Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Дафф МакКэган
It's So Easy

Он шел и шел вниз по дороге, наконец дойдя до черных деревьев, где он спрятался и плакал как если бы его сердце было разбито. Ах, что это были за судороги, что за отчаяние, когда гробница памяти была разрыта и призраки его прошлой жизни явились извне чтобы бичевать его.

- Эптон Сенклер, Джунгли.

Мои друзья и старые члены группы могут помнить некоторые из историй упомянутых здесь иначе, чем это делаю я, но я полагаю, что все эти истории могут быть рассказаны по-разному. Это мои истории. Это моя точка зрения. Это моя правда.

Посвящается Мари Элис МакКэган

Краткая биография

Майкл «Дафф» МакКэган родился 5 февраля 1964 года в Сиэттле, США, в семье парикмахера, насчитывавшей к тому времени уже семерых детей. Дафф был младшим, и один из его старших братьев начал давать ему уроки игры на басу. Дафф, однако, начал свой музыкальный путь, играя в основном на барабанах в местных группах, таких, как Ten Minute Warning и The Fartz. Он слушал тогдашних панк-кумиров - Sex Pistols, Ramones, The Clash, андерграундных американцев Black Flag, Circle Jerks. В общей сложности Дафф поиграл в 31 группе сиэттлской панк-сцены 1979-84 гг.

В 1984 году Дафф решил перебираться в Лос-Анджелес и сконцентрироваться на басу. Он нашел двоих молодых музыкантов, Слэша и Стива Адлера, с которыми начал играть в группе «Road Crew», но вскоре ему снова захотелось чего-то новенького, и вот он был приглашен в новую группу, которой сразу пробил несколько концертов в Сиэттле. Гитаристу Трейси Ганзу и ударнику Робу не хотелось ехать так далеко, и оставшись без музыкантов перед концертами, Даффу и его новым друзьям Эксл Роузу и Иззи Стрэдлину ничего не оставалось, кроме как пригласить тех самых Слэша и Стивена из предыдущей группы Даффа.

Так началась история группы Guns n’ Roses, в этом «классическом составе» они записали два альбома, ставших суперпопулярными и обеспечившими группе на долгое время внимание мировой музыкальной прессы и многочисленных поклонников. После выхода альбома «Аppetite For Destruction» в 1987 году и неожиданной популярности, обрушившейся на вчерашних «уличных рок-н-ролльщиков», многие их участников пристрастились к выпивке и наркоте, в том числе и Дафф, который «завязал» только после ухода из группы в 1998 году (в 1994 он перенес операцию на печени).

Дафф оставался активным участником GN’R вплоть до 1998 года, когда он ушел из группы, по собственному признанию, из-за того, что Эксл Роуз «овладел всем». За это время он записал с группой 4 альбома, не только ставших одними из самых продаваемых за всю историю рок-н-ролла, но и признанных классикой жанра. Дафф закрепился в музыкальном мире как один из самых почитаемых басистов (его стиль высоко оценил, к примеру, Мик Джаггер из «Роллингов»), чье влияние на новое поколение музыкантов становится все более явным.

Он начал свою соло-карьеру, еще будучи в GN’R, выпустив в 1993 году альбом «Believe In Me», на котором, помимо коллег из группы, поучаствовали также Jeff Beck, Lenny Kravitz и Skid Row. В 1996 году Дафф создает со Стивом Джонсом из Sex Pistols, басистом Джоном Тейлором из Duran Duran и тогдашним ударником GN’R Мэтом Сорумом «супергруппу» Neurotic Outsiders, выпустившую один альбом.

С 1998 года Дафф занимается так же проектом под названием Loaded, выпускавшем альбомы в 1998 и 2001 годах, и очередной «супергруппой» The Racketeers (альбом вышел в 2000). В 1999 году Дафф записывал сольник «Beautiful Disease», который не был выпущен официально из-за разногласий с фирмами «Universal» и «PolyGram».

Все эти проекты, однако же, не имели большого коммерческого успеха. Но в 2003 Дафф и его старые друзья Слэш и Мэтт Сорум принимают решение о создании группы Velvet Revolver, с приходом экс-вокалиста Stone Temple Pilots Скотта Виланда получившей статус «супергруппы». В 2004 году они записывают альбом «Contraband», ставший очень удачным и попавшим в чарты. Последовало мировое турне, и МакКэган вновь оказался в центре внимания музыкальной прессы. Однако после гораздо менее удачного «Libertad» (2007) последовал уход Виланда, который, как сразу же поспешили рассказать в интервью его вчерашние товарищи, слишком часто срывал концерты, будучи не в настроении петь или же пребывая в состоянии, весьма далеком от творческого. На данный момент, пока Velvet Revolver «ищет вокалиста», а Слэш записывает сольник, Дафф снова занят Loaded, выпустив с ними альбом.

Дафф, помимо Guns n’ Roses и своих соло-проектов, поучаствовал в записи альбомов бывших коллег по группе - Слэша и Иззи Стрэдлина, а также в разное время поиграл с Игги Попом, Марком Ланеганом и Burden Brothers.

Ставший столь узнаваемым «фирменный» звук МакКэгана достигается им при помощи басух Fender (Precision Lyte, Jazz Bass Special), уселков GK (Gallien-Krueger), и струн Rotosound. Дафф также иногда использовал басы Gibson, а в последнее время иногда играет на немецких Duesenberg.

С 1994 года Дафф живет в Сиэттле, и с этим связан любопытный факт - он был одним из последних, кто видел Курта Кобейна на публике. Они летели с ним вместе в Сиэттл за несколько дней до смерти Кобейна, и Дафф, вместе с женой Курта Courtney Love, был приглашен на опознание.

С 1997 года Дафф женат на модели Susan Holmes, и у него есть две дочери - Грейс и Мари Элис.

Дафф обладает финансовой степенью, полученной в онлайн колледже, так как в свое время он не окончил школу.

Благодарности

Идея написания книги никогда не пришла бы мне в голову, если бы я уже не начал писать на публичных форумах, где другие могли прочесть мои работы. За это я должен благодарить Chris Kornelis из Seattle Weekly и Tim Mohr из Playboy за то, что верили в меня достаточно, чтобы дать шанс вести еженедельные колонки в своих уважаемых изданиях в 2008 году. Эти два редактора дали мне плодотворные идеи, полезные советы, и широкие возможности для роста.

Благодаря этим колонкам, я понял, что в действительности, могу выражать свои мысли в более ясной, литературной форме. Разговоры и интервью – это одно, а выражение своих мыслей на бумаге стало – и остаётся до сих пор – страстью. Также я хочу поблагодарить своих читателей в Seattle Weekly. Это было честью для меня, получать ваши комментарии, и постоянный обмен информацией сделал моё писательство глубже, проникновеннее и ярче. Ко всему прочему, мои приятели писатели из Weekly поставили для меня высокую планку, к которой я должен был стремиться – особенно Krist Novoselic и John Roderick.

Когда я беседовал с моим бывшим редактором из Плейбоя Тимом Мором насчет идеи написания книги, он дал мне уверенность и энергию, необходимые для правильного старта. Тим был со мной на всех этапах процесса написания книги и был повседневным редактором и советником. It’s So Easy (and Other Lies) можно считать его детищем настолько же, насколько и моим.

Задолго до того, как я начал задумываться о профессиональном писательстве, в то время, когда я впервые попробовал поступить в Университет Сиэтла в 1999 году, для приема я должен был составить эссе. Я не писал никаких эссе с ранних восьмидесятых. Мой хороший друг – выпускник Брауна, а также участник группы Presidents of the United States of America – снова помог мне пройти через страшные первые шаги писательства. У меня до сих пор есть его подарок от Strunk and White’s Elements of Style, гордо стоящий на моей книжной полке.

Моя жена, Сьюзан, показала мне некоторые тонкости машинописи в то время, а также как правильно расставлять знаки препинания. Мои умения улучшались, но она до сих пор чувствует отвращение к «креативную» пунктуации, которая проскакивает в моём писательстве. Она - умная жена, о какой можно только мечтать, особенно когда дело доходит до написания и грамматики. (И при всём этом, она горячая штучка!) Спасибо тебе, малышка. Люблю тебя.

Писательство – уединенное занятие. Хотя, когда мне становится одиноко, мой пёс Бакли всегда рядом, храпит возле меня. Спасибо, приятель.

Мой литературный агент, Dan Mandel из Sanford J. Greenburger, облегчил процесс заключения договора насчет книги. Это могло, и должно было стать занозой в заднице. Дэн, ты сделал этот процесс понятным и, на самом деле, довольно приятным.

Я бы хотел поблагодарить мою группу Loaded: Jeff Rouse, Mike Squires, and Isaac Carpenter. Спасибо, парни, что были рядом, в студии бесчисленное множество часов, пялясь вместе со мной в чертов ноутбук, в автобусе, в самолете, где бы то ни было.

Также спасибо моему бизнес менеджеру, Beth Sabbagh, за непреклонность и голос разума в моей, зачастую хаотичной жизни; своему адвокату Glen Miskel – мы прошли вместе долгий и насыщенный путь, и я буду скучать по тебе; Andy Bottomley, за то, что ты умнейший бизнес-партнер, которого только можно желать, и к тому же, хороший друг; и Jim Wilkie за то, что позволил оттачивать своё мастерство, работая над колонкой на ESPN.com.

Мой редактор, Stacy Creamer, издатель Touchstone, верила в этот проект с самого начала, этот факт до сих пор не дает мне покоя. Когда профессионалы ее калибра показывают такое беззастенчивое волнение, это смутит любого из нас, кто измучен и скучен. Спасибо, Стейси. Мы словно приятели, сшитые из одинаковой ткани, потертой, слегка порванной, постоянно ищущие солнце, чтобы согреться.

Слово, безусловно, оружие в руках писателя. Гуру кроссвордов New York Time, Will Shortz, на протяжении всех этих лет помогал мне добавить хитрой и умной лексики в мой арсенал слов. Jon Krakauer and Thomas Friedman пишут потрясающую научную литературу, которая постоянно вдохновляет меня. Cormac McCarthy и позднее, великий Upton Sinclair создали наиболее прекрасную и мрачную прозу из когда-либо написанных. Точка.

Экслу: спасибо, что стерпел всё моё дерьмо и был моим другом в те мрачные времена.

Иззи: спасибо, что указывал путь и был наставником.

Слэшу: спасибо, что был таким музыкальным вдохновением.

Стивену Адлеру: я всегда буду любить тебя как брата.

Мэтту Соруму: ты настоящий лев, мужик.

Дэйву Кушнеру: ты - настоящий герой VR.

Скотту Вейланду: продолжай в том же духе, мой друг.

Сэнсею Бенни Уркидесу и сенсею Саре «Eagle Woman» Уркидес: всё просто, благодаря вам двоим, я научился жить заново.

Сиэтлхэдам всего мира: вы, парни, жжете напалмом, черт подери.

Мэрибет: спасибо, что ты потрясающий друг и за эту кучу фотографии для книги. Ты одна на миллион, сестренка.

Спасибо также Игги Попу, за то, что предоставил мне этический компас, который я использую, чтобы отметить свой путь. Ты показал, что это возможно. И я стараюсь.

Для моих братьев и сестер Джона, Марка, Кэрол, Брюса, Клаудии, Джоанны, Мэтта, для начала разберемся сразу: мама любила меня больше. Вы наверняка слышали, как она шептала это мне время от времени. Что? Считаете, она любила вас больше? Боже, все мы счастливчики, что эта женщина была нашей мамой. И я также чувствую себя счастливым за то, что вы мои братья и сестры. Я ценю все ваши наставления, вдохновение и поддержку – и за вашу нетерпимость к различной фигне.

Грэйс и Мэй: я знаю, что однажды вам будет любопытно прочесть эту книгу. Вы задали мне вопросы о моей юности, и я сделал все возможное, чтобы ответственно ответить на ваши вопросы, не сильно напугав при этом. Вся эта история – хорошая, плохая, злая – и все эти страницы, попытка найти какой-то смысл в самых сумасшедших временах моей жизни. Написание этой книги заставило меня понять, насколько же мне повезло иметь двух дочерей, и я надеюсь не смутить вас какой-либо из этих историй. Я надеюсь, вы сможете вынести из них урок или два, и я надеюсь, что прохождение через окружавший меня ад позволило вынести уроки, которые я теперь могу применить, как отец. Вы и ваша мама дали мне новую жизнь и свет, я всегда буду дорожить вами и защищать вас и сделаю всё, что в моих силах, чтобы уберечь от тех мрачных и глубоких пропастей, в которых я побывал.

Примечание редакции

Особая благодарность переводчикам текста с сайта vk.com/gunsnroses_gallery 

- Анастасия Крылова

- Анна Гадзиева

- Илья Елин

- Павел Шевцов

- Саша Джонсон

- Немо Райт

- Макс Смирнов

- Анна Минеева и др.

В России книга не издавалась. 

Prologue
 Август 2010

DJ Морти стоит позади стола на заднем дворе. Вечерний луч Калифорнийского солнца струится как в кино, над черепичной крышей дома, который я делю с моей женой Сьюзан и нашими двумя дочерьми Грейс и Мэй. Напротив диджейского стола небольшой участок из полированного дерева - портотивный танцпол, который мы заняли маленькими столами и стульями.

Морти сканирует треки на своем ноутбуке, проверяет свой MP3-пульт и соединение всего этого с АТФ и микрофонами. Он почти готов к вечеринке. Я встречал Морти несколько раз на других мероприятиях в городе. Я часто чувствовал себя средневозрастным мужланом в обтягивающих брюках, и иногда самой приятной вещью было побеседовать с диджеем о музыке.

Сегодня, хотя день близится к вечеру в LA, я даже более неуместен чем обычно. Или по крайней мере становлюсь все менее долгожданным в обществе. Грейс исполняется 13 сегодня, и мы замутили вечеринку. Грейс уже почти сказала мне и своей маме оставаться полностью незаметными для гостей. Ее точные слова были: “Вы не приглашены”

О, радость отцовства.

Тем не менее Сьюзан и я собираемся быть дома во время вечеринки. Дни рождения в этом возрасте это большое мероприятие. Я помню, когда мне исполнилось 18, это был какой-то рубеж, но даже в том возрасте мой праздник был ограничен несколькими хорошими друзьями и членами семьи. Частично это связано с социально-экономическими различиями между моим детством и детством моих детей. Сейчас мы живем гораздо более свободно, чем раньше, когда я рос. Когда ты можешь позволить себе больше, ты и делаешь больше, и дети по соседству, как те, которые приглашены сегодня, предвкушают что-то конкретное. Так, в дополнение к диджею, будет фотобудка и мастер по нанесению тату из хны.

Другая причина почему мы собираемся оставить детей, это потому что возможно это последний раз, когда Грейс, старшая из моих дочерей, захочет праздновать день рождения дома. Ну чтож.

Планирование этой вечиринки порой ставило в тупик. Когда я позвонил в компанию сдающую фотобудки первым вопросом который они мне задали был: “Какой будет формат фотобумаги?”

Хах?

“Да, машина выдает разного формата полоски, 4 небольшие паспортные фотографии на каждой полоске. Вы можете написать на одной из сторон”

Я начал быстро соображать. Полоски на фотографиях для паспорта будут подписаны 13-я вечеринка Грейс по случаю Дня Рождения.

Теперь день, на который назначена вечеринка наступил и я проверяю что все готово.

Женщина у столика с хна-тату привезла свою книгу образцов, достала ее и поправляет кресло. Я беру стакан воды. С жадностью я смотрю на стол с едой, где разложены мексиканские деликатесы. Поставщик провизии даже полил лепешки, сделанные на скорую руку, маслом из кувшина. Здесь также есть бар с мороженным. Я люблю мороженое. Это будет потрясная вечеринка.

DJ Морти зарядил альбом Принца “Controversy” и настраивает звук. Я кричу Сьюзан. Когда она присоединяется ко мне на заднем дворе я дергаю ее на маленькую танцплощадку и начинаю танцевать шимми (shimmy). Немногим известен тот факт об оригинальных членах Guns N’ Roses: мы танцуем. Все знают змеиное скольжение Эксла, конечно. Наиболее осведомленные люди знают что Слэш также отлично танцует русский танец “вприсядку”. Ну я тоже не плохо танцую…

“Папа!” вопит Грейс.

Я останавливаюсь на середине движения и поворачиваюсь посмотреть на нее.

“Люди начнут собираться в любую минуту”

Она ворчит. Почти.

Да, да, да, я смирился с этим. Она просто взрослеет.

По мере того, как друзья начали появляться, Грейс снова стала намекать, что она хочет, чтобы мы исчезли с заднего двора на время вечеринки. Очевидно, присутствие родителей достаточно неудобно в этом возрасте. Тем не менее. Заглядывая в заднюю дверь, как только вечеринка началась, я увидел маленькие стайки мальчиков и девочек, улыбающихся и смеющихся застенчиво. Некоторые из этих детей уже выглядят как подростки - один из мальчиков почти моего роста.

Через час или больше я подумал, что должен сходить за стаканом воды и посмотреть как работает фотобудка и мастер по изготовлению тату и увериться, что все ведут себя хорошо. Я в ответе за этих детей, в конце концов. Черт, диджей мой друг, поэтому я должен потусоваться с ним немного. И, к тому же, еда выглядит действительно не плохо, и я, вероятно, должен принести тарелочку и для Сьюзан. Ну и конечно пока я хожу, должен раздобыть еды и себе.

Я не собираюсь шпионить, говорю себе я, открывая заднюю дверь и ступая на задний двор. Ни в коем случае. Я просто ответственный отец. Да.

Должен ли я пойти за мороженным сейчас или вернуться за ним позже?

Как только я вывернул из-за угла дома я застыл, ошеломленный: мальчик и девочка целуются.

Вот дерьмо.

Я оцепенел неуверенный, что я должен сказать или сделать.

Я не ожидал этого.

Мой разум бессознательно устремился к контрольному списку. Это список вещей, которые я делал в этом же возрасте - это также список вещей, которые, как родитель, я не хочу чтобы дети делали на моем заднем дворе.

Они пьянствуют?

Нет.

Курят травку?

Нет.

Закидываются кислотой?

Нет.

Я начал курить травку в действительно раннем возрасте: в четвертом классе, если быть точным. Я впервые выпил спиртное в пятом классе и попробовал ЛСД в первый раз в шестом классе, когда я был переведен в среднюю школу Экштейн в Сиэтле (Eckstein Middle School). На Северозападе грибы растут везде - на тропинках парка и на задних дворах и просто везде где только можно. К седьмому классу я был экспертом по различению тех сортов грибов, от которых получаешь кайф. Также, я впервые занюхал кокаин в седьмом классе. Я также пробовал кодеин*, кваалюд** и валиум в средней школе. Это не было чем-то сверхъестественным если ребенок принимал наркотики, в 70-х годах никто не кричал и не предупреждал об опасности.

Тогда я занялся музыкой. Раннее панк-рок движение в Сиэтле было довольно-таки крохотным, поэтому все мы знали друг друга и все по кругу играли в одних и тех же группах. Мне было 14 лет, когда я начал играть на ударных, басу и гитаре в различных группах и поехал в тур с Fastbacks, в то время как другие дети в моем классе ели сладкую вату и мечтали о дне, когда они будут достаточно взрослыми, чтобы получить водительские права. Я продолжал пить тонны пива и экспериментировать с ЛСД, грибами и кокаином.

Они едят грибы?

Нет.

Кокаин?

Нет.

Тогда, где-то в 1982 году, по мере того, как музыкальная сцена становилась больше, и упадок поразил Сиэтл, все мы заметили зависимость от героина и таблеток. Зависимость стремительно возросла в кругу моих друзей, и смерть от передоза стала практически банальностью. Впервые я был свидетелем передоза, когда мне было 18. Я видел, как моя первая любовь увядала от героина, а один из членов моей группы умер от этого. В то время, когда мне было 23, двое из моих лучших друзей умерли от передозировки героином.

Героин?

Нет.

Слава Богу.

Эти дети не употребляют наркотики или выпивку. Здесь нет подозрительного запаха или расширенных зрачков.

Мой разум устремляется ко всем другим действиям, которые я совершал, находясь в возрасте Грейс.

Мои лучшие друзья и я начали угонять машины в средней школе. Кража машин влекла за собой другие преступления - взлом и проникновение в дома. Я помню, как однажды ночью мы ворвались в церковь, в надежде получить несколько микрофонов для моей группы. Моя храбрость в том возрасте не имела совести. Когда я не смог найти никаких микрофонов я спер чашу для подаяния и использовал ее как сутенер для моих коктейлей. Это преступление было упомянуто в газетах.

Кто нибудь из этих детей угонял машины?

Нет.

Я видел как все эти дети прибывали. Их привозили родители. Ни один из них не приехал самостоятельно.

О, Боже, о чем я…?

Впервые я занялся сексом в 9 классе. Девушка была старше - я играл музыку среди людей старше меня по возрасту. Что касается того первого раза, тогда я подхватил заразу. Конечно я не мог просто прийти к моей маме в тринадцать лет и объявить, что у меня что-то не так с моим пенисом. К счастью кто-то из старших моих друзей отвел меня в бесплатную клинику, устроенную католическими монахинями. Впечатление было отнюдь не клёвым. Нет. Это чертовски испугало меня?. Тем не менее, после трехдневного курса приёма слабых антибиотиков я избавился от гонореи.

Но эти дети не занимаются сексом. Фактически руки этих детей не блуждали друг по другу. Нет, эти дети просто целовались.

Секс?

Нет.

Эти воспоминания - погружение в мой контрольный список - отняло у меня меньше 5 секунд, но мальчик и девочка перестали целоваться и сейчас стояли оцепенев, их плечи были неловко напряжены и опущены, как если бы они противостояли буре, вставшей на их пути.

Я глубоко вздохнул.

“Извините” сказал я.

Я кивнул и быстро отступил назад в дом.

Часть I
Knockin’ on Heaven’s Door
Глава 1

Я знал много наркоманов. Многие из них либо умерли, либо продолжают влачить жалкое существование по сей день. Со многими из этих людей я лично был свидетелем замечательного прожигания жизни по мере того, как мы играли музыку вместе, словно дети и смотрели в будущее. Конечно, никто из нас не собирался стать наркоманом или алкоголиком.

Некоторые люди могут экспериментировать в юности и двигаться дальше. Другие не могут.

Когда ГНР начали становиться популярными, я был известен как большой пьяница. В 1988 году MTV транслировало концерт, в котором Эксл представил меня – как обычно – как Дафф «Король пива» МакКэган. Вскоре после этого компания, работавшая над новым сериалом позвонила мне с вопросом, не могли бы они использовать имя «Дафф» для марки пива в их шоу. Я засмеялся и сказал “конечно, без проблем”. Это звучало как дешевый художественный проект или что-то типа того – я имею ввиду, кто делает мультфильмы для взрослых? Все что я знал - это то, что шоу будет называться “Симпсоны”, и в течение нескольких лет я начал видеть пивные кружки Даффа и символику везде,где бы мы не гастролировали.

До сих пор репутация пьяницы не казалась мне большой проблемой. Но с течением времени, когда ГНР провели 28 месяцев с 1991 по 1993 года в туре в поддержку альбома Use Your Illusion, мое потребление спиртного достигло эпических размеров. Во время мирового тура Иллюзий ГНР арендовала частный самолет. Это не был какой то эксклюзивный самолет; это был полностью укомплектованный 727 который мы арендовали у казино MGM, с залом и индивидуальным спальным местом для членов банды. Слэш и я окрестили самолет нашим совместным курением крэка. Перед тем как колеса оторвались от земли. (Не то чтобы я рекомендую, кстати – запах проникает всюду), я даже не помню Чехословакии; мы играли на стадионе шоу в одном из самых красивых городов восточной Европы незадолго после падения Берлинской стены, и я помню, что был в этой стране только из-за штампа в моем паспорте.

Это не было таким уж ясным больше, могу ли я быть одним из тех, кто может экспериментировать в своей юности и двигаться дальше.

Каждый день я убеждался, что бутылка водки находится рядом с моей кроватью, когда я просыпался. Я пытался бросить пить в 1992, но с лихвой начал снова всего лишь после нескольких недель. Я просто не мог остановиться. Я зашел слишком далеко. Мои волосы начали выпадать из шевелюры? и мои почки болели, когда я пИсал. Мое тело не могло полностью выносить атаки алкоголя, чтобы не ответить мне пинком изнутри. Моя носовая перегородка прогорела насквозь от кокаина? и мой нос т`к непрерывно как прохудившийся кран в писсуаре заброшенного мужского туалета. Кожа на моих руках и ногах потрескалась, и у меня на лице и шее были гнойники. Мне приходилось забинтовывать руки под перчатками, чтобы быть способным играть на басу.

Есть много разных способов выйти из депрессии такой как эта. Некоторые люди идут прямо в реабилитационный центр, некоторые идут в церковь. Другие идут в АА (Alcoholics Anonymous), и еще больше заканчивают все это в сосновом ящике, который я чувствовал, ожидает и меня.

В начале 1993 моя кокаиновая зависимость была такой сильной, что друзья – некоторые из тех, с которыми я джэмовал или которые курили со мной крэк – фактически начали осторожно говорить со мной об этом и пытались сделать все что могли, чтобы удержать моих диллеров в стороне от моей жизни, когда я возвращался назад домой, чтобы отдохнуть в перерывах тура. Ах, но у меня были свои способы обходить всех, кто делает добрые дела. В LA было для этого много путей.

Одна ложь, которую я говорил себе, заключалась в том, что я не был по-настоящему кокаино-зависимым. Действительно, я не участвовал в кокаиновых вечеринках и никогда не употреблял кокаин сам по себе. Еще одним аргументом к этому было то, что я ненавидел саму мысль, что я употребляю кокаин. Мое употребление было строго утилитарным: я использовал его стимулирующие эффекты, чтобы предотвратить опьянение и позволить себе пить гораздо дольше – часто дни на пролет. Фактически, главным образом, дни напролет.

Так как я был непреклонен перед тем, чтобы быть стереотипным “кокаиновым парнем», у меня никогда не было причудливой дробилки, с помощью которой приготовляют кокаин для более легкого употребления. Я просто получал мой пакет, открывал его, разбивал комок кокаина на несколько маленьких кусочков полупридурковатым образом и запихивал один из кусочков себе в нос. Конечно, я могу сказать, что мой примитивный способ имел недостаток. Внутренность моего носа была всегда охвачена огнем, иногда нос так горел, что я сгибался в боли.

Затем жена моего главного кокаинового диллера Джоша забеременела. Я начал беспокоится, что она не бросит употребление кокаина. Одна вещь, которая никогда не уходила из моей своеобразной гибкой этической системы: почти все может считаться весельем и игрой, когда это связано с твоей собственной жизнью, и твоя жизнь это все, с чем ты играешь, но подвергать опасности кого-то другого было недопустимо. Я не собирался участвовать в каких-либо ситуациях, когда невинная третья сторона пострадала бы. Это была не просто элементарная человеческая порядочность. Я вырос в большой семье и с этой точки зрения в моей жизни у меня было что-то вроде двадцати трех племянников и племянниц, всех их мне приходилось знавать с детского возраста. Сейчас я собирался поселиться здесь, рядом с Джошем и его женой Иветт, и настаивать, чтобы она прекращала употребление кокаина. У меня не было пока сил стать примером, но я предложил заплатить за ее нахождение в реабилитационном центре.

Оба, Джош и Иветт поклялись мне, что, черт возьми, конечно, она остановится, и что нет абсолютно никакого другого способа, как она могла бы сделать это, пока ребенок находится в ее утробе. Я не доверял им.

Однажды в уикенд они приехали, чтобы погостить со мной и некоторыми другими друзьями в хижине, которую я купил на озере Lake Arrowhead в горах к востоку от Лос-Анжелеса. Джош, конечно, привез с собой наркотики, и я дал им с Иветт одну из нижних комнат. Я бы сказал, что Иветт была под кайфом. Чтобы проверить мои подозрения, я бесшумно вошел в их спальню и застал ее склонившейся над дорожкой с кокаином. Взгляд на это со стороны заставил меня осознать, что я катился все время по наклонной в течении моей жизни. Я отделался от нее. Я выпихал их из моего дома и сказал, что не хочу видеть их снова. Я был в негодовании – на них и на самого себя.

Я завязал с кокаином в тот день и напивался в течении двух зверских недель серьезной депрессии.

Даже не взирая на то, что действие запоя было более заметным без кокаина, запой оказался менее подконтрольным, приносил меньше кайфа. В эти дни я узнал, что на самом деле означает иметь «DTs»*. Клиническое определение delirium tremens (белая горячка) - серьезное психотическое состояние, встречающееся у некоторых людей с хроническим алкоголизмом, характеризующееся неподдающейся контролю дрожью, яркими галлюцинациями, серьезным беспокойством, испариной и внезапными чувством ужаса. Все, что я знал тогда, что это не здОрово. Я чувствовал себя действительно больным. Мое тело разваливалось на части так скверно, что я выглядел так, будто получил радиационное облучение.

На протяжении Use Your Illusion тура я записывал песни самостоятельно, ныряя из одной студии в другую. Этот проект служил по большей части способом убить время, которое я в другом случае провел бы за выпивкой, и я клянусь, что не знал, для чего делал эти демки, действительно. Одна из них - моя версия песни Джони Тандерса «You Can’t Put Your Arms Around a Memory» завершает альбом GN’R’s Spaghetti Incident, альбом каверов выпущенный сразу после окончания Use Your Illusion тура.

Я играл по-немногу на разных инструментах в течение сессий – ударных, гитаре, басу. Я пел тоже, и, если вы слушали альбом, то ясно, что на некоторых песнях я не был способен дышать через нос. Затем, в некоторых пунктах в течение тура служащий записывающей компании, который был с нами в дороге, спросил, куда я исчезаю в свободное время все дни. Я сказал ему. Затем Том Зутот, который подписал GN’R с записывающей компанией Geffen, подхватил этот слух о демках, спросил меня, хотел ли я заключить персональный договор. Geffen, сказал он, может издать треки как альбом. Я знал, что он, возможно, являясь наемником (к этому времени Nirvana и Pearl Jam распались), оценил возможность использования моих Сиэттлских корней и панковских связей, чтобы помочь лейблу подновить (reposition) GN’R.

Но мне было все равно. Для меня это был шанс воплотить мечту. Я вырос, боготворя Принца, который играл почти на двадцати инструментах на своем дебютном альбоме, который содержал потрясающую благодарственную надпись «сочинено, исполнено и записано Принцем».

Здорово, моя собственная запись выполнена так, как это сделал Принц – по большей части мною самим – и будет распространена по всему миру.

Geffen поторопился выпустить это как Believe in Me летом 1993 года, как раз по окончанию тура Illusion. Эксл говорил об этом со сцены во время последних нескольких шоу. И я даже начал рекламировать это пока GN’R были в Европе – во время автограф-сессии в Испании пришло так много людей, что улицы у музыкального магазина были оцеплены полицией.

У меня был запланированный сольный тур, который должен был начаться немедленно после Ганзовского последнего выступления – двух финальных шоу в Буэнос Айресе (Аргентина) в июле 1993 года. Мой сольный тур открывался демонстрационным шоу в Сан-Франциско, Лос-Анжелесе и Нью-Йорке и затем я должен был открывать тур Scorpions по Европе и Великобритании. Вернувшись в Лос-Анжелес из Аргентины, я присоединился к группе друзей и знакомых, которых я привлек к сольному туру. Они уже начали репетировать до того, как я приехал домой. Вместе мы начали энергичные приготовления к туру.

Эксл слышал, что я планирую вернуться снова в тур. Он позвонил мне.

«Ты, мать твою, сошел сума? Ты не должен возвращать в дорогу прямо сейчас. Ты ненормальный даже если просто думаешь об этом».

«Это единственная вещь, которую я знаю, как делать», сказал я ему. «Я играю музыку».

Я также знал, что если я останусь дома, я, возможно, придамся большему наркотическому безумию. У меня не было никаких иллюзий на счет трезвости, но, в коне концов, отбытие в путь – с группой, созданной из старых сиэттлских панк-рок друзей – я рассчитывал, что буду иметь некоторый шанс смягчить это. И избегать кокаина. Если бы я остался в Лос-Анжелесе, искушение быстрого и доступного кокаина было бы, вероятно, слишком большим для меня, чтобы сопротивляться. Менеджер GN’R послал Рика «Грузовика» Бимона, который был моим персональным охранником в туре Иллюзий, со мной, в мой персональный тур тоже. С этого момента его забота обо мне была сверх его профессиональных обязанностей. Он имел свой личный интерес как друг, пытающийся сократить ущерб, который я себе наносил, сейчас, наконец-то наши цели совпадали, по крайней мере на столько, на сколько кокаин был проблемой.

Но Эксл был прав, перед первым шоу в Сан-Франциско, моя тогдашняя жена Линда попала в кулачную драку за кулисами с другой девушкой и потеряла зуб. Кровь была разбрызгана везде.

Ангелы Ада прекратили шоу в Вебстер-холл в Нью-Йорке, и началась перебранка. Я кричал толпе, чтобы они угомонились, думая, что могу этим что-то изменить.

После шоу люди старались пройти за сцену, но я хотел побыть один.

«Я слишком устал», сказал я охраннику. «Я просто больше не могу».

Лирика из «Just Not There» одна их песен с «Believe in Me», которую мы играли, отражала то, что со мной творилось:

You know I look but just can’t find the reasons

To face another day

Cause I feel like crawling up inside,

Just fading away, fading away…

Ты знаешь, я ищу, но просто не могу найти причин

Встречать следующий день

Потому что я чувствую, словно выползаю изнутри

Просто растворяюсь, просто улетаю прочь…

Я находился в туре, как планировал, до декабря 1993 года. Все еще сохранился какой-то ажиотаж после Ганзов, особенно в Европе. Аудитория знала мои песни и подпевала. За исключением клавишника Тедди Андриадиса, который порвал с Ганзами после тура Иллюзий и который выступал в туре с такими артистами как Кэрол Кинг с тех пор, как едва только стал подростком, остальные члены группы были неопытными в выступлениях масштабов арены. Кроме того, группа была быстро собрана и ей не хватало сплоченности: у нас были некоторые сытчки, включая кулачные бои внутри группы, где то в Европе.

По большей части я оставался трезв от кокаина, хотя это не означало совершенный разрыв с ним. Имели место срывы. Кроме того, я переключился с водки на вино.

Утопать в вине было хорошо и отлично, но объем вина быстро взлетел до тех пор, пока я не стал напиваться 10 бутылками за день. Я получил настоящую ужасную изжогу от всего выпитого вина, и все время принимал Тьюмс (популярный американский препарат от изжоги). Я не ел, но ужасно пополнел; мое тело чувствовало себя отвратительно.

В конце европейской части тура наш главный гитарист пырнул ножом нашего водителя в Англии. Я был вынужден уволить его – к счастью тур был закончен. Вернувшись в Лос-Анжелес я позвонил Полу Солжеру, старому другу, с которым я играл вместе во времена нашей юности в Сиэтле, и попросил его влиться в группу на следующую часть тура. Солжер был в завязке с алкоголем в течение 10 лет с того момента, как мы в последний раз играли вместе; стоит ли говорить что я был не в завязке. Однако он согласился.

Моя группа и я направились в Японию в начале 1994 года. Там мы пересеклись с группой Posies, старая джангл-поп группа из Сиэтла. Они пришли на наше выступление и сказали, что это было здОрово, что новая версия моей группы была, своего рода, сиэтлской панк-рок группой. Приятно знать: я все еще ассоциировался с Сиэтлом.

После Японии у нас было несколько недель отдыха. Я вернулся в Лос-Анжелес до начала следующей части тура в Австралии.

Вернувшись домой, я чувствовал себя так плохо, как не чувствовал никогда. Мои руки и ноги кровоточили. У меня постоянно шла носом кровь. Я ходил по большому с кровью. Язвы на моей коже сочились. Мой дом в ЛА был наполнен зловонными испарениями моего заброшенного тела. Я застал себя набирающим номер, чтобы сказать моему менеджеру и группе, что мы не поедем в Австралию.

Я купил дом в Сиэттле – дом мечты прямо на озере Вашингтон – дом, в который я мог бы вернуться. Я купил его несколько лет назад, предварительно не посмотрев, по соседству с тем местом, где я обычно ходил воровать автомобили и лодки, когда был ребенком. Тем временем, я едва ли имел шанс проводить хоть какое-то время в этом доме из-за бесконечного Use Your Illusion тура. Я думал, это может быть правильным местом, чтобы попытаться восстановиться, расслабиться, «перезарядиться».

31 марта 94 года я пошел в ЛА аэропорт чтобы улететь из ЛА в Сиэтл. Курт Кобейн ожидал тот же рейс. Мы начали разговаривать. Он только что свалил из реабилитационной клиники. Мы оба были лузерами. Мы закончили тем, что получили билеты на соседние места и разговаривали весь полет, но мы не копались в очевидных вещах: я был в своем аду, а он в своем, и мы оба это понимали.

Когда мы прилетели в Сиэтл и направились к зоне получения багажа, у меня промелькнула мысль пригласить его ко мне. У меня было чувство, что он страдал от одиночества этим вечером. Я тоже. Но был безумный наплыв людей в терминале. Я был участником большой рок-группы; он был участником большой рок-группы. Мы прижались друг к другу, так как люди таращились на нас. Множество людей. Я потерял цепь своих рассуждений в течение минуты, и Курт проскользнул к своему лимузину.

Подъезжая к моему дому в Сиэтле, я остановился и посмотрел вверх на крышу дома. Когда я покупал это место, этот дом, его крыша была старая и прохудившаяся, я заплатил, чтобы крышу перекрыли кедром. Срок эксплуатации новой крыши был рассчитан на 25 лет, и смотря сейчас вверх на нее я думал, что это забавно: эта крыша, конечно же, переживет меня. Тем не менее, пребывание в доме дало мне ощущение того, что я, в конце концов, сделал это и способен жить в таком месте как это и в такой части города как эта.

Несколько дней спустя мой менеджер позвонил мне и сказал, что Курт Кобейн был найден мертвым, пустившим пулю в голову, в своем доме в Сиэтле. Я был в смущении, чтобы сказать, что эта новость шокировал меня. С людьми в моей группе случалась передозировка множество раз. Моя собственная зависимость слетела из-под контроля, и мое тело болело. Я не взял телефон и не позвонил согруппникам Курта Дэйву Гролу и Кристу Новоселичу. Я представлял, что мои соболезнования будут все равно бессмысленными – несколько лет до этого у меня был конфликт с Кристом за с ценой на MTV awards, когда обе группы, Ганзы и Нирвана, выступали. Я на гавно изошел, когда мне показалось, будто я услышал какую-то ерунду о моей группе из лагеря Нирваны. В моем пьяном бреду я преследовал Криста. Мой способ улаживать конфликты любого рода был сокращен, к тому времени, до барной драки. Ким Ворник из Fastbacks – первая настоящая группа, в которой я играл, будучи подростком в Сиэтле – позвонила мне день спустя после шоу и отругала меня. Я чувствовал себя таким низким. Я чувствовал себя еще более низким до сих пор, пристально смотря на телефон, не способный позвонить, чтобы принести свои извинения за тот давний инцидент и выразить свои соболезнования по поводу своей потери и потери Дейва.

Не то чтобы смерть Курта изменила что-то в том, как я хотел разобраться со всем своим дерьмом. Я просто не разбирался с ним вообще. Пока не произошло кое-что месяц спустя.

Даже после того как GN’R стали широко успешными, и мой мир слетел с катушек, три моих самых близких друга детства - Энди, Эдди и Брайен – все еще звонили мне и приезжали в ЛА. Ко времени, когда тур схошел на нет, я не хотел видеть их слишком много. Тогда я играл. Но они видели фотографии в журналах и интервью на MTV. Я звонил им по телефону все время. Я звонил им, также, когда проигрывался, слишком часто и поздно ночью. Я, возможно, звонил Энди каждый второй день, когда я сходил с дороги. Будь я в Сиэтле, он бы защитил бы меня. Он бы сказал всем, что они не имеют представления, что из себя представляла моя жизнь, через что мне пришлось пройти. Он защищал меня. Но я знал, что он собирается поговорит со мной – поговорить о том, о чем не смогла поговорить со мной мама. Я знал сейчас, что я слетел с катушек, это был просто вопрос времени – я раньше умру или Энди поговорит со мной. Я не знал, что я буду делать после этого разговора. Я пошел спать 9 мая 1994 года с этими мыслями в голове, хотя и искаженными 10 бутылками вина, которыми я закончил тот день.

Утром 10 мая я проснулся в своей новой кровати с острой болью в животе. Боль не была чем-то новым, как и отвратительное чувство того, что что-то не так с моим телом. Но на этот раз все было по-другому. Эта боль была невообразимой – словно кто-то взял тупой нож и крутит им в моих кишках. Боль была на столько сильной, что я не мог даже пододвинуться к краю кровати, чтобы набрать 911. Я был парализован болью и страхом, и хныкал.

Так, я лежал голый в своей кровати, в доме своей мечты, в доме, который я купил с надеждами, что в один прекрасный день я заведу семью, которая наполнит этот дом.

Казалось, я лежал там вечность. Тишина пустого дома казалась тем громче, чем более скрипучими и приглушенными были мои стоны. Никогда раньше в своей жизни я не желал, чтобы кто-нибудь убил меня. Мне было настолько больно, что я всего лишь надеялся быть избавленным от своих мучений.

Затем я услышал, как Энди, мой лучший друг детства, зашел в заднюю дверь. Он позвал, «Эй, что происходит?», как он кричал с тех пор, как мы были детьми. “Энди, я наверху”, хотел я ответить. Но я не смог. Я смог только молча рыдать. Я слышал, как он начал подниматься по ступеням, должно быть он увидел мой бумажник на кухне. Он поднялся по ступеням и зашел в зал.

«Вот дерьмо, это наконец произошло», сказал он, когда добрался до моей комнаты.

Я был благодарен, что мой друг здесь. Это было утешительно думать, что я могу умереть перед Энди. Но он имел другие соображения. Он смахнул с меня пот и начал пытаться передвинуть меня. Должно быть, он чувствовал прилив адреналина – иначе бы Энди не смог нести две сотни фунтов мертвого веса моего распухшего тела. По мере того, как он спустил меня по ступеням вниз и вынес из дома к своей машине, жгучая острая боль в моих кишках распространилась дальше вниз к внутренней стороне бедра и вокруг, к низу моей спины. Я хотел умереть.

Доктор, которого я посещал, когда был ребенком, жил всего лишь в двух кварталах отсюда, поэтому Энди повез меня туда. Хотя доктор Брэд Томас был моим давним терапевтом, я не позволял ему видеть себя слишком часто, с тех пор как опустился в настоящий алкоголизм. Вместе, Энди и доктор Томас принесли меня в его кабинет, расположенный на первом этаже. Я слышал, как обсуждалось мое состояние, и я почувствовал укол иглы в свою задницу. Димедрол. Ничего. Следующий укол димедрола и снова ничего, никакого облегчения. Еще одна попытка. Снова ничего. Боль продолжала распространяться, и я начал паниковать. Я хныкал, т.к. как мой дух начал чернеть и испаряться.

Они решили срочно отправить меня в отделение экстренной медицинской помощи Северо-западного Госпиталя. Доктор Томас сказал, чтобы Энди отвез меня, так как это будет быстрее, чем дожидаться санитарной машины. Он сказал, что встретит нас там. Энди ехал так быстро, как мог, чтобы не трясти машину слишком сильно – каждое малейшее движение заставляло меня стонать и плакать.

По мере того, как они вкололи 4 капли морфина в мою левую руку в госпитале, медсестра задала мне вопросы, на которые я не смог ответить.

«Имя? Адрес?»

Энди ответил на эти вопросы.

«Сколько стабильно вы выпиваете в день?»

«Вы сейчас на наркотиках?»

Я только хныкал.

Я онемел от боли. Морфин не действовал так, как я знаю он должен был действовать. Я знал кое-что о наркотиках на этом этапе моей жизни. Я знал теплый прилив, который они вызывают, но пока я не чувствовал ничего.

Они прикатили меня в комнату рядом с другим парнем на каталке. Движение заставило меня скорчится в агонии.

«Чувак, я сломал себе спину», сказал парень на другой кровати. «И я рад что у меня не то, чем болен ты».

Доктор Томас и врач сделали ультразвук моих органов, и я увидел, как лицо моего доктора побледнело. Моя поджелудочная железа, по-видимому, распухла до размеров футбольного мяча от всего выпитого и была разорвана. Я имел ожог третьей степени на внутренностях своего тела от пищеварительных ферментов, высвободившихся из поврежденной поджелудочной железы. Только несколько частей внутри твоего пищеварительного тракта могут справляться с ферментом, и, определенно, этот фермент не может находиться снаружи, среди твоих органов и мышц живота – это просто сжигает все ткани.

Хирург с толстыми очками рассказал об операции. Им придется удалить верхнюю часть поджелудочной железы – отрезать ее. Зашить меня. И затем мне придется проходить процедуру диализа до конца своей жизни.

Внезапно я понял мольбы, изрекаемые несчастными душами в древности, тех, кто испустил дух, получив удар ржавым мечом, или обваренных горячим маслом. Я был там.

Я мобилизовал все мои силы для молитвы, направленной к доктору экстренной помощи.

«Убей меня».

Я просил снова и снова.

«Пожалуйста, убей меня. Просто убей меня. Убей меня. Пожалуйста».

Глава 2

Это произошло внезапно, жизнь все расставила по местам. Только наиболее глубокие черты моего лица говорили мне, что я все еще был жив пока. Я не чувствовал разницы. У меня все еще были чокнутые подростковые мысли. Я все еще произносил те же самые тупые шутки. Я смотрю на крышу из кедра на доме в Сиэтле – сейчас она смотрится немного хуже из-за изношенности – и думаю, держись, неужели я напрасно делал ремонт?

Но опять же, настоящий вопрос звучал по-разному: как я умудрился пережить эту крышу? Или задать этот вопрос по-другому: как я смог выжить? И как я осознал всё, что со мной происходит, тогда? Вот что я пытался выяснить во время написания книги. Потому что совершенно не было предопределено, что мой рассказ будет представлять собой нечто большее, чем зловещая поучительная история. У нее были все элементы: секс, наркотики, rock‘n‘roll и слава, удача и падение. Но, не смотря на это, история получилась – и не плохо, она стала чем то другим.

Вот что я узнал, когда принялся отвечать на эти вопросы. Я позволил себе потерять путь, который, как я думал, оставался жизненно важен, даже когда ГНР стали значимыми для других. Затем – в нескольких случая, в которых я думал обо всем этом – я мог придумать миллионах причин, чтобы уйти с этой дороги. Но, в конце концов, всё,казалось, зависело от неспособности разобраться с несколькими базовыми понятиями – что значит быть успешным, что значит быть взрослым, что значит быть мужчиной. То как я предпочитал охарактеризовывать себя, расходилось с действиями, которые на самом деле меня охарактеризовывали. И эта разобщенность подтверждала практически фатальный уровень самообмана.

Но я забегаю вперед.

Боюсь, что эта история относятся к разряду тех, которые имеют длинную развязку. Для меня никогда не было другого простого откровения; я отдал много времени, чтобы начать понимать даже чертовски простые вещи. Итак, я просто начал сначала.

Мой отец был ветераном Второй мировой войны, который начал заводить детей с моей матерью, когда ему было 18 лет и не останавливался до того момента, когда ему исполнилось 38. Он пошел прямо с войны работать в Сиэтловский пожарный департамент, отчаянно пытаясь обеспечить семью, число детей в которой достигло восьми, к тому времени, когда родился я, Майкл МакКэган, 5 февраля, 1964 года.

В моем квартале было несколько Майклов, включая одного из детей, живущих прямо за соседней дверью. Майкл по соседству имел деда из Ирландии, живущего с ним, и его дед, вероятно, дал мне прозвище “Дафф”, чтобы упростить обращение на нашей улице. Позже, когда GN’R распались, мой отец любил доказывать свое авторство моего имени тоже. Он говорил, что звал меня МакДафф. Так или иначе я назывался Даффом с того момента, как помню себя.

Я не уверен, что маленький мальчик может желать чего-то большего, чем отца, чьим призванием стала работа пожарным. Если временами, находясь в школе, я чувствовал себя смущенным от того, что мои мама с папой были старше, чем родители моих друзей и одноклассников, то, в конце концов, я находил удовольствие в том факте, что мой отец был героическим пожилым парнем.

Оба мои родители росли во время Депрессии, и эта атмосфера окрасила их размышления относительно денег, работы и жизни. Я помню, как моя мама рассказывала мне истории, каково это было расти во время депрессии. Истории о том, как не хватало денег на то, чтобы отапливать дом зимой, на то чтобы иметь свитера и пальто на всё время. Истории о том, как ее мать вынуждена была чинить роликовую доску или куклу, и это был ее единственный рождественский подарок.

Если вы будете на семейном собрании МакКэганов (наверняка большая толпа), постарайтесь пробормотать “FHB” (“Family Hold Back” – семья сдерживается) и посмотрите что произойдет. Итак, я скажу вам, что произойдет: вы внезапно увидите восемь братьев и сестер, каждый из которых берет по мизерной порции всего, что имеется на обед в буфете. “Семейное сдерживание” это выражение, которое пришло с годами из-за слишком большого количества детей и невозможности прокормить их всех. Один из нас практически всегда приводил с собой друга на ужин, и это была ситуация, когда секретный код «Семейного воздержания» действовал: можно было быть уверенным, что гость досыта наестся, просто каждый должен взять маленькую порцию, ничего не говоря. Мы, дети, выучили уроки бережливости и экономии на практике.

У старика также был малярный бизнес на стороне, и я никогда не забуду на сколько счастливым я себя чувствовал, когда я, наконец, был достаточно взрослым, чтобы взобраться на леса и скрести и малевать вместе с моими старшими братьями и другими пожарными, которые нуждались в подработке.

Горная цепь Каскад практически подходила к нашему заднему двору и мой отец брал моего брата Мэтта и меня – наравне с нашей преданной собакой Моо – в пешее путешествие в регион альпийский озер, чтобы порыбачить и разбить лагерь под звездами с медведями и оленями. Во время этих посиделок мой отец казался всезнающим и все умеющим. Но я начал замечать, что атмосфера дома напряжена, когда мы возвращались обратно с уикенда из похода.

То, что мои родители были несчастливы в браке, становилось болезненным, не смотря на мой юный возраст. Мой отец всегда казался взволнованным. Я начал обижаться на его злость и резкий характер. Моя мать была святой в моих глазах, и когда я узнал, как ей больно, пришел в ярость.

Мой отец ушел на пенсию из пожарного департамента, когда мне было семь, и вскоре нашел работу пожарного инспектора в страховой компании, работу, которая была связана с частыми командировками. Могла быть такая история. Я просто помню, как был оживлен, когда он уехал. Наше домохозяйство вернулось на круги своя. Каждый из нас, детей, мог перестать осторожничать, и мог смеяться, и шутить, и играть музыку.

Вскоре после того, как мой отец уволился, мама решила поступить на воскресные курсы в Северном Сиэтлском общественном колледже. Так, она смогла в возрасте 45 лет и после воспитания восьми детей, наконец-то, присоединиться к рабочей массе вне дома.

Мама начала работать когда мне было девять. В один из первых дней, когда она была на своей новой работе, я пришел домой из школы и обнаружил своего отца – который был дома на той неделе – в постели с женой нашего соседа. Матерью моего лучшего друга. Ах конечно, они притворились будто ничего необычного не произошло, и я был уверен, что они думали, будто я слишком мал, чтобы догадаться в чем дело. Но я то все понял: все сразу, в тот самый миг, я понял, чем на самом деле был секс, что такое был обман, понял, что жизнь моего отца была ложью, и я понял, что должен был утаить все это от мамы, чтобы она не расстроилась. Это было неприятное вступление во взрослую жизнь.

Начиная с того дня я перестал разговаривать со своим отцом. Ни слова. Вскоре он и женщина по соседству оба уехали и поселились в квартире вместе. Мои родители развелись. Мой лучший друг и я были поставлены в затруднительное положение – была ли это вина его матери или моего отца в том, что обе наши семьи были разбиты? Мы начали драться и он начал вести себя импульсивно дома. На день рождения его отца несколько лет спустя, он подарил своему папе отрезанную голову домашней кошки как подарок. Завернутый в подарочную упаковку. Он также прорубил снаружи стену моей спальной, пока я был по другую ее сторону в своей кровати. Все потому что мой отец не мог держать свой член в своих штанах.

В том возрасте я понял, что должен был как-нибудь разобраться с этой проблемой. Это то, что мы делаем, когда мы не достаточно взрослые, чтобы увидеть всю проблему целиком. Множество вещей, которые я вскоре использовал для того, чтобы выпутаться – я сейчас назвал бы их спасательными механизмами – потом показали свою черную сторону. Когда, несколько лет спустя, я стал объектом ужасных нападок, то научился самолечению алкоголем и наркотиками. Конечно, все мы имели какой-то дерьмовый опыт, чтобы справиться с этим пока взрослели. Я не могу с честным лицом обвинять свое детство за наркотики и алкоголь, которые я поглощал позже. Было бы правильнее, возможно, сказать, что это было такое идеальное стечение обстоятельств, которое начало закручиваться вокруг меня до того, как я имел шанс отреагировать на какое-либо из этих обстоятельств: предрасположенность к алкоголизму, семейная история ужасных беспорядков, необходимость прятать тайну и защитить мою маму, взросление в то время, когда эксперименты с наркотиками вызывали гораздо меньшее порицание, чем сейчас. Моя мама была практически оставлена одна, чтобы обеспечивать все домохозяйство. Это означало, что у нее не было выбора, кроме как оставить меня с множеством обязанностей, и я просто сразу оказался не на высоте. Я бы желал быть лучшим сыном в те сложные годы перемен для моей матери. Я до сих пор виню себя за тот ад, через который я заставил ее пройти. Я пытался определить свое место в этом мире без отца, с которого можно было бы брать пример.

После того как отец оставил нас, брат моей матери - доктор – позволил нам проводить летние каникулы в своей хижине, находящейся в горах у озера на востоке от Сиэтла. Когда мне было между шестью и семью годами, я отправился туда, чтобы покататься на водных лыжах с моим братом Мэттом – из восьми детей он был ближе сего ко мне по возрасту, всего лишь двумя с половиной годами старше – и еще парой детей. Мэтт и его друг управляли лодкой, а другие дети и я ехали на лыжах за ними, привязанные двойным канатом. По мере того как мы неслись я потерял равновесие и пояс, привязанный к канату, лопнул.

В мгновение я упал вперед, ослабленный канат сформировал петлю в воде, и моя рука вошла в нее. Затем я услышал, что петля начала затягиваться, издав характерный звук.

Обжигающая боль пронзила верхнюю часть моей руки в тот самый момент, когда канат начал тащить меня.

Дерьмо, лодка не останавливается.

Мой брат думает, что я просто схватился за канат и кайфую.

Полнейший ужас охватывал меня по мере того, как вода заливалась в мой рот и нос, и я боролся с ней, чтобы дышать.

Канат прорезал мою правую руку до кости и обножил мышцы от плеча до локтя – просто стащил кожу словно носок.

Я утону.

Я умру.

Внезапно я почувствовал, будто время приостановилось. Все стало замедляться. Я сосредоточенно смотрел на красивый зеленый свет, преломленный у поверхности воды, на частицы, застывшие в солнечных лучах, танцующие в медленном движении. Тишина сменила вой воды, разрывающийся у моих ушей. Все, что я чувствовал, был тусклый свет на мне. Затем бледный подводный свет начал гореть ярче, до того момента пока не заполнил собой всё. Ощущение тепла и блаженства окружили меня, и я чувствовал доброжелательное присутствие – словно если бы я был окружен семьей, поколениями семьи, проотцами, которых я никогда не встречал, но которых каким-то образом знал. Со временем я всплыл, и все начали кричать, и люди собрались на берегу озера, я потерял сознание.

Кто-то на берегу привел меня в чувство. Я был быстро доставлен в госпиталь. Доктора были способны расправить мышцы обратно на моей руке, но мы не имели достаточно денег, чтобы заплатить им за то, чтобы они еще и пришили эти мышцы. Очевидно, мы также не потянули бы пластическую операцию на руке, поэтому с того дня верх моей руки выглядел так, словно кто-то вырубил клинообразный кусок моих мышц топором.

Вскоре после этого инцидента моя мама заставила меня участвовать в исследовании около-смертного опыта в университете Вашингтона. Мои воспоминания появились в отчете, Ближе к свету: Изучение около-смертного опыта детей. Эти теплые мирные объятия заменили любой страх смерти, который я когда-либо мог иметь.

Я чувствовал себя исключительным после этого, но я также пользовался тем допущением, что я мог умереть молодым – что это было всего лишь преддверие смерти, которая может наступить вскоре, раньше или позднее, и определенно к тридцати.

После беглого знакомства с иным миром, смерть казалась не такой уж страшной.

Глава 3

В сентябре 1984 года я наметил маршрут своего Форда-Маверик 1971 года, с 360 долларами в кармане. Мне было 20 лет.

Покинув город, у меня было ощущение, что я нес на своих плечах груз Сиэтла. Очевидно такие чувства являются слишком дарматизированными, когда тебе едва исполнилось 20, и вероятно именно они повлияли на то, какое мнение я, как и любой мой сверстник, составил о своей непревзойдённой важности, что на самом деле было далеко от реальности. Но я был мальчиком, изумленным сценой с 8-го класса играющим в группах с людьми в их двадцать, ребенок, который мог играть на всем – гитаре, басе, ударных – но ни на чем из этого превосходно, но на всем достаточно не плохо, чтобы играть в группе. Сейчас нацеленный на Лос-Анжелес, с Space Needle в зеркале заднего обзора я почувствовал словно кто то считает это побегом. Некоторое давление было, без сомнения, надуманным, но люди начали говорить, как только я сказал что уезжаю, сумею ли я поймать удачу в ЛА или приползу назад домой.

Моей первой остановкой был Сан-Франциско, где я завис в панковской ночлежке. Намерение: остаться на одну ночь. Итог: я остался на неделю. Неизбежно там была девушка. Я также знал и любил многих людей среди панк-сцены в Bay Area. Однако, я не был заинтересован, чтобы присоединиться к группе там, и играть ту же самую старую фигню.

Когда я, наконец-то, покинул СФ, мой банк в 360 долларов сократился до 60 баксов. Ситуация выглядела мрачной. С телефона-автомата на заправочной станции я позвонил моему брату Мэтту, который учился в Нортридже, который являлся частью Лос-Анжелеса.

“Чувак, ты знаешь, я приезжаю?”

“Да, я слышал”, сказал он. “Куда ты собираешься направиться?”

“Я не знаю, в Голливуд. Какие-нибудь вакансии в Блэк Ангусе?” Мэтт платил за свое обучение в школе, работая поваром в ресторане в Долине. Он играл на тромбоне и хотел стать учителем музыки.

“Возможно”.

“У меня есть рекомендации из Lake Union Cafe”, сказал я. Это было название ресторана, где я работал последние 2 года в Сиэтле.

“Возможно, я смогу что-нибудь для тебя сделать”, сказал Мэтт.

“Как мне добраться туда?”

Проедь по пятой до четыреста пятой и сверни на выезд Реско-бульвар. Поезжай на запад от Реско до тех пор, пока ты не наткнешься на Корбин-авеню. Поверни на право. Адрес ресторана 9145 Корбин»

Я поехал прямо туда и начал обучаться как ученик повара тем же самым вечером 14 сентября 1985 гола.

После обучения я намеревался обследовать мой новый дом: Голливуд. Я спросил, как пройти.

“Так, это где-то 25 миль…”

Что? Где, черт возьми, я нахожусь? Я думал это и есть ЛА!

“Тебе нужно спуститься до Вентура и свернуть налево. Иди по ней до Лоурель-каньон – тебе нужно перейти через горы…”

Хах? Каньон, который идет через горы? Как это может быть?

Я просмотрел все глаза в поисках каких-нибудь гор. Я видел гряды холмов, но не горы. В конце концов я нашел Лоурель-каньон – дорога, которая шла вверх холма и затем… Лос-Анжелес! С вершины холма я мог видеть, что Деловой центр был не больше, чем Сиэтл, но те мерцающие огни тесно расположенных малоэтажных районов продолжались вечно – город протягивался так далеко на сколько хватало взгляда.

Я оставался с моим братом несколько ночей на протяжении первых двух недель в городе. Но его жилище было слишком далеко от Голливуда, который для такого аутсайдера как я казался центром лосанжелесского музыкального мира. Если учитывать время поездки со всеми пробками до моего брата - и Блэк Ангуса – можно было бы принять за поездку в другой город. К тому же, я не мог просто так свалиться ему на голову и оккупировать его квартиру.

Итак, много ночей я спал в своей машине на Голливудский холмах. Полицейские не патрулировали милые, с посаженными по обочине деревьями улицы, расположенные выше Франклин-авеню.

Блеск летней олимпиады того года поистрепался, и присутствие полицейских сосредоточилось в центральном Голливуде с момента окончания игр, предоставляя свободу для криминала, головорезов и бесконтрольной анархии. Активность криминальных банд была высока тогда тоже. Крэк продавался везде в Голливуде. Я оказался в центре всего этого – с басом, на котором я все еще учился играть.

Однако, я был уверен в моей коммуникабельности и верил, что у меня будет много предложений. Я чувствовал, что панк-рок находился, по большей части, в предсмертной агонии к 1984 году. Первые две волны прошли – оригинальные панк-группы и затем хардкор-группы. Чтобы не случилось потом, люди моего возраста, которые прошли через панк-сцену и оставили её в поисках новых направлений, были именно теми, кому было суждени их(эти направления) найти. Будущее лежало на наших плечах. Я находился в поиске других ребят, таких же как я, заинтересованных в том, чтобы попытаться создать парадигму музыкального будущего. Я был уверен, что собираюсь играть жизненно важную роль в каких бы то ни было музыкальных инновациях, которые последовали ли бы в будущем. Это не было зазнайством с моей стороны, это было волнение.

По мере того, как все это прокручивалось у меня в голове, я наткнулся на объявление в бесплатной местной музыкальной газете под названием Recycler, которая попалась мне на глаза на той первой неделе моего пребывания в Лос-Анжелесе. Там было объявление о поиске басиста для группы. Объявление было подано от имени Слэша. С именем таким как это, я предполагал, что он должно быть панк-рок-парень, такой же как я. И если мы имели сходные музыкальные корни, возможно, он также с нетерпением ждал нового музыкального этапа.

На сколько я мог бы сказать, в Лос-Анжелесе не существовало какой-то внятной рок-сцены к концу 1984 года - только очевидное похмелье после однажды преуспевшего панк-движения, преуспевшеее, но на самом деле жалкое хэви-металл движение и что-то называемое «кантри-панком». Это были в основном панк-рок-чуваки в клетчатых рубашках, старающиеся сыграть песни под сопровождение пения своих толстых подруг.

В объявлении Слэша были перечислены музыканты, которые на него повлияли, такие как Элис Купер, Аэросмит и Моторхэд. Это было гораздо ближе к чему-нибудь, чем то, с чем я столкнулся на первой неделе своих поисков. И, тем не менее, я просто старался встречаться с людьми.

Я позвонил Слэшу по телефону и поговорил с ним. У него был такой же мягкий и тихий голос, как и сейчас. Когда он назвал имя своей группы мне послышалось Rodker. Ваууу, подумал я, это действительно странное имя для группы. Я договорился о встрече с ним и с ударником Стивеном Адлером в круглосуточной кулинарии Кантера вниз по Файерфокс.

“Я уверен что мы будем сидеть в первой кабинке слева”, сказал он.

Я сказал ему, что у меня голубые волосы и я буду одет в длинное до пола красно-черное кожаное пальто.

“Не смогу пропустить такое, я полагаю” сказал он.

Я начал понимать одну вещь: народ из Сиэтла просто выглядел иначе в те дни. Когда такие группы как Black Flag или Dead Kennedys проникали в Сиэтл они всегда отмечали, насколько по другому выглядела толпа, но я никогда не думал много об этом. До того момента. В Лос-Анджелесе, я решил использовать это характерный внешний вид, чтобы убедить охранников, которые проверяли возраст желающих попасть в бар, что я не из Штатов и, следовательно, не говорю по-английски. Когда у меня спрашивали удостоверение личности, я приспускал свои очки и демонстрировал обескураженный взгляд. Они должно быть думали, что я швед или что то вреде этого, но черт возьми, это работало чаще, чем не работало. Сейчас я мог увидеть другую сторону медали.

Я направился в кулинарию Кантера в моем сутенерском пальто, как и обещал. Это было длинное до пола черное пальто с красной отделкой. Изначально на нем была большая красная буква «А» в слове «анархия» на спине, но я взял маскирующий маркер и замалевал ее, когда банда в Сиэтле распалась. Группа называлась Fartz и наш логотип включал анархистскую букву «А».

Я вошел, посмотрел на первую кабину слева и увидел все эти ёбанные волосы. Каким-то образом я ожидал, что эти парни будут выглядеть как Social Distortion, вместо этого, даже не смотря на то, что они были примерно моего возраста, чуваки в Rodker имели длинные волосы и цыпочек в рокерском прикиде в качестве подружек.

Если вид двух длинноволосых рокеров из Голливуда шокировал меня, я едва ли мог себе представить, как заговорю с ними. Конечно с моими короткими ярко-голубыми волосами и длинным пальто я тоже должен был смотреться как марсианин для них. Обе стороны были немного удивлены и проявляли любопытство, когда мы впервые встретились лицом к лицу.

Длинные волосы Слэша, как выяснилось позже, скрывали застенчивого интроверта. Хотя он был клевым, тем не менее. У него была бутылка водки, спрятанная под столом – он и Стивен не достигли еще 21 года также, и это не позволяло им подойти к бару. Мы пили водку и ели порции местного ячменно-бобового супа Кантера. Я все еще люблю тот суп.

Клубные вышибалы не были единственными людьми смущенными моим сиэтлско-панковским видом наружностью. Подружка Слэша в какой-то мере была пьяна и прислонилась ко мне и сказала “Ты гей?”

“Нет, я не гей”, сказал я ей смеясь.

“У тебя короткие волосы - я думаю, что ты гей. Все нормально. Ты можешь сказать мне, у тебя есть подружка?”

“Нет”, сказал я. “Я только что переехал сюда”

“Все нормально, мы тебе подыщем подружку”

Стивен Адлер был действительно милым и выражал себя заразительным, почти детским энтузиазмом.

Он сказал “Послушай, мы собираемся быт великими – мы собираемся заставить ноги топать, а руки хлопать”.

Он все еще говорит, что до сегодняшнего дня, когда он забирается за ударную установку и входит в азарт: собираясь заставить ноги топать, а руки хлопать.

Мы все отправились к Слэшу – он жил со своей мамой. Это было очевидно, даже на акустической гитаре, на которой он играл в ту первую ночь, что Слэш был особенным музыкантом. Я был абсолютно ошеломлен грубой, эмоциональной силой, которую он так легко выбивал. Слэш был уже в гармонии с собой, и смотреть, как он играет на гитаре, было охуенным моментом.

Даже если так, я боялся, что он и Стивен пришли из совершенно из другого музыкального направления, чем я. Некоторые из моих страхов являлись отражением того, что происходило в Сиэтле – длинноволосые парни там, как правило, были пережитками прошлого. Длинные волосы в Сиэтле означали детей из пригородов или ферм или городов лесозаготовки. Длинные волосы означали хэви-металл. Те из нас, кто входил в мир панка называл парней таких как эти «heshers». Мы были городскими детьми. Мы думали, что опережаем свое время. Конечно, некоторые из моих страхов о Слэше и Стивене были более конкретными - “Metal on Metal” группы Anvil’s была в списке каверов, которые они играли. И оказалось, что название из группы было определенно менее оригинальным – Road Crew (дорожная команда), а не Rodker.

Однако, чем больше мы играли и говорили о музыке и слушали музыку, тем больше мы находили общий язык. Слэш также показал мне некоторые из его рисунков той ночью – хотя я никогда не мог себе представить, что менее чем год спустя он будет рисовать логотип для группы, в которой мы будем вместе, логотип с двумя пистолетами и колючей розой, со скрученными стеблями вокруг стволов.

Слэш был эксцентричным парнем. У него была змея в его комнате.

“Она действительно мила”, сказал он мне.

Я ничего не сказал, но про себя подумал – Хмм, змея, мило?

Тем не менее, он был клевым. Если бы не эти обстоятельства, подумал я, Он гениальный гитарист – и он мне нравится. И, возможно, наиболее важно теперь я знал, где Слэш живет, и я знал, как туда добраться. Учитывая тот факт, что я не знал никого больше в городе, это было предлогом, чтобы остаться друзьями. Я встретил много людей на тех первых неделях, но со многими я никогда больше не сталкивался во второй раз. Теперь я мог найти Слэша когда захочу.

Как приятное приложение, мне понравилась мама Слэша. Она была удивительной для меня. Она позвонила моей маме, чтобы дать ей знать, что со мной все в порядке. Позже она позвонила мне в Блэк Ангус, чтобы убедиться, что у меня все в порядке. Она заменила мне мать в те первые недели в Лос-Анжелесе. (Фактически она продолжала исполнять эту роль в последующие годы).

Слэш, Стивен и я начали вместе репетировать в помещении на углу Халент и Сельма. Эта репетиционная база стоила 5 долларов в час, 15, если хотите микрофон с колонками. Я провел неделю джемуя с ними, пока ночевал в своей машине.

В конце концов, всё-таки я был своего рода бездельником из-за репетиционных сессий. Не смотря на талант Слэша, их со Стивеном путь мне не был моей чашкой чая. Песни, которые у них были, звук гитары, двойная барабанная установка Стивена со всеми теми установками том* и тарелками – все это было слишком традиционно. Они работали уже в существующей форме. Я искал людей, готовых создать новую форму.

Также не было вокалиста. Это было похоже на группу в средней школе, хотя и с удивительным гитаристом. Побывав уже в десятках групп и поиграв с бесчисленными профессиональными музыкантами, я считал себя умудренным опытом. Я могу сказать, что Слэш и Стивен имели реальные устремления, что они хотели большего – но я ехал в Лос-Анжелес не для того, чтобы играть с людьми, которые все еще пытаются разобраться с собственным дерьмом.

Примерно после недели я сказал им «Я не хочу играть с вами, но я все еще хочу быть друзьями».

«О, ладно,» сказали они.

В том возрасте не было каких-либо странностей – это было нормально быть прямолинейным, как в данной ситуации.

Мне оба они нравились, но Road Crew не было тем, что я хотел делать в тот момент.

Мы продолжали много зависать вместе. Несколько недель спустя в октябре Слэш и Стивен взяли меня с собой на шоу для любого возраста в клуб в восточном Голливуде под названием Трубадур, чтобы увидеть L.A. Guns. Двое из них немного играли с вокалистом Экслом Роузом в группе под названием Hollywood Rose, которая существовала и распалась. Теперь Эксл был с этой другой группой, названной по имени гитариста Трэйси Ганса. Трэйси, как выяснилось, был местным героем. Он ходил в ту же среднюю школу, что и Слэш, и они играли в соперничающих группах.

Трубадур был настоящим рокерским клубом, и к этому моменту я был всего лишь в одном рокерском клубе за всю жизнь. Панк-концерты в Сиэтле проходили в совершенно других залах – в коморках, в подвалах или частных домах, залах ВЕТЕРАНОВ ИНОСТРАННЫХ ВОЙН, арендованных на одну ночь. Все было совершенно по-другому здесь, в Лос-Анжелесе.

Глава 4

Мои старшие братья и сестры все слушали много рок-н-рола и многие из них играли на гитаре и пели. Музыкальные инструменты были разбросаны по дому, подвалу и гаражу. Насколько я могу помнить Джимми Хендрикс, Роллинг Стоунс, Битлз и Соникс постоянно вырывались из нашего семейного стерео в гостиной, стереосистема Санио, которую мой брат Марка отправил обратно домой после его стажировке во Вьетнаме.

Я помню, как был пленен Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band. Картинка на обложке, которая привлекла мое внимание – марширующая группа однообразно одетых, все на одно лицо. Но затем я начал слушать музыку. Я слушал “Lovely Rita” (Милая Рита) снова и снова, очарованный тем, как звучали слова, и экзотическим ритмом. Я был удивлен тому, как тексту удалось нарисовать картину в моей голове, я слушал эту песню так много раз, что я даже убедил себя что я написал ее – для девушки в которую я был влюблен в детском саду. Музыка имела способность вызывать картинки в моей голове и помогала мне заглушить напряжение и шум, которого я пытался избежать у себя дома.

Другой старший брат Брюс играл в рок-группе. У него были длинные волосы и овчинный ковер в его комнате. Он водил Кабриолет. И еще у него была восхитительная полу акустическая шестиструнная гитара Gretsch и леворукий бас Les Paul Custom. Брюс всегда играл на концертах и приходил домой с историями, которые усиливали мое романтическое восприятие рок-н-рола. Он также выкраивал время, позволял мне сидеть с ним, бренчать на его гитаре и задавать ему вопросы. Это было большим делом для меня; он был на 14 лет старше меня и я уверен, что я был вредным порой.

Однажды Брюс спросил меня, не хочу лия сыграть с ним концерт. Я? Что? Я думал он не заметил, что я пока только учусь играть на инструменте. Я сказал ему робко, думая с отчаянием, что мой большой шанс собирается пройти мимо.

“Не волнуйся об этом”, сказал Брюс. “Я научу тебя, как играть на басу”.

Хорошо!

Брюс и я были оба левшами, поэтому обучение игре прошло естественно. Я столкнулся с проблемой необходимости переучиваться играть на пыльной праворукой гитаре, которую я нашел забытой в углу гаража моей мамы только когда Брюс переехал со всеми своими гитарами. Первой песней, которую я выучил как играть, была “День Рождение” Битлз. Твоя первая песня всегда остается музыкальным критерием и она не только научила меня ловкости пальцев, но также включала зачатки целой блюзовой мажорной гаммы, гаммы, которую я использовал и использовал снова в моей дальнейшей карьере в GN’R.

С того дня я осознал, как легко я подбирал песни на слух – любые песни, которые я хотел разучить. Я думаю, если бы я не был способен разучить их так быстро тогда, я мог бы практиковаться немного больше и стать лучшим техническим гитаристом и басистом в результате. Я думаю, все мы можем оглянуться назад и увидеть в наших жизнях вещи, которые мы могли бы или должны были бы сделать иначе – и лучше – и это обо мне. Однако, учиться играть чужую музыку удовлетворяло меня на тот момент. Я чувствовал, что могу сделать больше, но у меня не было хорошей идеи, как написать песню и сколотить группу.

Затем, в 7 классе я заметил самодельный флаер на подпольный панк-концерт. Я не понимал действительно, что это значит, быть антиправительственным – и я не имел понятия о музыкальной индустрии или что значит работать за ее пределами – но это было ясно, что те группы не были частью системы, которая производила глянцевые листовки для шоу в Paramount Theatre или Kingdome. В тот же самый день мне случилось услышать Игги Попа и The Stooges в первый раз. Возможно, гаражный рок The Stooges просто перекликались с Sonics и Don и the Goodtimes, которые я любил слушать меленьким ребенком; как бы то ни было, The Stooges поразили меня как землетрясение – я не двигался так много, как можно было. Мои ноги ослабли, мурашки побежали от основания моей шеи вниз по позвоночнику, мир начал рушиться, оставляя только эту дробящую музыку.

Мне приснился самый запоминающийся в моей жизни сон, вскоре после этого, сон, который, казалось, перематывался и играл снова и снова в моей голове годы. В том сне я был певцом, сформировавшим группу в подвале местной церкви со всеми моими друзьями в качестве аудитории. Я был одержим музыкой, визгом, рычанием, хрипением. Не было разделения между аудиторией и группой, каждый прыгал вокруг также безумно, как я, бросая пивные бутылки и стаканы, которые разбивались на полу. Я извивался вокруг на осколках стекла, пока не чувствовал боли. Я мог слышать и видеть каким именно должен быть рок: сырым и ёбнутым, ничем не сдерживаемым, сырым и ёбнутым без границ, сырым и ёбнутым.

Когда я проснулся следующим утром, то пошел прямо в музыкальный магазин и купил мою собственную копию Raw Power Игги и the Stooges. Музыка моих старших братьев и сестер была вытеснена чем-то моим собственным. Это называлось панк-роком и это было моим сейчас.

Глава 5

Я продолжал работать по много смен в Black Angus в Носбридже – ресторане, специализирующемся на мясных блюдах - там же, где работал мой брат. Как только я скопил несколько зарплат, я решил снять квартиру. Я направился прямиком в Голливуд и начал поиски идеального места. Ну, такого идеального места, которое я мог бы себе позволить. Ладно, я искал дешёвое местечко.

Одно из лучших мест, где можно было спать в машине, которое я нашёл, было на Орхид-Стрит, вверх по холму от улицы Франклина. Казалось, будто так и надо - искать в том районе - хотя, конечно, места повыше даже не рассматривались, ведь чем выше взбираешься по холму, тем выше арендная плата. Однажды утром я проснулся, покинул свой Маверик*, припаркованный в тени лесного массива на склоне холма, и начал спускаться к улице Франклина в поиске выгодного дешёвого жилья на голых улицах внизу.

Орхид-Стрит пересекала Голливудский бульвар прямо возле Китайского театра Граумана, который так же называют Китайским театром Мэна. Небольшой квартал Орхид-стрит между улицей Франклин и Голливудским бульваром был одной из самых кишащих наркотиками улочек, еженощно посещаемых дилерами, проститутками и копами. Китайский театр и тогда был местом сборища всяких отвратительных типов.

Я увидел вывеску в окне “сдаю квартиру” и нырнул в жилой дом Руки Любви (Amour Arms) в этом квартале за Китайским театром. Предлагаемое место было однокомнатной студией на первом этаже, в которой была плита и маленький холодильник. Окно выходило на аллейку - позади всех зданий этой части Голливуда были аллеи. Цена составляла 240$ в месяц.

Когда я сказал женщине, сдававшей это место, что хотел бы снимать его, она сообщила, что это был дом 8го Раздела. Я ничего не ответил.

Тогда она спросила: “Вы имеете отношение к 8му Разделу **?”

“Я не знаю” - ответил я ей. Теперь-то я в курсе, что это название федерально-субсидируемого малоприбыльного жилья. Но тогда я понятия не имел, что бы это могло значить.

“Ладно, вы ходите в музыкальную школу?”

“Нет” - сказал я. На самом деле я не только не посещал школу, но и не знал про её существование вплоть до того момента, когда она её упомянула. Позже мне пришлось спрашивать об этом Слэша. Прямо за углом, выше воскового музея на Голливудском бульваре, Музыкальный Институт готовил таких шредеров ***, как Пол Гильберт из Mr. Big.

“Просто скажи что ходишь” - ответила она. - “Скажи “да, я хожу””.

“Да, в сущности я действительно хожу в музыкальную школу” - сказал я.

Я получил квартиру.

В первую ночь на новом месте в небе жужжал полицейский вертолёт, освещая своим прожектором аллею, на которую выходило моё окно. На короткое время моя комната стала светлой как в разгар дня, и я услышал много шорохов, беготни и криков снаружи. Вертолёты или “птички гетто”, как другие жители называли его, курсировали над Голливудом постоянно. И эти прожектора светили в моё окно по ночам, поскольку копы преследовали людей возле аллей моего нового района.

Ещё одна вещь, которую я заметил в ту первую ночь, было странное ощущение, когда я выключил свет и плюхнулся на матрас на полу. Казалось, будто что-то ползает по мне. Сначала это “что-то” было на ноге, потом на спине. Когда я почувствовал это на своём лице, я вскочил и включил свет. Моё ложе - да на самом деле и вся квартира - было битком набито тараканами. Я ринулся в бой со свёрнутыми газетами. Я говорю “газеты” во множественном числе, потому как мне приходилось выбрасывать их одна за одной, как только они становились влажными от внутренностей тараканов после дюжины или около того ударов. Однако я бы никогда не выиграл этой войны, и вскоре мне пришлось смириться с тем, что мне придётся спать с ползающими по мне тараканами. Ах, эта гламурная жизнь Голливуда!

И тем не менее, наконец-таки после жизни в недостроенном доме в Сиэтле, после недельной ночёвки в заброшенном доме в Сан-Франциско, после того как я спал в машине и мылся у брата, у меня появилось место, откуда я мог позвонить домой. Да и в конце-концов, тараканы не кусаются.

Через коридор жили мать с двадцатилетней дочерью, они всегда были очень добры со мной. По выходным ряд морпехов из учебного лагеря для новобранцев в Сан-Диего собирался напротив их квартиры так, что очередь тянулась аж до холла здания. Я был наивен; я ничего не подозревал. Мне потребовалось несколько недель, чтобы догадаться, что у моих соседок имелся небольшой семейный бизнес - проституция.

Как только я начал приводить девочек домой, я стал проклинать этих тараканов. Однажды даже у меня в гостях была хозяйка ресторана Black Angus. Она определённо не была привыкшей к переполненным паразитами квартирам. Однако, как я обнаружил с другой заходившей ко мне женщиной, она или не замечала этого, или предпочитала не замечать. Я думаю, если это было и не очень романтичным, то, по крайней мере, вполне ожидаемым элементом рок-н-ролльной обстановки - и все знали, что я был в ЛА ради музыки.

Я начал выступать с группой Майкла МакМэхона, которая была похожа на поп-группу Tommy Tutone и регулярно давала концерты в клубах. Это дало мне шанс поработать над моими навыками игры на басу - и они даже платили мне! Я играл в клубах и встречал новых людей. Я наблюдал, ждал подходящей возможности.

По сути дела шли так хорошо, что я начал питать большие иллюзии насчёт того, что моему нахождению в ЛА действительно есть резон. Это укрепило мою решимость найти нужную группу музыкантов, с которыми мы бы сделали что-нибудь особенное.

К тому времени местное панк-сообщество уже знало, что я тоже был в городе. Однажды я поднял телефон в своей квартире, и на проводе оказался гитарист из the Mentors.

“Эй, Дафф, это Сикки Вайфбитэр. Эл Дьюс хотел бы, чтобы ты присоединился к the Mentors.”

The Mentors называли свою музыку “насильственным роком”. Эл Дьюс был барабанщиком и вокалистом. Он играл с фаллоимитаторами. Все их песни были о содомии.

“Я звоню тебе, чтобы пригласить в нашу группу”, - продолжил Сикки. А я думал, как срулить с этого?

Мне также звонил Чак Бискитс, барабанщик D.O.A., Black Flag, и the Circle Jerks (а позже Danzig и Social Distortion). Он был моим любимым ударником с детства. Он и гитарист M.I.A. заставили меня переехать на Лонг Бич, чтобы мы втроём могли играть вместе.

Чёрт, да я же играю с Чаком Бискитсом! Но вскоре я понял, что то, чем они занимаются, не было чем-то особенным. Я не собирался присоединяться к группе с Чаком Бискитсом только ради возможности играть с Чаком Бискитсом, даже несмотря на то, что я боготворил его. Также как и не собирался играть со Слэшем и Стивеном лишь ради игры с ними. Это было бы слишком просто.

Глава 6

В самом начале средней школы я окунулся в новый волнующий мир панк-рока, недавно поразивший Сиэтл. Вместе со своим хорошим другом Энди, я начал ходить на концерты и слэмиться* с другими неряшливыми парнями в подвалах, гаражах и рядом с заброшенными зданиями деловой части города. Мы с Энди практиковались в игре на наших инструментах, слушали альбомы, которые крутились в этом окружении, и пытались собрать группу. В дневные часы я мог сесть на автобус где угодно и куда угодно, если мне нужно было присутствовать на репетиции группы или же на работу, которых у меня тогда было несколько. Но автобусы переставали ходить в полночь — это же Сиэтл - да ещё вечно лили дожди, и, как правило, было холодно. Должен же был быть способ добраться домой получше, чем тащиться пешком одному много миль!

Мы с Энди узнали о простом способе добраться до проводов зажигания на Фольксвагенах Жук, выпускавшихся ранее 1964 года. Это было типичной темой разговора и предметом мечтаний мальчишек средней школы. Однажды мы с Энди решили проверить наши знания на практике. Было 2 часа ночи и без машины мы застряли на панк-вечеринке в совсем другом районе города - Баллард. Шёл дождь. Мы с Энди прошли лишь около десяти кварталов предстоящей семимильной прогулки, как натолкнулись на Жука 1963 года выпуска.

Хмм, а что если мы, ммм, возьмём на время этого Жука и доедем на нём домой?

Поначалу всё это казалось таким невинным. Мы неуклюже разбили окно ботинком. Трюк с проводкой сработал**. Но как только мы завели машину, мы поняли, что никто из нас не знает как ею управлять, а уж автомобилем с ручной коробкой передач и подавно. Мы обнаружили, что на первой передаче действительно можно добраться из точки А в точку В, семь миль без остановок, хоть и медленно.

Мы с Энди получили новую порцию опасной информации: нам не нужно было больше ждать нашего шестнадцатилетия, чтобы получить доступ к машине. Мы начали оттачивать нашу тактику и навыки угона автомобилей - даже стали учиться доставать провода зажигания таких иностранных авто как Пежо и Ауди. Шло время, мы задерживались на одной машине по неделе и больше, паркуя их у богатых соседей, где полиция вряд ли будет искать пропавший автомобиль. В довершение этого, вещи, которые мы находили внутри машин, могли бы при случае подвести нас к дальнейшей криминальной деятельности. Однажды мы нашли большую связку ключей с прикреплёнными к ней адресами, написанными на кусочке ленты. Эти адреса были как монетки в прачечную-автомат, а ключи открывали доступ к каждой стиральной машинке. К этому моменту наши подвиги уже начали притягивать внимание бывалых преступников.

Я знал, что моя мама будет расстроена, если узнает об этом всё, и я не хотел её огорчать. Во всяком случае, мне действительно хотелось помогать ей с накопившимися домашними делами, хотелось облегчить ей жизнь. Но я пытался возмужать - и во мне было много злобы.

Однако когда газеты запестрели историями о вещах, к которым мы были причастны, я начал представлять свою дальнейшую ужасную судьбу - тюрьму или того хуже. Настало время выходить из игры. Кроме того, моя музыкальная карьера становилась более серьёзной.

По соседству со мной жил парень постарше нас, который был продвинутей всех остальных в новоявленном панк-роке. Его звали Крис Крэсс, и в то время он уже носил ирокез и узкие джинсы. В 1978 ещё никто в Сиэтле не сталкивался с подобной модой и мировоззрением. Однажды Крис подошёл ко мне в школе и сказал, что слышал, что я умею играть на басу. Я кивнул в подтверждение, абсолютно лишившись дара речи и жутко нервничая.

“Я собираю группу под названием the Thankless Dogs и мне нужен басист и барабанщик,” - сказал он.

Человек, с которым я явно проводил больше всего времени, играя музыку, был Энди. И он играл на ударных.

“Я знаю барабанщика!”, - выпалил я.

Крис написал адрес и сказал появиться на пробном прослушивании на следующий день.

Я быстро позвонил Энди. Мы оба были не на шутку взволнованы и нервничали. Группа! Настоящая группа! Место прослушивания было на промышленной окраине к югу от делового центра города, рядом с нынешним местом Safeco Field***.

Опущу детали того, каким образом мы с Энди раздобыли оборудование для этого первого прослушивания. Нам было всего лишь по четырнадцать и такие важные возможности каждый день не возникали; а машину можно было и позаимствовать.

Когда мы приехали, дверь нам открыл парень постарше в кожаной куртке с полуприкрытыми глазами. До этого момента я не встречал людей, обдолбанных героином, но был уверен, что только что я именно такого и увидел. Его звали Стэн и он казался весьма приветливым. Его несколько забавлял тот факт, что на прослушивание в ритм-секцию пришли два подростка без щетины.

Крис не сказал мне - или я слишком нервничал чтобы услышать это днём ранее - что другим гитаристом и лидер вокалистом был Сиэтловская панк-легенда Майк Рефьюзер. Я видел флайеры Рефьюзера по всему городу и мгновенно узнал его, когда он сказал «привет» как только мы вошли в комнату. Для меня это было как встретить кого-нибудь из Led Zeppelin. Чердак где мы прослушивались служил также жилищем Майку и ещё нескольким людям. Я прошёл ускоренный курс о том, как выглядеть круто в ситуации, которая была совершенно за рамками моего жизненного опыта.

Мы с Энди прошли прослушивание, и по мере того как проходили недели, я заметил, что больше всего меня поражала в Майке Рефьюзере его способность писать отличные песни с самыми настоящими припевами. Казалось, будто он не прилагает никаких усилий для написания музыки.

Всем парням в группе было чуть больше 20, и они были не сильно старше и мудрей меня, но казалось, будто их жизни были намного насыщенней и интересней. Майк оказался отличным наставником; он интересовался моим мнением и предпочитал расхваливать нас с Энди своим друзьям. Ключевым моментом для меня было то, что никто в этом кругу не критиковал меня. Это место стало вполне комфортным для того, чтобы зависать там и не бояться делать ошибки на глазах у других людей.

Вернувшись ночью в дом мамы, я занялся написанием своей первой песни. Я нервничал и никак не мог оценить своё маленькое музыкальное произведение. Нет, мне непременно нужно было сыграть его перед моими новоприобретёнными друзьями и проверить стоящая ли это песня или нет. Благодаря воспитательной атмосфере той первой группы я мог чувствовать себя спокойно, когда я делился своей самой первой попыткой сочинительства. Песня называлась «The Fake». И её хорошо приняли! По сути закончилось всё тем, что она была выпущена как сингл, несмотря на то, что к тому времени мы сменили название группы на the Vains.

Панк-сцена Сиэтла была полностью построена на создании чего-то при отсутствии всяческих благоприятствующих тому условий. Был только один бар, который интересовался панк-группами - Gorilla Room. Кроме выступлений в этом баре у групп не было иного выбора кроме как раскручиваться самостоятельно. Они снимали залы, принадлежавшие VFW**** и профсоюзам Oddfellows*****, или же играли в подвалах общинных домов. Эти дома не были сквотами******, они просто были местом, которое снимала компания панков. У них у всех были названия: Boot Boy House, Fag House, Cleveland. Можно было пойти и потусоваться в этих домах в любое время.

Люди в этом окружении не воспринимали себя всерьёз. У них было странное чувство юмора. Отличаться музыкально было почетно. Неважно было ли в игре группы что-то хорошее; если они пытались сделать что-то оригинальное, люди приходили посмотреть на них. Это способствовало возникновению интересной и местами даже клёвой музыки. Группе было недостаточно просто хорошо выглядеть, чтобы надеяться, что люди придут на их концерт.

Летом 1979 я сыграл свой первый настоящий концерт с the Vains. Поскольку все мы были несовершеннолетними, вместе с двумя другими группами мы снимали местный клуб по интересам, примыкавший к общественному парку. За неделю перед концертом мы с Энди украли около двадцати пластиковых тар из-под молока с задней части продуктового магазина и кое-как прибили на них фанеру. Теперь у нас была сцена для выступлений. Она сама по себе уже была чертовски волнующей для пятнадцатилетнего подростка! Наша собственная сцена. Чувак, да мы теперь могли играть где угодно!

Я никогда не забуду эту подготовку к концерту. Для своего самого первого выступления я позаимствовал пару чёрных ботинок с заострённым носом в стиле Битлов, одел жёлтые вельветовые штаны, которые заузили для меня, и чёрно-белую рубашку на пуговицах, которую я нашёл в the Salvation Army - это было задолго до того как появились магазины с “винтажной” одеждой.

На шоу пришло лишь восемьдесят или сто человек, но чувство того, что я попал именно на то место, которое было мне предначертано, было ошеломительным. Когда мы наконец-таки вышли на сцену, стоя на покрытой фанерой молочной таре, я прекрасно понимал, что все смотрят на меня, и на Кирса Крэсса, и на Энди… потом всё остановилось… а затем ускорилось… и снова остановилось. Я пытался контролировать происходящее и это всё просто прекратилось. Всё смешалось… вихрь эмоций, смятения и триумфа. Не помню зачем я это сделал, но я пнул в голову парня, стоявшего в первом ряду. Расплывшееся пятно всего происходящего будто превратилось в тёплую воду, которая омывала меня. Шум вокруг был всеобволакивающим и успокаивающим. Я был готов забыть про то, что у меня было кистозное акне, и что я был смущённым и рассеянным подростком. Я мог забыть о моем трудном детстве и разрушенных отношениях с моим отцом и обо всём остальном.

Я не запомнил сам концерт так же хорошо, как пережитые эмоции. Это был момент прозрения. Внезапно музыка стала всем тем, чем только я и хотел заниматься. День и ночь. Но не все горели желанием репетировать, ну или по крайней мере не так сильно как я, так что я старался состоять во многих группах, и поэтому мне всегда было с кем играть. Я также пробовал себя на разных инструментах, так что я мог сгодиться за любого необходимого участника группы.

Гитара, ударные, басс, да всё что угодно - я присоединюсь!

Я помню встречу с Ким Ворник из the Fastbacks как-то днём 1979го, когда мне было пятнадцать. Она была старше меня где-то лет на 5, но была знакома с моим другом и как-то подвозила нас домой из школы.

Когда она высадила нас, мы все вместе немного порепетировали. Я играл на басу. Она упомянула, что её группе нужен ударник - их ударник, Курт Блох, был куда лучше в качестве гитариста чем барабанщика.

“Я и на ударных играю”, - сказал я.

Так что Курт переключился на гитару, а я сел за барабаны. С этого момента я жил в режиме «состою в группе/не состою в группе».

Глава 7

В течении тех первых нескольких лет в Лос-Анжелесе я жил за чертой бедности. Я всегда поддерживал телефонную линию в рабочем состоянии; у меня всегда была машина, но никогда не было страховки; конечно, я не имел и медицинской страховки.

Когда у тебя маленькая зарплата, многие вещи сложно вписать в бюджет. Я заставил свое тело осознать, что оно будет получать только одну трапезу в день. В конце концов, пока я работал с Блэк Ангусе, эта еда была хорошей – ежедневное питание для сотрудников.

Мы не могли просто взять все, что хотели. Владельцы обычно выделяли каждому из нас кусок цыпленка плюс немного риса и овощей. Как один из учеников повара, я имел полную свободу для подготовки выделенных ингредиенты, как хотел. Группа моих коллег была из Мексики или Центральной Америки, и они научили меня как приправлять специями простую еду. Под их опекой я усовершенствовал фирменное блюдо. Иногда, мы могли есть его каждый день в течение нескольких недель.

БЛЮДО ОТ УЧЕНИКА ШЕФ-ПОВАРА

- снимите с куриных грудок кожу, промойте её, и выложите на разогретую сковороду.

- в зависимости от толщины грудок жарьте приблизительно по 5 минут с каждой стороны. Во время финальных 30ти секунд жарки обильно смажьте сторону соусом терияки.

- в миске смешайте порезанный авокадо, нарезанный соломкой перец халапеньо и кубиками ананас.

- готовьте дикий рис с большим количеством хлебных крошек. Это придаст блюду пышности, смака и дополнительных калорий.

- положите куриные грудки на рис и щедро покройте их пикантной фруктовой сальсой.

[По сей день, я люблю делать это блюдо для семьи и друзей, хотя сейчас я обычно жарю цыпленка на барбекю.]

В течение первых трех месяце в ЛА я жил на этом фирменном блюде. Затем я неожиданно обнаружил, что ищу как еду, так и работу: сразу после Дня благодарения Блэк Ангус должен был уволить меня — я был последним, кого наняли и, таким образом, стал первым среди претендентов на увольнение, когда дела пошли хуже.

Оглядываясь назад я осознаю, что я мог бы получить право на государственную помощь. Я не знаю, почему я никогда не обращался в центр занятости или не пошел в продовольственный фонд в худшие периоды между различными работами. Отчасти, мое нежелание было результатом наследия философии моей мамы, впечатлившей нас в детстве. По большей части ее размышления о таких вопросах были основаны на жизни в период Великой Депрессии; она подчеркивала тот факт, что люди в то время постоянно нуждались больше, чем мы сейчас. Я верил, что ресурсы были ограниченны, и что они должны доставаться тем, кто вынужден кормить детей или тем, кто слишком стар или немощен и оставлен на произвол судьбы. Не то, чтобы я был слишком гордым, также; я просто чувствовал бы себя несколько нечестным, потому что я знал, что когда мое положение было очень плохим, я мог бы обратиться к брату или сестре – у меня было последнее средство спасения. На самом деле моя сестра Джоан однажды послала мне немного денег. Я не просил ее об этом, она просто знала, что я нуждаюсь в них.

Мое нежелание помочь себе государственными услугами укреплялось в течение нескольких лет, когда я все еще жил в Сиэтле. Однажды моя группа была в туре и мы застряли в Сан-Франциско без денег, я не ел пару дней и был так голоден, что отправился, чтобы получить талон чрезвычайных продовольственных товаров в муниципальном центре помощи. Я чувствовал себя подавленным стоя в той очереди в государственном офисе. Я сделал выбор, который поставил меня в это затруднительное положение, в то время как другие в очереди – матери с детьми на шее, например – казалось, сталкивались с ситуациями по большей части находящимися под их контролем. Я осознал две вещи в тот момент: мои собственный проблемы меркли в сравнении с уровнем отчаяния многих людей, зависящих от помощи; я никогда не хотел достигнуть того уровня отчаяния. Это был определенно мотивирующий фактор в том, что я всегда, где-то работал и обычно располагал жильем, когда жил в Голливуде.

После того как я потерял работу в Блэк Ангусе, еда присоединилась к тому списку вещей, которые тяжело втиснуть в бюджет. Я был поставлен перед задачей найти дешевый способ готовить и питаться только дома, обходиться одной кастрюлей и маленьким холодильником. Именно тогда я открыл для себя чудеса Top Ramen(*), и после некоторых экспериментов я додумался до идеальных модификаций, чтобы обеспечить сытным обедом стоимостью примерно доллар за порцию:

ГОЛЛИВУДСКАЯ (ПРОСТЕЦКАЯ) ЕДА

- довести кастрюлю с водой до кипения.

- добавить лапши и упаковку замороженной овощной смеси и готовить три минуты.

- разбить сырое яйцо в кипящий суп и оставить вариться на дополнительные 30 секунд.

- выключить плиту и добавить и размешать сухую смесь от лапши.

Другое открытие: в случае перерыва с лапшой быстрого приготовления дешевый отель в моем районе предлагал шведский стол в счастливые часы. Если вы купили пива, то могли обожраться хот-догами, жаренными палочками моцареллы и картофелем-фри.

Напротив отеля был платный телефон. Однажды вечером выходя с прозапас набитым животом я увидел парня, который вел дела по телефону – парня одетого как Джони Тандерс. Приглядевшись получше я узнал его. Это был Иззи Страдлин. Мы встречались за несколько недель до того, когда мы оказались на встрече с одной и той же девушкой на одном и том же месте. Это могло быть не удобным, но мы оба пожали плечами и заговорили о музыке. Иззи был повержен Hanoi Rocks, Fear – грубыми «уличными» исполнителями, которым я предпочел технический блеск Ван Халена. Он напомнил мне некоторых классных личностей, которых мне приходилось знать дома, и я закончил тем, что подбросил его к дому другой девушки позднее той ночью. Мы обменялись телефонными номерами и все. Теперь он оказался в моем районе.

Оказалось, что Иззи только что переехал на противоположную сторону улицы. Я знал, переулок за квартирой Иззи был действительно скверным – полным проституток и драг-диллеров. Всякое дерьмо происходило там постоянно. Единственным, чего я не представлял себе, было то, что квартира Иззи была в задней части здания, и что он продавал героин из своего заднего окна.

Иззи сам все время довольно плотно сидел на наркотиках. Но он не был неаккуратным, не уходил в отключку. Он был “парнем на поддержке”, и это означало, что он колол ровно столько героина, чтобы просто не допустить ломки. По мере того, как мы знакомились друг с другом, по некоторой причине я был способен не обращать внимание на его привычку. Отчасти я делал так, потому что он хорошо контролировал себя. Отчасти потому что мы сошлись по взаимной любви к Джони Тандерсу - одни в Лос-Анжелесе, музыкальные вкусы, казалось, что месяцы назад в других обстоятельствах это могло потушить любую начинающуюся дружбу. Отчасти это было связано с его напористостью и решимостью.

По большому счету я смотрел на употребляющих героин как на тех, кто стоит на ступень ниже меня. Я был огорчен из-за допинга, потому что это стоило мне дружбы и отношений там в Сиэтле. Я видел, что наркотик делает с людьми, что никто никогда не слезал с него, но по некоторым причинам я не сожалел об Иззи. Он почему-то был другим.

В течение тех нескольких месяцев я иногда закладывал вещи, чтобы заплатить за аренду, дожидаясь, когда мне заплатят. Однажды я услышал стук в дверь моей квартиры. Когда я открыл ее, то увидел двух копов.

«Вы владелец черной гитары B.C. Rich Seagull?» они зачитали серийный номер.

Я ответил утвердительно. Я получил его обратно в Сиэтле от Курта БлОха из Fastbacks – обменял ему ее на другую гитару.

«И вы заложили ее?» они озвучили название магазина, которым я регулярно пользовался.

Да, я заложил.

Затем они проинформировали меня, что эта гитара была украдена из музыкального магазина 5 лет назад. Ломбарды были обязаны отчитываться за каждую вещь, которую принимали, и моя гитара - та, которую я взял опять-таки из Сиэтла - оказалась подозрительной.

Они начали допрашивать меня, как если бы я был грабителем. Должно быть, легко читалось по моей реакции, что я был просто парнем, оставшимся с носом. Они не арестовали меня. Но они забрали гитару. Отлично, я всего лишь вернул часть украденного оборудования и привез его обратно в Лос-Анжелес для них. Я чувствовал себя довольно подавленным в тот день.

Я уже не имел денег, и сейчас я вдобавок остался без гитары.

Глава 8

(Перевод Анастасия Крылова)

Мои детские эксперименты с наркотиками – спидболом, кокаином, ЛСД, грибами – со скрипом притормозили в тот день в 1981, когда со мной впервые случилась паническая атака. Мне было 16.

Это пришло из неоткуда.

Хотя я уже переехал, я навещал дом мой мамы и принимал душ. Внезапно пол ванной комнаты, казалось, провалился на 2 фута. Я упал.

Что случилось?

Сейчас я мог едва дышать.

Я думаю, что просто сошел с ума.

Что то сломалось внутри меня, и я знал это.

Я выполз из душа совершенно мокрый. Я не хотел, чтобы моя мама видела меня голым, но я нуждался в помощи. Я был в ужасе.

«Мам!»

«Помоги!»

Моя мама вбежала в ванную. Она обернула меня в полотенце. Ей удалось вытащить меня из ванной и надеть треники на меня. Она потащила меня в отделение неотложной помощи.

В отделении скорой помощи доктора определили, что в физическом плане не было никаких повреждений. Они дали мне валлиум и проводили меня через улицу, чтобы проконсультироваться у бородатого психолога. Он хотел поговорить о том, через что я прошел. Как только психолог и я оказались одни, я открыл ему, что я думал, что этот случай был обусловлен действием наркотических средств – в частности от принятия грибов и кислоты. Он сказал, что весьма сомневается в этом. Он нарисовал мне диаграмму некоторого рода. Он пытался объяснить.

Не смотря на его сомнение в компетентности моего медицинского диагноза, я завязал с наркотиками с тех пор. Выбор момента не мог быть более неожиданным. В Сиэтле героин быстро становился одним из основных продуктов диеты каждого – не только музыкантов. С пивом в руке я наблюдал за тем, как он захватывает город. Распространение наркотиков казалось напрямую связано с экономическим спадом, который ударил по городу в период нахождения Рональда Рейгона на первом сроке президентского правления. Поскольку работа исчезла, героин просочился в вакуум, оставленный в людских жизнях. До 1982 года я слышал о героине, но редко видел его, затем внезапно я начал видеть множество старших ребят, начавших использовать героин открыто. Чем больше и больше моих сверстников теряло свою работу, тем быстрее распространялся героин. Он был повсюду к 1983.

К моменту панической атаки я жил с моей девушкой, Стэйси. Когда она и я впервые столкнулись, я был панк-рокерским изгоем, а она встречалась с защитником футбольной команды средней школы. Я играл на ударных в группе Fartz, когда мы стали зависать вместе. Вскоре, Стэйси приехала на своем мопеде на выступление, которое я играл с ними. Наш солист Апчук (Upchuck) был необузданным педиком, который стал одним из первых людей в Сиэтле умерших от СПИДа несколько лет спустя. Он жил в здании с эклектичной группой геев, которые любили называть свою общую резиденцию «Дом педиков». Там была Стэйси, наблюдающая как я играю в подвале привлекающего своей развратностью панк-рок дома. Копы пришли прикрыть шоу. Стэйси и я сбежали вместе, убегая вниз по улице под дождем. Мы влюбились. Для каждого из нас это была первая настоящая любовь. У меня была любящая мама и семья, но сейчас я был готов отделиться самостоятельно и показать другому человеку, как я способен любить.

Когда Стэйси и я поселились вместе, парни из ее бывшего круга бойфрендов начали угрожать мне. Спортсмены не любили панков тогда, и мне пришлось несколько раз быть избитым группой пьяных игроков школьной футбольной команды, и однажды шайкой игроков Washington Huskies. Эти парни, вероятно, смотрели на такие встречи, как на кульминацию веселой ночной гулянки. Для меня, хотя и страшные, эти события, каким-то образом подтверждали, что я находился в чем-то новом и угрожающим. Их жестокость по отношению к людям вроде меня также заставляла понять очень четко, что мир не собирается быть справедливым – эти парни были всегда гораздо больше, чем я, и они всегда бегали сворами. Эти избиеня, вероятно, были также, фактором, почему позже я приходил в ярость каждый раз, когда я ощущал неправое деяние по отношению ко мне или по отношению к близкому мне, я лез драться немедленно. Было ли это оправдано, или нет, но я видел себя в роли защитника, а наличие у меня навыков уличного боя, которые мне пришлось приобрести, получая по мозгам в юношеские годы, приводило к тому, что я охотно выступал в этой роли со своими кулаками.

Я также перестал ходить в ту же школу что и Стэйси довольно скоро после того, как мы стали встречаться. Я перешел в альтернативную среднюю школу, чтобы упростить обучение и проводить больше времени играя музыку. Для выполнения требований альтернативной школы мне приходилось появляться на полчаса каждые две недели. Это оказалось слишком великой обязанностью, и меня выкинули из этой школы. Это был предпоследний год, и меня выставили из школы. Да, скатертью дорожка, я помню, как думал – я уже выбираю новую карьеру для себя.

На самом деле карьера может быть преувеличением. Я никогда не играл живую музыку тогда – и никогда не думал что смогу, если быть честным. Это просто не было частью моих расчетов: я предполагал, что мне всегда придется наемным рабочим. Самыми прибыльными работами, которые я имел, были в строительстве – однажды летом я сумел сохранить достаточно денег, чтобы купить усилители Marshall combo. Моей первой ресторанной работой было место под названием Huwiler’s. Это было достаточно популярным, чтобы вечером во время ужина был пик посещаемости и даже, хотя я занимал скромное место посудомойки, если кастрюли и сковородки не были чистыми, то целая кухня могла выйти из строя. Мне действительно нравилось работать, быть частью чего-то с множеством независимых движущихся частей, работающих для одной цели, нравились личности, которые входили в персонал.

После нескольких случайных работ я, наконец-то, причалил на полный рабочий день в Пекарню Шумахера. Место получило свое название от Билли Шумахера, местной знаменитости, известного как пионера в гонках на гидропланах. В Сиэтле гидропланы рассматривались как богоподобные колесницы, возящие наших героев на смехотворно высоких скоростях, через озеро Вашингтон. Этот особенный герой оказался мудком. Я был нанят мыть посуду. Отскабливание противней из под тортов и формочек из под маффинов это тяжелая физическая работа которая, всегда была в избытке. Кроме того, в довершение всего Шумахер заставил меня мыть его машины, копать дренажные каналы и убирать дерьмо его собак. Он также относился ко мне – как и ко всем другим рабочим - как к мусору. Но я не мог уволиться. Не было другой работы. Я должен был платить ренту.

Вскоре после панической атаки я ушел на неделю к своей семье. Стэйти все еще была в школе, поэтому когда я приходил домой я шел встречать ее после окончания уроков. Она побежала мне на встречу и прыгнула на меня, чуть ли не сбив меня с ног, со словами о том, как она по мне соскучилась. В ее глазах стояли слезы. Она сделала это перед целой массой студентов, которые высыпали в конце школьного дня.

Вау, ничего себе реакция.

Я самый счастливый парень.

Мои друзья вышли из здания и начали шептаться друг с другом вне пределов слышимости. Я заметил, что что-то происходит. У них для меня сюрприз? Что-нибудь произошло пока я отсутствовал? Затем моя девушка начала плакать и сказала мне, что она напилась и переспала с другим парнем пока меня не было. Прямо тогда и там я сказал, что между нами все кончено. Это был даже не вопрос, не предмет для обсуждения.

Но я не мог понять ситуации.

Со мной было что то не так?

Я знал она любила меня – как же она могла это сделать?

Я был раздавлен. Сначала моя паническая атака, затем это? Я просто не мог понять, почему Стэйси поступила так со мной. Мое понимание данной ситуации было основано на том, чему я был свидетелм с моим отцом. Я замкнулся в каком-то странном состоянии.

Стэйси была совершено смущена тоже. И казалось, что она искренне раскаивается. Она начала звонить моей маме, моим братьям и сестрам, моим друзьям. Люди говорили Чувак, ты должен дать ей второй шанс. Парень, который переспал с ней извинился, сказав, что это была лишь пьяная ошибка. Но я не знал, смогу ли я вернуться к ней после этого.

Я поговорил с моей мамой обо всем этом. Она сказала, что люди просто делают ошибки иногда. Она сказала, что это была очевидная ошибка Стэйси и что она сама подавлена этим.

«Я знаю, ты любишь ее», сказала мама. «Ты должен найти в своем сердце прощение для нее»

Так Стэйси и я возобновили отношения. Это был единственный раз, когда я вернулся к кому-то после чего-то подобного. Все шло отлично примерно в течение года. Я даже слышал о вакансии в кондитерской Lake Union Cafe, которая могла бы вытащить меня из пекарни Шумахера. Мои волосы были окрашены разными цветами все время, поэтому рабочие места, на которых я был бы на всеобщем обозрении не рассматривались. К счастью, были вакансии посудомоек, и, как оказалось, шеф-повар был огромным педиком, который даже не посмотрел дважды, когда увидел во время собеседования мои волосы. Также ему понравилось то, что я был музыкантом. Я подозреваю, что он мог принять меня за гея. Я получил работу.

Затем в 1983 году моя группа Ten Minute Warning получили место на разогреве в туре по Северо-западу с важной ванкуверской панк-группой D.O.A. Когда я вернулся назад домой после недели или около того проведенной в дороге, я вошел к нам домой и обнаружил Стейси зависающей с парнем, который, как я знал, был частью компании людей распространяющих героин. Я был обеспокоен. Мы не задумывались конкретно над этим, но признаки того, что она употребляла становились все более очевидными, я стал проводить все больше времени вне нашей квартиры. Я не хотел иметь с этим дело. Стэйси наконец сказала мне, что она употребляет героин. Я съехал. Она топила себя в героине следующие несколько лет.

Все было кончено.

Я пытался изо всех сил справиться с потерей первой любви - тем более из-за того, как это произошло. Кроме того, я был физически болен – так болен, что я не мог принимать никакую пищу. Конечно, я также нуждался в каком-то месте, чтобы сразу же там поселиться. У одиного из моих лучших друзей Эдди появилась блестящая идея. Его мама покупала дома и переделывала их; он делал ремонт на в домах на продажу. Мы въехали в один из домов, сделанных для перепродажи.

Эдди и я впервые встретились на баскетбольной площадке во время практики в третьем классе. Я столкнулся с ним слишком сильно, пока пытался блокировать его бросок – это из той серии таких действие, которое вы совершаете, когда вы еще не достигли контроля над растущим телом. Он ударил меня прямо в нос в отместку. По некоторой причине, когда мальчики влезают в драку, они часто становятся неразлучными друзьями. Это оказалось справедливым для меня и Эда.

По мере того как мы прошли через среднюю школу вместе, Эдди и я прошли через одни и те же трудности и испытали всю ту же фигню: спорт, девушки, наркотики, грандиозный угон автомобилей. В один и тот же момент в 8 классе как Эдди и как некоторые другие друзья я начал играть на инструментах, Эдди присоединился к нашему новому увлечению панк-роком. Он не мог играть на гитарах или ударных, поэтому он начал сосредотачиваться на том, чтобы быть вокалистом. Почему бы нет? Он всегда был самым клевым из нас и, безусловно, мог встать напротив любой толпы и не прятаться за инструмент. Это было не задолго до того, как он пел для одной многообещающей городской панк-группы.

Как только мы устроились в одном из обновленных проектов мамы Эдди мы разработали распорядок дня. Я просыпался утром и шел на работу в Lake Union Cafe; Эд вставал и работал на следующей фазе реконструкции – гипсокартон, сантехника, электрика и что-нибудь в этом роде. Большинство ночей мы ходили на концерты, будь то выступления с нашими группами или концерт групп наших друзей. Поскольку мы оба были в группах, то располагали, несомненно, неограниченными возможностями, чтобы встречаться и спать с девчонками. Недавно оказавшись один выбираясь из дерьма, в котором я оказался с эмоциональной точки зрения, я решил воспользоваться этими возможностями.

Мне было 18, и вот мы во всей красе, два лучших друга, живущих сами по себе, живущих в большом доме в хорошем районе. Однажды ночью Билли Айдол, который только что взлетел в рейтингах со своим вторым сольным альбомом Rebel Yell, выступал в Tonight Show с ведущим Джони Карсоном. Это был первый раз, когда какой-нибудь наш панк-кумир смог пробиться на такое большое шоу как это, и у нас была миссия посмотреть его - хотя не считая миссии не выходить из дома тем вечером. По дороге домой, пьяные, мы были остановлены за превышение скорости всего за несколько кварталов до нашего дома. Я был за рулем своего «нового» автомобиля Ford Maverick 1971 года, который я приобрел за 300 долларов. Когда я опустил мое окно, держа во рту медную монетку, чтобы сбить с толку алкотестер, я сказал полицейскому «Но офицер, мы превысили скорость, потому что мы не можем пропустить Билли Айдола в шоу Карсона!» Эдди ржал на пассажирском месте, и я тоже задыхался от смеха, рок-н-рольные боги были с нами той ночью, и полицейский отпустил нас.

Вскоре я мог видеть все меньше и меньше выполненной работы в доме. Эд также стал реже выходить из своей комнаты. Хорошие времена подошли к концу. В случае Эдда, однажды он начал принимать героин, и тот отнял у него всю силу воли, безоговорочно лишил его ее. Я беспомощно наблюдал, как мой друг медленно погружался все глубже и глубже в яму. Казалось, я потерял его и не имею средств сделать что-нибудь с этим – еще один пострадавший от героина в моем близком круге общения.

Глава 9

Прошло не так много времени с тех пор, как меня сократили в Блэк Ангусе, и я вновь нашел постоянную работу, в конторе, находившейся на одной из боковых улочек в районе пересечения Голливудского бульвара и скоростного шоссе. Эта компания якобы торговала канцелярскими принадлежностями, но особенности моей работы заставляли задуматься. Типичный рабочий день состоял из того, что вооруженный пистолетом парень в тренировочном костюме, с не поддающимся точному определению восточноевропейским акцентом, давал мне задание доставить грузовик или фургон без окон и опознавательных знаков с одного случайного, безымянного адреса, на другой. Впрочем, даже не так - называть те потайные переулки, заброшенные участки и глухие путепроводы, где я находил и оставлял грузовики, “адресами” было бы большой натяжкой. Я никогда не спрашивал, что именно там перевозилось. Пожалуй, задавать такой вопрос не казалось мне безопасным.

Разъезжая по городу, я начал понимать, насколько разобщенным городом был Лос-Анджелес. Многие мои сослуживцы отказывались выполнять “доставки” в район Уоттс [район, населенный исключительно чернокожими и иммигрантами из Латинской Америки - прим. пер.]. Я был просто поражен. В Сиэттле не было мест, куда люди прямо-таки отказывались заходить. В Сиэттле был “черный район” - Центральный район - но не было таких четких разграничений, как в Лос-Анджелесе. Школа, в которой я учился, находилась в Центральном районе. В Лос-Анджелесе же люди, жившие в Голливуде, не покидали пределов Голливуда, жители еврейского анклава в Фэйрфаксе не покидали Фэйрфакс, жители Уоттса не покидали Уоттс, и, по-видимому, даже не знали, где находится Голливуд. Весь город был охвачен страхом.

В один из февральских дней 1985 года я возвращался с работы и наткнулся на Иззи. Он рассказал мне, что собирает новую группу с парой ребят из L.A. Guns, группы, на концерт которой Слэш водил меня в октябре. Эксл Роуз, вокалист в том составе L.A. Guns, который я видел, вырос вместе с Иззи в штате Индиана, и последовал за ним в Лос-Анджелес. Эксл как раз перебрался в квартиру в нашем квартале на Оркид-стрит, с дешевыми ценами на жилье и крайне неблагоприятной криминальной обстановкой - в этот жужжащий улей проституции и торговли наркотиками. В новой группе Иззи также принимал участие Трэйси Ганз в качестве лидер-гитариста. Они собирались назвать новую группу Guns N’ Roses.

Практически мгновенно новая группа рассталась со своим первым бас-гитаристом. На этом этапе Иззи обратился ко мне.

“Ты же вроде играешь на бас-гитаре?” - спросил он меня.

“У меня есть бас-гитара” - отвечал я. На тот момент я уже мог свободно играть на четырех струнах, но еще даже не приблизился к тому, чтобы сформировать собственный стиль игры. К счастью, одним из преимуществ молодости - а мне едва исполнился 21 год - является бесстрашие и неукротимая уверенность в себе. Нечего и говорить о том, что у меня уже не было гитары. На тот момент приходилось выбирать - бас-гитара или ничего.

Когда я явился на свою первую репетицию GN’R в конце марта 1985 года, мы с Экслом обменялись приветствиями и начали шутить о том и сем. Он мне сразу понравился. Затем человек, отвечавший за звук, попросил Эксла проверить микрофон. Эксл выдал один из своих криков, и это было нечто, чего мне прежде не доводилось слышать. Там было два голоса, звучавших одновременно! У этого есть свое название в музыковедении, а я в тот миг понял лишь то, что этот чувак - необыкновенный, мощный и охренительно серьезный. Он на тот момент еще не полностью владел своим голосом - на том этапе он был скорее необычным, а не великим - но было ясно, что он приехал из Индианы в Голливуд не за хорошей погодой. Он приехал сюда, чтобы заявить о себе, и показать свои способности всему миру.

Что касается Иззи, он был не бог весть каким гитаристом, но мне это нравилось - и в нем лично, и вообще. Я тоже был не бог весть каким гитаристом. Это было по-панковски. Однажды вечером, когда мы разговаривали после репетиции, Иззи упомянул группу под названием Naughty Women [Непристойные женщины - прим. пер.]. Название показалось мне знакомым.

“Я знаю эту группу” - сказал я, пытаясь сопоставить название, “кажется, я выступал с ними в одном концерте как-то раз. А ну-ка подожди… это случайно не трансвеститы?”

“Ага” - сказал Иззи. Он сделал паузу и добавил: “Я был их барабанщиком”.

Круто, подумал я, этот парень - натуральный ветеран панк-роковой клубной сцены, самый что ни на есть настоящий.

У Иззи и Эксла уже было несколько песен, и другие парни их знали: “Think about you”, “Anything goes”, “Move to the city”, “Shadow of your love” и “Don’t cry”. Еще мы играли ускоренные панковские версии “Jumpin’ Jack Flash” Роллинг Стоунз и “Heartbreak hotel” Элвиса Пресли.

Роб Гарднер, барабанщик, играл на установке с двумя “бочками” - типичный “металлист”. Трэйси был потрясающим гитаристом, но его звучание тоже было очень “металлическим”. По моему изначальному впечатлению, у него не было того чувства, которое я подметил у Слэша. В очередной раз я осознал, с упавшим сердцем, что это не та группа, которую я искал, не та группа, которая способна на настоящий прорыв в музыке.

У них, однако, были назначены выступления, и поскольку у нас с Иззи было много общего, и Эксл казался мне таким необыкновенным, я решил остаться с ними на некоторое время. После того, как мы отыграли в клубе Dancing Waters и еще где-то - концерт был настолько незапоминающимся, что я уже не помню название площадки - остатки моего энтузиазма по поводу группы испарились. Я пропустил следующую репетицию. Эксл позвонил мне после этого. Он понял, что я собираюсь отчалить, и попросил меня - пожалуйста, приходи на следующую репетицию. Я неохотно согласился.

Эксл встретил меня возле репетиционной, чтобы обсудить причины моего недовольства.

“Ты должен быть с нами”, сказал он. “Дай группе еще шанс”.

Мне предстояло вскоре убедиться в этом качестве Эксла: если он видел что-то стоящее в человеке, он был готов сделать все, что только возможно, чтобы этот человек принял участие в его планах.

Одной из причин моего недовольства группой было то, что я не верил в серьезность намерений Трэйси и Роба - у них обоих была вполне обеспеченная жизнь в пригородах Лос-Анджелеса. Я уже распознал к тому времени различие между уроженцами Лос-Анджелеса, и теми, кто туда приехал. Эксл и Иззи отличались даже от других приезжих - им была присуща серьезность совершенно другого уровня. Эксл в те времена иногда спал на улице. Так же было ясно, что Иззи готов на все, даже невзирая на его зависимость от героина. Они как бы говорили мне - “можешь идти с нами, можешь не идти, но мы найдем свой путь и воплотим в жизнь нашу мечту”. Мне это нравилось. В то же время, я не знал, как лучше всего донести это до Эксла. Я сказал ему, что просто-напросто не считаю Роба и Трэйси готовыми к тому, чтобы посвятить себя целиком группе и пожертвовать ради этого всем. Эксл не стал спорить. Мы пошли внутрь.

На репетиции у меня возникла идея. Я уже прошел через горнило панк-рока; я привык спать на полу и делать все что угодно ради продвижения своей группы в массы. По моему опыту, такие условия заодно давали возможность посмотреть, из какого теста слеплены твои товарищи по группе. Такая встряска в дороге может быть как раз тем, что необходимо Guns N’ Roses.

Я подошел к Экслу и Иззи.

“Послушайте, как вы смотрите на то, чтобы поиграть в других местах, помимо этого долбаного Dancing Waters в Сан-Педро?”

Они кивнули.

“Если уж играем ради троих человек”, сказал я, “давайте хотя бы играть в других местах”.

“Идея первый сорт”, сказал Иззи.

Мне сразу стало ясно, что Иззи понял, к чему я клоню - он через это уже проходил. Он знал, что это способ проверить все звенья группы и выявить слабые.

В панк-группах первой волны, в которых я играл, мы сами назначали выступления, сами были администраторами в туре, сами распределяли наличку, сами делали себе концертные майки. Императив “сделай сам” был весьма силен, и благодаря этому я разбирался в основах этого бизнеса. У нас было некоторое количество отрепетированных песен, был опыт выступлений в округе, и я знал, что смогу использовать накопившиеся за эти годы знакомства, чтобы назначить несколько выступлений для начинающей группы Guns N’ Roses - панк-роковый тур по Западному Побережью.

“Я думаю, что могу организовать для нас тур”, сказал я. “Обстановка будет спартанская, но зато мы будем выступать”.

Им очень понравилась эта идея.

“Да, поехали!”

Теперь и у меня появился энтузиазм: к концу этой поездки мы будем знать, насколько серьезна вся эта затея с GN’R. Панк-роковые туры в те дни работали на чистом авантюризме и адреналине. Если удавалось заработать достаточно, чтобы оплатить бензин, и еще оставалось немного денег на макароны быстрого приготовления, это можно было считать удачей. Спать приходилось у случайных знакомых, если пустят, или на полу в клубе, если ты пришелся по душе хозяину. Но все это было несущественно. Главным было то, что это давало возможность доказать всем, чего ты стоишь, возможность заставить себя выйти за пределы “благоприятной зоны”, донести музыку, в которую ты веришь, до жителей других городов, и выкинуть любую осторожность к чертям. Хотя если задуматься, то и не было ее вовсе в ту пору, этой осторожности.

Мне удалось назначить для нас серию концертов, в основном на площадках, где я уже играл с предыдущими группами или бывал в ту пору, когда короткое время работал техником у Fastbacks. Первое выступление должно было стать для меня возвращением в родные места - 12 июня на разогреве у Fastbacks в тогда только появившемся Сиэттлском клубе Gorilla Gardens. Остальные выступления были в маленьких панковских клубах, общинных домах и сквотах вдоль побережья, по дороге обратно в Лос-Анджелес. Мы должны были выступить в 13th Precinct в Портленде; в подвале дома, где жила община панков, в Юджине; в еще одном доме в Сакраменто и в клубе под названием Mabuhay Gardens в Сан-Франциско. Таков был наш план целиком. Все остальные вопросы, в том числе - где мы будем спать, и на какие шиши будем питаться - мы собирались решать по ходу пьесы.

Роб и Трэйси с самого начала отнеслись к этой затее скептически. По-видимому, они не были уверены, совершить ли им этот “подвиг во имя веры” - уехать из дома, взяв с собой лишь товарищей по группе и собственную смекалку. Буквально за пару недель до запланированного выезда, они объявили нам, что не готовы на поездку с нулевым бюджетом. У них не укладывалось в голове, как это мы не знаем, где будем ночевать в течение всего тура. Я заверил их, что мы найдем, к кому завалиться на ночь, да и вообще - какая разница? Главное что мы будем в туре, сама мысль об этом меня просто завораживала.

Но это не имело значения. Сначала Роб, а затем и Трэйси отказались ехать. У нас оставалось десять дней до запланированного выезда в тур.

“Не беспокойтесь”, сказал я Иззи и Экслу, которые были преданы группе и для которых поездка в тур имела такое же магическое притяжение, как и для меня. “Я знаю пару ребят, которых мы можем взять в группу”.

Глава 10

К 1984 году, моя группа Ten Minute Warning была моим самым большим панковским творением в Нортвесте. В те времена, получив двести баксов за концерт, ты оказывался на вершине. Иногда мы получали по 250 и даже 300 долларов. Еженедельная альтернативная газета The Rocket, поместила нас на обложку, а the Seattle Times, одно из крупнейших изданий, немного написало о нас. Мы были хедлайнерами на концертах в Сиэтле и отыгрывали крутые шоу где угодно, с любой хорошей группой – у нас был совместный тур с Dead Kennedys, D.O.A., и нашими героями - Black Flag. Мы разрушали ту “стену”, которая всегда стояла между панком и металлом, когда выступали на катке, где играли все провинциальные металл-команды, с группой Culprit. Наши песни были изданы на некоторых панк-сборниках. В начале 1984 года мы подписали договор с рекорд-лейблом Alternative Tentacles, которым управлял Джелло Биафра из Dead Kennedys. Они помогли записать нам дэмо для альбома.

Наша группа произошла из другой – Fartz. Я играл там один раз в качестве ударника, и был близко знаком с их гитаристом, парнем по имени Пол Солджер. Пол и Я отправились на его Мустанге 65 года – подарке его родителей, чтобы увидеть Джонни Тандерса в Портленде и Ванкувере. В итоге, Пол и Я начали писать песни вместе – оба на гитарах – и мы определенно решили создать новую группу. Я стал ритм-гитаристом, на ударные мы взяли Грега Гилмора, который продолжал играть в Mother Love Bone, а на басу был Дэвид Гарригес, местная легенда скейтборда. Осталось выбрать вокалиста. Наш выбор пал на парня по имени Стив Вервульф, чувак, которого мы все знали по панк-окружению. Стиви был безусловно выдумщик. У него были длинные волосы, он носил стильные черные кожаные штаны и что-то еще. На сцене он был ненормальным, сочетая нелепые движения Игги Попа с обреченностью и унынием Баухаус Питера Мёрфи и шаманской энергией Джима Моррисона. До этого я собирал сам и играл во многих коллективах, но тогда между людьми в группах были слабые отношения. Ten Minute Warning были чем-то другим.

Мы создали новый звук. Тогда многие из нас на панк-сцене были сыты по горло шаблонным хардкором. Наша группа приняла решение снизить скорость исполнения, характерную для хардкора, до более медленной, с добавлением сладжа и тяжелых психоделических элементов. Вокалист группы Black Flag, Генри Роллинс, сказал нам, что мы звучим как панк-рок версия Hawkwind – британская группа, с которой началась карьера Лемми Килместера, который позже основал Motorhead. Мы приняли это как высокую похвалу. Наша группа была по-настоящему особенной и имела значение. Мы начали делить сцену с другими группами, которые вышли из хардкор-сцены и старались создать что-нибудь новое, как the Replacements, группа из Миниаполиса, с которой мы играли, когда они приехали в Сиэтл. Мы становились все лучше и лучше.

Пол, который всегда чем-нибудь баловался, прошел через несколько стадий употребления героина. Но каждый раз он сам отказывался от этого, чтобы не подсесть на наркотики на слишком долгое время. Вообще-то говоря, я считал, что ему больше не угрожает опасность. Но я отчетливо помню первый раз, когда он, опоздав, появился на репетиции в подвале на нашей Бэллстрит в пригороде в дремотном состоянии, выдающем то, что он под кайфом. Я вроде как проигнорировал это в первый раз, но чем чаще я видел его под кайфом, тем более я осознавал, что он будет возвращаться к привычному состоянию. Я не уверен, местная дурная слава ли дала ему более легкий доступ к наркотикам, но Пол подсаживался все больше, а как только наркоман, наконец, открывает ворота, то вступает на темный и ужасающий путь и уже не возвращается назад.

К середине 1984 года героин отнял у меня девушку, с которой у меня были длительные отношения, лучшего друга и мою основную группу. Многие мои друзья и наставники, такие как Ким из Fastbacks, были расслаблены. На самом деле, почти все, с кем я познавал музыку, сидели на наркотиках.

У меня все еще продолжались панические атаки, я волновался о том, что у меня может быть серьезная болезнь: в прошлом году мне удалили из груди опухоль, и хотя она была доброкачественная, я был уверен, что она может увеличиться. Подытоживая, будущее – с наркотиками, вторгающимися со всех сторон, не выглядело таким уж светлым. Я стал больше пить, используя это как спасение. Я пил столько, что мой босс в Union Lake Cafe поговорил со мной об этом. Это не касалось того, что я пил на работе, он заметил, что я пью каждую ночь. Догадываюсь, что от меня разило выпивкой, когда я вышел на работу.

Я работал в Lake Union Cafe почти два года. Две вещи делали эту работу замечательной: мы слушали музыку в подсобке, и была возможность продвижения по работе. Первые несколько месяцев я работал мойщиком посуды, выскребая остатки кексов и пирогов, как и в Пекарне Шумахера. Однажды я зарекомендовал себя как надежный работник, и один из начальников взял меня под свое крыло, научил простым вещам – нарезать хлеб, окунать клубнику в шоколад. Босс наблюдал за моей готовностью, и начал тестировать меня. В один день он предложил мне не приходить днем, но прийти в ночную смену. Но это же время, в которое приходят пекари! Я вышел в следующую ночь, и они сообщили мне, что теперь я ученик пекаря. И босс дал мне повышение!

Я готовил пирожные Black Forest и различные муссы. Я мог работать с марципанами и тестом. Мои пироги с малиной, покрытые миндальной решеткой, становились произведениями искусства. У меня даже был собственный бейдж: Дафф МакКэган, повар по кондитерским изделиям.

Одним из моих приятелей был Брюс Пэввит, который приехал из Олимпии год назад. Он вел колонку под названием “Sub Pop” в еженедельном журнале Rocket. Он сказал мне, что этим летом он принял решение основать рекорд-лейбл и выпустить сингл, следуя за своей мечтой. Он уже успел придумать имя своему лейблу: он решил назвать его “Sub Pop”, как и свою колонку. И неприятная мысль начала вертеться в моем возбужденном сознании: рискую ли я отказаться от своей мечты? Несмотря на то, что я увлекался выпечкой, я не стремился делать потенциальную карьеру в Lake Union Cafe. Чтобы сделать карьеру шеф-повара и зарабатывать реальные деньги, нужно иметь свои собственные рецепты. Я не собирал своих собственных рецептов, я просто обслуживал людей. Но с основанием моих групп и друзьями, подсевшими на героин, что еще мне оставалось делать?

У меня все еще была мечта, найти одинаково мыслящих музыкантов, которые хотели бы выйти за границы возможностей в плане музыки, и с усердием включились бы в работу, готовые это сделать. И, конечно, в итоге, я бы возлюбил тот день, когда смог бы создавать живую играющую музыку. Ко мне пришло понимание, что настало время подумать о том, как мне освежиться музыкально и личностно.

Я обдумывал новые пути – пути, которые еще не полностью были отрезаны темной стороной героина, и начал расширять свой круг общения. Однажды ночью, я тусовался с парнем по имени Доннер. Я знал его отчасти, по панк-сцене, но этой ночью мы поняли, что между нами было много всего общего – самое важное - героин, растущая дистанция между друзьями, дружба, которую он убивал. Доннер открыл свой клуб, который назывался Grey Door in Pioneer Square. Его клуб быстро стал моим любимым местом для тусовок. Аудитория там была всех возрастов. Пиво подавалось тайком из подвала.

Доннер и я даже сколотили группу, и я снова начал играть на ударных. Это была не серьезная попытка, а попойка. Как и Я, он был большим алкашом, и у него всегда рядом была бутылка с чем-нибудь. Сиэтл оставался Сиэтлом, мы могли смешать все, что у нас было вместе с крепчайшим кофе – наша версия спидболла, я предполагаю.

The Grey Door стал тем местом, где Я встретил вокалиста Энди Вуда. Его группа Malfunkshun прибыла с Баинбриджского Острова, и оставалась неделю в клубе – он так же служил как пристанище. И даже если в клубе было около десяти человек, Энди указывал поверх толпы и выкрикивал: “Я хочу, чтобы все люди с левой стороны прокричали ‘hell’, а люди справа прокричали ‘yeah’,” – так же, как и его герой Пол Стэнли из KISS делал это на больших аренах. Несколько лет спустя, его (Энди) следующая группа Mother Love Bone заключила контракт с крупным лейблом и выпустила стандартный EP. Чуть позже Энди умер от передозировки героина – всего за несколько дней до предполагаемого релиза их полноформатного альбома. Оставшиеся парни не стали отступать, нашли нового вокалиста, и назвались Pearl Jam.

Энди и Я часами говорили о музыке в общем, и Принсе в частности. Альбом Purple Rain вышел летом 1984 года, и я купил его в день выхода. Я полюбил «1999», и слушал записи Принса постоянно: дома на проигрывателе или на кассете на паршивом маленьком бумбоксе. Моя подружка стала приносить мне крутые сборники с записями Parliament, Lakeside, Gap Band, Cameo, и других R&B исполнителей. Следующие альбомы: Black Flag My War, Proof Through the Night T-Bone Burnett, Only Rock and Roll the Rolling Stones, Hanoi Rocks Two Steps from the Move стали саундтреками моей текущей жизни, когда я находился в душевном поиске.

Записи Принса открыли для меня то, что для мульти-инструменталистов открываются многие двери. Принс был не столько сольным исполнителем, сколько группа из одного человека. Может быть, однажды я выпущу запись, сделанную полностью мной. У меня были спровоцированные коктейлями из виски и кофе мечты о переезде куда-нибудь вроде Голливуда, записи клевого альбома вроде Принца, который сам играл на всех инструментах во время записи, покупки дома и переезда туда Доннера и всех моих друзей, чтобы жить-поживать пиздатой панк-рок коммуной…

Эти фантазии приобрели дополнительный вес, когда один мой друг Joe Toutonghi посоветовал мне покинуть Сиэтл. Я всегда восторгался Джо. Он ухватил новые виды музыки. Он был среди первых, из-за кого я стал играть Bauhaus по просьбе, и британский ска, как Madness и the Specials. Он входил в состав скейтбордной команды Jaks, участники которой располагались вверх и вниз по Западному побережью. Джо запрыгивал на товарные поезда как старомодный бродяга – со скейтбордом в руке вместо связанного узелка с вещами через плечо – просто чтобы уехать куда-нибудь и увидеть новые места.

Джо торчал в тот момент, он оттащил меня всторону и сказал заговорщически.“Тебе нужно выбираться отсюда”, – сказал он. “Я упустил свой шанс. Но у тебя он все еще есть – ты и есть наш шанс”.

Даже не смотря на это, Я и Доннер стали закадычными друзьями, к концу лета 1984 года я стал думать, что если Я не выберусь из Сиэтла сейчас, то, возможно, никогда не выберусь. Многие мои расчеты о том, куда пойти, были основаны на практических соображениях: шестицилиндровый двигатель моего старого Форда был ультра-надежен, на этой машине было преодолено 200 000 миль. Моя сумка была туго набита, у меня были знакомые и пристанища вдоль всего маршрута по Западному побережью. И также мой брат Мэтт учился в Лос-Анджелесе. Так что обстоятельства складывались не в пользу Нью-Йорка, как я предполагал вначале.

Последним музыкальным пристрастием Джо стала лос-анджелесская группа Red Hot Chili Peppers, которая экспериментировала с фанковым звучанием. Хмм, я могу доехать до Лос-Анджелеса на своей машине, кочуя от одного пристанища до другого, возможно остановлюсь на пару ночей в доме брата. Кроме этого, у меня не было иных оснований выбрать Лос-Анджелес. Это было всего лишь место – большое место, и оно не было Сиэтлом, и более безопасное место, чем этот зараженный героином тихий Нортвест.

Для многих людей, путешествующих на мили, это может показаться большим испытанием. Для меня, в конце концов, это был всего лишь способ обойти преграды. Однажды ночью я напился, и сказал кучке людей, что собираюсь ехать в Лос-Анджелес. Так что решение было принято, я должен был сделать это.

Моя поездка в Лос-Анджелес преподнесла немедленные трудности. Моя ударная установка была куском дерьма и разваливалась по частям. Ударные всегда было трудно разместить, собрать и разобрать. Эй, я же был мульти-инструменталистом – нет ударных, нет проблем. Окей, тогда решено: я продам свою установку. Когда я ее продал, я получил за нее 80 баксов.

Я решил, что возьму с собой свою гитару – моего черного убийцу, выпущенного в конце 1970х B.C. Rich Seagull. Но я продал свой усилок “Marshall”, чтобы накопить денег на поездку. Новый комбик будет легче купить, когда я приеду туда, осяду, найду работу. В любом случае, я сомневался, что гитара – это лучший способ ворваться на лос-анджелесскую сцену: 1984 год стал успешным для Van Halen, и город был наводнен гитаристами, которые были вдохновлены техникой Эдди ванн Халена, его изощренным, быстрым шреддингом. Я сомневался, что люди в Лос-Анджелесе поймут кого-то, кто приехал из другого места, и играет на гитаре как Джонни Тандерс или Стиви Джонс из Sex Pistols – грубо и испорченно, где в центре стоит песня, а не соло. Конечно, я бы хотел так, как у Джонни Тандерса, но я подумал, что для начала мне нужно найти правильных людей. И я понял, что лучший способ сделать это - и дать концерт, в конце концов – это сделать бас-гитару моим основным инструментом. Даже если бы не получилось, я бы в любом случае примелькался и познакомился с людьми.

Несколькими годами ранее, я играл на басу в группе Vains, но меня нельзя было назвать великолепным музыкантом. Недавно я снова вернулся к бас-гитаре, купил себе черный бас фирмы Yamaha и замечательную басовую голову Peavey с кабинетом 2x15. Для любого, кто в этом разбирается, может показаться странным такое сочетание, но это стало началом поиска фирменного звука. Я начал искать свой собственный звук, и этот инструмент с аппаратом стали хорошим стартом.

В семье МакКэганов было столько детей, что ни для кого не стало трагедией, когда я сказал своей семье насчет моей идеи свалить из города. Владелец Lake Union Cafe с пониманием отнесся к моему выбору. Он знал, что музыка была тем, чем я собираюсь заниматься. Он также уважал ту работу, которую я проделал, работая в кафе. Главный шеф-повар написал для меня милую рекомендацию, которую я взял с собой, и которая сослужит мне добрую службу.

Глава 11

В пятницу, 31 мая 1985 года, Слэш выступал в Country Club вместе с Black Sheep, группой, к которой он недавно присоединился. Я начал думать, что его манера игры будет хорошо сочетаться с игрой Иззи. Так что я позвал с собой Эксла, и мы поговорили со Слэшем. На следующий день я позвонил Слэшу и пытался убедить его привести с собой Стивена Адлера, чтобы порепетировать с нами. Они оба знали Эксла, отыграли с ним пару концертов в 1984 году в составе Hollywood Rose, когда Эксл приехал в Лос-Анджелес. Но в этот промежуток времени произошла некоторая ссора. По всей видимости, Эксл переспал с девушкой Слэша. Но мало того, когда вокалист Black Sheep узнал причину, по которой мы пришли на их концерт, он ужасно разозлился, позвонил маме Слэша и сказал, что мы –наркоманы– в этом он был частично прав.

Слэш был склонен попробовать, потому что Guns казались ему более подходящими в музыкальном плане. Его интерес в этой работе был в первую очередь меркантильным: это было местом из которого можно было вырваться, чтобы заполнить вакансию в успешной группе – как Оззи выцепил Рэнди Роадса из Quiet Riot. Но чем оставаться в Black Sheep и ждать звонка пока тебя пригласят в тур в качестве гитариста KISS или еще кого, Слэшу нравилась идея присоединения к группе, намеревающейся создать свой собственный стиль.

В конце концов, Слэш и Стивен согласились прийти на репетицию, всего за несколько дней до намеченного заранее концерта 6 июня в клубе Troubadour, который, как предполагалось, станет разминкой для нашего тура. Мы встретились в Сильверлэйке – мы платили 6 долларов в час за аренду, куда также была включена ударная установка. В тот момент, когда мы впятером начали играть первую песню, мы все услышали и почувствовали верный настрой. Химия была немедленной, громовой и душевной. Это было удивительно, и все мы осознали это мгновенно.

Иззи разделял мой ужас, взирая на гигантский набор барабанов и тарелок, характерный для хэви-метала. Мы с ним заботились о том, чтобы нигде в пределах видимости не было второй “бочки”, вне зависимости от того, где мы репетировали. Вместе мы начали прятать элементы установки Стивена. Каждый раз когда он появлялся на репетиции, ударная установка становилась все меньше и меньше, пока у него не осталось все самое основное – набор, который позволил бы ему оттачивать его коронный звук и влиять на современных рок-драммеров несколько лет спустя. Без второй бас-бочки его неистовая скорость была урезана вдвое, и в результате мы смогли подстроиться друг под друга и создать грув.

Во время первых репетиций, каждый из нас начал работать над новыми песнями, основанными на кое-каких текстах, которые основывались на тех набросках, что Я привез с собой в тетради из Сиэтла. Вскоре появилась песня “Paradise City”, которая начинала приобретать законченный вид за эти пару дней до выступления в клубе Troubadour, и нашей поездки в Сиэтл.

В четверг, 6 июня, мы сыграли наше первое живое выступление в том составе, в котором записали наш дебютный альбом. Афиша в Troubadour включала Fineline, Mistreater, и очень жирными буквами надпись Guns N’ Roses. Школьный приятель Слэша – Марк Кантер – он оказался из семьи, которая управляла Canter’s Deli – пришел, чтобы сделать снимки. Он сделал снимки каждого из нас на следующий день, так что мы располагали нашими портретными снимками, которые могли размещать там, где выступали. Это была пятница.

В субботу, 8 июня, Иззи, Эксл, Слэш, Стивен и Я собрались, чтобы отправиться в Сиэтл: веселая компания неприкаянных душ, собирающихся отправиться на поиски рок-н-рольной славы, и готовых жить, обходясь лишь собственной смекалкой, чтобы показать миру себя и свои музыкальные идеи - или провалиться. В конце концов, мы думали, что между нами возникла настоящая музыкальная химия. Это было очевидно еще до того, как наш тур начался.

У нашего друга Дэнни был большой Buick LeSabre с мощным восьмицилиндровым двигателем и прицепом. Семеро погрузились в машину: пятеро из нас – группа, плюс Дэнни и еще один друг, Джо-Джо, которые стали нашими роуди. Эти парни могли ввязаться в любую драку за нас, были действительно надежными друзьями, и мы были так же рады тому, что они и глазом не моргнув перед неопределенностью пустились в это финансово необеспеченное дорожное приключение. Мы арендовали в U-Haul трейлер, чтобы погрузить наше оборудование. В наши планы входило доехать прямо до Сиэтла – это заняло бы примерно 21 час, и прибыть туда в воскресенье. Мой приятель Доннер собирался разрешить нам остановиться у него в квартире на первые несколько ночей перед нашим шоу в эту среду.

Когда мы отъехали от магазина «Grapevine», расположенного в холмистом районе по пятой автостраде южнее Бэйкерсфилд (Калифорния), машина начала барахлить, воспротивившись тащить весь тот груз, который в нее впихнули, и глохла в пылающую полуденную жару в долине San Joaquin. Как только мы проехали Бэйкерсфилд, расположенный всего лишь в 105 милях от ЛА, машина Дэнни остановилась и заглохла. Проезжающий мотоциклист попытался помочь нам, но все, что он смог сделать для нас, это подвести до следующей заправочной станции, и позвонить в AAA. Мечты о том, что следующим вечером мы будем жарить бургеры в садике Доннера быстро улетучились, когда мы осознали, что тачка Дэнни остается неизвестно где до тех пор, пока над ней капитально не поработают.

Мы были разбиты, голодны и изнемогали от зноя, и присели возле шоссе. Сумерки медленно опускались, но зной не спадал. Когда эвакуатор появился, механик ничуть не обрадовался, увидев целую банду потных, тощих рокеров, собирающихся прокатиться на его грузовике. Мы доехали до следующего съезда с шоссе, где остановился эвакуатор и где была заправочная станция.

В тот момент, удалившись от проносившихся со свистом автомобилей, мы решили подвести итоги сложившейся ситуации. Была уже середина ночи. У нас было 37 долларов на пятерых. Если мы вернемся в Л.А, то мы не сможем продолжить наш тур. Этот вариант не мог нам подойти, вне зависимости от нашей текущих затруднений. Мы решили, что впятером, причем трое с гитарами, будем продвигаться дальше на север автостопом, пока Денни и Джо пытаются починить машину. Они догонят нас с нашим оборудованием по пути, или уже в самом Сиэтле.

Я позвонил Ким Варник из Fastbacks на заправочной станции. На своем первом концерте в Сиэтле мы должны были открывать их шоу. Я начал обрисовывать ситуацию. Вообще-то, я должен был еще упомянуть об изменении в составе, которое произошло после того, как я забронировал эти выступления.

“Так что Иззи, Эксл и Я убедили присоединиться к нам Слэша.”

“Иззи, Эксл, Слэш и Дафф,” – сказала она. “Что это вообще за имена?”

“Ну, еще с нами есть парень по имени Стивен.”

Она сказала, что нет проблем, мы можем использовать оборудование Fastbacks, если Денни не сможет добраться вовремя. Ок’, на счет этого мы позаботились, теперь надо найти транспорт, и кого-то, кто бы подвез пятерых парней с гитарами - уж точно задачка не из легких.

Мы знали, что колесить автостопом такой большой группой будет нелегко. Для прояснения трудности задачи, я сразу должен заметить, что хотя я и был одет в длинное кожаное сутенерское пальто, у меня был не самый угрожающий вид из нас всех. Даже если кто-то будет готов остановиться ради одного грязного рокера, он не возьмет нас всех. Так что мы решили поймать какого-нибудь движущего на север дальнобойщика. У машин дальнобойщиков ведь большие пустые спальные места в кабинах, и он был бы не прочь подбросить какую-нибудь компанию, ведь так? Кто-нибудь, кто хотел бы поговорить на этом длинном и одиноком отрезке трассы I-5, проходящей через малонаселенные сельскохозяйственные районы Калифорнии.

Перед нами останавливалось несколько дальнобойщиков, и, наконец, мы нашли того, кто был готов подвезти нас до Медфорда, штат Орегон, за нашу плату. Это был его конечный пункт, а для нас наш выездной концерт стал на 600 миль ближе. Обе стороны остались в выигрыше: он получил наши 37 баксов, а мы двигались в северном направлении на высоких скоростях.

С самого начала было очевидно, что этот водитель был лихач, и наши 37 долларов подогрели его страсть к большой скорости. Похоже, он был в пути уже несколько дней, и поездка с ним в таком состоянии в огромном полуприцепе была рисковой попыткой. К черту. У нас была цель. Добейся или сдохни, мы собирались добраться до Сиэтла.

Я надеялся, что Ким расскажет в Сиэтле новость о том, что мы попали в аварию и остались на дороге без машины. Может быть, кто-нибудь захочет помочь и приедет за нами в Портленд, если уж мы сами смогли так далеко забраться. А сейчас мы сидели в фуре, с одними только гитарами. Остальные четверо влезли на спальные места в кабине водителя. Там было тесно. Я ехал на переднем сиденье, рядом с дробовиком.

Парень не мог поверить нашей истории.

“Давай по порядку” – сказал он. “Вы тут нахрен добираетесь автостопом на концерт, за тысячу миль отсюда?”

“Да” – ответил Я.

“И у вас с собой нет никакого оборудования, даже никакой еды?”

“Ну, да, но наше оборудование…”

“Не хочу задеть вас, но я имею ввиду, почему вы не можете выступить где-нибудь в Лос-Анджелесе?”

Я пытался объяснить ему магию того момента, когда играешь перед незнакомыми людьми, в странных местах, мы против всех, мы против всего мира, завоевывая внимание слушателей снова и снова.

Он пожал плечами.

Дефицит сна начал пагубно сказываться на нашем водителе, когда мы проехали около 200 миль. Когда к утру мы подъехали к Сакраменто, водитель сказал, что ему нужно отдохнуть и очистить свою голову от “скоростных демонов”. Это меня полностью устраивало. Я разговаривал с этим чуваком во время поездки и заметил, что он постоянно смотрел в зеркало заднего вида и как-будто подпрыгивал на своем сиденье. Такие вещи происходят с вами, если вы не спите несколько дней. Мне приходилось испытывать подобное, когда я был еще подростком, так что я вполне понимал водителя. Сакраменто находился в центральной части засушливой Калифорнийской долины – это место стало сельскохозяйственным центром только благодаря интенсивному орошению. Когда в долине наступает жара, Сакраменто бьет все рекорды по высокой температуре. Так получилось, что наша поездка по долине совпала с палящей жарой. Затем, по какой-то причине, водитель остановился перед зданием Капитолия.

“Ну ладно, ребята, мне нужно чтобы вы пока потусовались тут на улице.”

Мы не знали что сказать, и были не в состоянии возразить в любом случае.

“Мне надо кое о чем позаботиться” – сказал водитель. “Но не волнуйтесь, я вернусь за вами”.

Да, конечно. Я был уверен, что наш водитель решил надуть нас и оставить тут. Уверен, что и остальные парни разделяли это мнение.

Мы остались сидеть на бордюре.

Никто не сказал и слова. Никто даже не поморщился, не подал никакого знака, даже бровью не повел.

Когда мы сидели перед Капитолием, увядая на жаре, брошенные на произвол судьбы под палящим солнцем, стало ясно: с этого момента, Guns N’ Roses больше не были каким-то объединением людей, а стали группой – нашей группой. Это мои, нахрен, парни – они готовы пройти через что угодно. Я уже знал, что эта поездка показала нам, на что мы были способны, и через что готовы были пройти для достижения наших совместных целей как группа. Эта группа стала настоящим братством под гнетущим солнцем Сакраменто. Fuck yeah!

Потом, когда я сидел молча, восхищался своими друзьями и коллективной решимостью, фура вернулась, и водитель кивнул нам.

“Покатили, парни” – сказал он.

Он вернулся, чтобы подобрать нас. Невероятно!

“Вы должны отыграть свой чертов концерт!” - сказал он

Я запрыгнул обратно на пассажирское сиденье. Он поехал крышей. Он должен был скинуть нас, чтобы ехать с бОльшей скоростью, и по сей день, я не представляю, в том состоянии, как он вспомнил о том, чтобы вернуться за нами.

В тот день, сразу после Реддинга, Я осторожно предложил съехать на обочину на следующей остановке и отдохнуть. Я начал замечать, что находиться с этим водителем в одном транспортном средстве становится все опасней. У него были большие темные круги под глазами, он обливался потом. Благодаря какому-то чуду, он согласился и поспал несколько часов, пока тусовались рядом, стараясь вести себя как можно тише. У нас не было денег на выпивку и еду. Не знаю точно, что у Иззи было с собой, но он тоже пока не проявлял признаков ломки. После того, как водитель отоспался, мы проехали финальные 150 миль до Медфорда.

“Действительно сожалею, но не смогу вас везти дальше” – сказал он. “Черт, возможно, я даже попытаюсь прийти на ваш концерт в среду.”

А на дворе был вечер воскресения. Мы нашли телефон-автомат, чтобы связаться с нашим контактным лицом в Л.А, которому Денни должен был сообщить о сломавшейся машине. Денни до сих пор не починил ее. Запчасти будут доставлены из Сан-Франциско в Бейкерсфилд в рабочий день.

Не имея никаких денег при себе, нашей единственной надеждой оставалось то, что кто-нибудь возьмет нас автостопом по пути бесплатно. Если бы мы смотрели на все это не столь решительно, мы понимали бы, что никто не подберет пятерых дерьмово выглядящих парней с гитарами, даже если и будет достаточно места. Но мы тогда этого не осознавали. У нас просто не было альтернативы.

Через 45 минут, мексиканский фермер остановил свой пикап Datsun, чтобы подвести нас. На ломанном английском, он объяснил нам, что едет в Юджин (Орегон), и мы уселись в кузове. Уже через несколько миль стало очевидно, что эта поездка не продлится долго. Маленький пикап не мог вынести такого веса; ниши шасси продолжали давить на задние колеса, снимая с них резину. Наше победное чувство утонуло сразу же, как только этот мужчина вышел, чтобы согнать нас. Я никогда не забуду того, как он извинялся. Я надеюсь, что и по сей день, он понимает, как благодарны мы были ему, по крайней мере, он пытался помочь нам.

Вернувшись на обочину дороги, мы продолжали двигаться вперед, держа руку с поднятым вверх большим пальцем. Я знал, что до следующего города далеко, потому что я уже ездил из Сиэтла в Сан-Франциско и обратно несколько раз, это слишком длинный путь, пешком туда не дойти. Но учитывая нашу одержимость на этом этапе, мы решили что будем хотя-бы продвигаться в нужном направлении. Так что мы продолжали идти.

Со временем, мы обнаружили, что находимся на луковом поле. Когда вы голодны, и не знаете, когда будет следующий прием пищи, вы можете съесть почти все, что угодно. Это были самые лучшие чертовы луковицы, которые я когда-либо ел. В тот момент, они были на вкус как сладкие яблоки.

После еще нескольких часов ходьбы, я уже практически не замечал проезжающие мимо машины. Никто не собирался подвезти нас, подумал я про себя. Я надеялся, что, возможно, мы набредем на какой-нибудь фермерский дом, где есть телефон, и я смогу позвонить Доннеру или Ким в Сиэтл. Может быть, кто-нибудь сможет приехать и забрать нас.

К утру я начал испытывать жуткий голод и жажду. Мы все это испытывали. И прямо тогда, большой пикап свернул на обочину и остановился перед нами. Две женщины, которым было уже за 30, сказали нам забираться к ним. Они говорили, что сочувствуют нам, и также объяснили, что сначала проехали мимо нас, когда впервые увидели. Они испугались. Но когда вспомнили свое хиппарское прошлое, как им также приходилось много раз путешествовать вдоль обочины в 70ых годах, они стали ругаться друг с другом и свернули на следующем повороте, чтобы вернуться за нами.

Они спросили, не хотим ли мы пить. Ну конечно же мы хотели. Они доехали до следующей заправочной станции, купили нам сэндвичей и пива и сказали, что доставят нас в Портленд. Почти сотня миль! Эти женщины были словно ангелы, посланные с небес. Еда и выпивка никогда не были так чертовски хороши. Помощь от незнакомцев пришла как нельзя вовремя.

Я набрал номер Доннера с таксофона на заправочной станции, и он ответил.

“Чувак, выслушай ситуацию. Наша машина сломалась в Бейкерсфилде, и мы добирались автостопом полтора дня. А сейчас мы в Медфорде, и какие-то девчонки собираются отвезти нас в Портленд. Мы будем там к полудню.”

Доннер выращивал травку. Он занимался этим делом в заброшенных домах. У него всегда были бабки. И он уже встречал некоторых членов группы – Доннер навещал меня в Л.А.

Я спросил у него: “Ты можешь нам как-нибудь помочь?”

Так что мы начали обсуждать, не сможет ли он заказать нам билеты на автобус? Затем он выпалил: “Пошло оно все! Я заеду за вами. Сегодня мы устроим вечеринку в моем доме, мы будем праздновать, придут девки, вы познаете гостеприимство Сиэтла.”

Мы приехали в Потрленд в понедельник во второй половине дня, и Доннер уже был там. К тому времени, как мы приехали в Сиэтл, казалось, что уже каждый слышал о нас. Они встретили нас с распростёртыми объятиями, открывали бутылки с ликером, открывали запасы наркоты. Люди в Сиэтле знали меня как алкаша – они знали, что я не вернусь к наркотикам после всех моих панических атак. По этой причине, я догадываюсь, никто не предполагал ничего тяжелого. Я думаю, Иззи был слегка разочарован этим, и к тому времени, наверное, уже немного страдал от ломки.

Доннер, тем не менее, приготовил партию пирожных с травкой. Я думаю, что они предназначались для людей, которые придут позже этой ночью - людей, знающих возможности местной марихуаны.

Иззи просто нужно было поймать кайф, и я полагаю, он думал, что эти пирожные были несерьёзным краткосрочным решением его проблем. Эксл решил последовать его примеру, так что Иззи был не одинок.

“Это крепкое дерьмо” – предупредил Доннер. Но они проигнорировали это предостережение.

В 1980ых в Сиэтле среди населения было распространено гидропонное* выращивание травки. Я не уверен, почему город так преуспел в этом, но марихуана, выращенная здесь, становилась крепкой. Реально мощной. Где-то в 1982 году был выведен новый сорт травки для выращивания в подвалах - наиболее удачливые и состоятельные начали культивировать то, что будет известно как “первосортное” и позднее как “chronic”. В Нортвесте мы все знали, насколько сильно это дерьмо, и знали, что с этим лучше не шутить. Эта дрянь была чем-то средним между обезболивающим и ЛСД. До тех пор, пока ты не знаешь, какой дозы для тебя будет достаточно, лучше всего сделать крошечную затяжку и посмотреть, что с тобой будет; придется быть терпимым.

Следующее, что я осознал, что Эксл и Иззи, свернувшись, лежали на кресле Доннера с широко открытыми, испуганными глазами. Я подошел к ним, чтобы убедиться, что с ними все в порядке.

“Что за херню они сюда подмешивают?” – спросил Иззи у меня.

“Ничего, это просто очень сильная травка” – заверил Я их.

“Нет, я думаю, здесь подмешана кислота”

Они были одержимы паранойей. Я сказал им, чтобы они не волновались. Я чувствовал себя ужасно. Я сильно переживал за то, что мои товарищи по группе испытали в тот день в Сиэтле. Они казались странными моим друзьям, это точно. Но мы все были смертельно уставшими и голодными, и я всего лишь хотел убедиться, что об Эксле, Иззи, Слэше и Стивене хорошо позаботятся. Я был горд своим городом и своими друзьями, и я хотел представить их в хорошем свете. Чтобы прийти в себя после местной травки Иззи и Экслу пришлось потратить много часов и выпить много пива. К счастью, со временем вечеринка пошла полным ходом, и они вернулись на землю. Но и по сей день, я уверен, они все еще думают, что их чем-то накачали.

Доннер закатил вечерину: барбекю, пиво, девки. Внезапно, жизнь стала действительно, действительно хорошей. Денни, Джо-Джо и наше оборудование все еще не прибыли, когда мы играли концерт в Gorilla Garden в среду вечером. Мы неряшливо сыграли на одолженной аппаратуре, хотя если взять положительные стороны, всего лишь дюжина людей стали слушали нас. Курт Блох из Fastbacks всегда был милым, и он сказал всем парням, что они играли великолепно. Мы знали, что отыграли лучше, чем на обычном концерте, по крайней мере, мы так думали. Важным для нас было то, что мы, в конце концов, сделали это. Вместе.

После сета Fastbacks мы помогли разобрать их аппаратуру, а потом зависли немного с людьми в клубе - которые в тот момент воспринимались словно мои старые друзья. Под «зависли», я конечно же подразумеваю попойку, причем очень жесткую.

Одним из тех людей, кого я всегда был рад видеть, был Бил Джим Норрис. Он был крутым парнем, сбившимся с пути, который смог наконец-то обрести комфорт в нашей маленькой Сиэтловской панк-рок тусовке. У Джима всегда были проблемы с наркотиками и алкоголем, но он был одним из тех парней, у кого дух жизни читается в глазах. Джим был лидером. И когда Я уезжал в Лос-Анджелес, он считал себя обязанным поддерживать связь. Когда Я снял квартиру, он присылал мне письма, мы разговаривали по телефону, когда он мог себе это позволить. Наша дружба стала даже крепче с тех пор как Я уехал.

В конце концов, когда клуб опустел, члены Guns n’ Roses отправились в офис владельца клуба, чтобы получить деньги за наш концерт, выглядя, без сомнений, как стая голодных волков. Каким то образом мне сумел выбить нам гарантированные 200 долларов с мероприятия. Конечно, я не заключал контракт – ни на это шоу, ни какие другие. Но мне никогда и не предлагали. Но тогда, панк-шоу заключались всего лишь рукопожатием, и чаще всего, рукопожатие было не в прямом смысле, вам просто надо прийти к соглашению по телефону. Наш план заключался в том, чтобы послать эти 200 долларов Денни Джо-Джо на следующий день, и продолжить тур.

Английский язык был не основным для владельца клуба, но он быстро дал нам понять, что не собирается платить нам. Мы были ошеломлены. Я пытался урезонить парня. Тогда я попытался сыграть на его чувствах, рассказал ему о нашем положении и нашем длинном путешествии, о солнечных ожогах и голоде, о луковом поле и дальнобойщике. Но владельцу клуба было на это насрать.

“Вы не привели людей на концерт. Как я вам заплачу, если я не получил деньги за билеты” – сказал он.

Мы стали расплывчато - а потом и более явно - угрожать ему расправой. Он держал в руке телефон, готовый набрать номер полиции, и был уверен, что мы понимали это.

В конце концов, мы покинули оффис и вернулись в то, что теперь представлял собой пустой клуб.

“К черту этого дебила. Мы прошли через АД, чтобы приехать сюда и отыграть шоу. А он запугивает нас, как будто мы какое-то ничтожество.

Внезапно в моей голове появилась одна мысль. Это было единственное решение, которое я видел.

Единственный способ добиться правосудия.

“Давайте разнесем здесь все нахрен!”

Члены группы оглянулись по сторонам и друг на друга.

Эксл и я бросили спички в мусорный бак, полный бумажных полотенец, и мы поспешили унести свои задницы из клуба.

Ничего не произошло.

Похоже, как поджигатели, мы потерпели неудачу, но этой попытки хватило, чтобы наша грусть исчезла на всю ночь. И, возможно, это помогло нам избежать принудительных работ в тюрьме.

После нашего побега из Gorilla Garden, мы пошли посмотреть на местную группу Soundgarden. Тогда это были только предвестники того успеха, которым прославится Сиэтл. Мы скрепили образование нашего братского товарищества изрядным количеством выпивки, и забрались на сцену тогда, когда группа отыграла свой сет, и попросили разрешения сыграть пару песен на их инструментах и аппаратуре. Они тупо посмотрели на нас, и выдали такую же отмазку, какую дают дети на детских площадках, когда их просят поделиться игрушками: “Эммм, нет, это наша аппаратура”.

Это не имело значения. Ничто не могло остановить нас этой ночью: мы отыграли свой первый выездной концерт. На следующий день мы также узнали, что это был наш последний выездной концерт в этот период. Денни и Джо-Джо не собирались продолжать это. Это уже не имело значения. В этом туре уже случилось все то, на что я надеялся, и даже больше.

Один из друзей Доннера довез нас в Л.А. спустя несколько дней, и мы вернулись домой как настоящая группа, как банда, которая познала горький опыт дорожных путешествий, с опытом выездного концерта, и с осознанием того, что теперь мы полностью преданы Guns N’ Roses.

(*) способ выращивания растений без почвы. При выращивании гидропонным методом, растение питается корнями не в почве, более или менее обеспеченной минеральными веществами, поливаемой чистой водой, а во влажно-воздушной, сильно аэрируемой водной, или твердой, но пористой, влаго- и воздухоёмкой среде.

Глава 12

Когда мы вернулись из Сиэтла, нашей первой остановкой в Лос-Анджелесе стала Canter’s Deli. Мы были ужасно голодными после дороги, и перекусили всухомятку. Нам также необходимо было завоевать расположение местных клубов, и для этого нам нужны были фотографии, чтобы мы могли сделать флаеры. Марк Кантер устроил для нас фотосессию, под “фотосессией” я подразумеваю, что он сделал черно-белые снимки в вип-кабинке, в то время, как люди в закусочной ели за соседними столиками. Эта фотография стала флаером ко второму лос-анджелесскому концерту в этом составе. Потом, мы вышли в переулок, который был за закусочной, и Марк сделал снимки, которые мы позже поместили сзади на обложке Live! Like a Suicide.

Мы начали искать возможность устроить второе выступление, когда вернулись. И мы начали репетировать с целеустремленностью, подпитываемой осознанием того, что каждый из нас поглощен этим процессом. В начале, мы собирались на репетиционной базе, которой владел Ники Бит, известная фигура среди раннего панк-сообщества Лос-Анджелеса. Его база располагалась на промышленной пустоши, за стадионом Dodger. Это место также являлось домом Ники, ну, по крайней мере, он жил там. И, видимо, Ники стал одержим физическими упражнениями. Каждый день, когда мы приходили, Ники голый лежал на спине на скамейке, отжимая вес. Он мог остановиться и сказать: ”Я могу сделать это тысячу раз за день”. Мы показывали ему поднятый вверх палец, и проходили в репетиционную комнату.

Время, за которое Я и Стивен объединились как ритм-секция было самый прекрасным. В Стивене было море драйва, и мы нещадно репетировали час за часом, день за днем. В те дни я, вероятно, лучше играл на ударных, нежели на бас-гитаре. Не то чтобы я был настолько талантлив, но по крайней мере, я играл на ударных в действующих группах. К тому же, я все еще работал над собственным стилем игры на басу, потому что Guns стали первой группой, в которой я играл на басу по-настоящему. Я находился под сильным влиянием R&B и соул музыки. Такие исполнители, как Prince, Parliament, Cameo, и Sly и the Family Stone составляли для меня и Стивена нашу собственную музыкальную школу.

Конечно же, Я так же копировал стиль тех басистов, чей вклад действительно позволил продвинуть песни их групп, таких как Барри Адамсон из Magazine, или Пол Симонон из the Clash. В 1979 году, я видел the Clash в the Paramount Theater в Сиэтле, и Симонон стал для меня воплощением всего того, что было хорошего в рок-н-ролле. Год спустя, когда вышел альбом London Calling, на обложке был он, разбивающий свой бас о сцену. С зачесанными назад волосами, закатанными рукавами, черными армейскими сапогами – воплощение крутизны. Некоторые из великих басистов эры пост-панка и нойза начали привносить в игру больше своего настроя - практически цветовые ощущения: Рейвен из Killing Joke - хороший тому пример. Захватывает не собственно их игра, а то, как они подходят к игре на басу - именно это вызывает желание крушить все подряд. Затем еще был Лемми Килмистер из Моторхэд, чье звучание до сих пор остается непревзойденным. Первый EP Motley Crue, Too Fast for Love, содержит в себе много чего от панк-рока, и бас-гитарист Ники Сикс, был музыкальным лидером Crue. Так что пока люди слушали таких гитаристов как Эдди Ван Хален, который буквально выковал звук ранних 80х, можно было легко увидеть альтернативную историю, в которой басисты указывали направление.

Еще одна новая группа, которая называлась Jane’s Addiction, пользовалась репетиционной базой Ники Бита. У них был очень интересный дуэт, ритм-секция, которая представляла из себя Эрика Эвери на басу и Стивена Перкинса на ударных. Я полагаю, конкуренция идет на пользу творчеству, так что Стивен Адлер и Я стали смотреть, как Jane’s Addiction играют концерты, в любых местах, с тех пор как мы с ними познакомились. Это помогло нам стать лучше, и я думаю, что мы также помогли им стать лучше.

Поскольку Стивен и Я стали сыгрываться как ритм-секция, Я стал узнавать его лучше как личность и осознал, что о лучшем музыкальном партнере или друге я не мог и мечтать.

Однажды ночью мы вышли на улицу, и Стивен сказал мне: “Знаешь, все, чего я хочу в жизни, это иметь столько денег, чтобы я смог позволить себе сумку хорошей травы и большой комок крэка поблизости – все время”.

Я рассмеялся.

“У нас никогда не будет столько денег»

А даже если и будет, подумал я про себя, ты будешь смотреть на эту мечту как детскую шутку.

Поездка в Сиэтл стала началом того периода, когда мы почти постоянно начали взаимодействовать между собой 24 часа в сутки, как участники группы. Мы стали ходить на концерты других групп вместе, играть на акустических гитарах вместе, работали над песнями вместе, учились быть слаженными, развешивали вместе флаеры наших концертов, число которых возрастало. Конечно, и во всякие неприятности мы влипали вместе, чертя и перечерчивая линии на песке по мере того, как мы всё дальше и дальше переносили границу предельно допустимого для жизни поведения. Секс был блаженным, обильным и беспечным; выпивка и наркотики были неразрывно связаны с нашими тусовками; рок-н-ролл стал смыслом существования на ближайшие два года нашей жизни, подобного не случалось ни в одной моей группе, но к сожалению, через пару лет Guns придется от этого отказаться.

Наш круг общения вскоре пополнился недавно переехавшими нью-йоркцами, которые (как Я всегда подозревал) переехали на запад, чтобы избежать юридических проблем. “Red” Эд, Пити и Дэл плавно присоединились к нашему образу жизни, который включал в себя 24 часовое потребление алкоголя, добычу легальных наркотиков (в тот момент, я начал употреблять какие-то колеса), всякий разврат, с чрезмерным прослушиванием таких исполнителей, как Motorhead, Rolling Stones, Sly и the Family Stone.

Не считая Большого Джима, Я переписывался с Эдди с тех пор, как я покинул Сиэтл. Казалось, что мой отъезд подействовал на него, как пробуждение. Он пытался очиститься. Он придерживался курса лечения метадоном при поддержке своей матери. Когда он выписался из реабилитационной клиники, его мать позвонила и спросила, не сможет ли он приехать и провести со мной некоторое время. Она думала, что это хорошая идея, присоединиться ко мне в Голливуде, чтобы отделаться от всех этих дилеров и наркоманов в Сиэтле.

Когда он прилетел, Я встретил его в аэропорту. В следующие дни, я был слишком занят репетициями, чтобы заметить между работой, что происходит рядом со мной. Я не принял во внимание тот факт, что Эд уже слез с метадона, и был одурманен от героинового прихода прямо в моих крошечных апартаментах. Это заняло всего четыре дня. Наркоманы всегда могут найти других наркоманов. И в данном случае, это коснулось Эдда и нашего ритм-гитариста. Я даже не думал, что Эдди так быстро к этому вернется. Я не мог смириться с ним или его зависимостью в тот момент, и я сказал ему, что он должен уйти. В следующие несколько лет ужасные истории о том, каким торчком стал Эдди, приходили из Сиэтла. Я слышал о том, что человека, которого он хорошо знал, убили. Я также слышал о том, что Эд сидел на наркоте. Эти слухи заставили меня надеть шоры и двигаться вперед.

В тот период я случайно встретился с девушкой по имени Кэт, и мы решили переехать вместе в одну квартиру. Я съехал с Orchid Street в другую квартиру на первом этаже (они всегда были дешевыми) на El Cerrito, и стал делить это место с ней. Квартира была значительно дороже из-за того, что располагалась на пересечении улиц: она была на полквартала выше по Франклин. Многие стриптизерши жили в этом месте, но зато больше не было никаких проституток, занимающихся своей работой под моими окнами. И Я мог оставлять свое оборудование дома, не беспокоясь о том, что его могут украсть.

Когда мы с Кэт переехали сюда, у нас не было ничего кроме матраца. Когда мы въезжали, маленький низкорослый паренек помог мне перетащить некоторые вещи, которые были у меня с собой. Его звали Вест Аркин, и он жил в соседней квартире. Он был одним из тех парней, которые учились в Музыкальном Училище, которое находилось рядом с моими прошлыми апартаментами, прямо за углом. Вест был тем еще классным засранцем. Он был тем еще забавным засранцем. И он вскоре стал ценным не только из-за дружбы, но и из-за таланта к написанию песен.

Он не относился к тому типу парней, которые хотят играть в группе, но он был невероятным гитаристом. В конце концов он стал соавтором песен с некоторыми из нас. Он приложил руку к созданию неизданной песни “Sentimental Movie,” а также к песням “Yesterdays” и “The Garden”, которые появились на Use Your Illusion. Все эти песни были написаны здесь, в El Cerrito, вместе с участниками группы. Вест также показал мне альтернативный способ настройки гитары, при котором он мог играть ми-мажорный аккорд на открытых струнах. Вот почему он значится соавтором песни “It’s So Easy”— без этого альтернативного строя, песня не была бы написана. Я не знал о существовании альтернативных строев.

Кэт и Я слышали об эксцентричном старом музыканте, жившем над нами, но нас это не особо волновало. Мы оба не были лучшими соседями, что впрочем, касалось и Эксла, Иззи, Слэша и Стивена и того, что они вытворяли: все время громко слушали музыку, выпивали, пели, бренчали на гитарах с Вестом. Но парень сверху оказался никем иным как Слай Стоуном, под музыку которого мы со Стивеном джэмовали почти каждый день. Он начал давать мне кассеты неизданных демок, которые он записал на четырехдорожечном кассетнике в своей квартире. Затем он начал использовать нашу квартиру как своего рода убежище от душевных фиаско. Но он не слишком хорошо поладил с Кэт.

Я был в соседней квартире, у Веста, работал над текстами к песне и услышал, как она кричит и матерится: “Дафф, этот говнюк снова курит крэк в нашей ванной!”

Это был один из тех моментов в моей жизни, который я точно запомнил. Я наблюдал, как иллюзии, которые у меня были относительно моего кумира, испарялись у меня на глазах. Жил ли Слай Стоун хорошей жизнью, джемовал ли в своей домашней студии, находящейся где-то в своем шикарном особняке? Нет, он прокрался мимо моей девушки, чтобы покурить крэк в моей ванной.

Наш первый концерт, после возвращения в Лос-Анджелес, состоялся 28 июня 1985 года, в the Stardust Ballroom, на восток от 101 шоссе. Там был ночной клуб, который назывался Scream. Он начался как готический вечер. Баухаус и Кристиан Деф были самыми популярными исполнителями, которых крутил диджей. Мы были последними в списке четырех групп и должны были выходить на сцену в 8 вечера. Следующий концерт состоялся 4 июля в Madame Wong’s East, расположенном в ресторане Чайна-тауна, который за одну ночь мог проводить много панк-шоу. Guns играли вторыми по списку из четырех. Только 3 человека пришли посмотреть, как мы отыграем сет, двое из них – Кэт и Вест.

Концерт в Madame Wong’s был одним из тех многих наших ранних шоу, когда нас записывали как панк команду. Ранее мы отыгрывали шоу вместе с Social Distortion, the Dickies, и Fear. Я догадывался, что вначале нас воспринимали как панк группу. Но у нашей группы была одна крутая вещь – на нас нельзя было повесить ярлыки. Иногда это может работать против группы. Если для панк-рок концерта ты выглядел недостаточно по-панковски, или для метал концерта ты выглядел не совсем как металлист, ты рисковал остаться без концерта. Но с присоединением Слэша и Стивена, нам как-то удалось найти компромисс между этими стилями. С верным настроем, Эксл воплотил в себе и панка и металлиста больше, чем вся лос-анджелеская сцена вместе взятая.

Глэм-тусовка выглядела так, будто это был какой-то приватный клуб, со своим каким-то секретным паролем. У нас была пара концертов с глэм-группами, но это было плохим сочетанием. Вместо того, чтобы использовать нашу группу как возможность для разнообразия, ребята из глэм-тусовки делали всё возможное, чтобы лишний раз ткнуть нас носом в наш статус аутсайдеров. Сцена Сансет Стрип была вся наполнена коксом и шампанским, и мы были определенно из другого места. Люди, которые приходили на эти шоу, немного побаивались нас. Мы подразумевали то, чем мы занимались, это не было безопасным или запланированным и не претендовало на звание чего-то крутого в любом случае. Мы так же прошли через период, когда мы играли дерьмовые шоу с Tex & the Horseheads и другими группами, играющими кантри-панк, но нам так же было нелегко приспособиться к таким выступлениям.

Мы все время присматривались к клубу Troubadour, находящемуся в Западном Голливуде. Многие группы начинали там свой путь, играя по понедельникам и вторникам. Только когда вы начинали привлекать публику, вам может выпасть шанс подняться в списке выступающих групп, и возможно даже стать хэдлайнером и вы могли бы перейти к более желательным для вас дням недели и, наконец, устраивать концерты в выходные дни. The Troubadour был всегда забит по выходным. Если вы смогли стать хедлайнерами в пятницу или субботу ночью, что ж, это показатель вашего реального потенциала: те из хедлайнеров, кто играл по выходным, могли добиться подписания контракта с крупным лейблом. Но сейчас, мы не могли даже рассчитывать на то, чтобы выступать на открытии пятничного или субботнего шоу. Мы должны были начинать с самых низов и добраться на вершину своими собственными силами.

Одним из наших творений в те времена была песня под названием “Move to the City”, которая в конечном счете была записана для нашего ЕР Live! Like a Suicide. Мы записали эту песню так, как всегда и представляли – с духовой секцией. И, даже когда мы с трудом умещались в маленьких помещениях за сценой, мы всегда брали с собой эти медные инструменты, чтобы исполнить эту песню во время выступления. Я предложил своему брату Мэтту, который играл на тромбоне, стать частью духовой секции. В первый раз, когда он играл с нами, он выглядывал из-за кулис и спрашивал: “Где же все?”

Он был прав. На наших ранних концертах практически никого не было. А те, кто был, чаще всего приходили, чтобы послушать группу, играющую после нас. Люди кидались окурками сигарет и плевали в нас. Не то, чтобы это означало что-то вроде “я вас ненавижу”; люди просто кутили и веселились, так тогда было принято у панков Лос-Анджелеса. Мы привыкли, что к нам относились неуважительно все – аудитория, промоутеры, клубы, некоторые приятели-музыканты.

Как только Guns стали давать регулярные концерты в Лос-Анджелесе, мы начали составлять список телефонов и адресов. Мы с одержимостью заставляли людей, которые приходили на наше шоу, подписываться. Ну, вообще-то, мы просто посылали наших подружек-стриптизерш в зал, чтобы они убедили людей оставить адрес. Очевидно, мы начали писать хорошие песни, и начали хорошо играть в живую, что позволяло собрать нам больше публики. Я был уверен, что у нас есть все компоненты, которые нам нужны. Список адресов действительно работал на нас – за шесть месяцев он пополнился на тысячу имен с адресами. У других групп тоже были такие списки, но секрет нашего успеха заключался в том, что мы потратили кучу времени и усилий на создание и поддержании нашего списка. Мы знали, что добились этого всего сами, и после нашей поездки в Сиэтл, было ясно, что неудачи с такой командой быть не может.

Авторитетные рок-клубы в Голливуде придумали жесткую систему, с помощью которой они могли избавить себя от низкой посещаемости. Учредив систему “pay to play”, они перекинули весь риск клубного бизнеса на музыкантов. Клуб продает группе, скажем, 30 билетов по 10 долларов за штуку. С этого момента их больше ничто не заботит – свои деньги они уже получили. Группа сама должна продать эти билеты, чтобы компенсировать свои затраты. Проблемой для нас являлось то, что нам надо было собрать первоначальный взнос. Богатые голливудские родители могут дать группам своих детишек такие деньги, но у нас не было такой опоры. Вот здесь и появился друг Слэша, Марк Кантер – Марк был невоспетым героем GN’R. Без него, Я не знаю как бы мы справились и с половиной того дерьма, которое было вначале.

Марк верил в нашу группу с первого дня. Его верность проявлялась в том, что он не только фотографировал нас, но и давал нам денег взаймы, благодаря чему мы могли купить билеты, которые позволили нам устраивать концерты в клубах с этой системой. Мы отдавали ему деньги сразу же, как только продавали билеты. Мы неустанно вызванивали людей из нашего списка. Сначала, нам приходилось серьезно суетиться, чтобы мы могли просто отдать Марку деньги назад, но как результат, наша фанатская аудитория росла; так как наш список имен увеличивался, реализовывать билеты на наше шоу становилось все легче и легче.

Мы делали крутые флаеры и направляли их людям, которые были в нашем списке. Мы расклеивали их по всему городу. Мы развешивали флаеры вместе, ночью. В одну из таких ночных компаний по развешиванию флаеров я открыл для себя вино Night Train, которое лучше бы выпивать из коричневого бумажного пакета. После этого, я был счастлив обнаружить, что в винном магазине буквально за углом от нашей базы этот напиток был в широком ассортименте. При цене $1.29, Night Train мгновенно стал основным напитком группы. Мы стали вместе сочинять песню “Nightrain” неделю спустя, во время репетиции, перед тем как выйти на улицу, чтобы развесить наши флаеры.

Вскоре, мы решили арендовать другое место для репетиций. Хотя мы должны были бы ежемесячно платить за аренду несколько сотен долларов, мы бы сэкономили деньги по сравнению с почасовой арендой других помещений для репетиций. Мы репетировали часами. Мы почувствовали, что встали на ноги и вместе наскребали деньги с началом каждого месяца, это дало нам больше свободы: мы могли оставить свое оборудование, в то время как раньше, при почасовой оплате за репетиционную базу, нам приходилось собирать всю свою аппаратуру, так как наставало время другой группы. Тем не менее, учитывая наши ограниченные ресурсы, мы должны были что-то придумывать.

В половине квартала от Sunset, что на Gardner, был вход на тупиковый переулок, который шел восточнее того места, что стало позднее Guitar Center. На полпути вниз по переулку, узкая тропинка вела к бетонированной площадке за начальной школой. Вдоль этого участка располагались двери отдельных складов, используемых для разного рода торговли. Мы нашли одно помещение, сдающееся в аренду за 400 долларов в месяц, и мы знали, что это наше место, хотя нам пришлось врать о том, что мы планировали делать там. Когда мы наконец прошли через все испытания, которые нам подсовывал опасавшийся хозяин, мы получили ключи от нашей новой репетиционной студии.

Если Orchid Street было тем местом, где Эксл, Иззи и Я жили, то переулок за Gardner стал тем местом где всё сошлось воедино, когда мы осознали себя единой группой. Мы превратили помещение более похожее на гараж, десять на четырнадцать футов, в штаб-квартиры нашей банды — место для репетиций, вечеринок, и, чаще всего, место для ночлега. Помещение базы имело дверь и сплошные шлакоблочные стены. Там не было санузла, но за 400 баксов в месяц о какой ванной может вообще идти речь? Но в любом случае, на парковке было отхожее место. Так же там не было счетчиков или отопительной системы, но зато было электричество, и мы могли создавать шум 24 часа в сутки.

Мы украли со стройки куски фанеры размером 2х4, которые мы использовали для сооружения кое-как сделанного второго этажа в нашем новом жилище. Второй этаж добавил нам так необходимое спальное место. Если бы вы заходили через дверь, все вещи в комнате были бы слева от вас. Сначала там стоял мой басовый усилитель, затем половина гитарного стэка Marshall, потом ударные Стивена, потом оборудование Слэша. Так мы и расставляли все это на сцене, на каждом концерте, пока Иззи не ушел от нас в 1991 году.

Наша аппаратура была старой и разбитой, с виниловым покрытием, отваливающимся от кабинетов и проч. Но в этой комнате наше дерьмовое оборудование звучало магически, нежно, и оглушительно. У нас не было микрофона для Эксла, так что нам приходилось импровизировать и довольствоваться малым. Где-то была фотография, на которой Эксл кричит мне прямо в ухо на репетиционной базе в Gardner. Это был единственный способ, с помощью которого он смог воплотить свои идеи в этих условиях. Поэтому нам было выгодно играть концерты так часто, как это возможно, так как это был наш единственный шанс услышать, что пел Эксл.

Забавно было: играешь на плохом оборудовании, без микрофона, и весь день смотришь из окна на мусорный бак и заднюю стену голливудского гитарного центра. Это место было магазином игрушек для тех, кто мог себе такие позволить, или для тех, у кого были связи с владельцами. Для нас все это было словно обидная шутка. К тому времени, когда мы заключили сделку на запись, я уже точно знал, какое новое оборудование я хотел купить. Справа от нашей базы была еще одна такая же, которую занимала группа Johnny and the Jaguars. Все члены группы приехали сюда из Денвера. Известная в Голливуде негласная закономерность заключалась в том, что если вся группа переезжает в другой город, то такой группе недолго осталось. Я полагаю, что образ жизни и увеселения в Лос-Анджелесе сеяли распри. Вам придется пройти через кучу нового дерьма, и ваша жизнь может принять разные обороты. Почти нереальным было для пяти парней, прошедших через одни и те же трудности в одно и то же время, одинаково отреагировать на эти испытания. Конечно же, Johnny and the Jaguars распались в скором времени. Что еще можно сказать о группах из других городов? Они были ужасны. По правде говоря, Johnny and the Jaguars не были великой группой. Но они были милой группой ребят, и позже, мы взяли их клавишника, Диззи Рида, чтобы он присоединился к нам в туре Use Your Illusions.

Вдоль Сансет Стрип, в невзрачном ряде одноэтажных зданий, находился El Compadre, дешевый мексиканский ресторан, в котором подавали крепкую маргариту. Внутри было так темно, что когда заходишь в бар, ничего нельзя было увидеть. Приходилось ждать, пока глаза адаптируются к темноте, чтобы увидеть темный бар слева, и медленно появляющиеся в поле зрения справа виниловые диванчики и вип-кабинки. Но не важно, как долго ваши глаза привыкают к темноте: в ресторане достаточно темно, чтобы ширяться наркотой и делать минет прямо под столом. Стрип-клуб The Seventh Veil находился в паре кварталов вниз по Сансет от El Compadre. Важной частью the Seventh Veil были девочки. Это может показаться очевидным. Но для нас это были просто девочки, мы приходили туда не за шоу. Мы проводили много времени со стриптизершами, когда они не работали, и некоторые из них начали танцевать на сцене на наших концертах.

Из-за нас и других групп, переулок стал притягивать к себе много наркотиков, выпивки, телок и других музыкантов. Стриптизерши по соседству постоянно приходили к этому месту, принося с собой кваалюд, валиум, кокаин и выпивку, чтобы поделиться с нами. Я все еще избегал употребления наркотиков, из-за того, что они провоцировали появление у меня панических атак, но таблеткам я не всегда говорил “нет”. Поскольку мы стали давать больше концертов, и встречать много разных людей, слухи о нашем переулке разошлись повсюду, и все это начало выливаться в ночные тусовки. Это привело к тому, что еще больше людей стало тусоваться вокруг нашей сцены. Среди них был парень по имени Филипп, который работал водителем автобуса, но он также приторговывал крэком на стороне. Он был старше нас. Филипп не был рокером как таковым, но ему нравился тот факт, что вокруг нашей тусовки крутятся молодые горячие девки. Он накачивал их и пытался воспользоваться ими – отвратительное зрелище. Он был воплощением того рода людей, что увивались вокруг нашей группы.

Так как все больше и больше народу стало приходить на наши тусовки после закрытия клубов в пятницу и субботу, мы стали продавать пиво. Мы могли купить ящики дерьмового пива в маленьких бутылках за $5.99 — которые стоили всего 25 центов за бутылку. Мы продавали их за доллар. Это обернулось для нас большими доходами, по крайней мере, по нашим меркам. Твою мать, с такими доходами, мы могли позволить себе арендовать нашу репетиционную базу.

Не удивительно, что мы всячески пытались избежать встреч с полицией – хотя странно, но мы больше опасались не полицейского департамента ЛА, а шерифов из Западного Голливуда, которые даже покинули пределы своей юрисдикции, чтобы устроить нам неприятности. Этих рейдов было трудно избежать, потому что мы были в тупиковом переулке, нам просто было некуда бежать. Я помню, как копы приехали сюда для выяснения личностей, проверки паспортов и бла-бла-бла. Оглядываясь назад, я думаю, это возможно была не такая уж и большая проблема. Иззи был умным в отношении своих сделок, и даже воображаемые жалобы от девушек были, вероятно, просто уловками, чтобы напугать нас – реакцией полицейских Западного Голливуда на сплетни родителей тех детей, которые появились дома с опозданием после того, как болтались всю ночь у нас на заднем дворе. Конечно, со временем все это становилось все более серьезным и предвещало несчастья, и некоторым из нас приходилось прятаться некоторое время после допросов полиции.

У меня была стычка с полицией, когда я ехал на работу в 6 часов утра. У моего Форда Maverick тормоза вышли из строя. Меня занесло на пересечении Голливуд и Хайленд, и я попал в аварию из 6 автомобилей. Имя на значке полицейского, подъехавшего к месту аварии читалось как О’Мэлли. На мне был одет зеленый свитер, который дал мне один из моих братьев: на груди был изображен ирландский крест. Водители других машин были мексиканцами, и все были разгневанны. Офицер О’Мэлли посмотрел на мой свитер, а потом на других водителей.

“Ваши тормоза вышли из строя, что вам было делать? Здесь нет вашей вины.”

Он позволил мне уйти.

После того, как я разбил свою машину, мне пришлось ходить всюду пешком. Система Голливудских переулков включает в себя места, где можно совершать теневые сделки, прятаться, где можно отключиться, и полно мест, где могут скрываться всякие вонючие ублюдки. Конечно, теперь, когда наша собственная база располагалась в таком переулке, мы почувствовали себя как если бы мы были теми подонками. Что может быть противнее, чем жить за складом гитарного центра? Однако оказалось, что в то время в Голливуде “пищевая цепь” была еще короче, чем я думал - в один из дней, когда я шел с работы в репетиционную, на меня напали четверо парней. У них были ножи и карманные цепи - это было до эпохи, когда карманные цепи стали модным аксессуаром.

Глава 13

В 1985 году СПИД определенно становился предметом обсуждения среди населения, но еще не являлся острым вопросом для гетеросексуалов. Я никогда не пользовался презервативом, ни один раз. Мне везло. Тусовка в Голливуде представляла собой оргию, во время которой все делили иглы и сексуальных партнеров. Возможно, не было до сих пор в современной истории времени, чтобы рамки морали были настолько широки. Все, казалось, живут здесь и сейчас, и казалось, как будто не было никаких ограничений. Наша репетиционная база в Gardner была в эпицентре всего этого, место, где члены Guns N ‘Roses жили своей безрассудной жизнью.

Трое из моих товарищей по группе использовали героин хотя бы изредка в тот период, и Иззи продолжал вести свои дела, но все отдавали предпочтение работе. Даже когда, однако, личные проблемы фронтмена начали влиять на группу таким образом, каким не влияли наркотики (по крайней мере, пока). Для Эксла были характерны интенсивные внезапные перемены настроения – периоды невероятного подъема следовали за днями, когда им овладевало мрачное настроение, и он исчезал, пропуская репетиции. Так как я страдал от панических атак с семнадцати лет, я знал слишком хорошо, насколько такие вещи, как эта могут, калечить жизнь. Эксл и я поговорили об этом однажды, и я рассказал ему о моих панических атаках. Я быстро понял, что в то время, как у каждого из нас в группе были свои проблемы, с которыми ему нужно было разобраться, проблемы Эксла были ближе всего к моим - разновидность химического дисбаланса, которую он мог контролировать не больше, чем я свои панические атаки. После этого разговора мы стали понимать друг друга. Это сделало ситуацию более комфортной для меня: выросший в большой семье, играя в командные виды спорта в детстве, я считал важным прийти к пониманию с людьми, которые тебя окружают.

Непредсказуемые перепады настроения Эксла так же возбуждали его – ощущение неминуемой опасности висело в воздухе вокруг него. Я любил эту черту в нем. Артисты всегда пытаются выбить искру, но Эксл был полностью панк-рок в моих глазах, потому что его огонь нельзя было контролировать. Сейчас аудитория могла спокойно наблюдать, как он зажигает на сцене, в следующее мгновение он становился страшным пожаром, грозящим сжечь не только место действия, но весь город. Он был дерзким и беспардонным, и его изюминка помогла заострить индивидуальность группы и отделить нас от массы.

Мы репетировали на базе два раза в день независимо от того, что еще происходило в жизни любого из нас. Многие из песен, которые составили Appetite и Lies - также как более чем несколько с Use Your Illusion – были сочинены в этом логове. Когда двое или трое из нас были вместе, всегда закипали идеи песен. Наши разрозненные музыкальные вкусы как-то удалось соединить. Эксл был увлечен Nazareth, Queen, и the Ramones. Слэш был весь в Aerosmith. Иззи принес непритворную рок-атмосферу Stones, Faces, New York Dolls, Hanoi Rocks. Стивен был парнем-металлистом из долины Сан-Фернандо с слабостью к парящим гармониям вокальной музыки 60-х. Я принес в большем количестве черты фанка и грува и панк-рок свирепость.

Другим ключевым моментом было то, как мы могли быть полностью открыты друг с другом во время работы над песнями. Написание песен очень эмоциональная вещь. Работа над ними в группе обнажает вас перед другими. Одно из двух: либо вы сдерживаете ваши чувства, либо вы рискуете почувствовать себя уязвимыми. Но общение 24 часа в сутки в нашей группе побуждали к близости; мы не боялись обнажить свои мысли, подкорректируют ли их остальные участники группы, будут ли обсуждать, переделывать до неузнаваемости, или нет. Этот уровень комфорта помог нам работать вместе, чтобы создать отличные песни. И никто не придерживал материал для другого дня или другой группой. Это была та самая группа, это был тот самый момент.

Мы также учились писать тексты, особенно Иззиy, Эксл и я. Когда мы создавали песни, мы обращали особое внимание на все, что уходило в сторону от основной мелодии - все мы считали, что отклоняться от хорошей мелодии стоило только в том случае, если речь шла о не менее удачном отрывке. Это означало, что мы отказались от традиционного написания песен, требующего вставлять проигрыши ради проигрышей, и четко разграничивающего куплеты и припевы. Вместо этого, мы шли только в тех направлениях, которые нравились нам самим. Вот почему коды в песнях таких, как “Rocket Queen”, “Paradise City”, или “Patience” звучат так по-особенному – мы не были вынуждены добавлять их; мы были так рады бесспорной мысли, что работая вместе, день за днем, мы нашли способ смешивать их. (Мы написали “Sweet Child o’ Mine” позже, и кода “where do we go now” была всего лишь своего рода искусственным добавлением; это стало одной из причин, почему мы не ожидали того, что песня станет хитом – или даже синглом, если на то пошло).

Когда мы начали писать песни, которые в последствии стали альбомом Appetite, стало ясно, что Слэш использовал их как возможность наконец отточить своё чувство мелодии на ведущих партиях и поупражняться в риффах. Слэш писал и доводил до совершенства те классические партии из темных и красивых глубин своей души. Застенчивый интроверт, каким он был, когда я впервые его встретил, наконец нашел подходящее окружение, чтобы выразить себя.

Я помню, как писалась “My Michelle”. У Слэша был отличный рифф, типичный слешевский рифф. Это была изящная, тонкая вещь, но он играл ее действительно очень быстро сначала. (Его исходный рифф, в замедленном темпе, есть на вступлении к записанной версии - тот самый зловещий и задумчивый кусочек в начале). Работая над этим совместно со всей группой - а коллаборации были волшебным ингридиентом практически для всех песен - мы случайно наткнулись на этот кусочек: бам, бада-дам, бада-дам, который задает тон всей песне в её окончательном варианте.

Одина из наших ключевых песен этого периода созревала еще дольше – часть ее восходила к самой первой песней, которую я когда-либо писал. Сейчас в Лос-Анджелесе семь лет спустя, основной рифф из этой первой песни вернулся ко мне, когда мы собирали воедино мелодию о нашей тяжелой жизни. Как и в “My Michelle”, один из потрясающих звонких отрывистых рифов Слэша стал вступлением, и основная часть песни летела поверх рифа из моей песни “The Fake,” которая теперь исполнялась на бас-гитаре. У Эксла был фрагмент лирики, над которым он работал со времени нашего сиэтлского путешествия, и мы создали обширные проигрыши – воображаемая группа вторила словам when you’re high, которые переходили в невнятные, кошмарные волны звука, из которых Эксл ревел “Do you know where you are?” Мы назвали то, что получилось в итоге “Welcome to the Jungle.”

Мы сыграли песню живьем впервые, когда открывали шоу в Трубадуре во вторник вечером в конце июня 1985. Так же в списке была группа из Сан-Франциско под названием Jetboy.

“Jungle” имела большой успех, и с тех пор толпа начинала возбуждаться как только слышала начальные рифы Слэша – песня стала нашей первой визитной карточкой. Мы так же сдружились с Jetboy. Я непосредственно был в дружеских отношениях с басистом Jetboy Тоддом Крю. Он был так чертовски умен, что я действительно думаю, он должен был выпить, чтобы замедлить приток информации к мозгу. Я так же понял, не задавая вопросов, что он занимается самолечением какой-то острой боли. Но Тодд был так же чертовски забавным. Он всегда был в центре внимания. Мы быстро стали лучшими друзьями.

Еще не прошло и года с момента как я поселился в Лос-Анджелесе, и я все еще ощущал, что я далеко от дома, моей семьи и друзей детства. Трудно описать, как много это скорое сближение с Тоддом - который почти сразу же вошел к ту категорию друзей, с которыми зависаешь все время - значило для меня. Тодд, вместе с ребятами из Guns, формировали часть нового базиса для меня, вроде семьи. И, мать твою, нам было весело. Тодд был страшный пьяница, часто вырубался в самое неподходящее время. Клубы, прихожие в квартирах, тротуары … что угодно.

Также трудно выразить степень волнения, которое я испытывал, когда видел, что количество людей, которые были покорены нашей музыкой, подскочило. В течение нескольких месяцев мы перешли от игры для горстки людей, к выступлениям в самых привлекательных местах в городе. Когда все получается, и вы видите прогресс, это охуительно. Особенно когда прогресс основывался по большому счету на тех новых песнях, что мы продолжали писать вместе.

В следующий раз мой брат Мэтт играл с нами – несколько месяцев после того, когда он выглядывал и видел пустой зал – люди знали песни и подпевали. Я мог видеть облегчение в лице Мэтта.

Не то, чтобы это был стабильный прогресс. Мы по-прежнему играли много случайных концертов. Чёрт, после премьеры «Jungle» в Трубадуре, мы выступали в доме студенческого братства UCLA. Мы получили 35 долларов и бесплатное пиво за это шоу. Это был один из тех спонтанных концертов – мы играли в тот же день, когда договорились об этом. Студенты и представители братства не знали, чего от нас ожидать, и поэтому немного мешкали. Ковбойские штаны с открытыми ягодицами могли как-то повлиять на их прохладный прием. Тем не менее, бесплатное пиво.

Очевидно, что нам приходилось работать на других работах. Стивен был единственным из всех нас, кто не работал. Его выгнали из дома, когда ему было 12, и он учился выживать на улице. Но он был совершенно бескорыстным. Если он крал деньги, чтобы купить гамбургер или пачку Cheetos, он делился этим со мной и другими парнями – неважно, насколько он был голоден. Слэш работал в газетном киоске на углу Мелроуз и Fairfax под названием Centerfold News. К счастью для нас, в киоске был телефон. Слэш часто оставлял этот номер промоутерам клубов. Иногда он мог висеть на телефоне всю свою смену, пытаясь пробить для нас концерт или вызвонить людей из адресного списка, чтобы продать билеты, распространить сообщение о концертах. Слэш был прирожденным продавцом, когда дело касалось продажи билетов на наши шоу. В конце концов, он был уволен от газетного киоска, потому что висел на телефоне слишком много.

Я все еще работал на бандитов неопределенного восточноевропейского происхождения, занимавшихся транспортировкой “канцелярских принадлежностей”. Поначалу парни, руководившие компанией, казались мне довольно-таки устрашающими. Они выглядели как киношные стереотипы: массивные черты лиц, не поддающиеся определению акценты и отрывистая манера речи, тренировочные костюмы с пистолетами, заправленными в штаны. В целом, ситуация напрягала меня. Но они очень неплохо ко мне относились, это была стабильная работа, и после того, как я проработал там полгода, я почувствовал себя частью команды. Может быть, поэтому я попытался получить Иззи работу в той же компании. В итоге он оказался в той комнате, где они действительно продавали канцелярские товары по телефону. Он пришел в конце третьего дня его, и один из боссов отвел меня в сторону.

«Майки», - даже моей маме приходилось называть меня Дафф, но эти парни использовали имя с моего водительского удостоверения, Майкл, - «Майки, твой друг… он хреново выглядит. Твой друг – наркоман».

Другой парень, что работал со мной, был белый парень по имени Чёрный Рэнди, который играл в лос-анджелесской панк-группе Black Randy и Metro Squad. Он был чокнутым – колол спидболлы весь день на работе. Но каким то образом, он нравился боссам, и они не увольняли его.

Чёрный Рэнди любил нашу группу.

Он всегда говорил нам «Я буду менеджером вашей группы, и у вас будет развязность New York Dolls и вы будете срать на весь этот город».

Он приехал на автобусе к нашей репетиционной базе и принес детские костюмы для Хэллоуина, которые он хотел, чтобы мы носили. Он сделал видеозапись нашей репетиции и записал, как он колит себе спидболлы. Я думаю, без слов понятно, что он стал нашим первым менеджером.

Понятно.

Но у Чёрного Ренди был СПИД, и он умер вскоре после того. После этого, я позвонил своему брату Брюсу, который рекрутировал группы и ди-джеев для сети ресторанов.

“Чувак, ты знаешь, каких-либо менеджеров?” Я спросил его.

“Да, я могу позвонить моему приятелю”, сказал он.

Он перезвонил мне. Парень был не заинтересован.

Я порвал с Кэт и съехал к тому времени из квартиры в El Cerrito. Какие-то ночи я проводил у девушек рядом с нашей базой; какие-то ночи я проводил на самой базе. Тоже самое касалось и других парней. Мы слонялись вокруг, тусовались со знакомыми стриптизершами – у этих девочек всегда были квартиры и деньги – или находили пристанище в тупике переулка Gardner, где, как Иззи говорил в интервью несколько месяцев спустя, мы жили «как крысы в коробке». Каждый член группы сейчас существовал только, чтобы писать песни и играть музыку, и почти все проблемы улетучивались. Что касается меня, то это был тот период в моей жизни, когда у меня не было постоянного адреса. Это был удивительный обряд посвящения. Товарищество между участниками ГНР стало настолько непоколебимым и интенсивным, что только кровные узы могли сравниться с ним; это было нечто первобытное. И так же, как когда первые существа начали выползать из первобытной слизи, временами все это выглядело не слишком красиво.

Триппер свирепствовал тогда, и венерические заболевания охватили промежности участников группы, в то время как мы все жили и трахались в такой близости. К счастью, после моего последнего опыта, я получил подсказку от мужа моей сестры, который был врачом. Вы можете раздобыть дешевых антибиотиков – предназначенных для использования в аквариумах – в зоомагазинах. Оказалось, что тетрациклин был хорош не только для лечения загноившегося хвоста и жаберных заболеваний. Он так же лечил сифилис – и не нужно никаких походов к врачу, дорогих рецептов, показного притворного стыда для монахинь в бесплатных клиниках, какой мне пришлось изображать в тот раз в Сиэтле. Кому нужна медстраховка, когда есть зоомагазины?

Глава 14

Мы продолжили расширять наш список песен и искать возможности выступать хэдлайнерами. К октябрю 1985 мы добавили к своему сет-листу “Paradise City” и“Rocket Queen” и отыграли вечер в качестве заглавной группы в месте под названием Кантри Клаб (Country Club), что в Резиде*. В ноябре мы были хэдлайнерами в Трубадуре (the Troubadour), и Kix из Мэриленда, которые ездили с туром по стране и всегда нам нравились, выступили у нас на разогреве. К концу года мы добавили “My Michelle” и “Nightrain” к нашему постоянному репертуару.

Независимый звукозаписывающий лэйбл под названием Restless пригласил нас под конец года в свой офис в Лонг Бич. Restless были подписаны несколько прикольных групп, и их менеджеры были заинтересованы в нашей. Они всех опередили – ни один лэйбл к тому моменту с нами ещё не связывался. Иззи купил книгу о музыкальном бизнесе, чтобы подготовиться к той встрече. Я помню, как пролистывал её. Я понимал те разделы, которые читал, но в то же время там было много такой хрени, которую ещё только предстояло освоить. Когда мы пришли в их офис, они предложили нам что-то под названием «Договор о выпуске и распространении» плюс что-то около $30,000 на запись альбома. Это был простой договор на двух страницах, они всё нам разъяснили. И всё равно мы решили, что если уж они готовы сделать нам такое предложение, то найдутся и другие.

Мы ушли из их офиса, так ничего и не подписав. Мы всё-таки нервничали – не наебали ли мы сами себя только что? Я вспомнил про Слая Стоуна. Я ведь знал, что можно умудриться всё просрать.

Ким Фаули, легендарный менеджер, хреновый исполнитель и серый кардинал, ответственный за успех – или даже за неуспех, в зависимости от того, как на это посмотреть – группы the Runaways, тоже постучал в нашу дверь в конце 1985. К тому времени, как я переехал в Голливуд, the Runaways успели собраться и развалиться, а Джоан Джетт, лид-гитаристка группы и автор большинства песен, – стать успешной сольной исполнительницей. Ким Фаули тем временем патрулировал подворотни в поисках новых восходящих звёзд. С того момента, как GN’R начали активно выступать, писать песни и привлекать постоянную и растущую аудиторию, Ким положил на нас глаз. Он захотел стать менеджером группы.

К тому времени, главное, что мы осознали о себе – это то, что Guns была лучшей и наиболее целеустремлённой группой, в которой каждому из нас доводилось играть, и мы стали яростно оберегать это. У Кима было прошлое со множеством ярких пятен, но таким же количеством пробелов. Мы с группой the Fastbacks выступали на разогреве у Джоан Джетт ещё до того, как она стала знаменита с песней “I Love Rock ’n’ Roll”, и я слышал истории про него. Поэтому-то мы и сомневались.

Когда Ким почувствовал, что мы не собираемся делать его нашим менеджером, он подкатил к нам с другой стороны. Он пригласил нас позавтракать в Denny’s, что на бульваре Сансет. Пошли Слэш, Эксл и я. Ким сказал, что хочет купить права на нашу песню “Welcome to the Jungle”. У него при себе был контракт и чек на сумму $10,000. Для нас это были большие деньги. Но если уж Ким Фаули готов предложить нам столько уже сейчас – то есть, если одна песня стоила для него так много – разве не означало это, что у нас на руках нечто действительно ценное? Стоило ли нам поторговаться? Думаю, что в какой-то мере мы должны быть благодарны Киму за то, что в дальнейшем, при подписании контракта со звукозаписывающей компанией мы сохранили за собой права на наши песни. Если уж Ким Фаули ценил нашу музыку так высоко, то она просто обязана была на самом деле быть дорогой. Уж он то такие вещи чуял, и мы это знали.

Ким усилил напор, когда парой недель позже пришёл к нам с предложением уже в $50,000. Но для нас это уже не играло роли. К тому моменту мы уже поняли, что нужно прочно держаться за то, что нам принадлежит. Это всё, что у нас было, всё, во что мы верили.

Как Джоан Джетт и the Runaways мы были в погоне за мечтой, а мир казался таким захватывающим, бурлящим и диким. В дальнейшем мы избегали таких людей как Ким Фаули, но не потому что он не был умён или убедителен, а потому что к 1985 мы наслушались историй про группы, которых ободрали как липки. Мы познакомились со всем спектром рок-н-рольных неудач, будь то история the Runaways, которые так и не получили шанса, которого заслуживали, или Aerosmith с их чередой финансовых трудностей начала 1980-х, несмотря на их колоссальный успех в 1970-х. Мы начали замечать, как акулы стали кружить вокруг нас, и нам было страшно.

18 января 1986 года перед нашим выступлением в Roxy друг заглянул к нам за сцену и выпалил: «Все чёртовы билеты распроданы!».

Когда мы выглянули посмотреть на толпу, то увидели знакомые лица. Даже когда мы начали заполнять залы, типа этого, мы всё ещё знали большинство людей в аудитории. Дэл, Уэст Аркин, Марк Кантер и разные подружки как обычно собирались за сценой. Что же изменилось? Один из моих племянников стоял у входа в бэкстейдж в качестве «охранника».

Никто не говорил «Дай пять!», но в то же время мы гордились тем, чего достигли. А ведь я выступал перед большими залами с Ten Minute Warning, но с Ганз в начале 1986-ого появилось особенное чувство. Теперь мы были в Лос Анжелесе - одном из самых больших городов в мире. И всё равно ребята из Guns’N’Roses никогда не смотрели друг на друга со словами «Fuck yeah, круто отожгли!». Мы праздновали свой успех прямо на сцене, и выступления получались лучше, чем репетиции. Мы все подмечали некие призрачные моменты, но нам не нужно было говорить об этом. Между членами группы есть некая безмолвная связь, когда кусочки собираются и наступает единение, будь то между гитаристом и певцом, или басистом и барабанщиком, или между всеми сразу. И когда видишь в глазах людей из зала, что они просто потрясены, то эта обратная связь наполняет тебя. Учитывая, что мы часто играли перед одними и теми же людьми, мы могли читать выражения их лиц и чувствовали электрически разряды, когда выходили на новый уровень во время своих выступлений.

Где-то в то время друг Иззи по имени Роберт Джон стал «официальным» фотографом группы. Роберт делал снимки и для другой команды из ЛА - W.A.S.P. Его девушка, доминатрикс в одном из голливудских клубов, играла роль девушки в бондаже в выступлениях W.A.S.P. в духе фильмов ужасов. Милая девочка. Она мне нравилась. Роберт приходил на одно из наших шоу, чтобы потусить с Иззи и заодно сделал несколько снимков группы. Те оказались классными, так что мы стали приглашать его, чтобы он чаще фотографировал нас.

Он тоже верил в группу с самого первого дня.

«Парни, вы будете знаменитыми!» - говорил он всегда.

«Да, да… Снимай давай»

Мы много прикалывались над ним по время фотосъёмок.

Мы не только начали распродавать все билеты на наши шоу подчистую в начале 1986-ого, но и владельцы клубов внезапно влюбились в нас. На нас приходили панки, рокеры, но что гораздо важнее – толпы женщин. И все они пили. Много. Мы побили все рекорды по продажам алкоголя в клубе Troubadour. Как только начинаешь так прокачивать бизнес, люди замечают. И ещё, когда становишься хэдлайнером, больше не приходится самостоятельно распространять билеты. И никакой больше платы за то, чтобы выступать.

Искатели талантов из крупных лэйблов тоже начали появляться на наших выступлениях. В пятницу 28 февраля состоялось ещё одно наше долгожданное выступление в Troubadour в качестве заглавной группы, и по слухам в зале было не менее дюжины глав звукозаписывающих компаний. Противные менеджеры шныряли вокруг, да так и норовили пробраться за сцену, чтобы обольстить нас. Помощь моего племянника пригодилась нам в ту ночь.

Лос-Анжелес всегда был магнитом для групп, разъезжавших с турами по стране и за рубежом, и теперь, когда мы стали заполнять залы, нам начали поступать предложения выступать на разогреве у известных исполнителей. Когда в конце марта 1986 кумир моего детства Джонни Сандерс приехал в город, промоутеры попросили нас открыть оба его шоу. Для меня это было нереально круто. Для Иззи, наверное, тоже. Я был на нескольких концертах Джонни на западном побережье в начале 80-х, и мне даже посчастливилось поиграть с ним после одного шоу в Портленде. Разумеется, к 1986 я уже не так боготворил его, как раньше – романтический образ обдолбаного бродяги-музыканта типа Джонни поистрепался после моего непосредственного опыта с героином. Оглядываясь назад, я даже вынужден признать, что шанс поиграть с ним после шоу достался мне только потому, что он вмазался и искал, чем бы заняться, даже если это означало джем-сешн с каким-то затесавшимся подростком. И всё же. Делить ставку с самим Джонни Сандерсом! Я действительно очень ждал того шоу в Fender’s Ballroom.

К сожалению, сразу же, как мы прибыли в Fender’s Джонни начал болтать с девушкой Эксла Эрин, пока мы были заняты саунд-чеком. Ещё Джонни хотел разузнать, где бы добыть дури. Эксл психанул, когда ему нашептали, что Джонни клеился к Эрин и наорал на него за сценой. А Эксл мог быть довольно устрашающим, когда начинал кричать и наезжать. Остаток вечера Джонни прятался у себя в гримёрке, мечтая о дозе. Всякий след романтического и удалого образа Сандерса простыл для меня в ту ночь.

Между тем шоу в Troubadour и выступлением с Джонни Сандерсом безумство рекорд-лейблов по поводу подписания контракта с нами достигло своего апогея. Нам было весело делать то, что мы делали: постоянные живые выступления, клубы за нас дерутся, на наших шоу такое безумство, что аж двери слетают с петель. Мы не торопились что-то менять ради договора о записи альбома. Мы знали, что круты. И у нас были песни, которые нам нравились. А я вообще был убеждён, что у нас слишком тяжёлый и грязный звук, чтобы стать знаменитостями. И всё-же все вышли на охоту на нас, или по крайней мере так казалось, потому что люди из музыкальной индустрии просто на головы друг-другу залезали, чтобы поговорить с нами.

Роберт Джон просто сгорал от нетерпения, чтобы мы отобрали снимки, которые он сделал, для того, чтобы начать рассылать их по журналам, поскольку про нас начинали писать. Наконец Слэш и я согласились. Однажды днём мы вдвоём и Роберт пошли на квартиру к какой-то девчонке, которая жила на Голливудском бульваре, чтобы отсмотреть негативы. Роберт объяснил, что смотреть на плёнку нужно через маленькое увеличительно стекло, похожее на рюмку, которое называлось лупой.

Когда мы наконец добрались до квартиры этой девушки, то с облегчением узнали, что у неё есть кондиционер, потому что в тот день было около +30, а мы пешком шли от самой аллеи Гарднера. Наш знакомый, Филипе, водитель автобуса и по совместительству драг-диллер, вышел из спальни, когда мы пришли. Было очевидно, что и он, и та девушка, которой принадлежала квартира, были под кокаином. Мы не придали этому значения, потому что были привычны таким вещам.

Ни Слэш, ни я особенно не хотели просматривать всю эту кипу негативов для Роберта. Это не очень-то было в духе рок-н-ролла, но всё же мы нехотя признавали, что такова часть игры, если уж ты выступаешь в группе. А тут вдруг перед нами оказались сотни индивидуальных снимков, которые нам нужно было либо одобрить, либо забраковать. И в этот самый момент Филипе предложил мне крэк.

Крэк-кокаин был одним из тех наркотиков, от которого я всегда отказывался, когда мне предлагали. Сначала в Сиэтле, а потом и в Голливуде я видел много людей, которые подсели на эту дрянь, а зависимость от крэка – это то ещё зрелище. Но в тот день я решил попробовать. Даже не уверен, почему. Я до этого выпил. Может быть, мне просто нужен был стимул, чтобы заставить себя пересмотреть эту гору фотографий. Каждый мой первый наркотический опыт был результатом чего-то такого-же тупого. В шестом классе я первый раз принял кислоту, потому что парень, который был старше меня, и с которого я брал пример, предложил мне её по дороге домой из школы. Я не хотел опозориться, вот и принял.

Меня завораживало потрескивание подожжённого кристалла в сосуде и вид стеклянной трубки, наполняющейся дымом, который пах одновременно сладко и едко. Я сделал вдох. Приход от той первой затяжки крэком был шестьюдесятью самыми эйфоричными секундами в моей жизни. Все мои чувства обострились и я чувствовал себя сильнее, чем чёртов Атлант. Я захотел секса. Меня наполняло мощное чувство, что я способен на всё.

Откат получился таким же экстремальным. Моё тело было охвачено острым, всёобъемлющим желанием.

«Эй, Филипе! Подгони-ка ещё, ладно?»

Он дал мне приличных размеров кристалл, и я с головой окунулся в ещё один приход. «Аааа», - подумал я, - «вот так кайфовое дерьмо!»

От крэка всё казалось лучше. Интерьер скучненькой, слишком уж пресной квартирки этой девчонки вдруг стал прекрасным. Перегородка из огнеупорной пластмассы, отделявшая кухню от гостиной вдруг приблизилась к архитектурному совершенству, а пространственное решение было настолько логичным и гениальным, что поразило меня до глубины души. То, что с первого взгляда казалось уродливым оранжевым потрепанным ковром, теперь же было Персидским шедевром с витрины магазина в Беверли Хиллз. Шум машин за окном на Голливудском бульваре превратился из бессмысленной какофонии в источник размышлений: я раздумывал о том, куда могли направляться эти люди. Может быть, кто-то из них был под кайфом и несказанно счастлив, так же как и я.

Меня начинало отпускать, но новый кристалл уже был наготове. Всё в порядке.

Слэш делал то же, что и я, и вот мы уже боремся за лупу, чтобы начать отбор персональных снимков, среди стопок фотографий. Мы промчались сквозь кадры, умудрившись сделать это в тандеме, так, чтобы никому из нас не приходилось сидеть и ждать, ничего не делай. Не дай Боже. Но вот, увы, наши кристаллы начали догорать и наконец совсем исчезли. Теперь уже Филипе стал требовать денег, если мы хотели продолжить. Ох блядь, у меня же не было денег!

Я свинтил из этой квартирки. Невероятно раскалённое солнце палило моё тело, в то время как чувство отчаяния от отходняка просто ломало меня пополам. Казалось, все мои мышцы напряглись одновременно. Я чувствовал себя подавленным, использованным, бессмысленным. Я прошёл десять кварталов обратно до Гарднера, но, казалось, это было самое жестокое физическое испытание, через которое мне доводилось проходить. В бессилии. В ломке. В депрессии. Уф.

По неизвестной мне причине, я остановился у телефона-автомата и сделал кое-что по-настоящему глупое – я позвонил маме. Я пытался вести себя так, словно ничего не происходило и просто узнать, как у неё дела, узнать, что там с семьёй в Сиэтле. А по правде говоря, мне просто нужно было услышать голос, который утешал меня, когда я был маленьким мальчиком, болевшим гриппом, или когда крутые парни избивали меня за то, что я был «пидорским панком». Я знал, что она чувствует, что со мной что-то не так. Мне хотелось блевать от вони, которая стояла в этой гетто-будке, а граффити заглухо затемняли её стеклянные стенки, так что я даже не мог посмотреть на улицу. Меня охватила клаустрофобия. Я старался не показывать виду.

«Нет, мам, со мной всё в порядке, просто немного устал», - сказал я – «Наверное, я заболеваю». Ага, заболеваю наркоманией от долбанного крэка!

После того, как я повесил трубку, я протащился ещё пару кварталов до нашей репетиционной базы. В обычной ситуации я был бы рад увидеть кого-то из членов группы или тех немногих друзей, что у нас были. Но в этот раз я надеялся найти что-то – что угодно – что помогло бы мне ослабить это прибивающее к земле чувство тяжести. Колёса, Найт Трэйн, может даже кокаин. Или всё разом.

Когда я завернул за угол ко входу, солнце ударило мне прямо в глаза, и я издал стон боли и шока. Дверь была открыта, и к счастью Джо-Джо и Дэл были там с Найт Трэйном. После того как я заглотил всю бутылку единолично, я рассказал им, в чём дело было.

«Бля, чувак» - сказал Джо-Джо, когда я закончил – «У меня есть немного денег. Пойду куплю больше бухла».

Он сбегал в магазин спиртных напитков за углом. Вот таков был наш круг близких друзей. Мы готовы были на всё друг ради друга. Мы не осуждали друг-друга. Мы просто всегда друг за друга горой были.

После первой бутылки я немного поуспокоился. То, что я находился на нашей маленькой репетиционной базе тоже сыграло свою роль – это было убежище. Грязный пол со старым коричневым ковром был омерзителен, но это была наша мерзость. Усилки, расставленные по стенам были подержанными, но они были единственной возможностью, чтобы наша музыка была услышана. Высота потолков была всего лишь 6 футов, так что, будь то гитарный кофр или голая девчонка – всё легко просматривалось. Это было нашим убежищем. И наши друзья были готовы меня поддержать.

Джо-Джо вернулся с огромным бумажным пакетом алкогольной провизии, и мой крэк-кокаиновый отходняк растворился в прошлом, став всего лишь ещё одним жизненным опытом. В дальнейшем я ещё употреблял крэк, но никогда больше я не был так плохо подготовлен к этому, как в тот первый раз с Филипе.

Глава 15

По мере того, как вокруг нас усиливалась связанная со звукозаписью суета, всплыли кое-какие последствия наших тусовок в Гарднере: как-то ночью копы вломились к нам в поисках Эксла. Они хотели допросить его по поводу того, что впоследствии оказалось фиктивным делом об изнасиловании. После этого наши дни в Гарднере были сочтены.

Эксл преступления не совершал и срок не отсиживал, но случай вдохновил нас на написание отличной песни, “Out to Get Me,” которую мы вскоре, в начале 1986, стали играть с остальными. В ней можно почувствовать глубину нашей коллективной паники, когда мы сидели и ссались, что на лейблах могут пронюхать, в чём дело, и прекратить с нами возиться: “Вам меня не поймать, я нихуя не виноват!”

Эксл неделями не появлялся на репетиционной базе, избегая поимки, до тех пор пока не сняли обвинения и не прекратились новости о том, что нашего вокалиста ждёт тюремный срок. Все водили нас на обед – разные управляющие компании, лейблы. Шикарные рестораны, где люди проводили деловые встречи, были не просто той частью ЛА, которую я не видел, они были частью той жизни, которой мне не довелось пожить, разве что заглянуть в глубину заведений, где я работал сначала посудомойщиком, а потом пекарем.

Я как-то позвонил Ким из Fastbacks после нескольких таких походов, пытаясь свыкнуться с той идеей, что люди гонятся за контрактом на нашу запись.

- Это странно, - говорил я ей, - Эти парни в деловых костюмах водят нас обедать. Можно заказывать всё, что пожелаешь.

Хотя в «Spago» (один из самых дорогих и известных ресторанов – прим. пер.) нас не водили – мы столько не стоили, и, к тому же, были довольно неопрятны. Я помню, как мы приходили в офис к Девиду Геффену: когда мы стояли в приёмной, ходившие туда-сюда работники не думали, что мы были группой – они принимали нас за бездомных.

Через некоторое время мы просили посещать одно и то же заведение настолько часто, насколько возможно – ресторан на бульваре Сансет на краю Беверли Хиллс под названием «Hamburger Hamlet». Гамбургеров я там так и не ел, зато там подавали сильно-алкогольное. Несмотря на все эти встречи, я немного переживал, когда дело дошло непосредственно до заключения контракта. Я считал себя опытнее остальных парней, так как уже однажды прошёл через это, пусть это был и небольшой независимый лейбл, но я всё равно чувствовал себя не в своей тарелке. Я понимал дела не до конца. Если быть точнее, я вообще никак их не понимал. Я даже делать вид не собирался, что справлюсь со сделкой вроде этой.

У нас до сих пор толком не было менеджера но, к счастью, мы наняли юриста, который всё нам объяснял. Подготовка к заключению контракта повела за собой изменения в отношениях внутри группы: нам пришлось создать официальную оболочку для того, что было принципом «один за всех, и все за одного». Я вообще не знал, нужно ли нам соглашение о сотрудничестве. Зачем оно нам? Эй, мы же друзья. Но наш юрист защищал наши интересы внутри группы, за что я всегда буду ему благодарен. Он отлично поработал, объяснив нам и убедившись, что мы поняли последствия и различные тонкости контрактов между участниками группы и между группой и лейблом.

Разделение гонораров привело к серьёзному конфликту. Раньше, во времена дуэта Роджерса и Хаммерстейна и других американских композиторских команд, существовала традиция создания песен, когда один музыкант писал музыку, а другой - стихи. Но песни так не писались у большинства групп 1980-х – и уж точно не у нашей. Ганзы не были одной из тех групп, где один человек писал все песни или где написание распределялось между двумя, как у Роллингов – мы всё делали вместе, кучей разных способов. И мы обнаружили, что спорим о том, о чём раньше и речи не заходило: нет, Я написал эту часть; нет, Я её написал! У каждого была своя версия того, как всё создавалось, и в течение недели всё это нарастало и запутывалось. И так как было сложно сказать, кто именно что именно написал, мы наконец-таки согласились разделить всё поровну между собой. Юрист закрепил это документально, и спасибо Господу за это.

После всех попоек, Chrysalis предложили наибольший гонорар, что-то около $400,000, но мы не собирались с ними ничего заключать: как большинство записывающих компаний, они хотели нас смягчить – как музыкально, так и внешне. Геффен предложил куда меньше, $250,000, но Том Зутот, парень из A&R (Artists and repertoire – служба, занимающаяся поиском музыкальных талантов и звукозаписывающих компаний для них – прим. пер.) преследующий интересы Геффена, правильно говорил о том, как мы должны быть спродюссированы – он это понял.

Том говорил, что с Геффеном у нас будет полная творческая свобода, и для нас это было решающим доводом – только если это будет на бумаге. И об этом наш юрист тоже позаботился. Наши песни для нас были куда более важны, чем деньги, предлагаемые лейблами, не желающими предоставлять нам свободу. Никто не мог указывать нам, как записываться.

На каждом шагу этого пути я думал что, никто никогда этого у нас не отнимет – мы заключили сделку с крупным лейблом. И заключение такой сделки было крупным событием, изменившим наши жизни.

Когда мы, в конце концов, подписали сделку на шесть записей 26 марта 1998, особого шума не было. Мы не переглядывались, говоря друг другу что-нибудь вроде “Hихуя себе!”. Мы получили $75,000 от прибыли вперёд, разделили на пятерых ($15,000 на каждого) и по половине от своей доли, $7500 сразу же взяли, ещё по половине отдав нашим новым бухгалтерам на личные расходы на время записи. Оставшиеся 175 тысяч бухгалтеры распределили на расходы группы и затраты на работу над альбомом.

Когда контракт с Геффеном был только-только заключён, мы арендовали дешёвую репетиционную точку в Глендейле, около Бурбанкской линии. По нескольким причинам нам надо было уехать из Гарднера поскорее, но мы не хотели ехать в SIR в Голливуде или ещё какое-нибудь дорогостоящее место. Нашей новой точкой был старый торговый центр – к тому времени давно не функционирующий - называемый «Golden Mall». Там была сцена. Нам приходилось каждый день вытаскивать туда всё оборудование: он не был в нашем распоряжении круглосуточно и с замком или что-то в этом роде – у нас не было на это денег. У нас там была комната, и туда нам присылали чеки. Мы со Слэшем взяли их и понесли в банк в Глендейле. Мы не открывали счета; мы просто зашли и попросили обналичить чеки. Кажется, это подняло тревогу. Им пришлось звонить разным людям, включая бухгалтеров Геффена. Не способствовало и то, что чек Слэша был выдан на имя “Стэш”.

Эксл тоже не открыл счёт. Как и Слэшу, ему надо было официально сменить имя, а открывать счёт на иное имя, кроме как Эксл, он отказывался. Поэтому сложилось так, что деньги мы все хранили в голенищах сапог или под кроватями, и надолго они не задержались. Я часто подолгу торчал в музыкальном магазине, возле нашей репбазы в Гарднере, чтобы подобрать себе идеальный набор, и здешние продавцы наверняка были крайне удивлены, когда я однажды зашёл и купил всё то, на что ранее так много глазел – заплатив наличными! Уверен, они уже давно занесли меня в категорию людей, никогда нихрена не намеревающихся покупать. Я купил Fender Jazz Special и Gallien-Krueger 800RB, который сделал звучание моего баса современным. Я также сделал первые татуировки: два револьвера и розу на левом плече, кинжал с надписью «Guns’N Roses» и дракона – все три в течение нескольких недель. Также я купил несколько пар ковбойских сапог и штанов. Все мы купили новой одежды, что тогда казалось роскошью.

Я также купил стальную цепочку с небольшим навесным замочком на ней и стал носить на шее – она была как та, которую носил Сид Вишез, басист Sex Pistols. Мне было определено нести это знамя – знамя панк-рока – несмотря на то, насколько крупный лейбл заключал с нами сделку. К тому времени, как мы получили деньги, я встречался с девушкой из Голливуда. У нас у всех были девушки, с которыми мы могли встретиться, если хотели отдохнуть от репетиций – некоторые из них были подругами по сексу, некоторые – просто подругами. В общем, мне удалось, спрятать от себя самого немного денег, чтобы вносить плату за аренду на полгода или около того. Даже полплаты за аренду, если быть точнее: ещё одна моя подруга хотела переехать в Голливуд из родительского дома где-то в Оранж Каунти - и мы с ней решили поселиться в однокомнатной квартире, которую нашли в крестсентских Холмах недалеко от Сансета. Она поселилась в спальне, а я – на полу кухни, где я отгородился, повесив простыню и создав себе маленькую тёмную нору. Последним штрихом в моей новой роскошной жизни было заполнение холодильника. Я мог позволить себе есть! Это успех.

Внезапно мне больше не надо было продолжать работу. У меня был конверт с семью с половиной тысячами в сапоге, и мы собирались записать на студии наш новый альбом и отправиться в тур. Как и на любой работе, коллеги знали, что я был музыкантом, и знали, что это моё. Они даже приходили на несколько выступлений – в спортивных костюмах или вроде того – чтобы посмотреть, что это из себя представляет. Проблема состояла в том, что я многое знал о делах, которые шли не совсем по закону. Как ты уволишься с работы вроде этой? Проводится ли какое-либо расследование или опрос в случае ухода? Это как-то не приходило мне в голову за год, который я тут проработал.

После подписи контракта я зашёл в офис к одному из начальников.

“Сегодня утром мы подписали контракт и мне больше не нужно работать”

Выражение его лица не изменилось ни на секунду - он просто сидел и всё, глядя пустым взглядом – меня даже в пот бросило. Придётся ли мне отдавать ему часть лежащих в сапоге денег?

Затем его взгляд прояснился, он медленно вздохнул и сказал: «Молодец, Майки, молодец”

Он хотел удостовериться, что лейбл нас не обдирает. Я тихо вздохнул с облегчением.

Мы отыграли праздничный концерт в Рокси, а точнее два – ранний и поздний - 28 марта 1986. Честно говоря, они были организованы ещё до контракта с Геффеном - они должны были быть демонстрацией для лейблов, однако события опередили наш план, так что мы разместили в местных музыкальных газетах полностраничные объявления, анонсируя концерты: Geffen recording artists Guns N’ Roses, live at the Roxy. Весь Голливуд, конечно уже знал – мы раскидывались деньгами, покупая друзьям кучу выпивки.

К концертам в Рокси у всех нас были свежие татуировки, и людям хотелось их потрогать. Мы чувствовали, что этой ночью весь город был наш. Даже мои бывшие начальники пришли и стояли белыми воронами в зале, набитом отбросами с голливудских улиц вроде нас, помогающими нам отметить наш общий прорыв. Начальники отправили нам бутылку шампанского за кулисы. Я был тронут этим жестом, и мы поблагодарили их в первом выступлении.

Через неделю приятным дополнением к этому стало выступление GN’R 5 апреля на перерождении «Whisky a Go Go»; легендарное заведение на Сансет Стрип было переделано назад в клуб, после того как проработало в качестве банка несколько лет. Вопрос на постере гласил: «КОГДА ВЫ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ВИДЕЛИ НАСТОЯЩУЮ РОКЕНРОЛЛЬНУЮ ГРУППУ В «WHISKY A GO GO»?». И, так как считалось, что скоро мы записываемся и отправляемся колесить по миру – или, как оно ожидалось – по маленьким городам канадского Ржавого пояса (города, в которых сконцентрирована сталелитейная и прочая тяжёлая промышленность – прим. пер.), ниже было написано: «ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ВАШИМ ПОСЛЕДНИМ ШАНСОМ».

Переоткрытие «Whisky» было отличным. Это означало, что каким то образом, несмотря на то, что никто не хотел выделять нашим выступлениям даже дневное время на Стрип в течение того года, которое нам потребовалось, чтобы найти слушателей для нашего своеобразного звука и стиля, теперь мы и стали олицетворением лос-анжелесского рок-н-ролла и, вдобавок, это легендарное заведение отныне хотело связывать себя с нами, чтобы снова претендовать на звание места средоточения музыки в Лос-Анжелесе.

Мы продвинулись на клубном уровне. Сможем ли мы теперь сделать то же самое на записи, радио и MTV? Да ни в жизнь!

Глава 16

Появление официальной оболочки вокруг нашего «братства», внезапное увеличение количества свободного времени и кошельки (сапоги, если быть точнее), забитые деньгами, давали понять, что всё менялось. Но одной перемены я не замечал: количество принимаемого группой героина начало увеличиваться. Некоторых парней вы просто не рассматриваете как людей, способных купиться на романтический образу наркомана-рок-н-ролльщика. Мы со Слэшем по-настоящему много пили – были алкоголиками, если вам угодно. И само собой, если ты легко приобрёл зависимость к чему-то одному, довольно велик шанс того, что так же легко приобретёшь её и к другим вещам. Бинго. Хотя раньше Слэш пил немного, после того как мы подписали контракт и имели довольно много денег, он подсел. И Стив Адлер тоже. Последний помимо этого ещё и крэк курил – думаю, Стиви стремился пробовать всё, что могло помочь ему заглушить воспоминания о его кошмарном детстве. Бедный мудила.

Я осознавал, что и сам был алкоголиком, и полагал, что разберусь с этой проблемой в каком-то неопределённом будущем. Но это были довольно призрачные мысли, и в действительности я не представлял, как однажды это переборю. Тем не менее, я был самым ответственным в группе на тот момент. Я пил каждый день, хотя пил пока что по большей части пиво. Я, кстати, случайно откопал шикарный пояс – из тех, которыми награждаются боксёры на соревнованиях – отделанный крышками от бутылок Budweiser. Как будто бы я был чемпионом в тяжёлом весе по блядскому пиву. Так что на концертах Эксл стал представлять меня Даффом «Пивным Королём» МакКэганом.

Эксл продолжал пропадать из виду целыми днями в виду его переменчивого настроения. Иногда он вёл себя так, как будто бы был на спидах, бегая по стенам; после этого он спал три дня подряд. Когда он был с нами, он был сгустком энергии: «мы сделаем то и это, а, и да, давайте ещё напишем чего-нибудь по текстам!». «Да-да, - говорили мы, - мы непременно этим займёмся, но не всем же сразу, Эксл». Я всегда осознавал, насколько разными мы с ним были – ну и клоунада, - думал я, - ну и вид у него - но мы всё равно отлично ладили, и мне нравилась его твёрдая уверенность в группе.

После 1986 года Слэш, Стивен и Иззи постоянно находились в замкнутом круге: очищались и возвращались вновь к наркоте. Иногда было тяжело на них смотреть, но мы были молоды, и они сплотились вместе ради главного - нашей группы - не было ничего важнее для любого из нас.

Контракт не дал нам допуска в какое-нибудь сообщество голливудской элиты или чего-нибудь ещё в этом роде, хотя однажды встретили Никки Сикса, (так как Том Зутот, подписавший нас с Геффеном, ранее имел дело с Motley Crue, когда работал на Elektra) – мы завалились к нему в дом и пили. Сначала мы были в восторге: Огоо, это должно быть потрясающе – заработать на музыке столько денег, чтобы иметь собственный дом! Но потом у нас совсем крышу снесло.

Чтобы начать зарабатывать хоть какие-то деньги, более или менее достаточные для покупки дома, нам было необходимо записать альбом. Чтобы выпустить альбом, нам был нужен продюсер. Нам нужен был человек, который записал бы нас так, чтобы наши студийные записи сохранили ту энергию, которая присутствовала на живых выступлениях. Мы сделали микстейп для Тома, чтобы показать, какого звучания мы хотим добиться на записях: Motorhead, the Saints, Fear, AC/DC с Боном Скоттом, Led Zeppelin, the Sex Pistols. Всё свелось к тому, что копии кассеты путешествовали туда-сюда по офисам Геффена, но наш поиск подходящего продюсера увенчался ничем.

Частично проблема состояла в том, что люди не больно-то знали, к какой категории нас отнести – мы не подходили ни к одной из тех, с которыми они имели дело. Рефлекторно нас были склонны отнести туда же, куда и Whitesnake, W.A.S.P., Autograph, Poison – к металлистам и пуделям. Нам не нравилось звучание записей вроде этих. Большинство групп, заключавших в то время контракты - Warrant, White Lion, BulletBoys и прочая подобная хуета - туда подходили. Мы – нет. Poison наверняка не играли на одной сцене с панками, а мы не тусовались с людьми, которые основывали группы вроде BulletBoys. (Как и мы, Jane’s Addiction не вписывались, но их Nothing’s Shocking вышел почти двумя годами позже.) Подписавший нас парень действительно верил в нас и пытался помочь найти нужного продюсера, но мы неизбежно натыкались на один и тот же подход: все хотели отрезать от нашей музыки острые углы или сделать из неё что-то, что они уже котировали.

Первый кандидат говорил, что в партиях Стивена нужно больше том-тома и чайны, при том что мы долго работали над тем, чтобы добиться нужного ритма при скромной комплектации ударной установки. Следующим был Пол Стенли из KISS, который тоже хотел заняться нашей записью. Он приходил послушать нас в «Raji’s», небольшом обшарпанном клубе, где выступало много андеграудных групп. Мы были удивлены, что он заявился к нам в такую дыру, и в итоге согласились с ним встретиться. Когда он пришёл к нам на репточку, чтобы описать своё представление, он говорил, что хотел бы добавить ещё одну бочку. Стивен любил KISS, просто обожал их, предложение одного из участников KISS вернуться к его школьной конфигурации ударных было за пределом его мечтаний: “Да, даа, отличная идея!”. Но мы с Иззи переглянулись и оба подумали: так не пойдёт. В лицо полу мы не сказали, что не хотим, чтобы он нас продюсировал, но для нас всё было кончено на слове “а давайте” (вернее а удвойте).

Некоторое время мы думали, что сможем взять в качестве продюсера Матта Ланжа, работавшего над «Back in Black» AC/DC, но он просил $400,000 вперёд плюс долю от будущих доходов с альбома. Для оплаты студии и продюсера у нас были полученные с контрактом $250,000, из которых мы уже взяли $75,000, а одалживать денег на запись мы не собирались.

Вдобавок к тому, что стороннее давление нарастало, и группа всё ещё восстанавливалась после распрей, возникших вокруг процесса заключения контракта, Геффен попросил нас прекратить давать концерты, которые мы на тот момент устраивали раз в неделю, если не чаще. Такие регулярные появления на сцене были возможностью – в зависимости от душевного состояния – выплеснуть эмоции или удержать их в себе. Не менее важно то, что регулярное исполнение наших песен на публике было способом обновлять и поддерживать братские узы рок-н-ролла, которые нас связывали. И теперь, когда мы в этом больше всего нуждались, Геффен выдернул ковёр у нас из-под ног. Смысл? Исчезнув из виду, мы должны были создать таинственность, тем самым сделав наши выступления более ценными.

Было бы преуменьшением сказать, что мы были недовольны таким решением. Поначалу мы согласились, хотя на тот момент у нас было назначено несколько концертов, которые мы в итоге отыграли. Вскоре, все-таки, нам пришлось искать способы выступать – мы просто лучше играли, если регулярно появлялись на сцене. К тому же, нам было попросту скучно. Так что мы начали выступать под именем Fargin Bastydges, чтобы обойти запрет лейбла. Название мы взяли из эпизода в фильме Johnny Dangerously. Это был псевдоним, а не альтер эго: список песен и всё остальное было в точности таким же, как и на обычных наших концертах, просто это позволяло нам избегать войны с Геффеном. Один из концертов мы отыграли в “Gazzarri’s”, известной голливудской норе, которая была как раз из тех заведений, в которых мы всегда хотели играть (и играли, к слову), но явно не из тех, где было положено играть группе, имеющей контракт с крупным лейблом. Но это было нашим. У индустрии свой список приоритетов – у нас свой.

Мы записались на очередной организованный Fender концерт в конце июля, играя (под своим настоящим названием, кстати) с Lords of the New Church, панк-супергруппой, в состав которой входили Стив Баторс из Dead Boys и Брайан Джеймс из Damned. Оценивая события прошлого, мы могли бы увидеть корни дальнейших проблем, проросшие на этом концерте: Эксл сильно опоздал, и нам пришлось начать без него.

Мы повторно играли в «Whisky» 23 августа, месяц спустя после концерта “Farewell to Hollywood” («прощай, Голливуд») в Troubadour. Сложно преувеличить недовольство работников лейбла тем, что мы на том концерте впервые исполнили две новые песни, “Sweet Child o’ Mine” и “Mr. Brownstone.”

Мы продолжали устраивать выдающиеся выступления в качестве разогрева для групп, совершающих национальный тур – думаю, Геффен воспринимал эти концерты иначе, нежели выступлений в клубах, так как мы играли перед новой публикой. Мы играли с Cheap Trick, Тедом Ньюджентом и Элисом Купером. В вечер концерта с Купером Эксл опять опоздал, и затем уже охранники не пропустили его внутрь. Петь пришлось нам с Иззи. В то время это было почти весело - хотя также мы были определенно злы и совершенно разнесли гримерку. Позже, обнаружив Эксла на парковке, мы обменялись с ним любезностями, но к концу дня ситуация потеряла свою значимость. Мы выступили, мы получили денег, да и всё равно люди пришли увидеть Элиса. И всё. Пока что.

Наверное, самый запоминающийся из концертов такого рода состоялся на Хэллоуин 1986-го. Red Hot Chili Peppers, которые на тот момент только начинали путь ко всеобщей известности, и Dickies были хедлайнерами концерта в Ackerman Hall в UCLA, а мы были на разогреве. На тот момент мы всё ещё так и не побывали в студии. Мы спорили с Геффеном насчёт того, достаточно ли у нас песен для альбома, и мы до сих пор не нашли подходящего продюсера. Мы пошли на компромисс с лейблом и выпустили ограниченным тиражом EP Live! Like a Suicide и закончили его как раз перед тем концертом, так что той ночью мы наконец чувствовали, что хоть как-то сдвинулись с места.

Dickies тогда пользовались большим успехом и, кроме Social Distortion, были последней оставшейся группой из первой волны лос-анджелесского панк-рока. Для меня очень приятной частью концерта стало то, что Генри Роллинс из Black Flag наблюдал за всем нашим выступлением из-за кулис, а потом подошёл к нам и сказал, как ему нравилась наша группа. Для меня он был самым уважаемым человеком в роке, и он имел репутацию человека, который не разбрасывается словами. Он определённо не стал бы расхваливать группу просто так. И от него мы получили похвальный отзыв. Зашибись!

Так сложилось, что он уже однажды слышал нас до этого. Годом ранее, кто-то из товарищей по группе затащил его в какой-то голливудский клуб послушать глэм-рок. Видимо, мы разогревали публику. Роллинс упомянул это в своём дневнике, через годы опубликованном под названием Art to Choke Hearts: “На разогреве была группа под названием Guns and Roses, и они переплюнули хедлайнеров так, что те казались жалкими.”

А потом нам встретился Майк Клинк, на тот момент спродюсировавший несколько записей Triumph. Я ненавидел Triumph, зато Клинк любил GN’R и был несколько раз на наших концертах. Он сказал, что придёт и запишет нас бесплатно, и мы будем довольны его записью. Когда мы собрались, он очень классно сказал, что звук принимается микрофоном и по шнурам передаётся сразу на ленту – таким способом он сказал нам, что не собирается нас менять, говоря на продюсерском языке. Потом он включил воспроизведение и сказал: «Вот как, я думаю, должна звучать ваша запись». И, по существу, она звучала так, как мы звучали вживую. И я сразу же подумал: Это в точности так.

Глава 17

В моих любимых панк-группах бас был самым громким инструментом и его партия была ведущей. И теперь, когда Майк Клинк начал работать с песнями, в дальнейшем войдущими в Appetite, бас тоже был самым громким на записи – ему было предоставлено много места. Он и не заглушал другие инструменты и не был в подчинении у них, как это было на многих записях тех лет – Клинк держал его ровно посередине.

Мы довольно серьёзно относились к записи, но вне студии всё оставалось таким же, как и обычно у нас бывает - вечеринки, драки, стычки с полицией. Полгруппы иногда спало в студии, потому что им до сих пор больше негде было ночевать, хотя лично я двигался в противоположном направлении в личной жизни. После периода без особенных отношений с девушками, я начал встречаться с девушкой, которую звали Мэнди. Она играла в группе под названием Lame Flames. К весне 1987, когда ганзы уже заканчивали запись, мы с Мэнди поселились вместе. Наша квартира стала островком стабильности не только для нас с Мэнди, но и для моих знакомых - для Тодда Крю, например. Его группа, Jetboy, на тот момент недавно заключила сделку с крупным лейблом. Каждый раз, когда кому-то был нужен Тодд – его группе, их манагерам, его семье – они звонили на мой номер. Теперь, когда у меня был нормальный человеческий телефон вместо необходимости использовать таксофон, я также мог куда больше звонить домой. Я часто звонил матери, взволнованно рассказывал ей о Мэнди и о тех крепких отношениях, которые, как мне казалось, я с ней строил. «Впервые после Стейси я чувствую, как будто бы нахожусь с девушкой в отношениях, которые могут продлиться долго». Ещё я много говорил с Большим Джимом. Он продолжал писать мне, всегда умудряясь проследить мой очередной адрес, так как я жил как кочевник в течение тех двух лет, прошедших с злополучного поставившего все на места тура в Сиэтл. Во время одного из тех долгих разговоров Джим сообщил мне, что он подумывал о переезде в ЛА – я был сумасшедше рад перспективе иметь рядом ещё одного надёжного друга.

Раз запись Appetite была завершена, нам нужно было заняться чем-нибудь ещё, пока мы дожидались окончания работы над всякими второстепенными вещами - альбом выйдет не раньше июля. Эксл, Иззи и Слэш поехали в Нью-Йорк на сведение альбома, я начал играть на ритм-гитаре в группе Drunk Fux, просто тусуясь с разными приятелями.

Однажды утром, когда Тодд сидел у меня, зазвонил телефон. Это был менеджер Jetboy и я передал Тодду трубку. Разговор долго не продлился – Тодд казался опустошённым, когда положил трубку.

- Что случилось?, спрашиваю я.

- Они меня только что выперли.

- Что блядь ты имеешь в виду?

- Отныне я не басист Jetboy. Они меня выгнали.

- Что? Это всё, что он сказал?

- Он сказал, что они решили, что я слишком много пью и тусуюсь с парнями из Guns N’ Roses.

Тодд был полностью подавлен. Награда за несколько лет упорного труда неожиданно отнята у него в последний момент.

Тогда я был очень зол на Jetboy. В сущности, они выгнали Тодда за то, что он совершенно слетел с катушек. Это разрушило товарищеские отношения, которые были у нас с этой группой. К сожалению, и нам предстояло встретиться с настолько же неприятной ситуацией внутри нашей собственной группы через несколько коротких лет.

На короткий срок Тодд присоединился к Drunk Fux, которая теперь состояла из него на басу, меня на ритм-гитаре, Стивена Адлера на ударке, поющего Дела, и Уэста Аркина на лид-гитаре.

Потом я обратил внимание, что уже несколько дней как не слышал ничего от Джима. До него дозвониться не получалось, поэтому я начал звонить другим сиэтлским знакомым, чтобы разузнать, что случилось. А потом мой телефон зазвонил. Это была девушка Джима. Она плакала - Джим умер от передоза героина. Сначала я не мог в это поверить. Он писал мне письма. Он присылал мне фотографии. Он собирался переехать в Лос-Аджелес. А теперь он был мёртв. О, боги. Моё сердце провалилось. Я чувствовал, как будто у меня изнутри что-то выдрали.

Почему ты не переехал в Лос-Анджелес, до того как это случилось, Джим?

Я полетел домой в Сиэтл на похороны Джима. Все мои прежние чувства относительно героина вернулись: Джо Тутонги, который убедил меня сваливать из Сиэтла тремя годами ранее, выступал на похоронах Джима – и в то самое время, когда он читал некролог по очередной жертве передозировки, сам Джо явно был под кайфом. Увидев на похоронах моего старого друга и соседа по комнате Эдди, я испугался, что он может быть следующим. Было ясно, что он относился к той категории, которую обычно называют наркоманы до гробовой доски. Та категория наркоманов, которые просто не могут остановиться чтобы не случилось – только смерть может избавить их от пристрастия.

Но у нас не было времени сидеть и размышлять о мрачных вещах. Guns N’ Roses направлялись в Лондон на концерт по случаю релиза Live! Like a Suicide EP, выпущенного шестью месяцами ранее, в декабре 1986-го. EP был быстрым и энергичным сборником песен – две наши и два кавера. В то время нам нельзя было иметь ничего – вообще ничего – на виниле. (Кстати, шум толпы в том ЕР был взят с записи фестиваля 1970-х «Texxas Jam» - мы подумали, что это прикольно – поставить на фон шум огромного стадиона, в то время как для нас считалось удачей играть для нескольких сотен.) Но ЕР не пользовался успехом нигде в мире. Кроме, как мы потом узнали, в Британии. Неведомо для нас, там росла группа фанатов и была рада каждой крупице информации и новостей о группе. Когда журнал Kerrang! прислал фотографа в Лос-Анджелес, чтобы снять нас для статьи в начале 1987-го, мы были полностью сбиты с толку. Kerrang! был крупнейшим британским рок-журналом. К нам уже проявляла интерес местная пресса, но Kerrang!? Мы были наполовину убеждены, что кто-то хочет над нами таким образом пошутить, но фотограф появился, и статья была напечатана. Затем лондонский организатор концертов связался с нами и предложил нам сыграть в известном клубе «Marquee» в июне, перед выпуском Appetite. До того момента, единственным местом вне штатов, где я был, являлся канадский Ванкувер, где я играл на панк-концертах с разными сиэтлскими группами в подростковом возрасте. Так что это были хорошие новости. Замечательные. Великолепные.

Английские пацаны были из тех, кто цепляются за одну группу и сильно по ней тащатся. В середине 80-х, такой группой были Hanoi Rocks, восхитительная группа финнов, которые переехали в Англию и писали лучший и грязнейший рок на планете. Когда Hanoi приехали с туром в Америку в 1984, их ударник погиб в автокатастрофе, когда поехал за выпивкой вместе с Винсом Нилом из Motley Crue во время нескольких выходных дней в Лос-Анджелесе, тогда, в декабре. А осенью того года я только-только приехал в Голливуд, и у нас со Слэшем были билеты на концерт Hanoi Rocks, который так и не состоялся из-за той автокатастрофы. Это был невероятно печальный момент для рок-н-ролла, и Hanoi Rocks после этого больше не играли – они вскоре распались.

Но вернёмся к нашему британскому выступлению в июне 1987. После того как билеты на первый концерт были распроданы в рекордный срок, нам добавили ещё один концерт, но билеты на него разошлись так же быстро, так что нам добавили ещё и третью ночь. К тому моменту, когда мы приехали в Лондон, мы были небольшими знаменитостями. Мы обнаружили, что стали “тем самым” – группой, которая была нужна британской молодёжи, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся после Hanoi Rocks. Мы остановились в понедельно арендуемой квартире - она была намного дешевле отеля – и иной раз люди останавливали нас посреди улицы. Они на самом деле знали, кто мы! Это было странное ощущение, даже в таком небольшом масштабе.

Я освоил перемещение в лондонской подземке, называемой “The Tube», потому что каждый вечер, который мы там были, проводились отличные концерты. Однажды мы со Слэшем поехали на Replacements и напились так, что, оказавшись в метро, в итоге сели на поезд, едущий не в ту сторону. Когда мы приехали на конечную, поезда уже прекратили ходить, и у нас не было денег на такси назад. Да и всё равно я не знал адреса, по которому мы остановились. Всё, что мы знали – это как добраться туда от нашей станции. Закончилось всё тем, что мы небрежно ударили друг друга от разочарования и отрубились на станции.

На самом же деле, разумеется, мы приехали чтобы охуенно отыграть. Во время этого периода жизни группы – и с неизрасходованной энергией, накопившейся за полгода мнимого отсутствия выступлений – никто не хуярил рок с таким рвением и насмешкой или с таким же безрассудством и плохими намерениями. Я не выпендриваюсь – мы действительно работали на всех парах. На саундчеке перед первым концертом 19-го июня 1987-го, мы прошлись по одному каверу. Мы играли его только один раз, но каким-то образом наши чувства идеально вложились в эту песню Боба Дилана, и мы дали волю эмоциям. В тот день неожиданно объявился Тодд Крю - он катался по Европе по талону (Eurail pass), который получил по окончании колледжа, но ранее не использовал – и сказал, что его просто унесло той энергией, с которой мы играли эту песню.

Когда мы подошли к «Marquee» первой ночью, чтобы играть собственно сам концерт, нас встретила толпа, заполнившая целый квартал перед клубом. Мы были полностью потрясены тем, что все эти люди пришли на нас. Доверившись оценке Тодда, концерт мы решили закрыть тем самым кавером, который играли на саундчеке тем утром, “Knockin’ on Heaven’s Door.”

Мы тусовались на улице перед «Marquee» после того концерта, а также перед и после двух следующих. Мы трепетали перед тем, как нас встретили.

Когда мы прилетели обратно в штаты, ничего особенного нас не ждало. Мы решили выступать на разогреве в туре Cult, британской группы с готичными корнями. Они добились успеха с песней “She Sells Sanctuary” из второго альбома, Love, и в середине августа выезжали в тур по Канаде и западу США в поддержку своего третьего альбома, Electric. С ожидаемым выходом альбома, у нас был небольшой бюджет для команды, мы с Тоддом придумали план: он поедет с нами в тур Cult в качестве моего гитарного мастера. Он бы мог получить немного денег, работая в туре, чтобы затем по возвращении в Лос-Анджелес собрать новую группу.

Оставалось убить еще месяц или около того. Слэш уехал в Нью-Йорк на встречи с компаниями, занимающимися атрибутикой, прямо перед выходом “Аппетита” в США. Тодду по пьяни попала вожжа под хвост, и он полетел в Нью-Йорк, чтобы присоединиться к нему. Видимо, Тодд считал, что это будет приятным последним загулом перед тем, как ему придется немного протрезветь, чтобы отработать концертный тур. Тодд всегда звонил мне раз по восемь на день; продолжал звонить и из Нью-Йорка. Но потом звонки прекратились. Я подумал, что он наверняка познакомился с какой-нибудь девушкой и зависает у неё в квартире без телефона.

Но это было не так.

В воскресенье в три часа ночи зазвонил телефон, разбудив меня из глубокого сна. Я поднял трубку и услышал голос матери Тодда.

- Дафф! Пожалуйста, скажи мне, что Тодд сейчас здесь с тобой. Пожалуйста, скажи мне, что он здесь!

- Что?

Я не имел понятия, о чём она говорила, и продолжал тереть полузакрытые глаза.

- Тодд не умер. Он не мог! – кричала она.

Я полностью онемел. Инспектор Нью-Йоркской полиции позвонил ей и сообщил, что было найдено тело её сына. По его словам, он умер от передоза героина.

Это не может быть правдой. Он вломится в дверь в любую минуту.

В отчаянии и недоумении я сделал несколько звонков. Это было правдой: Тодд был мёртв. Мёртв.

До сего дня, об этом сложно было говорить или даже представлять это. Всё, что я знал тогда: двое моих лучших друзей внезапно были стёрты с лица Земли, один за другим. Сначала Джим, потом Тодд. Я чувствовал, как будто меня оставили плыть против течения в мире, в котором становилось всё темнее и темнее.

Я не знал, куда идти. С Эдди я связаться не мог. Энди был в тысяче миль отсюда. Мама всегда была на том конце провода, но мне всё равно казалось, что я внезапно заблудился.

Я чувствовал себя таким одиноким.

Я поселился вместе с моей девушкой Мэнди несколько месяцев назад, и теперь я предложил ей выйти за меня. Поспешно, конечно. Но мне нужно было сделать что-то серьезное, чтобы почувствовать твердую почву под ногами. Она согласилась.

Guns N’ Roses начали тур с Cult с Галифакса 14-го августа, с почти каждодневными концертами, продлившийся чуть больше месяца. Галифакс находится в Новой Шотландии, на восточном побережье Канады. Несмотря на всё остальное, это была захватывающая перспектива: никто из моей семьи никогда не был в Новой Шотландии - и никто из моих знакомых тоже. Я был первым, кто там побывает. Каждый раз, когда я впервые делал что-то вроде этого, я полагал, что мне стоит наслаждаться моментом. Это также был первый раз, когда я был частью тщательно организованной “операции” в поддержку релиза альбома. У нас был гастрольный автобус! У нас было несколько настоящих гостиничных номеров! И ресторанная еда! Охуительно!

В первую ночь тура за сценой я увидел Билли Даффи – гитариста Cult – сидящим за своим ужином за одним из столов в обеденной комнате. Я сделал в его адрес небольшой кивок, вроде как кореш корешу, в надежде, что он может знать моё имя – ну, он Даффи, я Дафф – и это будет поводом завести разговор. Ага, щас. Не вышло. Он увидел просто высокого придурка со странным тиком. Проигнорировав меня, он вернулся к поеданию своего сраного ужина. Я чувствовал себя полным лохом.

Выход на сцену той ночью был особенно классным. Не имело значения, что народу было, может быть, человек пятьдесят, когда мы вышли на сцену. Кое-что на что я не обратил внимание – стояли баррикады между сценой и зрителями, отводящие много места для охранников, чтобы те могли там при надобности собраться. Из-за этого разрыва, свет со сцены не освещал пришедших людей. И весь этот свет ослеплял. Общий эффект должен был заставить нас чувствовать себя так, словно мы играем перед огромной зияющей пустотой.

Мы решили исполнять “Knockin’ on Heaven’s Door”, чтобы отдать должное Тодду, которoму она очень понравилась, когда мы впервые её сыграли в тот раз в Англии. Когда мы играли её на сцене на первом концерте тура, производимое песней впечатление усиливалось, так как мы решили использовать её в качестве публичного объявления о смерти нашего друга.

Мы сняли видео к “Welcome to the Jungle” незадолго до отъезда с туром Cult, но MTV отказались пускать его в эфир, так что никто не знал, кто мы. Более того, канадский релиз Appetite по какой-то причине был шестью неделями позже американского – так что наши записи в принципе не продавались до середины тура. Мы продолжали играть в пустоту, потому что никто не заявлялся на разогрев. Отыграв очередное выступление, я шёл к зрителям и стрелял канадские четвертаки, чтобы звонить домой с ближайшего таксофона. Мэнди, мама, друзья в Сиэтле – всем им пришлось слушать о странной смеси восторга и трагедии, сопровождающем меня в путешествии по Канаде.

Из Канады мы поехали по западному побережью США. Когда мы играли в Paramount Theatre в Сиэттле, я бесплатно провёл кучку друзей. Встреча с Куртом, Кимом, Доннером, Энди и Брайаном принесла мне некоторое облегчение, хотя Эдди по-прежнему сидел на наркоте. Энди Вуд привёл с собой Стоуна Госсарда и Джефа Амента - на тот момент они были в процессе восстановления Mother Love Bone. Джерри Кэнтрелл и Шон Кинни из Alice in Chains тоже пришли. Помимо этого, у меня появился шанс зайти к маме на следующий день после концерта. Следующий раз, когда хоть кто-то пришёл достаточно рано, чтобы посмотреть на Ганзов, был в Long Beach Arena – этот концерт был для нас возвращением домой, после того как мы долгое время там не появлялись в том году. Но остаток тура - который далее шёл до Нового Орлеана через Аризону и Техас - мы не были известны и не были интересны никому.

Через несколько дней после окончания тура с Cult в середине сентября, мы, уже в качестве хедлайнеров, поехали в Германию, Голландию, а затем опять в Британию. В Амстердаме я был ужасно простывшим. Я был в одной комнате с Иззи и Слэшем, они достали героина и курили его. Почему-то, несмотря на смерти Джима и Тодда, со времени которых прошло всего лишь несколько месяцев, когда мне предложили хитроумное устройство из фольги, через которое они курили, я согласился. Когда я вдохнул, я почувствовал, как будто бы уплываю куда-то на шёлковой подушке. Это прекрасно помогало от простуды, но я всё еще был алкоголиком, а не наркоманом, и не прикасался к героину почти несколько лет.

В Британии мы играли в Ньюкастле, Ноттингеме, Манчестере и Бристоле. Вернувшись в Лондон 8-го октября, через три месяца после нашего первого туда визита, мы играли в Hammersmith Odeon. Это было большим продвижением: это место было легендарным - Clash с Motorhead посвятили ему песни. Когда я узнал, что мы будем играть в Hammersmith Odeon, я подумал: «Уааа, всё, мы сделали это».

Когда мы вернулись в Штаты, мы играли наши первые концерты на восточном побережье, проведя небольших масштабов тур по городам вроде Аллентауна и Олбани. Это были спартанские условия: один автобус и грузовик Ryder для оборудования. В клубах свет и звук были уже настроены, и ты вынужден был работать с тем, что есть. Хорошее или плохое – мы с этим не могли ничего поделать. Нам оставалось только надеяться, что там будет рабочий душ и нам удастся им воспользоваться. Мы впервые выступили в Нью-Йорке в Ritz. Слухи о нас, кажется, дошло наконец и туда: мы играли там ещё один концерт в известном бруклинском хардкор-клубе, «L’Amour», записанные только как “загадочные гости”, и одних только слухов о том, что это можем быть мы, хватило, чтобы заполнить зал. Также мы выступили с акустическим концертом в CBGB 30-го октября 1987, где впервые исполнили “Patience.”

Потом мы присоединились к туру Motley Crue “Girls, Girls, Girls”, начинающемуся в Алабаме в ноябре. Crue делали концерт масштабным и зрелищным. Томми ли с ударкой располагался на платформе на стреле крана, которая вращалась на 360 градусов. Наш набор был совсем маленьким – несколько усилителей и моё басовое оборудование. После того, как мы вытаскивали наши вещи, ждали, пока установят всё остальное, поедая халявную туровскую еду и открывали алкогольный вечер. Мы могли только выйти на сцену незадолго до начала концерта и устроить небольшой саундчек. Наша установка была едва заметна рядом с хедлайнерскими декорациями масштабов KISS, и поначалу наш менеджер хотел вытащить выключенные маршалловские стеки, чтобы мы выглядели посолиднее, но мы настойчиво отказались: имели значение не декорации, не видео, не молнии и не дым. Имели значение мы. Как у разогревающей группы у нас было сорок пять минут, и каждый раз мы хотели их лучшим образом отыграть.

В те безмятежные для GN’R дни, когда все в ЛА считали нас самыми неуёмно бухающими и упарывающимися уёбками в округе (возможно, мы и сами так думали), мы скоро обнаружили, что были мелким зверем в сравнении с Motley Crue. После их концертов, мы часто заканчивали совместной попойкой, узнавая их собственные названия для разных наркотиков, несколько раз даже полетав на их личном самолёте. Наш взгляд на их жизнь был взглядом в бездну. Они нашли способ кататься на краю этой бездны, оттачивая тёмное мастерство приёма алкоголя и прочих на протяжение всех 80-х.

Мой брат Брюс, который первым увлёк меня игрой на басу, ныне работал в музыкальной компании. Часть его работы заключалась в слежке за чартами, и ради меня он следил за положением Ганзов в этих чартах. Он сохранял все недельные журналы «Billboard», он следил за тем, как «Appetite for Destruction» прополз с четырёхзначных позиций до 110-й. Он позвонил мне, когда мы перепрыгнули топ 100.

- Брат, ты девяносто пятый!

После короткого интервью для еженедельной ночной программы на MTV, «Headbangers Ball», клип к “Welcome to the Jungle” начал наконец-таки крутиться иногда на MTV, и пришедшие на Crue зрители узнавали нашу музыку. В декабре мы поехали в тур Элиса Купера как разогрев для разогрева: сначала шли мы, потом Megadeth, потом сам Элис. Это означало, что мы проедем по всему Среднему Западу, играя перед установками двух групп. Закончили год мы с четырьмя домашними шоу в Perkins Palace в Пасадене.

Ууух, ну и год. Первый альбом, первый опыт национального и международного тура, выступление в CBGB, и, мать его, Hammersmith Odeon! Это было очень захватывающе – и, в моём случае, воплощением мечты, которая была у меня с тех пор, как я начал играть в группах в пятнадцать. Но помимо этого я обнаружил, что во время полётов у меня начинались панические атаки. Иногда они были настолько сильными, что я не мог видеть, не мог дышать; я был мокрый от пота и хотел сорвать с себя всю одежду, потому что всё, казалось, связывало меня, и в то же время у меня был озноб и я судорожно дышал – казалось, я сейчас задохнусь. Люди рядом со мной – парни из группы, друзья – видели безумное выражение моего лица, но ничего не могли поделать. Я начал сильно пить перед частыми полётами. Смысл был в том, чтобы нормально зайти при посадке, но вырубиться сразу после закрытия люков.

Да, ну и год. Я потерял дорогих друзей; на самом деле, почти каждый триумф умерялся сильным чувством потери.

Глава 18

Большую часть первых месяцев 1988 года мы провели дома, вплоть до съёмок клипа на “Sweet Child o’ Mine” в начале апреля. Ещё мы провели запись акустических версий треков, которые пригодились бы для би-сайдов или типа того.

Среди тех треков была “Patience” и песня, текст для которой принёс Эксл - “One in a Million.” Когда он впервые показал её нам, меня покоробили некоторые слова – особенно нигеры. Я вовсе не думал, что Эксл имеет расистские взгляды – на этот счёт никогда не было вопросов. Мне думается, что Эксл просто описал от третьего лица, во что превратилась Америка рэйгановской эры: нация поносителей, земля страха. Просто он использовал слово, которое не сорвалось бы с моих губ. Среди моих самых ранних воспоминаний детства была память о дне, когда моя мама забрала меня из детского садика по-раньше, чтобы присоединиться к мирному маршу поддержки после того, как был застрелен Мартин Лютер Кинг. Но Эксл стоял на своём, а никто из лейбла не видел в этом проблему.

Несколькими месяцами ранее, Эксл также предложил замечательную идею для “Patience”, которая появилась словно из ниоткуда, но мгновенно стала историей и мелодией для песни. Насвистывание в начале тоже было дерзким и необычным шагом со стороны Эксла, а песня просто не была бы такой же без этого момента. “Patience” быстро стала одной из любимых песнен GNR для живого исполнения.

Когда мы тусовались в Лос-Анджелесе, то есть по сути каждую ночь, люди в рок-клубах узнавали нас, но жизнь по-прежнему мало отличалась от той, что мы вели последние 5 лет. У нас были наши бары, наши клубы, наши друзья, мы всегда были вместе, и мы не были публичными людьми, кроме тех моментов, когда нам хотелось ими быть – чтобы угостить всех выпивкой за счёт заведения или запрыгнуть на сцену к друзьям из других групп. Мы понятия не имели, что подходило к концу то время, когда мы могли прогуляться по Лос-Анджелесу без того, чтобы чувствовать себя как в аквариуме, изолированными от всего мира и выставленными напоказ.

Однажды вечером мы со Слэшем пошли в Rainbow, ресторан неподалёку от Roxy, что на Сансет, известное тусовочное место для рок-н-ролльщиков. Они предоставили нам кабинку. Это был уже новый уровень почтения. Кабинка! В Rainbow! В то время как мы начали надираться, толстый пьяный мужик подвалил к нашему столику. Не смотря на то, что он выглядел просто как перерослая сельская детина, в самом деле он был гитаристом довольно популярной в то время группы, гораздо более популярной, чем Guns. Он обратился к Слэшу:

«Нигеры не должны делать татуировки,» - сказал он.

Чего?! Это он что, шутит так?

Но он не смеялся.

Я встал.

«Что, блять, ты сказал моему другу?»

«Что слышал. Нигеры не должны делать татуировки»

Я вмазал этому парню. А потом вмазал ещё раз. И ещё. Он напомнил мне о задирах в Сиэтле, тупицах, которые забивали панков стаями, которые всех без разбора звали пидорами. Я не знаю, сколько именно раз ударил его, - мне начисто крышу снесло – но парень свалился. Позже я узнал, что сломал ему три ребра.

Мы всё-таки поехали на восточное побережье в конце Января, чтобы снова отыграть в Ритц – то самое шоу, что MTV засняло для теле-трансляции. За два вечера до этого мы решили устроить выступление-сюрприз в месте на Манхэттене под названием Limelight, которое прежде было церковью. К тому моменту, как мы добрались до святилища, все были настолько бухими, что в течении концерта один за одним уходили в отключку. Под конец остались только я и Эксл. Смешное получилось выступление, но я вынес из него урок. Я дал себе обещание, что никогда не буду напиваться так, что не смогу играть.

А дома в Лос-Аджелесе мы с Мэнди начали планировать пышную свадьбу в голливудском Рузвельт Отеле. Мой брат Мэт, игравший на тромбоне, изъявил желание собрать джаз-бэнд по случаю. К тому времени мы с Мэнди жили вместе уже 10 месяцев, хоть я и был постоянно в разъездах. Тем не менее, мы казались идеальной парой, и я думал, что она будет моей единственной всегда.

Мой брат Брюс позвонил весной, после того как MTV выпустило в эфир концерт в Ритц.

«Становится всё веселее» - сказал он – «Ваш альбом поднялся на 55-ую строчку хит-парада»

Дела у Appetite в то время действительно шли хорошо. Звукозаписывающая компания – это по сути дела банк: они занимают тебе денег, чтобы ты записался, а потом высчитывают из твоих продаж. Мы начали выплачивать свой долг и даже получать небольшие прибыли – но совсем чуть-чуть.

Мы самостоятельно устроили несколько выступлений на среднем западе, а потом нас подписали на тур с Iron Maiden, повторяющий маршрут, который мы уже проходили с the Cult по Канаде и Западному Побережью. Когда наш менеджер объявил нам о предстоявшем, он извинился.

«Да, да, ребята, я всё понимаю…» - сказал он.

В 80-х тур по Канаде для группы масштаба Iron Maiden – это как разминка: вы отлаживаете шоу, чтобы всё было готово для тура по США. Да, Торонто и Ванкувер – важные города, но большую часть времени ты проводишь в какой-то глуши, типа Монктона, Мус Джо или Рэд Дира. Более того, Iron Maiden – это ж металл. А в то время металлисты были ребятами с суровыми принципами. Если ты был странноватым и выступал на разогреве у Maiden, то они скандировали «пидоры» или «панки» - и «панки» в этом случае было оскорблением, которое означало, что ты не умеешь играть.

Справедливости ради, эти ребята были в чём-то правы – мы ведь не вписывались в музыкальный формат. Но мы хотели отличаться. В конце концов, у Стивена была только одна бас-бочка. И даже не смотря на то, что Эксл пел в верхнем регистре большую часть времени, его вокал не был оперным. Его вой был искренним, неподдельным криком безумства и мучения, а не вокальным упражнением. Совершенно очевидно, что когда он впервые произвёл этот звук, то он вышел у него из глубины души. И ещё – мы никогда не писали песен про эльфов, демонов и всё это дерьмо – разве что вы считаете Мистера Браунстоуна демоном.

Все пятеро из нас по-прежнему спали в одном тур-автобусе, и мы договорились о недельном жаловании в $125. Большая часть этих денег отсылалась обратно в Лос-Анджелес на оплату аренды, и на руках у меня оставалось $20 на карманные расходы. В некоторых аспектах это казалось шагом назад. Наградой за наш успех – за создание аудитории, за разжигание интереса в Лос-Аджелесе – были выступления перед кучками людей, которым насрать было на нас. И это ещё при хорошем раскладе! В иные вечера молчанка сменялась оскорблениями. Но не смотря на это и летевшие в нашу сторону время от времени пивные бутылки, нам было плевать. Бля, да ещё пол-года назад мы автостопом добирались на собственное выступление без оборудования даже. А сейчас мы на грёбаном тур-автобусе. Мы можем есть бесплатно со шведского стола за кулисами. Жизнь прекрасна.

В любом случае, мы знали, что всё это часть пути. Мы уже самостоятельно съездили в Англию и получили там хороший отклик. Мы завоевали Нью Йорк. Наша музыка начала завоёвывать популярность в некоторых уголках мира. Для нас была работа. Мы любили работу. Для нас работа вполне буквально была развлечением. То, что люди, кидавшие в нас стекло и оскорбления, не понимали, так это то, что для Guns n’ Roses всё это было весельем. Давай ещё!

В мае 1988 Я полетел на свою свадьбу из Канады. Перспектива длительного перелёта меня не радовала, никогда не радовала, но пора было уже сделать перерыв от всех попоек – особенно при возможности обнять девушку, которая должна была стать с того момента основой моего мира. Мне бы хотелось, чтобы группа побывала на моей свадьбе, но я понимал лучше, чем кто-либо, что группа прежде всего, и если кому-то и можно отсутствовать, то это мне в группе, а не группе в туре. Парень по имени Гэггис играл за меня на концерте, который мне пришлось пропустить – он выступал с the Cult, когда мы разогревали для них. Это был не последний раз, когда мы находили замену из числа постоянно менявшихся членов этой группы.

Через пару дней я вернулся, но тур с Iron Maiden быстро закончился для нас, когда у Эксла начались проблемы с горлом. Мы приехали назад в Лос-Анджелес, как раз в то время, когда вышло видео к Sweet Child o’ Mine. По мере того, как видео набирало популярность, всё больше людей стало узнавать нас на улицах.

Ким из группы the Fastbacks позвонил мне однажды из Нового Орлеана и сказал «Я только что слышал вас по радио!»

Мы набрали высококвалифицированный персонал для нашей следующей работы – совместного летнего тура по стране с Aerosmith. Впервые нанятые нами люди были чужаками по отношению к нашей банде – не друзьями или даже друзьями друзей, а самыми что не на есть профессионалами. Гитарный техник Слэша, Эдам Дэй, работал с Джорджем Линчем из Dokken. В конечном итоге он остался с нами на годы. МакБоб, который занимался моим басом и гитарой Иззи, проработал со мной двадцать лет. Его брат Том Мэйхью присоединился к нам, чтобы заниматься барабанной установкой и тоже задержался на годы. Мы сплотились практически моментально.

Когда-то вокалист Aerosmith Стив Тайлер и гитарист Джо Перри были такими крепкими торчками, что их прозвали Ядовитые Близнецы. Но вот незадолго до гастролей все ребята в их группе завязали. И хотя мы совсем не были заинтересованы в этом для себя, мы всё-таки не хотели, чтобы эти легенды рока, чью музыку мы любили, оступились, и поэтому весь тур мы изо всех сил старались спрятать от них своё бухло и наркотики.

Видео на “Sweet Child o’ Mine” уже крутили по MTV, когда в июле мы тронулись в путь, но первую пару концертов мы всё ещё получали прохладный приём толпы – вежливые аплодисменты. И тем не менее, вскоре эта песня стала феноменом, к нашему великому удивлению, если честно. Когда мы её свели, то даже не видели в ней потенциала для сингла.

Мы оказались в новой для себя ситуации: мы поклонялись группе, с которой были в туре, но зрители теперь приходили посмотреть именно на нас. Амфитеатры, в которых мы играли, были заполнены до отказа к тому моменту, как мы выходили на сцену для того, чтобы отыграть свой сет. Малоприятные аспекты статуса разогревающей группы, такие как стеснённое положение нашего оборудования на сцене и отношение к нам как к гражданам второго сорта, остались, но чувство того, что нас отлучили от наших фанатов, как только мы уехали из Лос-Анджнлнса, быстро испарилось. Внезапно, у нас появились верные поклонники по всей стране.

В начале августа 1988, мы сидели за сценой, когда пришли несколько человек из нашего лэйбла с тортом из местного продуктового магазина.

«Поздравляем,» - сказали они – «Вы на первом месте!»

Помню, как подумал: «О, вау, прикольно… торт»

А потом: «И что всё это значит?»

Всё было круто.

Всё было зашибись.

Я был в стельку.

Спустя некоторое время, вернувшись в автобус, я помню, как обдумывал всё произошедшее.

Серьёзно?!

Я догадывался, что кто-то сделал большие деньги на том, что наш сингл поднялся на первую строчку. Но это точно были не мы. Я был абсолютно уверен, что в Лос-Анджнлнсе сейчас вечеринка на лейбле. Лимузины перед входом в Геффен, чтобы развезти людей по праздничным ужинам. Кругом шампанское. Но был ли кто-нибудь из лэйбла рядом, когда умирали наши друзья? Послал ли кто-то из них цветы их родителям? Погодите минуточку, это входит в чьи-то обязанность в Геффен? В конце концов, это просто бизнес. Может, мне и не стоило ожидать другого.

Я не знал, что и думать. Глупым я был засранцем.

Наш альбом добрался до вершины чарта ровно через год после своего выхода. Брат позже сказал мне, что это было очень необычно – альбомы обычно достигают своих пиковых позиций за несколько недель после релиза. Как бы там ни было, я не праздновал успех Appetite. Наверное, я до сих пор его не отпраздновал.

Многие думают, что с тех пор всё пошло по восходящей траектории. Для меня же всё было наоборот. Спустя неделю после церемонии с тортом, мы снова полетели в Англию, чтобы отыграть на фестивале Monsters of Rock в замке Доннингтон. Мы привыкли слышать, про то, как другие группы играют на таких мероприятиях – состоявшиеся группы, знаменитости, а не оборванцы, всего лишь год-другой как вырвавшиеся из трущобных складов и лечащие свои венерические заболевания ёбаным кормом для рыбок.

8 августа 1988 года, глядя на море лиц в толпе, я понял, что никогда не видел такую массу людей, не говоря уже о том, чтобы выступать перед ней. Этому фестивалю было уже несколько лет, но такая посещаемость была впервые - 107,000 человек. Штормило, и газон – внутренняя часть гоночных треков – превратилась в месево. У системы оповещения были технические проблемы, а гигантский экран вообще сдуло.

Мы были где-то в конце списка выступающих и играли в первой половине дня. Когда мы начали играть, десятки тысяч людей рванули вперёд.

Дерьмо всемогущее, а люди-то реально хотят нас поcлушать. Это хреново сумасшествие.

Когда фанаты начали стекаться к сцене, я видел, как люди толкали друг-друга и поскальзывались.

«Отойдите!» - кричал Эксл толпе.

Служба безопасности остановила шоу на третьей песне, чтобы выловить из грязи несколько человек. Они были одновременно заняты экраном, который свалился под силой ветра на людей. А те отказывались вылезать из-под него – видео то всё ещё показывали.

Получив разрешение от охраны, мы продолжили играть.

Когда мы начали исполнять “Paradise City”, толпа снова рванула вперёд. Безумное месево из тел, поющих, орущих, кивающих.

Вдруг я увидел, как одни ребята стали наваливаться на других, плашмя в грязи. Похоже было, что кто-то может пострадать.

Мне спрыгнуть и попытаться что-то сделать?

Я был слишком напуган.

Мы снова прекратили играть.

«Блять, не поубивайте там друг-друга!» - сказал Эксл толпе.

Перерыв длился около 20 минут. Охрана вытащила из грязи десятки людей. А потом нам вновь позволили играть и закончить наш сет. И только позже мы услышали новости: два фаната погибли, задохнувшись, утопленные в грязи другими зрителями.

О, чёрт, нет, нет, нет…

Те два фаната, Алан Дик и Лэндон Сиггерс, просто пришли на рок-концерт. Они просто хотели увидеть нас, хотели подпевать нашим песням. А теперь они умерли. Всё о чём я мог думать – это моменты их предсмертной агонии, тот ужас, который им пришлось пережить, когда они пытались дышать в глубокой грязи, а другие зрители просто навалились на них. О Господи, нет. Лучше бы мы никогда не выступали на этом шоу! Я хотел извиниться перед их родителями.

Трагедия заставила меня задуматься о невидимой силе толпы и о том, как всё может измениться в мгновение ока – тот несчастный случай произошёл мгновенно.

Поклонение всегда имеет тёмную сторону. Никогда не забывай об этом. Никогда.

Должно быть хорошо всем – и ОСОБЕННО тем, кто приходит, чтобы поддержать нас.

Никаких больше невинных жертв. Никакой крови на твоих руках.

На следующий день мы вернулись в Штаты с тяжёлыми сердцами, чтобы закончить тур с Aerosmith.

Геффен официально выпустили “Sweet Child” как сингл для США в день, когда мы улетали в Англию для Доннингтона. Тремя неделями позже, к завершению тура Aerosmith в середине сентября, песня достигла первой строчки в чарте синглов.

Последнее шоу того тура было в Pacific Amphitheatre, что в Орандж Каунти, Зрители там размещались на газоне и поэтому влезть могло до 20 000 человек. Все билеты были проданы. Казалось, что большая часть народа пришла, чтобы поздравить нас с возвращением домой после года завоеваний, когда мы стали чем-то типа местных героев, но практически не выступали дома в Лос-Анджелесе.

Незадолго до того завершающего концерта, члены Aerosmith подарили каждому из нас по набору чемоданов от Halliburton в знак благодарности. Мне кажется, они испытывали к нам жалость – несмотря на успех Appetite и “Sweet Child”, мы по-прежнему держали все наши пожитки в брезентовых вещевых мешках, залатанных скотчем – по-прежнему всего лишь хулиганы из трущоб.

Побочным эффектом того, что в течение тура мы прятали свой алкоголь и наркотики стало то, что было меньше безумств даже за закрытыми дверями. Но на это последнее шоу пришли все кого мы знали, чтобы поздравить нас с успехом и покутить в честь победы уличного рока. Половина Лос-Анджелеса вдруг захотели дружить с нами, многие принесли наркотики, чтобы прогнуться перед нами. После того, как мы отыграли и вернулись за кулисы, чтобы начать вечеринку, мне вручили восьмую часть унции (3,5 грамма) кокаина. Я по-прежнему не баловался кокаином, и учитывая моё паническое расстройство, всё, что давало эффект «подъёма» меня пугало. Но чёрт с ним, у меня про запас был Валиум и водка, чтобы справиться с любыми последствиями. Мы же были на первом месте. Мы были дома.

Окей, подумал я после того как накатил ещё парочку, я занюхаю кокаина.

Чуть позже меня пригласили на сцену, чтобы сыграть с Aerosmith финальную песню тура. Я так и застыл. Они хотели, чтобы я играл “Mama Kin”, песню которую Guns перепели на Live! Like a Suicide, песню, которую я любил всю свою жизнь.

Блять, а меня так штырит с кокса…

Так, быстро: выпей большущий стакан водки и съешь таблетку.

Когда я вышел на сцену с Aerosmith, я впервые испытал на себе отравляющую смесь успокаивающих и веселящих препаратов. Бесчисленное множество раз я ещё приму эту смесь в будущем. Не знал я, что это станет моим секретным зельем, моей панацеей на последующие шесть лет. Я принимал это, когда мне было грустно. Принимал, когда было весело. Принимал до тех пор, пока у меня чуть не отказал мозг, когда я потерял всякую надежду и был оставлен умирать.

Оглядываясь назад, я думаю о той ночи, как о моменте, когда началось моё превращение из парня, у которого был и дух и душа, который смотрел на стакан, как на половину полный, в чёрную тень того, кем я когда-то был.

Часть II
Loaded
Глава 19

“Sweet Child” был вытеснен с первой позиции песней “Don’t Worry, Be Happy”, но Appetite поднялся на вершину альбомных чартов и оставался там несколько недель. Наша жизнь начала безвозвратно меняться.

Все парни из Guns пришли из простых семей рабочего класса. Деньги никогда не были тем, в чем мы разбирались – потому что их у нас не было. Прежде мы долгое время довольствовались малым. Теперь, у нас была хитовая запись. Я помню, как получил первый чек: каждый из нас получил 80 000 долларов. Это была непостижимая сумма денег. Эта сумма была для нас словно миллион долларов.

Чек заставил меня еще раз задуматься обо всех историях, которые мы теперь знали, о том, как надули Aerosmith и как парням из группы Эллиса Купера пришлось заложить свои гитары. Я размышлял над теми парнями, что видел в Голливуде – типа Слая Стоуна – и думал: Ух ты, предполагаешь, что у них есть деньги, а они живут в каких-то дерьмовых квартирах.

Я всегда боялся, что меня обворуют. Не имея никаких представлений о том, как действовать или что делать, чтобы избежать этого, Я вновь обратился к уличной смекалке, той вещи, которой у нас у всех была в избытке. Я подходил к каждому из наших бухгалтеров, в том числе к главе CPA (CPA – дипломированный бухгалтер-ревизор), спрашивая их адреса: “Я хочу знать, где вы живете?”

Я делал это, не важно, правильно это было или нет.

Когда мы получили эти 80 000, бухгалтеры сказали, денег будет еще больше, они будут поступать снова. Еще они сказали, что нам пора подумать о том, что мы будем делать с этими деньгами. Они предлагали нам купить себе жилище. Я не знал, что значит процентная ставка, что значит ипотека. Я запаниковал. Но когда 3 недели спустя мы получили еще один чек, Я подумал: “Окэй, думаю, Я могу прикупить дом”.

Я начал работать с агентом по недвижимости, и мы осмотрели места. Сперва мы осмотрели Голливуд, но Я решил, что лучше уйти из этого места. Когда мы вернулись в Лос-Анджелес после того, как Appetite достиг таких высот, все внезапно стали одеваться как мы, с банданами, пытались звучать как мы. От этого становилось душно. Так что я хотел быть подальше от этого. Я остановился на том, что купил маленькое милое местечко в Studio City, с двумя спальнями и маленьким бассейном. Это место было так близко от Голливуда, что вы практически там и были – всего лишь на другой стороне холмов. Я купил это место в самый разгар на рынке недвижимости, но Я не знал даже, что это значит. Мы все купили дома после того, как закончили тур с Aerosmith. Мы впятером купили места в одном и том же месте, в округе Laurel Canyon. Наши дома стояли на главной дороге, или около нее. Очевидно, думая, что доступность будет плюсом, мы не понимали, насколько наши жизни вскоре изменятся. Вскоре, нам захотелось выбраться из этого аквариума.

Я впервые в жизни купил себе престижную новую машину – Corvette. Вскоре после этого, мой брат Джон приехал в Лос-Анджелес, чтобы навестить меня.

“Вау, ты купил Корвет. Не привыкай тратить так много денег, а то они скоро исчезнут” – сказал он, поднимая бровь.

Мы, МакКэганы, росли с осознанием того, что мы не должны жить не по средствам. Никто из моих братьев и сестер не покупал автомобили или дома, которые они не могли себе позволить. Я был первым из нас – младшим ребенком в семье, который начал зарабатывать реальные, большие деньги, о которых никто из нас даже подумать не мог. И мой брат навестил меня.

К тому моменту, я думал, что моя жизнь уже практически стала странной. Но я не был готов к тому, что произошло одним ноябрьским днем 1988 года, когда я отправился в продуктовый магазин Ральфа в Laurel Canyon, чтобы купить пачку сигарет. Люди начали оглядываться, и внятно шептать: “Мать твою!” Люди ведут себя странно.

Затем от витрины с журналами подбежало пару человек, держащих стопку журналов, и кричащих мне: “Подождите, подождите, пожалуйста нас. Сейчас мы купим журналы, пожалуйста, распишитесь на них!”

Они положили журналы на кассу, прямо передо мной. Guns N’ Roses были на обложке Rolling Stone. Я смутно вспомнил это интервью для Rolling Stone, проходившее во время совместного тура с Aerosmith, и вроде, кто-то сказал мне, что журнал изменил свое мнение, и решил поставить нас на обложку вместо Aerosmith, как было задумано изначально. Но должно быть, я забыл об этом.

Нахождение на публике с тех пор означало истерию.

С того момента, как Appetite забрался на вершины чартов, лэйбл собрал наши акустические песни, а также песни с Live! Like a Suicide, и выпустили их как мини-альбом Lies, который вышел в конце 1988 года и присоединился к Appetite, попав в топ-5, спустя несколько недель после того, как мы появились на обложке Rolling Stone.

Текст Эксла к песне “One in a Million” сразу же привлек внимание. Пресса клеймила нас чем-то вроде домашней группы Дэвида Дьюка (американский политик и публицист, известен как правый националист, расист и отрицатель Холокоста – прим. пер.); Я слышал что Ку-клукс-клан или какая-то фракция клана, стали использовать эту песню, как призыв к войне. Я оставался при своем мнении об интерпретации песни и о концепции Эксла. Искусство не понимали во все времена. Тем не менее, я чувствовал себя неловко в результате этого непонимания. Я всегда смотрел на своего старшего зятя Декстера, который был женат на моей сестре Кэрол. Декстер был чернокожим, с татуировкой черной пантеры на левом предплечье. Когда в семье есть такой человек, это значит, что для вас не должно быть никаких различий между черной и белой кожей. Дети Кэрол и Декстера – два моих племянника, наполовину черные. Или на половину белые? И по возрасту, мы были почти ровесниками, мы все росли вместе. Теперь, я волновался о том, что они могут подумать обо мне, моей группе, и всех спорах, которые кружили вокруг песни.

До выхода Lies, Дэвид Геффен, глава лейбла, включил нас в благотворительный концерт в Нью-Йорке, целью которого был сбор средств для исследований СПИДа. В песне “One in a Million,” Эксл использовал одно из оскорбительных слов – педики. И опять же, я чувствовал, что он использовал это слово в знак осуждения людей, взгляды которых позволяют им использовать такие выражения, а не в поддержку подобного поведения. Даже если так, посыпались нападки в адрес нашего благотворительного выступления, рассмотренного как акт протеста.

Мы были счастливы уйти от споров по поводу песни и закончили 1988 год, впервые выступая хедлайнерами на концертах в Японии, Австралии и Новой Зеландии. Когда мы уезжали из Японии, промоутер в качестве подарка вручил каждому по камере. Я никогда еще до этого не прилетал домой с чем-то. Когда мы дважды возвращались из Англии, у нас было недостаточно денег, чтобы купить что-нибудь. Так что было вполне очевидно, что я не заполнял никаких деклараций или таможенных листов. В этот раз у меня с собой была камера, и Я не знал, что ее надо задекларировать, в конце концов, это был подарок. Мы возвращались домой, в США, в декабре месяце, и местом, откуда мы возвращались, были Гавайи, аэропорт Гонолулу. Конечно же, ни для кого не было сюрпризом, что кучка молодых, неряшливых (и, конечно же, пьяных) рок-н-ролльщиков не прошли через скоростную полосу на таможне. После того, как таможенник осмотрел мою сумку, он вытащил новенькую камеру. Он спрашивал, где я взял это.

Все еще находясь в алкогольном опьянении от водки, которая была для меня обязательным средством во время перелетов, Я решил, что будет лучше, если Я скажу, что эта вещь у меня была все время. “Купил ее в Лос-Анджелесе”, – сказал Я офицеру.

Тогда таможенник стал осматривать ее, чтобы узнать, что написано на самой камере. “Постой-ка, это японская вещь” – сказал он.

Когда стало ясно, что таможенники конфискуют мою камеру, Я взял ее в руки, размахнулся и разбил ее о землю так сильно, как только мог. Даже 25 лет спустя, Я все еще пытаюсь добиться того, чтобы этот инцидент был вычеркнут из моего паспортного файла.

Мэнди и Я вернулись в Сиэтл на Рождество в том году. Я повредил мой большой палец в конце нашего тура по Азии. Несчастный случай. У моего бас-гитарного техника, МакБоба диагностировали рак, и ему пришлось отправиться домой на лечение. Я взял на замену другого техника – Скотта - на званый вечер в Сиднее, где мы получили награду “Австралийский золотой диск”. У меня уже было пару премий золотого диска, так что я отдал одну Скотту. Мы “давали пять” и мой большой палец неловко ударился с его рукой. К вечеру палец опух, так что мне пришлось приклеить свой медиатор клейкой лентой к пальцу на последние два концерта Азиатского тура, потому что Я не мог его держать. В Сиэтле муж моей сестры, врач, вправил мне его назад. Назад в Лос-Анджелес я летел в гипсе.

Нет способа подготовиться к тому, как странно и не комфортно ты себя чувствуешь, будучи постоянно узнаваем. Нельзя научиться контролировать эти чувства. В один день вы можете появиться в продуктовом магазине, чтобы купить пачку сигарет, в следующий раз истерика начнется, как только вы преступите порог двери. В теории, деньги начали открывать для моего мира безграничные возможности. На самом деле, мне стало казаться, что мой мир начал сужаться, так как мест, где Я мог появиться, не привлекая особого внимания становилось все меньше и меньше. Я начал чувствовать себя как животное в зоопарке: царь джунглей, запертый в клетке.

Поначалу, Я не знал, как с этим справиться – моя жизнь была просто выставлена напоказ. Мне никогда не приходило в голову провести границу между личной и публичной жизнью. Я не знал, как жить двумя раздельными жизнями. Моя жизнь все время была на виду у публики. Ощущение того, что Я пребываю в аквариуме, нервировало меня. Если бы я знал все сплетни о себе, Я бы наверное купил дом в Сиэтле и оставил бы эту квартиру в Лос-Анджелесе. Это имело бы здравый смысл, но Я отказался, так как речь шла о нашей группе, о нашей банде, мы должны были выходить на сцену каждую ночь, чтобы покорять и ошеломлять. Даже в нашем городе. Мы владели теперь домами на холмах, но все еще жили так, словно мы все еще ночуем в переулке Gardner, все еще боремся, чтобы уцепиться за нижние ступени социальной лестницы. И если это означало потасовки и драки в баре, значит, так тому и быть. Если это означало, что я должен использовать мой гипс как оружие, так тому и быть. Так мы и жили.

Я думал, что моя жена станет моей связью с нормальной жизнью. В качестве примера, я смотрел на то, как мои братья и сестры живут в крепком браке. Мои взгляды на то, каким должен быть брак были всегда романтическими и идеализированными, вплоть до улыбающихся детишек. Мэнди и Я купили новый дом для той идеальной семейной жизни, которую мы себе представляли. Мы купили желтого лабрадора, которого звали Хлоя. Мы даже выложили кирпичную дорожку перед домом, чтобы придать ему идеалистический вид. Я сделал это сам.

Но то, что должно было стать источником стабильности, не оправдало себя. На самом деле, с того момента, как мы поженились, наши отношения полностью изменились. Когда я был дома, отношения постепенно ухудшались. Думаю, если бы Я рассуждал более хладнокровно, и подключил аналитическое мышление, я бы понял, что этот брак не продлится долго. Но Я не мог поверить, что это случится так быстро. На данный момент Я оставался верен ей или, точнее, тому, какими были наши отношения за год до свадьбы.

В любом случае, нечего волноваться, я всегда мог обратиться за помощью к моей группе. Guns N’ Roses все еще оставались важной частью жизни для каждого из пяти участников группы. По крайней мере, так виделось мне. Так или иначе, пока мы находились в дороге в течение 1989 года, мы начали расползаться по швам.

Наши дома стали убежищами друг от друга – мы бы никогда не додумались до этого, за те четыре года, когда мы стали вместе писать песни и тусоваться. Сейчас у нас есть деньги, и мы можем позволить себе все виды удовольствий. Что касается Иззи и Слэша, они ударились в героин с удвоенной силой. И оказалось, что Стивен не шутил насчет большой сумки травы и шарика крэка, теперь, денег, чтобы осуществить свою мечту у него было предостаточно, и ко всему этому он добавил еще героин. В то же время до меня стали доходить слухи, что некоторые люди нашёптывали Экслу разные клише жополизов: “Ты здесь главный, ты - основа успеха группы”. Это раковая опухоль для любой группы.

Однако, я никогда не сомневался, что наши узы будут вечными. Конечно, Слэш начал джэмовать с Дейвом Мастейном из Megadeth, и даже ходили слухи, что они обсуждали возможность создания совместной группы. Что касается меня, то Я принял это как выражение разочарованности Слеша в отсутствии цели на пути, которым шла группа. Слэш просто хотел, чтобы Guns стали снова той бандой чуваков, которые все время веселятся вместе. Как равные. Без всякого говна. Но между нами не было никакой взаимосвязи.

Я пришел на квартиру к Экслу, и мы обсуждали наше беспокойство о товарищах по группе.

“Что нам делать?”, - спросил он.

У меня не было ответа. Мы разговаривали, но все, что мы могли сделать, это всего лишь надеяться, что они смогут найти в себе силы, чтобы вернуться в колею, то есть в группу. В те времена мы никогда не думали о реабилитации.

Мы хотели приступить к написанию нашего следующего полноформатного релиза. Для нас всех, мини-альбом Lies был всего лишь маленьким проходным шагом. Затем он также добрался до первой строчки, и песня “Patience” стала хитом весной 1989, как раз когда мы пытались вычислить наш следующий шаг. У Guns уже были идеи насчет новых песен: играясь с риффами и музыкальными идеями на саундчеках в 1988 году, мы создали раннюю версию “Civil War”, и теперь, Эксл и Я писали текст для нее. Воспоминания о прогулке с матерью в детстве вдохновили меня на написания строчек к одной из частей песни: “Did you wear the black armband When they shot the man Who said peace could last forever?” (Ты надел черную повязку, Когда они застрелили человека, Который сказал, что мир может длиться вечно?)

Летом 1989 года, было решено, что группа переместится в Чикаго, чтобы начать писать материал к нашему будущему альбому. Часть идеи заключалась в том, чтобы воссоздать ту атмосферу, что была в Гарднер, которая позволила песням с Appetite стать единым целым. Там мы всегда были вместе, в закрытом пространстве часами, а то и днями. Теперь же, когда у каждого из нас были свои дома, машины, свои личные жизни, эту ситуацию невозможно было воссоздать в Лос-Анджелесе. Переезд в Чикаго стал попыткой притворить эту идею в жизнь, но мне не понравилась идея того, что нужно переезжать. Однажды, мне уже пришлось порвать со своими корнями, когда Я уехал из Сиэтла несколькими годами ранее, и только что Я купил свой собственный дом и собаку, у меня было что-то, что напоминало мне домашнюю жизнь. Но Я не высказал никакого протеста. Идея переехать в Чикаго принадлежала Экслу. Он хотел быть поближе к своим корням в Лафайете, Индиана. Это была последняя частица его романтических намерений относительно возвращения в Индиану и нормальной жизни. И мы все единогласно приняли желание Эксла.

Я абсолютно не знал никого в Чикаго.

Эта могло оказаться интересным.

Глава 20

Слэш, Стивен и я прибыли в Чикаго первыми. Наша рабочая этика не позволяла нам сидеть сложа руки. Мы хотели удостовериться, что всё готово к предстоящей работе. Я думал, что Эксл вскоре последует за нами – в конце концов, мы были там по его настоянию. Вероятность участия Иззи в этом важном эксперименте была менее очевидной. Недавно он был арестован за, ммм, срыв перелёта. Обсыканием кухни. Так что он пытался вести трезвый образ жизни. Да, и ещё, в результате ареста он должен был сдавать мочу на анализ. Ясно, что в то время ему, возможно, не очень хотелось находиться среди нас.

Первое, что нам нужно было сделать – это подыскать место, где могла бы разместиться вся группа и часть нашего оборудования. Ещё у нас был охранник – в глазах нашего менеджмента скорей надо было защищать окружающую публику от наших шалостей, нежели наоборот. А затем нам необходимо было найти место для репетиций и написания музыки.

Мы нашли 2 квартиры выше итальянского ресторана напротив церкви в стороне от Кларк Стрит. В качестве места для репетиций мы сняли старый пустой театр – Top Note Theatre – выше рок клуба Метро. Тогда мне ещё не было известно, что некоторые завсегдатаи Метро были крепко завязаны в городской системе распространения наркотиков.

После двух недель в Чикаго Эксл по-прежнему не появился. Слэш, Стивен и я были несколько возмущены. Какого хуя? Мы были в городе, к которому у нас не было никакого интереса, где у нас не было друзей и не было вокалиста. Мы, блять, были вне себя. Я начал пить сильней.

В один вечер я так нажрался, что кто-то вытащил меня за шкирку и сказал: «Так, вмажь немного кокса и сразу протрезвеешь». Вот оно, секретное снадобье. Я плохо относился к кокаину. Я никогда не хотел быть тем парнем – кокаиновым мудаком. Но теперь я понял, что кокаин не был самоцелью сам по себе, или не обязательно должен ею быть; он был всего лишь средством, орудием для её достижения. Мне не было надобности становиться кокаино-зависимым, чтобы извлекать из него пользу. Кокаин позволял мне делать мою приоритетную диету для достижения измененного состояния сознания более интенсивной и долгоиграющей. Таким я бы мог стать. Я начал пить всё больше и больше, и теперь я уже тоже подключился к наркоманскому окружению, которое было нам доступно в клубе внизу.

В довершение к этому, чикагская газета напечатала статью о группе, проживающей в городе и пишущей песни для альбома, и даже разоблачила улицу, где мы жили, и место, где мы записывались. Пожалуй, одно-единственное преимущество Чикаго было анонимностью, но теперь дети выискивали нас в этих местах в надежде хоть мельком увидеть или вовсе потусить с группой, на которую навесили ярлык самой опасной в мире. Ничего хорошего в этом не было.

Мы выполнили часть работы. Мы завершили «Civil War» и написали несколько новых песен, таких как «Get in the Ring» и «Pretty Tied Up». В этом отношении мы всё ещё были плодотворными сочинителями в творческом расцвете, и даже втроём мы были силой.

К сожалению, это также послужило причиной, по которой Стивен действительно зашёл слишком далеко с приёмом кокаина и героина. Тогда я был далёк от трезвого образа жизни, однако же я всегда сохранял черту, за которую не переступил бы – что означало прежде всего то, что что бы я не делал, это не будет в ущерб работе. Подвергать свою жизнь опасности, подвергать чью бы то ни было жизнь опасности и подвергаться аресту также выходило за эти рамки. Слэш тоже соблюдал эти правила – особенно когда дело касалось репетиций и живых выступлений. У нас с ним был заключён неписаный пакт, согласно которому мы приглядывали друг за другом, чтобы убедиться, что эти границы остаются непересечёнными. В Чикаго Стивен начал пугать уже даже нас - парней, которые не привыкли бояться, когда дело касается одурманивающих веществ.

Уже с самого начала существования группы между Эксл и Стивеном возникла неуловимая враждебность. Такое происходит в группах. Всех группах. Я никогда не мог понять, что же у этих парней было друг против друга, но чем дольше Эксл не появлялся, тем больше Стивен высказывался нам со Слэшем в его адрес. Мне было понятно, из чего исходил Стивен, но я больше принадлежал к людям, руководствующимся разумными доводами. Выходить из себя и швыряться едой по комнате или во что-то ещё никогда не значило для меня ничего особого. В свете пристрастия Стивена к кокаину и его всё более едкими репликами, ситуация в Чикаго становилась беспокойной. Ещё один напиток, пожалуйста.

В дневное время я пытался компенсировать воздействие той ночной отравы, что я вливал себе в глотку, занимаясь чем-нибудь здоровым и нормальным. Я записался в спортивный зал, но помню, что посетил его всего лишь раз. Оздоровительные клубы в то время определённо были за пределами моей зоны комфорта. Нет, я просто выходил на пробежки время от времени или даже переходил на другую сторону улицы к церковной лужайке и играл в футбол с теми детьми, которые там тусовались. Я вырос в большой семье с кучей племянников и племянниц, поэтому пинание мяча с детьми было утешительной и знакомой мне попыткой передохнуть от наркотиков, выпивки и сложившейся ситуации.

В один день, когда я гонял мяч с детворой и их родителями, прилетели четыре немаркированные полицейские машины и с визгом остановились у тротуара напротив нас. Детективы повыпрыгивали из машин, крича мне лечь на пол лицом вниз. Я повиновался. Тогда у меня действительно была открытая банка пива, но всё же я думал, что такое шоу с применением силы было несколько преувеличенным для пресечения публичного распития спиртных напитков – даже если формально это происходило на церковной земле. Оу, в Чикаго так серьёзно подходят к этим вещам, подумал я.

Было душно и я не одел футболки. Копы продолжали смотреть на мою спину. У меня на спине было море старых шрамов от акне, и я подумал, что эти парни просто никогда не видели таких шрамов от сыпи, как у меня. И всё равно так пялиться на меня было некрасиво, не так ли?

Большой Эрл, наш новый охранник, выскочил из нашей квартиры и начал ссориться с копами, выясняя точную причину, по которой на меня нацепили наручники и швырнули на заднее сидение одного из их автомобилей.

«Сэр, отойдите, блять», - последовал ответ.

Эрл прокричал мне вслед, что он сейчас же подъедет к полицейском участку и вызволит меня. Я смирился с тем, что послеполуденное время проведу в тюрьме. Вот когда это начало становиться немного интересней.

Пока мы ехали, копы продолжали смотреть на мою спину. Они смотрели на меня полным презрения пристальным взглядом. В воздухе повисла угроза насилия. Вау! Публичное распитие спиртных напитков здесь действительно очень неодобряется, подумал я. Затем они внезапно остановились у обочины и сказали мне выметаться. Я осмотрел улицу в поисках тех, кто мог стать очевидцем избиения, к которому копы были уже близки. Но коп подошёл ко мне сзади и освободил от наручников.

Они извинились - схватили не того парня.

«Что значит не того?», - рявкнул я.

По-видимому, в том районе орудовал педофил, который подходил под моё описание, за исключением опознавательной татуировки на спине. Мои шрамы издалека показались этим ребятам татуировкой, и они подумали, что нашли нужного человека.

Я начал кричать на собравшихся офицеров: возможно дети на церковной поляне до смерти перепугались и подумали, что я был каким-нибудь плохим парнем. Я негодовал. Копы в одно мгновенье перестали извиняться и снова ощетинились на меня. Они сказали, что всё ещё могут посадить меня за решётку за открытое пиво и будут более чем счастливы сделать это. Я усмирил свою агрессию и закрыл рот. Меня отпустили, и я пошёл домой.

Эксл в конце концов появился в Чикаго. Но было уже поздно. Он приехал и ввязался в драку с девушкой, с которой мы подружились, и разнёс квартиру, в которой мы жили. Это произошло в тот день, когда объявился Иззи. И так раздражённый своей трезвостью, предписанной ему судом, Иззи поднялся наверх, взглянул на весь тот беспорядок, что учинил Эксл (если не учитывать ещё различные порошки, разбросанные повсюду), и умчался оттуда к чёрту. Он всё ещё будет присылать свои риффы и идеи для Use Your Illusion и официально будет состоять в группе до 1991 года, но его ежедневное участие в делах группы начало отмирать именно в этот день.

Когда суматоха улеглась, Слэш, Стивен и я серьёзно поговорили. Все трое из нас согласились, что с нас хватит. Мы сваливаем.

Я чувствовал себя использованным и облапошенным с этой поездкой в Чикаго на такой долгий срок, в конце которой Эксл ещё и устроил такой переполох. До того момента я не сомневался в своём видении нашей группы как группы, семьи и компании одновременно. Но эта поездка укрепила те хрупкие стены, которые начали возникать между различными участниками группы. Конечно, мы были молодыми, дикими и в некоторой степени глупыми, но эта непродуманная поездка нагнала тёмную тучу над группой – а дополнительные тучи на горизонте должны были вскоре сделать ситуацию ещё мрачней.

После тщетной срочной работы в Чикаго, мне пришлось пересмотреть мою непоколебимую веру в группу. Суровая реальность заключалась в том, что наше настроение мы-одни-против-всего-мира в этом году точно начало меркнуть. Стивен был постоянно обдолбан и всё время что-то бессвязно лопотал. Слэш уже одной ногой был вне группы из-за того, что чувствовал себя преданным. Иззи разве что только не умер. Техники, как я вскоре узнал, втайне искали другие концерты. Ну и в довершение всего, нам выставили гигантский счёт на оплату квартиры и места для репетиций, перелёта туда и обратно и погрома квартиры, учинённого Экслом. Да, у нас были песни, которые составят самые содержательные и быстрые части записи Illusion. Но ущерб был нанесён, и весь последующий прогресс приостановился на какое-то время.

Однако в Чикаго я прозрел: кокаин был прекрасным дополнением к выпивке. Под коксом я мог выпить вдвое больше чем раньше. Охуенно.

Глава 21

Вернувшись в ЛА, мы уединились в своих домах. Они обеспечили неприкосновенность частной жизни для каждого из нас, чтобы заниматься своей собственной разновидностью разврата. Хотя, когда я вернулся домой, отношения с Мэнди продолжали становиться омерзительнее и омерзительнее, я отстранился немного от крайностей Чикаго. Я ездил на горном велосипеде тут и там, прилагая усилия, чтобы быть здоровым. Я, бывало, брал нашу собаку Хлою на прогулку. Я старался не пить так много и изредка нюхал кокс или принимали таблетки.

Я, бывало, зависал со Слешем время от времени, но ситуация там, в его доме, в Laurel Canyon, становилась все мрачнее. Однажды он вытащил стопку фотографий Polaroid, которые он сделал около своего дома.

“Дафф, посмотри на них,” сказал он. “Это некоторые из тех марсианских подслушивающих устройств, о которых я тебе говорил. Они проникают в мой дом и наблюдают за мной все время. ”

На этих снимаках, конечно же, ничего не было. Но он продолжал листать стопку и указывать.

“Смотри, вон еще один, прямо там, в углу!”

Стивен тоже погружался в бездну. Он купил дом в трех кварталах от моего, и в результате я мог проверять его чаще, это практически означало, что я наблюдал беспомощно, как его зависимость от крека и героина обострялась. Зависимость была настолько сильной, и он казался неспособным обуздать ее, что в какой-то момент я узнал, где жил его дилер, и отправился с ружьем в дом этого парня. Заправившись бухлом, очевидно. Я поджидал его, намереваясь угрозами вытрести из этого чувака всё дерьмо, заставить его прекратить снабжать Стиви тем, что убивало его. Хорошо, что этот парень так и не появился, к счастью для него и, конечно, так же для меня.

Затем мы получили предложение сыграть четыре концерта в октябре 1989 года на разогреве у Rolling Stones, в LA Coliseum. Это стало хорошим допингом для нас на тот момент, хотя возможно “допинг” - не совсем удачное слово, учитывая ситуацию перед шоу.

Мик Джаггер договорился о сроках нашего выступления и взял на себя все детали. Мы не имели дело с юристами Stones или их агентами, или кем-то типа того. Мы ожидали, конечно. Нет. Это был Мик. Мы говорили “Мы хотим за выступление столько-то”. А Мик говорил “Нет, вы получите столько-то”.

Несмотря на работу, которую нам сейчас нужно было сделать, чтобы подготовиться к шоу со Stones, Слэш и Стивен не показывали никаких признаков выхода из зависимости, а также Иззи вернулся обратно к употреблению героина. Порой эти парни ставили наркотики выше репетиций. Тот или другой часто опаздывали или уходили раньше с репетиции – если приходили на нее вообще. Но мы никогда не говорили об этой проблеме. Мы вообще с неохотой общались, когда речь шла о конфронтации. Если бы мы развивали навыки общения тогда, история GnR могла бы быть совершенно иной.

Как только наметилось шоу, Los Angeles Times опубликовала большую статью о наших якобы притязаниях на рок-господство и желании свергнуть старую гвардию. Существует одна вещь, которую наша группа никогда не сможет сделать, и это, мать вашу, свергнуть Rolling Stones. Это было бы справедливо, независимо от состояния нашей группы. И я очень нервничал по поводу состояния группы, собираясь на шоу. Статья Times казалась мне дурным предзнаменованием. Позже, в жизни, я был более склонен прислушиваться к интуиции при совершении различных вещей, но ладно, это был шанс открыть шоу для лучшей в мире группы.

Ко времени того шоу все эти тревоги были оттеснены на задний план, потому что я был слишком взволнован. Мой брат Мэтт снова собрал духовую секцию, чтобы подыграть на нескольких песнях. Он был преподавателем-практикантом. Вечерами перед шоу, он приходил в отель, где мы остановились, переодевался, зависал в гостиной и уезжал в LA Coliseum в одном из фургонов группы, чтобы играть перед десятками тысяч людей; он сказал нам, что в течение дня видел детей в своей школе с вырезанными буквами GnR на руках. К этому моменту, величина нашего успеха была сверхъестественной не только для нас, но также и для окружающих нас людей.

Stones были прекрасными хозяевами, они позаботились обо всех наших гостях, и вся тусовка была устроена. Я попросил мою маму прилететь на шоу. Пока она была в городе, она стала невольным свидетелем проблем в отношениях между мной и Мэнди. Меня удручало, что отношения, к которым я серьезно относился и на которые я возлагал большие надежды, разваливались - и особенно досадно было, что это разочарование оформилось окончательно в присутсвии моей мамы. Но в тот момент, Ганзы играли со Stones, и этот факт мог сделать меня сильнее перед лицом любой личной неудачи. Ганзы, мать вашу, играли со Stones.

До первого шоу, Мик Джаггер подошел ко мне во время саунд-чека. было туманно и моросил дождь, я был в моих ковбойских сапогах, как обычно.

Он указал на мои сапоги и сказал: “Ты собираешься одеть это сегодня, приятель?”

Я пожал плечами и улыбнулся. Я не был уверен, что он высмеивает меня или что-то еще.

“Ты будешь скользить на нашей сцене”.

Это был Steel Wheels tour с цельнометаллическими декорациями.

“У меня есть несколько пар кроссовок,” сказал он. “Какой размер ты носишь?”

“Одиннадцать”, сказал я.

“Я тоже”, сказал он. “У нас должен быть одинаковый размер писек”.

Ничего себе, подумал я, Мик Джаггер говорит, что у нас один и тот же размер члена, и он собирается дать мне поносить свои кроссовки. Несмотря на его любезное предложение, тем не менее, я так и не надел их в конце концов: Мик был классным, но его запасные кроссовки, я боюсь, таковыми не были.

Когда приблизилось время начинать шоу, Эксла не было на месте, и все – мы и парни из Stones – обливались потом и были в ярости. Но он появился в последнюю минуту. Первый концерт прошел без сучка и задоринки, и я не поскользнулся на металлической сцене. Конечно, парни ловили кайф, но вокруг меня была семья и хорошие друзья, и я не обращал большого внимания на то, что происходит с этими парнями за кулисами. Я знал, что мы должны были сесть группой за стол переговоров перед шоу, чтобы все выяснить, но события сменялись слишком быстро в преддверии тех концертов.

Затем наступил второй вечер.

Перед тем как мы начали играть нашу первую песню, Эксл внезапно объявил перед 80 тысячами пришедших, что «если некоторые люди в Guns N ‘Roses не перестанут танцевать с мистером Brownstone», это будет наше последнее шоу.

Толпа стала абсолютно спокойной. Люди в зале смотрели друг на друга, они, казалось, были в недоумении, как и мы. Они действительно и понятия не имели, о чем говорил Эксл.

Я так и сжался. Я был так чертовски смущен. Я был так чертовски зол на то, что Эксл чувствовал, что может поступить так со мной. Я бы поддержал его, если бы он настолько обозлился на некоторых парней, чтобы перейти в открытую конфронтацию из-за того, что происходило – я был с ним, ситуация была скверной. Нам нужно было бы поговорить об этом дерьме наедине! Не на публике. Ни в коем случае не на публике.

Как только Эксл обнародовал свои опасения, время, когда мы были бандой – одни против всего мира – закончилось. Мы отыграли остаток шоу, но уже на половину своих возможностей в лучшем случае. Впоследствии, и на самом деле до конца нашей карьеры, мы просто разошлись в разные стороны. Этой ночью официально зазвонил колокол, возвещающий конец эры в GN’R.

Глава 22

Нам следовало устроить общее собрание группы после выступлений с the Rolling Stones. Но мы этого не сделали. Я даже так и не сказал Экслу как я был огорчён. Навалились новые дела, и когда мы не решали их, то удалялись каждый в свою отдельную жизнь.

К концу 1989 года уже невозможно было отрицать, что мой брак с Мэнди разваливался. Каким-то образом то, что мы узаконили наши отношения, привнесло в них новый уровень серьёзности, который оба мы не предвидели. До того, как мы поженились, мы никогда не ругались. Мы также не видели поводов обсуждать наши долгосрочные ожидания. Ни она, ни я не лгали и не изменяли друг-другу всё это время, но мы оба словно упали духом от того, что наша страсть почему-то угасала день ото дня. Она начала срываться на меня, а я в ответ на неё. Думаю, мы оба ненавидели себя за это, но, тем не менее, всё продолжалось в том же духе. Мы с Мэнди были слишком молоды – мне было двадцать пять в то время – наивны и заправлены водкой. Мы были идеальной парой… друзей, но никак не супругов, тем более с детьми.

Проблемы в наших отношениях стали казаться ещё реальней после того, как моя мама оценила весь их масштаб. Новых концертов на горизонте не предвиделось, а мы постоянно находились вдвоём дома на Лорел Террас, и ситуация окончательно зашла в тупик.

Стивен жил по соседству и у него была наилучшая точка для обзора наших отношений. Он знал, что мы с Мэнди уже обращались за парной психотерапией, и он видел, как сильно я страдал даже после этого. Он был тем, кто наконец поставил меня перед выбором – прямо в Рождественский Сочельник.

«Чувак, если ты не выставишь её вещи к завтрашнему дню, это сделаю я.» - сказал он мне – «И это будет отвратительно. Поверь, ты не хочешь, чтобы я это делал, а я ведь готов.»

Он был прав. Между нами всё было кончено. Я должен был это признать. И должен был действовать. В Рождественский день 1989 года я отдал Мэнди чемоданы Halliburton, которые мне подарили Aerosmith и попросил её убраться. Я был твёрд как сталь. И я оставил себе нашу собаку. Вот тебе блять и Рождество.

Я чувствовал себя совсем потерянным, и моё сердце было разбито. Думал о том, что подвёл маму и всю свою семью. Казалось, они раскусили, что я жил во лжи. Скорее жил множеством маленьких кусочков лжи, которые ты говоришь себе, чтобы казалось, что твоя жизнь лучше вписывается в идеальный образ. И тут вдруг покровы были сорваны. Для меня всё сводилось к одной простой вещи: Точь-в-точь как мой отец, - думал я, - тот, по чьим стопам я так не хотел пойти.

Я был настолько погружён в депрессию, что МакБоб, гитарный техник, тайком проник в мой дом и вынес оттуда мой пистолет. Позднее он признался, что не хотел оставлять его там, учитывая, как я вёл себя в то время. Он припрятал пистолет в гитарном кофре и отнёс на склад.

Многие из моего окружения надеялись, что когда боль вызванная распадом моего брака утихнет, я смогу понемногу начать отказываться от водки. Но вместо того чтобы завязать, я совсем расклеился. Я стал больше пить, когда семейная жизнь не задалась. А когда Мэнди ушла, я ещё и добавил к этому наркотики.

Первый раз за день я стал выпивать уже не в 4, как раньше, а где-то в час. Я также стал принимать больше кокаина, чтобы выпивать больше и дольше. Это оказалось дьявольским коктейлем для меня. Отныне я мог пить до тех пор, пока не усну – а на кокаине можно не спать по четверо суток, по крайней мере, мне удавалось. И только так я мог притормозить. Кроме этого, остановить меня мог только человек, которого я уважал – например, мой брат Мэтт – который бы сказал «Ты, блять, по-легче». Я также выяснил, что валиум и кодеин могли помочь мне уснуть, если мне наконец нужно было отоспаться после многодневного запоя. Я представлял себе эту ситуацию так, словно я просто использую современные научные способы справиться с непростым периодом, и я считал, что сокращу потребление алкоголя и наркотиков, как только сердечная боль отпустит.

Однажды в начале 1990 года в моём доме зазвонил телефон.

«Да…эээ…а Дафф дома?» - спросил голос на том конце.

«Это Дафф»

«Эээ…Привет, это Игги»

Я сразу понял, что это не розыгрыш одного из моих придурошных друзей. Это был сам Игги Поп, и он был в Лос Анджелесе, чтобы записать новый альбом. Он спросил меня, не хочу ли я поучаствовать в записи.

«Конечно!» - сказал я.

И затем, стараясь казаться более равнодушным, чем на самом деле, я добавил: «В смысле, почему бы и нет».

Вообще-то я познакомился с ним более чем годом ранее. Через два дня после окончания тура с Aerosmith в сентябре 1988, Guns выступали на чём-то типа фестиваля в Далласе, штат Техас. INXS были хэдлайнерами, а разогревали the Smithereens, Ziggy Marley, и Iggy. Мне так хотелось встретиться с ним. После шоу Игги и я оба оказались на вечеринке в гостиничном номере Майкла Хатченса, вокалиста INXS. Я чертовски нервничал от того, что находился в одной комнате с Игги, парнем, который вдохновил меня на мечту, с которой я прошёл всю жизнь – мечтой, которая во многом определила мой жизненный путь. Так что я начал ужираться. Майкл Хатченс в то время уже был популярен за счёт того, что встречался с моделями и попадал в объектив папарацци, не меньше чем за то, что исполнил “Need You Tonight,” и я думаю, что Игги чувствовал себя там не в своей тарелке так же как и я, так что присоединился ко мне. И мы нажрались вместе.

А теперь он просил меня играть с ним. Слэша тоже пригласили, и мы вошли в студию с охрененным барабанщиком Кенни Арнофф. Я пришёл туда с мыслью, что сессия звукозаписи будет просто одним большим фестивалем наркоты и бухла – идеальным способом скоротать пару недель, как мне казалось. Люди, небось, легенды будут рассказывать о том, как мы заново изобрели дебоширство. Но в первый же день, когда мы прибыли в студию Ocean Way в Голливуде, продюсер Дон Уэз предупредил нас, что Игги недавно завязал. Я словно почувствовал запах горящих тормозов, в момент, когда мои мечты о безумных днях этой сессии пошли прахом. Упс. У меня то была вполне сложившаяся зависимость от наркотиков и алкоголя, а теперь, из уважения, пришлось скрывать это во время записи альбома.

Но Игги был прошарен в таких вещах и скоро заметил, что Слэш и я то и дело прятались в уборной, чтобы сделать дорожку кокаина и глотнуть из припрятанной бутылки. Игги отнёсся к этому спокойно и ни разу не упрекал нас по этому поводу. В конце концов, выступление на вечеринке по поводу выхода альбома Brick by Brick стало одним из моих любимых шоу. Трезвенность не изменила одну вещь: в студии ли, или на сцене, Игги волшебным образом перевоплощался и становился раскалённой до бела, неконтролируемой и неудержимой рок-н-ролльной мощью, кружащейся, визжащей, дикой и охуенной. Дикой и охуенной.

Слэш и я начали вновь проводить много времени вместе. Но мне по-прежнему виделась невидимая граница между нами и я ожидал возможного разлада. Я ездил везде на велике, чтобы не приходилось садиться за руль, на тот случай если я обдолбаюсь. На мне были шорты и конверсы, а бутылка бухла была привязана к раме велика. Неподалёку от моего дома, в Уилакр Парке я обнаружил велосипедные дорожки и стал кататься по ним. Это был довольно дикий парк, и езда через его чащу создавала эффект подобный тому, словно ты сидишь на дне бассейна: внезапно город исчезал, его шум и оживлённость приглушались.

Гитарный техник Слэша, Эдам Дэй, жил недалеко от Стива в то время. Мне нравилось ездить через парк настолько, что я убедил Эдама кататься со мной время от времени. Я звонил ему и мы выезжали поразмяться на вело-тропинках Бэтти Диаринг.

Но по большей части безделье причиняло мне вред. Работа меня занимала. Разумеется, я мог и выпить к концу репетиции, но я всегда приходил на неё и оставался в форме. Стивен, в отличие от меня, начинал уходить в неадекват. Его участие в репетициях, написании и записи песен становилось всё более редким, и его способность играть сильно страдала.

Иззи к тому времени окончательно бросил употреблять, и отдалился от нас. В периоды сочинения материала он присылал записанные дома кассеты с идеями и песнями. Не было никакой враждебности в его нежелании приходить на репетиции, и его песни – такие как “Pretty Tied Up” и “Double Talkin’ Jive” – были классными.

Мы решили включить нашу первую законченную песню в благотворительный альбом Nobody’s Child, который составляли жёны музыкантов из the Beatles в пользу Румынских сирот. В начале 1990, мы собрались в студии, чтобы записать эту песню. До того дня, мы всегда записывали базовый трек вместе. Слэш, Иззи, Стивен и я играли в студии, чтобы положить на плёнку ритм. Первое, что нам нужно было – это полная версия ударной партии. Бас гитара и ударные всегда прежде записывались быстро. Мне редко приходилось перезаписывать свои куски, потому что мы со Стивеном так слаженно работали в качестве ритм-секции. Но когда мы попытались записать базовый трек для “Civil War”продюсеру Майку Клинку пришлось склеивать барабанные дорожки из дюжин неудачных дублей – причём вручную, поскольку это было ещё до того времени, когда цифровая запись намного упростила процесс редактирования.

Всё это совпало с падением того, что осталось от боевого духа группы. Эксл понял, что если он говорил, что не будет делать то или он хочет это, то десять человек немедленно начнут суетиться вокруг него. Люди из менеджмента компании, из лэйбла, промоутеры возможных концертов – не важно кто, главное, чтобы суетились вокруг него.

Эксл начал посещать психолога, которая, казалось, только подпитывала его манию величия. Мне думалось, что она просто хищна в своей манипуляции. В конце концов, она была натренирована распознавать уязвимые места людей. По моему убеждению, она использовала его и извлекала выгоду из всей ситуации.

Порой Эксл рассказывал мне о вещах, которые она ему говорила.

«Да брось, мужик, ты же не с кем-то говоришь, а со мной» - отвечал я. «Она ж тебе просто очки втирает»

«Да знаю, знаю» - отвечал он. «Но послушай…»

Конечно, кто я был, чтобы замечать соломинку в его глазу. Я справлялся со своими проблемами при помощи бухла. Эксл нашёл свой способ бороться.

Мой брак развалился, а теперь и вторая вещь, которую я любил, и которой дорожил, казалось, катилась к разладу. Группа обросла таким количеством человек, что как и любая бюрократическая или корпоративная единица приобрела собственную значимость. Возможности остановить эту машину уже не было. И вновь я не знал, как с этим справиться, как исправить. Вместо этого я сконцентрировался, что моё время на этом свете подходит к концу. Помирать - так с песней! - думал я.

И с 1990 по 1994 я не помню ни дня покоя.

Глава 23

Я решил, что необходимо начать всё заново в новом доме. Я выяснил, что могу сдать дом на Laurel Terrace и, таким образом, покрыть закладную, и я начал поиск нового места без призраков прошлого брака. Или просто со стратегическим расположением, чтобы без проблем напиваться и ездить на машине, не попадаясь.

Я купил новый дом в 1990. Дом находился так же в Laurel Canyon, но на этот раз на самом верху, на Edwin Drive, располагался на скале, обращенный на Dead Man’s Curve на Mulholland Drive. Дом был расположен выше по холму от старого особняка, построенного Гудини. Здесь, на голливудской стороне холмов, Laurel Canyon все еще представлял собой контркультуру – не было и намека на Бэверли Хиллз. Название изначально произошло от студии, которой владел Стэн Лаурэль, что-то вроде «Лаурэль и Нарди», и дрога, проходящая вверх и вокруг Голливудских холмов, через Laurel Canyon, была построена, чтобы можно было добраться до студии. Первыми постройками в этом районе стали охотничьи домики. Позднее приехали Гудини и Мэрлин Монро, застройка разрослась, и все это превратилось в контркультурный анклав. К 1980 году особняк Гудини был разделен, и кучка неодумавшихся хиппи жили здесь в обстановке какой-то студенческой вечеринки. Существовали некоторые секретные въезды на эту территорию, и я мог избежать основных дорог и копов. Это казалось важным, так как для меня становилось все сложнее и сложнее ждать до часу дня, чтобы начать прием моих болеутоляющих средств.

Рано утром в день, когда я въехал, Билли Нэсти – один из моих партнеров по «преступлению» - и я кидали мячик для гольфа в мишень, которую мы поместили в искусственном камине. Ни один из нас не знал, как играть в гольф; мы были ужраты. Моя собака, Хлоя, смотрела на это с выражением спокойного изумления на морде. Она никогда не указывала мне на мои неудачи. Один мяч попал в забор, срикошетил и – с грохотом и градом осколков - вернулся обратно через массивные венецианские окна моего совершенно нового дома. Хлоя вздрогнула. Я не мог удержаться от смеха. Грузчики посмотрел на меня, как на мудака.

Мне было просто наплевать.

Само здание имело клёвый чердак с винтовой лестницей. Он был забавный, легкий, воздушный. Он вдохновил меня на новое хобби: стрелять из ружья с балкона. Еще одно преимущество: я был осведомлен о том, что мой наркодиллер, Майк, живет прямо за углом, и я мог прошмыгнуть к нему и убраться оттуда по маленьким местным дорогам. Или он мог бы поставлять всю эту фигню мне.

Там между нами появилось такое доверие, что у меня был ключ от его дома, а у него - дубликат моей банковской карты. Я знал, что он не будет красть у меня, я был слишком хорошим клиентом. Чёрт, он даже помогал мне красить вещи в моем новом доме. У нас была гениальная система, когда он выписывал мне поддельные квитанции на стерео-детали или музыкальное оборудование, или на ремонт или установку несуществующих приборов. С этими квитанциями у меня было хоть какое-то объяснение моих постоянных растрат на наркотики для моих бухгалтеров. Только позже я понял, что все квитанции содержали всегда одну и ту же сумму – триста долларов. Меня не волновало, просекли бухгалтеры или нет. Я жил в постоянной лжи в тот период и едва ли пытался скрыть это.

Мне нужно было несколько дилеров на случай, если у одного из них закончатся запасы. Парень по имени Джош был моим вторым дилером. Он приносил поставки ко мне домой сам или присылал свою жену Иветт. Я стал приятелем для Майка, Джоша и Иветт. Я знал, что они не были тем типом людей, с которыми мне следовало бы зависать, но я так же был уверен, что они принимают мои интересы близко к сердцу. Это была еще одна ложь, которую я говорил себе. Я купил пузатую свинью. И опять же, Хлоя восприняла это спокойно. Но со мной, пребывающем в тумане наркотической вечеринки, дом превратился буквально в свинарник. Я едва-ли замечал, что свинья и собака гадили повсюду. Фактически, я не замечал этого совсем до тех пор, пока один из бухгалтеров не зашел ко мне; вскоре после этого он порекомендовал мне компанию по уборке домов. И я подумал, О, так вот что люди делают - нанимают уборщиков?

Несмотря на свиное дерьмо, мой дом быстро стал регулярным местом для хард-кор вечеринок. Бассейн держался прямо на линии хребта, откуда открывался великолепный вид на долину за Голливудскими холмами. Теперь, когда я покончил с разводом и тусовался ночи напролет в разных ночных клубах ЛА, этот бассейн с сапфирово-голубой водой превращался в бордель. Каким то образом я все еще жил жизнью оборванца из переулка Гарднер: секс, наркотики и, ммм, экскременты. Мило.

Одна из девушек, с которыми я начал тусоваться, была диктором. В ее кабинете были ее фото с Рональдом Рейганом и Джэсси Джэксон. Она повторяла броскую фразу, которой заканчивала все свои выпуски. Годы спустя она получила работу в национальной новостной телесети, и каждый раз, когда я слышал, как она заканчивает эфир этой фразой, картинка на ТВ растворялась, и я видел ее в моем бассейне плавающей голышом на надувном матрасе.

В Голливуде было несколько ведущих клубов —Bordello, Scream, Cathouse, Vodka, Lingerie, Spice. Среди них можно было выбрать клуб для любой ночи на неделе, кроем среды. Я понятия не имею, почему среда была не для выхода. Мне было все равно. По средам – и в неурочные часы на недели – вечеринки устраивались у меня дома. Я играл на контрабасе аккомпанемент Тони Бэнетт на сцене однажды вечером в вип-секции клуба Spice. Я поднялся на сцену и играл на ударных с Перл Джэм, когда они впервые приехали в ЛА, чтобы дать концерт в Cathouse; в ту ночь было выпито много алкоголя, но я думаю, мы играли вместе песню группы Dead Boys.

Я возгордился тем, что случилось в Сиэтле – даже если я немного ревновал, потому что это произошло без меня. Хотя я любил GnR и жил ради них, по мере того, как все пошло под откос, я начал делать очевидное – пытать себя «если бы, да кабы». Что, если я остался бы в Сиэтле? Был бы я в Soundgarden или Mother Love Bone? Сделал бы я запись для Sub Pop, стильного и ставшего внезапно успешным лейбла, созданного Брюсом Пэвиттом, моим старым коллегой из Lake Union Cafe? Я мог бы оставаться по близости от семьи и друзей детства, от людей, по которым я скучал больше и больше по мере того, как здание Guns - моя суррогатная семья – начала разваливаться.

Когда Alice in Chains приехали в ЛА на свое первое шоу – в Palladium как только “Man in the Box” был выпущен как сингл – они попросили меня прийти на шоу и сыграть эту песню с ними. Потрясающе. После их выступления той ночью, я пригласил всю группу и различных прихлебателей ко мне домой на вечеринку. Вечеринка длилась три дня подряд. Другие новости дошли до меня из Сиэтла – неожиданные новости об Эдди. Он очистился по-настоящему. Жизнь забавная штука: с этого момента, я скрывался от него, а не наоборот.

Мой брат Мэтт переехал со мной на Эдвин Драйв, пока проходил практику. Он жил в задней спальне; одна из двух ванных комнат была смежной с его комнатой – один из немногих недостатков этого дома. Он учил каждый день, поэтому приходил домой и ложился спать, пока я отправлялся куда-нибудь, где той ночью была вечеринка – и в конце концов появлялся поздно ночью с компанией людей, желающих продолжить вечеринку. Я установил бильярдный стол и барабанную установку в комнате, примыкающей к комнате Мэтта. Однажды ночью Ларс Ульрих из Металлики зашел ко мне и поднялся в ванну, смежную с комнатой моего брата, не зная, что Мэтт был дома. Ларс вышел и робко обнаружил, что Мэтт сидит на кровати, морщась. Все, что он сказал, было «Э, прости, друг, я только что знатно просрался».

Иногда мой брат-практикант позволял себе немного веселья, когда вечеринки бушевали в моем доме. В основном, однако, он имел дело с последствиями моего развратного образа жизни. Бывали случаи, что по утрам я отправлялся продолжать развлекаться в другое место, предоставляя Мэтту развозить по домам всех полураздетых и валяющихся в отключке девиц, какие были в доме. В то время я даже не осознавал, что кто-то развозит этих девиц по домам. Я просто знал, что они уже ушли, когда я вернулся домой.

Да, я не был самым проницательным в мире соседом в тот период. Была всегда основная группа друзей рядом, но люди на периферии менялись все время. Среди них были прихлебатели, заинтересованные во мне только из-за успеха группы. Эти люди все время менялись. Люди теперь также начали просить денег. Не члены семьи; я бы дал им что угодно. Все эти чужие люди начали просить взаймы, чтобы начать свой бизнес. Друзья или друзья друзей. «Я собираюсь открыть музыкальный магазин на Манхэттене – будь моим спонсором в этом деле». Поначалу я просто раздавал деньги. Поначалу я просто раздавал деньги, испытывая вину за то, что не живу по панкроковским понятиям.

Одна солидная группа людей, с которыми я зависал, представляла собой парней из каких-то гангста-рэп групп ЛА. Я подружился с Dr. Dre, Eazy-E, и Ice Cube из N.W.A., равно как и с людьми из Ice T’s posse. Я видел сенсационную реакцию, которую получили Ганзы, представив на Аппетите неприкрытую правду о жизни. И белые парни из Голливуда не были совсем маргинальной группой. Беглый взгляд на жизнь на улице, представленный N.W.A. и некоторыми другими новыми хип-хоп артистами из чернокожих жителей ЛА, был настоящим шоком для системы. Ребятам тоже жилось тяжело, и мы устаивали отличные вечеринки в моем доме.

Я все еще сохранял определенный уровень самосознания. Должно быть, у меня были некоторые подозрения, что я был на грани срыва. Тем летом я купил небольшое местечко для отдыха на Lake Arrowhead в Калифорнии, чтобы выбраться из ЛА. Я надеялся периодически сбегать туда от выпивки и наркотиков и ощущения, будто я живу в аквариуме, которое возникало из-за того, что я жил публичной жизнь в городе.

Lake Arrowhead оказалось не таким аскетичным местом, каким я его себе представлял. Я и подумать не мог, что у Томми Ли так же было местечко там. Байкеры и наркотики заправляли территорией - местный бар использовался как неряшливый придорожный кабак для фильма Патрика Свейзи Roadhouse. Вместо того, чтобы просохнуть во время моих поездок на озеро, я использовал его удаленность для того, чтобы действовать еще более экстремально. Я пригласил моих кокаиновых дилеров - Майка, Джоша и Иветт - присоединиться ко мне на выходные. Я купил лодку для катания на водных лыжах; запчасти и обслуживание для них обеспечили новые фальшивые квитанции. Друзья-музыканты тоже пусткались в дорожные путешествия, чтобы добраться в домик на озере, люди вроде Ленни Кравица и Эрни Си, гитариста из Body Count - группы, которой угражали ФБР за их песню “Cop Killer”. Этот дом стал местом даже для еще более развратных вечеринок, чем место над Dead Man’s Curve. Однажды, вершувнись в ЛА, Эрни Си сказал мне, что опасается за меня после того, как видел размеры моего злоупотребления. Конечно, я мог бы быть испуган всем тем дерьмом, которое происходило в теми людьми, кто был у меня на вечеринках. Но второй раз в моей жизни я осознал, что никто - даже я в тот момент - не мог зависать с парнями из Мотли Крю: не прошло и двух месяцев с момента покупки мною дома на Lake Arrowhead, как я уже блевал кровью в хижине Томми Ли.

По возвращении в ЛА я обнаружил, что Хлоя прорвала ограждения моего заднего двора и забеременела. Я бы никогда не стал стерилизовать ее - просто не мог заставить себя сводить ее к ветеринару, чтобы сделать с ней что-то, что причинит ей боль. У нее был огромный помет из 14 щенков. К счастью для меня, мой брат Мэтт преподавал в большой школе в одной из богатых частей города, и он помог мне, спрашивая, не желает ли кто из детей взять щенка. Мы нашли милые дома для каждого из них.

Хлоя изменилась после этого. Из молодой живой девушки она превратилась практически в одночасье в дородную бабушку. Теперь, вместо того, чтобы нырять головой в бассейн, она просто шла к первой ступеньке в бассейн и ходила там целый день, выходя только чтобы поесть и поспать. Она превратилась в первоклассную соню после этого.

Я и сам мог долго проспать. Когда я пргосто был пьян и отправлялся спать ночью, все шло хорошо. Дурные решения ограничивались рамками того дня или ночи. Я мог совершить что-то глупое, например пробить своё веницианское окно мячиком для гольфа. Я бы никогда не разбил машину - или не стал бы колоться. Или мне так казалось. Но по мере того, как я стал употреблять все больше и больше кокаина, я мог не спать дольше и пить больше, это стало менять мой мыслительный процесс. Позже, однажды ночью, я услышал, как кто-то возится с ключами на крыльце дома на Edwin Drive. Съежившись в моем банном халате за древью, я пытался понять, что же мне делать. Мои мысли стремительно обратились в паранойю. Я побежал и схатил мой двенадцатикалибровый дробовик, распахнул дверь и сунул ствол в лицо нарушителя. Только это был мой брат Мэтт, который пытался найти нужный ключ на своей цепочке (его глаза теперь блестели страхом) и проклинал меня, как только я опустил дробовик и отступил назад в фойе.

Глава 24

Мы начали организовывать первые концерты осенью 1990-го, впервые более чем за год – целую вечность. Мы наметили дважды выступить на фестивале Rock in Rio в январе 1991. Когда я был подростком, я даже мечтать не мог, что однажды у меня появится возможность побывать в таких экзотических и далёких местах в результате музыкальной деятельности. Бэйкерсфилд – возможно, но не Бразилия. Эти концерты стали для меня своеобразным маяком – светом надежды, мерцающим на горизонте, надёжным и чётким направляющим в пути через бушующие моря.

Кроме того, этой сенью мы работали в студии над песнями к «Use Your Illusion». Когда мы с продюсером Майком Клинком написали окончательный вариант партии ударных для “Civil War”, стало ясно, что Стивен не сможет с нами играть, если не изменит свой образ жизни. Когда мы выступали с парой песен для огромной толпы на Farm Aid в апреле, он неплохо лажал. После этого, мы решили его запугать, сказав ему, что прослушиваем ударников, полагая, что он слезет с веществ, как только услышит это. Когда это не помогло, мы наняли профессионального терапевта, Боба Тиммонса, который помог Aerosmith, чтобы с ним поговорить.

Боб привёл к Стивену Слая Стоуна, который уже избавился от зависимости – Слай со Стивеном познакомились у меня дома в Эль Серрито.

- Пойми, приятель, - говорил Слай Стивену, - твоя группа заботится о тебе. Тебе нужно взять себя в руки, Стиви.

Мы со Слэшем говорили от лица всей группы во время последних дней Стивена с GN’R, но что только мы ему не сказали – ничего не менялось. Мы сказали, что собираемся записываться – без результата. В конце концов, мы предложили ему нанять адвоката. Мы хотели, таким образом, его запугать, но в итоге для нас четверых это оказалось удобным. Кончилось всё тем, что мы сказали нашему адвокату передать его адвокату, что Стивен больше не часть группы.

Многим людям казалось ироничным то, что мы выкидывали человека из такой распущенной группы за наркотики. Но дело в том, что для нас не имело значения, что человек принимает или в каком количестве – имела значение только работа в группе и способность поддерживать группу в движении, когда у нас наконец-то было что записывать и где выступать. Нам было насрать на процесс, главное - результат. Наркотики? Да пожалуйста. С таким же успехом причиной выкинуть Стивена могло быть что угодно: недостаток мотивации, тюремный срок, смерть. Для меня, как я всегда думал, смерть и только смерть могла быть причиной бросить группу (я ошибался). Для Стивена же оказалось достаточно кокаина с героином.

Это было трагично, особенно для нас со Слэшем, но нам нужно было найти Стивену замену.

Когда мы бронировались на Rock in Rio, мы думали, что у нас много времени на поиски нового ударника: как-никак, до поездки были месяцы, и нам нужно было записать много песен; мы полагали, что будет достаточно репетиций и студийной работы, чтобы новая ритм-секция стала на своё место к тем выступлениям. Но запись откладывалась и откладывалась, пока мы искали подходящего ударника. То же, что делало Стивена важной частью нашего звука, делало сложной и его замену – его чувство ритма. Мы слушали ударника за ударником, и всё начало выглядеть довольно плачевно. Мать его, это мог быть конец нашей группе, как это было с Hanoi Rocks, как это было с Led Zeppelin - для тех групп потеря ударника была концом их деятельности.

К счастью, в последний момент мы нашли Мэтта Сорума, который ранее играл в Cult. Нам надо было записать двадцать семь песен, и некоторые из них - как November Rain, Coma, и Locomotive – были очень длинными. Мэтту предстояло выучить все эти песни на репетициях и составить график их записи. В то же время, он пытался угнаться за нами со Слэшем в области выпивки. Первые двадцать четыре песни мы записали быстро. Но среди вала работы, огромного количества бухла и давления, исходящего от записи с группой, которая рассматривалась как самая большая новость в городе, Мэтт сорвался. Когда оставалось записать три песни, он исчез. Я оставлял ему сообщения, умоляя его придти и закончить последние три песни. Ответа нет. Я говорил, что куплю ему наркоты из собственного кармана. Ответа нет.

Он снимал мою старую квартиру в Laurel Terrace на время записи, так что я поехал туда в его поисках.

- Мэтт? – позвал я, войдя в дом, - ты где, приятель?

Ответа нет.

Я походил по квартире.

В глубокой нише в спальне был чулан. Его дверь была закрыта, но я слышал, что кто-то был внутри. Я открыл дверь, заглянул внутрь и, после того как глаза привыкли к темноте, увидел Мэтта, съёжившегося в глубине чулана с пачкой кокаина и прячущегося от мира. Он посмотрел на меня невидящим взглядом. Он был не в своей тарелке и был мучим паранойей. Мне пришлось сильно накачать его водкой, чтобы вывести из кокаинового прихода.

Мэтт взял себя в руки и добил оставшиеся три песни. Но когда мы приступили к сведению, внутри меня тоже что-то сломалось. Слишком много песен. Слишком много соперничества внутри группы из-за авторства и прочего. Я видел, как разрастались трения внутри группы, между менеджерами, Видел, как известность и немного денег да славы изменили парней, с которыми я прошёл сквозь огонь и воду.

О, неужели? Так вот как мы собираемся реагировать на всё это?

Я был разочарован. Это был бардак, и я не хотел с этим ничего делать.

Мы – и были ли это до сих пор «мы»? – наконец-таки ступили на порог достижения новой цели. Альбом. Двойной альбом, если быть точнее. Но я не был больше уверен, что он олицетворял.

Для этого ли я переехал в ЛА? Разве это означает “добиться успеха”?

Я уже достиг кое-чего из того, что планировал, уезжая из Сиэтла в Калифорнию. Гораздо больше, чем планировал. Гораздо больше, чем когда-либо представлял. Но, глядя вокруг сейчас, было яснее, чем когда-либо, что всё сложилось не так, как я ожидал. Я не жил в утопической панк-коммуне с Доннером и бандой. Друзья были мертвы. Фанаты были мертвы. Мой брак был мёртв. Моя группа потеряла участника, и, кажется, то ли умирала, то ли превращалась в то, с чем я не чувствовал себя связанным.

И кое-что ещё меня пилило - Rock in Rio подползал ближе и ближе.

Кто-нибудь собирается появляться на наших выступлениях в Бразилии?

Конечно, промоутер сказал, что концерты окупятся, но это были всего лишь его слова – мы уже давно поняли, что слово промоутера не всегда было целиком наполнено уверенностью. Maracana Stadium был самым большим в мире! Фрэнк Синатра там выступал, Пол МакКартни там выступал, Поп Джон Пол II там выступал. А мы? Мы отыграли менее полудюжины концертов за последние два года, а наш один-единственный альбом вышел почти четыре года назад.

Провести два концерта? В Южной Америке? Наркоман что ли?

Я начал сильнее налегать на бутылку, что позволяло мне принимать больше кокаина, что позволяло мне больше пить, что означало больше героина… и так до той точки, после которой я, как я всегда думал, брошу пить. Даже если бы это всегда было ложью, это добавляло чувство уверенности – впереди всегда был горизонт. Потом, сразу после записи песен к Illusion, горизонт потемнел. Я потерял всякую ориентацию.

Далее, 17-го января 1991, мы сели на самолёт American Airlines в Рио. Это был один из самых долгих моих полётов. Самолёт – это металлическая труба без выходов, а я всегда страдал клаустрофобией. Когда я летал домой к семье и друзьям в Сиэтл, мне приходилось за свой счёт брать с собой попутчика. Из-за приступов паники я даже думать не мог о том, как направляюсь к аэропорту один. Я самолечился всем, чем только можно. К полёту в Рио я приготовил пакетики кокаина, чтобы втянуть в аэропорту и в вертикальном положении протащиться по самолёту. Полёт, концерты, группа. Полёт, концерты, группа. Страх. Сомнения. Валиум. Стюардесса. Водка. Пожалуйста.

Всё.

“Дамы и господа, говорит капитан.”

А?

Я посмотрел в окно. Ничего.

- Немного новостей из кабины. Я только что получил сообщение, что силы Штатов начали бомбить Ирак по операции Desert Storm. Америка вступила в войну.

<io>Что за хуйня?

Я начал волноваться по поводу нашего приёма в Рио. Не встретят ли нас как американских агрессоров? Я надеялся просто добраться до отеля и прокрасться в комнату незамеченным.

И опять: кто-нибудь собирается заявиться на эти концерты?

Водка. Валиум. Водка.

Когда мы начали посадку, я был измучен постоянным туда-сюда между ужиранием и приходом в себя и попытками стянуть огромные количества алкоголя у команды, чтобы подавить панику, не впадая в неё или не теряя над собой контроль.

Шатаясь, мы вышли из самолёта с помутнением в глазах. Я чувствовал себя, как блядский марсианин, после такого долгого путешествия и накачивания себя притупляющими разум веществами.

Что эти люди тут делают? Почему они кричат?

Толпа из восьми тысяч фанатов встретила нас на входе. Я был потрясён; они были счастливы. Мы дотащились до нашего фургона. Вокруг и внутри фургонов много охранников.

Пулемёты, серьёзно?

Отель. И рядом нет известных пляжей. Шикарный отель, конечно, но торчащий перед самой безызвестной городской фавелой, трущобами на склоне холма, под названием Росинья.

Почему здесь? Ни одна из других групп тут не селилась.

Принц, Джордж Майкл, INXS, другие выступающие, - селились в других местах.

Почему мы держимся отдельно от остальных групп?

Следующий день. Репетиция. Какая-то сраная маленькая точка в центре города. Опять парни с автоматами у нас в фургоне. Второй фургон с бывшими военными с автоматами, везде следующий за нами. Пока мы болтались туда-сюда по городу, у меня впервые появился шанс увидеть жителей Рио в их естественном состоянии - которым, кажется, был крик “Guns N’ Roses” во всю глотку.

В течение следующего дня – выходного по расписанию – я пошёл в гостиничный бассейн в шортах и шлёпанцах позагорать и напиться до одури. Не выходя из бассейна можно было подплыть к бару, а вокруг стояли десятки сухих шезлонгов. Пальмы, экзотические цветы, роскошные сады вокруг.

Неудивительно, что тут много садовников.

Люди парили вокруг бассейна и садов, как мухи.

Подожди-ка, это… Кажется, я ебанулся. Это фанаты?

Те, кого я принял за садовников, глядя из-за забора, окружающего бассейн, на самом деле были сотнями фанатов. Теперь охранники гоняли бедных детей.

Этот город в эйфории от GN’R.

Maracana Stadium: 175,000 людей и река сточных вод, протекающая прямо через стадион. Настоящая река. Из дерьма.

Люди, орущие “Guns N’ Roses, Guns N’ Roses!”

Публика орала и подпевала каждому слову, как только мы начали играть.

Хуя, пиздец, на сцене много людей.

У нас было два новых клавишника, бэк-вокалисты, духовые инструменты. По бокам сцены толпились рабочие, менеджеры и чёрт знает кто ещё.

Где мои парни?

Я обернулся и посмотрел на стенд с ударкой. Стивена там не было.

I’d look right up at night and all I’d see was darkness

Глава 25

Шоу в Рио должны были стать триумфальным началом нового этапа в истории группы, но вместо этого было такое чувство, что Guns N’ Roses были уже не группой, а путешествующей феерией буффонадой, в которой каждый из нас в большей или меньшей степени играл самостоятельную роль. В группе прибавилось людей, но ощущение, что мы являемся каким-либо объединением (большим или маленьким), было намного слабее. Во время этой поездки в Бразилию, я иногда чувствовал себя совершенно одиноким и отчужденным, даже в своей собственной группе. Я любил Guns N’ Roses, Я любил всех участников группы, включая и новых людей. Но иногда я чувствовал себя ужасно.

До Rock in Rio, я пил каждый день, но я все еще мог взять себя в руки и прекратить это. Шоу в Рио стало началом моего стремительного погружения в наркотики и алкоголь, продолжавшееся 3 года – это были самые тяжелые дни в моей жизни. Для меня была большая разница, выпью ли я в день полгаллона или четверть литра водки. Литр водки был предпочтительнее. Начиная с Рио, я выпивал по галлону водки каждый день.

Возвращаясь к событиям в Лос-Анджелесе, мне позвонила Мэнди и сказала, что собирается встречаться с другим парнем. Отлично, давно пора. У ее нового парня была своя банда. Однажды ночью, они появились возле Rainbow, и подошли ко мне на парковку, пока я ждал свою машину. Запыхаясь и угрожая мне, парень представился.

“Она блядь все время говорит о тебе, и я хочу, чтобы ты знал, что теперь я ее парень” – сказал он.

Я сказал ему, что мол, нет проблем. Спустя некоторое время, я столкнулся с ним лицом к лицу еще раз. И, наконец, в третий раз, когда я был в Spice club, как обычно бухой, меня взбесили его наезды, так что я сказал: “О’кэй, чувак, ты хочешь решить эту проблему? Давай разберемся?”

Мы вышли на улицу через заднюю дверь. У него были свои братки, у меня свои. Он размахнулся, чтобы нанести удар, но я увернулся. Мне повезло, что он промахнулся. Когда я развернулся и нанес ему удар, я сломал ему нос. Он упал на землю. На следующий день я чувствовал себя плохо. Кто-то позвонил мне, и сказал, что того парня доставили в госпиталь. Я попросил дать ему мой номер телефона. Он позвонил и сказал:

- “Эй, я не могу позволить себе этот больничный счет.”

-“Послушай, мужик, я реально сожалею о произошедшем случае. Какова сумма этого счета?”

-“450 баксов”

-“Ну что ж, я могу помочь тебе, как насчет того, что я оплачу половину?”

-“Это будет замечательно, мужик, спасибо.”

Также он добавил: “Между прочим, ты нанес мне отличный удар.” Я сказал ему подойти к моему дому, чтобы забрать деньги, но предупредил, чтобы он пришел без своих парней. Пусть приходит один. Он явился через пару дней. Я увидел его мать в машине. Я вышел к воротам, и вручил ему конверт с 225 долларами. В то же время, он вручил мне другой конверт, и бросился бежать по улице. В чем дело? Я открыл его. Этот конверт предназначался мне. Он собирается подать на меня в суд, требуя компенсации в размере 1,25 миллионов долларов.

Я дал ему слово, что оплачу половину счета, извинился, и вот что я получил взамен. Это вывело меня из себя. Я был параноиком, все из-за кокаина, как обычно. Я позвонил менеджеру, и рассказал ему обо всем. В конце концов, мы подали дело в арбитражный суд и сошлись на выплате нескольких тысяч долларов. С тех пор, я хотел бы убить каждого, кто перейдет мне дорогу в клубе или на концерте. На мой взгляд, у меня были веские причины, чтобы драться: я не собирался калечить людей, я защищался, а также хотел поставить этих хулиганов на место. Но в ретроспективе довольно ясно, что я выплёскивал агрессию, скопившуюся в связи с положением дел в группе.

Я мог увидеть оскорбление в глупейших мелочах и затем я просто выходил из себя и лез в драку. Менеджмент быстро приставил ко мне охрану, которая ходила за мной все время. Несмотря на это, выходя каждую ночь и дни напролет, я умудрился влезть в несколько потасовок в период между Рио и началом того, что должно было стать нашим первым туром, во время которого мы бы выступали как хэдлайнеры.

Поскольку приближались даты первых концертов тура, я и Слэш периодически заезжали на промышленную зону в Комптоне, чтобы посмотреть на строительство массивной сцены, которая станет нашим домом на следующие 2,5 года. Когда сцена была сконструирована, ее переместили в ангар для самолетов, где мы начали по полной репетировать над нашей концертной программой. Прожекторы. Мониторы. Вся акустическая система. Вся команда. Дополнительные музыканты.

В мае 1991 года, у нас было 3 разминочных концерта. Мы были готовы отправиться в путь, но мучительный процесс микширования записей с Illusion по-прежнему затягивался. Мы были вынуждены начать тур (в поддержку этих альбомов) за несколько месяцев до того, как эти альбомы вышли. Хотя я был уверен, что для фанатов было бы лучше знать некоторые песни, которые мы будем играть. Я поймал себя на ощущении, что это было очень в стиле GNR. К черту ожидания. К черту поступки по сценарию.

Это вновь поставило нас перед необходимостью бороться за внимание аудитории. Наша мощь могла выиграть от этого. Это бы сплотило нас, снова сделало нас командой.

Мы арендовали у казино MGM самолет, который собирались эксплуатировать на протяжении всего тура. Перед тем, как отправиться в путь, мы набрали в качестве персонала самолета стюардесс из какого-то каталога. В результате, у нас был очень красивый экипаж. Первое, что я заметил при входе в MGM Grand jet – это полностью забитый бар, простиравшийся от двери до середины самолета. Кресла кремового цвета и привинченные столы были расположены у бара, образуя комнату для тусовок. Вдоль левой стороны стояли капитанские кресла и киноэкран. Как бы не был шикарен салон, я едва бы поднялся туда – он был слишком легко обозримым и открытым. Сзади располагались комнаты для каждого участника группы, кроме Иззи. Иззи путешествовал сам по себе. Он продолжал дистанцироваться от нас.

У каждого купе была своя дверь, внутри были шторы, диван-кровать, комод с зеркалом и телевизор. Когда самолет во время первого полета вырулил на взлетно-посадочную полосу, Слэш и я отправились в одну из кают, и скурили крэк. Я помню, смотрел на клубы дыма, которые засасывались в вентиляцию, и думал, что это вполне нормально. Конечно же, мы можем курить здесь, это наш самолет.

Я посмотрел на себя в зеркало посреди рок-н-ролльного прихода: Это будет потрясающе.

Глава 26

В амфитеатре Alpine Valley в штате Висконсин моё нетерпение по поводу первого выступления в рамках нового тура достигло пика. Заиграло наше вступление: музыка из кинофильма «Крёстный отец».

Толпа взревела.

Ну, вперёд!

Я снова надел свою маску рок-звезды. Я чувствовал, что мы представляем собой что-то животное и первобытное. Я чувствовал огонь и ярость – я был готов врезать кому-нибудь по башке. Фоновый шум жизни начал затихать. Мы выскочили на сцену и я сыграл первые басовые ноты “It’s So Easy.”

Абсолютное блять безумство! Десятки тысяч людей обезумели. Я видел первые несколько рядов. Я видел, насколько далеко простирается толпа. Все скакали и рёв был чуть ли не громче, чем музыка.

И вновь я подумал: Это будет охренительно.

Первый месяц мы летали по амфитеатрам, гоночным и баскетбольным стадионам по всему среднему западу и северо-востоку. У меня не было ни одной панической атаки на борту MGM 727. Наверное, это было как-то связано с тем, что у меня было ощущение контроля над ситуацией. Имея в распоряжении частный самолёт, я знал, что мог подойти к пилоту и сказать «Приземляйся. Немедленно.» Ну и конечно, в добавок к этому у меня был лёгкий доступ к неограниченному количеству алкоголя и таблеток, в любое время.

Но вскоре я понял, что охренительно не будет.

Я не помню, на какой именно концерт Эксл впервые явился поздно, но случилось это в самом начале тура. Не поймите меня неправильно, я сам никогда не приходил строго вовремя. Я так же боролся с любыми установленными правилами и ограничениями, как и остальные, и в мои планы никогда не входило выходить на сцену тогда, когда это строго оговорено в контракте. Но когда фанаты стали всё больше и больше обижаться на нас за позднее начало концерта, до меня дошло, что они сердились потому что им нужно было на работу или в школу на следующий день, или они нанимали няню, чтобы та посидела с детьми в этот вечер. Иногда мы выходили на сцену настолько поздно, что существенная часть зрителей уже разошлась по домам.

Хэдлайнеры обычно начинают выступление около 9 вечера. Когда мы в 1987 и 1988 годах выступали на разогреве у других групп, и был повод нервничать по поводу времени начала нашего выступления, тур-менеджеры – тур менеджеры группы-хэдлайнера, я имею в виду – говорили «Не знаю, во сколько вы начинаете, но знаю, во сколько заканчиваете». Всё потому что на большинство площадок распространялся комендантский час с 11 вечера и хэдлайнерам нужно было ещё успеть отыграть свой сет к тому времени. Комендантский час мог вводиться по разным причинам: у концертной площадки мог быть договор с профсоюзом или прилегавшим жилым районом, были ограничения по уровню шума, могло также играть роль расписание общественного транспорта. Нарушение комендантского часа обычно влекло за собой штраф с исполнителя.

Иногда это была фиксированная сумма, иногда - $1,000 за каждую минуту превышения ограничения. В крайних случаях, с группы взимался огромный штраф и все дополнительные затраты на оплату сверхурочных услуг техников сцены, полиции и охраны. Понятное дело, что если ты не хочешь просирать тяжело заработанные деньги, то ты будешь стараться свернуть шоу ко времени комендантского часа.

Но мы продолжали выходить всё позже и позже, в то время как толпы зрителей становились всё злее и агрессивнее, когда открывавшая для нас группа Skid Row заканчивала играть, а мы не появлялись.

Слэш, Мэтт и я стали употреблять наркотики и пить ещё больше по мере того как продолжался тур, и положение всё ухудшалось и ухудшалось. В обычных обстоятельствах мы бы просто нагонялись до нужной стадии, чтобы начать шоу. Но когда концерты стали начинаться всё позже и позже, мы перешли эту грань.

Напряжение в группе нарастало пока мы ждали, когда Эксл соизволит появиться и согласится выйти на сцену. Обладателям билетов тоже приходилось ждать, и напряжение нарастало ещё и между зрителями и группой. Порой мы опаздывали с выходом на сцену на сорок пять минут. Иногда время опоздания доходило до часа, двух, а то и всех трёх.

Единственное, что помогало мне переносить звук двадцатитысячной толпы, скандирующей «херня» в течение часа или двух, это бухло. Учитывая постоянно варьировавшееся время ожидания и уровень раздражения толпы и группы, вполне предсказуемо, что я стал перебарщивать с выпивкой. Тогда мне приходилось нюхать кокаин, чтобы поднять себя с пола. А потом вдруг – упс – слишком много кокаина, надо поскорее загаситься водкой. Вот такой вот порочный круг.

Полагаю, что я надеялся, что менеджмент займётся опозданиями и нам не придётся идти на конфликт внутри группы. Я думал, что менеджеры для того и нужны, что за это мы им платим. Но Эксл превратился в диктатора, перед которым все – технический персонал, промоутеры, даже менеджмент, с тех пор как Эксл перевёл нас от Алана Найвена к Дугу Голдштейну – дрожали от страха. Дуг, казалось, больше был озабочен тем, как бы в короткие сроки распиарить Эксла, чем как обеспечить слаженную работу коллектива на длительное время. Так что я молча дулся на остальных, накапливая чёрную обиду.

Иззи мог оставаться трезвенником только если путешествовал отдельно от нас и останавливался в других отелях. Я привык к тому, что его не было рядом, но это всё-таки стало серьёзным ударом по группе. С самого первого дня Иззи и я делили правую сторону сцены. Мы видели всё – и наш успех в клубах Лос Анджелеса, и многотысячные концерты на аренах – с одной перспективы. Массовая культура обычно рассматривает вокалиста и лид-гитариста как творческий центр любой группы. В нашем случае, Иззи был возможно наиболее значимой силой – без его изначального видения и идей для песен Guns N’ Roses бы не существовало. Он и я по-прежнему стояли вместе на правой стороне сцены. Но в эти моменты я думал, что Иззи жутко стыдно за то, как мы обращаемся со своими поклонниками.

И тем не менее, мне не хватало уверенности в себе или чего-то ещё, чтобы изменить ситуацию. По большей части потому что это бы означало необходимость посмотреть на себя самого. Я не мог обвинять кого-либо – тот постоянно опаздывает, этот постоянно под кайфом – без того чтобы в конечном итоге мне не ответили про моё пьянство. Так что я просто поднимал руки к небу и восклицал «Пиздец всему!». Вся эта ситуация делала меня злым, по-настоящему злым. А я никогда не умел справляться со злобой.

У меня снова начались постоянные панические атаки, суровые. Приступы были похожи на то, как если бы я ехал на карусели, которая сперва разгоняется, а потом начинает кружить всё быстрее и быстрее, пока наконец не превращается в аттракцион «Гравитрон», который вращается настолько быстро, что тебя прибивает к стене, а пол под тобой проваливается – и ты не можешь пошевелиться, не можешь остановиться, не можешь сойти.

Мне не выбраться. Сахар, содержащийся в выпивке, только усиливал панические атаки, и так же влиял и кокаин. Но единственный способ справиться с приступами, который я знал – это пить ещё больше. Каждый раз, когда я приезжал на концертную площадку, мне было тревожно. На сцене случалось что-то непостижимое. Порой мы были так круты, что это казалось выходили в стратосферу. Пару вечеров мы ловили грув и отыгрывали трёхчасовые сеты. И в то же время мы так и не высказывали, что нас раздражало друг в друге. Никто напрямую не говорил Экслу, как мы его ненавидели за то, что он поздно заявлялся и останавливал выступления. Никто не говорил мне, что я пью слишком много или принимаю слишком много кокаина. Мы все держались порознь и нам начинало это нравиться. У каждого из нас были личные охранники. У каждого был личный лимузин, доступный 24 часа в сутки, который привозил нас на концерт и забирал обратно. Гримёрки у нас были отдельные. Единство ощущалось только когда мы были на сцене. Во всех остальных случаях – каждый за себя.

А потом случился концерт в амфитеатре Риверпорт, неподалёку от Сэйнт Луиса, 2 июля 1991 года.

Шоу началось с задержкой примерно на час – что к тому моменту уже почти можно было считать за «вовремя». Мы отыграли около полутора часов, и были посреди “Rocket Queen”, когда начался какой-то кошмар. По не столь важным причинам – которые были перекрыты тем, как ситуация была представлена в прессе – Эксл нырнул в толпу, чтобы разобраться с ситуацией, которую не стала решать охрана. Его поход не долго длился, и я помог вытащить его, когда он потянулся обратно на сцену. Он схватил микрофон и объявил, что из-за того, что охрана не делала свою работу, он уходит. Эксл швырнул микрофон об пол и умчался. Мы быстро последовали за ним.

Около 10 минут мы ждали в закулисье, не зная, что делать. Поскольку у каждого из нас были свои гримёрки и персонал, а Эксл скрылся в своей, мы не знали, собирается ли он возвращаться. Мы думали, что скорее всего он вернётся. Толпа похоже думала так же.

В отличие от многих концертных площадок, у этой были раздвижные двери позади сцены, которые запирались на цепи. Большая часть оборудования, не заметная со стороны сцены уже была в таком положении, что её можно было закрыть в закулисье. Спустя первые десять минут, тон толпы в зрительном зале сменился и люди начали кидать разные предметы на сцену. Команда техников стала передвигать вещи от греха подальше – гитары, усилки, установку.

Каждый раз, когда техники выходили, чтобы ухватить что-нибудь, в их сторону летело всё подряд. И стабильно летело. Наибольшую опасность представляли собой пластиковые стулья зала, с прикреплёнными металлическими частями. Они были тяжёлыми. Я слышал скрежет, когда эти стулья приземлялись на сцене или отскакивали от стен.

Мы прежде были свидетелями беспорядков, когда играли на фестивале Street Scene в Лос Анджелесе. В тот день приезжала конная полиция и разгоняла людей незадолго до нашего выступления. Но наше оборудование не пострадало, никто не пострадал. Нас перенаправили на другую сцену и мы открывали для Social Distortion вместо этого. Всё это осталось не более чем забавной историей для такой группы как мы, всего лишь своего рода зарубка на кровати. Теперь же, оценивая ситуацию из закулисья в Миссури, мы начинали волноваться о масштабах того, что разворачивалось у нас на глазах. Большая часть зала уже была в руинах. Были ли ранены люди?

Эксл появился из своей гримёрки и мы предложили ему выйти и сыграть, чтобы люди успокоились. Но было слишком поздно.

Охрана попыталась отогнать толпу от сцены в помощью брандспойта. Но толпа отняла брандспойт и вытеснила нашу команду, охрану здания и местных копов прочь за раздвижные двери. Теперь у бунтарей была полная власть над всем, что находилось в передней части сцены. Люди свисали с башенных установок для колонок, громили наши мониторы, били прожекторы.

Мы нашли укрытие за сценой. Нам повезло. У большинства концертных площадок нет таких дверей, закрывающихся на цепи, и в таком случае толпа бы завладела всем.

Как только ворота были закрыты и сцена оказалась в распоряжении зрителей, технический персонал больше не решался выходить – не было никакого смысла рисковать и открывать дверь, чтобы выглянуть посмотреть, что происходит.

Мы всё и так слышали. Крики, грохот, гром тысяч ног. Бум, бум, бум, БДЫЩ. Грохот, грохот, бум, ААААААААААА! Крики, ещё больший грохот, рокот и скрежет от того, как толкают тяжёлые предметы.

Ещё двадцать минут прошло прежде чем сорок или пятьдесят полицейских машин с воем прибыли и отбили здание.

Членов группы затолкнули в микро-автобус и приказали лечь на пол, чтобы нас не было видно в окнах. Цилиндр Слэша всё-таки виднелся и его попросили снять головной убор. Когда автобус выехал с закрытой части концертной площадки на парковку, я услышал, какой беспредел распространился повсюду. Когда мы оказались на парковке, я выглянул в окно – вокруг валялись обломки колонок и фортепиано. Люди наверняка устали тащить их и бросили, когда заявилась полиция.

Кучки полицейских бегали вокруг с дубинками и перцовыми баллончиками. Люди носились взад-вперёд. Медики делали перевязки окровавленным зрителям. Полицейские надевали наручники на некоторых бунтарей. Всё было похоже на поле боя.

О нет. Блять, нет. Люди пострадали – снова. Пожалуйста, пусть только никто не погибнет.

Микроавтобус отвёз нас в гостиницу. Мы забежали, схватили свои сумки и вернулись обратно, чтобы немедленно пересечь границу штата и оказаться в Иллиноисе во избежание преследования закона. Мы доехали до самого Чикаго – мэнеджмент решил, что копы направятся прямиком к нашему самолёту, если захотят нас арестовать.

Со времён Риверпорта, каждый раз выходя на сцену мы чувствовали нависавшую в воздухе угрозу насилия – или может это только мне так казалось, пока я мариновался, раз за разом ожидая прихода нашего вокалиста, нервно прислушиваясь к шуму из зала, ожидая, что он превратится из радостных выкриков в низкий гул огромной разъярённой толпы. Зрители могли ополчиться на нас, и это было бы слышно. Теперь я знал, что это за звук. Я знал, что если бы нам повезло чуть меньше, всё могло бы кончиться страшно. И я также знал, что это повлекло бы больше, чем просто порча имущества. Это повлекло бы человеческие жертвы.

Глава 27

После того, как команда сумела оценить состояние нашего оборудования после бунта, мы отменили три шоу. Мы прилетели в Ирвинг, штат Техас, чтобы соединить все воедино, надеясь возобновить турне двумя шоу в Далласе. Отдельные части сцены были сами по себе довольно крепкими и, поэтому, уцелели. Наша команда обзванивала компании, торгующие звуковой и световой аппаратурой, пытаясь вновь собрать оборудование, и мы ждали поставки. Там так же пришлось заменить два пианино.

Мы теперь по-иному смотрели на место проведения концерта. Фактически, девизом команды после бунта в Riverport стало: Знайте, где выходы!

На второй неделе июля мы продолжили тур концертом в Далласе. В первый вечер после возвращения, Эксл не выходил на сцену до тех пор, пока не проходило двух часов с того момента, когда мы должны были бы уже начать шоу. Но не было такого, чтобы я подошел к нему и сказал: “Давай, приятель, пошли”. Я просто хватал еще одну пластиковую чашку, наполненную водкой с капелькой клюквенного сока. И еще одну. И еще одну. И так оно все и продолжалось.

В самом конце июля мы играли четыре ночи на домашней сцене в Great Western Forum в ЛА. Мы так же наконец то закончили микширование двух альбомов в то же самое время, когда вернулись в ЛА. Мы отметили последний вечер четырех-часовым концертом в Great Western Forum 3 августа 1991.

Я трепетал перед изменениями. В кои то веки я чувствовал себя офигенно. Записи были достижением группы. Мы двигались вперед вместе - не только на записях. Остальные участники группы вылетели в Европу после шоу в ЛА. Я остался на свадьбу моего брата Мэтта. Роберт Джон, фотограф, согласился застрять тут со мной и помочь мне пережить полеты, так как я вынужден был лететь коммерческим рейсом, чтобы догнать нашу группу в Европе. Мне нужно было лететь с братаном, с кем-то, кто был в курсе моих панических атак. Как шафер, я произнес тост и затем вынужден был уехать. Роберт и я полетели сначала в Париж и затем вынуждены были лететь на маленьком самолете до Хельсинки, Финляндия, где мы должны были начать Европейскую часть тура. Когда мы зашли на борт, весь самолет был полон школьников. Видимо в Европе целые классы школы предпринимали длинные поездки в другие страны. Итак, там были мы - я и Роберт, и огромная металлическая труба полная французских школьников, пялящихся на нас. Я был так нажрат к тому моменту, как мы сели в самолет, что Роберт накрыл мою голову пальто. Туман прояснился, пока мы ехали из аэропорта Хэльсинки до отеля, в котором остановилась группа.

Фу!

Так устал.

Всё затекло. Я застонал.

Еще раз, где я?

Эхо всех этих детских голосов: La-bas! Oui, c’est lui!

Начинает трясти.

Выпить, просто нужно выпить. Бухла. Побольше.

Обслуживание номеров: пол галлона (1,5 л) водки, пожалуйста.

Ну, большую бутылку, экстра-большую бутылку - любую бутылку.

И льда.

Отвалил в клуб. The Black Crowes? Почему нет!

Водка.

Конечно, у кого-нибудь имеются связи, чтобы достать кокса здесь.

Больше водки.

Слишком устал, чтобы заснуть.

Но опять же…

Репетиция завтра.

Пилюли.

Следующим вечером Эксл ушел со сцены всего лишь, когда мы начали играть “Welcome to the Jungle”, и исчез на целые 25 минут или около того. Это было первое шоу этой части тура. На четвертом шоу в Стокгольме, Швеция, он отправился на уличный фестиваль и смотрел фейерверк прежде чем явился на шоу, опоздав на три часа. Если ты алкоголик, тебе необходимо все время принимать на грудь, иначе тебя начнет колотить. Ты рассчитываешь время следующей порции. Мы никогда не выходили в девять, когда предполагали, что выйдем. Так, я рассчитывал, скажем, на одиннадцать, но когда ожидание длилось все дольше и дольше, все катилось к чертям. Несколько ночей спустя, ассистент Эксла позвонил нам перед тем, когда мы готовились к полностью распроданному шоу в Осло. Он сказал, что Эксл был в Париже. Он не будет играть концерт.

Я уже тогда мог видеть прямо там, что Иззи не протянет.Теперь его походка была другой: я видел это так же четко как крен велосипеда с деформированным рулем. Его лицо было натянутым, глаза пустыми, язык его тела выражал крайнюю усталось. Он делал это с нами - гастролировал, трезвый. Но он не мог вынести ситуацию, когда бесят фанатов и терзают команду. Он противостоял этой реальности трезвым. И в то же время он мирился с Слешем, Мэттом и мной, пытающимися похоронить наше собственное разочарование, забываясь алкоголем и наркотиками. Сейчас это был вопрос времени.

Этого не может произойти.

“Я на дне. Пей до дна!”

Глава 28

Я открыл глаза.

Где я, черт подери?

Сушняк, как у последнего ублюдка . Где моя водка?

Водка, водка, водка.

Я сел на кровать, уперся локтями в колени, схватился руками за голову и стонал.

Водка.

Я нащупал телефон, прокашлялся, плюнул на пол и сказал в трубку: льда.

Где я, черт подери?

Этот звук… этот зловещий звук.

Scheisse! (нем. – руг. мат. «дерьмо, бля*ь»)

Scheisse, scheisse, scheisse.

Нехорошее слово. Его тон менялся.

Начал раздаваться ужасный грохот стадионных фанатов… снова.. только не повторяйте этого снова, пожалуйста.

Я уронил полный стакан на пол сцены. О нет! Я развернулся и пристально смотрел в направлении крыльев сцены. Я широко расставил большой и указательный пальцы и начал жестикулировать своему басс-технику МакБобу. Затем я свел пальцы почти вместе и снова начал жестикулировать. Столько водки и столько клюквы.

Я снова плюнул на ковер отеля и протер глаза. В дверь постучали.

Ну наконец-то принесли лед. Я наполнил бокал водкой поверх кубиков свежего льда.

Обратно в самолет. Занюхал еще немного кокса. Водка, водка, водка, водка.

Нет, Иззи, дружище. Нет, это не закончится вот так. Но нет.

Вся комната вибрировала. Яростно. Как внутри, так и, с еще большим гневом, снаружи.

Scheisse, scheisse, scheisse!

Мангейм. Германия. Прошлая ночь. Возможно несколько ночей до этого. Ночи не спали.

Они здесь ради нас. Они ненавидят нас. Они здесь ради нас. Я не могу перестать дрожать. Дайте-ка мне еще выпить. Я широко расставил большой и указательный пальцы и начал жестикулировать своему помощнику. Затем я свел пальцы почти вместе и снова начал жестикулировать. Столько водки и столько клюквы.

Черт! Не повторяй этого снова, Эксл. Обратной дороги нет. Я вижу черту. Я стою прямо на этой черте. Настало время избрать другой путь. Именно путь, а не “дорожку”. Завяжи.

Flying like an aeroplane. Feeling like a space brain.

Доставьте меня на мой самолет.

Черт, вытащите меня отсюда. Уэмбли? Водка. Прошло всего полтора часа с момента выступления разогревающих групп. Мы в пути. Я могу стоять. Я могу видеть.

Иззи, дружище, это была твоя группа. Это была наша группа. Наша банда. Это долбанная война на износ.

Глава 29

Когда Эксл покинул сцену в Мангейме, Германия, очередной бунт казался неизбежным. Мы начали выступление опять очень поздно. Сцена была просто громадной, открытый стадион был набит до отказа, до сих пор я не видел такого количества людей на наших концертах в Штатах, их было в два раза больше, чем на самых больших баскетбольных аренах, на которых мы только играли.

Мэтт Сорум попытался найти новый подход к Экслу, когда тот ушел со сцены; может быть для «новичка» это казалось в порядке вещей. Он пошел, чтобы найти Эксла и поговорить с ним тет-а-тет. Но охранник Эксла его не пропустил.

Спонсоры – ни члены группы, ни менеджеры, ни личные помощники – спасли ситуацию. Их угроза Экслу, что он будет арестован, если вспыхнет бунт, едва ли его испугала. Тогда они закрыли выезд со стадиона.

Эксл вернулся и закончил выступление. Иззи смылся как только погасли прожекторы. У нас оставалось еще одно шоу в этом туре на стадионе Уэмбли 31 августа 1991. Сейчас я уже был уверен в том, что Иззи уйдет от нас, но никто не знал, когда именно он это сделает.

Иззи не сорвал наш финальный концерт в туре. Он остался и отыграл его до конца – последний концерт перед выходом альбомов.

Эксл явился вовремя.

Мы играли блестяще, так неистово, вдохновенно и все вместе, как когда-то раньше. Если бы не куча наемных рабочих и огромная установка на сцене, это шоу можно было бы ошибочно принять за одно их наших прежних клубных выступлений.

После концерта мы вернулись в Лос-Анджелес, у нас оставалось 3 месяца до начала следующего тура. С тех пор мой брат съехал, чтобы жить отдельно и создать семью, и никто из группы не хотел видеть остальных участников. Я был одинок.

Мне требовались литры водки и две дорожки кокаина, чтобы только встать с кровати поутру. Алкоголем и наркотиками я сейчас закупался оптом. Мне было нужно, чтобы мои припасы находились у меня под рукой постоянно. Я был один в своем доме, и не было никого и ничего, чтобы могло остановить меня от употребления наркотиков, когда бы я ни захотел. Панические атаки случались на тот момент каждый день, и они не останавливались с тех пор, как я вернулся домой. Я всегда брал бутылку водки с собой, если я шел куда-либо за пределы зоны своего комфорта, которые, к слову говоря, находились в радиусе десяти кварталов от моего дома.

В конце сентября Use Your Illusions I и Use Your Illusions II наконец-то поступили в продажу и заняли I и II места в списке самых популярных пластинок. В октябре уволенный барабанщик Стивен Адлер начал судебный процесс против группы. В ноябре Иззи официально уволился.

Еще с юных лет я порой мог просто отключаться. Как если бы я был в трансе, просто сидел и молчал. Несмотря на то, что я вырос в большой и общительной семье, я никогда не обсуждал какие-либо вещи с другими людьми. Вероятно, я думал, что это был признак слабости, к тому же это противоречило моему ложному понятию мужественности. Мужественность была той вещью, которой я был буквально одержим после того, как отец ушел от нас. Теперь я пытался уладить много дел, но я никогда никому не рассказывал даже об одном из них. Я позволял тому, чем я занимаюсь определять, что я был за человек. Я – несущий знамя панк-рока! На мне цепочка Сида Вишеса! Я в самой значительной и развращенной группе в мире! Я – завсегдатай безумных вечеринок в честь моей счастливой судьбы!

Однажды утром я понял, что нахожусь в своей гардеробной с заряженным ружьем. Дуло было прямо у меня во рту, мой правый большой палец был на курке.

В то время как я сидел в своем затемненном шкафу с 12-калиберным ружьем, я думал о том несчастном случае, который со мной приключился, когда я катался на водных лыжах, и о том мимолетном воспоминании о теплых объятиях, блаженном спокойствии. Какой умиротворенной казалась смерть, простой и красивый способ освободиться. Возьми меня. Возьми меня домой. Рай…

Все начало возвращаться на свои места, я был в своем привычном окружении – в шкафу, в доме на вершине холма, и я подумал о людях, которые знают меня, о своей матери, которая жила за 1000 миль отсюда, и я высунул ружье из своего рта.

Что стало с моей жизнью?

Глава 30

У нас было всего несколько недель, чтобы найти нового ритм-гитариста для следующей части тура, которая начиналась в первую неделю декабря 1991. На замену Иззи мы наняли Гилби Кларка, гитариста «Kill For Thrills». Билли Насти заботился о моей собаке Хлое, когда меня не было дома. Но она по-прежнему смотрела на меня грустными глазами, когда я паковал свои чемоданы, чтобы отправиться в тур.

После двух шоу в Массачусетсе мы три вечера играли в Madison Square Garden. На первое выступление Эксл сильно опоздал. Мне надоело слушать, как после первого часа ожидания толпа скандировала: «Дерьмо!». Следующие три часа ничем не отличались. Я пил все больше и больше, только чтобы не слышать этих выкриков. Я был чертовски обдолбан.

На тот момент охрана должна была удерживать меня от употребления кокаина. Их не беспокоило мое пьянство, только наркотики. По правде говоря, проблема была не в их употреблении, а в их закупке: лейбл приставил этих охранников, чтобы они следили, как бы моя задница не попала в тюрьму за покупку наркотиков. GN’R были их золотой жилой, им нужно было, чтобы мы продолжали выступать. Трак, охранник, который был ко мне приставлен, постоянно проверял меня на наличие наркоты. Охранник Эксла Эрл тоже тратил на меня кучу своего времени, так как Эксл не нюхал дорожек. Эти парни хорошо справлялись со своей работой, но кокаиновый монстр во мне становился все хитрее и искушеннее. Я был загнан в угол.

Гилби находился под меньшим контролем, он был новичком. Я отвел его в сторону прямо перед нашим выступлением в Madison Square Garden.

“Ты должен найти мне немного кокаина”.

А ведь Гилби даже никогда его не употреблял. Для меня было привычным ставить людей в дерьмовое положение. Но он нашел немного для меня.

Я стоял за кулисами. Пока моя зависимость не отражалась на моей игре, я знал, что никто не будет меня много доставать.

Бюджет на этот тур был маленьким. Самая малочисленная бригада помощников, никакого частного самолета; целью было потратить как можно меньше, чтобы заработать как можно больше. Стратегия тогда была совершенно иной. Нужно было повысить продажи лейбла, при этом сократить деньги, которые выделялись с этих продаж группе на расходы. К концу тура Use Your Illusion наши концерты посетило примерно 7 миллионов человек. Но даже когда мы играли для огромных стадионов, мы ничего не зарабатывали. В команде, которая на нас работала, порой было 100 человек. Мало того, что мы платили девушкам у нас на бэк-вокале, духовой секции и дополнительному клавишнику, у нас еще были мануальные терапевты, массажистки, репетитор по пению и татуировщик. У каждого из нас были телохранители и личные водители. Деньги – я говорю о деньгах группы – уходили на проведение ночных тематических вечеринок после концертов: ночи азартных игр, вечеринки в тогах; в Индианаполисе темой были автомобильные гонки. Как вы понимаете, наемным актерам для этих вечеринок тоже нужно было платить. Веселье всегда длилось до самого утра. Мы же на самом деле не появлялись на большинстве из них, как и члены нашей команды. Так или иначе деньги были потрачены, хоть нас там и не было.

Теоретически каждый из нас покрывал свои собственные расходы. Личные помощники Эксла могли арендовать вертолет за его счет, чтобы перебраться из одного города в другой. К счастью, никто не мог воспользоваться деньгами группы для подобных целей. Если кто-то брал с собой кого-то в тур – ясновидящего, порнозвезду или кого бы то ни было – с этим не было проблем, он платил за это свои деньги, а не деньги группы. Если я хотел люкс, а не обычный номер в гостинице, то я же и доплачивал разницу. Ганзы были партнерством, где каждый должен был указывать все то, что превышало стандартные расходы. Но Эксл не мог покрыть расходы, вызванные его опозданиями в такие места как Madison Square Garden – сверхурочные копам, организаторам, грузчикам декораций. Мы выходили на сцену в 2 часа ночи, теряя десятки тысяч долларов, которые уходили на оплату этих излишеств. Большая часть денег уходила на зарплату членам нашей команды, суточные для сотрудников, заказ отельных номеров для всех, отчисления агентам и менеджерам. В результате получалось, что мы платим за то, чтобы играть в Madison Square Garden. Это не были старые добрые времена, куда бы мне хотелось вернуться. Никто не платил за свою игру даже в самых позорных клубах, не говоря уже о самых известных стадионах мира.

Из Нью-Йорка мы прилетели в Филадельфию, на носу было 2 концерта 16 и 17 декабря 1991. У меня началась ломка по пути из аэропорта до гостиницы Ritz-Carlton. Я даже не побеспокоился, чтобы дойти до стойки администратора и зарегистрироваться. Вместо этого я сказал Траку, что иду в пиццерию через дорогу.

На мой взгляд, в то время практически все принимали наркотики. Да, стоило мне только зайти в пиццерию и попросить какого-нибудь паренька с сомнительной внешностью достать наркоты, как я почти сразу же ее получал. То, что я из Guns N’ Roses было очевидно – даже если кто-то не узнавал меня по видеоклипам, которые постоянно крутились на MTV, у меня было две татуировки с символикой группы – это было гарантом того, что я получу наркотики. Мне подфартило, я действительно нашел в пиццерии дилера. В каждом крупном городе были свои сраные районы с высоким уровнем преступности. В Америке были такие районы, где всякий белый мальчик типа меня привлекал к себе внимание – не только местного населения, но и копов, патрулирующих эти районы. Мне было так херово на тот момент, что, казалось, эти социальные ограничения на меня не распространяются.

Когда тот паренек сказал, что сможет достать мне наркотики в Западной Филадельфии, я особо и не раздумывал. Мы залезли в его машину. Пока мы ехали дальше на Запад, я заметил, что улицы становились все более узкими, а дома ветхими. На красный свет чувак даже не останавливался, а просто замедлял ход. Он боялся, что его могут ограбить. Даже я, будучи не совсем вменяемым, напрягался, когда замечал на себе озлобленные взгляды жителей Западной Филадельфии. Я смутно припомнил, что это был как раз тот район, где полиция взорвала дома черных активистов несколько лет назад. Тогда погибло 7 детей, и десятки домов по соседству были полностью разрушены. Но моя потребность в наркотиках была сильнее любого страха перед опасностью.

Когда мы подъехали к домам, где у того паренька был свой дилер, 11- и 12-ти летние детишки торговали и поставляли наркотики по всей улице. Я полагаю, что их работодатели – возможно даже их собственные родители или родственники – отсиживались внутри. Там были дети с бейсбольными битами и монтировками, в тот миг, я вдруг понял, что от страха пришел в себя. Затем парниша вылез из машины, забрав ключи, а я, абсолютно беззащитный, остался на заднем сидении. Минута тянулась как неделя, я думал, что это какая-нибудь западня, и я буду ограблен и убит. Я уже отчетливо у себя в голове представлял заголовок завтрашней газеты. Я думаю, что это было жалкое зрелище: я собирался умереть на пару с каким-то чертовым отморозком, которого я даже не знаю, из-за дурацкой кокаиновой дорожки.

Идиот!

Ну как я мог быть таким чертовым идиотом!

Мда, но не успел я решить, что же мне делать дальше, показался мой паренек с карманом, набитым наркотиками. Все опять стало прекрасным в одно мгновение. Да что там прекрасным, замечательным! Я достал сигарету, вытащил из нее половину табака и засунул кокаин. Это было мое собственное изобретение, которое я называл «смокер», косяк, набитый крэком. Я был горд этим методом – ведь чтобы курить крэк требовалась специальная трубка, которая, к тому же, обладала специфическим, я бы даже сказал «предательским», запахом. А свой косяк я мог курить всегда и везде.

Когда я вернулся в Ritz-Carlton, я знал, что мне чертовски повезло. Как обычно я стоял в баре отеля и сворачивал свой очередной смокер, перед тем, как подняться к себе в номер и буквально нырнуть в сумку с кокаином, проглотить несколько колес и все это дело запить стаканом водки. Твою мать, а почему бы и нет? У меня был выходной, и вся ночь еще была впереди.

Трак был чертовски пьян. Да и какое мне дело? У меня была наркота и интересная история, в случае если придется с кем-то говорить. Это Рок-н-ролл, мать его! Это, мать его, Guns N’ Roses! После этого случая Трак и остальные охранники пытались держать меня в ежовых рукавицах и избавить от наркотической зависимости.

В канун Нового года мы играли на стадионе Joe Robbie в Майами. Надо сказать, что это было наше первое выступление в качестве хэдлайнеров на такой большой сцене в США. Я летел вместе с Эрни Си, гитаристом Body Count. После концерта мы отправились в клуб, которым заправлял Luke Skyywalker из 2 Live Crew. Я был единственным белым чуваком в клубе, вокруг которого танцевала куча цыпочек. Должно быть, я смахивал на чокнутого, но всем было наплевать.

Тур продолжался до начала апреля, пока мы не узнали, что Эксл будет арестован по обвинению в подстрекательстве к бунту в Riverport, если он останется в Штатах. Мы отменили несколько последних концертов в Америке и полетели в Европу чуть раньше, чем это предполагалось.

20 апреля 1992 мы приняли участие в концерте, посвященном памяти Фредди Меркьюри на стадионе Уэмбли. Ганзы сыграли несколько песен. Мы звучали очень сплоченно, у нас была дикая энергетика. Потом был долгий перерыв перед тем, как все исполнители собрались вместе, чтобы спеть финальную песню “We are the champions”. За кулисами я напился до такой степени, что не мог ни говорить, ни ходить. Элтон Джон буквально вынес меня и поставил на край сцены, подпер так, чтобы я не упал. В это время 100 – тысячная толпа фанатов дожидалась шоу. Около пятидесяти исполнителей выстроились за Лайзой Минелли и подпевали ей. Я стоял прямо всю песню – конечно не без помощи плечей других артистов, которые стояли по обе мои стороны – затем меня пришлось тащить обратно в гримерную, а я даже и не понял, что вообще происходило.

We are the champions! Это точно: Дафф МакКаган – король пива, барон водки, граф кокаина. Чемпион мира. Кретин.

В мае 1992 у нас был концерт в Slane Castle в Ирландии. До этого я никогда там не был, а за день до нашего концерта моя семья организовала большое барбекю для меня. Собралось где-то 100 человек, разные поколения МакКаганов, были даже некоторые, которых я раньше и в глаза не видел. Сначала мы сидели в пабе. Чтобы лучше узнать друг друга, мы останавливались в каждом баре по дороге в отель, а их, по-видимому, было довольно много.

В какой-то момент одна старушка - двоюродная бабушка или что-то в этом роде – отвела меня в сторону и ухватила за щеки.

«Ты слишком много пьешь», - прохрипела она. «Я видела тебя по телевизору, и ты слишком много пьешь».

Я огляделся. Все эти ублюдки пили.

Я пью слишком много по сравнению со своей родней? Серьезно?

Это было нехорошо. Также в это, казалось, трудно поверить. Я пил так много лишь потому, что хотел быть в таком же состоянии опьянения, в каком были мои собутыльники с одной лишь разницей – их уносило уже с одного коктейля. Я не падал. Иногда я слишком напивался, не спорю, именно тогда я исчезал, чтобы нюхнуть кокаина и протрезветь. Никаких проблем.

Может быть, она и была права, но, несмотря на это, несколько дней спустя я очнулся в Будапеште, Венгрия, и недоверчиво заглянул в свой паспорт, где стояла печать Чешской республики. Мы отыграли концерт в Праге. Но я совсем не помнил, что был там.

Память всегда всё сводит к отрицанию – вы забываете большую часть того, что чувствуете. Сохраняются лишь те ощущения, которые ваш мозг счел важными. Это помогает вам лучше разбираться в мире, следить за развитием сюжета собственной жизни. Однако ситуация с туром стала настолько невыносимой, что в моей памяти не осталось почти ничего, мне все хотелось отрицать – в чем мне сильно помогла выпивка. Не было никакого способа, чтобы разобраться в сложившейся ситуации, мы разъезжали по всему миру и разочаровывали наших фанатов, выходя на сцену очень поздно или прерывая наши выступления. Практически все потеряло смысл; в моем собственном сценарии осталась только эта мучительная сюжетная линия: моя группа превращала наших фанатов в наших ненавистников. Или так я думал.

Когда вы испытываете страх, ваше сознание притупляется. Ваши истинные ценности и черты характера проявляются только в опасных ситуациях. Моя неспособность изменить ход событий не соответствовала тому, каким человеком я себя считал. Но, конечно же, это характеризовало меня. Нет, я не был «настоящим мужчиной». Я был отбросом. В итоге было принято решение вычеркнуть те моменты страха и ненависти к себе из памяти.

Глава 31

Из-за большого количества сценического оборудования и сложностей с выбором свободных дней на крупных площадках, часто случалось, что мы давали всего два-три концерта в неделю. Это оставляло мне слишком много времени для безделья. Чтобы чем-то себя занять и отсрочить на несколько часов отчаянное пьянство, я время от времени арендовал студию звукозаписи и записывал собственные песни.

У меня было несколько таких, которые по стилистике могли бы подойти для ГНР, и я думал, что, возможно, мог бы сделать запись, как Принс, самостоятельно играя на всех инструментах. Не то, чтобы я даже на секунду вообразил себя хоть приблизительно таким же одарённым как Принс – это была скорее небрежная игра на всех инструментах в стиле Джонни Сандерса.

Но, как бы там ни было, я записал одну песню под названием «Большинство» (The Majority), как раз накануне нашего отъезда на гастроли. Вокальную партию исполнил Ленни Кравиц. Я подружился с Ленни еще до того, как он прославился – в то злополучное лето в Чикаго у меня была демо-запись его первого альбома.

Поскольку я записывался во время тура, мне удавалось привлекать ребят из групп, которые выступали у нас на разогреве, а также музыкантов, которые жили в городах, где мы выступали. Себастьян Бах, «Снэйк» Сабо и Роб Аффузо из Skid Row сыграли несколько песен, кое-где Джерри Кантрелл из Alice in Chains добавил гитарный трек. Слэш, Гилби и Мэтт тоже мне помогали.

6 июня 1992 года ГНР играли концерт, который платно транслировался по телевидению, вместе со Стивеном Тайлером и Джо Перри из Aerosmith, а также Ленни Кравицем и Джеффом Беком. Как оказалось впоследствии, Джефф был вынужден отказаться от выступления, поскольку повредил уши во время репетиций, зато он предложил сыграть для парочки моих песен. Я не мог поверить такой удаче.

После парижского шоу у Ганзов было несколько свободных дней в Лондоне, и мы с Джеффом решили снять там студию. Я также пригласил свою маму повидаться со мной в Лондоне. Она никогда не была в Европе. Она вообще особо нигде не бывала, ведь все ее время и средства уходили на воспитание восьмерых детей. Мама была большой поклонницей Агаты Кристи и, как следствие, любительницей всякой английской старины. А еще ей нравилось быть рядом со мной, когда я работал.

Я договорился со своим другом барабанщиком Слэмом Тиндерхайдом из группы Zodiac Mindwarp, что он пригласит мою маму к себе на чашечку настоящего английского чая, а потом привезет в студию, где записывались мы с Джеффом.

Джефф уже играл какое-то время, к тому моменту, когда приехала мама. Он виртуоз, и наблюдать за его игрой сплошное удовольствие. После того, как Джефф сделал несколько стремительных пассажей во время одной из песен, моя мама заметила: «Джефф, ты очень хорошо играешь на гитаре». Мама не знала о звездном статусе Джеффа Бека – ни о группе Yardbirds, ни о его знаменитых альбомах, таких как Wired и Blow by Blow.

Ничуть не смутившись, Джефф ответил: «Ну, большое спасибо, Мари. Кажется, я здорово запорол последний пассаж. Вам, правда, понравилось?».

Этот парень навсегда останется моим героем.

21 июня 1992 года Guns N’ Roses вынуждены были заплатить, чтобы общественный транспорт Базеля, что в Швейцарии, работал ночью. Единственным способом вернуться в город с футбольного стадиона была трамвайная линия, движение по которой обычно прекращалось задолго до окончания, а то и до начала, нашего выступления.

Почти каждый вечер нам приходилось наблюдать, как люди в толпе начинали нервничать и хулиганить. Примерно после часа ожидания молодежь начинала петь, потом бросаться пивными бутылками, камнями и всем, что под руку попадет. Все в группе знали, что не стоит близко подходить к краю сцены, дабы не стать мишенью.

Из-за кулис трудно было определить, начала ли толпа, или же начнет вскоре взбираться на защитные ограждения или сценический такелаж, то есть взбунтуется по полной программе. Тем не менее, глухие звуки падающих предметов и злобные выкрики звучали достаточно угрожающе для того, чтобы вызвать в моей душе плохие предчувствия, страх и смущение. Знай где выход.

На этом этапе гастролей мы делили вместе с U2 Боинг 727 авиакомпании MGM, рассекающий небо над Европой, чтобы перевезти каждую из групп к следующему месту выступления.

Размах всего увеличивался. Мы часто летали из гостиниц к месту выступления на вертолетах, более того – даже на больших двухвинтовых вертолетах Chinook. Мы арендовали яхты размером с нефтяные танкера для прогулок на выходные. Ходили на приватный шопинг в дизайнерские бутики и целые дни посвящали гонкам на картах на трассах, забронированных специально для нас. Всё становилось каким-то гипертрофированным. Всё. Когда как-то поздним вечером МакБоб с братом начали драться в клубе, Гарри Конник-младший их разнимал. Уже знаменитости укрощали кулачные драки между членами нашей команды.

Во вторник 23 июня в Роттердаме я томился за кулисами после того, как голландская полиция сообщила нам, что электричество будет отключено в 23:30. Фанаты к тому времени уже прождали 2 часа с момента окончания выступления группы Faith No More, игравшей у нас на разогреве, и мы бы никак не закончили свое шоу к половине двенадцатого. Я опасался очередного бунта. Эксл на сцене рассказывал толпе об угрозе полиции, по сути, призывая публику разгромить зал, если шоу будет остановлено. Электричество не отключили. Примерно через неделю мы закончили этот этап гастролей в Лиссабоне, Португалия, и потом улетели домой.

Я так привык жить в отелях, и вести себя там, как животное, что когда просыпался в собственной спальне, мог сплюнуть на пол и пытаться вызвать обслуживание номеров. Во время перерыва между европейской частью гастролей и началом совместного тура с Металликой в конце июля я женился на Линде Джонсон, одной из «Кисок месяца» журнала Пентхаус и увлеченной соучастницей в употреблении наркотиков. По крайней мере, мне кажется, это случилось именно тогда. Самой свадьбы я не помню. Думаю, нас женили на корабле на озере Эроухед, который был главным местом вечеринок - сплошной кокаин и кутеж. Мы выпивали с компанией друзей, а через несколько дней я очнулся, и мы уже были женаты. Наверное, капитаны кораблей могут женить людей.

Основой нашего союза был тот факт, что я мог употреблять кокаин, даже крек, у нее на виду. А теперь мы еще и были женаты.

Даже мне было очевидно, что моя жена деградировала. Я женился на подруге по наркозависимости. Как далеко это могло зайти?

В июле 1992 года мы начали совместный тур с Металликой выступлением на стадионе имени Роберта Ф. Кеннеди в Вашингтоне, округ Колумбия. В некоторых случаях такие спаренные концерты сопровождаются спорами по поводу того, кто будет выступать вторым. Но не в этом случае. Металлика любезно настояла на том, чтобы выступать первой. Это было разумно: они хотели отыграть и получить плату независимо от того, появятся ли Ганзы вовремя.

8 августа 1992 года, когда с начала тура не прошло еще и месяца, мы остановились в Монреале. Фронтмен Металлики Джеймс Хэтфилд случайно задел пламя одной из пиротехнических установок своей группы во время шоу, и его пришлось срочно госпитализировать с сильными ожогами. Остальные члены Металлики вернулись на сцену после того, как Джеймса увезли. Объяснив, что случилось, они извинились за срыв шоу. Мы могли бы спасти концерт, если бы вышли сразу после этого и отыграли удлиненный сет. Это был бы красивый жест по отношению к фанатам и ребятам из Металлики. Поступить так было бы профессионально и правильно. К тому же мы были в состоянии дать эпический концерт – в ЛА нам случалось играть на протяжении 4-х часов в тот вечер, когда было закончено сведение записей для Illusion.

Но нет. В Монреале случилось то же дерьмо, что и всегда: мы опоздали, начав выступление перед сердитыми фанатами только через 2 часа после того, как Хэтфилда увезли в больницу. Наши собственные поклонники были очень недовольны нами. С выпивкой в руке я сидел за кулисами и отслеживал звуки, доносящиеся со стороны сцены, ощущая, как меняется настроение толпы. Выкрики десятков тысяч людей, которые начинают выходить из себя, перерастают в глубокий низкий рокот, проникающий сквозь стены и сотрясающий до самого фундамента помещения, в котором находились наши гримерные. Это ужасный звук, а паника, смущение и страх в моей собственной голове смешивались с этим рокотом. Позволив толпе дойти до точки кипения, мы, наконец, вышли и начали играть. А через 45 минут после начала нашего выступления микрофонная стойка ударила Эксла по губам. Он отшвырнул микрофон и покинул сцену.

На этот раз бунт начался не около сцены. Мы его даже не видели. Толпа отхлынула к выходу и стойкам с фирменными товарами, а потом вылилась на улицы. По сути, команда в обычном режиме начала демонтировать сценическое оборудование, не замечая, что свирепствующая толпа уже скрывается из виду. Только когда наши автобусы выезжали с парковочной площадки, мы смогли оценить масштабы происшедшего: полицейские машины перевернуты, многие авто в огне, куча разбитых стекол. Похоже, было много пострадавших. И опять я был ужасно расстроен и чувствовал себя подавленным. В этот раз я был к тому же глубоко смущен, и это чувство растопило себе дорогу к моему усыпленному водкой рассудку.

Все должно было быть по-другому.

Глава 32

Пора.

Давай начистоту. Сними этот груз.

Настало время, чтобы встретиться всей группой.

Все может получится некрасиво.

Не переживай. Слеш, Мэтт и Гилби будут там.

Но, все равно, все может выйти не лучшим образом.

Ты сможешь.

Как начать? Слушай, мы напиваемся до беспамятства…

Эти гримерки выглядят одинаково, очередная убогая раздевалка, которую реквизиторы задраперуют гобеленами, которые они возят с собой в багажнике. Комната для медитации. Вот как команда называет это. И тот же самый старый огромный телевизор. Чёрт, платим ли мы за это? Он всегда новый или они перевозят один и тот же телек от одного места выступления к другому?

Не уходи от главного.

Просто оставайся спокойным. ты сможешь это исправить.

Слушай, никто из нас не любит конфликты, но есть кое-какая фигня, о которой мы должны поговорить. Твои опоздания - большая проблема для нас. Лично для нас. Слышать скандирование толпы. Я имею в виду, смотри, я возьму на себя ответственность за то, что пью слишком много, но… и, ну, так же, я знаю, что мы точно не бизнесмены, но я не думаю, что ты представляешь, во сколько это обходится нам…

Ок, вот и Эксл.

Закрой глаза, сделай глубокий вдох, соберись с мыслями.

Темнеет в глазах.

Я открываю глаза и рефлекторно плюю на пол. А?

Я хватаю водку на ночном столике.

Нащупываю телефон.

Обслуживание номеров: льда.

Ок, когда это собрание?

Дерьмо.

Не будет никакого собрания.

Дерьмо.

Ты не мужик.

Ты - мусор.

Ручка.

Клочок бумаги.

Накатить.

Несколько строк:

Я часто спрашивал себя,

Что жизнь на самом деле значит для меня.

Разбитые мечты, растраченные дни

Пускай останутся навеки позади.

Зачем мечта так быстро испарилась?

Зачем ищу спасенья в прошлом я?

Плюю на пол.

Наполняю стакан водкой.

Пара строк.

Господи, как жжет.

Вот дерьмо, никакой встречи группой.

Никакого понимания.

Никаких перемен.

Плюю.

Выпиваю.

Затягиваю дорожку.

Глава 33

Трак и Эрл продолжали внимательно следить за мной. Поэтому в Сан-Франциско перед шоу в Окленде 24 сентября 1992 года я решил вызвать проститутку в свой номер роскошного отеля, в котором остановилась группа. В этом не было ничего плохого до тех пор, пока менеджмент, а также Трак и Эрл, были в курсе. Если что, проститутка сдерживала бы меня ночью, отвлекая от наркоторговцев.

Готов поспорить, они бы подумали именно так.

В тот вечер в городе был мой друг из Лос-Анджелеса Билли Нэсти, и я собирался развлечься. Мне было известно, что у любой проститутки есть связь с торговцем кокаином, вероятно, ее же сутенером. Я нашел номер эскорт-услуг и позвонил.

Когда женщина вошла и окинула взглядом меня и моего друга, было видно, как она пытается сосчитать, сколько будет стоить «парное катание», или как там это называется. Когда я объяснил ей, что мне нужны только наркотики, но я все равно оплачу ее услуги за целую ночь, то попал в точку. Её сутенер и вправду оказался торговцем кокаином и таблетками. Бинго!

В последний день гастролей с Металликой, 6 октября 1992 года, мы выступали на родине, по крайней мере, для меня – на стадионе Кингдом в Сиэтле. В то время мой брат Брюс как раз жил в Сиэтле. Он позвонил мне в отель в день шоу.

«Как ты смотришь на то, чтобы сыграть завтра партию в гольф – только братья МакКаган?»

«Вообще-то, я не особо умею играть», - ответил я, - «но потусуюсь с вами, ребята, проветрюсь и выпью пива».

«Окей», - сказал Брюс. «Я за тобой заеду».

В тот вечер Эксл появился вовремя. Он сделал это из уважения – знал, что выступление было для меня важным. На следующий день Брюс забрал меня из отеля, как и планировали.

«Мы заедем к маме и заберем Джона», сказал он, и я запрыгнул в машину. В этом был смысл. Я знал, что позже мы все поедем туда на ужин, а значит, мой брат Джон, наверное, помогал все подготовить.

Когда мы приехали, Брюс настоял, чтобы я зашел с ним вместе. Зайдя в дом, я обнаружил всю семью в сборе: всех семерых своих братьев и сестер, включая Мэтта, который жил в Лос-Анджелесе.

Вау, я подумал было, что они организовали для меня долбанную вечеринку-сюрприз.

Но никто не смотрел мне в глаза. А потом поднялась одна из собравшихся, которую я не припоминал. Все остальные сели. Она представилась Мэри. Оказалось, что она врач.

«Я из реабилитационного центра», - продолжала она. «Там на улице машина, которая отвезет тебя в учреждение, где тебе помогут бросить пить». Бла, бла, бла.

Это же, черт побери, вмешательство в личную жизнь!

«Извини, Мэри», - сказал я. «Но тебя это не касается».

По телу прокатилась волна ярости. Конечно, у меня была проблема с алкоголем, но так ее было не решить.

Это полный бред!

«Я всех вас люблю», - сказал я, - «но это не ваше дело. Нельзя выкидывать со мной такие штуки».

У группы был небольшой зазор времени перед поездкой в Венесуэлу на гастроли в Южной Америке, но я бы никогда не бросил своих ребят посреди тура, даже если и выдались бы несколько свободных недель. Этого не должно было произойти.

Мой брат Мэтт - который, как позже выяснилось, сразу не был согласен с всеобщей идеей - взял слово.

«Это не лучший способ решить проблему», - начал он, обращаясь больше к остальным присутствующим в комнате, чем ко мне. «Вы не знаете, с чем ему приходится иметь дело».

Я начал незаметно пробираться к выходу. Джон стоял возле входной двери, предвидя мою попытку слинять. Он перегородил мне дорогу. Я дал ему понять, что если он не уберется, церемониться не буду. Он стоял на своем.

«Чувак, мать твою, не делай этого», - сказал я.

Оттолкнув Джона, я выбежал из дома. Мэтт ушел за мной. Он подогнал свой автомобиль из проката, и мы помчались к отелю Four Seasons, в котором остановилась группа. Оттуда мы поехали в Международный аэропорт Сиэтла-Такомы и улетели в Лос-Анджелес.

Глава 34

Ещё из ЛА я обзвонил всю семью и каждому говорил приблизительно одно и то же.

“Слушайте, я вечно в дороге, и вы не можете знать наверняка, что я там делаю. Я сяду и поговорю с вами, но не на таких условиях»

Я уверял их, что собираюсь стать лучше.

Мы начали южноамериканскую часть тура в Венесуэлле опен-эйром 25-го ноября в Каракасе. На следующий день группа улетела в Колумбию на MGM 727. Грузовые самолёты с оборудованием и персоналом последовали за нами по завершении демонтажа.

Когда мы приехали в Боготу, Guns N’ Roses были главной темой всех местных газет. Когда мы попросили перевести заголовки, кто-то для нас перевёл: четырнадцатилетняя колумбийская девочка совершила самоубийство после того, как отец запретил ей посетить предстоящий концерт.

Боже. Ещё один человек, чью жизнь мы затронули… умер.

Той же ночью, ещё новости: в Венесуэлле начался переворот. Воздушному пилоту по имени Льюис Рейс Рейс и сообщникам удалось установить контроль над авиабазами страны 27-го ноября. Наши грузовые самолёты были вынуждены приземлиться. МакБоб и остальной персонал застряли.

Следующим утром недалеко от нашей гостиницы в Боготе взорвалась бомба.

Колумбийский наркобарон Пабло Эскобар сообщил прессе, что мы его друзья, и он отоваривал нас кучей героина. К тому времени он уже скрывался от американского преследования (мы его вообще не видели), и, я думаю, просто морочил правительство штатов, используя нас, чтобы поржать. Меня к тому времени уже достали политические вопросы, сыплющиеся на нас на пресс-конференциях – только то, что мы продали пару дисков, вовсе не означало, что людям вдруг должно быть интересно, что же я думаю о Билле Клинтоне или Борисе Ельцине. Теперь мы ненамеренно стали пешками в большой международной игре.

Отлично.

Как-то на следующий день я решил выйти из номера. Снаружи стоял солдат с автоматом. Он жестом указал мне зайти обратно. Я – мы, точнее, - были под домашним арестом.

Ой, бля.

Я не знал, что делать. Я томился взаперти весь день.

Что мы теперь будем делать?

По крайней мере, тут было бухло.

В тот же день вечером кто-то постучался в дверь. Я открыл. В коридоре было темно. Солдат исчез – вместо него был парень в костюме, тоже с автоматом.

- Yayo? – спросил он. Я знал, что это слэнговое название коки в Южной Америке. - Yayo?

Я захлопнул дверь и закрылся.

Хуйня.

Меня подставили

Я знал это.

Я поднял гостиничный телефон. Кого я знал, кто мог бы помочь? Кто мог кому надо позвонить? Я не хотел пугать маму. Потом меня осенило: папа.

Он был пожарником. У него должны быть знакомые в мэрии в Сиэтле.

Я набрал отца. Звонок прошел.

- Пап, я не знаю, куда ещё позвонить, - сказал я, - всё пошло совсем не так. Я в гостиничном номере в Боготе с вооружённым охранником на выходе. Я не знаю, собираются ли они нас выпускать. Не знаю, позволят ли они нам выступать – если наши самолеты вообще сюда доберутся. И я не знаю, что случится, если мы не выступим на этом концерте. Я серьёзно переживаю. Ты можешь куда-нибудь позвонить?

Не имею понятия, что папа сделал, но вскоре показался американский посол. Атмосфера разрядилась. Вооружённая охрана исчезла.

В итоге наши самолёты пропустили в Каракас, после того как бунт в Венесуэлле подавили. Прибыли работники и начали лихорадочно готовиться к задержанному концерту в Боготе. Потом, после сильнейшего ливня, скопившаяся на крыше вода разрушила сцену. Команде пришлось строить всё заново из того, что осталось.

День перенесённого концерта настал. Дождь лил и лил, и продолжал лить на протяжении концерта. Потом, когда Эксл сыграл вступительные аккорды “November Rain,” из-за туч пробилось солнце. Все зрители обнялись. После этой песни дождь опять пошёл. Начал формироваться новый этап тура.

У нас работал парень, который летал перед нами и позалачивал руки таможенным агентам. Я не помню, чтобы таможенники вообще заходили к нам в самолёт, хотя в наш отель в Чили они вломились. Не то чтобы среди нас были тупые уёбки - мы не перевозили наркотики из одной страны в другую. Мы всегда могли достать всё, что нужно на месте.

Эксл пытался связаться со мной несколько раз. Однажды в Сан-Пауло он позвонил из своего номера. Его навещала Стефани Сеймур; со мной была Линда.

- Эй, - говорит, - почему бы вам не зайти в нашу комнату и не поужинать с нами? Просто хорошо посидим.

Мы непринуждённо поели и вели себя как взрослые. Я думал, что мы сумеем подготовить почву для того, чтобы разрешить все наши противоречия. Если будет так продолжаться, думал я, может быть, я смогу вытащить себя из зависимости. У меня будут люди, на которых я смогу положиться.

Через полчаса после того как мы с Линдой ушли, Эксл швырял стулья в холле отеля и пытался побить какого-то парня.

Мы начали 1993 год в Азии, потом вернулись в Штаты с другой частью тура. К тому времени я употреблял так много кокаина, что мне требовалось все больше и больше нейтрализующих его веществ, когда наступало время выйти из кокаинового прихода. Как-то раз, когда я не мог достать никаких таблеток, и кто-то принёс белого китайца (порошковый героин), я вдохнул его вместо них. Хитрость помогла: опьянение уменьшилось. Я обнаружил, что курение коричневого вязкого героина через фольгу – как я однажды пробовал в Амстердаме со Слэшем и Иззи – тоже помогает. Я не переставал бояться всаживать героин в количествах, достаточных для вкалывания шприцем, но вскоре начал курить его столько, что появлялась ломка. Многого для этого было не надо, это точно. К счастью, я не получал удовольствия от героина самого по себе – просто уплывать на шёлковой подушке было бесконечно приятнее, чем скрипеть зубами в пьяном параноидальном ступоре после злоупотребления кокаином.

Сорум внезапно перестал употреблять наркотики. Не знаю, что случилось, но был момент, когда для него всё изменилось – что-то вроде прозрения. Таким образом, из нашей ядовитой троицы остались только мы со Слэшем. Потом мы с ним тоже разделились, каждый проводил больше времени в собственной небольшой компании. Мы задолбались звонить друг другу, что теперь, когда я тоже начал закидываться героином, означало удостовериться, что другой ещё дышит.

Во время американской части тура, я отправлялся искать приключений с Диззи или Гилби. Я помню посадку в Фарго перед концертом в конце марта 1993 в «Fargo Dome». Мы пошли в город, осмотрелись, и подумали: «о, Господи».

Мы с Диззи запрыгнули в лимузин и решили поднять шум. Мы поехали на местную рок-радиостанцию и без предупреждения вошли в студию. Мы вышли в эфир, и люди стали собираться у офиса радиостанции. Потом мы поехали в местный торговый центр в поисках наркотиков и каких-нибудь неприятностей.

Во время выступления в Сакраменто 3-го апреля, с верхнего яруса вылетела бутылка – я заметил её краем глаза. Она попала в бочку Мэтта и отскочила. Всё потемнело.

Бутылка прилетела прямо в висок и вырубила меня. Концерт сразу остановили. Меня увезли на скорой. Из больницы я вернулся в гостиницу на озере Тахо – следующим вечером у нас был концерт в Рено, и наши менеджеры считали, что «Four Seasons» около Тахо – единственная в регионе гостиница нашего уровня.

Мы с Гилби устроили нашим отцам посещение концерта в Рено. Несмотря на все отцовские заёбы, я всё же считал, что он мой папа. И к тому же он выручил наши задницы в Колумбии. Может быть, я ещё думал о том, что смертен, что стоит расставить все точки над “i”. Я организовал ему полёт в Тахо, где он увидел всех девчонок, толпившихся вокруг нас у шикарного отеля. Оттуда мы вместе поехали в Рено на концерт.

Отец Гилби тоже был пожарником в отставке, и он пытался завести с моим разговор о рабочей херне. Мой папа никогда не рассказывал историй о том, как спасал кого-то и на волоске от гибели избегал чего-то. Уверен, пожары было мучительно наблюдать, и он никогда о них не говорил.

Отец Гилби продолжал говорить, вспоминая героические дни, в надежде вовлечь моего отца в разговор.

В конце концов, он сказал: «знаешь, Мак, я всегда говорю, что если бы мог всё ещё раз повторить, делал бы всё то ж самое. А ты?»

Мой отец посмотрел на него. «Не, к чёрту, - говорит, - я бы лучше занимался тем, что делает этот малой здесь»

Он не поддерживал мои занятия музыкой, пока я не стал зарабатывать деньги. Таким образом, он высказывал одобрение, полагаю, хотя не извинялся за то, что не поддерживал ранее.

На апрельском концерте в Мехико мы устроили сбор группы. Слэш, Гилби и Мэтт согласились, что нам нужно поговорить с Экслом о его опозданиях.

Кому-то нужно было начать разговор.

- Слушай, - сказал я Экслу, когда все пришли, - мы напиваемся до беспамятства, ждём три часа, слушая, как фанаты скандируют ‘хуйня’. Мы приложили много усилий, чтобы поддерживать существование группы …

Я остановился и поискал глазами помощи. Остальные парни смотрели в сторону и немного съежились в своих креслах.

И всё.

Позже, на самом концерте, я был слишком объебан - и я знал это. Я сам слышал своё нечленораздельное бормотание за кулисами, булькающие звуки, вытекающие у меня изо рта между глотками водки с клюквой, едва ли были похожи на слова. Затем мы вышли на сцену. И наконец я преступил черту, которую всегда считал неприкосновенной - я начал отставать.

Держи ритм. Держи ритм.

Просто играй.

Ты всегда можешь играть.

Всегда.

Просто играй с Мэттом.

Я пытался сосредоточиться. Я ориентировался на мэттовскую ударку, пытался слушать его, концентрируясь. Он специально акцентировал удары, чтобы помочь мне.

Он кивал. Его плечи поднимались в ритм. «Давай, чувак»

По-прежнему не ставлю пальцы левой руки в нужные точки в нужное время.

По-прежнему двигаю медиатором недостаточно быстро.

Соберись.

Со-бе-рись.

У нас было несколько спрятанных за сценой комнат, так что я завалился в одну из них при первой возможности, чтобы принять ещё кокаина и протрезветь. Не помогает. Я едва мог наклониться, чтобы втянуть, не рассыпая. Я взял себя в руки. Времени нет. Назад на сцену.

Борись

Чтобы играть.

Синхронно.

С Сорумом.

Соберись

Немного не выходит.

Давай.

Уёбок, блядь.

Блядь.

Глава 35

К середине мая 1993 года, мы продолжили европейское турне.

На первые пять концертов – в Израиле, Турции, Греции и на 2 шоу в Англии Иззи снова присоединился к нам, чтобы временно заменить Гилби, который повредил руку, катаясь на мотоцикле, прямо перед нашим отъездом. Толпа на концертах приостанавливала шоу, выкрикивая имя Иззи. Это было великолепно. Казалось, что греческие подростки видели то, что мы упустили из виду в какой-то степени: в первую очередь, это была группа друзей, которая верила в нашу музыку и друг в друга.

Иззи и я были как соседи, которым приходилось садиться на городской автобус, чтобы добраться до концерта, где из четырех групп мы играли четвертыми по списку и были просто счастливы играть концерт с группой, в которую мы верили, и в которую мы вкладывались изо всех сил. И мы ясно видели это. Теперь же я смотрел на Иззи и осознавал в нем ясность, целеустремленность, стоявшую за его решениями. Мои ноги словно застряли в цементе. Или в зыбучем песке. Я хотел того же, что было у него, но я не знал, как добиться этого. Хотя я думаю, я не жаждал трезвости настолько сильно, чтобы подойти к Иззи и попросить его о помощи. Это поставило бы меня в такую ситуацию, когда мне пришлось бы либо пройти через все это, либо потерпеть неудачу.

Когда Гилби поправился, а Иззи ушел, мы продолжили наш путь, который проходил через футбольные стадионы в Скандинавии, Австрии, Швейцарии, Голландии, Бельгии, Италии, Испании и Франции. Уход Иззи приоткрыл глаза на действительность: возможно, самое простое объяснение того, что происходило с Guns n’ Roses заключалось в том, что мы перестали нуждаться друг в друге. Конечно, мы хотели бы продолжать зарабатывать на жизнь музыкой, потому что эти рекорды продаж не будут продолжаться вечно. Но мы больше не нужны были друг другу, чтобы выйти из нищеты с помощью наших песен. Когда Guns только начинали свой путь, у нас не было денег, но когда мы все купили себе дома и машины, мы стали нуждаться друг в друге меньше. Из-за кучи помощников, телохранителей и водителей мы могли позволить себе не работать напрямую друг с другом. Бесишься на меня? Нет проблем, у меня есть своя комната в отеле, свой дом. Не работаем над новыми песнями как группа? Нет проблем, я арендую себе студию на свои деньги. Черт, у нас была команда менеджеров: О, мы позаботимся о том, мы позаботимся об этом.

Во время последней части этого европейского тура, мы иногда даже не находились все вместе в одном городе, не считая тех моментов, когда мы должны были выступать. В ряде случаев, мы даже могли находиться в разных странах. Наш самолет мог высадить кого-то из нас здесь, а кого-то в другом месте.

5 июля 1993 года, мы давали большой концерт в Барселоне на Олимпийском стадионе. Эксл прибыл на концерт из Венеции. Мы с Линдой приехали туда после поездки на Ибицу. Слэш уже был в Барселоне.

После того, как Suicidal Tendencies и Брайан Мэй отыграли свои сеты, наш менеджер, Дуг Голштейн, попросил меня и Слэша увидеться с ним перед шоу. Это было необычно.

Когда Слэш и я зашли в комнату, один из тур менеджеров уже ждал нас. Парень держал стопку страниц. Он положил стопку страниц перед каждым из нас. Я пролистал их. Это был документ, который давал Экслу право использовать название Guns n’ Roses, даже если Слэш, я, или все мы не будем больше частью группы. Хотя это и не повлияло бы на наш статус в качестве акционеров в управлении группой, Эксл и только Эксл будет контролировать имя, если мы подпишем это.

“Какого хуя?” – сказал я.

“Послушай, чел. Суть в том, что вы, ребята, не в лучшей форме – ты знаешь, что так и есть. Если один из вас умрет, никто не захочет тратить годы, чтобы судиться с вашими семьями и тому подобное.” – сказал тур-менеджер.

Но речь была не об этом. В документах не было о смерти ни слова.

Толпа уже начала буянить, а Эксл отказывался выходить на сцену, пока мы не подпишем эти документы.

Я представил, как могут пострадать люди, если начнутся беспорядки – это были мои страхи. И я был так чертовски измучен - было такое чувство, будто я таскал дом на своём горбу последние два года. Кроме того, в то время я бы никогда не подумал, что Gn’R сможет существовать без нас. Идея казалась смешной. И в этом случае, возможно, в документы не надо вносить никаких поправок?

Нахер все это!

Я подписал. То же сделал и Слэш.

Guns N’ Roses – торговая марка, которой теперь распоряжался Эксл - вышли на сцену.

На следующий день я схватил Дуга Голштейна на взлетной полосе в аэропорту. Я проснулся очень расстроенным из-за того, что произошло прошлой ночью. Слэш и я не должны были подписывать эти бумаги. Но менеджмент в любом случае не позволил бы всему этому продолжаться. Верно? Я накричал на Дуга, сказал, что ему надо исправить всё.

“Послушай Дафф, ты же умный парень. Я управляю Guns n’ Roses,” – сказал он.

“Да, я знаю, Дуг. Да и поэтому мы должны…”

“Нет, ты не въезжаешь. Я управляю Guns n’ Roses.”

“Ты пытаешься сказать мне, что ты управляешь именем “Guns n’ Roses”?”

Я все еще был членом группы. Не наемным рабочим. У Слэша и меня все еще должны оставаться равные права, как и раньше. Мы только что отказались от контроля над именем.

Дуг посмотрел на меня без каких-либо эмоций.

“Ты управляешь парнем, который владеет именем Guns n’ Roses? Этим ты занят, Дуг?”

Он пожал плечами. Это он и собирался делать.

Я испытывал ярость. Я даже не мог говорить.

Мы сели в самолет.

Всего лишь пять концертов в Европе. Всего. Лишь. Пять.

Ты сделаешь это.

После 26 месяцев, финальные концерты тура Use Your Illusion уже приближались. Мы дали два концерта в Аргентине после того, как миновали европейскую часть, и теперь, все было кончено. Осталось всего 2 полета: из Парижа в Буэнос Айрес, из Буэнос Айреса в Лос-Анджелес. Посадочная линия стала как будто осязаемой - я практически мог видеть ее из окна самолета по мере того, как мы подлетали к Аргентине в середине июля 1993 года на эти последние 2 концерта.

С этого момента, члены группы перестали показываться на саундчеке вместе, так что техники играли на наших инструментах, тестировали оборудование, и настраивали звук без нас. Для этого команда собрала теневую группу и даже обзавелись коронной песней: «Crack Pipe», взятой у группы из Атланты под названием Coolies. Песня была из альбома “Doug”, пародийной рок-оперы о скинхеде, который избил повара-гея, украл его книгу с рецептами и стал богатым и знаменитым. Конечно, это был провал – это была опера, кроме того – и “Crack Pipe” звучала во время последнего акта.

В одну из последних концертных ночей, прошло уже 3 часа с того момента, когда разогревающая группа отыграла свой сет. Эксла не было.

Пожалуйста, может ли это все закончится без того, чтобы люди калечили друг друга?

Пожалуйста.

Публика в Южной Америке склонна к тому, чтобы кидаться камнями, и поскольку не было ни намека на Gn’R, ситуация становилась все хуже. Наш менеджер собрал парней, которые являлись нашими техниками.

«Выходите на сцену», сказал он. «Вы будете играть»

Толпа издала крик, когда команда техников поднялась на свои места, и сцена будто ожила. Команда стала играть. Появился свет. Затем включились видеоэкраны и показали МакБоба, а также остальную команду, которая отрывалась под песню “Crack Pipe.”

Внезапно, 50 000 человек начали выкрикивать нецензурные слова.

Затем появился Эксл. Беспорядков не случилось.

Когда мы, в конце концов, вышли на сцену на этот последний концерт в Аргентине, я взглянул на толпу.

Вот оно.

Запомни этот момент, запомни эту сцену, запомни этих фанатов.

Мы отправились в Лос-Анджелес, и быстро разошлись каждый своей дорогой. Обратно в свои жилища, зализывать раны. За исключением меня. Что касается меня, то я должен был сейчас же приступить к репетициям. Геффен издал мой альбом Believe in Me пока Guns путешествовали по Европе, и теперь, я должен был отправиться в свое первое сольное турне.

В тот момент мне позвонил Эксл, сказал, что я сумасшедший, раз снова возвращаюсь к этому.

“Это то, что я делаю,” – сказал я Экслу.

Кроме того, я не собирался сидеть сложа руки.

Продолжай двигаться, продолжай двигаться.

Я завязал с кокаином после инцидента с моим дилером и его беременной женой несколько месяцев назад. По большей части, это зашло слишком далеко. Будет легче справится с этим в туре. У меня было слишком много связей с наркоманами в Лос-Анджелесе, и моя жизнь была тесно переплетена с кокаином. Продолжай двигаться.

Тур начался с трех выступлений в клубах ЛА, Сан-Франциско, Нью-Йорке. И началось все плохо. Я перешел с водки на вино, и выпивал в день целый ящик вина. Вино, вино, вино. И кровь.

Кровь была в Сан-Франциско, когда моя жена Линда ввязалась в драку за кулисами и обменялась там парой ударов с другой женщиной, пока зубы не начали с грохотом падать на пол. Кровь была и в Нью-Йорке, когда в толпе вспыхнула драка. Затем мы вылетели а Европу, чтобы присоединиться к турне Scorpions. В аэропорту, между членами группы завязалась драка. Наш лид-гитарист достал нож и пырнул водителя автобуса в Англии. И снова кровь. Кровь, кровь, кровь. И вино. Мне часто приходилось путешествовать в одиночку, чтобы прибыть в следующий город пораньше и дать рекламу. Я появился на раздаче автографов в Швеции, жадно лакая вино из бутылки. Был осужден за это местной прессой - в очереди за автографами было много подростков.

Мы отыграли несколько вдохновенных концертов, но были времена, когда я не должен был играть там, времена, когда я позволил этому зайти слишком далеко, и мое выступление пострадало. Я был на больших площадках, играл со своей собственной группой, под своим собственным именем, не особо стараясь.

Какое у тебя оправдание теперь?

После того, как эта часть тура закончилась, мне понадобился другой гитарист. Не мог же я держать у нас того парня, который напал на нашего водителя. Я позвонил Полу Солджеру, моему старому коллеге по группе Ten Minute Warning. Я не разговаривал с ним 10 лет. Он был трезв. Хочешь присоединиться к моей группе? Он ответил “да”.

Мы двинулись в Японию. Бутыли вина каждый день. Мои внутренности были сожжены. Таблетки от изжоги, мне нужны таблетки от изжоги. Снова лажаю на сцене. Какого черта ты делаешь?

Домой, в Лос-Анджелес. Длинный перелет. Вот черт.

У нас был перерыв, прежде чем отправиться через Тихий океан в турне по Австралии.

Я не могу это больше переносить.

Я почувствовал себя плохо, это был худший грипп, которым я когда-либо болел.

Ты собираешься быть тем самым парнем – который пасует перед трудностями?

Я взял трубку и набрал номер тур-менеджера.

Я выхожу из игры. Я больше так не могу.

Теперь я был тем самым парнем.

Никакого тура, замечательно. Но я должен продолжать двигаться.

Сиэтл.

Сиэтл.

У меня там дом. Вот куда я направлюсь.

Тогда 31 марта 1994 года в аэропорту Лос Анджелеса я видел Курта Кобейна, который выглядел потерянным в своем одиночестве, запутавшийся, как и я, в самом себе. Затем его не стало. Мужик, я действительно попросил бы тебя прийти ко мне домой этой ночью, когда мы приземлились. Мне очень жаль.

10 мая. Парализующая боль. Невыносимая боль. Боль, боль, боль.

Я умру. Здесь. В одиночестве.

Энди.

Пожалуйста, пусть он поднимется наверх. Я не хочу умирать в одиночестве.

Доктор Томас.

Демерол. Ничего. Демерол. Ничего. Абсолютная паника

Отделение экстренной медицинской помощи.

“Убейте меня.”

Я умолял снова и снова.

“Пожалуйста, убейте меня. Просто убейте меня. Убейте. Пожалуйста.”

Часть III
A good day to die
Глава 36

Пока я умолял врачей скорой помощи убить меня, привезли аппарат УЗИ, и они смогли наблюдать разрыв моей поджелудочной железы. Доктору Томасу, который наблюдал меня в детстве, была поручена оценка картинки УЗИ, врачи обсуждали подготовку к срочной операции.

То, что я оказался в Северо-Западном госпитале в тот день, меня ничуть не удивило. Удивительным было другое - что я вообще был жив тогда, в мае 1994. Долгое время я считал, что скончаюсь к тридцати годам - и я только что достиг этого возраста в феврале того года.

Ты знаешь, это конец, думал я.

Все, чего ты когда-либо желал, оставить след в мире.

Пришёл, ушёл.

Ты сделал это.

Я был частью GnR, я оставил большой след.

Ради чего тебе ещё осталось жить?

Затем доктор Томас внезапно сказал “Минуточку”.

Моя поджелудочная железа была увеличена и затем лопнула. Но теперь она начала снова сокращаться. Раз поджелудочная больше не увеличивалась, и кровь начала свертываться, они все-таки решили не проводить операцию. Я просто мог выжить с непрооперированным органом - не было необходимости диализа. Вместо того, чтобы катить меня в операционную, они продолжили обследовать меня в отделении интенсивной терапии. Они прописали мне действительно высокие дозы морфина и либриума. Поначалу у меня были кнопки, чтобы самостоятельно определять время введения дозы. Первые два дня я нажимал их постоянно. Затем, в какой-то момент на третий день, я осознал, Вау, я не нажимал кнопки так часто в течение этого часа. На шестой день они забрали у меня кнопки - потому что был я неумеренным наркоманом.

Они перевели меня на малые дозы.

Я начал испытывать меньшую зависимость от морфина.

Я никогда не забуду, как моя мама пришла в больницу, чтобы повидаться со мной. Она была в инвалидном кресле из-за болезни Паркинсона. И вот он я - ее младший сын, с капельницей - морфина в одной руке, либриума - в другой, чтобы избавиться от алкогольной зависимости.

Я видел себя в больничной койке с трубками в теле и ее в инвалидном кресле.

Это было не правильно - я должен был заботиться о ней. Это не правильно.

Ты идиот.

Ты идиот.

Глава 37

Как гласит старая поговорка про зависимость, первое, что нужно сделать на пути к выздоровлению – это признать, что у тебя есть проблема. В моём случае, я уже знал, что у меня есть проблема. Загвоздка была в том, чтобы признать, как эгоистично я себя вёл. Посмотри, ты причиняешь боль своей маме.

Я не знал, переживу ли те первые несколько дней в больнице, но я был уверен, что если выживу, то буду готов измениться. Когда я выписывался, доктор Томас пригласил меня поговорить в комнате для консультаций.

«Я устроил тебя в центр реабилитации от алкогольной и наркотической зависимости недалеко от Олимпии» сказал он. «Мы можем перевезти тебя туда напрямую отсюда»

Я поблагодарил его за всю оказанную помощь.

«Думаю, я сам справлюсь» - сказал я ему.

Я увидел, как его взгляд меняется. В его глазах вместо желания помочь теперь читался скептицизм, подкреплённый годами опыта. В тон его голоса прокралось раздражение.

«Дафф, если ты ещё хоть раз выпьешь алкоголь, ты умрёшь»

Я вновь поблагодарил его. «Две недели в одиночестве в больнице сделали для меня больше, чем любой реабилитационный центр мог бы».

И я в это верил. Работа в моей голове началась как только я увидел, что моей маме в инвалидном кресле приходится ухаживать за мной, беспокоиться обо мне – бояться, что возможно ей придётся оплакивать меня. С меня хватит. Теперь, когда мне была дарована эта отсрочка, настало время всё изменить.

Когда я вернулся домой, мой золотистый ретривер Хлоя ждала меня преданно у парадной двери, как и прежде, когда я заезжал домой между этапами туров. Я привёз её с собой, когда прилетел из Лос Анджелеса, и Энди заботился о ней, пока я был в больнице. Хлоя, казалось, чувствовала, в каком шатком положении я находился, она ни на шаг от меня не отходила всё время и тыкалась в меня носом даже чаще, чем обычно.

Благодаря либриуму, мой отказ от алкоголя не был мучительным – по крайней мере, пока я был в больнице. Они неплохо меня накачали там. Отправив меня домой, они дали мне двухнедельный запас либриума. Врачебное предписание гласило, чтобы я принимал по две таблетки шесть раз в день, потом две таблетки пять раз в день, и так далее, последовательно уменьшая количество таблеток.

Это было первым испытанием. Но я сделал это. Я следовал врачебным указаниям в точности. И всё-равно меня постоянно лихорадило. В первые несколько недель меня так сильно трясло по причине отказа от алкоголя, что я боялся сесть за руль. Я был уверен, что врежусь в кого-нибудь. Я нашёл старый стальной горный велосипед в своём гараже и стал вместо этого ездить на нём.

Первое, что я сделал после больницы – это пошёл за продуктами. Для меня это оказалось в новинку – я не покупал еду уже несколько лет. И вот я, тридцатилетний мужчина, взрослый и с кредитной картой, с чековой книжкой и дебетовой картой. Я мог купить в этом магазине всё, что пожелал бы, но я не знал, с чего начать. Мне казалось, что все пялятся на меня – я был уверен, что моя дрожь пугающе заметна. К тому же прошла куча времени с тех пор как я появлялся где-либо трезвым, и я не знал как вести себя и что именно делать. Ощущение такое, словно ты под ЛСД. Свет в магазине был ослепляющее ярким, и, готов поклясться, музыка содержала скрытые послания. Я схватил молоко, соус для барбекю, сигареты и только.

Я посмотрел на девушку-кассира.

«Деньги нужно здесь отдавать, так?»

Моя рубашка пропиталась потом и у меня была полноценная паническая атака.

Она нервно кивнула, едва превозмогая отвращение, и пугливо выцепила деньги из моей руки, стараясь меня не касаться.

Я даже не думал прежде, что просто жить своей жизнью уже будет не так просто. Наверное, мне казалось, что самым большим препятствием на пути к трезвенности будет необходимость избегать бары, дилеров и тягу к употреблению. Да, всё это действительно будет испытанием, но сперва нужно понять простые вещи, типа когда идти спать и что делать со свободным временем. Как теперь говорить по телефону? Кому позвонить? Надо ли сообщать людям, что я теперь трезвенник? Может, мне просто уехать куда-нибудь и пропасть? Как люди будут смотреть на меня после такого кризиса? Что мне, блять, делать со всем этим?

Эти вопросы пульсировали у меня в мозгу пока хрупкая паутинка моей жизни дрожала. Как теперь мне играть музыку? Могу ли я делать это трезвым? Guns N’ Roses на грани и настроение внутри группы – если нас ещё таковой можно называть – изменилось. Оставалось ли там ещё хоть что-нибудь, что можно спасти, и если так, мог бы я это сделать, будучи в совершенно новом и незнакомом для меня состоянии?

Изначально я ездил на своём тяжёлом горном велике, чтобы только побороть трясучку, но вскоре я понял, что от катания мне становилось лучше. И я также заполнял этим время. В первые несколько дней я просто бесцельно ездил по округе, пока ни понимал, что прошло много времени и уже смеркалось. Не задумываясь ни о чём, вскоре я ездил уже по восемь часов в день – медленно и по равнинам, но весь день.

Каждое утро мои мышцы болели. У меня не было физических нагрузок уже несколько лет. Но боль только бодрила мой дух. Не дух, как настроение, но мою душу – моё тело было настолько разрушено злоупотреблением, что мои дух был единственным, что держало меня на плаву, всё, что у меня осталось.

После того как я около недели откатал по равнинной местности, я начал бросать себе вызовы. Сиэтл холмист и я без проблем находил для себя всё более и более крутые подъёмы, чтобы испытать свою выносливость и терпимость к боли. Всё более трудные маршруты стали для меня чем-то типа самобичевания, способом наказать себя за весь вред, что я причинил себе и окружающим. И я чувствовал, как новый вид боли, здоровой боли распространялся по тканям мышц и по каждому нейрону моего тела. Я весь горел – и мне это нравилось.

По мере того как проходили недели, моя выносливость повышалась, а мой разум очищался. Я чувствовал себя так, словно до этого не жил. Впервые за годы, я начал чувствовать запах травы и деревьев. Обоняние – это сильнейшее чувство, что у нас есть, и моя система обоняния, находившаяся прежде в спячке, вызывала воспоминания, которые я считал утерянными. Едва уловимый запах типографской краски напомнил мне о том, как я ехал на заднем сидении машины моей сестры Джоан, развозя газеты по своему маршруту однажды утром, когда я ещё учился в школе, а она спасла меня от того, чтобы ездить на велосипеде в дождь.

Запах озера Вашингтон напомнил мне о том, как я плавал и рыбачил с моим братом Мэттом. Дождь на свежепостриженных газонах вернул мне воспоминания о спортивных тренировках, когда мне было от восьми до четырнадцати лет, и я играл в юниорский футбол. В нашей команде были самые маленькие игроки во всей городской лиге и тренер усиленно занимался нашей физической подготовкой, чтобы это компенсировать. Он надеялся, что мы измотаем другие команды за счёт своей выносливости. Поле для тренировок прилегало к крутому холму. Каждый раз когда кто-то лажал в блокировке или прыгал в офсайд, наш тренер кричал: «На холм, господа!». Это означало, что нужно бегать вверх и вниз по грязному склону. Это было трудно и меня частенько тошнило, но нам не позволялось останавливаться, чтобы вырвать – мы продолжали бегать. Тренерский состав всегда утверждал, что такие испытания закаляют характер.

Так что, езда на велосипеде дни на пролёт приносила боль, но также и пользу – словно физические страдания дарили победу над собой. И впервые за годы я поверил, что возможно у меня есть шанс выжить. Я снова почувствовал себя человеком. Почки больше не болели, когда я мочился, а желудок требовал настоящей пищи.

Эдди заглянул ко мне домой с книгой по здоровому питанию, предложил диету для пациентов с ограниченной функцией пищеварительного тракта, ввиду ущерба, нанесённого моей поджелудочной. Она включала много рыбы и овощей. Он объявил о своём решении сесть на диету вместе со мной.

Первые несколько недель после больницы стали пожалуй самыми важными в моей жизни. Говорят, всё случается по какой-то причине, и если бы меня так не трясло, я бы наверное так и не достал свой ржавый велик из гаража. И если бы я не сел в его седло и не начал крутить эти скрипучие педали, мне так бы и не удалось взять себя в руки – я просто не знал, что ещё делать.

Конечно, у меня по-прежнему оставалась группа, которая пыталась записать новый альбом. В какой-то момент мне бы пришлось вернуться в Лос Анджелес и эта мысль пугала меня. Моей единственной надеждой было перевезти туда свой велосипед. Это будет первым, что я сделаю, говорил я себе.

Вскоре после выписки, Эксл приехал в Сиэтл навестить меня. Он был единственным из группы, кто звонил мне, когда я ещё был в больнице, хотя МакБоб и Эдам Дэй из технического персонала тоже звонили. Наверное, издалека Слэшу казалось, что для меня это был всего лишь ещё один шаг по лезвию ножа, и к тому же он боролся с собственной зависимостью. Я не думал, что кто-то прямо таки должен был мне позвонить, в конце концов, я сам навлёк на себя эту беду, и всё-таки забота Эксла меня тронула.

Эксл и я говорили о Guns. Сложность состояла в том, что мы не знали, как будем записывать новый альбом и какое музыкальное направление нам выбрать. Очевидно, что доверие и взаимопонимание в группе – чувство, что мы можем положиться друг на друга как семья – были подпорчены, возможно без надежды на восстановление. У нас накопилось немало претензий друг к другу. Оглядываясь назад, мне всё становится ясно. Но в тот момент я не мог понять, что люди, которым мы платили за то, чтобы они занимались бизнес-аспектами нашей группы, могли провоцировать раздоры внутри нашего коллектива, что они могли быть настолько охочими до денег и недальновидными.

Теперь я начал делать трезвые вещи с Экслом: ездить на великах, есть здоровую пищу, а когда он вернулся в Лос Анджелес, говорить с ним по телефону о продуктивных музыкальных направлениях. В конце концов, может и он изменился. Может быть, в Guns N’ Roses было, что спасать. Эксл и я решили собраться и начать писать для нового альбома. Чёрт побери, мне и правда нужно в Лос Анджелес.

И как мне было избегать старых привычек в городе, где я чуть не убил себя? Как мне сделать так, чтобы наркодилеры не заглядывали ко мне домой? И все друзья, с которыми я кутил на вечеринках?

Хренов кошмар.

Глава 38

Когда я вернулся в ЛА в июне 94-го, я был пять недель трезв. Перед тем, как добраться до своего дома я заскочил в Bike Shack, веломагазин в Studio City. Первой вещью, которую я заметил в магазине, был подписной листок для велосипедных гонок на длинные дистанции по пересеченной местности в Big Bear, California. Гонка должна была состояться через семь недель. Там была категория «для новичков». Я никогда раньше не участвовал в гонках или каких-либо индивидуальных видах спорта. Я находил это немного пугающим и чуждым мне, но какого черта? Я ведь катался на своем велике ежедневно и был вполне натренирован для такого события. Я считал, что кто-нибудь в веломагазине сможет дать мне несколько полезных советов. К тому же, если бы я участвовал в этой гонке, это дало бы мне весомую причину, чтобы оставаться трезвым вплоть до определенной даты - до финиша.

Я зарегистрировался в гонке.

Я никогда не чувствовал себя таким одикоким, в то же время я ощущал странное воодушевление. Затем, я выбрал новый, горный велик. Размышляя, что мне пришлось бы использовать старый, безымянный, стальной байк, я решил потратиться на велик, который считал довольно классным – Diamondback. В конце концов, это ведь было моим новым увлечением, поэтому я хотел хороший байк.

Я знал, что у меня было многое, с чем предстояло разобраться. Я порвал с моей женой, Линдой, поскольку она не разделяла всей этой ситуации. Да и как я мог ожидать понимания с её стороны? Наши отношения основывались на том, что мы торчали вместе.

Не считая собаки, я был очень одинок в ЛА, и считал разумным выбросить свою черную записную книжку, переполненную телефонными номерами и именами людей, с которыми я когда-то тусил и которые, возможно, захотели бы продолжить веселье. Никто не любит потреблять наркоту или напиваться в одиночку. Мой дом был окружен забором, а ворота я держал закрытыми. Я больше не ездил через Laurel Canyon, выбирая другие дороги, чтобы не пересекаться с домом моего дилера или местами, где я обычно тусил со своими приятелями. Иногда ко мне пытались зайти люди, люди из прошлого, но поговаривали, что я не собираюсь возвращаться в тот мир. В большинстве случаев, они разворачивались и уходили. Эти наркоманы были довольно почтительны – А, он вышел из игры.

У меня не было никаких реабилитационных программ, никаких курсов анонимных алкоголиков, никакого общества вокруг. У меня был Эдди, который был трезв, но находился в Сиэтле. Иззи тоже был чист, но, я уверен, у него были сомнения – Дафф что, на самом деле трезв? Эд и я продолжали болтать по телефону почти ежедневно. Он дал мне подсказки насчет еды, которой мне нужно было питаться и книг, которые мне нужно было читать, чтобы укрепить моё сознание. Он прилетал и оставался со мной, пока я проходил через подписание бумаг для развода и осознание того, что я – двукратный неудачник в браке. Он помог мне понять, что моё идеализированное видение любви может быть никогда не достигнуто в таком удолбанном состоянии, из которого я совсем недавно вернулся.

Велосипедная гонка Big Bear уже мелькала на горизонте, и я каждый день, подолгу, упорно гонял по крутым холмам вокруг моего дома. В одну из своих первых поездок, я гнал через парк Fryman , намереваясь срезать, чтобы добраться до знакомых путей в парке Wilacre, который находился дальше по склону. Я ехал через конечный пункт железной дороги в парке Fryman, которого я не знал и никогда там не ездил. В то время, как я пересек первый участок железнодорожных путей, что-то привлекло моё внимание в ущелье за дорогой. Что это за хреновня? Я остановил велик и посмотрел с обрыва, чтобы получше разглядеть. Внизу находилась нелепо смятая куча металлолома – развалина старого автомобиля. Как оказалось, это было место сразу за Dead Man’s Curve. Что ж, я нашел свой маршрут.

По утрам у меня все еще были приступы паники. Я чувствовал себя задыхающимся, словно провел вечность под толстой зеленой пленкой водоема, полного дерьма. Я был трезв, но томим жаждой. Моё сознание практически атрофировалось от нехватки стимулов. Теперь, после того как моя жизнь изменилась к лучшему, я почувствовал, что мне нужно читать. Я хотел изучить все те вещи, что пропустил, все те книги, что рекомендуют к прочтению в старшей школе. Это не было тем, как если бы я испытывал ностальгию по школьным дням, скорее я испытывал любопытство. Фрэнсис Скотт Фицджеральд? Шекспир? Мелвилл? С чего бы мне начать? С художественной литературы или с научной?

Кто-то дал мне «Гражданскую войну» Кена Бёрнса, документальный фильм на видео. Каждый вечер, я рано ложился в кровать, около девяти и включал одну из этих видеозаписей. Я был покорён. Я не мог остановиться. Начал читать книги о войне. Затем о других войнах. Я прошелся от Гражданской Войны до Первой Мировой, затем Второй Мировой, обратно к Революции, затем далее к Войне во Вьетнаме.

Когда я наткнулся на книгу Эрнеста Хемингуэя, рассказывающей о Гражданской войне в Испании, меня осенило, что я углубился в свой первоначальный план: осилить несколько рекомендуемых книг. Для меня, книга For Whom the Bell Tolls (По ком звонит колокол) была той, которая внезапно отворила дверь в мир литературы. Описания Хемингуэя просто сносили мне чердак. Они были редкими, но великолепными. Когда он писал про голод и боль, я ощущал внезапные приступы ужаса и сожаления. И когда один из его персонажей разговаривал об алкоголизме, я раздражался: «Из всех людей, пьяница – глупейший. Вор, когда не крадет, становится таким же, как и все. Вымогатель не практикуется дома. Убийца, когда он дома, то его руки чисты. А пьяница воняет и страдает рвотой в своей собственной кровати, и растворяет свои органы в алкоголе».

Затем я перешел на The Sun Also Rises (И восходит Солнце), A Farewell to Arms (Прощай, оружие), Green Hills of Africa (Зеленые холмы Африки), и The Old Man and the Sea (Старик и море). Работы Хэмингуэя открыли для меня, что рифмы могут заставлять фразы и целые абзацы танцевать или медленно скользить. Я читал его поэмы. Читал его рассказы. Осилил две его огромных биографии, хотя считал, что одну-то прочесть – нереально.

В моём новом, трезвом и одиноком мире, напоминающем пустынный остров, я наконец-то был с чем-то связан. Если бы я еще не нашел своё место в мире, то, по крайней мере, в этих выдающихся книгах я нашел места, идеи и людей, которыми я мог заинтересоваться, презирать, возвышать. По мере того, как я двигался дальше к другим писателям, прокладывая свой путь через классическую литературу параллельно неизменному потоку нехудожественной литературы, авторы также давали мне уверенность использовать свой собственный голос, когда я говорил, и использовать гармотные выражения, вместо того чтобы повышать тон, который в действительности лишь маскировал страх - страх от того, что я не знал, как вести себя в неудобных и малопонятных ситуациях.

Пространства внутри обложек этих книг, стали моим местом уединения. Чтение и по сей день продолжает представлять приют для моих дум. В конце каждого дня, где бы я ни находился, в туре или дома с моей семьей, я всегда нахожу время ночью, чтобы побыть одному и почитать. Это стало временем для подготовки себя к будущим испытаниям. А с Guns n’ Roses 94го года испытания определенно должны были придти, причем уже довольно скоро.

Глава 39

После того как недели перед велогонкой прошли, я вылизал свой дом и купил в бакалейной лавке нормальной еды. Мне пришлось выбросить много одежды и постельного белья – моё разбитое тело оставило повсюду кровавые пятна.

Трак, мой бывший телохранитель, зашел однажды проведать меня. Я в это время занимался стиркой.

Он открыл сушилку.

«Ты ведь в курсе, что надо чистить фильтр от накопившихся ниток?» - сказал он.

Я улыбнулся. Я уже знал это, но ценил тот факт, что он старался мне помогать.

Каждый вечер я рано ложился спать и просыпался на рассвете. Я читал «Prisoners of the Japanese» Гэйвина Доуса и обдумывал свою одинокую жизнь. Хотя прошло всего лишь два месяца с тех пор, как я обосновался на этом пустынном острове, казалось, что прошла уже целая жизнь. Я впервые за длительное время был один – за исключением Хлои, бродившей возле дома – и ощущалось, что изоляция шла на пользу. Это был не тот тип изоляции, который я ощущал, когда наша группа находилась на вершине мира, и я находился под прицелом общественного мнения, задыхающийся, жаждущий глотка свежего воздуха и молящий друга поднять трубку. Пожалуйста, Мам, подними трубку – Боже, я надеюсь, ты дома. Энди, или Эдди, или Брайан, или Мэтт, или Джоан, или Клаудиа, или Кэрол, или Джон. Тот тип изоляции делал логичным то, что я отдал ключи от своего дома драгдилеру, чтобы хоть кто-нибудь находился там, когда я возвращаюсь на перерывы из тура. Тот тип изоляции заставил меня приглашать полные клубы к себе домой, во время их закрытия. Тот тип изоляции заставлял меня браться за написание прощальных записок бесчисленное множество раз, и я останавливался только потому, что я не мог так поступить со своей мамой. По крайней мере, не таким прямолинейным образом.

Нет, теперь я был одинок по собственному выбору, и я принял для себя твердое решение начать новую жизнь, которая базировалась бы на прочной основе. Я находился на неведомой территории и не имел ни малейшего понятия, как сделать то, что задумал. Я упорно тренировался, пил много воды и наблюдал за тем как спадает вес, набранный мной в пьянках. Я сбросил пятьдесят фунтов (около 25 кг) за первые три месяца после острого панкреатита. Я молился на мои тренировочные холмы и нашел глубокую веру в физических мучениях настоящего и душевных мучениях прошлого.

Гонка представляла собой велогонку более чем на девятнадцать миль (около 30 км). Завершить гонку также означало, что я успешно преодолел первый этап совершенно иного пути – покинуть старую жизнь и обрести другую, покинуть отчаяние и обрести надежду. Подготовка к гонке в Big Bear была битвой за выживание и за здравомыслие, и, возможно, только лишь возможно, шансом к преодолению. Отметки девятнадцатой мили в гонке представляли собой отметку первой мили моей трезвости.

Тем временем, Ганзы пытались начать что-то делать. Если группа отправлялась работать, то для меня это означало, что им придется работать со мной трезво. Мы заняли репетиционную студию. В первый день Эксл не появился. На следующий день – не появился Слэш. После такой недели, я перестал ходить туда до тех пор, пока один из них не позвонит мне сообщить, что он действительно вышел из своего дома.

Слэш больше не нюхал кокс, но всё ещё принимал героин. Пока это не представляло для меня неотложных проблем. Когда я видел, как он незаметно вышел, чтобы ширнуться, я уже не думал «О, вот бы и мне так».

Эксл демонстрировал огромное сострадание на протяжении многих лет – и особенно из-за моего панкреатита. Это также сводило меня с ума. Он ведь знал, что я изменил свою жизнь, что я рано просыпаюсь, рано ложусь спать, что я сделаю всё, что в моих силах, чтобы остаться в живых. И как раз в этот момент он сильно изменился и превратился в ночную персону.

Однажды ночью он появился в студии, тогда как я уже собирался уходить.

«Извиняй, чувак, но мне нужно уходить» - сказал я ему.

«Что значит “тебе нужно уходить”?»

</>«Слушай, сейчас четыре часа утра, я торчал здесь всю долбанную ночь. Мне нужно идти домой»

«Да пофиг, чувак»

Что делало отношения с Экслом безумными, так это то, что он и я были одного мнения по многим вопросам. Одной из причин раздора между Слэшем и Экслом явилась кипа песен, которую Слэш положил на стол. Эксл подумал, что Южный рок – не материал для Guns n’ Roses. Я его в этом поддержал.

Слэш и я пытались начать писать новый материал, с другими гитаристами, приглашенными к нам. Это было впервые, когда мы писали без Иззи, отсеивающего идеи и приносящего свои собственные.

Закк Уайлд, игравший с Оззи многие годы, принес энергию и энтузиазм, отсутствующие у Ганзов в то время.

«Мы можем основаться на наследии» сказал он оживленно. «Мы можем сделать что-то великое. Послушайте вот это».

Он увидел пианино напротив стены, сел за него и начал элегантно играть. Я понятия не имел, что он умеет на нем играть и уж тем более так. Мы записали несколько демо-записей, но ничего с ним не вышло.

Затем Эксл захотел привести парня по имени Пол Хьюдж.

«Ты хочешь привести своего старого приятеля из Индианы?» - скептически заявил Слэш.

«Слушай, он просто поджемует с нами и, возможно, это заработает» - ответил Эксл.

«Нет» - утверждали мы со Слэшем.

«Да» - сказал Эксл.

Это ведь не был какой-нибудь свадебный оркестр, чтоб приводить сюда друзей. Если уж я не прогибался ради одного из моих лучших друзей – Слэша, с его Южным роком - то уж черта с два я позволю незнакомцу слоняться с Ганзами.

«Ладно,» сказал Эксл. «А давайте так: сами примите его на испытательный срок, дайте ему несколько дней».

Мы позволили ему придти. Дали ему пару дней. Это было безнадежно.

Мы рассказали об этом Экслу.

«Да пошли вы нахрен, ребята» ответил он.

Для Слэша это оказалось слишком. После этого он сконцентрировался на своей сольной группе Slash’s Snakepit и, в конце концов, выпустил альбом в начале следующего года.

Я начал получать звонки от нашего менеджера Дага и Эдда Розенблатта, президента Геффен Рекордс, умоляющих меня хоть как-нибудь вернуть группу в студию. Полагаю, на их взгляд они наконец-то получили трезвого и здравомыслящего члена группы, который мог как-нибудь собрать всё вместе. Но, Боже мой, я был только трезв и всё, и если бы они знали какой хрупкой была моя трезвость на тот момент, возможно они никогда бы мне не позвонили. Я до сих пор не уверен, хотел ли я оставаться трезвым до конца своей жизни.

Конечно, я мог сказать, что был готов. Но я всё ещё имел сильное желание. Сильное желание схватить бутылку водки и снять напряжение, когда эти ублюдки позвонят мне со своими требованиями.Черт подери, я что, не могу выпить стакан вина, чтобы снять напряжение? Хотя, возможно это не было сильным желанием. Вероятно, это было больше чувство отчаяния, отчаяния, что я уже использовал все свои возможности. Что, вообще никогда?

И потом, может они позвонили бы, даже если считали, что это может разрушить мою трезвость. Если б кому-нибудь, порученному следить за группой, было не насрать на здоровье членов группы, Ганзов бы сняли с туров и отправили на терапию несколько лет назад. Эта мысль не ускользала от меня, в то время как телефонные звонки становились всё более и более частыми. Этим доверенным профессионалам нужны были только деньги, а я был всего лишь средством для достижения их целей. Ну что ж, они могут дружно идти нахрен. Эй, менеджер группы, почему бы тебе не вытащить голову из задницы и начать действительно управлять долбанной группой, вместо того, чтобы беспокоится за то, что тебя могут уволить за слова, которые нужно сказать? Не будет никакой группы, если ты и дальше будешь вести себя как дырка и перекладывать ответственность!

Если бы я пытался “сохранить” группу, то я это делал бы для нас, а не для них. Мы уже заработали много денег – я достиг, казалось бы, недостижимой мечты зарабатывать на жизнь музыкой. Но для людей, звонивших мне сейчас, единственной заботой было “заработать еще больше” денег, неважно как. Деньги для меня не были на первом месте, не являлись причиной того, чтобы пробраться в музыкальную индустрию, и сейчас деньги не заставят меня залезть обратно в ситуацию, которую я даже не представлял, как исправить – или даже захотеть попытаться исправить.

Кроме того, я поучаствовал в велогонке.

Глава 40

После моего пребывания в Лэйк в течение нескольких дней, я знал, что адаптация к высоте может занять пару дней. Гонка Big Bear начиналась на высоте 2100 м и постепенно достигла 2550 м. Я нашел небольшой мотель в Big Bear Mountain и оставался там на нескольких ночей до начала гонки.

В преддверии гонки Адам Дэй, гитарный техник Слэша, начал кататься со мной, а уже непосредственно в день самой гонки он пришел, чтобы подбодрить меня – знак дружбы, который я никогда не забуду. С того момента как я снял свой велик с подставки и вытащил его из кузова своего грузовика, я не мог не смеяться над собой. Я вдруг понял, насколько неопытным велогонщиком я был. Из тысячи участников я был единственным, кто надел кроссовки с высоким голенищем и рваные джинсы, а на голову натянул бейсболку задом наперед. На всех остальных были надлежащие велосипедные штаны, специальные ботинки с защелкой и аэродинамические аварийные шлемы. Гоночные велосипеды были легкие, сделаны из титана или углеродного волокна с передними и задними амортизаторами. У моего Diamondback вообще не было подвески. Я выглядел как лох. У меня все сильнее стучали зубы. Ну что ж. Я тренировался для этой гонки и не собирался так просто сдаваться. Я утешал себя мыслью о том, как много добился за такой короткий промежуток времени.

Когда стартовый пистолет выстрелил, безумный поток велосипедистов сбил меня. Я поднялся, залез на свой велосипед и вернулся на трассу. Первая часть маршрута проходила по очень крутому склону. Мой любимый этап гонки. Эти горовосхождения приносили мне одни страдания; страдания были моим путем к спокойствию. Я поднажал и начал свой подъем, свою гонку. Вскоре я обогнал парней, которые меня сбили. Я еще раз заценил их карнавальные костюмы и причудливые велики. Я ехал, поднимался, и обогнал еще некоторых велогонщиков.

Мой разум прояснился, и я даже начал наслаждаться пейзажем. Я был рад, что оказался там. Гонка вдруг показалась мне веселой и расслабляющей. После 2.5 км время от времени начала попадаться грунтовая дорога, и я мог уже увидеть финишную черту в нескольких километрах вниз по горе.

Я почувствовал запах горячей земли и душистых кустарников. Насыщенный солнцем воздух, казалось, тоже имел свой аромат. Возможно, моё подавленное состояние, как будто сидишь в аквариуме, лишь частично было вызвано внешними факторами – может быть, все это время мое неумение жить полной жизнью явилось результатом претупления чувств. Теперь я слышал крики птиц, шелест сухих листьев, хруст гальки под моими шинами. И хотя мой пульс сильно ускорился, удары в груди не наполняли меня страхом и паранойей, как это было раньше, когда все мое существо, казалось, отвратительно содрогается от каждого безумного стука моего отравленного кокаином сердца.

Курс сменился, мы больше не ехали по горному хребту. Когда я ехал последние несколько километров вниз по склону, я понял, что смогу закончить эту гонку. Никакими словами нельзя выразить, как я ликовал в тот момент. Я знал, моя жизнь действительно была в моих руках, я мог задать свой курс, и каким бы сумасшедшим путем я ни пришел к этому пониманию, это было без помощи центров лечения или реабилитации, и это работало – на данный момент. Я финишировал 59-ым из 300 человек в классе для начинающих. Гребаное чудо.

Как только гонка закончилась, я немного постоял на пьедестале, чтобы удовлетворить других гонщиков и зрителей. Производители велосипедов пригласили профи, которых они спонсировали, занять свои места. Люди могли взять автографы. Но я не знал ни одного из них.

Затем какой-то парень сказал мне: «Эй, чувак?»

«Да?»

«Эй, ты Дафф?»

«Да».

«Здорово, мужик, я – Калли».

Я увидел плакаты с его лицом, они висели сразу за ним. Калли оказался бывшим чемпионом мира, на самом деле его звали Дэйв Каллинан. Все на него таращились. Я впервые участвовал в гонке и, следовательно, понятия не имел кто он такой, и что он там выиграл. Конечно, я заметил, что он привлекал к себе много внимания, так что я решил притвориться и сделал вид, что был в теме.

Калли обожал музыку. Он узнал меня в толпе. Еще бы, у меня были длинные волосы и несколько татуировок, но, я уверен, мои дырявые шорты и кроссовки были заметнее всего. Но, конечно, намерения у меня были совсем другие. В самом деле, я был так чертовски напуган только тем, чтобы принять участие в гонке, что выпендреж было последним, о чем я там думал.

«Я был недавно в Японии, участвовал в гонке», сказал Калли, «и я купил твой сольник».

«Правда?», сказал я, «значит, ты был единственным, кто это сделал».

Он рассмеялся.

Мы начали болтать и очень быстро нашли общий язык. Мы обменялись телефонами, он сказал, что взял перерыв ненадолго и, может быть, мы смогли бы как-нибудь покататься вместе.

За пределами Соединенных Штатов чемпионы по велоспорту были очень знамениты, они имели такую же известность, какая была здесь у чемпионов высшей лиги по бейсболу. Калли был суперзвездой. В 1992 он выиграл мировой чемпионат по скоростному спуску на горном велосипеде, срубил много бабла за обе свои победы и в придачу привлек кучу спонсоров. Нельзя сказать, что все это имело для меня значение. Он был просто хорошим парнем, который приветствовал меня в этом новом мире.

Три недели спустя Калли подъехал к моему дому, и мы отправились кататься. Потом мы поплавали в моем бассейне, а затем пошли есть куриные буррито в Baja Fresh. Большой день для меня. На самом деле я еще никогда в своей трезвой жизни так много не трепался. Тем не менее, поскольку часы тикали, я не мог не задаться вопросом, почему Калли провел со мной так много времени – сезон гонок на горных велосипедах длился до октября.

Наконец, я спросил его.

«Почему ты сейчас не на гонке?»

Он рассказал мне. Выяснилось, что аортальный клапан в сердце Калли порвался в результате жесткого падения в конце последней гонки. К счастью для него, гонка проходила в Финиксе, и он был срочно доставлен в отделение всемирно известной клиники в Майо в окрестностях Скоттсдэйла. Доктора спасли ему жизнь. Но в то же время, они сообщили ему, что из-за установленного титанового клапана и препаратов для разжижения крови, которые ему нужно будет принимать, он больше не сможет участвовать в велогонках на профессиональном уровне. Затем, когда Калли приехал в свой дом в Колорадо, он обнаружил, что там никого не было – жена ушла он него, как только его карьера оказалась под угрозой. Он перебрался в Лос-Анджелес.

Он был в таком же смятении, в каком был я, и он тоже старался вернуть свою жизнь в привычное русло. Мы начали все чаще кататься вместе и тусоваться.

Я мог с точностью сказать, что Калли до сих пор был быстрее и выносливее всех, несмотря на титановый клапан в сердце. Он был отличным спортсменом, который достиг вершины в своем виде спорта. Он не хотел заниматься в жизни ни чем другим, и уж тем более не ожидал, что его гонка закончится так рано. Он не испугался, когда врачи сообщили ему, что на сегодняшний день альтернативы титановому клапану нет – а это означало конец его карьере. Калли отказывался принимать это.

«Дерьмо», сказал он мне, «гонки – все для меня. Я не хочу идти делать гамбургеры».

Он намеревался узнать как можно больше о человеческом сердце, о том, как оно работало. Все время, за которое мы с ним сблизились, он надеялся, что сможет поставить себе немеханический клапан – либо донорский орган, либо клапан другого млекопитающего. Скорей всего, это можно было сделать, но вероятность того, что трансплантат приживется, была очень маленькой. Это означало только одно - смерть, но Калли был готов пойти на такой риск, ведь в своей душе он всегда оставался гонщиком.

Моя социальная жизнь теперь стала более значимой: я был не один, ко мне присоединился Калли. Теперь мне было с кем пообедать. Он начал знакомить меня со своими приятелями, мы вместе катались, уже потом я узнал, что гонял с одними из лучших велогонщиков в мире. У этих парней и в мыслях не было напиться или шырнуться – они были профессиональными спортсменами. Иногда они заваливались ко мне перед или после наших катаний. Эй, ничего себе, хороший у тебя дом – о, ты тот самый Дафф, круто. Моими первыми новыми друзьями были чемпионы экстремальных видов спорта X Games. Я начал верить, что смогу начать новую жизнь без выпивки, наркотиков и вечеринок.

Адам Дэй тоже начал увлекаться ездой на горных великах. Мы каждый день гоняли по крутым горкам неподалеку от моего дома. Вскоре Адам присоединился к Калли, да и вообще ко всей нашей банде. Я изумлялся тому, как эти ребята усердно тренировались. Нужно было приложить большие усилия, чтобы добиться успеха в этом виде спорта. Кроме того меня поразило, что не только самодисциплина была побочным результатом всей этой тяжелой работы: смирение, казалось, сопровождало дисциплину. Всегда был кто-то лучше тебя, и что-то, что ты бы смог сделать лучше. Другим откровением для меня было то, что еда для них, прежде всего, была лишь топливом – топливом для тела, которое должно было по мере возможности обеспечить этому топливу чистое сгорание. Однажды в воскресенье утром я пошел к другу Калли, чтобы посмотреть футбол с командой профессиональных велогонщиков. Вокруг валялось несколько пустых пивных бутылок.

Один из них сказал, «О, Боже, у меня такое похмелье».

«Чем же вы, ребята, занимались прошлой ночью?», спросил я.

«Мы отрывались как рок-звезды!»

«Ха», сказал я. «И как вы это себе представляете?»

«Я выпил шесть бутылок пива в одного», сказал парень, у которого был отходняк.

Я усмехнулся.

Кулли кивнул в мою сторону и сказал, «Не связывайтесь с этим парнем».

Кулли все знал. С тех пор как мы стали друзьями, я многое ему рассказывал. Теперь я рассказал и остальным. Я рассказал им о том, как много пил, как много нюхал, какие горы кокаина я в себя вдыхал; я рассказал о том, что у меня нет перегородки, о том, как меня вырвало, и как я потом пил собственную рвоту, потому что там был алкоголь. Одним словом, обо всем. Нужно было видеть их лица.

«Мда», сказал тот парень, «прошлой ночью мы отрывались как велосипедисты».

Глава 41

Я до сих пор не выходил ночью. Я был слишком напуган, если быть честным. Кроме того, там не было для меня ничего интересного. Пойти зависать с пьяными людьми? Нет спасибо. Пойти повидаться с группой? Нет, я провел последние пятнадцать лет в турах, играя концерты. Пойти одному в кино? Я был гораздо более

заинтересованы в книгах в этот период. Я жил жизнью монаха. Я даже решил отказаться от секса на некоторое время.

Как мог я начать отношения, если я даже не знал, кто я такой? Существовал еще один аспект, тоже: Я был напуган до смерти противоположным полом на этот момент. Не потому, что у меня было два неудачных брака. Потому что я был трезв, впервые в своей взрослой жизни, и не имел опыта знакомства трезвым. Нет, я

подожду с этим некоторое время.

Хотя я продолжал мои ежедневные поездки на крутых холмах, окружающих мой дом, после гонки в Big Bear несколько недель назад, я начал искать другой вызов. Я думал, что достаточно сильно превозмогал себя на своём горном велике и гонка прибавила мне уверенности. Когда Калли и Я совершали наши тяжелые гонки, вверх на крутые склоны, выжимая скорость, я обнаружил, что негативные мысли, находящиеся в моей голове у подножья холма, исчезли, когда мы добрались до гребня. Мы были настолько усталыми и такими голодными на вершине, что забыли о любых демонах, которые могли не давать нам житься внизу. Мой организм испытывал такие нагрузки, что меня тошнило. Я назвал это “тренировка до тошноты”. На самом деле, есть достаточно и удержать еду в себе стало одной из моих самых больших проблем. Новые страдания - нестерпимая, физическая боль - помогла вылечить меня от старых страданий.

Я хотел большего. Больше боли. Что-то такое-же изнуряющее, что можно было бы добавить. Что-нибудь, что смогло бы непременно вытеснить из меня всех демонов.

Кто-то предложил мне попробовать заниматься тяжелой атлетикой с тренером по имени Луис, который управляет Gold’s Gym в Северном Голливуде. Опять же, я не знал, что надеть. Я думал, Converse All-Stars были тренировочными кроссовками для бега. Я выяснил, что катание на велосипеде укрепляет мою сердечно-сосудистую систему, но когда дошло до нарабатывания мышечной силы, к сожалению, у меня не хватило мышечной силы. Мне было тридцать, и я не делал ничего более случайных отжиманий и приседаний с тех пор, как я закончил играть в спортивные игры в четырнадцать лет, т.е. больше, чем полжизни назад. Это было нечто совершенно новое и необычное и изматывающее. Мне было больно каждое утро, когда я просыпался, но эта боль означала, что я жив.

Я ходил туда ежедневно, кроме воскресенья, и то только потому, что это место было закрыто по воскресеньям. Луи продолжал настаивать на очищающей диете. Я начал есть одно и то же каждый день: дыня на завтрак, салат с жареной рыбой на обед, и курица гриль с кукурузой и фасолью на обед. Простая еда. Он также учил меня пить еще больше воды. Я не пил воду вообще двадцать лет, думая, что это пустая трата времени и пространства желудка - времени и пространства, которые лучше было посвятить водке. Я теперь понял, источник одной из моих предыдущих проблем со здоровьем: руки потрескались от обезвоживания. Ага.

Я начал чувствовать себя как дома в тренажерном зале, и вскоре я признался Луи, что я все еще стою перед дилеммой: я не знаю, что делать завтра, или даже сегодня вечером после того, как тренажерный зал закроется, и я не знаю, что буду делать, когда я вернусь домой.

“Там должен быть кто-то, кто вас встречает”, сказал он. “Вы знаете бойцов, которые приходят сюда?”

Несколько раз я видел, как кикбоксеры приходили в тренажерный зал. Эти ребята, как правило, готовятся к профессиональным матчам. В середине 90х пока еще не появились смешанные виды единоборств и бои без правил - кикбоксинг привлекал самых отъявленных засранцев. Когда я смотрел, как они работают, я был в восторге. Мало того, что они способны на удивительные физические подвиги, но все они, казалось, разделяли чувство спокойствия и уверенности в себе. Все это казалось таким загадочным.

“Я хочу познакомить вас с их тренером”, сказал Луис. “Их сенсей. Его зовут Реактивный Бенни”.

Я ахнул.

Бенни Урквидез был известен в долине. Это была эпоха Жан-Клод Ван Дамма и Стивен Сигала; Бенни был противником в двух из самых известных сцен борьбы в блестящей карьеры Джеки Чана. Но Бенни не мечтал быть звездой экшн-фильмов. Он был чемпионом на ринге. Он помогал популяризировать американский бокс в США и основал свою собственную школу боевых искусств, называемой Ukidokan. Всего несколько месяцев назад, Бенни вернулся из отставки, чтобы защитить свой титул чемпиона, которого никто не мог победить в течение двадцати лет, и выйти против молодого японского бойца, который сказал, что не будет считать себя истинным держателем титула чемпиона мира, пока он не побьет легенду. Таков Бенни. В конечном итоге это стало поединком всей его жизни: Лас Вегас, пятнадцать полных раундов, сорокалетний ветеран против двадцатичетырёхлетнего чемпиона на пике формы. Я с тех пор смотрел матч на видео десятки раз. Это кажется невозможным ни один из мужчин не был поврежден или чего хуже. Бенни выиграл, а в то время, когда Луи предложил мне встретиться с ним, был так близок к началу этой эпической битвы, его звезда горела ярче, чем когда-либо.

Оказалось, House of Champions Бенни находился сразу вниз по дороге от Gym Gold. Он занимал магазин в Laurel Canyon, недалеко от угла Окснард - одно из невзрачных зданий, построенных в 60-е года, когда началась массовая застройка по всей Долине. Но там не было входа на улицу, и вы не поняли бы, что зал расположен там, пока кто-то не указал вам на это. Они не стремятся к потоку желающих. Это был не тот тип заведения.

Я никогда не забуду первый день, когда я вошел в House of Champions. Это был жаркий день бабьего лета в сентябре 1994 года. Луи провел меня в переулок и к задней двери. Я был полон решимости. Я сделал глубокий вдох. И мы вошли - в солярий. Ага. Занятия додзё не является прибыльным бизнесом, как оказалось, и House of Champions сдавал в субаренду часть своего пространства.

Потом мы прошли по коридору и вошли в зал с высокими потолками. Передняя стена была фасадом магазина. Одна боковая стенка была шлакоблочной ничем не отделанной. Другие были из гипсокартона. А задняя стена была покрыта зеркалами. Здесь было только самое необходимое: открытая площадка с ковриками, пара

боксерских груш, ринг, а также зона с деревянными полами, где люди могли прыгать на скакалке. Был стол в одном конце, где они продавали намотку на руки, перчатки и другие мелочи.

И там стоял Резвый Бенни.

Бенни был ростом футов пять, с каштановыми волосами и темными, глубоко посаженными глазами. Если другие бойцы, которых я видел, казались хладнокровно уверенными, этот парень был ледник. Когда он пробрался к нам, я заметил, что он ходил совершенно бесшумно. Как ниндзя. Если пребывание в больнице не придало мне скромности, то это случилось теперь, когда Луис представил меня Бенни и я пожал его руку.

Бенни посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся.

“Приятно с вами познакомиться”, сказал он.

Это не были слова, действительно имеющие значение, и фактически сенсей Бенни говорил лишь тогда, когда было совершенно необходимо. Было кое-что другое в нем, что сделало этот момент таким памятным - вы можете назвать это аурой. Его образ не был создан какими-то атрибутами или регалиями, он был одет в

обычные тренировочные шорты, теннисные туфли и футболку. Я не был абсолютно уверен, что поразило меня в нем, но я немедленно узнал, что хочу получить любые мудрость и наставления, которые может предложить мне сенсей Бенни. Моя группа ничем не занята в данный период, и у меня было время, чтобы посвятить себя чему-то новому.

В моем теле было еще много токсинов. Вся дрянь начинала сочиться из меня, когда я бросался в горы на велосипеде, нарывы разрывали мою кожу. Я полагаю, время может сделать то же самое, но у меня был синдром отличника в отношении этого, и я хотел немедленного результата.

Я также знал теперь, что если я хочу остаться трезвым, я могу делать более глубокую и более серьезную работу - работу над моей душой и моей психикой. Демоны, которые скрыты под моей кожей, по-прежнему живы и здоровы, и до сих пор я всего лишь утрамбовывал их. Чтобы выжить, я должен был сделать это образом своей жизни. Вся та малость, которую я знал тогда, что слово ukidokan - название дисциплины, которой занимался Бенни - означала по-японски “образ жизни”.

Бенни только взглянул на меня и уже знал, какой установить курс. Я мог бы просто сказать. И я могу сказать одну вещь: всю работу, которую я проделал в тех холмах и в тренажерном зале, можно было бы счесть за детскую игру. Вы должны пойти в ад, если вы хотите столкнуться с дьяволом, и Бенни собирался занять мою сторону на этом пути туда и обратно.

Глава 42

Сэнсей Бенни и без моих слов знал, что первым делом необходимо было очистить моё тело и душу от темных и опасных последствий наркотиков. Первая фаза моих тренировок с ним была похожа на лагерь для новобранцев. Я был в додзё дважды в день, шесть дней в неделю. И в середине дня, когда я не находился в додзё, я катался на велике.

Никто из моих знакомых учащихся не знал, что я был каким-то чуваком из Guns n’ Roses. Я коротко подстриг волосы и тренировался каждый день, целый день – как я мог быть в действующей группе? Парни, тренирующиеся в House of Champions (“Доме Чемпионов”) относились ко мне, как равному – расположение я завоевывал, упорно работая, показывая своё уважение к додзё и держа рот на замке.

Хотя, сначала я был все еще стеснительным. Бенни это понимал. Он провел меня вверх через несколько лестниц сзади главного спортзала. В ужасно жарком чердачном помещении, без кондиционеров, находилась пустая комната с несколькими грушами. Здесь, наверху, любой мог тренироваться в любое время, но помещение располагалось в стороне. На протяжении первых нескольких недель, здесь наверху было 115 градусов жары (46 по Цельсию), и я находил её очищающей. Бенни знал меня. Это место стало моим храмом.

Первые несколько месяцев я работал с Бенни наверху, один на один. Перед изучением боевых приемов я улучшал свою форму и работал над некоторыми важными навыками. Движения в Укидокан меньше, чем большие удары ногами в Тай Квон До, и не такие показные, как в кунг фу, но они очень сложные, особенно для такого долговязого парня как я (мой рост – шесть футов, три дюйма), начинавшего с нуля. Мне необходимо было тренироваться держать равновесие, а моя работа ног была ужасна – я постоянно спотыкался о свои собственные ноги. Сначала, я научился прыгать через скакалку, это было довольно комично. Я был тем парнем с двумя левыми ногами. По крайней мере, это то, что я позволял своему разуму говорить мне.

Типичная тренировка начиналась с серии трехминутных занятий со скакалкой. Вместо отдыха между занятиями со скакалкой, Бенни велел спускаться по лестнице и возвращаться обратно лягушачьими прыжками. Иногда он велел, чтобы я тащил другого бойца вверх по ступенькам. Затем я отжимался. Затем обратно к скакалке. Меня часто рвало в углу комнаты, особенно в те, не по сезону, жаркие сентябрьские недели, когда я только начинал.

После скакалки начинались растяжки. Я бы остановился подробнее на этом. Бенни делал мне растяжки – и иногда это занимало всю оставшуюся часть тренировки. Он мог сообщить, когда моё тело было достаточно растянуто. Он также мог уловить напряжение во время занятий по растяжению. Он смотрел в мои глаза, измеряя напряжение в мышцах, и мог рассказать, что происходит внутри меня. Это было так, как и должно было быть, потому что я никогда не говорил ни единого слова о том, что происходило тогда в моей жизни. Я, фактически, ничего не говорил кроме слов “Да, сэнсей”, когда тренировался с Бенни. Он говорил со мной, когда ощущал, что я чувствительно отношусь к занятиям, но это не было беседой. Помню, во время одной из первых недель я имел дело с адвокатом насчет того, во что может вылиться длительный бракоразводный процесс. Продолжая помогать делать мне растяжку, Бенни начал говорить.

«Иногда нам в жизни приходится сталкиваться лицом к лицу с людьми, вещами, ситуациями, с которыми нам совсем не хотелось бы иметь дело. Возникает чувство, что весь мир обернулся против тебя. Вот тогда необходимо отказаться от уступок, дать людям понять, что ты сильный – но тебе также придется идти на уступки в этих ситуациях».

Я чуть ли не плакал.

В других случаях, он просто усиливал тренировки, когда улавливал напряжение. Для меня, это тоже отлично срабатывало.

После растяжек, тренировка продолжалась. Мы отрабатывали удары ногами, низкие удары, средние, высокие и всё это не ставя ступню на пол между сериями. Затем работа с грушей – сокращение дистанции, удар ногой, удар рукой. Затем отжимания. Затем различные типы приседаний.

Часто в конце этих тренировок Бенни приносил, изобретенное им, устройство для помощи в его тренировочных режимах. Оно состояло из пояса с прикрепленными к нему резиновыми жгутами. Два жгута шли под перчатки и наматывались на руки. Другая пара шла на ноги. Он мог регулировать натяжение жгутов – применяя тонкие или толстые ленты. Таким образом, когда я ударял, то преодолевал эти натяжения. К концу занятий, я был изнеможден.

«Помести свою боль в стальную коробку и дай ей утонуть» – говорил Бенни. «Боль будет всегда – важно то, как ты справляешься с ней».

Бенни велел мне делать вещи, которые, как я считал поначалу, были физически невозможными для меня. Но для того, чтобы перейти к Укидокан кикбоксингу и для продвижения в рамках дисциплины, я просто должен был сделать это. Я очень скоро понял, что моё тело не сломается от растяжек или от тех нескольких последних повторений, или от чего угодно, чем мы занимались в тот день. Это была просто боль. Я чувствовал значение боли, её преобразующую силу.

Моя первая боевая тренировка началась с изучения всех оборонительных движений, блоков и парирования. Любой может ударить и причинить кому-то боль. Это-то легко. А вот защита чрезвычайно важна, особенно на ринге. Бенни вбивал мне это в голову изо дня в день. До сих пор делает, и если на то пошло – думаю, я медленно учусь. Многие движения в Укидокан выглядели довольно сложными, когда я впервые их видел. Но я постепенно учился доверять своему телу и своей силе. Одним из лучших и наиболее простых уроков Бенни, было его определение веры: «Знание того, что ты можешь это сделать, еще даже не предприняв попыток». Представьте это. Представьте, что вас просят пробежать марафон, и вы отвечаете да, даже если никогда в нём не участвовали. Укидокан был наполнен уверенностью, что вы способны на всё.

Конечно, это определение веры в большей степени зависело от способности парировать удар. Изматывающие тренировки были прелюдией к ежедневным попыткам медитации с Бенни, учащим меня строить убежище в своем сознании. Место, куда я всегда мог пойти, чтобы собраться и чтобы обновить себя. Мой прогресс в этом деле не был таким же устойчивым или таким же легким для меня, как физические занятия. Бенни исчерпал эту тему, но я понятия не имел, преуспел ли я как ученик.

Бенни, который был наполовину Черноногий Индеец, также любил цитировать знаменитого воина Сиу, Бешеную Лошадь, который победил кавалерийские подразделения Джорджа Кастера в битве при Литтл Бигхорн в 1876 году: «Сегодня хороший день, чтобы умереть”. Когда он произнес это впервые, это звучало как реплика, брошенная крутым, мачоподобным парнем, что-то в духе “Я ни черта не боюсь”. Как-то угловато, подумал я. Но чем больше я это осмыслял, тем больше понимал, что в этом должно было быть что-то еще. Бенни не был крутым, мачоподобным парнем и никогда не бросался пустыми словами. Несмотря на мою неспособность точно определить значение этой фразы, я решил не спрашивать его об этом. Это должно быть часть моей психической подготовки. Я должен был бы понять это.

После каждой тренировки я снимал перчатки, а Бенни брался за концы лент, обмотанных вокруг моих кулаков, и отходил назад, чтобы они распутались. Когда ленты были полностью распутаны, я держался за один конец ленты, Бенни за другой. Пока я отходил назад, держа натянутую ленту в руке, Бенни велел мне повторять пять правил боя:

1) Никогда не отходи назад по прямой линии.

2) Никогда не застывай на месте.

3) Парируй удар.

4) Дерись с противником так же, как он дерется с тобой.

5) Размещай противника там, где тебе нужно.

Но Бенни никогда не отдавал приказы. Это скорее было похоже на викторину, проверяя меня, когда я выдохся.

«Три», говорил Бенни

«Двигайся», отвечал я.

«Один».

«Никогда не отходить по прямой».

«Четыре».

«Дерись с противником так же, как он дерется с тобой».

«Два».

«Не поворачивайся».

«Пять».

«Размещай противника там, где тебе нужно».

Глава 43

Когда мне было двадцать, я никогда не осознавал, что мне придется быть ответственным за свои поступки, я никогда не думал, чем еще смогу заниматься кроме музыки. Я и представить не мог, что мне придется иметь дело со всем этим дерьмом. В то же время мне пришлось в нем разбираться. Из оригинального состава Ганзов остались только Эксл, Слэш и я, работа над новым альбомом зашла в тупик, что если группа распадется, ведь именно к этому все и шло?

Я все еще изо всех сил старался занять свое свободное время, и однажды, когда я копался в своем подвале, я нашел ящик, заполненный документами с финансовой отчетностью Guns N’ Roses. Я открыл ящик и вытащил один из него. Затем другой. И еще один. Я понял, что не врубаюсь, о чем там написано. Я знал только, что меня могли обворовывать в течение всех этих лет гастролей и рекордных продаж альбомов.

Мои товарищи по группе и я, мы все были с улицы, хотя мы знали, как выглядит мошенник. До сих пор помню, как я требовал у бухгалтеров их домашние адреса. Затем я очень быстро перестал вести учет своих денег. Дерьмо, мы неделями находились в дороге, а я с трудом мог вспомнить свое собственное имя, не говоря уже о том, куда уходят все наши деньги.

Один из моих старших братьев, Марк, был финансистом в компании Boing, он действительно знал все тонкости капиталовложения. Я попросил его заглянуть в мои бумаги. «Здесь даже мне сложно все отследить», сказал он, «а ведь у меня есть степень магистра бизнес-администрирования (MBA). Меня еще ничто так не ставило в тупик».

Это было нехорошо. Мне нужно было сразу обращать на это внимание. Еще мне нужно было найти место, куда бы вложить часть денег, которых я заработал. Я не мог вот так взять и оставить все на своем счету в банке.

Впервые я попытался разобраться в делах, мы с Марком все обсудили, он помог мне найти специалиста по инвестициям в Сиэтле. Мы начали просматривать доступную открытую информацию о компаниях, чьи акции нас интересовали, их годовую отчетность. Вы можете увидеть, как компания себя зарекомендовала, и чем – на начальном этапе – она собирается заниматься. Все это может показаться простыми вещами, на самом деле, оказалось, что просто просматривать подобные документы, пытаться разобраться в них, давало нам преимущество перед многими людьми.

Я купил несколько перспективных акций. Все в Сиэтле покупали акции Starbucks (американская компания по продаже кофе), поскольку этот бренд быстро развивался. Тогда их магазинов еще не было так много как сейчас, но продукция компании пользовалась большим спросом в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, и вроде парочка магазинчиков открылась еще и в Нью-Йорке. В их кофейни выстраивались целые очереди. Люди шли туда. Мы думали, что это были краткосрочные инвестиции, Starbucks пока еще не настолько быстро развивались. Также я купил акции Microsoft. Чуть позже я приобрел Amazon. Было классно начать инвестировать в 1990-х, это связывало меня с Сиэтлом. Я загорелся идеей инвестирования нескольких компаний, и так получилось, что они были в моем родном городе. Кроме того, это оказались самые прибыльные акции следующего десятилетия или что-то в этом роде.

В конце 1994 мне позвонил Эксл, и мы говорили о планах насчет группы, пытаясь выяснить, что делать. Беседа продолжалась больше часа. Мы начали обсуждать достижения GN’R – то, о чем все прежде молчали. Мы говорили о наших творческих успехах, о том, как мы видим нашу группу, и почему наши видения так расходятся. Мы говорили о том, как группа превратилась в семью, как эта семья начала свой бизнес, и как этот бизнес достиг глобальных масштабов. Мы проделали долгий путь со времен Gardner Street.

Мы никогда не садились и не говорили: «Смотри, что мы сделали». Я сказал: «Я знаю, нас нельзя назвать самой сплоченной группой или что-то типа того, ведь мы никогда даже не обедали вместе и не пожимали друг другу руки».

«Ты знаешь», сказал Эксл, «а ведь ты прав, но мы могли бы попробовать».

Нужно было трезво взглянуть на сложившуюся ситуацию, но теперь мне было настолько грустно, что мы не поддерживали друг друга и не поздравляли – наедине, без руководства или других членов нашей команды. На данный момент были только Эксл, Слэш и я, но все равно это имело бы большое значение. Это могло бы привести к чему-то еще, что мы могли бы сделать вместе: подвести итоги тому, как сейчас обстоят дела, оглянуться назад и вспомнить, что, несмотря на центробежные силы, которые все больше и больше отделяли нас друг от друга, в начале нашего пути мы были друзьями.

«Мы никогда не должны это забывать», сказал я.

Эксл определенно поддерживал меня, но я так и не собрал нас вместе для разговора. Так или иначе, было уже слишком поздно. Нужно было это сделать, когда вышел фильм Interview with the Vampire (Интервью с вампиром), саундтреком к которому была песня Rolling Stones “Sympathy for the Devil”. Guns N’ Roses делали на нее кавер-версию. К треку было добавлено гитарное соло Пола Хьюджа, друга детства Эксла, что сильно взбесило Слеша.

Но было что-то еще, что мешало мне исправить ситуацию. Мои панические атаки, наконец-то, прекратились, мне нравилось быть самим собой, появилась уверенность в себе, я становился взрослым; Я скинул лишний вес, у меня появилось чувство спокойствия, я был сосредоточенным; Я уже долго не пил. Мне нравился тот человек, которым я стал. Мне удалось это сделать – или мне так казалось. Меня осенило, что, возможно, я определял себя через восприятие других людей. Другими словами, я верил в обман. Я больше не был Даффом – королем пива. Был ли я все еще Даффом – из – GN’ R или Даффом – панк–рокером? Мне больше им не придется быть. Эти определения подходили для подростка. Может быть я, наконец, повзрослел; я был рад, что годы моей нестабильной юности были позади. Несмотря на то, что я защищал Ганзов, меня осенило: группа больше не была такой важной частью моей жизни.

Новый год я решил отпраздновать в дали от всех на Гавайях. Я не взял с собой велосипед, но хотел продолжать заниматься, поэтому начал бегать по пляжу. В какой-то момент я заметил, что цепочка и замок – которые я носил на шее, с тех пор как Ганзы подписали свой контракт – брякают у меня на груди.

Бряк, бряк, бряк.

Черт, это сильно раздражало.

Кстати, почему я ношу эту вещь? Как дань уважения Сиду Вишесу? Чтобы нести его крест и защищать панк? Вот кем мне нужно было считать себя?

Чушь собачья.

Я нашел человека, который подстригал газон на территории гостиницы, где я остановился.

«Эй, мужик, у тебя есть резак?»

«Конечно», сказал он. И жестом показал, чтобы я шел за ним.

Он отвел меня в ремонтную мастерскую, пошарился внутри и вытащил набор резаков.

«Ты можешь это срезать?», спросил я, показывая цепочку на шее.

Он пожал плечами. С ухмылкой на лице, он зажал цепочку между лезвиями резака. Я отклонился в другую сторону, и он разрезал цепь на две части, с силой надавив на ручки.

Я бы хотел сказать, что выбросил цепочку в Тихий океан и смотрел, как часть меня плавно погружается на дно, но все было иначе. Я бросил ее в мусорный контейнер за ремонтной мастерской, сказал спасибо и на этом закончил свою пробежку.

Глава 44

В ЛА Дом Чемпионов находился в постоянном движении из-за профессионалов по кикбоксингу, готовящимся к боям в штатах и за рубежом. Когда они увидели, что я был целиком посвящен тренировкам и что я не был какой-нибудь избалованной рок-звездой, они начали помогать мне с моими тренировками с Бенни. Я начал проводить технические спарринги с некоторыми из этих парней и увидел скорость, с которой я, как ожидалось, должен быть состязаться. Окей, взял это на заметку.

Сенсей Бенни стал для меня как отец, и я никогда не называл его иначе как по титулу, будь мы в додзё или за его пределами. Не потому, что он этого требовал – он даже специально говорил, что я мог обращаться к нему менее формально вне зала – а потому, что я почувствовал, какую важную роль он играет в моей жизни. Он был учителем; он заслуживал другого уровня уважения. И по сей день, я называю его «сенсей». После нескольких месяцев тренировок один на один с Бенни, мы начали работать вместе с другим парнем в зале по имени Майкл Мортео. Майкл, как и Бенни, был поразительно спокоен. Он начал обучаться боевым искусствам с пяти лет. Майкл также был сенсеем, и когда он проходил по додзё, то ученики поворачивались и поклонялись ему в знак уважения. Но Майкл был моего возраста, и чем дольше мы работали вместе, тем больше я воспринимал его как друга. Тем не менее, я редко делился личным с Майклом, поскольку всё, что ему было важно – это работа. Все разговоры были о том дне, том моменте, том ударе.

Иногда Бенни велел нам с Майклом спарринговать наверху, при этом моя нога была привязана к ноге Майкла. В то время я имел устойчивый инстинкт “бей или беги”, но связанный со своим противником, убегать я уже не мог. Таким образом, мне приходилось драться на близком расстоянии. Я уставал, я получал удары, я хотел упасть. Майкл провел несколько хороших выпадов – хоть это и был технический спарринг, где удары наносятся не в полную силу, это было больно. Тем не менее, пропущенные удары составляли уроки, которые я пытался освоить. После того, как я пропустил несколько пощечин по лицу, я подумал, что будет проще, если помнить про необходимость держать правую руку поднятой в защитное положение, когда не наношу ей удары.

Спарринг раскрывает любые недостатки внимания; у меня было много синяков под глазами.

Разбитый и выдохшийся после таких серий, я лучше фокусировался во время медитации. С моим тихим и чистым, после тренировок, разумом, моё мысленное убежище начало обретать форму. В моей голове это был действительно дом. Главная комната представляла собой додзё, одна стена которого была полностью покрыта огромными зеркалами в полный рост. Я начал обставлять дом вещами, которые, как я считал, были мне нужны: доспехи, склянки с очищающими зельями, амфоры с чистой водой и арсенал оружия – эй, жизнь была суровой, так что да, в моём убежище были и клинки.

Как сказал Бенни, надежда была на то, что я достигну той точки, когда мне уже не нужно быть физически истощенным, чтобы найти это состояние. Я смог бы пойти туда при необходимости – например, если бы меня охватила паника или пришлось иметь дело с людьми, угрожающими мне, и напряженными ситуациями, когда чувствуешь себя небезопасно.

Бенни придает большое значение честности. «Начинай каждый день с чистой совестью», говорил он. «Ты должен быть способным проснуться, подойти к зеркалу в ванной, посмотреть себе прямо в глаза и сказать “Я не врал никому, с кем вчера столкнулся”. “Я не обходил стороной спорные ситуации”. Если ты ведешь честную жизнь, то в ней нет места сожалениям».

Поначалу я действительно так делал – смотрел в зеркало. Я начал хорошо спать. Затем, сосредотачиваясь глубоко внутри моего мысленного убежища, я начал поднимать свой взор к огромным зеркалам и смотреть в свои глаза в своём сознании. Возможно, моя загруженность всё это время была лишь способом избегать неприятной правды о самом себе, способом убежать от последствий честных разговоров и честного поведения, способом притупить тяжелое бремя нечестной жизни?

Я смотрел на себя в зеркало: Будем считать, что ты проверил себя, МакКэган.

«Сегодня отличный день, чтобы умереть» - услышал я слова Бенни.

Хм? Я всё еще не понимал этого.

Следующим большим шагом для меня стал бы бой на ринге, которого у меня еще не было. Бой соединяет воедино все те навыки, которые я начал развивать – физические, технические, духовные. Мне пришлось бы объединять работу моих ног с другими движениями и одновременно играть партию в шахматы – передвигать противника, предвидеть его действия, заставлять его сменить направление. И в добавок было ещё испытание для моей сердечно сосудистой системы в форме поединка на ринге. И совсем неважно, сколько повторений ты сделал на груше, безостановочные удары в течение трех минут на ринге – это совершенно другая игра.

Однажды Бенни без предупреждения взял два спортивных шлема и одел один на мою голову. Я начал паниковать в этом шлеме – моя клаустрофобия дала знать – и Бенни увидел это в моих глазах. Или скорее в том, что мои глаза шныряют повсюду, глядя по сторонам, глядя вниз. Он помог мне успокоиться, сосредоточиться и преодолеть это.

Мне пришлось преодолеть эти вещи, ведь теперь я знал, что я был близок к бою с кем-нибудь на ринге – других причин носить шлем нет. Я видел людей, выходящих из себя после того, как они пропускали свой первый настоящий удар на ринге. Один огромный парень впал в шок и начал плакать. Множество эмоций высвобождаются в зале. Я не был уверен, чего ожидать от себя.

Сенсей взял банку с вазелином и помазал мне немного под глазами. Затем проделал то же самое себе. Нее. Не может быть. Он что, собирается стать моим первым спарринг партнером? Чемпион мира? Я узнал это выражение лица из видеозаписей его боёв, просмотренных мной.

После того, как прозвучал гонг, означающий начало первого раунда, вся моя техника исчезла в приступе страха, и я начал дико раскачиваться. Я, вероятно, нанёс несколько самых ужаснейших ударов, которые когда-либо были нанесены в этом додзё. Через несколько минут второго раунда, я, на мгновение, увидел затылок моего сенсея в воздухе надо мной, и вдруг проснулся на полу, а мою голову поддерживал Бенни.

Я был нокаутирован ударом ногой с разворота в прыжке в печень. Определенно, внезапный удар по органам может накаутировать вас и нокаутирует. Это был коронный удар Бенни. Воздушный удар. Как реактивный истребитель. А, ну да. Точно. Его ведь зовут Реактивный Бенни (Benny the Jet).

Сенсей сделал мне выговор, за то, что я не использовал защиту. Я был всё еще на полу, всё еще пытаясь прийти в себя. Он сказал, что мне следовало парировать удар и провести контратаку.

«Да, сенсей».

Он спросил меня, как я себя чувствую. К своему собственному удивлению, я чувствовал себя хорошо. Нокаут не был таким ужасным после всего пройденного. Это было, как падение со стула на мягкий коврик. Ничего особенного.

Глава 45

Спустя год после того как у меня обнаружили панкреатит, я вернулся в Сиэтл. У меня был назначен медосмотр у доктора Томаса. Он просто не мог поверить в то, что я изменился. Причем не только по внешним признакам, а что более важно и внутренне – состояние моих органов и крови улучшилось. Он не увидел заметных повреждений, за исключением отверстия в моей прожжённой стенке кишечника. В конце осмотра, по лицу доктора я понял, что он крайне удивлен.

«Сказать, что я и не надеялся, что вы поправитесь - ничего не сказать» - сообщил мне доктор Томас.

Хм.

Он продолжил – «Я не ожидал, что вы проживете более шести месяцев»

Не приукрашивайте Док, ну или вроде того. Я думаю, алкоголики, которые дошли до стадии острого панкреатита, частенько даже и не задумываются о том, чтобы изменить свою жизнь. Я решился. И это дало мне прилив адреналина.

Возможно, еще более поразительными были те изменения, что доктор Томас не имел возможности увидеть – перемены в моем сознании.

Однако, у меня был один вопрос для доктора Томаса.

«Почему у меня все еще текут сопли из носа, ведь я перестал нюхать кокс?»

«Отказ - это только начало пути к полному выздоровлению. Ваш организм все еще пытается избавиться от некротических масс», - сказал он ( прим. переводчика: некроз носовой перегородки – следствие употребление кокаина).

Другими словами мое тело стало настолько приспособленным к избавлению моих носовых пазух от всякого дерьма, что еще не осознало, когда же нужно остановиться. И это заняло намного больше времени, чем я ожидал, гораздо больше.

Вскоре после того, как я возвратился в Лос-Анджелес, Калли перенес пересадку сердечного клапана, о которой мечтал с момента нашей первой встречи. После операции, он взял шесть дней перерыва, затем возобновил тренировки чтобы вернуться к профессиональным гонкам. Я был на его первой гонке после возвращения – это был чемпионат мира. Реабилитироваться и участвовать в соревнованиях такого уровня уже равносильно победе.

Как-то Мэтт Сорум позвонил мне и спросил, хотел бы я сыграть партию ритм-гитариста в понедельник вечером в Viper Room с гитаристом Стивом Джонсом из оригинального состава Sex Pistols и Джоном Тэйлором из Duran Duran. Это было заманчиво. Слэш был на гастролях с Snakepit, так что мне нечем было себя занять. И, черт побери, Стив был моим героем. Это был бы большой шаг для меня, потому что до этого момента я не играл в живую, будучи абсолютно трезвым. На самом деле, насколько я знаю, я никогда за всю свою жизнь не играл трезвым. Я всегда делал пару глотков из бутылки перед шоу, даже во времена наших первых выступлений. Все мои идолы проходили через это, не так ли? Кит Ричардс, Игги Поп, Джонни Сандерс и Стив Джонс – все они отказались от алкоголя. Однако, я был в ужасе от перспективы играть трезвым.

Конечно, несколько лет назад я был свидетелем того, как Игги еще может выпить в студии или на сцене, даже после того как он стал трезвенником. Он поражал меня своей способностью достигать этого особого состояния, при этом ничего не принимая. И Стив Джонс был трезвенником. Мэтт Сорум и Джон Тейлор, тоже, так что я буду в хорошей компании. Я решил пойти на несколько репетиций. Прежде, чем я осознал это, пришел вечер выступления, о чем гласила афиша перед Viper Room.

Это было в июне 1995 года, и тогда за зданием Viper Room был самый центр Голливуда, заполонённый самыми стильными и субъективными людьми на планете. К счастью, со мной в ту ночь были Калли, Адам Дэй, и MCBob. Но все же!

Могу ли я это сделать?

Я не мог избавиться от чувства, что все эти люди будут пялиться на меня. Обычно алкоголь помогал мне. Единственное, в чем я был уверен на протяжении всей моей карьеры, это то, что я точно облажаюсь, если буду чересчур обладать собой во время выступления. Я мог просто отказаться, но я хотел попробовать, не смотря на все свои опасения.

Все сводилось к этой банальной дилемме: борись или беги.

Когда мы добрались до площадки, внезапно мной что-то овладело. Я почувствовал гнев, прилив ярости. Я хотел разнести это место, напасть на людей, причинить вред самому себе.

Само шоу я помню смутно, однако все прошло хорошо. Я все еще не был уверен в своем выступлении. Несомненно, я знал, что играл аккорды верно. Но не знал, был ли я так же хорош? Как только я смог, я вышел, чтобы найти Калли.

«Калли, ну как я тебе?» - спросил я его.

«Что? Как ты мне? Ты шутишь? Вы, ребята, просто сразили всех наповал»

Он смотрел на меня, и я мог точно сказать то, о чем он думал: мы вернулись. Калли и я часто, казалось, знали то, что другой думал, таким образом, я вполне уверен, что он услышал, как я тихо добавил: Вместе.

Глава 46

К моменту того шоу в Viper Room я был вне общественного внимания больше года, и никто в действительности ничего не знал о том, как я проводил свои дни. Все то время, пока я восстанавливался и тренировал свое тело, моя жизнь была скрыта от посторонних взглядов. Думаю, что я и не замечал, что со мной произошли значительные физические изменения. Конечно, и Эксл, и мой доктор, мои братья и сестры и мама заметили перемены, и не обошлось без ободрительных комментариев. Но я не был подготовлен к реакции людей после того первого концерта в Viper Room.

Мэтт Сорум позвонил мне на следующий день после шоу.

“Ходит слух что ты сделал липосакцию и подтяжку лица!”

“Что? Ни в коем случае!”

“Да, так все говорят.”

Судя по тем слухам, разница с которой мой путь отличался от типичного «голливудского», никогда не была настолько очевидна. На самом деле, я принял их за комплимент.

Еще кое-что произошло той ночью, чего некоторое время не было в моей жизни: я общался с женщинами. Некоторые из них даже проявляли интерес ко мне, и я изо всех сил старался облегчить для себя разговор с ними. Но теперь я смотрел на все это совершенно иначе и пока что не был готов к чему-то подобному. Мне предстояло еще многое сделать. Кроме того, что бы я делал с пьяной девчонкой, ну или с одной из этих клубных малолеток и тусовщиц? У меня не было абсолютно ничего общего с этими людьми. Меня волновала лишь литература, боевые искусства, здоровая еда, и мой велик. Я был холодным как лед кретином. Я находился в Лос-Анджелесе, только потому что все еще пытался работать с GN’R. Этика ночной жизни там была чем-то, что я теперь рассматривал как нечто незначительное.

Той ночью домой я пошел один.

Теперь, осознание того, что я могу продолжать играть музыку, возродило во мне невероятно сильное желание как можно скорее снова взяться за гитару. Я с нетерпением ждал серию концертов, которую Мэтт назначил на сентябрь-октябрь 1995 года. Мне очень понравились ребята в группе, кстати, Стив Джонс даже начал кататься вместе со мной на горном велике.

Viper Room был забит красавицами каждый раз, когда мы играли. Как оказалось, Джон Тейлор был настоящим магнитом для телочек. Через некоторое время я решил, что возможно готов попробовать еще раз. Первая девочка, с которой я начал тусоваться, была тоже трезвенницей. Она начала много говорить о какой-то “программе.” Сначала я и понятия не имел, что она имеет в виду, хотя она подумала иначе. Оказалось, она говорила об обществе «Анонимных алкоголиков».

«Я ничего не знаю об этом» - сказал я ей.

Она начала оставлять одежду у меня дома. Я хотел бы собрать ее и положить в кучу. Стоп, стоп, хватит! Будь честен. Через несколько недель я вернул ей ее обратно.

«Я все еще пытаюсь разобраться в себе», сказал я. «Но есть вещь в которой я точно уверен - я не готов иметь подружку».

В это время мой старый друг Уэст Аркин начал звонить мне чаще. Он боролся с зависимостью от крэка и героина с того дня, как я встретил его в Голливуде в 1985 году. Много лет я чувствовал себя настолько беспомощным, чтобы сделать хоть что-то, что помогло бы ему - несмотря на просьбы его подруг. Сам я был настолько обдолбан, что просто не мог играть какую-либо роль в борьбе с зависимостью у других людей. Я понял насколько ему, должно быть, плохо если из всех людей вокруг него он решил позвонить именно мне. Из всех людей!

Я постоянно подвергал себя опасности, употребляя наркоту, и пил пока не образовалась опухоль поджелудочной железы. Я сравнивал себя с Уэстом, ведь я пережил и то, и другое дерьмо. Действительно? Ничего себе.

Когда я говорил с ним теперь, казалось, что Уэст серьезно относится к тому, что бы завязать. И я чувствовал, что теперь знаю некоторые вещи, которые могли бы помочь ему - даже если я и не был в состоянии сам сделать из кого-либо трезвенника. Так что я предложил ему заниматься со мной самбо. Один из учителей из Академии боевых искусств, Сенсей Энтони - чемпион мира по eskrima (прим.пер.: Эскрима – древнее боевое искусство южных Филлипинн, бои на палках) – заинтересовался случаем Уэста и скоро согласился обучать его.

Энтони, казалось совсем не испугался, увидев следы от игл и нарывы. Энтони изучил все аспекты отказа от наркотиков. Это была война; Энтони взял это на себя, чтобы помочь Уэсту покончить с зависимостью. Уэст показал, что он прилежный ученик и направил все свои силы на это обучение. После нескольких месяцев, самое трудное осталось позади. Я подумал, что он нашел то, в чем так нуждался. А именно - в боевых искусствах, впрочем, как и я.

Но наркотики и зависимость от них всегда прячутся в тени и подкрадываются именно тогда, когда меньше всего ожидаешь. В момент, когда ты думаешь, что теперь все позади и можно расслабиться, как раз и нужно удвоить свою бдительность. Я знал это по своему опыту. Позже я узнал, что то же самое происходит с моим другом Эдди. Эд снова медленно погружался в это болото, но я был в Лос-Анджелесе, слишком далеко, чтобы помочь. Он прошел весь этот путь, и в конце концов оказался в тупике. К счастью, Эдди вовремя понял что с ним происходит, и позвонил мне. Мы нашли для него реабилитационную клинику, и он согласился отправиться туда той же ночью.

Если я решил и дальше избегать эти ловушки, я должен был продолжать укреплять свой дух. Единственный способ, о котором я знал - это развивать себя физически. Я начал спарринговать так часто, как только мог, при этом не забывал о тренировках и поездках на велике. Конечно, я тренировал удары и захваты, но как только я поднимался на ринг, и получал удар по голове – то частенько забывал все, чему научился. Это было самым большим шоком – получить удар по голове, особенно в нос.

Я слышал кого-то вопящего в моем углу:

“Уклонись! Удар!”

Но это не помогало. А если я пропускал удар, то становился напряженным и резко останавливался.

И тогда я уже не был мысленно сосредоточен, и моя башка становилась боксерской грушей, которая качается взад и вперед, принимая удар за ударом. Но стоило мне привыкнуть к этому, и это уже ничем не отличалось от удара в плечо. Я мог расслабиться несмотря на удар в голову. Вскоре от удара по морде я начал получать странное удовлетворение.

Боль это хорошо.

И тогда мне начало нравиться получать удары по голове, ну или пинок. Что угодно. Я начал принимать удары, видеть их приближение, и даже иногда парировать.

Боль это приятно.

Бенни огрызался на меня, когда понимал, что я пропускаю простые удары.

«Я не учил тебя быть таким. Удар- это то, чего мы пытаемся избежать. Начни играть в шахматы, а не в шашки. Это - игра в шахматы. Жизнь - игра в шахматы».

Я должен был учиться различать хорошую боль и плохую. Конечно, та боль, что я испытывал, когда занимался в зале отличалась от боли в моих пазухах, из-за того что кокс сжег мою перегородку. Но боль от ударов не была тем же самым, что и боль от тяжелой работы. Позвольте хорошей боли уйти. Честной боли.

Никогда не отходи назад по прямой линии.

Никогда не замирай на месте.

Парируй удар.

Дерись со своим противником так, как он дерется с тобой.

Размещай противника там, где тебе нужно.

Как-то Сенсей Бенни сказал мне, что я снова готов выйти на ринг.

«Пришло твое время», - сказал он.

На тот момент я доверял Сенсею Бенни свою жизнь, и если он сказал, что я готов, то значит так и есть. Я и глазом не моргнул.

Не знаю, помнит ли Пити Каннингем те три раунда, что мы провели на ринге, но я точно их не забыл. Пити был чемпионом мира в среднем весе и готовился к защите своего титула. Для него я был лишь спарринг-партнером, куском мяса. Но я был быстр.

Однако Пити был быстрее. Намного быстрее.

В первом раунде я заметил, что он выкладывается по полной. Он был известен ударами с ноги в голову и молниеносными ударами сверху по плечам. Я уже научился достаточно хорошо защищать свою голову, но эти удары по плечам были настолько быстры, что я почти не мог уклониться. К концу второго раунда, и на всем протяжении третьего, мои руки были бесполезны. Я никогда не чувствовал подобной боли в плечах. Но он не смог послать меня в нокдаун, тем более в нокаут. Я не паниковал и не нервничал. Я знал, что мой сенсей организовал этот бой, чтобы я понял и раз и навсегда доказал, что я могу постоять за себя.

Когда последний гонг огласил окончание боя, Пити подошел ко мне и сказал: «Ты можешь вернуться домой и сказать своим друзьям, что ты провел три раунда с чемпионом мира!»

Я не знал, хвастался ли он, или был просто удивлен, что я выстоял. Это не имеет значения.

Вскоре после этого мы с Экслом пошли на концерт Red Hot Chili Peppers. Когда я вышел на улицу, два парня начали кричать мне:

«Чертов педик! Короткостриженый пидарас!»

Раньше, если бы я услышал что-то подобное, то почувствовал бы себя беспомощным щенком. Два года назад я бы сказал “Пошел ты, ну щас ты получишь!” Теперь я с трудом понимаю, почему я чувствовал себя оскорблённым. Если кто-то думает, что ты гей, или настолько глуп, что ожидает, что это заденет тебя, то какое тебе до этого дело? Он просто не воспитан и пьян, раз думает, что это нормально – сказать такое публично. Я лишь рассмеялся про себя, и пошел дальше. Мне просто насрать.

Бенни рассказывал мне об умении уйти с достоинством. Я видел парней из школы самбо, знал, что они могут буквально убить кого-нибудь. Они просто уходят и улыбаются, когда кто-то пытается противостоять им. Какое им было дело?

То, как я отреагировал на поведение тех парней, орущих на меня, подтвердило, что уроки Бенни действиельно были усвоены: я удалился в воображаемый безопасный дом и осознал, что не нуждался в оружии. Уверенность стала моим оружием.

Оказалось, что все те навыки, что дал мне сенсей Бенни, нужны были для того, чтобы я не дрался.

Часть IV
You shined a light where it was dark, on my wasted heart

Глава 47

После выступлений под названиями Kings of Chaos, Mr. Moo’s Futurama, и Wayne Neutron, Мэт Сорум, Стив Джонс, Джон Тэйлор и я в конечном итоге назвали нашу незапланированную «супергруппу» Neurotic Outsiders. Было забавно, что люди вообще называли нас группой, не говоря уже о приставке «супер». Всё было предельно просто – наши живые выступления не были чем-то большим, чем панк-рок вечеринки, на которых несколько парней играли каверы на известные песни - Clash, Pistols, Damned, Stooges – а наши друзья запросто забирались на сцену и исполняли с нами одну-две песни. Но после того как мы отыграли серию концертов в клубе Viper Room и парочку выступлений по стране в течение февраля 1996, нас стали преследовать звукозаписывающие компании. Я был ошарашен. Мы же просто для смеха это делали, в конце концов. В итоге, лэйбл Мадонны, Maverick, предоставил нам аванс в размере миллиона долларов. Это было в четыре раза больше, чем предложили Guns! С нашей точки зрения, этот контракт содержал некий элемент грабежа, и всё – особенно благодаря участию Стива Джонса – напоминало о фильме Рок-н-ролльная Афера (The Great Rock ’n’ Roll Swindle).

Джон Тэйлор посмеивался над особенностями музыкального бизнеса. Он жил в квартирке на Венис Бич в то время, когда работал над проектом Neurotic. Он рассказывал мне предостерегающие истории из тех времён, что он был с Duran Duran.

«Я думал, что жил сказочной жизнью и поток денег никогда не прекратится», - говорил он. «Я владел домами в Париже, Лондоне и Нью Йорке. Везде летал только частными самолётами. А однажды проснулся, и всё было кончено. Деньги кончились».

В группах, с которыми я выступал, никогда не говорили о бизнесе. В большинстве из них, разумеется, не было и смысла говорить о бизнесе. А в Guns N’Roses финансовых вопросов было полно, но мы боялись говорить о таких вещах, чтобы не выдать свою некомпетентность. Теперь же, неспособность признать существование деловой стороны работы в музыкальной группе начало казаться мне трусостью, ну или на крайний случай неспособностью существовать в реальном мире: профессиональные музыканты может быть и плохие бизнесмены, но бизнесмены тем не менее. Я чувствовал, что нечестно притворяться, что это не так и отрицать очевидные вещи. Теперь, когда я знал, что выживу и что буду продолжать играть музыку, я решил, что в какой-то момент мне нужно будет разобраться в коммерческой стороне моей профессии.

Но прежде, Neurotic Outsiders должны были записать альбом. Мы собрались в NRG Studios в Северном Голливуде, записали песни, которые играли живьём весь прошедший год, и к концу лета 1996 начали готовиться к выпуску своего дебютного альбома, названного в честь группы. Несмотря на то, что мы сказали всем лэйблам, мечтавшим нас подписать, что мы не хотели запускать полномасштабный тур, мы всё-таки отыграли серию выступлений в Сентябре, чтобы раскрутить диск. Я вновь отправлялся в дорогу.

За несколько дней до выхода альбома, мы играли в нью-йоркском Webster Hall, который также был отправной точкой моего неудавшегося сольного тура. В этот раз было по-настоящему весело. Затем последовали Бостон, Вашингтон и Торонто. А потом пришло 13 сентября 1996 года и шоу в Понтиаке, штат Мичиган. Мы встречались с прессой в каждом городе, где выступали, и здесь, недалеко от Детройта, я разговорился с писателем Джоном Стэйнбруком, писавшим для скейтерского журнала Thrasher. Стэйн долгое время был предводителем панковской тусовки Толедо и он брал у меня интервью несколько раз в прошлом. Он принёс диктофон в мой гостиничный номер. Я был рад вновь его видеть.

После интервью он сказал: «Мужик, я знаю, что ты теперь трезвенник, и что не интересуешься моделями и вся херня… Но есть тут девушка, друг моей семьи. Мы дружим с детства, она клеевая, ходила по подиумам в Милане и Париже. Совсем недавно переехала в Лос-Анджелес».

Я не был уверен в том, чего он от меня хочет, и поэтому просто сказал: «Не вопрос, чувак, я могу ей показать город или что-то типа того, когда вернусь».

«Отлично!»

Но вместо того, чтобы дать мне её номер, он поднял трубку телефона в моём гостиничном номере и набрал её.

«Её зовут Сьюзан», - сказал он и дождался, пока она ответит.

Он быстро объяснил ей, кто я такой и передал мне трубку. Мы обменялись вежливостями и договорились встретиться, когда я вернусь в Лос-Анджелес в Октябре. По голосу она показалась мне милой.

После этого Стэйн и я вышли из гостиницы, чтобы выпить кофе, и когда мы проходили мимо газетного киоска, он показал мне на обложку журнала.

«Это и есть Сьюзан», - сказал Стэйн.

«Oу!»

Назовите меня поверхностным, но я гораздо больше заинтересовался, когда увидел это фото. У неё были длинные тёмно-русые волосы и тёмные миндалевидные глаза. Охренительная красота. На фотографиях из журнала она была почти голой, и её тело было просто сногсшибательно.

«Ага», - сказал Стэйн, прочитав мои мысли. «Она шикарная. Я не собирался упоминать об этом, но после этой съёмки фотограф Стивен Мэйзел дал ей прозвище “Тело”».

«А как фамилия у Тела?»

«Холмс»

Я позвонил Сьюзан Холмс на следующий день. Мы долго разговаривали. Я позвонил ей вновь через несколько дней, и мы стали много общаться. Мне ещё оставалось несколько выступлений в Европе, но к тому моменту как я готовился лететь домой из Германии в конце Сентября, мы уже договорились, что она встретит меня в аэропорту Бюрбенк.

Когда она подошла ко мне в аэропорту, мне было приятно иметь возможность смотреть ей в глаза не нагибая шеи: она ростом 180 см. Будучи метр девяносто, я ценю высоких женщин.

На мне была заношенная майка для длительного перелёта. Было удобно, конечно, но дело не в этом – у меня был хитрый план. Сьюзан и я должны были идти в ресторан после моего прилёта.

Когда мы сели в её машину, я сказал: «Слушай, почему бы тебе не заглянуть ко мне домой? Я бы принял душ и переоделся…»

Сьюзан на это не повелась. Она предложила вместо этого пойти в супер-простой суши бар и провести время там.

Вау, да у неё есть принципы. Становилось интереснее.

Она не имела понятия о том, через что мне пришлось пройти, только слухи и немного из того, что я сам успел ей рассказать о том, кем я когда-то был. Когда она заказала саке, чтобы успокоиться (разумеется… я же красавчик!), меня нисколечко это не задело. Мне становилось всё комфортнее в таких ситуациях. И тур с Neurotic Outsiders сильно помог в этом процессе. Я больше не сдерживался изо всех сил каждый раз, когда я оказывался в баре или проводил время с людьми, которые пьют. Общение с «нормальными» - теми, кто умеренно употребляет алкоголь – помогло мне увидеть, насколько извращённой была моя жизнь и насколько силён был мой алкоголизм. В компании умеренно выпивающих людей я укреплялся в своей трезвенности.

Вскоре я узнал, что когда Сьюзан встречается со своими подругами, они частенько выпивают по бокалу вина или по коктейлю – как и все нормальные люди. Но Сьюзан никогда не злоупотребляла. Нигде даже близко. Одного бокала вина могло быть даже много для неё. Мне всегда казалось это забавным. В прошлом, бутылка вина для меня не была чем-то большим, чем глоток воды или подушечкой жвачки. Она никак на меня не воздействовала.

Я был трезв и честен, так что первые несколько недель со Сьюзан были эмоционально насыщенными. Месяц вместе казался годом – в хорошем смысле. Отбросив всякую чушь, мы быстро узнали друг друга и заложили прочную основу. И когда Сьюзан наконец пришла ко мне домой, Хлоя сразу же её полюбила.

Я позвонил Калли вскоре после того как начал встречаться со Сьюзан.

«Чёрт побери, я выиграл в лотерею!» - поделился я.

«Похоже ты весь на эмоциях, брат», - ответил Калли.

«Ага, ты даже не представляешь, насколько я счастлив» - сказал я.

Поделиться этим с одним из моих лучших друзей было здорово, но я же должен быть честен о своих чувствах и со Сьюзан тоже, думалось мне.

«Я так счастлив», - сказал я ей.

Это было жизнью без сожалений.

И в тот момент я осознал:

Сегодня прекрасный день, чтобы умереть.

Думаю, наконец я понял эту фразу правильно.

Если чему-то суждено было случиться со мной завтра, моей последней мыслью не было бы «Жаль, что я не сказал Сьюзан о том, что я к ней испытываю». Я бы сделал всё, я не хотел умирать, но я мог бы гордиться тем, что не оставил ничего несделанным или несказанным. Вот что значило просыпаться с чистой совестью, быть честным.

Может быть, эта фраза Безумной Лошади и не была мрачной. Может, она вовсе и не о смерти. Может, она о жизни и о том, как её проживать.

Глава 48

Вышедший в конце 1996 года пресс-релиз сообщал, что Слеш официально покинул ГНР. Это едва ли удивило меня - я давно свыкся с фактом, что он ушел. В любом случае,не было похоже, что ганзы были всё еще активны. Он оставил пустую студию, оплачиваемую организацией, которая едва сводила концы с концами.

Neurotic Outsiders выполнили свои обязательства относительно живых выступлений и разошлись. Дружба осталась, но мы перестали играть регулярно.

Однажды днем я пошел в Дом Чемпионов и вошел, когда там проводился урок.

Сенсей, руководящий уроком, сказал “Повернитесь и поклонитесь”.

Студенты повернулись ко мне и поклонились.

Это был очень важный и совсем неожиданный обряд обмена любезностями. Естественное демонстрирование уважения от людей, которые учились и преподовали там, было наивысшей похвалой, которую я мог представить. Это было куда более ценным для меня, чем любой пояс или диплом, хотя у меня было чувство, словно я окончил обучение в университете.

В декабре 1996 Сьюзан и я решили спланировать наш совместный выезд на новогодние праздники. Мы заказали комнату в Hilton Waikoloa на Big Island на Гаваях.

Мы были вместе одни и влюблены. Всё было превосходно. Пока однажды утром, Сьюзан не проснулась с плохим самочувствием. Мы позвонили на ресепшен, чтобы те поискали доктора. Не проблема, отель имел собственного доктора и мы могли попасть на прием в тот же день.

Тропический декор делал кабинет доктора непривычно дружелюбным. Медсестра зарегистрировала нас и затем сопроводила в диагнозтический кабинет. Она попросила Сьюзан описать симптомы. Женщина всё записала, широко улыбнулась, и подмигнула типо как в немом кино. Она сказала, что доктор скоро придет, и вышла.

“Что с ней?”- я сказал.

Доктор вошел, бодрый и насвистывая. Он попросил Сьюзан сдать образец мочи. Она сдала. Преувеличенная усмешка распространилась по его лицу, и он опять вышел.

“Странный” - сказала Сьюзан.

Он снова вошел пару минут спустя.

“Ну, поздравляю, Мистер и Миссис МакКэган, это точно как я подозревал. В конце концов, Гавайи- это место, где происходит любовь.”

“Простите?” - сказал я.

“У вас будет ребенок!”

Я едва не шлёпнулся в обморок.

Расклад был такой: мы не были еще Мистером и Миссис МакКэган, мы были вместе всего несколько месяцев, и никто еще из нас не был в ситуации, когда “поздравления” касались беременности.

Мы вернулись обратно в наш номер и немного поговорили. Мы говорили о том, что заведём детей - однажды, то есть - ещё в самом начале наших отношений. Теперь всё, что мы говорили до этого, будет проверено на деле.

Более подходящего времени и выбрать было нельзя, тем не менее. Сьюзан закончила работу моделью, поэтому она больше не могла заниматься карьерой. Если мы пережили напряженность того первого дня, всё нюансы,о которых мы беспокоились, улетучились.

Следующим шагом было достать скелет из шкафа. Я рассказал ей свои грязные истории. Это заняло немного времени. Она рассказала мне свои.

Все шло не так, как я планироал в моей новой жизни. Но я осознавал, что мои идеализированные понятия об идеальной жизни были не более, чем мешаниной из недостижимых образов из фильмов Фрэнка Капры. Те мои далекие мечты были слишком пассивны. Внешние силы влияли на развитие романтических отношения не больше, чем на течение других сторон жизни. Мне пришлось взять все в свои руки, диктовать курс самому - или, точнее, с партнером, который бы также стремился достичь тех же целей. Да, мы должны с этим разобраться. Дерьмо случается; жизнь всегда будет непредсказуемой. Выбирать было мне - и нам - реагировать на каждую ситуацию или нет.

B конце концов, я чувствовал себя готовым к этому. Те темные часы и дни, и недели, и года отошли на второй план там, на Гаваях, когда мы со Сьюзан обсуждали наш следущий шаг. Мы были быть командой, прошли бы огонь и воду, и мы надрали бы задницы по-крупному.

Увереннось - это значит знать, что ты сможешь сделать что-либо, прежде чем ты даже попробуешь это сделать.

Могу ли я быть хорошим отцом?

Да.

Глава 49

Как только Сьюзен и я вернулись в Лос-Анджелес, мы занялись всем тем, чего обычно ожидают от молодой супружеской пары. Мы купили кучу книг о родах и по воспитанию детей. Мы нашли врача, который следил за ходом беременности. Так же посещали специальные занятия для беременных. Разумеется, до тех пор пока у вас действительно не появится ребенок, ничто не сможет подготовить вас к его появлению. Это все вроде как понарошку, пока ребенок не появится на свет. Но мы однозначно были крайне взволнованы, и чуть ли не теряли сознание от всего, что было связано с новорождённым.

Сьюзен почти никогда не тошнило. В то время как неделя шла за неделей, она вошла в фазу комфорта. Мы практиковали некоторые методы медитации, которым научил меня Бенни. В свое время они помогли мне справиться со своими страхами. Сьюзен тоже решила попробовать.

Прошло больше двух лет с тех пор как я сделал свои первые инвестиции в 1994 году. Сумму этих «пробных» инвестиций ни в коем случае нельзя было назвать огромной - мои изначальные издержки составляли менее 100,000$ - при этом некоторые акции раздробились и продолжали расти. Посмотрев на эти результаты, я почувствовал себя довольно опытным. Но как только дело доходило до финансовых отчетов GN`R, я сразу спускался с небес на землю. Сколько бы я на них не смотрел, я ничего не мог понять. Несколькими годами ранее я бы просто посмотрел бы на это все и заснул. Теперь это было моей целью. Знание стало моим стимулом. Я был готов к тому, чтобы учиться.

Однажды я поехал в Санту-Монику, чтобы поступить в колледж на факультет бухгалтерского учета. Я сразу же столкнулся с проблемой.

“Я сожалею, сэр”, ответил мне человек из приемной комиссии, “Но для того чтобы поступить на первый курс, Вам необходимо доказать, что Вы закончили среднюю школу”.

В этом и была сложность. Ведь я не закончил среднюю школу. Однако мне не было тяжело учиться. В третьем и четвертом классах, я даже хотел стать доктором. Моя мама была тайно восхищена, ведь ее брат был врачом. Моего дедушку выгнали из его дома в Ирландии, когда ему было четырнадцать. На лодке он доплыл до Америки, где принял участие в Первой мировой войне, так же работал в шахтах, на Восточном побережье. Началась вырубка леса и он переехал на запад, а затем, во время Великой депрессии, работал на Росса Дэма в севере Каскадных Гор. Что касается его сына – моего дяди Джона – то, как он стал доктором, было прекрасной американской историей успеха. Дядя Джон даже учился в Иезуитской школе, Университете Сиэтла, как того и хотела его ирландская католическая семья. Когда я учился в начальной школе, мне казалось что я пойду по его стопам. В средней школе я был в классе для одаренных с остальными умниками. Мне было настолько легко учиться, что мне стало просто наплевать, и я вошел в мир под названием «Рок-н-ролл, девочки и наркота». Вскоре я совсем забил на школу, и погряз в неприятностях. В конечном счете меня вышибли оттуда, за то что я пырнул кого-то ножом. Меня перевели в другую школу, где я никого не знал.

В средней школе я начал играть в группах. В десятом классе я начал выезжать с концертами в другие города. Как-то раз я подошел к своей маме и сказал, что я не могу заниматься тем и другим, что музыка стала важнее для меня. Я перешел в другую школу под названием Nova, основанную хиппи в 1971 году. Здесь не было помещений для занятий, но было много кресел-мешков и безмозглых детей. Если ты зачислен в альтернативную школу, это значит, что ты не ходишь в нее вообще. Предполагалось, что я должен был выполнять все задания самостоятельно. Но я ничего не делал, а только репетировал и выступал на концертах. У каждого за пределами университетского городка должен был быть социальный педагог, достигший хотя бы восемнадцати лет. Его обязанность - проверять твои работы. Моим была Ким Уорник из Fastbacks. Единственным обязательным требованием в Nova было – раз в две недели присутствовать в школе хотя бы пол часа. Через некоторое время я перестал соблюдать это условие, и меня выгнали. Это был конец моей школьной жизни. Это произошло в 1982 году. Теперь, спустя пятнадцать лет после последнего отсиженного мной урока, я хотел вернуться в школу. К счастью, в восемнадцать лет я получил диплом об общем образовании. Я сдал хорошо – на 97 баллов. И даже получил грамоту от губернатора. Моя мама сохранила не только документы из различных школ, но и копию моего диплома. Я вернулся в Санту-Монику со всеми копиями и поступил. Но это оказалось лишь первым препятствием.

Я намеренно сдержанно оделся для своего первого занятия. Мои волосы были все еще короткими. Но люди знали кто я, ведь это Лос–Анджелес. После первого учебного дня, люди столпились на автостоянке чтобы попросить у меня автограф. С этого момента все было более-менее хорошо.

Преподаватель был отпадным! Это он продвинул в Америке тв-шоу Power Rangers. Он преподавал, потому что это ему нравилось, а не для того, чтобы просто заработать. Темы которые мы проходили на занятиях, быстро становились понятными, но я вдруг осознал, что не имею понятия о том, как учиться самостоятельно. Я позвонил своему брату Мэтту и попросил о помощи. В итоге я нанял одного студента из университета, чтобы тот занимался со мной. Мы встретились в библиотеке. Прежде, чем я смог спросить о чем-либо касательно учебы, этот парень задал вопрос мне.

«Расскажи мне о телочках», - сказал он. «Сколько их было у тебя?»

«Что? Мы находимся в библиотеке и я нанял тебя не для этого».

«Да ладно тебе!» - сказал он. «Скажи цифру!».

Как только я получил достаточно знаний, я понял, что с бухгалтерскими отчетами GN`R все в порядке. Аллилуйя.

Из моего опыта я понял, что как только люди видят перед собой рок музыканта, они сразу представляют, что ты либо тупоголовый, либо чувак, который летает на своем частном самолете с проститутками и коксом. Ну или то и другое сразу. Конечно, я был наглядным примером обоих клише, но в этом классе для занятий я почувствовал – только не смейтесь – любовь к этому месту, к учебе.

На первом курсе я получил «отлично» по всем предметам.

Я был полностью увлечен этим.

Глава 50

Вест Аркин внезапно перестал приходить в додзё. Сенсей Энтони звонил ему и несколько раз заезжал к нему домой, но выйти с ним на связь не получалось. Я звонил один или два раза Весту, но затем мои старые защитные механизмы пробудились, и я стал подозревать, что он снова начал принимать наркотики.

Ты наебал меня, мужик!

Я был полон такой жгучей черной злобы, какой я давно не испытывал.

Вест стал звонить мне домой. Я сидел, сложа руки, слушая его голосовые сообщения и не поднимая трубку. Он хотел помощи.

Да, я помог тебе, а ты меня наебал. Можешь забыть обо всем.

Мне еще предстояло научиться прощать. Я еще не научился сострадать, когда такие, как Вест не сдерживают обещаний.

Затем, в конце мая 1997 года, Вест Аркин был найден мертвым в своей квартире, на его теле были следы ожогов от трубки для курения крэка, следы уколов и кровоподтеки.. Его “дружки-наркоманы” ограбили его квартиру и унесли все его музыкальное оборудование, когда он валялся рядом мертвый. Они также украли кассеты со всеми его демо-записями, которые он записал.

Я чувствовал, что это я позволил Весту “скатиться вниз”. Возможно, я мог бы сделать для него нечто большее. Возможно, я мог бы по крайней мере быть с ним, в его квартире в его последнюю минуту, даже если просто ради того, чтобы по-дружески поддержать его.

Я любил тебя как брата с того самого дня, как мы познакомились, вместе играли на гитарах, шутили. Мне так жаль, Вест.

Я стал все больше и больше думать о том, чтобы уехать ко всем чертям подальше из Л.А.

Сьюзен и я отправились на озеро, которое, как я слышал есть в Малибу. У меня всё ещё была моторная лодка в Lake Arrowhead, но это место находилось так далеко, что я больше ни разу не использовал ее. Я думал, вместо того, чтобы иметь жилье прямо в городе и дом далеко-далеко от города, возможно мы могли бы найти дом для постоянного проживания, чтобы мы, одновременно, распологались недалеко от работы, но и могли бы использовать лодку.

Хотя я жил в Лос-Анджелесе в течение практически 10 лет, я не бывал в округе, и мне никогда не приходилось знавать прилегающие районы достаточно хорошо. Мы бесцельно катались, пока я не увидел пикап с привязанной к трейлеру лодкой. Транспортное средство было оставлено на дороге. Я остановился.

-“Как дела?”- сказал я. “Эй, мы ищем здесь озеро. Вы туда едете?”

-“Э-э, нет,”- сказал водитель. “Я двигаюсь в Lake Arrowhead. Я просто менял колесо.”

-“Вы не знаете, здесь есть где-нибудь поблизости озеро?”

-“Всего в нескольких милях вверх по дороге есть так называемое озеро Малибу. Но это не более, чем пруд.”

Он запрыгнул обратно в свой трейлер и поехал. Мы продолжали двигаться по Малхолланд – той же дороге, которая идет вдоль верхнего хребта через Голливудские Холмы, и так мы добрались до озера Малибу. Парень был прав. Тем не менее, я остановился, мы вышли из машины, и я осмотрел местность. Когда я посмотрел на улицу, я увидел вывеску: “Продается”. На холме, вдали от дороги, стоял дом, или скорее особняк. Огромный особняк. На вывеске был номер телефона. По какой-то причине я решил набрать этот номер.

После нашего разговора, голос на другом конце сказал, что закладная по этой недвижимости была просрочена, и ей владел банк.

“Предложите сумму,” – произнес голос.

Мы поболтали еще немного, и я договорился, чтобы нам устроили экскурсию по дому. Мне было интересно посмотреть, как это место выглядит изнутри. Сьюзен и я могли заглянуть туда.

На вершине холма располагался большой фонтан, окруженный подъездной дорогой. На улице был олимпийских размеров бассейн и теннисный корт, восемь спален, семь ванных, 7500 кв.м жилой площади. Это место было прямо как из хип-хоп видео. Но вы бы не могли назвать то состояние, в котором находился дом, готовым для заселения. Пара, которая владела этим местом, пережила ужасный развод. Муж съехал, а жена устроила погром.

Катание на водных лыжах в близлежащем озере было невозможно, но шутки ради я предложил за этот дом сумму, значительно меньшую, чем миллион долларов. Для такого большого дома моё финансовое предложение было бы завидной сделкой где-нибудь в Фарго, штат Северная Дакота. А это тем временем был Малибу.

Мой телефон зазвонил на следующий день: предложение принимается.

“Что? Не может быть!”

Сьюзен и я решили сдать в аренду дом в Dead Man’s Curve и переехать в новый особняк сразу же, как только он будет отремонтирован. Оказалось, что ущерб был поверхностный, и дом был вскоре готов.

Переезд из старого дома оказался более эмоциональным, чем я думал. Но каждый раз я напоминал себе о наиболее рациональной причине переезда: где бы там смог играть маленький ребенок?

Глава 51

В то время, как ребенок был на подходе, я начал подумывать об уходе из GN’R, ну или что там от него осталось? Ганзы снимали студию в течение трех лет – с 1994 по 1997 – и не написали еще ни единой песни. Весь рабочий процесс был настолько беспорядочным, что никак не вязался с моими надеждами на отцовство, на стабильность.

Я сказал Сьюзен, что хочу уйти из группы.

“Не уходи из Ганз из-за меня!” воскликнула она. “Я не хочу, чтобы это когда-либо встало между нами”

“Дело не в тебе и этого не случится,” сказал я. «Доверься мне»

Как по мне, так по-настоящему классное время для группы было с 1985 по 1988 года. Это было почти десять лет назад до нашего разговора с Сьюзен в августе 1997. Группа не становилась значимей для нас по мере того, как росла популярность. Мы просто росли - и раздувались. Множество людей в разросшемся круге общения ГНР так и не смогли двигаться дальше по жизни. Может быть они даже и не хотели. Теперь я знал, что могу оставить прошлое позади. И я желал этого.

Я позвонил Экслу, когда все решил для себя. Мы пошли поужинать и я сказал Экслу, моему хорошему другу и напарнику, что с меня хватит. Мы пожали руки, и всё было кончено.

Несмотря на ту злобу, что я испытывал после последних концертов, все же была другая сторона наших отношений с Экслом, затмевающая все неприятности, и именно ее я хочу помнить и ей дорожить. Эксл мог быть самым заботливым и чутким из друзей. Был ли он идеальным напарником и партнером? Вообще-то, нет. Он был упрямым, капризным, высокомерным и жадным. Но чем я был лучше? Вместо того, чтобы активизироваться в 1991 или 1992, я все глубже и глубже впадал в оцепенение. Я уверен, что был высокомерным, капризным и непростым в общении тогда. Вне всяких сомнений, Эксл ставил моё доверие и дружбу под вопрос своим дерзким пренебрежением к другим. Когда, с помощью Дуга Голдстейна, он потребовал права на обладание именем Guns N’ Roses, я вероятно, списал на нет все те милые сердцу моменты нашей дружбы, что мы делили в то время.

Тем не менее, что касается ухода из группы, это не было связано с Экслом. В моей голове вертелась еще куча проблем.

К сожалению для нас обоих, меня и Эксла, прошло более десяти лет, прежде чем мы сказали друг другу хоть слово.

Печально, но история GN’R настолько переполнена подставами и осокрбительными жестами, что окончательное расставание длительное время казалось единственным решением всех проблем - настолько длительное время, что думалось, мы никогда больше не встретимся.

Я чертовски устал от жизни на грани в течение стольких лет. Я не пожалел о сделанном выборе и в конце концов хотел, что бы мы остались друзьями и когда-нибудь встретились снова.

За две недели до начала родов мы со Сьюзен пришли на прием к доктору. Он сказал, что даст нам направление в госпиталь, что бы они смогли принять роды.

Вау!

Хорошо. Мы просто пойдем домой, соберем нужные вещи и хорошенько выспимся до того, как обретем своего ребеночка следующим утром. Да, точно. Со сбором вещей проблем не было, но мы так и не заснули. Мы были слишком возбуждены. И нелепо нервничали.

Когда врачи принимают роды, они вводят препарат под названием Питоцин в кровь матери. Естественно они должны правильно рассчитать дозировку и вовремя ввести препарат. В случае со Сьюзен, им пришлось использовать большие дозы, т.к. у нее начались внезапные и острые роды.

Хорошо.

Чёрт, всё ещё нет доктора? Никакой эпидуральной анестезии? Никакого обезболивания ниже пояса?

Настало время применить то, над чем мы работали последние несколько месяцев: медитацию.

«Просто посмотри мне в глаза, детка», сказал я «и побудь со мной».

Довольно просто было для меня сказать это.

Сьюзен показала мне через пятнадцать мучительных часов родов, что у нее дух воина. Она прошла через боль и волнения. Я знаю, что она боялась как никогда в своей жизни, но она никогда не сдавалась и не плакала.

А потом это произошло.

Наша дочка.

Моя дочка.

Моя дочурка.

У меня дочь?

У меня дочь!

Мы назвали ее Грейс.

Теперь жизнь имела смысл. Вот почему я пережил панкреатит. Вот почему я пережил аварию на водных лыжах. Я здесь, для того, что бы быть отцом моей девочки. И, наконец, я был готов к этому.

Глава 52

Сьюзан и я пребывали в эйфории от того, что стали родителями. Я учился пеленать Грэйс и начал испытывать удовольствие, успокаивая ее на моем плече в течение этих холодных осенних ночей в нашем новом тихом доме.

Наша собака, Хлоя, не только обосновалась в новом доме, но уже успела устроить себе спальное место, под детской кроваткой Грэйс. Как она везде ходила со Сьюзан, пока та была беременна, так и сейчас Хлоя постоянно следовала за малышкой. Когда Грэйс подросла, Хлоя осторожно играла в мяч вместе с ней. Это было изумительно, смотреть как они взаимодействуют.

Я решил, взять другой курс в Колледже Санта-Моника - на начальном уровне бизнес класса. Мое решение и дальше продолжать проходить обучение взволновало маму, теперь когда мы со Сьюзан заняты ребенком, я стал больше общаться с ней. Мы с мамой обсуждали возможность моего обучения в колледже - закончить не один или два курса, а с целью получить ученую степень. Болезнь Паркинсона значительно ограничила ее физически, но ум оставался прочным как кнут. Мой дядя Джон говорил мне много раз, что моя мама была самым умным ребенком в семье и что в другое время она бы поступила в колледж и сама бы стала доктором или адвокатом.

Слава Богу, что я не имел тогда никакой работы, школа съедала все свободное от занятий ребенком время. Я не знал как использовать Word или Excel. Cомостоятельно я должен был изучить элементарные компьютерные навыки. И я еще все не знал, какого черта я делал на самом базовом уровне.

Я читал все, записывал слишком много, и делал заметки даже того, что было ненужным. Я не знал, как отфильтровать мои записи и оставить нужное для меня. Это как если бы я пошел в библиотеку и не знал, что мне нужно. Когда я заканчивал писать текст, я обнаруживал, что фактически каждое предложение было выделено. Я знал весь материал, когда приходило время теста, но это было излишне. Мне бы потребовалось в десять раз больше времени, чтобы подготовиться как другие студенты.

Я должен был изучить процесс обучения. Я надеялся на это, даже когда я почувствовал, что мне не стало лучше, в учебе. Я знал, что могу сделать это. И процесс систематического образования вдохновил меня. Внезапно мир финансов стал для меня захватывающим, живым существом. Я снова получил «A», и немедленно подал документы для другого класса — введение в экономику.

К началу 1998 я начал записывать музыку снова. Я погрузился в это, работая каждый день. Несмотря на мой уход из от Guns, наш прежний лейбл, Геффен, оставался благосклонным к моей сольной карьере.

“Мы поддерживаем Вас, Дафф,” мне сказали на встрече со штатом Geffen. “Этот альбом будет нашим высшим приоритетом в первом квартале 1999.”

Несмотря на то, что я писал песни и записывал их на студии, несмотря на мои занятия в последнем классе и мои тренировки, Сьюзен и я смогли найти время, чтобы постоянно ездить из ЛА в Сиэтл - это было здорово, иметь возможность делиться первым годом жизни Грейс с мамой. Когда я был подростком, мои отношения с матерью развились, когда я завязал с наркотиками после моей первой панической атаки. В то время мы почти каждый день садились пить чай вместе, и я мог поговорить с ней начистоту о некоторых неприятностях, в которые я влип - вроде кражи машин - в попытке найти свой путь. Так было и после моего панкреатита, и теперь в 1998 году, мы стали даже ближе помере того, как я учился быть родителем. Я хотел быть рядом с мамой как можно больше.

Я также начинал думать, что действительно хотел учиться в приличном университете. К середине 1998 я закончил три различных бизнес-класса с средним баллом 4.0. Я полагал, что какая-либо школа увидит, что я был гением, так ведь? Дерьмо, с теми классами, которые я завершил, я думал Йельский университет и Гарвард бросится открывать свои двери.

Тогда я вспомнил: был великий старый университет, расположенный на Капитолийском холме в Сиэтле, школа, которую закончил мой дядя Джон - Университет Сиэтла. Когда я был очень молод и все еще преуспевал в школе, моей маме казалось, что не может быть ничего лучше для меня, чем идти по сопам ее брата в Университет Сиэтла.

В моем сознании начал формироваться план.

Осенью, у меня был целый альбом, который Geffen планировали выпустить как Beautiful Desease, к 5 февраля 1999, на мой день рождения.

Указатель некоторых лирических тем, использованных в песнях:

Число строк о том, как тебя бьют по башке: 2

Число скрытых ссылок на распад GN’R: 2

Число упоминаний смертельных случаев, по причине наркотиков: 2

Число песен о человеке, наркомания которого подвергает опасности его или его способность быть родителем: 1

К концу 1998 рекламные копии Beautiful Disease были отосланы в журналы, и рекламная компания в прессе была в полном разгаре. Я заглянул в Tower Records как-то раз и увидел мой альбом в их большом списке предстоящих релизов. Круто. Я сформировал группу в преддверии промо-тура записи. Эта группа стала первым воплощением “Loaded”, группа, которая стала константой с тех пор в моей жизни.

Для большинства интервью с прессой я приходил в офис Геффен и разговаривал по телефону с авторами, которые хотели сделать рецензию на альбом. Однажды в декабре, я направлялся в офис для другого раунда телефонных разговоров. Когда я вошел, все были в истерике.

«Что происходит?» - спросил я.

«Нас только что купили. Намечаются массовые увольнения»

Несколько дней спустя я снова пошел в офис — на этот раз, чтобы встретиться с новым руководителем. Меня сопроводили в конференц-зал. Он вошел и пожал мою руку.

«Вот история», - сказал он. «Я ухожу в отпуск, и собираюсь слушать все предстоящие релизы со своими детьми. Мы будем решать, есть ли у них будущее с лейблом или нет. Я дам всем знать, когда я вернусь. Я приглашу каждого артиста в мой офис, чтобы сказать лично, что я думаю о его творчестве».

Я так никогда и не узнал, что сказали его гребанные дети о моей музыке. Фактически, я больше никогда не получал информации от этого парня снова. На мой день рождения — день намеченного выпуска альбома — стажер из лейбла оставил сообщение на моем автоответчике, чтобы сказать, что «Это» не будет выпущено ни в тот, ни какой-либо другой день.

Позже, я предложил выкупить альбом от лейбла, таким образом, я мог бы управлять его судьбой. В конце концов, я вложил в него уйму времени и гордился результатами. Я сказал, что заплачу все затраты записи — приблизительно 80 000$. Они сказали нет, извините, мы будем продавать его с прибылью. Вы можете получить его назад за $250,000. В противном случае мы просто поместим его в хранилище.

К черту все это, - подумал я.

Это было просто еще одно испытание, еще одна трудность.

Будь выше.

Я взял напрокат фургон, и Loaded совершили свой первый тур в панк-рок стиле, играя песни из неизданного альбома, вверх и вниз по западному побережью, на протяжении нескольких недель. Я хотел оставаться в движении вместо того, чтобы сидеть без дела и медленно сжигать последний мост в прошлое.

Тот тур напомнил мне об одной из причин, почему панк был настолько великим: взаимодействие с аудиторией. Поклонников не находились в 600-м ряду. Их не было позади загорождения. Они были прямо перед нами. Очевидно, если они были на нашем шоу, значит нас связывали общие музыкальные интересы; потная близость этих торопливо организованных, небольших концертов, усилила чувство духа товарищества.

Однако, как только я вернулся в Лос-Анджелесе, я начал думать.

Нахрен этот бизнес.

Похуй на весь этот чертов город.

Ты жаждал вернуться к учёбе. Так давай, блядь, сделаем это.

Я представил себя в Университете Сиэтла, следуя по стопам дяди Джона. Я представил, мою семью, живущую, на берегу озера Вашингтон, далеко от Лос-Анджелесского дерьма. У меня бы была возможность посещать маму каждый день.

Мы уже постоянно ездили в Сиэтл. Я спросил Сьюзен, что она будет думать о переезде. Мы начали говорить о свадьбе. Было похоже, что это правильное время, и я сделал ей предложение. Мы решили запланировать свадьбу на Август. Мы продали местечко в Малибу. И вместе с нашим малышом и стареющим желтым лабродором, в перспективе Г-н и Г-жа МакКэган, переехали в Сиэтл.

Глава 53

Эти первые несколько месяцев в Сиэтле в 1999 году были захватывающими. Грейс было уже 18 месяцев, и она училась говорить. Я стал считать слова, которые она произносит, и я быстро насчитал сотню. Мы виделись с моей мамой каждый день. Вместе с мамой и моим дядей Джоном - братом моей матери, врачом и моей трезвостью как в начале 80-х – я пытался понять, чему я хотел обучаться, когда я начну учиться в Сиэтлском Университете, что теперь казалось неизбежным. Наконец, я наметил свою цель: начальный бизнесс-курс в Школе Бизнеса и Экономики при Сиэтлском Университете для студентов с неоконченным высшим.

Тогда, апрельским днем 1999 года, я ехал к маме на машине вместе со Сьюзан и Грейс. Мы остановились, чтобы купить что-нибудь для нее к ланчу в Taco Time. Мой телефон зазвонил.

Моя мама умерла.

Что? Я же разговаривал с ней сегодня утром! Этого не может быть!

Моя мама сражалась с болезнью Паркинсона долгое время, но врачи думали, что у нее в запасе еще много времени. Тот, кому довелось потерять родителей, знает, что это оставляет большую зияющую дыру в жизни детей. Первое время, было как-то трудно отвыкнуть от некоторых привычек. Например, когда Грейс произносила новое слово, я тут же тянулся к телефону, чтобы позвонить маме. Мам, угадай, какое слово Грейс только что сказала…

Смерть моей мамы оказала на меня большое влияние. Ее мудрые советы и спокойное поведение помогли не только мне и дюжине моих друзей, но даже детям, которые были для меня случайными незнакомцами. Я никогда не забуду, как возвращался домой по-разному поводу после того, как я покинул родительский дом, и встречал дома оборванных подростков-панков, сидящих с моей мамой и обсуждающих что-то за чашкой чая. Такого рода щедрость духа была важна для меня. Всегда была, и, я надеюсь, всегда будет.

Ее хорошо прожитая жизнь повлияла на все, что я сделал в своей собственной, и я стремился быть ближе к ее идеалам, на что я и положил свою жизнь в последние годы. В то время я был опустошен, но по крайней мере, я мог утешить себя тем, что она стала свидетелем того, что я начал новую жизнь, создал семью, получаю образование.

После маминой смерти дядя Джон стал главой семьи МакКэганов, оставаясь главой своей собственной семьи; его сыновья, дочери и внуки делили отца с нами. Он помог мне сфокусироваться на цели, которую я себе недавно поставил: получить образование. Критерии приема абитуриентов в Университет Сиэтла включали в себя категории студентов по обмену, иностранных студентов и “других студентов”. Я относился к последним. Или так я думал. Как выяснилось, я не подхожу даже под категорию “другие” – эта категория для детей, которые находятся на домашнем обучении, или кто был ранее исключен из Университета, или для взрослых, которые получили степень бакалавра и искали дополнительные возможности к самообразованию без перспективы получения ученой степени.

В конце концов, я поговорил с сотрудником приемной комиссии, и мне сказали, что меня могут принять. Он поручил мне написать “вступительное эссе”. “Вступительное эссе”? А как же мой идеальный средний балл? Я думал, что двери для меня откроются мгновенно, герой возвращается с поля битвы жизни, в шрамах, но живой. Нет. Ничего подобного. Тотчас же стало ясно, что университет смотрел на мои достижения в колледже как на не более чем забавные. И все, что я мог предъявить о средней школе - это диплом о среднем образовании. Вы не можете попасть в Университет Сиэтла с дипломом о среднем образовании. Такова была реальность.

Я не писал эссе со средней школы, это было двадцать лет назад. Спасибо Господу за Дейва Дедерера. Мы с Дейвом были дружны, с тех пор как я в последний раз писал эссе. К середине 90-х он приобрел наибольшую известность как гитарист в группе Presidents of the United States of America, которая добилась офигенного успеха с песнями “Lump” и “Peaches”. Но я также знал его, как хорошо образованного человека: он специализировался на английском в Брауновском Университете - входящем в Лигу Плюща - и работал учителем прежде, чем его музыкальная карьера набрала обороты. У него был маленький сайд-проект, акустический дуэт “Gentlemen”, и мы играли крошечные концерты в Сиэтле, с тех пор как Сьюзан, Грейс и я начали приезжать в Сиэтл регулярно год назад.

“Я не помню, как писать эссе” – сказал я Дейву.

Дейв появился в моем доме с подарком, которым я пользуюсь и по сей день: Странк и Уайт Элементы стиля. Эта книга стала моим учебником, содержащим тонкости изучения английского языка, и на ее страницах был план написания эссе.

Далее я задал Дейву очевидный вопрос.

“Что они хотят от меня получить? Мне просто взять, и написать эссе на свободную тему?”

“Нет, Дафф. Расскажи им свою историю. Расскажи им все. Расскажи им, как ты вырос в Сиэтле, играл в панк-рок группах, и как переехал в Лос-Анджелес. Напиши о том, как ты был в Guns n’ Roses, о том, как ты пил, нюхал кокаин, и тому подобные вещи. Напиши о своем успехе, о попытках завязать, о своих неудачах. Расскажи им о том, как ты завязал и встал на путь трезвости вместе с боевыми искусствами и катанием на горном велосипеде. Расскажи им о Сьюзан и твоем ребенке. Пусть они знают, что у вас есть, и как вы здесь оказались”.

Ого. Я был настроен скептически.

Но приемной комиссии понравилась история. Они пригласили меня на еще одно собеседование.

“Следующее, что нас интереует - это ваша успеваемость”, сказали мне в приемной комиссии. “Всё, на что мы можем опереться - это несколько классов в местном калифорнийском колледже. Я уверен, вы сможете понять, насколько нам сложно оценить это. У вас вовсе нет никаких записей о том, что вы проходили математику”

Вот дерьмо. Эссе было хорошим, но это была лишь отправная точка для этого сложного института.

“Вот что мы предлагаем. Посмотрим, сможете ли вы поступить в Seattle Central Community College. Если вы сможете, вот вам список предметов, которые мы вам рекомендуем к изучению. Получите пятерки по всем предметам и возвращайтесь к нам, и тогда мы рассмотрим вашу заявку.”

Список курсов включал в себя то, с чем я никогда не сталкивался: математика на уровне колледжского образования, история западной цивилизации, обзор английской литературы. Но вызов был брошен, и я собирался его принять. С Сьюзен, Дейвом, сенсеем Бэнни и дядей Джоном решительно заняв позицию в своем углу (видимо параллель с рингом), я мог принять вызов.

В этот раз я взял с собой диплом о среднем образовании и благодарности от губернатора, когда я пошел в колледж – меня приняли туда сразу. Затем я взял расписание тестирований. По математике я получил низкий результат. Я никак не мог вспомнить хоть что-нибудь. Сами предметы меня привлекли, даже математика, отчасти потому, что это было испытание.

И в конце семестра, я вернулся в Университет с выпиской из зачетно-экзамеанционной ведомости. У меня были круглые пятерки – мама была бы горда мной, и я хотел бы показать это ей, прежде чем я отнесу его в приемную комиссию.

“Это великолепно”, - сказали мне в Университете. “Теперь, мы хотим, чтобы вы взяли этот список предметов и получили по ним пятерки.”

Да ладно!

В конечном итоге, я провел весь следующий год, учась в колледже. На протяжении всего этого года меня не покидало ощущение, что моя мама была где-то рядом. Однажды, Грейс, которой было 2, 5 года, обернулась на меня и Сьюзен, и мы оба замерли - мы смотрели на покрытое морщинами лицо моей 76-летней мамы - она просто смотрела на нас и улыбалась. Это продолжалось несколько секунд. Я думаю, такая сильная связь, основанная на основе любви и всеобъемлющего доверия не исчезает в одночасье.

На следующее лето, в 2000 году, после подачи другого отчета с пятерками из колледжа, я получил письмо из Университета.

Дорогой мр. МакКэган,

Поздравляем! Мы рады сообщить вам, что вы зачислены в Школу Бизнеса и Экономики Альберс.

В это же лето, 14 июля 2000 года, Сьюзен родила вторую дочь, Мэй. Она была большим, круглым ребенком-Буддой, но роды у Сьюзен прошли гораздо быстрее и легче, чем когда она рожала Грейс. Грейс просто души не чаяла в своей младшей сестре.

Второе имя мы решили дать ей в честь моей мамы - Мария.

Глава 54

Когда мой первый семестр в Университете Сиэтла начался осенью 2000 года, я быстро осознал, что год в коллежде мало помог мне, если говорить об учебе. В классе ситуация тоже была другой, тоже. В Университете Сиэтла студенты знали, что им предстоит учиться здесь следующие четыре года. Они это всерьёз. Они не просто разведывали почву, а знали, что им предстоит проводить время здесь, видеть друг друга каждый день на протяжении многих лет. У меня были такие же намерения, но каждый вечер я уходил домой к семье и из-за своего возраста смахивал скорее на профессора, чем на парня - старшекурсника.

Тем не менее, студенты уважительно ко мне относились – они видели, что я здесь не просто так. Они видели, что я хотел учиться. Ранее, несколько одногруппников принесли свои копии Аппетита, чтобы я их подписал, но больше такого не происходило, так как они поняли, что я всего-навсего такой же студент - также лихорадочно строчу лекции. Я все время был в студенческом городке и познакомился с некоторыми своими одногруппниками. Они были такими умными. Половина закончила элитные школы в Сиэтле или неподалеку от него, остальные были иногородними студентами, еще с нами учились ребята из других стран. Казалось, все прошли продвинутые курсы или брали дополнительные занятия, еще будучи в старшей школе.

Для меня самым главным было «научиться учиться». Поначалу у меня уходило примерно восемь часов, чтобы выучить материал, который эти ботаники запоминали за час. Через некоторое время я начал справляться с этим лучше – я не пытался запомнить все, а только самое главное. Сьюзен и Дэйв Дедерер научили меня грамотно писать – «эй, что если переставить эту часть сюда?» - подтянули меня в использовании дефиса, точки с запятой и других грамматических мелочах. Конечно, тогда я читал тонны книг, так что писал я на уровне интуиции до тех пор, пока не выучил правила.

Теперь, когда у нас со Сьюзен появились дети, и мы жили в Сиэтле, она побудила меня позвонить моему отцу. Сьюзен была в хороших отношениях со своими родителями, хотя они тоже были разведены. У меня теперь тоже были дети, так что я больше не мог позволить себе такую роскошь, как продолжать быть обозленным сыном. Взаимоотношения изменились; былые проблемы были уже не актуальны. Недостатки моего отца, которые так меня задевали, когда я был ребенком, не имели никакого значения для Грейс и Мэй, они не влияли на них. Я видел как дорого – и даже необходимо – его присутствие в жизни моих девочек.

Моим следующим шагом было начать бегать. В Сиэтле существовало множество школ дзюдо, где я бы мог заниматься - из-за репутации Бенни для меня были открыты все двери – но я не нашел ни одну, которая смогла бы заменить Дом Чемпионов. Вместо этого я продолжил делать то, чему Бенни научил меня. Но я до сих пор хотел – нет, нуждался – испытать больше боли, мне нужна была задача посложнее. Так что я нашел обычный старый спортзал в высоком здании в центре города и начал бегать не на беговых дорожках, как раньше, а по ступенькам. Затем я решил записаться на участие в марафоне. Свой первый марафон я побежал в следующем году, он стартовал в 15.45.

В начале 2001 года я получил письмо из Университета Сиэтла. Я открыл его.

Уважаемый Майкл:

Поздравляем вас с выдающейся академической успеваемостью за предыдущий квартал. Ваш средний бал в 4.0 должен быть для Вас источником удовлетворения и гордости. Это свидетельствует о Вашей способности сосредоточить свое внимание и энергию для достижения успехов в учебе. Это также является доказательством Вашего постоянного интеллектуального развития. Ваше имя включено в Список лучших студентов, куда попадают только те, кто получил 12 или больше зачетов в Университете Сиэтла, и чей средний бал составляет 3.90 или выше…

Я попал в список лучших студентов! Я вышел, вставил рекомендательное письмо в рамку и с чувством гордости повесил его на стену в кухне.

Ближе к концу того весеннего семестра, состояние Хлои, которая хворала в течение последних нескольких лет, вдруг резко ухудшилось. Мне пришлось забрать ее с последнего сторожевого поста – который находился в кроватке Мэй – и отвести к ветеринару, чтобы посмотреть, что было не так. У Хлои обнаружили рак печени, и ветеринар должен был ее прооперировать.

То лето я посвятил уходу за Хлоей, в конце концов, отплатил ей за ее любовь – особенно в то время, когда я остался один и восстанавливался после своих недугов. Но спустя несколько месяцев после ее операции, улучшений не наблюдалось. Старушка пыталась держаться из-за меня, несмотря на то, что с каждым днем ее боль становилась сильнее. Наконец, мне пришлось усыпить Хлою.

Я отнес ее к ветеринару в понедельник утром осенью 2001 года. Это был один из самых худших дней в моей жизни.

«Со мной все будет в порядке», - сказал я ей и нежно погладил. «Тебе не придется больше беспокоиться за нас».

Я скучаю по ней.

Глава 55

Вначале 2002, я возвратился в Лос-Анджелес, и как то раз, в Голливуде, встретил Мэтта Сорума за обедом в “Swinger`s”. В тот день к нам присоединился барабанщик- Randy Castillo, друг Matt`a. Конечно, я знал, кем был Randy — он играл с Ozzy в течение многих лет — и я, вероятно, встречал его несколько раз до этого. Но мне стало ясно, что встретить человека, будучи трезвым - это словно познакомиться с ним заново. У Рэнди был рак гортани, но он сказал что прошел через самое трудное и уже поправлялся. Через несколько месяцев после того самого обеда рак Рэнди вернулся, и он умер.

Когда случилась эта трагедия, у Рэнди не было ни медицинского страхования, ни достаточных свободных средств, чтобы покрыть все из своего кармана. После его смерти, плата заа лечение легла на родителей и других членов семьи. Я предполагаю, что они совместно подписались на банковский заём и оплату пребывания в больнице, или и то, и другое. Мэтт решил собрать богатеев на мемориальном концерте в честь Рэнди, в Клубе“Key”на Сансет Стрип. Первым, кому он позвонил были Слэш и я. Мы оба согласились сделать концерт, и событие было запланировано на последний понедельник апреля 2002 г. - билеты были распроданы за какие-то десять минут. Мы были все скорее удивлены, но все-таки были счастливы хоть как-то помочь семье Рэнди.

У меня все еще продолжалась учеба, таким образом, я полетел на выходные, перед ночным концертом в понедельник. У меня был экзамен статистики, во вторник после шоу. Кит Нельсон и Джош Тодд из Buckcherry согласились взять на себя ритм-гитару и вокал. Это было похоже на довольно крутую группу. Отлично! На репетиции перед концертом Слэш, Мэтт и я наконец играли наши первые заготовки вместе, почти через девять лет. Это было похоже на то, словно в этой комнате взлетел 747ой Боинг. Мощный все же знакомый, удобный, и дружественный. Не было никаких предположений или скрытых мотивов. Мы делали это для нуждающейся семьи друга. Конец истории.

За кулисами в Key Club у меня был мой учебник статистики под рукой и я пытался зубрить, в то время как другие играли. Толпа обезумела, когда мы вышли и запустили наш сет с “It`s So Easy.” К концу Steven Tyler из Aerosmith был захвачен настроением и прыгал на сцене с нами, исполняя “Mama Kin” и “Paradise City“ под занавес бенефиса. Это была великая ночь рок-н-ролла, которая с тех пор останется со мной. Я позволил себе все забыть на некоторое время - утренний полет, и экзамен ожидающий меня в Сиэтле. Это будет завтра, а сегодня вечером мы просто покорили зал. Все, кто был там, сказали одно и тоже, и я верю, что это правда: Рэнди Кастилло был в комнате, смотрел на нас и улыбался той ночью.

Мой рейс отбыл вовремя, и я сдал экзамен, но теперь Слэш, Мэтт, и я были обращены к самой что ни на есть настоящей дилемме. Мы чувствовали себя слишком хорошо вместе, чтобы не продолжать после концерта. У нас еще не было никакого нового материала и была только самая туманная из идей о том, что мы могли бы сделать, но чистое понимание того, что мы играли вместе - было безошибочно, и мы знали, что, если бы мы упорно трудились, остальное бы само пришло. Все так же, как это было раньше, правда.

Любая остаточная нерешительность относительно того, стоило ли продолжать, была связана с забавным обстоятельством - если вы уже были в группе масштаба ГНР, то личные ставки выше для чего-либо, чтобы ты делал вместе с теми же парнями. Это осталось невысказанным, но я уверен, что там был оттенок страха относительно формирования группы без Эксла. Или нас заклеймят как пустые приложения к фронтмену - приложения, которые сами не смогли состояться. Слухи, что мы собираем группу без Эксла, уже блуждали в 1996. До нас доходили слухи вроде “Они думают, что смогут чего-нибудь добиться, без Эксла?” Они всегда будут уверены в том, что Эксл незаменим. Даже теперь, в 2002, мы полагали, что нас зачморили бы как GN’R– без – Эксла. Разница теперь была в том, что мне не было плевать. Я прошел через слишком многое, чтобы позволить нескольким чатам на интернет-сайтах, диктовать курс моей жизни.

Мы начали искать вокалиста.

В этот момент Loaded было около двух лет, и нашим последним соло-гитаристом был Дэйв Кушнер. Мало того, что Дэйв играл в Wasted Youth, но он и Слэш вместе ходили в среднюю школу. Мир тесен. Я предложил Слэшу и Мэтту, что Дэйв мог бы быть подходящим вариантом как второй гитарист в нашей новой группе. Он пришел на репетицию однажды и получил работу. Как-то так все и было. Izzy заходил много раз, также. Я полагаю, он думал, что мы могли использовать его помощь; также он ему удавалось позависать со старыми приятелями. Безотносительно его мотивации, Izzy дал нам хорошую искру с самого начала. Я смотрел и учился у Izzy с того момента, когда мы встретились в Лос- Анджелесский период — он был достаточно жестким парнем в городе, который мог съесть тебя живьем, и я учился выживать с его помощью. Izzy и я редко размышляли о прошлом, но теперь, когда я был трезвым, я смотрел и учился у него снова — теперь уже с совершенно другим взглядом на выживание. Я обнаружил, что он был все тем же парнем, которым я восхищался. Мой трезвый друг. Мой старый друг. Было чудом, что он прошёл через тьму в то безумное время и стал парнем, который мог относиться к этому всему с юмором.

Дэйв Кушнер был, понятно, немного обеспокоен тем, что Izzy собирался украсть его работу, но я знал, что Izzy просто приходил, чтобы играть немного музыки и что долгосрочный проект группы, завершенный с солистом, никогда не станет работой для него. У него уже была хорошая сольная карьера, которую он мог начать и остановить, как ему нравилось, и это ему очень подходило. Я полностью получил это. После опыта Guns N’ Roses - перспектива выполнения чего-то с таким количеством “движущихся частей” могла быть пугающей. И конечно же, как только мы начали искать всерьез фронтмена, Izzy просто отчасти исчез со сцены, хотя с тех пор, он так и остался близким и ценным другом.

Ах, да. Это должно было быть легко, верно? Мы могли найти вокалиста без проблем. Просто размещали объявления, и ждали пока нам пришлют демонстрационные записи. Это не должно было занять больше двух месяцев. Мы ошибались. Ой как ошибались. Как только прошли эти месяцы, мы получили сотни лент и CD со всего мира. Мы выделили несколько человек, чтобы прослушать их в живую, и некоторые были довольно интересны, но никто так и не подошел.

Мы писали тонну песен, однако, только это и сохраняло нас в движении. Мы также, все еще долго, обсуждали наше звучание. Разумеется, мы не пытались изобрести себя заново, осовремениться и стать модными. Что касается меня, я не жил в музыкальном вакууме. Игра с кучей различных музыкантов в Сиэтле и формирование Loaded сохранили во мне хорошей форме, как и написание песен и наблюдение за новыми группами. В самом деле, казалось, я находил свой путь снова, в качестве композитора, и это действительно чувствовалось, нужно продолжать делать так, вместе с моими старыми товарищами по группе. Все мы принесли хороший материал, и это показатель.

Я знал Скотта Вэйланда некоторое время — Сюзан была подругой его жены и познакомила меня с ним. У Скотта и Мэри были дети, и наши семьи иногда собирались на обед. У Скотта были проблемы с его группой, Stone Temple Pilots, и еще неприятности с наркотической зависимостью — в тех случаях, когда наши семьи встречались, унас было много общих тем для разговора. Но я не рассматривал его для новой группы, потому что она у него уже была.

По мере того как 2002 перевалил в 2003, мы отслушали уже неверное тысячу демозаписей в поисках вокалиста и чувство отчаяния почти овладело нами. Проект шел под откос, но ни один из нас даже не подумывал остановиться, мы все действительно хотели продолжать. Но дерьмо, мы когда-нибудь найдем этого проклятого вокалиста?

Как-то раз я получил звонок от одного из наших менеджеров.

“Я просто услышал, что Stone Temple Pilots разваливались”, сказал он. “Вы должны позвать Скотта.”

Сначала я сопротивлялся, потому что Скотт и я были друзьями в совершенно иных обстоятельствах, и я не был уверен, что хочу пересекать эту черту. Кроме того, у него все еще бывали периоды довольно серьезного употребления наркотиков, а я не проводил много времени с кем-либо, находящимся в полной зависимости, почти более чем восемь лет. Однако, у меня за плечами был большой период трезвости, и врят ли мог быть какой-то вред от того, что я просто спрошу Скотта, не интересно ли ему это.

Я позвонил ему.

Ему понравилась идея.

Вот так всё и вышло.

Глава 56

Скотт зашел в репетиционную студию и определенно приковал наше внимание. Он был на голову выше всех тех, кого мы просматривали и прослушивали до этого. И он мог постоять за себя на сцене, выступая с такими знаменитостями как в этой группе.

Я впервые находился в ситуации, когда группа говорила, «Так, мы записали весь материал – теперь запиши поверх свои вокальные партии». Однако Скотт имел потрясающую способность слушать что-либо, при этом одновременно слышать другую аранжировку в своей голове. Он взял записи «Fall to Pieces», «Set me Free» и «Big Machine», записанные нами, и отправился в свою студию в Бёрбанке. Он записал свои вокальные партии на первых двух записях. Затем, в треке «Big Machine», он переделал нашу аранжировку в нечто, во то, где он смог по-настоящему выложиться и привнести свою фишку. Он словно перевернул песню наоборот. Это было умно. И это усилило наше доверие, касательно способностей Скотта, несмотря на то, что он сидел на опиатах и различных других стимулирующих наркотиках.

Один кинопродюссер, до которого дошли слухи насчет нашей группы, обратился к нам с просьбой об использовании песни «Set me Free» в качестве заключительной песни в ремейке Энга Ли Халк, выходящем в прокат в конце июня 2003. Сделка давала нам некую свободу. Каждый поставил свою подпись, и мы покрыли часть расходов за наше репетиционное пространство.

События были по-настоящему к месту. Мы остановились на названии «Velvet Revolver» для нашей группы. Мэтт и я действительно крепко сработались как ритм-секция. Слэш двигался в новых направлениях. Дэйв заработал себе прозвище «Морфиус» за своё колдовское знание преимуществ технологии гитарных примочек. Также мы укрепили командный дух: поскольку множество людей ожидали нашего провала и, столкнувшись со всеми критиками и препятствиями, мы были нацелены выпустить лучший альбом, какой только каждый из нас мог записать в жизни.

Затем Скотт просто исчез. Его жена находилась в Сан-Диего, заботясь о двух своих маленьких детях, а Скотт, как оказалось, скрывался в одиночестве в своей квартире в ЛА и собирался пробыть там долгое время. Он был полностью погружен в зависимость от героина и крэка. Всего за несколько месяцев до этого, Скотт, Мэри, Сьюзан и я прекрасно беседовали на семейном пикнике, и мы даже намеревались сдавать им в аренду нижнюю квартиру, как пристанище в ЛА. Теперь, для Скотта отношения с Мэри и его семьей пошли по наклонной. Это было совсем нехорошо.

Я обрел себя, борясь с бушующей зависимостью и всем, что с ней было связано. Я считал, что был достаточно силен, чтобы бороться с этим. На самом деле, в тот момент я думал о себе как о пуленепробиваемом. Это оказалось большой ошибкой. Каждый из нас в этой группе уже прошел через это дерьмо – ритм-гитарист Дэйв Кушнер был трезв уже на протяжении приблизительно двенадцати лет – так что мы решили, что мы идеальная группа парней, которые смогут помочь Скотту пройти через это. Мы старались помочь. Но он уже проходил реабилитацию десятки раз. Даже мы устали от отсутствия прогресса, в то время как работа над оставшимися песнями затянулась на недели. Наконец, он решил вернуться в реабилитационный центр еще на один раз. Хорошо, это был шаг в верном направлении.

Все мы знали, что это будет нелегко для него. Мы все побывали там. Тем не менее, когда я услышал, что Скотта отпустили из реабилитационного центра, чтобы повидаться с семьей в Сан-Диего, я разозлился. Я знал, что он туда не отправится. Я знал, что это было предлогом, чтобы удрать и снова быть в бегах. Я слышал, что он вернулся в свою квартиру в ЛА, и я отправился туда с намерением сказать ему, что из-за него моё терпение на исходе – и сказать, вероятно, не такими вежливыми словами. Я не уверен, как и почему, но когда я вошел в квартиру, крича, Дэйв был уже там. Я пытался успокоиться, но я не мог сдержать свой гнев. Я сбросил пальто и был готов ко всему – даже вроде бы надеясь, что произойдет что-нибудь, что поможет мне излить свой гнев. Я видел, как тяжело было каждому пытаться помочь Скотту. На мою семь также повлияла темная сторона, и всё это теперь бурлило во мне, пока я стоял там, крича на Скотта.

Но он не хотел бороться вообще. Вместо этого это просил меня помочь ему еще один раз. Он просил меня показать, как я смог очиститься через боевые искусства. Он сказал, что традиционные методики реабилитации для него, очевидно, не работают. Ему нужен был другой путь. Он умолял.

Я успокоился. Ведь этот парень отец. В самом деле, я изначально подружился со Скоттом, потому что это было общим у нас: мы были отцами.

Я согласился помочь.

И я сразу же придумал план.

Пытаться проводить что-либо в ЛА казалось плохой идеей. За несколько лет до этого, Сьюзан и я купили домик в горах примерно в 150 милях к востоку от Сиэтла – удаленное местечко на северо-западе, куда нам придется сейчас поехать. Я нашел додзё в соседнем городе, управляемое учителем кунг-фу - или «сэфу» - по имени Джозеф. Он был абсолютно не таким как Бенни, но он знал его – казалось, все в мире боевых искусств знают Бенни – и позволил мне тренироваться в додзё. За эти годы я узнал, что Джозеф был серьезным парнем и очень уважаемым мастером боевых искусств. Моей первой мыслью было отвезти Скотта в этот домик и заставлять его ходить в додзё каждый день, а также тренироваться, ходить в горы, кататься на водных лыжах. Просто заниматься нормальной фигнёй, пока он проходит детоксикацию. Домик находился довольно далеко от главных дорог, поэтому Скотту было бы довольно проблематично покидать его, чтобы найти наркотики.

Я позвонил Джозефу, насчет своего плана. Я не хотел, в один прекрасный день, просто заявиться к нему с наркоманом, страдающим зависимостью.

«Джозеф» - сказал я, «Тут такая ситуация: я играю музыку, я в группе, и новый вокалист хотел бы очиститься».

«О, ты играешь в группе?» - спросил Джозеф.

«Да, мы собрали новую группу».

Я посвятил его в некоторые события из своего прошлого.

«Ох, ёпти, я и не знал, что ты был в Guns n’Roses», сказал он. Он также не знал, кто такие Stone Temple Pilots, но это неважно.

«Мне нужно вытащить этого парня из ЛА» - сказал я. «Есть время, чтобы я мог каждый день приводить его тренироваться? Просто я не хочу притаскивать в твой додзё какого-то чувака, сидящего на героиновой игле».

«Я тебе так скажу» - ответил Джозеф. «Звучит так, будто у тебя проблема. Я могу помочь. До тех пор, пока ты не будешь готов вернуться в ЛА и начать тренировки с Бенни».

«Отлично» - сказал я.

«Слушай» - сказал Джозеф. «Я живу на горе, в месте, откуда нет выходов. Если вы останетесь в твоём доме, он сможет сесть на автобус, затем на самолет и сбежать. А здесь дорог нет. Почему бы вам не остановиться у меня».

Джозеф никогда раньше не имел дело с теми, кто был подвержен детоксикации, но как только я рассказал ему, что у Скотта двое детей, он захотел сделать всё, что в его силах.

Дэйв Кушнер также был большой частью плана. В действительности, он был трезв намного дольше, чем каждый из нас и его чистый разум мог очень сильно помочь. Также, он видел в этом проблему своей группы и хотел помочь Скотту всем, чем мог. Дейв отвел меня и Скотта к врачу в Лос-Анджелесе, который специализировался на оказании помощи наркоманам, помогал слезть с иглы. Он снабдил нас детоксикационными препаратами, чтобы взять их в горы.

Честно говоря, это, вероятно, был тот момент, когда я впервые стал немного самоуверенным в своей трезвости. Вот я, с мешком полным Buprenex, Soma, Xanax и шприцами, отпущенным полностью под мою ответственность, с докторской отметкой, чтобы пройти службу безопасности аэропорта. Годом ранее, моя жизнь была такой, чертовски нормальной и удаленной от подобных нонсенсов.

Всё нормально. Просто нужно сосредоточиться на задаче: сделать Скотта трезвым, полезным и надежным – и помочь другу снова быть отцом своих детей.

Дэйв, Скотт и я вылетели из Бербанка в Сиэтл и в первую ночь остановились в моём доме. Той ночью, я получил свой первый урок того, как колоть другого человека в ягодичную мышцу. Классно. Скотт был как актер. Он был в ужасных муках от героина, но даже не колебался насчет своёго решения. На следующее утро, перед тем, как уехать, я провел его через медитацию, через которую ранее проводил меня Бенни множество раз. Это здорово, быть способным провести кого-то через то, что так сильно помогло мне, и это успокаивает – правильно или нет – я питал некоторые сомнения по поводу моих способностей играть роль учителя.

Во время поездки в горы на машине, Дэйв и я слушали музыку, разговаривали и шутили, в то время как Скотт спал в наркотическом ступоре на заднем сидении. Мы встретили сэфу Джозефа на парковке Сэйфвэй, находящейся более чем в двадцати милях, от его дома в горах. В Сэйфвэе мы купили здоровую пищу, бритвы, мыло и еще кое-что по мелочи. Это не будет приятным круизом, поэтому будет вполне достаточно предметов первой необходимости.

Вероятно, поначалу Джозеф был немного удивлён насчет состояния Скотта, но не показывал этого. Следуя за Джозефом, его подругой Адди и их большим черным лабрадором по кличке Блу, мы поехали в место, которое будет служить нашим домом на протяжении следующего месяца. Я понятия не имел, что нас ждет. Я много раз был в додзё Джозефа, но никогда не был у него дома. На этой крутой дороге подъем сменялся подъемом, и дорога поднималась всё выше. Мы увидели красивое озеро, которое становилось всё меньше и меньше, по мере нашего продвижения к вершине. Затем мы свернули на грунтовую дорогу, уходившую всё дальше в пустынную местность.

Стоп-сигналы пикапа Джозефа дали знать, что мы, наконец, приехали. Я был потрясен пейзажем. Это место было похоже на скрытый китайский монастырь, как в старых фильмах про кунг-фу – здесь были пагоды для медитации, деревянные болванчики, бойцовские помосты и крытая площадка с тяжелыми грушами. Искусственный водопад скрывался в ухоженном саду дзен. Вдали находилась аллея. И довершением всего, был впечатляющий панорамный вид на окружающие горы Каскад и озеро Чилан, находящееся далеко внизу. Внезапно, я стал питать большие надежды – и не только насчет Скотта. Я был здесь, чтобы хорошо учиться и расти. Если есть одна вещь, которой обучили меня боевые искусства, то это пытаться продолжать учиться и расти, вплоть до самой смерти: никогда не делать остановок на своём пути.

Когда мы вылезли из машины, я заметил ступеньки, восходившие к огромному травянистому холму. В задней части террасы находилась дверь, установленная прямо в него. Оказалось, что дом находится под землей. Моя челюсть отвисла. Скотт, в этот момент, наверное, наложил в штаны. Когда Джозеф впервые предложил идею остаться с ним, он упомянул о своем доме что-то вроде: дом «земляной вал», я не понял, что это значило, и не придал этому особого значения. Теперь, когда мы поднялись по ступеням на террасу перед холмом, я сразу вспомнил об этом разговоре. Снаружи, это место выглядело слишком маленьким для пяти взрослых человек и большой собаки, и я подумал, что совершил ошибку, когда согласился приехать сюда, не разузнав, что к чему. Когда мы вошли в дом, я увидел, что был совершенно неправ насчет его размеров. Внутри было шикарно. Телевизор с плоским экраном, камин, телефон, полностью оборудованная кухня, три спальни и две ванные.

Пока мы распаковывали продукты, я мысленно составил список блюд, которые, как я надеялся, помогли бы Скотту очистить кровь от мерзких токсинов. Свежая рыба и домашняя курица. Много зеленых овощей и кукурузы. Ирландский овес. Ананасы, бананы, дыни, яблоки. Тонна обжаренного кофе эспрессо. И мой фирменный секрет – печеные бобы. Я не совсем уверен, что бобы обладают очищающими свойствами, но они определенно помогут выпустить много «горячего воздуха».

Я посадил Скотта на диету, которая очень помогла мне в первый год моей трезвости: фрукты на завтрак, приготовленная на гриле рыба на ланч, и цыпленок барбекю с кукурузой и бобами на ужин. Я добавил овес к диете Скотта, поскольку считал, что для всех упражнений, которые мы будем делать, ему понадобятся дополнительные углеводы. Ему не нужно было терять пятьдесят фунтов алкогольного веса - он был как рельс. Кладовая была заполнена до краёв, и ничего не оставалось делать, кроме как заниматься тем, зачем мы здесь: провести Скотта через детоксикацию и гонять его до такой степени, чтобы он больше не мог ничего делать, кроме как спать.

В тот момент мне следовало остановиться и оценить ситуацию. Никогда раньше я не чувствовал, что так много людей зависит от меня. Я старался быть хорошим мужем и отцом, и при этом пытался помочь Скотту стать трезвым, чтобы он мог делать то же самое. Но я также делал это, потому что видел реальные возможности для нашей новой группы со Скоттом в качестве вокалиста. Другие тоже это осознавали, и телефонные звонки шли один за другим, говоря, что я должен сделать будущее группы реальным. После выхода Халка, хоть он и оказался довольно посредственным фильмом, казалось, что все радиостанции Америки начали крутить «Set Me Free». После контакта с общественностью, возник большой интерес к VR. Разумеется, при этом группа должна существовать. Впервые в жизни я стал смешивать духовное исцеление боевых искусств и коммерцию.

Скотт, сидевший на героине, напомнил мне некоторые не очень приятные моменты из прошлого. Оглядываясь назад, я вижу, что это был момент, когда я свернул с того пути, на котором находился, пути, защитившем меня от темной стороны моего прошлого. Каждый из нас принимает несколько решений в жизни, которые могут оказать радикальное влияние на последующие события. Связавшись со Скоттом, я принял одно из таких решений, потенциально способных изменить жизнь. Хотя, после проведенной здесь недели, мы даже начали получать от этого удовольствие. С того момента, Скотт уже прошел через худшее после отказа от наркотиков, и мог приступать к некоторым физическим упражнениям.

Обычный день выглядел так:

Завтрак

Медитация на свежем воздухе

Прыжки со скакалкой

Растяжки

Работа с грушами

Тренировки на технику

Ланч

Бег и подъем тяжестей

Работа на деревянных болванчиках

Практика тай чи

Сочинительство

Обед

Разговор с сэфу Джозефом и снова письмо

Чтение

Сон

Этот жесткий режим мы прозвали «Мужской лагерь». Идея заключалась не только в проверке физических способностей и выносливости, но и, путем сочинения и разговоров, в воспитании честности и ответственности. Временами, сэфу Джозеф приводил кого-нибудь из местного населения, чтобы познакомить. Мы катались на горных велосипедах с одними его друзьями. С другими – ходили на рыбалку. Местный парень из подразделения SWAT даже притащил арсенал оружия и учил нас, как чистить, заряжать, держать, целиться и стрелять из всего, начиная с штурмовых дробовиков и заканчивая крупнокалиберными пистолетами. Казалось, что весь город был втянут в наше дело и подталкивал нас к успеху.

После, приблизительно, двух недель, Сьюзан с девочками приехали в наш домик, который находился примерно в сорока милях от горного дома Джозефа. Это был день рождения Сьюзан, и я был более чем рад увидеть их всех. Я был с ней в течение шести лет, мы жили на безопасном пузыре, который мы контролировали. Теперь мы оказались на неизведанной территории. Сьюзан прикрывала мою спину и даже чувствовала некую ответственность – в конце концов, она была той, кто представила меня Скотту. Тем не менее, у нас никогда не было разговора о возможных последствиях работы с ним. После того, как её муж внезапно уехал, ей пришлось взять заботу о двух наших дочерях на себя – и черт подери, это произошло еще даже до записи и тура.

Я продолжал получать ежедневные звонки из ЛА.

«Ну что, у нас есть вокалист?»

«Нам следует брать студийное время?»

На вершине этой горы, я начал видеть проблески надежды насчет Скотта. Ему настолько понравилось это место, что он даже спрашивал Джозефа, не знает ли он кого-нибудь из местных торговцев недвижимостью. И это говорил парень, который всего несколько недель назад плотно сидел на наркотиках. Дома наркоторговцев в ЛА теперь, казалось, были последней вещью, о чем он думал. Оглядываясь назад, мы очень быстро добились улучшений.

Слэш и Мэтт с облегчением услышали, что Скотту стало лучше, но я уверен, что у них, всё еще были подозрения. Я не мог их за это винить. Но когда мы вновь вернулись в ЛА, они собственными глазами увидели результаты работы нашего Мужского Лагеря. Теперь, с нами был крутой горный парень, практикующий боевые искусства и медитирующий перед репетициями. Скотт теперь казался вдохновленным и сосредоточенным. Он начал слушать больше музыки, которую Слэш, Мэтт, Дэйв и я написали в прошлом году. Мы решили сортировать и кормить его с ложечки двумя-тремя песнями за раз; дать прослушать ему всё, что есть, за один раз стало бы непомерным, учитывая тот факт, что у нас, на тот момент, было порядка пятидесяти пяти песен.

С окончательно утвержденным составом группы и песней «Set Me Free» на радио, каждый крупный звукозаписывающий лейбл теперь жаждал иметь с нами дело. Одним из тех людей, которые хотели запланировать с нами встречу, был тот же руководитель, который выбросил меня из Геффен в 1999-ом, даже не позвонив. Теперь он был президентом другой компании и, вероятно, не помнил случившегося. Зато я помнил. И рассказал об этом ребятам. Поначалу, они говорили, что нам следовало бы отменить встречу. Но потом они решили, что будет гораздо веселее пригласить его и кинуть. Он пришел в нашу студию и начал рутинно рассказывать, используя все стандартные словечки музыкальной индустрии: свобода творчества, целенаправленность, творческий подход, как семья, бла, бла, бла. Затем Скотт попросил его рассказать больше о том, как он будет лично принимать участие в проекте. Скотт задумчиво слушал, а потом начал говорить – как бы невзначай – о друге, которого выкинули с лэйбла, даже без телефонного звонка.

«Слушай, мы знаем, что музыкальная индустрия изменилась» - сказал Скотт – «но мы не хотим работать с людьми, наподобие этого».

Чувак заглотил наживку: «Я не такой, я отношусь к своим артистам, как к членам своей семьи. Со мной такого никогда не произойдет».

Затем Скотт сбросил бомбу: «Вот этот парень – тот самый друг» - сказал он, указывая на меня «а ты – ушлепок, настолько непорядочный, что не можешь даже сделать визит вежливости. Вали нахер отсюда».

Также, мы летали в Нью-Йорк, чтобы встретиться с легендарным Клайвом Дэвисом. Он помогал раскрыться всем, от Дженис Джоплин и Брюса Спрингстина, до Бейонсе. Когда Клайв Дэвис сказал, что верит в нашу группу, я купился. Даже такие парни, как мы, прошедшие через всё в музыкальной индустрии, уважали Клайва. Что до меня, то с тех пор процесс стал не более чем упражнением. Я знал, мы начнем работать с Клайвом с начала лета. Готово дело.

Другим интересным аспектом этих встреч стало обнаружение мной того, что я понимаю львиную долю всего, что происходит с группой в финансовом отношении. Я также узнал, что пошел слух, насчет моего обучения. Люди стали серьезнее меня воспринимать во время деловых встреч. Иногда я смотрел в глаза людей из музыкальной индустрии и видел вспышки паники: Черт, я думаю, Дафф знает больше, чем я.

Также, я начал получать запросы на проведение выступлений, в качестве эксперта по бизнесу в музыке. Было приятно осознавать, что ко мне относятся, по крайней мере, как к равному. После того как я дал несколько интервью в Frontline and in the Wall Street Journal для PBS, я начал получать звонки от других артистов с вопросами о том, как управлять своим личным бюджетом и ожидаемыми доходами. Когда-то я был в таком же положении, как они: я ни черта не знал о деньгах и боялся, что кто-нибудь попробует обобрать меня. После того, как я получил, по меньшей мере, десяток различных звонков от коллег, по поводу их денег, я начал задумываться о том, что возможно когда-нибудь открою свою фирму, занимающуюся финансовым консалтингом.

Но это могло подождать. Моя новая группа уже набрала обороты.

Глава 57

Сьюзен и я решили арендовать дом в Лос Анджелесе и я взял академку в Университете Сиэттла. Самой главной задачей для нас было найти хорошую школу для Грейс, которой подходило время идти в детский сад. Мы нашли одну, которая нам понравилась в Студио Сити, и исходя из этого выбирали, где жить, чтобы проще было добираться.

В Сиэтле мы со Сьюзен обросли неплохим кругом друзей, у многих из которых были дети того же возраста, что и наши. Теперь же, в Лос Анджелесе, мы заново сблизились с одной из пар, строивших семью – Ричардом и Лори Старк. В 1993 году я организовывал в своём доме на Эдвин Драйв празднование рождения их первого ребёнка. Я надраил дом и позаботился о том, чтобы никто из моих тупоголовых дружков не заявился на праздник. С Ричардом я познакомился в 1988, когда он торговал украшениями и изделиями из кожи прямо на своём Харлее. Пока я отсутствовал его бизнес разросся в полномасштабную компанию под названием Chrome Hearts с сотнями сотрудников и магазинами по всему миру. Я был одним из его первых покупателей, так мы и подружились. У Ричарда и Лори теперь уже было трое детей, и они были рады нашему со Сьюзен переезду в Лос Анджелес.

Это был счастливый для нас период. Мы сталкивались с уже знакомыми нам как семье трудностями, но Сьюзен всегда доверяла мне и поддерживала в любом решении. Чего ещё можно желать?

А потом я начал много болеть. Сперва я приписывал это тому, что Грейс пошла в детский садик – она наверняка приносила в дом простуды от разных детишек. Тяжёлая физическая нагрузка всё ещё была неотъемлемым условием для моей способности медитировать, а выбросы эндорфина помогали мне отказаться от наркотиков и желания выпить. Но я так часто заболевал, что это начало мешать моим походам в зал. А для такого парня как я, это очень плохо. А порой я пропускал тренировку или утреннюю медитацию даже когда чувствовал себя нормально. Да ладно, я же так занят… После стольких лет трезвенности я убедил себя, что я никогда снова не подсяду, даже если дам слабину в отношении тренировок. В то время я не распознал, что такое отношение к делу мне ещё отзовётся.

В конечном итоге я стал болеть так часто, что это меня обеспокоило. Меня в дрожь бросало от мыслей о том, почему это происходит. Какое-то расстройство иммунитета? Рак? ВИЧ? Я попросил своего доктора провести анализы. Все они ничего не показали, однако он сказал, что это похоже на хроническую синусную инфекцию. Но и после того, как он высказал это предположение, мне даже в голову не пришло, что пазухи моего носа, разрушенные кокаином, могут быть плохим фильтром против микробов.

По крайней мере в конце 2003 и в начале 2004 я был загружен работой. Velvet Revolver решили записать альбом на NRG Studios, той же студии, где мы записывали базовые треки для альбома Neurotic Outsiders. У меня с этим местом был связан отличный опыт, и полные вдохновения мы начали работу над нашей дебютной пластинкой - Contraband.

Не думаю, что группа может существовать как минимум без одного человека, способного объединить разные типы личности в коллективе и разрешить неизбежные проблемы. В этом отношении, коллектив похож на любой другой рабочий, за исключением того, что нет формального начальника. Всего лишь четверо-пятеро отбросов, которые, как в нашем случае, всю жизнь заглатывали хренову тучу наркотиков и бухла, чтобы справиться с жизнью и случавшимися конфликтами. Вокруг группы и внутри неё стало накапливаться столько негативной энергии, что кому-то нужно было взять ответственность в свои руки. Жребий выпал мне. Это был первый раз, как мне кажется, когда мы все оказались в группе женатыми. Не то чтобы жёны представляли собой проблему, но теперь мнений по любому вопросу становилось в два раза больше, и порой эти мнения были весьма и весьма непоколебимы. Но это было нормально, просто по-другому.

Мы выехали в тур в мае 2004, первым городом стал Сэйнт Луис. Contraband сразу после релиза в июне дебютировал на первом месте в чартах.

В дороге было непросто соблюдать режим тренировок и медитаций.

Займусь этим завтра.

А на следующий день всё повторялось.

И так я продолжал болеть в туре, всё сокращая время, которое должен был проводить в зале. Я устал и был эмоционально истощён – не столько из-за концертов, сколько из-за всего что происходило помимо этого. У нас был отпуск на пару недель в июле после разъездов по США, прежде чем мы поехали в Европу. Как-то вечером, когда я пытался разобраться с одной проблемой, Сьюзен спросила: «А почему это вечно ты должен разруливать все проблемы?».

В первую неделю Августа мы прилетели в Данию, чтобы начать пятинедельный тур по Скандинавии, Германии, Испании и Великобритании, плюс несколько дополнительных фестивальных выступлений в Швейцарии, Австрии, Бельгии, Италии и Голландии. Сначала я строго ходил на тренировки и медитации каждое утро. Порой я даже по нескольку раз в день посещал зал, просто чтобы не думать ни о чём. Но затем я стал всё реже и реже заниматься.

Я просто слишком занят, говорил я себе. И потом – я же теперь сильный.

Если столько людей от меня зависит – семья, группа – то наверное на меня можно положиться, наверное я сильный. Блять, да я даже Скотта заставляю держаться – я мужик!

К тому времени, как мы окончили этот отрезок тура, мне везло если удавалось выкроить десять секунд на медитацию в день.

То же повторилось и на других направлениях наших гастролей. К началу второго европейского этапа, когда мы приехали в Германию в июне 2005-го, группа уже была в туре - даже с учётом перерывов – тринадцать месяцев. И снова тренировки и медитация отошли на второй план. А потом я и вовсе прекратил их. В то же время в группе начался раскол. Оказалось, что я способен держаться в присутствии наркотиков и бухла, но управление делами группы, в то время как в ней закипает межличностная драма – вот это сводило меня с ума.

У меня оставалась заначка с таблетками Занакса от моих панических атак. Я хранил их в рюкзаке на крайний случай во время перелётов. Не смотря на то, что в обыденной жизни мне удавалось контролировать свои приступы, мне всё ещё было некомфортно летать. И пугало меня не да-он-же-рухнет, а чёртова-металлическая-трубка-мне-не-выбраться. Чаще всего уже сама мысль, что у меня есть Занакс меня успокаивала и купировала подступающие приступы паники. Я знал, что эти таблетки действуют быстро, так что сознание того, что у меня в багаже имелась эта маленькая баночка избавляло меня от тревоги во время перелётов. Между 1994 и 2004 я принимал лишь по четверти таблетки – их можно было резать, чтобы не принимать полную дозу – всего три раза, и каждый раз в самолёте. За исключением тех трёх раз, мне всегда удавалось уединиться в моём воображаемом безопасном месте, которое я построил благодаря занятиям боевыми искусствами.

Однажды в Эссене, в Германии, мои плечи и спина напряглись и в висках начал стучать пульс. Я почувствовал себя в западне. В западне, так же как в самолёте. Сидя в своём номере отеля, протянул руку к рюкзаку и достал из бокового кармана бутылочку Занакса. Пару минут я смотрел на упаковку, а затем открыл её и вытряхнул одну таблетку на ладонь. Я проглотил ту таблетку Занакса в одиночестве, в своём номере, потому что мне казалось, что я тащу весь мир на своих плечах.

Блять.

Это было уже не для перелёта. Это было от «стресса».

Так дело не пойдёт.

Я начал переживать.

Но вот таблетка начала действовать.

Мммм…

Всё в поряяяядке…

У меня было решение того хаоса, что подбирался ко мне.

На следующий день я принял две таблетки. Моя толерантность к препаратам вернулась.

На третий день я уже узнал, где раздобыть больше таблеток. На много больше. Я позвонил промоутерам в городах, в которые мы направлялись и договорился, чтобы они получили рецепты от местных докторов. Я сказал им, что меня мучают панические атаки и мне нужно то да сё. Вскоре у меня уже был коктейль – Занакс и Сома, мышечный релаксант.

Я забыл, что был наркоманом.

Стоп, а был ли я наркоманом?

Неее…

Ложь.

Дэйв Кушнер заподозрил, что со мной что-то не так.

«Дафф, мужик, у тебя всё в порядке?»

«Всё в норме» сказал я. «Просто устал»

Ложь.

А мои тренировки как раз начали набирать обороты. Я ходил в зал и обманывал себя, думая – Да не всё так плохо. У меня всё ещё всё под контролем. В конце концов, я же всё ещё занимаюсь. Ложь.

Однажды днём мне позвонила Сьюзен:

«Ты как-то странно разговариваешь» - сказала она.

«Со мой всё в порядке»

«Ты едва языком ворочаешь. Опять заболел?»

«Да разве что немного нос заложен, а так всё окей. Я просто очень, очень устал.»

Со мной всё в порядке.

Правда, всё в порядке.

Я же не пью и не нюхаю. Эти таблетки наверное были разработаны в какой-нибудь Гарвардской лаборатории.

Мне их дали доктора.

Ложь.

Я вспоминал о моей жене и детях постоянно и испытывал чувство вины за то, что подвожу их. А это только осложняло всё.

Я скоро во всём разберусь.

У меня есть для этого силы.

Я завяжу, как только вернусь домой.

Скоро.

Я вернулся домой в начале июля 2005, оставалась пара недель прежде чем мы снова двинулись бы в путь по Америке. Сьюзен и дети были в Сиэтле. Было тепло – 25 градусов, а в Сиэтле ощущалось на все 35 – и они играли на заднем дворе, когда я приехал.

Меня била дрожь.

«Я устал» - сказал я. «Пойду наверх, прилягу»

Я был слишком обдолбан, чтобы играть с детьми. Сьюзен никогда не видела меня под кайфом, так что она не распознала это состояние. Каждая моя кость болела, и как только я зашёл в дом, я проблевался в туалете на первом этаже, пока никто не видел.

Поднявшись на второй этаж в спальню, я позвонил Эду.

«Эй, чувак, у меня тут большие проблемы.»

«Да ты что?» - ответил он. «Что стряслось?»

«У меня ломка. У меня хренова ломка»

«Окей, хочешь я тебя заберу? Я прямо сейчас приеду» - сказал Эд.

«Ага, мне нужно в группу поддержки обратиться или типа того»

Эд сказал, что знает одну группу неподалёку.

«И ещё, Эд…»

«Да?»

«Сьюзен не знает.»

Эд подъехал к дому менее чем через час. Я всё ещё дрожал и был в панике. Вместе мы пошли на встречу наркозависимых. После этого друг Эда подошёл, чтобы поговорить с нами.

«С чего твой друг пытается слезть?» спросил он.

Я ответил, хотя вопрос и не был адресован мне лично.

«С Занакса и Сомы» - сказал я.

Он спросил меня, в какой дозировке я это принимал. Я рассказал ему свою историю: как принял сперва одну единственную таблетку, а двумя неделями позже уже жрал по двадцать две.

«Чувак, да ты же блять не можешь за раз отказаться от такой дозы. У тебя припадок будет.»

А я и не подозревал.

«Тебе нужно обратиться ко врачу. Нужно постепенно снижать количество таблеток. Тебе нужно в реабилитационный центр.»

Я поехал домой.

Сьюзен так ничего и не сказал.

Я решил, что при моём запасе таблеток, я мог бы и сам снижать себе дозу. Я принял парочку.

Посреди ночи я проснулся, побежал в ванную и проблевался.

Я начал плакать. Я так был разочарован в себе.

Сьюзен проснулась и вошла в ванную, где я валялся на полу у унитаза.

«У меня ломка после рецептурных препаратов,» - сказал я, рыдая.

Глава 58

Раз уж я рассказал обо всем Сьюзен, первое, что я сделал на следующее утро – это позвонил Дяде Джону, трезвеннику и доктору.

Трудно поверить, но он не был встревожен и спокойно заверил меня, что со мной все будет хорошо. Он обзвонил своих друзей-докторов, чтобы узнать, что мне нужно сделать. Вскоре он перезвонил и объяснил, как уменьшить то количество таблеток, что я пил. Он предложил организовать встречу с одним из его знакомых специалистов.

Я отказался.

Я должен был как можно скорее добраться до Лос-Анджелеса. С одной стороны, я чувствовал, что должен был вернуться в Дом Чемпионов. С другой стороны, у Velvet Revolver были некоторые обязательства, в том числе участие в Ozzfest.

Я перепробовал все виды китайских трав для лечения синдрома отмены. Я чувствовал себя так плохо, что сделал бы все, чтобы мне стало лучше. Также я был истощен – похудел до 65 килограммов. Помере того, как количество принимаемых мной таблеток выросло, и я просто перестал есть.

Мне нужно было снова в додзе.

Преодолею ли я это?

Да.

Сенсей Бенни, как выяснилось, вылетел в Европу. Его не было в городе две недели.

Другой сенсей, Маджит, вызвался помочь мне.

“Не волнуйся, мужик, мы тебя подлатаем” сказал он.

Маджит был полностью поглощен боевыми искусствами. Он не понимал наркотической зависимости. Но я знал, что если попрошу его не давать мне выйти из додзе весь день, он не даст. Я нуждался в боли.

До этого момента, я никогда не ходил к наркологу. Я никогда так далеко не заходил. Этого не произошло, если бы я все держал под контролем. Я был без ума от боевых искусств на протяжении длительного времени. Теперь, вернувшись в Лос-Анджелес, я отправился к специалисту. Дейв Кушнер из Velvet Revolvers пошел со мной.

Доктор объяснил процесс лечения и уменьшения количества таблеток. Он также выписал мне успокоительное.

“Я бы очень хотел, чтобы ты прошел реабилитацию” сказал он.

“Я не собираюсь проходить реабилитацию. Я должен ехать в тур”.

“В таком случае, плохая идея для тебя - иметь все это при себе”, сказал он, кивая на препараты, предназначенные для снижения моей зависимости.

Дэйв вмешался в разговор и согласился следить за моими лекарствами и выдавать их мне. Все это займет месяц.

Была первая неделя августа 2005 и Velvet Revolver снова отправились в дорогу. Дейв выдавал мне мои таблетки. Во время остановок Сьюзен несколько раз навещала меня. Это были всеобщие усилия, и это сработало.

Когда тур закончился, я поймал себя на том, что много размышляю. Оглядываясь назад, я видел свои ошибки. Но главной ошибкой было впасть в самодовольство от своей трезвости. Я переступил уверенность в себе. Я начал думать, что больше не наркоман. Рецидив по-настоящему встряхнул меня.

Я долбаный наркоман и всегда им буду.

За все время, что я был трезвым, я ни разу не ходил в группу поддержки для алкоголиков или реабилитационный центр, что бы там мне рассказали о биохимической стороне зависимости. Я думал о том, чтобы попробовать пройти реабилитацию. Я поговорил со Сьюзен и Бенни. Они оба сошлись на том, что это будет мне полезно.

Бенни рассказал мне, что тоже имел проблемы с наркотиками в прошлом. Я этого не знал. Он рассказал мне, что другие ребята из додзе прошли программу восстановления тоже. Я понятия не имел об этом.

Да, я абсолютно точно знал, что могу все. Но я понимал, что уверенность должна постоянно присутствовать в работе. В поту. В боли – хорошей боли. И в честности. На данный момент это означало встретиться лицом к лицу с реальностью и получить пользу от нового уровня самосознания, который я мог получить от реабилитации. Я решил попробовать месячную программу. Но до того, как я посвящу месяц реабилитации, я полетел в Сиэтл, повидать Дядю Джона. Ему диагностировали рак, и он плохо себя чувствовал.

“Оставайся трезвым, Дафф,” сказал он.

Это были последние слова, что он сказал мне.

В середине реабилитационной программы Дядя Джон умер. Администраторы позволили мне вылететь на его похороны – я думаю, они считали, что это поможет мне в лечении. Также я думаю, они понимали, что я просто уйду, если они попытаются помешать мне.

Как и моя мама, Дядя Джон мог сделать так, что ты чувствовал себя самым важным человеком во всем мире. В первый год смерти матери я чувствовал вину перед всеми родными, и я был уверен, что Дядя Джон потратил кучу времени, разговаривая со мной по телефону. Вскоре я понял – он каждого из нас заставил чувствовать точно также.

Весть о смерти Дяди Джона разлетелась по всей округе в восточном Вашингтоне, где за десятилетия своей рабочей практики Дядя Джон помог 15000 детям.

Несмотря на толпу людей на похоронах, мой дядя, казалось, говорил именно со мной – теперь через его старшего сына, Тима. Он прочел ирландскую молитву, которую Джон выбрал по этому случаю:

Жизнь это не путешествие к смерти

Со стремлением прибыть в конечный пункт безопасно с идеально защищенным телом

Но езда с заносом из стороны в сторону

Совершенно использованный, полностью изношенный, и громко заявляющий:

“Ух, вот это поездочка!”

Глава 59

Когда моя дочь Грейс была в 3 классе, она подошла ко мне и спросила: “Пап, почему ты не пьешь вино, когда остальные взрослые пьют?”

Хороший вопрос. Она видела, что гости приезжают к нам или мы все идем ужинать и все люди – включая Сьюзен, конечно – выпивают. Меня спросили, как я собираюсь рассказать своим детям о моем бурном прошлом? Вопрос Грейс дал возможность рассказать ей немного.

“Это очень хороший вопрос, дорогая, и я рад, что ты задала его. Видишь ли, у меня аллергия на это. Если я выпью один стакан, мне захочется еще. Два стакана станут четырьмя, и мне захочется выпить все, что я найду у себя дома. Тогда я пойду в продуктовый магазин, куплю все, что у них есть и выпью это. Мне сорвет крышу, и я стану не тем папочкой, которого ты знаешь”.

“Ой”, сказала она. “Лучше тебе не пить вино!”

“Вот и я так думаю, родная”.

Вернувшись домой в конце 2005 года, я поймал себя на мысли, что со своими дочками я смотрю на мир через розовые очки. В нашем доме преобладали три высказывания:

«Мило!»

«Бог мой!»

«Оууууу!»

Я отказался от надежды, что они станут верными фанатами Моряков (команда бейсболистов в Сиэтле) или любителями походов загород. Также они не проявляли интереса к гитаре. Но я любил, когда им нужно было что-то от меня, пусть это было простое объятие. Оглядываясь назад, я понимаю, что живу жизнью, о которой всегда мечтал – жизнью, которая была недостижимой в пелене наркомании. И вот я живу-поживаю счастливо со своей семьёй, как за каменной стеной. Ну вообще-то за кованой изгородью, но не в этом суть.

На протяжении долгих лет девочки просили у нас собаку, но ни я, ни Сьюзен не соглашались. Мы решили, что самым подходящим временем будет Рождество. Мы много путешествовали семьей до этого, переезжая из Лос-Анджелеса в Сиэтл и обратно. Я часто брал с собой в полеты Хлои и знал, что питомцы плохо их переносят. Если мы заведем собаку, то такую, которая сможет летать с нами в кабине. Это ставило перед нами еще одну проблему – я не большой любитель маленьких брехливых собачек.

Мы начали штудировать книги с породами собак, волнуясь от того, что скоро в нашем доме появится маленький песик. (Мы решили завести мальчика, чтобы выровнять количество мальчиков/девочек в нашей семье). У каждой маленькой породы, однако, существовало предупреждение о том, как они ладят с детьми. Наконец, мы нашли собачку, в которую тут же влюбились: Кавалер Кинг Чарльз спаниель. Говорилось, что они хорошо уживаются с детьми и не лают. Идеально.

Следующим шагом было поискать заводчиков рядом с местом, где жил Санта. Вскоре стало понятно, что заводчиков маленьких собачек было удивительно много. Были случаи, когда мне присылали фото собачки, одетой в розовое, как и ее хозяин. У одной заводчицы не было компьютера, и она не знала никого, у кого он был. Она сказала, что очень хотела бы встретиться со мной в Kmart у одного восточного городка в Вашингтоне и пройтись шестьдесят миль до ее фермы.

Послушайте, дамочка, я видел “Избавление”*?

К счастью, Санта пришел в Рождественское утро. Девочки с ума сошли от счастья. Они быстро нашли кличку для собаки. Днем ранее, они заходили на сайт Санты и написали письмо “эльфу” по имени Бакли. Итак, мы назвали его Бакли. (И да, сайт действительно существует).

Я все еще хотел обратиться к врачу по поводу хронического синусита, из-за чего я страдал на протяжении последних нескольких лет. Мне была сделана томография одним отоларингологом в Лос-Анджелесе. Оказалось, моим пазухам настал тотальный пиздец – они были полностью заложены в некоторых областях, прожжены в других и находились не в том состоянии, чтобы избавиться от инфекции самостоятельно. Это объясняло то количество рецептов на антибиотики, что я получил за последние несколько лет, когда заболевал снова и снова. Доктор предложил использовать лазерную хирургию, чтобы вырезать зарубцевавшиеся ткани из моей головы, а также то, что осталось от использования кокса. Я был готов попробовать все, что позволит чувствовать себя лучше и не пропускать тренировки. И единственная вещь, которая могла заставить меня снова прекратить тренировки - это новая зависимость от какого-либо препарата, который они мне давали, но этого в итоге не случилось. В тот или иной момент я попробовал буквально все виды наркотиков и по странному стечению обстоятельств я не мог переносить болеутоляющие средства.

Сама операция заняла два часа – я бы в отключке, и мне потребовалось час или около того, что бы выйти из тумана общей анестезии. Моя голова была обмотана, что бы избежать кровотечения. Три дня у меня из носа торчали длинные веревочки – только с их помощью можно было вытащить марлевые тампоны. Через нос попросту нельзя было нормально дышать. Этого я не учел и моя клаустрофобия пробудилась. У меня едва не случилась паническая атака.

Пришел день снятия повязок, и я вздохнул с облегчением.

Затем доктор решил снять швы.

Черт!

Я подпрыгнул так высоко, что чуть не ударился головой о потолок. Этот первый шов вышел с такой болью, будто мне в мозг вонзили нож. Я чуть не обосрался. Буквально. Чуть не навалил.

Вскоре после операции мне позвонил Джерри Кантрелл из Alice in Chains и спросил, не хочу ли я поиграть на ритм-гитаре в нескольких реньюнион концертов? Мы остались хорошими друзьями с ребятами из группы со времен, когда они отрывались у меня после их первого концерта в Лос-Анджелесе в 1990 году. Не понаслышке я знал, через какое горе эти люди прошли, когда потеряли их вокалиста и брата, Лейна Стэйли, от передозировки. Лейн был редким человеком с нежной душой и злым чувством юмора – как Энди Вуд, как Большой Джим, как Тодд Крю, как Вест Аркин.

Хотя его смерть была трагичной и ненужной, я не считаю, что это должно было закрыть все двери для группы, которая изменила лицо современного рока. Моя точка зрения не была популярной, особенно в Сиэтле. Но для меня все было ясно: эти парни должны были продолжать то, чем занимались, потому что им было что предложить миру рок-н-ролла. В эпоху стереотипного корпоративного рока, мы, черт подери, нуждались в Alice in Chains.

Я с головой ушел в песни Alice in Chains. Критический взгляд на песни, рифф за риффом, открыл мне глаза на то, насколько потрясающе они были сделаны. Для меня честь стать частью этой музыкальной истории. Выступление с ними весной 2006 года, для меня является одним из самых значимых моментов, что я пережил как музыкант. В то время, как доверие росло с появлением нового постоянного члена группы Уильяма Дюваля, я все яснее видел, как музыка обретает новое дыхание. Этот мини-тур дал ответы на все вопросы “почему?” и “как?”. Это вдохновляло от концерта к концерту.

Джерри собрал все мысли воедино в интервью несколькими годами позже: «Вот что я думаю. Всякое может случиться. Это правило номер один. Все это знают. Правило два: дела не всегда идут так, как ты планировал. Три: у каждого случаются осечки. Четвертое, самое важное правило: если ты упал – поднимись и продолжай жить».

Примерно в тоже время я решил, что нуждаюсь в другом источнике физических страданий, полезной боли. Я бежал марафон. Мне нужно было что-то еще. Что ж, книги об экспедициях и скалолазанию стали для меня страстью – конечно, я прочел “Смерть в горах”, “Касаясь пустоты” Джо Симпсона и “Эндьюранс: Невероятное путешествие Шеклтона” Альфреда Лэнсинга. Следующий шаг не заставил себя ждать: я хотел бросить вызов горам. Ричард и Лоури Старк – друзья нашей семьи, которые бежали Chrome Hearts – подружились с подающим надежды альпинистом по имени Тим Медвец, который уже покорил Эверест. Однажды ночью на вечеринке меня представили ему, и малообещающий дуэт альпинистов родился. Тим – более известный как “Байкер Тим” из сериала про Эверест канала Дискавери - стал моим наставником. Вскоре мы забрались на несколько местных пиков в Южной Калифорнии, начиная с 10,500 футовой Моунт Балди и 11,500 футовой Альта Пик. Сиэтловский Маунт-Рейнир стал моей заветной целью, с тех пор, как я начал изучать принцип действия веревок и кошки, практиковаться в техниках выживания на высоте и привыкать ютиться с Тимом в крошечной палатке.

В середине 2006 года Velvet Revolver собрались, чтобы начать писать песни для нашего второго альбома. Хотя Скотт не говорил непосредственно мне или кому-то из ребят, но я знал, что ходят слухи по поводу проведения гастрольного тура Stone Temple Pilots когда-нибудь в будущем. В целом у меня с этим проблем не было, хотя мне не нравилась вся эта секретность. Его скрытность вызывала подозрения и напряжение. В сплочённой команде это может скоро стать опасным.

Новые недовольства появились, когда мы начали делать песни на запись. Во-первых, Скотт настоял на том, чтобы написать все тексты самому. Мы неохотно согласились. Я считал это растрачиванием таланта других членов группы. Кроме того, мне приходилось писать музыку по-другому, до сих пор я руководствовался текстом для написания песни. Хорошо, я пошел на эту уступку, чтобы не расстраивать своего коллегу. Потом Скотт захотел увеличить свою долю в издательских правах – потому что он написал все тексты. Вот блин! Это то, через что я прошел: успех породил жадность и манию величия. Тем не менее, я понял, если бы мы могли обсудить это, то пришли бы к приемлемому решению. Я знал, что Скотт смышленый парень и прислушается к голосу разума. Я звонил ему, оставлял сообщения: давай выпьем кофе и поговорим сглазу на глаз.

В конце концов, не получив ответа, я отправил ему электронное письмо, используя аналогию, чтобы выразить мою проблему с его требованиями: «Кучка ребят строили дома вместе, но вдруг один из них настоял на личной постройке крыши, хотя до этого они делали первоклассные крыши вместе. Таким образом, остальная часть команды соглашается сконцентрироваться над фундаментом и стенами, в то время как он строит крышу. Наступает день окончания строительства и тот, кто строил крыши, требует больше денег. Он утверждает, что крыша – самая важная часть, так как она спасает от дождя. Как ты думаешь, Скотт, справедливо ли это? Большая часть бизнеса – это переговоры и компромиссы. И я считаю, что мы, как группа, должны попробовать и то и другое».

Никакого ответа.

Вопросы остались нерешенными, но альбом – впоследствии названный Libertad - был закончен. Во время подготовки к релизу в июле 2007, мы сделали запрос на участие в Шоу Джимми Киммела. После шоу мы, наконец, собрались разобраться со всем на встрече группы в Отеле Рузвельта, находящегося недалеко от студии Киммела на Бульваре Голливуд. Я надеялся, что мы сможем спокойно собраться и обсудить все как деловые люди. Крики больше не были моим инструментом в переговорах. К сожалению, Скотт был пьян, и объективного разговора не вышло. Все быстро перешло в сплошные крики – и вскоре Скотт и Мэтт встали в боевые стойки, будто намереваясь подраться. Я вышел. Именно тогда руководство вмешалось, дабы предотвратить катастрофу. Возможно, они видели всю значимость возвращения Velvet Revolver и знали, что если Скотт начнет наезжать на Мэтта, то их концерты накроются медным тазом. Они сократили свои комиссионные лишь бы задобрить Скотта. Казалось, что Скотт весь оставшийся разговор посмеивался. Как по мне, так менеджеры должны были стоять на своем. Но, по крайней мере, они что-то делали, и это было ново для меня.

На той же неделе, когда мы появились на шоу Киммела, умер мой отец. Я рад, что мы жили душа в душу последние несколько лет его жизни, мы хорошо проводили время и много веселились. Он был хорошим дедушкой. Грейс и Мэй переняли от него много полезного.

Теперь передо мной стояла обязанность быть сильным человеком ради своих дочек. Быть отцом – каждодневный процесс обучения. В действительности я не имел ни малейшего представления, что ждет меня далее. В одних ситуациях я должен быть кремнем, в других – мягким и чувствительным. Ранее в жизни, в угрожающих ситуациях, я судил по тому, насколько человек круто выглядит. Совсем недавно я понял, что такая показушная смелость лишь маска для устрашения. Сейчас для меня истинная мужественность – это честность с самим собой и другими, откровенность и правдивость в своих действиях и отношениях с семьей, друзьями и деловыми партнерами. Я не понимал этого тогда – и сейчас не понимаю – но для меня, особенно после рецидива, теперь есть другой взгляд на неудачи. Истинная сущность мужественности: быть заботливым мужем и отцом.

(*) фильм 1972 г., герои которого во время своего путешествия на каноэ вдоль рек Джорджии попали к психически ненормальным бандитам.

Глава 60

Velvet Revolver отправились в тур до конца лета – сначала по Южной Америке с Aerosmith, а затем по Соединённым Штатам с Alice in Chains. Мы со Слэшем прочно вернулись к трезвому образу жизни, а гитарист Alice in Chains Джерри Кантрелл (Jerry Cantrell) к тому моменту тоже не пил уже несколько лет. Мы виделись каждый день и поддерживали друг друга. Это была идеальная ситуация для того, чтобы Скотт завязал.

Но вместо этого всё пошло наперекосяк. Скотт продолжил вмазываться крэком и глотать колёса. Меня это всё сильно расстраивало. С виду он был классным парнем, которого я хорошо знал, но его брак снова распадался. Он путешествовал отдельно от нас и стал появляться поздно на концерты, зачастую под неодобрительное освистывание публики, которую он заставлял ждать. А не проходил ли я уже через это? Его выступления стали страдать; однажды он даже зазевался прямо на середине песни, а когда очнулся, начал петь другую её часть. Толпа раскусила его и стала недовольно гудеть.

Мэтт Сорум в то время тоже выбился из колеи, пока наконец не бросил пить. Закулисье снова стало таким же распутным, как и в былые времена. Однако в то время это уже не влияло на меня. Я уверенно продолжал жить по своему заведённому порядку. И я, на хрен, вынужден был сваливать оттуда. Я стал гордым обладателем чёрного Harley-Davidson Road King 2006 года и взял его с собой в тур. Во время простоев в туре я поддавал газу и уезжал прочь от группы и всего её окружения – прочь от этого сумасшествия.

Ударник Alice in Chains Шон Кинни (Sean Kinney) бросил пить за две недели до начала тура. За много лет мы с ним стали хорошими друзьями и много катались на байках в Сиэтле. По сути он и научил меня управлять моим большим харлеем. Он со своим техником Тэвисом (Tavis) тоже взял с собой в тур мотоцикл. Когда приезжали стриптизёрши, и кристаллы крэка были подожжены в последнем пункте назначения, Шон, Тэвис и я уезжали в другое живописное место. В результате я никогда не чувствовал себя ограниченным в перемещении.

Кататься по государственному парку вместо того, чтобы весь день слушать ударные, подключённые к акустической системе, было действительно круто. Иногда мы выезжали перекусить на ланч и прошвырнуться по книжным магазинам. Это спасало от одиночества и открывало новые стороны тех мест, где я был, но которые никогда по-настоящему не видел.

Я бы сказал это здорово, что в юности у меня не было мотоцикла. Единственный раз в то время, когда я прокатился на байке, был на съёмках клипа «Don’t Cry». Я попросил копа опробовать его байк. Бедный полицейский просто работал на съёмках, но разрешил мне прокатиться на его байке туда-обратно. Я разбил его. Моим следующим прозрением, связанным с прелестями мотоцикла, я обязан Мартину Фивиеру (Martin Feveyear), продюсеру, который годами руководил многими сессиями звукозаписи Loaded. Когда мы сделали с ним первую запись Loaded в 2001, он выложил фото Sunbeam SX 1951 года, который сам собирал. Этот байк был в семье Мартина со дня его рождения в южной Англии. На протяжении какого-то времени он был единственным средством передвижения для его семьи. Так вот. Отец Мартина перевёз ему старый семейный байк в Сиэтл по частям, где методом проб и ошибок Мартин, в конце-концов, починил поломанные части и привёл его в рабочее состояние. Студия Мартина находилась в центре части Воллингфорд (Wallingford) Сиэтла, которая была местом встречи байкеров. Каждый год по наступлению весны, – а для Сиэтла это время, когда столбик термометра поднимается до 50С и перестают лить дожди – я встречался со своими друзьями, которые вытаскивали свои байки из гаражей, заводили их и тоже катались по городу. В конце-концов я стал спрашивать себя, почему же я не езжу сейчас, будучи трезвым, и решил купить свой собственный мотоцикл. Теперь, в туре 2007, я понял, что этот период был идеальным.

Другим способом, которым я поддерживал своё здравомыслие во втором туре VR, была онлайн учёба в колледже. На протяжении долгого времени я упорно не желал получать учёную степень где бы то ни было, кроме как в Сиэтловском университете. Я так усердно занимался чтобы попасть туда. У меня были семейные связи в этом вузе. И я учился, чтобы учиться там. Но мне пришлось признать, что я больше не в состоянии посещать все занятия в Сиэтле с растущими обязательствами перед группой, а также с Грейс и Мэй, счастливо посещающих школу в ЛА. И в конце концов я решил добрать недостающие «кредиты» онлайн курсами («кредиты» - зачётная единица в высшем учебном заведении; как правило, количество кредитов за курс равно количеству аудиторных занятий в неделю в течение семестра: 1 аудиторное занятие в неделю - 1 “кредит” за курс, 2 аудиторных занятий - 2 “кредита” и т. п.)

Часть онлайн курсов включала групповую работу, и мне пришлось познакомиться с людьми из моего класса при помощи компьютера. Студенты набрались со всей страны и были самого разного происхождения; так для одного курса моя группа включала сержанта, женщину, управлявшую строительной компанией, и банковского работника. Тур с VR позволил мне встретиться с некоторыми одногруппниками лично. Я включал их в список гостей или же встречался за чашечкой кофе – помню даже как офис менеджер пришёл на наш концерт в Миннеаполисе. Несколько неожиданным оказался тот факт, что нагрузка на этих курсах была такой же серьёзной, как и в Сиэтловском университете, а преподаватели - самого разного происхождения. Оказалось, что один из моих первых онлайн профессоров преподавал в Беркли (университет в Калифорнии) многие годы. И даже несмотря на это, я испытывал смешанные чувства по поводу того, что мне пришлось перевести свои «кредиты» из Сиэтловского университета в онлайн. Остаётся надеяться, что Сиэтловский университет позволит мне вернуть свои «кредиты» обратно и осуществить мою мечту - повесить диплом на стену рядом с дядиным и сделать это в память о маме.

Пока я поддерживал себя в здравом уме, катаясь и обучаясь, Слэш, Мэтт и Дэйв всё больше и больше расстраивались из-за Скотта. Мы провели собрание – без Скотта – прямо перед тем как отправиться в заключительную часть турне, которая начиналась в Дубае, а затем охватывала Европу и Британию. Мы пришли к выводу, что другого выхода, кроме как уволить Скотта в конце тура, не было. Забавно вышло. Как только мы приняли такое решение, огромный камень упал с наших плеч. Каждый вечер мы выходили на сцену вовремя, вне зависимости от того, был ли Скотт с нами или нет. Как только мы стали так делать, Скотт начал появляться вовремя. Когда всё было решено, группа играла даже лучше чем когда либо, мы просто забывали, что Скотт всё ещё был с нами. Его выходки под наркотой больше не действовали на нас, и мы прокляли напыщенные разговоры, которыми ранее потакали его зависимости. К нашему последнему концерту в Амстердаме мы были окрылены избавлением от Скотта. Я пожелал ему удачи и, думаю, он знает, что всегда может обратиться ко мне. Но я был счастлив наконец разделаться с этим.

Я вернулся домой и обнаружил, что мои дочери начали вести себя абсолютно как подростки. Внезапно Грейс захотелось машину, квартиру и работу, уехать в колледж и чтобы мама с папой перестали отводить её в школу по утрам. А Мэй на самом деле просто хотелось быть похожей на свою старшую сестру. Когда я посоветовал им наслаждаться юностью и не торопить события, они посмотрели на меня как на самого древнего и самого глупого идиота на земле.

Меня предупреждали об этом периоде – периоде, когда дочери эмоционально отдаляются от своих отцов. Я знал, что это временное явление, но всё же это не отменяло того горького чувства потери, что я тогда испытывал. Как мужчина, я попытался «исправить» ситуацию, но это привело лишь к тому, что мои дочери стали думать, что их отец ещё придурковатей и беспонтовей, чем они представляли его себе вчера.

Однако я всё ещё жаждал серьёзной порции «отцовского» времени со своими дочками. Во мне теплилась надежда, что при хорошем раскладе они как-то прислушаются к гению успокоительных речей, с помощью которого я справлялся с жизнью и вселенной в целом. Так что я затрепетал, когда Сьюзан попросилась в недельную поездку со своей мамой, тётей и сестрой.

«Конечно, дорогая!»

Вот как я себе это представлял: раз уж за девочками буду приглядывать только я, то мне нужно будет всего лишь терпеливо ждать в своём кресле – а, пожалуй, даже лучше ждать скрестив ноги в позе йога, олицетворяя всю мощь своей мистической мудрости – пока Мэй или Грейс неизбежно не подбегут ко мне, чтобы первыми вывалить пачку своих вопросов о жизни. Идеально.

В первый день отсутствия Сьюзан девочки пришли домой со школы и направились в свои комнаты, бросив лишь дежурное «Привет, пап».

Ничего страшного, подумал я. Я знал, что у них море домашней работы и им нужно готовиться к куче тестов.

Второй день прошёл так же. Собственно, как и третий.

Но дети не могут жить одними лишь учебниками. Я всё ещё свято верил в силу таких вещей как игра в бейсбол на заднем дворе. Это как раз то, что может исправить любую ситуацию. И я решил взять своих дочерей в поход в пятницу после школы.

Они были в восторге.

На самом деле они тяжело вздохнули.

«Да ладно вам!», - сказал я.

Я был уверен, что немного свежего воздуха и физических нагрузок развяжут им языки, и, в конце концов, они заговорят со мной про жизнь и обратятся к моей мудрости и знаниям. Я решил, что мы прогуляемся по подъездной дороге в парке недалеко от нашего дома. Но сначала мне пришлось убедить девочек одеть теннисные туфли вместо их причудливых сандалий.

Они обе на меня глянули.

«О боже, а что если нас увидит мальчик?»

Пока мы взбирались на холм, я заметил, что Грейс взяла с собой сумочку. Я не понимал зачем собственно маленькой девочке нужна сумочка, а тем более в парке. Когда я спросил её зачем же она взяла её с собой в поход, она ответила «Пфф! Блеск для губ!»

Действительно пфф. Иногда было лучше просто держать рот закрытым и устало плестись дальше. А иногда надо было просто помахать белым флагом перемирия. Я уже даже не собирался вникать во всё это.

Глава 61

У Velvet Revolver был отпуск, так что остаток 2008-го я играл на ритм-гитаре в Loaded с Майком Сквайрсоом на лид-гитаре, Джефф Роузом на басу, на ударке сначала быд Джефф Реддинг, затем - Исаак Карпентер. Как-то раз, когда мы записывали в студии демки, я отсчитал ритм в одной из них. Позже вечером мы слушали эти демки и дошла очередь до этой.

“One … two … one, two, three, four …”

Парни переглянулись.

- Что? – спрашиваю их.

- Звучит в точности как начало «Patience». Это твой отсчёт в «Patience», так?

- Ну и?

- Чувак, - говорит Сквайрс, - ты можешь придти в самый модный в мире ресторан, где места бронируются за полгода, и когда подойдёт официант с задранным носом и с презрением отбросит «Могу ли я вам чем-нибудь помочь, сэр?», тебе достаточно просто сказать: «Да, уважаемый, можете: one … two … one, two, three, four», и он проведёт и усадит твою задницу за лучший столик. Это может открыть любые двери.”

Это стало ходовой шуткой в Loaded, и ожидалось, что я с помощью этого заклинания волшебным образом протащу нас через все неприятности.

Мы выпустили альбом Sick в начале 2009 и провели много времени в туре. Мы начали в Штатах в легендарном Crocodile Cafe в сиэтлском районе Беллтаун, которое закрылось несколькими годами ранее и было открыто вновь группой людей, среди которых был Шон Кинни из Alice in Chains. Мой старый друг Курт Блох из Fastbacks пришёл и сыграл с нами несколько песен, включая «Рurple Rain.» Казалось, что панкрокерская коммуна, как я уже давно и хотел, собралась – по крайней мере, на один вечер.

Большую часть Больного тура я был действительно болен - дело дошло даже до пневмонии. Успех операции на носовых пазухах был в прошлом. На этот раз я не позволил повторному заражению мешать моим тренировкам, и если что-то и могло мне помочь бороться с болью и инфекцией в ушах, то это продолжение занятий спортом. Ещё одна причина, по которой обновившиеся проблемы с пазухами меня не сильно беспокоили, состояла в том, что тур был напрочь лишён ненужного волнения. Когда ты ездишь с девятью парнями (группа плюс рабочие) в автобусе, отыгрывая концерт за концертом, все ожидания насчёт личного пространства оставляешь дома. Места для говна не было буквально. Мы стирали бельё в раковине за сценой, где бы мы ни играли, и вешали его сохнуть прямо в автобусе; останавливались в отеле мы только на одну ночь в неделю, и даже тогда мы набивались в две комнаты в самой дешёвой гостинице.

Уживаться в таком тесном пространстве нам помогал юмор. Тысячи его. У нас бытовала напоминающая фраза на тот случай, когда двое из нас шли навстречу друг другу в тесном проходе между автобусными кроватями: жопой к жопе. Фраза эта вошла в наш лексикон несколькими годами ранее, когда огромный охранник обозлился на члена группы, когда тот разошёлся с ним членом к жопе в проходе не шире, чем в бюджетном самолёте. Этот охранник не оценил именно тот факт, что его мужественность могла быть поставлена под сомнение в это короткое мгновение. Он прямо на месте выругал молодого рокера: “Парень, только жопой к жопе, черт подери… жопой к жопе!”

Этот случай вошёл в фольклор Loaded, и мы применяли схему «жопой к жопе» в автобусе – если только кто-то не решал пошутить. В таком случае, ты мог удивить своего товарища по группе в штанах в облип быстро разворачивался в узком проходе, чтобы пройти “членом к жопе”. На тот момент у меня было высшее образование, и я был ответственным отцом и мужем, но, понимаете ли, иногда мальчишеское дуракаваляние ничем не сдержишь.

Питание в туре никогда не отличается полезностью, и нередко оно совершенно не вызывало апетита. Мы ужинали после концерта, и в час ночи мы в лучшем случае доставали пиццу или шаурму. В UK мы затаривались дешёвой острой индийской едой. Девять парней, один автобус, индийские шашлыки из местных собак, мало остановок – составляющие для создания высокой газовой активности. Один из наших гитарных настройщиков, угарный “Злой” Дейв из Шеффилда (Англия), предложил начать соревнования в подборе слова, звучащего наиболее похоже на звук любой выпущенной порции газов. Некоторые звучали как, например, “крышка”. Более гулкий мог стать “доррррожныйзнак.” Это не только как-то занимало нас, но и расширяло словарный запас: рыться в голове в поисках удачного слова – да это же почти как играть в города!

Когда я возвращался из разных веток тура (помимо концертов тут и в Европе, мы изъездили Южную Америку и выступали на ряде фестивалей), мне не с кем было играть в Назови Этот Пердёж. Мои дочери убегали, стоило мне только предложить. Да и всё равно питание возвращалось к норме.

Зато новые слова пришлись очень кстати, так как в это же время я начал писать, взяв себе рубрику в Seattle Weekly и опубликовав серию финансовых статей для Playboy. «One … two … one, two, three, four»: сейчас для меня действительно открывались двери.

Десять лет назад я не знал бы, с чего начать сочинение на вступительный экзамен, а теперь я писал на постоянной основе для широкой публики. Конечно, я всегда искал новые преграды, и чем более сложные или, казалось бы, неуместные – тем лучше. И эти последние с виду монументальные задачи не включали в себя физическую боль (ну, если только немного – печатаю я до сих пор хуёво). Но я обнаружил в них другого рода сложности – не менее напрягающие. Помимо этого, меня привлекала интерактивность, которую позволяют новые средства массовой информации. Когда мои статьи постились в интернетах, я мог вступать в настоящее неформальное общение с читателями. Может показаться, что я преувеличиваю, но это поразило меня, как сам панк-рок: барьер между артистом и аудиторией разрушен, я стоял с читателями лицом к лицу, разве что виртуально, и читатели сами становились писателями, имея возможность комментировать. Я даже пригласил своих самых строгих критиков (по крайней мере, достаточно смелых, чтобы объявить своё местонахождение) зайти поздороваться, когда буду проезжать через их города в турах Loaded.

Написав несколько статей о финансовых стратегиях посреди застоя, я переосмыслил некоторые неявные уроки, которые преподавал дома. Помню, как один раз рассказывал Мэй колыбельную историю. Обычно они состояли из выдуманных рассказов о Бакли, нашем псе: он был супергероем по ночам, и это объясняло то, что он спал целыми днями. Но в тот раз я решил пересказать ей одну из историй, в которых моя мама описывала мне своё детство во время Депрессии. Мамины истории отразились в каждом из важных финансовых решений, которые я принимал, уже будучи взрослым. Меня осенило, что, наверное, пришло время привить моим девочкам кое-что из тех ценностей, которые были привиты мне, когда я рос в большой семье с родителями из рабочего класса.

В своей голове я сохранял и идеализировал нарисованную в стиле Нормана Роквелла картинку того, как должна выглядеть наша семейная жизнь. Но дела редко идут по плану, когда у тебя есть дети. Я пытался научить дочерей играть на гитаре много раз в течение этих лет. Или хотя бы заинтересовать их этим. Казалось логичным: я музыкант, а мои дочери наверняка будут брать пример со своего старого отца, так ведь? Не так. Реальность состояла в том, что они считали меня придурком, а все вещи, которые я делал – немного придурковатыми, включая игру на гитаре в рок-группе. Окей, понял: мои девочки не станут новыми Runaways или L7. Ладно. Я перестал об этом мечтать много лет назад. Мои девочки будут пробивать свою дорогу.

Но потом мы с женой сводили дочерей на Тейлор Свифт. Прежде чем кто-нибудь осудит меня за мои музыкальные вкусы, позвольте мне сказать, что я полностью поддерживал интерес моих девочек к Тейлор Свифт. Воспитывать детей было достаточно сложно, и если так вышло, что они котируют артиста с милой и невинной идеей – что ж, флаг им в руки. И возможно, просто возможно, это сообщало о том, что они не так уж и горели желанием вырасти.

На следующий после концерта день жена спросила меня, не могу ли я показать ей пару аккордов на акустической гитаре.

- Да, конечно, - говорю.

Я пробормотал, что учитель из меня абы-какой, но я постараюсь.

К моему удивлению, Сьюзан залипла и играла показанные мной аккорды весь день.

Следующим утром Грейс спросила, не могу ли я показать ей пару аккордов и научить играть песню MGMT.

- Ээм… не вопрос!

Грейс и Сьюзан в итоге играли это весь день. В течение следующих двух дней Грейс направлялась прямо к гитаре, когда приходила из школы. Сьюзан тоже угарела по гитаре.

Потом, через день после этого, Мэй зашла в спальню, куда проведён бейсбольный пак DirecTV, на котором я смотрю игры Mariners, и спросила, нельзя ли ей тоже выучить несколько аккордов.

- Хочу играть с сестрой, - говорит.

Ну вот, трое моих девчонок задают мне гитарные вопросы и одновременно играют разные аккорды. Пёс Бакли жутко храпел. Кен Гриффи “Junior” был в “доме”, и наши имели шанс получить два очка в восьмой подаче.

- Почему у тебя такая старая гитара? – спрашивает Грейс.

Речь шла об акустической Buck Owens American производства Sears, которой я очень дорожу. Я начал волноваться, пока внезапно не понял, что прямо тут и прямо сейчас у меня было всё, чего я всегда желал: семья, которой я был нужен, дети, заинтересованные в том, в чем я действительно могу им помочь, две тупых собаки (мы когда-то успели завести ещё и непослушного моспа), которые, наконец, частично приучены к дому. И моя бейсбольная команда играет по телеку.

Если бы только Норман Роквелл был там, чтобы зарисовать эту картину!

Глава 62

Летом 2010 года мне пришлось остаться в Лос-Анджелесе для работы над записью следующего альбома для Loaded, пока моя жена и дети проводили летние каникулы в Сиэтле. Но я не расстраивался. Классно было хоть иногда побыть одиноким волком: бродить свободно и выть на луну – при условии, что к 23:30 я буду дома, чтобы успеть позвонить жене, пока она еще не легла спать. И еще, ну, в общем, мои собаки скучали, если меня не было слишком долго.

Как-то раз, когда Сьюзен и девочек не было, меня пригласили к другу на вечеринку по случаю дня рождения в супершикарный лаундж-бар в Голливуде. Я слишком боялся выдать свою неосведомленность, чтобы спросить про адрес мероприятия. Предполагалось, что все крутые ребята знают, где находится это место. Если ты этого не знал, значит, был не из этого круга. И вот мне пришлось звонить в справочную, чтобы узнать адрес. После четырех неудачных попыток продиктовать название заведения – на французском оно что ли? - мне, наконец, удалось сделать это правильно.

На подходе к фейсконтролю, у меня зазвонил телефон. Жена хотела убедиться, что я покормил собак, надел куртку, принял витамины и пью достаточное количество воды. Она любила меня. Я сказал, что уже не могу разговаривать. Не хотел выглядеть идиотом, который подходит к крутому клубу с трубкой возле уха.

«Да, ты моя обезьянка», - прошептал я. «Да, дорогая, девочки - наши обезьянки-малютки. Да, хорошо. Я тоже тебя люблю».

В октябре мы со Сьюзен съездили в Лондон. Где-то с год я работал над созданием компании по управлению активами под названием Meridian Rock вместе с финансовым партнером из Великобритании по имени Энди Боттомли. И вот настал ключевой момент – пришло время нанимать руководителя фонда. Мы планировали потратить неделю на встречи с кандидатами-финалистами, а потом принять некоторые решения, связанные с деятельностью компании. Работа была серьезная. Кроме того, это было финальное препятствие на пути к решению другой задачи, которую я себе поставил – создать собственную компанию, чтобы помогать другим разбираться в сложностях финансов и инвестирования.

Наш самолет British Airways приземлился в аэропорту Хитроу утром 14-го октября примерно без четверти полдень. В тот день мой график встреч был довольно плотным и начинался уже через 2 часа после прилета. Мы забрали свой багаж, прошли таможенный контроль, сели в машину, поджидавшую нас у обочины мостовой, и поехали в отель «Метрополитен» в центре Лондона, чтобы по-быстрому принять душ перед первой из трех встреч, распланированных до ужина с двухчасовыми интервалами.

Когда мы вошли в вестибюль отеля, менеджер вышел нам навстречу, чтобы поинтересоваться, как прошла поездка. «Исключительного уровня сервис - одна из причин, по которой я всегда останавливаюсь в этом отеле, когда бываю в Лондоне,» -подумал я, - «но на этот раз они просто превзошли себя». А потом я вспомнил, что мы со Сьюзен остановились в очень большом номере, в люксе, - если быть точным, в самом большом люксе этого отеля. Я не имею привычки жить в вычурных гостиничных номерах, тем не менее, было простое обьяснение тому, что мы остановились тут на этот раз. Этот номер забронировал мой финансовый партнер с расчетом на то, что он будет использоваться как штаб-квартира и конференц-зал для наших недельных бизнес-встреч, и таким образом окупится. Поскольку место было таким шикарным, вполне нормальным казался тот факт, что менеджер вызвался лично сопроводить нас до дверей номера.

Когда мы поднимались наверх в лифте, менеджер сказал мне: ” Значит, сер, у Вас сегодня вечером концерт?”

“Нет, нет, на этот раз я тут не ради концерта. У меня здесь другие дела”.

“Вы уверены, что сегодня не будете выступать, сер?”

“Да”,- ответил я. “У меня не запланированы концерты во время всей поездки”

Он немного побледнел.

«Тогда, сер, я вынужден сообщить Вам, что мистер Эксл Роуз остановился в соседнем с Вами номере. Но я уверен, что Вы и так знали об этом.

«Нет… Я этого не знал. Но спасибо».

Хотя не могу сказать, что этот вопрос годами не давал мне покоя, в тот момент, когда менеджер отеля произнес имя Эксла, я понял, что есть-таки у меня какая-то не оборванная связь с прошлым. Тринадцать лет – это большой срок, чтобы не разговаривать с тем, с кем вместе прошел этап становления своей жизни. И если быть с собой до конца откровенным, тут был замешан некий элемент личного сомнения: наверное, мне было интересно, возникнет ли давнишняя обида или обычный гнев откуда-то из глубины души, когда я, в конце концов, неминуемо вновь повстречаю Эксла.

Как бы там ни было, время было роскошью, которой в тот день я не обладал, поэтому мне тогда не удалось задержать внимание на этом странном совпадении или поразмыслить над сложившейся ситуацией. Мне нужно было быстро принять душ и повторить с Энди ключевые моменты до начала собеседований: мы с ним работали целый год, прежде чем настал этот момент. Две первые встречи прошли чудесно. Я чувствовал себя довольно уверенно и, вроде как, вошел в ритм. Во время третьей встречи, вскоре после 18:00 зазвонил телефон в комнате, которая служила нам конференц-залом. Я извинился перед джентльменом в комнате и подошел к телефону.

«Дафф МакКаган!?», услышал я.

Это был менеджер Эксла.

Окей, думаю, он так отреагировал на то, что я остановился в том же отеле. Я ответил, что у меня сейчас проходит встреча и спросил, в какой он комнате. Обещал, что перезвоню.

Покончив с последним собеседованием того дня, мы с Энди прошлись по нашим записям и обсудили троих кандидатов, с которыми встречались. Только после этого я начал думать о моем соседе за стеной.

Хотя мы не разговаривали вот уже 13 лет, я всегда предполагал, что мы с Экслом однажды снова встретимся. Я не знал, как это случится, просто надеялся, что, возможно, со временем наше общение каким-то образом возобновится. В то время все наши отношения, если их можно так назвать, сводились к тому, что мы оба стояли в копиях электронных писем, касающихся разных деловых и правовых вопросов. Зачастую эти письма были резкими, злыми, или неприятными. Я пришел к выводу, что такие послания поддерживают злость в клиентах и обеспечивают работой адвокатов.

Итак, мне было 46, я был отцом двух дочерей, которых Эксл никогда не видел. Грейс была наглядным подтверждением того, сколько лет прошло с момента, когда мы с Экслом в последний раз разговаривали, поскольку мой уход из ГН’Р совпал с ее рождением.

В конце концов, я просто пошел к двери его гостиничного номера. Люди из его окружения остановили меня в коридоре.

«Сейчас к нему нельзя, чувак» - сказал один из них. «Он собирается принять душ, чтобы подготовиться к вечернему шоу».

«Мне уже приходилось видеть его голым», - ответил я.

Дверь в номер Эксла со скрипом отворилась.

«Мне показалось, что я услышал твой голос», - сказал Эксл.

Голым он не был.

Он кивнул на двери и сказал: «Давай заходи».

Вот так впервые после слишком уж долгого перерыва мы с Экслом, наконец, встретились «лицом к лицу». Все мои сомнения на счет того, что могло произойти, тотчас рассеялись.

Мы обнялись.

С того момента всякая неловкость пропала. Оказалось, что ни для кого из нас это не имело большого значения. Я не задумывался об этом. Просто было здорово. После того, как столько времени ушло безвозвратно и необратимо, казалось, мы оба готовы убрать «личные заборы», и проложить мост через пропасть, которая тем больше разрасталась между нами, чем дольше мы не виделись. Период, проведенный порознь, нанес некоторый ущерб в плане вышеупомянутых юридических прений, но за это время мне также удалось разобраться с тем дерьмом, которое происходило в моей жизни. С помощью Эксла, или любого другого человека из прошлого, я стремился понять, как бы я сейчас справился с такими отношениями. То, как я поступал тогда, осталось в прошлом. Не обязательно я забыл те вещи, но я достаю их из архива памяти время от времени, чтобы помогать себе лучше справляться с текущими вопросами. Итак, продолжал ли я испытывать негодование или гнев? К своему облегчению, ответ, как я теперь знал, был отчетливо отрицательным.

Арена О2, где в тот вечер давал концерт Эксл, находится на изгибе реки Темза. Вместо того чтобы добираться туда на лимузине, Эксл предпочел, чтобы его привезли на лодке, а меня со Сьюзен он пригласил с собой. Проплывая вдоль центральной части Лондона, мы с ним шутили и рассказывали старые «военные истории». Он напомнил мне, как я однажды пытался спалить «Горилла Гарденз» (Gorilla Gardens) в Сиэтле, когда хозяин этого клуба отказался выплатить нам гонорар. Теперь Сьюзен тоже знала, что я однажды собирался сжечь дотла «Горилла Гарденз». Это была одна из историй, которую я забыл ей рассказать.

Сьюзен восприняла её с юмором.

Я показал Экслу фотографии своих дочерей, он также получил возможность лучше узнать Сьюзен, раз уж он рассказал ей что-то новое обо мне.

Когда мы прибыла на Арену О2, все были с нами очень приветливы, и это способствовало тому, что у нас остались приятные впечатления от мероприятия. Мне всегда было интересно, что бы я почувствовал, увидев эту группу под названием Guns N’ Roses ни откуда бы то ни было, а со сцены. Парни из нынешней группы Эксла отличные музыканты и, черт побери, просто классные ребята. Мне приходилось последние годы пересекаться с некоторыми из них по другим вопросам. Я годами был поклонником Томми Стинсона - парня, который заменил меня на бас-гитаре. Он был одним из первоначальных членов легендарной группы Replacements, андеграунд-героев 1980-х годов. Должен сказать, они меня просто порвали своим выступлением на Арене О2 – группа отработала отлично.

Потом, во время игры «на бис», они позвали меня отыграть «You Could Be Mine», песню, которую я не исполнял со времен тура Use Your Illusion. Я буквально услышал, как 14-ти тысячная толпа вдруг затаила дыхание, а потом пришла в неистовство, когда я вышел на сцену, и Томми передал мне свою бас-гитару. Потом я немного забыл один из проигрышей в песне. Черт. Но, по крайней мере, Эксл звучал отлично.

Чуть позже мне выпал шанс снова выйти на сцену, чтобы подыграть во время “Patience”. И хотя у меня не было ведущих партий, я все равно чувствовал, что для меня приоткрылись двери. Или, точнее говоря, открылись вновь. После такой счастливой случайности, которая подарила мне возможность воссоединиться со старым другом, я не хотел, чтобы эта встреча стала единственной в своем роде, не хотел пускать всё на самотек. Я решил, что со своей стороны приложу усилия для того, чтобы мы остались друзьями.

Через несколько дней Эксл пригласил меня и Сьюзен на ужин, который удачно вписался в мой график встреч. Этот вечер прошел в намного более расслабленной обстановке – никаких тебе витающих в воздухе вопросов. Мы с Экслом перестали все время быть начеку, ведь мы оба понимали: всё в порядке.

Когда официант пришел принять у нас заказ на напитки, Эксл поднял на него глаза, сделал паузу, взглянул на меня, и сказал: «Мне, пожалуйста, безалкогольный мохито».

Глава 63

Когда Сьюзен и я вернулись в Штаты, я удивился, узнав, что во время домашней игры Сиэтл Сихокс (прим. переводчика: “Морские ястребы Сиэтла”, профессиональный футбольный клуб из американского города Сиэтл.) прозвучала новая песня Loaded «We Win». Оказалось, эта песня играла во время спортивной радиопередачи, и ведущий призывал Сиэтловские команды поддержать местную группу. Эта идея возымела успех, и вскоре я получил приглашение от Сихокс. Они хотели, чтобы мы сыграли во время перерыва 10 ноября 2010 года.

Потрясно!

Сиэтловские спортивные команды всегда много значили для меня. Я никогда не забуду как в 1996 году «Сиэтл Суперсоникс» разбили «Юту Джаз» и попали в финал НБА. Толпа сходила с ума, шел дождь из конфетти, а “Paradise City” орала из колонок. Всё было так, будто мечта стала явью. Это шоу между таймами имело шанс стать чем-то подобным.

Дата шоу стремительно приближалась, а я слег с тяжелой инфекцией носовых пазух. Все мое тело болело. Я вышел на сцену тогда, и вроде все было нормально. Но потом я сказал себе - хватит. Я больше не могу терпеть это дерьмо. Я приведу свое здоровье в порядок раз и навсегда. Доктор Томас предположил мне обратиться к местному специалисту. Я согласился. И снова были анализы и компьютерная томография.

Врач сказал мне пройти с ним в его кабинет. Он повесил передо мной огромный плакат здоровой дыхательной системы, а рядом снимок моей. Привет, операция номер два.

Эх, когда-то кокаин казался такой хорошей затеей.

Я смотрел за тем, как растут мои дети, и понимал насколько же молодым я был, когда вытворял все эти безумства. Иногда я просто съеживаюсь, когда смотрю на Грэйс и Мэй. Я всегда стараюсь быть открытым с ними, и не осуждать их. Моя цель – дать понять им, что они всегда могут прийти ко мне со своими проблемами и заботами. И при этом будут чувствовать себя в безопасности. Для МакКэгэнов честность прежде всего, и частично я понял это благодаря своему отцу, который не придерживался данного правила.

Конечно, я знал, что придет тот день, когда мне придется столкнуться с реалиями, которые сопровождают взросление. Недавно Сьюзен сказала мне, что дети в средней школе наших девочек начали шутить на тему секса.

«Шутить?» – сказал я. «Какого черта это значит?»

Увы, пришло то время, когда мне и моей жене, придется сесть и поговорить откровенно с нашими дочерями о «пестиках и тычинках». Я начал потеть.

У нас есть традиционный способ сбора всей семьи.

«Семейный Совет МакКэганов!»

Девочки всегда приходили в восторг от того, что же станет темой обсуждения. Иногда мы собирали семейный совет, чтобы распланировать каникулы, к примеру. Но на сей раз, как только я начал говорить, я сразу увидел выражение страха на их лицах.

«Девочки, вы же знаете, что можете рассказать нам о чем угодно» - начал я.

И когда я произнес слово «секс», Мэй закричала.

Вот дерьмо, это не будет легко.

Девочки расслабились, когда поняли что все в порядке и никто не будет их допрашивать.

Грейс с ее честностью удалось разрядить обстановку.

«Да, папа», сказала она, «Девочки постарше болтают об этом, но я думаю, что это довольно глупо - они просто пытаются выглядеть взрослыми».

Разговор пошел легче, и в этот день наша семейная связь стала еще более крепкой.

Наш дом и его жители всегда находятся в постоянном движении. Девочки очень отличаются от мальчиков – во всяком случае от меня. У меня в голове не укладывается тот факт, как кто-то может найти, что одеть в постоянно растущей куче вещей на полу. А однажды я даже был свидетелем того, что можно найти еще и что-то из еды. На горьком опыте я научился прятать свои вещи в рюкзак, а затем убирать его куда подальше. Да, именно так. Король этих владений и вожак стаи должен прятать такие вещи как паспорт, телефонное зарядное устройство, ноутбук, и наушники в сумке, которую приходится хранить в багажнике своей же машины. И все это для того чтобы мои вещи не затерялись в этом беспорядке.

Но когда я еду на своем большом, ревущем Харлее – одетый в черную кожу, мое тело покрыто татуировками, то я самый крутой и плохой парень, который когда-либо седлал железного коня. Я снова чувствую прилив тестостерона, когда слышу громкий рев мотора. Я грозно рассекаю по опасным улицам города. Однако, если я возвращаюсь домой когда уже все легли спать, то я оставляю свой мотоцикл подальше от дома. Я не хочу разбудить своих спящих ангелочков. Только не рассказывайте моим друзьям байкерам об этом, ладно? Я вхожу в дом, и меня встречает Бакли. Он переворачивается на спину и ждет, что я почешу ему живот перед тем, как он воплотит в жизнь свой секретный план. Он ждет, пока я переоденусь в мой костюм «супергероя». Цель его преступления - покушение на кровать своего хозяина, где как раз уже спит Сьюзен.

Послушай, Бакли, может немного передохнем, крепко обнимемся, прежде чем идти. Или просто пойдем спать.

Ах, да. Но когда я зажигаю во время концертов, я все тот же «жующий стекло» и «дышащий огнем» чувак. Я становлюсь другим, матерюсь, и вообще теряю контроль над собой. Это только мое время, и моя семья понимает это, поддерживая меня. Сьюзен и мои девочки частенько пританцовывают и подбадривают меня аплодисментами за сценой.

Когда мы заканчиваем выступление, Мэй всегда говорит «Папа, ты ругаешься слишком часто».

Я с гордостью могу сказать, что это один из немногих следов, оставленных так сказать типичным рок-н-ролльным образом жизни. Я даже больше скажу, теперь я отношусь с презрением к понятию «рок-звезда». Вы наверно думаете про себя: Ага, этому чуваку из Guns N ‘Roses не нравится когда его так называют, хотя это его полностью охарактеризовывает. Позвольте мне сказать вам кое-что: меня передергивает, когда кто-то так говорит обо мне. И вот почему.

Мне посчастливилось в юности, побывать на концерте The Clash. Это был их первый тур по Америке. Это было, прежде чем они получили широкое признание за «London Calling» и задолго до того как вышел их альбом «Combat Rock», песни из которого стали популярны на MTV. Но уже тогда они очень много значили для меня. Они казались мне такими особенными, не такими как я и окружающий меня мир. Они зарождали во мне благоговейный страх и, по моему мнению, только The Clash могут называться рок-звездами.

Около двухсот человек пришли на Paramount в Сиэтле, чтобы увидеть этот концерт, и это было, попросту говоря, шокирующе. Во время шоу, огромный охранник в желтой рубашке ударил одного из фанатов и сломал ему нос. Кровь была повсюду. The Clash остановили шоу. Басист Пол Симонон сорвал пожарный топор со стены, спрыгнул со сцены и начал рубить деревянный барьер, отделяющий фанатов от музыкантов. Тем временем гитарист Джо Страммер орал на идиота секюрити, объясняя что нет никакой разницы между фанатами и группой: «Мы все здесь! Нет такого понятия, как рок-звезда, есть просто музыканты и их слушатели!» Я помню этот момент, будто это было вчера.

Есть еще одна причина, почему я испытываю такую сильную неприязнь к этому слову. Дело в том, что я действительно знаю некоторых людей в шоу-бизнесе, называющих себя рок-звездами. Эти люди действительно думают, что они лучше, чем их поклонники. Меня, например, такое поведение приводит в замешательство. Не поймите меня неправильно. Я понимаю, почему существует это понятие, и я сам словно маленький ребенок был поражен, загипнотизирован такими рок-звездами как Джими Хендрикс и Led Zeppelin. В течение многих лет я имел честь познакомиться со многими рок-музыкантами, которыми восхищался, и я был приятно удивлен тем, насколько они просты в общении. Я думаю, в мире музыки тоже существует своеобразный естественный отбор – засранцы искореняются, а те, кто искренне отдает себя музыке, становятся вечными. И мне это определенно нравится.

Это понятие превратилось из существительного в нечто нарицательное. Например «он думает что одет как рок-звезда». Семьи тех музыкантов, которые находятся в туре, понимают что рок - это просто работа. Плюс ее в том, что время от времени она позволяет участникам группы бывать во всяких крутых местах. Однако есть и минусы, например - отчаянное одиночество. Такие времена совсем не “рок-звездные.”

Момент полного понимания наступил для меня несколько лет назад. После того, как VR играли на огромном стадионе в Буэнос-Айресе, Аргентина. На тот момент я практически окончил онлайн бизнес курс и у меня был вопрос для преподавателя. Я сказал моей жене, что должен позвонить ему. В отель мы возвращались под эскортом полиции, потому что поклонники оказались, хм, мягко говоря фанатичными. Когда мы вернулись в номер, оказалось, что фанаты уже окружили отель и скандировали переделанные для нас футбольные кричалки. Но я решил, что должен созвониться с преподавателем в течение его рабочего дня.

Когда он поднял трубку, я сказал, «Привет, профессор Грин, это - Дафф МакКэгэн, я из 330-ой группы, и у меня есть вопрос по заданию к этой неделе. Я звоню из заграницы, и надеюсь решить это побыстрее.»

Я только что играл на стадионе, меня сопровождал полицейский эскорт, а люди за окнами скандируют мое имя.

«Дафф,….кто?» -переспросил он.

Я мгновенно спустился с небес на землю. Джо Стаммер наверняка сейчас бы просто порвал себе задницу от смеха.

Оглавление

Дафф МакКэган It's So Easy

Краткая биография

Благодарности

Примечание редакции

Prologue  Август 2010

Часть I Knockin’ on Heaven’s Door Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Часть II Loaded Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Часть III A good day to die Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Часть IV You shined a light where it was dark, on my wasted heart

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно