, которая всюду наш враг. Меня всегда отрезвляет мысль о быстротечности жизни. Тогда острее сознаешь — что важно, а что второстепенно.

У нас сейчас постепенно открывают все больше храмов. Уже открыто ок. 2 тыс. Хотя одним этим духовную жизнь не поднимешь, это все же важный шаг. Во время встреч и вечеров мне часто говорят: мы от вас ждем ответа на насущные вопросы. Как быть? Что делать? Это и отрадно и печально. Ведь мы не можем помочь в мгновение ока. Мы сами во многом пострадали за времена застоя. Однако стараюсь делать, что могу. Сейчас свои лекции, беседы и вечера я умножил до 4–5 в неделю. Сил нет отказываться. А зовут всюду. На днях был в Звездном у космонавтов, а вчера в академгородке. Веду циклы в 6 Домах культуры. Разумеется, приходится упрощать многое, т. к. аудитория в большинстве своем мало что знает. Более «грамотные», наверно, этим недовольны. Но они могут обо всём прочесть самостоятельно. Вошел в редколлегию двух журналов. Пишу непрерывно. Многое удается напечатать (парадоксально, что это всё светские органы). Я стараюсь не задумываться, а всё предоставить воле Божией. Что дается — беру, как из Его рук…

Если будет время, напишите, как Ваши дела, здоровье, настроение. Большой привет Н. М. и Лене с семьей. Очень бы хотелось снова Вас увидеть.

Храни Вас Господь.

Ваш прот. А. Мень

[Январь 1990]

Дорогая Раиса Ильинична! Отрежьте, пожалуйста, это и передайте тем, кто помогает нам[105]. Поздравляю Вас с Праздником Рождества. В честь него мы на днях провели рождественский вечер. И где? В Библиотеке иностр. лит–ры. Пел наш хор, показывали рожд. слайды, раздавали Новые Заветы; вел вечер я, а потом пришел зав. Библиотекой] В. В. Иванов, депутат, и сказал теплую речь. Затем Аверинцев читал свои рождеств. стихи. Словом, трудно вообразить. На днях благодаря Маше я был принят в их ин–т преподавать почасовиком библеистику[106]. Я долго не писал Вам, т. к. был в Италии. Музеев не видел. Каждый день выступал с проповедями и лекциями — от Милана до Рима.

Хотя время мое сейчас очень насыщено, я благодарю за это Бога. Тут нет ничего моего. Я ощущаю себя почти что инструментом. И хочу, чтобы Он говорил через меня.<…>

Наташа шлет Вам привет, поздравление и благодарность. Я пишу, а рядом — внучка, совсем уже девушка, хотя ей недавно исполнилось только 12… Большой привет Н. М., Лене и Жене[107]. Как Ваш дом и все прочие дела? Буду рад знать обо всём.

Храни Вас Господь.

Всегда Ваш прот. А. Мень

[Лето 1990]

Дорогая Раиса Ильинична! Только что вернулся после ФРГ и Италии и нашел Вашу посылку со шприцами. Огромное спасибо! Это уже пойдет во 2–ю группу милосердия в Пушкине. Там тоже больные дети, но в неизмеримо худших условиях. По–настоящему брошенные. Будь благословенны Ваши усилия. Если бы Вы видели эти картины, то сердце бы разрывалось. Конечно, это нередкое явление. Но от этого не легче. Думаю, что лучше всего просто помогать, чем можешь. И вещи с игрушками тоже будут уместны.

…К сожалению, я долго отсутствовал и не смог быстро послать бумаги на Айсис[108]. Сейчас пошлю.

Очень рад, что Сашенька[109] знает русский. Этим самым ему в будущем будет доступна замечательная литература и духовная традиция. Надеюсь, что так же будет и с его тезкой (моим). Дочь работает художником. Специализируется по иконописи. Местопребывание выбрала сама. Ей очень нравится. Живут пока на квартире. Но лучше, чем прежде. Наташа работает, пока еще не на пенсии.<„.>Я погружен в свои обычные труды, Вам известные: храм, писание, школа, институты, воскр. школа, больницы, Библейск. об–во, издательск. дела и пр. Теперь меня спокойно публикуют в разных органах— «Огонек», «Нашенаследие», «Знание — сила», «Наука и жизнь», «Лат[инская] Америка» и т. д., включая газеты. За всё слава Богу. От лекций отдыхаю до 1 сентября. А с сентября сокращу до 10 в месяц. Веду постоянные передачи по радио. Приходят сотни писем, даже из тюрем. Сам не пойму, как успеваю отвечать, хотя бы на часть. Сын мой по–прежнему музыкант[110]. Живет с семьей (женой и дочкой) гл. обр. в Москве. Во всём и всегда вижу Промысел Божий. Даже в случайных встречах. «Случайно» удалось побывать в «Жизни с Богом»[111]

Обнимаю Вас и шлю Божие благословение всем: Н. М., Лене с семьей.

Спасибо бесконечно за всё.

Ваш пр. А. Мень

[Конец августа 1990]

Дорогая Раиса Ильинична!

Послал Вам подписанный документ Айсиса и пошлю еще то, что Вы прислали. Всё это очень актуально сейчас, когда уровень жизни катастрофически падает. Прямо не знаешь, за что взяться. Всюду — беда. Организовали вторую группу милосердия, на сей раз уже в Пушкино. Шприцы я получил[112]. Большое спасибо. Скоро начинаем занятия с детьми в воскресной школе. Страшновато. Опыта нет. Учебников нет. Но в приходской библиотеке кое-что собрали. Если кто сможет, мы за всё (присланное на церковь) будем благодарны. Много Евангелий идет для заключенных. Теперь им разрешается получать. Из тюрем мне пишут, что у них начались молитвенные собрания и общение. Всё это уголовники. Пишут мне большие письма, порой очень волнующие.

Словом, настало время работы в полную силу. А время ограничено.

Ваша помощь и помощь верующих, которых Вы «пробудите», окажется неоценимой.

Я воспринимаю это время как Суд Божий. Теперь мы все узнаем, кто на что способен. Думаю, что сделать что-то можно лишь с помощью свыше. Обычных сил недостаточно.

Большой привет и Божие благословение Н. М., Лене и ее семье.

С любовью.

Ваш пр. А. Мень

«ЛУК СТРЕЛЯЕТ, ЛИШЬ ПОКА ОН НАТЯНУТ»
Письма А.[113]

Эти письма были написаны о. Александром Менем с 1975-го по 1985 г. Первое письмо адресовано пятнадцатилетней девочке, последнее написано, когда ей исполнилось 24 года и она как молодой специалист «отрабатывала» свое высшее образование. По причинам личного порядка она не хочет называть себя. Обозначим ее имя буквой А.

Ее родители учились с Александром Менем в Пушномеховом институте. У ее будущего отца и Александра оказались общие интересы, и их знакомство быстро переросло в дружбу. На младших курсах они снимали в подмосковной Балашихе, где в то время находился институт, одну комнату на двоих. Потом их пути разошлись: в 1955 г. Александр Мень вместе со своим охотоведческим факультетом уехал в Иркутск, а его приятель перевелся на биофак Саратовского университета. Тем не менее их отношения не прервались: позднее, когда друг приезжал в Москву, они всегда встречались.

В 1974 г. родители А. оказались в другом городе — ее отец работал там биологом на противочумной станции. Именно туда были адресованы письма о. Александра к А. (все, кроме трех последних). Он крестил девочку, когда ей исполнилось два года, крестной матерью стала его мама Елена Семеновна. Летом 1970 г., когда А. было 10 лет, она провела месяц на даче Елены Семеновны в Отдыхе под Москвой. В это время там жили тетя о. Александра Вера Яковлевна, старшая дочь его брата Павла — Маша и будущий священник Александр Борисов со своим семейством. Иногда туда наезжал и сам о. Александр Мень с женой и сыном.

Летом 1974 г. А. жила две недели в доме о. Александра в Семхозе. С этого времени она осознает себя его духовной дочерью, приезжает в новодеревенский храм на исповедь и причастие, но еще долго главным для нее была эмоциональная, душевная связь с ним. В том же году завязалась переписка между нею и мамой о. Александра, а в 1975 г. Елена Семеновна передала ему от А. письмо ее подруги. О. Александр ответил на него, и это положило начало его переписке с А., которая стала потом регулярной.

Переписка перемежалась встречами — два–три раза в год А. приезжала в Москву, и всякий раз они с о. Александром виделись либо в Новой Деревне, либо в Семхозе. В конце 1976 г. девушка по его приглашению приехала в Семхоз вместе с младшим братом, где они прожили около недели, отпраздновав там Новый год и Рождество.

В 1978 г. А. поступила на педиатрический факультет Медицинского института, в 1984 г. закончила его и была направлена в один из городов Пензенской области. Там она начала работать педиатром и вышла замуж. Туда и адресованы последние три письма о. Александра. С 1986 г. А. живет и работает в Москве. Последний раз она встретилась с о. Александром в Новой Деревне 6 сентября 1990 г.

Из писем о. Александра видно, каким тонким педагогом он был, как умел понимать душу человека, с каким тактом и доверием он вел подростка, а потом молодую девушку по пути духовного возрастания. Чего бы он ни касался — призвания врача, отношений мужчины и женщины, житейских будней, — он ясно давал понять, что главное — «укрепить стержень личности, стоящей перед Богом», «взращивать в себе Вечность». А заполняющий его письма «поток любви», как называет его А., говорит сам за себя.

[1975]

Дорогая А.! Мне Е. С.[114] показала вопросы, которые задала тебе подруга. Думаю, что ответить на них можно вполне (если только ты доверяешь этой девочке)[115]. Вот, примерно, что можно сказать.

1. «Ты читала Библию?» — «Библия очень большая книга. Всю ее я не прочла еще, но главные части прочла и много важного нашла в них. А остальное знаю в изложении».

2. «Если ты веришь в Бога, как ты показываешь свою веру в Него?» — «Специально «показывать» я ничего не хочу. Это мое внутреннее дело. Но Божий закон заключается в том, чтобы мы учились делать добро людям. Ни из какого закона это не следует так ясно. Вот тебе и ответ».

3. «Что приносит тебе вера?» — «В журнале «Знание — сила» № 3 за этот год есть статья, где говорится, что человеку, чтобы жить нормально, нужно удовлетворять пять потребностей (души): потребность в человеческих связях, самоутверждении, привязанности, самопознании, в системе ориентации и объекте поклонения (стр. 47). Когда одной из этих вещей нет — душа человека извращается. А в вере находят исполнение все эти потребности. И это, наверное, не случайно».

4. «Кто ты?» — «Я простая русская девочка, но немножко люблю доходить до всего сама, а не повторять как попугай».

Вот, А., примерно, что я бы ответил на твоем месте. Впрочем, тебе виднее. Не забывай нас. Мы всегда молимся и помним о тебе.

С любовью. Твой А.

[Зима 1975/76]

Дорогая АЛ Извини, что ответил не сразу. Очень хорошую ты выбрала работу — психотерапевта[116]. Ты вполне к этому подходишь. Обычно путь ведет через мединститут, хотя и психологи тоже идут туда. Но лучше мед., так как он больше уделяет внимания патологическим состояниям человека. На самом деле почти весь мир сейчас болен в той или иной степени. Душевных травм больше, чем физических. Лечить их — большое дело. Ты будешь нужным человеком, а значит — счастливым.

А письмо твоей подруги очень симптоматичное[117]. Смотри — если человеку нужна влага в организм, он наделен чувством жажды, если ему нужно подкреплять себя пищей — у него есть чувство голода. А для чего ему дана тоска о чем-то высоком, прекрасном, выходящем за пределы обыденности? Она присуща нам потому, что человек имеет душу, которая нуждается в связи с Духом так же, как тело — с природой. Ты ей скажи, что есть обратная пропорция: если человек в себе, для себя и т. д. — он беднеет, если он для других — рабочий, педагог, просто мать, — он обогащается. И конечно, нужно выйти внутренне к более высокому горизонту. Мы, конечно, все умрем, но вот тут-то и выясняется, что в человеке живет и потребность бессмертия, вечности, что еще в этой жизни он тянется к чему-то более объемлющему, чем короткая жизнь. Уже здесь мы можем взращивать в себе и переживать Вечность. Конечно, это всё совершается на путях веры. Тем же, кто не имеет ее, остается Добро. Без него, как последней опоры, жизнь превращается в никому не нужную слякоть. И дело тут не в интеллигентности, а в убеждении, что есть что-то Высшее, с чем мы можем быть связаны и для чего жить. И именно такие грустные мысли, которые возникли у твоей подруги, и наталкивают на мысль об этом.

Вот так. А мы живем по–прежнему. М.[118] была у меня пару раз, но было очень много народа, и я не смог с ней пока поговорить путем. Как папа? Будут ли его все-таки класть в больницу? Скажи ему, что для Даля есть возможность[119]. Привет маме и всем твоим братьям и сестрам. Пиши.

Твой А. М.

[1976]

Дорогая А.! Мы все будем очень рады, если ты приедешь.

Приезжай: обо всём поговорим, всё обдумаем. Немного отвлечешься, и мама тоже будет рада.

Привет маме и всем твоим.

А. Мень

[Весна 1977]

Дорогая А.! Еще раз поздравляю тебя и всех с праздником.

Я думаю, что педиатрический тебе вполне подойдет[120].

Желаю всего хорошего, успеха и настроения.

А. М.

[1978]

Дорогая А.! Приехал и нашел твое письмо среди других. Очень рад, что у вас всё немного успокоилось. Поверь мне, что молитва делает чудеса. Учись сама молиться — это лучший способ разрешить неразрешимое. То, что ты стала ходить в храм, — прекрасно. Пребывание вблизи святыни нас укрепляет, когда мы сами слабеем духом. Еп. Михаил — хороший проповедник и, как я тебе говорил, образованный человек, что у нас сейчас редкость[121]. Но, конечно, будь осторожна. Ты учишься. Лучше вечером, когда не так заметно. Относительно о. А.[122] я тебе скажу следующее: эмоции, которые возникают в таких случаях, естественны (3. Фрейд предупреждал всех врачей–психоаналитиков, что в результате глубинного общения большинство пациенток могут в них влюбляться, но это временный психотерапевтический эффект). Соблюдай здесь дистанцию и осторожность. Я его не знаю и ничего не могу сказать. Познакомиться-то можно, но быть начеку. Стремление к монастырю тоже естественно. Но все же оно от слабости. Бог посылает нас в мир. У нас нет права прятаться (да и всё это у нас утопия). От себя не убежишь. Нужно носить свой монастырь с собой, в себе. Вернее, это не монастырь, а «цитадель», в том смысле, как это разумел Экзюпери (внутренняя крепость мира для духа). Предоставь всё Богу. Если нужно будет, пошлет тебе человека. Относительно просьбы И.: если буду жив, в Москве это сделать нетрудно[123].

Не поддавайся соблазну «поиска тона». Это всё нюансы. Пиши, как Богом на душу положено, и не перечитывай.

Причины твоей скованности со мной коренятся в том, что видимся мы редко и каждый раз ты уже на новом этапе душевной (и прочей) жизни. Пренебреги этим и всегда помни, что для тебя и для твоих я все тот же «дядя Алик», и тебе будет проще[124]. Жизнь сложна. Нужно упрощать ее.

Храни тебя Бог. Пиши. Поклон всем домашним.

Твой пр. А. Мень

[1979]

Дорогая А.! Очень хорошо, что ты написала, и анализ состояния дала правильный. Это поможет тебе впоследствии лучше понимать и лечить других. Главное — научиться предугадывать, когда наступит угнетенное состояние. Ты уже как будто это умеешь. А второе — найти способы эту полосу переждать. Разумеется — способ индивидуальный. «Пустота» обусловлена временной «парализацией» ряда душевных механизмов. Можно перезимовать даже без лекарств. Некоторые люди заменяют их усиленной моторикой (длительными прогулками), другие — чтением легкой и увлекательной литературы, третьи — погружением в повседневные дела. Повторять себе: терпение, жди, выстой, это пройдет. Работает пока только периферия, не достигая до центра души (от этого раскола — чувство пустоты, объективно ложное). Потеря центра, естественно, и притупляет чувство Бога. Очень важно здесь сохранять в порядке хотя бы периферию (систему отношений).

Я сам очень не люблю опытов над животными. Но если их нельзя избежать, нужно стоять на мысли, что в «целом» творения они играют жертвенную роль в отношении к нам. Они наша пища и одежда, они же помогают нам лечить. Если бы не погибли тысячи мышей, собак и пр., погибло бы в мучениях куда больше детей и вообще людей[125].

Один из методов не отрываться совсем от источника — Иисусова молитва, повторяемая спокойно и долго. После этого что-то прорывается, и мы вновь выходим к Свету.

И еще: переориентация с себя на других, на чувство ответственности, на желание помочь, облегчить, поддержать.

Знаю, как трудно применить это к близким, в частности, к папе. Но ты пойми: проходит то время, когда он был «папа», сильнее вас и т. д. Сейчас пришла пора отдать долг и самой стать «над ним», помогая ему выбираться из трудных состояний. Пусть «домашний пациент» — самый нелегкий, но что-то может получиться.

И еще совет: не анализируй себя, а упрощай схематически свои состояния, чтобы они были тебе ясны (пусть просто по «рабочей гипотезе»).

Помни, что дух (как бы его ни было «мало») не подвержен болезни, он стержень, который сохраняется всегда. Медленный рост духовной жизни сам по себе оздоровляет.

Храни тебя Бог.

Твой А. М.

[1980]

Дорогая А.! Конечно, в смысле карьеры иммунология — лучше. Ты сможешь уйти «в науку», писать диссертации, ставить опыты и пр. Но удовлетворит ли это тебя? Подумай. Невропатология, психиатрия сейчас людям нужнее. Ты по себе это знаешь. Что толку, если человек делает то-то и то-то, а душа у него в разболте? Думаю, что с годами психическая неустойчивость людей возрастет. Вот почему мне кажется, что линия на псих[отерапию] — хорошая. Кому ты будешь нужна, если займешься лаборат. наукой? Себе да своему шефу, да еще каким-то отдаленным ученым. М. б., в конце концов что-то будет и для людей, а м. б., и нет. А тут всё реально и налицо. И подготовка имеет лишь два аспекта: работа с литературой и общение с людьми. Конечно, и там есть свои эксперименты, но они — особого рода. Кстати сказать, у нас в М[оскве] психотерапия поднимает голову и спрос на нее громадный (а врачей — раз, два и обчелся).

У тебя будет два преимущества. Опыт работы над собой и духовная жизнь, без которой с душой разобраться трудно. К тому же, помогая другим, легче будет помогать себе.

Привет папе и маме и «деткам». Для В. я постараюсь передать нужную книгу[126].

Твой А. М.

[1980]

Дорогая А., хотел написать тебе с М., но не успел, пошлю почтой. Начну с того, что очень рад тому, что ты находишь время написать мне. Это своего рода «отчет», он нужен не только мне, но и тебе. Что тебя хватает на полгода — не удивляйся. Это тоже срок немалый. Ты ведь в пути, в созидании, в становлении. Пока не пришло время помогать другим — учись помогать себе (в душевном смысле).

1. Делать островки духа среди моря — себя нужно просто заставлять. Это как закон, как неизменное правило жизни. Иначе — сама видишь — батареи быстро садятся. Мы же находим время для сна и еды. Так и тут — нужно неукоснительно встречаться с тишиной. Правило на всю жизнь. И хорошо немного вести дневник с оценками своей работы, отдыха, общения и уединения. Можешь, если тебе легче, писать его в виде писем мне.

2. Научную организацию труда легче всего наладить, планируя письменно на неделю вперед. Если будешь постоянно бороться за выполнение, постепенно втянешься. Но не перегружай программы. И не отчаивайся, если чего-то не успела. Относись к этому полегче. Очень важно уметь отдыхать и экономить силы. Мама раньше справлялась, т. к. сил было больше. Вот и береги их и развивай, невзирая на все «циклы».

3. Поищи-ка книгу В. Попова «Беседы о новой иммунологии». Очень занятно. А детская область у нас всюду в зачатке. Многое надо по интуиции, кое-что у зарубежных есть. Важно читать по зоопсихологии, особенно обезьян. Там много важного для понимания психических механизмов ребенка (да и взрослого). То, что появилась практика, — это прекрасно. На сердечные нюансы не обращай внимания, это в порядке вещей. Только не перегрузись. Именно в практике увидишь, что т в о е, а что нет.

М. тебе, наверно, расскажет о нашей жизни, поэтому не пишу. Привет маме, О.[127] и всем «деткам». Храни тебя Бог.

Твой д[ядя] Ал[ик]

[1980]

Дорогая А.! Приехал из Крыма и получил оба твои письма.<…>Проблема душевная в том, как быть с тем пределом, который может быть терпим без срыва. Скажу тебе занятную вещь. Чтобы не было «застоя эмоции» — нужна моторика. Нужен — смешно сказать — какой-нибудь вид спорта. Это я вполне серьезно. Нужно только подобрать в соответствии со здоровьем и вкусом. Это будет выхлопной трубой для скопившейся напряженности. Ты вообще-то не очень спортивная девочка, но это ничего не значит. Словом, советую тебе начать год личной олимпиады. Поищи что-нибудь. А на юг не стоит ехать. Лучше в Прибалтику. А постараться стоит. Еще раз: уверен, что без спорта тебе с психиатрией трудно будет справляться. Что друзей нет до сих пор — плохо. Но можно их «сделать». Если попадется человек потенциально подходящий, его можно «обработать» постепенно и осторожно приручить. Что касается сердечных дел, то они в порядке вещей. Когда же еще влюбляться? После пенсии? Но с головой никуда не бросайся. Голова — вещь единственная у нас в своем роде. Потеряешь ее — потеряешь всё. Будет тебе еще человек по мерке. Никуда не денется. Да, если врачи тебе скажут, что нельзя заниматься спортом, ты настаивай, чтобы дали вариант, допустимый при твоем уровне здоровья.

Храни тебя Бог. Обнимаю вас всех. М. ждем. Ждем и всех, кто захочет и сможет приехать.

Ваш пр. А. Мень

[1980]

Дорогая А.! Поверь, ничего страшного с тобой не происходит: и без особых состояний управлять собой нелегко. У тебя же склад психики типично циклотемичный. Он характеризуется перемежающимися полосами спадов и подъемов, причем порой очень регулярных. В связи с этим нужно подумать о двух вещах: 1) укреплять свое душевное и духовное здоровье, с тем чтобы внешние влияния меньше действовали, не вызывали бы с такой легкостью депрессии, 2) приспособиться к депр[ессиям], т. е. выработать модель поведения заранее на эти случаи. Как капитан, который знает, что нужно делать, когда будет штиль или буря. Йога здесь не нужна. Серьезные занятия ею невозможны в твоих условиях. А доступные методы — включены в систему обработки души, которую принято теперь называть АТ[128] (то, что у Леви). Замечательно, что ты чувствуешь жизнь и учишься принимать ее с радостью. Заглядывать вперед не надо. Если уж очень прижмет — можно, но не очень желательно, попробовать какой-нибудь антидепрессант. Молитва, особенно повторяющаяся, особенно важна для сохранения себя от больших провалов. Здесь дух, который неподвластен депрессиям, побеждает душу, выходя к Богу. Что касается слов в молитвеннике, то они лишь призыв к решительному волевому устремлению против греха. Это не обет, не клятва, а выражение воли, сильного желания.

А почему у И. вопрос так стоит? Вообще это не делают (за исключением крайних случаев)[129].

Прошу тебя именно тогда, когда плохо, писать, писать, описывая свое состояние, тогда легче будет молиться за тебя и тебе помочь. Не задумывайся, как пишешь, пиши как попало.

Привет всем твоим. Храни тебя Бог.

Твой пр. А. М.

[1980]

Дорогая А.! Выхода из твоего цейтнота два (взаимодополняемых).

1. Укреплять НОТ[130], чтобы оставалось время на настоящий отдых. 2. Молиться об этом, о свете и радости (и я буду). И дополнение 3–е. Я уже говорил тебе — это физическая сторона: надо, пока ты молодая, — укреплять этот фронт.

Обнимаю.

Твой пр. А. Мень

Прости за краткость. Сейчас я редко дома.

[Осень 1981]

Дорогая А.! Я очень ценю, что ты пишешь как дневник. Это не только помогает мне видеть тебя, следить и молиться, но и тебе самой разобраться во многом, научиться управлять… Дело не в том, что всегда нужно «копаться», но понять свои механизмы на будущее. Многое ведь будет повторяться. Поздравляю тебя с первым «контактом»[131]. Это ведь начало. Лечение не наука, а искусство. Нужно здесь интуитивное вживание в человека. И это дает радость («выход из себя»), радость нужного человека, исполняющего Волю. А внутри себя бывать нужно. Если «жутко», то зови туда Того, Кто эту жуть рассеет. Он ведь дал тебе бытие и задание жить. Преграда между Ним и тобой не сломается. Она постепенно растает. Учи себя видеть Его в больных. Ведь Он стал Человеком, и поэтому мы тоже должны стать людьми (а пока — еще нет, просто комок непослушных мыслей, инстинктов, эмоций и пр.). Всему свое время. Настрой себя на то, что жить интересно, что цель (быть человеком) огромная и прекрасная, что видеть до дна можно только в спокойной воде (вот и борись против ее замутнения всеми средствами: молитва, музыка, чтение, тишина), хотя тебе редко удается побыть в уединении, но его нужно вырывать у жизни.

Надеюсь, что когда-нибудь сможешь приехать.

Жду. Обнимаю.

Твой пр. А. Мень

[1981]

Дорогая А.! Наверно, уже сессия прошла и ты всё сдала благополучно. Хочу тебе заметить, что ты не должна тушеваться оттого, что якобы поставила неправильный] диагноз. Ведь псих, диагнозы — это почти гадание на кофейной гуще. Вся прелесть твоей профессии (я имею в виду псих[отерапию]) в том, что каждый здесь — Колумб и ищет вслепую. В сущности, ничего толком не известно. Поэтому и вживаться важнее. Так легче помочь. Это искусство, а не наука. Наука здесь — галоперидол и пр. Что касается мужчин, то это нормально. 1) Ум у тебя слегка мужской, в хор. отношении, 2) когда же еще думать об этом, на пенсии? Но главное в этом — не перейти черту, не потерять головы. Плохо для души, для духа и для жизни. Когда будет настоящее — ты сама поймешь, что это «то». А вообще — хорошо быть целителем! Мало профессий, столь человечных и христианских, невзирая на все злоупотребления и халтуру. Благодари за это, и за чувства, и за смятение чувств, и за всё, что видят глаза и слышат уши. Это жизнь, дар. Поле для выполнения Замысла.

Будь здорова и Богом хранима.

Твой А.

[1981]

Дорогая А.! Тебя, вероятно, занимает вопрос о собственной раздвоенности и раздвоенности людей вообще. Как может быть человек «в двух лицах»? С одной стороны — разум, порядочность, те или иные принципы, а с другой — «почему бы и нет» и пр. Ответ ты нашла сама. Человек — биологическое существо. В нем действуют, и довольно властно, инстинкты — вполне элементарные. Но в то же время он не только и не просто животное. Всё несчастье в том, что эти две наши половинки плохо сходятся. А сходиться могут и должны. Поезд — это машина, энергия, детали, конструкция, но если нет в нем разума (машиниста) — он лишь агрегат, который быстро станет ломом. Так и человек. Низший эрос его толкает слепо, вслепую, и это воздействие очень ощутимо. Но если ему поддаться, то будет лом, хотя и не железный. Коснусь интимного. Ты женщина и должна заранее знать, что в отличие от мужчин интимные отношения доставляют им удовлетворение (кроме разве патологических случаев) только при определенных условиях (любовь, личное соответствие, даже привычка и мн. другое). Без этого манящее оказывается дрянью, глубоко и болезненно разочаровывающей. Я знал даже женщин, которые в удачном браке долго не получали радости от интима. Поэтому надо понимать, что «влечение» есть своего рода обман слепого инстинкта, который отнюдь не вознаграждает женщину. Для нее всё сложнее. Заповедь о хранении себя не есть пустое изобретение. Она оберегает человека от краха. Она противостоит легкомысленному соображению «почему бы и нет». Но на самом деле — именно «нет», и не просто потому, что мы должны быть на высоте, а и потому, что на самом деле это вовсе не нужно и ничего не даст. Многие подруги могли бы (если бы были честны) признаться в этом. Конечно, если женщина это перетерпит, то потом всё приходит. Но для этого нужно превратить сначала себя в половик. И тут уж, ясно, «нет». Задача жизни и красота ее — в гармонии плоти и духа. Чтобы не было двух человек. А один, который управляет свободно своей плотью. Когда это разделяется, выходит та противная раздвоенность, которая тебя коробит. Ждать от других этого — пустое дело. Будь сама, чтобы тебя могли уважать и любить. Я вспомнил одну девушку, которая из любопытства сказала себе: «Почему бы и нет». И с первого раза у нее — ребенок. А отношений — никаких. Встала дилемма: или вступать в жизнь с печатью, или быть матерью–одиночкой — тоже не сахар. Вот и поняла она, хоть и поздно, почему «нет».

Желаю тебе всяческой гармонии.

Храни тебя Бог.

Твой пр. А. М.

[1981]

Дорогая А.! Как ты? Часто думаю о тебе. Знаю, что сейчас для тебя самый важный период жизни, когда ты окончательно устанавливаешь свой образ существования и линии поведения. Я прекрасно понимаю твои порывы авантюрного характера и зов пробуждающейся чувственности. Всё это в порядке вещей. Но если этим не научиться управлять, то всё искомкается в грязь и не принесет той радости, которую должно приносить. Поверь — только на хорошо управляемой лошади приятно скакать… Главный принцип — решать заранее, пока не поздно, пока не увязла: может из этого что-нибудь выйти? Если нет — лучше отсечь решительно и своевременно, как бы ни хотелось «поиграть». Одна из причин — ты женщина. А женщина в половом отношении более «беззащитна» (что бы она ни думала по этому поводу). Беззащитность эта проистекает из более глубокой захваченности и более прочной связи чувств и чувственности (в этом смысле для женщины «мужское поведение», т. е. с большим разделением того и другого — неестественно). Нормальная женщина фактически редко может получить что-нибудь от «интима» с человеком, к которому у нее нет чувств. Кроме того, женщина, как правило, всегда может стать матерью, даже если не хочет. Ну и многое другое — включая традиционно принятую инициативу мужчин во многих вещах (при всей феминизации нынешних мужиков). Пойми меня правильно. Я вовсе не хочу, чтобы ты засушила себя и замкнулась. Просто надо быть крайне осмотрительной. Ничего обворожительного не найдешь в двусмысленных ситуациях. Это только соблазн–обман, который манит неопытных девочек. В основе должна быть любовь. Но любовь без разума — это огонь без печки. Тем более что ты экстраверт, как сама выразилась. Экстравертам нужно обязательно «уходить в себя», искать очаги и острова внутреннего мира, а ты, как писала мне тогда, мало читаешь и мало бываешь наедине. Наверно, и сейчас…

Пиши обязательно. Привет твоим.

Пр. А. М.

[1981]

Дорогая А., сегодня М. показала мне ваше групповое фото. Какие все стали маститые, особенно Л.! Ведь я ее все еще ребенком представляю. То, о чем ты пишешь, — дело трудное. Это почти чистая физиология. Ты, наверное, слышала об опытах, когда крысам вживляли электроды и они могли сами себе доставлять наслаждение. Вот и в нас сидит такая «крыса». Они часто и есть забывали — всё нажимали на педальку. Но опускать руки нельзя, иначе затопит. Просто сопротивляйся.

Относительно папы, то это верно, что невропатия одолевается альтруизмом. Но ведь его не наденешь, как шляпу. Он должен сам открыть это в себе. Об этом писал еще Фергюсон, открывший инсулиновый шок. См. книгу Кюри «Борьба с безумием».

Спасибо за поздравление. Всем большой привет.

Храни тебя Бог.

Твой А.

[1981]

Дорогая А.! Ты вовсе не должна смущаться тем, что тебе не всё сразу удается. Ведь всякое большое дело требует труда и усилий. Посмотри на черновики Пушкина! А здесь — высшее творчество — сознание в себе «внутреннего человека». Мы обычно живем вовне. Молитва нас приучает к «оси» внутри, укрепляет стержень личности, стоящей перед Богом. Тогда всё внешнее будет вращаться вокруг этого стержня. Ты знаешь из физики, что большие тела притягивают малые. Если бы Луна была больше Земли, она была бы центром, а Земля — спутником. Так и в духовной жизни. Если дух вырастет, он будет заставлять всё остальное вращаться вокруг себя. Не пишу больше, т. к. — до встречи.

Твой А. М.

[Зима 1981/82]

Дорогая А.! В ответ на твое письмо открою тебе один маленький медицинский секрет, близко касающийся твоих занятий. Дело в том, что по моим наблюдениям (подтвержденным врачами), соматическая болезнь, даже легкая, как правило, влечет за собой — не псих, болезнь, в прямом смысле, но нечто вроде псих, приступа. Иными словами, любой гриппозник уже немного невротик. Вот причина, почему ты легко вошла в депр[ессивную] полосу, когда подступала болезнь. Что касается дневника, то он лишь средство, чтобы было тебе легче разобраться в себе. И не ограничивай себя, когда мне пишешь. Это тоже вроде дневника.

А с пант[омимой], м. б., еще всё установится? Ведь ты была больна и не могла[132]. Если тебе действительно очень хочется.

Папе, маме и всем большой привет. Если кто-нибудь из вас приедет, прихватите книгу о хирурге, на нее очередь[133].

Храни тебя Бог.

Твой пр. А. М.

[Зима 1981/ 82]

Дорогая А.! Рад был твоему письму и очень хорошо представил себе обстановку, в которой тебе приходится быть. Гнусно, конечно, но без этого ты не почувствовала бы, что такое наша жизнь[134]. Обрести силу можно, только имея опыт. Ты, действительно, поберегись — вокруг столько мрази. Не ставь себя в рискованные и двусмысленные ситуации. Увидишь, потом ты станешь духовно сильнее. Всё совершается через преодоление. Пока молода, учи себя силе духа. Потом она станет органичной. Прекрасно, что ты нашла себя в стационаре. Но я хотел бы чего-то еще. Чтобы ты могла забыть и о профессии, и о больнице — совсем уйти в другую область. Это надо искать. Пока не найдешь. Пиши, когда можешь и о чем хочешь. И о психиатрических делах, и о любых. Всем передавай привет.<…>

Храни тебя Бог. С любовью.

Твой пр. А. М.

[Начало 1982]

Дорогая А., прости, что долго не отвечал (это по техническим причинам: лежал в больнице). Жаль, что папа так неудачно приехал: я бы его разбудил, знай я, что он так торопится[135].

Ну, до следующего раза. И Л. только издалека повидал: огромную[136]

Ты не пугайся своего состояния. Это естественно. Главное: не думай, что дашь людям «свое». Давая, сама будешь богатеть. И потом, мы здесь бываем как проводники, которые дают больше, чем и м е ю т. В этом весь фокус. Речь, конечно, идет не о Высшей Реальности, до которой можно философски дойти и остаться как есть. И не о теоретическом «х[ристианст]ве», а о двух вещах (которые соответствуют двум основным заповедям). Первая: стучаться, искать Контакта. Найти Его. Не отступать, пока не услышишь ответа. Он Сам нас так учил. Наши усилия нужны, чтобы пробудить «второе дыхание» сердца. Тогда забор, пень, собака, ветер и вода — будут говорить о Нем. Я как-то, по–моему, тебе писал: в Америке делали опрос молодежи: что больше всего укрепляет в них веру — церковь, друзья, книги, родители и т. д. И в процентном отношении перевес оказался за молитвой… Вот интересно. И стоит подумать. Такие дела, как говорил кто-то. Второе — быть золотом. Редким металлом. Камней всюду навалом. А золото редко. И человечность редка. Дух доброго отношения делает нас проводниками не теории, а жизни. Иного пути нет. Наши личные свойства здесь — лишь рабочий материал: что похуже — что получше. Но в итоге будет возможно делать больше, чем в силах. Твоя и ваша беда в том, что нет общения. Нет среды. Но так произошло. Значит, нужно с этим жить. Ты пишешь: «оставить семью свою». Не в этом дело, а в словах «отвергнись себя». Т. е. не делай себя пупом. Это душит и убивает. Пробуй и не сдавайся, и тебе будет помощь. Я буду молиться, чтобы ты окрепла.

О части второй. Есть один способ. Жить немного (метра на два) над всем. Не смотреть в микроскоп. Не мелочиться. Беречь мир и спокойствие. Ведь всё это мелочи, о которых мы забываем очень скоро. Так зачем давать им над собой власть?..

О третьем. Имей к себе терпенье. Пусть собственная слабость будет тебе школой здорового смирения, т. е. трезвой самооценки.

Я всех вас в отдельности очень близко чувствую и люблю, хотя и редко пишу (но это по техническим причинам).

Вышел из больницы и в порядке.

Передай поклон папе, маме и всем.

Храни тебя Бог.

Твой пр. А. Мень

[Весна 1982]

Дорогая А.! Ты очень точно выразилась: «Водить за ручку». Я бы хотел это делать, но нельзя. Во–первых, я далеко, и это невозможно. А во–вторых, и это самое главное, я хотел бы, чтобы сейчас ты постепенно училась ходить «своими ногами». Это очень важно на пути, хотя и момент трудный. Я очень внимательно слежу за твоими «шагами». Необходимо, чтобы ты жизненно и душевно окрепла, определилась и утвердилась. Чтобы у тебя вызрело собственное правильное отношение ко всему. Ведь трудны чаще всего не сами по себе обстоятельства, а наше отношение к ним. Неверное — дает отрицательную реакцию. Мы часто бываем во власти подсознательных ложных установок, которые мешают. Например: ребенок привыкает, что его опекают, кормят и окружают вниманием. Вырастая, человек может остаться с этими требованиями к жизни и постоянно получать щелчки. Взрослость стремится сама отдавать, а не брать. Не все до этого доходят. Для тебя же смысл есть. Смысл этот — быть, существовать такой, чтобы быть «человеком для людей». Это безмолвное свидетельство о Высшем среди серых будней. Ради него стоит потерпеть многие неудобства. Так мы можем отблагодарить Судьбу за всё прекрасное и за саму жизнь, нам подаренную. Ты говоришь, чтобы коснуться главного, нужно тебе неделю «приручаться». Это не очень удобное состояние. Но его можно преодолеть, пользуясь письмами. С их помощью можно добраться до основной твоей трудности, которая для тебя самой неясна.

Храни тебя Бог.

Твой пр. А. М.

[Весна 1982]

Дорогая А.! Вот это-то и есть самое главное (то, о чем ты пишешь). Без этого все слова и размышления — пустое, голые конструкции. Как писал поэт Мережковский:

…И Ты открылся мне: Ты — мир.
Ты — всё, Ты — небо и вода.
Ты голос бури: Ты — эфир,
Ты — мысль поэта, Ты — звезда.

А что касается труда (умственного и пр.), то он нужен в любом деле. Моцарт и Сальери тоже дружат, когда соединяются воедино. Возьми хотя бы Пушкина. Только те, кто не знал, как он работал над стихом, думали, что он Моцарт. А взгляни на его черновики — Сальери! Который алгеброй гармонию проверил. Так и в духовной жизни (где нужны, кроме вдохновения, — и метод, и упражнения, и система) и в науке, где одним талантом и интуицией не обойдешься.

Я действительно недавно приехал, и у нас не всё гладко[137]. Гладко — значит подозрительно…

Привет маме, сестрам и мальчикам и И. с В[138].

Храни тебя Бог.

Твой пр. А. М.

[Лето 1982]

Дорогая А.! Получил твое письмо в день отъезда в отпуск и не успел ответить. Пишу уже из Крыма. Ты мне напомнила одного человека, который, желая заснуть, себя уговаривал: «Спи! Спи!» И ноль результата… Ты не бойся жизни. Верь, что всё будет развиваться у тебя как надо. И все части целого спаяются в единство личности. Трудности болезней роста и несоответствия. А тебя я «вижу» все время. В этом не сомневайся. Вижу, молюсь и надеюсь. Цель твоя — как и всех нас — сложить из камешков мозаику красоты.

Здесь я познакомился с вашей<…>поэтессой. Талантливой. Ей лет 50. Тонкая, умная, добрая женщина. Как человек официальный, она не может ни в храме бывать, ни иметь общение. Я направляю ее к вам. Попробуй подружиться с ней. Это вам взаимно будет хорошо. Она приедет с запиской от меня.

Обнимаю папу, маму и всех вас.

Твой пр. А. М.

P. S. Конечно, AT — это неплохо. Настоящая ее цель: помочь душе (и духу) контролировать плоть. Но ради чего? Ради того, чтобы дух был более открыт Высшему. Это то, что называют жизнью веры и в вере. Когда во всём и всегда ощущается Присутствие. Когда Оно не заслоняется ничем. Когда Оно проникает и в подсознание. Помехи: настроение, суетность, излишняя чувствительность к внешним впечатлениям, соблазны и т. д. Вот и избавляйся…

[Августсентябрь 1984]

Дорогая А.! Вот видишь — иногда можно дождаться того, чего не ожидаешь. А подлинная жизнь есть цепь непрерывных открытий и даже откровений. Если сможешь писать — очень хорошо. А насчет поэтессы (Н. А. М.), то я не знаю, — м. б., у нее какие-то обстоятельства. М. б., вы сами ее найдете. Но я дал ей письмо к вам[139].

Папа весьма слаб. Но я надеюсь, что с Божией и вашей помощью — это минует. Тут и возраст накладывается.

Храни тебя Бог. Привет маме и ребятам.

Твой А. М.

[Весна 1983]

Дорогая А.! Поздравляю тебя с Праздником[140]! Я прекрасно понимаю, как сочетается «жить хорошо» и плохие состояния. В общем-то, первое — это основное и главное. В сущности, это правда. И всё на свете удивительно и чудесно. Каждая мелочь, каждый феномен, каждая картина, которая перед глазами. Но мы не Ной, который спасается на ковчеге, а находимся среди волн. И приходится бороться с миром, с собой. В сущности, без этого мы бы в своем нынешнем состоянии завяли. Противостояние нам нужно. И цель есть. Стать годным орудием в Его руках.

Если приедете с Н. А., буду очень рад, только заранее предупреди, чтобы я написал, где и когда буду.

Обнимаю.

Храни тебя Бог.

Твой пр. А. Мень

[Лето 1983]

Дорогая А.! Ты почему-то, когда в М[оскве] была, так и сбежала. Я не успел с тобой поговорить. А в форме ты неважной, это я понял от М. Очень важно все же разобраться — в чем дело. И как это преодолевать и с этим жить. Что касается твоего вопроса, то тут много??? Главное, как он к тебе относится. Если правда, как ты пишешь, — это уже больше, чем полдела. Плохо, что ты только симпатию испытываешь. Еще: способны вы общаться хоть как-то (помимо лирики)? Не получится ли, что не о чем будет говорить? На расстоянии я не могу определить. Вывод: если он тебе нравится (хоть вполсилы) — рискни. <…> М. б., он хороший человек, которому ты поможешь в жизни и сама будешь иметь «того, о ком заботиться».

Ты пиши. Не обижайся, что не сразу отвечаю. Это по тех. причинам. Я тебя всегда помню и молюсь.

Храни тебя Бог. Привет твоим.

Твой пр. А. М.

[Весна 1984]

Дорогая А., видимо, ты права. Если сделать над собой такое насилие — добра не выйдет. Получилось так, что никаких оснований нет (кроме общего, что неплохо бы иметь свою семью, но этого более чем мало). Что касается Вл. А.[141], то он уехал сейчас на два месяца в Армению.

Меня не удивляет, что посещения Н[овой] Д[еревни] на тебя плохо действуют[142]. Ты просто подходишь к этому стихийно. Куда проще было бы всё заранее организовать и подготовить. Через М. я должен знать, когда ты приедешь, на сколько. Договориться с тобой, когда мы сможем поговорить тет–а-тет. Что тебе нужно здесь увидеть и с кем встретиться и т. д. А с маху физически ничего не выходит, и ты расстраиваешься. Между тем главная твоя проблема психо–физически–духовной адаптации к жизни требует разрешения. Т. е. ты должна вырабатывать правила собственные для жизни, чтобы быть пригодным инструментом для выполнения своего предназначения. Я говорю немного абстрактно, но так проще. Итак, до встречи.

Храни тебя Бог.

Твой пр. А. М.

[Осень 1984]

Дорогая А.! Поверь мне, ничего случайного не бывает. Всё приходит как «вопрос» к нам и своего рода «задание». Вот ты сейчас как будто сидишь на мели. Но это только кажется. В действительности жизнь идет и ты живешь: думаешь, переживаешь, погружена в жизнь. Придет время, пробьешься в психиатрию. Это по нынешним временам нелегко, но достижимо. А пока ты просто набирайся опыта, думай, что ты и в жизни «на работе», сама жизнь дает тебе материал для размышления и наблюдения. Ведь психиатрия — это дело сложное. Каждое твое соприкосновение с людьми есть «сеанс»[143].

Я рад, что ты теперь оценила свой дом. А создавался он трудно. Папа с мамой тоже жили в вакууме. Но все же сумели создать свой мир–очаг (при всех, м. б., его сложностях, но где их нет?).

Время у тебя есть пока. Читай побольше, думай, общайся по возможности, копи, пока суета не отняла этого времени.

Обнимаю тебя и шлю Божие благословение.

Твой пр. А. М.

[Зима 1984/85]

<…>Дорогая моя! Я очень понимаю твое состояние. Это ведь первая настоящая встреча один на один с трудностями жизни. Отсюда и чувство, что ты «старая». Осуществить себя — это не просто профессия и семья. Всё это будет — так или иначе. Главное — найти себя сейчас. Найти во внутреннем плане. Ты жила на Волге. А я однажды был у ее истоков и думал: куда она бежит? Не в те разливы и плесы, которыми славна, а в море! Так и мы. Лишь вечное море — наша предельная цель. Ищи его не в будущем, а уже сейчас. Оно движет тайным притяжением реки и души.

Всегда помню и молюсь.

Твой А.

Пиши еще…

[Лето 1985]

Дорогая А., я просто счастлив, что ты хоть немного адаптируешься. А то создавалось впечатление, что ты попала в какое-то акутагавское состояние. Меня все время ребята спрашивали (те, у которых мы были тогда вместе), как ты живешь и чем тебе помочь и пр. Один до сих пор говорит, что ему стыдно жить так спокойно, зная, что ты мучаешься. Но на самом деле суть не в том, что ты привыкла или немного стало сноснее, или экзамен сдала (хоть всё это и важно). Суть в том, чтобы проверить на практике всё живое, духовное и душевное, что ты собрала за прошлое — как оно раскроется и осуществится в новой среде. Пусть этот город и мерзок, но всюду есть жизнь, и даже там, я уверен, есть хорошие люди. Сейчас, вместе с письмом тебе, я пишу и письмо к тому моему коллеге, который раньше был в К., с вопросом о той фантастич. старушке, которая слепа и диагносцирует, и массажирует и т. д. Как только он ответит, я напишу тебе, и ты как-нибудь к ней зайдешь. По рассказам наших, это феномен.

<…> Наверно, мое письмо тебя уже не застанет, но ты его получишь, когда вернешься из лагеря[144]. М. б., тогда ты можешь приехать.<…>Ты говоришь, что я изменился. Наверно, но я за этим не наблюдал. Впрочем, естественно. Уж очень много горьких пилюль преподносят те, которых хотел бы видеть в совсем ином состоянии.<…>И никаких тут тонкостей нет. Все корни уходят в элементарный набор грехов и страстей (гордыня, потребительство, безответственность, пренебрежение элементарными нормами). Где уж тут о тонкостях говорить.<…>

Не спрашиваю у тебя о твоем романе. Наверно, все еще, как ты пишешь, вилами на воде… Впрочем, что Бог даст. Ты всегда себе напоминай, что ты молодая, что это так и должно быть. Только не торопись. Лук стреляет, лишь пока он натянут.

Храни тебя Бог.

Твой А.

Не удивляйся, что письмо скомкано. Пока писал ответы, случайно смял его с отвеченным.

«БУДЕМ РАСТИТЬ КРЫЛЬЯ ДУХА»
Письма Юлии Рейтлингер

Юлия Николаевна Рейтлингер (1898–1988) — иконописец, художник. В 1921 г. эмигрировала, с 1925 г. жила в Париже. Там была пострижена в монахини главой русской эмиграции в Европе митрополитом Евлогием. Ее иноческое имя — Иоанна. Поселилась в Сергиевском Подворье, ежедневно посещая храм. До конца жизни сестра Иоанна оставалась монахиней в миру. Она говорила, что ее послушание — свободное творчество.

В 1917 г., еще в России, Ю. Н. познакомилась с о. Сергием Булгаковым, крупным богословом, религиозным мыслителем. В Париже стала его духовной дочерью, одним из самых близких ему людей, присутствовала при его кончине. О. Сергий считал Ю. Н. не только замечательным иконописцем, но и богословом.

Начальное художественное образование Ю. Н. Рейтлингер получила в Петербурге, в школе Общества поощрения художеств. Оно было прервано Первой мировой войной. В Париже она училась живописи у постимпрессиониста Мориса Дени, основателя «Мастерских религиозного искусства», пытавшегося возродить религиозное искусство Средневековья. Уже в эмиграции, вначале в Праге, потом в Париже, Ю. Н. «заболела» иконописью и стала совершенствоваться в этом труднейшем виде искусства. Работала много и вдохновенно. Кроме икон, создавала фрески. Расписала православную церковь в Медоне, церкви в Шампани и других городах Франции, часовню в Лондоне, храм в Мирфилде (Англия), делала иконостасы для монастырей и храмов во Франции, Чехии и Словакии.

Перед своей смертью (1944 г.) о. Сергий Булгаков дал Ю. Н. наказ — вернуться в Россию и там нести свой крест. Вначале она уехала в Прагу, где жила с семьей своей сестры Екатерины Николаевны Кист–Рейтлингер, потом в Словакию. В 1955 г. они репатриировались в Советский Союз. Местом жительства власти определили им Ташкент. Там она преподавала рисование в средней школе, расписывала шелковые платки. В начале 60–х вновь стала писать иконы. На лето, спасаясь от среднеазиатской жары, которую переносила плохо, приезжала в Москву, где жила у друзей. В 1974 г. познакомилась с о. Александром Менем, который стал ее духовником и до конца ее жизни поддерживал с ней тесную связь. Как свидетельствовала сама Ю. Н., знакомство с ним «как будто послано мне отцом Сергием».

Я познакомился с Ю. Н. во второй половине 70–х годов в Новой Деревне. Ей уже было около 80 лет, но выглядела она моложе. У нее были ясные глаза, в которых светился живой ум, и резкий горловой голос, поначалу производивший странное впечатление. Мне объяснили, что она чуть ли не с детства страдает глухотой — отсюда и тембр голоса. Но обычно она не говорила, а писала в блокноте, задавая вопросы. Ей отвечали в том же блокноте. Чаще всего в Новую Деревню ее привозили знакомые — москвич Л. Н. Т. и Илья Корб, инженер из Ташкента, с которым я потом подружился.

Ю. Н. была не просто иконописцем, но иконописцем выдающимся, чрезвычайно самобытным. В рамках канона она обновляла традицию: шла на смелые эксперименты, вводила новые сюжеты, боролась с психологизмом и натурализмом в иконописи, всегда подчеркивая онтологичность и символизм иконы. В моей памяти она остается не только как исключительно одаренный творческий человек, но как человек светлый и радостный. Сохранившиеся автобиографические заметки, воспоминания и письма Ю. Н. свидетельствуют о ее интеллектуальной высоте, постоянной духовной устремленности и верности открытому христианству.

Отношения Ю. Н. и о. Александра были трогательными: она ему была так же предана, как своему первому духовному отцу — Сергию Булгакову, доверяла ему самые сокровенные мысли; он, со своей стороны, осуществлял постоянное и очень неформальное духовное руководство, вникал во все ее дела, заботливо опекал ее. Пока еще она была в силах, он просил ее время от времени приезжать в Москву, «чтобы крепче «держать» заочно». Он высоко ценил Ю. Н. — и не только как мастера–иконописца, но как служителя Господня и как уникального человека, сохраняющего наследие прошлого, считая ее связующим звеном между старым и новым поколениями христиан.

Письма отца Александра Юлии Николаевне Рейтлингер (а их более 130) — это настоящая сокровищница духа. Они охватывают огромный диапазон тем и проблем, одно перечисление которых заняло бы много места. Назову лишь наиболее важные и часто упоминаемые: иконопись, Ветхий и Новый Завет, Страсти Господни, Евхаристия, избранничество, святость, чудо, молитва, обряды, язычество в Церкви, приход, Туринская Плащаница, смерть и посмертие, магия, оккультизм, парапсихология, русский религиозный ренессанс, книги, родные и знакомые, болезни Ю. Н. Совсем немного о. Александр пишет о себе. В центре всех писем — Христос и фундаментальные проблемы христианства.

В 70–х — начале 80–х годов тема иконописи является одной из преобладающих. Во многих письмах того времени — просьба о. Александра о присылке тех или иных икон, чаще всего Спасов (т. е. образов Спасителя), а также Богоматери и некоторых святых. Часто он называет сюжеты, конкретно описывает, кто из святых и как именно должен быть изображен. Ю. Н. выполняла все эти заказы неукоснительно: она любила свою работу. В Москву из Ташкента были присланы многие десятки икон. О. Александр дарил их своим прихожанам, обычно в день их крещения, в день ангела или венчания. По цензурным соображениям в своих письмах он называет иконы «фотографиями», «фото», «акварелями» или «подарками», не забывая сообщить об их получении и неизменно высоко отзываясь о них (часто с неподдельным восхищением).

По письмам видно, что Ю. Н. почти непрерывно болела и все-таки непрерывно работала. Но с начала 80–х годов ее здоровье резко ухудшается. Она начинает терять не только слух, но и зрение, а потом и полностью слепнет. Она испытывает постоянные физические страдания, часто попадает в больницу, переносит операции. Она не падает духом, но все же нуждается в поддержке.

О. Александр хорошо понимает это. В его письмах нет ничего слащавого, сентиментального, но они пронизаны глубоким состраданием. Он ищет любой возможности оказать ей практическую помощь — достать лекарство, положить в больницу, прислать религиозную литературу, набранную по системе Брайля (для слепых). Он не просто беспокоится о здоровье Ю. Н., но внушает ей веру в свои силы, утешает Ю. Н. в ее скорбях, а главное — укрепляет ее дух. Испытывая глубокое уважение к Ю. Н., он заботливо поддерживает в ней духовную трезвость. Он пишет о скрытом смысле страданий, о необычности ее подвига, о том, что Бог уготовил ей пройти через «горнило», чтобы очиститься и взлететь в Царство Небесное «на белых крыльях».

Немалое место в этих письмах занимает тема парапсихологии и экстрасенсорных методов лечения, которые постоянно использовал Илья Корб, чтобы облегчить страдания Ю. Н. Отношение о. Александра к такого рода лечению было сложным, неоднозначным, скорее сдержанным, но не отрицательным. Он приветствовал любой порыв к добру, продиктованный любовью. В то же время он предупреждал, что увлечение паранормальными феноменами может стать соблазном, привести к соскальзыванию в магическую, оккультную сферу.

Реальная помощь, которую оказывал Ю. Н. о. Александр, — это его молитва. Вскоре после их знакомства они договорились молиться в одно и то же время в Москве и Ташкенте. Это стало привычкой для них обоих и поддерживало тонус Ю. Н. на высоком уровне. Со временем, особенно с середины 80–х годов, молитва о. Александра за Ю. Н. стала еще более интенсивной.

Публикуемые письма о. Александра (некоторые из них адресованы обеим сестрам) относятся к 1974–1987 гг. Как уже говорилось, он редко датировал свои письма, в крайнем случае ставил число и месяц. Это создает немалые трудности для установления точной даты. Тем не менее на полях ряда писем, особенно в 80–х годах, даты есть, но они проставлены не о. Александром, а кем-то другим, — очевидно, Юлией Николаевной или Екатериной Николаевной. Однако, судя по содержанию и контексту писем, это не даты их написания, а даты их получения в Ташкенте. Тем не менее, при невозможности установить точную дату написания, приходится пользоваться этими «вторичными» датами. Таким образом, при определении даты и очередности писем возможны отдельные погрешности.

Подписывался о. Александр обычно одинаково: «Пр. [т. е. протоиерей] А. Мень» или «Ваш пр. А. Мень» Все подчеркивания и выделения в тексте оговорены. О. Александр писал свои письма на машинке, причем очень быстро, допуская опечатки и почти никогда не исправляя их. Здесь опечатки, разумеется, устранены.

Письма предоставил мне для публикации племянник Ю. Н. Рейтлингер Александр Кист. Во втором издании книги в сноски внесены некоторые уточнения на основе материалов, переданных мне крестником Ю. Н. Ильей Корбом. Уточнены также даты многих писем.

02.09. [74]

Дорогая Юлия Николаевна! Ни в коем случае не ограничивайте себя: пишите всякий раз, когда чувствуете необходимость. Я могу не сразу ответить, но в конце концов отвечу. Ведь Вы действительно живете в пустыне, и на нас всех, живущих хоть и не в райских кущах, но все же с большими возможностями контактов и обмена, лежит обязанность распространять их туда, где есть нужда.

Что сказать мне Вам по поводу поднятого Вами вопроса? Начну с того, что сам всегда остро чувствовал духовную связь со святыми и постоянно к ним обращаюсь. Верно, что в их культе нередко проскальзывали элементы язычества, верно, что многие святые — лица легендарные (и даже трансформированные боги), верно и то, что почитание их иногда вредно отражается на благочестии, подменяя обращенность ко Христу, единственному нашему Спасителю. Однако всё это уклоны и искажения.

В основе почитания святых лежит наше общее чувство единства Церкви, в ее земном и небесном аспектах. Мы молимся друг за друга, мы знаем силу молитвы у многих людей, искренно любящих Господа. Мы просим у них молиться за нас. Это относится не только к живым, но и к ушедшим. Я не раз ощущал молитву их за меня и мысленно просил их об этом. Но если это естественно по отношению к близким умершим, то почему мы должны забывать великих подвижников, апостолов, мучеников, святителей? Мы читаем об их жизни, читаем написанное ими. Их образы для нас живы. И они действительно живы у Господа, Который не есть Бог мертвых. Когда дух слабеет, когда молитва становится немощной и слабой — как хорошо обратиться не только к Богу, от Которого сознаешь себя таким далеким, но к людям великой веры и силы! Мы можем вступать с ними в живую связь, просить у них молитв и помощи. Ведь они такие же существа, как и мы, и поэтому порой бывает легче найти их в своей молитве. И они реально помогают, реально участвуют в нашей жизни, если мы обращаемся к ним. Лет 25 назад я первый раз побывал в Киево–Печерской Лавре, и меня поразила надпись у входа в пещеры. Там говорилось о молитвенниках–подвижниках. «Не забывай их, — писал неведомый автор надписи, — и они тебя не забудут». Это многому меня научило. И в один из труднейших, катастрофических моментов моей жизни 17 лет назад я это пережил с необычайной силой. И их иконы для меня действительно некий знак присутствия святых. Как это происходит, я не берусь да и не хочу объяснять. Сам по себе внутренний факт важнее всех объяснений. Конечно, когда вместо иконы Христа у нас висит только икона нашего святого — это неправильно. Это уже начало уклона. Святой должен занять место «подле», как на иконостасах, где они все стоят в позе молящихся. Иными словами, мы не им молимся, но молимся вместе с ними и просим их помощи в своем духовном и жизненном пути.

Вот в заключение грубый и банальный пример. Когда мы видим на стенах портреты близких, мы их живее ощущаем, мы ведем с ними внутренний диалог. То же самое происходит и со святыми, которые глядят на нас с икон.

Очень рад, что пребывание у нас Вас подкрепило. Верю, что ничего случайного не бывает, и поэтому Ваш приход тоже не случаен. Надеюсь, что Ваша серия каким-то интимным образом войдет в жизнь нашего прихода. Помоги Вам Бог.

Ваш прот. А. Мень

[Осень 1974]

Дорогая Юлия Николаевна!

Хотя бы в двух словах отвечу Вам. Вот что пишет А. Каррель, известный медик, лауреат Ноб[елевской] премии[145]: «Даже когда молитва слаба и состоит главным образом из машинального повторения фраз, она оказывает влияние на поведение, ибо она усиливает в человеке чувство священного и нравственное чувство». А как я Вам уже говорил, то, что приходит помимо сознания, имеет своеобразную силу, проникая в подсознательную глубину нашего существа (для этого в церкви — частые повторы кратких молитв).

Относительно святых, которые ничего не говорят людям, кроме того, что они носят их имена, я скажу так: эти святые возможно легендарные или вымышленные. Не в этом суть. Они сливаются с ангелом–хранителем и лишь придают ему земные черты (мученика или др.). О. Ал. Мечев[146] заказывал для своих прихожан просто ангелов. Но святые не хуже. Обращение к ним как к ангелам может установить совершенно особый контакт с духовным миром. А то, что в Молитвослове святым мало уделено, — это естественно, ибо молимся мы все же Христу, а не им. К ним «молитва» особая. И изображать святых не фронтально (а по–иконостасному) очень хорошо, по–моему, и правильно (они молятся вместе с нами). «Спаси нас» — это действительно не совсем точно, но это рез–тат традиции народной. Осмыслять это нужно не в плане искупления, но в плане заступления, предстояния.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

29.11.[74]

Дорогая Юлия Николаевна!

Увы, крушение нашего друга меня не то что огорчило, просто — убило. И убило не столько то, что случилось (во внешнем плане — чего не случается!), но то, как он это сам воспринимает и толкует. Полное ослепление, самооправдание и отчуждение от всего и всех, что было ему дорого, — это просто какое-то духовное перерождение. А ведь это тупик, ибо без этого — что он из себя представляет? Тень. От меня он бегает — скрывается. М.6., это хороший признак. Значит, в глубине души ощущает, что не так уж всё замечательно, как он утверждает. Будем молиться за него. Хочется верить, что он очнется и мы с ним встретимся вновь. Но что-то уже сломано непоправимо.

Хорошо понимаю Ваши и Ваших близких чувства относительно зверя[147]. Ведь они живые души, — м. б., не такие, как мы, но все же души. Многих волнует: что с ними станет по смерти. Нам это не открыто, но разум может подсказывать разные идеи. Кое-кто полагает, что у животных есть бессмертная коллективная душа (для всех живых существ и видов). Другие думают, что человек, любящий собаку, может наделить их душу чертами бессмертия. Я думаю, что бессмертным (в каком-то плане) становится всё, что втягивает человек в свою духовную сферу, в том числе, м. б., и произведения искусства. Где-то, быть может, создаются миры вечной красоты и вечной жизни, которые сплетаются из ростков, поднявшихся на Земле. В Библии говорится о всяком дыхании, которое хвалит Господа. Это что-то да значит. А в церковных чинах есть молитвы за скот.

Легендарность Николая Угодника давно признана богословами. На Западе он даже переведен в разряд «местно–чтимых». Но 1) легендарность — еще не мифичность, 2) за его образом, как верно полагает о. С.[148], стоит некое духовное начало, м. б., ангел. Об этом хорошо писал Ремизов в своей книге о св. Николае[149]. В общем-то я думаю, что было некое лицо, которое произвело на современников большое впечатление, и его чтут под этим именем. Я сам молюсь св. Николаю, хотя знаю, что история его сомнительна. Но знаю, что он есть.

Ваш вопрос: как Бог «терпит» зло мира — вопрос древний. Я Вам уже пытался ответить, но, наверно, не получили Вы письма. Бог не «смотрит», но сам страдает с нами (высшее страдание — Голгофа). Иного ответа нет. Мир в своей свободе уносится в небытие. Почему? Этого объяснить нельзя, ибо объяснение предполагает нечто рациональное. А здесь темная стихия. Здесь можно говорить только языком мифа и иконы. Сатана, падение, свобода, зло. Как выразить это в отвлеченностях?..

Еще не получал ничего, но заранее благодарю. Дай Вам Бог сил и мира.

Ваш

пр. А. Мень

[Январь 1975]

Дорогая Юлия Николаевна!

Надеюсь, что сейчас Вы себя чувствуете лучше. Грипп и в Москве сильный. Ну, Бог даст, у Вас обойдется без осложнений, и мы с Вами летом вновь увидимся.

Вы пишете, что болезнь мешает молитве. Увы, это так! Но в таких случаях Отцы всегда советуют две вещи. Стараться глубже воспринимать саму болезнь в плане креста (и хорошо еще за кого-нибудь), а второе, если молитва получается слабая и рассеянная, — все равно читать слова, пусть даже бездумно. Особенно краткие молитвы, многократно повторяемые. Они сами делают свое дело. Душа, иной раз, даже глубже к ним приникает, когда мы рационально не вдумываемся в слова. Это особый закон нашего существа. То, что остается только на уровне сознания, — плохо входит в глубину.

Был у меня Ж.[150]. Разговор был долгий и для меня тягостный (наверно, и для него). Беда еще в том, что я ощущаю его потерянным (для себя), и хотя он как будто хочет «вернуться», но мне это уже трудно. А в его делах «воз и ныне там».

Теперь о героях[151]. Иаков — это Заведеев. Николай всегда тот же, т. е. святитель. Александра я уточню.

Храни Вас Бог. Спасибо за всё.

Ваш пр. А Мень

[Март 1975]

Дорогая Юлия Николаевна!

Помню и молюсь о Вашей болезни. Надеюсь, что она не разыграется всерьез. И надеюсь, что летом Вас вновь увижу. Пишите мне всегда о Ваших печалях (и радостях), я всегда рад, и мне легче тогда молиться за Вас.

Прочел вчера некролог о. С. Булгакова Е. Трубецкому. О. С. всегда пленял меня своим неповторимым обликом и стилем мышления. Это великий церковный мудрец и праведник, недостаточно, по–моему, оцененный. Рад тому, что у нас в Академии он уже не под запретом, хотя там пока еще с недоверием относятся к деятелям «ренессанса»[152]. А ведь они есть наша «краса и гордость»!

Ваших подарков еще не получил, но заранее благодарю. Марию еще не установил, но — напишу скоро[153].

Дай Бог Вам хорошо провести пост. Если не возражаете — пошлю Вам правила, которые мы в нашем приходе установили на это время[154].

С любовью. Ваш

прот. А. Мень

30.03.[75]

Дорогая Юлия Николаевна!

Вчера был праздничный день — получил Ваши подарки. Собрал их все в алтаре и любовался. Как всё прекрасно. И всё разное! Вы не пеняйте девочкам, что задержали. Не в этом суть. Очень всё это пришло ко времени. Мария же это — Вифанская (просто Мария). А еще явилась нужда в Ник[олае] Угод[нике] и Вере и Романе (кн.), и Людмиле. Но не напрягайтесь. Надеюсь, что в М[оскве] всё доделаете. Будете у нас — я буду давать Вам всякие тексты, чтобы лучше участвовать. А памятку на пост все же пошлю — так просто, для сведения. Тем более, что там ничего такого «строгого» и трудного нет.

Когда Вы приедете? Напишите.

Сейчас время у нас напряженное. В связи с постом и вообще. Но за всё — слава Богу. Написал уже больше половины своего последнего, 6–го тома[155]. Хоть и мало времени работать и темы все необъятные, но меня, как и Вас, работа вдохновляет. Кстати, у нас в храме нет (похитили) «Входа в Иерусалим». Попомните!

Ваш

пр. А. Мень

[Февраль 1975]

Дорогая Юлия Николаевна! Письма Ваши получил. Отвечаю не сразу из-за праздничных дней. Материалы об о. С. скоро будут готовы. Я очень рад этому. На днях послал Вам основу для Владимирской. Когда получите — сами поймете, что к чему.

Вы совершенно правы, говоря своей Н. Н., что «совопросничанье» — дело роскоши. Нам не до этого, когда так всё трудно. Такие проблемы имеют скорее «академический» интерес. Но суть и в том, что понимать под «спасением». Я, кажется, уже касался этой темы, когда говорил, что оно есть приобщение к божественной жизни. И в этом мире самое полное и подлинное совершается через Него, через Богочеловека. (Мысль, по–моему, вполне естественная, ибо речь идет об отношениях между Богом и человеком.) Те же, кто отвергают Его, лишают себя пути, истины и жизни. А что в конце? Это тоже есть в Новом Завете. Сказано, что Бог будет «всяческим во всём». Как подчеркивали многие богословы, и в том числе о. С. Б., не — «некоторое» в «немногих», а именно полнота во всём. Но если бы проповедь Евангелия началась с этого, то грубые и черствые умы остались бы беспечны и равнодушны. Людей нужно потрясать и пробуждать. Ведь агония духа, лишенного света, есть ад. И нельзя было делать упор на то, что он временный. Люди смотрели бы на него сквозь пальцы. А это серьезнее, чем они полагают. Отсюда суровость Того, Кто хочет спасти нас от бездны. Это подобно властному приказу, обращенному к тем, кто бежит на явную и ненужную гибель. Увы, мы думаем, что смерть сразу ставит нас в иное положение. А в посмертии человек всё еще во власти космических, демонических и прочих сил, еще очень далеко от Бога (кроме святых).

Если Льюис Вам не понравился — не смущайтесь[156]. Я ведь его не для Вас передал. А те, кому Вы хотели его дать, могут воспринять его иначе. Когда будет Барро[157] — я пошлю. Но пока его нет.

Наступает время приближения поста. Чудные дни. Блудный сын и пр… Дай Бог Вам хорошо его провести.

Ваш

пр. А. В. Мень

[Весна 1975]

Дорогая Юлия Николаевна!

Перечитывал недавно Ваши письма (о. С.). Еще раз убедился, как это глубоко, остро и важно. Спасибо Вам и слава Богу, что это сохранилось.

Думаю, что Вы получили «основу» для Владимирской] с отделкой. Ее можно отделить (на время) и почистить. Если не сможете, мы здесь почистим сами. Кстати, о Мариамне. Она — сестра ап. Филиппа, женщина–проповедница. Трудилась как миссионерка в Малой Азии. (Память 17/II по–старому.) Но с Владимирской] не спешите. А Мих[аил] и Мар[иамна] — будут соединяться в пасхальное время.

Дай Бог Вам в эти дни быть духовно со всеми нами. Приближается весна, а с ней и надежда на встречу. Кстати, еще вопрос: пришлите, пожалуйста, выходные данные о статье «Мать Мария» (журн., год, номер)[158].

Ваш

пр. А. Мень

[Июнь 1975]

Дорогая Юлия Николаевна!

Получив Ваше письмо, я хочу еще и еще раз сказать Вам о том, какое значение для нас, для меня имеет Ваше участие в нашей жизни. Я не буду говорить о принципах иконописи, о Вашем отличии от других мастеров. Полагаю, что еще рано здесь что-либо решать. Стиль не изобретается, а создается постепенно. Для этого нужно, чтобы художники разных оттенков трудились и трудились. Тогда что-то начнет выкристаллизовываться. Одни считают, что надо строго следовать старым образцам, другие — сильно их модернизировать, третьи проводят эту модернизацию умеренно, четвертые — вообще считают, что не нужно оглядываться на традицию. Я же думаю, что в совместной и параллельной работе всех будет создаваться облик икон. К какому разряду Вы себя относите — решайте сами. Но я думаю, что дело не в этом. Многие теперь (реставраторы и пр.) вполне овладели техникой «темперной живописи»; но для них это в целом, так сказать, «искусство для искусства». Подлинная же храмовая живопись никогда такой не была. За ней всегда стоял дух, идеи, искания, церковное творчество. Это-то и ценю я в Ваших работах. И еще одно: то, о чем я уже писал Вам как-то. Ваше участие для меня есть осуществление духовной связи с тем поколением, которому мы так много обязаны. Мы все выросли на той почве, которая, хотя географически оказалась удаленной, но внутренне — очень близкой. Невозможно переоценить ту роль, которую играло и играет для нынешних поколений наследие о. С. Булгакова и всей этой плеяды. Они дали обильную и необходимую пищу для тех, кто вернулся в дом Отчий теперь. Итак, разрыв преодолен и как знак его — Ваши труды.

Относительно деталей нашей практики. Вы правы, помятуя о индивидуальных путях. Мы ведь очень далеки от нивелировки. Рад Вас всегда видеть у нас, так что здесь всё совпадает. Потеря Ж. мне тоже очень тяжела. Но я как-то уже смирился с этим. До меня все время доходит, что он, увы, не стоит на месте в своих внутренних смутах, а постоянно углубляется в них.

Храни Вас Бог.

Ваш

пр. А. Мень

[Конец июля 1975]

Дорогая Юлия Николаевна!

Думал, что Вы приедете, и поэтому не отвечал. Сочувствую Вашей боли и молюсь, чтобы Вам стало легче. Я хорошо знаю, как притупляется сила духа, когда гложет немощь, порождая «уныние плоти». А тут еще и народ, к которому Вы не привыкли. Ну, даст Бог, всё успокоится: и боль и суета. Мы все очень благодарны Вам за большой подарок. Все его рассматривали, а я давал пояснения, кто да кто. Сделаем для него подходящий футляр[159]. Не напрягайтесь в переписывании. У Вас ведь еще есть время?

Что касается болезни и поста, так ведь и по церковному уставу: «болезнь вменяется в пост».

Фото Ваше не переснял еще, фотограф не приезжал. Он в отпуске. Но хочу сделать побольше и пояснее, а то там Вас совсем не видно.

Повесть о м[атери] Марии прочел с большим интересом. Написано ярко и талантливо, а главное, очень умело обойдены подводные камни и нигде нет грубых фальшивок. Разумеется, от того, что это «светская» повесть, в ней есть пробелы, пробелы в самом главном. Но верующему читателю, а тем более немного знакомому с ее жизнью и произведениями, нетрудно эти пробелы восполнить.

То, что Вы пишете о последних днях моей тети, В. Я., многих действительно смущало[160]. Но я это всё воспринял иначе. Она всю жизнь заботилась о нас, теперь наступало время и нам о ней позаботиться. Состояние ее субъективно не было тяжелым. Лишь иногда на нее нападала тревога, но она и всегда ей была свойственна. Приходя в себя, она с большой любовью и радостью встречала нас. Когда у нее еще теплилось сознание, я говорил с ней. Она считала, что ей хорошо. В каком-то смысле она ушла из жизни до смерти. Я бы сказал, что она, не расставаясь с телом, прошла через чистилище. Быть может, это даже легче, чем по ту сторону. Не случайно, что никому из близких она почти не снилась. Я убежден, что это связано с ее быстрым «восхождением» в иные измерения. Она была подобна воздушному шару, который только трос удерживает от полета. Настоящая проблема — это: есть ли человек, когда мозг не работает. Я утверждаю, что есть. Я это ощущал. Хотя ее контакт с миром был почти нулевой, она осталась самой собой. Замечательно, что в первое время, когда у нее наступило длительное просветление, она всё помнила, рассказывала мне на исповеди. Но всё это было — светлое и потустороннее.

Поправляйтесь и приезжайте. Буду ждать.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Октябрь 1975]

Дорогая Юлия Николаевна! Увы, я так Вам сочувствую в Ваших переживаниях «языческого» в наших храмовых торжествах. Но здесь есть один аспект, который не следует забывать. Сейчас дуют сильные и холодные ветры. Возможности выращивать много хрупких и прекрасных цветов почти нет. Весьма важно, чтобы хранились корни. А они — иррациональны, темны, народны, по–язычески грубы и чувственны. Однако всякая культура, в том числе и церковная, вырастает на этой почве. Будем же терпеливы. Пусть толкутся, носят пироги в храм, пусть всё это копошится; придет день, когда вновь поднимутся деревья, раскроются цветы и вызреют плоды. Корни всегда безобразны. Если бы остались одни цветы и плоды — они недолго бы выжили. Люди тонко устроенные плохо выживают в таких обстоятельствах (я имею в виду нечто массовое). Один историк сказал, что культура вырождается, когда отрывается от земли. Грубые крестьяне — та почва, из которой выходят Эсхилы и Цицероны, хотя сами эти крестьяне культуры не создают (или создают лишь ее зачатки). То же самое можно сказать и о Церкви. В годы безвременщины на темных «язычницах» — старухах многое удержалось. Это не культ «народа». Глупо отождествлять корни с цветами и плодами. Но все же…

Дай Бог Вам сделать то, что задумано. Остальное скажу потом.

Рад был, что смогли пообщаться летом. Надеюсь, доживем и снова встретимся.

Храни Вас Бог.

Пр. А. Мень

[Ноябрь 1975]

Дорогая Юлия Николаевна! Надеюсь, что всё у Вас проясняется и серьезных опасений нет. Дай Вам Бог сил. Только не напрягайтесь! В парах я уже сам немного запутался. Мудрено ли! На очереди пр[еп.] Сергий и Александра — царица. Ник[олая] и Ирину я получил. Вл[адимира] и Ир[ину] жду[161].

Письма и прочее очень вдохновляют. Вместо Барро я пошлю Вам другое, но гораздо лучшее на эту же тему. Только надо успеть передать. Когда я говорил об Успенском, я должен был бы показать Вам репродукцию[162]. У меня была. Но я уверен, что Вы и так всё сделаете прекрасно без всяких фотографий. Только бы здоровье Ваше было в порядке. Берите пример с нашего о. Г.[163]. Он ведь больше чем на 10 лет Вас старше[164].

Я думаю, что Ваше творчество внесет определенный вклад в современные и очень существенные поиски новых форм в искусстве. Тут ведь проблема на проблеме. И о реа–символизме Вы очень хорошо сказали. Ведь в самом деле — тут не одна условность, а «образ». А вместо фольклора лучше обогащать декоративные элементы. Они вяжутся с соответствующим интерьером. Да и праздничность придает.

Господь да укрепит Вас в немощах и трудах.

С любовью.

Ваш А. Мень

С надеждой на встречу летом.

03.01.76

Дорогая Юлия Николаевна! Еще не получил Вашего презента, но уверен, что он послужит для всех радостью. Всегда рад получать от Вас письма: ведь у нас есть что друг другу сказать. Если я иногда и задерживаю ответы, то лишь по техническим причинам. Вы на это не обращайте внимания.

Вы правы. Иной раз, когда делишься внутренним и сокровенным, — наступает опустошение. Но это не дает нам права молчать. Ведь в конце концов дело не в нашем красноречии и духовных силах. Иногда совсем слабый голос, но за него говорит Некто. Я вспоминаю изверившегося аббата, героя романа М. дю Гара, который говорит с больным и еле–еле лепечет из-за своего маловерия, но больной слушает его жадно и слышит нечто большее[165]. Дю Гар несколько шаржировал эту сцену, но в ней есть глубокий смысл. (Не нам, Господи, не нам…[166]) А метание бисера происходит тогда, когда мы, глухие к состоянию другого, говорим с ним эгоцентрической речью. Тогда получается разговор на разных языках. Ведь «дар языков» — это возможность говорить душа к душе. Это не всегда бывает. Если нет возможности — лучше: намек, косвенные слова, обозначение того, что есть Иное, Тайное, Высшее.

Фото я могу прислать. Но то, где мы с Вами, — до меня еще не дошло. Не помню, кто снимал. Поэтому не знаю и того, что есть у Вас. В общем это всё ерунда. Книгу о страдании я давно передал[167]. Когда дойдет до вас — не от меня уже зависит. Жаль, что не успел ее переплести.

А на вопрос Вашей больной хорошо бы сказать, что Страсти были высшим проявлением сострадания. Он и так страдает в каждом и с каждым страждущим существом. Он как бы связан нитями со всем Его бытием. Об этом (правда, не очень сильно) говорит священник в «Чуме» Камю. Мы ведь иначе и не можем представить Бога — Любовь. Она неотделима от сострадания. Мыслить Его как бесстрастно взирающего на муки мира мы не можем.

Поздравляю Вас с праздником Рождества. Надеюсь, что в этом году нам все же удастся встретиться.

Будьте здоровы и Богом хранимы.

Ваш пр. Мень

[Февраль 1976]

Дорогая Юлия Николаевна! Спасибо за письмо и за поздравление. Вопрос о восприятии Евангелия детьми — серьезный. Конечно, можно им кое-что пояснять. (Скажем, если возникнет вопрос об ангелах, то сказать, что на самом деле они не такие, как их рисуют, что они могут являться в разных обличьях, что это духовные существа, которых люди воспринимают в виде образов, а иногда и без образа: свет, голос, внутреннее слово.) Но всё это не суть. Важно, чтобы они ощутили атмосферу Рождества, смысл события, а не частности. Для достоверности — можно немного рассказать о тех временах (как я пытался в С. Ч.[168]). Но нужно показать, что это не «история», не «прошлое», а радостная весть для всех времен. Бог — тайный, непостижимый, грозный и далекий становится близким и открытым. Он — Спаситель людей и готов всегда (и сегодня) вести их. Конечно, всё это не просто. Но можно найти путь, зная особенности того, к кому обращаешься. Вообще, лучше всего — не фиксировать внимания на таких вещах, как ангелы, а делать ударение на основном.

Теперь о подарках. Если Вы не возражаете — сделаем перерыв в парах. Возникла нужда в двух небольших Спасах (оглавных) и Владимирской (желательно ближе к классической).

Вчера видел облачение о. С., которое, как говорят, делали Вы. Такое необычное и каким-то духом древности овеянное.

Едва ли можно потерять «широту», как Вы пишете, от сосредоточенности на центральном Образе. Стоит ли напоминать, что «всё в Нем»? А к другим мы обращаемся по–другому. Однако, если речь идет о «не», то следует, наверно, свое несколько сдержать, укрыть, помня притом об «анонимном христианстве» добрых душ. Ведь все они могут понять Его как средоточие прекрасного, светлого, человечного.

Наши общие друзья в том же положении. Он не дома, но и не т а м. Живет на квартире. Сумбур какой-то. Я всегда думал, что было бы лучше, если б Н. проявила твердость. Но без этого он всегда уверен, что будет принят. Она же на твердость, видимо, неспособна. Не «наказанный», он и вины своей не чувствует. Таковы мы, грешные. Я говорил ей, говорил, но всё тщетно. Только замок мог бы его образумить.

Дай Бог Вам и сил, и здоровья, и мира. То, что послал, — лучше, чем Барро (по–моему). Да и сам Б. вызывает сейчас сомнение из-за его печальной судьбы. (Говорят, женился, расстригся, брошен — в общем Бог знает что…)

С любовью. Ваш

пр. А. Мень

[Март 1976]

Дорогая Юлия Николаевна! Вы очень важное мне написали: что Ваша болезнь сильно зависит от душевного состояния. Если это так, то лекарство — в Вас самих. Будем вверять себя всецело и уповать, а это — откроет тот удивительный мир, который заставляет утихать волны души, поднимаемые жизненными ветрами… Господь сильнее всех хиромантий, но нам не дано знать, что добро и что зло. Как только мы «смиряемся» в том смысле, что готовы принять всё, меняются и обстоятельства. В доверии — открытость к Богу, которая нас с Ним связывает (подчеркнуто везде Ю. Н. Рейтлингер. — В. И.). Надо только остерегаться в молитве магического привкуса, когда мы на первое место ставим свою волю. Это «религиозное насилие», желание вырвать просимое. «Впрочем, не моя воля…»

Основу для Владимирской][169] я отдал К. Но пока еще не было оказии. Спасибо, что сделали. Если пришлют — хотелось бы повторения. Размер будет аналогичный]. О фото: хотелось бы Серг[ия] Рад[онежского] и Мариамну.

Спасибо Вам за труды. Надеюсь на встречу летом.

Ваш

пр. А. Мень

[Лето 1976]

Дорогая Юлия Николаевна!

Спасибо большое за письмо. Я очень рад за Вас во многих отношениях. Я, конечно, сразу же приехал бы, если бы не особые обстоятельства нашей деревни. Мой старец совсем занемог, а теперь и вообще ушел на пенсию[170]. Это сулит разные перемены, какие — Бог покажет. К тому же и я сам не совсем здоров весь пасхальный период. Но всё получилось к лучшему — как камешки в мозаике.

Я не ответил сразу, т. к. никого не было, с кем бы я мог передать, а оказалось, что ни тел[ефона], ни адреса Вашего в Москве у меня нет. Тем не менее я приеду к Вам, как только всё прояснится. А если Вы будете поправляться — то и Вас жду. Но заранее постарайтесь сообщить.

Даже если бы я забывал о Вас, Ваши труды у меня перед глазами и напоминают всегда. Вот способ! (Кстати, я хотел бы муч[еника] Александра + кн. Ольгу и арх[ангела] Михаила + Мариамну, равноапост[ольную], как Вы уже знаете по прежней работе.)

То, что мир и молитва Вас посещают, я уверен, связано с тем, что Вы сами вышли из некоего «подполья» и приблизились снова к церковности (не в обывательском, конечно, смысле) и тем самым включили себя в незримый круг «симпатии» духовной. Тут всё начинает действовать.

Будем надеяться, что через нас с Вами и мой тезка будет в рамках, хотя, конечно, события искусительны для него (я имею в виду окончание дел).

Что касается книги о Тейяре, то я и все мои друзья очень в ней заинтересованы. Буду ждать и если нужно будет, напишу пару вступительных слов[171].

Поскольку С. уже, наверно, уехала, то связь с Вами можно будет осуществлять только личными контактами и по почте. Ну что ж? Надеюсь, что мы еще о многом поговорим. И если нужно будет, я приеду к Вам и со специальной целью, ввиду Петровского поста…

М. б., мне удастся застать и С. после ее приезда.

Жду известий. И еще, если будет возможно, «оглавного Спаса». Один из тех был особенно прекрасен. Лене я передал. Думаю, что через нее, пока она не работает, можно связываться.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

10.09.76

Дорогая Юлия Николаевна!

Пусть о многом мы не договорили, но надеюсь, что еще Бог приведет нам увидеться, да и почта есть. Быстро прошло время. Год промелькнул. За всё будем благодарны. Мне было очень отрадно повидать Вас, хотя все встречи были быстрыми из-за того, что Вы сами чувствовали необходимость спешить…

Я думаю, что Олегу[172] хорошо бы иметь трех вместе: Давида — в центре, а по бокам Цецилию и Ефрема Сирина. Ведь он известен был своими поэтическими трудами и перелагал их на музыку. На одной из старых досок хорошо бы сделать Троицу, а то у нас нет. Есть лишь «Сошествие»[173]. Спасы очень мне понравились, и, по правде сказать, — редко у кого так они получаются, как у Вас.

Думаю, что молодой человек, который сейчас поехал в Крым, в таком настроении, что его никакое знакомство не проймет.

Всегда буду рад весточке от Вас. У нас всё пока по–старому. Я же чувствую в ноге большое облегчение. Так что всё в порядке.

Храни Вас Господь.

Ваш прот. А. Мень

Если будет оказия — что Вам послать?

[Конец сентября 1976]

Дорогая Юлия Николаевна!

Вы совершенно правильно пишете о том, что человеку необходимо уединение. Но оно должно быть лишь постоянной фазой в смене, подобно сну–бодрствованию. Это относится и к молитве. Одно не может заменить другое. Они должны дополнять друг друга. Особенно важно уединение, когда атмосфера темная вокруг. Нужен остров. Если сестра Ваша напишет — буду очень рад.

Относительно Олега. Я думаю можно остановиться на Дав[иде]. Кроме того, меня просили еще одного Дав[ида], уже — по тезоименитству. Есть и такие! Брату моему очень понравился Спас, и он хотел бы тоже иметь. Есть еще одна просьба об Исааке преподобном (в Раимфе убиенном сарацинами) вместе с равноап[остольной] Ниной.

Если человек, который послал Вам книгу, тот, о ком я думаю, то это очень глубокий и тонкий автор (хотя столь же глубоко несчастный). Вот и будете молиться за него. Он очень нуждается.

Храни Вас Бог. Пишите, даже если я не сразу отвечу.

С любовью.

Пр. А Мень

П. С. Не могли бы Вы достать мне «Историю Хорезма», которая недавно вышла в Ташкенте?

[Декабрь 1976]

Дорогая Юлия Николаевна! Получил фото. Мамино прекрасно. Значительно. И С[пас] тоже не хуже других. В нем есть какая-то неправильность, которая неожиданно дает глубину. Посмотрел и другие. Очень хороши, особенно Ангел и святая. Сразу же после письма получил открытку о книге. Большое спасибо. Дело в том, что Хорезм был одним из очагов заратустрийства, но об этом прежде почти ничего не знали. Поэтому мне интересно всё новое, что связано с новыми находками. А судьбы заратустризма связаны с духовной историей последних веков до н. э., что является сейчас непосредственной темой моих исследований[174].

Перевод Тейяра получил. Но увидел, что там переведено далеко не всё, а только первые две главы и последняя. Так? Или потеряно? Что касается пропущенных мест из книги, то они у меня есть и проверены. К тому же их дважды уже публиковали. Так что если Вы захотите — можно дать тем, кто хочет. Свою книгу я Вам пошлю при первой же возможности[175]. И о пророках постараюсь достать Вам насовсем[176]. Но это еще нужно немного подождать.

Теперь немного о Ваших заметках. 1. Конечно, Вы знали о. С. лично, а я только по книгам, но то, что я там нашел, убеждает меня в том, что он ставил Евхаристию выше достоинства или недостоинства служителя. А его нежелание причащаться у человека, который был ему «тяжел», вполне объяснимо. Это трудно именно из-за святости таинства, которое должно быть свободно от «теней». Так бывает трудно сослужить с человеком внутренне чужим или даже враждебным. Но — здесь терпение. Это предел кеносиса. Ведь и для апостолов в евангельские времена нужен был подвиг, чтобы открыть себя вере. 2. Я, увы, уже хорошо себе представляю (из рассказов, полемики в «Пути»[177] и пр.) о темных сторонах того поколения. Но «ренессанс» для меня есть не в с ё подряд, но то ценное, новое и вечное, что ожило после веков глухого безвременья. Это началось еще в прошлом столетии. И Соловьев, и Трубецкой — уже «ренессанс». Кстати, я никогда не думал, что Институт[178] был воплощением его. Одна история с Федотовым чего стоит! Здесь я всецело на стороне Бердяева, который «идеологически» (а не духовно) родной мне человек[179]. 3. Это напоминает мне пьесу Метерлинка «Чудо св. Антония». Здесь какая-то тайна. Одно из вероятных ее разрешений: по общему свидетельству, люди умиравшие, но не умершие, очень сожалеют, что вернулись (пусть даже подсознательно). Они перестают «принимать» мир.

4. За Стеллецкого[180] — спасибо. Я видел его старые дореволюционные, кажется, работы. Когда еще не знали, как следует, иконописи, и многое шло за счет «декорации», как Вы верно заметили. А в условиях эмиграции этот формализм еще более естественен. Когда-то будет у нас нечто подобное и новое, и поиски! Вопрос — более чем трудный. Дай сейчас расписать — страшно подумать. 5. Эта книга о Т. у меня есть[181].

6. Я очень и очень могу понять о. С. в его «безочаровании», но меня самого спасало отсутствие романтизма. Человек слаб, а задание велико. Будем же дивиться тем чудесам, которые Бог творит через такие скудельные сосуды. Удивительно добро, зло же обычно и всегда ожидаемо. Есть раннехристианское сказание: шел Иисус с учениками; у дороги лежал скелет собаки. Ученики с отвращением отвернулись, а Господь сказал: посмотрите, какие красивые зубы у черепа. Вот эти-то «зубы» меня и удивляют. Их немного, но сам факт их существования — чудо.

Поздравляю Вас с новым годом и приближающимся Рождеством. Укрепляйтесь в радости, молитве и благодарении.

Всегда Ваш

пр. А. Мень

[Начало 1977]

Дорогая Юлия Николаевна! Получили ли Вы часть II? Воспоминания В. Я. — пошлю на днях. И прошу еще одного Спаса.

Когда читал Ваши сожаления о Пшерове[182], то снова вспомнил слова митр. Евлогия: «Не пошло дальше, не удалось, так как не хватило воли к подвигу». Но и то, что было, этот всплеск хорошо бы хранить в памяти. Такое редко бывает. Это сокровища в серости.

Тот, о ком Вы пишете, мне знаком, хотя он меня, наверно, не помнит (мы встречались не раз в редакции[183] в трио с о. Петром Гнедичем). Ведь речь идет об Ч.? Если это он, хотелось бы знать о нем больше. Как он живет, что думает? Слухи ходили по Москве, а потом всё забылось прочно. А он талантливый и нужный человек. Неужели его дарования пропадают? Книгу «восточного монаха» я не знаю.

Относительно же Евхаристии хочется сказать Вам несколько слов. Что нужно было людям, когда среди них ходил странный человек, говоривший очень странные вещи, окруженный сомнительными типами, проститутками и мужиками? Что нужно было? Подвиг веры. Легко ли было Петру сказать деревенскому Плотнику: «Ты Мессия, Сын Бога Живого»? Да и сказал он это по непонятному людям вдохновению. Так и явление Его во плоти через Церковь требует этого подвига веры. Вера — наша сила, динамика, активность, творчество, прорыв. Если бы всё было наглядно и ясно как день, мы были бы в пассивном положении «воспринимающих». А мы участники, со–трудники, активные единицы Церкви. Вот это-то и нужно помнить перед лицом Евхаристии, совершаемой в земном уничижении. И Ваш недуг это уничижение углубляет (для Вас)…

Упражнения не читайте. Они для здоровых. Я даже там, по–моему, об этом писал. Это вспомогательные вещи, не имеющие к делу прямого отношения[184].

Будьте здоровы и Богом хранимы.

Ваш пр. Мень

[Начало 1977]

Дорогая Юлия Николаевна!

Мне очень жаль, что заставил Вас ходить за книгой, а сам не смог дать точных выходных данных. Я получил Вашу посылку, и, увы, вижу, что — не то. Та называлась «История Хорезма от древнейших времен». Она нужна мне для работы над VI томом. Есть точные данные, что она вышла или выйдет на днях в Ташкенте, а автора по–прежнему не знаю.<…>

Вы пишете о себе, что стали молиться сидя. Это не только можно, но иногда нужно. Только желательно, чтобы в это время тело было не в напряжении и корпус, по возможности, прям. Это помогает внутренней сосредоточенности. Вспомним, что католики, мусульмане, индусы молятся сидя…

Относительно Е. Я. — она возмутилась просто потому, что мысль эта непривычна. Но она, на самом деле, правильна. На нее намекал еще Флоренский в своей статье «Богослужение как синтез искусств». Театр — действительно священного, мистериального происхождения, и в нашей службе элементы мистерии остались. И это прекрасно. Суть в том, что оно обращается ко всему человеку, а не только к его разуму или слуху. Жесты, действа — являются важными символами и включают нас в совершающееся. Просто беда в том, что театр в новое время вполне секуляризировался и слово это звучит почти вульгарно.

Почему я не включил Даниэля–Ропса[185] в библиографию? Я перечислил только те, чем пользовался, когда писал книгу. А Д. — Р. у меня тогда не было. Сейчас я его имею (в польск[ом] пер[еводе]). Он оказался очень близким мне по духу и замыслам автором. Задумал написать эпопею. Написал «Библ[ейскую] историю», потом «Иисус и Его время» и еще две книги в продолжение («Церковь ап[остолов] и муч[еников]» и «Темные века»). Всё это у меня есть, но нет следующих трех. Пишет он ярко, живо и с интересными обобщениями. Когда-то я хотел так писать ист[орию] Церкви, но бросил на XVI веке. Понял, что нужно обратиться к тому, что было ДО…

Очень, очень Вы меня порадовали словами, из которых видно, что Господь Вас не оставляет и благодать касается крылом…

Храни Вас Бог. Всегда думаю о Вас.

Ваш

пр. А. Мень

[Начало 1977]

Дорогая Юлия Николаевна! Прежде всего прошу Вас — забудьте об этом злосчастном Хорезме. Нет — так нет! Я найду его в Ленинке. Фото еще не получил. Лена вышла из больницы. Теперь буду делать попытки выудить Тейяра[186]. Писем сестры — жду. А относительно поминок я Вам скажу: здесь сказывается подсознательный зов предков. То, что делали они веками, — хочется делать, не понимая и не вдаваясь. В общем, к этому нужно относиться без осуждения. Ибо здесь может быть мост к чему-то. Недаром враги всякой духовности так не любят обрядов. Казалось бы, что им в них? А чувствуют, что это влияет на людей в каком-то нежелательном направлении. А Пушкина Вы не зря помянули. Это то самое. Только в нашей жизни не обязательно так торжественно. «Великое — в малом». Дух дышит, где хочет. Это-то и есть источник нашей радости. Мир — как Его Присутствие и Сострадание и помощь. В этом суть Евангелия: Царство близко, оно здесь, его нужно только открыть. Оно посеяно и тихо вырастает. Почему наша вера есть «победа, победившая мир»? Она побеждает серость, «грубую кору вещества», она дает нам узнать, что такое высшая способность духовного зрения. Мы очень на земле, целиком в ней, и в то же время вырастают крылья, которые поднимаются в небо.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Март 1977]

Дорогая Юлия Николаевна!

Еще до получения Вашего письма узнал о случившемся. Как Вы сейчас? Каждое утро в 9 часов буду молиться за Вас, вспоминайте об этом в тот час. Будем надеяться, что всё восстановится и Вы сможете летом приехать. Напишите мне подробно (если можете) о Вашем состоянии и о том, что говорят врачи.

Пусть Страстная неделя будет для Вас временем Креста. Будем вместе нести его, и вместе с Ним. На краю беды и крушений иной раз внезапно открывается то последнее, что превышает все наши надежды. Наше всё испепеляется — остается только Он. А это и есть сущность нашей жизни, судьбы и смысла. Есть глубокая тайна в словах «Кто хочет душу спасти…»[187] Уничижение Его открывается нам в собственном уничижении.

Была одна странная женщина, которая прошла через этот опыт и что-то сумела выразить. Хотя у нее много смутного и чуждого мне, некоторые ее прозрения удивительны. Это Симона Вайль[188]. Если Вы не слышали о ней, то приведу несколько строк:


Нужно вырвать себя с корнем. Спилить дерево, сделать из него крест и нести его на себе всегда.

Любить Бога через падение Трои и Карфагена, любить без утешения. Любить вовсе не утешение, это — свет.

Если согласиться на любую пустоту, какой удар судьбы может помешать любить Вселенную?

Мы обладаем только тем, от чего отказываемся. В этом смысле мы не можем обладать ничем, минуя Бога.

Как только мы поймем, что сами по себе ничего не представляем, все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы стать ничем. Ввиду такой цели страдание становится приемлемым, ради этого мы действуем, об этом молимся. Господи, сделай меня ничем. По мере того, как я становлюсь ничем, Господь начинает через меня любить Себя.

Критерий реального в том, что оно дается с трудом. В реальном есть радость, но нет удовольствия. Вот в мечтаниях удовольствия много.


Получил и письмо от Вашей сестры. Слава Богу, что она не унывает, живя без внешних форм духовности. Но она и без слов может быть светом для своих близких, хотя «при случае» слово всё же нужно…

Крепитесь. Дай Вам Бог поправиться. Об опухоли не тревожьтесь. Наружное всегда не опасное. Сейчас Вам нужно что-то укрепляющее тело (декамевит?).

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

[Апрель 1977]

Дорогая Юлия Николаевна!

Получил все Ваши письма, но не отвечал, поскольку такие были дни, что не успевал сесть за стол.

Несказанно рад, что Ваше испытание не привело к перерыву в работе. Это самое главное. Приводя «максималистские» слова, я оговорился, что сам не близок духовно к автору их[189]. Просто они уместны, когда всё кажется разрушающимся. Она умела находить свет в самой темной глубине лишения. Спасибо за фото. Все они прекрасны, а Давиды порадовали очень. Они очень удались (включая того, что — для других).

Письма сестре я не написал, поскольку она сама рассказала о себе таким образом, что ответа как будто бы не надо. Но все же постараюсь.

Дай-то Бог, если приедете. Тогда и лекарство Вам достану и выясним у здешних врачей, есть ли для Вас противопоказания.

Праздник прошел хорошо. Весна приближается. Живем упованием и сегодняшним днем. Я обдумываю уже Крестителя[190]. Так что дело потихоньку движется.

Пусть хранит Вас Тот, Кто всегда был незримо рядом с Вами и вел Вас даже тогда, когда это не ощущалось.

Ваш

прот. А. Мень

[Весна 1977]

Дорогая Юлия Николаевна!

Получил Ваши подарки. Очень хороши. Мы забыли с Вами только о «Вайях»[191]. Но это уж к будущему году. Ваши критические замечания в адрес Л. вполне справедливы, но дело тут в том, что люди разные, и то, что не годится для одних, неожиданно нравится другим. Проблема сложная и требует разных подходов. Вероятно, есть место и такому, как у Л. О письмах не беспокойтесь. Всё будет, как Вы хотите. Конечно, было бы хорошо поставить с И.[192]. Все-таки что-то личное. И как я понял — Вы не против. Но окончательное [решение] отложу до встречи. Книгу о молитве я Вам пришлю[193]. Мне почему-то казалось, что я Вам ее уже дал. Но у меня память на такие вещи неважная.

Если найдутся желающие на Барро, я тоже Вам пошлю. Его судьба не помеха.

Владимирская] особенно хороша и один из «оглавных»[194]. Мне не показали Вашего «Петра». Но думаю, что увижу. Я говорил о фреске как о более приятном, а вообще-то вполне возможно и «Хождение по водам».

Храни Вас Бог. С наступающими светлыми днями!

Всегда Ваш

пр. А. Мень

[Весна 1977]

Дорогая Юлия Николаевна! Как я понимаю Вас! Но если бы мы оставались бесчувственными к беде, то не было бы подвига, не было бы жертвы и борьбы. Превзойти то, что не затрагивает, легко. Но вот — не желать, страшиться, просить об избавлении и в конце все же сказать — да будет воля Твоя — это то, что указано нам на пути за Ним. Он Сам показал пример. Если бы Спаситель хотел мук, хотел человеческой низости и пыток, если бы он был неуязвим (как думали некоторые еретики), то Он не был бы Человеком-победителем. Подвиг-то Его был человеческий…

Что сказать Вашему знакомому? Что дело не в чудесах? Что всё — чудо? Что чудо противоречит не природе, а известной нам природе? Так, в частности, изобразил Соловьев Воскресение в своих «Воскресных письмах» и письмах к Толстому. Но главное чудо — это внутренняя встреча с Глубиной Бытия, с Небом на земле. Это чудо внутри нас, и оно потому чудо, что выходит за пределы плоского, давая нам многомерность бытия.

А лечиться надо. Это приятие усилий наших ближних, братьев–людей облегчить нам страдания. Это исповедание своей слабости. И все равно оно неотделимо от духовных усилий.

Говорите — «фарисейство»? Но ведь он был доволен собой, а нас не допускает до этого чувство ответственности, сознание недостижения уровня нашей веры.

Относительно комментариев к НЗ подумываю и сам[195]. Но кое-что войдет в нового «Сына Человеческого»[196].

Храни Вас Господь. Фото еще не получил, но заранее благодарю. Хотелось бы преп. Сергия и Аллу.

Ваш

пр. А. Мень

[Май 1977]

Дорогая Юлия Николаевна! Сразу откликаюсь на просьбу. Мне нужны оглавные Спасы (два или даже три) небольших. Вот и задача для Вашей ученицы!

У нас жизнь идет по–прежнему. Скоро приведу в порядок рукопись арх. Луки о Духе, душе и теле[197]. И пошлю Вам. Кончил Сына Чел., новый вариант — тоже пошлю. Это заняло все мои мысли, силы и время за последние месяцы. Так духовно освежает это — столь необходимое — возвращение к Истокам! Мы часто забываем о самом главном. А ведь слова «Я альфа и омега» — сказаны не случайно. От того, что есть Он (не учение и не дело, а Он), человеку хочется жить. Есть для чего просыпаться каждый день. Только понимая это, приходишь к благодарному сознанию чуда, данного нам. «Бога не видел никто, единородный Сын, сущий в лоне Отчем, — Он явил»[198]

Храни Вас Бог. Жду фото.

С любовью.

Пр. А. Мень

[Май 1977]

Дорогая Юлия Николаевна!

Простите, что не отвечал. Но опять-таки мысленно общался с Вами через ежедневную молитву[199]. Дай Бог, чтобы Вам удалось поехать 30–го. Буду ждать. «Троицы» еще нет. Хотелось бы еще арх[ангела] Михаила с Натальей. Письма отца замечательные[200]. Он все больше открывается мне в своей страдальческой глубине и свете, преодолевающем всё. Его «Ей, гряди…» я очень и очень понимаю. Мне непостижимы устрашающие мысли, связанные с Парусией[201]. Ведь она есть радость, а не страх. И для нас она наступит, м. б., быстрее, чем для мира. Значит, мы обгоним его на радостном пути.

Пусть наши огоньки, горящие в разных местах, не гаснут, чтобы мы могли передать эстафету. Думаю, что Ваш и наш опыт будет небесполезен.

До встречи.

Храни Вас Бог.

Ваш

пр. А. Мень

[Май 1977]

Дорогая Юлия Николаевна, очень был рад узнать, что Вы приезжаете. Хотя Вам мучительно с нервом, но здесь Вам хуже не будет, а м. б., будет и лучше. Хотел бы Вас увидеть до Троицы.

То, что Вы пишете, — основное. Любовь — это полет, это прозрение, это сама жизнь. Без любви жизни нет, а есть прозябание. У нас много «любвей», которые озаряют жизнь, — к людям, к природе, к красоте, ко всему светлому. Но они лишь тень Главной. Собственно, Он — всё. Всё то, что нас радует, волнует, возвышает, окрыляет. Ради Него — стоит жить и быть. Он всегда — новый, всегда неожиданный. Наша самость — лишь тень, а Он — Жизнь, Бог Живой. Так чувствуем, когда нет слишком сильного страдания. А когда оно приходит, стоим в терпении, отдавая себя на волю Его. Конечно, в таком «стоянии» чувства притупляются, но это защитный механизм души, и на него надо смотреть, как на богоданное средство. Очень Вас жду. Соскучился. Особенно потому, что мало переписывались в последнее время (это от перенасыщенности). Знаете ли Вы, что дневники о. С. начали публиковать? Многое там мне совершенно неизвестное и важное.

Храни Вас Господь.

Всегда Ваш пр. А. Мень

[Май 1977]

Дорогая Юлия Николаевна!

Получил Ваше письмо, где Вы снова говорите мне о своих сомнениях, касающихся Евхаристии. Попытаюсь, как смогу, ответить Вам и Вашему знакомому.

Прежде всего — Евхаристия установлена Спасителем и была настолько дорога и важна для Него, что Он заповедал всегда совершать ее Своим последователям. Это — первое, после крещения, таинство.

Уже одно это заставляет нас относиться к нему с особым благоговением, даже если мы и не всё понимаем в его сущности. Это Его воля, Его желание.

Форма, которую Он избрал, была далеко не случайной. Как Вы знаете (хотя бы из книги Л. Буйе[202]), основой ее служили молитвенные братские трапезы в ветхозаветной Церкви.

Трапеза вообще издревле была самым интимным и светлым символом единения людей. Когда иудеи собирались на такие трапезы, они знали, что Господь невидимо присутствует среди них. Это первый аспект — Трапеза.

Второй аспект — Жертва.

В чем заключался смысл жертвенной символики с древнейших времен? Жертва была знаком единения с Высшим. Она тоже понималась как трапеза, на которой присутствует Божество (или его представитель в виде символа). Часть жертвы сжигали, часть шла на трапезу, шла людям, собравшимся у стола или очага. Жертвенное животное было эмблемой Бога, который входил в самые тесные отношения с людьми.

То, что это было связано с принятием пищи, — тоже не случайно. Ведь принимая пищу, человек причащается силам природы, силам мира. Через пищу мировая энергия входит в человека и поддерживает его бытие. Поэтому и сам акт принятия пищи всегда понимался как священный, и поэтому в жертве был элемент трапезы. Подобно тому, как в пище мы приобщаемся стихиям, так и священная трапеза есть символ (вполне реальный!) причастия Божественному. Отсюда — пасхальный Агнец и иудейский седер, на котором он присутствовал как часть трапезы.

Третий аспект связан с кровью. С глубочайшей древности у многих народов кровь была символом жизни. Ритуалы с участием крови делали его участников членами одной семьи, «кровными родственниками». Этот символ был принят и в иудействе. Когда Моисей кропил народ кровью жертвенного агнца, он тем самым соединял народ в духовную и кровную общину. А поскольку агнец был посвящен Богу, она становилась общиной Божией (кагал Ягве) или Церковью (экклесия, что есть греч. пер[евод] евр. слова «кагал»).

Жертва Божия, вхождение Творца в мир падший, исполненный страдания, есть четвертый аспект таинства. Христос отдает Себя миру. Он становится Сам Агнцем, Который соединяет Небо и землю. «Тако возлюбил Бог мир…»

Плоть и кровь — на языке Ветхого Завета означает бытие существа в целом. Плод человеческого труда, вино и хлеб, есть залог жизни, ее условие. Но освященные присутствием Христа на трапезе, они становятся Его бытием, Его кровью и плотью. Это чисто духовное значение таинства нельзя трактовать натуралистически. Присутствие Плоти и Крови и есть Присутствие как таковое, реальное Присутствие. Поэтому Христос говорил о Себе, что он есть «Хлеб, сошедший с неба», поэтому Его жизнь (т. е. Кровь) есть сила, пронизывающая собранных во имя Его.

То, что в первобытных религиях было предчувствием и жаждой соединения с Высшим, то, что в Ветхом Завете было прообразом Богоявления, то на Тайной Вечере стало реальностью. И продолжаться она будет, пока стоит Церковь, пока стоит мир. Последняя же Трапеза, вечная, будет уже в Его Царстве, которого мы все ждем и ради которого живем и трудимся.

Вот, в кратких чертах, что могу сказать я Вам об этом великом и драгоценнейшем из таинств, которое является для нас залогом Его пребывания с нами.

Всегда буду рад получить от Вас письмо. Когда приедете, дам Вам и список подарков. Это было бы очень приятно для меня и всех моих. (Здесь у меня есть некая мысль — потом расскажу.)

Всегда Ваш

пр. А. Мень

Октябрь 1977

Дорогая Юлия Николаевна! Рад, что Вы благополучно долетели. Не огорчайтесь, что, как Вам кажется, мы мало поговорили. Часто не в словах дело. Вы напишите мне, что Вам хотелось бы иметь. Я передам с оказией. А насчет фото, то просьбы, кроме М[ихаила] и Щаталии], — Праотцы, Василий Великий, Рождество Крестителя, Уверение Фомы, Собор св. Отцов — вот видите, как много! Да — еще и 12 апостолов. Всё это аналойное и не спешно.

Вышла вторая книга Муди (о реанимации)[203]. Там говорится о множестве откликов, о широком распространении этого опыта, о его уверенности в посмертии, о некоем мире светлых существ, вроде того, что встречало души.

На днях была в Лондоне конференция о Туринской плащанице. Как будто бы подтверждается. Если это так, то вывод исключительной важности во всех отношениях. В частности, и для иконографии.

Буду по–прежнему с Вами мысленно. Но особенно помните о днях службы и о 10 часах, когда совершается Евхаристия.

Ваш пр. А. Мень

[Вторая половина 1977]

Дорогая Юлия Николаевна! Радуюсь на Покров[204] и поздравляю Вас с праздником. Большое Вам спасибо за всё. Что касается Ваших трудов другого рода, то, конечно, было бы очень хорошо их дополнить имеющимися материалами. Но не знаю, доведет ли он всё до конца. Ведь он очень разбрасывается. За это время брался за несколько разных тем и ничего пока не довел до конца. А учитывая медленность его темпов во всём, боюсь, что это всё очень затянется. Быть может, нам удастся как-нибудь обойтись без него[205]. Но есть еще одна проблема, которую Вы затронули. Особый «жанр» записок, который не укладывается в научные материалы к биографии. Быть может, дополн. матер[иалы] пойдут в приложения. Вообще это очень важно, а по теме вполне нейтрально, так что нет оснований для излишней осмотрительности. Мы с Э. еще поговорим всесторонне. Главное, чтобы было собрано и стало «достоянием». (Еще меня интересуют еще одни кн. Владимир и муч[еница] Ирина.)

Разумеется (теперь — уже о другом!), Вам нужно приспосабливаться к своим нуждам и совсем не обязательно идти в толкучку. Я писал о нашем «язычестве» в общем порядке, а не для того, чтобы предложить Вам постоянно подвергать себя мучениям. Я хорошо знаю психологию настырных бабок: они считают себя хозяевами и немного ревнуют к неофитам. Им хочется показать, что они «свои», всё знают, а на самом деле — ничего. Вот и выходит, что они пристают с мелочами — единственным, что сохранилось в их бедных головах. Будем к ним снисходительны. Что же касается «критики» — она при всей своей справедливости должна в большей степени становиться у всех нас «самокритикой». Если нам что-то не нравится (как вашему знакомому), мы должны не других обличать, а сами действовать соответственно. В забвении этого — его ошибка. Это относится и к его призывам: творить.

Видишь, что мало творчества, — что болтать попусту: твори сам. Лучший способ помочь делу. Он же сел на этого конька, чтобы себя обелить и оправдать (м. б., подсознательно). Вот и вся разгадка. Вот притча: в семье, например, мало доброжелательности; и один из членов, заметив это, стал с гневом всех обличать. Пустое дело. Лучше было бы, если б сам постарался проявить это доброжелательство. Простите, что пишу вещи элементарные. Но в них вся суть. Меня самого часто подмывало к всяческим протестам, но я на практике убедился, что надо это сдерживать, чтобы трудиться над позитивным. Что было б, если б слуги из притчи о талантах, вместо того, чтобы их умножать, все силы посвятили упрекам в адрес закопавшего его в землю. И сами ничего не успели бы и его бесплодно раздражили. Они действовали на него примером, а что он оказался ленив — это его вина.

Ваши мысли о земном исходе мне близки, хотя я и моложе Вас изрядно. Будем жить сегодняшним днем, как заповедано, помня и чувствуя, что в исходе — великое раскрепощение и освобождение. Будем растить крылья духа еще здесь, насколько позволяют наши малые силы.

С любовью. Ваш пр. А. Мень.

[Вторая половина 1977]

Дорогая Юлия Николаевна! Я не послал Вам I и II частей, т. к. у меня не было под рукой и мне казалось, что у Вас есть. I–я «Богослужение», а II «Как читать Библию. Ветхий Завет»[206]. Первая, по–моему, у Вас есть, а вторая — не знаю. Если нет — постараюсь сделать и послать. Тейяра мне самого очень жалко. Для него столько читателей есть! Он все больше и больше привлекает людей. Хочу сделать его сборник, но нужна серьезная редактура. А времени мало.

М.6., с Л. и уладится. Всего это следовало, наверно, ожидать: ее образ жизни, раненая психика, безделье и пр. Ну, Бог даст, оправится, и тогда я Т[ейяра] возьму, если удастся. А Ропса, как, кажется, я писал, уже переводят.

Относительно С. О.[207] я имел в виду следующее. Тяжелую болезнь, которая его сейчас уже побеждает. Трудное состояние его души. Я знаю его много лет. Это человек огромной одаренности. Но, сколько помню, у него всегда было «дух бодр — плоть немощна». Но «плоть» не только в смысле тела, но и души, психики. Конечно, сыграли роль годы изгнания и невзгод. Но что-то было и болезненно. Это, видно, у них родовое (дочь психически больна). Выросший в «подполье», он всегда был склонен к мрачности, депрессии, хотя, когда я с ним встречался, он оживлялся и был светел необычайно. Нужно дивиться, сколь сильна энергия духовного, что могла поддерживать такого меланхолика (законченного). Это ясно сквозит в его произведениях, которые я высоко ценю. Там говорит по большей части его дух, а не «плоть». Характерный штрих: он был как-то у меня в ц[еркви] в 58 году с сыном и невесткой. И они сказали: нам всегда казалось, что Ц[ерковь] — это крошечный, загнанный, почти агонизирующий мирок, а теперь — иное чувство (они там встретились с людьми, которые на них произвели впечатление). Но примечательно, какое настроение было прежде!

Хорошо понимаю Вашу печаль о таинстве, сила которого как бы затмевается темным облаком окружающей атмосферы. Но каждый раз хорошо возвращаться мыслью к Тайной Вечере. И тогда всё очищается от туч. То, что «видимая реальность довлеет, — как Вы пишете, — над невидимой», — есть призыв к нам. Мы не на готовое пришли. И нас зовут к борьбе, открытию реальности духа, к движению, к подвигу. На этом стоит вера, «обличающая невидимое».

Вы пишете о матери–мусульманке. Но она настоящая мусульманка или только номинальная? Таких много, как и христиан. Если же нет — все же настаивать на единстве веры и Бога можно, нужно, возможно. Кстати, сейчас идут в мире активные диалоги мус[ульман] и христ[иан] и «триалоги» м[усульман], х[ристиан] и иуд[еев].

Храни Вас Господь и укрепи.

Ваш пр. А. Мень

[Вторая половина 1977]

Дорогая Юлия Николаевна!

Спасибо за хлопоты относительно книги. Это — то самое. II часть пошлю Вам и деньги за книги.

Относительно девушки, о которой Вы пишете, всё это очень хорошие симптомы. Было бы превосходно закрепить это поездкой в «православную страну». Если какие-нибудь ветры занесут ее сюда, — сообщите. Я с ней поговорил бы[208].

То, что Вы называете у себя «эгоизмом», — на самом деле законное «рассуждение». Иначе можно ничего не сделать, а тратить силы, которых немного, непроизводительно.

Вы пишете о действии благодати. Конечно, она действует разнообразно. Она помогает нам делать то, что мы призваны делать, а не фантазировать. Она вселяет силы, когда их по естеству нет.

Относительно Л. Здесь какие-то темные силы, действительно, действуют. Будем молиться за них всех, чтобы всё рассеялось и покрылось[209]. Храни Вас Господь в мире.

С любовью. Ваш пр. А. Мень

09.11.77

Дорогая Юлия Николаевна! Рад был получить от Вас письмо. Как Ваше давление? По воскресеньям и средам мысленно — с Вами (сейчас моя неделя). Не смущайтесь, что радость Вас посещает. Ведь и труд и борьба и искушения — всё это средства для цели, которая есть Благо. Для «блаженства» мы и созданы. Кто утверждал бы противное — клеветал бы на Творца.

(Моя неделя начинается с понедельника.)

Относительно Каффареля согласен с Вами. Я ведь сначала не намеревался писать о молитве, а хотел просто дать своим перевод его текстов. Но скоро понял, что это форма для нашей аудитории малоподходящая. Но все же я ценю их подход. Дело в том, что у них есть то, чего нашим не хватает и чем богата практика нехристианского Востока: КОНКРЕТНОСТЬ.

Многие люди нуждаются в ясных определенных указаниях «как» и «что». В противном случае получается туманный пиетизм, особенно мало годный для тех, кто начинает, кому приходится форсировать. Им нет возможности выискивать указания в груде размышлений, поучений, писаний. Поэтому и свою книгу я сделал схематичной. Первая ее половина написана независимо. Вторая — многое берет из Каф[фареля], особенно в приложении][210].

У меня к вам оригинальная просьба. Дионисий Ареопагит. а над ним — Покров. Его можно изображать в плаше с полосками по краю, с крестом и свитком. Лицо, как у мученика. с небольшой бородой. Он ведь не ученик ап. Павла, а эллинистическ[ий] философ–христианин 5 в. Кроме того, пары: пр. Сергий + м[ученица] Ирина. Александр] Невс[кий] + Татьяна (везде подчеркнуто Ю. Н. Рейтлингер. — В. И.). При возможности пошлю Вам «Пророков» (у Вас, кажется, нет) и еще кое-что.

Что касается Туринской Пл[ащаницы], то оправдать теоретически свой интерес к ней мне трудно. Просто хочется знать — подлинна ли она, хочется иметь хотя бы намек на Его лик (не символ, а именно живой лик Воплощенного). Скажем, нам дорог достоверный портрет любимого нами писателя — почему же не могут быть подобные же чувства по отношению к Нему? И еще: если подлинность подтвердится, станет конкретней наше понятие о Воскресении. Дело в том, что отпечаток не потревожен. Значит, тело не было изъято из пелен и не вышло из них, а как бы растворилось, дематериализовалось, перешло в иную форму бытия…

Труды Ф[211]. вызывают у меня все большее отталкивание. Я никогда не забуду то впечатление, которое произвел на меня «Столп»[212] в 5 3 г. Он был для меня окном в мир необычайных прозрений. Но всё остальное… И вообще. Его «Философия культа», которую опубликовали в 17 в[ыпуске] «Бог[ословских] трудов», кажется мне по сути дела нехристианской.

Пусть Господь хранит Вас и не оставляет надолго.

Всегда Ваш

пр. А. Мень

[Конец 1977]

Дорогая Юлия Николаевна! Как Ваше обследование? Какие перспективы лечения? Как самочувствие? Мы, все Ваши друзья, молимся и немного тревожимся за Вас, но — уповаем. У меня в алт[аре] висит Ваш покр. дар, и я всегда смотрю на него и вспоминаю Ваше пребывание в Москве[213]. Если сейчас Вам трудно писать — пусть кто-нибудь, хотя бы кратко, о Вас и Ваших делах сообщит. В начале года будет оказия, и я пошлю Вам обещанное. Крепитесь с надеждой и миром. Мы все с Вами. Дай Бог Вам сил.

С любовью. Ваш

пр. А. Мень

[Январь 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Поздравляю Вас с праздником Рождества Христова. В связи с этими прекрасными днями я с большой пользой читал Жилле. Это отличная книга[214]. Мысли глубокие и вдохновенные. Многие будут рады прочесть ее, так что скажите Вашей переводчице, что она сделает хорошее дело.

Спасибо за св. Василия и за книгу об апостолах (рука о. Сергия мне очень дорога). Жаль, что из-за неповоротливости людской мне не удалось послать Вам приготовленную Вам книгу. Кончаю и другую, которая, надеюсь, будет интересна Вашим друзьям. Пары тоже были очень кстати.<…>

То, что Вы написали о церковной обстановке, мне очень знакомо. Это нередкая трагедия, которая усугубляется провинциальными нравами. Вообще многие свящ[енники] в провинции — настоящие мученики или чеховские гибнущие в удушье герои.

Относительно Т[уринской] Пл[ащаницы] я недавно смотрел итальянскую монографию 76 г., и там дана попытка восстановления лица Христа по отпечатку. Сравнивая его с фотографиями (там их очень много), я убедился, что возможность есть. Лишь бы только установили подлинность.

О Дионисии сказать ничего нельзя. Это псевдоним. Некий христианский философ V в. укрылся за этим именем[215]. А само имя — это некий знатный афинянин, который обратился (в числе немногих), когда св. Павел провел неудачную проповедь в Афинах. Так что рисовать надо просто в плаще, со свитком, с короткой бородой. И + Покров — это личная просьба заказчика.

Фото Ваши очень живые. Думая о Б[улгаковской] жизни, часто приходит в голову, что неплохо бы кое-что вспомнить письменно. Ведь многие встречи, переживания и события стираются в памяти. А перо у Вас есть…

Храни Вас Господь. Ваш

пр. А. Мень

09.02.78

Дорогая моя Юлия Николаевна! Сострадаю с Вами и верю, что пройдет немного времени и мучитель Вас оставит. Крепитесь! Получил Ваши очаровательные акварели. И Дионисия, и пары. Всё — чудесно. Что же касается кожаного чехла[216], то Вы просто оказались прозорливой. Мой прежний слишком большой и из хрупкой парчи. К тому же у меня появилась новая Дароносица, меньших размеров и более удобная. Так что я теперь не буду расставаться с Вашей.

Для будущего года было бы хорошо трех свят[ителей]: Вас[илия], Григ[ория], И[оа]н[на].

Очень хотелось бы, чтобы, когда мое письмо дойдет, — Вам стало лучше. Между прочим, поскольку речь идет о нерве, есть надежда, что помогут словесные способы облегчения. Для этого нужно в течение 15 минут, лежа в расслабленном состоянии, повторять мысленно: «Голова не принадлежит мне, она отходит, она отходит, боль утихает, слабеет, слабеет, утихла». (Еще и еще раз.) У некоторых это получается. Но нужно полное расслабление, как указано в моей книжечке[217].

Еще раз отмечу, что кн. Л. Ж. очень проникновенная и мудрая[218]. Я, кстати, о нем ничего не знаю. Читал его книгу и статью. Он, кажется, перешел в восточную юрисдикцию. И это всё. М. б., слышали что-нибудь о нем?

Е. Ив. прислала письмо[219]. Она очень плохо себя чувствует. Надеюсь, что все же удастся поехать в Питер и повидать ее.

Приближается время Поста. На Западе уже вчера была «пепельная среда». Жаль, что они так разжижили Пост. Хотя бы наполнили его какими-нибудь упражнениями (м. б., это и есть). У нас ведь тоже всё только храмовое да пищевое.

Будем следить за тихим полетом нашего корабля, как парус его надувается ветром и идет к Цели…

Мужайтесь. Храни Вас Бог.

Ваш

пр. А. Мень

[Февраль 1978]

Дорогая Юлия Николаевна!

Получил одно за другим Ваши письма (с письмом отца).

Будем мысленно вместе проходить прекрасный подготовительный путь Поста…

Спаса жду в двух вариантах, хотя и на разных досках.

Хотя Вам кажется, что я ответил на Ваши вопросы, — повторю.

1) При медитативном произнесении «Отче»[220] берется каждое слово, каждая смысловая фраза. Иногда можно отдельно. Иногда все — последовательно.

2) Размышление м.[221] есть пребывание в ментальном плане. У. М.[222] есть переход в безмолвную, «пневматическую» область. Но это высоко. Для нас лишь — всплески и проблески.

0 4. — жду подробностей. Меня интересует и тревожит его судьба.

Через неделю Прощеное воскресенье. Хотя мы мало общались, чтобы «досадить» друг другу, но, м. б., при встречах был виноват тем, что мало уделял Вам времени, Вам, путешественнице. Посему и каюсь.

С любовью.

Пр. А. Мень

[Февраль 1978]

Дорогая Юлия Николаевна!

Чувствую, что «жало в плоть».[223] Вас все еще не оставляет. Но будем неотступны в молитве и надежде. Слава Богу, что Вы смогли приобщиться, а то постом народу много. Близится весна и с ней — возможность новой встречи.

Я всё пытаюсь поехать в Л.[224], чтобы повидать Е. И., но дела не пускают никуда. Недавно освящал Ваши фото Спаса и Б[ожией] М[атери] — очень хороши. Хотел бы еще несколько Сп[асов] небольших размеров, как бывало прежде. А с парами я заблудился. Никак не соображу — у кого есть, у кого нет. А на будущее: 12 апост[олов].

Относительно усилий, которые, казалось бы, противоречат «преданию себя на волю Божию», то это «противоречие» — в самом Евангелии. Христос говорит: «знает Отец», «волосы сочтены»… и в то же время: приводит случай с женщиной и судьей, говорит об «употребляющих усилие». Вся суть в том, что Сам Он соединял молитву до кровавого пота с исповеданием: да будет воля Твоя. Что значит настойчивость в молитве? Не попытка навязать Богу свою волю, а утверждение веры в то, что мы обязательно будем услышаны, что Он с нами и не оставляет нас. Собственно, эта настойчивость нужна нам самим, чтобы укрепить в сердце полноту доверия. И еще: если не будет борьбы за землю обетованную, которую мы получили, то мы легко можем почить на лаврах, думая, что всё уже сделано и получено.

Был у меня Сам. Он очень рад, что всё узнал. Думаю, что еще будете ему полезны.

Забыл: послал ли Вам «Пророков». Но скоро, скоро закончу С. чел.[225]. Он уже готов, идет лишь редактура. Обязательно пошлю Вам — это мое любимое детище.

Приближается пост. Будем в это время вместе идти, повторяя столь многие и прекрасные слова этих дней.

Храни Вас Господь.

Пр. А. Мень

[Март 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Получил Ваши слайды. Очень впечатляюще выглядят. И хорошо снято.

В руководстве[226] я не писал об углубленной молитве, так как хотел дать пищу новоначальным. А мы все сейчас новоначальные. А то, что у Вас «превалирует молитва за других», — это прекрасно. Это делает молитву не уводящей, а открывающей душу всему миру.

О напряжении. Давно уже замечено, что оно бывает двух типов: здоровое и вредное, ведь любое творчество, любое глубокое чувство невозможно без напряжения. Дурное напряжение — это то, которое возникает в качестве помехи, с трудом одолевается, держит нервную систему в постоянных тисках. Значит с ней-то и нужно бороться. Но и с напряжением положительным, о котором Вы пишете, нужно быть осторожной. Наш духовный организм еще слишком слаб, чтобы долго переносить такие перегрузки.

Наступает Великий Пост. Будем вместе синхронно следовать по этой дороге. Я, кажется, Вам давал «план на пост»[227]?

И еще одно. Когда приходит страх или тоска, когда будущее давит и невозможно сопротивляться этому — ищите способа просто отвлечь себя, переждать, перезимовать. Это пройдет как облако.

Храни Вас Господь. Мысленно пребывающий с Вами

пр. А. Мень

09.4. [78]

Дорогая Юлия Николаевна! Простите, что долго не писал. Почти не бываю дома ввиду великопостных служб. Но скоро Пасха (пишу 9.4.), и тогда буду более свободен.<…>

Жду новых фото. Спасибо за письма о. С. Все больше раскрывается его душа. И многое в ней столь тонкое и чуткое, что кажется хрупким. А ведь прежде я его по книгам (особенно дореволюционным) представлял себе иным.

Не огорчайтесь черепашьим шагом Вашего свидетельства. Одна душа стоит всего мира. То, что нужно, в Вас будет вложено, когда нужно. Еще раз напомню Вам девиз: усилия наши, а результаты — Божии.

Относительно смутившего Вас места. Оно возникло в качестве ответа на многие вопросы людей, которые не так чувствительны, как мы, выросшие в традиции. Для них этот вопрос звучит проще и естественней. Суть в том, что Спаситель, будучи истинным человеком, теоретически объемлет все сферы бытия человеческого. Если бы сказать, что это не так, нарушился бы Халкидонский догмат. В свете этого безбрачие Его должно указывать не на низменность брака (который есть таинство), а на особый род Его служения и бытия вообще. Вообще при чтении следует помнить, что читатель предполагается «свежий», которому подобные вопросы легко приходят в голову.

Храни Вас Бог. До новой письменной встречи.

Пр. А. Мень

На молитве и молодые спят — не огорчайтесь.

Апрель 1978

Дорогая Юлия Николаевна! Всё это время чувствую Вашу боль. Будем вместе молиться и терпеливо ждать — когда жало в плоть отступит. Первая неделя была моя, но и в другое время я ежедневно помню о Вас.

Тут на днях хотели Вам послать что-нибудь. И вдруг я забыл, что посылал, что нет. И что обещал. Сын Чел. еще в работе, хотя уже отдаю его переписывать начисто(Р). «Истоки» новые[228] все растащили, но закажу еще, а «Пророков» уже посылал. Если будет просвет в самочувствии, то буду просить у Вас еще Спасов, как и прежде.

Вместе с Пасхой приближается весна, а там и лето. Бог даст, снова увидимся. С. был у меня и говорил, что общение с Вами ему много дало.

Помните, что за периодом испытаний всегда наступает период света. Если трудно соединить боль с мыслью о Страстях — просто просить о терпении, как камне, на котором стоим.

Господь да хранит и укрепит Вас.

Ваш пр. А. Мень

P. S. Получил сейчас письмо от Вас. Пишите без<…>и с И. лучше б (написано от руки. — В. И.).

24 апреля 1978

Дорогая Юлия Николаевна! Сегодня Великий Понедельник. Идем вместе по Скорбному пути, в ожидании Света. Хотелось бы, чтобы в эти дни Вам стало легче. Вам летом часто становится лучше.

Если есть силы, то желал бы иметь небольшую Казанскую[229].

Относительно упражнений по борьбе с болью — здесь нужно, конечно, приноравливаться к личным особенностям. Но только не поддаваться. Всё еще не могу прислать Вам СЧ. Не готов. Всё работаю над ним. Уже в 3–й раз переписываю, но всё еще недоволен. Хочется довести до евангельского лаконизма, но и не опустить всех нужных деталей.

Храни Вас Бог. До праздника! Ваш

пр. А. Мень

[Весна 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Начну с того, что С[пасы] мне понравились, и именно тем, что Вы в них даете поиск, а не один канон. Очень рад, что Вам пришлись по душе переводы м[олит]в. Я уже писал Вам, что сейчас они издаются в тщательно отредактированном виде (есть новое изд. по–русски). В них есть и простота и глубина. А главное, нет той многословной византийщины, которая так портит многие прекрасные наши тексты. Что касается моей проповеди о добре, то совершенно очевидно: меня не поняли. Мне подобная идея никогда не могла прийти в голову. Всякое добро видит Бог, и оно есть нечто святое в Его очах. Это ясно вытекает из Евангелия. Многие люди (см. Мф 25) даже делают добро, ничего не ведая.

Кстати, новые редакции переводов м[олит]в отличаются большей лаконичностью. И именно то, что Вас смущало, — убрано. Не знаю, придется ли мне что-нибудь сделать в этом направлении. Меня и так часто обвиняют в модернизме и пр., хотя сам я в своей практике избегаю лобового реформизма, а стараюсь идти по пути осторожного преобразования того, что есть. Частично виной мои молодые прихожане, которые в соответствии с возрастом и темпераментом бывают резки и нетерпимы и хотят скорее чего-то нового. Но я думаю, что старые мехи еще послужат и рано их выбрасывать. Хотя порой кажется, что к ним уже новой заплаты не пришьешь.

Очень хотелось бы, чтоб Вы еще имели сил для трудов и еще раз нас тут посетили.

С любовью (вписано от руки. — В. И.).

Пр. А. Мень

[Май 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Как Вы себя чувствуете? Как давление и глаз? Я ведь всё же надеюсь, что Вы приедете. Не писал Вам долго, т. к. мало бывал дома. Жизнь идет со всякими переменами, но за всё слава Богу. Пасха прошла трудно, но хорошо. Что дальше будет — Бог даст. Если приедете, то уже будет 6–й том. Там есть кое-что для Вас интересное. Молюсь за Вас и жду.

Ваш

пр. А. Мень

[Май 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Простите, что долго не писал. Рад за Вас, что Вам лучше. Не могу вспомнить, ответил ли Вам на предыдущее письмо. На всякий случай — отвечаю. Вы очень верно указали на то, что в благодарственной молитве и в молитве вообще мы стремимся слиться с волей Его. Человеческое остается, но свободно подчиняется Ему, «сливается» с Ним. Это наша вожделенная цель. Это цель всего мира. Это то, что богословы называют теозисом. Но теозис, как Вы так же верно заметили, нечто совсем иное, чем в Веданте. Там нет человека и Бога, а есть один Бог. Здесь же Завет, Любовь двух, которые, как это и должно быть в любви, становятся едины (но не тождественны). Молитва за других? В ней есть много аспектов: и включение близких в наш духовный поток, устремленный к Богу, и соединение с ними в молитве, и исповедание перед Ним, что мы все принадлежим Ему, и свидетельство любви. Христос молился за Своих. Тем самым принимал их в Свое сердце…

И о «пострижении»: оно ведь должно длиться всегда, оно есть служение, свидетельство. Путь для него не закрыт для Вас по милости Божией и сейчас. Вот к Вам обращаются люди, значит Вы служите им. Не сомневайтесь, что сил мало. Он действует в нас и за нас…

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Май 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Сон Ваш не случаен. Просто узы молитв и памяти слишком крепки, чтобы их могли ослабить расстояния. Передайте сестре, что и ее всегда помню. Не забывайте и Вы всех москвичей. Это ведь тоже теперь «ваш» город.

Храни Вас Господь.

Пр. А. Мень

[Май–июнь 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Все время молимся за Вас. Верю, что Вы «жертвенно» несете свое страдание. Как было бы хорошо увидеться летом! Правда, я рассчитываю с 15 и[ю] н[я] уехать на месяц. Но все равно хочется думать, что болезни не помешают нашим встречам. Они хоть и «немногословны», но имеют внутреннее значение. Еще раз поблагодарите сестру за заботы. Ей Господь дал счастье быть «служительницей». Это не мало. О Вашей беде я хотел бы выписать Вам чудные слова Тейяра, но у меня нет под рукой. Смысл их примерно таков: «В радости и боли Ты действуешь во мне и со мной; испепеляя меня, Ты очищаешь и вбираешь в Себя, Ты лепишь меня, так как это нужно для полноты моего единения с Тобой. Лишаясь в земном, я богатею Тобой, теряя — приобретаю». Это очень приблизительно. Потом найду.

Храни Вас Господь. Ваш

пр. А. Мень

[Июнь 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Почерк Ваш уже значительно улучшился, и это показывает, что хотя у Вас еще не всё в порядке, но — состояние лучше. Конечно, если Бог даст, будем все очень рады Вашему приезду. Скорее всего я буду в отлучке с середины июня по середину июля. Очень молюсь, чтобы Господь укрепил Вас в эти трудные дни, чтобы этот опыт тоже был для Вас знаком Его очищающего и любящего Присутствия. Он освобождает нас для Себя.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

Поклон низкий Вашей сестре.

(Эти слова вписаны ручкой. — В. И.)

[Июнь 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Пишу накануне предполагаемого отъезда. Вижу, что от письма к письму почерк Ваш улучшается. Будем надеяться, что всё заживет. Не напрягайте глаз. Раз они сейчас в неважном состоянии, их нужно поберечь. Но вообще-то Вы не просто и не только художник. Бытие Ваше многогранно, и формы служения различны. Вы среди новых поколений — как представитель той трудной весны, которая, несмотря на суровые заморозки, принесла свои плоды в рассеянии. Для нынешних это очень важно. Это как корни, как связь времени, как залог продолжающегося движения. Вы вобрали в себя опыт тех нелегких лет. И о многом можете судить в иной перспективе. Отсюда Ваше влияние на молодых. Очень верю в нашу встречу, хотя мы и не расстаемся все время. Низкий поклон Вашей сестре. Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

[Лето 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Я вернулся с Кавказа. Был у грузинского патриарха, в Эчмиадзине, в армянской Академии, в Харькове (там даже служил и проповедовал). Теперь наше общение (письменное) восстанавливается. Напишите сначала, как Ваше давление, глаз, нерв и пр. Много у Вас теперь корней в Москве. Многие помнят и молятся.

Храни Вас Бог.

Ваш прот. А. Мень

[Вторая половина 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Напишу Вам два слова в ответ на письмо, написанное еще в Москве. Об «эросе». Говоря словами апостола, «тайна сия велика». Да, действительно, человек перед лицом смерти, иного мира и потустороннего как бы «отмирает» от земного. Он весь погружен в Иное, в непривычное инобытие. Бывает, что люди, еще не переступив грани, становятся «равнодушными» ко всему посюстороннему. Хорошо ли это? Да, и — естественно. Наступает другая жизнь, и нужно много сил набрать, чтобы в ней сориентироваться. Только потом, вероятно, люди думают о «покинутом». А святые заботятся о нем. Но годится ли это для данной, этой жизни? Это, конечно, удобно — умереть для мира еще до смерти и поэтому почти не заметить перехода. Так сказать, при жизни войти в нирвану. Однако это идеал буддийский, а не христианский. Живя здесь, мы, по–моему, должны жить реально и полно — телом, душой и духом. То, что от нас ждет евангельский завет, подразумевает вполне живого человека, хотя стремящегося «отвергнуться себя». Он мыслит, живет, дышит, любит, переживает во всей полноте. И если что-то гаснет в нем, то оставшиеся силы должны компенсировать потери. Такой человек более уязвим, чем буддийский архат, которому наплевать на всё. Но нам вовсе не обещано безмятежное существование.

Всё это, конечно, не отрицает необходимости держать силы души и страсти под контролем. Я не очень люблю слово «бесстрастие». Оно буддийское. Много ли дали миру люди, которые вместо того, чтобы свидетельствовать на земле о правде Божией, отвернулись от всего? И похож ли Господь (или ап. Павел) на существа бесстрастные? Нет, Христос горевал, удивлялся, радовался, Он был живым человеком среди живых людей. Над этим стоит подумать. И умер Он в муках, а не так, как бесстрастный мудрец вроде Будды… Вот так. Всегда мысленно с Вами.

Ваш пр. А. Мень

[Вторая половина 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Только сейчас смог сесть, чтобы поговорить с Вами о волнующем Вас вопросе: как понимать проблему «избрания» в Библии. Слово это действительно проходит через всё Св. Писание — от рассказа об Аврааме до ап. Павла. По–видимому, это не случайно. В диалоге (Бог — человек) избранность лица, народа, общины играет какую-то существенную роль. Однако в свете слов Спасителя о солнце, которое светит на праведных и неправедных, понятие это нельзя связывать с несправедливостью или кальвинистическим жестким предопределением. Из контекста Библии явствует, что избрание — это прежде всего призванность на служение. Даруя человеку свободу, Бог продолжает диалог даже тогда, когда значительная часть людей отходит от Его путей и не выполняет предназначенного. Однако в этом случае границы, сфера призыва Божия временно сужаются. Он говорит к тем, кто готов Его слушать, как Авраам. Призванные (и следовательно, избранные) должны стать закваской человечества, продолжая дело Божие в окружении отступничества.

Избрание человека, народа, общины отнюдь не означает, что сами по себе они выше прочих людей. Их значимость — функциональная, поскольку им отведено особое, инициативное место в историческом «домостроительстве». Авраам был, вероятно, не единственный, кого призвал Господь. Но он с готовностью отозвался на призыв и стал поэтому «отцом верующих». На его вере созидается основание будущей Церкви. Но Церковь ветхозаветная, как община служителей Бога, предназначенная для утверждения, сохранения и распространения веры на земле, не могла иметь иного русла в древности, кроме этнического. В эпоху, когда личность всецело определялась традициями национальной культуры, когда в силу исторических условий человек не имел выбора, находясь в рамках этноса, нация, народ создавали единственную в своем роде устойчивую духовную среду, где что-либо могло взращиваться, сохраняться и развиваться. Духовное наследие человек получал только от родителей, от непосредственного окружения, от национальной культуры. Только с эпохи эллинизма начинается живой обмен ценностями между народами (грек может стать буддистом, иудей — воспринять эллинство, римлянин — иудейство). Отсюда «избранность» Израиля как этнической общности, которая стала лоном богооткровенной религии (во всей ее динамике). Призыв Божий «стать народом святым и царством священников» означает, что данная этническая единица должна сделать служение Богу основой своей культуры и всего своего существования. Но и тут нет «жесткой программы». Бог не насилует волю и сознание избранных. Дух Его постепенно просветляет душу народа, чья история становится трудным восхождением — с соблазнами, провалами и грехами. Св. история библейского народа есть история воспитания — от Авраама до Моисея, от Моисея до Амоса и других пророков и т. д. Перед нами не просто эволюция религии, а драматическая история, история борьбы, противления, преданности, конфликтов, возрастания в вере. То, что в Израиле нашлись люди, которые отвергли Христа, и люди, на которых, как на камне, была построена Церковь Нового Завета, показывает, что в библейской истории укреплялся положительный полюс и не подавлялся отрицательный, то есть сохранялась свобода. Выбор и ответственность неотделимы от избранничества.

Наднациональная Церковь, Церковь Христова, могла быть основана лишь тогда, когда изменились условия («исполнение времен»), когда стал возможен религиозный выход за границы этноса. Как я уже сказал, эту миссию выполнил эллинизм (о котором — мой 6–й том). Новозаветная Церковь, обещанная еще пророчеством Иеремии, становится новым объектом избранничества. Она выходит за рамки племенных и культурных изолятов, хотя не нарушает целостность и оригинальность частных культур. Именно поэтому нет единой христианской культуры, наподобие буддийской или мусульманской.

Избрание Церкви, так же как и в Ветхом Завете, сохраняет свободу. Поэтому история Церкви, подобно библейской, имеет двойственный характер. Поэтому в ней есть подлинное и фальшивое, достойное Евангелия и греховное.

Но здесь нужно отметить еще одну особенность «избрания». «Обетования Божии непреложны», — говорит св. Павел. Это не его личное убеждение, но суть всей исторической традиции Библии. Сказание о потопе показывает, какая может быть альтернатива этому. Мир оказывается недостойным, Бог истребляет его и создает новое человечество. Но потом радуга становится символом того, что Бог отныне будет строить только на том основании, какое Он заложил Сам, невзирая на грехи людей. Он не истребляет Свой народ за его грехи, а ведет его к покаянию, проводя через горнило бед. Он «верен Своему слову» и вместо того, чтобы образовать новый Израиль, избирает из его же среды Остаток (то есть ядро верных). То же происходит и в Церкви. Она много раз заслуживала уничтожения. Множество сектантов и еретиков пытались упразднить ее и начать всё заново на другом основании. Но Господь совершает «домостроительство» именно на почве всё той же Церкви, которую Он воздвиг на скале Петровой. И как в Ветхом Завете, Он действует в лице Остатка. Таким образом, обетование Божие не зависит от нравственного состояния избранных, пока есть хотя бы «три праведника», то есть пока остается хоть какой-то отклик на Его призыв. Но Остаток никогда не исчезает ни в Израиле, ни в Церкви. Думать обратное — значит быть либо слепым, либо крайним мизантропом. (Получается трихотомия: верность Божия, неверность одних и верность других.)

Итак, избрание в общеисторическом смысле есть предназначенность. Это распространяется и на отдельных людей. В этом смысле все избраны, но каждый по–разному (в плане домостроительства), и по–разному отвечают на Божий призыв. Если человек внял призыву, он посильно исполняет то, чего ждет от него Господь.

Простите за академичность изложения. Так удобнее. Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

[Ноябрь 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Слава Богу, что Вы вернулись из больницы и состояние сносное. Я очень беспокоился, что там Вам будет плохо. Это ведь как те промежуточные сферы, куда мы попадаем по смерти. Отрыв от всего привычного, пребывание в чуждом мире… И Вы сами убедились, что связь с Богом не нарушается даже там. Значит всё предыдущее было не напрасно. И Господь утешил Вас через врача, обрадовавшегося подарку.

Получил выписку из о. С. Б. Постепенно всё больше собирается. Многих удивляет мое стремление сохранить и умножить наследие, полученное нами от «отцов» того периода. Но я, вопреки мнению некоторых, «традиционалист», верю в значение живой связи, преемственности, опыта предшествующих поколений. Без этого мы обречены изобретать велосипеды. Обидно было бы думать, что «то» поколение не оставило нам ничего нужного. Думаю, напротив, оно дало нам слишком много. Я всю свою юность питался из этого источника.

Еще раз вернулся к Вашим строкам о больнице. Вот Вам и — монастырь. Мы много суетимся, а так важно, чтобы оставалось время для внутреннего предстояния.

Пишите обо всем. Дошел ли до Вас, наконец, С. Ч.(П)[230]? Хочу узнать Ваше мнение. Так трудно выразить всё…

Храни Вас Бог.

Ваш

пр. А. Мень

03.12. [78]

3.12. Дорогая Юлия Николаевна! Рад был получить Ваше письмо. Теперь будем готовиться к Рождеству. Видел Ваше Сретение. Оно очень хорошо. Дай Вам Бог еще дальше трудиться. Благов[ерного] не видел еще[231]. Буду завтра у Ан. Вас.[232] — передам привет от Вас (он именниник). Мы с женой традиционно бываем у них в этот день. Перед Рождеством я всегда думаю и молюсь о трех вещах. Ему не нашлось места в горнице. Найдется ли Ему место у нас в доме сердца? Пастухи пошли сразу: пойдем ли и мы, когда нас зовут? И дары волхвов: что мы принесем?

Желаю Вам светлых праздников, трудов и мира. Пишите обо всем, не думая, что мне некогда отвечать…

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Декабрь 1978]

Дорогая Юлия Николаевна! Какие прекрасные слова о. С. Вы прислали — лучше не скажешь. Это живое, такое непосредственное свидетельство о диалектике нашей духовной дороги… Удивительно: о. Л.Ж. — жив[233]. Вы думаете, что он не захочет рассказать о себе. А м. б., согласится? Во всяком случае было бы неплохо, если бы списались с ним и сказали, что его книги и статьи привлекли давно интерес и ценятся многими. Непонятно, почему он скрыл свое имя? Ведь в книге и статьях он подписывался.

Т. я действительно видел. Она человек глубокий, и дар у нее есть. Сейчас, между прочим, этот дар посылается как-то особо. Видно, наше время немощей того требует. И метод у нее верный, и интуиция.

Вы пишете, что главное — воля к молитве. Это очень точно сказано. Ведь мы порой оказываемся неспособны к настоящей молитве. И тогда просто держимся за нее, как за веревочку. Взываем де профундис[234], лежа на дне колодца. Но все эти усилия зря не проходят. Именно так совершается рост. В преодолении нашей земной косности.

Сейчас период, когда солнце наиболее удалено от земли. В это время у многих намечается спад. Солнце обладает таинственной силой (недаром был его культ в древности, и столь распространенный). Некоторые утверждали, что там обитают благие существа (Флоренский). Но факт — фактом. Недаром солнцеворот так радовал людей (отсюда всеобщий праздник его 25 декабря, который Церковь мудро соединила с праздником Рождества).

Как бы ни была трудна молитва за других, в ней мы носим «тяготы друг друга».

Был недавно у Анат. Вас. Они бодрятся. Чувствовал себя у них, как у родных. Столько связано. Он много сделал для людей. Их роль больше, нежели роль иных архиереев.

У нас за окном глубокий снег. Он подобен чистоте Божиего прощения, покрывающего всю грязь земли…

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Начало 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Вам уже написали, наверно, что 15, на преп. Серафима, умерла мама[235]. Мы давно этого ожидали, но все равно трудно примириться. Впрочем, со смертью примиряться нам и не надо. Она есть вызов Богу и человеку. «Плачу и рыдаю…» Накануне она еще ходила, была светла после причастия, а на другой день ей стало хуже. Я читал над ней отходную (по католическому молитвеннику, который оказался под рукой) и не выпускал ее головы до последнего вздоха. Ее жизнь была цельной на редкость, вся отданная Христу. Трудно даже оценить, сколь многим я ей обязан. У нас была общая жизнь, общий дух.

О Т. я слышал, что ее притесняет муж. Рад за Вас, что рождественские дни прошли хорошо. Говорите, 200 лет не хватит. Но у нас — больше — вечность впереди, где откроется бесконечно многое. Все же наши «правила» лишь подпорки и прелюдии.

Сестра спрашивает о младенцах. Вы правы, едва ли это выполнили. Иначе Флавий обязательно об этом написал бы. Многие современные историки вообще считают: этот эпизод — надо понимать символически[236].

Общаясь с неверующими, мы совсем не должны от них отходить. Нужно просто называть наши реальности на их языке. (Бог — добро, молитва — внутренний мир, медитация — концентрация духа, вера — красота, убеждение.) Об искуплении я едва ли скажу лучше, чем о. С. Булгаков и др. Но суть — в понимании термина. Он означает «отпускание раба на свободу» и «приобретение (Богом) для Себя», в Свой удел. Уже этого достаточно, чтобы покинуть почву средневекового юридизма. Жертва Божия заключалась в том, что Он вошел в наш мир, чтобы приблизить его к Себе и принять его в Себя…

Храни Вас Бог. Ваш пр. А. Мень

<…>

[Февраль 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Спасибо, что Вы присоединились к нашим молитвам об ушедшей маме, хотя у меня такое ощущение, что она должна теперь молиться за нас. Еще раз напомню о фото: Ап. Андрей + Наталия; пр. Сергий; Андрей Перв[озванный]; Марк; Георгий Поб[едоносец]; Владислав; муч[еник] Александр. Сегодня мы с Наташей идем на «Мастера и Маргариту» — заботами Вашей сестры. Мы ей очень благодарны. Я не хожу в театр (равнодушен, да и смотреть нечего), но это — особый случай.

Было 20 дней маме. Собралось много народа. Как хорошо сознавать, что невзирая на наши немощи — связь есть.

Храни Вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

[Весна 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Сегодня думал о Вас в связи с особым обстоятельством. Был у меня Володя, с которым Вы беседовали и которого как бы сдвинули с места. Что будет с ним дальше — Бог весть, но начало положено.

Начинается пост. Теперь будем вместе идти по пути молитвы и приготовления к Встрече. Вновь будем оглядываться на пройденное — с благодарностью и покаянием.

Спасибо за отзыв на СЧ. Жаль, что у меня в рукописи №№ стр. другие, и я не понял, о каком месте Вы говорите. Что же касается «местного колорита» начала рассказа, то следует учесть мое задание: дать атмосферу, дать с наибольшей исторической достоверностью фон евангельской истории. Этот уклон я намеренно выправлял лишь постепенно. Хотелось бы чтобы читатель поверил, что это действительно было, заинтересовался, а потом услышал о главном.

Спасибо за выписку из о. С. Хочу этим постом послужить в его фелони. Так — связь с ним и с Вами…[237]

Храни Вас Бог.

Пр. А. Мень

[Весна 1979]

Дорогая Юлия Николаевна, ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Поздравляю Вас, сестру, Халиму[238] и всех Ваших друзей с праздником. Я рад, что Вы с пониманием отнеслись к моей встрече с И. Д. Я, как Вы знаете, смотрю на к[рещение] не механически, а как на подлинное «вступление на путь». А оно безусловно требует подготовки от взрослого человека. В древности люди откладывали к[рещение] на многие годы, даже родившись в христианской семье (наприм., Григорий Богослов).

Последние Спасы были особенно хороши. Уповаю, что Господь даст Вам сил и здоровья еще потрудиться. Но и без этого Вы несете незаметный и важнейший труд, который сами не в состоянии оценить (да и не надо). Главное — Вы несете до конца то, что было на Вас возложено о. С. Он был одинок среди обскурантов. И наверно, мечтал о тех временах, когда его научатся понимать, когда будет складываться «модель открытого православия». Увы, это время еще не пришло. Но первые ласточки есть, и мы должны быть счастливы, что в малой степени участвуем в этой затяжной весне, которая рано или поздно приведет к лету. Ведь у Сеятеля не все семена пропали без толку. Нашлись и такие, что выросли и принесли «много плода».

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Весна 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! О болезнях Е. Ив. я знаю. Она мне пишет. Что тут поделаешь? Если она всё так воспринимает, то Вы не виноваты. Может быть, ей просто хочется страдать «со смыслом» за кого-то. Это дает силы выносить боли. В страдании появляется смысл. Рад, что Вам понравился Кюнг. О его слабых местах я уже писал и до сих пор считаю, что они обесценивают труд. Для новоначальных это соблазн. Не все могут понимать, как Вы, что достоверность не так уж важна. Впрочем, я сам, долго изучая вопрос, не могу с ним согласиться. Во–первых, то, что нужно, — донесено точно. А во–вторых, нельзя к таким спорным гипотезам относиться, как он, с детской доверчивостью. Он опирается как на догмат на одну из гипотез, далеко не общепризнанную (ее не разделяют ведущие историки). Логику его я понимаю. Он хочет сохранить дух Евангелия, уступив всюду, где только можно. Но «уступать» следует там, где есть бесспорные научные данные, а не шаткие скоропреходящие теории. Другой (протестантский) пример такого компромисса — Бультман (ум. в 76 г.). Он считает, что можно быть христианином, не веря ни во что, что описано в Ев[ангелии] (кроме того, что Иисус существовал). Но эта гиперкритика уже устарела. Нельзя идти у нее на поводу. А в других разделах он весьма вдохновляющ, хотя и слегка многословен. В «Науке и религии» поместили издевательскую рецензию на эту книгу, используя все его компромиссы. Но для богословов Кюнг «промывает мозги», избавляя их от косности и интеллектуальной нечестности. Ваш последний Сп[ас] мне очень понравился. Он будет употреблен по назначению.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

[Весна 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Господь дал Вам передышку, и я очень рад за Вас. Поздравляю Вас с праздником. Всегда благодарю за то, что Вам послана такая молодая душа, которая никогда не останавливается. Остановка — конец жизни. Думаю, что и по ту сторону мы будем продолжать развиваться и обогащаться. История духа здесь только начинается. Многим бы хотелось, чтобы это было не так (перешел туда, и всё решилось), но многое доказывает, что путь безграничен. Относительно Л. было бы неплохо, если бы Вы ей иногда писали. Ее это поддерживает, т. к. она редко бывает в храме. Было бы хорошо, если бы Вы приехали пораньше, как предлагает Л. Н. Когда сестра вернется — кланяйтесь ей.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Июнь 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Наверно, Вы уже в Москве. Поэтому посылаю письмо по московскому адресу. Я действительно мало писал. Послепасхальный период оказался еще более напряженным, чем пасхальный (тем более, что мой настоятель уехал до 20 июня). Я сам уйду в отпуск, вероятно, 8.7, на месяц. Надеюсь вскоре увидеть Вас. Личное общение ведь тоже нужно, невзирая на препятствия. В нем есть свое нечто…

Теперь о Ваших вопросах. Душевные немощи старых людей — тяжелая, мучительная загадка. Но опыт показывает, что ядро личности сохраняется под покровом разрушенной психики. Я Вам как-то уже писал, что незадолго до смерти моя тетя В. Я. долго находилась в беспамятстве, никого не узнавала. Но однажды она после хорошего ухода, лечения и соборования пришла в себя и целый месяц оставалась такой. И что удивительно: мы думали, что она в бессознательном состоянии ничего не помнила и не осознавала. А оказалось, по ее рассказам, что всё было иначе. Она жила интенсивной внутренней жизнью, общалась со своей давно умершей бабушкой. Я тогда понял, что такие состояния есть смерть заживо, есть «мытарства», пережитые до смерти тела, когда душа очищает с себя всё лишнее, еще пребывая в связи с организмом. При этом, конечно, всё зависит от жизни прежде, от того, что было собрано. Для иных здесь — настоящий ад, при жизни тела. Но мы верим, что Господь всё очищает и возвышает. И нет нужды уповать на перевоплощение. Достаточно знать, что в иных мирах душа проходит новые фазы эволюции (индивидуальной).

Что касается «синергизма», то он, конечно, имеет место. Однако нарушается он прежде всего нашей самостью. И когда мы стараемся не искать для себя, мы просто ограничиваем ее, а уничтожить не можем все равно. Тогда-то и получается синергизм. (Я всего хочу для себя, это неизбывно и естественно; но если я буду всё полагать в Боге, это мое искание «своего» будет урезано и откроется место для Божиего воздействия.)

Итак, жду встречи…

С любовью.

Ваш

[Июнь 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Не посылаю письма, т. к. надеюсь в среду Вас увидеть. Будем молится о том, чтобы падение Ваше не имело последствий. Берегите своего «брата осла», как называл тело св. Франциск.

Прежде, чем ответить на Ваш вопрос, я сам спрошу Вас (как делал в свое время Дарвин): знаем ли мы, в какой момент человеческий эмбрион или новорожденный обретает человеческую душу? Конечно, момент такой есть. Он соответствует определенному уровню структуры тела и центральной нервной системы. Это психофизическое единство соответствует библейскому понятию «плоть» или «прах земной». То же самое произошло в эволюции. Я привез с собой журнал со статьей, которую Вы бы могли перевести. Она новейшая и — об этом. Когда метаморфозы человекоподобного существа (гоминида) привели к созданию подходящего вместилища для духа, тогда и совершился антропогенез, столь величественно изображенный на известной фреске Микеланджело. Благодаря этим двум факторам (эволюции гоминид и творческого воздействия Духа Божия) человек стал таким, как сейчас, — двуединым существом. В теле он несет все признаки своего животного происхождения, а в духе — печать иного мира.

Слово «вдунул» не случайно. Дыхание и дух — два понятия в Ветхом и Новом Завете очень близкие. Они обозначались одним словом (руах). Отсюда «дву–смысленность» в беседе с Никодимом. Причина заключена в том, что дыхание тесно связывалось с ветром и в то же время воспринималось как важнейший признак живого существа. Оно есть необходимое «питание» животного и человека, получаемое из природы (прана индийцев, пневма — греков). Таким образом, «вдунул» есть образ, вытекающий из понятия «дыхание» и «дух». Есть одно возражение против «абсолютного эволюционизма», который всё духовное выводит из эволюции. Возникновение сознания и дух есть акт создания нового, того, чего нет в природе. Это подтверждает и Библия, говоря, что в отличие от животных (произведенных водой и землей) человек нечто важное и специфическое получил от Бога непосредственно. Думаю, что это произошло лишь один раз в истории и что рождающиеся дети получают свои души от родителей или от целокупной души человечества («Адама»). Так, по крайней мере, думают многие Отцы Церкви.

Вот вкратце всё, что можно сказать об этом. Подробности в статье. У меня это изложено в «Истоках».

Храни Вас Бог. Если не приедете 15–го, пошлю почтой.

Ваш пр. А. Мень

[Июнь–начало июля 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Был рад помолиться и причаститься с Вами, хотя пообщаться не удалось. Зато Вас привезли и увезли — тоже плюс. Надеюсь, что до отъезда увидимся. Не знаю, сумею ли внятно сказать Вам о Вашем вопросе. Кажется, я уже писал Вам, что мир похож на стереокино. Сидишь прямо — всё рельефно, немного повернешься — всё плоско. Так и в жизни. Определенная позиция внутренняя ставит нас в прямую зависимость от воли Божией, другая — позволяет как бы отдаляться от нее, «выпадать». Здесь все провалы и чернота. Он промыслительно присутствует, конечно, и там, где мы «проваливаемся». Он объемлет нас и в моменты отдаления. Ибо если бы Он не был там — всё превратилось бы в ничто. Но если в черных дырах Он только поддерживает бытие наше, обращая часто зло в добро, то в «поле веры» Он явно открывает благость Промысла. Промысл не отвергает свободы, он попечение присутствующего Отца, который смотрит, как мы идем и куда. Он ждет от нас свободных усилий идти к Нему навстречу. Конечно, всё зло мира — не Его воля (в смысле не Его «желание»), но Он попускает это, делает всё для того, чтобы повернуть его на благо. Страдание делает источником сострадательности, ошибки и падения — источником смирения, болезнь — терпения и т. д. За Вашего племянника рад: вот пример тайной заботы о нас всех… Книгу Клемана я просматривал[239]. Вообще п. Аф. великая личность[240]… Наш Иоанн XXIII.

Храни Вас Бог. До встречи.

Пр. А. Мень

[Конец августа–начало сентября 1979]

Дорогая Юлия Николаевна! Пишу кратко, т. к. сейчас горячее время. Душевно и духовно все время чувствую Вас, радуюсь, что Бог дал Вам талант путешественника, который не сидит на месте, а всё пытается идти. Мне всегда казалось, что наша жизнь христианская, в отличие от обычной, — есть путешествие, приключение, риск и горизонты. Очень хорошо, что пишете Лене. Может быть, будет на пользу. Л. Н. имеет в виду, что во время игр в Москву не будут пускать приезжих из-за наплыва[241].

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

19.09.[79]

Дорогая Юлия Николаевна! Зная, как Вы оживаете, когда приезжаете в Москву, хотя мы и видимся мало, я все же хотел бы, чтобы Вы приехали заблаговременно (если будет возможность). Ведь, если Вы боитесь оставлять сестру надолго, Вы можете вернуться раньше. Просто в виду олимпиады — передвинуть срок пребывания здесь. Ваша сестра была у меня, но ошиблась числом, и поэтому мы не встретились. Надеюсь, что ошибка поправима.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Февраль 1980]

Дорогая Юлия Николаевна! Не успели мы оглянуться, как снова пост и начинается время, которое мы с Вами так ценим. Жаль мне только, что Вы готовы отказаться от поездки в Москву. Но, м. б., она все же удастся. Неизвестно, когда будут запирать город на игры.

Вопрос о том, нужно ли добиваться чувства присутствия Божия, не прост. Конечно, требовать от Бога, чтобы Он давал всегда Себя почувствовать, мы не дерзаем. Один праведник говорил: ощущаешь Его — благодари, нет — благодари тоже. И там и тут проявляется Его любовь к Нам (Игра Любви).

Но, с другой стороны, так важно не погружаться во внешнее, не забывать, что всё от Него. Любить красоту (Вам это понятно), любить всё светлое в жизни как весточку о Нем…

Лену не оставляйте. Она получает пользу, общаясь с Вами.

Лекции Вивекананды[242] я читал. У меня есть много его книг. Он, конечно, не чистый ведантист, а с примесью европейских воззрений. Но как раз европейское в нем (сострадание к народу, призыв к активности, протест против религиозной темноты и пр.) самое ценное. А Веданту лучше брать из первоисточников. Там есть много прекрасного и ценного. Опыт, поэзия, мистика, но основная интенция развоплощения кажется мне соблазном. Она очень привлекательна тем, что дает панцирь от невзгод. Но тут-то и ловушка.

В более приемлемом виде ведантистская позиция — у стоиков. Недаром Отцы Церкви многое у них брали (Тертуллиан, Амвросий и др.). Если убрать гордыню и недоверие к Провидению, они очень чисты и благородны и дают «ограду» от смятения души. Где-то тут тонкий, еле заметный средний, царственный путь (идти в мире, не гнушаясь миром, но и не пленяясь им).

Относительно Вашего вопроса: если мы просим, то ведь это не главное. (Ведь «Отче наш» начинается с того, что Божие, а не человеческое.) Но просьба есть исповедание нашей связи и зависимости, нашей открытости к Нему… Ведантист думает об отождествлении. Мы знаем, что оно невозможно и не нужно. Мы ищем единения (коммунион), встречи, диалога, лицом к Лицу (а в ведантизме и лиц-то никаких нет. Личность иллюзорна и у Бога и у человека). Здесь хорошо Бердяев говорил о персонализме Евангелия (99 овец и 1 заблудшая).

Образ главный пусть Вас не пугает. Это же поиск. Он вечно открывает новое. Чтобы облегчить — меняйте немного композицию. Но вообще у Вас она очень хороша. Мне всегда казалось, что Спас в иконописи — неудача в сравнении с Девой Марией и Николаем Угодником. Вот и цель.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

26.04. [80]

Дорогая Юлия Николаевна! Получил Ваше письмо и сообщение о том, что Вы опять неважно себя чувствуете (в связи с болезнями сестры). И это тормозит Ваш приезд. Это, конечно, огорчительно. Будем вместе молиться. Да будет воля Божия.

Вы правы, пантеистические тенденции людей, схвативших вершки неоиндуизма, нам опасны. Дело в том, что настоящий индуизм включает реальную веру и любовь и молитву (бхакти–йога). Он признает конкретные проявления благочестия и верит, что к личности Бог может обращаться как Личность. Но инд[ийские] философы и неоиндуисты отрываются от живой веры и успокаивают европейцев на таком полуфилософском суррогате. Вивекананда был очень сам заряжен духом европейского позитивизма, и доктрина его крайне противоречива. Общая точка с ними — только в Бхагавад–Гите[243]. Но и то она нам не подходит по сути. Впрочем, там всё очень красиво. Это-то и соблазняет. Особенно при отсутствии ответственности (мечты и теории!).

Все же надеюсь, что мы в этом году встретимся. Храни Вас Господь.

Ваш

пр. А. Мень

П. С. Сейчас мало пишу из-за занятости в храме. Потом будет легче.

[Май 1980]

Дорогая Юлия Николаевна! Спасибо за двух С[пасов]. Есть еще одна просьба: преп. Геннадий и Нина равн[оапостольная].

О трудном Вы говорите: почему не молиться о смерти? Скажу откровенно: наверно, нет во мне этой решимости. Никогда не мог (например, в случае с теткой моей, которая два года прожила в плохом состоянии). Наверно, здесь говорит во мне что-то библейское — жизнь табу, она принадлежит Богу всецело. Он один здесь властен распорядиться.

Понимать-то я Вас очень понимаю. И на Вашем месте думал и чувствовал бы так же. Но есть нечто непреодолимое (молиться о смерти). М.6., когда-нибудь во мне это сломится… А ко всенощной я Вас приглашал просто, чтобы Вы п о б ы л и, сколько сможете, вместе с нами в храме, просто помолились…

Теперь о молитвословиях. Они не то же, что молитва. От сердца молимся, как Бог положит на душу. Но новый католич. молитвенник прекрасен. Он в 10 раз короче старого. Всё лишнее убрано. Всё прозрачно, чисто, светло. Я для Вас перепишу утр[енние] и вечерние, чтобы Вы сами убедились. Вообще у них большие сдвиги. Литургия прямо-таки возвращена к апостольскому чину. Никакой пышности: все стоят вокруг перед священником, который обращен лицом к молящимся. Алтарь перестает быть В[етхо]з[аветным] алтарем, а становится столом Тайной Вечери. Все «тайные» молитвы вслух. Всё как на иконе Троицы. Вместо нашей сугубой ект[ении] импровизированные молитвы–прошения каждого, кто захочет, о чем захочет. Никаких антиминсов, воздухов и пр. Простота удивительная. Облачения пышные упразднены. Восстановлены простые древние, а порой, если нет условий, остается одна епитрахиль (без затей), а то и ее нет (т. е. священник в особых условиях может совершать таинство в обычной одежде, на обычном столе, в любом простом сосуде. Это обычаи, как нельзя больше соответствующие нашему времени.

И — возврат к древности).<…>

Триптих мне очень понравился. Он тоже овеян чем-то первохристианским. Кстати, в мессидже Экзархата за 79 [г.] есть статья Л. Успенского об иконе Пятидесятницы. Там полемика против тех иконописцев, которые ставят в центре Богоматерь. Автор считает, что Ее не следует изображать там. Среди репродукций и фреска, которая, по словам авт[ора], написана «учеником прот. С. Булгакова». Она критикуется с богословской точки зрения. Но всё это — силлогизмы…

Обнимаю Вас и поздравляю с Праздником Рождества Христова. Поклон Вашей сестре. Всегда молюсь.

С любовью.

Пр. А. Мень

[Май 1980]

Дорогая Юлия Николаевна! Вы напрасно огорчаетесь, что я хорошо говорил о Вас друзьям. Люди должны сосредотачиваться на всем хорошем друг в друге. А плохое — пусть знает духовник. Я сейчас, вероятно, уеду, но вернусь, и снова наше общение продолжится. Впрочем, я спокоен, т. к. Вы здесь не одни. Это очень хорошо.

Теперь коротко отвечу на Ваши вопросы.

1. Наша молитва как род общения приближает нас к Богу, мы исповедуем, открываем в ней сердце перед Ним. Добавляя «Да будет воля Твоя», мы всё же просим, и пример тому Сам Христос. Это поток нашей воли, который несется навстречу Богу и соединяется с Ним. Когда этот внутренний «диалог» начинает звучать в нашем сердце, мы говорим: «Господь услышал», хотя это лишь фигуральное выражение. Есть и еще один аспект. Молясь, мы вырываемся из-под неотвратимых материальных законов и соприкасаемся с миром иных закономерностей, включаем в них и тех, за кого молимся. Об этом очень проникновенно писал А. Толстой[244]. Я его слова привел в книжке о молитве.

2. «Избрание» во всех смыслах (в том числе и в личном) есть призвание, предназначенность, соучастие в замыслах Божиих, реализация замыслов Творца о тебе лично. Это надо почувствовать, угадать, принять и осуществить. В этом смысле в с е избраны, хотя и каждый по–разному. У каждого своя роль в жизни. Надо уметь выполнить именно ее. Нет людей без духа, для всех звучит, хоть раз, призыв Божий. Наши судьбы тесно связаны с тем, как мы выполняем призвание.

До встречи. Храни Вас Господь. Ваш

пр. А. Мень

[Лето 1980]

Дорогая Юлия Николаевна! Не огорчайтесь, что при личных встречах беседа бывает трудна. Мне нужно хотя бы время от времени видеть Вас, чтобы крепче «держать» заочно. Почерк только у меня уж очень плохой. Относительно записок о. С. я Вас понял, хотя всё это, однако, принадлежит уже «истории», в том числе и его радость от встречи с Вами. Что тут удивительного, если одинокий духовно человек оживал от нее? Я, конечно, в точности исполню Ваше пожелание и не буду переписывать текста. Это действительно всё очень интимно и к публикации возможно лишь много позднее. Однако не буду в устных беседах скрывать от интересующихся, что переживал о. С. в первые годы эмиграции. Ведь на этот счет существуют розовые мифы. Да, он сохранился, работал, оставил большое наследие — но какой ценой? Нужно людям это знать. А то думают, что он там — благоденствовал, в то время, как Флор, страдал тут. (Кстати, его замечание о нем, человеке, которого он очень ценил, весьма важно. О Ф[245]. тоже возник миф, и миф малополезный. К его творчеству нужно подходить весьма избирательно. В нем много чуждого христианству.)

Очень хочу надеяться, что приступ ослабел. Сейчас вижу Вас как воочию и всеми силами молюсь, чтобы Вас подняло над этим. Когда Вам будет лучше — напишите и договоримся о приезде. Меня сейчас интересуют журнальные фото о религиозной жизни Запада. Но у Вас таких журналов, конечно, нет.

Когда Вам трудно, хорошо думать, что это за кого-то. Это реальность. От Бога может быть только добро. Если мы приносим жертву за других, то зло (болезнь) становится от Бога, то есть добром.

Держитесь. Будем вместе стоять.

С любовью.

Пр. А. Мень

[Осень 1980]

Дорогая Юлия Николаевна! Записочку Вашу получил.<…>О себе Вы ничего не пишете. Очевидно, у Вас всё по–старому. Прошу Ваших молитв в наше трудное время. Объединение духовных сил может преградить проискам врага пути.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Осень 1980]

Дорогая Юлия Николаевна! Получил Ваше письмецо с фото Ташкента. За сестру Вашу буду молиться. Надеюсь, что всё будет хорошо. Жду Ваших новостей — относительно здоровья. А Ташкент на фото напомнил мне старые города Св. Земли.

У нас всё по–прежнему. Сына провожаю в армию. Работы идут в тех же направлениях. За всё благодарим, а там, что Бог даст.

С любовью.

Ваш пр. А. Мень

[Январь 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Быть может, мое письмо придет, когда Вы уже вернетесь из больницы (если там нашлось место). Ведь, как я понял, Вас там должны только «проанализировать». Получил Ваш очерк автобиографический][246]. Еще раз, следя за путями Вашими, ощутил присутствие в ней направляющей и вразумляющей Руки. Это всегда так отрадно: ощутить близость Промысла! Думал и о путях Вашего ремесла. Всё это очень сложно и актуально. Ведь сейчас у нас — прямая деградация ц[ерковного] искусства. Светлое пятно на этом фоне — научное, добросовестное и вдохновенное копирование. Но на этом остановиться нельзя. Ренессанс тоже начинали с подражания «антикам»… Но все же нужно думать и работать, чтобы готовить почву будущему.

Обнимаю Вас. Молюсь и надеюсь, что Вы скоро будете чувствовать себя лучше.

Ваш

пр. А. Мень

[Февраль 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Рад, что Вы, наконец, дома. И особенно тому, что там Вы что-то получили для себя, наблюдая и общаясь. Мне писали с Запада (это я по поводу Ваших узбечек), что образованные восточники, если сохраняют веру, лучше европейцев, но как только теряют, становятся намного хуже их. Занятная закономерность. Прочел Ваше авто. Кажется, уже писал, что там явственно видно «водительство». Л. Н. в чем-то прав[247]. Чисто практически. Речь идет хотя бы о системе и каталогизации. А то всё рассеется, куда — неизвестно, и потомки будут обвинять. Каждый вклад — дар Божий, и его надо донести и сохранить. Во втором письме от II[248] Вы задели очень сложную тему. Действительно, восточные писали, что не только воображение и слова — опасны. Не исключено, что это коренится в двух причинах: 1) темперамент и фантазия восточных людей нуждались в обуздании, 2) влияние нехристианского мистицизма с его «деперсонализацией» человека (нирвана, самадхи[249], экстаз). Разумеется, противоположная крайность — рассудочность — тоже опасна, иссушает. Истина лежит где-то посередине. Слово, образ и чистое созерцание должны в нашей душе уравновешивать друг друга на молитве. Всему свое место, и это естественно, т. к. человек многопланов. Всякий крен не более, чем крен. Будем вместе начинать Пост. Передайте поклон и Божие благословение сестре и благодарность за теплые слова.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

Молитвы зап[адные] — спишу.

[Март 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Был я недавно у Ведерниковых. Застал их на Плотникове. Очень слабы оба, но всё такие же. Порадовался. Их дом был очагом огромной важности для многих людей. И для Вас, как Вы сами говорили. Они могут спокойно смотреть назад. Сделали, что смогли. Для будущего. Что-то будет у нас, у следующего поколения? Вот я столько надежд возлагал на Ж.

А теперь что? Хуже не придумаешь. Если бы поставил все точки над «и» — было бы честнее и лучше. Наташу я не видел, но и так всё себе представляю. Уже писал Вам впечатление о Ваших автобиографических] заметках. Повторю: такие вещи мы делать обязаны («и не забывай всех воздаяний Его…»). Относительно замыслов Л. Н. мне кажется, что и для него самого это важно. Мы, конечно, будем считаться с Вашими пожеланиями, но все же нужна систематизация и каталогизация. Это и Вам поможет что-то обозреть и обдумать пути. Вы скажете: когда же? Но никто, кроме Бога, не знает, кому и сколько отмерено сил. Геннадий — патр[иарх] Константиноп[ольский] конца 5 в., с очень короткой бородой и короткими волосами.

Храни Вас Бог. Пусть этот пост будет для Вас благословенным. Поклон сестре.

Пр. А. Мень

27. 04. [81]

Дорогая Юлия Николаевна! ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Всей душой сочувствую Вам. Вражеское искушение поразило Вас так чувствительно: Ваш инструмент — руку. Но будем вместе молиться и верить, что Господь вознаградит Вас терпением. Как мы все благодарны Вашей сестре, что она самоотверженно за Вами ухаживает. Это лучше всех лекарств. В эти пасхальные дни все о Вас думают. Это время такое особенное, хоть и трудное и порой тревожное, но в нем дышит то великое чувство победы, которое и создало Церковь на развалинах надежды. Пусть и для Вас это станет явью. И Вы снова сможете поработать. Да сохранит Он Вас обеих и Ваших близких.

С любовью.

Пр. А. Мень

[Весна 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Получил через И. Ваше письмо. Порадовался, что почерк стал более «прежний». Будем терпеливо ждать и надеяться. Если моя помощь нужна по отношению к Вашему знакомому (Э.), то я всегда готов, хотя не знаю, в какой мере он готов к разговору. Решайте сами. Что касается целительства, то это может быть и соблазном[250]. Дело в том, что оно кажется явлением духовным, а на самом деле, я думаю, что оно не пересекает границы духа. Это полуматериальная, полупсихическая область. Просто еще мало изученная. Разумеется, человек, который может, — должен помогать другим. Но с осторожностью — без подмены. И. говорит, что он молится, когда лечит. Но молиться можно и во время обычного лечения и любого другого дела. При психотерапии, например. Его горячее воображение это всё очень волнует. И даже, видимо, заслоняет нечто более важное.

У людей воспитывается жажда знамений и чудес. А это всё не высшие чудеса, а тварные. Не большие, чем, например, законы живых существ или молекул. Я желал бы ему идти дальше — к сфере духа, но он пока не слышит. Надеюсь, время пройдет, и всё образуется.

Храни Вас Бог. Поклон сестре.

Ваш

пр. А. Мень

[Весна 1981]

Дорогая Екатерина Николаевна[251]! Во всем я согласен с тем, что Вы пишете. Что сказать тут? Всякий дар есть дар. Но в любом даре, даже в искусстве и поэзии, есть свои искушения. Есть они и в способностях И. И одна из главных возможных ошибок — заслонить духовную работу этим. Я продолжаю считать, что эти возможности парапсихические есть свойства естественные. Граничат они со сферой духа, как всякое явление, связанное с нашим внутреннем миром. Есть пласт, измерение человека, которое находится как бы между плотью и духом, связуя их. Паралечение и является проявлением этой области. Как я заметил, для многих людей материалистически настроенных подобные феномены служат аргументом в пользу реальности духа. Это прекрасно, но еще явственней дух проявляется сам по себе в нашей внутренней жизни. К этому привычному чуду относятся более спокойно, т. к. оно не дает явных «феноменов».

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Весна 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Очень надеюсь, что Ваше лечение продолжится в Москве. С М. я еще не говорил, но также надеюсь, что у них будет можно [остановиться] или еще у кого-нибудь. Часто думаю: каков смысл Ваших продолжающихся тягот? Какой-то смысл есть, и что-то можно угадать. Но не всё. Многое нам откроется «потом». Остается только, как Авраам, целиком вручить себя Промыслу и идти в неведомое дальше.

Относительно И. могу сказать, что он просветлел. Это несомненно. Что же касается его способностей, то они могут быть на благо и могут отвлекать от главного. В конечном счете духовный путь не в этом, а в познании Воли. Но раз он помогает, то хорошо. Лишь бы это было от любви и сострадания.

Храни Вас Бог. Поклон сестре.

Ваш пр. А. Мень

[Весна 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Простите, что долго не отвечал. Не был дома. Жаль, что Вы приедете, когда меня не будет. М.6., Вы сможете приехать позже? Но, разумеется, исходите из своего удобства. Относительно И. я должен сказать, что ему еще предстоит миновать пору восхищения парафеноменами, которые отвлекают его от главного. Конечно, это естественно. Через феномены он пришел к духовности. Но это еще не христианская духовность, не требующая знамений. И вообще многое из феноменов, кажется, имеет естественное происхождение.

С любовью. Ваш всегда

пр. А. Мень

[Май 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Все мы с надеждой и терпением ждем, что Вам станет легче. Ничего кроме терпения и надежды в молитве нам не остается. Это та предельная «нищета», когда теряешь всё и остаешься только с Ним, в наготе, как новорожденный. Ничего у нас нет. Ни сил, ни жизни, всё от Него.

А что касается воли Божией, то она именно в том и заключается, чтобы мы искали, действовали, боролись до конца. И только в этом «конце», когда все средства исчерпаны, предавали Ему всё.

Разумеется, трудно чем-нибудь заменить уединенную молитву. Но если условий нет, то что остается — взывать, не обращая внимания на окружающую суету, уходя «в себя».

Обнимаю Вас. Дай Бог Вам сил.

Ваш пр. А. Мень

[Сентябрь 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Хотя мы виделись мало, но я Вас остро чувствовал в эти радостные дни, когда мы могли молиться вместе. Вы говорите «навсегда». Но кто из нас знает: что, когда и как? И вообще для нас нет «прощай», а есть только «до свидания». И не чудо ли это, что, несмотря на все Ваши болезни, Бог дает Вам послужить людям. Велико оказывается Ваше доброе влияние, вопреки Вашим ожиданиям. Вы продолжаете делать то, что Вам было завещано о. С. и служите как бы связующим звеном (я уже Вам говорил) между лучшими традициями того поколения и — новыми. Как радостно сознавать, что нить не прервалась, что всё продолжается, что наследие живет и развивается, что одна за одной присоединяются души к христианскому походу во времени, походу, который устремлен в вечность. Всё это еще важней, чем кажется на первый взгляд. В нашем православном ареале, который сейчас довольно велик, дело уже не в количестве, а в качестве. Еще в начале века немногие, но большие люди говорили о необходимости «нового религиозного сознания». Они противопоставляли его узкому, статичному, безжизненному, увязшему в формализме. Это задача остается актуальной и теперь. Если не сберечь и не развить слабых и молодых ростков этого «нового сознания», всё порастет мхом и покроется серой золой. К этому уже наметились тенденции. Многие молодые люди ищут в «православии» удобную лежанку и грелку, что-то вроде анестезии, род духовного комфорта. Отсюда — лень мысли, рутина в духовной жизни, нездоровая ностальгия по идеализированному прошлому. Вот чему приходится ставить преграды. И в этом помогают труды и мысли ушедших столпов. А Вы — как бы передаете их светоч, чтобы это были не только и не просто книги, но и живое, личное. За это огромная Вам благодарность. Это главная ценность Вашего труда и работы. А как и сколько Бог еще даст потрудиться — зависит от Него. Мы ведь верим, что для нужного Ему дела Он может творить чудеса.

Храни Вас Господь. До свидания. Жду писем.

Пр. А. Мень

[Осень 1981]

Дорогая Юлия Николаевна! Вы что-то замолчали, и я стал беспокоиться, как Вы себя чувствуете после путешествия.

Надеюсь, что всё у Вас благополучно. Уезжая, Вы сказали, что «последний раз приезжали» в Москву. Но у меня это как-то не укладывается. Может быть, еще раз чудо совершится. Вы нужны не только тамошним, но и тутошним.

У нас пока всё по–старому. Не знаю, чем порадовать Вас, но хочу только, чтобы мы были едины в молитве о Церкви и о сохранении душ.

С любовью. Ваш

пр. А. Мень

Поклон сестре и самые светлые пожелания.

[Осень 1981]

Дорогая Юлия Николаевна!

Помню, молюсь, всегда тоже чувствую Вас рядом. Очень надеюсь, что болезнь не будет прогрессировать, что Вы сможете и дальше творить. Но еще важнее, что Вы оказались для многих нужным человеком. Большего счастья нет. И не корите себя, что «недостойна». Никто из нас не достоин. Но Он действует в нас. Через скудельные сосуды. Храни Вас Господь. Ваш

пр. А. Мень

[Февраль 1982]

Дорогая Юлия Николаевна! Стыдно, что так долго не писал Вам, но всевозможные обстоятельства не давали сесть к столу. Но думаю о Вас, о сестре, о X. постоянно. Спасибо за Спасов. Хорошо понимаю, как тяжело Вашей сестре жить в атмосфере вражды. Это действительно отрава. И что тут можно сделать? Есть лишь один путь — постоянно молиться за нее. Это средство определенно помогает. Дух зла нужно разбивать духом добра.

Что касается лечения таким способом, как вы пишете, то я отношусь к нему как к естественному (хотя и неизученному) феномену, которого не следует бояться. Определенную помощь это может оказать. Особенно хорошо, когда это идет от порыва помочь, делать добро. М. б., действительно этот человек помог бы Вам снова побывать в Москве[252].

Те молитвы, которые я Вам послал, списаны из старого молитвослова. Сейчас они отредактированы в новом издании. Такие редактуры очень важны. Епископат и составитель пристально следят за тем, чтобы в эти тексты не проникло что-либо, противоречащее основам. У нас, к сожалению, этого нет, и поэтому архаические молитвы, к которым привыкаешь, незаметно внедряют в душу людей нехристианские и даже чуждые Евангелию мысли. Чего стоят хотя бы слова: «Не имамы иные помощи…»[253] — народ к ним так привык! А, скажем, ап. Павел справедливо признал бы их языческими. Ибо «Владычица» подменяет здесь Христа. Оправдать это нельзя. Но мы привыкли плестись в хвосте у «народа», то есть у суеверий.

В больнице чувствовал себя прекрасно[254]. Это был настоящий отдых, работа, сосредоточенность. Просто дар Божий… Но, вернувшись, окунулся в труды, потом болела жена, потом умер ее отец и т. д.

Дай Бог Вам сил для свидетельства и жизни.

С любовью. Ваш

пр. А. Мень

[Март 1982]

Дорогая Юлия Николаевна! Последние С[пасы] были особенно хороши. Они сделаны в более светлой, мягкой гамме, что у Вас особенно получается. Наименее удачны те маленькие, которые Вы делали давно. Они «темные», в византийско-югославском духе. А эти ближе к рублевскому типу.

Илья у меня был. Он нам всем очень пришелся по душе. Но ему еще предстоит путь. Я дал ему схему, по которой он сможет знакомиться с необходимыми ему вещами. Как многие, прошедшие через парапсихологию, он слишком сфокусирован на оккультных вещах. Но это должно пройти. Ведь Евангелие дано нам не для насыщения оккультного любопытства. Это любопытство уводит в сторону и в конце концов приходит к гностицизму (которого разновидность есть всяческая теософия).

Касаясь вопроса о наших «делах» перед Богом, то, конечно, Вы правы: Бог не нуждается в этом. Но он явно (как это

вытекает из Евангелия) ждет от нас «отдачи». В сущности это нужно для полного раскрытия нашей творческой и нравственной личности, ибо «блаженнее давать, нежели брать». Мы, разумеется, ничего не можем «заработать» перед Богом. Приобщение к Нему (спасение) есть дар Его. Но подготовка к принятию этого дара включает «отдачу», «труд», «дела». Она есть внешняя реализация нашей веры, которая без дел мертва.

Горько было читать об искушении с X. Но это не случайность, а симптом нашей эпидемической церковной болезни. Сегодня храм может просто отвратить неофита. Все, даже самые простые и доступные вещи в нем, омрачены сейчас нашим упадком. Нужно просто постараться разъяснить ей, что есть типология «языческого» христианства, которое легко мирится с нравственно–низким уровнем, сохраняя форму. Это чистое язычество в евангельской обертке. Прообраз — в фарисеях евангельских. Это было и будет. Водораздел проходит не по линии «принадлежности», а по линии «верности». Верность Христу бывает и у нехристиан.

Кюнг, конечно, очень интересная книга[255]. Многие вопросы ставит остро и честно. Но полезен лишь людям богословски подготовленным. Иным же — он может послужить соблазном. У него много неясностей в центральных вещах. И они не смогут от них защитить себя. Те, кто реформируют Церковь, (на Зап[аде]), будут на него оглядываться. Но все же его здание стоит на очень шатком основании (я имею в виду вопрос о Евангелии и Христе). Он слишком доверчиво принимает крайние и малообоснованные теории критиков о НЗ. Из этого вытекает серьезное недоверие ко всему его тексту. А если это так, то нет уже оснований строить на НЗ серьезную христологию и этику. Всё можно оспаривать как «вставку» или «представление общины» (а не Христа). Этот упор на «общину» как «автора НЗ и Евангелия», в частности, идет от немецкого радикального теолога Р. Бультмана[256]. Всё, что сказано в Ев[ангелии], он объясняет нуждами, проблемами и обсто

ятельствами «общины». Словно она, состоявшая из довольно посредственных людей, могла создать нечто подобное притче о милосердном самарянине (и что ей самаряне, когда она жила в окружении греко–римского мира?). Один католический историк остроумно заметил, что у Бультмана выходит, что свидетели жизни и учения Господа (а их было сотни) вознеслись вместе с ним на небо, а «общине» пришлось всё заново придумывать, как Робинзону. Простая логика показывает, что люди, составлявшие общину (как она известна нам из Посланий и Деяний), были абсолютно неспособны создать Нагорную проповедь или вообще всё Ев[ангелие]. Напротив, они это с трудом усваивали (даже апостолы плохо понимали Христа). В чем разгадка? Во дни Христовы ученики раввинов не записывали их слов, а запоминали наизусть. На Востоке вообще развита способность запоминать огромные тексты (например, Махабхарату, которая во много раз превышает Библию). Один индийский сказитель вел устный рассказ эпоса несколько месяцев с утра до вечера. Так вот и первые ученики запомнили речи Христовы, которые, кстати сказать, были облечены в ритмическую форму, легко запоминающуюся (а «Отче наш» — это стихотворение с рифмами и размером, как показал обратный перевод на арамейский). Вера апостолов утверждалась на этой памяти Церкви, которая и зафиксирована в Ев[ангелии].

Привет Илье. Привет Вашей сестре, за которую молюсь. А также Халиме. Я ей досылаю стихотворение, которое забыл послать.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Сентябрь 1982]

Дорогая Юлия Николаевна! Очень чувствую и переживаю с Вами Вашу трудную полосу. В общем-то Вы человек молодой (и слава Богу!). Но лишение возможности «проявляться» — величайшее испытание. Соединим молитвы о том, чтобы Господь помог. И. у меня был. Я был рад его видеть. Его духовное состояние меня удовлетворило. Правда, нам немного помешал приезд архиерея и суета, которую он вызвал. Но это не от нас зависит. Был с ним у своих прихожан. И думаю, что он был им полезен. Он рассказал мне о своем деле. Оно, конечно, сложное. Главное, чтобы он не уходил с головой во всё это. Жизнь коротка. Может отвлечь от главного. Но в общем он читает, думает, молится. На этом фоне и парапсих[ология] вполне годится. Пусть он и над Вами пробует свои силы. Это может дать кое-что. Во всяком случае будет помогать лечению и укрепит силы. Поклон Ек. Ник.

Храни Вас Господь. Ваш

пр. А. Мень

[Октябрь 1982]

Дорогая Юлия Николаевна! Рад, что операция позади и прошла благополучно. Теперь будем ждать, молиться и надеяться. Как только будет возможно, я постараюсь увидеться с Вами. Как? Здесь я рассчитываю на Л. Н. Очень жалко X. Но, м. б., это не столько болезнь, сколько нервный срыв на почве трудных личных отношений? У нас любят быстро ставить диагнозы. Я по–прежнему убежден, что Господь сохранит Вас в активном виде для людей. Не всё еще Вы сделали, что могли. Очень молюсь о Вас.

С любовью. Ваш

пр. А. Мень

08.11.[82]

Да, дорогая Юлия Николаевна, так трудно и грустно, что невозможно помочь большему числу людей! Но это нам всем — для смирения, чтобы не думать, будто можем всё. В сущности — ничего не можем, только силой Божией. Я всегда рассматриваю неудачи и провалы такого рода как провиденциальное напоминание о границах наших возможностей. Но при всём том — велика сила молитвы. Пусть ее порой исторгает из нас беда и забота, но это именно то, чего ждет Господь: живого голоса, обращенного к Нему.

Вот и Ваши испытания и искушения — все они даются как бы для того, чтобы де профундис звучал голос…

Относительно X. я намеренно писал о принципах. Почему? Ведь прежде всего самой ей надо знать что и как и не колебаться. А вопрос об отношении к окружающим — дело тактики и такта. Ведь нам нужно исходить не только из ситуаций и психологии, а прежде всего из сути. Пусть люди живут в тисках предрассудков. Для нас всё должно стоять под девизом бл. Августина: «В главном — единство, в спорном — свобода, во всем — любовь». Разумеется, надо щадить людей и не навязывать им своего. Иногда и скрывать — ради любви. Однако самим стоять крепко.

Молюсь о Вас и о Вашей сестре.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

[Лето 1983]

Дорогая Юлия Николаевна! Значит, все же — больница… Ну, что Бог даст. Пока же хочу сказать Вам одно. Слово «дух» в Библии есть синоним силы. Дух Божий — это Его сила. Будем молиться, чтобы Он даровал Вам силу всё одолеть. Мы в Его руках, и с Его помощью нам ничто не страшно ни на земле, ни на небе. (Ваш триптих видел.)

С любовью.

Пр. А. Мень

[Лето 1983]

Дорогая Юлия Николаевна! Очень рад, что Вы все-таки дома. Значит, Господь хочет Вас оградить от тоскливой больницы.

Напрасно Вы так отзываетесь о собственном творчестве. Оно — дар и не просто художественный], но и особый, глубинный. Далеко не всякий, работая над такими вещами, понимает что к чему.

Постоянно внутренне с Вами. Молюсь, чтобы были даны Вам силы потрудиться и нам снова увидеться.

Храни Вас Господь. Ваш

пр. А. Мень

[Лето 1983]

Дорогая Юлия Николаевна!

Очень рад за Вас. Не потому, что пока не удалась операция, а потому, что Вам дано было встретить эту неудачу (надеюсь, временную) без уныния. Ведь всегда так досадно, когда наши планы не осуществляются. Да будет воля Божия. Есть надежда, что Вас все же будут лечить. А это много. Я знаю немало случаев, когда подобные операции давали эффективные результаты. Немного жаль, что мы еще раз не повидались, но я всегда чувствую живое общение с Вами — ив письмах не хуже, чем лично. Был на днях у Ан. Вас. Он держится молодцом. Можно сказать стал почти таким, как прежде, хотя был на краю могилы. Плакал, когда говорил о Е. Я.[257] И это очень тронуло меня (как у «старосветских помещиков» Гоголя: жива душа!). У меня к Вам небольшая просьба. Возможно, на днях к Вам приедет дочка одной знакомой. Она имеет некоторые проблемы и, м. б., Вы ей что-нибудь посоветуете[258]. Жду Ваших писем.

Храни Вас Господь.

Ваш

пр. А. Мень

Поклон сестре и Илье. (Эти слова написаны от руки. — В. И.)

25.07.[83]

Дорогая Юлия Николаевна! Простите, что так долго молчал. Дело в том, что за последние недели у нас в приходе были разные перемены (хочу надеяться — к лучшему[259]), и поэтому я очень мало бывал дома, почти не имел выходных дней. Но мысленно я часто обращался к Вам и молился. Очень рад, что надежды мои оправдались. Такое внутреннее богатство, которое было дано Вам за долгую и насыщенную жизнь, не может остаться втуне, когда внешняя сторона действительно тускнеет. Ваш новый этап жизни — тот, о котором древний писатель сказал, «мудрец постигает Высшее, не выходя из дома». Чем мы моложе, тем больше хочется нам внешних впечатлений, а потом эта потребность слабеет. Вот и для Вас я от души желаю, чтобы Ваше «плетение корзин» было тем внутренним этапом, когда Вы наедине с Богом. И так хорошо, что Вы пишете: главное занятие — молитва. Как верно! Наверно, молитва за других и «умная» — вещи разнокачественные. У[мная] м[олитва] есть для нас средство войти в тишину Духа, укрепить связь, пребывание во Христе. И уже оттуда, из этой тишины, «выходить», чтобы молиться за всех. Для того, чтобы достичь внутреннего просветления и «молчания», иноки прошлого (да и настоящего) употребляли разные искусственные средства (затвор и пр.). Но Ваш «затвор» дан Вам самими обстоятельствами. В них я вижу призыв к Вам — завершить то здание, которое Вам надо было строить всю жизнь. Древние индийцы делили жизнь на несколько фаз, ашрамов. Кажется, это деление годится для всех. Сначала идут фазы активности, выполнения долга, служения и пр., а потом — тишина и «уход» в «пустыню», хотя не всякий может физически в нее уйти. Помнится, об этом думал Толстой, когда решился покинуть дом. Словом — фаза закономерная и подобная последним строительным работам по завершению дома.

Вероятно, хорошо, что отказались от 2–й операции. Это Вас лишний раз бы мучило физически и душевно. А много ли это дало?

Всегда Вас помню. Прошу Ваших молитв в трудное для меня и моих близких время.

Храни Вас Господь. Ваш

пр. А. Мень

Когда Вы снова вернетесь домой? Пока буду писать на этот адрес.

25.8. [83]

Дорогая Юлия Николаевна! Получил Ваши два письма, почти одно за другим. Да, поистине таинственны промыслительные пути. Ваш «затвор» имеет и обратную сторону, то, что Вы теперь вместе. Что ж? Это, видимо, так нужно, чтобы Вы духовно поддерживали друг друга. Ваш труд — всё сделать, что от Вас зависит, а она (Е. Н.) имеет радость Вам послужить. В конце концов, что может быть больше, чем быть нужным для близких (или дальних)? Рад, что с болезнью всё выяснилось, что худшего нет. А воспаление — это вещь излечимая (кстати, не знаю, кто это Вам сказал, что я тоже этим болел? Ничего подобного пока).

У нас пока без особых перемен, хотя одна есть: сменили настоятеля. 7 лет было довольно трудно, а под конец — совсем. Но сейчас легче. Я-то сам мог бы терпеть (хотя и порой терял терпенье), но главное: это сказывалось на людях, которые приходят в ц[ерковь]. Много было у них на этой почве искушений. Относительно Каффареля, я даже не знаю, что сказать. Основные «свои» элементы книги я включил в «Таинство…»[260] Но в самом деле нет ничего другого. И я не знаю — буду ли переделывать дальше. Наверно, нуждающимся можно давать в том виде, как есть. Какой-то толк может быть для тех, кто внимательно изучил этот краткий текст.

Цель его была отличной от книги Вл[адыки] Антония[261]. Там вдохновенно–поэтические медитации, здесь простые практические рекомендации. Одно может дополнять другое.

Я изучал случаи, подобные Вашему, и установил, что такой ограниченный контакт с миром может компенсироваться развитием особой интуиции, которая поможет расширить круг общения и жизни. Кое-что сам видел. Один случай меня потряс. Мальчик 14–ти лет, к которому меня привел Вл. И[262]. Мышление очень высокое, чувства глубокие. Но тело абсолютно не слушается: вид и поведение полного, стопроцентного идиота. Ни одного слова сказать не может. Но с помощью прикосновения к рукам (отца) может общаться, понимает, учится. Прошел уже 7–й класс. Вот что значит дух! Поклон Е. Н. и о. П.[263], если встретитесь и И., которого надеюсь увидеть в будущем.

Храни Вас Господь.

Ваш

пр. А. Мень

27.10.83

Дорогая Юлия Николаевна! Вернулся и застал Ваше письмо, которое меня снова порадовало еще большим углубленным осознанием смысла «затвора», со всеми вытекающими из него последствиями. Главное, чтобы не погасло «творчество» — в самом широком смысле слова: оно есть душа души нашей. Оно проявляется и в поисках разных оттенков молитвы. Согласен с Вами, что молитва молчания (И. м.[264]) и за других — разные вещи. И на первой одной остановиться нельзя, хотя бы уже и потому, что сами подвижники (если не удалялись в сторону «индийского» спиритуализма) считали своим долгом молиться за мир. Об этом мне постоянно пишет с Афона один мой друг–монах. Живя в атмосфере исих[астской] традиции[265], он тем не менее постоянно возвращается к этой теме. Значит, одно другого не исключает. Другое дело — в йоге, где высшая ступень — абсолютное безмолвие духа, парящего далеко от земли и старающегося стереть память о ней. Но мы же — на другом пути… Вот почему о. Лексей М., которого Вы упоминаете, тоже старался ставить в центр молитву о других[266]. «Мудрые советы» я давать неспособен. Но пример таких людей лучше любых советов. Думаю, равнодушие о. П. к вопросам современных бед не подлинное. Просто он неудачно выразился. Его мысль, вероятно, заключалась в том, что вместо бесплодной тревоги о том, что мы не можем изменить и на что не можем повлиять, лучше молиться и жить в Боге. Тогда приложится и прочее. Я сам часто молюсь о внешних событиях. Они же всех касаются. И Вы совершенно уместно напомнили текст великой ектеньи. Относительно И. я опять-таки ничего не могу сказать: пусть делает то, что делает, с добрым сердцем и верой. Остальное — Бог.

Всегда Вас помнящий

пр. А. Мень

02.12.83

Дорогая Юлия Николаевна!

Уже одно то, что у Вас, как Вы пишете, бывали целые месяцы мира душевного, есть великое чудо и подарок. Ведь даже если оставить в стороне болезни и пр., крутая перемена с годами в привычном образе жизни всегда тяжкое испытание. И не нам судить, как далеко и как сильно простирается наша молитва. Откуда нам знать ее тайные воздействия? Ведь нам даже не дано предугадать, как наше слово отзовется… Вы говорите: «все стоит на месте». Это ведь может так казаться только на поверхности. Духовные токи идут по своим законам и действуют подчас неприметно, как «Царство Божие». Вам остается сделать своим сегодняшним девизом слова преп.

Серафима: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи». Слова Отцов о том, что в каждом нужно видеть Бога после Бога, я помню — они выражались у разных по–разному, но смысл один. И, признаюсь, это одна из самых трудных задач. Почему? Видимо, потому, что людей мы не можем ни жалеть, [ни]сострадать им. А Бог, напротив, сострадает нам. Выход из этого противоречия я нахожу в Кресте. Бог, Христос страдает в нас, мучается в нас и не только в нас, но и в каждом червяке. Это чувство позволяет соединять в одной точке Бога (страждущего) и его творения: людей и животных. О животных — это как бы теологумен[267]. Но — внутренне достоверный. Ведь вся тварь стенает и мучается. Может ли эта боль остаться вне Того, в Ком мы живем и движемся и существуем?

Обнимаю Вас и шлю Божие благословение. Привет Е. Н., о. П. и И.

Храни Вас Господь. Ваш пр. А. Мень

25.03.84

Дорогая Юлия Николаевна! Хочу надеяться и молюсь, чтобы у Вас утихла эта ужасная боль. И верю, что распятие, которое стоит у Вас в глазах, — призыв страдать с Ним и через это преодолеть страдание. Относительно «спасения» я вполне согласен с о. С. Термином этим слишком злоупотребляли, огрубляли его, так что он уже затемнился в своем первоначальном смысле. А смысл этот не просто «избавление» от чего-то, от зла, от гибели, а ПРИОБЩЕНИЕ К БОЖЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ. Именно в этом значении он и находится в Писании. Словом, речь не о существе, а о термине, который можно оставить прежним. Он хоть и испорчен, но слишком прочно вошел в богословский обиход (сотериология). Наверно, все же стоит дать Е. И. материалы, но с разъяснением. А то будет лакуна. Я еще раз прошу Вас: не знаете ли Вы г. рождения о. Л. Жилле, основных фактов его биографии и перечня его франц. книг? И даты рождения-смерти. Мне это очень нужно.

Храни Вас Господь. Поклон Е. Н.

Ваш пр. А. Мень

[31.08. 84]

Дорогие Юлия Николаевна и Екатерина Николаевна! Только что вернулся из отпуска и пишу Вам. Но и находясь далеко от Москвы, продолжал мысленно и молитвенно быть с Вами. Сознаю, как Вам сейчас нелегко, тем более, что такая жара. Хоть Вы и давно живете в Азии, но, наверно, к этому трудно привыкнуть. Я знаю, что статью об о. Сергии написала Елена Ивановна. Говоря, что она Ваша, я имел в виду, что Вы о ней меня просили. Обязательно напишу ей об этой статье. Давно, с Пасхи, по–моему, мы не посылали друг другу писем. То, что она сделала, — очень важно, т. к. это доброе начало по богословской, церковной и человеческой реабилитации о. Сергия. И это поможет вернуть ему доброе имя. Очень непросты были его пути и тех, кто был с ним. Почти была потеряна большая традиция. Слава Богу, что есть признаки ее восстановления. Конечно, сейчас у нас в духовных школах мало богословов, которые сумеют оценить его по достоинству. Но растут новые силы, и всё ценное будет сохранено. Я в это верю. Многие несправедливости сейчас выправляются. Хочется надеяться, что так будет и дальше. Но не знаю, насколько глубоко это коснется церковной сферы. У нас накопилось исторического мусора не меньше, чем в других сферах жизни. И пошлет ли Господь людей, чтобы разгребать эти авгиевы конюшни?

Буду и впредь молиться о Ваших близких. Напишите, поступила ли в Академию Ваша крестница. Я рад, что иногда приезжает И., и я имею от Вас живые вести.

Сам я по–прежнему много работаю. Несмотря на долгую полосу испытаний, в целом жизнь моя мало изменилась с тех пор, как Ю. Н. была в Деревне у нас. И в семье всё идет своим чередом. Внучка уже пойдет завтра в 1–й класс. А внуку полтора. Им расти — нам умаляться.

Храни Вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

[Вторая половина 1984 г.][268]

Дорогая Юлия Николаевна! Всё, о чем Вы пишете, я чувствовал сам, но не знаю, как повлиять на это. Здесь есть какой-то уклон в ненужную сторону, хотя на многих людей это поначалу действует хорошо. Но у меня остаются сомнения. Сомнения смутного свойства, но ощутимые. Кое-что можно отнести за счет личных особенностей. Но этим дело не исчерпывается. Есть нездоровое увлечение, которое чревато… Но объяснить ему я ничего не могу. Нет четких аргументов. Грань между верой, суеверием и психическими иллюзиями — размытая. Остается только молиться и сохранять благожелательность. На расстоянии всё трудно. Врач бы сказал, что здесь вариант паранойи, но это слишком простое объяснение. Есть, возможно, в этих водах и что-то объективное, но до конца это неясно[269]. Ежедневно молюсь о том, чтобы Вы проходили свой искус в мире и уповании. Поклон Е. Н. Вспоминаю вас обеих.

Ваш пр. А. Мень

[Декабрь 1984]

Дорогая Юлия Николаевна! Был у нас И. Мы говорили об этом. Трудно мне сказать что-либо определенное. Я не знаю, где здесь проходит граница между духовным и естественным, только не укладывающимся в обычные рамки. Теперь все стали называть это «полями», а что это значит, никто не ведает. За Вас я рад, что Вы умеете жить заботами других. Это ведь не только при Вашей болезни важно, а вообще. Жаль мне, что мы не можем помочь X. Но здесь серьезные препятствия. Остается только молиться. Пишет ли Вам Наташа? Недавно она была у меня с детьми. Оба уже молодые люди почти. Так бежит время. Мои дела постоянно висят на волоске от всяческих бед[270]. Но тут тоже ничего не поделаешь. Тоже можно только молиться и жить дальше, как Богу угодно. Трудности эти в общем-то нормальные, если помнить, что нам не обещана легкая жизнь. Большой привет и поздравление с днем ангела, задним числом, Е. Н.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

06.12.84

Дорогая Юлия Николаевна! Говорил с И. о Вашем деле. Конечно, мне трудно судить об этом издалека. Он уверяет, что она сама субъективно что-то чувствует. Вопрос — могут ли действовать молитвы на людей, которые их не понимают, — сложный. Не исключено, что какая-то сила в них есть. Но я все еще думаю, что так наз. «порча» не совсем то, что мы думаем. Может быть, это нечто иное, какие-то влияния на душу, природа которых неизвестна. Словом, это всё еще в тумане. Судить пока можно только по последствиям. Ежедневно мысленно переношусь к Вам с сестрой и молюсь за Вас и Ваших близких.

С любовью.

Пр. А. Мень

22.01.85

Дорогая Юлия Николаевна! Поздравляю Вас и сестру с праздником Рождества Христова и рождением маленького Алексея[271]. Благодаря Вашей схеме я теперь точнее представляю все ваши семейные отношения. Дай Бог, чтобы малыш вырос в мирное и спокойное время, как мечтают все родители. Поистине, приход нового человека в мир — радостная тайна. Будем отмечать ее молитвой и упованием. У нас всё довольно тревожно и трудно. Но Господь не оставляет. Наташу недавно видел. Она постепенно привыкает к своей жизни. Долго она еще жила прошлым. Ее бывший муж совсем оторвался от меня и подводит под это всякие теоретические базы: увы, это мне знакомо. Мы так редко можем быть честными перед собой и Богом.

Всегда помню и молюсь.

Ваш пр. А. Мень

03.02.85

Дорогая Юлия Николаевна! Недавно достал журнал, посвященный покойному о. Л. Ж.[272]. Но странным образом, там не написано ни где он родился, ни из какой семьи происходил. Не доходило ли до Вас что-либо об этом? О смерти Вашего родственника я тоже не знал, хотя В. Н. мне иногда звонит. Вопрос о его состоянии трудный. Мне кажется, что в таких случаях душа, подлинное Я, куда-то спрятана, как бы лишена нормального выхода вовне, т. к. посредствующий механизм, нервная система, работает неисправно. Но, конечно, личность в ее глубинной основе сохраняется. Что касается малого Апокалипсиса, то он действительно вызывает много вопросов. И дело не в том, что сами слова Спасителя могли быть переданы неточно. Важно, что они признаны Церковью как адекватно передающие ее провозвестие. Думается, что слова «не ужасайтесь» можно понять, как «не отчаивайтесь». Бури будут, т. к. мир сам навлек их на себя, но победа все равно останется за светом. В самом факте предсказания бедствий уже скрыт залог этой победы. Их предсказание указывает на то, что история не хаос, а значит в итоге будет приведена к торжеству замыслов Божиих. И мысль о провиденциальности событий (хотя они и не соответствуют прямой воле Божией о благе) должна оградить от ужаса отчаяния и дать сил на надежду и молитву.

Надеюсь, что у Вас всё без изменений к худшему. Поклон и благодарность Екатерине Николаевне.

Храни Вас обеих Бог.

Ваш пр. А. Мень

11.04.85

Дорогая Юлия Николаевна! Спасибо за данные об о. Л., хотя бы такие неопределенные. Но если что-нибудь можно будет уточнить, я буду рад. Попробуйте, пожалуйста, напишите Вашей знакомой. Вдруг получится. Я уже писал Вам, что получил книгу о. Л. и бесконечно Вам благодарен. Это очень, очень важно для меня, т. к. скоро буду писать о нем[273].

В отношении того лекарства (ундев[ит]). Это вопрос практики. Вообще-то оно укрепляет. Но если Вы чувствуете (субъективно), что оно действует на Вас душевно–вредно, то, конечно, лучше избегать. Если же нет — то нет и противопоказаний.

Я рад, что Вы крепко стоите и не поддаетесь. Ведь сила духа это именно то, что уходит с нами в вечность.

Согласен с Вами, что нужно молиться за мир. И я молюсь, полный надежды. Здесь есть разница. Алкоголик, если он не хочет, противится, и молитва разбивается о стену его противления. А в данном случае по–настоящему большинство людей, в том числе и участники переговоров, войны не хотят. Многое идет лишь от желания демонстрировать силу и давить. А положение с оружием таково, что только маньяк может не понять, куда это ведет.

Я не помню, где я заменил слово «ужасаться» на «огорчаться», но события действительно ужасны. И не раз бывали такими. Нам остается только верить, что есть праведники, на которых стоит мир и которые не дадут ему погибнуть, как Содому. Их сейчас больше, чем когда-либо. Одна мать Тереза из Индии чего стоит[274]… Когда знаешь, что такие люди появились, крепнет убеждение, что наш мир еще не прогнил окончательно и что ему будет дано прощение (см. вопросы Авраама к Страннику перед гибелью Содома).

Дай Бог Вам сил. Поклон Екатерине Николаевне. Всегда, ежедневно молюсь о Вас обеих.

Ваш пр. А. Мень

[Середина апреля 1985]

Дорогая Юлия Николаевна! Поздравляю Вас с праздником. Был рад вновь увидеть Ваш почерк, хотя Вы пишете, что с глазом неважно. Положимся на волю Божию во всём. А не попытаться ли Вам научиться читать руками, по специальным книгам? Если бы это вышло, можно было бы достать для Вас что-то нужное. Ведь Вам нельзя напрягать зрение. Помните, что все Ваши друзья Вас любят и молятся за Вас.

С любовью.

Пр. А. Мень

28.05.85

Дорогая Юлия Николаевна!

Появилась надежда достать для Вас брайлеровский Новый Завет. Дай Бог, чтобы вышло.

Я, конечно, не думаю, что молитва может быть абсолютно бессильна. Она может делать чудеса. Но чудеса — это прорыв, это невероятное. Невероятное случается. И все же… Здесь исключительно важно участие самого человека. Это ведь не волшебство. Для того и дан человеку дух, чтобы он боролся и нес ответственность.

Об о. С. я не знал. Спасибо. Наследие его по–настоящему еще не понято и не разобрано. Оно требует серьезного подхода и анализа. Не всё сохранится для будущего, но многое — бесценно.

Относительно грядущего я думаю, что даже у естественного человека есть упование (пусть смутное), что добро восторжествует. А мы тем более верим в это. Ведь вся суть Евангелия в победе над смертью и страданием. Пасха была после Креста и гроба.

Храни Вас Бог. Поклон Екатерине Николаевне.

Пр. А. Мень

Постараюсь для Вас что-нибудь передать через И., когда будет возможность.

[Лето 1985]

Дорогая Юлия Николаевна! С чувством облегчения я узнал, что Вы отказались от своего плана. Как бы ни были серьезны мотивы, но представить себе трудно — сколько бы Вам пришлось преодолеть препятствий. Да и изоляция была бы полной. А это не для Вашей души — еще полной сил, несмотря на ужасные болезни. Огромное спасибо хотя бы за дату смерти о. Льва. М. б., потом можно будет установить хотя бы дату рождения и основные вехи (а идеально — фотографию). М. б., Ваша знакомая смогла бы кому-нибудь позвонить. А Вы ведь должны помнить названия его франц. книг? Если не трудно — сообщите названия и даты выхода. По–моему, кто-то даже их переводил. Молюсь, чтобы у Вас с Брайлем что-нибудь получилось. Это теперь Ваше «житие» началось, почти как столп или затвор. Жаль только что не добровольные. Только бы хватало у Вас сил принимать всё это.

Обнимаю Вас издалека. Шлю Божие благословение.

Поклон Е. Н.

Ваш всегда

пр. А. Мень

[Август 1985]

Дорогая Юлия Николаевна! Простите, что писал не туда. Листок с адресом запропастился, но сейчас нашел. Ежедневно молитвенно помню Вас, иногда размышляя о необычности Вашего подвига, который Бог возложил на Вас. Большому кораблю большое (и трудное) плаванье. Только бы оставалось внутреннее «приятие». О Б. я подумаю[275]. Главное, чтобы у Вас прогрессировало уменье читать. За Л. Ж. очень благодарен. Надеюсь получить книгу, а данные о нем я уже нашел (и фото). Мне он важен как один из немногих православных авторов, которые не боятся историко–критических методов в применении к Св. Писанию. Обнимаю Вас и шлю Божие благословение.

Ваш пр. А. М.

Поклон Е. Н. Поздравьте И. с днем ангела, я опоздал.

Август 1985

Дорогая Юлия Николаевна! Хотя Вы сейчас не дома, но я все же пишу. Окончил статью об о. Льве Жилле. Спасибо даже за те скупые сведения, что сообщили. Ведь многое теряется безвозвратно. С проблемой о. Сергия дело для меня обстоит сложнее. Я впервые прочел его книги еще школьником. Он очень на меня повлиял (особенно дореволюционный). Осуждение его софиологии я воспринял как чисто внешний акт, продиктованный не богословием, а политическими] и церковно–полит[итическими] соображениями (нужно было дискредитировать «раскольника», идеолога «евлогианцев»[276] и сам институт[277]. За это ухватились консерваторы, которые видели в о. С. «интеллигента», «философа», чужого им человека. Всего этого не заметил покойный В. Лосский, который написал очень плохую книгу о нем (сам он потом ее стыдился). Я же отнюдь не отрицаю софиологии. Просто это выходит за пределы моего мышления, за рамки моего скудного опыта. И вообще у о. Сергия была великая любовь к догматическому богословию, а у меня к нему нет вкуса. Одна из причин — вполне элементарная. Я привык знать и помнить, как много тайн в мире природы. Естественнонаучная закваска приучила меня к метафизической «скромности». Когда меня допрашивают, например, о Филиокве или о Непорочном зачатии[278], я спрашиваю: а знаем ли мы как из белковых молекул образовалась жизнь или как происходит размножение летучих мышей? Нет. Так как же мы дерзаем «анализировать» подобные тайны? Где у нас инструмент для этого? Разум и логика? Но они здесь не применимы до конца. Откровение? Но оно не говорит ясно об этих тайнах. Таким образом, догматические построения являются чем-то глубоко проблематичным. Я не знаю, на что опереться, когда попадаю в эту область. Более того, считаю свои знания в этой сфере недостаточными, чтобы судить кого-либо, тем более о. С. В сущности я вообще богословием занимаюсь для других. Я просто верю, что истина у Бога и она превосходит мое понимание, и она прекрасна. Мне лично этого достаточно (это касается, например, загадки зла). Меня нередко обвиняют в рационализме, между тем я от него весьма далек.

И на первое место ставлю веру, веру, которая является для нас единоспасающей.

Уверен я, что можно и должно молиться о мире. Ведь такая молитва идет в унисон с желанием и волей большинства людей. К войне же влечет их мертвый механизм слепых сил. Здесь воля человека порабощена обстоятельствами. И все же я верю, что Господь не напрасно создал нас и в конечном счете всё обратит к добру, развеяв нашу тьму и грязь и глупость.

Большой поклон Екатерине Николаевне. Храни Вас Господь.

Всегда Вас помнящий и молящийся за Вас

пр. А. Мень

[Вторая половина 1985]

Дорогая Юлия Николаевна! Все письма — и Ваше, и Е. Н., и X. — получил. Долго не отвечал из-за того, что мало бывал дома. Еще и еще раз мысленно представляю сейчас Ваше положение и состояние. Многое отрезано. Отрублено. Это как бы преддверие вечности, где мы лишены всего привычного. Вы, несмотря ни на что, — человек земной. И вот Вам дается время для привыкания к неземному, которое нужно употребить, как только возможно. К Брайлю привыкнете, не отчаивайтесь. В конце концов все главные события должны происходить во внутреннем невидимом мире. Всё остальное как декорация, убирают, и остается сцена, сцена жизни, на которой нам отведена роль. Вы сделали и делаете, что могли, теперь, видимо, еще не всё сделано. Будем надеяться на помощь Божию.

Обнимаю Вас.

Ваш пр. А. Мень

03.11.85

Дорогая Юлия Николаевна! Хотя вижу, что Вам все труднее писать, но все же всегда рад увидеть Вашу руку. Недавно много думал о Вас. Мне наконец досталась книга Зандера об о. Сергии (1 том)[279], и, читая ее, мысленно переносился к тому времени, когда Вы были рядом с этим удивительным человеком. Он бы, наверно, лучше меня сумел сказать о Таинстве. В нем всегда было что-то литургичное, а у меня более «евангелический» темперамент. Однако и мне ничто так много не дает, как Литургия. Но и все же я ощущаю ее неполноту из-за нашей порочной практики служить за вратами, отдельно от народа. Параллельно читал покойного о. Шмемана[280] о Евхаристии. Он тоже сознает эту ненормальность. Но все его прекрасные слова разбиваются о грубую бессмысленную реальность порочного обычая. И все же… Напомню Вам, что Чаша была тогда, когда еще не было Евангелия. Что она Его Воля и Его Присутствие. Именно так Он захотел быть с нами. Думайте в воскресные дни (в соответствующий по Вашему времени час), когда мы совершаем таинство здесь. И мы мысленно, духовно и, значит, реально будем вместе.

Большой привет сестре.

Обнимаю Вас. Ваш пр. А. Мень

06.12.85

Дорогая Юлия Николаевна! Не перестаю дивиться этому «скорбному чуду» — нашей возможности общаться, несмотря на Вашу болезнь, Ваше «чистилище». Каждый день поминая в молитве Вас и сестру Вашу, думаю о том, какова мысль Божия об этой болезни. Я ощущаю ее как знак «печати», как знак «призвания», когда Господь хочет провести через темную пещеру испытаний, чтобы очистить совсем. Вспоминаю тяжкую болезнь св. Терезы из Лизье. Она видела свою болезнь и душевный мрак как парадоксальный дар милости Божией. «Большому кораблю — большое плавание». Значит надо всё пройти, чтобы лететь в вечность на белых крыльях, отряхнув всю пыль земли. В 10 утра я всегда вспоминаю Вас. Через воскресенье (начиная с минувшего, 24 ноября) это совпадает с Евхаристическим каноном. И еще я верю, что будут Вам еще открываться «внутренние пространства», которые закрыты для людей, у которых зрение нормально. Недаром некоторые подвижники подолгу жили в темных пещерах, чтобы это пространство открылось им. Я могу сказать Вам только одно — на Вашу мысль о непоправимых грехах прошлого. Есть только одна сила, которая может исправить непоправимое. И это сила Христова. Собственно, Он только потому и вошел в мрак нашей жизни, чтобы сделать это, чтобы превратить нас в «пшеницу Божию», как говорил св. Игнатий Богоносец. «Хочу разрешиться и со Христом быть», — говорил ап. Павел, но нес свой крест. Так вся жизнь наша с Ним становится временным крестоношением, умиранием с Ним, чтобы с Ним воскресать в свете.

Обнимаю издалека Вас обеих и шлю Божие благословение.

Ваш пр. А. Мень

П. С. Нет ли у Вас случайно фото В. Ильина[281]? Он есть на некоторых фото, но очень мелко.

Январь 1986

Дорогие Юлия Николаевна и Екатерина Николаевна! Получил Ваше письмо и еще раз приветствую Вас с праздником. Как бы ни была трудна Ваша жизнь, Вы богаче многих. Мы, при всей своей немощи, смотрим в Вечность и в свете ее воспринимаем окружающий мир. А многие этого не имеют, оставаясь в узких рамках видимого. А оно так насыщено несовершенством и злом, так скоропреходяще!.. Письма о. С. я переписал и бережно храню. Надеюсь, что они и в дальнейшем будут радовать тех, кто ценит его. А его авторитет у нас в Академии[282] возрос. Его часто цитируют, даже в ЖМП. Ректор (бывший) писал диссертацию, где много страниц посвящены ему. Это добрый симптом. На Западе его авторитет уступает авторитету Флоровского[283].

Но он гораздо менее глубок и скорее смотрит назад, чем вперед. Рад, что книжка до Вас дошла и пригодится.

Храни Вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

15.03.86

Дорогая Юлия Николаевна! Спасибо, что Вы, несмотря на все глазные препятствия, все же пишете. Просьбу Вашу я понял, но сейчас у меня нет возможности пока ее выполнить. Однако я верю, что постепенно всё важное об о. С. будет собрано. Рад, что Ваша новорожденная уже вне опасности, если я верно Вас понял. Возвращаясь к вопросу об о. С., я подумал, что все же о нем уже есть много. Достаточно назвать труд Зандера, автобиографические записки и разделы о нем в историях русской философии и богословия. Сейчас готовится новый философский словарь. Там будет статья о нем. Есть о нем и в предыдущих двух словарях. Одним словом, кто будет им глубже заниматься, найдет обильный материал, кроме его собственных многочисленных трудов. Всегда молитвенно помню Вас и Екатерину Николаевну. Дай Бог Вам обеим сил.

Храни Вас Господь. Ваш пр. А. Мень

[Начало мая] 1986

Дорогая Юлия Николаевна! Христос Воскресе! Простите, что не сразу Вам написал. Множество внешних испытаний и службы этого периода не давали сесть за стол. О некоторых событиях моей жизни Вам, вероятно, рассказал И. Вы размышляете о посте: возможен ли подвиг без него? Думается, что Ваши недуги и обстоятельства вполне вменяются Вам в пост. Вы из-за глаз и так многого лишены. По–прежнему в 9 утра я молитвенно буду с Вами. Я убежден, что все наши усилия содействуют не только нашему возрастанию навстречу благодати, но и служат общему делу Божиему, совершающемуся в мире. Наш долг — стоять твердо перед лицом зла мира: физического и прочего, сохраняя дух. Ведь это то самое, что делает Свет, который «во тьме светит».

Обнимаю Вас. Ваш пр. А. Мень

Низкий поклон Екатерине Николаевне.

[Май 1986]

Дорогая Юлия Николаевна! Как Вы? Как Ваша самочувствие? Сестра написала мне, за что я ей очень благодарен. Обеих Вас еще и еще раз поздравляю с праздником. Ее теплые строки как бы донесли до меня ее заботу о Вас. Спасибо ей. Как отрадно, что в такой момент рядом с Вами близкий и любящий человек. Впрочем, и издалека мы все с Вами, молимся, помним и желаем скорейшего выздоровления. Какие бы ни были трудности на Вашем пути, Он вас никогда не оставит (подчеркнуто Ю. Н. или Е. Н. Рейтлингер. — В. И.). Как вел, так и будет вести. По дороге, уходящей в бесконечность и свет. Сейчас, как всегда во время болезней, есть возможность продолжать писать самую лучшую свою икону: внутренний образ души, которая продала все свои сокровища, чтобы приобрести один большой драгоценный камень.

Храни Вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

Простите за краткость. Все время в пути.

[Май] 1986

Христос Воскресе! Кончаются дни Пасхи, шлю Вам, дорогая Юлия Николаевна, праздничные приветы от всех и пожелания скорей поправляться. Искушения нередко поражают нас в самое уязвимое место, чтобы мы выстояли там, где труднее всего, — всё отдавая Ему и вручая Ему себя (ничего для себя). И у нас тут есть некоторые испытания, но Господь, надеюсь, не оставит нас[284]. Будем надеяться только на Него. Пусть Ваша болезнь и невозможность работать будет радостью пережить заботу и любовь сестры и временем внутреннего покоя. (Везде подчеркнуто Ю. Н. или Е. Н. Рейтлингер. — В. И.). «Господь просвещение мое и Спаситель мой…»[285]

Всегда Ваш

пр. А. Мень

[Май 1986]

Дорогая Юлия Николаевна! Пользуюсь случаем передать через Илью Вам низкий поклон, свою любовь, память и молитву. Хотя сейчас для меня время довольно сложное, но я верю в то, что Промысел с нами, и молюсь, чтобы Господь исполнил свою волю в Вашей удивительной, уникальной судьбе. Ежедневно Вас поминаю. Низкий поклон Екатерине Николаевне.

Любящий Вас Александр

[Май–июнь 1986]

Дорогая Юлия Николаевна! Пишу Вам на обычный адрес. Так посоветовал И. Встреча с ним была для меня радостной. Он явно растет. Хотя по–прежнему остается для него опасность погрузиться в сферу магического. Ваш почерк был в последнем письме немного лучше. Да будет воля Божия. Молюсь, чтобы Вам дано было жить в свете. Остро — как свое — переживаю Ваше состояние. Мы все молимся и за сестру Вашу Е. Н., которая так самоотверженно Вам помогает. И Вас я чувствую молодой через покров всех немощей и лет. У нас пока — без особых внешних изменений. Но надежда только на Бога. Времена ненастные.

Храни Вас Господь. Ваш пр. А. Мень

[Май–июнь 1986]

Дорогая Юлия Николаевна! Вижу, как Вам трудно. Будем надеяться, что эта полоса пройдет и всё отрегулируется. X. я, конечно, помню, и помню наш разговор. Несмотря на ее внутреннее ощущение, я, конечно, понимаю, что родственные корни влияют сильно. Но вера выше родства. На этом стояла вера Авраама, покинувшего дом. Авраама, которого и христиане и мусульмане считают своим отцом.

У меня сейчас крутое время. Но надеюсь, что постепенно всё придет в более «разреженный» темп. Поэтому-то и не писал долго. Но все время о Вас помню и молюсь. На днях жду к себе Вашу сестру.

Храни Вас Бог.

Август. 1986

Дорогая Юлия Николаевна! Вы постоянно обе в моей мысли и памяти. Хотя не сразу постигаешь пути Промысла, но мы ведь знаем, что Он активно действует, когда мы идем навстречу Ему. С доверием и согласием. Без этого мы ввергаемся в хаос случайностного мира, в котором действуют стихийные силы. В этом разгадка противоречия в словах Христовых: 1) о людях, на которых упала башня, и 2) о том, что волосы на голове сочтены. Дай Бог, чтобы Ваша малютка избежала стихийных сил и наши молитвы оградили ее. Пусть не ослабевает в нас Вера, Надежда и Любовь.

Всегда Ваш пр. А. Мень

06.09.86

Дорогая Юлия Николаевна! Ежедневно вспоминая Вас и сестру, я ощущаю все Ваши трудности, но верю, что дух восторжествует над немощами плоти. Чудесным свидетельством этого является Ваше свежее восприятие Евангелия. Оно, действительно, неисчерпаемое. Я сам не раз переживал это: как будто бы читал, но воспринимается как нечто новое. В этом тайна Слова Божия. У нас всё идет по–прежнему. Малыши растут: внуку моему уже пять месяцев. Дети взрослеют, мы стареем телом, но не духом. Вероятно, Лёва Вам уже давно не пишет. Какие-то внутренние искушения подтачивали его долго и в конце концов фактически увели от Церкви. Но куда? Он написал мне прощальное, довольно сумбурное письмо, в котором заверял, что сохранил веру, но теперь пребывает в единстве с женой. Это намек на ее индийско–оккультные увлечения[286]. Наташа Комарова была у меня недавно. Она работает и выглядит неплохо, хотя ей трудно с детьми. Ее надежды восстановить семью окончательно погасли. Я понемногу работаю, везу воз и благодарю Бога, что есть еще силы выполнять свой долг. Как всегда, печали чередуются с радостями. За всё слава Богу.

Храни Вас обеих Господь.

Всегда молящийся и помнящий Вас

пр. А. Мень

23.09 [86]

Дорогая Юлия Николаевна! По почерку вижу, как нелегко Вам писать. Поистине затвор Ваш стал, как в пустыне Фиваидской. Всё это ощущается мною как нечто трудное, но знаменательное и важное для Вас. Говоря в католической терминологии, это своего рода чистилище, здесь на земле. Кажется, что Господь хочет вывести Вашу душу через «горнило». Молюсь за Вас и за Ваших близких. Долго не писал Вам, т. к. долго не был дома (мой настоятель был в отпуске), а теперь сам собираюсь уехать. Но и уехав, буду поминать Вас каждый день. Не знаю, смогу ли помочь Вашим друзьям (о которых Вы пишете), но пусть приедут, если смогут. Как движется Брайль? Хоть немного выходит? Что касается медитации, то вопросы, возникающие вокруг них, — это не плохо. Это пища для духа, даже когда нет сразу ответов. Но все же их нужно отсекать, когда сосредотачиваемся на священных словах.

Всегда мысленно с Вами и с Вашей сестрой. Вы мне дорогие и близкие люди. А это стоит над временем, пространством и немощами.

Храни Вас Бог. Ваш

пр. А. Мень

Октябрь 1986

Дорогая Юлия Николаевна! Вернулся из отпуска и нашел Ваше письмо. Рад за М. Хотя самого по себе «батем» во младенчестве недостаточно (без дальнейшего), но все же я верю, что и это «посвящение младенца» облекает его какой-то незримой защитой[287]. Как хорошо Вы сказали: «дел много». Ведь, наверно, это самое главное — успеть здесь выложиться максимально. Всё это каким-то образом идет и «туда».

Я все-таки не совсем понял: как у Вас с Брайлем? Что-то выходит или почти ничего? Конечно, к этому надо привыкнуть, но хотелось бы, чтобы хоть маленький ручеек проникал за барьеры. О Лёве я написал несколько неопределенно, т. к. сам не всё знаю. Он каким-то образом отчуждился от друзей, замкнулся. Жена его одно время не так увлекалась Индией, но потом всё это вернулось. Дело в том, что Индией можно заниматься просто в свое удовольствие. Это ни к чему не обязывает в общении с миром. Наверно, и он потянулся к такому необязательному образу жизни. Сильно его оттолкнули какие-то ортодоксы. Но для меня это не извинение. У нас он этого не имел и не встречал. Обижаться было не на кого. Достал я, наконец, 1–й том книги Зандера об о. Сергии. Очень отрадно, что нашелся человек, который сумел так тщательно обобщить его учение и так подробно его изложить. Удалось собрать и хороший материал о Жилле, отце Льве. Оказывается, он умер сравнительно недавно, в 80 г.

Всегда остаюсь с Вами на «связи». Пусть нить не обрывается.

Низкий поклон Екатерине Николаевне и друзьям Вашим.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А. Мень

[Осень 1986]

Дорогая Юлия Николаевна! Трудно Вам. Господь довершает Ваше духовное становление таким жестким путем, но, видимо, так надо, чтобы всё очистилось до конца и Вы прошли через долину тени. Рад был узнать, что Вы начали немного разбираться по Брайлю. Руки Ваши не должны находиться в покое. Только дух и они остались у Вас. Конечно, Ек. Ник. и Вам нелегко менять привычный образ жизни. Но что поделаешь? В этом Вы как-то послужите друг другу. Во всём есть смысл, который нам когда-нибудь откроется. Суета — это внешнее. Она действительно может поселиться внутри. Будем вместе просить Вам мира и примиренности. М. б., еще операция что-нибудь улучшит, и Вы сможете трудиться, если не на плоскости, то в объемном плане. Правда, не знаю, как Вы сами к этому относитесь. Но я всегда очень любил пластику, когда под пальцами возникает что-то новое. Хотя здесь принципы очень далекие от иконы, но ведь в древнехрист. искусстве было и много пластики (рельефов и пр.). В ней есть свой символизм и своя условность. Я вспоминаю Елену Келлер, которая всю жизнь, не имея зрения и слуха, оставалась глубоко духовной и творческой[288]. Не знаю, слышали ли Вы о ней и читали ли?

Да будет с Вами звук Слова и зрение Духа.

Всегда Ваш.

С любовью.

Пр. А. Мень

[Ноябрь–декабрь 1986]

Дорогая Юлия Николаевна! Понимаю, чувствую, как Вам трудно сейчас. Но не поддавайтесь. Еще не всё сделано. А в остальном — да будет воля Божия. Вы уже знаете об И. С ним, как и с X. Как и со всеми. Сначала благодать укрепляет, а потом нужно вставать на собственные ноги. Здесь и выясняется, как важно, чтобы была среда, некий круг, т. е. Церковь в ее общинном аспекте. Ведь она была именно так задумана. Она противостоит одиночеству людей. Опыт показал, что именно в «среде» люди держатся, даже когда им трудно. Не все способны (меньшинство) идти в одиночку. Храм, как Вы видите, не может этого заменить. Об этом все время думаю. Очень важная тема. Была бы среда у X., ей было бы легче удержаться. Пока же будем молиться за нее, чтобы Господь Сам ее укрепил.

Храни Вас Бог. Привет всем.

Ваш пр. А. Мень

Декабрь 1986

Дорогая Юлия Николаевна! Постоянно помня о Вас и молясь о Вас, со стыдом думаю, как редко пишу Вам. Но это вызвано лишь большой загруженностью. Пытаюсь всеми силами задержать приток новых людей, но это удается не полностью. Знаю, почему Вам интересны «Богословские труды» 27. Там первая в нашей печати подробная биография о. Сергия с ссылками на Вас и с библиографией. Достать трудно, но буду пытаться. Сейчас их просто так купить нельзя. Нужны всякие сложные формальности. Был у меня Илья. Рад очень был с ним пообщаться. Хотел передать с ним записку, но он не успел. Он сам расскажет Вам о моей жизни.

Низкий поклон Екатерине Николаевне.

Храни Вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

[Январь 1987]

Дорогая Юлия Николаевна! Поздравляю Вас и Екатерину Николаевну с великим Праздником Рождества. Очень был тронут Вашим подарком. Он как раз для малыша, которому уже скоро 10 месяцев.

Да, Юлия Николаевна, дорогая, очень сильна над нами власть смертной плоти. Но ядро нашего существа необоримо. Оно лишь затемняется от пресса плоти. Жизнь любого существа неотделима от борьбы против сил смерти. Для нас это борьба и против сна духовного. Конечно, можно молиться о снятии этого бремени, как мы молимся о помощи в любом трудном деле. Но всегда прибавляя: да будет воля Твоя. Вы размышляете над покаянием: может ли оно всё истребить? Наверно, совсем — нет. Но Бог силен бывшее сделать небывшим в конечном счете.

Трудно детям многое объяснить. И не они виноваты в этом, но мы сами. Нет у нас порой простых слов. Вот и о крещении детей, то, что спрашивает Ваша юная знакомая. Скажите ей, что крещение ребенка означает принятие его в семью Божию. И не важно, что он не понимает. Никакое дитя не понимает, когда рождается и входит в семью. Но его обнимает любовь близких. В крещении ребенка он попадает в объятия Церкви и любви Христа. Почему борются с религией? Потому, что многие верующие были недостаточно хороши и получилось неправильное о ней представление.

Кроме того, вера требует от человека жить лучше, а иному проще сказать Богу «нет» и жить как попало. А многие просто не понимают, не знают, что Бог и вера — это самое большое счастье. Им кажется, что это всё выдумки темных людей. Но это неправда. Миллионы людей очень умных и деятельных верят в Бога. Большинство людей на всей земле (подчеркнуто Ю. Н. или Е. Н. Рейтлингер. — В. И.).

Дорогая Екатерина Николаевна! Спасибо за теплые слова. Очень рад, что мои книжки Вам по душе. Ведь я почти никогда не знаю, как они доходят до людей, хотя они и бродят по свету. Всё это для меня — в руках Божиих. Думаю, что слова тропаря вполне подходят к описанию ухода о. С. Кстати, в «Богословских трудах» об этом сказано и со ссылкой на Ю. Н.

Храни Вас Господь. Обнимаю Вас. Молитвенно с Вами.

Ваш пр. А. Мень

Весна 1987

Дорогая Юлия Николаевна! Простите, что долго не писал Вам. Но молитвенно я ежедневно с Вами общаюсь. Просто было очень насыщенное время. Мои дела пока, слава Богу, нормальны. Не знаю, что будет завтра, но сегодня — всё хорошо. Был недавно друг Ильи. Разговор с ним показал мне, что Вы все еще так нужны людям, что Господь не дает Вам сказать «Ныне отпущаеши». Видно, Он хочет, чтобы всё, что можно, Вы отдали людям. Это одно из Его чудес. Напоминает мне слова Толстого о старце Амвросии Оптинском. Мол, лежит старый, больной, в чем душа держится. Но людям от него светло и тепло. Это не наша, не Ваша заслуга. Это дар. И его нести Вам до конца земного пути. Все сроки в Божиих руках, хотя Церковь молится и учит нас молиться о мирной кончине. Как рад я, что работа об о. Сергии опубликована. Это ведь первый случай у нас. И работа полная, хорошая.

Дорогая Екатерина Николаевна! Всегда помню и Вас, и за Вас молюсь. И прошу того же. Я очень ясно сознаю, что все чудеса моей жизни — это по молитвам близких, друзей, прихожан. Без этого — не знаю, что бы было.

Обнимаю Вас обеих. Храни Вас Господь.

Ваш пр. А. Мень

Ваши иконы у нас в храме («Вход в Иерусалим» и др.). (Приписано рукой о. Александра. — В. И.).

[Апрель 1987]

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Дорогие Юлия Николаевна и Екатерина Николаевна! Поздравляю Вас взаимно со светлым Праздником. Всегда помню о Вас молитвенно. Чувствую кожей, как Вам трудно. Что делать Ю. Н. в осаде множества болезней? Пока только надеяться и верить, что эти страдания, принятые добровольно, — где-то в мире уравновесят зло. Есть тайная связь между таким страданием и другими людьми, которых любишь. Это как бы нести часть тяжести креста за них. Да пребудет с Вами обеими чудо Его Страдающего Присутствия.

С любовью.

Пр. А. Мень

07.06.87

Дорогие Юлия Николаевна и Екатерина Николаевна! Хоть молитвенно связан с Вами ежедневно, все же совесть упрекает, что так долго не писал. Дело не только в праздниках, но и в том, что мой настоятель уже месяц болен, и я служу один. Это сокращает и без того малое время. Рад, что Вы получили икону. Специально хотел найти для Вас рельефную, чтобы, водя рукой, Вы, Юлия Николаевна, воскресили в памяти этот образ. В нем глубокая символика. Матерь Божия как бы в средоточии пламени. Это не только образ соприкосновения человеческого и Божественного, но и залог небесного покрова среди бурь земных. В старину с этой иконой выходили, если начинался пожар. Что касается биографии о. Сергия, то это лучшее, что было у нас напечатано о нем. Не только по форме, но и по насыщенности. Это большое событие. Он как бы вернулся к нам после многих лет. Наверно, он сам даже не надеялся, что это произойдет в этом столетии. Почитание Девы Марии есть удивительная тайна Церкви. Можно много об этом думать и писать, но всего этого мало. Всё познается в личном сопереживании Ее креста. Она не посредница в метафизическом смысле слова, но Она все же есть Та из нас, Которая стала вратами Спасения.

Очень чувствую Ваши трудности. Но верю, что в них скрыт смысл: увенчание пути страданиями особого рода. Да пребудет Дух Утешитель с Вами обеими в дни Пятидесятницы и всегда…

Ваш пр. А. Мень

[Лето 1987]

Дорогие Юлия Николаевна и Екатерина Николаевна!

Получил Ваше письмо. Сразу не смог ответить, т. к. я уже 3 месяца служу один. Но сейчас, после Петрова дня, ухожу в отпуск. Думая о Ваших трудностях, скорбях и болезнях, знаю только одно: по–человечески рассуждая, ничем, кроме терпения, с этим не справиться. Но я знаю, что в какой-то момент, когда всё уже невыносимо, Господь дает «второе дыхание», разрешается неразрешимое. Нам кажется, что всё в тупике, но именно тогда приходит неожиданная помощь, неожиданный просвет. Только бы Господь был с нами. Он ведь и с нами страдает. И Он берет на Себя наши немощи. Ежедневно молитвенно помню Вас. Пусть Он укрепит Вас и даст Вам мир.

С любовью.

Ваш пр. А. Мень

VII
Неизвестные тексты отца Александра

БЕСЕДА О ВЕРЕ И СПАСЕНИИ
2 марта 1986 г.

Это моя беседа с отцом Александром, происходившая у нас дома и записанная на магнитофон. Она протекала в форме диалога, а точнее, в форме моих вопросов и ответов отца. И начинается она с моего довольно пространного и, возможно, наивного вопроса. Обозначу себя инициалами «В. И.», а отца — буквами «О. А.» Я не стал редактировать живую речь отца Александра и ограничился лишь устранением случайных оговорок.

В. И. Я хотел бы спросить Вас о проблеме веры и спасения. В Евангелии от Марка написано: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет». А в другом месте Евангелия написано, что «верующий на суд не приходит, а неверующий уже осужден». Возникает вопрос: «Кто же верующий?» У пророка Иоиля сказано: «Всякий, кто призовет имя Господне, спасется». То есть он уже верующий? С другой стороны, Марк поясняет, кто же такие верующие: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы». По этому критерию вообще мало тех, кого можно назвать верующими. Мы, по крайней мере, вряд ли таковы. В общем, кто же тогда спасется? И как быть в связи с этим с анонимными христианами, с тем, кто не крещен и формально является неверующим, но живет как христианин, и, наоборот, с тем, кто является формально верующим, но не живет по вере, и т. д. Вот так — кто верующий и кто спасется?

О. А. Дело в том, что здесь есть одна проблема, которая не должна быть упущена. В Евангелии отнюдь не всё расставлено по своим местам. Остается место для тайны, для вопроса, и сказать, что Евангелие нам предлагает точную, как бы научную дефиницию, определяющую, кто спасется, — это, пожалуй, было бы просто клеветой на слово Божие. И надо понять, что имел в виду евангелист, когда он говорил: верующих будет сопровождать то-то и то-то. Но самое главное, что здесь ведь надо учитывать — когда мы говорим о спасении человека, то нам кажется, речь идет просто о его эсхатологической судьбе: человек умер (каждый умирает) — либо он попадет в благое бытие, в рай, либо он попадет в дурное, тоже бытие, ад. Значит, тот, кто попал в дурное бытие, тот погиб, кто попал в благое — спасся.

Я думаю, что такое воззрение, оно упрощает ситуацию. Во–первых, у нас нет никакого основания переносить саму тайну спасения в личную эсхатологию человека, потому что спасение — это нечто совершенно актуальное. Когда Господь пришел к Закхею, Он сказал: «Днесь спасение дому сему». Он же не сказал, что вот Закхей умрет и тогда он спасется, — Он сказал «днесь», то есть сегодня, здесь. И неоднократно об этом сказано. Поэтому этот вопрос надо поставить во главу угла. И спасение, хотя само по себе это выражение, само слово это носит негативный характер — спасение от чего-то, от какого-то бедствия, какого-то несчастья, мы можем говорить о спасении от мирового зла, — но на самом деле негативное определение является определением далеко не достаточным. На самом деле спасение есть подлинная жизнь человека. Подлинная жизнь человека в его общении с божественным, в его реализации себя. Поэтому это может прийти к человеку здесь и теперь. Вспомните, как говорит апостол: «а спасенные» — он говорит о спасенных как о ныне живущих. Это вовсе не значит, что эти люди не могут потом впасть в грех или что-то еще, — это люди, которые переживают жизнь в Боге сегодня.

Значит, когда Господь говорит о том, кто будет иметь жизнь вечную, Он опять-таки не имеет в виду только эсхатологию, то есть только посмертное бытие, а имеет в виду жизнь здесь: «Сия есть жизнь вечная, — Он говорит, — чтобы верили в Бога, и в Того, Кто послан Отцом, — в Иисуса Христа». Вот она есть жизнь вечная, то есть вера и спасение оказываются тождественными. По существу, настоящая вера — это такое состояние человеческого бытия, когда мы близки к Богу, Не наши убеждения религиозные — это не то, — а это вот то состояние, которое и человек религиозно убежденный, исповедующий религиозное мировоззрение, может переживать, — состояние неверия и состояние веры. Состояние неверия будет заключаться во внутреннем удалении от Бога, состояние веры — во внутреннем приближении. И, по существу, за это мы боремся, к этому стремимся, и это неразделимые вещи. Поэтому Господь говорит: «Кто будет веровать, будет спасен». Это не последовательный акт — сначала наступает вера, потом за это через 20, 30, 60 лет он получает спасение на том свете, — а это то, что мы получаем сразу в результате веры.

В. И. Тем более, что Он часто говорит: «Вера твоя спасла тебя».

О. А. Уже спасла. И когда Господь говорит о спасении в плане спасения от болезни, это на самом деле знаменует то, что человек, имеющий веру, какой-то частью своего существа уже принадлежит другому миру, где нет болезни, где нет сатаны. Всякое нарушение природной гармонии есть сатанинское действие. И поэтому Христос, когда говорил о женщине больной, Он говорил, что это дочь Авраама, которую связал сатана. Значит, Он имел в виду это зло природное. Так вот, кто хоть на миг вырывается из него, он уже принадлежит к другому миру. И наша задача — жить таким образом.

Но вы скажете: так может жить только мечтатель, отрешенный человек и человек не от мира сего. Да, в общем, да. Что же, тогда спасение для нас невозможно? Возможно, потому что кроме наших усилий жить в Боге, есть еще Его усилия привлечь нас к Себе. И поэтому на вопрос учеников — испуганный вопрос! — «Кто же может спастись тогда?» Христос отвечает: «Для человека невозможно, а для Бога всё возможно». Он говорит в ответ на их вопрос, связанный с богатым юношей. Очень знаменательно… Он говорит, что легче верблюду пройти в игольное ушко, а они ужасаются. Можно подумать, что у них были большие богатства. Нет, но они поняли Его, они прекрасно поняли, о чем идет речь, — о любой страсти, которая является препятствием. Они поняли, что они могут иметь это богатство, даже будучи бедными людьми. И поняли, что расстаться с этим человеку очень трудно и, следовательно, пути нет вперед. И тогда они задали этот вопрос, и Он ответил, что Богу это возможно.

Значит, спасение является не актом самовозвышения человека на уровень жизни с Богом, а это есть акт спасения, идущего от Бога, Который отвечает человеку и поднимает его.

В. И. Встречное движение.

О. А. Да, это есть богочеловеческий процесс, ради которого всё, собственно, и создано, потому что это есть единственная настоящая живая жизнь. Иначе это жизнь насекомого, жизнь гусеницы, жизнь бессознательного существа, жизнь человека, который вечно гоняется за призраками. Поэтому я еще раз подчеркиваю, что вера — это совсем не мировоззрение и не убеждение, хотя мы иногда так говорим (ну, речи я беру, книги), — но вот подлинно, что имеется в Писании. Это совсем иное, и оно тождественно уже со спасением.

В. И. То есть вера уже есть спасение?

О. А. Нет, она оплачивается. Она сама по себе. И вот именно поэтому мы говорим, что вера — это дар все-таки, именно вот эта вера. Не в том смысле, что мы достигли христианского мировоззрения размышлением зрелым, диалогом с людьми, с самими собой и так далее, — это совсем другое, — а вот дар Божий, то состояние души, которое нас делает ясным и твердым. Вот это есть уже благодать — понимаете? Это благо, которое дано нам даром. Благо — дано.

В. И. Но тут что-то похожее на кальвинистское, может быть, или лютеровское — я уже не помню, чье там, — учение о предопределении.

О. А. Это Кальвин.

В. И. Кальвин. Тогда спастись вообще никто не может.

О. А. Но тут есть разница.

В. И. Тут только либо дана благодать, либо ее нет, потому что, как ты не бейся, уже ничего из этого не выйдет.

О. А. Конечно, в этом мировоззрении кальвинистском есть элемент какой-то мрачности, который нам трудно в Евангелии найти.

В. И. И детерминизма жесткого нет?

О. А. Да, нету. Поэтому Бог и Отец Иисуса Христа не может быть вот таким, каким его мыслит кальвинистская теология: всегда есть взаимосвязь. И вопрос этот стоял раньше Кальвина. Он стоял, когда некий монах Пелагий, искушенный в аскезе, сказал, что благодать только как бы созерцает наши усилия (а усилия все наши целиком). Ну, как аскет он так мог говорить, ориентируясь на свою практику. Блаженный Августин, исходя из своего опыта, когда Бог его за уши буквально вытянул из болота, сказал: ничего наше уже не стоит — всё благодать Его. Но Церковь склонилась к мысли Иоанна Кассиана Римлянина, который около того времени предложил как бы среднюю, богочеловеческую модель: действуют оба фактора — и усилия человека, и божественная благодать. Сама модель их взаимопроникновения установлена быть не может, потому что мы всегда индивидуальны, всегда это очень тонко. Мы не можем так, грубо это построить — что столько процентов божественного, столько процентов человеческого: это было бы невозможно.

В. И. Я, может, задал тот же вопрос, что и апостолы, в связи с тем, что некоторые места, я знаю это, людей смущают, они как бы служат искушением — вот насчет того, что «кто крестится, тот спасен будет», «кто призовет имя Господне», уже спасен.

О. А. Да, да. Теперь в отношении «кто крестится». Вот «кто будет веровать и креститься» — так? — тут очень важная такая тонкость. Для Христа, в Его устах, слово «креститься» означало не просто формальное вступление в какую-то партию, секту, а означало некое action (произносит по–французски), некое действие — кто будет не просто готов идти за Богом, но и действительно пойдет, потому что крещение означало такой шаг. То есть кто будет практикующим как бы христианином. Ну, а «практикующий», — конечно, сюда входит и соблюдение заповедей, всё тут.

В. И. А призывание имени Господнего? Просто «кто призовет Имя Господне, спасен будет», — говорит пророк.

О. А. Дело в том, что здесь просто ошибка перевода. Если вы возьмете книгу Бытия, там будет сказано, что в одно из древнейших времен, при одном из древнейших патриархов стали призывать Имя Господа. Что это значит? Поклоняться Ему с этим Именем — вот что это значит. И «всякий, кто призовет Имя Господне», — это значит «тот, кто чтит Бога», а чтит, естественно, и практически, а не просто теоретически.

В. И. Не просто какой-то формулой призвал, и всё? Иначе это магия просто.

О. А. Нет, нет, это совершенно не так. Я помню одного человека, который просто механически… Иначе было бы всё просто волшебным делом.

В. И. Но есть такое понимание Имени Божиего, что в нем самом содержится эта спасительная сила.

О. А. Вот маленькая рекомендация: когда такие места не ясны — возьмите Симфонию и посмотрите: «призовёт». И вы увидите сразу в контексте: «призывать Имя» — это значит почитать Бога, а Имя — это вообще Сам Бог, это вовсе не имя.

В. И. Я понимаю. Но я специально привел несколько цитат, потому что они в целом дают…

О. А. Очень хорошо. Поэтому в русских изданиях, и в западных часто, даются параллельные места — это не случайно. Это в помощь тем, у кого нет Симфонии. Но лучше пользоваться Симфонией.

В. И. Кстати, насчет крещения. Тоже иногда бывает недоумение, почему до Креста Господня крещение уже есть. Как бы от слова «крест», которого еще не было.

О. А. Дело в том, что по–английски — baptize, и по–французски, и по–итальянски и так далее — всё это происходит от греческого слова «баптизма», которое употреблено в Новом Завете. Греческое слово «баптизма» — омывать, погружать, оно происходит от древнееврейского слова «тавила» — омовение, которое то же означает. В древней Руси слово «крещение» — оно возникло уже конкретно в связи с принятием креста, христианства — это будет «христианизация». «Крещение» — христианизация. И это слово заменило в просторечии всюду сам акт «баптизмы», и потом уже, когда стали переводить на языки, то это слово уже, так сказать, вошло. Поэтому Иоанн Креститель — ничего общего с крестом тут нет. А уже вернуться нельзя. Нельзя! Просто филологически, психологически мы не можем сказать: «Иоанн Омыватель» или еще как-то. Но Jean Baptiste по–французски — Жан Омыватель. И, скажем, есть такая английская книжка про Иоанна Крестителя и его учеников. Она называется «История баптистского движения». Никто не понимает ничего — движение баптистов в Палестине. Крещальник!..

В. И. И еще вопрос. Как все-таки следует понимать пресуществление хлеба и вина. Имеем ли мы дело, так сказать, с реальной плотью и кровью Христа или это надо понимать духовным образом?

О. А. Понимаете, первое, из чего мы должны исходить, — это из синонима словосочетания «плоть и кровь». «Плоть и кровь» — это конкретное существо, человек. Это синоним конкретного существа, ибо «плоть» — это его видимое тело, а «кровь» — это его душа, потому что в древности душа обозначалась как «кровь». Поэтому кровь запрещалось употреблять в пищу, потому что она считалась носительницей жизненной силы. Ну просто: кровь вытекла, и конец человеку. Поэтому словосочетание «плоть и кровь» означает человека, и когда Христос говорил о Себе, что это Моя плоть и кровь, то Он говорил, что вот это Мое присутствие, Мое реальное присутствие.

В Его жизни воплощение божественного происходило сокровенно, прикровенно. Несомненно. И когда Он говорил о Себе такие таинственные вещи, то далеко не всем было до Воскресения ясно, о чем же Он говорит. Но на самом деле Его пребывание в мире продолжается, и Он захотел, чтобы это пребывание осуществлялось не в каком-то отдельном человеке, а в Церкви. В общине верующих Он пребывает: «Я с вами во все дни до скончания века». Значит, реальное воплощение Христа, продолжающееся в жизни, совершается в общине. И вот тут Он захотел, чтобы символом единения этой общины была Чаша Евхаристии. Поэтому, безусловно, эта Чаша и есть Христос объединяющий… Он здесь невидимо присутствует, продолжая Тайную Вечерю. Мы не должны материалистически это толковать, но не должны, я думаю, и пускаться в такие дебри философских умозрений, как спорили в Средние века: что значит «есть»? Они думали: есть — это… Но в арамейском языке вообще такого нет — «есть». Там нет этой связки. Поэтому спорили о сущности, о транссубстанции. Это всё домыслы человеческого разума над тайной. А тайна заключается в том, что Он присутствует. Когда Он сказал: «Вот это Моя плоть и кровь», — то есть это Я здесь присутствую, и это «творите в Мое воспоминание».

А надо сказать, что воспоминание на пасхальной трапезе было мистическим. Это не было просто за здравие кого-то помянуть. А в традиционных сказаниях говорилось, что кто молится в день исхода из Египта, он тоже совершает исход из Египта, то есть каждый повторяет себе, что здесь временное прорывается в надвременное. И здесь тоже в трапезе Евхаристии Христос приходит к нам, как Он обещал. И то, что было в 30–м году I века нашей эры, становится актуальным в любой Евхаристии, где собраны верные.

Вы скажете: почему Он захотел взять именно трапезу? Ну, грубо говоря, захотел, значит Он знал почему. Я думаю, что мы можем понять, почему Он взял Свое присутствие именно в трапезе. Потому что трапеза есть символ единения людей. Конечно, это восходит еще и к жертвенной символике, а как вы понимаете, жертва — это тоже была трапеза. И это уже было прототипом, прототипом присутствия Христа. Остальное, я думаю, всё относится к области человеческих домыслов.

В. И. Когда я говорил о реальном присутствии, я неточно выразился. Я имел в виду именно слишком материалистическое толкование, которое даже в теологических трудах встречается. Понимаете, буквальное…

О. А. Мы всегда можем сказать по этому поводу, что, благоговейно относясь к Святой Чаше, мы не дерзаем входить в ту область, в которой мы не имеем возможности иметь здравые суждения. Что тут… Откуда мы знаем, в какой там мере свершилось. Да, это святыня, это таинство, это Его присутствие. Что, мы можем измерять, взвешивать святыню? Или решать проблемы, как средневековые теологи, которые решали вопрос, что если святую просфору, гостию, съест мышь, то что будет? Так ничего не будет!.. (Смеется.) А они решали. Казуистика, она ведь… она выясняла: а если… а если… а если… Да ничего! Потому что не с мышами Господь заключил завет, а с человеком. (Смеется.) Ведь тут же важно, что присутствуют две стороны — человеческая и божественная. А если человек так небрежен к Святым Тайнам, что мыши могут есть святую трапезу, то, конечно, Бог отходит от них.

Да, ну… они решали такие проблемы. Я думаю, что, понимаете, теология в том-то и наука, хотя она не похожа вроде на науку, — она все-таки не должна… она должна быть скромной, такой же скромной, как хотя бы физика или химия, потому что она может говорить о том, что открыто, или о том, что можно из этого открытого вывести путем мышления какого-то. Ну а всё остальное — это от лукавого. То, что не открыто, то, что нельзя вывести…

В. И. То есть нельзя рационализировать тайну, потому что она перестает быть тайной, а она не зря тайна.

О. А. Не зря. Если б нужно было, нам бы объяснили все детали. (Вздыхает.) Вот примерно так.

В. И. Спасибо.

ПРОПОВЕДЬ ОБ АНГЕЛАХ
21 ноября 1977 г.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Сегодня мы с вами ангелов ублажаем и молимся им, молимся как нашим старшим братьям, как нашим невидимым помощникам, ибо знаем, что Господь связал нас всех узами с их невидимым миром. И многие из вас знают, что значит ограждение ангела–хранителя, потому что у каждого из нас, как говорит сам Господь Иисус, есть ангел, который видит лицо Отца нашего Небесного. Значит, у нас там есть двойник, брат небесный и небесная сестра, как тот, кто нас покрывает и охраняет.

Конечно, ангелы не всемогущи, конечно, они тоже твари Божии, как и мы с вами, но они в своей таинственной жизни, нам непостижимой, связаны с нами. И вот вспомните о тех случаях, когда вы были на волоске, может быть, от горя, от гибели. И вот мы всегда это объясняем совпадением, случайностью, но слишком много таких случайностей. Можно сказать, что если б не было вот этих пекущихся о нас незримых существ духовных, никто бы и жить на свете из нас не мог. Начиная с детства, они нас охраняют.

Я помню однажды, лет 15 назад, мы делали ремонт в храме, и вот железная балка упала на меня — вот столько было сантиметров. Еще немножко, и я бы там и остался. Опять случайность или совпадение? Но мы с вами не верим в случайности, знаем, что сила зла велика и что Господь ограждает нас, когда мы уповаем на Него. И вот тут-то ангелы–хранители, служители Его, в последний момент могут удержать нас на краю пропасти. Конечно, это не всегда бывает, конечно, еще раз повторю, не всемогущи ангелы, и грех наш велик, и зло в мире велико, — и все-таки они наши заступники. Во–первых, они молятся за нас. Во–вторых, они нас ограждают от зла не только видимого, но и невидимого. Опять вспомним, сколько раз бывало, когда у нас желание возникало сказать что–нибудь злое, сделать что-нибудь дурное, и вот где-то в глубине сердца кто-то нам как бы шепчет: остановись, опомнись. Кто это? Совесть наша? Да, конечно, совесть. И ангел–хранитель, который внятно иной раз говорит нам и останавливает нас.

Почему же мы так с ними связаны? Казалось бы, ангелы более совершенны, чем мы. Зачем мы им? Почему они о нас пекутся? Почему Господь сделал так, чтоб они заботились о нас? Потому что мы с вами возлюбленные дети Божии, стоящие между одним миром и другим, между миром видимым, населенным живыми существами (животными, растениями), камнями, звездами, облаками, — это всё видимый мир, с одной стороны от нас, а с другой стороны — мир духовный, невидимый, незримый, населенный бесчисленными и многообразными силами бесплотными (бесплотными — значит не имеющими плоти, как у нас). А мы с вами? А мы с вами как будто принадлежим к тому миру и этому, как бы посредине стоим. Тело наше принадлежит миру здешнему, земному, а душа наша, подобно душам ангелов, принадлежит миру невидимому.

Почему-то Господь возлагает на каждого из нас столь много надежды, чтоб мы связали все миры — и видимое, и невидимое. Как мы с вами читаем в Символе веры, Господь — «Творец и Вседержитель видимого всего и невидимого». А человека Он поставил так, чтоб в нем всё объединилось. И не только это сделал Он, но также чтоб в человеке потом объединился тварный мир, сотворенный, земной, и божественный, ибо когда Господь воплотился на Земле, Он с человеческой природой соединил и Божию. Вот, оказывается, почему мы, маленькие, слабые, немощные, грешные, таким великим вниманием и любовью пользуемся от всего мира. И ангелы смотрят на нас не только с любовью, но как бы с неким восхищением, потому что у них нет плоти и плоть имеется только у человека. И апостол Павел говорит, что когда Господь пришел на землю, он не ангелом стал, а человеком. Поэтому мы как бы вознесены рядом с ангелами, а в чем-то и выше их.

Но немощь наша велика, и грех велик. Господь хочет, чтоб мы были совершенными, как и Он. И мы с вами знаем, что нам это самим не удается сделать. И мы с вами знаем, что нам самим этого сделать нельзя иначе, как при помощи благодати Божией. Но благодать Божия изливается по–разному: и в молитвах она приходит, и в таинствах Церкви она приходит к нам, а также приходит она к нам через невидимое присутствие небесных наших покровителей — ангелов Божиих.

Поэтому прославим их, будем любить их, откроем свое сердце их воздействию. И когда они заступаются за нас, будем благодарить их. Когда они предупреждают нас, будем внимать. И когда наступит день последней разлуки сердца нашего, ухода из жизни этой, кто подойдет к нашему смертному одру? Ангел смерти, который и будет нас провожать туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ В НЕДЕЛЮ ТОРЖЕСТВА ПРАВОСЛАВИЯ
7 марта 1982 г.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Сегодняшний день, первое воскресенье Великого Поста, именуется днем Торжества Православия. Этот праздник был установлен после окончательного торжества Церкви над многоразличными лжеучениями, расколами и ересями. Торжество Православия празднуется нами также и потому, что мы верим, что несмотря на все испытания, искушения, несмотря на все трудности, вера Христова всегда будет духовно торжествовать в мире. Она торжествует и в своих мучениках, и в своих подвижниках, и в своих мудрецах, и в рядовых членах Церкви. В единичных и в тысячах людей торжествует вера Христова. Она также торжествует тогда, когда человек обретает свет Евангелия на своем жизненном пути. Она торжествует тогда, когда верующий во Христа служит в своей жизни добру. Она торжествует в нашей молитве, в нашем сердце. Торжествует Господь и в таинствах, когда мы с вами, утомленные трудами недели, приходим в храм, и вот Господь в таинствах вновь среди нас, снова освящает нашу молитву церковную, снова являет истинность Своих слов: «Я с вами во все дни до скончания века».

Сегодня мы читаем Евангелие о первых апостолах Христовых, которые положили начало долгому пути, по которому идем и мы с вами. Когда они признали Христа, когда впервые в их сердце запала искра веры, они не стали эту искру прятать — они стали говорить друг другу: «Мы нашли Мессию», значит Христа. Андрей сказал Петру, Филипп сказал Нафанаилу, и так они передавали эту радостную весть друг другу. И вся Церковь стоит на этом — что весть о Боге Спасителе передается от сердца к сердцу, от человека к человеку, от народа к народу, от страны к стране, от одного времени к другому времени.

Что было бы, если бы не эта чудесная преемственность передачи веры Христовой? В дни Воскресения Христова было всего только 500 братьев, верующих во Христа. Ведь они могли забыть о других, отвернуться от мира, радоваться в своей вере, в своей молитве, в своей Святой Чаше и говорить между собой так: «Пусть погибает весь мир. Господь пришел к нам, мы спасенные, мы избранные, а все остальные обречены». Но нет, они так не стали ни говорить, ни думать — они потратили много сил, они сложили головы, для того чтобы другим рассказать о Христе, понести эту весть и засвидетельствовать. Сам Господь Иисус сказал: «Кто исповедует Меня перед родом сим, Того и Я исповедаю перед Отцом Моим Небесным». Значит каждый из нас, а не только апостолы, должен исповедовать Христа постоянно перед людьми, то есть перед теми, с кем мы живем рядом.

Мы читаем в конце Деяний апостольских, что апостол Павел посвящал слову Христову в Риме, языческой столице, с раннего утра до позднего вечера. Он не щадил своих сил. Для чего? Почему он лишал себя покоя? Для того, чтобы хотя бы еще одна душа прибавилась к Церкви Христовой. И вот благодаря этому мы с вами имеем сокровище веры, сокровище, которое дал нам Господь через людей. Мы всё получаем через людей! И такова воля Божия, что слово Христово, истина Христова, свет Христов и сами таинства передаются от человека к человеку.

Но мы с вами знаем, что каждый человек призван свидетельствовать о Христе так, как ему предначертано. Если апостолы могли проходить по городам и весям, проповедуя Евангелие, другие не имели этого дара. И что же вы думаете, разве они не свидетельствовали? Они свидетельствовали! Один древний церковный писатель, Тертуллиан, говорил, что язычники удивляются, видя наших женщин — добродетельных, любящих, самоотверженных христианских женщин. Они удивляются, видя мужество, стойкость, чистоту нравов, верность христиан. Вот свидетельство — безмолвное, без слов, оно есть свидетельство жизни и дела. Это доступно каждому человеку, даже неграмотному, — жить по Евангелию, жить так, как нас учил Господь, и это будет свидетельство его веры перед другими людьми.

Более того, это гораздо важнее слов, потому что слова могут расходиться с делами, а важное самое — это жизнь. И вот мы с вами сегодня можем принять участие в Торжестве Православия, в торжестве Церкви Христовой. Каждый из нас может внести свою малую лепту в это торжество. Наши усилия здесь заключаются в том, чтобы присоединиться к Церкви Христовой не на слове, а на деле, а в жизни своей, в поступках своих, в отношениях друг к другу, в молитве к Богу, которая дает нам силы жить по Евангелию.

И вот тогда, когда мы с вами действительно захотим этого, тогда и будет совершаться с нами невозможное, то, что нам кажется, по нашей слабости, по нашим грехам, недоступным, — мы сможем одолевать свои слабости, мы сможем бороться со своими грехами, потому что не человек это делает, а Сам Господь, пришедший в мир, и в этом торжество нашей веры, торжество нашей Церкви. Христос побеждает и спасает. Аминь.

ОБЩАЯ ИСПОВЕДЬ
9 марта 1986 г.

Как вы знаете, сегодняшнее воскресенье называется неделей Страшного Суда. Неделя Страшного Суда, которая уже предваряет Великий Пост. Это очень важно для нас сейчас — подумать именно о Страшном Суде. Почему мы называем его Страшным? Потому что действительно иногда страшно бывает заглянуть в собственную душу, оглянуться на пройденный жизненный путь. Страшно оттого, что так много было упущено, так много было потеряно, так много было сделано не так. Страшно потому, что ушли люди, умерли люди, к которым мы были равнодушны, жестоки, грубы. Может быть, никогда уже не повторится такое положение в жизни, что мы можем сделать что-то хорошее, но мы это упустили, как бы прозевали свое время. Страшно оттого, что мы все сознаем свою духовную, душевную слабость, когда нам хочется сопротивляться греху и оказывается, что у нас нету для этого сил.

Страшен не Господь, а именно наш грех. И вот сегодня будет снова читаться Евангелие, притча–пророчество о том, как Божественный Судья вопрошает каждого человека за всю его жизнь. Не надо думать, что речь идет о каком-то далеком, бесконечно далеком будущем. Люди в прошлом часто думали, что конец мира вот–вот произойдет, конец мира близко. Но проходили и сотни лет, даже и тысячи, и этого не было. Что же это, люди все время находились в состоянии заблуждения? Нет, они были в чем-то правы — и те, которые жили сто лет назад, и тысячу лет назад, и две тысячи лет назад. Правы, потому что именно в Евангелии говорится, что приблизилось Царство, что ныне суд миру сему, вот здесь оно теперь. В этом люди, которые ожидали его с часу на час, они были правы духовно. Не потому, что мир кончится скоро, — он может еще долго продлиться, но потому, что суд постоянно уже присутствует в жизни людей, в жизни рода человеческого и в жизни каждого из нас, потому что само слово Божие, само Евангелие есть наш суд. И вы сами это знаете: когда открываешь страницы запечатленного слова Божия и сравниваешь тот путь жизни, который там начертан, с тем, что у нас происходит в жизни, понимаешь, какой суровый суд произносит над нами слово Божие, какой суровый приговор нам выносит.

Именно мы должны помнить, что ныне суд миру сему, ныне суд каждому из нас. И что же это означает? Это означает, что мы взвешены на весах уже сегодня. Зачем бы было Церкви специальный день отводить для воспоминания, вернее для мысли нашей общей о суде Божием, если бы он не был для нас важен уже сегодня?

Когда там мир кончится — для нас это неважно совсем. Мы знаем, что для нас жизненный путь кончится достаточно скоро. Но даже и это не так важно, а важна сегодняшняя наша жизнь, потому что у нас сегодня еще есть возможность встать перед Богом и свою жизнь осветить Его светом. Хотя, как я уже сказал, мы слабы, но есть у нас надежда, твердая надежда на то, что Господь может нам помочь. И эта надежда не обманет тех, кто действительно обратится к Господу.

Если говорить просто по–человечески, то надежды у нас мало или почти нет. Как трудно преодолеть леность! От лености идет праздномыслие, от праздномыслия идет пренебрежение драгоценным временем, от этого рождаются праздная болтовня, пересуды, пустые разговоры, клевета, сплетни, осуждение, бесконечное осуждение людей. Некоторые из вас, наверно, пробовали, как я советовал, вот один день пытаться не осуждать — и не получалось! Хотя бы в мыслях да что-то такое и возникло. Многие из нас пытались научиться не обижаться или пытались научиться не говорить слов, которые уязвляют, обижают других. Но это не получалось. Многие хотели в себе взрастить любовь, доброе отношение к окружающим людям. И это не выходило: сердце оставалось окаменевшим, наше собственное «я» оказывалось для нас важнее всего. Господи, прости нас, грешных.

Хорошо еще, когда нам было противно, что мы лгали. А иногда бывает так, что мы это делаем, и даже противно не бывает — всё как бы привычно, как будто в этом зле мы живем, как рыба в воде. Господи, прости нас, грешных.

Боролись с раздражительностью, со вспыльчивостью, с неумением держать себя в руках, с чего вообще начинается человек. Ведь каждый из вас знает, что младенец, он собой не управляет, взрослый человек должен управлять собой, но мы подобны младенцам: нами управляют наши страсти, наши впечатления, всё, что в нас кипит, клубится, — вот что нами управляет, а вовсе не совесть, не разум.

Как было трудно избавиться от мыслей тщеславных, когда мы себя превозносили, когда нам хотелось перед другими себя поставить выше — что у меня удачней, что у меня успешней, что у меня лучше, потому что я вот одолел грехи такие-то, а вот он (или она) не одолел. Мы очень здесь наблюдательны — за другими, но не за собой.

Господи, прости нас, грешных, что мы забывали о Твоем присутствии: нам надо было постоянно напоминать себе, что мы перед Твоим лицом находимся. Мы неоднократно были отвратительными свидетелями, плохими свидетелями в своем доме, в своей семье, у себя на работе.

Мы всё это знаем. Может быть, даже напрасно я всё это припоминаю, потому что всё это мы говорили тысячи раз. И сколько раз мы ни пытались, нам трудно было совладать даже с нашими мыслями. Вы все хорошо знаете, как легко сбиваются мысли на молитве, как трудно очистить сердце от всяких глупых мыслей, пустых мыслей, блудных мыслей, даже каких-то кощунственных, которые, казалось бы, нам вовсе не свойственны. Господи, прости нас, грешных, за грехи против чистоты, против семьи, против целомудрия. Всё у нас нечисто, корыстно, низменно. Вот так мы как бы бьемся, бьемся, как рыба об лед, но ничего не получается.

Между тем слово Божие, которое говорит всегда истину, оно нам обещает победу над злом, чистоту, свет, мудрость, Божью благодать. Где ж это всё? Это всё готовится для нас, всё это есть для нас. И вот перед лицом сегодняшнего Страшного Суда для нас мы можем сказать: «Господи, оправдаться перед Тобой мы не можем, очиститься перед Тобой мы не можем. Мы только знаем, что очищение идет от Тебя, от Твоей благодати идет к нам очищение».

Но как же это очищение принять, как эту благодать усвоить для себя, чтоб она вошла в сердце? Апостол нам говорит, что есть единственный для нас путь. Говорит он словами, может быть, не всегда понятными, но очень важными, мы должны в них вникнуть. Он сказал: «Кто умирает со Христом и во Христе, тот с Ним и воскресает».

Нам хочется в жизни всегда покоя, благополучия, всего приятного и светлого. Это нормально, это естественно для человека и для любого другого живого существа. Но так не всегда бывает. И покой есть редкое состояние нашей жизни: по большей части нам приходится что-то переносить, о чем-то тревожиться, чему-то огорчаться. И вот мы должны наши страдания — душевные, телесные, по обстоятельствам — сделать для себя крестом, который мы будем нести вместе с нашим Господом. «В терпении вашем стяжите души ваши», — говорит нам Писание.

Пусть всякая боль, пусть всякое страдание будет в нас как крест. «Претерпевый до конца, той спасен будет». Пусть мы скажем себе: «Господи, вот у меня есть то-то и то-то, что мне трудно перенести. Я принимаю это не как наказание, а как крест». Это большая разница — наказание и крест. Крест — это нести тяготу ради людей, ибо Господь был распят за нас. Подумайте о том, что мы можем понести для своих ближних. Вот здесь-то и начинается путь к воскресению из мертвых — если мы будем умирать на кресте, как Господь, за людей, но не в том смысле как умирал Он, а в своем, маленьком, ибо мы малые люди, но в том, что нам дается, — в самоотвержении и терпении, повседневном, небольшом и даже когда это будет и болезненно, и тоскливо. Господь на кресте и страдал и тосковал смертельно, как Он Сам сказал: «Душа моя скорбит смертельно». Но Он это принял добровольно — не потому, что страдание есть добро, а потому что Он страдал, для того чтобы нас оживотворить, нас приобщить к Богу через Свое страдание.

Значит, «друг друга тяготы носите» — вот слова апостола. Вот это и есть крест. Это один из важнейших моментов: мы несем тяготу другого человека и в своем малом земном человеческом опыте распинаемся с Христом Спасителем. И тогда придет и воскресение, тогда и благодать коснется нас, потому что мы можем пережить, хотя бы ненадолго, такую близость ко Христу Спасителю, которая сама по себе грех уничтожает, сама по себе делает его бессильным. Не просто сопротивление нашей воли, не просто борьба с грехом, которая говорит греху: «Стоп, остановись!», которая пытается его изгнать, — такая борьба нужна, но в общем она окончательного плода дать не может. Потому что это все равно что скосить траву: скосил, а она опять вырастает. А если мы внутренне, духовно приобщаемся к Господу Иисусу — грехи умирают сами. Умирают! — они не могут жить в огне любви Божией, и половина из них уже просто будут настолько бессильны, что и бороться с ними будет не нужно.

Вот это и есть тайна христианского откровения о жизни. Если мы этим путем не идем, то мы останавливаемся и кружим на одном месте, тащим камень наверх, как в сказании про Сизифа, и он обратно скатывается, мы опять его тащим наверх — он скатывается обратно, и так всю жизнь можем этот камень катать туда–сюда.

Корень должен быть извлечен, корень нашего существа, который является самостью, эгоизмом. Если вместо этого корня мы сажаем другое дерево, Божье дерево, Христово дерево, если мы внимаем Его слову: «Кто хочет идти за Мной, отвергнись себя», — вот тогда себя найдешь. По–настоящему найдешь! Тогда обретешь ту самую личность свою, которую ты потерял (или потеряла) во всей этой суете, борьбе, прениях — даже в борьбе с грехами. Потому что будет действовать Господь, а не мы.

Вот почему апостол говорит нам: «Мы спасаемся только верой». Потому что вера нас подставляет под исцеляющие лучи благодати. Всё остальное ничтожно, всё остальное бесполезно. Можно всю жизнь пытаться и ничего не сделать. Вот если это будет, то всё совершится в нашей жизни. Мы тогда скажем: «Да, действительно, Господи, вот что значит познать Тебя, что значит иметь блаженство и счастье здесь, на земле, и там, на небе, — всюду, ибо нет места, где не был бы с нами Господь».

ПРОПОВЕДЬ О ТАЛАНТАХ
14 сентября 1980 г.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Сегодняшний день именуется началом индикта, началом церковного года. В течение многих веков Новый год в нашей стране начинался именно с этого дня. Потом был введен Новый год по западному образцу — 1 января. Во многих странах Новый год начинается по–разному. В Азии есть свой Новый год, который они справляют поздней осенью. Это всё человеческие сроки, человеческие даты, наши земные отсчеты, сделанные для удобства.

Однако всегда эти знаки, эти вехи, намеченные людьми, напоминают нам о том, что хотели обозначить люди, начиная Новый год, — церковный ли, гражданский ли, восточный ли, западный ли. Люди хотели отметить стремительный бег времени. И Священное Писание постоянно нам напоминает о том, какое значение имеет в жизни человека время. Мы в него погружены, как тело в быстро несущуюся реку. Время необратимо: нельзя его повернуть вспять. Время неостановимо: каждую долю секунды оно продолжает нестись вперед. Вся наша жизнь погружена во время, от времени зависит. Только Господь находится над временем, над этим потоком, в Своем бесконечном Царстве Света. А мы живем во времени.

У Бога тысяча лет как один день и один день как тысяча лет. Между тем для нас с вами иногда минута и час могут длиться, а иногда годы могут пролетать совершенно незаметно. Мы с вами — рабы времени и освободиться от него не можем. И тем не менее, раз воля Божия — жить нам в этом времени, мы должны помнить, что именно в нем должны совершаться вся наша жизнь и все наши дела.

Сегодня так совпало, что новолетие церковное пришлось на тот воскресный день, когда полагается читать притчу евангельскую, которую вы сегодня слышали все и все знаете, все должны знать, притчу о талантах — как господин раздал деньги своим слугам, уехал и вернулся, ожидая, что эти слуги умножат его богатство. Вот тайна времени и эта притча тесно связаны.

В самом деле, наша жизнь должна быть настоящим приобретением для Господа. Мы должны принять отпущенное нам время как великий и бесценный дар. Никто из нас не знает, сколько, какой отрезок жизни нам дан, сколько мы проживем. И в притче господин, хозяин, приходит внезапно. Внезапно приходит и требует отчета у людей. И к нам с вами наш Господин приходит внезапно. И необязательно это должна быть смерть. Это может быть момент испытания. Это может быть критический, трудный миг нашей жизни, когда все наши деяния и наши помыслы, всё, чего мы достигли, — всё это взвешивается на весах: имело ли это цену. Приходит Господин и требует от нас отчета — как мы прожили жизнь, как мы употребили данное нам время. И тут оказывается, что мы потеряли его бесконечно много. Мы были похожи на тот воз или машину, которая везет ценный груз, и через прорехи, через отверстия этот груз сыплется и устилает всю дорогу.

Вспомним о том, сколько времени было проведено в праздности, сколько было отдано вещам ненужным, неполезным, вредным, как мы не замечали проходящих дней, как мы не хотели вложить в этот сосуд времени все свои силы, чтобы в тот час, когда придет Господин потребовать от нас отчета, мы бы могли вернуть ему умноженные таланты и сказать: «Вот, Господи, Ты нас возлюбил, и мы, по мере своих слабых сил, отдали любовью окружающим людям. Ты в нас вложил способности, и мы потрудились для окружающих людей. Ты дал нам закон добра и правды, и мы постарались в этой жизни семена этого добра и этой правды посеять, мы отдали что-то за то время, которое Ты нам дал».

И вот тогда мы будем чувствовать и понимать, что время — сокровище, которое мы можем увеличить и уплотнить, что в один день можно сделать так много прекрасного, узнать так много замечательного, наполниться, обогатиться от Бога. А можно прожить годами бесцельно, серо, вяло, однообразно, с пустым, черствым, равнодушным сердцем, с пустой головой, в которой нет ничего, с вялой, дряблой волей, которая не может подвигнуться ни на одно доброе дело, которая не может подвигнуться на борьбу в себе ни с одним грехом, которая скользит по времени, как лодка, потерявшая управление, как щепка, брошенная в воду.

Всякая река течет в конце концов в море. Всякая жизнь уходит в конце концов в вечность. Всякое время прекращается там, где будет Царство Божие. В Священном Писании мы читаем: «Ангел клялся именем Господним, что времени больше не будет». Не будет тогда, когда мы с вами все жизненные силы и все наши дары употребим на служение Господу. Не только на служение нашей общей молитвой, но на служение каждодневное, ибо всё, что мы совершаем во славу Божию, — и труд, и забота о других, и молитва, и всякое дело, и всякая встреча, и отдых — всё это может быть перед лицом Божиим и во славу Божию.

Итак, уходя сегодня домой из храма, постараемся унести эту мысль о том, что время кормит, что нам нельзя его терять, что мы должны увеличивать в своем сердце сокровище — познание тайн Священного Писания, которое дано нам, борьбу со злом и грехом, который живет в нас, умножение добра в жизни, милосердия, справедливости, сострадания и сочувствия, которые Господь нам завещал. Всё — молитва, труд, радость, скорбь, путь человеческой жизни — всё должно идти под знаком подвига, всё должно находиться перед лицом Христовым. И тогда каждый день, каждый час, каждое мгновение заполнятся Его священным Присутствием, и не будет ни одного дня, ни одного часа и мгновения, в которое б мы жили без Бога, вне Его, вдали от Него, без Его священного Присутствия. И тогда наша жизнь окажется не просто существованием от рождения до смерти, а будет трудом, работой, созиданием для Бога, восхождением на гору Господню, где ждет нас Отец Небесный, который скажет каждому, кто потрудился по мере сил: «Добрый раб и верный, в малом ты был верен, над многим тебя поставлю. Войди в радость Господина твоего». Аминь.

КАКОГО МЫ ДУХА?
Проповедь. 1978 г.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

В сегодняшнем евангельском чтении мы слышали рассказ о том, как Господь шел по пути и приблизился к деревне, где жили самаряне. И поскольку они признали в Нем и в Его учениках людей, идущих на богомолье в Иерусалим, — а они ненавидели этот город и ненавидели тех, кто ходил туда на богомолье, — то никто из самарян и не пустил Его в дом. А был уже вечер, и ученики устали, и они были огорчены и даже раздражены на этих самарян. И Иаков и Иоанн сказали: «Господи, позволь, вот мы помолимся, чтобы гром разразил их и чтобы дома их спалил. Вот как когда-то Илья–пророк извел молнию и огонь на нечестивых людей царя Ахава, так вот и мы сейчас сделаем».

Что же ответил им Господь? Он ответил им замечательными словами, которые нам хорошо бы всем не только запомнить, но и почаще себе повторять. Он сказал: «Не знаете, какого вы духа. Пришел Сын Человеческий не губить, а спасать». Эти слова Он говорит не только ученикам, но и всем нам. Когда мы приходим в храм Божий с чувством озлобления, раздражения, даже и с мстительными чувствами, — а у меня бывали такие случаи, что приходили ко мне люди и спрашивали: «Кому помолиться, чтобы сделать дурно, отомстить своему обидчику?» — вот с такими чувствами приходя в храм, мы не знаем, какого мы духа. И очень часто, если мы приходим к Господу со своими претензиями, со своим ропотом, со своим гневом, мы не знаем, какого мы духа. Если мы между собой не умеем сохранять мир, это значит, что мы не знаем, какого мы духа.

Казалось бы, апостолы были правы: идет Господь, и вот эти самаряне так с Ним поступают! И, конечно, они должны были, по нашему-то рассуждению человеческому, должны были рассердиться на этих самарян, разгневаться и пожелать им зла. Но Господь сказал им: «Не знаете, какого вы духа». Что это значит? Это значит, что даже когда люди совершают на глазах у нас что-то дурное, мы не должны погибели им желать, а желать им добра. Вот в этом разгадка тех трудных слов, которые есть в Евангелии для нас, — чтобы любить своих врагов.

Вовсе не подумайте, что человек должен испытывать к врагу своему такие же чувства, которые он испытывает к своему ребенку, своему брату, своему близкому человеку. И у Самого Господа были ближайшие возлюбленные ученики — Петр и Иоанн. Но любить врагов — это значит не желать им зла, а желать им исправления, желать им покаяния, желать им, чтобы пришли в себя и отказались от того злого и ложного пути, на который они встали. И обязательно сострадать: грех, который мы видим, должен вызывать у нас жалость к человеку, потому что чаще всего это бывает не вина, а беда.

И вот если мы так, с таким настроением будем подходить к ошибкам и грехам наших ближних, мы тогда будем поистине духа Христова. Если же этого не будет — вот мы придем и будем стоять в храме хотя бы пять часов, будем ходить на каждую службу, ежедневно утром и вечером, есть и такие люди, свободные от обязанностей, которые ходят и утром и вечером, есть люди, которые и прислуживают в храме, которые трудятся для храма, каждый на своем месте, — но если при этом нету в сердце мира, то значит мы не знаем, какого мы духа. Если мы не умеем прощать зла, значит мы не знаем, какого мы духа. И надо иметь честность признаваться в том, что мы отходим от заповедей Господних. И если признались — уже делаем шаг к исправлению и к исцелению.

Вот, дорогие мои, что значит быть верным духу Христову. И никакая жертва, никакое служение Богу будет не угодно, если мы не будем Ему служить в духе и истине. А это значит служить Ему любовью, терпением и служением людям, которые находятся рядом с нами. И когда мы прощаем их ошибки, грехи, недостатки и несовершенства, мы уже им этим служим, мы уже им помогаем, мы уже рассеиваем темное облако зла, которое висит над людьми. Самим нам это сделать трудно — мы знаем, какие мы все слабые в этом отношении. Но у нас же есть обещание! Господь говорит: «Сила Божия в немощи совершается». Почему? Потому что когда мы видим, что мы сами оказываемся неспособны исполнить Его волю, вот тогда-то Его рука нас поддерживает. Будем молиться о том, чтобы Его образ всегда был перед нами, Его поддержка всегда нас не оставляла и сила Его действовала через нашу человеческую немощь. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ О СВЯТОСТИ
26 октября 1980 г.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Совсем недавно Москву посетил космонавт американский. Выступая перед москвичами, он рассказывал о том, как он впервые со своим спутником вступил на почву Луны. Рассказывал о своих переживаниях, о том, как удалялась от него Земля, как она становилась всё меньше, становилась небольшим шаром. Бездна, полная звезд, пустынная безмолвная Луна, коричневые скалы, камни, где никогда не было ни одного человека, ни одного живого существа. И вот, находясь в этом далеком, пустынном, безжизненном мире, этот космонавт молился и чувствовал себя даже ближе к Богу, чем когда он был дома на Земле. Он сам говорил слушателям, с которыми беседовал: «Мне казалось, что я нахожусь в непосредственном общении с Богом, что каждый шаг, каждое мое движение — всё управляется, и управляется Им. И всё, что я видел вокруг, немедленно вызывало в моей памяти слова из Священного Писания. Когда я видел вдали безжизненные лунные скалы, они напоминали мне слова псалма: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя». Когда огядывался на нашу далекую маленькую Землю, которая сама, как космический корабль, висела в пустоте, я думал о первых словах книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю»».

Вот эти переживания человека, нашего современника, оторванного от Земли на многие сотни километров, напоминают нам о том, что человек, живущий с Богом, человек, посвятивший свое сердце Ему, может ощущать Его присутствие в любом месте, в любой точке вселенной. Нету такого места на земле и на небе, где бы человек не мог стать ближе к Богу. Другой космонавт, когда поднимался в безвоздушное пространство, брал с собой Святые Тайны, чтобы причаститься там, далеко над Землей. Там Христос был с ним во плоти.

И вот когда мы задумываемся над такими людьми, мы действительно понимаем, что хотел сказать апостол в сегодняшнем чтении, когда призывал каждого из нас: «Подражайте вере их». Он имел в виду святых, имел в виду праведников, имел в виду любого человека, у которого есть живая и действенная вера.

Что же означает эта вера? Она означает, дорогие мои, святость. И каждый из нас к этой святости призван. Для нас это не всегда понятно лишь потому, что нам святые представляются уже в ореоле непрестанных чудес. Святые кажутся нам необыкновенными, сверхестественными существами, святые — это те, кто в незримых небесных чертогах молятся за нас и ходатайствуют за нас перед Господом Христом Спасителем. Но ведь когда они были на Земле, они были такими же, как и мы. Они были обременены теми же немощами и слабостями человеческими. И однако они выбрали путь святости, для того чтобы всегда быть с Богом. Если человек хочет пойти по пути святости, в этом нет никакой гордыни, никакого заблуждения и ослепления, ибо Сам Господь призвал нас к этому. Его воля начертала это.

В Ветхом Завете, обращаясь к избранному народу, Господь сказал устами пророка: «Ты будешь народом святым и царством священников». И это же обетование и это призвание распространяется на всех членов Церкви, всех тех, кто хочет действительно принадлежать Господу. Мы должны быть народом святых и царством священников, служащих Богу. Священник — это значит служащий Богу. Каждый из нас посвящен Ему, но только при том условии, если он сам захочет посвятить себя Ему, посвятить свою жизнь, свои мысли и чувства, свой труд, своих близких, свою радость, свои скорби и всё то, что человек несет в этой жизни.

Не Бог от нас отдаляется, а мы от Него отдаляемся. Тот человек, который принимает в сердце Его дух, Его силу, Его любовь, живет Им всегда, где бы он ни находился. Как вы видите, Он не покидает человека даже в космическом пространстве.

Нас с вами всегда подстерегают трудные обстоятельства, когда мы можем быть выбиты из колеи, когда мы можем попасть в незнакомое, трудное положение. Но если Господь с нами, то мы всегда спокойны, мы всегда имеем ту Руку, за которую можно ухватиться и которая нас поддержит.

Путь святой жизни — он означает путь человека, который хочет всё делать для Бога и всегда быть с Ним. Путь святой жизни — это значит отданность Богу, когда мы всё Ему посвятили и ничего для себя не оставили, когда мы радуемся Его радостью и когда Его служение и дело есть наше служение и дело. Если человек говорит: «Я принес Господу молитву, что-то еще, а остальное буду делать для себя», этот человек не войдет на путь Царства Божия, не приблизится к Творцу. Только тот, кто чувствует и считает, и стремится сделать каждый свой шаг под знаком Божиим, тот человек действительно обретет уверенность в том, что Господь всегда с нами. И тогда пропадет у него страх и ужас перед сильными мира сего, страх и ужас перед грехом одолевающим, постоянная мнительность и уныние от того, что мы так немощны, что мы неспособны выполнить волю Божию. Да, мы немощны, но Господь силен! И если мы это вложим в сердце, будет всегда всё с нами.

Мы еще не святы лишь потому, что это не захотели принять и с этим не захотели жить Конечно, человек, идущий по пути святости, не избавлен от искушений. Вспомните, что Сам Господь Иисус прошел через искушения немедленно после того, как Дух Божий осенил Его на Иордане. И мы с вами после молитвы, после причастия, после того, как нас тоже коснулся, в малой степени, Дух Божий, — мы тоже можем оказаться споткнувшимися пред лицом искушения. Но есть Помогающий, есть Тот, Кто не даст нам погибнуть, не даст зверю греха и зла поглотить нас. И эта убежденность и эта надежда делают нас мужественными и стойкими.

Человек мира, человек, который живет вне близости Божией, склонен к унынию и отчаянию. В самом деле, есть от чего отчаиваться и унывать, потому что коротка жизнь, наполненная обидами и разочарованиями, скорбями и болезнями. Коротка жизнь и уходит в ничто, в небытие. Но мы с вами знаем, что спасение в руках Божиих, потому что мы захотели отдать себя в Его руки. Мы с вами получили от Него мир, мир и радость, мир и тишину сердца, уверенность в том, что Господь — наш Спаситель. И мы не зря повторяем прокимен, псаломские слова: «Господь просвещение мое и Спаситель мой: кого убоюся?» Кого убоюся? Нам нечего бояться — ни зла, ни греха, если Господь с нами. Только просить Его и молиться об этом — чтоб Он не уходил от нас. Только призывать Его, только всегда стоять на страже, готовым быть Его учеником, Его последователем, Его святым, Его посвященным.

И тогда нам будет молитва в радость и в сладость. Тогда Священное Писание станет излюбленной нашей книгой. Тогда в храм во время Евхаристии мы будем приносить свою любовь и свое переживание близости и силы спасающего Бога. И холодное наше, равнодушное, бесчувственное сердце растает, оживет, немощи наши будут побеждены силой Господней, И мы, как светильник, как светоч, как драгоценный сосуд, принесем дар Божий — всепобеждающий, сопровождающий нас, как светильник сопровождает человека на темной дороге, светильник заботливого Проводника, который не даст нам заблудиться, не даст упасть, не даст сбиться с пути.

«С нами Бог!» — и эти слова звучат в храме неслучайно. «Бог Господь явился нам» — и эти слова правда, истинная правда, и знает об этом каждый, кто веру вложил в свое сердце. Тогда он идет на свой труд, тогда он идет, встречаясь с людьми, с заботами и радостями, с тревогами и волнениями. Тогда он принимает всё, что посылает ему Господь. Аминь.

Фотографии

2 мая 1982 года. Фото В. Архипова


Ашукинская. 1978 год. Слева направо: Елена Огнёва, о. Александр, Владимир Илюшенко. Фото С. Илюшенко


Новая Деревня. 1979 год. Мария Тепнина. Фото С. Илюшенко


Новая Деревня. 1979 год. Слева направо: Мария Илюшенко, Владимир Илюшенко, Мария Тепнина, Евгения Архипова, о. Александр. Фото С. Илюшенко


Ашукинская. 1979 год. Фото С. Илюшенко


Стихи о. Александра, обращенные к Сергею Илюшенко, на обороте фотографии 1979 года (справа вверху)


1980 год. Слева направо: о. Александр, Роберт Минлос, Митя Антопольский. Фото С. Илюшенко


1980 год. Фото С. Илюшенко


1980 год. Слева Владимир Илюшенко. Фото С. Илюшенко


1980 год. Фото С. Илюшенко


Москва. Лето 1980 года. Фото В. Илюшенко


1980 год. Слева Сергей Илюшенко. Фото В. Илюшенко


Новая Деревня. 3 июня 1985 года. Фото В. Аромштама


Церковь Сретения Господня в Новой Деревне. Фото В. Илюшенко


Богоматерь Ченстоховская




Поздравительная открытка о. Александра. Апрель 1979 года


2 мая 1982 года. Фото В. Архипова




Венчание. 2 мая 1982 года.



Фото В. Архипова


2 мая 1982 года. Фото В. Илюшенко


2 мая 1982 года. Слева Наталья Григоренко–Мень. Фото В. Илюшенко


О. Александр с женой Натальей Федоровной. 2 мая 1982 года. Фото С. Илюшенко


Раиса и Николай Колесниковы



1983 год. Фото С. Илюшенко



Поздравление с Пасхой. Апрель 1981 года


1983 год. Фото С. Илюшенко


Поздравление с Рождеством. Декабрь 1982 года


1983 год. Фото С. Илюшенко


1983 год. Слева Сергей Илюшенко. Фото В. Илюшенко


Москва. Лето 1987 года. Фото В. Илюшенко


Лето 1986 года. Справа Татьяна Зорина. Фото С. Илюшенко


Лето 1986 года. Во время чтения повести. Фото С. Илюшенко


Лето 1986 года. Фото С. Илюшенко


Лето 1986 года. Справа Александр Слободской. Фото В. Илюшенко


Москва. Лето 1987 года. Фото В. Илюшенко


Лето 1987 года. Фото В. Илюшенко


Лето 1987 года. Фото В. Илюшенко


Два вождя. Пушкино. 1988 год. Справа Николай Канаев


Москва. Лето 1987 года. Фото В. Илюшенко


Ю. Н. Рейтлингер.


Юлия Рейтлингер. Тайная Вечеря



Юлия Рейтлингер. Спас оплечный. 1976 год


Дарственная надпись о. Александра на обороте иконы


Юлия Рейтлингер. Св. Мария Египетская. 1982 год


 Юлия Рейтлингер. Богоматерь Владимирская. 1982 год


Лето 1987 года. Фото В. Илюшенко


Москва. 3 июня 1987 года. Слева направо: Мария Илюшенко, Наталья Григоренко–Мень, Николай Колесников, Сергей Илюшенко, о. Александр Мень, Елена Мень, Раиса Колесникова. Фото В. Илюшенко


Москва. 3 июня 1987 года. Слева направо: Владимир Илюшенко, о. Александр, Наталья Григоренко-Мень, Елена Мень. Фото С. Илюшенко


Семхоз. 12 сентября 1987 года. День ангела о. Александра. Сидят слева направо: Мария Илюшенко, Владимир Архипов, Ольга Ерохина, о. Александр. Стоят: Михаил Завалов, Светлана Долгополова


Май 1989 года. Фото С. Илюшенко


Новая деревня. 1988 год. Фото О. Перевощиковой



Новая Деревня. Лето 1988 года. Фото А. Лихачева


Крещение. 16 июля 1989 года. Фото А. Лихачева


Пасха. Причастие. Новая Деревня. 14 апреля 1990 года. Справа Андрей Еремин. Фото А. Лихачева


Пасха. Причастие. Новая Деревня. 14 апреля 1990 года. Фото А. Лихачева


Москва. 1990 год


Семхоз. Божница на месте убийства о. Александра. 1999 год. Фото В. Илюшенко



Семхоз. Церковь Усекновения главы Иоанна Крестителя рядом с местом убийства о. Александра. 9 сентября 1999 года. Фото В. Илюшенко


У могилы о. Александра. 9 сентября 1999 года. Фото М. Илюшенко


Лариса Бадогина. Смиренномудрие. 2001 год. Вышивка бисером


Лариса Бадогина. Память смертная. 1996 год. Вышивка бисером


Париж. Люксембургский сад. Памятник Фабри Викеру. Фото В. Илюшенко

Примечания

1

ВЛАДИМИР ИЛЮШЕНКО — историк, писатель, общественный деятель. Духовный сын и ученик отца Александра Меня. Закончил Московский государственный историко–архивный институт.

Член Комиссии по помилованию при Президенте Российской Федерации (1994–2001 гг.). Ведущий передач «Дискуссии на тему» на Христианском церковно–общественном канале (радио София). Поэт, прозаик, публицист. Член Сюза писателей Москвы. Автор многочисленных научных работ. Исследователь и популяризатор творческого наследия отца Александра Меня.

(обратно)

2

Эта статья напечатана в сокращенном виде в газ. «Известия» 27 января 1999 г.

(обратно)

3

Мама о. Александра.

(обратно)

4

Всесоюзная государственная библиотека иностранной литературы.

(обратно)

5

Речь идет о статье «Сын человечества», которая публикуется в разделе II.

(обратно)

6

Позднее мне сказали, что в Каббале 9 — число Святого Духа.

(обратно)

7

Самоумаление.

(обратно)

8

В 2003 г. я встретился с Политковским и спросил, сохранились ли материалы той съемки. Он сказал, что все они пропали.

(обратно)

9

10–11 сентября 1991 г. в Библиотеке иностранной литературы прошли первые международные Чтения памяти о. Александра. Название Чтений: «Отец Александр Мень — священник, ученый, пророк».

(обратно)

10

Играли в этих спектаклях сами дети, и мой сын в том числе.

(обратно)

11

Ив Аман — первый биограф отца Александра. Автор книги «Александр Мень — свидетель своего времени». Во Франции издана в 1993 г., русский перевод выдержал пять изданий (1994, 1995, 2000,2003, 2008 гг.).

(обратно)

12

Доклад публикуется в разделе II.

(обратно)

13

Вступительное слово на вечере прихода новодеревенской церкви. Дворец культуры завода «Серп и молот».

(обратно)

14

Выступление на открытии Православного воскресного университета, основанного протоиереем Александром Менем. Дом культуры Моспромстройматериалов на Волхонке.

(обратно)

15

Выступление на вечере памяти отца Александра. Всесоюзная государственная библиотека иностранной литературы.

(обратно)

16

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра в Центральном доме литераторов.

(обратно)

17

Выступление на вечере памяти отца Александра в Православном университете.

(обратно)

18

Написана в июле 1990 г. Впервые опубликована в сб.: Александр Мень. Культура и духовное восхождение. М., 1992. С. 344 — 350.

(обратно)

19

Опубликовано в сб.: «Памяти протоиерея Александра Меня». М., 1991.

(обратно)

20

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Клуб на ул. Дмитрия Ульянова.

(обратно)

21

Заключительное слово на вечере памяти о. Александра. Клуб на ул. Дмитрия Ульянова.

(обратно)

22

Прихожанка о. Александра Лидия Муранова, помогавшая о. Александру при создании слайд–фильмов, на сей раз подготовила фильм о нем самом.

(обратно)

23

Опубликовано в еженедельнике «Русский курьер», 1992, N 4.

(обратно)

24

Статья написана в марте 1991 г., но напечатана на год позже. Поэтому «полгода», которые были в рукописи, пришлось заменить на «полтора года» при публикации.

(обратно)

25

В. Д. Крючков — председатель КГБ СССР.

(обратно)

26

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

27

Статья Н. (не хочу называть его настоящего имени) была опубликована в одной из центральных газет в 1991 г.

(обратно)

28

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

29

Доклад на Второй международной конференции памяти отца Александра Меня. Библиотека иностранной литературы. 12 сентября 1992 г.

(обратно)

30

Выступление на презентации книг отца Александра в Библиотеке иностранной литературы.

(обратно)

31

Опубликовано в сб. «Вокруг имени отца Александра» (М.,1993) под названием «Комплекс Сальери».

(обратно)

32

С. Лёзов. Победа и поражение. Мертвая форма тяготеет над мышлением («Независимая газета», 25.02.1993).

(обратно)

33

Подробнее об этой статье см. в разделе III.

(обратно)

34

Позднее Лёзов именно это и проделал.

(обратно)

35

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

36

Выступление на вечере «С днем рождения, отец Александр!» (к 60–летию отца Александра Меня). Библиотека иностранной литературы.

(обратно)

37

Выступление на вечере памяти отца Александра в клубе на станции Семхоз. В этот день митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий освятил церковь, воздвигнутую в Семхозе на месте убийства отца Александра Меня.

(обратно)

38

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

39

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

40

Опубликовано в «Литературной газете» 4 сентября 1996 г.

(обратно)

41

Доклад на VI Международной конференции памяти отца Александра Меня в Библиотеке иностранной литературы. 10 сентября 1996 г.

(обратно)

42

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

43

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

44

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

45

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

46

«Русская мысль», 18–24.12.1997. Здесь было помещено краткое изложение статьи Ренцо Аллегри «Чудо, пришедшее с Востока». Полный перевод этой статьи дан в «Приходских вестях храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине», № 12. М., 2000. С. 16–18.

(обратно)

47

Доклад на VIII международной конференции памяти отца Александра Меня в Библиотеке иностранной литературы. 7 сентября 1998 г.

(обратно)

48

Он был опубликован в трех томах в 2002 г. под названием «Библиологический словарь».

(обратно)

49

Книга вышла под заглавием: «Отец Александр Мень отвечает на вопросы слушателей» (М., Фонд имени Александра Меня, 1999).

(обратно)

50

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

51

Речь идет о статье «Отец Александр Мень: жизнь и смерть во Христе» (см. С. 5–16).

(обратно)

52

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

53

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

54

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

55

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

56

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

57

Доклад на XI Международной конференции памяти отца Александра Меня в Библиотеке иностранной литературы. 10 сентября 2001 г. Опубликован в журн. «Вестник Европы», 2001, том III под названием «Совершенная любовь побеждает страх» и в журн. «Истина и жизнь», 2002, № 1.

(обратно)

58

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

59

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

60

Опубликовано в журн. «Истина и жизнь», 2002, № 9 под названием «Искавший истину. Александр Мень о Сократе».

(обратно)

61

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

62

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

63

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

64

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Дом культуры им. Серафимовича.

(обратно)

65

Опубликовано в журн. «Православные вести». М., 2005, № 1.

(обратно)

66

Доклад на XV международной конференции памяти отца Александра Меня в Библиотеке иностранной литературы. 8 сентября 2005 г. Впервые опубликован в альманахе «Православные вести», №2. М., 2006.

(обратно)

67

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Библиотека иностранной литературы.

(обратно)

68

Выступление на Международной научно–богословской конференции «О мирном и непримиримом противостоянии злу в Церкви и в обществе». 28 сентября 2005 г. Институт философии РАН. Впервые напечатано в альманахе «Христианос», XV. Рига, 2006.

(обратно)

69

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Библиотека иностранной литературы.

(обратно)

70

Доклад на XVI Международной конференции памяти отца Александра Меня в Библиотеке иностранной литературы. 22 января 2007 г.

(обратно)

71

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Библиотека иностранной литературы.

(обратно)

72

Вступительное слово на вечере памяти отца Александра. Библи отека иностранной литературы.

(обратно)

73

«Приходские вести храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине», № 11. М., 1999. С.27.

(обратно)

74

Прошли годы, и однажды, читая сборник «Юлия, или встречи под Новодевичьим»(кстати, он вышел в свет в 1990 г.), я наткнулся в повести Бориса Садовского «Петербургская ворожея» (1818 г.) на песню, которую пели странники–слепцы:

Прореки мне, судьба моя,
Где мне кости сложити?
Взойду на гору высокую,
Снизойду в землю глубокую.
Гробик мой, гробик,
Вечный мой домик!
Камни соседи мои,
Черви друзья мои…

По–видимому, это была старинная народная песня, и отец Александр знал один из ее вариантов.

(обратно)

75

«Приходские вести храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине», № 10. М., 1999. С.23–24.

(обратно)

76

Если программа была большой или слишком разнородной, я разбивал текст на две части, между которыми устраивался перерыв.

(обратно)

77

Предыдущие приветствия — пионеров Пушкинского района Московской области, почетной доярки и знатной передовицы фабрики «Трехгорная мануфактура» Устиньи Шварцман, представителей завода им. Лихачева — утрачены.

(обратно)

78

В. В. Куроедов — бывший председатель Совета по делам религий при Совете Министров СССР.

(обратно)

79

Популярный в те годы псевдоним госбезопасности (КГБ).

(обратно)

80

В 1977 г. настоятелем новодеревенской Сретенской церкви был назначен о. Стефан Середний, человек недалекий, раздражительный и вспыльчивый, ставший одним из ненавистников и гонителей о. Александра. В 1983 г. был смещен и отправлен служить в г. Реутов.

(обратно)

81

1 сентября 1985 г. исполнилось 25 лет со дня служения о. Александра в сане священника.

(обратно)

82

В 1970 г. о. Александра Меня перевели из Тарасовки в Новую Деревню близ г. Пушкино. Тогда и вплоть до увольнения за штат в 1976 г. настоятелем новодеревенской Сретенской церкви был о. Григорий Крыжановский, служивший ранее в Сербии и Албании. Он любил о. Александра и высоко ценил его. В 1977–1983 гг. настоятелем был о. Стефан Середний (о нем см. в разделе III). В 1984 г. его сменил о. Иоанн Клименко, пробывший настоятелем вплоть до 1989 г. Он относился к о. Александру с нескрываемой неприязнью и установил за ним слежку. О. Александр стал настоятелем Сретенского храма лишь в 1989 г.

(обратно)

83

О. Стефан категорически запретил прихожанам оставаться в ограде церкви после службы и заходить в домик к о. Александру.

(обратно)

84

Имеются в виду слайд–фильмы, созданные о. Александром.

(обратно)

85

Намек на известную икону «Спас Ярое Око», которая находится в Успенском соборе Московского Кремля.

(обратно)

86

Регент правого хора Ольга М., в течение многих лет принимавшая активное участие в травле о. Александра, после конфликтов с о. Иоанном Клименко была уволена им.

(обратно)

87

Все названия фильмов — подлинные.

(обратно)

88

Большая часть текста этого капустника утеряна.

(обратно)

89

Одно из немногих исключений — книга Дианы Виньковецкой «Ваш о. Александр. Переписка с отцом Александром Менем» (Спб., 1999).

(обратно)

90

После выхода в 2000 г. первого издания этой книги была опубликована книга «Умное небо. Переписка протоиерея Александра Меня с монахиней Иоанной (Ю. Н. Рейтлингер)». (М., 2002), затем последовала публикация его писем духовной дочери Александре Орловой–Модель (альманах «Христианос», XIV. Рига, 2005).

(обратно)

91

Частично опубликованы в журн. «Истина и жизнь», 1997, N 9.

(обратно)

92

Н. М. — Николай Михайлович Колесников, муж Р. И. Колесниковой. Лена — их дочь. Владыка — Иоанн Шаховской, архиепископ Сан-Францисский. Сестра поддерживала с ним связь и передавала ему приветы от о. Александра.

(обратно)

93

Здесь и далее о. Александр просит Р. И. Колесникову присылать материалы к его «Словарю по библиологии», которые были для него недоступны.

(обратно)

94

Мэйли — американский католический богослов, данные о котором Р. Колесникова прислала о. Александру.

(обратно)

95

Жена о. Александра, Наталья Федоровна Григоренко–Мень.

(обратно)

96

В Москве Р. И. Колесникова жила неподалеку от матери о. Александра Елены Семеновны и навещала ее, когда та была смертельно больна. Елена Семеновна Мень умерла в 1979 г.

(обратно)

97

Ученики Н. М. Колесникова со временем стали получать призы на международных конкурсах вокалистов, о чем сообщали канадские газеты.

(обратно)

98

Речь идет о «Словаре по библиологии», над написанием которого о. Александр работал в 80–е годы. Словарь, завершенный к концу 80–х, издан после смерти отца Фондом имени Александра Меня. Юбилей — 1000–летие Крещения Руси.

(обратно)

99

Оговорка. На самом деле — внука.

(обратно)

100

Р. И. Колесникова писала о. Александру, что в Канаде она отвыкла от того, что ее называют не только по имени, но и по отчеству.

(обратно)

101

Краски нужны были дочери о. Александра для написания икон.

(обратно)

102

В июне 1988 г. Р. И. и Н. М. Колесниковы приезжали в Москву и встречались с о. Александром.

(обратно)

103

Имеется в виду митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий.

(обратно)

104

Весной 1989 г. Р. И. Колесникова приезжала в Москву на несколько дней и встретилась с о. Александром на одной из его лекций.

(обратно)

105

К письму была приложена благодарность о. Александра всем тем в Канаде, и прежде всего прихожанам Свято–Воскресенского храма в Ванкувере, кто посылал вещи нуждающимся в Новой Деревне.

(обратно)

106

Маша — Мария Петровна Илюшенко, в то время доцент Московского государственного историко–архивного института, договорилась с руководством о том, что о. Александр будет читать студентам курс по библеистике.

(обратно)

107

Женя — муж Лены Колесниковой.

(обратно)

108

АЙСИС (ISIS) — канадская благотворительная организация, оказывавшая помощь нуждающимся в России. Одним из ее директоров была Р. И. Колесникова, организовавшая пересылку в Москву контейнеров с вещами. В 1990 г. о. Александр согласился стать представителем АЙСИС в России.

(обратно)

109

Внук Р. И. Колесниковой.

(обратно)

110

Михаил Александрович Мень — ныне губернатор Ивановской области

(обратно)

111

Брюссельское издательство «Жизнь с Богом», в течение многих лет публиковавшее книги о. Александра.

(обратно)

112

Первая группа милосердия во главе с Л. 3. Салтыковой была создана о. Александром при Сретенском храме в Новой Деревне в 1989 г. Она распространяла среди нуждающихся вещи, собранные Р. И. Колесниковой и ее друзьями в Канаде, а также оказывала большую помощь тяжелобольным детям в Республиканской детской клинической больнице. В эту больницу впервые в постсоветской России пришел священник — о. Александр Мень, который наставлял на путь христианства детей и их родителей, крестил, причащал и соборовал их. В больницу направлялись также присланные Р. И. Колесниковой шприцы, медикаменты, игрушки, детские вещи.

(обратно)

113

Опубликованы в журн. «Истина и жизнь», 1998, N 1.

(обратно)

114

Е. С. — Елена Семеновна Мень, мать о. Александра.

(обратно)

115

Школьная подруга А., узнав, что та верующая, задала ей эти вопросы (письменно), и потом Е. С. передала это письмо о. Александру.

(обратно)

116

В старших классах А. приняла решение стать психотерапевтом.

(обратно)

117

Речь идет об ответе подруги на предыдущее письмо о. Александра.

(обратно)

118

М. — старшая сестра А.

(обратно)

119

Семья А. в то время сильно нуждалась, и ее отец решил продать словарь Даля, но не знал — кому и как.

(обратно)

120

А. колебалась, на какой факультет ей поступать — на лечебный или на педиатрический.

(обратно)

121

Епископ Михаил жил в том же городе, что и семья А.

(обратно)

122

Отец. А. — священник, служивший в храме, куда ходила А.

(обратно)

123

Отец. А. — священник, служивший в храме, куда ходила А.

(обратно)

124

А. не была в то время уверена, можно ли ей, как прежде, называть о. Александра «дядей Аликом» или нужно как-то иначе.

(обратно)

125

А. была в то время на втором курсе мединститута, и начавшиеся опыты на лягушках вызывали у нее болезненную реакцию.

(обратно)

126

«Детки» — братья и сестры А.; В. — младшая сестра.

(обратно)

127

0. — отец девушки.

(обратно)

128

АТ — аутогенная тренировка.

(обратно)

129

И., подруга А., хотела обвенчаться до регистрации брака.

(обратно)

130

НОТ — научная организация труда.

(обратно)

131

Речь идет о первом диагнозе, поставленном А. больному на четвертом курсе.

(обратно)

132

А. занималась пантомимой и должна была участвовать в концерте, но не смогла из-за болезни.

(обратно)

133

Имеется в виду книга Марка Поповского об архиепископе Луке Войно–Ясенецком.

(обратно)

134

А. в то время была в студенческом отряде.

(обратно)

135

Отец девушки ночевал в Семхозе, но приехал туда поздно и отложил общение с другом на утро, а утром о. Александр уехал на службу, и пообщаться они не смогли.

(обратно)

136

Л. — младшая сестра А.

(обратно)

137

В то время в доме о. Александра прошли обыски.

(обратно)

138

И. — подруга А., В. — муж И. Зимой 1981/82 г. о. Александр обвенчал их.

(обратно)

139

Вскоре А. познакомилась с Н. А. М. У них возникли и укрепились дружеские отношения.

(обратно)

140

Речь идет о Пасхе.

(обратно)

141

Вл. Л. — Владимир Леви.

(обратно)

142

У А. после посещения Новой Деревни возникало чувство неудовлетворенности, так как ей не удавалось обсудить с о. Александром и тем самым решить некоторые душевные проблемы.

(обратно)

143

А. хотела пройти в Пензе специализацию по психиатрии, но это не получилось, и она стала работать педиатром в Пензенской области.

(обратно)

144

Пионерский лагерь в Пензенской области, где А. тем летом работала врачом.

(обратно)

145

Алексей Каррель (1873–1944) — выдающийся исследователь–медик, лауреат Нобелевской премии (1912), автор фундаментального труда «Человек — это неизвестное» (1935).

(обратно)

146

Протоиерей Алексей Мечёв (1860–1923) — настоятель церкви святителя Николая на Маросейке, выдающийся священнослужитель, оказавший (через своих духовных детей) большое влияние на религиозное становление о. Александра. Причислен к лику святых на Юбилейном Архиерейском соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 г.

(обратно)

147

Ответ на горестные слова Ю. Н. в связи со смертью ее любимой собаки.

(обратно)

148

О. С. (в других письмах — о. С. Б., о. Сергий, отец) — о. Сергий Булгаков (1871–1944), выдающийся русский религиозный мыслитель, православный богослов, эмигрант, автор множества работ о Библии и христианстве. Глубокий анализ творчества о. С. Булгакова содержится в книге: Александр Мень. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. Лекции и беседы. М., 1995. С. 518–532.

(обратно)

149

Алексей Михайлович Ремизов (1877–1957) — русский писатель, эмигрант. Вероятно, здесь говорится о его книге «Николины притчи и сказания» (Пг., 1917).

(обратно)

150

Инициалами или именами о. Александр обозначает в письмах общих знакомых. Полные имена и фамилии этих людей в комментариях раскрываться не будут (за некоторыми исключениями).

(обратно)

151

Т. е. об иконных образах.

(обратно)

152

Академия — Московская духовная академия. «Ренессанс» — русский религиозный ренессанс. Его виднейшие представители — Николай Бердяев, Семен Франк, Николай и Евгений Трубецкие, о. Сергий Булгаков, Владимир Лосский, Лев Шестов, о. Павел Флоренский, Георгий Федотов.

(обратно)

153

Речь идет о поиске образца для написания очередной иконы Ю. Н.

(обратно)

154

Имеется в виду написанная о. Александром для своих прихожан памятка «О проведении Великого Поста». Позднее вошла в его книгу «Практическое руководство к молитве».

(обратно)

155

6–й том — книга о. Александра «На пороге Нового Завета» из цикла «В поисках Пути, Истины и Жизни».

(обратно)

156

Очевидно, имеются в виду «Письма Баламута» Клайва С. Льюиса. К. С. Льюис (1898–1963) — английский писатель и религиозный мыслитель.

(обратно)

157

Жан–Клод Барро — католический богослов. Имеется в виду его книга «Евангелие в наши дни».

(обратно)

158

На самом деле речь идет не о статье, а о повести Елены Микулиной «Мать Мария» (журн. «Простор», 1973, №2). Повесть посвящена матери Марии Кузьминой–Караваевой (Скобцовой) (1891–1945), героине французского Сопротивления, погибшей в гитлеровском концлагере.

(обратно)

159

Здесь говорится, очевидно, об очередной иконе работы Ю. Н. для новодеревенского храма.

(обратно)

160

В. Я. — Вера Яковлевна Василевская (1902–1975), двоюродная сестра матери о. Александра, глубоко преданная ему, воспитывавшая его в детстве. Научный работник, специалист по детской психологии, дефектолог. В последние годы жизни страдала душевной болезнью. Ее книга «Катакомбы XX века» опубликована Фондом имени Александра Меня в 2001 г. Известны также ее работы «Эмоциональная жизнь маленького ребенка», «Что такое литургия?» В книге Зои Маслениковой «Жизнь отца Александра Меня» (М., 1995. С.27–31) опубликованы «Десять песен о маленьком мальчике» В. Я. (март 1935 г.), посвященные новорожденному Алику Меню.

(обратно)

161

Речь идет о заказанных о. Александром иконах для семейных пар. Перечисляются их небесные покровители, которые должны быть изображены на этих иконах. Такие же просьбы — в последующих письмах.

(обратно)

162

Имеется в виду, очевидно, икона, воспроизведенная в одной из монографий Александра Ивановича Успенского (1873–1938), специалиста по русской иконописи.

(обратно)

163

О. Г. — отец Григорий Крыжановский (1890–1977). До 1977 г. — настоятель Сретенской церкви в Новой Деревне, где вторым священником служил о. Александр Мень.

(обратно)

164

На самом деле — старше на 8 лет.

(обратно)

165

Роман французского писателя Роже Мартен дю Гара (1881–1958) — «Семья Тибо», за который он был удостоен Нобелевской премии (1937).

(обратно)

166

Цитата из псалма 113: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу…».

(обратно)

167

Речь, видимо, идет о книге К. С. Льюиса «Страдание», ходившей в то время в самиздате. Впервые издана по–русски в 1991 г.

(обратно)

168

С. Ч.(в других местах — СЧ, С. Чел., Сын Чел.) — книга о. Александра «Сын Человеческий».

(обратно)

169

Речь, очевидно, идет о материалах, относящихся к одному из вариантов иконы «Богоматерь Владимирская».

(обратно)

170

Старец — о. Григорий Крыжановский. Летом 1976 г. был уволен за штат и ушел на пенсию.

(обратно)

171

Тейяр — Мари Жозеф Пьер Тейяр де Шарден (1888–1955), выдающийся католический религиозный мыслитель, философ, палеонтолог. Кто автор (очевидно, переводной) книги о Тейяре — не вполне ясно.

(обратно)

172

Имеется в виду прихожанин о. Александра композитор Олег Степурко.

(обратно)

173

Икона «Сошествие во ад».

(обратно)

174

Заратустрийство, заратустризм — от Заратустры, или Зороастра, основателя древнеиранской религии зороастризма. Своеобразно истолкован Фридрихом Ницше в его известной книге «Так говорил Заратустра».

(обратно)

175

Речь, очевидно, идет о новой редакции «Сына Человеческого».

(обратно)

176

О пророках — «Вестники царства Божия», V том шеститомника о. Александра «В поисках Пути, Истины и Жизни».

(обратно)

177

«Путь» — религиозно–философский журнал русской эмиграции. Выходил в 1925–1940 гг. в Париже. Всего вышел 61 номер журнала.

(обратно)

178

Институт — Русский православный богословский институт в Париже, основанный в 1925 г. сторонниками митрополита Евлогия. В нем сотрудничали многие деятели русской эмиграции. Позднее переименован в Свято–Сергиевский богословский институт.

(обратно)

179

Незадолго до Второй мировой войны на собрании института была принята петиция, где Федотова незаслуженно обвинили в том, что он занимает пробольшевистские позиции и потребовали от него публичного покаяния. Н. А. Бердяев откликнулся на это статьей в защиту Федотова — «Существует ли в православии свобода мысли и совести?» («Путь», 1939, № 59). Федотову пришлось уйти из института.

(обратно)

180

Дмитрий Семенович Стеллецкий (1875–1947) — художник, иконописец (посредственный), эмигрант. Расписывал церкви (в частности, церковь Сергиевского Подворья в Париже), походные храмы, создавал декорации к балетам. Ю. Н. писала, что научиться у него ничему не могла.

(обратно)

181

Очевидно, книга о Тейяре де Шардене.

(обратно)

182

Пшеров — город в Чехии, где в 1923 г. проходила первая Конференция Русского христианского студенческого движения. Ю. Н. принимала участие в этой конференции. О. Сергий Булгаков служил на ней литургию.

(обратно)

183

Речь идет об упражнениях, рекомендуемых в «Практическом руководстве к молитве» (дыхание, борьба с напряжением, умственный контроль).

(обратно)

184

Редакция, — очевидно, редакция ЖМП («Журнала Московской Патриархии»),

(обратно)

185

Анри Даниэль–Ропс (1901–1965) — французский католический писатель, автор серии книг по ветхозаветной и новозаветной истории.

(обратно)

186

Речь идет о «Феномене человека» или «Божественной среде» Тейяра де Шардена.

(обратно)

187

О. Александр ссылается на слова Христа: «…кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк 8,35).

(обратно)

188

Симона Вайль (1909–1943) — религиозный мыслитель, философ, автор книг «Сила тяжести и благодать», «Ожидание Бога», «Укоренение».

(обратно)

189

Отец Александр имеет в виду Симону Вайль.

(обратно)

190

Речь, возможно, идет о новой трактовке образа Крестителя при подготовке очередного издания «Сына Человеческого» или же о книге «На пороге Нового Завета».

(обратно)

191

«Вайи» (пальмовые ветви) — имеется в виду икона «Вход в Иерусалим».

(обратно)

192

И. (в других письмах — И. Д., Илья) — Илья Давидович Корб, инженер из Ташкента, православный, знакомый Ю. Н. Часто бывал по делам в Москве. О. Александр предлагает посылать письма не по почте, а через Илью К. Впоследствии Илья стал ревностным прихожанином о. Александра.

(обратно)

193

Книга о молитве — «Практическое руководство к молитве» о. Александра. В 70–х годах распространялось среди его прихожан (в машинописном и ротапринтном виде). В 1991 г. впервые издано в Риге. Второе, переработанное и дополненное издание вышло в Москве в 1995 г.

(обратно)

194

Один из «оглавных Спасов».

(обратно)

195

Комментарии к Новому Завету были написаны о. Александром позднее. Впервые опубликованы в книге «Ключ к пониманию Св. Писания» (Брюссель, 1982), где помещены также и его комментарии к Ветхому Завету.

(обратно)

196

Речь идет о подготовке нового, второго издания «Сына Человеческого».

(обратно)

197

Книга архиепископа Луки Войно–Ясенецкого «Дух, душа и тело» первоначально ходила в самиздате. О. Александр готовил ее к изданию. Впервые напечатана в России в 1993 г.

(обратно)

198

Слегка измененная цитата из Евангелия от Иоанна (см. Ин 1,18).

(обратно)

199

Совместная молитва о. Александра и Ю. Н. обычно совершалась в 9 или 10 часов утра по московскому времени (прежде всего по воскресеньям и средам, когда в церкви шла служба).

(обратно)

200

Возможно, речь идет о письмах о. Сергия Булгакова Ю. Н. Рейтлингер. Впоследствии частично были опубликованы в «Вестнике русского христианского движения», № 151 (Париж—Нью–Йорк—Москва, III — 1987) и № 182 (Париж—Нью–Йорк — Москва—2001), а позднее в качестве приложения в книге «Умное небо» (С. 490–546).

(обратно)

201

Парусия — второе пришествие Иисуса Христа.

(обратно)

202

Луи Буйе (род. 1913) — иеромонах, французский католический богослов. Имеется в виду его книга «О Библии и Евангелии»(1951). На русском языке вышла в Брюсселе в 1965 г.

(обратно)

203

Вторая книга американского ученого Р. Муди (Raimond Moody) — «Размышления о жизни после жизни», ходила в те годы в самиздате.

(обратно)

204

Икона Ю. Н. «Покров Богоматери».

(обратно)

205

Речь идет об Л. Н. Т., знакомом Ю. Н., который вначале горячо взялся помогать ей, потом быстро остыл.

(обратно)

206

Речь идет о I и II частях трилогии о. Александра «Жизнь в Церкви». I часть в дальнейшем была переработана и получила название «Таинство, Слово и образ. Богослужение Восточной Церкви» (впервые опубликована в 1980 г. в Брюсселе). II часть, «Как читать Библию. Руководство к чтению книг Ветхого Завета», опубликована там же в 1981 г. III часть — «Практическое руководство к молитве».

(обратно)

207

Сергей Осипович (Иосифович) Фудель (1900–1977), русский религиозный писатель.

(обратно)

208

Возможно, речь идет о Халиме (см. ниже).

(обратно)

209

Л. — жена прихожанина о. Александра Л. Н., поддерживавшего связь с Юлией Николаевной. Л. увлеклась восточной мистикой и втянула в свое увлечение мужа. Постепенно они стали отходить от Христианства, что вызвало большое беспокойство у Ю. Н. и о. А.

(обратно)

210

Анри Каффарель — современный учитель молитвы, иеромонах, жил во Франции. Переписывался с о. Александром, который использовал его книги, в частности, «Уроки умной молитвы», при написании своего «Практического руководства к молитве».

(обратно)

211

Ф. — о. Павел Флоренский (1882–1937), выдающийся русский религиозный мыслитель, богослов, философ.

(обратно)

212

«Столп и утверждение истины» (1914) — основополагающий труд Флоренского.

(обратно)

213

Покр. дар, — очевидно, икона «Покрова Богородицы» работы Ю. Н.

(обратно)

214

О. Лев Жилле (1893–1980) — французский церковный писатель, православный, архимандрит. Его книга, — по–видимому, «Иисус Назарянин в свете Истории» (Париж, 1933).

(обратно)

215

Имеется в виду псевдо–Дионисий Ареопагит, автор выдающихся богословских трактатов («Ареопагитики»),

(обратно)

216

Речь, очевидно, идет о чехле для дароносицы.

(обратно)

217

Книжечка — «Практическое руководство к молитве».

(обратно)

218

Кн. Л. Ж. — книга о. Льва Жилле.

(обратно)

219

Е. Ив., — по–видимому, Елена Ивановна Казимирчак–Полонская, духовная дочь о. Сергия Булгакова.

(обратно)

220

Молитва «Отче наш».

(обратно)

221

М. — молитвенное.

(обратно)

222

У. М. — умная молитва (термин христианской аскетики).

(обратно)

223

Слова апостола Павла (2 Кор 12, 7).

(обратно)

224

Л. — Ленинград.

(обратно)

225

С. чел., — очевидно, второе, дополненное и переработанное издание «Сына Человеческого», вчерне законченное в 1977 г.

(обратно)

226

Имеется в виду «Практическое руководство к молитве».

(обратно)

227

«План на пост» — памятка о. Александра «О проведении Великого Поста».

(обратно)

228

Новая редакция книги о. Александра «Истоки религии».

(обратно)

229

Имеется в виду икона «Богоматерь Казанская».

(обратно)

230

Вторая редакция «Сына Человеческого».

(обратно)

231

Очевидно, речь идет об иконе св. благоверного князя Александра Невского.

(обратно)

232

Ан. Вас. — Анатолий Васильевич Ведерников (1901–1992), в 50–х — начале 60–х годов главный редактор «Журнала Московской Патриархии». С ним и его женой Еленой Яковлевной о. Александр и Ю. Н. в течение многих лет поддерживали дружеские отношения.

(обратно)

233

0. Л. Ж. — о. Лев Жилле.

(обратно)

234

«Де профундис» («Из глубины») — отсылка к псалму 129: «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! услышь голос мой».

(обратно)

235

Елена Семеновна Мень (1909–1979) умерла 15 января 1979 г. В этот день Церковь празднует память преп. Серафима Саровского.

(обратно)

236

Речь идет о евангельском эпизоде избиения младенцев в Вифлееме по приказу царя Ирода (см. Мф 2, 16–18). Некоторые авторы утверждали, что убито было около двух тысяч младенцев, но Вифлеем в то время был маленьким селением, и современные богословы полагают, что в действительности число жертв составило 20–30 человек.

(обратно)

237

Фелонь о. Сергия Булгакова была подарена о. Александру Юлией Николаевной.

(обратно)

238

Халима — знакомая Ю. Н., узбечка, православная. Часто упоминается в письмах как X.

(обратно)

239

Оливье Клеман (1921–2009) — историк, православный богослов, профессор Свято–Сергиевского богословского института в Париже, председатель Православного братства Западной Евроды. Здесь говорится, видимо, о его книге «Беседы с патриархом Афинагором» (1969).

(обратно)

240

П. Аф. — архиепископ Константинопольский, Вселенский Патриарх Афинагор I (1886–1972).

(обратно)

241

Имеются в виду XXII Олимпийские игры в Москве (лето 1980 г.), когда въезд иногородних в столицу был фактически перекрыт.

(обратно)

242

Свами Вивекананда (1863–1902) — индийский социально–религиозный реформатор, философ–гуманист. Исповедовал интегральную Веданту — современную модификацию древнего индийского религиозно–философского учения. Читал лекции по Веданте в Европе, США и Японии.

(обратно)

243

Бхагават–Гита — священная книга индуизма, излагающая его религиозно–философские основы. Датируется второй половиной третьего тысячелетия до н. э.

(обратно)

244

Поэт Алексей Константинович Толстой.

(обратно)

245

Флор., Ф. — о. Павел Флоренский.

(обратно)

246

Этот очерк под названием «Автобиография» опубликован в «Вестнике Русского христианского движения», № 159 (11—1990) и перепечатан в книге «Умное небо» (С. 457–489).

(обратно)

247

Л. Н. (в дальнейшем — Лёва) — знакомый Юлии Николаевны в Москве. Много сделал для сохранения ее наследия, прежде всего икон. Периодически отправлял ей в Ташкент посылки с досками и фанерой, на которых она писала всё новые иконы. Побуждал Ю. Н. составить каталог ее работ.

(обратно)

248

11 февраля 1981 г.

(обратно)

249

Нирвана, самадхи — категории буддийского учения.

(обратно)

250

Здесь и в последующих письмах речь идет об экстрасенсорном лечении, которое практиковал Илья Корб. Он лечил людей (и в том числе Ю. Н.) главным образом молитвой, используя для диагностики и снятия болей свои незаурядные парапсихологические способности. О. Александр относился к увлечению Ильи сдержанно, не налагая запрета на его практику, но предостерегая его от опасности соблазнов и подмен на этом пути, от возможного «заражения» оккультизмом. Впоследствии, убедившись в добрых чувствах и духовном возрастании Ильи, благословил его продолжать лечение.

(обратно)

251

Одно из немногих писем о. Александра Екатерине Николаевне Кист–Рейтлингер.

(обратно)

252

Очевидно, речь идет об Илье Корбе.

(обратно)

253

Имеется в виду богородичная молитва: «Не имамы иные помощи, не имамы иные надежды, разве Тебе, Владычице…» (в переводе: «Не имеем иной помощи, не имеем иной надежды, кроме Тебя, Владычица…»).

(обратно)

254

О. Александр лежал в больнице в декабре 1981— начале 1982 гг.

(обратно)

255

Ганс Кюнг (род. 1928) — швейцарский богослов, представитель либерального католического «неомодернизма». Речь, вероятно, идет о его книге «Быть христианином» (1974).

(обратно)

256

Рудольф Карл Бультман (1884–1976) — немецкий протестантский теолог, исследователь Нового Завета (НЗ).

(обратно)

257

Е. Я. — Елена Яковлевна, жена Ан. Вас. Ведерникова.

(обратно)

258

Речь идет о Даше Маслениковой.

(обратно)

259

Речь, вероятно, идет о смене настоятеля церкви в Новой Деревне.

(обратно)

260

«Таинство…» — книга о. Александра «Таинство, Слово и образ».

(обратно)

261

Имеется в виду книга митрополита Антония Сурожского «School for Prayer». Впервые издана в Великобритании в 1970 г. В России распространялась в самиздате под названием «Школа молитвы» или «Молитва и жизнь».

(обратно)

262

Вл. И. — это я. Летом 1983 г. я попросил о. Александра окрестить сына моих друзей — мальчика, страдавшего полным аутизмом, отсутствием координации движений и в то же время обладавшего мощным интеллектом. Крещение состоялось, и мальчик сообщил через своего отца, что он «чувствует себя лежащим в длани Господней».

(обратно)

263

0. П., — очевидно, ташкентский священник, знакомый Ю. Н.

(обратно)

264

И. м. — Иисусова молитва («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного»).

(обратно)

265

Исихастская традиция — традиция византийских и афонских монахов–молчальников, занимавшихся «умным деланием» — практическим применением непрестанной Иисусовой молитвы.

(обратно)

266

О. Лексей М. — протоиерей Алексей Мечёв.

(обратно)

267

Теологумен — частное богословское мнение.

(обратно)

268

Это и три последующих письма набраны на компьютере прописными буквами.

(обратно)

269

Речь вновь идет о парапсихологии и экстрасенсорных увлечениях Ильи Корба.

(обратно)

270

Речь, вероятно, идет о серии допросов о. Александра в КГБ, начавшихся в декабре 1983 г. и продолжавшихся в 1984 г.

(обратно)

271

Имеется в виду рождение правнука Е. Н. Кист–Рейтлингер.

(обратно)

272

О. Л. Ж. — о. Лев Жилле.

(обратно)

273

Книга о. Льва Жилле была необходима о. Александру для написания статьи о нем в «Словаре по библиологии».

(обратно)

274

О. Александр в 80–х годах вместе с прихожанами озвучил слайд-фильм о матери Терезе Калькуттской.

(обратно)

275

Речь, видимо, идет о просьбе Ю. Н. прислать ей брайлеровскую Библию.

(обратно)

276

«Евлогианцы» — русские православные эмигранты, сторонники митрополита Евлогия (Георгиевского) (1869–1946), не присоединившиеся к Русской Зарубежной Церкви, образовавшейся в 1921 г. в результате так наз. Карловацкого раскола. Митрополит Евлогий управлял русскими приходами в Западной Европе. В 1931 г. перешел вместе со своей митрополией в юрисдикцию Константинопольского патриархата.

(обратно)

277

«Карловчане» обвиняли Русский православный богословский институт в «модернизме», экуменизме и пр. О. Сергий Булгаков в 1925— 1944 гг. был профессором, зав. кафедрой догматического богословия и ректором этого института.

(обратно)

278

Филиокве, Непорочное зачатие — догматы Римско–Католической Церкви, утверждающие исхождение Св. Духа не только от Отца, но и от Сына, а также непорочное зачатие Девы Марии.

(обратно)

279

Лев Александрович Зандер — русский религиозный мыслитель, эмигрант, автор двухтомника «Бог и мир (мировоззрение о. Сергия Булгакова)». Париж, 1948. Ученик о. Сергия Булгакова, профессор Православного богословского института в Париже.

(обратно)

280

Протопресвитер Александр Шмеман (1921–1983) — русский богослов, проповедник, эмигрант. Преподавал в парижском Православном богословском институте.

(обратно)

281

Владимир Николаевич Ильин (1891–1974) — православный богослов, библеист, эмигрант. Фотография, очевидно, нужна была о. Александру для его «Словаря по библиологии».

(обратно)

282

Имеется в виду Московская духовная академия.

(обратно)

283

Протоиерей Георгий Флоровский (1893–1979) — видный богослов, эмигрант, автор фундаментального труда «Пути русского богословия» (Париж, 1937).

(обратно)

284

Здесь и далее, говоря об испытаниях, «ненастных временах» и «крутом времени», о. Александр, очевидно, имеет в виду ситуацию, сложившуюся после публикации подготовленного спецслужбами пасквиля в «Труде» (10 и 11.04.86), когда ему реально угрожал арест.

(обратно)

285

Цитата из псалма 26: «Господь просвещение моё и Спаситель мой: кого убоюся?»

(обратно)

286

Лёва (Л. Н.) — давний знакомый Ю. Н., прихожанин о. Александра. Под влиянием жены увлекся оккультной литературой. Со временем стал критически относиться к Церкви и к самому о. Александру. Точку в их отношениях поставила клеветническая статья Н. Домбковского в «Труде» (10 и 11.04.86), смертельно напугавшая Лёву. Вместе с женой он окончательно покинул новодеревенский приход.

(обратно)

287

Речь идет о крещении во младенчестве. «Батем» — от французского слова bapteme (крещение).

(обратно)

288

Елена Келлер (1880—1968) — американская писательница, художник и педагог, слепоглухая. Создатель системы образования для слепоглухих.

(обратно)

Оглавление

  • ВЛАДИМИР ИЛЮШЕНКО[1] ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: ЖИЗНЬ. СМЕРТЬ. БЕССМЕРТИЕ
  •   ОТ АВТОРА
  •   ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ВО ХРИСТЕ[2]
  •   I Строчки из дневника
  •     Ночь с 9 на 10 сентября 1990 г.
  •     10.09.90
  •     11.09.90
  •     12.09.90
  •     13.09.90
  •     13/14.09.90
  •     14.09.90
  •     15.09.90
  •     17.09.90
  •     19/20.09.90
  •     20/21.09.90
  •     21.09.90
  •     27.09.90
  •     29.09.90
  •     30.09.90
  •     01.10.90
  •     02.10.90
  •     03.10.90
  •     04.10.90
  •     05.10.90
  •     11.10.90
  •     13.10.90
  •     14.10.90
  •     16.10.90
  •     19.10.90
  •     20.10.90
  •     20/21.10.90
  •     23.10.90
  •     27.10.90
  •     28.10.90
  •     29.10.90
  •     11.11.90
  •     12.11.90
  •     30.11.90
  •     30.11/01.12.90
  •     01.12.90
  •     03.12.90
  •     04.12.90
  •     05.12.90
  •     07.12.90
  •     07/08.12.90
  •     08.12.90
  •     15.12.90
  •     16.12.90
  •     18/19.12.90
  •     15/16.01.91
  •     22.01.91
  •     24.01.91
  •     27.01.91
  •     31.01.91
  •     05.02.91
  •     08.02.91
  •     11.02.91
  •     18.02.91
  •     18/19.02.91
  •     05.03.91
  •     06.03.91
  •     07.03.91
  •     09.03.91
  •     11/12.03.91
  •     12.03.91
  •     14.03.91
  •     15.03.91
  •     17.03.91
  •     18.03.91
  •     20.03.91
  •     21.03.91
  •     24.03.91
  •     29.03.91
  •     19.04.91
  •     20.04.91
  •     21.04.91
  •     22.04.91
  •     28.04.91
  •     01.05.91
  •     09.05.91
  •     10.05.91
  •     12.05.91
  •     13.05.91
  •     16.05.91
  •     20.05.91
  •     22.05.91
  •     26.05.91
  •     14.06.91
  •     25.06.91
  •     28/29.06.91
  •     30.06.91
  •     01.07.91
  •     11.07.91
  •     22.07.91
  •     27.07.91
  •     02.08.91
  •     07.08.91
  •     14.08.91
  •     29/30.08.91
  •     04/05.09.91
  •     05.09.91
  •     28.09.91
  •     30.09/01.10.91
  •     15/16.10.91
  •     20.10.91
  •     01.11.91
  •     02.11.91
  •     03/04.11.91
  •     04.11.91
  •     06.11.91
  •     08.11.91
  •     09.11.91
  •     14/15.11.91
  •     19/20.12.91
  •     29.12.91
  •     30.12.91
  •     31.12.91
  •     01.01.92
  •     02.01.92
  •     17.01.92
  •     20/21.01.92
  •     21.01.92
  •     22.01.92
  •     23.01.92
  •     24.01.92
  •     31.01.92
  •     02.03.92
  •     31.03.92
  •     24/25.04.92
  •     30.04.92
  •     11.05.92
  •     30.05.92
  •     08.06.92
  •     22.06.92
  •     05.09.92
  •     09.09.92
  •     10.09.92
  •     12.09.92
  •     10.12.92
  •     12.12.92
  •     13.12.92
  •     11/12.05.93
  •     22.07.93
  •     22/23.07.93
  •     23.07.93
  •     09.09.93
  •   II Сын человечества Выступления, статьи, доклады
  •     ПИСЬМО В НОБЕЛЕВСКИЙ КОМИТЕТ 
  •     НАДГРОБНОЕ СЛОВО 
  •     16 сентября 1990 г.[13]
  •     30 сентября 1990 г.[14]
  •     19 октября 1990 г.[15]
  •     30 октября 1990 г.[16]
  •     9 февраля 1991 г.[17]
  •     СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСТВА[19] 
  •     10 марта 1991 г.[20]
  •     10 марта 1991 г.[21]
  •     ПРОРОК В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ[23] 
  •     9 сентября 1991 г.[26]
  •     ОТВЕТ НА АНКЕТУ 
  •     9 сентября 1992 г.[28]
  •     ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: ВЗГЛЯД НА ОБЩЕСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ[29] 
  •     14 мая 1993 г.[30]
  •     ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ «ВОКРУГ ИМЕНИ ОТЦА АЛЕКСАНДРА» (М., 1993) 
  •     СИНДРОМ САЛЬЕРИ[31] 
  •       «Взгляд изнутри» 
  •       Отец Александр и его приход 
  •       Духовные дети 
  •       Отступники 
  •       Похищение еврейских младенцев 
  •       Тень ветхозаветного персонажа 
  •       Моцарт и Сальери 
  •       Вместо послесловия 
  •     9 сентября 1994 г.[35]
  •     24 января 1995 г.[36]
  •     16 марта 1995 г.[37]
  •     14 сентября 1995 г.[38]
  •     22 января 1996 г.[39]
  •     КАЗНЬ АЛЕКСАНДРА МЕНЯ. К шестилетию со дня смерти[40]
  •     ЧТО МЫ НАСЛЕДУЕМ?[41] 
  •     10 сентября 1996 г.[42]
  •     22 января 1997 г.[43]
  •     10 сентября 1997 г.[44]
  •     22 января 1998 г.[45]
  •     «ПОКА МЫ ДЫШИМ, МЫ ДОЛЖНЫ ТВОРИТЬ!»[47] 
  •     10 сентября 1998 г.[50]
  •     22 января 1999 г.[52]
  •     10 сентября 1999 г.[53]
  •     24 января 2000 г.[54]
  •     11 сентября 2000 г.[55]
  •     22 января 2001 г.[56]
  •     ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ — МУЧЕНИК И АПОСТОЛ XX ВЕКА[57]
  •     11 сентября 2001 г.[58]
  •     21 января 2002 г.[59]
  •     «АКУШЕР ИСТИНЫ». Отец Александр Мень о Сократе[60]
  •     11 сентября 2002 г.[61]
  •     27 января 2003 г.[62]
  •     10 сентября 2003 г.[63]
  •     24 января 2005 г.[64]
  •     ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ И ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ[65]
  •     ПАСТЫРЬ ДОБРЫЙ В НЕДОБРОЙ СТРАНЕ[66]
  •     12 сентября 2005 г.[67]
  •     ОТЕЦ АЛЕКСАНДР МЕНЬ: «ЗЛО ПРЕВРАТИТСЯ В ПЫЛЬ»[68]
  •     24 января 2006 г.[69]
  •     ВЕРА И КУЛЬТУРА В ТВОРЧЕСТВЕ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ. Некоторые соображения[70]
  •     12 сентября 2007 г.[71]
  •     21 января 2008 г.[72]
  •   III Воспоминания
  •   IV Капустники
  •     22.01.85
  •       Часть I[76]
  •       Часть II
  •     12.09.85
  •       Часть I. Указ Президиума Верховного Совета СССР О переименовании Тюменской области
  •       Часть II
  •     22.01.86
  •     22.01.88[88]
  •     22 01.90
  •   V Стихи, посвященные отцу Александру
  •   VI Письма отца Александра Меня
  •     «Я ВОСПРИНИМАЮ ЭТО ВРЕМЯ КАК СУД БОЖИЙ» Письма Раисе Колесниковой[91]
  •       07.02.84
  •       10.12.84
  •       [Начало 1985]
  •       [Апрель 1985]
  •       [Конец апреля 1985]
  •       16.05. [85]
  •       [Лето 1985]
  •       [Лето 1985]
  •       [Июль — август 1985]
  •       [Конец лета 1985]
  •       [Осень 1985]
  •       [Осень 1985]
  •       [Осень 1985]
  •       [Декабрь 1985]
  •       [Декабрь 1985]
  •       [Декабрь 1985]
  •       [Январь 1986]
  •       20.02.[86]
  •       [Март 1987]
  •       [Апрель 1987]
  •       [Апрель 1987]
  •       [Июнь 1987]
  •       [Лето 1987]
  •       [Лето 1987]
  •       24.11. [87]
  •       [Декабрь 1987]
  •       [Январь 1988]
  •       [Лето 1988]
  •       25.08.[88]
  •       01.12.88
  •       [Декабрь 1988]
  •       [Май 1989]
  •       23.06.89
  •       [1989]
  •       [Январь 1990]
  •       [Лето 1990]
  •       [Конец августа 1990]
  •     «ЛУК СТРЕЛЯЕТ, ЛИШЬ ПОКА ОН НАТЯНУТ» Письма А.[113]
  •       [1975]
  •       [Зима 1975/76]
  •       [1976]
  •       [Весна 1977]
  •       [1978]
  •       [1979]
  •       [1980]
  •       [1980]
  •       [1980]
  •       [1980]
  •       [1980]
  •       [Осень 1981]
  •       [1981]
  •       [1981]
  •       [1981]
  •       [1981]
  •       [1981]
  •       [Зима 1981/82]
  •       [Зима 1981/ 82]
  •       [Начало 1982]
  •       [Весна 1982]
  •       [Весна 1982]
  •       [Лето 1982]
  •       [Август — сентябрь 1984]
  •       [Весна 1983]
  •       [Лето 1983]
  •       [Весна 1984]
  •       [Осень 1984]
  •       [Зима 1984/85]
  •       [Лето 1985]
  •     «БУДЕМ РАСТИТЬ КРЫЛЬЯ ДУХА» Письма Юлии Рейтлингер
  •       02.09. [74]
  •       [Осень 1974]
  •       29.11.[74]
  •       [Январь 1975]
  •       [Март 1975]
  •       30.03.[75]
  •       [Февраль 1975]
  •       [Весна 1975]
  •       [Июнь 1975]
  •       [Конец июля 1975]
  •       [Октябрь 1975]
  •       [Ноябрь 1975]
  •       03.01.76
  •       [Февраль 1976]
  •       [Март 1976]
  •       [Лето 1976]
  •       10.09.76
  •       [Конец сентября 1976]
  •       [Декабрь 1976]
  •       [Начало 1977]
  •       [Начало 1977]
  •       [Начало 1977]
  •       [Март 1977]
  •       [Апрель 1977]
  •       [Весна 1977]
  •       [Весна 1977]
  •       [Май 1977]
  •       [Май 1977]
  •       [Май 1977]
  •       [Май 1977]
  •       Октябрь 1977
  •       [Вторая половина 1977]
  •       [Вторая половина 1977]
  •       [Вторая половина 1977]
  •       09.11.77
  •       [Конец 1977]
  •       [Январь 1978]
  •       09.02.78
  •       [Февраль 1978]
  •       [Февраль 1978]
  •       [Март 1978]
  •       09.4. [78]
  •       Апрель 1978
  •       24 апреля 1978
  •       [Весна 1978]
  •       [Май 1978]
  •       [Май 1978]
  •       [Май 1978]
  •       [Май–июнь 1978]
  •       [Июнь 1978]
  •       [Июнь 1978]
  •       [Лето 1978]
  •       [Вторая половина 1978]
  •       [Вторая половина 1978]
  •       [Ноябрь 1978]
  •       03.12. [78]
  •       [Декабрь 1978]
  •       [Начало 1979]
  •       [Февраль 1979]
  •       [Весна 1979]
  •       [Весна 1979]
  •       [Весна 1979]
  •       [Весна 1979]
  •       [Июнь 1979]
  •       [Июнь 1979]
  •       [Июнь–начало июля 1979]
  •       [Конец августа–начало сентября 1979]
  •       19.09.[79]
  •       [Февраль 1980]
  •       26.04. [80]
  •       [Май 1980]
  •       [Май 1980]
  •       [Лето 1980]
  •       [Осень 1980]
  •       [Осень 1980]
  •       [Январь 1981]
  •       [Февраль 1981]
  •       [Март 1981]
  •       27. 04. [81]
  •       [Весна 1981]
  •       [Весна 1981]
  •       [Весна 1981]
  •       [Весна 1981]
  •       [Май 1981]
  •       [Сентябрь 1981]
  •       [Осень 1981]
  •       [Осень 1981]
  •       [Февраль 1982]
  •       [Март 1982]
  •       [Сентябрь 1982]
  •       [Октябрь 1982]
  •       08.11.[82]
  •       [Лето 1983]
  •       [Лето 1983]
  •       [Лето 1983]
  •       25.07.[83]
  •       25.8. [83]
  •       27.10.83
  •       02.12.83
  •       25.03.84
  •       [31.08. 84]
  •       [Вторая половина 1984 г.][268]
  •       [Декабрь 1984]
  •       06.12.84
  •       22.01.85
  •       03.02.85
  •       11.04.85
  •       [Середина апреля 1985]
  •       28.05.85
  •       [Лето 1985]
  •       [Август 1985]
  •       Август 1985
  •       [Вторая половина 1985]
  •       03.11.85
  •       06.12.85
  •       Январь 1986
  •       15.03.86
  •       [Начало мая] 1986
  •       [Май 1986]
  •       [Май] 1986
  •       [Май 1986]
  •       [Май–июнь 1986]
  •       [Май–июнь 1986]
  •       Август. 1986
  •       06.09.86
  •       23.09 [86]
  •       Октябрь 1986
  •       [Осень 1986]
  •       [Ноябрь–декабрь 1986]
  •       Декабрь 1986
  •       [Январь 1987]
  •       Весна 1987
  •       [Апрель 1987]
  •       07.06.87
  •       [Лето 1987]
  •   VII Неизвестные тексты отца Александра
  •     БЕСЕДА О ВЕРЕ И СПАСЕНИИ 2 марта 1986 г.
  •     ПРОПОВЕДЬ ОБ АНГЕЛАХ 21 ноября 1977 г.
  •     ПРОПОВЕДЬ В НЕДЕЛЮ ТОРЖЕСТВА ПРАВОСЛАВИЯ 7 марта 1982 г.
  •     ОБЩАЯ ИСПОВЕДЬ 9 марта 1986 г.
  •     ПРОПОВЕДЬ О ТАЛАНТАХ 14 сентября 1980 г.
  •     КАКОГО МЫ ДУХА? Проповедь. 1978 г.
  •     ПРОПОВЕДЬ О СВЯТОСТИ 26 октября 1980 г.
  •   Фотографии

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно