«Я все оставила для слова…»

«Я все оставила для слова…». К 100-летию Ксении Некрасовой

Евгения КОРОБКОВА

Необыкновенный всплеск интереса к творчеству Ксении Некрасовой (1912–1958), не утихающий по сей день, начался после ее смерти. Сегодня поэтессу именуют «великой юродивой», «матушкой русского верлибра». И все же широкому читателю ее имя неизвестно.

Очевидны притчевость, фольклорность, мифологичность судьбы и личности поэта. И в историю литературы Некрасова вошла в большей степени как персонаж, а не автор. Ее имя можно встретить в мемуарах и рассказах об Анне Ахматовой, в воспоминаниях о художнике Фальке, в автобиографиях литераторов 40-х–50-х годов прошлого столетия В. Берестова, М. Алигер, Л. Чуковской, Л. Озерова и других. Чуть ли не каждый автор, описывающий литературное сообщество Москвы того времени, считает своим долгом упомянуть Ксению Некрасову, с которой связано огромное количество причудливых рассказов и литературных анекдотов того времени.

Известна характерная история из ташкентского периода жизни поэтессы: «Появилась Ксения Некрасова в своем лохматом пальто и с котомкой, полной интереснейших стихов, пришла к Ахматовой, сказала: „Я буду у вас ночевать“. Вы, мол, на кровати, а я на полу, только дайте мне свой матрасик. Потом она положила одеяло, потом — подушку, и Ахматова ей все отдавала. „Ну что ж, — говорила Анна Андреевна, — Ксения считает, что если она поэт — ей все можно. А она — поэт“. Потом Ксения покусилась на кровать Анны Андреевны, и не знаю, чем бы все это кончилось, если бы она не нашла себе более удобного жилища»^[1].

А вот что говорит о Некрасовой Николай Глазков, ее хороший друг, собравший наибольшее число «мифов и легенд» о Ксении Некрасовой. «Заходит она в гости и спрашивает: Коля, у тебя нет конфетки? — Нет, говорю, Ксюша, конфетки, а есть на этот раз полконфетки! — Ну так давай! — Нет и полконфетки, я ее съел! Вот только каша осталась. — Ну давай кашу, не отступала Ксюша. — Возьми, Ксюша, тарелку, вымой ее и накладывай сколько хочешь! — Нет, Коля, отвечает Ксения, я мыть не буду, не умею. Я никогда не работала. Я ведь княжеского происхождения.

И поведала, что, когда Романовых расстреливали, ее спрятал один инженер. Потом хвастал, что хотел сохранить единственного отпрыска царской династии, вдруг реставрация капитализма будет, вот тогда-то он получит за все сполна. „А потом, потеряв всякие надежды, — добавила Ксения Некрасова, — выдал замуж за своего друга. Я ничего не умела делать, так меня он воспитал, но терпел все из-за того, что я была молодая. Когда началась война, увез меня в Киргизию, но там было очень голодно. И вскоре я убежала от него в Москву. И в Москве было голодно. Тогда я собрала свои стихи и пришла к Александру Фадееву. Александр Александрович, говорю, помоги издать сборник стихов, а то ребенку есть нечего, а ведь это твой ребенок! Фадеев схватился за голову, снимает трубку и звонит Щипачеву: Степа, сейчас приедет к тебе поэтесса Ксения Некрасова, помоги ей издаться, я очень тебя прошу! — А в чем дело, Саша? — Так нужно, Степа, отвечает Фадеев, я потом тебе все объясню!“

А настоящий-то отец был известен, — улыбнулся Николай Глазков, — Александр Межиров. Он знал, что это его ребенок. Говорят, что Александр Фадеев, будучи человеком рассеянным, подумал, может и было что…»^[2].

Воспоминания современников о Некрасовой почти всегда ироничные и веселые — но судьба поэтессы трагична. Происхождение, дата и место ее рождения, ее настоящие родители неизвестны. Война началась для нее так же, как и для героини «Железного потока» Серафимовича: ее трехмесячного сына убило осколком снаряда, когда она держала его на руках. Обезумев от горя, Некрасова «чуть не кончила свое существование на дне какой-нибудь пропасти»^[3]. Но, как она сообщает в том же письме, ее «спасли стихи». Всю свою жизнь Ксения посвятила творчеству. Вела полунищенское, голодное существование. Из-за тяжелых материальных условий была вынуждена отдать своего второго сына в приют. Сама жила в каморке при Союзе писателей. Собственное жилье получила за восемь дней до смерти…

В самую тяжелую минуту жизни Ксения высказала такую мысль: «Не нужно писать о трагедиях наших, надо писать о чем-то другом»^[4]. Несмотря на то, что в литературных кругах Некрасова слыла за графоманку, а над творчеством ее посмеивались, сама она не сомневалась в ценности своих стихотворений и верила, что поэзия нужна людям, «как голодающему хлеб». Сегодня, по прошествии ста лет со дня рождения Ксении и более пятидесяти — со дня ее смерти, очевидно, что Некрасова не ошибалась.

Первая публикация Некрасовой состоялась в журнале «Октябрь». Это произошло в марте 1937 года. Двадцатипятилетняя Ксения Некрасова приехала в Москву из уральского города Шадринска и поступила в Литературный институт, в семинар Николая Асеева. Его предисловием открывалась подборка Некрасовой в «Октябре»: влиятельный по тем временам литератор прямо говорил о том, что «Некрасова — поэт, которого мы все ждали».

Это был успех, которого удостаивался далеко не каждый дебютант, приехавший покорять столицу. Однако 1937 год остался единственным ярким моментом в литературной карьере Некрасовой. Вскоре поэтессу перестают печатать. Редакторы объясняют отказ тем, что «белые стихи будут непонятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности…»^[5]. Несомненно, основные нападки функционеров от литературы объяснялись тем, что стихи были «не как у всех». Поэтесса писала не только белыми стихами, но и особыми верлибрами, которые гораздо позднее современный исследователь Юрий Орлицкий назовет «гетероморфным стихом».

Тем не менее Некрасова не прекращает заниматься творчеством. Самостоятельно оформляет свои неизданные подборки в виде книжечек, стихи переписывает от руки или перепечатывает на машинке, приклеивает на плотные альбомные листы, которые потом скрепляет хлебным мякишем и разрисовывает цветными карандашами. В РГАЛИ хранится несколько таких сборников, созданных в 1950-е годы: «Листья смородины», «Город мечтаний», «Весна на улицах», «Дождины»… Удача улыбнулась ей в 1955 году, когда благодаря помощи Николая Асеева поэтессе удалось издать сборник «Ночь на баштане» — книга из 14 стихотворений (по сути, это объем небольшой подборки) вышла в издательстве «Советский писатель». «Ночь на баштане» — единственное прижизненное издание Некрасовой. Вторая книга «А земля наша прекрасна» вышла в свет через месяц после смерти поэтессы (Некрасова умерла 17 февраля 1958 года в Москве).

Первым специалистом, всерьез занявшимся продвижением творчества Некрасовой, стал лингвист Лев Рубинштейн (не путать с поэтом-концептуалистом Львом Рубинштейном). Исследователь собрал и опубликовал стихотворения Некрасовой (1973, 1976, 1981), а также подготовил и издал Некрасову на польском языке (1980). Изданный в Польше сборник не остался незамеченным. Изучением творчества поэтессы занялись литературоведы-русисты.

По составу стихотворений и польский сборник, и все три книги, изданные в России, практически не отличаются друг от друга, поскольку в них представлены одни и те же стихотворения, перетасованные Рубинштейном. Вероятнее всего, целью исследователя было не познакомить читателя с «новой» Некрасовой, а донести ее творчество до тех времен, когда оно будет востребовано.

До сегодняшнего дня, несмотря на регулярные обращения исследователей к творчеству поэтессы, новых стихотворений Некрасовой опубликовано не было. Практически ту же, «рубинштейновскую» подборку мы можем видеть в сборнике «В деревянной сказке» (1999), подготовленном Инной Ростовцевой, и в сборнике, подготовленном Татьяной Бек и вышедшем в серии «Самые мои стихи» (1997).

Несколько отличаются по составу книги Некрасовой, опубликованные уральскими исследователями. В 1986 году стихотворения Некрасовой издал преподаватель Челябинского государственного университета В. П. Тимофеев, уточнивший «темные» моменты биографии поэтессы и включивший в сборник ее ранее неизвестные стихи. Расширенная подборка стихотворений представлена в сборнике, составленном екатеринбургским литературоведом Леонидом Быковым. Книга вышла в Екатеринбурге в 2002 году и помимо стихотворений включает в себя воспоминания друзей и знакомых Некрасовой. Но, к сожалению, уральские издания вышли небольшим тиражом и стали библиографической редкостью.

Последний на сегодняшний день сборник стихов Ксении Некрасовой был издан в 2003 году в Кинешме. Книга выполнена вручную, иллюстрирована работами художника Виктора Шлюндина, ее тираж 15 экземпляров.

Работать с рукописями Ксении Некрасовой непросто. В. П. Тимофеев, одним из первых обратившийся к архивам Некрасовой, справедливо отмечал: «…почти все стихи Ксении Некрасовой не датированы. Не все они пока найдены. Черновики не сохранились. Подаренное не возвращалось… Не была системной жизнь, не было рабочего кабинета, стандартной письменной техники, не было изданий, критики, собрания сочинений…»^[6].

Исследователь полагал, что стихотворения Некрасовой можно воспринимать исключительно как «единое целое», наблюдения же «за их возмужанием из года в год» — практически неосуществимы.

С архивом Ксении Некрасовой довелось работать и автору этой статьи. Эти документы прояснили многие особенности творчества поэтессы, которые не увидели (или не захотели увидеть) ее современники. На основании исследования, проведенного в РГАЛИ, можно восстановить принципы работы поэтессы с рукописями.

Анализ архивных рукописей показывает, что поэтесса долго и кропотливо трудилась над текстами. Это может показаться странным и неправдоподобным, поскольку стихотворения Некрасовой производят впечатление наспех сделанных, чуть ли не черновых записей. Тем удивительнее, что кажущееся случайным на самом деле — глубоко и тщательно выверено.

Ради всего лишь пары строчек поэтесса исписывала кипы бумаги. Непрерывной правке подвергались и готовые стихотворения. Понять, какая правка была внесена раньше, а какая позже, довольно сложно. Поэтому «водоразделами», разграничивающими черновики и финальные варианты, могут служить публикации стихотворений в журналах, самодельные книжки Некрасовой и машинописные варианты стихов.

Из дневников Е. Е. Поповой-Яхонтовой, подруги поэтессы, у которой та жила, следует, что в 1958 году, незадолго до смерти Некрасовой, была предпринята попытка собрать и привести в порядок ее рукописи. Специально приглашенная машинистка перепечатала стихотворения.

Эти машинописные тексты удивительны тем, что почти на каждом листе есть правка. Синим карандашом (Некрасова предпочитала записывать стихи и вносить правки именно синим карандашом) поэтесса вписывала новые слова, исправляла, зачеркивала… Казалось бы, что можно исправить в стихотворениях, отшлифованных за двадцать лет? Однако правки как нельзя более красноречиво свидетельствуют о том, что для Некрасовой не существовало готового стиха. Она постоянно возвращалась к ранее написанному, переделывала, изменяла. Все написанное в ранние годы поэтесса использовала и переписывала на протяжении всей жизни.

Исследователи замечают, что в конце творческого пути Некрасова работала над сокращением стиха. Процесс этой работы отразился в одной из ее миниатюр:

Я завершила мысль,

вместив ее в три слова.

Слова, как лепестки ощипанных ромашек,

трепещут на столе.

«Утро»

Поэтесса не столько сокращала, сколько дробила стихотворения. Из ранних произведений она вынимала целые блоки, которые потом внедряла в новые стихи. Сокращая текст, старалась не потерять ни одной строки, осознанно или неосознанно используя их в других стихотворениях. Зачастую такие «вставки» не совпадали по ритмическому рисунку с основным корпусом стихотворения:

Лежал Урал на лапах золотых

Электростанции,

как гнезда хрусталей,

Сияли гранями в долинах.

И птицами избы

На склонах сидят

И желтыми окнами

в воду глядят.

«Урал»

Это не могло не удивлять и редко встречало одобрение у читателя. К примеру, после публикации стихотворения в журнале «Огонек» в редакцию пришло возмущенное письмо от студентки педагогического факультета. Среди массы ядовитых «замечаний» к стихотворению есть и такое: приведенные выше строчки «похожи на стихи… взятые от разных авторов и по какому-то недоразумению соединенные в один куплет»^[7].

Несмотря на непонимание читателей и критики, Некрасова продолжала работать так, как считала нужным. Она сознательно поддерживала эффект «детскости» своих стихов. И разнобой в ритмике стихотворения возникал не от небрежности или неумения, а служил усилению этого эффекта.

Руководствуясь собственными эстетическими представлениями, поэтесса очень строго подходила к процессу правки. Именно поэтому изменения, внесенные Некрасовой, почти всегда шли на пользу стихотворению. Так, невыразительную строчку «И вечерами тоже пахнут розы» из стихотворения «Джамбул» она легко поменяла на более неожиданную «И вечерами тоже пахнут горы». Интересные следы правки носит и известнейшее стихотворение «Урал». Многие исследователи называют это стихотворение одним из лучших. Оно стало «визитной карточкой» поэтессы и приводится практически во всех ее публикациях. Стихотворение имеет длинную историю. Судя по всему, оно образовалось из поздней редактуры стихотворения «Осень», отрывок из которого был напечатан в 1940 году в журнале «Молодая гвардия». Некрасова неоднократно вносила в него правки и изменения, и в 50-е годы оно вышло в журнале «Огонек» в том виде, в каком известно сегодня.

Стихотворение начинается выразительной строчкой, приводившей в восторг многих критиков: «Лежало озеро с отбитыми краями». В ранних вариантах стихотворения вместо слова «отбитыми» значится куда менее эффектное слово «обвитыми»: «Лежало озеро с обвитыми краями», — имелось в виду совершенно конкретное, воспринимаемое зрительно явление: цветы, растущие по берегам озера, как бы «обвивали» их.

Слово «обвитый» и производные от него вообще характерны для поэзии Некрасовой и встречаются очень часто. Например: «в глубоком омуте тайги / обвитый хмелем до трубы» («Из детских дней») или «листья виноградные из камня / чаши основанье обвивали» («Чаша в сквере»). Видимо, слово «отбитый» появилось в стихотворении, когда автор заметил звуковое и графическое сходство слов «обвитый» и «отбитый».

Преимущество правки было принято не всеми. К примеру, в сборнике «Мои стихи», подготовленном Львом Рубинштейном после смерти поэтессы, первая строчка напечатана в исходном варианте. Судя по всему, такой вариант показался Рубинштейну более понятным для читателя.

Как отмечают современники, Ксения не принимала чужой правки. Об этой особенности поэтессы написала в своих дневниках и Лидия Чуковская: «Она идет на поправки, когда они близки ее замыслу, когда они не извне, а с ее позиций. Когда же они внешние — она, молодец, не сдается». Однако с первых изданий Некрасовой и до последних, вышедших уже в наше время, редакторы старались «причесать» и «поправить» стихотворения поэтессы на свой лад. Подавляющая часть редактуры представляется неудачной.

Примером неудачных упрощений может служить правка верлибра «Сирень». В рукописях Некрасовой находим следующий вариант стихотворения:

Встретила я

куст сирени в саду.

Как угодно

он рос из земли.

Однако в книге «А земля наша прекрасна» читаем:

встретила я

куст сирени в саду

он упруго и густо

рос из земли

Помимо того, что утрачено прекрасное и многозначное «как угодно», удалено больше половины стихотворения. В черновиках «Сирень» гораздо длиннее предложенного к печати варианта. Автор не просто проговаривает увиденное, но и задается вопросами:

Почему мудрецов,

пастушат и поэтов

Так волнуют

на палочках крестики эти?

Многое люди постигли на свете…

Но нет силы у нас

передать лик цветка…

Еще один пример неудачной редакторской правки — стихотворение «Солнце» из сборника «А земля наша прекрасна». Во избежание путаницы отметим, что у Некрасовой выходило два сборника с одинаковым названием «А земля наша прекрасна». Один сборник, в подготовке которого поэтесса принимала участие, вышел в свет в 1958 году. Второй — два года спустя. В его состав были включены ранее не изданные работы поэтессы, подвергшиеся редакторской правке.

Стихотворение «Солнце» из сборника 1960 года завершается следующими строчками:

А солнечные лучи начинаются с солнца

и на лугах оканчиваются травой.

В черновиках Некрасовой не было найдено такого варианта стихотворения. Все черновые варианты на порядок длиннее предложенного в книге. Желая «причесать» стихотворения, редакторы отсекли продолжение мысли поэта:

а солнечные лучи

начинаются с солнца

и на лугах оканчиваются травой.

Но счастливейшие из лучей,

коснувшись озер,

принимают образ болотных лягушек…

… а лягушки и не догадываются, что они родня солнцу.

«Утренний этюд»

Изучение мифологического мышления Ксении Некрасовой доказывает, как важно было для автора показать превращение неживого в живое.

К сожалению, и по сей день стихотворение перепечатывается с многочисленными ошибками и неточностями. В сборнике 1999 года строчка «а солнечные лучи начинаются с солнца» ошибочно напечатана как «а солнечные тучи начинаются с солнца». В этой связи уместно вспомнить «Гамбургский счет» Шкловского, где он пишет, что когда в одном из изданий Пушкина вместо «завещан был тенистый вход» напечатали явно нелепую фразу «завещан брег тенистых вод», — то ошибку (казалось бы, бьющую в глаза) обнаружили далеко не сразу. Стоит ли говорить, что, в силу особенностей творчества Некрасовой, даже у самых абсурдных опечаток практически нет шансов быть исправленными.

Проблема неточностей встает, даже когда речь идет о сборниках Некрасовой, подготовленных Львом Рубинштейном. По всему видно, что литературовед бережно относился к наследию Некрасовой. В его сборниках представлены наиболее полные, не усеченные варианты стихотворений. Исправить допущенные исследователем неточности и опечатки очень сложно, поскольку книги, составленные Рубинштейном, и по сей день служат издателям основным корпусом текстов Некрасовой, а значит, ошибки кочуют в новые издания.

Известное стихотворение Некрасовой «Как мне писать стихи» в редакции Рубинштейна имеет следующий вид:

бумаги лист так мал.

А судьбы разрослись

в надширие небес.

Вопросы вызывает не совсем понятное слово «надширие». Меж тем словотворчество Ксении Некрасовой носило предельно конкретный характер. Эту особенность отмечала Татьяна Бек, обозначая отличия словотворчества Хлебникова и Некрасовой.

При работе с рукописями поэтессы выяснилось, что в оригинале вместо слова «надширие» стоит «надшарие». Объяснить смысл слова «надшарие» достаточно просто: поэтесса имела в виду, что небо находится «над земным шаром».

Впрочем, нельзя однозначно утверждать, что имеет место редакторская правка. Вполне возможно, что в печатный текст попросту вкралась ошибка. Однако «распознать» эту ошибку простому читателю невозможно, поскольку она была растиражирована.

До сих пор творчество поэтессы не нашло достойного воплощения в книжной форме. Тщательная и ответственная работа Некрасовой над стихом сводится на нет некачественной редактурой. А значит, мы до сих пор лишены возможности в полной мере оценить поэзию Некрасовой.

Анализ рукописей Некрасовой позволяет по-новому взглянуть на ее поэтическое наследие. Бережное отношение к слову, мастерство и профессионализм, присущие ее работе с текстом, свидетельствуют в пользу того, что перед нами отнюдь не «наивная поэзия», как это принято считать, а поэтическое откровение высокого свойства.

Некрасова Ксения. Неопубликованные стихи и рассказ

БЕЖЕНКА

Я именем

не нареку ее.

Все имена

вместит она

в безыменьи своем.

Я не достану жемчугов

со дна озер

для глаз.

В орбиты каждый

вложит ей

любимый цвет

своих очей.

Я облика не расскажу ее…

Ее пиджак,

Ее мальчишеские брюки,

И на заплатах известняк,

На тонких пальцах

Пятна масла

И за ногтями пыль угля,

Чуть наклоненная головка,

Смешинки мягкие в щеках —

И над собой,

И над судьбой,

И над превратностью

В вещах.

И тот, кому

На пути

Суровое попадет лицо,

Во взгляде ее

Не найдет суеты,

Не встретит буранных тревог.

Метели и скорби

Лежат на дне,

Покрытые синевой, —

И все понимает

ее душа:

Скитания,

и смерть,

и боль.

И пройдено все.

А все-таки лучше —

Жить!

И встречный чувствует,

Что он такой же,

Что он похож

Душою на нее.

И неокрепнувшие духом

Презрят падение

Свое.

РУССКАЯ ПЕСНЯ (переработка)

Идет русский солдатиком

по германской земле

И русские громы и ветры

идут

колышутся в песне

Люди

знаете ли вы

русскую песню

когда гневы идут по сердцу ее

Тесна земля

Под ногами лежит

По всей земле

Бетон торчит

Железные брусы

на пять аршин

в землю свою

не отец вбил

и в небе нет

ни луны ни звезд

чугунные колья

буравят свод

РУССКАЯ ПЕСНЯ ^[8]

А восхищались и вы

когда русской чести

море по колено

запоет гармонь

Я взмахну платком

Небеса в глазах

Голубым мотком

А народ кругом

На меня глядит

Голова моя

Сединой блестит

И не стыдно мне

Что седая я

Что на свете живу

Больше тыщи лет

А плясать люблю

Под гармонь весне

И люблю я петь

При большой луне

Ой надену я

бусызвонкие

бусы светлые

В косы снежные

Зори русские

Для красы вплету.

В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Подмосковные настроения

1944–1945

Упругость сини разорвав,

Летит в окно пружинная струя,

И, развеваясь, улица

Над безъязыким человечьим лбом

Вздымает волосы столбом, —

И дачи, как райские птицы,

С георгинами на хвостах,

С солнечными перьями соцветий

По полям картофельным скользят,

А в вагоне поручни зеркалят,

И на стенах лаки горячи,

На сиденьях граждане Москвы,

Меж сидений тоже граждане стоят.

Вошел слепой —

Рукав пустой

Завязан за спиной, —

В раскрытом вороте видать,

Как мускул с мускулом сплетясь

Скользит по шее стволовой.

Лицо к сидящим повернув,

Ломая тон и слух,

Мелодию срубая хрипотой,

Запел в ряды

Ровесник мой.

Мотива верность не нужна,

А важны в песне мы, —

О всех о нас поет солдат,

О нас о всех поет:

Сидит старуха у печи, —

Печь не белена и бура,

От печи тянется скамья,

Как иконопись древняя темна,

И позолотою кудельной

Проконопачена она.

Мучное сито на стене

И сковородка в уголке,

И в бублик свитые шнурки

Висят на ржавленом гвозде,

И занавеска с резедой

Шуршит над полкою резной.

Сидит старуха у печи

В оранжевом платке…

Зачем сидит так по утрам,

Уставясь тупо в пол,

Не шевелясь и не дыша,

И одинокая слеза

Из век скользит по рукавам.

Была семья

И нет семьи,

И нет хозяина в избе,

И нет порядка во дворе,

И сердце старой лебеда.

Мотива верность не нужна,

А важны в песне мы, —

О нас о всех поет солдат,

Поет о нас о всех.

Вагон летит по утренним часам….

Слепой поет,

Народ молчит,

В безмолвье головы склонив.

ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ «СОВЕТСКОЙ КИРГИЗИИ»

А мне в углу —

Хотелось закричать

Зачем вы здесь

Вам в горы бы

Лучше коз пасти

Полоть хлопок

Но эти стены

Потолок

И эти люди из песка

Им нудность

Скучность

Тяжесть нести

Одни пески

из слов

из цифр

Да галька бурая

Шуршит на счетах

Но вот лицо

Как маков лист

Из-под росы

Росиной трепетной

Сверкало на пыли

Как будто капля

С радуги скатилась

И радужная ясность отразилась

В прозрачности ее души

Зачем оно

В окурки и листы

Светинки ясности внесло

Ага

Скорбь отразилась

В суетливости лба

И росчерки поставила у губ.

ПОСВЯЩЕНИЕ СЫНУ ^[9]

Мальчик очень маленький

Мальчик очень славненький

Дорогая деточка

Золотая веточка

Трепетные рученьки

к голове закинуты

в две широких стороны

словно крылья вскинуты

птица моя малая

птица беззащитная

если есть ты, Господи,

силу дай железную

выходить Кирюшеньку

над бескрайней бездною

22/VIII-51.Боткинская больница, Москва

МИР

Граждане делают домны

Им подвластны металл и пламя

Но человеку власти над сталью мало

Я по утрам литейщика встречала

Еще тишайшая улица Москвы

Подернута предутренней дремотой

И от асфальта до трубы

Дома в молчание погружены

Литейщик шел могуч и седоус

От пребыванья у печей

Лицо как сланц загарами сияло

В брезентовой куртке

Огромных размеров

В таких же широких как бочки штанах

Литейщик вставал на углу тротуара

И булку крошил на асфальт голубям

И сизые голуби важно шагали

И глазом косились в лицо силача

— Я извиняюсь очень перед вами

Сказала я и спутала слова

— Вы здесь бываете всегда?

По-птичьему скосив глаза

Литейщик мне с достоинством сказал

— Я здесь живу

Недалеко металл варю

И голубей кормлю

Уже 15 лет

1951

ТАК БУДЕТ

Хотя лицо мое без морщин

И угадывают меньше лет

Но

Лицо мое

Не старится с годами

И в сердце замедленья нет

Чем больше лет

Тем мир любимей

И насыщенье землями

Не совершить

Но отчего же

В голову влетает мысль

Крылом студеным осенив

Пять прочих чувств

И утверждается

Ничто

На осеянии вещей

И облачаются в ничто

Тела цветов

Тела вещей

Как на веревочке шары

Висит ничто

Над телами людей

«Удивительные восторги…»

Удивительные восторги

в месяц этот

Окружают меня по утрам

А я человек

И еще я танцовщица

в синих снегах

в сказаниях ветвей

и в присказке кустов

в словах

что красною резьбой

открылись

Торчат на курьих

лапках из души.

«Веруешь, что слова твои…»

веруешь,

что слова твои

высушат наговоры зла

и добро принесут стихи,

что поэмы людям — как хлеб

в голодающий день нужны,

что ты голод насытишь их

утвержденьем поэм своих,

если веруешь, так садись —

оставайся тут и живи!

1945, июль

У СТАНИСЛАВСКОГО

не ты ль

по деревянным травам

в зеленых солнцах

в голубом плаще

прошла на цыпочках

к сверкающей мечте

что выражена в облике поэта

в безукоризненных 17 лет

но сквозняковый юноша

лишь мимолетным ветром

взглянул в источник глаз

и отразило взгляд

твое зеркальное

неопытное сердце

«Вечер переходит в ночь…»

Вечер переходит в ночь

До карнизов налитый тьмою

Улицы как поваленные дубы

С трещиной дупел в небо

Пятнами поставленными

На ребро

Скользят расплываясь люди

Ночь остается одна

Я захожу в метро

БЫЛЬ

Вправо океан.

Влево море,

А посреди синь

От земли до утренних звезд.

От лица моего

Город заморский стоит,

А за спиной Китай лежит,

А посреди ночи изба сидит.

Все в государстве спят,

А в избе хорошо

В горнице девчонка лежит

Глаз у девчонки открыт и закрыт

А сама спит и не спит

Стук бряк

За стеной в косяк

Бряк стук…

И снова паутинная тишина

Колышит звуки в ушах

И в рестницах зеленые радуги

Обручами колесят

И опять

Стук бряк

В деревянный косяк

Бряк стук

Малая тайно раскрыла глаза

Голову подняла на стук

Огромный столб

От прозрачной луны

Лег из окна поперек тишины

Упираясь концом в порог

От окна слюдяные снега

Белый заяц сидит на снегах

Белые уши в стекло торчат

Заячьи лапы в окно стучат

Следы при звездах блестят

множеств белых

при свете луны

НЕНУЖНОСТЬ

Я забралась на холм

И жгучие стволы берез

Похожие на стержни молний

Вонзались разветвленьем в тучу

И в землю тоже разветвленье шло

Росла трава сплошь укрывая почву

В траве цветы

А над цветами небо

И сбоку солнце темными лучами

Просвечивало до артерий все

Вдруг предо мною черная махина

Чуть прислонила к небу

Сгорбленную спину

Окаменело плечи застудив

Я поднялась

Старушечья спина…

Вот дряхлый пень

На пне трава

На пне цветы

И пень в 100 лет

По-дивному красив

Вот старый ствол

Обросший мхом

И вот старушечья спина

Так беспощадно для чего

Она в ничто облачена.

Путешествие на край веселья

И пришедши в мир упокоения, мы встретили, как во всяком русском вместилище, — нищих. Среди них весьма упрощенной конструкции ящик на четырех колесах и, поминая души усопших, из ящика торчала огромная голова и узенькие плечи. А что касается остального, то о нем можно только догадываться.

Оставив позади себя это патриотическое явление, мы отправились на звон колокола и вошли в церковь. Тут моя собеседница начала озираться по сторонам, а затем спросила: в какой же стороне алтарь? Но сообразив, что это есть кощунственное поведение, да еще к тому же накануне Яблочного Спаса, мы направились к выходу.

Выйдя из церкви, моя спутница решила богохульно закурить свое зелье от астмы. Предвидя репрессии со стороны ждущих граждан, я постаралась ее остановить. Но она все-таки выполнила свое греховное желание и тут же в наказание потеряла перчатки.

Так, горюя о своей неосмотрительности, мы решили задобрить Господа Бога подаянием и приготовили рубль. В начале мы его хотели дать седовласому старцу, стоящему у ворот (ибо он был импозантен). Но старец этот оказался тайным капиталистом, так как он был сторожем этого кладбища и знал все выгодные места для собирания монет. И, отвратив свой взгляд от капиталистического наследия, мы решили этот рупь ввергнуть в руки гражданину в скромных одеждах, стоящему около решетки и вдохновенно взирающему на чудо архитектурного достоинства — башню с часами. И я, диктующая эти строчки, взяв рубль, бодрым шагом направилась к этому гражданину. Когда я подошла к нему и скромно сказала: вы не собираете денюжки? — гражданин на мое звучание отвел отсутствующие глаза от часов на башне и долго смотрел, недоумевая, что от него требуют. Немножко смутясь, я повторила свой вопрос. Тогда гражданин пришел в себя и краснея сказал, что нет, он пока еще может терпеть, что денежек ему не надо.

Пришлось возвращаться с рублем обратно. Уставши от столь нерадостных злопыхательств судьбы, мы сели на поленницу из дров. И так как мы сидели как добропорядочные дамы, вызывая своей чинностью благопристойные о себе разговоры, то и вызвали у проходящей с узелком мимо старушки весьма благопристойное отношение к себе. Старушка предложила нам купить спасительные книги: «Историю русской церкви» и другие. Но так как у нас для покупки книг не оказалось денег, то история церкви и жития святого Андрея нас не могли заинтересовать. Тогда старушка доверилась нам окончательно и оставила книги на попечение.

Старушка, скрывшаяся в неизвестном направлении, наконец появилась, заявив, что у нее даже на трамвай нет. Тут-то мы сообразили, что наш многострадальный рубль придется к месту. Мы ей его преподнесли и получили горячую благодарность. И, полные очаровательных ощущений, направились на набережную монастыря.

Там мы увидели прелестное место, где жила царевна Софья, и не туго торчащие балки, на которых меланхолически покачивались усопшие стрельцы перед окнами бунтарки.

От этих нравоучительных мест мы направились дальше к мастерской памятников, где из старых памятников делали новые памятники, что натолкнуло меня на весьма элегантную мысль написать новеллу о сраженьи двух усопших из-за жилплощади.

Но, отвергнув столь мрачные темы, мы перешли к реальной действительности. Идя по берегу озера, мы заметили, что вода около берега стала слегка дымиться. Тогда мы решили разъяснить столь магическое действие. И спросили у выливавшего из бутылки некую жидкость в озеро, что он делает. Он нам ответил, что пробует лак, так как он хотел его выпить, а приятель посоветовал проверить, так как лак может сжечь нутро… Что и подтвердилось в действительности: река дымилась, а жаждущий остался в своей жажде одинок и мятежен. Уставшие от обилия впечатлений, мы отправились на троллейбус.

1950

Примечания

1

С. Сомова. Анна Ахматова в Ташкенте // Воспоминания об Анне Ахматовой. — М., 1991.

(обратно)

2

Глазков Н. Всем мил не будешь… // «Литературная Россия», 2004, № 4.

(обратно)

3

Из письма К. Некрасовой // РГАЛИ, ф. 2288, оп. 1, ед. хр. 83.

(обратно)

4

Там же.

(обратно)

5

Цит. по: Некрасова К. Письмо дорогому Сталину Иосифу Виссарионовичу от поэта Ксении Некрасовой. — http://kultura.kurganobl.ru/3600.html

(обратно)

6

Тимофеев В. П. Я часть Руси. К. А. Некрасова // РГАЛИ, ф. 2288, оп. 1, дело 104.

(обратно)

7

Булычева З. Письмо в редакцию «Огонька» // РГАЛИ, ф. 2288, оп. 1, ед. хр. 104.

(обратно)

8

Усеченный вариант стихотворения был опубликован в изданиях, подготовленных Львом Рубинштейном.

(обратно)

9

Стихотворение было впервые опубликовано Львом Рубинштейном и получило широкую известность. Однако в редактуре Рубинштейна стихотворение в два раза короче. Вариант, предложенный нами, был оформлен в рукописях К. Некрасовой как окончательный.

(обратно)