Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ
(Вместо предисловия)

С возрастом вес чаще вспоминается родительский дом, что находится в ста шагах от реки Исакогорка — одного из рукавов Северной Двины, и в десяти километрах от центра Архангельска — столицы Нодвинья и Поморья.

Помню, как длинными зимними вечерами, благо «лампочка Ильича» уже зажглась, собирались в доме родственники, соседи и лилась но-поморски неспешная беседа, когда собравшиеся не говорят, не шумят, а тихо и с чувством «сказывают».

Обсуждались семейные дела, да «что в колхозе, что на заводе», что в мире творится. И, сколько помню, всегда говорили о войне, то о прошлой, то — о будущей. Все знали, что она будет, только не знали когда.

А бывало, под настроение, народные сказки и сказания северных народных сказителей — Степана Писахова, Марфы Крюковой, Бориса Шергина — читали. А заскучает кто, запоет Валентина, сестра матери, что-нибудь душевное, подхватят, подтянут все хором, и польются песни слаженно, с чувством.

«На песни» заходил сосед Алексей Филиппович — единственный, помимо учителей средней школы, «ученый» в округе человек. Инженерное образование он получил еще до Октября, работал в городе, а жить предпочитал в деревне, где все к нему относились с большим уважением за доброту и простоту в обращении. Многим молодым он помог найти дорогу в жизни. Алексей Филиппович великолепно знал историю, и особенно историю Северного края. От него я услышал рассказ о том, как Окуловы оказались на берегах Северной Двины.

Заселение полупустынных просторов Севера Руси в IX–X веках шло стихийно: туда бежали новгородские, ильменские славяне — крестьяне и ремесленники, — спасаясь от боярского гнета, а часто и от голода. По привычке они возделывали землю, занимались ремеслами, и, приспосабливаясь к новым условиям, учились промышлять зверя, ходить в морс на лов рыбы, варить соль…

Не плошали и бояре Новгородской республики. В XII веке на Северной Двине появилась новгородская гражданская власть с центром в Холмогорах. А для защиты уж имеющихся поморских и подвинских земель от притязаний князей Московско-Владимирской Руси и захвата новых в Великом Новгороде создавались вооруженные дружины ушкуйников (от древнерусского слова ушкуй — большая плоскодонная лодка. — Примеч. авт.). Ушкуйники были значительной военной силой, что видно по масштабу их деятельности: они совершали походы не только на берега Двины и Белого моря, но и на Волгу, Каму, Вятку, даже — на Мурман, Швецию и Норвегию.

Борьба за Север между Новгородом и Москвой закончилась только в 1470-е годы после крушения Новгородской боярской республики.

За сравнительно короткий срок (X–XV века) предприимчивые «колонизаторы» — крестьяне-ремесленники и те же ушкуйники, «перековавшие мечи на орала», совместно с коренным населением— промысловиками, обжили территорию в 1150 тысяч кв. км, равную по площади Франции, Германии, Англии и Голландии в придачу.

По преданиям, как говорил сосед Алексей Филиппович, наши предки — один из отрядов ушкуйников — пришли на Северную Двину большим родом. На необитаемом острове, по-местному — на кошке, поставили деревню и. назвали ее «Окулово». Кошка стала «Окуловской». И не случайно они облюбовали этот остров: в 8 километрах от него в сосновом бору на высоком берегу реки (мыс Пур-Наволок), откуда начинается дельта Северной Двины, стоял Михайло-Архангельский монастырь, основанный в XII веке.

Жили они на той кошке не одно столетие, занимаясь охотой, рыболовством, скотоводством и огородничеством, ремеслами. И дальше бы жили, да своенравная река подмыла песчаный берег и вынудила их перебраться на соседний, более крупный и обжитой, Лисостров.

Впервые Лисостров, позднее — Лисестрово, упоминается в Северных летописях в 1419 году, как крестьянское поселение мужского Михайло-Архангельского монастыря. Упоминания о Лисестрове я видел в Списках владений Москвы на Двине 1462–1476 годов, а также в ряде документов хозяйственного характера (купля-продажа имущества), относящихся к 1478 и 1581 годам.

В истории Северного края Лисестрово известно построенной там в XVII веке верфью, на которой работал знаменитый на Севере кормщик и судостроитель Маркел Иванович Ушаков, казенными заводами на реке Ширше, появившимися в ХVIII веке и поставлявшими на судоверфи Архангельска якоря и прочую снасть корабельную. С тех времен сохранились бывшая заводская слобода Ригач да дубовые и лиственные сваи, остатки верфи, на берегу Турдеева острова.

Поселения вокруг монастыря быстро разрастались и уже к началу XV века были хорошо известны ближайшим соседям — «мурмонам» (норвежцам). В 1410 году они напали на монастырь, разграбили его и сожгли. Такая же участь постигла и многие селения. Но поморов это не обескуражило: заново отстроились. И уже в конце XV века от стен монастыря уходили в северные моря и далее — в Западную Европу — не только промысловики, русские и иностранные «гости», но и русские дипломаты.

В 1584 году монастырь был превращен местным населением в мощную по тем временам деревянную крепость. Первыми жителями ее стали 200 стрельцов, прибывших из Москвы. Город получил название Новые Холмогоры. Вокруг него вырос торговый посад. Скоро крепость и посад стали называться Архангельским городом, а его жители — архангелогородцами. Прошло еще сто лет, и на берегу Двины вырос каменный Гостиный двор, представлявший собой хорошо укрепленную и вооруженную крепость, закрывавшую незваным гостям вход в реку, а значит, и в Россию. В 1693 году по указу Петра I через озеро Плесцы (теперь там находится космодром «Плесецк») был проложен почтовый тракт Москва — Архангельск.

Город развивался как торговый и военный порт, как центр судостроения, лесопиления, железоделательного, слюдяного производства, смолокурения, морского промысла. Велика во всем том заслуга Петра Великого. Но велика и вина его перед Архангельском. Строя Петербург, «окно в Европу» и центр ввозной и вывозной торговли, он свел до минимума торговое значение Архангельска и всего Северного края: в 1710 году он запретил купцам вывозить через Архангельск хлеб и ввозить шелковые изделия; в 1713-м — возить туда пеньку, нефть, икру, клей, поташ, смолу. В 1717 году именитые купцы-архангелогородцы были переселены по его указу в Петербург. С 1717 по 1734 год был закрыт военный порт и прекращены работы на Соломбальской верфи. Архангельск стал оживать только после 1762 года, когда ему были даны те же права и возможности, что и Петербургу.

На грани XIX и XX веков Архангельск трудами Саввы Ивановича Мамонтова был соединен узкоколейной железной дорогой с Москвой, что способствовало его хозяйственному и промышленному развитию. Дорога заканчивалась на материке, не доходя примерно два километра до реки, отделяющей от него Лисостров. Конечную станцию пути назвали «Исакогоркой», как и стоящую неподалеку — на горе — деревню, впервые упомянутую в северных летописях в 1576 году, как владение Антониево-Сийского мужского монастыря.

В годы Первой мировой войны узкая колея была перешита на широкую, реку между материком и островом перекрыли дамбой и продлили её через Лисостров до левого берега Северной Двины.

Появление железной дороги дало толчок экономическому развитию острова: был построен крупный морской торговый порт «Бакарица», рядом — железнодорожная станция с тем же названием, склады, судоремонтные мастерские, лесопильные заводы, служебные и жилые здания. Было налажено регулярное речное сообщение между центром города и населенными пунктами Лисестрова.

Среда Окуловых были крестьяне, рыболовы, охотники и зверобои, моряки и корабелы, а изредка и администраторы разных рангов. В 1556 году Стснанка Окулов стал «излюбленным Двинским головой, выборным судьей в Колмогорском приходе». А действительный статский советник Алексей Матвеевич Окулов в 1802 году был назначен гражданским губернатором Архангельска.

Жизнь моих предков всегда была связана с этими местами. Тут они родились, женились, растили детей, тут они и похоронены. Тут и я родился, учился, стал комсомольцем и был принят в ВКП(б). С этих мест, с отъезда в Москву учиться в Институте международных отношений МИД СССР, началась моя «дорога проселочная», но которой иду девятый десяток лет.

Глава первая
ИНСТИТУТ. НАЧАЛО СЛУЖБЫ

1. ИНСТИТУТ

Летняя Москва 1945 года встретила приветливым солнечным днем, шумом и вокзальной суетой. Не терпелось выйти в город, однако на платформе пришлось простоять минут пятьдесят: ограничение на въезд в столицу, как для иностранцев, так и для иногородних граждан СССР, еще не было отменено. Поэтому милиция и военная комендатура при выходе проверяли паспорта, пропуска и командировочные удостоверения у всех пассажиров.

Пройдя контроль, поехал к родственникам на станцию Подлипки, теперь — город Королев.

Назавтра приехал в Институт — просторное красивое здание бывшего Императорского лицея памяти цесаревича Николая, построенное в 1875 году на берегу Москвы-реки у Крымского моста по проекту архитектора Вебера. Это было высшее учебное заведение для детей дворян и крупной буржуазии. Оно приравнивалось к Царскосельскому лицею, а в правах — к Московскому университету. Среди его выпускников были сыновья Л.Н. Толстого и потомок псковских воевод — Сергей Владимирович Симанский, будущий (1945–1970) Патриарх Московский и всея Руси.

На доске около приемной директора Института висел список абитуриентов, вызванных на собеседование на этот день. Без малого — сорок человек.

Заседание Мандатной комиссии проходило в кабинете директора. Один за другим выходили из директорского кабинета абитуриенты.

Одни — веселые. Они с удовольствием рассказывали, о чем их спрашивали и как они отвечали. Другие — грустные. Эти уходили молча.

Подошла моя очередь. Волновался, конечно, но собрался и пошел смело. За длинным зеленым столом сидело человек пятнадцать генералов и полковников от дипломатии. Возглавлял комиссию начальник управления кадров МИД СССР, Чрезвычайный и полномочный посланник второго класса М.Л. Силин. Расспрашивали о родителях, учебе, откуда приехал. Услышав «Архангельск», один генерал сказал: «Земляк Ломоносова». И все заулыбались.

Во второй половине дня появился список счастливчиков, прошедших собеседование. Он был вполовину меньше предыдущего. С бьющимся сердцем подходил я к нему, а увидев свою фамилию, чуть не запрыгал от радости.

После объявления результатов работы мандатной комиссии начальник курса — Николай Николаевич Комов — поздравил нас с поступлением и пожелал хорошего отдыха. Я тут же поехал за вещами, а затем и на вокзал. Билетов в кассе не было. Вышел на перрон. К поезду были прицеплены 3 теплушки. Это — двое суток без света, воды и туалета, но все-таки шанс, который нельзя упустить! Подошел к пожилому и добродушному контролеру, стоявшему у одной из них, сунул ему в руку сумму, равную стоимости билета. Он тихо буркнул: «Проходи!»

Через двое суток, черный от пота и пыли, приехал домой. Поделился радостью с домашними, отмылся в бане и пошел в школу. Все, кого я там встретил, искренне поздравляли с поступлением, желали успехов и, главное, поскорее стать послом. И не меньше! А мои друзья, учившиеся в Мореходном училище, одном из старейших в России, хотели видеть меня консулом в Марселе. Будущим капитанам и механикам, готовившимися к заграничным плаваниям, «свой человек» в этом веселом городе мог пригодиться.

Занятия в том году начинались 15 сентября. Приехав 13 сентября, получил в секретариате студенческий билет, продуктовые и обеденные карточки и направление в общежитие.

До сих пор нас — выпускников МГИМО — иногда спрашивают: «Зачем в военное лихолетье надо было создавать Институт международных отношений? Была Высшая дипломатическая школа, там готовили дипломатов. Неужели не хватало кадров?»

Да, грамотных специалистов в области международных отношений в стране в то время не хватало: наиболее опытные сотрудники НКИД, как и многие средние и высшие командиры армии, сотрудники органов госбезопасности, погибли в годы репрессий, в ходе финской и Великой Отечественной войн.

И после разгрома гитлеровских войск под Сталинградом руководство страны озаботилось послевоенной жизнью. В феврале 1943 года в Государственном Комитете Обороны и на Коллегии НКИД СССР обсуждался вопрос о подготовке специалистов для широкой международной деятельности в послевоенный период, и было признано необходимым создать специализированное высшее учебное заведение. И уже 31 августа СНК СССР принял постановление «Об организации в составе МГУ имени М.В. Ломоносова факультета международных отношений». Через год факультет был преобразован в Московский государственный институт международных отношений (МГИМО) НКИД СССР.

Это объяснялось тем, что в тот период страны — участницы антигитлеровской коалиции решали вопрос о создании Организации Объединённых Наций, а руководство СССР хотело сделать её членами все 16 союзных республик. Предполагалось также развивать широкие международные связи и но другим направлениям, поэтому требовалось значительно больше специалистов-международников, чем было предусмотрено раньше.

2. УЧЕБА

Общежитие — неповторимый особый мир со своими заботами, страстями и противоречиями. Населяют его живые люди, часто с полярными характерами.

Моими соседями по комнате, а потом и друзьями на всю жизнь, оказалось шестеро симпатичных ребят из разных городов России. После окончания института пути-дороги развели нас, по-разному сложились и наши судьбы. Отрадно сознавать, что все мы, несмотря на трудности, невзгоды и несчастья, не свернули с выбранного пути, честно трудились и остались верны юношеской дружбе. Мы не виделись порой годами, но каждая встреча, будь она в Москве или за границей, была для пас праздником. Нам было о чем поговорить, было что вспомнить.

Первый раз всем курсом мы собрались 17 сентября 1945 года. Нас было 386 человек. И почти половина — фронтовики, некоторые еще в погонах, люда, прошедшие суровую школу жизни, увешанные орденами и медалями. Среда них — четыре Героя Советского Союза. Была на курсе и небольшая группа ребят, пришедших от станка, а остальные — вчерашние школьники.

Все волновались, нам предстояло вместе учиться и жить, а мы были такими разными но возрасту, жизненному опыту, воспитанию, традициям и привычкам, но благосостоянию и положению родителей. По, несмотря на все различия, мы быстро привыкли друг к другу. Получилось удачное сочетание опыта фронтовиков и производственников, отвыкших от учебы и в какой-то степени растерявших знания, и юнцов со школьной скамьи, для которых институт был продолжением школы. Мы учились у старших ответственному отношению к делу, подражали им. Мы обязаны фронтовикам и за сплочение коллектива, и за уроки жизни. Разница в возрасте и опыте, шокировавшая нас в первые дни, скоро стерлась, и разнородный коллектив стал дружным, сплоченным и представлял собой прекрасный материал для подготовки качественно нового поколения работников в области внешней политики.

Мне не раз задавали вопрос: «Как ты — житель глубинной северной деревни — попал в МГИМО? Ведь это элитарный институт!? Многие москвичи не могут туда поступить. Кто тебе помог?» Никто мне и моим друзьям, с которыми я жил и учился, не помогал. Связей, способных сделать это, у нас не было. В ту пору нам были не ведомы «блат» и «репетиторство». Помогла нам всем, конечно, школа. Несмотря на трудности лихолетья, и в сельских школах тогда хорошо учили. Помогли мне родители: они меня вырастили и научили работать. Огромная им сыновья признательность.

Были ли у меня какие-то преимущества перед другими абитуриентами? Перед фронтовиками, конечно, нет. Перед производственниками — не знаю. Думаю, тоже нет. А перед выпускниками средних школ, пожалуй, были. Еще школьником я стал кандидатом в члены ВКП(б), членом райкома комсомола. Имел блестящую характеристику райкома партии, в которой говорилось, что, будучи учеником 8—10 классов, успешно готовил в системе Всевобуча пополнение для армии, за что был и награждён медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов»

А был ли наш институт «элитарным»? Был! И это мы поняли, когда поучились и послушали таких корифеев науки, как Е.В. Тарле, Н.Н. Баранский, В.Н. Дурденевский, С.Б. Крылов, Р.З. Манфред, И.А. Витвер, B.C. Сидорин и многих других академиков и профессоров старой университетской формации.

«Элитарным» в негативном смысле он стал, когда в нет закрыли доступ «кухаркиным» детям. И, думается, «расслоение» студенческого коллектива началось уже в сентябре 1946 года, когда, «в порядке исключения», в институт было принято 40 девушек, но какие фамилии! Молотова, Жукова, Косыгина, Мухина и другие. «Дамские отпрыски благородных семейств», — как сказал один из моих однокурсников.

Руководство МИД СССР и дирекция института организовали учебный процесс так, что семинарские занятия по многим дисциплинам и курсам по международной политике, дипломатическому протоколу вели ответственные сотрудники МИД СССР, сочетавшие практическую работу с научной и преподавательской деятельностью. Семинарские занятия по философии в моей группе, к примеру, вел советник первого класса, впоследствии Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР, А.А. Рощин. Руководителем моей дипломной работы по новой французской конституции был сотрудник отдела стран Западной Европы кандидат исторических наук Покровский.

МГИМО создавался как центр подготовки специалистов-международников широкого профиля. Однако скоро руководство института поняло, что усвоить всю массу учебной и дополнительной литературы студентам не по силам, и была введена специализация. Появились историко-международный и международно-правовой факультеты. Я выбрал международно-правовой.

В институте мы получили разностороннее специализированное и одновременно достаточное общее образование. Благодаря этому все были востребованы. Своих сокурсников я встречал на партийной и советской работе, в МИДе, ВОКСе, КГБ, Министерстве обороны и других учреждениях госаппарата, в средствах массовой информации, научно-исследовательских и учебных институтах, в Музее Ленина и в Патриархии, в спортивных организациях.

Мы старательно учились, но и помнили слова поэта: «блажен, кто смолоду был молод…» И, понятно, «нас смущали иньязовских девушек глазки». И не только иньязовских. Очень милые девушки были во многих московских институтах, куда мы частенько ходили на вечера, и там многие нашли себе судьбу единственную и неповторимую. На третьем курсе я познакомился с умной, милой и красивой девушкой Ниной, студенткой медицинского института. В сентябре 1949 года мы поженились.

3. КРЕМЛЬ

Осенью 1949 года произошло необыкновенное по тем временам событие: мы с женой попали на экскурсию в… Кремль. Сейчас, купив в городской кассе билет на спектакль в Кремлёвский дворец съездов или в Алмазный фонд, свободно проходишь на территорию Кремля и любуешься Царь-пушкой, а тоща такую «вольность» и представить было невозможно.

Партком и дирекция МГИМО решили, что было бы неплохо показать будущим дипломатам, но на первый случай не веем, а только партийно-комсомольскому активу, место, где жил и работал создатель Советского государства В.И. Ленин, и где продолжает его дело товарищ И.В. Сталин. Неделю заняло составление предварительного списка экскурсантов. Потом, подписанный директором и секретарем парткома, скреплённый гербовой печатью института, он был передан коменданту Кремля.

Утром в будний день за полчаса до назначенного времени мы собрались у Боровицких ворот. Тщательная проверка документов. Никаких свертков и сумок, фотоаппаратов проносить не разрешалось. И обязательный вопрос: «Есть ли у вас оружие?»

Территория Кремля. Первое впечатление — красивый, но покинутый жителями город. На огромной площади — ни одной живой души, если не считать часовых на кремлевской стене и при входе в Большой Кремлевский дворец. Рассказ экскурсовода о кремлевских храмах, о Царь-пушке и Царь-колоколе. Обо веем этом слышали и даже на картинках видели. А тут — воочию смотрим. Впечатляют и размеры, и вес.

Большой Кремлевский дворец. Снова проверка документов и снова вопрос: «Есть ли у вас оружие?» Георгиевский зал. Зал заседаний Верховного Совета СССР. Зал, где завтракают и обедают народные избранники во время сессий Верховного Совета, Оружейная и Грановитая палаты. Квалифицированные экскурсоводы рассказывают о хранящихся в музеях предметах старины, о сокровищах, не имеющих цены, о картинах, холодном оружии и пр.

Все было крайне интересно, и мы зачарованно смотрели и на шапку Мономаха, и на искусство оружейных и каретных дел мастеров, на украшения и платья Екатерин и Елизаветы, на личные вещи Петра Великого.

Первый год семейной жизни особенно памятен. Учились жить своим домом, никто нас не поучал, никто ни во что не вмешивался. Все — хорошее и плохое — только наше. Трудновато иногда бывало, но не унывали. Веселились и гостей принимали: моих друзей, окуловских и институтских, подружек жены.

Сдав зимнюю сессию, мы поехали в Архангельск. Там была «настоящая», как говорила мама, свадьба, веселая и многолюдная. Кричали «горько» и целовались, танцевали и пели.

Вернувшись из Архангельска, я засел за диплом и подготовку к государственным экзаменам.

4. «ВАС ВЫЗЫВАЮТ В ЦК КПСС!»

Последняя студенческая весна. Защита диплома, государственные экзамены и впереди работа. А где? По диплому я — юрист-международник, референт-переводчик по Франции, и видел себя сотрудником МИД СССР, а впоследствии — советского посольства в Париже.

Многие мои товарищи получили направления в различные учреждения, в том числе и в МИД, а меня никто никуда не приглашал. И тут начальник курса говорит: «Вас завтра вызывают в ЦК КПСС! Вход по партбилету. Пропуск заказан».

В назначенное время приехал на Старую площадь, получил пропуск. Длинные пустые коридоры, ковровые дорожки и тишина. Вот и нужный кабинет. Рядом большой холл. Мягкая мебель, стол с телефонным аппаратом. Тут посетители ждут вызова. Звонит телефон. Кто-то из присутствующих снимает трубку, слушает, а затем называет фамилию одного из приглашенных и номер кабинета, где его ждут. Пришла моя очередь. Пошел спокойно. Бояться было нечего. Хотелось только скорее узнать, что меня ждет.

Хозяин кабинета — крупный мужчина лет пятидесяти в отлично сшитом темно-синем костюме с депутатским значком на лацкане пиджака — приглашает сесть. На лице улыбка. Для начала неплохо. Справа от него — генерал-полковник. Тоже улыбается. Слева — генерал-лейтенант. Этому явно скучно. За приставным столом, напротив меня, еще один генерал-лейтенант. Длинное грубое лицо. Никакого намека на улыбку. За столом для заседаний — два генерал-майора и несколько человек в штатском.

Хозяин кабинета уточнил фамилию, имя, отчество. Спросил о родителях и стал задавать вопросы:

— Вы женаты? Давно? Чем занимается жена?

— Почти год. Студентка, в следующем году оканчивает медицинский институт.

— Не болтлива? Сплетнями не занимается?

— Нет. Скромна. Деловита. Лишнего не скажет.

— Это хорошо. Какая у вас специальность? Ваши намерения по окончании института?

— Юрист-международник, референт-переводчик по Франции. Хочу работать в Министерстве иностранных дел.

— Отлично. В МИДе поработать вы успеете. А пока вам надо еще год поучиться.

— Учиться полезно. Но я хотел бы попробовать свои силы и применить полученные знания на практике. И так уже проучился пятнадцать лет подряд.

— И все-таки мы вам предлагаем еще год поучиться.

— Я хочу работать.

Туг в голосе хозяина появился металл: «Мы же не в балетную школу вас направляем, а в Высшую разведывательную школу. Окончите, будете разведчиком и дипломатом».

— Откуда мне было знать, чему и где я должен учиться?!

— Согласны? Не струсите?

— Согласен. Не струшу.

«Подождите за дверью, — сказал хозяин кабинета. — Мы посоветуемся».

Жду. Разведывательная школа. Интересно, конечно, но ещё год учебы. Опять студенческая стипендия? И тут выходит худенький светловолосый человек с большим, как у Буратино, носом и говорит: «Понравился! Вот направление на медицинскую комиссию. Через недельку позвони мне но этому телефону».

Была середина дня, и я сразу направился в поликлинику. Поднялся на второй этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открыл молодой человек с военной выправкой, но в гражданском костюме. Внимательно проверив паспорт и направление, сказал: «Пройдите в регистратуру. Направо». Миловидная женщина выписала направления на анализы и назначила время приема специалистами. За два для я прошел полное обследование.

В условленный день звоню «Буратино» (под этим прозвищем или, как говорят в разведке, «кличкой», долгие годы жил и работал замечательный человек, сотрудник кадрового аппарата, Василий Афанасьевич).

— Поздравляю! Комиссия признала вас годным к работе в условиях жаркого влажного климата. На днях будет подписан приказ о зачислении вас на службу. Перезвоните дней через десять. До свидания.

Утром 11 июля 1950 года я встретил жену. Она приехала из Ржева, где проходила практику. Потом нам вручили дипломы, а в 18.00 собрались в ресторане «Аврора» на выпускной, а со многими — и на прощальный вечер. В тот памятный день в мир вышли 295 молодых специалистов-международников, считавших своей главной задачей защищать национальные интересы Отечества, беречь традиции МГИМО и в любых, в самых сложных ситуациях не терять себя.

Во время очередного разговора Василий Афанасьевич сказал, что я зачислен на службу с 13 июля 1950 года. 30 августа мне надлежит прибыть в отдел кадров, имея при себе документы, рубашки, галстуки, белье и туалетные принадлежности. Потом добавил, что домой вернусь только в субботу вечером. Пожелал весело провести каникулы и добавил, что зарплата начисляется с 13 июля. С этой даты и начался мой стаж сотрудника разведки, закончившийся 9 апреля 1991 года.

Отдыхая, я не переставал думать, кто со мной беседовал в ЦК КПСС? Кому я «понравился», как сказал «Буратино». Теперь уж не помню, как, но узнал, что беседа проходила в кабинете заведующего отделом административных органов ЦК КПСС. С ним были: генерал-полковник Ф.И. Голиков — начальник Главного управления кадров МО СССР, генерал-лейтенант П.В. Федотов и генерал-лейтенант С.Р. Савченко — заместители председателя Комитета информации при МИД СССР. О двух генералах, сидевших за столом для заседаний, речь впереди.

5. ВЫСШАЯ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА

30 августа 1950 года мы, бывшие студенты МГУ, МГИМО, МВТУ, слушатели Высшей дипломатической школы, а также группа офицеров вооружённых сил, явились в отдел кадров Комитета информации при МИД СССР. Там сели в грузовики, переоборудованные для перевозки людей, и отправились в учебное заведение, о котором не имели никакого представления.

Из истории альма-матер российских разведчиков

3 октября 1938 года народный комиссар внутренних дел СССР издал приказ о создании специального учебного заведения разведывательного профиля — Школы особого назначения (ШОН) Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР в целях стационарной централизованной подготовки квалифицированных кадров разведчиков. Этим приказом с 1 октября вводились штаты нового учебного заведения, а с 23 октября 1938 года началась его практическая работа. Слушатели школы подбирались в основном из числа гражданских лиц, имевших высшее образование. Первым начальником ШОН был подполковник Владимир Харитонович Шармазанашвили.

С помощью профессионалов-практиков центрального аппарата внешней разведки, за плечами которых были многие годы напряженной деятельности в загранаппаратах, руководству школы удалось в сжатые сроки создать уникальное учебное заведение. Преподавали в ШОН такие выдающиеся разведчики, как Павел Журавлев, Василий Зарубин, Василий Пудин, Павел Судоплатов и другие опытные профессионалы. Выпускники ШОН вписали яркие страницы в летопись внешней разведки накануне и в годы Великой Отечественной войны.

В 1943 году в соответствии с решением Государственного Комитета Обороны но дальнейшему совершенствованию разведывательной деятельности на базе ШОН была создана Разведывательная школа (РАШ) НКГБ СССР. При этом были существенно повышены требования к подготовке молодых разведчиков, расширена учебная программа, началась разработка стройного, систематизированного курса специальных дисциплин, активизировалась деятельность кафедр западных и восточных языков.

Усложнение поставленных перед разведкой задач в послевоенное время потребовало кардинальных изменений в организации и содержании теоретической и практической составляющих учебного процесса, уточнения и корректировки основных направлений и приоритетов разведывательной работы.

В сентябре 1948 года на базе РАШ создастся Высшая разведывательная школа (больше известная как Школа № 101). В октябре 1968 года за достижение высоких результатов в подготовке разведывательных кадров, в учебной, методической и научной работе она была удостоена ордена Красного Знамени.

В 1969 году руководством КГБ было принято решение выше поднять планку учебного подразделения внешней разведки, создав на базе Высшей разведывательной школы трехгодичный институт со статусом высшего учебного заведения. Институт унаследовал от Школы № 101 почетное звание «Краснознаменный», а в марте 1984 года ему было присвоено имя Ю.В. Андропова.

В различные годы в Краспознаменном институте (КИ) КГБ преподавали такие видные разведчики, ставшие впоследствии Героями Российской Федерации, как Владимир Барковский, Леонид Квасников, Александр Феклисов и Анатолий Яцков.

Краснознаменный институт (КИ) КГБ просуществовал четверть века. В начале 1990-х годов Служба внешней разведки стала самостоятельным государственным органом Российской Федерации. Её основные функции были определены Законом «О внешней разведке».

Новые контуры работы, новые задачи потребовали внесения структурных изменений и в процесс подготовки российских разведчиков. 17 октября 1994 года в соответствии с Указом Президента Российской Федерации на базе КИ была создана Академия внешней разведки (АВР).

Альма-матер российских разведчиков имеет богатые традиции по воспитанию профессионалов высокого класса в духе патриотизма, верности долгу и офицерской чести. Выпускники АВР составляют костяк российской разведки.

* * *

Часа через полтора мы прибыли на территорию, обнесенную высоким зеленым забором и охраняемую военнослужащими в форме армейского образца, только черного цвета. Нас встретили те два генерала, которых я видел в ЦК КПСС, и капитан первого ранга. Первый из генералов, невысокий крепыш Вячеслав Васильевич Гриднев, — начальник школы. Второй — Михаил Андреевич Аллахвердов, его заместитель. А капитан первого ранга — начальник нашего курса.

После приветствий нас пригласили в актовый зал. Обращаясь к нам, Гриднев сказал: «Вы находитесь на территории Высшей разведывательной школы Комитета информации при МИД СССР. Здесь вы будете учиться десять месяцев. На время учебы вам, в целях конспирации, будут присвоены другие фамилии. Сегодня же решим ряд других организационных вопросов».

Потом мы по одному входили в кабинет начальника отдела кадров. Там же был и начальник курса. Вошел туда и вчерашний студент МГИМО Василий Николаевич Окулов, а вышел слушатель Василий Николаевич, но с другой фамилией. В руках у него был пропуск. На внутренней стороне книжечки — фотография с оттиском большой красной печати, а на другой — красная звезда и номер. Фамилии владельца в нём не было.

Вручая пропуск, начальник курса предупредил, что настоящую фамилию нам запрещено называть не только преподавателям и обслуживающему персоналу, но и своему брату-слушателю. Тут же было сказано, что мы не имеем права сообщать своим знакомым, где учимся и где будем работать. На вопрос о месте работы рекомендовалось отвечать: «Работаю в почтовом ящике». Так зашифровывались в те годы оборонные и другие секретные предприятия.

О наших начальниках

В.В. Гриднев

Вячеслав Васильевич Гриднев родился 9 октября 1898 года в деревне Гридьково (ныне Михневский район Московской области) в крестьянской семье. В 1910 году окончил сельскую земскую школу С 1912 по 1917 год работал на заводе в Петрограде подручным электромонтера.

В январе 1917 года Вячеслав Гриднев был призван в армию. Служил рядовым 5-й роты запасного электротехнического батальона, который дислоцировался в Петрограде и в ходе октябрьских событий в полном составе перешел на сторону советской власти.

В начале 1918 года электротехнический батальон, в котором продолжал служить рядовой Гриднев, был передислоцирован в Саратов. В его составе он участвовал в Гражданской войне рядовым красноармейцем 238-й полевой радиостанции штаба Восточного фронта, действовавшей в районе Симбирск — Уфа. В декабре 1918 года был принят в ряды РКП (б). С июля 1920 года — военный комиссар радиостанции посада связи Управления связи Красной армии на Южном фронте, а также в войсках, принимавших участие в подавлении восстания банд Антонова в Тамбовской губернии.

В сентябре 1921 года Московский городской комитет партии большевиков рекомендовал Вячеслава Гриднева на работу в Московскую ЧК. В качестве уполномоченного секретной оперативной части МЧК он принимал участие в разгроме подпольной анархистской организации «Набат», готовившей ряд террористических актов в Москве.

В 1924 году Гриднев окончил Высшую пограничную школу ОПТУ и был направлен для прохождения службы в Закавказский пограничный округ. Являлся комендантом участка 42-го пограничного отряда, охранявшего советско-иранскую границу, проходившую по реке Араке. В его комендатуре было тесть застав на 170 километров границы. Он принимал непосредственное участие в ликвидации бандформирований, пресечении каналов контрабанды золота и драгоценностей из нашей страны.

За мужество и героизм, проявленные при защите советской границы, приказами по Закавказскому пограничному округу Гриднев дважды награждался почетным боевым оружием.

В октябре 1932 года Гриднев был командирован в Монгольскую Народную Республику, где помогал монгольскому руководству создавать пограничные войска и службу охраны государственной границы. Он принимал непосредственное участие в ликвидации белогвардейских банд, укрывшихся на территории Монголии. И, являясь сотрудником резидентуры внешней разведки в Монголии, вел активную разведывательную работу по белой эмиграции в Маньчжурии.

С апреля 1936 года Гриднев вновь в пограничных войсках НКВД. Вначале начальник Джабраильского, а потом 44-го Ленкораньского пограничных отрядов на советско-иранской границе. С августа 1939 года по июль 1941 года находился на руководящей оперативной работе в Главном управлении пограничных войск НКВД СССР. В этот же период направлялся в длительную командировку в Западную Белоруссию в качестве начальника Волковысского горотдела НКВД БССР.

Особый период деятельности Гриднева связан с Великой Отечественной войной. Уже в конце июня 1941 года только что созданный Государственный Комитет Обороны СССР рассмотрел вопрос о работе внешней разведки и уточнил её задачи. Они были подчинены одной цели — скорейшему разгрому врага.

В последовавшем затем постановлении ЦК ВКП (б) от 18 июля 1941 года предписывалось партийным организациям и органам государственной безопасности «создать невыносимые условия для германских интервентов, срывать все их мероприятия, уничтожать захватчиков и их пособников, помогать созданию партизанских отрядов, диверсионных истребительных групп».

С июля 1941 года — Гриднев в Особой группе при наркоме НКГБ по организации и формированию отрядов особого назначения, которые действовали в тылу немецких войск на временно оккупированной противником территории.

В январе 1942 года Особая трупна была преобразована в 4-е управление НКВД — НКГБ, которым руководил генерал Судоплатов. Для проведения операций в тылу немецких оккупантов в октябре 1941 года приказом наркома НКВД сформированные Особой группой отряды особого назначения были сведены в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения в составе двух полков. Командиром ее 1-го полка был назначен полковник Гриднев. Он проводил большую работу по подготовке и заброске в тыл врага разведывательно-диверсионных отрядов и групп.

13 августа 1942 года В.В. Гриднев стал командиром бригады (приказ но ІІКВД СССР № 3233) и занимал эту должность до ее расформирования в октябре 1943 года.

В годы Великой Отечественной войны более 14 тысяч оперативных работников и воинов-чекистов, в том числе — 500 иностранцев, сражались в разведывательно-диверсионных группах и партизанских отрядах, сформированных ОМСБОН. В тылу противника действовали 2200 оперативных отрядов и групп. Диверсионно-разведывательные подразделения НКВД уничтожили 230 000 гитлеровцев, подорвали 2800 вражеских эшелонов с живой силой и техникой, добывали важную военную, стратегическую и политическую информацию.

В ноябре 1943 года Гриднев снова оказывается в Монголии. Теперь он — советник министра внутренних дел Монгольской Народной Республики. 17 ноября 1944 года постановлением СНК СССР ему присваивается воинское звание генерал-майор. В Монголии Гриднев находился до января 1949 года. Принимал участие в войне с Японией.

Вячеслав Васильевич душой прикипел к этой стране и её народу. Монгольские друзья платили ему за его помощь признательностью и любовью. За ним прочно закрепился неофициальный титул: «Друг монгольского народа — чекист Гриднев». В 1984–1988 годах, работая в Улан-Баторе заместителем представителя КГБ СССР при Министерстве общественной безопасности МНР, я был свидетелем проявления любви монголов к генералу Гридневу. В музее Министерства общественной безопасности МНР ему посвящен специальный стенд: большая фотография Вячеслава Васильевича в форме генерала монгольской армии с эполетами, его биография, фотографии с монгольскими офицерами и наградной пистолет. Тепло и проникновенно говорили о Вячеславе Васильевиче монгольские экскурсоводы.

Возвратившись в Москву в январе 1949 года, Гриднев становится начальником одного из отделов Комитета информации при СМ СССР (так тогда называлась внешняя разведка).

В феврале 1950 года его назначают начальником Высшей разведывательной школы органов госбезопасности. На этом посту Вячеслав Васильевич проработал десять лет, отдавая подготовке молодых разведчиков много сил и энергии.

В сентябре 1960 года вышел в отставку по состоянию здоровья.

За большие заслуги в деле обеспечения государственной безопасности генерал-майор Гриднев был награжден орденами Ленина и Октябрьской Революции, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны 1-й степени, многими медалями, а также тремя орденами и многими медалями МНР.

5 января 1991 года Вячеслав Васильевич Гриднев скончался. Он прожил долгую жизнь — 93 года — и до последних дней сохранял связь с внешней разведкой.

М.А. Аллахвердов

Биография видного советского разведчика Михаила Андреевича Аллахвердова во многом перекликается с биографиями большинства чекистов — ровесников XX века, которые жили и трудились в наиболее бурный период новейшей истории нашей страны, вместивший в себя величайшую социальную революцию, рождение новой массовой идеологии, сопоставимой с религией, Гражданскую и Великую Отечественную войны, невероятный размах научно-технического прогресса, изменение морально-нравственных устоев, преобразовавшее вековые представления о добре и зле.

Михаил Аллахвердов родился 14 поября 1900 года в семье армянина, торговца лесом в нагорно-карабахском городе Шуша (Степанакерт). Учился в гимназии в Андижане.

В 1918 году вступил добровольцем в Красную армию. В составе 3-го Туркестанского стрелкового полка участвовал в боях с басмачами. В начале 1919 года окончил педагогические курсы и преподавал в гимназии.

В конце 1919 года Аллахвердов был рекомендован на работу в органы ВЧК. С 1920 года член РКП (б). Принимал непосредственное участие в борьбе с бандитизмом в Средней Азии (Ош, Фергана).

В июне 1921 года Михаил Аллахвердов — заместитель начальника Особого отдела Памирской военно-политической экспедиции — направляется на установление советской власти на Памире. В течение полутора лет он вел борьбу с басмачеством и английской агентурой, засылаемой из Афганистана. Выполнял ответственные задания руководства ПТУ, проявляя при этом высокое чувство долга, большое мужество и выдержку.

В 1923 году как хорошо зарекомендовавший себя сотрудник местных органов госбезопасности, имевший опыт практической работы в Средней Азии, Аллахвердов был переведен на работу в Восточный отдел ОПТУ в Москве. И в 1925 году окончил заочное отделение восточного факультета Военной академии РККА. Владел армянским, узбекским, персидским, турецким, французским и английским языками.

В 1925 году Аллахвердов был направлен в долгосрочную командировку в Персию (с 1935 года — Иран). До 1928 года являлся оперативным работником резидентуры под дипломатическим прикрытием секретаря советского консульства в Керманшахе. В 1928 году он возглавил резидентуру внешней разведки в Персии. В этой должности работал до середины 1930 года.

С 1930 по 1933 год работал в центральном аппарате разведки.

С приходом Гитлера к власти в Германии и обострением обстановки в этой стране руководство внешней разведки принимает решение о направлении Аллахвердова на нелегальную работу в Европу. В 1933–1934 годах он возглавлял нелегальные резидентуры в Австрии (Вена), Швейцарии (Цюрих) и Франции (Париж).

В середине 1934 года Аллахвердов назначается «легальным» резидентом внешней разведки в Афганистане, а в 1936 году — в Турции. С 1938 по 1941 год работал в центральном аппарате внешней разведки.

С началом Великой Отечественной войны Аллахвердов вновь становится резидентом внешней разведки в Афганистане. В этой должности он проработал до декабря 1943 года. Под его руководством резидентура советской внешней разведки в Кабуле раскрыла сеть германской агентуры и, в тесном взаимодействии с британской разведкой, парализовала деятельность германских, японских и итальянских спецслужб в этом регионе (операция «Мародеры» — так в оперативной переписке с Центром называлась агентурная сеть германской разведки, действовавшая в военные годы в Афганистане). В результате объединенных усилий советской и британской разведок удалось предотвратить подготавливаемый нацистами переворот и введение германских войск в Иран и Афганистан.

7 декабря 1943 года был подписан приказ о создании в составе Первого управления НКГБ (внешняя разведка) информационного отдела (ИНФО). Его возглавил Михаил Аллахвердов. Свидетельством признания роли ИНФО и заслуг его начальника было присвоение Аллахвердову в 1945 году редкого тогда для сотрудников внешней разведки воинского звания генерал-майор. Он возглавлял информационный отдел внешней разведки до конца 1947 года.

В ноябре 1947 года Аллахвердов был назначен заместителем начальника Высшей разведывательной школы по учебной и научной работе. В этой должности он проработал вплоть до своего ухода в отставку по болезни в апреле 1955 года.

Видный советский разведчик генерал-лейтенант Вадим Алексеевич Кирпиченко, который учился у Аллахвердова в Высшей разведывательной школе, в своих мемуарах писал: «Михаил Алексеевич был, если так можно выразиться, интеллектуалом от разведки».

За достигнутые результаты в разведывательной деятельности генерал-майор Аллахвердов был награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени, «Знак Почета», многими медалями, а также нагрудным знаком «Заслуженный работник НКВД».

Скончался Михаил Андреевич 30 декабря 1968 года.

6. УЧЕБНЫЕ БУДНИ

1 сентября 1950 года начались занятия. Подъем в 7.00. С 7.45 до 8.30 — завтрак. С 9.00 до 15.00 — занятия. Обед. Отдых. С 17.00 — самоподготовка. Два раза в неделю демонстрировались лучшие советские и иностранные фильмы. Часть из них — на иностранных языках. В субботу в 16.00 — выезд в Москву на свидание с семьей. Возвращение в понедельник к 8.30.

Первая лекция. Михаил Андреевич представляет нам седовласого шестидесятилетнего полковника, напоминавшего внешностью Константина Станиславского, только без пенсне: «Евгений Петрович Мицкевич. Разведчик-нелегал, долгое время работал в Германии, Италии, Англии, США и Китае. Сейчас — руководитель кафедры специальных дисциплин. Евгений Петрович познакомит вас с программой курса. Желаю успеха».

Е.П. Мицкевич

(из оперативной справки)

Родился 24 декабря 1893 года в Ровенской губернии в крестьянской семье. В годы Гражданской войны командовал полком. За активное участие в ликвидации бандформирований в Белоруссии был награжден орденом Красного Знамени.

В 1924 году окончил экономическое отделение Московского университета и был принят на работу в Иностранный отдел ОГПУ (внешняя разведка).

В 1925 году направлен на нелегальную работу в Германию. Руководил созданием нелегальной сети в Гамбурге. В ноябре 1927 года выехал в Италию в качестве руководителя римской нелегальной резидентуры. И, после кратковременного пребывания в Центре, в 1931 году командирован в Великобританию по линии нелегальной разведки. В 1932 году, после восстановления дипломатических отношений между СССР и Англией, возглавил «легальную» резидентуру в этой стране.

Резидентуре приходилось работать в очень сложных условиях. Несмотря на это, руководимому Мицкевичем коллективу разведчиков удалось добиться значительных результатов в вербовочной работе и заложить основы для приобретения перспективной агентуры, от которой впоследствии поступала ценная информация, в том числе — документальная, по всем интересующим Центр политическим проблемам.

В 1934 году Мицкевич направляется в служебную командировку в США, а затем — в Китай для организации нелегальной разведывательной работы против Японии и антисоветской белогвардейской эмиграции в Маньчжурии. Под его руководством была создана оперативная группа, предотвратившая деятельность белогвардейских вооруженных формирований с территории Китая против СССР. После успешного выполнения заданий Центра в Китае Мицкевич в 1937 году вновь возвратился в США и более года возглавлял там нелегальную резидентуру.

С началом Великой Отечественной войны руководил одним из отделов центрального аппарата разведки. В 1944 году направлен в Италию для восстановления нелегальной резидентуры. За короткий срок сумел создать группу разведчиков-нелегалов, снабжавшую Центр важной политической и научно-технической информацией.

С 1948 по 1953 год Мицкевич являлся начальником кафедры в Высшей разведывательной школе КГБ.

Вышел в отставку в 1953 году. Скончался в 1959 году.

За плодотворную деятельность по обеспечению государственной безопасности нашей страны полковник Мицкевич был награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й степени и Красной Звезды, многими медалями, а также нагрудным знаком «Почетный чекист».

* * *

Евгений Петрович начал нам рассказывать, что такое разведка, чему мы должны научиться за десять месяцев, и тут же предупредил: «Школа — только подготовительный класс. Учиться разведке приходится всю жизнь — ежедневно и ежечасно, до отставки. А разведчик в отставку не уходит. Подумайте над этим!»

Во время учебы на первом месте у нас были, конечно, специальные дисциплины. Занятия по малопонятным и тогда ещё таинственным для пас проблемам были на редкость интересными. Мы понимали, что ни в одном другом учебном заведении этому не учат, и это повышало чувство ответственности и собственной значимости.

Лекции носили часто характер бесед. Преподаватель, сформулировав общие положения, подкреплял сказанное примерами из практики, доходчиво раскрывая суть и технологию таких разведывательных операций, как вербовка агентуры и правила работы с ней, использование в разведывательных целях связей по прикрытию, получение информации «втемную», из открытых источников. На семинарах мы разбирали различные оперативные ситуации. Интересны были и беседа о работе советских представительств за рубежом, об отношениях между разведчиками и сотрудниками МИД и других ведомств.

Нам был прочитан содержательный курс по информационно-аналитической работе в разведке, по выявлению наружного наблюдения — непростой и крайне необходимой науки для разведчика. После курса лекций но методам выявления наружного наблюдения, были практические занятия в городе. Позже, работая за границей, мы не раз добрым словом вспоминали наших наставников.

Дипломатическую практику у нас вел Александр Антонович Трояновский, старый большевик, член РСДРП с 1904 года. Многие годы он занимался дипломатической и преподавательской деятельностью. Был послом СССР в Японии и США. Трояновский отличался цепкой памятью, ясностью суждений, умением найти и донести до сознания слушателя то главное, что может помочь не совершать ошибок в будущей разведывательной и дипломатической работе. Он рассказывал нам не только об удачах, по и о промахах, совершенных им лично и его коллегами.

Трояновский часто говорил, что дипломаты и разведчики — люди, которым необходимо гораздо больше самых разнообразных знаний. Они должны быть психологами и аналитиками, способными находить нестандартные решения возникающих проблем. От них требуется абсолютная преданность делу, аккуратность, конспиративность. Мы смотрели на этого внешне немощного человека и удивлялись силе его духа.

Помимо преподавателей с нами много работали сотрудники оперативных отделов разведки, в том числе и руководящие. Они рассказывали об оперативной обстановке в различных странах, условиях и возможностях работы по линии разведки, щедро делились своим опытом.

Запомнились беседы разведчика-нелегала Исхака Абдуловича Ахмерова. До 1934 года он работал с нелегальных позиций в Турции и Китае, а затем дважды выезжал на нелегальную работу в США. В годы Великой Отечественной войны возглавлял нелегальную резидентуру, которая добывала документы, содержащие оценки американских аналитиков военно-промышленного потенциала Германии и Японии, материалы о военных и политических планах правительства США, проекты документов, готовившихся американскими политиками для международных встреч, и многие другие.

В итоговых документах о работе советской внешней разведки в 1941–1945 годах, преданных гласности Службой внешней разведки России, подчеркивается: «Особенно успешно в годы Второй мировой войны в США действовал резидент нелегальной резидентуры Ахмеров».

Разведчик-нелегал Ахмеров

Исхак Абдулович Ахмеров родился 7 апреля 1901 года в городе Троицк Челябинской области в бедной татарской семье. Его отец умер, когда будущему разведчику было всего несколько месяцев от роду. Мать перебралась к своему отцу — кустарю-скорняку — в Царевококшайский уезд Казанской губернии.

С малых лет Исхак познал нужду. Дед умер, когда мальчику было всего двенадцать лет. Подростку пришлось пойти в батраки к местным богатеям. За пять лет самостоятельной жизни он сменил много профессий: работал подмастерьем, курьером, шлифовальщиком в типографии. Позднее стал учеником электромонтера, затем хлебопеком, приказчиком в мануфактурном магазине.

Октябрьскую революцию Исхак встретил с воодушевлением. По путевке Казанского Совета он был направлен в Москву на курсы счетоводов. В 1918 году, после окончания курсов, Исхак был направлен на работу в Наркомпрод Татарской Республики. В 1919 году вступил в партию большевиков, а в 1920 году избран депутатом Казанского горсовета. После окончания Гражданской войны Ахмеров в 1921 году был направлен на учебу в Коммунистический университет народов Востока, где стал изучать турецкий язык. Уже через год он был переведен на факультет международных отношений 1-го государственного университета (ныне МГУ). Здесь, помимо общеобразовательных дисциплин, он изучал турецкий, французский и английский языки.

После окончания университета Ахмеров поступил на работу в Наркомат иностранных дел и был командирован в город Термез, в полпредство СССР в Бухарской Республике. Однако вскоре эта республика вошла в состав Узбекистана, и Ахмеров был переведен на дипломатическую работу в Турцию в качестве секретаря Генконсульства СССР в Стамбуле. В 1928 году он назначается генеральным консулом в Стамбуле.

После возвращения в Москву в марте 1930 года Ахмеров зачисляется на работу в контрразведывательное подразделение ОПТУ в качестве оперативного работника и вскоре направляется в Бухару, где активно участвует в борьбе с басмачеством.

Через год Ахмеров переводится на работу в Иностранный отдел ОГЛУ и направляется на учебу в Институт красной профессуры. На факультете мирового хозяйства и мировой политики он совершенствует знания, необходимые для работы в разведке.

В январе 1933 года руководство ИНО приняло решение направить Ахмерова на работу в Китай по линии нелегальной разведки. В Пекин Исхак должен был выехать в качестве турецкого студента-востоковеда, легализоваться в стране и заняться приобретением источников, которые могли бы информировать внешнюю разведку об обстановке в стране и планах белогвардейцев и японцев в отношении СССР.

В Пекине «Юнг» (оперативный псевдоним разведчика) поступил в американский университет, где обучалась большая группа иностранных студентов. Вскоре он установил неплохие отношения с двумя студентами-европейцами. Один из них, англичанин, поддерживал контакты с посольством Великобритании и в беседах с его дипломатами получал полезную информацию о планах Японии в Китае. Ею на доверительной основе он делился с «турецким студентом». Другой студент, прибывший из Швеции, снабжал «Юнга» сведениями о деятельности японцев в Маньчжурии. Эта информация получала положительную оценку в Центре.

В конце 1934 года Ахмеров возвратился в Москву. Руководство разведки приняло решение направить его на нелегальную работу в США.

Прибыв в Нью-Йорк в 1935 году, «Юнг» поступил на учебу в Колумбийский университет. Помимо легализации, это было необходимо разведчику для совершенствования знаний английского языка.

Нелегальной резидентуре НКВД в США, в которую входил «Юнг», удалось создать эффективно действующий агентурный аппарат, от которого поступала важная информация не только об американской политике в отношении СССР, но и сведения о планах и намерениях стран оси Рим — Берлин — Токио, которые особенно высоко ценились в Москве. В июне 193 8 года руководитель нелегальной резидентуры был отозван в Москву. После его отъезда «Юнг» возглавил резидентуру и успешно руководил её работой.

Случилось так, что по приезде в США «Юнг» привлек к сотрудничеству в качестве содержательницы конспиративной квартиры молодую американку, присвоив ей оперативный псевдоним «Ира». Она оказалась великолепным связником, работала смело и энергично, лично добывала интересную информацию из кругов высшей американской администрации, используя свои личные связи среди сотрудников аппарата Белого дома.

«Ира» была молодой и красивой девушкой, и «Юнг», часто встречавшийся с ней, влюбился в свою помощницу. «Ира» ответила ему взаимностью, и они решили пожениться. В ноябре 1939 года «Юнг» получил телеграмму Центра, в которой ему предлагалось выехать в Москву для отчета о проделанной работе. В ответ разведчик направил на имя наркома внутренних дел Берии рапорт с просьбой разрешить ему вступить в брак с «Ирой» и вместе с ней прибыть в Москву. Это вызвало негодование Берии. Вызвав к себе начальника разведки Фитина, он безапелляционно заявил, что «Юнг» завербован американским ФБР и теперь вместе с их «шпионкой» едет в Москву. Нарком приказал Фитину разобраться с разведчиком.

Павлу Михайловичу пришлось затратить много сил и красноречия, чтобы рассеять необоснованные подозрения Берии. По его указанию была подготовлена справка о работе «Юнга» в качестве резидента нелегальной разведки. В ней давалась высокая оценка поступавшей от него информации. Было особо отмечено, что «Ира» является племянницей одного из лидеров американских коммунистов, которого высоко ценит сам Сталин. Очевидно, этот аргумент сыграл не последшою роль в том, что «Юнг» уцелел: Берия опасался вызвать гнев вождя и дал «добро» на этот брак. В январе 1940 года супружеская пара разведчиков-нелегалов прибыла в Центр.

С началом Великой Отечественной войны советское руководство приняло решение резко активизировать деятельность нелегального подразделения внешней разведки не только в оккупированных Германией странах, но и в США. В соответствии с этим решением руководство внешней разведки вышло с предложением срочно направить в США «Юнга» и «Иру», которая к тому времени приняла советское гражданство. В июле 1941 года Берия утвердил это решение, и разведчики стали снова собираться за океан.

В августе 1941 года внешняя разведка вывела «Юнга» с женой в Китай, а затем в Гонконг. В США они прибыли в начале 1942 года. Разведчики поселились в Балтиморе, в часе езды от Вашингтона, где работали их основные агенты. Они занимали солидные посты в администрации, госдепартаменте, министерстве финансов.

«Юнг» организовал небольшую коммерческую фирму по пошиву готового платья и стал совладельцем мехового салона. Два-три раза в месяц он ездил в Вашингтон, где проводил встречи с агентурой и получал от нее информацию.

Источники «Юнга» снабжали его сведениями о военных планах Германии, политике нацистского рейха в оккупированной Европе, экономическом положении этой страны и ее стратегических ресурсах. Важное место в информации нелегальной резидентуры занимали материалы о деятельности нацистских спецслужб и их агентуры в США, а также агентуры гестапо, внедренной в советские учреждения. Поступала от него и информация о действиях политических кругов в США, направленных на подрыв антигитлеровской коалиции и заключение сепаратного мира с Германией. В общей сложности в Центр было направлено более двух с половиной тысяч фотопленок с информацией, что составило 75 тысяч машинописных листов.

Накануне Тегеранской конференции «Юнг» получил от своих источников в госдепартаменте США информацию о планах и намерениях американцев, о позиции президента Рузвельта относительно сроков открытия Второго фронта, а также об инструкциях, полученных делегацией США. Возглавляемая им нелегальная резидентура регулярно информировала Кремль о позиции администрации Рузвельта по всем международным вопросам, особенно накануне встреч «Большой тройки». Это позволяло Сталину быть в курсе намерений президента США, знать, на какие уступки может пойти американская делегация, какие разногласия существуют у нее с англичанами, и успешно защищать интересы Советского Союза.

Из нелегальной резидентуры «Юнга» шли сведения первостепенной важности. Так, 17 сентября 1944 года на основе документальных материалов, полученных резидентурой «Юнга», «Правда» опубликовала сообщение собственного корреспондента в Каире, в котором со ссылкой на «заслуживающие доверия круги» говорилось о состоявшейся встрече министра иностранных дел Германии Риббентропа с английскими руководящими деятелями с целью выяснения условий сепаратного мира.

В начале 1946 года разведчики-нелегалы завершили командировку и возвратились в Москву.

Исхак Абдулович Ахмеров еще долго и плодотворно работал в управлении нелегальной разведки. Был заместителем начальника этого сверхсекретного разведывательного подразделения. Неоднократно выезжал в краткосрочные спецкомандировки для восстановления связи с агентурой и оказания помощи разведчикам-нелегалам.

За выполнение специальных заданий по линии нелегальной разведки полковник Ахмеров был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденами Красной Звезды и «Знак Почета», многими медалями, а также нагрудным знаком «Почетный чекист».

Скончался И.А. Ахмеров 18 июля 1976 года.

* * *

О себе Ахмеров рассказывал: «Американцем был более девяти лет и вместе с женой вёл разведывательную работу, свободно разъезжая по стране».

С Исхаком Абдуловичем я неоднократно встречался и после окончания школы. Он часто заходил в наш отдел и не упускал случая побеседовать с нами, начинающими работниками. Все, что он говорил, было важно и поучительно. Он, например, обращал наше внимание на то, как надо одеваться, подчеркивая при этом, что ни одна деталь в костюме разведчика не должна выделять его из местной среды: «Можно купить одежду в лучшем магазине Парижа, — пояснял Ахмеров, — а одеться по-московски».

И.А. Ахмеров постоянно предостерегал пас от излишней доверчивости: «Там люди, как правило, в свою душу посторонних не пускают. Общаются свободно, но добиться доверия не так-то просто». И всякий раз напоминал, что аккуратность — залог успеха в работе. «Нельзя нарушать порядок, опаздывать на встречи, — подчеркивал он. — Любое проявление неорганизованности неминуемо ведет к провалу».

Большое внимание в Школе уделялось изучению иностранных языков. Язык — инструмент разведчика. И чем он лучше отточен, тем легче работать. Мы, прошедшие полный курс французского языка по программе института иностранных языков, просили дать нам другой язык, но безуспешно: в школе не хватало преподавателей. И нам предложили пройти курс усовершенствования французского языка.

Занятия проходили весело, непринужденно и, главное, продуктивно. Мы говорили о политике, о прочитанных книгах, русских и французских, о просмотренных фильмах.

Пришла весна, а с ней два экзамена: специальные дисциплины и иностранный язык. Перед выпускным вечером нам дали подержать в руках дипломы — большую, красиво оформленную бумагу с красной гербовой печатью. Диплом вшили в личное дело, где он будет храниться вечно. Тогда же нам выдали отпускные удостоверения, проездные документы и льготные путевки (на меня и на жену) в ведомственный дом отдыха в Одессе.

Вопрос о работе не стоял. Мы были «распределены» задолго до экзаменов, и каждый знал будущую должность, отдел, где будет работать, своего начальника.

С грустью мы покидали школу. Она дала нам путевку в жизнь, пусть и нелегкую, но интересную профессию, которая и сегодня крайне необходима государству. Любая поездка в Школу всегда воспринималась как подарок, как встреча с молодостью.

7. СЛУЖБА. ПЕРВЫЕ ШАГИ

В середине августа 1951 года мы явились на службу. Начальник отдела Александр Иванович представил нас начальнику управления Ивану Ивановичу. Визит был кратким: поздравление с окончанием школы, пожелания успехов на новом поприще и прочие протокольные фразы, но сказано все было так доброжелательно и по-дружески, что запомнилось надолго. «А теперь, — сказал Александр Иванович, — пойдём к самому главному начальнику — секретарю отдела Лиде. Любите её как мать, как сестру. Девушка добрая, но строгая».

Лида, круглолицая смешливая блондинка с ямочками на щеках, выдала нам тетради для секретных записей, металлические печати для опечатывания сейфов, по две больших иглы и шило, по мотку суровых ниток, панки, бланки и прочес имущество, необходимое чиновнику любого ведомства.

После обеда я попал в руки своего непосредственного начальника — Августа. Небольшого роста, щуплый, подвижный, говорил быстро, но чётко. Он подвёл меня к огромному двухстворчатому сейфу, открыл его и спросил: «Видите, сколько тут коробок? В каждой из них 2, 3, а то и 4 тома. До сегодняшнего дня все это было мое, а теперь — ваше. В этих двух папках (каждая объемом чуть меньше тома Большой советской энциклопедии) — документы, не требующие исполнения. Их надо разложить по соответствующим делам и подшить. А тут — документы, над которыми надо работать, не откладывая их в долгий ящик. С них и начните!»

Сказав это, он исчез, оставив меня в глубоком раздумье. Вначале мне показалось, что в сейфе беспорядок и никто пи за что не отвечает. Но это было не так: за каждый документ кто-то расписался и, следовательно, несёт за него полную ответственность. А «добрая-строгая» Лида регулярно проверяет их сохранность и сроки исполнения. На каждом — гриф секретности.

Из школы мы пришли романтиками, а тут — самая рутинная работа. Бывало, когда целыми днями сидели в архиве или обрабатывали в фотолаборатории пришедшую из Парижа почту, подшивали многочисленные документы, осваивали пишущую машинку. Эта нудная, но крайне необходимая работа помогла нам понять, что без неё романтики в разведке не бывает. Мы уяснили и на всю жизнь запомнили смысл и важность черновой работы и то, что настоящий разведчик — это «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Он все должен знать, все уметь. Настоящий интерес к профессии разведчика пришел с изучением оперативных дел. За бумагами стояли живые и очень разные люди. С одной стороны — друзья, единомышленники, готовые помогать бескорыстно, и часто рискуя если не жизнью, то карьерой и свободой. С другой — враги, активно работавшие против СССР.

Сразу же, как я пришел в отдел, мои руководители и сотрудники кадрового аппарата стали искать мне должность прикрытия в советских учреждениях во Франции. Дело было весьма сложным, так как французы, ссылаясь на то, что в их представительствах в Москве дипломатов и других сотрудников почти вдвое меньше, чем наших в Париже, постоянно отказывали в новых визах, а иногда и в визах на замену. А пока суть да дело, руководство управления решило сделать из меня «специалиста широкого профиля». Как-то пригласил меня Иван Иванович и своим тихим задушевным голосом, с неизменной доброжелательной улыбкой, сказал приблизительно следующее: «Василий Николаевич, судя по тому, как вы поете на вечерах, у вас хороший слух. Я и подумал, а не сделать ли из вас радиста? Такой специалист нам может очень пригодиться как в Париже, так и в других точках. Обстановка за рубежом становится с каждым днём сложнее, поэтому нужно заранее подготовить условия для перехода на безличные способы связи с агентурой».

— Иван Иванович! Я это понимаю, только ведь я никогда радио-делом не занимался и не могу гарантировать, что из меня получится хороший радист. Когда поешь, можно и сфальшивить, а при «игре» на ключе фальшь недопустима. Но попробовать согласен. Когда начинать?

— Завтра, Василий Николаевич. Я почему-то думал, что вы согласитесь, и обо всем договорился с начальником отдела связи. С ним и согласуйте все детали вашей подготовки.

Я знал, что учиться будет непросто, но трудности оказались не там, где я их ждал. Уши не подвели. Из-за полученной когда-то травмы сбои давала правая рука. Отказаться самолюбие не позволяло, и я решил «музицировать» левой и, на удивление радистов, дело пошло. Три месяца упорных занятий, и я стал радистом «почти второго», как сказал начальник отдела связи, класса. Я благодарен связистам за помощь и терпение в период моей подготовки. Она мне очень пригодилась.

На службе и дома все складывалось хорошо. Жена окончила институт и была принята в ординатуру.

Отпраздновав Новый 1952 год, мы стали готовиться к рождению первенца. И 26 марта 1952 года у нас появилась маленькая светленькая и очень активная девочка Аленка.

Прага

Июль 1952 года — первая заграничная командировка — в Прагу. Я летел в дружественную страну, которая залечивала раны войны и устраняла последствия восстания 1948 года, организованного, при поддержке разведок западных стран, враждебными народно-демократическому строю силами. С помощью СССР, в стране восстанавливалась экономика. Но оперативная обстановка оставалась ещё сложной и далеко небезопасной. На периферии действовали многочисленные банды и террористические группы, были случаи убийства руководителей властных и партийных структур разного уровня. Даже в Праге по ночам часто слышалась стрельба. Органами правопорядка принимались повышенные меры безопасности на дорогах, особенно на въездах в столицу и другие крупные города.

В Праге мне предстояло встретить агента, нелегально приехавшего туда через ряд европейских стран, устроить на конспиративной квартире, обеспечить питанием и всем, что необходимо человеку для нормальной жизни в течение 45 суток, практически без выхода в город. И, главное, обучить уверенно осуществлять двухстороннюю радиосвязь и другим тонкостям нашего ремесла.

С поставленными задачами я справился. Эта командировка дала мне многое. Я воочию увидел, как работает наша разведка, как она помогает становлению чехословацкой разведслужбы, а главное, получил опыт работы с агентом в обстановке, близкой к «боевой». Я понял, что уже могу, а чему еще надо научиться. Полезной была эта поездка и для совершенствования французского языка. Агент говорил на обиходном французском языке, с присущими ему идиоматическими выражениями и жаргоном, а не на том, литературном, которому меня учили. И это было важно, так как в будущем мне предстояло работать с людьми, занимающими самые разные ступени на социальной лестнице.

В марте 1953 года умер Сталин. Страна в трауре, в слезах и горе, у всех один вопрос: «Что будет дальше?» Нас, работников разведки, это тоже волновало и мы раньше других узнали, «что будет?», если не со всей страной, то с органами государственной безопасности.

Сразу после похорон Сталина Берия объединил под своим началом министерства государственной безопасности, внутренних дел и разведку. Началась реорганизация всех служб. А это — неразбериха, нервотрепка, возвышение никчемных, избиение талантливых. Мало того, в течение 1953 года сменилось несколько министров, пять начальников разведки, большинство начальников отделов.

«Иван» и «Мария»

В октябре 1953 года на постоянное жительство в СССР прибыли один из старейших агентов нашей службы «Иван» и его жена и помощница «Мария». Мне было приказано встретить их на вокзале, устроить на жительство вначале в Москве, а потом в одном из южных городов России.

Морозный солнечный день. Белорусский вокзал. Из поезда вышел невысокого роста худощавый улыбающийся человек во веем «заграничном», внимательно осмотрелся и, заметив у меня в руках журнал в яркой обложке, как было оговорено с ним в Париже, подошёл ко мне. Как и положено: пароль, отзыв. Я позвал носильщиков.

С вокзала мы поехали в одну из лучших гостиниц Москвы, где «Ивану» и его жене предстояло прожить несколько месяцев.

Супруги были активными, приветливыми и очень доброжелательными людьми. Не прошло и недели, как мы перешли на «ты». Я провел с ними много времени: ходили по музеям и картинным галереям, посещали театры, 7 ноября 1953 года побывали на гостевой трибуне Красной площади, вместе встречали и Новый 1954 год в ресторане «Советский», а весной прокатились по каналу Москва— Волга. Гости были в восторге от музеев, театров, открыли для себя искусство русского балета и русской оперы, но их удручали наш быт, очереди, отсутствие элементарных удобств и товаров.

Вся сознательная жизнь «Ивана» была связана с советской разведкой. Он был великолепным вербовщиком и руководителем. В середине 1920-х годов работал в Париже под руководством Якова Серебрянского, смелого и решительного разведчика, прекрасного вербовщика. Во время гражданской войны в Испании воевал на стороне республиканцев. Как реликвию той поры, хранил миниатюрный золоченый «вальтер» с рукоятью из слоновой кости. Он завладел им в рукопашной схватке с франкистским полковником.

В года Второй мировой войны, оставшись без связи с советской разведкой, «Иван» организовал несколько диверсионных групп, которые устраивали налеты на транспорты германской армии, взрывали и поджигали склады, уничтожали солдат и офицеров вермахта. После освобождения Парижа в августе 1944 года связь с «Иваном» была восстановлена, члены его групп, имевшие возможность выполнять задания разведки в новых, мирных, условиях, вошли в агентурную есть резидентуры. Забегая вперед, скажу, что с некоторыми из них мне довелось работать в Париже во второй половине пятидесятых годов. Это были истинные друзья нашего государства, работавшие с советской разведкой не ради денег, а за высокие идеалы мира, «свобода, равенства и братства».

Как-то в разговоре «Иван» рассказал, что за заслуги перед Советским государством в 1930 году он вместе со своим руководителем Серебрянским был награждён орденом Красного Знамени и что его орден остался у нас на хранении. «Иван» попросил, поскольку теперь он живет в СССР, передать ему орден, чтобы он мог «носить его по торжественным дням», и организовать встречу с Серебрянским.

Вопрос с орденом решился достаточно быстро. Оставалось лишь найти уволенного со службы Серебрянского и помочь встретиться старым соратникам. Позвонил на его квартиру, и женщина, снявшая трубку, сказала: «Яков Исаакович в тюрьме»…

Яков Серебрянский

Яков Исаакович Серебрянский родился 9 декабря 1892 года в Минске. Окончил минское городское училище. Примыкал к революционному движению. Первый раз был арестован в 1909 году за участие в убийстве начальника минской тюрьмы. Ему было тогда всего 17 лет, поэтому отделался высылкой в Витебск.

В период революций 1917 года был активным членом эсеровского движения, членом партии эсеров-максималистов. В мае 1920 года поступил на службу в центральный аппарат ВЧК. В октябре 1923 года, став кандидатом в члены ВКП (б), перешел во внешнюю разведку и сразу же выехал на нелегальную работу в Палестину. В 1925–1929 годах возглавлял нелегальные резидентуры в Бельгии и во Франции. После возвращения в Москву был назначен начальником подразделения нелегальной разведки и одновременно руководил Особой группой при председателе ОГПУ. В июле 1934 года возглавил Спецгруппу особого назначения при наркоме внутренних дел. В 1935–1936 годах находился в спецкомандировке в Китае и Японии.

В период гражданской войны в Испании, будучи на нелегальном положении во Франции, принимал активное участие в организации поставок оружия и военной техники республиканскому правительству из европейских стран через подставные фирмы.

В 1936 году был награждён орденом Ленина. Летом 1938 года Серебрянский был отозван из Франции, арестован и 7 июля 1941 года приговорен к высшей мере наказания «за шпионскую деятельность в пользу английской и французской разведок». Однако приговор не был приведен в исполнение.

Шла Великая Отечественная война, разведке были необходимы опытные кадры. В августе 1941 года, благодаря ходатайству заместителя начальника разведки Судоплатова и вмешательству Берии, Серебрянский был амнистирован и восстановлен в органах и в партии. Во время войны он занимал руководящие посты в 4-м управлении НКВД — НКГБ СССР, которое организовывало разведывательно-диверсионную работу на оккупированной немцами советской территории. Лично участвовал во многих разведывательных операциях. Полковник Серебрянский был награжден вторым орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, многими медалями, а также двумя нагрудными знаками «Почетный чекист».

8 октября 1953 года Серсбрянский был вновь арестован, теперь уже как «участник преступной деятельности Берии». Одновременно было реанимировано дело 1938–1941 годов.

Один из организаторов советской внешней разведки Яков Исаакович Серебрянский скончался от сердечного приступа 30 марта 1956 года в Бутырской тюрьме на допросе у следователя Военной прокуратуры СССР генерал-майора юридической службы Цареградского. Не выдержало сердце даже видавшего виды разведчика-нелегала, имя которого в 1920-е — 1930-е годы было покрыто легендами в чекистской среде.

В мае 1971 года Серебрянский был реабилитирован посмертно по всем статьям предъявлявшихся ему ранее обвинений. В апреле 1996 года восстановлен в правах на изъятые при аресте награды.

И сегодня фамилию Серебрянский можно увидеть среди фамилий лучших сотрудников внешней разведки за всю ее историю, занесенных на Мемориальную доску Службы внешней разведки Российской Федерации.

Активный и талантливый разведчик Яков Исаакович Серебрянский прожил полную тревог и опасностей героическую и в то же время трагическую жизнь.

Теперь уже не помню, как я объяснил тоща «Ивану» невозможность организовать встречу с Серебрянским. Кажется, сказал, что он находится в долгосрочной загранкомандировке. Помню только, что было неимоверно стыдно.

Мне нашли должность прикрытия

В марте 1954 года мне нашли наконец должность прикрытия: референт при уполномоченном Всесоюзного общества по культурным связям с зарубежными странами (ВОКС) в Париже. Я сразу был направлен в ВОКС на стажировку.

Новые коллеги встретили меня неприветливо. Я их не только понял, но и сочувствовал им: четыре года ждал должность в Париже мой знакомый по студенческому общежитию Юра А. Еще дольше мечтала о работе в Париже Татьяна С. А тут ввели новую должность, и занял ее какой-то «варяг».

На первомайские праздники 1954 года в Москву, по приглашению ВОКСа, прибыла представительная делегация Ассоциации «Франция — СССР». Ее возглавлял вице-президент Ассоциации, секретарь ЦК ФКП, депутат Национальной ассамблеи Фернан Гренье. В делегации было 15 человек из разных департаментов страны и представлявших разные слои населения и политические партии. Пока делегация пребывала в Москве, я неотлучно находился при ней и успел познакомиться со всеми ее членами, а с некоторыми, в частности с Грёнье, установил дружеские отношения. Это очень пригодилось мне, когда я приехал в Париж, так как главная моя задача по линии прикрытия состояла в осуществлении и развитии деловых контактов между ВОКСом и Ассоциацией «Франция — СССР».

Анри Картье-Брессон

Вскоре после отъезда делегации Ассоциации «Франция — СССР» в Москву прибыл на две недели известный французский фотограф Анри Картье-Брессон. Он вместе с женой объехал столицы многих государств и издал их красочные фотоальбомы. Дошла очередь и до Москвы. Работу с ним руководство ВОКСа поручило мне.

Мы целыми днями ходили и ездили по Москве. Он фотографировал улицы и площади Москвы, парки и скверы, дворцы и театры, старинные дома и новостройки, уличные сценки и спектакли театра кукол Сергея Образцова. Супруги были восхищены веем увиденным в Москве и довольны результатами своей работы. Накануне отъезда заместитель председателя правления ВОКС Л.Д. Кислова дала в их честь обед в ресторане «Интурист», и на другой день дневным поездом они выехали через Брест в Париж. Мне было поручено проводить их до Бреста. Оказалось, что этим же поездом, и в том же спальном вагоне прямого сообщения, ехали в Минск на съезд писателей Белоруссии Константин Симонов и Сергей Михалков. Л.Д. Кислова представила меня и чету Картье-Брессонов писателям, и минут десять — пятнадцать продолжался общий разговор.

Часов в 6–7 вечера в купе Картье-Брессона пришел Константин Симонов. Я был там же. Завязалась живая беседа. Симонов интересовался работами Картье-Брессона, тот с удовольствием показывал ему свои альбомы, делился планами на будущее.

На остановках мы выходили гулять, а потом Симонов пригласил всех поужинать в вагоне-ресторане.

За столом Симонов проявил большой интерес к жизни во Франции, поделился и своими впечатлениями о пребывании в Париже, о встречах с французскими писателями, своими родственниками Оболенскими, жившими в Ницце. Ночью писатели вышли в Минске, а мы благополучно доехали до Бреста. Вечером я сел в тот же поезд, чтобы вернуться в Москву.

С Картье-Брессоном я неоднократно встречался в Париже. Как-то, получив из издательства прекрасно изданный альбом «Москва», он принес мне десяток экземпляров для моей начальницы. Она позвонила мне через несколько дней: «Альбом получила. Мне не понравился снимок на странице №… Выразите фотографу мое неудовольствие». Что же задело её эстетический вкус или патриотические чувства? Открываю страницу, на которой помещена «неугодившая» фотография. На снимке красивый многоэтажный дом, какими застроена большая часть Ленинградского проспекта, а к нему притулился маленький деревянный домик в три окошечка, чистенький, аккуратный, с резными наличниками и белыми занавесками.

При очередном посещении Картье-Брессоном посольства я положил перед ним альбом, раскрыв его на той странице, где был снимок. Увидев его, Картье-Брсссон сказал: «Этот снимок я считаю одним из самых удачных. Ничего не надо подписывать, ничего не надо объяснять. Сразу видно, какой Москва была, какой она стала». И когда Кислова позвонила мне по другому делу, я передал ей фразу, сказанную Картье-Брессоном по поводу этого снимка. В ответ услышал вопрос: «Он так сказал?» «Да», — ответил я. Инцидент был исчерпан.

За время стажировки в ВОКСе я уяснил, чем мне придется заниматься в Париже по линии этой организации, приобрел много знакомых, как из числа советских граждан, занимающихся культурными связями с Францией, так и среди французов. С некоторыми из них установились добрые отношения, что мне очень помогло в первые месяцы пребывания во французской столице.

Подобранное мне прикрытие давало широкие возможности для заведения связей в кругах деятелей культуры, искусства, среди ученых и других категорий французов, иностранных дипломатов. Но у него был один недостаток: референту положен служебный паспорт. А это значит, что моей фамилии не будет в списке дипломатического корпуса и это резко ограничит мои возможности для установления контактов и связей в кругах, интересующих и ВОКС, и разведку.

С этими мыслями я и пришел к своим начальникам и кадровикам. И сразу понял, что хлопотать за меня они не будут: свое дело они сделали, должность нашли и к командировке подготовили. Тогда я пришел к заместителю председателя правления ВОКС по кадрам Н.В. Визжилину и сказал: «Какое-то время мне предстоит одному представлять ВОКС во Франции. Для этого мне надо иметь соответствующий статус, то есть дипломатический паспорт. Иначе я буду лишен возможности общаться с руководителями Ассоциации, среди которых депутаты и генералы, крупные ученые и политические деятели». Николай Васильевич понял не только это, но и то, что дипломатический паспорт мне еще больше необходим для работы но линии разведки. Он тут же позвонил в МИД СССР и, объяснив ситуацию, попросил выписать мне дипломатический паспорт. Так с помощью хорошего делового человека я сделал себя дипломатом, чем удивил и своего начальника, и кадровиков.

20 декабря 1954 года мы выехали во Францию.

Глава вторая
ФРАНЦИЯ

1. РУССКОЕ «ОСВОЕНИЕ» ФРАНЦИИ

Вот она, Франция, о которой много читали, много слышали хорошего и плохого, но никогда её не видели! Какая она? Как она нас встретит?

Во Франции, помимо французов (83 %), из коренных народов проживают бретонцы, эльзасцы, корсиканцы, баски и каталонцы, лотарингцы (всех, вместе взятых — 10 %), а также более 5 млн иностранцев-иммигрантов. (По последним сведениям, сейчас во Франции проживает 63 млн человек, в том числе около 500 тыс. выходцев из стран бывшего СССР.)

За период с 1946 по 1974 год прирост населения Франции составил 12 млн человек. Из них 2,4 млн — иммигрантов. Это немцы, итальянцы, чехи, поляки и десятки, если не сотни, тысяч русских. Не случайно, видно, демографы считают, что в крови каждого восьмого, если не шестого, француза есть доля славянской крови. А это значит, что, работая во Франции, неминуемо придётся встречаться с этническими русскими и их потомками.

А что мне известно о русской диаспоре во Франции, кроме того, что там в былые времена скрывались от преследований полиции русские революционеры, а после революции 1917 года обосновались белоэмигранты — враги Советского государства? Их, по данным Нансеновского комитета, в 20-е годы прошлого века там проживало 400 тысяч человек. По другим источникам — вдвое больше.

Русская эмиграция во Франции до начала XIX века была малочисленной, и сведений о ней не так уж много. Но хорошо известно, что первыми русскими эмигрантами — «эмигрантами поневоле» — стали в конце 40-х годов XI века киевская княжна Анна Ярославна, вышедшая замуж за французского короля Генриха I, ее свита, прислуга и две сотни лично отобранных Ярославом Мудрым для охраны дочери русоволосых молодых воинов, одетых в белые и розовые кафтаны.

Мало сведений и о связях России с Францией в последующие — XII–XVII века. И это понятно: контакты были редкими из-за обособленности Руси от европейских стран, татаро-монгольского нашествия и феодальной раздробленности страны. Но, хоть и редко, но были. Например, в 1518 году великий князь московский Василий III и французский король Франциск I впервые обменялись дипломатическими посланиями. А Борис Годунов после отказа светских и духовных бояр создать в России университет направлял гуда на учёбу боярских детей.

Много позже, в 40-х годах ХVII века (Тридцатилетняя война), добрую память о себе оставили во Франции запорожские казаки, воевавшие, в соответствии с договором, заключённым между принцем Конде и Богданом Хмельницким, на стороне Франции против испанских Габсбургов. И какая-то часть из них (раненые, больные, вступившие в брак с француженками) осталась там. В последующие годы Россия и Франция обменивались лишь редкими посольствами.

Первым официальным представителем России в Париже был (1702–1710) дворянин Пётр Васильевич Постников — агент без определённых функций и дипломатического ранга. Его задача сводилась к переводам и обнародованию, сведений о победах, одержанных Петром над шведами. В 1705 и 1706 годах в Париж с дипломатической миссией ездил родственник и сподвижник Петра дипломат Андрей Артамонович Матвеев. Его принял король в Версале. В 1711–1712 годах Россию во Франции представлял секретарь Волков Григорий Иванович.

Активные связи между Францией и Россией начались после посещения Парижа весной Петром I в 1717 году. В то время перед Россией стояла важная внешнеполитическая проблема: не дать Англии создать антирусскую коалицию. Для этого надо было найти в Европе союзников в борьбе против Швеции и Англии. Кроме Пруссии союзницей России могла стать в ту пору только Франция. И чтобы предотвратить ее сближение с Англией, Пётр решил лично вести переговоры с регентом малолетнего короля Людовика XV — герцогом Шартрским Филиппом Орлеанским.

После подписания Амстердамского договора в Париже появился новый дипломатический представитель России — полномочный министр Г.Х. Шлейниц, переведенный туда из Ганновера. Но Петр не слишком доверял иностранцу и вскоре направил туда гвардейского поручика графа П.И. Мусина-Пушкина, который должен был действовать «тайно от Шлейница».

После визита Петра в Париж на Руси появилась мода путешествовать во Францию. И продолжалась она ровно два столетия до 1917 года. С этого времени поездки за границу по частным делам (отдых, лечение, учёба и пр.) советским гражданам были ограничены. Они ездили туда лишь с разрешения ЦК ВКП (б) и только «по казенной надобности». «Мода ездить в Париж» возродилась в России через 70 с лишним лет — в «годы демократии».

После разгрома войск Наполеона русская армия во главе с Александром 131 марта 1814 года торжественно прошла по Елисейским Полям. Через три месяца Александр покинул Париж, а Русский оккупационный корпус под командованием М.С. Воронцова находился там вплоть до 1818 года. И кому-то из его солдат и офицеров понравился климат страны, кому-то — республиканский строй, а кто-то обзавелся там семьёй, и они не вернулись на родину. Их потомков (с фамилиями Добрынин, Клюквин и др.) я встречал среди «коренных», как они говорили, парижан в конце 50-х годов прошлого века.

В начале XIX века в Париже появились политические эмигранты. В 1817 году туда вынужден был уехать попавший в опалу московский губернатор Ф.В. Ростопчин. Через несколько лет он вернулся в Россию, а дочь Софья, вышедшая замуж за графа де Сепора, осталась во Франции, где стала известной писательницей. У нее было 4 сына и 4 дочери. И до сих пор живут в Париже их потомки под французскими фамилиями, но с приставкой «Ростопчин».

В конце 20-х годов XIX века, после восстания декабристов в Санкт-Петербурге, во Франции остались люди, в той или иной степени причастные к нему. Среди них был Николай Иванович Тургенев — один из организаторов Северного общества декабристов. В восстании 1825 года он не участвовал, так как с 1824 года находился за границей. В России его судили заочно и приговорили к пожизненной каторге. В годы эмиграции он опубликовал ряд проектов освобождения крестьян от крепостной зависимости. В 1857 году был восстановлен в правах, но в Россию не вернулся.

В 1823 году в отпуск по болезни в Париж приехал Яков Николаевич Толстой — гвардии штабс-капитан, офицер Генерального штаба, участник войны 1812 года. В Париже он активно занялся журналистикой. При подготовке суда над декабристами имя Толстого, в прошлом члена литературного кружка «Зеленая лампа» и «Союза благоденствия», оказалось в следственных материалах, и ему было приказано вернуться в Россию. Он отказался, и в 1826 году был уволен со службы, лишен пенсиона и дворянских привилегий.

После подавления русскими войсками польского восстания 1830 года в Париже оказалось много польских беженцев, и столица Франции стала главным очагом антирусских настроений в Европе. В этой обстановке Толстой счел нужным встать на защиту России: он смело отвечал на антирусские памфлеты, принижающие не только существующее в России правление, но и её историю. Установив контакт с посольством России, Толстой разработал и осуществил план размещения в авторитетных французских изданиях специально подготовленных в России позитивных материалов о ее внешней и внутренней политике. Более того, несмотря на активное противодействие местной полиции, занялся разведывательной работой. От источников в военном министерстве и военных журналах он получал секретные сведения по военным вопросам. Это было важно в период подготовки Франции к Крымской войне, и особенно в ходе военных действий.

Благодаря эрудиции, умению находить нужных для разведки людей среди иностранцев и эмигрантов, Яков Толстой стал незаменимым осведомителем правительства по политическим и военным вопросам. Он также информировал Центр о деятельности русской эмиграции. Современный французский историк Мишель Кадо считает Я.Н.Толстого «шпионом столетия». Яков Николаевич работал на благо России до 1866 года. Ушел в отставку тайным советником. Умер 15 февраля 1867 года. Похоронен на кладбище на Монмартре.

В Париже жили и работали бежавшие из ссылки идеолога народничества П.Н. Ткачев, издававший там журнал «Набат», и П.Л. Лавров — активный участник Парижской коммуны, и другие.

В самом начале XX века Париж и Ниццу облюбовали члены Боевой организации партии эсеров. В частности, Б.В. Савинков. Первый раз он приехал туда из Женевы в 1902 году. Во Франции эсеры скрывались от русской полиции, отдыхали, лечились, проводили конспиративные встречи и совещания, разрабатывали планы террористических акций. Там, к примеру, ими был принят план подготовки убийства генерал-губернаторов Петербурга, Москвы и Киева. А главное — приобретали оружие, изготавливали бомбы и обучали «метальщиков» обращению с ними. Школа-мастерская была в снятой на чужое имя квартире на ул. Грамм. В ней жил Владимир Азеф, брат известного полицейского провокатора Евгения Азефа, химик по образованию. На этой квартире обучались Савинков, Каляев и другие эсеры-террористы. Вторая мастерская находилась в Вильфранш на Лазурном берегу. Из Франции их «продукция» тайно доставлялась в Россию.

После декабря 1905 года число русских политэмигрантов в Париже пополнилось членами различных политических партий, бежавших из тюрем и мест поселения. В 1907 году в Париж прибыл В.И. Ленин. В разнос время там жили Георгий Васильевич Чичерин и Максим Максимович Литвинов — будущие наркомы иностранных дел РСФСР и СССР, Вячеслав Рудольфович Менжинский — один из первых руководителей органов государственной безопасности Советского Союза.

В канун Первой мировой войны во Франции официально было зарегистрировано более 35 тысяч российских подданных. Это были представители имущих классов, учёные, студенты Сорбонны и других учебных заведений (1600 человек), политические эмигранты, лица свободных профессий, а также коммерсанты и ремесленники.

После объявления Германией войны России русских эмигрантов во Франции охватила волна патриотизма. Но единства по вопросу участия в этой войне среди них не было. «Наш святой долг, — говорил Плеханов, — защищать цивилизацию от немецких варваров»; «только трусы могут оставаться в Париже, настоящие революционеры должны идти на фронт», — говорили другие; «лишь глупцы и предатели могут звать русских революционеров вступать в армии союзников России», — говорили третьи. Не было единства и в группе большевиков. Одни были с Лениным: «не оказывать никакой поддержки царскому правительству и превратить войну империалистическую в войну гражданскую». Его поддерживали в этом анархисты. Другие склонялись к продолжению войны.

21 августа 1914 года в Дом инвалидов пришло 9 тысяч русских, в большинстве — политические эмигранты, чтобы добровольно вступить во французскую армию. Французы приняли в регулярные части 3400 человек, среди них — 600 политэмигрантов. Из них была сформирована Русская добровольческая бригада, воевавшая в составе Марокканской дивизии до 1918 года. В ее рядах воевал и Б. Савинков. Тогда же, после настойчивой просьбы военного агента России генерал-майора А.А. Игнатьева, часть политэмигрантов была зачислена во Французский Иностранный легион.

2. РУССКИЙ ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ КОРПУС

В 1914 году Россию, связанную по рукам и ногам долгами, Франция и Англия рассматривали, прежде всего, как неисчерпаемый источник людских резервов. В конце 1915 года правительство Франции запросило у России 200–300 тысяч рабочих для работы на военных заводах. Позже, ссылаясь на большие потери в живой силе (до 140 тысяч человек в месяц), оно потребовало направить в своё распоряжение на франко-германский фронт воинский контингент в количестве 300 тысяч штыков из числа «самых лучших» солдат. Кроме того, ежемесячно направлять, на возмещение потерь, по 40 тысяч человек. Этим, по мнению правительства Франции, Россия могла «частично расплатиться за поставленное ей вооружение». Люди — в обмен на пушки, сапоги и шинели! Россия отвергла это наглое требование. Но в 1916 году вынуждена была отправить во Францию и в Македонию (зона ответственности Франции) свой Экспедиционный корпус в составе четырех Особых бригад общей численностью 44,5 тысячи человек. Бригады воевали там под командой русских генералов и офицеров, но с французским оружием и во французской форме. Только на их касках был русский двуглавый орел.

На долю 1-й и 3-й бригад корпуса выпали самые тяжёлые сражения в ходе войны в провинции Шахмпань: под Мурхмелоном, Сюлери, Верденом. Лишь благодаря стойкости и мужеству русских бригад немцы не смогли прорвать фронт. Корпус понёс большие потери. Там почти полностью полегла и Русская Добровольческая бригада, сформированная в Париже в 1914 году из русских эмигрантов. В октябре 1916 года 1-я бригада подверглась газовой атаке со стороны немцев и после этого была отведена в тыл. Вторая и Четвертая бригады воевали в Македонии (под Салониками).

В марте 1917 года до русских войск во Франции и в Македонии дошли сведения о февральской революции в России, об отречении царя, а йотом и о приказе № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов о равноправии нижних чинов и офицеров, о политических правах солдат вне службы. Как и в России, в корпусе стали создаваться солдатские комитеты. Многие солдаты и часть офицеров отказались присягать Керенскому и потребовали отправить их на Родину.

Стремясь прекратить «брожение» в русских частях и политизацию собственной армии, французское командование после кровопролитных боев в апреле 1917 года отвело 1-ю и 3-ю бригады «на отдых и переформирование» в лагерь Ла-Куртин под Лиможем, а войска с Салоникского фронта — в Тунис.

Керенский, получив сообщение командования корпусом о неблагополучном положении в войсках, направил во Францию своего «особо уполномоченного» — профессора С.Г. Сватикова с задачей заставить армию продолжать войну против Германии. Но ни уговоры, ни угрозы Сватикову не помогли. Солдаты требовали немедленной отправки на родину. Особенно решительно вели себя солдаты 1-й бригады, в прошлом — московские и самарские рабочие. Тогда Керенский разрешил командованию корпуса применять против солдат, не желающих дальше воевать, военную силу, имея в виду солдат 3-й бригады, где верховодили меньшевики и эсеры.

30 июля 1917 года военный министр Временного правительства сообщил командованию корпуса, что «вопрос о возвращении наших войск в Россию решён категорически отрицательно», и приказал немедля ввести в частях корпуса военно-революционные суды и не останавливаться перед применением смертной казни. Для расправы с непокорными командование корпуса использовало личный состав 3-й и только что прибывшей во Францию — 2-й артиллерийской — бригад.

Не менее трагическая ситуация сложилась и в госпиталях городов Йер и Ванвез (на Лазурном Берегу), где находилось на излечении много русских солдат, также требовавших отправки на родину. Срочно созданная командованием корпуса следственная комиссия в сжатые сроки провела «расследование» причин беспорядков, арестовала 82 «зачинщика» бунта и под усиленным конвоем отправила их в тюрьму Ниццы. Там им предъявили обвинение в «антивоенном заговоре» и военно-революционный суд приговорил их к расстрелу. Приговор тут же был приведен в исполнение.

После этих крутых мер французы, вместе с русскими генералами, начали «сортировать» своих вчерашних «союзников» но категориям. Первая категория — солдаты и офицеры, согласившиеся добровольно продолжать войну против немцев в составе французской армии. Их сразу же передавали французскому командованию, и генерал Лохвицкий в апреле 1918 года с согласия французов сформировал из них «Русский легион» численностью 1800 человек. Легион воевал против немцев в составе Марокканской дивизии. Вторая — рабочие, использовавшиеся в зоне военных действий, но в недосягаемости артиллерии противника. Они представляли собой дешевую рабочую силу, использовавшуюся как властями, так и частными предпринимателями. Третья — «неблагонадежные», отказавшиеся воевать и работать на французов. Многие из них попали в тюрьмы, более 10 тысяч человек в декабре 1917 — январе 1918 года было вывезено французами в африканские порты Оран, Бон, Алжир. Оттуда их переправили в различные пункты на каторжные работы.

В конце мая 1918 года немцы прорвали в Шампани французскую оборону, захватили город Суассон. До Парижа осталось менее 70 километров.

Под Суассоном воины Русского легиона Лохвицкого вписали одну из славных страниц героизма и мужества. Защищая подступы к Парижу, русские потеряли до 85 процентов своего состава, включая почти всех офицеров. После этой и ряда других блестящих побед французское командование стало именовать Русский легион «Легионом чести», а его личный состав — «почетными легионерами». Легион дошел с боями до берегов Рейна и был направлен в назначенный ему для оккупации германский город Вормс.

В ноябре 1918 года легион расформировали. Солдат вывели в Плёр-на-Майне, чтобы готовиться к отправке в Россию.

В 1918 году в борьбу за возвращение на Родину солдат Экспедиционного корпуса активно включилось советское правительство. А французское превратило русских солдат в разменную монету, затягивая их репатриацию. В ответ на требование отправить русских солдат на родину французы предложили вначале отправить из России во Францию чехословацкий корпус, поляков и югославов. Правительство Франции предлагало также различные варианты обмена русских: то на арестованных в России французских разведчиков, сотрудников консульства и военной миссии, обвиненных в заговоре против советской власти, то на французских женщин и детей, оставшихся в России по разным причинам, то на английских граждан.

Большое влияние на ход репатриации русских военнослужащих из Франции оказывали генералы Белой армии. Деникин, к примеру, требовал от французского командования «сортировать» репатриируемых: уроженцев южных и центральных губерний России, воевавших на Салоникском фронте, направлять, если потребуется, насильно, в южные порты России. А выходцев из северных губерний — через порты Балтики в Архангельск.

Репатриации русских войск из Франции мешало и английское правительство. С начала 1919 года оно планировало заменить свои оккупационные войска на Севере России и в Сибири русскими добровольцами из числа солдат корпуса.

Солдаты и офицеры, служившие в Иностранном легионе и в Русском экспедиционном корпусе, стали, после окончания Первой мировой войны, первой значительной частью русской военной эмиграции.

3. ИСХОД РУССКОЙ АРМИИ ИЗ КРЫМА

В марте 1920 года войска генерала П.П. Врангеля под натиском Красной армии оставили Кавказ, эвакуировав до этого войска из Одессы и Новороссийска. Их последним оплотом стал Крым. После штурма красными Перекопа Врангелю стало ясно: эвакуация войск и гражданского населения Крыма неизбежна. В ноябре 1920 года из Ялты, Евпатории, Керчи, Феодосии и Севастополя на 138 российских и иностранных военных и торговых судах из Крыма в Константинополь, оккупированный после капитуляции Османской империи войсками Франции и Англии, ушло более 150 тысяч российских граждан. Среди них было почти 7 тысяч раненых.

Встретив беженцев в Константинополе, представители Франции, единственной из стран Антанты, признавшей правительство Врангеля, заявили, что их страна берет российских граждан под свое покровительство. И тут же, в счет будущих расходов на содержание «русских беженцев», забрали всё имущество и вооружение русской армии. Среди «трофеев» Франции были три крупных транспорта, груженных углем, пароход, оснащенный новейшим полиграфическим оборудованием; интендантское имущество на 60 млн франков, артиллерийских грузов на 35 млн франков. Всего — на сумму свыше 110 млн франков.

Франции досталась и значительная часть российского торгового и военного флота. «Союзница» была готова взять весь флот, да это оказалось ей не но силам. Тогда из 33 оставшихся российских военных кораблей французами была сформирована русская эскадра под командованием вице-адмирала М.Л. Кедрова. На ее судах было 1000 офицеров и адмиралов, 4 тысячи матросов, 13 священников, 90 врачей и фельдшеров, 360 гардемаринов и кадетов. Эскадра была готова отправиться на Родину и продолжать борьбу с советской властью. Но в то время к этому не готова была Франция. И её правительство, смертельно боясь «большевистской заразы», отправило эскадру подальше от метрополии — в тунисский порт Бизерта.

До установления дипломатических отношений между СССР и Францией (1924) эскадра жила но российским военным уставам. Кадетский корпус сделал за это время 5 выпусков офицеров. Выпускникам были выданы дипломы, дававшие им право поступления в высшие учебные заведения Франции. В 1925 году эскадра прекратила свое существование. Офицерам французские власти предложили принять французское гражданство и поступить на службу в ВМФ Франции. Многие офицеры пошли на это. Но часть из них предпочла остаться гражданами России, практически — апатридами.

Армия временно была интернирована в Галлиполи, донские и кубанские казаки — в Чатальджс, около Константинополя, и на острове Лемнос. Лагеря были разбиты в чистом поле. Холод и голод стали причинами массовых заболеваний людей, включая туберкулёз.

Французские власти делали все, чтобы добиться «рассеяния» по миру российских военнослужащих. Одних угрозами и обманом вынудили вернуться в Россию, других — поехать на кофейные плантации в Бразилию, третьих — завербоваться в Иностранный легион. Закончилась война, исчезла нужда в русских войсках, и забыли французы слова маршала Фоша: «Если Франция не стерта с карты Европы, она, прежде всего, обязана этим России».

После длительных и сложных переговоров Врангель добился согласия Болгарии и Югославии на переезд части русских армейских частей на их территории. При этом он стремился сохранить их состав и структуру.

В ряде случаев это способствовало «трудоустройству» военнослужащих. Так, одна из кавалерийских дивизий целиком вошла в пограничную стражу Югославии. Но это лишь частично решало проблему материального обеспечения войск, в которых начитывалось более 70 тысяч человек. Остальные перешли на «самообеспечение»: все чины, от солдата до генерала, стали, кто как мог, зарабатывать на жизнь. Во Франции «Белая гвардия в синих комбинезонах» — русские солдаты и офицеры — восстанавливала разрушенную войной промышленность, строила автомобильные заводы «Рено» и «Ситроен». Не одна тысяча из них села за руль таксомоторов. Крутили баранку бывший военный атташе России Александр Градов, говоривший на пяти иностранных языках, князь Ю.А. Ширинский-Шихматов, писатель Гайто Газданов, казачий поэт Николай Туроверов, генерал И.Е. Эрдели. Солдаты и казаки, не имевшие образования, пополнили ряды сельскохозяйственных рабочих во многих департаментах Франции.

Покидая негостеприимный Галлиполи, русские солдаты в память о сослуживцах, а также о дедах и прадедах, погибших тут в турецком лагере для военнопленных в период Крымской войны, своими руками на месте их захоронения возвели памятник — «Курган в римско-сирийском стиле», напоминающий и турецкий шлем-шишак, и шапку Мономаха. Для этого ими было принесено 24 тысячи камней. На вершине кургана был поставлен мраморный четырехконечный крест.

Памятник был серьезно поврежден в 1949 году в результате землетрясения. И лишь 10 января 2008 года, после объединения Русской православной церкви и Русской православной церкви за рубежом, состоялась торжественная церемония закладки первого камня в основание нового памятника гражданам России, умершим в Галлиполи в 20-е годы XX века. Сделано это было но инициативе «Общества галлинолийцев», существующего с 22 ноября 1921 года.

А донцы и кубанцы, уезжая с острова Лемнос, оставили там православный храм, построенный из разобранных ящиков и прочих подручных материалов. Храм разрушило время. Находившееся вокруг него кладбище было утеряно. Но в 2007 году усилиями энтузиастов Союза казачьих войск России и зарубежья были установлены имена всех, кто был захоронен в каменистой земле этого острова, обустроены их могилы. На каждой появилась мраморная плита с именем. При входе на кладбище установлен трёхметровый памятный крест, на котором выбита надпись: «Казакам России, нашедшим свой последний приют на греческой земле».

Если в судьбе солдат и офицеров русской армии французы принимали какое-то участие, то от гражданских лиц, прибывших в Константинополь вместе с армией, они решили избавиться. Совместно с Нансеновским комитетом они требовали от правительств Югославии, Турции, Сербии, Болгарии, Румынии и Греции принять какую-то часть русских беженцев.

* * *

Обескровленная войной Франция с трудом восстанавливала свою экономику, широко используя труд оказавшихся там русских: ученых и инженеров, офицеров и солдат. Не забыли французы и о боевых подвигах русских солдат и офицеров на полях сражений в Шампани. В 1923 году в Суассоне был воздвигнут «Памятник Победы». На нем высечены наименования всех французских полков, сражавшихся в мае 1918 года, среди них и Русский легион. А в городе Плеер, в 10 километрах от Сезанна, стоит обелиск в честь воинов Особых русских бригад.

Большое и важное, как говорят, видится издалека. Прошли десятилетия. И в июне 2011 года премьер-министры России — Владимир Путан, и Франции — Франсуа Фийон открыли в центре Парижа на берегу Сены памятник Героям Первой мировой войны — солдатам и офицерам Особых русских бригад: простой русский солдат в мундире французской армии, сняв каску с двуглавым орлом, стоит на берегу реки. Рядом — лошадь, пьющая воду. Композиция (автор — заслуженный скульптор России Владимир Суровцев) подчеркивает: солдат в короткий промежуток между боями мечтает о мире.

В ближайшее время, в соответствии с решением, принятым правительствами двух стран, рядом с памятником русским воинам будут построены православный храм и семинария.

Появление русского духовно-культурного центра в Париже рассматривается как эффективный дипломатический переворот в отношениях двух стран. Первый в современной истории русский храм в Париже должен стать символом дружеских отношений французского и русского народов.

Но так, к сожалению, думают не все: спецслужбы Франции боятся, что Россия будет использовать этот центр с целью шпионажа. Дело в том, что рядом с участком, отведённым для его строительства, находятся штаб-квартиры министерства иностранных дел и спецслужб Франции, а также квартиры высокопоставленных чиновников госаппарата.

4. РУССКИЙ ОБЩЕВОИНСКИЙ СОЮЗ

Покинув Константинополь, солдаты и офицеры Русской армии оказалась в разных странах, и Врангелю, по-прежнему вынашивавшему планы возвращения в Россию при поддержке иностранных войск, надо было организовать управление ими. К 1924 году родилась идея создания Русского общевоинского союза (РОВС) — органа, «призванного оградить армию от вредного влияния различных политических, прежде всего, коммунистических, партий и группировок, сохранить ее для борьбы с большевизмом». Штаб-квартира РОВС находилась в Париже.

По замыслу белых генералов, РОВС должен был составить костяк армии вторжения (при поддержке иностранных войск) в Советскую Россию. Он объединял эмигрантские военные организации во всех странах, где жили русские. Каждую из них возглавлял офицер, подотчетный его руководству. В рядах РОВС насчитывалось до 200 тысяч человек. Во Франции их было не менее 20 тысяч. Это была та же Белая армия с воинскими порядками и званиями, с воинской дисциплиной и монархическими идеями, только без оружия, и все чины — от солдата до генерала — кто как мог, зарабатывали на жизнь.

О том, что вожди белой эмиграции готовились к новому походу на Россию, говорит тот факт, что в 1928 году РОВС создал в Париже «Зарубежные высшие военно-научные курсы», готовившие офицерские кадры по программам Императорской Николаевской военной академии.

Полпред СССР во Франции потребовал от её правительства закрыть эта курсы. Вместо этого французы рекомендовали руководителям РОВС «сменить вывеску». И тут же появился «Институт по изучению проблем войны и мира», просуществовавший 13 лет. Кроме этого Института, во Франции, Югославии, Болгарии существовали русские офицерские училища и кадетские корпуса. В 1930 году Объединение выпускников кадетских корпусов открыло в Версале новый кадетский корпус имени Императора Николая II для сыновей офицеров — выпускников кадетских корпусов России, родившихся в эмиграции. Он просуществовал до 1964 года. В казарме и на занятиях кадеты носили русскую военную форму. Обучение, общее и военное, велось по программам кадетских корпусов России на русском языке.

Маршал Фош и политические деятели Франции с симпатией относились к русским военно-учебным заведениям: они были уверены, что война с Германией неизбежна, и выпускники этих заведений будут воевать на стороне Франции.

После похищения советской разведкой генерала Кутепова РОВС возглавил генерал-лейтенант Миллер. Он активизировал разведывательную работу русских белогвардейских организаций против Советского Союза, наладил подготовку кадров для ведения партизанской войны в тылу Красной армии, создав для этого в Париже и Белграде курсы переподготовки офицеров, а также для обучения военно-диверсионному делу новых членов организации из числа эмигрантской молодежи. По его инициативе родился Союз национальных террористов, одной из участниц которого была племянница генерала Кутепова — М.В. Захарченко-Шульц.

Для поддержания боевого духа солдат и офицеров, сохранения традиций и войсковой дружбы при РОВС существовали союзы и объединения офицеров, георгиевских кавалеров, офицеров штаба, гвардейцев, инвалидов, Комитет казачьих организаций, Военно-исторический кружок, полковые собрания.

С этой силой наше государство не могло не считаться. Усилиями советских органов государственной безопасности в конце 1930-х годов РОВСу был нанесен серьёзный удар: в сентябре 1937 года Миллер был тайно вывезен советской разведкой в Москву. После проведённого следствия он был осуждён и расстрелян. Руководящие органы РОВС были разложены изнутри, и к 1941 году союз прекратил своё существование.

Разложение РОВС

(из оперативной справки)

После завершения операции «Трест», проводившейся разведкой и контрразведкой ВЧК — ОГПУ в 1922–1927 годах по упреждению и сковыванию диверсионно-террористической деятельности Русского общевоинского союза против Советской России, а затем и СССР, руководство РОВС вновь активизировало заброску на территорию СССР хорошо подготовленных групп боевиков, каждая из которых действовала автономно. Идеологом и непосредственным организатором этой работы являлся А.П. Кутепов, ставший после смерти в 1928 году Врангеля и в 1929 году великого князя Николая Николаевича единоличным руководителем Белого движения за рубежом.

С присущими ему упорством и настойчивостью Кутепов принимал меры к практической реализации плана по заброске в СССР боевиков для осуществления террористических актов. Это обстоятельство поставило перед руководством ОПТУ вопрос о проведении операции по нейтрализации Кутепова.

На основе собранных через надежную агентуру сведений об образе жизни Кутепова, его привычках, принимаемых им мерах личной безопасности, в Москве была разработана операция по его похищению, осуществление которой было поручено опытному нелегалу Якову Серебрянскому, руководителю Особой группы при председателе ОПТУ, и отобранным им для этого нелегалам. Проведение операции было намечено на воскресенье 26 января 1930 года, так как, по полученным разведкой достоверным данным, Кутепов в этот день должен был в 11.30 присутствовать на панихиде по барону Каульбарсу в Галлиполийской церкви на улице Мадемуазель в двадцати минутах ходьбы от его дома.

Накануне, 25 января, Кутепову одним из сотрудников опергруппы была передана записка, в которой ему назначалась важная кратковременная встреча на его маршруте к церкви. При этом учитывалось, что Кутепов на важные встречи, связанные с агентурной и боевой деятельностью РОВС, всегда ходил один. Прождав некоторое время «курьера» на трамвайной остановке на улице Севр, Кутепов продолжил свой путь к церкви. На улице Удино он был перехвачен опергруппой, представившейся сотрудниками французской полиции, и увезет за город на автомашине. Однако доставить его в Москву и, как планировалось, предать суду не удалось, так как по дороге Кутепов скончался от сердечного приступа.

Эта операция ОГПУ нанесла тяжелый удар по РОВС. Депрессия, панические настроения, недоверие к руководителям, взаимные подозрения в сотрудничестве с органами госбезопасности СССР были характерны не только для членов Русского общевоинского союза, но и для поддерживавшей его части белой эмиграции на протяжении ряда лет после исчезновения Кутепова.

Преемником Кутепова на посту председателя РОВС стал генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер, кадровый военный, окончивший в 1892 году Академию Генерального штаба. С 1898 по 1907 год он находился на военно-дипломатической работе в Бельгии, Голландии и Италии. В период Первой мировой войны был начальником штаба 5-й армии. В августе 1917 года представлял Русскую Ставку при итальянской Главной квартире. В 1918 году после высадки английских войск в Архангельске был главкомом белых войск на Севере, в 1920 году возглавил Северное правительство. После эвакуации английских войск из Архангельска уехал в Финляндию, откуда перебрался в Париж, где сначала состоял при штабе Врангеля, а затем находился в распоряжении великого князя Николая Николаевича.

В 1929 году стал заместителем председателя РОВС. Вступив в должность председателя РОВС, Миллер назначил своим первым заместителем генерала Ф.Ф. Абрамова, вторым — вице-адмирала М.А. Кедрова. Были новые назначения и среди начальников отделов и отделений: всю информационную работу Миллер поручил Трубецкому, начальником канцелярии назначил генерал-лейтенанта Н.Н.Стогова, а его помощником — генерала П.А. Кусонского.

Ранее, будучи заместителем Кутепова, Миллер не был допущен к боевой работе РОВС и не был информирован об этой стороне секретной деятельности организации. Поэтому свою деятельность он начал с инспекционных поездок в Югославию, Чехословакию, Болгарию, чтобы на местах разобраться с практической деятельностью РОВС и оживить разведывательную работу. Это обусловливалось и тем, что многие генералы и старшие офицеры РОВС считали Миллера кабинетным работником, не способным к решительной борьбе с советской властью. Однако по мере вхождения в дела РОВС Миллер, назвав мелкими булавочными уколами различного рода «бессистемные покушения, нападения на советские учреждения и поджоги складов», поставил перед РОВС стратегическую задачу — организовать подготовку крупных выступлений против СССР. Не отрицая важность проведения террористических актов, Миллер обращал особое внимание на подготовку кадров для развертывания партизанской войны в тылу Красной армии в случае войны с СССР, а также кадров для полицейской и административной службы «во временного оккупированных русских областях». В предвидении открытых военных действий против СССР со стороны Запада он создал под руководством генерала Н.Н. Головина в Париже и Белграде курсы по переподготовке офицеров РОВС и обучению военно-диверсионному делу новых членов РОВС из числа эмигрантской молодежи.

Однако планы и практические шаги по их реализации генерала Миллера и его сподвижников своевременно становились достоянием советской разведки. Благодаря полученным через агентуру данным в 1931–1934 годах удалось захватить и обезвредить семнадцать террористов РОВС, заброшенных в СССР, и вскрыть одиннадцать явочных пунктов. Большой вклад в эту работу внесли агент-нелегал Леонид Леонидович Линницкий, сотрудники парижской и берлинской резидентур ИНО ОГПУ. Советским разведчикам удалось предотвратить готовившиеся РОВС террористические акты против наркома иностранных дел СССР Литвинова в Европе и его заместителя Карахана в Иране.

В начале тридцатых годов советская разведка установила технику слухового контроля в штаб-квартире РОВС в Париже, которая с мая 1930 года располагалась на первом этаже дома № 29 на рю дс Колизс. Дом принадлежал семье агента парижской резидентуры Сергея Третьякова. В 1929 году Третьяков был привлечен к сотрудничеству с советской разведкой и до последних дней своей жизни служил своей новой Родине. Первоначально от Третьякова поступала информация но подрывной деятельности «Торгнрома» и других эмигрантских организаций. В 1933 году перед ним была поставлена задача по разработке РОВС и его первого отдела. По предложению заместителя ИНО ОГПУ Шнигелыласа, Третьяков вернулся жить в принадлежавший семье дом и занял второй этаж — как раз над помещениями первого этажа, арендованными штаб-квартирой РОВС. На третьем этаже проживала семья Третьякова. Это позволило парижской резидентуре установить микрофоны подслушивания в кабинетах Миллера, начальника 1-го отдела Шатилова и канцелярии РОВС. Аппаратура приема информации была размещена в квартире Третьякова. С 12 января 1934 года заработал технический канал получения информации, обернувшийся для Третьякова годами тяжелейшей работы. Почти ежедневно, пока генералы Миллер, Шатилов и Кусонский находились на работе, он, надев наушники, вел записи разговоров, происходивших в их кабинетах. Поступавшая от Третьякова информация, носившая первоначально кодовое название «Петька», а затем — «Информация наших дней» (ИНД), позволила разведке и контрразведке ОГПУ, а затем НКВД, более полно контролировать и пресекать подрывную деятельность РОВС против СССР, выявлять каналы заброски террористов и их имена, факт сотрудничества Миллера с французскими и японскими спецслужбами, установления тесного контакта РОВС с НТСНП, встреч Миллера с Байдалаковым и Поремским и другими лидерами НТСНП, на которых обсуждались конкретные вопросы взаимодействия этих двух антисоветских организаций в борьбе против СССР. Благодаря информации Третьякова стало известно, что представитель РОВС в Румынии полковник Жолондовский, отвечавший за заброску террористов, скрывал от руководства РОВС провалы до тех пор, пока данные об аресте террористов и их фамилии не появились в советской печати. Интересна в этом отношении информация Третьякова о провале румынского канала Жолондовского, изложенная в спецсообщении ИНО руководству НКВД СССР: «ИНО Главного управления государственной безопасности получены сведения, что руководитель террористической работой РОВС в Румынии полковник Жолондовский заявляет, что НКВД… совершенно разгромил всю английскую разведку, ведущуюся из Румынии, и всю румынскую линию Жолондовского. По словам Жолондовского, нарушены все организации всех разведок. На Жолондовского произвело впечатление опубликование в советской печати настоящих фамилий двух расстрелянных террористов в Харькове… Жолондовский заявляет, что сейчас со стороны Румынии невозможна работа террористического характера, но в то же время он считает необходимым, чтобы РОВС снова провел террористический акт по какой-либо другой линии против тов. Жданова или тов. Постышева. Генерал Абрамов и капитан Фосс считают, что сейчас румынской линии не существует и что Жолондовский всех обманывал. Он тратил получаемые от РОВС пять тысяч франков на свои личные нужды, ведя неприличный образ жизни, и на взятки Мурузову (один из руководителей румынских спецслужб). По словам Абрамова и Фосса, все посылки людей в СССР Жолондовским производились на английские деньги, а счет представляли генералу Миллеру».

После провала румынского канала советской разведке важно было узнать где и через кого РОВС продолжит переброску в СССР своих террористов. Ответ на этот вопрос был получен от ближайшего соратника Миллера, отвечавшего за разведывательную работу, генерала Николая Скоблила, сотрудничавшего вместе с женой — певицей И.В. Плевицкой — с советской разведкой с 1930 года.

По оценке ИНО ОГПУ, через год после вербовки Скоблин «стал одним из лучших источников, довольно четко информировал Центр о взаимоотношениях в руководящей верхушке РОВС, сообщал подробности о поездках Миллера в другие страны». Гастроли его жены Плсвицкой давали возможность Скоблину осуществлять инспекторские проверки периферийных подразделений РОВС и обеспечивать советскую разведку оперативно значимой информацией. С помощью Скоблила были ликвидированы боевые кутеповские дружины, скомпрометирована идея генералов Шатилова и Туркула о создании в РОВС террористического ядра для использования его на территории СССР. В конечном счете Скоблин стал одним из ближайших помощников Миллера но линии разведки и его поверенным в делах центральной организации РОВС. Когда некоторые члены РОВС стали высказывать подозрения относительно сотрудничества Скоблила с советской разведкой, Миллер решительно выступил в его защиту.

Это обстоятельство было использовано, когда встал вопрос о проведении операции по Миллеру, который через своего представителя в Берлине генерала Лампе установил тесные контакты с фашистским режимом в Германии.

22 сентября 1937 года по приглашению Скоблина Миллер направился с ним на виллу в Сен-Клу под Парижем, где должна была состояться организованная Скоблипым встреча Миллера с немецкими представителями. На вилле Миллера ожидала оперативная группа чекистов, которая захватила его и через Гавр переправила на теплоходе в СССР. После проведенного в Москве следствия Миллер был предан суду и в 1939 году расстрелян. В операции по захвату Миллера участвовали советские разведчики Георгий Косенко, Вениамин Гражуль и Михаил Григорьев. Руководил операцией прибывший из Москвы заместитель начальника ИНО Сергей Шпигельглас.

Уходя на встречу со Скоблипым, Миллер оставил конверт с запиской генералу Кусонскому и попросил вскрыть его, если с ним что-нибудь случится. Как только окружению Миллера стало ясно, что он пропал, Кусонский вскрыл конверт с запиской следующего содержания:

«У меня сегодня в 12 час. 30 мин. дня встреча с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и Раффе, и он должен везти меня на свидание с немецким офицером, военным агентом в прибалтийских странах — полковником Штроманом и с господином Вернером, состоящим здесь при посольстве. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, на всякий случай оставляю эту записку. Генерал Е. Миллер. 22 сентября 1937 г.».

Дело близилось к ночи. Кусонский и Кедров решили послать за Скоблипым. Не подозревая о записке Миллера, прибывший в штаб РОВС Скоблин отрицал, что назначал встречу с Миллером, но после того, как Кусонский познакомил его с запиской и предложил поехать вместе с ним в полицию, Скоблин, воспользовавшись замешательством Кедрова и Кусопского, скрылся. Принятые полицией меры по его розыску ничего не дали. Скоблин был нелегально переправлен нашей разведкой на специально зафрахтованном самолете в Испанию. По имеющимся сведениям, он погиб в Барселоне при бомбежке франкистской авиации. Плевицкая была арестована как соучастница похищения Миллера и осуждена парижским судом к 20 годам каторжных работ. 5 октября 1940 года она скончалась в Центральной тюрьме города Ренн.

Шпигельглас, Косенко и Григорьев в 1938–1939 годах были арестованы и расстреляны. В 1956 году — посмертно реабилитированы. Гражуль в 1946 году был уволен из органов госбезопасности но болезни, а в 1956 году умер в Москве.

Сергей Третьяков продолжал сотрудничать с советской разведкой до оккупации гитлеровской Германией Франции. В августе 1942 года фашистская газета «Локаль-анцайгер» и эмигрантская газета «Новое слово» опубликовали сообщение о том, что Третьяков был арестован гестапо. В 1944 году его казнили как резидента советской разведки в Париже.

После похищения Миллера руководителем РОВС стал генерал Абрамов, которого через год сменил генерал Шатилов. Никому из них не удалось сохранить РОВС как дееспособную и активную организацию, ее авторитет в белой среде. Последняя операция советской разведки, связанная с похищением Миллера, способствовала полному развалу РОВС. И хотя окончательно РОВС как организация прекратил свое существование с началом Второй мировой войны, советская разведка, дезорганизовав и разложив РОВС, лишила гитлеровскую Германию и ее союзников возможности активно использовать в войне против СССР около двадцати тысяч членов этой организации.

5. НАРОДНО-ТРУДОВОЙ СОЮЗ

В 1920-е годы русские эмигрантские круги во Франции создали Народно-трудовой союз (НТС), предназначенный для осуществления разведывательно-подрывной деятельности против СССР. Он вел антисоветскую пропаганду, используя русские и французские средства массовой информации, помогал органам местной контрразведки в осуществлении провокаций и диверсий против советских граждан и учреждений, засылал с помощью спецслужб Франции и других капиталистических стран своих людей в СССР с разведывательными и диверсионными заданиями.

Начиная с 1943 года, руководство НТС активно сотрудничало с предателем Власовым, создавшим вместе с немцами «Русскую освободительную армию».

В ходе и после Великой Отечественной войны ряды Народнотрудового союза пополнились за счет советских граждан, сотрудничавших с немцами, солдат и офицеров Красной армии, добровольно перешедших на сторону врага. В 1950-е годы это была довольно деятельная антисоветская организация, насчитывавшая 1500 активных членов и более 5000 сочувствующих. Американская разведка постоянно оказывала ей материальную помощь.

6. КУЛЬТУРНАЯ МИССИЯ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ

Вместе с Белой армией в 1920 году Россию покинула и какая-то часть творческой интеллигенции, прежде всего, Юга России. В их среде были артисты и сотрудники Кинематографической фабрики Ермольева — широко известные в мире кино Мозжухин, Протазанов, Лошаков и другие. В 1922 году они создали во Франции киностудию «Альбатрос», выпустившую ни один десяток фильмов. Уехали из России и представители знаменитых цыганских музыкальных династий Соколовых, Поляковых, Паниных, Массальских.

Эти и многие другие деятели науки, литературы, музыки и кино уехали из России сами, их никто не выгонял. Но была еще одна категория эмигрантов. Это, по определению академика Д.С. Лихачева, «вытолкнутые из России» осенью 1922 года лучшие представители русской интеллигенции: философы, богословы, художники, прозаики, поэты, театральные деятели, музыканты (композиторы и исполнители).

Понадобилось два парохода, чтобы вывезти из России только ту часть интеллигенции, против которой не могли быть применены обычные меры, ввиду её общеевропейской известности. «Мы считали тоща, — говорит Д.С. Лихачев, — что это был один из видов „контрибуции“ по Брестскому миру. Платили Германии золотом, предметами искусства (их начали продавать еще в 1918 году), хлебом и людьми мысли». Советская власть «подарила» Франции активных и талантливых представителей науки и техники, литературы и искусств, театра и кино, оперы и балета.

Надо отдать должное нашим соотечественникам. В тяжёлой послевоенной обстановке они не растерялись и не пали духом. Будучи нищими и голодными, они не страдали комплексом неполноценности, не чувствовали себя ниже окружающих их людей. В чужой стране они оставались русскими. Русские эмигранты добились невозможного — завоевали уважение, авторитет и клиентуру в стране, извечно считавшейся законодательницей мод. Русские имена служили знаком высокого вкуса и качества.

К чести русских, они не только сохранили в чистоте родной язык, но и сделали все, чтобы передать его детям и внукам. Во Франции ими издавалось 167 газет и журналов на русском языке, отражавших самый широкий спектр мнений русских изгнанников. Существовало несколько русских драматических театров.

В 1923–1924 годах учеником Н.А. Римского-Корсакова, композитором, дирижером, педагогом, профессором Петербургской консерватории Николаем Николаевичем Черепниным вместе с Шаляпиным, Глазуновым, Рахманиновым и Гречаниновым в Париже была создана Русская консерватория имени Сергея Рахманинова. Интерьер здания консерватории украшают портрет Федора Шаляпина (работы Александра Гефтера) и мраморный бюст Леонида Собинова.

В те же года в Париже и Ницце появились русские артистические музыкальные общества, Русская частная опера Марии Кузнецовой, где ставили спектакли Евреинов, Санин, Фокин, а костюмы и декорации создавали Коровин и Билибин. Большой популярностью пользовалась во Франции балетная школа Матильды Ксешинской. Чуть позже появился Союз художников.

Общая судьба и общие трудности стали стимулом для объединения эмигрантов по профессиям. Одним из первых стал созданный в 1922 году «Союз русских литераторов и журналистов».

Местом для еженедельных встреч члены Союза выбрали кафе «Прокоп», одно из старейших в Париже, известное, с одной стороны, как клуб интеллектуалов с давними «литературными» традициями, и как место сбора руководителей масонских лож Франции и США в период Великой французской буржуазной революции. А в 70-е годы ХVIII столетия у «Прокопа» встречались со своими французскими единомышленниками российские масоны, как из дворян, так и из купечества.

* * *

Велик вклад русских в науку и технику Франции. «Федерация русских инженеров» в Париже, которую возглавляли адмирал Кедров — ученый и инженер, командовавший эскадрой в Бизертс, и талантливый морской инженер М.П. Ермаков, объединила русских инженеров, работавших во Франции, и принимала активное участие в деятельности «Ассоциации славянских инженеров». Их усилиями в Париже был создан Высший технический институт, среди преподавателей которого было много русских профессоров и инженеров.

Широко известен во Франции Д.П. Рябушинский. В своем имении в Кучино под Москвой оп организовал Аэродинамическую лабораторию. Ее научным руководителем был профессор Н.Е. Жуковский. В 1922 году Рябушинский стал профессором Сорбонны, возглавил лабораторию воздухоплавания. Член-корреспондент Французской академии. Его русские ученики многое сделали для развития авиационной промышленности во Франции.

Франция гордится русским инженером В.И. Юркевичем, который дал жизнь самому крупному и быстроходному для того времени пароходу «Нормандия». Известный инженер-конструктор профессор В.П. Аршаулов своими изобретениями открыл новую эру в области дизельных двигателей. Широко известны русские ученые и инженеры Махонин И.И. (авиация), Алданов М.А. (химик, писатель и философ), Анри В.А. (физиолог и химик), Давыдов К.Н. (зоолог, эмбриолог), Беляев Н.Т. (металлург, химик) и многие-многие другие.

Десятки, если не сотни, русских учёных, бывших ответственных чиновников госаппарата России вели в эмигрантской среде большую общественную работу. В 1929 году профессор русской истории П.Е. Ковалевский создал Федерацию русских студентов. С 1921 года в Париже существовала Ассоциация земств городов России. Ею руководил бывший председатель Крестьянского союза России Авксентьев. Ассоциация направляла свои усилия на организацию школьного образования детей русских эмигрантов. Наряду с образованием, обеспечением кровом, одеждой и пищей, руководство ассоциации стремилось сохранить у них память о России. И надо особо отмстить: в русской эмигрантской среде, при всех тяготах ее жизни за рубежом, не было беспризорных детей, брошенных стариков, чего нельзя сказать о самой Франции.

И это при том, что русская эмиграция во Франции была крайне неоднородной. Ее раздирали групповые страсти и привязанности, политические воззрения, различия в социальном положении, что вело к обособлению различных групп русских изгнанников. Сторонились друг друга военные и гражданские. И те и другие не доверяли высланной из России интеллигенции.

Противоречия между группами эмигрантов со временем не сглаживались, а скорее обострялись, особенно в периоды кризисных ситуаций. Вспыхнула война в Испании, и десятки русских офицеров пошли воевать на стороне Франко. Другие, их было значительно больше, влились в ряды республиканцев.

* * *

1 сентября 1939 фашистская Германия вторглась на территорию Польши. Франция и Великобритания не приняли никаких мер по оказанию военной помощи своей союзнице. Бездействовали их вооруженные силы и на Западном фронте. Шла так называемая «странная война». Она позволила Германии подготовиться и осуществить захват Дании и Норвегии, затем — Бельгии, Нидерландов, Люксембурга и в результате обойти франко-германскую границу со знаменитой французской линией Мажино. Дорога немцам на Париж была открыта.

Перепуганное правительство Франции обратилось к Великобритании и США с просьбой срочно оказать помощь авиацией. Англичане для прикрытия Парижа направили 10 эскадрилий, а Рузвельт счел их просьбу невыполнимой.

Катастрофа, как для французской армии, так и для английского корпуса, высадившегося на французское побережье, была очевидной. И 26 мая 1940 года англо-французское командование, ведя под прикрытием авиации и огня военных кораблей арьергардные бои с немцами, начало эвакуацию (через Дюнкерк) своих войск в Англию. Им удалось вывезти 338 тысяч солдат и офицеров, из них 100 тысяч — французских.

После этого Франция могла противопоставить 130 немецким дивизиям (из них 10 бронетанковых) только 60 своих, и то при условии немедленного их переформирования. Генерал Гамелен признавался, что времени для этого не было. Франция запросила у Гитлера перемирия.

И 22 июня после короткой встречи с Кейтелем французская делегация подписала документ о капитуляции, Париж был без боя сдан «на милость» победителя.

Победитель был «милостив»: Париж не разрушил, в городе работали городской транспорт, театры, рестораны и бары. Более того, оккупирована была лишь северная часть страны. А в южной — «свободной» — зоне создано «суверенное» французское государство во главе с маршалом Петэном и столицей в курортном городке Виши.

«Милость» Гитлера объяснялась просто: он боялся, что Франция, полностью потеряв государственный суверенитет, перестанет существовать как колониальная империя, и её владения могут оказаться в руках Англии. Поэтому немцы не требовали от Петэна передачи им французского флота. А чтобы он не ушёл в заморские территории или в Англию, нейтрализовали его в средиземноморских портах. И французскую армию разоружили только после отвода её в «свободную» зону, оставив лишь части, необходимые для поддержания порядка. Этих мер, по мнению Гитлера, было достаточно, чтобы удержать Францию в руках и выкачать из нее все, что только возможно.

Объявляя 25 июня 1940 года по французскому радио о вступлении перемирия в силу, Петэн сказал: «Честь спасена! Теперь мы должны обратить наши усилия в будущее. Начинается новый порядок!»…

«Новый порядок!» «Честь спасена!» И это говорилось, когда враг оккупировал Уз территории страны, республиканский строй упразднен, парламент распущен.

Помощник военного министра бригадный генерал Шарль де Голль, заявив о несогласии с капитулянтской политикой правительства, уехал в Англию. 18 июня 1940 года он выступил но английскому радио и призвал всех французских солдат и офицеров, находившихся на британских территориях, вступать в создаваемое им движение «Свободная Франция».

7. «РУССКИЕ ФРАНЦУЗЫ» В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

22 июня 1941 года фашистская Германия напала на Советский Союз. И сразу же командование германских войск во Франции и правительство Петэна направили на советско-германский фронт французский фашистский легион. Он был включен в состав войск СС как «Дивизия Шарлсмань» («Карл Великий»). Забегая вперёд, стоит сказать, что французские фашисты оставались до конца войны верны Гитлеру и с особой яростью защищали его берлинский бункер от бойцов Красной армии.

Пришла в движение и русская диаспора Парижа. Более полутора тысяч русских офицеров и значительная часть казаков заявили о своем желании с оружием в руках бороться с большевизмом. Пошли служить Гитлеру генералы Краснов и Шкуро.

Воевали на стороне Гитлера и члены аристократических семей России: Григорий Ламедорф и Сергей Пален, сын генерала Кутепова. Не отстали от них и некоторые писатели. Так, Д. Мережковский, славивший Муссолини и Франко, призывал русских помогать Гитлеру в войне против СССР. «Хоть с чертом, но против коммунистов», — говорил он.

Но были и другие русские. Генерал А.И. Деникин, один из активнейших борцов против советской власти в годы Гражданской войны, отказался сотрудничать с немцами, выгнал из дома явившегося к нему предателя Власова, заявив, что он любит Россию и никогда не будет предателем своей Отчизны. Всю войну он жил в маленьком городке Мимизон, около Биаррица, и помогал, чем мог, советским военнопленным, оказавшимся в гитлеровских лагерях, находившихся в том районе. Говорят, что сам Сталин, узнав о поведении Деникина во время войны, сказал: «Антона не трогать. Дайте ему умереть спокойно и достойно, как настоящему русскому человеку».

В июне-июле 1941 года более семисот русских эмигрантов вступило в движение Сопротивления. Его зачинателями стали русские ученые-этнографы Б.В. Вильдс и А.Н. Левицкий. Они издавали газету «La Resistance». Оба расстреляны немцами в 1942 году.

Активно участвовала в Сопротивлении княгиня Вера Аполлоновна Оболенская. Она вела разведку, направляла добровольцев во французские войска, формировавшиеся в Англии и Северной Африке, помогала доставлять оружие, боеприпасы и деньги из-за границы. В декабре 1943 года была арестована гестапо и в августе 1944 года казнена. Более трех тысяч русских, среди них муж Веры Аполлонович — князь Николай Оболенский и князь Дмигрий Амилахвари, служили в войсках де Голля в Африке.

Бывший профессор истории Казанского университета Иринарх Аркадьевич Стратонов, автор многих трудов по истории Русской православной церкви, во время Великой Отечественной войны собирал одежду и лекарства для пленных советских солдат. Погиб в 1942 году в гестаповском концентрационном лагере.

Против гитлеровских войск в рядах французского Сопротивления сражалось 35 тысяч советских солдат и офицеров, бежавших из германского плена. Более 6 тысяч из них погибли в боях и фашистских застенках.

В канун 60-летия разгрома фашизма на парижском кладбище Пер-Лашез был торжественно открыт памятник русским участникам французского Сопротивления. На постаменте из уральского мрамора фигура советского солдата в форме «маки» — французского партизана: трофейный немецкий автомат на плече и две гранаты на поясе. На постаменте два слова: «Родина помнит».

* * *

Франция закончила Вторую мировую войну как страна-победительница, но ее экономика была в плачевном состоянии: было много разрушений, уровень промышленного производства в 1944 году составлял лишь 38 процентов от довоенного, и к концу 1946 года его едва удалось довести до 70 процентов.

Центральной внутриполитической проблемой страны того времени была разработка новой конституции. После напряженной политической борьбы она была принята и 24 декабря 1946 года вступила в силу. Но в 1947 году разногласия по социально-экономическим и внешнеполитическим проблемам привели к кризису трехпартийной системы — ФКП, СФИО, МРП. Коммунистов удалили из правительства.

Тогда же во внешней политике Франции наметился ее отход от СССР, прежде всего по германской проблеме, и ее сближение с США. В 1949 году она вступила в НАТО. На ее территории были созданы американские военные базы.

Значительные военные расхода, связанные с этим, а также с войной во Вьетнаме, которая началась в 1945 году и закончилась лишь весной 1954 года полным разгромом Вьетнамской народной армией 200-тысячного французского экспедиционного корпуса, существенно осложняли экономическое положение страны.

Алжир

Крайне сложной и болезненной была для Франции и алжирская проблема. Движение народных масс Алжира за свое освобождение началось еще в период правительства Народного фронта во Франции. С началом Второй мировой войны французские власти запретили в Алжире деятельность всех прогрессивных политических сил. В июне — июле 1940 года Алжир был оккупирован немецкими войсками, которые оставались там до высадки в Алжире (ноябрь 1942 года) англо-американского десанта. В боях против немцев вместе с французами, англичанами и американцами участвовали и алжирцы.

Французский Комитет национального освобождения Франции Де Голля, переехав в Алжир 1943 году, отстранил от власти вишистов, но не принял во внимание требований алжирцев о ликвидации привилегий европейского меньшинства, об их участии в управлении страной и о созыве Учредительного собрания Алжира. Это привело в мае 1945 года к стихийному антиколониальному восстанию народа. Восстание французы жестоко подавили, но этим проблему не решили ни тогда, ни позже. В начале 1954 года политические силы Алжира создали «Фронт национального освобождения» Алжира (ФНО), поручив ему подготовку вооруженного восстания.

Восстание началось в ночь на 1 ноября 1954 года. Для его подавления французские власти направили до 400 тысяч солдат и офицеров. Но подавить его не удалось.

Все эти события значительно осложняли агентурно-оперативную обстановку не только в Париже, но и на всей территории Франции.

Глава третья
ПАРИЖ

1. ПЕРВЫЕ ШАГИ, ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

За окнами — пригороды Парижа. В вагоне — оживление: последние сборы. Этому подвержены и мы: «Встретят? Кто придет на вокзал?»

Поезд медленно идет вдоль перрона. Вдруг среди толпы мелькнуло знакомое лицо. Это Василий Павлович. Мужчина заметный, его ни с кем не спутаешь.

Мы едем по городу. Чувствуется предпраздничная суета — через день Рождество, за ним — Новый год. Яркие огни, красочные витрины, ёлочные базары. Парижане озабочены приобретением подарков.

По пути Василий Павлович всё время что-то показывает и рассказывает: «Справа улица Леви, на ней рынок. Сюда вы будете ходить за продуктами». Чуть позже: «Слева парк Монсо. Тут будете гулять с дочкой. Направо — ваша улица Прони». Потом мы узнали, что Прони был военным и государственным деятелем Франции. В 1642 году он присоединил к Франции остров Бурбон, открытый португальцами в XVI веке. Свою новую колонию французы назвали Реюньон.

По-своему знаменит и наш дом. По рассказам стариков-эмигрантов, в 1918 году он был куплен или арендован А.Ф. Керенским. Позднее в нём находилось посольство Латвии. В 1939 году здание перешло в собственность СССР, и в 1954 году в нём размещались представительства Совинформбюро, ТАСС и жилые помещения.

Мы внесли вещи, поставили чайник для жены и дочки, а сами поехали в посольство. В те годы оно располагалось на улице Гренель, 79 в роскошном старинном трёхэтажном с двумя двухэтажными флигелями особняке, построенном Робером Коттоном в 1713 году для герцогини Д’Эстре. Особняк много раз менял своих хозяев, пока не был приобретён 24 декабря 1863 года Россией для своего посольства. Второй этаж особняка был предназначен для членов императорской фамилии.

В годы оккупации Парижа в здании находилось одно из учреждений немецких оккупационных властей. И каким-то чудом в нём сохранились великолепные гобелены, шелковые обои, изумительной красоты позолоченная лепнина. Главная достопримечательность особняка — гобелен XVIII века из серии «Подвиги Александра Македонского». Он был изготовлен Лионской мануфактурой для Лувра в числе других 14 ковров. В зелёном салоне — полотна Айвазовского и других русских художников XIX века. После переезда посольства в декабре 1976 года в новое здание на бульваре Ланн особняк стал резиденцией посла.

Товарищи встретили меня по-дружески тепло. Короткая беседа с резидентом, раздача писем и посылок из Москвы и с кем-то другим, на машине — домой.

Первый рабочий день на новом месте. Обстоятельная беседа с резидентом Михаилом Степановичем по делам службы. Мне надлежало представиться послу, секретарю парткома и приступить к подготовке к главному — к восстановлению связи с одним из источников. И начинать мне надо было с… магазина готового платья, чтобы полностью сменить московский костюм. В моде тогда мы отставали от Запада лет на двадцать. Утром поехал с кем-то из товарищей в универсальный магазин «Галерея Лафайетт» и через 40 минут вышел оттуда элегантным «французом» во всём новом и по последней моде. Следом несли тяжелый тюк отечественной одежды.

Первую встречу с первым агентом в Париже помню до сих пор. Этого человека раньше я не видел, поэтому встречались по паролю и опознавательным признакам. Было это, если не изменяет память, в 15.00 у входа на станцию метро «Бульвар Понятовского». На условленном месте около щита со схемой метро стоял блондин лет 33—35-ти, чуть выше меня ростом, с небольшими светлыми усиками. Внешность соответствовала описанию. Были и опознавательные признаки. Сомнений нет: это он — мой будущий тайный друг и помощник. Подхожу к нему и, глядя в глаза, произношу условную фразу — пароль, и чувствую до одури противную дрожь в коленках. Откуда она? А он вынул изо рта сигарету и очень чётко произнёс отзыв. Предательская дрожь тут же исчезла, и больше никогда в жизни ничего подобного я не испытывал, хотя бывали всякие сложные и опасные ситуации. С этого момента и начались для меня будни оперативного работника резидентуры: основные, запасные, экстренные и контрольные встречи, и не только в Париже, но и в других городах. Они чередовались с выемками материалов из тайников, обработкой тайнописных сообщений, сопровождением коллег на встречи с агентами и на другие операции, отчётами в Центр, поездками по стране. При этом нельзя было забывать работу по прикрытию: пятидесятые годы были временем активного развития культурных связей между СССР и Францией.

У жены были не менее сложные и хлопотливые будни. Ей предстояло освоить близлежащие магазины и рынок, присмотреть и купить одежду для себя и дочурки, массу мелочей для будущего малыша, без которых нельзя ехать в родильный дом. Надо было и кухней заниматься. Но, самое главное, в сжатые сроки освоить французский язык. Жене дипломата он так же необходим, как и самому дипломату. «Немая» жена — плохая помощница мужу-дипломату, а уж мужу-разведчику — тем более. Французы с подчёркнутым пренебрежением относятся к иностранцам, не владеющим их языком, хотя среди самих французов той поры мало кто знал русский язык. Но такой уж у них характер: то, что они легко прощают себе, не прощают иностранцу.

Париж мне нужно было знать лучше, чем переулки родной деревни. Без этого нельзя научиться незаметно для противника проверяться, то есть выявлять за собой слежку и в случае необходимости естественно, не вызывая подозрения у наблюдающих, уходить от нее. Чтобы быстрее изучить город, много ездил с товарищами. Они рассказывали о методах работы местной службы наружного наблюдения в различных ситуациях и давали практические советы, как реагировать на ее действия.

Но уметь выявлять слежку надо не только на машине, но и при движении пешком и в средствах коммунального транспорта. Поэтому, когда выпадали свободные вечера, мы с женой времени даром не теряли. Уложив дочку, шли гулять. Маршрут прогулки намечали заранее но плану города. Вначале гуляли в своём районе, потом стали уезжать на метро в другие части Парижа.

В первую же из наших прогулок я заметил, что в Париже нет проходных дворов. А в разведшколе нас учили, что в «проходниках» и провериться легче, и уйти от наблюдения можно. Поделился своим «открытием» с кем-то из товарищей. «Забудь, — сказали мне, — о проходных дворах. В Париже, да и в других городах страны их нет. И в подъезде тут не спрячешься: в каждом сидит консьерж, мимо которого не проскочишь. И знай, что консьержи, все без исключения, осведомители контрразведки».

Через некоторое время я записался в автошколу. Автомашина для разведчика не роскошь, а первая необходимость. Она экономит время, даёт возможность изучать город и его окрестности, выявлять наружное наблюдение, а при необходимости, и уйти от него. После десяти 30-минутных уроков поехал сдавать экзамен инспектору полиции. Встреча с ним была назначена в кафе. Выпили по чашке кофе. Полицейский и мой инструктор — с коньяком, я — чистого. Смеясь, объяснили, что кофе с коньяком мне можно будет пить только после сдачи экзамена. Потом я прокатил инспектора вокруг квартала и ответил на два или три вопроса по правилам безопасности движения, и тут же, в машине, инспектор вручил мне «Временное разрешение на право вождения автомобиля». (По прошествии трех месяцев после сдачи экзамена его заменили на постоянное.) Экзаменатор и инструктор поздравили меня с успешной сдачей экзамена, что дало повод выпить еще по чашке кофе за мой, разумеется, счет. Но теперь и я, на равных, пил коньяк. Как все просто!

Вскоре я был представлен директору департамента культурных связей МИД Франции Эрланже, руководителям Ассоциации «Франция — СССР» и официально вступил в должность представителя Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС) и атташе службы культуры посольства. В те годы считалось, да так и на практике было, что всеми вопросами культурного обмена между СССР и Францией занимается ВОКС. И, чтобы повысить свой, как теперь говорят, рейтинг, я пошёл на маленькую хитрость. Вместо того чтобы в визитной карточке написать «Атташе посольства СССР. Вопросы культуры», я написал: «Атташе по культуре». В этой должности в посольствах других стран часто работали дипломаты в ранге советника. Они имели более широкие возможности для общения с французами, занимавшими высокое положение в обществе.

Мой приезд в Париж был сразу же замечен Народно-трудовым союзом. Как-то, уходя на работу, я увидел в вестибюле на столе для почты пакет на моё имя. В нём оказались журнал «Грани» издательства «Посев» и листовка, в которой говорилось: «Сотрудник КГБ! Довольно служить диктаторскому режиму Сталина. Переходи на нашу сторону, встань на защиту трудового народа!»

* * *

Не верю тем, кто говорит, что влюбился в Париж с первого взгляда. У многих, как и у меня, в первое время было разочарование. И не случайно. От Парижа ждал чего-то необычного, светлого, захватывающего, а встретился с огромным мегаполисом, со всеми присущими ему недостатками. Конечно, в Париже есть Елисейские Поля и Большие бульвары, площади Конкорд и Этуаль, собор Парижской Богоматери и Лувр с его шедеврами, Гранд-опера и Эйфелева башня. Всем этим восхитишься позже, а на первых порах надо научиться ходить но тротуарам, донельзя загаженным собаками, видеть их в магазинах и даже в ресторанах.

Грустное впечатление произвела на нас и парижская подземка. Грязные и темные перроны, крутые лестницы и узкие длинные заваленные мусором перехода, грохочущие лифты-клети, напоминающие те, которыми пользуются шахтёры, спускаясь в шахту. После московского метро парижское, которое украшали лишь рекламные щиты, не смотрелось.

Ассоциация «Франция — СССР»

В мои обязанности но линии прикрытия входило осуществление постоянного контакта между ВОКСом и Ассоциацией «Франция — СССР». Другой, не мснсе важной, задачей было установление личных контактов с представителями научных и культурных кругов Франции и их изучение с целью возможного использования некоторых из них для пропаганды достижений нашего государства в области науки и культуры.

У Ассоциации «Франция — СССР» богатая история: «предками» ее были «Общество друзей русского и присоединившихся к нему народов», созданное в 1905 году. Оно ставило своей целью борьбу за освобождение народов России от династии Романовых. Во главе его стояли Анатоль Франс и жена Эмиля Золя.

В 1919 году по инициативе депутата парламента Марселя Каше-на было создано «Общество друзей народов России», а в 1928 году Анри Барбюс и Поль Вайян Кутюрье «для развития дружественных отношений между двумя странами в политической и экономической областях и для ознакомления французов с достижениями СССР в науке и технике» создали «Французское общество друзей Советского Союза». В 1935 году его возглавил Ромен Роллак.

Деятельность Общества, как и его предшественников, с самого начала находилась под постоянным контролем политической полиции. Правая печать представляла его не иначе, как филиал компартии. Быть членом Общества в те годы было небезопасно. Эго обстоятельство весьма негативно сказывалось на результатах его работы.

В период Второй мировой войны авторитет Советского Союза был неимоверно высок, число его друзей во Франции многократно возросло и возникла потребность в создании организации, которая мота бы их объединить. И в апреле 1944 года в Алжире, где находился Комитет национального освобождения Франции, была создана Ассоциация «Франция — СССР». Ее возглавляли в разное время профессор Поль Ланжёвен, Ф. Жолио-Кюри и генерал армии Эрнест Пёти. Ассоциация стала одной из крупных и активных общественных организаций страны.

Как общественная организация она существовала за счет членских взносов и издательской деятельности. Но взносы, даже самые маленькие, французы платить не любят, издательство не приносило ощутимого дохода: шла «холодная» война. И Ассоциации постоянно не хватало денег на аренду помещений, транспорт, оборудование, зарплату сотрудникам. Выход из этого её руководители видели только один — просить помощи у советских друзей. А мне ничего не оставалось, как, заручившись поддержкой посла, информировать об этом Правление ВОКСа.

Но всякий раз передавать деньги наличными было небезопасно: бюджетом Ассоциации могли заинтересоваться и налоговая служба, и политическая полиция. Поэтому иногда мы передавали друзьям в качестве «подарка» крупные партии изделий народных промыслов,

которые она реализовывала через свой магазин. Его витрина привлекала внимание прохожих пузатыми самоварами, многоцветными матрешками, палехскими шкатулками, альбомами репродукций, оренбургскими пуховыми платками.

2. ПАРИЖСКИЕ БУДНИ. ИГРЫ С ПРОТИВНИКОМ

19 марта 1955 года в семье произошло большое событие: родился сын Сергей.

Для меня этот день оказался вдвойне памятным: в 10.00 у меня была очень ответственная встреча с агентом. Учитывая её важность, из дома мы решили выехать в семь утра, до того, как «проснётся» служба наружного наблюдения. Запас времени был необходим, чтобы твёрдо убедиться в отсутствии слежки. Обеспечивали операцию мои коллега.

Когда мы возвратились в резидентуру, там уже знали о рождении сына, а наш довольный вид говорил о том, что и встреча прошла удачно. Пришел резидент. Все тепло поздравили меня и с сыном, и с первым по-настоящему важным оперативным успехом. Выпили но рюмке коньяка. Центр дал высокую оценку полученным документам…

На смену сырой и ветреной зиме незаметно пришла солнечная весна. Всё вокруг цвело и благоухало. В конце мая мы выехали на дачу в Мант. Это небольшой живописный городок, расположенный на Сене в 60 км к северу от Парижа. В нем сохранилось много старинных построек, а главной достопримечательностью городка является собор, построенный в XII–XIII веках.

Менялись не только времена года, менялась и обстановка в Париже, да и но всей стране. Объяснялось это как растущим сотрудничеством спецслужб НАТО в борьбе против СССР, других социалистических стран и их спецслужб, так и активизацией террористической деятельности сил Фронта национального освобождения Алжира, как в самом Алжире, так и на территории Франции. Его диверсионные и террористические акции прокатились по всей стране. На улицах

Парижа появились усиленные полицейские патрули, вооруженные автоматами. А для их укрытия в ночное время, и на случай нападения алжирских боевиков, были установлены высокие, почти в рост человека, пуленепробиваемые бетонные щиты. Обыденным явлением для парижан стали проверки документов и полицейские облавы на алжирцев.

В городе создавалась обстановка тревоги, нервозности, неуверенности и подозрительности. Контрразведка усилила наружное наблюдение за иностранными представительствами. Все это серьезно осложняло нам работу с агентурой и со связями. Были случаи, когда наши оперативные мероприятия срывались из-за полицейских облав.

Однокурсник Володя С.

Однокурсника Володю С. я встретил во дворе посольства в Париже в марте 1955 года. Встреча была дружеской, как всегда, когда встречаешься с однокашником за границей, даже если в институте ты и не был с ним особенно близок. В Париже он жил уже около года, работал в ЮНЕСКО — международной организации ООН по вопросам культуры. Мои коллеги знали его как доброго и порядочного парня, в представительстве СССР при ЮНЕСКО он был на хорошем счету. Никаких «грехов», кроме того, что иногда любил пропустить за кофе рюмку-другую, за ним не водилось. Да и это, сказал мне один товарищ, грех не велик. По-настоящему пьяным его никто не видел.

Потом Володя уехал в отпуск, вслед за этим — в командировку. Я был занят своими делами, и вновь мы встретились лишь на приёме в посольстве 7 ноября. Он плохо выглядел, осунулся. Поговорили о работе, о жёнах, о детях. По его словам, у него всё было нормально, но произнёс он это, как мне показалось, с тоской и болью душевной. Прощаясь, сказал: «Нам надо держаться вместе! Надо держаться друг друга!» И, не дождавшись конца приёма, ушёл. Вскоре вместе с двумя французами, сотрудниками ЮНЕСКО, Володя поехал на какой-то семинар в Брюссель.

В первый день пребывания в столице Бельгии французы пригласили его в ресторан, который ему сразу не понравился тем, что находился в районе, где кучно собирались «ночные бабочки», о чем он и сказал своим спутникам. Те ответили, что долго задерживаться тут не собираются, быстро поужинают и пойдут в отель.

Во время ужина к ним подходили девицы легкого поведения, французы были готовы пригласить их за стол, Володя категорически возразил, они не настаивали. Каково же было удивление Володи, когда утром, проснувшись в своём номере с тяжёлой головной болью, он увидел, что рядом с ним лежат две голые девицы, те самые, которые предлагали свои услуги вечером в ресторане. От такой неожиданности головная боль прошла, но он не мог вспомнить, чем закончилось его пребывание в ресторане и как он добрался до отеля.

В номере был полный беспорядок. Его одежда валялась на полу вперемешку с женским бельем и косметикой. Схватив пиджак, он не нашел в кармане документов, чековой книжки, билета на обратный путь. Только в одном из карманов были помятый счет ресторана и какая-то мелочь.

Растолкав девиц, он велел им убираться из номера. Они подняли громкий крик, требуя оплаты их «услуг». И тут же стук в дверь: «Откроете! Полиция!» Вошли три человека: один в штатском и двое в полицейской форме.

Отвечая на вопросы человека в штатском, девицы (они называли его «господин комиссар») сказали, что, выходя из ресторана, русский господин пригласил их к себе в номер, обещая угощение и хороший «гонорар», а теперь выгоняет, даже не позволив одеться.

Выслушав их, комиссар пообещал во веем разобраться и попросил девиц удалиться, а полицейским приказал ждать в коридоре его указаний.

Оставшись наедине с Володей, представившись комиссаром полиции, он сказал Володе, что, несмотря на его дипломатический иммунитет, он обязан его задержать за нарушение общественного порядка, поставив об этом в известность советское посольство и руководство ЮНЕСКО. Окончательное решение по делу может принять только судья, изучив жалобы проституток, претензии администрации отеля и, возможно, ресторана.

Володя ответил, что проституток он к себе не приглашал, они проникли в номер без его ведома, и потребовал дать ему возможность связаться с советским посольством.

— Не советую, — сказал комиссар, ехидно улыбнувшись, и разложил на столе десятка два фотографий.

— У меня волосы встали дыбом, — рассказывал потом Володя в посольстве. — На фотографиях в самых неприглядных позах были три голых человека: он и только что покинувшие номер проститутки.

— Смотрите, вот вы, а рядом обнаженные женщины. Вы и дальше будете утверждать, что не приглашали их в номер? Кто вам поверит?! Уж в вашем-то посольстве точно не поверят!

Володя понял, что все происходящее — заранее спланированная провокация. Было пока неясно, чего от него хотят бельгийцы. Он снова потребовал дать ему возможность позвонить в посольство СССР или вызвать в отель сотрудника советского консульства.

Выслушав его, комиссар повторил, что не в его интересах впутывать в это дело посольство, так как помимо фотографий сеть и другие, более веские компрометирующие его материалы. И если они будут доведены до сведения советских властей, ему придётся провести многие годы в сибирских лагерях. «Но, — продолжал он, — есть люди, которые готовы вам помочь, разумеется, небескорыстно». Он куда-то позвонил, и через пять минут в номер вошли… «приятели-французы», а комиссар исчез, оставив за дверью полицейских.

Один из французов, брезгливо отодвинув фотографии, сказал Володе, что они давно наблюдают за ним, знают всю его подноготную, начиная с его разговоров с женой в постели и кончая его истинными политическими взглядами, которые оп многие годы тщательно скрывает и от своих руководителей в Министерстве иностранных дел, и от партийных боссов.

«Мы внимательно проанализировали ваши выступления на различных форумах, в частных беседах, — продолжал француз, — и пришли к выводу, что вы не тот, за кого себя выдаете». В подтверждение своих слов оп показал «меморандум» его высказываний, из которого была видна, как считали французы, «его антисоветская сущность». Иностранец без обиняков предложил Володе сотрудничать с французскими специальными службами, пригрозив, что в случае отказа эти материалы будут опубликованы в Брюсселе и в Париже.

Все было сделано грубо, и Володе не составило бы труда доказать, что это типичная для того времени провокация спецслужб с целью заполучить агента или, на худой конец, устроить скандал в прессе. Опасность для пего заключалась в другом: он не мог связаться с посольством, и пи один советский человек не знал, где он и что с ним.

— Что вы от меня хотите? — спросил Володя.

— Это уже другой разговор, — сказал второй, до сих пор молчавший, француз. — Ты выяснишь состав резидентур вашей внешнеполитической и военной разведок и сообщишь нам фамилии резидентов и сотрудников; будешь информировать нас об указаниях Министерства иностранных дел, о его планах и намерениях в отношении Франции и её союзников; будешь собирать информацию о людях, фамилии которых время от времени мы будем тебе называть. Труда для тебя это не составит, а платить мы будем хорошо и поможем продвинуться но службе.

Володе стало ясно, что французы, раскрыв перед ним все карты, не дадут ему возможности связаться с посольством и, если он откажется от их предложения, могут пойти на крайние меры, вплоть до того, что через 2–3 дня его труп с проломленной головой будет найден где-нибудь на окраине Брюсселя. Такое уже не раз бывало с советскими гражданами за границей.

Все взвесив, Володя продолжал отказываться от сотрудничества. Французы то уговаривали его, то стращали. Через некоторое время, устав от переживаний и голода, оп попросил дать ему возможность подумать. Уверенные в успехе, контрразведчики согласились ждать его решения до утра, пригрозив, что если он откажется от сотрудничества, они примут против него меры по своему усмотрению. Уходя, они взяли с собой телефонный аппарат и оставили охрану.

Утром, еще немного посопротивлявшись, Володя «сдался» и написал под их диктовку обязательство о сотрудничестве с контрразведкой Франции. Теперь он думал только о том, как бы ему быстрее добраться до посольства или до кого-нибудь из работавших в Брюсселе друзей.

На радостях и в знак примирения «друзья» сняли охрану, накормили его обедом и посоветовали «проветриться», а на другой день принять участие в работе семинара, на который он приехал. Контрразведчики были уверены, что, имея его подписку, компрометирующие фотографии и личные документы, достаточно его «закрепили», и не ждали с его стороны каких-либо неожиданных поступков.

Выждав какое-то время, Володя пошел «гулять». Бродя по тихим улочкам, по парку, он проверялся, как умел, так как боялся, что, за ним могут вести наблюдение полицейские в штатском. «Гуляя», он все время шел по направлению к посольству (он бывал ранее в Брюсселе и хорошо знал, где оно находится). Так он вышел к перекрестку. За утлом была стоянка такси. Имевшейся мелочи хватало, чтобы расплатиться за поездку до посольства.

У ворот посольства стоял полицейский. «А вдруг предупрежден и задержит?» — мелькнула мысль. Но ему повезло: позади него шли сотрудники посольства. Один из них был нашим сокурсником. Вместе с ними Володя и вошел в здание. Там он рассказал послу, кто он и с какой целью приехал в Брюссель, как ужинал с французами в ресторане, как «отключился» после бокала вина и как дал подписку о сотрудничестве с французскими спецслужбами.

Посол информировал о случившемся МИД СССР и получил указание ближайшим рейсом Аэрофлота отправить Володю домой, заявив предварительно протест МИДу Бельгии и потребовав от властей обеспечить его беспрепятственный вылет в Москву. Аналогичная нота была направлена послом СССР в Париже МИДу Франции и, одновременно, письмо генеральному директору ЮНЕСКО, «пригревшему французских контрразведчиков, организовавших грязную провокацию против советского гражданина».

О провокации против Володи в тот же вечер сообщили его жене. И в их квартире до ее отъезда дежурили наши дипломаты, помогая упаковывать багаж. Во избежание еще каких-либо провокаций жену и детей Володи провожал до чехословацкого рейсового самолета (советские в то время в Париж еще не летали) лично посол С.В. Виноградов.

Так закончилась командировка Володи. Расследование, проведенное в Москве, установило, что ничего противозаконного он не совершил, и претензий со стороны органов госбезопасности к нему не было. Более того, были отмечены его мужество и честность. Однако он уволился из МИДа.

Что стало с Володей после, толком никто из однокурсников не знает, известно только, что он все выдержал и не пропал, но контакты с бывшими друзьями и сослуживцами прервал.

«Игры» с противником

В 1950-е годы оперативная обстановка во Франции, как и в других странах НАТО, несмотря на некоторые, как правило, временные послабления в визовых и других вопросах, оставалась напряженной. Вес наши учреждения и жилые дома находились под постоянным наблюдением контрразведки. Разведчики и даже неискушённые в разведке дипломаты и работники других советских ведомств обнаруживали за собой слежку в городе. Временами она велась грубо и демонстративно. Складывалось впечатление, что противник, используя её в комплексе с провокациями, осуществляемыми антисоветскими эмигрантскими организациями, и враждебными кампаниями в средствах массовой информации, пытается оказать на нас психологическое давление, запугать и деморализовать. Мы не исключали также, что контрразведка приучает нас к грубой манере слежки, чтобы в какой-то подходящий с ее точки зрения момент осуществить профессионально организованное скрытое наблюдение за тем или иным разведчиком и выявить его связи и агентов.

Как-то, выезжая из дома, я обнаружил за собой «хвост», о чем по приезде в посольство доложил резиденту. Поехал обедать, и «хвост» — за мной. Вместе мы и в посольство вернулись. К счастью, в тот день у меня не было никаких мероприятий в городе даже по прикрытию.

Часов в пять заходит ко мне резидент: «Василь, ребятам надо выезжать по делам. Ни за кем, кроме тебя, слежки с утра сегодня не было, а твои „друзья“ стоят. Может, тебя ждут, а может, кого-нибудь другого. Попробуй увести их за собой».

Выйдя на улицу, увидел, что машина «наружки» припаркована чуть впереди моей. Сел за руль, выехал. Контрразведчики, пропуская меня, улыбаются. Водители, как диктуют правила хорошего тона, должны быть взаимно вежливы, улыбнулся и я. Вначале они шли в параллельном ряду, а на Больших бульварах, где движение очень плотное, много улиц и переулков справа, в которые наблюдаемый может уйти, а они, не успев перестроиться, его потеряют, пристроились прямо за мной. Машин много, не быстро, но едем не останавливаясь. И вдруг маленькая «ренушка», шедшая впереди меня, резко затормозила. Я, естественно, по тормозам, и тут же получаю достаточно сильный удар по заднему бамперу. Меня это не слишком расстроило: в тот день я ездил на «Победе», машине необыкновенно прочной. «Ренушка» пошла. Запоминаю на всякий случай ее номер, включаю первую скорость и тихонько трогаюсь. И тут же слышу: «Дзинь!» «Дзинь!» Все ясно: у «Победы» задний бампер поставлен несколько выше, чем у автомобилей западных марок. А на переднем бампере «ситроена», на которых работала «наружка», были наварены «клыки». При ударе бампер «ситроена» самортизировал, и «клыки», «проскочив» под бампер моей машины, зацепились за него, а когда я тронулся, один за другим отвалились. Останавливаюсь. Выхожу из машины. Выходят и мои «спутники». Происходит такой приблизительно разговор:

— Здравствуйте, месье! Сожалею, что так получилось, — сказал я.

— Здравствуйте! Это наша ошибка. Мой друг засмотрелся и не успел своевременно затормозить, — ответил мне старший по возрасту и, видимо, по должности.

— Неудивительно! Столько красивых женщин за рулем, — смеясь, ответил я. — Моя машина оказалась прочпее вашей, и каких-либо повреждений я не вижу. Но, думаю, надо вызвать полицию для составления протокола о дорожно-транспортном происшествии. Это в ваших интересах, поскольку его от вас потребует страховая компания.

— Нс беспокойтесь, месье, это мелкий ремонт, мы его сделаем сами. А если свяжемся с компанией, потеряем много времени, дороже будет.

— И все-таки, месье, лучше все сделать по закону. Я иностранец, дипломат и обязан строго соблюдать законы страны пребывания. Я не прав?

— Вы абсолютно правы, месье, но посмотрите, мы уже создали пробку, давайте пожалеем собратьев-водителей.

— Аргумент весьма веский, месье. Вот вам моя визитная карточка. Если возникнут какие-либо проблемы со страховой компанией, звоните, не стесняйтесь.

— Извините, — сказал старший, — я не взял мои визитки. Пьер, дай твою.

— Я их не ношу с собой. Извините, месье.

— Всего хорошего. Приятно было поговорить!

На этом мы и разъехались. Я поехал своей дорогой и за «друзьями» больше не смотрел. Но на всякий случай, чтобы оправдать свой выезд из посольства, сделал кое-какие давно обещанные жене хозяйственные покупки.

Утром следующего дня за мной неотступно следовала другая бригада наружного наблюдения. Мы вместе съездили к Маргарите Лонг, потом в Ассоциацию «Франция — СССР» и еще куда-то. А вечером «друзья» проводили меня до дома. И так продолжалось три дня. Мстили, видно, за своих не слишком ловких коллег, попавших в неприятную историю. Легко представить ситуацию, если бы на месте происшествия появилась дорожная полиция и им пришлось бы при мне предъявлять свои документы, подписывать протокол, а потом отчитываться перед начальством. И тем не менее забавная на первый взгляд история причинила мне много хлопот. Три дня постоянной слежки выбили меня из колеи. Были сорваны заранее обусловленные встречи, и, следовательно, надо было выходить в соответствии с условиями связи на запасные, а тут появлялось что-то новое и, как правило, срочное.

Не часто, но бывали и приятные минуты, когда удавалось красиво уйти от этих злыдней, особенно если это было крайне необходимо.

Отъехали мы как-то с двумя коллегами от посольства, повернули в первый переулок, и в хвост нам тут же пристроилась машина «наружки».

Ребята, — сказал я, — нас уже взяли. Что будем делать — работать или прогулку совершим? Слово за вами.

— На этот раз, Василь, надо попытаться уйти. Дело срочное.

— Хорошо, подходящие места для этого на примете есть.

Настроение, конечно, было испорчено, но всегда есть какая-то,

хоть и маленькая, надежда, что сумеешь уйти так, чтобы контрразведчики не поняли, что это был заранее спланированный отрыв. Иногда в таких ситуациях выручает не только умение водителя грамотно использовать знание улиц и переулков, но и везение, а также Его Величество Случай. Так произошло и в этот раз.

Метрах в шестидесяти от выезда на бульвар Сен-Жермен оказался огромный грузовик. Улица узкая, справа и слева припаркованы машины и на тротуар не въедешь. Разминуться, казалось, невозможно. Грузовик остановился. Зрение и глазомер были у меня в то время отличные, и я решил рискнуть: «Ребята, смотрите за правым бортом. Потихоньку проползем». И на малой-малой скорости стал продвигаться вперёд. Моя машина, «Ситроен-11», была на 20 сантиметров уже, чем «Ситроен-15», на которой велось наблюдение.

Нам удалось проехать, а сотрудникам службы наружного наблюдения оставалось только кусать себе локти, глядя на то, как мы красиво, не нарушая правил дорожного движения, уходили от них. Обвинить нас в преднамеренном отрыве они не могли.

Можете себе представить, как мы развеселились, когда влились в плотный и многорядный поток машин. Так и хотелось крикнуть: «Догоняйте, ребята!»

Все, что было запланировано, мы сделали. И когда мы с одним из товарищей в восемь часов вечера приехали домой, машина «наружки» ждала нас на противоположной стороне улицы. После того, как мы поставили машину в гараж, она уехала. Сотрудники наружной разведки тоже люди, их, как и нас, ждут жены и дети, им тоже надо отдыхать.

Понятие о конспирации у сотрудников службы наружного наблюдения было, мягко скажем, примитивным. Контрразведчики, работавшие против советских дипломатов, ожидая, когда объект наблюдения выйдет из посольства, собирались в кафе на ушу улиц Гренель и Бак. Мы ежедневно посещали его, и с его хозяином, французом, и его женой, веселой и доброжелательной итальянкой, у нас были самые добрые отношения. Нам нравилась их приветливость, а они видели в нас постоянных клиентов, которыми надо дорожить. Сидя у стойки, мы частенько беседовали с ними на самые различные темы. И как-то мои коллеги заметили, что в кафе много клиентов-мужчин, которые, судя по их поведению, знакомы друг с другом. И тут экспансивная итальянка вдруг сказала: «Да разве это клиенты? Они чашку кофе за весь день не закажут. Эти господа за вами бегают. А в дождь и холод тут греются, да одежду сушат. Противно на них смотреть. Мы с мужем их гоняем, а они все равно лезут. Надоели». Такой вот получился у моих коллег полезный разговор с хозяйкой кафе.

Под наружное наблюдение мы попадали не только в Париже, но и на периферии. Несколько раз но делам службы мне приходилось выезжать на восток страны — в Реймс, Верден, Мец. Это, кстати сказать, почти такой же популярный туристический маршрут, как на Лазурный берег. До Реймса, главного города провинции Шампань, появившегося в галло-римскую эпоху на перекрёстке торговых путей, и знаменитого теперь оставшимися от той эпохи руинами древних построек, собором, строительство которого было начато в 1211 году и закопчено лишь в XIV веке, производством шампанских вин и шерстеобрабатывающей промышленностью, ведет очень живописная «королевская дорога». Это название она получила потому, что с половины XI и до середины XIX века по ней ездили все французские короли и императоры на коронацию в Реймсский собор.

Для нас — русских — Реймс памятен тем, что в 1916–1918 годах в тяжелейших боях под Верденном и на холмах Шампани, сражались, защищая Париж от немецких войск, солдаты и офицеры Русского экспедиционного корпуса. И тем, что 7 мая 1945 года в здании его Военно-исторического музея представители вероломных союзников — командование американских, английских и французских войск — подписали сепаратный, без участия Советского Союза, акт о капитуляции Германии. В ответ на это последовал жесткий ультиматум Сталина. Союзникам пришлось забыть про этот акт и подписать 9 мая окончательный Акт о полной военной капитуляции Германии в пригороде Берлина Карлсхорсте на наших условиях и на нашей территории.

Моему коллеге в Реймсе предстояло провести встречу с цепным агентом. И, чтобы легче провериться, мы решили въехать в город не по главной, а по второстепенной дороге. Во-первых, потому, что на дороге с небольшим движением это легче сделать, и, во-вторых, нам казалось, что если местные спецслужбы предупреждены о нашем возможном появлении в городе, то, скорее всего, они будут ждать нас на главной дороге. Возможно, что тот же ход мыслей, но в обратном направлении, был и у французов. И они перекрыли второстепенный путь: нас взяли под наблюдение в сердце винодельческого района— в городке Эперней, что в 26 километрах от Реймса.

Мы понимали, что отрыв от наблюдения может закончиться для нас как минимум расшифровкой, а как максимум — провалом: у местных спецслужб достало бы сил перекрыть все выезды из города и устроить на нас облаву. Встреча срывалась, это было ясно. А теперь нам не оставалось ничего другого, как играть привычную роль любознательных туристов. Мы посетили собор Нотр-Дам, осмотрели дворец То — резиденцию королевской семьи во время пребывания в Реймсе, и с аппетитом пообедали на веранде маленького уютного ресторанчика. Там же, с картой в руках, обсуждали дальнейший маршрут.

«Гулять, так гулять! Едем в Верден, — решили мы. — А заодно и „друзей“ прокатим. Вдруг они, запятые службой и домашними делами, там еще не бывали. Это всего километров 120, и по автостраде чуть более часа езды».

Покинув ресторан, уже подходя к машине, я увидел, как но противоположной стороне улицы идет хорошо известный мне чехословацкий коллега. Кого ждали контрразведчики в Эпернсе? Нас или его? А может, и нас, и его? Видел ли нас мой друг, и было ли за ним наблюдение, я не знаю. Как хотелось остановить его и сказать, что рядом бригада наружного наблюдения, но сделать этого я не мог. Подойти — значило привлечь к нему внимание контрразведчиков.

Развернувшись не торопясь, чтобы не нервировать «друзей», тем более что машина у нас была более мощная, чем у них, мы поехали в Верден. При выезде на автостраду увидели ту же автомашину, что взяла нас под наблюдение в Эпернсе, только теперь в ней была еще женщина.

Надо отдать должное французским «коллегам»: они с таким же, как и мы, интересом осматривали дворец епископа, в котором находится великолепная библиотека древних рукописей и миниатюр, прошли вместе с нами по укреплениям и заросшим травой траншеям Первой мировой войны. Там же огромное военное кладбище — уходящие вдаль длинные ровные ряды белых каменных крестов. Под Верденом Франция потеряла 400 тысяч солдат и офицеров. В одном из боев там был тяжело ранен молодой офицер Шарль де Голль и в бессознательном состоянии попал к немцам в плен. В Вердене поставлен величественный памятник Победы. В его траурном зале хранятся триста больших книг, на страницах которых записаны имена всех павших там солдат, офицеров и генералов.

А вот рассказ одного из наших друзей — военных разведчиков, о том, как они в пути «подружились» с бригадой наружного наблюдения (было это в 1957 или в 1958 году).

«Мы ехали на юг Франции, где надо было провести пару операций но связи с агентурой. Выехали рано, по холодку. Лето было в разгаре, и французскому МИДу мы заявили, что едем к морю, не назвав конкретный пункт. Контрразведка, видно, что-то заподозрила, и еще до выезда из Парижа мы обнаружили за собой „хвост“. Нс возвращаться же домой из-за этого! Путь дальний, может, где-нибудь или они нас потеряют, или мы их.

Дорога свободная, машина хорошая, едем с ветерком. Проехав километров 70, остановились заправиться бензином. „Друзья“ тоже завернули на автозаправку, но с другой стороны. Какое-то время после остановки они ещё провожали нас, а потом отстали. Удивительно, проехали 80 километров и бросили. Случайность или хитрость с их стороны с целью притупить нашу бдительность? Продолжаем свой путь. Впереди Орлеан. Если это была хитрость „наружки“, нас должна встретить на въезде и взять под наблюдение местная бригада. Посмотрим, а пока, как люди любознательные, наметили план осмотра достопримечательностей Орлеана. Он того стоит.

Поездки по незнакомому городу очень удобны для проверки: всегда можно остановиться, кого-то о чём-то спросить и в то же время посмотреть, какие автомашины находятся позади, и как ведут себя их водители и пассажиры. На этот раз выявить „наружку“ в городе не удалось. Похоже, что контрразведчики поняли наши намерения и не захотели расшифровываться. Нас взяли под наблюдение на выезде из города и сопровождали километров пятьдесят, а потом оставили, поручив дальнейшую „заботу“ о нас контрразведке следующего на нашем пути города. За Орлеаном был Шатору. Всё повторилось: взяли, бросили, в Лиможе подобрали. Там мы и заночевали.

Утром выехали из отеля в сопровождении наружного наблюдения. Слежка велась открыто. Можно сказать, демонстративно. Машина „наружки“ шла в том же режиме, что и мы, останавливалась там же, где и мы, а один раз мы с нашими „ангелами-хранителями“ пили кофе за соседними столиками на террасе кафе. Встали и ушли из кафе одноврсмсшю, а расплачивались за кофе в разнос время: они сразу же, как только его принесли, а мы — когда выпили.

Нам надо было попасть в окрестности Бордо. До него оставалось не так уж далеко, а избавиться от „попутчиков“ не могли. Что делать? Решили ехать до Перигё, а там будет видно. Дорогой заливали бензин, пили кофе, расспрашивали местных жителей о достопримечательностях и осматривали их. „Попутчики“ оказались верными друзьями, и все время были рядом.

Вот и Перигё.

— Что будем делать? — спрашиваю я своего коллегу.

А он вдруг отвечает: „Если представится удобный случай, будем знакомиться с друзьями-преследователями. Спросим, что им от нас надо“.

— Была не была! Будем знакомиться, — ответил я.

Центральная улица Перигё. На перекрестке справа — кафе.

— Поворачивай, — говорит приятель, — и вставай. Видишь, впереди кто-то для нас с тобой да для друзей наших место приготовил.

Я встал. И что вы думаете? „Друзья“ пристроились за нами. Все но правилам, подумал я. Пока я закрывал машину, товарищ подошел к контрразведчикам, а вслед за ним и я. И между нами состоялся такой примерно разговор: „Господа! Мы так давно едем вместе, что пора бы и познакомиться“. Мы дружно протянули им свои визитки. Французы от неожиданности потеряли дар речи. Только один из них, их было двое, ответил, что у них нет визитных карточек. А второй, оправившись, ответил: „Господа, мы не знакомы, видим вас первый раз и мы не преследовали вас“.

Пришлось рассказать, где мы их заметили первый раз, какие объекты вместе осматривали и в каком кафе вместе пили кофе. А йотом я сказал: „Приглашаем вас, господа, выпить но рюмке за франко-советскую дружбу, за ваш славный авиационный полк „Нормандия — Неман“. Поколебавшись, французы согласились.

Выпив и закусив, мы прямо спросили своих гостей:

— Почему вы за нами следите?

— Вы же наши враги. У нас НАТО, у вас Варшавский договор. Вы шпионите в нашей стране, — с вызовом ответил старший.

— Нет, господа, против Франции мы не работаем. Если мы и шпионим, как вы сказали, то против ваших исконных врагов, вы их „ботами“ называете. Они много причинили горя и вашему и нашему народам, и против них мы не раз вместе воевали. Работаем мы и против американцев. И вы их тоже не жалуете. Иначе не писали бы на стенах: „Янки! Убирайтесь домой!“ Так что враги у нас общие. Верно?

— Верно, но ведь мы на службе и не сами выбираем работу, а делаем то, что начальство приказывает.

— Мы вас понимаем и прямо скажем, что сейчас нам хотелось бы посмотреть американскую базу, которая расположена совсем близко отсюда.

И тут второй контрразведчик рассказал нам то, на что, понятно, мы и рассчитывать не могли: как лучше подъехать к базе, не вызывая подозрений, и откуда удобней ее фотографировать.

Мы поблагодарили французов и пригласили, если они хотят, поехать вместе с нами, или встретиться здесь через пять часов и „поговорить о жизни“. Переглянувшись, контрразведчики ответили, что они с нами не поедут. Подумав, один из них добавил:

— На вашей машине, если захотите, вы легко уйдете от нас. Мы удивляемся, почему вы до сих пор этого не сделали. Поезжайте одни, а в 18.00 мы придем сюда и сядем в тот угол. Поговорим. Мы первый раз встретили советских.

— В 18.00 мы будем здесь. Сегодня вы наши гости. К нашему возвращению закажите что-нибудь выпить и закусить на ваш вкус и на себя, и на нас. А в машине у нас найдутся для вас кое-какие сувениры.

Расплатившись, мы тут же выехали из города. После неоднократной проверки мы сделали все, зачем приехали. Проехали не останавливаясь и мимо базы, которая нам давно была известна, и вернулись в Перигё. Друзья, теперь уже, пожалуй, без кавычек, ждали нас. На столе стояла бутылка марочного „Бордо“, а как только мы вошли, официант принес закуски, а потом и по куску мяса.

Во время ужина французы ни о чем пас не спрашивали, а мы рассказали им, как живет наш народ, постепенно залечивая раны войны. Долго засиживаться ни мы, ни они не могли и минут через сорок, вручив гостям по бутылке водки и коньяка, разошлись. Мы пошли отдыхать в отель, который они нам порекомендовали, а они, удостоверившись, что мы зарегистрировались именно в этом отеле, поехали домой докладывать начальству о выполнении задания. Интересно было бы взглянуть на их отчет. Что они о нас написали?

Пришло утро, и все повторилось. Все, только бригаду сменили и машину дали получше. Может, боялись упустить? Но нас это теперь не волновало. Мы поехали в Биарриц, где любила отдыхать в былые времена русская знать».

Спрашивается, почему так демонстративно велось наблюдение? Может быть, таким был приказ? А цель? Заставить советских разведчиков понервничать, вывести из себя и, может быть, в этом состоянии совершить какой-то необдуманный шаг. Можно полагать и другое: у контрразведчиков периферийных органов не было достаточного опыта ведения наблюдения за иностранными дипломатами. Поэтому они и «сидели на хвосте», боясь потерять объект наблюдения и навлечь на себя гнев начальства.

Интересней, думаю, другие вопросы: «Почему контрразведчики пошли на контакт с советскими дипломатами? Почему не поехали за ними и приняли предложение вновь встретиться и вместе пообедать?» Тут, мне кажется, ответ может быть один: наши коллеги попали на людей, которые враждебно относились и к немцам, и к американцам. В тот период таких во Франции было немало.

В годы «холодной войны» руководство нашей Службы не исключало, что в обозримом будущем в таких странах, как США, Англия, Западная Германия, Франция, работу легальных резидентур придется свернуть, и, следовательно, необходимо ускорить создание условий для перевода всей агентуры на работу с нелегальных позиций. Мы помнили опыт Второй мировой войны, когда наша разведка в ряде стран к работе в условиях войны оказалась не готова. И, чтобы не наступить на те же грабли второй раз, нам предстояло разработать такие условия связи с агентами, которые позволяли бы в любой стране и в любое время установить с ними контакт, чтобы работать с позиций нелегальных резидентур. Кроме того, нам необходимо было заранее создать сеть конспиративных квартир и заложить в надежные тайники на длительное хранение средства обеспечения безличной связи агентуры с Центром (радиостанции, материалы для тайнописи и т. д.), деньги и прочее.

Подбор тайников для длительного хранения материалов и техники — дело не только хлопотливое, но и сложное, так как необходимо учесть много самых разных факторов: место, выбранное для тайника, должно быть малопосещаемым и в то же время легко доступным; наличие ориентиров, по которым можно было бы легко его найти; отсутствие поблизости объектов, вокруг которых в военное время могут быть созданы закрытые зоны, и ряд других.

Как-то поехали мы с коллегой на поиски места, подходящего для закладки предмета объёмом с десятилитровую бензиновую канистру. Дупло для такой закладки не найдёшь, да и не подходит оно для этого. Есть, пожалуй, только один вариант: закопать закладку в землю.

Километрах в двадцати от Парижа выехали на лесную дорогу. Место тихое, машин мало и справа от дороги — обелиск, построенный, кажется, в память о французских астронавтах. Никаких следов, говоривших о том, что к обелиску кто-то ходит или следит за его сохранностью, не было. Позади него — лес, не слишком густой, но в сумерках там легко укрыться. Почва мягкая, податливая: щуп беспрепятственно ушел в землю сантиметров на семьдесят. А щуп у нас был оригинальный. Коллега приобрел его по дешевке в антикварном магазине. Внешне это — недорогая бамбуковая трость. Но если взять ее в левую руку, а правой потянуть за рукоятку вверх, нажав при этом большим пальцем незаметную для постороннего взгляда выпуклость, в руке оказывалась граненая шпага с остро заточенным концом. Оружие весьма серьезное, и, как знать, может, его бывший владелец с его помощью отправил на тот свет не одного человека. Нам же оно служило только в мирных целях — «для взятия проб грунта» в некоторых районах «дружественной» нам Франции.

Пошли дальше. Метрах в 150 от дороги — изгородь. За ней — одиноко стоящая ферма по откорму бычков. Чуть левее — луг, на котором, не зная своей неизбежной и печальной участи, паслось около 60–70 животных.

Место нам понравилось. Мы подробно описали его, приложили карту, на которой точно указали, где расположен обелиск. Центр признал наш выбор удачным. Но опыт подсказывал, что все заранее подобранные места встреч и закладок надо время от времени проверять. Жизнь не стоит на месте, и даже в пустынях вырастают новые города, а тут всего лишь 20 километров от бурно развивающегося мегаполиса. И месяцев через 8–9 мы поехали посмотреть наше «удачное» место. Приехали и ахнули: лес вырублен, обелиск стоит в центре сквера, усаженного цветущими азалиями и рододендронами, а на месте маленькой фермы возвышалось 2 или 3 многоэтажных дома. Мы с ужасом представили, что было бы с нашим «кладом», зарой мы его за обелиском, и какими эпитетами наградили бы нас коллеги, которым выпала бы судьба изымать его.

Более удачными и надежными были тайники, устроенные в квартирах, загородных домах и гаражах наших проверенных на деле, но не использовавшихся по тем или иным причинам в активной работе агентов.

Тайник — очень надежный способ конспиративной связи, что доказано многолетней, а лучше сказать, многовековой практикой деятельности разведывательных служб всего мира, многочисленных тайных обществ, криминальных сообществ и даже влюбленных. Но вот убедить в этом человека, еще не искушенного в тайных делах, крайне трудно. Передать самые важные документы и самые большие ценности из рук в руки он готов, а положить их в дупло или закопать в укромном месте и оставить без пригляда — ни за что! И некоторых агентов долго приходилось убеждать в целесообразности и безопасности этого способа связи. И кажется, что он уже все понял, со всем согласился, но, положив закладку в тайник, не может уйти от этого места, хоть и знает, что человек, который должен ее изъять, придет через несколько минут после его ухода.

Помню такой случай. Мой коллега должен был изъять материал, заложенный в тайник агентом, который находился на связи у другого разведчика. Тайник был устроен под корнями развесистого куста в тихом заброшенном саду.

Товарищ мой, хорошо проверившись, пришёл в сад, осмотрелся. Всё было тихо, и, нагнувшись, полез за закладкой. И только он хотел её взять, как на него сверху навалился человек, вооруженный финским ножом. Он уже занес нож для удара…

Моего коллегу спасла его белая голова. Агент не был с ним знаком лично, но видел его с товарищем, работавшим с ним, и, увидев белую голову, понял, что это свой, а не враг.

А вот другой случай, участником которого был и я. Место для закладки находилось на окраине города, между бетонными опорами электрического столба на тихой тропе, проходившей между двумя высокими заборами. Сам материал лежал в контейнере, сделанном под камень, какие тут были в изобилии.

Закладка и выемка были назначены в вечернее время с интервалом в двадцать минут. В целях безопасности мы наблюдали за тропой с двух сторон — в начале и в конце. Мой товарищ шел с одной стороны, а я с машиной находился на другой. Поставив машину, я пошел к тропе. И тут началось самое интересное.

Вечер был ветреный, холодный. Да и час поздний. На тропе ни одного человека, кроме моего коллеги. Узнать его было легко: у него сохранилась «морская» походка, да и уличные фонари работали исправно. Я уже хотел вернуться в машину, завести ее, чтобы сразу, как он выйдет, уехать. А тут порыв ветра, и сноп света от фонаря, висевшего на столбе, под которым был тайник, упал на кусты. Там был человек. Что это? Засада?

В этой ситуации я должен был помешать коллеге не только взять закладку, но даже приблизиться к столбу, чтобы он не попался с поличным. И я пошел ему навстречу. Подхожу к кусту. Если это засада, как защищаться? Кроме кулаков, другого оружия нет. А тут из куста вылезает хорошо знакомый мне хозяин закладки и веселым голосом докладывает: «Все хорошо! Наш друг подходит!» Смотрю я на него и вижу, — карман плаща оттягивает какой-то тяжелый предмет. Я молча показал ему на карман. Улыбаясь, он извлек из него крупнокалиберный «кольт»: «Это очень полезная штука в подобных ситуациях!»

Когда говорили о связи через тайник, агент все понимал и со всем согласился, а положил контейнер под столб, и страшно стало: вдруг кто-нибудь другой его найдет? И решил подождать, удостовериться, что контейнер в руках того, кому он предназначался.

«Персона нон грата»

В мире бушевала «холодная» война. Противники обвиняли друг друга во всех смертных грехах, главным образом, в шпионаже. А поскольку настоящих шпионов как приобретать, так и ловить — дело весьма трудоемкое, то часто их выдумывали. Важно было показать, что они есть, что их немало, создать предлог для громкого скандала в средствах массовой информации и вылить очередной ушат грязи на голову противника.

Утром мне позвонил консул и, напомнив, что пришла моя очередь встречать советских граждан, приезжающих в Париж, попросил поехать в аэропорт, куда прибывали завхоз посольства СССР в Вашингтоне и его жена: «Они возвращаются на Родину».

В аэропорту было необычное оживление: кроме отлетающих и встречающих, скопилось много журналистов и фоторепортеров. Среди них были сотрудники русских антисоветских газет, по не было ни одного представителя советской прессы и радио. Это меня насторожило. И тут я увидел начальника отдела полиции аэропорта дивизионного комиссара Д.

— Что случилось, господин дивизионный комиссар, уж не сам ли президент США прилетает этим рейсом? — спросил я его. Обычно приветливый и уравновешенный, в тот день комиссар был явно не В духе.

— А вы приехали встречать ваших «персон нон грата»? — вместо ответа спросил комиссар.

— Я приехал встречать сотрудника советского посольства и его жену, господин дивизионный комиссар. Не знаю, как для вас, а для меня они — советские граждане и, следовательно, «персопы гранта».

— Так вот, вся эта шайка, — он указал на журналистов, которых ненавидел за то, что они «всюду лезут», «все вынюхивают», — тоже слетелась ваших «персон грата» встречать. Ваши люди выдворены из США за шпионаж. Муж шпионил, жена помогала. Скорее к самолету, пока эти, — кивок в сторону журналистов, — не растерзали вашу парочку.

И он быстрым шагом пошел к выходу на летное поле, я за ним, а следом высыпали журналисты. Комиссар оттеснил журналистов, и я оказался у самого трапа. К «персонам нон грата» на Западе относятся с «уважением», и моего завхоза с супругой выпустили из самолета даже раньше особо важных персон.

— Вот они, — сказал комиссар. На трапе появилось два перепуганных человека. К ним потянулись микрофоны, защелкали и затрещали фото- и кинокамеры, посыпались вопросы на французском, английском и русском языках. Такого «теплого» приема мои подопечные явно не ожидали и остановились в растеряшюсти.

— Спускайтесь, не бойтесь! Я сотрудник советского посольства, — обратился я к ним. И они медлешю, боясь оступиться, стали спускаться по трапу.

Спустившись, дама тут же, вцепившись мертвой хваткой, повисла на моей левой руке. Муж взял меня под правую. Комиссар, расталкивая журналистов, прокладывал нам дорогу, и мы под несмолкаемый гомон репортеров, все еще надеявшихся получить ответы на свои вопросы, и вспышки фотокамер пошли к зданию аэропорта.

В сумятице мне сбили шляпу на глаза, и я не мог ее поправить: на руках «висели» «шпионы века». Да, честно говоря, и не хотел этого делать: было ясно, что в вечерних газетах появятся сообщения о выдворении из США «советских шпионов», могут быть их фотографии. А мне — «атташе но культуре» — фотографироваться в компании «шпионов» не хотелось.

В здание аэропорта комиссар открыл своим ключом дверь служебного помещения, мы вошли туда, а журналистам, оставшимся за дверью, он объяснил, что герои дня устали после перелета через океан и от интервью отказываются. Тут же были заполнены таможенные декларации и поставлены в паспорта штампы о прибытии. Представителю Аэрофлота я поручил получить багаж пассажиров и переправить его в посольство. После этого через запасной выход нас вывели на автостоянку для машин дипкорпуса, и я увез измученных полетом и перепугаішьіх встречей людей на служебную квартиру.

Надо сказать, что в тот период, когда во Франции нагнеталась обстановка антисоветизма и шпиономании, даже в силовых ведомствах страны, как принято теперь говорить, были люди, которые сочувствовали и, если могли, помогали нам. Таким был и дивизионный комиссар Д. Он мог не ходить со мной к самолету, мог не разгонять журналистов, и во что бы вылилась без его присутствия их «беседа» с прибывшими, трудно представить.

Как я и предполагал, в вечерних и утренних выпусках многих газет' появились публикации о выдворенных из США советских гражданах. Они, как утверждали журналисты, нанесли «своей по; фывной деятельностью непоправимый ущерб обороноспособности США». Особо подчеркивалось, что в настоящее время эти люди находятся на территории Франции. Одни авторы обращались к правительству с требованием немедленно выслать их из страны, другие выражали уверенность, что органы безопасности не спускают с них глаз. Сообщалось также, что «шпионов» встречали дипломаты советского посольства в Париже.

Л в одной из газет' появилась фотография. По летному полю в окружении журналистов, вцепившись друг в друга, идут три человека — женщина и два мужчины. У мужчины, который в центре, шляпа надвинута на глаза и видна лишь нижняя часть лица, его руки заняты какими-то вещами. (На моей руке были шубы «шпионки».) Мужчина и женщина крепко держат его с двух сторон. Под фотографией подпись: «Советские дипломаты сопровождают „персону нон грата“». Так но воле какого-то, как теперь сказали бы, «папарацци», из встречающего я стал не только «шпионом», но еще и «персоной нон ірата». Впрочем, ни в одной публикации фамилии «шпионов» и дипломатов не назывались.

Что же такое героическое во имя Отчизны совершил наш завхоз, если американцы выдворили его в 24 часа, а французы для его встречи задействовали спецслужбы и мобилизовали журналистов?

Оказывается, но «данным» американской контрразведки, завхоз был «опытным вербовщиком, завербовал нескольких американцев для работы на советскую разведку». И «поймали» его на «очередной вербовке». На этот раз он «пытался привлечь к сотрудничеству с советской разведкой» владельца магазина хозяйствсгшых товаров, американца русского происхождения.

Завхоз действительно часто ходил к эмигранту за метлами и прочими необходимыми товарами. Почему к эмигранту, а не к кому-либо другому? Да потому что тот говорил по-русски, а советская разведка своего ценного «шпиона-вербовщика» другим, кроме русского, языкам не обучила. Американцу было приятно поговорить по-русски и выгодно иметь постоянного клиента. ИІІС раз, оформив покупку, они выпивали по рюмке-другой «Смирновской» или «Столичной» под соленый огурчик из русской лавки, что находилась по соседству. Так и создавались мифы о советском шпионаже.

На третий день после этой истории один из моих друзей на встрече сказал, улыбаясь: «Я узнал тебя, Базиль, на фотографии. Правда, что они шпионы?» Пришлось объяснить, как американские спецслужбы стряпают подобные дела. «Наши спецслужбы это тоже умеют», — ответил он.

При очередной поездке в аэропорт я зашел к комиссару Д. На этот раз он был в отличном настроении и, поздоровавшись, спросил:

— Отправили «шпионов» домой?

— Отправил, господин дивизионный комиссар, с вашей помощью. Перепугали их журналисты.

Комиссар открыл стол, достал бутылку коньяка, две рюмки. Выпили по тридцать граммов «за мир и взаимопонимание». Уходя, оставил комиссару бутылку «Столичной», банку икры, коробку «Мишек», а для внучки — матрешку.

Эта «шпионская история» вреда нам не принесла, и скоро о «персоне нон грата» мы вспоминали со смехом. Но были и другие истории подобного рода, которые иногда ломали советским дипломатам если не жизнь, то карьеру.

3. АРТИСТЫ ЕДУТ!

Этот возглас можно было часто слышать в стенах посольства и других советских учреждений в Париже во второй половине 50-х годов прошлого века. К радости и удовольствию советских граждан и парижан, туда приезжали известные советские творческие коллективы, небольшие группы эстрадных артистов и мастера искусств с мировыми именами.

Мстислав Ростропович

Первым из артистов, с кем мне пришлось работать в Париже, был тогда еще молодой, по подававший большие надежды лауреат многих международных конкурсов, в том числе конкурсов на фестивалях молодёжи и студентов в Праге и Будапеште, виолончелист Мстислав Леопольдович Ростропович. Его имя, как выдающегося виолончелиста, стало особенно широко известно после его участия в 1950 году в международном конкурсе имени великого чешского виолончелиста Гануша Вигана. После этого его наперебой приглашали многие страны. Наконец пригласили и во Францию.

Несмотря на известность Ростроповича, только с помощью департамента культуры МИД Франции нам удалось договориться с организаторами гастролей, чтобы ему дали для концертов зал Плейель, не самый большой, но один из лучших и престижных залов Парижа. Это была большая удача и для Ростроповича, и для посольства: зал был всегда переполнен, а это дорогого стоит.

Как только в городе появились афиши, извещающие о концертах Ростроповича, наш телефон не знал пи минуты покоя. Было впечатление, что весь Париж хотел попасть на его концерты, и многие стремились получить именное, а значит и бесплатное, приглашение посла. У каждого из них были для этого свои весьма «веские» аргументы. Один сообщал, что он коммунист с большим стажем, другой уверял, что является членом Ассоциации «Франция — СССР» с момента её создания, третий — участник Сопротивления. Побудительным мотивом для таких просьб было чаще всего присущее французам тщеславие: «Я получил приглашение посла СССР! А вы получили? Нет? Очень жаль!»

Концерты Ростроповича прошли великолепно, пресса высоко оценила его мастерство. В зале всегда присутствовали друзья его отца, который когда-то жил и работал в Париже, и друзья композитора Сергея Прокофьева, написавшего ряд произведений специально для Мстислава Леопольдовича. На одном из его концертов в Париже побывал знаменитый виолончелист Пабло Касальс, около 75 лет занимавшийся исполнительской деятельностью. Великий Пабло назвал Мстислава Леопольдовича своим преемником.

Все шло отлично, но музыкант наш нервничал. И было отчего: его жена Галина Вишневская находилась в родильном доме. И, понятно, ему хотелось знать, как чувствует себя Галина, кто родится или уже родился — сын? дочь? Какого цвета покупать детское белье? Голубое? Розовое? От таких забот у любого молодого папы и мужа голова пойдет кругом. Скоро пришло сообщение: родилась дочь Ольга. Мы тепло его поздравили и помогли с покупками.

Во время одной из встреч Ростроповича со слушателями произошел курьезный случай. Какой-то любознательный француз обратился к нему с вопросом: «Это правда, что вы женаты на Галине Вишневской, известной русской певице?»

«Я в этом убежден! — весело ответил Ростропович. — Более того, вчера я узнал, что у меня в Москве дочь родилась!». Все присутствующие засмеялись, а человек, задавший вопрос, ответом не был удовлетворен: «А вот журнал, издаваемый вашим посольством, пишет, что у Галины Вишневской другой муж. Он на вас не похож». И он протянул Ростроповичу журнал. Там была фотография Галины и какого-то мужчины. Они отдыхали на лесной поляне. Тут же стояла автомашина марки «Победа». Под фотографией было написано: «Галина Вишневская с мужем на отдыхе».

«Так это её первый муж! — воскликнул музыкант. — Я спас ее от него! Я их развел и через день после этого женился на Галине. Теперь она счастлива! Вот так!» — сказал он, весело глядя на растерявшегося француза.

Позже я неоднократно встречался с Ростроповичем и в Париже, и в Москве. Как всегда, Слава (после первой же встречи по предложению Ростроповича мы перешли на «ты») был весел, доброжелателен, готов помочь в трудную минуту.

В 70-е годы прошлого века Ростропович вынужден был покинуть Родину. Потом был лишен советского гражданства. Жил в Швейцарии, в США, купил дом в Париже, но нигде не попросил ни политического убежища, ни гражданства, и многие годы ездил по миру с документами, выданными Великим герцогством Монако. Потом было, можно сказать, триумфальное возвращение музыканта на Родину, где, к великому сожалению поклонников его таланта, он и ушел из жизни в 80-летнем возрасте.

Ансамбль Игоря Моисеева

Весной 1955 года на самой большой театральной площадке Парижа — во дворце Шайо — с большим успехом прошли выступления Государственного ансамбля танца СССР под руководством народного артиста СССР Игоря Александровича Моисеева.

Французы аплодируют, как правило, вяло. Только из вежливости. Их ведь ничем нельзя удивить, они все знают, все видели и уверены, что все хорошее, что есть в мире, пришло к другим народам от них, из Франции. И после исполнения первого номера программы 20–30 секунд в зале стояла тягостная тишина: зрители растерялись. Они не ждали такой музыки, такого прекрасного исполнения, таких ярких костюмов. Им нужно было время прийти в себя. И когда это оцепенение прошло, зал взорвался громовыми аплодисментами. «Браво!» «Бис!» «Брависсимо!» — скандировали ошеломленные зрители.

Все танцы принимались зрителями «на ура», но особым успехом пользовалась «Партизанская рапсодия». Не видя этого, трудно себе представить, что творилось в зале во время и после ее исполнения: аплодисменты сопровождали весь номер. А когда «в пылу партизанской атаки» у вооруженной автоматом «партизанки» Тамары Головановой слетела с головы кубанка и по плечам рассыпались длинные белокурые волосы, зрители встали и, взревев от восторга, устроили овацию, подобную которой вряд ли слышал этот зал. К концу гастролей ансамбля парижские модницы надели сапоги и шапки «а ля козак». А из-под кубанок выбивались белокурые пряди «а-ля Тамара».

Все спектакли ансамбля шли при полном аншлаге, хотя билеты стоили достаточно дорого. Радио, пресса, включая эмигрантскую, захлебывались от восторга.

Несмотря на занятость и усталость, артисты знакомились, часто с нашей помощью, с достопримечательностями Парижа и однажды посетили Версальский дворец — один из лучших музеев мира. Узнав, что музею требуется ремонт, а у администрации денег нет, они дали дополнительный спектакль и перечислили всю выручку от него на счет министерства культуры Франции на нужды Версальского дворца. Этот жест советских артистов был по достоинству оценен общественностью страны.

Все шло хорошо. Нашу озабоченность вызывала только активность членов НТС. Особенно усердствовал в провокациях бывший капитан Красной армии изменник Андреев. Перейдя к немцам, он стал карателем. В один из первых дней пребывания ансамбля в Париже, находясь с артистами около автобуса и услышав «речь» Андреева, я сказал им, что «ораторствует» предатель Андреев. И танцоры, не сговариваясь, под покровом темноты так отлупили провокатора, что недели две ему пришлось, сидя дома, делать примочки. Позже, появляясь около театра, он близко к артистам не подходил. Поутихли и другие активисты НТС.

Игорь Моисеев был не только хорошим танцором, великолепным хореографом и режиссером, но и прекрасным руководителем. Такого порядка и дисциплины, как в его ансамбле, я не видел ни в одном из многочисленных коллективов, приезжавших в Париж. Там царила атмосфера дружбы, не было кляуз и подсиживания, жалоб друг на друга. Редкое, и потому особенно отрадное для творческих коллективов явление.

Игорь Александрович прожил долгую и яркую жизнь. Он оставил после себя великолепный — Государственный и Академический — ансамбль и большую плеяду замечательных танцоров, режиссеров и педагогов, с успехом продолжающих его дело.

Московский цирк

Во время моего пребывания в Париже туда дважды приезжал Московский цирк. Один раз он начинал свои выступления в Лилле — центре Северного индустриального района. Там мне предстояло стать на некоторое время его сопровождающим и, в определенной степени, руководителем.

Гвоздем программы цирка были тигры народной артистки СССР Маргариты Назаровой и народный артист СССР знаменитый клоун Карандаш — Михаил Николаевич Румянцев. А в другой раз — медведи народного артиста СССР Валентина Филатова и ученик Румянцева — «солнечный» клоун, народный артист СССР Олег Попов.

Мы, привыкшие к тому, что все гастроли наших артистов пользуются у французов большим успехом, прибыли в Лилль в приподнятом настроении. Но хозяева особого успеха нам не обещали: горожане, по их словам, не привыкли смотреть цирк, и билеты раскупали плохо. Надо было что-то делать, чтобы завлечь зрителя. А что? И тут кто-то предложил срочно дать рекламу по телевидению, может быть, показать особенно яркий и рискованный номер, а лучше — какого-нибудь зверя. «Я могу поехать с тигром, — откликнулась Маргарита Назарова. — Возьму не самого главного, конечно, он слишком велик, а одиннадцатимесячного „ребенка“. Он уже многое умеет и выглядит как взрослый».

Позвонили в телецентр. Там ответили: «У нас в студии звери бывали: кошки, собаки, кролик был, а тигра никогда не было». Договорились о времени выступления. А как доставить тигра в телецентр? Искать храбреца, готового покатать в своей машине взрослого тигра без клетки и намордника, я поехал в таксопарк.

Шоферская братия приняла меня с живым интересом, однако добровольцев не было. Но после 30-минутного разговора о цирке, о тиграх смельчак все-таки нашелся. Это был Гастон. По виду — совсем не герой: лет 40, среднего роста, хорошо упитанный, розовощекий и добродушный. «Ладно, — сказал храбрец, — если погибну, то героем. Выживу, стану самым знаменитым таксистом в департаменте!» Шоферы бурно выразили восторг решением товарища, а один, самый, пожалуй, пожилой, сказал: «Гастон, ты достаточно аппетитный экземпляр для тигра. Но, может, и пронесет!» Новый взрыв смеха и шуток.

В назначенное время Гастон подъехал к цирку. И в ту же минуту из здания вышла красивая женщина в элегантном костюме, в шляпке, туфлях на шпильке, перчатках и с сумочкой в тон туфлям и перчаткам.

«Настоящая француженка», — сказал бы любой знаток женского шарма и кокетства. «Верно!» — ответил бы я, если бы не одна маленькая деталь: рядом с «француженкой», вместо крошки-болонки с бантиком на головке, на поводке вразвалку, не торопясь, шел тигр. Это была Маргарита Назарова со своим питомцем, женщина не только очаровательная, но и необыкновенно смелая и волевая.

Шофер с опаской посмотрел на тигра, перекрестился и сел за руль. Мы устроились на заднем сидении. Я слева, Маргарита справа, тигр между нами.

Несколько минут зверь сидел спокойно, разглядывая улицы Лилля, витрины магазинов, пытаясь, как мне показалось, читать вывески на непонятном языке. Скоро ему это наскучило, и он занялся изучением «иномарки». И тут у него возник, видимо, вопрос к водителю. Он по-дружески положил ему лапу на плечо. Машина завиляла из стороны в сторону. Любопытные журналисты, сопровождавшие нас от самого цирка, бросились врассыпную. Маргарита решительно пресекла его шалости. Дальше все шло нормально.

На студии нас встретили радушно, но настороженно: тигр, шагавший рядом с очаровательной женщиной, внушал страх.

Началась передача. Маргарита бойко, шутливо отвечала на вопросы ведущего.

— Как получилось, что вы, обаятельная и милая женщина, стали укротительницей самых страшных зверей?

— Помог опыт. Мужчине легче покориться милой и обаятельной. А тигр — тот же мужчина, но, пожалуй, чуть-чуть опаснее.

— Я слышал, что вы работаете вместе с мужем?

— Да. Мой муж, Константин Константиновский, наставник и дрессировщик, во время войны был танкистом и «усмирял» немецких «тигров», теперь мы вместе дрессируем уссурийских. (Муж Маргариты был храбрым воином. За битву на Курской дуге был награжден орденом Красного Знамени.)

Разговоры тигренку надоели. Он заскучал, а может, захотел поласкаться, маленький ведь еще, и провел лапкой по щеке Маргариты. К ужасу ведущего, переводчика и многочисленных телезрителей на её щеке появилась кровь.

Маргарита, не сказав ни слова, достала из сумочки зеркальце, салфетку. Промокнула сю кровь, провела кровеостанавливающим карандашом по царапине и попудрилась. Все это заняло не больше минуты. В студии за это время не было сказано ни слова. Зрители прилипли к экранам.

— Это что, ласка вашего питомца? — спросил опомнившийся от страха ведущий.

— Да, решил приласкать меня.

— А хуже бывает?

— Конечно!

— Л до каких пределов? Со смертельным исходом бывает?

— Тигр — дикий зверь. Он может убить лапой, снять скальп когтями, вцепиться в горло.

Ведущий притворно схватился за голову. Потом пожелал успеха, полного аншлага, и на этом передача закончилась.

Когда мы подъезжали к цирку, у кассы уже стояла большая очередь за билетами. Собравшиеся шумно приветствовали нас. Главным героем чувствовал себя Гастон. Он, как заправский артист, раскланивался на все стороны.

Я пригласил Гастона с женой и детьми на представление, вручил подарок и хотел с ним расплатиться, но он деньги не взял: слава дороже! А он стал очень знаменит!

Дуэль

На спектаклях наших танцевалытых коллективов, приезжавших во Францию, постоянными посетителями, восторженными и завистливыми одновременно, были влюблённые в балет друзья-соперники Серж Лифарь и маркиз де Куэвас, владелец и руководитель Интернационального балета.

Лифарь, в прошлом киевлянин, «открытый и взращенный» С.П. Дягилевым, начал карьеру танцовщика в его «Русском балете», в котором танцевали А. Павлова, Т. Карсавина, О. Хохлова, В. Нижинский. Балет существовал с 1911 года, и после смерти своего создателя в 1929 году распался. Тогда Лифарь поступил в балетную труппу Парижской оперы.

Во время Второй мировой войны Лифарь сотрудничал с немцами. Он, как рассказывали знающие его люди, показывал Гитлеру, во время пребывания последнего в Париже, Гранд-опера. И, видно, очень понравился немцам: они решили сделать его директором Одесского театра оперы и балета. Он даже съездил туда в период оккупации.

Французские патриоты не остались в долгу перед ним. «Высоко оценивая его заслуги перед гитлеровцами», приговорили к смертной казни. Но он сумел ее избежать. Какое-то время спустя Лифарь вновь оказался в балетной труппе Гранд-опера и скоро стал ее главным балетмейстером.

В пятидесятые годы Лифарь активно искал контакты с советским посольством, и с ним неоднократно встречался представитель ВОКСа Михаил Степанович. Сам Лифарь его, разумеется, не интересовал. Более того, встречаться с предателем было противно, но мы знали, что он получил богатое наследство от С.П. Дягилева и, как писала эмигрантская пресса, от Ф.И. Шаляпина: различные коллекции, древние рукописи, первые издания книг первопечатника Ивана Фёдорова. Однако переговоры о покупке этих раритетов окончились ничем. Более того, нам было известно, что некоторые из них он в это время продал американцам.

Регулярные, хоть и далеко не дружественные, контакты с Лифарем у сотрудников посольства начались с приезда в Париж осенью 1955 года Ансамбля Игоря Моисеева. В конце 1950-х годов он принимал на сцене Парижской оперы балет Большого театра и другие танцевальные коллективы нашей страны. В беседах с нами он восторженно говорил о мастерстве советских хореографов, танцовщиков, художников и музыкантов, а за глаза критиковал наш балет за консерватизм, архаичность декораций, незнание современного искусства.

Маркиз де Куэвас всеми силами старался доказать, что его балет в профессиональном плане находится на более высоком уровне, чем балет Парижской оперы. Возможно, что так и было, особенно в 1961 году, когда он приютил талантливого советского артиста-невозвращенца Рудольфа Нуриева, занявшего впоследствии пост главного балетмейстера Парижской оперы. На людях Лифарь и де Куэвас обнимались и целовались, а за глаза доброго слова друг о друге не сказали. Лифарь, назначенный на должность главного балетмейстера Парижской оперы декретом правительства, смотрел на маркиза как на дилетанта и иногда откровенно над ним издевался.

Маркиз, потомок древнего, как он говорил, французского рода, относился к Лифарю, «безродному» эмигранту, пренебрежительно и постоянно стремился подчеркнуть свою исключительность даже своим костюмом. Он в любую погоду носил цилиндр, пальто с пелериной покроя середины XIX века, узкие брюки, собранные в гармошку, ботинки с удлиненными носами, трость и перчатки.

Парижский бомонд с интересом следил за соперничеством «друзей». И однажды, после очередной размолвки, а было это во время какого-то светского раута, маркиз, считая себя оскорбленным, бросил Лифарю перчатку. Тот вызов принял.

Секунданты маркиза предложили драться на шпагах до первой крови. Лифарь согласился. Оставалось выбрать место для дуэли, что было не простым делом. Времена Атоса, когда дуэли были обычным явлением, прошли. В XX веке можно было драться только тайно, и все-таки это было небезопасно. После долгих поисков секунданты выбрали для «дуэли века» тихий уголок Булонского леса.

В назначенное время там собрались дуэлянты, секунданты, врачи и падкие на сенсации и на чужую кровь журналисты. Кроме того, то ли случайно, то ли кто-то донес, там же появилась и полиция. Хорошо, что дуэлянты еще не обнажили шпаги. Полиция ушла ни с чем, но мота вернуться, и место дуэли надо было сменить. И тут маркиз прыгнул в машину и помчался в свое родовое поместье. За ним Лифарь и все остальные. И там дуэль состоялась «в абсолютной тайне, — как писала пресса, — всего лишь… при сотне журналистов».

По команде секундантов противники сошлись, и началось сражение на шпагах по всем правилам театрального искусства. В конце девятой минуты маркиз нанес Лифарю скользящий удар по правой руке. На его белой кружевной рубашке, специально взятой, как говорили его недоброжелатели, в театральном гардеробе, появилась кровь. Маркиз, увидев ее, отбросил в сторону шпагу и с рыданиями бросился на грудь Лифарю. Они обнялись. Теперь рыдали оба, и по рубашке маркиза из-под правой руки Лифаря расползалось кровавое пятно. Около дуэлянтов суетились врачи. Одни перевязывали руку Лифаря, другие делали уколы продолжавшему рыдать маркизу.

Дело получило огласку, но власти отнеслись к дуэлянтам снисходительно: всем было ясно, что очередной спектакль был подготовлен специалистами по борьбе на шпагах за кулисами Парижской оперы. Дуэлянты заставили о себе говорить весь Париж, и, следовательно, главная цель дуэли была достигнута. После ранения Лифарь в течение года ходил, потирая правую руку. Когда его спрашивали: «Что с вашей рукой?» — отвечал вопросом: «А вы не знаете?» — и с удовольствием рассказывал о дуэли с маркизом.

4. ВЕНГЕРСКИЕ СОБЫТИЯ

Осенью 1956 года в Венгерской Народной Республике произошел контрреволюционный мятеж. Туда были введены советские войска. Эта акция Советского Союза расценивалась мировым общественным мнением как неприкрытое вооруженное вмешательство в дела суверенного государства, и только коммунистические партии (и то — не все) оправдывали действия нашего правительства.

Советские посольства за границей оказались в изоляции. Во Франции многие политические и государственные деятели, представители деловых кругов, творческая интеллигенция порвали отношения с советскими дипломатами. Посольство лишилось значительной части источников политической и экономической информации. Оставалась надежда только на разведку. Деятельность последней была крайне затруднена: контрразведка усилила наружное наблюдение за персоналом посольства, постоянно прослушивала все телефоны. Любой промах с нашей стороны мог обернуться крупным политическим скандалом. У посольства «в целях безопасности» МВД Франции постоянно держало 350 солдат и офицеров элитных войск — Роты республиканской безопасности. А наши жилые дома оставались без всякой охраны. Были случаи, когда неизвестными лицами закладывались взрывпакеты под ворота и на подоконники наших домов с наружной стороны. Однажды был сорван государственный флаг на здании консульства.

Если до венгерских событий и «блокады» посольства силами МВД дипломатам ещё удавалось сохранить связи в политических кругах, среди деятелей литературы, культуры и искусства, то теперь многие из них эти связи потеряли.

7 ноября 1956 года. В посольстве государственный прием по случаю 39-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. А гостей в парадных залах в два раза меньше, чем обычно. Ни руководители государства, ни сотрудники МИДа на приём не пришли.

Все подступы к посольству были заблокированы полицией. Она тщательно проверяла приглашения и вела учёт гостей. Некоторых приглашенных досматривала. А до того, как у приглашенных проверяла документы полиция, они проходили через пикеты коммунистов, оберегавших нас от проникновения на прием антисоветчиков и провокаторов.

На том приеме я был одним из дежурных дипломатов. Около восьми часов вечера мне сказали, что звонят из редакции газеты «Юманите». Сотрудник редакции взволнованным голосом сообщил: «Фантастами совершено нападение на здание редакции. Сотрудники газеты отбиваются. Сообпщтс об этом товарищам Торезу и Дюкло».

Бегу к Торезу. По пути шепнул о случившемся послу. Выслушав меня, Торез попросил быстро собрать других членов Политбюро и членов ЦК ФКП, находившихся в зале, и найти помещение, Где бы они могли поговорить. Нужных товарищей собрали в считапыс минуты, а комната, пригодная для совещания, находилась рядом с залом для приемов.

Экстренное заседание Политбюро ЦК ФКП продолжалось не более пяти минут. Кто-то из его членов поехал в редакцию газеты, кто-то к премьер-министру и министру внутренних дел, а кто-то — поднимать коммунистов на защиту здания газеты. Нападавших было много, и им удалось проникнуть внутрь здания, по дальше первого этажа сотрудники газеты и подоспевшие на помощь коммунисты их не пустили. Драка была жестокой. Жертв, к счастью, не было, хотя медицинская помощь потребовалась многим.

5. ЦЫГАНКА ГАДАЛА…

Сколько раз российские цыганки предлагали мне погадать и судьбу предсказать, я всегда отказывался, а в Париже однажды согласился. Было это в кафе «У Вани» в районе Клинта. Мы зашли туда с моим товарищем Гришей, чтобы пересидеть 20–30 минут до встречи с нужным человеком.

Когда-то это заведение принадлежало русскому эмигранту, йотом неоднократно перепродавалось, но никогда не меняло названия. В слове «Ваня» было что-то чарующее для французов. Возможно, они вспоминали былые времена, когда там можно было увидеть и услышать цыганский хор или ансамбль балалаечников, а может, само название для них было загадочным и экзотическим. Кто знает?

Открывается дверь, в кафе входит высокая красивая цыганка, в ярком наряде, увешанная бусами, браслетами и прочими украшениями, которые они так любят. Оглядевшись, сразу направилась к нашему столу и, обращаясь ко мне, сказала:

— Давай, дорогой, давай, красивый, погадаю! Всю правду скажу, что было, что будет, про друзей и про врагов.

Говорила цыганка на хорошем французском языке с небольшим акцентом. Нс знаю почему, но она, вопреки расхожему мнению о цыганах как о жуликах и проходимцах, показалась мне порядочной женщиной и я, вложив ей в руку с десятком колец на всех пальцах, 500 франков, решил узнать, что мне в жизни предстоит свершить и пережить.

Гадалка взяла мою руку, долго ее разглядывала, что-то шептала по-цыгански, потом сказала: «Ты женат (обручального кольца у меня не было), ты любишь жену и детей. У тебя девочка и мальчик. Ты обеспечен, и жить будешь в достатке, но богатым не станешь: ты не умеешь деньги беречь. Тебя ждет долгая и счастливая семейная жизнь, у тебя будет много внуков».

Все, что она сказала — о жене и о детях, о том, что деньги у меня неизвестно куда утекают, — было верно. И я решил, что сеанс окончен, а цыганка сказала: «А теперь я хочу поговорить с тобой наедине, без друга твоего. Отойдем».

Отошли в угол. «Достань кошелек и открой его», — попросила она. Я подумал, что она еще раз попросит «позолотить ручку», и открыл кошелек. В нем была незначительная сумма на кофе и газеты.

К моему удивлению, цыганка денег не попросила, а достала из своей сумки зеленую веточку какого-то растения и положила ее в мой кошелек, сказав: «Береги веточку. Она оградит тебя от злых людей, бед и горя. Нс выбрасывай се, пока она не засохнет и сама не рассыплется. Обещаешь?» Я кивнул головой. «А теперь слушай! Твой друг — плохой человек. Он только на вид большой и сильный, а на самом деле он слабый, воли у него нет. Он умный, но порочный и однажды подведет тебя». И дальше, посмотрев на Григория, добавила: «Ты натерпишься бед с этим человеком. Он может изменить, нарушить клятву (при этом она употребила глагол „trahir“, то есть — предавать, изменять, выдавать тайну, нарушать клятву). Помни это!» Сказав это, она резко повернулась, ударив меня по ногам широкими юбками, и вышла из кафе.

Я был огорошен словами цыганки. Пусть это и гадание, в которое я не очень и верил, но уж слишком страшным было ее предсказание. Ведь речь шла о человеке, от которого у меня не было секретов. Моя жизнь и жизнь тех, с кем мы работали, была в его руках. И поведение цыганки было странным: из всех присутствующих в кафе она почему-то выбрала меня, гадала «по-деловому», денег не просила, а погадав, сразу же ушла, ни на кого не обратив внимания, никому не предложив предсказать судьбу. Как будто приходила только ради того, чтобы предупредить меня об опасности.

— Что тебе нагадала цыганка? — спросил заинтригованный и, как показалось, обиженный Гриша. — Не ограбила? Я видел, ты бумажник открывал!

— Нет, не ограбила. Капиталы при мне, и ключи от машины тоже. Нагадала она мне много, и все только хорошее. А от тебя увела, чтобы ты не завидовал: скоро я стану большим человеком. Ясно?

— Ясно! А не много ли она тебе наобещала за 500 франков? — хохотнул обычно сдержанный и хмурый друг мой.

— А раз ясно, тогда расплачивайся. Вовремя расплатиться за большого, пусть и в будущем, человека не повредит. Когда-нибудь, в трудную для тебя минуту, он может вспомнить твой благородный жест и найдет теплое местечко.

Посмеялись, расплатились и поехали по делам, не особенно благородным с точки зрения французских законов и служб безопасности, но необходимым и полезным для родного отечества. А слова цыганки засели где-то глубоко в сознании. Умом я ей не поверил, а на душе было неспокойно, и я невольно стал анализировать поведение Гриши, его характер.

Григорий был старше меня лет на пять. Воевал на Кавказе против германских альпийских стрелков. После демобилизации окончил институт и был призван в нашу службу. Он выделялся среди нас замкнутостью, хмуростью. Редко можно было увидеть на его лице улыбку, близких отношений ни с кем не поддерживал. Свободное время, как правило, проводил дома с женой и дочерью. Вместе с тем на службе со всеми был ровен и приветлив. Что тут скажешь? Одно: у каждого свой характер, свои привычки.

Цыганка сказала, что он умный. Это верно. Он обладал аналитическим умом, грамотно готовил документы, но был тугодумом. Думал, как он сам говорил, долго и даже во сне, зато — основательно. Он и мне часто советовал: «Василь, ты спи и думай!»

А чем цыганке не понравился мой коллега? В чем его слабости, о которых она говорила?

Первое, что пришло в голову, его замедленная реакция на происходящее. Отсутствие координации движений, из-за чего не мог водить машину. Крайне слабо ориентируется в городе и может легко заблудиться, как однажды это с ним и случилось. Для сотрудника нашей службы это, конечно, серьезные, но не представляющие опасности недостатки. И это все особенности физического плана, а цыганка говорила о слабостях и недостатках морально-этических и политических, которые могут привести к предательству. Но она видела его впервые. Значит, увидела что-то на «тонком», не доступном нам уровне. Но что? Тут ответа у меня не было.

А время шло. Мы но-прежнему работали в паре, понимали друг друга с полуслова, да и мыслили, можно сказать, одинаково. И потихоньку стали забываться предсказания цыганки. И тут с Гришей начались непонятные истории. Всегда аккуратный (с точностью до минуты), он стал опаздывать на обусловленные встречи в городе. В нашей профессии точность играет очень большое значение. График любой, даже незначительной операции, от выезда из дома и до приезда в посольство, рассчитывается по минутам, и потеря на каком-то этапе 10–15 минут может дорого обойтись.

Перед выездом «на дело» я редко подъезжал к дому, в котором жил Гриша. Место встречи мы оговаривали заранее. И, в зависимости от времени дня и обстановки, я подхватывал его на пути или в каком-то месте в строго определенное время.

Первый раз мне пришлось ждать его в крайне неудобном месте 15, второй — 10 минут. То были ранние утренние часы, и он объяснил опоздания тем, что «не сработал будильник». Я высказывал ему все, что думаю по этому поводу, но резиденту ничего не говорил, так как в обоих случаях у нас было достаточно времени на проверку.

Прошло немного времени, и Гриша вновь опоздал. Рано утром я подъехал к улице, ведущей к опушке Булонского леса, куда он должен был выйти за 1–2 минуты до меня. Жду 5, 10 минут. Его нет. А тут подъезжает патрульная полицейская машина и сержант — старший наряда довольно грубо требует предъявить документы. Увидев дипломатическую карточку, он попросил прощения и объяснил, что, в связи с криминогенной обстановкой в районе находиться в столь ранний час здесь небезопасно, и поинтересовался, что я тут делаю. Я поблагодарил стража порядка за предупреждение и объяснил, что жду товарища, с которым собрались перед работой в бассейн, да он что-то задерживается.

Объяснение выглядело правдоподобно: полиции было хорошо известно, что один из наших жилых домов находился на улице, напротив которой я остановился. Полицейские, казалось мне, были удовлетворены ответом, но что они сделают дальше? А они могли вызвать машину наружного наблюдения, могли сами посмотреть, кто сядет ко мне, а могли следить за мной, связавшись по рации с регулировщиками уличного движения и другими патрульными машинами.

Гриша, весьма смущенный, пришел минуты через 3–4 после отъезда полиции. Настроение было испорчено, хотелось сразу же ехать в посольство, но откладывать запланированную операцию было нежелательно. Поехали.

И на этот раз судьба была к нам благосклонна: мы успели все сделать чисто и вовремя, но это стоило большого напряжения. Приехав в посольство, я предупредил друга, что доложу резиденту все, как было.

Резидент, выслушав меня, устроил мне головомойку за то, что раньше молчал, а потом пригласил к себе Григория. Как и в разговорах со мной, тот все свалил на неисправный будильник. Резидент ему не поверил, но виду не подал, и поехал к его жене. И жена Гриши очень спокойно и, как показалось резиденту, даже с облегчением, рассказала, что её муж… алкоголик. Пьет с 1942 года. Раньше пил один, а теперь они пьют вместе. Иногда он где-то и на работе «прикладывается». А приложиться ему было іде: в моем столе всегда был 96-процентный медицинский спирт для технических надобностей. И иногда, замечая, что он «улетучивается», обвинял в этом себя: плохо закрыл пробку. Подумать на друга и в голову не приходило.

При повторном разговоре с резидентом Гриша уже не запирался и рассказал все как есть: к алкоголю пристрастился на фронте. Вначале выпивал положенные «наркомовские» 100 грамм, а потом привык и стал пить больше: водки на фронте всегда хватало.

Перед резидентом встал вопрос: «Как быть с сотрудником?» Михаил Степанович, человек мудрый и основательный, сплеча не рубил. Думал, советовался. И сообща, с болью в сердце, мы пришли к выводу, что Григория надо отправлять в Москву.

Долго и мучительно писали и переписывали характеристику. Отмстили все его успехи и положительные качества, а в конце сказали, что Григорий честно признал факт злоупотребления алкоголем, тяжело переживает случившееся, и мы не теряем надежды, что в домашних условиях, отдохнув и подлечившись, он и дальше сможет плодотворно работать. Через неделю Гриша уехал на Родину «налаживать, — как было написано в характеристике, — семейные отношения».

Учитывая положительные результаты его работы, заступничество резидентуры, руководство Службы поверило Григорию и пощадило его. Какое-то время он держался, не пил, но, возглавив небольшое самостоятельное подразделение, находившееся вдали от управления, спился и был уволен.

Сбылись ли предсказания парижской гадалки?

В личном плане — все правильно. У меня долгая и счастливая семейная жизнь. У нас дочь и сын, внук, три внучки, три правнука и правнучка. Я не стал богатым, как сказала гадалка, но и нужды никогда не знал.

О Грише. Его искренне жаль. Он был умным, но слабым. Виной тому — алкоголь. Цыганка это как-то сразу поняла. И работать за рубежом ему уже было нельзя. Что касается предательства, то, уверен, сознательно он на это никогда бы не пошел. А гадать, «что было бы, если бы», не могу, не имею права. После увольнения Григорий несколько лет успешно работал в Совете ветеранов своего района. Жену он потерял вскоре после возвращения из Парижа. Сам он умер в конце 1980-х годов.

Можно ли верить цыганкам? — спрашиваю я себя. Однозначно ответить боюсь. Но прислушиваться к их предсказаниям в отдельных случаях, думаю, надо.

* * *

Нерешенная алжирская проблема привела Францию к глубокому политическому кризису. Разрешить его путем своевременного компромисса парламент не смог, поскольку необходимое для этого парламентское большинство должно было включать депутатов-коммунистов, от чего даже самые либеральные в колониальном вопросе буржуазные группировки упорно отказывались.

В 1958 году в Алжире было образовано Временное правительство Алжирской республики (ВПАР), которое заявило о своей готовности урегулировать отношения с Францией путем переговоров. Но парламент Франции, как механизм принятия политических решений, был парализован.

Видя полное бездействие власти, командование французских вооруженных сил в Алжире решило эту проблему по-своему: 13 мая 1958 года оно организовало в столице Алжира «мятежную антифранцузскую манифестацию» и, «стремясь избежать кровопролития», взяло на себя всю полноту гражданской и военной власти. После этого в жесткой форме потребовало от парламента создания правительства «национального спасения», способного сохранить Алжир французским. Сторонники Де Голля в метрополии, располагавшие широкими агентурными сетями в политических партиях, в государственном аппарате и в созданных, еще в период его пребывания в Лондоне, службах разведки, контрразведки и полиции, развернули широкую кампанию за призыв к Де Голлю возглавить «Правительство национального спасения».

Парламенту ничего не оставалось делать, как просить генерала Де Голля, человека крайне популярного в стране, возглавить новое правительство.

Агентурно-оперативная обстановка в стране в связи с этими событиями еще больше осложнилась.

Глава четвертая
РУССКИЙ ПАРИЖ

1. КУШАЙТЕ НА ЗДОРОВЬЕ!

Первый контакт с соотечественником произошел в такси. Как только мы с женой и дочкой подошли к стоянке, расположенной напротив нашего дома, водитель первой машины открыл заднюю дверь и сказал по-русски: «Садитесь, пожалуйста. Куда прикажете?»

В пути разговорились. Бывший офицер. В России осталась семья, о которой многие годы ничего не знает. Живет небогато, но не жалуется: Париж кормит. В других городах русским живется хуже. Рассчитался строго по счётчику. От «чаевых» отказался: «Офицерская честь не позволяет брать с соотечественников».

Он помнил о своей принадлежности к армии великой страны, и при случае демонстрировал свое офицерское достоинство. Но жизнь давала все меньше и меньше шансов для этого, и невольно, под влиянием среды и обстоятельств, менялся характер человека и язык его становился «извозчичьим»: «Куда прикажете?»

Князь П.А. Вяземский в тридцатых годах XIX века писал А.С. Пушкину из Парижа: «Худая тут жизнь, браток, черного хлеба не допросишься».

Мы приехали в Париж на 120 лет позже князя, а черного — ржаного — хлеба там, как и прежде, не было. Да и в 1997 году, когда мы с женой приехали туда с частной поездкой, его тоже не нашли: упорно не хотят французы потворствовать вкусам русских, а может, не знают, что только в ржаной муке содержится уникальный комплекс витаминов и микроэлементов.

Пишу о французах, а сам думаю: теперь и в Москве ржаного хлеба не найдешь. То, что мы принимаем за черный, то есть ржаной, — подделка. Его выпекают не из ржаной муки, а из смеси пшеничной и обдирной. Для придания характерных для «черняшки» темного цвета и кисловатого вкуса в тесто добавляют солод.

Тогда, в 1954 году, когда невтерпеж захотелось черного хлеба, отправились мы к бывшему второй гильдии российскому купцу Суханову (Суханычу). У него и черный хлеб, и селедка, засоленная по-русски, и гречневая крупа, и прочие яства были в изобилии и отличного качества. Во французских магазинах селедка есть, да не соленая, а скорее квашеная. Гречневую крупу они знают, называют ее «каша» (с ударением на последнем слоге), но употребляют крайне редко. Вот и везли в Париж советские дипломаты и прочие граждане себе и друзьям в подарок черный хлеб, селедку, гречневую крупу, да еще икру, которая во Франции продавалась, по была нашему брату не по карману.

А какие вкусные были у Суханыча пирожки с капустой, рыбой, грибами! Грибов, к слову сказать, в лесах Франции много. Есть и наши любимые — белые, подберезовики и подосиновики, рыжики и сыроежки. Но французы их не едят: боятся отравиться и отдают предпочтение шампиньонам, выращенным в теплицах.

В изобилии были у него и кондитерские изделия, и колбасы, и малосольная семга, и осетрина холодного и горячего копчения. На высшем уровне было и обслуживание. Приказчики работали быстро и аккуратно. Приятно было посмотреть, с каким благоговением, другого слова не подберешь, они относились к деликатесам. Берет молодец пласт малосольной семги, торжественно кладет его на разделочную доску, подточит длинный, и без того острый, нож и начинает нарезать её топкими, почти прозрачными ломтиками, перекладывая их тончайшей бумажкой, чтобы не «склеилась» рыбка, пока домой довезешь. Видно, что сам процесс резки доставляет ему удовольствие. Потом завернет покупку, похвалит товар и подаст со словами: «Кушайте на здоровье». Своим усердием он показывает и любовь к делу, и уважение к покупателю.

Хозяин, седовласый, упитанный и краснощекий, в костюме-тройке и при галстуке, сидит за кассой. При входе покупателя встает, здоровается. Уходит покупатель — благодарит за покупку и желает здоровья. Во всем предупредительность и достоинство.

Известный в 1920—1930-х годах во Франции журналист-эмигрант Андрей Седых писал, что лавка Суханова пользовалась большой популярностью. Она была, по его словам, «парижским вариантом Елисеева для обедневших русских эмигрантов». В паше время только в канун больших праздников в ней бывало, как когда-то, тесно и шумно. Мало уж оставалось настоящих ценителей русской гастрономии. Коща в лавку заходили французы, хозяин был особенно любезен и по-французски с великолепным нижегородским акцентом расхваливал свой товар.

Как-то, когда я уже был хорошо знаком с Сухановым, заехал к нему по пути. Сделал заказ и, отметив в разговоре, что голоден, взял с подноса пирожок с капустой. И сразу же на стойке появились две рюмки водки и пирожок для хозяина. С удовольствием выпили и закусили. И тут Суханов рассказал, что в былые времена частенько забегал к нему Александр Иванович Куприн выпить, «как мы сейчас с вами», рюмку-другую под слоеный пирожок, а то и под огурчик. Тепло говорил купец о классике, даже слезу смахнул.

«Другое было время, другие люди. Недолго прожил Александр Иванович на Родине. Да и здесь, на чужбине, не сладко ему было. Старик Ремизов, писатель и художник, жил по соседству, тоже не обходил меня стороной. Мало того, писал обо мне», — с гордостью рассказывал Суханов.

Расплачиваясь, напомнил хозяину о съеденном пирожке и выпитой рюмке. Покачав головой, купец сказал: «Все, что съедено и выпито в заведении, русские купцы ни в Москве, ни в Париже в счет не ставят». Маленький урок правил хорошего тона России дооктябрьского периода.

2. БРАТЬЯ ХУРИНЫ

Не менее известными, чем Суханыч, были среди советских граждан знаменитые портные — братья Хурины.

Родились и выросли они, кажется, в Нарве, потом в Ригу перебрались. Там же получили образование и профессию. С началом Второй мировой войны, боясь прихода немцев, братья, а их было трое, уехали в Лондон и там торговали тканями. После войны один из них остался там, двое перебрались в Париж, купили небольшое ателье по пошиву мужской и женской одежды.

Вначале они обшивали русских эмигрантов. Но постепенно добрая молва о портных дошла до посольства, и его сотрудники стали их основными клиентами. Благодаря этому с окраины они переехали в один из переулков Елисейских Полей, увеличили штат мастеров.

Хурины славились умением шить зимнюю одежду, поскольку знали, что такое русская зима и вкусы соотечественников. И шили её из лёгких английских тканей, которые закупали по оптовым ценам у своего лондонского родственника, и на легком и очень теплом шерстяном ватине, о существовании которого московские портные того времени, мне кажется, даже не подозревали.

Любое их изделие стоило ровно на 10 процентов дороже приобретенного в первоклассном магазине Парижа. По этому поводу мы шутили: «Хурины берут с нас дополнительно 10 процентов за знание русского языка».

Слава их была велика. Известные советские артисты шили у них фраки, а офицеры аппарата военного атташе — парадные мундиры.

Они всегда были приветливы, предупредительны, точны в исполнении заказов. Все было хорошо, но мы точно знали: братья — осведомители местной контрразведки. Да иначе и быть не могло: уж очень много ходило к ним советских граждан. Иногда Хурины сами проявляли повышенное внимание к некоторым членам нашей колонии и делали это, как мы понимали, не из любопытства, а по указанию своих полицейских кураторов.

В их защиту надо сказать, что они не скрывали факт сотрудничества с контрразведкой. Были случаи, когда при прощании, стоя на лестничной площадке, то один, то другой из братьев говорил кому-нибудь из наших: «А вами интересовалась полиция!» Они не могли ссориться с полицией, а еще больше боялись потерять многочисленную и постоянную клиентуру из посольства. Эмигранту постоянно приходится сидеть на двух стульях.

У руководства советской колонии появлялось иногда желание запретить советским гражданам пользоваться услугами Хуриных, но все понимали, что эта мера не гарантировала полного «послушания» и, главное, была оскорбительна. Поэтому ограничивались рекомендацией ходить к ним вдвоем-втроем, не вести в ателье разговоров об обстановке в посольстве, не обсуждать поведение отдельных его сотрудников.

3. НЕОБЫЧНЫЙ ЭКИПАЖ

«Василь, смотри, какой чудный экипаж!» — сказал друг мой Паша. По аллее Булонского леса медленно катил трехколесный велосипед. «Водитель», мужчина лет семидесяти, одетый в чесучовый костюм-тройку, в перчатках и панаме, неспешно крутил педалями и изредка нажимал на «грушу», предупреждая пешеходов об опасности. Позади него в плетеном кресле, укрепленном на багажнике, сидела нарядно одетая дама в соломенной шляпке с вуалью и в перчатках. На правой руке ее висел театральный бинокль на ручке (как лорнет), на коленях дремала болонка.

— Павел, бьюсь об заклад, эта пара — наши соотечественники.

— Не может быть!

— Сейчас проверим!

Экипаж поравнялся с нами, и я, обращаясь к водителю на русском языке, сказал: «Бог в помощь, отец!»

«Водитель», чуть вздрогнув от неожиданности, приподнял панаму и ответил: «Спасибо, сынки, да не оставит вас Господь своими милостями!»

Дама приставила к глазам лорнет-бинокль и, обращаясь к нам, певучим грудным голосом пропела: «Благодарю вас, господа! Мой муж с этой поклажей (она показала на себя и собачку), слава Богу, хорошо справляется».

И экипаж покатил дальше, вызывая улыбки прохожих. Паша проиграл пари, а я пожалел, что не поговорили с этой симпатичной парой.

4. ДОКТОР ЕЛИЗАВЕТА МОИСЕЕВНА

Об этой женщине можно было бы написать захватывающий роман о любви и верности, о вероломстве и предательстве близкого человека, о тоске по родине, об исстрадавшейся, но чуткой и отзывчивой к чужому горю душе.

Первая мировая война вырвала ее из родного гнезда, из мирной жизни, а революция вынудила покинуть Россию. Она прошла три войны, боролась за жизнь любимого, в чужой стране стала офицером, получила гражданство Франции и высшее образование, но в душе осталась русской. Судьба ее во многом схожа с судьбами тысяч русских эмигрантов, но, мне кажется, сложнее и трагичнее.

С Елизаветой Моисеевной меня познакомил известный советский физиолог, академик АМН и АН СССР Константан Михайлович Быков, принимавший участие в международной конференции физиологов в Париже. Елизавета Моисеевна, в ту пору практиковавший врач-терапевт, была его переводчицей и, по доброте душевной, гидом и помощницей в ознакомлении с Парижем, его памятниками, музеями и магазинами.

С первой же встречи стало ясно, что Елизавета Моисеевна прекрасно знает русскую эмиграцию во Франции, главным образом — интеллигенцию и французские медицинские круги. Это было интересно не только мне, но и моей жене, которая, несмотря на выезд за границу и рождение второго ребёнка, не потеряла интереса к своей профессии. Елизавета Моисеевна была общительным и разговорчивым человеком, и очень скоро я знал многое из ее жизни.

В первое время меня удивляла и даже озадачивала готовность русских эмигрантов изливать душу малознакомому русскому, да еще приехавшему из СССР. Потом я понял: это потребность высказать тоску и сохраненную, несмотря ни на что, любовь к потерянной Родине, услышать слова сострадания. Знакомого русского эмигранта такие разговоры не интересуют: он сам испытал что-то подобное. Француз просто не в состоянии понять исповедь постороннего, а соотечественник, пусть и из другого мира, обязательно выслушает и посочувствует.

Елизавета Моисеевна родилась и выросла в Гатчине в культурной и обеспеченной семье. Окончила гимназию и вскоре вышла замуж за пехотного офицера, служившего в Петербурге. В самом начале Первой мировой войны он уехал на фронт, а она, желая быть рядом с ним, не считаясь с уговорами и слезами матери, поступила на курсы медицинских сестер. Окончив их с отличием, Елизавета Моисеевна, отказавшись от работы в тыловом госпитале, добилась направления в часть, в которой воевал ее муж. Почти три года прослужила она на передовой: выносила с ноля боя раненых, выхаживала их в госпитале, была операционной сестрой. Было очень трудно, но где-то, совсем рядом, находился муж. Они часто виделись, она сама перевязывала его раны. «За это, — говорила она, — можно было вытерпеть все».

Их фронтовые дороги закончились в Крыму. Она служила в госпитале, в одной из палат которого лежал тяжелораненый муж. Думать, «что делать, оставаться в России или уходить в эмиграцию», долго не пришлось: надо было срочно грузить раненых на транспорт, уходивший в Константинополь. Большинство офицеров и многие нижние чины боялись сдаться на милость победителя и решили покинуть Россию, считая свой исход временным и надеясь вернуться после падения власти большевиков.

На транспорте, помимо раненых, оказалось около двух тысяч солдат и офицеров, многим из которых также требовалась медицинская помощь и даже операции. «А я была одна, — с горечью рассказывала Елизавета Моисеевна, — если не считать всегда пьяного судового врача. Врачи госпиталя, забыв про клятву Гиппократа, остались на берегу. Они ведь не стреляли в красных и в атаки не ходили и потому меньше боялись большевиков. У меня не было лекарств, перевязочных материалов. Плакала от бессилия, от сознания, что ничем, кроме доброго слова, не могу помочь больным. Люди умирали каждый день. Очень боялась и за здоровье мужа. Ранение было тяжелым».

На пятый день путешествия транспорт прибыл в Галлиполи. Лагерь развернули в открытом поле. Кое-как, не сразу, с помощью местных властей, представителей Франции и Международного Красного Креста, оборудовали госпиталь. Среди ранее прибывших туда русских нашлись врачи и медсестры. «Стало легче, не было той страшной ответственности, которая лежала на мне до этого, но, как и прежде, не хватало лекарств, бинтов и других материалов. Трудно было и с питанием», — вспоминала Елизавета Моисеевна.

После полуголодного существования и полуторалетних скитаний в Галлиполи и по Болгарии Елизавета Моисеевна с мужем приехали во Францию. И снова ни кола, ни двора. Зато много соотечественников, сослуживцев. Один помог найти работу ей, другой устроил ее мужа — подполковника — на курсы шоферов, а третий временно дал кров. Так началась жизнь в Париже.

«Я была рада любому труду. Бралась за вес: посуду мыла, убирала туалеты в госпиталях, няней была, и продукты по квартирам разносила. Французским языком я свободно владела с детства, и это очень помогло в жизни. Но чем бы я ни занималась, думала об одном: как стать врачом», — рассказывала Елизавета Моисеевна.

Для начала пошла на курсы медсестер, чтобы подтвердить сохранившееся у нес свидетельство об окончании сестринской школы в Петрограде и получить французский диплом, дающий право на работу но этой специальности. Окончив курсы, с помощью добрых людей, она поступила на медицинский факультет.

Ее муж работал шофером такси, денег на жизнь, хоть и не роскошную, хватало, и казалось, что все налаживается. Но в одночасье все рухнуло: в 1930 году муж оставил се. Банальная история. На вокзале в его машину села американка русского происхождения. Он отвез её в хороший отель, и она, рассчитываясь, попросила его заехать к ней вечером: ей не терпелось посмотреть вечерний Париж. С этого и начался его скоротечный роман с богатой вдовой. Недели через две-три она увезла его в США.

Елизавета Моисеевна осталась одна. Днем училась, а в вечернее и ночное время дежурствами в госпиталях зарабатывала на жизнь, учебу и выплату кредита, полученного на покупку квартиры.

«Так и жила, крутилась как белка в колесе. Но самым тяжелым была обида на мужа. Я любила его, пошла за ним на войну, спасла его от смерти, а он просто предал, и ладно бы из-за любви, а ведь из-за денег. Но от судьбы не уйдёшь. Он умер от какой-то неизлечимой болезни через три года после отъезда. Я простила его, но обида осталась, и ничего с этим не могу поделать», — рассказывала Елизавета Моисеевна.

Вскоре она стала врачом. Не сразу, но устроилась ординатором в госпиталь. Зарплата была маленькая. Эмигрантам французы платили намного меньше, чем своим. Со временем появилась частная практика, расплатилась за квартиру и уже стала подумывать о замужестве, женихи даже были, а тут снова война. И опять с немцами.

«Когда немцы летом 1940 года вошли в Париж, отданный французскими властями на милость победителя, я места себе не находила, — рассказывала Елизавета Моисеевна. — А потом твердо решила идти воевать. Войну я знала не понаслышке, до этого прошла две — Мировую и Гражданскую. Пройду третью. А погибну — плакать по мне некому, я ведь одинокая». И русская эмигрантка, лицо без гражданства, стала военным врачом французского Сопротивления. На этот раз ей пришлось пройти не только тяготы войны, но и подполья. За храбрость Елизавете Моисеевне было присвоено звание «лейтенант», и вслед за этим она получила французское гражданство.

После войны через советский Комитет Красного Креста и Красного Полумесяца она разыскала своего младшего брата, о котором ничего не знала с начала двадцатых годов. Завязалась переписка. Брат сообщил, что во время войны был на фронте, а их родители погибли в блокадном Ленинграде. Он писал также, что женат и у пего есть дочь — студентка медицинского института.

Брат приглашал её приехать в Ленинград. У нес было большое желание встретиться с родными и навестить места, где прошли ее детство и юность. Но вначале не было денег — с пустыми руками ведь не поедешь, — да и за билет на самолет много заплатить надо, а потом отношения между бывшими союзниками испортились, и не до путешествий стало. Более того, в период «холодной войны» резко сократилась переписка советских граждан с родственниками, проживавшими за границей. Она возобновилась только в хрущевскую «оттепель».

Елизавета Моисеевна познакомила меня со многими интересными людьми, как из числа русских, так и французов. Когда мне нужно было, работала переводчицей, наотрез отказываясь от оплаты, постоянно и безвозмездно снабжала меня и врача посольства дорогостоящими медицинскими препаратами, которые получала от многих фармацевтических фирм как практикующий врач для апробации.

В августе 1961 года я приехал в Париж в качестве сотрудника советской выставки и сразу же посетил Елизавету Моисеевну. В ее маленькой гостиной был создан «русский уголок»: портрет Ю.А. Гагарина, русские книги, куклы и другие сувениры, привезенные или присланные ей из Москвы и Ленинграда, и первый ее тост всегда был: «За Юрочку!» А в 1962 году она сама приехала в Москву как сотрудница французской выставки. Побывала она и в Ленинграде, и в Гатчине. Так сбылась ее мечта встретиться с родственниками, погулять по родным местам.

5. ПАТОРЖИНСКИЙ

В посольство позвонил француз и, представившись участником Сопротивления, попросил два билета на концерт советского хора под руководством Федора Паторжинского.

Мне, как и многим советским людям той поры, был хорошо известен народный артист СССР солист Киевского театра оперы и балета, часто выступавший в Москве, Иван Сергеевич Паторжинский. А Федора Паторжинского в посольстве никто не знал. Все это я и сказал звонившему. Мой ответ его не удовлетворил. Он даже обиделся и указал место, где читал афишу Федора Паторжинского. И я поехал туда.

Афиша была. Она извещала о концерте русского народного хора под управлением Федора Паторжинского, в программе которого русская духовная и светская музыка.

Заинтересовавшись хором, и особенно его руководителем с редкой и в то же время такой известной у нас фамилией, я позвонил доктору Елизавете Моисеевне.

Оказалось, что она хороню знакома с Федором Сергеевичем. Он регент хора храма Трех Святителей, и тут же рассказала его историю: в 1931 году митрополит Евлогий порвал с Московской патриархией, но часть прихожан осталась верной Москве, и тоща в подвале дома № 5 но улице Петель был устроен православный храм Московской патриархии. Федор Сергеевич стал регентом церковного хора. Он родной брат украинского артиста Ивана Сергеевича Паторжипского. И, не задумываясь, пригласила нас с женой на этот концерт, заверив, что Федор Сергеевич будет рад с нами познакомиться.

После концерта мы встретились с Федором Сергеевичем и первой солисткой хора — Лепой (Елена Тумаркина), дочерью русских эмигрантов, выехавших из Петрограда в 1918 году. Родители, люди культурные и обеспеченные, дали ей не только хорошее общее образование, но и отправили в Италию в школу бельканто. Она хотела стать оперной певицей. Мечта её сбылась: она стала первым сопрано Русской оперы, только не в Петербурге, а… в Париже.

Через несколько дней мы получили от Лены приглашение на обед. За столом, накрытым по-русски обильно и по-французски элегантно, собрались Паторжинский, мы с женой, Елизавета Моисеевна и хозяева — Лена и ее муж — маркиз Мишель де Сервиль, по образованию художник. Тогда он работал как график, разрабатывал эскизы открыток и иллюстрировал художественные произведения французских и русских авторов. Позже стал живописцем. Выставки его работ неоднократно проводились во Франции и в Советском Союзе.

Встретили нас тепло, и засиделись мы с разговорами до полуночи. На этой и последующих встречах Федор Сергеевич и Лена многое рассказали о себе.

Братья Паторжинские — Иван и Федор — родились и вырост в селе Петро-Свистуново Запорожской области в семье священника. Оба в разное время поступили в «бурсу», а потом — в Екатергаюславскую духовную семинарию. Обладая хорошими голосами, пели в церковном хоре в своём приходе, потом — в хоре семинарии. Пели и в светских концертах, но под псевдонимами — Макар и Макаренок, т. к. семинаристам участвовать в светских спектаклях не разрешалось.

Иван в начале двадцатых годов окончил Екатеринославскую консерваторию и стал солистом Харьковского оперного театра, а позже — Украинского театра оперы и балета в Киеве.

Федор в период Гражданской войны бежал из дома, поступил в казачий хор и вместе с Белой армией покинул Родину.

Любовь к пению, хорошие вокальные данные помогли ему найти место в жизни: он стал солистом казачьего хора. Хоровое казачье пение, как явление самобытное, истинно российское, пользовалось на Западе в двадцатые годы прошлого века большой популярностью. Хор, в котором пел Паторжинский, неоднократно гастролировал в Англии, Германии и других странах. В Берлине, когда он пел «Спаси, Боже» его слушал великий Сергей Рахманинов, восхищаясь редкой красоты басом.

Артисты хора, как рассказывал Федор Сергеевич, поражали иностранцев не только великолепным исполнением казачьих песен и танцев, костюмами, чубами и усами, но и своей непосредственностью в повседневной жизни. Однажды, вспоминал он, в фешенебельном лондонском отеле казак Грицько искал друга своего — казака Панаса. Он встал на лестничной площадке пятого этажа и на весь отель зычным своим голосом кричал: «Палас, и де ты, бисова душа?» Перепуганная прислуга бросилась на пятый этаж успокаивать Грицько, а в это время на первом объявился Палас, и друзья начали «деловой» разговор, отнюдь не стесняясь в выражениях. Артисты, слушая их цветастую речь, покатывались от хохота, а англичане никак не могли понять, что же тут происходит.

Запомнился еще один рассказ Паторжинского о казачьем хоре. Во время гастролей в Румынии казакам пришлось петь на приеме у румынской королевы. После выступления хористов пригласили к столу. Сервировка была роскошная, а вот угощение — более чем скудное. Озорники переглянулись и, мгновенно поняв друг друга, решили наказать королеву за скаредность. Они встали, подняли старинные бокалы, и один из них произнес пышный тост, который закончил таким возгласом: «А теперь, по старинному русскому обычаю, за здоровье матушки-королевы…», и хрустальные бокалы под крики «Виват!» были с силой брошены на дворцовый паркет.

К началу тридцатых годов интерес к казакам пошел на спад, многие хоры распались. К этому времени Федор Сергеевич обосновался в Париже. Там он создал хор православной музыки из церковных певчих, таких же эмигрантов, как и он сам. Не имея специального музыкального образования, Федор Паторжинский оказался талантливым хормейстером и хорошим организатором.

В программе его хора были духовная музыка, произведения русских классиков, русские и украинские народные песни, романсы. Вначале хор был известен только в эмигрантских кругах, потом полюбился французами и стал популярен в Европе. Об этом говорят «Золотая пластинка», присужденная хору в 1957 году Французской академией искусств, и «Гран-при» на конкурсе в Италии.

К Федору Сергеевичу с глубоким уважением относились титаны оперного искусства Федор Шаляпин и Борис Христов. Он был в дружеских отношениях с А.И. Куприным и И.Л. Буниным, Александром Вертинским. Надежда Плевицкая считала за честь петь с его хором.

Особенно дружеские отношения у Федора Сергеевича были с Матерью Марией. Под этим именем (после монашеского пострига в Париже) жила бывшая киевская гимназистка Лиза Пиленко, йотом — известная поэтесса серебряного века — Елизавета Кузьмина-Караваева.

Оказавшись в эмиграции, она занималась благотворительностью. В её доме на улице Лурмсль, 77 за символическую плату могли жить и питаться ее соотечественники — деятели науки и культуры, которые оказались за рубежом без средств к существованию. Когда Францию оккупировали немцы, ее дом стал центром патриотической консолидации земляков. В нем находили приют и бойцы Сопротивления. Обитатели дома и ее гости тайком слушали последние новости с Восточного фронта.

Бывал у Матери Марии и Федор Паторжинский. До её ареста фашистами (1943 год), он помогал ей материально, передавая деньги от благотворительных концертов. Мать Мария погибла незадолго до Победы в газовой камере фашистского концлагеря Равенсбрюк.

С первой же встречи Федор Сергеевич живо интересовался условиями жизни в СССР, особенно на Украине, и однажды спросил: «Как вы думаете, могу ли я обратиться к брату и попросить его помочь мне вернуться на Родину? Может ли он подыскать мне работу в хоре или оркестре, чтобы я мог зарабатывать на жизнь?» Вскоре, по моему совету, Федор Сергеевич посетил консульский отдел посольства, чтобы проконсультироваться о порядке восстановления в советском гражданстве. Сотрудники консульства тепло его встретили, помогли написать прошение в Верховный Совет СССР и заполнить необходимые анкеты. Тогда же он написал письмо брату.

Прошло месяца полтора, и на имя посла СССР во Франции С.А. Виноградова пришло письмо депутата Верховного Совета УССР И.С. Паторжинского. Иван Сергеевич просил посла помочь его брату и его жене оформить документы, необходимые для получения советского гражданства и выезда в СССР. Он брал на себя их материальное обеспечение и предоставлял им жилплощадь.

Просьба его была выполнена, и вскоре супруги Паторжинские получили советское гражданство и уехали в Киев.

Через полгода после отъезда Федор Сергеевич прислал мне восторженное письмо. Он — второй дирижер Государственной Академической капеллы «Думка». Все свободное время вместе с Иваном ходит но родным, которых оказалось великое множество, любуется Днепром, Крещатиком, Андреевской горкой, Золотыми воротами. Побывал в Киево-Печерской лавре и стал заядлым театралом.

Так, после тридцатилетней жизни на чужбине, устроилась на Родине судьба талантливого украинского певца и дирижера.

6. ЗИНАИДА СЕРЕБРЯКОВА

В период моего пребывания в Париже судьба свела меня со многими интересными людьми, в том числе и с известной русской художницей Зинаидой Евгеньевной Серебряковой.

Полотнами Зинаиды Евгеньевны любовались многие тысячи любителей живописи не только в Москве и Петербурге, Харькове и Киеве, но и во Франции, Соединенных Штатах Америки, Японии и многих других странах.

Зинаида Евгеньевна выросла в семье с давними художественными традициями. Ее отец, Евгений Александрович Лансере, был скульптором. После его смерти Зинаида Евгеньевна вместе с братом Евгением, будущим графиком и живописцем, народным художником РСФСР воспитывались в семье деда по матери — петербургского архитектора Н.Л. Бенуа. Ее дядя, Александр Николаевич Бенуа — график, иллюстратор, театральный художник, живописец, критик и историк искусств. Не удивительно, что художниками стали и трое из четверых детей Зинаиды Евгеньевны.

Зинаида Евгеньевна училась в школе княгини М.К. Тенишевой и в мастерской живописца Осипа Эммануиловича Браза. Ей посчастливилось поучиться и у Ильи Ефимовича Репина. С 1904 по 1910 год работала во Франции, несколько месяцев провела в Италии, где изучала искусство эпохи Возрождения. Много путешествовала, подолгу бывала в Швейцарии, Франции, Италии. Четыре года плодотворно работала в Марокко, получив деньги на поездку от бельгийского мецената и любителя живописи барона Ж. Броуера за картины для его дома и портреты его жены и детей.

Серебрякова рано получила признание на Родине. На выставке Союза русских художников в 1910 году показала 14 картин, в том числе автопортрет «За туалетом», который, как и ряд других картин, был приобретен Третьяковской галереей. В 1917 году была выдвинута на соискание звания академика, но из-за революции в октябре того года выборы не состоялись.

В 1919 году Зинаида Евгеньевна, потеряв мужа, осталась одна с четырьмя малолетними детьми. Перебивалась случайными заработками. В 1924 году по совету А.Н. Бенуа Зинаида Евгеньевна приехала в Париж с целью заработать и возвратиться домой, где у родственников оставались ее дети. С выставкой в Париже не заладилось. Зато в том же году показала свои картины на выставке русского искусства в США. Но заработать на дорогу домой и там ей не удалось. Доходы Серебряковой во Франции позволяли лишь сводить концы с концами.

В 1925 году к ней приехали старший сын Александр и младшая дочка Катя. Впоследствии оба стали художниками.

В последующие годы Серебрякова принимала участие в выставках русских художников в различных странах. Но, как и другие русские художники-эмигранты, предпочитала устраивать персональные выставки в парижских галереях, которые традиционно интересовались русским искусством.

Последний раз Зинаида Евгеньевна участвовала в выставке русских художников в 1935 году в Праге. Потом наступило время забвения, отсутствия интереса к её творчеству. Ранее написанные картины никто не покупал. Чтобы напомнить о себе, в 1954 году она организовала персональную выставку в собственной квартире-мастерской в Париже. Но она не пользовалась успехом.

Серебрякова до последних дней своей жизни мечтала показать свои картины на Родине. Ей это не удалось, но удалось ее сыну — Александру Борисовичу. В 1995–1996 годах при его активном участии прошла ретроспективная выставка работ его матери в Москве, Ленинграде, Киеве и Новосибирске. В октябре 2003 года в Москве выставлялось около семидесяти ее картин, собранных из частных коллекций и музеев России.

Последняя выставка полотен Зинаиды Евгеньевны (детский портрет, автопортреты, картины марокканской серии) прошла в Москве в конце 2010 — начале 2011 года. Были выставлены также семейные фотографии и ее письма к родным. Это — крик души человека, рвущегося на Родину, но у него нет ни денег на дорогу домой, ни надежды на благополучную жизнь во Франции.

Помню, как в пятидесятые годы Зинаида Евгеньевна сокрушалась, что ее произведения не находят спроса. Прошло время, и картины замечательной художницы привлекли внимание широкой публики. Их стали выставлять на аукционы, коллекционеры платят за них большие деньги. Теперь Серебрякова — одна из самых «покупаемых» и дорогих русских художников.

7. ИВАН МАХОНИН О СЕБЕ И О ШАЛЯПИНЕ

В 1956 или 1957 году из ВОКСа поступила информация о том, что одно из крупных советских издательств готовит к печати трехтомный труд о жизни и творчестве Федора Ивановича Шаляпина. И, поскольку Шаляпин многие годы жил и пел во Франции, мне было поручено найти людей, близко знавших великого артиста, взять у них интервью и получить, по возможности, его фотографии, автографы, редкие афиши и любые другие материалы, позволяющие показать его как артиста и человека.

Удалось разыскать нескольких французов, которые были дружны с Шаляпиным или писали о нем. Но все, в том числе и профессор Андре Мазон, филолог-славист, исследователь русской литературы, иностранный член-корреспондент Академии наук СССР с 1928 года, под различными предлогами отказались дать какие-либо сведения или материалы о Шаляпине. Вес хотели, чтобы им платили, а мы об этом «не догадывались». И тут, теперь уж не поміпо через кого, я познакомился с Иваном Ивановичем Махониным, русским инженером, дружившим с Шаляпиным.

Высокий, подтянутый, со вкусом одетый, он встретил меня в гостиной своего особняка, находившегося в 17-м округе Парижа, и после взаимных представлений пригласил к столу. Тут же открылась дверь и в гостиную вошла маленькая, вся какая-то русская-русская, старушка с чаем и пирожками.

— Это моя домоправительница Надежда Петровна, — сказал Иван Иванович. — Узнав о вашем приходе, с утра пирожки пекла и все гадала, с какой начинкой вам больше понравятся.

— Пирожки люблю с чем угодно, — ответил я, — но, как помор, предпочитаю с рыбой и капустой, да шаньги с картошкой.

— Как хорошо, я тоже люблю их больше всего. А вот Ивану Ивановичу, — чуть насмешливо сказала Надежда Петровна, — подавай с вишенкой, да с яблочками, — и удалилась.

Я рассказал Ивану Ивановичу о полученном мной задании и попросил помочь нам создать книгу, достойную Федора Ивановича. Он ответил, что хорошо знал Федора Ивановича, любил его, они были друзьями. «Начнем, как говорят, с начала» — и он стал рассказывать о себе, своем знакомстве с Шаляпиным. Вот его рассказ, вернее, то, что удержала моя память из разговоров с ним. Ведь прошло более полвека с тех дней.

По образованию Иван Иванович — инженер-конструктор, изобретатель в области авиа- и дирижаблестроения, машиностроения, артиллерийского вооружения и боеприпасов. Особенно плодотворной его деятельность в области вооружения была в период Первой мировой войны. Позднее занимался проблемами дистилляции топлива. И при всем этом натуру имел артистическую: любил музыку, прекрасно пел, хорошо играл на скрипке и был заядлым театралом. Он не пропускал в Мариинке ни одного балета, ни одной оперы. И, сидя в партере, влюбился в партнершу Шаляпина, известную в конце XIX — начале XX века певицу — Наталью Степаповну Ермоленко-Южину. Ходил на все спектакли с её участием, носил охапками цветы и наконец был приглашен певицей в гримерную для личного знакомства. Начались ухаживания, и вскоре он сделал ей предложение. Она отказала пылкому ухажеру но той причине, что была старше его на пятнадцать лет. Но он был настойчив, а женское сердце — не крепость. Не выдержало оно осады. Они поженились. Наталья Степановна и познакомила Ивана Ивановича с Шаляпиным.

После Октябрьской революции Махонин служил в Наркомате путей сообщения. В частности, ему принадлежала идея пустить вместо паровозов на Николаевской железной дороге электровозы. Он создал опытный образец электровоза с двигателем, работающим на аккумуляторах, снятых с подводных лодок. Они перезаряжались и работали в специальных камерах под высоким давлением, что позволяло значительно повысить их емкость. Испытания электровоза прошли успешно, но требовалась «доводка» некоторых узлов и, главное, силовая электрическая линия Москва — Петроград.

В 1921 году Махонин уехал за границу, но не просто «уехал», а был командирован для «усовершенствования своих изобретений» в Литву, Латвию, Эстонию, Германию и Францию. Перед выездом он получил мандат, подписанный лично Ф.Э. Дзержинским. Последний предлагал всем представителям советских представительств за границей «оказывать И.И. Махонину помощь и содействие». Этот документ Иван Иванович сохранил и показал мне на одной из встреч. Бланк, печать, исходящий номер, подпись — все по форме и сомнений в подлинности не вызывало. С ним поехала и его жена. В Париже они встретились с Ф.И. Шаляпиным и С.П. Дягилевым. Певица не раз выезжала с ними на «Русские сезоны» в Европу. Дягилев и уговорил её остаться во Франции петь в русской опере.

Сам Махонин, по его словам, хотел вернуться, но не смог оставить жену на чужбине. Он по-прежнему любил ее и понимал, что долго петь из-за возраста и по состоянию здоровья, подорванного в годы революции и Гражданской войны, она не сможет. Пришлось поменять советские паспорта на «Удостоверение апатрида».

Жена Махонина гастролировала по Европе и Америке, а он занялся изобретательством. Только теперь в области жидкого синтетического топлива и авиации. В 1928 году он запатентовал новый вид такого горючего. Оно отличалось от бензина и керосина малыми затратами на его производство, высоким КПД и безопасностью. «Им, — говорил Махонин, — можно было заливать огонь. Оно воспламенялось только в модернизированных двигателях внутреннего сгорания».

Патент на это изобретение был у него куплен американскими нефтяными магнатами за баснословную по тем временам сумму и положен до поры до времени под сукно. На эти деньги Махонин купил дом, часть их вложил в авиационный завод и стал строить самолеты.

В 1929 году он получил патент на самолет с раздвижным крылом. И 30 августа 1931 года его моноплан МАК-10 поднялся в воздух. В середине 1930-х годов за создание такого самолета ему была присуждена премия Министерства авиации Франции в миллион франков. Как память о том счастливом времени в углу его кабинета стоял винт самолета. Осуществить свои мечты и идеи до конца Махонин не смог: Франция была оккупирована немцами. Завод был реквизирован, а экспериментальный самолет МАХ-101, во избежание его захвата немцами, был уничтожен летчиком-испытателем. От сотрудничества с ними, несмотря на их давление, Махонин отказался.

После войны Махонин построил четырехмоторный самолет-разведчик МАХ-123. Самолет прошел испытания, но продолжить исследования Махонину не удалось.

Рассказывая о себе, Иван Иванович не забывал и о Ф.И. Шаляпине. В ноябре 1918 года Шаляпину — «высокодаровитому выходцу из народа», артисту Государственной оперы — Постановлением Совета комиссаров Северной области «в ознаменование его заслуг перед русским искусством» было присвоено звание народного артиста. Он был назначен художественным руководителем Мариинского театра.

Обстановка в театре была крайне сложной. Между Шаляпиным и работниками Наркомпроса постоянно возникали громкие скандалы.

Руководствуясь принципами «пролетарской культуры», они грубо вмешивались в творческую жизнь театров и даже таких звезд, как Шаляпин. А он не мог с этим примириться и реагировал на любые «указания» бурно, а иногда и вызывающе. Жена Махонина была свидетелем этих «творческих баталий». Позже, в Париже, Шаляпин, обедая у Махонина, сказал, что сделал большую ошибку, покинув Родину: «Надо было перетерпеть, да характер не позволил».

О положении в театре хорошо знал А.В. Луначарский. Еще в начале 1918 года Шаляпин просил у него разрешения поехать на гастроли за границу. Сам Луначарский дать такое разрешение не мог и пошел к В.И. Ленину. Он прямо сказал Предсовнаркома, что если Шаляпину в этом отказать, он просто убежит, как это сделали многие интеллигенты. Ив 1921 году разрешение на выезд ему было дано.

Вечером 29 июля 1922 года Шаляпин отплыл за границу «на лечение» и «для пропаганды российского искусства за рубежом». Оркестр и артисты Мариинского театра устроили ему торжественные проводы. Уезжая, он обязался отчислять какой-то процент от своих гонораров в пользу Наркомпроса РСФСР.

Махонин, знавший обстановку в России той норы, не исключал, что отъезд Шаляпина за границу спас ему жизнь. Как минимум, его бы выслали на каком-нибудь «артистическом» или «писательском» пароходе.

Живя за границей, находясь в зените славы, Шаляпин всегда с большой теплотой говорил о России, о желании вернуться туда. Он был глубоко русским человеком и чувствовал себя связанным с Россией тесными узами. Отрыв от России и русской природы переживал болезненно. В одном из писем из Южной Америки он писал: «Чем больше таскают меня черти по свету, тем больше я вижу духовную несостоятельность и убожество иностранцев. Искусство для них только забава. Пишу вам, чтобы обругать заморские страны и прославить нашу матушку Россию».

Шаляпина многие упрекали в скупости, ему даже приписывали слова «бесплатно поют только птички». Этот афоризм, сказал Махонин, принадлежит не Шаляпину, а артисту Мамонту Дальскому.

Федор Иванович был отзывчив на чужое горе и занимался благотворительностью, когда ещё сам, можно сказать, был нищим. Во время Первой мировой войны он на свои средства содержал два госпиталя. Дочери его ухаживали за ранеными. Шаляпин и в России, в том числе — в Советской, и за рубежом, часто выступал на благотворительных вечерах, помогал сиротам, давал деньги, и порой немалые, церквям на подарки к праздникам детям и неимущим.

Рассказывал Иван Иванович и о «несносном» характере своего друга. От него страдали и дирижеры, и партнеры. Он постоянно вносил в свои партии что-то новое. И не дирижер давал ему советы, а он указывал дирижеру, что и как надо играть. И при этом не терпел возражений. Дирижер Труффи говорил Шаляпину: «Если делать все, что ты хочешь, после спектакля можно лечь в больницу». И тот же Труффи признавался: «Черт Иванович! Постоянно все меняет; и все хорошо».

До сих пор люди, изучающие жизнь Шаляпина, спорят о том, хотел ли он вернуться из эмиграции. Ответ, мне кажется, однозначен: хотел, но не смог. «Насколько я знаю, — рассказывал Махонин, — с самого начала пребывания Шаляпина за границей в советских газетах появлялись малоприятные для него публикации. И все-таки он готов был вернуться на Родину. Болес того, была назначена и дата возвращения — октябрь 1927 года. Он собирался участвовать в юбилейном концерте, посвящённом 10-летию Октября. Но незадолго до этого произошло событие, которое перечеркнуло его планы».

Шаляпин попросил настоятеля храма Александра Невского освятить его дом. И, покидая храм, увидел группу плохо одетых детей русских эмигрантов. На следующий день он передал священнику 5 тысяч франков на подарки детям. Какое-то время спустя в газете «Возрождение» был опубликован отчет настоятеля храма об израсходовании этой немалой суммы. И через неделю в советской прессе появилась статья о том, что Шаляпин помогает белой эмиграции. Вслед за этим Ф.И. Шаляпина лишили советского гражданства и звания «народный артист». Кому-то в СССР, то ли из числа его руководителей, то ли — братьев-артистов, очень не хотелось видеть Шаляпина в Москве.

Но и после этого оп не отказался от мысли вернуться на Родину. Он еще несколько раз ходил по этому вопросу в советское консульство. О своем последнем визите к консулу Шаляпин рассказал Ивану Ивановичу: ожидая приема консулом, оп листал подшивку «Правды», и в одном из номеров увидел резкую критическую статью в свой адрес. Прочитав ее, он ушел. И больше уже туда не ходил и не звонил. Свой рассказ он завершал словами: «Я там никому не нужен, и говорить больше не о чем». Это было, по словам Ивана Ивановича, в конце 1936 или в начале 1937 года, а 12 апреля 1938 года Федора Ивановича не стало.

Иван Иванович передал мне несколько фотографий певца, ноты с пометками Федора Ивановича. У него хранился портрет артиста в костюме Мефистофеля, написанный углем его сыном Борисом. Этот портрет Махонин обещал «попозже» передать музею Шаляпина в Москве.

В апреле 1959 года я заехал к Махонину попрощаться. На столе были пирожки, грибки и бутылка «Смирновской». Он был грустен. «Я вам завидую, — сказал он, — вы едете домой, в Россию. А мне суждено умереть тут, на чужбине, в прекрасном, но нелюбимом городе. Русскому нужна только Россия».

Умер Иван Иванович 9 июля 1973 года в Ганьи (под Парижем) в старческом доме общества «Быстрая помощь».

8. АРХИВ БЕРДЯЕВА

В пятидесятые годы прошлого века русские эмигранты в Париже, особенно интеллигенты, стали больше интересоваться жизнью в Советском Союзе, легче шли на контакты с сотрудниками посольства СССР. Они приходили в наши учреждения за литературой, издававшейся Совинформбюро (ныне — агентство печати «Новости»), а иногда и с конкретными, интересными для нас, предложениями.

Это было время, когда Советский Союз активизировав борьбу за разоружение, за сохранение мира, усилил «культурную экспансию» на страны Запада. По миру постоянно гастролировали наши прославленные коллективы: Большой, Мариинский, Государственный музыкальный имени Станиславского и Немировича-Данченко театры, Государственный ансамбль народного танца Игоря Моисеева, Московский государственный цирк. В Париже и в столицах других государств выступали известные советские музыканты Давид Ой-страх, Эмиль Гилельс, Леонид Коган и тогда еще молодой Мстислав Ростропович. И пусть не покажется странным, русские эмигранты гордились достижениями Советской России в области культуры и искусства. Это была и их культура, их слава.

Как-то днем, когда я вел прием посетителей, в посольство пришла пожилая русская женщина и сказала, что ее направила к нам Евгения Юдифовна Рапп, родная сестра покойной жены Николая Александровича Бердяева, известного российского философа.

«Госпожа Рапп, — сказала посетительница, — хотела бы и сама прийти в посольство, но в ее возрасте это трудно сделать. Она просила передать, что с удовольствием примет господина атташе по культуре у себя, чтобы обсудить вопрос о судьбе архива Н.А. Бердяева».

«Господин атташе» фамилию Бердяева, «идейного противника коммунизма», пришедшего от легального марксизма к богоискательству, философии личности и свободы, помнил еще со студенческой скамьи. Он помнил также, что Бердяева критиковал сам В.И. Ленин. И но его указанию Бердяева, как одного из самых «активных буржуазных идеологов», выслали из страны. Это случилось в 1922 году.

Разговор с Е.Ю. Рапп, как я понимал, предстоял серьезный, и к встрече с ней стоило подготовиться. Пошел в библиотеку, перелистал справочники и узнал, что русский религиозный философ Н.А. Бердяев из дворян. Учился в Пажеском корпусе, из которого, однако, ушел, чтобы готовиться к экзаменам на аттестат зрелости для поступления в Киевский университет Святого Владимира. Будучи студентом, Бердяев вступил в «кружок самообразования» Киевского союза борьбы за освобождение рабочего класса. И скоро стал заметным специалистом по марксистской философии. В 1897–1898 годах арестовывался за участие в социал-демократическом движении. Его исключили из университета и в 1900 году сослали в Вологду под надзор полиции.

В начале девятисотых годов Бердяев познакомился с профессором политэкономии Киевского политехнического институт а Сергеем Булгаковым, который в молодости тоже был марксистом. Скоро они стали лидерами русской интеллигенции, ищущей пути к религиозному обновлению.

О разговоре с дамой я рассказал советнику посольства по культуре Михаилу Степановичу. «Съезди, Василь. Это может быть интересно, — сказал он, — потом послу доложишь. Он, думаю, заинтересуется этим делом».

Через день, как и было условленно, я поехал к Е.Ю. Рапп, жившей в собственном доме в ближайшем облюбованным русскими эмигрантами пригороде Парижа — Клямаре. Первое, что меня удивило и порадовало, это жилище Рапп. По внутреннему убранству, по тому, как был накрыт стол, по вышитым шторам на окнах и березкам, растущим на участке среди каштанов, это был дом русских интеллигентов. Из окна гостиной была видна липовая аллея.

Меня встретила блондинка с типично русским лицом, лет 50–55. Она представилась Софьей, племянницей хозяйки. Софья была участницей всех наших встреч с Евгенией Юдифовной. Как правило, сидела молча, но с каким вниманием она слушала мои рассказы о Москве, о Советском Союзе! Не пропускала ни слова!

Пока мы разговаривали, спустилась Евгения Юдифовна, маленькая сухонькая и очень подвижная старушка. В длинном черном платье, отделанном белым кружевным воротничком, и такими же манжетами, внизу широком и стянутом на талии, которой могла бы позавидовать и балерина. На голове — чепец, из-под него кокетливо выбивались седые букли. Завершали туалет дорогие серьги и кольца. Определить ее возраст было трудно. Казалось, старушка сошла с иллюстрации школьного учебника но истории или литературе девятнадцатого века. Ее наряд и манеры, свойственные ушедшему веку, контрастировали с живостью, с которой она говорила и двигалась.

Хозяйка радушно поздоровалась и сказала, что вначале хотела бы показать мне дом, а потом сесть за стол и за чаем обо веем поговорить. Сразу хочу сказать, что чаепитий было много и обо всех рассказать невозможно. Расскажу лишь то, что осталось в памяти.

В доме, помимо жилых и хозяйственных помещений, была домашняя церковь — гордость хозяйки. В ней три дня в неделю, а по праздникам и чаще, служил русский священник. Во всех комнатах стояла простая, но удобная и со вкусом подобранная мебель, на стенах — несколько картин русских и французских художников и собственные полотна хозяйки. Евгения Юдифовна была скульптором и художником. В доме было очень много книг.

За столом Евгения Юдифовна сказала, что была бы рада безвозмездно передать этот дом русскому посольству. Она знает, что в Париже учатся студенты из Москвы. Со временем их, видимо, будет больше, и здесь они могли бы «построить коммуну». Она просила подумать над ее предложением и перешла к рассказу о своем родственнике.

«Николай Александрович, — начала хозяйка рассказ о Бердяеве, — был выслан из России в сентябре 1922 года. С ним выехала и его жена — моя родная сестра Лидия, а затем к ним присоединились и мы с мамой. Первые два года эмиграции Бердяевы жили в Берлине. Там с помощью американского христианского общества молодежи Бердяев открыл Религиозно-философскую академию, в которой читал курс лекций но философии, истории и религии».

В конце 1922 года Николай Александрович совместно с П. Струве провел в Берлине совещание русских философов, высланных из России, и представителей Белого движения. На совещании Бердяев в резкой форме отмежевался от Белого движения, полагая, что нельзя возлагать надежду на насильственное ниспровержение большевизма в России. По его мнению, от него можно было освободиться лишь медленным внутренним процессом религиозного покаяния и духовного возрождения русского народа. Занимаясь просветительской деятельностью, он объехал с лекциями и выступлениями на различных научных форумах почти все страны Европы.

В 1924 году Бердяев переехал в Париж. Вплоть до 1940 года он издавал журнал «Путь», ставший печатным органом русской религиозной мысли. Своими религиозно-философскими работами Бердяев пытался примирить католиков, протестантов и православных.

«В этом доме, — рассказывала Евгения Юдифовна, — по воскресеньям можно было увидеть мирно пьющих чай католика и православного, православного и протестанта, а то и всех вместе. Тут бывали и жаркие споры. Но Николай Александрович умел всех примирить». Туг же хозяйка поведала о том, что Бердяев очень много работал, но мало зарабатывал.

Евгения Юдифовна подчеркивала, что Бердяев был «пламенным полемистом», оп отстаивал прогрессивное христианство, противопоставляя его буржуазным материалистическим ценностям и коммунизму, который, но его мнению, «душит творческую мысль и индивидуальную свободу». Работами «Новое средневековье» и «Источники и смысл русского коммунизма» он приобрел широкое признание на Западе. В 1947 году И.А. Бердяев стал почетным доктором Оксфордского университета.

Мечта Бердяева объединить все христианские церкви не сразу, но нашла сторонников и последователей. После Второй мировой войны экуменическое движение набрало силу, и в 1948 году был создан его руководящий орган — Всемирный совет церквей, штаб-квартира которого находится в Женеве.

«Долгие годы, — продолжала Е.Ю. Рапп свой рассказ, — Николай Александрович без симпатии относился к Ленину, Сталину и всем большевикам. Его можно понять: перед высылкой он провел какое-то время в тюрьме на Лубянке. Он не хотел эмигрировать. Бердяев был русским и оставался им до конца жизни. Он постоянно говорил о России, следил за всем, что там происходило, и когда увидел, что коммунисты спасают Россию от фашизма, изменил своё отношение к советской власти. Он занял „просоветскую“ позицию и не пошел, как некоторые из его старых друзей, на поклон к оккупантам. Еще до нападения немцев на СССР, в июле 1940 года, когда германские войска оккупировали Париж, Бердяев с семьей перебрался в небольшой городок Пила, что рядом с Аркашоном — курортом в Бискайском заливе. Но вскоре немцы оказались и там. Тогда он вернулся в Клямар, где и творил, можно сказать, затворником, до окончания войны».

После победы СССР над гитлеровской Германией Бердяев решил, что времена меняются к лучшему, и он может передать свой архив в Институт русской литературы Академии наук СССР.

Евгения Юдифовна рассказала, что бумаги Н.А. Бердяева упакованы в семнадцать больших коробок. Они перевязаны и опечатаны. Это его неопубликованные работы, журнальные статьи по философии творчества, истории, религии, социальной философии, переписка с друзьями, среди которых было много российских и зарубежных ученых, писателями и политическими деятелями разных стран.

«Сейчас архив хранится в Национальной библиотеке Парижа с правом его востребования законными наследниками Бердяева. Единственной его законной наследницей, после смерти сестры Лидии, осталась я, Евгения Рапп. И мне на этом свете тоже немного осталось жить, — отметила собеседница. — Все говорит о том, что пришло время выполнить волю покойного — отправить его архив на Родину».

По словам Евгении Юдифовны, Национальная библиотека готова возвратить архив, но этому мешает американский издатель трудов Бердяева, которому, в соответствии с заключенным когда-то договором, было предоставлено право, как он считает, бессрочно распоряжаться всеми материалами философа.

«Я думаю, — сказала Рапп, — что издатель никаких прав на материалы, которых никогда и в глаза не видел, не имеет. Понятно, конечно, что ему хочется заполучить все творческое наследие Николая Александровича. Но ему достаточно и того, что у него уже есть. А то, что в библиотеке, должно пойти в Россию. Тем не менее я думаю, что надо бы получить по этому вопросу заключение какого-либо солидного французского юриста».

Хорошие адвокаты из русских, как сказала Евгения Юдифовна, у нее есть, но ей не хочется посвящать в это дело кого-либо из эмигрантов. Николай Александрович постепенно прекратил все контакты с эмиграцией, даже с Мережковским и Гиппиус, с которыми в России был очень дружен. Реакция эмигрантов может быть крайне негативной, как это не раз уже бывало, а ей на старости лет не нужны пересуды и газетная шумиха. И добавила, что «военная», эмиграция, которая до сих пор сильна в Париже, встретила II. А. Бердяева и других интеллектуалов, высланных из России, очень недоброжелательно. Их подозревали в том, что они специально засланы советскими властями во Францию для внесения раскола в сообщество русских изгнанников.

Поблагодарив Евгению Юдифовну за намерение передать нашей стране архив Николая Александровича и связанные с этим хлопоты, я обещал ей проконсультироваться о законности претензий американского издателя с одним из парижских адвокатов, к услугам которого время от времени прибегало наше посольство.

О проведенных мною переговорах с Е.Ю. Рапп я дважды докладывал послу С.А. Виноградову. Перспектива получения дома в пригороде Парижа, пусть и ближнем, его не заинтересовала. «Дом маленький, а хлопот с ним будет много, — сказал Сергей Александрович. — Надо новые „штатные“ единицы в МИДе „выколачивать“, потом визы из французов „выбивать“. Откажись. Поблагодари и объясни ситуацию, как она есть. А по поводу архива срочно готовь сообщение в МИД, Пушкинский дом, ну и в ВОКС. Порадуй своих начальников. Они ничего не решат, но увидят, что не зря у них зарплату получаешь», — закончил он, улыбаясь, свой монолог.

Через два-три дня я встретился с адвокатом. Ознакомившись с текстом договора, заключенного Бердяевым с издателем, он дал однозначный ответ: «Действие указанного договора на архивы Бердяева и его труды, изданные другими издательствами до и после его подписания, не распространяется». С этим документом я и поехал к Евгении Юдифовне. Прочитав его, она сказала, что передаст его директору Национальной библиотеки, чтобы у него — «милого и доброго человека», с которым она знакома много лет, не возникли какие-либо неприятности. Американцы невоспитанны, жадны, могут и тяжбу затеять.

Евгения Юдифовна была поклонницей генерала Дс Голля и считала, что во время войны он выбрал единственно правильный путь, организовав движение Сопротивления и заключив с Россией договор о взаимопомощи. К амсрикаїщам, как народу, и к Соединённым Штатам она не питала симпатии, считая, что правительство этой страны в отношениях со своими союзниками проводит политику диктата.

Бывало, что Евгения Юдифовна предавалась воспоминаниям о Бердяеве, в частности, о его необычайно высокой работоспособности. «Он мог несколько часов подряд писать, даже не выпив чашки чая. Но прежде чем сесть за стол и начать какую-то работу, ходил по квартире и долго думал. А то подойдет к шкафу, возьмет первую попавшуюся книгу и начнет её читать. И вдруг радостный возглас: „Надо же, хорошо, шельмец, пишет! И я так думал когда-то, а время-то уж не то. Кто же это? Ха-ха, да это моя работа. Забыл уж“. Всех близко знавших Бердяева удивляла его способность обдумывать и писать одновременно несколько книг или статей».

Москва заинтересовалась архивом Бердяева, и вскоре мы получили письмо от директора Пушкинского дома. Он просил ускорить присылку документов. Там же находилось и письмо Евгении Юдифовне с выражением признательности за сохранение и передачу архива Николая Александровича. Письму она искренне обрадовалась, только пожалела, что сам Николай Александрович уже никогда не сможет его прочесть и не узнает, что его документы будут храниться в Петербурге, который он так любил.

Вскоре посольство получило из Национальной библиотеки все 17 коробок документов Бердяева. В конце концов эти документы оказались в Российском государственном архиве литературы и искусства. Это 1007 единиц хранения, включающих рукописи статей, докладов, трактатов, письма к С.Н. Булгакову, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковскому. Часть этих документов была опубликована.

Н.А. Бердяев умер 24 марта 1948 года за письменным столом в своем доме в Клямаре. Там же 15 ноября 1960 года умерла и Евгения Юдифовна. Оба похоронены на местном кладбище.

9. КСЕНИЯ КУПРИНА

Однажды в посольство пришла молодая женщина, одетая просто, но со вкусом, и попросила свидания с атташе по культуре. Ее проводили ко мне. Дама прекрасно говорила по-французски, и если бы не лицо, истинно русское, но чуть-чуть скуластое, ее можно было бы принять за француженку. Поздоровавшись, она перешла на великолепный русский, с каким встречаешься теперь только в старых книгах.

Это была Ксения Куприна, дочь известного русского писателя Александра Ивановича Куприна. Как только она представилась, стало понятно, откуда в ее облике эта едва уловимая «восточинка»: ее бабушка но линии отца — княжна Куланчакова — была из татарского рода.

О цели визита Ксения Александровна сказала просто и без обиняков: «Оказалась в затруднительном материальном положении. Зашла узнать, нет ли для нее в посольстве какой-нибудь работы». И добавила, что кроме русского и французского свободно владеет английским и немецким языками. Могла бы работать переводчиком, но только устным, поскольку языки учила походя, и писать ни на одном из них, в том числе и на русском, грамотно не умеет. И никаких документов об образовании у нес нет.

Мне она подходила и без документов. Ее приход был для нас подарком. В те годы во Францию приезжало много советских делегаций и артистических коллективов, как правило, без переводчиков. Это создавало посольству трудности, поскольку переводчиков в штате не было. И я, не раздумывая, предложил ей поработать с делегациями. Она тут же согласилась. Увидев такую поспешность с ее стороны, я счел нужным предупредить, что платить много не смогу, но на хлеб с маслом хватит.

Мы разговорились с Ксенией Александровной, и вот что я запомнил из ее рассказа и узнал позже о семье Куприных и ее жизни в Париже.

В 1911 году преуспевающий писатель А.И. Куприн покупает в Гатчине в кредит «зеленый пятикомнатный домик». Одна за другой выходят его книги, материально семья обеспечена. Так было до Первой мировой войны.

В августе 1914 года поручик запаса А.И. Куприн стал военным журналистом и уехал в действующую армию. А его жена — Елизавета Морицовна, сестра милосердия Русско-японской войны — открывает в доме маленький, на 10 коек, домашний госпиталь для раненых солдат.

Февральская революция застала Куприна в Гельсингфорсе. Он тут же приехал в Петроград. К дому Романовых Алексадр Иванович относился с антипатией, о свержении Николая II не жалел, и в событиях первых революционных дней увидел подтверждение своей мечты о будущей свободной и сильной России. Но голод и разруха, наступившие вслед за революцией, привели его в замешательство. Началась борьба за выживание. Октябрьская революция тоже не принесла народу избавления ни от голода, ни от холода, ни от болезней. Все это коснулось и семьи Куприна. И революцию он не принял. В петроградских газетах постоянно печатались его фельетоны, в которых он крайне жестко оценивал «новую» послеоктябрьскую действительность.

Писал он много, но на гонорары, получаемые за публикации, не прокормишься, и Александр Иванович организовал «огородную» артель, члены которой стали сообща выращивать овощи. В одном из рассказов он писал, что у него был участок земли размером 260 кв. саженей. Он сам его вскапывал, удобрял собранным на дорогах навозом и выращивал картофель, лук, чеснок. Огород и «мешочники», менявшие продукты на одежду, обувь и другие промышленные изделия, помогли, как он говорил, им выжить.

Осенью 1919 года войска генерала Юденича заняли Гатчину. Александр Иванович был мобилизован и назначен редактором газеты Северо-Западной армии «Принсвский край». В октябре того же года в обозе армии он с семьей покинул Россию.

Куда ехать? Где преклонить голову? До истечения срока действия паспортов Куприны жили в Гельсингфорсе. Потом была Эстония. Куда дальше? Выбор ему помог сделать проживавший в Париже его друг и коллега И.А. Бунин: он снял для Куприных квартиру на одной с ним лестничной площадке в доме на Пасси, облюбованной русскими эмигрантами. 4 июля 1920 года Куприны прибыли в Париж.

Бытует мнение, что Куприн, оказавшись в эмиграции, не смог писать и плохо разбирался в политике. Но его статьи, которые он писал ещё в 1919 году, находясь в Финляндии (опубликованные позднее в книге «Мы, русские беженцы в Финляндии»), а потом — во Франции, в газете «Общее дело» и других органах русской эмиграции вплоть до 1935 года, говорят об обратном. О ком бы и о чем бы он ни писал, о Врангеле, Ленине, Троцком, Каменеве, Красине, Горьком, Гумилеве, Набокове, Ходасевиче, Малявине, Л.Толстом, И. Шмелеве, Б. Шоу, Савинкове, Плевицкой, Гончаровой, о Русской армии, о положении в России, о французской деревне, о многих и многом другом, показывают, что это был человек со сложившимися симпатиями и антипатиями. Но в его работах, часто резких, обличительных, нет, как у других писателей-эмигрантов, злобы, безразличия, отделенное™ от России. Он остается русским. Он хочет, он надеется туда вернуться.

Но правда и то, что, живя за границей, Куприн лишился сюжетов, вдохновения, читателя и элементарных условий для работы. Александр Иванович не умел, как другие, писать но памята. «Ничего, никогда не выдумывал, — говорил он о себе. — Жил я с теми, о ком писал, впитывал их в себя, барахтался страстно в жизни. Потом все постепенно отстаивалось, и нужно было только сесть за стол и взять в руки перо. А теперь что? Скука зеленая».

В Париже Куприны сразу же столкнулись с материальными трудностями. Двенадцатилетнюю Кису, так Ксению звали родные и близкие, отдали учиться в интернат монастыря «Дамы Провидения» — женское католическое учебное заведение с монастырскими правилами. Девочка страдала от невозможное™ постоянно видеть родителей, от монастырского быта, католической обрядности и чужого языка. Не меньше страдали от жизни на чужбине и ее родители. И не только от нужды, а главное — от сознания, что их дочь не сможет получить образование, которое обеспечило бы ей стабильный заработок и положение в обществе. Мало помогала и работа Елизаветы Морицовны, организовавшей переплетную мастерскую и открывшей библиотеку.

Но бывает, что жизнь делает человеку неожиданные подарки. И Ксения получила его в шестнадцать лет. Тогда сказали: «Повезло девушке!» Может, и так. Но это «повезло» было в ней самой, в ее природных данных: молодость и красота, стеснительность и детская непосредственность. И, конечно, случай! Ее взяли в знаменитый в то время Дом моделей Поля Пуаре. Медленно ходить «по языку» (подиум), поворачиваться и в считаные секунды переодеваться научилась быстро. Гораздо труднее, из-за молодости и смешливого характера, было научиться «делать лицо».

Повезло раз, повезло и второй. На одном из званых вечеров, одетая в эффектное платье от Пуаре, Ксения произвела большое впечатление на присутствующих и, главное, познакомилась с известным кинорежиссёром Марселем Лербье. И восемнадцатилетняя Киса, не имевшая ни опыта, ни образования, заключила с ним контракт и снялась в пяти его фильмах, имевших большой успех. Работ ала опа и у русских режиссеров. В фильме «С дьяволом в сердце» Ксения Александровна успешно сыграла главную роль. Иван Алексеевич Бунин вспоминал, что 3 ноября 1933 года он «с особенным удовольствием смотрел фильм под названием „Бэби“… там играла хорошенькая Киса Куприна».

Ксения стала известной актрисой. Её любили французы и особенно — русские. Её фотографии постояшю печатались на страницах французских журналов. Казалось, с ее успехами в кино должны были поправиться и материальные дела семьи, но не тут-то было: почти все её гонорары уходили на туалеты. Молодость эгоистична. Да и «положение обязывало». А в квартире в это время за неуплату отключали то газ, то электричество.

Успехи дочери в кино, с одной стороны, радовали Куприна, а с другой — печалили и огорчали: Киса, которая раньше первой читала все, что писал отец, теперь перестала интересоваться его работой. В ее отношении к родителям стали проявляться снисходительность и превосходство. Но скоро, к радости Александра Ивановича, с кино у Ксении было покончено. Русские студии, не выдержав конкуренции, закрывались одна за другой, а французские — перестали снимать артистов-иммигрантов. Ксения осталась без работы.

Угнетало Александра Ивановича и то, что оп не вписался в эмигрантскую среду, не мог разобраться в том, что происходило в русском зарубежье. Нс понимал грызни многочисленных партий: монархисты, кадеты, эсеры, различные фракции социал-демократов и пр.

От неустроенности, неудовлетворенности Александр Иванович стал выпивать, что привело к болезням. Писатель Куприн угасал на глазах. Это видели и Ксения, и её мать. Видели и окружающие.

Жизнь редко баловала русских писателей-эмигрантов. Все они бедствовали. И нужда их была порой настолько велика, что мешала не только творчеству, но и была опасной для здоровья. Это был «вопрос физического выживания». Нс было денег на питание, на врача, на лекарства.

Встречаясь со мной, работая с делегациями, Ксения Александровна никогда не жаловалась на жизнь, на судьбу, говорила о своих жизненных перипетиях как-то весело, с юмором.

Она рассказывала, что уроки, полученные ею в Доме моделей, не пропали даром. Уйдя оттуда, она окончила курсы модельеров. С детства развитый вкус, упорство, творческая фантазия и стремление к знаниям дали свои результаты. Она стала одним из лучших театральных костюмеров. Но и тут черная зависть, высокомерное и пренебрежительное отношение к иммигрантке сделали свое дело: она снова осталась без работы. Тогда она вспомнила, что она актриса. Приобретенные опыт и навыки в кино помогли ей устроиться и успешно окончить курсы театрального искусства, а затем — поступить в театр. Однако скоро ей пришлось уйти и оттуда: коллеги-француженки не хотели делить с иностранкой первые роли, а она не хотела всю жизнь быть на вторых.

К счастью, на смену черной полосе в жизни Ксении пришла радость: она влюбилась. Влюбилась без ума в красавца француза, отважного летчика. Любовь была взаимной, они уже думали о венчании. И тут — неожиданный поворот судьбы: родителям сообщили, что их прошение о предоставлении советского гражданства удовлетворено, и они вместе с дочерью могут выехать на постоянное жительство в СССР в любое удобное для них время. Отец решил с отъездом не откладывать.

Для Ксении Александровны не было секретом желание родителей уехать в Россию. Отец всегда говорил, что его мечта — умереть на Родине, и что в Москву он готов «идти пешком по шпалам». Она знала также, что ее мать переписывалась по поводу их отъезда в СССР с художником И.Я. Билибиным, вернувшимся из эмиграции в 1936 году, писателем А.Н. Толстым. Однако сообщение о скором отъезде показалось ей «громом среди ясного неба».

«Я растерялась, — рассказывала Ксения Александровна. — Я не могла и не хотела бросить любимого человека и боялась остаться в чужой стране без родителей. Очень беспокоилась и о них. Как они будут жить одни? Кто позаботится о них? Никого из родственников в России уже не осталось, здоровье отца ухудшалось. Было морс слез и упреков со стороны родителей, но после тяжелых раздумий я твердо заявила, что остаюсь с любимым».

Родители уехали в 1937 году. Перед отъездом А.И. Куприн посетил на дому генерала А.И. Деникина и рассказал ему о своем скором отъезде домой. А вечером пошел в кабаре «Шахерезада» и попросил Наташу Кедрову, известную русскую певицу, спеть его любимую песню «В далекий путь, моряк, плыви…». Слушал, как рассказывают очевидцы, и плакал. Вспоминал, видно, пройденный путь, а, может чувствовал свой близкий конец.

Сборы и отъезд родителей в Москву проходили в строгой тайне. Надо было оплатить долги, продать библиотеку. Знакомым было сказано, что Куприны переезжают на юг Франции: там жизнь дешевле и климат для здоровья Александра Ивановича благоприятнее. На вокзале Куприных провожали только Ксения и жена Саши Черного — Мария Ивановна. Билеты и паспорта с необходимыми визами были вручены Куприным работником советского полпредства на вокзале.

Но рано или поздно все тайное становится явным. Русские парижане узнали, что Куприны находятся в Москве. Здравомыслящие люди не осудили Александра Ивановича за «измену эмиграции». Знали, что в Россию уехал больной, беспомощный старик. И понимали, что эта поездка Куприна соответствовала его сокровенным желаниям.

Но были и другие соотечественники, ненависть которых Ксения в полной мере испытала на себе. «Многие от меня отвернулись, — рассказывала она. — Эмигрантские газеты писали, что я продала родителей большевикам, и спрашивали, сколько на этом заработала. И до сих пор среди эмигрантов идет разговор о том, что это я уговорила отца уехать в Россию, а сама не поехала. Особенно усердствовала в распространении слухов и клеветы об отъезде Куприна на Родину Зинаида Гиппиус».

Вернувшись на Родину, Александр Иванович был в Москве, Ленинграде и летом 1938 года посетил Гатчину. Остановились они в доме но соседству с их бывшим домом: ни у него, ни у его супруги войти в «свой» дом сил не хватило. Новые хозяева «зеленого домика» угостили их клубникой «Виктория» с кустов, посаженных ещё самим Куприным.

Беда, как известно, не ходит одна. Вскоре в автомобильной катастрофе погиб жених Ксении, а в 1938 году в Москве умер отец. Мать осталась одна. Дочь ничем не могла ей помочь. А тут — Вторая мировая война. О выезде на Родину уже не могло быть и речи.

Ксении второй раз в жизни пригодилась специальность костюмера. Работала в разных театрах. Иногда там же получала небольшие роли. А потом, совместно с певицей Людмилой Лопато, открыли ресторан, но вскоре прогорели. Хорошо еще, что с помощью добрых людей удалось по хорошей цене продать оборудование и выйти из этой авантюры без больших потерь. И снова жизнь на случайные заработки.

Ксения Александровна оказалась не только хорошей переводчицей, но и помощницей, и заступницей наших делегатов. Помню, как много она помогала нашим фигуристам, участвовавшим в чемпионате Европы. Дни и ночи она была с ними. После выступлений и репетиций показывала им Париж, водила по магазинам, выбирая те, где товары хорошие, но дешевле.

В беседах с Ксенией Александровной неоднократно возникал разговор о ее возвращении на Родину. Она честно признавалась, что хочет этого и боится. Боится столкнуться с новыми трудностями в совершенно незнакомой ей обстановке. А больше всего боится оказаться «эмигранткой на Родине». Я не торопил её с принятием решения. Хотел, чтобы она сама, без давления с моей стороны, приняла его.

И тут в Париже один за другим побывали писатели Василий Ажаев и Лев Никулин. С каждым из них Ксения работала по 10 дней. Так же как и мне, она рассказала им о своей неустроенной жизни. Писатели были очарованы Ксенией и, вернувшись в Москву, убедили руководство Союза писателей СССР войти в ЦК КПСС с ходатайством о ее приглашении на постоянное жительство в СССР, конкретно — в Москву. При этом они делали упор на то, что в случае положительного решения Куприна приедет не с пустыми руками: она привезет отцовский архив. В нем — его рукописи, письма, заново отредактированные произведения, публицистические статьи, очерки. Все это было крайне важно для изучения творческого наследия А.И. Куприна.

Вскоре из Москвы пришло сообщение, что вопрос о возвращении Ксении Куприной на Родину может быть решен положительно, если от псе будет получено прошение о предоставлении ей советского гражданства. Я сообщил об этом Ксении Александровне. Она обрадовалась, но сказать «да» не торопилась.

К решению возвратиться в Россию, и как можно скорее, се, как ни странно, подтолкнули не мы, а… французская контрразведка. Однажды Ксения Александровна не вошла, а ворвалась в посольство, разгневанная и раскрасневшаяся. Такой я ее никогда не видел.

— Что случилось, Ксения Александровна, — спросил я.

И туг опа разразилась гневной тирадой:

— Вы знаете, откуда я сейчас пришла? Нет! Нс знаете! Меня вызывали в полицию, в ДСТ (контрразведка Министерства внутренних дел Франции. — Прим. авт.) и допытывались, зачем я к вам хожу, в каких помещениях посольства бываю, с кем и о чем говорю. Мало того, они хотели, чтобы я им в чем-то помогала. Я разозлилась и послала их к черту. Иначе не могла. Эти благодетели всех эмигрантов считают предателями. У меня свое понятие о чести и порядочности.

Я успокоил сс, посочувствовал и сказал, что мы верим ей и готовы дальше сотрудничать. Выпили кофе. Опа задумалась: «А дадут ли они мне дальше работать с вашими делегациями? Я ведь к этому уже привыкла, жду и хочу, чтобы они чаще приезжали, и не из-за денег, а потому, что мне с ними легче и проще, чем с моим эмигрантским и французским окружением. В русских нет ни ханжества, ни лицемерия».

Что я мог ей сказать? Уверять, что все будет как прежде, было бы легкомысленно. Я хорошо знал коварство и мстительный характер наших противников. Но сказать ей об этом не мог: она и так была напугана.

Чего хотели контрразведчики от Ксении Александровны? Им было ясно, что никакими секретами она не располагает, но полагали, и не без основания, что при желании может изучать некоторых наших сотрудников, и особенно делегатов. Контрразведку интересует все: политические взгляды, настроения, недостатки и слабости изучаемых ею лиц. Короче, вес то, что при определенных условиях можно использовать для оказания давления на человека, его компрометации, а может быть, и для его вербовки.

Мы договорились встретиться с ней дня через два-три и вместе подумать над сложившейся ситуацией. А через день она пришла сама, как всегда спокойная и уверенная в себе. Усаживаясь в кресло, протянула мне конверт. В нем было написанное от руки прошение о предоставлении ей гражданства СССР и о разрешении выехать на постоянное жительство в Москву.

Прочитав прошение, я сказал, что, поскольку оно пойдет в Президиум Верховного Совета СССР, его лучше перепечатать. Она весело рассмеялась: «Скажите лучше, что там не одна сотня ошибок». Так и было, но я, смеясь, заверил её, что ошибок нет, а две-три описки заметил.

Пока машинистка перепечатывала прошение, Ксения Александровна рассказала, что вес это время она не спала, а думала, как ей дальше жить, и поняла, что оставаться во Франции больше не может.

Не прошло и двух месяцев, как Ксения Александровна Куприна стала гражданкой СССР. Союз писателей сообщил, что ей будет предоставлена квартира в Москве, на Фрунзенской набережной, деньги на обустройство и ведутся переговоры о зачислении её в труппу Камерного театра. Кроме того, в письме было сказано, что Литературный фонд Союза писателей готов купить архив А.И. Куприна. Услышав все это, Ксения Александровна расплакалась.

Несколько дней спустя она получила в консульском отделе посольства «серпастый-молоткастый» и стала готовиться к отъезду на Родину. Она уже не боялась ДСТ и продолжала работать с делегациями. Времени при этом даром не теряла: дотошно расспрашивала всех, что в Москве есть и что почем, чего нет, что нужно купить и взять с собой.

Как-то вечером она позвонила мне и пригласила на ужин в ресторан одного из известных и дорогах отелей Парижа, объяснив, что свою квартиру уже сдала и до отъезда будет жить в отеле. Сияющая и довольная, она встретила меня на пороге номера-люкс. Показав свое жилище, сказала, что эту «роскошь» ей предоставил старый друг — Владимир Маковский — сын художника. И тут же, не скрывая негодования, продолжила: «Можете себе представить, что жена Володи, коренная парижанка, чем очень гордится, ненавидит русскую живопись, и он вынужден хранить полотна отца в подвале. Картины Маковского в подвале! Шедевры! И это люди, считающие себя солью земли».

За ужином она рассказала, что получила архив отца. Уезжая в Москву, он, недовольный ее отказом ехать с ними, назвал её легкомысленной девчонкой и не доверил ей храпение бумаг. Все эти годы они лежали у одного из его друзей. Рассказала и о том, что сумела распродать ненужные вещи и, самое главное, получила полтора миллиона франков комиссионных за то, что нашла владельцу квартиры нового солидного квартиросъемщика. На полученные деньги купила и отправила в Москву мебель для новой квартиры.

Месяца через три я получил от Ксении Александровны письмо. Там была такая фраза: «Я настоящая москвичка, на одном дыхании могу обежать ГУМ». Она писала, что принята в Камерный театр, что архив отца куплен Литературным фондом, а сама она скоро будет писательницей: ее уговорили написать книгу об отце.

К счастью, у Ксении Александровны все сложилось хорошо. Она нашла Родину. Была обеспечена работой. Написала книгу «Мой отец — И.А. Куприн». Дважды я видел ее на сцене театра. А однажды, случайно, встретил в гастрономе около своего дома. Вернувшись из Парижа, я тоже получил квартиру на Фрунзенской набережной. Мы оказались соседями.

10. МИРОНЕНКО — ДРУГ МАРШАЛА

При возвращении с одного из оперативных мероприятий ливень загнал нас с товарищем в таверну. Как хорошо, что кафе, бары и таверны в Париже на каждом шагу. Это еще Николай Михайлович Карамзин оценил, путешествуя по Франции в 1789–1790 годах: «Что может быть счастливее этой выдумки. Вы идете по улице, устали, хотите отдохнуть: вам открывают дверь в залу, чисто прибранную, где за несколько копеек освежитесь лимонадом, мороженым, почитаете газеты… Люди небогатые осенью, зимою находят тут убежище от холода, камин, светлый огонь, перед которым могут сидеть как дома, не платя ничего и еще пользоваться удобствами общества».

Мы вошли в небольшой светлый со вкусом отделанный зал. За стойкой бара — хозяйка, интеллигентная седовласая женщина лет шестидесяти с живыми глазами и доброй улыбкой.

Мы если за столик и заговорили. Услышав русскую речь, хозяйка подняла голову, по-свойски весело подмигнула нам и скрылась за шторой, отделяющей зал от служебных помещений. Несколько минут спустя к нам вышел широко улыбающийся мужчина чуть старше дамы и, приветливо протянув руки, мягко и певуче произнес: «Здравствуйте, как я рад, что у меня русские гости! Я давно не говорил ни по-русски, ни по-украински. Моя жена русский язык понимает, но говорить не может. Она австриячка и русский ей не дается. Моя фамилия Мироненко. Родом я из-под Полтавы». Он радушно пригласил нас пообедать «по-домашнему». Мы согласились: жены и дети были на даче, готовить самим не хотелось, да и скучно одним ужинать. А тут хозяин, приветливый и разговорчивый. Может что-нибудь интересное расскажет. А, может, и сам пригодится когда-нибудь на что-нибудь.

Поставив на стол бутылку вина, хозяин пошел распорядиться на кухню. Вернувшись, подсел к нам. Узнав, что мы советские дипломаты, он рассказал, что на Украине живет его сводный брат. Во время Великой Отечественной войны он командовал партизанским отрядом, теперь — председатель колхоза. «Извините, что сел к вам, но мне приятно поговорить с соотечественниками и, что греха таить, хочется выговориться». Выпив за встречу, он поведал нам о своей жизни, полной необыкновенных приключений.

Родился Мироненко в крестьянской семье на Украине недалеко от Полтавы. Учился в сельской школе, потом — в начальном техническом училище. В 1914 году был призван в армию. Начал войну на границе, был ранен, а после госпиталя попал во 2-й полк 1-й бригады Русского экспедиционного корпуса, в составе которого в 1916-м отбыл воевать во Францию — в благодатную провинцию Шампань.

Храбро воевал солдат Мироненко: был награжден Георгиевским крестом и французской медалью. В сентябре семнадцатого, после подавления мятежа солдат и офицеров Экспедиционного корпуса в лагере Ла Куртин и проведенной французами «сортировки» русских военнослужащих, он был отправлен на каторгу в Африку. (Тут наш хозяин снова отлучился на кухню и вернулся с мясной кулебякой, наваристым борщом и графинчиком водки, настоянной на каких-то травах.)

«К счастью, — продолжал он, — в Марселе при выгрузке из эшелона мне удалось бежать. Несколько дней скрывался на свалках, а йотом через пролом в заборе проник в порт. Мне повезло: нанялся матросом на пароход, отходивший в Венесуэлу. Капиталу позарез нужен был человек, он даже документы мои не посмотрел… Матрос из меня не вышел, но были оценены мои кулинарные способности. Простые люди всюду одинаковы, и латиносы с удовольствием ели мои галушки, котлеты. Даже борщ им варил, только без старого сала».

В Венесуэле Мироненко списался с парохода и какое-то время жил случайными заработками, ночевал в парках, пока не нашел место рабочего в одном из ресторанов в центре Каракаса. Делал всю черную работу, пи от чего не отказывался, тем, видно, и понравился хозяину.

«Он помог мне и вид на жительство выправить. С поварами и официантами ресторана тоже добрые отношения сложились. И однажды на своем плохом французском я попросил у хозяина разрешения приготовить на кухне угощение для моих друзей — поваров и официантов. Я объяснил ему, что умею готовить, а повод для торжества — мой день рождения. Удивительно, но хозяин понял меня и разрешил устроить „пир“. Больше того, он пришел „снять пробу“. Моя стряпня ему понравилась, и назавтра, после непродолжительного разговора, он предложил мне работать поваром. Так, можно сказать, случайно, началась моя поварская карьера, которой верен по сей день».

Это было лишь начало. Через какое-то время украинские и русские блюда Мироненко стали включать в меню, и они имели успех. В городе заговорили о ресторане и о русском поваре. И однажды один из постоянных посетителей, вхожий во дворец президента страны, предложил ему работу на президентской кухне. Там Мироненко прослужил три года.

Все было хорошо, да тянуло солдата на Родину. Если уж не на Украину, так хотя бы в Европу, все ближе к дому. И он решил уехать. Самый дешевый способ путешествовать — наняться на один рейс на пароход, неважно на какую работу. Его взяли поваром на пассажирский лайнер, отправлявшийся в Лондон. Там, как и в Венесуэле, он ушел с парохода, надеясь остаться в Англии, но получить разрешение на проживание не удалось. Полиция требовала «солидный» документ, удостоверяющий личность, а у него было лишь временное разрешение на проживание в Венесуэле, да чудом сохранившаяся солдатская книжка на французском языке. Снова пришлось отправиться в плавание, и только через полтора года, с помощью администрации Общества пароходных ресторанов, он получил право на проживание в Лондоне.

Повара, да еще знающие такую экзотическую кухню, как русская, пользовались в ту пору большим спросом, и Мироненко устроился в престижный ресторан с хорошей зарплатой. Это был большой успех, а вслед за ним пришло счастье: познакомился с очаровательной девушкой родом из Австрии. Она служила бонной в семье какого-то лорда. Скоро они поженились.

«Мы были смешной парой, — говорил Мироненко, поглядывая на жену, стоявшую за стойкой, — в любви объяснялись на смеси немецкого, французского, английского, испанского языков. А иногда, для убедительности, я вставлял в свою речь украинские и русские слова. И вот уж более тридцати лет живем вместе, две дочери у нас».

В Лондоне Мироненко «залетел» очень высоко — на кухню Его Величества короля Великобритании, где прижился и прослужил несколько лет. Из Лондона иногда ездил во Францию и однажды в Париже встретил сослуживцев по Экспедиционному корпусу.

«Париж мне казался более „русским“, чем Лондон, и к России, и к Австрии ближе, — рассказывал Мироненко. — И мы с женой решили там попытать счастья. Была, видно, полоса везенья: мне быстро и довольно дешево удалось купить эту таверну. Отремонтировал ее, а потом и квартиру к ней пристроил. Дочери выроста. Остались мы с женой вдвоем. И мне, наскитавшемуся по свету, ехать никуда не хочется, тянет только на Украину, да и брат приглашает. Но — все дела, все некогда.

Дом не на кого оставить. Закроешь таверну на неделю, клиентуру потеряешь».

Кроме того, побаивался Мироненко к брату ехать: как бы не навредить ему. Брат на виду, а он — белоэмигрант.

Как-то я зашел к нему позавтракать. Поздоровавшись, он сказал, что хотел бы поговорить и кое-что показать, и пригласил за столик в дальнем углу зала, а сам куда-то ушел и тут же вернулся с альбомом в руках. Показал фотографии жены, дочерей, внуков. «А теперь посмотрите, каким был в молодости солдат Мироненко». В альбоме был с десяток хорошо сохранившихся фотографий, сделанных в 1916–1918 годах. На одной из них — группа солдат на отдыхе, на других — прощание с сослуживцами, павшими на чужой земле, солдаты в окопах.

«А этого солдата не узнали?» — указал он на человека, стоящего рядом с ним. Было что-то знакомое в лице парня, словно где-то, когда-то видел его. «Это Родион Яковлевич Малиновский, — с улыбкой и очень тепло сказал Мироненко, — друг мой закадычный, ныне маршал Советского Союза. Мы с ним оба после ранений в корпус пришли, в одном взводе служили. Храбрый солдат, отличный пулеметчик. Французы его Военным крестом и медалью, помнится, наградили. Потом он был тяжело ранен. После февраля семнадцатого мы выбрали его председателем ротного комитета. Бунтовал, как и я. От ссылки в Африку его спасла открывшаяся рана, а в девятнадцатом, как я нагом узнал, он уехал в Россию, вступил в Красную армию, до маршала дослужился, — вздохнул мой собеседник. — Дома живет, а я всю жизнь на чужбине. Ни родителей, ни родственников, кроме брата, не осталось. Кто умер, кого немцы расстреляли. А мне все равно хочется хоть одним глазком взглянуть на родную деревню. Сколько лет иронию, а вес но ночам снится».

Прав был солдат Мироненко: его друг, ефрейтор Малиновский, не попал в Африку только потому, что в то время залечивал в госпитале открывшуюся на руке рану. Но по возвращении в часть был арестован и отправлен на работу в каменоломни Бельфора. Работать с незажившей рукой было крайне трудно, и в январе 1918 года Малиновский добровольно пошел служить в сформированный генералом Лохвицким Русский легион, сражавшийся против немцев в составе Марокканской дивизии. Легион особо отличился осенью 1918 года в боях на «линии Гинденбурга». После победы над Германией Русский легион был выведен в деревню Плер-сюр-Марн, где был расформирован. Оттуда русских солдат французское командование пыталось отправить на Родину в распоряжение генерала Деникина. Но Малиновскому удалось попасть в команду, которая в конце лета 1919 года была отправлена морем из Марселя во Владивосток. Она прибыла туда в середине октября. Там белые власти пытались сразу же включить их в состав армии Колчака, но группа одесситов, в которой был и Малиновский, решила пробиваться к красным. С большими трудностями они добрались но железной дорого до Омска, где проходил фронт между белыми и красными. В конце ноября Малиновский перешел по льду Иртыш и был задержан разведывательным дозором одной из частей Красной армии. Его документы — солдатская книжка на французском языке, русские и французские боевые награды дали красноармейцам основание считать, что перед ними переодетый белый офицер. Его хотели расстрелять на месте, но нашелся среди них благоразумный человек, который решил отвести пленного в штаб. Там местный врач, знавший французский язык, побеседовав с Малиновским, изучив его солдатскую книжку и награды, понял, что перед ним солдат Русского экспедиционного корпуса. Вскоре Малиновского назначили инструктором пулеметного дела части.

Хоть и утро было, а выпили мы с другом маршала за упокой души его родителей, за здоровье брата, что на Украине немцев бил, и пожелали «многая лета» Р.Я. Малиновскому.

«Чтобы разогнать тоску по Родине, — сказал я, — поезжайте на Украину, пока брат жив. И не бойтесь, вреда ему своим визитом не причините. Времена нынче другие».

В апреле 1959 года, перед отъездом в Москву, я заехал к Мироненко попрощаться. Привез ему фотоальбомы Москвы и Киева, бутылку родной «горилки», коробку «мишек» жене и пакет жареных семечек, оставленный украинской делегацией.

Прощаясь, он сказал, что твердо решил осенью поехать в Полтаву, а оттуда уж рукой подать до колхоза, где брат живет. Вскрыл пакет с семечками, понюхал: «Нс то что вкус — запах семечек позабыл, — сказал он. — Надо ехать!»

11. КАРТИНЫ АЙВАЗОВСКОГО

Кто-то из парижских знакомых в армянской диаспоре рассказал мне, что пожилой армянин, французский гражданин, хотел бы встретиться с сотрудником посольства СССР и переговорить о продаже имеющихся у пего картин Айвазовского и других русских художников.

Я попросил познакомить меня с этим человеком. Летом 1957 года владелец картин пришел в посольство. Я ждал его, так как заранее был предупрежден друзьями о его визите.

Мой собеседник назвался Филиппом. Он рассказал, что его родители бежали из Турции в 1915 году, спасаясь от армянской резни, и осели в Париже. Ему тогда было семь лет. Он вырос и получил образование во Франции, занимался бизнесом и прилично зарабатывал. Но главным делом своей жизни считал не бизнес, а коллекционирование картин И.К. Айвазовского. На это уходили все доходы и сбережения. И надо сказать, что в коллекционировании он преуспел. На день нашей встречи в его коллекции было сорок восемь полотен Айвазовского и пять картин, принадлежавших кисти других известных русских художников, в частности, Б.М. Кустодиева.

Филипп великолепно знал биографию Ивана Константиновича, с восторгом и уважением говорил о его учителе, французском художнике Ф. Таннере, великолепно владевшем приемами изображения воды.

Из рассказа Филиппа явствовало, что он одинок, оставить коллекцию некому и, будучи армянином, хотел бы предложить её Советскому Союзу, «единственной в мире стране, где армянский народ обрел свободу, государственность и равные права с другими народами».

«Поначалу, — признался Филипп, — у меня было намерение безвозмездно передать коллекцию в дар Армянской ССР, но я в таком возрасте, когда зарабатывать на жизнь становится трудно, а жить и даже картины покупать еще хочется, нужны деньги. Поэтому я предлагаю вам купить мои картины».

Упреждая мой вопрос о цене, он сказал, что просит за все пятьдесят три полотна шесть миллионов франков. Я не поверил ушам своим. Это была мизерная сумма. В те поры я, младший дипломат, получал в месяц около двухсот тысяч франков. А зарплаты в советских посольствах, по сравнению с посольствами других государств, были низкими.

Одновременно Филипп добавил, что если картины заинтересуют правительство Армении, он отдаст их за пять миллионов франков, ибо не стремится на них заработать. Ему просто необходимо обеспечить себе безбедную старость. Эти пять или шесть миллионов будут хорошей добавкой к пенсии и тем сбережениям, что у него еще сохранились. Мой гость сказал также, что каждая картина имеет заключение экспертов о ее подлинности. Все документы будут переданы вместе с коллекцией.

Назавтра я посетил Филиппа. Его квартиру было бы правильнее назвать выставочным залом. Все стены увешены картинами. Всюду морские просторы, парусники, живописные побережья.

Мебели в квартире почти не было. Только в одной из комнат стоял стол с дюжиной стульев, за которым в былые времена хозяин принимал друзей. В небольшом кабинете — широкая тахта, письменный стол с телефонным аппаратом и настольной лампой итальянской работы, да стеллаж с книгами и сувенирами.

Осмотрев экспозицию, я поблагодарил хозяина за его намерение продать картины нашей стране и заверил, что немедленно проинформирую об этом компетентные советские учреждения и надеюсь встретиться с ним в ближайшее время уже для конкретного разговора.

Вернувшись в посольство, я доложил послу С.А. Виноградову о встречах с Филиппом. Сергей Александрович проявил к этому живой интерес и поручил подготовить телеграммы в отдел культуры ЦК КПСС, а также в МИД и Министерство культуры СССР.

Я написал во все эти ведомства, что посольство считает целесообразным приобрести коллекцию Филиппа, отметив, что картины продаются по крайне низкой цене. Написал и о том, что если их купит правительство Армении, государство сэкономит миллион франков. Посол добавил к этому, что было бы желательно направить Филиппу от имени правительства Армянской ССР благодарственное письмо и подарок, изготовленный в Армении.

Через несколько дней я вновь посетил коллекционера, и не один, а с председателем Армянского общества культурных связей с зарубежными странами Бабкеном Аствацатурьяном. Он неожиданно для меня прилетел в Париж в командировку. Пришли мы к Филиппу не с пустыми руками. Бабкен Ашотович прихватил из своих «представительских» запасов пару бутылок лучшего армянского коньяка, кусок бастурмы и армянскую чеканку но меди.

Встреча двух пожилых людей, переживших 1915 год, две мировых войны и другие невзгоды, живущих в разных странах, но одинаково любящих Армению, их Родину, была радостной и трогательной.

Вопрос о покупке картин решился удивительно быстро. Вскоре мы получили официальный ответ о том, что коллекцию приобретает правительство Армении для Национальной картинной галереи в Ереване, и тут же были переведены деньги на их оплату.

Филипп получил разрешение французских властей на вывоз картин в СССР. Мы их застраховали, упаковали и отправили в Ереван через Москву.

12. ЛИДИЯ ДЕЛЕКТОРСКАЯ И МАТИСС

В посольство «на огонек» частенько заходила эмигрантка «первой волны» Лидия Николаевна Делекторская. Она привлекала внимание и уважение к себе своей неброской чисто русской красотой, умением легко сходиться с людьми, природным тактом в общении.

Лидия Николаевна родилась 23 июня 1910 года в Томске в семье врача. В 13 лет осталась круглой сиротой. Сестра матери увезла ее с собой в Харбин. Там она закончила русский лицей. Затем семья переехала в Париж.

В 1932 году, находясь в Ницце в поисках работы, она узнала от подруги, что какой-то художник ищет себе помощницу для работы в мастерской.

«Художником» оказался Матисс. Он работал тоща над созданием большого живописного полотна «Танец». Скоро нужда в услугах Лидии отпала и она снова оказалась без работы. Месяца через три Матиссу понадобилась сиделка для ухода за его больной матерью, и Лидия согласилась на эту работу.

Красивая, хорошо воспитанная, достаточно образованная и обладавшая художественным вкусом «сиделка» стала музой и вдохновительницей художника, его помощницей, секретарем и любимой моделью. Она изображена на его картинах не менее девяноста раз.

Так 22-летняя русская девушка без семьи, почти без средств к существованию, без знания французского языка оказалась в доме знаменитого художника, и провела в нем, без выхода или выезда, за исключением нескольких дней, когда ездила в Париж по делам самого Матисса, 25 лет.

После смерти Матисса для Лидии Николаевны наступила тяжелая пора. Его родственники пытались лишить ее наследства, полученного в соответствии с завещанием художника. Но, несмотря на травлю завистливых и неблагодарных людей, она не опустила руки и нашла для себя новое занятие в жизни: стала одной из лучших переводчиц русской и советской литературы. Особенно она любила переводить работы К.Г. Паустовского, певца русской природы и русской души. В то же время опа писала глубоко содержательные статьи о творчеству Матисса.

Однажды Лидия Николаевна пришла в посольство с подарком. Она принесла и вручила нам два полотна Матисса с просьбой отправить их в Музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина. При этом поставила условие: о её подарке не должно быть никаких публикаций в прессе и сообщений по радио или телевидению. Иначе у нее могут возникнуть неприятности с родственниками Матисса, и даже с французскими властями. Мы твердо гарантировал конфиденциальность «операции». В Москву вместе с картинами было направлено письмо, в котором четко излагалась просьба Делекторской. Каково же было наше удивление, когда в одном из номеров «Огонька» мы прочитали статью о пополнении коллекций советских музеев. В ней, в качестве примера, рассказывалось о подарке «русской патриотки» Делекторской, живущей во Франции, полотен Матисса.

Родственники Матисса устроили Лидии Николаевне скандал, а мы не могли от стыда смотреть ей в глаза, и были благодарны, что она зла на нас не затаила и дружбы своей не лишила. Несмотря на этот казус, она и позже совершенно безвозмездно передавала через посольство в музеи СССР работы Матисса, которые он дарил ей в дни рождения и по другим поводам. В 1982 году она подарила ленинградскому Эрмитажу принадлежавшее ей полное собрание его гравюр. Благодаря Лидии Николаевны российские музеи собрали значительную коллекцию работ знаменитого художника. В декабре 2002 года в Музее личных коллекций в Москве прошла выставка «Лидия Делекторская — Анри Матисс». Она состояла из даров Делекторской. В её коллекции более 200 различных произведений искусства, материальных предметов, книг, фотографий, архивных документов.

Без преувеличения можно сказать: Лидия Николаевна подарила России Матисса, а Франции — Константина Паустовского.

Умерла Лидия Николаевна в 1998 году. Согласно её воле, прах её был привезен из Франции и погребен под Санкт-Петербургом, в Павловске. А на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем осталась пустая, уже оплаченная, могила с круглой надгробной плитой с именем и датой рождения Лидии Николаевны.

Глава пятая
ПОСЛЕ ПАРИЖА

1. РАБОТА В ЦЕНТРАЛЬНОМ АППАРАТЕ РАЗВЕДКИ

В Москву мы вернулись в праздник — 9 мая 1959 года, и рано утром следующего дня я вылетел в Архангельск к больному отцу.

По возвращении был отчет у заместителя начальника Главка. Все прошло гладко. Похвалили, объявили о повышении в должности, твердо пообещали в ближайшие 2–3 месяца кардинально улучшить жилищные условия, пожелали успехов в службе. Не критиковали, хотя кое-что завершить я не успел.

Прошло еще полмесяца, мне присвоили звание майора. Серьезное и смешное в жизни всегда где-то рядом. По случаю объявления о досрочном присвоении очередного воинского звания был собран весь отдел. Яков Павлович, начальник отдела, опытный разведчик, участник войны, человек исключительной порядочности и доброты, скомандовал: «Товарищи офицеры!» Все встали, и он зачитал приказ о присвоении мне воинского звания. Я, как положено по Уставу, ответил: «Служу Советскому Союзу!» Товарищи стали меня поздравлять, а Яков Павлович, выждав минуту, сказал, улыбаясь: «Подождите, еще не все», — и дал слово сотруднику отдела кадров.

Василий Афанасьевич, старый служака, встал, застегнул на все пуговицы пиджак и, чуть стесняясь, сказал: «Как-то случилось, что Василий Николаевич прослужил девять лет, дослужился до майора, получил не только ведомственные, но и государственные награды, а Присягу на верность Отечеству до сих пор не принял». Тут посыпались шутки в адрес отдела кадров. А он, вынув из папки текст Присяги, передал его мне. Снова команда: «Товарищи офицеры!» Я, зачитав текст, поклялся верой и правдой и до последней капли крови защищать Социалистическую Родину и в подтверждение своих слов расписался под документом. В этот момент я и стал настоящим офицером Советских вооруженных сил.

По возвращении из командировки офицер, как правило, едет отдыхать, а кадры и руководство решают вопрос о его трудоустройстве. Но я предпочел, не медля, приступить к работе, так как вопрос о жилье решался трудно, и надо было, как тоща говорили, «держать руку на пульсе».

Отправив детей в загородный детский сад, а жену лечиться в Железноводск, я занял освободившуюся должность во французском направлении европейского отдела. Но долго там не задержался. В Главке шла реорганизация — создавались два новых подразделения и шло перераспределение функций между некоторыми из существующих отделов. В результате мне пришлось поработать несколько месяцев во вновь создаваемом отделе «Д» (дезинформация), а потом перейти в отдел внешней контрразведки, куда были переданы дела, которыми я занимался в Париже.

Спустя 5–6 месяцев мне было сказано начальством, что, в соответствии с планом ротации оперативного состава за границей, в конце 1961 года мне предстоит командировка в Рим заместителем резидента по контрразведке. Поэтому, не спеша, но и не откладывая, надлежит готовиться к работе в этой стране: изучать ее историю, внешнюю политику, доучить итальянский язык и многое другое.

Надо признаться, что после пятилетнего пребывания в Париже вживаться в нашу действительность было не просто. В первую очередь это касалось службы: в 18.00 опечатывать сейф, сдавать ключи дежурному и идти домой, не думая о наружном наблюдении, не проверяясь многократно в пути. Приятно было сознавать, что впереди целый вечер, свободный от служебных забот и хлопот. Правда, так было не всегда. О делах мы думали и дома, такова уж наша профессия. Как говорил мой приятель Григорий: «Василь, ты спи и думай!» И будь ты хоть за тридевять земель, а помнишь и думаешь о друзьях-товарищах, что живут вдали от дома, не зная порой ни сна, ни покоя, и, несмотря на расстояния, ты связан с ними какими-то невидимыми нитями.

Служба в те годы была у пас хоть и с нормированным рабочим днем, но весьма напряженной. Много было командировок и за границу, и по стране. Несколько раз в 1960–1961 годах выезжал в Киев для встреч с парижскими связями, прибывавшими в СССР по различным каналам.

Осенью 1961 года я неделю провел в Представительстве КГБ СССР при МГБ ГДР, находившемся в пригороде Берлина — Карлсхорсте. На закрытой для посторонних территории за высоким забором в трехэтажном здании бывшего военного госпиталя находились само Представительство, рядом жилые дома его сотрудников, поликлиника, гостиница «Волга», продуктовые, промтоварные и книжные магазины, парикмахерская и прочие необходимые бытовые учреждения. Неподалеку от этого места сохранилось историческое здание Военно-инженерного училища, в стенах которого в мае 1945 года был подписан Акт о безоговорочной капитуляции Германии.

В Берлине мне предстояло восстановить связь с агентом, с которым я работал в Париже. В силу ряда не зависящих от нас обстоятельств связь с ним была потеряна. После ряда проверочных мероприятий я перехватил его у его дома и договорился о месте и времени встречи. В дальнейшем я получил от иностранца представившую интерес информацию, поставил задачи на будущее, и мы совместно выработали новые «постоянные» условия связи, пригодные для использования их в любом другом городе.

2. И СНОВА ПАРИЖ

В сентябре 1961 года меня направили в Париж под прикрытием сотрудника пресс-службы советской выставки. Цель командировки — восстановление связи с молодым и перспективным для нашей Службы французом. Никто из моих коллег этого человека не знал, а он, после возвращения из Африки, куца был командирован по линии военного ведомства, на обусловленную встречу не вышел. Главная трудность состояла в том, что его вначале нужно было найти. Но ни места работы, ни места жительства его мы не знали.

Прикрытие сотрудника пресс-службы было для меня в этих условиях весьма удачным, так как каких-либо трудоемких и, главное, постоянных обязанностей у меня не было, и я мог распоряжаться временем по своему усмотрению.

Прошло более двух лет после того, как я покинул Париж. Уезжал с сожалением: там оставались друзья и были хорошие «заделы» на будущее. И мне казалось, что, вернувшись в город, где все знакомо, где прошли без малого пять лет напряженной работы, буду на седьмом небе от счастья, а, прилетев туда, радости не почувствовал. Была, конечно, радость встреч с друзьями, а сам Париж не радовал: все красиво, все цветет и благоухает, но в то же время нет ощущения новизны, чего-то необычного. Захожу в кафе. И тут же слышу: «Бонжур, месье, как вы долго у нас не были. Что было с вами?» И так всюду. И подумалось: все то же, ничего нового!

Устроившись в номере отеля «Аркад», побывав в павильоне, где монтировалась выставка, и поближе познакомившись с ее сотрудниками, начал поиск нужного мне человека.

Вначале я обошел кафе, которые обычно посещают сотрудники ведомства моего знакомого. Там я его не встретил. Ходить туда каждый день было опасно, так как большинство посетителей знают друг друга, и регулярное появление нового человека незамеченным не осталось бы. Была также опасность, что, увидев меня, молодой мой друг от неожиданности растеряется и допустит какую-либо оплошность. Да и уверенности в том, что он остался на прежнем месте, у меня не было.

Попытка найти его парижский адрес успехом тоже не увенчалась. Остался последний вариант — поездка в Страсбург, к его бабушке, адрес которой у меня был. Далековато, по делать нечего. И ранним утром мы с одним из сотрудников резидентуры отправились в пуп".

На место, небольшую деревушку километрах в десяти от города, приехали часов в 5–6 вечера, и я тут же пошел по нужному мне адресу. Дома оказалась только бабушка моего друга: маленькая, добродушная и для своего возраста очень подвижная старушка с черным от солнца и ветра лицом. Говорила она на каком-то мало понятном мне франко-немецком языке, но сама французский понимала отлично. Я представился другом её "умного и хорошо воспитанного" внука, вручил ей заранее приготовленные подарки. Старушка оказалась разговорчивой, и через 30–40 минут я уже знал, что мой знакомый, вернувшись из Африки, служит в морском флоте, женился и у него растет сын. А его жена — "очень умная молодая дама" — профессор в Сорбонне. Живут они в Париже, в одном из университетских городков. Достав пухлую книгу для записей, она показала мне, где записан их адрес.

Все было хорошо, кроме одного: друг мой женился на девушке, которая очень нравилась бабушке, но совсем не нравилась мне. Я знал, что эта девица, скажем мягко, без каких-либо симпатий относилась к ФКП и к Советскому Союзу. Это обстоятельство могло осложнить наши с ним отношения.

Вернувшись в Париж, мы с моим коллегой (назовем его Павел) начали "охоту" на моего приятеля. По утрам, каждый раз меняя машины и верхнюю одежду, мы выезжали к университетскому городку и поджидали француза у ближайшего к автобусной остановке выхода на улицу. На третий или четвертый день встреча состоялась. Он очень удивился, увидев меня, так как знал, что я в Москве. После взаимных приветствий охотно сел в машину. Дорогой я рассказал ему, как узнал его адрес, и назначил встречу в ресторане в тот же вечер.

Во время обеда я познакомил его с Павлом, сказав, что он мой старый и добрый товарищ, что в Париже я нахожусь временно, а он остается здесь и, надеюсь, они будут дружно работать. Дальше разговор вел уже Павел. Он подробно расспросил нашего друга о новом месте его работы и попросил его выполнить пару необременительных поручений.

Основную свою задачу я выполнил: друга нашел и передал в надежные руки. Справился еще с рядом заданий и занялся подготовкой к отъезду.

Выставка СССР в Париже

Прежде чем «покинуть» Париж, хочется сказать несколько слов о выставке, где Советский Союз ярко продемонстрировал свои достижения в различных областях науки, культуры, промышленности и сельского хозяйства.

Выставка пользовалась у французов большим успехом. Приходили и приезжали не только парижане, но и люди из других городов, рабочие коллективы предприятий, делегации первичных организаций ФКП и Ассоциации «Франция — СССР», а также жители Бельгии, Люксембурга и других сопредельных стран.

Особый интерес у посетителей вызывали, как помню, стенды «Космос» и «Медицинская техника». Первый был расположен на специально построенном подиуме трёхметровой высоты в центре первого выставочного зала. На него вели две лестницы. Экспонаты стенда наглядно и доходчиво показывали развитие науки о космосе и космической промышленности в СССР, о «биологических космонавтах» Лайке, Беше и Стрелке, о первом в мире полете в космос советского гражданина Юрия Гагарина. Книга отзывов была полна восторженных записей посетителей.

После трех недель работы выставки на этом стенде произошел случай, о котором говорил тогда весь Париж: обрушилась одна из лестниц, ведущих на подиум. К счастью, никто не пострадал. Не пострадала и наша репутация, поскольку было известно, что подиум строила французская фирма, о чем гласила специальная табличка при входе на лестницу. Странно звучит, но случилось это в нужное для нас время. Дело в том, что парижане выставку уже посмотрели, в прессе о ней писали мало, и поток посетителей заметно ослаб. А тут такое событие: лестница рухнула! И снова пошли парижане, и стали приезжать люди из провинций и соседних стран.

Стенд «Медицинская техника» возглавлял профессор В.В. Виноградов, круїпіьій специалист и очень приятный в общении человек. К нему шли не только интересующиеся новинками, но и представители иностранных фирм, производивших медицинское оборудование. Первые изливали свои восторги в книге отзывов, а вторые свое восхищение и заинтересованность выражали в конкретных предложениях о сотрудничестве и в заказах на аппаратуру.

Пользовались вниманием стенды сельского хозяйства, особенно те, где были выставлены в открытых витринах овощи и фрукты. В первые дни мы еще имели возможность восполнять съеденные посетителями «экспонаты», а потом вынуждены были положить в стеклянные витрины великолепно сделанные муляжи.

Русская мода в Париже

В рамках культурной программы выставки был проведен показ моделей готовой одежды, выпускавшейся советскими предприятиями, а также изделий высокой моды и русских мехов. Для демонстрации моделей прибыли шесть юных русских красавиц и два юноши из Московского дома моделей, а для музыкального сопровождения — профессиональный вокально-инструментальный ансамбль.

В день прилета этой группы директор выставки пригласил меня поехать с ним в аэропорт, а перед выездом, прогуливаясь в ожидании машины, произнес приблизительно такой монолог: «Я не могу загружать тебя работой, требующей постоянного присутствия на выставке. Сделай милость, займись высокой модой. По возможности больше бывай с группой. К манекенщицам как мухи на мед летят всякие проходимцы. Так и пытаются кого-либо из них увести. Все это я уже видел на выставках в других местах. Установи в группе железную дисциплину, доведи до ума руководительницы, что любое происшествие с ее девушками дорого ей обойдется. Пусть глаз с них не спускает».

Пришлось согласиться. Работа и вправду была непростой, но руководительница оказалась человеком твердым, понимала меру своей ответственности, и девушки не дали ни одного повода усомниться в их порядочности. И все прошло хорошо.

Ежедневно на выставке проводилось три сеанса показа мод продолжительностью по полтора часа. Девушки и юноши выходили на подиум под русскую музыку, а в то время, пока они переодевались, зрителей занимали певцы и музыканты, исполняя популярные русские народные и советские песни.

Показ творчества московских модельеров мужской и особенно женской одежды, в которой просматривались элементы, характерные для русского костюма прошлых веков, вызвал живой интерес не только у посетителей выставки, но и у руководителей и владельцев французских домов моды.

Дом Кардена обратился к директору выставки с просьбой разрешить советским манекенщицам участвовать в показе работ его модельеров. Средства массовой информации широко разрекламировали эту акцию. И, к чести наших девушек, они, как писали газеты, и во французских нарядах чувствовали себя так же уверенно, как и в русских. Успех советских манекенщиц был потрясающим.

Выставка пользовалась большой популярностью не только у людей, интересующихся жизнью нашей страны, но и у наших недругов. Они стремились найти среди ее сотрудников человека, готового на предательство. НТСовцы даже замышляли похищение кого-либо из советских граждан.

После изучения обстановки на выставке они избрали, как нам стало известно, в качестве возможной жертвы молодую и очень привлекательную блондинку — вологодскую кружевницу, которая показывала искусство плетения кружев на коклюшках в одном из павильонов. Посовещавшись, мы организовали группу «защитников блондинки» из числа приехавших на выставку монтажников оборудования — донецких шахтеров — ребят мускулистых. Ежедневно они демонстративно охраняли девушку.

3. ПРЕДАТЕЛИ ГОЛИЦЫН И НОСЕНКО

Вскоре после возвращения из Парижа мы с женой поехали отдыхать в Кисловодск. Однажды мне позвонили туда из Москвы по закрытой связи и спросили, знаю ли я Голицына. Вначале вопрос меня удивил, но из дальнейшего разговора стало ясно: Голицын — предатель. Он был заместителем резидента в Хельсинки и там попросил политического убежища у американцев, которые тут же отправили его самолетом в Вашингтон.

С Голицыным я однажды встречался. Дело было так: мне позвонил начальник службы и сказал: «Сейчас к вам придет Голицын. Расскажите ему об имеющихся возможностях работы в Хельсинки но вашей линии. Вдогонку направьте ему соответствующее письмо по этому вопросу».

Голицын пришел через 5–7 минут, беседовали мы с ним минут тридцать. А потом, как и было оговорено с начальником службы, я направил в Хельсинки письмо, в котором были изложены сведения о работавших в Хельсинки людях, которые могли представить для нас оперативный интерес.

В ходе расследования дела, связанного с предательством Голицына, выяснилось, что он передал американцам, вместе с другими материалами, моё письмо и еще ряд сведений по делам, находившимся в ведении моего направления. И тут один из моих «друзей» высказал «мнение», суть которого сводилась к тому, что я дал Голицыну для ознакомления дела, находившиеся в моем производстве. Узнав об этом, я потребовал служебного расследования, которое и поставило все на свои места. К счастью, с Голицыным я беседовал в присутствии одного из моих сотрудников, который подтвердил, что ни дел, ни документов я ему не давал.

Расследование показало, что Голицын давно готовился к побегу и скрупулезно собирал информацию, чтобы прийти к противнику не с пустыми руками. В период подготовки к командировке он получил в архиве и ряд дел моей линии. Кто дал ему разрешение на ознакомление с ними, я не знаю, но с меня все подозрения были сняты. Предательство Голицына дорого обошлось нашей разведке. Было расшифровано много кадровых работников и ценная агентура, среди них — наш старый и преданный агент, работавший много лет в одном из наиболее секретных подразделений штаб-квартиры НАТО.

Сотрудникам разведки, известным предателю, в том числе и мне, надо было искать другую работу. Такова цена расшифровки. Были разные предложения вплоть до перехода во внутренние органы, но начальник Главка оставил меня на прежнем месте. Однако это решение, как объяснил мне один товарищ из числа руководителей, было не в мою пользу, так как выехать на работу за границу я больше не мог, а в Главке не было возможности роста. Потом, после длительной паузы, он сказал: «Подожди, может еще все утрясется. Не впервой. Главное, что ты сейчас при деле».

Примерно через полтора года после предательства Голицына бежал к американцам Виктор Носенко, заместитель начальника американского отдела контрразведки, сын бывшего министра судостроительной промышленности СССР.

Носенко был моим однокурсником по МГИМО. В период учебы пьянствовал, дебоширил, имел несколько приводов в милицию, за недостойное поведение его дважды исключали из комсомола. Но всякий раз за него заступались друзья отца, решения комитета ВЛКСМ института отменялись вышестоящими органами, а нашу организацию обвиняли в незрелости, в неумении воспитывать молодежь.

В стенах КГБ я его увидел в середине 1960 года. Поздоровались и разошлись. Летом 1963 года, находясь в служебной командировке в Женеве, он пришел в американское консульство и попросил политического убежища. Американцы вывезли его в США. Там его долго проверяли, но, несмотря на все его старания, «понравиться» американцам ему не удалось: они ему не поверили. Через несколько лет он спился и умер где-то под забором. Предатель заслуживает такого конца.

Побег Носенко особенно больно ударил по резидентуре в Женеве. Там он видел практически всех ее сотрудников. Тех, кто проработал четыре-пять лет, заменили в течение нескольких месяцев, а остальные работали только по прикрытию и с официальными связями: агентура была законсервирована. Резидент (мой сослуживец по Парижу) в результате переживаний получил обширный инфаркт и вскоре умер.

Из этой истории я вышел, можно сказать, без потерь: поступил в очную аспирантуру на кафедру страноведения Высшей Краснознаменной школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского. Теперь это Академия ФСБ Российской Федерации.

4. ВЫСШАЯ ШКОЛА КГБ

В начале 1963 года я узнал, что осенью будет большой набор в аспирантуру Высшей школы КГБ. Мысль об аспирантуре у меня была еще в студенческие годы. Однако сам я считал, а теперь в этом твердо уверен: садиться за диссертацию надо после нескольких лет практической работы. Это лучше и для будущего ученого, и для дела. И в 1953 году я предпринял попытку поступить в заочную аспирантуру МГИМО по кафедре государственного права, которой руководил мой бывший декан В.П. Радьков. Но мое начальство не склонно было потворствовать подобным желаниям, полагая, что учеба в аспирантуре будет отвлекать сотрудника от оперативной работы.

Что тут скажешь? И потребовалось десятилетие, чтобы верхи поняли, что разведку и контрразведку, как и другие линии оперативной деятельности, надо ставить на солидную научную основу, готовить не ремесленников, а специалистов высшей категории.

И тоща, в 1963-м, я подумал: «Есть ли у меня сейчас перспектива в Главке? Сомнительно. Так, может, уйти в аспирантуру, поменять характер работы?» И решил: «Пойду!»

В том году в аспирантуру ВКШ КГБ набирали оперативных работников со стажем практической работы не менее 10 лет. У меня было 13 лет, из них почти 5 — во Франции. Для аспирантуры я подходил по всем параметрам.

Экзамены сдавал в середине ноября 1963 года. Проблем с иностранным языком у меня не было. Спецдисциплины я знал, но на практике. Для экзамена этого было мало, поскольку к тому времени в учебных заведениях КГБ преподавателями и практическими работниками было написано значительное количество учебных пособий и лекций по различным аспектам разведывательной и иной подрывной деятельности спецслужб противника против СССР и других социалистических стран. Эти работы мне надлежало не только прочитать, но и оценить с точки зрения разведчика, проработавшего не один год за границей и непосредственно сталкивавшегося с разведкой и контрразведкой противника.

Экзамен по спецдисциплинам прошёл удачно, но несколько необычно. Только я начал отвечать на первый вопрос, как в аудиторию вошел начальник школы генерал-лейтенант Евгений Петрович Питовранов. В органах государственной безопасности он прошел путь от рядового сотрудника до заместителя министра. Был и начальником разведки. Послушав, Евгений Иванович спросил:

— Вы читали подготовленную второй кафедрой работу по связи в разведке?

— Читал, правда, в рукописи.

— Что вы можете сказать о ней?

— Работа хорошая. Она нужна и для учебного процесса, и для практических работников. Но не без недостатков: требуется уточнение ряда определений и доработка некоторых разделов, с учетом требований конспирации в процессе связи в современной обстановке. Недостаточно четко изложен вопрос о соотношении легальных и нелегальных форм и методов связи в оперативной работе. С одной стороны, активизация деятельности контрразведывательных служб противника вынуждает нас к отказу от личных встреч с агентурой, а с другой — мы видим, что в сложившейся политической обстановке агенты больше, чем прежде, нуждаются в личных встречах с разведчиком.

Последовали новые вопросы, касающиеся повседневной работы за рубежом. Я подробно отвечал, генерал внимательно слушал. В результате экзамен свелся к беседе с Евгением Петровичем. И по форме это был не экзамен, а разговор умудренного жизнью и опытом генерала с подполковником, который многое знает и умеет и тем не менее готов учиться. Беседа продолжалась более часа.

Минут через пять после меня из аудитории вышел и Евгений Петрович. Проходя мимо, дружески улыбнулся.

С 1 декабря 1963 года я стал аспирантом Высшей Краснознаменной школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского.

Первые два-три месяца учебы были для меня самыми трудными. Шла глубокая перестройка в сознании, в режиме работы и отдыха, менялся полностью ритм жизни: впервые после студенческой поры появилась возможность свободою распоряжаться своим временем. Трудно было привыкнуть к тому, что утром не надо идти на службу, а сидеть дома и читать книги; что нет писем и телеграмм из Парижа, на которые следует немедленно реагировать, и не надо по два-три раза в день ходить на доклад к начальству разного уровня.

Адаптировался к новой жизни месяца через три-четыре. За это время разработал план-проспект диссертации, определил круг оперативных дел и первоочередные источники из числа «закрытой» литературы, необходимые для использования в работе. С секретными материалами работал в архиве Главка и в спецбиблиотеке Школы. С открытыми — в Библиотеке имени Ленина, Исторической библиотеке и дома.

На кафедре меня приняли по-дружески. Имели значение возраст, звание и то, что за плечами был опыт закордонной работы. Месяцев через шесть меня включили в авторский коллектив по подготовке учебного пособия по теме, близкой к теме диссертации. Это была большая удача.

Научным руководителем мне назначили кандидата юридических наук доцента Евгения Борисовича Пескова. Он был выпускником МГИМО 1948 года. Это способствовало установлению между нами, можно сказать, неформальных отношений. Он не занимался мелочной опекой, руководил по-крупному. Я приходил к нему с готовыми кусками работы. Он читал, потом мы с ним обсуждали написанное. Что-то принималось сразу, что-то переделывалось, перекраивалось. С какими-то замечаниями, особенно по «технологии» научной работы, я соглашался без возражений, а когда речь шла о практической стороне деятельности спецслужб противника и нашей разведки за рубежом, тут завязывалась дискуссия, к которой подчас привлекались и преподаватели кафедры.

Заниматься наукой он учил не на словах, а на деле. Прежде всего, он сделал меня активным участником обсуждений различных учебных материалов и диссертаций, готовившихся на кафедре. Это было и интересно, и полезно, расширяло кругозор, помогало готовиться к кандидатскому экзамену по спецдисциплинам. Одновременно приобщал и к педагогической работе. Случилось так, что на кафедре одно время не было преподавателя, который мог бы вести семинары по страноведению в группах, специализировавшихся по

Франции. Это он поручил мне. Из всех занятий со слушателями самыми интересными были, пожалуй, практические занятия по вербовке агентуры и другим разделам программы. Это была тогда новая, изобретенная на кафедре, форма занятий, получившая позже широкое распространение.

Педагогическая практика, постоянное участие в работе кафедры, а после окончания аспирантуры и в работе кафедр политэкономии и иностранных языков, мне очень пригодились в дальнейшем, когда — в 1978 году — меня назначили начальником кафедры по одной из спецдисцинлин в Институте Первого главного управления КГБ СССР (ныне — Академия внешней разведки).

А пока я продолжал учиться в аспирантуре. Через некоторое время, написав диссертацию и успешно ее защитив, я стал старшим научным сотрудником научно-издательского отдела Высшей школы.

Через год после защиты диссертации мне было присуждено ученое звание «старший научный сотрудник», а вслед за ним — присвоено воинское звание «полковник».

За время работы в Высшей школе я много писал, был ответственным секретарем «Научных трудов», занимался организацией научно-теоретических конференций, читал лекции в самой Высшей школе, в учебных заведениях КГБ в Минске и Новосибирске, в Институте разведки, в оперативных подразделениях.

За это время подросли наши дети. В 1970 году дочь окончила среднюю школу и подала документы на исторический факультет МГУ.

Высшей Краснознамённой школе КГБ СССР я многим обязан. Но пришло время менять профессию, а правильнее сказать, вернуться к прежней.

* * *

В конце 1971 года руководство внешней разведки предложило мне поехать в Женеву на должность офицера безопасности. В этом швейцарском городе находится представительство нашей страны при европейском отделении ООН и других международных организациях. Нс скрою, были колебания. Главное заключалось в том, что какая-то часть сотрудников советских учреждений за границей смотрела на офицера безопасности с опаской, видя в нем «око государево», и стремилась держаться от него подальше.

Но, при здравом размышлении, я пришел к выводу, что должность бывает плохой или хорошей от того, какое содержание сам вкладываешь в понятие «должность», какие функции берешь на себя, исполняя се, насколько ты открыт и доступен. Я понимал также, что какое бы мне прикрытие ни подобрали, после предательства Голицына и Носенко в тазах местной контрразведки я все равно буду разведчиком, а значит, и работать будет крайне тяжело. Любой, даже самый невинный, контакт с местным гражданином будет рассматриваться контрразведкой как разведывательный. Так уж лучше я буду устанавливать официально (и неофициально) контакты с сотрудниками полиции, контрразведки, чиновниками таможни, протокола. Я буду у них на тазах, тогда и наблюдение за мной будет не столь пристальным. И я согласился.

Но моего согласия, безусловно, было мало. А вот пустят ли меня к себе швейцарцы? Сомнения, и достаточно серьезные, были: моя фамилия есть в книге «КГБ», изданной ЦРУ, в которой помещены фамилии возможных сотрудников советской разведки и контрразведки за рубежом. А нам было известно, что советские граждане, выезжавшие в западные страны, обязательно проверялись их контрразведками по указанному списку. Что подумают обо мне швейцарские чиновники, которые будут решать вопрос о выдаче мне визы, прочитав там: «Окулов Василий, работал в посольстве СССР во Франции в 1954–1959 годах».

До выезда в Женеву времени оставалось совсем мало, и я готовился к командировке, сидя в Главке, оставаясь старшим научным сотрудником Высшей школы: у руководства кадрового аппарата, да и у меня, не было уверенности в том, что швейцарские власти дадут мне визу. И лишь после получения дипломатического паспорта со швейцарской и транзитными визами был подписан приказ о моем переводе из Высшей школы в Первое главное управление.

В Женеву я выехал 10 июля 1972 года. Путь мой лежал с Белорусского вокзала Москвы на Брест, затем — на Варшаву, Братиславу и Вену. В Вене была пересадка на один из европейских экспрессов, шедших через швейцарский город Базель до Берна, а оттуда — электричкой до Женевы.

Глава шестая
ЖЕНЕВА

1. НА ПУТИ В ЖЕНЕВУ

В Базеле носильщик, войдя в вагон, взял мои вещи, вынес их на перрон и положил на тележку. После этого осведомился:

— Куда следует месье?

«Месье» ответил, что спешит в Женеву.

— Поезд в Женеву отправляется от платформы № 3 через 65 минут. В вашем распоряжении 50 минут. Душ, туалет в подвале. Там можно и побриться. Ваши вещи останутся здесь. Встретимся в 10.35, время швейцарское! — Мы сверили часы.

Все тут не по-нашему, подумал я. Вещи оставь. Носильщик в это время будет других пассажиров обслуживать, деньги зарабатывать, а меня в душ отправляет. А кто чемоданы охранять будет? Не поживи я до этого во Франции, ни за что бы, наверно, не ушел от своих пожитков. А тут согласился, даже не подумав о бауле, который вез сослуживцу, забывшему его при отъезде в Берн, и спокойно пошел осматривать вокзал, вышел в город.

Всю дорогу до Женевы я не отходил от окна. Смотрел на маленькие, чистенькие, утопающие в зелени деревеньки и городки, горы, луга, озера. Все это воспринималось как декорация талантливого художника к красивой сказке с благополучным концом. И вдруг пейзаж за окном резко изменился: поезд вышел на берег Женевского озера.

И опять — сказка! Многие десятки, может, сотни многоцветных парусов. Белые рейсовые и туристские теплоходы. Крохотные причалы и порты, живописные пляжи и виллы, виллы, виллы. И всюду цветы. Совсем другой мир, красивый и не совсем понятный. А мне теперь тут жить и работать как минимум четыре года.

В голове рой мыслей. Хотя, казалось бы, о чем думать, все уже думано-передумано и обговорено. И все-таки, как меня встретят? Раньше такой должности в Представительстве СССР при Отделении ООН и других международных организациях в Женеве не было. Как и с чего начинать? Никто из моих коллег, работающих там, этими проблемами не занимался. Все они, кто лучше, кто хуже, изображают карьерных дипломатов и нужным мне опытом не обладают.

Моя главная задача — работа с сотрудниками местной контрразведки и полиции. Для них я должен быть человеком, который знает не понаслышке работу спецслужб и проблемы обеспечения безопасности Представительства и советских граждан. Но в то же время я не мог, не имел права, открыто сказать: «Господин комиссар, я полковник внешней контрразведки и вижу, что вокруг меня происходит, понимаю ваши маневры и их смысл».

Не менее сложно было определиться и с линией поведения внутри советской колонии. С одной стороны, мои сограждане должны знать, что я занимаюсь обеспечением безопасности советских учреждений, а значит, и каждого из них. И вести себя мне надо так, чтобы не отпугнуть, не оттолкнуть их от себя.

Дело в том, что в былые времена в наших посольствах под дипломатическими прикрытиями работали сотрудники нашей внутренней контрразведки. Они вели наблюдение за всеми, без исключения, служащими советских учреждений: дипломатами, вспомогательным составом, журналистами, военными атташе и даже за сотрудниками внешней разведки. И часто среди своих «подопечных» видели шпиона, если не настоящего, то потенциального. И это была их беда, а не вина: так их учили. Они переносили за рубеж те же методы и приемы в работе, что были внутри страны в наши худшие времена: окружали себя «стукачами» из среды дворников, буфетчиц, садовников, иногда были среда них и дипломаты, и офицеры аппарата военных атташе, и через них собирали сплетни и слухи. Это осложнялось еще и слабым общим уровнем их подготовки. Многие из них пришли в органы госбезопасности, не имея высшего, а то и среднего образования. И часть дипломатов, с которыми мне предстояло работать, знали и помнили таких работников по предыдущим командировкам.

Положение в этой работе изменилось после того, как функции контрразведки за рубежом были переданы внешней разведке. Но отдельные сотрудники той «старой гвардии», как они себя называли, продолжали работать за рубежом до начала шестидесятых годов. В Париже, к примеру, трудился яркий представитель той когорты. Он свою задачу видел в охране советских творческих коллективов и делегаций от контактов с эмигрантами, с местным населением. Каждый эмигрант заведомо был для него врагом. Методы его работы деликатностью не отличались. Настырный член НТС мог получить пипок под зад «ножкой» 48 размера или удар кулаком, сравнимым по весу и силе с кувалдой. Эти «методы» для меня были неприемлемы, хотя в отдельных случаях, в былые времена, даже в конце 1950-х годов, они были оправданы.

В начале 1970-х обстановка изменилась. Наши противники подготовили квалифицированные кадры, разработали новые методы и технические средства разведывательно-подрывной деятельности. А это означало, что и нам, для успешного осуществления стоящих перед внешней контрразведкой задач, надо искать другие пути. И наш Главк стал готовить и направлять в резидентуры специально подготовленных «офицеров безопасности» из числа «засвеченных», как говорят в разведке, но не «провалившихся» разведчиков не моложе 40 лет и положительно проявивших себя на разведывательной работе за рубежом.

Конечно, шпионы были, есть и будут. Их надо выявлять и обезвреживать. Это всем ясно. Их надо выявлять. Но не среда своих, выросших и воспитанных при советской власти, многократно проверенных на протяжении ряда лет по их конкретным делам соотечественников, а прежде всего, в их окружении, среди тех иностранцев и эмигрантов, которые постоянно общаются с советскими гражданами, имеют возможность их изучать, влиять на них в невыгодном для нас направлении. И нелепо подозревать своих сограждан во всех смертных грехах, как бывало раньше, только потому, что они постоянно находятся в контакте с иностранцами. Наша задача — делать их нашими помощниками в выявлении сотрудников и агентов контрразведки противника, которые «трудятся» в одних учреждениях, даже в одних кабинетах с советскими людьми, общаются с ними на протокольных мероприятиях и в быту.

И тоща мы занялись «просвещением» советских граждан, рассказывали им о методах работы контрразведки страны пребывания, убеждали в необходимости строгого соблюдения норм поведения советских граждан за границей, повышения бдительности, мер безопасности.

Надо сказать, что название предложенной мне должности «офицер безопасности» мне не нравилось: оно напоминало людям об органах госбезопасности, а к ним у них было далеко не однозначное отношение. Аббревиатуры — КГБ, НКВД, МВД — еще кое-кому по-прежнему внушали страх. И, исходя из этих соображений, мы (я и мой коллега и руководитель Всеволод) предложили руководству назвать мою должность в Представительстве «помощник постоянного представителя но административным вопросам».

«Административные вопросы» — понятие весьма емкое. Оно даст мне возможность устанавливать официальные контакты от имени Представительства с учреждениями местной власти, заводить связи среди их сотрудников. А внутри — быть в курсе всей деятельности Представительства, осуществлять, в случае необходимости, проверки работы любого из его подразделений, а значит, и любого советского гражданина, интересоваться их производственными делами, связями среди иностранцев и работать с членами многочисленных делегаций.

Но этого мне было мало. В те времена для работы с людьми более широкие и эффективные возможности были у партийных работников. Мне нужно было стать членом парткома. Не честолюбие двигало мною, а стремление видеть жизнь всего коллектива изнутри, встречаться с парторгами, присутствовать на заседаниях партбюро и на собраниях первичных парторганизаций.

Определилась и линия поведения с иностранцами: с местными властями, особенно с контрразведкой и полицией, держаться уважительно и твердо. Нс скрывать, но и не афишировать, что хорошо знаю специфику их деятельности, а с остальными — корректно и с достоинством, как и положено представителю (пусть и не слишком большому) великой державы, какой был тоща Советский Союз

И еще. Учитывая специфику моих обязанностей, я был рад, что до меня в Женеве не было офицера безопасности. Людям не с кем было меня сравнивать. А главное, на чистом поле легче строить. Все, что я сделаю хорошего и плохого, будет мое. Сам за все и в ответе.

2. ОФИЦЕР БЕЗОПАСНОСТИ

В Женеву я прибыл в яркий солнечный день 13 июля 1972 года. Мой коллега Вадим с вокзала «Корнавен» привез меня в благоустроенную двухкомнатную квартиру, находившуюся в том же здании, что и Представительство.

После обеда, а это был воскресный день, Вадим, хорошо знавший не только всех советских граждан, работавших в Женеве, но и внутреннюю жизнь небольших но численности, но многочисленных советских коллективов, ввел меня в курс внутренней жизни Представительства. Он был не лишен наблюдательности и объективности в оценке людей и подробно рассказал о взаимоотношениях между сотрудниками Представительства и советскими гражданами — чиновниками международных организаций, между разведчиками и дипломатами, представителем и секретарем парткома. Его рассказ дополнил, а в чем-то и скорректировал, мои представления о положении в колонии, полученные мною в Москве из документов и бесед в Главке, МИД и ЦК КПСС.

Вечером ужинал у Всеволода, моего товарища. Мы знакомы с ним с 1952 года, в одно время работали в Париже, дружили домами.

Всеволода интересовали, разумеется, московские новости: изменения в руководящем составе Главка, новые веяния. Я рассказал о моих беседах с руководителями всех уровней и о том, как оценивается в Центре работа женевской резидентуры.

Утром я представился резиденту — Александру Васильевичу, с которым ранее знаком не был. Невысокого роста, доброжелательный, улыбающийся, старше меня лет на десять — двенадцать. Он произвел приятное впечатление. В тот же день я познакомился и с другими коллегами. Все они, кроме двух-трех человек, были молодыми людьми и за границей — по первому разу.

С Зоей Васильевной Мироновой, постоянным представителем СССР, первая встреча состоялась утром следующего дня. Начали с воспоминаний о Париже, где она побывала в 1958 году, будучи заместителем председателя Моссовета, курировавшим управления просвещения и здравоохранения. Тогда мы с ней посетили соответствующие отделы парижской мэрии, несколько школ и госпиталей. Потом детально говорили о моих обязанностях — ее помощника по административным вопросам.

Такой должности в Представительстве не было, а она, как сказала Зоя Васильевна, нужна. Развивать эту мысль она не стала. Позже мне все растолковал Александр Васильевич: «Сейчас у представителя есть только заместитель — кадровый мидовец, который ничего не решает, поскольку как огня боится всякой ответственности. Ему под стать и секретарь парткома — в прошлом сотрудник аппарата ЦК КПСС. Ни к тому ни к другому симпатий она не питает, но вынуждена их терпеть. И у народа они авторитетом не пользуются. Вам надо стать, как я понял по некоторым высказываниям Зои Васильевны, ее „правой рукой“, и не только по проблемам, связанными с обеспечением безопасности, порядка и дисциплины, но и по многим другим, текущим, в том числе — хозяйственным, делам. На это, я думаю, она и рассчитывает. Она нам очень доверяет и по-доброму к нам относится».

Через три-четыре дня после моего приезда в Представительстве состоялось партийное собрание, на котором меня представили коллективу. Рассказав биографию, не забыв упомянуть об ученой степени и ученом звании, что было важно для слушателей, среди которых были не только доценты и профессора, но и пара академиков, сказал, что приехал на вновь введенную должность помощника представителя но административным вопросам, включая проблемы обеспечения безопасности. Подобные должности, сказал я, были введены ранее в советских посольствах в главных капиталистических странах и в Представительстве СССР при ООН в Нью-Йорке. Вызвано это усилением разведывательной и иной подрывной деятельности спецслужб противника против советских учреждений и граждан за границей. В некоторых странах, с учетом обстановки, эта должность, по аналогии с американцами, называется «офицер безопасности». Подчеркнул при этом, что за безопасность Представительства и советских граждан в Женеве отвечает, прежде всего, представитель — Зоя Васильевна. Но дело это общее. И моя задача, как и каждого из присутствующих, оказывать ей в этом посильную помощь.

Слушали меня весьма внимательно и, к моему удивлению, уже на другой день стали приходить люди и высказывать свои соображения и предложения но вопросам усиления мер безопасности.

* * *

Знакомясь с обстановкой, понял, что вопросами безопасности Представительства в последнее время никто всерьез не занимается. Рассуждали так: Швейцария — нейтральная страна, ни в каких блоках не состой!', даже членом ООН не является, острых и спорных вопросов в отношениях с нашей страной у нее нет, провокации против граждан СССР на территории Швейцарии — явление редкое. Значит, нет нужды беспокоиться о личной безопасности и принимать какие-то меры по защите Представительства. Кстати, легенду о почти абсолютной безопасности для иностранцев в Швейцарии, и особенно в «дипломатической столице мира» — Женеве, постоянно поддерживали средства массовой информации страны. И дело дошло до того, что правительство Женевы, которое умеет считать деньги, убрало полицейские посты у зданий иностранных дипломатических представительств, оставив только патрульную службу.

Полное благодушие. И это в то время, когда успели активно проявить себя такие террористические организации, как «Черный сентябрь» и «Красные бригады», имевшие свои филиалы на территории Швейцарии. По нашим сведениям, здесь они закупали оружие, держали в банках деньги, лечили и укрывали от преследования своих боевиков. Не принималось в расчет и то обстоятельство, что территория Швейцарии испокон веков использовалась разведками многих стран для проведения разведывательных операций, а в последние десятилетия — для подрывной деятельности против СССР. В Женеве неоднократно имели место попытки американской, германской, французской и других разведок вербовать советских граждан.

Была и другая опасность: после израильской агрессии против арабских государств 1967 года в Женеве появились новые и активизировали деятельность старые сионистские организации: отделения Международного еврейского конгресса, Консультативного совета еврейских организаций, Координационного комитета еврейских организаций, Союза женщин-сионисток и ряда других враждебных СССР образований. Они устраивали демонстрации, угрожали дипломатическим представительствам диверсионными актами, расклеивали провокационные листовки.

Территория Представительства — участок площадью более четырех гектар — находится в зеленой и тихой северо-западной части города, напротив Дворца наций — штаб-квартиры Европейского отделения ООН. Рядом — Всемирная организация здравоохранения, Международная организация труда, Международный Красный Крест, Всемирная метеорологическая организация.

Две стороны территории Представительства выходят на оживленные магистрали — Авеню де ля Пэ и Авеню Анния. Две другие — граничат с частными владениями. С одной стороны — участок заместителя генерального секретаря ООН. Наряду с исполнением функций руководителя Европейского отделения, он в свободное, разумеется, от службы время занимался откормом бычков. Днем они собирались у нашей ограды и с завистью смотрели на сочную и невытоптанную зелень нашего сада. А позади Представительства, на холме, где позднее построили новое здание Международной организации труда, наелись скаковые лошади.

Деревья различных пород, декоративные кустарники, выращенные за десятилетия руками опытных садовников, и обилие цветов делали территорию Представительства живописной и привлекательной. Зоя Васильевна тщательно следила за тем, чтобы на участке было чисто, красиво и уютно. Но не красота участка и не запущенная «старая вилла», памятник архитектуры, в которой располагалось когда-то Советское представительство при Лиге Наций, поразили меня. Обойдя территорию, я увидел, что она совершенно открыта не только для опытного террориста, но и для мелкого хулигана. На территории было три въезда и калитка. И все они круглые сутки не закрывались и не охранялись. Местные жители и иностранцы, работавшие в международных организациях, ходили через нашу территорию, как через проходной двор. Многие из них даже оставляли там свои машины. Очень удобно: охраняется и за парковку платить не надо.

Здание Представительства, в котором помимо служебных помещений были квартиры некоторых его сотрудников, похоже на аквариум: два этажа сплошного стекла, и ни решеток, ни жалюзи на дверях и окнах. Мало этого, на ночь наружная — стеклянная — дверь не запиралась. Утром, в 6.00, дежурный на 10–15 минут отлучался со своего поста в вестибюле здания, чтобы проследить за вывозом мусора с участка местной коммунальной службой, оставляя вход на территорию и в здание без всякого присмотра.

В первую же неделю познакомился со всеми сотрудниками охраны. По штатному расписанию они именовались «дежурными комендантами». Это были «передовые рабочие» московских предприятий или сотрудники хозяйственного управления МИД. Добросовестные люди, по абсолютно непригодные для исполнения возложенных на них обязанностей. На ночное дежурство им выдавали пистолеты Макарова, но ни один из них, как выяснилось, не умел им пользоваться.

Дальше — больше. Выяснилось, что сотрудники Представительства, и особенно наши граждане, работающие в международных организациях, в нарушение всех инструкций и решений ЦК КПСС и Совмина СССР, бесконтрольно путешествуют не только по Швейцарии, но и по сопредельным странам. Во Францию, чуть ли не ежедневно, ездят… мясо покупать. Там оно намного дешевле и лучше, чем в Женеве. Ездят на машинах и на троллейбусах, останавливающихся в небольших приграничных французских деревнях, не задумываясь над тем, что нарушают правила перехода границы, и в любое время могут быть за это задержаны.

Долго обо всем рассказывать. Скажу только, что начал я свое пребывание в Женеве с того, что закрыл ворота, запретил неконтролируемый доступ иностранцев на территорию, в служебные и жилые помещения, приказал оборудовать в подвале тир, чтобы научить охранников обращаться с оружием.

К счастью, прошло какое-то время и на смену гражданским дежурным комендантам прибыли офицеры и прапорщики погранвойск. Работать с ними было легко и приятно: люди дисциплинированные, грамотные, имеющие опыт командной и партийно-политической работы. На первых же выборах они взяли в свои руки руководство партийными организациями вспомогательных службах Представительства. Они во многом помогли и представителю, и мне в наведении должного порядка в них, и сумели установить товарищеские отношения с подавляющим числом дипломатов и международных чиновников.

Одновременно проводился комплекс мероприятий по инженерному оборудованию территории и здания: усиление заборов, защита дверей и окон металлическими жалюзи и решетками, установка «тревожной» сигнализации по периметру территории и внутри здания, защита служебных помещений от прослушивания, фотографирования. При решении этих задач многое было заимствовано мною у погранвойск, а осуществлено силами офицеров, число которых к концу моего пребывания в Женеве достигло более двух десятков: небольшая застава советских погранвойск на территории капиталистического государства.

К большому неудовольствию членов советской колонии, была введена обязательная регистрация всех их выездов, включая чиновников международных организаций, за пределы Женевы. Мы объяснили людям, что, как показывает жизнь, большинство провокаций против наших граждан осуществляется спецслужбами противника не там, где они живут и работают, а в других городах, чтобы не дать или затруднить им возможность связаться с посольством, консульством или друзьями. Кроме того, в жизни каждого могут быть случаи, когда его близким или сослуживцам необходимо срочно его найти. Объяснить подобную ситуацию нам помог конкретный и печальный факт: как-то вечером в Представительство пришла телеграмма с просьбой срочно направить в Москву N, мать которого была при смерти. Дежурный тут же зарезервировал ему место в самолете, отлетавшем утром следующего дня в Москву, а самого N найти не смогли. Оказалось, что в пятницу после работы он с семьей уехал в горы и вернулся только в понедельник утром. Мать похоронили без него.

Далеко не всем сотрудникам Представительства и международных организаций пришлись нововведения по вкусу, но принимали их как должное, поскольку делалось это в соответствии с Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР по обеспечению безопасности советских учреждений за границей. Этим же документом определялись и правила поведения советских граждан за рубежом: обязательная регистрация в советских учреждениях, независимо от срока и цели пребывания в стране, отчет о работе, проделанной за время командировки, представление руководству учреждения списка местных граждан и иностранцев, с которыми встречался, с их характеристиками.

Особенно не но душе дипломатам было требование о предоставлении списков связей. Когда представитель потребовала от каждого дать их, стало ясно, кто чего стоит. У ряда дипломатов, к сожалению, связей, представляющих интерес в информационном плане, не оказалось. Зато среди их знакомых мы нашли людей, которые были известны нам как агенты английской, турецкой и других разведок. Они работали в международных организациях, умело входили в доверие к нашим гражданам и изучали их. Часть подобных фактов я обнародовал в своих выступлениях перед дипломатами. Это насторожило людей, заставило пересмотреть свои связи, способствовало повышению бдительности и прекращению контактов с подозрительными лицами.

За делами служебными я не забывал и себя. Получив дипломатическую карточку, поехал в автослужбу женевской полиции, где, предъявив советское, получил швейцарское водительское удостоверение. Визит в это учреждение оказался полезным: я познакомился с господином Греко — начальником юридического отдела, весьма влиятельным человеком в Женеве. Он впоследствии помогал мне с оформлением автомашин, в тяжбах со страховыми компаниями.

Получив права, я тут же решил их «обновить»: совершить путешествие в Берн — федеральный город страша, чтобы встретиться с коллегами.

До Берна добрался без приключений за полтора часа, а там сплоховал. Наше посольство находится на Бруннердеррайн, а я приехал на Бруннердерштрассе, где в доме под тем же номером, что и наше, располагалось посольство одной из Скандинавских стран. Но вывески, а это была маленькая табличка, я не заметил. Охраны, как и у Представительства в Женеве, не было, и ворота нараспашку. Поэтому с дамой, которую я встретил во дворе, я поздоровался по-русски. Дальше мне ничего объяснять не пришлось: дама рассказала, как мне проехать к советскому посольству.

После встречи с друзьями в посольстве, а потом — в уютном ресторанчике, направился домой. И, поскольку было еще рано, решил немного отклониться от прямого пути и заехать во Фрибург, навестить своих знакомых по Москве. Приехал уже в сумерках. На центральной площади остановился у первого телефона-автомата и позвонил им. Сразу, от неожиданности, они не сообразили, кто звонит, а когда поняли, обрадовались и приехали за мной на своей машине. Меня это устраивало. Дело в том, что в Женеве у нас были машины только с дипломатическими номерами, по которым легко, без проверки через картотеку, определялась их принадлежность. Поэтому я всегда старался поставить машину подальше от домов своих швейцарских связей и даже знакомых, к которым приезжал, чтобы не наводить, как говорят, тень на плетень.

3. ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ С ПОЛИЦИЕЙ

Занимаясь повседневными делами Представительства, я тщательно готовился к встрече с представителями спецслужб. Однако первая встреча с комиссаром полицейского участка произошла неожиданно. Случилось это так: молодой дипломат, находившийся в Женеве в составе какой-то делегации, накануне отлета взял без разрешения стоявший во дворе автомобиль и поехал «прощаться» с Женевским озером.

Будучи в нетрезвом состоянии, при развороте ударил стоявшую у тротуара машину и пытался скрыться. Вернувшись в Представительство, никому ничего не сказал о происшествии, пошел собирать свои вещи. Его наезд на машину видел ее хозяин, который туг же заявил об этом в полицию. Минут через 15–20 после возвращения дипломата в Представительство нам позвонил комиссар участка. Он рассказал о происшествии и добавил, что владелец машины, которую повредил наш водитель, написал по этому поводу заявление и находится в участке. Комиссар просил кого-нибудь из дипломатов приехать вместе с виновником происшествия в участок, чтобы установить, не был ли он пьян в период столкновения.

Осмотрев машину, я увидел на бампере голубую краску. Дипломат признал, что наезд действительно был, и уехал он с места происшествия потому, что, как ему показалось, задел только бампер той машины.

Посмотрев на дипломата, я понял, что брать его с собой нельзя: прощаясь с красавцем Леманом, как любовно называют женевцы свое озеро, он выпил, явно превысив допустимую законом норму. А это отягчающее обстоятельство. Парня могли не выпустить из страны, пока не уплатит достаточно крупный штраф, так как совершил два серьезных нарушения: управлял машиной в нетрезвом состоянии и скрылся с места аварии. Вызвал шофера и поехал один.

Комиссар вежливо, но твердо потребовал доставить в участок виновного. Я, столь же деликатно и столь же твердо, ответил:

— Господин комиссар, я с уважением отношусь к вашим законам, но, к сожалению, выполнить вашу просьбу не могу, так как молодой человек, совершивший наезд, рано утром вылетает в Москву. Мне неизвестно, где он сейчас находится и появится ли в Представительстве до отлета. Чтобы не заставлять вас и господина, который пострадал по вине моего соотечественника, ждать, я приехал принести вам по поводу случившегося извинения от имени Представительства.

— Мы принимаем ваши извинения, — ответил комиссар уже вполне доброжелательно, — но ведь необходимо подписать протокол о дорожно-транспортном происшествии. Для этого нужен его виновник.

— Господин комиссар, машина принадлежит Представительству. Она застрахована в фирме господина Korea. Я готов подписать протокол от имени Представительства. А чтобы у вас и у пострадавшего не было никаких сомнений, позвольте позвонить при вас господину Котсу.

К счастью, Коте был еще в своем бюро. Выслушав меня, он заверил пострадавшего и комиссара в том, что вопрос о компенсации затрат по ремонту машины будет решен положительно. Это всех устроило. Пострадавший понял, что его машина будет отремонтирована за счет страховой компании, а комиссар был рад, что без хлопот закрыл дело. Расстались мы вполне довольные друг другом.

Эта первая встреча с полицейским чиновником дала мне многое. Для швейцарца, как я понял, важны в подобных делах два момента: первый — деньги, второй, не менее важный, — уважительное отношение к нему, особенно со стороны представителя великой державы. У швейцарцев, несмотря на высокий уровень жизни, налаженный быт, что позволяет им смотреть на всех без исключения иностранцев свысока, существует комплекс «малой» державы, голос которой в международных делах ничего не значит. Поэтому мое заявление об уважении швейцарских законов, признание вины своего соотечественника и готовность немедленно удовлетворить претензии пострадавшего сделали свое дело. Комиссар пошел на уступку и не стал настаивать на «приводе» виновного.

Виновник происшествия утром улетел в Москву. Чтобы не портить ему карьеру, мы не сообщили, что в момент наезда он был в нетрезвом состоянии: экспертизы ведь не было.

Прошла еще неделя, и второй секретарь Представительства O.K., выполнявший иногда некоторые «деликатные» поручения Зои Васильевны, встречался с комиссаром женевской полиции господином Г., который ведал охраной иностранных миссий в Женеве. По моей просьбе наш дипломат пригласил комиссара на обед, сказав, что хотел бы познакомить его с вновь прибывшим сотрудником Представительства — помощником мадам Мироновой по административным вопросам.

Встреча состоялась в загородном ресторане. Надо сказать, что с первой встречи у меня с комиссаром установился хороший, я бы сказал, человеческий контакт, и все возникавшие позже проблемы, касавшиеся безопасности советских граждан, делегаций и видных государственных деятелей Советского Союза, решались успешно.

В ходе одной из бесед с комиссаром я сказал ему, что некоторые советские граждане чувствуют нездоровый к себе интерес со стороны отдельных сотрудников представительств стран НАТО при ООН. Дело доходит до прямых предложений о сотрудничестве с их разведками. И привел пару свежих конкретных примеров. Естественно, продолжал я, нас это беспокоит, мешает нормально работать. Полагаю, что это должно беспокоить и полицию Женевы — города, где сосредоточено столько международных организаций, где проходит ежегодно не одна сотня международных встреч и совещаний. Пора ей — «дипломатической столице мира» — избавиться от звания «столицы мирового шпионажа». Комиссар столь же прямо ответил, что в политику он не играет, а старается честно выполнять свой долг блюстителя порядка и быть объективным. Он многое видит из того, что делается в Женеве сотрудниками иностранных представительств друг против друга, но не вмешивается в их дела до тех пор, пока их деятельность не угрожает интересам Швейцарии.

Что это было? Доброе пожелание и предупреждение на будущее? Намек на не слишком тонкую работу моих коллег? Если так, то почему он это сказал? Он ведь не был ни нашим агентом, ни коммунистом, ни сторонником нашего строя. Возможно, потому, что, будучи порядочным человеком, он не терпел подлости и насилия. Потому, что с уважением относился к пашей, тоща воистину великой державе. Чтобы он га думал, произнося эту фразу, мы сделали для себя один вывод: необходимо срочно и тщательно проверить связи всех сотрудников резидентуры и, по возможности, сотрудников Представительства, отказаться от всех подозрительных и недостаточно проверенных контактов. Дальнейшие события показали, что, в ряде случаев, комиссар «одергивал» некоторых не в меру настырных американских и прочих разведчиков, крутившихся около советских граждан.

Немалую роль в налаживании добрых отношений с комиссаром и с другими сотрудниками контрразведки и полиции играло постоянно демонстрируемое нами не на словах, а на деле, уважение к Швейцарии, её народу, к ним лично. Имели, конечно, значение и личные симпатии, возникшие между комиссаром, с одной стороны, и Зоей Васильевной и мной — с другой.

Я планомерно продолжал осуществлять «реформы», пользуясь поддержкой Зои Васильевны. Иногда, чтобы была видна ее руководящая роль в этом деле, я просил ее выступить по вопросам безопасности, конспирации, порядка и дисциплины на совещании дипсостава или на партсобрании. Она всегда соглашалась. Подготовленные для нее тезисы правке практически не подвергались. Иногда она кое-что «смягчала», чаще — «заостряла», особенно когда речь шла о несанкционированных поездках за границу или выпивках.

В семидесятые годы по странам Европы прокатилась волна террористических акций, осуществлявшихся путём засылки взрыв-пакетов по почтовым каналам. Они направлялись политическим деятелям, в иностранные представительства, различные фирмы. Об этом регулярно сообщалось в местных газетах, и в разговорах со мной из этого не делали секрета и сотрудники полиции.

В Представительство приходило большое количество писем, бандеролей, посылок. Среди них могли быть и пакеты с «сюрпризом». Нас беспокоило и то обстоятельство, что советские граждане, проживавшие в Женеве на частных квартирах, часто получали от Национально-трудового союза бандероли с антисоветской литературой. Как правило, это были объемные пакеты. Они были идеальными контейнерами для закладки пластиковых бомб.

Чтобы обезопасить Представительство и его сотрудников, наш специалист по оперативной технике ежедневно проверял всю поступающую корреспонденцию, а также покупки и заказы, доставленные из магазинов, включая цветы и продукты. Для этого пришлось оборудовать лабораторию, оснащенную техникой для выявления взрывчатых веществ. В отдельных случаях я обращался за помощью в службу безопасности аэропорта, которая располагала командой специалистов-взрывников высокой квалификации и специальной техникой

Представительство мы в какой-то степени обезопасили. А как быть с людьми, живущими на городских квартирах? Мы не могли им рекомендовать тащить подозрительные пакеты в Представительство для проверки: они могли взорваться в пути или при вскрытии. Поэтому мы им настоятельно советовали самим пакеты в руки не брать и не вскрывать, а через консьержа вызывать специалистов по обезвреживанию взрывпакетов из полиции. Полиция, хоть и нехотя, но вынуждена была это делать.

И тут нам пришла в голову «гениальная» мысль — попытаться заставить женевскую полицию найти распространителей антисоветчины. И однажды, пригласив одного из сотрудников контрразведки в Представительство, я выложил на стол около тридцати бандеролей, полученных за последние пятнадцать дней только в адрес Представительства. Отправлены они были из разных почтовых отделений Женевы, но названия книг и упаковочный материал были идентичными. Я сказал ему, что отправляет эти книги активная антисоветская организация — Национально-трудовой союз, на счету которой сотни террористических актов против советских граждан. Не забыл упомянуть и о том, что в годы Второй мировой войны НТС сотрудничала с германским командованием, засылала свою агентуру в тыл Советской армии для ведения разведывательно-диверсионной деятельности. Одновременно было подчеркнуто, что НТС располагает специалистами-взрывниками, всеми материалами и техническими средствами, необходимыми для изготовления почтовых отправлений, начинённых взрывчаткой.

Представителю швейцарских спецслужб была высказана просьба попытаться выявить, используя свои возможности, лиц, занимающихся рассылкой литературы, и тем облегчить жизнь и нам, и себе, поскольку ответственность за возможный террористический акт падет и на женевскую полицию. Тут же я добавил, что лежащие на столе бандероли — малая толика того, что получают советские граждане, проживающие на частных квартирах. Полицейский подумал, потом сказал: «Я доложу о нашем разговоре моим начальникам. Идея хорошая, но осуществить ее непросто. Это потребует времени». Дело было, конечно, не только во времени, но и в боязни, что вездесущие журналисты могут обвинить полицию в нарушении прав личности, закона о свободе слова, ведь Швейцария, как утверждают ее власти, самая демократическая страна в мире. Однако, судя по тому, что поток бандеролей сократился, можно полагать, что сотрудники контрразведки нашли кого-то из распространителей и серьезно с ним поговорили. Они это умеют. А другие — просто напугались.

В связи с ростом терроризма серьезно обострилась проблема обеспечения безопасности Представительства и его сотрудников во время протокольных мероприятий, в частности, государственных приемов. В Женеву в течение года приезжало до четырехсот советских делегаций, и почти каждая заканчивала свое пребывание большим или маленьким приемом в здании Представительства. В отдельные дни бывало по пять, шесть, а то и по восемь таких мероприятий.

При небольшом количестве гостей контроль на входе и наблюдение в зале без особого труда осуществляли сотрудники Представительства, работавшие с делегациями, и пограничники. А при проведении больших приемов приходилось прибегать к помощи местной полиции. Надо отдать должное ее руководству. Оно с пониманием относилось к нашим просьбам и на государственные и другие большие приемы выделяло по 20–25 вооруженных полицейских и контрразведчиков.

Полицейские обеспечивали охрану Представительства снаружи, свободный въезд приглашенным, в числе которых были руководители кантона и города, на территорию Представительства, порядок на стоящее автотранспорта во дворе. А контрразведчики, отлично знавшие местную элиту, «процеживали» гостей при входе в здание, помогали дежурному дипломату, когда возникали нештатные ситуации.

Пограничники в такие дни работали в усиленном режиме. Одни дежурили в служебных помещениях, другие наблюдали за порядком в вестибюле, за гостями в зале и ни на минуту не оставляли без прикрытия Зою Васильевну, принимавшую гостей у входа в зал.

По окончании приема пограничники, сотрудники хозяйственного отдела и специалист по оперативной технике тщательно проверяли все помещения, где находились иностранцы, автостоянку и территорию Представительства. Мы исходили из того, что в темноте и суматохе, неизбежно возникавшей при разъезде гостей, злоумышленники, проникновения которых, несмотря на вес меры предосторожности, полностью исключить было нельзя, могли оставить где-то взрывчатку, баллончики с отравляющими веществами и многое другое из арсенала государственных и частных разведывательно-диверсионных и террористических служб.

4. КАКАЯ ОНА — ЖЕНЕВА? НЕМНОГО ИСТОРИИ

Кантон и Республика Женева расположен в живописной холмистой местности с мягким климатом на высоте 375 метров над уровнем моря, на юго-западном краю Женевского озера, там, где много миллионов лет назад произошёл обвал, перекрывший реку Рону. Шло время, и река, проложив среди твердых скал новое русло, пошла дальше во Францию, в Лионский залив Средиземного моря, оставив швейцарцам и французам самое красивое, самое большое (582 кв. км), самое длинное (72,3 км), самое широкое (13 км), и самое глубокое (до 309 м) озеро в Европе.

Площадь, занимаемая Республикой и кантоном Женева, — всего лишь 0,3 тыс. кв. км. На ней проживает около 500 тыс. человек. Рона делит Женеву (и весь кантон) на две части: исторический центр Женевы — Старый город — на левом берегу, и Новый город — на правом.

Старый город — самая привлекательная часть Женевы — расположен на высоком холме. В былые времена его окружили крепостными стенами, построили шести-восьмиэтажные каменные дома, многим из которых сегодня более 400–500 лет, а есть и такие, что стоят уже более 900 лет. Ширина его улиц часто не превышает и двух метров, а многочисленные улицы-лестницы — не шире метра. В Старом городе находятся главные памятники архитектуры: собор Святого Петра, строительство которого началось в ХII веке в романском стиле, а заканчивалось в XV веке — в готическом; церковь Сент-Мари-Мадлен; здание ратуши; университет, зародившийся в 1559 году как Протестантская академия; другие учебные заведения, театры.

В новой — правобережной — части всего лишь один старый квартал с церковью Сен-Жерве XV века. Остальное — застройка XX века: вокзал, аэропорт, здания ООН и специализированных международных организаций, дипломатических миссий, жилых домов, школ, бассейнов.

Природа не дала Швейцарии и Женеве, в частности, полезных ископаемых. Почти нет там и каменных пород, пригодных для строительства. Прочный камень приходится привозить издалека. Поэтому частные дома и общественные здания строятся из не слишком крепкого песчаника. Сейчас главный строительный материал в Женеве— железобетон Надежно и значительно дешевле, чем камень.

Территорию кантона окружают горы. С севера на юго-запад тянется хребет Юра, отгораживающий его от Франции. Вершины хребта находятся в двух километрах от Женевы. На юго-западе к нему примыкает возвышенность Вуаш. Хребет Мон-де-Сион, протянувшийся с северо-востока на юго-запад, прикрывает Женеву с юга. На востоке находится главный хребет Альп. В хорошую погоду из города прекрасно виден красавец Монблан, хоть и находится он в 50 километрах от швейцарской границы, на территории Франции.

Географическим положением Женевы объясняются и некоторые особенности ее климата. У нас бытует мнение, что Швейцария — сплошной курорт'. Правда, курортных мест в Швейцарии много, но Женеву к ним отнести никак нельзя.

Своеобразие женевского климата объясняется тем, что с одной стороны на него влияет Атлантика. Оттуда идут дожди в течение всего года, смягчая температуру зимой и охлаждая город летом. В то же время заметно влияние континентального и, еще больше, средиземноморского климата, который делает зиму влажной и теплой, а лето теплым и большей частью сухим.

Для Женевы характерны сильные ветры: теплые сухие «фены» и холодные сырые «бизы». Сила встречного «фена» такова, что он поднимает средних размеров автомобиль, идущий со скоростью больше 100–110 км/час. Направление ветров часто меняется. То они дуют с юго-запада, то — с северо-востока. У «фенов» есть еще одна, весьма неприятная, особенность: «фен» дуст ровно три дня. Такой уж у него характер. Но если ему покажется, что он еще мало навредил людям, будет дуть еще три, а бывает, что беснуется и 18 дней. «Бизы», наоборот, отличаются постоянством: с раннего утра и часов до 16.00 дуют с озера, принося тепло и влагу, а затем — с берега, и несут сухость и прохладу.

Под воздействием ветров в течение дня многократно меняется атмосферное давление, что очень пагубно сказывается на самочувствии людей: у одних появляются депрессия, подозрительность, у других — возбуждение, у третьих — сильные головные боли, гипертония.

В ряде случаев болезненные явления, вызываемые ветрами, становятся причиной преступлений, не говоря уже о стычках и ссорах. Эта особенность местного климата учитывается судьями при оценке условий и обстоятельств, при которых было совершено правонарушение и даже уголовное преступление.

В Женеве часты туманы. Иногда они на многие дни закрывают озеро. Рассказывают такой анекдот: иностранца-туриста, прожившего в Женеве неделю, кто-то спросил:

— Как вам понравилось озеро?

— Увы! Завтра мне уезжать, а на озеро так и не удалось взглянуть.

Зимой туманы особенно часты. Их высота достигает порой 800 метров. На улицах круглые сутки горят фонари, машины с зажженными фарами идут медленно и осторожно, словно крадутся. Недаром В.И. Ленин говорил: «Грустно, черт побери, снова вернуться в проклятую Женеву. У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал».

Жители Женевы в такие дни стараются уехать в горы. Мы предпочитали ездить на перевал Сен-Серг, его высота чуть больше 1300 метров. Расстояние от Женевы немного больше 30 километров по отличной дороге. В тумане все сложнее, так как первые 400 метров подъема видимость составляет не более 5—10 метров. Зато в конце пути ты попадаешь в иной мир, в мир чистого сверкающего снега, безоблачного неба, яркого солнца. Посмотришь вниз, где лежит Женева, и не веришь, что сейчас там туман и не видно ни зги.

У женевского климата есть еще одна, не изученная пока, особенность: врачи медицинской службы МИД России отмечают, что около 90 % сотрудников, возвращающихся из Женевы после долгосрочной командировки в конце года (ноябрь — декабрь), как правило, страдают легочными заболеваниями.

* * *

Женевцы очень активно изучают свою историю, и потому археологические раскопки в городе практически не прекращаются. Они дают богатый исторический материал. В первой половине XIX века в Женевском озере в пределах современного города были обнаружены остатки нескольких тысяч свай, изучение которых показало, что шесть тысяч лет назад тут был свайный город. В первом тысячелетии до н. э. на территории кантона жило кельтское племя гельветов. А на холме, где сейчас находится протестантский храм Святого Петра, в IX веке до н. э. существовала деревянная крепость Генава.

В 120 году до н. э. в пределах теперешней Женевы и соседних городов появились римляне. Это были римские легионеры, вышедшие в отставку и получившие тут землю. Онпи построили на побережье ряд крепостей, в частности, Женевскую, которая защищала мост через Рону.

Первое документальное упоминание о Женеве относится к 58 году до н. э. Оно содержится в «Записках о галльской войне» Юлия Цезаря. Он пишет, что во время войны с гельветами, чтобы остановить их продвижение на юг, он разрушил мост через Рону. Остатки этого моста были найдены в прошлом веке при строительстве набережных. С этой даты женевцы и отсчитывают свою историю. В 1942 году они торжественно вступили в третье тысячелетие. В память об этом шесть строк из записок Цезаря были высечены на камне, вделанном в стену башни, расположенной на острове Роны в центре города.

После римлян землю Женевы захватывали племена аллсманов, а позже — франки и бургундцы.

Уже в XIV–XV веках женевцы, заинтересованные в развитии торговли, строили почтовые станции, создавали транспортные компании. Сборы, которыми местные власти облагали иностранцев за право торговли и проживания, взимавшиеся у городских ворот, были ниже, чем в германских и французских городах. К этому же времени относится и появление в Женеве первых банков, в частности, там было открыто отделение знаменитого банка «Медичи». Богатая процветающая Женева стала объектом непрерывной борьбы между французскими феодалами — герцогами Савойскими и католическими епископами соседних стран.

В XVI веке Женева в качестве «союзной земли» примкнула к Швейцарской конфедерации, заключив соглашение с Фрибургом, Берном и Цюрихом.

В первой четверти XV века в Швейцарии была проведена реформация католической церкви.

В XVI–XVII веках протестантская Женева стала убежищем для тех, кого преследовали инквизиция и католические властители Европы. Это были итальянцы, испанцы, португальцы, псмцы, гугеноты-французы. С тех давних нор прием «гонимых» стал для Женевы традицией. Среди беженцев было много часовщиков, ювелиров, художников. Это обстоятельство способствовало быстрому развитию в Женеве ювелирной и часовой промышленности.

На стенах старинных домов Старого города глаз туриста привлекают три огромных мозаичных картины, посвящённые трем важным событиям в истории Женевы: вступление в Женеву Юлия Цезаря, средневековая ярмарка и прием городом изгнанных из Франции гугенотов.

На протяжении XVI–XVIII веков Женева постоянно воевала с соседними герцогами, прежде всего, с Савойскими, а затем — с французами, отстаивая свою независимость. В 1690 году Франция окончательно оккупировала соседнюю Савойю и над Женевой нависла реальная опасность вторжения французских войск. От этого ее спасла только помощь войсками со стороны Берна и Цюриха.

Отзвуки французской революции 1789 года докатились и до Женевы. Беднота, крестьяне и ремесленники выступили против власти олигархов. В 1792 году был создан Комитет общественного спасения Женевы. Город объявил себя «сестрой Франции», и Директория сразу же ввела на его территорию свои войска. Женева стала главным городом французского департамента Леман. Став частью Франции, Женева была втянута на многие годы в Наполеоновские войны.

Французская оккупация продолжалась до 30 декабря 1813 года— до полного разгрома армий Наполеона. Но вместо французских войск туда сразу же прибыли австрийские. Возникла угроза присоединения Женевы к империи Габсбургов. Тогда Женева с просьбой о помощи направила «ходоков» к Александру I. Он благосклонно отнесся к нуждам голодной и разоренной Наполеоном страны, и пожертвовал женевцам 200 тысяч золотых рублей. 19 мая 1815 года, не без влияния российского императора, на Венском конгрессе Швейцария получила статус нейтральной страны, Женева стала одним из ее кантопов. По этому случаю у моста Монблан в Женеве сооружен памятник. Гарантировать «вечный» нейтралитет Швейцарии обязались Россия,

Франция, Австрия, Англия, Пруссия, Испания, Португалия, Швеция. Никто из великих не хотел, чтобы этот небольшой, по лакомый кусочек земли достался другому.

5. РУССКИЕ В ШВЕЙЦАРИИ

Собираясь на работу в Женеву, перечитал немало книг, чтобы найти сведения о русско-швейцарских отношениях, узнать, кто из русских людей, когда и зачем ездил в эту страну. Из отрывочных данных, разбросанных там и сям, пришел к выводу, что одним из первых русских в Женеве оказался А.И. Герцен. Это было в 1849 году. А потом, читая о княгине Екатерине Дашковой, узнал, что в 1771 году, будучи проездом в Женеве, она встретила там девяностолетнего старца Авраама Веселовского — русского дипломата, служившего в царствование Петра I в Вене. Веселовский каким-то образом был замешан в историю возвращения на Родину царевича Алексея. И, боясь императорского гнева, тайно бежал из посольства и укрылся в Швейцарии, женился на местной жительнице и, может быть, стал первым русским швейцарским гражданином.

Вернемся к А.И. Герцену. Из России он выехал в 1847 году в Париж, где был не только очевидцем, но и активным участником революции 1848 года. Российским посольством ему было предложено вернуться на Родину, по он предпочел поехать в Женеву. В 1850 году, официально уведомив российские власти об отказе возвратиться домой, Герцен начал хлопотать о получении швейцарского гражданства. Для этого ему надо было найти населенный пункт, жители которого согласились бы, не бесплатно, конечно, принять его в качестве нового гражданина. Таким пунктом оказалась маленькая деревенька Шатель в кантоне Фрибург. И по решению Большого совета Фрибурга от 6 мая 1851 года надворный советник Российской империи А.И. Герцен стал «тягловым крестьянином» швейцарской деревни Шатель. Со Швейцарией связана жизнь его сына и внука. Первый — Алкександр Александрович — стал профессором физиологии Лозаннского университета, а второй — Петр Александрович (1871–1947), окончивший Лозаннский университет, — одним из основоположников онкологии в нашей стране, членом-корреспондентом АН СССР.

Однако жить в «родной» деревне Герцен не собирался. В 1852 году он уехал в Лондон, вскоре организовал там Вольную русскую типографию. В 1856 году к нему приехал Н.П. Огарев, и вместе в 1857–1865 годы они издавали там газету «Колокол». Оттуда во время Польского восстания 1863 года Герцен призывал русских офицеров объединиться с поляками против царизма в борьбе «за пашу и вашу свободу». В 1865 году типография была переведена в Женеву, где продолжала издание «Колокола» до 1867 года. В 1870 году здесь была создана русская секция Первого Интернационала.

С этого периода Женева становится центром русской революционной эмиграции. Причины этого большевик Н. А. Семашко объяснил так: «Центром наших эмигрантских устремлений была тогда Швейцария. В Германии и даже во Франции бывали случаи выдачи эмигрантов по требованию русского правительства. Швейцария считалась „неприкосновенным убежищем политических“». Кроме того, и жизнь в Швейцарии была дешевле.

А о том, что думали швейцарцы о русских, писал эсер Клячко: «Нельзя сказать, чтобы франколюбивые швейцары относились очень благосклонно к русским эмигрантам. У этих граждан буржуазно-демократической республики, торгующих своим климатом и природой, франк — на первом плане. Ведь, в сущности говоря, Лозанна с ее окрестностями — большая гостиница-пансион. Свыше 600 эмигрантов, т. е. 600 занятых комнат, около 600 студентов, вносящих плату за право обучения в университете, наконец, содержание их, дающее приличный заработок, — это для франколюбивых швейцарцев была не шутка… Поэтому и терпели, скрепя сердце, русских эмигрантов».

На запрос общественности, обеспокоенной резким увеличением числа русских студентов, занятых не столько учебой, сколько партийной полемикой, ректорат Цюрихского университета ответил: «Они ежегодно приносят с собой большие суммы денег в Цюрих и способствуют, таким образом, росту нашего народного благосостояния».

Швейцария была заинтересована в приезде как русских студентов, так и русских революционеров: те и другие давали хороший доход. И некоторые ее граждане были готовы даже помогать русским революционерам. Троцкий писал, что через несколько дней после Циммервальдской конференции 1915 года «безвестное дотоле имя Цимервальда разнеслось по всему свету. Это произвело потрясающее впечатление на хозяина отеля. Доблестный швейцарец заявил Гримму, что надеется сильно поднять цену своему владению и потому готов внести некоторую сумму в фонд Третьего Интернационала».

Позднее из тюрем и ссылок добирались в Женеву деятели «Земли и воли», а за ними — «Народной воли». Вместе с ними ехали в Швейцарию и агенты охранки, внедрённые в круги народовольцев. Здесь же обосновались Вера Засулич, Г.В. Плеханов и другие члены группы «Освобождение труда», основанной в 1883 году. В Женеве жили и работали М.А. Бакунин и П.А. Кропоткин.

В конце XIX — начале XX веков в Швейцарии оказались лидеры меньшевиков (Л. Мартов, А. Мартчнов, Ф. Дан и др.), руководители Бунда. Тогда же в Женеве обосновалось и заграничное бюро партии эсеров во главе с М.Р. Гоцем. В 1902 году к нему нелегально приехали Борис Савинков и Иван Каляев.

В Женеве действовало несколько «динамитных» школ. В них работали дипломированные химики. Один из них — выпускник химического факультета Женевского университета Б.Г. Билит. Второй — бывший народоволец, а потом советский академик — А.Н. Бах. Ещё в 1894 году он создал в Женеве химическую лабораторию, в которой 23 года проводил химические опыты и, одновременно, снабжал террористов необходимыми им материалами. В лесах под Цюрихом и в горах под Женевой гремели взрывы: там тренировались русские боевики. Швейцария стала раем для подготовки русского террора.

Около семи лет в Швейцарии прожил В.И. Ленин. Из них четыре года — в Женеве. За время пребывания в Женеве он написал ряд важных работ по тактике и стратегии партии и опубликовал главный философский труд — «Материализм и эмпириокритицизм».

Жили, лечились, учились и работали в Швейцарии многие будущие государственные деятели Советского государства: А. Луначарский, Л. Краснов, Л. Каменев, В. Мепжинский, В. Бонч-Бруевич, А. Коллантай, С. Могилевский — ответственный сотрудник ВЧК, начальник ИНО ОГПУ в 1921–1922 годах, А. Рыков, Г. Зиновьев, Н. Бухарин, Л. Пятаков, М. Ольминский, Г. Кржижановский, Г. Сокольников, Н. Крыленко и другие.

* * *

В Женеву, как в самый свободный по духу и по укладу жизни город в Швейцарии, приезжали и многие деятели русской литературы, культуры и искусства.

Первым из русских писателей побывал в Женеве Н.М. Карамзин. В Старом городе на доме № 14 по Гранд рю (Большая улица) красуется доска, на которой написано: «Николай Карамзин, русский историк и писатель, жил в этом доме со 2 октября 1789 года по 1 марта 1790 года».

Л.Н. Толстой, приехав в Женеву, остановился в отеле «Экю», основанном еще в 1560 году. Это было излюбленное место общения деятелей мировой культуры и искусства. Там он опубликовал некоторые произведения, не прошедшие цензуру в России. В Женеве есть улица Льва Толстого. На ней был дом родственников Льва Николаевича, у которых он гостил в 1857 году.

В 1867–1868 годах в Женеве жил Ф.М. Достоевский. Здесь он написал свое знаменитое произведение «Идиот». Достоевскому не везло в Женеве: он часто проигрывался в рулетку и потому всегда испытывал муки безденежья. Но главное, здесь умерла его малолетняя дочь Соня. Она похоронена на кладбище Пленпале. Могила ее сохранилась.

В. А. Жуковский, приехав в Швейцарию, жил в Женеве и оттуда ездил в Шильонский замок. Это одна из достопримечательностей Швейцарии. Он был построен в IX веке на каменистом острове, что находится около берега под городом Монтрё. Когда-то там стоял римский гарнизон. В XI веке остров и крепость перешли к герцогам Савойским. В ХII веке замок был перестроен. Таким и дошел он до наших дней.

Мировая известность к замку пришла, как утверждают женевцы, после того как известный английский поэт лорд Байрон посетил его в 1816 году. Там ему рассказали историю Бонивара, одного из вождей восставшего народа Женевы, отказавшегося признать власть герцогов Савойских. В 1530 году савойцы бросили его в подземный каземат замка, где в муках и страданиях он провел шесть лет. Его освободили войска союзного Берна, Вернувшись из замка, Байрон написал и опубликовал поэму «Шильонский узник».

Байрон любил Женеву, а женевцы любят Байрона за «Шильонского узника». По случаю столетия со дня его смерти Байрона они поставили ему оригинальный памятник. На левом берегу озера на высоком холме лежит валун-великан. На нем выбито: «Байрону. К столетию со дня смерти. 1924». С этого места открывается чудесный вид на Женеву и озеро.

Н.В. Гоголь с 1836 но 1848 год жил за границей, главным образом в Италии и Франции, но, как известно, бывал и в Швейцарии. Неоднократно посещал Женеву И.С. Тургенев.

Ездили в Швейцарию и российские художники — В.А. Серов, В.И. Суриков, З.Е. Серебрякова, ІІ.С. Гончарова, М.Ф. Ларионов, художник и композитор В.Д. Поленов, композитор С. Рахманинов.

Многие годы работали в Жепеве биолог С.Н. Випоградский, приват-доцент В.А. Хавкин, профессор П.Е. Ковалевский (в Женевском университете), ботаник Н.М. Альбов (в Ботаническом центре — гербарии Буасьс).

В связи с большим наплывом русских в Женеву МИД России в самом центре города открыл свое консульство, при котором, как и в Париже, существовал отдел охранки.

* * *

В марте 1918 года правительство Швейцарии объявило об установлении дипломатических отношений с Советской Россией.

И уже в июле туда прибыла дипломатическая миссия во главе с Я.А. Берзиным.

В октябре — ноябре того же года Швейцарию посетил Ф.Э. Дзержинский. До этого он уже дважды бывал в Швейцарии: в 1902 году ездил на лечение, а в 1910-м — вынужден был эмигрировать из Польши. На этот раз — официально — он ехал за женой и сыном, жившими в Швейцарии, а также на лечение. На самом деле Дзержинский ехал не в Швейцарию, а в Германию через Швейцарию. Поездка осуществлялась по личному указанию В.И. Ленина и Я.М. Свердлова и была чрезвычайно секретной. Поэтому, предварительно изменив свою внешность (наголо остригся, сбрил бороду и усы, надел шляпу вместо привычной для всех фуражки), он использовал документы на имя Феликса Доманского.

Дзержинского сопровождал личный помощник Свердлова — Аванесов, хорошо знавший Швейцарию: с 1907 по 1913 год он лечился там от туберкулеза и учился на медицинском факультете университета в Цюрихе.

Дипломатические отношения между Советской Россией и Швейцарией продолжались тогда менее 10 месяцев: 12 ноября российское полпредство было выслано из страны по ложному обвинению в его причастности к выступлениям швейцарских трудящихся. В дальнейшем правительство Швейцарии заняло враждебную по отношению Советской России позицию. В 1918 году швейцарская полиция захватила прибывшую из Москвы дипломатическую почту и отказалась её вернуть правительству России.

* * *

На территории Швейцарии нашли убежище офицеры Белой армии, связанные с террористическими организациями. 10 мая 1923 года в лозаннском ресторане было совершено вооруженное нападение на генерального секретаря советской делегации на Лозанской международной конференции Вацлава Воровского. Выстрелами из пистолета Воровский был убит.

Убийца, им был швейцарский гражданин Морис Конради — сын осевших в Санкт-Петербурге швейцарцев, владевших кондитерскими фабриками, не пытался скрыться. Бросив не нужный ему больше пистолет на пол, он приказал оркестру играть траурный марш и стал ждать полицию.

Инициатором этого нападения был русский офицер-эмигрант Аркадий Полунин, работавший в фонде императрицы Марии Федоровны при Международном Красном Кресте в Женеве. После длительного разбирательства суд присяжных оправдал террористов.

В 1938 году правительство Швейцарии провозгласило доктрину «интегрального нейтралитета», означавшую отказ Швейцарии участвовать в экономических и финансовых санкциях против фашистских стран.

31 августа 1939 года, в канун начала Второй мировой войны, Швейцария подтвердила свой нейтралитет, приняв вместе с этим меры но укреплению обороны страны: провела всеобщую мобилизацию (430 тысяч человек), создавала система укреплений вдоль границ, особенно в Альпах. В горах строились склады для запасов стрелкового оружия и боеприпасов на случай ведения партизанской войны. Активно велось строительство укрепленных районов, минировались дороги и туннели. Были приняты чрезвычайные законы: отменена свобода собраний, установлена цензура, ограничено право на политическое убежище для иностранцев, запрещена деятельность Коммунистической и Социалистической партий.

В то же время швейцарское правительство демонстрировало готовность к мирным отношениям с соседями. И в августе 1940 года между Швейцарией и Германией было подписано соглашение, по которому Швейцария предоставляла режим наибольшего благоприятствования для транзита через свою территорию немецких грузов (в том числе и военных). Она обязалось продавать Германии золото и другие драгоценные металлы за рейхсмарки и, кроме того, предоставила Германии долгосрочный кредит в размере 150 млн швейцарских франков.

И вскоре после заключения этого соглашения 12-я немецкая армия, предназначавшаяся Гитлером для захвата Швейцарии, была направлена для участия в операциях в Норвегии, на Балканах, а потом — против Советского Союза.

* * *

Не участвуя во Второй мировой войне, Швейцария тем не менее получила свою долю военного лиха. С началом войны в страну хлынул поток беженцев из оккупированных гитлеровцами стран. Это были главным образом антифашисты и евреи. И, не желая дразнить фюрера, власти Швейцарии, «забыв» традицию давать приют веем «гонимым», в августе 1942 года отгородились от Европы забором из колючей проволоки в три-четыре кола. Ограничения на допуск беженцев в страну были сняты только после победы советских войск в битвах под Сталинградом и Курском.

Колючая проволока защитила Швейцарию от мирных беженцев, но не спасла от вторжения 42 тысяч французских и польских солдат, отступавших под напором немцев. В 1943 году, после падения Муссолини, в Швейцарию перешло 20 с лишним тысяч итальянских солдат, не пожелавших воевать в составе частей, формировавшихся немцами. Потом валом пошли военные преступники Германии, а в конце войны «вломились» остатки войск Германии и её союзников, разгромленных войсками антигитлеровской коалиции. Там же оказалась в конце 1944 года и русская воинская часть вермахта во главе с полковником Лебедевым.

К этим цифрам надо добавить несколько десятков тысяч военнослужащих стран антигитлеровской коалиции, бежавших из германского плена, тысячу американских и английских летчиков, сбитых службами ПВО Германии и Швейцарии и совершивших по разным причинам вынужденные посадки на ее территории. В целом на территории Швейцарии оказалось более 100 тысяч бывших военнослужащих 26 иностранных армий.

В лагерях Швейцарии на момент капитуляции Германии находилось 11 468 солдат и командиров Красной армии, бежавших из гитлеровского плена. Власти использовали их главным образом на ремонте и строительстве дорог, на лесоповале, на дренажных и сельскохозяйственных работах.

У нас много написано о жизни советских людей, находившихся в немецких концентрационных лагерях, и, можно сказать, до последнего времени ничего не было известно о советских гражданах, находившихся за колючей проволокой в Швейцарии.

Отношение швейцарских властей к русским интернированным было более жестким, чем к выходцам из других стран. Английские и американские военнослужащие жили в благоустроенных лагерях. Их хорошо одевали, кормили, они пользовались душем и парикмахерской, тогда как тысячи советских военнопленных в лагере под Лозанной и в других спали на полу на соломе без одеял, подушек и постельного белья. Была разница и в оплате труда интернированных. Так, в женском лагере итальянкам платили 15 франков в месяц, русским — 6. Итальянки имели право выхода из лагеря, русские — нет.

Лагерями для русских руководили профашистски настроенные офицеры. Влияли на отношение швейцарцев к русским отсутствие дипломатических отношений между Швейцарией и СССР и десятилетиями насаждавшаяся властями Берна обстановка недоброжелательности к СССР.

Вести о плохом обращении швейцарцев с советскими гражданами доходили до Москвы. 15 апреля 1945 года в «Известиях» была опубликовала статья, в которой приводились конкретные факты, подтверждающие э го, и прозвучало настоятельное требование ускорить репатриацию советских граждан.

Швейцарская сторона назвала эти обвинения несостоятельными. Тогда МИД СССР заявил швейцарским властям протест в связи с тем, что в некоторых лагерях Швейцарии посторонние лица уговаривают советских граждан не возвращаться на Родину, и пригрозил, что прекратит репатриацию швейцарских граждан, оказавшихся на территориях, занятых советскими войсками. Это возымело действие: в конце июля 1945 года в Берн была приглашена советская комиссия по репатриации. В ходе переговоров под давлением фактов швейцарцы признали, что в лагерях, где содержались советские военнослужащие, их использовали на тяжелых работах, их лишали отпусков, среди них велась пропаганда против СССР. Более того, советских военнопленных содержали в тюрьмах, охрана лагерей неоправданно использовала собак и применяла огнестрельное оружие, что приводило к жертвам.

В августе — сентябре 1945 года из лагеря Ридхов на Родину выехало 9603 советских гражданина. Репатрианты украсили вагоны красными флагами, лозунгами «Домой!», «На Родину!». Последние узники этого лагеря покинули его в начале 1946 года.

В канун 65-летней годовщины окончания Великой Отечественной войны на кладбище города Базель были торжественно под звуки военного оркестра в присутствии делегаций посольств России, Азербайджана, Беларуси, Казахстана, Киргизии, Узбекистана и Украины преданы земле останки четырех советских воинов, погибших при переправе через Рейн. Над их могилой установлен мраморный обелиск со звездой. На нем выбиты имена двадцати советских солдат разных национальностей, погибших на земле Швейцарии.

* * *

Во время войны нейтральная Швейцария пострадала и от военных действий противоборствующих сторон. Началось с того, что в начале 1940 года средствами ПВО и авиацией Швейцарии было уничтожено около 15 германских самолетов, нарушивших воздушное пространство страны. Германское командование, готовившее план раздела Швейцарии между Германией и Италией (план «Танненбаум») было удивлено и возмущено «дерзостью» швейцарцев и пригрозило суровыми ответными мерами. Но на захват страны не пошло: в банках Швейцарии хранились деньги всего мира, в том числе и американские. Ссориться со всеми Гитлер не мог, и пришлось сесть за стол переговоров с правительством Швейцарии.

В 1944 году швейцарцы еще раз продемонстрировали немцам свой характер. 5 апреля немецкий ночной истребитель после боя с двумя английскими самолетами совершил вынужденную посадку в Швейцарии. Самолет был оснащен секретным радиолокатором и новой пушечной установкой. Кроме того, у командира находилась папка с секретными документами. Немцы, опасаясь, что секретные материалы и аппаратура могут стать достоянием разведок противника, потребовали вернуть им самолет. И получили отказ. Тогда немцы пошли на переговоры. Они оказались взаимовыгодными: швейцарцы в присутствии немецких делегатов сожгли злополучный самолет' и взамен приобрели 12 истребителей за 500 тысяч золотых швейцарских франков. Правда, тогда немцы их провели: поставили самолеты с изношенными двигателями. Но в 1951 году Швейцария взяла реванш, получив по суду компенсацию с фирм «Даймлер» и «Мессершмитт».

Досаждали швейцарцам английские и американские бомбардировщики. Во время рейдов на Италию и Германию они, пролетая над территорией Швейцарии, сбрасывали бомбы на её города. Лондон и Вашингтон всякий раз объясняли это «навигационными ошибками». Может, и так, а может, и по-другому: летчики союзников, зная, что швейцарцы активно сотрудничают с Гитлером и Муссолини, специально сбрасывали бомбы на их головы, чтобы они не воспринимали свой «нейтралитет» как оберег на все времена и от всех военных катастроф. Бомбы союзников падали в предместьях Цюриха, в кантонах Тычино, Граубюнден, Базель, Берн и Шафхаузен. Были разрушения, убитые и раненые.

О Второй мировой и о Великой Отечественной войнах у меня было много разговоров со швейцарцами различных социальных групп, и никогда ни от кого я не слышал ни о беженцах, погибавших у колючей проволоки на их границе с Францией и Германией, ни о лагерях для интернированных, ни о советских солдатах и командирах, бежавших из фашистского плена и искавших спасения на их территории, ни о швейцарцах, добровольно воевавших на советско-германском фронте в гитлеровской дивизии СС. Как будто ничего этого и не было. Нс любят швейцарцы вспоминать этот период своей истории. А если и вспоминают, то только о том, что «в Женеве во время войны не было кофе в зернах. Приходилось ездить в Лозанну! За 60 километров!»

В 1944 году, в условиях начавшегося разгрома войск гитлеровской коалиции, правительство Швейцарии распустило профашистские группировки, легализовало Коммунистическую партию. И тоща же, не отказавшись от помощи Германии и Италии, предложило советскому правительству восстановить дипломатические отношения. 1 ноября 1944 года это предложите было отвергнуто.

* * *

В 1945 году в области внешней политики Швейцария провозгласила доктрину «активного», или «солидарного», нейтралитета. Формально не присоединяясь к военно-политическим блокам империалистических государств, Швейцария фактически выражала солидарность с их политикой.

Дипломатические отношения с СССР были восстановлены 18 марта 1946 года. 17 марта 1948 года был подписан первый советско-швейцарский договор, но до конца 1960-х годов советско-швейцарские отношения почти не развивались.

С конца 1960-х годов основополагающим во внешнеполитическом курсе Швейцарии стал принцип «универсальности» нейтралитета: считая для себя главными политические и экономические связи с ведущими капиталистическими государствами, она одновременно активизировала отношения с социалистическими странами. В начале 1970-х годов начала расти советско-швейцарская торговля, развернулось научно-техническое и культурное сотрудничество. В 1974 году в Женеве было открыто Генеральное консульство СССР.

6. ЖЕНЕВА СОВРЕМЕННАЯ

Женева по всем канонам — город французский. Местное население говорит на французском языке. Газеты, радио, телевидение, вывески — всё на французском. Но на самом деле это город международный, город-космополит, где коренное население составляет меньшинство. Однако в промышленности, в торговле, в управлении все ключевые посты занимают коренные жители города или кантона. Они же являются и собственниками недвижимости.

В 1977 году в Женеве вместе с кантоном проживало 157 тысяч мужчин и 179 тысяч женщин. На каждую тысячу человек взрослого населения в промышленности было занято 242 человека, в сфере обслуживания — 659, в торговле — 157, в сельском хозяйстве — всего 16 человек.

В том же году в Женеве было 109 тысяч иностранцев. Из них: итальянцев — 33,4 тысячи, испанцев — 19,7 тысячи, англичан — 5,2 тысячи, немцев — 4,5 тысячи, португальцев — 1,3 тысячи, бельгийцев — 1,2 тысячи. Понемногу шведов, австралийцев, югославов. 4,5 тысячи выходцев из стран Азии, 2,8 тысячи африканцев, 375 человек с островов Океании и 1389 — лиц без гражданства.

Русских в Женеве было тогда, думаю, около 800 человек: дипломаты, сотрудники вспомогательного состава Представительства при ООН и Генерального консульства, корреспонденты ТАСС, АПН, представители Аэрофлота, Министерства морского флота, Академии наук СССР, Русской православной церкви, сотрудники международных организаций. К ним следует добавить членов семей этих категорий специалистов, а также эмигрантов, осевших в Женеве и работавших большей частью в международных организациях.

Женева, как утверждают швейцарцы, город религиозный. В нем действуют 143 религиозных центра: 54 протестантских, 64 католических, 15 евангелических, 5 православных, армянская церковь, 2 синагоги, 2 молитвенных зала — квакеров и мормонов.

Всех иностранцев, проживающих в Женеве, можно разделить на три категории: «фронтальс», то есть рабочие, которые ежедневно приезжают на работу из Франции; рабочие из других стран (в 1978 году их насчитывалось более 37 700 человек) и сотрудники международных организаций. По данным 1977 года, их было 11 353 человека. Швейцарцев среди них — лишь 15 процентов. К ним следует добавить почти три тысячи сотрудников иностранных дипломатических представительств, которые вместе с высокооплачиваемыми сотрудниками международных организаций представляют для Женевы «золотую жилу». В расчете на них в городе строятся фешенебельные дома с максимумом удобств (с подземными охраняемыми гаражами, мини-прачечными самообслуживания, с бассейнами и соляриями на крыше).

В Женеве есть еще одна, постоянно растущая категория иностранцев — студенты. В 70-е годы прошлого столетия там учились выходцы более чем из тридцати стран: французы, итальянцы, американцы, испанцы и другие. Студентов из СССР в то время не было. Теперь есть. По последним данным в настоящее время официально в Швейцарии проживает более 10 тысяч русских, а по неофициальным — гораздо больше. Говорят даже о 70 тысячах. Чаще всего выходцы из бывшего СССР селятся компактно в кантонах Женев, Цюрих и в небольшой коммуне Колоньи. Там уже есть и русские детские сады, и русские школы. Есть русские газеты и даже проводятся конкурсы «Мисс Россия», в которых принимают участие девушки из русскоязычных семей. Есть и солдаты, и даже офицеры швейцарской армии с русскими фамилиями — дети бывших советских граждан, выехавших по разным причинам в Швейцарию в 1980-е и последующие годы.

Появились и общественные организации наших соотечественников. Наиболее крупные из них — «Ассоциация российских соотечественников Швейцарии», созданная в 2005 году, и «Координационный совет соотечественников Швейцарии», созданный в 2007-м.

* * *

В первое время моего пребывания в Женеве в свободные вечера мы совершали пешие прогулки, и друзья знакомили меня с расположением международных организаций, иностранных дипломатических представительств, полицейских участков, ближайших магазинов и рассказывали о нравах и обычаях населения, подчеркивая, что здесь им больше приходится работать с иностранцами, нежели с коренными жителями.

Дней через 5–6 состоялось мое посещение Дворца наций. Это величественное семиэтажное сооружение общей площадью 18,6 тысячи квадратных метров, возвышающееся на правом берегу озера, является украшением Женевы. Фасадом оно выходит в великолепный парк с видом на озеро. Из парка и из здания в ясную погоду сотрудники и посетители дворца любуются Монбланом.

Оно было построено в 1929–1937 годах. Архитектура его интернациональна. Его проект разрабатывался и дополнялся архитекторами Швейцарии, Италии, Франции, Венгрии. Идея его отделки принадлежит архитекторам и художникам многих государств — членов Лиги. В нем использованы материалы, привезенные из Швеции и Финляндии (мрамор и гранит), Голландии (натуральная кожа), Франции (бронза). Из других стран были доставлены ценные породы дерева, материалы для инкрустаций. Над его отделкой также работали художники многих стран.

По территории парка гуляют красавцы-павлины, подарок швейцарских магнатов. Тут же бегают зайцы, белки и мелкие декоративные птицы.

В чаше фонтана, установленной рядом с кедром, посаженным в 1814 году, находится отделанный золотом земной шар с изображением созвездий Вселенной, подаренный Лиге Наций президентом США Вильсоном.

Там же, в парке, стоит и дар Советского Союза — памятник завоевателям космоса — обелиск из титановой стали высотой 28 метров. Фигура космонавта сделана также из металла. Её высота — 8,5 метра. Памятник был установлен в 1971 году.

Женева ошеломила меня обилием цветов. До этого мне казалось, что больше, чем во Франции, цветов нет и быть не может. Ан нет! В Женеве их больше. Тут буйство красок. В цветах утопают набережные, площади, не говоря уже о парках, скверах и садах. Они свисают гирляндами с балконов, заполняют расставленные на тротуарах каменные чаши, украшают подоконники, окаймляют любое сооружение, будь то фонтан, памятник, столб электролиний, мемориальная доска или бензоколонка. Они растут в нишах заборов и стен домов. Их запахи настолько сильны, что вызывают порой головокружение.

В женевских парках и скверах, на улицах много деревьев. Это, прежде всего, дуб и граб. Они, пожалуй, и определяют пейзаж города. Растут также платаны, бук, клен и ясень. Целые рощи образуют тополя и различные виды ивы. Местами встречаются огромные двухсотлетие пихты. К этому надо добавить множество декоративных кустарников. Одним словом, Женева вся в цветах и зелени. Поражает бережное отношение швейцарцев к зеленым насаждениям. Никто, включая маленьких детей, не сорвет цветок, не сломает веточку. И это не только в городе, но и в полях, и в лесах.

В Швейцарии известно только одно место, где разрешается собирать цветы. Это «долина нарциссов» — горные луга, расположенные над городом Монтре. В середине мая тысячи людей устремляются туда за нарциссами. Воздух буквально напоен их запахом.

Второе, что удивляет русского человека в Женеве, — это огромное количество часов. Самых разных и необыкновенных. Они всюду — в магазинах, офисах, на вокзалах, на уличных столбах. Где их только пет!

Огромные — диаметром три метра — цветочные часы фирмы «Лонжин», гордость Женевы, установлены в самом центре города. На их оформление расходуется свыше 5 тысяч разнообразных цветов. Они исправно работают круглый год, несмотря на дождь или снег (он изредка бывает в Женеве), высокие температуры и прочие неблагоприятные метеоусловия.

Я долго верил женевцам, что у них самые большие цветочные часы. А недавно узнал и обрадовался: самые большие в мире цветочные часы находятся у нас — в Москве, на Поклонной горе. Их циферблат в диаметре достигает 10 метров, а минутная стрелка весит более 30 килограммов. Для их создания высаживают 7910 кустиков цветочной рассады. Жаль только, что эти часы действуют ограниченное время — с начала весны и до середины осени. На московских улицах и площадях зимой цветы, к сожалению, не растут.

А в зале аэропорта Куантрен стоят многометровые часы… без корпуса. Колеса, пружины, маятники, спирали… И ведь ходят, да еще как! Секунда в секунду!

Удивило меня и множество фонтанов на улицах Женевы. Потом я узнал, что в парках, на площадях, на развилках улиц действуют 294 городских фонтана. К этому надо добавить сотни фонтанов, находящихся в частных владениях. Некоторые фонтаны сделаны из мрамора. Это произведения искусства. Один из них в центре города на площади Моляр. Другие — фонтаны-бассейны — высечены в скальных породах, их возраст исчисляется многими веками. Долгое время фонтаны были не только украшением города, но и средством водоснабжения горожан. Под Женевой, на глубине 40–60 метров, находятся мощные водоносные слои.

Хороши фонтаны в городе, но самый большой, самый красивый и самый известный — фонтан на озере. Это одна из главных достопримечательностей Женевы. Его струя взлетает вверх на 147 метров со скоростью 200 км/час и там рассыпается на мириады брызг. Ежесекундно на гладь озера обрушивается семь тонн воды. Особенно красив фонтан в вечернее время, когда подсвечивается мощными прожекторами голубого цвета.

И, пожалуй, последнее «первое» впечатление. В Женеве поражают чистота и порядок, а также строгое соблюдение швейцарцами правил безопасности дорожного движения, иногда даже вопреки здравому смыслу. Как-то в разговоре со мной комиссар полиции отмстил: «У нас много аварий потому, что мы строго соблюдаем правила безопасности движения. Имея возможность сманеврировать и избежать столкновения, как это делают французы, итальянцы, да и вы — русские, швейцарец этого никогда не сделает только потому, что это не предусмотрено правилами. Он знает, что если оп действовал в соответствии с правилами, ни у полиции, ни у страховой компании претензий к нему не будет. О последствиях возможного столкновения он в это время не думает».

Глава седьмая
ШВЕЙЦАРИЯ

1. ОБ АРМИИ И ПОЛИЦИИ

Швейцария, как уже было сказано, нейтральная страна, в военных конфликтах не участвовала с наполеоновских времен. И тем не менее она имеет большой военный бюджет (до 5 миллиардов швейцарских франков), хорошо вооруженные и обученные сухопутные войска, военную авиацию, войска противовоздушной обороны.

На вооружении имеются танки, самоходные артиллерийские орудия, самолеты, вертолеты, зенитные пушки и пулеметы, патрульные машины новейших конструкций, как приобретенные за границей (США, Германия, Швеция), так и собственного производства.

Стрелковое оружие — пулеметы, винтовки, пистолеты, пистолеты-пулеметы — как правило, собственного производства и весьма высокого качества. Торговля ими существенно пополняет государственный бюджет.

Наряду с современным вооружением, средствами транспорта и связи в швейцарской армии сохранилась Служба почтовых голубей— женское подразделение во главе с дамой-майором. Мой знакомый полковник утверждал, что голуби — незаменимое средство связи в горных условиях. Есть и роты «самокатчиков» — велосипедистов. Это, как и голубиная почта, скорее дань традициям: велосипед в горах — весьма неэффективное средство передвижения.

Вооруженные силы Швейцарии построены по территориально-милиционному принципу. Все части кадрированные, особенно — в авиации. Кадровых военных в стране не более 9 тысяч человек. Одновременно на службе и переподготовке находится 10–15 тысяч человек. Но в случае военной угрозы за двое суток в стране может быть поставлено под ружье до 1,9 млн человек!

В мирное время в армию призывают в 19-летнем возрасте. Срок действительной военной службы рядового состава — 4 месяца. С солдатами, желающими получить офицерское звание, проводятся дополнительные сборы, продолжающиеся 100 дней.

Но окончании службы солдат зачисляется в резерв. Уезжая из части, он увозит с собой три комплекта обмундирования (на все времена года), бронежилет, каску, личное оружие с боевыми патронами, а также пакет с инструкцией министра обороны. Его можно вскрыть только при объявлении мобилизации. Все это резервист хранит дома, чтобы в случае объявления мобилизации прибыть на сборный пункт в форме и при оружии.

Для проведения сборов резервистов и на случай мобилизации в каждом военном округе существуют постоянно действующие сборные пункты — казармы на 80—100 человек с классными комнатами, столовой, спальней, помещением для чистки оружия и пр.

Служба в армии для швейцарца — дело чести. Я никогда не слышал о попытках увильнуть от выполнения воинских обязанностей, даже в тех случаях, когда призывник по тем или иным причинам находится за границей. Получив повестку военного ведомства, призывник (или резервист) обязательно явится в указанное время на сборный пункт. Существуют также очень строгие правила прохождения службы в резерве: практические стрельбы, предъявление для осмотра оружия и обмундирования.

Звоню как-то начальнику службы протокола кантона Женева. Мне ответила его секретарша — дама лет пятидесяти, известная в бюрократических кругах как образцовая служащая: «Господин начальник протокольной службы находится на военной службе. Прибудет в Женеву через пять дней. Я готова записать все, что вы хотели бы сказать моему патрону. Утром до 10.00 я передам вам его ответ».

Шеф протокольной службы кантона — человек крайне занятый. У него нет заместителя, и все-таки по команде воинского начальника он «пошел под знамена» и, уверен, не пытался увильнуть.

А однажды видел, как за полчаса до окончания футбольного матча со стадиона вышло более десятка возбужденных мужчин в гражданских костюмах, по при оружии (карабины, автоматы, ручные пулеметы). Оказалось, что на этот день у резервистов были назначены учебные стрельбы. А тут футбол! Да еще какой! И на полигон надо, и матч пропустить обидно. Вот и поехали солдаты на стадион с оружием. Досмотреть матч не смогли — времени не было.

Офицерский состав в Швейцарии выслугу лет в армии считает не в годах и не в месяцах, а в… днях. Мой знакомый подполковник Т. как-то с гордостью сообщил: «Я прослужил в войсках 2500 дней».

Так было в 70-е годы прошлого века. Но времена меняются. Прошло не более двадцати лет, как в стране появилось общественное движение «Группа за Швейцарию без армии». В 1989 году она вынесла на референдум предложение об отмене военной службы и получила поддержку 35,6 процентов населения. В 2001 году количество её сторонников упало до 22 процентов. Но «Группа», не отказавшись от своей идеи, вынесла на третий референдуму компромиссное предложение: конституционно закрепить формулу «никто не может быть принужден к службе в армии». Гражданская служба также должна стать добровольной.

В защиту своей инициативы ее защитники приводят такие аргументы, как неэффективность армии при решении насущных проблем, дороговизна обязательной военной службы и неудобства для тех, кто ее отбывает, особенно в смысле поиска работы и развития карьеры.

В конце декабря 2011 — начале января 2012 года завершилось оформление народной законодательной инициативы «За отказ от всеобщей воинской обязанности», т. е. за переход к добровольной и профессиональной армии.

* * *

Статус «дипломатической столицы мира», который женевцы постоянно подчеркивают и которым гордятся, обязывает власти Женевы и кантона поддерживать такую обстановку в городе, которая обеспечивала бы строгую секретность встреч и переговоров, постоянно ведущихся там между руководителями различных стран, а также их личную безопасность.

На первых порах власти занялись «очисткой» города от «неблагонадежной» публики, изгнанной из других стран. Кого там только не было! Усташи и анархисты, коллаборационисты всех мастей и национальностей, прочие «леваки». Затем руководство полиции сосредоточило основное внимание на мерах, которые помогали бы прогнозировать обстановку, заранее выявлять и предупреждать готовящиеся преступления. Для этого наряду с разработкой системы строгого учета населения и иностранцев, прибывающих и находящихся в стране, была создана широкая сеть осведомителей во всех слоях общества, включая и иностранную диаспору. И скоро женевская полиция стала знаменитой: она всё знала, всюду проникала, умела вовремя предотвращать нежелательные действия со стороны различных экстремистских группировок.

В связи с распространением терроризма и имевшими место захватами самолетов в 1973 году в женевском аэропорту была создана служба обеспечения безопасности взлетно-посадочных полос во главе с кадровым армейским офицером. В штатном составе службы — бронетранспортеры, легкие танки, группа саперов, лаборатория по выявлению взрывчатых веществ в багаже пассажиров, а позднее и группа по выявлению наркотиков с натренированными собаками.

Тогда же вся территория аэродрома была обнесена двумя рядами колючей проволоки и вдоль нес, на расстоянии 300 метров одна от другой, были поставлены наблюдательные вышки с прожекторами. Все посты имели между собой и штабом телефонную и радиосвязь.

В 1970-е годы власти кантона увеличили численность полиции, призвав на службу женщин, которые заменили мужчин на канцелярской работе, а главное, в службе безопасности дорожного движения.

Вместо увольняемых полицейских старших возрастов в полицию стали набирать хорошо натренированных молодых людей из числа спортсменов, повысили качество теоретической и практической подготовки кадров. Швейцарский полицейский в течение двух лет изучает необходимые ему для будущей работы законы страны, владеет несколькими иностранными языками, может грамотно составить документы по дорожно-транспортному происшествию, оказать первую медицинскую помощь и, если окажется необходимым, даже принять роды.

В руководящем составе полиции на уровне кантонов много армейских офицеров, выведенных по тем или иным причинам в резерв. Часть из них так и остается служить в полиции, а другие возвращаются в войска. Такая система ротации кадров, как объяснил мне комиссар полиции, позволяет государству экономить средства на их подготовке, и пояснил: «Я — армейский полковник. Был начальником военной контрразведки. Теперь — начальник полиции. Надо будет — снова вернусь в армию на должность, соответствующую моему воинскому званию, так как все время, пока командую полицией, нахожусь в резерве армии. Вместо меня может прийти другой армейский офицер или будет назначен один из нынешних комиссаров».

* * *

Швейцарцы, мне кажется, самый вооруженный народ. Помимо большого количества табельного оружия, которое остается у резервистов не только до конца их жизни, но и у их наследников, каждый законопослушный гражданин имеет право приобрести оружие (пистолет, револьвер, ружье нарезное и гладкоствольное) в оружейном магазине для защиты своего жилища. Для этого нужно только представить директору магазина справку полиции о том, что он не находится под судом и следствием и не состоит на учёте в психиатрической лечебнице.

Сколько оружия у населения, властям неизвестно: единого регистра его учета нет. Считается, весьма приблизительно, что население страны (по данным на 2010 год) в 7,7 млн человек хранит дома до 3,4 млн единиц огнестрельного оружия.

Руководителей полиции раньше это не беспокоило. Они утверждали, что наличие огнестрельного оружия в домах и квартирах отрезвляюще действует на грабителей. И подтверждали это тем, что квартирные кражи совершаются только в отсутствие хозяев, а преступления с применением огнестрельного оружия носят единичный характер. Но они не замечали, что многие убийства и самоубийства совершаются швейцарцами с использованием армейского оружия.

Удивительно, что швейцарцы, люди во всем очень аккуратные и пунктуальные, безответственно (на наш, конечно, взгляд) относятся к хранению огнестрельного оружия. Один мой знакомый, у которого мы с женой как-то обедали, решил подарить мне «на память» свой табельный карабин с боезапасом: ему, снятому с военного учета, он стал не нужен, а для самозащиты у него, его жены и дочери есть по пистолету. Радушный хозяин долго не мог понять, почему я отказываюсь от столь ценного и полезного подарка. А я ярко представил, как бы встретили меня, опоясанного патронташем и с карабином на ремне, сотрудники таможни и пограничники на Шереметьевском аэродроме.

А ваг другой случай. Утром, уезжая из частного дома, где мы с женой снимали комнату, я открыл платяной шкаф, чтобы взять свою куртку, которую вечером повесил туда, не включая свет, и увидел в дальнем углу ручной пулемет, а на полке — два снаряженных диска.

По к началу XXI века в стране значительно увеличилось количество уголовных преступлений с применением различных видов огнестрельного оружия. И тут руководство полиции пришло к выводу о необходимости создания единого регистра учета огнестрельного оружия (включая охотничьи ружья, спортивные винтовки и пистолеты), находящегося в частных руках. Владельцы всех видов оружии должны заявить о нем в полицию.

2. КАКИЕ ОНИ — ШВЕЙЦАРЦЫ?

Вопрос непростой, сразу на него не ответишь. Когда немножко поживешь в Женеве, да и в любом другом городе Швейцарии, замечаешь, что в отношении ко всем странам и иностранцам у швейцарцев чувствуется высокомерие. У них, пожалуй, есть для этого некоторые основания: жизненный уровень — один из самых высоких в Европе. В 1970-е годы в стране почти не было безработицы. При ежегодном повышении цен на продукты питания и прочие предметы потребления на 9 % — зарплата повышалась на 11 %.

Женевцы — патриоты, Они любят свой город, свою страну. Гордятся своей историей и с удовольствием говорят о Цезаре, гельветах, о Кальвине, Руссо, дом которого сохранился, о Вольтере, Дюнане — создателе Международного Красного Креста и других известных швейцарцах и иностранцах, живших в Женеве.

И, не любя иностранцев, очень любят их кошельки. Для Женевы, как я уже отмечал, иностранные дипломаты и туристы, международные чиновники — золотая жила. Это все знают, и даже полицейские при мелких нарушениях правил дорожного движения к этой категории людей относятся более снисходительно, чем к местным жителям: иностранцу сделают внушение, местного — оштрафуют. В то же время, в нарушение международных конвенций, власти Женевы не предоставляют работающим там международным чиновникам многих положенных дипломатам льгот. Это приводит к тому, что время от времени руководители Секретариата ООН и специализированных международных организаций, а также постоянных представительств стран — членов ООН, расположенных в Женеве, поднимают вопрос о переезде в соседнюю Австрию, где жизнь дешевле, а отношение к иностранцам лучше.

* * *

Кто-то из великих, кажется, Вольтер, долго живший в Женеве, сказал: «Если ты видишь швейцарца, прыгающего вниз с десятого этажа, смело прыгай за ним: там деньги».

Деньги — это главное в жизни швейцарцев. Они постоянно думают о том, как их заработать, куда их вложить. Любой способ их получения, кроме явно преступного, признают и одобряют. И они умеют их считать. Швейцарец нигде, никогда не переплатит ни одного сантима. Он, не стесняясь, берет в руки калькулятор и проверяет поданный ему официантом счет, высчитывает положенные 12 процентов «чаевых», пересчитает сдачу, купюры аккуратно положит в бумажник, а мелочь (до последнего сантима) — в кошелек. Официант в это время стоит рядом. И его не обижает, что клиент заранее принимает его за жулика. Он к этому привык: он — швейцарец, он сам такой же.

А вот в швейцарском ресторане обедает русский, широкая душа. Счет не проверяет, сдачу не пересчитывает и в бумажник кладет только крупные купюры, оставив мелочь официанту. Тот деньги, конечно, возьмет, но про себя назовет такого клиента мотом и надолго запомнит его. И если ему вновь придется обслуживать этого посетителя, обязательно обсчитает его. То же самое и в магазинах. Обсчитать швейцарца почти никогда не удается, поэтому официанты, продавцы и прочие труженики сферы обслуживания отыгрываются на иностранцах, особенно на тех, которые слабо владеют местным языком.

Пошли мы как-то с товарищем — а это было в самом начале моего пребывания — погулять по Женеве. Товарищ мне что-то рассказывал, что-то показывал. И так, с разговорами, вышли на набережную в одном из самых красивых мест Женевы. Посреди сквера высилась беседка из камня, в которой на постаменте стояла массивная гробница, а в конце сквера — огромная черная конная статуя с всадником в треугольной шляпе, при сабле и эполетах.

— Кто этот герой, — спросил я спутника, — и за какие подвиги его тут похоронили?

— Это скорее антигерой. Ничего полезного для Женевы он не сделал, если не считать «пустячка»: он завещал городу 22 миллиона франков золотом, но взамен попросил похоронить его на этом месте. Это памятник герцогу Карлу Брауншвейгскому, владельцу, в прошлом, карликового герцогства в феодальной Германии. Он получил его в наследство от отца, погибшего в сражении с войсками Наполеона, бежавшего с острова Эльба.

Уважением соотечественников Карл не пользовался, и они дважды — в 1829 и 1830 годах — с позором изгоняли его из страны за слишком вольное обращение с их женами и дочерьми. И пришлось любвеобильному герцогу искать убежище в Женеве: там, не вдаваясь в причины бегства с родины, принимали и давали приют всем «обиженным». А если «обиженный» был титулованной особой, да у него еще и деньги водились, он становился желанным гостем.

В 1873 году, понимая, что старуха с косой может прийти за ним в любой день, и деньги истратить он не успеет, Карл, выбрав это место для могилы, передал свои миллионы городу.

Все, что касается денег, швейцарцы чтут свято. Они торжественно Карла отпели, соорудили мавзолей и положили останки герцога в гробницу, а скульптор Кэн изваял монумент. До сих пор власти города четко выполняют все пункты завещания: обновляют клумбы, ремонтируют, в случае необходимости, детали сооружения.

«Сделка» женевских банкиров с герцогом оказалась весьма выгодной для них и для города: проценты на завещанный капитал давно и намного превысили первоначальный вклад. Часть денег, оставленных Карлом городу, ушла на строительство Театра оперы и балета — одного из красивейших зданий Женевы.

Я неоднократно слышал о других курьезах, связанные с умением, ничем не гнушаясь, зарабатывать деньги, а бывало, и сам это видел. Поехал как-то посмотреть собор Святого Петра, который особенно красив при вечерней подсветке. Погулял около собора, посидел минут 20–30 на богослужении, осмотрел аудиторию, в которой когда-то проповедовал Кальвин, и по узкой каменной лестнице спустился вниз. И тут же, у ее подножия, рядом с церковью Святой Мадлены, увидел ярко освещенное и самое развеселое в Женеве кабаре «Ба-талан». Весь вечер, а то и ночь напролет несутся из него джазовая музыка и нескромные песенки. Спускавшиеся по лестнице пожилые благочестивые протестанты-туристы, увидев это заведение, перекрестившись, быстро уходили, а молодежь, которая пришла в храм только поглазеть, шла в кабаре. Владелец счастлив: удачное место он выбрал для своего заведения.

Другой раз, гуляя, вышел к весьма популярному у иностранных туристов кафе «Казанова». Дом неказистый, но название из красных неоновых трубок видно издалека. Сразу же вспомнилась парижская площадь Пигаль, освещенная разноцветными неоновыми лампами-буквами над кабаре, барами, «театрами» стриптиза и отелями для «сорокаминутных» клиентов.

Хозяева «Казановы» не стесняются зарабатывать на памяти знаменитого авантюриста, игрока, шпиона, служившего всем, кто хорошо платил. Он объехал все европейские столицы, но памятника нигде, кроме Женевы, удостоен не был. А на берегу Лемана, где он совращал невинных племянниц местного пастора, памятник ему стоит. Да какой! И где!? «Казанова» находится на месте того дома, в котором талантливый развратник веселился в 1750 году. А какой доход приносит этот памятник его хозяевам! Лучше придумать трудно.

* * *

В общении со швейцарцами, будь то сотрудник полиции, чиновник, коммерсант или мастеровой, мы отмечали такие их качества как обязательность, точность, аккуратность. И сделает все, только бы не упустить клиента. И это лучше показать на примерах из жизни.

Представительству потребовался большой сейф. Его можно было заказать по телефону, и через 7—10 дней фирма доставила бы покупку на дом. Но нам такой вариант не подходил, так как в заказанном заранее сейфе мы могли бы получить, и, заметьте, бесплатно, вмонтированный контрразведкой радиопередатчик, управляемый из полицейского участка или из специально оборудованной автомашины, и противник получил бы возможность прослушивать разговоры в помещении, в котором находился сейф.

Объехав 3 или 4 специализированных магазина, выбрал по выставленным в витринах табличкам подходящий нам по надежности, размерам и цене сейф, и в один из дней, взяв своих рабочих и автобус, поехал его покупать. Пришел к продавцу и сказал:

— Мне срочно нужен вот такой сейф, — и показал, какой именно.

Продавец обрадовался — сейфы каждый день не покупают — и ответил, что он может поставить мне сейф в течение 7 дней.

— Он мне нужен сейчас! — ответил я, чем явно озадачил продавца.

— У меня здесь только образцы, склад находится за городом.

— Этот сейф исправен?

— Да, но он у меня единственный, и сейчас нет ни машины, ни грузчиков.

— Машина и грузчики у меня есть. Я беру этот сейф. Образец вам привезут.

Продавец пытался еще что-то возразить, тоща я повернулся к нему спиной.

— Хорошо, я согласен, только как вы его погрузите? — Я махнул рукой своей бригаде и, пока ошарашенный продавец изучал мою визитную карточку, сейф был погружен.

* * *

В период пребывания в Женеве советской делегации на переговорах с США по сокращению стратегических вооружений министр иностранных дел СССР А.А. Громыко неоднократно встречался там с госсекретарями США Киссинджером и Венсом. Встречи проводились поочередно — то на американской, то на нашей территории. А приличного помещения для встреч такого уровня у нас не было. И тогда З.В. Миронова решила отремонтировать «Старую виллу». Так мы называли находящийся на территории Представительства дом, купленный еще для советской делегации в Лиге Наций. С той поры он ни разу не ремонтировался, был в весьма запущенном состоянии, несмотря на то, что значился у городских властей памятником архитектуры. Деньги МИД СССР нам перевел, оставалось только найти фирму, которая взялась бы за ремонт.

Не откладывая, я пригласил знакомого архитектора, показал ему виллу и сказал, что нам необходимо восстановить ее в первозданном виде. Благо, вся документация сохранилась. Работа предстояла большая: замена полов, оконных рам, дверей, санитарно-технического и отопительного оборудования, электропроводки и электроприборов, изготовление по имеющимся образцам кованых решеток на окна и их установка, штукатурка и покраска здания внутри и снаружи и прочес.

Осмотрев здание, архитектор сказал: «Берусь!» И тут я ему сказал, что на всю работу у нас есть максимум три педели. Это его озадачило, но отказаться от выгодного заказа он не мог и снова сказал: «Берусь!»

На следующий день в 8.00 архитектор явился с представителями фирм, готовых выполнить заказ. В течение часа они с калькуляторами и блокнотами в руках осматривали здание, потом минут сорок совещались и, разработав график работ с точностью до… получаса, вывесили его в трех местах для сведения рабочих. И тут же я подписал с ними договор. Времени на это не потребовалось: на все виды работ у них были готовые бланки с указанием расхода материалов, их стоимости, затрат рабочего времени и пр. Оставалось только перенести сделанные ими расчеты в эти бланки.

В договоре помимо указания объема и стоимости работ была дата их окончания. При этом в случае задержки исполнения фирмы выплачивали штраф в сумме 300 франков за каждый день. Заказчик, со своей стороны, за каждый день сдачи работ раньше срока обязывался платить премиальные в размере 100 франков. Последний пункт договора обязывал заказчика в течение трех дней после окончания работ перевести причитающуюся фирмам сумму в указанный ими банк, но при этом оговаривалось, что баше выдаст исполнителям лишь 80 процентов этой суммы. Остальные 20 процентов они получат через 6 месяцев, при условии, что с нашей стороны не будет к ним претензий.

После обеда под бдительным наблюдением двух наших специалистов начались ремонтные работы. Каждый рабочий молча, ни к кому не обращаясь с просьбой «подержать», «подать», «стукнуть» или «подтолкнуть», как обычно бывает у нас, выполнял свою работу. Ремонт был закончен за три дня до указанной в договоре даты. Претензий к фирмам у нас не оказалось ни через 6, ни через 12 месяцев.

Один умудренный жизнью швейцарец как-то сказал: «У нас нельзя плохо работать: страна маленькая, мы, можно сказать, все друг друга знаем. И если я где-то что-то плохо сделаю, умру с голоду. Мне никто больше не даст работы. У нас не принято нанимать человека без устной или письменной рекомендации его прежнего работодателя».

* * *

Прожив несколько месяцев в Женеве, поездив по стране, я неожиданно для себя сделал открытие: за это время я не видел в городе ни одного пьяного. Ни на улице, ни в ресторанах. А веда пьют люди. Не видел и вытрезвителей, даже не слышал о них. Как же так? И однажды я поделился своими наблюдениями с комиссаром полиции. Он мне многое поведал и объяснил.

Во время Второй мировой войны и сразу после нее в стране заметно увеличилось количество пьющих мужчин и даже женщин. Поголовного пьянства не было, но ситуация для такой маленькой страны, как наша, была критической. И, чтобы спасти нацию от пьянства, от разрушения генофонда, правительство, не прибегая к введению сухого закона, а такой вариант рассматривался, разработало смелую и оригинальную программу борьбы с пьянством.

Главным пунктом программы было развитие спорта, в первую очередь горнолыжного, парусного, автомобильного и плавания. Авторы программы исходили из того, что человек, занимающийся спортом, не будет пить сам и приучит к спорту, а следовательно, и к трезвому образу жизни, своих детей. И, несмотря на то, что для этого требовались крупные капиталовложения (строительство подъемников, плавательных бассейнов, приобретение спортинвентаря, создание школ тренеров по указанным видам спорта), по всей стране началось строительство спортивных сооружений. Правительство оказывало помощь населению в приобретении автомашин, катеров и спортинвентаря.

В то же время власти стали уделять больше внимания военно-патриотической работе с молодежью: по всей стране создавались стрелковые клубы и кружки, строились стрельбища, частные и государственные тиры. Теперь их многие тысячи. Стрельба объявлена народным спортом. Национальные и региональные соревнования по стрельбе из пистолета или штурмовой винтовки проходят всегда при массовом скоплении народа.

Стоит отметить такой интересный факт: Швейцария — единственная в мире страна, в которой министр обороны отвечает не только за безопасность страны, но и за физическую — спортивную — подготовку ее населения. На Министерство обороны возложена подготовка спортсменов к международным соревнованиям, олимпиадам и пр.

Наряду с указанными мерами были введены драконовские меры наказания для любителей выпить «лишнего». Появление человека, независимо от его социального положения, на улице или в любом общественном месте в состоянии даже легкого опьянения сурово наказывалось, в первую очередь штрафами — и немалыми — в административном порядке. А серьезное правонарушение, совершенное в состоянии алкогольного опьянения, влекло за собой уголовную ответственность. В борьбе с пьянством активную роль играли средства массовой информации.

Вес это дало свои плоды. С пьянством там борются вес. Любой швейцарец, увидев на улице пьяного, подходит к телефону-автомату и сообщает об этом в полицию, указав место, где находится пьяный. Туг же его сигнал передается патрульным полицейским машинам, и в считаные минуты «правонарушитель» оказывается в полицейском участке. И горе ему, если он кричал, громко пел, ругался или оказал сопротивление полиции при задержании.

В тот день, когда мы разговаривали с комиссаром, на 190 тысяч жителей Женевы было, по его словам, 11 тысяч маломерных парусных и моторных судов. Один легковой автомобиль — на 3–4 человека. Работали 17 городских плавательных бассейнов, не считая водноспортивных комплексов университета и крупных предприятий. Каждое среднее учебное заведение имело свои спортзалы, различного вида спортивные снаряды и тренажеры, установленные во дворе.

Швейцария — «трезвая» страна. За почти шестилетнее пребывание там я видел на улице всего 5 пьяных мужчин. И вес они были… советскими гражданами.

Вспоминаю, в этой связи, историю, которая случилась с советским гражданином, да не простым смертным, а в ранге заместителя министра.

В 00.30 дежурный пограничник докладывает, что мне звонят из Управления полиции города. Беру, без восторга, разумеется, трубку и слышу: «Патрульной машиной в городе подобран советский гражданин. У него дипломатический паспорт. Разговаривать с нами на английском языке отказывается. Мы можем оставить его до утра, место найдем, но не слишком комфортабельное, а ваш соотечественник, судя по внешнему виду, привык к удобствам. Если приедете, отдадим его вам. Решайте сами», — закончил полицейский. Вызываю машину, одеваюсь и еду.

Вхожу в вестибюль здания полиции. В окружении двух полицейских в форме и двух штатских стоит элегантно одетый мужчина среднего роста лет 50–55. Среди полицейских находился мой добрый знакомый М.К. «Доброй ночи, господа! В чём дело?» — обратился я к присутствующим. Задержанный явно обрадовался моему приходу. М.К. рассказал, что патрульные нашли задержанного за городом. Он, чтобы не упасть, обнимал столб электроосвещения. Показал полицейским, не выпуская из рук, дипломатический паспорт. Вел себя достойно. Не оказывая сопротивления, сел в машину. Полицейским показалось, что он даже обрадовался их появлению.

Выслушав инспектора, я поблагодарил полицейских за проявленную заботу о соотечественнике. Обратившись к задержанному, назвал себя и сказал, что едем в Представительство. На лице его появилась улыбка:

— Скажите им, что они хорошие ребята! Гуд бай, сеньоры! — Он поднял вверх руку, приветливо помахал и притопнул ногой. Полицейские весело рассмеялись.

В матине я спросил:

— Кто вы?

— Я все вам расскажу в Представительстве, — был ответ.

В кабинете он молча вручил мне паспорт. Это был человек, действительно привыкший к комфорту. Я не был знаком с ним лично, но слышал о нем много, и только хорошее.

— Рассказывайте, Иван Ильич, что произошло с вами.

— Дайте мне пистолет, я застрелюсь!

— Пистолет я бы вам нашел, только вот нужды стреляться не вижу. Лучше давайте разберемся спокойно. Что случилось?

— Случилось непоправимое. Я коммунист. В партию вступил на фронте. Дважды был ранен. Воевал честно и честно трудился, а за границей попал в полицию, как какой-нибудь алкоголик. Как я буду после этого в глаза людям смотреть, что я скажу жене и детям? — Говорил он искренне и, как честный человек, действительно страдал.

— Успокойтесь, Иван Ильич. Ничего страшного в том, что произошло с вами, я не вижу. Выпили, так ведь это с любым может случиться.

И он рассказал: утром на аэродроме его встретил первый секретарь Представительства С. Днем они работали, а вечером С. пригласил его домой на ужин. После ужина он пошел в отель, но в темноте ушел в другую сторону. Поняв это, сел в такси и назвал шоферу отель. Может, шофер его не понял, или недобросовестным человеком оказался, только они выехали за город. Тут Иван Ильич попросил остановиться. Выйдя из машины, прислонился к столбу и стал думать: «Как быть дальше?» Через несколько минут подошла полицейская машина. Полицейские были корректны. В полиции дали ему щетку костюм почистить. «Столбы в Женеве, оказывается, не каждый день моют, пиджак у меня с одной стороны был серым», — тут он первый раз улыбнулся.

— Иван Ильич, я о вас много хорошего слышал, а сегодня и лично познакомился, чему искренне рад. Дежурный проводит вас в нашу гостиницу. Отдохните, а утром напишете объяснение по поводу случившегося, и в 9.00 приходите ко мне. Пишите все, как вы мне рассказали, а потом зайдем к Зое Васильевне. Все будет в порядке. Не переживайте.

Он встал и пошел к двери, но вдруг обернулся и спросил:

— Скажите, мне показалось или действительно при въезде в Представительство я видел мужчину в куртке с большим меховым воротником и с автоматом на груди?

— Да, это был дежурный пограничник. Ночь прохладная, вот он и надел куртку. А автомат — табельное оружие на ночном дежурстве.

— Слава Богу, я испугался, уж не белая ли, думаю, горячка у меня.

Основания для переживаний у Ивана Ильича были, и весьма основательные. Достаточно было телеграммы посла в МИД СССР или в ЦК КПСС о том, что номенклатурный работник был найден местной полицией за городом в состоянии алкогольного опьянения и доставлен в управление полиции, как карьера его оказалась бы под вопросом. Поэтому с утра я еще раз переговорил с М.К. У полиции претензий к ночному гостю не было. Потом выслушал и выругал С., отпустившего гостя одного в отель, и пошёл к представителю.

Рассказав Зое Васильевне о происшествии с Иваном Ильичом и все, что знал о нем, сказал, что его нужно защитить от вышестоящих руководителей. Зоя Васильевна со мной согласилась и спросила: «А как?» В ответ я предложил такой вариант: выслушать Ивана Ильича, получить его письменное объяснение о случившемся. В МИД об этом ничего не сообщать, поскольку представитель не обязан этого делать, тем более что Иван Ильич — сотрудник другого ведомства. Я же, хочу того или нет, обязан информировать свое руководство о всех фактах задержания местными силовыми структурами советских граждан. И если у кого-то там возникнут по этому делу вопросы к представителю, Зоя Васильевна может сказать, что, по ее мнению, достаточно было по этому делу информации «соседей». Мы в своем сообщении скажем, что проведенной проверкой изложенные Иваном Ильичом сведения о его задержании полицией полностью подтверждались, что он вел себя достойно и претензий ни у посла, ни у нас, ни у полиции к нему нет, и информировать по этому делу другие органы полагаем нецелесообразным. «Уж очень не хочется ставить заслуженного и достойного человека в неудобное положение», — сказал я в заключение. Зоя Васильевна согласилась.

Беседа у представителя прошла, можно сказать, в «атмосфере дружбы и взаимопонимания».

Иван Ильич еще много раз бывал в Женеве, и всякий раз мне первому наносил визит. Лет в 70 он ушел на пенсию и до сих пор трудится, только теперь на ниве преподавательской.

Почему в данном случае полиция так деликатно обошлась с пьяным иностранцем? Ответ на этот вопрос мне дал комиссар полиции: «Потому, что он достойно вел себя. У полицейских собачий нюх, как на плохих, так и на хороших людей. Они поняли, что перед ними порядочный человек, где-то случайно перебравший. И, главное, пожалуй, его принадлежность к вашему Представительству. В Женеве знают, любят и уважают мадам Миронову, а полиция хорошо знает вас. Вот и все». Честно скажу, комплимент комиссара я выслушал с удовольствием.

* * *

Женевцы гордятся тем, что являются гражданами Республики и кантона Женева. Они законопослушны, любят свою страну и заботятся о ней. Свидетельства тому — на каждом шагу. В городе стерильная чистота. Никто не сорвет цветок, не сломает ветку, не бросит окурок на тротуар, никто не пройдет мимо замеченного нарушения порядка, сломанного телефона. О любом непорядке швейцарец тут же сообщит в соответствующую службу. И свои действия в подобных случаях они рассматривают как выполнение гражданского долга и проявление патриотизма. При этом обязательно назовут себя, сообщат номер своего телефона и выразят готовность, если в этом возникнет необходимость, оказать помощь в расследовании того или иного дела. Получается, что каждый швейцарец — добровольный потенциальный доносчик? Да! Так и есть. Для власти, контрразведки, полиции это хорошо. А вот для иностранца эта черта швейцарского характера может обернуться тяжкими последствиями.

Пишу о швейцарцах, и на память пришел один интересный случай. Заместитель Зои Васильевны О. в воскресенье пригласил приехавших из Москвы друзей на пикник. В поисках подходящего места свернули с дороги и в тихом укромном месте начали жарить шашлыки. А когда уселись за стол, кто-то разглядел за кустами непонятное строение. Пошли посмотреть. Там оказался ДОТ времен Второй мировой войны. Он был обнесен забором из колючей проволоки, калитка в заборе — на замке. Все говорило о том, что ДОТ законсервирован. Сразу за ДОТом была граница с Францией.

Наши «туристы» тут же схватились за фото- и кинокамеры. Все это видел какой-то швейцарец. С ближайшего телефона он позвонил в полицию и в протокольную службу правительства кантона, рассказав, что видел, как иностранные дипломаты фотографировали «военный объект».

В понедельник в 9.00 у меня зазвонил телефон: комиссар полиции просил срочно приехать к нему по важному делу. По его голосу и интонациям я понял, что случилось что-то серьезное.

Поздоровавшись, комиссар сказал, что по сведениям, полученным от ряда швейцарских граждан, в прошедшее воскресенье группа советских дипломатов на автомашине №… прибыла на швейцарско-французскую границу и фотографировала там законсервированный военный объект швейцарской армии, что является недружественным актом с их стороны по отношению к стране пребывания. Он добавил, что правительство Женевы поручило ему провести расследование данного происшествия, а службе протокола кантона — подготовить ноту протеста.

Сделав паузу, уже другим, менее официальным, тоном он добавил: «Я беседовал с начальником службы протокола. Он решил до выяснения всех деталей дела ноту советскому Представительству не направлять. Я прошу вас выяснить, кто был около ДОТа, почему они там оказались, изъять и передать мне фотопленки: на них военный объект Швейцарии».

И комиссару, и мне было ясно, что «объект» никакой значимости с военной точки зрения не представляет, но было ясно и то, что советские граждане проявили бестактность, разбив свой «лагерь» на границе двух суверенных государств, да еще и военный объект фотографировали. Я тут же принес извинения по поводу случившегося, пообещав проинформировать представителя по существу состоявшегося разговора, выяснить личности нарушителей и сообщить комиссару итоги моего разбирательства. Я сказал, что, судя но номеру автомашины, там был заместитель госпожи Мироновой господин О. «Тем хуже, — ответил комиссар. — Уж он-то должен понимать, что делает». После этого комиссар перешел на обычный дружеский гон, и мы пошли пить кофе.

Вернувшись в Представительство и пригласив О., я передал ему суть разговора с комиссаром, подчеркнув, что ответственность за случившееся ложится на него, как на одного из руководителей Представительства. О. не на шутку испугался и пошел отбирать у друзей-«нарушителей границы» кино- и фотопленки.

Я еще раз съездил к комиссару, рассказал о том, что поведал мне О., отдал «реквизированные» пленки и еще раз принес извинения от имени постоянного представителя СССР в Женеве. На этом инцидент был исчерпан.

* * *

Швейцарцы умеют защищать свои интересы. У каждого более-менее обеспеченного человека — свой адвокат. А тс, у кого его нет, знают дорогу в адвокатские конторы. Запомнился случай, о котором писала в свое время женевская пресса. Международная организация труда — МОТ — решила построить новое многоэтажное здание. Уже был получен участок земли для застройки, разработан и утвержден проект, и можно было начинать строительство, но неожиданно возник судебный иск к руководству МОТ со стороны владельца виллы, находившейся по соседству с участком, отведенным для МОТ. Суть иска заключалось в том, что вновь построенное здание закроет хозяину виллы вид на озеро. Помимо этой претензии чисто эстетического характера, была и вторая, вытекающая из первой: без вида на озеро вилла теряет свою высокую продажную стоимость. Суд внимательно изучил дело и, несмотря на все усилия адвокатов МОТ, принял решение в пользу владельца виллы. Строительство Международная организация труда могла начать только после уплаты владельцу виллы компенсации за моральный и материальный ущерб в размере 5 миллионов долларов.

* * *

Швейцарцы рано встают и рано ложатся. Они любят покой и тишину. Поэтому после 22.00 категорически запрещено производить в квартирах ремонтные и иные сопровождающиеся шумом работы, громко разговаривать и петь, включать аудиоаппаратуру на большую мощность, ходить по квартире в обуви на каблуках.

Нам, русским, трудно к этому привыкнуть. Помню, как однажды члены одной из советских делегаций, успешно завершив командировку, решили немножко расслабиться: выпить и закусить. А если уж русский выпил на радостях, он обязательно запоет. И запели ребята. Не успели они допеть о том, что «не нужен им берег турецкий, и Африка им не нужна», как в дверь номера постучали и сказали: «Полиция! Откройте!» Открыли. Старший наряда объяснил «певцам», что точное женевское время 22.25, и что они своим пением нарушили Федеральный закон о тишине. Штраф — 20 франков с каждого. А где их, эти 20 франков, взять? Все истрачено до последнего сантима на прощальный ужин с песнями. Пришлось звонить друзьям и просить одолжить указанную сумму.

Власти берегут здоровье нации. Пример тому — щадящий режим работы аэропортов: после 22.00 аэропорты не принимают и не выпускают самолеты.

* * *

В разговорах меня неоднократно спрашивали: «Швейцария — провинция Европы. Двести лет не воевала. Золота на чужих бедах накопила. В международных отношениях вес её минимальный.

Уровень жизни населения высокий. И народ там, видимо, сытый и аполитичный?»

Этого я бы не сказал. Последние двести с лишним лет там не было таких потрясений как, скажем, в странах Африки или Ближнего Востока, и даже в европейских странах, нет крупных забастовок и массовых демонстраций, но это не значит, что народ аполитичен.

В стране существует около десятка политических партий различной ориентации от Радикально-демократической партии — партии крупной буржуазии, численностью в 120 тыс. членов, до I Швейцарской партии труда — преемницы Коммунистической партии Швейцарии. Между ними идёт активная политическая борьба. Но в обычное спокойное время она ведётся на уровне руководства партий, в парламенте, в средствах массовой информации и мало трогает широкие массы. Она оживляется в преддверии выборов, референдумов, участие в которых принимает большая часть населения.

Некоторое представление об отношении швейцарцев к политике, в том числе и членов различных политических партий, я получил однажды в доме крупного женевского коммерсанта Андре (имя изменено. — Примеч. авт.).

Перед Рождеством мы с женой заехали к нему за гусиной печенью, без которой, по местным обычаям, нельзя сесть за рождественский и новогодний стол. Нас встретила его жена. Поздоровавшись, она сказала: «Муж в подвале. Он уже празднует с друзьями Рождество. Сейчас я его позову».

Через пару минут поднялся Андре и объяснил, что в этот день, по давно установившейся традиции, он принимает друзей. «Вы вовремя пришли, мы выпили только но одному бокалу». Потом, обратившись к моей жене, добавил: «Мадам Нина, женщин на такие встречи я не приглашаю, но для вас делаю исключение. Я уверен, что мои друзья будут вами очарованы».

Нам, конечно, было интересно посмотреть, как швейцарская буржуазия живет, как друзей принимает.

Большой, ярко освещенный, с высоким потолком подвал. Стеллажи с пола до потолка заняты бутылками коньяка, водки, всевозможных вил. Между двумя стеллажами, на которых лежали бутылки шампанских вин, стоял стол, за ним удобно устроились человек двадцать мужчин в возрасте от 30 до 60 лет. На столе — два огромных, более метра в диаметре, торта и таких же размеров блюда с королевскими креветками.

«Господа, — обратился Андре к присутствующим. — Представляю вам моего друга — советского дипломата господина Окулова и его очаровательную супругу доктора мадам Нину».

Сели за стол, выпили но бокалу за праздник, и Андре, повернувшись ко мне, продолжил: «Господин Окулов, за этим столом никогда не говорят о политике. Я говорю это потому, что вы дипломат, а дипломат жить без нее не может. А политика не объединяет, не сближает людей, а разъединяет их. Но поскольку уйти от нее невозможно, мы занимаемся ею в парламенте, на выборах, на референдумах, на съездах партий, на митингах. А в повседневной жизни мы — соседи, партнеры, граждане и жители одного города. Здесь, — он показал на присутствующих, — представители различных профессий, партий, взглядов и вероисповеданий». И, представляя их, сказал о каждом несколько слов: «Рядом со мной — мой сосед. Он — кондитер. Эти два великолепных торта сделаны им для нас. Вам, мадам Нина — первый кусок». И дальше, по порядку: «С другой стороны от меня — владелец гаража, благодаря которому моя машина всегда в отличном состоянии; адвокат — христианский демократ, он помогает мне решать правовые проблемы; агент страховой компании. Дальше — два „непримиримых“ врага: протестантский священник и коммунист— секретарь местной секции Швейцарской партии труда. За ними — муниципальный советник правительства Женевы и мэр Каружа. Оба члены Радикально-демократической партии. Ваш бородатый сосед, мадам Нина, — ваш коллега, лучший доктор города, либеральный демократ. Мы все разные, и потому нужны друг другу, и всегда готовы прийти друг другу на помощь. Политические разногласия решаем в других местах». Он закончил свою речь при всеобщем одобрении слушателей.

Политику швейцарцы не любят. И на бытовом уровне, в повседневной жизни, её вроде бы для них и не существует. Но в то же время они активно участвуют в выборах и особенно в референдумах. И почти каждый имеет свои политические взгляды, свои предпочтения и может сказать: «моя партия», не будучи ее членом, «моя газета».

* * *

Время от времени в Швейцарии, как и в других странах, проводятся профилактические мероприятия по повышению бдительности населения. Формы этой работы могут быть самыми разнообразными: плакаты, предупреждения в прессе, по радио и телевидению о происках иностранных разведок. Войдя как-то в будку телефона-автомата, на внутренней стороне двери я увидел портрет улыбающегося во весь рот Никиты Сергеевича Хрущева. В нижней части плаката надпись: «Нс говори лишнего! Он тебя слушает!» Портреты время от времени менялись, по не часто. «Никиту Сергеевича» я пару раз встречал в 1972 и 1973 годах. Потом был портрет Л.И. Брежнева.

Прибегают швейцарские власти и к таким мерам, как высылки из страны шпионов-дипломатов, и к показательным судебным процессам над швейцарскими гражданами — агентами (часто выдуманными) иностранных разведок.

В середине 1970-х годов в Берне прошел громкий судебный процесс по обвинению в шпионаже в пользу СССР бригадного полковника швейцарской армии Жана Мера. Его обвиняли в передаче советской военной разведке секретных сведений о швейцарских вооруженных силах. Доказательств его «преступной» деятельности не было, но органам контрразведки стало известно, что за три года до суда Жан Мер принимал на квартире советского военного атташе. Это подтверждалось тем, что при обыске в квартире Жала Мера была найдена пустая бутылка из-под «Столичной», не прошедшая швейцарскую таможню. Весь процесс был построен на таких, с позволения сказать, доказательствах. И тем не менее бригадный полковник был приговорен к 19 годам тюремного заключения. А его жена, «знавшая о его преступной деятельности», но не заявившая об этом соответствующим органам, — к 18 месяцам тюрьмы условно.

Швейцарцы верят в правосудие, и приговор встретили с удовлетворением. По этому поводу у меня состоялся разговор с полковником Т., который служил с Жаном Мером и был дружен с ним.

— Как вы относитесь к приговору, вынесенному Жану Меру? Вы были его другом. Верите ли вы в его предательство, господин полковник?

— Если наш суд вынес ему такой приговор, у меня нет сомнений: он шпион!

— Господин Т., есть ли в вооруженных силах вашей страны такие секреты, которые могли бы интересовать советскую военную разведку?

— Конечно! Паше вооружение — танки, самолеты!

— У меня на этот счет другое мнение: секретов, которые были бы интересны нашему Министерству обороны, у вас нет. Численность ваших вооруженных сил известна. Она не может в мирное время превышать одного процента от численности населения, то есть не более 60 тысяч человек, а точнее — тысяч 45–47. Правда? Танки и самолеты ваша страна не строит, а закупает за границей. О каждом вновь приобретенном танке или самолете вопрос открыто обсуждается в парламенте. Значит, по материалам прессы можно их все пересчитать. Оборонительных линий у вас нет. Ваши ДОТы и ДЗОТы — сооружения времен Второй мировой войны — законсервированы и заперты на замки. Это видит любой турист. Скажу вам по секрету, что мы не знаем лишь, сколько у вас в армии велосипедов и почтовых голубей. Но без этой информации мы проживем, поскольку ни мы на вас, ни вы на нас нападать не будете. Я прав?

Полковник не ждал от меня подобной выходки и растерялся. Помолчав, он сказал: «Может быть, все так и есть, но раз суд сказал шпион, значит — шпион».

Так мило, по-дружески, поговорили мы с полковником, фашистом по убеждениям, службистом по характеру. Фашизм, как он однажды признался, любил не за расистскую идеологию, не за жестокость, а за «порядок и дисциплину». И в службе, которой он руководил, по моим и моих коллег наблюдениям, никогда не было сбоев.

* * *

Все, что написано выше, правда. Швейцария — очень удобная для жизни страна, но при одном условии: человек, живущий там, должен иметь стабильный источник дохода: собственное дело, хорошую зарплату, вклад в банке. Но не все так просто и безоблачно на швейцарском небосклоне. Как и любая другая страна, она обременена многими социальными проблемами: терроризм, наркотики, проституция и многое другое.

Вот одна из проблем, корни которой надо искать в решениях Венского конгресса, решившего судьбу Швейцарии. В 1814–1815 годах при определении границ Швейцарии горный район Швейцарская Юра (между Францией и Швейцарией), населенный франкоязычными католиками, был разделен пополам: западная Юра досталась Франции, а восточная вошла в состав швейцарского кантона Берн, население которого говорит на немецком языке и исповедует протестантизм. В восточной (бернской) части Юры сразу же после этого возникло оппозиционное националистическое движение, возглавлявшееся в XX веке «Фронтом освобождения Юры». Языковые и религиозные противоречия двух этнических групп, усугублявшиеся экономическими факторами, подспудно тлели более полутора столетий.

После Второй мировой войны в бернской Юре была создана организация «Объединение Юры». Она выступала против использования правительством Берна территории восточной Юры в качестве сырьевого придатка и источника рабочей силы для немецкоязычной части кантона, против онемечивания и ущемления прав франкоязычного населения, и, главное, выделения Юры в отдельный кантон.

Если «Объединение Юры» использовало для достижения своих целей легальные методы борьбы (митинги, петиции к правительству страны с требованием равных прав с немецкоговорящими жителями кантона, отказ служить в армии), то «Фронт освобождения Юры» в 60-х годах прошлого века прибегал к террористическим и диверсионным актам (взрывы, поджоги).

В результате этой борьбы франкоязычное население кантона Берн добилось проведения референдума об образовании нового кантона Юра. 23 июня 1974 года большинство избирателей проголосовало за выход Юры из состава кантона Берн. Правительство страны создало комиссию по размежеванию территории кантонов Берн и Юра. Окончательное решение было принято на общенациональном референдуме 24 сентября 1978 года. Но точка в этом вопросе еще не поставлена: далеко не все франко- и немецкоязычные жители этих кантонов довольны результатами проведенного межевания. Не исключены подобные события и в других кантонах.

Стоит отмстить, что референдумы, особенно кантональные, проводятся в Швейцарии довольно часто. Специалисты подсчитали, что с 1980 по 2001 год на референдумы было вынесено 173 вопроса.

* * *

Известно, что Швейцария, объявившая в начале XIX века о своем нейтралитете, не вступила пи в один союз, если не считать её таможенной унии с княжеством Лихтенштейн, интересы которого она представляет на международной арене. До сих пор Швейцария, вступив в ряд специализированных международных организаций, не входит в ООН, мотивируя это невозможностью сочетать свой нейтралитет с рядом положений Устава ООН, которые обязывают ее членов совместно бороться с применением вооруженной силы против агрессии и в ряде случаев применять экономические санкции.

Но жизнь идет, и мир становится другим. Глобализация, охватившая мир, заставляет Швейцарию участвовать, наряду с европейскими государствами, объединившимися в Европейский союз, в решении многих социальных, экономических и экологических проблем. Европейский союз ежегодно принимает десятки решений, которые в той или иной мере затрагивают интересы Швейцарии.

И правительство Швейцарии вынуждено приспосабливаться к решениям Европейского союза. Однако, не являясь его членом, страна не может влиять на их принятие. Поэтому в правящих кругах Швейцарии уже немало людей, которые высказываются за вступление страны в Европейский союз, понимая, что для этого придется чем-то поступиться и принять его стандарты и нормы, далеко не всегда отвечающие интересам конфедерации. Тем не менее вопрос о вступлении в Европейский союз выносился в 1992 и 2001 годах на референдум.

Мнения избирателей разделились: политики были за вступление в Евросоюз, деловые круги оказались более прагматичными. А рассудительные и практичные «простые» швейцарцы, все посчитав и взвесив, пришли к выводу, что вступление в Евросоюз никаких выгод им не дает. У них и без Евросоюза высокий жизненный уровень, самые низкие налоги, фискальная самостоятельность кантонов, гарантированная банковская тайна, либеральные таможенные правила, эффективная система социальной помощи, отсутствие безработицы. Сохранится ли все это после вступления в Евросоюз?! Не сохранится. Кроме того, Швейцария, как страна богатая, будет кормить своими взносами в бюджет союза население других — бедных — стран, таких, как бывшие прибалтийские республики СССР. Больше того, им придется отказаться от привычной формы принятия законов, то есть от «прямой демократии», чем они очень дорожат. На референдуме 2001 года 77 процентов голосовавших сказали: «Нет!»

3. ЖИЗНЬ И ДЕЛА ПОВСЕДНЕВНЫЕ

Коллектив советских граждан, работавших в советских учреждениях и в международных организациях в Женеве, был одним из самых крупных советских коллективов за границей. Он отличался большим разнообразием личного состава по возрасту, по образованию, по профессиям.

Помимо дипломатов и работников вспомогательных служб Представительства и Генерального консульства, там были врачи всех специальностей, сотрудники Красного Креста и Красного Полумесяца, метеорологи, значительное количество экономистов, специалистов в области трудового законодательства, морского дна, морского и космического права, представители морского и авиационного транспорта, ядерщики и энергетики, ученые, занимавшиеся проблемами образования. К этому надо добавить работников средств массовой информации, офицеров и прапорщиков пограничных войск, письменных и синхронных переводчиков, священнослужителей. Проще сказать, от двадцатилетних девушек-машинисток и квалифицированных рабочих со средним образованием — до семидесятилетних докторов наук, профессоров и академиков, от референта до чрезвычайного и полномочного посла, от прапорщика до генерала.

И, как в любом большом коллективе, объединяющем около двух десятков мелких, в которых идет постоянная ротация кадров, люди недостаточно хорошо знают друг друга. Поэтому одной из главных задач, стоявших перед Представительством, была работа по сплочению коллектива, вовлечению вновь прибывших сотрудников в общественную жизнь колонии, оказанию им помощи в подборе и обустройстве квартир, трудоустройстве жен, в организации досуга взрослых и детей и в решении многих других проблем. И все они решались коллективом сообща. Во главе всего была Зоя Васильевна Миронова, прошедшая большой путь научной, партийной, советской и дипломатической работы.

По профессии Зоя Васильевна была химиком, кандидатом химических наук. Многие годы проработала в Институте имени Курчатова. После того как получила значительную долю радиации и не могла дальше там работать, возглавила Дзержинский райком КПСС в Москве, потом была заместителем председателя Моссовета, где занималась проблемами здравоохранения и образования. Из Моссовета Зоя Васильевна по решению ЦК КПСС перешла в МИД СССР на должность заместителя заведующего отделом, затем три года работала заместителем представителя СССР при ООН в Нью-Йорке. К этому надо добавить ее высокую человеческую порядочность, доброту и душевность, готовность помочь в трудную минуту, простоту в общении и чувство юмора.

В поведении, в манере работать она отличалась от своих коллег-послов, часть которых, приехав в посольство, становились «удельными князьями». Многие послы делили людей на «своих» и «чужих»: сотрудник МИДа — «свой», а представители других ведомств — «чужие», хотя все работали в одной упряжке.

В Представительстве в Женеве «чужих» было больше, чем «своих»: состав сотрудников Представительства и международных организаций, в силу специфики их деятельности, комплектовался многими союзными и республиканскими ведомствами. Но там все были в равном положении, все были «свои». Зоя Васильевна никому не отдавала предпочтения, никого не выделяла и никого не обходила вниманием.

Зоя Васильевна ни к кому из подчиненных не ходила в гости, на юбилеи. Как-то в разговоре она мне объяснила: «Есть два варианта решения этой задачи: ходить ко всем, или не ходить ни к кому. Первый неприемлем, ходить по гостям утомительно, требует много времени. Кроме того, не ко всем хочется идти, а отказать не всегда удобно. Второй намного лучше: силы и время сбережешь, и никто не обидится, ни о ком не будут говорить, что представитель отдает ему предпочтение».

Этого правила Зоя Васильевна придерживалась неукоснительно. В Женеве была лишь одна пожилая пара, к которой она иногда ездила «попить чайку по-домашнесму». Глава семьи был руководителем группы советских специалистов в одной из крупных международных организаций, а с его супругой Зоя Васильевна была дружна еще в Москве. Об этих чаепитиях знали лишь её шофер, который ее туда возил, и я. Мне но службе было положено знать, где находится представитель в любое время суток.

Было у Зои Васильевны и еще одно правило: по окончании командировки ближайших сотрудников и помощников, тех, с кем сработалась, она устраивала им прощальные обеды.

4. ОТДЕЛЕНИЕ ООН И ДРУГИЕ МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ В ЖЕНЕВЕ

Когда говоришь о Женеве с людьми, которые по роду своей деятельности далеки от дипломатии и политики, часто слышишь такие рассуждения: «Женева? Так это же провинциальный городок в маленькой Швейцарии. Что там дипломатам делать? Лежат, небось, на берегу озера целый день или на лыжах в горах катаются!»

Это заблуждение. У дипломата, работающего в Женеве, нагрузка порой значительно больше, чем в столице крупного государства. Это и понятно: Женева, как Нью-Йорк и Вена, — дипломатическая столица мира. В этом действительно маленьком провинциальном городке нашлось место для сотни с лишним различных больших и малых международных правительственных и неправительственных организаций.

В 1977 году в городе находилось только крупных 14 международных организаций, образованных в результате соглашений между тремя и более государствами, и 107 неправительственных международных организаций. Они создаются не государствами, а разными национальными альянсами, занимающимися одинаковыми проблемами. Их деятельность касается самых разнообразных отраслей экономики, науки и культуры.

В большинство этих организаций ежегодно, а иногда и по несколько раз в год, приезжают, как минимум на неделю, делегации из нашей страны, состав которых колеблется от 3–5 до 40–50 человек на срок 5–7, 10 дней. А в Комитете по разоружению, Международной организации труда и в ряде других организаций делегации заседают по месяцу и более.

Во всех переговорах, заседаниях в ООН и специализированных международных организациях активно участвуют и сотрудники Представительства.

В 1970-е годы в Женеве находились делегации, срок пребывания которых измерялся не днями и неделями, а годами. На моей памяти таких делегаций было две: на переговорах по подготовке совещания об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-2) и но обеспечению безопасности и сотрудничества в Европе.

Приблизительно в середине августа 1972 года в Женеву прибыли первые представители советской делегации на ОСВ-2. Руководитель делегации — заместитель министра иностранных дел СССР B.C. Семенов — поручил им провести переговоры с представителями внешнеполитического ведомства Швейцарии и правительства Женевского кантопа, в ходе которых обговорить условия для работы и проживания делегации в Женеве.

Рабочие встречи делегаций должны были проводиться поочередно в Представительствах США и СССР. Для нашего Представительства это была серьезная проблема: подходящего для таких целей помещения у нас не было. И мы решили использовать для работы делегаций один из двух залов гостиницы. Необходимо было также обеспечить членов делегации и ее рабочий аппарат (эксперты, консультанты, переводчики) помещениями, защищенными от прослушивания.

Не без труда, но нам удалось найти приличные и не очень дорогие номера в гостиницах. В течение 3–4 дней получили 12 легковых автомашин среднего класса и небольшой автобус.

Перед встречей делегации я договорился с руководителями контрразведки об упрощенном паспортном контроле для её членов в аэропорту. Полиция и таможня разрешили автотранспорт для делегации подать прямо к самолету. А дальше, как и было оговорено с властями, я «прошел» за всю делегацию пограничный и таможенный контроль в своем кабинете в Представительстве, куда приехали начальник таможни и представитель контрразведки. В заключение этой процедуры, занявшей вместе с чашкой кофе и рюмкой коньяка 30–40 минут, полицейский и начальник таможни поставили в конце списка свои подписи и печати.

С приездом делегации нам пришлось серьезно потесниться. Но, как оказалось, это были только цветочки.

В сентябре 1973 года в Женеву прибыла столь же многочисленная делегация СССР во главе с заместителем министра иностранных дел СССР А.Г. Ковалевым для участия в работе органов второго этапа Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), созванного по инициативе социалистических стран. Ответственным секретарем этой делегации был очень знающий, тактичный и доброжелательный человек Владимир Пиотровский, в будущем — заместитель генерального секретаря ООН.

Начался новый «передел» жилой и служебной площади. Стало еще теснее. Пришлось кое-кого из дипломатов перевести на жительство в городские квартиры, искать места в гостиницах, покупать автомашины, а потом еще и столовую организовать для делегаций. К счастью, рабочие встречи членов этой делегации, их экспертов и консультантов проходили, как правило, вне стен Представительства.

Основной задачей этого этапа работы было рассмотрение предложений по различным вопросам повестки дня для подготовки текста заключительного документа совещания. Вырабатывались и согласовывались проекты различных пунктов Заключительного акта. Шла работа по определению основных принципов, которыми должны руководствоваться в отношениях друг с другом все европейские страны независимо от их политических, экономических и социальных систем по большой группе вопросов: нерушимости границ, территориальной целостности и сотрудничества в области экономики, науки, техники, охраны окружающей среды, прав человека.

Все необходимые для подписания документы были подготовлены и согласованы к середине июля 1975 года, а Заключительный акт подписан на встрече руководителей 35 европейских государств, США и Канады, проходившей в Хельсинки 30 июля — 1 августа 1975 года. От имени СССР этот документ подписал Л.И. Брежнев.

А переговоры между СССР и США продолжались в Женеве до середины 1979 года и закончились 18 июня 1979 года подписанием Договора ОСВ-2 на встрече генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежнева и президента США Дж. Картера в Вене. Договор был ратифицирован Верховным Советом СССР и Конгрессом США.

В период пребывания этих делегаций в Женеве туда для встреч с руководителями внешнеполитического ведомства США Г. Киссинджером и С. Вэнсом несколько раз прилетал министр иностранных дел СССР А.А. Громыко.

Для Представительства это были очень хлопотные дни. Нужно было решить множество бытовых вопросов: несмотря на скученность и тесноту, найти жилые помещения для министра с супругой, сотрудников его охраны, членов делегации, подготовить служебные кабинеты, организовать питание делегации, обеспечить ее транспортом. Веем этим занималась Миронова, и начинать ей приходилось с освобождения своей квартиры для министра. Сама переезжала в резервную квартирку в служебном корпусе.

У меня была задача обеспечить безопасность министра во время его пребывания в Женеве, организовать встречу и проводы, охрану его самолета на аэродроме, дежурство дипломатов и многое другое. Все это можно было сделать только при наличии постоянного контакта и, что особенно важно, добрых отношений с руководителями местной службы контрразведки. И надо сказать, что комиссар и его сотрудники относились к этому очень ответственно и с пониманием.

Мы совместно разрабатывали план встречи и обеспечения безопасности министра на аэродроме, в пути следования, в Представительстве. Швейцарская сторона выделяла для министра охрану из числа контрразведчиков и полиции в форме, устанавливала скрытые снайперские посты на крышах зданий по пути следования кортежа, вертолеты прикрытия, машины сопровождения, дополнительные полицейские посты.

Автотранспорт у нас был свой. Правда, недоставало водителей-профессионалов, поэтому за руль садились заместитель представителя СССР, представители Украины и Белоруссии при Отделении ООН и советники Представительства.

Министерский кортеж выглядел весьма внушительно. Во главе его — полицейская машина ярко-красного цвета, как у пожарных, с мигалкой и сиреной. За ней — автобус с саперами и специалистами по обезвреживанию взрывных устройств, снабженными необходимыми для этого техническими средствами. Далее — машина контрразведки с открытыми стеклами, из которых торчали дула автоматов. За контрразведчиками шла машина министра. Это был советский ЗИС. За министром — другая машина контрразведки, следом — посол СССР в Швейцарии, представитель СССР при Отделении ООН заместители министра Семенов и Ковалев, члены их делегаций и дипломаты Представительства в ранге не ниже советника. Мое место в этой «кавалькаде» было на заднем сиденье машины руководителя контрразведки, ответственного за встречу, между двумя офицерами-автоматчиками.

С приездом министра Представительство закрывалось для всех, не только иностранных, но и советских граждан, не работающих и не проживающих на его территории.

Охрану А.А. Громыко осуществляли сотрудники Главного управления охраны КГБ, бригада местной контрразведки и наряды полиции, патрулировавшие по периметру территории с наружной стороны. А на территории Представительства — наши офицеры-пограничники, прекрасно владевшие личным оружием и приемами рукопашного боя. В такие дни они несли службу в усиленном режиме.

Кто-то из окружения А.А. Громыко мне рассказал такую историю. Громыко и посол СССР в США Добрынин вели беседу около окна в квартире представителя. Перед глазами живописная, со вкусом усаженная цветами и невысокими декоративными кустами поляна представительского сада, а за ним, за забором, вилла заместителя генерального секретаря ООН. Стоят, рассуждают министр с послом, и тут из кустов выходит прапорщик Володя Б. — мужчина-богатырь в черной куртке с автоматом Калашникова на груди. «Смотрите, Андрей Андреевич, — сказал, улыбаясь, Добрынин, увидев пограничника, — сейчас, кажется, нас с вами брать будут!» Громыко, рассмеявшись, ответил: «Если эти ребята нас брать будут, нам с вами, Анатолий Федорович, несдобровать. Слава Богу, они пас охраняют».

У американцев делалось то же самое, но с каким размахом! Для Киссинджера или Вэпса посольство США снимало этаж в гостинице «Интерконтиненталь». Там же развертывался узел связи. Помимо многочисленной личной охраны госсекретаря безопасность занимаемых помещений осуществляли вооруженные до зубов морские пехотинцы, а швейцарцы устанавливали дополнительные посты контрразведки и полиции.

* * *

И еще немного о полиции. Женевские полицейские обеспечивали безопасность крупных протокольных мероприятий Представительства и делали это охотно. Начальнику полиции не приходилось никого назначать в наряд — всегда было достаточно «добровольцев».

Осмотрев после приема территорию Представительства, с чувством исполненного долга они собирались в небольшом зале гостиницы, где я, в знак благодарности за службу, давал им прием. Этот жест с нашей стороны высоко оценивался ими.

На столах для полицейских было все то, что и для гостей в парадном зале. У них было даже лучше: они не стояли с тарелками в руках, а, раздевшись и сложив оружие на стоявшее в углу кресло, усаживались вокруг стола. Садиться за стол без оружия полицейские стали после того, как однажды начальник охраны Представительства, капитан Владимир Петрович, увидев, что они, сняв шинели, надевают пояса с пистолетами на мундиры, сказал: «Не по-русски это, господа! Пока шел прием, вы нас охраняли. Теперь мы вас принимаем, и мы несем ответственность за вашу безопасность». Отвернув риолу пиджака, он показал заткнутый за пояс пистолет Макарова. Полицейские тут же сложили свои пистолеты в свободное кресло и попросили Владимира Петровича показать им наш пистолет. Пистоле!' швейцарцам явпо понравился, и один из них решил похвалиться своим, сказав, что это новая модель. «Подобных пистолетов в полициях других стран нет!» — подчеркнул он с гордостью.

Владимир Петрович взял у него пистолет, осмотрел, разрядил и тут же разобрал, чем привел полицейских в изумление. Потом собрал его, вставил обойму и, передавая хозяину, сказал: «Хороший пистолет, но наш проще и надежнее». Не удалось швейцарцам удивить русского офицера своей новинкой. И кто-то из них произнес: «Я уверен, что у вас наш новый пистолет уже есть». Мы промолчали. Может, и есть, откуда мы знаем.

Приемы для полиции проходили весело и непринужденно, с шутками и прибаутками. Тон задавали, как правило, контрразведчики, парни остроумные и заводные, а главное, в чем я имел возможность убедиться, порядочные.

Гости дружно пили и хорошо закусывали. Уходя, искренне благодарили и выражали готовность прийти на помощь по первому зову. Бывало, но крайне редко, что кто-то из них выпивал чуть больше, чем следовало. Однажды, проводив гостей, приходит ко мне Владимир Петрович, а в руках у него тот самый новый швейцарский пистолет, которым нас хотели удивить. Кто-то из полицейских его забыл. В 9.00 следующего дня подгулявший служака был в моем кабинете. Вручив ему пистолет, «поправил» ему «здоровье» рюмкой рябины на коньяке и чашечкой кофе и пожелал здоровья. Он был доволен. Много ли человеку надо, чтобы сделать ему приятное? Да ничего особенного. Прояви участие, скажи доброе слово. Он этого не забудет, и когда-нибудь тоже ответит тебе добром. Так было и с этим парнем.

Бывали и забавные истории. Как сейчас помню, 7 ноября 1976 года мы, группа дипломатов, собрались в ожидании гостей на крыльце Представительства. Прибыла первая группа полицейских на мотоциклах. Капитан, старший наряда, подходит ко мне строевым шагом, берет под козырек и хорошо поставленным голосом докладывает: «Господин полковник! Наряд полиции для обеспечения безопасности государственного приема по случаю национального праздника СССР прибыл. Жду ваших указаний!»

Когда полицейские подъехали, я вышел вперед и чуть вправо и, слушая капитана, видел и полицейских, и коллег-дипломатов. Как только капитан направился ко мне, полицейские встали по стойке «смирно», а господа дипломаты оставались в непринужденных «светских» позах. Но, услышав слова «господин полковник», сразу же подтянулись. На их лицах было изумление и, пожалуй, растерянность. Да и как не удивиться?! В Париже Василий Николаевич был атташе по культуре, потом занимался наукой, тут — помощник представителя и вдруг — полковник? Выходит, что капитан полиции знает то, о чем они могли лишь догадываться, да и то не все.

Как мне было реагировать на мою «расшифровку»? Сказать: «Вы заблуждаетесь, господин капитан, я всего лишь лейтенант запаса»? Наверно, было бы смешно. И я сказал: «От полиции ничего не скроешь», — и тем прервал немую сцену, народ рассмеялся, а капитан ничего не понял. Я познакомил капитана женевской полиции с капитаном советских пограничных войск, и они занялись своими делами.

О том, что в полиции меня считают полковником, я слышал и раньше. Но откуда это пошло, так и не знаю. Я никому и никогда не представлялся по званию. Не исключаю, что кто-то из моих коллег, живших на городских квартирах, которые если не постоянно, то периодически прослушивались контрразведкой, сказал об этом в разговоре с товарищем или, допускаю, с женой. Навредило ли мне это? Ничуть. Звание «полковник» в Швейцарии котируется очень высоко, и, может, это прозвучит странно, это возвышало меня в глазах швейцарцев.

* * *

Я пишу лишь об организационной стороне деятельности наших делегаций и нашего Представительства, о трудностях материального порядка. О самих переговорах написано очень много и без меня. Скажу лишь одно: это было многомесячное изнуряющее сражение двух социально-политических систем, двух идеологий, требовавшее от наших дипломатов, представителей других советских ведомств знания материально-технических и военных возможностей стран — партнеров по переговорам, морально-психологического состояния личного состава их делегаций, колоссальной выдержки и крепких нервов.

Успеху переговоров, как в том, так и в другом случае, способствовала успешная деятельность советских разведывательных служб, постоянно обеспечивавших высшие органы власти и руководителей делегаций достоверной информацией о намерениях и действиях противника.

Подготовленные делегациями и подписанные главами государств документы сыграли свою положительную роль в деле укрепления международной безопасности, но с развалом Советского Союза геополитическая обстановка в мире серьезно изменилась.

5. ПРЕДАТЕЛЬСТВО РЕЗУНА

Убежавший из Женевы к противнику военный разведчик Владимир Резун, известный теперь больше как автор антисоветских сочинений Виктор Суворов, до сих пор живет в Великобритании и пакостит России. А современные либеральные и демократические издательства России, тиражируя его «труды» и устраивая телепередачи о нем и его произведениях, создают ему ореол «борца против сталинизма, за демократию и свободу».

Бегство Резуна оказалось для всех неожиданным. Но таким оно было только на первый взгляд. Симптомы его «болезни», как мне кажется, были многим известны, но их не хотели замечать как его коллеги, так и его начальники.

Начнем с малого. Резун занимал должность третьего секретаря Представительства. У него было два маленьких ребенка, жена не работала. В этой ситуации он должен был бы едва-едва сводить концы с концами. А он не только не бедствовал, но и позволял себе большие расходы. И если бы его коллеги были более внимательны, они увидели бы, что тратит он много больше, чем получает. Были сведения и о том, что жена Резуна (родом из Прибалтики) ненавидела все русское и русских. А она по характеру была сильнее Резуна. Он был полностью под ее влиянием.

А однажды, это было осенью 1977 года, начальнику Резуна была дана серьезная информация для раздумий и анализа его поведения.

Утром, часов около девяти, это был субботний день, мне позвонил дежурный член штаба женевской полиции и спросил, не было ли вчера или сегодня ночью угона машины Представительства. Я ответил, что такими данными не располагаю и постараюсь проверить. После этого мой собеседник назвал номер машины и сказал, что полицейский патруль обнаружил ее за городом, в лесу, около загородного мелкооптового магазина. Машина закрыта. Следов вскрытия или повреждения замков нет.

Я поблагодарил комиссара за информацию и тут же по внутреннему телефону позвонил военному резиденту, так как машина с этим номером принадлежала Резуну.

— Иван Петрович, с Резуном все в порядке? Ты никуда его не отправлял?

— Думаю, он должен быть дома. Никаких заданий на этот день у него нет. А в чём дело? Что-нибудь случилось? — озабоченно спросил генерал.

Я передал ему содержание разговора с комиссаром, сказав, где находится машина, и попросил, как найдется Резун, сообщить мне об этом. Комиссар обеспокоен и спрашивает, не пропал ли владелец машины и не нужна ли нам помощь полиции в его розыске.

Минут через пятнадцать генерал позвонил мне и сказал, что дежурный по Представительству по его просьбе позвонил Резуну на квартиру. Его дома не оказалось, а жена ответила, что рано утром, «одевшись по-городскому», он куда-то уехал. «Подождем, объявится», — закончил генерал. По голосу было ясно, что он встревожен отсутствием Резуна.

Причина его беспокойства мне была неясна. И первое, что я подумал: «Хитрит Иван Петрович. Видно, на встречу Резун поехал или тайник обработать, а тут полиция его машину в лесу в ранний час и в ненастную погоду обнаружила. Это плохо, конечно, но, может, что еще хуже, полицейские видели или могут увидеть там Резуна за каким-либо „несвойственным“ дипломату занятием. Это (пока!) проблемы Ивана Петровича. Подождем». И уехал в аэропорт.

Возвращаясь часа через полтора, я увидел генерала. Он ходил взад-вперед по длинному крыльцу Представительства, прикрытого сверху от дождя балконом: ждал Резуна.

Прошло еще какое-то время, звонит генерал: «Появился мой дурак. Ездил в лес посмотреть, не пошли ли грибы. Врезал я ему по первое число! Будет знать! Не волнуйся, все в порядке. Скажи спасибо своим друзьям-полицейским».

Больше разговоров об этом происшествии у меня с генералом не было, но у меня и моего резидента осталось ощущение тревоги. Мы не могли понять, кто кого дурачит: или генерал нас, или Резун генерала. Уж очень неправдоподобным показалось нам сообщение генерала о том, что Резун поехал грибы посмотреть. Для этого не стоило надевать костюм. И кто ездит по грибы при галстуке?

Думали и о другом: стоит ли писать об этом довольно странном случае в Центр? А что писать? Что военный коллега и его сотрудник что-то скрывают от нас? Может, и так, но ведь и мы ничего о себе им не докладываем. Главное, по нашему мнению, мы сделали: предупредили генерала о неадекватном поведении Резуна и об интересе, проявленном к нему со стороны полиции.

Вскоре в связи с окончанием командировки я уехал в Москву и уже тут узнал, что в Женеве исчез Резун вместе со всей семьей. Пока мои коллеги судили-рядили, что случилось с Резуном, где его искать и как об этом в Москву сообщить, резидент военных в телеграмме в Центр высказал мнение, что Резун похищен спецслужбами противника. В этом он сумел убедить и временного поверенного в делах. И тот, по сути, продублировал телеграмму резидента, но только в МВД СССР (забегая вперед, скажу, что после этой истории по возвращении в Москву места в МИДе ему не нашлось). И не дошли еще телеграммы военного резидента и представительства до Москвы, как Резун объявился… по телефону. Дежурная телефонистка, услышав его голос, сказала:

— Где вы? Вас все ищут!

— Меня ищут?

— Да, вас ищут. — И тут Резун кому-то, кто находился рядом с ним, сказал: «Меня там ищут!»

Потом будет установлено, что этот разговор Резун вел с конспиративной квартиры английской разведки в одном из городов Швейцарии.

После этот разговора вскрыли квартиру Резуна. Царивший там беспорядок говорил о поспешном бегстве ее хозяев.

Анализируя сведения, полученные из различных источников в Москве, я пришел к выводу, что Резун был завербован находившимся у него на связи агентом-англичанином. И теперь уже агент руководил разведчиком. Он стал давать Резуну заслуживающую внимания информацию. Это заметили в Центре, и Резуна стали хвалить и поощрять. Ему, как он рассказывал, была обещана квартира в Москве, учеба в Академии Генштаба.

Англичане, судя по всему, ставили перед собой задачу продвинуть Резуна на руководящую должность в Центральном аппарате ГРУ и стали снабжать его сведениями, представлявшими какой-то интерес для военной разведки. Это повышало его авторитет в глазах резидента и руководства ГРУ, на него стали смотреть как на перспективного сотрудника, умеющего работать с агентурой и добывать ценную информацию. И, возможно, противнику удалось бы реализовать этот план, если бы не одна случайность.

Как рассказывали мои коллеги, за день до ухода Резуна военный резидент обсуждал со своим сотрудником вопрос о том, как помочь «соседям» (резидентуре внешнеполитической разведки) уберечь от возможных провокаций со стороны спецслужб противника улетавшего в Москву советского гражданина, на которого у противника были свои виды. Резун, как потом выяснилось, слышал часть этого разговора и, зная свою вину перед Родиной, испугался, подумав, что речь идет о его отправке в Союз. А он, по вполне понятным причинам, этого не хотел. Он был готов работать на англичан в Женеве, да тут по окончании командировки и остаться, а жизнь в качестве английского шпиона в Союзе его не прельщала: он знал, чем закончилась предательская деятельность Пеньковского и других наймитов иностранных разведок. В тот же вечер он вместе с женой и детьми ушел к противнику, потом был переправлен в Лондон.

6. ТРАГИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ ИНОГДА СЛУЧАЮТСЯ

Насыщенная трудовыми буднями, но все-таки размеренная жизнь советской колонии нарушалась иногда трагедийными событиями, происходившими с нашими людьми. Вот один из таких примеров.

Молодой, пышущий здоровьем, добротой и весельем переводчик ООН Андрей летит в Найроби на международную конференцию. Перед отлетом заходит к друзьям, он всем готов помочь, сделать что-то приятное. У него один вопрос: «Ребята, что из Африки привезти?»

Улетел, а через неделю оттуда телеграмма. «Андрей в тяжелом состоянии. Местные врачи оказать помощь не могут. Направляем самолетом в Женеву для госпитализации». В дополнительной телеграмме сообщалось о некоторых симптомах его болезни, данные анализов и наблюдений за Андреем местных врачей.

Консультируюсь с нашими специалистами, работающими во Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ). Ответ неутешительный: «Данных слишком мало, но ясно, что у Андрея какое-то тропическое заболевание. В Швейцарии специалистов по этим болезням нет. Надо ехать в кантональный госпиталь, другого места для госпитализации нет».

С главным врачом госпиталя разговор был кратким: «Больного, какое бы у него ни было заболевание, примем. Но специалиста по тропической медицине у нас нет. Речь может идти только о приглашении кого-то из-за границы. Такие врачи, я знаю, есть в Москве».

Андрея привезут завтра. Это — пятница. Если даже у нас есть специалист по тропическим болезням, когда он прилетит сюда? Надо время на оформление выезда и въезда, получения паспорта. А все это у нас решается долго и сложно. А тут еще суббота и воскресенье. Значит, на все про все у нас только один день, и тот короткий.

Пишем телеграмму в МИД с просьбой срочно найти и направить в Женеву врача — специалиста по тропическим болезням. И тут звонок академика Александра Сергеевича Павлова, главного советского специалиста в ВОЗе: «Василий Николаевич, минут через 20–25 к вам подъедет академик Чумаков Михаил Петрович. Он вирусолог и может дать вам полезный совет относительно Андрея».

Текст телеграммы готов, но надо дождаться академика. Выхожу во двор Представительства. Подъезжает один из наших врачей, работающих в ВОЗе. Из его машины с трудом выходит мужчина лет 60–65 и, прихрамывая, идет к крыльцу. Протягивает руку: «Чумаков. Здравствуйте! Я думаю, специалист, нужный этому парню, у нас в Москве есть. Только вот как ее, я имею в виду профессора Лсщинскую Елену Владимировну из Института полиомиелитов и вирусных энцефалитов Академии медицинских наук, найти и сделать так, чтобы она была здесь как можно быстрее? Покажите мне то, что сообщено из Найроби».

Прочитав телеграммы, Михаил Петрович сказал: «Только Елена Владимировна может помочь. Посылайте телеграммы в МИД и Минздрав. Просите срочно направить ее сюда».

Телеграммы ушли. А вдруг Елены Владимировны нет в Москве? Что тогда? Звоню дежурному но Минздраву. Представляюсь, объясняю ситуацию и спрашиваю, где сейчас Лещинская. Дежурный этого не знает, ее институт за городом, километрах в тридцати по Киевскому шоссе, и даст мне номер её домашнего телефона.

На звонок ответила сама Елена Владимировна. Выслушав меня, она сказала, что готова вылететь хоть через час, но нужен паспорт. Он у нее есть и еще действителен, но лежит в МИДе. А решение, а визы? «И без команды Бориса Васильевича, министра, — добавила она, — никто ничего делать не будет». Я попросил ее быть готовой к отлету, сказав, что мы через МИД попытаемся сделать все возможное, чтобы она вылетела в Женеву в ближайшие два дня.

Теперь мне нужно было найти Бориса Васильевича Петровского, министра здравоохранения. Жизнь свела меня с ним в 1954 году, когда я, сопровождая французского профессора Дюкена, был в его клинике на операции. Вряд ли он меня помнит, подумал я, но в данном случае это никакого значения не имеет. Звоню в Минздрав. Дежурный сообщил, что поговорить с Борисом Васильевичем я смогу только в субботу утром, когда он приедет на дачу.

А как быть со швейцарской визой? В субботу и воскресенье швейцарские дипломаты не работают. Единственный выход — просить начальника контрразведки дать указание пограничному посту аэропорта выдать ей визу по прилету. Звоню комиссару и объясняю ситуацию. Он внимательно меня выслушал и задал только один вопрос: «А паспорт у мадам Лещинской будет?» Я ответил утвердительно и услышал в ответ: «Считайте, что виза у нее уже есть. Только сообщите, когда, откуда и каким рейсом она прибудет в Женеву. И будет хорошо, если вы сами ее встретите. Вас мои люди там знают и все сделают без задержки. Необходимые указания будут даны».

Суббота. Звоню министру. Борис Васильевич в хорошем настроении. Излагаю суть проблемы и чувствую, что я его опечалил, у него даже голос изменился.

— Я всё понял. Что требуется от меня?

— Ваше согласие на командировку Елены Владимировны в Женеву.

— Можете сообщить в МИД, что мое согласие получено. Если надо, я готов в понедельник позвонить министру.

— Спасибо, Борис Васильевич. Этого не требуется. Крепкого вам здоровья!

В Москву пошла очередная молния, в которой сообщалось о готовности швейцарских властей на месте оформить Елене Владимировне визу и о согласии министра Петровского на ее командировку.

Все складывалось удачно. Но не было ясности, по какому маршруту полетит Лещинская. В воскресенье прямого самолета из Москвы в Женеву нет. Тут без представителя Аэрофлота не обойтись. Звоню Вячеславу Ивановичу, очень симпатичному и доброжелательному человеку, и прошу разработать наиболее короткий по времени маршрут для доктора, связаться с Москвой, забронировать для нее место в самолете и попросить его коллег оказать ей помощь в пунктах пересадки.

Через час-полтора Вячеслав доложил, что доктор Лещинская будет в Женеве в середине дня в воскресенье. Полетит на самолетах иностранных компаний с пересадкой в Вене. Представители Аэрофлота предупреждены.

Я встретил Елену Владимировну у трапа. Ей оформили визу, и прямо из аэропорта она поехала в госпиталь. Надо отдать должное швейцарским врачам. Они четко выполняли все просьбы и указания профессора есщинской, делали необходимые анализы, обеспечивали больного лекарствами.

Пишу, и на память пришел старый и очень человечный фильм «Если бы парни всей земли…» (так он, кажется, назывался), в котором рассказывалось, как не знакомые друг с другом люди, граждане разных стран и национальностей, сделали все, чтобы помочь попавшим в беду морякам, и победили. И нам, видя нашу заботу о больном товарище, помогали не только советские люди, но и полицейские, и врачи Швейцарии, и работники иностранных авиационных компаний.

В результате обследования Андрея было установлено, что причиной заболевания был укус какого-то тропического насекомого. Болезнь началась так же, как бывает при обычной простуде. И Андрей, подумав, что простудился в номере, поскольку спал с включенным кондиционером, выпил рюмку водки и пошел в сауну, чем и усугубил свое положение.

Швейцарские врачи считали положение Андрея безнадежным, а Лещинская активно взялась за лечение. Две недели она не отходила от Андрея и жизнь ему спасла.

* * *

Как-то рано утром в Представительство позвонили из кантонального госпиталя в Лозанне и сообщили, что ночью к ним была доставлена в тяжелом состоянии советская гражданка К-ва, получившая серьезные травмы в результате автомобильной аварии. Фамилия и имя пострадавшей мне были неизвестны. В Женеве, как и в Берне, человека с такой фамилией не было. Поехал в Лозанну.

На месте выяснилось, что пострадавшая К-ва и ее муж — сотрудник Секретариата ООН в Нью-Йорке — летели в отпуск в Москву через Базель. Там взяли автомашину напрокат и где-то на горной дороге попали в аварию. Муж отделался легкими ушибами, а у жены перелом одного из шейных позвонков, и, как мне объяснил главный врач, ей предстояло длительное лечение. Возможна и операция, но врача, который взялся бы ее сделать, у него нет.

Пострадавшая, надо сказать, держалась великолепно. Настроение было боевое, и, несмотря на боль, температуру и гипсовый «ошейник», она, когда я вошел к ней в палату, с увлечением занималась косметикой. Она так была раскрашена, что я невольно рассмеялся. Оказалось, как мне сказали позднее, косметика была ее страстью и этим она была известна не только среда советских граждан — сотрудников ООН в Нью-Йорке, но и среди персонала этой организации.

Муж К-вой поехал со мной в Женеву. Из Представительства я телеграфом сообщил о происшествии в МИД СССР. В ответной телеграмме нам поручалось заботиться о больной, оплачивать ее пребывание и лечение в госпитале, а ее супругу — ближайшим самолетом вылететь в Москву.

Супруг, услышав указание МИДа, пригорюнился: он рассчитывал остаться в Лозанне на время лечения жены, а потом вернуться в Нью-Йорк, полагая, что во время болезни жены ему ООН будет выплачивать зарплату и оплачивать гостиницу.

Через день-два супруг улетел, а я, взяв врача Представительства, поехал навестить больную. Каково же было наше удивление, когда больная, едва мы переступили порог, заявила: «Через неделю местный доктор сделает мне операцию, а через две недели, по его словам, я уже буду танцевать!» На этот раз, видимо, на радостях, краски всех цветов на ее лице было еще больше.

Наш врач усомнился в возможности и целесообразности оперативного вмешательства, а К-ва никаких доводов слушать не хотела.

Я пошел к главному врачу и сказал, чтобы без нашего согласия никаких операций К-вой не делали. «У нас, — добавила, — в Женеве есть академик, хирург по специальности, а два дня назад для участия в семинаре по линии ВОЗ прилетел директор НИИ травматологии ЛМГІ СССР. Я намерен получить их заключение о состоянии здоровья больной. Кроме того, нам необходимо знать, что представляет собой, как специалист-травматолог, ваш врач, который согласился на уговоры К-вой».

Главврач ответил: «Кто платит, тот и заказывает музыку. Я не возражаю против консультации ваших специалистов. Вам решать, что делать с вашей соотечественницей. Вы несете ответственность за нес». О своем враче он ничего не сказал, я не настаивал.

Вернувшись в Женеву, я встретился с академиком Павловым и директором НИИ травматологии. Академики, выслушав меня и врача Представительства, в один голос заявили: «Какой-то шарлатан решил заработать. Больную нужно лечить, и не один месяц. Без всякой операции. Нечего ей здесь лежать. Самолетом отправить в Москву».

Директор НИИ травматологии взял лист бумаги и написал письмо своему заместителю, в котором просил обеспечить больной место в институте. Расставшись с академиками, я позвонил в НИИ, изложил суть дела и указание директора, а также дату и время прилета самолета с К-вой в Москву. Потом позвонил представителю Аэрофлота, попросил забронировать два места на самолёт (для больной и врача), связаться с Москвой и предупредить экипаж, чтобы в самолете приготовили место для носилок.

Утром следующего для встретился с главврачом госпиталя, передал мнение наших специалистов по поводу лечения К-вой и наше решение через два дня отправить её самолетом в Москву в НИИ травматологии. Попросил его дать указание лечащему врачу подготовить ее к полету. Предупредил главврача, что в день отлета за больной приедет наш врач, и попросил доставить больную в Женеву на санитарной машине. Счет за лечение, пребывание и транспорт направить в Представительство. В конце разговора вручил главврачу приглашение на прием, который Представительство давало в честь директора НИИ травматологии.

От главврача я пришел к К-вой и сообщил ей о принятом нами решении отправить ее в Москву, в Институт травматологии. Она уж собралась было устроить истерику, но я сказал, что со мной говорить на эту тему не стоит, так как решение принято «наверху» после консультации со специалистами. При этом подчеркнул, что ее будут лечить в специализированном НИИ и обещают через полгода без рискованной операции поставить на ноги.

Для К-вой это был удар: и танцевать через две недели не будет, и в Нью-Йорк не вернется. Первое можно было бы и пережить, а вот остаться в Москве, когда по контракту можно еще три года жить за границей — не всякий может.

В Москве наши действия одобрили. Ближайшим рейсовым самолетом больная была доставлена в Москву.

Приехав в отпуск, я зашел в НИИ государства и нрава АН СССР повидать старого приятеля и встретил там К-ва. Он все еще был на меня сердит и не скрывал этого. В чем была моя вина перед ним, я не понял. Важнее другое: его жена здорова и… танцует.

7. ШАЛВА МИХАЙЛОВИЧ

Утром приходит ко мне седовласый, всеми уважаемый в колонии человек. Остроумный, гостеприимный и доброжелательный грузин, занимавший высокую должность в одной из крупных международных организаций.

— У меня случилось несчастье, уважаемый Василий Николаевич. Извините, что я вас беспокою, но я подумал, что о происшедшем я обязан вам доложить.

— Рассказывайте, Шалва Михайлович! Чем можем — поможем.

— Вчера я вернулся домой поздно: в Женеве были проездом мои друзья из Грузии и, сами понимаете, без бутылки хорошего коньяка, взятого прямо с завода, не обошлось. Но я очень аккуратен: выпил столько, сколько не возбраняется в Швейцарии, а может, чуть больше, точно ведь никогда нельзя измерить. Но поверьте, чувствовал я себя прекрасно, сам был за рулем. Спустился в гараж, поставил машину в бокс. Потом закрыл ворота, проверил замок и спокойно пошел домой. Прихожу сегодня утром в гараж, и что я вижу? Ворота моего бокса открыты, а машина, моя новая машина, за которую родное государство заплатило, чтобы облегчить мне жизнь и чтобы я больше сделал на его благо, 15 тысяч франков — швейцарских франков! — исчезла. Её нет! Как мне — старому человеку — в чужом городе без машины жить? Что делать?

— Шалва Михайлович, прежде всего успокойтесь! Машину можно, видимо, найти. Швейцарская полиция умеет это делать. Машина застрахована. Наконец, можно новую купить. Вы осмотрели ворота? Замок цел?

— Я все осмотрел! Все цело. Тут отмычкой работал какой-то рецидивист. Это точно! Может, из Ростова-на-Дону? Там такие были! Да еще в старом Тифлисе. Какие там асы были! Европа таких не знает! Тут мелкий народ.

— Шалва Михайлович, сейчас мы позвоним в полицию и попросим принять меры к розыску машины.

Я позвонил комиссару полиции, сообщил ему сведения о хозяине машины, данные ее технического паспорта и попросил начать ее розыск. Комиссар обещал принять необходимые меры.

Прошла неделя. Машина не найдена. Шалва ходит сам не свой. Зоя Васильевна, пожалев его, попросила у Москвы разрешение купить новую машину хорошему, а главное, нужному для государства человеку, объяснив, разумеется, что его машина украдена и пока не найдена.

Разрешение было дано, и через три дня Шалва Михайлович приехал на новой машине с ящиком шампанского, объяснив, что ту, пропавшую, он не обмыл и в этом, видимо, была его роковая ошибка.

Прошло еще около двух недель. Снова приходит ко мне Шалва Михайлович, очень грустный и смущенный, и тихо-тихо говорит:

— Василий Николаевич, моя старая машина нашлась.

— Так радоваться надо, Шалва Михайлович, а вы чуть не плачете!

— Я бы радовался и с коньяком бы к вам пришел, если бы она— моя любимая — не простояла весь этот месяц… в боксе моей соседки. Сегодня соседка вернулась из командировки и была удивлена, обнаружив в своем боксе мою машину. Теперь я думаю, что в тот день я выпил все-таки немножко больше, чем разрешено правилами безопасности дорожного движения Швейцарии.

— У меня, Шалва Михайлович, другое мнение: выпили вы ровно столько, чтобы не нарушить существующие правила БДД. Только коньяк, привезенный с Родины, да еще прямо с завода, по-иному действует на организм. Сказались общий дружеский настрой, воспоминания детства и, конечно, местные климатические условия, хоть и говорят, что по климату Грузия похожа на Швейцарию.

— Нет, Василий Николаевич! Нет! Это Швейцария похожа, и только отдалённо, на Грузию! Разве в Швейцарии есть такие люди, как в Грузии? Нет и нет! А в остальном вы правы! Правы, и очень добры ко мне! Как я, врач, сразу об этом не подумал? Вот только поймет ли меня так, как вы, Зоя Васильевна? Вы уж ей расскажите, что машина нашлась. А потом посоветуете, как мне к ней пойти, с чего разговор начать.

— А вы ее обрадуйте: «Зоя Васильевна, у меня теперь две машины! Какую из них Вам подарить?» И в это время из-за спины букет цветов, элегантных, но не слишком дорогих. Зоя Васильевна любит красивое, а к дорогому — равнодушна.

— Задали вы мне задачу. Пойду думать. А вы все-таки поговорите с ней. Обещаете?

— Обещаю!

Зоя Васильевна к сообщению о находке машины отнеслась с юмором. Шалва Михайлович в грехе покаялся, а «лишняя» его машина Представительству пригодилась.

Как человек открытый и общительный, Шалва рассказал эту историю своим сослуживцам, а те разнесли ее по всей Женеве. Слушая ее, улыбались все, включая комиссара полиции и полицейских, которые целый месяц искали его машину.

8. СКАНДАЛЫ И ПРОВОКАЦИИ

К сожалению, в советских колониях за рубежом не обходилось и, думаю, не обходится и сегодня без различного рода громких и не очень громких скандалов. И чаще всего это связано с мелким воровством и пьянством. «Героями» таких скандалов на моей памяти были сотрудники вспомогательного аппарата Представительства, члены делегаций, международные чиновники, жены высокопоставленных дипломатов.

Звонят из крупного универмага: «В нашем магазине задержан за воровство сотрудник вашего Представительства. Просим приехать кого-либо из дипломатов, чтобы разобраться с данпым происшествием. Если это невозможно, мы вызовем полицию».

Еду но указанному адресу. В помещении охраны магазина сидит красный как рак (обычно анемичный) шофер Представительства. Охранник демонстрирует мне видеозапись: мужчина, воровато оглядываясь но сторонам, рассовывает по карманам небольшого размера банки консервов. Ошибиться невозможно: наш!

Приношу извинения от имени Представительства. И администрация идет мне навстречу — отпускает виновного. И тут же добавляют: «Это первый случай, когда на воровстве попался русский. Воруют арабы, турки, итальянцы, случается, воруют французы. А советский человек попал первый раз».

Потерпевший кается: чистая случайность, хотел в корзинку положить, а как-то непроизвольно в карман засунул.

Вора надо отправлять домой. По как сделать, чтобы он не понял, что его откомандировывают? Пока я думал, жизнь дала подсказку. В Москву надо было перегнать автомашину, принадлежавшую одному высокопоставленному международному чиновнику. И я решил: пусть воришка на этой машине сам себя и отвезет домой. Я пригласил его к себе и попросил выполнить просьбу большого руководителя, добавив, что никого из молодых и неопытных водителей отправить в столь ответственную и длительную поездку не могу. Шофер был польщен. Я при нем позвонил генеральному консулу, объяснил ситуацию и попросил поставить ему в паспорт не только въездную, но и выездную (из СССР) визу, чтобы он, выполнив задание, мог вылететь первым же самолетом обратно.

В то же время была нужда избавиться от одного из международных чиновников. Он и его жена установили контакт с иностранцами, которые были известны нам как сотрудники английской и французской разведок. Настораживало то обстоятельство, что они, вопреки существовавшим правилам, тщательно скрывали факт знакомства с этими лицами. Вдобавок супруга чиновника обращала на себя внимание слишком вольным поведением и болтливостью. Срок их командировки заканчивался, но они принимали все меры к тому, чтобы продлить ее еще на год. А в тот момент эта пара собиралась ехать в отпуск в Москву на приобретенной в Женеве машине. И я решил «спарить» их с шофером.

Пригласив того и другого, я объяснил им преимущества совместного путешествия. Чиновник владеет двумя иностранными языками, чем избавит от трудностей в общении с властями стран, через которые они будут проезжать, своего спутника-шофера. А шофер — верный помощник чиновнику в случае поломки машины. Оба со мной согласились. Вместе уехали и оба… не вернулись.

Попались на мелком воровстве в магазинах рабочий Представительства и «передовой» рабочий (других за границу не отправляли) из какого-то волжского города, награжденный но итогам пятилетки орденом Трудового Красного Знамени. Супруга чрезвычайного и полномочного посланника, члена одной из высоких правительственных делегаций, в магазине кожгалантереи насовала в сумку поясов и перчаток на сумму 184 франка (стоимость приличного обеда на двоих в хорошем ресторане).

Попав с поличным, дама вернула украденное, заплатила штраф и, свободно владея французским языком (до этого они с мужем прожили более 10 лет в Париже и Брюсселе), уговорила администрацию магазина не информировать советское Представительство о случившемся. Но администрация «не сдержала слова».

Получив сообщение о «похождениях» супруги посланника, мы с моим руководителем рассказали все главе делегации — заместителю министра иностранных дел — и рекомендовали с первым же самолетом отправить эту пару в Москву. Замминистра согласился и попросил в МИД об этом не писать: он отправит их домой своей властью.

Догадывался ли посланник о причине своего откомандирования, не знаю. Думаю, что замминистра нашел какое-то другое объяснение. Его можно понять: никому не хочется, чтобы о его сотрудниках и выдвиженцах плохо говорили.

Меня иногда спрашивали: «Почему советских граждан, провинившихся за границей, обязательно откомандировывали на Родину?»

Причина проста. Службы охраны крупных магазинов обо всех случаях воровства информируют полицию, а там сведения о задержанных (фамилия, имя, возраст, место рождения, жительства и работы) заносятся в картотеку. Факт задержания за воровство является серьезным компрометирующим материалом, который может быть использован местными спецслужбами, в случае необходимости, для компрометации этого человека и любой другой провокации, вплоть до привлечения его к сотрудничеству с ними. Я уж не говорю о том, что постоянное общение с вором удовольствия никому в коллективе не доставляет. Нельзя их было оставлять и в международных организациях, где все о всех всё знают.

Был однажды скандал иного, на первый взгляд, семейного плана, но получивший международное звучание.

На одной лестничной площадке типичного доходного дома было две квартиры. Квартиру справа занимала семья советских граждан: муж — международный чиновник, жена — домохозяйка и пятилетняя дочка. В квартире слева жил одинокий мужчина с кожей цвета шоколада — выходец из Южной Америки, работавший в ООН.

И в один из погожих летних дней наш соотечественник, придя с работы, не застал дома ни жены, ни дочери. Вместо ужина, как бывало обычно, он нашел на столе письмо, в котором жена извещала его о том, что начала бракоразводный процесс с ним и «переехала» к новому избраннику — в квартиру напротив.

Оставленный муж пришел в Представительство, рассказал о случившемся и попросил администрацию и парторганизацию помочь ему вернуть жену и ребенка, так как он их очень любит и жить без них не может.

Нс знаю, как там все это было, только помню, что в обсуждение и разрешение этой сложной проблемы были втянуты Представительства СССР и латиноамериканской страны, а также местные адвокаты. Но все усилия, направленные на возвращение советской гражданки в семью, оказались напрасными. Она и дочь остались с латиноамериканцем, а несчастный муж уехал в Москву. Руководство МИД СССР посочувствовало ему, выразило надежду, что случившееся не повлияет на его работоспособность, что он молод, может еще создать новую семью, назначило его на занимаемую им ранее должность.

Прошло полгода. Несчастный муж стал приходить в себя, втянулся в работу, обзавелся друзьями, и тут из Генерального консульства в Женеве приходит сообщение о том, что «беглая» жена просит выдать ей визу на въезд в СССР, так как жизнь с новым мужем не сладилась и она готова вернуться к прежнему мужу, если он ее простит, не будет вспоминать о её поступке. Она уверена, что он продолжает ее любить, и у них есть дочь. С телеграммой ознакомили мужа. Прочитав ее, он сказал: «На все условия жены согласен!»

Беглянка вернулась на Родину. «Муж-тряпка», как сказал кто-то из руководителей, был уволен из МИД СССР.

* * *

Время от времени мне задавался вопрос: «А как часто бывали провокации против советских граждан в Швейцарии?»

Бывали. Часто ли? На этот вопрос ответить трудно: год на год не приходится. А за то время, что я находился в Женеве, их было, на мой взгляд, не много. Первое, что приходит на память, это обстрел советских школьников. Дело было в середине дня. Наши ребята вышли из здания школы на улицу, и сразу же раздалось несколько выстрелов с балкона дома, стоявшего напротив. Стреляли из пневматических ружей. Две девочки получили легкие ранения в руку и ногу.

Представительство и Генеральное консульство тут же заявили «решительный протест», потребовали от властей провести тщательное расследование этого происшествия и наказать виновных. В ответ власти города и кантона принесли свои извинения и сообщили, что в результате проведения розыскных мероприятий были выявлены подростки, действовавшие «из хулиганских, но отнюдь не из политических побуждений». Родители хулиганов наказаны в административном порядке. В конце письма власти заверяли советские учреждения «в глубоком почтении и искреннем уважении». Инцидент, как говорят, был исчерпан дипломатическим путем.

Как-то ко мне пришла переводчица, работавшая в ООН, и рассказала, что в ювелирном отделе универсального магазина стоявший рядом с ней мужчина положил ей в карман золотое кольцо. Делал он это крайне осторожно, но она почувствовала и тут же закричала по-французски: «Что вы делаете? Вы лезете ко мне в карман!» Передав продавщице колье, которое держала в руках, переводчица опустила руку в карман и вместе с кошельком вынула достаточно дорогое кольцо. Мужчина туг же убежал. Продавщица была в шоке: на кольце была бирка её отдела.

На крик прибежал администратор, потом был вызвал директор. У продавщицы претензий к нашей гражданке не было: кольцо она не смотрела и в руках не держала.

Что это было? Провокация? Вполне возможно. Покупательницу могли остановить при выходе и «найти» у нее неоплаченный товар. Но, поскольку покупательница своим криком собрала народ, а мужчина поспешно скрылся, она не удалась. Но могло быть и по-другому: рядом с нашей дамой оказался вор. Он положил ей кольцо, а дождавшись, когда она выйдет, сказал бы, что видел, как она украла кольцо, стал бы её шантажировать. Что было бы дальше — можно только гадать. Хорошо, что соотечественница не потеряла самообладание во время этого происшествия и туг же, из отдела, позвонила сослуживцам, и они приехали за ней. Она не исключала, что сосед-«покупатель» может ждать её на улице. Мало того, возможно, он был не один, и сообщник или сообщники наблюдают за ней.

9. АГЕНТ МЕСТНОЙ КОНТРРАЗВЕДКИ

В корпункте Агентства печати «Новости» в Женеве работали местные граждане. Они набирались нами по рекомендации руководства Швейцарской партии труда (ШПТ). Году в 1956-м, может, чуть позже, там появился молодой и очень активный член ЦК ШПТ — Леон. Работавшая в корпункте супруга руководителя ШПТ — известного адвоката-миллионера — мадам М. характеризовала его как искреннего друга Советского Союза и способного журналиста.

Получив столь лестные отзывы о новом сотруднике, заведующий корпунктом Б. отнесся к нему с большим доверием, постоянно с ним советовался, обсуждал рабочие планы и поручил работать на телетайпе, что, по существовавшим тоща правилам, не допускалось. На нем работали жены сотрудников корпункта АПН. В данном случае это была обязанность жены заведующего. Длительные «тет-а-тет» руководителя с новым подчиненным часто сопровождались выпивками. И Леон скоро почувствовал себя в корпункте как рыба в воде. Однажды, никого не спросив, он привез в бюро свой «удобный», как он объяснил, рабочий стол, чем немало удивил и советский, и швейцарский персонал АПН.

Леон, как думал Б., отвечая добром на добро, с усердием выполнял все его поручения и часто оставался в помещении после работы, чему удивлялись не только наши граждане, но, особенно, его соотечественники. А заведующий был счастлив и думал о том, как выйдет через Леона на других членов ЦК ШПТ.

Чтобы понятнее были мысли и действия заведующего корпунктом, стоит сказать о нем несколько слов. До приезда в Женеву он несколько лет работал в бюро АПН в Берлине (ГДР) и сумел стать любимцем посла СССР. Потом посол стал секретарем ЦК КПСС. И перед отъездом в Женеву секретарь по старой памяти принял Б. И тот решил, что «дружба» с таким человеком — гарантия стабильности и полной безопасности. О «совместной» работе с секретарем ЦК КПСС он оповестил всех дипломатов и ответственных международных чиновников из числа советских граждан. Молодых дипломатов в упор не видел, дружбу водил только с секретарем парткома.

Поначалу все шло нормально. А перед Первомаем нам пришлось всерьез задуматься над поведением и Б., и Леона. Швейцарские коммунисты в этот день проводят в Женеве «массовые» (максимум — 300 человек) демонстрации трудящихся, и Леон был назначен партийным комитетом Женевы одоим из ее организаторов. Оставаясь по вечерам в помещении корпункта, он развил бурную организаторскую деятельность. По телетайпу АПН он связывался с ЦК ШПТ, с партийными функционерами, рассылал указания о порядке проведения демонстрации, советы, как действовать в нештатных ситуациях, в частности, при возможном столкновении с полицией. Одним словом, он превратил корпункт Агентства печати «Новости» в штаб подготовки и проведения швейцарскими трудящимися Первомая. И что страішо, Леон действовал с разрешения руководителя корпункта.

Я узнал об этом от своей жены, которая работала в том же корпункте референтом. Придя на работу, она увидела на полу длинную скомканную телетайпную ленту и развернула ее. Эго были «указания» Леона секретарям партийных ячеек о подготовке к манифестации. Секретарям предписывалось регулярно направлять Леону информацию о выполнении полученных заданий на телетайп корпункта АПН.

Я пригласил к себе заведующего корпунктом и спросил: почему он превратил бюро АПН в пункт связи женевской организации ШПТ? Почему нарушает режим работы советского учреждения? Почему, вопреки существующим правилам, допустил к работе на телетайпе иностранца? И объяснил ему, что действия Леона похожи на провокацию, осуществляемую спецслужбами, с целью обвинить корпункт АПН и его руководителя во вмешательстве во внутренние дела страны и закрыть корпункт. Разговор об этом швейцарские власти поднимал уже не один раз. Б. перепугался, но в то же время не знал, что сказать Леону, как отстранить его от работы на телетайпе, поскольку их «дружеские» отношения зашли слишком далеко. Он пытался мне объяснить, что Леон является членом ЦК ШПТ и не может быть шпионом, а я напрасно волнуюсь. Тоща я предложил ему объяснить Леону, что он своими действиями ставит под удар властей советское учреждение, и отстранить его от работы на телетайпе.

Выйдя от меня, Б. побежал искать защиты у секретаря парткома. Тот стал объяснять мне, что резкими действиями против Леона мы можем испортить отношения с руководством ШПТ. После этого стало ясно, что вопрос о Леоне решать нам надо только через Центр.

Направили телеграммы в Москву (в разные адреса, в том числе и в АПН), и дело, к нашему удовольствию, вскоре разрешилось: руководство ШПТ отозвало своего «активиста». Не исключаю, что через свои возможности в спецслужбах руководство ШПТ установило, что Леон является агентом местной контрразведки.

Подавляющая часть советских граждан, работавших в Женеве, проживала в городе в арендованных у местного населения квартирах. И спецслужбы Женевы имели в эти квартиры, можно сказать, свободный доступ: по существующим там правилам, консьерж или управляющий домом имеет запасные ключи от всех квартир. А эти лица являются штатными осведомителями полиции. Большинство квартир, где проживали наши соотечественники, были оборудованы контрразведкой техникой подслушивания. Мы многократно убеждались в этом, в ряде случаев даже изымали микрофоны. А чаще оставляли их на месте, предупредив жильцов о их наличии и, следовательно, о необходимости соблюдать осторожность в разговорах. Время от времени, при необходимости, мы их использовали, чтобы довести до местных спецслужб выгодные нам сведения, включая и дезинформационные. «Проложенный» противником «канал связи» нас вполне удовлетворял.

Глава восьмая
БУДНИ ОФИЦЕРА БЕЗОПАСНОСТИ

1. «БЕЛЫЙ ДОМ»

Летом 1974 года между правительствами СССР и Швейцарии было подписано соглашение об открытии Генеральных консульств: советского — в Женеве, швейцарского — в Ленинграде. Нам было поручено найти подходящий для этой цели дом в аренду, а лучше — в собственность.

В таких случаях лучше всего обращаться в солидные адвокатские конторы, которые занимаются оформлением дел с недвижимостью. Они берут за услуги дороже, по и возможности у них шире, и предлагаемые строения проходят квалифицированную экспертизу. Поэтому я сразу позвонил хорошо известному мне адвокату. Он ответил: «Есть одна вилла, выставленная на продажу, которую стоит посмотреть. Приезжайте!»

«Продастся „Белый дом“, — весело сказа мэтр, — только не в Вашингтоне, а у пас в Женеве, в десяти минутах езды от вашего Представительства. Его хозяин господин М. приобрел замок под Лозанной, который нравится ему больше, чем эта вилла, несмотря на её звучное название. Посмотрите её пока внешне. Если притянется, завтра-послезавтра устрою встречу с М. Цена виллы и при ней участка в 0,22 гектара — разумная».

Внешний вид виллы и участка нас удовлетворил. Одноэтажный особняк на высоком фундаменте окрашен в белый, а высокая, со многими окнами мансарда — в контрастный темно-коричневый цвет. На участке помимо нескольких крупных деревьев имеются декоративные кусты и цветники. Все пострижено, ухожено. Во всем видна заботливая рука.

Господин М., весь какой-то круглый и очень подвижный, ждал меня на лужайке под развесистым каштаном. На вид ему было лет 55–60. «Вот мой „Белый дом“, — сказал он вместо приветствия. — Конечно, он не столь велик, как в Вашингтоне, у него нет купола и овального кабинета, но он очень удобен и, по-моему, будет достаточно комфортабельным для небольшого персонала Генерального консульства. Пойдемте в дом, познакомимся. Я хочу, чтобы дом стал вашим».

Дом мне понравился. Оставалось узнать, во сколько он нам обойдется. А речь мота идти о весьма крупной сумме, так как и земля в Женеве дорогая, и район, где находится дом, престижный, да и сам он стоит немалых денег.

— Скажу откровенно, — отмстил М., — что я очень обрадовался, когда адвокат сообщил мне, что вы ищете дом. Вам, великой державе, я продам его с особым удовольствием. Отдам за 22 миллиона швейцарских франков. Это — стоимость земли, а дом — в подарок.

Я поблагодарил господина М. за доброе отношение к моей стране, за «специальную» цену и обещал о нашем разговоре немедленно сообщить в МИД СССР. Указанная М. цена усадьбы была принята МИДом без возражений. Это всех очень обрадовало: не надо торговаться. Дальше, к моему великому удовольствию, делами по покупке дома занялся прилетевший к этому времени в Женеву будущий вице-консул.

В десятых числах августа М. позвонил мне и сказал, что формальности, связанные с покупкой нами виллы, практически завершены. Оформление документов у нотариуса и в мэрии займет еще три-четыре дня. Он сказал также, что по случаю подписания акта о продаже дома Советскому Союзу намерен в четверг 29 августа устроить коктейль для узкого круга, и, конечно, «он и его семья были бы счастливы видеть на нем господина Окулова и его друзей — советских дипломатов». Он спросил, устраивает ли нас эта дата. Посмотрев план мероприятий Представительства, я ответил согласием. И вечером получил официальное приглашение на специально сделанной для этого случая открытке с видом «Белого дома».

Столы были накрыты в зале на первом этаже. Кроме советских дипломатов были приглашены адвокат, сотрудники мэрии, службы протокола правительства Женевы, друзья хозяина, теперь уже бывшего.

Были речи и тосты. М. был трогательно внимателен к нам — советским. В своей речи он выразил глубокое удовлетворение тем, что первое в истории швейцарско-советских отношений Генеральное консульство СССР в Женеве будет находиться в доме его предков. Словом, все по протоколу. И лишь в конце приема протокол, к удовольствию собравшихся, был нарушен: каждому гостю хозяин вручил по бутылке арманьяка в ящичке из красного дерева.

История арманьяка заслуживает того, чтобы о ней рассказать. В 1930-е годы М. занимался, кажется, самолетостроением в Испании. Фашиста реквизировали его завод. К счастью, деньги, хранившиеся в швейцарских банках, сохранились, и он занялся бизнесом, потом— служил в банках. Как специалиста в области финансов, в пятидесятые годы его пригласили в ООЫ и направили советником по финансовым вопросам в одну из африканских стран.

Рассказывая, М. встал, открыл бар и вернулся с плоской бутылкой зеленого стекла и двумя коньячными бокалами. «Давайте выпьем по стаканчику старого арманьяка!».

Распробовав напиток, я сказал хозяину, что такого не пил ни во Франции, ни в Швейцарии, и, взяв в руки бутылку, стал рассматривать маленькую простенькую этикетку из серой бумаги, приклеенную под самое горлышко. Типографским шрифтом на ней было написано: «Лрманьяк урожая 1897 года. Приобретен в 1959 году на аукционе в городе Базель. Разлит в погребе „Белого дома“ в Женеве в 1144 бутылки».

Пока я изучал этикетку, хозяин, улыбаясь, наблюдал за мной. На его лице читалось желание увидеть изумление и «поразить» меня необычной историей. Я действительно был изумлен. Самый старый, по советской маркировке, коньяк (КС), который у нас бывал в продаже, выдерживался не более 10–12 лет. А тут — 1897 год. Как не удивиться?

«В 1943 году, — начал свой рассказ М., — гитлеровцы узнали, что в одном из погребов города Ош в Гаскони хранятся две бочки арманьяка урожая 1897 года, общим объемом 1200 литров. Они его тут же реквизировали, чтобы отправить в подарок Герингу. А чтобы груз не попал в руки французских партизан, решили сделать это через Базель. А швейцарская таможня наложила арест на этот груз, и до 1959 года он хранился на ее складе.

Я в то время находился в Африке, — продолжал он, — и, слушая швейцарское радио, узнал о распродаже на аукционе скопившихся на таможне товаров, в т. ч. и двух бочек арманьяка. Я знал, что вина 1897 года отличались особспно высоким качеством. И я решил лететь в Базель».

Из аукционной схватки М. вышел победителем, и уже обдумывал план реализации арманьяка, как ему было сделано официальное предостережение: продавать содержимое этих бочек іш оптом, ни в розницу он не может, поскольку не имеет лицензии на торговлю спиртными напитками. Это был удар, но М. перенес его стойко. «Если я не могу на этом заработать, буду пить арманьяк сам, с друзьями, дарить нужным, полезным и просто приятным людям», — решил он. И, застраховав покупку, отправил ее в Женеву. Тогда же заказал 1150 бутылок различной емкости, а также ящички из красного дерева, по размерам бутылок. «Уж если дарить, то красиво! Эго мое правило, — подчеркнул М. — В подвале этого дома виноделы, приглашенные из Оша, разлили арманьяк по бутылкам и опечатали их моей печатью».

2. ПАТРИАРХ ПИМЕН В ЖЕНЕВЕ

Среди советских граждан, находившихся в семидесятых годах прошлого столетия в Женеве, был двадцатисемилетний архимандрит Кирилл, в миру — Владимир Михайлович Гундяев. Он представлял во Всемирном совете церквей (ВСЦ) Русскую православную церковь (РПЦ), которая вошла в него в 1961 году, и был священником православного храма, принадлежавшего Московской патриархии.

Отец Кирилл время от времени заходил в Представительство к сотруднику, занимавшемуся консульскими делами, за помощью в оформлении виз, поскольку много ездил по поручениям Патриархата но Европе. Самостоятельно получать визы в иностранных посольствах и консульствах советским гражданам, в том числе и служителям отделенной от государства церкви, не рекомендовалось. В кабинете консула я с ним и познакомился. До этого мы встречались в Представительстве, на приемах, вежливо раскланивались, говорили о погоде, но не больше. Мне казалось, что он, догадываясь, какое ведомство я там представляю, избегает меня. Я не предпринимал никаких попыток сойтись с ним поближе, полагая, что рано или поздно это произойдет само собой, когда у меня или у него появится в этом необходимость.

И однажды, это было в сентябре 1973 года, отец Кирилл попросил меня принять его «по важному делу». Усадив гостя за журнальный столик, попросил повара принести нам кофе.

Отец Кирилл сказал, что ему нужен мой совет, а возможно, и помощь в проведении очень важного для Русской православной церкви мероприятия, и пояснил: в ближайшие дни в Женеву для участия в работе Всемирного совета церквей прибывает делегация РПЦ во главе с Его Святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Пименом. В связи с этим возникают проблемы с размещением делегации, обеспечением ее транспортом и охраной. Он добавил, что разговор носит предварительный характер, так как для подготовки визита Патриарха, согласования с ВСЦ программы его пребывания в Женеве прилетает митрополит Никодим.

Я ответил архимандриту, что мы готовы оказать ему и митрополиту Никодиму любую посильную помощь. Для размещения делегации советовал бы снять номера в гостинице «Интерконтиненталь», недешевой, но весьма престижной. Кроме того, и это важно, гостиница надежно охраняется как собственной службой безопасности, так и полицией Женевы. Поэтому правительственные делегации США, с которыми встречается здесь министр иностранных дел СССР

А.А. Громыко, всегда останавливаются в этой гостинице. Решить проблему обеспечения делегации транспортом, а также её охрану в поездках по городу и во время протокольных мероприятий можно только с помощью местной полиции. Думаю, что нам это удастся.

Через два дня к Зое Мироновой пришел митрополит Никодим. Зоя Васильевна представила меня митрополиту как своего помощника, «великолепно знающего обстановку в городе во всех ее аспектах». Митрополит улыбнулся, протянул руку через приставной столик и спросил: «Мы можем рассчитывать на вашу помощь?» Я, разумеется, ответил утвердительно.

Митрополит сказал, что все вопросы, касающиеся работы делегации Московской патриархии в ВСЦ, им и архимандритом Кириллом уже оговорены. Делегация будет жить в отеле «Интерконтиненталь». Пока нет ясности с протокольными мероприятиями. В соответствии с ритуалом ВСЦ, Патриарх, завершая визит, дает прием в честь руководителей ВСЦ и иерархов дружественных церквей. Для этого предполагается снять ресторан в том же отеле. Кроме того, в честь Патриарха устраивают приемы советские посольства, на которые приглашается высшее духовенство страны, а в Женеве — и руководство ВСЦ.

Зоя Васильевна ответила, что ресторан отеля «Интерконтиненталь» — место не только престижное, но и удобное. Что же касается приема в честь Патриарха в Представительстве, она сказала:

— Владыка, я здесь больше десяти лет и никогда о таких приемах не слышала. Ведь церковь у нас отделена от государства. И при всем моем уважении к Православной церкви и Патриарху Пимену (я православная и крещеная), не знаю, что и ответить вам. Надо мной ой как много начальников, что они мне скажут?

— Зоя Васильевна, вам нечего опасаться. Такая практика существует уже много лет, — ответил митрополит. — А если трудно с деньгами, так это нам известно. Поэтому скажите, во что обойдется прием, а деньги у нас есть. Кроме того, мы привезли с собой кое-что вкусненькое — икорку черную и красную, рыбку копченую, вареную и слабосоленую, грибочки-рыжики.

— Богато живете, владыка. Последние годы хозяйственники из МИДа нам ничего подобного не присылают. На приемах гостей пельменями да сосисками на зубочистках под водку кормим.

— Ничего удивительного, Зоя Васильевна. Ваши хозяйственники не сеют и не жнут, и делать ничего не умеют, все у государства покупают, а у нас, пусть и мало, но монастыри есть. Там многое ловится, произрастает и готовится.

— Сколько гостей вы планируете пригласить, владыка?

— С нашей стороны будет человек восемьдесят. А ваших дипломатов мы всех рады будем видеть. Их число вы уж сами определите. Четыре тысячи франков хватит, как вы думаете?

Зоя Васильевна посмотрела на меня. Я утвердительно кивнул головой. И она ответила:

— С учетом ваших припасов, я думаю, хватит, и что-то останется.

— Значит, решили, четыре тысячи.

— Еще один вопрос, владыка. Приглашать ли местных официантов? Дорого они обходятся, да и не свои, что у них на уме — не знаем. Поэтому у нас обслуживают приемы жены наших сотрудников. Молодые, симпатичные, ухоженные и деликатные женщины. Настоящие русские красавицы в беленьких кофточках, передничках и кокошничках, на высоких каблучках, и косметики на них совсем чуть-чуть, — отмстила, слегка кокетничая, Зоя Васильевна. Надо сказать, что это у нее очень хорошо получилось.

— Зоя Васильевна, монаху такие речи слушать не пристало, но, честно говоря, все красивое мне по душе. Полагаюсь полностью на вас, ваш вкус, ваш опыт.

— Владыка, простите наше невежество, как мы должны к Патриарху обращаться? По имени-отчеству?

— Нет. Его мирское имя не упоминается. Патриарх для всех верующих и не верующих — ваше святейшество. Так! И только так!

Мы пообещали, не медля, связаться с полицейским руководством и договориться о транспорте и охране его святейшества.

Митрополит ушел, Зоя Васильевна дала команду повару и завхозу подготовить меню для приема в честь Патриарха на 120–130 человек, сказав, чтобы не скупились, потому что митрополит, который только что здесь был, дает четыре тысячи франков и деликатесы, привезенные из Москвы: рыбу, икру, грибы.

Часа через три звонит Зоя Васильевна. К ней пришел повар. Привыкший к минимальным представительским, с которыми приезжают наши делегации, больше 1800 франков он «освоить» не смог: фантазии не хватило. У нас с фантазией было чуть лучше: сообща мы увеличили смету еще франков на девятьсот.

Утром следующего дня ко мне пришел Кирилл. Они с митрополитом решили, что для Патриарха и свиты нужно три машины хорошей марки, с опытными шоферами и, желательно, с охраной.

Комиссар полиции, к которому я приехал, отнесся к моим хлопотам за святых отцов с пониманием: Патриарху была предоставлена комфортабельная спецмашина с вооруженным шофером-охранником из полиции, для свиты — две семиместные машины. Кроме того, была выделена машина с вооруженной бригадой для встречи и проводов Патриарха в аэропорту и сопровождения делегации в поездках по городу. Эта же бригада обеспечивала безопасность Патриарха и во время протокольных мероприятий. Надо сказать, что к Патриарху полицейские чины Женевы отнеслись с гораздо большим вниманием и уважением, чем к одному из членов Политбюро ЦК КПСС, прилетавшему незадолго до этого для участия в работе Международной организации труда.

Патриарх прилетел на самолете отряда, обслуживавшего высшее партийное и государственное руководство страны. Вместе с ним были митрополиты Питирим и Ювеналий, сотрудники Комитета по делам культов, секретари и келейники. В аэропорту Патриарха встречали руководители ВСЦ, шеф протокола Женевы, митрополит Никодим, архимандрит Кирилл, Зоя Васильевна и несколько старших дипломатов.

Делегация Русской православной церкви пользовалась повышенным вниманием со стороны руководства ВСЦ и иерархов других конфессий. Члены делегации активно работали в различных комиссиях и «круглых столах». Сам Патриарх 17 сентября выступил на пленарном заседании ВСЦ с большой речью, в которой, в частности, призвал глав государств, политических деятелей, верующих всех конфессий к укреплению мира и международного сотрудничества.

В ходе визита Патриарха было проведено три больших протокольных мероприятия. Первое — прием Патриарха в отеле «Интерконтиненталь», на котором присутствовали иерархи церквей многих стран, руководители ВСЦ, настоятели и священники русских православных храмов в Швейцарии, Франции и Италии. Никогда в жизни я не видел такого скопления священно служителей высших рангов всех рас и национальностей в одном зале. Были приглашены на прием и ответственные сотрудники правительства Швейцарии, ООН, советские дипломаты.

Через два дня Зоя Васильевна дала прием в честь Патриарха в Представительстве. Завхоз со своей бригадой поработали на совесть: все блестело и сверкало. Нс подвел Представительство и наш повар Василий Петрович. Все, приготовленное им, было вкусно, разнообразно и красиво. А официантки смотрелись, как никогда, хорошо. Гости, как мне рассказывал потом отец Кирилл, были в восторге. Прием в Представительстве им понравился больше, чем в ресторане «Интерконтиненталя». И это понятно: там все было приготовлено, пусть и но правилам «высокой кулинарии», но на привычном «европейском» уровне, а у нас — по-домашнему, по-русски.

Последним протокольным мероприятием был молебен, отслуженный в честь Патриарха архимандритом Кириллом в своей церкви.

Церковью это здание можно назвать только с натяжкой. Это обычный «доходный» дом, купленный нашей Патриархией. На нервом этаже — храм. Этажом выше — трапезная с кухней. А еще выше — кабинет священника, его квартира и квартира секретаря. К великому сожалению и священника, и прихожан, в этом здании нельзя построить колокольню. Обидно! Тем более что совсем рядом, на одном из высоких холмов в Старом городе стоит другая Русская православная церковь, церковь-красавица с шестью золотыми куполами. Её проект в византийском стиле сделал в 1863–1864 годах архитектор Гримм. Деньги на строительство дал купец-меценат из Петербурга. В росписи церкви принимали участие академик Петербургской академии художеств В. Кошелев, Л. Рубио и другие видные русские художники.

Приход отца Кирилла был невелик: группа русских эмигрантов, греки, болгары, сербы и другие славяне, да кое-кто из швейцарцев, предки которых жили когда-то в России и приняли там православие.

Отец Кирилл отслужил молебен во здравие Патриарха. Пел хор под руководством Михаила Самарина из той самой церкви, что стоит напротив. Хор славился великолепным исполнением церковных песнопений. В большие церковные праздники служба в храме часто транслировалась по радио и телевидению, а на площади перед храмом собирались не только православные, но и католики, чтобы помолиться и песнопения послушать.

По окончании службы Патриарх вручил архимандриту «за подвижничество» один из церковных орденов, лично приколов его к рясе. После службы все присутствовавшие на молебне поднялись в трапезную, где проходил прием-фуршет.

Во время приема Патриарх скромно сидел в глубоком кресле под образами. На журнальном столике, стоявшем перед ним, были вазочки с фруктами, пирожными и соки. Архимандрит Кирилл представил меня Патриарху, назвав мою должность, и добавил, что я всегда с пониманием отношусь к нуждам Русской православной церкви и его просьбам. Патриарх пожаловал мне нагрудную иконку Богородицы с младенцем, на обратной стороне которой написано: «Благословение Патриарха Пимена». Иконку и памятные медали с изображением Патриарха я храню, как память о нем и о том времени.

На прием отец Кирилл пригласил и комиссара полиции. Он был благодарен ему за оказанную помощь. Комиссар также был представлен Патриарху и тоже получил от него нагрудную иконку с изображением Богородицы.

Визит Патриарха завершился успешно. Мы с почетом проводили его на Родину.

3. В ПОЛИЦИИ ЛОЗАННЫ

Как-то пришел ко мне Вадим Михайлович, ответственный сотрудник одной из международных организаций, и попросил помочь ему урегулировать неприятное для него дело с полицией Лозанны: он попал в автомобильную аварию, в которой частично была и его вина. К счастью, обошлось без жертв и травм как с той, так и с другой стороны. После столкновения его машина восстановлению не подлежала, но, поскольку у него была «полная» страховка, через два дня страховая кампания предоставила ему новый автомобиль. Тут всё хорошо, но страховка не освобождает виновника аварии от административной и уголовной ответственности. И далее он сказал: «Завтра меня вызывают в Лозанну к супрефекту полиции. Но я не знаю французского языка. А знает ли он немецкий, мне неведомо. Да и одному, честно говоря, не хочется туда идти. Полиция есть полиция. Не можете ли вы со мной поехать? С супрефектом познакомитесь. Может пригодиться». Ну как не порадеть хорошему человеку? Сели мы утром в его новый «мерседес» и покатили.

Полицейское управление. На входе благообразный сержант, всю жизнь, судя по нашивкам, отдавший службе в полиции. Таких служак перед выходом на пенсию ставят на приём посетителей в важных учреждениях. Они всё знают, а их вид, нашивки, достоинство внушают уважение и к ним, и к ведомству. Поздоровался, приложив руку к козырьку, вежливо осведомился: «Куда? К кому? По какому вопросу?»

Мы вручили ему визитные карточки и просили доложить о нашем приходе супрефекту. Он ушел, и через пару минут мы уже сидели в начальственном кабинете.

Представившись, я объяснил супрефекту, что Вадим Михайлович не владеет французским языком, поэтому просил меня сопровождать его.

— По вине вашего соотечественника, — сказал супрефект, — произошла серьезная автомобильная авария. К счастью, без жертв и каких-либо последствий для здоровья ее участников. Вот материалы расследования. Прошу вас ознакомить его с ними.

Я перевел Вадиму Михайловичу сказанное супрефектом и ответил, что Вадим Михайлович готов подписать документы, не читая. Зачем занимать ваше и своё время?

— Он говорит это серьёзно? Закон требует, чтобы виновный детально ознакомился со всеми документами расследования.

— Господин супрефект, В.М. говорит это серьезно, и я с ним согласен. Я неоднократно имел дело с полицией Лозанны и убедился в высоком профессионализме и объективности ее сотрудников. И поэтому мы готовы подписать подготовленные вами документы, не читая. В.М. понимает свою вину, переживает и просит сообщить ему, каким может быть наказание, и, если это штраф, то его размер.

Супрефект был явно доволен нашей оценкой деятельности подведомственной ему службы, деликатностью виновника происшествия и ответил, что за нарушение, совершенное В.М., предусмотрен штраф в размере от 250 до 5000 франков. Я перевел это ответчику и переспросил: «Пять тысяч?»

— Я сказал «от двухсот пятидесяти до пяти тысяч», это не значит, что В.М. будет платить по максимуму.

Разъяснение супрефекта обрадовало виновника аварии. И его можно было понять: пять тысяч франков — это более его двухмесячного оклада.

В.М. подписал документы. Супрефект любезно проводил нас до двери. Тут же подошёл сержант и, открыв дверь, пожелал счастливого пути.

— Видите, Вадим Михайлович, — сказал я, — как вежливо обращаются в полиции Лозанны с посетителями, нарушившими правила безопасности движения? Видно, у нашей милиции ребята учились.

Услышав это, В.М. расхохотался не по возрасту и не по чину, и тем привлёк к нам внимание постовых полицейских.

Через неделю звонит мне В.М. и сообщает, что он уже оплатил штраф в сумме… двести пятьдесят франков.

На этом примере я еще раз убедился в том, что если хочешь, чтобы какое-то дело было решено в твою пользу, особенно если ты иностранец, «не качай права», не спорь. Без адвоката в Швейцарии ничего не добьешься. А на адвоката не заработаешь. У швейцарцев на каждое правонарушение есть, четко определенная санкция «от и до». А «сколько» — определяет чиновник. Оспорить его решение практически невозможно. Поэтому хочешь не хочешь, а демонстрируй уважение к их законам, профессионализму, объективности и в накладе не останешься.

4. ВИЗИТ В ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО ИЗРАИЛЯ

В 1976 году контрразведка Израиля арестовала советского разведчика-нелегала «Фрида». Высшей инстанцией нашей страны перед внешней разведкой была поставлена задача — добиться его освобождения.

Вести официальные переговоры с властями Израиля об освобождении «Фрида» наше Министерство иностранных дел не могло, так как дипломатических отношений с Израилем у нас в то время не было. И после детального изучения различных вариантов освобождения разведчика в Центре пришли к выводу, что наиболее перспективным был бы его обмен на какого-либо «солидного» израильтянина. Но в нашем распоряжении такого человека в ту пору не оказалось. Тогда руководство КГБ обратилось за помощью к спецслужбам социалистических стран, и выяснилось, что в тюрьме одной из них отбывает наказание гражданин Израиля, в освобождении которого израильское правительство крайне заинтересовало. И друзья, так тогда мы называли страны социализма, выразили готовность отдать нам этого израильтянина для обмена на нашего разведчика.

Теперь возникла другая проблема: как выйти на израильские власти для переговоров по освобождению «Фрида» в обмен на их гражданина. Использование посредников из числа третьих стран исключалось: слишком деликатным был предмет переговоров. Тогда было принято решение установить неофициальный контакт с руководством спецслужб Израиля. Местом для этого избрали Женеву. Для ведения переговоров в Женеву прибыл ответственный сотрудник Центра «Буров», а установить первичный контакт с представителем израильской разведки было поручено мне.

Как и где встретиться с израильскими разведчиками, мы долго не думали. Решили, что я пойду в представительство Израиля и потребую свидания с представителем Израиля при европейском отделении ООН для беседы «по важному вопросу». Скорее всего, сам посол от встречи с первым секретарем представительства СССР откажется — ранг не соответствует, по поручит встретиться со мной одному из первых секретарей и, скорее всего, это будет резидент израильской разведки или его заместитель.

Назавтра, взяв машину с шофером, я поехал к израильтянам. Их представительство располагалось в небольшой двухэтажной вилле на тихой окраине Женевы, застроенной не очень дорогими частными домами.

Оставив машину на параллельной улице, пошел искать нужный мне дом. Это оказалось проще простого. Вилла представительства Израиля при отделении ООН отличалась от всех других строений высоким забором, оплетенным снаружи и изнутри «спиралью Бруно» — заграждением из колючей проволоки. Массивные железные ворота без калитки. С правой стороны кнопка звонка. Нажимаю и тут же слышу вопрос:

— Кто вы и что вам угодно?

— Я советский дипломат. Мне необходимо встретиться с постоянным представителем Израиля при европейском отделении ООН по важному и неотложному делу.

— Назовите вашу фамилию и суть дела.

— Объясняться на всю улицу не намерен.

— Подождите.

Жду. Две, три, пять минут. Чувствую, что мое появление вызвало в представительстве замешательство. Неудивительно. Дипломатических отношений между СССР и Израилем нет. Наши дипломаты в упор не видят израильских ни в зданиях ООН, ни на приемах в представительствах третьих стран. А тут вдруг, без всякого предупреждения, пришел советский дипломат. А что, если он хочет предложить свои услуги израильской разведке? Это было бы хорошо, а если это провокатор? Всякие мысли были, видно, в умах израильских дипломатов и разведчиков.

Снова давлю на кнопку.

— Вы один?

— Один.

— У вас есть документы, подтверждающие вашу принадлежность к представительству СССР?

— Да.

— Пройдите на крыльцо.

Ворота открылись ровно настолько, чтобы можно было пройти одному не очень упитанному человеку. Пришел на крыльцо. Зажужжала видеокамера. Ее направили на меня.

Стоять на крыльце надоело. Я спустился к скамье, стоявшей чуть в стороне от крыльца. И тут же услышал:

— Вернитесь на крыльцо. — Видеокамера не перемещалась. Видимо, я оказался в «мертвой зоне».

— Мне надоело ждать.

— К вам выходит дипломат.

Дверь приоткрылась, из нее выскользнул молодой, не старше 35 лет человек. Стройный, спортивный. Прекрасный французский язык.

— Я офицер безопасности представительства. Будьте добры, предъявите вашу дипломатическую карточку.

— Пожалуйста. Что же вы так боитесь? Живете как в осажденной крепости.

— У нас слишком много врагов.

— Верю. Но вы ведь сами их и плодите. Сколько же мне еще ждать?

— Наверху, — он показал на второй этаж, — решается вопрос о том, кто вас может принять. — И добавил, что посол в настоящее время отсутствует.

И тут раздалась команда: «Входите!»

Дверь открылась. Маленький тамбур. Два здоровых охранника при пистолетах. Один из них закрыл за мной дверь на засов. Второй стоял у двери, ведущей внутрь помещения. Слева окошко, приблизительно 50x50 сантиметров, с толстым стеклом. За ним еще два охранника. На столах автоматы. Над окошком объявление: «Уважаемые посетители! Мы приносим вам извинения за то, что вынуждены вас обыскать. Это вызвано сложной обстановкой, сложившейся вокруг нашею представительства».

— Выворачивать карманы, или вы сделаете это сами?

— Мы вас не будем обыскивать. Возьмите вашу дипломатическую карту, — сказал офицер безопасности. — Прошу вас пройти на второй этаж.

Заскрежетал засов, открылась дверь, и в сопровождении офицера безопасности и охранника по скрипучей грязной лестнице я поднялся на второй этаж. Тут же меня проводили в кабинет. Охранник остался за дверью.

Мансарда. Низкий потолок. Стены, давно не видевшие ремонта. Стол с приставным столиком. Грязные чашки из-под кофе. Открытое нараспашку окно. Навстречу мне поднялся мужчина лет пятидесяти.

— Я первый секретарь представительства. Занимаюсь политическими вопросами. — Он назвал свою фамилию. Это был резидент израильской разведки в Женеве. Лучшего я не мог и ожидать. С послом или советником говорить было бы сложнее. Этот все поймет с первого слова. Одет он был не по протоколу: серый не первой свежести свитер «под шейку». Небрит. Было впечатление, что его срочно откуда-то вытащили.

— Это, — указал он на молодого, опрятно одетого и подтянутого человека, — первый секретарь Сам (фамилия изменена. — Примеч. авт.). Он занимается экономическими проблемами. Садитесь, мы вас слушаем.

Я сел, но, посмотрев на открытое окно, встал и закрыл его.

— Так будет лучше. В одной из ваших тюрем, господа, отбывает' наказание господин Фризон (фамилия изменена. — Примеч. авт.). Я прошу информировать ваше правительство и соответствующие компетентные службы о том, что советские власти готовы вести переговоры об освобождении Фризона.

Мои собеседники были заинтригованы.

— Кто этот человек? За что, где и когда он был арестован и осужден?

— Господа, я сказал все, что могу сказать первым секретарям, занимающимся политическими и экономическими вопросами. Я прошу вас сообщить эту фамилию компетентным органам в Тель-Авиве и сказать, что мы готовы вести переговоры с представителями соответствующих служб о его освобождении. Уверен, что их реакция последует очень скоро и вы захотите встретиться со мной.

— Хорошо. О нашем разговоре мы направим сообщение в столицу. Как мы сможем вас найти, если в этом возникнет необходимость?

— В представительстве СССР. Вам известно мое имя, у вас сеть справочник дипломатического корпуса.

— Может быть, лучше встретиться на нейтральной территории, в каком-либо кафе?

— Согласен. До свидания!

— До свидания! Вам позвонит господин Сам.

Сам позвонил мне через день и попросил приехать в одно из тихих кафе на набережной Женевского озера.

Через четверть часа я был там. Сам ждал меня. Он был приветлив и предупредителен.

— Мы получили ответ из Тель-Авива. Наши компетентные органы готовы на встречу их представителя с ответственным сотрудником ваших служб. Где и когда, по вашему мнению, можно было бы провести их встречу?

— Нас устраивает Женева. Думаю, что вашему человеку это тоже будет удобно. Что касается времени, то в любой день и час, начиная с субботы. Желательно, чтобы ваш представитель говорил на русском или немецком языках, чтобы обойтись без переводчика.

— Хорошо. Мы об этом сегодня же информируем столицу.

На этом мы и расстались. Разговор этот состоялся в среду, а в пятницу Сам снова позвонил мне и попросил принять его в представительстве.

Положив трубку, я пригласил начальника охраны капитана Николая Ивановича.

— Николай Иванович, сейчас ко мне приедет израильский дипломат.

— Да как же так, Василий Николаевич, мы же с ними не дружим, а вы его принять хотите. Зачем он вам?

— Представляете, Николай Иванович, очень он мне нужен.

— Тогда я его приведу к вам под дулом автомата и один на один его с вами не оставлю.

— Не бойтесь, Николай Иванович, он не опасен. Но покажите ему, что глаз с него, пока он в представительстве, да и около него, не спустите. Деликатно попросите предъявить дипкарту. Внимательно ее изучите, спросите, к кому идет, а потом проводите ко мне.

— Деликатность я проявлю, но только она ведь разная бывает. Пистолет у меня будет на поясе. Пусть видит и знает.

— Хорошо, — ответил я офицеру; на счету заставы, которой он командовал, был не один десяток задержаний нарушителей границы. — А когда я беседу с ним закончу, проводите его до ворот и пожелайте счастливого пути. Пусть знает, что в охране представительства люди вежливые и воспитанные, — сказал я смеясь.

Войдя в кабинет, Сам осмотрелся, видно, сравнивая свой невзрачный кабинет с моим, только что отремонтированным и обставленным хорошей мебелью.

— У вас деликатная, но строгая охрана, — сказал он. — Мне сделали замечание за опоздание. Наша охрана этого бы себе не позволила.

— Может быть, замечания и не сделала бы, но ждать на крыльце под дождем заставила бы, да еще и карманы могла проверить, — ответил я гостю.

Сам промолчал. Устроившись в кресле, он сказал:

— Наш человек, ответственный сотрудник разведки, — он назвал его фамилию и должность, — готов встретиться с вашим представителем в воскресенье в 20.00 в отеле «Берг», в № X.

— Почему в отеле? На мой взгляд, отель не то место, где можно вести серьезные разговоры сотрудникам спецслужб двух стран, между которыми нет дипломатических отношений.

— Мы гарантируем полную безопасность и конспиративность встречи. А то, что между нашими странами нет дипломатических отношений, это печально. От этого обе страны многое теряют. Израиль был бы готов рассмотреть вопрос о возобновлении дипломатических отношений хоть завтра.

Уверенность Сама в том, что безопасность встречи будет обеспечена, говорила о тесном сотрудничестве швейцарских и израильских спецслужб.

— На проведение встречи в отеле «Берг» в 20.00 в воскресенье мы готовы, — ответил я. — Что касается восстановления дипломатических отношений, то, на мой взгляд, инициатива должна исходить от той стороны, по вине которой они были прерваны. И как я должен понимать ваше высказывание но этому вопросу: как зондаж, как личное мнение или вы кем-то уполномочены на это?

— Эго мое личное мнение, — сказал он поспешно, — но оно отражает взгляды наших политических кругов.

— Прекрасно, пусть ваши политики и скажут это открыто и на должном уровне.

То, что Сам заговорил о желании Израиля восстановить дипломатические отношения между нашими странами, нам было понятно: в то время власти Израиля использовали любые контакты и возможности, чтобы довести это до советского правительства, но хотели, видно, чтобы мы первыми заговорили об этом.

На встрече в воскресенье «Буров» изложил собеседнику суть дела и предложил условия обмена советского разведчика на израильского гражданина, отбывающего наказание в одной из социалистических стран. Представитель разведки Израиля, не торгуясь, ответил, что, но его мнению, проблема может быть решена к обоюдному удовольствию, и обещал тотчас же направить информацию в Тель-Авив. Очередная встреча была назначена ими через три дня в ресторане парка «Мон Рено». Там и были выработаны конкретные условия обмена арестованными.

Интересно отмстить, что и ответственный сотрудник израильской разведки завел с «Буровым» разговор о желательности скорейшего восстановления дипломатических отношений между нашими странами. Болес того, он дал «Бурову», на случай необходимости, номера своих служебных телефонов в Тель-Авиве. При этом сказал, что в случае звонка «Бурова» по одному из указанных телефонов он может прибыть для встречи с ним, если она будет назначена не на территории СССР, в любую точку мира в течение полутора суток.

«Буров» улетел в Москву. И скоро мы узнали, что наш разведчик благополучно прибыл в Центр и отправился отдыхать.

А мои знакомые из израильского представительства спешно покинули Женеву. Резидент, возможно, и выслужил положенный ему срок, а вот Сам и офицер безопасности уехали, мне кажется, досрочно. Руководство израильской разведки посчитало, видимо, нецелесообразным держать за границей «засвеченных» сотрудников.

5. ЗАМЕНЕ НЕ ДАЮТ ВИЗУ

Летом 1976 года начальство информировало меня и резидента о том, что мне готовится преемник, и спрашивало, когда, по нашему млению, наиболее целесообразно, исходя из служебных и личных дел, провести замену. Посоветовавшись, ответили, что лучше это сделать в конце сентября.

Отпуск был отменен, началась подготовка к отъезду. Кто-то из друзей приглашал на прощальный обед, кто-то делал подарки. Зоя Васильевна попросила подготовить список приглашенных на прощальный коктейль. Одним словом, все шло к тому, что пора уезжать. И тут новая телеграмма. Из нее следовало, что в визе моему преемнику отказано и что мне разрешается выехать в отпуск.

После отпуска вернулись в Женеву. Миновал 1976 год. Начался 1977-й, а замены по-прежнему нет. И лишь в мае пришла телеграмма, из которой узнали, что МИД СССР запросил у швейцарцев визу на моего коллегу А.С. Снова готовимся к отъезду, живем в режиме «готовность № 1».

Как-то в июле дежурный докладывает, что со мной хочет поговорить представитель Швейцарии при отделении ООН господин Шнеебергер. Снимаю трубку и слышу:

— Господин Окулов, я звонил госпоже Мироновой, но ее не оказалось на месте, а я не хотел бы откладывать серьезный и, может быть, срочный разговор. Не можете ли вы приехать ко мне? Мы обсудим с вами возникшую проблему, а потом вы переговорите с госпожой Мироновой.

— Хорошо, господин Шнеебергер. Сейчас выезжаю.

Вызываю машину. Ехать метров 700. Но ведь приглашает представитель местной власти, и заставлять его ждать неприлично, а еще более неприлично для дипломата великой державы — торопиться и прибежать запыхавшись.

Шнеебсргер в хорошем настроении, встречает по-дружески приветливо. Секретарша приносит кофе.

— Господин Окулов, давайте сразу к делу. Ваше Министерство инострашіьіх дел запросило визу на господина А.С.

— Эго мне известно. Он едет мне на замену, я жду его.

— Все верно. Он должен был сменить вас. Но он не приедет. Вот это мне и было поручено главой департамента передать госпоже Мироновой.

— Почему он не приедет?

— Наше правительство отказало ему в визе.

— На каком основании, господин Шнеебергер?

— Дело в том, что господин А.С. проходит по известной вам книге «КГБ».

— Господин Шнеебергер, если ваше ведомство выдает визы, пользуясь в качестве справочника книгой «КГБ», то вы знаете, что и моя фамилия есть в этой книге.

— Совершенно верно. Ваша фамилия там сеть. Но о вас написано, что вы находились во Франции в 1954–1959 годах, и ничего более. А о господине Л. С. сказано, что он был выдворен из Бельгии «за деятельность, несовместимую со статусом дипломата». Мое правительство опасается, что в случае появления господина А.С. в Женеве тут же последует запрос парламента с требованием объяснить, на каком основании русскому шпиону разрешено жить и работать в Швейцарии.

— Но, господин Шнеебергер, такой же запрос может последовать и по господину Окулову, который тут живет и работает уже пять лет.

— Нет, запроса по поводу вашего пребывания в Женеве не будет. К вам мы привыкли, и департамент полиции претензий к вам не имеет.

— Спасибо вам, господин Шнеебергер, за откровенность. Честно говоря, отказ в визе господину А.С. нарушает мои личные планы. В Москве у меня семья, а это всегда проблемы.

— Понимаю, но изменить ничего нельзя. Поживите еще с нами. Вам ведь здесь хорошо. Вы тут как щука в воде.

— Еще раз спасибо, господин Шнеебергер, за приятные слова, но было бы лучше, если бы вы сказали «как рыба в воде». Щука ведь хищник. А я человек мирный.

— Ну, чтобы у вас не осталось неприятною осадка от нашей беседы, давайте выпьем еще по чашке кофе… с коньяком, — сказал, смеясь, любезный хозяин.

Разговор по форме был любезным, но неприятным, тем более что напрямую касался моей службы и меня. В то же время радовало, что он не был сугубо официальным, а, можно сказать, дружеским. Значит, власти не хотят портить с нами отношений, но намекают на то, что нам надо быть более корректными при подборе сотрудников при направлении в Женеву.

Вернувшись в Представительство, я написал в Центр подробную телеграмму о беседе со Шнеебергером, и через день получил ответ с указанием прибыть в отпуск.

6. ЗАВЕРШЕНИЕ КОМАНДИРОВКИ

Немного времени прошло после беседы с господином Шнеебергером об отказе в визе моему преемнику, но много воды утекло: швейцарские власти отказали еще одному претенденту на мое место; сам я дважды в Москве побывал — в отпуске и на свадьбе дочери;; уехал в Москву на новую должность друг мой Всеволод, его заменил X, с которым я познакомился во время отпуска и с которым мы, к сожалению, по ряду важных вопросов не нашли общего языка. А я все оставался в Женеве. И, как писали друзья, кандидата на замену мне не было. И вдруг телеграмма: на замену мне в середине ноября 1977 года выезжает В.П. Швейцарская виза им получена.

Эта фамилия мне ничего не говорила, зато его хорошо знал X. Он рассказал, что В.П. когда-то уже работал в Представительстве в Женеве под прикрытием второго секретаря. Это нас удивило: в Службе было не принято направлять на должность офицера безопасности сотрудника, работавшего ранее в этой стране под другим дипломатическим прикрытием: противнику становилось известно, что должность, которую он занимал ранее, используется разведкой. Следовательно, и человек, занимающий ее в настоящее время, тоже является разведчиком.

Мы узнали также, что совсем недавно В.П. был направлен на должность офицера безопасности в Париж, но там почему-то не «прижился». И, поскольку его в тот момент в Москве пристроить не смогли, переоформили на Женеву. Удивило нас и то обстоятельство, что швейцарцы выдали В.П. визу в рекордно короткий срок. То ли им было неудобно дальше отказывать нам в визе, то ли были какие-то другие причины.

А дел у меня было много: встретить В.П., передать ему необходимые для работы связи в полиции, в таможне, в страховой кампании, в аэропорту, в службе протокола Женевы, в адвокатских конторах. Надо было познакомить его и с некоторыми международными чиновниками из числа иностранцев, а также с руководителями советских коллективов, ввести в курс текущих дел. Наконец, необходимо было попрощаться с коллективом советских граждан и представить им В.П., пожелать ему успехов и попросить товарищей оказывать ему посильную помощь в работе.

Я полагал, что для передачи связей в полиции мне будет достаточно познакомить В.П. с комиссаром Кнештом и некоторыми его сотрудниками. Но, неожиданно для нас, попрощаться со мной выразил желание начальник полиции господин Варинский. Это меня удивило, так как лично мы с ним знакомы не были, хотя и знали друг о друге. Однажды я его видел на каком-то приеме, а другой раз мы встретились в помещении полицейскою участка в аэропорту Женевы. О том, что это начальник полиции, я понял по поведению полицейских, но нас никто друг другу не представил, и мы, обменявшись поклонами, разошлись. Позднее кто-то из комиссаров полиции сказал мне, что начальник полиции говорил ему о нашей случайной встрече в полицейском участке, но был в то время очень занят и не смог со мной побеседовать. А тут — приглашение попрощаться! Сели мы с В.П. в машину и поехали к нему. Я — попрощаться, а он — представиться.

Вместе с комиссаром Кнештом мы пошли к начальнику полиции. Он встретил нас весьма любезно и, приглашая к столу, сказал: «Нечасто в этом кабинете бывают славяне!» Что он имел в виду? Хотел напомнить, что по воле правительства России его прапрапрадед — польский генерал, один из руководителей восстания 1863 года — вынужден был бежать в Женеву, где он — славянин, потомок эмигранта, родился, вырос, получил образование и достиг многого в жизни? А может быть, хотел подчеркнуть, что славяне — люди законопослушные и редко попадают в полицию? Смысл сказанного мы не поняли, но и уточнять, что он имел в виду, не стали.

Во время беседы я дал высокую оценку деятельности женевской полиции по обеспечению безопасности иностранных представительств, чёткой работе дорожно-постовой службы и выразил благодарность от своего имени и от имени представителя Зои Васильевны Мироновой за великолепную работу службы контрразведки по обеспечению безопасности советского представительства и советских делегаций на советско-американских переговорах по сокращению стратегических наступательных вооружений и по разработке итогового документа Совещания по европейской безопасности. В конце беседы я выразил увсрешюсть, что и у моего преемника сложатся столь же благоприятные отношения и условия для контактов с работниками полиции всех уровней.

В ответном слове начальник полиции сказал, что он, со своей стороны, также весьма удовлетворён характером отношений комиссара Кнешта со мной, а также вниманием госпожи Мироновой к его службе. В конце встречи он вручил мне подарок, который, как он сказал, «всю жизнь будет напоминать мне о пребывании в Женеве и о друзьях — сотрудниках и руководителях полиции Женевы». Это был кувшин для белого сухого вина, сделанный из чистого олова.

Скажу больше: это, как теперь у нас говорят, знаковый подарок в Швейцарии. В период службы успехи служащих в армии и полиции отмечаются только в приказах командования. А при выходе офицера в отставку ему в качестве памятного подарка вручают какое-то изделие из олова (подлое, кувшин с набором стаканов, сервиз) с выгравированными на нем словами благодарности и признания его заслуг. Получается, что начальник полиции Женевы провожал меня как своего офицера, уходящего в отставку. И, поскольку начальнику женевской полиции было не с руки благодарить советского полковника, да еще и разведчика, «за успехи но службе», на врученном мне кувшине было выгравировало: «Женева, 1972–1977».

После беседы у начальника полиции Кнепіт пригласил нас к себе. Туда же пришли несколько хорошо знакомых мне сотрудников контрразведки. Поговорили, но рюмке выпили, пожелали мне успехов, здоровья и вручили на память альбомы с видами Женевы и ее пригорода Каружа.

7 декабря я выехал в Москву.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1
ШВЕЙЦАРСКИЕ ПРАЗДНИКИ

Рассказывая о Женеве, Швейцарии и о швейцарцах, нельзя обойти молчанием государственные и народные праздники, проведению которых там уделяется большое внимание и властями, и населением.

1 августа отмечается самый главный праздник Швейцарии — День Конфедерации. Он празднуется ежегодно, начиная с 1899 года.

История его такова: в 1291 году три лесных кантона (земли) — Ури, Швиц и Ундервальден — заключили между собой «вечный союз». Он и стал основой Швейцарской Конфедерации. (Название «Швейцария» — производное от названия земли Швиц.) В последующем к этому союзу стали присоединяться и другие земли — Люцерн, Цюрих, Цуг, Фрибург, Берн. Женева вошла в Конфедерацию последней в соответствии с решением Венского конгресса 1815 года. До этого она имела с рядом кантонов двусторонние союзнические договоры, которые неоднократно помогали ей в XVI–XVIII веках выстоять в борьбе с противниками, стремившимися поживиться за её счёт. Как враги, так и друзья, оценивая стратегическое положение Женевы, рассматривали её как «ключ к Швейцарии».

Праздник по всей стране начинается в 8 часов вечера. В этот день во всех городах, деревнях и даже на одиноко стоящих фермах зажигаются традиционные праздничные костры из сухих елей. Они долго и ярко горят в ночи.

В Женеве участники торжественного шествия собираются у здания университета, а зрители — на самой большой, имеющей форму ромба, поросшей травой, площади Пленпале. В обычное время это место гуляний горожан. Летом тут традиционно разбивает свой шатер известный в Европе цирк Кни. Рядом с ним располагается зверинец, в котором представлены животные, участвующие в представлениях. Тут' же карусели, различные аттракционы, тиры, лото.

В начале девятого до площади доносятся звуки оркестра и грохот барабанов. Еще несколько минут, и шествие вступает на площадь. Впереди, в красочных костюмах (треуголки, погоны, аксельбанты, винтовки старых образцов, сабли), — отряд жандармов. За ним, в столь же экзотических костюмах — двести музыкантов. Следом — отряды войск в средневековых доспехах с пиками и алебардами. И, наконец, власти кантона и города, члены федерального парламента, делегации от коммун, гости Женевы и горожане. Над колоннами флаги Конфедерации, Женевы и коммун кантона.

Многие участники шествия — в национальных костюмах. Они ярки и живописны. Женщины в цветастых платьях, широкополых шляпах, широких юбках, белых передниках, кружевах. На мужчинах — белые рубашки, красные жилеты и черные брюки. Женевцы, да и все швейцарцы, любят в праздники и просто в воскресенье, особенно летом, надеть старинный национальный костюм и отправиться в церковь, а потом — в кафе или на гуляние.

Жандармы становятся на караул у трибун. Поднимаются знамена, звучит гимн Женевы. Председатель оргкомитета праздника произносит речь на четырёх государственных языках страны: немецком, французском, итальянском и ретороманском. После речи все присутствующие исполняют гимн Швейцарии. Мэр Женевы спускается с трибуны, подходит к огромному костру и зажигает его. Он вспыхивает мгновенно, над площадью взвивается высокое пламя. Тут же в небо взлетают сотни, если не тысячи, ракет. Другие взрываются на земле, образуя ослепительные огненные гейзеры различных цветов. (Когда мы собирались на праздник, мой коллега Миша, предусмотрительный и хозяйственный мужчина, предупредил меня: «Парадный костюм не надевай. Надень что-нибудь приличное, но такое, чтобы было не жалко, если на нем окажутся дыры от искр или пиротехнических средств». Как в воду глядел Миша.)

Гуляние продолжается до полуночи. Его участники толпятся около армейских кухонь, из которых солдаты угощают всех желающих луковым супом за счет мэра Женевы. Разливают суп в продающиеся тут же глиняные или фаянсовые кружки, на которых написано: «1 августа».

Кроме супа пользуются успехом пироги, мясо и жаренные на огромных противнях белые и красные сосиски, да не простые, а толстые и длиной 20–25 сантиметров. К ним положены: кусок душистого хлеба и большая ложка сладкой горчицы. Объедение! Все это запивается пивом или вином. Пьют швейцарцы, надо отмстить, умеренно, и даже на таком большом празднике пьяных не бывает.

Прошла неделя, и новое гуляние — праздник Женевы. И если в День конфедерации все зрелища, фейерверк и даже суп бесплатны, то тут задарма не повеселишься.

Женевцы и гости собирается около полудня на набережной правого берега у моста Монблан, где заранее строятся трибуны для зрителей. Вход платный, и билеты достаточно дорогие.

Праздник открывают оркестры певческих обществ университета, кооперативов и предприятий. Обязательным участником шествия является женевский военный оркестр, состоящий из военнослужащих резерва. Дисциплина в нём жёсткая. Неявка на репетицию или на концерт без уважительной причины считается грубым нарушением устава оркестра. Играть в нём, говорят оркестранты, очень престижно. Он часто выступает с платными концертами, иногда выезжает в соседние страны, а это даёт приличный дополнительный заработок.

В дни выступлений оркестранты надевают форму, похожую на офицерские мундиры XVIII–XIX веков с киверами, доломанами, эполетами, аксельбантами, лампасами, белыми кожаными поясами и сумками. Офицеры — при шпагах.

За военным оркестром идут гости, то сеть приглашенные на праздник иностранные творческие коллективы. На моей памяти там выступал фольклорный танцевальный ансамбль из Бразилии. Черненькие девушки, одежда которых состояла из мини-бикини, туфель и перьев на голове, лихо отплясывали под свой оркестр латиноамериканские танцы. И делали это с таким мастерством и азартом, что публика не только рукоплескала им, но и выла — другого слова не подберешь — от восторга. А потом на зелёных лужайках девушки позировали перед многочисленными кино- и фотолюбителями в таких позах, которые можно было увидеть разве что на страницах «Плейбоя». На следующий год были гости из Аргентины: женщины в цветных платьях и с фантастически сложными причёсками, а мужчины в строгих чёрных костюмах.

Выступали и мажоретки — студентки какого-то университета США. Их приняли благожелательно, но подчёркивая, что «наши девушки не хуже». А однажды по набережной прошёл, чётко отбивая шаг подкованными ботинками, оркестр французских парашютных войск — лихие ребята в камуфляже с засученными рукавами.

В 1972 году правительство Женевы и Оргкомитет праздника пригласили военный оркестр Южной группы советских войск. Участие в празднике советских военных музыкантов и певцов вызвало повышенный интерес не только жителей Женевы, но и других кантонов. В том году, как утверждали члены оргкомитета, на празднике было особенно многолюдно.

Наши музыканты были в парадной форме. Не столь яркой, как женевская, но выглядели отнюдь не хуже хозяев: подтянутые, с отличной строевой выправкой. Начальники оркестров заранее договорились о порядке прохождения и выполнили на марше, играя но очереди, ряд интересных перестроений, чем вызвали бурю аплодисментов.

Покинув набережную, оркестры, как было предусмотрено, стройными рядами под музыку подошли к кафе: швейцарцы пригласили своих коллег «выпить по стаканчику». Столы были накрыты под деревьями.

«Надо бы тост произнести, — сказал мне начальник оркестра Женевы капитан Рей, — вы переведёте?» «Охотно!» — ответил я. Быстро освободили один из столов от бутылок и стаканов. Мы влезли с капитаном на стол, пригласили советского полковника — начальника оркестра, и начался импровизированный митинг дружбы. Ораторы менялись, а я так и простоял целый час на столе. Вечером советские и женевские музыканты дали совместный концерт. Советский подполковник дирижировал женевским оркестром, а швейцарский старший сержант-резервист — советским.

Небольшой перерыв, и на набережную, вслед за оркестрами, въезжают автомобили, украшенные цветами и рекламными щитами. На каждом из них — красивые девушки, изображающие сцены из мифологии. А следом, на автоплатформе, появляется «белый лебедь» — балерина в пачке и с короной на голове. Она плавно передвигается по платформе, изображая лебедя, то скользящего по волнам, то готового подняться в небо.

Женевцы любят удивлять зрителя. Вслед за балериной на набережной может оказаться… стадо длинношёрстных овец или коз, крупных высокоудойных коров, принадлежащих какой-либо туристической фирме (они пасутся на лугах вдоль туристических трасс, украшая пейзаж и символизируя богатство и процветание страны), табун першеронов и прочей живности. За стадами идут пастухи в одежде, соответствующей роду их занятий, с кнутами и собаками. Прошли животные, а за ними — мушкетёры, или американские ковбои в живописных нарядах. И что бы ни показывали, кто бы ни проходил по набережной — зрители всё и всех встречают с восторгом.

Шествие продолжается часа четыре. После этого набережная отдаётся в распоряжение публики. На проезжей части гуляют папы и мамы с детьми, резвятся подростки, а на тротуаре у парапета бойко работают многочисленные кафе и рестораны, где можно выпить чашку кофе, бокал вина, рюмку коньяка, а то и пообедать на свежем воздухе, любуясь великолепным видом на озеро и горы.

Но главное зрелище еще впереди. Ровно в 21.00 город погружается в темноту. К этому времени набережные с той и другой стороны озера заполняются людьми: яблоку упасть негде. И вдруг несколько мгновений шума, треска, взрывов, и всё озаряется яркими огнями. С берегов озера, с барж, стоящих у причалов или на якорях, из укрытий взвиваются тысячи ракет и рассыпаются в небе на множество ярких цветов, разноцветных зонтиков, шаров. И снова кромешная тьма, потом шум взлетающих цветных и шумовых ракет и новое море огней.

После фейерверка — гуляние, которое заканчивалось около 4-х часов утра.

Стоит такой праздник недешево. Но власти Женевы практичны и знают, как заработать. За все платят предприниматели, рекламирующие во время праздника свою продукцию, хозяева кафе, баров и ресторанов, получившие право торговать на набережной, и, конечно, сотни тысяч зрителей, покупающие входные билеты, программы праздника и разнообразные сувениры, мороженое и игрушки детям.

К чести швейцарцев, они умеют организовывать массовые мероприятия, не нагоняя туда, как часто бывает у нас, батальоны полицейских. Полицейские там, конечно, присутствуют, но их не видно: они в штатском. Кроме того, их функции могут выполнить, в случае необходимости, пожарные, которые официально несут там дежурство, службы безопасности отелей и различных офисов, расположенных на набережной. Если же им что-то окажется не под силу, у них хорошо организована связь с полицией, и они могут мгновенно вызвать её.

* * *

Стоит коротко рассказать и о двух других женевских праздниках, которые ежегодно и очень торжественно отмечаются в декабре.

Первый — «Эскалад». В переводе с французского — «подъём по лестнице». Происхождение его таково. Длительное время у Женевы был очень неспокойный и агрессивный сосед — Савойское герцогство. Уж очень лакомым куском считали герцоги Женеву, да сил не хватало ее к рукам прибрать. И в ночь с 11 на 12 декабря 1602 года герцог Савойский под прикрытием ночи и сильного дождя решил взять её штурмом. Савойцы тихо подошли к крепостным стенам, и солдаты уже взбирались на них по штурмовым лестницам. Смелая попытка могла бы завершиться для них удачей, если бы не случайность: тётушка Руайом приготовила овощной суп для стражи и с горшком в руках вышла на крепостную степу. Вышла и обомлела: из-за стены показалась голова вражеского солдата в шлеме. Привыкшая жить в крепости, старушка быстро пришла в себя и выплеснула кипящий суп в лицо врага. Ошпаренный солдат закричал от боли, и этого было достаточно, чтобы отдыхавшая охрана крепости схватилась за оружие и приняла бой.

Атака неприятеля была отбита с минимальными потерями для защитников крепости: у них погибли 17 человек, а савойцы потеряли не одну сотню солдат убитыми, многие попали в плен. Поскольку война ими официально не была объявлена, женевцы поступили с ними как с бандитами: всех повесили без суда. С этого дня и празднуют женевцы «Эскалад».

За две-три недели до праздника во всех продуктовых лавках и магазинах начинают продавать сделанное из шоколада «горшки тётушки Руайом». Газеты рассказывают о подвиге тётушки и защитников крепости, публикуют копии подлинных документов той поры, в музеях устраиваются выставки оружия и мундиров крепостного гарнизона, вывешиваются списки участников обороны. В Старом городе на 2–3 дня открываются для обозрения подземные переходы, которыми пользовались защитники города для выхода на стены и за пределы крепости.

Вечером 11 декабря женевцы, стар и млад, собираются в Старом городе. Вся Женева, для большего эффекта, погружена во мрак. Собравшиеся напряжённо ждут, прислушиваясь. Издалека доносится бой барабанов. «Идут! Идут!» — раздаются голоса собравшихся. Шум всё сильнее. Вот появляются факельщики. За ними всадники, знаменосцы, копьёвщики. Дальше — закованные в железо рыцари с мечами в руках, арбалетчики и, наконец, артиллерия. Пушки и осадные машины той поры везут крепкие першероны. Следом за войсками идут «пленные савойские солдаты» в сопровождении женевского «палача», одетого в ярко-красный костюм с капюшоном. За ними — «горожане» той эпохи, что легко угадывается по их костюмам. В руках у них зажженные фонари и атрибуты их профессии.

Во время шествия один из «героев» битвы, сидя на лошади, останавливается в определённых местах и читает старинную хронику с описанием вероломного нападения герцога Савойского и подвигов горожан. Раздастся тяжёлый удар главного колокола собора Святого Петра.

«Слава нашим предкам, отстоявшим город!» — восклицает герольд под звон копий и алебард, и все, кто стоит на площади, ноют женевский гимн тех времен на старинном местном диалекте французского языка. После этого участники праздника отправляются в храм на торжественный поминальный молебен, на котором присутствуют власти кантона и города.

В Старом городе на одном из домов по улице Карротри в ознаменование победа войск Женевы над войсками герцога Савойского 12 декабря 1602 года установлена мемориальная доска. А перед входом в Старый город со стороны улицы Марше находится мраморный фонтан. Он был сооружен в 1857 году в намять об отражении гарнизоном Женевы в 1602 году последнего штурма в истории города.

* * *

В ночь с 30 на 31 декабря население Женевского кантона празднует День Реставрации. Он посвящен уходу из Женевы 31 декабря 1813 года последних французских солдат, находившихся в кантоне с 1797 года. Церемония патриотического характера проводится на террасе около городской ратуши. Заканчивается она утром 31 декабря двадцатью двумя залпами из пушек, поставленных в разных частях города.

Рассказывая о праздниках, надо сказать несколько слов еще об одоом весьма экзотическом — «Празднике пиратов Лемана», который проводится раз в два года, среди лета. Оказывается, а может, это и легенда, в давние времена пираты были не только на морях и океанах, но и в центре Европы — на Женевском озере. Их «столицей» был маленький городок — теперь там живёт около 10 тысяч человек — Нион, что в 23 километрах от Женевы. Городок ведёт своё начало со времён Юлия Цезаря: это бывшая римская колония. Первыми её поселенцами были ветераны римских войск, вышедшие на отдых, но обязанные охранять римские завоевания. В 1958 году Нион отпраздновал второе тысячелетие.

С площадки городской крепости, находящейся на холме, открывается изумительный вид на озеро, на Альпы, на старинную часть города. На краю холма высятся две римские колонны. Сохранился старинный замок. Местные власти использовали его одновременно как исторический музей, музей фарфора и музей озера. Кроме того, там располагалось бюро регистрации браков, а на последнем этаже была… тюрьма, в которой содержался во второй половине 50-х годов прошлого столетия всего один заключенный, и тот, обманув надзирателя, однажды сбежал.

В дни праздника город наполнен вооруженными до зубов «пиратами» в соответствующих эпохе и их «ремеслу» костюмах. Среди них много «одноглазых» и «хромых». Под стать им одеты и их подруги.

На озере происходят бои между «купцами» и «пиратами». Стрельба, абордаж, перевёрнутые вверх дном суда тех и других, крики о помощи. Зрители, толпами стоящие на засаженной вековыми платанами набережной, в восторге. А вечером в многочисленных кафе, освещенных свечами, пируют и хвалятся добычей «пираты-победители» и скромно по углам сидят несчастные «ограбленные купцы». На столах у тех и других — бутылки, бокалы, рюмки с пиратской символикой.

Бойкие торговцы не упускают возможности заработать: ходко идут шейные платки, сапоги и шляпы, холодное и огнестрельное оружие былых времен и прочие аксессуары пиратского быта, стеклянная посуда с рисунком черепа и перекрещенных берцовых костей. Словом, праздник веселый и необычный. От его организаторов и участников требуется много выдумки, юмора и… смелости: бой на воде, даже в шутку, штука опасная.

Если главный женевский праздник — мероприятие чисто коммерческое, приносящее солидное пополнение в городской бюджет, то три других — дань традициям, любви к истории своей страны, Они призваны воспитывать у народа, особенно у молодежи, чувства патриотизма и гордости за Швейцарию, за Женеву, за своих предков.

Праздники, подобные этим, есть и в других городах и даже в деревнях. В их организации активное участие принимают местные власти. Они обеспечивают участников праздника старинным оружием, доспехами из местных арсеналов, а музеи — консультациями историков но оружию и костюмам. Поэтому у участников шествий всё подлинное и достоверное, никакой бутафории. Всё остальное— труд энтузиастов, ничем, кроме чести принять участие в шествии, не оплачиваемый. Люда с подмоченной репутацией к подготовке и участию в праздниках не допускаются. Таковы правила.

Приложение 2
О ШВЕЙЦАРСКОЙ КУХНЕ

Когда меня спрашивают: «Какая в Швейцарии кухня? Похожа ли она на французскую или на немецкую?» — ответить довольно трудно. Из чисто швейцарских блюд можно назвать лишь «фондю» и «раклет». Оба блюда готовятся из сыра.

Фондю — это несколько сортов сыра, расплавленных на газовой или спиртовой горелке в специальной кастрюле— «фондюшнице», напоминающей ковш с крышкой. При этом в сыр добавляют белое вино, кирш (вишнёвая водка), перец, мускатный орех или чеснок. Когда сыр превратился в единую расплавленную массу, в него на длинной вилке (их должно быть не менее трёх у каждого из участников обеда) опускается небольшой кубик пшеничного хлеба. Через некоторое время он, покрытый толстым слоем сыра, извлекается оттуда на тарелку и, уже с помощью обычной вилки, отправляется в рот и запивается красным вином.

Другой вариант — фондю мясное. В этом случае на тех же длинных вилках в горячее растительное масло опускают кусочки мяса. А потом, но готовности, его едят с различными соусами (их должно быть не менее шести), зеленью и запивают опять же красным вином.

Раклет — тоже сыр, только размягченный, вернее, оплавленный. Половину разрезанного но диаметру круга сыра придвигают на специальном приспособлении к жаровне и, когда нагретый слой становится мягким и тягучим, его снимают широким ножом и кладут на тарелку. К сыру добавляют горячий, отваренный «в мундире» картофель, зелень, и все это поглощается под белое вино.

Все это вкусно, но на любителя. Следует учесть, что сырное фондю и раклет — нища не для русского желудка: жирно и тяжело. После этих блюд нельзя подавать холодные фруктовые соки, минеральную и обычную воду, а только горячий чай!

В сырных ресторанах вам могут предложить сырную тарелку. Это как минимум три вида сыра: твердый, мягкий «голубой» и просто мягкий. Классическим считается набор из пяти сортов сыра. К ним обязательно прилагаются фрукты (виноград, клубника), а также орехи и зелень.

Можно получить приглашение и на «сырный стол». Это действительно стол, на котором выстроены ряды цилиндров, пирамидок и шаров сыра, хлеб и пучки салата. Гость сам нарезает понравившийся ему сыр.

Сыр занимает в рационе швейцарца значительное, но не главное место. Правильнее будет сказать, что в Швейцарии нет своей, только ей присущей, кухни, а есть многообразие ее вариантов. Ни в одной другой стране Европы нельзя познакомиться с кулинарными особенностями трех основных её культур, кроме как в Швейцарии. Этот маленький пятачок лежит в самом центре Альп, где север и юг разошлись не только географически, но и в менталитете населения. Тут встречаются французская атлантическая, итальянская средиземноморская и немецкая континентальные культуры, а значит — и кухни.

Разнообразие кулинарного искусства создавалось в различных долинах и регионах как простая и сытная крестьянская еда. Этому процессу не менее двух тысячелетий, а точнее — с эпохи римлян, завоевавших когда-то эти земли. Они первыми стали выращивать в долине Роны виноград, и потому валийское вино до сих пор называется «Romerblut» — «Кровь римлян». Там выращивается 50 различных сортов винограда, в том числе и самые высокогорные (1150 метров над уровнем моря). В долине Ропы производится ²/₅ всех вин Швейцарии. В долине Рейна виноград стали выращивать еще раньше. И помимо широко известных сортов там есть такие, которых больше нет нигде.

На протяжении веков меню становилось все разнообразнее. Его обогащали путешественники и иммигранты. Расширялся и ассортимент вин. Славится своими виноградниками и погребами и кантон Женева, где самое большое в Швейцарии сообщество виноделов — «Satigny».

Многие сорта швейцарских вин не уступают лучшим французским, испанским, итальянским. Но их мало знают за пределами Швейцарии, так как они производятся, по сути, только для внутреннего рынка и гак популярны в своей стране, что за ее пределами они известны лишь большим знатокам.

В Швейцарии наряду с винодельческими кооперативами существует то, что во Франции называется Chateau (Шато), то есть производство вина от А до Я в одних руках: от собственного виноградника до разлива. Объемы производства невелики, зато яркая индивидуальность. Хозяин лично контролирует весь процесс: сбор винограда, производство, наклейку этикеток, хранение, реализацию.

Кулинарией и винами славятся кантоны Шафхаузен и Тичино, но кулинарной столицей все-таки является Женева. Её жители и кулинары верны классическим вкусам, несмотря на растущий интерес к новшествам. Рестораны «высокой гастрономии» и бистро с классической или новаторской простой кухней в городе и в сельской местности привлекают большое количество людей.

Женевские кулинары могут приготовить любое национальное блюдо любой страны. Там есть всё, что есть сегодня в Париже, Лондоне или Нью-Йорке. Они получает рыбу из Скандинавии, Исландии и России, устриц — из Франции, Испании и Португалии, шипучие вина — из всех стран Европы.

В Женеве вам приготовят любое блюдо Американского и Африканского материков. А вот малосольной семги или лосося, блинов с икрой и такого «невиданного» блюда, как «окрошка», не было ни в одном ресторане Женевы, пока я и мой товарищ Всеволод не познакомились с шеф-поваром ресторана «Valentino». Мы угостили его этими яствами, а затем привезли в ресторан нашего повара Василия Петровича. Он научил поваров «Valentino» и рыбу солить, и блины под икру, и прочие деликатесы печь.

Есть в Женеве и пара-тройка так называемых «русских» ресторанов. Один из них — «Распутин» — находится на поставленном на мертвые якоря списанном пароходе около моста Монблан. Там, как пишут в рекламных изданиях, «играет балалайка и подают шашлык, расстегаи и борщ».

Другой — в пригороде Женевы. Он славен тем, что в нем едят шашлык при свечах. Может, это и интересно, но до русского «Яра» в Париже, не говоря уже о наших московских ресторанах, им ой как далеко.

В 1970-е годы большим успехом, особенно у иностранных туристов, пользовались рестораны в стиле «rustique», то есть «крестьянский». В затрапезных на вид ресторанчиках — не протолкнуться. Официанты не успевают обслуживать посетителей. И это понятно: тут настоящая печь, из которой рослый красавец вытаскивает на лопате горячие румяные хлебцы (в другом месте это может быть пицца или еще что-нибудь) и тут же подает их на стол. И столы сколочены из грубо оструганных досок, а вместо стульев — деревянные лавки. Не слишком удобно, зато забавно. И украшен ресторан не картинами и фарфоровыми вазами, а предметами крестьянского обихода. Кушанье подают, вино разливают не чопорные официанты в смокингах и белых перчатках, а красивые девушки в национальных костюмах.

Еще несколько слов на эту тему. Швейцарцы, особенно жители районов, где выращивают виноград и производят вино, гостей часто принимают в погребах: кто — в собственных, а те, кому позволяет положение, — в принадлежащих предприятию или учреждению.

Кстати сказать, «погреб» совсем не обязательно должен быть в подвале. Это может быть и помещение на первом этаже дома, но оформлено оно в большинстве случаев будет «под подвал»: грубые столы, бочонки вместо стульев, сводчатый потолок и пр. Но теперь процесс брожения и ферментации вина идет не в традиционных дубовых бочках, а в сверкающих никелем котлах, оснащенных самой современной электроникой. Хозяин, посмотрев на приборы, скажет о степени готовности вина и, открыв кран, нацедит на пробу стаканчик одного, другого, третьего. Потом подробно расскажет о винограде, из которого делается вино в каждом из агрегатов, и каким оно будет на вкус.

Угостив «будущим» вином, хозяин подойдет к корзине, где лежит 20–30 бутылок вина урожая предыдущих лет, коротко расскажет что-нибудь о каждой из них, и откроет ту, которая, на его взгляд, должна всем понравиться. Это, однако, не означает, что гость лишен нрава выбора.

Двух одинаковых погребов, как и двух одинаковых виноделов, не бывает. У каждого сеть что-то свое, только ему присущее. Одинакова всюду лишь закуска. Это сыры разных сортов и вяленая говядина, нарезанная тонкими, почти прозрачными, ломтиками. Иногда к этому добавляют свежие овощи. Могут и чашечку кофе предложить, но не обязательно.

Директор страховой компании Фрибурга встретил нас в погребе своего офиса — помещении около 20 кв. м с притушенным светом, современной мебелью, электрической кофеваркой «экспресс» и несколькими корзинами с бутылками вин, произведенных в Вале.

У управляющего банком в одном из небольших городков под Женевой денег, судя по всему, было меньше, чем у директора страховой кампании, а выдумки больше. В вестибюле банка стоит… колодезный сруб. Посмотришь сверху и увидишь внизу голубую воду. Но это зрелище для обычных клиентов: вид голубой воды, говорят, успокаивает. А для друзей и для клиентов, в которых банкир заинтересован, есть заветная дверь. Откроешь ее, спустишься по лестнице и попадаешь в настоящий погреб, да еще и с бассейном, который видел сверху. У одной из стен — стеллаж с бутылками. Смотри и выбирай. Берешь бутылку, показываешь хозяину. Он рассказывает, что это за вино. А дальше, хочешь — ней, не хочешь — бери другую. Я всегда полагался на вкус хозяина и, кажется, не ошибался.

За время пребывания в Женеве я побывал в 10–12 погребах кантонов Женевы, Вале и Шафхаузена. С точки зрения изучения быта и нравов населения это интересно и познавательно. Только нельзя стремиться к невозможному — попробовать и оценить содержимое всех бутылок.

Оглавление

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ (Вместо предисловия)

Глава первая ИНСТИТУТ. НАЧАЛО СЛУЖБЫ

  1. ИНСТИТУТ

  2. УЧЕБА

  3. КРЕМЛЬ

  4. «ВАС ВЫЗЫВАЮТ В ЦК КПСС!»

  5. ВЫСШАЯ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА

  6. УЧЕБНЫЕ БУДНИ

  7. СЛУЖБА. ПЕРВЫЕ ШАГИ

Глава вторая ФРАНЦИЯ

  1. РУССКОЕ «ОСВОЕНИЕ» ФРАНЦИИ

  2. РУССКИЙ ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ КОРПУС

  3. ИСХОД РУССКОЙ АРМИИ ИЗ КРЫМА

  4. РУССКИЙ ОБЩЕВОИНСКИЙ СОЮЗ

  5. НАРОДНО-ТРУДОВОЙ СОЮЗ

  6. КУЛЬТУРНАЯ МИССИЯ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ

  7. «РУССКИЕ ФРАНЦУЗЫ» В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Глава третья ПАРИЖ

  1. ПЕРВЫЕ ШАГИ, ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

  2. ПАРИЖСКИЕ БУДНИ. ИГРЫ С ПРОТИВНИКОМ

  3. АРТИСТЫ ЕДУТ!

  4. ВЕНГЕРСКИЕ СОБЫТИЯ

  5. ЦЫГАНКА ГАДАЛА…

Глава четвертая РУССКИЙ ПАРИЖ

  1. КУШАЙТЕ НА ЗДОРОВЬЕ!

  2. БРАТЬЯ ХУРИНЫ

  3. НЕОБЫЧНЫЙ ЭКИПАЖ

  4. ДОКТОР ЕЛИЗАВЕТА МОИСЕЕВНА

  5. ПАТОРЖИНСКИЙ

  6. ЗИНАИДА СЕРЕБРЯКОВА

  7. ИВАН МАХОНИН О СЕБЕ И О ШАЛЯПИНЕ

  8. АРХИВ БЕРДЯЕВА

  9. КСЕНИЯ КУПРИНА

  10. МИРОНЕНКО — ДРУГ МАРШАЛА

  11. КАРТИНЫ АЙВАЗОВСКОГО

  12. ЛИДИЯ ДЕЛЕКТОРСКАЯ И МАТИСС

Глава пятая ПОСЛЕ ПАРИЖА

  1. РАБОТА В ЦЕНТРАЛЬНОМ АППАРАТЕ РАЗВЕДКИ

  2. И СНОВА ПАРИЖ

  3. ПРЕДАТЕЛИ ГОЛИЦЫН И НОСЕНКО

  4. ВЫСШАЯ ШКОЛА КГБ

Глава шестая ЖЕНЕВА

  1. НА ПУТИ В ЖЕНЕВУ

  2. ОФИЦЕР БЕЗОПАСНОСТИ

  3. ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ С ПОЛИЦИЕЙ

  4. КАКАЯ ОНА — ЖЕНЕВА? НЕМНОГО ИСТОРИИ

  5. РУССКИЕ В ШВЕЙЦАРИИ

  6. ЖЕНЕВА СОВРЕМЕННАЯ

Глава седьмая ШВЕЙЦАРИЯ

  1. ОБ АРМИИ И ПОЛИЦИИ

  2. КАКИЕ ОНИ — ШВЕЙЦАРЦЫ?

  3. ЖИЗНЬ И ДЕЛА ПОВСЕДНЕВНЫЕ

  4. ОТДЕЛЕНИЕ ООН И ДРУГИЕ МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ В ЖЕНЕВЕ

  5. ПРЕДАТЕЛЬСТВО РЕЗУНА

  6. ТРАГИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ ИНОГДА СЛУЧАЮТСЯ

  7. ШАЛВА МИХАЙЛОВИЧ

  8. СКАНДАЛЫ И ПРОВОКАЦИИ

  9. АГЕНТ МЕСТНОЙ КОНТРРАЗВЕДКИ

Глава восьмая БУДНИ ОФИЦЕРА БЕЗОПАСНОСТИ

  1. «БЕЛЫЙ ДОМ»

  2. ПАТРИАРХ ПИМЕН В ЖЕНЕВЕ

  3. В ПОЛИЦИИ ЛОЗАННЫ

  4. ВИЗИТ В ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО ИЗРАИЛЯ

  5. ЗАМЕНЕ НЕ ДАЮТ ВИЗУ

  6. ЗАВЕРШЕНИЕ КОМАНДИРОВКИ

ПРИЛОЖЕНИЯ

  Приложение 1 ШВЕЙЦАРСКИЕ ПРАЗДНИКИ

  Приложение 2 О ШВЕЙЦАРСКОЙ КУХНЕ

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно