Юность, опаленная войной

ДЕВУШКА ИЗ БЕЛОРУССИИ — ГЕРОИНЯ «МОЛОДОЙ ГВАРДИИ»

Краснодон… Стоит даже просто услышать это слово, как в памяти каждого из нас воскрешаются боевые дела юных патриотов.

Мир был потрясен, узнав весной 1943 года о беспримерном героизме, мужестве, силе духа членов подпольной организации «Молодая гвардия».

Среди членов «Молодой гвардии» героически сражалась и славная дочь белорусского народа — Нина Старцева. В то время ей было семнадцать лет…

* * *

В метрическом свидетельстве о рождении Нины записано, что она родилась 8 августа 1925 года в деревне Березна Вышедского сельсовета Городокского района Витебской области.

Отец ее Илларион Нестерович Старцев родился и вырос на Витебщине, в глухой небольшой белорусской деревеньке Глинище. Его неграмотные родители Анна Игналевна и Нестер Макеевич были малоземельными и безлошадными крестьянами. В семье не хватало хлеба и была постоянная нужда. Когда Иллариону исполнилось шестнадцать лет, он отправился на заработки в Петроград. Земляки-односельчане помогли ему устроиться на пороховой завод. Работал, как взрослые, а получал гроши, которых едва хватало на харчи, да расплатиться за снимаемый угол в рабочей слободе.

Вместе с рабочими завода Илларион активно участвовал в Октябрьской революции, а в годы гражданской войны с оружием в руках защищал Советскую власть. Потом работал в шахтах Донбасса. Работал старательно, ибо знал, что для заводов и фабрик молодой советской республики, как воздух, нужен был уголь.

А из Белоруссии к нему, в Донбасс, шли неутешительные вести: тяжело болела мать, голодала семья. Надо было что-то предпринимать. И в сентябре 1924 года Илларион попросил у администрации шахты отпуск, у товарищей занял денег, купил ржи, крупы, сала, сел в поезд, да и поехал к себе на родину. Своим приездом Илларион очень помог родителям и сестренке.

Но эта поездка в его личной жизни была примечательна еще одним очень важным событием.

В километре от Глинищ, в этих отдаленных местах, в окружении обширных лесов и болот находилась довольно-таки большая деревня — Березна.

Здесь для детей Глинищ, Березны, близлежащих деревень и хуторов впервые в истории этих мест в бывшем помещичьем доме была открыта школа, а на базе винокуренного завода и молочной фермы — образована коммуна.

По вечерам в Березнанской школе любили собираться члены местной партийной и комсомольской ячейки, деревенская молодежь. Здесь они разучивали и пели революционные, народные песни, читали стихи, ставили спектакли.

Поэтому и неудивительно, что на следующий день после своего приезда из Донбасса именно сюда, из деревни Глинище, пришел и молодой коммунист Илларион Старцев, который сразу же обрел множество товарищей, друзей. В один из вечеров он встретил тихую и очень скромную девушку из Березны — Анну Галакову. Ее родители также были крестьянами-бедняками. Молодые люди полюбили друг друга и вскоре поженились.

Когда у Иллариона отпуск подошел к концу, он снова возвратился в Донбасс, в шахту, а Анна еще некоторое время продолжала жить в деревне. Летом следующего года у нее родилась дочь. Назвали ее Ниной.

В 1926 году Анна Андреевна с годовалой дочерью переехала в Донбасс, к мужу. Старцевы поселились в огромном семейном бараке, где им была выделена комната.

Нина росла спокойным, здоровым ребенком. Очень рано стала проявлять склонность к самостоятельности. Часами она могла совершенно одна играть с кубиками, складывая из них замысловатые, только ей понятные фигуры, сооружения.

Когда Нина подросла, Илларион Нестерович купил ей раскладную азбуку. Его частые и терпеливые занятия с дочерью принесли успех.

Однажды Нина, перекладывая кубики раскладной азбуки, совершенно неожиданно для взрослых, из них сложила слово «мама». Удивлению и радости родителей, казалось, не было конца. После этого случая Илларион Нестерович из командировок, поездок в город старался привозить дочери как можно больше детских книжек с яркими картинками. В свободное от работы время он стал учить ее читать. Хорошая, цепкая детская память помогла Нине быстро запоминать текст. Бывало, стоило Иллариону Нестеровичу попросить Нину что-нибудь почитать вслух, как она с серьезным видом брала знакомую ей книжку и на память, не глядя на слова под картинками, по слогам произносила давно заученный текст.

С самого детства родители приучали дочь быть смелой. Анна Андреевна нередко просила Нину принести из кухни кружку или чашку. И если видела, что дочь боится темноты, не решается переступить порог комнаты, она спокойно объясняла:

— Иди, доченька, смело. Не надо бояться. Там никого нет. — В подтверждение она вместе с нею шла через темный коридор на кухню, зажигала свечу или спичку, чтобы убедить дочь, что на кухне действительно никого нет.

На формирование спокойного и уравновешенного характера Нины оказывали большое влияние и взаимоотношения между ее родителями. Илларион Нестерович и Анна Андреевна жили дружно, как говорится, душа в душу, не ссорились. Очень рано Нина стала мечтать о школе.

Живя еще в Донбассе, через окно своей квартиры, во время прогулок с матерью она наблюдала, как по утрам к расположенному недалеко школьному зданию шли дети с сумками, книгами, а к обеду отсюда по одному, небольшими группами они расходились по домам. Приходилось Нине наблюдать и шумные, веселые школьные перемены. Как в этот момент ей хотелось прыгать и бегать с этими девочками и мальчиками!

— Мам, а мам, я тоже хочу в школу, — не раз просилась она.

— Вот подрастешь, доченька, обязательно и ты пойдешь учиться. Купим тебе новый букварь, пенал, много тетрадей. Ты научишься хорошо писать и читать. И будешь ты у нас с папой — ученая…

— А скоро я подрасту? — не унималась Нина.

— Скоро, доченька, скоро!

* * *

В Донбассе семья Старцевых безвыездно прожила шесть лет. В середине 1932 года партия посылает коммуниста-шахтера И. Н. Старцева на Витебщину помочь крестьянам объединиться в колхоз. В связи с этим назначением семья из Донбасса переезжает в Белоруссию. Первое время они жили у родителей Иллариона Нестеровича, в Глинище, а потом поселились в одной из комнат флигеля бывшего помещичьего имения в деревне Березна. Жили без особых удобств. Из мебели у них было только самое необходимое, без чего нельзя было обойтись: стол, три табуретки, две кровати, маленький посудный шкаф да комод для белья.

К осени, почти у самой двери, местный мастер соорудил кирпичную печку-времянку.

На самом видном месте в доме висели портрет В. И. Ленина и политическая карта мира, с которыми Илларион Нестерович при переездах никогда не расставался.

Анна Андреевна стала работать в березнанском колхозе «Активист». Иллариона Нестеровича неделями не было в деревне. Вместе с работниками городокского районного комитета партии он постоянно был в разъездах, участвуя в проведении коллективизации среди крестьян.

* * *

За домашними хлопотами, работой быстро пробежало лето. Наступило долгожданное для Нины 1 сентября 1932 года… Стояло теплое и солнечное утро. Нина проснулась рано. Быстро умылась, причесалась. В новую школьную сумку, купленную отцом еще летом в городе Витебске, она бережно сложила новые тетради, букварь, ручку с пером, остро заточенные цветные карандаши.

— А это тебе с собой в школу. Кушать будешь на переменке, когда проголодаешься, — заботливо наказывала Анна Андреевна, передавая дочери бутылку молока и завернутый кусок ржаного хлеба.

После завтрака Анна Андреевна надела Нине новенькое ситцевое платьице. Придирчиво оглядывая дочь, она несколько раз заставляла ее поворачиваться, разглаживая и поправляя на ее худеньком тельце платьице.

— Ну, Нинок, успешной тебе учебы, хорошей памяти, здоровья, — ласково сказала Анна Андреевна, крепко поцеловав дочь. — Да смотри, будь прилежной в учебе и дисциплинированной девочкой. Учись так, чтобы ни мне, ни твоему отцу не было за тебя стыдно перед людьми.

— Большого, светлого тебе пути, дочка, — ласково поцеловав Нину, пожелал ей и Илларион Нестерович.

И Нина, схватив сумку и завтрак, весело выбежала из дома. Прильнув к окну, с любовью и нежностью смотрели ей вслед родители.

— А ты знаешь, Анна, за работой, разъездами я и не заметил, как быстро выросла наша дочь. Подумать только — Нина уже школьница! — с удивлением и гордостью произнес Илларион Нестерович.

— Да, Илларион, время наше уходит, ее — наступает. И не заметим, как дочь станет совсем взрослой, а мы с тобой состаримся, — продолжала разговор Анна Андреевна, не отводя своего взгляда от удалявшейся по тропинке фигурки девочки.

* * *

Первой учительницей у Нины Старцевой в Березнанской школе стала Мария Сергеевна Качанова, очень добрый и отзывчивый человек. В детях она души не чаяла. В свободное от работы время в период летних каникул любила с ребятами совершать экскурсии по здешним лесам, озерам, полям. По срезам годовых колец на пне, расположению ветвей, мха на стволе дерева Мария Сергеевна научила детей безошибочно ориентироваться в лесу по сторонам света. Подробно рассказывала им о деревьях, животных, насекомых. Дети никогда не могли спутать ольху с осиной, сосну с елкой, граб с дубом.

Эти походы Нине всегда доставляли настоящую радость.

Мария Сергеевна Качанова приучала детей строго соблюдать режим дня, учила вежливости, требовала от них прилежности в учебе.

Бывшие ученики всегда помнили Марию Сергеевну, как самую первую свою учительницу, на долгие годы сохранили к ней большую любовь и привязанность.

Потом, когда Нина жила и училась в поселке Краснодон, она постоянно писала Марии Сергеевне письма, в которых рассказывала о своей учебе, преподавателях, общественной работе, трудностях и огорчениях. Старая учительница всегда находила в своем сердце теплые, подбадривающие слова, помогала советом.

Во время учебы в Березнанской школе у Нины всегда было много подруг. Часто у нее в доме собирались Нина Соболевская, Валя Сорокина, Нина Терка, Маша Галакова, Липочка Лавренова, Коля Галаков, Леня Гагака. Заводилой во всех детских забавах была Нина. Пожалуй, больше всего она любила изображать героя белорусского фольклора Нестерку, за его веселый, неунывающий нрав, находчивость, смекалку и доброту к простым людям.

Бывало, наденет отцовскую шапку-ушанку, пиджак, перекинет через плечо палочку с узелком — вот вам и Нестерка!

— Здравствуйте, люди добрые! — с поклоном обращается к ребятам. — Как живете? — спрашивает. — Не обижает ли вас пан?

— Обижает, Нестерка! Ох, как обижает! — притворно жалуются ребята и показывают на кого-нибудь из собравшихся. И начинается веселая потасовка — надо проучить «пана»…

А то случалось, цветные простыни, занавески девочки мигом превращали в юбки, шали и с хохотом изображали таборных цыган.

Чудесно себя чувствовали дети в этом гостеприимном, приветливом доме!

В теплые летние дни вместе с босоногой ватагой девчонок и мальчишек любила Нина, затаив дыхание, слушать сказки деда Борошенка. Детвора боготворила деда еще и за то, что никто лучше его не мог для них смастерить из лозы или тростника переливчатый свисток.

Когда Нина подросла, в дни летних каникул вместе со своими подругами, товарищами по школе на полях березнанского колхоза «Активист» стала полоть свеклу, морковь, огурцы, а в период жатвы — собирать колоски.

В продолжительные осенние и зимние вечера, когда в печке-времянке весело потрескивали березовые дрова и в комнате было тепло и уютно, семья Старцевых любила посидеть за столом. При освещении керосиновой лампы Анна Андреевна, как правило, что-то вязала или чинила белье, а Илларион Нестерович, надев очки, читал вслух газету.

В эти счастливые тихие вечера Нина, подперев ладонью подбородок, как завороженная слушала отца. Ей было все интересно, хотя и не все понятно. Однако сначала она пыталась сама самостоятельно во всем разобраться, понять и только потом, если это было ей не под силу, за объяснением обращалась к отцу.

Так было и в один из февральских вечеров 1934 года, когда после ужина, как всегда, семья собралась за столом.

— 13 февраля в 13 часов 30 минут «Челюскин» затонул в полутораста километрах от Чукотского побережья. Экипаж высадился на лед, — с большим волнением Илларион Нестерович прочитал в газете важное сообщение. — Эх! Не дотянули малость! — с большим огорчением добавил он.

— Что ж, Илларион, теперь с людьми будет? Ведь там, на Севере, свирепствуют сильные морозы, метели, пурга, — с тревогой спросила Анна Андреевна.

— Да, челюскинцам нелегко, если учесть, что на льдине оказались женщины и дети. Но я так думаю, Анна, что наше советское правительство сделает все, чтобы их спасти.

— Папочка, а кто такие челюскинцы? — слушая разговор родителей, спросила Нина.

— Чтобы тебе, дочка, было более понятнее, я об этом расскажу тебе небольшую историю. Слушай и запоминай. — Поправив очки, Илларион Нестерович, отложив газету, продолжал: — Это было лет сто тому назад. На Крайнем Севере нашей страны долгое время работала экспедиция, одним из отрядов которой командовал отважный храбрый моряк Семен Иванович Челюскин. Вместе со своим отрядом в пургу, сильные морозы он совершал немало трудных, героических походов по исследованию Таймырского полуострова. Так вот, дочка, в его честь много лет назад была названа самая северная часть советского материка. А ну, пойдем к карте, — скомандовал Илларион Нестерович. А чтобы Нина лучше могла рассмотреть Таймырский полуостров и знаменитую часть материка, он к стене передвинул табуретку и на нее поставил дочь. — Теперь читай: что здесь написано? — спросил он Нину, указывая на название, напечатанное мелким, еле заметным шрифтом.

— Мыс Че-люс-кин.

— Ну, что я тебе говорил? А теперь слушай дальше. В прошлом году по заказу нашего правительства в Дании, — при этом на карте он показал месторасположение этой страны, — был построен новый пароход, который был также назван в честь этого отважного полярного исследователя — «Челюскин». Запомнила, дочка?

— Да, папа.

— Так вот, а уже в июле 1933 года после тщательной подготовки пароход «Челюскин» вышел из города Ленинграда в Балтийское море, чтобы, обогнув Скандинавский полуостров, за одно короткое арктическое лето пройти тысячи километров пути по Северному Ледовитому океану — до Берингова пролива. — И весь этот путь Илларион Нестерович показал Нине по карте. Он рассказывал живо, увлекательно, так, что его внимательно слушала не только дочь, но и Анна Андреевна. — Во время плавания им приходилось преодолевать плавучие льды, штормы, морозы. Несмотря ни на какие трудности, преграды, они настойчиво, упрямо продолжали выполнять поставленную задачу. Но в самом конце своего пути пароход попал в окружение огромных многолетних льдов. А поскольку «Челюскин» не был ледоколом, то преодолеть толстые льды, вырваться из ледового плена и выйти на чистую воду он был не в состоянии. Ледяное поле, в котором находился пароход «Челюскин», ветрами отнесло обратно из района Берингова пролива на север, в Чукотское море. Здесь «Челюскин» долго продержаться не смог. Что с ним случилось, ты, дочка, уже слышала: во время очередного сжатия льдов пароход «Челюскин» получил огромные пробоины, закрыть которые было невозможно. В трюмы парохода устремилась вода, и «Челюскин» затонул в Чукотском море.

Теперь о названии — челюскинцы. Думаю, что догадаться просто. Людей, находившихся во время этого героического плавания на пароходе «Челюскин», народ как назвал? — обратился он к Нине.

И девочка радостно воскликнула:

— Челюскинцами!

— Молодец дочка! — похвалил ее Илларион Нестерович.

— Что же касается людей, то хорошо, что они успели высадиться на дрейфующую льдину.

— Ну, Нинок, теперь тебе понятно — кем был Семен Иванович Челюскин и с какой задачей пароход его имени предпринял это рискованное, очень смелое плавание по Северному Ледовитому океану?

— Конечно, папа. Об этом я расскажу подругам и всему классу.

— Обязательно расскажи, дочка. О челюскинцах — этих мужественных и героических людях, должны знать все — взрослые и дети.

Последующие вечера, как правило, начинались с тревожного вопроса Нины:

— Папа, а челюскинцев уже спасли со льдины?

— Пока еще нет. Но нашим правительством уже создана комиссия под председательством Валериана Владимировича Куйбышева, которая принимает все меры по их спасению. К челюскинцам на помощь уже торопятся наши летчики. Думаю, как только успокоится ветер да поменьше будут морозы, их обязательно спасут. Иначе и не может быть, дочка! Ведь забота о людях — это и есть самая первая и самая важная забота нашей Советской власти. А если не установится подходящая погода, то к ним на выручку подойдут наши ледоколы и обязательно их снимут с дрейфующей льдины.

А сколько радости было в квартире Старцевых, когда они узнали из газет, что из дрейфующего лагеря Шмидта вывезены женщины и дети!

В ту памятную зиму вся березнанская детвора хотела быть похожей только на героических челюскинцев. Для этого на школьном дворе они соорудили «лагерь Шмидта на дрейфующей льдине». В сугробах лопатами вырубили тоннели, пещеры, а для защиты от «белых медведей» вокруг них возвели высокий снежный вал. Чтобы всему сооружению придать прочность — во время морозов на снег поливали воду. Во время этих игр каждый из ребят, будь это мальчик или девочка, непременно хотели быть руководителем экспедиции Отто Юльевичем Шмидтом или капитаном парохода «Челюскин» — Владимиром Ивановичем Ворониным.

А второклассница Нина Старцева добросовестно и охотно выполняла скромную роль «участницы» экспедиции и была этим очень горда.

* * *

В старших классах Нина была избрана редактором школьной стенной газеты «Березняк», которая выпускалась один раз в месяц. Когда вывешивался очередной номер, около него всегда собиралась целая ребячья толпа.

В газете особым успехом пользовались помещенные карикатуры. Юным художникам редколлегии очень удавались отдельные, характерные портретные штрихи нарушителя дисциплины или лентяя, по которым ребята легко узнавали их.

— Смотрите, смотрите! А Павлика опять протащили. А нос-то, нос какой… Ну, точно как у него! — можно было услышать реплики ребят у только что вывешенного свежего номера «Березняк».

Одно время в газете особенно доставалось лодырю и нарушителю дисциплины Павлику Игнатенко, однокласснику Нины. Он был выше ростом своих сверстников, физически крепким, подвижными шаловливым. Нередко мальчик без особой причины обижал своих одноклассников, особенно тех, кто не мог ему дать сдачи. На уроках Павлик был невнимательным, учебный материал усваивал плохо. В его табеле об успеваемости были только посредственные и плохие оценки. На критику газеты реагировал только первые дни, после выпуска очередного номера, а когда все страсти утихали, он снова брался за свое.

Тогда Нина решила сама повлиять на Павлика, поинтересоваться, как он ведет себя дома, помочь ему подтянуться в дисциплине и исправить плохие отметки.

Потом, к удивлению всего класса, их стали часто видеть вместе. Вместе они стали готовить домашнее задание по арифметике. В результате у Павлика исчезли «плохо» и «посредственно», а в школьном журнале учета успеваемости все чаще стали появляться «хорошо». Его приняли в пионеры.

* * *

Осенью 1935 года крестьяне деревни Дуброво Вышедского сельсовета Городокского района избрали Иллариона Нестеровича председателем своего колхоза имени газеты «Правда».

К новому месту работы Иллариона Нестеровича семья Старцевых переехала в декабре.

Поселились они в пустовавшем доме бывшего кулака.

Учебу в 4-м классе Нина продолжила в неполной средней школе деревни Вышедки, расположенной от Дуброво в пятнадцати минутах ходьбы. К просторному школьному двору с юга и запада стеной подступал лес, а с востока — огромное озеро. Поэтому во время школьных перемен ребят в классе было просто не удержать. Дружной ватагой они вырывались на школьный двор и резвились до очередного звонка.

Общительная Нина вскоре и здесь находит себе подруг. Но больше всех она подружилась с Машенькой Гришановой, которая училась классом старше. Их дома в Дуброво стояли рядом.

Вместе они ходили в школу, после уроков — занимались в школьных кружках.

Учеба в школе у Нины шла легко. За ответы на уроках она постоянно получала хорошие и отличные оценки. Очень любила арифметику, которую преподавал Василий Гаврилович Камисник. Бывало, только он прочтет условие задачи — Нина сразу же находит правильный ход решения. Ее часто преподаватель приглашал к доске решать задачи.

В то время в Вышедской школе работал талантливый коллектив преподавателей: Андрей Егорович Раханов, Надежда Федоровна Заиншова, Иван Анисимович Рудяченко, Василий Гаврилович Камисник.

Все они детям давали хорошие, прочные знания.

В годы учебы в Березнанской, Вышедской школах Нина увлекалась чтением книг. Эту любовь с самого раннего детства ей привил отец. Она читала все, что попадало под руку: Жюля Верна, Марка Твена, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Максима Богдановича, Янку Купалу, Якуба Коласа, произведения белорусского фольклора.

* * *

Во второй половине тридцатых годов среди школьной и рабочей молодежи широкое распространение получило движение сдачи норм на оборонные значки «ГТО», «ПВХО», «Ворошиловский стрелок».

Эта работа развернулась и в Вышедской школе.

В то время Нина училась уже в 5-м классе. В один из октябрьских дней в класс вошел преподаватель по физкультуре, военному делу и объявил:

— Ребята, кто из вас хочет заниматься в стрелковом кружке по подготовке значкистов «Ворошиловский стрелок»?

— Я! — одной из первых выразила свое желание Нина. Занятия стрелкового кружка проводились один раз в две недели. Нина настойчиво изучала материальную часть винтовки, баллистику, технику стрельбы, охотно вычерчивала мишени и помогала руководителю кружка в проведении практических стрельб.

В день девятнадцатой годовщины Красной Армии ей, одной из самых первых в Вышедской школе, был вручен значок «Ворошиловский стрелок».

Как подлинное открытие нового мира восприняла Нина появление в их доме радио. Часами она не могла оторваться от наушников детекторного приемника. Слушать голос далекой Москвы для нее было настоящим счастьем. Особенно она любила концерты, в которых часто исполнялись популярные народные и современные песни.

Однажды, слушая трансляцию праздничного концерта из Колонного зала Дома Союзов, ведущий концерта объявил:

— Русскую народную песню «Валенки» исполнит Лидия Русланова. Нина замерла в ожидании. Еще бы! Ведь это была ее самая любимая песня. В наушниках полилась так хорошо знакомая ей мелодия.

В этот день Лидия Русланова навсегда покорила сердце девочки из далекой белорусской деревни.

* * *

Еще в сентябре месяце 1936 года в школе объявили, что во время зимних каникул в городе Витебске состоится областной смотр детской художественной самодеятельности.

Сразу же оживили свою работу хоровой, драматический кружки. Нине нравилось участвовать в школьных спектаклях, декламировать стихи, но больше всего ей были по сердцу народные песни с бодрой, жизнерадостной мелодией. Любовь к народной песне ей привил еще в деревне Березна муж ее родной тетки по отцу. Сам Потап Лаврентьевич Лавренов был человеком одаренным, как говорится, мастером на все руки: хорошо пел, играл на многих народных инструментах и даже делал скрипки, цимбалы. В зимние вечера в его доме всей семьей исполнялись народные белорусские, русские, украинские песни. Нередко к ним присоединялись их соседи, и тогда зимние посиделки превращались в импровизированные концерты народного творчества.

В этом доме любила бывать и Нина. Она не только присутствовала, но вместе со своей сверстницей, двоюродной сестрой Липочкой Лавреновой, участвовала в разучивании и исполнении народных песен. Еще тогда Потап Лаврентьевич Лавренов обратил внимание на ее музыкальные способности и звучный, красивый тембр голоса. С его помощью Нина разучила народные песни «Валенки», «Светит месяц», «Я под горку шла», которые с успехом стала исполнять сначала в кругу семьи, подруг, а потом и на школьных утренниках, концертах художественной самодеятельности.

Узнав о предстоящем областном смотре и посоветовавшись с преподавателем пения, Нина решила выступать с песней «Валенки».

В один из воскресных ноябрьских дней в Городокском районном Доме культуры состоялись отборочные выступления. Решением жюри к областному смотру детской художественной самодеятельности от Вышедской школы были допущены: выступление хора с песнями «По долинам и по взгорьям», «Тачанка» и сольное выступление ученицы 5-го класса Нины Старцевой с песней «Валенки».

При обсуждении состоявшихся выступлений районное жюри отметило хорошую подготовку хора Вышедской школы.

— Что же касается Старцевой, то я бы порекомендовала подготовить для нее национальный русский костюм, — посоветовала женщина средних лет. — Это, конечно, деталь, но она, я бы сказала, очень важная для зрительского восприятия. Костюм придаст народную окраску ее исполнению и даже, если хотите, вызовет особое настроение у зрителей.

С этим мнением авторитетного члена жюри все согласились.

Нину рекомендовали на областной смотр художественной самодеятельности.

После районного смотра хлопот прибавилось не только у Нины, но и у ее матери. Прежде всего Анна Андреевна достала холста и красных шерстяных ниток. По вечерам на полотне они с Ниной стали вышивать русский национальный орнамент. Потом местная портниха ловко раскроила материал и довольно-таки удачно сшила для Нины «концертное» платье.

— Ну, дочка, тебя в этом костюме и не узнать. В нем ты выглядишь совсем взрослой, — произнесла Анна Андреевна.

— А знаешь, мама, перед выступлением я всегда очень волнуюсь…

— Да полно тебе волноваться и переживать. Песню ты знаешь. Что же касается гармониста, то могу тебя успокоить — Егорыч не подведет.

— И все-таки когда я выхожу на сцену и смотрю в темный зал — у меня просто замирает сердце. Порой кажется, что я не в состоянии даже слова произнести… Потом при первых же звуках гармони — успокаиваюсь. Во время пения мне кажется, что я стою не на сцене, а где-то далеко, среди берез и рощ.

— Ну и фантазерка же ты у меня, Нина! — улыбаясь и поглядывая на Нину, проговорила Анна Андреевна.

За учебой в школе, репетициями быстро пролетела четверть, наступили дни зимних каникул, а с ними наконец-то и долгожданный день отъезда на областной смотр.

До районного центра Городок всех участников колхоз подвез на лошадях, а оттуда в Витебск их доставили на автомашине. Всем ребятам было интересно посмотреть на город и побыть на областном смотре.

В городском Доме пионеров собралось много народа. Среди зрителей было много старшеклассников и их родителей. Для подготовки к выступлению Вышедской школе за сценой выделили отдельную светлую комнату с большим, почти до самого потолка, зеркалом. На каждом участнике смотра — белая рубашка или кофточка с аккуратно повязанным пионерским галстуком. И все-таки всем перед выступлением хотелось еще раз проверить свою одежду. Поэтому, толкаясь, все они толпились у зеркала.

Тем временем Нина развязала узел, достала и развесила на спинке стула свой «концертный» костюм. Когда же она в сарафане и кокошнике предстала перед подругами, те просто ахнули.

— Артистка, да и только! — воскликнули они.

В это время раздался звонок, оповещающий о начале концерта. В зале наступила тишина.

В комнату вбежал запыхавшийся ведущий выступления:

— Хор Вышедской школы, на сцену! А где Старцева? — торопливо спросил он.

— Да вон, вон она! — кто-то указал в сторону Нины. Увидев девочку в русском сарафане, ведущий вежливо сообщил:

— Ваше выступление, товарищ Старцева, следом за хором.

Мигом комната опустела. Нина осталась одна. Подошла к зеркалу и осмотрела себя.

— Кажется, все в порядке, — успокоилась Нина. И все-таки от напряжения, ожидания выхода на сцену Нина ощущала легкий озноб. Выпив несколько глотков воды, успокоилась. Прислушалась. Со сцены слышалась бодрая мелодия песни «По долинам и по взгорьям». А когда хор исполнял последний куплет «Тачанки», Нина встала и решительно направилась к сцене. После выступления хора в зале раздались аплодисменты. Ее подруги, раскрасневшиеся и взволнованные, перегоняя друг друга, быстро покидали сцену.

А через несколько минут почти у самой рампы в русском сарафане появилась Нина. Окинув взглядом зрительный зал, она запела «Валенки». И сразу же представила себе русскую, занесенную снегом деревню, поземку, стройные березы и бегущую на свидание девушку. Когда пропела последние слова песни и смолкли звуки гармони, в зале раздался взрыв дружных и долгих аплодисментов.

Она низко поклонилась публике и не торопясь направилась за кулисы.

— Молодец Старцева! — первым похвалил ее преподаватель пения.

— Здорово, как Русланова! — поздравили ее подруги.

Домой учащиеся Вышедской школы возвращались с хорошим и приподнятым настроением. За высокохудожественное исполнение школьный хор и Нина Старцева были награждены грамотами.

* * *

Тридцатые годы… Отца Нины, бывшего забойщика, партия в 1937 году отзывает из Белоруссии в Донбасс. На этот раз Илларион Нестерович поселяется в поселке Краснодон, что в четырнадцати километрах от города Сорокино (будущего Краснодона), и снова с отбойным молотком начинает работать в забое.

До получения квартиры в Краснодоне Анна Андреевна с дочерью на время из Дуброво переезжает в Березну. Здесь, в родной деревне, среди многочисленных родственников, подруг Нина проводит лето, а с 1 сентября начинает учебу в 6-м классе Березнанской неполной средней школы.

Классным руководителем была преподаватель литературы, белорусского языка Евгения Захаровна Николащенко — умный, чуткий, хорошо знающий свое дело педагог. В своей воспитательной работе много времени она уделяла развитию у детей гражданственности, любви к своей земле, Родине. К подготовке проведения утренников, посвященных знаменательным датам, Евгения Захаровна не только привлекала, а увлекала весь класс, превращая эти мероприятия в важное событие всей школы. На них нередко Нина с увлечением декламировала публицистические стихи Я. Купалы, В. Маяковского.

В ноябре 1937 года отец прислал письмо, в котором сообщал, что в поселке Краснодон получил квартиру, и просил приехать.

Сборы Анны Андреевны и Нины были недолгими. До города Витебска на лошади их подвез отец Иллариона Нестеровича — Нестер Макеевич Старцев.

— Смотрите, не забывайте! Пишите, хотя бы два слова — живы и здоровы. А больше нам и не надо, — торопливо наказывал невестке Нестер Макеевич, стоя на перроне Витебского вокзала. — Передай Иллариону, что будем вас ждать на следующее лето. Не приедете — обижусь!

Но вот прозвучал сигнал отправления поезда. Пассажиры и провожающие засуетились. Дед быстро поцеловал любимую внучку и Анну Андреевну. Рывком дернуло вагоны. Поезд тронулся, постепенно набирая скорость.

— Пишите… Будем ждать! — вытирая набежавшие слезы, уже вдогонку поезду кричал Нестер Макеевич.

Нина, вплотную прислонившись лицом к стеклу окна, в ответ дедушке энергично махала платком. А когда исчезли станционные постройки, она, заняв свое место напротив матери, с любопытством принялась смотреть в окно. А навстречу несущемуся поезду уже мелькали железнодорожные будки, станции, многочисленные деревни, рощи, реки, озера.

— Как же красива наша земля! — мечтательно подумала про себя Нина.

Чем дальше поезд удалялся на юг, тем все меньше становилось лесной растительности… На третьи сутки пути лес почти совсем исчез, а вместо деревянных домов появились глинобитные белые мазанки. Куда ни глянешь, до самого горизонта — все поля да высокие пирамидальные тополя.

Несмотря на яркие дорожные впечатления, на сердце у девочки было тревожно и неуютно: ее родные, любимые подруги, товарищи по школе остались теперь далеко, позади, в Белоруссии…

На перроне вокзала в городе Ворошиловграде их встретил Илларион Нестерович. Увидев отца, Нина первой бросилась к нему.

— Здравствуй, доченька! Здравствуй, дорогая Анна! Наконец-то я вас дождался! — радостно восклицал он, обнимая и целуя дочь и жену.

До поселка Краснодон добирались на попутной полуторке. В дороге Нина снова с любопытством рассматривала мелькавшую степь и высоко парящих в небе птиц.

* * *

В поселке Краснодон Старцевы поселились в двухквартирном доме № 5 по Клубной улице. Этот район местные жители назвали Пятовщиной.

Анна Андреевна, осмотрев новое жилье, осталась довольна. На следующий день она вместе с Ниной принялась наводить порядок в доме. Вскоре жилые комнаты были оклеены новыми обоями, покрашены полы. Квартира стала уютной.

С тыльной стороны дома к половине Старцевых прилегал небольшой участок огороженной земли, больше похожий на палисадник, чем на огород. Давно заросшие грядки и высокий, засохший бурьян свидетельствовали, что предыдущие хозяева квартиры не очень-то уделяли внимание земле.

Илларион Нестерович по-хозяйски поправил забор, а потом весь участок старательно перекопал. Земля имела удивительно черный цвет. Это сразу же отметила и наблюдательная Нина, уверяя родителей, что такой черной земли она никогда не видела ни в Дуброво, ни в Березне.

Вдоль забора Илларион Нестерович посадил саженцы вишен, а ближе к дому — груш. На специально сделанной грядке Анна Андреевна старательно высадила клубнику.

— Знаю, что сажаю поздновато, но при такой теплой и дождливой осени думаю, что успеет еще прижиться, уверяла она своих домашних и соседей по дому.

Несмотря на большую занятость по работе, дому Старцевы часто вспоминали свою родную синеокую Беларусь, ее озера, густые смешанные леса и величественных аистов, живущих в деревнях.

На второй день после приезда Анна Андреевна и Нина направились в местную среднюю школу № 22 имени Т. Г. Шевченко, расположенную в самом центре шахтерского поселка. Это было добротное, специально построенное двухэтажное здание.

На широкой стене вестибюля они увидели стенд с фотографиями отличников учебы, а рядом — красочно оформленную общешкольную стенную газету «Юный краснодонец».

Взглянув на нее, Нина сразу же вспомнила газету «Березняк», которую редактировала в Березнанской школе.

— Наша тоже была не хуже, — сразу же критически отметила она.

У двери с вывеской «Директор» они остановились. Анна Андреевна робко постучала. Услышав «войдите», она открыла дверь и вместе с Ниной несмело переступили порог продолговатой комнаты. За столом, у окна, обложенный тетрадями, сидел мужчина лет сорока пяти, в очках. Это был заведующий учебной частью Д. Г. Алексеев. Увидев женщину с девочкой, Дмитрий Георгиевич учтиво встал, поздоровался и предложил им сесть напротив себя.

— Мой муж, Илларион Нестерович Старцев, с лета работает в забое шахты № 1—5, — начала Анна Андреевна. — Мы с дочерью только вчера приехали из Белоруссии. Прошу Вас зачислить ее в вашу школу.

— В какой класс? — уточнил Дмитрий Георгиевич.

— В шестой, — ответила Анна Андреевна, передавая завучу школы аккуратно сложенную справку, свидетельствующую, что действительно Нина окончила 5-й класс Вышедской неполной средней школы, а перед самым отъездом в Краснодон — училась в 6-м классе Березнанской неполной средней школы Городокского района Витебской области. Приложением к справке был табель об успеваемости за 5-й класс.

— Хорошо, — ознакомившись с документами, произнес Дмитрий Георгиевич. — Ваша дочь с завтрашнего дня может продолжать учебу в нашей школе.

На следующий день по уже знакомой дороге Нина отправилась в школу. Оставив пальто в раздевалке, по широкой лестнице поднялась на второй этаж. В коридоре стоял шум. Ученики, громко разговаривая, суетливо проходили в свои классы. Раздался звонок. Постепенно во всей школе устанавливалась тишина. На второй этаж вместе с преподавателем русского языка и литературы поднялся и завуч школы Д. Г. Алексеев.

— А, вот и наша новенькая! — увидев Нину, приветливо произнес Дмитрий Георгиевич. И подойдя поближе, спросил: — Ну, как настроение?

— Хорошее, — ответила Нина.

— Ну и отлично! А теперь пойдемте вместе с нами в ваш класс.

Когда они все трое вошли в помещение 6-го класса, все ученики дружно встали. Нина сразу же обратила внимание, что у каждого из ребят был повязан красный галстук. «Это здорово, если весь класс — пионерский! — подумала про себя Нина. — Значит — хорошие и дружные ребята».

— Садитесь, дети, — спокойно произнес Дмитрий Георгиевич. — К вам прибыла новенькая — Нина Старцева, из Белоруссии. Ее папа с этого года работает у нас в забое, на Пятовщине. Прошу старосту класса и всех вас, дети, сделать все, чтобы Нина как можно быстрее включилась в ритм жизни класса, школы и освоила все пропущенное.

Нину посадили за первую парту рядом с очень миловидной и приветливой девочкой. Ею оказалась Лида Андросова.

Первый урок для Нины прошел, как во сне. Все время она чувствовала на себе изучающий и любопытный взгляд ребят всего класса.

«Это естественно, — рассудительно думала про себя Нина. — Ведь всем не терпится обо мне все узнать, познакомиться. — И все-таки несмотря на необычность обстановки, она заставила себя внимательно слушать объяснения нового урока. — В данный момент — это самое главное, основное», — решила она.

На первой переменке ее парту обступил весь класс.

— А ты — пионерка? — первой спросила девочка с косичками.

— Да, — ответила Нина. — До отъезда в Краснодон я была в пионерском отряде Березнанской школы. Прошу вас принять меня в свой отряд.

— Правильно! Ведь наш класс весь пионерский! — горячо поддержали ее ребята.

— А какая она, Белоруссия? — спросил рядом стоявший мальчик.

— Какая? — повторила Нина. — Прежде всего Белоруссия — очень красивая, — после небольшой паузы значительно и убежденно произнесла Нина. — Много есть озер, рек, болот.

— Тогда почему вы оттуда уехали? — недоуменно спросил все тот же мальчик.

— Еще летом этого года папу перевели из Белоруссии на работу в Краснодон. А совсем недавно на Клубной улице ему выделили квартиру. Поэтому мы с мамой из Белоруссии и переехали сюда жить.

— А зубров ты видела? — кто-то поинтересовался из задних рядов. Стоявшие впереди девочки и мальчики усмехнулись.

— Зубров я не видела, — не смущаясь, честно призналась Нина. — Они не водятся в лесах Витебской области. Зубры живут на юго-западе Белоруссии, в специальном заповеднике — Беловежской пуще.

Расспросы, видимо, еще бы продолжались долго, если бы не прозвенел звонок, оповещающий о начале следующего урока.

Домой Нина возвращалась с Лидой Андросовой, с которой, оказывается, жили совсем рядом.

— А у тебя все есть учебники? — участливо при расставании спросила Лида.

— Кажется, все.

— Смотри, если какой книги не будет, приходи ко мне. Я всегда с тобой поделюсь.

— Спасибо тебе, Лида.

Так после первого дня учебы в новой для нее школе, полная приятных впечатлений, с хорошим настроением Нина возвратилась домой.

Благожелательность класса, дружба с Лидой Андросовой помогли Нине быстро преодолеть период «привыкания» и по-настоящему зажить жизнью коллектива школы. Постепенно Нина самостоятельно преодолела и отставание от учебной программы. Так что третью четверть она закончила, не имея задолженности ни по одному предмету.

Факт появления новой ученицы из Белоруссии оставался бы, видимо, еще долго достоянием только 6-го класса, если бы не очередная юбилейная дата, сразу сделавшая Нину известной не только для всей школы, но и поселка.

В поселковом клубе имени Луначарского состоялся вечер, посвященный 20-летней годовщине создания Красной Армии. После торжественной части учащиеся читали стихи Маяковского, Блока, Демьяна Бедного, танцевали лезгинку. Потом ведущая концерта неожиданно объявила:

— Русскую народную песню «Валенки» исполнит ученица 6-го класса Нина Старцева. В зале сразу же все притихли. На сцену вышла худенькая девочка в русском сарафане и под аккомпанемент баяна задорно спела «Валенки». Зал долго и горячо рукоплескал.

— Вот это — да! — с восхищением шепнул Лиде Андросовой старшеклассник Николай Сумской.

— Молодец Нина! — подтвердила Лида. — А ты знаешь, Коля, мне повезло: я с ней сижу за одной партой и живем рядом, на одной улице. Нина приехала из Белоруссии…

С того памятного вечера Нина стала постоянной участницей всех выступлений школьной художественной самодеятельности на утренниках, в концертах для шахтеров и колхозников. Она охотно исполняла русские, белорусские, украинские народные песни.

Учеба и общественная работа вскоре сдружили ее с Николаем Сумским, Александром Шищенко, Володей Ждановым — тоже активными участниками художественной самодеятельности, будущими членами подпольной патриотической организации «Молодая гвардия»: перед войной их дружную компанию можно было встретить вместе на школьных вечерах, в поселковом парке, в кино, у кого-нибудь дома…

Особенно много забот и хлопот у ребят было в предпраздничные дни. Найти свободное помещение для репетиций кружка народных инструментов, в котором участвовала вся их компания, было трудно. Но они никогда не падали духом и не унывали. Захватив с собой гитары, балалайки, мандолины, отправлялись на репетиции к Николаю Сумскому, жившему недалеко от школы. Отец и мать Николая всегда были рады, когда к ним приходили друзья сына. Здесь ребята разучивали песни: «Дан приказ ему на запад», «Конная Буденного», «Тачанка», «Смело, товарищи, в ногу», «По долинам и по взгорьям». Солисткой была Нина Старцева.

* * *

Летом 1939 года Нина вместе с матерью побывала у себя на родине, в деревне Березна.

Сколько же радости принесла эта поездка девочке!

К моменту поездки в Белоруссию она успешно закончила семь классов. На семейном совете было решено, что Нина продолжит учебу в поселковой средней школе № 22 до получения среднего образования. За последние два года она заметно подросла, изменилась внешне. Вместо прежней челочки и короткой стрижки волосы теперь причесывала на прямой пробор и носила косы. На ней была нарядная, вышитая гладью, белая батистовая кофточка и синяя шерстяная юбочка.

Их приезду в Березну были все очень рады. Ведь здесь жили самые близкие, самые дорогие родственники: родители Анны Андреевны и Иллариона Нестеровича, их сестры, братья.

Особую радость Нине принесла встреча с двоюродными сестрами, братьями, с которыми прошли ее детство и первые школьные годы: Ниной, Машенькой и Николаем Галаковыми, Липой и Сережей Лавреновыми.

Посещение Березнанской школы навеяло самые яркие воспоминания детства: учебу, школьные утренники, пионерские сборы, участие в кружке художественной самодеятельности…

Когда она поднялась на второй этаж, увидела газету «Березняк».

У Нины как-то сразу потеплело на сердце, как будто она встретила старого знакомого. Заглянула в свой класс. Здесь стояла тишина, пахло краской. Посидела за своей партой. Потом подошла к доске и еще долго смотрела на парты и пустой класс. С тихой грустью вспомнила она добрую и всегда приветливую Марию Сергеевну Качанову.

В одном из классов, где шли ремонтные работы, Нина увидела преподавателя истории С. Ф. Миронова.

— Старцева? — удивленно встретил ее Сергей Федорович.

— Здравствуйте, Сергей Федорович! — радостно ответила Нина.

— Тебя и не узнать. Выросла! Совсем взрослая. В каком теперь классе?

— В восьмой перешла.

— Уже в восьмой!.. — снова воскликнул Сергей Федорович. — Как бежит время! Хорошо, Старцева, что не забываешь свою школу.

— Забыть ее, Сергей Федорович, невозможно. Мне здесь все дорого: раздевалка, лестницы, коридоры, классы, сам воздух… У меня сейчас такое чувство, будто я отсюда никуда и никогда не уезжала.

— Это приятно слышать.

— Из Краснодона, — продолжала взволнованно Нина, — я все время переписывалась с Марией Сергеевной Качановой, школьными подругами. Так что, как видите, не теряю связи с моими школьными друзьями.

— На долго ли в наших краях?

— Всего на одну неделю.

— Почему так мало?

— У папы отпуск только осенью. А его работа в забое, сами знаете, нелегкая. Так что нам с мамой долго оставаться здесь нельзя. Надо ведь ехать домой.

— Ну что ж, понятно. Будет возможность — приезжай к нам почаще.

— Спасибо вам, Сергей Федорович!

Улыбнувшись на прощанье, Нина легкой походкой вышла из класса.

Время пребывания в Березне пролетело, как один день. При отъезде трогательно прощались с родственниками, будто предчувствовали, что расставались друг с другом навсегда.

* * *

В начале тревожного тысяча девятьсот сорок первого года в жизни Нины произошло радостное событие: ее приняли в члены Ленинского комсомола.

19 апреля 1941 года было солнечно и по-летнему тепло. В садах, парках деревья покрылись нежной, молодой листвой. Цвела черешня, на клумбах пламенели тюльпаны. В этот чудесный весенний день секретарь Краснодонского районного комитета комсомола Прокофий Иванович Приходько вручил Нине Старцевой комсомольский билет № 12836399. Бесконечно счастливой, радостно взволнованной она возвратилась из Краснодона домой.

А несколькими днями позже комитет комсомола 22-й школы избрал Нину пионервожатой 5-го класса.

К первому комсомольскому поручению Нина отнеслась очень серьезно. Она хорошо понимала, что комсомольской организацией ей оказано большое доверие. К проведению каждого пионерского сбора готовилась много и вдумчиво, потому так организованно и интересно они и проходили. Ребята шли на пионерский сбор, как на свой большой праздник. Они очень любили свою пионервожатую Нину Старцеву.

Стоило ей показаться в отряде, как сразу же она попадала в тесное окружение ребят. Нина всегда находила с ними интересные темы для бесед. А как увлеченно она рассказывала ребятам о челюскинцах, покорителях Северного полюса — папанинцах, легендарных перелетах Чкалова, Громова, Коккинаки, читала им книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». И невольно ребята зажигались мечтой: в жизни в чем-то обязательно быть похожими на этих героев.

О ее старательной работе с пионерами не раз говорилось на педагогических советах, комсомольских собраниях школы.

Среди своих сверстниц Нина выделялась серьезностью суждений. Она была уверена в полезности любого дела и всегда выполняла его с большой любовью. Училась хорошо. Ее ответы на уроках математики, других предметах были всегда четкими, логичными и глубокими по содержанию.

Учась в старших классах Краснодонской школы, Нина Старцева увлекалась чтением произведений великого пролетарского писателя А. М. Горького. Его произведения «Мать», «На дне», «Егор Булычев», «Враги», «Дачники» она перечитывала по нескольку раз, а «Песнь о Соколе», «Песнь о Буревестнике» выучила наизусть и с огромным вдохновением декламировала на школьных утренниках, вечерах художественной самодеятельности.

Но самым любимым ее литературным героем был горьковский Данко — из произведения «Старуха Изергиль». Данко нравился ей прежде всего своей смелостью, отвагой и преданностью своему народу. Ей казалось, что если бы она оказалась на месте Данко, то без колебания, как он, поступила бы так же.

* * *

Весть о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу Родину потрясла всех краснодонцев. Каждое утро жители поселка с тревогой собирались у репродукторов, чтобы услышать очередную сводку о положении на фронтах. Тысячи шахтеров Донбасса в те грозные дни сменили отбойный молоток на винтовку. Добровольцем уходил на фронт и отец Нины — коммунист, кавалер ордена Ленина, участник Октябрьской революции и гражданской войны.

Со слезами на глазах прощалась Нина с самым дорогим человеком в ее жизни. Для нее он был не только отцом, но и самым верным, мудрым товарищем, другом. С ним ей всегда было легко и интересно. Нина любила слушать рассказы отца об Октябрьской революции в Петрограде, о гражданской войне, нелегком шахтерском труде, часто беседовала с ним о прочитанных книгах, просмотренных кинофильмах, событиях за рубежом. Когда в 1936 году разразилась гражданская война в Испании, Нина вместе с отцом отмечала на карте линию фронта между республиканцами и мятежниками генерала Франко. Как в то время она хотела быть взрослой, чтобы поехать в Испанию и сражаться с франкистами.

А как радовался вместе с нею Илларион Нестерович, когда узнал о вступлении дочери в комсомол!

Нина любила отца и за то, что он с уважением относился к матери, после тяжелой работы в шахте с готовностью делил с нею заботы по дому.

В день отправки отца на фронт Нина сбегала в поселковый магазин и купила для него зеркальце, прибор для бритья, все это заботливо уложила в его старенький походный чемодан.

Прощаясь с Ниной, уже сидя в грузовой машине сборного пункта Краснодонского райвоенкомата, Илларион Нестерович наказывал:

— Береги мать, дочка! Ты теперь единственная опора, надежда нашей семьи.

Ни отец, ни дочь не знали тогда, что прощаются навсегда. Илларион Нестерович пройдет с боями дороги войны и многократно раненный возвратится домой, а дочери уже не встретит, не обнимет. Не дождавшись его, она уйдет в бессмертие.

* * *

В июле 1941 года учащимся 22-й школы в трех километрах от поселка Краснодон было поручено принять участие в строительстве полевого аэродрома. Ребятам предстояло выполнить огромный объем земляных работ, и значение их понимал каждый. Старшей строительного отряда комитет комсомола школы единодушно утвердил Нину Старцеву.

— Доверие постараюсь оправдать, — сказала Нина и в тот день возвратилась домой только под вечер. Рассказала маме о новом комсомольском поручении.

— Я рада за тебя, дочка, — ласково ответила на это Анна Андреевна. — Поешь и отдыхай.

Но Нине было не до отдыха. Спустилась в погреб, достала оттуда весь огородный инвентарь, прикинула, что взять в отряд.

На другой день у здания школы собрались все старшеклассники с рабочим инвентарем. По команде секретаря комитета комсомола все выстроились в одну шеренгу перед главным входом школы. Завуч школы Алексеенко Д. Г. сообщил о задании — предстоящих работах по строительству полевого военного аэродрома. Потом он представил командира строительного отряда Нину Старцеву. Она, как всегда, была в своей неизменной белой кофточке, черной юбке, туго перетянутой в талии широким ремнем. Конечно же, Нина волновалась в эти минуты: предстояло важное дело.

— Ребята, завтра мы приступаем к выполнению задания, — обратилась она к друзьям. — Сами понимаете — время военное. Мы с вами не просто должны, а обязаны в самые короткие сроки выполнить большой объем работ по строительству полевого военного аэродрома. Наша работа по сооружению военного объекта — это тоже удар по немецко-фашистским захватчикам, вклад в победу. — Ребята зааплодировали. — К работам приступаем завтра. Сбор ежедневно в 9.00 у здания школы, — закончила Нина.

Вместе с секретарем и членами комитета комсомола школы Старцева обошла выстроенную шеренгу отряда и осмотрела рабочий инвентарь.

Нина хвалила тех, кто пришел с хорошо наточенной лопатой. Но нередко ей приходилось останавливаться и, как говорится, некоторых журить:

— Ну, что это за лопата? Тупая и ржавая. К завтрашнему дню почистить и наточить. Перед выходом на работу проверю, — спокойно, деловито требовала Нина.

В конце шеренги она удивленно взглянула на небольшого худенького мальчугана с лопатой в руках.

— Ты из какого класса? — спросила его Нина.

— Перешел в седьмой, — глядя из-под насупленных бровей, ответил мальчуган.

— Мал еще…

— Зато у меня лопата, как бритва.

Старшеклассники, слушая разговор, дружно рассмеялись. Улыбнулась и Нина. Ей нравились его упрямство, настойчивость.

— А что, ребята? Главное, что он хочет быть с нами, строителями аэродрома, а значит, и участвовать в разгроме врага, — сказала Нина. И, взглянув в его голубые, как васильки, глаза, проговорила: — Ну, хорошо, оставайся в отряде. Только уговор: если будет трудно, не хныкать…

— Да уж знаю, что не за молочком пришел, — серьезно ответил находчивый паренек.

Строительство полевого аэродрома началось. Нина каждое утро приходила на работу первой. В отряде всегда царил трудовой подъем и порядок. Из поселка строительный отряд школьников уходил походной колонной и обязательно с песней. Впереди отряда неизменно шагала Нина Старцева.

Работа по строительству полевого военного аэродрома была нелегкой, не для подростков, но шла война, в стране не хватало рабочих рук, и дети без слов заменяли взрослых. Вот и старшеклассники 22-й школы поселка Краснодон с утра до вечера старательно ровняли, трамбовали каждый метр взлетно-посадочной площадки, рыли котлованы для землянок летного состава и размещения технических служб. И хотя у многих появились на руках мозоли, но никто не ныл, не жаловался, не пасовал.

О ходе выполнения работ Нина ежедневно составляла сводку, которую докладывала дирекции школы, комитету комсомола.

* * *

А фронт приближался к Донбассу. Все лето и осень 1941 года население города и поселка Краснодон возводило оборонительные сооружения: одни — рыли противотанковые рвы, другие — устанавливали противотанковые ежи, надолбы.

В эти дни мать и дочь Старцевых трудно было застать дома. Анна Андреевна в составе бригады шахты № 1—5 трудилась на возведении оборонительных рубежей на подступах к Ворошиловграду, Нина — на строительстве аэродрома. Виделись редко, навещали дом только для того, чтобы узнать, нет ли писем с фронта от Иллариона Нестеровича, прихватить еды, сменить белье.

Строительство полевого военного аэродрома было закончено к 7 ноября 1941 года. Время показало, что труд ребят не пропал даром: когда весной 1942 года линия фронта приблизилась к Краснодону, на аэродроме базировались истребители одной из наших авиационных частей.

До сих пор на бывшем фронтовом аэродроме под поселком Краснодон видны следы капониров для укрытия самолетов, обвалившиеся и заросшие котлованы землянок, огневых точек зенитных установок, в сооружении которых принимали участие Нина Старцева и ее друзья: Лида Андросова, Володя Жданов, Женя Кийкова, Надя Петля, Надя Петрачкова, Тоня Дьяченко. Совместная работа по строительству аэродрома еще больше сдружила, сплотила будущих участников молодежного подполья «Молодая гвардия» поселка Краснодон.

Осенью 1941 года в школе, как обычно, начались занятия. Нина училась в 10-м классе. Время было тревожное, и на переменах учащиеся только и говорили о положении на фронтах. В коридоре школы на широкой стене висела карта Европейской части Советского Союза. Подойдя к ней, Нина молча, с болью смотрела на родную Белоруссию: ее территория была под пятой оккупантов. Сокрушаясь, Нина показывала подругам на карте город Минск, Витебск и среди лесов родные места, где находились и деревеньки Березна, Дуброво, Вышедки.

В октябре 1941 года, чтобы принять личное участие в защите Родины от ненавистных захватчиков, Нина, как и многие ее подруги, подает заявление в Краснодонский райком комсомола с просьбой направить ее на фронт. Но она, как школьница, как и многие ее сверстники, получила отказ.

Тем временем в поселке разместился полевой военный госпиталь. Надо было срочно помочь в расквартировании раненых бойцов. Молодежь поселка, возглавляемая комитетом комсомола 22-й школы, горячо берется за это дело. Нина вместе с подругами собирает у жителей поселка посуду для раненых. И в первую очередь — из своего дома. Анна Андреевна с гордостью рассказывает соседям о работе дочери в госпитале: Нина дежурит у постели тяжелораненых, помогает им отвечать на письма родных. Ухаживая за ранеными, Нина расспрашивала у них о своем отце. Она так искала человека, который бы смог хотя что-нибудь рассказать о фронтовой жизни Иллариона Нестеровича Старцева! Но никто отца не встречал.

Зима 1941/42 года выдалась в Донбассе на редкость холодной и снежной. Нина вместе с подругами добровольно идет на расчистку дорог от заносов. И снова, как и летом, с ее натруженных рук не сходят мозоли…

* * *

Как-то в один из январских дней 1942 года Нина зашла в комитет комсомола. Члены комитета читали вслух в «Правде» статью фронтового корреспондента П. Лидова «Таня» о героическом подвиге московской школьницы-партизанки. Выполняя боевое задание в тылу врага, отважная девушка была схвачена гитлеровцами и после допроса и жестоких пыток казнена. В газете был помещен и фотоснимок девушки.

Когда ребята закончили чтение, долго сидели молча, потрясенные мужеством и бесстрашием школьницы-комсомолки. Первой молчание нарушила Нина:

— Предлагаю очерк прочитать во всех пионерских отрядах школы. Пусть о героическом подвиге Тани знают все ребята.

Предложение было принято всеми членами комитета комсомола. Вечером того же дня Нина прочла очерк «Таня» в своем классе, а на следующий день — в своем пионерском отряде. Подвиг школьницы-партизанки не выходил у нее из головы.

«Ведь Таня — моя сверстница, а такая бесстрашная, и смелая, — думала Нина. — Окажись я на месте Тани, сумела бы быть такой же сильной, как она?»

Вскоре всей стране стало известно и настоящее имя партизанки Тани. Ею оказалась московская школьница комсомолка Зоя Космодемьянская. Пройдет совсем немного времени, и краснодонские орлята, не дрогнув, повторят ее подвиг.

В 1942 году, когда нависла реальная угроза фашистской оккупации юго-восточных районов Донбасса, Ворошиловградский обком партии принял энергичные меры по созданию в этих районах партийного подполья. В Краснодон с этой целью приезжал секретарь ЦК КП Украины Д. С. Коротченко.

Руководителем Краснодонского подполья был утвержден заместитель начальника шахты № 22 Ф. П. Лютиков, коммунист с 1924 года, один из первых в стране кавалеров ордена Трудового Красного Знамени, бессменный депутат городского Совета; помощником — инженер-механик Н. П. Бараков. В городе и в шахтерских поселках, на окрестных хуторах создавались конспиративные квартиры, базы продовольствия, оружия и медикаментов.

20 июля 1942 года в Краснодон, шахтерские поселки ворвались гитлеровские танки. Всюду начался грабеж.

В первые же дни оккупации фашисты ворвались в дом Старцевых, стоявший на самой окраине поселка. Бесцеремонно сорвали с окон тюлевые занавески, с кровати и дивана — покрывала, забрали белье, одежду, обувь. Так начали они «утверждать» свой «новый порядок».

Следом за передовыми частями гитлеровцев пришли обозники. Падкие на чужие вещи, они уносили с собой все, что попадало им на глаза: подушки, перины, ведра, половики, детские игрушки, горшки.

В квартире Старцевых за несколько дней оккупации остались только одни голые стены.

— Грабители, мародеры, бандиты! Всех вас нужно уничтожать, как бешеных собак, как коричневую чуму! — не скрывала своего гнева Нина, наблюдая, как гитлеровские солдаты, офицеры рылись в их бельевой корзине, комоде, шкафу. Все ее существо охватывало чувство жгучей ненависти к врагам.

В здании милиции разместилась поселковая полиция. На заборах и стенах домов появились грозные приказы, неизменно заканчивающиеся словами — «за невыполнение — расстрел». На колодцах — объявления: «Вода только для немецких солдат».

В городе Краснодоне обосновалось гестапо. Были созданы городская управа, биржа труда, полиция. Начались массовые аресты коммунистов, орденоносцев, ветеранов революции и гражданской войны, а вслед за этим — кровавые расправы. Первыми были казнены бойцы партизанского отряда из поселка Изварино.

В ответ на зверства гитлеровцев в городе Краснодоне и его окрестностях все чаще стали появляться рукописные листовки, призывающие местное население всеми средствами саботировать мероприятия гитлеровских оккупантов, вести с ненавистными захватчиками непримиримую борьбу.

Базой антифашистского подполья в Краснодоне стали Центральные электромеханические мастерские (ЦЭММ), куда устроились на работу Н. П. Бараков — начальником мастерских и Лютиков — техническим руководителем. К распространению листовок и выполнению других заданий партийного подполья они привлекли комсомольцев Владимира Осьмухина, Анатолия Орлова, работавших в механическом цехе мастерских, а позднее — Олега Кошевого, Сергея Тюленина.

В августе 1942 года с Н. П. Барановым встретилась учительница из поселка Краснодон комсомолка Тоня Елисеенко и получила подробные указания, как следует вести подпольную борьбу с оккупантами в поселке.

К началу сентября 1942 года к подпольной работе было привлечено уже 25 комсомольцев.

В ночь на 28 сентября 1942 года из застенков полицейского управления города Краснодона под конвоем вывели 32 советских патриота. Эту группу провели по Садовой улице в городской парк, и здесь, связав друг с другом колючей проволокой, оккупанты столкнули их в глубокий ров и стали закапывать живыми. Проклятия обрушились на головы фашистских палачей:

— Знайте, гады, за каждого из нас вы дорого заплатите! Наши придут и отомстят за нас!

Потом кто-то из героев запел «Интернационал», его подхватили другие и пели, пока всех не скрыла сырая, холодная земля. Среди погибших были коммунисты: А. А. Валько — начальник шахты № 22, член Коммунистической партии с 1917 года, в числе первых специалистов принимавший участие в разработке местных угольных месторождений еще в 20-е годы; начальник шахты № 5 Г. Ф. Лаукьянц и парторг этой же шахты С. С. Клюзов. Вместе они приложили много труда, чтобы сделать свою шахту одним из самых передовых предприятий города Краснодона; П. А. Зимин — начальник пятого участка шахты № 2, имя которого перед войной в Краснодоне буквально гремело — газета «Социалистическая Родина» не раз сообщала о рекордных трудовых подвигах пятого участка шахты.

Среди казненных была единственная женщина — Евгения Саранча, секретарь Изваринского поссовета, участница Изваринского партизанского отряда. С момента начала войны Женя в семье — третья жертва фашизма.

Погибли в этот день С. К. Бесчастный — секретарь парторганизации шахты, П. М. Миронов — народный следователь, И. В. Шевцов — заведующий погрузкой шахты «Урало-Кавказ», И. Е. Шевырев — председатель колхоза им. Ленина, П. С. Матюшин — председатель Первомайского поселкового Совета, В. П. Петров — председатель райпотребсоюза и многие другие.

Весть о зверской казни советских активистов молниеносно распространилась в городе, поселках, хуторах. Лютый гнев охватил сердца людей. И вчерашние школьники наравне со взрослыми становятся в ряды партизан. Разных по своему характеру ребят объединила огромная безграничная любовь к своей Родине, жгучая ненависть к немецко-фашистским захватчикам. Девизом их борьбы стало: кровь за кровь, смерть за смерть.

Молодежные подпольные группы возглавили: Олег Кошевой, Ваня Земнухов, Сергей Тюленин, Василий Левашов, Анатолий Попов.

В поселке Краснодон во главе такой группы стали бывший ученик 9-го класса 22-й средней школы комсомолец Николай Сумской и учительница комсомолка Тоня Елисеенко. В состав группы вошли Нина Старцева, Лида Андросова, Надя Петрачкова, Женя Кийкова, Нина Кезикова, Тоня Дьяченко, Надя Петля, братья Александр и Михаил Шищенко, Владимир Жданов, Георгий Щербаков.

Чуть позднее в группу поселка Краснодон вошли и комсомольцы железнодорожной станции Семейкино — Василий Ткачев, Николай Миронов и Павел Палагута.

…Недалеко от поселка, у хутора Ореховка, оккупанты не успели обмолотить скирды колхозного хлеба. Юные патриоты решили уничтожить их. В одну из темных ночей скирды запылали яркими кострами.

…В начале ноября по направлению к станции Должанка проследовал гурт скота в 500 голов, отобранного у местного населения. Молодые патриоты неожиданно налетели и перебили всю охрану, а скот разогнали по близлежащим селам и хуторам.

* * *

Как-то с матерью перекапывая картофельное поле, Нина обнаружила проложенный оккупантами телефонный кабель, тянувшийся от поселка Краснодон на восток. Сразу же она вспомнила дом на Пятовщине со штабными машинами и постоянно маячившего там часового.

«Наверно, кабель тянется со штаба», — решила Нина.

О своем открытии она сообщила Сумскому.

— Его необходимо перерезать — чем быстрее, тем лучше, — горячо произнес Николай.

— Поручи это мне! — взволнованно попросила Нина.

— Это слишком опасно.

— Но ведь каждому приходится рисковать.

— Чтобы четко выполнить это задание, Нина, в первую очередь необходимо достать хорошие ножницы.

— Будут ножницы! — воскликнула Нина. — Я вспомнила, что при подрезании кустов, сучьев яблонь у нас, на Пятовщине, все жители постоянно берут огромные ножницы у отца Жени Кийковой.

— Это хорошо, что именно сейчас ты вспомнила Женю. Я думаю, что вот она и поможет тебе в этом трудном задании. На нее ты можешь смело положиться. Женя — смелая, умная девушка.

— Хорошо, Коля, я поговорю с ней.

— Желаю тебе успеха, Нина. Если будет нужна тебе наша помощь, сообщи через Лиду Андросову. Мы обязательно поможем, — при расставании пообещал Сумской.

На предложение перерезать кабель штабной связи Женя Кийкова сразу же согласилась.

Теперь оставалось решить: когда осуществить это боевое задание? Нина высказала свои соображения:

— Я так думаю: чтобы отвести подозрение от наших жителей, кабель следует перехватить подальше от поселка, в степи. Пускай оккупанты думают, что это дело рук партизан.

— Да ты, Нина, настоящий стратег! Я согласна. Чтобы не навлечь ненужных бед, конечно, кабель следует перерезать подальше от наших домов.

— Хорошо, Женя, мы с тобой решили только один вопрос. Теперь второй вопрос: когда? Я думаю, что тянуть не следует.

— Что касается меня, то я согласна хоть в эту же ночь.

— Не торопись… Надо в дневное время уточнить расположение гитлеровских и полицейских постов и как выйти на картофельное поле в ночное время. Без этого нельзя: ночью можем напороться на оккупантов.

Хорошо все взвесив, девушки решили операцию с кабелем осуществить через сутки.

На следующее утро погода совсем испортилась. Над поселком тянулись тяжелые дождевые облака и дул холодный ветер. К вечеру пошел нудный дождь. Было уже совсем поздно, когда девушки встретились. У Жени за плечами висела брезентовая сумка с ножницами. А еще через час они уже были далеко от поселка, уверенно шагали по разбухшей земле. Направляющей была Нина, ей этот путь был хорошо знаком: этой дорогой вместе с матерью они не раз ходили на поле, чтобы на зиму запастись картофелем.

Отлично ориентируясь в темноте, девушки через час ходьбы вышли на картофельное поле, где накануне был обнаружен кабель. Напрягая зрение, слух, Нина стала палочкой проворно шарить по земле.

— Женя, есть! — нагнувшись и нащупав эластичный шнур, радостно сообщила Нина.

Не теряя ни минуты времени. Женя Кийкова сбросила с плеч брезентовую сумку и достала оттуда ножницы. И вот послышался характерный щелчок: провод был перерезан.

— Теперь пусть посвищут! — отбрасывая в сторону концы перерезанного кабеля, проговорила Нина. — Восстанавливать прерванную связь фрицы ночью не станут. Они, как черт ладана, бояться партизан и темноты. Вот увидишь — сюда они заявятся только днем.

Чтобы сбить свои следы, девушки еще около километра прошли дальше в поле и, только сделав немалый крюк, направились в обратный путь.

На следующий день, наблюдая за домом со штабными машинами и часовым, Нина отметила заметное оживление оккупантов. Что же касается часового, так тот злобно рычал на всех прохожих, кто неосторожно хоть на немного приближался к дому. Связь же они действительно восстановили, но только с наступлением дневного времени. С целью охраны кабеля фашисты вынуждены были организовать круглосуточное патрулирование. Нина с удовлетворением думала о том, что оккупанты в поселке Краснодон уже не чувствовали себя, как дома, живут в страхе.

* * *

Руководитель Краснодонского партийного подполья Ф. П. Лютиков внимательно следил за развитием боевых действий молодежи. В конце сентября 1942 года он приходит к выводу о необходимости объединения боевых сил молодежи в единую организацию. По заданию Филиппа Петровича молодой коммунист Евгений Машков в последние дни сентября 1942 года проводит первое собрание руководителей подпольных молодежных групп города Краснодона, близлежащих поселков, на котором было принято решение об объединении их в одну подпольную комсомольскую организацию. По предложению Сергея Тюленина ее назвали «Молодая гвардия». Для руководства подпольной комсомольской организацией был избран штаб, в который входили Ульяна Громова, Иван Земнухов, Олег Кошевой, Василий Левашов, Виктор Третьякевич, Иван Туркенич, Сергей Тюленин, Любовь Шевцова. Секретарем комсомольской организации избирается Олег Кошевой. В середине декабря 1942 года штаб принимает решение о создании партизанского отряда «Молот». Командиром отряда был назначен имевший боевой опыт Иван Туркенич, комиссаром — Олег Кошевой.

* * *

В одну из ненастных октябрьских ночей 1942 года по улице Артема в доме Коли Сумского при плотно зашторенных окнах собрались все молодогвардейцы поселка Краснодон. В ночной тишине взволнованно звучали слова клятвы юных подпольщиков:

— «Я, вступая в ряды «Молодой гвардии», перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом своей родной многострадальной земли, перед лицом всего народа торжественно клянусь:

— беспрекословно выполнять любое задание, данное мне старшим товарищем;

— хранить в глубочайшей тайне все, что касается моей работы в «Молодой гвардии»;

— я клянусь мстить беспощадно за сожженные, разоренные города и села, за кровь наших людей, за мученическую смерть тридцати шахтеров-героев. И если для этой мести потребуется моя жизнь, я отдам ее, ни минуты не колеблясь.

Если же я нарушу эту священную клятву под пытками или из-за трусости, то пусть мое имя, мои родные будут навеки прокляты, а меня самого покарает суровая рука моих товарищей.

Кровь за кровь! Смерть за смерть!»

В ту ночь эту священную клятву произнесла и славная дочь белорусского народа Нина Старцева.

Усталой и взволнованной под утро возвратилась она домой. Неслышно поднялась по ступенькам крыльца. Не зажигая огня, чтобы не разбудить мать, прошла в комнату. Мигом разделась и легла в постель. Но долго еще не могла заснуть. Мыслями Нина все еще была среди товарищей, повторяла слова клятвы. Она поняла, что сегодня она стала в строй активных борцов за свободу Родины, за победу над врагом. Потом вспомнила отца-фронтовика, газетный очерк о Тане, Белоруссию, родную деревню Березна на Витебщине, проживающих там дедушку с бабушкой, родного дядю Никиту Андреевича Галакова, двоюродных сестренок, учителей, подруг.

«Как-то они там… Живы ли, здоровы?» — подумала Нина.

Ей не суждено было узнать ни о героической борьбе земляков с оккупантами, ни о трагедии, постигшей ее родных, дорогих и близких людей, милых ее сердцу деревень — Березна, Вышедки, Дуброво.

С первых же дней фашистского нашествия по призыву Коммунистической партии на территории Белоруссии развернулась партизанская война. Ее размах и накал нарастал с каждым днем, вплоть до полного освобождения республики. Это было воистину массовое и всенародное движение.

В республике в оккупированных районах была создана широкая сеть подпольных партийных и комсомольских организаций.

Действия партизан и подпольщиков держали оккупантов в постоянном страхе и напряжении. По всем оккупированным районам республики в воздух взлетали склады оружия, боеприпасов и горючего, разрушались мосты, пускались под откос эшелоны с живой силой и техникой противника.

На защиту нашего Отечества только по одному Городокскому району Витебской области в ряды Красной Армии ушло более 7 тысяч человек, а в ряды партизанских отрядов — более 5 тысяч человек.

К весне 1942 года на территории Городокского района активно действовало несколько партизанских отрядов, и к маю-сентябрю этого же года из них были сформированы две партизанские бригады: 2-я Белорусская партизанская бригада им. П. К. Пономаренко под командованием Дьячкова М. И. и партизанская бригада им. Кутузова под командованием Воронова С. Т.

Благодаря активным боевым действиям партизан на территории Городокского района работало 8 сельских Советов, на территории которых люди жили и работали по законам Советской власти.

Партизанская борьба в Городокском районе проходила в тяжелых условиях, особенно в 1943 году, когда на ее территории разместились тыловые подразделения многих фашистских соединений и частей.

Несмотря на жестокий оккупационный режим партизаны через связных-подпольщиков были постоянно осведомлены о состоянии дел и планах вражеских гарнизонов.

Почти каждый день партизаны 2-й Белорусской бригады им. П. К. Пономаренко, бригады имени Кутузова успешно проводили боевые операции.

Большинство бойцов партизанской бригады имени П. К. Пономаренко были комсомольцы — сверстники Нины Старцевой. Отважно в отрядах бригады сражались: секретарь комсомольской организации отряда Людмила Гришанова, 15-летний комсомолец Федор Москалев, подрывник-пулеметчик Николай Лосев, снайпер Виталий Иванов, Алексей Шагов, Николай Гришанов и многие другие.

За период оккупации было уничтожено и угнано в немецкое рабство свыше 60 процентов населения района, сожжены и уничтожены все школы, больницы, учебные заведения, предприятия.

Кровавый след оккупанты оставили и на дорогах, родных Нине местах. Уже не существовало больше деревень Вышедки, Дуброво. Все их дома, в том числе и Вышедская школа, были полностью сожжены гитлеровцами. На месте дома Старцевых в деревне Дуброво уцелел лишь один молоденький дубок, посаженный Ниной еще весной 1937 года.

Деревня Березна… Здесь почти каждая семья была связана с партизанами. Они постоянно снабжали партизан продовольствием, одеждой, а в случае необходимости — предоставляли надежный ночлег.

В январе месяце 1942 года оккупанты в Березну снарядили обоз за хлебом, картофелем, мясом. У деревенского кладбища их встретили партизаны. Произошел бой. Гитлеровцы понесли большие потери. Свою злобу на партизан они выместили на жителях деревни. Две прилегающие к лесу деревенские улицы были сожжены дотла вместе с людьми.

Осенью 1942 года из районного центра Городок в Березну нагрянули каратели. Растянувшись длинной цепочкой, они пытались окружить деревню. Увидев оккупантов, жители бросились в прилегающие леса. Но уйти от них удалось не многим. В деревне погибли полностью еще 15 семей, в том числе и долгожитель деревни любимец детворы девяностопятилетний дед Борошенок. Каратели беспомощного старика бросили в колодец. А жителей, укрывшихся от преследования в сенном сарае у деревни Ложане, гитлеровцы сожгли заживо.

Оккупантами была расстреляна любимая Нинина учительница Евгения Захаровна Николащенко. Погибли ее школьные подруги, товарищи: Валя Сорокина, Нина Терка, Нина Соболевская, Леня Гагака.

Была полностью уничтожена и Березнанская семилетняя школа. Погибли от рук гитлеровских карателей Нинины бабушка и дедушка — Анна Игналевна и Нестер Макеевич Старцевы. Из 120 домов деревни уцелело всего лишь семнадцать.

Не стало в живых и ее родного дяди Н. А. Галакова — колхозного счетовода, партизанского связного. Возвращаясь из Богдановского леса, у деревни Локтево Никита Андреевич наскочил на выставленную засаду и был убит оккупантами.

Всех оставшихся в живых жителей деревни Березна оккупанты бросили в концентрационный лагерь.

Нинин двоюродный брат Н. Галаков — партизан 2-й партизанской бригады им. П. К. Пономаренко — во время болезни был схвачен оккупантами в лесу, в партизанской землянке. После страшных пыток Николай был брошен в концентрационный лагерь смерти.

Не было уже в живых и Павла Игнатенко, которому Нина оказывала помощь по арифметике и географии в период совместной учебы в Березнанской школе. В январе 1942 года без ведома родителей он ушел из дома и по оккупированной территории направился на восток. Павлик сумел перейти линию фронта и в составе одной из частей Красной Армии воевал против немецко-фашистских захватчиков. К сожалению, дожить до Победы ему не довелось. Выполняя боевое задание в составе войсковой разведки, он в 1943 году героически погиб.

Во время проведения очередной блокады против партизан гитлеровскими карателями были расстреляны его родители. Чудом остались в живых лишь две сестры Павлика. Потом старшая из них сражалась в партизанском отряде.

Погиб в блокадном Ленинграде преподаватель по математике Василий Гаврилович Камисник. В 1943 году умер от сыпного тифа Потап Лаврентьевич Лавренов.

* * *

— Сегодня мама пришла с базара и рассказывала, что в поселке поговаривают о взятии гитлеровцами Сталинграда, — сообщила Нина в клубе Николаю Сумскому.

— И ты поверила?

— Такую нелепость могут выдумать только гитлеровские подонки, предатели. Сталинграда им не взять никогда! — горячо и убежденно ответила Нина.

После просмотра в поселковом клубе какого-то пустого немецкого фильма Николай Сумской провожал Лиду Андросову домой. С ними по пути было и Нине Старцевой.

По дороге снова зашел разговор о нелепых слухах, усиленно распространяемых оккупационными властями среди местного населения.

— Вот бы достать радиоприемник! — мечтательно проговорила Нина. — Тогда мы смогли бы регулярно информировать жителей поселка о положении на фронтах. Слушай, Коля, — полушепотом обратилась Нина, — а если радиоприемник собрать самим? Ведь многие же мальчишки занимались в школьном радиокружке.

Мысль Нины была дельной. По совету Коли Сумского собрать радиоприемник вызвались братья Александр и Михаил Шищенко и Володя Жданов. Сухие элементы для питания удалось раздобыть у связиста-пенсионера шахты № 1—5. Прошло немного времени и на чердаке в доме Сумского по улице Артема раздались волнующие позывные Москвы. Радости молодогвардейцев не было конца. Все бросились обниматься, поздравлять друг друга. Действительно, это была большая удача, победа всей поселковой группы подпольной организации «Молодая гвардия». С этого дня они получили возможность сообщать жителям поселка о событиях на фронтах. Сводку Совинформбюро принимали сразу несколько молодогвардейцев — Н. Сумской, Н. Старцева, Л. Андросова, А. Шищенко. Потом сводку зачитывали вслух и сразу же общими усилиями дополняли текст пропущенными словами. Для окончательного редактирования сводку передавали учительнице школы № 25 Тоне Елисеенко, жившей с матерью недалеко от дома Сумского.

Время было уже позднее. Пришла пора расходиться по домам.

— Нина и Лида, вам на завтра задание, — обратился к девушкам Николай Сумской, — до обеда успеть размножить не менее десяти экземпляров сводки. Будьте осторожны. Помните, что по домам, как голодные псы, рыщут полицаи. Теперь — всем. Если все обойдется благополучно, завтра ночью расклеиваем сводку: я с Володей Ждановым — в районе «толчка» у магазина; Нина Старцева с Лидой Андросовой — на переходе между Центральной улицей и Пятовщиной; братья Шищенко — на своей улице. Все. Теперь, друзья, по домам.

Из дома Сумского подпольщики выходили только по сигналу сестры Николая, постоянно дежурившей во время их встречи в кустах палисадника. До своих квартир, домов добирались огородами через проходы, проделанные в заборах, известные только тем, кто здесь постоянно жил.

Назавтра проверенный Тоней Елисеенко текст сводки Нина и Лида от руки переписали по несколько экземпляров, часть из которых еще засветло успели передать Сумскому.

Октябрьские дни коротки. После шестнадцати все начинает погружаться в вечерние сумерки. Было уже почти темно, когда Нина зашла к Лиде. Для вида поговорили о пустяках, а потом обе вышли на улицу. На Клубной — темнота, ни одного огонька, ни единой живой души.

— Ну и молодость наша проходит — хуже не придумаешь! Ни погулять, ни посмеяться, ни повеселиться! — грустно проговорила Лида. — Живи, да оглядывайся, как бы тебя не сцапали в гестапо и не расстреляли.

— Ничего, Лидусь, потерпи малость. Еще будут у нас с тобой и радость и праздник! А сейчас, сама видишь, не до веселости. Нам бы Гитлера одолеть и побыстрее вышвырнуть всю эту гадость с нашей земли.

— Да я так, взгрустнулось малость. И родители мои что-то расклеились: у мамы — давление, у папы — головные боли и бессонница. Даже настой трав не помогает.

— У меня — не легче. До боли в сердце жаль маму. Буквально на моих глазах поседела и состарилась. Знаю, что каждую ночь не спит и ждет, пока я не возвращусь и не лягу спать. Удивительно, Лида, что она меня никогда не расспрашивает, где я бываю и чем занимаюсь по ночам. Когда ухожу из дома, только и слышу одни и те же слова: «Будь осторожна, дочка». Видимо, она обо всем догадывается. От папы вот уже несколько месяцев ничего не знаем. Понимаешь, ничего! Как-то он там, на фронте? Жив ли? — в свою очередь поделилась своими мыслями и переживаниями Нина. — Но как жить иначе в нашем-то положении? Не сидеть же, как куры на насесте, и не ждать, пока нам голову скрутят! Нет, впереди — только борьба! Другого пути у нас, комсомольцев, нет и не может быть! — убежденно и горячо заключила свои размышления Нина.

Постояв еще немного под навесом крыльца Лидиного дома, подруги, придерживаясь темной стороны забора, направились сначала вдоль Клубной улицы, а потом свернули на хорошо знакомую им тропу. Вдруг в одном из дворов Центральной улицы отчаянно залаяла чудом уцелевшая собака. Девушки замерли в придорожных зарослях белой акации. Нет, ничего не слышно. Все спокойно.

— Пора! — прервала тягостное ожидание Нина и первая метнулась к дороге. Ловко смазав клейстером шероховатую поверхность телеграфного столба, она тихо проговорила: — Клей здесь.

И Лида на указанное место ловко приложила белый исписанный лист.

Ни секунды не задерживаясь у столба, подруги, миновав глубокий придорожный кювет, как призраки, быстро растворились в осенней темноте.

— Теперь к забору, в начале нашей улицы! — с трудом переводя дыхание после быстрой ходьбы, проговорила Нина. Спустившись от дороги в заболоченную лощину, подруги напрямик устремились к намеченному участку Клубной улицы.

На следующий день в поселке, как и следовало ожидать, только и говорили о вывешенных сводках Совинформбюро, положении на фронтах да о действиях неуловимой подпольной организации «Молодая гвардия». Что же касается начальника поселковой полиции, так тот не скрывал негодования:

— Подумать только! При наличии охраны на дверь участка осмелиться приклеить сводку?! А? Да какую! От Советского информбюро! — Потом, немного опомнившись, с руганью обрушился на своих подручных-полицаев: — Раззявы! А вы все куда смотрели? А? Если это еще раз повторится, расстреляю! Задушу! Повешу!

Но молодогвардейцы были неустрашимы. Всего подпольщиками организации «Молодая гвардия» в период оккупации было расклеено свыше пяти тысяч листовок и сводок Совинформбюро. Из них жители города, поселков и хуторов с радостью узнали об окружении 6-й немецкой армии под Сталинградом. Вот что они прочитали в распространенной очередной листовке:

«Ноябрь 1942 года. По всему Советскому Союзу проходят многочисленные митинги в честь славных побед РККА над немецко-фашистскими поработителями. Наши части в боях под Сталинградом прорвали укрепленные линии противника и, уничтожив несколько дивизий фашистских оккупантов, отбросили врага на несколько десятков километров от города. На этом участке фронта наши части успешно продвигаются вперед, уничтожая на своем пути технику и живую силу противника. В последнее время идут бои в районе Валуек. На Кавказе бои идут у городов Алагир и Моздок. На Кавказском фронте отбито много населенных пунктов, в том числе город Орджоникидзе.

В ночь на 20 ноября английские самолеты бомбардировали города Германии: Мюнхен, Гамбург и промышленные районы Рурской области. Советские самолеты в ту же ночь бомбардировали Варшаву и Берлин. Нанесли материальный ущерб.

В Африку прибыла 7-миллионная американская армия, которая совместно с английской армией взяла в клещи все германские войска под командованием генерала Роммеля. Армия Роммеля терпит поражение за поражением.

Трудящиеся временно оккупированных районов СССР! Недалек тот час, когда воины РККА, выполняя великую освободительную миссию, освободят и нас. Чтобы приблизить час освобождения, вы должны саботировать приказы немецкого командования и всячески помогать партизанам.

Не поддавайтесь гитлеровской агитации!

Да здравствует Советский Союз.

Смерть немецким оккупантам и их прихвостням!

«Молодая гвардия».

* * *

Однажды в сумерках у дома Старцевых остановилась гитлеровская автомашина. В дверь грубо постучали.

— Откройте, мама, это немцы. В обиду не дадим, — спокойно проговорила Нина. Рядом с нею была Тоня Дьяченко, оставшаяся ночевать.

В дом ввалился офицер и с порога начал кричать:

— Матка, кальт! Шпик, яйка, шнель!

— Никс шпик, яйка! — ответила Анна Андреевна.

— О, русс девушка! — удивленно воскликнул офицер. Потирая руки, он поспешно открыл саквояж и извлек оттуда бутылку шнапса, тонко нарезанные ломтики хлеба, банку консервов.

— Битте, — пригласил он девушек к столу. — Прошу!

Ни Тоня, ни Нина даже не подумали садиться за стол.

Тогда гитлеровец принялся с жадностью пожирать все, что было, один. При этом он пищу не жевал, а поспешно глотал. С мороза быстро захмелев, он в обмундировании и сапогах плюхнулся на кровать и захрапел. Вот тогда девушки и решили прожорливому офицеру в дорогу напечь украинских пампушек и в начинку отдельных из них подложить тертого стекла. Пока офицер спал, быстро замесили тесто, натолкли стекла, в чулане разожгли каганец… Поутру, когда офицер садился в машину, Нина предложила ему в дорогу «гостинец».

Как только автомашина выехала со двора, подруги побежали к Лиде Андросовой и Наде Петрачковой. Им-то они и рассказали эту рискованную историю с украинскими пампушками.

* * *

Прошло более трех месяцев оккупации. Жители города, прилегающих поселков были подавлены и встревожены. Казалось, еще день и гитлеровцы запретят людям даже дышать. Надо было поднять боевой дух краснодонцев, временно попавших под гитлеровскую оккупацию.

Приближался день 7 ноября 1942 года. Штаб «Молодой гвардии» решил в честь 25-й годовщины Великого Октября в городе и поселках вывесить красные флаги.

В поселке Краснодон молодогвардейцам предстояло водрузить флаг на дымогарной трубе шахты № 5 — самой высокой в поселке. Подпольщики знали, что сделать это будет нелегко, так как шахтная котельная находилась под постоянным наблюдением оккупантов.

* * *

В канун праздника Анне Андреевне Старцевой нездоровилось. Нина заботливо уложила ее в постель. С домашней уборкой решила управиться одна. Ей к этому было не привыкать: с детства Нина хорошо знала все домашние дела. Ведь в Белоруссии, как правило, целыми днями родителей не было дома: отец, будучи председателем колхоза, буквально сутками был занят своими делами, а мать с раннего утра и до вечера работала то в поле, то на скотном дворе. Так что Нина уже умела приготовить обед, убрать квартиру, вымыть полы. Все это делать ее никто не заставлял. Просто ей хотелось и даже нравилось наводить в доме чистоту и порядок, помогать во всем родителям.

Нина всегда была опрятно одета. С удовольствием носила косы. А каких только лент она не вплетала в них… Красные, белые, голубые, зеленые, синие… И все они по-своему были красивы. Чаще всего ленты Нине привозил отец из Краснодона или Ворошиловграда, доставляя этим дочери огромную радость.

Вот и сегодня, встав с постели, Нина причесывалась у небольшого осколка зеркала — другого в доме со дня оккупации не было. Всматриваясь в свое отражение, она невольно произнесла вслух:

— Как же всех нас изменила война… — действительно, на ее молодом девичьем лице уже давно не было улыбки, а в ее больших, выразительных карих глазах светилась только тревога и грусть.

— Что ждет нас впереди? Только и надежда на Красную Армию.

Умылась, приготовила нехитрый завтрак. Накормила мать, покушала сама. Убрала посуду. Перед тем как мыть полы, окинула взглядом квартиру и ужаснулась: окна без занавесок, голые стены, полы грязные и давно не мытые… Даже не верится, что это их квартира. Потом, подоткнув юбку и засучив рукава, энергично включилась в уборку. Вымыла полы, окна, крыльцо. Когда у палисадника отжимала половые тряпки, к ней подошла Лида Андросова.

— Чистоту наводишь! — начала разговор, оглядывая вымытое крыльцо. — Я сама только что закончила уборку. Ведь наш светлый праздник даже в этих нечеловеческих условиях хочется встретить хотя бы в чистоте.

— Как с флагом? — оглянувшись вокруг, шепнула ей Нина.

— Все в порядке, осталось только отгладить.

— Молодец Лидусик, — похвалила Нина, поцеловав подругу. — Сегодня — это самое главное. Как же рады будут наши ребята!

Подруги вошли в дом. Сели за стол. Вспомнили счастливые довоенные праздники, школьные утренники, молодежные вечера в поселковом клубе имени Луначарского. Грустно вздохнули и условились встретиться в полночь. Пожелав Анне Андреевне быстрого выздоровления, Лида поспешила к себе домой.

…Стрелка часов подходила к полуночи, но никто из членов поселковой группы «Молодой гвардии» и не думал спать. Каждый в эту ночь четко знал свое боевое задание.

Когда Нина, накинув пальто, на цыпочках направилась к двери, мать с тревогой напутствовала:

— Будь осторожна, дочка!

— Не беспокойтесь, мама, я скоро вернусь, — проговорила Нина.

На улице стояла непроглядная тьма и лил дождь.

У калитки дома Андросовых, как и было условлено, ее встретила обрадованная Лида:

— Наконец-то, а то одной в темноте страшно.

— Флаг с тобой?

— Конечно.

— Тогда не будем терять времени. Нас наверняка уже ждут, — еле слышно произнесла Нина.

Девушки пересекли Клубную улицу, тропинкой спустились к ручью, перебрались на противоположную сторону и направились к Центральной улице. Чтобы не нарваться на фашистский патруль — ведь у них ни аусвайса, ни ночных пропусков, — миновали Центральную улицу со стороны школьного сада и вышли к поселковому клубу. Девушек уже ожидали Николай Сумской, братья Шищенки, Тоня Елисеенко и Володя Жданов.

Сверток с флагом подруги передали Николаю Сумскому. Осторожно, темными переулками, огородами вся группа вышла в район котельни шахты № 5, рядом с которой возвышалась высоченная труба.

Нина Старцева, Лида Андросова, Володя Жданов, Михаил Шищенко остались в дозоре, а Николай Сумской, Александр Шищенко, Тоня Елисеенко проскользнули в пустующую котельню и по дымогарному каналу быстро достигли основания трубы. Теперь им предстояло по внутренним скобам, на ощупь, достигнуть вершины трубы. Сначала думали подняться по наружным скобам, но этот план был сразу же отвергнут. На фоне неба труба со всех сторон хорошо просматривалась, и смельчаков могли сразу же заметить. Оставив Тоню Елисеенко внизу, Николай Сумской и Саша Шищенко по внутренним скобам устремились вверх по трубе. Без предварительной тренировки подниматься в темноте было очень трудно. Временами они останавливались, чтобы передохнуть, и снова продолжали трудный и рискованный подъем. Им казалось, что этому мучительному марафону никогда не будет конца. Но вот наконец-то самая высокая точка поселка Краснодона была покорена. Оба были мокрые от пота и жадно вдыхали холодный воздух. Вокруг — одна тьма и мертвая тишина, шахтерского поселка как будто не существовало. Обхватив руками громоотводный шпиль, Николай Сумской с помощью Саши Шищенко стал поспешно укреплять флаг. Ветер, вырвав кумачовое полотнище из рук подпольщиков, с шелестом распахнул его над притихшим Краснодоном.

— Смотри, Сашок! — радостно воскликнул Николай.

— О, как это здорово! — проговорил Шищенко. — Молодцы девчата, сшили флаг на славу!

Когда флаг был надежно укреплен, Сумской подал команду:

— А теперь скорее вниз!

Тоня Елисеенко, находясь у основания трубы, волновалась за ребят, чутко прислушивалась к каждому звуку, шороху, готовая в любую минуту не только предупредить ребят, но и принять бой. Когда наконец-то сверху услышала приближающийся шорох, обрадовалась.

— Наш Октябрь уже шагает по земле! — радостно сообщил Саша Шищенко, спускаясь первым на бетонированную площадку дымогарной трубы. Следом за ним благополучно спустился и Николай Сумской. Не задерживаясь, все трое пустились в обратный путь. Когда они выбрались из котельни, к ним присоединились все остальные участники этой рискованной и опасной операции: Нина Старцева, Лида Андросова, Миша Шищенко, Володя Жданов. С чувством исполненного долга подпольщики под покровом ночи разошлись по домам.

* * *

Наутро весть о вывешенном красном флаге молниеносно облетела поселок. Люди, забыв об опасности, выбегали на улицу, со слезами радости смотрели на флаг страны Советов, восхищались смелостью подпольщиков, верили, что скоро придет освобождение от ненавистных немецко-фашистских захватчиков.

В ту ночь красные флаги были вывешены и в городе Краснодоне на трубе шахты № 1-бис, школе имени Горького, здании больницы, в городском парке.

Теперь флаг, вывешенный 7 ноября 1942 года на трубе шахты № 5 поселка Краснодон, как самая дорогая реликвия подпольной организации бережно хранится в музее «Молодая гвардия».

* * *

В первые же дни оккупации города Краснодона гитлеровцы открыли биржу труда для вербовки и отправки молодежи на работы в Германию. Молодогвардейцы задались целью сорвать эту фашистскую затею. В своих листовках они призывали:

«Товарищи краснодонцы! Не верьте лживой агитации, которую проводят немцы и их холопы. Они хотят вас завербовать для каторжных работ.

Впереди вас ждет смерть и голод вдали от своей Отчизны.

Не поддавайтесь на удочки немецких подпевал и не верьте их обещаниям. Становитесь в ряды защитников своих прав, своих интересов.

Бейте, громите, уничтожайте фашистов!

«Молодая гвардия».

А 5 декабря 1942 года, в День Советской Конституции, молодым подпольщикам города удалось сжечь ненавистную биржу труда, тем самым спасти более двух тысяч юношей и девушек от угона в Германию. Как известно, эту операцию блестяще выполнили Сергей Тюленин, Любовь Шевцова, Виктор Лукьянченко.

Большую помощь по срыву вербовки молодежи поселка Краснодон оказывали медицинские работники, которые по поручению Нины Старцевой, Тони Елисеенко, Лиды Андросовой выдавали «больным» фальшивые справки о непригодности к работе в Германии.

До наших дней сохранилась справка, выданная 16 ноября 1942 года молодогвардейцу поселка Краснодон Володе Жданову, в которой говорилось, что он… лечился по поводу эпилепсии с затемнением сознания.

Чтобы самим избежать угона на работы в Германию, молодогвардейцы были вынуждены устраиваться на работу. Нина Старцева и Лида Андросова в ноябре 1942 года поступили на работу в шахту № 17. Позднее здесь стал работать Николай Сумской. Но работали только тогда, когда поблизости крутился полицай. Зря они времени не теряли. Молодогвардейцы призывали шахтеров саботировать распоряжения гитлеровской администрации. В результате шахта № 17, где действовали члены группы «Молодая гвардия», не дала оккупантам ни одной тонны угля.

* * *

Декабрь 1942 года. Наступающие советские войска все ближе подходили к Донбассу. Для всех было очевидным, что освобождение Краснодона и близлежащих шахтерских поселков — дело уже предрешенное, подпольщики готовились к нанесению последних ударов по врагу. К началу декабря на складе подпольной организации «Молодая гвардия» находилось: 15 автоматов, 80 винтовок, 300 гранат, 15 тысяч патронов, 10 пистолетов, 65 килограммов взрывчатки и несколько сот метров бикфордова шнура. Правда, использовать весь этот арсенал подпольщикам не довелось.

Еще в ту пору, как в городе, поселках и хуторах стали появляться первые листовки, подписанные «Молодая гвардия», враг понял: в Краснодоне и окружающих поселках, хуторах действует опасная, хорошо законспирированная подпольная организация. Жандармерия и полиция были поставлены на ноги, но напасть на след подполья долго не удавалось. При каждом появлении листовок, сводок Совинформбюро начальник немецкой окружной жандармерии полковник Эрнст Ренатус метал громы и молнии в адрес начальника городской полиции Соликовского:

— Свинья! Бестолочь! Бездарность! Не поймаешь большевиков в ближайшие три дня — шкуру спущу!

После каждого такого разноса Соликовский поспешно вызывал к себе, в городскую полицию, комендантов поселков и, брызгая от злобы слюной, приказывал:

— Если не поймаете мне подпольщиков в ближайшие три дня — повешу!

Коменданты поселков после такого «инструктажа» с помощью своих подручных устраивали круглосуточное патрулирование по улицам и засады, проводили обыски в домах. В полицию тащили каждого встречного. Там людей избивали до потери сознания, вынуждая под дулом пистолета признаться в связи с подпольщиками. Но все было безрезультатно. Поймать ни одного члена подпольной организации «Молодая гвардия» так и не могли. Как и прежде, на заборах, телеграфных столбах, зданиях и даже на дверях местной полиции продолжали появляться сводки Совинформбюро, листовки, обращения за подписью неуловимой «Молодой гвардии». И как ни кричали от злобы и бешенства Ренатус, Соликовский о поимке подпольщиков, им еще много раз приходилось назначать трехдневные сроки…

И вдруг случилось непредвиденное: за похищение новогодних подарков, предназначенных для немецких солдат, 1 января 1943 года были арестованы молодогвардейцы Мошков, Земнухов и Третьякевич. На допросе в городской полиции они держались так, что их решили выпороть и отпустить. Но в день, когда Мошкова, Земнухова и Третьякевича уже собирались выпустить, начальнику районной жандармерии гауптвахтмейстеру Зонсу был подброшен листок из ученической тетради, где было написано:

«Начальнику шахты № 1-бис господину Жукову. В Краснодоне организована подпольная комсомольская организация «Молодая гвардия», в которую я вступил активным членом. Прошу в свободное время зайти ко мне на квартиру, и я все подробно расскажу. Мой адрес: ул. Чкалова, № 12, ход № 1.

Почепцов Геннадий».

Предатель Почепцов был сверстником молодогвардейцев, со многими из них учился в одной школе, знал в лицо и, конечно же, домашние адреса. Он жил с отчимом Громовым, человеком корыстным, желчным и злым. О принадлежности пасынка к подпольной организации отчим знал и, когда до него дошел слух об аресте Мошкова, Земнухова, Третьякевича, стал запугивать Почепцова: «Допрыгался! Не сегодня-завтра за тобой придут. Расстреляют и тебя, и меня с матерью».

Трусливый Почепцов не выдержал и написал заявление в полицию… Так в городе Краснодоне, шахтерских поселках и на хуторах начались аресты членов организации «Молодая гвардия».

Штаб «Молодой гвардии» дал указание всем подпольщикам уходить из города, поселков. Но скрыться, избежать ареста удалось лишь немногим. За шесть дней — с 5 по 11 января — по доносу Почепцова в фашистские застенки были брошены Ульяна Громова, Майя Пегливанова, Василий Бондарев, Василий Гуков, Сергей Левашов, Борис Главан, Анатолий Попов, Анна Сопова и многие другие молодогвардейцы города, близлежащих поселков и хуторов. Люба Шевцова была арестована 8 января в городе Ворошиловграде и под усиленным конвоем доставлена в Краснодон. Были схвачены и руководители партийного подполья Ф. П. Лютиков, Н. П. Бараков.

* * *

В тот вечер, 12 января 1943 года, Нина и Анна Андреевна Старцевы были дома одни. Огня не зажигали, разговаривали вполголоса о тревожных новостях, которыми был так полон поселок и город Краснодон.

Нина уже знала о повальных обысках и арестах. В поселке Краснодон тоже было неспокойно. 3 января гитлеровцы схватили Володю Жданова, днем позже стало известно об аресте Николая Сумского. Из головы Нины не выходили слова фельдшера Нины Петровны Алексеенко. Когда они с Лидой Андросовой днем возвращались из полицейского участка после очередной обязательной регистрации, на Центральной улице их остановила Нина Петровна и тихо сообщила:

— В городе и поселке идут аресты молодежи. Постереглись бы вы, девушки.

— А чего нам бояться? Что такого мы сделали? — отмахнулась было Лида.

— Вам видней. Только у Сумского был обыск, на чердаке нашли радиоприемник. Мне сказал об этом полицай, только что бывший у меня на приеме в медпункте.

Анализируя события, Нина понимала: оставаться дома опасно, надо немедленно уходить из поселка. Но куда? Окрестные хутора сплошь забиты отступающими гитлеровскими частями, а родственников или надежных знакомых поблизости не было. Белоруссия же от Краснодона была слишком далеко.

На крыльце послышался топот кованых сапог, и тут же в дверь злостно застучали.

— Каратели! — побледнев, вскрикнула Анна Андреевна, крепко прижимая к себе дочь.

— Успокойтесь, мама. Это обозники. На улице мороз. Вот и стучат, чтобы погреться, — пыталась Нина хоть как-то успокоить мать.

Удары в дверь повторились.

— Господи, хоть бы ты пронес мимо нас эту нечистую силу! — причитала на ходу Анна Андреевна, направляясь к наружной двери, гулко сотрясавшейся от сильных ударов. Она с трудом, дрожащими руками откинула массивный крюк, установленный еще до войны самим Илларионом Нестеровичем. Дверь с шумом распахнулась, и Анну Андреевну ослепил яркий свет карманных фонарей. С силой отбросив хозяйку квартиры к стене, полицаи и жандармы устремились в дом.

— Хватайте ее! — увидев Нину, во все горло закричал поселковый комендант.

Анна Андреевна бросилась было заслонить дочь, но здоровенный верзила с красным злым лицом грубо загородил ей путь. Подталкивая Нину дулами автоматов, фашисты направились к выходу.

— Доченька! — отчаянным криком вырвалось из груди матери.

Нина обернулась:

— Прощай, мамочка! Береги себя. Помните… — Договорить ей не дали, сильный удар в спину вытолкнул девушку в одном платье на январский мороз.

Анна Андреевна рванулась к вешалке. Схватив пальто, платок, она следом бросилась за дочерью. Догнав конвой, пыталась все это передать Нине. Но гитлеровцы снова грубо ее отбросили.

Потрясенная и убитая горем, Анна Андреевна не знала, что делать. Она не замечала ни холода, ни леденящего степного ветра. По ее впалым щекам текли слезы. Беззвучно глотая их, она неотрывно смотрела вслед удалявшейся навсегда дочери. Ветер порывисто теребил ситцевое платьице на ее худых опущенных плечах. Потом, очнувшись, Анна Андреевна, с трудом передвигая ноги, побрела в свою только что опустевшую квартиру. Силы оставили ее…

Едва дождавшись рассвета, Анна Андреевна поспешила к Андросовым. Переступив порог их квартиры, она увидела распухшее от слез лицо Дарьи Кузьминичны, убитого горем Макара Тимофеевича. Без слов поняла, что ночью была взята и их дочь Лида.

В дверях показался сосед Андросовых — Петрачков.

— Народ говорит, что никого из арестованных в поселке уже нет, всех пешими угнали в город Краснодон, — через силу сообщил он.

— Так моя же Ниночка совсем раздетая! — с отчаяньем проговорила Анна Андреевна Старцева.

— Лидочку-то нашу тоже увели в одной кофточке, — всхлипывала Дарья Кузьминична.

— Да успокойтесь же! Слезами горю не поможешь! — старался утешить женщин Петрачков, хотя у самого на сердце было такое, хоть волосы рви на голове. В эту же ночь была арестована и его дочь Надя.

Днем 13 января стало известно, что вслед за Ниной Старцевой, Лидой Андросовой, Надей Петрачковой гитлеровцами были схвачены и остальные члены подпольной группы организации «Молодая гвардия» поселка Краснодон: Тоня Елисеенко, Нина Кезикова, Надя Петля, Тоня Дьяченко, Женя Кийкова. В доме Шищенко палачам удалось взять только младшего — Александра, старшему брату — Михаилу — удалось скрыться в тайнике. Только ему одному удалось остаться на свободе и увидеть освобожденными поселок и город Краснодон.

В тот же день родители арестованных поселковых молодогвардейцев, захватив для них теплую одежду, белье и еду, направились в город Краснодон. Но передать им разрешили только еду.

* * *

— Старцева! — распахнув дверь камеры, выкрикнул полицай.

Нина медленно поднялась с пола, привычным кивком головы отбросила назад тяжелые длинные косы. Под конвоем она шла по хорошо знакомому коридору бывшего райвоенкомата. Здесь Нина была еще в июле 1941 года, когда провожала на фронт своего отца. Ее ввели в кабинет начальника городской полиции Соликовского. В помещении было накурено, грязно пахло самогонным перегаром.

— Старцева? — уточнил следователь городской полиции Кулешов.

— Да.

— Назовите подпольщиков поселка Краснодон, и мы гарантируем вам жизнь.

— Я не знаю ни одного подпольщика, — глядя прямо в глаза следователю, спокойно ответила Нина.

— А кто вывесил флаг? — Кто разогнал скот и перебил конвой? Кто сжег скирды хлеба? Кто перерезал телефонный кабель? Тоже не знаешь?

— А почему, собственно, я должна все это знать?

— На стул! — визгливо приказал Кулешов. Двое его подручных, заломив руки Нины назад, силой усадили ее на стул. С ног стащили сапоги, чулки. Из жаровни клещами достали раскаленный добела металлический прут.

— Ну! Так кто же вывешивал флаг, угнал скот, перебил конвой? — злобно повторил свои вопросы Кулешов.

Нина стиснула зубы, закрыла глаза. В этот миг ее пронзила острая боль.

— Фамилии?! — кричал Кулешов. И снова раздирающая сердце боль. А дальше Нина уже ничего не чувствовала и не слышала. Ее окатили холодной водой. Придя в сознание, она долго не могла понять: где она, что с нею. Так почти в беспамятстве и приволокли ее обратно в камеру.

К ней тут же бросилась Лида Андросова. Бережно приподняв голову подруги, скороговоркой прошептала:

— Нина, родная моя, очнись!

Уля Громова влила Нине несколько глотков воды, смочив конец своего платка, осторожно обтерла ее лицо.

— Звери, гады! Подождите, вы заплатите за все! — на весь барак громко посылала проклятия гитлеровцам бесстрашная Люба Шевцова.

Нина очнулась, хотела было подняться, но от жгучей боли в ногах забилось сердце… Вечером ее снова потащили на допрос: самостоятельно она уже не могла идти.

— Кто это? — встретил ее Кулешов, указывая на стоявшего у стены с распухшим, изуродованным лицом Николая Сумского. Их взгляды встретились, чтобы мысленно сказать друг другу: «Надо держаться! Надо выстоять до конца!»

— Не знаю! — уже с вызовом ответила Нина. — Следователь ударил ее. Из разбитой губы, из носа брызнула кровь. Палачи за косы оттащили Нину к стене и стали снова жечь раскаленным железом, загонять под ногти иглы. Но хрупкая семнадцатилетняя девушка из Белоруссии оказалась сильнее огня. Ничто не могло заставить ее заговорить, нарушить данную клятву, выдать товарищей.

Окровавленная и обессиленная от жестоких пыток, но непобежденная, Нина Старцева приходила в себя в камере на руках своих верных, боевых подруг.

Жестоким пыткам подвергли фашистские негодяи руководителя подпольной группы поселка Краснодон Николая Сумского. Ему выбили глаз, переломили плечо.

Били на допросах Лиду Андросову, отчего она не раз теряла сознание. Изощренно пытали Тоню Елисеенко. Никто из них не проронил ни слова, не склонил головы перед врагом.

В музее «Молодая гвардия» хранится платье подруги Нины Старцевой — Жени Кийковой, с которой они в одну из темных осенних ночей перерезали немецкий телефонный кабель. После допросов и пыток оно насквозь было пропитано кровью. Женя передала это платье матери — Е. Н. Кийковой, прося взамен чистую одежду. Платье Елена Никифоровна хранила у себя дома более 25 лет. Можно понять, сколько материнских слез выплакала она, глядя на это немое свидетельство нечеловеческих страданий, выпавших на долю ее дочери.

Каждый день к серому приземистому бараку — тюрьме у городского рынка — стекались родственники арестованных. До них доходили слухи о жутких истязаниях узников, и они были полны тревоги за судьбу арестованных. Целыми днями родители толпились у барака городской полиции с надеждой хоть чем-нибудь помочь своим детям.

В эти дни здесь, у серого барака, была и мать Нины Старцевой, Анна Андреевна, глаза у которой с момента ареста дочери не просыхали от слез.

И сегодня нельзя без содрогания читать судебные протоколы — показания палачей молодогвардейцев на судебном процессе, состоявшемся в Краснодоне.

«…На допросах мы жестоко избивали комсомольцев плетьми и обрывками телефонного кабеля. Наряду с этим, чтобы заставить их говорить, подвешивали за шею к скобе оконной рамы, инсценируя казнь через повешение», — говорится в одном из них.

А вот признание начальника Краснодонского жандармского поста Отто Шена:

«…Во время допросов все без исключения молодогвардейцы подвергались всяческим пыткам… избивались до потери сознания, им ломали ноги, руки, затем обливали холодной водой и бросали в карцер, инсценировав там казнь через повешение, а также применяли и другие пытки. Тела арестованных были сплошь в кровоподтеках и ссадинах. Мучения молодогвардейцев усиливались еще и тем, что мы морили их голодом. На всех арестованных я не затратил ни одного килограмма хлеба, не говоря уже о других продуктах питания… Им не давали даже вволю воды».

В ночь с 15 на 16 января 1943 года из камер вывели и увезли на машинах подпольщиков города Краснодона. Среди них были: руководители подполья, коммунисты Лютиков и Бараков, молодогвардейцы — Ульяна Громова, Ваня Земнухов, Виктор Третьякевич, Майя Пегливанова, Александра Дубровина, Анатолий Попов.

Все они были зверски убиты и сброшены в шурф шахты № 5. В ночь на 17 января обессиленных от пыток, голода, потери крови бросили в кузов крытой грузовой автомашины членов подпольной группы поселка Краснодон. Как и первую партию, их отвезли к заброшенной шахте № 5 с пятидесятитрехметровой пропастью шурфа. Здесь, в помещении шахтерской бани, Николая Сумского, Тоню Елисеенко, Нину Старцеву, Лиду Андросову, Надю Петлю, Женю Кийкову, Надю Петрачкову, Тоню Дьяченко, Александра Шищенко, Володю Жданова, Нину Кезикову, Георгия Щербакова снова били, жгли раскаленным железом и вырезали на их спинах пятиконечные звезды. Но и перед лицом смерти, у последнего рубежа своей молодой жизни, герои не дрогнули, не склонили головы перед врагом. Поодиночке, со связанными руками их подводили к шурфу, били по голове прикладами автомата и стреляли. Свои жертвы изверги тут же сталкивали в шахтную пропасть. Многие в шурф были сброшены живыми.

Володя Жданов сумел незаметно развязать себе руки. Когда до него дошла очередь, он сделал неожиданный сильный рывок в сторону начальника городской полиции Соликовского. Крепко вцепившись в предателя-изверга, Володя потащил его к шурфу с возгласом:

— Хоть один паразит пойдет с нами! — у шурфа возникла борьба. Перепуганный насмерть Соликовский не в силах был сопротивляться. Казалось, еще мгновение, и оба исчезнут в зияющей пропасти. Подскочивший на помощь Соликовскому предатель Родины следователь Захаров выстрелил Володе в голову.

Последняя группа членов «Молодой гвардии» была казнена 31 января 1943 года. Среди них был Сережа Тюленин. Всего в шахтном шурфе погиб 71 молодогвардеец.

Бежать из-под расстрела удалось одному молодогвардейцу А. Ковалеву. Это было 31 января. На казнь везли последних восемь арестованных. Руки у всех были связаны телефонным проводом. В пути Анатолию удалось развязать руки. Незаметно от конвоиров он помог освободить руки и М. Григорьеву. Почти у самого шурфа оба стремительно спрыгнули с саней и бросились бежать в разные направления. Вслед беглецам раздались выстрелы. Миша Григорьев был сражен наповал. Толе Ковалеву удалось скрыться. Однако оставаться в городе долго ему было нельзя. Поэтому, покинув Краснодон, А. Ковалев ушел за пределы Краснодонского района и… пропал без вести.

Трагически сложилась судьба Олега Кошевого и Любы Шевцовой.

Когда в Краснодоне начались аресты, Олег Кошевой вместе с Сергеем Тюлениным, Валей Борц, Ольгой и Ниной Иванцовыми (двоюродные сестры) покинули город и пытались перейти линию фронта. После неудачи Кошевой возвратился в Краснодон, но снова был вынужден уйти. В Бокове-Антрацит Олег был выдан фашистам бывшим кулаком. Под конвоем его привели в Ровеньки, находящиеся в шестидесяти километрах от города Краснодона.

Любу Шевцову держали в Краснодоне до 31 января, откуда вместе с молодогвардейцами Виктором Субботиным, Дмитрием Огурцовым, Семеном Остапенко доставили в окружную жандармерию города Ровеньки. После страшных пыток 9 февраля 1943 года Олег Кошевой, Любовь Шевцова, Виктор Субботин, Дмитрий Огурцов, Семен Остапенко были казнены.

Из всех членов «Молодой гвардии» в живых осталось лишь девять человек: Иван Туркенич, Василий Левашов, Анатолий Лопухов, Георгий Арутюнянц, Нина Иванцова, Радик Юркин, Валя Борц, Ольга Иванцова и Михаил Шищенко.

* * *

Вокруг Краснодона гитлеровцы поспешно возводили дополнительные оборонительные рубежи со множеством огневых позиций для артиллерии и пулеметов. Несмотря на упорное сопротивление противника, Красная Армия успешно продолжала осуществлять наступательную операцию.

14 февраля к утру наступила непривычная тишина. Наконец-то свершилось! В город Краснодон вошли советские воины. Был освобожден и поселок Краснодон. Со словами благодарности жители бросались навстречу своим освободителям. Они целовали, обнимали советских воинов, рассказывали им о зверствах гитлеровцев, гибели в застенках гестапо многих людей.

Анна Андреевна Старцева вместе с родителями молодогвардейцев поселка сразу же направилась в город Краснодон. Настороженно шли они к приземистому бараку у городского базара, все еще не теряя надежды застать живыми своих детей.

Но то, что они увидели, потрясло их: во дворе, в казематах барака — мертвая тишина, трупы расстрелянных… Среди убитых не было опознано ни одного молодогвардейца. Со стен закопченных и грязных камер своей свежей белизной, как кровоточащие раны, зияли поспешно нацарапанные последние слова казненных:

«Взят. Гуков. 2/I — 1943».

«Погибшие от рук фашистов 15.I.43 г. в 9 часов ночи».

В овале нарисованного сердца — фамилии первомайцев:

«Бондарева, Минаева, Громова, Самошина», «Смерть немецким оккупантам!», «Живые, отомстите за нас».

От барака люди вместе с воинами Красной Армии устремились к шурфу заброшенной шахты № 5. В этом людском потоке безутешного человеческого горя и слез находилась и мать Нины — Анна Андреевна Старцева. Предчувствуя недоброе, она медленно, поминутно останавливаясь, подходила к старой, заброшенной шахте. Ее поддерживали люди. У черного, зловещего шурфа уже шли работы.

Из пятидесятитрехметровой глубины поднимали наверх тела замученных молодогвардейцев. Трупы были настолько изуродованы, что сразу опознать их было невозможно. Родители своих детей узнавали по родинкам, волосам, одежде. Во все дни спасательных работ над шурфом шахты № 5 стоял раздирающий душу материнский плач.

Тело Нины Старцевой из шурфа было извлечено на третий день. Анна Андреевна свою дочь узнала по вышивке на рукаве окровавленной сорочки, по волосам да родинке на спине. От страшного горя и потрясения она все время теряла сознание.

Почти невозможно было узнать и лучшую подругу Нины Старцевой — Лиду Андросову: на шее — обрывок веревки, выбит глаз, на лбу — зияющая рана. Лида приняла смерть, глядя палачам прямо в лицо.

Первого марта 1943 года состоялись похороны юных героев. Героически погибшие молодогвардейцы с воинскими почестями были погребены в двух братских могилах: в парке имени Ленинского комсомола города Краснодона и на Центральной площади поселка Краснодон.

На траурном митинге выступил командир подпольной организации «Молодая гвардия» Иван Туркенич. Слезы мешали ему говорить:

— Прощайте, друзья! Прощай, Кашук любимый! Прощай, Люба, Ульяна милая, прощай! Слышишь ли ты меня, Сергей Тюленин, и ты, Ваня Земнухов! Слышите ли вы меня, други мои? — с трудом сдерживая себя, обращался он к тем, с кем делил смертельную опасность в дни суровой борьбы. — Вечным непробудным сном почили вы. Мы не забудем вас! Пока видят мои глаза, пока бьется в моей груди сердце, клянусь мстить за вас до последнего вздоха, до последней капли крови! Я не сниму этой солдатской шинели до тех пор, пока последний фашист, вступивший на нашу землю, не будет уничтожен! Ваши имена будет чтить и вечно помнить великая наша страна.

Морозный воздух потрясли залпы прощального воинского салюта. В четком строю мимо могил погибших героев подпольной организации «Молодая гвардия», крепко сжимая оружие, прошли воинские подразделения.

На месте захоронения выросли горы венков и живых-цветов.

* * *

Родина высоко оценила патриотический подвиг молодогвардейцев. Орденом Ленина посмертно были награждены руководители партийного подполья Ф. П. Лютиков и Н. П. Бараков.

Пяти членам штаба «Молодой гвардии» — У. М. Громовой, И. А. Земнухову, О. В. Кошевому, С. Г. Тюленину, Л. Г. Шевцовой — было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Три молодогвардейца, среди них командир группы поселка Краснодон Николай Сумской, награждены орденом Красного Знамени; 35 человек, в том числе Нина Старцева, — орденом Отечественной войны I степени, 5 человек — орденом Красной Звезды; 32 человека, среди них и Нина Старцева, — медалью «Партизану Отечественной войны I степени».

В настоящее время орден и партизанская медаль Нины Старцевой, ее личные вещи хранятся в музее «Молодая гвардия», в городе Краснодоне. Газета «Правда» от 15 сентября 1943 года в связи с опубликованием Указов о награждении молодогвардейцев писала:

«Пройдут годы, исчезнет с земли гитлеровская погань, будут залечены раны, утихнут боль и скорбь, но никогда не забудут советские люди бессмертный подвиг организаторов, руководителей и членов подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия». К их могиле не зарастет народная тропа».

* * *

Через некоторое время изменники Родины предстали перед судом трибунала и понесли заслуженное наказание. С 15 по 18 августа 1943 года проходил судебный процесс. Военный трибунал установил, что следователь Кулешов сыграл зловещую роль в раскрытии комсомольского подполья «Молодая гвардия». Как резидент вражеской разведки Кулешов получил для связи несколько агентов, в числе которых были пятидесятилетний Василий Громов, отчим Почепцова (настоящая фамилия Нуждин). Тайный агент полиции склонил своего пасынка Почепцова совершить гнусное предательство.

Суд вынес приговор, встреченный присутствующими единодушным одобрением. 19 сентября 1943 года изменники Родины Кулешов, Почепцов и Громов были публично расстреляны на площади у здания городской бани в городе Краснодоне.

Не ушли от заслуженной кары палачи Древитц, Ренатус и другие. Уличенные в кровавом преступлении, они были осуждены на длительные сроки тюремного заключения.

Однако в то время некоторым палачам удалось избежать народной кары.

Только через 16 лет спустя состоялся новый судебный процесс над фашистскими прислужниками, скрывавшимися от справедливого возмездия.

Перед судом предстал жалкий трус, предатель, изменник Родины, бывший заместитель начальника Краснодонской городской полиции В. Подтынный. Именно ему было поручено руководить поимкой членов подпольной организации, допрашивать их.

Около трех месяцев длилось следствие по делу убийц и палачей.

Суровая рука справедливого возмездия настигла этих, проклятых народом, подонков и изменников Родины.

В процессе следствия были выявлены новые факты деятельности подпольной организации «Молодая гвардия», установлены обстоятельства гибели бесстрашных подпольщиков.

Послесловие

В послевоенные годы в городе Краснодоне, музее «Молодая гвардия» можно было часто встретить Радия Петровича Юркина. Читатель, вероятно, помнит его по роману А. Фадеева «Молодая гвардия». Это он в свои четырнадцать лет вместе с Иваном Туркеничем, Анатолием Ковалевым, Сергеем Тюлениным и Жорой Арутюнянцем участвовал в казни предателя Родины Фомина и по рекомендации Олега Кошевого и Сергея Тюленина был принят «Молодой гвардией» в члены Ленинского комсомола.

После освобождения Краснодона шестнадцатилетний Радик добровольно пошел служить в Советскую Армию. В 1944 году был зачислен курсантом в школу летчиков. Окончил ее и стал военным летчиком. Участвовал в войне с Японией. В 1948 году Радик Юркин стал коммунистом. К сожалению, долго служить в рядах Советской Армии ему не пришлось. По состоянию здоровья в звании капитана уволился в отставку и вместе с семьей вернулся в свой родной Краснодон, где прошла его боевая юность.

При встрече с ним автор этих строк поведал все, что сумел узнать о жизни и боевой деятельности нашей землячки Нины Старцевой.

— Подпольная организация «Молодая гвардия» была многонациональной, ее участниками были русские, украинцы, армяне, молдаване. Гордимся тем, что вместе с нами сражалась и славная представительница героического белорусского народа Нина Старцева, — заключил мой рассказ Радий Петрович Юркин.

Вместе с ним побывал в музее «Молодая гвардия» — детище нашей молодежи, хранящей светлую, незабываемую память о погибших героях легендарной подпольной организации. Здесь Радий Петрович подробно рассказал мне о героях подполья, историю многих экспонатов.

Слушая этот волнующий рассказ самого молодого участника подпольной молодежной организации «Молодая гвардия», я мысленно перенесся в те далекие, полные риска дни легендарного подполья.

В одном из залов музея мы с Радием Петровичем долго молча стояли у стенда с комсомольскими билетами погибших. Среди тринадцати чудом уцелевших комсомольских документов был и билет Нины Старцевой.

Пережитое в годы войны не прошло бесследно для Р. П. Юркина. В 1975 году его не стало. Ушел из жизни и Михаил Тарасович Шищенко, с которым мне посчастливилось встретиться в 1977 году в городе Ровеньки. Нет уже в живых полковника Георгия Минаевича Арутюнянца и Нины Михайловны Иванцовой. В боях за освобождение от фашистских захватчиков братской Польши еще в годы Великой Отечественной войны героически погиб командир подпольной организации «Молодая гвардия» Иван Туркенич.

В настоящее время из 92 членов «Молодой гвардии» в живых осталось только четверо: Валерия Давыдовна Борц, подполковник в отставке, живет в Москве; Василий Иванович Левашов, капитан 1-го ранга, преподаватель одного из высших военных училищ; Ольга Ивановна Иванцова, пенсионерка, живет в городе Кривом Роге; Анатолий Владимирович Лопухов, полковник в отставке, живет в Днепропетровске.

В октябре 1979 года я посетил в городе Краснодоне уцелевший серый приземистый деревянный барак у базара, где в период оккупации располагалась городская полиция. Все послевоенные годы он, как острая сердечная боль, всегда напоминал о самых мрачных, самых трудных и трагических днях членов подпольной организации «Молодая гвардия».

С волнением я переступил порог. Под его уже полусгнившими сводами героические молодогвардейцы провели последние часы своей жизни.

Подхожу к месту бывшего размещения женской камеры. Здесь в заключении томились Люба Шевцова, Ульяна Громова, Майя Пегливанова, Александра Дубровина. Сюда в морозную ночь с 12 на 13 января 1943 года пешими доставили из поселка Краснодон Нину Старцеву, Лиду Андросову, Женю Кийкову, Надю Петрачкову, Надю Петлю, Нину Кезикову, Тоню Елисеенко, Тоню Дьяченко. Под потолком — заделанный проем узкого окна. Окно камеры… Как много оно могло бы рассказать нам, если бы сумело заговорить. Подтянувшись на руках, Люба Шевцова через него смотрела на тюремный двор, оповещая подруг о приходе родных. Через это окно узницы переправляли записки на волю, с надеждой вслушивались в гул артиллерийской канонады наступавших частей и соединений Советской Армии…

На окраине поселка Краснодон, на Клубной улице, и поныне стоит белый одноэтажный кирпичный дом, в котором жила семья Старцевых.

Родителей Нины уже нет в живых: Илларион Нестерович умер в 1963, Анна Андреевна — в 1969 году.

В поселке уцелело двухэтажное здание школы № 22, выстроенное еще в довоенное время, где училась Нина Старцева. Сохранилась и труба шахты № 5, на которой в канун Октября 1942 года молодогвардейцы вывесили красный флаг. До сих пор по улице Артема стоит дом Сумских, на чердаке которого юные подпольщики принимали по радио сводки Совинформбюро.

Память о девушке из Белоруссии живет в благодарных сердцах советских людей, краснодонцев. Центральная улица поселка Краснодон носит ее имя.

Помнят Нину Старцеву, героиню «Молодой гвардии», и у нас, в Белоруссии. Городокским райкомом комсомола совместно с комитетом по физкультуре и спорту, райсоветом ДСО «Урожай», райкомом ДОСААФ учрежден приз по стрельбе имени Нины Старцевой.

В Вышедской восьмилетней школе оформлен уголок памяти о Нине Старцевой, а в средней школе № 15 города Минска открыт музей «Молодая гвардия». Краснодон — город бессмертной славы молодогвардейцев. Каждое утро дружно идут на смену шахтеры, дети торопятся в школу. В парках и садах поют птицы, цветут розы. Но город помнит о героях. Память о них вечна, вечно и бессмертно имя славной дочери белорусского народа Нины Старцевой, ставшей для всех нас символом мужества и героизма.

Краснодон — Минск

1973—1984

Старцева Нина

Деревня Березна — место рождения Нины Старцевой

Комсомольский билет Нины Старцевой

Дом в поселке Краснодоне, где жили Старцевы

Лютиков Ф. П., секретарь подпольного Краснодонского РК партии

ЧЛЕНЫ ШТАБА ПОДПОЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

Туркенич Иван

Кошевой Олег

Громова Ульяна

Тюленин Сергей

Третьякевич Виктор

Земнухов Иван

Шевцова Любовь

Левашов Василий

ЧЛЕНЫ ПОДПОЛЬНОЙ ГРУППЫ ПОСЕЛКА КРАСНОДОН ПОДПОЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

Сумской Николай

Кийкова Евгения

Елисеенко Антонина

Шищенко Михаил (ныне работник угольной промышленности).

Шищенко Александр

Андросова Лидия

Жданов Владимир

Дьяченко Антонина

Петля Надежда

Петрачкова Надежда

Кезикова Нина

Слева направо: А. И. Гусев, автор, М. К. Гурло, бывший юный подпольщик г. Минска, В. И. Левашов, бывший член штаба «Молодой гвардии», среди пионеров отряда им. Нины Старцевой СШ № 15 г. Минска. 1985 год.

О ЧЕМ ШУМЯТ БЕРЕЗЫ

— Стой! Кто едет! — грозно окликнул командир стрелкового отделения второго стрелкового батальона 159 СП В. П. Эктов, когда из леса южнее города Заславля показалось несколько подвод.

— Свои! Не видишь? — недовольно отозвался зычный голос.

— Говорю — стой!

Повозки остановились. Вперед вышел среднего роста человек в красноармейской форме. Впалые щеки и воспаленные глаза на его молодом, осунувшемся лице говорили о нелегком пути и бессонных ночах.

— Саперы мы! С ранеными едем! — объяснил он бдительному командиру отделения Эктову.

На завязавшийся разговор из траншеи вышли двое. Это были командир первой роты второго батальона лейтенант Белов и начальник штаба 159 СП 64-й стрелковой дивизии капитан Турта.

— Ваши документы, товарищ? — грозно потребовал капитан.

— Врач я. А это?.. — он устало взмахнул рукой в сторону остановившихся подвод. — Это раненые!

— Верю. И все-таки предъявите документы, — настойчиво потребовал Турта.

Врач молча потянулся в боковой карман.

— «Кургаев Филипп Федорович. Рождения 1914 года. Начальник санитарной службы 288-го саперного батальона Западного Особого военного округа», — прочитал начальник штаба полка. — Раненых мы поможем вам доставить в Минск. Что же касается вас, товарищ врач, то вам придется задержаться здесь, — категорически объявил он.

Отдав повозочным несколько указаний и пожелав им доброго пути, Филипп Федорович Кургаев зашагал рядом с капитаном в штаб. В неглубокой лощине у двух замаскированных блиндажей они остановились.

— Иванов! — позвал капитан.

Тут же, как из-под земли, перед ними вырос грузный старшина лет тридцати пяти.

— Накормить врача! — коротко приказал он и скрылся в блиндаже, откуда доносились позывные подразделений полка.

Кургаев ел жадно, почти не пережевывая куски. Еще бы! Ведь с начала боев в течение четырех суток он непрерывно находился в пути и на ногах. Минут через десять, из блиндажа показался капитан.

— Вот что, друг, — заговорил он, положив при этом на плечо врача свою широкую мягкую ладонь. — Второй день мы воюем без врача! Понимаешь? А насчет остального — не беспокойся! На передовой остался, не в тылу!

Так Филипп Федорович Кургаев, отходивший с боями почти от самой западной границы, оказался в составе 64-й стрелковой дивизии. А через час после этого разговора он на полковом медицинском пункте уже перевязывал раненых и руководил их эвакуацией в тыл, в город Минск.

* * *

На рассвете 27 июня бой снова развернулся уже на всем пятидесятикилометровом оборонительном рубеже дивизии. На этот раз главный удар враг наносил вдоль шоссейной дороги в направлении: Радошковичи — Острошицкий Городок — Минск. Гитлеровцы пытались любой ценой выйти в район Московского шоссе и с северо-востока ворваться в Минск. Ожесточенные бои шли и в районе Заславля.

В полдень 27 июня командир дивизии полковник С. И. Иовлев от соседа слева — 108-й стрелковой дивизии — получил сообщение:

— Танки Гудериана в районе станции Койданово!

С каждым часом положение частей и подразделений 64-й стрелковой дивизии усложнялось. В стрелковых подразделениях оставалось всего лишь половина личного состава. Но бойцы и командиры соединения, несмотря на острый недостаток в боеприпасах, продолжали сражаться с гитлеровскими захватчиками.

В 19.00 командир 30-го стрелкового полка телеграфировал:

«Перед фронтом полка действует больше сотни танков. Отбиваться нечем. Полк отходит на Семков Городок».

К исходу 27 июня были расходованы последние людские резервы и артиллерийские снаряды.

После упорных и кровопролитных боев был оставлен город Заславль.

В течение 28 июня тяжелые бои с переменным успехом развернулись на левом фланге дивизии, в районе деревни Старое Село. 108-я дивизия упорно обороняла станцию Фаниполь.

Южнее Острошицкого Городка с вражескими танками сражались бойцы 100-й стрелковой дивизии. Но силы были слишком неравные.

В середине дня танкам группы генерала Гота удалось прорвать оборону наших войск. Враг устремился к Минску. 30-й стрелковый полк из района Семкова Городка вместе с частями 100-й стрелковой дивизии начал отход на восток через Уручье на восточный берег реки Волмы. В течение 28 июня подразделения 159-го стрелкового полка стойко продолжали сдерживать натиск гитлеровцев в районе городского поселка Ратомка и деревни Старое Село.

К исходу 28 июня вражеским танкам удалось прорвать оборону наших войск у соседа слева в районе станции Фаниполь и ворваться в горящий Минск.

Пути эвакуации раненых и подвоза боеприпасов были отрезаны. Для наших войск северо-западнее и западнее Минска создалась тяжелая оперативно-тактическая обстановка.

Командир дивизии полковник Иовлев отдал приказ о круговой обороне в районе Ратомки и леса северо-восточнее Старого Села, Мудровки.

Находясь в условиях окружения, 159-й стрелковый полк 64-й стрелковой дивизии продолжал упорно и героически сражаться, нанося противнику тяжелые потери в людях и военной технике.

Прошло еще два боевых дня. Гул орудий, вспышки ракет, зарево пожарищ удалялись все дальше и дальше на восток. Надежды на помощь регулярных частей Красной Армии становилось все меньше.

30 июня на КП 64-й стрелковой дивизии, в районе Мудровских хуторов, состоялось совещание командиров соединений.

На совещании приняли решение: в ночь с 1 на 2 июля выходить из окружения. Других мнений, предложений не было. Пробиваться к своим, на восток, решили двумя колоннами: правой — в составе 108-й стрелковой дивизии и присоединившихся к ней частей и подразделений в направлении железнодорожной станции Фаниполь; левой колонной — в составе 64-й стрелковой дивизии в направлении разъезда Волковичи железной дороги Минск — Барановичи. После прорыва из окружения общее направление движения было определено на юго-восток. Предполагалось соединиться с действующими частями Красной Армии где-то северо-восточнее Гомеля.

— Товарищ командующий, — обратился к Кузнецову полковник Иовлев, — в районе хутора Васьки, КП дивизии, скопилось много раненых, среди которых значительное количество нетранспортабельных. Как быть?

— Легкораненых и тех, кто еще может двигаться, возьмем с собой. Нетранспортабельных придется оставить. Для лечения и ухода выделить врачей. Другого выхода у нас нет.

После совещания полковник С. И. Иовлев, обсудив вопрос о раненых с начальником штаба дивизии В. Ф. Белышевым, приказал: нетранспортабельных тяжелораненых на машинах доставить и разместить в помещении канцелярии колхоза «Красный пахарь» деревни Тарасово. Лечение и уход за ними поручить отличившемуся в боях на минских рубежах молодому врачу, выпускнику Башкирского государственного медицинского института имени 15-летия ВЛКСМ комсомольцу Филиппу Федоровичу Кургаеву и бывшему начальнику аптеки корпусного госпиталя 1-го стрелкового корпуса интенданту 2-го ранга Ефиму Владимировичу Саблеру.

* * *

Днем 1 июля на небольшую деревню Тарасово, находившуюся в расположении 64-й стрелковой дивизии, немецко-фашистские захватчики обрушили лавину артиллерийско-минометного огня. Разъяренные упорным сопротивлением наших воинов, гитлеровцы стремились стереть ее с лица земли. Горели колхозные постройки. Воздух был пропитан дымом и ядовитой гарью. Мычали недоенные коровы. По деревне бегали ошалелые и перепуганные овцы. По улице к передовой неслись повозки с ящиками боеприпасов. Поднимавшаяся следом в знойном июльском воздухе пыль, как дымовая завеса, надолго скрывала дорогу. Деревню то и дело прошивали огненные стрелы немецких трассирующих пуль.

Оставшиеся в деревне жители сидели в погребах, подвалах, крепко прижимая к себе перепуганных и плачущих детей.

К вечеру наступило затишье. К уцелевшему двухэтажному зданию канцелярии колхоза «Красный пахарь» деревни Тарасово осторожно, объезжая воронки от бомб и снарядов, подъехали полуторки.

Из цокольного этажа здания вышли две женщины. Это были колхозницы Ядвига Францевна Лапицкая и Мария Ивановна Пикулик.

— Здешние? — спросил шофер передней машины.

— Да.

— По приказанию командования оставляем вам раненых. К сожалению, другого выхода у нас нет.

— Не сомневайся, сынок! Свои они, выходим! — ответила Мария Ивановна Пикулик.

Вскоре обе машины оказались в тесном кольце женщин, детей и стариков.

Когда водители опустили борта машин, все увидели ряды тесно уставленных носилок с ранеными. Одни лежали безучастно, тихо, другие, увидев жителей деревни, еле слышно просили пить.

Тревожно всматриваясь в их бескровные лица, кое-кто из жителей деревни пытался среди раненых распознать своих односельчан. Потом все, как по команде, бросились готовить помещение для размещения раненых. Мигом из канцелярии на улицу вынесли все теперь уже ненужные столы, стулья, скамейки. Когда весь пол второго этажа канцелярии был устлан толстым слоем соломы и сена, местные жители приступили к разгрузке раненых.

В этот вечер машины с тяжелоранеными приходили несколько раз. С последним рейсом сюда, в деревню Тарасово, прибыли Ф. Ф. Кургаев и Е. В. Саблер.

Когда закончилась разгрузка раненых, к шоферу головной полуторки подошел военврач Кургаев.

Измотанный непрерывными боями, он еле держался на ногах. Свисавшая на левом боку санитарная сумка казалась для него непомерной тяжестью.

— Ну, кажется, все! — устало произнес он. — Теперь, друзья, вам пора.

— А как же вы, товарищ военврач?

— Как я? — спокойно повторил Кургаев. — Остаюсь здесь до выздоровления раненых. Это мой долг, брат.

Во время их разговора неожиданно послышался нарастающий гул вражеских бомбардировщиков. Самолеты шли низко в направлении Минска, удивительно похожие на больших хищных птиц.

— У, гады! — задрав голову вверх, злобно выругался шофер. — И когда только все это кончится!

— Кончится! Обязательно кончится! — глядя вслед удалявшимся вражеским самолетам, с твердой убежденностью произнес Кургаев.

Попрощавшись с водителями, он направился к зданию колхозной канцелярии.

* * *

Несмотря на давно спустившиеся сумерки, жители деревни не расходились. Небольшими группами стояли они у крыльца и взволнованно обсуждали события дня. Старушки, глядя на раненых, беззвучно плакали, вытирая слезы кончиками своих головных платков. Старики и пожилые мужчины молчаливо курили.

В помещение канцелярии односельчане несли буханки хлеба, молоко, сало, картошку.

Когда здесь появился военный врач Кургаев, кто-то из тарасовцев произнес:

— А вот и ихний доктор идет! — все повернули головы в сторону врача.

— Молоденький-то какой! — удивленно прошептала стоявшая у крыльца женщина. — Черненький, худенький, ну точь-в-точь, как мой Витька!

Кургаев, поздоровавшись с жителями, медленно поднялся по ступенькам крыльца канцелярии. Пройдя почти на ощупь небольшую площадку, он неожиданно попал в две большие смежные комнаты. При свете единственной керосиновой лампы Филипп Федорович увидел картину, никак не походившую на палаты больниц и госпиталей: все окна для светомаскировки были занавешены байковыми одеялами; на полу, вдоль стен, на ржаной соломе, сене, лежали только что выгруженные тяжелораненые воины. Около многих сидели местные жители: одни раненым под голову заботливо подкладывали вещмешки, солому, другие — поили их молоком, кормили картошкой, хлебом. Некоторые раненые, поудобнее накрывшись шинелью, уже спали. Забинтованные головы, руки, ноги в полумраке комнаты казались Филиппу Федоровичу фантастическими белыми пятнами. Ему стало как-то не по себе: перед ним лежало около ста изуродованных и искалеченных войной людей, которых надо было вылечить и спасти от врага. Да, было над чем призадуматься. В распоряжении врача не было ни лекарств, ни перевязочного материала, ни обслуживающего персонала.

— Доктор, голубчик! — услышал Кургаев слабый голос раненого.

Передвинув к краю стола керосиновую лампу, Филипп Федорович поспешил на помощь. В боях под Заславлем осколком артиллерийского снаряда солдату оторвало стопу. Теперь он лежал на полу и стонал.

— Что, друг, очень плохо? — участливо спросил подошедший Филипп Федорович.

— Да, доктор.

— А ты держись! На твоей свадьбе еще плясать будем! — старался врач хоть как-то подбодрить солдата и, повернув голову в сторону смежной комнаты, позвал: — Ефим Владимирович!

Из комнаты вышел плотный лет сорока мужчина. Теперь это был единственный его помощник… Большие черные глаза, густые усы и небольшая бородка на смуглом лице делали его внешне удивительно похожим на цыгана. «Цыган»… Впоследствии жители деревни Тарасово, станции Ратомки так и прозвали Саблера.

— Рана кровоточит!

— Вижу, доктор.

— Держите! — распорядился Филипп Федорович.

Саблер осторожно взял ногу раненого в свои руки. Проворно подтянув расслабившийся жгут, Кургаев, не снимая повязки, туго подбинтовал культю.

— Ну вот, пока все. Теперь тебе будет легче, — разгибаясь, проговорил Филипп Федорович.

— Ну, а как себя чувствует бог войны? — спросил Кургаев рядом лежавшего с петлицами артиллериста. Это был командир артиллерийского дивизиона 213-го гаубичного полка 86-й стрелковой дивизии старший лейтенант Иван Самуилович Туровец.

— Терпимо, — глуховато отозвался тот.

Филипп Федорович осмотрел его ногу. На задней поверхности голени зияла глубокая рваная рана. «Придется оперировать», — подумал про себя Кургаев.

В это время до его слуха донесся женский плач. Подняв голову, он заметил сгорбленную фигуру девушки у лежавшего на полу раненого. Все ее лицо было мокрым от слез.

«Видимо, что-то случилось», — решил Кургаев. Подойдя ближе, он увидел совсем молоденького солдата, раненного в живот. Запавшие глаза, заостренный нос и впалые щеки не предвещали ничего утешительного.

— Знакомый? — спросил врач девушку.

Та, вздрагивая плечами, отрицательно покачала головой.

Солдат, услышав около себя разговор, попросил пить…

Филипп Федорович разрешил дать раненому глоток воды.

В этот момент Кургаеву вспомнились слова командира 64-й стрелковой дивизии полковника Иовлева при расставании: «Мы доверяем вам жизни советских раненых воинов. Вам будет трудно, очень трудно, но мы уверены, что вы, как врач, как комсомолец, сделаете все, чтобы спасти их».

Отправляясь сюда, Кургаев надеялся через местных жителей Тарасова достать все необходимое для лечения раненых. Эту надежду подкрепляла в нем и близость города Минска.

После обхода он взглянул на часы: стрелки показывали полночь. «Скоро части дивизии пойдут на прорыв, и мы останемся здесь совсем одни, — невесело подумал Кургаев. — Возможно сегодня утром, днем здесь будет уже враг…»

Эта мысль заставила его по-другому оценить сложившуюся обстановку. Когда Саблер подошел к нему, он торопливо заговорил:

— Дорогой Ефим Владимирович, уже полночь! Времени до рассвета — считанные часы. Вам необходимо срочно заняться командирами. Снаряжение и обмундирование у них изъять! Для врага они все должны быть рядовыми или только что мобилизованными. Примите у всех раненых документы, партийные и комсомольские билеты. Постарайтесь все это спрятать в надежном месте. — Разговаривая с Саблером, Кургаев остановил свой взгляд на раненом капитане. Тот спал у стола, длинные пряди волос веером рассыпались на его потном лице. — И еще! — продолжал Кургаев. — Командиров всех обязательно постричь. Гитлеровцы могут легко распознать их по длинным волосам.

Отдав распоряжение, Кургаев устало присел на стул, закрыв глаза. Но в эту и последующую ночь ему так и не пришлось хоть сколько-нибудь поспать.

* * *

Здание колхозной канцелярии то и дело вздрагивало от взрывов бомб и снарядов. Где-то совсем близко были слышны пулеметные и автоматные очереди.

Ефим Владимирович поспешно обходил раненых и складывал в мешок их офицерское снаряжение, верхнее обмундирование, документы.

Комсомолки сестры Жизневские Галя и Вера проворно стригли машинкой головы раненых командиров.

— Спасибо, девчата… Спасибо за помощь! — подбадривал их Саблер.

Перед рассветом старшему лейтенанту Туровцу стало совсем плохо. Он то и дело впадал в забытье и в бреду подавал артиллерийские команды. Кургаев еще раз внимательно осмотрел его ногу. Вся левая голень была отечной и горячей. Спасти его могла только срочная операция. Медлить больше было нельзя. Филипп Федорович заметил небольшого роста худенькую женщину. Это была Ядвига Францевна Лапицкая, та самая, которая одной из первых встретила машины с ранеными. Она с семьей жила здесь же, в цокольном этаже колхозной канцелярии. Оставив дома троих малолетних детей, престарелую, больную мать, Ядвига Францевна вот уже несколько часов не отходила от раненых. К ней-то и обратился Кургаев:

— Прошу вас как можно быстрее достаньте примус и чистую кастрюлю. Будем оперировать.

Ядвига Францевна молча кивнула головой. Из санитарной сумки Филипп Федорович извлек пинцет, пузырек спирта, йод. На маленький клочок бумаги отсыпал, а потом бросил в банку с водой несколько бурых кристалликов марганцовокислого калия. Скальпеля не оказалось. Не было и обезболивающих средств.

Вскоре в комнате зашумел примус. В кастрюле кипятился перочинный нож и единственный из медицинского инструментария — пинцет. У тускло освещенного стола Филипп Федорович тщательно мыл руки. Когда все было готово, старшего лейтенанта перенесли на стол. Ядвига Францевна Лапицкая держала лампу. Вера и Леонида Жизневские обнажили раненую ногу. Кожные покровы вокруг раны Кургаев смазал сначала спиртом, а потом йодом, потом сделал разрез. Раненый вздрогнул, но не застонал! Только послышался скрежет стиснутых зубов да хруст сжатых пальцев. Рану мгновенно залила кровь! Мертвенно-бледными стояли женщины. Их руки дрожали. Вере Жизневской стало плохо. Ее место заняла молодая учительница, комсомолка Евгения Ефимовна Ильченко. Операция продолжалась…

Наконец-то Кургаеву удалось извлечь осколок. Корявый, с неровными краями, он, как клещ, цепко сидел в ране. На бледном лице Кургаева выступил пот, гимнастерка плотно пристала к спине. Расширив рану продольным разрезом, он обложил ее марлей, обильно смоченной раствором марганцовокислого калия. Прошло еще несколько долгих, томительных минут.

— Все, — наконец-то устало произнес Кургаев. Оперированного Туровца отнесли на прежнее место.

Кургаев вышел на крыльцо. Он жадно глотнул ночной воздух. С юго-запада донеслись удалявшиеся взрывы. Над лесом со стороны Раковского шоссе то и дело ярко вспыхивали разноцветные ракеты.

«Наверное, пошли на прорыв», — подумал Филипп Федорович, прислонившись щекой к холодной кирпичной стене.

* * *

В эту ночь никто из жителей деревни Тарасово не спал. Весть об уходе наших войск стремительно облетела всех. Тревога поселилась в каждом доме.

Но тарасовцы решили спасти колхозное имущество. Еще с вечера со скотного двора по домам разобрали всех лошадей, коров, овец. Всюду в огородах рыли ямы и делали надежные тайники. В них колхозники прятали зерно, муку, одежду, книги, документы. Вечером в дом председателя колхоза «Красный пахарь» Виктора Ивановича Лошицкого пришли кладовщик колхоза Ефим Артемьевич Ильченко, счетовод Демьян Алексеевич Жизневский. Первым заговорил Виктор Иванович:

— Хорошо, что пришли. Обстановку знаете?

— Да как не знать! Знаем и понимаем все, — рассудительно ответил Ильченко.

— Вы знаете о доставленных в деревню раненых. Помочь им — наше государственное дело и долг. За них в ответе не только те военные медики, но и мы, колхозники.

— Виктор Иванович, а как быть с их питанием? Раненых много — человек сто, не меньше, — озабоченно спросил Ильченко.

— Об этом мы и должны сейчас побеспокоиться. Возвращайтесь домой, берите лопаты, и прошу немедленно к колхозным амбарам! Да побыстрее! Мы еще успеем для них кое-что сделать.

* * *

Всю ночь в глубоком овраге В. И. Лошицкий, Е. А. Ильченко, Д. А. Жизневский рыли ямы. Их руки давно были покрыты огромными волдырями. Но сейчас никто на это не обращал внимания. Они торопились. С первыми проблесками зари по отлогому скату оврага из амбара спустили мешки с горохом, зерном, бочонок с медом. Все это поместили в приготовленные ямы и засыпали землей. Тайник тщательно укрыли кучей прошлогоднего хвороста.

Осунувшийся за ночь от тяжелой работы, Виктор Иванович Лошицкий вернулся домой, когда уже было совсем светло.

— Надо бы врачам переправить гражданскую одежду… Иначе беды им не миновать, — проговорил он жене, у порога снимая грязные сапоги. В считанные минуты узел с одеждой был готов. Виктор Иванович на цыпочках вошел в горницу, где спали дети. Разбудив старшую дочку Зину, он на ухо, чтобы никого не разбудить, прошептал:

— Доченька, выручай! Возьми вот этот узел и конверт и мигом, что есть духу, в колхозную канцелярию! Там, на втором этаже, все это передашь военному врачу Поняла?

Зина понимающе кивнула головой.

Быстро надев на себя сарафан и кое-как причесав растрепанные после сна волосы, она с узлом быстро побежала напрямик, через огороды, к колхозной канцелярии.

* * *

Из-за леса медленно поднималось солнце. Золотом покрывались верхушки деревьев, крыши домов. В лощине, у ручья, клубился белесоватый туман. Утренняя роса изумрудными каплями тяжело оседала на длинных и гибких стебельках трав.

Несмотря на ранний час, деревенские босоногие мальчишки во главе с Колькой Пикуликом были уже на ногах.

Быстро спустившись к ручью, ребята незаметно приблизились к Раковскому шоссе, откуда доносился непривычный нарастающий гул. Раздвинув придорожные кусты, мальчишки испуганно застыли: по дороге в направлении Минска двигались машины, колонны солдат, с засученными до локтей рукавами, в мундирах цвета болотной травы… Гитлеровцы торопились на восток.

— Вот бы сейчас сюда пушку или пулемет! — мечтательно, как только могут сказать одни мальчишки в двенадцать — четырнадцать лет, произнес Колька. Но тут же он вспомнил о раненых, размещенных в колхозной канцелярии. От волнения за их судьбу глаза его округлились. «Что будет с ними! — тревожно подумал он. — Надо скорее, скорее предупредить их…»

— Ребята, бежим обратно, в Тарасово! — первый бросился он в густую, стоявшую стеной, рожь. Но когда мальчишки поднялись на холм, они заметили столбы пыли по дороге, ведущей из Ратомки в деревню Тарасово. Сомнения не было — фашисты вот-вот войдут в их родную деревню.

Колька метнулся между амбарами и влетел в помещение колхозной канцелярии.

— Немцы! — выпалил он, с трудом переводя дух.

* * *

Первыми в деревню Тарасово ворвались гитлеровские мотоциклисты. В пятнистых плащ-палатках и защитных очках, точно какие-то чудовища, пронеслись они по опустевшей деревенской улице. За ними, ломая изгороди палисадников, во дворы въезжали бронетранспортеры, танки. Всюду слышалась гортанная чужая речь. Собаки, словно предчувствуя беду, заливались в яростном лае.

Вскоре по ступенькам колхозной канцелярии, на второй этаж, где были размещены тяжелораненые советские воины, поднялись гитлеровцы. Войдя в помещение, один из фашистских молодчиков гаркнул:

— Встать!

Тишина была достойным ответом.

От злости гитлеровский офицер побагровел.

Взглянув на переодетого в штатский костюм Кургаева, гитлеровец на ломаном русском языке, кивая в сторону раненых, спросил:

— Командиры?

— Нет! — твердо ответил Кургаев.

— Почему не в армии?

— Я — врач. Болен туберкулезом… — И как бы в подтверждение закашлял в поспешно поднесенный носовой платок.

Офицер брезгливо отвернулся. Потом, резко повернувшись к врачу, делая ударение на каждом слове, произнес:

— А ну, говори, сколько здесь евреев, командиров и комиссаров?

— Тут только одни русские и рядовые! — в тон ему смело ответил Кургаев.

— Ря-до-вые! — повторил гитлеровец. — Врешь, русская свинья! — И рукой, затянутой в черную лайковую перчатку, ударил врача по лицу. Было ясно, что гитлеровцы просто так отсюда не уйдут.

— Снять повязки! — яростно закричал гитлеровец. Раненые начали медленно разматывать пропитанные кровью бинты.

— Быстро, быстро! — не унимался гитлеровец. И не дожидаясь, когда красноармейцы выполнят только что отданную команду, подскочил к ближайшему из них. Им оказался оперированный ночью старший лейтенант И. С. Туровец. Резким ударом сапога он выбил подставку из-под его раненой левой ноги. Потом сильным рывком сорвал наложенную повязку. Острая боль насквозь пронзила Ивана Самуиловича. Он потерял сознание.

Не обращая внимания на состояние раненого, гитлеровец перешел к следующему. Им был оружейный мастер 284-го стрелкового полка 30-й стрелковой дивизии 10-й армии старшина Т. А. Максимов. С перебинтованной грудью Тимофей Андреевич лежал на носилках и тяжело дышал. Фашист, не задумываясь, рванул повязку на себя. Возобновившееся кровотечение мгновенно окрасило рану, грудь. От сильного рывка носилки накренились набок, потеряли равновесие и перевернулись. Максимов рухнул на пол.

Куражась над беззащитными, обессиленными тяжелоранеными, фашистские стервятники срывали повязки с раненых, подражая своему офицеру.

Вскоре очередь дошла и до еще живого молоденького солдата, раненного в живот. Он лежал тихо, безучастно, устремив взгляд прямо перед собой. Кургаев не выдержал и бросился на помощь:

— Его трогать нельзя!

— Это почему же? — с издевкой в голосе переспросил гитлеровский офицер.

— Он ранен в живот!

Тут же несколько сильных рук фашистских автоматчиков грубо оттолкнули Кургаева назад. Сорванная повязка с живота тяжелораненого солдата и сильный удар гитлеровского сапога завершили свое дело… Повернутый ничком, солдат уже больше не дышал.

В поисках оружия, документов гитлеровцы перетрясли до последнего пучка соломенную подстилку. Поднявшаяся пыль забивала нос, глаза. Трудно было дышать. А гитлеровцы в ярости все продолжали срывать окровавленные бинты. Несмотря на причиняемую врагом нестерпимую, острую боль, в помещении не было слышно ни стонов, ни криков. В этом мучительном поединке победили советские воины.

К концу «осмотра» вид помещения был страшным. На полу, на соломе, в разных позах лежали, тяжело дыша, красноармейцы с кровоточащими ранами. Гитлеровцы были уверены, что после такого «осмотра», без своевременной, высококвалифицированной хирургической помощи, медикаментозного лечения, хорошего ухода все советские воины обречены на мучительную, медленную смерть.

Перед уходом офицер, обращаясь к сопровождавшим его гитлеровцам, небрежно бросил:

— Всех взять на учет!

— Слушаюсь! — по-лакейски ответил один из них.

Почти весь день гитлеровская часть пробыла в деревне Тарасово. И весь день непрерывно дымились костры, военные кухни. Гитлеровские солдаты варили перебитых кур, поджаривали поросятину. Потом одни лениво нежились на июльском солнце, наигрывая на губных гармошках фашистские марши и песенки. Другие в тени развесистых ив, в бочках и корытах для стирки белья, принимали ванны…

Наконец-то к вечеру, оставив в деревне небольшое подразделение, фашистские войска ушли дальше. В придорожных кюветах постепенно оседала поднятая ими пыль. Деревня долго еще оставалась безлюдной.

* * *

Наступила первая короткая ночь на оккупированной земле.

На фоне зарева пожарищ у немецкой комендатуры виднелась фигура часового. Пугливо, подозрительно всматриваясь в темноту, он был готов в любой момент выпустить полный автоматный диск.

Но ничего подозрительного вокруг не было, и часовой продолжал размеренным шагом, как маятник, ходить взад и вперед.

Между тем тревога за раненых никому в деревне не давала покоя. Многие односельчане с наступлением темноты решили побывать у них. Но подойти к колхозной канцелярии, расположенной недалеко от охраняемой немецкой комендатуры, было непросто. И все-таки многим тарасовцам с риском для жизни удалось пробраться к раненым. И снова с собой они несли чистые простыни, наволочки, пузырьки с йодом, спиртом, хлеб, молоко, воду. Всю ночь поили и кормили раненых, помогали Кургаеву и Саблеру делать перевязки.

И всех, кто был в канцелярии, до глубины души тронул двенадцатилетний Колька Пикулик.

Подойдя к слабо освещенному столу, он молча стал выкладывать из-за пазухи листья подорожника. Когда на стол были выложены последние листья, Колька как-то застенчиво, с детской доверительной серьезностью произнес:

— Мне их мамка к пятке прикладывала. Помогает…

Забота этого маленького деревенского Гавроша о раненых взволновала Кургаева. Крепко прижав к себе голову Кольки, поцеловав его, Филипп Федорович растроганно произнес:

— Спасибо тебе, браток!

* * *

После тяжелой встречи с оккупантами Кургаев в каком-то оцепенении устало лежал на соломенной подстилке. Сон к нему не шел. Стон раненого бойца снова вернул Филиппа Федоровича в страшную действительность. Лежавший рядом Мамед Юсуфов метался в бреду, то и дело выкрикивая слова на своем родном, азербайджанском языке.

Кургаев встал, налил в помятую алюминиевую кружку воды и осторожно поднес ее к пересохшим губам Мамеда. Почувствовав прикосновение холодного, раненый открыл глаза. Судорожно обхватив руками кружку, он начал пить большими, жадными глотками. «Сквозное пулевое ранение правого легкого… Нужно оперативное лечение. Но такая помощь ему может быть оказана только в условиях клинической больницы», — подумал Кургаев. Глядя на Мамеда, он беспокоился еще и о другом: из-за явного недостатка перевязочного материала, медикаментов выздоровление раненых будет проходить медленно. У многих уже гноились раны, распространяя зловонный запах. Смерть подкатывалась то к одному, то к другому раненому. Было ясно: надо как можно скорее поставить бойцов на ноги. В противном случае всем им грозили концентрационный лагерь и медленная, голодная смерть.

В один из ближайших дней своими мыслями Филипп Федорович поделился с бывшим счетоводом колхоза «Красный пахарь» Д. А. Жизневским, дом которого находился рядом с колхозной канцелярией. В эти тяжелые для Родины дни все члены семьи Демьяна Алексеевича проявили себя настоящими советскими патриотами. Его жена Мария Мартыновна ежедневно в огромных чугунах варила суп, картошку. Приготовленную за день еду с наступлением темноты она вместе с мужем скрытно доставляла раненым. Их дочери — Галя, Вера, Леля — были надежными помощниками Кургаева и Саблера. После встречи с Жизневским Филипп Федорович получил записку:

«Сегодня в 23.00 встреча у колхозной бани. Демьян».

Весь день Филипп Федорович только и думал о полученной записке. Он надеялся, что Жизневский поможет ему связаться с местными патриотами, достать все необходимое для лечения раненых. За полчаса до назначенной встречи Филипп Федорович тихо вышел на высокое крыльцо канцелярии. Немецкий часовой, насвистывая что-то себе под нос, ходил у комендатуры. Дождавшись, когда тот направился к дальнему углу охраняемого дома, Филипп Федорович бесшумно спустился с крыльца и нырнул в кусты разросшейся сирени. Через несколько минут он был на условленном месте встречи.

От бревенчатой колхозной бани ему навстречу отделилась фигурка девушки. Это была молоденькая учительница Евгения Ефимовна Ильченко, которую в Тарасове звали просто Женя.

— Вы? — удивленно приглушенным голосом проговорил Филипп, узнав в ней свою помощницу.

— Да, доктор. Нам надо торопиться! Нас ждут.

Не оборачиваясь, она стала проворно пробираться по высокой траве к ручью. Филипп Федорович еле успевал за ней. У ручья Женя остановилась.

— Что случилось? — чуть слышно спросил Кургаев.

— Нам здесь не перейти! Кто-то сбросил кладку. Придется взять чуть правее.

Ручей с заболоченными краями сам по себе был неширок, но глубок. Он никогда не пересыхал даже в разгар самого засушливого лета. Утопая по пояс в густой и мокрой траве, они двигались в тумане, как призраки. Вскоре у развесистой вербы показались сляги березовой кладки. Слегка балансируя, Женя и врач благополучно перебрались на противоположную сторону.

— Теперь нам надо подняться к школе. Вон к тому зданию, — полушепотом объяснила Женя, указывая на высившийся в темноте силуэт продолговатого здания на пригорке. К школе подошли со стороны ручья. Плотно прижимаясь к бревенчатой стене, Женя постучала в боковое окно у крыльца.

Ответа долго ждать не пришлось. Вскоре послышался скрип двери. На крыльце показалась фигура директора школы Павла Моисеевича Бортника.

— Это мы, — прошептала Женя.

— Наконец-то! Проходите.

Все трое вошли в квартиру. Из-за дощатой перегородки показалась хозяйка. В руках у нее был чугунок с дымящейся картошкой.

— Прошу за стол. Не стесняйтесь, — просто, по-домашнему пригласила Стефанида Ивановна ночного гостя. Филипп Федорович сел на широкую, продолговатую скамью. От быстрой ходьбы, ежедневного недоедания у него кружилась голова.

— Кушайте, пожалуйста! — предложила гостеприимная хозяйка.

Тем временем, пока Филипп Федорович ел картошку, Женя и Павел Моисеевич через откидную крышку в полу спустились в глубокий и просторный подвал, где у включенного радиоприемника их ждал председатель колхоза «Красный пахарь» В. И. Лошицкий.

— Как добрались? — спросил Женю Виктор Иванович.

— Хорошо. Доктор ужинает у Стефаниды Ивановны.

В радиоприемнике после шума и коротких частых сигналов раздался голос московского диктора:

«Внимание, говорит Москва! Передаем сводку Совинформбюро. Сегодня советские войска после упорных и кровопролитных боев оставили…»

Далее перечислялись оставленные города.

— Да, невеселые дела! — сокрушенно произнес Бортник после прослушанной очередной сводки.

— Это война, брат! А здесь тоже бывает по-разному. Француз в 1812 году до самой Москвы допер. А что из этого получилось? Дали ему от ворот поворот. Успехи в первые дни войны — это еще не победа, — старался смягчить нерадостное сообщение московского радио Лошицкий. — Ты лучше скажи, как помочь раненым?

— Виктор Иванович, а что слышно о ратомской аптеке? — спросила Женя.

— Пока закрыта. Когда откроется — не знаю.

В подвал спустился доктор.

— Здравствуйте, — тихо поздоровался Филипп Федорович и, слегка кивнув головой в сторону радиоприемника, спросил: — Что нового?

— Отходим… Отходим на заранее подготовленные позиции… Бои за Оршу, — тяжело вздохнув, грустно сообщил Лошицкий. — Доктор, а как у вас обстоят дела?

— Раненых много. Умирают почти каждый день. На сегодня почти нет медикаментов и перевязочного материала. Как воздух, нужна ваша помощь.

— Да, положение сложное, но не катастрофическое, — оптимистически произнес Виктор Иванович. — Поможем, хоть это будет и не так просто. Для этого и собрались…

* * *

План поездки Кургаева в Минск с тяжелораненым Мамедом Юсуфовым был продуман совместно с Виктором Ивановичем Лошицким и Демьяном Алексеевичем Жизневским. На подготовку ушло два дня, хотя дорог был каждый час… В условиях оккупации нужно было продумать все до мелочей. Каждый неверный шаг мог стать последним.

Для выяснения обстановки в город сначала была направлена Женя Ильченко. После ее возвращения стало ясно, что все дороги, ведущие в Минск, перекрыты. В город можно было попасть только по специальным немецким пропускам с предъявлением паспорта с местной пропиской. Жизнь в городе была парализована. Улицы, площади — не узнать, все в руинах. В 1-й городской больнице (ныне 3-я клиническая городская больница имени Героя Советского Союза Е. В. Клумова) стало работать хирургическое отделение. Это сообщение Жени всех обрадовало, в особенности же военврача. Для поездки Кургаева с Мамедом в Минск В. И. Лошицкому через своих друзей в Ратомке удалось достать аусвайсы (немецкие пропуска).

До мельчайших деталей был продуман и момент самого отъезда из Тарасова, так как всем было известно, что под угрозой расстрела раненым покидать канцелярию не разрешалось.

После окончания комендантского часа сестры Жизневские, Вера и Леонида, взяв ведра, вышли из дома. Смеясь и рассказывая что-то веселое друг другу, они направились в сторону часового. Увидев веселых миловидных девушек, оккупант заулыбался. Отвлечь внимание гитлеровца на себя и было их задачей. В тот момент, когда Вера и Леонида, кокетничая с часовым, что-то пытались объяснить ему, Саблер на руках вынес Мамеда из канцелярии и спустился в лощину. Здесь раненого положили на специально подготовленную подводу. Кургаев заботливо укрыл его домашним стеганым одеялом. Демьян Алексеевич Жизневский, взяв лошадь под уздцы, быстро пересек тарасовскую лощину. Миновав заболоченный луг и ручей, поднялись по косогору вверх и благополучно выехали на Раковское шоссе. Несмотря на ранний час, по дороге тянулись беженцы. Слева и справа от дороги стояла дозревающая рожь, во многих местах перепаханная гусеницами гитлеровских танков. Среди уцелевших колосьев, под легким дуновением ветра, нет-нет да и проглядывали чудом уцелевшие мирные васильки. Шоссейная дорога была изрыта воронками бомб и снарядов. Чтобы избежать тряски, повозка с раненым ехала медленно, объезжая ухабы и неровности. В кюветах валялись разбитые и сожженные гитлеровские автомашины, бронетранспортеры, танки. Кое-где были видны неубранные трупы изуродованных людей и вздутые от жары туши убитых лошадей и коров. У городского кладбища Кальвария движение по дороге заметно замедлилось. Кургаев, спрыгнув с телеги и легко перескочив через придорожную канаву, ускоренным шагом прошелся вперед. В своих догадках он не ошибся. Подтверждался рассказ Жени. В метрах ста от их повозки стоял контрольный пост. Желавшие попасть в город разворачивали свои паспорта и аусвайсы.

— Проверка документов! — возвратившись, предупредил Кургаев Демьяна Алексеевича.

Когда повозка с раненым поравнялась с контрольным постом, долговязый, с прыщеватым лицом гитлеровец сквозь зубы процедил:

— Документы!

Повертев в руках предъявленные Жизневским и Кургаевым пропуска с паспортами, гитлеровец подозрительно взглянул на повозку.

— Зять, — объяснил Жизневский. — Понимаешь? Муж моей дочери! Ранен! Пах! Пах! Пах! — голосом и руками изобразил Жизневский налет гитлеровской авиации на деревню Тарасово. — Везем в город к доктору!

Гитлеровец непонимающе смотрел на Жизневского. Потом внимательно осмотрел повозку и даже рукой пошарил в соломенной подстилке. Не найдя ничего подозрительного, он наконец-то подал нужный знак. Повозка снова неторопливо загремела по разбитому булыжнику. Когда отъехали от гитлеровского контрольного поста, Кургаев и Жизневский облегченно вздохнули.

Было уже около десяти часов утра. Солнце освещала дымящиеся руины города. Всюду на Кургаева и Жизневского пустыми глазницами смотрели провалы окон разбитых и сожженных зданий.

— И что только наделали, ироды! — без конца сокрушенно повторял одно и то же Демьян Алексеевич, отлично знавший свой город до войны. Все увиденное казалось ему кошмарным сном. Заборы и стены домов сверху и донизу были увешаны приказами и распоряжениями вражеского командования. На одном из рекламных щитов по Советской улице Филипп Федорович с удивлением увидел сохранившуюся довоенную театральную афишу с известной всему миру «Чайкой». Известно, что война застала МХАТ во время гастролей в Минске. 24 июня во время очередного вражеского налета в здание театра угодила бомба. В огне погибли костюмы, декорации. Артисты во главе с М. И. Москвиным с трудом выбрались из горящего города на Московское шоссе. «Все это было», — с тоской подумал Кургаев. На его лице — строгий прищур больших карих глаз, сквозь смуглую кожу проступили желваки от сильно стиснутых челюстей. Густые вразлет черные брови решительно сомкнулись у переносицы. Пальцы рук сжались в кулаки. В эти минуты он испытывал только чувство гнева. Всем сердцем Филипп ненавидел фашистов. Оно, сердце, требовало мщения, расплаты за жизни погибших советских людей, разрушенные врагом деревни, села и города.

Не доезжая до Окружного Дома Красной Армии имени К. Е. Ворошилова, повозка круто повернула вправо. Потом она съехала вниз по узкой, мощенной булыжником улице и остановилась у ворот 1-й городской больницы. Здесь на массивных воротах висел приказ, отпечатанный на русском и белорусском языках. Кургаев и Жизневский, сойдя с повозки, прочли:

«Воззвание к жителям занятых областей!

Немедленно должны быть отданы всякого рода огнестрельное и холодное оружие, а также всякого рода амуниция и взрывчатые вещества, ручные гранаты, кинжалы, ножи.

Сдача этих вещей должна быть исполнена в течение 24-х часов. В случае если у кого-либо будет после этого срока обнаружено указанное оружие, то он будет на месте расстрелян.

Элементы, предпринимающие враждебные действия против германских властей, военных или гражданских, будут на месте расстреляны.

Рассеявшиеся бойцы Красной Армии обязаны в течение 24-х часов, со дня появления этого воззвания, явиться к ближайшим германским властям как военнопленные. Не явившиеся в этот срок бойцы рискуют быть расстрелянными как партизаны.

Главнокомандующий областью».

— Ну как, Демьян? — с иронией в голосе спросил Филипп.

— Уж больно много смертей, — в тон ответил Жизневский.

— Много хотят, — на ходу бросил Филипп и решительно скрылся за больничной оградой.

Прошло тридцать долгих минут, а Кургаева все не было. Наконец-то Демьян Алексеевич увидел врача.

— Договорился! — ликующе объявил Филипп Федорович. — Вот только поместить некуда после операции. Придется забирать с собой, домой.

— Только бы сделали все, что надо! А выходим сами, — одобрительно ответил Жизневский.

Вскоре Мамеда Юсуфова на носилках унесли в хирургическое отделение. Вместе с ними ушел и Филипп Федорович Кургаев.

Каким мужеством и хладнокровием должен был обладать хирург клиники, чтобы в условиях оккупации взять скальпель, встать к операционному столу и провести сложнейшую операцию тяжело раненному советскому воину. По существу, каждая такая операция — это настоящий врачебный и гражданский подвиг. К сожалению, имена этих бесстрашных героев — хирургов 1-й городской больницы Минска — пока установить не удалось. Но мы знаем, что среди них был замечательный патриот нашей Родины Евгений Владимирович Клумов. Его имя — символ высокого патриотизма, верности своему врачебному долгу, народу. В Минске он жил и работал с 1921 года. Здесь стал кандидатом медицинских наук, доцентом, профессором.

Несмотря на строгий оккупационный режим и контроль со стороны гитлеровских властей, он возвратил в строй сотни советских патриотов. Е. В. Клумов не дожил до светлых дней победы. В 1944 году, незадолго до освобождения Белоруссии, он вместе с женой был умерщвлен гитлеровцами в газовой камере и сожжен в Малом Тростенце. За совершенный подвиг по спасению наших советских людей Е. В. Клумову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. В настоящее время его именем названа 3-я клиническая больница Минска (бывшая 1-я городская больница).

* * *

Через два дня после поездки в Минск с Мамедом Юсуфовым из деревни Тарасово в город снова выехала подвода.

На ней сидела «больная» Софья Антоновна Василевская. Ее муж Герасим Ефимович объяснил своим соседям, что Софьюшке стало плохо и что он везет ее в город, к врачу.

В передок телеги положили мешок картошки, килограмм сала да, на всякий случай, литр самогона. После предъявления пропусков на контрольном пункте повозка направилась не в больницу, а к Юбилейному базару.

— Ты, Софьюшка, будь осторожна, — наказывал Герасим Ефимович жене. — Ценой не скупись. А то мы знаем вас, баб. Любите поторговаться. Главное — йоду достань, уж больно просил Виктор Иванович.

— Кто знает, как получится, — отвечала Софья Антоновна. — Раньше-то на этот йод и не смотрела. А сейчас, поди, на золото не сыщешь! Ну и жизнь настала.

Когда подвода подъехала к Юбилейной площади и остановилась под развесистыми тополями, базар был уже в полном разгаре. Прямо на булыжнике были разложены модельная обувь, домашняя утварь, горшки с цветами, музыкальные инструменты — гитары, цимбалы, мандолины, балалайки. Да только покупателя на все это найти было трудно. Толкаясь, люди носили на вешалках и предлагали свои лучшие выходные платья, костюмы. Они теперь им были ни к чему. В городе в цене были соль, хлеб, картофель. Уже около часа Софья Антоновна толкалась между этими несчастными людьми, ища лишь один только йод для раненых в Тарасове. Вдруг ее внимание привлекла женщина, в руках которой была марля. «Сколько бы вышло бинтов!» — невольно подумала она.

Еще не приняв окончательного решения, Софья Антоновна подошла к хозяйке столь ценного для тарасовцев товара.

— Продаешь? — спросила она.

— Продаю. Конечно, не тюль, но для теперешних времен занавески получатся отменные.

— Метров десять — пятнадцать?

— Все двадцать пять! Богом клянусь! Если с головой подумать, на все окна занавесок хватит, да еще и на накидки для подушек останется.

— Сколько просишь?

— Деньги, дорогая, мне ни к чему. Продаю только на обмен.

— Мешок картошки. — Тут же, не задумываясь, предложила Софья Антоновна.

— Согласна.

Так была приобретена марля, так нужная для перевязок раненых! Потолкавшись еще по базару, Софья Антоновна выменяла и пузырек йода. Задание Виктора Ивановича Лошицкого было выполнено. В ту же ночь покупки Василевских были переправлены Филиппу Федоровичу Кургаеву.

А дня через два на тот же Юбилейный базар за медикаментами отправились Ядвига Францевна Лапицкая и Мария Ивановна Пикулик.

Чтобы не привлекать внимания гитлеровцев на контрольном сторожевом посту, женщины взяли с собой своих маленьких детей. Их поход также был удачным.

Добытые марля и медикаменты очень пригодились в лечении раненых. Правда, все это не могло покрыть и сотой доли всей потребности в медикаментах и перевязочном материале. Однако в первые дни пребывания раненых на оккупированной территории эти покупки, несомненно, сыграли свою важную роль.

* * *

В то время можно было заметить, что в Тарасове почти в каждом доме печные трубы дымились дольше и чаще обычного. В русских печах в огромных чугунах кипятились бинты и белье раненых. После стирки, чтобы не привлекать внимания немецких властей, все это высушивалось здесь же, в избах или на чердаках.

Острая нехватка перевязочного материала вынуждала Кургаева не раз обращаться за помощью к местным жителям деревни Тарасово, поселка Ратомка.

Патриоты, возглавляемые В. И. Лошицким, организовывали сбор простыней, наволочек, марли. Все это разрезалось на узенькие полоски и использовалось для перевязки ран.

Почти каждую ночь узлы с грязным бельем от раненых приносили неутомимая Женя Ильченко, Вера и Леонида Жизневские, а от них белье для стирки жители разбирали по своим домам.

В лечении раненых применялись и народные средства — травы. Дефицитными стали листья лопуха, пастушья сумка, алоэ. Собранная трава тщательно промывалась сначала родниковой, а затем кипяченой водой. Потом трава, листья измельчались и толклись в деревянной ступе. Полученный жмых в ведрах доставлялся раненым. При перевязке из жмыха отжимался сок прямо на гноящиеся раны. Результаты лечения были просто поразительными! Раны быстро затягивались.

Именно в этот период, как никогда, пригодились фармацевтические знания Ефима Владимировича Саблера. Ежедневно, соблюдая необходимую осторожность, на огородах, в садах, прилегающих к деревне дорогах он разыскивал целебные травы. Найденные наиболее ценные образцы Ефим Владимирович показывал чаще Жене Ильченко, Демьяну Алексеевичу Жизневскому или Кольке Пикулику, а они эти травы показывали всем остальным односельчанам. Практически в сборе целебных трав участвовали все жители деревни Тарасово.

Так компенсировалась острая нехватка медикаментозных средств.

* * *

Собирая материал о пребывании раненых в Тарасове, я часто слышал от жителей деревни фразу: «Повозка по кругу». Вот что о ней рассказал бывший тяжелораненый воин, лечившийся в Тарасове, ныне живущий в Минске Тимофей Андреевич Максимов:

— Враги не давали нам ни крошки хлеба, ни капли воды. Только один раз в день, рано утром, разрешалось съездить за водой к деревенскому колодцу. Дорога за водой проходила почти через всю деревню. Расчет оккупантов был очень прост: ранний рейс исключал возможность контактов раненых с местными жителями. Мне самому лично много раз приходилось ездить на повозке за водой. Как правило, рейс от канцелярии до колодца мы совершали часов в пять-шесть утра. Но враги просчитались… Как только на повозке мы въезжали в деревню, тут же из домов к нам подбегали женщины, юноши, девушки и быстро передавали хлеб, картошку, молоко, лук, табак. Бывало, пока проедешь деревенской улицей до колодца и обратно, под сеном скапливалось большое количество продуктов для раненых.

Вот такая ежедневная утренняя поездка за водой вдоль всей улицы Тарасова была известна среди бывших раненых, местных жителей, как «повозка по кругу». Естественно, чтобы успеть быстро передать продукты, жителям деревни Тарасово приходилось готовить еду заранее, с вечера. К пяти часам утра они уже с нетерпением ждали появления нашей повозки.

* * *

Прошел месяц на оккупированной земле… Только один месяц, а сколько горя пришло на тарасовскую землю!

— До войны у нас в колхозе «Красный пахарь» был скотный двор, где насчитывалось свыше ста породистых дойных коров. Колхозная пасека, фруктовый сад, славившийся на всю округу. А о тарасовской кузнице и столярной мастерской знал каждый взрослый на сто верст вокруг! — вспоминал через тридцать лет чудом оставшийся в живых, бывший завхоз колхоза Ефим Артемович Ильченко. — Вы бы видели, какой у нас был колхозный клуб! Бывало, каждое воскресенье всей семьей ходили туда посмотреть кинокартину или послушать интересный доклад. А как жили? На трудодень получали по десять килограммов картофеля и по два килограмма зерна. Я уж не говорю о кормовых и всем остальном.

В первые же дни оккупации гитлеровцы собрали всех тарасовцев и объявили: «Вы теперь свободные. Находитесь под властью фюрера. Москве — капут!» На все эти хвастливые заявления в отношении Москвы люди только презрительно улыбались. Что же касается «свободы», то ее почувствовали сразу. Из деревни без ведома немецких властей выходить было нельзя. За непослушание — расстрел.

За оказание помощи бывшим советским воинам, евреям — расстрел. Было приказано сдать имеющиеся оружие и радиоприемники.

Еще в июле 1941 года оккупанты обобрали нас до нитки. В домах оставались только одни голые стены.

На территории бывшего колхоза «Красный пахарь» гитлеровцы устроили так называемый «маенток», где все жители деревни должны были работать на Германию, как рабы. Наш рабочий день на полях начинался с семи часов утра и длился до заката солнца. Работать должны были все. Ежедневно, с немецкой точностью, каждый дом в Тарасове получал наряд на дневную работу. Кто не выполнял наряда, того наказывали.

Никто из жителей Тарасова не хотел работать на Гитлера: делали все крайне медленно и плохо, за что оккупанты обзывали нас: «Руссишь швайн».

В деревню Тарасове часто заезжали гитлеровские солдаты на повозках. Мы их прозвали «обозниками». Они бесцеремонно заходили в хату и приказывали:

«Матка, яйка! Матка, шпэк!»

Конечно, на это мы тут же залпом отвечали:

«Никс яйка! Никс шпэк!»

Это им не нравилось. Тогда они сами начинали рыться в наших домах и хлевах.

В годы оккупации мы питались только тем, что удавалось спрятать или зарыть в землю от этих «цивилизованных» зверей.

* * *

Назначение оккупационными властями волостным старостой В. И. Лошицкого удивило всех жителей деревни Тарасово и поселка Ратомка.

— Надо же, а еще председателем колхоза был! — говорили одни.

— Да таких вешать мало! — горячась, утверждали другие.

— А на собраниях, до воины, только и слышали от него: «Да здравствует наша Советская Родина!» Одним словом, просмотрели врага, — возмущались третьи.

Действительно, то, что Виктор Иванович Лошицкий стал волостным старостой, для непосвященных было неожиданным и расценивалось как предательство. Немногим было известно, что Виктор Иванович дал согласие на эту должность с ведома патриотов. Иметь своего человека на этой должности в немецком учреждении, в условиях оккупации, многое значило. Секретарем старосты стала комсомолка Аня Бурчак.

Вступив в контакт с оккупационными властями, Лошицкий получил доступ ко многим документам. Главное же — к волостной печати и аусвайсам. Пользуясь своими правами, Виктор Иванович прежде всего определил на должность заведующего ратомской аптеки бывшего начальника аптеки корпусного госпиталя 1-го стрелкового корпуса Ефима Владимировича Саблера, а волостным врачом — бывшего начальника санитарной службы 288-го саперного батальона Филиппа Федоровича Кургаева. Теперь в Ратомке ему надо было подобрать и надежную квартиру. Выбор пал на дом Софьи Фадеевны Озанович. Ее муж погиб в гражданскую войну, и в доме она жила только с детьми.

В один из июльских дней Лошицкий вместе с Саблером зашли к хозяйке их будущей квартиры.

— Здравствуйте, Фадеевна! — с порога приветствовал Виктор Иванович на вид очень суровую и неприветливую Озанович.

— День добрый! — неторопливо и нехотя ответила Софья Фадеевна.

— Как живешь? — старался разговорить хозяйку В. И. Лошицкий.

— Как все.

— К тебе на постой привел хорошего человека. Что скажешь? [пропущены стр. 94—95]

Тарасова почти никто не умирал. Однако почти ежедневно, рано утром, сразу же после окончания комендантского часа, с высокого крыльца канцелярии на носилках выносили двоих-троих «умерших». Опустив голову, сзади носилок всегда следовал Кургаев.

«Похоронная» процессия двигалась медленно в сторону возникшего военного кладбища и обязательно мимо гитлеровского часового и комендатуры.

— Иван капут! — часто слышали они вслед возглас часового. Достигнув места захоронения, процессия останавливалась. Носилки ставились на землю. Потом молча рыли ямы. Завернутые в простыни, одеяла «трупы» спускали на дно неглубоких могил.

Возвратившись с «похорон», Кургаев направлял сведения об «умерших» в немецкую комендатуру с неизменной пометкой «умер от заражения крови». Таких могильных холмов и свидетельств о смерти им было написано немало. А между тем «похороненные» выздоровевшие воины, с фальшивыми паспортами, справками за подписью В. И. Лошицкого и его секретаря А. Бурчак, расселялись в местных деревнях под видом «племянников», «свояков», «дядей», «отцов».

Тех, кто себя чувствовал покрепче, местные патриоты переправляли на север Минщины или на Витебщину.

Бывший раненый командир артиллерийского дивизиона Иван Самуилович Туровец, проживающий ныне в Калининграде, вспоминал:

— После лечения у Кургаева я был помещен к жителю деревни Тарасово Александру Петровичу Исайчуку. Через Мамеда Юсуфова мне была передана справка следующего содержания:

«Выдана настоящая гражданину Туровцу Ивану Самуиловичу в том, что он действительно с 28 июня 1941 года проживал в деревне Тарасово Ратомской волости Минского района. Работал в деревне Тарасово. В чем и свидетельствуют староста Ратомской волостной управы — Лошицкий, писарь — А. Бурчак. 31 октября 1941 года».

Среди людей ходили слухи, что на севере Минщины, ближе к витебским лесам, уже активно действовали партизаны. В то время я был молод, отлично знал оружие и военное дело. Отсиживаться долго в деревне Тарасово не собирался. Вскоре мне стало известно, что у местного жителя Демьяка Алексеевича Жизневского недалеко от Логойска, в деревне Слобода, проживал родной брат. О моем заветном желании и мечте сражаться в партизанском отряде знал каш доктор — Филипп Федорович Кургаев. Через него у меня состоялась встреча с Жизневским. Произошел нужный разговор. Демьян Алексеевич согласился мне помочь. Через несколько дней после этого разговора в дом к Исайчуку зашел сам Жизневский и сообщил, что для проезда в Слободу получен пропуск. С отъездом не стали медлить ни одного дня. Имея в кармане нужные документы, подписанные волостным старостой Лошицким, мы тронулись в путь. Дорога была нелегкой. Во многих деревнях немецкая комендатура проверяла у нас документы, тщательно осматривала повозку. На второй день пути мы прибыли к его брату, а через две недели я был уже в партизанском отряде. Позднее в партизанском отряде имени Суворова, на Витебщине, исполнял должность начальника штаба.

Сразу же после освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков я посетил деревню Слобода. Уж больно мне хотелось отблагодарить Мефодия Алексеевича Жизневского за его помощь и доброту. Но, к сожалению, до дня Победы он не дожил. Весной 1944 года будучи партизаном одного из отрядов славный белорусский патриот героически погиб в бою с карателями.

В середине октября 1941 года к витебским партизанам из Тарасова ушел и выздоровевший военный врач Степанов. Продуктами и одеждой его снабдила семья Герасима Ефимовича Василевского. Со слов его жены, Софьи Антоновны, военный врач Степанов был родом из Ленинграда. До войны служил в городе Бресте.

В 1972 году бывший командир 64-й стрелковой дивизии генерал-майор в отставке С. И. Иовлев вспоминал:

— В мае 1954 года я ехал поездом из Ленинграда в Москву. Слышу, как один пассажир вспоминает о боях 64-й стрелковой дивизии под Минском. Это меня заинтересовало. Я подошел к рассказчику, который сразу же меня узнал. Разговорились. Он мне сообщил, что во время боев под Минском был ранен и лечился в Тарасове. Все годы оккупации Белоруссии был врачом одного из партизанских отрядов. После Победы возвратился к себе на родину, в Ленинград.

Сопоставляя данные, рассказанные Софьей Антоновной Василевской и Сергеем Ивановичем Иовлевым, хочется верить, что речь шла об одном и том же человеке, то есть, о военном враче Степанове.

После выздоровления поселился в семье Станиславы Александровны Чирской Иван Куцкий. По ее рассказам, Куцкий по специальности тоже был врач. Во время нахождения в бывшей колхозной канцелярии колхоза «Красный пахарь» он помогал Кургаеву лечить тяжелораненых, а после выздоровления охотно оказывал медицинскую помощь местному населению.

По архивным данным, Иван Куцкий в 1942 году стал почетным отцом ныне живущей в Тарасове Шарупо Любови Иосифовны.

Бывший командир Красной Армии лейтенант Иван Федорович Ткачев, 1920 года рождения, поселился у Марии Семеновны Садовской. С помощью Виктора Ивановича Лошицкого ему удалось устроиться подсобным рабочим на мельницу в поселке Ратомка. Своим новым друзьям Ткачев рассказывал, что до войны жил на берегу Черного моря.

— В нашем доме Ткачев прожил восемь месяцев. Собирал патроны, оружие, которые тщательно прятал в огороде, — вспоминала М. С. Садовская. — Два года назад, пересаживая кусты крыжовника, мы откопали глиняный горшок. Каково же было наше удивление, когда мы в нем обнаружили завернутый в холстину заряженный пистолет. Несомненно, он был спрятан в 1942 году Иваном Федоровичем Ткачевым.

Бывший красноармеец, теперь уже инвалид Великой Отечественной войны, Василий Царев нашел приют в семье у Ядвиги Францевны Предко. Во время лечения в колхозной канцелярии ему пришлось ампутировать ногу. Операция была произведена в бывшей 1-й клинической больнице Минска.

Вскоре в этой же семье поселился и выздоровевший воин Василий Михайлович Андронников. Тяжело раненный в ногу, он находился на лечении в Тарасове около трех месяцев.

Бывший раненый красноармеец И. А. Новоселов поселился у М. И. Фурс. До войны Иван Андреевич жил на Украине, в Днепропетровском районе, работал комбайнером. В первые же дни войны он был ранен в левое бедро. Длительное время находился в тяжелом состоянии. С помощью усилий Кургаева, Саблера и местных жителей-патриотов ему удалось спасти жизнь.

У пожилых тарасовцев Стефаниды Адамовны и Василия Максимовича Хмельницких под видом «родного сына» стал проживать Петр Иванович Холод. Тогда ему было двадцать два года. Высокий и стройный, он действительно очень напоминал их сына, сражавшегося с гитлеровцами в составе Красной Армии.

Младший сын Хмельницких — Леонид Васильевич — вспоминал:

— Петр был военным летчиком. Родился и вырос на Алтае.

Бывший раненный в голову красноармеец Владимир Павлович Киселев поселился у Соколовых.

Во время сбора материалов о судьбе воинов, оставленных в деревне Тарасово, мне довелось встретиться с Верой Ивановной Соколовой, которая рассказала:

— В. П. Киселев с 1916 года рождения. Был родом из местечка Щекино Тульской области. Часто вспоминал свою семью и колхоз.

У Станиславы Александровны Чирской длительное время проживал Г. Бойко, у В. Витковского — И. Куренков. Удалось установить, что Григорий Бойко был родом из Курской области.

Многие раненые, помимо деревни Тарасово, расселились и в близлежащих деревнях и поселке Ратомка.

В то время для тарасовцев немалой проблемой было обеспечение выздоравливающих красноармейцев гражданской одеждой. Ведь многие были только в одном нательном белье и в лучшем случае — в верхнем летнем обмундировании. В таком виде нигде нельзя было даже показаться.

Местный учитель Павел Моисеевич Бортник организовывал сбор одежды по домам. Жители охотно отдавали пиджаки, костюмы, сапоги своих братьев и отцов, сражавшихся в рядах Красной Армии.

Большую находчивость, выдумку в обеспечении гражданской одеждой советских солдат проявили в то время Мария Ивановна Фуре и Софья Ивановна Кучминская. В их домах при содействии подпольщиков была организована настоящая красильная и пошивочная мастерская. Здесь армейское обмундирование распарывалось на отдельные куски, которые окрашивались в черный цвет. Потом все перекраивалось, и заново шилась одежда. В ней раненые ничем не выделялись среди местных жителей.

* * *

Чтобы ограничить доступ к тяжелораненым, оккупанты вокруг здания бывшей колхозной канцелярии возвели забор из колючей проволоки. Подходить к зданию и забору местным жителям под угрозой расстрела было запрещено.

С ведома волостного управления и немецкой комендатуры бывать здесь было разрешено только одному волостному врачу — Кургаеву. Это разрешение Филипп Федорович получил только при содействии и ходатайстве Виктора Ивановича Лошицкого. Волостному старосте удалось убедить оккупационные власти в абсолютной благонадежности «больного туберкулезом» «цивильного» врача.

После приема больных в ратомской волостной больнице, здание которой сохранилось до наших дней, Филипп Федорович шел в Тарасово, чтобы сделать необходимые перевязки раненым. С каждым днем в бывшей колхозной канцелярии их становилось все меньше и меньше. Это радовало всех тарасовских и ратомских патриотов.

Боевое задание командования 64-й стрелковой дивизии успешно выполнялось.

* * *

В одну из январских ночей, на рассвете, в дом Ивана Александровича Машковича, жившего недалеко от ратомского железнодорожного переезда, осторожно постучали.

— «Кто-то из своих», — прислушиваясь к характеру стука в окно, подумал Иван Александрович. Быстро открыв дверь, он увидел на пороге молодую женщину в полушубке, закутанную в большой шерстяной платок.

— Здравствуй, Иван! — радостно воскликнула неожиданная гостья.

— Оля? — удивленно произнес Машкович, по голосу узнав жену своего друга Флора Алексеевича Барановского. — Здравствуй, Оленька! Да скорее заходи в дом. — Быстро закрыв на засов дверь, продолжал: — А у нас после вашего отъезда болтали такое, что якобы вас и в живых больше нет. Говорили, что ты и Федор попали под бомбежку. Слава богу, что оба живы! Раздевайся и отогревайся. А я сейчас поставлю самовар, и будем пить чай.

До войны Ольга Александровна Барановская учительствовала в Ратомской школе. Она хорошо знала здесь всех жителей поселка. А в местном сельсовете долгие годы председателем работал ее муж Ф. А. Барановский, член партии с 1927 года. Когда нашими войсками был оставлен город Заславль, они вместе с Флором Алексеевичем вынуждены были уйти в Минск, где поселились на окраине города у родственников мужа. Все эти долгие месяцы оккупации Флор Алексеевич Барановский жил очень напряженной жизнью подпольщика. Как правило, по ночам его не было дома. Часто Ольге Александровне приходилось прятать приносимые им обращения к населению города, листовки. Сейчас, рискуя жизнью, она пришла сюда, в Ратомку, чтобы встретиться с В. И. Лошицким и передать ему указание Минского городского партийного подполья.

— Виктора встречаешь? — спросила она Ивана Александровича, подходя к столу.

— Лошицкого? Да каждый день. Волостное-то управление — рукой подать, за переездом.

— Так вот, Иван, мне необходимо сегодня же с ним встретиться. Есть очень серьезный разговор.

— Хорошо, Оленька, постараюсь. А как Флор? — продолжал расспрашивать Машкович о своем друге.

— Он похудел. Сам знаешь, город в военное время, да к тому же в условиях оккупации, далеко не курорт, а тем более такой, как Минск. Почти каждый день облавы, обыски, аресты, расстрелы. Живем, как на вулкане.

За беседой незаметно настало утро. Встреча Барановской с Лошицким состоялась во второй половине дня на квартире Машковича. Она лично передала ему указание партийного подполья об организации партизанского отряда из бывших тяжелораненых советских воинов и местных патриотов.

* * *

После встречи с посланцем Минского городского партийного подполья Ольгой Александровной Барановской У Виктора Ивановича Лошицкого появилось множество новых забот и неотложных дел.

Чтобы лучше и быстрее решить все поставленные задачи, на квартире тарасовского учителя Павла Моисеевича Бортника собрались В. И. Лошицкий, Ф. Ф. Кургаев, П. М. Бортник.

— Дорогие друзья, — начал Виктор Иванович, — недавно я получил указание об организации партизанского отряда. За два месяца нам предстоит подготовить людей и заложить продовольственную базу для отряда в Старосельском лесу.

— Это же здорово! — горячо воскликнул Кургаев. — Думаю, что всех наших ребят можно смело зачислять в отряд!

— Ты прав, Филипп, все они хорошие хлопцы, а главное, обстреляны и грамотные в военном отношении, — горячо поддержал Кургаева учитель Павел Моисеевич Бортник.

— Среди них есть даже оружейный мастер, — добавил врач. — Это Максимов. Вы все его хорошо знаете. Он живет у Ильченко. Свое дело знает отменно. И еще. У многих из них есть даже оружие.

— Я уверен, что оружие найдется в каждом доме в Тарасове и Ратомке, — продолжал Лошицкий. — Посудите сами: еще летом, на месте боев в старых окопах, блиндажах сколько валялось винтовок. А где все это сейчас? Да народ все подобрал. И правильно сделал! Пригодится, да еще как! Филипп Федорович, а сколько у вас осталось раненых?

— Десять. В марте думаю «госпиталь» закрыть на бессрочный капитальный ремонт, — пошутил Кургаев.

— Это хорошо. Но вам вместе с Саблером надо хорошенько подумать о создании запаса медикаментов и перевязочного материала. Все это будет необходимо. Формирование отряда нам предложено закончить к середине марта. Так что, прямо скажем, времени у нас — в обрез.

* * *

Остаток февраля и первая половина марта у Кургаева прошли в больших хлопотах. Филипп Федорович, пользуясь положением волостного врача, наличием аусвайса, под видом оказания медицинской помощи местному населению обошел все соседние деревни, многие дома поселка Ратомка, где проживали выздоровевшие воины. И всюду, где бы он ни появлялся, бывшие раненые встречали его, как самого близкого и родного человека. Предложение Кургаева о вступлении в партизанский отряд они встречали с восторгом, как осуществление самой заветной мечты. И это понятно. Ведь теперь они — не беспомощно лежавшие на носилках и истекающие кровью люди, а будущие партизаны, с оружием в руках способные продолжать борьбу со смертельно ненавистным врагом — гитлеровскими оккупантами.

В эти же дни В. И. Лошицкий встретился и с железнодорожным мастером Ф. А. Третьяковым — человеком заметным и уважаемым во всей Ратомке. На протяжении ряда лет в дождь, зимнюю стужу, метель, летнюю жару жители постоянно видели его на работе по ремонту железнодорожного пути.

* * *

Федор Ануфриевич Третьяков родился и вырос в небольшой белорусской деревне Теалы Оршанского района Витебской области. После успешного окончания железнодорожного техникума был направлен железнодорожным мастером на станцию Колодищи.

Как-то в клубе Минского вагоноремонтного завода имени Мясникова на вечере ударников Федор Ануфриевич встретился с красивой и статной Настей Готовко. Девушка понравилась мастеру. Вскоре сыграли свадьбу. Молодожены зажили тихо и счастливо. Родились дети: сыновья — Федор, Николай — и дочь Нина.

В 1937 году Ф. А. Третьякова перевели работать на станцию Ратомка.

В первые же дни войны эта станция превратилась в выгрузочную станцию для прибывающих воинских частей и подразделений. Поэтому Ратомка часто подвергалась налетам фашистской авиации. Взрывы авиабомб нередко повреждали железнодорожные пути, нарушая этим график движения железнодорожного транспорта. Ремонтные рабочие, возглавляемые Ф. А. Третьяковым, работали день и ночь, устраняя повреждения и восстанавливая движение грузовых и пассажирских поездов.

Когда в Ратомку ворвались немецко-фашистские захватчики, Третьякова, как железнодорожного мастера, сразу же вызвали к новому начальнику станции.

— Ти должен карошо работать, — высокомерно произнес немец. — Будешь плёхо работать, ми будем тебя стрелять. Пах! Пах!

В тот день Федор Ануфриевич с тяжелым чувством возвращался к себе домой.

— Ти должен карошо работать», — сквозь стиснутые зубы передразнил он нового начальника станции. И повернувшись в сторону здания железнодорожного вокзала, энергично потряс кулаком: — А этого не хочешь?

С приходом гитлеровцев железнодорожная ремонтная бригада станции Ратомка сама по себе распалась. Третьякову пришлось ее создавать заново. Путевыми рабочими были оформлены не только некоторые местные жители, но и бывшие воины Красной Армии, оказавшиеся в окружении. Среди них были Иван Краснов, Куликов.

В конце августа 1941 года в бригаду были зачислены братья Иосиф и Федор Бурчаки, а также бежавший из концентрационного лагеря для военнопленных Альберт Иванович Вольский.

В сентябре месяце в ремонтную бригаду пришел брат жены Ф. А. Третьякова — С. И. Готовко. До войны Сергей Иванович заочно учился в Минском юридическом институте. Учебу сочетал с работой счетовода на станции Фаниполь. В первый же день войны был мобилизован. Попал в окружение. Бой с гитлеровцами вел до последнего патрона, снаряда. Был ранен. Потом — концентрационный лагерь для военнопленных. И наконец-то удачный побег.

В Ратомку, к сестре, добирался только ночью, избегая людных шоссейных дорог.

Все они в Ратомке за подписью волостного старосты В. И. Лошицкого и получили справки-подтверждения, что до войны работали на железной дороге в качестве сезонных рабочих. Заново сформированная Ф. А. Третьяковым ремонтная бригада на станции Ратомка состояла из верных и преданных Советской власти людей. Это позволило патриотам в суровые дни оккупации включиться в борьбу против немецко-фашистских захватчиков.

В метрах пятидесяти от здания железнодорожного вокзала станции Ратомка размещался гараж пожарной охраны. В период оккупации гитлеровцы превратили помещение гаража в оружейный трофейный склад. На массивных двустворчатых дверях склада висел огромный замок, ключ от которого хранился у самого начальника железнодорожной станции. Здание склада никем не охранялось, но и проникнуть туда незаметным было не так легко. Почти все подходы к гаражу были открыты и просматривались из окна служебного станционного помещения.

И все-таки группа Третьякова путем подкопа решила проникнуть в оружейный склад. Операцию блестяще выполнили С. И. Готовко.

* * *

В первых числах января 1942 года на станцию Ратомка прибыл большой гитлеровский эшелон с живой силой и техникой. Ввиду налета советской авиации на военные объекты Минска, эшелону было приказано задержаться на станции Ратомка. Состав поезда со второго пути перевели на запасный путь. Только под утро следующего дня эшелону было разрешено проследовать в Минск.

Сторожевой пост № 1, где в то время дежурным стрелочником был гитлеровец, подал сигнал: «Путь свободен». Состав тронулся и стал постепенно набирать скорость. Неожиданно в районе выходной стрелки запасного пути раздался взрыв.

При взрыве пострадали паровоз и выходная стрелка. Эшелон остановился. Из вагонов повыскакивали гитлеровские солдаты, панически озираясь, открыли беспорядочную стрельбу.

В результате смело проведенной диверсии отправка воинского эшелона в Минск была задержана еще более чем на двенадцать часов.

Это была очередная победа группы Федора Ануфриевича Третьякова.

* * *

В середине февраля 1942 года во время подбойки шпал в районе станции Крыжовка Сергей Готовко шепнул Гордейкину:

— Сегодня на чугунке сделаем фейерверк.

— Понял. Желаю успеха, Сережа.

Назавтра не только в Ратомке и Крыжовке, но и на всем участке перегона Вильнюс — Минск только и говорили о крупном крушении немецкого эшелона на железнодорожном перегоне Крыжовка — Ратомка. Вместе с боевой техникой под обломками искореженных и разбитых вагонов нашли свой бесславный конец многие гитлеровские солдаты и офицеры. Эту смелую диверсию с помощью партизан совершили рабочие ремонтной бригады станции Ратомка Сергей Иванович Готовко и бывшие военнослужащие Иван Краснов и Куликов.

О диверсионных действиях на железной дороге группы Ф. А. Третьякова хорошо было известно В. И. Лошицкому. Вот почему после встречи с посланцем из Минска Ольгой Александровной Барановской он постарался увидеться с железнодорожным мастером Ф. А. Третьяковым. В результате многие ремонтные рабочие изъявили горячее желание влиться в создаваемый партизанский отряд.

* * *

О феврале в народе говорят, что это время метелей и кривых дорог. Именно таким он был в 1942 году. Почти ежедневно гитлеровцы сгоняли жителей деревни Тарасове на расчистку от снега Раковского шоссе. Работали целыми днями. Тех, кто от усталости не мог держать лопату, оккупанты жестоко избивали.

Вместе с тарасовцами приходилось работать и выздоровевшим раненым — Ивану Ткачеву, Семену Касаткину, Мамеду Юсуфову и многим другим. Нередко вместе с ними работали Филипп Федорович Кургаев и Ефим Владимирович Саблер. По своему внешнему виду все они походили на местных жителей. Почти у каждого — густая борода, усы, длинные волосы.

В один из таких дней произошел случай, который взволновал всех тарасовских патриотов, жителей.

Как-то утром, следуя под конвоем оккупантов на работу для расчистки от снега Раковского шоссе, Константин Ракитский сообщил на ходу Холоду:

— Под большим секретом мне сообщили, что Хрущинский, из комендатуры, вчера вечером составлял списки. Среди перечисленных фамилий — все наши бывшие раненые, среди которых есть и твоя. Говорят, что этот ублюдок собирается сегодня их повезти в Минск.

— В Минск? — переспросил Холод. — Да только пусть попробует! Я из этого гада душу выверну наизнанку!

В этот день при выходе на Раковское шоссе гитлеровцы тарасовцев погнали не в сторону Минска, а в противоположную, в направлении Старого Села. Так что воспрепятствовать поездке Хрущинского в минское СД тарасовские патриоты уже не могли.

Весть о составлении списков бывших тяжелораненых советских воинов быстро разлетелась среди всех, работающих на шоссе.

Когда под вечер тарасовцы, наконец-то, возвратились с работы в деревню, Ракитский по поручению Кургаева тут же отправился в дом, где квартировал Хрущинский.

— Дома нет. Еще с утра ушел в Минск, — поджав тонкие губы, ответила хозяйка дома.

Об этом Холод и Ракитский незамедлительно сообщили Кургаеву. Внимательно выслушав взволнованное сообщение о поездке Хрущинского в Минск, Филипп Федорович, не задумываясь, твердо произнес:

— Собаке — собачья смерть! Медлить нельзя. Чем быстрее, тем лучше!

Когда над деревней Тарасово сгустились вечерние сумерки, к Раковскому шоссе направилось трое: Ракитский, Юсуфов, Холод.

Долго находиться в засаде им не пришлось. Вскоре на развилке Раковского шоссе остановилась крытая немецкая автомашина. Из кузова на шоссе вывалился изрядно подвыпивший Хрущинский.

— Данке! — по-лакейский поблагодарил он гитлеровского шофера.

Мотор снова заработал, и автомашина стремительно помчалась в направлении города Ракова.

Хрущинский, с минуту постояв на безлюдной дороге, весело посвистывая, по узкой проторенной тропе зашагал в Тарасово.

Он даже не заметил, как в лощине около кустарника перед ним спереди и сзади выросли три силуэта. В них он сразу узнал Ракитского, Холода, Юсуфова. Весь хмель разом вылетел из головы. Оценив опасность обстановки, Хрущинский бросился на колени и жалостно заголосил:

— Пощадите, братцы, богом клянусь, не виноват! Озолочу… жена… дети…

— Смотрите, эта мразь еще клянется! — брезгливо произнес Ракитский и руками, точно тисками, сдавил его шею.

…После казни Хрущинского тарасовцы жили напряженно, в ожидании чего-то страшного. Все понимали, что им все это просто так не пройдет.

* * *

В середине марта 1942 года Виктору Ивановичу Лошицкому с помощью своих людей удалось отправить в Старосельский лес подводу с мукой, картофелем, солью.

Эти продукты должны были составить продовольственную базу их будущего партизанского отряда.

В двадцатых числах марта Кургаев доложил Виктору Ивановичу, что все бывшие выздоровевшие советские воины, как один, готовы к выходу в лес.

Действительно, в бывшей колхозной канцелярии деревни Тарасово оставалось всего лишь пять раненых советских воинов, которые находились в состоянии выздоровления и, фактически, в активном врачебном лечении и наблюдении больше не нуждались. Можно считать, что свой врачебный долг по лечению оставленных тяжелораненых воинов Филипп Федорович Кургаев, техник 2-го ранга Ефим Владимирович Саблер, тарасовские и ратомские патриоты выполнили! Из ста оставленных нетранспортабельных тяжелораненых воинов свыше восьмидесяти были поставлены на ноги, многие из которых уже активно сражались в партизанских отрядах на севере Минщины и Витебщины.

* * *

— Кого я вижу? — воскликнул Виктор Иванович Лошицкий, встретив на одной из улиц Ратомки своего довоенного знакомого, бывшего военнослужащего.

— Он самый, оглянувшись по сторонам, негромко ответил осипшим голосом бородач.

— Работаешь? — продолжал расспрашивать Виктор Иванович.

— Работать у этих гадов? Никогда! Лучше с голоду сдохну, чем буду есть их поганый хлеб. А ты, я слышал, к ним подался?

— А здорово тогда весной 1941 года ваша часть помогла нашему колхозу в севе яровых да и в посадке картошки тоже, — старался еще больше прощупать старого знакомого Виктор Иванович.

— Да, брат, были дела… И прекрасные дела.

«Не изменился! — подумал о нем Лошицкий. — Значит — «свой».

— Слушай, приятель, — продолжал Виктор Иванович, — заходи ко мне, в управу, потолкуем.

Виктор Иванович, будучи до войны председателем колхоза, часто видел этого человека в одной из воинских частей. Действительно, он нередко приезжал с красноармейцами части в Тарасово, чтобы помочь колхозу «Красный пахарь» в проведении полевых работ, уборке урожая.

Не знал тогда Виктор Иванович, какие трагические последствия принесут встречи с этим человеком, который к этому времени был уже завербован минской СД.

* * *

Вечером 30 марта 1942 года ратомская аптека закрылась, как всегда, в установленный час. Заведующий аптекой Ефим Владимирович Саблер, не торопясь, захлопнул ставни. Войдя в помещение со служебного входа, он поспешно закрыл дверь на ключ. Взглянул на часы: стрелки показывали ровно девять. До выхода из Ратомки в Старосельский лес оставались считанные часы. Войдя в небольшую комнату, где хранились запасы медикаментов и перевязочного материала, Ефим Владимирович стал быстро открывать коробки и содержимое вываливать на стол.

Неожиданный стук заставил его вздрогнуть. На лбу мгновенно бисером выступила испарина. С волнением он подошел к двери.

— Кто? — почти не своим голосом спросил Ефим Владимирович.

— Свои, Ефим!

Узнав голос Кургаева, он облегченно вздохнул и быстро открыл дверь.

— Ну, Друг, напугал же ты меня! Хоть бы предупредил! — встречая доктора, дружески пожурил Саблер.

Закрыв дверь, оба подошли к столу, где лежали только что выложенные медикаменты, бинты, вата.

— Забираем все, что есть! В лесу, брат, все пригодится, — окинув все взглядом, проговорил Кургаев. — А хирургический инструментарий не забыл?

— Берлинского изготовления! — в ответ не без гордости воскликнул Саблер.

— Великолепно! — вполголоса похвалил Кургаев.

Потом они вместе все приготовленное медицинское имущество стали быстро складывать в рюкзаки.

Когда все было готово, Ефим Владимирович подошел к кассовой конторке, стоявшей на высоком столе. В выдвинутом ящике Кургаев увидел аккуратно сложенные советские деньги и оккупационные марки.

— Берем? — спросил Саблер.

— Спрашиваешь! Забирай все.

Ефим Владимирович, туго перевязав пачку денег бинтом, аккуратно сунул их в свой вместительный мешок. Когда сборы были закончены, погасили лампу и вышли на улицу.

Закрыв на ключ служебный ход, Саблер подошел к парадной двери аптеки и на видном месте приколол записку, в которой размашистым почерком было выведено:

«Уехал в Минск за медикаментами. Заведующий».

— Пускай подождут, пока рак свистнет! — весело проговорил Ефим Владимирович. Нагруженные, оба направились темным переулком к дому Озанович. Простившись с гостеприимной Софьей Фадеевной, они благополучно пересекли железнодорожное полотно выше переезда и пустырем вышли на дорогу Ратомка — Тарасово. От них немецкий сторожевой пост остался далеко вправо.

Через полчаса пути они достигли придорожной рощи — места условленного сбора группы.

— Стой, кто идет? — раздался строгий голос из темноты.

— Свои.

— Пароль?

— Курок!

— Отзыв?

— Кричев!

А через несколько минут Кургаев и Саблер попали в объятия своих друзей.

— Кого еще нет? — спросил Вольский.

— Знакомого Лошицкого, — за всех ответил железнодорожный мастер Третьяков.

— Без опоздания он не может! — с неприязнью в голосе проговорил Федор Бурчак.

— Придется посадить на губу! — пошутил Кургаев. В этот момент среди деревьев показался силуэт недостающего члена группы. Все успокоились.

До рассвета группа должна была успеть соединиться с тарасовцами и пересечь Раковское шоссе. Время терять не стали. Цепочкой зашагали в нужном направлении.

В пяти километрах от Старого Села в березовой роще произошло соединение Ратомской и Тарасовской групп. Старшим тарасовцев был Тимофей Андреевич Максимов. Сделали короткий привал. Несмотря на волнующий момент, все соблюдали маскировку: не курили и громко не разговаривали.

В составе организованного партизанского отряда насчитывалось сорок пять человек — лучшие советские патриоты деревни Тарасово, станции Ратомки и выздоровевшие воины Красной Армии. Правда, далеко не у всех было оружие и у многих не было патронов, но подпольщики не унывали и надеялись все это добыть в бою.

Первый этап задуманного плана передислокации отряда в Старосельский лес был выполнен. Оставался второй — перейти Раковское шоссе и прибыть в район подготовленной продовольственной базы. Место перехода шоссе было намечено в пяти километрах восточнее Старого Села. Уже перевалило далеко за полночь, надо было торопиться. Объединенная группа тарасово-ратомских подпольщиков снова двинулась в путь.

Когда группа выбралась из большой лощины к месту намеченного перехода, вдруг увидели необычную картину: по Раковскому шоссе непрерывно патрулировали гитлеровские солдаты, бронетранспортеры. Подходы к дороге со стороны леса, подступающих лощин непрерывно освещались вспышками белых ракет. Приближался рассвет. В прозрачном небе одна за другой гасли звезды. Было ясно, что группе здесь скрытно через шоссе не перейти. Отошли назад. Параллельно дороге в восточном направлении прошли еще около трех километров. Снова приблизились к шоссе. И опять осечка.

— Что за черт! — выругался Вольский. — Здесь что-то не так!

Наступило утро. О скрытном переходе дороги в дневное время не могло быть и речи. Решили переждать день в лесу.

В полдень погода испортилась. Все небо заволокло темными тучами, повалил мокрый снег. Одежда намокла. В сапогах хлюпала вода. Все дрожали от холода.

Каково же было удивление всех, когда и в следующую ночь обстановка на дороге не изменилась. Наоборот, охрана и патрулирование на шоссе, особенно в местах удобного перехода, еще более усилились. В ночном небе на протяжении многих километров дороги продолжали рассыпаться осветительные ракеты. Снова подпольщики сделали попытку пересечь Раковское шоссе и снова безуспешно. Обнаруженные, они с трудом оторвались от преследования.

— Здесь что-то не так, — угрюмо высказал свое мнение Альберт Иванович Вольский.

— А может быть, оккупантам о нас кто-нибудь донес? — поддержал догадку Федор Бурчак.

— Да не может этого быть! — возразил Саблер. — Наши-то все здесь. Да и кто мог пойти на такую подлость?

— Э, Ефим Владимирович, на войне еще не то бывает! — поправляя на спине тяжелый мешок с медикаментами и перевязочным материалом, произнес Филипп Федорович Кургаев.

— Надо вернуться и выяснить обстановку, — раздраженно и несколько манерно предложил знакомый Лошицкого.

— Нельзя нам обратно! При возвращении всем будет конец, — возразил Вольский.

— А может быть, и не похватают. Откуда гитлеровцам знать, где мы были? — в тон ему возразил все тот же голос. — Не оставаться же нам здесь в таком положении? Это просто глупо! Мы здесь пропадем от холода и голода, и оккупанты переловят нас всех, как зайцев.

Все угрюмо молчали. Потом взвесив все «за» и «против», решили для выяснения сложившейся обстановки на день-два возвратиться по домам, а потом снова попытаться перейти Раковское шоссе.

Никто не заметил, как ехидная улыбка промелькнула на лисьем лице знакомого Лошицкого. Он-то знал, что ожидало подпольщиков при их возвращении в Ратомку, Качено, Тарасово.

Забегая вперед, сообщу, что после освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков провокатор был пойман, опознан местным населением и осужден. Однако это возвращение стоило многим подпольщикам жизни.

* * *

На свинцовом небе — ни единого просвета. Все затянуло густой серой пеленой.

И снова целый день 2 апреля шел мокрый снег. Под давно разбитыми кирзовыми сапогами Кургаева чавкала грязь. После возвращения из леса Филипп Федорович шел по разбухшей весенней дороге из Ратомки в Тарасово. Наконец-то показалась деревня. На улице — ни души! На пригорке, слева, на краю деревни стоял гостеприимный дом Ефима Артемовича Ильченко.

«Зайти?» — промелькнуло у Кургаева и, более не задумываясь, решительно свернул с дороги.

Поднявшись на крыльцо дома, Филипп Федорович увидел дочь Ильченко Женю — и старшину Максимова.

«Любит она его, это хорошо», — подумал Филипп Федорович. И окинув их бодрым взглядом, поздоровался со старшиной и Женей.

— Здравствуйте, доктор! — счастливо отозвалась Женя. — Ой! Да у вас сапоги полны воды? Вы простудитесь! Скорее в дом…

На кухне Филипп Федорович с трудом стянул тяжелые мокрые сапоги. Действительно, портянки были — хоть выжимай. Что ж удивительного, ведь почти трое суток непрерывно он был на ногах в поле. Возвратившись в Ратомку после короткого отдыха, он направился в Тарасово, чтобы навестить раненых.

— Знаете, Женя, а у меня в Башкирии растет сын Сашка! Наверное, уже большой! — как-то неожиданно произнес Филипп Федорович.

— У вас сын? — удивленно переспросила Женя. — Это же прекрасно, доктор! Замечательно! Вот возвратитесь после войны домой, сын увидит вас и с гордостью скажет своим товарищам: «Смотрите, это мой папа!»

— Да, но до этого дня еще так далеко…

Тем временем хозяйка дома Мария Антоновна ухватом из печки достала большой чугун. В доме тут же распространился аппетитный запах. Выбрав побольше алюминиевую миску, она до краев налила Филиппу Федоровичу душистых щей.

— Кушай, сынок, — по-матерински ласково произнесла Мария Антоновна, ставя миску на стол.

— Щи! — как-то по-ребячьи мечтательно воскликнул Филипп Федорович. — Вот точно такие же щи варила и моя мама! Когда возвращусь в Башкирию после войны, обязательно, Мария Антоновна, расскажу о вас, как о своей белорусской маме.

— Спасибо, сынок.

— Хочу попросить вас и еще об одном, — продолжал Филипп Федорович. — Обязательно запишите мой адрес. Ведь должны же мы встретиться в Башкирии после войны!

Отец Жени Ефим Артемович с полки достал толстую тетрадь, где размашистым почерком и крупными буквами под диктовку Кургаева записал: г. Уфа, ул. Карла Маркса, дом 18, Кургаевой Александре Андреевне.

— Это моя тетя. Адрес надежный, — пояснил Кургаев.

Да, не знал тогда Филипп Федорович, что это была его последняя встреча с Ильченками. Потом, почти тридцать лет спустя, по этому адресу, когда-то продиктованному Кургаевым в апрельский день, я разыскал в Уфе его тетку Александру Андреевну Кургаеву и поведал ей героическую правду о ее племяннике — военном враче комсомольце Филиппе Федоровиче Кургаеве, считавшимся многие годы без вести пропавшим. Матери Филиппа Федоровича Кургаева к этому времени в живых уже не было.

* * *

В 22.00 2 апреля 1942 года начальник минской СД давал последние инструкции старшим карательных групп, направлявшимся для выполнения специального задания в Тарасово и Ратомку.

— Им нельзя давать ни одного дня отдыха, — отрывисто говорил он осипшим голосом. — Через сутки нам их не взять. Да смотрите же — не упустите волостного старосту Лошицкого. Никаких слабостей! Помните, что вы — солдаты фюрера и великой Германии!

А через несколько минут в направлении деревни Тарасово и поселка Ратомка уже мчались автомашины с сотрудниками минской СД, вооруженными до зубов. Карательные группы располагали списочным составом и адресами всех активных членов Тарасово-Ратомской подпольной патриотической группы. Расстояние от Минска до Тарасова — четырнадцать километров, или двадцать минут быстрой езды. И все-таки как ни торопились гитлеровцы, ехали они очень осторожно, пугливо озираясь на окружавшие их в дороге темные провалы городских руин.

Они-то знали, что, несмотря на установленный строгий оккупационный режим, каждое утро на улицах города Минска находили десятки трупов их солдат и офицеров, а на заборах и стенах домов и руин — сотни листовок, призывов партийного подполья.

Деревня Тарасово была погружена в ночной мрак. Нигде — ни огонька. Машины карателей резко затормозили у здания бывшей колхозной канцелярии. Из кабин и кузовов с автоматами в руках высыпали гитлеровцы. Оцепив дом, часть из них быстро поднялась на второй этаж, где находились еще не выздоровевшие пять тяжелораненых. Шестым был прибывший сюда, после неудачной попытки перейти Раковское шоссе, Филипп Федорович Кургаев.

В тот момент, когда гитлеровцы ввалились в полуосвещенное помещение, выздоравливающий Василий Ильинский, молниеносно оценив обстановку, выпрыгнул в окно. На улице раздались автоматные очереди. На остальных гитлеровцы наставили автоматы. Потом стали обыскивать каждого с головы до пят. Перевернули топчаны и снова, как когда-то в июле 1941 года, перетрясли всю соломенную подстилку. Но ничего подозрительного не обнаружили. Раненым и врачу скрутили руки… колючей проволокой! Ржавые шипы, как острые ножи, больно впились в кожу. Брызнула кровь. От нестерпимой боли нельзя было пошевелить даже пальцем! Начались допросы, истязания, пытки…

Первым допрашивали врача Кургаева.

— Ви есть военный врач! — начал допрос сухощавый гитлеровец в очках.

— Нет! Я — волостной врач. По болезни в армии никогда не служил, — старался спокойно отвечать Филипп Федорович.

— Ты есть партизан! — завопил гитлеровец и больно ударил Кургаева. Филипп Федорович упал. И тут же на врача обрушились удары немецких кованых сапог. Филипп Федорович потерял сознание. Его обдали холодной водой. Он пришел в себя. И снова вопросы! И снова удары! К концу допроса врача трудно было узнать… Допрашивали, истязали и остальных. Гитлеровцы требовали адреса выздоровевших раненых и местных патриотов.

На вопросы палачи не получили ни одного нужного ответа. Около трех часов длилось это страшное истязание. На скрученные колючей проволокой руки без содрогания нельзя было смотреть. С ладоней ручьями стекала кровь. Советские воины держались стойко и мужественно. Потом всех вывели из помещения на улицу и под усиленным конвоем погнали на юго-западную окраину деревни.

В эту ночь были схвачены и другие патриоты деревни Тарасово.

— Это было уже в одиннадцатом часу ночи. В нашем доме все уже спали. Вдруг слышим сильный стук в дверь и немецкую речь. Дверь открыла мама. В дом ворвались солдаты. «Комм, комм!» — кричали они. — Со слезами на глазах вспоминала старшая дочь Виктора Ивановича Лошицкого — Зинаида Викторовна. — Мне тогда шел четырнадцатый год. А у отца с матерью нас было трое, я — самая старшая. В то время мы, дети, лежали на печке и все слышали и видели. Когда гитлеровцы повели из дома родителей, мамочка успела крикнуть нам: «Прощайте, доченьки!» В доме мы остались одни. Всю ночь мы проплакали.

Группа гитлеровцев из минского СД ворвалась в дом Ефима Артемовича Ильченко. Увидев здесь бывшего тяжелораненого старшину Красной Армии Тимофея Андреевича Максимова, один из них спросил:

— Ви — Тимофей?

— Никс Тимофей! Меня зовут Николаем, Николаем Яишко, — уверенно ответил старшина Максимов. И в подтверждение предъявил паспорт. — А Тимофей живет на противоположном краю деревни. Там, там! — взмахом руки показал нужное направление.

— Здесь никакого Тимофея нет, — подтвердил хозяин дома Ефим Артемович Ильченко. — Здесь живут только одни православные! — и в подтверждение сказанного быстро обнажил свою грудь, на которой еще от матросской службы в первую империалистическую войну остался вытатуированный большой крест.

— Гут! — произнес старший группы гитлеровцев, возвращая Максимову паспорт. Но и после ухода гитлеровцев этой семье пришлось пережить очень много. Дело в том, что на противоположном краю деревни Тарасово никогда никакой Тимофей не проживал. Следовательно, при обнаружении обмана жизнью могла поплатиться вся семья.

Когда за оккупантами захлопнулась дверь и гитлеровцы спустились с крыльца, дочь Ефима Артемовича Женя бросилась к окну. На дороге она увидела идущих под конвоем Ф. Ф. Кургаева, Ю. Мамедова и еще троих советских воинов. С улицы то и дело доносились автоматные очереди и обрывки немецких команд.

В эту ночь многие тарасовцы видели, как по деревне в сторону Раковского шоссе проконвоировали Лошицких, Бортников, Жарковских. Были арестованы и некоторые выздоровевшие красноармейцы, проживающие в деревне Тарасово: П. И. Холод, И. Куцкий, Г. Бойко, В. П. Киселев. К шести часам утра гитлеровцы всех схваченных подпольщиков согнали в неглубокую лощину, прилегавшую к юго-западной окраине деревни Тарасово.

Было начало седьмого. Рождался новый день, увидеть который патриотам было уже не суждено. В лощине, точно на учебном стрельбище, один за другим раздавались зловещие выстрелы. Это каратели из минской СД одного за другим расстреливали патриотов.

— Из тарасовской лощины ветер доносил в деревню последние слова патриотов: «Да здравствует Родина!», «Смерть извергам!». Доносилось пение «Интернационала». Потом все смолкло, все погрузилось в мертвую тишину, — через тридцать лет после войны вспоминал Ефим Артемович Ильченко, дом которого стоял на юго-западной окраине деревни, около тарасовской лощины.

Когда настал рассвет, Женя, накинув платок, побежала к лощине в надежде хоть кого-нибудь застать в живых. От увиденного она едва не лишилась чувств: у деревянного моста лежали истерзанные и расстрелянные врач Филипп Федорович Кургаев, председатель тарасовского колхоза «Красный пахарь» Виктор Иванович Лошицкий, учитель Павел Моисеевич Бортник, Анна Дмитриевна Лошицкая, Степанида Ивановна Бортник, семья Жарковских — мать, сын, невестка и бойцы Красной Армии.

В стороне, в метрах ста, уткнувшись в землю, лежал Мамед Юсуфов.

Вскоре в лощине собралась вся деревня. Прибежали сюда и дети учителя Бортника, Жарковских, Лошицкого. Такого горя деревня еще не знала и не видела никогда. Когда жители деревни стали переносить убитых из лощины в деревню, один из расстрелянных застонал. Им оказался красноармеец, по национальности узбек. Он-то и рассказал жителям все подробности допроса и расстрела патриотов.

— Все героически приняли смерть, — рассказывал единственный свидетель. — Когда очередь дошла до Юсуфова, произошло непредвиденное. У него оказались свободными руки. «Получай, гад!» — крикнул Мамед и изо всех сил ударил подошедшего к нему палача. Тот пошатнулся, как куль, свалился на землю. Воспользовавшись замешательством, Мамед бросился бежать. Казалось, еще мгновение — и он скроется в тарасовском лесу. Но уйти смельчаку не удалось…

А перед расстрелом врач Кургаев успел плюнуть карателю в лицо и крикнуть: «Да здравствует Советская Родина!»

К вечеру 3 апреля местные жители всех казненных патриотов перевезли на кладбище и похоронили. Военного врача Ф. Ф. Кургаева и бывших тяжелораненых воинов Красной Армии похоронили вместе, в одной братской могиле.

* * *

В ходе поиска и сбора материалов о действиях Тарасово-Ратомской подпольной патриотической группы автору этих строк посчастливилось встретиться с Беллой Мятеж (по мужу Ядловская), которая поведала о дальнейшей судьбе Василия Ильинского, того самого, который при появлении гитлеровцев в колхозной канцелярии в ночь со 2 на 3 апреля сумел выпрыгнуть в окно.

— В ту самую ночь мамы дома не было. Она вместе соседкой по бараку ушла в Ратомку, чтобы обменять кое-какие вещи на продукты. Дома были только я, мне тогда шел восьмой год, братик семи месяцев и старшая девятилетняя сестренка. Маленький брат не спал, капризничал. Не спала и я. Помню, ночью вбегает в нашу квартиру дядя Вася из колхозной канцелярии с возгласом: «За мной немцы!» Наша квартира в бараке состояла всего лишь из одной комнаты. Половину помещения занимала русская печь. Я ему возьми да предложи:

— Дядя Вася, залезайте к нам на печь, авось немцы на найдут!

Не раздумывая, он быстро залез на печь и лег между стеной и матрацем. Я покрыла его старым одеялом и сверху на него положила семимесячного брата. Вскоре в комнату вбегают гитлеровцы:

— Рус, рус! — кричат.

Увидев карателей, я громко заревела, а вместе со мной заплакал и грудной братик. Проснулась старшая сестра. Она тоже с испуга подала голос. Гитлеровца заглянули в шкаф, под кровать и даже в печь! Видимо, решив, что здесь одни дети, пошли искать дядю Васю в других квартирах нашего барака. Мы же продолжали реветь еще громче!

Когда каратели ушли из барака, — продолжала рассказывать Белла, — дядя Вася вылез из своего убежища и через окно исчез в поле. Утром следующего дня из Ратомки возвратилась мама с продуктами. Мы все рассказали ей о дяде Васе. Выслушав наш рассказ, она сказала, что мы — молодцы и чтобы больше об этом никому не рассказывали. Но мы, дети, сдержаться не смогли! Конечно, под «секретом» обо всем рассказали своим подругам. Вскоре не только в бараке, да и все в Тарасове знали о нашем ночном приключении, — улыбаясь, закончила, свой рассказ Белла Мятеж.

Ее воспоминания о Василии Ильинском дополнила мать Эмилия Павловна Мятеж:

— Мои дети очень любили и хорошо знали многих раненых, размещенных в колхозной канцелярии. Особенно нравилось там бывать Белле. Несмотря на запрет оккупационных властей посещать раненых, она буквально под носом часовых, как мышка, свободно проникала к ним, зачастую пронося с собой хлеб, картошку, медикаменты. Больше всех дети любили врачей Кургаева и Саблера. Уж очень ласково они относились к детям! Особенно привязалась младшая дочь Белла к раненому командиру Василию Ильинскому, который мастерил для детей диковинные игрушки. Поэтому девочка в ту трагическую ночь, несмотря на поздний час, не испугалась Василия Ильинского, а помогла ему спрятаться от преследования карателей, и этим спасла ему жизнь. После той ночи Василия Ильинского мы больше не видели, — закончила свой рассказ Эмилия Павловна.

* * *

В глубокую полночь со 2 на 3 апреля 1942 года семья И. Ф. Бурчака в Ратомке проснулась от сильного стука в дверь. Стучали прикладами.

— Оккупанты! — тревожно проговорила Анна.

Грубый стук повторился. Анна встала с кровати и направилась к наружной двери. Но открывать ее ей не пришлось. Под сильными ударами прикладов дверь с шумом распахнулась. В маленькую квартиру с автоматами в руках ворвались гитлеровцы. На кровати они увидели Иосифа Федоровича Бурчака, а на широкой лавке, у окна, его младшего брата Федора.

— Ти есть партизан! — кричали гитлеровцы, срывая с них одеяла. — Комм, комм!

Братья стали одеваться.

— Шнель, шнель! — торопили гитлеровцы.

Потрясенная Анна босиком продолжала стоять у порога. И только тогда, когда Иосифа и Федора увели из дома, в ее сознании пронеслось: «Так это же провал!»

Она стала быстро одеваться. Кое-как накинув на плечи пальто и схватив в руки платок, выбежала на улицу. Поселок еще был погружен в предрассветную тишину. Над лесом в направлении деревни Тарасово взвилось несколько зеленых ракет. Не обращая внимания на условные сигналы карателей, Анна добралась до окраины поселка и через пустырь, напрямик, побежала в соседнюю деревню Качено. Там проживали многие выздоровевшие советские воины — члены организованного партизанского отряда, которых можно было еще предупредить и спасти. Временами ей казалось, что за ней кто-то спешит следом и пытается догнать. Это чувство только ускоряло ее бег. Предупредить каченцев ей все-таки удалось до прибытия сюда гитлеровцев. В ту ночь из 19 проживавших здесь патриотов оккупантам ни одного не удалось схватить.

В эту же ночь были схвачены железнодорожный мастер Ф. А. Третьяков и С. И. Готовко. Обоих долго били. Сергею Ивановичу перебили челюсть и левую руку. Большими ссадинами и кровоподтеками покрылось лицо и Федора Ануфриевича. Окровавленных, их вывели на улицу. У крыльца будки они увидели схваченных братьев Бурчаков, А. И. Вольского, начальника ратомской аптеки Е. В. Саблера. Всех под дулами автоматов повели через железнодорожную станцию к дороге, ведущей из Ратомки в деревню Тарасово.

Поселок еще спал. Под ногами подпольщиков, как битое стекло, звучно хрустел тонкий, весенний ледок. Дорога из поселка вела в неглубокую, продолговатую лощину. Здесь их остановили и всех снова зверски избили. Потом прозвучали автоматные очереди…

* * *

В мае 1942 года, когда оттаяла земля, жители деревни Тарасово и поселка Ратомка привели в порядок могилы расстрелянных патриотов. Посадили березы. Красивые и стройные, вот уже свыше 40 лет, точно бессменные часовые, оберегают они покой погибших патриотов.

* * *

Стояло прозрачное солнечное утро 5 июля 1970 года. Воздух опьянял запахом полевых цветов. Наступал очередной мирный трудовой день на советской земле. Для жителей деревни Тарасово и поселка Ратомка он был особенным и необычным.

С утра к южной окраине деревни Тарасово, что ближе к Раковскому шоссе, шли люди с цветами. Цветы несли дети, взрослые, старики. Все торопились к холму, где на вершине величественно возвышался монумент-памятник, задрапированный в белый холст. Широкие, белые ступени, точно дорога бессмертия, террасой поднимались от самой ленты асфальтированного шоссе.

Один за другим подъезжают автобусы, легковые машины. Собравшиеся встречают гостей из Москвы, Махачкалы, Киева, Уфы, Калининграда, Минска.

Среди приехавших — дочери и сыновья погибших героев Тарасово-Ратомской подпольной патриотической группы. По возрасту многим из них столько же, сколько было их отцам и матерям в том роковом 1942 году. До сих пор о своих отцах они знали только по их фронтовым торопливо написанным треугольникам-письмам, рассказам матерей.

Почти у самого основания монумента — молодая, элегантно одетая женщина с мальчиком лет восьми. Это Кира Павловна Амаева-Бортник с сыном. В ее больших выразительных глазах, как утренние росинки, застыли слезы.

Здесь, в Тарасове, прошло ее раннее детство, здесь утром 3 апреля 1942 года она вместе с братом Владимиром стала сиротой. Разве можно забыть ночной зловещий стук в дверь, приход гитлеровцев в их дом и прощальный, торопливый поцелуй матери и отца!..

Рядом с Кирой Павловной Амаевой-Бортник стоит Александр Филиппович Кургаев. Это сын врача Филиппа Федоровича Кургаева. Его отца здесь, в Тарасове и Ратомке, помнят все старожилы, многим из них он оказывал медицинскую помощь. Когда гитлеровцы расстреляли его отца, Саше шел второй год.

Сюда за тысячу километров из Уфы приехала родная тетя Ф. Ф. Кургаева — Александра Андреевна Кургаева. В трудные годы жизни Филиппу Федоровичу Кургаеву она заменила мать. А сколько сил потратила она на то, чтобы разыскать фронтовые следы своего исчезнувшего без вести племянника! Сколько слез выплакала, когда на многие свои запросы получала один и тот же ответ: «Без вести пропавший». Когда в 1968 году автор этих строк впервые написал ей в Башкирию о подвиге Филиппа Федоровича Кургаева на белорусской земле, она, несмотря на болезнь, приехала в Тарасово. Помню, как долго молча она стояла у братской могилы, где лежал Филипп.

Среди собравшихся — Флор Алексеевич Барановский. Это через него осуществлялась связь между членами Тарасово-Ратомской подпольной патриотической группы и Минским городским подпольем. Осенью 1942 года он был схвачен гитлеровцами. Прошел через многие концентрационные лагеря смерти. У него на руке — освенцимский номер.

Рядом с ним чудом оставшиеся в живых участники героической операции по спасению тяжелораненых воинов Красной Армии — Анна Казимировна Бурчак, Евгения Ефимовна Ильченко, Ефим Артемович Ильченко, Мария Антоновна Ильченко, Иван Александрович Машкович, Мария Мартыновна Жизневская, Ядвига Францевна Лапицкая, Мария Ивановна Пикулик, Александр Петрович Исайчук и многие другие. Из Калининграда приехал подполковник запаса Иван Самуилович Туровец. Читатель, конечно, помнит раненого артиллериста, которого Кургаев оперировал за несколько часов до появления гитлеровцев в Тарасово. Прибыл из Минска бывший старшина запаса Тимофей Андреевич Максимов…

Представляла молодежь города Уфы студентка Башкирского государственного медицинского института имени 15-летия ВЛКСМ, член профсоюзного комитета института Раиля Файзулина, она же — и фотокорреспондент молодежной газеты республики.

После возложения венков на братскую могилу погибших патриотов на тарасовском кладбище гости направляются к юго-западной окраине деревни Тарасово, к холму, на вершине которого возвышается монумент, возведенный рабочими совхоза «Ждановичи».

Секретарь партийного комитета совхоза «Ждановичи», на территории которого действовала Тарасово-Ратомская подпольная патриотическая группа, Владимир Иванович Лытин открывает митинг.

Слово предоставляется Ивану Самуиловичу Туровцу:

— В конце июня 1941 года в боях за оборону города Минска я был тяжело ранен. В лесу южнее деревни Тарасово в бессознательном состоянии меня подобрал местный житель Александр Петрович Исайчук. Кстати, он сейчас находится среди нас. Лечили и выхаживали меня в бывшей канцелярии колхоза «Красный пахарь» военный врач Филипп Федорович Кургаев, его помощник Ефим Владимирович Саблер, жители деревни Тарасово и поселка Ратомка. Вам я обязан своим спасением, жизнью. Огромное спасибо всем, примите мой низкий поклон!

После выздоровления местные патриоты помогли мне связаться с партизанами Витебщины. Тут до самого освобождения Белоруссии я сражался с фашистами, был начальником штаба партизанского отряда. Войну закончил в Берлине.

К микрофону подходит семидесятилетняя Александра Андреевна Кургаева:

— Наш Филипп, славный сын Башкирии, с честью выполнил свой воинский долг на белорусской земле. Материнское спасибо белорусскому народу за добрую память о нем!

— Когда гитлеровские оккупанты расстреляли моих родителей, мне было шесть, а брату семь лет. Да, мы потеряли отца и мать, но мы никогда не чувствовали себя сиротами. Родина нас окружила заботой, лаской, вырастила и воспитала. Я и брат получили высшее образование. Сейчас я — мать. Обещаю воспитать сына достойным патриотом своей Родины! — с волнением произнесла Кира Павловна Амаева-Бортник.

Слово предоставляется и сыну погибшего врача Ф. Ф. Кургаева — Александру Филипповичу Кургаеву, прибывшему из Киева:

— Побывав в деревне Тарасово, я понял, что условия, в которых работал и сражался отец, были очень трудными. Горжусь подвигом своего отца! Пусть знают враги, что по первому зову нашей партии, Родины мы будем нашу землю защищать так, как это делали наши деды в гражданскую войну, наши отцы в Великую Отечественную войну!

Митинг окончен. Директор совхоза «Ждановичи» Феликс Антонович Брикет подходит к задрапированному монументу. Под звуки Государственного гимна медленно опускается покрывало. На двухметровой белой мраморной доске золотом блестит надпись:

«В память о боевых действиях подпольно-патриотической группы д. Тарасово и п. Ратомка против немецко-фашистских захватчиков с июля 1941 г. по апрель 1942 г.

В борьбе с оккупантами героически погибли:

Лошицкий В. И.

Кургаев Ф. Ф.

Вольский А. И.

Саблер Е. В.

Бортник П. М.

Лошицкая А. Д.

Бортник С. И.

Жарковский А. П.

Жарковская В. Д.

Жарковская А.

Жизневский Д. А.

Юсуфов М.

Холод П. И.

Куцкий И.

Бойко Г.

Киселев В. П.

Бурчак Ф. Ф.

Бурчак И. Ф.

Готовко С. И.

Третьяков Ф. А.

И четыре человека — фамилии не установлены.

Вечная слава героям, павшим за независимость нашей Родины!»

К подножью памятника возлагаются многочисленные венки и живые цветы.

Через два года после открытия монумента Указом Президиума Верховного Совета СССР наиболее активные члены Тарасово-Ратомской подпольной патриотической группы были награждены: медалью «За отвагу» — Кургаев Филипп Федорович (посмертно), Лошицкий Виктор Иванович (посмертно); медалью «За боевые заслуги» — Бортник Павел Моисеевич (посмертно), Вольский Альберт Иванович (посмертно), Саблер Ефим Владимирович (посмертно).

Сегодня о подвиге членов Тарасово-Ратомской подпольной патриотической группы в годы Великой Отечественной войны по спасению тяжелораненых советских воинов хорошо знают в Белоруссии и Башкирии. В совхозе «Ждановичи», Ратомской средней школе Минского района открыты музеи о героях подполья. Здесь среди экспонатов бережно хранятся фотографии, документы подпольщиков.

В Ратомской школе один из пионерских отрядов носит имя славного сына башкирского народа врача Ф. Ф. Кургаева.

В Башкирском медицинском институте имени 15-летия ВЛКСМ на памятной мемориальной доске среди не вернувшихся с войны выпускников значится и фамилия участника Тарасово-Ратомского подполья — Филиппа Федоровича Кургаева.

С честью имя Филиппа Федоровича Кургаева носит зональный студенческий строительный отряд Башкирского медицинского института.

9 мая 1975 года на здании Тарасовской неполной средней школы в честь подвига Павла Моисеевича Бортника, бывшего директора школы, была открыта памятная мемориальная доска.

Герои не умирают…