Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

СЛОВО О БОЕВОМ ДРУГЕ

Имя Алексея Семеновича Егорова, бывшего заместителя командира партизанского соединения, широко известно не только на Украине. Для чехов и словаков он стал легендарной личностью. О нем слагают песни и предания. Сегодня в каждом историческом музее братской Чехословакии есть портрет этого человека, там бережно хранят материалы о бесстрашном командире Первой чехословацкой партизанской бригады. Доброе дело совершил киевский журналист Петр Нечай, посвятивший свою документальную повесть прославленному герою.

О подвигах партизан в годы Великой Отечественной войны написано немало книг. И все же, мне кажется, одна из действенных форм партизанской борьбы против фашистских оккупантов, довольно метко названная «рельсовой войной», мало освещена в литературе. Результатом «рельсовой войны» была чувствительная дезорганизация вражеских коммуникаций.

Я вспоминаю про это потому, что главный герой повести Алексей Егоров был одним из тех, кто понимал значение «рельсовой войны» и сумел по-новому перестроить диверсионно-подрывную службу. И не случайно наше соединение в решающий час битвы на Курской дуге совершило наибольшее число диверсий. На минеров Егорова падает треть эшелонов, подорванных всеми партизанскими соединениями и отрядами Украины.

В книге П. Нечая, особенно в первом разделе — «Огненными дорогами», — читатель сможет познакомиться с организацией диверсионно-подрывной службы соединения, с ходом подготовки мощных ударов по вражеским коммуникациям. В книге приведены захватывающие боевые эпизоды, в которых ярко раскрывается мужество и отвага, смелость и находчивость подрывников. О людях этой рискованной профессии автор рассказывает с глубокой любовью и теплотой.

В августе 1944 года Алексей Егоров с группой украинских и словацких народных мстителей высадился в горах Словакии. Они пришли сюда, чтобы помочь словацкому народу в борьбе против фашизма. Опытный партизанский вожак, Егоров с первых дней пребывания во вражеском тылу установил связи со словацким партийным подпольем и принял активное участие в организации партизанского движения. Его небольшая группа за несколько дней выросла в боевой отряд, а вскоре — в трехтысячную партизанскую бригаду, сыгравшую немалую роль в знаменитом Словацком национальном восстании. Этому посвящена вторая часть книги — «Багряные Татры».

Хотя книга и названа именем главного героя Алексея Егорова, рассказывает она и о многочисленных его друзьях, не знавших страха в борьбе с фашизмом и готовых в любую минуту отдать жизнь за свободу и счастье братского чехословацкого народа, за социализм. Важно и то, что автор в отдельных боевых эпизодах сумел увидеть и нарисовать широкую картину народного восстания в Словакии осенью тысяча девятьсот сорок четвертого года. «Звезда Егорова» — интересная и очень нужная книга, в которой впервые обстоятельно рассказывается о малоизвестных боевых делах советских партизан за рубежами нашей Отчизны.

Дважды Герой Советского Союза

А. Ф. ФЕДОРОВ

ОГНЕННЫМИ ДОРОГАМИ

ПО ЗОВУ СОВЕСТИ

И в этот раз Алексей вернулся домой поздно вечером. Угрюмо вошел в комнату, вытер потный лоб платком.

— Небось и сегодня был в военкомате? — поинтересовалась Зина.

— И сегодня был. И завтра пойду… И буду ходить, пока не добьюсь своего, — ответил с вызовом.

Сняв мокрую от пота рубашку, Алексей швырнул ее на диван и устало поплелся в ванную. Жарища, от которой, казалось, все плавилось, пришла в дом.

Третий месяц идет война. Третий месяц обивает пороги военкомата Алексей Егоров. Тогда, в то черное воскресенье, он сразу после выступления Молотова пошел в военкомат. Но там было уже не протолкнуться. Дежурный техник-интендант с красной повязкой на рукаве, посмотрев на военный билет Егорова, хриплым голосом прокричал, словно надеясь, что от крика его скорее поймут: сейчас не до таких, как Егоров; призывают строевых командиров и врачей. Дойдет очередь — вызовут.

Шли дни, а Егорова не вызывали. Внешне, как всегда, невозмутимый и даже флегматичный, Алексей злился, возмущенный своим положением тыловика. На фабрике забрали в армию всех мужчин. И мастерами, и подмастерьями, и даже слесарями-наладчиками — самые мужские специальности — стали женщины. Даже молодых девчат брали на фронт — санитарками и медсестрами. И только он один, здоровый молодой мужик, должен каждый день высиживать свои часы в бабьем царстве планового отдела.

Порой ему казалось, что женщины, давно знакомые милые сотрудницы отдела, насмешливо смотрят на него. И тогда он мрачнел, старался почти не выходить из опостылевшего теперь рабочего кабинета. Раньше всех приходил на фабрику и засиживался допоздна. Изнурял себя работой, но радости от нее не испытывал, терпеливо ожидая вызова. Но однажды сорвался. Фабрику перевели на выпуск военных изделий. Начали бронировать специалистов. Когда к Егорову пришла с кипой анкет инспектор личного стола, он не выдержал, наорал на ни в чем не повинную женщину и тут же снова отправился в горвоенкомат. Опять отказ. Но теперь уж Алексей решил не отступать, взять военкоматских чиновников на измор, пока не призовут, и зачастил туда чуть ли не каждый день.

Война… Фронт… Алексей часто вспоминал последние письма старшего брата Николая, служившего перед войной где-то на западной границе. Николай откровенно писал:

«Служится мне, брат, недурно, да заметно стало, как с каждым днем густеют тучи над нашими головами. Того и гляди грянет…»

Правда, где-то в глубине души теплилась надежда: тучи разойдутся. Но не разошлись, гром ударил. Все жизненные планы полетели вверх тормашками. День ото дня все тревожнее приходили вести с фронтов. Наши войска, сдерживая вражий напор, отходили на восток, оставляя родные города и села. Война несла горе и скорбь.

Не обошло лихо и семью Егоровых. Вскоре почтальон принес похоронную на Николая:

«…смертью героя… воен-инженер второго ранга Егоров Николай Семенович…»

Верилось с трудом: брат Николай погиб. А где-то в медленном эшелоне, среди тысяч других беженцев, ехала на восток жена Николая с детьми, не зная, что она уже вдова…

Зина терпеливо ждала, пока остынет под душем не в меру расходившийся супруг. Наконец он появился, вытирая волосы мокрым полотенцем.

— Ну, что же тебе ответили сегодня?

— Что ответили? — снова взвинчиваясь, переспросил Алексей. — То же, что и вчера, и позавчера. Ваша, мол, специальность мобилизации сейчас еще не подлежит, товарищ техник-интендант…

Зина сочувственно смотрела на Алексея. Страшно провожать мужа на фронт, но и видеть его каждый день таким огорченным было больно.

— Что за чертовщина!.. — Он взволнованно зашагал по комнате. — Ведь на фронт прошусь, не на прогулку, а они заладили: пока что работай в тылу, тут тоже люди нужны… Ты понимаешь?!

— Чего же ты на меня-то кричишь? Детей разбудишь. — Зина кивнула в сторону двух кроваток. — Ты бы не на меня кричал…

— Извини, Зина, — прошептал Алексей. — Извини, я, кажется, стал невыносимым… Нервы сдают. А в военкомате уже накричался сегодня вдоволь. Капитана бюрократом, чиновником назвал, жаловаться на него грозился. А он от этого развеселился. «Ты, — говорит, — сделаешь доброе дело, если пожалуешься. Может, меня отсюда выгонят и на фронт пошлют».

Алексей засмеялся и виновато поцеловал жену, а потом на цыпочках подошел к детским кроваткам. Пятилетняя Оля сладко спала, подложив под щеку обе ладошки, сложенные лодочкой. А трехгодовалый Юрик лежал навзничь, откинув вихрастую голову, крепко стиснув кулачки и широко разбросав ноги. Казалось, он кому-то грозит в своем сне. Что ни говори — мужчина!

Алексей глядел на детей с нежной улыбкой. Но вот лицо его снова помрачнело. Клочковатые черные брови поползли к переносью. Из соседней комнаты, где висела тарелка громкоговорителя, послышался густой тревожный бас Левитана. Передавали очередную сводку Совинформбюро.

«Тяжелые бои в районе Ельни… советский летчик таранил самолет врага…» И все это во имя его детей. А он?..

Тем временем из репродуктора поплыли призывные и суровые слова:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой…

— Слышишь, Зина? Ради жизни, ради будущего Оли и Юрки я должен быть на фронте.

Зина вздохнула и опустила голову.

— Да разве я тебя отговариваю. Только ведь не твоя воля. Настанет час, и…

— Ты как тот капитан из военкомата. «Настанет час…» А разве еще не пришел? Совесть-то, долг-то у меня есть? Они велят быть там, где мои ровесники. И я буду.

— Уж не надумал ли ты, чего доброго, вот так, как мальчишка, без приказа махнуть на фронт? — Жена грустно улыбнулась.

— Нет, есть другой путь, — таинственно ответил Алексей. — Сегодня отправил рапорт наркому. Лично ему. Думаю, поймет меня…

— Только и забот у наркома, что твой рапорт, — махнула рукой Зина.

Алексей обиделся и замолчал.

На следующий день Егоров, робея, зашел к секретарю парткома фабрики Софье Кузенковой и без всякого предисловия положил на стол заявление:

«В связи с тем что я отослал рапорт на имя Наркома обороны с просьбой направить меня в действующую армию, прошу принять меня в ряды большевистской партии. На фронт хочу идти коммунистом».

— Ну что же, рассмотрим, — прочитав заявление, сказала секретарь. — А рекомендации?

— Думаю, что комитет комсомола не откажет. И вас вот хочу попросить.

— Напишу, Алеша. Ну, а третью? Знаешь что, зайди к директору. Понял? Действуй. Надеюсь, коммунисты фабрики поддержат, — пожала руку Егорову Софья Алексеевна.

А из Москвы ответа все не было. Видать, Зина была права, наркому действительно сейчас не до таких рапортов. Гитлеровские танковые дивизии рвались к Брянску и Орлу, к Туле. И все же Егоров не терял надежды. Он снова посылал письмо за письмом. И наконец — повестка:

«Технику-интенданту второго ранга Егорову А. С. явиться в военкомат».

— Я же говорил, настанет и твое время, — вручая документы, заговорщицки подмигнул капитан, который, казалось, был самым лютым противником того, чтобы Алексей ехал на фронт. — Вот и дождался. Поедешь без команды, один. В распоряжение Управления кадров штаба тыла Красной Армии. Московский поезд отходит завтра в семнадцать. Не прозевай — через пять дней надо быть на месте. — Каждое слово капитана теперь означало приказ.

— Есть, товарищ капитан! — уже по-военному ответил Егоров и хотел идти, но капитан его остановил.

— Только знаешь что, Егоров. Хоть ты и настырный, и сумел с больными ногами добиться призыва, а все же их береги. Это я тебе по-дружески говорю. С твоим плоскостопием не воевать, а дома сидеть надо. — Капитан, улыбаясь, пожал Алексею руку и подтолкнул его к двери.

Неласково встретила Егорова Москва. Уже на перроне Казанского вокзала у него проверили документы. В метро, куда он спустился, чтобы ехать к центру, снова потребовали документы. Видимо, нескладная высокая фигура Алексея в длиннополом демисезонном пальто и черной фетровой шляпе, с вещевым мешком за спиной, вызывала определенное подозрение у бдительных патрулей.

Возле гостиницы «Москва», когда он вышел из метро, его вновь остановил патруль да так и не оставил, проводил до самого подъезда дома наркомата, куда нужно было Егорову явиться.

«Скорее бы заканчивались все эти необходимые формальности, да и на фронт», — думал Алексей, пока ему оформляли пропуск, а потом вели коридорами к человеку, который вот сейчас, через несколько минут, должен был послать его на фронт.

В полутемной, довольно большой комнате за неказистыми канцелярскими столами сидели трое военных. Алексея принял немолодой уже человек с двумя шпалами на зеленых петлицах.

— Решено направить вас, товарищ Егоров, на курсы военно-финансовых работников, — ознакомившись с документами, сообщил майор.

— Не понимаю, при чем тут курсы? — удивился Егоров. — Я же просился на фронт.

— Знаю. Читал ваши рапорты на имя наркома, — показал майор на тоненькую папку для бумаг, лежащую перед ним. — Только у нас тут тоже фронт.

— Да, но я хотел, чтобы вот своими руками…

— Что вы можете своими руками? — рассердился майор. — Стрелять из мелкокалиберной винтовки по неподвижной мишени в тире? Только этот враг, что прет сейчас на Москву, такого умения не боится. И почему вы думаете, что в армии все только и делают, что стреляют? Кончите курсы, будет видно, куда и на какой фронт вас направить. А сейчас от вас там проку мало.

Майор встал и подошел к окну, выходящему на тесный внутренний двор. Видно, обиделся.

— Я вот старый вояка, еще в гражданскую воевал, — наконец обернулся майор к Алексею. — Но приказали уговаривать таких, как ты, горячих, и сижу. Ты пойми, Егоров, война теперь — не громогласные атаки в развернутом строю, а работа, тяжелая, бессонная работа. Бьют своим оружием врага рядовые красноармейцы, а тебе народ дал кубики на петлицы. Так и воюй своими знаниями. Одним словом, вот тебе, товарищ Егоров, бумаги, адрес курсов. Это за вокзалом, там спросишь. Об остальном, товарищ техник-интендант, узнаете на месте. — Майор протянул большую тяжелую ладонь Егорову на прощание.

Егоров потерянно глядел то на майора, то на врученные ему бумаги…

Вместо действующей армии и передовой — темные, душные классы какого-то старинного училища, из окон которого видно железную дорогу, а за ней парк. Размеренный распорядок с ранними подъемами и физзарядкой на холодном дворе, с поздними отбоями, когда никак не заснуть от вечерних сводок Совинформбюро. Немножко занятий с оружием, по тактике и переползание по-пластунски опушки парка — все это так, для общего ознакомления. Но больше уже давно знакомого Алексею: теории планирования, бухгалтерского учета, войскового хозяйства, что давалось легко, без особого труда. Рядом учились бывшие учителя, агрономы, пищевики и кожевники. Им было сложнее усваивать эти премудрости.

Было в жизни курсов и несколько тревожных дней, когда слушателей ночью подняли по тревоге, роздали густо смазанное оружие и небольшими группами направили патрулировать район Сокольников от студенческого городка до «Богатыря». Это было шестнадцатого октября. В тот день немец близко, очень близко подошел к московским окраинам.

А потом опять тот же распорядок, хотя и здесь неподалеку, на путях окружной дороги, иногда рвались бомбы, сброшенные каким-нибудь прорвавшимся фрицем, доносились звуки пожарных сирен. А в тихие ночи чуть дребезжали стекла в окнах спальни. Откуда-то из-за Сельскохозяйственной выставки доносило непрерывный гул далекой артиллерийской канонады.

Минуло три месяца. В последние дни учебы, перед выпуском, на курсах появились «сваты» — кадровики, распределять выпускников. Среди них Егоров увидел и майора из штаба тыла. Тот тоже узнал Алексея и напрямик заявил, что заберет его в Центральное финансовое управление.

Вот так и оказался техник-интендант Алексей Егоров вместо фронта снова за письменным столом. Он уже не отваживался заводить разговор о фронте, хотя и не мог смириться со своим положением. По-прежнему искал возможности избавиться от арифмометра и взять в руки оружие.

Недаром говорят: кто ищет, тот всегда найдет. Нашел и Егоров свой случай. Однажды зимой в комнату, где работал Алексей, зашел полковник. Высокий, стройный. Неторопливая уверенная походка. На смуглом, по-мальчишески круглом лице, прорезанном шрамом, приветливая, чуть ироническая улыбка. На груди — орден Ленина, два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Полковник долго и деловито обсуждал что-то с интендантом второго ранга, сидевшим в той же комнате, неподалеку от Егорова. Тем временем Алексей «ел глазами» незнакомца — ему еще не доводилось близко встречать столь заслуженных людей. Когда полковник вышел, Егоров поинтересовался, кто он.

Интендант удивился.

— Не знаешь полковника Илью Григорьевича Старинова? Впрочем, откуда, ты же не кадровый, — невольно уколол он Егорова. — Это, брат, заслуженный человек. Илья Григорьевич еще в тридцать шестом воевал добровольцем в Испании. Потом на финской доты подрывал. — И перешел на шепот. — А сейчас он — начальник школы при Центральном штабе партизанского движения. У них готовят таких лихих парней для вражеского тыла, что ой-ой-ой!

Интендант заметил в лице Алексея что-то такое, от чего неожиданно засмеялся:

— Ты что, не веришь мне?

— Да нет, просто мечтаю: вот бы попасть туда…

— Так в чем же дело? Поговори с полковником. Он человек влиятельный. Как скажет, так и будет. Вот прокрути ему быстро смету — как раз повод для знакомства.

Егоров ухватился за эту идею и с удовольствием сделал для полковника немалую работу.

Когда в отделе снова появился Старинов, они долго обсуждали с Егоровым все детали финансовой сметы школы.

Усталые, вместе вышли в коридор покурить. Тут-то и высказал Алексей свою мечту Илье Григорьевичу.

Старинов долго молчал, курил и время от времени окидывал Егорова своими прищуренными глазами.

— Ты коммунист?

— Кандидат.

— Хорошо. — И переспросил Алексея: — Значит, хочешь стать подрывником?

Егоров смущенно кивнул головой.

— Это дело. Профессия самая что ни на есть боевая и дорогая как для нас, так и для противника. Опытный подрывник один может сделать то, что подчас не под силу целой роте. Да что там роте! — Илья Григорьевич взволнованно зашагал перед Егоровым. — На финской, бывало, батальон с приданными орудиями ничего не мог сделать против вражеских огневых точек, потому что никакой снаряд их не брал, а бойцы под огнем гибли, не доползая до них.

Глаза Старинова потемнели, словно он увидел этих бойцов, ползущих под ливнем огня к проклятым железобетонным сооружениям.

— А отделение подрывников, подползая на брюхе к доту, поднимало в воздух эти громадины. Теперь? — Старинов оживился, — представь себе такую картину: мчит по рельсам эшелон, а в нем батальон фашистских головорезов. Обученных, до зубов вооруженных, готовых в любую минуту смять нашу роту. И вдруг взрыв — и все летит к чертовой матери. Сработала умело поставленная мина. Сила!

Полковник закурил новую папиросу.

— Нам во как, — он чиркнул ладонью по горлу, — нужны подготовленные минеры-подрывники для партизанских отрядов. Ты сам видел, просматривая смету, правительство не жалеет денег для этого дела. А что касается твоей просьбы… — Старинов на мгновение остановился. — Расскажи-ка о себе.

Егоров рассказал полковнику свою немудреную биографию.

— Так, говоришь, любишь химию с физикой? — перебил вдруг Старинов Алексея.

— Да, люблю и знаю, а только к чему это? — недоуменно спросил Алексей.

Старинов усмехнулся.

— Ты вот все больше на красоту подвигов нажимаешь, а дело наше — это тяжелая, будничная и опасная работа. И ты мне понравился, прямо тебе скажу, не твоими восторгами, а настойчивостью и деловитостью, которую я у тебя увидел еще при обсуждении сметы.

И, уже возвращаясь в комнату, посоветовал:

— Прежде чем решиться на то, о чем ты меня просишь, все взвесь.

— Я твердо решил, товарищ полковник, — ответил Егоров. — Прошу вас, поговорите с моим начальством.

— При случае поговорю, — пообещал Илья Григорьевич. — Пошли работать.

Алексею показалось, что Старинов сомневается в нем. И не ошибся. С одной стороны, Старинову понравилась решительность техника-интенданта, готовность оставить спокойную службу и идти в самое пекло войны, а с другой — закрадывалось сомнение: хоть и в военной форме, а гражданский человек, не нюхавший пороху.

И все же на следующий день Старинов говорил о Егорове в штабе партизанского движения, а еще через день — в Центральном финансовом управлении, нажимая на то, что человек-де сам просится и не поддержать его просто грешно: коммунист, хорошо знает физику и химию, да и из себя парень хоть куда — богатырь!..

* * *

Снова учеба. Только теперь не за тяжелыми дверями, а в чистом поле, на учебном аэродроме, в спортивном зале, на полигоне.

Тяжко давалась она Алексею. Ныли изнеженные сидячей работой мышцы, не сходили синяки от захватов и болевых приемов, на которые не скупились новые товарищи Алексея во время занятий по самбо. Звенело в ушах от ежедневных стрелковых тренировок. Получил травму, приземляясь с парашютом в полном десантном снаряжении — тяжеловат оказался. Как избавление от мук была жесткая койка в казарме и глубокий сон без сновидений. Даже детишек перестал видеть во сне. Но зато окреп, увереннее стала походка, пружинящим шаг. И только плоскостопие доставляло неприятности: каждый вечер по пяткам словно палкой били.

Зато неожиданно легко дались Егорову подрывная техника и тактика применения различных мин. Полковник Старинов, наблюдавший за учебой Алексея особенно ревниво — ведь, что ни говори, по его рекомендации пришел человек в школу, — был доволен.

Подошло тревожное лето сорок второго года, второе лето войны. На большой оперативной карте в классе тактики постепенно покрывалось синевой флажков, обозначавших немецкие войска, междуречье Дона и Северного Донца. Синие флажки появились сперва под Воронежем, потом под Шахтами и вдруг высыпали на правый, высокий берег Дона по всей его большой излучине.

Темной августовской ночью боевая тревога прервала учебу Алексея Егорова. В глухой тишине коридора начальник школы зачитал приказ начальника Центрального штаба партизанского движения. Школа в полном составе направлялась в распоряжение Северо-Кавказского фронта как отряд специального назначения.

ПО ТУ СТОРОНУ ФРОНТА

Самолет набрал высоту. По слабым огненным сполохам где-то далеко впереди Егоров понял, что там линия фронта. В тесном фюзеляже транспортного самолета Ли-2 четверо: он сам — старший лейтенант по званию и подрывник по профессии, его верный побратим и оруженосец, русый крепыш со скуластым лицом и облупленным носом, Павел Строганов (с Павлом еще в прошлом году вместе уезжали на фронт, вместе вернулись в Москву и вот теперь опять вместе летят в партизанский край), дремлет под фонарем турельной установки воздушный стрелок, а бортмеханик, немолодой уже человек с волевым лицом, прочерченным глубокими морщинами возле рта, и большими рабочими руками, не сидит на месте — то уйдет в кабину к летчикам, то снова появится в салоне, смотрит через иллюминаторы на моторы. Пол салона завален десантными мешками: здесь почта партизанам, оружие, боеприпасы, взрывчатка, питание для радиостанций — как в кузове грузовика.

Монотонно тянут свою песнь моторы. В голове — железный перезвон, словно свинцом налиты ноги.

Павел, пытаясь перекричать гул моторов, о чем-то спрашивает. Алексей покачал головой, показал на уши: мол, ничего не слышу, засмеялся и развел руками. Небось интересуется, скоро ли прилетят. А кто знает! Полет не по расписанию. Егоров посмотрел в иллюминатор. Самолет словно повис в темной пустоте. Ни звездочки вверху, ни огонька внизу. Неплохо. Может, повезет незамеченными перелететь линию фронта.

Алексей поерзал на жесткой металлической скамейке, поудобнее уперся парашютным ранцем в стенку и, засунув озябшие руки в рукава телогрейки, уставился в противоположную стенку. Потом закрыл глаза и стал перебирать в памяти события последних недель. Перед мысленным взором поплыли белые домики Геленджика, где стояла его рота. Потом вспомнился вызов к начальнику штаба отряда, его недовольное лицо: «Отправишься в Москву!»

И вот уже путешествие по военным дорогам, не столько от села до села, сколько от регулировщика до регулировщика. А где и пешком. В Джубге последний раз глянули с Павлом на Черное море и пошли на перекресток «голосовать» перед попутными машинами. А там каждый смотрит с подозрением: куда это ты, милок, с фронта подался?

Остались позади перевалы заповедного хребта. Где-то справа за дубовыми лесами гора Гунай, где прошлой осенью его рота поддерживала отряд моряков, ходивший во вражеский тыл громить станцию наведения немецкой авиации. Вредная была станция — чуть ли не на каждую повозку наводила самолеты.

Морские пехотинцы без шума снимали посты наблюдения, а его роте было приказано уничтожить саму станцию. Когда ребята густыми зарослями каких-то немыслимых колючек подобрались к немецкому лагерю, глазам своим не поверили. Умели же фрицы устраиваться с удобствами! На большой лесной поляне под широкими маскировочными сетями, натянутыми на высокие столбы, расположились большие штабные палатки. Рядом — автомашины с радиостанциями, паутина проводов, повозки, лошади. Чуть дальше загон с коровами и овцами — зажиточное хозяйство. Немцы в одних трусах ходят по своим угодьям. Ну, ребята обозлились, и, когда взлетела в воздух красная ракета, полетели ошметки всего этого «бауэровского» благополучия.

Далеким и тягостным оказался путь до Москвы. Разоренные станицы, пепелища… Вдоль дороги сдвинутая на обочину разбитая и сожженная техника. На полях кое-где быки, а иной раз и коровы тянут плуги, бороны. А за плугами — женщины. Идет машина — остановятся и долго смотрят из-под ладони.

Сталинградские степи, превращенные в свалку металлолома. Всюду развалины, голые печные трубы, землянки. Кажется, негде селиться в этих нашпигованных железом степях. Но смотришь, в старых блиндажах, землянках живут люди, вернувшиеся к родным пепелищам. Живут и готовятся к весне.

Горько было Егорову: ему ли, экономисту, не знать, чего стоит восстановить в этих местах хозяйство. Поэтому и в Москву приехал сердитый, гадая, зачем отозвали с фронта.

В Москве, в маленьком старинном особнячке, где располагался Украинский штаб партизанского движения, его встретил улыбающийся Илья Григорьевич Старинов. И злости как не бывало.

— Ну, как доехал? — приветливо спросил Алексея Старинов, приглашая в свою «келью» — крошечный служебный кабинетик.

— Знатно, Илья Григорьевич, — ответил Алексей. — Десять дней путешествия по вчерашним полям войны стоят университетского курса.

— Насмотрелся? — грустно взглянул Старинов. — Ничего, это полезно, злее будешь.

— Да уж и так злой как черт.

Они сели рядышком возле письменного стола с черной дерматиновой крышкой, заляпанной чернилами.

— Отдыхать будешь с дороги или прямо к делу? — положив руку на острое колено Алексея, спросил Старинов. — А то можно небольшой отпуск, дней на десять, выцыганить у начальства. Правда, на большее не рассчитываю.

— Какой отпуск, Илья Григорьевич! Настроение не отпускное. К тому же десять суток уйдет только на дорогу. Пока доберешься до Алма-Аты, пока возвратишься — вот и все время. И потом, мне никак нельзя до победы домой возвращаться.

— Это почему же?

— А вот смотрите. — Егоров вынул из нагрудного кармана гимнастерки фотокарточку, с которой улыбались Зина и малыши. На обороте было написано: «Возвращайся скорее с победой». — Видите, условие поставлено — с победой.

— Ну, а как со званием, все еще техник-интендант?

— Месяц тому назад переаттестовали в лейтенанты. Так что покончено с интендантским прошлым. — Егоров пристально посмотрел на утомленное лицо Ильи Григорьевича. — Зачем отозвали, товарищ полковник?

— Скоро узнаешь. А с партией как?

— Недавно приняли в члены и выдали новенький партийный билет, — с гордостью ответил Егоров.

— Ну, от души поздравляю. — Старинов крепко стиснул ладонь Егорова. — Так как же ты думаешь распорядиться теми десятью сутками, что тебе сами даются в руки, а? Может, я прикомандирую тебя к школе, ты там отдохнешь и погребок выроешь?

— Что-что?! — не понял Егоров.

Старинов засмеялся.

— Да байка есть такая. Уезжал отец на ярмарку продать кое-чего, покутить, если удастся. А хозяйство на сына оставлял. Вот и наказал сыну, уезжая: «Я на ярмарку поехал, а ты тут отдохни без меня и погреб вырой».

На сей раз Егоров расхохотался.

— Какай же «погребок» вы мне предлагаете?

— Думаем, Алеша, — Старинов понизил голос, — доверить тебе очень ответственное дело. Помнишь нашу мину замедленного действия? Так вот, наша «душечка-эмзедушечка» уже работала у брянских партизан, так сказать, в порядке эксперимента. Теперь настало время ее массового применения в другом месте. И вспомнили мы тебя — ведь ты когда-то ею занимался.

— Было дело, — задумчиво произнес Егоров.

— Ты, Алексей, помнится, когда клянчил у меня, чтобы взял в школу, говорил, что рвешься на фронт, чтобы после победы было не стыдно посмотреть в глаза своим детям. — Старинов пристально смотрел на Егорова.

— Говорил.

— Вот и возьмешься за работу, которой не то что твои дети будут гордиться, а о которой песни складывать будут. В школе поработаешь вместе со своим верным Павлом — он у тебя вроде ассистента будет. До каждого винтика изучишь мину, потренируешься на полигоне, заодно «повторишь» и другие «взрывоопасные предметы». А потом полетишь выполнять специальное задание. Договорились? — Старинов встал, показывая, что пора беседу кончать. — Иди в канцелярию за документами для себя и Строганова, и поезжайте на дачу, там встретимся.

Три недели Егоров «копал погреб», пока его снова не пригласили в штаб партизанского движения.

В просторном кабинете, увешанном картами, на которых пестрели разноцветные флажки, за большим столом сидел генерал-майор Строкач, начальник Украинского штаба партизанского движения. Он что-то писал. Когда полковник Старинов ввел Егорова в кабинет, Строкач поднял на них буравчики-глаза, кивком предложил сесть. Затем отложил ручку, протянул Старинову исписанный листок, приказав немедленно отпечатать, и протянул через стол руку Егорову, поздоровавшись с ним, как с давним знакомым.

— Ну как, Алексей Семенович, отдохнули?

Егоров смутился.

— Так точно, товарищ генерал.

— Ну тогда, думаю, уже можно сказать вам, что вы назначаетесь заместителем командира одного из крупнейших партизанских соединений Героя Советского Союза генерала Федорова. Слыхали о таком?

И хотя Егоров о генерале Федорове слыхал и ждал нового назначения, все же он так растерялся, что неожиданно покраснел. Строкач спокойно и невозмутимо ждал, пока схлынет предательский румянец со щек Алексея.

Наконец Егоров собрался с духом и поблагодарил генерала за высокое доверие.

— А вы честолюбивы, — с любопытством глядя на Егорова, произнес Тимофей Амвросиевич и тут же успокоил Егорова: — Но это ничего. Честолюбие, соединенное с высоким понятием долга, тоже хороший стимул в службе. Мы верим в вас, товарищ Егоров, — неторопливо и даже несколько торжественно продолжал Строкач. — Илья Григорьевич дал вам блестящую аттестацию. Он говорил мне, что в вас счастливо сочетается редкая смелость с трезвым бухгалтерским расчетом. Командир должен уметь считать, чтобы не просчитаться.

Строкач встал и стал прохаживаться по кабинету. Егоров тоже хотел подняться, но Строкач остановил его жестом руки.

— Мы знаем, вы хорошо воевали на Кавказе. Тамошнее командование дало о вас хороший отзыв и было недовольно, что мы забрали вас.

Он подошел к большой, склеенной из многих листов оперативной карте и подозвал Егорова.

— Вот здесь в лесу, неподалеку от Лельчиц, — покрутил он карандашом где-то в районе юго-западнее Мозыря, — находится на отдыхе соединение Федорова. Оно идет рейдом на запад и уже отмахало не одну сотню километров. Ему предстоит выполнить очень важное задание командования Красной Армии с применением новейшей подрывной техники, которой вы только что занимались. Вам и поручается научить минеров соединения обращению с новой техникой, а потом возглавить доселе невиданную подрывную операцию на путях снабжения противника. Соединение пока не имеет аэродрома, так что придется прыгать. Не боитесь?..

Через несколько минут в кабинет возвратился полковник Старинов. Он положил на генеральский стол отпечатанный лист бумаги. Строкач сел за стол, быстро перечитал написанное и, подписав, протянул Старинову.

— Оформляйте, не теряя времени, — произнес он. И к Егорову: — Это предписание в часть. А приказ вчера подписан и сообщен Федорову по радио. Он ждет вас.

И еще вспомнилось Алексею, как Строкач, уже прощаясь, посмотрел на лейтенантские погоны Егорова и сказал с улыбкой:

— А звание у вас для новой должности не совсем подходящее. Мы вот тут приняли некоторые меры. — Строкач выдвинул ящик стола и вынул оттуда новые погоны. — Поздравляю вас, товарищ старший лейтенант. — Улыбаясь, он протянул Егорову погоны с тремя золотистыми звездочками на каждом. — Кстати, я вместе с полковником Стариновым скоро буду там, в партизанских краях. И у Федорова тоже. Так что, может, встретимся…

Самолет внезапно сильно встряхнуло.

Алексей встревоженно огляделся. Стрелок показывал за иллюминатор. Там вспыхнули и погасли несколько огненных пузырей.

Самолет вдруг ринулся вниз и в сторону, и весь груз — ящики, мешки — поехал по полу в разные стороны. А вокруг самолета небо чертили разноцветные трассы. «Заметили, окаянные», — подумал Егоров и только теперь осознал, какая опасность угрожает им всем. В самолете тонна взрывчатки и новые мины, тоже начиненные толом. Попадет хоть одна пуля, считай — конец. Алексей взял в руки упаковку с детонаторами и прижал к себе, как ребенка, словно так можно было избежать беды.

Но все обошлось. Самолет удачно сманеврировал, и огненные трассы исчезли где-то в облаках.

«Пронесло», — облегченно вздохнул Алексей, посматривая на Строганова. Тот был бледен, но задорно подмигнул: все, дескать, хорошо, летим дальше.

Егоров положил рядом детонаторы, поправил за спиной парашют и снова закрыл глаза.

А все же дурацкое положение, когда ты беззащитный пассажир и твоя жизнь целиком зависит от других. Осенью прошлого года, в самом начале боевой деятельности его роты, однажды уже было такое. Их отряд, сформированный из московских комсомольцев, недавних слушателей спецшколы, только-только прибыл на побережье Черного моря в город Поти. Стояла южная сентябрьская жара. Над городом голубело небо, с севера нависали красноватые, опаленные солнцем горы. Их вершины увенчивали сизовато-зеленые шапки лесов.

Привокзальную площадь и улички вокруг заполонили военные. Среди них много раненых: одни только что прибыли очередным санитарным поездом, другие — на судах. Над площадью висел непрерывный гул. Из порта долетали гудки кораблей — унылые, тревожные. Временами неожиданно завывала сирена — сигнал воздушной тревоги, и через считанные минуты в небе стремительно проносились стайки краснозвездных истребителей, спешивших перехватить вражеские самолеты.

С вокзала рота Егорова за несколько минут добралась до школы, отведенной для размещения отряда. Двухэтажное помещение имело непривлекательный вид: ободранные стены, в окнах выбиты стекла, в коридорах свалены парты, школьное имущество. Для роты отвели два класса на первом этаже. Не успели бойцы расположиться на новом месте, как на пороге появился майор Гриднев, вчерашний преподаватель минноподрывного дела в спецшколе, а сейчас начальник штаба их отряда.

— Построить роту! — приказал он Егорову.

Через несколько секунд все были в строю и слушали первый боевой приказ: доставить морем в один из прифронтовых портов взрывчатку.

— Путь не такой уж и далекий, но не безопасный, — предостерег майор.

…Через полчаса рота была в порту. У причала их уже ждало небольшое сухогрузное судно. К причалу один за другим подъезжали крытые брезентом большие американские грузовики. Из-под брезента выглядывали автоматчики — сопровождающие. Бойцы принялись осторожно переносить опасный груз, аккуратно размещая его в трюме. Работали всю ночь, а на рассвете судно вышло в море.

На корме бойцы роты окружили высокого матроса в стареньком бушлате и бескозырке с надписью на ленточке «Ташкент». Правую щеку матроса пересекали два свежих шрама. На руках — следы недавних ожогов. Попыхивая здоровенной самокруткой, моряк рассказывал подрывникам о последнем походе и трагической гибели своего лидера в Новороссийске.

Вдруг на корабле прозвенела трель электрических звонков, и тотчас же по радиотрансляции громко разнеслось: «Боевая тревога! Боевая тревога!» Все устремили взоры в небо. С северо-запада появилось несколько крохотных точек.

— Торпедоносцы! — безошибочно определил бывалый матрос и, стремительно кинувшись к зенитной пушке, заорал подрывникам: — Мотай отсюда все вниз, братва!

В то же мгновение по радио требовательно прозвучало:

— Всем лишним немедленно вниз!

А немецкие самолеты уже разделились на две группы и мчались над самой водой наперерез транспорту. Лихорадочно заработали машины, и Егоров почувствовал, как судно, вздрагивая, рванулось вперед.

— Орудия к бою! — пронеслось над палубой. Дальномерщик громко сообщал дистанцию до самолетов. И вот команда, резкая, как выстрел:

— Огонь!

Скороговоркой застучали зенитные автоматы, басовито зарокотали крупнокалиберные пулеметы. Навстречу вражеским самолетам понесся разноцветный рой снарядов и пуль. Торпедоносцы тотчас взмыли горкой, уклоняясь от зенитного огня, проскочили над судном и начали разворачиваться для новой атаки. И вот уже с другого борта немецкие торпедоносцы опять атакуют транспорт. На воде появились две полоски.

— Торпеды справа! — раздалось на мостике.

Разрезая волны, к судну неслась смерть. Егоров закрыл глаза. Попади торпеда, и все взлетит, потому что в трюме — тысяча тонн взрывчатки. Не страх, а скорее сожаление стиснуло сердце. Мелькнула мысль: «Неужто придется вот так бессмысленно умереть, ничего не сделав?»

То был миг, за который люди седеют… Но случилось чудо: обе торпеды прошли перед транспортом, не причинив ему вреда. Все, кто был рядом с Алексеем, облегченно вздохнули. А с мостика снова доносится голос сигнальщика:

— Торпеды слева по борту!

И опять все замерли в ожидании неминуемого. Глухо, как сквозь вату, пробивается в уши грохот зениток и пулеметов. Судно кренится так, что, кажется, вот-вот опрокинется. К счастью, и на этот раз торпеды проходят мимо.

— Вот и не верь в чудо. — раздался чей-то голос.

— Не чудо, а мастерство, — возразил Егоров. — Вон они, чудотворцы-то, — показал он на командира, сигнальщика, зенитчиков. Те, торопливо смахнув пот рукавами форменок и бескозырками, вновь приникли к прицелам пушек и пулеметов.

Бой продолжался. Теперь каждый из невольных пассажиров судна, бойцов роты Егорова, стал различать, что делают люди на транспорте, и оценивать их выдержку и незаурядное боевое мастерство. Ощетинясь ежом и выбрасывая во все стороны яростные очереди огня, не смолкали зенитки, встречая подкрадывающиеся вражеские самолеты. Вот один потянул за собой дымный хвост. Видно, отличился кто-то из зенитчиков. Но еще яростнее пикируют на одинокое судно вражеские самолеты. Они делают один заход за другим, стремительно проносятся над самой палубой, поливая ее свинцовым дождем. Сбит флагшток, но уже мчится кто-то из матросов под огнем к мачте — закрепить Военно-морской флаг. Сквозь грохот орудий слышен протяжный крик — кого-то ранило. Не умолкают зенитки, рвутся бомбы. Подбит еще один вражий самолет, — потеряв управление, он резко пошел вниз и бултыхнулся в воду. Остальные отвалили и скрылись за горизонтом.

Бой длился всего десять — двенадцать минут. Но каких минут! Егоров впервые в жизни с глазу на глаз встретился со смертью, по-настоящему ощутил, что такое война…

Открылась дверь кабины, и в салон вышел второй пилот.

Он подошел к Егорову и, пытаясь перекричать шум моторов, гаркнул ему в самое ухо:

— Приготовиться к прыжку!

Алексей посмотрел в иллюминатор: внизу светились три огонька. Встречают! На душе стало легче. С помощью пилота он закрепил на груди упаковку с детонаторами и пожал руку летчику.

Над дверью зажглась зеленая лампочка. Пора! Первым должен был прыгать Егоров. Он встал и вставил руку в резинку вытяжного кольца. Спотыкаясь о разъехавшиеся по полу мешки с грузом, Алексей подошел к двери и остановился. Глянул на Павла. Тот тоже поднялся, опираясь одной рукой о стенку салона, а другой судорожно захватив кольцо. Алексей хотел улыбнуться Строганову, но улыбка не получилась. Распахнулась дверь, и в кабину ударила тугая волна холодного воздуха. Рядом — бортмеханик. Легкий толчок в спину — и Егоров нырнул в темноту, отсчитал положенные три секунды и рванул кольцо.

Уже вися на стропах, пытался хоть что-то разглядеть, сориентироваться. Да где там: кругом ни огонька, и даже костры исчезли. Подумал о Павле: как у него прыжок получился? Встреча с землей оказалась неожиданной. Вернее, не с землей, а с болотом. Алексей соображал, лежа в вязкой грязи, что где-то неподалеку должен быть лес. Так, по крайней мере, значилось на карте, которую разглядывал на аэродроме перед вылетом. Встал, подтянул стропы и освободился от лямок. Выбрался на кочку посуше и посмотрел вверх, в небо, как будто мог увидеть самолет, гудевший в вышине. Машина делала круги над местом приземления Алексея. Сбрасывали груз.

Егоров свернул и уложил парашют в чехол, уселся на него и приготовился ждать. Где-то рядом должен приземлиться Павел. Прислушался — ни звука. Никаких признаков, что кто-то есть поблизости. А ведь должны встречать. Егоров расстегнул телогрейку и вынул из внутреннего кармана маленький охотничий манок — пищик. В штабе перед отлетом предупреждали, что хотя Федоров находится в партизанском крае и кругом будут свои, но береженого бог бережет: лучше не криком давать о себе знать, а условными сигналами. И дали этот пищик. Он свистит как ночная болотная птичка. Прислушался — никакого ответа. «Куда же мог деться Строганов?..»

Прождав минут тридцать, Егоров решил выбираться из болота. Взвалив на спину парашют, тяжело зашагал. Время от времени останавливался, свистел в пищик и прислушивался. Наконец донесся слабый свист, но совсем не в той стороне, куда шел. Видно, сбился малость.

Зашагал увереннее. Восточный край неба заметно побледнел. Скоро рассвет. Вот впереди между деревьями мелькнул слабый огонек. Наверное, костерок. Пошел напрямик, и вдруг:

— Стой, кто идет?

Ответил: «Свои, свои», но остановился за стволом дерева. Подходили двое.

— Товарищ Егоров?

Обрадовался, вышел из-за дерева. Всмотрелся. Люди в потрепанной одежде, с автоматами на груди. На шапках ленточки. Один — среднего роста крепыш в матросском бушлате и черной кубанке, нахлобученной так низко, что уши казались оттопыренными. Другой — круглощекий подросток в латаном пиджачке, перепоясанном немецким солдатским ремнем, в черной смушковой шапке, в остроносых сапогах домашнего пошива. Молча постояли, посмотрели друг на друга.

— Ну, что ж, товарищи, пошли к костру.

Высокий могучий партизан в длиннополой милицейской шинели при свете костра долго всматривался в серую фотографию на служебном удостоверении Егорова, время от времени поднимая глаза на него самого. Потом так же тщательно прочитал предписание, вернул документы Алексею и только после этого с достоинством представился:

— Садиленко, командир минноподрывного взвода. — И крепко пожал руку Алексею.

— Товарищ Садиленко, — попросил Егоров, — организуйте поиск и сбор грузов, сброшенных с самолета. И поищите второго парашютиста. Со мною был Павел Строганов. Прыгал после меня. Почему-то на сигналы не откликнулся. Боюсь, не случилось ли чего.

— Грузы уже собирают, — ответил Садиленко. — А поиск вашего напарника сейчас организуем. — Денисов! — обратился он к партизану в матросском бушлате. — Пройди с Колей, — кивнул он на подростка, — на болотину, пошукайте там, а мы тут со старшим лейтенантом подождем. Располагайтесь у огонька, — пригласил он Алексея, — утром здесь сыро, знобко.

Улеглись на траве возле костра. Садиленко привстал, дотянулся рукой до сухого хвороста и бросил его в костер. Пламя взметнулось вверх, в лицо пахнуло жаром.

Алексей незаметно задремал, а когда открыл глаза, уже было совсем светло, у костра сидели и лежали несколько партизан.

— Проснулись? — улыбнулся Садиленко, заметив, что Егоров смотрит на него. — Грузы, кажется, все собрали, а вот товарища вашего не нашли.

— Беда… — вздохнул Егоров. На душе у него было беспокойно. — Придется докладывать в штабе.

Алексей поднялся с земли, собираясь отправиться в штаб соединения. Но Садиленко удержал его, предложив позавтракать вместе со всеми печеной картошкой. Молодой широкоплечий партизан, в лихо сдвинутой на правое ухо суконной фуражке, с орденом Красной Звезды на гимнастерке, начал ловко выкатывать прутиком картофелины из золы.

— Как там наша матушка-Москва? — спросил он Алексея, протягивая ему большую картофелину. — Я сам москвич.

Егоров присел на корточки, перебрасывая горячую картофелину с ладони на ладонь.

— Да я почти и не видел город-то. Но общее впечатление — на улицах чисто, лица москвичей спокойные. Даже улыбаются. Значит, уверены, что скоро победа. Только на бульварах и во дворах грядки: видно, скудновато с питанием. А на окраинах — картофельные поля…

— А правда, товарищ старший лейтенант, что мы идем на запад открывать второй фронт? — Юный Коля доверчиво смотрел на приезжего начальника. — Говорят, туда идут вместе с нами еще несколько партизанских армий. У границы мы соединимся и откроем в тылу у немцев второй фронт.

Егоров задумался. Как ответить на этот наивный вопрос подростка? Он вспомнил карту на стене кабинета Строкача, утыканную красными флажками, за каждым из которых партизанский отряд, а то и соединение. Вспомнил и недавний разговор в спецшколе с одним из преподавателей.

— Видишь ли, Коля, — обратился Алексей к пареньку, — партизаны с самого начала открыли этот второй фронт. Я вот недавно слышал от одного сведущего человека, что немцы держат против партизан не один десяток дивизий. Чем не второй фронт!

Занималось утро. Для Алексея начинался первый день в партизанском крае. Волновало все: и как пойдут здесь дела, и первая встреча с генералом Федоровым, крупным партийным работником, депутатом Верховного Совета, Героем. Как еще он встретит и примет в свои заместители его, вчерашнего лейтенанта, по сути дела, новичка в партизанской войне? Очень тревожила и пропажа Строганова. Так и не дождавшись его и попросив Садиленко оставить здесь на всякий случай людей, Егоров собрался в штаб соединения. Сопровождать его пошел подросток Коля.

Влажной лесной тропинкой они вышли на заброшенную заросшую просеку. Здесь их встретила партизанская застава. Новая проверка документов. Егорову понравилась эта суровая бдительность людей, живущих в окружении врага.

Скоро справа и слева от просеки Алексей увидел довольно большой лагерь. Всюду под деревьями стояли повозки, у коновязей пофыркивали лошади. Под навесом в немецкой полевой кухне повариха готовила завтрак. От кухни тянуло дымом и запахами пищи. По краю поляны выстроились полушалаши-полуземлянки, сооруженные наспех. Егоров знал, что соединение Федорова остановилось здесь на недолгий отдых.

За лагерем они свернули с просеки и вновь вышли на тропинку, петлявшую между старых замшелых деревьев. Но вот впереди показалась новая поляна. С краю ее, под кроною старого дуба с длинными корявыми ветвями, еще не покрытыми листвой, белел невысокий сруб над землянкой, возле входа в которую стоял часовой. Крыша, как и у всех землянок, была забросана для маскировки кучами хвороста. К маленькому окошку тянулись провода телефонной линии. Рядом с землянкой стоял легкий рессорный тарантас на узких колесах с литыми резиновыми шинами.

— Вот и штаб, — проговорил провожатый. — Подождите, пойду доложу.

Часовой посторонился, и партизан исчез за тяжелой дверью из грубо отесанных плах. Вскоре он вышел и пригласил Егорова войти.

Алексей переступил порог и очутился в темноватой «прихожей». Возле оконца за грубо сколоченным столом, заставленным телефонными аппаратами, сидели два телефониста. Они с любопытством разглядывали Егорова. Вторая часть землянки была отгорожена пологом, сшитым из нескольких пятнистых немецких плащ-палаток. Оттуда позвали:

— Заходите, товарищ Егоров.

Вторая «комната» была значительно больше. Потолок и стены обтянуты парашютным шелком. От этого здесь казалось светлее, чем в «прихожей», хотя в оконце тоже едва брезжил свет.

За большим столом с керосиновой лампой сидели трое. Один из них, грузный немолодой человек в черном суконном, «обкомовском» кителе с отложным воротником, с широким усатым лицом, покрытым тяжелыми складками морщин, встал навстречу Егорову.

Алексей догадался — генерал Федоров — и доложил:

— Старший лейтенант Егоров прибыл в ваше распоряжение. — И протянул Федорову предписание, выданное Строкачем.

Федоров энергично пожал гостю руку и, не выпуская ее, довольно долго всматривался в своего нового заместителя, словно оценивал. Алексею даже показалось, что он прочел в глазах его сомнение: «Квелый ты, человече, для такого бремени. Тяжеловато придется». Затем молча показал Егорову на табурет.

— Дмитрий Иванович, возьмите предписание, — протянул он бумагу вставшему навстречу Алексею молодому человеку с задорным курносым лицом мальчишки-забияки.

— Рванов, начальник штаба, — протянул тот Егорову руку.

— Дружинин, Владимир Николаевич, комиссар, — представился третий — коренастый мужчина с жестковатым лицом, на котором запоминались узкие глаза и упрямо сжатые тонкие губы.

— Как долетели? — спросил, усаживаясь, Федоров.

— Да в общем нормально. Правда, случилось чепе.

— Что такое?!

Егоров рассказал о загадочном исчезновении Павла Строганова.

— Ах ты, беда какая! — с досадой поморщился Федоров. — Что ж, будем разыскивать, человек не иголка. — И обернулся к Рванову: — Надо сообщить в Москву.

— А мы, по правде говоря, вас с нетерпением ждали, — заговорил командир соединения после паузы. — Радиограмму о вашем назначении получили еще несколько дней тому назад, а вас все нет…

Егоров развел руками:

— На аэродроме ждали плохую погоду, чтобы незаметно проскочить фронт. Ведь на борту — тонна взрывчатки.

— Ну, этого добра — плохой погоды — сколько угодно, — улыбнулся Дружинин.

— Не скажите, — возразил Егоров. — Когда надо, не дождешься.

— Откуда родом? — продолжал расспрашивать генерал. — Семья где?

Алексей коротко рассказал о себе.

— Что ж, будем откровенны. — Федоров закурил, разрешив курить и остальным. — Сперва присмотримся друг к другу. Мы вас, а вы нас не знаете. Правда, Старинов очень хорошо о вас отзывался, когда мы с Дружининым зимой были в штабе. Участок, на который идете, очень серьезный, можно сказать, главный, особенно теперь, перед большими событиями.

Алексей с интересом слушал. Какие события имеет в виду генерал? Сам он знал только о том, что в районе Харькова и Орла немцы стягивают крупные силы.

Генерал пододвинул к себе карту.

— Люди Дроздова — это наш начальник дальней разведки, с ним познакомьтесь в первую очередь, вам работать вместе, учтите, — отмечают усиленное движение воинских эшелонов врага от Бреста на Гомель и от Ковеля через Овруч на восток.

Федоров откинулся на спинку стула, полуприкрыл глаза и рассказал своему молодому заместителю о задачах, поставленных перед соединением Центральным Комитетом Компартии Украины и штабом партизанского движения в этом рейде.

— Впереди перед нами Ковель. А что такое Ковель для фронта, я вам скажу. — Федоров положил руку на двухкилометровку. — Это узел пяти железных и стольких же шоссейных дорог. И нам его предстоит закрыть.

Федоров накрыл на карте ладонью Ковель и линии дорог, расходящихся от города.

В разговор вмешался Дружинин.

— Вы не слыхали, Алексей Семенович, что говорят о нашем рейде партизаны?

— Да нет. Я их почти и не видел еще. Спросил только один бойкий паренек, мой провожатый, правда ли, что идем на запад второй фронт открывать.

Все засмеялись.

— Вот-вот. А ведь в этом есть что-то похожее на истину. Мы на самом деле должны тут немцам устроить второй фронт. — Дружинин задорно посмотрел на собеседников.

Федоров еще долго рассказывал о предстоящем наступлении партизан, имеющем кодовое название «Ковельский узел». Все в соединении будет подчинено диверсионной работе на дорогах. Главная задача рейда: все сделать, но не пропустить на восток ни один эшелон врага.

Заговорили о людях. Егорову было приятно, что все трое хорошо знали подрывников и ценили их. Но все трое дружно потребовали навести порядок в минноподрывном взводе.

— Партизанщины там много у Садиленко, — сказал Дружинин.

— К сожалению, — согласился Федоров, — поэтому — ближе к делу, а то у нашего главного подрывника создастся впечатление, что собрались здесь говоруны. Да и голова небось уже кругом пошла. А, Алексей Семенович? С чего начинать-то собираешься?

— С учебы, Алексей Федорович. Если вы говорите, что надо для операции вдесятеро больше подрывников, значит, курсы нужны и база для учебы.

— Какая еще база? — настороженно спросил Рванов. — Лес велик — учись где хочешь!

— А вот какая, — ответил Егоров. — Полигон нужен для практики и тренировок минеров, жилье нужно, чтобы курсанты не разбредались на ночь по своим подразделениям, питание нужно, а то натощак наука не воспринимается. Много чего нужно. А прежде всего, товарищ генерал, думаю, надо из взвода минеров сделать роту — ваш резерв — и учебную базу.

— Что ж, это, пожалуй, верно, — заметил Федоров. — Дмитрий Иванович, займись-ка этим и подготовь с Егоровым к вечеру проект приказа. Кого предложите командиром роты?

Рванов, не задумываясь, ответил:

— Командиром можно оставить Садиленко. Если с него требовать построже, справится. А вот комиссаром… Кого предложишь, Владимир Николаевич?

Дружинин тоже не замедлил с решением:

— Думаю, Денисова Николая. И подрывник хороший, и коммунист принципиальный. Надеюсь, бюро обкома поддержит.

— Обсудим. Все, товарищи. — Федоров поднялся и посмотрел на часы. — Обедать пора, а мы еще и не завтракали.

Все четверо потянулись к выходу из землянки.

Посвящение Егорова в партизаны состоялось.

РОТА МИНЕРОВ

Тихо в весеннем лесу. Косые лучи утреннего, еще холодного солнца пробиваются сквозь нежную полупрозрачную листву берез, золотистыми прядями ложатся на тропинку. Проснулись птицы. Откуда-то с вершины дерева раздается требовательное «чиби-чиби-чибиряк» зяблика. Вредная сорока, завидев чужого, спросонья суетливо скачет с ветки на ветку чуть впереди и яростно стрекочет, от натуги чуть не падает с ветки и непрерывно балансирует черным хвостом. Точь-в-точь как собачонка где-нибудь у хозяйских ворот. И службу нести надо, и страшно. Вот она и заливается изо всех сил, а сама испуганно пятится, в любую минуту готовая шмыгнуть в подворотню.

Егоров расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, снял пилотку и зашагал свободнее. Сегодня день удач. В ночном сеансе радиосвязи Москва сообщила, что Строганов жив-здоров, не смог прыгнуть из-за неисправности парашюта и благополучно вернулся. Ближайшим рейсом вылетит в партизанский край. А в конце передачи, наверное не без помощи Старинова, радист сообщил, что Егорову пришло письмо из дому, пусть ожидает…

Обычно очень сдержанный и даже суховатый, Алексей готов был петь в этом весеннем утреннем лесу. Звенели в ушах в такт шагам слова, которыми Зина обычно шутливо сдерживала широко шагающего мужа: «Лихо мерили шаги две огромные ноги. Тебе не с женщинами под ручку ходить, а на ипподроме рысью бегать!» «Ах, Зина, как бы хотелось увидеть тебя и услышать твое милое ворчание».

Тревожно забилось сердце. Как они там? Перед глазами встали все трое, какими их видел последний раз на вокзале: счастливого и гордого Юрку — папа едет на войну! — и зареванных до отчаяния жену и дочь. А в последнюю минуту и сын, очевидно что-то поняв, заплакал. Трудно Зине. Ребята растут, Ольге осенью в школу.

…Хрустнула под тяжелым сапогом сухая ветка. Из ближнего куста с пронзительным криком вылетела куропатка, прервала сладкие думы. Он надел пилотку, застегнул воротник и споро зашагал дальше. Показалась небольшая поляна. В тени деревьев по краю ее прятались четыре замаскированные ветками землянки. Две большие, две поменьше. За землянками как попало стояли несколько повозок-бестарок. Лошадей не видно — разбрелись, верно, по лесу.

Рядом с одной из маленьких землянок — летняя трубка, слепленная из глины. Тут же поленница мелко наколотых дров. Навес, а под ним грубо сколоченный кухонный стол. На нем несколько больших кастрюль, ведерный чугун, цинковый бак для воды. Возле печки возится какая-то женщина, завтрак готовит.

Перед другой малой землянкой на поляне по кругу вырыт ров глубиной по колено, а посередине земляной островок, покрытый плащ-палаткой, — импровизированный стол.

Тут разместился взвод минеров, точнее, — со вчерашнего вечера — рота подрывников партизанского соединения.

За «столом» сидел худощавый светловолосый парень лет двадцати пяти, со спокойными внимательными глазами, над которыми прямой линией нависали широкие черные брови.

Командир роты Алексей Садиленко полулежал на траве, без шапки, в расстегнутой рубахе, босой, и что-то увлеченно рассказывал чернобровому. Углядев Егорова, подхватился и хотел было, как и положено при появлении начальника, отдать рапорт, но глянул на свои босые ноги, смутился, виновато заморгал глазами и стал приглаживать взлохмаченный чуб. Неловко стало и Егорову.

— Извини, товарищ заместитель командира… Не ждали так рано… Поэтому мы так, по-домашнему… на майдане…

— Вижу, вижу, — взглянул Егоров на «стол», посреди которого стояла огромная эмалированная синяя миска, доверху наполненная дымящимся мясом с картошкой, а рядом — несколько котелков — «столовые приборы».

Садиленко перехватил этот взгляд и, как и положено хлебосольному хозяину, пригласил:

— Прошу к нашему партизанскому столу, — нажимая на слово «партизанскому».

Егоров не спешил за стол.

— Неплохо живете, хлопцы, — усмехнулся он. — По какой же норме питаетесь?

— Как по какой норме? По партизанской. А норма у нас такая: есть в печи — на стол мечи. Вчера — картошка, печенная в костре, сегодня — мясо, а завтра или послезавтра, может, и крошки во рту не будет. И требовать не с кого… Нарком, сам знаешь, от нас далеко… Так что на подножном живем, — оживился командир минеров. В голосе послышались нотки превосходства. Дескать, что с тебя, новичка, возьмешь.

Алексей Семенович ничего не ответил.

— А вы кто будете? — подсел он к молодому партизану, задетый тем, что тот, не обращая никакого внимания на прибывшего в подразделение старшего командира, с аппетитом уминал из своего котелка мясо, лишь время от времени бросая взгляды на офицера.

— Клоков. Минер Всеволод Клоков, — отложив ложку, с подчеркнутой готовностью и скрытой усмешкой, по-сибирски окая, ответил он старшему лейтенанту, снисходительно оглядывая его новые, еще не обмятые полевые погоны и туго затянутую портупею.

— Ну, и как живется, минер? — спросил Егоров.

— Часом с квасом, а порою с бедою, — уклончиво ответил тот.

— А все же? — Егоров настойчиво старался вызвать минера на разговор.

— Долго рассказывать. Поживете — сами увидите.

Заприметив в расположении роты незнакомого человека, партизаны один за другим подходили к столу. Интересно же, что за птица залетела к ним.

Егоров с любопытством наблюдал за происходящим. Некоторых минеров он уже видел вчера у костра.

— Это заместитель командира нашего соединения по минноподрывному делу Алексей Семенович Егоров, — почувствовав неловкость, поторопился сгладить ее Садиленко. И обратился к Егорову: — Разреши, товарищ старший лейтенант, пойти одеться.

— С этого бы и начинал, — усмехнулся Егоров. — Ну, а мы пока покурим московских, — протянул он пачку папирос партизанам.

Через несколько минут Садиленко возвратился обутый и подтянутый.

— Завтрак стынет, Алексей Семенович. Если хочешь, можем и горилкой попотчевать, — предложил он, садясь к столу. — Имеем на всякий случай, для медицинских надобностей.

— От завтрака не откажусь, а за водку спасибо, я здоров, — усмехнулся Егоров. — А вы что же не садитесь? За столом ближе познакомимся, да и о деле поговорим, — обратился он к стоявшим вокруг партизанам.

— Да они уже позавтракали, это мы тут замешкались. — Садиленко поискал кого-то глазами и закричал молодому партизану с красной повязкой на рукаве, стоявшему в толпе и беззаботно вырезавшему что-то финкой из корня: — Володька! Зови всех сюда!

Егоров узнал в дежурном москвича, который при встрече расспрашивал его, как живет матушка-Москва. Паренек, убрав финку в ножны, выпрямился и, приложив ладонь к козырьку сдвинутой набекрень фуражки, из-под которой выбивались пряди густой шевелюры, с готовностью произнес:

— Есть всех позвать! — И побежал вдоль землянок, громко крича: — Все к командиру роты, на майдан!

— Почему майдан? — наклонившись к Садиленко, тихо спросил Егоров.

— Это мы так площадку эту назвали, — смутившись, ответил Садиленко. — Мы же на Украине.

Егоров покачал головой, но ничего не сказал.

— Володя Павлов — один из лучших подрывников, — кивнув вслед дежурному, пояснил Садиленко Егорову. — С сорок второго в отряде. До войны в институте на инженера учился, а теперь в подрывниках ходит. Храбрый и смекалистый парень. Имеет на счету свои эшелоны. Володька и разведчик неплохой. Если «язык» нужен — из-под земли достанет. Не раз слышал похвалу от самого генерала. Или неправду говорю, Всеволод? — усмехаясь, обернулся он к Клокову, ладившему себе толстую цигарку.

— Да, — односложно ответил тот. Потом спохватился и добавил: — Надежный парень.

Егоров от Федорова уже знал, что Всеволод Клоков, как и Садиленко, попал в соединение осенью сорок первого года. Этот минер уже давно стал примером героизма, мужества и выдержки. Не было случая, чтобы он не выполнил боевой задачи. Подрывники называли Всеволода везучим и охотно ходили с ним на задания, зная, сколько у него умения и изобретательности и что с ним не пропадешь.

Федоров вчера с увлечением рассказывал о нем. Инженер. По окончании Томского института железнодорожного транспорта, имея право на броню, добровольно пошел на финскую. Правда, повоевать не успел — пока доехали, состоялось перемирие. Но в Томск Клоков больше не вернулся. Остался служить срочную в артиллерийском полку.

Великая Отечественная война застала его на самой границе. Уже в первые минуты после тревоги открыли огонь и стреляли по вражеским солдатам, прущим через пограничную реку на понтонах. Кончились снаряды, отошли, потом снова бились, а когда разрывом снаряда перебило ось лафета и пушка «обезножела» — сняли с нее замок и утопили в болоте. А в казенник тогда Клоков сунул противотанковую гранату. Это был, как он говорил, его первый шаг на поприще подрывника. А потом долгий выход из окружения — по лесам и болотам, ночными проселками…

Невидный собой, Всеволод ничем не выделялся среди других. Но это только на первый взгляд. Под неторопливыми его движениями скрывались сдержанность и вдумчивость. Скажи ему, что требуется, он все детально обмозгует, а потом в огонь и в воду пойдет, сделает возможное и невозможное, а задание выполнит.

Через несколько минут собрались все подрывники. Одеты по-разному. Одни в поношенном военном обмундировании, другие в трофейном или своем, домашнем, но зато у всех шапки перерезаны красными ленточками — партизанский знак.

Окружив стол, минеры беззастенчиво разглядывали новое начальство. Егоров чувствовал на себе эти взгляды, ему было неловко, но он понимал и прощал этот интерес. Ведь он для них «варяг», присланный высшим партизанским штабом. А в соединении есть свои заслуженные партизанские командиры, которых эти люди, стоявшие вокруг стола, не раз видели в бою. Ну, чем хуже, к примеру, смелый и опытный подрывник Алексей Садиленко, их командир? Тоже, как и Егоров, старший лейтенант, но завоевавший это звание у них на глазах, вот уже полтора года деливший с ними на равных радости и невзгоды. Алексей видел, как они рассматривали его новую, с иголочки, форму и о чем-то перешептывались. Судя по всему, здесь привыкли встречать не по одежке.

Однако смотрины затягивались. Алексей поднялся из-за стола, поправил портупею, одернул гимнастерку.

— Познакомимся, товарищи. Командир роты уже представил меня, но не все тут были, так я повторю: я заместитель командира соединения по минноподрывной службе, фамилия моя Егоров, а зовут Алексей Семенович.

Он подошел к стройному, ладно скроенному партизану, стоявшему ближе других.

— А вы кто?

— Григорий Мыльников, минер, — выпрямился партизан и поправил кубанку, съехавшую на затылок. — В партизанах с осени сорок первого года, со вчерашнего дня командир взвода.

— Это я знаю, — улыбнулся Егоров, пожимая Мыльникову руку, — по списку я уже со всеми вами знаком.

— Василий Кузнецов, минер, — представился широкоплечий великан и добродушно улыбнулся, забирая в свою необъятную ладонь руку Алексея.

— Петр Николаев.

Егоров вспомнил, что видел этого парня возле партизанской кухни.

— Дежурите по кухне?

Партизаны грохнули веселым смехом. Лицо и даже шея Николаева залились пунцовой краской, смутился и Егоров, не поняв, какую допустил неловкость. И поспешил к следующему.

— Александр Машуков, минер и пиротехник.

Егоров с интересом посмотрел на Машукова, смело заявившего о своем знании пиротехники и теперь ожидавшего, как отреагирует начальник.

— Учтем при голосовании, а, Алексей Михайлович? — обернулся Егоров к Садиленко. — Нам специалисты нужны.

Садиленко сердито посмотрел на Машукова.

— Владимир Павлов.

— Дмитрий Резуто, — чуть картавя, доложил его сосед.

— А тебя как же величать, знакомый? — подал руку Егоров худощавому подростку, который вчера провожал его в штаб соединения.

— Партизан Николай Слопачок, проводник, — с готовностью выкрикнул паренек.

— Рад и с вами познакомиться, — подошел Алексей к женщине, замыкавшей пестрый строй. — Вы медсестра?

— Антонина Лисевич. Что же до специальности, то вы ошибаетесь, — усмешливо блеснула она голубыми глазами.

— Она у нас на все мастерица, — поспешил ответить за нее Садиленко. — И в разведку ходит, и минировать может, и гуляш приготовит — пальчики оближешь…

— Вот как! — одобрительно воскликнул Егоров. — Тем приятнее познакомиться.

— Осторожнее, — засмеялся кто-то из партизан. — Петро ревнивый.

Все снова обернулись к Петру Николаеву, щеки которого все еще горели от смущения. Смутилась и Антонина.

…Так началось знакомство Алексея Егорова с подрывниками Садиленко. Он хотел как можно больше узнать о каждом, но минеры ускользали от вопросов, отделываясь незначительными фразами.

— Да что все о нас да о нас, — проговорил наконец скуластый парень с черными цыганскими глазами, кажется Резуто. — Все равно не запомните всех-то за один раз. — И, пряча хитроватую улыбку, попросил: — Может, про себя нам расскажете?

— Что же вы хотите обо мне узнать?

— Ну, где воевали, например.

— Ладно, заявка принимается, — махнул рукой Алексей. — Только давайте для начала сядем в кружок на вашем «майдане». — Егоров, улыбаясь, посмотрел на смутившегося Садиленко.

Строй рассыпался, и партизаны, толкаясь и смеясь, расселись вокруг Егорова и Садиленко.

Алексей рассказал, как из Алма-Аты попал в Москву тревожной осенью сорок первого года, как с помощью хороших людей ему удалось попасть в партизанскую школу.

— Чуть ли не каждый день мы провожали друзей — они уходили за линию фронта разведчиками, радистами, минерами. К концу лета и наш, зимний набор заканчивал учебу, и мы нетерпеливо ждали своей очереди лететь в тыл. У нас не положено было докучать просьбами о скорейшей посылке на задание. За это строго наказывали. В августе школа была поднята по боевой тревоге. Немцы прорвались в кубанские степи и угрожали Кавказу. Из курсантов-выпускников был сформирован специальный отряд на Северо-Кавказский фронт. Я стал командиром роты. Заместителем у меня был опытный подрывник, уже к тому времени повоевавший на Южном фронте, младший лейтенант, маленький юркий испанец Хосе Гарсиа. Хосе было восемнадцать, когда у них в Испании началась гражданская война. Он сначала служил мотористом в авиаэскадрилье, а потом стал летчиком-наблюдателем. В апреле тридцать девятого года со своим летчиком перелетел во Францию, где был интернирован и посажен в лагерь. В августе стал гражданином СССР и переехал к нам. Работал на Харьковском тракторном заводе в моторном цеху слесарем, а как началась война, пошел добровольцем в Красную Армию. Стал минером в спецотряде Южного фронта. Всю зиму с отрядом действовал под Таганрогом, а оттуда попал со своими ребятами в Москву, в школу. Там мы и встретились с ним.

Егоров похлопал себя по карманам, проверяя, где папиросы. Садиленко протянул ему кисет с махоркой. Свернув цигарку, Алексей уселся поудобнее.

— Мы выполняли задания и разведуправления фронта, и оперативного управления. Мы были и разведчиками, и подрывниками, уходили во вражеский тыл и на горных дорогах нападали на колонны машин, на мелкие подразделения гитлеровцев, брали «языков», подрывали склады. Кстати, и последнее задание, на выполнение которого я ходил с ротой, было нападение на немецкий склад боеприпасов. Это было совсем недавно, в январе, в Геленджике. Мы догадывались, что готовится десантная операция, но куда — не знали. На всем побережье от Туапсе до Геленджика части морской пехоты тренировались в высадке на укрепленный берег, в штурме блокгаузов, в преодолении заграждений. Началась усиленная разведка немецкой обороны вдоль всего берега от Новороссийска чуть ли не до Таманского полуострова. Катера зачастили: то идут высаживать разведчиков, то снимать, то диверсионные группы забрасывать. Как часто бывает, — Егоров усмехнулся, — усиленное движение катеров и поиски разведчиков насторожили немцев. От новороссийских партизан стало известно, что враг усиливает оборону побережья: проволочные заграждения выносятся в воду, минируются, вдоль берега сооружаются дзоты, а между Южной Озерейкой и совхозом Абрау-Дюрсо поставлено несколько тяжелых артиллерийских батарей, для которых создан склад снарядов. Склад был обнаружен партизанами почти сразу за артиллерийскими позициями. Там есть небольшая веточка к совхозу от станции, вдоль нее и громоздились штабеля ящиков и корзин со снарядами.

Отряду было приказано не позднее второго февраля уничтожить склад. Уже потом мы узнали, что в ночь на четвертое февраля был назначен десант в Новороссийск, а нам надлежало оставить вражеские орудия без боеприпасов.

С подрывниками нашей роты шли несколько человек прикрытия и еще разведчики, хорошо знавшие берег. Нагружены были тяжело — взрывчатка, мины, патроны и гранаты для возможного боя.

Егоров оглядел партизан: притихли, слушают. Только еще теснее сдвинулись.

— Из Геленджика вышли в кромешной темноте. Погода — не приведи господи. С гор срывался сильный северо-восточный ветер — знаменитая бора. Зарядами бил колючий дождь со снегом. На катере укрыться негде, стояли прямо на палубе. Плащ-палатки от дождя и ветра задубели, телогрейки промокли. Катер шел довольно далеко от берега, курсом на север. Глухо работали моторы. Шли долго, казалось, что и район высадки миновали. Но вот моторы умолкли, катер повернул к берегу. Впереди еле заметно мелькнул огонек. Катер мягко ткнулся в отмель, и бойцы попрыгали прямо в воду.

Снова мелькнул огонек. Моряк-разведчик пошел вперед, мигая своим фонариком. Скоро он вернулся и позвал нас за собой. Перед нами выросла кряжистая фигура в промокшем брезентовом плаще. Договорились, что проводник и двое разведчиков пойдут вперед, а уж за ними наша группа. Третий разведчик повел наших подрывников с минами и ручным пулеметом вдоль берега к Озерейке, чтобы заминировать на всякий случай дорогу от поселка к совхозу и остаться в засаде с пулеметом.

Шли открытым местом, обходя жилье. Потом стали подниматься в гору, на виноградники. Вязли ноги в раскисшей земле, беспрерывно хлестала в лицо снеговая каша. Как вериги, тянули книзу намокшие телогрейки и груз, навьюченный на каждого. «До склада метров пятьсот», — прошептал проводник.

Впереди время от времени вспыхивали огромные светящиеся шары. Это включались прожектора на территории склада. Не в силах пробить стену дождя и снега, они превращали ночь в какое-то мутное месиво, но все же слепили глаза. Когда шары гасли, ночь казалась еще темнее.

При очередной вспышке прожекторов подрывники увидели впереди проволочный забор. Разошлись в стороны бойцы из группы прикрытия. Перед проволокой остались только минеры, которым предстояло взрывать склад, да еще два бойца залегли с пулеметами: Павел Строганов и его дружок Вася Кравченко. Им предстояло лежать в ледяных ваннах, пока не прогремят взрывы.

Попрощавшись и еще раз объяснив, как расположен склад, проводник ушел в сторону совхоза Абрау-Дюрсо.

Быстро был прорезан проход в проволочном заборе. Первым полез Гарсиа со своими двумя спутниками, за ними я и еще двое подрывников. Хосе пошел вправо, я — прямо, под вагоны, стоявшие на пути. Вспыхнул прожектор. Словно по команде упали минеры Гарсиа.

Нестерпимо долго тянулись минуты. Первыми должны были сработать мины Гарсиа, чтобы он мог отойти к лазу. И вот огненный столб поднялся над вагонами, тишину расколол грохот взрыва. И снова режущий глаза всплеск огня в заплаканном небе. И грохот, грохот…

Застрекотали немецкие пулеметы со сторожевых вышек, возникла беспорядочная автоматная стрельба, — видно, опомнилась охрана, — завыла сирена. Панически метались по территории склада лучи прожекторов, и если вдруг высвечивали камень, земляной бугор, столбик — все, что возвышалось хоть немного над землей, — туда сразу же обрушивался ливень трассирующих пуль. Справа, со стороны поселка, послышался гул мотора, потом два взрыва и пулеметная стрельба. Это прикрытие завязало бой. Значит, поднята не только охрана склада, а и гарнизон Озерейки.

Но в это время минеры уже отходили. Последним — Гарсиа. Его заметили фашисты и кинулись преследовать. Гарсиа что было духу понесся к своим. Но жгучая боль ударяет в ногу. Гарсиа падает… Он попытался подняться и не смог. Лежа стал отстреливаться короткими злыми очередями…

Мы не прекращали огня, пытаясь преградить путь немцам к испанцу, но теперь, видя, что партизан от них уже никуда не уйдет, гитлеровцы перенесли огонь на нас. Убило Василя Кравченко. А Гарсиа все отстреливался. Вот он замолчал, видно, кончились патроны. Фашисты снова кинулись к нему, и тут рванула последняя граната в руках нашего товарища. А вокруг прощальным салютом рвались снаряды, взметая в темное небо ярко-желтое пламя…

Виноградники и холмистое мокрое поле с многочисленными карьерами укрыли нас, и мы благополучно вышли к берегу. Партизаны бережно вынесли с собой тело Василя Кравченко. Молча мы садились на катер, молча нас встретили моряки, не смея расспрашивать о герое Хосе Гарсиа…

А через сутки в Южную Озерейку был высажен крупный десант морской пехоты. На окраине Новороссийска возникла Малая земля. Насколько я знаю, десантные части до сих пор там успешно воюют. А меня вскоре отозвали в Москву, в Украинский штаб партизанского движения, и направили в партизанское соединение генерала Федорова. Так вот я и попал к вам с кавказского курорта. — Егоров грустно улыбнулся своим собеседникам.

— Ну, и у нас не сахар, — заметил Садиленко.

— А кто говорит, что вам сладко? — возразил Егоров. — Война везде война, а нам, подрывникам, и на морозе всегда горячо. А скоро будет еще горячее. Будем осваивать и ставить новые мины.

— Подумаешь, диво какое, новые мины, — протянул пренебрежительно кто-то из минеров.

— А что, пожалуй, и на самом деле диво, — утвердительно кивнул Егоров. — МЗД-5, или электрохимическая мина замедленного действия, «душечка-эмзедушечка», как мы ее называем, работает по нашему желанию. Как настроишь, так и действует.

— По заказу? — недоверчиво спросил Всеволод Клоков.

— Нет, по инженерному расчету, — спокойно ответил Егоров. — А есть еще и электромагнитные мины замедленного действия. Слыхали?

— Слыхать-то слыхали, а вот видеть не приходилось. Где все это добро есть? — с горечью спросил Дмитрий Резуто. Его Алексей запомнил по мягкому картавому «р».

И тут партизаны заговорили все враз, перебивая друг друга. Егоров выждал, пока они успокоятся, потом поднял руку, призывая к порядку.

— А вы, я вижу, народ нетерпеливый и нервный. — Он засмеялся. — Прямо вот вынь да положь. Но не волнуйтесь. Мины, о которых я вам только что сказал, у нас в соединении есть. Вы же вчера сами их принимали с самолета. Сегодня я их с собой не захватил, а вот начнем занятия — все увидите. Только до этого нам с вами вместе надо одну задачу решить. — Егоров посмотрел на Садиленко. — Сколько у нас подрывников сегодня, Алексей Михайлович?

— Двадцать четыре, — ответил Садиленко.

— А требуется самое меньшее — триста.

Тишина воцарилась на поляне. Подрывники переглядывались: дескать, загибает.

— Где же нам столько людей взять? — удивился Садиленко.

— А вы не собираетесь, товарищ начальник, самого генерала записать в подрывники? — шутливо спросил Клоков.

— А вот шутки тут вовсе и ни к чему. Уж если о генерале заговорили, то вполне серьезно могу ответить: диверсионная работа на вражеских коммуникациях — нынче его первейшая забота и главная задача соединения.

И Егоров подробно рассказал подрывникам о масштабах диверсионно-подрывной работы на ближайшее время, о планах перестройки этой важной службы и учебе подрывников.

— Занятия начнем, как только оборудуем полигон. Руководить учебой буду я, — добавил он в заключение. — Изучать будем новые мины, способы их постановки и тактику применения. Время у нас ограниченное, придется учиться день и ночь. А по окончании подготовки уже каждый из вас в отрядах будет учить людей. Ну, об этом потом, а пока что, — глянул Алексей на часы, — вы свободны.

Это был приказ.

Партизаны неохотно расходились с «майдана». За столом на поляне остались двое: Егоров и Садиленко. Молча курили, украдкой поглядывая один на другого.

Первым заговорил Садиленко.

— Ты, Алексей Семенович, теперь старший над подрывниками. Возможно, мне, как говорится, и не с руки поучать начальника, — издалека и осторожно начал Садиленко, — но все же хотел бы дать тебе, новому у нас человеку, кое-какие советы. — Он прищурил глаза и глубоко затянулся дымом. — Сам понимаешь, большинство — с первых дней войны вместе. Каждый не раз лицом к лицу сталкивался со смертью, потому не боятся ни бога ни черта. У нас, минеров, свои порядки, свои законы и традиции, с которыми… ну, как тебе сказать? — Командир роты задумался, подыскивая слова, чтобы ненароком не обидеть-нового человека.

Егоров понял это:

— Выкладывай, Алексей Михайлович, все, что думаешь.

— Я хотел сказать… Да ты и сам знаешь, что за профессия у подрывников. Небось тебе известна поговорка: подрывник ошибается один раз в жизни. — Садиленко выдержал многозначительную паузу. — И наш генерал это понимает и высоко ценит нас… Мы у него на особом положении и подчиняемся только ему. Одним словом, — гнул свое Садиленко, — наш брат, подрывник, особого подхода требует.

— То есть? — переспросил Егоров.

— Уточняю: с минерами надо миром и ладом все решать… Не приказом, а добрым словом воздействовать советую на людей.

— Ну, разумеется, — с усмешкой согласился Егоров.

— А ребята у нас — во! — Садиленко оттопырил большой палец. — Хочешь, расскажу про каждого из них?

— Конечно хочу, расскажи.

— Новому человеку это просто необходимо знать, — нажимая на то, что Егоров тут «новый человек», начал Садиленко. — Взять хотя бы тех же Павлова с Клоковым. Вроде обыкновенные парни, а на их счету по нескольку подорванных эшелонов, а значит, немало уничтоженных гитлеровцев. Каждый из них стоит целой роты.

Садиленко увлеченно рассказывал о новых и новых эпизодах, называя фамилии подрывников, восхищаясь их смелостью, отвагой, риском. А Егоров слушал как-то рассеянно.

— Да ты, я вижу, товарищ Егоров, совсем и не слушаешь меня.

— Нет, почему же? — виновато улыбнулся Алексей. — Я слушаю и в то же время думаю…

— О чем, разреши поинтересоваться? — встревожился Садиленко.

Егоров не сразу ответил. Неторопливо достал из кармана папиросы, протянул пачку Садиленко. Закурили.

— О вас думаю, товарищ Садиленко, о ваших ребятах. — Егоров помолчал. — Вот ты все на смелость, самоотверженность, риск нажимал. Слов нет, это, конечно, необходимая черта подрывника. Впрочем, смелость и самоотверженность нужны любому солдату. И о подрывниках ваших, о тех же Клокове, Бондаренко, Павлове, да и о вас многое слышал еще в Москве и в штабе соединения. Слушал и завидовал вам, гордился, что на мою долю выпадет воевать вместе с такими отважными людьми. Вот я и думаю, как бы ваш опыт и вашу отвагу помножить на крепкую дисциплину. Цены бы вам не было…

— Ну, это уж вы слишком, — обиделся Садиленко.

— Почему же «слишком»? А в каком виде вы расхаживаете в роте? А «майданчик»? Да и комиссар намекнул, что в партизанской роте Садиленко многовато… партизанщины.

Садиленко покраснел.

— Ну, ладно, Алексей Михайлович, у нас еще будет время поговорить об этом. Сейчас хотелось бы посмотреть твое хозяйство, — поднимаясь из-за стола, сказал Егоров.

— Как прикажете, — обиженно произнес Садиленко. — С чего начнем?

— Хозяину виднее.

— Тогда пойдем по расположению лагеря, посмотришь наше житье-бытье, порядки, может, и изменишь мнение о нас, непутевых.

Егоров рассмеялся и обнял Садиленко за плечи.

Солнце уже поднялось высоко. Даже в лесу было жарко. Но лагерь жил своей обычной жизнью. Одни чистили оружие, другие чинили и подгоняли одежду, обувь. Некоторые, распоясанные и разутые, просто лежали на травке и спокойно провожали глазами проходящее начальство. Этим Садиленко молча показывал за спиной Егорова кулак. Стоял тихий говор, откуда-то из землянки доносилась песня.

Егоров и Садиленко спустились в большую землянку. Командир роты рассказал старшему лейтенанту о ее обитателях, не забывая о каждом сказать что-нибудь приятное. Егорову понравилось, что командир роты хорошо знал своих людей, уважал их. И еще он убедился, что партизаны любят своего командира.

— Что ж, неплохо, по-хозяйски устроились, да и жить умеете, — подытожил Егоров.

— И воевать умеем, вот увидите, — самоуверенно добавил Садиленко.

— Кто же спорит… А это что? — Егоров показал на повозки, которые заметил еще утром, когда шел в роту.

— А это наш склад. Взрывчатка, боеприпасы, детонаторы, шнур. Одним словом — все боевое хозяйство минеров.

Неприятное впечатление производил этот подвижной склад. Готовые мины, ящики со взрывчаткой, мотки шнура лежали навалом, ничем не прикрытые. Никакой охраны возле повозок не было. Егоров покосился на Садиленко. Тот стоял мрачнее тучи и ждал очередных замечаний. Именно поэтому Алексей ничего не стал говорить.

— Ну, что же, на сегодня хватит, пошли к тебе в землянку. А об этом, — показал Егоров на повозки, — кому надо сам скажешь.

Ночью ожидались самолеты со взрывчаткой и новыми минами. Решали, кого послать принять и перевезти в роту опасный груз.

— Александра Машукова, нашего пиротехника, — не раздумывая, предложил Садиленко. — Он профессор в этом деле. А что до склада, так ему это хороший урок.

Егоров хоть и колебался, зная, что беспорядок на складе боевого имущества — упущение Машукова, но особенно возражать не стал. Командиру роты виднее. С Машуковым шли еще двое партизан — Владимир Гончаров и Иван Грибков, — тоже, как сказал командир роты, люди очень надежные. Хотел было их проинструктировать, но Машуков запротестовал:

— Не надо, товарищ старший лейтенант, нам не впервой.

— За кого вы нас принимаете? — обиделись и его помощники.

— Береженого и бог бережет, лишний раз напомнить не мешает.

Самоуверенность и беспечность минеров беспокоили Егорова. Всю ночь он ворочался на жестких нарах в землянке Садиленко, так и не заснув ни на минуту, слышал гул транспортных самолетов, сбрасывавших груз, и все ждал, что вот-вот прогремит взрыв. И как только забрезжил рассвет, он поднялся, решив пойти на поляну, где принимались грузовые парашюты. Разбудил командира роты и пригласил пойти вместе. Садиленко нехотя согласился.

Еще издали увидели сквозь деревья яркое пламя костра. Подошли и глазам не поверили: на краю поляны в яме лежали мешки с толом, чуть в стороне — коробки с детонаторами, капсюлями, химическими ампулами, ящики с минами МЗД, а посередине всего этого — костер, возле которого двое спали, а третий поддерживал огонь, подбрасывая в костер промасленную бумагу от упаковки.

— Вы что, с ума посходили? На тот свет не терпится? — не своим голосом закричал Егоров. — Немедленно гасите костер!

Разбуженные криком партизаны с недоумением смотрели на Егорова и Садиленко.

— Ничего опасного, — успокоительно произнес Машуков. — Это же бумага с упаковки горит, и только…

— Бумага?.. А если там капсюль остался?

— Мы все внимательно перебрали.

И вдруг в костре: «трах, трах, трах!»

Куда и сон, и самонадеянность подевались! Все трое сперва испуганно припали к земле, а потом спохватились и кинулись засыпать костер землей, затаптывать ногами. Огонь быстро погасили, а партизаны, вытирая взмокшие лица, только виновато хлопали глазами. Не лучше выглядел и Садиленко. Теперь он ничего хорошего для себя не ждал…

— Всех троих под арест! — выслушав Егорова, приказал Федоров. — И командира роты вместе с ними.

— Осмелюсь возразить, товарищ генерал…

— В чем? — Федоров с неудовольствием смотрел на Егорова.

— Проступок минеров, бесспорно, серьезный, но я хотел бы просить не арестовывать людей. Любое другое взыскание, но не арест.

— Это почему же?

— Во-первых, сам этот урок, пережитый минерами, для них не прошел даром. Ведь это одни из лучших минеров, и мне кажется, они все поняли. А во-вторых, они мне нужны не под арестом, а для выполнения вашего же приказа — быстрее научить инструкторов, чтобы с их помощью подготовить сотни других подрывников. И потом, вы же понимаете, если арестовать Садиленко, ему уже не командовать ротой.

— Знаю, все понимаю, — раздраженно ворчал генерал. — Да надоели мне эти минерские выходки… Совсем недавно, перед твоим приездом, в Чапаевском отряде подрывники заспорили, как надо подключать электродетонатор. Надо было не торопясь вместе разобраться, что к чему, так нет, нашелся хвастун, вылез: что тут, дескать, мудреного? И только хотел свою образованность показать, как прогремел взрыв.

— И все же на первый раз прошу вас пойти мне навстречу, — настаивал Егоров. — В других обстоятельствах и в другое время я бы не просил, да и сам мог, своими правами, наказать…

— Не с того начинаешь, заместитель, — оборвал его Федоров. — Надеюсь, что твоих адвокатских выступлений больше не услышу. А сейчас иди и наводи порядок у минеров, пользуясь своими правами. И передай всем: за такие фокусы будем судить.

ЛЕСНАЯ АКАДЕМИЯ

Уже несколько дней Алексей Егоров в партизанском крае. Обошел все отряды в поисках кандидатов на курсы, встречался с десятками людей. Лишь изредка бывал в штабе — чаще в роте. Оказалось немало хлопот и с организацией курсов, и с оборудованием учебного полигона. А командир соединения торопил — пора было открывать партизанский фронт. Многие партизаны были уверены, что за этим и идут они в западные районы Украины. По только им известным приметам они замечали, что в Полесье пришла партизанская силища и заняла исходный рубеж перед крупным партизанским наступлением на вражеские коммуникации.

Нелегкая задача выпала Алексею Егорову — за две-три недели подготовить минеров из вчерашних стрелков и автоматчиков, для которых даже ручной пулемет — сложная техника. А тут электричество, химия.

И вот сегодня — первое занятие. Ровно в пять утра рота подрывников выстроилась на поляне. В стороне, в тени деревьев, на грубо сколоченном столе была разложена новая подрывная техника — мины, батарейки, стеклянные ампулы. Приняв рапорт хмурого Алексея Садиленко, Егоров разрешил посадить людей на траву перед столом. Партизаны без особого шума рассаживались, но что-то в их настроении ему не нравилось. Как только он сказал, что подрывникам предстоит познакомиться с миной новой конструкции, из «аудитории» последовала вдруг реплика, вызвавшая смех:

— Сгораем от нетерпения быстрее встретиться с новой подругой жизни.

— Это хорошо, если ваше увлечение искреннее, а не легкомысленный флирт, — попытался отшутиться Егоров.

— В искренности можете не сомневаться, товарищ старший лейтенант, только не поздно ли нам переучиваться? — Это уже командир роты Садиленко решил вступить в разговор. — Мы привыкли к минам натяжным да нажимным, и выходило неплохо. А вы нас в академию тянете. Только время зря потеряем.

— Вот-вот, Алексей Михайлович, именно академия! — подхватил Егоров. — Отлично сказано. Лесная академия. Неделя-другая напряженной учебы, и каждый из вас — академик.

Егоров усмехнулся, а сам подумал, как нелегко бывает преодолевать силу инерции. Ему припомнились напутственные слова полковника Старинова, который перед отлетом Алексея в партизанский край предостерегал, как трудно будет приживаться новая мина. «Придется преодолевать предубеждение против неизведанной, а значит, и страшноватой техники, заставить поверить в нее. Тут уж придется и лаской, и таской». Как он прав! И генерал прав: пора и свою власть употребить.

— К тому же, товарищи, времени у нас не так много, чтобы тратить его на бесполезные споры, давайте работать, — как можно спокойнее сказал Егоров.

— А почему бы и не поспорить? Говорят, в спорах рождается истина, — высунулся теперь минер Дмитрия Резуто.

Алексею стало ясно, что уговорами тут не сладишь.

— Говорят, — сурово повторил он. — А еще говорят, что на войне надо выполнять приказы. И не только говорят, но и пишут: в присяге, в уставах. Мы здесь не на посиделках, поэтому приказывай прекратить болтовню и слушать меня. Мы с вами будем изучать новую мину и учиться ставить ее на путях, для чего и соорудили на полигоне отрезок железной дороги. Может, еще что неясно?

— Разрешите? — изображая застенчивого школьника, поднял руку Павлов.

— Слушаю вас.

— Вот вы назвали в качестве учебного пособия звено рельсов, уложенных нами на полигоне. А нужна ли нам эта игра в железную дорогу?

Партизаны снова задвигались, послышались смешки.

— Мы, можно сказать, университеты прошли на настоящих дорогах, а вы нас в начальную школу сажаете. Не лишнее это, товарищ старший лейтенант?

И тут вдруг Алексей успокоился. Ему, кажется, становилось ясно, чем больны некоторые минеры. Сдвинув детали мины в сторонку, он сел на край стола.

— В последнем вопросе я ничего не услышал, кроме чванства. Дескать, вот мы какие образованные, а вы нас за парту. Мне думается, при всей вашей образованности нескромно хвастать своими университетами. Товарищи вправе и обидеться. А потом, оглянитесь-ка, много ли вас, даже в одной роте, с университетами-то? Раз, два и обчелся. Для предстоящей же работы нас, подрывников, должно быть вдесятеро, а то и в двадцать раз больше. Вам, образованным, первым курсантам партизанской академии, самим придется в отрядах учить остальных. С таким-то настроением да спесью?

Наступило неловкое молчание.

— Новая мина не терпит приблизительного знания, ее постановка имеет свои особенности, которые легче усвоить, изучая не на пальцах, а на настоящих рельсах и шпалах. Мы будем ставить мины так, чтобы их никакой вражеский сапер не обнаружил день, два, неделю — сколько нам нужно. А этому можно научиться только с настоящей миной на настоящей железной дороге. Мы должны нашей миной вселить страх в оккупантов, сохранить ее для врага таинственной, неразгаданной. А для этого надо стать мастерами. — Егоров оглядел посерьезневшие лица слушателей и спросил: — Ну, есть еще желающие высказаться?

Поднялся Алексей Садиленко.

— Думаю, достаточно, товарищ старший лейтенант. Наговорились, пора и честь знать. Вы правы — не от ума, а от гонора наши доводы. Извините нас.

…Стоит жаркий июнь, воздух над Убортью напоен нежными запахами созревающих в лугах высоких трав. Устав от тренировок, а еще больше от жары, в минуты перекуров минеры с удовольствием валятся в душистую траву и, закрыв глаза, то ли дремлют, то ли думают о чем-то своем.

Вот и Алексей Егоров прилег в тени молодого, еще нежного и не колючего можжевельника, или яловца, как здесь называют эти крошечные хвойные деревца с нежным, чуть слышным горьковатым запахом и чешуйчатыми шишками. В приятной истоме Алексей слушает, как уходит из отяжелевшего тела усталость. На душе у него спокойно. Тот неприятный и скользкий разговор на садиленковском «майдане» оставил внутри какую-то занозу, но постепенно затухала обида, и, когда генерал Федоров спросил его, как идут дела на курсах, Алексей с чистой совестью доложил, что все нормально. Золотым человеком оказался Алексей Садиленко. Хитрый одессит, после того как извинился перед Егоровым за своих хлопцев, ловко повернул разговор. «Вот вы все, — говорит, — Алексей Семенович, «душечка-эмзедушечка» и тому подобное насчет химии и электричества… А вы на время отодвиньте железки и пробирки с батарейками в сторонку и расскажите об этой «душечке» так, чтобы и мы влюбились в нее, как вы. Разве ж нам не хочется, чтобы фрицы боялись ездить по железке?»

И Алексей рассказал, как минувшей зимой, во время наступления Брянского и Западного фронтов в районе Орла, партизанам Брянщины была поставлена задача сорвать переброску резервов противника по железной дороге, вывести из строя Брянский узел. Несколько крупных отрядов пытались выполнить эту задачу с прежними натяжными и нажимными минами, но гитлеровцы только усилили охрану дороги, а эшелоны продолжали идти. Вот тогда в партизанский край и были заброшены опытные образцы мин замедленного действия, а для их внедрения посланы подготовленные инструкторы. И эта далеко не совершенная прабабка нынешней «эмзедушки» оказалась серьезным оружием в руках умелых подрывников. В несколько ночей минеры установили на важнейших дорогах около двухсот новых мин. Некоторые с замедлением до полутора месяцев. И вот под самым носом у вражеской охраны начали подрываться составы.

Алексей, улыбаясь, вспомнил, как удивил самолюбивых минеров его рассказ. А он еще добавил, что теперь эти мины прислали по просьбе генерала Федорова, который понимает, насколько эта техника лучше прежней…

С того дня минеров словно подменили. И вот теперь они сами, по доброй воле, часами терпеливо ползают возле «потешной дороги» — так прозвали шутники отрезок колеи, построенной подрывниками на берегу Уборти, — споря, как лучше устанавливать мины, с часами в руках тренируются в скорости их установки, придирчиво проверяют друг у друга чистоту маскировки.

Егоров приподнялся на локти и огляделся. Курсанты отдыхали. Неподалеку, тоже под кусточком, дремал Алексей Садиленко. Непоседливый Владимир Павлов травинкой щекотал его за ухом, а Садиленко, не открывая глаз, лениво отмахивался, думая, что это назойливая муха. Спрятались в кустах два друга-подростка, Миша Глазок и Николай Слопачок, беседуют о чем-то своем, ребячьем. Вот, разровняв песок, что-то рисует на нем Всеволод Клоков. Что-нибудь изобретает. Теплеет на сердце у Алексея при виде этого неразговорчивого сибиряка. Как-то на одном из первых занятий он попросил минеров подумать, как сделать мину неизвлекаемой без подсоединения к ней разных «сюрпризов», которые усложняли постановку мин. Все промолчали. А в конце занятий к нему подошел Клоков и попросил на ночь мину к себе в землянку.

— Есть тут у меня одна мыслишка, — буркнул он.

Однако глаза Клокова задорно блестели, и было ясно, что задача затронула его инженерское самолюбие и «мыслишка», безусловно, стоящая. Он и раньше изобретал, даже создал из двух обыкновенных мин собственную неизвлекаемую мину, окрещенную партизанами «балалайкой» за то, что два ее заряда соединялись проволочкой — струной.

Несколько ночей просидели Егоров с Клоковым, думая над «мыслишкой» Всеволода, и в результате появилась на крышке новой мины «кнопка неизвлекаемости»…

Садиленко скомандовал продолжение занятий, и один за другим потянулись к полотну «потешной дороги» слушатели партизанской академии. Лишь под вечер уходили они в лагерь на обед и короткий отдых, чтобы с темнотой вернуться на полигон. И снова, теперь уже ночью, оживала поляна над Убортью. Ночи были посвящены тактике. Учились минеры приемам подхода к железнодорожному полотну, чтобы не хрустнула ветка и не зашуршала трава и ни один камешек не скатился с насыпи. Ведь вдоль колеи прохаживались бдительные часовые — свои же хлопцы, самые придирчивые экзаменаторы. Обнаружен минер часовыми — иди снова тренируйся. Обнаружена мина — тоже не надейся на снисхождение. Лишь немногим, несмотря на бдительную охрану, удавалось незаметно поставить и замаскировать мину. Партизаны, смеясь, говорили, что откосы железнодорожного полотна мокры от пота.

Каждая неудача на учениях становилась предметом подробного разбора, с добродушной подначкой, шутками и смехом. Но зато горе было насмешнику, если и его постигала неудача!

Егоров не мешал, понимая, что эти разборы полезнее иных занятий.

Как-то в конце второй недели в разгар учебы с дальней заставы передали условный сигнал: на полигоне посторонние! А вскоре на дороге из леса показались несколько верховых. Егоров заспешил навстречу. Еще издали он узнал Алексея Федоровича Федорова. Следом за ним ехал комиссар Дружинин.

— Принимай гостей, Алексей Семенович! — крикнул ему генерал, когда всадники приблизились. Егоров узнал начальника Украинского штаба партизанского движения генерал-майора Строкача, его заместителя полковника Старинова, партизан из эскадрона Карпуши, сопровождавших начальство. Но кто же впереди, рядом с командиром соединения?

Когда верховые спешились, Егоров доложил Федорову, чем занимаются партизаны. Потом обратился к незнакомцу.

— Рад с вами познакомиться, товарищ Егоров, — протянул Алексею руку высокий плечистый мужчина с узким лицом. — Демьян.

Егоров понял, что это секретарь ЦК Компартии Украины Демьян Сергеевич Коротченко, известный среди партизан как «товарищ Демьян».

— Вот и встретились, — усмехнулся генерал Строкач, встряхнув Алексея за плечи. — Я же обещал!

Подошел Старинов и крепко обнял своего крестника.

В сопровождении Егорова и Садиленко гости побрели густыми травами, внимательно осматривая все вокруг. В некотором отдалении, сбившись в тесную группу, за начальством двигались курсанты, с любопытством разглядывая гостей.

— А что это за фортеция? — спросил Коротченко, когда подошли к высокой насыпи, на которой виднелись шпалы и рельсы настоящей железной дороги.

— Железная дорога. Наш учебный полигон, товарищ Демьян, — доложил Егоров. — Тут минеры учатся тактике и тренируются в постановке мин.

— Интересно. Ну-ка, расскажите подробнее, — попросил Коротченко. — И, если можно, покажите.

— Конечно можно, товарищ Демьян. Только это будет несколько условно. Занятия по тактике и постановке мин мы проводим в ночное время, ближе к боевой обстановке.

Егоров подошел к Садиленко и что-то вполголоса сказал ему.

— Глазок и Слопачок, ко мне, — скомандовал Садиленко.

Из группы партизан выбежали и замерли по стойке «смирно» два подростка.

— Это что за ребята? — озадаченно спросил Коротченко Егорова.

— Они доложат, Демьян Сергеевич, — ответил Егоров и кивнул ребятам.

— Минер Михаил Глазок, — доложил круглолицый паренек в кепке, сдвинутой набок.

— Партизан Николай Слопачок, — негромко произнес другой, в перепоясанном стареньком пиджачке и черной смушковой шапке.

Коротченко с недоумением посмотрел на Егорова:

— А почему не взрослые?

— Глазок — инструктор минноподрывного дела. Слопачок — его второй номер. Оба занимаются отлично, — улыбнувшись, доложил Егоров.

— Ну, ладно, посмотрим, — недоверчиво произнес Демьян Сергеевич.

Глазок и Слопачок надели на себя сумки подрывников, взяли оружие, мину и взрывчатку. По команде Садиленко отошли метров на полтораста от железной дороги, кинулись в траву и исчезли в ней.

Гости сначала настороженно, а потом с интересом наблюдали за работой юных минеров. А Егоров вполголоса объяснял Коротченко последовательность действий подрывников, их взаимную страховку и обязанности номеров. Тем временем минеры ползком подобрались к полотну, бесшумно поднялись на него и в считанные минуты поставили мину. Тщательно замаскировав ее, спустились с откоса и уползли на исходный рубеж.

Гости с Егоровым и Садиленко поднялись на насыпь и осмотрели место минирования. Никаких следов!

— Ну и ну! У вас тут и в самом деле лесная академия. Молодцы! — Коротченко пожал руки Егорову и Садиленко. — Думаю, Тимофей Амвросиевич, опыт организации стоило бы и в другие соединения передать. Вы только подумайте, как толково все организовано!

— Поучиться тут и в самом деле есть чему, — согласился Строкач.

Несколько часов провели гости на полигоне, наблюдая за учебой партизан и беседуя с ними. Молодой минер, недавно пришедший из отряда в роту Садиленко, веснушчатый паренек с хитрыми зеленоватыми глазами, когда Старинов его спросил, не трудно ли учиться, горестно произнес:

— Трудно. Мне эти мины что темная ночь в лесу. Каждый сук страшен. Слушаю и ничего не соображаю: какие-то вибраторы да ампулы, или как их там называют? Нет, не раскусить мне эти штучки, товарищ командир. Лучше уж автомат…

Старинов после этого разговора отвел Егорова в сторонку.

— На самом деле трудно, или хитрит? А, Алексей Семенович?

— Немножко хитрит, немножко правду говорит, Илья Григорьевич. Да только где их, других-то, найдешь? Мы вместе с начальником штаба Дмитрием Ивановичем Рвановым, с командирами и комиссарами отрядов ночи просиживали за списками, обсуждали каждого кандидата, отбирали ребят — все больше коммунистов и комсомольцев… Но некоторым и на самом деле не под силу все эти премудрости.

— Ну, и как же думаешь выходить из положения?

Егоров горько усмехнулся:

— Придется учить таких, какие есть. На практике показывать, давать руками щупать.

— Смотри, Алексей Семенович, чтобы только руки не поотрывало…

Гости уехали, но продолжить занятия минерам так и не удалось. Не успела развеяться пыль под копытами лошадей, унесших высоких гостей, как с заставы снова поступил сигнал: «Чужой на полигоне».

— Везет нам сегодня на гостей, — махнул рукой Егоров и приказал пропустить человека.

Он думал встретить еще кого-нибудь из Москвы, из партизанского штаба, даже приготовился докладывать, но перед ним стоял… Павел Строганов.

— А-а, пропащий! Откуда? — раскинув руки, кинулся Егоров навстречу другу.

— С небес, Алеша, откуда же нам браться?! — засмеялся Строганов. — Только теперь посадочным, а не парашютным десантом, с начальством. Они ускакали на конях, а я пешочком.

— А ну, дай-ка я на тебя взгляну издали. — Егоров выпустил из крепких объятий друга, отошел на шаг.

Строганов, невысокий ростом, в своей коротенькой кожанке, зеленых галифе с кожаными леями и забрызганных сапогах, поправив черную каракулевую кубанку с зеленым дном, вытянулся и не то в шутку, не то всерьез доложил:

— Товарищ старший лейтенант! Партизан Павел Строганов прибыл в ваше распоряжение, чтобы вместе громить фашистскую нечисть!

— Вольно! — с усмешкой скомандовал Егоров. — Но ты все-таки расскажи, как попал обратно в Москву. А то нам сообщили, что ты там, а подробностей не знаем.

Партизаны тесным кольцом окружили друзей. Смущаясь, Павел умоляюще шепнул Егорову:

— А может, не надо, а?

— Да ты что? Или у тебя какие-то секреты?!

— Не то чтобы секреты, а просто неинтересная история…

— Все равно давай, друг. У нас принято все начистоту, — отозвался Алексей Садиленко.

— Ну, если так, тогда терпите, — преодолевая неловкость, согласился Строганов. — Вот только не знаю, как и рассказывать…

Он медленно вытащил кисет с махоркой и, свернув цигарку, передал его по кругу.

— Случилась со мной настоящая оказия. Приготовились мы тогда прыгать. Пока ты стоял рядом, и я чувствовал себя уверенно, а когда ты сиганул в темную пропасть, у меня мурашки по коже поползли. «Конец всему», — резанула мысль. Я стал пятиться от двери, зацепился за какой-то ящик и загремел. Это увидел бортмеханик, который нас выпускал, и кинулся ко мне. Схватил за ремни, чтобы помочь встать, да, видно, кольцо зацепил и вырвал его. Я уж и не соображаю ничего, вскочил и двинулся, как лунатик, к двери, а сзади парашют вывалился из ранца. Я-то не вижу ничего, а механик заметил, оттаскивает меня. Ну, а я теперь рвусь прыгнуть. Думаю: «Так тому и быть. Вперед!» — Павел обвел доверчивым взглядом слушателей, покатывавшихся со смеху. Потом затянулся несколько раз дымом и стал продолжать свою исповедь: — Я рвусь, а бортмеханик отталкивает меня и ругает на чем свет стоит. Наконец вместе со стрелком они швырнули меня куда-то за мешки и начали их выталкивать в дверь. Тут я стал приходить в себя. Самолет взял обратный курс, а я стал просить летчиков, чтобы высадили меня, чтобы повернули назад, да куда там…

— А потом что? — спросил Алексей.

— Вернулись в Москву. Явился в штаб и обо всем доложил, вот как и вам. Тоже слушали и смеялись, а потом приказали ждать очередной оказии. Теперь вот прилетел к вам с начальством. На партизанском аэродроме выгрузили меня вместе с ящиками и мешками.

— Ну, я рад, что все так хорошо кончилось. А то, пока Москва не ответила, я места себе не находил. — Алексей снова крепко обнял друга и вполголоса спросил: — Сообщили из Москвы, письмо мне было, не захватил?

— А как же, Алексей Семенович, вот оно.

Павел Строганов достал из внутреннего кармана кожанки письмо. Партизаны стали расходиться, понимая, что наступила минута, когда мешать нельзя. Павел, передав письмо, тоже отошел к подрывникам. Алексей остался один на один со своими родными…

ЧЕРЕЗ ГОРЫНЬ-РЕКУ

Пролетели недели учебы. Те, кто закончил «егоровскую академию», сами разошлись по отрядам и на местах готовили подрывников. Для Егорова настали еще более напряженные дни. Он ездил по подразделениям, отбирал людей, помогал проводить занятия, не уставая повторять своим инструкторам: «Поспешать надо, братцы!»

Время торопило. Июнь тысяча девятьсот сорок третьего года, горячий и тревожный, был на исходе. В штаб соединения стекалось все больше данных, свидетельствующих о том, что на фронте готовится новое большое сражение. Дальняя разведка, разосланная во все стороны, соседние отряды и соединения сообщали, что на севере, за Припятью, по железной дороге Брест — Гомель ночи напролет один за другим идут на восток тяжелые составы с танками и горючим, с артиллерией и солдатскими теплушками. То же доносили и с юга, с линии Ковель — Киев. Посты воздушного наблюдения отмечали сотни немецких самолетов, пролетавших на восток. Как правило, они пролетали на рассвете, зловеще сверкая свежим лаком в лучах утреннего солнца. Вороньи стаи перемещались к фронту.

Было ясно: враг накапливает силы для наступления. Разведывательные донесения полетели из партизанских штабов в Москву, в Центральный штаб партизанского движения, в Ставку Верховного Главнокомандования.

Ни у кого не было сомнения, что враг попытается этим летом взять реванш за Сталинград, за зимние поражения. Удар, нанесенный войскам захватчиков, до основания потряс фашистский военный блок и эхом отозвался во всем мире. Военная инициатива была выбита из рук заправил гитлеровской Германии. Чтобы вернуть ее и восстановить пошатнувшийся престиж в глазах потрясенных сообщников, вождям гитлеровского рейха нужно было наступление, только наступление, ибо обороняться — значит фактически признать свое военное поражение. Гитлер заклинал: неудачи не должно быть, это наступление имеет решающее значение, оно должно быть осуществлено быстро и решительно, оно должно вернуть инициативу…

По приказу Гитлера была объявлена тотальная мобилизация, отовсюду снимались лучшие соединения, оснащались лучшим оружием и во главе с лучшими генералами посылались на Восток, где они грязно-зеленой плесенью растекались по полям под Белгородом и Орлом, забирались в траншеи перед яростным прыжком. Уходили в прифронтовые леса, сползая с платформ, грузные танки с оскаленными мордами тигров на бортах и затаивались там до решающего часа.

В конце июня штаб партизанского соединения получил приказ продолжить рейд на Волынь и приступить к операции «Ковельский узел»: нанести уничтожающий удар по железным дорогам узла, чтобы сорвать перевозки вражеских резервов.

И вот уже третий день соединение Федорова на марше. Осталась позади гостеприимная и тихая речка Уборть и полигон на ее берегу, уютные землянки. Соединение остановилось в лесу перед болотистой поймой реки Горынь, обычно тихой и ласковой, а сейчас, после дождей, непокорной и полноводной. Разведчики, минеры Алексея Садиленко, кавалеристы эскадрона Карпуши безуспешно сновали вдоль берега коварной Горыни в поисках переправы.

А в доме лесника заседал «военный совет». Командир соединения собрал широкое совещание перед решающим броском. Здесь сам Федоров, комиссар Дружинин, начальник штаба, заместители Федорова, командиры отрядов. Душно в прокуренной горнице.

Неожиданный разлив Горыни спутал планы штаба соединения. Рассчитывали, снявшись с места, в два ночных перехода подойти к реке, а на третью ночь переправиться через реку, тут же перемахнуть железную дорогу на Лунинец и раствориться в Камень-Каширских лесах.

Все понимали: успех операции — в незаметном и неожиданном появлении батальонов на дорогах Ковельского узла. Да где уж тут незаметно, если трехтысячная армия партизан с сотнями подвод, кухнями и «продовольственным» стадом целый день топчется на одном месте, а на берегу гарцуют конники Карпуши.

Командиры ждали решения Федорова. Он сидел за столом под божницей, опершись на локоть и подперев ребром ладони лоб, словно заслонял утомленные глаза от света, сочившегося из окна. Наконец поднял голову, посмотрел на собравшихся и хлопнул ладонью по столу.

— Ну, вот что, начальник штаба, — обратился он к Рванову. — Прекратить бесполезную разведку, хватит собак баламутить. Будем строить переправу. Какую — решать строителям на месте, но чтобы послезавтра мы были на том берегу. Ясно, товарищ Егоров? Строить будет рота подрывников. Начальнику хозчасти, — Федоров строго посмотрел на заместителя по тылу, — обеспечить подрывников инструментами, транспортом и подсобной рабочей силой.

Федоров поднялся из-за стола. Встали и остальные.

— Все, товарищи, по местам.

Уже когда почти все разошлись, генерал остановил Егорова и обнял за плечи.

— Запомни, Алексей Семенович: послезавтра, не позже. Нашумели мы тут, понимаешь?

— Постараемся, Алексей Федорович, — ответил Егоров, но, заметив, что командир соединения нахмурился, спохватился и поправил себя: — Будет сделано, товарищ генерал!

— То-то, — засмеялся Федоров. — Действуйте!

Легко сказать «будет сделано», да не так просто за двое суток построить мост, не имея ни строительных материалов, ни необходимых инструментов. Да и минеры — добрая половина — взрывать научились, а небось в жизни топора в руках не держали.

— Отныне все вы — строители, — с места в карьер начал Егоров, собрав по тревоге роту подрывников. — Приказано за двое суток навести через Горынь переправу. Транспортом и людьми помогут, а остальное за нами. Подрывать мосты мы умеем, теперь надо доказать, что и строить можем не хуже. Руководство работами возлагаю на командира роты.

Егоров повернулся к Садиленко.

— Действуй, командир. На тебя, как на бывшего сапера, вся надежда. Кого возьмешь главным инженером, прораб?

— Думаю, Клокова.

Скоро Егоров, Садиленко, Клоков, Павел Строганов и Петр Николаев, уже побывавший в разведке у реки, ехали верхом к Горыни. Чавкала размокшая земля под ногами лошадей, не переставая лил дождик. Еле заметной лесной дорогой Николаев вывел всадников к реке. Здесь лес углом подходил очень близко к воде. Разбухшая Горынь несла на грязной спине все, что смывала по дороге: ветви и деревья, траву и глину с обрушившихся откосов.

Садиленко и Клоков внимательно осматривали место переправы, о чем-то вполголоса переговариваясь. Здесь в засушливое время, наверное, был брод — на той стороне виднелись чуть заметные следы проезжей дороги. Сейчас же место казалось пустынным — можно переправиться незамеченными, а там — ищи ветра в поле.

Подошли Садиленко с Клоковым.

— Пожалуй, и искать больше нечего, Алексей Семенович. Вот и Всеволод согласен. — Садиленко кивнул в сторону Клокова. — Мы посоветовались с ним и хотим предложить смешанный мост построить: на мелком месте на сваях, а на глыби — понтонный.

— А где же мы понтоны найдем? — удивился Егоров.

— Пошлем людей вверх по реке, соберем десятка полтора лодок, пригоним, свяжем вместе, немножко для прочности подтопим и накроем настилом. — Садиленко так убежденно говорил, словно уже видел готовый мост. — Повозки и людей выдержит, а танков у нас нет. Да и не поспеть нам, если весь на сваях…

Поехали по лесу искать, где удобнее валить деревья на сваи и настил. Возле реки ельник оказался молодым, мелковатым, разве что на слеги, а коренной лес был в такой болотине, что не вытащить срубленных деревьев на истомленных лошадях. Выручил Николаев.

— Давеча в разведке наткнулись мы с ребятами на делянку, там видели штабеля отборного леса, длинника метра по три, выдержанного, даже ошкуренного, должно, для рудничной стойки приготовлен. — Николаев с надеждой посмотрел на товарищей. — Только он охраняется объездчиками, да неподалеку железнодорожный мост.

— А кто мост охраняет? — спросил Клоков.

— Словаки.

— Ну, эти пальцем не шевельнут, если мост не тронем.

— Мост нам пока не нужен, — сказал Егоров, — а вот лес необходим. Займитесь этим вы, Николаев. Только надо действовать наверняка. Подводы возьмите у хозяйственников, им дано указание.

Под вечер неподалеку от железнодорожного моста, где лежал обнаруженный Николаевым лес, появилось несколько подвод. Партизаны-возчики, отложив оружие, споро грузили сухие лесины, выбирая те, что потолще. Распоряжался, поторапливая возчиков, Петр Николаев. Закончив погрузку, уже хотели выезжать на дорогу, как вдруг на поляну влетел верховой.

— Кто здесь старший? — закричал объездчик, осаживая лошадь.

— Ну, я. — Николаев подошел к верховому.

— Куда везете лес? — Полицай-объездчик наехал на Николаева так, что тому пришлось взять коня под уздцы.

— Куда надо, туда и везем, — обозлившись, оборвал объездчика Николаев.

— С чьего разрешения? — прицепился полицай.

— С разрешения властей, — уклонился от прямого ответа Николаев, махнув рукой возчикам, чтобы те выезжали.

— Стой! Ты не шуткуй. С чьего разрешения? Лес принадлежит германскому рейху!

— Я и не шучу.

— Отвечай, мать твою!.. — Полицай занес руку с нагайкой над Петром. Возчики с тревогой наблюдали за происходящим, готовые в любую минуту прийти на помощь минеру. Николаев же был спокоен.

— Ну, если ты так настаиваешь, пан полицай, отвечу: партизанам лес нужен.

— Что?! Каким партизанам? — даже в лице переменился объездчик.

— А вот этим, — показал Николаев на партизан, стоящих у подвод.

Полицай испуганно переводил взгляд с Николаева на партизан. Он хотел повернуть лошадь, но Николаев крепко держал ее под уздцы.

— Не балуй. — Петр насмешливо сузил глаза. — Лучше слезай с лошади.

Объездчик безвольно свалился с лошади на ватные ноги.

Петр отобрал у него карабин и нагайку, обыскал и спросил:

— Ну, а теперь что с тобой делать?

Объездчик молчал.

— Ладно, иди с нами, да только спокойно, не бегать. А в особом отделе разберутся, что с тобой делать.

С рассветом в лесу возле переправы зазвенели топоры. Партизаны, как муравьи, сновали по рабочей площадке в мокрых от дождя и пота рубахах. Одни зачищали лесины, другие затесывали сваи, мастерили козлы, кувалды и копровые бабы для забивания свай.

Плотники во главе с Садиленко рубили бревна на плахи для пастила. Сам Алексей, ловко работая тяжелым топором, неожиданно тонким голоском напевал:

Через речку быструю

Я мосточек выстрою.

Ходи, милый, ходи, мой,

Ходи летом и зимой…

В полдень на Горыни показалась «эскадра» — полтора десятка украинских больших «дубов» — долбленых лодок. На головном судне горделиво восседал улыбающийся Павел Строганов — ему было приказано организовать «понтонный парк».

К вечеру низководный мост системы «КС» (Клоков — Садиленко) был готов. Когда землю окутала ночная темень, из леса послышался глухой топот сотен ног, скрип колес, фырканье лошадей. К переправе подходило партизанское соединение.

Егоров и Садиленко расставили минеров по краю моста, чтобы партизаны ненароком не попадали в воду, а сами пошли навстречу колонне.

Из темноты вынырнула группа конников.

— Здорово, хлопцы, — прогудел откуда-то сверху голос генерала. Он соскочил с коня и пошел к Егорову. — Ну, хвастайтесь, что вы тут настроили.

Егоров, Садиленко, Клоков, еще несколько минеров с генералом Федоровым пошли к мосту. Алексей Федорович подтолкнул Егорова с Садиленко вперед.

— Идите, идите, строителям полагается первыми пройти по мосту.

Всей гурьбой взошли на переправу. Федоров внимательно осматривал эхо необычное сооружение — гибрид свайного и понтонного мостов, подпрыгивал на настиле, раскачивал лодки и одобрительно гудел:

— На первый раз неплохо, совсем неплохо. — И уже с другого берега прокричал: — Рванов, давай команду — вперед!

ЛЕТЯТ ПОД ОТКОС ЭШЕЛОНЫ

Уже десять дней, как партизаны Федорова покинули временный лагерь на Уборти. Позади остались раскисшие дороги белорусского Полесья, Горынь-река, лесная, с коричневой водой, Стырь.

Волынь встретила ленивой тишиной. Глухие, полузаросшие лесные проселки, горькие запахи осины и ольхи. Когда же проселки выныривали из лесных дебрей, глазам открывались многоцветные, как лоскутные одеяла, поля. А за полями снова темнели синие леса. Тихие лесные речушки, хмурые, затянутые по краям озера. Над соломенными крышами лесных деревень островерхие крыши церквей. Как будто и войны нет.

Только обманчива эта тишина. У въездов в села — огромные кресты, на перекладинах которых либо краской намалевано, либо выжжено раскаленным железом: «Або вызволишь Украину, або загинешь за нее». Бандеровский лозунг. Партизанские дозоры все время чувствовали на себе чей-то пристальный взгляд, словно кто-то шел рядом с ними, таясь в чаще. Иногда навстречу дозорам на узкие лесные дороги вдруг выезжали крестьянские повозки без возниц, с вожжами, привязанными к грядкам телег, а на телегах, пугая лошадей, лежали еще теплые трупы зарубленных людей с приколотыми к одежде бумажками — «червонный». Это бандеровцы подавали о себе весть, пытаясь нагнать страху на идущих с востока партизан.

Соединение вступило в пределы так называемой «полесской сечи». Чем дальше, тем пугливее население. Не выбегали навстречу партизанам деревенские ребятишки. Молча, прячась друг от друга, глядели из-за плетней селяне: сосед боялся соседа.

В Камень-Каширских лесах, между реками Стырь и Стоход, откуда до Ковеля рукой подать, создавалась прочная база партизанского соединения Федорова. Здесь партизанские батальоны могли отдохнуть, выйдя в резерв командира соединения, подлечить своих раненых и больных, одеться, обуться, пополниться припасами, отремонтировать оружие. Эту свою базу партизаны окрестили Лесоградом. Отсюда, из штаба соединения, тянулись нити к каждому батальону.

Генерал сказал, ступив на землю Лесограда: «Мы пришли сюда надолго». И потребовал строиться обстоятельно, с фронтовым комфортом. Вновь под руководством Алексея Садиленко была создана строительная бригада. Командиру и комиссару собрали две настоящие избушки. Остальным строили прочные землянки: в глубокие котлованы опускали срубы изб, отобранных у немецких прислужников, потолки засыпали землей и обкладывали дерном. Сухо и тепло.

Себе минеры построили «салон-вагон», использовав для этого сруб какого-то длинного сарая.

Непривычная работа вконец вымотала минеров, и им разрешили денек отдохнуть. Главный «прораб», под руководством которого велось все строительство, Алексей Егоров, лежал навзничь на мягком травяном ковре. Неторопливо текли мысли. Как-то пойдет боевая работа подрывников? Налаживать отношения с ними оказалось сложнее, чем он думал. Алексей болезненно переживал недоверие, с каким встретили его ветераны роты Садиленко, «крокодилы», как их шутливо называли в отличие от «аллигаторов» — начинающих подрывников и дилетантов. Эта негласная иерархия строго поддерживалась самими минерами. И хотя за недели работы «академии» они вроде бы притерлись, даже подружились, но и сейчас для Клокова, Павлова, Резуто, даже для степенного Садиленко, он по-прежнему новичок. Замечательные ребята, никакая работа им не страшна, но в свободное время не попадайся на зуб — перекусят.

Егоров понимал, что только бой уравняет их, и ждал начала операции с надеждой. Боя он не боялся. Только бы с минами все в порядке, от этого зависит судьба всей операции. Ковель! Надо так затянуть этот узел, чтобы мышь не проскочила, а не то что эшелоны. Конечно, минеры на линии будут не одни, батальоны их прикроют. Но все же успех-то зависит от смелости и умения самих «академиков». А как еще поведет себя «эмзеде»?

В душу заползал неприятный холодок. Первая же неудача может подорвать с таким трудом привитую веру в новую технику. Одно дело изучение и учебная постановка мины на учебном полигоне, и совсем другое — боевая обстановка. Ведь и во время учебы не все ладно выходило. Был же как-то случай — взорвался в руках у курсанта по небрежности капсюль и оторвал полпальца. И гадюкой поползла среди подрывников молва: «Прежде чем подорвешь вражий эшелон, сам взлетишь в воздух». Много тогда сил пришлось потратить Егорову, чтобы вернуть доверие к новой мине.

Беспокойные мысли Егорова прервал посыльный из штаба, сообщив, что старшего лейтенанта вызывает командир соединения.

В командирской избе уже находились генерал, комиссар Дружинин, начальник штаба и начальник разведки Дроздов. Ждали Егорова.

— Подсаживайся к столу, Алексей Семенович, — пригласил Федоров. — Вот тут передо мной план операции «Ковельский узел» и проект приказа, который вы сочинили с Рвановым. Давайте посоветуемся. Мы вышли в назначенный район. Отсюда батальоны должны разойтись по своим участкам, причем как можно быстрее. Медлить нельзя — разведчики доносят, что движение на линиях от Ковеля на восток резко усилилось.

По просьбе Федорова начальник штаба изложил основные моменты плана. Егоров знал план хорошо — они вместе с Рвановым ломали голову над ним. В отличие от прежней тактики кратковременных выходов диверсионных групп к дороге и последующего «отскока» после выполнения задания, план предусматривал «посадить» по батальону с группой минеров на каждое из направлений железной дороги Ковельского узла. Они становились хозяевами участка и отвечали за него, добиваясь прекращения на нем движения вражеских поездов.

Алексей задумался. Словно издалека доносились до него слова Рванова об организации взаимодействия батальонов и обеспечении боевой работы. Раздумья прервал Федоров.

— Товарищ Егоров, подрывники готовы к выполнению предложенного плана?

— Минноподрывные группы созданы во всех батальонах и готовы к выходу в свои районы вместе с батальонами. Остается перед массовой постановкой проверить новую мину в боевых условиях. Прошу разрешить эту работу провести мне лично с группой минеров роты Садиленко. Дело-то новое. К тому же хотел бы взять на пробное минирование командиров диверсионных групп батальонов.

Федоров посмотрел на Дружинина и Рванова. Те в знак согласия кивнули головами.

— Сколько времени вам понадобится на пробное минирование?

— Суток пять-шесть.

— Много. Даю от силы трое суток. И не теряйте времени, выходите сегодня же.

Через два часа колонна минеров вышла из Лесограда на юг, на линию Ковель — Сарны, в район села Маневичи. Там должен быть нанесен первый удар.

Колонна получилась большая. Решив одновременно поставить пятьдесят мин, Егоров вынужден был взять с собой почти полтонны взрывчатки и прочее имущество подрывников. Все это было уложено на пять подвод, по числу боевых групп, во главе которых стояли такие асы, как Клоков, Резуто, Мыльников, Садиленко и Денисов. С первым отрядом на минирование отправлялись опытные минеры Павлов, Василий Кузнецов — Чалдон, как его звали друзья, — Павел Строганов, его тезка Павел Медяный с женой Ниной. В каждую группу входило пять подрывников. С отрядом шла медсестра и связисты с радиостанцией.

Впереди шел батальон Лысенко, поэтому Егоров решил не выдвигать дозоров, а быстрее двигаться к базе батальона, штаб которого должен расположиться где-то возле села Серхово.

Егоров ехал на первой повозке с проводником Колей Слопачком. Лошадь неторопливо тащила тяжело нагруженную повозку. Дорога вилась среди зарослей ольхи. Из чащи тянуло застоявшейся сыростью. Запущенный лес, заросший густым подлеском, с поваленными бурей трухлявыми стволами деревьев, выглядел диким. В сухих местах кое-где попадались старые военные погосты времен первой мировой войны. Тогда на Стоходе шли тяжелые бои, и много русских солдат покоилось под покосившимися над братскими могилами крестами.

Коля Слопачок без умолку рассказывал, как хорошо тут было до войны. Он из Маневичей, а сюда хаживал с матерью по грибы и ягоды.

— Хочется домой? — спросил Егоров.

— Хочется, да нельзя. Я четыре раза убегал из эшелона — в Германию отправляли. Теперь меня полицаи запомнили, голову оторвут, если поймают.

Уже в сумерки догнали батальон Лысенко в Серхово. Вместе с ним определили участки каждой группе минеров, закрепили за ними автоматчиков для прикрытия. Подрывники забрали взрывчатку с повозок и растаяли во тьме. Нет, сегодня они еще не будут ставить мины, а только разведают свои участки. Из засад, с деревьев они будут внимательно наблюдать за противником ночь и день, чтобы следующей ночью заложить под рельсы мины.

Лишь двое — Всеволод Клоков и Владимир Павлов — пойдут минировать сегодня, как только вернется проводник. Им доверено поставить пробную мину. Это будет последний экзамен новой мине.

Егоров волновался, пожалуй, больше самих минеров, и руки его предательски дрожали, когда он помогал ребятам снарядить мину. По всем расчетам, она должна сработать рано утром, часов в семь-восемь, на виду у всех.

— Пора, товарищ старший лейтенант? — тронул Егорова за рукав старший группы — Клоков.

— Пора, — сдерживая неожиданно охватившую его нервную дрожь, ответил Егоров. — В добрый час.

…Они шли впятером. Впереди маленький, легкий на ногу Коля Слопачок, за ним Всеволод Клоков с автоматом и тяжелой сумкой на боку, потом Володя Павлов со взрывчаткой на спине. Шествие замыкали Егоров и его неизменный спутник Павел Строганов.

Впереди посветлело. Опушка. До насыпи метров сто. Здесь где-то должно быть прикрытие. Егоров тихо свистнул. Из-за деревьев появился высокий партизан с автоматом.

— Как впереди? — вполголоса спросил Егоров.

— Все тихо.

— Предупреди автоматчиков, что минеры выходят на линию.

Легким охотничьим шагом продвигались минеры. Возможно, они первыми испытают радость удачи. А сейчас первыми идут навстречу опасности.

— Замри! — остановил Володю предостерегающий шепот Всеволода.

Со стороны будки путевого обходчика появились две неясные фигуры. Патруль! Павлов словно прирос к земле.

Гитлеровцы, громко переговариваясь, посвечивая фонариками перед собой, шли по шпалам, время от времени нагибаясь к рельсам и постукивая по ним. Удаляясь, затихли их голоса, лишь вспыхивали огни фонариков. Через полчаса они вернулись к будке. Минеры поползли вперед, еще ближе к полотну, под самую насыпь. Теперь надо узнать, когда охранники снова появятся. Промокла одежда. Роса обильно смочила траву. Это плохо — утром темный след могут заметить. Надо идти к кустам.

Вот он, патруль — снова. Ребята засекли время: хватит ли на минирование? Все повторилось, как и в первый раз. Теперь один из патрульных напевал. Когда охрана ушла, минеры кинулись на насыпь.

Отложены в сторону автоматы. Павлов быстро расстелил плащ-палатку, а Клоков, достав саперную лопатку, стал лихорадочно копать под шпалой яму для заряда, ссыпая землю на палатку. Павлов помогал ему. Они знали: хорошая маскировка — девяносто процентов успеха.

Предельно напряжены нервы. Но вот яма готова, на дно лег пакет со взрывчаткой, в мину вставлен капсюль, проверен замедлитель, мина осторожно уложена под шпалу. Клоков выдернул предохранительную чеку и положил в нагрудный карман. Вернувшись в отряд, он сдаст чеку командиру. Павлов быстро засыпал яму землей. Заровняли, выложили сверху щебень. Работали «не торопясь, но поскорей», как любил говорить Всеволод.

Вот и все. Осторожно сползли с насыпи, унося на палатке лишнюю землю.

— Как дела? — послышался вдруг рядом шепот.

«Егоров! Не выдержал. Приполз», — подумал Клоков.

— Уже поставили. — Клоков показал предохранительную чеку.

— Молодцы, — прошептал Егоров.

Осторожно, чтобы не встревожить охрану, минеры отошли к опушке. Теперь оставалось ждать утра, когда должна «блеснуть» мина под вражеским эшелоном.

Июльская ночь короче воробьиного носа. Скоро начало светать. В густом утреннем тумане исчезли поляна между лесом и насыпью и сама насыпь. Лишь над головой, куда еще молочная муть не поднялась, плыли на восток утренние облака.

— Полететь бы за ними, — глядя в небо и покусывая травинку, мечтательно произнес Всеволод. — Хоть бы глазком глянуть, как там мои старики…

— Так бы съездил я в деревню, поглядел бы на котят, — насмешливо пропел Володя Павлов. — Рано лететь, еще «эмзедуха» не сыграла. — Он прислушался. С полотна донесся негромкий говор, смех, постукивание по рельсам.

— Нюхают, гады. — Павлов поднял автомат. — А что, если им тревогу объявить?

— Не дури, хлопче, ну! Лежи смирно. — Клоков положил руку на автомат друга.

Стихло все на полотне. Томительно тянутся минуты, складываясь в часы. Наконец послышался шум поезда. Отфыркивается паровоз на подъеме, щелкают колеса вагонов на стыках. Подрывники замерли. Вот сейчас произойдет то, ради чего они ползали вдоль «потешной дороги» на Уборти. Эшелон идет к своей гибели. Должно быть, уже поравнялся с местом, где заложена мина. Прогремели в тумане вагоны. Шум поезда постепенно стих.

Взрыва не было… Хмурит брови Егоров, недоверчиво смотрит на часы — половина восьмого. Растерянно переглядываются бывалые подрывники.

— Что-то мы не так, наверное, сделали. — Павлов решительно поднимается на ноги и берет сумку у Клокова. — Пока туман, пойду попытаюсь исправить.

— Ты что, спятил? — Клоков схватил его за руку. — Это тебе не «балалайка». И дела не сделаешь, и сам подорвешься.

— А как же быть, ребята? — умоляюще смотрит на минеров Володя.

— Давайте еще подождем, — решительно говорит Егоров. — Может, что-то с замедлителем?

И снова томительное ожидание. Давно поднялся туман, и полотно железной дороги как на ладони.

— Заложили бы твою «балалайку», был бы тот эшелон нашим, — ворчит Павлов.

— Брось скрипеть, Володька, и без тебя тошно. Может, не мина виновата, а мы с тобой, — сердится Клоков.

Когда рассеялся туман, немцы перестали выходить на патрулирование: и так просматривался весь участок. И партизаны видят то место, где зарыта их загадочная мина. Кругом тихо, очевидно, фрицы завтракают. И вдруг из будки вышла очередная пара патрульных. Идут не спеша, внимательно смотрят под ноги, словно что-то потеряли. Остановились. Один медленно приседает на корточки, рядом опускается другой.

Минеры насторожились. Правда, от их мины патруль находится метрах в восьмидесяти, но, если что-нибудь заподозрят, поднимут шум, и тогда беги в лес. Но, к счастью, патрульные встали и пошли дальше. «Замедленку» миновали без задержки. Хорошо замаскирована! Да только что толку, если она не сработала.

Торопливо вернулся патруль, и скоро послышался шум нового поезда. Уже приближается к заминированному участку. Паровоз бегунками проехал мину, и тут из-под колес вынеслось желтое пламя. Паровоз стал подниматься на дыбы. Раздался тяжелый грохот взрыва. Передние вагоны полезли друг на друга, а следующие за ними стали валиться на бок.

Из будки обходчика выбежали гитлеровцы, над ними взлетела в небо красная ракета. Охрана открыла из автоматов огонь по опушке леса. Двое патрульных, пригнувшись, побежали к поезду, откуда тоже открыла огонь поездная охрана. Над головами подрывников засвистели пули, но гитлеровцы стреляли наобум, и пули их были не опасны.

Минут через тридцать со стороны Маневичей показался вспомогательный поезд. Впереди его шла бронедрезина, с которой фашисты обстреливали пулеметным огнем обе стороны дороги. Из вагонов высыпали автоматчики и, ведя огонь, направились к лесу.

— Всем отходить в лес, — приказал Егоров. — Огня не открывать, не обнаруживать себя!

В Серхово вернулись без потерь. А к вечеру туда же пришли командиры групп: Резуто, Садиленко, Мыльников и Денисов.

— Ну, как, все в порядке?

— Кажется, все нормально, Алексей Семенович. Только вот взрыв спутал нам карты, — ответил за всех Садиленко.

— Да, неладно получилось, — согласился Егоров. — Всю округу переполошили. Но уж очень хотелось попробовать новую мину. Теперь придется ночку пропустить. А может, оно и к лучшему. Сегодня гитлеровцы прочешут местность вдоль дороги и успокоятся, посчитают, что диверсанты отскочили. А мы тем временем займемся постановкой мин. Только ставьте замедление не менее четырех дней, чтобы успеть до первых взрывов завершить работу. На том и порешим.

…Уже двое суток, как Егоров с отрядом минеров вышел на задание, а на железной дороге один-единственный взрыв. Об этом доложил в штаб соединения комбат Лысенко. А от Егорова — никаких вестей. Нервничал командир соединения, беспокоились в штабе. Москва требовала активных действий.

На третий день Федоров не выдержал, сам подался в район, где действовали минеры. Нашел своего заместителя, сухо поздоровался.

— Как прикажете понимать? — напустился он на Егорова. — Дни проходят, а взрывов не слыхать.

— Будут взрывы, Алексей Федорович, будут! — попытался Егоров успокоить разгневанного командира.

— Пустые посулы мне не нужны. Лучше скажите, сколько за двое суток подорвано эшелонов?

— Один и тот пробный, — спокойно ответил Егоров.

— Вы меня удивляете, — развел руками Федоров, злясь на спокойствие Егорова.

— Ничего удивительного нет. Чтобы парализовать движение на линии Ковель — Сарны, надо заложить на первый случай не менее пятидесяти мин на определенном расстоянии одна от другой, чтобы при восстановлении путей немецкие саперы не наткнулись на другие мины. Примерно так… — Егоров вытащил из чехла финку и провел на земле две линии, обозначив железнодорожную колею. Посередине начертил маленький кружочек — Маневичи. — У меня работают на участке пять групп, в каждой по две пары минеров. Больше двух мин за ночь они установить не в состоянии: ночи коротки, да и груз большой, почти по пуду на брата — с таким не побегаешь. Вот здесь, например, — показал Егоров на кружочек, — на восток от Маневичей, работает группа Дмитрия Резуто. На протяжении пяти-шести километров ей требуется установить десять мин, дальше то же самое должны сделать четыре другие группы. За две ночи всего этого не сделаешь, Алексей Федорович. И замедление мы ставим не менее четырех суток, чтобы не помешать минированию.

— Я пытаюсь вас понять, товарищ Егоров, — уже спокойнее сказал генерал Федоров, — но нам дорог не то что каждый день, а каждый час, каждая минута.

— Было бы хуже, товарищ генерал, — упрямо продолжал Егоров, — если бы мины начали рваться сейчас, когда мы еще не закончили минирование. Это насторожит фашистов, и все пойдет насмарку. Вы же знаете, что получилось у брянских партизан этой зимой. Там фронтовая обстановка заставила торопить партизан, и мины начали ставить с небольшим замедлением, чтобы они быстрее «созревали». Мины стали рваться очень быстро, и несколько гитлеровских эшелонов были подорваны, но это усложнило дальнейшую работу минеров. Враг, обозленный действиями партизан, усилил охрану железной дороги, после чего пришлось минирование продолжать с боями, под прикрытием крупных партизанских сил. Только на одном небольшом участке, где удалось поставить около семидесяти мин, подрывников прикрывали две бригады. И фактор внезапности перестал действовать. А у нас на пятьдесят мин — одна рота автоматчиков из батальона Лысенко. И та пока не потеряла, к счастью, ни одного человека. И немцы после пробной мины вроде снова успокоились. Я вас очень прошу, товарищ генерал, еще немножечко потерпеть.

— Время на войне, Алексей Семенович, дорого стоит. Сколько же еще ждать?

— Обещаю, Алексей Федорович, не позднее чем через три дня МЗД начнут регулярно работать на этом участке, а мы перейдем с минерами на другой.

— Ладно, еще три дня, но ни часом больше, — строго заметил Федоров. — Слыхал, что делается под Курском? Вот и подумай, какую помощь от нас ждут…

…Лишь на шестой день поздно вечером Алексей Егоров появился в штабе соединения. Весь в пыли и грязи, с закопченным лицом и красными воспаленными глазами, совсем обессиленный, но безмерно довольный. Все эти дни, расставшись с командиром соединения, Алексей был на ногах, прошагал десятки километров по лесам и болотам вдоль железнодорожной линии от одной группы минеров к другой, не заходя в батальон к Лысенко, почти без пищи и отдыха. Он рассказывал минерам о встрече с генералом Федоровым и о боях в районе Курска, помогал выбирать замедлители, шутил и смеялся, подбадривая партизан, и они вдруг увидели другого Алексея Егорова, не только строгого начальника, но и старшего товарища, заботливого и душевного. И общей была радость, когда на рассвете шестого дня «сыграла» первая из пятидесяти поставленных мин.

Гитлеровцы из дорожной и поездной охраны открыли бешеный огонь и стали прочесывать лес, но остановились, обескураженные тем, что никаких следов партизан в районе крушения не обнаружили. А через два часа на другом участке, почти за пятьдесят километров от первого, был сброшен под откос второй эшелон.

Алексей находился у Дмитрия Резуто, когда на линии, со стороны Сарн, появился вражеский бронепоезд. Он подорвался на мине, установленной Резуто. Паровоз не был сброшен с рельсов, но из-под него взрывом выбило колеса, и, уткнувшись носом в насыпь, он испуганно загудел. С бронеплощадок и из вагонов команда бронепоезда открыла жестокий огонь, но целей немцы не видели, и скоро огонь прекратился. Это была третья мина за один день. Можно было идти докладывать командованию соединения. И, не заходя в Серхово к Лысенко, Егоров пошел в Лесоград.

Первый, с кем он встретился, был комиссар соединения Дружинин.

— Где вы пропадаете? — сердито накинулся он на Егорова. — Уж и Лысенко запрашивали, не случилось ли чего с вами. Право, ведете себя как мальчишка…

Егоров вспыхнул, но сдержался.

— Товарищ комиссар, — доложил он, — массовая постановка мин замедленного действия на участке Ковель — Сарны завершена. В течение последних суток подорвано три вражеских эшелона, в том числе бронепоезд. Минеры и личный состав обеспечения потерь не имеют… — Егоров болезненно сморщился.

— Что с тобой? — встревожился Дружинин. — Ты, случаем, не ранен?

— Разрешите сесть, Владимир Николаевич, тогда расскажу. — Егоров тяжело плюхнулся на пень, оказавшийся поблизости, и блаженно вытянул ноги. Потом стряхнул с ног прилипшие мокрые портянки. Ноги были в ужасном состоянии: стопы не просто отекли, а распухли, как от водянки, пятки посинели, пальцы стерты до мяса.

Егоров не удержался и застонал.

— Э-э, да ты, гляди-ка, совсем обезножел. — Комиссар присел на корточки возле Алексея и с удивлением разглядывал его ноги. — Что это у тебя?

— Это плоскостопием называется, Владимир Николаевич, или, как у нас говорят, медвежьей лапой. Что и говорить, интеллигентная болезнь. — Егоров попытался изобразить беспечную улыбку. Подумалось, что капитан из военкомата был прав — доставят еще ему ноги заботы. Однако постарался превозмочь неутихающую боль и быстро стал перематывать портянки. Обулся, даже притопнул ногами, встал и вытянулся перед комиссаром. Дружинин сочувственно наблюдал за ним.

— Так три эшелона, говоришь? — переспросил он.

— Два эшелона и бронепоезд.

— Это здорово! Молодцы! Спасибо, Алексей Семенович, и тебе, и твоим подрывникам. — Дружинин крепко стиснул руку Егорова.

— Рано благодарить, Владимир Николаевич. Вот через недельку… Как по нотам полетят фашисты под откос. А сердились вы напрасно. Я, может, за эти дни на десять лет постарел. Не сыграй мины — хоть сам под колеса ложись.

— Ты поспеши к Алексею Федоровичу — он ждет тебя не дождется. Только, пожалуй, сперва приведи себя немного в порядок. — Дружинин критически осмотрел Егорова. — А я пойду доложу, что ты прибыл.

Федоров встретил Алексея на пороге избушки.

— Так, говоришь, сразу три эшелона? — забыв поздороваться, воскликнул генерал. — Рад, рад. Поздравляю… От души поздравляю и тебя, и твоих разбойников.

Федоров крепко обнял своего заместителя и потащил его к скамейке.

— А вот за то, что скрыл свою болезнь, всыпать бы тебе, да уж ладно — победителей не судят.

Егоров укоризненно посмотрел на Дружинина. Федоров перехватил этот взгляд.

— Да ты на него не дуйся. Он уже тебе исхлопотал персональный экипаж. Будешь меньше ходить, больше ездить. Нам к твоей здоровой голове нужны и здоровые ноги. Ну, ладно, докладывай.

Уже прозвонили полночь Кремлевские куранты из черного трофейного радиоприемника, который стоял в углу горницы на табурете, а беседа все продолжалась. К Федорову и Дружинину присоединился начальник штаба Рванов, вызванный генералом. Разговор от разведки боем перешел к планам на будущее. Командиры разошлись только перед рассветом. На прощанье Федоров приказал Егорову представить к наградам отличившихся.

Партизанские будни… Никакой тебе романтики: изнурительные ночные переходы, полуголодные привалы на мокрой траве и робкий костерок, возле которого даже обсушиться как следует нельзя, злые полесские комары, которых за их лютый нрав партизаны окрестили эсэсовцами, чай из смородинного листа, дерущий горло табачок-дубнячок да свинцовая тяжесть в ногах.

Но все эти невзгоды ничто, если знаешь, что ты и твои товарищи — это сила, заставляющая гитлеровцев в далеком фронтовом тылу держать в готовности десятки рот и батальонов для охраны зыбкого спокойствия. И потому бодры партизаны в походе, а на привалах, вздремнув часок-другой, уже поют.

Как только вернулись с пробного минирования подрывники роты Садиленко, ходившие на линию Ковель — Сарны с Егоровым, двинулись в свои районы партизанские батальоны. План операции «Ковельский узел» вступил в действие.

Остался в своем районе батальон Федора Лысенко. Прошел еще дальше на юг, на дорогу Ковель — Ровно, батальон Григория Балицкого. К границе с белорусским Полесьем, на линию Брест — Ковель, направился со своим батальоном Федор Тарасенко.

Последними покинули Лесоград батальоны Маркова и Николенко. Им предстояло завершить окружение Ковельского узла выходом на запад — на линию Любомль — Ковель и Ковель — Владимир-Волынский. Их мины первыми должны были рваться под колесами немецких поездов, идущих с запада.

Лесоград постепенно пустел, но жизнь в нем не остановилась. Она текла размеренно и буднично. Работали штаб соединения и различные службы. Связисты не отходили от своих «Северков» — партизанских радиостанций, настроенных на волны батальонов. Полный световой день трудились партизанские мастеровые в ремонтных мастерских, из хлебопекарни вкусно пахло свежим хлебом.

Как и на Уборти, здесь был оборудован минный полигон, и в «лесной академии» Алексея Егорова молодые партизаны учились опасному делу подрывников. Сам Егоров с минерами из роты Садиленко готовил группу диверсантов-подрывников для польской партизанской бригады, сформированной в соединении. Этой бригаде предстояло в скором времени уйти на территорию родной Польши.

А из батальонов шли добрые вести. Мины замедленного действия работали безотказно. То здесь, то там летели под откос вражеские эшелоны. Взрывы гремели непрерывно, ночью и днем, — немцы были вынуждены прекратить движение поездов в ночное время.

Первая задача — сократить поток эшелонов к фронту — была партизанами решена.

Гитлеровцы всполошились. Из Берлина в Ровно к рейхскомиссару Украины Коху примчались большие и маленькие «фюреры» и потребовали усилить охрану дорог. Шло сражение под Курском, и командующим немецкими армиями на Северной Украине срочно требовались резервы. Но усиление охраны не помогало. Эшелоны подрывались порой даже на глазах перепуганных охранников. Служба безопасности начала расстреливать охранников, но крушения на железной дороге от этого не прекратились.

В бессильной ярости гитлеровцы стали вырубать лес вдоль железной дороги, образуя широкую пустынную полосу отчуждения. Уж теперь-то, надеялись они, партизаны не смогут подойти незамеченными к дороге. Но партизаны не обнаруживались, а крушения не прекращались.

Фашисты устраивали засады. Но партизанские наблюдатели, круглосуточно не спускавшие глаз с дорог, вовремя засекали их.

Гитлеровцы попытались привлечь к охране дорог местное население. Они стали выгонять на пути жителей с задачей стучать по рельсам, как только заметят партизан. Но «клопфены» — «колотушки», как называли сами себя крестьяне, — делали вид, что не замечают партизан.

А взрывы продолжались, и число их росло. Гитлеровцы поняли, что спасение не в усилении охраны. Они поняли, что у партизан появилась новая мина. В Ковель понаехали из Берлина специалисты-саперы. Началась планомерная охота за новинкой.

Немцы скоро научились находить мины и даже попытались извлекать их из земли, но это стоило жизни нескольким наиболее отчаянным фашистским минерам — «эмзедушки» были снабжены «кнопками неизвлекаемости» — изобретением Егорова и Клокова. Тогда гитлеровцы, обнаружив мины, стали их подрывать и сразу же восстанавливать полотно. По рекомендации берлинских саперов теперь впереди паровоза ставили платформу с балластом. Она взрывалась, а паровоз оставался цел.

Эффективность мин замедленного действия резко снизилась. Штаб соединения Федорова был встревожен. Егорову было приказано найти способы борьбы с этими мерами гитлеровцев.

«Салон-вагон» Садиленко превратился в лабораторию. Бывшие железнодорожники Клоков и Павлов — инженер и студент — вспомнили старину и сели за расчеты регулировки взрывателей на тяжесть паровоза, на вес балластной платформы, на вибрацию и толчки ведущих колесных пар локомотивов. Мина становилась умнее.

Но из Лесограда всего не увидишь. И Алексей, забрав с собой из роты самых опытных минеров, поехал на линию.

Снова он на том месте, где была поставлена первая мина. Но теперь лесная опушка стала дальше от насыпи метров на восемьдесят. Будка путевого обходчика та же, но обнесена колючей проволокой, за которой возвышается бруствер окопа. Рядом с будкой врезан в откос насыпи дзот, уставившийся провалом амбразуры в сторону леса. По ту сторону насыпи курится дымок. «Видимо, блиндаж. Увеличили охрану», — решил Егоров.

Шестеро разведчиков замаскировались на опушке леса. Рядом с Алексеем — Федор Ильич Лысенко, командир батальона. На правах хозяина участка он принимает гостей из Лесограда. По старой учительской привычке обстоятельно, хоть и вполголоса, он рассказывает Егорову, как организовал наблюдение и минирование полотна.

По другую сторону от Алексея залег в кустах подрывник Николай Денисов, комиссар роты минеров, щуплый парень с озабоченным лицом. Он здесь и как минер, и как представитель Дружинина.

Чуть в стороне перешептываются Всеволод Клоков, которого в роте почему-то называют Володей, и Дмитрий Резуто, темноглазый скуластый крепыш. Чуть картавя, он рассказывает Клокову что-то веселое, отчего тот негромко смеется. Будущей ночью им предстоит поставить на этом участке контрольную мину. Уже совсем рассвело. Вот-вот за спиной из-за леса появится солнце. Партизаны устраиваются удобнее. Лежать им в засаде долгий день: считать эшелоны и число патрулей, количество охраны у будки, засекать время смены патрулей, время обхода, завтрака, обеда охранников.

У Егорова промокли гимнастерка, штаны, и он стал ворчать:

— Если бы два года назад мне сказали, что я способен целый день пролежать в луже и считать это обычным комфортом, не поверил бы. Я же что ни на есть самый настоящий избалованный горожанин.

— Лежи, избалованный горожанин, и помалкивай, — сердито шикает Лысенко. — Смотри, патруль появился.

«Теперь их трое», — отметил Егоров.

Впереди шел охранник с овчаркой на поводке. Собака резво трусила, натянув поводок и низко опустив голову к земле. За ними, осматривая путь, шагали еще два охранника с автоматами.

Возвратился наряд, как и прежде, через полчаса. А вскоре со стороны Маневичей пробежала бронедрезина, короткими пулеметными очередями обстреливая лес. Пули просвистели так близко, что заставили партизан приникнуть к земле.

— Предварительное прочесывание, — прошептал Лысенко. — Сейчас поезд пойдет.

И действительно, дрезина еще не вернулась, а на перегоне послышался шум поезда. Шел он медленно, впереди паровоза на бегунках была укреплена длинная решетка, нагруженная бутовым камнем. На площадках вагонов — пулеметы, из-за которых торчат головы пулеметчиков.

— Приучили фрицев к бдительному несению службы, — фыркнул Резуто.

За день прошло еще четыре состава. И все повторялось: собака, дрезина, пулеметные очереди по опушке. Ночью Резуто с Денисовым и Павлом Строгановым поставили мину, тщательно замаскировали ее и «замели» свои следы.

И опять утро. Немецкий патруль вышел из будки. Сегодня овчарка ведет себя беспокойно, часто поднимает голову и нюхает воздух, а потом рвется вперед, резко натягивая поводок. Возле мины, установленной Дмитрием Резуто, собака остановилась и подала голос. Патрульные подбежали и стали внимательно осматривать место постановки мины. Один из охранников выхватил из сумки ракетницу и выстрелил вверх. Взвилась ракета, оставив черный дымный след. Возле будки началось лихорадочное движение. Тревога!

Стало ясно: собака по запаху тола обнаружила мину. Терять больше нечего. Егоров переглянулся с Лысенко и скомандовал минерам:

— Огонь, ребята!

Клоков, Резуто и Денисов бьют длинными очередями по патрулю. Собака и ее проводник упали на рельсы. Ракетчик и третий патрульный кубарем покатились вниз по насыпи. А из дзота по опушке леса, где залегли партизаны, хлестнула длинная пулеметная очередь. Свистят над головами пули, с треском впиваются в стволы деревьев. Огонь довольно точен, местность, должно быть, пристреляна заранее. С насыпи сбежали несколько гитлеровцев и направились к опушке, ведя непрерывный огонь из автоматов. Прикрытие завязало бой. Минерам пришлось отходить.

Часа через два добрались до села Серхово. Собрались в хате комбата.

— Ну, что будем делать? — спросил скорее себя, чем присутствующих, Егоров.

В ответ — вопросительные взгляды.

— Можно было бы попробовать поглубже ставить мины, — нерешительно произнес Митя Резуто.

— Не колодец же копать — времени не хватит, — возразил Николай Денисов.

— Колодец не колодец, а поглубже ямки копать можно, — поддержал Митю Егоров. — И все же это не выход. Запах не закопаешь.

И снова тяжелое молчание.

Всеволод Клоков ломает в ладонях какую-то гнилушку, которую принес из леса, и раскладывает цепочкой на столе. Потом зачем-то нюхает ладони, кусочки гнилого дерева. Взгляд его веселеет.

— Алексей Семенович! Собака нашла место минирования по запаху тола. А что, если нам подкинуть ей этих запахов? Разбросать на большом расстоянии вдоль рельсов кусочки тола, пусть нюхает, а?

Всеволод взял гнилушку и показал, как собака будет нюхать тол. Все рассмеялись.

— А что, товарищи, Клоков, пожалуй, дело предлагает, — уже без улыбки сказал Егоров. — Почему не попробовать? Чем черт не шутит…

И снова Резуто, Клоков, Денисов и Строганов вышли на минирование. Только теперь километрах в пятнадцати от вчерашнего места. Пока Резуто с Клоковым закладывали мину под рельс, Денисов со Строгановым разбросали кусочки тола вдоль линии, подальше от мины. Закончив минирование, подрывники посыпали на всякий случай место минирования табачной пылью.

А через полчаса партизаны с удовольствием наблюдали, как овчарка гавкала возле каждого кусочка, не двигаясь с места, потому что ее так учили. Проводник и патрульные кидались от кусочка к кусочку, сбитые с толку, рыли землю, но все напрасно.

«Салон-вагон» минеров в Лесограде теперь никогда не пустовал. Здесь непрерывно шла «битва умов» с гитлеровскими специалистами, которые нет-нет да и преподносили партизанам-подрывникам неприятные сюрпризы.

Гитлеровцы обратили внимание, что партизаны минируют полотно на отдаленных от станции и безлюдных участках, и изменили тактику. Теперь со станции поезда выходили на больших скоростях, а на опасных участках сбавляли их настолько, что если даже и наскакивали на мину, то от взрыва выходил из строя только паровоз да один-два вагона. Через три-четыре часа путь восстанавливался, и движение возобновлялось. Разведчики сообщили, что на участках с высокими насыпями немцы после подрыва эшелона быстрее восстанавливают путь. Они сбрасывают под откос искорененные вагоны, ставят новые рельсы и возобновляют движение.

Егоров затребовал от командиров батальонов схемы участков пути. Скоро перед ним была полная картина дорог Ковельского узла. Теперь мины ставились недалеко от семафоров и выходных стрелок и на таких участках, где паровоз и вагоны, заваливаясь от взрыва, надолго забивали и свой, и параллельный путь. Минеры поняли, что «пустить под откос» звучит красиво, а на деле непрактично.

…Прошло два месяца беспримерной войны партизан генерала Федорова с немецкими захватчиками на дорогах Ковельского узла. Сотни километров железнодорожных путей были под пристальным взором подрывников Алексея Егорова. Мины, которые они ставили, взрывались день и ночь. Поднимались в воздух мосты и виадуки, эшелоны, спешившие на восток, к Днепру, куда уже подходила Красная Армия. Оставалась ржаветь под откосами разбитая вражеская техника, а вдоль дороги росло число березовых крестов. За эти два месяца подрывники-партизаны подорвали 274 эшелона. Движение вражеских поездов почти совсем прекратилось. Враг вынужден был пересаживаться из вагонов на автомашины и повозки.

Успехи минеров радовали. Однако беспокойство не оставляло Алексея. В батальонах все еще сомневались в эффективности «МЗД-5», поговаривали, дескать, слепая она, рвется под любым порожняком, лишь бы время подошло. Гитлеровцы научились делать эту мину бесполезной — найдут, взорвут, рельсы поменяют — и дело с концом. И опять минеры выходили на линию со старыми проверенными «нахалками» и «балалайками» Всеволода Клокова.

Шаблон мог сгубить саму идею применения мин замедленного действия. И Алексей кинулся в батальоны искать опыт использования новой техники. Особенно он надеялся на батальон Григория Балицкого, знаменитого подрывника, еще в сорок втором году пустившего под откос «голубой экспресс» с немецкими офицерами.

Батальон Григория Васильевича стоял в лесу под Колками, прикрытый с севера рекою Стырь от возможных нападений гитлеровцев или националистов. Сейчас его минеры почти каждую ночь выходили на линию, но почему-то подорванных эшелонов было мало.

С минерами на диверсии часто уходил и сам комбат. И в то утро, когда Егоров приехал в батальон, Балицкий еще не возвратился с операции. Только во второй половине дня он появился в батальоне в своей неизменной «везучей» кожанке. Рассказывали, что он не меняет ее с сорок первого года, как ушел из Чернигова в лес, — она ему приносит счастье. Но сегодня оно отвернулось — группа натолкнулась на немецкую засаду, погибли минеры, шедшие к насыпи.

Весь остаток дня Егоров старался не напоминать о себе. Он понимал: сейчас не до него. Но вечером Григорий Васильевич сам вспомнил о госте и пригласил его ужинать. Балицкий был при всем параде: в новой гимнастерке с майорскими погонами. Над орденами блестела Золотая Звезда Героя — награда за «голубой экспресс».

За ужином Балицкий рассказал, как его группа на линии между Рожищем и Киверцами в тумане наткнулась на засаду возле самой насыпи.

— Разведчик, губошлеп, не разглядел фрицев, а они лежали прямо на насыпи, за рельсами. Когда минеры поднялись на насыпь, их в упор и расстреляли. — Балицкий был очень бледен. Эту бледность еще сильнее подчеркивала черная повязка на левой пустой глазнице.

— А мины?! — воскликнул Егоров, испугавшись, что секретная мина попала в руки врага.

— Убитых вытащили и унесли с собой, а мины бросили. — Балицкий досадливо махнул рукой: нашел, дескать, о чем печалиться. — Не до них было.

— «Эмзеде» бросили? — испуганно спросил Егоров.

— Какую еще «эмзеде»? — удивился Балицкий. — А-а, вон ты о чем. Тебе мина дороже людей. Нет, не бросили твою хваленую мину, а просто не брали. Вон там на повозке у подрывников лежат, целехонькие.

Балицкий ткнул куда-то за стену большим пальцем. Егоров молчал, потрясенный откровенностью комбата, а Григорий Васильевич вскочил со стула и раздраженно зашагал по комнате.

— Напридумывали черт знает чего. В перчатках хотите воевать. — Он остановился возле Егорова. — Ты, старшой, небось думаешь, вот, мол, комбат Балицкий игнорирует указания штаба о применении новой мины замедленного действия, воюет по старинке. Рутинер он, сукин сын. А я скажу тебе так. — Он положил жилистые руки на стол, вытянув их перед собой и сцепив пальцы. — Я не новичок в подрывном деле. Слава богу, сколько раз сам ставил мины и дергал за шнур. Так вот. — Балицкий сердито уставился единственным глазом на Алексея. — Твоя мина грамотная, слов нет, но она еще не может отличать эшелон от эшелона, рвет какой ни попадя, лишь бы колеса стучали. Красота! Заминировал — и на боковую, и пусть там химия работает. Когда я увидел, что одна мина порожняк завалила, а другая состав со скотом, который немцы в Германию угоняли, я решил не применять эту твою слепую мину.

— Ну, а результаты? — стараясь держаться как можно спокойнее, спросил Егоров. — Движение на линии продолжается?

— Неплохие у нас результаты, — уклонился от ответа Балицкий. — И трофеи имеем. Недавно в Лесоград целый обоз отправили.

Их разговор затянулся. Легли спать поздно, так и не примиренные. Балицкий остался уверен, что это не он, а молодой неопытный заместитель командира соединения заблуждается, не зная условий партизанской войны.

С тяжелым сердцем уезжал Алексей из батальона. Он понимал, что в единоборстве с самолюбивым комбатом сегодня проиграл, и был уверен, что его проигрыш и для дела проигрыш. Отдельные эшелоны Балицкий эффектно подрывает и уничтожает, захватывая трофеи и пленных, но вслед за этим большинство поездов идут по линии Ковель — Ровно беспрепятственно, обходя Сарнский и Коростеньский узлы, которые держат под своим контролем другие партизанские соединения. И все же некоторые соображения опытного Балицкого заставляли задуматься. Надо как-то компенсировать «слепоту» мины. Надо усиливать маскировку и неприкасаемость мины, чтобы вражеские саперы не могли безнаказанно ликвидировать ее. Брянские партизаны применяли «сюрпризы» и комбинировали мины замедленного действия с натяжными. И потом — Алексей вспомнил, как при первой встрече Садиленко говорил, что наркомат далеко и заботиться о партизанах некому. Естественно, что командиры батальонов заинтересованы в трофеях. Стало быть, надо, чтобы часть вражеских поездов после тщательной разведки подрывалась и захватывалась партизанами специально ради пополнения запасов. Это потребует новых расчетов.

С тяжелым настроением и больной головой вернулся Алексей Егоров в Лесоград. Терзаемый сомнениями, пришел он к генералу Федорову.

— Значит, говоришь, воюют по старинке, как в сорок первом. — Алексей Федорович засмеялся. — Ты преувеличиваешь. В сорок первом новую технику очень ценили, когда прятались от немецких самолетов в дорожных кюветах. Просто у нас ее тогда не хватало. А вот что с сомнениями пришел — молодец. Только тут одной моей головы мало, Алексей Семенович. Надо вынести этот вопрос на бюро обкома.

…На дворе стоял сентябрь, однако день, на который было назначено бюро обкома, выдался по-летнему теплым и солнечным. Только позолоченные верхушки берез напоминали о приходе осени.

На «Штабной площади» Лесограда, где располагались штабные землянки и хаты командира и комиссара соединения, было людно. С раннего утра сюда прибывали командиры и комиссары партизанских батальонов, парторги отрядов и командиры диверсионных групп. Возле землянки-парикмахерской — толпа. Партизаны спешили, пользуясь случаем, привести в порядок свои прически.

Комендантская служба готовила под старым раскидистым дубом «зал заседаний», срочно сколачивая у могучего ствола дощатый стол.

Около полудня, когда съехались все, кого вызывали и ждали, к столу подошли члены бюро подпольного Волынского обкома партии, генерал Федоров, комиссар Дружинин, комиссар батальона Михайлов, комбат Лысенко. Приглашенные командиры и партийные работники рассаживались на теплой пожухлой траве.

У командира соединения было хорошее настроение. Красная Армия гнала фашистов к Днепру, все уже становилась горестная полоса оккупированной врагом советской земли, все меньше километров между Большой землей и партизанским краем на Волыни. Федоров оглядел присутствующих.

— Вот смотрю я на вас нынешних, таких возмужалых, суровых и красивых, и вспоминаю прошлую осень и нас, какими мы были, когда уходили с Черниговщины, с Софиевских дач, оставив раненых в непроходимых болотах на попечение врачам. Сердце разрывалось от жалости к ним, и ненависть к врагу клокотала в груди. Помню, оторвавшись от карателей, мы остановились на отдых за железной дорогой Гомель — Брянск в лесу, в гостях у командира разведывательного отряда, перешедшего фронт, капитана Кравченко. Не забыл, Федор Иосифович? — обратился он к командиру шестого батальона майору Кравченко, который, улыбнувшись, кивнул головой. — До железной дороги рукой подать. Лежу я у костерочка на траве, приложившись ухом к земле, и слушаю, как дрожит земля под тяжестью идущих один за другим эшелонов. Я ведь знал, что торопились они к Волге, к Сталинграду. И такая злость во мне поднялась! Вот бы, думаю, рвануть к чертовой матери эту нечисть, чтобы только щепки в небо. Но висели тогда у нас на плечах каратели, и пусты были подсумки. Приходилось думать не о диверсиях, а о том, как уйти от погони. Оставить же просто так железную дорогу мы не могли и решили с Федором Иосифовичем, что займутся ею наши подрывники-диверсанты во главе с отчаянным Григорием Васильевичем Балицким.

Балицкий, приехавший на заседание обкома при всем параде — в гимнастерке с погонами и в орденах, — сидел по другую сторону президиума на траве и искоса посматривал на Алексея Егорова, который с недоумением слушал похвалы генерала Федорова в адрес лихого комбата.

— За два осенних месяца сорок второго года, — продолжал генерал, — группа Балицкого, разумеется с помощью Кравченко, пустила под откос тринадцать воинских эшелонов врага, чем немало помогла защитникам Сталинграда. — Алексей Федорович остановился и оглядел присутствующих. — Вы небось голову ломаете, к чему это я ударился в воспоминания? Так ведь? А вот к чему. Успех объединенной группы Балицкого — Кравченко уже тогда навел на мысль, что опытные подрывники под прикрытием партизанских отрядов способны вывести из строя целые дороги. Оказалось, не одни мы так думали. В штабе партизанского движения эту идею не только вынашивали, но и проверяли минувшей зимой под Брянском. А для нас она воплотилась в операцию «Ковельский узел».

Федоров вышел из-за стола и приблизился к слушателям, старавшимся не пропустить ни слова.

— Нам оказали огромное доверие, поручив вывести из строя один из важнейших железнодорожных узлов врага во время сражения Красной Армии под Курском. Для этого нас обеспечили новой подрывной техникой, в корне меняющей тактику диверсионной работы и ее масштабы.

Федоров подчеркнул, что впервые так отчетливо партизаны взаимодействуют с Красной Армией, ведущей наступление на фронтах, похвалил действия батальонов трех Федоров: Лысенко, Тарасенко и Кравченко. Партизаны этих отрядов практически закрыли Ковельский узел, сократив движение поездов на своих участках в десять раз.

— Шестьдесят поездов ежедневно проходило по линии Ковель — Сарны до начала операции, а теперь лишь пять-шесть поездов в сутки и то со скоростью пешехода.

Партизаны аплодировали трем Федорам. Когда же Алексей Федорович зачитал поздравление ЦК Компартии Украины, высоко оценивающего диверсионную работу партизанского соединения, все дружно закричали «ура».

Генерал нетерпеливо поднял руку, требуя тишины.

— Вот вы сейчас аплодировали троим комбатам, словно они артисты какие. А их заслуга прежде всего в железной дисциплине и беспрекословном выполнении плана операции. Вы думаете, немцы отчаялись и отказались от мысли пользоваться железной дорогой? Ничего подобного. Они искали и отыскали лазейку. Движение продолжается на линии Ковель — Ровно, на участке батальона Балицкого. Почему так произошло? Да потому, — продолжал Федоров, — что Григорий Васильевич не оценил новое вооружение, не принял новую тактику. Он по-прежнему выходит на линию эффектно, с шумом и, подорвав поезд, штурмует его, завязывая бой с охраной, неся неоправданные потери. Зато у него трофеи и видимая победа. А пока батальон упивается успехом, враг спешит пропустить свои поезда по линии…

Когда Егорову предоставили слово, он мало что мог добавить к сказанному генералом. Федоров словно прочитал вслух мысли Алексея, понял и поддержал своего молодого заместителя, не пощадив самолюбия одного из своих лучших комбатов.

Трудно пришлось Балицкому на заседании обкома. Его, прославленного подрывника, критиковали в присутствии большого собрания партизанских командиров, считавших Григория Васильевича своим учителем. Сердце его разрывалось от обиды, хотя умом он понимал, что товарищи правы. И ответил он по-своему…

Извинившись перед собранием, Балицкий попросил разрешения отлучиться якобы на узел связи, чтобы дать указания в штаб батальона об отмене намеченных рискованных операций. А когда вернулся, товарищи встретили его дружескими улыбками. Балицкий был одет в «везучую» кожанку, перепоясанную ремнем, под которой были спрятаны ордена. Алексей Егоров едва ли не больше всех был рад, что суровая критика вызвала у прославленного комбата желание делом подтвердить свое первенство.

С волнением выслушали члены обкома короткое выступление Балицкого, пообещавшего закрыть дорогу.

— Только помогите опытными кадрами, — в заключение попросил он.

— Об этом мы уже подумали, пока ты ходил на «узел связи», — сказал под общий смех Федоров. — Комиссаром к тебе идет член обкома Аким Захарович Михайлов. Знаешь такого? А твоим заместителем по диверсионной работе назначен Всеволод Иванович Клоков.

Вскоре после заседания обкома от Балицкого пришла необычная радиограмма:

«Сто уничтоженных эшелонов врага к Великому Октябрю. Такое обязательство взяли минеры батальона».

А еще через месяц Балицкий и Клоков докладывали штабу соединения:

«Движение на железной дороге прекращено».

Осень на Волыни стояла серая, пасмурная. Над болотами и озерами, переливаясь и клубясь, плавали густые туманы. Такая погода была на руку разведчикам-минерам партизанского соединения. Совсем невмоготу стало гитлеровцам. Красная Армия вышла к Днепру и в двух местах форсировала его, угрожая киевской группировке немцев. А железные дороги встали. Было полностью парализовано движение на линиях Ковель — Сарны, Ковель — Брест, Брест — Пинск, Ковель — Ровно.

Но уже нависала и над партизанами беда.

Еще в первых числах октября от партизанских застав, от дальней разведки стали поступать тревожные сообщения, что гитлеровцы собирают силы для карательной экспедиции против партизан в Камень-Каширских лесах. Каждый день возникали теперь стычки карателей с партизанскими заставами, стоящими в селах. Вслед за немцами начали бои с партизанами и бандеровцы. Сначала отдельно от фашистов, потом вместе с ними.

Партизанские батальоны маневрировали в своих районах, не отходя от железной дороги, — диверсионная работа не должна была прерываться. Ведь было ясно, что и затеяли-то гитлеровцы всю эту экспедицию, чтобы отогнать партизан от железной дороги.

К середине октября карательные войска перешли через реку Стоход и втянулись в лесной массив, угрожая партизанскому Лесограду. А от линии Ковель — Сарны повели наступление на партизанские батальоны, блокировавшие эту дорогу и направление Ковель — Ровно, гитлеровские части, снятые с фронта.

Но уже не было у противника таких сил, как год тому назад. И решил штаб соединения Федорова поводить карателей по лесам.

Батальоны стали «на колеса» и начали ежедневно менять месторасположение. Свой штаб генерал Федоров решил отвести за реку Стырь, а в районе Лесограда должен был вести с карателями «игру в кошки-мышки» батальон Николенко. Не прекращая диверсий на дороге Ковель — Сарны, он был обязан отвлекать на себя карателей, выводя их на засады, завалы и минные поля, подготовленные минерами роты Садиленко. На всякий случай был заминирован и штабной лагерь.

Ненастной ночью оставлял штаб соединения свой обжитый лагерь. С ним шел батальон Федора Лысенко. Вперед послана разведка, в стороны — дозоры, но все равно партизанам постоянно казалось, что за ними внимательно следит чей-то недобрый взгляд. Это бандеровцы верой и правдой служили своим немецким хозяевам.

Осторожно шла колонна — ни стука, ни возгласа, ни огонька. Надеялись затемно перейти реку. Уже позади остался спасительный лес, впереди — брод. И вдруг ночную тьму разорвали огненные сполохи пулеметных очередей, разрывы мин, с воем летящих с противоположного берега. Брод оказался под огнем врага. Бандеровцы выследили и опередили колонну партизан на пути к реке.

Под огнем, отбиваясь от наседающих бандитов, партизаны отошли в лес. И, как три месяца назад, минерам Садиленко была поставлена задача построить переправу. Стучали топоры, визжали пилы, а неподалеку партизаны батальона Лысенко вели бой, не подпуская бандеровцев к колонне штаба соединения. И вот уже по шаткому наплавному мосту штаб и прикрытие перешли реку Стырь. А когда переправился последний человек, минеры взорвали мост, пустив бревна по течению.

Две недели длилась карательная экспедиция. Две недели водил Николенко карателей по лесу, не отпуская их от себя, уничтожая на завалах, минных полях и в засадах. И гитлеровцы не выдержали. У них больше не было времени гоняться по лесу за партизанами — на фронте шли бои за Киев. Фронтовые части гитлеровцев были выведены из леса и поспешно направлены к железной дороге, чтобы двинуться на восток. И тогда минеры батальона Николенко нанесли им последний удар — два эшелона с карателями были опрокинуты под откос.

Каратели не достигли Лесограда. Седьмого ноября в лагерь вернулся штаб. В этот день партизаны отметили годовщину Октября и освобождение Киева от оккупантов.

…Наступила зима. Сиротская — теплая, но снежная. Вырубленные гитлеровцами полосы отчуждения вдоль полотна железных дорог покрылись глубоким рыхлым снегом, и каждый след был виден охране дороги. Ставить мины теперь было возможно только в снегопады и под шум метелей, но тогда бдительнее становился и враг.

Высох, почернел от усталости и забот, стал словно бы еще выше и без того высокий Алексей Егоров. Сумрачно вышагивал он лесными тропами от отряда к отряду, его длинная нескладная фигура постоянно маячила среди подрывников. А зима преподносила все новые сюрпризы. Наступили морозы, и начали фальшивить замедлители, задерживая расчетные сроки замедления. В «салон-вагоне» снова начались поиски. Искали способы утепления капсул, пробовали более крепкие кислоты. Минеры наладили изготовление магнитных мин и передавали их подпольщикам на станции железной дороги. И опять не было дня, чтобы не рвались под колесами локомотивов, под цистернами с горючим мины, изготовленные егоровцами.

В декабре Красная Армия, отразив контрнаступление гитлеровских войск, пытавшихся вернуть себе Киев, возобновила наступление. Советские войска приближались к партизанскому краю на Волыни. Перед Новым годом были освобождены Коростень, Житомир, Новоград-Волынский, а в январе сорок четвертого года — Сарны, Ровно и Луцк.

Соединение Федорова двинулось снова на запад, еще ближе к Ковелю. По шоссейным дорогам тянулись колонны отходящих гитлеровских войск, а навстречу им двигались свежие подкрепления. Теперь минеры Алексея Егорова вышли на шоссейные дороги, нанося удары по вражеским колоннам и мостам. Здесь пригодился Алексею опыт, приобретенный в битве за Кавказ.

А на железных дорогах минеры выходили на рельсы с минами замедленного действия, уничтожая все, что могло двигаться по рельсам. С начала операции «Ковельский узел» подрывниками партизанского соединения генерала Федорова на железных дорогах Ковельского узла было подорвано 549 вражеских эшелонов. Тысячи фашистских солдат и офицеров нашли тут бесславную смерть.

В марте сорок четвертого года Камень-Каширские леса остались в тылу наступающей Советской Армии. Отшумели встречи партизан с бойцами наступающих частей. Давно ушла в Польшу сформированная и обученная в соединении Федорова польская партизанская бригада. Ее подрывники, ученики егоровских асов, наносили сокрушительные удары по вражеским эшелонам за Вислой. Разделилось на два отряда и соединение. Отряды, один под командованием Григория Балицкого, другой — бывшего начальника штаба соединения Дмитрия Рванова, ушли на прочесывание лесов от банд националистов — бандеровцев, бульбовцев, мельниковцев. Большую группу минеров проводили в действующую армию.

И вот настал день расставания с партизанами для Алексея Егорова и его ближайших помощников. Их отзывали в Украинский штаб партизанского движения.

Прощались опытный партизанский генерал и его молодой заместитель.

— Теперь признаюсь тебе, Алексей Семенович, — Федоров с грустью посмотрел в глаза Егорову, — побаивался я, когда ты прибыл к нам, — справишься ли. Был ты хорошим специалистом, но зеленым командиром. А теперь, когда меня запросил штаб партизанского движения, кого бы я рекомендовал на очень ответственную работу, первым назвал тебя. Уверен, с любой задачей справишься. Ступай, командир…

БАГРЯНЫЕ ТАТРЫ

НА ЗАПАД ПУТЬ…

В штабе партизанского движения людно, как в военкомате во время призыва. Табачный дым плавает по коридорам, заползает в рабочие комнаты. Гул стоит, как на толкучке.

Только в конце коридора на втором этаже, где кабинет Строкача, тихо. За длинным столом кроме генерала и полковника Старинова сидят несколько партизанских командиров в военной форме и высокий худощавый человек в темно-сером костюме — представитель Коммунистической партии Чехословакии при Украинском штабе партизанского движения Рудольф Сланский.

В распахнутые окна плывет июльская жара, лица у сидящих за столом распаренные, словно после бани. Негромко звучит голос гостя.

Слушая Сланского, Алексей Егоров вспомнил, как весной, попрощавшись с Лесоградом, он с друзьями добрался до Киева и впервые вошел в этот шумный дом. Алексея полковник Старинов тотчас же засадил за отчет о боевой деятельности минеров соединения в операции «Ковельский узел». Помогать ему остались Григорий Мыльников и Павел Строганов. Дня через два забежал попрощаться Николай Денисов — уезжал комиссаром в отряд Вячеслава Квитинского. Таинственно исчезли, не простившись, Резуто и Клоков. Тогда, весной, Советская Армия вышла к границам Чехословакии, штаб партизанского движения срочно готовил разведывательно-диверсионные группы для действий в тылу немецких армий на территории Словакии. Под Ровно была создана партизанская школа. Туда и попал Алексей с друзьями. В школе сидели за партами бывалые минеры и разведчики, учили тактику партизанских действий в горах, запоминали необходимые на первый случай словацкие фразы, названия городов и сел, горных хребтов и перевалов.

Там, в школе, Егоров и познакомился с партизанскими командирами, которые теперь сидели рядом с ним за этим длинным столом. В мае диверсионные группы уже были готовы к работе в тылу противника, и вдруг все изменилось. В Киев приехал секретарь ЦК Компартии Чехословакии Клемент Готвальд на переговоры с ЦК Компартии большевиков Украины об оказании помощи чехословацкому партизанскому движению. Украинский штаб партизанского движения получил новую задачу — готовить смешанные советско-чехословацкие партизанские группы и перебрасывать их на чехословацкую территорию. Тогда к Егорову в группу пришел коммунист-словак Йозеф Подгора, воевавший в Красной Армии еще с сорок второго года, закарпатский украинец Иван Волошин и словак из-под Братиславы Вольдемар Ваштик. Подгора был у них за комиссара.

И вот теперь настала пора лететь на задание. Командиры групп были вызваны в Киев для последних указаний.

Алексей отметил, с каким вниманием слушает Сланского непоседа Петр Величко. Ему первому на днях предстоит прыгать в Татры.

А Рудольф Сланский рассказывал об обстановке в Словакии. Он неплохо знал русский язык и говорил свободно, но с акцентом.

— К сожалению, — Сланский развел руками, — сведения, которые я вам сообщил, в какой-то мере общи. Все эти годы мы пользовались прессой и радио, весьма сдержанной любезностью чехословацкого посольства в Москве, довольно хорошо информированного о положении в Словакии по своим каналам, да еще нерегулярной и отрывочной информацией солдат и офицеров словацкого войска, перешедших на сторону Красной Армии. Многое приблизительно. В прошлом году в Словакию и Моравию были заброшены наши работники, но связи с ними нет. И все же мы надеемся на благоприятную для партизан обстановку в стране. Словакия не смирилась под гнетом тисовского режима. А если говорить о словацком войске, то можно быть уверенным, что оно созрело для массового перехода на нашу сторону. Конечно, товарищи, мы понимаем, что начинаем действия в весьма неясной обстановке, и рассчитываем прежде всего на вашу информацию. — Сланский с надеждой посмотрел на Строкача.

Величко беспокойно заерзал на стуле.

— Можно ли рассчитывать хоть на какие-нибудь явки в районах десантирования?

Сланский задумался.

— У нас есть старая, довоенная подпольная сеть, но прошло шесть лет… Мало ли что могло произойти. Некоторые явки — адреса верных людей, своих друзей — нам назвали перебежчики. Это антифашисты, недовольные режимом Тисо. Не все они коммунисты, есть и социал-демократы, и просто честные беспартийные люди. Мы сообщим вам их адреса, но, безусловно, будьте осторожны, они требуют проверки. Кроме того, в ваших группах есть словаки, у которых могут оказаться полезные знакомства.

— Я рад, — обратился Строкач к Сланскому, — что вам удалось лично познакомиться с командирами некоторых групп, которые на днях направятся в Словакию. Но, будем откровенны, с такой неполной информацией нельзя рисковать сразу всеми группами. Пошлем одну на разведку. А уж за ней двинем и другие.

…Уже в темноте группа Егорова прибыла на фронтовой аэродром. Их было двадцать два человека — партизанский интернационал из русских, украинцев, белорусов, словаков. Некоторых Алексей Егоров знал еще по соединению Федорова. Это были Павел Строганов, могучий великан Василий Мельниченко, Василий Кузнецов — подрывник экстракласса, которого никак не хотел отдавать Балицкий при расформировании соединения; супруги Антонина и Петр Николаевы (самолюбивая белорусская дивчина Антонина Лисевич стала доброй подругой храброму и находчивому минеру), Александр Каменчук, юная медсестра Наташа Сохань, разведчик Леонид Славкин, врач Петр Климаков, комиссар отряда Григорий Мыльников. Некоторые пришли в отряд в Ровно, в том числе начальник штаба отряда Антон Ржецкий.

После длительной тряски в кузове грузовика ныли кости. Почти две с половиной сотни километров отмахали десантники по разбитому шоссе. Остывал после дневной работы аэродром. Десантники отдыхали на траве возле двух транспортных самолетов. Вокруг господствовала дремотная тишина, изредка нарушаемая настырным сверчком. Далеко на западе за горами покачивались слабые зарницы, высвечивая неровную гребенку хребта. Там был фронт.

В стороне от десантников расположились Егоров, Мыльников, Ржецкий и полковник Старинов.

— Вас встретит Величко, ты его знаешь, Алексей Семенович.

— Сам лично? — спросил Егоров.

— Ну, если не сам, так кто-нибудь из его группы. Какая разница? Пароли тебе известны, на месте десантирования будут выложены огни. При встрече обязательно сориентируйся в обстановке, а потом уж уходи в свой район.

Илья Григорьевич лег поудобнее на траву.

— Смертельно спать хочется, — смущенно засмеялся он. — Как приляжешь, так голова словно магнитом к земле притягивается. Закурить бы… Разговаривал я сегодня с Киевом. Величко доносит о благоприятной обстановке для развертывания отрядов. Прибудете на место, немедленно дайте о себе знать в штаб. Хоть и спокойствием веет от донесения Петра, все же будьте осмотрительными, действуйте в тесной связи с местными коммунистами. Особо тебе, комиссар: помните, что летите туда как посланцы нашей Родины.

Из темноты выплыла группа людей — экипажи самолетов.

Старинов и его собеседники поднялись с травы.

— Советую, Алексей, вам с Антоном лететь в разных машинах, а комиссар пусть сам решит, с кем полетит. Ну, будем прощаться.

Тяжело снаряженные, десантники медленно поднимались по стремянкам и исчезали в темных утробах самолетов. Только сапоги гремели по металлическому полу. Еще несколько минут — и взревели моторы. Переваливаясь с боку на бок, самолеты вырулили на полосу и, получив разрешение, понеслись вперед.

В салоне самолета засветились синие лампочки. Егоров осмотрелся. В мертвенном свете вырисовывались горбатые фигуры десантников: за спиною у каждого парашют, впереди закреплены вещевые мешки, да еще личное оружие. У Наташи Сохань — санитарная сумка, а у радистов — «Северок» с питанием.

Егоров сидел возле двери, прислонившись затылком к холодной стенке. Ему положено первому прыгать. Напротив него — Григорий Мыльников, комиссар. Решил лететь в одном самолете с командиром. Он держал в руках свою неизменную кубанку и о чем-то переговаривался с Василием Мельниченко. В уголке, рядом с дверкой в кабину летчиков, притулились и воркуют Николаевы. Справа от Егорова — Йозеф Подгора, проводник и переводчик, широколицый словак с тяжелыми руками мастерового. За ним — Павел Строганов и радисты. Ближе к кабине чуть угадывается белое лицо Ваштика. Наверху, под куполом турельной установки, сидит сержант — башенный стрелок. В корме, возле бортовых пулеметов, никого нет. Надоедливо и громко зудят за тонкой дюралевой стенкой моторы, стенка вибрирует. От этого под кожу забираются мурашки.

Передернув плечами и стряхнув это неприятное ощущение, Егоров обвел взглядом дремавших десантников.

— Чтой-то, братцы, приуныли? — прокричал он каким-то неестественным голосом.

— Не в наших правилах унывать, — в тон ему прогудел Мельниченко.

— Так, может, песню споем? — предложил командир и, перекрывая гул моторов, запел могучим басом:

В далекий край товарищ улетает…

Несколько голосов подхватили песню. На какое-то время она заглушила даже монотонное гудение моторов. Башенный стрелок весело смотрел сверху на поющих пассажиров. Но вот из пилотской кабины в салон вышел бортмеханик.

— Подходим к линии фронта, — проговорил он прямо в ухо Алексею.

Тот передал весть другим. Насторожились ребята. Кое-кто машинально поправил лямки парашюта. Все застыли в ожидании, прислушиваясь, что делается снаружи. Но оттуда все так же доносился монотонный рев двигателей. Прошла минута, другая… десятая — разрывов не слышно. Самолет по-прежнему без помех несся в ночной темноте.

— Можно считать, что все позади? — обратился Егоров к механику, который так и не оставлял салона.

— Может, и так. Проспали фрицы. — Он усмехнулся и ушел в кабину.

Все облегченно вздохнули и заерзали на скамьях, устраиваясь поудобнее.

Прошло полчаса. Бортмеханик снова появился в салоне и показал вниз.

— Словакия. Рудные горы.

Десантники прильнули к иллюминаторам, но, кроме беззаботного месяца, ничего не было видно. Внизу сплошной темный ковер.

— Алеша, это наши горы, словацкие горы, родная моя земля! — Подгора возбужденно схватил Егорова за плечо.

— Над домом летишь, Йозеф! — обнял Подгору Алексей.

Если приглядеться, можно было внизу угадать очертания гор, густо покрытых лесом. Над ними неподвижно висел месяц, светясь холодным медным блеском. Еще натужнее загудели моторы — самолет начал набирать высоту, чтобы перепрыгнуть хребет. Слева, освещенные зыбким светом, почти вровень с самолетом прорисовывались скалистые хребты.

— Дюмбьер, — прокричал бортмеханик.

Самолет вошел в облака. Месяц пропал. Началась сильная болтанка. Стало закладывать уши — самолет пошел на снижение.

— Пойду выясню, — прокричал бортмеханик. — Скоро район десантирования. Ищите сигнальные огни — три костра.

Он ушел в пилотскую кабину. Теперь все — пилоты в кабине самолета, штурман, башенный стрелок, которому было видно лучше других, партизаны — внимательно смотрели вниз, искали условные огни. Самолет делал круг. Башнер заметил огни и стал пальцем показывать десантникам.

Видимо, и летчики разглядели костры. Самолет пошел на второй круг, а из кабины пилотов снова вышел бортмеханик — ему выпускать десант.

Утих рев моторов.

— Высота? — поинтересовался Егоров.

— По приборам восемьсот, да на гору надо скинуть. Метров четыреста, — ответил бортмеханик. — Конечно, низковато, но прыгать можно. Учтите, за бортом сильный ветер.

Над кабиной пилотов замигал зеленый огонек. Механик распахнул дверь самолета и подал знак парашютистам.

Ожил, наполнился шумом салон самолета. Партизаны встали. Егоров решительно поднялся с места и прокричал:

— Белая ракета — сигнал сбора! Красная — опасность! Будьте осторожны! До встречи, хлопцы! — Шагнул и исчез в темноте.

За ним выпрыгнул Йозеф Подгора со словами:

— Принимай, родная земля, своего сына!

Через несколько секунд двенадцать парашютистов уже неслись, подхваченные ветром, вдоль склона горы Прашивой. А над поляной кружил второй самолет.

Егорова сносило, он резко потянул стропы и чуть ли не камнем пошел вниз. Благо, вовремя отпустил. Но все же сильно ударился ногами, подпрыгнул и упал плашмя на землю. Его немного протащило, но все же он справился с парашютом и сумел быстро погасить его. Затем отстегнул лямки, свернул парашют и засунул в мешок.

Долго прислушивался. Нигде ни звука. Все словно вымерло. Должно быть, десантники и встречающие ждали условного сигнала командира десантной группы. И тогда Егоров достал ракетницу. Ночную тьму пронизала слабенькая белая звездочка. Достигнув зенита, она развернулась в ослепительный шар, который быстро погас.

НА ЗЕМЛЕ СЛОВАЦКОЙ

Напрягая зрение, всматривался Егоров в каждый кустик, прислушивался к каждому шороху. Вот из-за островерхой скалы выплыла еле заметная тень.

— Кто это?

— Это я, Алеша!

— Йозеф?

— Я, мой дорогой, я… На родной словацкой земле. — Подгора бросился на пожухлую траву, раскинул руки и обнял землю, родившую его. Он всем телом прижимался к ней и гладил щекой жесткую траву.

Алексей молча наблюдал за ним. Потом закурил, рассчитав, что на огонек папиросы скорее придут его люди.

Понемногу десантники собирались. Появился Антон Ржецкий. С ним трое каких-то незнакомцев. Впрочем, один, кажется, знаком. Этого коренастого веселого человека Егоров неоднократно встречал и в учебном лагере под Ровно, и на совещании у Строкача.

Егоров шагнул им навстречу.

— Петр Алексеевич, ты?

— Я, Алексей Семенович, собственной персоной.

Командиры обнялись. Величко был одет в какой-то френч с бархатным воротником, перепоясанный офицерским ремнем с портупеей. На его большой круглой голове плотно сидела черная барашковая папаха с нашитой полосатой ленточкой.

— Да ты уже совсем здешним партизаном стал! — Егоров внимательно осмотрел экипировку Петра Величко.

— Так я же здесь старожил, две недели партизаню, — отшутился Величко. И уже серьезно добавил: — Надо меньше выделяться среди людей, к которым нас забросили судьба и начальство.

Обоих командиров окружили десантники.

— Вы лучше скажите, все ваши собрались? — забеспокоился Величко.

— Двоих нет, — ответил начальник штаба Ржецкий. — Доктора Климакова и Василия Мельниченко.

— Надо немедленно организовать розыск, Алексей Семенович, — посоветовал Величко, — а то у меня начальник штаба на кресте костела повис, еле сняли.

Быстро снарядили две поисковые группы. Одну из них возглавил Йозеф Подгора, другую — Иван Волошин.

На полонине уже рассветало.

Разрешив десантникам отдыхать, Егоров с Величко отошли в сторону. Уселись покурить на большом плоском валуне.

— Ну, рассказывай, какая тут обстановка, — не утерпел Егоров. — За две-то недели небось многое узнал.

— Да уж узнал. — Величко посерьезнел, но тут же опять расцвел в улыбке. — Обжились мы быстро, народ встретил нас замечательно. Тут нашего брата любят. — Петр Алексеевич задержал взгляд на погонах Егорова. — Особенно советских офицеров. С восторгом встречают, готовы оказать всякую помощь. Знают о Сталинграде и о том, что Красная Армия — Червена Армада — подошла к словацким границам. В стране немцев нет — официально Словакия независимое государство и союзница Гитлера в войне с нами. Немцы только на железных дорогах несут охрану. Видимо, от союзников. — Величко рассмеялся и не спеша закурил предложенную Егоровым папиросу. Егоров терпеливо ждал продолжения рассказа.

— Мне говорили, что немецкий посол в Словакии Ганс Эгерт Лудин, дипломат и обергруппенфюрер СС, вскоре после того как прибыл в Словакию, на каком-то приеме среди словацких немцев, «домашних», как их здесь величают, довольно беззастенчиво высказался, что Германской империи безразлично, стоит ли во главе Словакии Икс или Игрек, но только этот некто в любом случае должен подчиняться немецким требованиям. Среди окружения словацкого президента это вызвало некоторый переполох, но сам Тисо такое дерьмо проглотил. Деваться-то было некуда. Сделав вид, что ничего не произошло, Тисо якобы в интересах национальной и государственной жизни словаков провозгласил: «Давайте будем строить народную Словакию в соответствии с директивами национал-социализма!» Вот от такой «народной» власти и бегут словаки в горы. Не поверишь, за две недели моя группа из одиннадцати десантников выросла в отряд, в котором уже около двухсот пятидесяти человек.

— А почему ты говоришь так неопределенно? — с удивлением заметил Егоров.

— А они на ночь домой уходят. И вооружены пока палками да столовыми ножами. У меня ведь, друже, для них ни оружия, ни жилья, ни харчей. Ну, жилье, положим, не проблема — в горах места много, можно землянок накопать, опыт имеется. С харчами похуже — народ бедно живет, но все же можно выйти из положения. А вот оружия вовсе негде взять. И поговорить об этом не с кем. Нужен аэродром и самолеты.

Величко отбросил окурок и встал с камня.

— Где ты базируешься? — спросил Алексей, когда они не спеша пошли к десантникам.

— Сейчас под Микулашем, но думаю перейти в Склабину, ближе к Мартину. Это в центре назначенного мне района действий. Надо будет обменяться связными, чтобы не потерять друг друга в этих горах.

Во время этого разговора Егорова не оставляло беспокойство о пропавших товарищах. Поисковые группы что-то долго не возвращались. Но вот наконец из лесу вышли люди. Они несли кого-то на плащ-палатке.

— Еле донесли, — вытирая мокрый лоб, перевел дыхание Подгора. — Втроем тащить такого великана по горам — гиблое дело, — показал он на Василия Мельниченко, который лежал на палатке с закрытыми глазами, закусив губу от боли.

Выяснилось, что Василий приземлился на острую скалу и раздробил ногу. Так и лежал под скалой с пристегнутым парашютом.

Наташа Сохань засуетилась возле раненого, оказывая ему первую помощь.

— Врача бы, а он где-то запропастился.

— Врач тоже еле живой, — послышалось в ответ.

Все обернулись на голос. Иван Волошин с ребятами из своей группы вели под руки Петра Климакова.

— Что случилось, доктор? — Егоров шагнул навстречу.

— Теперь уже ничего, — ответил слабым голосом Петр Климаков, — а еще полчаса тому назад прощался с белым светом. Дайте глоток воды.

Врач обессиленно опустился на землю. Кто-то протянул фляжку с водой, а Наташа Сохань совала под нос доктору ватку, смоченную нашатырным спиртом.

Иван Волошин, помогая Климакову поудобнее устроиться, взволнованно рассказывал:

— Долго шарили мы по всем уголкам и овражкам, уж и надежду потеряли, думали, украл кто-нибудь нашего доктора. И вдруг слышим — не то стон, не то хрип, вроде человек захлебывается. Бросились туда. Каждый камень осмотрели — напрасно. Глянули вверх, а он на макушке сосны болтается. Стропы за ветки зацепились, ноги ему захлестнуло и перевернуло вниз головой. Так и висел. Еще бы немного…

Теперь десантники были все вместе.

— Хорошо с вами, хлопцы, только нам пора, — взглянув на часы, стал прощаться Величко. — Пойдем в долину. Там нас ждут. А завтра снова придем сюда, других встречать. — Величко обнял Егорова.

Проводив товарищей, Алексей вынул из планшета большой блокнот и стал торопливо писать. Вырвал листок и протянул радисту.

— На, зашифруй и передай: «Приземлились благополучно, исключением Мельниченко, повредившего ногу. Все сборе. Встретил Величко. Выходим поиски связи. Ждем указаний. Егоров». — Алексей улыбнулся. — Тут уж многоточие.

Шутка командира разрядила напряженность. Партизаны стали устраиваться на короткий привал. А ночь между тем ушла. Тяжелый мокрый туман катился вниз по склону, чтобы растаять в долине. Сквозь деревья на вершине горы солнце пальнуло первой очередью ярких, но еще не жарких лучей. Через несколько минут это был уже ливень, который осветил чудесную долину. Внизу извивалось шоссе, за которым угадывалось какое-то село. Егоров долго рассматривал его в бинокль.

— Ну, братцы, — обратился он к начальнику штаба и комиссару. — Столовая сегодня не работает, хоть и вторник. Прикажите водички раздобыть, костерцы разжечь и поснидать, чем бог в Ровно послал.

Егоров потянул за собой начальника штаба и комиссара к большому валуну, на котором недавно сидел с Величко. Вытянул из планшета карту, развернул.

— Смотри, Антон, вот мы где, — Егоров ткнул пальцем на склон горы километрах в восьми от села Липтовска Лужна. — Нам действовать по другую сторону этой горушки. Организуй разведку и поиск подходящего места для расположения группы с расчетом, что группа будет быстро расти. С разведчиками пошли Ваштика, он и переводчиком будет при встречах с населением. Величко сообщил, что в горах народу тьма и все рвутся в партизаны. Будем формировать отряды. Предупреди, чтобы поосторожнее были, встречи-то всякие бывают.

— А тебе, Гриша, памятуя изречение какого-то великого полководца о том, что путь к сердцу солдата лежит через желудок, придется организовать закупку продовольствия. Кстати, и настроением народа поинтересуешься. Возьми с собой Ивана Волошина и еще кого-нибудь. Экономь кроны, дорогой. А я с Подгорой пойду на рекогносцировку вот по этой тропе в сторону Подбрезовой — это наше направление.

Егоров, Подгора и Павел Строганов медленно поднимались узкой козьей тропой по крутому склону. А вокруг шумел лес, словацкий лес. Об этом каждую минуту напоминал Йозеф.

— Посмотри, Алеша, какая краса! А там, за горою, Грон, а за Гроном мой дом, в котором я так давно не был. — Подгора перешел на шепот, голос его внезапно сел. Он словно не верил, что стоит на земле отцов и дышит знакомым с детства воздухом гор.

Алексей и Павел Строганов тоже заразились этим восторгом и тоже радовались красотам Татр. Но скоро им пришлось вернуться в суровую реальность. На лесной поляне чуть в стороне от тропы они заметили какого-то человека. Тихо, чтобы не спугнуть его, подошли ближе. Перед ними стоял на коленях одетый в тряпье старый человек с изможденным лицом. Губы его шевелились. Руки были воздеты к небу. Рядом лежала холщовая сумка и длинный посох.

Подошли еще ближе и встали за дерево.

— Чего это он, Йозеф? — шепотом спросил Алексей.

— Молится, — ответил Подгора. — Горе великое… молит всевышнего заступиться… вот проклинает кого-то и шлет кару на его голову.

Павел неосторожно наступил на веточку. Треск испугал старика, он оглянулся. И вдруг с воплем повалился в ноги Егорову. Высокий, в новой офицерской гимнастерке, перепоясанный ремнем с портупеей, с планшетом на боку и орденами на груди, командир десантников действительно был красив и грозен как бог.

— Святой Георгий! — разглядывая незнакомца, прошептал несчастный старик, испуганно вскочил на худые ноги и, крестясь, попятился в кусты.

— Подожди-ка, мы свои! — крикнул ему по-словацки Подгора.

Услышав родную речь, незнакомец остановился и, ничего не сказав, снова встал на колени и начал молиться: «Слава тебе, всевышний! Услышал ты мою молитву и послал на землю спасителей наших!»

— Объясни ты ему, что я советский офицер, а вы — мои товарищи, — попросил Алексей Подгору.

— То русский достойник^[1], наш друг, — пояснил Йозеф.

— Нет, — решительно замотал головой старик. — Вы посланы небом на зов мой. Я видел, как ночью вместе со звездами на землю спускались святые. На широких белых крыльях…

— Да не святые мы. То падаки^[2]. А я так и вовсе из Гронской долины, — теряя терпение, перебил Йозеф незнакомца. — Ты лучше скажи, какая беда стряслась с тобой и привела тебя в горы?

Старик молчал. Он переводил испуганный взгляд с Подгоры на Егорова. А потом осмелился и сам приблизился к ним, даже потрогал руку Егорова, все еще не веря, что перед ним живые люди.

Придя в себя, он понемногу разговорился. Зовут его Штефан, а родом он из села на Поважье, недалеко отсюда. Два дня тому назад гитлеровские прихлебатели — гардисты — схватили его единственного сына и после неслыханных издевательств без суда при всем народе повесили на сельской площади.

— И не только моего сына, — вытирая слезы, катившиеся по худым небритым щекам, продолжал старый Штефан. — Еще раньше повесили троих словаков. Говорят — партизаны. Я же успел скрыться.

От старого словака партизаны узнали о неслыханном произволе гитлеровских приспешников — гвардейцев Глинки — в городах и селах тисовской Словакии, о великой ненависти народа к фашистам и их словацким наймитам.

— Мы молимся за вас, только от вас и ожидаем спасения, — с надеждой сказал старик Егорову.

— Спасибо на добром слове. Мы для того и пришли, чтобы вместе бить врага. Только одних молитв мало, отец. Самим надо…

— А как же, все наши люди к этому готовы, — оживился старый словак.

Все четверо повернули назад, к месту отдыха партизан. Там старика накормили.

— А не слышал, дедо, как в Буковце за Гроном? — поинтересовался Йозеф у земляка. — Я родом из тех краев.

— Буковец, говоришь?.. Не знаю, сынок. Везде сейчас плохо, и уходит народ в горы. Может, и твой Буковец партизанит…

ВСТРЕЧА С ЯНОМ СМИДОЙ

В середине дня Егорову сообщили, что его разыскивает какой-то словак. Алексей пошел к часовому. На камне сидел неизвестный человек в поношенной вельветовой куртке. На вид ему лет тридцать пять. Худощавое загорелое лицо, небольшие, аккуратно подстриженные черные усы, острый нос и черные колючие глаза. На голове серая с узкими полями шляпа. Встал, назвал себя Яном Чепеком, рабочим Подбрезовского металлургического завода, что в Гронской долине.

— Какими же ветрами занесло вас так далеко от дома, к нам в горы? — как бы между прочим поинтересовался Алексей, присматриваясь к незнакомцу.

Подгора, подошедший к Егорову, перевел.

— Пасу свою корову. Там, за горой, в долине, — небрежно кивнул головой незнакомец. — Теперь каждый держит свою корову или козу, чтобы не умереть с голоду.

В голосе словака, как показалось Алексею, — нарочитое безразличие и спокойствие. Он неторопливо вытащил из кармана табакерку и стал скручивать папиросу, время от времени кидая острый взгляд на Егорова.

— Ну, корова у тебя там, за горой. А сам-то ты почему здесь?

— Слышал, ночью высадился десант на парашютах. Дай, думаю, разузнаю, так оно или нет. Может, и пригожусь. Есть хотите?

Он развязал небольшую брезентовую торбу, какие носят местные пастухи, достал оттуда краюху хлеба и большой кусок сала, завернутый в тряпицу, и протянул Егорову.

— Возьмите. От меня… Искренне, по-братски.

— Спасибо, от души спасибо, — поблагодарил Алексей. — Делитесь с нами хлебом, — значит, считаете, что мы неплохие люди.

— Да ведь и дурного человека лучше накормить, чтобы не обидел, — отрезал пастух.

— А откуда вам известно о парашютистах?

Чепек засмеялся.

— Так об этом в газетах пишут.

Он протянул Егорову газету «Гардист». На первой странице крикливый заголовок: «В Низких Татрах большевистские десанты!» А ниже — призыв помогать властям в борьбе с парашютистами, щедрые посулы тем, кто изловит их. Егоров удивился: откуда стало известно в неблизкой отсюда Братиславе о десантах в Низких Татрах? Спросил об этом Чепека. Чепек усмехнулся.

— В горах много людей, и у каждого глаза и уши. А совесть у них разная. К тому же в горах разгуливают незнакомые люди в неизвестной военной форме. — Он кинул насмешливый взгляд на Алексея. — В селах есть телефоны, и совсем нетрудно дозвониться до Братиславы. О вашем десанте уже наверняка сообщили.

Егорову начинал нравиться этот разбитной колючий человек, но он все еще не решался открыться. В Киеве перед отъездом в Ровно ему передали список антифашистов в Банска-Бистрице, Брезно и Подбрезовой, в том числе и коммунистов. Но среди них не было Чепека.

Чепек вдруг поскучнел и начал собираться уходить, сказав, что корова может заблудиться. Тогда Егоров решил рискнуть.

— А в Подбрезову вы не могли бы нас провести?

— А зачем вам Подбрезова?

— Мне там нужен один хороший человек. Тоже Яном зовут.

— А как он узнает, что вы тот, за кого себя выдаете?

— Я ему передам привет от Рудольфа… — Егоров вынул из кармана шелковый лоскуточек, развернул его и показал Яну напечатанное на словацком языке удостоверение. Сложив его так, что видна была только подпись Сланского, он поднес удостоверение к глазам Яна.

— Рудольф Сланский, — пробормотал Ян. — Я знаю его. Значит, дошел… — Он что-то быстро начал говорить Подгоре.

— Что он сказал тебе, Йозеф?

— Он сказал, что кто-то дошел до нас.

— Не понимаю.

Подгора переспросил Чепека.

— Три года назад, — ответил тот, — когда еще Гитлер не нападал на Россию, мы посылали в Москву к Готвальду связных через Карпаты. Но началась война, Словакия стала союзницей Германии, к тому же фронт отодвинул границу. И тогда наши товарищи шли в действующие части на Восточный фронт, чтобы там перейти к вам и сообщить Готвальду о нас. В прошлом году из Подбрезовой ушли трое. Кто-то из них, а может, и все перешли фронт. И вот Сланский подает весть. — Суровое лицо Яна смягчилось. Он был взволнован. — Судруг, а тот Ян из Подбрезовой не Смида?

Алексей насторожился.

— Вам знаком этот человек?

— Как же мне не знать самого себя, — засмеялся Ян. — Здравствуйте еще раз. А вас как зовут? Егоров? Который день хожу в горы, чтобы встретиться с людьми из Советского Союза. Как услышал о десантах, так и хожу. — Он обнял Егорова.

— Ну, расскажите же, товарищ Смида, как вы тут живете. Если бы вы знали, как важно сейчас получить информацию от вас, кадровых партийных работников…

Егоров пригласил всех присесть на ствол поваленного дерева.

— С чего же начать? Чтобы рассказать, как мы жили эти годы, нужны дни, а мне засветло надо вернуться в Подбрезову.

Ян устало опустил плечи. Он повторил многое из того, что уже рассказали старый Штефан и Величко. Свою покорную союзницу — тисовскую Словакию — Гитлер держит в черном теле. Тисо отдал гитлеровскому рейху на службу своих солдат, хлеб увозят в Германию прямо с полей, словацкие рабочие обжигают цемент для немецких оборонительных сооружений и катают сталь для противотанковых ежей. А что же взамен? «Новый порядок» — только руками глинковской гвардии и местных фашистских организаций. Но в знак «признания» заслуг Словакии гитлеровцы все же создали в каждом городе Словакии отделения гестапо. Так что в тюрьмы и концлагеря отправляют гестаповцы, а жандармы только конвоируют.

Смида зло рассмеялся. Это надо понимать как «самостоятельность» Словацкого государства и особое доверие к нему Гитлера. Словакам внушают, что их самый лютый враг — Россия. Однако трудно поколебать веками привитое уважение к русским. Пришлось тисовским идеологам выкручиваться. Священник Тисо начал, а за ним со всех церковных кафедр понеслось, что словаки вовсе не против русских, таких же славян, они против сатаны, вышедшего из пекла, — большевизма. А поскольку каждый русский большевик — то он сатана. И словак, если он отказывается идти в бой против русского, тоже сатана, и его надо уничтожать как врага государства…

Четыре состава подпольного ЦК Компартии Словакии за эти годы разгромлены охранкой. В Восточной Словакии свирепствует военная контрразведка. Тюрьмы переполнены, и сидят там не только коммунисты, но много вчерашних солдат, побывавших на Восточном фронте. Они видели Россию своими глазами, знают, за что воюют и умирают русские, и знают, что несет славянам новый фашистский порядок. Усиление репрессий вызвало усиление сопротивления. Создан пятый подпольный ЦК. И снова начались действия против жандармов, полицейских. Люди уходят от преследований в горы, к ним присоединяются бежавшие из тюрем, лагерей, дезертиры из словацкого войска. В горах появились партизанские отряды. Ситуация в стране очень близка к взрыву, особенно теперь, когда Красная Армия вышла к границам Словакии.

— Мы очень хотим внести свой вклад в антифашистскую борьбу, — закончил Ян, — но у нас есть свои особенности и свои сложности в этой борьбе, не разобравшись в которых вам трудно будет помочь нам.

— Какие же это сложности?

Егоров приготовился слушать, но Смида не торопился отвечать. Нелегко объяснить свою беду, если знаешь, что чужая беда больше. Он долго возился с самокруткой.

— Судруг Егоров, с тех пор как партия поручила мне связаться с партизанскими отрядами, здесь, в горах, я часто разговаривал с русскими, бежавшими из плена в горы. Это очень смелые люди, а ненависть их к врагу не знает предела. Я старался понять их фанатическую ненависть к гитлеровцам и спрашивал их об этом. Они мне отвечали: а как же может быть иначе, если враг ворвался в наш дом и разоряет его, убивает стариков и детей, позорит женщин, уводит в рабство сыновей? Вот вы у себя в России говорите: все, кто пришел к нам на землю с оружием, от оружия и погибнет. Так?

Егорову показалась забавной попытка Смиды по-своему истолковать слова Александра Невского.

— Так.

Ян оживился. Он надеялся, что Егоров его сразу поймет.

— У нас этого нет. Словакия не оккупирована. Она союзница гитлеровской Германии, и ее войско участвует в оккупации вашей страны.

Егоров подумал: «Какие вы оккупанты! Сколько твоих земляков перешло к нашим партизанам».

— В вашей войне вы воюете вместе — регулярное войско и партизаны. Так? — Смида развивал какую-то свою, пока непонятную Алексею мысль.

— Не только, — возразил Егоров. — Есть еще рабочие и крестьяне, много других людей, у которых нет оружия в руках, но они тоже воюют, своим трудом. Весь народ воюет.

— Вот видите, судруг Егоров. Все вы вместе, и враг у вас один. А у нас не так. Тисо, продав Словакию Гитлеру, пляшет под его музыку. Это дуэт двух наших врагов: внутреннего и внешнего. Католическая церковь именем бога освящает эту преступную связь. Открыто разоблачать церковь мы не можем, она имеет огромное влияние на массы. Тут мы скорее потеряем людей, чем приобретем. У Тисо многочисленные отряды глинковской гвардии, жандармерия, полиция, к нему всегда придет на помощь его хозяин — гитлеровская Германия. И все же мы хотим вместе с вами нанести удар и по тем, и по другим. Для этого нам надо прежде всего привлечь на свою сторону словацкое войско.

— Вы надеетесь привлечь армию на сторону повстанцев?

— Больше того, войско мы считаем главной вооруженной силой восстания. Армия фашистской Словакии станет повстанческой армией.

— Ну что ж, — задумчиво произнес Алексей Егоров. — Это отлично, если обученная и обстрелянная армия повернет оружие против фашистов. И у вас есть офицеры, которые поведут солдат против своего правительства и Гитлера?

Смида помрачнел.

— Это сложнее. Здесь слабый пункт плана восстания, и над решением этой задачи работают сейчас антифашисты в словацком войске. Мы пытаемся привлечь на свою сторону как можно больше командиров, но в то же время понимаем, что Тисо, придя к власти, создавал армию для защиты своего режима и формировал офицерский корпус из преданных ему людей. Кроме того, если даже офицеры и решатся изменить президенту Тисо, то они это сделают ради другого президента, Бенеша, а не ради коммунистов и своего народа.

— А какое же место вы отводите партизанам в восстании?

— Партизаны… — Голос Яна потеплел. — Это гвардия нашей партии, самое надежное войско, и его мы не отдадим никому. Но, к сожалению, оно малочисленное и слабое. У партизан нет ни опыта войны, ни оружия, ни своих командных кадров. Это счастье, что небо, — Смида шутливо ткнул пальцем в зенит, — послало вас. Подполье поручило мне найти вас и связать с руководством восстания. Мы ждем от вас помощи и опытом, и оружием…

Разговор закончился тем, что они условились о встрече с подпольщиками Банска-Бистрицы и руководителями военного центра Словацкого национального совета.

Смида посоветовал группе Егорова подняться повыше в горы, на Прашиву, где есть пустующие охотничьи домики и где находятся местные партизаны. Раненого Василия Мельниченко Ян обещал поместить где-нибудь в селе.

— Завтра все устроим, а сейчас мне пора, уже темнеет.

На рассвете Егорова отыскали двое незнакомых. Они сообщили, что прибыли сюда от Яна, чтобы забрать раненого русского друга.

— Больше ничего не передавал Ян? — поинтересовался Егоров.

— Нет. Только просил, чтобы не беспокоились за своего товарища. Ему будет обеспечен уход и лечение. Как на самих себя можете положиться, — добавил один из них.

Товарищи помогли Василию спуститься вниз, где его ожидала подвода. Словаки положили партизана на повозку и укрыли одеялом.

— Если захотите проведать друга, заглядывайте в Горцу. Яна Карола спросите! — крикнул на прощание один из посланцев Яна Смиды. Он стегнул коней кнутом, и подвода быстро покатилась в долину, подпрыгивая на камнях.

В ПОИСКАХ СВЯЗЕЙ С ПОДПОЛЬЕМ

Только под вечер в лагере появился Ян Смида. Он рассказал, что, по сообщению антифашистов, из гарнизона Банска-Бистрицы завтра в горы выйдут войска против партизан.

— Начальник штаба наземных войск — член Словацкого национального совета, — сообщил Смида. — Он и предупредил о карательной экспедиции. Сказал еще, что частям отдан приказ идти только вдоль дорог и троп, не забираясь в ущелья и глухие урочища. Вам лучше уйти в глухие места и постараться не встречаться с войсками.

Наутро партизаны разошлись небольшими группами по укрытиям. А в полдень с Высоких Татр на Прашиву надвинулись бурые дождевые тучи. Они тревожно клубились над вершинами, сталкивались, выбивая молнии и опрокидываясь на землю дождем. Скоро сквозь грохот грозы стали слышны пулеметные очереди, редкие разрывы мин. На полянах от разрывов поднимались столбом грязь и дым. Казалось, идет напряженный и горячий бой. Утихла стрельба только в сумерки. Войска свернулись в колонны и ушли с Прашивой.

В Братиславу был послан официальный рапорт, что партизан в горах обнаружить не удалось. Газеты, захлебываясь от восторга, писали, что, не выдержав удара словацких войск, партизаны отошли в неизвестном направлении.

Егорова теперь беспокоило одно: обещанных Смидой связей все не было. Проходили дни, отряд рос, а взаимодействовать было не с кем. И Смида как в воду канул.

— Надо самим идти в долину, — после тяжелых размышлении решил командир.

В Подбрезову пошли Йозеф Подгора и Павел Строганов. Они должны были найти Яна Смиду или хотя бы узнать, что с ним.

В Банска-Бистрицу на проверку явок, сообщенных Сланским, уходили Иван Волошин, Леонид Славкин и Иван Казачок.

Волошин сам попросил направить его в Бистрицу. До мобилизации он работал там, хорошо знал город.

— Только на знакомых не нарвись, — предупредил Григорий Мыльников. — Могут в полицию сообщить как о дезертире.

Волошин успокоил комиссара.

Егоров хорошо знал этого молчаливого, но сметливого и отважного человека еще по соединению Федорова, куда Иван перешел в сорок третьем году с группой солдат-словаков. Егоров был уверен, что и теперь Волошин справится с задачей.

Последними ушли в Брезно Вольдемар Ваштик и Петр Николаев. Там числился Лацо Гаттиер. А цел ли он сейчас, никто не знал.

Теперь оставалось терпеливо ждать. И работать. Егоров, Ржецкий и Мыльников занялись формированием отрядов из вновь прибывших людей. Вокруг охотничьего домика уже вырос целый город из шалашей. Ржецкий сформировал штаб и начал подготовку списков. В ближайшие селения разослали людей на заготовку продуктов. Воюй не воюй, а пить-есть надо.

Очень быстро имя Егорова стало известным в округе. У каждого была своя беда или обида, и каждый требовал защиты и оружия, чтобы отомстить обидчикам. К Егорову шли за помощью, к нему шли с просьбой принять в отряд.

От Величко прибыл связной, принес записку. Неровным, торопливым почерком Петр писал:

«Алексей Семенович! Слышал об облаве на Прашивой. Беспокоюсь. Здесь ходят разные слухи. Только не верю я им: не такие наши люди, чтобы уйти после первой неудачи. Но все же посылаю своего человека, чтобы узнать, где ты сейчас со своими хлопцами. Мне удалось связаться с военным центром в Банска-Бистрице. На завтра назначена встреча в Литовской Лужне, в доме верного человека Франтишека Сокола. Если сможешь, приходи со своими людьми не позднее десяти. Спросишь — покажут. Величко».

Егоров подозвал связного, невысокого ладного паренька в клетчатом пиджачке и серых бриджах, ожидавшего ответа.

— Будешь отдыхать или пойдешь обратно?

— Если покормите, не откажусь. А потом пойду прямо в Лужну. Там заночую.

Через час связной уходил, захватив с собой одного из партизан Егорова для связи.

Первыми из разведки вернулись Подгора с Павлом Строгановым из Подбрезовой.

— Кажется, все отлично, Алеша, — докладывал Подгора. — Виделись с Яном. Не сомневайся, то есть надежный человек. Познакомил нас еще с двоими — Бортелом и Петько. Они рады нам, ждут от нас помощи. Хотят направить к нам на обучение отряд молодых рабочих. Договорились о встрече, о времени сообщат. — Йозеф устало вытер вспотевший лоб. — В Корытнице ночью какая-то группа партизан напала на помещение штаба гардистов. Дежурных побили, оружие забрали и скрылись. Люди говорят — егоровцы. Все теперь показывают на Прашиву. Так что за все нам отвечать.

— Немцев по дороге много?

— Совсем нет. Только в гестапо в Подбрезовой и Брезно. На дороге гардисты орудуют.

Волошин привел с собой из Банска-Бистрицы маленькую, худенькую, светловолосую девчушку.

— Кто это? — спросил Егоров.

— Наша, киевлянка, — доложил Волошин. — Зоей звать. В лагере возле Банска-Бистрицы была, бежала, потом… Впрочем, она сама лучше о себе расскажет. Она тут уже около двух лет живет, словацкий язык добре знает. Может пригодиться…

— Сперва о деле, за каким ходили, доложи, а уж потом поговорим и о вашей находке, — сердито прервал Волошина Егоров. — Погуляй пока, девушка.

— Есть о деле…

Разведчик стал рассказывать, как удалось найти братьев Мейлинг. В конце своего рассказа заключил:

— Встречу обещали, только чем-то встревожены.

— С чего ты взял?

— Да ведь видно же, товарищ командир, — уверенно ответил Иван. — Когда разговаривали с Яном и Паволом Мейлингами, они назвали какого-то Гаму, который протестует против преждевременных действий советских партизан в Словакии.

— А какими действиями они встревожены и почему именно советских партизан? Вон в Корытнице кто-то пощипал гардистов, а приписали нам.

— Они называли Величко, — вмешался Славкин, — говорили, что его партизаны сожгли лесопилку и убили немца-управляющего с тремя немецкими охранниками из эйнзатцкоманды.

— Преувеличивает господин Гама, — засмеялся Алексей. — При чем тут советские партизаны? У Величко только пятеро советских людей вместе с ним и начальником штаба. Им теперь всюду парашютисты мерещатся. Еще что?

— Передали, что завтра Гама встречается с Величко.

Егоров переглянулся с Мыльниковым и Ржецким.

— Мы знаем о встрече. — Егоров встал, давая понять, что разговор с разведчиками окончен. — Спасибо, хлопцы. Давайте теперь вашу партизанку-киевлянку.

Волошин вышел и тотчас же вернулся с девушкой.

— Ну, рассказывай, — довольно неласково прогудел Егоров.

— А что вас интересует? — с вызовом спросила Зоя. — Не шпионка ли я? Так я вам и призналась.

Сверкнув сердито встревоженными глазами, она деланно рассмеялась.

Егорову не понравилась развязность девчонки, и он поморщился. Мыльников заметил это и попытался как-то сгладить неловкость.

— Милая девушка, мы не во всех видим шпионов и врагов, а знать, кто рядом с нами, обязаны. Поняла?

— Извините, — прошептала она.

Стушевавшись, девушка опустила глаза и молча стояла перед столом. Лицо ее потускнело.

— А ты садись, садись и рассказывай, — участливо показал на стул Ржецкий.

— Чего рассказывать-то? — Девушка, словно ища поддержки, посмотрела на Ивана Волошина. — Правду говорит ваш товарищ. В Киеве я родилась, там и война застала. В девятом классе училась. Шестнадцать лет тогда исполнилось… Ну, что еще? О родителях, да?

Зоя опустила голову и теребила кончики платка, накинутого на плечи. Исподлобья смотрела она на сидящих за столом командиров, понимая, что от них зависит ее судьба: возьмут или не возьмут в отряд.

— Папа в первые дни войны ушел в Красную Армию. Остались мы с мамой и младшими братиком и сестрой. А потом бои начались за Киев. Младших увезли со школой за Днепр, больше их не видела, а меня мама оставила при себе, но осенью в квартиру ворвались полицаи и увели маму. — У девушки дрожали губы, слезы катились по щекам. Она машинально стирала их платком и все говорила и говорила ровным, тусклым голосом, и от этого страшнее был рассказ. — Вскоре после ареста матери попала в облаву — погнали в Германию на работу. Один раз бежала — поймали, вернули хозяину. Второй раз — посадили в лагерь и привезли под Банска-Бистрицу. На заводе работала. Снова убежала и попала в село Турчанска Блатница к богатому кулаку. Там встретилась с советскими пленными, помогала им, пока они не ушли в Восточную Словакию, к партизанам. А сейчас была в прислугах в городе. Встретила на улице этих людей, услышала, что говорят по-русски, и увязалась за ними.

Егоров укоризненно посмотрел на разведчиков и покачал головой.

— Ну, что, оставим? — обратился он к комиссару и начальнику штаба. Те согласно кивнули. — Ладно, иди, Зоя, там на улице спросишь Наташу Сохань, будешь с ней пока медициной заниматься. А там посмотрим.

Задумчивым взглядом проводил Алексей новенькую. У скольких ее ровесниц война отняла родителей, детство и юность и все разметала, словно взрывом.

Разве не такая же судьба у Наташи Сохань или Тони Николаевой? Сколько верст прошли их девичьи ноги, обутые не в модные туфельки, а в грубые военные сапоги, по дорогам войны! С июля сорок первого года нет у Наташи постоянного крова над головой, с того дня, как к родной Белой Церкви подошли вонючие немецкие танки. Тогда ушла она с группой отступающих красноармейцев к Днепру, вместе с ними скиталась в окружении. Уже на Черниговщине встретила партизан да так и прикипела к ним. Была и разведчицей, и подрывницей, и медсестрой, и поварихой. Когда стали отбирать партизан для заброски в Словакию, оказалось, что этой девушке цены нет — стоит нескольких партизан сразу.

А Тоня? Подрывники Алексея Садиленко приютили молодую белорусскую учительницу, обучили ее своему неженскому ремеслу, и она наравне с ними ходила на диверсии, рядом со своим верным Петром.

Вспомнил в эту минуту Егоров и других девушек-партизанок. Только в соединении Федорова их было несколько сот. На счету каждой не один подвиг, сотни спасенных людей. Вот и Зоя найдет свое место…

Размышления прервал радист.

— Киев сообщает, что может ночью прислать самолеты с грузами, просит радировать сигнал и координаты площадки для сброса.

Поручив начальнику штаба подготовить ответ в Киев и обеспечить прием грузов, Егоров с комиссаром Мыльниковым стали готовиться к выходу в Липтовску Лужну.

Чуть забрезжил рассвет, Егоров, Мыльников, Строганов, Подгора и еще трое партизан из местных вышли из лагеря. Вел их Лацо Кошутняк, рабочий цементного завода из Липтовской Лужны. Еловый лес скоро сменился могучими буками. Еле заметная тропинка повела партизан вдоль неглубокого овражка. Чем ниже, тем глуше овраг. И вот уже ущелье подняло свои мохнатые крутые стены над узкой стежкой. Неожиданно за поворотом ущелье стало круто понижаться, и перед глазами возник отлогий скат горы. Ноги скользили по мокрым камням осыпи.

Прошли уличкой какого-то горного селения, тянувшегося под горой рядом белых мазанок, крытых дранью. Редкие жители приветливо здоровались. О партизанах на Прашивой уже знали.

Часа через два спустились в долину. Теперь не горы и не холмы, а низенькие копны сена виднелись по сторонам. Впереди замаячила труба завода, за которым видны были громадные кратеры карьеров. К заводским корпусам лепились маленькие окраинные домики. За ними высились колокольня костела и островерхие крыши домов побогаче. Это была Липтовска Лужна.

В поселок вошли поздно, люди на улице останавливались и провожали взглядом необычную группу вооруженных людей. Особенно выделялся своим видом Алексей Егоров: высокий, в суконной пилотке, в зеленой плащ-палатке, хлопающей полами по высоким голенищам сапог.

Связной встретил, как и было приказано, на окраине поселка.

Зеленой чистенькой улицей партизаны быстро дошли до места. В глубине участка стоял двухэтажный домик. Перед калиткой застыла легковая машина.

Сопровождающие Егорова партизаны остались во дворе, а Алексея, Мыльникова и Йозефа Подгору парень в клетчатом пиджаке из группы Величко проводил в дом.

В довольно вместительной комнате уже находилось несколько человек: Величко, Волянский, которого Егоров запомнил еще с киевской встречи, два незнакомых партизанских командира во френчах, перепоясанных ремнями с кобурами пистолетов ТТ. В глубине комнаты стоял мужчина с темными висячими усами. Наверное, хозяин, Франтишек Сокол. Возле стола сидели два словацких офицера. Один из них — высокий, сухой человек, с темным лицом, в форме подполковника — и был Гама, представитель военной организации Словацкого национального совета. Второй — в погонах капитана. Представился коротко, словно выстрелил, — Здена.

Величко подошел к Егорову, тепло поздоровался.

— Забеспокоились господа. Я получил приказ начать действия. Ну, и сжег две автомашины на шоссе под Мартином да лесопилку в горах. Так там сами же охранники огонь открыли по моим людям. Слыхал небось?

— Слыхал, — ответил Егоров. — Ты этими диверсиями весь Словацкий национальный совет переполошил. Надо думать, Петро, как дальше действовать. Придется Строкачу докладывать о ситуации.

Гама нетерпеливо обратился к Величко с просьбой начать беседу, потому что длительная его отлучка из Банска-Бистрицы будет замечена и вызовет нездоровый интерес со стороны командования наземных войск, и прежде всего командующего, генерала Туранца. Это может помешать в дальнейшем заниматься вопросами подготовки восстания.

Величко пригласил всех за стол.

— Господа советские партизаны, — произнес скрипучим голосом Гама. — События последних дней, происходящие в Словакии в связи с некоторыми партизанскими акциями, встревожили Словацкий национальный совет и вынудили его обратиться к вам с некоторыми просьбами.

Йозеф Подгора тихо переводил Егорову и Мыльникову. Внимательно слушали своего переводчика Величко и его комиссар.

— Словацкий национальный совет поручил мне информировать вас, что вот уже длительное время патриотические силы Словакии, оппозиционные правительству Тисо, и прежде всего коммунисты, — Гама изобразил что-то вроде поклона «господам советским партизанам», — готовят общесловацкое национальное восстание. Опираясь на антифашистски настроенных офицеров, словацкое войско готовится под руководством Словацкого национального совета выступить против нацизма и тисовского фашизма. Готовится к совместному выступлению с армией и народ.

Слушая Гаму, Егоров обратил внимание, что тот упорно обходит молчанием партизан, хотя, по сообщению Яна Смиды, в планах восстания партизаны занимают не последнее место.

Размышления Егорова прервал вопрос Величко:

— Когда Словацкий национальный совет рассчитывает начать восстание?

Гама пожевал губами.

— Это зависит от ряда обстоятельств, господа. Месяц тому назад состоялось заседание Словацкого национального совета совместно с военным руководством совета. Относительно плана и сроков восстания было единогласно решено, что если нацистская Германия попытается ввести свои войска на территорию Словакии, то это и будет сигналом для политического и вооруженного выступления всех сил. Борьба против нацизма начнется в таком случае в любой ситуации. А поскольку такую акцию нацистов можно ожидать в любую минуту — коварство Гитлера известно, — мы ведем ускоренную подготовку, следим за нацистами, используя все доступные средства.

Большое значение Словацкий национальный совет придает координации выступления патриотических сил в Словакии с наступлением русской армии. Мы направили в Москву свою делегацию, чтобы информировать ваши политические и военные органы о намечаемой акции и согласовать сроки нашего выступления с наступлением русского войска в Карпатах.

До сих пор нам удавалось спокойно готовить словацкое войско к восстанию. Нет никаких признаков беспокойства со стороны нацистов. Но неожиданное появление ваших диверсионных групп может обострить обстановку. Открыто, на виду у властей, в горы уходят сотни людей, совершаются нападения на жандармерии. Наконец, партизаны отряда господина Величко сожгли на шоссе немецкие военные автомобили, лесопилку, принадлежавшую немцу, убили немецкую охрану…

Алексей Егоров перебил Гаму:

— Простите, а разве раньше не было нападений на жандармские посты и на словацких немцев, оскорблявших достоинство словаков? Разве раньше не уходили в горы словаки, спасаясь от охранки Маха?

Гама недовольно посмотрел на Егорова.

— Были нападения, господин капитан, уходили в горы. Но это было внутреннее дело словаков. А теперь каждую акцию связывают с вами, советскими партизанами. И вот результат: правительство Тисо ввело на всей территории Словакии чрезвычайное положение. Послушайте, что пишет по этому поводу газета «Словак». — Гама вынул из футляра очки и водрузил их на длинный хрящеватый нос — «Общественность уже знает, что над Восточной Словакией были сброшены русские парашютисты, с тем чтобы они действовали как партизаны и агенты и подстрекали наших граждан на саботаж… Чрезвычайное положение будет отпугивать тех наших граждан, которые бы, вероятно, отважились — возможно, за плату — помогать этим преступникам».

Подполковник сложил газету и снял очки. К столу подошел Франтишек Сокол и решительно взял из его рук газету.

— Пан офицер не прочитал, что пишет «Словак» через три страницы. — Сокол развернул газету, поискал глазами нужное место. — Вот. «Словаки… постоянно нападают на учреждения, на отдельных лиц и порядок в государстве. Будем искренни и скажем это прямо в глаза — они ждут переворота как своего единственного избавления…» Оказывается, все же словаки, пан Гама, и нападают, и ждут переворота…

В комнате воцарилась неловкая тишина. Гама и капитан Здена о чем-то шептались. Затем подполковник снова заговорил:

— Мы понимаем, господа, что полностью удержать от боевых акций восторженных людей, — Гама упорно не произносил слово «партизан», — собравшихся вокруг вас в горах, невозможно. Но я уполномочен национальным центром потребовать от вас, чтобы вы повременили с началом крупных боевых действий, по крайней мере до тех пор, пока мы не получим сообщений из Москвы от нашей делегации.

Алексей понимал озабоченность Словацкого национального совета, хотя во многом был не согласен с Гамой. Из беседы со Смидой он лучше других командиров отрядов знал общую обстановку в Словакии, планы компартии использовать относительные свободы для собирания повстанческих сил. Правда, чрезвычайное положение сильно ограничит эти возможности.

Надо было ответить Гаме, чтобы некоторое непонимание не переросло в противоречия. Горячий Петр Величко уже кипел от возмущения. Остальные партизаны носы повесили.

Егоров поднялся со стула.

— Господин подполковник! Мы со вниманием выслушали вас и доложим своему командованию ваше требование не начинать сейчас крупных боевых действий. Но позвольте высказать и наше мнение. Нам кажется, нынешнее состояние некоего покоя в стране недолговечно, и первое доказательство этому — чрезвычайное положение. Если бы даже десантных групп не было здесь, чрезвычайное положение все равно было бы объявлено, потому что Советская Армия вышла к границам Словакии, и территория вашей страны вот-вот может стать полем битвы. Ведь Германия не очень верит в то, что словацкое войско будет за нее умирать на своей земле. Не правда ли, господа?

Гама и Здена нехотя кивнули головами в знак согласия.

— Теперь о «восторженных людях», собравшихся в горах. Существование партизанских отрядов — реальность. И не сегодня они возникли. Давно. Вокруг нас они группируются только, как пчелы вокруг матки. Это словацкие отряды, а не русские, господин Гама. Мы знаем, что военная организация Словацкого национального совета делает ставку в будущем восстании на словацкое войско. Ну что же, вы лучше знаете свой народ и свою армию, и вам виднее. Но и партизанские отряды немалая сила, поверьте нам и помогите их вооружить. Это надо делать сейчас, а не тогда, когда нужно будет идти в атаку.

— Мы не располагаем оружием для обеспечения партизан, — возразил Гама. — Восстание потребует мобилизации резервистов, и оружия может не хватить для них. А точка зрения военного руководства Национального совета неизменна: только регулярная армия способна сопротивляться и одерживать победы.

— Да я со своими партизанами весь Турец удержу, если даже на меня две немецкие дивизии попрут! — задорно воскликнул Петр Величко.

Гама иронически хмыкнул, но ничего не сказал.

…Только после настойчивых требований партизан, даже угроз, что они с помощью антифашистов в армии заберут оружие с военных складов, Гама согласился выдать оружие, но со складов Восточнословацкого корпуса генерала Малара.

Откуда было знать партизанам, что корпус не подчинен подполковнику Гаме и его обещание — пустой звук…

Через день после этого важного разговора на Прашиву пришел Ян Смида и сообщил, что окружной подпольный комитет Компартии Словакии приглашает Егорова на встречу.

Ян предупредил, что в связи с объявленным чрезвычайным положением на станциях усилены патрули, строже проверяют документы и задерживают людей, кажущихся подозрительными.

— Нельзя ставить вас под удар, товарищ Егоров. — Смида прижал руки к груди. — О рослом офицере в русской военной форме уже говорит вся округа. На каждого высокого мужчину косятся. — Ян засмеялся. — Но, кроме шуток, вам надо переодеться в цивильное.

— Я бы со всей охотой, да где я в отряде возьму цивильное, если все меньше меня ростом? — заметил Алексей. — Нельзя ли по дороге где-нибудь одежду приобрести?

Ян задумался.

— Давайте сделаем так. Я сейчас уйду на станцию Горна. Там в корчме у меня верные люди. Все равно в военном мундире вам появляться ни в Подбрезовой, ни в Брезно нельзя. Будете садиться на поезд в Горне. А заночуете в корчме. Одежду для вас приготовят, а вот за обувь, — Ян посмотрел на ноги Алексея, — не ручаюсь. Ждать я вас не буду, уеду вечерним поездом. Встретимся на перроне в Бистрице.

Не задерживаясь, Смида ушел из отряда. Егоров вышел со своими спутниками через час, рассчитывая добраться до Горны уже в темноте, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. С ним пошли Иван Волошин, знаток Банска-Бистрицы, Григорий Мыльников и Павел Строганов.

Когда десантники добрались до станционного поселка, уже стемнело. Улицы были безлюдны. В редких окнах тускло светились маленькие электрические лампочки — экономили электрическую энергию. Только один дом был освещен ярче — корчма, где коротают время путейские рабочие и лесорубы. И хоть это самое людное место в поселке, оно же и самое безопасное: тут никому ни до кого нет дела. Даже если в стране чрезвычайное положение.

Хозяин корчмы, человек лет пятидесяти, широкоплечий, с круглым небритым лицом, заметив незнакомцев, вышел из-за стойки и, поздоровавшись, провел гостей в отдельную комнату за буфетом.

— Будьте как дома, Ян говорил о вас, — плотно притворив дверь, заговорил хозяин. — Здесь вы в безопасности. Сейчас жена вас накормит.

Извинившись, он ушел в корчму.

В маленькой комнатке было чисто и прохладно. Из мебели — стол, вокруг которого расставлены шесть массивных дубовых стульев с низенькими спинками, у стены диван, тоже деревянный. Пока гости осматривались, в комнату вошла хозяйка, немолодая женщина с крупными руками, которые знали, наверное, самую разную работу. Поклонившись всем сразу, она молча расставила на столе приборы. Потом также молча принесла ужин, а после ужина пиво в глиняных кружках.

Когда уже все вышли из-за стола, хозяйка принесла гражданский костюм большого размера и полуботинки с квадратными носами.

— Это вам, переодевайтесь, — показала она Егорову на костюм и снова исчезла за дверью. Когда тот переоделся, она снова вошла, чтобы прибрать со стола и унести военный костюм Егорова.

— Что это? — Женщина наклонилась, поднимая с полу фотокарточку. — Ваша?

— Моя. Выпала из кармана, когда переодевался, — объяснил Алексей. — Жена и дети.

— Ёй, вы оставили деток и пришли сюда на явную смерть?

— Ну, уж так и на явную, — улыбнулся Алексей. — Мы пришли ради наших и ваших детей. У вас есть дети?

Женщина помрачнела.

— Сын. В солдатах. И невестка с внучкой.

Рано утром партизаны попрощались с гостеприимными хозяевами и поспешили на станцию. В гражданской одежде Егоров и на самом деле не выделялся среди местного населения, был похож на учителя. Вот только ботинки оказались тесны, пришлось от них отказаться. Алексей обул свои десантные сапоги на могучих заклепках, заправил в них брюки и решил ехать так.

До прибытия поезда оставалось минут двадцать. Купили билеты и вышли на перрон. Народу здесь было немного.

— Посмотри, Иван, туда. — Незаметным кивком головы Алексей показал Волошину на четырех гардистов, шагавших с дальнего конца перрона прямо к ним.

— Надо ко всему быть готовыми, — предостерег Волошин и стал рассказывать по-словацки разные небылицы.

Гардисты прошли мимо, даже не взглянув на партизан. Егоров успокоился.

Вот из вокзала вышел железнодорожник с маленьким сундучком, в каких носят машинисты свой обед. Он огляделся, увидел партизан и уверенно направился к ним. Поздоровавшись, как со старыми знакомыми, перекинулся с Волошиным несколькими словами и пошел вдоль перрона.

— Это от Яна, — объяснил Иван Егорову. — Он предупреждает, что будет ждать на последнем разъезде перед Бистрицей. Оттуда ближе к месту встречи.

Партизаны заметили, что к их разговору прислушивается немолодой человек в стареньком летнем пальто и потертой шляпе. Он давно уже сновал по перрону, подозрительно оглядывал их группу, особенно Егорова с его могучими сапогами.

— Кеди влак на Брезно?^[3] — подкатился он к Егорову.

— Не вем, не вем^[4], — поспешил ответить за Егорова Иван.

Человек, круто повернувшись, рысцой побежал в помещение вокзала. Партизаны выразительно переглянулись. К счастью, подошел поезд, и они, не мешкая, вошли в ближайший вагон.

Примерно час ехали спокойно. Уже миновали Брезно и Подбрезову. До Банска-Бистрицы оставалось километров двадцать пять, когда за дверным стеклом показалась знакомая физиономия любопытного человечка из Горны. Он оглядел удовлетворенно всю компанию и исчез.

— Плохи дела, — заметил Егоров. — До разъезда далеко?

— Минут десять — пятнадцать.

— Пошли на выход. Приготовьте оружие.

Партизаны вышли из купе и расположились в тамбуре, оставив дверь в коридор открытой, готовые ко всему.

В дальнем конце вагона снова появился человек в летнем пальто. Теперь было совершенно очевидно — это агент словацкой охранки. Увидев через открытую дверь, что партизаны вооружены, шпик остался стоять на месте.

Тем временем поезд подошел к разъезду, вся группа быстро вышла на платформу и, не задерживаясь, стала удаляться от поезда. Встречавший их Ян Смида догадался, что что-то неладно, осторожно пошел за ними следом.

Когда Ян догнал группу, Алексей на ходу рассказал ему о дорожных неприятностях. За разговором не заметили, как оказались у небольшой двухэтажной виллы, спрятавшейся в глубине зеленого сада. Навстречу вышла молодая женщина. Она проводила их на второй этаж, в пустынный зал, попросила подождать. Ян Смида вышел вместе с ней.

Смида вернулся в зал с пожилым седым человеком с изможденным хмурым лицом. Он осмотрелся, кивнул головой Ивану Волошину как старому знакомому, потом подошел к Егорову и назвал себя:

— Ян Мейлинг.

— Вам привет от Рудольфа, — произнес Алексей.

— Да, мне говорили, что вы виделись с Рудольфом Сланским, — здороваясь с Егоровым, произнес Мейлинг.

— Не только виделись, но и говорили с ним довольно долго. Он помнит вас. — Егоров предъявил Мейлингу «легитимацию», удостоверяющую его личность и право связываться с руководителями коммунистического подполья Словакии.

— Как хоть он выглядит? — спросил Мейлинг.

Егоров рассказал о своих встречах и впечатлениях от бесед со Сланским.

— Пойдемте, товарищи, — пригласил Мейлинг, выслушав Егорова.

В небольшой комнате, выходящей окнами в сад, которому, кажется, и конца не было, за большим овальным полированным столом уже сидели шесть человек, среди которых один был в военной форме.

— Знакомьтесь — наши советские друзья. Капитан Егоров. — Затем Мейлинг повернулся к Григорию Мыльникову.

— Мыльников, — назвал тот себя.

— Иван Волошин, — отрекомендовался разведчик.

Присутствующие тепло поздоровались, но никто не назвал себя. Они непринужденно беседовали, курили, видимо ожидая еще кого-то. Наконец отворилась дверь, и в комнату вошел человек лет сорока. Его лицо было изборождено сеткою мелких морщин. Глаза усталые, беспокойные. Он едва заметно поклонился присутствующим и подал знак устраиваться поудобнее, а сам стал что-то вполголоса говорить Яну Мейлингу.

— Кто это? — шепотом спросил Алексей у Смиды.

— Павел Тонгайзер, связной Центрального Комитета партии. Известный человек. К сожалению, не только нам, но и жандармам. За ним все время охотятся. Совсем недавно вышел из тюрьмы.

Тонгайзер встал и заговорил глухим простуженным голосом:

— Вчера я виделся с Доктором. Он просил напомнить, что мы находимся накануне решающих событий в жизни Словакии. Еще месяц назад мы были сравнительно далеки от них. За этот месяц наша надежда, Красная Армия, вышла в предгорья Карпат и встала у границ Словакии. Десантные войска союзников во Франции с помощью сил французского Сопротивления освободили Париж. Успехи антифашистского лагеря вызвали сильное беспокойство правительства Тисо. Объявление чрезвычайного положения в стране и явилось выражением этой тревоги.

Егоров не все понимал, и ему приходилось то и дело переспрашивать Ивана Волошина.

— А кто такой Доктор? — обратился он к Яну Смиде.

— Один из руководителей подпольного ЦК. Фамилии его я не знаю.

Тонгайзер говорил, тяжело дыша и покашливая:

— Нам стало известно, что между президентом Тисо и немецким послом Лудином уже велись переговоры о возможном вводе нацистских войск в Словакию. Сейчас гитлеровцы усиливают охрану железных дорог, мостов и тоннелей. Еще три дня назад, когда я ехал в Братиславу, на мосту через Нитру стоял словацкий солдат. А сегодня там уже нацист в рогатой каске, с железной бляхой полевой жандармерии на груди. Надо спешить с подготовкой повстанческой армии, с вооружением партизанских отрядов.

С интересом Алексей слушал участников совещания. Все они были рядовыми функционерами партии, находящейся в подполье, но под разными предлогами много ездили по округе, часто бывали, как и Ян Смида, в горах. Они отмечали небывалый рост партизанских отрядов в Погронье, в Поважье, в Туреце, куда были сброшены организаторские группы. Народ и сам видит, что дело идет к нашествию нацистов на их родину. И люди уходят в горы, чтобы там получить в руки оружие.

Потом взял слово Алексей Егоров.

— Мы прибыли в Словакию по соглашению с ЦК Компартии Чехословакии и по его просьбе. По поручению Клемента Готвальда с каждым из нас, командиров организаторских групп, беседовал Рудольф Сланский, сообщая с трудом сохраненные и добытые явки. Мы здесь, чтобы помочь словацкому партизанскому движению и передать свой опыт. Маленькие группы, приземлившиеся в Татрах с парашютами, — это лишь кристалл, который в насыщенной среде стремительно обрастает людьми. Это ваша заслуга, товарищи, что такую обстановку мы встретили здесь, в горах.

Эти слова признательности вызвали оживление у присутствующих.

— Нас было двадцать два человека. За две недели в отряд пришло без малого две тысячи человек. Это уже не «русские парашютисты», как писал на днях «Словак». Это словацкий народ, решивший бороться с фашизмом. Ему нужно оружие немедленно, иначе будет поздно. Даже с винтовкой не умеющий стрелять будет безоружным. Некоторое количество оружия нам сбрасывают с самолетов. Но надо больше. Два дня тому назад по поручению Словацкого национального совета с некоторыми из нас, партизанских командиров, беседовал представитель военного руководства совета некий подполковник Гама. С ним был еще капитан, у которого только имя — Здена.

Подпольщики переглянулись. Тонгайзер еле заметно кивнул головой Мейлингу.

— Гама, товарищ Егоров, это командующий силами Сопротивления подполковник Ян Голиан, а Здена — агент лондонского правительства Ярослав Краткий.

— Вот как? — удивился Алексей. — Нам показалось, что старшим в беседе был, хотя и молчал, капитан, прятавшийся за спиной подполковника. Но дело не в этом. Я никак не могу отделаться от мысли, что партизанские силы этим господам, говоря по-русски, поперек горла. Сперва мы выслушали категорический отказ Гамы, или Голиана, снабжать партизан оружием и боеприпасами из армейских запасов, о чем — мы знаем — есть прямое решение Словацкого национального совета. Лишь после длительного и настойчивого нажима он согласился выдать оружие со складов Восточнословацкого корпуса.

— Простите, судруг Егоров, — перебил его Тонгайзер и обратился к военному, сидящему за столом: — Павол, Доктор настоятельно просил напомнить Голиану, что вопрос вооружения партизан мы ставим как принципиальный вопрос доверия к военному руководству Словацкого национального совета, к его планам и замыслам. Если он не вооружит партизан законным путем, заберем оружие хитростью, силой — как угодно!

— Спасибо, товарищи. — Алексей был взволнован. — Тогда у меня к вам еще одна просьба. Нам могут увеличить доставку оружия самолетами, особенно тяжелого оружия. Но для этого нужен аэродром, и как можно скорее.

— Недалеко отсюда, под Зволеном, есть аэродром «Три Дуба». — Из-за стола поднялся немолодой офицер, Павол Мейлинг, брат Яна. — Аэродром хорошо охраняется, но, думаю, следует включить в план восстания захват его.

…Далеко за полночь затянулась беседа. Расходились поодиночке.

Егоров с товарищами остался ночевать в особняке.

— Вишневский, — представился гостям хозяин дома, мужчина лет шестидесяти. — Не откажите вместе отужинать, хотя уже не вечер, а ночь.

С подчеркнутой почтительностью он склонил голову с редкими седыми волосами. Говорил Вишневский на хорошем русском языке.

— Спасибо за гостеприимство. — Алексей вопросительно взглянул на своих друзей. — Наверное, не откажемся. С утра маковой росинки во рту не было.

— Мне так приятно слышать родную речь. Я рад необычным гостям, — с улыбкой произнес хозяин. Он позвонил, вошла прислуга и стала сервировать стол.

Пока накрывался стол, господин Вишневский пригласил гостей к маленькому бару в углу столовой.

— Аперитив? Прошу.

Гости не знали, что такое аперитив, но выпить не отказались. А Вишневский взял со столика бутылку с необычной синей этикеткой.

— Не угодно ли вот это? Сливовая водка по собственному рецепту. Так, забава, старческое увлечение.

Алексей взял в руки бутылку и стал разглядывать этикетку.

— «Волга-Волга»! Одно название чего стоит.

— Я ведь жил там, на Волге. Разумеется, до революции. — Хозяин вздохнул и покачал головой. — В двадцатом лихая судьба выкинула из России.

Он тяжело опустился на стул.

— Офицер? — спросил Мыльников.

— Нет, инженер. Был управляющим у винзаводчика, с ним и бежал. Опамятовался уже в Турции, да было поздно. Теперь вот здесь сам занимаюсь виноделием. Маленький заводик, но на судьбу грех жаловаться — живу в достатке. А радости нет. Чужбина и есть чужбина. — Грусть внезапно смыла улыбку с его бескровного лица, голос задрожал от волнения. — Тяжко, вы себе не представляете, как тяжело!.. Все бы отдал, чтобы заслужить прощение и хоть раз глянуть на Волгу-матушку. — На его выцветших глазах блеснули слезы.

— А значит, все же виноваты, если о прощении говорите?

— Виноват в том, что не поверил, что заблуждался.

— Понимаю, — сочувственно произнес Егоров и после небольшой паузы добавил: — Думаю, что у вас будет еще возможность увидеть Волгу. Разобьем врага, и мы, русские и словаки, заживем в дружбе и согласии. Главное, сейчас верой и правдой служить своему народу.

— А я и служу, — отозвался хозяин. — В моем доме, как вы имели возможность сегодня убедиться, находят пристанище те, кому ненавистен фашистский режим этого святоши Тисо.

Старик разволновался. На его поблекшем лице появился робкий страдальческий румянец.

— Я, конечно, не Батя^[5] и не могу тягаться с ним. Говорят, он отвалил прямо через Словацкий банк пять миллионов крон на деятельность движения Сопротивления. Правда, отвалил он их эмиссарам лондонского правительства, а не моим сегодняшним гостям. — Господни Вишневский засмеялся. Потом серьезно, даже торжественно произнес: — Если надо будет, всем моим достоянием, всем необходимым помогу, чтобы только завоевать свободу народу, приютившему меня, и право на исходе лет моих, после победы, взглянуть на родные места, на Волгу.

— Спасибо, — поблагодарил Егоров и добавил торжественно: — Будем иметь в виду вашу готовность принять участие в освободительной борьбе против фашизма. Ведь нам для победы нужно будет не только оружие, но и продовольствие, одежда, обувь.

— Можете на меня рассчитывать. Ни в чем не откажу, — заверил хозяин. — Вот вам моя визитная карточка. Если понадобится, подателю ее она может служить паролем. — Он протянул Егорову кусочек белого глянцевого картона. Потом взял в руки бутылку, быстро наполнил сливовицей крохотные рюмочки и, обведя взглядом гостей, торжественно произнес: — Давайте же, друзья, выпьем за Россию, за Волгу-матушку!

— За победу над фашизмом, за Отечество! — в тон ему добавил Егоров.

С ПАРТИЗАНСКИМ ВИЗИТОМ

Наутро, прощаясь, Егоров рассказал Вишневскому, как они добирались до Банска-Бистрицы и уходили от преследования настойчивого агента.

— Вы зря поехали поездом. Сейчас по железной дороге сложнее ехать, чем по любому шоссе. За железные дороги тисовцы отвечают перед немцами, а шоссе пока свободны от опеки жандармов и гардистов. — Вишневский задумался, потом предложил: — Знаете что, Алексей Семенович, берите мой автомобиль. Считайте, что это мой первый вклад в борьбу с фашизмом.

В гараже стояли два «мерседеса» — большой черный, «семейный», шестицилиндровый, и маленький четырехцилиндровый, серого цвета. Вот этот серый «мерседес» и был подарен партизанам.

Павел Строганов быстро осмотрел машину, проверил масло и бензин, нажал на стартер — двигатель завелся. Это был царский подарок.

С утра заехали в штаб командования наземных войск решить вопрос об оружии для партизан. Командующий наземными войсками Голиан принял Егорова сдержанно и направил его к генералу Малару в штаб Восточнословацкого корпуса, пообещав позвонить и отдать распоряжение о выделении оружия для партизан.

Через час Егоров с друзьями был уже далеко от Банска-Бистрицы. Автомобиль резво бежал по узенькой асфальтовой дороге, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна. В Горне зашли в корчму, еще раз поблагодарили хозяев за гостеприимство и забрали военную форму Егорова, заплатив за гражданский костюм.

А еще через четыре часа Егоров был уже в Кошице, в штабе Восточнословацкого корпуса. Встреча с командованием корпуса состоялась в кабинете командира корпуса генерала Малара. Малар подтвердил, что Голиан ему звонил.

Военные охотно поддерживали разговор о взаимодействии армии и партизан в предстоящем восстании, об установлении более тесных связей. Но как только речь заходила об оружии, Егоров словно натыкался на глухую стену. Генерал Малар постоянно ускользал от выполнения этого пункта взаимодействия. Он ссылался на возможную оккупацию Словакии немецким рейхом, в случае которой словацкому командованию придется провести мобилизацию резервистов и использовать то оружие, которое Голиан обещал партизанам.

Лишь после длительных переговоров Малар пообещал выделить небольшое количество винтовок и патронов с артиллерийских складов в Брезно. Майор Секурис, сказал он, командир артиллерийского полка, на территории которого находятся склады вооружения, получит указание. Пусть господин Егоров не волнуется, в течение двух-трех дней оружие будет доставлено в горы.

Егорову оставалось поблагодарить учтивых хозяев и возвратиться в отряд. Но срок прошел, а от военных — ни оружия, ни весточки. И Егоров, посоветовавшись с Паволом Мейлингом, решил действовать.

В сером «мерседесе» сидели: одетый в словацкую военную форму Алексей Егоров, Григорий Мыльников в своем партизанском облачении, Йозеф Подгора, а за рулем — Павел Строганов. За легковушкой шла грузовая «шкода», в кузове которой находилось человек пятнадцать словацких солдат из партизанской роты Вольдемара Ваштика. Сам Ваштик выглядывал из кабины грузовика в мундире словацкого унтер-офицера.

Въехали в Брезно и остановились на окраине, возле казарм корпусного артиллерийского полка. Перед проходной их уже ждал Павол Мейлинг. Он первым прошел в проходную и вручил часовому пропуск, а затем пригласил Егорова и его друзей пройти в расположение полка. Часовой, отдав честь, подозрительно посмотрел на незнакомцев, особенно на цивильных.

Сразу за проходной в двухэтажном доме — штаб полка. Мейлинг провел партизан на второй этаж, в приемную командира полка, попрощался и исчез.

Оставив Строганова в приемной коротать время с адъютантом, Егоров, не спрашивая разрешения, решительно открыл дверь и вместе с Мыльниковым и Йозефом Подгорой вошел в кабинет.

За большим письменным столом красного дерева сидел широкоплечий майор. Увидев незнакомых людей, он, небрежно повернув свою крупную лысую голову, грубо спросил:

— Как вы сюда попали? Кто разрешил?

— Сейчас вы все узнаете, майор Секурис, — успокаивающе поднял руку Егоров.

Услышав русский язык и свою фамилию, майор растерялся, но Йозеф Подгора по-словацки объяснил ему, что вошли они через проходную, по настоящему пропуску.

— Я советский офицер, командир партизанских отрядов, располагающихся в Низких Татрах. У нас к вам, господин майор, — продолжал Егоров, — неотложное дело…

— Это наглость! — перешел в наступление майор. — В чужой форме… Я прикажу вас немедленно арестовать! — Секурис потянулся к кнопке звонка.

— Не надо, пан офицер. Там, — Егоров кивнул на окна, — мои бойцы. В приемной — тоже. Ну, а форма — вполне приемлемая маскировка.

Его спокойный тон немного остепенил разгневанного хозяина кабинета. Майор растерянно развел руками и, не зная, как себя держать, опустился в кресло, жестом пригласив сесть Егорова и его спутников.

— Вот это другое дело, — устраиваясь в кресле, сказал Егоров. — Любые вопросы надо решать спокойно.

— Какие же вопросы вы ворвались ко мне решать?

— У нас один вопрос — оружие. — Егоров не обратил внимания на вызывающий тон майора. — Я надеюсь, вы человек дисциплинированный и выполните указание генерала Малара отпустить с ваших складов оружие для партизан, находящихся в горах.

Командир полка зло рассмеялся.

— Указание генерала Малара! Да знаете ли вы, что он говорил мне по телефону? «Отдайте этим инсургентам^[6] с Низких Татр то, что вам не нужно, но так, чтобы я не знал». Он хочет родить ребенка и остаться девой!

— Ну, и что же вы собираетесь делать?

— А ничего. Не дам никакого оружия, и все.

— Но ведь вы словак, господин Секурис, и вам, надеюсь, дороги интересы своего народа. А народ готов взяться за оружие, чтобы очистить свою землю от фашистов, свалить ненавистное правительство Тисо. — Егоров поднял презрительный взгляд на большой портрет словацкого президента, висевший в позолоченной раме за спиной майора Секуриса. — Подумайте, с кем вы?

Командир полка нервно хрустнул пальцами.

— Вы что же, предлагаете мне изменить присяге?

— Какой? Вы ведь однажды уже изменили присяге. Судя по вашему возрасту, — Егоров довольно невежливо кивнул на лысую голову Секуриса, — вы давно служите в армии и присягали еще президенту Бенешу. Не так ли?

Майор Секурис отвернулся к окну и хмуро смотрел куда-то за забор, отгораживающий полк от города.

— А когда на развалинах Чехословацкой республики из смеси немецкого и словацкого фашизма в берлинском кабинете Гитлера было сляпано нынешнее государство Тисо, вы пошли служить в словацкое войско, присягнув новому президенту, да? — Егоров продолжал наступать. — Ведь ваш сослуживец Свобода и другие офицеры, не пожелав изменить присяге, ушли в эмиграцию. Теперь Свобода вместе с Красной Армией борется за освобождение своей родины.

— Свобода чех, — неуверенно промямлил Секурис.

— А вот рядом со мной сидит словак. А генерал Юрех, отказавшийся воевать против русских и принявший решение перейти всей дивизией на сторону Красной Армии? Или словацкий капитан Ян Налепка, ставший Героем Советского Союза в бою против гитлеровцев? Всем им славянское братство дороже холуйского подчинения немецким нацистам. Вы, наверное, слышали, майор, что словаки-антифашисты готовят армию к национальному восстанию против ненавистного режима. Словацкое войско будет действовать вместе со своим народом. А для этого народ надо вооружать.

— Я не вправе выдать оружие со складов без распоряжения вышестоящего начальства, — выдавил Секурис.

— Вам же звонил Малар, и у нас есть распоряжение подполковника Голиана, — парировал Егоров.

— О характере звонка генерала я вам говорил, а Голиану я не подчинен и не обязан выполнять его распоряжения, — пробурчал командир полка. — По какому праву он распоряжается оружием корпуса?

— По праву командующего военными силами Сопротивления в Словакии, назначенного на этот пост Словацким национальным советом и лондонским правительством Бенеша.

Секурис размышлял, как поступить. Лицо его нервно подергивалось, рука застыла на портупее.

— Ладно, давайте распоряжение Голиана, — решительно махнул он рукой. — Какое и сколько оружия вам требуется?

— Разное, и как можно больше: пулеметы, автоматы, винтовки, гранаты, патроны, — загибая на руке пальцы, перечислял Егоров. — И транспорт.

Майор обессиленно плюхнулся в мягкое кресло, взял ручку и стал торопливо что-то писать на бумаге, подписанной Голианом. Поставив размашистую подпись, начал шарить под крышкой стола в поисках кнопки звонка.

— Кого вам позвать? — предупредительно спросил Подгора.

— Адъютанта, — хрипло произнес Секурис.

Йозеф скрылся за дверью и тут же возвратился в кабинет с адъютантом майора.

— Возьмите это требование, — протянул Секурис ему бумагу. — Идите с господином офицером, — кивнул он в сторону Егорова, — на оружейные склады и позаботьтесь, чтобы все, перечисленное в требовании, было выдано. А я поеду домой. Мне нездоровится. — Командир полка схватился за сердце.

— Есть! — послушно ответил адъютант. — Разрешите идти?

— Идите, голубчик.

— За оружием пойдет этот господин, а я пока останусь здесь. — Егоров показал на Григория Мыльникова и подошел к нему. Мыльников встал, молодой, коренастый, в черной кожанке и черной мерлушковой папахе. — Гриша, обеспечь погрузку оружия. Да не мешкайте. Я сейчас выеду и организую встречу в горах.

— Узнаю русских партизан, — криво усмехнулся Секурис. — Мне приходилось встречать этих храбрых и находчивых воинов.

— Рад был с вами познакомиться, — сказал Егоров. — Хотел бы еще раз встретиться, но уже товарищами по оружию.

Секурис безвольно опустил голову и, уставившись в зеленое сукно письменного стола, о чем-то думал, стараясь не смотреть на Егорова.

Вскоре серенький «мерседес», петляя узенькими улочками Брезно, выбрался на тракт, ведущий в горы. Тут Егоров и Подгора решили подождать своих. И вот из города на большой скорости вылетела колонна грузовых машин. В кабине каждой рядом с водителем находился словацкий солдат-автоматчик, а в кузове передней машины на покрытых брезентом ящиках сидел Григорий Мыльников с немецким автоматом наготове.

— Считай, Йозеф, что мы сегодня выиграли сражение. — Егоров радостно хлопнул Подгору по спине и приказал Павлу Строганову: — Следом за колонной!

Быстро добрались до условленного места у подножия горы и принялись разгружать оружие.

— Ну и денек выдался! — утомленно опустился Егоров на один из ящиков.

— Что и говорить — счастливый день, Алеша! Он принес нам целое богатство.

К месту разгрузки стали прибывать жители окружающих сел. Люди шли с радостью, крестьяне в праздничных одеждах. Из сотен людей был создан живой конвейер, и пошло оружие из рук в руки беспрерывным потоком до самого партизанского лагеря на Прашивой.

А вечером, когда управились с разгрузкой оружия, на полянах возле костров молодежь пела и танцевала, настроение у людей было радостное.

Наутро Егоров радировал в штаб партизанского движения, что, вступив в деловые контакты с антифашистами словацкой армии, с согласия Словацкого национального совета партизанские отряды снабжаются оружием с военных складов. Первая партия оружия отрядом получена без осложнений…

НАКАНУНЕ ВОССТАНИЯ

Жаркие дни, холодные ночи — таков август в Татрах. На Прашивой вырос лагерь из землянок. Прячась от холода, зарывались в землю партизаны Егорова. Их было уже много, более двух тысяч, а люди все шли: рабочие из Подбрезова и Брезно, Банской-Бистрицы и Зволена, лесорубы Погронья, крестьяне из Буковца и Моштенице, Гиядля и Подкониц, Преданны и Лученца. В двенадцать батальонов собрались люди двадцати двух национальностей — настоящий интернационал. И тогда Словацкий национальный совет преобразовал отряд Егорова в Первую чехословацкую партизанскую бригаду.

Прибавилось забот у комбрига Егорова, комиссара Мыльникова, начальника штаба Ржецкого. Надо было эту неорганизованную толпу научить владеть оружием, научить дисциплине. Ни свет ни заря горы полнились шумом учебной стрельбы. Бывалые солдаты помогали новичкам изучать оружие. Прашива превратилась в учебный полигон.

Хватало забот и штабу — разведка, связь с соседними отрядами, формирование батальонов. Осунулся, побледнел Антон Ржецкий.

Получив оружие, партизаны рвались в бой. В покинутых селах остались неотмщенными обиды, души людей переполнены ненавистью к фашистам. Но Словацкий национальный совет настойчиво требует повременить еще, не начинать боев. И коммунисты бригады идут от бойца к бойцу, разъясняя необходимость лучшей подготовки к боевым действиям, необходимость консолидации всех сил Сопротивления.

Была еще одна забота у командиров. Скоро в бой, а у бригады нет налаженной тыловой службы. А тыл — это когда, не оглядываясь, боец знает, что, если кончатся у него патроны, их поднесут, а после боя накормят; если ранят — придут санитары, перевяжут и вынесут с поля боя. Много забот у тыловой службы. Но кто ее возглавит, кому можно доверить сложное хозяйство крупного партизанского соединения с базой, госпиталем, обозами?..

Не одного кандидата отверг командир бригады. Но вот появился из Горны Василий Мельниченко — слабый, больной, с палочкой, но по-прежнему энергичный и веселый. И решили — быть ему…

Не знал Василий, что его ждет, когда припадая на больную ногу, шел за Павлом Строгановым от медицинского шалаша к домику комбрига.

— Ну, как здоровье, гвардеец? Не помешает нога воевать?

Мельниченко, боявшийся, как бы не списали его в инвалиды, не почуял подвоха в словах командира.

— Нормально, товарищ командир, хоть сейчас в строй, на любое место…

И поймали молодца на слове.

— Со дня на день пойдет бригада в бой, — начал комбриг Егоров. — И кто знает, сколько продлятся эти бои. Прашива останется нашей базой, я бы сказал, родным домом, где можно найти и отдых, и пищу, и заботу. Да и в походе боец нуждается в заботе. Как смотришь, — Егоров положил руку на плечо Василию Мельниченко, — если таким заботливым хозяином станешь ты?

Мельниченко, начиная догадываться, зачем его вызвали, зябко передернул плечами.

— Да не поводи ты плечами, будто хомут давит, — засмеялся Алексей Семенович. — У всех у нас упряжь новая.

— Если только это дело осилю.

— Осилишь, — ободряюще подмигнул Григорий Мыльников. — Не такое уж страшное дело.

Мельниченко промолчал.

— Ну и прекрасно, — сказал Егоров, — молчание — знак согласия. Людей мы тебе дадим, это ты уладишь с начальником штаба. Не стесняйся, требуй. У нас почти три тысячи бойцов, и о каждом надо позаботиться. Помни, ответственность большая, мы надеемся на тебя.

Росла бригада, росли вместе с ней и люди. Возглавили батальоны Иван Казачок, Леонид Славкин, закарпатский хлопец Волошин, словаки Подгора и Ваштик. Петр Николаев стал во главе разведывательной группы. Василий Кузнецов принял батальон из бежавших из плена советских солдат. Неподалеку от лагеря на Прашивой готовились к боям партизанские отряды словацких коммунистов Белика, Шагата и Калины, прошедших немалую школу в партизанских отрядах Украины и Белоруссии.

Они были частыми гостями у Егорова. Делились новостями, совместно разрабатывали планы будущих действий.

Вот и сегодня они вместе. Калина принес интересную новость: его разведчики перехватили письмо людака^[7] Ф. Сламеня из Брезно, председателя окружной организации глинковской фашистской партии. В страхе он писал президенту Тисо об обстановке в Погронье:

«Славный пан президент! Население всего округа поражено вольными действиями партизан. Существуют опасения даже среди людаков, что ничто не помешает партизанам прийти в Подбрезово… и если даже кто и попытается что-нибудь им сделать, то это будет курам на смех. Поэтому я разрешаю себе нижайше сообщить об этом вам и просить вас, славный пан президент, чтобы вы были так любезны приказать соответствующему военному ведомству или полицейскому ведомству о как можно более скором вмешательстве, дабы воспрепятствовать этим неугодным действиям, так как сейчас нам приходится считаться с тем, что 70 граждан нашего округа перешло на сторону партизан. И если так будет беспрепятственно продолжаться, как это происходит сейчас, я опасаюсь, что через несколько дней в нашем округе будут уже целые партизанские деревни…»

Калина сложил письмо и рассмеялся:

— Как в воду глядел!

Но Алексею Егорову не было смешно. Он представил себе, как со всех сторон несутся тревожные депеши в Братиславу и как поднимается в ответ маховская охранка, гвардия Глинки, жандармерия, как тревожатся немцы.

И действительно, Братиславу лихорадило. В тисовском лагере поселился страх, опасение, что «остров мира и порядка в Средней Европе», как называла Словакию гитлеровская пропаганда, в любой момент превратится в огнедышащий вулкан. Рост партизанских отрядов в словацких горах не остался незамеченным. Правители тисовского государства любыми средствами пытались остановить процесс роста отрядов, ликвидировать «партизанские банды». Но объявленное чрезвычайное положение не помогло — народ не испугался. Начались аресты — еще больше людей побежало в горы. Прочесывать леса стало опасно: солдаты братались с партизанами. Военный фундамент под ногами у Тисо становился шатким. Он понял, что своими силами не сможет управиться с растущей «смутой», и решил призвать в Словакию немецкие войска. Немецкий посол Лудин писал в те дни в Берлин:

«После основательного анализа и консультаций с соответствующими ведомствами, особенно с президентом государства доктором Тисо… я потребовал, вопреки всем политическим соображениям, от немецкого генерала, чтобы он начал перемещение нескольких немецких военных соединений на территорию Словакии… Можно ожидать, что присутствие немецких войск может привести не только к непосредственному и действенному выступлению против партизан, но также и к всеобщему успокоению немецкого и словацкого населения…»

Вскоре посла Лудина потрясли слухи, что и здесь, в столице, готовится военный путч. Увидев из окна посольской машины марширующие по городу колонны словацких солдат, он посчитал, что началось передвижение повстанческих войск, чтобы занять все выходы из Братиславы. Об этом он также немедленно сообщил в Берлин.

К словацкой границе со стороны Чешско-Моравского протектората потянулись гитлеровские войска. Они были немедленно замечены антифашистами. Словацкий национальный совет и его военное руководство получили сообщения о том, что немцы готовятся к вторжению в Словакию.

О сговоре Тисо с гитлеровцами стало известно коммунистическому подполью. Руководство Коммунистической партии Словакии выдало своим организациям последние инструкции для боевого наступления: попытка немецкой оккупации станет сигналом к началу вооруженной борьбы партизан, армии и всего народа, сигналом к политическому перевороту, свержению тисовского фашистского режима. С этими инструкциями посланцы Центрального Комитета Коммунистической партии Словакии разошлись по стране. 25 августа командующий повстанческой армией Голиан издал приказ о вооруженном сопротивлении:

«В соответствии с дошедшими до нас сведениями и проверенными признаками немецкий рейх решил оккупировать территорию Словакии. Самым критическим моментом является ночь на 27 августа и день 27 августа. Словацкая армия… вместе со всем народом выступает для сопротивления. Подготовьте все в соответствии с прилагаемыми распоряжениями…»

В некоторых городах начались антифашистские выступления. Вооруженные отряды рабочих освобождали политических заключенных, захватывали власть, передавая ее национальным комитетам, вышедшим из подполья. Против повстанцев были брошены отряды глинковской гвардии, а в Ружомберок вошел эсэсовский батальон. Начались бои. Местные партийные комитеты обратились за помощью к партизанам, находящимся в горах…

…В этот вечер Алексей вернулся домой поздно. День прошел в непрерывной ходьбе по учебным полям. В ушах еще звенели отзвуки автоматных очередей и взрывов гранат. Но не успел он раздеться, как на пороге появился связной из штаба.

— К вам Зойка-киевлянка, товарищ командир, а с нею какой-то товарищ из Банска-Бистрицы.

Егоров быстро оделся.

— Зою отпусти отдыхать, а этого товарища зови.

Связной открыл дверь, и в комнату вошел худощавый человек лет тридцати в поношенной рабочей куртке.

— Я с поручением окружкома партии, — показал пришелец удостоверение, в котором было написано, что Йозеф Янишек направляется в бригаду для координации действий и осуществления связи партизан с партийными организациями городов и сел Погронья.

— Рад познакомиться, — пожал руку Янишеку Егоров. — С какими новостями к нам?

— Важными и очень срочными, — ответил связной и, достав из внутреннего кармана куртки пакет, подал его командиру. — Там, пожалуй, все сказано.

Егоров разорвал конверт, пробежал глазами листок и досадливо поморщился.

— Не все понимаю, — сказал он, силясь разобрать написанное на словацком языке. И к связному: — Позовите Подгору.

Подгора тут же явился и подробно перевел содержание письма-директивы.

— Наконец-то дождались! — обрадовался Егоров. — Ржецкого и Мыльникова ко мне.

Как только они пришли, командир сообщил важную новость: завтра на рассвете в поход. Ржецкий и Мыльников не сразу сообразили, о чем идет речь. Оба посматривали то на командира, то на незнакомого человека, сидевшего рядом с ним на лавке.

— Да, да, завтра бригада выходит отсюда, чтобы помочь восставшему народу защитить словацкие города и села от фашистских поработителей. Эту директиву партийного подполья принес нам представитель окружкома Коммунистической партии Словакии товарищ Янишек, — показал Егоров на незнакомца. — Кстати, он теперь будет при нашем штабе.

Егоров приказал вызвать всех командиров подразделений. Вскоре в домике собрались командиры и комиссары батальонов. Открыв совещание, Алексей Егоров дал слово представителю партийного подполья из Банска-Бистрицы Янишеку.

— Драги приатели!^[8] — звонко прозвучало в тишине. — Партизанские велители^[9], настало время действовать немедленно и решительно. Предатель словацкого народа Тисо, напуганный бурным развитием событий в центральных районах Словакии, вступил в сговор с гитлеровским государством и согласился отдать нашу землю на грабеж и расправу фашистским войскам. До сих пор мы жили под постоянной угрозой оккупации. Сегодня она становится фактом. Гитлеровские дивизии подтягиваются к границам Словакии, готовые в любую минуту хлынуть из-за Вага и Моравы на нашу родину.

— Позор кровавому Тисо! — не выдержал Подгора. Егоров укоризненно покачал головой, но темпераментного словака уже трудно было удержать. Он живо откликался на каждое слово посланца Коммунистической партии Словакии.

— Они идут, — продолжал Янишек, — чтобы кровью словаков погасить гнев народа, возмущенного преступлениями своих правителей. Компартия давно и настойчиво готовила восстание, собирала силы. Сигналом для восстания должна была послужить попытка гитлеровской армии оккупировать нашу землю. И этот час настал. Гитлеровцы тайно ввели свои воинские подразделения в Ружомберок, Турчанский Мартин и Святой Микулаш. К мостам и тоннелям встала немецкая охрана. В ответ рабочие Ружомберока и Мартина восстали. Гремят выстрелы и под Жилиной. Сами оккупанты своими преступными действиями подают нам сигнал — начинайте! Вас, друзья мои, ждут восставшие города и села. Идите к ним на помощь! С вами весь трудовой народ Словакии, с вами словацкое войско, поднимающееся на борьбу! Коммунистическая партия выходит из подполья. В каждом городе, в каждом селе вы найдете поддержку и помощь местных коммунистов, всех честных людей, которым дорого славянское братство. Смерть фашистским оккупантам! — Янишек невольно произнес боевой клич советских людей, который стал интернациональным призывом к беспощадной борьбе с гитлеризмом.

После выступления Янишека начальник штаба доложил ранее разработанные маршруты и поставил конкретные боевые задачи батальонам и мелким подразделениям в предстоящем походе. Уже в ходе совещания эти задачи уточнялись. Договорились о взаимодействии с помощью Янишека с местными органами народной власти. Перевалило за полночь, когда все вопросы были разрешены. Егоров поднялся, за ним и все участники совещания.

— Теперь, товарищи, сверим часы и — по местам, — приказал Алексей Семенович. — Сейчас ноль часов пятнадцать минут. Выступаем ровно в четыре.

Когда командиры разошлись по своим подразделениям, предельно усталый, опустился Алексей на топчан. Пригласил отдохнуть Янишека и сам прилег не раздеваясь. Но сон не приходил. Алексей мысленно перебирал все события минувшего дня, словно проверяя, все ли сделано к завтрашнему походу. А память относила его все дальше в прошлое, и вот он уже видит себя идущим за хворостом с матерью. Сели на поляночке передохнуть. Где-то рядом старалась кукушка, отсчитывала годы.

— Тебе, Алеша, кукует, — произнесла задумчиво мать, стала считать: — Раз, два… пять… десять… двадцать… — Уже со счету сбилась, а кукушка все отсчитывает: «ку-ку, ку-ку…» — Слышишь, сынок, кукушка тебе долгие годы сулит, — счастливо улыбнулась мать. — Только бы добрые были…

— Всякие были, мама, — прошептал Алексей и испугался, не слышит ли гость… Две голодовки выпали на его годы, лютая война… Но зато Зина, Оля и Юрик…

«Ничего, кукушка, мы еще поживем!» Алексей задремал было, но в это время за стеной завозился ординарец. Пора вставать.

ЛАВИНА

Партизаны спускались с гор. Сдержанный говор и настороженный шорох разбудили Татры. Над темными лесами то там то тут взлетали разноцветные ракеты. Это разговаривали командиры с подчиненными, перекликались отряды.

— Как на карнавале! — наивно радовалась Зоя-киевлянка. Ведь ракеты она только и видела над Днепром в довоенные годы в праздничном Киеве.

Шагавший рядом с ней педантичный и спокойный начальник штаба Ржецкий улыбнулся:

— А это и есть карнавал. Увидишь, какой бал мы закатим фрицам!

Со всех сторон, словно ручейки из-под снега, стекает в долину по узким тропинкам партизанская армия. И вот уже позади хмурые скалы в юбках лесов, и сами леса понемногу отстают от торопливо шагающих отрядов. Внизу — долина.

Уже не ручейками, а речками течет партизанская рать по проселкам. Тарахтят по дорогам военные повозки, крестьянские фуры, фыркают кони.

Всюду народ радостно встречал партизан. На улицы горных селений выносили столы с сыром и вином, угощая проходящих воинов. Жители часами стояли у домов, чтобы проводить партизан в бой. И бывало, не досчитывались своих односельчан — те уходили с партизанами.

Партизанская лавина, катящаяся с гор, подняла на ноги тех фашистских прихвостней, что еще не успели убежать в Братиславу. В страхе они запирали на засовы двери своих домов. Трещали телефоны междугородной связи: началось! С ржавым визгом закрывались тяжелые ворота католических монастырей. Лишь унылый колокольный звон разносился по округе: то ли сигнал подавали — идут! — то ли служили в монастырских костелах мессы об избавлении от сатаны.

Быстрее ветра неслись в столицу Словакии всевозможные слухи, сея среди тисовских прихвостней уныние и панику.

С утра до вечера совещались у президента Тисо его министр внутренних дел Мах, новый главнокомандующий словацкой армией генерал Туранец и немецкий посол Лудин. А во дворе президентского дворца стояли наготове мощные лимузины, на которых можно очень быстро домчаться до Вены.

Вдавив коротко остриженную голову в тесный воротник сутаны, Тисо испуганно глядел из глубины кресла на своих советников. Он уже дал согласие на оккупацию Словакии гитлеровскими войсками, и с часу на час они пересекут границу. В ожидании серьезных беспорядков двинуты эсэсовские батальоны в Жилин и Ружомберок. Что же еще?

Посол Лудин предложил немедленно демобилизовать некоторые ненадежные словацкие части. Президент Тисо оживился: почему некоторые? Куда надежнее разоружить всю словацкую армию.

Лудин, пожав плечами, согласился: хозяину виднее.

По просьбе посла немецкое авиационное командование подняло в воздух разведывательную авиацию, чтобы следить за дорогами, по которым двигались партизаны.

А партизаны, хмельные от успеха, занимали села и хутора. При их появлении, словно от ударной волны, несущейся впереди лавины, исчезали жандармы и гардисты, прятались от народного гнева тисовские комиссары.

…Партизанская бригада Егорова вошла в город Мартин без боя. В казарме словацкого батальона в это время шел митинг. Решали, принимать или не принимать участия в восстании. После митинга офицеры подались в Братиславу, часть солдат побросали винтовки и разбежались по домам. Остальные, в том числе три танковых экипажа со своими машинами, пошли с партизанами.

Из Мартина горной дорогой вдоль берега Вага бригада двинулась к городу Ружомбероку, центру Большой Фатры, узлу дорог. Егоров знал, что в город прибыл немецкий батальон, а словацкий батальон, расположенный там, заперт в казармы и охраняется гардистами. Надо было быть в любую минуту готовыми к бою. Кто знает, что выкинут эсэсовцы… И Алексей приказал идти колоннами, одна за другой, на расстоянии двухсот метров.

Настроение у партизан веселое и беспечное. Пока для них война была приятной прогулкой. Дружно стучали ботинки и сапоги по плотной дороге. Ласково веял ветерок с реки.. Уже были видны крыши первых домов Ружомберока сквозь густую листву деревьев, когда со стороны города с воем пролетела первая мина. Она разорвалась далеко от дороги, не причинив никому вреда, но изрядно перепугала не ожидавших обстрела партизан. Батальон бросился врассыпную, одни к реке, другие к склону крутой горы. Егоров ехал в голове второго батальона и видел всю картину. Он поскакал вперед, крича партизанам головного отряда: «Назад, в колонну! Бегом к городу!»

Разворачиваясь на ходу, батальоны стали приближаться к городским окраинам. По склонам горы, не замечаемые противником, время от времени посылавшим мины на пустынное шоссе, они обошли город и с трех сторон ворвались на его улицы. Батальон Ваштика двигался по самому берегу Вага, к железнодорожному вокзалу.

В условленную минуту красная ракета взмыла в небо, и партизаны, ведя огонь из автоматов и винтовок, двинулись к центру. Батальон Василия Кузнецова вышел к казармам словацкого полка. Из казарм выбегали солдаты с оружием и вместе с партизанами шли в наступление на эсэсовцев, отходивших к вокзалу.

Хлестали огнем станковые и ручные пулеметы, спрятанные за толстыми кирпичными стенами вокзала. А партизанам приходилось подбираться к станционным сооружениям по открытому месту. Вольдемар Ваштик сумел с группой гранатометчиков подобраться под самые стены. Но тут их прижал к земле пулеметный огонь из окна. Ваштик поднялся с гранатой в руках и кинулся к окну, успел швырнуть гранату, но тут же упал, скошенный пулеметной очередью. И тогда поднялись другие бойцы. Но еще яростнее залились эсэсовские пулеметы, из окон посыпались гранаты. Партизанам пришлось снова залечь.

Так продолжалось до тех пор, пока не подошла подмога — три танка из Мартина. Прячась за танками, автоматчики батальона Ваштика преодолели зону пулеметного огня и ворвались в здание, где завязалась рукопашная схватка. Гитлеровцы не выдержали, начали сдаваться, но пощады им не было.

…Окончен бой. Усталые и запыленные, медленно идут к центру города его освободители, неся на плечах убитых товарищей. Там, на центральной площади, вырыта братская могила, первая могила партизанской бригады Егорова на словацкой земле. В нее легли командир словацкого батальона Вольдемар Ваштик, солдаты его батальона и старый Штефан. Не успел отец отомстить за повешенного сына. Когда сразила Ваштика вражья пуля, бросился к своему командиру верный ординарец Штефан, но не добежал, упал на мостовую с простреленной головой. И теперь их несли вместе — старого и молодого партизана.

Играет траурный марш военный оркестр ружомберокского гарнизона, рвут сердце прощальные звуки, молча вытирают слезы женщины, одетые в черные платья.

…А вечером Ружомберок праздновал победу. Светились окна домов, неслись песни из открытых дверей кабачков. Тот же военный оркестр играл теперь задорную польку, повизгивали от восторга кларнеты. Девушки Ружомберока танцевали с партизанами.

Над Большою Фатрою занимался новый день, когда один за другим покидали партизанские отряды город и выходили на шоссе.

Егоров спешил вывести свои отряды к главной цели — Банска-Бистрице. И все же приходилось задерживаться. Уже остались позади Сляч, Липтовска Лужна, Корытница. Впереди Медзиброд — село километрах в пятнадцати от Бистрицы, узел шоссейных и железной дорог.

Здесь бригаде снова пришлось принять бой. Уже давно спешились бойцы Ивана Волошина и залегли под огнем. У них слишком мало сил, чтобы обойти село горами. И только когда подошли главные силы, отряды охватили Медзиброд и заставили гардистов бежать.

Усталые, шли партизаны улицей села. А навстречу им отряд вооруженных людей вел колонну пленных гардистов. Впереди шагал с немецким автоматом на груди широкоплечий человек в короткой кожанке и суконных штанах, заправленных в солдатские сапоги.

— Кто из вас старший? — остановившись, обратился он к Егорову.

— Я… А вы что за люди?

— Мы повстанцы, а я их командир — Ян Дроппа. — Он протянул Егорову руку и спросил: — А как твое имя?

— Егоров. Алексей Егоров, — ответил комбриг.

— О, русский товарищ!.. Горячо приветствуем тебя! — не скрывая радости, воскликнул вожак местных повстанцев. — Мы давно вас ждем. Теперь будем вместе бить врага. Возьмешь нас к себе?

— А чего же не взять? Видишь, сколько идет партизан. И все твои земляки — словаки. Возьмем. — Егоров обнял Яна Дроппу.

…Последний привал перед Банска-Бистрицей. Ужинают, отдыхают партизанские бригады. Тихо льется музыка из трофейного радиоприемника. Лежат вокруг партизанские командиры, слушают нежные мелодии. И вдруг заговорила Братислава. Диктор предоставил слово министру национальной обороны генералу Чатлошу. Елейным голосом проштрафившийся лакей, только что отдавший вооруженные силы под начало генерала Туранца, от имени президента Йозефа Тисо обращался к словацкому народу. В его словах страх и ложь:

«…Заброшенные к нам партизаны причиняют ущерб строительству нашего государства, губят плоды нашего труда, нападают на наши деревни, грабят наше национальное достояние и коварно убивают наших людей…»

Из приемника слышалось хриплое астматическое дыхание.

Партизаны молча слушали бессовестное вранье и признание в собственном бессилии одного из «вождей» Словакии.

«…Свое преступное дьявольское дело враг намерен продолжать и дальше, добиваясь нашего полного порабощения и уничтожения нашей государственной самостоятельности. Враг коварен, он все больше наглеет по мере того, как растет число беспрерывно сбрасываемых с самолетов диверсантов…»

Последние слова, переведенные Йозефом Подгорой, покрыл хохот партизан. Видно, велики оказались глаза у страха правителей из Братиславы. Чатлош продолжал, задыхаясь:

«…В создавшемся положении, которое угрожает нам кровавым уничтожением и рабством, нам уже недостаточно… собственных вооруженных сил. Вследствие этого в Словакию вступают немецкие войска… Партизаны являются заклятыми врагами свободной и мирной Словакии… Бог нам в помощь! На страж!»

После небольшой паузы приемник заголосил какой-то бодрый военный марш.

Молчали партизанские командиры. Слишком серьезно было заявление Чатлоша при всей его внешней комичности. Шут выболтал мысли господина.

— Да-а, — протянул наконец Алексей Семенович. — А ведь не смешно, ребята. Выходит, восстание — дело рук партизан, диверсантов, «беспрерывно сбрасываемых с самолетов». Не так глупо, как кажется. Тисовцы вбивают клин между повстанцами и словацким народом. И этот клин — мы, партизаны. Опасная ложь. Как думаешь, Подгора?

— Ложь и есть ложь, Алеша. У нее короткие ноги.

— Но зато ядовитые зубы…

В БАНСКА-БИСТРИЦЕ

Начальник штаба наземных войск словацкой армии подполковник Голиан никого не принимал. Верхний свет в кабинете выключен, горит только настольная лампа, освещая лист бумаги с проектом приказа словацкой армии оказывать сопротивление вторгшимся в страну гитлеровским войскам.

Сегодня на рассвете немецкие дивизии перешли границу протектората и устремились к Вагу. Под Жилиной идет бой. Без его приказа жилинский гарнизон встал на пути гитлеровцев, присоединившись к партизанам Величко.

Голиан устремил взгляд в темное окно кабинета. Там, за этой тьмой, в ущельях Малой Фатры, уже несколько дней идут стычки рабочих отрядов и спустившихся с гор партизан с глинковской гвардией. Заняты Ружомберок, Святый Мартин, Турчанский Микулаш. Их гарнизоны, помитинговав, раскололись. Большинство офицеров подались в Братиславу, часть солдат и младших офицеров разошлись по домам, остальные влились в партизанские отряды.

Партизаны! Голиан поморщился. Он не признавал партизан за воинов, считал их существование противоестественным, противоречащим установленным порядкам, а партизанскую войну незаконной. Но, к удивлению, это нерегулярное войско, растекаясь, как полая вода, по долинам Вага и Грона, гонит глинковских гвардейцев, громит немецкие подразделения, вступившие в городки Северной Словакии. Партизаны все ближе к Банска-Бистрице, в их руках уже Брезно, Подбрезова, Гарманец, Медзиброд.

Подполковник склонился к приказу:

«Изменническое правительство Словацкой республики устами генерала Чатлоша призвало в Словакию немецкие войска. Словацкие подразделения как составная часть чехословацкой армии, верные принципам демократии и свободы, вместе со всей нацией поднимутся на отпор врагу…»

Голиан перевернул страницу. Ага, вот и приказная часть:

«Восточнословацкому корпусу… Коменданту братиславского гарнизона… Гарнизонам Тренчина, Трнавы, Нитры…»

Он подумал, что еще пять дней тому назад командиры частей были предупреждены о готовности к действиям, если начнется оккупация. Теперь оккупация стала фактом, они ждут приказа. Но готовы ли они? Поднимется ли словацкая армия по его приказу на восстание? Как все это сложно… От антифашистов в армии, от их решительности в первые же часы восстания зависит успех или неудача выступления в Западной и Восточной Словакии.

Голиан пытался представить воинские части, их командиров, но видел какую-то аморфную массу. А ведь бывал же там…

Всего три дня прошло, как вот здесь, в этом кабинете, Голиан разговаривал с одним из руководителей словацких коммунистов, Доктором.

Голиан вздрогнул, вспомнив холодный блеск очков Доктора, его беспощадную иронию. Доктор дотошно выспрашивал Голиана о положении в армии: уверен ли он в надежности двух восточнословацких дивизий? А в чем можно быть уверенным? На командира корпуса генерала Малара положиться никак нельзя. В трудную минуту переметнется к немцам, недаром столько лет пробыл военным атташе в Берлине. А вот на его заместителя, полковника Тальского, пожалуй, можно надеяться.

Голиан обнадежил Доктора, что можно рассчитывать и на командира первой дивизии полковника Маркуса, что он уверен и в командирах остальных крупных гарнизонов. Но тут он покривил душой, боясь сокрушительной критики. Он знал, что начальник западнословацкой зоны обороны в Тренчине колеблется, да и в Братиславе не все в порядке. Лондонское правительство настояло, а Голиан не посмел ослушаться и сместил с поста коменданта Братиславы подполковника Киш-Калину, потому что он уж очень откровенно слушался коммунистов. Зато комендант многое знал, в его руках были планы восстания в Братиславе. Пришлось комендантом назначить майора Мургаша, сторонника лондонского правительства, но человека безынициативного.

Голиан вздохнул. Да, далеко не все так радужно, как он рисовал Доктору. Многое не подготовлено, но откладывать больше нельзя — гитлеровские войска перешли границу. И так теперь уже придется обороняться, а не наступать. А стоит ли подставлять свою голову? Бенеш требует, чтобы Голиан передал командование повстанческой армией генералу Виесту. Он сейчас в Лондоне не у дел, но прилетит, как только восстание начнется. Почему бы не подписать приказ от его имени?

Голиан повеселел. Он исправил подписи под приказом, первой поставил фамилию генерала дивизии Виеста. Затем вызвал адъютанта и приказал телеграфом довести приказ до всех частей словацкой армии.

— Да… — задержал Голиан адъютанта. — Бистрицкий гарнизон ночью не поднимать. Успеем и завтра с утра…

Ночью бригада Егорова подошла к окраинам Банска-Бистрицы и заняла исходный рубеж для наступления. Город безмятежно спал. И все же входить в него без разведки Егоров не решился. Послал разведчиков с Подгорой. А батальон Ивана Волошина направил к Зволену, чтобы еще ночью захватить аэродром «Три Дуба». Киев уже запрашивал, когда в распоряжении партизан будут приличные посадочные площадки.

Партизаны бригады расположились на отдых.

Плыла над Банска-Бистрицей августовская ночь. Уснуло партизанское войско, сморенное дальним походом и боем. Лишь дозоры не спали, оберегая сон своих товарищей. Не спали комбриг и штабисты. С наблюдательного пункта, наскоро оборудованного на высокой круче, Егоров пытался разглядеть затянутый туманом и предутренней дымкой город. Светало. Молочными реками и озерами в кудрявой кайме темных деревьев вплывали в бинокль улицы и площади спящего города. А когда блеснули первые лучи солнца над островерхой крышей в самом центре города, вдруг стал различим огромный флаг с черным пауком свастики в белом круге. А по соседству, на флагштоке дома пониже, — трехцветный словацкий флаг.

— Видишь? — Оторвав от глаз бинокль, Егоров показал на флаги начальнику штаба Ржецкому. — Не нравится мне это соседство…

Вернулся Подгора с разведчиками. Он прошел весь город. На улицах тихо, спокойно, даже патрулей нет. Железнодорожник на станции рассказал, что вот уже два дня на улицах и площадях митинги. Гардисты разгоняют народ, да только безуспешно…

Егоров решил войти в город, расположить там партизан и связаться со словацким военным командованием, чтобы согласовать совместные действия в начавшемся восстании.

Не успел еще город проснуться, а с ближайших холмов на улицы полилась молчаливая лавина вооруженных людей. Без выстрелов, соблюдая порядок, шли они к назначенным объектам — вокзалу и телефонной станции, к городской ратуше, к казармам глинковской гвардии, жандармерии и к немецкой военной миссии.

Алексей надеялся, что на этот раз обойдется без боя. Но вот раздались первые выстрелы, разрывы гранат. Командиры батальонов доложили, что гардисты и гитлеровская охрана немецкой миссии и гестапо завязали бой.

Егоров направил отряд с комиссаром Мыльниковым к воинским казармам предупредить словацкое военное командование, что в город вошли партизаны.

А на улицах уже кипел бой. Казармы гардистов и немцев ощетинились пулеметами. Ливень огня встретил партизан. Испуганные горожане, в первые минуты выбежавшие навстречу партизанам, стали прятаться по подвалам.

Егоров с автоматчиками и группой добровольцев-проводников из местных жителей спешил к центру.

Из окон двухэтажного особняка немецкой военной миссии короткими очередями огрызаются пулеметы и автоматы. Но вот отряд партизан во главе с Подгорой нашел какую-то лазейку и ворвался в дом. Слышна автоматная стрельба, разрывы гранат. Еще несколько минут, и миссия взята. Партизаны поодиночке выводят понурых, с заложенными за голову руками эсэсовцев — солдат охраны миссии. Офицеров с ними нет — куда-то скрылись.

Постепенно звуки боя удаляются. Еще несколько острых стычек с небольшими группами гардистов — и центр города свободен.

Нещадно палит полуденное солнце. Егоров с партизанами вышел на центральную площадь. А там, несмотря на жару, толпа людей. Гудят, кричат «ура», смеются. Какой-то парень успел подняться на крышу немецкой военной миссии и сорвать фашистский флаг, а на его место прикрепить большое красное полотнище.

На бульваре играет маленький оркестр: три скрипки, кларнет, труба и турецкий барабан. Обливаясь потом, стараются музыканты. Густое уханье трубы и грохот барабана перекрывают остальные звуки. На мостовой танцуют большим общим кругом. Кажется, весь город высыпал на улицы, и только из городских властей никого не видно — ни гражданских, ни военных.

Части словацкого гарнизона так и не вышли из казарм, ответив Григорию Мыльникову, что не имеют приказа.

Поручив начальнику штаба собрать батальоны, отвести их к окраине и накормить, комбриг с Йозефом Подгорой направились к штабу Голиана.

Алексея Семеновича окликнули:

— Товарищ Егоров!

Егоров оглянулся. К нему приближались Янишек и пожилой господин, одетый, несмотря на сильную жару, в респектабельную черную тройку и строгую шляпу.

— Рад вас видеть, — произнес господин, чопорно приподнимая шляпу, и рассмеялся: — Не узнали?

— Товарищ Мейлинг! — вспомнил Алексей фамилию этого седого человека. — Вот и встретились.

— В нашей свободной Банска-Бистрице! — взволнованно произнес Ян. — Спасибо вам и вашим партизанам. Далеко ли идете?

— В штаб Голиана. Надо же наладить если не взаимодействие, то хотя бы взаимопонимание…

— Я пойду с вами. Давайте вместе выяснять отношения с Голианом.

…В штабе наземных войск словацкой армии, где находится резиденция Голиана, довольно шумно, по коридорам снуют люди. Но в приемной чинная тишина. Адъютант подполковника не спешит пропускать к своему шефу непрошеных гостей.

— Подполковник занят важным делом, у него люди.

Егоров решительно отстранил подпоручика и вошел в кабинет.

В кабинете кроме Голиана было еще двое гражданских. Они внимательно читали какие-то документы, вполголоса переговариваясь. Наконец хозяин кабинета поднял голову и с удивлением посмотрел на вошедших. Затем встал из-за стола и пошел навстречу Егорову.

— О, знаменитый партизанский велитель Егоров! Я вас сразу-то и не узнал. На прошлой встрече вы были во всем великолепии вашего национального мундира и в блеске орденов, а сейчас у вас далеко не блестящий вид. Чему обязан?

— Вы так спрашиваете, словно только что появились в Банска-Бистрице, ни о чем не знаете и не догадываетесь. До вас не дошли звуки боя?

— Ну почему же, господин капитан, я на слух не жалуюсь, к тому же у меня исполнительные подчиненные. Доложили… Но вы сочли возможным провести всю акцию самостоятельно, не поставив меня в известность. Еще хорошо, что мои солдаты не вступили с вами в бой.

— Было бы очень прискорбно, — вмешался Мейлинг. — Сигналом для партизан послужило вторжение гитлеровцев в Словакию. И они пришли в Банска-Бистрицу, к вам. И первое, что их поразило в городе, в центре восстания, — это мирное соседство флагов нацистской Германии и Словакии. Чего вы выжидали, не отдавая приказа своим частям освободить город от фашистов?

Голиан переглянулся со своими собеседниками. Они суетливо направились к двери, сказав Голиану, что будут действовать как договорились.

Проводив гостей, Голиан предложил Егорову и его спутникам сесть за длинный стол, стоявший в стороне.

— Я не считал необходимым поднимать гарнизон. Силы противника в городе были настолько слабы, что я надеялся склонить их к бескровной капитуляции, но вы, — он хмуро посмотрел на Егорова, — помешали мне это сделать своим «героическим штурмом».

Разговор прервал бледный, взволнованный адъютант Голиана.

— Что с вами? — сердито спросил его Голиан.

— Там, — показал адъютант на приемную, — прибыл… привели…

В комнату вошел Александр Каменчук, заместитель Волошина. За ним ввели под конвоем маленького круглого генерала в сером плаще. Каменчук доложил Егорову, что аэродром «Три Дуба» захвачен батальоном Волошина. Арестованный задержан там. Он вылезал из только что приземлившегося самолета. Увидев партизан, пытался снова улететь. Себя не назвал.

— А где Волошин?

Каменчук опустил голову.

— Комбат погиб при штурме аэродрома, товарищ комбриг, — почти прошептал он. — Не уберегли Ивана.

— Ах ты, беда какая! — Словно что-то тяжелое толкнуло Егорова в грудь. Справившись с волнением, он подошел к задержанному.

— Кто вы такой?

— А вы кто такой? — вместо ответа высокомерно спросил генерал.

— Я — командир партизанской бригады, а это, — показал Егоров на Яна Мейлинга и других, — представители Словацкого национального совета, руководители восстания.

— Генерал Туранец, главнокомандующий словацкой армией, — одернув плащ с генеральскими погонами, пытаясь сохранить достоинство, представился пленный. — Надеюсь, моя фамилия известна. По крайней мере вам, — сердито обратился он к Голиану.

— Что вы делали на аэродроме «Три Дуба»? — спросил Егоров.

— А какое вам дело до того, что делает словацкий генерал на своем аэродроме? — парировал Туранец.

— Повстанцы захватили аэродром, взяли вас в плен, так что ведите себя соответственно.

Генерал даже оторопел от неожиданности.

— Как вы смеете!

— Смеем, господин генерал. Повторяю вопрос: как вы оказались на аэродроме?

— Ну, хорошо, если вы настаиваете… Вчера мне стало известно, что начальник штаба наземных войск словацкой армии, подчиненной мне, вот этот господин, — показал он на Голиана, — изменил присяге и без моего ведома отдал приказ оказывать сопротивление нашим союзникам, немецким войскам. И я прибыл сюда навести порядок… — Голиан криво усмехнулся. Но Туранец, не обращая на него внимания, продолжал: — Предлагаю партизанам, пока не поздно, сложить оружие, солдат словацкой армии развести по казармам. А вас, — он повернулся к Голиану, — я арестую и предам военному суду…

Голиан побледнел, вытянулся во весь свой высокий рост и подался вперед. Егоров счел нужным прекратить эту комедию.

— Господин генерал, кажется, вы забываете о своем положении…

Но Туранец продолжал хорохориться.

— Что вы можете сделать со мной? Расстреляете?

— Ну зачем же так сразу, господин генерал, — вступил в разговор Ян Мейлинг, — сначала народ будет вас судить. Он и решит, как с вами поступить. А пока что именем народной власти вы арестованы, — объявил он. — Прикажите увести его, товарищ Егоров.

После этого инцидента разговор в кабинете Голиана продолжался уже в других тонах. Голиан признал, что погорячился, и обещал впредь не раздувать разногласий с партизанами.

И опять их беседе помешал ворвавшийся в кабинет адъютант.

— Господин подполковник, радио!.. — Он включил приемник, стоявший на низеньком столике в углу кабинета.

Передавалось Обращение командования повстанческой армии Словакии и Словацкого национального совета к словацким офицерам, младшим офицерам и солдатам.

Но что это? Мейлинг и Егоров удивленно переглянулись. Диктор читал:

«От имени командира словацкого войска как части чехословацких вооруженных сил генерала Виеста призываю вас… встаньте на борьбу против немецких оккупационных частей, боритесь твердо и решительно против захватчиков, сохраняйте безупречную дисциплину и подчиняйтесь тем командирам, которые поведут вас на борьбу против немцев… Наша скорая победа обеспечена!»

— Почему от имени лондонского генерала, а не от вашего имени, господин Голиан, обнародовано воззвание? — спросил Ян Мейлинг. — Вы что, снова за нашей спиной сговорились с правительством Бенеша?

Мейлинг резко встал и, не прощаясь, вышел из кабинета.

Мейлинг не ошибся. Сговор был. За спиной Словацкого национального совета, по приказу из Лондона, Голиан объявил командующим повстанческой армией генерала Виеста — министра правительства Бенеша, а на себя взял функции начальника штаба. Повстанческая армия была переименована в Первую чехословацкую армию, чем подчеркивалось ее подчинение Бенешу.

…Приказ Голиана войскам словацкой армии выступить на отпор врагу опоздал. Тридцатого августа, когда этот приказ дошел до гарнизонов Западной Словакии, немецкие дивизии уже выходили к Нитре и Вагу. Трнава была занята эсэсовскими частями. При подходе гитлеровцев к Тренчину начальник западнословацкой обороны подполковник Заджора, бросив свои войска, уехал в Банска-Бистрицу.

Заместитель Голиана по военному командованию повстанческой армией, начальник штаба Восточнословацкого корпуса полковник Тальский, получив вечером двадцать девятого августа приказ Голиана, бездействовал. У него не оказалось никакого плана. Он знал, что его дивизии предназначены для соединения с наступающими частями Красной Армии, и ждал, когда это наступление начнется.

Своим предательским выступлением по радио двадцать девятого августа, которое Егоров слышал на привале перед Банска-Бистрицей, министр национальной обороны Чатлош посеял сомнения среди многих офицеров и солдат. А на другой день Чатлош выступил перед офицерами братиславского гарнизона, убеждая их не участвовать в Словацком национальном восстании.

Вслед за Чатлошем к микрофону подошел и генерал Малар. Из Братиславы он обращался к солдатам. Сотрясая репродукторы, гремел его командирский бас: «Если вы хотите услышать мой искренний совет, то я обращаюсь к вам: «Стой! Кругом! По гарнизонам и собственным частям, шагом марш! Все уже упущено, недодумано, и все это может нашу прекрасную, до сих пор не затронутую войной, дорогую Словакию завести туда, где ей не следует быть, — в самую гущу войны… мы малая нация, так сохраним дисциплинированность, пусть все идет спокойно, как идет…»

Вкрадчивым тоном, обращаясь к здравому смыслу обывателей, Малар ворковал: «К чему нам революции, друзья?.. Почему нам не подождать, пока все само не дозреет, а потом разом, в соответствии с обстоятельствами, не потянуть всем вместе за одну веревку? Так подсказывает здравый инстинкт самосохранения малой нации…»

Эти выступления генералов посеяли смятение в умах солдат и офицеров. В словацкой армии началось брожение. Она перестала существовать как орудие тисовского режима, но и не стала полностью повстанческой. К повстанцам перешла лишь та часть словацкой армии, которая не поверила демагогии Чатлоша и Малара.

Братиславский гарнизон не поднялся на восстание. Западная Словакия была оккупирована. Восточнословацкий корпус бездействовал. Обстановка с первого дня восстания сложилась отчаянная. Руководству Коммунистической партии Словакии и Словацкого национального совета больше нельзя было оставаться в Братиславе. Политическим центром восстания становилась Банска-Бистрица. Там, в Средней Словакии, были верные восстанию части словацкой армии, там была крупная вооруженная сила восставшего народа — партизанские соединения и отряды. Им можно было верить. На них была вся надежда.

…Второй день партизанская бригада Егорова находилась в Банска-Бистрице. Она отдыхала после трудных маршей и боя за город. Еще вчера, во время визита к Голиану, Егоров спросил подполковника, как командование намерено использовать его соединение.

— Я не знаю, что могут ваши партизаны, господин капитан. — Голиан говорил, не глядя на Егорова. — Немецкие войска пересекли границу нашего государства и развивают наступление. Вы понимаете это? Нам нужны стойкие, обученные части, способные выдержать этот натиск. Способны ваши батальоны выполнить такую задачу? По моим данным, сейчас идут тяжелые бои под Жилиной. Там терпит неудачу ваш друг Величко, который, помнится, говорил, что один может удержать две дивизии врага. На Величко наступает одна дивизия с танками. Но его бригада отходит к Стречне. Вот, если можете, помогите ему. Как это у вас в России — один за всех, все за одного?

Егоров еще вчера направил батальон Василия Кузнецова на автомашинах во Врутки к Петру Величко. Надо надеяться, он уже в бою. Ребята там крепкие, обстрелянные, много бежавших из плена. Гитлеровцев ненавидят как чуму.

Но пока из Вруток никаких сообщений. Армейской связью пользоваться не удается. Обо всем этом, а также о захвате аэродрома «Три Дуба» Алексей отправил донесение генералу Строкачу. А сегодня получил ответ.

«…Вашей главной задачей, — разъяснял Строкач, — является помощь в борьбе за новую демократическую Чехословакию. Договаривайтесь с патриотическими организациями и с армией об основных боевых задачах…»

А дальше — конкретнее:

«…Подготавливайте народ к вооруженной борьбе и организуйте партизанские отряды. Освобождайте от немцев и защищайте города, пути сообщения и железнодорожные узлы. Парализуйте железнодорожный транспорт и мешайте перевозкам гитлеровцев. Уничтожайте их транспорты. Если не можете удержать города и железнодорожные узлы, то вместе со словацкой армией и вооруженными патриотами переходите к партизанским методам борьбы».

Строкач сообщал, чтобы ждали на аэродроме «Три Дуба» первые самолеты с вооружением и боеприпасами.

Егоров прочитал директиву своим ближайшим помощникам. Вроде все становилось на свои места. Надо было идти к Голиану.

Голиан пригласил присутствовать при разговоре с Егоровым и Мыльниковым своих помощников по повстанческой армии, подполковника и майора. Фамилии свои они пробормотали так, что Алексей их не запомнил. Разговор не клеился, крутясь, как испорченная пластинка, все время на одном: где и как предлагает господин Егоров использовать свою бригаду? У самого Голиана и его помощников конкретных предложений не было.

Неожиданно дверь распахнулась, и в кабинет Голиана ввалились с рюкзаками за плечами трое небритых и запыленных мужчин. Голиан встал и с изумлением смотрел на вошедших, как на явившихся с того света. Видимо, он никак не рассчитывал их здесь видеть. Егоров догадался, что произошло что-то непредвиденное и нежелательное для Голиана. А неожиданные гости уже скинули свои походные рюкзаки и стали знакомиться с присутствующими.

— Доктор, — протянул руку Егорову высокий мужчина в очках с тонкой позолоченной оправой. Глаза его серьезно, даже немного строго смотрели на Алексея.

Егоров назвал себя и представил Григория Мыльникова.

Мужчина, услышав русские фамилии, приветливо улыбнулся.

— Ладно, мы теперь вышли из подполья, и я могу нашим русским друзьям назвать свою настоящую фамилию. — Он рассмеялся. — Гусак.

С Егоровым и Мыльниковым поздоровались и спутники Гусака, члены Словацкого национального совета.

— Разрешите сесть, господин главнокомандующий? — шутливо обратился Гусак к хозяину кабинета.

Подполковник смутился.

— Да, да, разумеется…

Гусак, устраиваясь в кресле, вытянул усталые ноги.

— Еле выскочили. Братислава уже занята немецкими войсками. Гарнизон не поднялся. На дорогах везде патрули. Но какая разница, товарищи! В Западной Словакии зловещая тишина, в ночной тьме слышно только, как цокают по мостовым сапоги патрулей… Зато за Нитрой… — Гусак поднялся и взволнованно зашагал по комнате. — Представьте, по ту сторону реки немецкий часовой с автоматом, а на этой стороне мост охраняют уже повстанцы. И одеты кто во что, и ружья старенькие, но все же приятно — стража свободной территории! Рядом с поездом по шоссе мчался грузовик, в кузове которого стояли штатские с ружьями, а над ними красный флаг.

Егоров с удивлением глядел на этого энергичного человека, только что вырвавшегося из рук врага, предельно усталого, но заряженного огромной энергией.

— После шести лет фашистского мрака и террора эти флаги, открыто взметнувшиеся над головами людей, символичны. Это начало нового этапа, нового века в истории словацкого народа! Ну что же, господин командующий, — обратился Гусак к Голиану, — докладывайте свои беды Словацкому национальному совету. Кажется, вы немало успели со своими лондонскими консультантами.

Голиан возмущенно дернул головой и стал оправдываться. Лондонское правительство пользуется международным признанием и поддержкой всех союзных государств. Поэтому он не вправе отказываться от сотрудничества с его представителями. Лондон приказал ему вытребовать сюда Виеста и переименовать повстанческую армию, включив ее в состав чехословацкого войска. Лондон назначил Виеста командующим Первой чехословацкой армией, поэтому Голиан и объявил о восстании от имени генерала Виеста. В заключение Голиан признался, что его окончательно запутали разноречивые указания Бенеша и Словацкого национального совета.

Гусак решительно прервал жалобы Голиана:

— Нельзя сидеть сразу на двух стульях. Можно быстро оказаться на полу. Восстание готовили коммунисты и Словацкий национальный совет, а объявлено оно от имени Виеста, — значит, от имени лондонского правительства Бенеша, и к нему все больше примазываются разные господа из Лондона. — Гусак сердито посмотрел на советников Голиана. — Если господин Голиан не желает сотрудничать с Национальным советом, то Компартия Словакии вместе с партизанами и повстанческим войском пойдет своей дорогой. И тогда вы увидите, где настоящая сила. — Гусак подошел к окну. — Господи, да не будьте же вы слепым, посмотрите хотя бы в окно! Разве вы не видите множество вооруженных людей и красные флаги над ними? Это же наша армия, господин Голиан! Вы целыми днями сидите со своими советниками из Лондона и прикидываете, какую же власть провозгласить на освобожденной территории, а военные дела забросили. Мы много видели, пока доехали сюда из Братиславы, но хотелось бы от вас, командующего, услышать, как обстоят дела на повстанческих фронтах.

Голиан придвинул к себе листки с донесениями и сводками. Военное положение ему казалось мрачным. Братислава, Нитра и Поважье обманули надежды. Он еще вчера отдал приказ обороняющимся частям оставить Трнаву и отступить в Центральную Словакию.

— В выполнении вашего приказа мы убедились, когда попали в Трнаве в руки немцев, — заметил Гусак.

Кровь прилила к лицу Голиана, но он продолжал докладывать своим скрипучим голосом, что сегодня утром гитлеровцы, наступающие из Венгрии, начали окружение бездействующих частей Восточнословацкого корпуса. Штаб корпуса в Прешове захвачен немцами вместе с его командующим генералом Маларом.

— Он же вчера еще был в Братиславе?

— Сегодня утром вернулся в Прешов — и прямо в руки немцев… Немцы потребовали, чтобы корпус сложил оружие. Командир второй дивизии полковник Татарко подчинился и отдал приказ о сдаче оружия. Командир первой дивизии Маркус принял решение о сопротивлении и отходе на повстанческую территорию. Где он, неизвестно — связь с корпусом прервана.

— Да-а, — протянул Гусак. — Потеря двух восточнословацких дивизий — это, можно сказать, самый тяжелый удар по восстанию. Все ваши обещания и упования на корпус и его офицеров, как и на братиславский гарнизон, господин Голиан, оказались блефом! Ну, что еще?

Голиан помедлил и сообщил членам Словацкого национального совета последнюю новость: он отдал приказ об оставлении Тренчина, Нове-Места и об отходе от реки на восток.

— Зачем вы это делаете? — с болью спросил Гусак.

Голиан нервно отбивал пальцами дробь на столе.

— Не хватает сил сдерживать напор противника, и мы вынуждены сокращать фронт обороны, — наконец выдавил он.

— Где же вы собираетесь остановиться?

Голиан оживился.

— Мы организуем непреодолимую оборону в треугольнике Банска-Бистрица — Зволен — Брезно. Это будет треугольник словацкого упорства и патриотизма. Здесь мы продержимся до прихода союзников.

— Это треугольник вашей военной и организационной слабости, господин командующий! — бросил Гусак. — Вы отдали инициативу врагу и не используете партизан в оборонительных боях.

Голиан с недовольством посмотрел на Егорова и Мыльникова, невольных свидетелей этого разговора.

— Но мы же рассчитывали на армию, — защищался он. — На освобожденной территории должна быть только регулярная армия. Партизанам место в тылу врага.

— Господин Голиан, как только армия будет настолько сильна, что сможет защитить освобожденную территорию, мы перебросим партизанские отряды в тыл врага. — Гусак обратился к Егорову: — Где ваша бригада, товарищ Егоров?

Егоров встал.

— Здесь, в Банска-Бистрице, ожидает приказа. Один батальон в бою под Жилиной.

— Можете ли вы быстро перебросить бригаду под Телгарт и Грановницу, чтобы там помочь частям первой дивизии Маркуса?

— Мы готовы выступить в любую минуту, товарищ Гусак. Часть батальонов посадим на автомашины, а остальных перебросим по железной дороге. Были бы только вагоны.

ГРОЗЫ НАД ТАТРАМИ

Гремит над Татрами гром. День и ночь не смолкают бои на всех участках повстанческого фронта — от Попрада до Топольчан. Лишь сегодня на телгартском участке редкое затишье, и Алексею Егорову удалось поехать под Стречну, где воюет его батальон в бригаде Величко.

Утомительно, навевая сон, гудит мотор вездехода. Проплывают мимо телеграфные столбы, отсчитывая метры. День пасмурный, и над дорогой нет назойливых немецких самолетов. Ущелье, которым тянется дорога, залито густым молочным туманом. Из него неожиданно выныривают, чуть ли не под колеса, повозки, небольшие колонны партизан.

Чем ближе к Мартину, тем больше следов войны: бомбовых воронок, сожженных автомашин, торопливых могильных холмиков.

Когда предательством и лакейским усердием генералов Чатлоша и Малара были разоружены братиславский гарнизон и Восточнословацкий корпус, в Братиславе сочли, что для повстанцев все кончено.

К счастью, мрачные предсказания не оправдались. Словацкий национальный совет бросил в оборонительные бои все партизанские соединения, какие были в те дни в Средней Словакии, объявив мобилизацию в повстанческую армию. И отступление повстанцев удалось остановить.

Генерал полиции Бергер, присланный Берлином в Братиславу, чтобы навести порядок в мятежной Словакии, хвастался, что подавление восстания пройдет как короткая полицейская операция, которая легко закончится за два — четыре дня. Так и доложил своим хозяевам. И направил в карательную экспедицию лишь несколько полицейских частей. Но легкой прогулки не получилось. Партизанские соединения вместе с частями повстанческой армии остановили врага, а кое-где даже заставили бежать.

Берлинское начальство прогнало полицейского хвастуна и назначило на его место свирепого и безжалостного эсэсовца генерала Хёффле, который сразу же потребовал подкреплений. И потянулись в Словакию со всех сторон мотопехотные и танковые дивизии немцев.

Начались жестокие оборонительные бои…

Бригада Величко первой встретила удар дивизий Хёффле. Под Жилиной партизаны перерезали железную дорогу на Кошице и прервали движение вражеских эшелонов по ней. Словно за горло взяли немцев. Тогда и ринулись гитлеровцы на позиции партизан. Части мотопехотной дивизии и бригады «Дирлевангер», переброшенные из Польши, начали наступление от Жилины вдоль железной и шоссейной дорог на Стречну и Врутки, стараясь отбросить партизан и повстанческие части от железной дороги и из долины реки Ваг.

Партизаны и повстанцы закрепились на окраине маленькой горной деревушки Стречны, пробкой затыкавшей выход врагу из ущелья в долину Вага. Пять дней фашисты с танками, авиацией и минометами атаковали защитников Стречны. Величко сдерживал натиск дивизии. Но силы его бригады не были бесконечны. Тогда-то и был ему в помощь направлен батальон Кузнецова… Партизаны и солдаты повстанческой части шли в атаку, понимая, что от них зависит судьба восстания.

…Егоров нашел Петра Величко на наблюдательном пункте, в скалах над тоннелем. Алексей поздоровался с находившимся там же начальником штаба бригады Черногоровым и бойцами. Они с интересом разглядывали Егорова.

Величко спал на топчане, укрывшись тулупом. Видно, умаялся. С утра повстанцы выдержали очередную изнуряющую атаку врага. Отбив ее, прямо в окопах заснули партизаны. Только дежурные время от времени постреливали в сторону противника, если замечали там движение. Над головами повстанцев тоже нет-нет да и пролетали пули.

Величко спросонья не сразу узнал Егорова. Потом встал, приветливо заулыбался:

— А-а, капитан королевской гвардии! Прибыл посмотреть, как дерутся твои мушкетеры?

Величко мало изменился. Только почернел, словно подкоптился у партизанского костра, да жестче, недоверчивее, что ли, стала улыбка.

— Почему же гвардии, и королевской к тому же? Этак я и обидеться могу.

Величко обнял Алексея.

— Не надо на меня обижаться, Алексей Семенович, на шутки не обижаются. — Он дружелюбно похлопал Егорова по спине. — Но в шутке — доля правды. Ведь ты в Банска-Бистрице, при Словацком национальном совете?

Егоров с удивлением посмотрел на Петра.

— Откуда ты это взял? Я под Телгартом с бригадой, в бою. — И сердито добавил: — А если и был в Бистрице, так потому что брал ее.

— Все-таки обиделся. — Величко вздохнул и пригласил Алексея Семеновича сесть на топчан. — Ну, тогда скажу, почему я так пошутил. Когда твой батальон прибыл, я спросил комбата, где же ты сам с бригадой. Он ответил, что ты остался в Банска-Бистрице. Вот я и подумал, грешным делом, что ты зачислен в резерв верховного командования, роздал свои отряды на усиление таким бедолагам, как я, и теперь ездишь, инспектируешь их. А ты вот и сам тут как тут.

— Нет, дорогой мой, — возразил Егоров. — Не состою я в резерве повстанческого командования. Но батальон отправил тебе на помощь по совету Голиана.

— Как это?!

— Еще в первый день восстания я спросил у него, где больше пользы принесет бригада. Он мне ответил: помогите вашему другу Величко, он, мол, терпит поражение под Жилиной. Обещал один устоять против двух дивизий, а теперь отходит. Вот я и направил тебе батальон Василия Кузнецова, кстати, лучший батальон. Если помощь не нужна, выводи его из боя, я заберу на телгартский участок.

Величко, опустив голову, молча рассматривал носки разбитых о камни сапог.

— Вот она какая, обстановка-то. Действительно, говорил я, что один удержу в горах две немецкие дивизии. И удержал бы. Но ты посмотри, что делается рядом со мной. — Величко встал и взял со стола карту-километровку, сел рядом с Егоровым на топчан, расстелил ее на коленях. — На западном участке с потерей Нитры открылась дорога на Топольчаны. Оборону там возглавил смелый капитан Вайнхольд. К нему сбежались несколько тысяч добровольцев с других участков, но как следует организовать эти повстанческие части не удалось. Сам Вайнхольд погиб… Теперь смотри, что справа от меня, в Липтове. Там командовал полковник Бодицкий. Кстати, партизан у него не было. Так вот, этот Бодицкий не сумел организовать оборону, даже не пытался закрепиться на занятых рубежах и почти без боя оставил сначала Попрад, потом Липтовский Микулаш. Ну, это было бы еще полбеды: между повстанцами и наступающими гитлеровскими частями все же оставался Ваг. Так нет, сам отошел, а мосты оставил нетронутыми. Немцы не замедлили этим головотяпством воспользоваться. Теперь оставлен Ружомберок, и у меня справа ой как горячо!

Величко сбросил карту с колен, вскочил с топчана и забегал по пещере маленькими шажками.

— Ну, отстранили Бодицкого от командования, арестовали, судить обещали. Но что-то не слыхать о суде. Его арестовывали, а он спокойно перчаточки натягивал. Значит, или не ждет, или не боится наказания. Теперь справа немножко спокойнее, там командование принял толковый офицер, подполковник Чернек. Остановил врага, собрал все разбитые части, слепил из них группу и пока держится, еще артиллерией достает до железной дороги, не дает гитлеровцам безнаказанно по ней ездить…

Перед полуднем немцы поднялись в очередную атаку. Самолетов не было, но артиллерийские снаряды и мины густо ложились на окопы партизан.

Впереди послышался гул моторов.

— Танки, — обернулся к Егорову Величко. — Сейчас твои начнут, батальон Кузнецова.

— Почему именно мои? — удивился Алексей.

— Потому что я им отдал все противотанковые ружья, полученные с аэродрома «Три Дуба». Они у меня истребители танков. Пока они целы, я отсюда не уйду и дорогу немцам не отдам.

Захлопали выстрелы бронебоек, трижды ухнули разрывы противотанковых гранат. Петр прокричал начальнику штаба, чтобы тот не отпускал от себя гостя, и обернулся к Егорову:

— Я к бронебойщикам, Алексей Семенович. Извини, но тебя не пущу, ты нужен под Телгартом. — Подхватив автомат, Величко махнул рукой своему ординарцу и скрылся за скалами.

Атака на бригаду Величко ничего не дала врагу. Как только танки повернули назад, отступили на исходный рубеж и гитлеровские пехотинцы. Еще с полчаса, словно в судороге, вражеские артиллеристы беспокоили короткими беспорядочными артналетами партизан. Потом стрельба постепенно прекратилась.

Не дождавшись Величко, Егоров вернулся к себе в бригаду.

В штабной землянке он застал нового командира пятого пехотного полка Станека. Вместе с Ржецким они уточняли, как будут взаимодействовать в предстоящем с утра наступлении на Телгарт.

Захватив Попрад, вражеские части довольно быстро двинулись вперед, подошли к деревне Телгарт, затерявшейся в Словацких Рудных горах, и зацепились за ее восточную окраину. Но небольшую речку, делившую деревню пополам, перейти не смогли. Теперь Станек, наведя порядок в полку, решил выбить гитлеровцев из Телгарта. Атаку Станек назначил на пять часов утра.

Солдаты пятого полка быстро, как на учениях, подошли к реке Зубрицкий Поток, но были остановлены огнем с восточной окраины. Еще несколько раз поднимались солдаты и партизаны в атаку, но безуспешно. И только когда батальон под командованием капитана Грушки вышел на восточный берег реки и стал грозить гитлеровцам обходом, они дрогнули. Прикрываясь яростным артиллерийским огнем, фашисты стали отходить.

В полдень партизаны Егорова и солдаты пятого полка переправились через Зубрицкий Поток и ворвались на восточную окраину деревни. Страшная картина предстала их глазам. На улицах валялись трупы зверски убитых фашистами местных жителей. Деревня горела. Но гитлеровцы не успели удрать. Одни задохнулись в подвалах ими же подожженных домов, другие были уничтожены в бою.

МАЛАЯ ЗЕМЛЯ

Второй месяц льется кровь в Татрах. Бьются повстанцы с гитлеровскими дивизиями, собранными генералом Хёффле со всех фронтов. То с одной, то с другой стороны атакуют немецкие танки и пехота слабо вооруженные части повстанческой армии и партизанские отряды.

В долинах не смолкает гром артиллерии, рев танковых моторов и пикирующих самолетов. Тошнотворный дым стелется по ущельям, смешиваясь с дождями и туманами, траурной пеленой покрывает прозрачную воду горных речек.

Еще недавно тихие и пустынные, дороги Средней Словакии забиты машинами и повозками с боеприпасами, продовольствием и снаряжением для повстанцев, фурами с мечущимися в бреду ранеными, марширующими в разных направлениях воинскими колоннами.

Толпы беженцев гонит из конца в конец страны военная буря. Они вносят сумятицу на дорогах. Немецкие самолеты бомбят и обстреливают из пулеметов людскую массу.

Выше, в горах, горят словацкие хутора и деревеньки, превращаются в прах жилища, дававшие приют повстанцам.

Осень в этом году рано пришла в Татры. По календарю еще только конец сентября, а в долинах настоящее предзимье. С заснеженных вершин рвутся холодные ветры, не переставая идут колючие дожди пополам со снегом, размыты дороги и тропы. Постоянно мокры одежда и обувь.

Но не ослабевает сопротивление повстанцев. В тесном кольце окружения сражаются они с сильным и яростным врагом. На телгартском участке повстанческого фронта пятый пехотный полк капитана Станека и бригада Алексея Егорова не только остановили врага, но и загнали его в горы. Насмерть стоят в Люпче повстанцы подполковника Чернека.

И все же, несмотря на героизм, под натиском дивизий генерала Хёффле повстанческие части вынуждены отступать. С каждым днем все меньше становится освобожденная территория Средней Словакии.

Не выдержав длительного нажима крупных сил врага, отошел от Вруток и Мартина Петр Величко со своими партизанами. Железная дорога оказалась в руках немцев.

По приказу Голиана отступили в Кремницкие горы повстанческие части, прикрывавшие Банска-Бистрицу с запада. И теперь только Кремницкий хребет отделял город от врага. Положение с каждым днем становилось все тревожнее. Руководители восстания были вынуждены собрать Национальный совет и обсудить на нем военное положение. На совет пригласили и некоторых командиров повстанческих и партизанских частей.

Оставив за себя Ржецкого и взяв незаменимого в таких случаях Подгору, Егоров выехал в Банска-Бистрицу. Город встретил их темными притихшими улицами. Кругом ни огонька. Лишь над Кремницкими горами колыхались сполохи далеких ракет — немцы освещали свой передний край. Иногда глухо слышалась артиллерийская пальба. Это немецкие артиллеристы достреливали дневной рацион снарядов перед тем, как уйти на ночлег.

Перед зданием городской ратуши, где размещался Национальный совет, уже стояло несколько автомашин. По их виду — пулевым пробоинам и вмятинам, разбитым ветровым стеклам — можно было легко догадаться, что они прибыли с фронта.

В штабе партизанского движения Егорова и Подгору встретил плотный, похожий на цыгана, коренастый бородач в советской военной форме.

— Полковник Асмолов Алексей Никитич. — Взяв протянутую Егоровым руку в свою пухлую ладонь, он задержал рукопожатие и долго, пристально вглядывался в лицо Алексея прищуренными глазами, словно вспоминал, не видел ли где раньше этого худощавого человека.

Егоров назвал себя и своего спутника.

— Рад бы познакомиться поближе, Алексей Семенович. Но времени у нас уже не остается, сейчас начнется заседание совета. Поспешим. — Они торопливо зашагали в актовый зал.

Половина зала была заполнена офицерами словацкой армии. Командиры партизанских соединений группировались вместе. Они шумно переговаривались, весело приветствовали вновь прибывших. И Егорова встретили дружным гулом. Алексей увидел среди них Величко, Эрнста Белика, Шагата и — с удивлением и огромной радостью — Алексея Садиленко.

В глубине зала на небольшом возвышении стоял длинный, покрытый тяжелым бархатом стол. За ним человек двенадцать. Егоров знал далеко не всех. Председательское место занял невысокий темноволосый человек — Карол Шмидке, секретарь ЦК Коммунистической партии Словакии и один из председателей Словацкого национального совета, начальник штаба партизанского движения Словакии. Месяц тому назад он вернулся из Москвы, куда ездил договариваться о необходимой помощи Словацкому национальному восстанию. Рядом с ним — Густав Гусак, Рудольф Сланский, несколько гражданских, которых Алексей раньше не видел. С краю стола пристроились Голиан и незнакомый Егорову генерал. Голиан сидел выпрямившись, в безукоризненно отутюженной генеральской тужурке. Недавно указом президента Бенеша он был произведен в генералы.

Алексей наклонился к Асмолову.

— Кто этот второй генерал, рядом с Голианом?

Асмолов негромко ответил:

— Генерал дивизии Виест. Прибыл из Лондона на должность командующего повстанческой, или Первой чехословацкой, армией.

Заседание совета открыл Карол Шмидке. Отметив международное значение Словацкого национального восстания и ту поддержку, которую оказывает повстанцам Советский Союз, Шмидке рассказал суровую правду о тяжелой обстановке, сложившейся на повстанческой территории ко второму месяцу восстания.

Подгора, наклонившись к самому уху Алексея, чуть слышно переводил ему выступление. Слушая перевод, Егоров пытался представить размеры беды, постигшей словацкий народ. Свободная территория с каждым днем становится все меньше.

Алексей горько усмехнулся, когда Подгора перевел ему выступление одного из военных, который пытался оправдать отход повстанческой армии интересами сокращения фронта и экономии сил. Он вспомнил, что уже однажды слышал эти слова от Голиана. До каких пор сокращать? Фронт уже и так у околицы.

Говорившие критиковали военное командование за то, что словацкое войско плохо взаимодействует с ополченцами и партизанами. Там, где это взаимодействие налажено, — успех. Называли боевой участок подполковника Чернека и Телгартский участок капитана Станека, где гитлеровцы топчутся на месте.

Егоров поискал глазами капитана Станека, боевого побратима, с которым вот уже столько дней они держат упорную оборону под Телгартом. Станек, встретившись с Егоровым взглядом, улыбнулся.

Егоров слушал названия городов и опорных пунктов, оставленных словацкой армией: Липтов, Ружомберок, Мартин… Первые города, освобожденные бригадой Егорова. Теперь там немцы. Они жгут дома и убивают жителей. Кто несет за это ответственность?..

С приездом Виеста Голиан облегченно вздохнул, как будто лондонский генерал привез с собой нечто, способное изменить сложившееся на фронтах положение. А сам Виест явно растерялся под градом вопросов, смысл которых сводился к одному: способно ли командование повстанческой армии справиться с военным кризисом?

Наконец он попросил слова.

— Мне, только что прибывшему на повстанческую территорию Словакии, трудно давать какие-либо оценки или высказывать свое мнение по поводу происходящих событий. Я знаю, что меня ожидает тяжелый крест. Я готов его нести и постараюсь выдержать испытание, которое мне предстоит. Конечно, с помощью столь высокого органа, как Словацкий национальный совет. Но не слишком ли много надежд возложено на повстанческую, или Первую чехословацкую, армию в этом восстании?..

Виест пожал плечами и сел на свое место в президиуме. Снова воцарилась тишина в актовом зале.

Голиан предпочел отмолчаться. С приездом Виеста он облегченно вздохнул, как будто лондонский генерал привез с собой нечто, способное изменить сложившееся на фронтах положение.

На трибуну стремительно взбежал порывистый темноволосый человек.

— А это кто? — спросил Алексей Асмолова.

— Ян Шверма, член ЦК Компартии Чехословакии. Мы вместе с ним прилетели. Светлая голова, — добавил Алексей Никитич после небольшой паузы.

— В двух километрах от города идет бой. Слышите? — Шверма поднял палец, приглашая прислушаться. — Враг угрожает столице восстания, самому восстанию. Надо не разговаривать, а действовать.

Зал насторожился. Начало речи было неожиданным.

— Я прибыл из СССР, — продолжал Шверма. — Не знаю, есть ли на свете еще народ, на долю которого выпали бы такие испытания. Эта страна пережила очень тяжкие моменты, куда тяжелее, чем вы сейчас переживаете в Банска-Бистрице. В 1941 году немецкая военная машина дошла до Москвы. Тогда Москва жила в нужде, люди днем трудились на предприятиях, получая ломоть хлеба и тарелку супа, а ночью рыли окопы, строили баррикады или ухаживали за ранеными… А здесь по улицам слоняется множество людей, которые требуют внимания к себе, не отдавая ничего для восстания.

Егоров заметил, что присутствующие смотрят на них, советских людей, отбивших натиск врага на родной дом, а теперь помогающих это сделать своим славянским братьям. Он почему-то вспомнил, как удивилась хозяйка корчмы в Горне, когда узнала, что у него двое детей и он оставил их, чтобы идти воевать за ее Словакию.

Голос Швермы зазвенел:

— В тяжкий час советские люди сохраняли порядок и дисциплину, они были едины в стремлении разбить врага и суровы. Они прогнали фашистов от стен своей столицы, вышибли их со своей земли и теперь протягивают руку помощи нам.

После Швермы выступали многие. Почти всю ночь гудели голоса в актовом зале ратуши, и только перед рассветом участники заседания совета стали разъезжаться.

Советские командиры собрались своим боевым землячеством в кабинете Асмолова.

Величко подошел к сидевшим в сторонке Егорову и Садиленко.

— Слушай, Алексей, что я тебе хочу рассказать… Прошлый раз, как только ты уехал, со стороны противника послышалась автоматная стрельба, причем стреляли явно из наших автоматов. Немцы тоже открыли огонь. Мы поняли, что к нам выходит кто-то из своих. Завязали перестрелку, отвлекая фрицев на себя, и скоро увидели группу партизан. Они несли на палатке контуженого и раненого командира. Партизаны сказали, что воюют в отряде Резуто, а раньше были у Федорова. В бою ранило и контузило их начальника штаба, Клокова, и они решили вынести его через фронт к нам, на свободную территорию. Ты знаешь таких, Резуто и Клокова?

— Еще бы не знать! Они были в роте Садиленко. — Егоров показал на Алексея Михайловича. — Куда же отправили Клокова?

— Сдали словацким медикам, а уж они, вероятно, сюда эвакуировали.

Когда стали разъезжаться и партизанские командиры, Асмолов попросил Егорова задержаться.

— Здешние руководители показали мне на тебя как на одного из самых опытных и дисциплинированных командиров, — сказал Асмолов. — Ты понимаешь, Алексей Семенович, к чему дело идет? По нашим сведениям, Хёффле готовит решительное наступление на всех участках. В открытом бою повстанцам не удержать своих позиций. Придется им уходить в горы, а нам принимать их под свою команду. Я слышал, у тебя есть база?

— Есть, на Прашивой, только проверить все недосуг. Но там надежный человек.

— Проверь, проверь. Еще подумай об организации непрерывной разведки в интересах фронта. Наши войска вот-вот двинутся в Словакию. У тебя бригада большая, и из твоих хлопцев легче набрать разведотряд, снабдить его добротной связью, дать адреса явок…

— А что, Алексей Никитич, если во главе этого отряда поставить Клокова? Разрешите поискать его?

Клокова Алексей нашел за городом, в госпитале «Слияч», оборудованном в фешенебельном курорте на берегу Грона. Корпуса из белого камня возвышались на склоне горы вдоль шоссе на Зволен над самой рекой.

Клоков сидел на каменном парапете, за которым гнала пенистые воды река. Нахохлившись и кутаясь в пальто, накинутое прямо на больничный халат, он глядел в воду, ничего вокруг не замечая.

— Так-то ты встречаешь друзей? — пробасил Егоров.

Всеволод обернулся и какое-то время растерянно смотрел на Егорова, потом перекинул ноги через парапет и соскочил на тротуар.

— Алексей Семенович!

— Ну, здравствуй, как ты тут? — обнял друга Егоров.

— Лечусь вот. Пуля-дура шкарябнула по ребрам, да еще мина добавила, — мрачно произнес Всеволод. — Откуда ты узнал, что я здесь, в госпитале?

— А мне Петр Величко сказал.

— Какой Величко? Не знаю такого.

— Напрасно. Это спаситель твой. Ваши ребята несли тебя через фронт, но попали под огонь. Он затеял бой, чтобы вас выручить.

Клоков смутился.

— Я, конечно, благодарен Величко, только ничего не помню, без памяти был. Да и отряд жаль. Как-то там Митя?

— Резуто не пропадет, — успокоил Егоров. — Впрочем, всем сейчас тяжело. Я вот тебе после госпиталя хочу предложить одну работенку…

— Какую же? — насторожился Клоков.

— Совсем для тебя новую, неиспробованную.

— Ну, не мытарь, командир, говори.

И Егоров передал Клокову разговор с Асмоловым.

Всеволод достал из кармана сигарету и молча закурил.

— Ну что, согласен? — не выдержав молчания, спросил Егоров.

— Если надо, согласен, — ответил Клоков. — Только…

— Что «только»? — забеспокоился Егоров.

— Резуто надо как-то уведомить, что ли. А то получится, что в трудный момент я бросил его.

— У тебя тоже не будет легких моментов. А Митю мы уведомим через Асмолова.

СУРОВЫЙ ОКТЯБРЬ

Хёффле спешил. Повстанческая армия и партизаны, оборонявшие железную дорогу Жилина — Попрад, прервали движение воинских эшелонов на восток, откуда началось новое наступление Красной Армии.

Шеф генерала, Гиммлер, рвал и метал, требуя в ближайшие дни покончить с восстанием. Его страшило, что части Красной Армии могут спуститься с Карпат и соединиться с повстанцами. Хёффле заверил Гиммлера, что «повстанческая армия сидит в мышеловке». Осталось захлопнуть дверцы.

Восемь хорошо вооруженных немецких дивизий ждали сигнала, чтобы ринуться на обескровленных, вымотанных боями повстанцев и партизан. Хёффле собирался согнать их, как стадо, на самое узкое пространство в долине Грона и заставить сложить оружие.

А пока на дорогах урчали мощные грузовики, вывозя к огневым позициям снаряды, которыми Хёффле хотел задавить волю повстанцев. Булькало горючее, заливаемое в горловины топливных баков танков и бронетранспортеров. Оружейники деловито подвешивали кассеты с мелкими бомбами к «юнкерсам». Крутились валы типографских машин в Братиславе, печатая листовки, сочиненные имперским министром, «протектором» Чехии и Моравии Франком:

«Словаки в Банска-Бистрице и окрестностях! Сильные танковые части немецкой армии подготовлены к наступлению на ваш край. Борьба, на которую вас толкнули безответственные и антисловацкие элементы… подходит к концу… Сопротивление бесполезно… Прекратите бессмысленную борьбу… Кто добровольно сдастся, тот сохранит себе жизнь…»

…Католическая церковь приказала своим пастырям звонить в колокола по поводу «освобождения» каждого села, служить в костелах благодарственные молебны в ознаменование победы над сатаной, читать проповеди заблудшим и предавать анафеме упорствующих. По этой команде, как и полтора месяца назад, над горами понесся гнусавый звон. Тогда для фашистов это был сигнал бедствия. Теперь — благовест торжества.

Хмурым субботним утром девятнадцатого октября эсэсовская танковая дивизия «Адольф Гитлер» пересекла венгерскую границу и двинулась долиной Римавы в глубь Рудогорья — на Мурань и Тисовец. Это был сигнал к генеральному штурму позиций повстанцев. А с севера на Телгарт и Липтовску Осаду двинулась горная дивизия с танками. С запада, обходя Кремницкие горы, на Банска-Бистрицу шла полевая пехота с танками. Над ущельями поднимался сизый дым отработанных газов.

Измотанные в прежних боях, партизанские соединения и повстанческие части не смогли удержать политых кровью рубежей и начали медленный отход, сокращая и без того небольшую свободную территорию. Телгартская группа Ярослава Станека и бригада Егорова два дня сдерживали натиск горных егерей и танков противника. На третий день группа была окружена. Перекрывая треск пулеметов и разрывы мин, со склонов гор понеслись усиленные мощными репродукторами призывы немцев: «Партизаны Егорова и Станека! Вы окружены! Бросайте оружие и идите в плен! Кто сложит оружие и сдастся, обещаем безнаказанность!»

На наблюдательном пункте сидели Егоров, Станек и командир батальона капитан Грушка. Они видели, что вырваться можно только на Брезно, там кольцо егерей было слабее. Но кому-то надо принять на себя удар танков, когда они кинутся преследовать уходящих.

— Это сделаю я со своим батальоном, — вздохнул Грушка. — Мои солдаты говорят: «Смотрите, как дерутся русские партизаны далеко от своего дома. Как же мы должны биться у родного порога!» Я согласен с ними. Только мы не будем отвлекать на себя танки. Мы сами станем наступать в сторону Рудогорья. А вы прорывайтесь на Брезно. Танки мы задержим и, если милостив бог, после боя встретимся. Прощайте.

На рассвете батальон Грушки бросился в отчаянную атаку на немецкие танки. А главные силы яростным ударом сбили егерей и вырвались на шоссе, ведущее к Брезно. Сзади еще долго не утихал бой…

По горным дорогам, засыпанным, словно снегом, немецкими листовками, под градом бомб и снарядов отходили в треугольник Зволен — Бистрица — Брезно измученные повстанцы, отбиваясь от наседающих танков врага. Бои шли за Брезно, под Зволеном и в Кремнистых горах, у границ аэродрома «Три Дуба», с потерей которого прерывалась помощь повстанцам оружием и боеприпасами.

Ночью двадцать второго октября собрался президиум Словацкого национального совета вместе с руководителями Коммунистической партии Словакии.

Главный штаб партизанского движения Словакии предложил президиуму план перемещения отрядов в Западную и Восточную Словакию, в Словацкие Рудные горы и Западные Карпаты. Активные диверсионные действия на железных дорогах уже вели соединения Величко и Квитинского.

В эту ночь президиум решил, что повстанческая армия должна, защищая Банска-Бистрицу, готовиться к уходу в горы.

Руководство восстанием переезжало в Доновалы.

И еще несколько дней продолжалась героическая оборона совсем крохотной свободной территории. После четырехдневных упорных боев с танковыми частями противника, все же увязавшимися за группой Станека, повстанцы оставили Брезно. Ушел в горы из-под Липтовской Осады подполковник Чернек со своей группой войск. На юге пал Зволен. Повстанческие части начали покидать позиции и отходить в горы. Утром двадцать седьмого октября была оставлена Банска-Бистрица.

Организованное, руководимое из единого центра сопротивление повстанческой армии заканчивалось. Лишь в горах оставалась свободной от оккупантов словацкая земля, куда по плану своего штаба отходили партизанские отряды. Начинался новый период Словацкого национального восстания. Словацкий народ остался несломленным, коммунистическая партия уходила в подполье, чтобы оттуда руководить сопротивлением врагу.

Ночью в маленькой туристской гостинице в Доновалах было проведено последнее заседание партийного руководства восстанием. Вел заседание Ян Шверма. Он говорил, что после поражения повстанческих сил национально-освободительная борьба словацкого народа вступает в новый этап. Напрасно надеется враг и тратит бумагу на листовки — капитуляции не будет, вооруженная борьба продолжается. Коммунистическая партия Чехословакии уходит в подполье, но на этот раз ее корни в народе глубже, чем два месяца назад. Эти недели борьбы привлекли на сторону партии тысячи сторонников.

На этом последнем ночном заседании, закончившемся в третьем часу ночи, было решено, что, как и прежде, в подполье уйдут секретари ЦК Компартии Словакии Шмидке и Гусак. Штаб партизанского движения должен возглавить полковник Асмолов, а с ним в горы уйдут Шверма, Сланский и Лаушман.

Они уходили со штабной ротой Асмолова, чтобы с нею дойти до базы партизанской бригады Егорова на Прашивой, а оттуда разойтись по своим боевым постам. Все были одеты по-походному, с автоматами и вещевыми мешками.

Закинув за спину свой рюкзак, Шверма потряс автоматом и произнес как клятву:

— Друзья; если мы все это переживем, придем с этими автоматами на Вацлавскую площадь и устроим там такое, какого Прага еще не видела!..

…Ветер поднимал столбом пепел сожженных документов штаба руководства восстанием. Хлопали от ветра распахнутые двери. Снег набивался сугробом у порога…

После тяжелого боя за Брезно группа Станека и бригада Егорова еще несколько дней оборонялись в предгорьях Низких Татр, не пуская фашистов в горы. Но вот Егоров получил приказание Асмолова отходить на свою базу. Пришло время расстаться.

Капитан Станек с остатками полка уходил в Высокие Татры, а оттуда на Дуклу. Прощались два боевых друга, плечом к плечу воевавшие почти два месяца. Но эти месяцы можно было приравнять к годам…

— Ты знаешь, Альоша, я не был коммунист. Теперь, посмотрев на твоих хлопцев, я им стану. — Станек улыбнулся.

— Ну, вот и пойдем вместе, — подхватил Егоров.

— Нет, Альоша, я армейский велитель и не знаю партизанской войны. Я пойду с моими солдатами навстречу вашему войску. Там, я слышал, есть чехословацкие части. Командует ими генерал Свобода. Хорошая фамилия, Альоша?

— Многозначительная, Слава. Ну что же, желаю тебе благополучно дойти. Может, и встретимся еще на вашей свободной земле.

Друзья обнялись.

Егоров долго смотрел вслед небольшой колонне словацких солдат, замыкал которую их боевой командир, капитан словацкого войска Ярослав Станек…

Вскоре двинулась в горы и бригада Егорова. Вперед ушли батальоны Николаева, Бачинского и Панова во главе с Всеволодом Клоковым. Он шел с бригадой до хребта, а оттуда по приказу штаба партизанского движения поворачивал на юг, к венгерской границе. Прикрывал отход батальон Василия Кузнецова.

Внизу подымались черные дымы. Это догорали автомашины, накопленные бригадой за недели боев. Их пришлось сжечь, чтобы не оставлять врагу. Теперь по обледенелым тропам двигалась пешая колонна. Лишь боеприпасы да тяжелое вооружение было навьючено на лошадей. Остальное — на спины партизан. Медленно качались на плечах товарищей носилки с тяжело раненными.

Под покровом непрерывного дождя со снегом и густых туманов бригада оторвалась от преследования.

Больше всего Егорова беспокоили сотни гражданских, вклинившихся в партизанскую колонну. Это были жители Телгарта, Тисовца, Брезно и Подбрезовой, покинувшие свои дома, чтобы спастись от фашистской расправы. Среди них были работники местных партийных организаций из Погронья, работники Словацкого национального совета и его местных комитетов. Они хотели биться с врагом, но пока не умели этого. Эти люди шли за партизанами, не подчиняясь никаким приказам.

Когда неподалеку рвались мины или снаряды, они разбегались, внося сумятицу в колонну, а потом снова выходили на дорогу. Большинство из них покинули дом налегке, с полупустыми рюкзаками. Усталые и голодные, они с трудом переставляли ноги в раскисшей обуви.

Егоров и сам смертельно устал. Нестерпимо ныли больные ноги. Он шел, стиснув зубы, и мысленно отмерял шаги. Только не останавливаться: встанешь — дальше не пойдешь, а на тебя смотрят.

Рядом так же тяжело шагал крупный, внешне невозмутимый Ржецкий. Где-то сзади замыкал колонну комиссар.

Давно уже стемнело, вокруг ничего не было видно, только слышалось трудное дыхание идущих рядом да чавканье воды в разбитой обуви. Вдруг колонна остановилась. Из темноты вынырнул партизан-разведчик. Он разыскивал Егорова.

— Что там? — спросил Ржецкий разведчика.

Тот ответил, что впереди лесной хутор, все спокойно.

— Антон Николаевич, командуй привал, — с трудом переводя дыхание, сказал Егоров. — В помещения только женщин, детей да тех, кто сильно ослаб. Прикажи Климакову проследить. Бойцам рассредоточиться и разжечь костры.

В доме, куда зашли Егоров с Ржецким и Строгановым, была только одна старуха. Она было испуганно прижалась к стене. Но, увидев, что люди с оружием доброжелательно улыбаются ей, успокоилась и скоро принялась со Строгановым растапливать камелек.

Вошел Мыльников. Доложил, что партизаны расположились на привал, в боевом охранении люди из батальона Кузнецова.

После непрерывных боев под Тисовцом и Брезно Егоров сегодня впервые имел возможность не накоротке, а в спокойной обстановке обсудить со своими помощниками планы дальнейших действий. Катастрофа разразилась не только на их участке. Враг торжествует. Радио Братиславы гремит победными маршами и церковными гимнами, возвещая общее поражение восстания. Повстанческая армия, на которую рассчитывали как на главную силу и которая изо всех сил держалась два месяца, прекратила организованное сопротивление. А к партизанской борьбе она не была подготовлена.

Егоров представлял себе, что творится сейчас на горных тропах и перевалах, куда кинулись войска и гражданские люди. Да и за его бригадой идет огромная толпа беженцев. Их надо устроить неподалеку от базы на Прашивой, где при экономном расходовании можно кормить и снабжать не одну тысячу людей.

Командиры решили задержать бригаду еще на три дня на этом рубеже, если потребуется, принять бой с преследующими гитлеровцами, но дать возможность беженцам за это время спокойно уйти в горы и создать там лагерь.

Батальон Подгоры с Григорием Мыльниковым уходил на Прашиву — организовать лагерь для беженцев и подготовиться к встрече остальных подразделений бригады. С ними направлялся и партизанский госпиталь.

Начальник штаба бригады Антон Ржецкий принес на подпись комбригу итоговое донесение в штаб партизанского движения за два месяца боевой деятельности бригады. В августе бригада начала боевые действия. Она разбила фашистский гарнизон в Ружомбероке, освободила Брезно и много сел, вместе с другими вступила в Банска-Бистрицу.

«В боях и диверсиях, — читал в донесении Алексей Егоров, — бригадой нанесен большой урон врагу: убито и ранено 1116 человек, взято в плен 20, уничтожено 16 автомашин, танков 5, минометов 8, пулеметов 8, гранатометов 1. Захвачено машин 71, минометов 21, пулеметов 40, орудий 4, винтовок 64, автоматов 30…»

НЕПОБЕЖДЕННЫЕ

Три дня простоял Егоров с бригадой на лесном хуторе. И каждый день небольшие группы партизан вели бои с гитлеровцами, пытавшимися пробиться в горы. Партизаны возникали перед немецкими сторожевыми заставами словно призраки из тумана. Натиск карателей несколько ослабевал. Гитлеровское командование уже не могло позволить роскошь держать несколько боевых дивизий против словацкой повстанческой армии — трещал фронт на востоке. Красная Армия была у границ Словакии.

Немцы отводили свои силы к железной дороге, оставив заслоны в горных селениях, чтобы не дать возможности повстанцам и беженцам вернуться в долины.

Генерал Хёффле просчитался — повстанцы не капитулировали. Он и Тисо поторопились отслужить торжественную мессу в кафедральном соборе Банска-Бистрицы в ознаменование победы над большевиками. Армия повстанцев была разбита в неравном бою, но в горах собиралась новая сила — партизаны. По горным хребтам, в лесах и долинах Средней Словакии бродили сотни солдат и офицеров повстанческой армии, брошенной своими незадачливыми генералами. Они искали тех, для кого поражение в бою было тяжелым уроком, но не капитуляцией. Партизанские отряды, как магнит, притягивали к себе этих мужественных людей.

В горах росла новая, партизанская армия. База, предусмотрительно созданная Егоровым на Прашивой, превратилась в центр, к которому тянулись все, кто хотел с оружием в руках бить врага. Преодолев снежные перевалы, из Доновал на Прашиву пришли со штабной ротой Карол Шмидке и Асмолов.

Асмолов приступил к организации нового партизанского штаба и формированию отрядов из пришедших в горы людей. В лагере бригады Егорова они вооружались, учились и уходили в другие районы Словакии.

Ушел на юг со своими отрядами Клоков. Рвались идти на боевое задание Йозеф Подгора и Ян Дроппа.

— Алеша, — однажды сказал Егорову Йозеф, — я больше не нужен тебе как переводчик. Ты узнал душу словацкого народа, а язык его поймешь и без переводчика.

И увел словацкий коммунист свой небольшой отряд под Банска-Бистрицу, где в подполье оставалась группа Яна Мейлинга. Спустился в Погронье Ян Смида. Ушли на разведку в Медзиброд Ян Дроппа и его друг Иван Шершень.

Восстанавливались нарушенные связи с партийным и антифашистским подпольем. Ушел в Попрад Карол Шмидке, оставив штаб на своего заместителя полковника Асмолова.

Партизанские соединения и отряды вновь выходили на задания. Налаживалось их взаимодействие. На перевалах и вершинах Высоких и Низких Татр, в лесах Большой и Малой Фатры, в Словацких Рудных горах, или Рудогорье, обосновались партизаны Петра Величко, Сечанского, Константина Попова, Алексея Садиленко, Вячеслава Квитинского. Борьба усиливалась.

Из Кремницких гор от Йозефа Подгоры пришла связная — Зоя-киевлянка. Усталая, с ввалившимися глазами, с обмороженными руками. Как и три месяца назад, сидела девушка на нарах в землянке комбрига и рассказывала… В противотанковом рву возле Банска-Бистрицы сотни трупов расстрелянных повстанцев. Улицы города пустынны.

Зоя тяжело вздохнула.

— Посылал меня Подгора на квартиру к пану Вишневскому. Там нет никого.

Егоров вопросительно посмотрел на девушку.

— Пан Вишневский арестован гестапо, — пояснила Зоя и продолжала рассказ. — Из Зволена разведчики пришли, говорили, на станции Немце железнодорожники взорвали водокачку, повредили стрелки. Поезда встали. А на путях в это время оказался какой-то воинский эшелон. Гитлеровский офицер высадил из вагонов солдат и приказал согнать жителей поселка во двор известкового завода. Женщин, стариков, детей — всех. Толпу окружили солдаты с пулеметами. Офицер все требовал, чтобы назвали, кто взорвал водокачку. Все молчали, Тогда он приказал выйти из толпы тем, кто в железнодорожной форме. Они вышли, а солдаты их столкнули в ямы с негашеной известью. Толпа зашумела, тогда немцы открыли по ней огонь.

Зоя заплакала, закрыв ладонью глаза.

…Лютовала ранняя зима буранами. Забила снегом перевалы, засыпала метровыми сугробами стежки-дорожки. За снеговым барьером оказалась партизанская армия.

Гитлеровцы радовались. Они надеялись запереть партизан в заснеженных горах и уморить голодом. В горных селах стояли сильные гарнизоны, у края снежной целины расположились сторожевые заставы.

В штабе бригады вершили совет партизанские командиры, планировали рейды по немецким тылам. Штаб партизанского движения фронта требовал непрерывной разведки и усиления диверсий. В Карпатах наступала Советская Армия, и гитлеровские войска лихорадочно возводили оборонительные рубежи. Каждый город, каждое село в долинах Грона и Вага были превращены в мощные узлы сопротивления, опоясанные рвами и окопами, опутанные проволокой и начиненные минами. Партизанам предстояло вырваться из кольца блокады и начать расшатывать эту оборону перед приходом своих.

Как выйти из этого плена? На белоснежных склонах гор каждый человек был виден за много верст и становился мишенью для вражеских пуль.

— А ночь на что? — сказал Алексей Егоров. — Она всегда была нашей союзницей. Мы в горах — дома и, как в своем доме, должны знать каждый угол на память. Зачем нам идти напролом, если можно врага обойти?

И темными морозными ночами, преодолевая тяжелые снега, в изодранной одежде и разбитой обуви, полные ненависти и отваги, спускались партизаны с гор, совершали короткие, как удар ножа, налеты на немецкие гарнизоны. Вместе со своими соседями — бригадами Вячеслава Квитинского, Михаила Шукаева, Петра Величко — егоровцы в декабре пустили под откос 40 вражеских эшелонов, уничтожили 30 танков, сотни автомашин.

Январь — разгар словацкой зимы. Снегопады и метели пополам с дождями и туманами делают горы непроходимыми. Только долинами рек, по широким дорогам могли продвигаться войска Советской Армии. Но здесь их встречала отчаянная оборона противника. Лишь искрошив гитлеровскую оборону, могли наши войска продвигаться дальше.

И тогда партизанские отряды подошли вплотную к фронту, чтобы напрямую оказывать помощь наступающим частям Советской Армии. Они захватывали мосты и тоннели в ближайшем тылу врага, нападали на огневые позиции его артиллерии, уничтожали автомашины с боеприпасами и горючим. Партизаны становились армейской разведкой и передовыми отрядами наступающих армий.

В горах стало так тесно, что партизаны, выполняя задачи армейского командования, все чаще соединялись с регулярными войсками. В бою за Римавску Соботу партизанский отряд Новака ударил с гор в тыл врага, прорвал оборону и, развернувшись, снова пошел вместе с частями Советской Армии в наступление.

Четыре дня оборонял друг Егорова Алексей Садиленко Брезно, не давая занять город отступающим гитлеровцам.

Через долину Вага перешел Алексей Егоров с бригадой в Высокие Татры, чтобы оттуда наносить удары по железной дороге Жилина — Попрад и прервать на ней движение вражеских эшелонов.

По-прежнему в лагерь к Егорову приходило немало мужчин со всей округи. Они требовали оружия, чтобы вместе с партизанами гнать врага со своей земли. Однажды ночью в штаб бригады привели невысокого худощавого словака лет тридцати пяти в больших круглых очках. Было видно, что человек очень спешил и устал.

— Кто вы? — спросил Антон Ржецкий неизвестного.

Не отвечая, человек вытащил из-за пазухи небольшой сверток и протянул Ржецкому.

Развернув бумаги, Ржецкий долго вглядывался в них, потом удивленно присвистнул и обернулся к Егорову:

— Схема обороны Попрада, Алексей Семенович, и довольно грамотная.

Егоров подошел к столу, внимательно посмотрел на схему и обратился к незнакомцу:

— Все же кто вы?

— Я есть учитель из Попрада, Вацлав Гамра. А то, — он показал на схему, — работа моих школяков. Ведь вы партизанский велитель Егоров?

— Допустим. Но откуда вы знаете эту фамилию?

— Не удивляйтесь, в Высоких Татрах слух о хороших людях разносится быстро. — Вацлав Гамра засмеялся. — Наш комитет сказал: иди в Татры и найди Егорова. Он поможет.

— В чем мы вам можем помочь? — спросил Мыльников.

— Вы спрашиваете в чем? Я скажу. Попраду угрожает галиба — беда. Мы знаем, что Прешов и Кошице швабы разрушили. Теперь они хотят сделать то же с нашим родным городом. Из Жилины прибыла команда подрывников, они начали минировать наши дома и школу. Освободите город от швабов, товарищи! — Гамра прижал руки к груди. В его глазах — надежда.

Командиры переглянулись. С трех сторон тянулись по ущельям дороги в Попрад. Ради них держатся здесь немцы. Этот город — замо?к, которым заперты дороги на Ружомберок и Жилину. Вся округа изрезана глубокими траншеями, везде понатыканы бронеколпаки и дзоты. А в тылу, на склонах Татр, нависающих над городом, стоят несколько тяжелых батарей, которые держат под огнем все подходы. Да вот они, батареи, на схеме!

Посоветовавшись, Егоров, Ржецкий и Мыльников решили немедленно отправить схему через фронт в ближайший штаб какой-нибудь части Красной Армии.

— Товарищ Гамра, вы сможете пройти с нашими партизанами через линию фронта к частям Красной Армии?

Гамра утвердительно кивнул головой.

Вскоре небольшой отряд партизан повел горными тропами связных — словацкого учителя Гамру и сибиряка Степанова — к линии фронта. Егоров же приказал усилить диверсии на железной дороге, чтобы не дать врагу вывезти из Попрада имущество. Группу диверсантов-разведчиков Алексей направил в район вражеских артиллерийских позиций, чтобы там встретить наших солдат и вместе с ними атаковать батареи.

Гамра и Степанов дошли. На следующую ночь части гвардейского корпуса вслед за проводниками Гамрой и Степановым обошли город по склонам гор и ворвались в Попрад с тыла. А с фронта им помогли главные силы корпуса. Родной город учителя Гамры, ради которого он и его ученики рисковали жизнью, был спасен.

Выбитый из Попрада, противник отошел на новый рубеж обороны, оборудованный на южных склонах Высоких Татр, — под город Липтовски Святый Микулаш.

Заснеженными горами вновь уходила бригада Алексея Егорова в тыл врага, чтобы вести разведку и наносить удары по тылам гитлеровцев, собиравшихся надолго закрепиться на новом рубеже. Уже ушли вперед и вниз, к шоссе на Микулаш, разведчики. Собирался двигаться и штаб. Проводить Егорова и его партизан пришел Вацлав Гамра со своими смелыми учениками. Они стояли возле опустевших землянок, окружив легендарного комбрига.

— Вы самый богатый человек, — сказал Алексею Гамра. — В каждом освобожденном селении вы приобретаете друзей. А что может быть дороже верного друга?!

«ЗВЕЗДА ЕГОРОВА»

Есть много памятных дат и событий в истории чехословацкого народа. Не однажды поднимался он на освободительную борьбу за свою свободу, за национальную независимость. Но среди всех событий самое знаменательное — Словацкое национальное восстание против фашизма.

Восстание выявило немало героев. Им поставлены памятники, в честь их названы улицы и установлены мемориальные доски. Имя Алексея Егорова не затерялось меж них.

Его уже нет с нами. Щедрое сердце, отданное людям, не выдержало перегрузок. Но и сейчас память о нем, знаменитом велителе Первой чехословацкой партизанской бригады, берегут благодарные словаки. Всякий раз, когда он приезжал в милую его сердцу Словакию, ему выносили хлеб-соль, а дорогу устилали живыми цветами. Он был и остался почетным гражданином Банска-Бистрицы и Ружомберока, Партизанской Люпчи и Буковца. На картах Словакии есть горный перевал Егорова на Дюмбьере. О бесстрашном партизанском командире рассказывают детям на уроках, пишут книги.

Надолго останутся в памяти ветеранов августовские дни 1964 года, когда Чехословакия отмечала двадцатилетие восстания. Тогда в Прагу съехалось много гостей: и своих, чехословацких, и из Советского Союза. Праздник годовщины вылился в демонстрацию чехословацко-советской дружбы. Произносились речи и тосты, вручались награды. Но среди этих наград была одна необычная. Всем бывшим партизанам бригады Егорова вручалась почетная партизанская награда — «Звезда Егорова». И первым ее получил человек, давший ей имя, — Алексей Семенович Егоров. Ко многим высшим воинским отличиям Чехословацкого государства — ордену Яна Жижки, двум орденам Военного креста и ордену «За храбрость», которых удостоился советский офицер в братской стране, — добавилась еще одна, названная в его честь.

С глубокой благодарностью принял Алексей Егоров награду. Ведь это было не только признание его личных заслуг, но и высокая оценка той братской помощи, которую оказали чехословацкому народу советские воины и партизаны в тяжелое фашистское лихолетье. Тогда же он увидел в газете «Руде право» за 29 августа 1964 года свой портрет, а рядом — портрет бывшей партизанки его бригады Штепанки Урбаниковой и ее письмо своему комбригу. Штепанка писала:

«Дорогой Алексей Семенович! В 1944 году, перед самым началом Словацкого национального восстания, мы с мужем поехали в Дубову. С нами в купе ехала группа государственных чиновников тогдашней Словакии. Я делала вид, что не замечаю их, а сама внимательно слушала, о чем они говорили. Они говорили о Вас и Ваших партизанах. Солидный полковник тыкал пальцем в сторону Прашивой и ворчливо говорил: «Посмотрите туда, господа, там партизан как мух. И руководит ими какой-то русский. Если бы вы только знали, сколько с ним горя! Его люди спускаются в села, покупают у крестьян скотину и хлеб, нападают на полицейские управления, отбирают оружие. И хоть бы что! Их поддерживает все население». «Почему же вы не пошлете в горы солдат, господин полковник?» — спросил поп, что ехал вместе с ними. «Что вы, святой отец! — схватился полковник за голову. — Добрая половина солдат разбежалась бы по домам, а остальные перешли бы к партизанам».

Тогда я еще не знала, кто был этот русский. Позднее мы увиделись. 30 августа я везла из Гарманца журнал «Атака», который издавался в небольшой типографии на бумажной фабрике. На вокзале в Банска-Бистрице было много людей. Все спешили на поезд. Но кто-то на ходу выскочил из вагона и закричал: «Не напирайте, здесь Егоров со своими хлопцами едет освобождать Прешов!» И что бы Вы думали? Все спокойно отошли от вагонов, потому что верили, что Вы со своими партизанами поможете Прешову.

Нацистам было известно Ваше имя. В тяжкие дни октября, когда фашисты наступали, они поспешили сообщить по радио, что Вас поймали. Как мы смеялись, слушая эту брехню! Ведь Вы же в это время были вместе с нами в горах. И тогда кто-то нашел пишущую машинку, и мы выпустили листовку, опровергающую выдумки фашистов.

Мы помним Вашу сердечность. Никогда не забыть нам тот вечер, когда связной принес весть о гибели Яна Дроппы, и траурный митинг на Прашивой, посвященный его памяти. Вы призывали тогда отплатить врагам за смерть Яна и Вани Шершеня. Ваши слова были и нашей партизанской клятвой. Мы жестоко мстили фашистам.

Ваша Штепанка Урбаникова».

Если вы встретите человека с необычной наградой на груди — «Звездою Егорова», знайте — это партизан из его бригады, прошедший славный боевой путь вместе со своим легендарным комбригом. А заветные слова, вычеканенные в центре звезды, — «Гори, огонек, гори» — есть негасимая память о вечной и нерушимой дружбе двух братских народов. Эта дружба вечна потому, что скреплена она кровью, красной, как эмаль на звезде.

Примечания

1

Достойник — офицер (словац.).

(обратно)

2

Падаки — парашюты (словац.).

(обратно)

3

Когда поезд в Брезно?

(обратно)

4

Не знаем, не знаем.

(обратно)

5

Известный чехословацкий обувной король.

(обратно)

6

Инсургент — повстанец (лат.).

(обратно)

7

Людаки — члены крайне реакционной глинковской словацкой партии.

(обратно)

8

Приатель — друг (словац.).

(обратно)

9

Велитель — командир (словац.).

(обратно)

Оглавление

СЛОВО О БОЕВОМ ДРУГЕ

ОГНЕННЫМИ ДОРОГАМИ

  ПО ЗОВУ СОВЕСТИ

  ПО ТУ СТОРОНУ ФРОНТА

  РОТА МИНЕРОВ

  ЛЕСНАЯ АКАДЕМИЯ

  ЧЕРЕЗ ГОРЫНЬ-РЕКУ

  ЛЕТЯТ ПОД ОТКОС ЭШЕЛОНЫ

БАГРЯНЫЕ ТАТРЫ

  НА ЗАПАД ПУТЬ…

  НА ЗЕМЛЕ СЛОВАЦКОЙ

  ВСТРЕЧА С ЯНОМ СМИДОЙ

  В ПОИСКАХ СВЯЗЕЙ С ПОДПОЛЬЕМ

  С ПАРТИЗАНСКИМ ВИЗИТОМ

  НАКАНУНЕ ВОССТАНИЯ

  ЛАВИНА

  В БАНСКА-БИСТРИЦЕ

  ГРОЗЫ НАД ТАТРАМИ

  МАЛАЯ ЗЕМЛЯ

  СУРОВЫЙ ОКТЯБРЬ

  НЕПОБЕЖДЕННЫЕ

  «ЗВЕЗДА ЕГОРОВА»

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно