Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Приглашая нас к раздумью

Не знаю, как в других областях человеческой деятельности, но в искусстве даже очень большое природное дарование лишь повод для надежды на успех. Здесь нужно еще по меньшей мере пять – десять различных слагаемых, которые в итоге дали бы желаемый результат. Среди них, конечно, и счастливый случай, удачное стечение обстоятельств, но главное – усердие, трудолюбие, выносливость.

Олег Анофриев хорошо окончил Школу-студию при МХАТе и получил приглашение в Центральный детский театр – в середине 50-х годов один из самых популярных в Москве. С первых же дней оказался плотно занят в репертуаре. Детские театры всегда испытывают острую нужду в молодых актерах. Сложнее здесь оставаться в зрелые годы: ролей все меньше, претендентов все больше. Вот почему те, кому это удавалось, взяв удачно старт, затем уходили отсюда во взрослые театры, уступая без боя место более молодым, разумно обеспечивая себя работой на будущее. Достаточно вспомнить Н. Черкасова, Б. Чиркова, О. Ефремова…

Другие оставались в ТЮЗах на всю жизнь, мучительно искали переход на новые роли. Иногда фортуна оборачивалась к ним лицом. Тогда они начинали все сначала. И были счастливы сами, и приносили радость окружающим. Так случилось почти одновременно с двумя лучшими нашими травести – Л. Чернышевой и В. Сперантовой, когда они стали играть мам и бабушек.

Но ведь не все оказываются готовыми к такой трансформации.

Правда, О. Анофриев говорит, что ушел из ЦДТ вовсе не потому, что на пятом году работы здесь, играя в знаменитом спектакле «В добрый час!», начал опасаться за свое будущее. Просто Николай Павлович Охлопков пригласил его на роль Хлестакова. Режиссер в каждой премьере открывал новых и новых актеров.

Это он доверил Михаилу Казакову в 22 года Гамлета! Евгении Козыревой – Екатерину. По-своему пересказал «Иркутскую историю» Алексея Арбузова и заодно представил Светлану Мизери – Вальку, Эдуарда Марцевича – Сергея и Александра Лазарева – Виктора.

Театр имени Вл. Маяковского в середине 50-х годов, как и ныне, один из самых интересных творческих коллективов, где разные, но очень яркие индивидуальности Н. Охлопкова и А. Гончарова раскрывались и раскрываются через актеров, которых они пестуют, ругают и снова пестуют.

Однако так бывает: режиссер предлагает, а жизнь располагает… Н. Охлопков не успел осуществить многие свои замыслы, и в их числе остался «Ревизор». А в это время Ю. Завадский и А. Шапс искали исполнителя на роль Василия Теркина. Так в трудовой книжке О. Анофриева появилась новая запись. Теркина он сыграл хорошо. Спектакль Театра имени Моссовета имел успех. Позже были и другие роли, но… О. Анофриев переходит в Театр-студию киноактера при «Мосфильме» и с той поры почти двадцать лет снимается в кино, выступает на концертной эстраде, выпускает пластинки, работает на радио и студии «Мультфильм», сочиняет музыку, пишет стихи, но больше не играет на сцене.

О. Анофриев снялся в шестидесяти (!) фильмах. «Секрет красоты», где он дебютировал в образе Эдика, неудачливого клиента парикмахера Кукушкиной, до сих пор остается, на мой взгляд, лучшей его работой в кинематографе, после которой Н. Охлопков и сделал ему предложение. В этой короткометражке О. Анофриев заявил о себе как актер, остро чувствующий форму, способный к гротеску, эксцентрике. Но кто из режиссеров кино и театра воспользовался столь редким его качеством? Да, ему предлагают центральные роли, он снимается, потому что это его работа. А к работе О. Анофриев всегда относится добросовестно и профессионально. Но чудо попадания на роль, увы, пока больше не повторилось…

У другого, возможно, опустились бы руки… Но, судя по премьере в Театре-студии киноактера, О. Анофриев находится в отличной форме. Моноспектакль «Тебе одной и об одной тебе» позволил проявиться всем граням дарования О. Анофриева, который в течение двух часов безраздельно занимает внимание аудитории.

О. Анофриев почти ничего не говорит о себе, о «тайнах» своей профессии. Но вводит зрителя в свой мир поэзии и музыки, стараясь не просто познакомить, но по-настоящему подружить нас с теми строчками, что особенно дороги ему. И здесь совершенно не важно, идет ли речь о Пушкине, Твардовском или поэтессе из Вологды Ольге Фокиной, – О. Анофриев объединяет их в своей программе только по той причине, что нашел в их сочинениях образы и мысли, волнующие его самого, не могущие не волновать. И это волнение артиста передается и нам. И мы уже тоже не можем оставаться равнодушными, будь то история грустная или веселая – все равно.

О. Анофриев много поет, часто сам себе аккомпанирует на рояле. И это его авторское исполнение – большинство песен принадлежит О. Анофриеву – открывает еще один дополнительный угол зрения на все творчество актера. И теперь мы пребываем в полной растерянности: так кто же он такой – Олег Анофриев?!

Актер, снимающийся в кино, а в свободное от работы время сочинитель стихов и песен? Отчего же многие из них до того известны, что мы и не подозревали об авторстве О. Анофриева? Знаете ли вы, что он написал свыше пятидесяти песен, многие из которых постоянно звучат по радио, телевидению, с киноэкрана.

Это он автор текста и музыки таких песен, как «Река – судьба», «Одуванчики», «Колыбельная», «Весенняя», «Водолаз»… «Какая песня без баяна» давно считается народной, а ведь ее тоже сочинил Олег Анофриев.

Но может быть, он поэт?

Или композитор?

В том-то и дело, что путь к себе – самый долгий, самый сложный, самый неисповедимый. Не думаю, что О. Анофриев специально задавался целью стать профессиональным поэтом или композитором. Тем более вряд ли он надеялся, что после премьеры моноспектакля и те, и другие признают его своим, пригласят вступить в творческие союзы писателей и композиторов.

Просто он вышел к нам, чтобы поделиться своими радостями и горестями. И оказалось, что поэзия и музыка – чужая и собственная – помогли ему найти самый короткий путь к нашим сердцам. А заодно определили его собственный – Олега Анофриева – путь к себе, в свой мир, как выяснилось, широкий, многокрасочный, добрый, светлый… Так ведь тоже бывает!

Борис Поюровский

Самобиография

Пунктиром, как велел редактор – очень коротко и по возможности с юмором.

Ну, что ж… Поплыли: родился ровно шестьдесят семь с половиной лет тому назад в Геленджике в командировке. Уже смешно. Надо объяснять, что в командировке был отец? Не надо… и то хорошо.

Сколько помню себя, столько и жил в Москве, на Смоленской площади. Отец – врач, мать – домохозяйка. Слово-то какое отличное – домохозяйка. Так оно и было, все подчинялось матери, красивой, талантливой хозяйке дома. А дальше все очень просто, и короче не скажешь:

Москва дала мне серый цвет лица.

Война дала – в развитии отсталость.

Коль благородство есть – так это от отца.

А чувственность – от матери досталась.

Сознательность – мне привила жена.

Ответственность – от внучки появилась.

От долгого общенья с тещей – седина.

Талант – дал Бог.

Лукавый дал – хвастливость.

P. S. Писано в 1998 году от Рождества Христова.

ПРОЗА

Часы

Мы жили на первом этаже, поэтому мусоропровода у нас не было.

Почти ежедневно мне приходилось выносить ведро, и потому я уже ничему не удивлялся, подходя к мусорному контейнеру.

Иногда из него прямо в лицо выскакивала перепуганная кошка, не понимая того, что я тоже могу до смерти испугаться.

Иногда торчала чья-то задница и ноги в грязных, стоптанных сапогах.

Но чаще всего я находил возле свалки самые неожиданные вещи.

Валенки, из которых я вырезал замечательные стельки для рыбачьих сапог, детские коляски, от которых я тут же отворачивал необходимые мне детали, толстую медную проволоку, из которой я делал замечательные браслеты, помогающие при гипертонии, и многое другое.

Все это я тащил в свою мастерскую, которую оборудовал в лоджии и где царствовал единолично и круглосуточно.

На этот раз находкой оказались часы. Обыкновенные каминные часы в корпусе из фанеры, с красивым большим циферблатом под старину.

Удивительным было то, что часы были абсолютно новыми, как будто их прямо с прилавка магазина взяли и поставили на мусорный контейнер.

А поскольку время было мирное, никаких «чеченских следов» еще не существовало, я спокойно взял часы, зная наверняка: что-нибудь из деталей мне обязательно пригодится.

Придя в мастерскую, я первым делом открыл заднюю дверцу часов.

Внутри лежал ключик, транспортировочный замок не был снят, и часы не могли ни ходить, ни отбивать положенное время.

Я завел обе пружины, снял замок и приготовился посмотреть и послушать свою находку.

Часы послушно затикали, и, когда большая стрелка оказалась над цифрой 12, часы начали бить.

Такого боя я не слышал никогда! Глубокий, мощный, мелодичный и какой-то торжественный бой прокатился по всей квартире, а трезвучие оказалось таким чистым, что по нему можно было настраивать инструменты, – видимо, мастер, который устанавливал механизм боя, обладал абсолютным слухом.

Жена прибежала из кухни и слушала вместе со мной этот гимн уходящего времени, а я (человек, на которого музыка действует гипнотически) просто не понимал, как три тоненьких латунных прутика, по которым били молоточки, могут издавать такую божественную мелодию.

И несмотря на свой очень скромный вид, часы с помойки заняли в доме самое почетное место.

Потом я украшал их, отделывая переднюю панель янтарем, который я насобирал на съемках под Калининградом, потом я чинил их несколько раз, потому что часовой механизм оказался никудышным, но всякий раз, когда часы отбивали положенное время, в душе моей поднималась волна радости, как будто я слушал гимн, гимн радостного расставания с прошлым, зная, что он прозвучит в будущем!

От времени отломился один прутик, издающий третий звук.

Осталось два. Мелодия оборвалась. Волшебство ополовинилось.

А чудо не может быть половинчатым.

Потом в очередной раз лопнула пружина.

И перестав бороться со временем, я купил новые, дорогие часы, которые били и четверти, и каждые полчаса, и, наконец, каждый час, отбивая мелодии Биг-Бена.

А старые часы я отнес в театр и отдал в реквизит.

А с ними вместе ушли: мирное время, при котором не было никаких «чеченских следов», мастерская в лоджии, где я делал замечательные браслеты от гипертонии для моих друзей и где я впервые услышал волшебный гимн прошлому, который исполняли простенькие часы с помойки.

14 февраля 2001 г.

Актер

Ругаю того, кого люблю. Хвалю того, к кому равнодушен.

Отвратительный характер у моего друга, еще хуже, чем у меня.

Самодоволен и хвастлив, сластолюбив и ветрен, завистлив, жаден и корыстолюбив, лишен взаимности и благодарности – в общем, человек никудышный.

Но я люблю его – за то, что умен, талантлив, честен и независим.

С ним интересно спорить, работать в одном спектакле, сидеть за одним столом – словом, сосуществовать.

Да кто же это? кто? – торопите вы, желая поскорее узнать имя и удивленно вознегодовать, сразу же возвысившись над моим другом своим совершенством.

Не спешите, осадите свой гнев и презрение.

Имя я все равно не назову, сохранив и интригу, и порядочность.

Просто я расскажу о нем, а вы послушаете.

Я был инициатором приглашения моего друга в наш театр.

За это несколько лет спустя, когда я решил вернуться в театр после нескольких лет жизни свободного художника, мой друг, к тому времени ставший одним из членов худсовета, с холодным презрением отверг всякую возможность моего возвращения.

Известный кинорежиссер «Ленфильма» искал актера на главную роль, и я с остервенением уговаривал взять моего друга на эту роль.

Он был утвержден и тут же посоветовал режиссеру не брать меня на небольшую роль в этом фильме, сказав ему, что я певец, а не актер.

Я был популярен и востребован; он был талантлив и никому не нужен.

Он уговорил взять его на мои гастроли, чтобы хоть немного заработать на жизнь, обещал не пить, и, надо сказать, сдержал слово, хотя в концерте был совершенно излишен.

В последний день напился как сапожник. Наговорил мне кучу гадостей, опоздал на самолет, и только благодаря мне задержали рейс, и мы вместе вернулись домой.

Благодарности я не ждал – я знал его.

Более того, если бы он попросил прощения, я бы его запрезирал.

Но он даже не понимал своей вины. За это я любил его.

Прошли годы. Он стал знаменит. Любим публикой и признан властью.

Роли, звания, любовь женщин – все было у него. Он стал меньше пить. Посолиднел, поседел. Перестал звонить мне, да и я никогда не докучал ему своим вниманием.

Но в состоянии тяжелой депрессии он звонил только мне – знал, что я никогда не смешивал два понятия: актер и человек. Знал, что люблю его за талант, который давал ему право быть негодяем в поступках и оставаться большим актером, общаться с которым и в жизни, и на сцене было так прекрасно!

И в этот раз раздался звонок, и в трубке раздался скрипучий голос моего друга:

– Привет… живой? А я умираю… что делать-то?

– Бери такси – и ко мне.

– А денег-то нет…

– Но у меня есть.

– А выпить?

– Пока доедешь, куплю.

Звонок. Открываю.

– Все-таки ты человек…

На столе шампанское. Закуска не нужна. Будем только пить и читать стихи.

Потихоньку приходит в себя.

Руки уже не дрожат.

Появляется вальяжность и нагловатость. Похотливо смотрит на дочь, которая пришла из школы.

Устало поднимается:

– Денег на такси нет…

Даю денег и бутылку с собой: без этого не уйдет.

Смотрит на дочку и говорит:

– Нос у нее длинный. Совсем на тебя не похожа. Уверен, что твоя?

– Уверен… уверен… чеши домой, проспись.

Через пару дней встречаемся на киностудии.

Проходит мимо с кем-то из великих, не замечает – боится, что потребую деньги за такси.

Арбат

Он шел по Арбату и удивлялся всему тому, чего не было в прошлом: и новым кафе, и памятнику Окуджаве, броским, вызывающим названиям заведений и тому, что старый Арбат выглядел как дешевая декорация «Мосфильма».

Почему-то подумалось: старый Арбат…

А разве есть новый? Нет никакого нового; есть проспект Калинина, который кипит и дымится на развалинах забытых домов и переулков, примыкавших к Арбату. И есть Арбат его детства, юности, первой любви и славы, и в голове вертелись строчки песенки, которая совсем недавно вошла в его новый альбом:

И память мою затуманить нельзя,

И грезы мои никогда не растают;

Ты в жизни моей, словно путь в небеса,

Где все, кто с Арбата, как птицы летают,

Мой старый Арбат…

А главное, он удивлялся тому, как долго держится его популярность. И сегодня, как и сорок с лишним лет назад, люди поворачивали головы в его сторону и перешептывались с улыбкой. Это доставляло ему… нет, не удовольствие, а скорее удовлетворение. Только теперь он был уверен, что это уже до конца жизни.

Это успокаивало, давало возможность спокойно делать то, что он считал достойным.

– Олег Андреич, здравствуйте… Не узнаете? А я вас сразу узнала, хотя и не была лично знакома с вами.

Что-то близкое было в ее лице, фигуре, манере держаться. Заработала память.

– Как же не была знакома, когда я был влюблен в тебя, моя близорукая, голубоглазая Иришка?

В голове происходило что-то непонятное.

Это же было в той жизни, когда Арбат был еще тем Арбатом, Арбатом его юности.

Она придвинулась вплотную к нему и пристально глядела близорукими глазами в его душу.

Перехватило дыхание, заколотилось сердце.

– Здравствуй, Ирка… – Он сжал ее руки в своих руках. – Ты совсем не изменилась. Только чуть повзрослела.

– Здравствуй, Олег. Ты тоже.

Мысли путались, пытаясь сопоставить времена.

Не обращая ни на кого внимания, он стал целовать ее лоб, глаза, губы.

Она затихла в его руках, и казалось, что все это происходило во сне. Только это был не сон, это была явь. Страстная, чувственная явь, согретая любовью.

Оторвавшись от него без особого усилия, она снова пристально взглянула близорукими глазами в его душу:

– Я с детства завидовала вашей любви… к моей маме. Она так и не разлюбила вас до последних дней. А зовут меня, на всякий случай, Ольга, в вашу честь.

Она повернулась как-то резко и скрылась в толпе.

Стоявшие рядом люди сочувственно улыбались, расценивая каждый по своему их размолвку.

И в голове его снова зазвучали слова песенки:

И если остался один человек

В холодном, бездушном, бушующем мире,

Мой старый Арбат, словно Ноев ковчег,

Поднимет на борт своего пассажира,

Мой старый Арбат…

Смоляга

Так неуважительно и несколько презрительно мы называли нашу Смоленскую площадь. Причем это не относилось к смоленским переулкам, а только к самой площади. Так вот, на эту площадь и выходили два окна нашей квартиры, в которой и прошли все детство, юность и ранняя зрелость.

Площадь была огромна, хотя и сейчас она не так мала, но тогда… тогда все с высоты моего маленького роста казалось большим.

Шестиэтажный дом напротив выглядел громадной серой скалой с бесчисленным количеством окон, а витрины первого этажа, словно сказочные панно, звали вас в райские кущи из дорогих продуктов.

И все это было настоящим, свежим и вкусным до головокружения. И называлось все это одним словом: «гастроном» Я до сих пор не могу понять, как удавалось сохранять все это изобилие свежим и таким красивым.

Окна нашей комнаты и гастроном разделяла широкая темно-серая река асфальта, по которой изредка проезжали «эмки», ломовики или полуторки.

Хотя уже тогда я помнил, что так было не всегда.

Я знал, что асфальт положили недавно, а перед этим выкорчевали большие деревья, которые росли в два ряда, образуя бульвар, огражденный чугунными заборчиками, с калитками для прохода, а вдоль тротуаров тянулись булыжные мостовые, по которым с грохотом катились телеги, запряженные здоровенными жеребцами, да изредка побрякивали железными молотками трамваи, которые презрительно назывались «букашками».

Но это было уж совсем давно.

Да, если бы не память, никто бы не узнал, что поперек Смоляги на пересечении с Арбатом стоял большой дом. А место это называлось Сенная, оттого что именно там шла когда-то бойкая торговля сеном.

Это то, что видели мои глаза из окон, выходящих на площадь. А из окон другой комнаты я видел двор.

Это царство моего детства, страна моих друзей и врагов, место маленьких трагедий и войн, школа любви и ненависти, верности и измен. Это был огромный мир величиною в детское футбольное поле.

Это тоже была Смоляга, потому что жители этого государства и дали название нашей площади.

В глубине двора был круглый скверик из тополей. Под тополями стояли скамейки и стол, за которым взрослые играли в «козла», а мы дулись в карты.

Все это сопровождалось образным дворовым языком, от которого вяли уши.

Раннее утро двора начиналось с милицейских построений. Это было замечательное, поучительное зрелище, ради которого стоило проснуться пораньше.

Несколько десятков милиционеров, одетых в белые гимнастерки, перепоясанные кожаными ремнями и портупеями, в таких же белых касках, которые назывались «здравствуй-прощай», из-за того что они имели два козырька: спереди и сзади, выстраивались в шеренгу плечом к плечу, и командир тихим голосом, чтобы не разбудить кого-нибудь из жильцов дома, подавал команды: равняйсь, смирно, руки вперед ладонями вверх!

Команда тотчас выполнялась, и командир придирчиво рассматривал чистоту белых перчаток на руках своих подчиненных. Потом перестраивал их в колонну по два и тихо выводил на Смолягу. Я переходил к окнам, выходившим на площадь, и видел, как милиционеры занимали свои посты: на перекрестке с Арбатом, возле «Гастронома» и в других местах.

Потом наступала скучная пауза, так как в школу было еще рано, и я шел досыпать.

Площадь оживала, и на тротуарах появлялись люди. Машин было мало, но сигналили они часто.

Звуковые сигналы тогда еще не были запрещены, так что сигналили и по делу, и без дела.

Иногда меня посылали в «Гастроном» за колбасой и в булочную за хлебом. Нужно было переходить на другую сторону Смоляги. Никаких разметок для пешеходов не было, но мы знали, что переходить надо на перекрестке с Арбатом, иначе штраф. И конечно, никто из пацанов не доходил до перекрестка, а бежал напрямую, наслаждаясь и нарушением, и пронзительным свистком милиционера.

Изредка со стороны Бородинского моста, минуя Смолягу, на Арбат проезжал кортеж из трех машин неизвестной нам марки. Мы считали, что это был «линкольн» или «бьюик». И только теперь я узнал, что это был «паккард». Издавая хриплые звуки, которые мы изображали так: «А-ууу-а!», они неспешно, я бы даже сказал – осторожно, двигались в сторону Арбатской площади. Люди делились шепотом: «Сталин поехал».

И снова покой.

На первом этаже нашего дома была парикмахерская, из которой всегда пахло тройным одеколоном. Потом похоронное бюро, потом наша парадная и, наконец, хозяйственный магазин, где можно было купить мыло, фитили для керогаза, бельевые веревки, защипки и многое другое. Но мы редко заходили туда: денег не было. Зато в следующем двухэтажном доме была пивная, где стояли круглые столики, – дым столбом, и мужики с кружками в руках и четвертинками в карманах. На полках, кроме банок с крабами, не было больше ничего, но крабов никто не брал: недорого, но невкусно.

По левую сторону от нашего дома возвышалась Большая Орловка, шестиэтажный дом, на углу которого находилась булочная, а дальше на повороте магазин «Обувь», где мне к первому сентября покупали «ботинки на целый год». Все остальное перешивалось из отцовских вещей.

Сколько же всего можно было увидеть из наших окон.

Вот милиционер переводит старуху через площадь. Вот опять тот же милиционер штрафует женщину за то, что та перешла площадь не в том месте.

А вот событие: какой-то пьяный, переходя площадь, разбрасывает какие-то бумажки…

Наша домработница, видя это, тут же летит к выходу и через секунду оказывается на площади и лихорадочно собирает бумажки! И только тут до меня доходит, что это деньги! Ноги в руки и… поздно – ни мужика, ни Нюры, ни денег. Зато я получаю мороженое за пять копеек в качестве взятки за молчание. Мы любили с Нюрой сидеть у окна и ждать событий.

Иногда из «Гастронома» выбегал какой-нибудь парень и пытался скрыться в ближайшей подворотне.

Следом за ним выбегал пострадавший, и, если догонял вора, начиналось самое интересное. Сначала он дубасил его чем ни попадя, потом раздавался свисток милиционера, подбегавшего к месту события, и начиналась пантомима: карманник прикрывал голову, милиционер что-то выговаривал пострадавшему, а тот тряс кулаками и бил себя в грудь, требуя справедливости и возврата кошелька или портмоне.

Кошелек, конечно, никогда не находился, милиционер, вежливо держа за шиворот виновника, вел его в отделение, а пострадавший шел сзади, подстраховывая милиционера. Каждый раз это был целый немой фильм с одинаковым концом: у ближайшей подворотни воришка ловко вырывался из рук милиционера и мгновенно исчезал в ней. Страж порядка разводил руками и всячески доказывал пострадавшему, что не надо быть ротозеем, а вор все равно никуда не денется.

И всякий раз мы с Нюрой спорили, сбежит мошенник или нет, и каждый раз он сбегал. Видимо, вести вора в отделение, составлять протокол и доказывать недоказуемое милиционеру не нравилось.

Но все это доставляло нам удовольствие только тогда, когда окна были закрыты и ничего не было слышно.

При открытых окнах было совсем не то: пропадало ощущение немого кино, – и мы, не досмотрев до конца, отходили от окна.

Сколько было разных названий площадей и улиц: Плющиха, Проточка, Новинка, Варгунихина гора, Дурновский и много других дорогих сердцу прозвищ, но самой родной и близкой оставалась Смоляга. Через эту площадь и Дурновский переулок я бегал в школу учиться и заниматься в драмкружке.

По этой площади морозным декабрем сорок первого летели обрывки газет и металась из стороны в сторону тощая борзая, потерявшая и дом и хозяина.

Через эту площадь проводили огромную шеренгу грязных и оборванных военнопленных. После которых по всему фронту шли водовозы, смывавшие всю эту дьявольскую нечисть обыкновенной хлоркой.

В день большого военного праздника по Смоляге шли танки. Много разных танков и танкеток. Дым и вонь стояла страшная, даже в комнатах нечем было дышать.

А в другие праздники по Смоляге шли демонстрации, яркие, многолюдные, с музыкой.

И только один раз за всю мою жизнь, да и то по телевизору, я видел, как по Смоляге двигалась огромная толпа мужчин с палками, прутками и камнями, с какими-то плакатами. А навстречу толпе, прикрывшись щитами, шла такая же масса мужчин, одетых во что-то серое. Потом была драка.

Но это была уже не моя Смоляга. Это была площадь, на которой в три ряда возле «Гастронома» паркуются автомобили, на которой на месте моего дома вырос огромный торговый центр «Калинка Стокман», на которой постоянные пробки и такой же ядовитый дым, как от танков. И совсем другие люди, о которых я ничего не знаю. Да и знать не хочу.

Актер и песня

Два понятия, которые могут безболезненно существовать друг без друга.

Актеру совсем не обязательно иметь музыкальный слух и певческий голос, певцу совсем не обязателен драматический талант.

Так и было до поры: певцы пели, актеры играли на сцене.

Пока не появились так называемые теперь поющие актеры.

Хорошо это или плохо?

Если талантливо – хорошо; если бездарно – плохо.

Я прожил длинную творческую жизнь, видел и слышал многих.

И если замечательные актеры Андровская и Яншин пели в спектакле простенькую песенку «Голубок и горлица никогда не ссорятся…», на душе у зрителя становилось тепло и радостно, потому что пели они не фальшивя, музыкально и талантливо.

И если чистый, как божественная флейта, голос Георгия Виноградова был актерски невыразителен, можно было наслаждаться его пением, закрыв глаза.

А вот если нынешние киногерои фальшиво ноют, пытаясь передать свое душевное волнение, то их не могут спасти ни Ахматова, ни Цветаева, ни Дунаевский, ни Петров, ни Сидоров!

За них прекрасно спели бы за кадром люди, обладающие музыкальным слухом и красивым тембром голоса.

Мне не раз приходилось петь и в спектаклях, и в кинофильмах, в кадре и за кадром, но всегда меня заботили чистота звука, голосовая выразительность, а уж потом «душевность» и актерское мастерство.

Зато и краснеть не приходится за свое актерское пение.

Надо помнить, что, каркая во все воронье горло, сыр, конечно, не потеряешь, а вот уважение к себе потерять можно.

Снежок

По утру выпал первый снег, и все вокруг заулыбалось. Стало радостно оттого, что грязь и пыль спрятались под снегом и жизнь стала чище.

А люди тут же стали лепить снежки.

Снежки, побывав в руках человека, темнели и становились жесткими.

Но людей это не заботило. Зато снег уже не чувствовал себя новорожденным. Человеческие руки крепко сжали его и оставили на нем свою грязь. Это бы еще ничего. Но когда снежками стали швырять друг в друга, снег взмок от боли и стыда и превратился в серое месиво, которое люди стали сгребать лопатами в кучи. Но не все снежки ударялись обо что-то. Те, кому повезло, превращались в снежные комья, из которых люди стали катать снежные скульптуры, уродливые, безногие и короткорукие. А чтобы совсем унизить снежные творения, на голову им надевали старые, ржавые ведра, а на место носа втыкали грязные морковки. И называли их бабами!

Скатывая такую бабу, люди снимали с земли тонкий слой белого снега, и на свет появлялись снова грязь и пыль.

Так в жизни и бывает. Пройдя через человеческие руки, белый снег становится серым жестким снежком, светлые, красивые купюры – грязными взятками, юные девочки – ночными жрицами любви.

И люди привыкли к этому, потому что так было всегда!

Страна Мураллия

С вечера я чувствовал себя неважно: переел сала и капусты провансаль.

Меня подташнивало, но я мужественно досмотрел очередную юбилейную передачу королевы шоу-бизнеса и забылся тревожным сном.

Сначала в голове звучала музыка и чей-то очень знакомый голос предупреждал, как «опасен айсберг в океане», потом он превратился в голос диктора, который объявил, что до отлета самолета осталось совсем ничего, и все пошли. Я поплелся за всеми, напевая про себя: «Салло, салло, салло-провансалло, е!»

Перед трапом нас встречала рыжая бортпроводница в голубой униформе, с очень короткой юбкой, толстыми х-образными ножками и прической в стиле Медузы горгоны. Она властно напомнила нам, что мы летим в одну из самых богатых стран с самым бедным населением. Как называлась страна, я не помню. Самолет поднялся в воздух, и вот тут-то все и началось!

В салон вышел красивый молодой человек с длинными волосами, обвлакивающими карими глазами, ямочками на щеках и представился: «Я – Аллкин, Первый пилот самолета, который летит в страну, где существует монархически-демократический строй. Где политикой занимаются политики, но страна знает только одну королеву, избранную народом, СМИ и даже армией. К ней не принято обращаться по имени, можно только называть ее достоинства, которых у нее не отнимешь! А сама она их никогда не отдаст. И еще: у нас в стране своеобразная грамматика; мы вроде бы говорим, как все, только удваиваем букву „Л“, и просим соблюдать эти правила во время пребывания в нашей стране».

Я тут же вспомнил свой напевчик: «Салло, салло-провансалло, е!»

Молодой человек скрылся за стАлльною дверью, а его место заняла рыжая бортпроводница.

– Сейчас вы получите по бокАллу цинандАлли и по гАллете с хАллвой.

Пассажиры скучАлли и откровенно похрапывАлли.

Из динамиков доносился до боли знакомый напев: «Позови меня с собой…»

Но вот бортпроводница радостно объявила, что мы пролетаем над знаменитой местностью в стране под названием Грязь, где находится летняя резиденция Первого пилота Аллкина. Все прильнули к иллюминаторам и увидели в самом центре Грязи большой рыцарский замок – частное владение Первого пилота.

– Очень часто сюда, в это селение, наезжает королева нашей страны в сопровождении Аллкина, – пояснила бортпроводница.

Вскоре самолет пошел на посадку, и мы благополучно приземлились.

Нас встречАлли рыжеволосые бортпроводницы, которые тут же усадили нас в лимузины, и экскурсия началась.

СначАлла нам показАлли Кремль и кремлевский дворец, в котором почти ежедневно выступает королева. А недавно, в связи с юбилеем королевы, в Кремле Первый политик с застенчивой радостью вручил королеве очередной орден, в надежде, что он ей понравится. Но степень оказалась не первой, а третьей, что очень огорчило королеву.

Все это время в машинах звучАлли песни радиостанции «АЛЛА» в исполнении королевы, и наши гиды решили показать нам эту радиостанцию. Нас подвезли к большому, довольно старому административному зданию, бывшему «Гостелерадио», и пригласили внутрь. Мы поднялись на какой-то этаж в загаженном, старом лифте. И вдруг! О, чудо! Мы оказались в мраморном дворце – сАллоне, уставленном шикарной мебелью. Над головой неоном светилась надпись: «Добро пожАлловать!» Это были личные апартаменты королевы шоу-бизнеса.

За двойным стеклом, словно в мавзАллее, мы наконец увидели Ту, чей облик не сходит со страниц журнАллов, газет и телевидения по всем программам.

Она была проста, как сама жизнь! Там, за стеклом, текла эта жизнь. Своя! Особенная! Ни с чем не сравнимая! И всем в этом огромном государстве близкая и знакомая до мелочей!

Она была похожа на стюардессу, на тех девушек, которые сопровождали нас в лимузинах, или наоборот: и все девушки, и стюардесса были похожи на Нее! Я постучал пальцем по стеклу, но Она не услышала, так как стекло было, судя по всему, бронированное.

Она готовилась к вечернему концерту, на который все мы еще до полета были приглашены. (Это входило в обязательную программу поездки.)

Наши гиды рассказАлли нам, что Она после репетиции будет отдыхать в президентском номере «Президент-отеля», и оттуда, в огромном розовом лимузине, в сопровождении Первого пилота, она прибудет прямо в Кремлевский дворец.

Мы спустились вниз и оказАллись в служебной столовой «Радиодома», где нас покормили и отпустили погулять по городу.

Мы погуляли. Но ровно в половине седьмого все оказАллись на Красной площади. Наши гиды посоветовали нам купить цветов (лучше Аллых роз), так как Королева очень любит, когда ей преподносят цветы. И тихо шепнули нам, что в связи с юбилеем на концерте (возможно) будет Первый политик! А может, даже вместе с Первым экономистом!!!

Мы расселись по местам. Засверкали прожектора, заиграла музыка, и на сцене появилась Она! Она, чье имя в этой стране знают все: от младенца до ветерана войны!!! Восторг публики переходил в массовую истерику!!!!

Кто-то стал тормошить меня за плечо и указывать на правительственную ложу.

Кто был в ложе, я так и не увидел, потому что… проснулся.

Слава богу! Я был дома. В своем любимом кресле, перед большим телевизором, на экране которого – в голубой униформе, с очень короткой юбкой, из-под которой виднелись толстые х-образные ноги, и с огромной рыжеволосой копной на голове – стояла Она, старательно делая вид, что поет! А за ее спиной, деликатно наклонившись вперед и тоже делая вид, что поет, стоял обладатель длинных волос, обвАллакивающего серого взгляда и средневекового замка в самом центре деревни Грязь, наш Первый пилот – верный спутник Звезды шоу-бизнеса по имени, впрочем, я вам говорил, что называть Ее имя – неприлично!!

Прямо как во сне!

Любовь – тоска

Ну что, малыши, хотите рассказ про любовь?

И знаете ли вы, что любовь – это тоска?!

Ладно, слушайте.

Это было давно (не смейтесь, вы тоже будете стариками).

Это было очень давно.

Нас было трое. Трое верных, как нам казалось, друзей.

Один был ракетчик, другой дипломат и третий, как теперь принято говорить, свободный художник.

Мы все жили на Арбате. Когда-то учились в одной школе.

А потом школа кончилась, а дружба осталась.

Я никого из вас не удивлю, если скажу, что у нас все было пополам.

И радости, и неприятности, и даже драмы.

И если у одного умирал отец, двое других делали все возможное, чтобы как-то отвлечь его от горя.

Так было на этот раз. Мы вдвоем уговорили нашего друга поехать с нами в Крым, отдохнуть, забыться, отвлечься. И поехали.

Прошла неделя, и наш друг стал смеяться, увлекаться и делить все радости с нами.

Девушки вертелись вокруг нас, а мы вокруг них. Словом, жизнь возвращалась.

К тому моменту у каждого из нас была зазноба.

У дипломата – замужняя на отдыхе.

У ракетчика – разведенка.

Ну а у художника (на зависть всем) артистка, правда неизвестная.

И вдруг…

Вот там и появилась Она, красивая, умная, обаятельная, а главное – неприступная и коварная.

– Послушайте, – сказал дипломат, – какой классный вариант! Попытаюсь закрепить за собой. Помогайте.

– А как же твоя, «замужняя»? – ревниво заметил ракетчик.

– Отстучу ей телеграмму от «мужа», чтобы срочно возвращалась домой.

– Да, девка классная! – сказал художник.

– Не смей называть ее девкой. Мне кажется, она будет моей женой.

– Так сразу? – сказал художник. – Тогда тебе и карты в руки.

– А мы поможем как сумеем, – сказал ракетчик. – Только ты не злись, мне она тоже понравилась, но до женитьбы мне еще далеко.

– Так что дерзай, – посоветовал художник.

Так по-дружески и договорились.

Стал дипломат шары под нее катать. Бесполезно. Ноль внимания.

И показалось дипломату, что Она на ракетчика поглядывает.

Занервничал дипломат – куда вся дипломатия делась!

– Друг называется! Ты же обещал нейтралитет.

– А я ни при чем. Это ее выбор.

– Ах вот как! Значит, тебе Она тоже нравится?

– А что ж в этом плохого? Она и мне по вкусу, – сказал художник.

– Ты бы уж помалкивал! – закричал дипломат. – С тебя и артистки хватит!

– И то верно. Многостаночник хренов, – добавил ракетчик.

Вечерами были танцы. На танцах-то, в общем, и решались все проблемы.

Этим вечером все три друга изменили себе.

Дипломат сбрил свою «меньшевистскую» бородку и поменял очки на линзы.

Ракетчик надел легкомысленную кепчонку на свою лысеющую голову.

А художник начистил до блеска свои фирменные ботинки.

И все делали вид, что ничего не произошло.

Танцы были в самом разгаре, когда подруга «замужней» принесла ей телеграмму от «мужа», и подруга дипломата заторопилась к себе в номер, всем видом приглашая дипломата пойти за ней на последнее свидание.

– Сработало, – сказал художник.

– Не по-мужски, – прибавил ракетчик. И пригласил на танец «новенькую».

Танцуя с ракетчиком, Она все время поглядывала на художника с улыбкой Джоконды.

Но тот увлеченно отплясывал с артисткой, не обращая внимания на Ее взгляды.

– Вот тварь! Теперь она нашего художника кадрит, – забыв всякую дипломатию, прорычал «кандидат в мужья».

Дальнейшее я и рассказывать не стану.

И так ясно, что к концу месяца все трое были бешено влюблены в гордячку и тихо ненавидели друг друга.

У всех троих в кармане лежал заветный Ее телефон, о котором «не знал никто»!

Кончилось лето. Все вернулись в Москву. Друзья как ни в чем не бывало продолжали дружить. Но все уже было не то.

Двое взрослых мужчин, в прошлом верные друзья, каждый по отдельности, втихомолку, звонили «любимой», неохотно наговаривали друг на друга всякие мерзости и готовы были на все, только бы добиться взаимности.

Но Она, сохраняя неприступность, принимала их ухаживания, иногда даже встречаясь то с одним, то с другим.

Только художник не проявлял к ней никакого интереса и продолжал встречаться с «артисткой». Только дело у него пошло ходом.

Он стал писать картину за картиной и вскоре накрапал на персональную выставку. Но он никого из друзей на выставку не пригласил.

К осени дело совсем разладилось.

Она накалила друзей докрасна, от безразличия художника сама раскалилась, как утюг.

Дальше так продолжаться не могло.

Она решила пойти ва-банк! И пригласила всех друзей на свой день рождения. Ничего не подозревая, ребята дружно явились, а художник даже со своей «артисткой».

На пороге их встретила… Нет, не красавица, а оглушительно красивая женщина, которая одновременно напоминала и Мэрилин Монро, и Софи Лорен, и Эдиту Пьеху – одновременно!

Эффект был сногсшибательный!

Ребята остолбенели, и даже художник причмокнул губами и произнес:

– Всю бы жизнь писал таких красавиц!

А «артистка» тихонько шепнула художнику: на твоих картинах она лучше.

А дальше?! Дальше – она подошла к художнику и тихо сказала:

– Я тебя люблю!

Пауза. А потом все замельтешили, стали изображать: кто недоумение, кто справедливый гнев, кто растерянность.

«Артистка» заторопилась домой. А художник ответил, дрожа от напряжения:

– И я тебя!

И вместе с «артисткой» вышел из дома. Компания распалась.

Дружба кончилась.

Любовь так и не осуществилась.

Но тоска… Тоска осталась в душе каждого на всю жизнь.

Тоска по утерянной дружбе, по неизлечимой любви, тоска по потерянной верности. Хорошо бы вам не знать такой тоски.

Эзотерическая комедия

Глава первая или вторая

«Земную жизнь пройдя до половины» – эти строки могли бы стать эпиграфом к моему неземному рассказу, который позволила мне поведать вам Магистрисса ближнего круга, ведающая земными проблемами, – Луна. За пределами земной жизни это категорически запрещено, но Луна, обиженная тем, что именно в этот момент Земля затмила ее почти целиком, отступила от Закона и в темноте, под шумок, позволила мне отправить с одним из лунных лучей, не закрытых Землей, этот рассказ, чем я и воспользовался.

Вот мой рассказ.

Итак, дойдя до конца земной жизни, я и моя верная спутница, оставив на Земле все, что нам принадлежало, налегке стали подниматься в небесную высь, прекрасно понимая, что мы, словно молекулы, не имеем ни тела, ни формы, сохранив лишь великое таинство Эзотерического Пространства – сознание.

Объяснить вам, почему мы оказались вместе, очень просто. Дело в том, что мы никогда и ни в чем не привыкли уступать друг другу. И когда со мной случилось то, что должно было случиться в конце земного пребывания, то моя верная спутница, которая прожила в незавидном положении моей супруги всю сознательную земную жизнь, не захотела уступать мне и тут же отправилась следом за мной.

Подниматься ввысь было совсем не трудно, если бы не частые столкновения с такими же, как мы, субстанциями.

О том, что попадем во что-то похожее на рай, мы догадались гораздо позже, а пока возносились с чувством удовлетворения, может быть, даже чуть большего, чем на Земле.

Через некоторое время наше сознание (я говорю «наше», потому что и на Земле мы отличались единомыслием) стало интересоваться: куда это мы вздымаемся и как долго будет продолжаться наш взлет?

Впрочем, причин для неудовольствия у нас не было, и сознание наше несколько угомонилось. Оно откуда-то знало, что впереди нас ждет вечность.

Так как земных проблем у нас уже не возникало, то Магистрисса ближнего круга, ведавшая земными проблемами, – Луна перестала интересоваться нами, тем более что затмение почти миновало и она могла снова красоваться своим полнолунием.

Мы были предоставлены сами себе! И сразу же пробудился интерес к окружающему.

И кто это так стремительно рвется ввысь? И почему надо расталкивать рядом летящих, никому не мешающих молекул? И не стоит ли поприбавить скорости?

Но не тут-то было! Оказалось, что каждой субстанции задана своя скорость и у каждой молекулы свой маршрут!

Покидающих земную обитель набралось такое множество, что даже в космосе было тесно, порой и здесь возникали пробки, и тогда появлялась возможность перекинуться парой слов, мысленно, конечно.

Впрочем, здесь это было ни к чему, потому что никто почти ничего не помнил.

Однако по некоторым косвенным ощущениям можно было кое о чем догадаться.

Откуда, например, у этой молекулы такая скорость и желание всех обогнать?

А эта, необычно пятнистая, постоянно старается отстать от других, как будто знает наперед, что ждет ее наверху.

Конкретно, конечно, не скажешь, кто есть кто, но кое-какие выводы сделать можно.

– Куда вы так торопитесь? – мысленно спросили мы у молекулы, которая подпирала нас снизу, настойчиво пытаясь обогнать.

– На прием к Солнцу, понимаешь! – дала понять молекула без слов и тут же добавила: – Я вижу у вас совсем другой, более скромный маршрут, могли бы и пропустить.

До чего же сильна инерция земных отклонений от нормы!

Мы искренне удивились, зная, что эта высокопоставленная субстанция оставалась еще на Земле, когда мы отправились в путь. И вот она уже здесь.

На этом запас памяти иссяк.

На прием к Солнцу – так вот куда стремится вся эта масса молекул!

Неужели и здесь, как и на Земле… Но как было на Земле, мы уже потихоньку забывали.

Мы стали оглядываться вокруг и обнаружили, что летим среди звезд по направлению к Солнцу, что совсем не означало, что на прием. Более того, мы были уверены, что нас туда не пустят. И все-таки было приятно, что мы летим в этом направлении, потому что такая же масса молекул летела и в противоположную сторону от Солнца.

Казалось, что никто нами не интересуется и мы сами по себе летим и летим.

Но сознание на то и сознание, чтобы пытливо выискивать по мелочам любую информацию. И вскоре мы уже осознавали, что, прежде чем пробиться к Солнцу, придется пролетать мимо разных планет, а может быть, и навсегда остаться на одной из них.

В этом мире существовала своя, очень строгая Солнечная система. Чем ближе планета к Солнцу, тем значительнее ее положение, тем лучше на ней условия существования для субстанций. Оттого-то такой плотный поток молекул и стремился в этом направлении. Чем дальше от Солнца находилась планета, тем условия на ней хуже, суровее и труднее для существования. Но справедливости ради должен отметить, что и туда было не протолкнуться, так как я уже заметил вам: каждой молекуле заранее была задана своя скорость и у каждой молекулы был свой маршрут.

Как на любой дороге, здесь было очень много космической пыли, сквозь которую вся лавина вновь прибывавших проникала без труда.

Совсем другое дело – мусор, занесенный человечеством в космос и которого было не намного меньше, чем космической пыли.

Одних только спутников-шпионов, всякого рода космических зондов и прочей космической техники попадалось великое множество. То и дело мы натыкались то на банку, то на бутылку, то на пустую бочку, что доказывало – даже райские просторы можно превратить в свалку ненужного барахла.

Ощущения от таких встреч были не самыми приятными и безболезненными. Но смертельно опасным для нас было бы столкновение с огромной космической станцией, которая вопреки всем эзотерическим законам не стремилась к Солнцу и летала поперек нашего общего пути! Провидение нас миловало, и мы проскочили мимо ее орбиты, устремляясь ввысь.

В течение всего полета мы постоянно ощущали негромкий гул.

Нет, это не были голоса, это был какой-то «гур-гур»: стремящиеся к Солнцу то ли делились мыслями, то ли выясняли отношения, то ли это был звук, вызванный трением молекул друг о друга. Так или иначе, но от этого семейного гула было как-то веселее.

Первой представительной инстанцией Солнечной системы встала Магистрисса ближнего круга, ведающая земными проблемами, – Луна, которая, постоянно вертясь вокруг Земли, все-таки оставалась препятствием на нашем пути к Солнцу.

Среди молекул началось нервное брожение и пространственная растерянность.

Часть из них уверенно, сделав вираж, отклонилась в сторону Центуриона эзотерических ополчений – Марса. Другая, самая приземленная, часть недовольно осела на Луне. Третья же, самая беспокойная, неслась выше, в сторону Венеры.

Наш торопливый сосед, обойдя Луну с другой, менее известной стороны, подмигивая всем своим бесстыжим синим глазком, вырвался сразу на несколько молекул вперед, и теперь под нами оказался тот самый пятнистый, едва поспевающий за нами субстант, который мысленно бормотал про себя: «Тише едешь – дольше будешь», а рядом с ним какая-то разухабистая молекула беззвучно, но фальшиво напевала: «Долетим мы до самого Солнца и домой возвратимся скорей…»

Вот тут требуется некоторое пояснение. Забвение, о котором я говорил, касалось только того, кто ты, как тебя зовут, где ты жил, чем занимался, кто твои друзья, а кто враги и тому подобное.

Но твой эмоциональный запас, духовная наполненность и самосознание оставались с тобой.

Поэтому мы не удивлялись присутствию того же и у наших попутчиков. Оттого и ощущался этот негромкий гул.

Мы с супругой тоже обменивались мыслями.

– Как же тебе не стыдно! Уйти без меня в вечность. Ну представь, ты бы сейчас летел один среди незнакомых молекул!

Я ужаснулся, представив себе свое одиночество.

– Но это же зависело не от меня, – попытался оправдаться я.

– Это как сказать. Не надо было перед уходом злоупотреблять!

– Опять ты за свое.

И дальше все в том же духе.

Где-то позади осталась Луна, о которой мы тут же забыли, как и о Земле, потому что оборачиваться нам было некогда – очень уж велика была скорость. Того и гляди, в этой сутолоке впендюришься в какой-нибудь метеорит.

Впереди было гладкое темное море космоса и какое-то томительное ожидание покоя, которое бывает во время долгой дороги в край обетованный.

В наше сознание каким-то незаметным образом вплывали понятия и законы пребывания в этом новом, совсем незнакомом для нас мире. Словно кто-то давал нам понять: вы здесь никто и все, везде и нигде и ничто для вас все. А понятия и законы пребывания в Эзотерическом Пространстве укладывались в одну простую формулу: «не высовывайся».

И если кто-то пытался нарушить эти правила, то лишался самого главного – СОЗНАНИЯ.

Исчезновение СОЗНАНИЯ у той или иной молекулы-нарушительницы определялось едва заметной вспышкой, похожей на короткое замыкание, ведь сознание – это какая никакая, но все-таки энергия.

И как подтверждение этого, впереди и выше вспыхнула торопливая субстанция, нахально мигавшая своим синим глазком.

– Не долетел! – подумала прекрасная половина нашего сознания.

Я мысленно согласился: не уверен – не обгоняй!

А пятнистая молекула скорбно добавила:

– Тише едешь – дальше будешь!

Постепенно мы познавали, что каждому здесь предназначена своя планета.

Примитивно это выглядело так. Любвеобильным – Венера, торгашам – Меркурий, любителям повоевать – Марс и т. п.

Труднее всего было с политиками, потому что этим было свойственно все вместе.

Обладая привилегиями на Земле, они, конечно, рассчитывали на исключительность и здесь.

Но Солнечная система на то и была Солнечной, чтобы справиться и с этим.

Все они (если не нарушали законов Эзотерического Пространства и не лопались как лампочки) в порядке общей очереди, что само по себе было им невыносимо, минуя Венеру и Меркурий, оказывались в конце концов на Солнце и… плавились, оставляя на нем темные пятна.

Вот потому-то субстанция, следовавшая за нами и повторявшая «Тише едешь – дольше будешь», несомненно, была политиком и не спешила, расплавившись, увеличить собой темное пятно на Светиле.

А разухабистая субстанция, мечтавшая долететь «до самого Солнца», явно не понимала, что, долетев, ей уже никогда не возвратиться домой, в свою «родную проходную» в Охотном ряду.

Летело время, и вот уже впереди показалась «Пристань всех сексуально озабоченных» – Венера. И что же тут началось! Толпы молекул, пытавшихся обогнать своих спутников, лопались, как новогодние петарды, исчезая бесследно и навсегда.

Солнечная система, сохраняя престиж, и тут была беспощадна.

Те же, кто из последних сил выдерживал порядок, оседали на планете, становясь ее венерическими бурями мятежного оранжевого цвета. И надо сказать, бури эти и даже грозы были много страшнее, чем на Земле. Именно поэтому Венера так ярко светится на небосклоне.

Оставив Венеру позади, мы отметили, что количество субстанций сильно поубавилось, появилось ощущение индивидуального полета, хотя стремящихся в сторону Светила все еще было очень много. И чем просторнее было в космосе, тем свободнее становилось общение.

Уже можно было мысленно посудачить с соседями.

– Я вот что думаю, – промыслила соседняя молекула, которая у меня ассоциировалась с песней «Ах, мамочка, на саночках каталась я не с тем…», – неужели те, кто еще ходит по Земле, не понимают, что нельзя так засирать свое будущее; я вся в синяках и шишках, а мне еще хочется любить и быть любимой.

– Оставалась бы на Венере, там только этим и занимаются, – включилась в мысленный диалог артистического вида субстанция, которая буквально вчера, купаясь в овациях, отметила свой юбилей, нагрузилась на банкете и скоропостижно, ни с кем не прощаясь…

– Я бы с удовольствием – но маршрут выбираю не я, хотя у меня есть маленькая, но лично моя звездочка.

Налево от нас внезапно появилась субстанция интеллигентного вида, но явно казарменного воспитания, которая, не дожив до солидного возраста, в результате авиакатастрофы сначала недолго летела вниз, потом тут же взлетела вверх в нашу компанию, так что полет для нее как бы и не прерывался.

– Быстрая пересадка! Вот только мой багаж и мое верхнее платье, – подумала она и вздохнула.

– Мы все здесь без фраков, – мысленно успокоил я нашего соседа.

А прекрасная половина нашего сознания мудро добавила:

– Вам ведь не на прием.

– Как знать, – загадочно промыслил новенький. – Я как раз летел на прием к этому, как его…

– К Солнцу? – удивилась моя половина.

– Да нет. Впрочем, это уже не важно. А вы давно летите?

– Не очень. Вам повезло. Остались позади Луна и Венера, – поделился я мысленной информацией, а другая половина тотчас добавила: – Толчея была ужасная, сейчас гораздо просторней.

– Везде одно и то же! Ну что же, посмотрим, куда нас поместят.

Мимо стремительно пролетали метеориты. Звездная пыль, словно туман, окутывала нас.

Венера становилась все меньше и меньше, впереди был еще долгий путь.

– Странно, что меня не затянуло на Венеру, – подумал я про себя и тут же осознал свою ошибку, но было уже поздно.

– Я так и знала! – прозвенело в моем сознании. – Мнишь себя Казановой, а на деле… тебе самое место на Нептуне, я слышала, там снаружи замерзший метан, а внутри сероводород!

– Как хорошо было на Земле, думай что хочешь, никто не мешает, – помыслил я и снова попал впросак.

– Тебе это только казалось! – возвестила нежная половина нашего сознания. – Я видела тебя насквозь, да все прощала, потому что любила.

Я сник и старался больше ни о чем не думать.

Стало бы совсем грустно, если бы не наш новенький (жертва авиакатастрофы), который, как мне показалось, с отвращением промыслил: до чего же дурно пахнет от некоторых!

Наше сознание солидарно возмутилось, так как оно было не просто чисто, а стерильно чисто!

– Да я не о вас! Я так вообще, чутье у меня профессиональное! А талант ведь не пропьешь.

Мы догадались, с кем имеем дело, и тут же отогнали эту мысль. Но было уже поздно.

– Да вы не бойтесь. Все, кроме обоняния, осталось там, – промыслила молекула и утихла.

Долго мы летели молча. Но меня тревожила мысль: почему же мы не чувствуем никакого запаха?

– Все очень просто, – отозвалась субстанция, – ведь вы правильно подумали обо мне: мое чутье – мое богатство. Я чувствую не только запахи, но даже следовые признаки, которые остаются на молекулярном уровне, так что я и здесь чую, кто был кто. К сожалению, по роду своего ремесла я не могу называть ни имен, ни бывших профессий.

– Ага, – подумал я, – может, и у меня есть какое-нибудь гипертрофированное чувство, благодаря которому и я смогу отличать, кто есть кто.

– Конечно, – мысленно подключилась другая половина нашего сознания. – У тебя же абсолютный музыкальный слух! Вот и слушай!

Но, к сожалению, ничего нового я не услышал. Мне это показалось очень обидным.

Ведь не назовешь же пение разухабистой молекулы, у которой мать была русской, а отец юристом, музыкальной характеристикой, по которой можно определить, кто эта субстанция?!

Внутри нашего общего сознания было довольно уютно, но несколько напряженно.

Единомыслие единомыслием, но кое-какие противоречия или несогласия все-таки были.

Наши внутренние беседы не проникали наружу, они проходили на внутренней волне и никем не фиксировались. Это было удобно, можно было не стесняться.

– Сколько же молекул окружают нас, – посетовала моя половина. – Как бы не заразиться чем нибудь.

– Не думаю, – помыслил я, – здесь такая радиация, что ни одна бактерия не выживет, да и заразные-то все на Венере остались.

– Ты только такие болезни и знаешь.

– Зато ты у меня – «облико морале»!

На том и поладили. Звезды становились все крупнее, молекулы рассасывались по разным направлениям, потихоньку приближался Меркурий – пристанище артистов, врачей, торговцев, служителей Фемиды, спортсменов и прочей предприимчивой публики.

Но до него было еще очень далеко, а по дороге все чаще попадались то ли метеориты, то ли совсем маленькие планетки, отдаленные спутники Меркурия, и на них текла привычная жизнь субстанций, обретших здесь свое пристанище.

Кому же стали домом эти крошечные планеты? И кто те избранные, что живут на них, словно олигархи на экзотических островах?

Но справедливость Солнечной системы сказывалась и тут.

Вот где понадобился мой абсолютный музыкальный слух.

Пролетая мимо такого метеорита, я напряг свой слух и окунулся в мир волшебной музыки Моцарта, Баха, Бетховена, Грига. И хотя все звучало одновременно, это не было какофонией, но воспринималось как великий поток музыкального абсолюта, вызывая восторг и восхищение!

– Что с тобой? – удивилась милая половина нашего сознания.

«Проехали», – с грустью подумал я и домыслил:

– Мне кажется, я понял. На этих крошечных метеоритах живут гении. Их так мало, что им не нужны огромные планеты, и они прекрасно уживаются на этих карликах, оставаясь великанами своего призвания.

– А как же Моцарт и Сальери? На Земле ведь они не ужились.

– Не знаю, но здесь за музыкой Моцарта Сальери я просто не услышал.

– Как жаль, что у меня нет какого-нибудь гипертрофированного качества, а то бы и я пронюхала или услышала что-нибудь! – обратилась добрая половина нашего сознания к «катастрофической» молекуле.

– Не расстраивайтесь. Это довольно противно – обонять все бывшие «прелести» большинства наших попутчиков. Я, например, до сих пор припахиваю полонием.

Моя половинка боязливо притихла и мысленно принялась вязать для меня теплый свитер.

А вокруг кипели нешуточные страсти, производившие тот самый гул, о котором я упоминал раньше. Начинались волнения, выливавшиеся в тревожные мысли по поводу того, например, почему нас не оставили на Луне. Все-таки это рядом с Землей…

Или. Как же так? Грешил, грешил, а на Венеру не попал…

Или. Я же гениален! А лечу в этой давке вместе со всякой…

Но все это превращалось в тот самый гул, от которого было ни жарко ни холодно.

Жаль, что за всем этим многие не замечали красоты Эзотерического Пространства, по которому они летели к своему пределу, уготованному им Солнечной системой.

А посмотреть было на что: Большая Медведица была здесь просто огромна, Кассиопея покоряла своим изяществом, Млечный Путь был виден до каждой молочной капельки, а в созвездии Гончих Псов можно было различить каждую собаку! И все эти созвездия сверкали и переливались, словно бриллианты. И все это было Великим Мирозданием, существовавшим вне времени и пространства, по которому текли ничтожно малые частицы, отжившие свой век на одной из песчинок под названием Земля.

До Меркурия было все ближе, и волнение все возрастало: выпадем в осадок или туда же, куда и политики?

– Жаль, что у Меркурия нет спутников, – промыслила жертва авиакатастрофы, – все-таки какой-то суверенитет.

– Что вы, что вы! – поразилась признанная на Земле молекула. – Хотя у меня и есть моя крошечная звездочка, без поездок по провинциям я долго не выдержу!

– Нет, нет! Только Меркурий! – домыслил юбиляр. – Там будет кому меня поздравить!

– Судя по запаху, вы еще от вчерашнего не отошли, – заметила обонятельная наша знакомая.

– Два Штирлица на одном квадратном сантиметре космоса – это нонсенс! – огрызнулся юбиляр.

– Мне бы хотелось туда, где попрохладней. – Это промыслила моя половинка.

– А мне бы – где пожарче! – подумал я.

Планета артистов, врачей, судей и адвокатов, субстанций умственного, спортивного труда и прочей разношерстной молекулярной смеси, стремительно приближалась.

Последнее, что мы увидели, опускаясь на поверхность Меркурия, это был полет к Солнцу тех, для кого стремление к Светилу было сильнее чувства самосохранения!

– Жаль Солнца! – подумал я.

– А мне их жаль, – отозвалась моя половина.

На этом послание прервалось.

Глава вторая или наоборот – первая

Был день как день, обычный во всем, кроме разве неполного лунного затмения, да и оно продолжалось недолго, оставив все-таки на душе какое-то беспокойство. Я возвращался домой.

Когда я подошел к почтовому ящику, первое, что бросилось мне в глаза, был свет, какой-то мерцающий лунный свет, исходящий из отверстий самого ящика. Я даже подумал: может, кто-то прислал световое письмо, такие теперь делают из светящихся красок для праздничных поздравлений, – и даже не удивился. Открыв дверцу ящика, я достал конверт, который оказался чем-то вроде пленки прозрачного голубовато-серебристого цвета, а в конверте лежало что-то похожее на дискету, тоже прозрачную и какую-то неземную.

Что-то подсказывало мне, что я должен прочесть ее с помощью компьютера, который подарил мне мой самый близкий друг, недавно ушедший в мир иной почти одновременно вместе со своей супругой.

Положив дискету в карман, я стал не спеша подниматься на свой этаж, встретив по пути соседа с собачкой. Мы раскланялись, как обычно, я хотел потрепать собачку по голове, но пес задрожал и, встав на задние лапы и поскуливая, стал обнюхивать мой карман. Сосед грубовато одернул собачку и, не глядя на меня, стал спускаться. Я посмотрел на свой карман – и увидел, что из кармана, так же как и из почтового ящика, струился голубовато-серебристый свет. Чертовщина какая-то, подумал я и пошел к своей двери.

Удивительно, но в окно моей студии светила полная Луна, как будто никакого затмения и не было. И то ли от испарений, восходящих от Земли, то ли из-за чего-то другого, но Луна была красной, словно провинившийся ребенок.

Я вставил серебристую дискету в компьютер и запустил запись.

Это было невероятно, но факт! На экране монитора появились строки послания моего друга оттуда, откуда еще никто и никогда не говорил с нами.

Я с волнением проглатывал каждую строчку, пытаясь понять: правда это или розыгрыш?

На всякий случай я нажал на кнопку «копировать», что оказалось совсем не напрасно, и продолжал читать.

Луна за окном просветлела, как-то по-новому для меня засветили звезды, и нет-нет, но я пытался высмотреть в небе дорогих моему сердцу друзей.

Незаметно рассказ моего друга подошел к концу, и я, выключив компьютер, снова посмотрел в окно. Луна уже спряталась за облака, может быть боясь наказания.

Зазвенели ключи в двери – это пришла жена с работы.

Я рассказал ей обо всем. Она, конечно, не поверила, так что пришлось снова включать компьютер. Но послания как не бывало. Я попытался вынуть дискету, но ее тоже не оказалось на месте.

– Ну что? Где же это твое послание? Думаю, что нам пора подлечиться, да и воздерживаться тебе было бы неплохо!

Дрожащими руками я отыскал кнопку «копия» и нажал «Пуск».

И сразу же отлегло от сердца. Перед моими глазами, а главное, перед глазами жены побежали знакомые мне строчки оттуда: «Итак, дойдя до конца земной жизни, я и моя верная спутница, оставив на Земле все, что нам принадлежало, налегке стали подниматься в небесную высь…»

Супруга внимательно читала послание, недоверчиво поглядывая на меня, как бы ища подвоха и одновременно осознавая, что все это как будто написано про нее, да и про меня тоже, только написано это было не сегодня, а… завтра. Завтра, которое еще не наступило, но непременно наступит!

Послание подошло к концу. Я смотрел на жену и искоса поглядывал на Луну, которая едва виднелась из-за облаков и, кажется, ждала момента, чтобы стянуть и «копию» послания.

Резюме супруги было предполагаемым:

– Все это – чушь собачья! Те же люди, те же проблемы и полное незнание космоса! Мог бы почитать что-нибудь, хотя бы астрономический справочник, а так… очень слабо, даже не похоже на него. Все! Пойду ужин готовить.

Она встала и пошла на кухню. А я, недоверчиво глядя на Луну, снова отыскал кнопку «копия» и нажал «Пуск»; компьютер лаконично ответил: «Вставьте диск!»

Я понял – концы обрублены! Луна все-таки свистнула послание обратно туда, к себе, откуда еще никто и никогда не возвращался, и смело вылезла из за туч, нахально сияя своим круглым золотым диском.

Я выключил уже никому не нужный компьютер и пошел на кухню ужинать.

Жена выглядела чуть серьезнее обычного и тоже нет-нет да и поглядывала в окно, на огромную, во все окошко, Луну.

– Ну что, молекула, котлеты будешь?

– И сто грамм тоже.

– Как хочешь, только мне бы хотелось поговорить с тобой на трезвую голову.

– Говори.

– Я не беру под сомнение то, что произошло, но и поверить не могу!

– Парадокс.

– И почему в этом случае – как бы это поточней сказать? – я смущаюсь, ведь он пишет так, будто слазил в мою голову и выложил все напоказ! Нет, конечно, в моем представлении «это» выглядит несколько иначе, но по сути где-то совсем рядом! А главное, не такая уж я безликая!

– А при чем здесь ты? Ее уже нет. А ты еще есть!

– Пока. Все мы под Богом ходим.

– Кстати, ты заметила, религии он не касается. А ведь он не был атеистом.

– Мне он казался верующим. Вроде тебя, очень любил ходить в храм.

– Да я то хожу, то не очень. Боюсь зависимости.

– Вот и будешь молекулой или субстанцией!

– Все может быть.

– А поскольку ты очень торопливый, обязательно лопнешь, как лампочка, и все!

– И ты останешься одна.

– Нет, я буду держаться за тебя руками и ногами…

– Какие руки, какие ноги?

– Тогда я стану одной молекулой с тобой! Как они.

– Для этого нужно, как минимум, умереть вместе со мной, а это, при твоем отменном здоровье, тебе не светит.

Она отвернулась от окна, склонила голову, и на сковороде зашипели несколько слезинок, которые она не успела смахнуть с лица.

– Вот видишь. Значит, я буду тянуть до последнего и постараюсь дожить до твоей глубокой старости. Кстати, я так и не понял, кто эта молекула, которая могла по нюху определить, кто есть кто.

– Зато я сразу догадалась, кто был этой субстанцией с мигалкой.

Мы поужинали, посмотрели что-то по телевизору и улеглись спать. Голова ее лежала у меня на плече, от нее пахло чем-то родным, привычным.

Засыпая, мы думали об одном и том же. Неужели после ночи наступит завтра?!

В открытое окно врывалось синее звездное небо, словно огромный океан, в котором кипели и взрывались неземные страсти миллионов микроскопических частиц, которые испокон веков населяли Землю и, дойдя до предела, оставив по себе великую или дурную славу, взлетали в это синее звездное небо или тонули в этом огромном океане, который там у них зовется Эзотерическим пространством, а здесь у нас – Вселенной!

Лунные секреты

Нынче темнеет рано, и потому небо еще до ужина начинает свое звездное шоу. Хочется выйти во двор и, задрав голову, смотреть и смотреть в глубину того мира, который так и остается загадкой, несмотря на все разгадки ученых и пастырей.

Луна на холодном звездном небе особенно яркая и крупная, хоть и на ущербе. Даже неполная, она величава и властна над звездами, и над Землей, и над людьми. Недаром я называю ее Магистриссой ближнего круга, ведающей земными проблемами.

А как же?

Кто разгоняет ветры? Кто втягивает, а потом небрежно отпускает морские волны? Кто превращает тихих, скромных людей в лунатиков, бесстрашно ходящих по карнизам и крышам? И почему без Луны на небе мутно, а при ней мороз сильней?

Вот и сегодня холодно.

Может, оттого, что сама Магистрисса холодна? Может быть.

Ведь красавица должна быть холодна. И недоступна.

И что ты можешь поделать с приливами и отливами, с наводнениями и цунами? С тем, что среди ночи ты встаешь, идешь неизвестно куда и непонятно зачем? Нет, я-то не лунатик, но так все говорят.

И я поднимаюсь все выше и выше, чтобы хоть немного приблизиться к ночному Светилу и услышать, пусть краем уха, ее секреты.

– А… это опять ты? Разве ты еще не отправился на Меркурий?

– Если и отправлюсь, то завтра, а сегодняшняя ночь моя, вот я и пришел.

– Мне казалось, что в прошлое полнолуние я наблюдала за тобой.

– Нет. С тех пор прошло три твоих полнолуния. За это время я успел поменять свое сердце и несколько часов побывать в твоем царстве.

– Значит, это ты бултыхался в день своего рождения между жизнью и смертью?

– Наверное, я.

– Твои земляки наверняка достали тебя расспросами?

– Немногие.

– Интересно, как люди хотят выведать то, что им не положено знать.

– Это понятно. Превращаться в ничто как-то не хочется.

– Ты не замерз? Все-таки после операции, а ты уже довольно близко от меня.

– О, а я и не заметил. Спасибо за то, что я тебе небезразличен.

– Ты совершенно безразличен.

– Тогда почему ты позволяешь беседовать с тобой?

– Это важнее мне, чем тебе. Рано или поздно, но наука разгадает тайны бытия, и я окажусь ни при чем. Не хотелось бы. А так благодаря тебе люди кое-что узнают о нас, ведь ты же, по их мнению, побывал в неизведанном. А потом, ты не суеверен и треплив, а это как раз то, что нужно. Что тебя интересует на этот раз?

– Хочу знать, смогу ли я так же беседовать с тобой, когда окажусь в твоем мире навсегда.

– Не сможешь.

– Почему?

– Во-первых, потому, что у тебя не будет тела, ты будешь просто молекулой. А во-вторых, ты будешь одной из миллиардов молекул, и отличить тебя от других будет сложно.

– Тогда скажи, земные отличия: звания, богатство, талант – тебе безразличны?

– Я тебе уже ответила на это.

– А вообще человечество?

– А что это такое? Эта муравьиная масса, загадившая Землю? И не только Землю, но и ближайшую округу. Эти червяки, которые сначала забросали меня какими-то жестянками, а потом просто сели на меня на вонючей коптилке. Более того, они посмели разглядывать мою интимную сторону.

– Честно говоря, мне было неловко за них.

– Я знаю. Поэтому и не заморозила тебя. Догадываешься, какая температура вокруг тебя?

– Представляю. Но я не чувствую холода.

– Ладно, что ты еще хочешь знать?

– Когда закончится жизнь на Земле?

– Гораздо раньше, чем ты думаешь.

– И все-таки?

– Это уже произошло, только вы не хотите этого замечать. Вы продолжаете с завидным упрямством кишеть в клубке болезней, страстей, похоти и предательства. Погибать в катастрофах, войнах и наркотическом безумии, боясь смерти, которую вы сами приближаете всеми возможными средствами.

– Это очень похоже на лекцию о вреде алкоголя. Я тебя спрашивал о конце света.

– Конца света не будет! Будет конец вашего проживания на Земле. Просто моя подопечная наконец не выдержит вашего хамства и стряхнет вас, как тупых насекомых, в тартарары, не без моей помощи, надеюсь.

– Невеселая перспектива.

– Но это только один из вариантов. Другой напрямую связан с вашими политиками. Их стало так много, что даже Солнце не справляется с их нашествием.

– Не понимаю.

– Ты же знаешь, что они не привыкли подчиняться или стоять в очереди. И потому, нарушая все правила Солнечной системы, рвут прямо к Солнцу, считая, что самые теплые местечки возле Светила. Оно бы так, но их грязноватая энергия, сталкиваясь с Солнцем, оставляет на нем темные пятна, которых становится все больше и больше. Из-за этого Солнце остывает, и вы на Земле скоро просто замерзнете.

– Веселенькое дело.

– Кстати, о веселье. Человечество до того развеселилось, что совсем забыло о приличиях, а это еще один из вариантов вашего конца.

– Как это?

– Да очень просто. Повальное пьянство, наркотики, разврат уже привели вас к вырождению и потере самовоспроизводства. Вы стремительно вымираете, продолжая неистово веселиться.

– Несмотря на это, нас все больше и больше на Земле.

– И это не случайно. Через некоторое время Земля будет напоминать пчелиный рой человекоподобных, и Земле тогда стоит тряхнуть как следует, и от вас следа не останется.

– Открой секрет – когда это случится?

– Никакого секрета нет. Любой математик вкупе с биологом за час выведет формулу полной деградации человечества в масштабах Земли. Это и станет днем вашего конца.

– Интересно.

Мне показалось, что Луне стало скучно, и я поспешил задать еще один вопрос:

– А все, что создано людьми: города, изобретения, произведения искусства? Они останутся?

– На какое-то время. Но я буду лить дожди, насылать цунами, с удовольствием делать землетрясения, пока наконец не сотру с лица Земли все ваши безобразия, и она станет похожей на все остальные планеты.

– А все наши неземные объекты, для них ведь землетрясения не страшны. Мало того, на некоторых из них будут люди!

– К тому времени магнитное поле Земли настолько ослабеет, что весь ваш космический мусор сгинет в безбрежных просторах Вселенной.

– Стоп! Значит, и ты, потеряв притяжение Земли, загремишь под фанфары?

– Для меня найти спутника во Вселенной не проблема, кто-нибудь да подцепит.

Она обиженно спряталась за облако, давая понять, что аудиенция окончена.

И мне ничего не оставалось, как вернуться на Землю, тем более что я страшно продрог и проголодался. Вернувшись домой, я налил себе горячего чая с лимоном и стал записывать то, что вы, я надеюсь, когда-нибудь прочтете.

Прогулка

Как всегда, спустя некоторое время после обеда, я услышал знакомую фразу: «Ну что, пошли гулять?»

Понимая, что мой отказ вызовет справедливый гнев, я надеваю куртку и кроссовки, матерясь про себя, выхожу на крыльцо.

– Без мата никак не можешь, – слышу за спиной.

Я прогулки не люблю. Я люблю спать после обеда, но это очень вредно, так считает жена.

Взяв собак на поводок, а меня в компанию, жена двинулась впереди, внимательно всматриваясь, нет ли где поблизости чужих собак или автомашины.

Ни собак, ни автомобиля, ни даже прохожих не повстречалось, и мы благополучно дошли до распаханных полей, где жена наконец спустила собак с поводка, а меня взяла под контроль:

– Пожалуйста, не отставай и не торопись, это вредно.

Мы шли распаханными полями по меже, превращенной такими же собачниками, как мы, в тропинку, ведущую к бору над рекой, и думали.

Каждый о своем, скажете вы.

В том-то и дело, что нет. Мы думали об одном. Неважно о чем, но об одном.

Ну и что в этом интересного, скажете вы.

А то, скажу я, что с некоторых пор, после пятидесятилетнего совместного житья-бытья, у нас появилось стойкое единомыслие!

Вплоть до мелочей и особенностей.

«Хорошо бы сейчас искупаться, жарко что-то», – думаю я.

И слышу от жены:

– И не думай.

У меня в голове: «Сейчас скажет: „Вода уже холодная“».

А наяву уже звучит:

– Рано тебе еще после операции, да и вода уже холодная.

Мы давно перестали удивляться этому. Полвека вместе!

Но одни мозги на двоих?!

«За далью – даль», – звучат в моей голове слова Твардовского.

– Никак не налюбуюсь на перспективу, убегающей вдаль реки, – ведет свое жена.

Одна из собак предательски убегает далеко вперед.

Жена резко прибавляет ходу, отвечая на мою еще не сказанную фразу:

– Я не психую. Просто боюсь, что ее покусают.

Догоняет собаку и берет ее на поводок. В поле, где на версту вокруг никого нет.

Я пожимаю плечами, хотя она этого не видит.

– Нечего удивляться, ты же помнишь, как я за ней гонялась в Крылатском?

«Ах, как давно это было», – думаю я.

– Ах, как это было давно, – говорит жена.

Да, тогда еще каждый думал о своем. Зато теперь можно и не говорить.

Мы возвращаемся молча. Надеясь на то, что у каждого свои мысли.

– Не знаю, не знаю, я бы не советовала! – говорит жена.

Ну вот откуда она узнала, что я не прочь выпить кружечку пивка?

Это было недавно

Это было недавно, это было давно – гениальный парадокс!

Но он ставит все на свои места.

Давно ли я записывал на грампластинку лучшие песни моего репертуара?

Совсем недавно!

Всего полвека тому назад.

Давно ли я был молод?

Давным-давно!

Целых полвека тому назад!

Вот и вспоминай, что было и чего не было.

Но как сейчас помню первую мою запись в студии на улице Качалова. Это было событие в моей жизни!

Огромное серое здание Радиокомитета носило аббревиатуру ДЗЗ, что означало Дом звукозаписи. Мы же называли ДЗЗ домом задержки зарплаты.

Работали много: писали детские передачи, рассказы и отрывки из романов, в которых иногда попадались и песенки, – в общем, делали привычную для актеров работу.

Но чтобы песни, да еще на грампластинку!

Это было невероятно!

Ведь право на ЭТО имели только оперные певцы, ну, на худой конец, камерные исполнители романсов. Но чтобы актеры?!

Это бывало очень редко. Ведь пластинка – это сразу слава!

Слава на весь Советский Союз!

Но прежде чем попасть на пластинку, песня проходила жесткий отбор.

Чтобы она прозвучала в эфире, необходимо было быть известным композитором, признанным поэтом-песенником. Известным исполнителем. Новичков туда не пропускал худсовет.

И вдруг…

При Радиокомитете появился новый необычный коллектив.

Вячеслав Мещерин организовал ансамбль электроинструментов, которых и в помине еще не существовало.

В то время, кроме гитар, подсоединенных к примитивному усилителю самими гитаристами, не было ничего.

А тут и скрипки, и виолончели, и даже аккордеон и виброфон – все было подключено проводами к усилителям и огромным колонкам, которые были расставлены по всему полу.

Звук этих инструментов был ужасающим, но необычным, и ансамблю разрешили сделать несколько эстрадных записей. Слава выбрал две песни из кинофильмов. Одна – из фильма «Путь к причалу», а другая – из бразильского фильма «Там, где кончается асфальт».

И вот эти-то две песни и предложил спеть мне Слава Мещерин.

Фильмов я не видел, впрочем, в этом не было особой нужды. Я был готов спеть и телефонную книгу, ведь это же на пластинку! А на пластинку отбирались песни, которые попадали в золотой фонд радио.

Честно говоря, я не рассчитывал на это, уж слишком кастрюльным было звучание электроинструментов.

Но… Чудо свершилось, запись попала в золотой фонд.

Остальное как положено. И я не только в эфире, но и на прилавках магазинов! Через месяц я наслаждался, слушая почти из каждого окна, на каждой танцплощадке знакомые мелодии, которые я высвистывал и напевал: «Не страшны тебе ни дождь, ни слякоть…» и «Если радость на всех одна»!

Говорят, что если песня попадает в анекдот, значит, это любимая песня.

Анекдот: в тюремной камере, где сидели ребята за коллективное изнасилование, любимой песней стала «Если радость на всех одна…».

На авторов и на ансамбль мне было наплевать! Главное – звучал мой голос! На всю огромную, дорогую мне страну: Советский Союз!

Наш двор

И снова память возвращается в наш маленький дворик на Смоленской площади, где остались, словно листочки отрывного календаря, годы отрочества, наверное, самые счастливые годы человеческой жизни.

А и то: на лбу – челка, во рту – фикса, на кепчонке – громоотвод, а в душе – такая безмятежность, какой уже ни в какие последующие годы не будет.

В дальнем закутке-«аппендиксе», куда выходили два окна первого этажа, была танцплощадка. Небольшая, пары на три-четыре. На одном из подоконников стоял патефон, и дядя Баля или его старший сын Славка – плотный, довольно высокий парень – распоряжались музыкой.

Наша компания – двенадцати-, тринадцатилетние подростки были на «подначке», бросали ехидные словечки в адрес танцующих, иногда даже пытались подставить подножку кому-нибудь из девчонок.

Танцевали танго или фокстрот, так как вальс танцевать на этом пятачке было невозможно.

Посреди двора росли тополя, посаженные все тем же дядей Балей когда-то давно и теперь уже большие и всегда почему-то распылявшие пух, который лез в глаза и рот. А под тополями стояли скамейки, на которых восседало старшее поколение двора, которое обсуждало и осуждало танцующих.

Танцевали в основном молодые мужички и старшеклассницы – наши затаенные мечты и мучительницы. Опускался вечер, зажигались в окнах огни. Дядя Баля выставлял треногу, к которой прикреплял лампочку, яркую и противную. Она била по глазам и снимала тот чувственный полумрак, который охватывал всех в этом закутке. Ближе к ночи появлялся районный оперуполномоченный Руженцев – коренастый брюнет с вьющейся шевелюрой.

И мы все знали: он ищет Кольку Кадыкова, нашего дворового вора. Наверное, опять что-то натворил. Кольку мы не боялись и даже гордились тем, что у нас во дворе жил настоящий вор. Была у него сестренка – горбунья, с резким, но красивым голосом. Иногда она пела, сидя на лавочке, русские надрывные песни. Здорово! Но никогда не танцевала – стыдилась своего горба. А если кто-то в чем-то винил ее, она задорно отвечала: горбатого могила исправит!

Звали ее Клава. А мы дразнили ее: Клавка – кривая лавка! Но только не при Кольке – он мог накостылять за сестру.

Как по команде, открывались форточки, и через них раздавались голоса: «Аля, домой!..», «Колюка, ужинать!..», «Сережа, папа пришел!» И мы нехотя отправлялись спать.

А в закутке продолжались танцы. Иногда возникали конфликты. Очень редко бывали драки, но мужики тут же выпроваживали со двора чужака, и все снова становилось на свои места. Часам к двенадцати начинали расходиться.

И мы уже из дома, через окно, пытались углядеть, кто кого уводит, именно уводит, а не провожает, чтобы завтра ехидничать над девчонками. И наступала ночь. Дворник Федул закрывал ворота на цепочку, оставляя только калитку, и шел спать. И никто никогда не боялся, что на нашем дворе может что-то случиться. Вот такие были времена. 09.03.2009

Сын Человеческий

Две сороки трещали на поляне под окном спальни, выясняя свои житейские проблемы. Да так громко, что я проснулся. Солнце било прямо в глаза – значит, было около девяти. Захотелось встать, размяться, почистить зубы, умыться, побриться – и начать жить!

С некоторых пор я понял, что жить – это хорошо! Особенно в первой половине дня, когда Сын Человеческий готов помочь тебе во всем. Я имею в виду, во всем хорошем, конечно.

Ты можешь любоваться сорочьей болтовней, наслаждаться легким завтраком, не думать о вчерашней ссоре и твердо знать, что тебе никто не помешает во всех благих начинаниях.

А начинаний с утра – хоть отбавляй!

Надо погулять с собакой, покормить галок, которые слетаются к твоим ногам, глядят голубыми глазами прямо в твои глаза и, если ты вовремя не подбросил им сухого собачьего корма, подпрыгивают на месте и требуют.

Попросить у жены несколько кусочков колбасы для приходящего каждое утро, как к себе домой, ничейного кобеля по кличке Бакс, проверить оба фонтанчика (не засорились ли) и сделать еще много, много добрых дел.

И только потом, поднявшись по любимой лестнице на второй этаж, оказаться в студии.

Боже мой! Сколько же часов здесь просижено, сколько песен и стихов написано, сколько всего видано через Интернет.

Если посчитать, то не меньше полжизни прожито здесь.

Я сажусь на привычное место. На стене передо мной липовые доски, на которых изображены святые: Сергий, Павел, Матерь Божья с Младенцем, Сын Человеческий, Николай, – и все они смотрят на меня. Это вам, братцы мои, не цензура, а посильней.

Может быть, поэтому мне не стыдно за мои стихи и песни.

Как рождается песня?

Сейчас расскажу…

Каждый раз «ключевое слово» или удачная мысль рождаются еще в постели в полусонном мозгу, и, если ты не затвердил их, легко можешь потерять песню или стих. А иногда, когда мысль особенно удачна, вскакиваешь с постели и бежишь скорее записать ее. Сколько раз, поленившись встать, я терял навсегда самые «гениальные» свои песни.

Локатор, который сидит в твоей башке, отлавливает хорошее название песни, скажем «Гроза над городом», это напрямую связано с вчерашним тайфуном над Москвой (кстати, тоже неплохая строчка – «Тайфун над Москвой»).

Я с непокрытой головой

Лечу к тебе по Моховой.

Жуть, конечно, но образ есть…

Возвращаюсь, ищу рифму, нахожу: «Над лесом вороном, / Грозой над городом» – неплохо. Начинаю разрабатывать:

Шальная жизнь

Дорогой стелется,

Ручьем бежит —

За поворотом поворот.

С рекою встретится,

С волной поделится судьбой

И на прощание

Махнет тебе рукой.

Совсем неплохо.

Думаю…

Твоя любовь

За мной потянется.

От горьких слов

Одной останется навек.

И обернется вдруг —

Туманом серым над рекой…

И закольцовываю:

Над лесом вороном!

Грозой над городом!

Вроде бы получилось.

Дальше – вариации на тему с тем, чтобы выйти на последние две строчки.

Вот и все…

На это уходит все утро. Сел в полдесятого, очнулся в половине первого.

Жена кричит: чай готов!

Но и слова песни готовы; все три куплета с рефреном:

Над лесом – вороном

Грозой над городом.

Иду вниз, на кухню. Показываю жене, жду одобрения.

Ей не до меня, надо цветы сажать, поэтому – ноль эмоций!

«Черненький» – только и ждет момента.

Я срываюсь, кричу – попробуй написать, как я!

Она отвечает с презрением: а ты попробуй вырастить такие цветы, как у меня!!

Скандал налицо.

Сын Человеческий – светит мне в затылок: угомонись.

И я ласково говорю жене: угомонись… «Черненький» скрывается.

Я поднимаюсь на второй этаж и сажусь за музыку.

Здесь задача посложнее. Надо, чтобы музыка была узнаваема и в то же время оставалась твоей, оригинальной. Получается не всегда. Или уж очень на что-то похожа, или твоя, но очень занудная. В общем, пробуешь и так и сяк.

Бросаешь все к черту. А-аа! Вот оно в чем дело… «Черненький» тут как тут.

Ждать придется, пока уйдет. А в голове уже звучит напев, пока еще наполовину чужой, но в нем что-то есть.

Всю остальную половину дня ноешь мотивчик. Меняя мелодию – то в грусть, то в радость.

И наконец, появляется твоя, раньше не существовавшая МЕЛОДИЯ!

Это Он, Тот, что живет в твоей башке, в твоем сердце, в твоей душе, отдал тебе твое!

Владей, радуйся и радуй других!

День и ночь,

Вечер или утро,

Все придумано так мудро

Испокон веков.

День и ночь.

Снежным перламутром

Замело пути-дороги,

Все приходит вновь.

В жизни так бывает —

Лед от счастья тает!

И порой в мороз, зимою,

Лес шумит листвою.

День и ночь,

Зима иль лето,

Вечер или утро —

Все придумано так мудро

Испокон веков!

Плач и смех,

Счастье или горе.

На земле иль бурном море

Все приходит вновь.

Жизнь и смерть,

Солнце или свечи,

Расставанья или встречи —

Все приходит вновь.

В жизни так бывает —

Лед от счастья тает,

И порой в мороз, зимою,

Лес шумит листвою.

День и ночь,

Зима и лето,

Вечер или утро —

Все придумано так мудро

Испокон веков!

4 августа 2009 г.

Тандем

Давным-давно, во времена моего детства, я впервые увидел двухместный велосипед. Пришел в полный восторг. Очень долго мечтал прокатиться на такой машине, чего мне так и не удалось сделать за всю мою долгую жизнь.

Одна мысль преследовала меня: кто главный в этом тандеме? Тот, кто рулит? Или тот, кто держит равновесие?

Гораздо позже, создавая свои сказки, песни, мультфильмы, я вдруг понял, что работал все время с кем-нибудь в паре.

Например, я писал стихи – Гладков музыку, я пел за трубадура – Витя Бабушкин делал прекрасную запись на пленку. И очень высоко ценил единство, которое помогало нам быть впереди других.

Но время шло, менялись люди. Все больше и больше таланты пытались проявить себя самостоятельно: и петь, и плясать, и на дуде играть. И я был один из них. Разваливались группы, квартеты, дуэты. Каждый хотел ехать на своем велосипеде. Каждый хотел быть звездой. Счастье мое, что я был в самом начале этого процесса и благополучно дожил до старости в роли «человека-оркестра», как меня называли.

Но те, кто вчера еще был звездой, сегодня сиротливо жмутся друг к другу. Звезда превращается в «Две звезды», сольные концерты в «Шоу звезд», где все старенькое и потрепанное перелицовывается и утомительно повторяется и никак не напоминает тот старенький велосипед на двоих, где один рулил, а другой сохранял равновесие.

Невольно возникает сравнение: там, в СССР, в стране моей молодости, «звездное шоу» – и «тандем» в стране моей старости.

И все та же мысль преследует меня: кто рулит? и кто держит равновесие?

Не знаю… Впрочем, это не так уж и важно.

5 августа 2009 г.

Авторские права

Какое счастье, что я жил в то благодатное время, когда никакого авторского права не было.

То есть оно, конечно, было, но где-то там, в разных союзах или научных объединениях, где за свои книги, открытия или изобретения какие-то авторы получали большие деньги.

В эти союзы, объединения входили «избранные», «помазанники» от науки и искусства. О них ходили легенды, они имели огромные гонорары с тиражей.

Мы, например, свято верили, что у Михаила Шолохова открытый счет в банке!

А Сергей Михалков платил такие партийные взносы, что нам оставалось только догадываться о его богатстве.

Сами же мы прекрасно укладывались в мизерную – но очень большую для других – зарплату и были счастливы. Ведь наши песни или стихи знал народ, а это – главное.

Однако «потиражные» мы были бы не прочь получать, да только – руки коротки! Для этого надо было стать членом союза, куда никого из нас не допускали.

Это были неприступные крепости, на охране которых стояли «избранные».

Сколько моих талантливых друзей разбили свои физиономии о двери этих союзов. И сколько моих талантливых друзей, становясь членами таких союзов, превращались в моих врагов, потому что они, работая в одних со мной проектах, теперь получали «авторские», а я – нет!

Но жизнь текла. Мы взрослели, старели и становились ненужными – и с «потиражными», и без них.

И перед каждым из нас вставал главный вопрос жизни: кто же из нас имеет право на авторское право?

А и правда – кто?

Тот написал книгу, тот – песню, а этот – целую пьесу, да не одну!

И все это теми же словами, теми же буквами.

А ведь эти буквы и слова существовали испокон веков.

Только смысл этих слов и букв был иным:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога» (Ин.1.3)

Так вот Кому принадлежат «авторские права» на все, что было, есть и будет на белом свете!

Все остальное – жалкие потуги присвоить себе то, что всегда принадлежало Ему!

Это Он отдает тебе мысли, слова и буквы и говорит: «Передай людям, не скупись! Забудь про свое авторское право, его у тебя нет».

Сегодня, когда идет беспощадная война с «пиратами», когда на защиту интеллектуальной собственности встали целые армии, мне хочется сказать: «Слово – не воробей, вылетело – не поймаешь!»

Да и стоит ли ловить его – пусть летит!

8 августа 2009 г.

Хорошее пиво

Моя голова напоминает мне пивной котел. Вот и сейчас, греясь на солнышке (не осуждайте меня, ведь я уже почти двадцать лет – пенсионер), я ясно себе представил этот медный котел, в котором бурлит жизнетворная смесь, превращаясь в искрящийся напиток.

Всякий знает: хорошее пиво рождается из хороших компонентов.

Так и у меня в голове.

Если веселые люди посадили хороший хмель, а добрые люди вырастили отменный ячмень, если я залил свой котел чистейшей родниковой водой, то и напиток будет отличным!

Я смотрю вокруг себя, слушаю анекдоты, запоминаю пословицы и прибаутки, смеюсь вместе со всеми – и получаю первоклассный хмель.

Читая хорошие книги и смотря талантливые фильмы, я загружаю отборный ячмень и все это омываю хрустальной водой.

Откуда же тут появиться плохому пиву?

И тут уже все зависит от головы!

Она может не доварить или переварить животворную смесь.

Может с избытком засыпать хмеля или перезрелого ячменя.

Словом, случайно или намеренно испортить напиток.

А если вместо доброго хмеля получаешь НТВ, а вместо отборного ячменя загружаешь «След» или, того хуже, – «Русские сенсации»?!

Откуда же получишь доброе пиво?

Да все оттуда же, из головы!

Хорошо еще, что «живое пиво» фильтруется. Хорошие стихи – вдвойне!

И вот сейчас, греясь на солнышке (уже просил не осуждать меня), я вновь и вновь фильтрую:

Как в поле речка появилась

Из ручейков и родников,

Так песня русская сложилась

Из теплых чувств,

Из добрых слов.

Игривой лентой голубою

(игривой – плохо!)

Ты к нам из прошлого течешь;

Твою судьбу с моей судьбою

Вовек водой не разольешь.

Река – судьба,

Судьба – река,

Ты и печальна, и легка,

Ты и светла, и глубока —

Моя судьба,

Москва-река.

Тебя, как птицу, не поймаешь,

И, как загадку, не поймешь,

Тебя, как сердце, не обманешь,

Тебя, как детство, не вернешь.

Ах, мне бы птицей обернуться,

Летать бы с песней над рекой,

Тебя заставить улыбнуться,

И подружить тебя с Москвой.

От двух последних строчек пахнуло «нашими»! И сколько я ни «фильтровал», ничего не вышло…

А может быть, вы попробуете?..

18 августа 2009 г., вторник

Вышка

Он познакомился со мной в соседнем парке, более похожем на лесную опушку с тропинками в разных направлениях. Никаких аллей, никаких скамеек. Разве что пеньки, на которых можно было посидеть, что люди и делали, если уставали от ходьбы.

А случилось это так.

Я сидел на одном из пеньков и размышлял на тему о несправедливости человеческой. Как раз перед этим я смотрел передачу об убийстве молоденькой девочки здоровым дебилом, которого суд присяжных оправдал за «недостаточностью улик», хотя сам факт был налицо. Как же так, думал я, человек погиб, а убийца гуляет на свободе?

Вот тут-то он и подошел ко мне.

Внешне респектабельный, моложавый, но уже давно не молодой, скорее простой, чем интеллигентный, а главное – физически здоровый, крепко сбитый мужичок. Какой-то холодок пробежал по телу.

– Здравствуй. Не помешаю?

Он присел на соседний пенек.

– Здравствуйте, нет.

– Какие-нибудь проблемы?

Наверное, мой вид давал повод для такого вопроса.

– Вы смотрели передачу о школьнице, которую убил этот ублюдок?

– Смотрел.

– Так ведь его же оправдали!! А надо было расстреливать!!

Он как-то мрачно взглянул на меня, и по телу снова пробежал холодок.

– Расстреливать, говоришь?

– Конечно!

– Но ведь у нас нет расстрела. Есть пожизненное.

– Вот это и плохо, что нет!

– Не знаю… Расстрелять – дело не хитрое.

Он долго молчал, что-то переживая.

Наконец решился:

– Я столько людей за свою жизнь поубивал, но ни одного не расстреливал…

И опять холодок пробежал по моей спине.

– А ведь они даже ублюдками не были. – Просто отстаивали свое. Вот ты сейчас сидишь и думаешь: убьет он меня или нет?

– Да нет. Вроде я в людях разбираюсь…

– Для того чтобы убить, достаточно приказа: стрелять на поражение! И все. А почему? За что? Это всегда по-разному.

– Я понимаю, профессия обязывает.

– Обязывает приказ. А убивать – это не профессия, а долг.

– Но ведь здесь же – ясное дело: изнасиловал, убил!

– А «недостаточность улик»? Ведь присяжные – те же матери, отцы.

– Да, наплевать мне на «недостаточность»! Убил – отвечай жизнью!

– Если вы это серьезно, – он сразу перешел на ВЫ, – то вы сразу делаетесь моим врагом. Мало того, вы сами становитесь жертвой. Я получаю право убить вас. Ведь на улики вам наплевать. Убивать вас я, конечно, не стану, но безнаказанность мне обеспечена. Вами. В одном вы, конечно, правы: убил – отвечай! Ну а если не убивал?! Признаюсь вам. Я сам «под вышкой» три года ходил. Спасибо сыскачам, все-таки отловили настоящего убийцу, а то бы я не гулял по этому парку. После этого я и пошел в органы.

На душе у меня как-то отлегло.

Но я остался при своем мнении.

– Что значит – «недостаточность улик»? Улики-то есть! Вы посмотрите на него. У него же на лице написано: УБИЙЦА.

– Был у нас такой урок – физиономистика. Определение склонностей по физиономии. У нас там существовала галерея лиц, имеющих отношение к убийствам. Так вот. Был среди прочих один портрет, очень похожий на вас. А ведь у вас явно просматривается склонность к убийству. Ведь приговор без достаточного количества улик – это убийство.

Я с уважением посмотрел на человека, с которым был не согласен.

– И все-таки я за «смертную казнь»!

Да. Физиономистика – это все-таки наука!

Я не знаю, откуда он приходит в наш парк, как его зовут, но с тех пор все свои жизненные или глобальные проблемы мы решаем на пеньке в нашем парке.

9 сентября 2009 г.

«Мой дом – моя крепость»

Сначала люди жили на одной большой земле и были общительны, благожелательны, трудолюбивы. Они возделывали поля, обживали леса, горы. Передвигались по рекам. И наконец вышли к морю.

Стали плавать по морю. Открыли острова. Заселили их. И разделились! Теперь у каждого племени был свой остров, и чтоб другие туда – ни ногой! Построили стены с бойницами и тяжелыми воротами.

В общем, обособились. Так появились «независимые» государства.

Оставшимся на Большой земле тоже захотелось иметь свои стены с бойницами и тяжелыми воротами. Так появились государства и на Большой земле. Потом государства разделились на республики, республики – на города, города – на районы, районы – на улицы, улицы – на переулки, переулки – на дворы, дворы – на дома, дома – на квартиры, квартиры – на комнаты, комнаты – на квадратные метры. И теперь каждый человек знает цену своим метрам, своим решеткам на окнах, своим стальным дверям с глазками. Так появилось понятие: «Мой дом – моя крепость». Эти слова люди произносят с гордостью! Особенно ударяя на слово – «мой»!

А как же Большая земля?!

А ее через «глазок» не видно!

22 ноября 2009 г.

Интуиция

Интуиция есть у всех. У птиц, у животных, у охотников, у их жертв, даже у растений. Но есть одна особая интуиция, это интуиция народа. В мире многое случается: кричат о войне, о конце света, о глобальном потеплении, о небесном теле, летящем прямо на нас, – а народ спокоен. И наоборот: с тревогой в каждой семье думают о том, что несправедливость стала такой вопиющей, что пора пришла сопротивляться. Да. Но кто первый?! Не правозащитники же! В них народ что-то не верит. Он слышит со стороны, на что они живут, вот и не верит. Но вот один возразил Самому! Слабенько так, с извинением в глазах, а тот отбрил его, и вот этот один сразу же стал своим, близким. А другой и вовсе получил престижную премию, да как шарахнул в ответ! Говорят, руки у него дрожали. Значит, свой. Хватило смелости! И сразу же на другом конце ответ: «Забронзовели!» Чувствует, что народ вот-вот взорвется! Интуиция – не последнее качество политиков. Иначе за что Ходорковского, Лужкова и др.? Вот я пишу и думаю: ну да, жулики они. А остальные лучше, что ли? Значит, не за то, что воровали. Может, за то, что народ за них? Ну почему, почему обмануть можно кого хочешь, а народ не обманешь. Помню, в октябре сорок первого бежало все начальство, а народ нет, интуитивно чувствовал, что Москву не сдадут. А в пятьдесят третьем, в марте, народ чувствовал, что конец пришел великой стране. Раз и навсегда! И где она, Великая Россия?! Чутье, интуиция подсказывают мне: не в нашем саду будут яблоки цвести. Все будет: джинсы, наркотики, водки хоть залейся. А цвести яблони будут не в нашем саду. И Волга, «красавица народная», обмелеет, и Байкал протухнет, и Москва так и останется «музеем Церетели», и русский народ растворится в таджико-узбекском коктейле и утратит свою народную интуицию. «Салам алейкум, пипл!»

30 ноября 2010 г.

Телевизор не смотрю

Не могу смотреть кино. Просто наказание какое-то. Вот ведь жену не оторвешь от экрана. А я не могу. Не верю, да и только.

Не верю не только детективным или любовным драмам. Не верю новостям, прогнозу погоды, честным матчам, концертам и всякого рода шоу. По разным причинам, но не верю! А почему?

Да потому, что все это обман: диктор читает по суфлеру, прогноз никогда не сбывается, матчи, оказывается, все заказные, в концертах певцы поют под фанеру, а про рекламу, политику и говорить не стоит. Одно вранье!

Тут как-то утром смотрел «Малахов +». Поверил. А зря. С унитаза дня два не слезал!

ПОРТРЕТЫ

Чижик

Встретил Володю Чижика лет через двадцать после его отъезда «туда». Такой же стройный, красивый.

Только с усами и новыми зубами, а так – все то же.

Теперь объясняй: кто такой Володя Чижик? Почему он может быть вам интересен?

А потому, что второго такого трубача в Союзе не было. Так играть на трубе мог только он один!

За одну тему любви в «Бременских музыкантах» можно отдать полжизни! А бабаджаняновская мелодия «В горах мое сердце» до сих пор звучит в моей душе, сейчас вот, в этот момент. Звучит, и все.

– Олежка, ты совсем не изменился! – Это он мне.

Значит, и я живу в его душе таким, как он в моей.

– Вовка! Как ты, что, где? Надолго к нам?

Смотрю на него, и вижу: София, летний парк, программа «Московский мюзик-холл». Володя Чижик, влюбленный в Гелю Великанову, от этого еще больше талантливый, показывает мне белую дубленку, ласково поглаживая ее рукой, спрашивает, зная наперед мой ответ:

– Как ты думаешь, понравится?

– Не то слово! – говорю я ему, а сам думаю: где ж он ее раздобыл-то? Ведь это даже в Болгарии – дефицит!

Вот так и сидим мы вдвоем, с этой самой дубленкой, в моей душе до сих пор – молодые, талантливые.

Рассказывает, что счастлив, очень богат. Но трубу бросил. Жена потребовала… А без трубы, без музыки кому нужен Чижик? Наверное, жене…

Жорик

Вот уж никак не скажешь, что это о Жжёнове.

Кстати, до сих пор не знаю точно: Жжёнов или Жжёнов?

Первая встреча. Я говорю: «Анофриев Олег». Он в ответ: «Жжёнов». Я говорю: «Это неверно, по-русски два „ж“ произносятся мягко – „вожжи“, „дрожжи“. Так что вашу фамилию надо произносить – Жжонов».

Он неодобрительно: «Фамилия произносится так, как того хочет хозяин фамилии».

Поди-ка не согласись.

Юрий Александрович (Завадский)

Сначала прочитал о нем у Цветаевой. Будто похож он на оловянное зеркало, холодное и самовлюбленное.

Потом познакомились, поближе узнали друг друга.

Остались друг от друга не в восторге. Наверное, я тоже холодный и самовлюбленный.

Вся труппа в сборе, Ю. А. проводит беседу. Каким должен быть актер? Вежливым, опрятным, интеллигентным.

Зачем-то ему понадобился носовой платок. Актеры жмутся, платок кое у кого, конечно, есть, но несвежий или просто грязный.

Я с гордостью подаю свой чистейший платок.

Ю. А. хвалит меня за аккуратность и говорит, что чистый носовой платок – это первый признак интеллигентного человека. У Ю. А., видимо, первый признак сегодня отсутствовал.

Ю. А. никогда не ругался матом. Говорят, что однажды в гневе он воскликнул: «Какашка!» Не знаю, что могло довести его до такого срыва. Но я сам был свидетелем возмущения Ю. А., когда министром культуры назначили Н. П. Охлопкова. Нервно перебирая карандаши, он заметил: «Отныне культура станет площадной, как блядь!»

Серафима Бирман

Ох-хо-хо… Здесь простых слов не наберешь, нужна только превосходная степень. Во всем, начиная с облика, кончая характером.

Высоченная! Сутулая до горбатости. С лошадиным оскалом огромных зубов. С малюсенькими, сверлящими тебя насквозь глазками. С большущими, узловатыми кистями рук. Со скрипучим, срывающимся на визг голосом. С огромным носом.

И бешеным темпераментом.

Но…

С таким же безграничным стремлением к справедливости. С нечеловеческой интуицией. С панической незащищенностью перед хамством. И наконец, с великим талантом.

Те, кто захочет узнать ее ближе, могут прочитать и ее книги, и книги о ней. Я же вспомню лишь то, что осталось у меня в душе.

«Дядюшкин сон». Спектакль неважный, даже скучный. Но все мы каждый раз бегали смотреть сцену, в которой Сика (именно так называли ее за глаза) играла Карпухину. Это была феерия: она была пьяна! свирепа! безобразна! Партнерам на сцене, да и нам на галерке, хотелось втянуть голову в плечи, чтобы не получить от нее по шее. Размахивая своими длинными, как жерди, руками, раскрыв свою огромную пасть, из которой несся какой-то львиный рык, переходящий в поросячий визг, она требовала справедливости! Это было торжество безобразия.

Потом мы все, конечно, возмущались за кулисами. Дескать, нельзя же так наигрывать, это же ни в какие ворота не лезет и т. д.

Но однажды, когда Сика заболела и ее заменила другая (кстати, очень профессиональная актриса), а мы по привычке пошли на галерку смотреть эту сцену, оказалось, что сцены-то и нет! Так, маленький провинциальный скандальчик, такой же скучный, как и весь спектакль. Вот тебе и наигрыш, и перебор…

Да, не зря великие режиссеры брали ее в свои спектакли и фильмы, переписывались с ней, принимая Сику в сонм великих. Уж они-то (и Станиславский, и Гордон Крэг, и Эйзенштейн) в своих не ошибались.

P. S. «Под вашей смеющейся и дерзкой маской – лицо другого человека, маска противоположного. Это хорошо» (Серафима Бирман, 1968 год).

Н. П. Охлопков

Отличный селекционер! Собрать такую труппу в не лучшие годы для театра.

Диктатор! Его боялись и любили. Уйти из его театра можно было только ногами вперед.

На сцене Марцевич и Мизери. Объяснение в любви. Ничего не получается, есть красивые и молодые люди, а любви – нет! Охлопков не выдерживает, выбегает, как юноша, на сцену. Огромного роста, стройный, обаятельный, хватает обеими руками за плечи мизерную (прошу прощения) Мизери и произносит те же самые слова.

Какое-то чудо! Мы все в зрительном зале уверены, что у них роман. Что Николай Павлович без ума от Светки.

Сказка внезапно кончается, Николай Павлович неторопливо, сутулясь, возвращается на место. Объясняет все очень просто: «Любить можно только на входе, на выходе ничего не получится».

Сколько Марцевич ни вдыхал, сказки не было.

И еще. О паузе. На всю жизнь запомнил.

Я чуть не сорвал спектакль – был пьян. Обошлось, спектакль состоялся. А я практически был уволен, ждали только последнего слова Охлопкова.

Прогон нового спектакля, принимает сам. Я играл небольшую роль. После – замечания. Всех обсудили, обо мне ни слова. Кто-то робко: «А Анофриев?»

Поворачивает голову в мою сторону: «А с вами нам придется расстаться… если это еще раз повторится!»

Всю эту смертоносную паузу стояла мертвая тишина, но после второй половины фразы все вскочили с мест и стали поздравлять меня. Знали: наказывал и прощал – по-царски!

Евгений Весник

Такого поистине взрывного человека я не встречал, хотя и сам обладаю немалой энергией. Огромный запас историй, случаев, анекдотов готов был обрушиться на тебя, стоило только зазеваться! В каждом человеке он искал слушателя, рассказывая или пересказывая одну из своих баек.

Сначала это смешно, порой до слез. Во второй раз тоже смешно, но уже не так. А потом ты или скрывался, или прямо говорил, что уже слышал это. Тогда он мгновенно менял тему, их у него тьма-тьмущая.

Трудней всего, если ты встречался с Весником много лет подряд. Все истории ты уже знал наизусть, а он их повторял вновь и вновь кому-то из партнеров по концерту.

Этот феномен я никогда не мог раскусить. Отказать Веснику в уме нельзя, в чувстве юмора – тем более. Да и в чувстве такта трудно сомневаться…

И наконец я понял, в чем дело! Когда стали выходить одна за другой книжки Весника, в которых были все те же истории, отшлифованные на нас, на наших реакциях, иногда на наших замечаниях. Я понял, что мы нужны были ему как подопытные кролики.

Больше всего Весник не любил, когда его рассказы вызывали сомнение или просто недоверие. Он начинал сердиться или просто посылал тебя подальше и искал другого, более благодарного слушателя.

Так было и со мной. Он так верил в меня как в слушателя, что однажды решил рассказать, как на рыбалке встретился с Ельциным! Я не выдержал и заорал: «Перестань врать! Сколько можно!..»

С тех пор мы еле здоровались. И дернул же меня черт за мой поганый язык!

В моей библиотеке есть книжка Весника с его автографом. Кстати, она называется «Врать не буду».

Георгий Вицин

Как много всякого разного было в жизни вместе с Гошей. Хотите – ругайте, хотите – нет, но по-другому я его называть не могу.

Фильмы, в которых мы снимались, концерты, гастроли и многое, многое, многое – полжизни!

Милый, невозмутимый в любых обстоятельствах Гоша. Всегда спокойный, всегда уважительный, неплохой рассказчик, умница, книголюб – родная сердцу душа.

Расскажу о том, что не каждый знает. Его страсть изобретать слова, и не просто слова, а смешные, нужные для дела слова. Никому бы не простил искажение текста рассказов Михаила Зощенко. Ему прощаю. Потому что это на уровне автора!

Чего стоят его:

такой древнегреческий грек пив кагор (вместо Пифагора)

Шекспирт, король Литр и др.

Много лет он занимался йогой, спал (говорят) на березовых дровах, стоял по несколько минут на голове.

Чувство самосохранения в нем превыше всего, если не считать профессии. Только ради сцены он может позволить себе работать больным. А остальное – гори синим пламенем!

У Гоши был любимый волнистый попугайчик, который, по его утверждению (а в Гошиных словах я никогда не сомневаюсь), беседовал с ним.

– Сядет на плечо и спрашивает: «Ну что, все бегаешь? Иди поспи!» А однажды сел он на плечо, я говорю ему: «Ты чего?» А он в ответ: «А ты чего?» До сих пор не пойму, как это можно объяснить…

Любовь зрителей к Гоше необычайна, его знает вся страна. Каждый считает за счастье сняться с ним или хотя бы получить его автограф.

Он смело мог бы сказать про себя знаменитое цезаревское: veni, vidi, vici – пришел, увидел, победил. Но он произносит это иначе: «Вынь! И выйди, Вицин!» Вот и все.

Сосед (Анатолий Папанов)

Я жил на первом этаже, Папанов – на последнем.

У меня воняло из подвала, у него протекала крыша. Мы никогда не выпивали вместе, но иногда вместе «отмокали». И тут возникали задушевные беседы: «за жизнь, за холеру в Одессе».

Как-то, уж не помню как, мы оказались в Лужниках. Нет, не во время матча, а просто в будни, среди дня.

Поскольку кошки на душе скребли, темы были печальными, в основном о пошатнувшемся здоровье, о сварливых женах, о неудачах в театре.

– Сколько у тебя наверху? – Это он мне.

– Сто пятьдесят, а нижнее девяносто.

– Пацан! Тебе еще можно пить!

– А у тебя? – Это я ему.

– Страшно сказать, и одни перебои. Вот пощупай… – доверительно протягивает мне руку.

Я щупаю – перебоев нет.

– Это по закону бутерброда: когда надо, их не бывает.

– А мне кислорода не хватает, задыхаюсь. – Это я ему.

– Нет, я не задыхаюсь, просто голова как чугун, и всех ненавижу.

Я закуриваю, хотя курить совсем не хочется.

– Слушай, брось ты эту гадость. Она ж тебе петь мешает.

– Не, не мешает. Дышать мешает, а петь не мешает.

– Домой боишься идти?

– Боюсь. Опять орать начнет.

– Тебе хорошо, твоя жена только дома. А моя и дома, и в театре.

В тот день я стоял на балконе. Была жара. Воды горячей не было – профилактика. Мимо балкона шел Толя, немного сгорбившись, с папкой под мышкой.

– Привет, Толь, ты же в Риге…

– Сбежал на денек, доснимусь – и обратно, а ты чего в городе сидишь в такую жару?

– А я завтра вместе со своей на самолет – и в Ялту, в ВТО.

– Живут же люди! А я и в хвост и в гриву! Ничего, щас душ приму, а то голова как чугун.

– Ага, примешь. Воды горячей нет, а одной холодной я, например, не могу.

– Придется, я как утюг. И пар из зада.

Уже в Ялте, дня через два, пришла весть из Москвы: умер Толя. Прямо под душем.

На простенке балкона, на котором я стоял в тот день, – мемориальная доска народного артиста СССР Анатолия Папанова.

Валентин Гафт

Не театр выбирал его, а он – театр. Хотя оснований особых для этого было немного. В театре не очень, в кино совсем неважно. Но характер складывался уже тогда.

Позже, снимаясь с ним в одной картине, я понял, как много зависит от характера.

Режиссер откровенно боялся его. Самой любимой фразой Валентина была: «Да я убью его!» И трудно было понять, в шутку это он или всерьез.

Высокого роста, он не производит впечатления атлета. Но тот, кто хоть раз увидит его обнаженным, навсегда откажется от мысли вступать с ним в конфликт. К тому же его едкость, сарказм многим хорошо известны по эпиграммам.

Но это, пожалуй, все-таки внешняя оболочка Валентина. Он умеет любить. Любить до собачьей тоски – женщину, театр, поэзию.

Как-то он назвал мои стихи прекрасными. Я возразил ему: «Я актер по ремеслу и не могу быть настоящим поэтом».

Он взревел от негодования: «Да я убью тебя!!! Этим ты оскорбляешь не только себя и меня! Ты оскорбляешь Шекспира!»

Борис Андреев

Таких людей принято называть по имени-отчеству.

Только мы все называли его Б. Ф. Не смог разгадать я его. Так загадкой для меня и остался этот знаменитый актер.

Вот и сейчас мы сидим в автобусе в городе Сочи. Автобус колесит по улицам. Администратор не знает, в какой гостинице мы будем жить. Ищет наугад.

Б. Ф., на весь автобус:

– У меня такое ощущение, как будто покойника возят по любимым местам.

На берегу моря сидит на досках, босиком. Прохладно.

– Б. Ф., не боитесь простудиться?

– Пора привыкать. Гроб, он тоже из досок…

Работаем в концерте, я пою песню: «А ты знаешь, с собой на Марс каждый запах возьму, каждый звук…»

Б. Ф.:

– Песня у тебя какая-то фекальная…

Просил всех, кто ехал за границу: «Братцы, привезите искусственный член, да побольше».

По рангу ему положено было лежать на Новодевичьем. Спрашивает у кого-то из правительства:

– А могу я свое место подарить или отдать, скажем, кому-то?

– Можете, – говорят, – только сами без места останетесь.

– Тогда отдайте мое место Петру Алейникову.

Петр Алейников похоронен на Новодевичьем кладбище.

Рыбалка

Лето 1978 года. Я только что купил полдома под Москвой на берегу реки. И первый, кого я позвал на рыбалку, был, конечно, Николай Афанасьевич Крючков. Заядлый рыболов и еще более заядлый рассказчик о рыбалке.

Забирая его из Москвы и получив строгие указания от Лиды (жены) по поводу строгого соблюдения режима, я погрузил вместе с рыболовом его большой, окутанный дымом «Беломора» рюкзак и покатил навстречу приключениям.

По приезде тут же был заказан нескончаемый чай, который остывал, выпивался, снова остывал и снова выпивался. Принадлежности были разложены, и Коля стал готовить их, сопровождая действо рассказами о рыбалке. Рассказ прерывался только по необходимости.

Это когда я накапывал червей, бегал отыскивать глину или искал в сарае анисовые капли, без которых о рыбалке не могло быть и речи.

Когда стемнело, я предложил Николаю вздремнуть, но предложение было с негодованием отвергнуто. Что касается рассказов, то некоторые из них я уже слышал от него, а некоторые знал просто наизусть.

Посреди рассказа он с гордостью показывал спиннинг или удилище, приговаривая: «Вот этот мне привезли из Японии, нам до них еще далеко! Главное, никогда бороды не бывает!.. А вот это удилище – кстати, тоже японское – сломать невозможно, даже не пробуй! Крючки я признаю только кованые… Ну-ка дай твой крючок. Вот видишь, ломается! А мои не только пальцами, зубами не сломаешь».

Так за разговорами и чаем (только чаем) наступила полночь. Я снова предложил вздремнуть часок-другой.

Ни в какую. Николай курил одну за другой папиросы и священнодействовал. Сначала он толок жмых, потом мешал его с сырой глиной, потом заставил меня резать червей на мелкие кусочки и закатывать их в эту глиножмыховую смесь, катать из нее шары и укладывать в мешок. В три часа ночи он сжалился надо мной и дал мне соснуть часок.

Ровно в четыре я услышал его голос: «Алежок, пора вставать!»

До реки рукой подать. Прежде чем сесть, Коля решил пару раз забросить блесну своим шикарным спиннингом. Но второго раза не вышло, потому что с первого заброса он намотал такую бороду, с которой до утра не разберешься.

Кляня всевозможными русскими словами «это японское говно», побросав в реку глиняные бомбочки, он уселся поудобнее для настоящей простой русской рыбалки. Потом заявил мне, чтобы я искал себе место в некотором отдалении: «Чтобы не толпиться!»

Ветрило. Клева не было. Часа через два я решил проведать коллегу, который перед этим уверял: «Много не наловлю, но на уху хватит!» С папиросой во рту, рядом с «бородатым» спиннингом и японской чудо-удочкой в руках, Коля спал здоровым, крепким сном. Таким я и запомнил его на всю жизнь.

Леонид Дербенев

Как жаль, что я близко не был знаком с Леонидом Петровичем. И какое счастье, что я так близко знаком с его песнями.

Некоторые из них мне посчастливилось петь. Но вот что приходит на ум, когда вспоминаешь песни Дербенева: кажется, что все, что он написал, пел именно я, а не кто-то другой. Впрочем, такое же ощущение и у всех исполнителей его песен. И если «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь…» – ты, уже не задумываясь, допеваешь.

Сколько строчек из его песен стали пословицами: «А нам все равно!», «Шла бы ты домой, Пенелопа», «Кап, кап, кап…».

Как все просто и легко! Да не тут-то было. Сколько тяжких минут приносило неодобрение его стихов начальством. Сейчас уже никто не скажет, что строчки:

Вроде не бездельники

И могли бы жить,

Им бы понедельники

Взять и отменить —

антисоветчина.

А ведь это действительно замечательная антисоветчина! Но такая талантливая, что даже самые матерые редакторы не смогли, к счастью, запретить ее.

Каждая песня Леонида сразу же становилась шлягером!

Осечек не было. И если какая-то песня все-таки была не так популярна, как другие, то это было наверняка по слабости музыки.

И еще Леонид точно знал правило настоящего поэта: «Губит людей не пиво, губит людей вода!» Воды в его стихах не отыщешь. Стих звучит, словно формула. Точно. Сжато.

Пылали закаты,

И ливень бил в стекло!

Все было когда-то!

Было, да прошло.

И защемило под ложечкой, и набежала та самая слеза, только уже не на копье, а на щеку.

Десятилетие я пою с любовью его строчки: «Есть только миг между прошлым и будущим», – а зритель все просит и просит, да что там просит, требует, чтобы я пел эту песню!

Я завидую вам, слушающим эти дивные песни, завидую прекрасному таланту Леонида, которым так щедро наградил его Господь! И если нам, грешным, иногда достается здесь, на земле, услышать райские песни, то, я уверен, Леонид слушает там свои бессмертные земные песни. Слушает вместе с нами и улыбается.

Майя Кристалинская

Только что зазвонил телефон, и редактор фирмы попросил меня посоветовать, к кому бы обратиться за аннотацией, а проще говоря, за добрым словом в адрес Майи, в связи с выходом компакт-диска Кристалинской. Ф-у-у-у-у – какая длинная фраза!

Да кому же, как не мне, писать о ней. Это удивительный случай, когда имя и фамилия говорят сами за себя.

Майя – и повеяло весной. Майя – и на душе стало теплее. Майя – это сама любовь, ласковая и нежная, чистая и застенчивая.

Кристалинская – и передо мной сама природа, еще не изуродованная людьми. Кристалинская – и передо мной мужественный человек, вынужденный прилагать нечеловеческие усилия, чтобы не только жить, но и петь. Петь о счастье, о любви, о радости.

На заре нас было мало, но нас знали все.

И Майя была одной из нас. Ее голос не врывался в дома и квартиры, как врываются нынче песни-налетчики. Ее голос ласково вливался в ваш дом и в вашу душу навсегда. Недаром вершиной ее творчества стала пахмутовская «Нежность».

Честно прожитая жизнь – это не так уж мало.

Жизнь, прожитая всем смертям назло, да еще с песней, кристальной майской песней, – это уже подвиг.

Две встречи с Клиберном

Помните анекдот – три встречи с Лениным? Кто помнит, тот сразу поймет, о чем я.

Дело было в Киеве, в гостинице «Украина». Я тогда снимался на киностудии Довженко, и в эти же дни в Киеве на гастролях было сразу три явления: ансамбль Реентовича, американский мюзикл «Моя прекрасная леди» и Ван Клиберн. Все эти звезды жили конечно же в «Украине».

И вот однажды поутру я шел по коридору гостиницы и услышал за одной из дверей игру на рояле. Я сразу понял, что это – он. Остановился и стал слушать.

Потом решил, что я могу войти в прихожую люкса: там ведь лучше слышно. Потом мне захотелось посмотреть на него, и я на цыпочках вошел в гостиную. Так, затаив дыхание, я стоял не знаю сколько, пока он не почувствовал, что кто-то стоит за его спиной.

Ван повернулся и с укоризной посмотрел на меня.

Сделав извинительный жест рукой, я улыбнулся и… удалился.

Прошло несколько дней, а я все переживал за свою бестактность. Но скоро переживания обернулись радостью.

Я был приглашен на банкет, который давали в честь «Моей прекрасной леди». На банкет были приглашены также солисты ансамбля Реентовича и, конечно, Ван Клиберн.

Любой банкет начинается с торжественных тостов, а заканчивается братанием. Шутки, просьбы спеть, объятия – все было прекрасно. Были спеты все песни и арии из «Прекрасной леди». И вот настал момент, когда Клиберна попросили что-нибудь сыграть. Ни секунды не сопротивляясь, он подошел к роялю, и зазвучали «Подмосковные вечера».

Реентович подмигнул мне и взглядом направил к роялю. Я, уже хорошо разогретый, уверенно двинулся к мастеру.

Я пел, как может петь «Подмосковные вечера» русский человек, не только обожающий лучшую песню века, но и понимающий, что ему аккомпанирует Ван Клиберн.

Потом запели все: и наши, и американцы. Когда песня закончилась, я взял у него автограф, он с улыбкой взял мой (на моей цветной фотографии за семь копеек штука), потом пожал мне руку и, как бы вспомнив меня, смущенно улыбнулся и даже сделал извинительный жест рукой.

И зачем я давал ему свой автограф? Ведь я же не Рихтер…

Сергей Филиппов

Это было в Касимове на Оке, в обыкновенном русском городе с небольшим татарским привкусом.

Сколько же звезд спустилось с неба на этот маленький кусочек российской земли во время съемок фильма «Инкогнито из Петербурга»!

Я вспомнил название фильма и только теперь понял, кто же этот самый «инкогнито из Петербурга».

Нет, это конечно же не Сергей Мигицко, открытый, веселый парень.

Это другой Сергей, хотя никто из группы не осмелился бы назвать его так.

Не уважаемый, а обожаемый всеми Сергей Николаевич!

Немногословный, с огромным чувством собственного достоинства, несколько настороженный – к амикошонству не хотел привыкать ни при каких обстоятельствах.

Смешной, но не пошлый. Остроумный, но не скабрезный.

А самое главное, при всей своей популярности мало кому известный.

Почему-то он мне очень напоминал другого «инкогнито из Москвы», Эраста Павловича Гарина.

Эксцентричностью? Да.

Великолепной школой? Да.

А главное, внутренней интеллигентностью – таким редким среди актеров качеством.

Снимаясь в Касимове, мы обедали где придется, курили что попадется. И пили то, что с большим трудом найдется.

А по Оке ходили пароходы. Да не просто пароходы, а интуристовские. А на пароходах были буфеты. Тоже интуристовские.

Остальное понятно.

Надо было как-то проникнуть в эти буфеты и отовариться.

Не знаю кому, но кому-то пришла в голову гениальная мысль: уговорить Сергея Николаевича ради общей пользы нанести визит вежливости капитану одного из этих самых интуристовских пароходов. Под давлением общественности он вынужден был согласиться.

Выбрав подходящий момент, когда к причалу города Касимова пришвартовался пароход с буфетом, Сергей Николаевич прошествовал в каюту капитана и через пару минут так же чинно сошел с парохода.

Пароход дал гудок и отчалил.

Ни тебе икры, ни сигарет, ни всего остального, только легкий, приятный запах французского коньяка от нашего парламентера.

Но никто ни на секунду не усомнился в нашем посланнике.

Через минуту мы узнали следующее.

По причине огромной любви капитана к Сергею Николаевичу вся киногруппа приглашена на банкет по поводу дня рождения актера. Банкет имеет место быть на обратном пути этого самого парохода.

И вот через несколько дней с причала города Касимова раздался призывный долгожданный гудок. И вот уже мы всей группой берем на абордаж и пароход, и капитана, и буфеты, и торжественный стол, уставленный яствами в честь юбиляра.

Тосты, песни, объяснения в любви, поздравления!

И громогласное объявление капитана:

– Всем, всем, всем! Вместо трехминутной остановки стоять будем до упора!

На другое утро я подошел к Сергею Николаевичу с небольшим сувениром по случаю дня его рождения.

Сергей Николаевич посмотрел на меня грустными глазами и как-то застенчиво сказал: «Пришлось соврать».

Растропович

В тысяча девятьсот шестьдесят не помню каком году на хорошо известном внутренним органам Рублево-Успенском шоссе я участвовал в подпольной сходке.

Сходка проходила уже не первый раз в подвале продмага местечка Жуковка.

На этот раз в ней принимали участие всего три человека. Директор магазина – рыжеволосый, здоровый мужик с золотыми зубами и огромными ручищами. Тощий, нахальноватый, вкусивший популярности актер театра и кино – это я. И известнейший в мире своей филигранной игрой на виолончели и полной политической несознательностью Мстислав Растропович.

Как и полагается, снаружи возле магазина топтался осведомитель, но никого из нас это не беспокоило.

Только по разным причинам.

Директора магазина – потому, что этот самый топтун был прикормлен Толиком (так звали директора). Меня – потому, что я и не подозревал, что за одним из нас ведется слежка.

А Слава (это великий Растропович) прекрасно знал своего топтуна в лицо. И более того, в это самое лицо плевать хотел.

А теперь о самой сходке.

Она была конфиденциальной, поскольку касалась мяса. Нет, не просто мяса, а хорошего мяса, которого в продаже конечно же не было.

Поэтому все нужно было делать втихаря, чтобы не увидели люди из очереди и зав. мясным отделом (жена директора). Ей могло не понравиться, что Толик отдавал хорошее мясо не в те руки.

Нервничали все.

Я – по причине недостаточной популярности, Слава – в силу своего темперамента, Анатолий – от страха перед женой. А топтун – от сознания того, что ему-то уж точно не достанется лакомый кусок.

Толик разделывал на огромном дубовом чурбане тушу, откладывал лучшие куски себе, чуть похуже – Славику, еще чуть хуже – мне. А самые костлявые, но с виду приличные – тому, кто вроде бы без дела торчал наверху, у служебного входа.

Пока совершался этот жертвенный обряд, говорили тихо и одновременно.

Толик бурчал, что и этого мяса с мозговыми костями для опера слишком. Я ныл, как мало платят за съемочный день. И только Слава, как-то пританцовывая и шепелявя, прославлял величие и бескорыстие нашего покровителя:

– Ну кто мы с тобой? Да никто! А Толик, дай ему бог здоровья, гигант! Без него пропало бы и кино, и музыка, и великая русская литература!

(Все знали, что на даче у Славы жил страшный уголовник и антисоветчик Солженицын.)

Наконец цель нашей тайной сходки достигнута, и мы все трое со свертками под мышкой, втянув головы в плечи, тихо, незаметно расходимся. Толик – к топтуну, чтобы тот не гневался. Я – к жене и дочке, в предвкушении восторга на их лицах. А Славик – к своему уголовнику и красавице жене, не ожидая ни восторга, ни гнева за свой очередной антисоветский поступок.

Смешной, шепелявый, с подпольным мясом под мышкой, великий Мстислав! Спасибо судьбе, что я был с тобой знаком.

Ревность (Владимир Трошин)

Тогда еще по Пушкинской (ныне опять Большой Дмитровке) ходили троллейбусы. А в троллейбусах ездили люди, и среди этих людей часто попадались знакомые или друзья.

Так было и в этот раз. После занятий в Школе-студии МХАТ, которая располагалась в проезде Художественного театра (ныне снова Камергерский), я впрыгнул в троллейбус и зайцем хотел доехать до Козицкого переулка – это ведь совсем рядом.

Но не повезло. Кто-то положил сзади руки мне на плечи и красивым, бархатным голосом спросил:

– Куда это вы, молодой человек?

Я ответил:

– Всего две остановки, до Козицкого. Простите бедного студента.

– А к кому, если не секрет? – поинтересовался бархатный голос.

– К любимой девушке, – промямлил я.

– А как зовут вашу девушку?

– Вам-то какое дело? Ну, Наташа.

– А-а… так я ее знаю. Она живет в актерском доме.

– Вот и нет.

– Как же «нет»? Такая красивая, небольшого роста…

Я попытался вырваться из крепких рук «контролера» – не получилось.

А отвечать я больше не хотел. Да и отвечал-то я потому, что голос был очень знакомый. Я пригнулся и вывернулся из крепких объятий «контролера». За моей спиной стоял наш старшекурсник, Володька Трошин.

– Привет, а откуда ты знаешь мою Наталью? – ревниво поинтересовался я.

– Так она же живет в этом доме… Забыл номер.

– Да нет, она живет не в актерском доме, а в двадцать третьем.

– Ну да, на пятом этаже.

– Не на пятом, а на третьем.

– Да, да. Я захаживал к ним в гости, когда у меня был роман с ней, – звучал красивый бархатный баритон.

Ревность затуманила рассудок.

– Хватит врать! – зашипел я. – Она мне никогда не говорила про тебя.

– Еще бы! У нас с ней далеко зашло. Хотела замуж, ну я и слинял.

– Трепло! – заорал я и выскочил из троллейбуса.

До подъезда минута ходьбы, но эта минута стоила здоровья!

Поднимаюсь, звоню.

Вышла Наташка.

– Володьку знаешь?

– Какого Володьку?

– Нашего, с четвертого курса. Трошина!

– Нет. Табакова знаю, Казакова знаю. А Трошина нет. А что? Выгнали, что ли?

Вот гад! Так разыграл. А все слепая ревность!

Глупость, конечно.

Но с тех пор я Наташку ревновал и к Трошину, и к Табакову, и к Козакову.

Жена

– Знаешь, дед, что получилось… сейчас расскажу. Я там, в огороде, решеточку сколачивала. Гвоздик попался такой кривенький, ржавенький… Думаю, дай-ка приколочу. Стала забивать – согнулся. Выпрямила, стала снова забивать – согнулся снова. Нет, думаю, ты у меня все равно забьешься! Расправила как следует, стала забивать – согнулся! Размахнулась, в сердцах вышвырнула. Достала новые гвоздики, как по маслу пошло. Почти все сделала, осталось пару гвоздиков прибить. И тут как-то не по себе стало… Какой-то гвоздик на своем настоял! Стала искать, куда же это я его запузырила? Нашла, выправила идеально и забила! Да по самую шляпку, чтоб уж не вытащить. А ты куда это собрался? Гулять? А почему без шапки? Надень! Знаю, что не холодно. А ты надень… и шарф тоже. Вот это другое дело…

СТИХОТВОРЕНИЯ

Радуга

Вы не были на Ладоге,

На дне рожденья Радуги?

Ну неужели не были?

Не видели? Не ведали…

Из всех рожденных самое

Святое и обманное,

Прозрачное и зыбкое,

Изящное и гибкое.

Вода и свет ненадолго

Рождают Дочку-Радугу,

Всем-всем на удивление,

Но только в отдалении.

За синими осинками

Рассыплется росинками,

В холодных водах Ладога

Надежно спрячет Радугу.

Земное украшение,

Ненастья – укрощение;

В своей бесплотной слабости

Сама – рожденье радости!

1973 г.

Джинн

Стоит в чуланчике кувшин.

А в нем, во тьме кромешной,

Живет довольно старый

Джинн Давным-давно, конечно.

К кувшину ночью приложусь

Губами, после ухом.

И спать, конечно, не ложусь,

Веду беседы с Духом.

Задам вопрос… И жду ответ…

А Джинн мне отвечает,

И каждый раз со мной рассвет

Мой старый Джинн встречает.

Мне дружба так его нужна,

Мне с ним совсем не спится.

Ворчит сварливая жена,

Что с ним могу я спиться.

Хотел его я подарить —

Рука не подымается!

Надолго горлышко открыть —

Он быстро испаряется!

Стал Джинн ночной совсем ручной.

Он не расстанется со мной.

1975 г.

Детский плач

Купили Кате платье —

Она сидит и плачет.

Ей нужен был для счастья

Простой, обычный мячик.

Купили Лешке кошку,

А он, чудак, заплакал —

Не хочет кошку Лешка,

Ему нужна собака.

В слезах лицо у Толика —

Просил совсем немного.

Купили вместо роликов

Железную дорогу.

А рядом с рыжим Толиком

Тихонько хнычет Нинка —

Ей папа вместо кролика

Купил морскую свинку.

Сперва детей обидели,

Потом их унимают!

Ну почему родители

Детей не понимают!

1973 г.

Уходя, уходи

Я в час —

Ушла от вас!

Но в пять

Пришла опять…

Затем

Чтоб ровно в семь

От вас

Уйти совсем!

А в девять,

Без пяти,

Нашла предлог

Прийти…

И уж

На этот раз

Я не уйду

От вас!

1973 г.

Звуки

Шумит ли надо мной березовая крона,

Звенят ли, как стекло, озябнувшие ветки, —

Душе моей, как и во время оно,

Родные звуки посылают предки.

Молчит ли надо мной немой кусок базальта,

И шепчут ли во тьме березовые корни, —

В моей душе мотив, что станет завтра

Изящной музыкальной формой.

Кричат ли надо мной праправнуковы внуки,

Грохочет ли гроза и дождь идет все пуще, —

В душе моей не умирают звуки

И все мощнее рвутся к вам, живущим.

И если ты проснешься с новой песней,

И песней всех разбудишь утром рано, —

В твоей душе моя душа воскреснет.

И отзовется – песней без баяна.

1978 г.

Объяснение

Откуда ты пришла?

– Из детства моего.

Что ты во мне нашла?

– Почти что ничего.

Зачем же ты со мной?

– Мне трудно быть одной.

Друзей полно вокруг!

– Один мне нужен друг.

В друзья я не гожусь!

– Я все сама пойму.

Я – лгун! Я – глуп! Я – трус!

– Святой мне ни к чему.

Я пью! Курю! Храплю!

– Оставим этот спор.

Я… так тебя люблю…

– Вот это – разговор!

1979 г.

Безразличие

Раздувай паруса,

Ветерок попутный.

Не гляди мне в глаза,

Паренек беспутный.

Наши шлюпки с тобой

Стукнулись бортами.

Только я под водой

Рыб кормить не стану.

Зарываясь в волну,

Ты исчезнешь в бездне.

Может, камнем ко дну?

Может, станешь песней.

Если песнь обо мне

Где-то я услышу,

Значит, ты на челне

Снова в море вышел.

1979 г.

Жене

Знобит от напряжения,

Душа обнажена…

Скажи мне слово нежное,

Капризная жена.

Повремени с укорами,

И с просьбой – погоди.

Не подходи со спорами,

С улыбкой подойди.

С улыбкой затаенною,

Желанная моя,

Чтоб прежнею, влюбленною

Тебя увидел я.

1979 г.

Не жене

Ты – ранняя весна

С холодною капелью,

Голубизна окна

С пушистою метелью.

Я – осени покой

Со зрелыми плодами,

С короткою грозой.

А лето – между нами.

В клубок добра и зла

Мгновений шелк свернулся.

Ты – в лето не вошла.

Я – в лето не вернулся.

1979 г.

Мелочь

Сбереги. На что-нибудь сгодится.

И назло, наперекор себе,

Станешь ты когда-нибудь гордиться,

Что стихи подарены тебе.

Что тебе не кем-нибудь, а мною.

Что не с книжки списаны они.

Что за ними, как за пеленою,

Мы с тобой – трагичны и смешны.

Сбереги. А хочешь, сразу выбрось.

Не дели с другими по ночам.

Прошлого не вытравить, не выкрасть.

Растерять легко по мелочам.

1975 г.

Ожерелье счастья

Глаз прищур холодный —

Выраженье власти.

Губ разрез природный,

Созданный для страсти.

Трепет пальцев тонких,

Неопределенность…

Притянув, отторгнуть —

Вот твоя влюбленность.

Все в тебе боренье:

Веры и сомненья,

Ясности рассудка

С головокруженьем.

Пусть душа восстанет,

Прекратит метаться.

Пусть с тобою станет

То, что может статься.

Неужель не знаешь:

Обуздавши страсти,

Ты с себя снимаешь

Ожерелье счастья.

1983 г.

Восток – дело тонкое

Весна Востока легким дуновеньем

Души коснулась, словно невзначай,

И с детским лепетом на девичьих

плечах

Растаяла, оставив вдохновенье!

Янтарь

Его найти повсюду можно

По берегам в песке бесплодном.

Его в руках согреть не сложно —

Янтарь не может быть холодным.

Он может хрупким быть и твердым,

Прозрачным или замутненным.

Венец всех черт его природных —

Янтарь не может быть холодным.

В оправе с золотой резьбою,

В который раз он признан модным,

Но остается сам собою —

Янтарь не может быть холодным.

И на простой струне воловьей,

Мерцая светом благородным,

Он сердце мне согрел любовью —

Янтарь не может быть холодным!

1983 г.

Театр

Рожденный в муках Мельпоменой

Последним в сонмище идей,

Люблю театр я неизменно,

Как любят немощных детей.

Он от поэзии и танцев

Всегда в признаньи отставал,

Он у царей и иностранцев

Последним в почестях бывал.

Как древний Янус – многоликий,

Самовластительности – враг,

Он, словно раб, перед владыкой,

И необуздан, словно раб.

Наполнен призрачным богатством,

Ковчегом Ноевым плывет;

Живет, убитый ретроградством,

И омодерненный – живет.

Он – адвокат и обвинитель.

Он вечно юн и вечно стар.

И я люблю его как зритель,

Сидящий в ложе-бенуар.

1983 г.

Скандал в Ламанче

Стоял Дон Кихот,

Совершенно заплаканный.

В сердцах на него

Дульцинея орала.

И что же орала?

– Захлопни забрало!

Обманщик Ламанчивый,

Рыцарь залатанный!

1975 г.

Маскарад

На шумном маскараде,

Где маски, маски, маски…

Где все, как на параде,

И все, как в западне,

Будь самым-самым первым,

Будь самым-самым лучшим,

Будь самым-самым модным,

И чуточку модней.

Жизнь – это наказание,

Когда ты не у власти.

Жизнь – это состязание

Борцов и ловкачей.

Будь самым-самым сильным,

Будь самым-самым страшным,

Будь самым-самым ловким,

И чуточку ловчей!

Но вот погасли свечи,

Но вот умолкли крики —

Ты с жизненной арены

Вдруг сходишь в круг теней.

Будь самым-самым тихим,

Будь самым-самым гибким,

Будь самым-самым темным,

И чуточку темней.

Все отдам

Обручившись с тобой в малолетстве,

Поклялась я на верность тебе:

Все отдам – мою душу и сердце,

Только гордость оставлю себе.

И в погожие дни, и в ненастье,

Покоряясь нелегкой судьбе,

Все отдам тебе – радость и счастье,

Только горе оставлю себе.

Разделяю с тобой все невзгоды,

Душу выплачу в горькой мольбе:

Все отдам – красоту, даже годы,

Лишь надежду оставлю себе.

Пусть в беседе с врагами моими

На меня наклевещут тебе,

Все отдам. Даже доброе имя!

Только веру оставлю себе.

1988 г.

Призвание

Человек на свет родится,

Ничего не понимая.

Но уже, как говорится,

Место в жизни занимает.

Высоко иль низко место —

Это, в общем, безразлично,

Месту в жизни соответствуй

И живи себе отлично.

Для девчонки – быть любимой.

Для солдата – бой кровавый.

Жив поэт строкой единой.

Полководец бредит славой.

Королям злотые троны.

Нищете и голод – бедным.

Дон Жуану – быть влюбленным

Постоянно, ежедневно.

Умение, везение,

Судьба иль Провидение —

Как хочешь называй.

Тут дело не в названии, —

Нашел свое призвание,

Вот с ним и умирай.

Был солдат убит в сраженьи,

Стала девочка матроной,

Полководец в униженьи,

И король лишился трона.

Сжег стихи костер зловещий,

Нищий умер под забором,

Дон Жуан, устав от женщин,

Тихо скрылся от позора.

Можно в жизни ошибиться,

Но, найдя его, поверьте:

За призванье надо биться,

И порой до самой смерти.

Умение, везение,

Судьба иль Провидение —

Как хочешь называй.

Тут дело не в названии, —

Нашел свое призвание,

Вот с ним и умирай.

1988 г.

Рифма

Выбор рифмы

Для несозданных стихов —

Это выбор

Для невесты женихов,

Это выбор

Между бранью и мольбой,

Это выбор

Между пулей и петлей.

Казнь

Меня пугает ваше возмущенье;

Вы требуете казни, как врагу!

Казнюсь, что не прошу у вас прощенья,

Казнюсь, что сам простить вас не могу.

Метро в Ташкенте

Точно в старой немой киноленте

(Неужели такое возможно?),

Я в метро в незнакомом Ташкенте.

И знакомо вокруг, и тревожно.

Не боясь непогоды осенней,

Вопреки всем обычаям старым,

Здесь обычны, как землетрясенья,

В полуночье влюбленные пары.

Наплевав на устои, обычьи

Бухары, Самарканда, Ташкента,

Позабыв племенные различья,

Обнимаясь, кайфуют студенты.

И едва я ступил на ступени,

Чем-то очень далеким пахнуло, —

Эхо первых метрополитенов,

Эхо первой любви громыхнуло.

1983 г.

Сизиф

Огорченный, сегодня ночью

Я проснулся. Чему не рад.

Догадался, хоть поздно очень, —

Я зарыл свой большой талант!

Зарывать его было трудно

По причине величины.

Еще долго, хоть и подспудно,

Были грани его видны.

Я трудился с тупым упрямством,

Удивляя друзей своих.

Отличаясь непостоянством,

В этом деле я был – Сизиф!

И теперь, когда все зарыто

И пора б плоды собирать,

Я смотрю на свое корыто:

В нем не вымыться, не постирать.

В чем суть?

Что тебе Петербург и Москва?

В чем их суть?

Уловив, назови…

На Москве это – Храм Покрова!

На Неве это – Спас на Крови.

1989 г.

Артист

Я разлюбил профессию актера:

Произносить чужие мысли вслух

И улыбаться радостно партнеру,

Который враг тебе скорей, чем друг.

Я разлюбил профессию актера,

Устал скрывать преклонные года,

Стал считаться личностью, которой

На самом деле не был никогда.

Я разлюбил профессию актера —

И понял для себя на склоне лет:

Есть мастерство, есть воля, есть

подпора —

Профессии ж такой, простите, – нет.

Есть «ВИРТУОЗЫ» – это виртуозно!

«ВЕНОК СОНЕТОВ» трудно не любить!

Но с той же сцены фат претенциозно

Вам шепелявит: «Быть или не быть?»

Кинозвезда, известная в Европе,

Забыв про стыд, забыв звездой блистать,

Вам повествует об огромной жопе,

Ей помешавшей героиней стать.

Я разлюбил поклонников актера,

Которые, все ведая о нем,

Устроят за него такую ссору,

Как будто в нем Мессия оскорблен.

Я разлюбил профессию, которой

Сродни пустой и скучный белый лист.

И есть одно название – актеры.

И есть одно призвание – Артист!

1989 г.

Капля

В безбрежный океан

Судьба ли нас бросала,

В пустыню ль нас вела

Житейская дорога:

Мы были каплей в море —

Это мало;

Мы были каплей влаги —

Это много.

Напасть

Что за напасть, скажи на милость?

Какой-то сон, какая-то болезнь:

Мне кажется, что все остановилось

И все звучит одна и та же песнь.

Звучит уныло снова, снова, снова!

С экрана – как из мутного зрачка:

Провинциальный говор Горбачева

Или натужный тенор Собчака.

Кровавый бой, где брат идет на брата:

Вчера Баку, сегодня Фергана.

И скоро доберется до Арбата

Наганная и наглая шпана.

И площадь возле старого Манежа

Заполнена толпою до краев.

Все те же голоса и лица те же,

Все те же лозунги и тот же рев.

Мгновение, увы, остановилось.

И как болезнь,

как сон,

как атавизм,

Как призрак,

как напасть,

(скажи на милость),

Меж нами снова

бродит

коммунизм.

Март 1991 г.

«В России было так всегда…»

В России было так всегда.

Конфликт в семье – всегда глобальный.

Большой поэт – всегда опальный.

Живой диктатор – гениальный,

А мертвый – олух. Вот беда!

1989 г.

«Лучше быть последним диссидентом…»

Лучше быть последним диссидентом,

Как всегда, конечно, без вины,

Чем считаться первым президентом

Им самим растерзанной страны.

1989 г.

Львица

За что глаза усталой львицы

Тебе дарованы судьбой?

За что мне каждой ночью снится

Твой облик бело-золотой?

И обоюдоострый скальпель

В мои глаза вонзен стрелой,

Когда в твоих тончайших пальцах

Дымит наркотик голубой.

Два мира! Или две монетки…

У каждой стоимость своя:

И я – стрелок давно не меткий,

И ты – цель жизни не моя.

1993 г.

Старый пень

Замшелый старый пень

(Верней, его подобие),

Я кланяюсь Вам,

Ваше Преподобие.

Зеленый бархат мха,

Сафьян корней вишнев.

Вы все еще

Вселяете любовь.

На Вашей лысине игриво

Танцует юная крапива.

И даже древняя кора

Так удивительно похожа

На крокодиловую кожу.

Но лишь весной.

И лишь с утра!

1993 г.

Мой дом – моя крепость

Мой дом – моя крепость!

Понятно для всех.

Вот только в строительстве

Нужен успех.

Мой дом – моя крепость!

Запру на запор.

К запору, естественно,

Нужен забор.

К забору, конечно,

Собака нужна.

К собаке в придачу,

Конечно, жена.

Вот нас уже трое,

Мы – целый народ.

И надо народу

Иметь огород.

И если к нам в гости

Родные придут,

Получат от нас

Натуральный продукт.

А вслед за родными

Приедут друзья.

Друзей без вниманья

Оставить нельзя.

А вслед за друзьями

Соседи зайдут.

Соседи скучать

Никому не дадут.

Мой дом – моя крепость!

Но день ото дня

Все больше друзей,

Все обширней родня.

Все больше животных,

Все больше замков,

Все больше зятьев,

Деверей, свояков.

Мой дом – моя крепость!

И, словно броня,

Крепчает мой дом.

Но уже… без меня!

Вместо эпитафии

Забыть друзей ушедших

Не спеши!

Интеллигенты —

Редкая порода.

Они хранят

Источники души,

Как серебро

Хранит святую воду.

Ручей

Мне эту песню подарила Волга,

Шепнув при этом: «Ты ее учи,

Не торопись, но и не мешкай долго,

Пой от души, тихонько – не кричи.

Люби ее – она тебя полюбит.

Узнай ее – она тебя поймет.

Остынешь к ней – она тебя забудет.

И никакая память не вернет».

– Ручей, ты чей?

– Ничей.

– Течешь куда?

– Туда…

– Вода в ручье ничья?

– Пока ты пьешь – твоя.

– А это – дно?

– Оно.

– Я вижу, дно – одно.

Ну, а длина одна?

– Длина и глубина.

– Но где же глубина?

Вот я достал до дна.

– Ты прав.

Но дно – оно

По всей длине – одно.

И там, где мелкота,

И там, где омута.

– Ну, а длина твоя?

– Ее не знаю я.

И на версте какой

Вдруг стану я рекой —

Не знаю я. А ты?

– Я – человек.

– Ты чей?

– Ее навек.

– Куда идешь?

– Стою.

– А чем живешь?

– Я пью.

Под звук твоих речей

Я пью тебя, ручей.

1979 г.

Мелодия

Не могут аккорды быть новыми,

Когда интервалами скованы,

Ритмической сеткой опутаны,

Сосчитаны в такты минутами.

И портит души настроение

Привычных долей построение,

И даже секунды и септимы

У прадедов были известными.

Но слышу душою

в ночном небосводе я,

Как синею птицей

летает мелодия.

Ни темпом, ни ритмом

свобода не связана.

Рождением лишь

Господу Богу обязана!

Но следом, как тень,

словно злая ирония,

Ее догоняет и

вяжет гармония.

1997 г.

Слышу, как плачут осины

Слышу, как плачут осины,

Слышу, как шепчет трава,

Вижу, как белый косяк

журавлиный

За море направил крыла.

За морем ярче картины,

За морем краше слова,

Только Россия не хлебом единым,

А русской душою жива.

Я провожаю их взглядом,

Счастья желаю в тепле,

Рая земного, душевной услады

И щедрой еды на столе.

В замках в каминах старинных

Жарко пылают дрова,

Только Россия не хлебом единым,

А русской душою жива.

Снова пахнуло весною,

Снова луга зацвели,

Ищут заветной беседы со мною

Заморской земли журавли.

Я же с проселков родимых

Шлю им простые слова:

«Наша Россия не хлебом единым,

А русской душою жива».

10 октября 1999 г.

Память

У памяти законы так туманны,

Ее обозы тащатся в судьбе.

Я жду побудки, окрика, команды —

Суровой, доброй или так себе.

Она придет однажды поздним часом,

Распустит почки болей, как весна,

Она придет с заботливым запасом

И сорняков, и чистого зерна.

Но не надейся взять товар на выбор;

Она все вместе выплеснет с грозой,

И если на тебя тот выбор выпал —

Ты смехом вдруг зальешься и слезой!

Юрию Медведеву

Уходящая натура,

Снят последний эпизод.

Он – домой, я на халтуру;

Иногда наоборот.

Уходящая натура:

В ней тревога и печаль,

Уходящие фигуры

В неизведанную даль,

Невозвратные мгновенья,

Позабытые слова,

И великое забвенье,

И притихшая молва.

И одно лишь утешенье

Нам, оставшимся, дано:

Оживляет ваши тени

Позапрошлое кино.

Тени: Жени, Кеши, Юры —

Стали памятью для нас,

Уходящую натуру

Вспоминающих сейчас.

Не боясь крамольной речи,

Я спокойно говорю:

Что ж, друзья, до новой встречи

В вашем творческом раю.

Уходящая натура,

«Дорогой мой человек», —

Уходящая культура,

Золотой двадцатый век!

12 апреля 2000 г.

Старики

Живут на свете старики —

Совет им да любовь.

Они, как соль земли, горьки

И солоны, как кровь.

Они – исток. Они – предел.

Начало всех начал.

И я, пока не постарел,

Того не замечал.

Миша

По земле, покрытой

Непролазным пологом,

По необжитой земной обители,

Раньше всех шагали

Первые геологи,

А за ними первые строители.

И селились люди

Целыми деревнями,

Появлялись новые селения.

Ну а те, кто строил,

Словно полубоги

Были для простого населения.

Ах, Миша, Миша,

Дай Бог тебе здоровья!

Таких, как ты,

У нас зовут – хозяева.

И для тебя в далеком Подмосковье

Отныне стало

Родиной – Бузаево!

Вижу за версту я

Доброго мирянина,

Что на новом месте зажил заново.

Лично я не против

Бывшего курянина

Видеть в новых жителях Бузаево!

Я веду беседу

Как с добрым семьянином

И как с деревенским местным

жителем.

И желаю счастья

Как сосед соседу

И как первоклассному строителю.

Каждым новым домом,

Жизнь листая заново,

Начинай с хорошим настроением.

Пусть стоит, красуясь,

Новое Бузаево – лучшее твое

стихотворение!

Бузаево. 2000 г.

VIP 21 век

Мутна водица в омуте,

Востребован бунтарь,

И мечется по комнате

Партийный секретарь…

Ва-банк! Не зная прикупа!

Где наша не брала!

Он брал Россию приступом,

Крушил ее дотла.

Напор и обаяние,

Посулы, клятвы, ложь,

А нужно покаяние? —

Стесненья ни на грош.

И потянулись физики

За дыркой в пиджаке,

И потянулись лирики

К протянутой руке.

Таланты и поклонники

Сидят в одном строю,

И кадры светской хроники

Сусальны, как в раю.

Горланы очумелые

Крушат, ломают, жгут!

А тихие, умелые

Своей минуты ждут.

Какие там театрики!

Какие ордена!

От Каспия до Арктики

Им вся страна нужна!

Под флагом демократии —

За каждый новый срок —

Он, словно между братьями,

Делил страну как мог.

И бархатными рельсами

Легла для подлецов

Раздаренная Ельциным

Земля моих отцов.

12 июля 2001 г.

Бузаево

Интеллигент

Скажите, вы интеллигент?

Нет, я – простой художник,

Который, уловив момент,

Осмыслив, счастье делает возможным.

А вы, мой друг, интеллигент?

Конечно нет, ведь я – сапожник.

Но как же счастлив мой клиент

В пыли иль слякоти дорожной.

А вы, конечно, не простой артист;

Вы знамениты, интеллектуальны…

Интеллигентом быть – огромный риск,

В особенности в сфере театральной.

Интеллигент – загадка на Руси,

И говорят, сгубившая Россию.

Но ты с достоинством неси

Свой крест, хоть ноша не по силам.

2001 г.

Заплетались косами

Заплетались косами

Лозы виноградные,

Наливался золотом

Спелый виноград

Выходи, курносая,

Под шатры нарядные,

По коврам разостланным

Вдоль цветных оград.

Я тебя, желанную,

Оберну туманами,

Пронесу, как перышко,

Прямо по селу

И губами жадными,

Как залог признания,

Украду безжалостно

Жаркий поцелуй.

23 мая 2004 г.

Возражение

Не хожу один я по дороге

Не хочу забыться и уснуть,

Не хочу лежать, расправив ноги,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь.

Я хочу стать песнею застольной,

Я хочу стать трелью соловья,

Мне б хотелось, вольно иль невольно,

Быть навечно с вами… да нельзя.

Если ж вам не до застольной песни,

Иль у вас с собою Страшный суд,

Улечу на время в поднебесье,

Замолчу на несколько минут, —

Для того, чтоб завтра с новой силой

Разбудить вас шуткой озорной,

Чтобы песня юность возвратила,

Прилетев сорвавшейся звездой.

Берегите радость и беспечность,

Не стремясь забыться и уснуть,

Чтоб услышать сердцем бесконечность

И глазком в бессмертье заглянуть.

2005 г.

Стихи

Читай внимательней стихи,

В них ты найдешь не только рифмы,

В них для тебя проснутся мифы,

Святые чувства и грехи.

В ответ на твой пытливый взгляд

В тебе мелодия проснется

И в сердце эхом отзовется,

Что пелось много лет назад.

От строчки к строчке не спеши,

Стихи достойны соучастья

В отживших бедах и несчастьях

Твоей отзывчивой души.

Когда же ты возьмешь в учет,

В какие дни стихи рождались,

Поймешь, стихи тебя дождались

И предъявили поздний счет.

Они порой острее бритвы

Они сильнее, чем ростки,

Сильней начитанной молитвы,

Сильней намоленной доски.

13 февраля 2005 г.

Геленджик

На целой земле нет красивее места,

Там бухты укрылись в тени маяка,

Там небо светлеет от «белой невесты»

И в Черное море глядят облака.

Там солнечный свет я впервые увидел,

Там воздуха сделал я первый глоток,

Там первую песню я матери выдал

И первый фонтан запустил в потолок.

Братишка к врачу обратился с вопросом,

И доктор устало ответил: мужик.

Я титьку сосал и посапывал носом,

И знал, что мой сон бережет —

Геленджик!

2006 г.

Моряк

Не руби же швартовы, моряк,

Мы с тобою из этого порта,

Где твои: казино и кабак,

И девчонки не первого сорта.

Не руби же швартовы, моряк.

По-звериному взвоют винты,

Закипит, забушует за бортом,

Только знаем: не я и не ты,

А другие прощаются с портом.

Не руби же швартовы, моряк!

Год за годом бежали не зря,

Мы несли непосильное бремя,

И из рейса не всякий моряк

Возвращался хотя бы на время.

Не руби же швартовы, моряк!

Не руби же швартовы, моряк!

Пусть салаги не помнят о доме,

О родимой земле не грустят

И о том, где любили, не помнят.

Не руби же швартовы, моряк!

И канат зазвенит, как струна,

И накроется бранью старпома,

Только ты не спеши, старина,

Не спеши оторваться от дома.

Не руби же швартовы, моряк.

20 февраля 2006 г.

Классик

Копался классик ночью в огороде.

Глядел на звезды,

Думал о народе,

И хоть его об этом не просили,

Мечтал: «Как обустроить нам Россию?»

Печально звезды на него смотрели,

Как будто бы помочь ему хотели.

Но как помочь? Коль, вопреки природе,

Копался классик ночью в огороде.

Настало утро. Ожили базары,

А на базары привезли товары.

Комбайны побежали по России

И урожай невиданный косили.

Для деловых людей пора настала,

Россия обустраиваться стала.

А классик, весь в заботах о народе,

Все по ночам копался в огороде.

Ноябрь 2007 г.

Киль

Холодный дождь льет в наши

отношения,

И ветер перемен разводит паруса:

Ты весело скользишь по ветру и

течению,

А я меняю галс к безветренным местам.

Как качели, танцуют борта,

Под ногами соленое месиво,

И касаются волн паруса,

Только киль бережет равновесие.

Зачем тебе шататься на просторе?

Чего еще желать в неведомом краю?

И без тебя полно обломков в море,

И в сотый раз тебе я говорю:

Как качели, танцуют борта,

Под ногами соленое месиво,

И касаются волн паруса,

Только киль бережет равновесие.

Ты привыкла к открытой воде,

Ты верна неоконченной песне.

Ну а если? То весть о беде

Мне на борт принесет буревестник.

И дождь здесь ни при чем, мы просто

очень разные,

И ветер перемен пускай бушует всласть!

Но, весело скользя, на острова

прекрасные

Без киля и руля вовеки не попасть!

23 июня 2008 г.

Жил барабан…

Жил барабан в одном полку,

Жил барабан, не плакал,

Стоял тихонько в уголку

И ждал свою атаку.

Но вскоре звонкая труба

Атаку протрубила,

И наш тихоня барабан

Забил что было силы!

Напали полчища солдат

На города и страны —

И побеждали всех подряд

Под грохот барабана!

Но вот закончилась борьба

И все на свете войны.

И снова грозный барабан

В углу стоит спокойно.

В боях побитый, барабан

Без славных дел скучает,

И, как военный ветеран,

В трубе души не чает!

25 ноября 2008 г.

И вновь я в космосе

И вновь я в космосе, как дома.

Где тесновато от коллег,

Где мой и близкий и знакомый

Весь золотой двадцатый век.

Куда ни глянь, одни созвездья!

Как ослепительны лучи!

И как прекрасно в поднебесье

От звезд, сверкающих в ночи!

Имена, имена, имена!

Незабвенны на все времена!

Имена ваши вечно по воле Земли

Носят звезды в туманной дали!

До боли в сердце все родное,

Лишь непривычен их покой,

И звезды рядышком со мною,

И я касаюсь их рукой.

Они меня не сторонятся,

Я рядом с ними в полный рост,

Не все ведь звездами родятся,

Так и живут друзьями звезд.

Имена, имена, имена!

Незабвенны на все времена!

Имена ваши вечно по воле Земли

Носят звезды в туманной дали!

Разве это суббота?

Разве это суббота? Ответьте!

Небо темно-свинцового цвета,

И гуляет порывистый ветер,

И река чешуею одета.

По лицу, как иголки, дождинки

Без пощады секут и стекают

По одежде и после в ботинки!

Нет, суббота такой не бывает.

Ведь в субботу Господь отдыхает,

Православный родных поминает,

Иудей колоска не срезает,

Мусульманин намаз совершает.

Ну на что же все это похоже?

Правоверный намаз не отложит,

Православный не выйдет наружу,

Иудею значительно хуже:

В синагогу добраться не сможет.

Вот и я, отложив все на свете,

Чертыхаясь и кашляя зычно,

За компьютер сажусь на рассвете —

И стихи сочиняю привычно.

За окном непролазная осень,

А в тепле, обалдев от зевоты,

Мы покорно Всевышнего просим:

Дай нам, Боже, другую субботу!

24 мая 2008 г., суббота

Седьмое ноября

И вновь Седьмое ноября,

И вновь свинцово небо.

И, между нами говоря,

Каким ты только не был,

Наш день – Седьмое ноября.

И красным символом страны,

И праздничным парадом,

Грозой фашистской сатаны,

Порой предсмертным адом.

Пусть облик новый у страны,

Иные настроенья,

Но те, кто честь свою хранит,

Кто тверд во взглядах, как гранит,

Достойны преклоненья!

И гордость я храню не зря,

И совесть не прогнулась.

Не зря в народе говорят,

Что день Седьмое ноября

Навеки – наша юность!

7 ноября 2008 г.

Рублевские перекрестки

На рублевских перекрестках

Раньше яблони цвели,

Доставали нас подростки,

Чтоб до школы подвезли.

Пробегал в тени лесистой

Лось к реке на водопой.

И усталые туристы

Шли привычною тропой.

На дворы в ночную темень

Забредали кабаны.

Но пришло другое время

Для совсем другой страны.

Здесь звучат иные фразы,

Здесь особый колорит.

Здесь теперь – «Барвиха-Плаза»,

Здесь теперь – «Раздоры-стрит».

На рублевских перекрестках

Не пробьешься, как всегда.

И стоят часами в пробках

И поклонник, и «звезда».

Здесь и девочка-гламурка,

И известный трансвистит,

Бизнесмен, вчерашний урка,

И кремлевский фаворит.

Но вот включен зеленый свет!

Лавина двинулась!

Тут – кто кого!

Тут слабых нет!

Здесь только сильные!

И в дождь, и в грязь

Дави на газ!

Визжи колесами!

Не зря рублевскими

Ты едешь перекрестками!

Здесь заборы выше крыши

На века возведены,

И за ними нас не слышат,

И они нам не видны!

Там крутые бизнесмены,

Там у них другие сны.

Там решаются проблемы

И права для всей страны!

На рублевских перекрестках

Пусто. Тишь да благодать!

Значит, кто-то из кремлевских

Мчится, чтоб не опоздать!

На обочине, в кювете,

Стиснув зубы, ждет свистка,

Проклиная все на свете,

Остальная публика.

Но вот включен зеленый свет

Лавина ринулась!

Тут – кто кого!

Тут слабых нет!

Здесь только сильные!

И в дождь, и в грязь

Дави на газ!

Визжи колесами!

Не зря рублевскими

Ты мчишься перекрестками!

23 февраля 2008 г., 15:00

Надежда и Мечта

Идут-бредут по улице

Надежда и Мечта,

А вслед за ними движутся

Любовь и Красота.

Поспешно обгоняют их

Желание и Страсть,

А Ревность и Сомнение —

Побочные явления —

Не знают, как в нормальную

Компанию попасть.

А на соседней улице,

С окурками в зубах,

Тусуются, сутулятся,

Измена, Боль и Страх.

И Завистью повенчаны,

Судьбою искалечены

Предательство и Ненависть,

С ухмылкой на устах.

В моем любимом городе

Так много площадей.

Вы веселы и молоды,

Умнее всех людей.

Дворами, переулками,

Родными закоулками,

Все зная наперед,

По жизни продвигается

Продвинутый народ!

А жизнь, как ветер, кружится,

И вскачь бегут года,

Живется и не тужится,

И горе – не беда!

Вам, умники и умницы,

Даны всего две улицы,

На гору или вниз.

И некогда задуматься,

Смотри не обманись!

15 июля 2009 г.

Прозрение (ответ внучке)

Ну как продлить себя навек?

Как увидать себя оттуда,

Где нет понятья – человек?

Где нет ни призраков, ни чуда?

Где нет почти что ничего,

Где лишь душа и лишь сознанье

Существованья твоего

В земном давнишнем мирозданьи?

Мой мир был скрыт от глаз чужих,

И на века, как мне казалось.

Но он коснулся глаз твоих —

И стал твоим, как оказалось.

Лишь ты продлишь меня в веках,

Подняв себя до слова – вечность!

Так, поборов забвенья страх,

Бесстрашно длится бесконечность!

Не сомневайся, перейди

Границу огненной пустыни,

Себя возвысив, возроди

Мое затихнувшее имя.

19 февраля 2009 г.

Здравствуйте, милая

Здравствуйте, милая,

Здравствуйте!

А попросту, будьте здоровы!

А если здоровы, так радуйтесь,

Что с вами мы встретились снова.

Здравствуйте, милая,

Здравствуйте!

Здоровье свое пожалейте!

И мы с вами будем до старости

Здоровы, как малые дети!

Но если однажды

Не встретимся,

Не скажем привычное:

Здравствуйте,

Две звездочки ярко засветятся

На небе. При встрече. От радости!

22 августа 2009 г.

Какое счастье видеть звуки

Какое счастье видеть звуки,

Какое счастье слышать цвет,

Как мысли осязают руки

И губы ощущают свет.

И верить в то, что невозможно,

Не верить в то, что всюду есть,

И быть в любви неосторожным,

И быть скупым на лесть и месть,

Гулять холодными ночами,

Совой сидеть при свете дня.

Вот Гимн и Герб, Присяга, Знамя,

Вот Свод Законов для меня.

24 августа 2009 г.

Не плачь, Россия!

Не плачь, Россия, о прошедшем

Стеной осеннего дождя,

О тех столетьях сумасшедших,

Россией сделавших тебя.

Не плачь, Россия, об ушедших

Твоих великих сыновьях,

О землях, ворам отошедших,

Святых, потерянных словах.

Тебе ли, все еще великой,

О прошлом горько слезы лить.

Тебе ли нищей быть каликой?

Тебе ли обделенной слыть?

Ведь ты все так же необъятна,

Неведома и вглубь и вширь,

Ты – совершивший подвиг ратный,

В боях потертый богатырь.

И пусть аршином не измерить

И пусть умом нельзя понять,

Но мы в Россию будем верить

И, как семью, объединять.

Пора, Россия, улыбаться

И собирать Святую Рать!

Уж лучше пусть тебя боятся

И не посмеют презирать!

30 октября 2009 г.

Parlamente

Не делайте добрые лица, политики,

И не играйте в «соседей по лестнице».

Не делайте вид, что вы любите критику,

Не уверяйте, что скупы от бедности.

Вы твердо уверены в нашем терпении,

И знаете твердо о нашем бессилии, —

И, нас приучая к своим песнопениям,

Совсем не считаете это насилием.

За толстым стеклом своего безразличия

Вы верите в то, что души в нас не чаете,

И, щедро давая нам знаки отличия,

Наградами нас от себя отличаете.

А мы умиляемся вашему имиджу,

И будто бы верим вам или надеемся,

Что будем когда-нибудь сами такими же

И с вами терпением нашим поделимся.

И вы ощутите немного бессилия,

Проснется и в вас правоты ощущение,

И вы, позабыв песнопений насилие,

Смиренно попросите наше прощение.

Вот так и живем мы: привычками связаны,

Надеждой обласканы, верой повенчаны.

И вы «как бы» честно служить нам

обязаны

И мы «как бы» властью своей

обеспечены!

Октябрь 2009 г.

Хитрые татары

Татары, хитрые татары!

Вы так построили мечеть,

Что на поникший кремль старый

Уже не хочется смотреть.

Татары, хитрые татары!

Не забывая про намаз,

В песках немыслимых Сахары

Навек прославили КамАЗ!

Татары, хитрые татары!

Вы откопали из глубин

И отгранили камень старый

В великолепнейший «Рубин»!

Татары, хитрые татары!

Вы доказали на словах,

Что вы древнее юбиляры —

Казань древнее, чем Москва!

И, если уж проверить строго,

Признает русский богатырь:

В его крови чуть-чуть, немного,

Но все ж присутствует Батый!

4 ноября 2009 г., среда

Поэт

Откуда появляются стихи?

Из головы? Из сердца? Из запястья?

От сытости? От голода? От счастья?

Откуда появляются стихи?

Стихи сравнимы с птицами, с цветами,

С озерами и небесами,

С ночными звездами над ними,

А иногда и вовсе не сравнимы.

В твой храм, в тебя, в какое-то мгновенье

Откуда-то приходит вдохновенье.

И ты, войдя в алтарь, тревожно ловишь

звуки,

Обрывки мыслей собираешь в муке

В единый образ, в неграненый ком,

Который грани обретет потом,

Уляжется в ажурную оправу

И превратится в сладкую отраву —

Стихотворения! И ты,

Открывши настежь окна, двери,

Нисколько не жалея о потере,

И все ж не без душевной боли,

Пускаешь новый стих гулять на волю!

И ждешь, как эха, общего признанья,

Что б убедиться в собственном

призваньи.

И так – всю жизнь!

21 ноября 2009 г.

«Возьмемся за руки»

Повторяться надоело,

Все опять – одно и то же!

Рвутся склады то и дело,

Снова город разморожен!

Не спасает даже паперть

От убийцы иерея!

Два мента забили насмерть

То ль кавказца, то ль еврея!

От Москвы до Петербурга —

Три часа, с посадкой вместе!

Но (доходит до абсурда)

Взрыв опять, на том же месте.

Может, это на поверку —

Все случайные явленья?

Нет! Пришла, как в сорок первом,

К нам война без объявленья!

Под Москвою в сорок первом

Враг стоял на той Рублевке!

Но народ остался верным

В безнадежной обстановке.

И, собрав в кулак все силы,

Двинул русские дружины

Так, что ноги уносили

От Рублевки до Берлина!

Что же мы, слабее дедов?

Или мы в Москве – не дома?

Или только в День Победы

Мы со страхом не знакомы?

Так, друзья, смотрите в корень,

Отметая все сомненья.

Все, кто Родины достоин,

На войну без объявленья!

5 декабря 2009 г.

Опарыши

Мы голенькие барышни,

В заботах о доходах,

Кишим мы, как опарыши

Во всяческих отходах!

Мы презираем все и всех,

И нам живется сладко,

Для самых жирных карасей

Мы – славная насадка!

Прошла пора застойная,

Иная жизнь настала!

Свободная, застольная,

Раздолье капитала!

Меня с партнершей обними,

Что б нас партнерша обласкала, —

Не «моно» мы,

И «би» не мы,

Мы – квадросексуалы!

Теперь мы все провайдеры,

Дизайнеры, стилисты

Мы – кутюрье и байкеры

И садомазохисты.

И в этом хлебове любви

Кишим, как черви в сале.

Мы жизнь кусаем до крови,

Чтоб нас не покусали!

Дни сладкие, дни горькие

Поспали, снова выпили!

Живем, пока нас хлоркою

С карболкой не засыпали.

04 июля 2010 г.

Завещание (Н. Бабкиной)

Миром жить научишься не скоро,

Или жить с любимым, не любя, —

Трудно отделить тебя от хора,

Как и хор оставить без тебя.

С дома твоего – рукой до солнца

Он уперся крышей в облака.

Пусть не станет башня Вавилонской,

Где поют на разных языках.

«Бублики» поют в кремлевском

зале,

«Лапти» – у Спасителя Христа:

Нынче очень модной стала

Русская народная попса.

Отошла заутреня поспешно,

Вслед за ней обедня уплыла.

И теперь на всенощной, Надежда,

Я молюсь за вещие слова:

Родина, Отечество, Россия,

Песня, Хлеб, Религия, Семья,

Доброта, Забота, Совесть, Сила!

И Душа бессмертная твоя.

Сбереги и в совести, и в песне,

Что Христом даровано тебе

И в твоем высоком поднебесье,

И в твоей пророческой судьбе.

28 июля 2010 г.

Россия перед стартом

Замерла Россия перед стартом,

Думает: сумеет или нет

Тихонько, спокойно, без азарта

Возродить погибшее навек?

Грязь кругом, да грязь из чернозема.

Лес сгорел, да это не беда.

Яблони посохли возле дома, —

Так, понятно, им нужна вода.

Завалили реку серой глыбой.

Бьется речка из последних сил.

А почистить – столько будет рыбы,

Сколько даже в море не ловил.

Говорят, что это все от лени,

Говорят, на все нам наплевать.

И ругают наше поколенье,

Да оно и есть за что ругать.

Только б нас опять не торопили.

И назад не надо нас тянуть.

Не вчера мы родину пропили.

И не завтра нам ее вернуть.

Пусть вовек Россия пребывает,

С ней пребудет и простой мужик.

И никто из нас не забывает:

Живы мы – Россия будет жить!

2 сентября 2010 г.

Похохочем

Поглядите, что вокруг творится

В нашей белокаменной столице?

Все и всем давно понятно

Возвратилось все обратно!

Только увеличилось стократно.

Сил не хватит возмущаться,

Слов не хватит удивляться,

Остается лишь одно – смеяться,

От указов правильных и строгих

Тошно нам ну прям как от изжоги.

Чтоб не быть смешными очень,

Мы не плачем, а хохочем.

А иначе было б грустно очень.

От Рублевки до семьи рабочей

Путь длинней, чем от Москвы до Сочи,

Путь длинней, а жизнь короче,

А молчать не каждый хочет,

Так давайте вместе похохочем!

Во вселенной все давно не ново,

Шаг один от грусти до смешного.

Мой совет вам, между прочим:

Встанем лентой вдоль обочин,

Постоим и просто похохочем.

С каждым днем становится яснее,

Скоро мы от смеха посинеем,

Вкусный хлеб Рублевке нужен,

Ну а нам сойдет похуже,

Был бы привлекательным снаружи.

Привыкать нетрудно, братцы,

Нужно только улыбаться

И побольше весело смеяться.

Жизнь прекрасна, мы не отрицаем.

Пусть мента заменят полицаем,

Будем жить с сухим законом,

С новым мэром незнакомым,

С новым и завкомом, и парткомом, —

Может всякое случиться:

Будет новая столица.

Так что есть резон повеселиться!

21 сентября 2010 г.

Запахло рассветом

И вновь над Россией

Запахло рассветом,

И мир с осторожностью

Смотрит на нас,

И звон колокольный

Поплыл над планетой,

И в тысячный раз

Ты с колен поднялась.

Santa Maria

Зачем тебе берег, о Санта-Мария,

Причалы, порты, города?

Суровые ветры, глубины

морские —

И штормы с тобой навсегда

За что же, Мария,

Ты стала святою?

За что покорила сердца?

За то, что мы жили

Одною мечтою,

За то, что ты шла до конца.

Рвутся в клочья паруса,

Руки жгут канаты,

И вперед идти нельзя,

И нельзя обратно нам!

И трутся о борт

Кровожадно акулы,

И падали ждет альбатрос.

Но только никто не уснет в

карауле,

И вахты не бросит матрос

И с клотика крик,

Словно грома раскаты:

– По курсу земля! Господа,

И терра инкогнита

Станет когда-то

Великой страной навсегда!

Рвутся в клочья паруса,

Руки жгут канаты.

И вперед идти нельзя,

И нельзя обратно нам!

8 января 2011 г.

Я для тебя никто

Я для тебя, увы, никто.

Затертый след автомобиля,

В окне прозрачное стекло,

Часы, что долго не ходили.

Вчерашний день, завядший куст,

Мотив, что ты давно забыла,

Прикосновенье чуждых уст,

Все то, что раньше ты любила.

Прошли осенние дожди,

И ветры зимние отпели,

Я жду, а ты меня не жди.

Придут весенние капели,

Придут, но ты меня не жди.

Я знаю, знаю наперед,

Пройдет твое перерожденье,

Очарование пройдет,

И прояснится заблужденье.

Ты вновь потребуешь любви,

Забытых уст захочешь сладость,

Мотив потерянной любви

Опять в душе посеет радость.

Но льют осенние дожди,

И крутят зимние метели!

Я жду, а ты меня не жди.

Придут весенние капели,

Придут, но ты меня не жди

И так вся жизнь, за годом год, —

Не совместятся дни с ночами,

Зима с весной не совпадет,

И лето осенью не станет.

Я не найду что потерял,

И ты потери не отыщешь.

Два гордеца, как двое нищих, —

Такой нас ждет с тобой финал.

И льют осенние дожди,

И кружат зимние метели,

Я жду, а ты меня не жди.

Придут весенние капели,

Придут, но ты меня не жди!

23 августа 2009 г.

Через пень

Через пень, через колоду

Я пишу свои стихи.

И суюсь, не зная броду,

В музыкальные верхи.

Чем хорей красивей ямба,

Мне вовеки не понять.

Ну а мамбо или самба? —

Лес дремучий для меня!

В самом деле

Лес дремучий для меня!

Где и что на нотном стане?

Где бемоли, где ключи?

Я, конечно, врать не стану,

В жизни ноты не учил!

Все, что я с годами вызнал,

Я не прячу в сундуке,

С ношей песенной по жизни

Я шагаю налегке!

С ношей песенной

Шагаю налегке!

Утром или вечером, а может, среди

дня,

Грустно вам, иль весело, иль тошно

от меня.

Песня примитивная, ну что там

говорить,

Ну а если вдруг понравится,

То можно повторить.

Через пень, через колоду

Я пишу свои стихи.

И суюсь, не зная броду,

В музыкальные верхи

Все, что я с годами вызнал,

Я не прячу в сундуке,

С ношей песенной по жизни

Я шагаю налегке!

С ношей песенной

Шагаю налегке!

31 августа 2009 г.

Бегом от старости

Едва проснешься поутру,

Уже приходит вечер,

Спешил на скачки, на игру,

На деловую встречу.

И не заметил на ходу

В глазах моей любимой

Печаль, сулящую беду,

Конец необратимый.

Любовь прошла и не прошла,

Жизнь в радости, не в

радости, —

И все дела, дела, дела!

И все бегом до старости.

И я, как лошадь на бегах,

И как пилот на ралли,

Забыв о собственных ногах,

Надеюсь на педали.

Лечу стрелою в никуда,

Живу единым мигом.

Не верю в друга, ни врага,

Советам и интригам.

Любовь прошла и не прошла

Жизнь в радости, не в

радости, —

И все дела, дела, дела!

И все бегом до старости

Багамы, Лондон, Куршевель,

Один или с подругой,

Как заводная карусель,

Бегом и все по кругу.

А где-то солнце и луна,

Зима, весна и лето!

И где-то дети и жена,

И счастье тоже где-то!

Любовь прошла и не прошла,

Жизнь в радости, не в

радости, —

И все дела, дела, дела!

И все бегом до старости.

5 мая 2008 г.

Спешите жить

Спешите жить,

Спешите жить,

Не зная зависти…

Туда спеши

Иль не спеши —

Не опоздаете.

И каждый день,

Как боевик,

Как откровение,

Ведь жизнь твоя —

Есть только миг,

Одно мгновение,

А если время на погост

Когда-то сбудется,

Лежи достойно,

В полный рост,

Пускай любуются!

Я на «Ваганьково» ходил, —

Явленье скучное.

Там тесновато от могил,

Все очень скученно.

У нас березовый откос,

И небо синее,

Как райский сад,

Цветет погост

Села Аксиньино.

Вокруг седая пыль веков,

И замок Галкина,

И по дороге Михалков

Спешит с «мигалкою»,

Простор такой,

Такой покой,

И все намолено.

И рвется к небу над рекой

Гора Николина.

Умейте местом дорожить,

В тоске и в радости

Спешите жить,

Спешите жить,

Не зная зависти!

29 декабря 2010 г.

Весна и осень

Ты молода, а я немолод,

Ты – исцелитель, я – больной

В твоих глазах палящий холод,

В моих глазах остывший зной.

Гастроли

Вагоны-рестораны,

Смотри не закружись!

Дорожные романы

Короткие, как жизнь.

Сила цвета

Есть серые кошки,

Есть серые мыши,

Есть грязные окна

И серые крыши.

Бывают не редко

Мышиные шторы,

И серые часто

Бывают актеры.

Безлики, похожи,

Бездарны, как пробки,

Не то чтобы смелы,

Но вовсе не робки.

Без голоса, слуха,

С корявой походкой,

Являются серым

Бесценной находкой.

Любыми путями

Внедряются в душу,

Таким же, как сами,

Не хуже, не лучше.

И вот, как нарочно,

Бездарных жалея,

Имеем мы то,

Что сегодня имеем

Слова-паразиты

Его я как бы повстречала

На как бы жизненном пути.

Ему я как бы отвечала,

Он как бы тоже не шутил.

И вот от наших общих как бы

Стараний, общих с двух сторон,

Сын как бы был рожден до

свадьбы —

Иль как бы после был рожден?!

«Типа того, прикольно, супер»

Сегодня для полной оценки всего

Достаточно: супер, прикольно иль

типа того!

Вне времени

Я стою на границе Вчера и Сегодня,

Я стою на пороге, пытаясь войти

В эту юную дурь суеты новогодней,

Где, средь шумного бала, мне себя

не найти.

Все не так, и не те разговоры и песни,

По-другому смеются, незнакомо острят,

И любой на балу моей внучке ровесник,

И на каждом из них незнакомый наряд.

Я стою на границе былого и яви,

Постаревшим мальчишкою лет двадцати,

И уже не актер, не певец и не автор,

А простое звено в неразрывной цепи.

Вот так и жизнь скользит, как ручеек.

И путь его не близок, не далек.

И берегами, плечи обдирая,

Плывут года, плывут и пропадают.

14 декабря 2010 г.

Россия

Стоят, обнявшись крепко, у забора,

Как две сестры, одна другой не лучше,

Без притязаний к миру, без укора,

Из той породы неблагополучной.

Одна листками мелкими трепещет,

Другая лист смолою прикрывает,

От непогоды, от судьбы зловещей,

И обе дружно головой кивают.

Так получилось: грустная осина

Росла в объятьях радостных березы,

И были в них: застенчивость России,

Ее печаль, сомнения и слезы.

Сродни осина со слезой горючей,

Береза – символ середины лета,

И две сестры, одна другой не лучше,

Приметой стали горести и света.

Заветом стали мудрости народа,

Кто, отправляясь в дальнюю дорогу,

Преодолев несчастья и невзгоды,

Тихонько скажет: «жив, и слава Богу».

25 февраля 2011 г.

ПЕСНИ К КИНОФИЛЬМАМ

«Артист из Кохановки»

* * *

Я по горам, по долам

С ветерком за счастьем еду,

Но невозможно узнать,

Где найти мне счастье мое.

А мой напев звучит,

И сердце в такт звучит,

Мне сердце в такт стучит:

Спеши, чик-чик, спеши.

Конь вороной подо мной,

Он назад пути не знает,

Рвется вперед и вперед,

Словно чует счастье мое.

А мой напев звучит,

И в такт мотор стучит,

Мне в такт мотор стучит:

Спеши, чик-чик, спеши.

Мчусь я вперед и вперед,

Не могу остановиться,

И тополя да поля

Провожают взглядом меня.

А мой напев звучит,

И с ветки дрозд кричит,

Мне с ветки дрозд кричит:

Спеши, чив-чив, спеши.

Киев, 1959 г.

«Северный вариант»

* * *

Вместе бродим по болотам,

Вместе мокнем под дождем,

Писем с борта самолета

От любимых вместе ждем.

Да что нам комары,

Дремучая тайга?

Да что для нас мороз,

Полярная пурга?

Когда под мерзлотою

Мечтою золотою

Нас манит нефтяная

Безбрежная река.

Вместе спим и вместе курим,

Вместе трескаем компот,

Мерзлоту упрямо бурим

Вот уже который год.

Да что нам комары,

Дремучая тайга?

Да что для нас мороз,

Полярная пурга?

Когда под мерзлотою

Мечтою золотою

Нас манит нефтяная

Безбрежная река.

* * *

Что вас занесло в такую глушь

среди болот? —

Такой вопрос для нас давно не

новость.

Я ставлю свой транзистор против

стоптанных сапог,

Что вам любой из нас ответит:

совесть.

Ох, братцы, искупаться в Черном

море – красота!

Да что там море, душ сойдет и ванна.

Но только у геолога – заветная

мечта:

Умыться черной нефтью,

Умыться теплой нефтью,

Умыться первой нефтью

Из фонтана!

Возможности носить здесь брюки-клеш

мы лишены

И каждый день рубашки не меняем.

И тем, кто не причастен, кто глядит

со стороны,

Чертей болотных мы напоминаем.

Конечно, хорошо бы, чтобы нефть текла

рекой,

А с неба сами сыпались алмазы.

Но только вот до солнца не дотронуться

рукой

И жизни не прожить, дружок, два раза.

Ох, братцы, искупаться в Черном море —

красота!

Да что там море, душ сойдет и ванна.

Но только у геолога заветная мечта:

Умыться черной нефтью,

Умыться теплой нефтью,

Умыться первой нефтью

Из фонтана!

Тюмень, 1974 г.

«Как Иван за счастьем ходил»

Песенка конокрада

Олегу Далю

Эх, бескрайние дороги,

За верстой летит верста.

Я люблю четвероногих

От загривка до хвоста.

Добрый конь вернее друга —

Не предаст тебя вовек.

Хомутом, кнутом, подпругой

Отвечает человек.

Нет страшнее тяжкой доли —

Под дугою шею гнуть!

Я краду вас из неволи,

Чтобы волю вам вернуть.

Не гоняюсь за богатством,

Мне живется, как в раю,

В лошадином честном братстве,

В неподкованном краю.

Ленинград, 1976 г.

«Хорошо сидим!»

* * *

Когда я у мамы родился,

Мой папа еще не женился,

И бабка не вышла за деда,

Поэтому я,

Поэтому я

Ужасно похож на соседа.

Об этом никто не узнает,

Об этом никто не услышит,

А если узнает,

А если услышит,

То это меня не колышет.

Я в школе не раз обучался,

Не раз до того отличался,

Что бате заметили в школе:

«Чтоб вас не судили

И мы не сидели,

Пусть сын ваш гуляет на воле».

С похмелья встаю спозаранку,

Кручу до упора баранку.

Не пью я… ни кофе, ни чаю!

Поэтому я,

Поэтому я

Нигде, никогда не скучаю.

Об этом никто не узнает,

Об этом никто не услышит,

А если узнает,

А если услышит,

То это меня не колышет.

* * *

Кто-то взял рюкзак на плечи,

Кто-то к полюсу на лыжах,

Ну а мне б коньяк покрепче,

Ну а мне б постель поближе.

Жизнь моя – командировка:

Банька, пьянка да охота.

С чувством, с толком, с расстановкой

Мне еще пожить охота.

По дорогам гарь бензина,

Все спешат, куют победу!

Я ж к любому магазину

Огородами проеду.

Кто спиртным «с колес» торгует —

Тех обычно уважают,

Кто по-крупному ворует —

Тех обычно не сажают.

Жизнь моя – командировка:

Банька, пьянка да охота.

С чувством, с толком, с расстановкой

Мне еще пожить охота.

Мосфильм, 1985 г.

«Каскадеры»

* * *

Бывает в жизни нашей

Горько или сладко,

Ведь мы живем,

Не отрываясь от земли,

В простых вагончиках,

В брезентовых палатках.

Хоть не вельможи мы,

А все же – короли!

Мы не дублеры, мужики,

Мы не дублеры!

Хотя героя подменяем иногда.

Мы – трюкачи.

Мы работяги-каскадеры.

И светит нам своя

Особая звезда.

Не привыкать себя швырять

В огонь и в воду,

Но кто-то струсил

И не выполнил приказ;

Ну что ж, в семье,

Как говорят, не без урода,

Такой надолго

Не удержится у нас.

В иной картине

У героя трюков – море!

И бесполезен здесь

Давно не нужный спор.

Тут не трюкач уже

Дублирует актера —

Тут трюкача уже

Дублирует актер!

Бывает в жизни нашей

Сладко и горько,

Ведь мы живем,

Не отрываясь от земли.

И так гордимся мы

Судьбою каскадерской,

Что не сравнятся с нами

Даже короли!

* * *

Приходится порой терпеть и унижаться,

Приходится порой лукавить и хитрить,

Приходится порой в расходах поужаться,

Приходится и впроголодь пожить.

Бывает то густо, то пусто,

Терпеть мы привыкли давно.

И все же без трюков кино —

не искусство.

А все мы – ничто без кино.

Приходится порой скрывать от

домочадцев,

Приходится порой здоровьем

пренебречь,

Приходится порой с бедою

повстречаться,

Приходится под нож хирурга лечь.

Бывает то густо, то пусто,

Терпеть мы привыкли давно.

И все же без трюков кино —

не искусство!

И все мы – ничто без кино.

* * *

Я трюки делаю

Легко и незаметно,

Хотя готовлю их

Порою целый год.

У каскадеров я

Весьма авторитетный,

Хоть кое-кто со мной

В разведку не пойдет.

А почему? Да потому,

Что я – везунчик,

А почему? Да потому,

Что я – трепло.

Одни кричат, что с ним

Не связываться лучше!

Другие врут: «Ему случайно

повезло!»

Не уважаю каскадера

Без таланта.

Без куража

Не понимаю трюкача.

Хожу по лезвию кинжала

На пуантах!

Даю рубить себя

На части палачам!

А почему? Да потому,

Что я – везунчик,

А почему? Да потому,

Что я – трепло.

Одни кричат, что с ним

Не связываться лучше!

Другие врут: «Ему случайно

повезло».

1990 г.

«Проверено – мин нет!»

* * *

В походной жизни так бывает —

Солдату бросили письмо.

И где солдат ни побывает,

За ним скитается оно.

Пусть даже через год

Белый треугольник нас найдет.

Землянка сразу затихает,

Молчит усатый старшина,

И каждый сердцем понимает:

С солдатом встретилась жена.

Пусть даже через год

Белый треугольник нас найдет.

Тот треугольник, словно орден,

В атаку носим на груди.

С ним путь назад немалый пройден,

С ним верст немало впереди.

Пусть даже через год

Белый треугольник нас найдет.

А если в дни свинцовой вьюги

Винтовка выпадет из рук,

Письмо ответное за друга

Напишет самый близкий друг.

Так пусть даже через год

Белый треугольник нас найдет.

Белград, 1965 г.

Мультфильм «В порту»

Песенка о дельфинах

Корабли в открытом море —

Как птицы на воле,

В неизвестные просторы

Уносят смелых волны.

И плывут они куда-то

Вслед за солнечным закатом,

И веселые дельфины

Провожают корабли.

А дельфины мокрые,

А дельфины добрые

На тебя глядят

Умными глазами.

А дельфины черные,

А дельфины скромные

Просят, чтобы им

Сказку рассказали.

Есть в лазурном океане

Таинственный остров,

Но найти его в тумане

Матросам так не просто.

Среди волн отыщет берег

Только тот, кто в сказку верит,

Только тот, кто сам умеет

Людям сказку рассказать.

Ну а если капитан

И матросы угрюмы,

Будет хмурым океан

И пустыми будут трюмы.

Ну а кто со сказкой дружен,

Тот вернется с полным грузом.

И веселые дельфины

В порт проводят корабли.

Москва, 1977 г.

ПЕСНИ

Весенняя песенка

Первый дождик грозовой

Зазвенит по мостовой,

И ручьи вдоль улиц запоют.

Соловьиный первый свист

И зеленый первый лист

Мне весной покоя не дают.

Весна идет, и все вокруг поет.

И все, кто слышат голос мой,

Пусть о весне поют со мной —

И песня облетит весь шар земной.

Первый вешний ветерок

Разморозил сто дорог,

Расплескавшись теплою волной.

Как мальчишка озорной,

В дождик раннею весной

Я по лужам шлепаю домой.

Весна идет, и все вокруг поет.

И все, кто слышит голос мой,

Пусть о весне поют со мной —

И песня облетит весь шар земной.

Пусть весенняя гроза

Сыплет молнии в глаза, —

У грозы короткие пути.

Я на тучку заберусь,

Я по радуге пройдусь, —

Мне светлей дороги не найти.

Москва, 1957

Колыбельная песенка

Спи, усни, мой милый шалунишка.

Баю-бай, мой ласковый малыш.

Спит твой слон, в кроватке дремлет мишка,

Отчего же ты один не спишь?

За окном вечерняя прохлада,

Солнце скрылось в терем золотой.

И луна, укрывшись в листьях сада,

Все следит украдкой за тобой.

Пролетят года, как летний ветер,

Станешь взрослым ты, а я седым,

И однажды, вот в такой же вечер,

Тоже станешь папой молодым.

Оторвав глаза от старой книжки,

Я смотрю, как ты всю ночь не спишь

И поешь, мой славный шалунишка.

Баю-бай, мой ласковый малыш.

Москва, 1957

Юность

Весельем и песней

Наполнено сердце.

Нам юность отцы

Оставляют в наследство.

И солнечность эту лучистую,

И эту жемчужную лунность,

И эту, ни с чем не сравнимую,

Ни на что не похожую юность.

Придут к нам и мудрость,

И опыт, но прежде

У юности: вера,

Любовь и надежда.

И солнечность эта лучистая,

И эта жемчужная лунность,

И эта, ни с чем не сравнимая,

Ни на что не похожая юность.

Счастливая юность,

Как сон пролетает.

Веселье угаснет,

И песня растет,

И солнечность эта лучистая,

И эта жемчужная лунность,

И эта, ни с чем не сравнимая,

Ни на что не похожая юность.

1971

Курский соловей

Только над землей блеснет

Несмелый первый луч зари,

Только ветерок покроет

Рябью зеркало воды,

Забыв про сон, спешу навстречу я —

Слушать песню соловья.

Курский соловей, курский соловей,

Пой, не умолкай, среди ветвей.

Курский соловей, курский соловей —

Добрый голос родины моей.

Кто тебе сумел открыть секрет —

Зачем на свете жить?

Кто тебе помог, ответь, дружок,

Такую песнь сложить,

Ведь не устанешь слушать вновь и

вновь

Песню про твою любовь.

Сколько бы ни пел я песен сам,

Волнуясь и любя,

Я спешу с зарей учиться

Вечной песне у тебя.

И замолкаю, каждый звук ловя,

Чудо – песни соловья.

Курский соловей, курский соловей,

Пой, не умолкай, среди ветвей.

Курский соловей, курский соловей —

Добрый голос родины моей.

1977

Неизвестному солдату

Ты лежишь на поле боя,

Поле боя за тобою,

Заслонив собой Россию,

Ты погиб, но не забыт.

У глухого полустанка,

Возле речки безымянки

Неизвестному солдату

Светлый памятник стоит.

Неизвестного солдата

Кто-то сыном звал когда-то,

Неизвестного солдата

Мать ждала, на то – война.

Диск пустой от автомата…

И последняя граната

Навсегда в руке зажата —

Жизнь одна, и смерть одна.

Неизвестному солдату

Я доверюсь, словно брату.

Я спрошу его совета,

Как спросил бы у отца.

И горит по всей России

Твой огонь неугасимый.

Неизвестного солдата

Кровь стучит у нас в висках.

1975

Эхо (песенка для двоих)

Памяти Майи Кристалинской

Лукавое солнце

Одело березы

Весенней, чуть клейкой листвой.

И сосны от пыли

Наряд свой отмыли

Весенней водой дождевой.

Эхо:

А в мае – Я знаю.

Над крышей – Я слышу.

Любовь, словно

птица, летает – И тает.

И жду я, – Приду я.

Не скрою, – Весною.

Лишь встречи – Отвечу.

С тобою. – Любовью.

Весною яснее

Становятся дали,

Теплей и длинней вечера.

И наши печали

На север умчали

Холодные вьюги вчера.

Эхо:

А в мае – Я знаю.

Над крышей – Я слышу.

Любовь, словно

птица летает – И тает.

И жду я, – Приду я.

Не скрою, – Весною.

Лишь встречи – Отвечу.

С тобою. – Любовью.

И если твой взгляд

Мне улыбкой ответит,

Я снова и снова пою.

А солнце и ветер

И ласковый вечер

Так просятся в песню мою.

А в мае.

Какая песня без баяна?

Ты лети от Волги, от Урала,

Песня журавлиная моя,

Проживи сто лет,

Облети весь свет,

Но вернись в родимые края.

Какая ж песня без баяна?

Какая ж зорька без росы?

Какая Марья без Ивана?

Какая ж Волга без Руси?

Песни возвращаются, как птицы,

Как бы труден ни был перелет.

Вновь берез листва

Мне шепнет слова,

Вновь негромко сердце запоет.

Какая ж песня без баяна?

Какая ж зорька без росы?

Какая ж сказка без обмана?

Какое ж горе без слезы?

Если жизнь сложилась, словно песня,

Значит, песня сложена про жизнь.

Про родимый край

Так баян сыграй,

Чтоб жилось и пелось от души.

Какая ж песня без баяна?

Какая ж зорька без росы?

Какая Марья без Ивана?

Какая ж Волга без Руси?

Юрочка

Юре Юденкову

Кружится сплетница —

Морозная метелица,

С тем, кому весело,

Заводит хоровод.

Под ноги стелется,

Да только мне не верится,

Ах, как не верится,

Что старость настает.

В юности, Юрочка,

Была у нас фигурочка.

В юности, Юрочка,

Отсутствовал живот.

Были и Ниночки,

И Валечки, и Нюрочки.

Ах, как их, Юрочка,

Сейчас не достает.

Что нам тревожиться, —

Всего полжизни прожито.

Сединки в бороду,

А старый бес в ребро!

Молодо-зелено!

А мы давно проверены.

Пусть мы не золото,

А все же – серебро!

1996

Ефрейтор

Шагал ефрейтор на войну —

Побить соседнюю страну.

И был ефрейтор наш

Такой

большой

пижон!

И до зубов вооружен.

И у ефрейтора усы

Росли совсем не для красы,

Не для устава наруше…

рушения,

А лишь для устрашения!

За ним солдатики шагали,

О камни ноги отбивали

И как-то грустно подпевали:

Трали-вали…

Шагал ефрейтор на войну,

Оставив тещу и жену!

Ведь был ефрейтор наш

Такой

большой

пижон! —

Вояке было не до жен.

А в той постылой стороне

Давно мечтали о войне.

Хоть были все там

Очень

даже

молоды —

К усам имели бороды.

А что до пушек и гранат,

Их было больше во сто крат!

И много разного ору…

оружия

Ефрейтор обнаруживал.

За ним солдатики шагали,

Об мины ноги отрывали.

И как-то грустно подпевали:

Трали-вали…

Что ж, на войне как на войне —

Тут нелегко тебе и мне.

Но нипочем там

В дождь,

и в холод,

и в жару

Бывалому ефрейтору!

Ефрейтор знал, что в той борьбе

Закон: ты – мне, а я – тебе.

И без побед

и даже

поражения

Пришел из окружения.

Он не подставил старшину

И не подвел свою страну.

Недаром наш ефрейтор

Был большой пижон —

Такой ефрейтор всем нужен!

На войне как на войне

В какой, угадывай, стране,

Что мировой была когда-то,

Служить в полку досталось мне

Простым, но преданным солдатом.

Я постоянно воевал

И бесконечно с кем-то дрался,

Ведь мне ефрейтор приказал —

Уж он-то знал, за что сражался!

Что ж, на войне как на войне.

И в той загадочной стране,

Блистая воинским талантом,

Приказ ефрейтору и мне

Давался старшим лейтенантом.

Он вместе с нами бедовал,

С женой годами не встречался,

Он так квартиры новой ждал —

Уж он-то знал, за что сражался!

Что ж, на войне как на войне.

В стране, где жили как во сне —

Чего им только не хватало! —

Моим соратникам и мне

Приказы шли от генерала.

Он жил на даче дармовой

И словно в масле сыр катался,

Он собирался, рвался в бой —

Уж он-то знал, за что сражался

Что ж, на войне как на войне.

Ефрейтор спит в земле сырой,

В горах сгубили лейтенанта.

Свел генерала геморрой

В гранитный склеп под бой курантов.

В стране, где плохо с головой,

Служу в полку простым солдатом,

Хоть я пока еще живой,

Но жить, признаюсь, страшновато!

Что ж, на войне как на войне.

Жизнь

Бескрайние дали,

Поля и пригорки —

В пыли сапоги не слышны.

В шинели солдатской,

В простой гимнастерке

Прошел я дороги войны.

Угрюмые лица,

Суровые лица,

Смущенные лица солдат.

Немного неловко —

Ведь мы из счастливцев,

Из тех, кто вернулся назад.

Привет, родня! Мне повезло

Еще пожить на белом свете.

Что ж, будем жить, смертям назло,

И умирать от долголетья.

Солдатские руки —

Привычные руки,

Устали, пора б отдохнуть.

Виски поседели,

Ряды поредели,

И многих уже не вернуть.

Уходят за годом

Упрямые годы…

Себя проверяя не раз,

Я верю, солдаты, —

Не мы виноваты

В том, что происходит сейчас.

Бескрайние дали,

Поля и пригорки —

О вас я все реже пою.

И с орденом Славы

Мою гимнастерку

Все реже на свет достаю.

1965, 1998

Москва

Волшебная ночь

Над столицей России.

Подобных ночей

Не бывает нигде.

Затихли дома,

И звенит темно-синий

Ночной небосвод,

Подпевая Полярной звезде.

Эти вечные слова

Повторяю снова я:

Я люблю тебя, Москва, —

И старую, и новую.

Я помню веселый

Трамвай на Садовой,

И первый асфальт

На Бульварном кольце,

И пляж на Филях,

И, с иголочки новый,

Бредовый фасад

На стеклянном Кремлевском

дворце.

И заветные слова

Повторяю снова я:

Я люблю тебя, Москва, —

И старую, и новую.

Немного грущу

И немного жалею

Военное детство

И юность мою.

И в жизни моей

Со вторым юбилеем

Родную Москву поздравляю, —

И для тебя пою.

Эти вечные слова

Повторяю снова я:

Я люблю тебя, Москва, —

И старую, и новую.

1998

Колокола

Вновь я обращаюсь к вам,

Москва!

Вновь золотятся купола

И вновь звонят колокола.

Вновь я от души тебе пою

Песню мою,

Древняя Москва.

И над вечною столицей

Звон малиновый плывет.

Вещий звон твоих колоколов —

Песня без слов

О тебе, Москва.

Здесь, непокоренная в веках,

Ты на семи стоишь холмах

И на семи живешь ветрах.

В мире есть другие города,

Но навсегда

Я с тобою, Москва!

И над вечною столицей

Звон малиновый плывет.

Вещий звон твоих колоколов —

Песня без слов

О тебе, Москва!

1998

Бузаево

Жизнь дорогою большою

Отнимает наш покой,

Ну а я прилип душою

К деревушке над рекой.

Ручеек бежит к речушке,

Чтоб в жару воды испить,

И часовня на опушке,

Чтобы лоб перекрестить.

Потемневшие заборы,

Дым далекий от костра,

Да за речкой храм, который

Помнит юного Петра!

Здесь закаты, как пожары,

Здесь восходы, как лазурь,

Полусонный бор у яра

И ночей осенних хмурь.

Буза-буза-Бузаево —

Пригорки да поля,

Меня рождает заново

Бузовая земля!

Буза-буза-Бузаево —

Деревня у реки.

Не зря тут избы ставили

Простые мужики!

Тель-Авив, Неаполь, Ницца —

Путь счастливый кораблю!

Не люблю я заграницу,

Я Бузаево люблю!

Счет годам ведет кукушка,

Счет обидам – старики

В неказистой деревушке,

Что пригрелась у реки.

Среда, 18 марта 1998

Дуэт

– Если солнце ярко светит,

Не идет холодный дождь,

Мы могли бы прогуляться без калош.

Если очень теплый ветер,

И росы холодной нет,

И аллея в нашем парке

Лунным светом залита,

Мы могли бы прогуляться без зонта.

– Ну а если дождик теплый,

Да к тому же с ветерком,

Мы могли бы прошвырнуться босиком.

Ну а если ветер сильный,

Дождь холодный моросит,

Мы могли бы очень просто

Не гоняться за такси,

А купаться, словно в речке караси!

– Если добрая лошадка

И дорога хороша,

Мы могли бы прокатиться не спеша.

Если утро без мороза,

И не стелется туман,

И спокойно, без волненья

Спит усталый океан,

Я б не отказалась от воздушных ванн.

– Если на море барашки,

Если волны хороши,

Мы б на яхте поболтались от души!

Если конь стучит копытом,

Закусивши удила,

Я б верхом по горным тропам,

Всех оставив за собой,

Проскакал бы как отчаянный ковбой!

– Мы во многом не согласны,

Любим разное порой,

Но признайся: жизнь прекрасна, милый

мой!

Пусть плоды на ветках зреют,

Пусть в полях цветут цветы,

Просто я охотно верю в царство вечной

красоты,

И надеюсь, верим вместе: я и ты!

– Молоко дают коровы,

А бараны шерсть дают,

Но об этом сладких песен не поют.

Так что нюхаем цветочки

И балдеем от луны,

Потому что я с тобою!

– Потому что ты со мною!

Вместе: Потому, что мы с тобою

влюблены!

4 ноября 1996

Бокал

Допивай свой бокал,

Пусть в бокале слеза,

Пусть на дне его капли разлуки.

Не давай мне руки,

Не смотри мне в глаза, —

Мне не выдержать горестной муки.

Я не верил тебе,

Я не жаждал любви,

И не ведал, что счастлив с тобою,

И тревожно-досадную бурю в крови

Не считал настоящей любовью.

Я шутил, я играл, я признанья искал,

Клялся вместе идти до венца,

Я допью свой наполненный ложью

бокал.

Допивай же и ты до конца!

2005 г.

Надежда

Я, как береза,

Браконьером недорублена.

Я, словно речка на морозе,

Недолюблена.

Руками теплыми мужскими

Не согрета я.

Я – песня русская,

Да только недопетая!

Я посмотрю в твои глаза

При свете месяца,

А в них любовь ко мне,

Как звезды,

Тихо светится.

А мне холодная любовь

Совсем не нравится:

Леса таежные от спички загораются,

А жизнь бежит себе

Такая суетливая.

И все вокруг меня

Как будто бы счастливые.

Вся жизнь у них,

Как будто первое свидание.

Откуда ж слезы и

Душевные страдания?

Да я моим подругам

Вовсе не завидую,

Так и живу с моею

Личною обидою,

С моей печалью

И надеждой затаенною —

Тобой любимой быть,

Такой же

Как влюбленною.

Санкт-Петербург

Зарешеченные Питером,

Закольцованы Москвой,

Улиц тесные обители,

Бескорыстные носители

Нашей жизни кочевой.

За минуту до полуночи

Уезжаю из Москвы.

Отправляюсь в город

Сумрачный,

Перекрестно-переулочный, —

Город сказочной молвы.

Припев

По Невскому проспекту,

Не то что по Тверской,

Гуляют гордо все, кто

Гнушается Москвой.

Уверенные лица,

Надменный взгляд вокруг, —

Культурная столица,

Большой Санкт-Петербург!

От музеев до кондитерских —

Всем гордится Петербург.

Что касается правительства:

Президент, конечно, питерский,

И премьер – земляк и друг.

Удивленно смотрят встречные —

Я не свой со всех сторон!

Переулками извечными,

Перекрестно-поперечными

Возвращаюсь на перрон.

От Невского проспекта,

От замков над Невой

Со мной поедут те, кто

Свиданья ждет с Москвой.

Здесь все семьей большою,

Здесь искренни слова,

Ведь русскою душою

Считается Москва!

За минуту до полуночи

Я душой уже в Москве,

В суматохе тесной, улишной;

На Тверской в кафе, у булошной,

Забываю о Неве.

Закольцованные улочки

Пролегли вокруг Кремля,

Тупики, и закоулочки,

И кривые переулочки

Ждут, как добрые друзья.

Припев

По старым переулкам,

Где каждый сват и брат,

Выходим на прогулку,

Конечно, на Арбат.

Ты – гость, и нам приятно,

Ты – наш земляк и друг!

И каждому понятно:

Москва не Петербург!

30 декабря 2008 г.

«Санта-Мария»

О, «Санта-Мария»,

Зачем тебе берег,

Причалы, порты, города?

Родная стихия —

Лишь солнце да ветер.

Вокруг голубая вода!

Ничто тебе кручи,

Падение в бездну

И ветер колючий в лицо!

Свинцовые тучи

И гром поднебесный —

Ничто для твоих парусов!

Нет золота в трюмах,

Нет шелка на реях,

Нет даже для ружей свинца.

За что же ты стала

«Святою Марией»?

За то, что дошла до конца!

И птица закружит,

И крикнет дневальный:

– Земля за бортом, господа!

И терра инкогнита

Сразу же станет,

Великой страной навсегда!

«Святая Мария»,

Отлитая в бронзе,

Под взглядом влюбленным горит,

И я сознаю, что не рано,

Не поздно

Мне жить, и любить,

И творить.

Стройны твои мачты

Крепки паруса,

Во всем королевская стать.

И волны под килем

Творят чудеса,

Смиряясь

В послушную гладь.

ПЕСНИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

Аистенок

На серебряной дорожке,

Той, что выткала луна,

Аистенка-тонконожку

Ночью встретила волна.

И свалила аистенка,

И сумела доказать,

Что ему на ножке тонкой

Перед ней не устоять.

Ни тягаться с ней, ни спорить

Аистенок не рискнул.

И какие шутки с морем:

Замечтался – утонул.

Велика ль была утрата,

И была ль она одной?

Но летят, летят куда-то

Аистята надо мной.

Позабыто то, что было,

Отшумел девятый вал…

А о том, что в крыльях сила,

Он тогда еще не знал.

1962

Кузнечик

Прыгает, зеленый,

Весело стрекочет,

Ни о чем не думает

И живет как хочет.

И все без лишней сутолоки:

Прыжок, полет, скачок.

Прошу, друзья, не путайте:

Кузнечик – не сверчок.

От росы с нектаром

Захмелеет малость,

Зазвенит гитарой —

Где твоя усталость!

И все без лишней сутолоки:

Прыжок, полет, скачок.

Прошу, друзья, не путайте:

Кузнечик – не сверчок.

Зимовать за печкой,

Верещать в тиши

Или, как кузнечик,

Прыгать от души!

И все без лишней сутолоки:

Прыжок, полет, скачок.

Прошу, друзья, не путайте:

Кузнечик – не сверчок!

Страна чудес

Чудес на свете не бывает,

На все свои причины есть.

Лишь тот, кто этого не знает,

Тот живет в стране чудес.

Хорошо – не верить в чудо,

Еще лучше – в чудо верить,

А еще того прекрасней —

Людям делать чудеса.

Кто? Куда? Зачем? Откуда?

Постарайтесь так поверить,

Потому что в мире сказок

Не отыщешь адреса.

Порой приметы помогают,

Порой предчувствия верны,

Порою факты уступают

Сказкам доброй старины.

Хорошо – не верить в чудо,

Еще лучше – в чудо верить,

А еще того прекрасней —

Людям делать чудеса.

Кто? Куда? Зачем? Откуда?

Постарайтесь так поверить,

Потому что в мире сказок

Не проверишь адреса.

1975

Колыбельная

Гаснет вечер, теплый вечер,

Солнце скрылось в тучку,

Лишь кузнечик мне щебечет

Песенку про внучку.

Серп луны на небо вышел,

Веки тяжкие сомкнул.

Тише, тише, кот на крыше!

Человек уснул.

Лепестками, васильками

Сон твой разукрашу

И рекою голубою

Обовью Наташу.

Серп луны на небо вышел,

Очи тяжкие сомкнул.

Тише, тише, в норке мыши!

Человек уснул.

ЭПИГРАММЫ

Винокур

И Лещенко, и Буба, и Кобзон —

В его палитре целая плеяда.

Их так настырно заменяет он,

Что их самих уж вроде и не надо!

1985

Кобзон

Не думай о Кобзоне свысока,

Настанет время, сам поймешь, наверное:

Кобзон Иосиф – это на века!

А век ведь это в сущности – мгновение.

В мгновеньях этих радость и тоска,

И неизбежность самоутверждения.

Свистят они, как пули у виска, —

Исполненные им произведения!

У каждого столетья свой Кобзон —

Свои колокола, своя отметина!

Он щедро раздает: кому позор,

Кому бесславье, а себе – бессмертие!

1985

Александр Иванов

В голове его пародии

Зреют с легкостью травы.

Удивляюсь плодородию

Ивановской головы!

Может, дело в одобрении

Иль в восторженной молве?

Может, много удобрения

В ивановской голове?

Над проблемой долго думали

Все сатирики в Москве:

Что творится, в смысле юмора,

В ивановской голове?

Принят план на полугодие

В обстановке деловой:

Отвечаем за пародии

Ивановской головой!

1985

Константин Райкин

На улице Горького возле дороги

Стоял с костылем человек хромоногий.

Стоял, умоляя: «Товарищ, подбросьте!

У Кости беда – переломаны кости».

Когда человек по-хорошему просит,

Подброшу, конечно.

Чего ж не подбросить?

Не знал я, что этот хромой незнакомый

Худруком окажется «Сатирикона».

А вывод таков: по дороге в худруки

Ломаются головы, ноги и руки!

Андрею Вознесенскому

На выступление по телевидению о попытке попасть в дом Ипатьева

Я вспрыгнул, я вскочил на ящик,

Рванул окна плетеного узор!

И осчастливил русских, настоящих,

Фанеркою, хранящей царский взор!

Я все имею при советской власти…

Но тяжко мне в совдеповском раю!

И на святых обломках самовластья

Я напишу фамилию свою!!!

1987

Буба

По аэродрому,

По аэродрому

Я шагал, мечтая о кино.

Вдруг навстречу Гия,

И за ним другие

Члены киногруппы «Мимино».

Вот и все, что было,

Вот и все, что было,

Больше сердцу помнить не дано.

Был когда-то просто

Буба Кикабидзе,

Стал теперь Вахтанг – звезда кино.

Далеко от дома

Разнеслася слава —

Сам себе стал сниться по ночам.

Я достиг успеха Тихонова Славы,

И со мной на «вы» Мкртчан.

Вот и все, что надо

В общем результате:

Кикабидзе нужен там и тут!

Ведь не зря театр

Где-то на Арбате

Все теперь Вахтанговским зовут!

1985

Гафту

Язык твой зол,

А сам ты лыс,

Матер, хитер, как старый лис,

Пропахший запахом кулис.

Партнеров искренне любя,

Роль тянет только на себя.

Губ ерман

Я сегодня утром рано

Начитался Губермана;

И от этих «гариков»

Стал мне ближе Шариков.

Никас

На окне герань и фикус,

На стене Сафронов Никос,

На столе шотландский виски,

И в постели Жанна Фриске!

Владимиру Трошину

Гудят в бандитском Петербурге,

В Кремле «тусуются менты»,

Страна живет в порочном круге,

В потоке алчной суеты.

И на российском небосводе

От звездной пыли резь в глазах,

Ее, как свеклы в огороде,

Ее, как листьев на кустах!

Но ты давно, мой друг хороший,

Звезда звездой, ни дать ни взять,

Произнесешь: Владимир Трошин!

И пыли звездной не видать!

2006 г.

Дементьев

Отчего в моей стране

Тяжело живется мне?

Оттого что мне страна

Много всякого должна.

Зураб

Привел талиба (без верблюда)

К несоразмерному Петру.

Сказал ему, что это – Будда!

Надеюсь, сбудется к утру.

* * *

Сей деятель культуры

Велик (скажу без лести),

Должна его скульптура

Стоять на Лобном месте.

Чазову

Доктор в сердце мое вникнул,

Изучил довольно точно,

И в отчаяньи воскликнул:

Боже! Как оно порочно!

А. Гордон

Шоумен из вас не вышел,

Уважаемый Гордон:

Интеллект намного выше!

И достоинства – вагон!

Соловьев

Утром завтрак с Соловьевым

Поздно вечером – к барьеру.

Обаятельно раскован,

Распоясан точно, в меру!

Хазанов

Пришел на ужин с дураком

(я с дураком давно знаком).

И после третьего звонка

Открытий ждал от дурака.

Успех был очень шумный.

Дурак был очень умный.

Премьер

Он весла ломал,

Словно раб на галерах.

Он лямку тянул,

Как на Волге бурлак.

Но с завистью тайной

Глядят на премьера:

Ангела, Гордон, Саркози и Барак!

Кобзон (2)

Иосиф Кобзон объявил вдохновенно:

Я с песней на сцену вовек – ни ногой!

А кто ж на экранах почти ежедневно?

Толь ноги другие, толь Йосиф другой.

Лолита и Никита

О, как бы я хотел побыть Лолитой,

Потом побыть немного Джигурдой.

Сначала быть скандально знаменитой,

Потом уже драчливою звездой.

Меня бы приглашал к себе Малахов,

Я был бы у народа на виду,

И, как Лолита, посылал всех на…!

И, как Никита, посылал в…!

Но только, братцы, скажем: где уж нам уж!

Нам не дано ни кончить, ни начать.

Не всем же выходить все время замуж,

Гитарой новорожденных встречать.

Сегодня телевизор в каждом доме,

Нас приучают в каждой из программ,

Что мы живем с утра в «тюремной зоне»,

С «элитой в бардаке» по вечерам.

И дети, что еще не повзрослели,

И мы, еще совсем не старики,

Со звездами выходим на панели

Иль грабим ювелирные ларьки!

И сколько б мы начальство ни просили,

И сколько бы ни плакали в рукав,

Не забывайте – мы живем в России,

Где каждый, кто богатый, – тот и прав!

Россия-мать, Росиюшка, Расея!

Терпи и унижение, и гнет.

Но верь, что тот, кто плевелы посеял,

Позор и разорение пожнет!

28 декабря 2009 г.

ЛИБРЕТТО МЮЗИКЛА ПО СКАЗКЕ ЕВГЕНИЯ ШВАРЦА «ТЕНЬ»

Действующие лица

Ученый.

Тень Ученого.

Пьетро – хозяин гостиницы.

Аннунциата – его дочь.

Юлия Джули – певица.

Принцесса.

Первый министр.

Министр финансов.

Цезарь Борджиа – журналист.

Мажордом.

Помощник мажордома.

Капрал.

Придворные дамы, стража, горожане.

МУЗЫКАЛЬНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ ВМЕСТО УВЕРТЮРЫ

(30 сек.)

Небольшая комната в гостинице в южной стране. Сумерки. На диване полулежит Ученый, молодой человек двадцати шести лет. Свет от камина падает на него, и на стене Тень Ученого странно приплясывает, хотя сам Ученый неподвижен. Глядя на Тень, он тихо напевает.

У ч е н ы й

Кто это вертится рядом со мной,

То обогнав, то идя стороной?

Что за проныра, что хочет опять

То рядом стоять, то вперед убежать?

Кто ты?

Т е н ь

– Это я,

Вечно суетливая.

У ч е н ы й

Кто ты?

Т е н ь

– Это я,

Озорная Тень твоя.

У ч е н ы й

Я же не толст и не лыс, ну а ты —

Ты же совсем лишена красоты.

Я никогда не пьянел от вина —

Ты же качаешься, словно волна.

Кто ты?

Т е н ь

– Это я,

Толстая и лысая.

У ч е н ы й

Кто ты?

Т е н ь

– Это я,

Озорная Тень твоя.

У ч е н ы й

Я никогда не склонял головы —

Ты же склоняешься ниже травы.

Я не труслив и не знаю преград —

Ты же, дрожа, отступаешь назад. Кто ты?

Т е н ь

– Это я,

Кроткая и робкая.

У ч е н ы й

Кто ты?

Т е н ь

– Это я,

Озорная Тень твоя.

АКТ I

Стук в дверь. Входит Аннунциата, дочка хозяина гостиницы, темноволосая девушка с большими глазами.

А н н у н ц и а т а. Простите, сударь, у вас гости… Ах!

У ч е н ы й. Что с вами, Аннунциата?

А н н у н ц и а т а. Но я слышала явственно голоса в вашей комнате!

У ч е н ы й. Я уснул и разговаривал во сне.

А н н у н ц и а т а. Вы шутите?

У ч е н ы й. Да.

А н н у н ц и а т а. Мне давно хочется предупредить вас. Не сердитесь…

У ч е н ы й. Пожалуйста, говорите! Учите меня! Я ведь ученый, а ученые учатся всю жизнь.

А н н у н ц и а т а. Вы шутите?

У ч е н ы й (смеется). Да.

А н н у н ц и а т а (оглядываясь на дверь). В книгах о нашей стране пишут про здоровый климат, чистый воздух, прекрасные виды, жаркое солнце, ну, словом, вы сами знаете, что пишут в книгах о нашей стране…

У ч е н ы й. Конечно знаю. Поэтому я и приехал сюда.

А н н у н ц и а т а. Вы не знаете, что живете в совсем особенной стране. Все, что рассказывают в сказках, все, что кажется у других народов выдумкой, у нас бывает на самом деле каждый день. Отворите окно, и вы сами убедитесь в этом.

Ученый отворяет окно, доносится гул с улицы, переходящий в песню хора.

Г о р о ж а н е

Живем мы без опаски

В прекраснейшей стране!

Живем мы, словно в сказке,

Живем мы, как во сне!

У нас для населения —

Одни увеселения,

Гордимся мы нарядами,

Пропитанными ядами.

Нам с пеленок неведомы ласки

В нашем царстве бесплотных теней!

Мы все живем, как в сказке,

Как в старой доброй сказке, —

Чем дольше, тем страшней!

Газеты с клеветою —

Явление простое.

Как лучшее лечение —

Сплошные развлечения!

Обычные явления:

Убийства, отравления!

Раздолье за обедом

Гурманам-людоедам.

Нам с пеленок неведомы ласки

В нашем царстве бесплотных теней!

Мы все живем, как в сказке,

Как в старой доброй сказке, —

Чем дальше, тем страшней!

Здесь так обыкновенны

Интриги и измены.

Привычные занятия —

Фальшивые объятия.

Влюбленные повсюду,

У каждого куста.

И в поцелуй Иуды

Сливаются уста.

У ч е н ы й. Как, у вас есть даже людоеды?

А н н у н ц и а т а. Да. Наш людоед до сих пор жив и работает в городском ломбарде оценщиком. Так что, пожалуйста, будьте осторожны. Вы ведь хороший человек, а именно таким чаще всего приходится плохо.

У ч е н ы й. Откуда вы знаете, что я хороший человек?

А н н у н ц и а т а. Ведь я часто вожусь на кухне. А у нашей кухарки масса подруг. И все они знают все! Эта дверь ведет в кухню, откройте ее и сами убедитесь.

Ученый открывает дверь. За дверью слышатся голоса.

К у х а р к и

Что он хороший человек,

Нетрудно догадаться:

Во все неновое одет

И не спешит ругаться.

Вздыхает, глядя на луну,

Стоит, потупив глазки,

Попал в ужасную страну,

А думает, что в сказке.

С утра до ночи напролет

На кухне неизменно,

Но видим все и слышим все

Через глухие стены!

Он бесполезен навсегда

Дворцовым интересам.

С ним ни за что и никогда

Не станешь ты принцессой.

За правду он пойдет в тюрьму:

Благое дело – свято.

Страшись его, не верь ему,

Не верь, Аннунциата!

С утра до ночи напролет

На кухне неизменно,

Но слышим все и видим все

Через глухие стены!

У ч е н ы й. Ваша страна – увы! – похожа на все страны в мире. Богатство и бедность, знатность и рабство, смерть и несчастье, разум и глупость, святость, преступление – все перемешано так тесно, что просто ужасаешься. Прав был мой друг Ганс Христиан Андерсен, когда говорил о своих сказках.

А н н у н ц и а т а. А что он сказал?

У ч е н ы й. Он сказал: «Я всю жизнь подозревал, что пишу чистую правду».

Раздается оглушительный выстрел.

У ч е н ы й. Это что?

А н н у н ц и а т а. О, не обращайте внимания. Это мой отец поссорился с кем-то. Он очень вспыльчив и чуть что стреляет из пистолета. Но до сих пор никого не убил. Он нервный и поэтому всегда промахивается. Иду, папочка, миленький!

Влетает Пьетро, отец Аннунциаты.

П ь е т р о

Терпеть не могу Бабьи нежности слушать,

Терпеть не могу,

Когда лезут мне в душу.

А тех, кто не платит,

Я так не люблю —

Того и гляди подлеца застрелю!

Верчусь как штопор я, вытягиваю гроши!

Здесь хошь не хошь, а станешь очень

нехорошим!

А неплательщиков кормить в кредит

обедом —

Здесь поневоле станешь страшным

людоедом!

Нет, будь я зарезан,

Все это – безбожно!

И дальше так небо

Коптить невозможно!

С их лоском, духами,

Шелками, мехами,

Не выдержу раз – и сожру с потрохами!

Верчусь как штопор я, вытягиваю гроши!

Здесь хошь не хошь, а станешь очень

нехорошим!

А неплательщиков кормить в кредит

обедом —

Здесь поневоле станешь страшным

людоедом!

Кругом одни неприятности! Жилец комнаты номер пятнадцать опять отказался платить!

У ч е н ы й. Может, у него нет работы?

П ь е т р о. Ха! Проклятый неплательщик пятнадцатый работает в нашей трижды гнусной газете! О! Пусть весь мир провалится! Ведь мне приходится еще служить, чтобы не околеть с голоду!

У ч е н ы й. А разве вы служите?

П ь е т р о. Да!

У ч е н ы й. Где?

П ь е т р о. Оценщиком в городском ломбарде. (Убегает.)

В комнату входит очень красивая молодая женщина, прекрасно одетая. Она щурится, оглядывается. Ученый не замечает ее, что-то тихо напевая.

Ж е н щ и н а. Это не будет иметь успеха.

У ч е н ы й (оборачивается). Простите!

Ж е н щ и н а. Нет, не будет. В том, что вы бормотали, нет и тени остроумия! Вы не узнаете меня, что ли?

У ч е н ы й. Простите, нет.

Ж е н щ и н а. Довольно подшучивать над моей близорукостью. Это неэлегантно. Где вы там?

У ч е н ы й. Я здесь.

Ж е н щ и н а. Простите. Мои глаза опять подвели меня. Это не пятнадцатый номер?

У ч е н ы й. Нет, к сожалению.

Ж е н щ и н а. Кто вы?

У ч е н ы й. Я? Приезжий человек.

Женщи на. Какое у вас доброе и славное лицо. Вы знамениты?

У ч е н ы й. Нет.

Ж е н щ и н а. Какая жалость! У нас это не принято. Вы знаете, кто я?

У ч е н ы й. Нет.

Ж е н щ и н а

Как, вы не знаете, кто я?

На вас нельзя сердиться.

Я – первоклассная звезда!

Придворная певица!

Все вокруг и я сама —

Все сходят от меня с ума!

Спела песню Джулия,

И город весь поет.

Голос Джули Юлии

Знает весь народ!

Юли Джули, Джули Юли,

Джули Юлия! Юли Джули,

Джули Юли, Джули Юлия!

За дверью звон разбитого стекла и смех. Входит изящный молодой человек, за ним растерянная Аннунциата.

Ц е з а р ь. Здравствуйте! Я стоял тут у вашей двери. Я подслушивал. Вам нравится моя откровенность? Да? Ну скажите же! А я вам нравлюсь?

Ю л и я. Не отвечайте. Если вы скажете «да», он вас будет презирать; а если скажете «нет», он вас возненавидит.

Ц е з а р ь. Юлия, Юлия! Злая Юлия! Разрешите представиться: Цезарь Борджиа. Слышали?

У ч е н ы й. Да.

Ц е з а р ь. А что именно?

У ч е н ы й. Многое.

Ц е з а р ь. Меня хвалили? Или ругали?

У ч е н ы й (молчит).

Ц е з а р ь. Мне нравится ваша откровенность.

Ю л и я. Идемте. Мы пришли к ученому, а ученые вечно заняты.

Ц е з а р ь. Но ведь вы шли ко мне! Я как раз заканчиваю статью о вас. Она понравится вам, но не понравится вашим подругам, увы! (Ученому.) Я хочу написать статью о вас. Я ведь знаю, зачем вы приехали к нам. Хитрец!

У ч е н ы й. Зачем же?

Ц е з а р ь. Хитрец! Вы все глядите на соседний балкон? Вы думаете, там живет она!

У ч е н ы й. Кто?

Ц е з а р ь. Мне нравится ваша откровенность. До свидания! Позвольте проводить вас, блистательная Юлия. Ах, Юлия, мне так не хватает денег. И я, Цезарь Борджиа, имя которого известно всей стране, должен служить еще простым оценщиком в городском ломбарде. Вам нравится моя откровенность? (Уходят.)

У ч е н ы й (Аннунциате). Аннунциата, сколько оценщиков у вас в городе?

А н н у н ц и а т а. Много.

У ч е н ы й. И все они бывшие людоеды?

А н н у н ц и а т а. Почти все.

У ч е н ы й. Что с вами? Почему вы такая грустная?

А н н у н ц и а т а. Ах, ведь я просила вас быть осторожным!

На противоположном балконе появляется девушка.

А н н у н ц и а т а. Не смотрите, пожалуйста, на этот балкон!

У ч е н ы й. Но почему?

А н н у н ц и а т а. Нет, нет… Разрешите, я закрою дверь на балкон.

У ч е н ы й. Зачем же? Ведь только сейчас стало по-настоящему прохладно.

А н н у н ц и а т а. Вы простудитесь. Не надо смотреть туда! Вы сердитесь на меня? Я говорю так смело, что сама перестаю понимать, что я говорю: это дерзость, но нельзя же предупредить вас!

У ч е н ы й. Я не понимаю…

А н н у н ц и а т а: А вдруг эта девушка – принцесса?

У ч е н ы й. Вот как?

А н н у н ц и а т а. Ведь, если она действительно принцесса, все захотят жениться на ней, и вас растопчут в давке.

У ч е н ы й. Да, да, конечно…

А н н у н ц и а т а (уходя). Нет, я вижу, что мне тут ничего не поделать. Какая я несчастная девушка, сударь.

У ч е н ы й (выходя на балкон)

Я предчувствую любовь,

Я предвижу наслажденье,

Лишь бы ты явилась вновь,

Мимолетное виденье.

Я предчувствую любовь!

И, судьбою обреченный,

Жду с надеждой вновь и вновь,

Словно мальчик неученый.

В мире слезы, пот и кровь,

Мысль кипит и сна лишает,

Безответная любовь

Мир спасти мне так мешает.

Есть гармония во всем,

И во всем ее влиянье:

Мы с рождения несем

Душ бессмертное слиянье!

Безответная любовь

Станет пылкой и взаимной,

Лишь бы ты явилась вновь —

Нежной, чистой и наивной.

П р и н ц е с с а

Продолжайте серенаду…

У ч е н ы й

Вы со мной заговорили?

П р и н ц е с с а

Ваши пылкие рулады вам за деньги сочинили?

У ч е н ы й

Ничего не понимаю…

П р и н ц е с с а

Продолжайте, продолжайте.

У ч е н ы й

Я теряюсь, я сконфужен…

П р и н ц е с с а

Прямо, честно отвечайте,

Мне ответ, как воздух, нужен.

Вы бездомный?

У ч е н ы й

Я – ученый.

П р и н ц е с с а

Ладно, пусть. Но вы не лжец?

В нашем царстве обреченном

Каждый – лгун или подлец.

У ч е н ы й

Я не лгу.

П р и н ц е с с а

Неправда!

У ч е н ы й

Правда!

П р и н ц е с с а

Может быть… Зачем вам лгать?..

У ч е н ы й

Вы несчастны?

П р и н ц е с с а

Да… Не знаю…

Я боюсь не то сказать.

Вы так ловко притворяетесь внимательным и добрым, что мне хочется пожаловаться вам… Нет! Все люди – негодяи!

У ч е н ы й. Не надо так говорить. Так говорят те, кто выбрал самую ужасную дорогу в жизни. Они безжалостно душат, давят, грабят, клевещут… кого жалеть, ведь все люди – негодяи.

П р и н ц е с с а

А по-вашему, иначе?

У ч е н ы й

Да! По-моему, не все!

Верьте в истину простую.

П р и н ц е с с а

Перестаньте наконец!

Вот послушайте, какую

Песню пел мне мой отец.

«Жила прекрасная царевна,

И у царевны был дворец.

Из-за дворца в нее, наверно,

Влюбился царственный подлец.

Жила царица молодая,

Вернее не было жены,

Но поцелуи негодяя,

Как лед, бывали холодны.

Царица плакала в подушку

И от объятий подлеца

Холодной сделалась лягушкой

И ускакала из дворца.

И в нашей жизни так бывает,

Вот выйдешь замуж наконец,

А в сердце вьюга завывает:

Ведь принцем был, а вдруг – подлец!»

У ч е н ы й

Да, это так грустно.

П р и н ц е с с а

Вот, видите! Я все на свете понимаю!

У ч е н ы й

Но все понять – ведь это смерть!

П р и н ц е с с а

А как на свете жить? Не знаю.

Сплошная в сердце круговерть.

Мне все на свете безразлично.

И я живу, как будто сплю.

У ч е н ы й

Вы в мыслях так негармоничны…

Но я вас все-таки люблю.

П р и н ц е с с а. Любите?

У ч е н ы й. Я люблю вас…

П р и н ц е с с а. Ну вот… Я все понимала, ни во что не верила, мне все было безразлично, а теперь все перепуталось. Уйдите! Или нет… Нет, я уйду. Но если вы завтра вечером осмелитесь… осмелитесь не прийти, я… Я прикажу… Нет, я просто огорчусь. Я даже не знаю, как вас зовут.

У ч е н ы й. Меня зовут Христиан Теодор.

П р и н ц е с с а. До свидания, Христиан Теодор, милый. Не улыбайтесь! Не смейте говорить со мной. Довольно! Если я услышу еще хоть слово, я заплачу. До свидания!

У ч е н ы й. Ну вот… Мне казалось, что еще миг – и я все пойму. А теперь мне кажется, что еще миг – и я запутаюсь совсем. (К Тени.) Кто это? Боже мой, это ты! Ну что ты вертишься под ногами в самый неподходящий момент!

Вечно ты вертишься рядом со мной,

То обогнав, то идя стороной.

Словно проныра, стремишься опять

То рядом стоять, то вперед убежать.

Кто ты?

Т е н ь

Это я, вечно суетливая,

У ч е н ы й

Кто ты?

Т е н ь

Это я, озорная Тень твоя.

У ч е н ы й

Ты так покорно лежишь возле ног,

Я бы, как ты, унижаться не смог,

Лезешь на стенку, порой без причин,

Это не дело для умных мужчин.

Кто ты?

Т е н ь

Это я, кроткая и робкая.

У ч е н ы й

Кто ты?

Т е н ь

Это я, озорная Тень твоя.

У ч е н ы й

Мы в одночасье с тобой родились

И неразрывно с годами сжились.

Мне объясниться в любви помоги.

Брось меня, Тень! Отделись! И беги!

Кто ты?

Т е н ь

Это я! Вольная, влюбленная!

У ч е н ы й

Кто ты?

Т е н ь

Это я! Ты отныне Тень моя!

У ч е н ы й

Можно навек потерять свой покой,

Засомневаться: а кто ж я такой?

Важный вопрос задавать каждый день:

Тень – это я? Или я – это Тень?

Кто ты? (Молчание.)

Кто ты? (Молчание.)

У ч е н ы й. Что это? У меня какое-то странное чувство в ногах и во всем теле… Я заболел! Аннунциата!

А н н у н ц и а т а. Это была принцесса?

У ч е н ы й. Я заболел…

А н н у н ц и а т а. Отец!

П ь е т р о. Не ори. Не знаешь, что ли, что отец всегда подслушивает под дверью. Разрешите, сударь, я помогу вам лечь в постель.

У ч е н ы й. Нет! Я сам. Не прикасайтесь ко мне, пожалуйста.

П ь е т р о. Чего вы боитесь? Я вас не съем!

У ч е н ы й. Не знаю…

А н н у н ц и а т а. Смотри, отец!

П ь е т р о. Что еще?

А н н у н ц и а т а. У него нет тени.

П ь е т р о. Да ну? Действительно нет… Проклятый климат! И как это его угораздило? Пойдут слухи. Подумают, что эпидемия…

Ц е з а р ь. Добрый вечер!

П ь е т р о. Ах, вы уже тут. Дьявол… Ученый в обмороке.

Ц е з а р ь. Слышал.

П ь е т р о. А его разговор с принцессой?

Ц е з а р ь. Да. Похоже, это была настоящая принцесса. У меня есть к вам разговор.

Давай поговорим как два приятеля,

Тем более что цель у нас одна.

И сколько бы мы чувств своих ни прятали,

Мы оба – людоеды, старина!

Забудем про распри, забудем про ссоры,

Наш лозунг могуч и един!

Как в добром театре, давай, как актеры,

Сойдемся и жертву съедим!

П ь е т р о

Давай поговорим как заговорщики,

Но только откровенно? Черта с два!

Ты слышал эти бабьи разговорчики,

Да наш ученый – просто голова!

Забудем про распри, забудем про ссоры

И будем вдвоем как один!

Как в добром театре, давай, как актеры,

Сойдемся и жертву съедим!

Конец первого акта

АКТ II

Парк. Усыпанная песком площадка, окруженная подстриженными деревьями. Мажордом и помощник готовят место для заседания.

М а ж о р д о м. Стол ставь сюда. А сюда кресла. Поставь на стол шахматы. Вот теперь все.

П о м о щ н и к. А скажите, господин мажордом, почему господа министры заседают здесь, в парке? Почему не во дворце?

М а ж о р д о м. Потому что во дворце есть стены. Понял?

П о м о щ н и к. Никак нет.

М а ж о р д о м. А у стен есть уши. Понял?

П о м о щ н и к. Да. Теперь понял.

М а ж о р д о м. Ну то-то. Итак, все готово: кресла, шахматы. Сегодня здесь состоится особо важное заседание.

П о м о щ н и к. Почему вы так думаете?

М а ж о р д о м. Во-первых, встретятся всего два главных министра – первый и финансов. А во-вторых, они будут делать вид, что играют в шахматы, а не заседают. Всем известно, что это значит. Кусты, наверное, так и кишат любопытными.

П о м о щ н и к. А вдруг любопытные подслушают то, что говорят господа министры?

М а ж о р д о м. Любопытные ничего не узнают.

П о м о щ н и к. Почему?

М а ж о р д о м. Потому что господа министры понимают друг друга с полуслова.

Входят министры.

П е р в ы й м и н и с т р

Здоровье?

М и н и с т р ф и н а н с о в

Отвра.

П е р в ы й м и н и с т р

Дела?

М и н и с т р ф и н а н с о в

Очень пло.

А все почему? Конкуренция!

П е р в ы й м и н и с т р

Слыхали, принце?

М и н и с т р ф и н а н с о в

Нет, мне не докла.

П е р в ы й м и н и с т р

Ученый украл ее сердце.

Я знаю по све дежурных сове:

Принце в свое зер наблюдала,

От нас по секре принцесса реве,

При этом шепта: я пропала!

Пять раз посыла спросить о здоро,

Нужны ли пия иль припарки?

Шепнула: о, черт!

Свиданье с уче

Сегодня назна в нашем парке.

М и н и с т р ф и н а н с о в

Какая мура! Мне это не нра!

Он кто? Шантажист?

П е р в ы й м и н и с т р

Много хуже!

М и н и с т р ф и н а н с о в

Он – жу? Афери? Алкоголик? Арти?

П е р в ы й м и н и с т р

Похож на героя снаружи.

М и н и с т р ф и н а н с о в

Героя, коне, так легко полюби,

Не то что министра финансов…

П е р в ы й м и н и с т р

И надо его иль купи, иль уби…

Все мерзости от иностранцев!

М и н и с т р ф и н а н с о в

А в нашем краю об этом проню?

П е р в ы й м и н и с т р

Конечно, кухаркам не спится.

М и н и с т р ф и н а н с о в

Так вот отчего все вдруг перево

Все зо и брилья за границу.

Ох, эти мне спле…

П е р в ы й м и н и с т р

Гарде короле!

М и н и с т р ф и н а н с о в

А я рокиру…

П е р в ы й м и н и с т р

Отвечаю.

М и н и с т р ф и н а н с о в

Слона отдаю.

П е р в ы й м и н и с т р

Забираю ладью.

И матом, простите, кончаю!

Кстати, который час?

М и н и с т р ф и н а н с о в. Мои золотые переправлены за границу.

П е р в ы й м и н и с т р. Неужели в нашей стране совсем не осталось золота?

М и н и с т р ф и н а н с о в. Его больше, чем нужно.

П е р в ы й м и н и с т р. Откуда?

М и н и с т р ф и н а н с о в. Из-за границы. Заграничные деловые круги волнуются по своим заграничным причинам и переводят золото к нам. Следовательно, ученого мы купим.

П е р в ы й м и н и с т р. Или убьем.

М и н и с т р ф и н а н с о в. Каким образом?

П е р в ы й м и н и с т р. Самым деликатным. При помощи дружбы.

М и н и с т р ф и н а н с о в. Дружбы?

П е р в ы й м и н и с т р. Да, для этого необходимо найти человека, с которым дружен наш ученый. Друг знает, что он любит, чем его можно купить. Друг знает, что он ненавидит, что для него чистая смерть. Я приказал в канцелярии добыть друга.

М и н и с т р ф и н а н с о в. Где ж мы его найдем?

П е р в ы й м и н и с т р. Пока не знаю.

М и н и с т р ф и н а н с о в. А кто же знает?

Т е н ь. Я! Я знаю его, как никто, а он меня совсем не знает, ваш. прев.

П е р в ы й м и н и с т р. Кто же вы?

Т е н ь (шепотом). Я – Тень ученого.

М и н и с т р ф и н а н с о в. Что вы ска?

Т е н ь. То, что вы слы.

Министры совещаются

М и н и с т р ы. Мы подумали и решили взять вас на службу в канцелярию первого министра.

Т е н ь. Спасибо, ваше превосходи!

Министры уходят. Входит ученый.

Т е н ь. Вы не узнаете меня?

У ч е н ы й. Простите, нет.

Т е н ь. А мы столько лет прожили вместе.

У ч е н ы й. Я чувствую, что знаю вас, и знаю хорошо, но…

Т е н ь. Я кроткая и робкая, толстая и лысая, вечно неотступная…

У ч е н ы й. Так, значит, вы…

Т е н ь. Тише! Да, я ваша Тень. Вы сердитесь, что я покинул вас. Но вы сами просили пойти к принцессе, и я немедленно исполнил вашу просьбу.

У ч е н ы й. Садитесь, старый приятель. Я болел без вас, а теперь вот поправился. Я чувствую себя хорошо. Сегодня такой прекрасный день. Ну а ты что делал все это время?

Т е н ь

Ты послал меня к своей принцессе,

А ведь к ней попасть не так легко;

Кто хотел убить меня, а кто повесить, —

Только я поднялся высоко!

От слуги к помощнику министра

(Каждому в сей жизни свой удел),

И, пройдя все чрезвычайно быстро,

Нынче я – чиновник тайных дел!

У ч е н ы й. Бедняга! Я представляю, как трудно среди этих людей. Но зачем ты это сделал?

Т е н ь. Ради тебя.

У ч е н ы й. Ради меня?

Т е н ь

С принцессою случайно повстречавшись,

Расстались вы, друг друга полюбя,

Все претенденты, с носом оказавшись,

Толпой возненавидели тебя!

Все они готовы съесть тебя, и съели бы сегодня же, если бы не я. Они доверяют мне. Меня направил к тебе сам первый министр. Мне поручено купить тебя.

У ч е н ы й. Купить? (Смеется.) За сколько?

Т е н ь. Они обещают тебе почет, славу и богатство, если ты откажешься от принцессы.

У ч е н ы й. А если я не продамся?

Т е н ь. Они убьют тебя сегодня же.

У ч е н ы й. Что же ты посоветуешь мне, дружище?

Т е н ь. Подпиши это!

У ч е н ы й

(читает)

Я, соблюдая свои интересы,

Именем честным клянусь навсегда:

Не добиваться любви от принцессы

И не жениться на ней никогда!

Ты серьезно предлагаешь мне подписать это?

Т е н ь. Пойми ты, у нас нет другого выхода. С одной стороны – мы трое. С другой – министры, тайные советники, все чиновники королевства, полиция, армия!

Поверь мне, я всегда был ближе к земле, чем ты. Слушай меня: эта бумажка их успокоит. Сегодня же вечером ты наймешь карету, за тобой не будут следить. В ближайшем лесу к тебе в карету сядем мы – принцесса и я. И через несколько часов мы свободны! Вот походная чернильница, вот перо. Подпиши.

У ч е н ы й. Ну хорошо. Сейчас сюда придет принцесса, я посоветуюсь с ней и, если нет другого выхода, подпишу.

Т е н ь. Нельзя ждать. Первый министр дал мне двадцать минут сроку! Дежурные убийцы сидят и ждут приказания! Подпиши.

У ч е н ы й. Ужасно не хочется, дружище…

Т е н ь. Ты хочешь стать убийцей! Отказываясь подписать, ты убиваешь себя, меня, своего лучшего друга. И бедную, беспомощную принцессу. Разве мы перенесем твою смерть?

У ч е н ы й. Ну хорошо, давай. Я подпишу.

Ученый, грустный, уходит.

Появляется принцесса.

Тень выпрямляется во весь рост, смотрит пристально на принцессу.

П р и н ц е с с а. Эй вы, зачем вы смотрите на меня во все глаза?

Т е н ь. Я должен заговорить с вами и не смею, принцесса.

П р и н ц е с с а. Кто вы такой?

Т е н ь. Я его лучший друг.

П р и н ц е с с а. Чей?

Т е н ь. Я лучший друг того, кого вы ждете, принцесса.

П р и н ц е с с а. Правда? Что же вы молчите?

Т е н ь

Мой ответ покажется вам дерзким,

Но молчать уже не в силах я,

Я молю, доверься мне, доверься,

Словно ночь, темна душа моя.

Не пугайся этой темной ночи,

Только ночью помыслы ясны,

Только ночью страсть в сердцах клокочет,

Только ночью сладостные сны.

Тьмой ночной покрыт секрет рожденья,

В тьму уходим, жизнь прожив, опять.

Оттого так тяжко пробужденье,

Оттого так сладко засыпать.

Так усни, любимая принцесса,

Словно ночь, темна душа моя.

Я молю, доверься мне, доверься.

Я твой сон, и твой владыка я!

Я предчувствую любовь!

Я предвижу наслажденье!

Лишь бы ты явилось вновь,

Мимолетное виденье!

Безответную любовь

Я заставлю быть взаимной,

Лишь бы ты явилась вновь,

Страстной, пылкой и интимной!

В мире слезы, пот и кровь,

Ну а нам какое дело?

Пусть в объятьях чудных снов

Отдохнет душа от тела.

Люблю вас, принцесса!

П р и н ц е с с а. Довольно. Я вдруг очнулась! Сейчас стража возьмет вас! И ночью вы будете обезглавлены.

Т е н ь. Прочтите это. Он продал вас. Трус!

П р и н ц е с с а. Я не верю этой бумаге.

Т е н ь. Я подкупил вашего ничтожного жениха, я взял вас с бою! Прикажите отрубить мне голову.

П р и н ц е с с а. Вы не даете мне опомниться. Почем я знаю, может, вы тоже не любите меня?

Т е н ь. Прощайте, принцесса.

П р и н ц е с с а. Вы… вы уходите? Как вы смеете! Подойдите ко мне, дайте мне руку. Это все… Все это так интересно… Я даже не знаю, как вас зовут.

Т е н ь. Теодор Христиан.

П р и н ц е с с а. Как хорошо! Это почти… почти то же самое.

Вбегает ученый и останавливается как вкопанный.

У ч е н ы й. Принцесса!

П р и н ц е с с а. Уходите прочь. Вы предали меня.

У ч е н ы й. Что ты говоришь, опомнись.

П р и н ц е с с а. Не смейте говорить мне «ты». Вы подписали бумагу, в которой отказались от меня.

У ч е н ы й. Да, но…

П р и н ц е с с а. Достаточно. Вы милый человек, но вы ничтожество! Идем, Теодор Христиан, дорогой.

У ч е н ы й. Негодяй!

П р и н ц е с с а. Стража!

Вбегают стража, министры, Пьетро, Цезарь Борджиа.

Т е н ь. Христиан! Я отдам два-три приказания, а потом займусь тобой.

П е р в ы й м и н и с т р. Что это значит? Ведь мы решили…

Т е н ь. А я перерешил по-своему.

П е р в ы й м и н и с т р. Но послушайте…

Т е н ь. Нет, вы послушайте, любезный. Вы знаете, с кем вы говорите?

П е р в ы й м и н и с т р. Да.

Т е н ь. Так почему же вы не называете меня «ваше превосходительство»?

П е р в ы й м и н и с т р. Так, значит, все оформлено?

Т е н ь. Да.

П е р в ы й м и н и с т р. Тогда ничего не поделаешь. Поздравляю вас, ваше превосходительство.

Т е н ь. А вы что хмуритесь, министр финансов?

М и н и с т р ф и н а н с о в. Не знаю, как это будет принято в деловых кругах. Начнутся всякие перемены, вы все-таки из компании ученых. А мы этого терпеть не можем.

Т е н ь. Никаких перемен. Как было, так и будет. Никаких планов. Никаких мечтаний.

М и н и с т р ф и н а н с о в. В таком случае поздравляю, ваше превосходительство.

Т е н ь. Пьетро! Принцесса выбрала жениха, но это не вы.

П ь е т р о. Черт с ним, ваше превосходительство.

Т е н ь. Цезарь, и вам не быть королем.

Ц е з а р ь. Мне остается только писать историю вашего правления, ваше превосходительство.

Т е н ь. Не огорчайтесь. Я ценю старых друзей. Вы назначены королевским секретарем, а вы, Пьетро, начальником королевской стражи. Господа! Все свободны.

Все уходят.

Тень подходит к ученому.

Т е н ь. Видал?

У ч е н ы й. Да.

Т е н ь. Что скажешь?

У ч е н ы й. Откажись немедленно от принцессы и от престола – или я тебя заставлю это сделать.

Никак не мог предположить,

Что можно так преображаться

И что в тени моей души

Такие мысли копошатся.

Т е н ь

При чем здесь ты? Отныне я

Являюсь мыслями и сутью.

Отныне я – всему судья!

Отныне я – вершитель судеб!

Завтра же отдам ряд приказов, и ты окажешься один против целого мира. Друзья с отвращением отвернутся от тебя. Враги будут смеяться над тобой. И ты приползешь ко мне и попросишь пощады.

Тень уходит в сопровождении свиты.

У ч е н ы й. Какая печальная сказка!

А в королевстве уже вовсю шли приготовления к коронации Теодора и к предстоящему балу. Толпы любопытных бродили вокруг дворца, а среди них, переодетый в женское платье, нес свою нелегкую вахту новый начальник королевской стражи Пьетро.

Н а р о д

Где соберемся больше двух,

Там вдруг, без уговору,

Все разом, вместе, во весь дух

Затягиваем хором:

«Наш великий Теодор,

Повелитель наш любимый!

Обрати на нас свой взор,

Мудрый, непоколебимый!

Ты один хранитель наш

И единственный наследник!

Прославляем титул ваш,

Самый Первый и Последний!»

П ь е т р о. Прекрасно! Народ ликует. Капрал. Разрешите вам заметить, господин начальник. Сапоги.

П ь е т р о. Что «сапоги»?

К а п р а л. Вы забыли снять сапоги. Шпоры так и звенят. Народ догадывается, кто вы. Вот и ликует.

П ь е т р о. Да? А впрочем, ты свой человек, тебе я могу признаться.

Терпеть не могу неприятности слушать,

Не хочешь, а лезешь на улице в душу.

С того, что услышишь, – три ночи не

спать, —

Вот тут и начнешь сапоги не снимать!

Верчусь как штопор я, вытягиваю «мненья»,

Служу в таком неблагодарном заведеньи;

Куда народ, туда и я, за ними следом —

Из людоеда превращаюсь в людоведа.

Нет, будь я зарезан, все это безбожно,

И дальше в охранке служить невозможно,

С их жалкой сатирой, речами, стихами, —

Не выдержу раз и сожру с потрохами.

П ь е т р о (капралу). Ты помнишь, о чем надо крикнуть ровно в полночь?

К а п р а л. Так точно, господин начальник.

А на балу в это время собиралось все высшее общество. Входит Цезарь Борджиа.

Ц е з а р ь. Здравствуйте, господа. Как вам нравится мой новый галстук?

Все в восторге.

На шумном маскараде,

Где маски, маски, маски,

Где все как на параде

И все как в западне,

Будь самым-самым первым,

Будь самым-самым умным,

Будь самым-самым модным,

И чуточку модней!

Жизнь – это наказанье,

Когда ты не у власти,

Жизнь – это состязанье

Борцов и ловкачей.

Будь самым-самым сильным,

Будь самым-самым страшным,

Будь самым-самым ловким,

И чуточку ловчей!

Но вот погасли свечи,

Но вот умолкли крики,

Ты с жизненной арены

Вдруг сходишь в круг теней.

Будь самым-самым тихим,

Будь самым-самым гибким,

Будь самым-самым темным,

И чуточку темней!

Газета – развлеченье!

Газета – наказание!

Газета – состязанье!

Газета – чистый лист!

Родись за час до родов,

Женись за час до свадьбы,

Умри за час до смерти,

Тогда ты – журналист!

М и н и с т р ф и н а н с о в (тихо). Как дела, господин первый министр?

П е р в ы й м и н и с т р. Все как будто в порядке.

М и н и с т р ф и н а н с о в. Почему «как будто»?

П е р в ы й м и н и с т р. За долгие годы моей службы я открыл один не особенно приятный закон. Как раз тогда, когда мы полностью побеждаем, жизнь вдруг поднимает голову.

М и н и с т р ф и н а н с о в. Вы вызвали королевского палача?

П е р в ы й м и н и с т р. Да, он здесь. Улыбайтесь – за нами следят.

М и н и с т р ф и н а н с о в. А топор и плаха?

П е р в ы й м и н и с т р. Привезены. Плаха установлена в розовой гостиной, возле статуи купидона.

М и н и с т р ф и н а н с о в. Что ученый может сделать?

П е р в ы й м и н и с т р. Ничего. Он одинок и бессилен. Но эти честные, наивные люди иногда поступают так неожиданно.

Ц е з а р ь. Господа! Поздравляю вас! Его величество Теодор I со своей августейшей невестой направляет стопы свои в этот зал. Вот радость-то!

Все встают, дверь настежь распахивается. Входят под руку Тень и принцесса.

Т е н ь. Садитесь!

П р и д в о р н ы е. Не сядем.

Т е н ь. Садитесь!

П р и д в о р н ы е. Не смеем.

Т е н ь. Садитесь!

П р и д в о р н ы е. Не можем.

Т е н ь. Раз вы настаиваете, ладно уж, стойте…

Очаровательная Юлия, спойте нам что-нибудь, нам так недостает веселья!

Ю л и я

(поет)

Жила на свете стрекоза,

Она была кокетка.

Ее прелестные глаза

Губили мух нередко!

Она любила повторять:

Не стоит голову терять!

Не теряйте, женщины, хватки

деловой,

В увлеченьях, женщины, будьте

с головой!

Не стоит голову терять

От злости и от старости.

Без головы не устоять,

Когда придете к власти.

Не уставайте повторять:

Не стоит голову терять!

Не теряйте, женщины, хватки

деловой,

На престоле, женщины, будьте

с головой!

Так не теряйте головы

От страха и от боли,

От счастья, от дурной молвы

И от любви – тем более.

Ведь поцелуй – дитя любви,

Не может жить без головы.

Не теряйте, женщины, хватки

деловой,

И в объятьях, женщины, будьте

с головой!

Т е н ь. Браво, Юлия, браво! Первый министр! Который час?

П е р в ы й м и н и с т р. Без четверти двенадцать, ваше величество.

Т е н ь. Сейчас сюда придет человек, с которым я хочу говорить.

Ц е з а р ь. Господа придворные! Его величество изволил назначить в этом зале аудиенцию одному из своих подданных. Вот радость-то!

Голос капрала издалека.

К а п р а л. Христиан Теодор! Христиан Теодор!

Т е н ь. Что такое? Кажется, я испугался…

Капрал вводит ученого в зал.

Т е н ь. Ну, как твои дела, Христиан Теодор?

У ч е н ы й. Мои дела плохи, Теодор Христиан.

Т е н ь. Чем же они плохи?

У ч е н ы й. Я очутился вдруг в полном одиночестве.

Т е н ь. А что ж твои друзья?

У ч е н ы й. Меня оклеветали перед ними.

Т е н ь. А где же твоя девушка, которую ты любил?

У ч е н ы й. Она теперь твоя невеста.

Т е н ь. Кто же в этом виноват, Христиан Теодор?

У ч е н ы й. Ты в этом виноват, Теодор Христиан.

Т е н ь. Вот настоящий разговор человека с Тенью.

Господа придворные, перед вами человек, которого я хочу осчастливить. Всю жизнь он был неудачником.

Наконец, на его счастье, я взошел на престол. Я назначаю его Тенью, моей Тенью! Поздравьте его, господа!

Все поют.

Наш великий Теодор,

Повелитель наш любимый!

Обрати на нас свой взор,

Мудрый, непоколебимый!

Ты один хранитель наш

И единственный наследник!

Прославляем титул ваш,

Самый Первый и Последний!

А н н у н ц и а т а. Стойте! Опомнитесь! Вот настоящая тень! Она сидит на троне! Я сама видела, как он ушел от господина ученого. Я не лгу! Весь город знает, что я честная девушка!

П ь е т р о. Она не может быть свидетельницей! Она влюблена в вас.

У ч е н ы й. Это правда, Аннунциата?

А н н у н ц и а т а. Да!.. И все-таки послушайте меня, господа!

У ч е н ы й. Довольно, Аннунциата. Спасибо. Эй вы! Не хотите верить мне, так поверьте своим глазам. Тень, знай свое место!

Т е н ь. Да, я Тень, Христиан Теодор! Но я прикажу казнить тебя!

У ч е н ы й. Не посмеешь, Теодор Христиан!

Т е н ь. Почему же не посмею?

У ч е н ы й. Потому что вместе с моей головой с плеч слетит и твоя! Ведь ты же моя Тень!

П е р в ы й м и н и с т р. Довольно! Все ясно! Этот ученый – сумасшедший! И болезнь его заразительна! Пусть он немедленно убирается из нашего прекрасного королевства! Стража!

У ч е н ы й. Аннунциата!

А н н у н ц и а т а. Я здесь.

У ч е н ы й. Они не дали мне договорить. Да, Аннунциата, мне страшно было умирать, ведь я так молод. Но я пошел на смерть. Ведь чтобы победить, надо идти на смерть. И вот я победил. Я победил самого себя, я победил свою Тень! Идем отсюда, Аннунциата!

Т е н ь. Нет! Останься со мной, Христиан. Живи во дворце. Ни один волос не упадет с твоей головы. Ведь я сам заинтересован в этом. Хочешь, я назначу тебя первым министром? Хочешь, я прогоню их всех? Я… Я дам тебе управлять страной, в разумных пределах, конечно. Ты не хочешь мне отвечать? Луиза! Прикажи ему!

П р и н ц е с с а. Замолчи ты, трус! Прочь, уйди отсюда, Тень!

Тень медленно спускается с трона и тает в лучах восходящего солнца.

Ц е з а р ь (невпопад). Вот радость-то!

П ь е т р о. Он убежал!

У ч е н ы й. Скрылся, чтобы еще и еще раз стать на моей дороге, но я узнаю его, я всюду узнаю его.

Аннунциата, дайте мне руку, идемте отсюда.

П р и н ц е с с а. Христиан Теодор, прости меня, ведь я ошиблась. Ошиблась оттого, что ни во что не верила. Но я наказана, и будет.

Останься или возьми меня с собой. Я буду вести себя очень хорошо. Вот увидишь.

Ц е з а р ь. Ну куда вам так спешить? Время детское…

П ь е т р о. Вот ваш плащ, господин ученый. (Аннунциате.) Похлопочи за отца, чудовище!

У ч е н ы й.

Аннунциата, в путь!

Как сон и как еда,

Как воздух, как вода,

Как солнце, нам любовь необходима.

Как мать и как отец,

Как смертный наш конец,

Как истина, любовь одна – едина!

Любовь безгранична, безмерна!

Любовь беззаветна, бессмертна!

Любовь бесконечна, безбрежна!

Любовь безупречна, безгрешна!

Любовь нельзя понять,

Любовь нельзя забыть,

Нельзя любовью с другом поделиться.

Любовь нельзя продать,

Любовь нельзя купить,

Нельзя с врагом любовью расплатиться.

Любовь безгранична, безмерна,

Любовь беззаветна, бессмертна,

Любовь бесконечна, безбрежна,

Любовь безупречна, безгрешна.

Как курс у корабля,

Как небо, как земля,

Как жизнь, любовь одна у человека.

Любовь нельзя винить,

Любовь нельзя простить,

Как родина. любовь одна от века!

В е д у щ и й. Влюбленные покидали королевство и уходили навстречу солнцу. И поскольку они были счастливы и совершенно здоровы, позади них, отброшенная ярким солнцем, стелилась, как и положено, длинная темная тень.

КОНЕЦ

МЫСЛИ (чужие и свои)

«Кроме права ставить винительный падеж вместо родительного… мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем». А. С. Пушкин

«После „счастья“ повелевать людьми, самая высшая „честь“ это – судить их». Бомарше.

«Завидую Пушкину: он смеется так, что кишки видно». К. Брюллов

В гостинице нужно платить за все, даже за тараканов.

«Многознание не научит быть умным». Гераклит

«Я знаю, что ничего не знаю, а другие не знают даже этого». Сократ

«Невежество есть достаточное основание». Спиноза

Хореографию, чтобы понять, хорошо ли поставлен танец или плохо, нужно смотреть, не слушая музыку.

Стихи же, написанные для песни, нельзя судить строго, услышав их без музыки.

«Истинно любят лишь в первый и последний раз, в ранней молодости, когда все ново, и на склоне лет, когда нового быть не может». Ларошфуко

«…сердце которой было, как и ее тело, из безупречно-белого мрамора». В. Брюсов

«Наполеон совершил ту же ошибку, что и все выскочки: он слишком высоко ставил сословие, в которое вступил». О. Бальзак

«Хотя Жуковский жив и здравствует, а хочется сказать: славный был покойник, царство ему небесное!» Вяземский

«Несколько друзей донесли на меня; я думаю, что друзья для этого и существуют». Талейран

«Я был хром – вероятно, для того, чтобы доказать людям, что хорошие ноги не суть необходимое условие скорого возвышения». Талейран

Талейран родился десятимесячным, и священник изрек: «Кто поздно приходит, тот должен довольствоваться костями».

«Малое знание удаляет от Бога, великое приближает к Нему». И. Ньютон

«Малое знание дает людям гордыню, великое – смирение: так пустые колосья подымают к небу надменные головы, а полные зерном склоняют их долу, к земле, своей матери». Леонардо да Винчи (из книги Мережковского)

«Гришка включился в цепь и, держа в одной руке истеричку-мистичку, а в другой – истеричку-нимфоманку, украсил балет Петрограда своим двуликим фасом – кудесника и сатира». Шульгин

«Где соберутся три немца, там они поют квартет». (Пословица)

«Каждый китаец – сам себе цензор». (Пословица)

Хороший певец никогда не выделяется в хоре.

Кто-то сказал: если можешь не делать этого, не делай. Это прямое указание «поющим» актерам.

В политике, как и в гастрономии, – подогретое никуда не годно.

«Все грабят, не встретишь честного человека, – это ужасно». Александр I

«Если захотеть выразить одним словом то, что делается в России, то нужно сказать: воруют». Н. М. Карамзин

«Предел несогласия, за которым остается только молчать». С. Д. Мережковский (о Толстом)

«В одни эпохи Икара считают Богом, а в другие его принимают за сумасшедшего». Ф. Грандель

Наша национальная черта – путать семейное с глобальным.

Бесстрашие юности достойно восхищения. Бесстрашие зрелости достойно уважения. Бесстрашие старости достойно преклонения.

Фотоматериалы

^{«Первоисточник». Дед Сергей}

^{«Не без помощи». Бабка Варвара}

^{«Результат». Отец Андрей}

^{Старший – Володя}

^{Наша кормилица. Няня Мотя}

^{Средний – Сергей}

^{Ну, а младший – Я!}

^{Самое начало}

^{Школа-студия МХАТ.}

^{«Гимназисты». Я – «Хрящ»}

^{Первая роль в кино. Стиляга Эдик}

^{Все так и вышло. Студия МХАТ}

^{Тони Лумкинс, «Ночь ошибок». Школа-студия МХАТ}

^{Мой первый университет. ЦДТ.}

^{Первая халтура}

^{Первая запись на пластинку}

^{Первая популярность}

^{Моя первая и последняя}

^{Один из первых ведущих Голубого огонька}

^{Капитан Лялин – я. «Друзья и годы». 1965 г.}

^{Любимый миллионами фильм «Проверено – мин нет»}

^{Н. Бурляев, Сьюзен Оливер (США), я. Кинофестиваль 1963 г.}

^{«Сказка о потерянном времени». Май – январь 1963 г.}

^{Недожарено жаркое, нодовыпито вино. «Алые паруса». Грей – Василий Лановой}

^{Мария Кадар, Лолита Торрес, я, Нина Хрущева. Кинофестиваль. 1983 г.}

^{Первая запись на пластинку}

^{Сам Кобзон в моих руках!}

^{Сам пою, сам слушаю}

^{Очаровательная соперница}

^{Кто больше?!}

Оглавление

Приглашая нас к раздумью

Самобиография

ПРОЗА

  Часы

  Актер

  Арбат

  Смоляга

  Актер и песня

  Снежок

  Страна Мураллия

  Любовь – тоска

  Эзотерическая комедия

  Лунные секреты

  Прогулка

  Это было недавно

  Наш двор

  Сын Человеческий

  Тандем

  Авторские права

  Хорошее пиво

  Вышка

  «Мой дом – моя крепость»

  Интуиция

  Телевизор не смотрю

ПОРТРЕТЫ

  Чижик

  Жорик

  Юрий Александрович (Завадский)

  Серафима Бирман

  Н. П. Охлопков

  Евгений Весник

  Георгий Вицин

  Сосед (Анатолий Папанов)

  Валентин Гафт

  Борис Андреев

  Рыбалка

  Леонид Дербенев

  Майя Кристалинская

  Две встречи с Клиберном

  Сергей Филиппов

  Растропович

  Ревность (Владимир Трошин)

  Жена

СТИХОТВОРЕНИЯ

  Радуга

  Джинн

  Детский плач

  Уходя, уходи

  Звуки

  Объяснение

  Безразличие

  Жене

  Не жене

  Мелочь

  Ожерелье счастья

  Восток – дело тонкое

  Янтарь

  Театр

  Скандал в Ламанче

  Маскарад

  Все отдам

  Призвание

  Рифма

  Казнь

  Метро в Ташкенте

  Сизиф

  В чем суть?

  Артист

  Капля

  Напасть

  «В России было так всегда…»

  «Лучше быть последним диссидентом…»

  Львица

  Старый пень

  Мой дом – моя крепость

  Вместо эпитафии

  Ручей

  Мелодия

  Слышу, как плачут осины

  Память

  Юрию Медведеву

  Старики

  Миша

  VIP 21 век

  Интеллигент

  Заплетались косами

  Возражение

  Стихи

  Геленджик

  Моряк

  Классик

  Киль

  Жил барабан…

  И вновь я в космосе

  Разве это суббота?

  Седьмое ноября

  Рублевские перекрестки

  Надежда и Мечта

  Прозрение (ответ внучке)

  Здравствуйте, милая

  Какое счастье видеть звуки

  Не плачь, Россия!

  Parlamente

  Хитрые татары

  Поэт

  «Возьмемся за руки»

  Опарыши

  Завещание (Н. Бабкиной)

  Россия перед стартом

  Похохочем

  Запахло рассветом

  Santa Maria

  Я для тебя никто

  Через пень

  Бегом от старости

  Спешите жить

  Весна и осень

  Гастроли

  Сила цвета

  Слова-паразиты

  «Типа того, прикольно, супер»

  Вне времени

  Россия

ПЕСНИ К КИНОФИЛЬМАМ

  «Артист из Кохановки»

  «Северный вариант»

  «Как Иван за счастьем ходил»

    Песенка конокрада

  «Хорошо сидим!»

  «Каскадеры»

  «Проверено – мин нет!»

  Мультфильм «В порту»

    Песенка о дельфинах

ПЕСНИ

  Весенняя песенка

  Колыбельная песенка

  Юность

  Курский соловей

  Неизвестному солдату

  Эхо (песенка для двоих)

  Какая песня без баяна?

  Юрочка

  Ефрейтор

  На войне как на войне

  Жизнь

  Москва

  Колокола

  Бузаево

  Дуэт

  Бокал

  Надежда

  Санкт-Петербург

  «Санта-Мария»

ПЕСНИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

  Аистенок

  Кузнечик

  Страна чудес

  Колыбельная

ЭПИГРАММЫ

  Винокур

  Кобзон

  Александр Иванов

  Константин Райкин

  Андрею Вознесенскому

  Буба

  Гафту

  Губ ерман

  Никас

  Владимиру Трошину

  Дементьев

  Зураб

  Чазову

  А. Гордон

  Соловьев

  Хазанов

  Премьер

  Кобзон (2)

  Лолита и Никита

ЛИБРЕТТО МЮЗИКЛА ПО СКАЗКЕ ЕВГЕНИЯ ШВАРЦА «ТЕНЬ»

  Действующие лица

  МУЗЫКАЛЬНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ ВМЕСТО УВЕРТЮРЫ

  АКТ I

  АКТ II

МЫСЛИ (чужие и свои)

Фотоматериалы

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно